О признаках сверхъестественного Откровения

По-видимому, вопрос о признаках сверхъестественного Откровения или иначе о достоверности его совершенно излишен. Откровение, как явление сверхъестественное, должно заключать в себе непосредственную очевидность и достоверность для каждого. Но кроме того практического соображения, что вместе с истинным Откровением всегда существует ряд ложных, выдающих себя однако за истину, необходимость исследования достоверности Откровения основывается как на духе самого Откровения, так и на характере человеческой природы. – В глубине человеческой природы коренятся две наклонности – стремление к знанию и потребность в вере. Та и другая наклонности одинаково законны и имеют одинаковое право на свое удовлетворение. Наш дух жаждет Божественного Откровения, но и разум требует своей доли участия в восприятии его и именно сознательной уверенности в действительной Божественности Откровения. И само Откровение побуждает к исследованию его. «Испытайте писания» (Ин. 5:39), говорил Иисус Христос иудеям. «Сим испытанием, поясняет преосвященный Феофан, воздается честь вере и удерживается истинное достоинство человека, лица разумного, совестного». И Апостолы, провозвестники Откровения, требуют веры в него не слепой, безотчетной, а разумной, которая ясно сознает основания, по которым верует, и в состоянии дать отчет о своем уповании и опровергнуть возражения противников (1Пет. 3:15; Кол. 4:5: Еф. 5:11). Поэтому Откровение должно явиться с такими характеристическими особенностями, которые убеждали бы мыслящего человека в его достоверности. Эти особенности называются признаками Откровения.

Общее деление признаков истинного Откровения предполагает собою признаки внешние – нравственный характер провозвестников Откровения, чудеса, пророчества – и признаки внутренние, вытекающие из содержания самого Откровения. Сюда относятся: безусловная истина и высота откровенного учения, полное удовлетворение чрез него религиозно-нравственных потребностей человечества, беспримерно благотворное влияние его на всю вообще духовную жизнь человека, а также присутствие новых истин и тайн в Откровении. На эти признаки истинного Откровения находятся указания в творениях самых древних христианских писателей. Особенно подробное раскрытие внутренних признаков Божественности христианского Откровения, заимствованных из его внутренней сущности, из его духа, силы, находится в творениях блаж. Августина. Его свидетельство тем ценнее, что христианство не было для него верою отцов, воспринятою им по традиции и воспитанию. Августин был первоначально язычником, которого покорила внутренняя сила и мощь христианского Откровения. И многие из новейших философов, даже неверующих во Христа, отдают христианству в этом отношении дань справедливости.

Такое действие христианского Откровения на человечество объясняется присутствием в нем новых истин и новых начал для религиозно-нравственного развития человека. Истинное Откровение должно возвещать истины, до которых человечество не могло дойти путем естественного познания, и обновлять в сознании человечества истины, забытые или искаженные человеческим суемудрием. Оно должно вносить новый дух, новый высший порядок в религиозно-нравственные отношения людей и существенно способствовать духовному возрождению и обновлению человеческого рода. На возрождение к новой жизни, как на признак истинного Откровения, указывает св. ап. Павел, говоря: «кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое» (2Кор. 5:17). Сам Иисус Христос указывает на возвещенную истину: «заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин. 13:34). Впрочем, новизна истин Откровения характеризует отношение его к естественным человеческим учениям. Но сами по себе истины Откровения должны иметь вечное, непреходящее значение. Они никогда не могут устаревать и изживаться людьми, но всегда носят в себе жизненную силу, будучи удобно применимы ко всем возрастам и характерам, ко всем народам и странам.

Вместе с новыми истинами Откровение заключает в себе тайны, которые являются важным признаком его истинности. Откровение возводит человека в область бытия высшего, идеального, бесконечного, сверхъестественного. Каким же образом Откровение, имеющее своим предметом бесконечное, могло быть не таинственным в отношении к своему предмету, когда внешняя природа, при всей своей конечности, на каждом шагу представляет нам тайны, ставящие в тупик наш разум? Попытки устранить из Откровения все таинственное и непостижимое, упростить его содержание, сделать его удобопонятным основаны на непонимании существа Откровения. Здравый смысл требует признавать в области, которая касается Богопознания, присутствие непостижимых тайн. Это и признают некоторые мыслители. Для примера укажем на Лессинга. Непостижимость Откровения не следует только смешивать с безусловной непознаваемостью или совершенною недоступностью его для разума – вслед за позитивистами и эволюционистами-агностиками. Такая непознаваемость равнялась бы полной неизвестности и неведению, устраняла бы всякое представление о Боге, что должно быть признано очевидным преувеличением. Богооткровенная истина может и должна быть познаваема человеческим разумом, но не может быть обнята и вполне постигнута им. У некоторых отцов церкви делается сравнение Божественного Откровения с рекою, из которой человек может утолить свою жажду, хотя не может вместить в себе всю воду этой реки.

Что касается сравнительного значения и ценности указанных признаков Откровения для доказательности его, то в богословской мысли замечаются различные течения по этому вопросу. Весьма распространен был взгляд, отдающий предпочтение в данном случае внешним признакам, особенно чудесам, за их очевидную наглядность и внушительность. И несомненно, что чудеса, совершенные особенно пред очевидцами, могут произвести поражающее впечатление. Но за то чудеса действуют главным образом на внешние чувства толпы, и усвоение истины под влиянием их часто бывает механическим, не глубоким. «Гораздо вернее были те ученики, рассуждает св. Иоанн Златоуст, которые не знамениями только были привлекаемы ко Христу, но и учением Его: ибо знамения увлекали более грубых, а более разумных – пророчества и учение. Посему те, которые были пленены учением, были тверже привлеченных знамениями; их то и Христос ублажал, когда говорил: «блажени не видевшие и веровавшие». И, действительно, Иисус Христос открывал Свою чудодейственную силу только пред верующими в Него. Он порицал тех, которые окружали Его из жажды чудес (Лк. 11:29), а не вследствие искренней потребности сердца приходили к Нему. – Доказательность христианского Откровения тем более возрастает, чем более человек углубляется в богатое и полное света и жизни содержание его и практически переживает его. «Кто хочет творить волю Его, говорил Иисус Христос, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин. 7:17). По той мере, как мы воспринимаем в себя слово Откровения, мы получаем живую уверенность в истине его. Параличный, испытавши на себе действие электричества, будет обращать мало внимания на разнообразные мнения и сомнения ученых на счет электричества: он будет оставаться при том убеждении, что он испытал на себе его спасительное действие. Личный опыт служит для него доказательством того, что оно есть действительность и сила. То же самое и в отношении к Откровению. «Истинна вера, исповедуемая мною, ибо ею я сподобился приять Божественную некоторую силу, действующую во мне ощутительно. И язычники имеют писание, и храмы, и жертвы, и учителей, и книги, и отчасти боговедение... Но сей сокровенной в сердце христианина благодати и действия Св. Духа никто в целом свете не получает» (Иероним). – Внешние факты могут быть доказываемы чрез внешний опыт, математические положения – математически, а истины Откровения, как религиозно-нравственные, нравственным опытом. Они сами себя доказывают в совести человека. Раскрытию той мысли, что самая природа нашей души, нередко даже помимо нашей воли, свидетельствует об истинах Откровения, что душа, по природе христианка, посвящено Тертуллианом целое сочинение под заглавием de testimonio animae. Подобное же видим у блаж. Августина в признании им живущей в нас и непосредственно нас поучающей истины, под которой он разумеет то, что мы называем интуицией, данными нравственного сознания. – Только при этом нужно избегать односторонности протестантских богословов, которые сводят доказательства истинности Божественного Откровения исключительно к свидетельству духа. Это, по их мнению, кратчайший и вместе с тем самый легкий путь для удостоверения в истинности Откровения. Здесь забывается, что проверка религиозных истин опытом дается иногда в очень продолжительное время и с громадными усилиями и напряжением человеческой свободы. Кроме того здесь возможен крайний субъективизм, который приводит к самообольщению. Для убеждения в истинности Откровения необходим и внешний критерий, который составлял бы наглядное основание для отличия истинного от кажущегося. – К раскрытию этого внешнего критерия мы и перейдем в последующих параграфах.

Первым внешним свидетельством Божественности, а следовательно и истинности Откровения, служит нравственный характер провозвестников его. По неизменному закону нашего существа мы не можем усвоить того, что произошло без нашего посредства и личного участия. Поэтому истинное Откровение немыслимо без нравственного посредства со стороны воспринимающего его человека. Значит, Богу для сообщения Откровения необходимо было входить в непосредственное общение с людьми. «Но как изображения лиц не во всяком веществе видим, а только в веществах гладких и прозрачных, так и действие Духа (Откровение) отражается не во всякой душе, а только в душах, которые не имеют в себе ничего стропотного и ничего развращенного». Отсюда видно, что Откровение не могло быть сообщено всем людям без различия, а требовало выделения особых избранников, которые по своему внутреннему состоянию могли бы воспринять его. Будучи чистыми и непорочными в нравственном отношении, эти избранники были способны к восприятию Откровения, а потому и удостоились быть провозвестниками его. Конечно, Дух Св. может действовать, где Он хочет, но особенно и преимущественно Он проявляет Свою силу в тех, у кого душа не омрачена нравственным развращением. Этому не противоречат факты, сохраненные Библией, когда Откровение Божие сообщалось чрез людей заведомо порочных, как-то Валаама и Каиафу. Они не были в собственном смысле провозвестниками Божией воли, нарочито призванными к тому, а только невольными временными исповедниками величия Божия.

По ясному слову Апостола, основанному на психологическом и историческом опыте, плотской человек не может принимать того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, но духовно-озаренный, нравственно очищенный может воспринимать Откровение. Конечно, солнце отражает свои лучи и в мутной, и чистой воде, но ярче и яснее в чистой. Поэтому мы имеем право ставить вопрос о нравственном характере провозвестников Откровения, как об одном из признаков истинности его. Неужели, в самом деле, можно считать посланником Божиим человека, обнаруживающего явные признаки своекорыстия при распространении своего учения, приспособляющегося к человеческим страстям и порокам, прибегающего к мечу и насилию, подобно Магомету, и пр.? Не явный ли это признак лжепророка?

Следуя историческому порядку Откровения, мы должны остановиться на нравственном характере первых провозвестников его и хранителей – патриархов еврейских. Они отличались сравнительно высоким нравственным характером, вполне достойным избранников и посланников Божиих. Конечно, нравственная жизнь их не могла вдруг стать на ту высоту, какая требуется нравственным идеалом христианской религии, но это и несправедливое требование. Пусть они не были свободны от некоторых нравственных недостатков, но времена патриархальные можно уподобить детскому возрасту в нравственном развитии человечества. Пусть некоторые из них прибегали к сомнительным, с нашей точки зрения, средствам, как Иаков, чрез обман восхитивший права первородства. Но за то он должен был пройти тяжелую школу испытаний, имеющих своею целью исправить и очистить его в нравственном отношении: бежать из родительского дома, самому испытать обман от дяди своего Лавана, пережить тяжелую встречу с Исавом при возвращении домой. Ночная борьба Иакова с таинственным незнакомцем была выражением внутренних угрызений совести за давний грех. Эта таинственная борьба совершила духовное преобразование Иакова, вызвала в нем чувство раскаяния и сделала его достойным получить милость Божию. Так выясняет эту борьбу прор. Осия: «боролся с ангелом, и превозмог; плакал и умолял Его» (12:4). Внешняя борьба Иакова, значит, сменилась внутренней – молитвенным подвигом, который освятил и преобразовал его нравственно. – Все вообще патриархи отличались твердою верою в Бога и совершенною преданностью воле Божией. Силу веры их отмечает в назидание нам Апостол (Евр. 11).

В Моисее, вожде еврейского народа, мы находим следы возвышенного нравственного характера. Достаточно указать, что за свой народ, неблагодарный и недостойный, Моисей с радостию переносил в течение сорока лет все лишения, труды и огорчения в пустыне, решался даже быть изглаженным из книги, в которую вписал его Бог (Исх. 32:32). Пусть укажут другого героя из древности, равного Моисею по силе самоотвержения и бескорыстной любви!.. – То же самоотвержение и бескорыстие, пламеннейшая ревность о славе Божией и попечение о нравственном воспитании своего народа были отличительными чертами пророков. Вместе с углублением нравственного идеала пророки являлись более высокими образцами нравственной жизни. Многие из них, запечатлели верность своему высокому призванию своею кровию.

Новозаветные провозвестники Откровения – Апостолы, проповедуя самую чистую возвышенную нравственность, сами первые оправдывают ее своею жизнию. Ради славы имени Божия и спасения ближних они «алчут и жаждут, наготуют, и страждут, и скитаются, и труждаются, делающе своими руками: укоряеми, благословляют: гоними, терпят: хулими, молят: становятся, как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (1Кор. 6:11–13). Наконец, в довершение всех своих трудов и страданий, из любви к Богу и ближним, полагают собственные души.

Сверхъестественное по самому происхождению своему и сущности Откровение должно сопровождаться и сверхъестественными же внешними признаками. Таким признаком сверхъестественности и истинности Откровения является чудо. Оно есть самая популярная форма удостоверения Откровения, осязательнейшее доказательство истинности его. Поэтому его всегда требовали (ср. Мф. 12:38. Ин. 6:30) и постоянно будут требовать. Кроме того: чудо есть внешнее отображение основной идеи Откровения – вечного спасения людей. «Слепые прозревают, и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают» (Мф. 11:5), повелел сказать Иисус Христос Иоанну Крестителю на вопрос последнего, Он ли – Мессия. В сущности дело Иисуса Христа заключалось не в исцелении слепых, хромых, глухих, а в том, чтобы совершить спасение людей. Но дело внутреннего духовного обновления человека должно было совершаться открыто, пред глазами всех, на образном языке внешних дел или чудес. Поэтому как Христос, так и Апостолы совершают чудеса и ссылаются на них (Ин. 5:36; 10:38; 2Кор. 12:12). Итак, чудеса являются в качестве необходимого составного признака откровения.

Чудеса в свящ. Писании называются различно: силами (Мф. 14:2; Лк. 5:30), знамениями (Рим. 15:18: Мф. 12:38), дивными делами (Пс. 138:14). Видимая отличительная черта чуда – поразительность его, чрезвычайность. С представлением о чуде всегда соединяется мысль о явлении, не вытекающем из обычного действия сил и законов природы: «Побеждаются естества уставы». Этим исключается участие естественных сил природы в качестве материального условия чуда. Так в 104 псалме при описании Египетских чудесных казней, произведенных непосредственно рукою всемогущего Бога, замечается: «земля их произвела множество жаб даже в спальне царей их» (ст. 30). Но если чудеса совершаются при посредстве сил и законов природы, то все-таки они не есть результат естественных причин, как бы ускоренного и более интенсивного (напряженного) действия естественных процессов природы. Действующая причина лежит непосредственно в воле или силе Божией, почему чудеса называются «силами». Процесс совершения чуда непостижим и необъясним естественным путем, потому что источник чуда заключается в силе Божией, возводящей его на степень явления сверхъестественного в полном смысле этого слова. Египетские волхвы в чудесах Моисея видят «перст Божий» (Исx. 8:10). Когда Апостолы Павел и Варнава исцелили в Листре хромого, то сбежался весь народ, называл Варнаву Зевсом, а Павла Эрмием и хотел приносить им жертвы, как богам (Деян. 14:12–13). Но чудо выделяется из всех явлений не только своею независимостью от законов естества, но главным образом по своему внутреннему значению, по своей цели. Как действие Божественное, оно имеет высокую религиозно-нравственную цель: оно всегда является для людей «знамением», залогом высшего Божественного попечения о спасении их. Чудо имеет ближайшее и непосредственное отношение к делу основания, распространения и утверждения царства Божия на земле. В области природы, и особенно в области духа человеческого, встречаются явления таинственные, загадочные, необъяснимые при современном состоянии знания из естественных причин. И тем не менее подобные явления нельзя относить к разряду чудесных. Не говоря уже о том, что такие явления, с развитием знания, могут быть разгаданы и объяснены, они не имеют главного критерия чудесности. Таким критерием чуда в отличие от естественного явления, хотя бы сверхопытного и необъяснимого, служит именно его высшее телеологическое значение. Чудеса подлежат действию не механической необходимости, а нравственной. В силу механической необходимости естественные явления возникают неизбежно и неизменно всякий раз, как имеется на лицо известное сочетание предшествующих внешних условий. Чудеса совершаются при наличности не внешней только причины, а главным образом внутренних, нравственных условий. Чудодейственная сила Иисуса Христа, конечно, никогда не умалялась и не прекращалась, и однако Он далеко не всегда творил чудеса, а отказывал в знамениях (Мф. 12:38–39; 13:58). Это объясняется тем, что Он не находил соответствующих нравственных условий для совершения чуда, которое, таким образом, теряло свой нравственный смысл и значение для людей. «И не совершил там многих чудес по неверию их», замечено в Евангелии по поводу посещения Иисусом Христом жителей Назаретских (Мф. 13:58). Тут, между прочим, лежит ключ к отличию истинных чудес от мнимых языческих и чудес, совершаемых демонами. Это – действия нравственно-обусловленного характера. Чудеса же демонские всегда служат лжи и злу (история Иова, Товита, искушение Иисуса Христа).

Обобщая теперь все, сказанное о чудесах, мы должны дать такое определение чуда: оно есть действие или событие чрезвычайное, сверхъестественное, имеющее причину свою во всемогущей силе Бога и содействующее человеку в достижении им высоких религиозно-нравственных целей на пути спасения.

Главное, постоянно повторяемое возражение против чудес заключается в том, что чудо есть нарушение законов природы, а нарушение законов природы, в силу их неизменности и необходимости, невозможно. Это возражение выросло на почве так называемого механического мировоззрения, которое рассматривает всю жизнь мира, как законосообразную связь причин и следствий. Жизнь мира можно объяснить из механических условий – из действующих в нем законов природы. Они-то и суть единственные причины мировых событий и жизненных явлений. Для Бога и Его чудесного промыслительного действия в мире, таким образом, не остается места.

Нельзя, конечно, отрицать заслуг механической теории и отказать в истинности ее объяснениям причинной связи явлений. Но в своей полемике против чудес она неправильно истолковывает понятие о законах природы. Обыкновенно говорят о законах природы так, как будто они обладают деятельной силой или, другими словами, вводят в понятие о законе идею о причинности. Закон и причина, из самой себя производящая явления, представляются адекватными (равносильными, соответственными) понятиями, как бы синонимами. Между тем закон – чисто отвлеченное понятие, а не конкретная сила. В собственном смысле законы не могут производить ничего. Они просто обозначают неизменную последовательность явлений, – и ничего больше. Законы природы не объясняют, почему вещи действуют таким-то образом, а только высказывают в общей формуле, как они действуют. Если же закон сам по себе нe имеет силы осуществлять идею, перевести ее из состояния идеального в состояние реальное, то богословие право, указывая достаточную причину для этого в живом Боге. Значит, и при действовании механических законов в мире, в нем остается место для действий Бога. – Несомненно, что мировые законы самостоятельны в своем действовании и вносят однообразие в ход и порядок природы, и все-таки чудо, как чрезвычайное воздействие Бога на жизнь мира, не служит нарушением или ниспровержением законов природы. Нам известно, что всевозможные законы мировой жизни подчинены одному общему, по которому там, где сталкиваются два закона, один уступает место другому, низший – высшему, слабейший – сильнейшему. Везде вокруг себя мы видим ограничение механических законов динамическими, химических – жизненными, физических – нравственными, но во всех подобных случаях мы не имеем права говорить, что произошло нарушение известного закона, или что совершилось нечто, противное природе. Когда я поднимаю руку, то закон тяготения относительно моей руки не отрицается и не уничтожается; он по прежнему силен, но его задерживает высший закон моей воли. Химический процесс разложения мертвого тела не уничтожается, когда помощию других веществ задерживается разложение. Закон греха в возрожденном человеке непрестанно ограничивается законом духа. Все эти примеры, взятые из опыта, служат пояснительною аналогией для той мысли, что действия Божии, проявляемые в чудесах, не сопровождаются нарушением законов природы. Само собою понятно, что этой аналогией нисколько не проясняется самый процесс чуда, образ совершения его; он остается для нас по прежнему таинственным. Но во всяком случае при помощи ее отношение чуда к естественному порядку природы в достаточной степени осмысливается, а также вскрывается и несостоятельность отрицания чуда. – Тем более мы не имеем права видеть в чудесах нарушение законов природы, что чудеса являются уничтожением ненормального порядка природы и восстановлением естественного нормального. Самое великое чудо воскресения мертвых не заключает в себе ничего, противного природе, ничего неестественного, потому что первичный закон нашего создания – жизнь, а не смерть (ср. Прем. 2:23). В чудесах природа возвращается к своим основным законам, вложенным в нее при творении. Этим устраняется и то возражение, что понятие чуда заключает в себе мысль о противоречии Бога Самому Себе и Его неизменяемости. В чудесах, напротив, высказывается неизменяемость Божественных определений и положенных Богом законов, когда они приводятся Божественною силою к нормальному действию.

Иное, также весьма распространенное, возражение против чудес указывает на то, что чудеса препятствуют свободному исследованию явлений. Это возражение, по-видимому, имеет некоторую силу. В прошедшем можно отметить много случаев, когда естественное признавалось за чудесное и потому не подвергалось исследованию. Мысль о чудесности факта препятствовала здесь его уразумению. Но в этих случаях вина лежит не на Откровении. Оно всегда старалось и старается рассеивать суеверия и ложные верования и разоблачать мнимую чудесность естественных явлений. Откровение учит, что вселенная устроена «весом, мерою и числом», и что она управляется естественными законами. Значит, Откровение оставляет обширное поле для самостоятельного исследования. Но при всем том оно, действительно, признает круг явлений чудесных, не подлежащих анализу и исследованию, потому что они являются произведением не естественных причин, а мысли и силы Божественной. Но это не есть покушение на права разума, а совершенно естественное следствие его ограниченной природы. Чудеса служат показанием границ, за которые не может переступить разум по самой природе своей.

На ряду с сомнениями в возможности чудес в скептической философии существуют не меньшие сомнения относительно достоверности или действительности чудес. Главным аргументом и здесь служит опыт. Чудес теперь не приходится наблюдать в действительности, а сообщения о бывших прежде чудесах оказываются ложными или, по крайней мере, оставляют место сомнениям. Обман или заблуждение очевидцев чудес, даже при их доброй славе, говорят, довольно обычное явление. Итак, действительность чудес – факт, по меньшей мере сомнительный.

Субъективное основание подобного рода рассуждений очевидно. Привлечение опыта в качестве критерия для оценки действительности чуда покоится у отрицателей на намеренном или ненамеренном непонимании самой природы чуда. Известный Ренан, в интересах «научной проверки», напр., чудесного воскресения из мертвых, полагает необходимым повторение этого факта пред глазами ученой комиссии несколько раз в разных условиях, как повторяются физические эксперименты. Таким образом Ренан и не подозревает, что его комиссия имеет дело в таком случае не с чудом, а с явлением естественным. Факт сверхопытный не может быть проверен эмпирически. На самом же деле всякий верующий должен признать, что чудеса происходят и в настоящее время, только эти чудеса бывают знамениями чаще для верующих, чем для неверующих. Бог не насилует свободы людей и предпочитает обращать на путь добра посредством внутреннего перерождения человека, а не внешним могуществом и действием на воображение и внешние чувства толпы чрез чудеса. Однажды Иисус Христос сказал с осуждением следовавшему за Ним народу: «вы ждете Меня не потому, что видели чудеса (очевидно, в значении – уразумели нравственный смысл их), по потому, что ели хлеб и насытились» (Ин. 6:26). Чудеса имеют доказательную силу только в том случае, если люди внутренно подготовлены принять чудо. Этим и объясняется, почему Иисус Христос во время Своей земной жизни весьма часто отказывался совершать чудеса, запрещал разглашать о чудесах, уже совершенных и под. Вот почему большинство чудес Он совершил среди простых, бесхитростных Галилеян, добрых верующих в Него.

Простота веры очевидцев чудес в свою очередь не может служить поводом к отрицанию достоверности их. Для признания известных явлений за чудеса вовсе нет нужды быть научно-образованным человеком, знать все силы природы и образ действия их. Тут достаточно установить, могла ли данная причина – слово, прикосновение и т. д. – сама по себе произвести рассматриваемое чудесное явление. Конечно, мы не умеем определить, как велика сила гипнотического внушения или самовнушения, но мы знаем верно, что она не может дать слепорожденному зрения, глухонемому слуха. Мы не знаем, как далеко может простираться изобретательность относительно передвижения масс по суше и морю, воздуху и земле, но то нам верно известно, что никто без какого-либо вспомогательного средства не поднимается к небу, не ходит по водам, не укрощает своим словом бури и не входит запертыми дверями. Мы не знаем, как долго можно пробыть в мнимой смерти – летаргическом сне, но нам верно известно, что умерший, находящийся несколько дней в гробе и уже подвергшийся тлению и разложению, как Лазарь, не возвращается к жизни естественною силою. Всем известно, что гниение и разложение противоположны жизни. Есть явления, которые сами собою, своим характером показывают, что они – произведение не естественной, а сверхъестественной силы. Для правильного восприятия и оценки их вполне достаточно неповрежденности внешних чувств и здравого ума, т. е. свободного от предрассудков и предубеждений. А всего этого в простых людях часто бывает больше, чем в высокоумной учености. Свидетелями многих поразительных чудес во время земной жизни Иисуса Христа были фарисеи, ученые знатоки закона, и саддукеи, образованные рационалисты своего времени, но ни тех, ни других чудеса Христа не привели к вере в Него. Причиною этого были предрассудки их: для фарисеев – уничиженное состояние Христа, не соответствовавшее их неправильному плотскому представлению о Мессии, для саддукеев – их рационализм. Только под условием обращения к Господу, сердечного изменения, нравственного перерождения достоверность чудес становится очевидною и убедительною. А нравственное перерождение требует внутренней работы над собою и благодати Божией. – Но доказательное значение чудес нисколько не умаляется от того, что для признания их необходима известного рода нравственная настроенность, наклонность к вере. Нет никакого логического круга в доказательстве, когда мы ставим чудеса, имеющие привести к вере, в зависимость от предварительной наличности ее. Чудо, – нужно усвоить эту мысль, – ведь не есть просто чувственный знак, но явление сверхъестественное, которое требует для своего восприятия известной сердечной чуткости.

Евангельские чудеса составляют необходимую принадлежность не только Божественной Личности Христа, но и дела Его. Человек, созданный по образу Божию, должен был бы «обладать и рыбами морскими, и птицами небесными, и всей землей». Но он чрез грех потерял это свое господство. Второй Адам, Господь наш Иисус Христос, заступивший место первого Адама для того, чтобы исправить сделанное последним зло, должен был иметь и проявить эти утраченные власть и господство. В первом Адаме власть эта над землею и всей природой была бы естественной. Во втором Адаме эта власть для грешных людей должна была явиться сверхъестественной чудесной силою. С этой чудесной силою Христос превращает воду в вино, ходит по морю, укрощает бурю и т. п. – Грех принес людям бедствия и несчастия; все подпали власти диавола и смерти. Христос, как Искупитель, уничтожил грех и учил о наступлении царства Божия. Проповедь о наступлении царства Божия на земле фактически выражалась в новом чудесном порядке жизни как природы физической, так и людей. Поэтому Христос исцелял одержимых злыми духами, возвращал зрение слепым, слух глухим и воскрешал мертвых. Вот почему чудеса и учение Иисуса Христа составляют одно нераздельное целое.

Итак, необходимость и величие всех евангельских чудес объясняются для нас характером Личности и искупительного дела Спасителя. После этого все рационалистические истолкования чудес Евангелия, подозрения в подлинности и достоверности их имеют для нас лишь исторический интерес. Рационализм старался свести евангельские чудеса к обычным естественным событиям, объясняя, напр., чудо насыщения 5000 человек пятью хлебами проявлением братского чувства благотворительности вследствие Христовой проповеди, под влиянием которой каждый поделился своими съестными припасами с другими, или приписывая сияние Лица Христова при преображении и блистание Его одежд отблеску солнечных лучей. Другой излюбленный способ рационализма состоял в подведении чудес Христовых к области мифов, легенд, составляемых легковерною толпою. – Но известно, с какой критическою тщательностью старались иудеи исследовать чудо исцеления слепорожденного, стремясь увериться, нет ли тут подлога и обмана. И следствием подобного отношения их к чудесам было невольное признание, что «этот человек много чудес творит» (Ин. 11:47). Какое яркое свидетельство достоверности и подлинности чудес Иисуса Христа со стороны самих врагов Его!

В настоящее время очень распространено объяснение многих евангельских исцелений психическим влиянием веры посредством внушения и самовнушения. По смыслу этой модной и распространенной теперь теории излечение евангельских больных происходило посредством гипнотического внушения больным уверенности в том, что они здоровы или выздоровеют. Один вид Христа и представление о Нем, как великом Чудотворце, внушали больным веру в их выздоровление. Этою верою, сильно действующей на их воображение и производящей в них психический переворот, они и исцелялись. – Эта теория психического влияния веры подкупает тем, что она вполне признает достоверность евангельских чудес и находится, по-видимому, в полном согласии с Евангелием, которое само везде утверждает мысль о громадной силе веры, движущей горами. Иисус Христос часто говорил исцеленным: «иди, вера твоя спасла тебя». И раскрытая теория говорит тоже самое, что чудо совершается верою. Но она, прежде всего, идет в разрез с очень многими евангельскими фактами. Слепорожденный в Иерусалиме, тридцати-восьмилетний расслабленный, исцеленные Христом, даже не знали Иисуса Христа, кто – Он, и потому не могли веровать в Него, как Мессию или Чудотворца. Подобный же этим случай исцеления, неожиданного для самого больного, мы встречаем в приращении усеченного уха архиерейскому слуге Малху в Гефсиманском саду. Иногда исцеления подавались Иисусом Христом заочно, по просьбе других лиц, без ведома самих больных; они находились в таком состоянии, которое исключало у них возможность веры. Таковы были бесноватая дочь хананеянки, слуга сотника и сын царедворца, лежавшие в бессознательном состоянии, в бреду. Разбираемая теория, далее, не согласно с Евангелием истолковывает значение веры при исцелениях. По евангельскому воззрению чудотворную силу имеет в собственном смысле не вера, а благодать Божия, привлекаемая верою. Вера не есть сама по себе творческая сила. Она является только нравственным условием со стороны человека, привлекающим к нему милость Божию и делающим его достойным чуда.

Разбор приведенных типичных перетолкований рационалистами евангельских чудес с ясностью обнаруживает их предвзятость и несостоятельность и нимало не подрывает доверия к повествованию евангелистов о чудесах Иисуса Христа. – Помимо евангелистов лица, стоявшие весьма близко к евангельской эпохе, как св. Ириней Лионский, Кодрат Афинский, свидетельствуют, что в их время были еще живы лица, исцеленные и воскрешенные Иисусом Христом. – Есть и внешние свидетельства о чудесах Иисуса Христа. Языческий философ Цельс (II в.) не подвергает ни малейшему сомнению действительность евангельских чудес и только объясняет их, сообразно языческим понятиям, действием волшебства. Неоплатоник Филострат (около 200 года) противопоставляет Основателю христианства какого-то мифического Аполлония Тианского и дает в жизнеописании его жалкую копию евангельской истории, между прочим приписывая этому герою те же чудеса, какие совершал Иисус Христос. Упоминает об Иисусе Христе, как муже мудром, совершавшем «чудные дела», и Иосиф Флавий.)

Чудо воскресения Иисуса Христа, из мертвых есть краеугольный камень христианской апологетики, поскольку оно является основанием самого христианства. Оно представляет собою оправдание всего искупительного дела Христова, почему Апостол Павел и говорит, что если Христос не воскрес, то напрасна вера наша (1Кор. 15:14, 17). И неверие также считает главным вопросом богословия вопрос о воскресении Иисуса Христа. Известный отрицатель Штраус сказал: «воскресение Иисуса есть точно пробный камень, на котором различные миросозерцания разногласят между собою». И он совершенно прав. С самого начала христианства происходит борьба двух главных направлений – натуралистического и спиритуалистического. Первое из них рассматривает человеческую жизнь и деятельность, как механическое сцепление естественных причин и законов, действующих в природе, в пределах которого нет места для бессмертной души и личного Бога. Другое миросозерцание – спиритуалистическое (spiritus, дух) – признает самостоятельное царство духа и свободы, существующее независимо от природы. Понятно, какое важное значение имеет для последнего событие воскресения Иисуса, Христа. Если Иисус Христос не воскрес, то, значит, естественный закон смерти сильнее, чем святейшая жизнь, и тогда тщетна будет паша вера в вышеземное происхождение жизни, потому что конец ее указывал бы на сродное с ним и начало ее. Отсюда ясно, почему борьба между верою и неверием сосредоточивается на чуде воскресения Иисуса Христа.

Неверие с самых первых моментов христианской истории старалось отвергнуть факт воскресения Иисуса Христа. «Скажите», говорят первосвященники и старейшины воинам, стоявшим у гроба Христа, «что ученики Его, пришедши ночью, украли Его, когда мы спали» (Мф. 28:13 и дал.). Эта наскоро сочиненная ложь опровергает сама себя тою тщательной предусмотрительностью, с какою враги Иисуса Христа наложили печать на гроб Его, привалили огромный камень к пещере, окружили ее своею собственною иудейскою стражею в виду ожидаемого ими похищения тела Его учениками (Мф. 27:64–66). И замечательно, что эти же самые первосвященники и старейшины, когда Апостолы стали проповедовать о воскресении Иисуса Христа, не уличали последних во лжи и обмане, а силою приказывали им только молчать об этом (Деян. 4:18; 5:28).

Новейшее неверие, пользуясь некоторыми данными науки, строит новые гипотезы для объяснения чуда, воскресения Иисуса Христа. Так, говорят, Иисус Христос находился в мнимой смерти, впал от изнурительных страданий в продолжительный обморок или летаргический сон. В пещере, под влиянием ее прохлады и свежести, а также ароматов, возлитых на Него по иудейскому обычаю, Он пришел в Себя и затем мало-по-малу выздоровел. Но, изнуренный болезнию и опасаясь врагов, Он должен был изредка и с большими предосторожностями – неожиданно и не надолго – появляться в кругу учеников.

Раскрытая гипотеза не объясняет, однако, самого главного – происхождения веры учеников в воскресение Христово. Эту слабость ее с критическою проницательностью подметил Штраус и остроумно отметил. Общая мысль его замечания та, что Иисус Христос, только что вышедший из гроба болезненным и слабым, не мог произвести на Своих учеников впечатление Победителя смерти и гроба, Начальника жизни, которое служило залогом воодушевления их в последующей апостольской деятельности. Если же Иисус Христос по Своем воскресении являлся в кругу ближайших учеников, а не публично и пред врагами, то это потому же, почему Он не сошел с креста, несмотря на Свою всемогущую силу. Подобно всем другим чудесам, чудо воскресения Иисуса Христа содержит в себе глубокую нравственную идею и потому не должно было служить зрелищем для враждебно настроенной толпы, в которой не было желания веры.

Большею психологичностью обладает, по-видимому, так называемая визионерная (visio – видение) теория по вопросу о воскресении Иисуса Христа. По одному толкованию визионерной теории, явления Воскресшего Иисуса. Христа ученикам были вполне субъективными (призрачными) видениями или галлюцинациями, которым в действительности ничего не соответствовало. Ученики Иисуса Христа никак будто бы не могли примириться со смертию своего любимого Учителя. Уверенность их в мессианском достоинстве Иисуса Христа и горячая любовь к Нему заставляли их ожидать с напряжением славного воскресения Его, к чему они были подготовлены отчасти пророчествами Ветхого Завета, отчасти собственными словами Самого Христа при Его жизни. Такое напряженное ожидание учеников, как это часто бывает, разрешилось галлюцинациями, когда они свои собственные (субъективные) представления – образы воскресшего Христа – приняли за действительные внешние факты. Таким образом не явления Христа вызвали веру учеников в воскресение Его, но вера их в воскресение вызвала явления Христа.

Правдивость данной теории только видимая. Необходимого психологического условия для возникновения галлюцинаций в данном случае совсем не было. Того напряженного ожидания воскресения Христа, той веры, полной энтузиазма, которую предполагает гипотеза, у учеников совершенно не было. Напротив после смерти Христа они находились в угнетенном состоянии, которое исключало всякую мысль о воскресении Христа. Они не только не утвердились в вере в мессианское достоинство Иисуса Христа, а готовы были сомневаться в нем: «а мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля» (Лк. 24:21). Они относились недоверчиво к самому событию воскресения Христова, хотя и знали о нем, так как придавали особое значение третьему дню. Они не верили женщинам, принесшим весть об этом, двум ученикам, шедшим в Еммаус, готовы были принять явившегося Христа за призрак, почему прибегали к осязанию Его и т. п. И странной, с научной точки зрения, галлюцинации подверглись ученики Иисуса Христа. Сложные или общие галлюцинации, обнимающие все чувства, являются большою редкостью, а обычно галлюцинация бывает или слуховою, или зрительною, или осязательною. Ученики же Иисуса Христа в одно и то же время созерцают Христа, разговаривают с Ним, осязают Его. И это повторяется не раз, а в продолжении целых сорока дней, и не только у одиннадцати учеников, а более, чем у пятисот братий (1Кор. 15:6). Заразительностью галлюцинаций, зависящей от общего одушевления последователей Христа, объяснить этого обстоятельства нельзя. Одушевление перво-христианского общества не ослабело и после, а явления воскресшего Христа прекратились по истечении сорока дней.

Другая разновидность визионерной теории, выходя из общей мысли о связи загробного мира с людьми, живущими на земле, не отказывает явлениям Воскресшего Христа Апостолам в некоторого рода действительности. По своему существу эти явления были также видениями учеников, но в основе их было нечто действительное (объективное), именно непосредственное духовное соприкосновение Духа Христова с душами учеников, невидимое сообщение им с неба о том, что Иисус Христос, умерший телом, жив духом. Очевидно, явления Воскресшего Христа приравниваются здесь к тому, что в науке называется телепатией или сношением одного лица с другим без всякого внешнего посредства, действием на расстоянии, явлением посмертных призраков.

Но и эта гипотеза не объясняет, каким образом возникла у учеников Иисуса Христа уверенность в телесном воскресении Его. Евангелия сообщают нам не о восстановлении, после смерти Христа, Его идей или учения, не о воскресении Духа Христова в сознании Его учеников и христианской Церкви, а о телесном восстании Его из гроба, подлежащем ощущению и осязанию. Замечательно, что в телепатических явлениях попытка осязать являющиеся образы оканчивается неудачей: они исчезают. Ясный знак, что мы имеем здесь дело с призраками. Апостолы же осязают Иисуса Христа и таким образом убеждаются, что видят пред собою не духа.

Неудачные попытки поколебать факт воскресения Иисуса Христа приводят современное неверие к лукавому обороту – стремлению обесценить этот факт, как малозначащий. Для веры христианской и спасения будто бы безразлично, было ли в действительности телесное воскресение Иисуса Христа или нет. Истинная живая вера, говорят, имеет свои основания в сердце, а не во внешних фактах, есть дело внутреннего опыта, сердечного настроения.

Последняя мысль в общем, конечно, верна, но распространять ее смысл не следует. Христианство, как явление Бога во плоти для спасения мира, и самое это спасение, новая жизнь, принесенная миру Богом, есть с одной стороны факт внешний, исторический, а с другой – внутренний, духовный, познаваемый опытно чрез усвоение этой новой жизни. И воскресение Иисуса Христа в частности, как факт исторический, засвидетельствовано твердо. Не говоря уже о неприкрашенных, дышащих правдою, рассказах евангелистов об этом событии и неоднократных упоминаниях о нем в посланиях апостольских, факт воскресения Иисуса Христа свидетельствуется переменою в настроении учеников – их воодушевлением и необычайным действием на мир их проповеди. Неужели всемирное духовное обновление могло произойти от заблуждения и самообольщения учеников? Конечно, естественнее и правдивее допускать происхождение христианской Церкви от чуда, нежели от лжи и обмана, как это доказывал еще Ориген.

В качестве внешнего признака сверхъестественного Откровения на ряду с чудесами поставляются пророчества. Сам Иисус Христос, ссылаясь в доказательство Своего Божественного посланничества на совершаемые Им чудеса (Ин. 5:36), указывал также и на ветхозаветные писания, пророчески свидетельствующие о Нем (Ин. 5:39; Лк. 24:44). Пророчество является существенно необходимою составною частью Откровения. Откровение, как известно, имеет историю своего развития, которая, будучи единой и нераздельной по своей сущности, распадается однако на части, сообразно различным периодам в раскрытии самого Откровения. Но уже в гражданской истории народов наблюдается закон, по которому ни один период, никакая новая часть ее не стоят вне связи с предшествующим, но в нем имеют свое основание и свой зародыш. Отсюда часто даже гражданские историки, проникая в настоящее и прошедшее истории, приблизительно точно предугадывают отдаленное будущее ее. Также тесно связаны между собою Ветхий и Новый Заветы, как главные периоды одного и того же Божественного Откровения. И если Откровение заключает в себе слово или учение и дело, то как в событиях ветхозаветных должны быть семена или зародыши последующих – новозаветных, так и в учении ветхозаветном должно содержаться предуказание на будущие судьбы царства Божия на земле. Отсюда объясняется происхождение прообразов и пророчеств ветхозаветных. – Сущность сверхъестественного Откровения сводится к идее вечного спасения людей. И если обетование о спасении было дано вслед за грехопадением первых людей (Быт. 3:15), то тогда же должна была начаться самая история спасения, хотя бы подготовительно, в форме пророчественно-прикровенных образов этого будущего спасения. И, действительно, каждый из ветхозаветных пророков возвещает об этом спасении, смотря по потребности своего времени и по мере своего озарения от Бога.

Слово «пророк», равно как и самый термин «пророчествовать», в Священном Писании Ветхого и Новаго Завета употребляются не в одинаковых смыслах. Означая вообще провозвестника и истолкователя воли Божией (Исx. 7:1), а также религиозно-одушевленного человека, выступающего со словом назидания, увещания и утешения (1Кор. 14:3, 31), слово «пророк» имеет более узкий смысл «прозорливца» (1Цар. 9:9; ср. 1Пар. 21:9), созерцателя тайн Божиих (Am. 3:7), предсказателя будущих событий (Иер. 28:8). Но во всяком случае пророчество мыслится, как дар Божий, озарение от Бога. Это – общее представление Ветхого и Нового Завета (напр., 1Цар. 10:6; 2Пет. 1:21) и даже язычников. В сочинении Цицерона de divinatione проводится та мысль, что если существуют пророчества, то должны быть боги, а если есть боги, то существуют и пророчества. Продолжая это умозаключение, нужно признать, что где истинный Бог, там должны быть истинные предсказания будущего. Действительно, в невозможности предсказать будущее прежде осуществления его боги языческие и обнаруживают свое ничтожество (Ис. 41:21–24).

Значит, пророчествами в тесном смысле слова называются определенные предсказания, по озарению свыше, будущего прикровенного, а иногда даже чудесного, имеющего ближайшее отношение к истории домостроительства спасения рода человеческаго.

В самом определении пророчеств уже намечаются черты отличия их от предчувствий, естественных предсказаний, основанных на изучении сил и законов природы и исторической жизни человечества, равно как и ложных прорицаний. Предчувствия, касающиеся, напр., погоды, угрожающей опасности, смерти кого-либо и под., отличаются темнотою и неопределенностию, относятся к ближайшему будущему, ограничиваются небольшим кругом близких лиц и обусловливаются физиологическими предрасположениями, отражающимися на нервной системе предчувствующих. – Правда, относительная неясность может быть присуща и истинному пророчеству. Это имеет свою причину в том, что в пророческом созерцании пророка открывается иногда не целостный образ будущего, но только отдельные части целого. Поэтому и говорит ап. Павел: «отчасти пророчествуем» (1Кор. 13:9). Кроме того, пророки изображают для своих современников будущее под образами, заимствованными из настоящего и прошедшего; настоящее и будущее сливаются в речах пророков. Отсюда большая часть пророчеств носит на себе символический, таинственный характер. Но при относительной неясности в частностях истинное пророчество не может быть неопределенным и двусмысленным в главном и существенном своем содержании. Если же евреи большею частию принимали оболочку пророчеств за самое зерно их и в конце концов не узнали Мессии, то причина этого в данном случае лежала не в прикровенности пророчеств, но в том обстоятельстве, что «умы их ослеплены, ибо покрывало доныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом» (2Кор. 3:14).

Отличаясь от предчувствий, пророчества отличаются и от естественных предсказаний, как, напр., астрономических, политических и друг. Последние основываются на опытных наблюдениях, представляют собою вывод из наличных условий, результат наперед данных, общеизвестных причин. Напротив пророчества содержат предсказания о таких событиях, которые не зависят от естественных причин и не вытекают из настоящих, современных пророку, условий. Напр., пророки предсказывали, что Мессия родится в Вифлееме, от Девы без мужа, вступит в Иерусалим, сидя на жребяти осли, будет продан за тридцать сребреников, напоен на кресте оцтом с желчью и под.

Не имеют ничего общего пророчества и с ложными прорицаниями. Нам известны два типа таких прорицаний: предсказания ветхозаветных лжепророков и языческая мантика. Лжепророки «водятся своим духом», а не Божиим (Иез. 13:3), «рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних» (Иер. 23:16), крадут слова Иеговы у истинных пророков, подделываются под их язык (23:30), льстят народу, потому что «постоянно говорят пренебрегающим Бога: Господь сказал: «мир будет у вас». И всякому, поступающему по упорству своего сердца, говорят: «не приидет на вас беда» (Иер. 23:17 ; ср. Иез. 13:16).

Языческая мантика не есть предсказание в чистом смысле слова, а гадание, волшебство. Но нет «волшебства в Иакове и нет ворожбы в Израиле», – говорил вдохновенный Духом Божиим Валаам, противопоставляя евреев языческим народам (Чис. 23:23). Языческие прорицатели гадали о будущем по полету и крику птиц, по шуму листьев священного дуба (в Додоне), по внутренностям жертвенных животных и т. п. Особенным искусством славились в этом отношении римские авгуры. Вообще способ сообщения с божеством у языческих прорицателей был привязан к известным вещественным предметам, которые имели значение возбудителей таинственной силы. Не составляли исключения в данном случае и греческие оракулы. Оракулы устроялись при известных местах, которые обусловливали собою появление пророчеств. Известно, что воды Кастальского источника, как и пещеры в Додоне, имели особенные свойства, действовавшие на нервную систему: думают, что они были наполнены углекислым газом. Известно также, что пифия садилась на треножник, под которым курились наркотические вещества, жевала лавровые листья и т. п. Соответственно этому и внутреннее состояние, и наружный вид прорицателей носили на себе отпечаток болезненного нервного возбуждения. Цицерон характеризует состояние языческих прорицателей терминами furor, dementia, а у греков состояние вдохновения пророческого называлось μανία, что указывает на патологическое состояние, болезненную настроенность духа. В таком состоянии «прорицатели, – по словам Платона, – говорят много, но не знают, что говорят». Полная бессознательность и подавленность

духа отличают языческих прорицателей в противоположность светлому и здравому мышлению истинного пророка. Вот почему рядом с прорицателями стоял целый класс жрецов истолкователей, которые объясняли бессвязные слова и звуки пифии, придавали им нужный для жрецов смысл. Замечательно при этом то искусство, с каким жрецы облекали в двусмысленную форму изречения оракулов. Дельфийский оракул предсказал Крезу: «если ты будешь воевать с Киром, то разрушишь великую империю». И Крез действительно разрушил, но только свою империю. – Многие отцы и учители Церкви, вслед за ап. Павлом (Деян. 16:16–18), видели в прорицаниях действие демонских сил. Блаж. Августин написал даже особое сочинение «о предсказании демонов». Чувствами своего воздушного тела, говорит он, демоны превосходят чувства нашего земного тела, как и быстротою движения они превосходят даже полет птиц. Поэтому они и могут предузнать многое гораздо раньше, чем люди. Но сейчас же Августин указывает отличие их предсказаний от истинных пророчеств. Предсказания демонские не высоки по своему содержанию и целью своею имеют обольщение людей. Итак, решающим признаком истиннаго пророчества является его высокая религиозно-нравственная цель, по которой оно служит «знамением» (Ис. 7:14) царства благодати. В этом отношении весьма важна книга пророка Ионы. Она раскрывает ту мысль, что пророчества прежде всего имеют своею целью не доказательство всемогущества и всеведения Божия, а нравственное исправление людей. Они произносились для вразумления народов, «чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих» (3:7). Бог, вследствие раскаяния Ниневитян, не исполняет пророчества Ионы о гибели Ниневии.

Более разнообразны воззрения древних апологетов на так называемые пророчества сивилл. Но кто были сивиллы – девы прорицательницы, – с достоверностью неизвестно. Даже самое значение имени «сивиллы» остается загадкою. До сих пор не установлено с точностью, собственное ли это имя, сделавшееся потом нарицательным, или производное от Ζιος или Αιός Βουλή и означающее женщину, посвященную в советы и тайны божества. Произведения сивилл до нас не дошли, за исключением нескольких отрывочных стихов и изречений в сочинениях древних языческих писателей и Климента Александрийского. Но в свое время сивиллы пользовались большим почетом и авторитетом. Это видно из того, что под именем сивилл явилось множество поддельных стихов и даже целых книг иудейского и христианского характера. Здесь в уста языческих сивилл вложены все догматы Моисеева откровения – строгое обличение языческому многобожию, все мессианские и национальные иудейские чаяния и надежды, наконец, почти все евангельские повествования о Христе Спасителе, только в будущем времени – в форме пророчеств. На основании этой сивиллы иудейской, т.е. излагавшей иудейские воззрения, близкие к Библии, Климент Александрийский и называет ее «пророчицей» еврейской. Но с другой стороны сами же апологеты по достоинству оценивают значение сивилл, когда говорят, что сивиллины пророчества так, же ложно носят это имя, как и сами боги язычества свое имя богов (Тертуллиан, Августин). По всей вероятности на сивилл нужно смотреть, как на религиозных поэтесс. Очевидно, их состояние было родственно с поэтическим; по крайней мере нам известно, что под влиянием сивиллиных стихов была написана четвертая эклога знаменитого римского поэта Виргилия, в которой усматривают прямое пророчество о времени Христа.

Доказательное значение пророчеств ближе и яснее всего раскрывается из их осуществления. «Если пророк скажет именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие пророчество, но говорил сие пророк по дерзости своей» (Втор. 18:21–22). Но само собой разумеется, что проверить каждое отдельное пророчество опытно, в его исполнении нельзя. Все ветхозаветные мессианские пророчества были даны за несколько веков до их исполнения; целые поколения евреев не были очевидцами осуществления их, но и для них пророчества сохраняли всю свою силу и значение. Это главным образом потому, что ветхозаветные пророчества представляют ряд предсказаний, имеющих самую тесную связь между собою и самое живое соприкосновение с течением народной жизни. Основанием и средоточием пророчеств Ветхого Завета служат пророчества о Мессии. В них наблюдается строгая постепенность – от общих указаний к частнейшим, более определенным чертам, включительно до места рождения Мессии и отдельных обстоятельств Его жизни. Пророчества о Мессии служат душою всей жизни народа израильского, ключом к изъяснению всех обстоятельств исключительной истории его. Отнимите известные нам языческие прорицания от истории языческих народов, и она не потеряет ничего, кроме интересных анекдотов. Но история евреев без пророчеств о Мессии будет телом без души: без них немыслима религия иудеев, необъяснимы законы, обряды, обычаи этого единственного народа во всей всемирной истории. И иудеи, несмотря на свое жестокое обращение с пророками (Мф. 23:37), на неправильное иногда истолкование самих пророчеств (Рим. 9:8), всегда высоко ценили пророчества и не заблуждались относительно доказательной силы их. Так, когда возник вопрос: «где должно родиться Христу», они не обинуяся отвечали: «в Вифлееме Иудейском, ибо так написано чрез пророка» (Мф, 2:4–5).

Но если древние иудеи не отрицали доказательного значения за пророчествами, то далеко не таково отношение к ним современного неверия. Оно, прежде всего, отнимает у пророчеств сверхъестественный характер их происхождения. Пророчества будто бы представляют собою идеальное олицетворение будущих лучших времен, выражение чаяний и грез лучших людей – патриотов. В жизни каждого народа бывают эпохи, когда сознанием народа особенно ощущается недостаточность тех нравственных и общественных начал и порядков, которыми он жил доселе, когда все прошедшее и настоящее невольно вызывает мысль о будущем. Патриотическая фантазия возбужденных еврейских пророков облекала эту мысль в яркие конкретные образы новаго порядка жизни. – Но такого высокого идеала, какой заключают в себе библейские пророчества, с таким широким объемом – с предназначением его для всего человечества, история других народов не знает. Будущее Мессианское время описывается в пророческих книгах, как эпоха внутреннего преобразования избранного народа и всего человеческого рода. Обновление это – чисто нравственное и состоит прежде всего в познании человеком своей греховности, в уяснении различия между добром и злом и в очищении человека от греха. Правда, масса народная не могла возвыситься до такого понятия о Мессианском времени и представляла его под чувственною формою материального благополучия, но такое представление ничего общего с библейскими пророчествами не имеет.

Самое исполнение пророчеств на Иисусе Христе, полное совпадение их с отдельными моментами жизни Иисуса Христа нисколько не убеждают современное неверие в доказательной силе пророчеств. Неверие спрашивает: не принадлежит ли такое соответствие между пророчествами и исполнением их на Иисусе Христе апостолам, которые так расположили все обстоятельства земной жизни Иисуса Христа, чтобы они соответствовали пророчествам ветхозаветных книг? – Положим, в ряду пророчеств о Мессии были такие, к которым можно было сделать приспособление. Напр., предсказано было у пророка Захарии, что Мессия вступит в Иерусалим, «всед на осля и жребя» (Мф. 21:5, сн. Зах. 9:9). Можно, конечно, было устроить, чтобы этот вход совершился точно таким образом. Но возьмем другие пророчества, которые обнимают всю жизнь Иисуса Христа, предшествуют ей и последуют. Ужели Апостолы нарочито избрали Иисуса Христа предметом пророчеств прежде, нежели Он родился? Ужели заставили Его для этой цели родиться в Вифлееме? Ужели они вошли в предварительный уговор с фарисеями и книжниками, воинами римскими, чтобы последние исполнили пророчества о преследованиях, мучениях и крестной смерти Иисуса Христа в их мельчайших подробностях?

Последняя опора остается для неверующих, что самые пророчества были сочинены после события и для события. Но могли ли Апостолы прибавлять и изменять что-либо в еврейских священных книгах после событий, о которых они говорят в своих евангелиях? Здесь находится не одно пророчество, но весьма много, и притом все они так тесно соединены между собою, что легче сочинить новую книгу, чем сделать вставки или изменения. Не говорим уже о том, с какою бдительностью и ревностью охраняли книжники иудейские свои священные книги.

Несомненно, возможен только один естественный выход из всех этих рассуждений – признать, что между пророчествами Ветхого Завета и событиями Нового существует внутренняя связь, не зависящая ни от случайного совпадения, ни от искусственного человеческого приспособления.