Глава 12. Христианский Запад и вызов Возрождения (христианство и гуманизм)

После изучения данной главы студент должен:

знать

· исторические предпосылки эпохи Возрождения;

· участие католической церкви в формировании и развитии факторов, способствовавших формированию социально-экономических и политических условий Ренессанса;

· историческую динамику содержания понятия «гуманизм»;

· содержание понятия «ренессансное папство» и деятельность «ренессансных пап»;

· особенности исторического развития греческой церкви накануне падения Византии;

· сущность, историческое развитие и значение католического унионизма;

уметь

· объяснить природу и сущность конфликта раннего гуманизма и официальной идеологии католической церкви;

· определить место внутрицерковных выступлений против папства в идеологической системе Возрождения;

· объяснить смысл унионистской политики католицизма с позиций католической церкви и экклезиологии восточных церквей;

владеть

· навыками системного анализа комплексных исторических явлений и процессов.

Ренессанс принес в западный мир революционные изменения в области науки и техники. Появляются провозвестники капитализма в виде крупных мануфактурных производств (Германия, Флоренция), начатков современного банковского дела, серьезных изменений в области финансов и денежного обращения. В силу необходимости изыскивать все новые источники товаров, позволяющие повышать прибыльность торговли, начинается географическая революция. революционный поток затронул интеллектуальную и духовную сферу жизни европейцев, произведя в ней решительные перемены. Флоренция становится очагом обновления искусств – в особенности начиная со времени, когда на смену республике приходит самовластное правление герцога Ко́зимо Старшего (1389–1464) из рода Ме́дичи, династия которого с перерывами властвовала во Флоренции с середины XV до начала ХѴIII в.

Обновление и реформирование, потребность в котором испытывает европейское христианство в условиях межнациональных споров и столкновения интересов, начинается, прежде всего, в области культуры, искусства и литературы, поскольку богословие для этого оказалось слишком консервативным, приверженным древней традиции, излишне дидактичным и казалось в этой связи не отвечающим новым потребностям.

Стремительный взлет эпохи Возрождения – следствие взаимодействия экономических, технических и географических факторов.

Покровительство властителей и просто богатых людей создавало предпосылки и условия для становления и распространения нового типа культуры. Ренессанс не принес бы всех своих плодов без меценатства, развитию которого способствовала раздробленность Италии, где в каждом из мелких владений люди искусства находили себе богатых и знатных покровителей, в непосредственной зависимости от вкусов и запросов которых находился процесс развития художественной техники. Короли XVI в. соперничали из-за архитекторов и живописцев, покровительствовали гуманистам, которых делали капелланами, библиотекарями и наставниками своих детей, а папы и епископы предлагали им почетные должности, оставляющие достаточно свободного времени на литературные занятия.

В то время как все без исключения монастыри и старые университеты оставались в рамках средневековой научной традиции, светские правители либо учреждали параллельные заведения университетского типа (например, в саксонском Виттенберге в 1502 г. или в кастильской Алькала́-де-Эна́рес двумя-тремя годами ранее), либо стремились следовать примеру традиционных научных центров, в результате чего, например, в 1530 г. в Париже возникла коллегия, получившая название коллегии «королевских чтецов», а затем – «Коллегии Франции» (College de France). Эразм Роттердамский (1467–1536), благодаря щедрому дару Иеронима Буслейдена (ок. 1470–1517), учредил в 1517 г. в Лувене трехъязычную коллегию.

Важным фактором стало изобретение книгопечатания, призванного размножать знания. Наиболее совершенную форму техника книгопечатания обрела после того, как в Майнце приблизительно в 1452–1455 гг. объединили свои усилия Иоганн Гутенберг (между 1394 и 1399, или 1406–1468), его вкладчик Фюст и зять последнего Петер Шеффер. К концу XV в. книгопечатание потеснило, а кое-где и заменило собой труд переписчиков, который в свою очередь был ранее усовершенствован благодаря появлению так называемого exemplar, το есть образцового, авторитетного текста, опираясь на который можно было избежать бесконечных ошибок, неизбежно накапливавшихся при многократном переписывании.

Повсеместно сохраняется применение ксилографии для печатания иллюстраций и кратких текстов.

В результате, по современным оценкам, с 1455 по 1501 г. (когда оканчивается время инкуна́булов) было отпечатано 6 млн книг (на всем Западе в течение всего Средневековья манускриптов было создано гораздо меньше).

Основу печатных изданий составляла в то время религиозная литература. Печатная книга вносила заметный вклад в развитие европейского менталитета: с распространением книгопечатания, повлекшим за собой значительные сдвиги в сфере образования, многие европейцы постепенно вливались в ряды привилегированного образованного класса.

Вследствие демографического роста для европейцев возникает стимул к расширению границ освоенного ими пространства.

В первой половине XV в. началась португало-кастильская борьба за право владения заморскими землями и свободного плавания в Атлантике. До первого похода Колумба инициатива была у португальцев. Утвердившись в 20-х – 30-х годах XV в. на Мадейре и Азорских островах, они начали прокладывать морской путь вдоль западных берегов Африки, во многом – благодаря усилиям принца Энри́ке (Генриха) Мореплавателя (1394–1460). Кастилия, охваченная феодальными усобицами, безуспешно пыталась соревноваться с Португалией. На протяжении XV в. португальцы систематически осваивают западный берег африканского континента – начиная с взятия Сеуты в 1415 г. и вплоть до достижения ими в 1487 г. мыса Бурь, впоследствии названного мысом Доброй надежды.

25 мая 1420 г. папа Мартин V буллой In Apostolice dignitatis specula назначил принца Энрике магистром духовно-рыцарского Ордена Христа (который сыграл видную роль в процессе развития португальской колониальной империи) с правом владения всеми новооткрытыми землями Африки. В ответ Кастилия заявила притязания на Канары. Спор между Кастилией и Португалией обсуждался на Базельском соборе в 1435 г.

В 1452–1454 гг. португальцы добились от папы Николая V (1447–1455) предоставления им исключительного права на открытие и завоевание новых земель в Африке и на обращение в христианство их населения. Буллами Dum diversas от 18 июня 1452 г. и Romanus Pontifex от 8 января 1455 г. папа Николай даровал португальскому королю Альфонсу V (1438–1481) права на африканские земли: сфера владений Португалии не имела на юге пределов, и любая новооткрытая территория в Африке должна была принадлежать португальцам. В Dum diversas португальский король наделялся правом обращать в рабство всех сарацинов и язычников при завоевании их земель.

«Мы предоставляем вам этими документами, по нашей апостольской власти, полное и свободное разрешение вторгаться, искать, захватывать и подчинять себе сарацинов и язычников и любых других неверующих и врагов Христа, где бы они ни были, а также их королевства, герцогства, графства, княжества и другое имущество, и (...) обращать их в их вечное рабство» (Dum diversas).

«Римский первосвященник, преемник ключаря Царства Небесного и викарий Иисуса Христа, отечески взирая на все страны вселенной и особенности всех народов, живущих в них, и желая спасения всех, благостно приказывает и определяет, тщательно всё взвесив, только то, что будет согласно с Божественным величием и может собрать вверенную ему Богом паству в единое божественное стадо, и приобрести ей награду вечного блаженства, и обрести прощение их душам. Мы верим, что это непременно будет, с Божьей помощью, если мы даруем достойное расположение и надлежащую милость тем католическим королям и принцам, которые, как атлеты и отважные поборники христианской веры, как мы это знаем из верного свидетельства, только удерживают необузданную невоздержанность сарацинов и других неверных, врагов имени христианского, но также во имя защиты и распространения веры побеждают их и их царства и обиталища, хотя бы и расположенные в отдаленнейших частях земли, нам неизвестных, и подчиняют их своей привременной власти, не жалея трудов и затрат, – с тем, чтобы эти короли и принцы, будучи освобождены от всяких препятствий, могли с тем бо́льшим воодушевлением исполнять свою целительную и преславную работу.

(...) дабы охранить права и владения [названных короля и инфанта], [Мы], под угрозой самых суровых наказаний, запретили и предписали, чтобы никто – кроме их собственных мореплавателей и кораблей, или с уплатой надлежащей платы, или с должным образом оформленным патентом, ранее полученным от названных короля и принца, – не дерзал бы на мореплавание к тем провинциям или на торговлю в их портах или на рыболовство в их морях.

(...) поскольку Мы, в других Наших посланиях, прежде даровали названному королю Альфонсу, помимо прочего, свободные и широкие правомочия – вторгаться, находить, брать в плен, покорять и подчинять всех сарацинов и язычников, каковы бы они ни были, и других врагов Христа, где бы то ни было обретающихся, и их королевства, герцогства, графства, собственность, владения и все движимое и недвижимое имущество, на каком бы основании они им ни принадлежали, и обращать их лично в вечное рабство, и использовать и обращать в собственность свою и своих преемников эти королевства, герцогства, графства, собственность, владения и имущество, и обращать их к своей и их [наследников] пользе и выгоде, – гарантировав названные правомочия, то упомянутый король Альфонс или, по его уполномочению, прежденазванный инфант, справедливо и законно приобрели и обладают, и впредь будут обладать этими островами, землями, портами и морями, которые по праву принадлежат и усвоены названному королю Альфонсу и его преемникам, так что никто другой, даже из верных Христовых, без специального уполномочения от самих короля Альфонса и его преемников, и доныне не имел права вмешиваться в их дела, и сейчас к этому никоим образом законно не уполномочивается» (Romanus Pontifex).

Это право было подтверждено папой Каликстом III (1455–1458) в булле Etsi cuncti (1456 г.) и возобновлено папами Сикстом IV (1471–1484) в 1481 г. (в булле Aeterni regis) и Львом X в 1514 г. (в булле Precelse denotionis). Только в 1537 г. папа Павел III в булле Sublimus Dei осудил «несправедливость» порабощения нехристиан, а в 1686 г. инквизиция ограничила действие буллы Dum diversas, объявив, что рабы-африканцы, захваченные в несправедливых войнах, подлежат освобождению.

Папские буллы превращали португальцев в миссионеров, несущих имя Христа африканским язычникам, и санкционировали обращение в рабство всех язычников, отказавшихся принять христианство. Надо отметить, что стремление к проповеди Евангелия у конкистадоров всегда соседствовало с жаждой наживы.

Еще более расширил рубежи настоящих и будущих португальских владений следующий папа Каликст III из арагонско-валенсийской фамилии Бо́рха или, по-итальянски, Бо́рджа, буллой Inter caetera от 13 марта 1456 г.: Орден Христа получил духовную юрисдикцию над всеми «островами, селениями, гаванями, землями, местами как приобретенными, так и теми, которые будут приобретены от мысов Бохадор и Нан вплоть до всей Гвинеи и далее вдоль южного берега даже до Индии (usque ad Indos)». Это подразумевало, в частности, что Великий приор ордена мог собирать налоги и налагать штрафы в этих областях. К 1521 г. орден имел 454 командорства в Португалии, Африке и Индии.

После объединения Испании «католическими королями» Фердинандом и Изабеллой спор с Португалией обострился. По Алькасовасскому соглашению 1479 г. Португалия признала права Кастилии на Канарские острова, а Кастилия обязалась «не вести торговлю на путях [в Гвинею] и на островах и землях Гвинеи, как уже открытых, так и тех, которые будут открыты». Этот успех был закреплен буллой Aeterni regis, которую по настоянию Португалии папа Сикст IV подписал 21 июня 1481 г. Папа, со ссылкой на прежние буллы, подтвердил преимущества Португалии и признал Алькасовасское соглашение. Кастильцам не разрешалось вести торговлю, плавать и нарушать интересы Португалии «по ту сторону Канарских островов».

Испании, много веков занятой Реконкистой, в 1492 г. удается, наконец, отвоевать у исламского мира Гранаду. В сложившихся условиях единственным выходом для ущемленной кастильской короны мог быть только проект похода в Индию западным путем. В том же году католические государи Испании соглашаются оказать покровительство и предоставить средства Христофору Колумбу (1451–1506), убежденному в том, что по повелению свыше он призван открыть путь в Индию, двигаясь в западном направлении. 12 октября 1492 г. после более чем двухмесячного плавания Колумб пристал к одному из Багамских островов в Карибском море, чтобы покорить новый огромный континент.

Как только Колумб достиг «Индии», кастильская корона предприняла сложные дипломатические шаги, результатом которых в 1493 г. стали 4 буллы племянника Каликста III папы Александра VI Борджа (1492–1503), который годом ранее получил тиару исключительно благодаря давлению Испании. Эти буллы полнотой апостольской власти, дарованной папе всемогущим Богом как викарию Христа и наследнику св. Петра (de nostra mera liberalitate, et ex certa scientia, ac de apostolicae potestatis plenitudine (...) auctoritate omnipotentis Dei nobis in beato Petro concessa, ac vicariatis Jesu Christi, qua fungimur in terris), аннулировали все прежние папские пожалования в пользу Португалии и ввели кастильских королей во владение колоссальными водными пространствами и землями.

Первая булла, начатая папой Александром словами Inter caetera (как и булла папы Каликста), была составлена в апреле, но официально датирована 4 мая 1493 г. Она говорит об островах и землях, открытых Колумбом при его плавании в Индию в западном направлении: Изабелле и Фердинанду жаловались права владения всеми этими землями, а также теми территориями, которые могли быть открыты в будущем; в качестве прецедента папа ссылался на прежние дарения Св. престола Португалии.

В целях уточнения размежевания сфер государственных интересов Кастилии и Португалии в Атлантике – к выгоде Кастилии – под давлением испанской короны была составлена вторая булла под тем же названием Inter caetera; она была подписана в июне, но датирована задним числом 4 мая. В ней почти полностью воспроизводится текст первой буллы, но без ссылок на былые пожалования португальским королям. В тексте второй буллы Inter caetera впервые появляется термин «демаркационная линия» (так называемый папский меридиан) и намечается ее направление (от Северного полюса к Южному, в ста лигах к западу и к югу от Азорских островов и островов Зеленого мыса). Все, что было и будет открыто к западу и к югу от этой линии, будь то земли, лежащие на пути в Индии или в любом ином направлении, должно отныне принадлежать Кастилии. Никакого намека на права Португалии на моря и земли, лежащие к востоку от линии, в булле не было.

Третья булла Ехітіае devotionis была составлена в июле, но датирована тем же 4 мая. В этой булле, повторяющей первую буллу Inter caetera, есть ссылка на права португальских королей относительно африканских земель.

Наконец, 26 сентября явилась еще одна булла, Dudum sequidem: папа подтверждал права кастильских королей и их потомков на «все острова и материки, расположенные к западу и к югу» от демаркационной линии, даровал Кастилии право на все земли, открытые или могущие быть открытыми в западном направлении (omnes insulas et terras firmas inventas et inveniendas, detectas et detegendas, versus occidentem et meridiem), даже если эти земли лежали бы к востоку и к югу от Индии и относились бы к этой стране, запрещал подданным любых держав плавание и рыбную ловлю в водах, отведенных Кастилии, без специального разрешения кастильских королей и отменял права на открытые и открываемые земли, предоставленные ранее португальским королям. Однако реальное соотношение сил не позволило Кастилии использовать привилегии, данные буллой Dudum sequidem, в дальнейших переговорах с Португалией. Эти переговоры в 1494 г. завершились компромиссным Тордесильясским договором, условия которого были менее благоприятными для Кастилии, чем пожалования папских булл. Этот договор, уточнявший линию раздела, установленную годом раньше Александром VI, был одобрен буллой папы Юлия II в 1506 г.

«Александров дар» испанским «католическим величествам» сопровождался оговоркой: «Мы жалуем вам земли при условии, что туда будут посланы мудрые и сведущие люди, дабы наставлять туземцев в католической вере». Так что конкистадоры внушали коренным жителям Нового света, что их земли – вотчина Христа, которую наместник Бога, римский папа, даровал своему «возлюбленному сыну» – кастильскому королю вместе с правом завоевания, правом на порабощение индейцев, правом на физическое истребление всех, кто боролся против испанцев во времена испанского господства.

Папа Юлий II (1503–1513) в 1504 г. учредил архиепархию и две епархии в Эспаньоле (о. Гаити); правда, прелаты, которым были вверены эти диоцезы, так никогда и не побывали за морем. В 1511 г. папа отменил это решение и учредил епархии Сан-Доминго и Консепсьон де ла Вега на Гаити и Сан-Хуан в Пуэрто-Рико, которые были отданы в управление главе Севильской митрополии.

Колонизация Америки, земли высокоразвитых, но хрупких цивилизаций, требовала огромных усилий, приложив которые, Испания вскоре превратилась в громадную империю. Португалия, стремясь получить свою часть добычи, осваивает земли далекой Азии.

Одним из следствий этих территориальных приобретений стал приток в Европу драгоценных металлов через посредство Casa de Contratacion в Севилье. Так было усилено действие экономического фактора (правда, этот неконтролируемый приток золота стал причиной впервые поразившей Европу уникальной инфляции – обесценения металлических денег).

Предшественниками нового стиля мышления, который позднее будет назван гуманизмом, стали флорентийцы Франческо Петрарка (1304–1376) и Джованни Бокаччо (1313–1375). Их творчество отражает два основных направления развития будущего гуманизма. Петрарка – поклонник классической латыни и языческих авторов, в трактате Vita solitaria превозносит созерцательную жизнь, а брат его Джерардо становится отшельником-картезианцем в провансальском Монтрё. Напротив, Бокаччо, также переживший религиозную эволюцию, проявляет склонность к неоязычеству с оттенком натурализма и с вызовом христианству.

Слово «гуманист» появилось только в конце XV в. Сами гуманисты XV в. называли себя «ораторами» или «риторами», подчеркивая свою связь с традицией античных ораторов и отличие от университетских профессоров.

Современные учёные понимают под ренессансным гуманизмом «профессиональную область деятельности» примерно между 1280 и 1600 гг., которая заключалась в занятиях и преподавании известного набора дисциплин (грамматика, риторика, поэзия, история и моральная философия, включая политическую философию) на основе классической греко-латинской образованности. Таким образом, гуманизм выходит за рамки традиционной номенклатуры свободных искусств, средневековых тривиума и квадривиума, бывших основой тогдашнего университетского образования (вне раннего гуманизма оказались юриспруденция, медицина, естествознание, логика, теология и даже философия – в смысле натурфилософии).

Термин «гуманизм» в эпоху Возрождения (в отличие от современного понимания этого явления¹⁵⁵) подразумевал «ревностное изучение всего, что составляет целостность человеческого духа», поскольку humanitas означало «полноту природы человека». Это понятие противопоставлялось схоластическому изучению «божественного» (studia divina).

Гуманисты позиционируют себя как специалисты «широкого профиля» – специалисты по культуре вообще, «носители нового благородства (nobilitas), отождествляемого с личной доблестью и знанием». Основным инструментом гуманиста была филология, к которой добавлялись грамматика, риторика, этика, история, поэзия и др. Безупречное знание латыни и греческого, искусное владение классической латынью было необходимым требованием к репутации гуманиста. Классическая латынь объединяла образованную Европу в пространстве и во времени – совершенное владение «обоими языками» (латинским и греческим) открывало двери подлинной античной образованности. Варварская (вульгарная) латынь католической церкви и средневековых университетов вызывала в гуманистических кругах чувство презрения – сами гуманисты предпочитали изучать древние источники в подлиннике, а не по поздним толкованиям, и результатом этого стремления стали поиски в монастырских библиотеках латинских и греческих рукописей, экспедиции за древними книгами, что привело к открытию многих ранее утерянных классических текстов.

Центром интересов гуманистов являлась «словесность» – филология и риторика, в центре философии было Слово, которое отождествлялось со Знанием и Добродетелью и понималось как воплощение универсальной и божественной человеческой природы, как инструмент практической деятельности человека в кругу друзей, семьи и родной общины (идеал homo civilis).

Ренессансный гуманизм – сродни «антропоцентризму» (в противоположность «теоцентризму»): он подразумевал перенесение человека в центр мира, изучение человека в первую очередь, причем – таким, как он есть, со всеми его земными и неземными нуждами. Петрарка и ранние гуманисты отрицали метафизику и сводили философию к этике: одни старались формально примирить с христианством стоицизм, другие – эпикурейство.

Первоначально гуманизм явился в виде studia humanitatis – в этом виде он был впервые обоснован Петраркой как новая идейная программа. Для Петрарки studia humanitatis были прежде всего средством самопознания.

Историк Леонардо Бруни из Ареццо (1370 или 1374–1444) определял studia humanitatis как «познание тех вещей, которые относятся к жизни и нравам и которые совершенствуют и украшают человека». Последователь Петрарки, канцлер Флорентийской республики К. Салютати (1333–1406) полагал, что в этом слове соединились «добродетель и учёность» (virtus atque doctrina): «ученость» предполагала универсальность знаний на основе владения «словесностью» (litterae), а «добродетель» включала душевную кротость и доброжелательность (benignitas). Все это было неотторжимо от классической образованности и оказывалась не врожденным качеством, а чем-то индивидуально достигнутым – результатом «окультуривания», «возделывания» души путем изучения античных авторов с целью культивировать все «достоинства» и реализовать все возможности, заложенные в индивидууме.

Основанный на античной философии (прежде всего, на мыслях диалога Цицерона «О законах») и отчасти на теологической доктрине о том, что человек сотворен по образу и подобию Божьему, базовый тезис средневекового гуманизма о достоинстве (dignitas) человека гласил, что человек, наделенный разумом и бессмертной душой, обладающий добродетелью и безграничными творческими возможностями, свободный в своих поступках и помыслах, поставлен в центр мироздания самой природой. Гуманистическое понимание места человека в мире отрицало средневековый аскетический идеал.

Как писал Леон Баттиста Альберти (1404–1472), «природа, т.е. Бог, вложила в человека элемент небесный и божественный, несравненно более прекрасный и благородный, чем что-либо смертное. Она дала ему талант, способность к обучению, разум – свойства божественные, благодаря которым он может исследовать, различать и познавать, чего должно избегать и чему следовать для того, чтобы сохранить самого себя. К этим великим и бесценным дарам Бог вложил еще в душу человека умеренность, сдерживание против страстей и чрезмерных желаний, а также стыд, скромность и стремление заслужить похвалу. Кроме того, Бог внедрил в людей потребность в твердой взаимной связи, которая поддерживает общежитие, правосудие, справедливость, щедрость и любовь, а всем этим человек может заслужить у людей благодарность и похвалу, а у своего Творца – благоволение и милосердие. Бог вложил еще в грудь человека способность выдерживать всякий труд, всякое несчастье, всякий удар судьбы, преодолевать всяческие затруднения, побеждать скорбь, не бояться смерти. Он дал человеку крепость, стойкость, твердость, силу, презрение к ничтожным мелочам. (...) Поэтому будь убежден, что человек рождается не для того, чтобы влачить печальное существование в бездействии, но чтобы работать над великим и грандиозным делом. Этим он может, во-первых, угодить Богу и почтить Его и, во-вторых, приобрести для самого себя наисовершеннейшие добродетели и полное счастье».

Ренессансные гуманисты преклонялись перед богоданным человеческим разумом и его творческой мощью, которые отличают человека от всего сущего, делают его богоподобным. Мудрость – высшее благо, доступное людям, поэтому гуманисты считали своей важнейшей задачей пропаганду классической литературы – носительницы мудрости и познания, в которых человек обретает истинное счастье, в чем и состоит его подлинное благородство.

Универсальную характеристику гуманистической идеальной личности, определяющую ее базовые свойства, характер и образ жизни, составляет virtus (итал. virtu). Это качество понимается не только как «добродетель» или «доблесть» – оно охватывает целый круг нравственных норм и представлений и приобретает в XV в. новые оттенки. Обладающий данным качеством человек именовался иото virtuoso. Поначалу это понятие трактовалось в духе религиозно-нравственного стоицизма, а позже к такому пониманию добавились идеи о нераздельности души и тела, потребностей духовных и земных, жизни созерцательной и активной.

В отличие от богословского понимания добродетели, основанного на категориях веры, надежды, милосердия, гуманисты понимали добродетель как разумное самоограничение страстей и потребностей, гармонию человеческого бытия, и, исходя из этики стоиков, Аристотеля и Цицерона, разделяли добродетели на два рода: нравственные (мужество, щедрость, великодушие, справедливость, дружественность) и умственные (мудрость, благоразумие, способность к науке и искусству). Гуманизм воспринимает также мысль Цицерона о том, что добродетель – врожденное свойство человека, совершенствуемое им в своих жизненных делах: «не что иное, как природа, достигшая совершенства и доведенная до своей высшей степени».

Для ранних гуманистов «совершенный человек» – иото completo – образуется только через приобщение к studia humanitatis.

Главный признак virtu – разум, направляющий человека к, истинной добродетели и мудрости. Поэтому первая обязанность человека – развитие разума путем неутомимого познания и полезной деятельности («действовать и мыслить» – agere et intelligere). Другие признаки virtu – благоразумие, умеренность, мужество, стойкость, терпение, гуманность, щедрость, великодушие, скромность, стыдливость, сострадание.

Гуманисты провозглашали тезис о принципиальной доброте человеческой природы и, что важнее, о принципиальном равенстве всех людей, независимо от рождения и сословной принадлежности. Они подчеркивали органическую необходимость общества для гармоничного развития человеческой личности.

Рассуждая о соотношении свободной воли и фортуны, они трактовали последнюю (в отличие от фатума, выражающего власть над человеком неких внеземных сил) как социальную необходимость, давление обстоятельств. Как отмечает В.В. Соколов, «по отношению к фортуне, сколь бы ни была она повелительной во множестве случаев, с наибольшей силой и проявляет себя свобода человеческой воли. Если перед лицом фатума свобода человеческой воли остается сверхприродной тайной Бога, то по отношению к фортуне она в принципе в руках самого человека. Отсюда дружное провозглашение свободы человеческой воли всеми гуманистами рассматриваемой эпохи, начиная с Данте». Девизом человека Возрождения было: Virtu ѵіпсе fortuna («Добродетель побеждает фортуну») – человек своими достоинствами может преодолеть судьбу.

Содержание этического учения гуманистов отличается индивидуалистическим характером и сводится к проповеди права личности на широкое удовлетворение всех ее потребностей и на полное развитие всех ее свойств.

Однако гуманистам не удалось выработать долговечной этической системы и, что еще важнее, не удалось найти морального авторитета. Кроме того, современные нравы и зависимость гуманистов от меценатов весьма невыгодно отразились на их морали, и в гуманистической литературе встречается иногда открытая проповедь безнравственности в индивидуальных и политических отношениях. Тем не менее, трудами гуманистов осуществляется секуляризация этики как науки и признание прав личности на всестороннее развитие в предписаниях практической морали.

Основанием ренессансного гуманизма становится преимущественный интерес к античности. Как отмечает В.П. Лега, «именно в ней им видится идеал, который нужно возрождать. Средние века для гуманистов представляются неким “темным царством”, наступившим после античной культуры. По мнению гуманистов, именно в подражании античной культуре, в возрождении античного миропонимания состоит задача истинных философов. Для этого они переводят с древнегреческого на латынь и современные языки практически все древнегреческие произведения, и все, что мы сейчас знаем о Древней Греции, за немногими исключениями, было открыто именно в эпоху Возрождения. Эти работы не просто переводятся, а комментируются, причем комментарии пишутся не с богословской точки зрения, а являются текстологическими, филологическими, так что возникают многие науки, в частности – филология в ее нашем, современном понимании. Это комментирование было свободным от какого-либо догматического представления, и открытость, свобода также характеризовали гуманистов».

Со второй половины XV в. гуманисты распадаются на платоников и аристотеликов, и только в конце столетия появляются значимые представители оригинальной философской мысли. Гуманистам не удалось создать самостоятельной светской философии, однако результатом их разрыва с богословием и с церковными доктринами стала полная секуляризация мысли.

Несмотря на то что усилия гуманистов максимально возродить идеи и дух античной культуры сочетались со стремлением сохранить главное содержание христианского вероучения, объективным результатом их деятельности стала паганизация философского мировоззрения – насыщение его античными языческими идеями. При этом обращение к античности не воспринималось как воскрешение чего-то мертвого – гуманисты осознавали себя прямыми потомками и продолжателями традиций древности («полузабытые сокровища искусства и литературы древности выносят с ликованием на свет, как дорогую, долго бывшую утерянной собственность»).

В то же время ренессансные гуманисты не противопоставляли себя христианству. Входя в конфликт со схоластическим методом философствования, они считали, что возрождают истинную Церковь и веру, не находя никакого противоречия в сочетании христианства с античной философией. Христианство начинало представляться как результат развития античных идей: так, гуманист и будущий папа Эне́а Си́львио Пикколо́мини писал, что «христианство – не что иное, как новое, более полное изложение учения о высшем благе древних».

Попытки ренессансных гуманистов предложить новые религиозные воззрения в литературе считают самой слабой стороной итальянского Возрождения. Ранние гуманисты (Петрарка, Салютати и др.) старались примирить свое учение с церковным, однако с католицизмом оно было непримиримо, а ниспровергнуть папство, опираясь на Евангелие, они не были в состоянии по недостатку религиозного воодушевления и смелости мысли. В дальнейшем на фоне растущего критицизма слабеют религиозные интересы, и среди позднейших итальянских гуманистов выделяют четыре религиозных течения: формальную приверженность к старой церкви и внешнее благочестие; полное равнодушие к религиозным вопросам; скептическое и насмешливое неверие (у большинства); наконец, фантастический паганизм, результат крайнего увлечения Платоновой философией (у немногих гуманистов второй половины XV в.).

По словам современных исследователей, «восхваляя разум человека, гуманисты видели в разумной человеческой природе образ Божий, то, чем Бог наделил человека, чтобы человек совершенствовал и улучшал свою земную жизнь. Как разумное существо, человек является творцом и именно в этом подобен Богу. Поэтому долг человека – участвовать в мире, а не уходить от него, улучшать мир, а не аскетически отстраненно взирать на него как на нечто ненужное для спасения. Человек и мир прекрасны, ибо созданы Богом, и задача человека – улучшать мир, делая его ещё более прекрасным, в этом человек является соработником Богу». Поэтому возникает, например, стремившаяся реабилитировать телесное начало в человеке гуманистическая полемика с трактатом папы Иннокентия III «О презрении к миру, или О ничтожестве человеческой жизни», в котором уничижается тело и восхваляется дух. Духовно-телесный человек прекрасен и, будучи творением Бога, он вместе с тем служит моделью, по которой уже древние язычники, а за ними и христиане изображают своих богов, что способствует богопочитанию, особенно у более грубых и необразованных людей. Бог – творец всего сущего, человек же – творец великого и прекрасного царства культуры, материальной и духовной.

В то же время к клиру гуманисты относятся весьма скептически, видя в нем оплот авторитарной схоластики, которая была формой «официальной учености» латинской церкви. Появляются критические исследования истории католической церкви («О подложности Константинова дара»).

Гуманизм провозгласил, что человек может жить, несмотря на то что он смертен и что смерть очень близка к нему, что цивилизации бессмертны, поскольку могут быть воскрешены (в особенности греческая и латинская). Гуманизм способствует обесцениванию так называемых «Средних веков» – «промежуточного периода» между античностью и ее возрождением, он восстает против предшествующей эпохи, которая представляется ему временем болезненного оцепенения.

В выборе греко-латинской цивилизации предпочтение отдается такой культуре и такому мышлению, жизненный центр которых составляет вовсе не христианство; напротив, христианство, не будучи их источником, должно к ним приспосабливаться.

Двойственность гуманизма выступает как новый вызов Церкви. В общем русле возвращения к античности особая значимость начинает придаваться истории Ранней церкви, которая подвергается идеализации.

Все подчиняется новому призыву: Ad forties! («К истокам!»).

Ближе и понятнее становится для Запада греческая древность: после Флорентийского собора, на котором была подписана уния, многие из византийских гуманистов остались на Западе (например, знаменитый Виссарион Никейский), положив начало притоку изгнанников, а позже и беженцев-греков. После 1453 г., когда Константинополь был взят турками, многие греки зарабатывали себе на жизнь тем, что обучали латинян своему языку и прививали им вкус к чтению в оригинале текстов античных философов, Септуагинты (Библии в греческом переводе 70 толковников), Нового завета, творений отцов Церкви. Новое открытие Архимеда и Оригена означало трансформацию как научного, так и богословского знания на Западе. Владение греческим языком стало отличительной чертой подлинного гуманиста.

Возникает новое ощущение истории – менее провиденциальное и более озабоченное проблемами расстояния и контекста. О трансформации восприятия истории, произошедшей в XV в., можно судить даже по произведениям искусства. В работах Джотто (1266/7–1337), основоположника новой концепции пространства, живопись из иконной становится портретной, что позволяет придать персонажам те или иные индивидуальные черты, учитывается точка зрения художника, а вместе с ним и зрителя, их положение во времени и в пространстве. В некотором смысле это – отказ от древней установки на созерцательность, объемлющую все мироздание, в пользу внешнего, а вскоре – и намеренно посюстороннего взгляда.

Родоначальник «античного гуманизма» Лоренцо Валла (1407–1457) порывает с иллюзией человека Средневековья, который если и не считал себя непосредственным современником всего, с чем он сталкивался в текстах, то, по крайней мере, был «на короткой ноге» со всеми персонажами и событиями прошлого. Валла представляет познание как процесс поэтапного преодоления некоего расстояния, в Collatio Novi Testamento и в Novum Testamentum ex diversorum utkiusque linguae codicum collatione adnotationes сравнивает небезупречную латынь Вульгаты с греческим оригиналом Нового завета, а в 1440 г. с помощью историко-лингвистического анализа опровергает подлинность «Константинова дара», которым обосновывались притязания папства на светскую власть.

С самого начала гуманизм своей двойственностью пробуждает дух язычества, которой Церкви за ряд столетий, казалось бы, удалось совершенно подавить. Сам термин «гуманизм» (он возник значительно позже обозначаемого им явления) означает стремление полностью довериться лишь человеку и изгнать из поля зрения все, кроме него одного.

Как считают многие исследователи (среди них – Грегоровиус, Шафф, Пастор и мн. др.), гуманизм показал, что клирики Италии неискренни, что мораль латинской церкви пребывает в развращении, но он не только не предпринял серьезных попыток исправить это плачевное состояние, а, напротив, внес вклад в дальнейший упадок морали, возрождая эпикурейское или стоическое язычество, которое проявилось как в жизни, так и в произведениях многих его выдающихся деятелей, большинство которых (Ариосто, Макиавелли, П. Браччолини, Л. Валла и др.) были равнодушны к религии или даже относились к ее проявлениям презрительно (хотя некоторые из них и умирали в мире с церковью – Бокаччо, Макиавелли, Помпоний Лет и др.). Как прямо заявил Макиавелли: «Мы, итальянцы, все неверующие и развращенные. (...) Мы таковы потому, что представители церкви подают нам самый дурной пример».

Культура подменила собой христианство, поклонение искусству и страсть к красноречию – уважение к истине и святости. Гуманисты тайно или явно, даже демонстративно приносили жертвы богам Греции и Рима, а не Богу Библии, и только страх инквизиции и костра не позволял им открыто попирать ортодоксию. Поклоняясь древности, они придавали философии Платона то же значение, что и христианству, и даже выше (Марсилио Фичино всерьез предлагал даже включить в литургию, наряду с местами из Писания, фрагменты из сочинений Платона). Был выдвинут философский принцип sequere naturam (следовать за природой), сводивший жизнь человека лишь к ответам на зов природы, который приводил к явному нарушению законов нравственности.

Возрождение в Италии не породило своего Фомы Кемпийского, отмечают исследователи. Ни один мистик не пытался провести реформы в монастырях и среди клира. Хотя в то время и были искренние проповедники, призывавшие к моральной реформе, но это был глас вопиющего в пустыне.

И сам образ человека в эпоху Возрождения приобрел новые черты. Искусство в это время становится по существу языческим. Исчезает средневековая суровость и сдержанность красок и форм, воспеваются нагота и чувственность. Увлечение языческим пантеоном античности было бы невинным, если бы не свидетельствовало о том, что взоры европейцев устремились за пределы христианства.

Мысль западного человека привлекает идеализированный образ мудрой античности – как языческой, так и христианской, поскольку данный интерес включает также идеализированное представление о ранней, доконстантиновой Церкви, украшенной всеми возможными добродетелями.

Как на пример языческого возрождения можно указать на Падуанскую неоаристотелевскую школу. Университет в Падуе еще в Средние века заслужил славу оплота инакомыслия, достигшую апогея благодаря Пьетро Помпона́цци (1462–1525), который в 1516 г. открыто усомнился в бессмертии души и чудесах и защищал, с целью не допустить растворения науки в богословии, теорию «двойственной истины», известную по латинскому аверроизму XIII в. (Иоанн Дунс Скот, Сигер Брабантский и др.). Эта теория исходила из предположения о принципиальной возможности интеллектуальной ситуации, в которой научное положение (тезис) может одновременно выступать как истинное и как ложное – в зависимости от контекста. Рассуждая далее, сторонники этой теории выдвигали тезис, что философия и теология представляют собой два аспекта единой истины (или являются двумя самостоятельными истинами), поскольку имеют собственные объекты познания и самостоятельные пути постижения истины: ученые обретают истину посредством разума, а богословы – с опорой на веру.

Даже в дебатах об индейцах в Вальядолиде (ок. 1550 г.) между доминиканцем Бартоломе́ де Лас Ка́сасом и каноником из Кордовы Хуаном Хине́сом де Сепу́льведой, учившимся у Помпонацци, доводы черпались из античных философов: философ-аристотелик Сепульведа считал индейцев «рабами по природе», а миссионер Лac Касас основывался на тезисе о достоинстве любого человека и следовал утверждению папы Павла III (1534–1549) в булле Sublimus Deus от 2 июня 1537 г. о том, что Вышний Бог в числе всего человечества искупил и американских индейцев.

Новый образ государственного мышления демонстрирует флорентиец Никколо́ Макиавелли (1469–1527), создавший образ идеального государя в трактате «Государь» (1513 г.) и предложивший его в качестве примера для подражания вниманию папского сына, кондотьера церкви Че́заре Борджа. Преследуя цель сохранения единства родины, Макиавелли создал руководство для правителя, основанное на принципах жесткой политической целесообразности: правителю не следует считаться ни с чем, кроме собственных интересов; людям нужно внушать более страх, чем любовь, остерегаясь, однако, открытой ненависти. Эти циничные идеи приобрели множество последователей.

Новый образ мысли оказал глубокое влияние на европейцев эпохи Возрождения, поскольку удовлетворял потребность в чисто рассудочном знании и отрицали очевидную для Средневековья необходимость гармонического сочетания разума и веры.

В Германии гуманизм, проникший сюда различными путями из Италии (настоящим «апостолом гуманизма» в Германии был Энеа Сильвио Пикколомини, поступивший на службу к Фридриху III после Базельского собора, – под его влиянием возникает гуманистическое движение в Вене и в других местах тогдашней Германии), отличался от итальянского выраженным патриотизмом. Немецкие гуманисты считают одной из главных своих задач «выгнать варварство из Германии» и «вырвать науку у римлян». С этой целью они усердно переводят классиков на родной язык, отыскивают памятники немецкой старины, основывают школы, учреждают ученые общества для изучения прошлого, пишут исторические сочинения, учебники и памфлеты в патриотическом духе. Политический идеал единой Германии сформировал в их среде идею сделать средневекового императора политическим вождем нации. Во имя осуществления этой идеи немецкие гуманисты разворачивают борьбу с крупными феодалами, папой, духовенством.

Важной особенностью немецкого гуманизма стала религиозность, которая стимулировала у его представителей интерес к Священному Писанию, помогла различить католицизм и христианство и примирить с последним новые потребности. Немецкие гуманисты разворачивают деятельность по поводу критического установления текста и толкования Писания; гуманистический критицизм они последовательно приложили к церковным учениям. Новый взгляд на человеческую природу они примиряют с Писанием и делают Библию оружием в борьбе против средневекового аскетизма, а разум – авторитетным судьей в делах веры.

В результате в Германии борьба против папства и монашества велась смелее, чем в Италии, а религиозность немецких гуманистов сделала их союзниками Реформации и предшественниками деизма. Учение Лютера вызвало раскол в среде немецких гуманистов: одни безусловно его приняли (Меланхтон), другие находили его слишком радикальным (Эразм), третьи – недостаточно решительным и последовательным (У. фон Гуттен). Кроме того, Реформация шире и глубже захватила немецкое общество и повлекла за собою ожесточенную политическую и социальную борьбу. В этой связи история немецкого гуманизма сливается с историей Реформации.

В других странах гуманистическое движение имело меньшее значение. Во Франции до конца XV в. не было крупных фигур гуманистического направления; позже следы гуманистических идей обнаруживаются в искусстве, литературе и науке, причем поздние французские гуманисты (отец и сын Ска́лигеры, филолог Исаак де Казобон, филолог и историк Клод Сомэз) тесно связаны с национальными идеями и церковным движением (Ж. Жерсон, Пьер д’Альи, Николя де Клеманж). В Англии вплоть до времени Елизаветы гуманизм развивался в тени Реформации и весьма слабо. В Испании новое движение, захватив поначалу литературу, заглохло на фоне католического фундаментализма, а в Венгрии и Польше, несмотря на свой привнесенный извне характер, гуманизм породил самостоятельное научное движение.

Церковь и папство должны были определить свою позицию по отношению к новым явлениям.

«Реформаторские соборы» в Пизе, Констанце и Базеле, созванные в условиях раскола, которые ставили перед собой две задачи: прекратить раскол и провести дисциплинарную реформу в церкви, успешно справились с первой из поименованных задач, однако в осуществлении второй добились лишь незначительных успехов.

Они продемонстрировали верховную власть общецерковных соборов в делах христианского мира и самим своим существованием утвердили теорию концилиаризма – превосходства Вселенских соборов над властью папы.

Мы не стали бы в данном случае употреблять, как это иногда делают, обобщающий термин «соборное движение» – поскольку любое социальное движение требует не только единства идеологических оснований, но и устойчивого континуитета организационно-институционального оформления, которого в межсоборное время не наблюдалось. He было, кстати сказать, и идеологического единства – одновременный Базельскому Ферраро-Флорентийский собор, признаваемый католической церковью Вселенским, был созван и работал в противовес идеологии «концилиаристских» соборов.

В то же время развивающийся гиперкуриализм, получивший дополнительное ускорение после Констанцского собора, превратил папу в юридически неограниченного обладателя всей полноты власти: он по своей воле мог раздавать и отнимать привилегии и налагать санкции. Иннокентий IV (1243–1254) даже претендовал на право временно освобождать от исполнения евангельских заповедей без указания причин.

Против подобного злоупотребления plenitudo potestatis (полнотой власти) давно и решительно возражали канонисты: они пытались ограничить папское всевластие обязанностью соблюдать этические принципы; требовали соблюдать справедливость при принятии решений, вынесении приговоров и раздаче должностей; говорили об общем благе и духовной пользе. Таким образом, к концу Средневековья католическая церковь была ослаблена глубоким расколом между политическими претензиями пап и господствующим мнением канонистов.

Непотизм и фаворитизм господствовали при папском дворе, ставшем поистине воплощением мирского начала. Иннокентий VIII (1484–1492), Александр VI, Юлий II, Лев X (1513–1521) управляли Римом, который превратился в полуязыческий город. Источники (дневники Инфессуры, Бурхарда и де Грасси, документы внешней политики) рисуют картину, полную разнузданности, скандалов и папских преступлений, при этом в их рассказах о злоупотреблениях пап звучит больше иронии, чем смущения.

Папы вовлекали Италию в Междоусобные войны либо для расширения папских владений, либо для обогащения папских сыновей и племянников.

Чтобы достичь своих целей, Св. престол даже заключал формальные соглашения с султаном – глава католического христианского мира предавал Христа. Как пишет Дёллингер, папы от Павла II до Льва X делали все, чтобы опозорить папство и навлечь на Италию ужас бесконечных войн.

Так, Сикст IV (которого Инфессура называет нечестивым и неугомонным диктатором, который не боялся Бога, не любил христиан и не отличался милосердием, но был жаден, жесток, любил помпезность и действия напоказ и предавался содомии; смерть его римляне отметили карнавалом), защищая интересы своих непотов, дал втянуть Св. престол в распри с Флоренцией и Венецией, углубившиеся на финансовой почве: Медичи учредили отделение своего банка в Риме и стали папскими банкирами, папа же нанес этому семейству оскорбление, покровительствуя банкирам-конкурентам Пацци, и отказал Джулиано де Медичи в сане кардинала. Папа был в курсе заговора, организованного его родственниками против Лоренцо Медичи (кровавая «Mec­ca Пацци» 26 апреля 1478 п), и поддержал замысел схватить Лоренцо и низвергнуть республику. Все это постепенно привело к разрыву между папством и Флоренцией.

Папа наложил на город интердикт, назвал Лоренцо сыном скверны и учеником погибели (iniquitatis filius et perditionis alumnus) и вступил в союз с Неаполем против Флоренции. Неаполитанцы, правда, вскоре предали папу и перешли на сторону Лоренцо. Людовик XI, правивший Францией, Венецией и другими итальянскими государствами, также поддержал Флоренцию. Папа потерпел поражение. В 1480 г. турки захватили Отранто и тем отвлекли внимание от раздоров: Италии грозила непосредственная опасность. В декабре того же года Сикст простил Флоренцию, а шесть месяцев спустя, 26 мая 1481 г., Рима достигло известие о смерти Мехмеда II, турки покинули итальянские берега, а папа Сикст провел в честь этого специальное богослужение в церкви Санта Мария дель Пополо и в союзе с Венецией начал войну с Феррарой, в которую оказалась втянутой вся Италия. Союзники опять оставили воинственного понтифика, Венеция и Феррара помирились, а папа выразил свое недовольство, подвергнув Венецию интердикту. В Риме папа азартно ссорил семейства Колонна и Орсини и почти уничтожил всех Колонна с помощью убийств и судов.

Во времена Иннокентия VIII, о котором генерал августинцев сказал: «Во мраке Иннокентий был избран, во мраке живет, во мраке и умрет», – в Риме по ночам похищали женщин, утром на улицах находили убитых, преступники заранее откупались от правосудия и грабили даже церкви (вплоть до того, что был украден фрагмент Истинного Креста из церкви Санта Мария ин Трастевере), все церковные должности продавались, и сама папская тиара доставалась тому, кто больше предложит (именно так ее вначале продал в пользу кардинала Чибо – Иннокентия VIII, а потом купил для себя Родриго кардинал Борджа, ставший папой Александром VI). Назначение кардиналов превратилось в удобное средство пополнения папских сундуков и осуществления замыслов папской семьи. Многие кардиналы славились только своим скандальным поведением, заводили себе княжеские дворы с множеством слуг, блестящие выезды, охотились, хотя каноническое право запрещало это клирикам, пировали с древнеримским размахом (на одном из пиров кардинала Корнаро было подано 65 перемен блюд, по три блюда в каждой перемене, причем все – на серебре; в ходу были громадные пироги, из которых вылетали черные дрозды или соловьи, блюда из павлиньих хвостов, кондитерские изделия, из которых вылезали дети и что-то декламировали, и т.п.) и откровенно пренебрегали целибатом.

Обычай и закон уже с конца XIII в. предоставляли высшие церковные должности только аристократам. Сохранение высших должностей церкви для аристократов целиком и полностью поддерживалось законом. В 1474 г. для вступления в капитул кёльнского собора требовалось, чтобы кандидат назвал 32 знатных представителей своей семьи, в начале XVI в. в Германии для вступления в капитул кандидат должен был доказать, что не менее 16 его предков принимали участие в турнирах. Из 228 епископов, последовательно занимавших 32 немецких престола в 1400–1517 гг., только 13 не были знатными.

Епископы участвовали в рыцарских турнирах, одевались по последней моде в одежды из самых роскошных тканей, держали лошадей и охотничьих собак, окружали себя слугами и пажами, отращивали бороды и длинные волосы, носили зеленые и красные туфли и обувь с дырочками, в которые продеты ленты.

Современник – известный проповедник Гейлер фон Кайзерсберг из Страсбурга говорил, что Германия безумна, раз делает епископами не самых благочестивых и ученых, а тех, кто, «по их словам, принадлежит к благородным семействам». Только протестантская Реформация вернула демократический характер церковного служения.

В условиях, когда высшие церковные посты отдавались в награду за благородное происхождение, а не как признание благочестия или иных личных заслуг, от низшего клира вряд ли можно было ожидать возвышенных идеалов. Удивительно, пишут многие исследователи, что среди священников низших рангов еще сохранялась истинная вера. Кроме того, священников было слишком много: в каждой семье по несколько сыновей хотели стать клириками, и очень часто религии посвящали себя люди, которые из-за физических недостатков не могли добиться успеха на мирском поприще. Тот же Гейлер негодовал по поводу того, что в священники люди отдавали своих самых неспособных детей – подобно тому, как посвящали св. Вельтену больных цыплят, а св. Антонию – больных свиней.

Знания таких священников были крайне скудными: современники вспоминали об образованных священниках со вздохом – как о том, что встречалось лишь в «добрые старые времена». Джон Хупер, англиканский епископ Глостера и Ворчестера, в 1551 г. во время визитации Глостера обнаружил, что 168 священников из 311 не способны назвать десять заповедей, 40 – не знают, где в Писании находится молитва Господня, a 31 не может сказать, кто ее произнес.

От Альп до Скандинавии священники часто сожительствовали с женщинами. В некоторых районах Германии это было всеобщим правилом, а кое-где в Швейцарии прихожане заставляли молодых священников брать наложниц, чтобы обезопасить свои собственные семьи. Епископы превращали эту антиканоничную практику в источник дохода и облагали ее налогом: так, в епархии Бамберга за каждого ребенка, рожденного от священника, следовало уплатить 5 гульденов, и только за один год это принесло 1500 гульденов. He прекращались протесты против аморальности клира и монастырей (весьма концентрированно они собраны в трудах Ульриха фон Гуттена и Эразма), в Англии лолларды требовали разрешения священникам вступать в брак.

В то же время среди монахов в XV в. господствовало преувеличенное представление об освящающем воздействии монашеского пострига – он считался вторым крещением, очищающим от всякой скверны, восстанавливающим образ Божий в человеке и делавшим его ангелоподобным. Об этом «втором рождении свыше» учили Бернард Клервоский и Аквинат. Фома утверждал, что человек, «вступающий в религию», т.е. приносящий монашеские обеты, получает отпущение грехов. По свидетельству Лютера, монахи в его время делили христиан на совершенных и несовершенных, относя к первым себя самих, а монастырское начальство внушало Лютеру, что после пострига он чист, как младенец.

Только Юлию II, «папе-воину», удалось привнести элемент стабильности и в итальянскую политику, и в жизнь курии и возвысить папский престол до положения, равного национальным тронам Европы. Его по праву считают основателем того Папского государства, которое, с незначительными территориальными вариациями, просуществовало вплоть до 1870 г.

Юлию II также принадлежит заслуга укрепления папских финансов.

Состояние папских финансов зависело, главным образом, от личных качеств того или иного понтифика. Так, согласно Инфессуре, после Павла II, страстного коллекционера драгоценных камней, монет, ваз и других редкостей, осталось 54 серебряных сундука с жемчугом на сумму 300 тыс. дукатов; две тиары, сделанные по его заказу, были украшены драгоценными камнями, стоимость которых была столь же велика; позже кардинал Барбо нашел в одном из сундуков Павла потайной ящик с сапфирами на 12 тыс. дукатов. Иннокентий VIII хранил в своих сундуках до 1200 тыс. дукатов. После смерти Александра VI только его сын Чезаре, надавив на кардинала-камерлинга, изъял из папской казны в свою пользу 100 тыс. дукатов золотом и серебром.

Юлий II, несмотря на необходимость финансировать многочисленные военные кампании, оставил после себя 400 тыс. дукатов. Часть этих денег была собрана за счет продажи индульгенций: папа Юлий превратил прощение грехов в предмет торговли, предлагая получить его на выбор – немедленно или в чистилище. Правда, 100 или 150 тыс. дукатов из этого наследства были немедленно потрачены на интронирацию нового папы – Льва X.

Годовой доход Льва X в 1517 г. составил ок. 600 тыс. дукатов (420 тыс. дукатов – доходы от Папской области и рудников, 150 тыс. – от папских владений в Сполето, Анконе и Романье), а продажа бенефициев приносила ежегодно 328 тыс. дукатов. При этом расточительность папы привела к серьезным затруднениям: если верить современникам, «для Его святейшества сэкономить 1000 дукатов было так же невозможно, как для камня – полететь вверх без посторонней помощи»», так что папе Льву, как шутили тогда, удалось растратить средства трех понтификатов – своего предшественника Юлия, своего собственного и своего преемника.

Папа был вынужден систематически прибегать к помощи банкиров, ростовщиков и богатых кардиналов (чтобы избежать осуждения за запрещенное ростовщичество, займы от банкиров квалифицировались как дары). He менее 30 флорентийцев открыли в городе банки и вели дела с курией, наряду с Фуггерами, утвердившимися в Риме при Александре VI, и Вельсерами. Только от банкира Бернардо Вини Лев получил 200 тыс. дукатов, от кардинала Пуччи – 150 тыс. дукатов. В залог отдавались гобелены из Ватикана и серебряная посуда, церковные бенефиции, драгоценные камни с папской тиары, дорогие статуи святых. Иногда папа платил по 20% с сумм в 10 тыс. дукатов и более. Неудивительно, что за смертью Льва последовал финансовый крах, и несколько кардиналов обанкротились.

Естественно, эта финансовая деятельность оказывалась необычайно эффективной для допущенных к ней банкиров. Капитал обслуживавших папский двор Фуггеров, судя по налогам, которые они платили, с 1480 по 1501 г. увеличился на 1634%. Годовой доход сиенского банкира Агостино Киджи, работавшего не только с папским двором, но и с королевскими домами Испании, Франции и с немецкими князьями, составлял 70 тыс. дукатов в год; его наследство равнялось 800 тыс. дукатов.

Юлию II силой оружия и авторитетом церковных собраний (соборы в Type и Пизе) пытался противостоять французский король Людовик XII (1498–1515), однако папа в октябре 1511 г. собрал Священную лигу, в которую вошли Испания, Милан и Венеция, а позже – император Максимилиан I и Генрих VIII Английский (это было первое решительное вмешательство Англии в общеевропейскую политику) и созвал свой Вселенский собор, осудивший отступников. Хотя в день Пасхи 1512 г. войска Лиги потерпели поражение при Равенне, эта победа французов оказалась для них новой Каноссой: швейцарцы и венецианцы продолжили борьбу, и в результате «варвары» (как папа называл французов) были вынуждены сдать Милан и уйти за Альпы. В замке св. Ангела палили из пушек, во всех церквах были отслужены благодарственные молебны, а папа подарил швейцарцам за заслуги два больших знамени и постоянный статус защитников апостольского престола (auxiliatores sedis apostolicae).

Β το же время, папство сознавало необходимость преобразований в церкви – слишком богатой, слишком подверженной мирским страстям. Даже в курии находились сторонники реформ – так, епископ каринтийского Гурка Раймунд Перо, ставший кардиналом при Александре VI, говорил: «Когда я думаю о жизни папы и некоторых его кардиналов, я вздрагиваю от того, что нахожусь в курии, и мне не хочется иметь с нею ничего общего, пока Бог не проведет реформы в Своей Церкви».

Однако в самой церкви, зараженной язычеством, стремления к обновлению было мало. Когда Александр VI, узнав об убийстве своего любимого сына герцога Гандии, создал комиссию кардиналов по вопросам церковной реформы, его попытка была сведена на нет курией. Когда же перед ним предстал подлинный, хотя и чрезмерно страстный, реформатор – доминиканец Джиро́ламо Савонаро́ла (1452–1499), приор монастыря Сан Марко во Флоренции, Александр VI объявил ему войну.

Деятельность Савонаролы развернулась в 90-х годах XV в. во Флоренции, переживавшей время самого сильного ренессансного неравновесия: город боролся за свою свободу против тирании Медичи. Савонарола получил гуманистическое образование, но в душе он преклонялся перед «великаном благочестия» Фомой Аквинским и великолепно знал Священное Писание, а в жизни давал пример благочестия, серьезности покаяния и аскетической строгости. Источником его набожности были ветхозаветные пророки: он осознавал свою пророческую миссию посланца Божьего. Сознание собственного пророческого служения сделало его страстным апокалиптическим проповедником покаяния.

Савонарола говорил о необходимости церковной реформы по образцу апостольской Церкви, о полноте веры и совершенной любви, осуждал языческий дух Ренессанса и приверженность ему римской курии. Его проповедь направлена против аморальности эпохи, когда месть считается правом, разбой на большой дороге – обычным делом, насилие и яд – заурядными способами захвата власти.

Фра¹⁵⁶ Джироламо настойчиво обращается к Италии, Риму и Флоренции; говоря о Риме как о «Вавилоне», он имеет в виду папство, католическую церковь, ее клир; остро критикуя монахов и прелатов, он провозглашает: «Голова больна – горе телу».

Общее содержание проповедей Савонаролы, в которых чувствуется влияние апокалиптики Иоахима Флорского, сводится к трем пунктам: Церковь следует подвергнуть наказанию; через них она обновится; это скоро произойдет. В своем монастыре Савонарола пытается восстановить древние правила, занимается учреждением конгрегации обсервантов. При Савонароле монастырь Сан Марко стал центром ученых-гуманистов христианской ориентации; с монастырём были связаны возродивший славу Платона Марсилио Фичи́но (1433–1499), Анджело Полициано (1454–1494), находившийся под покровительством семьи Медичи, а также граф Пи́ко де́лла Мира́ндола (1463–1494), богословские труды которого вызвали в XVI в. восхищение Европы. В то же время, проявляя моральный ригоризм, Савонарола приказывает городским жителям сжигать картины и украшения на «кострах сует».

Нападки фра Джироламо на Александра VI, чье избрание на престол произошло благодаря подкупу и связям, вызывают ответную реакцию: папа запрещает ему проповедовать. Реформирование монастыря Сан Марко хотят повернуть вспять, введя менее строгий устав; Савонарола отказывается, ссылаясь на веление Божье. Политические враги в союзе с церковными противниками добиваются ареста фра Джироламо; под пытками от него добиваются неоднозначных признаний, потом фальсифицируют их и на этом основании приговаривают его к смерти как еретика, схизматика и сторонника порочных новшеств, лишают сана, «отлучают от воинствующей церкви», казнят через повешение, тело сжигают, а прах развеивают над водами р. Арно.

Краткий период «духовного царствования Иисуса Христа», провозглашенного Савонаролой во Флоренции в 1494–1498 гг., следует рассматривать именно в свете столкновения языческого соблазна с осознанием необходимости реформы в евангельском духе – как призыв к обновлению, обращенный к католической церкви, брошенный ревнителем католичества, со всех сторон осаждаемого язычеством. Многие специалисты видят духовное влияние Савонаролы на испанских и итальянских мистиков конца XVI в. (св. Филипп Нери, св. Екатерина де Риччи) и считают, что он стал провозвестником христианского гуманизма.

В то же время ригористический мистицизм часто вырождается в излишне вольный спиритуализм. Так, Савонарола упрекал своего друга Пико делла Мирандолу за слишком свободное отношение к духовным вопросам: он писал, что Пико был настолько поглощен силой и достоинством человеческого духа и воли, что в его неустойчивой терминологии спасение оказывается близким к самоспасению, а добродетель – к познанию («сократическое заблуждение», определяющее грех как незнание); древнее стоическое учение о λόγος σπερματικός («Лoroce, несущем семена вещей») – замысле Бога в вечности о мире, о каждом человеке и каждой вещи, благодаря которому высшая разумность и целесообразность сокрытого Логоса проявляется в мире, – доведено до единства всех религий, так что и понятие единой истины, и зафиксированное христианское учение, как единственно истинная религия, оказываются под угрозой. Спиритуалистическая тенденция проникает в богословие кардинала Виссариона, Рудольфа Агри́колы и Эразма. Она прокладывала путь формирующемуся субъективизму, опасному для традиционной догматики.

Β XV в. в Северо-Западной Германии явилась группа богословов, предлагавших реформу вероучения: Иоганн фон Гох, Иоганн фон Везель и Иоганн Вессель из Гансфорта – те, кого называют «реформаторами до Реформации». Среди новых взглядов, привнесенных ими, были постулаты о высшем авторитете Писания, о способности папы ошибаться, о достаточности Божьей благодати для спасения независимо от посредничества священника, о различии между видимой и невидимой Церковью.

Гох заявлял о необходимости принимать отцов Церкви лишь в той мере, в какой они следуют каноническому Писанию, опирался на Библию как на книгу жизни (в противовес книгам смерти – трудам философов и схоластов), сомневался в заслуге монашеских обетов и отвергал католическое учение об оправдании, хотя и не сформулировал четкой евангельской теории.

Везель выступал против иерархии и индульгенций, учил о предопределении (имена предопределенных к спасению записаны в книге жизни и не могут быть стерты оттуда церковными анафемами; «не религия [т.е. не монашеский обет] спасает, а Божья благодать – religio nullum salvat sed gratia Dei», – учил он, так что избранные спасены исключительно благодатью Божьей – sola Dei gratia salvantur electi), o том, что Христу неугодны посты, паломничества и целибат священников, что Тело Христа может пребывать в хлебе без изменения сущности последнего, что папам и соборам не надо повиноваться, когда их решения не соответствуют Писанию, что все, кто имеет веру, будут наслаждаться блаженством в той же мере, что и прелаты. Он проводил разграничение между видимой и невидимой Церковью и определял Церковь как собрание верующих, объединенных любовью (collectio omnium fidelium caritate copulatorum).

Вессель понимал Церковь как сообщество верующих, которое получает свое единство не от папы (unitas ecclesiae sub ипо papa tantum accidentalis est, adeo ut non sit necessaria – «единство церкви под единым папой настолько случайно, что не необходимо»), потому что папа и соборы могут заблуждаться. Ключи от Неба, учил он, принадлежат всем верующим. Он подчеркивал важность веры причащающегося Св. Таин (и даже его жажды получить причастие) для действенности таинства, однако не отрицал ценности и самой бескровной Жертвы мессы и причастия. Вессель не признавал реальности «сверхдолжных заслуг» и учил, что каждый обязан делать все, что может, а делать меньше означает грешить. Полное отпущение грехов Вессель называл отвратительным вымыслом папства ради пополнения казны, и не считал, что отпущение грехов священником на исповеди имеет судебную силу.

Величайшие из гуманистов – т.е. преподавателей «гуманитарных наук» (studia humanitatis) ясно сознавали опасность языческого соблазна. Они считали своим долгом дать на этот вызов христианский ответ, основанный на Евангелии. Среди таких ученых следует назвать прежде всего имена англичанина Томаса Мора (1478–1535) и первого «гражданина Европы» Эразма Роттердамского, столь тесно связанные друг с другом, что их называли «близнецами».

Томас Мор (1478–1535), автор «Утопии» (1516) и блестящий полемист с Лютером как от имени короля Генриха VIII (по-видимому, именно Мор был автором знаменитого манифеста «В защиту семи таинств» – Assertio septem sacramentorum, за который папа Лев X пожаловал Генриху титул «Защитник Веры», Defensor Fidei; английские монархи продолжали носить этот титул долгое время после того, как Англия порвала с Римско-католической церковью, а на английских монетах буквы D.F. чеканятся до сих пор), так и от своего имени, сделал блестящую политическую карьеру. Однако до самой смерти он придерживался монашеского образа жизни с постоянными молитвами и постами, а в конце концов представление о христианской верности отечеству, королю и церкви приводит его на эшафот.

Эразм долго избегал открыто противопоставлять свои убеждения реформационному учению Лютера, за что получил прозвания Протея и Януса. Но все же ему пришлось открыто встать на сторону традиционной католической церкви, ибо, по его мнению, несмотря на испорченность и злоупотребления, она более последовательно защищала лучшее в человеке: врожденную свободу, данную Богом свободу воли, открывающую дорогу благодати.

Если для Пико делла Мирандолы человек – это микрокосм во вселенной, спасенный и преображенный через Воплощение и Искупление, совершенное Сыном Божьим, ставшим Человеком, то Эразму, как и другим христианским гуманистам, читателям «Жизнеописаний знаменитых мужей» Плутарха, была близка идея некоей духовной элиты, которая достойна поклонения и играет решающую роль в деле обучения, управления и наставления в истине.

Эразм – приверженец как парадокса, так и philosophia Christi: единственная Премудрость в этом мире – Христос в Его смирении, бедности и крестоношении. Эразм говорит: «Всё соотносите со Христом», – и сам в меру сил, как богослов и ученый, облегчает эту задачу: благодаря ему становятся более доступными Библия и комментарии к ней, вводятся в обиход труды величайших христианских богословов – в первую очередь Августина и Оригена, практическое богословие становится более соответствующим евангельскому духу.

В то же время жизнь и учение Эразма отражают основную черту гуманизма: отсутствие интереса к догматам и склонность к спиритуализму. Эразм недооценивал точно сформулированный догмат так же, как недооценивала его гуманистическая критика, упрекавшая схоластику в ее понятийной определенности. Он не проявляет интереса к догме и к пламенной и глубокой вере, но более заинтересован в практической нравственной религиозной жизни. Он принимает догмат и Церковь как институт, но они не являются для него движущей силой.

Можно упомянуть также ученого аббата-бенедиктинца Иоганна Тритемия (1462–1516), пытавшегося реформировать возглавлявшиеся им монастыри в Шпонгейме и Вюрцбурге. Хотя его обвиняют в некритичности мысли, пристрастии к разного рода тайным наукам и в упорном суеверии, его аскетические сочинения сохраняют непреходящую ценность.

Христианский гуманизм отвечает на вызов язычества обращением к главному: к Слову Божию, к Библии и Христу. Но все же гуманисты-католики, по видимости, терпят крах.

С одной стороны, протестантская Реформация с негодованием отвергает их и осуждает как пособников язычества, содействовавших его усвоению обществом. Новаторы-протестанты считали их атеистами или, по меньшей мере, людьми неблагочестивыми («Du bist nicht fromm – Ты не благочестив», – пишет Лютер Эразму).

С другой стороны, «адогматизм» христианских гуманистов означал в то время ослабление церкви, поскольку именно тогда было необходимо снова вернуться к признанию центрального положения догмата и его богословской ясности. Поэтому богословы-традиционалисты упрекали их за отрыв от средневековых корней.

Все же христианский гуманизм, несмотря на двойное отвержение (а может быть – и благодаря ему: в дискуссиях с обеими сторонами он откажется от несбыточных мечтаний, полемического задора и презрения к оппонентам), окажется способным повлиять, хотя бы отчасти, на ход Тридентского собора и его постановления.

Соблазн язычества будет по-настоящему преодолен в начале XVII в.: в лице св. Франциска Сальского (1567–1622) церковь противопоставит ему не триумфализм эпохи Возрождения, но смирение и благочестивый «благоговейный гуманизм», как его назвал философ-томист аббат Анри Бремон (1865–1933) в книге «Литературная история религиозного чувства».

Десять пап, начиная с Николая V и до Льва X включительно, в литературе называют ренессансными папами. Действительно, с Николая V началось новое направление в длительной истории пап: папство вступило в контакт с умеренным гуманизмом и Возрождением. Свои позиции папы стремились укрепить не давно назревшими внутрицерковными реформами, а путем возвышения Папского государства до ранга ведущего княжества Италии и превращения его в великую культурную державу. При этом важными характеристиками состояния католической церкви в эпоху Возрождения стали административная анархия и обмирщение папской курии.

Ренессансное папство оказывается подверженным всем положительным и отрицательным тенденциям своей эпохи. С одной стороны, неоценим его вклад в развитие искусства и культуры – тем более что в глазах населения церковь все еще обладала несомненной культурной монополией.

С другой стороны, ренессансные папы превращают церковные дела по преимуществу в дела политические: задача Церкви благовествовать Евангелие всей твари даже до края земли (Мр. 16:15; Деян. 1:8) понимается ими исключительно в духе расширения политических возможностей и границ и решается совершенно мирскими инструментами: заговорами, подкупами, династическими браками, ядами и, наконец, просто manu militari. Ренессансные папы ведут политику, обычную для монархов своего времени.

В сфере искусства и нового типа культуры папство оказалось самым щедрым из всех меценатов. Папы-гуманисты в XV в. стремились превратить папский Рим в столицу Ренессанса. В то же время к собственно церковным проблемам наступает столь явное пренебрежение, что даже базовые положения григорианской системы администрации, установившейся в латинской церкви в результате клюнийской реформы, оказываются на грани ревизии. Так, папа-гуманист Пий II (сам воздерживавшийся от духовного сана до 1446 г., когда был посвящен в иподиаконы) вдруг заявил, что если раньше целибат священников действительно был разумным требованием, то теперь настало время, когда лучше позволять им жениться.

Историография считает первым собственно «ренессансовым папой» Николая V, преемника Евгения IV. За три года он прошел путь от архиепископа Болоньи до кардиналата и папства и стал первым меценатом на престоле св. Петра. Преемники, по его примеру, в течение века были главными покровителями искусств и литературы в Европе. Если для Григория VII делом жизни была папская теократия, то для папы Николая – возрождение искусств в Риме. Из места руин и опустошения Рим постепенно превратился в столицу, украшенную произведениями искусства и архитектуры.

Но и в управлении имуществом Св. престола Николай V добился ряда успехов. Он подтвердил право папства на владение Папской областью, подавил в 1453 г. заговор Стефана Поркаро, который подражал амбициям Колы ди Риенцо, и стал бесспорным хозяином Рима. При папе Николае в 1452 г. состоялась последняя римская коронация немецкого императора Фридриха III (1440–1493) – первого Габсбурга, коронованного в Вечном городе.

В политике Николай V был сторонником компромиссов. В 1448 г. он заключил с Фридрихом Венский конкордат, который оставался в силе вплоть до 1803 г. В этом документе, в соответствии с канонами, регулировались занятие должностей епископов и настоятелей аббатств, а также аннаты. Вместе с конкордатом и короной Габсбурги получили поддержку папы в своей экспансионистской политике.

Окончательно престолом св. Петра овладела идея эпохи – гуманизм – с восшествием на него Пия II (1458–1464) – замечательного поэта-гуманиста и ученого Энеа Сильвио Пикколомини. Он сочетал в себе поэта, историографа, ученого-географа, политика и дипломата – все, что угодно, кроме высшего священнослужителя. Пий II, став папой, продолжал свою литературную деятельность и сохранил свою приверженность к искусствам, старине. При нем началось систематизированное собирание сокровищ античного Рима.

Вслед за поэтом-гуманистом Пием II папский престол занял антигуманист – племянник папы Евгения IV Пьетро кардинал Барбо, взявший имя Павла II (1464–1471). Он подкупил конклав обещаниями начать крестовый поход против турок и созвать Вселенский собор. Оба они, правда, остались невыполненными: новый папа последовательно уклонялся от созыва Вселенского собора (собора реформ), и на изменение этой позиции не смог повлиять даже личный визит императора Фридриха III в 1468 г. в Рим. Папа Павел ясно видел, что в это время «собор реформ» мог бы окончиться только крахом идеи папского примата.

Павел II пытался управлять церковью автократично: заседания советников и высших священнослужителей проводились очень редко. В то же время он не сумел ничего противопоставить возрастающему влиянию коллегии кардиналов, хотя пытался .усмирить ее урезанием кардинальских доходов, расходов курии, преследованием симонии. Эти реформаторские распоряжения ограничивали меценатскую деятельность папы и кардиналов.

Павел II стремился к внутреннему укреплению Церковного государства, сознавая, что, только опираясь на единое государство, папы смогут воспрепятствовать аннексии его французами или австрийскими и испанскими Габсбургами.

При папе Павле папское достоинство обрело внешнюю помпезность Ренессанса: он любил красоту, хотя и не признавал в ней человеческого начала. Внешняя торжественность стала в этот период органической частью католического культа. На место духовной, религиозной жизни, веры, идущей из глубины души, пришла внешняя пышность обрядов.

Кардиналы поощряли нападки гуманистов на сурового и деспотичного папу Павла. Глава гуманистов Бартоломео Платина (в своем труде по истории папства, над которым он в то время работал, Платина представил Павла II варваром, врагом культуры и искусств) даже угрожал созывом Вселенского собора, однако был арестован по приказу папы и помещен в замок св. Ангела.

Павлу II наследовал Сикст IV – генерал францисканцев и первый из рода делла Ровере на престоле св. Петра. Папа Сикст чувствовал себя уже итальянским государем: ко времени вступления его на папский престол возможности для миссионерско-наставнической деятельности пап окончательно исчерпались, антитурецкая борьба потерпела фиаско и оставалось лишь одно: овладеть политической жизнью Италии. Средством для этого было завоевание мирового владычества папы (и, соответственно, папской семьи) путем родственных связей и кумовства, которые обретают формы и характер основания династии.

Сикст IV не скрывал, что задачу своего понтификата он видел в возвышении семьи делла Ровере до уровня самых богатых и самых влиятельных семей Италии. Он не только раздавал родственникам церковные должности, но и способствовал приобретению ими итальянских герцогств и княжеств. Кардинал-племянник папы Джулиано (позже – папа Юлий II), обладавший явной склонностью к вождизму, организовал в кардинальской коллегии семейную партию с целью обеспечить себе право преемственности.

Папа Сикст, вопреки подписанным им перед избранием капитуляциям (избирательным обязательствам), назначил 34 новых кардиналов, включая шестерых своих племянников. Перед ним склонил колена Платина, назначенный им префектом Ватиканской библиотеки.

Сикст IV подчинил интересам своей семьи и расширение Церковного государства. Он не форсировал войну против турок, а налоги, введенные на ее нужды, обращал главным образом на усиление могущества своей семьи. «Реальными турками являются в настоящее время племянники папы», – так эти деяния расценивали в Риме. Тем временем папа приобрел для своего племянника Пьетро Риарио Имолу и Форли.

Как щедрый меценат, Сикст IV патронировал искусство Возрождения: Рим действительно стал городом Ренессанса, центром итальянской культуры. По указанию Сикста были заложены основы Ватиканского архива – это его распоряжение явилось органической частью совершенствования куриальных структур и кассационной администрации.

После смерти папы Сикста в результате компромисса между французской и испано-итальянской группировками на Св. престол взошел генуэзец кардинал Чибо – папа Иннокентий VIII, находившийся под влиянием делла Ровере. Став папой, он щедро заботился и о своих 16 незаконнорожденных детях, и о всей своей многочисленной родне. Своей династической политикой Иннокентий завоевал себе в качестве союзницы Флоренцию в конфликте, возникшем с Неаполитанским королевством: сын папы Франческетто Чибо женился на Маддалене Медичи, за что сын Лоренцо Медичи, тринадцатилетний Джованни, был возведен в сан кардинала и впоследствии стал папой Львом X.

Папа Иннокентий пытался восстановить общественную безопасность в окрестностях Рима. Покончить с беспорядками он решил реорганизацией администрации Папского государства: 31 декабря 1487 г. буллой Non debet reprehensibile он создал Camera secretaria – предшественницу будущего Государственного секретариата, установив, что число проживающих в Ватикане секретарей должно составлять 24. Этот орган функционировал в виде папской канцелярии.

О самом известном папе эпохи Возрождения – Александре VI мнение подавляющего большинства историков, за исключением отдельных французских авторов, однозначно: даже согласно официальной католической историографии «он – самая мрачная фигура папства», а «его правление было несчастьем для церкви». В то же время, по свидетельству современников, он был на редкость красивым мужчиной, явно располагающим к себе человеком, обаянию которого мало кто мог противиться, в период его правления итальянское Возрождение достигло кульминации, а ему самому никогда не вменялись в вину никакие догматические заблуждения, ересь или иные отклонения от истинной веры.

Избрание Родриго кардинала Борджа, непота папы Каликста III, папой соответствовало условиям эпохи: за единогласным голосованием скрывались интриги, угрозы и симония. К моменту папского избрания у него было четверо детей: Чезаре, Джованни, Жоффруа и Лукреция, и всех их он признал. Они жаждали власти и славы, не знали никаких нравственных тормозов, стремились к осуществлению своих политических целей. Александр VI все подчинял политике; его политической целью было утверждение в Италии власти клана Борджа. '

Дальней перспективной целью Борджа было реальное овладение Церковным государством как наследным итальянским королевством. По представлениям папы Александра, Папское государство было всего лишь значительным итальянским княжеством, и он первым делом упрочил свою власть в нем. Он стал истинным создателем папской наемной армии (руками своего сына Чезаре Борджа, епископа Пампелунского). Папские наемники вербовались в первую очередь из швейцарских кантонов.

Первым делом папы Александра было укрепление общественной безопасности, пошатнувшейся при его предшественниках. Мелких государей, находившихся на территории Церковного государства, как непослушных вассалов, изгнали, уничтожили или сломили. В Риме подавили, а потом ликвидировали две противостоящие друг другу партии: гвельфов Орсини и гибеллинов Колонна. Чезаре изгнал из Имолы вдову Риарио, а Лукреция Борджа стала герцогиней Феррары.

Центральный государственный аппарат вырос в огромную махину, паразитируя на доходах, стекавшихся со всего христианского мира и с Церковного государства, однако его учреждения были продажны; по существу, создание новых учреждений и ведомств было не чем иным, как формой получения государственного займа.

С конца XV в. Италия привлекла к себе внимание иноземных захватчиков. Французские короли и стремившиеся к мировому господству австрийские и испанские Габсбурги положили начало вековой борьбе европейских великих держав за богатую Италию, при этом папам отводилась в этой борьбе роль второстепенных государей. Владение Италией стало означать европейскую гегемонию.

В 1494–1495 гг. был предпринят итальянский поход французского короля Карла VIII. Встав во главе итальянских городов, Александр VI в борьбе против французских захватчиков рассчитывал и на внешние силы: в 1495 г. была создана сроком на 25 лет Священная лига в составе папы, Венеции, Милана, Испании и императора Максимилиана I. Императорские и испанские войска изгнали французов из захваченного ими в 1494 г. Неаполя, который оказался навечно потерянным для французских завоевателей и надолго стал базой испанского влияния в Италии. Внимание Карла VIII и его преемников переключилось на завоевание Северной Италии.

Лавируя между великими державами, Александр VI попытался создать Среднеитальянское королевство Борджа. Наибольшее сопротивление этому оказывала Тоскана. Папа при поддержке французов и в союзе с внутренней оппозицией изгнал из Флоренции Медичи, однако вскоре верх одержало радикальное народное движение, которое возглавил настоятель доминиканского монастыря Сан Марко Джироламо Савонарола. Призывами к проведению церковной реформы, восстановлению изначальной апостольской бедности церкви он привлек на свою сторону городскую бедноту и в 1494–1498 гг. был неограниченным диктатором во Флоренции, мечтая о создании с помощью французов теократического города-государства.

В основе противостояния Савонаролы и папы были не столько религиозные, сколько политические причины. Повернувший против французов папа хотел приобрести для Священной лиги и Флоренцию, а та, опасаясь за свою самостоятельность, хотя и полагалась на союз с французами, однако после поражения Карла VIII выдала Савонаролу папе.

Новый французский король Людовик XII успешно развалил Священную лигу и заключил союз с Венецией против Габсбургов и папы. Французская армия заняла Милан. Начиная с этого времени в противостоящих французам союзных группировках происходили весьма частые изменения. Итальянские города и папа принимали сторону тех, кто менее других был опасен для их самостоятельности. Александр VI не испытывал симпатии ни к французам, ни к испанцам. Но когда вновь верх взяли Габсбурги, он заключил союз с побежденным Людовиком XII и снова попытался при поддержке французов создать для Чезаре Борджа королевство Средней Италии.

Было очевидным, что политическая раздробленность ведет к иноземному господству. Конечной целью папы и Чезаре стало установление под господством Борджа и с опорой на папскую власть политического единства всей Италии. В 1503 г. Чезаре, став, по сути, истинным господином Церковного государства, сделал попытку секуляризовать его и основать под своим владычеством единую Италию. Однако сразу после смерти Александра VI Церковное государство освободилось от Борджа. Главную роль в этом сыграл кардинал Джулиано делла Ровере.

После папы Борджа на конклаве избрали папой считавшегося чуть ли не святым кардинала Франческо Пикколомини, взявшего имя Пия III, но понтификат его длился лишь 20 с небольшим дней, и он не успел оставить никакого следа в истории. Конклав, собравшийся после его кончины, в течение одного дня избрал (не без симонии) папой кардинала Джулиано (он взял имя Юлия II).

Папа Юлий II в соответствии с требованиями времени был разносторонним церковным государем (дипломатом, меценатом, политиком), но прежде всего – полководцем и государственным деятелем. С ним на папский престол вступил типичный для Италии Ренессанса государь-тиран. Именно поэтому он получил от современников прозвище Грозный.

Юлий II более умеренно, но более реалистично проводил начатую Борджа итальянскую политику, опираясь на силы семьи делла Ровере, но действовал более мирными средствами, чем его предшественники. Планы и замыслы Борджа папа Юлий II претворил в жизнь в более ограниченных рамках, в пределах расширившихся границ Папского государства. Он организовал из папских владений единое, современное, стоящее на уровне своего времени государство и сделал его партнером политики великих держав.

Целью Юлия II было территориальное расширение и увеличение Церковного государства, превращение его в самое сильное государство Италии. Для достижения этих экспансионистских целей прежде всего была необходима сильная папская армия. Папа Юлий зачастую сам становился во главе войск, хотя официальным его полководцем был Помпео Колонна. С именем Юлия II связано создание швейцарской гвардии, которая вначале насчитывала 200 чел. и обеспечивала личную охрану папы. 12 июня 1506 г. гвардия вступила в Рим, а затем, выросшая до «армии», вела нескончаемые бои с германскими ландскнехтами.

Политической целью Юлия II было полное освобождение Италии из-под французского владычества. Он проводил подлинно европейскую по масштабам политику. Для этого был необходим хорошо организованный и отлаженный дипломатический механизм, и из папской церковной дипломатии вырастает дипломатия политическая. Папские послы (легаты) имели конкретные задания и одновременно выполняли церковные инспекторские функции. Организация постоянных папских нунциатур началась ок. 1500 г. (апостольские нунции). Нунции тоже не были чисто светскими послами, они одновременно являлись и церковными визитаторами (инспекторами), которые под предлогом церковно-управленческих поручений выполняли и политические функции – папские поручения дипломатического характера.

Политика Юлия II была последовательно антифранцузской. Но в борьбе с французами папа не был склонен опираться на помощь извне, со стороны другой великой державы, опасаясь новой угрозы. Однако вскоре выяснилось, что, проводя свою великодержавную политику, Юлий II тоже не мог обойтись без союзников, и он заключил союз с Габсбургами. Папа и император Максимилиан объединились в 1508 r., чтобы противостоять сухопутной экспансии Венеции. Членами созданной ими Камбрейской лиги стали, наряду с итальянскими городами, и французы. Хотя поражение Венеции усилило французское влияние в Северной Италии, по-настоящему в выгоде остался папа: в 1509 г. он приобрел Перуджу и Болонью и отвоевал всю Романью.

После победоносной войны против Венеции Юлий II стал подогревать итальянское национальное чувство против французских завоевателей. В созданной по его инициативе новой Священной лиге из итальянских городов приняла участие только Венеция, так что для войны против французов нужна была внешняя помощь. К Священной лиге присоединились Швейцария, испанцы, затем германский император и даже английский король. В результате военного похода 1512 г. французов выбили из Милана, и только Генуя осталась в их руках.

Людовик XII попытался использовать против папы церковно-политические средства: он потребовал созыва Вселенского собора. Ренессансные папы всячески уклонялись от проведения Вселенских соборов, видя в них серьезное ограничение своей власти. Однако по инициативе Людовика профранцузски настроенные кардиналы решили созвать Вселенский собор в Пизе в 1511 г.

В ответ Юлий II, который не мог совсем отмахнуться от требования реформ, явно преследовавшего политические цели, сам неожиданно созвал V Латеранский собор в мае 1512 г., который должен был осуществить реформы. На Латеранский собор явились в основном итальянские и испанские епископы. Император сначала склонялся в сторону Пизанского собора (поскольку папа Юлий однозначно противился любому проявлению императорского влияния в Италии). Однако Габсбурги не были заинтересованы в воскрешении раздуваемого французами концилиаризма, и в результате в конце 1512 г. немцы также присоединились к Латеранскому собору. Перемещавшийся с места на место Пизанский антисобор был распущен. Тем самым концилиаризм потерпел окончательное поражение.

Латеранский собор принял ряд полезных, но так и не выполненных реформаторских решений, из которых самое известное – очередное запрещение симонии при выборах папы.

При Юлии II Папское государство достигло наибольшего расширения территории за всю средневековую историю папства. Хорошо организованное, оно приносило, по-видимому, неплохие доходы: известно, что, папа, несмотря на дорогостоящие войны и широкую меценатскую деятельность, оставил преемнику 700 тыс. золотых.

Папа Юлий поддерживал искусство, однако отнюдь не из приверженности идеям гуманизма и не из любви к искусству, а как средство укрепления папской власти.

Папе Юлию наследовал Джованни кардинал Медичи, принявший имя Льва X, как полагают, почти без подкупа. В его понтификат ренессансное папство достигает своих вершин. Если на заре Средневековья Григорий I назвал папство служением, то в конце Средневековья для Льва X оно было наслаждением и выгодной сделкой. Свое правление он – «наместник» Христа Распятого! – охарактеризовал еще во время конклава словами: «Позвольте нам наслаждаться папством, раз уж Господь послал нам этот сан», – и превратил Ватикан в место пиров и фривольности. Β XVI в. ученик архиепископа Кранмера благочестивый кармелит Дж. Бэйл, снявший с себя монашество, женившийся, перешедший к англиканам и ставший, наконец, епископом ирландского Оссори (1495–1563), приписал (неизвестно, правда, насколько обоснованно) Льву X кощунственные слова, якобы сказанные им кардиналу Бембо: «Quantum nobis nostrisque еа de Christo fabula profuerit, satis est omnibus saeculis notum – B веках хорошо известно, сколь выгодной для нас оказалась эта сказка о Христе!»

Кардинал Медичи был совершенно светским человеком, аристократом эпохи Ренессанса и, кроме гуманистических искусств, культуры и духовных наслаждений, мало чем интересовался. Таким он остался и на папском престоле.

Понтификат Льва X стал полным упадком средневекового папства. Папа был весьма далек от новых проблем церкви, от реформистских идей. В выступлении Лютера Лев X в течение долгих лет видел лишь обыкновенную склоку, поднятую вокруг немецкого монаха-путаника, которая утихнет сама по себе, как ранее многое подобное. Церковью он не интересовался, и сказочное богатство, поступавшее со всего христианского мира, тратил на придворных гуманистов – в основном эпигонов и льстецов. И пока папский двор находил радости в умножении рафинированных духовных и физических наслаждений, вспыхнувшая в Германии Реформация ставила в центр религиозной морали гражданский рационализм и добросовестный труд.

Папа Лев получил превосходное образование, владел греческим, любил театр. Сообщают, что он постился три раза в неделю, не ел мяса по средам и пятницам, каждый день молился по Бревиарию и перед совершением мессы исповедовался. В то же время, как истинный представитель купеческого рода Медичи, Лев торговал церковными бенефициями (ежегодный доход от этих операций составлял 328 тыс. дукатов), кардинальским пурпуром (Иннокентий Чибо заплатил за свой кардиналат 30 или 40 тыс. дукатов, Франческо Армеллини – в два раза больше) и церковными должностями (только за счет увеличения численности служащих ватиканских канцелярий co 141 до 612 чел. было получено 286 тыс. дукатов). Его имя связано с позорной историей майнцских индульгенций («афера Тетцеля» – настоятеля доминиканского монастыря в Глогау, беззастенчиво продававшего индульгенции в Майнцском диоцезе, навязывая их, вымогая деньги, утверждая, что индульгенция выше крещения: «So bald das Geld im Kasten klingt, die Seele aus dem Feuer springt – Как только в ящике зазвенит монета, душа выпрыгнет из огня») и неудачной организацией процесса над Лютером.

В целом, по словам первого историка Тридентского собора монаха-сервита Паоло Сарпи (1552–1623), «Лев был бы идеальным папой, если бы к его положительным качествам прибавились хотя бы умеренное знание религии и склонность к благочестию, о котором он практически не заботился».

Когда папа в 1517 г. закрыл V Латеранский собор без принятия каких-либо решений, кардиналы составили заговор с целью его убийства. Когда попытка отравить папу окончилась неудачей, утонченный гуманист Лев X приказал повесить его главу Альфонсо Петруччи, а его сообщников, включая племянника папы Сикста IV Рафаэля Риарио кардинала делла Ровере, – лишить сана, конфисковать их доходы и обязать к уплате больших денежных штрафов. Во избежание нового заговора Лев X назначил 39 новых кардиналов из числа своих приверженцев.

Правление Льва X – это новое время безграничного непотизма. Его целью было передать Италию в руки дома Медичи. Для своего брата Джулиано Медичи он хотел приобрести неаполитанский трон, что означало столкновение с интересами французов, которые по-прежнему претендовали на Неаполь. Своего же племянника Лоренцо Лев X хотел одарить Северо-Итальянским королевством, которое объединило бы Милан, Тоскану, Урбино и Феррару. В эту империю должно было войти затем и Папское государство. Для достижения этих целей папа намеревался использовать противоречия среди великих держав.

Вначале он продолжил антифранцузскую политику своего предшественника, но неудачно: потерпев поражение под Равенной, он вынужден был отказаться в пользу французов от Пармы и Пьяченцы, а заключенный при этом конкордат отменял Прагматическую санкцию в части упомянутых в ней «галликанских свобод» и обеспечивал королю право выдвижения кандидатов в епископы (их посвящение оставалось за церковью).

Однако вместе с усилением французского господства в Италии поднялась одновременно и мировая держава Габсбургов, которая вскоре стала представлять для папской самостоятельности более реальную опасность, чем французы. Папа оказался в сложном положении: если, опираясь на Габсбургов, удалось бы изгнать французов, то Италия и с севера, и с юга была бы окружена Габсбургами. Если же победит Франциск I и захватит Неаполь, то Италия окажется под французским господством.

Папа задумал использовать против Франции и Габсбургов саксонского курфюрста Фридриха Мудрого, предложив ему императорскую корону, а «бунтовщику» Лютеру – кардинальскую шапку. Фридрих отказал. Тогда папа встал на сторону французов, казавшихся менее опасными. Однако Карл Габсбург оказался избранным императором Священной Римской империи как Карл V (1519–1556) и получил главную власть на континенте: под господство Габсбургов подпадали Испания, Бургундия, Нидерланды, Германско-римская империя, Чехия, королевство Неаполя и обеих Сицилий, а австрийскую ветвь Габсбургов ожидал еще и венгерский трон.

В быстро развивающемся конфликте столкнулись последний император Средневековья Карл V и последний папа Средневековья Лев X, и этот конфликт окончится поражением обеих сторон, а победителями выйдут Реформация и национальная идея. Смерть Льва X в 1521 г. и sacco di Roma (разграбление Рима) в 1527 г. стали концом Ренессанса в Риме и времени ренессансного папства.

Католическая церковь осознает значение книгопечатания как мощного инструмента воздействия на социальное сознание. В 1501 г., предвосхищая будущую практику католической церкви, Александр VI ограничивает свободу печати, запретив издавать что-либо без санкции епископата (Decretum de libris sine censura non imprimendis). B мае 1515 г. книгоизданию была посвящена специальная декларация V Латеранского собора. Церковь приветствует новое искусство, вдохновленное свыше, но в то же время высказывает некоторую настороженность в отношении столь мощного орудия: хорошо, если оно будет употреблено «во славу Божию, к укреплению веры и распространению добродетелей». Однако следует остерегаться, как бы «яд не смешался с лекарством», а поэтому необходимо установление предварительной цензуры, которая начнет действовать во всю силу после Тридентского собора в середине XVI в.

Активно участвует католическая церковь и в освоении географических просторов, открытых в эпоху Возрождения. Священнослужители отправлялись в путь вместе с мореплавателями. «Александров дар» претендовал на верховенство папы при распределении новооткрытых земель между государями Европы (хотя в действительности его буллы представляли собой, скорее, констатацию сложившегося положения, нежели обязательное для исполнения решение верховной власти, и мало принимались в расчет прочими европейскими государями; папские условия неоднократно оспаривались и подвергались исправлениям даже упомянутыми в «даре» сторонами).

В ренессансный период процветает непотизм, начало активного развития которого связывают с именем папы-испанца Каликста III из рода Борджа (1455–1458): он не был гуманистом, он был холодным канонистом и политиком и привел в Рим и в курию целую армию своих родственников.

При Сиксте IV политика семейственности уже однозначно возобладала над всеобщими интересами церкви и папства. С его приходом в Ватиканском дворце установилась атмосфера всепродажности. Кардиналы на конклаве отдавали свои голоса тем кандидатам, которые обещали большую сумму. И сам Сикст получил тиару таким же способом. Курия покупала и продавала все церковные должности и привилегии. Своей семейной политикой папа невероятно расширил куплю-продажу церковных должностей, которая распространялась на все – от назначения кардиналов до предоставления самой незначительной привилегии или папского благословения.

В коллегию кардиналов вводятся папские родственники, которым до канонических 30 лет было очень далеко (так, Альфонсо Португальский стал кардиналом в 7 лет, сын короля Испании Фернандо – в 10 лет, Джованни Медичи – в 13 лет, Хуан Арагонский, Фернандо Медичи и Мориц Савойский – в 14 лет, Ипполито д’Эсте – в 15 лет и т.д.). Места епископов, аббатов и другие церковные должности отдавались папским детям, племянникам и другим любимцам. Случаи, когда кардинальский пост давался за благочестие или ученость, были редки.

Кардиналы соперничали с королями в погоне за богатством и роскошью и подавали пример расточительства, которое принесли с собой даже в Ватикан. Щедрые траты папского двора осуществлялись отчасти на те деньги, которые богатые люди были готовы платить за кардиналат, а когда средства у Ватикана заканчивались, брались займы у Фуггеров и в других банках, а в залог отдавались священные предметы из Ватикана, вплоть до папской тиары.

Тем временем церковные общины чувствовали себя все более независимыми от какой-либо церковной власти. Даже само правящее ядро церкви страдало от административной неупорядоченности, но ренессансные папы были неспособны осуществлять эффективный контроль за деятельностью чиновников курии.

Понтификат Николая V был омрачен величайшей трагедией Византийской империи: 29 мая 1453 г. пал под натиском турок-османов Константинополь. Эта историческая катастрофа могла бы повергнуть в уныние христианскую Европу, если бы была неожиданной, однако событие это было давно предсказуемым.

Энеа Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий II, писал: «Сейчас нам нанесли удар в Европе, на нашей родине, в нашем собственном доме. Возможно, кто-то возразит, что турки уже давно перебрались из Азии в Грецию, те же монголы обосновались в Европе, а арабы, преодолев Гибралтар, заняли часть Испании. Но мы никогда еще не теряли города или другого места, сравнимого с Константинополем». Богемский король Иржи Подебрад предлагает в ответ на нарастание турецкой угрозы создать политический союз европейских государств. Как указывает профессор Флорентийского университета Ф. Кардини в книге «Европа и ислам: история непонимания» (1999), падение Византии произвело переворот в европейской мысли: усиливается осознание того, что Европа уже не является неприступной для мусульман, и с момента взятия Константинополя «идея крестового похода начинает связываться с идеей защиты Европы».

В ответ на призывы греков о помощи папа Николай незадолго до катастрофы послал кардинала Исидора, бывшего митрополита Киевского, легатом в Константинополь с воинским отрядом, настаивая при этом, чтобы в награду за помощь в Константинополе были приняты феррарские униатские соглашения. В послании от 11 октября 1451 г. папа учил греков, что расколы всегда карались строже других грехов, так что Корей, Дафан и Авирон, которые хотели разделить народ Божий, были наказаны более сурово, чем даже те, кто вводил идолопоклонство (см.: Числ. 16). У Империи или Церкви не может быть двух глав, писал папа; вне единой Церкви нет спасения, и тот, кто не вошел в Ноев ковчег, погиб при Всемирном потопе.

Византийский двор был слишком стеснен обстоятельствами, чтобы отвергнуть папскую науку, и в декабре 1452 г. Исидор в церкви св. Софии, несмотря на яростное сопротивление греческого народа, провозгласил объединение восточного и западного христианства.

В то же время реальная помощь, предложенная Николаем, была незначительна. На последней неделе апреля 1453 г. десять папских галер отплыли из Неаполя, Венеции и Генуи, но прибыли слишком поздно, чтобы оказаться полезными грекам.

30 сентября 1453 г. Николай V (в продолжение буллы 1452 г. Romanus Pontifex, которая объявляла войну против всех нехристиан и позволяла португальцам претендовать на Западную Африку) выпустил буллу Etsi Ecclesia Christi («Хотя Церковь Христова»), в которой призывал христианские народы к крестовому походу против турок, называл Мехмеда II «красным драконом Апокалипсиса» и «предтечей антихриста», христиан (даже кардиналов) призвал выделить на поход десятину, обещал использовать для финансирования похода все папские доходы от крупных и малых бенефициев, епископатов, архиепископатов и монастырей, а тем, кто посвятит крестовому походу против турок шесть месяцев (или будет содержать своего представителя в течение этого времени), дал отпущение грехов.

Однако отклик Европы на папский призыв оказался слабым, папа Николай умер в разочаровании, оказавшись неспособным повлиять на князей и заставить их выступить против турок, и крестовый поход так и оставался одной из главных папских задач вплоть до начала Реформации.

Преемник папы Николая престарелый испанец Каликст III, помимо забот о благополучии своей семьи, пытался решить и вопрос изгнания турок из Константинополя.

Каликст начал свой понтификат с обещания «перед Всемогущим Богом и Святой Троицей наказывать турок войнами, проклятиями, интердиктами, отлучениями и всякими другими способами». К князьям всей Европы были посланы легаты, чтобы пробудить их рвение. Папские драгоценности были проданы, золотые и серебряные переплеты с ватиканских книг сняты и обращены в деньги. В определенный час каждый день в Риме звонили колокола, призывая всех молиться о крестовом походе. Но большинство правителей Европы остались равнодушными, император Фридрих III был некомпетентен, Франция активно сопротивлялась папскому замыслу, а Венеция, всегда преследовавшая собственные интересы, заключила договор с турками. Небольшой флот, который смог собрать папа, одержал лишь несколько малозначимых побед. Некоторую надежду вселило освобождение Белграда 14 июля 1456 г. венгерским полководцем Яношем Хуньяди, однако он вскоре умер от чумы.

Папу Пия II еще до избрания конклав обязал готовиться к войне с турками, которая стала основной идеей его понтификата. Для обсуждения крестового похода Пий буллой Vocabit nos Pius от 13 октября 1458 г. созвал конгресс князей в Мантуе. Князья, однако, в Мантую не торопились, и конгресс начался только через год. В трехчасовой вступительной речи Пий призвал князей брать пример со Стефана, Петра, Андрея, Себастьяна, Лаврентия и других мучеников, которые были готовы отдать жизнь в священной войне. Вторжение турок лишило христианский мир его прекраснейших мест: Антиохии, где последователи Христа впервые были названы христианами; храма Соломона, где так часто проповедовал Христос; Вифлеема, где Он родился; Иордана, в котором Он крестился; Фавора, где произошло Его Преображение; Голгофы, где Он был распят. Если князья хотят сохранить свое собственное имущество, своих жен, своих детей, свою свободу, самую веру, в которой они крещены, они должны принять эту войну и повести её. Иисус Навин одержал победу над своими врагами до захода солнца; Гедеон с 300 воинов рассеял мадианитян; Иеффай с небольшим войском обратил в бегство орды аммонитян; Самсон постыдил филистимлян; Готфрид с горсткой людей уничтожил многочисленную вражескую армию и избивал турок как скот. «О, если бы здесь был и Готфрид, и Болдуин, и Евстахий, и Боэмунд, и Танкред, и другие могущественные воины, которые прорвались сквозь ряды турок и вернули Иерусалим с оружием в руках!» – восклицал папа.

Но иерусалимских победителей не было в живых уже почти 400 лет. Собрание возбудилось, было, ораторским искусством понтифика, но, по словам современника, пыл быстро утих. Век крестовых походов миновал: не было уже того романтического элемента, которым некогда сопровождалось возвращение святого Гроба. Слова не могли уже породить энтузиазм, как во времена Урбана II в Клермоне.

Завязалась дискуссия между папой и немецким канонистом Георгом фон Хаймбургом, который представлял отлученного от церкви герцога Тирольского, выступил против крестового похода, оскорблял папу (в том числе напоминаниями о папских двусмысленных высказываниях и призывами, в духе Базельского концилиаризма, апеллировать против папы к Вселенскому собору) и был наказан отлучением, как сын дьявола, рожденный отцом всякой лжи. Хаймбурга называют в литературе предшественником Лютера и предтечей Реформации.

Пий покинул Мантую в конце января 1461 г., так ничего и не добившись. Папу посещали самые фантастические мысли: в том же году он направил пространное послание Мехмету II, в котором пытался согласовать христианское вероучение с Кораном, убеждал султана принять веру своей матери и обратиться в христианство, уверяя, что, как Хлодвиг и Карл Великий были знаменитыми христианскими властителями, так и он станет христианским императором Босфора, Греции и Западной Азии.

Европейские князья проигнорировали и буллу от 22 октября 1463 г. Cruciatae contra Turcos (Ezechielis prophetae), в которой он в очередной раз призывал их к антитурецкому крестовому походу, наложил для этой цели десятину на христиан и евреев и назначил главнокомандующим императора Фридриха III. В 1464 г. папа Пий, терзаемый подагрой, решил подать личный пример крестоносного энтузиазма, возглавив крестовый поход, и на носилках отправился в Анкону. Однако Филипп Бургундский, на которого прежде всего уповал папа, не явился, от Фридриха III помощи ждать не приходилось, существенную поддержку обещали только Венеция и Венгрия, и только два корабля бросили якорь в гавани, готовые выступить в поход. Через несколько дней к ним присоединилось 14 галер, посланных дожем. Пий увидел их издали и через два дня умер со словами, обращенными к кардиналу Амманати: «Молись обо мне, сын мой, ибо я грешен. Проси братьев моих продолжать эту священную экспедицию».

Без поддержки Европы ничего не мог сделать и албанец Скандербег, неоднократно восстававший против османов (в том числе и по благословению Пия II); в 1468 г. он умер от малярии. Европейские же дворы не верили в успех крестоносного предприятия. Это, однако, не помешало в 1478 г. папскому флоту из 18 галер, к которым на Родосе присоединились 30 кораблей из Неаполя и 36 кораблей из Венеции, разграбить несколько городов и привезти трофеи – 25 пленных турок и 12 верблюдов, которые возбудили любопытство римлян.

Уже Мартин V, который после окончания схизмы торжественно возвратился в полуразрушенный Рим, начал работу над украшением города. Вскоре после него близко соприкоснулся с Ренессансом августинец Евгений IV: из-за римской революции он был вынужден ряд лет (между 1433 и 1442 гг., кроме трех лет в Риме) провести во Флоренции, центре нового образования. Стремясь к унии с греками, он привлек для работы в папской канцелярии многих ученых – знатоков греческой культуры: патриарха Аквилейского Эрмола́о Барба́ро (1453/4–1493), епископа Брешианского Пье́ро дель Мо́нте (ок. 1400–1457), историка Флавио Бьо́ндо (1392–1463), впервые употребившего понятие «Средние века», и др.

Ватикан за время правления ренессансных пап практически принял свой современный вид.

При Николае V возводится новый Ватиканский дворец, для чего приходится снести обветшавшую константиновскую базилику св. Петра; при нем же была основана Ватиканская библиотека. Сикст IV строит капеллу, получившую его имя; он и последующие папы в течение полувека собирают бесценную сокровищницу Рима, давая заказы Браманте, Микеланджело и другим «титанам Возрождения».

При Иннокентии VIII был построен Бельведер, связанный с главными зданиями. При Александре VI Пинтуриккьо украсил фресками стены апартаментов Борджа. При Юлии II Рафаэль создал свои замечательные творения, украсившие залы Ватикана, а при Льве X – ватиканские Лоджии. По указанию Юлия II Микеланджело расписал потолок Сикстинской капеллы, уподобив его звездному небосводу. Вообще же Сикстинская капелла хранит на себе следы творчества художников разных эпох. Спустя двадцать три года по указанию Павла III Микеланджело создал за главным алтарем капеллы фреску «Страшный суд», на которой изображено 300 фигур (в годы Контрреформации Павел IV, а затем Пий IV приказали «одеть» обнаженные фигуры, шокировавшие их целомудрие).

В 1506 г. начинается строительство нового собора св. Петра. Оно потребовало привлечения средств со всех концов христианского мира. Призыв к приобретению индульгенций и оспаривание этой практики Лютером – таким будет итог этого строительства уже после его завершения.

Рим, начиная с папы Павла II, явно теряет интерес к константинопольскому вопросу и погружается в иные проблемы: 5 декабря 1484 г. папа Иннокентий VIII издал буллу Summis desiderantes affectibus («Всеми силами души») об искоренении колдовства в Германии (эта булла продолжила ряд папских документов, начатый в 1233 г. антикатарской буллой папы Григория IX Vox in Rama, описавшей различные виды maleficium – занятия колдовством, демонологией и темными искусствами – и обвинившей еретиков в связи с дьяволом, который, как утверждал папа Григорий, появляется в образе жабы, призрака и черного кота; там, где не помогают лекарства, следует использовать железо и огонь, писал папа, – гниющую плоть надо отсекать), a в 1487 г. был организован крестовый поход против вальденсов.

«Всеми силами души, как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы католическая вера в наше время всюду возрастала и процветала, а всякое еретическое нечестие искоренялось из среды верных, – писал Иннокентий VIII. – He без мучительной боли недавно мы узнали, что в некоторых частях Германии (...) очень многие лица обоего пола пренебрегли собственным спасением и, отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами инкубами и суккубами и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях, равно как портят мужчин, женщин, домашних и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания, что они нещадно мучают как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашних животных, что они препятствуют мужчинам производить, а женщинам зачинать детей и лишают мужей и жен способности исполнять свой супружеский долг; что, сверх того, они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого, дерзают совершать и еще бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений к погибели своих душ, к оскорблению Божьего величия и к соблазну для великого множества людей.

И хотя возлюбленные сыны наши, Генрих Инститорис и Яков Шпренгер, члены ордена доминиканцев, профессора богословия, нашим апостольским посланием были назначены и до сего времени состоят инквизиторами (...) однако некоторые клирики и миряне в этих странах, не в меру высоко ставя свое разумение, не стыдятся упорно утверждать, что (...) вышеназванным инквизиторам в вышепоименованных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях нельзя заниматься инквизицией и что их не должно допускать к наказанию, заключению в тюрьму и исправлению упомянутых лиц за вышесказанные злодейства и преступления. По этой причине в вышеназванных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях подобные провинности и преступления остаются безнаказанными, к очевидной пагубе душ и потере вечного спасения. (...)

Посему, дабы названные местности не остались без должного окормления инквизицией, мы нашей апостольской властью постановляем: да не чинится никакой помехи названным инквизиторам при исполнении ими их обязанностей и да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления, как если бы в полномочных грамотах были точно поименованы округа, города, епархии, местности, лица и преступления. С великим попечением мы распространяем эти полномочия на названные местности и поручаем вышеназванным инквизиторам, чтобы оба они и каждый в отдельности, при помощи нашего возлюбленного сына Иоанна Гремпера, магистра из Констанцской епархии, всякого из названных областей, кого найдут виновным в указанных преступлениях, исправляли, заключали под стражу и наказывали с лишением имущества, а также даем названным инквизиторам полную возможность во всех церквах, где они найдут то потребным, проповедовать слово Божие и совершать все, что они найдут полезным и необходимым. Особым посланием мы повелеваем почтенному собрату нашему епископу Страсбургскому, дабы он, поскольку названным инквизиторам это потребуется, торжественно заявлял, чтобы никто и ни в чем не чинил им какой-либо помехи и не наносил никакого вреда; тех же, кто будет чинить препятствия (...) он должен без всякого прекословия карать отлучением, запрещением в священнослужении, лишением таинств и другими еще более ужасными наказаниями, а если потребуется, то и привлекать к содействию против них руку светской власти».

Вопрос о колдовстве и его сродстве с ересью с XIII в. занимает католические умы все больше и больше. Парижский университет в 1378 г. в 28 статьях заявил о реальности maleficium. Инквизиция уже в 1270 г. пользовалась учебниками по решению дел о колдовстве. Вопросник Бернарда де Ги (1320 г.) содержит процессуальные нормы ведения таких дел. Канонисты пытаются определить, с какого момента maleficium становится преступлением, за которое полагается смертная казнь. Ольдрад, профессор канонического права в Болонье, Падуе и Авиньоне, пытался (ок. 1325 г.) провести точную грань между колдовством и ересью и считал (вслед за папой Алекасандром IV), что колдовство должно рассматриваться как ересь лишь тогда, когда оно сильно отдает ересью. Эймерик в своем инквизиторском учебнике и специальных трактатах (1370–1380 гг.) заявил о близком сродстве maleficium и ереси и открыл дверь для более сурового преследования ведьм.

С 30-х годов XV в. умножаются папские документы о колдовстве и расцветает соответствующая литература. Специалисты по проблеме считали, что ок. 1300 г. появилась «новая секта ведьм» (mista secta strigiarum); авторы ХѴ-ХѴІ вв. доказывали, что две характерные особенности ведьм (полеты по воздуху и сношения с бесами) – не плод воображения, а объективная реальность, подтверждая это свидетельствами самих ведьм и наблюдениями церковных должностных лиц. Говорилось и о других дьявольских делах – убийстве некрещеных детей и поедании их плоти после посвящения ее дьяволу, попрании Хостии и др. (одна женщина в 1457 г. призналась, что практиковала это последнее занятие в течение 30 лет).

Ж. Жерсон заявляет, что сомнение в существовании злого колдовства – ересь и грех, и даже реформатор Уиклиф проповедовал, что veritas est quod natura feminea est virtute inferior («женская природа воистину добродетели непричастна»),

Евгений IV в нескольких документах, начиная с 1434 г., говорит о тех, кто заключает соглашения с бесами и приносит им жертвы (principis tenebrarum suasus et illusiones caecitate noxia sectaries demonibus immolant, eos adorant, etc. illis homagium faciunt). Гуманист Пий II в 1459 г. осудил колдунов Бретани. Сикст IV в 1471 г. в соответствующей булле закрепил за собой право производить и освящать восковые фигурки агнцев (cerae formae innocentissimi agni), которые оберегали от пожара и кораблекрушения, бури и града. грома и молнии и охраняли женщину в родах.

После буллы Иннокентия VIII сожжение ведьм стало конкретной политикой Св. престола. В 1486 г. является «Молот ведьм» (Malleus maleficarum) доминиканцев Шпренгера и Инститориса, ставший официальным руководством, определившим направление и методы нового крестового похода. В самом заглавии, Malleus maleficarum, употреблено слово женского рода – «ведьма», потому что, по мнению авторов, именно женщины особо тяготеют к одержимости и вступлению в отношения с бесами, что свойственно им по природе: само слово femina (женщина), пишут авторы, составлено из fе и minus – fides minus (меньшая в вере), тогда как мужчина (ѵіr) от природы обладает силой разума (vigor rationis). Слезы, обман и коварство – суть женской натуры: женщина обманывает, так как сотворена из ребра Адама, а оно изогнуто, и вообще, как полагал Александр Гэльский, женщина обладает меньшей силой ума, чем мужчина (minus habet discretionem spiritus). Часто ссылаются и на Амвросия, писавшего, что женщина – врата дьявола и путь скверны (janua diaboli et via inquinatis). Собственно, и само понятие колдовской ереси – женского, а не мужского рода, что говорит само за себя (haeresis dicenda est non maleficorum sed maleficarum, ut fiat a potiori denominatio). Как писал в XIV в. епископ Альварес из Пелайо в трактате De planctu ecclesiae, женщине свойственны 102 греха, включая и сожительство с бесами (о последнем он-де знал на собственном опыте: так поступали монахини в монастырях, и он напрасно пытался положить этому конец).

Преемники Иннокентия следовали его примеру. Лица или государства, сопротивлявшиеся репрессиям против ведьм, причислялись к злодеям: так, Лев X угрожал церковными наказаниями Венеции, если она не окажет ему активной поддержки; Брешия после папского упрека изменила отношение к колдовству – за год там было отправлено на костер 70 человек. По подсчетам теоретика и практика инквизиции Луиса де Парамо, за 150 лет, предшествующих 1597 г. (когда был опубликован его трактат о происхождении и развитии инквизиции), за колдовство было казнено 30 тыс. человек.

Некоторые ученые, анализируя соответствующие папские буллы, уверенно утверждают, что средневековое колдовство было продуктом абсолютной веры в папский авторитет: «В течение всего этого периода папа был покровителем веры в колдовство и ее глашатаем, распространяя ее и подтверждая».

Усиление светского, мирского характера папства было знамением эпохи. За внешними проявлениями этого процесса (аморальностью, отсутствием религиозного рвения и др.) просматривались исторические изменения: в эпоху формирования национальных государств универсальное папство должно было приспособиться к условиям времени – раз оно не могло стать национальным, оно стало политизированным и меценатским. На место религиозно-нравственных законов пришли, игнорируя даже каноническое право, чисто экономические интересы. Религиозный центр не мог изолировать себя от воздействия буржуазного развития, и в экономическом отношении папство уже давно встало на путь денежного хозяйства. Однако оно основывалось не на производстве, а на налогообложении, и потому было паразитическим.

Ренессансные папы с помощью рационализма гуманистической науки и блеска искусства Возрождения пытались преодолеть углубляющийся кризис католической церкви, с тем чтобы избежать назревшей кардинальной реформы, которая, в сложившейся ситуации, могла быть осуществлена только в ущерб папскому абсолютизму.

Соборная попытка осуществить реформу оказалась неудачной, а папы оказались неспособными к ее осуществлению и пытались преодолеть назревший кризис средневекового папства как системы управления католической церковью с помощью наук, искусств и средствами государственной политики.

Десять понтификов, занимавших Св. престол в 1450–1517 гг., были самого разного происхождения: от рыбака Сикста IV до представителя блестящей аристократии своего времени – Льва X Медичи. Они украшали Рим и Ватикан сокровищами искусства, но при этом не отличались высокой религиозной верой, проявляли гораздо больше интереса не к богословию, а к ренессансной светской учености, принимали деятельное участие в итальянских войнах и, как считают исследователи, сделали папство великой духовной силой гуманизма и Ренессанса.

Начиная с Николая V, папы сделали Рим интеллектуальной и художественной столицей Европы. Папа Николай на полных правах вводит Ренессанс в папскую курию. Новый тип художественного восприятия и новый способ творить молитву бросается в глаза уже на фресках монаха-доминиканца Фра Анжелико (1400–1455), которые он создавал в Ватикане в 1448–1453 гг. по заказу Николая V: изображения святых на его фресках еще не затронуты рефлексией, гармоничны, цельны, но уже свободно индивидуализированы, что в Средние века было невозможным.

Типичной чертой гуманистов было их пристрастие к античным и христианским книгам и рукописям, которые они увлеченно разыскивали, покупали и коллекционировали. Так была частично заново открыта и введена в оборот западной культуры греческая патристика. Широкое распространение греческого языка делает возможным возвращение к изучению Евангелия в греческом оригинале, что явилось одной из решающих предпосылок благочестия грядущих столетий.

Папа Николай V был «книжником» (именно он в одном из немецких монастырей обнаружил сочинения Тертуллиана). Он построил папскую библиотеку, собирал рукописи и организовал перевод греческих сочинений на латынь. Последующие папы продолжали поощрение гуманистов и приглашали в Рим великих художников – Браманте, Рафаэля, Микеланджело и др.

Из-за приверженности папства светской культуре Ренессанса возник разрыв между религиозной идеей и ее осуществлением.

Хотя личная христианская жизнь некоторых пап – например, Евгения IV, Николая V, Пия II или Льва X, – вызывала уважение, все же политика, богатство, гедонистическая среда, светское образование, благополучие собственных семей и неуемное покровительство родственникам настолько захватили их, что некоторые папы явили собой глубокое искажение духа Христа, наместниками Которого на земле они были. Позором папства стал второй папа из испанского рода Борджа – высокоодаренный Александр VI, которого его противники считали потомком марранов – испанских евреев-выкрестов. С его именем связаны симония, прелюбодеяния и отравительство.

Но если при папе Александре VI отступничество пап от своей миссии проявилось в виде личной нравственной деградации, то наглядным примером структурного изъяна ренессансного гедонизма стал Лев X, личная мораль которого не вызывала нареканий.

Ренессансные папы, соперничавшие с ними и во всем подобные им кардиналы; епископы и соборные клирики во всем мире, подобные этим кардиналам, – все они вели церковь, с религиозной точки зрения, к краю погибели, и знание об этом, как пишут современные католические исследователи, «служит поистине потрясающей в своей мощи апологией церкви: становится ясным, что церковь достигла того, что недоступно любому всего лишь естественному организму – будучи отравленной, она исторгла из себя яд. Правда, кризис был тяжелым и привел ко многим потерям, но церковь вышла из него не ослабленной, но окрепшей, она не стала меньше, но внутренне выросла».

В то же время основная слабость папства эпохи Возрождения выразилась, прежде всего, в нарастании административной анархии, сделавшей внутрицерковную реформу, необходимость которой так ясно чувствовалась в особенности в церковных «низах», практически невозможной. Большинством назначений на церковные должности распоряжался Рим, епископы не были хозяевами в своих епархиях. В курии процветала коррупция: многие покупали высокие церковные должности, считая это хорошим вложением капитала. Кроме того, симония и непотизм, безнравственность жизни, стремление превратить Церковное государство в нечто вроде семейного владения – все эти проявления «суетного мирского духа», к которому папство проявляло слишком сильную приверженность, разъедали церковный организм.

В первой половине XVI в. накопившиеся проблемы вышли на поверхность, и это до основания потрясло Римско-католическую церковь, привело к историческому расколу, сравнимому разве что с разделением церкви на Западную и Восточную.

Период между началом «исихастского возрождения» в середине XIV в. и падением Империи в 1453 г. можно назвать временем последнего исторического взлета константинопольского патриаршего престола. И начало его знаменуется целым рядом патриархов-исихастов, сыгравших важную роль в определении перспектив развития греческой церкви – от административных аспектов и до литургической практики. Фактически все патриархи, наследовавшие вступившему на патриарший престол до паламитских споров «неопытному монаху» Афанасию I (1289–1293, 1304–1310), – за исключением Иоанна XIII Глики́ (1316–1320) и Иоанна XIV Калеки (1334–1347) – были выходцами из монастырей. В 1312 г. Афон переходит из ведения императора в прямое подчинение патриарху. «Создается впечатление, что монашество и высшее духовенство стали совместно решать общие задачи еще до победы паламитов в 1347 г., – отмечает А. Пападакис. – Однако пика своего эта тенденция достигла только после вступления в должность таких видных исихастских патриархов, как Иси́дор (1347–1350), Ка́ллист I (1350–1353, 1364–1376) и Филофей Ко́ккин (1353–1354, 1364–1376)». К концу XIV в. богословие и практика исихазма распространяются на всю православную Восточную Европу (с такими центрами, как Келифарево, Печ, Охрид, Парория, Тисмана, Тырново), вплоть до отдаленной Москвы, реализуя свой космополитический характер.

Это не было, как иногда говорят, узурпацией власти в церкви монашеством, ставившим во главу угла созерцательную жизнь. Патриархи-исихасты решали основные проблемы своей эпохи: оставаясь приверженцами внутренней духовной жизни, они стремились расширить сферу влияния церкви в обществе, укрепить церковную администрацию и дисциплину, повысить моральный и духовный авторитет Константинопольского Патриархата как внутри пошатнувшейся Империи, так и за ее пределами. В этот период решаются задачи создания эффективной структуры управления Патриархатом, a также литургической унификации.

В это время определенным образом меняется отношение к духовной жизни в церкви, что само по себе является важным доводом против обвинений в чрезмерной мистификации церковной жизни, вносимой в нее паламитами. Исихастский богослов-мирянин Николай Кава́сила, например, настаивает на том, что духовная жизнь – не исключительная прерогатива монашества. Она – основная характеристика жизни церкви как социального сообщества. Исихастская практика самоуглубления и непрестанной умной молитвы может применяться и в обыденной жизни. «Нет нужды ни удаляться в пустыню, ни питаться необычной пищей, ни переменять одежду, ни расстраивать здоровье, ни на иной какой-либо решиться поступок, но можно, сидя дома и не теряя ничего из своего имущества, постоянно заниматься сими помыслами», – писал Кавасила, обращаясь к христианам, живущим в миру.

Исследователи проводят неожиданную параллель между «монашеским движением» в византийской церкви в XIV в. с клюнийской реформой на Западе в Х-ХІ вв. «Лидерство монашества, последовательно монополизировавшего иерархические позиции в церкви, в обоих случаях привело к установлению системы приоритетов, в которой духовные ценности превалировали над социальными и политическими обстоятельствами», – отмечает о. И. Мейендроф.

Церковная политика патриархов после 1347 г. сосредоточивается на стремлении к консолидации и централизации. В условиях стремительного сужения границ Империи под натиском турок это было важно: консолидация Церкви вокруг Вселенского престола призвана была обеспечить церковное единство и универсализм, сохранить единство православного сообщества, которое призвано было стать преемником политического «византийского Содружества наций», препятствовать развитию местного церковного регионализма и сепаратизма.

Уже патриарх Филофей говорит о том, что константинопольскому патриарху, как вселенскому пастырю всех православных христиан, подобает «попечение обо всем».

«Так как Бог поставил нашу мерность предстоятелем всех по всей вселенной находящихся христиан, попечителем и блюстителем их душ, то все зависят от меня как общего отца и учителя, – писал он в 1370 г. в Москву. – Поскольку одному немощному и слабому человеку невозможно обходить всю вселенную, то мерность наша избирает лучших и отличающихся добродетелью лиц и посылает в разные части вселенной: одного – туда, в вашу великую и многолюдную страну, другого – в иную часть земли, повсюду – особого [архипастыря], так что каждый в той стране и местности, которая дана ему в жребий, представляет лицо, кафедру и все права нашей мерности».

Даже очень заинтересованные читатели данного послания, уверенные в том, что его «категоричные заявления» никоим образом не свидетельствуют о «пересмотре и изменении экклезиологической позиции» Вселенской патриархии, не могут не увидеть в нем «реминисценции западного папизма».

На основании 28 правила Халкидонского собора 451 г. («град, получивший честь быть градом царя и синклита и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет второй по нем. Посему (...) митрополиты областей Понтийской, Асийской и Фракийской, а также епископы у иноплеменников вышеназванных областей, поставляются от вышеназванного святейшего престола святейшей Константинопольской Церкви») Константинополь стремится окончательно закрепить право поставления (а кое-где – например, в Киевской митрополии, – и назначения) митрополитов за патриархом. Результатом такой политики становится поставление греческих иерархов предстоятелями церквей в национальных государствах за пределами Империи, а также в их ведущие епархии – в особенности в те области, которые, как отмечают современные греческие исследователи, характеризовались «изначальным отсутствием собственных культурных корней».

Так, в Киевской Руси первый митрополит местного происхождения – Иларион (1051–1055) – был поставлен только через 60 лет после ее крещения, a со времени киевского митрополита Кирилла II (1242–1281) и до 1448 г. устанавливается практика чередования, когда митрополичий престол попеременно (лишь с 1–2 исключениями, вызванными чрезвычайными обстоятельствами) занимали греки и русские – в целях «сохранения административного контроля Византии над Русской церковью». Хотя считается, что это приводило к появлению в митрополиях «сильного предстоятеля в лице иерарха-иностранца, нередко не зависевшего от местной политики», на практике данное «преимущество» часто выливалось в активные процессы эллинизации, периодически вызывавшие открытое недовольство и местных властей, и народа.

Независимость же от местной политики иногда приводила к коллизиям, отнюдь не способствовавшим укреплению престижа Вселенского Патриархата и приводившим к нарушениям канонической дисциплины на местах. Так, в 1354–1355 гг. в Константинополе, не разобравшись в тонкостях противостояния Московской Руси и Литовского княжества, на одну и ту же кафедру Киевскую и всея Руси почти одновременно были поставлены два митрополита: Алексий Плещеев (1354–1378), представленный предыдущим митрополитом Феогностом (1328–1353), и Роман (1354–1362), выдвинутый литовским князем Ольгердом, и всё это – при живом еще прежнем протеже Ольгерда митрополите Феодорите (1352–1354), поставление которого в 1352 г. совершил болгарский тырновский патриарх.

Осложнения вызывали и настойчивые попытки греков поддерживать литургическое поминовение византийских императоров в национальных митрополиях. Греки видели в этом поминовении залог сохранения «византийского Содружества наций», воплощением которого (хотя бы номинально) был император, однако для местных властей ситуация виделась по-другому. Так, великий князь Московский Василий I писал в Константинополь патриарху Антонию IV (1389–1390, 1391–1397): «Мы имеем церковь, а царя не имеем, и знать не хотим». Антоний в ответ (в 1393 г.), увещевая князя, развивает теорию соотношения царства и священства, очень близкую к идеям, покорившим ранее латинское богословие.

Император, писал патриарх, «помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем Ромеев, то есть всех христиан. На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами. (...) Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собой, и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками. (...) А [нынешний] высочайший и святой мой самодержец [Мануил II Палеолог], благодатию Божией, есть православнейший и вернейший поборник, защитник и отмститель церкви, поэтому невозможно быть архиереем и не поминать его».

Ряд исследователей видит здесь только указание на то, что «если император не еретик, то его универсальная власть и значимость в церкви неоспоримы». Мы позволим себе увидеть и нечто другое: попытку утвердить христианский универсализм не через практическое применение тезиса апостола Павла нет ни Еллина, ни Иудея (...) варвара, Скифа, раба, свободного, но всё и во всем Христос (Кол. 3:11), а через отождествление всех христиан с ромеями, откуда делается вывод: Церковь не может существовать без «высочайшей и святой» персоны византийского императора, она возможна только в рамках «византийской православной ойкумены с центром в Константинополе». Пройдет немногим более полувека, и история докажет совершенно обратное.

Ряд исследователей стремится подчеркнуть, что «заявления Патриархата – в отличие от заявлений римской курии – не следует понимать буквально и экклезиологически», что на сей счет не было никаких соборных решений, что эти заявления не могли изменить православное воззрение на природу епископской власти (ссылаясь, например, на малоизвестного епископа Никиту Анкирского (XI в.), писавшего, что все титулы чести, включая патриарший, относятся ко всем епископам, «поскольку все епископы суть учителя, отцы и пастыри» и нет «специальных канонов для митрополитов, отличных от тех, которые относятся к архиепископам или епископам», «ибо возложение рук одно для всех, одинаково наше участие в божественной литургии и все мы возносим одни молитвы»), Общая цель этих оправданий – доказать, что «безоговорочная и непогрешимая юрисдикционная гегемония, на которую претендовали римские понтифики, была неведома Востоку».

Однако реальные события предстают в несколько ином свете. Уже к началу XIV в. палеологовская Византия перестает быть великой европейской державой. Ее территория тает, под турецкий контроль отходит вся ранее имперская Малая Азия, а после 1354 г. турки закрепляются и на европейской территории и в 1365 г. Адрианополь превращается в резиденцию султана Мурада I. После ряда военных неудач (победа османов в Фессалониках в 1387 г., в битвах на Косовом поле в 1389 г. и при Тырново в 1393 г.) исчезают Второе Болгарское царство и сербская держава Душана, а император становится вассалом султана.

Как и в политически нестабильной раннесредневековой Западной Европе, так и в теснимой со всех сторон Византийской империи только церкви удается сохранить организационное единство и стабильность власти.

Церковь сохраняет юрисдикцию над землями, вышедшими из состава Империи, и даже распространяет свою власть далеко за пределы имперского политического влияния. После 1350 г. патриархи начинают официально оповещать церковь, что они действуют «от имени Христа» и «восседают на Владычнем троне», как сказал о себе патриарх Антоний IV. Учреждаются новые митрополичьи кафедры в румынских землях (в Валахии и в Молдавии), определяется status quo в отношении порядка назначения киевско-московских митрополитов. Канонические права Константинопольского Патриархата на православные территории пользовались уважением в православном мире. «В результате уже не Империя, а Патриархат стал средоточием единства православных народов Восточной Европы», – подчеркивают греческие исследователи, отмечая «перетекание власти, идеи единства и стабильности от Империи к Церкви».

В Константинополе сосредоточиваются основные усилия по унификации православной литургической практики и придания ей фиксированной, «кодифицированной» формы. Литургическая унификация была, несомненно, важным инструментом укрепления внешнего влияния Патриархата.

Если до X в. литургически Патриархат разделялся на две подсистемы: соборную, или кафедральную (по уставу «Великой церкви» – столичного храма св. Софии), которой придерживались в городах, и монастырскую (по уставу монастыря св. Иоанна Студита), то со временем начинает преобладать Студийский устав, отличительной чертой которого стало активное творческое развитие местными силами с использованием богослужебного опыта Великой церкви и палестинского монастыря св. Саввы Освященного, расположенного в Иудейской пустыне между Мертвым морем и Иерусалимом. Студийский устав доходит до Афона, оттуда переходит в Сербию и на Балканы, а со временем – в Грузию, на Русь и на юг Италии.

Сближение этих двух богослужебных традиций приводит к синтезу двух уставов. Его осуществили монахи упомянутого монастыря св. Саввы в Палестине, в результате трудов которых (в литературе их принято именовать «новым византийским литургическим синтезом») появляется Иерусалимский устав (типико́н). Β XII в. Константинопольская церковь постепенно переходит на этот устав. Кстати, именно в это время общепринятым становится использование практики отделения алтаря от остального пространства храма алтарной преградой (иконоста́сом). При поддержке Вселенской патриархии Иерусалимской устав начинает преобладать в православном мире, обеспечивая единство чина богослужения в приходских церквах и монастырях.

Важную роль в этом сыграл патриарх Филофей Коккин, который систематизировал на основе устава монастыря св. Саввы богослужебные правила в двух книгах, одна из которых была посвящена чинопоследованиям служб суточного круга (вечерни и утрени), а другая – евхаристическому богослужению («Диа́таксис Божественной Литургии»), «Диатаксис» Филофея был отправлен на Афон, затем переведён на славянский язык для Болгарии, откуда попал и на Русь. Так было обеспечено установление единообразия богослужения в православном мире, которое сохраняется доныне.

«В отличие от папства, покончившего с литургическим разнообразием и использованием местных языков в богослужении путем романизации, нет никаких свидетельств тому, что в православном мире литургическая стандартизация вводилась в принудительном порядке, – утверждает А. Пападакис. – Конечно же, канонист Феодор Вальсамон мог при случае назвать устав Константинопольской церкви единственно верным и потому подлежащим принятию всеми. Однако такая точка зрения вовсе не была общепринятой. В любом случае, едва ли не абсолютное для Запада отождествление литургического единообразия с институциональной экклезиологической лояльностью на христианском Востоке не доминировало никогда. Скорее престиж и влияние патриархии были столь высоки, что всё предпринимавшееся ею незамедлительно перенималось повсюду в качестве единственно верного».

He отрицая, отчасти, справедливость этого апологетического вывода, нельзя не согласиться, в то же время, и с ясно выраженной позицией Вальсамона, гораздо более объективной хотя бы потому, что, помимо своих канонических штудий, он был номинальным патриархом антиохийской кафедры, ставшей в это время сателлитом Константинопольского Патриархата, и был гораздо более осведомлен в тенденциях, определявших основные направления развития современной ему византийской «пентархии».

Вселенский Патриархат в Константинополе становится носителем имперской идеологии и идеи христианского универсализма. И хотя претензии константинопольских патриархов на «попечение обо всем» подчас стремятся представить как вариант «дипломатии», направленной «на укрепление символической власти императора как главы христианской ойкумены», выглядят эти попытки весьма наивно. Деятельность Вселенской патриархии весьма напоминает ранний этап становления и на Востоке квазигосударственной теократической системы, не получивший возможности для дальнейшего развития только ввиду внешней инвазии.

Нарастание гегемонистской тенденции остро чувствовалось национальными церквами. Когда в 1415 г. православные епископы Польско-Литовского княжества на соборе в Новогрудке сами избрали нового митрополита Киевского и провозгласили автокефалию, они, в качестве доказательства правомерности своих действий, использовали обвинения Константинополя в цезарепапизме и симонии: «Отселе купуется и продается дар Святаго Духа, яко же и отец его [император Иоанн V, отец Мануила II] съворити на киевскую церковь, в днех наших, о Киприяне митрополите, и о Пимине, и о Дионисье и иных многых». На этом основании епископы отказались признать присланного из Константинополя нового митрополита – грека Фотия (1408­-1431), сочтя, что и он принадлежит к тем, «иже куплею поставлени бывают от царя, мирянина будуща человека, а не по воле патриархове и по преданию сущаго собора апостольскаго», и избрали на кафедру болгарина Григория Цамблака (1415–1419), так и не признанного Константинополем; Фотий же впоследствии был причислен к лику святых.

На этом фоне весьма специфически выглядят идеи церковного объединения, развивавшиеся в XIV в. рядом интеллектуалов, к числу которых относят удалившегося в 1354 г. с престола в монастырь Иоанна Кантакузина, Димитрия и Прохора Кидонисов, известных своими переводами на греческий Августина, Ансельма Кентерберийского и Фомы Аквинского, и упомянутого Николая Кавасилу.

Лейтмотивом объединительных идей стала мысль о необходимости широкого богословского диалога, и непременно – в рамках собора, посвященного решению проблемы церковного единства, а главным условием такого диалога должно стать основательное изучение греками латинского богословия. Кантакузин, начавший переговоры об объединении церквей еще в 1347 г., настойчиво подчеркивал, что недопустимо принуждать кого-либо к принятию унии императорским указом, «пока не соберется Вселенский собор и не откроет то, во что мы должны твёрдо верить».

«Экуменический порыв» не останавливало даже отсутствие евхаристического общения между греками и латинянами – ради единства церкви многие были готовы отложить эту проблему до лучших времён, как это уже случилось с проблемой западного «церковного колониализма». Понятно, что любой собор – это собрание верных, его участники должны быть едины в вере и совместно участвовать в Евхаристии, еретики к участию в соборе не допускаются, а если и допускаются – то скорее как обвиняемые, чем как равноправные члены собора. Однако ради церковного единства, стремление к которому активно стимулировали стесненные политические обстоятельства, в которых находилась Византия, греки были готовы участвовать в совместных с латинянами соборных заседаниях, хотя между ними не было ни единства веры, ни евхаристического общения.

Еще будучи императором, Кантакузин в 1350 г. писал папе Клименту VI о созыве собора: «Сейчас это невозможно, поскольку папа не может прибыть сюда и я не могу на столь долгое время покинуть Империю, ибо она окружена врагами и варварами. Однако если папа согласен, давайте встретимся на полпути, в каком-нибудь месте на побережье, куда он мог бы прислать представителей западного духовенства, а я – патриархов и епископов, и я верю, что Бог приведет нас к истине». В 1367 г., уже простым монахом, он излагает свои мысли папскому легату Павлу (номинальному латинскому константинопольскому патриарху), посетившему константинопольский двор. Он подчеркивает, что папе не стоит надеяться на «директивную» унию – латинское понимание объединения как «подавления» неприемлемо, веру нельзя навязать силой. Папе следует также отказаться от стремления выступать как всеобщий судья и подойти к делу «дружески и братски», а не «наставнически, самовластно» – «как если бы вы были господами, заявляя, что ни мы, ни вообще кто-либо из людей не может иметь взгляды, отличные от того и противоречащие тому, что папа говорит или же скажет, поскольку он является наследником Петра и говорит то же самое, что и Христос». Кантакузин дает понять, что Византия – даже ослабевшая – не склонна «выслушивать слова папы, склоняя сердца и головы, как если бы они исходили от самого Христа».

В этой же интеллектуальной среде, воспринявшей философию томизма, развиваются пролатинские тенденции. Со временем некоторые византийские томисты перешли в католичество и даже вступили в орден доминиканцев, к которому принадлежал Фома Аквинский (в числе этих конвертов были Виссарион Никейский, Максим Хризоверг, Прохор Кидонис и переводчик Максим Калека). С другой стороны, возникает увлечение «секулярным эллинизмом», в некоторых случаях приводившим даже к отказу от христианства (как это случилось с Георгием Гемистом Плифоном).

Восточный унионизм стимулировался существенным осложнением положения Константинопольского Патриархата в связи с нарастанием турецкой инвазии. К началу XV в. патриархия вступает в борьбу за выживание. Результатом турецкой экспансии становится истребление греческого населения, его порабощение, запустение деревень и целых городов, опустошение монастырей и исчезновение церковных институтов, как таковых, – вплоть до того, что здесь не остается ни священников, ни епископов. Сокращению православного населения способствует массовая исламизация малоазийских греков – отчасти насильственная, отчасти добровольная. С лица земли исчезают целые епархии, и заботу об оставшемся на их территориях христианском населении нередко приходится возлагать на уцелевших соседних епископов. Обедневшие вдовствующие кафедры прямо присоединяются к более жизнеспособным епархиям: если в XIII в. в состав Вселенского Патриархата входило более 600 епархий, то к началу XV в. их число не превышало 200.

Патриархату перед лицом этой новой опасности пришлось встать на защиту собственных наднациональных христианских идей и византийского имперского универсализма. В этом направлении много сделали патриарх Филофей, Иосиф Вриенний, Ангел Панарет и Георгий Воила. Митрополит Фессалоникийский паламит Нил Кавасила составил убедительное опровержение схоластического метода, вызвавшее положительные отклики современников. Его племянник Николай Кавасила также отказывал томизму в претензии на подлинную мудрость.

Раскол между Западом и Востоком формально начался в середине IX в. при патриархах Рима и Константинополя, соответственно, Николае I и Фотии и первоначально захватил лишь эти две кафедры. Еще в XI в. Патриархаты Антиохии и Александрии продолжали оставаться в теплых отношениях с Римом и даже допускали христиан латинского обряда до причастия. Однако ситуация усугубилась вследствие Крестовых походов и захвата Константинополя в 1204 г. IV крестовый поход и его итоги дали Риму военно-политические основания для того, чтобы поднять проблему церковного единства христиан Запада и Востока. Однако решение этой проблемы Риму виделось с позиций собственного превосходства.

Начало унионизма как единственного подхода, приемлемого для Римской церкви в вопросе церковного единства, можно отнести ко времени Крестовых походов. Если папа Урбан II, объявляя I крестовый поход, еще придерживался, как предполагают исследователи, линии на богословский диалог как средство урегулирования разногласий, то со временем под давлением обстоятельств и представлений европейской феодальной знати ситуация существенно изменилась. И уже в XII в. возникает первая в истории уния, которая стала прообразом всех последующих схем объединения, предлагавшихся Востоку Св. престолом.

Уния предполагает признание вселенского примата римского первосвященника, получение законных епископов только с посвящением (или утверждением) от римского понтифика, принятие догматического учения Римско-католической церкви (с Filioque и всеми иными догматами, принятыми после VII Вселенского собора) и переход на латинский тип богослужения (позднее последнее условие, исходя из церковно-политических причин, начинает считаться необязательным, как и отказ от иных местных традиций и обычаев; возникает так называемый католицизм восточного обряда).

В 1181 г. при латинском патриархе Антиохии была заключена уния с ливанскими маронитами, предполагавшая полное религиозное единство с Римом и отречение от еретических заблуждений (марониты, община которых, как предполагают, возникла в V в., придерживались монофелитского учения, осужденного VI Вселенским собором). Причины и детали касательно этой унии неизвестны. Как бы то ни было, марониты стали первой «униатской» общиной в истории. Они сохранили свою самобытность, некоторые традиции и обычаи, а также иерархию с патриаршим возглавлением. В то же время маронитский патриарх Иеремия (1199–1230) в 1215 г., прибыв на IV Латеранский собор, получил указания, согласно которым община должна была напрямую подчиниться папству, и с этого времени начинается насильственная латинизация маронитов. Им было предписано употреблять опресноки для Евхаристии, принять учение о Filioque, использовать латинское богослужебное облачение. Маронитская литургия, совершавшаяся на сирийском языке по антиохийскому чину, также была латинизирована.

Хотя народ отнесся к этой унии негативно и даже избрал в 1282 г. оппозиционного патриарха, Риму удалось добиться полного подчинения маронитов. Маронитская уния сохранилась до настоящего времени.

Византийская империя после IV крестового похода не погибла окончательно. После падения столицы в разных частях распавшейся державы возникли правительства, считавшие себя преемниками императорского дома. В результате длительного соперничества между правителями Никеи (на востоке) и Эпира (на западе) большая часть греческого населения Балкан и Малой Азии сплотилась под главенством никейской династии Ласкаридов. Важным обстоятельством, обусловившим лидерство Никеи, было то, что здесь в 1207 г. был избран православный патриарх Константинопольский в изгнании Михаил Авториан, который и венчал на царство основателя династии Фео́дора I Ла́скаря.

He признававший его легитимности эпирский правитель Феодор Ангел Комнин Дука попытался, в свою очередь, организовать независимую церковь во главе с архиепископом Охридским Дими́трием Хомати́ном (или Хоматиа́ном). Охридская кафедра претендовала на преемство древней автокефальной митрополии Первой Юстинианы. В 20-х годах XIII в. Феодор Ангел был коронован Димитрием Охридским как император в освобожденной от латинян Фессалонике, что вызвало протест в Никее. В конце концов, после поражения Феодора от болгар, эпирская династия была вынуждена уступить, и с 1233 г. церковные отношения между Никеей и Охридом были полностью нормализованы.

Значительную роль в регионе стали играть обретшие независимость славянские страны. В ноябре 1204 г. правитель возрожденного Болгарского царства Калоя́н (1197–1207) получил из рук папского легата королевскую корону (на основании чего принял титул «царя»), а архиепископ Василий Тырновский – паллий примаса Болгарии (и принял титул патриарха). При этом папа потребовал, чтобы Василий и другие болгарские архиереи были помазаны на священство в соответствии с западным обычаем (в православной традиции такого ритуала нет).

Однако союз болгар с латинянами продолжался недолго. Уже весной 1205 г. Калоян нанес сокрушительное поражение крестоносной армии и взял в плен латинского императора Балдуина I, проигнорировав призывы папы к покорности. Племянник Калояна, царь Иван Асе́нь III, вновь попытался сблизиться с «франками» и даже некоторое время (1228–1230) был регентом Лaтинской империи при малолетнем Балдуине II, намереваясь женить его на своей дочери. Но католическое духовенство не одобрило его планы, и последовал разрыв.

Тогда болгары объединились с греками. Дочь Ивана Асеня III получил в жены Феодор Ласкарь, сын никейского императора Иоанна III, и в 1235 г. Тырновский Патриархат был признан пребывавшим в Никее патриархом Германом II и другими православными церквами (просуществовал до взятия Тырново османами в 1393 г.).

Тесные связи с Западом поддерживала поначалу и сербская династия Нема́ничей. В 1217 г. великий жупан Сте́фан Первове́нчанный принял королевскую корону от посланцев римского папы Гонория III. Но уже в 1219 г. его брат Савва, первым в истории получивший в Никее от патриарха Мануила I сан архиепископа автокефальной Сербской церкви, венчал короля Стефана по православному обряду в Жичском монастыре.

Сербская автокефальная архиепископия была выведена из подчинения Охриду (несмотря на протест архиепископа Димитрия Хоматиана) решением никейского императора Фео́дора I Ла́скаря (в Византии вопросы церковно-административного деления находились в ведении государства). Сербский архиепископ получил юрисдикцию над всеми кафедрами «Сербии и Поморья» на правах полной самостоятельности, хотя и был обязан поминать за литургией патриарха Константинопольского. Фактически Сербская церковь добилась автокефалии, а в XIV в. ее предстоятель получил сан патриарха.

Таким образом, несмотря на тесные династические, дипломатические и экономические связи с католическими странами, как Болгария, так и Сербия сохранили верность православной церковной традиции. Духовная жизнь и христианская культура в славянских странах в эпоху, современную «палеологовскому возрождению» в Византии (ХІІІ-ХѴ вв.), достигли удивительного расцвета. Однако процесс национальной консолидации вокруг местных династий привел к росту отчуждения между единоверными народами – греками, болгарами и сербами, каждый из которых претендовал на лидирующую роль в возрождении единого православного царства. Впоследствии эта рознь существенно облегчила османам покорение государств Балканского полуострова.

После укрепления Никеи как политического и церковного центра «Византии в изгнании» ее авторитет был вынужден признать и Рим. Иллюзия того, что покоренных греков удалось возвратить «в лоно католической церкви», развеялась окончательно. Более того, у «схизматиков» нашлись союзники на Западе, и не кто-нибудь, а сам император Фридрих II Штауфен.

Владения Фридриха II, соединившего под своим скипетром Германию и Сицилийское королевство, со всех сторон окружили Папскую область, что вызывало нервозность в Риме. Император неоднократно попадал под папский интердикт, а в 1245 г. был низложен на I Лионском соборе (XIII Вселенском). В поисках союзников Штауфен породнился с никейским императором Иоанном III Ватацем, выдав за него свою дочь. При этом он не скупился на похвалы греческому благочестию. В одном из писем в Никею Фридрих, убеждая зятя в бессмысленности переговоров с Римом, восклицал: «Как это – папа послал к твоему царскому величеству монахов, миноритов и доминиканцев? He только моей пресветлости, но даже детям это покажется чудным и странным! Как этот упомянутый архиерей архиереев, при всех ежедневно отлучающий тебя и твой народ, бесстыдно называющий еретиками православнейших ромеев, от коих вера христиан разошлась до концов вселенной, как это он не устыдился послать своих духовных лиц к твоему царскому величеству? Как это исстари врожденную, по диавольскому наваждению, злобу римских архиереев против ромеев, – которую не удалось искоренить многим великим архиереям и служителям Христа ни словом, ни делом, ни постоянной молитвой за прошедшее долгое время, – папа обещает исправить в одно мгновение несерьезными словами и лукавыми толкованиями?».

В то же время единство Церкви продолжало оставаться предметом диалога, в ходе которого обе стороны подчеркивали важность единства веры, скрепляющего Церковь, и второстепенность обрядовой стороны различий.

Так, архиепископ Болгарии (1078–1107) Феофилакт Охридский отмечал, что «не всякий обычай способен расколоть Церковь, но лишь приводящий к разнству учения», а Бруно (1045 или 1049–1123), аббат Монте-Кассино и с 1086 г. – кардинал-епископ Сёньи, полагал: «Мы действительно за истину держим, и мало того, крепко веруем, что сколь ни различны были бы обычаи церкви, все же единая есть вера, нераздельно связанная со Своим Главой, и это есть Христос: и Он есть единый, неизменно пребывающий в Теле Своем», т.е. в Церкви.

При этом вплоть до времени Крестовых походов Восток был готов признать и папский авторитет – римское главенство или старшинство в пентархи́и Патриархатов. Согласно восточным взглядам на пентархию и соборность церковной власти, отталкивавшимся от 34-го апостольского правила¹⁵⁷, Вселенская Церковь должна управляться всеми пятью патриархами совместно, причём ни одна епископская или патриаршая кафедра, включая и старшую, не обладает вселенской юрисдикцией как исключительной прерогативой. Папская супрематия, таким образом, не отрицалась, но в то же время и не смешивалась ни с вероучительной непогрешимостью, ни с абсолютным главенством папы над всеми церквами и их епископами in toto orbe.

Интерес к воссоединению Церкви был проявлен во время собеседования в Бари в 1098 г., когда Ансельма попросили изложить разногласия с греками; этой теме были посвящены трактаты Фомы Аквината и других богословов.

Неоднократно затевались дискуссии по основным вопросам, разделявшим Восток и Запад. Так, ещё в 1234 г. и в 1249 г. в Никее и Нимфеуме развернулась длительная и бесплодная дискуссия по поводу Filioque и использования пресного и квасного хлеба за литургией. Восток представляли Вселенский патриарх Герман II и богослов Никифор Влеммид, Запад защищали два францисканца и два доминиканца. Дело дошло до взаимных обвинений в ереси и на том прервалось. В 1249 г. Влеммид полемизировал о Filioque с папским посланцем францисканцем Иоанном Пармским, отвергая латинское понимание смысла двоякого исхождения Св. Духа как выражения сопричинности (т.е. что Отец и Сын суть причины Св. Духа) и настаивая на православном понимании единосущия. Выражения Писания «Дух Божий», «Дух Истины», «Дух Христов», учил Влеммид, относятся не к предвечным ипостасным взаимоотношениям Сына и Духа (т.е. причинности), а к действию Духа в мире после Боговоплощения, к Его ниспосланию человечеству во времени (т.е. единосущие Духа Сыну): нигде у греческих свв. отцов Сын не осмысляется как причина бытия Духа, единственной Причиной для Сына и Духа является только Отец.

Никейский император Иоанн III Вата́ц (1222–1254) был заинтересован в примирении с папой, и к концу 1250-х годов, благодаря гибкой позиции папы Иннокентия IV, удалось достичь некоторого сближения. Однако никаких документов так и не было подписано – в 1254 г. император и папа скончались.

В 1261 г. Латинская империя крестоносцев в Константинополе пала под ударами никейского императора Михаила VIII Палеолога (1259–1282), который при содействии генуэзцев восстановил Византийскую империю и был повторно коронован в св. Софии патриархом Арсе́нием Авториа́ном (1255–1260 и 1261–1267).

Последний латинский император Константинополя Балдуин II отправился на Запад и умолял папу и королей помочь ему возвратить потерянный престол. Папа Урбан IV (1261–1264) принял сторону Балдуина, отлучил от церкви генуэзцев за союз с Палеологом и начал призывать к новому крестовому походу против Константинополя. Тесть Балдуина Карл Анжуйский, во власти которого были Неаполь и Сицилия, начал подготовку к войне.

Сильной была также оппозиция Болгарского царства против Палеолога. Кроме того, латинские князья Пелопоннеса, оставшиеся независимыми после падения Латинской империи, начали наступление на Константинополь.

Михаил VIII занял императорский престол незаконно, отстранив и ослепив Иоанна, малолетнего сына императора Феодора II Ласкаря. Это злодеяние восстановило против него патриарха Арсения и народ. Арсений отлучил императора. Конфликт между патриархом и императором, тщетно пытавшимся то мольбами, то угрозами получить прощение, длился более 5 лет. Арсений был сослан. Патриарх Герман III (1267), заменивший сосланного Арсения, не осмелился простить Палеолога и предпочел отречься от престола. Патриархом был поставлен царский духовник Иосиф I Галесиот (1267–1275 и 1282–1283), который и провел, наконец, торжественную церемонию снятия отлучения с императора после его всенародного покаяния в соборе св. Софии (1268 г.). Многие, однако, не хотели признать и его, образовав партию сторонников опального Арсения и прежней династии Ласкаридов (арсениты); объявился слепой юноша, которого жители Никеи признали за Иоанна Ласкаря и провозгласили царем. Арсениты объявили все избрания на константинопольскую кафедру после 1265 г. неканоничными и ушли в раскол, длившийся до 1310 г.

Кроме того, сразу же после реставрации Византийской империи над ней нависла угроза с Запада, где не собирались мириться с утратой Константинополя.

Сознавая слабость своих сил, Михаил VIII стал искать любые возможности, чтобы воспрепятствовать вторжению. С этой целью император инициировал переговоры с Римом о церковном объединении.

Переписка с папой Урбаном IV не принесла успеха. Возблагодарив Бога за то, что «король греков» наконец-то встал на путь истинный, папа вскоре перестал отвечать на его письма и объявил общеевропейский крестовый поход. Его лидером стал Карл Анжуйский, брат Людовика IX Французского. С 1246 г. он был графом богатого Прованса, в 1266 г. с благословения папы захватил у Штауфенов Сицилийское королевство и испытывал твердое желание восстановить Латинскую империю. Уже в следующем году при посредничестве Рима Карл заключил династический союз с беглым латинским императором Балдуином II. Будучи едва ли не самым могущественным королем католической Европы, Карл обладал достаточными ресурсами и немедленно приступил к организации похода против Византии.

Тем временем папа Климент IV (1265–1268) занял еще более жесткую позицию в переговорах с Михаилом VIII: отвергнув присланное ему православное вероисповедание, он направил в ответ изложение латинских догматов, обрядов и канонов (включая Filioque и учение о примате папы), потребовав от императора и всех восточных епископов поставить свои подписи под этим исповеданием веры (professio fidei). Никакой дискуссии о вере, тем более открытой и соборной (на чем настаивал константинопольский патриарший престол), папа не допускал в принципе (раз римский понтифик некогда утвердил ту или иную вероучительную истину, обсуждение ее на соборе, по логике Рима, было бы равносильно сомнению в чистоте римского вероучения и в верховной власти папы) и 4 марта 1267 г. оповестил императора, что условия унии будут только такими, какими их видит Римская церковь.

Поход Карла на Константинополь затягивался, в том числе и благодаря умелой политике Михаила VIII, привлекшего на свою сторону главные морские державы Средиземноморья – Венецию и Геную. Находясь в стесненных обстоятельствах, Палеолог решил остановить поход Карла Анжуйского при помощи папы, а с остальными внутренними и внешними врагами справиться собственными силами, получив на Западе займы для ведения войн. В этой напряженной обстановке для императора Византии годилась уния с Римом на любых условиях.

В то же время на родине дипломатические усилия Палеолога не встретили понимания: патриаршая кафедра противилась плану церковного примирения, основанному только на политических соображениях.

С 1271 г., с началом понтификата Григория X, большого сторонника церковного объединения на условиях подчинения Восточной церкви Риму, переговоры о соединении пошли успешнее. Папа также надеялся на помощь Византии в деле спасения остатков владений крестоносцев в Сирии. Успеху переговоров способствовали тяжелая ситуация в Латинской империи на Востоке и хаос, царивший в Германии, Италии и Сицилии.

В 1274 г. папа Григорий X решил созвать собор (XIV Вселенский по католическому счету) в Лионе (II Лионский собор), куда съехались ок. 500 епископов и множество представителей европейских королевских дворов. На собор ждали видных латинских теологов своего времени, Бонавентуру и Фому Аквинского, но Фома умер по дороге, а Бонавентура не дожил до окончания заседаний.

Приглашая императора Михаила на собор, в числе условий соединения папа выставлял принятие греками латинского чтения символа (с прибавлением Filioque) и признание главенства папы. Посольство, привезшее письмо папы, было принято императором внимательно, но греческое духовенство с патриархом Иосифом I во главе было против поспешной унии. Православные епископы понимали, что такое признание главенства Рима над всею церковью само по себе будет равносильно признанию всех догматических и иных отклонений Западной церкви, на исправление которых и были рассчитаны все предыдущие межцерковные переговоры.

Архиереи во главе с патриархом Иосифом доказывали, что уния не может привести к подлинному единству, и требовали обстоятельного обсуждения спорных вопросов на Вселенском соборе с участием представителей всех восточных Поместных церквей.

Успокаивая духовенство, император заверял, что уступки ограничатся тремя пунктами: 1) признание первенства папы, 2) допущение апелляции к Риму, 3) поминовение папы за богослужением.

Палеологу с трудом удалось склонить восточный епископат согласиться на соединение с Римской церковью. Он убеждал патриарха и синод в том, что папские условия исполнимы (тем более, что они издавна составляют папские прерогативы и не затрагивают вероучения): поминовение папы за богослужением не противоречит традициям Восточной церкви, признание его братом и даже первым не унизительно; что же касается права апелляции к папе, то оно на деле не будет существовать, так как «в сомнительных случаях едва ли кому захочется плыть за море». О чтении Символа веры с Filioque император умолчал и в целом старался представить унию как дело чисто политическое, а не церковное.

Патриарх и епископы, однако, проявляли стойкость. Патриарший ученый хартофилакс Иоанн Векк по поручению патриарха высказал перед императором, что латиняне – тайные еретики, за что был заключен в тюрьму (впоследствии Палеологу удалось привлечь его на свою сторону). Сам патриарх разослал окружное послание против соединения с латинянами. В 1273 г. патриарх и синод, каждый от своего имени, настоятельно рекомендовали открыто обсудить все спорные вопросы на Вселенском соборе с участием всех патриархов и всех иерархов всех церквей – в рамках «экклезиологии общения», как называют этот подход в литературе. Патриарх отказывался объединяться с Римом в одиночку, без учета мнения всех церквей, состоявших с Константинополем в евхаристическом общении, – это было бы равнозначно отделению от большинства ради того, чтобы соединиться с кафедрой, которая не состоит с остальными ни в евхаристическом, ни в догматическом, ни в каноническом единстве. Без созыва представительного собора, на котором Восточная церковь была бы представлена во всей ее полноте, «церковный позор останется неискупленным».

«Экклезиология общения», как основа византийской церковности, определяла отношение византийской церкви к церковному расколу с Западом на века. В 1350 г., например, митрополит Фессалоникийский Нил Кава́сила писал: «Вопреки уверениям Римской церкви, дело вовсе не в том, что мы стремимся к превосходству и не можем согласиться на второе место после Рима. Мы никогда не оспаривали у Римской церкви первенство, и вопрос не в том, кому будет принадлежать второе место. (...) Так в чем же причина разногласий? Она в том, что этот спор не был решен путем совместного обсуждения на Вселенском соборе, и что его не стремятся решить на основании древней практики отцов Церкви; Рим взял на себя роль наставника и обращается с остальными, как с послушными школярами». II Лионский собор как событие, в котором не были представлены мнения восточных ни письменно, ни лично, византийские богословы обходят молчанием.

В итоге император предложил Иосифу удалиться на время в монастырь с условием: если уния не состоится, он вернется на кафедру, если состоится – совсем откажется от патриаршества.

Византийское посольство (в него входили, помимо прочих, бывший патриарх Герман III, великий логофет Георгий Акрополит и Феофа́н Никейский) прибыло в Лион, когда там уже собрались папа и латинские прелаты, имея при себе послание к папе, подготовленное императором Михаилом и единомышленным ему духовенством.

На второй сессии II Лионского собора, еще до приезда восточных представителей, было утверждено в качестве догмата учение о двояком исхождении Св. Духа «от Отца и Сына» (ex Patre Filioque) и преданы анафеме все, кто отвергает это учение: Damnamus et reprobamus omnes qui negare praesumpserit aeternitaliter Spiritum Sanctum ex Patre Filioque procedure («Проклинаем и ocyждаем всех, кто осмелится отрицать, что Дух Святой предвечно исходит от Отца и от Сына»), – т.е. все православные и нехалкидонские церкви.

Вопрос о соединении церквей обсуждался в четвертом заседании собора. Никаких дебатов о вероучительных расхождениях между церквами не допускалось. Папа заявил, что греки добровольно приходят в повиновение Римской церкви. Затем прочитаны были письма к папе Михаила Палеолога и его сына Андрони́ка. В письмах, как и в грамоте от имени греческого духовенства, выражалась полная покорность папе (император просил только оставить грекам символ без Filioque).

6 июля 1274 г. греками было подписано соглашение о церковном соединении (унии), в основу которого легло вероисповедание, посланное императору Климентом IV. Греки признавали, что в силу полноты папской власти (plenitudo potestatis) только Рим является источником власти, почестей и привилегий для всех церквей (полнота власти Римской церкви «позволяет другим церквам разделять ее; так Римская церковь наделила многие церкви, в особенности патриаршие, различными привилегиями»). Великий логофет Георгий Акрополит от имени императора принес присягу в том, что он отрекается от всякого разделения с Римской церковью и обещает нерушимо сохранять ее исповедание веры и признавать ее первенство. Такую же присягу дали от лица греческого народа духовные лица, бывшие в числе послов. Уполномоченные представители Михаила VIII торжественно признали и полноту власти в христианской Церкви римского епископа, и учение об исхождении Св. Духа от Отца и Сына (Filioque), и даже новое схоластическое учение о чистилище – при том, что оно никогда ранее не обсуждалось официально богословами восточной и западной церквей.

В заключение пропели «Тебе Бога хвалим» и Символ веры с Filioque.

Уния между церквами Восточной и Западной состоялась. Папа настоял на том, чтобы между Византией и Карлом Анжуйским был заключен мир.

Оставалось только ввести унию в греческой церкви.

Греческие послы, получившие за покладистость богатые подарки, возвратились в Константинополь; вместе с ними прибыло посольство от папы. В богослужении приказано было поминать Григория X как «верховного архиерея апостольской церкви и Вселенского папу». Патриарх Иосиф отлучил императора от церкви и был смещён с кафедры. На его место был поставлен упоминавшийся Иоанн XI Векк (1275–1282), из латинофоба ставший латинофроном (т.е. латиномудрствующим) и начавший агитацию в пользу унии в окружных посланиях и иных сочинениях. Однако лояльные к императору иерархи и богословы во главе с Иоанном Векком тщетно пытались защитить латинские догматы. Оказалось, что церковь в Византии вовсе не находится в подчинении у императора (как полагали в Риме и как долгое время считали западные писатели, упрекавшие православных в «цезарепапизме»).

Иоанн Векк пытался защищать латинское учение об исхождении Св. Духа «и от Сына», утверждая, что оно синонимично выражению «через Сына», которое встречается у свв. отцов и обозначает ту истину, что Св. Дух обретает Свое бытие из сущности Отца и Сына, а Сын занимает посредническое положение в предвечном исхождении Духа.

Его оппоненты, напротив, категорически отрицали любое участие Бога Сына в извечном исхождении Св. Духа: только Отец ипостасно является началом бытия Св. Духа, изведение Духа – исключительное свойство Отца. Они понимали выражение «через Сына» лишь как указание на дарование Духа людям через Христа после Воплощения, во времени «века сего».

Камнем преткновения стал вопрос о первенстве римского епископа. Для Востока примат римской кафедры оставался нравственным понятием и опирался на церковное предание. Запад же воспринимал первенство юридически – он был мало расположен к созерцательному богословию, как на Востоке, и, в соответствии с традициями римского права и основанной на нем системы государственного строя, воспринимал христианство как организацию общественного устройства, необходимую для спасения. Восточная церковь признавала за папой первенство чести, но не превосходство над другими церквами. Римский епископ считал, что окончательное решение любого вопроса веры остается за ним, тогда как византийские епископы были убеждены, что это решение должно принадлежать собору всех епископов церкви.

В этой связи до подлинного объединения дело не дошло: несмотря на преследования духовенства, ссылки, заключения в тюрьмы, ослепление, отсечение рук и рвание ноздрей, Михаилу VIII так и не удалось насадить унию в своей Империи. Провозглашенная уния носила формальный характер, однако вызвала бурное недовольство ведущих восточных митрополий: ее не приняли ни духовенство, ни народ. В 1277 г. по инициативе Иоанна I Дуки был созван синод в Фессалии, на котором противники унии, высланные из Византии, отлучили от церкви Иоанна Векка. Сестра императора со словами: «Пусть лучше погибнет империя моего брата, чем православная вера», – удалилась ко двору болгарского царя.

He смог Палеолог достичь и внешнеполитических целей. В Риме папа Николай III (1277–1280), желавший видеть воплощение унии у греков, был обеспокоен доходившей информацией о том, что уния здесь потерпела поражение. В Константинополь были посланы легаты с поручением настоять на полном введении унии с принятием латинского Символа веры и с подчинением папе. Император клялся в верности унии, показал легатам тюрьмы, в которых были заключены ее противники, а двоих даже отослал к папе на суд, но папа возвратил их без наказания и заключил с Палеологом тайный союз против Карла Анжуйского.

Однако, поскольку Палеолог так и не выполнил на деле ни одного из своих обязательств перед папой, Рим отказался от политики сдерживания в отношении агрессивных планов Карла Анжуйского. В 1281 г. на римскую кафедру был избран (не без активного участия Карла) француз Симон де Брион, принявший имя Мартина IV (1281–1285). Новый папа, подстрекаемый Карлом Анжуйским, который намеревался начать военные действия против Византии, предал анафеме Михаила Палеолога как еретика и схизматика и разрешил войну, окончательно похоронив, таким образом, дело унии.

Палеолог запретил поминать папу за богослужением, хотя унии формально не уничтожил. После победы Палеолога над войсками Карла Анжуйского император был отлучен папой вторично.

Спасение Восточной империи пришло с неожиданной стороны. He успел флот Карла двинуться на завоевание Константинополя, как на Сицилии разразилось восстание против французов, известное как Сицилийская вече́рня (31 марта 1282 r.). В ходе ожесточенной борьбы, в которую был вовлечен арагонский король, Карл Анжуйский едва остался в живых и потерял половину своего королевства. Больше никто на Западе уже не помышлял о возрождении Латинской империи.

Уния закончилась со смертью императора Михаила в декабре 1282 г. Спасший Византийскую империю, до конца жизни хранивший верность унии, дважды отлученный от церкви, император был лишен церковного погребения: он был похоронен вдали от столицы без отпевания и почестей, а в 1283 г. по решению собора, с согласия сына и вдовы, был лишен церковного поминовения. «Латиномудрствующий» патриарх Иоанн Векк был с позором низложен. Сын Михаила Андрони́к II (1283–1328) принял сторону противников Рима.

В 1285 г. в константинопольской церкви Богородицы во Влахернах состоялся собор, осудивший римское учение об исхождении Св. Духа «и от Сына» (Filioque).

Томос Влахернского собора, который составил константинопольский патриарх Григорий II Кипрский (1283–1289), содержит учение, избегающее крайностей как Векка, так и его оппонентов. Единственным началом полноты Божества в Св. Троице признается Бог Отец.

Томос указывает, что исхождение Св. Духа «от Сына» (ex Filio) невозможно и недопустимо: единственным началом полноты Божества является Отец, и исхождение – акт ипостаси Отца, а не единой общей сущности.

Причина Божественной жизни заключается в Троице; только в Отце берет начало ипостасное бытие Сына и Духа. Отец Своим «вечнобытийным действием» сообщает всю полноту Своей сущности и Сыну (через рождение прежде всех век), и Духу (через изведение), но полнота сущности не означает обладание личностными (ипостасными) свойствами Отца – они неизменны, неотчуждаемы и не сообщаются другим лицам Троицы. Таким образом, Сын не может быть причастен неизреченному изведению Св. Духа – двух причин в одном Боге быть не может.

Выражение «через Сына» следует понимать не в смысле ипостасного исхождения, но в смысле пребывания Св. Духа в Боге Сыне, что и позволяет говорить о том, что Дух извечно являет Себя «через Сына» и даже «от Сына».

Проведенное во Влахернском томосе различение между приводящим в бытие исхождением и направленным вовне проявлением – важнейшее достижение византийской богословской мысли XIII в., в дальнейшем получившее развитие в паламитском учении о божественных энергиях.

Влахернский собор осудил Векка, который был низложен и сослан, и иных преследователей православия. Церкви, в которых совершалось униатское богослужение, были переосвящены (как оскверненные). Решения II Лионского собора были признаны ничтожными.

Однако унионизм (объединение церквей на условиях признания папской супрематии и католического Символа веры, т.е. с признанием католической экклезиологии и догматики, но при возможности сохранения местной традиции в обрядовой стороне) как подход католической церкви к проблеме решения вопроса об объединении церквей с крахом Лионской унии не только не прекращается, но получает дальнейшее развитие во времени.

Даже многие византийцы после провала Лионской унии высказывали мысль о том, что политическими средствами решить церковные проблемы невозможно, и предлагали созвать объединительный Вселенский собор с участием представителей большинства Поместных церквей. Однако на Западе долгое время отвергали саму возможность каких-либо дискуссий о вере.

По инициативе византийского императора Андроника III Палеолога (1325–1341) папа Бенедикт XII (1334–1342) вел новые переговоры о возможности достижения единства Византийской церкви с католической. Помимо переговоров с Византией, папа был обеспокоен положением христиан в Армении, подвергшихся нашествию мусульман в начале столетия. Призывая оказать помощь армянским христианам, папа, тем не менее, в 1341 г. издал документ, указывающий на отклонения от традиции в учении Армянской церкви о первородном грехе, чистилище и таинствах.

В 1350 г., при очередном всплеске активности в переговорах о церковном единстве, император Иоанн VI Кантакузин предложил авиньонскому папе Клименту VI созвать собор в каком-нибудь приморском городе «на полпути» между Италией и Константинополем, куда могли бы прибыть представители папы и восточные патриархи и епископы.

Через 17 лет, уже после отречения и пострижения в монахи, Кантакузин повторил это предложение папскому легату Павлу, подчеркивая, что надеяться на «директивную» унию не следует, ибо веру нельзя навязать силой. Бывший император упрекал латинян: «Объединения до сих пор не состоялось, думаю, потому, что всё время с тех пор, как разделение церкви сделалось всеобщим, вы подходите к вопросу единства не как друзья и братья, а наставнически, самовластно, как если бы вы были господами, заявляя, что ни мы, ни вообще кто-либо из людей не может иметь взгляды, отличные от того и противоречащие тому, что папа говорит или же скажет, поскольку он является наследником Петра и говорит то же, что и Христос». Вскоре последовал холодный ответ из Авиньона. Папа Урбан V в послании греческому духовенству в 1370 г. отказался дать согласие на собор, заявив, что «положения, в которых вы отличаетесь от западных и ряда восточных, в соответствии с преданием и учением святой Римской церкви считаются решенными, ибо доказаны свидетельством Священного Писания, суждениями и определениями святых учителей – как латинских, так и греческих – и верой апостольской» и «бессмысленные дебаты» ни к чему не приведут.

В начале XV в. интерес к церковному единству проявляют правители дальних «имперских окраин». В 1418 г. литовский великий князь Витовт отправляет на Констанцский собор противоканонично избранного на киевскую кафедру митрополита Григория Цамблака, с приложением письменного обращения к собору, в коем говорилось о готовности Витовта и короля Польши Ягайло способствовать объединению своих православных подданных с католической церковью (сами они перешли из православия в католичество через повторное крещение в 1386 г.), а уж «греки» последуют этому примеру. Цамблак, однако, на аудиенции у папы Мартина V, поцеловав папскую туфлю, пояснил, что не будет подписывать никаких документов отдельно от остальной Восточной церкви (от которой он, кстати сказать, был отлучен константинопольским патриаршим синодом) и, вернувшись в 1419 г. домой, исчез с исторической арены.

Отметим попутно способ, которым князья были конвертированы в католичество: «повторное крещение» – ввиду признания «недействительным» крещения православного. В Византии в аналогичных случаях использовалось в то время всего лишь оглашение конвертом православного Символа веры, на Руси – миропомазание («перемазывание»).

В конце XIII в. все внимание византийских императоров было сосредоточено на опасности с Запада. После краха агрессивных планов Карла Анжуйского эта опасность, казалось, миновала.

Но за это время на оголенных восточных границах Византии резко усилилась «священная война» со стороны мусульман. В Малой Азии, где после разрушения монголами Румского султаната сложился политический вакуум, возникли многочисленные мелкие бейли́ки, управляемые тюркскими вождями (бе́ями).

Один из этих крохотных племенных союзов в течение XIV в. вырос в огромную Османскую империю: государство Османа и его наследников стало самой активной политической силой в непосредственном соседстве с христианской Империей.

Рост турецкой опасности совпал с усилением внутриполитической дестабилизации Византии, раздираемой гражданскими войнами и внутридинастическими распрями. Византийское общество и церковь оказались расколотыми. С одной стороны, основная масса духовенства и монашества по-прежнему с крайним неприятием относились к идее унии с латинянами. С другой – всё сильнее раздавались голоса «прагматиков», которые считали целесообразным и даже необходимым для спасения государства пойти на уступки Риму, чтобы иметь возможность воспользоваться военной помощью европейских стран против натиска ислама.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что «патриотическое» направление, озабоченное сохранением свободы греческой нации любой ценой, оказалось противостоящим «традиционалистам», которые настаивали на необходимости до последнего сохранять верность отеческим обычаям и полагаться только на собственные силы и помощь Божью.

Императоры, крайне стесненные в военных и финансовых средствах, пытались лавировать между турками и западными державами.

Одним из первых позицию Византии касательно церковной унии озвучивает посол Империи при папском дворе в Авиньоне Варлаам Калабрийский в аудиенции у папы Бенедикта XII (не имея, правда, на то никаких официальных полномочий от патриархии): необходимо направить легатов к четырем восточным патриархам и созвать под их председательством собор, который должен привести к унии.

«Единственный способ для проведения унии» – это Вселенский собор, настаивал Варлаам. «Простой народ привык к мысли, что Вселенские соборы имеют обязательную силу, что постановления этих соборов правильны и святы. Итак, если и ныне соберется Вселенский собор по поводу тех разногласий, какие вы имеете с греками, то весь Восток охотно примет постановления такого собора, и никто не будет противоречить им: так установится единогласие и уния. Если же кто возразит, что уже был Лионский собор, на котором присутствовали и греки для обсуждения тех разностей в вероучении, то я скажу, что никто не может принудить греков принять тот собор без другого собора. Почему? Да потому, что те греки, которые присутствовали на этом соборе, не были послами ни от четырех восточных патриархов, ни от народа, но были уполномочены одним императором, который не добровольно, а насильно был приведен к унии с вами».

Попытка Иоанна V Палеолога в 1369 г. заключить союз с папой путем личного перехода в католичество во время визита в Италию не только не принесла практической пользы, но и привела к тому, что православные церкви Сербии и Болгарии анафематствовали императора как еретика и отступника. В конце концов в 1379 г. Иоанн V признал себя данником османов.

Отношение папства к идее соборного решения проблемы церковного единства вначале было крайне негативным. В 1370 г. папа Урбан V пишет восточному клиру, что требование собора – «тщетный» призыв к «бессмысленным дебатам».

«По многим серьезным причинам мы не даем согласия на созыв собора латинского и греческого духовенства, о котором, насколько нам известно, тщетно просят многие, на том основании, что те положения, в которых вы отличаетесь от западных и ряда восточных (поскольку в соответствии с преданием и учением святой Римской церкви они считаются решенными, ибо доказаны свидетельством Священного Писания, суждениями и определениями святых учителей – латинских и греческих – и верой апостольской), невозможно подвергнуть пытливому рассмотрению или обсуждению, и в результате этих бессмысленных дебатов мы не сможем заменить прежнюю веру новой. Однако мы с радостью будем готовы смиренно объяснить сомневающимся, если они прибудут к нам, свидетельства, суждения и решения по данному вопросу».

В 1394 г. султан Баязид, закончивший покорение Балканских государств, принял решение покончить с Византией и приступил к блокаде Константинополя. В разгар блокады император Мануил II Палеолог (1371–1425) направился в Западную Европу, пытаясь добиться военной помощи. При этом он, не считая возможным идти на компромиссы в области вероучения, действовал чисто дипломатическими средствами, но не добился в европейских столицах ничего, кроме заверений в сочувствии и пустых обещаний.

Византия была спасена неожиданным союзником, явившимся с Востока. Знаменитый Тимур (или Тамерлан), создавший за несколько десятилетий огромную мусульманскую державу в Центральной Азии, бросил вызов османскому султану Баязиду и в кровопролитной битве при Анкаре в 1402 г. разгромил его 85-тысячную армию. Баязид попал в плен, его сыновья начали распрю, и Османская империя распалась. Короли католического мира поспешили поздравить «Железного хромца» с победой, а Византия получила назад Фессалонику и европейское побережье Мраморного моря.

Но уже через пару десятков лет османы восстановили свое могущество. Вопрос о спасении Константинополя от захвата турками вновь встал на повестку дня. Император Иоанн VIII Палеоло́г (1425–1448), вынужденный признать верховную власть султана и платить османам тяжелую дань, всеми способами пытался сохранить свое государство. Еще будучи соправителем отца, он отправился в поездку по западным странам (1423–1425), тщетно пытаясь добиться хоть какой-то поддержки, и, наконец, решил возобновить переговоры с Римом о воссоединении церквей.

Этим его намерениям благоприятствовала внутренняя ситуация в католической церкви: концилиаризм, вызванный к жизни «великой западной схизмой» 1378–1429 гг., серьезно пошатнул позиции папства. Уже на Констанцском оборе присутствовали греческие наблюдатели, поставившие вопрос об объединительном соборе. Папа Марти́н V понял эту инициативу таким образом, что Вселенский собор нужен императору лишь для маскировки, чтобы убедить народ в законности унии, но в Константинополе были настроены на серьезный и полноценный богословский диспут.

Следующий папа Евгений IV, оказавшийся в остром конфликте с собором в Базеле (1431-­1449), решил воспользоваться переговорами с греками для повышения собственного авторитета. В 1437 г. он объявил о созыве нового собора в Ферраре, куда для переговоров об унии была приглашена византийская делегация. Одновременно аналогичное приглашение поступило грекам и от не собиравшегося расходиться Базельского собора. Но в Константинополе предпочли принять приглашение папы Евгения.

Таким образом, переговоры, предшествовавшие Ферраро-Флорентийскому собору, велись более двадцати лет (1415–1437 гг.): с византийской стороны – императорами Ману́илом Палеоло́гом и его сыном Иоанном, с латинский – римскими папами Мартином V и Евгением IV. В 1418 г. в Констанце появлялись послы от Мануила II и патриарха Константинопольского, а в 1422 г. Мартин V послал францисканца Антонио да Масса на Босфор с девятью статьями, которые должны были стать основой союза. Эти статьи привели к переговорам, которые и завершились в Ферраре, где греки подчинились апостольскому престолу.

Созыв Вселенского собора для обсуждения вопроса о церковном соединении знаменовал серьезный шаг навстречу со стороны Рима, во многом стимулированный развитием идей концилиаризма. Папы Мартин V и Евгений IV, связанные соборными решениями, не могли полностью реализовать свой антиконцилиаристский потенциал и, в надежде на то, что уния с восточными поможет преодолеть текущие сложности, уже не требовали от них прямо «обращения» или «подчинения». He давал возможности почивать на лаврах и Базельский собор, начавший собственные сепаратные переговоры с греками (последние, правда, чувствовали себя более уверенно с папой, чем с Базелем: требования папы были известны, а западное соборное движение было явлением новым и пока туманным).

Казалось, открылась возможность для столь желанной грекам полноценной дискуссии, в ходе которой можно было бы спокойно и взвешенно обсудить спорные вопросы. Папа не только согласился допустить свободную дискуссию по ключевым спорным проблемам, но и взял на себя финансовую сторону мероприятия – оплатить все расходы греков во время их путешествия в Италию, пребывания в Италии и на пути обратно (в период собора папа каждый месяц выделял тридцать флори́нов императору, двадцать пять – патриарху, по четыре – каждому из прелатов и по три – каждому из прочих членов делегации), так как византийская казна была пуста.

Католические историки без особого энтузиазма описывают бессмысленные достижения Евгения: греки действовали не по религиозным соображениям, а исключительно из желания получить помощь Запада в борьбе против турецкого вторжения. В то же время и латиняне, «несмотря на улыбки и церемониальные поклоны, относились к грекам как к раскольникам и еретикам, пока они не подчинятся Риму». Равноправного диалога сразу же не получилось. В итоге, как отмечают православные исследователи, «византийцы не смогли извлечь выгоду из противостояния латинян – папы и собора».

Император Иоанн VIII Палеолог прибыл в Феррару 6 марта 1438 г. во главе делегации в составе 700 человек, включая патриарха Константинопольского болгарина Иосифа II (1416–1439), представителей патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского и грузинского католикоса, двадцать митрополитов, в том числе киевского Иси́дора (1436–1441; с 1439 г. – кардинал Римской церкви), архиепископов, епископов и богословов (в том числе блестящих богословов Марка Евге́ника Эфесского и Виссарио́на Никейского – оба, несмотря на относительно молодой возраст, пользовались особым доверием императора и незадолго до этого получили митрополичьи кафедры), афонских монахов из Великой лавры, монастырей св. Павла и Ватопед. Был в составе делегации и образованный мирянин Георгий Схоларий, которому вскоре предстоит стать первым Вселенским патриархом в захваченном турками Константинополе, и философ-эллинист Георгий Гемист Плифон.

В то же время, как указывается в литературе, «миллионы православных Балкан и Малой Азии, не говоря о жителях Ближнего Востока, не были представлены на соборе, так как их земли находились под властью турок»; таким образом, «широкая представительность в некотором смысле была чисто формальной и потому обманчивой». He была представительной и латинская делегация: епископов было мало, и почти все они были итальянцами, а в «широкой дискуссии» активно участвовали только кардинал Чезарини, доминиканский богослов Хуан де Торквемада и родосский архиепископ Андрей.

Тот факт, что в целом составе византийской делегации «лишь немногие были богословски грамотными», так что «в целом делегаты были не способны на должном уровне вести серьезные дискуссии, которые ожидались на соборе», является косвенным свидетельством того, что Византия, в том числе и патриархия, рассматривала собор и его будущие решения как чисто политический шаг и не рассчитывала ни на серьезность дружественных намерений латинян, ни на их готовность к равноправному богословскому диалогу. Кроме того, греки, в силу особенностей системы образования и слабой диалектической подготовки, были совершенно не готовы оперировать схоластическими методами ведения дискуссии. Как писал Георгий Схоларий, «здесь люди, которые, не имея навыков, хотят соперничать с латинянами в богословии и философии. Ибо среди нас дела обстоят не лучшим образом. Человек может достигнуть высоких постов, даже если в богословии он разбирается ровно настолько, чтобы не показаться совершенным неучем».

Представительство восточных Патриархатов (хотя они давно уже не пользовались былым влиянием, а «в целом уважительное отношение православных к этим древним кафедрам нередко преувеличивают») дало константинопольскому патриарху каноническую возможность объявить собор Вселенским, а его будущие решения – обязательными к исполнению под угрозой отлучения; правда, он сам вскоре умер, не дожив до подписания унии.

Император Иоанн VIII тщетно оттягивал открытие собора, ожидая прибытия западных государей, чтобы обсудить совместные действия против турок. Ни один правитель Европы не приехал в Феррару и даже не прислал туда представителей.

Кроме того, папский двор начал испытывать серьезные финансовые трудности, из-за которых собор в январе 1439 г. был вынужден (под предлогом эпидемии чумы) переехать через Апеннины в богатую Флоренцию. Там греческая делегация оказалась в положении заложников, а император потерял веру в то, что церковная уния принесет военно-политическую поддержу Империи в борьбе с турками.

Папа Евгений очень рассчитывал с помощью унии расширить влияние католической церкви в Восточной Европе (в частности, на Руси) и тем самым поднять престиж папства в его борьбе с соборным движением. Главная цель, к которой стремился император стремительно близившейся к крушению Византийской империи, состояла в том, чтобы через соединение церквей получить помощь папы и западноевропейских государств против турок. В булле, зачитанной на соборе, папа называл императора своим возлюбленнейшим сыном, а патриарха – благочестивейшим братом (dilectissimus filius noster Romaeorum imperator cum piissimmo fratre nostra, Josepho Const. Patriarcha).

B 1439 и 1442 гг. соответственно во Флоренцию прибыли делегации армян и яковитов. Копты и эфиопы тоже послали делегации. Казалось, наступает время воссоединения разрозненных областей христианского мира.

В публичном обращении, произнесенном кардиналом Чезарини, было объявлено о четырех разногласиях между православными греками и латинской церковью: 1) касательно исхождения Св. Духа, 2) касательно использования пресного хлеба в евхаристии, 3) касательно учения о чистилище и 4) касательно примата папы.

Ни для кого не было секретом, что прибытие византийцев в Италию было жестом отчаяния. Император и большинство членов греческой делегации считали примирение с папством необходимым шагом для спасения своего отечества. Поэтому переговоры изначально носили неравноправный характер: в случае их неудачи папа не терял практически ничего (он уже укрепил свой авторитет самим фактом переговоров с греками), византийцы же теряли последнюю надежду на военную помощь Запада. Даже Виссарион Никейский, один из главных защитников унии, признавался, что не хочет слышать упреки потомков в том, что он не сделал всего возможного и невозможного для избавления родины от рабства.

Обсуждения представляли собой печальную картину: латиняне, не обращая внимания на богословские озарения греков, настаивали на высшей власти римского понтифика, а гости с Востока, занятые соображениями мирской политики, думали лишь о защите своей ослабевшей Империи и тянули время.

В центре соборных дискуссий были важнейшие спорные вопросы, разделявшие греко-православное и римско-католическое христианство. В ходе дискуссий выяснилось принципиальное различие в самом методе богословских рассуждений. Латиняне умело использовали изощренный схоластикой инструментарий логических выводов (силлогизмов), что нередко ставило в тупик греков, предпочитавших опираться на библейские и святоотеческие авторитеты.

Среди греков выделялись митрополиты Никейский Виссарион (ок. 1403–1472), Киевский Исидор и Эфесский Марк Евгеник. Виссарион и Исидор остались на Западе после окончания собора; папа Евгений сделал их кардиналами, а Исидор, помимо полученного в 1439 г. кардиналата, был назначен папским легатом (legatus a latere) на Руси, а в 1443 г. – легатом по греческим делам.

Виссарион, горячий поклонник античной греческой культуры, был готов ради ее сохранения от уничтожения турками пойти на любые уступки Западу. Он легко принял правоту латинян практически по всем вопросам и убедил в этом других членов византийской делегации. Марк Эфесский отказался принять статьи соглашения.

Ведущими лицами среди латинян были кардиналы Чезарини и Альбергати и испанец Торквемада, который был сделан кардиналом по завершении собора.

Император Иоанн VIII понимал, что по ряду фундаментальных вопросов единства достичь невозможно. Поэтому он запретил грекам обсуждать такие вопросы, как ипостаси Св. Троицы, различие сущности и энергий и др. (когда при обсуждении вопроса о Filioque один из членов латинской делегации поднял вопрос об энергиях Бога, Марк Эфесский ответил, что не имеет полномочий обсуждать этот вопрос). Как пишет американский православный историк Дж. Эриксон, «в дискуссиях обе стороны не смогли приблизиться к разделявшим их серьезным догматическим вопросам. Латиняне не хотели замечать не только главных интуиций и опасений греческой святоотеческой традиции, но и многих аспектов латинской традиции. Давая неверную оценку значимости и весомости своих зачастую сомнительных источников, они лишь пытались втиснуть чужое богословие в прокрустово ложе собственной системы». Никакой полемики между паламитами и томистами сознательно не допускалось обеими сторонами, что, как отмечает А. Пападакис с отсылкой к о. И. Мейендорфу, «вызывает подозрения и сомнения относительно целей собора вообще»: не означает ли это, что «в действительности никто не хотел подобного диалога и не был к нему подготовлен».

Сначала переговоры касались вопросов этикета. Евгений дал личную аудиенцию патриарху, исключив из нее церемонию целования папской туфли. Важной проблемой стало размещение делегатов в зале, и греческий император позаботился о том, чтобы сиденья, выделенные для греков, тщательно измерили и чтобы их положение не было менее почетным, чем положение латинян.

Первые два общих заседания собора были посвящены оглашению пространных обращений греков. Они настаивали на том, что ничего не хотят добавлять к Никео-Цареградскому Символу веры, и периодически собирались покинуть заседания. Император большую часть времени охотился.

Соборные дискуссии было решено начать с самого, как считалось, легкого вопроса – учения о чистилище (на основе которого вскоре расцветет торговля индульгенциями). Согласно этому схоластическому учению, распространившемуся в XIII в., души умерших попадали не только в рай или ад, но и в некое «среднее место», где они могли быть очищены огнем от тех грехов, в которых раскаялись, но за которые не успели понести наказания. Вскоре, однако, выяснилось, что легкость проблемы была кажущейся. После этого с октября по декабрь 1438 г. в Ферраре прошли 13 пленарных сессий, которые были посвящены проблеме допустимости вставок в Символ веры. После переезда собора во Флоренцию на 8 заседаниях обсуждался тринитарный смысл Filioque. Общая дискуссия зашла в тупик, и в дальнейшем обсуждение продолжалось в комиссиях из десяти греков и десяти латинян. 10 июня вдруг скончался патриарх Иосиф II, после похорон которого в церкви Санта Мария Новелла собор продолжил работу, рассмотрел вопросы о примате папы и о Евхаристии и вновь вернулся к учению о чистилище.

Греки согласились с добавлением к Цареградскому Символу веры, сделанным «законно и мудро»¹⁵⁸ на соборе в Толедо в 589 г., о том, что Св. Дух исходит от Отца и от Сына (хотя и продолжали настаивать на том, что латинское добавление дает возможность для понимания, что Дух исходит от Отца и Сына как из двух первопричин), с условием, что им не надо будет вводить Filioque в свой Символ веры. Обоюдно признанная формулировка гласила: «Дух исходит от Отца и Сына вечно и по сущности как из одного источника и причины» (aeternaliter et substantialiter tanquam ab uпо principio et causa), a фразы ex Patre et Filio («ot Отца и Сына») и ex patre per Filium («от Отца через Сына») были признаны идентичными по значению. При этом оставшийся в изоляции Марк Евгеник продолжал считать, что изъятие латинской вставки из Символа – главное условие для подлинного объединения, для которого, кстати, надо бы отменить анафемы, сказанные на соборе 1274 г. касательно тех, кто долго отвергал ортодоксальность Filioque.

Самым новым по времени разногласием стало католическое учение о чистилище, о котором греки узнали только в XIII в. В результате первой из известных дискуссий по этому вопросу (между митрополитом Корфу Георгием Варданом и францисканцем Варфоломеем), состоявшейся в Отранто в монастыре св. Николая, грекам пришлось изобрести неологизм πογρατόριο для описания того, о чем говорил францисканец; в итоге они приравняли доктрину о чистилище к еретическому учению Оригена о всеобщем спасении или «восстановлении» (апоката́стасисе). В 1254 г. папское послание о чистилище к христианам Кипра фактически возвело эту доктрину на степень догмата, а на Лионском соборе 1274 г. греков обязали принять это учение как истину (декрет Cum sacrosancta).

О чистилище (это учение было представлено в смягченной форме догмата о «загробных очищающих страданиях», коим подвержены души умерших людей, успевших покаяться, но не понесших должного наказания: ни слово «чистилище», ни «материальный огонь» не упоминались) собором было решено, что сразу после смерти блаженные получают возможность узреть Бога (что греки отрицали). Вина за грех искупается смертью, но наказание за него переносится в чистилище. Согласно юридической концепции искупления, восходящей к Ансельму Кентерберийскому, души в чистилище очищаются болью, и их очищение может ускориться молитвами живых. Души, уже очищенные, достигают рая. Души же тех, кто не был крещен или умер с тяжестью «смертного греха», «немедленно спускаются в ад». Идея о спасении как о причастии Божеству и обожении латинскую делегацию не заинтересовала. Да и вообще все спорные вопросы решались, как правило, в пользу латинян и формулировались в традиционной западной терминологии.

По настоянию греков было опущено лишь упоминание о физическом огне как очищающем элементе. Утвержденное в этом виде, учение о чистилище в редакции «объединительной формулы» 1439 г. становится богословским обоснованием концепции индульгенций и развития торговли ими (поскольку индульгенции могли сократить время мучений в чистилище; представление об индульгенциях, основанное на учении об opera superrogationis – «неисчерпаемой сокровищнице заслуг» Римской церкви, утвердил авиньонский папа Климент VI).

Римляне пошли на уступку касательно использования квасного хлеба у греков.

В вопросе о Евхаристии греки, которые после слов «сие есть Тело Мое» просят, чтобы Дух претворил хлеб в Тело Христа (молитва эпиклесиса), согласились, что пресуществление происходит при произнесении слов священником, но при условии, что это утверждение не будет фиксироваться в письменных вероисповеданиях.

Самой сложной проблемой оказался вопрос о супрематии римского епископа. Статья соглашения признает последнего «обладающим приматом над всем миром, преемником св. Петра, первого от апостолов, и истинным викарием Христа, главой всей Церкви, отцом и учителем всех христиан, которому, в лице Петра, Христос дал полную власть всю Церковь окормлять, править и руководить, в точности как сказано в актах Вселенских соборов и святых канонах» (diffinimus sanctam apostolicam sedem et Romanam pontificem in Universum orbem tenere primatum, et ipsum pontificem Romanum successorem esse beati Petri principis apostolorum, et verum Christi vicarium, totiusque Ecclesiae caput, et omnium Christianorum patrem ac doctorem existere, et ipsi in beato Petro pascendi, regendi ac gubernandi universalem Ecclesiam a Domiпо nostro I. Christo plenam potestatem traditam esse; quemadmodum etiam in gestis oecumenicorum Conciliorum et in sacris canonibus continetur), – в оригинале, правда, было записано et (и) вместо etiam (еще) – quemadmodum et in gestis etc. Эта замена поставила древние Вселенские соборы и их каноны не в качество ограничителей папских полномочий, а в качество институтов, установивших последние.

Папа, таким образом, был признан «викарием Христа» и «главой всей Церкви», обладающим в ней всей полнотой власти (принятие этого догмата фактически означало конец эпохи концилиаризма на Западе). При этом за патриархами Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима «сохранены все их права и привилегии» (фраза об этом вошла в греческий вариант документа, но отсутствует в латинском).

Греки практически не протестовали – антиконцилиаристский «глубинный смысл происходившего на соборе их, похоже, совсем не интересовал», и «они молчаливо со всем соглашались».

Наконец, некогда животрепещущая тема обрядовых отличий (использование пресного или квасного хлеба при Евхаристии) была закрыта полюбовно: обе традиции были признаны каноничными, и это, как пишет Дж. Альбериго, стало «единственным признаком плюралистического и динамичного подхода» среди общего жесткого догматизма.

В итоге восточные иерархи, ознакомившись с учением Римской церкви, соотнеся его с греческим богословием, но более – имея в виду усиление турецкой опасности и давление не только со стороны католиков, но и членов византийской делегации (в частности, Виссариона Никейского и киевского митрополита грека Исидора, готовых к компромиссу в области догматики ради спасения Византии), пришли к выводу, что это учение православно. После некоторых колебаний все они, кроме митрополита Эфесского Марка, признали нововведения Римской церкви имеющими основание в Писании и Предании, т.е. правомочными, но с оговоркой, что восточные церкви, признавая правильным всё содержание вероучения Римской церкви, не станут вводить у себя латинские литургические и церковные обычаи.

Статьи соглашения, подписанные 5 июля 115 латинянами и 33 греками (в их числе – 18 митрополитами), были включены в соборное деяние, начинающееся словами из 1-й книги Паралипоменон (1Пар. 16:31) Laetentur сaеlі et exultat terra («Да веселятся небеса, дa торжествует земля»). Там объявлялось, что стена, разделявшая Западную и Восточную церкви, сокрушена краеуголъным камнем – Христом (ср.: Еф. 2:20). Тьма долгого раскола отступила перед лучом согласия. Мать-Церковь с радостью смотрит, как ее разлученные дети воссоединяются в духе мира и любви. Союз стал возможен по вмешательству благодати Св. Духа.

6 июля 1439 г. в соборе Санта Мария дель Фьо́ре восточные во главе с императором подписали постановление собора об объединении, оформленное в виде буллы Laetentur сaеlі (болгары и сербы в соборе не участвовали; два грузинских епископа тайно отбыли из Флоренции до подписания унии). Константинопольский патриарх Иосиф умер за месяц до оформления унии, но в письмах успел одобрить соглашение. Историки отмечают вероятность того, что к подписанию документа участников собора не принуждали.

Из присутствовавших лично восточных отказались поставить подпись под буллой только Марк Эфесский и митрополит Ставрополисский Исаия, и папа Евгений, узнав об этом, воскликнул: «Так мы ничего не сделали!»

«Во имя Святой Троицы – Отца, Сына и Святого Духа – Мы с одобрения святого Вселенского собора во Флоренции и для того, чтобы все христиане верили и принимали и исповедовали эту истину веры, определяем, что Святой Дух вечно существует от Отца и Сына и что Он имеет Свою сущность и свое субсистентное бытие одновременно от Отца и Сына и вечно исходит (procedit) как от Одного, так и от Другого как от единого начала и единого дуновения. Мы заявляем, что то, что говорили Святые Отцы и Учители: что Святой Дух исходит от Отца через Сына, дает понять, что это значит, что Сын, как и Отец, является – согласно грекам – причиной, а согласно латинянам – началом субсистенции Святого Духа. И поскольку всё, что принадлежит Отцу, Отец Сам дал Единому Своему Сыну, когда Его порождал, всё, за исключением Своего бытия как Отца, и это исхождение Святого Духа от Сына Сын вечно имеет от Отца, Который Его вечно породил.

Кроме этого, мы определяем, что Filioque, которое разъясняет эти слова, было законно и разумно добавлено к Символу, дабы осветить истину, и потому, что это было крайне насущно».

Так, на условиях признания папской супрематии (хотя и с явно концилиаристской оговоркой, проведенной греками: папа «руководит и управляет» всей Церковью и всеми христианами лишь «до той степени, до которой это установлено Вселенскими соборами и определено в святых канонах») и верности католического вероучения, была заключена Флорентийская уния о воссоединении восточных церквей с латинской. При этом вопрос о помощи Византии так и остался нерешенным: все сильные в военном отношении государства заседали в Базеле, и Евгения IV поддержала только Англия, далекая от византийских проблем.

Соглашение было публично зачитано в присутствии папы, который совершил мессу. Западные пели гимны по-латыни, восточные – по-гречески. Папа обещал выделить для защиты Константинополя гарнизон на 302 галерах и, при необходимости, организовать вооруженную поддержку всего западного христианского мира. Выплата содержания задерживалась, а потому император пробыл в Европе еще месяц, чтобы получить деньги за истекшие пять, и вернулся через Венецию в Константинополь, где не был уже два года.

Помимо унии с греческой церковью, были подписаны буллы об униях с Армянской (1439 г.) и Яковитской церквами (1441 г.); уже в Риме были подписаны буллы об униях с сирийцами Месопотамии, халдеями и маронитами Кипра.

Договоренность с армянами, о которой было объявлено 22 ноября 1439 г., гласила, что восточные делегаты признали исхождение Св. Духа от Сына и решение Халкидонского собора, согласно которому Христос обладает двумя природами и двумя волями.

Армяне-униаты оказались верны соглашению, но верховный католикос Григорий IX (1439–1441), который попытался навязать союз всей Армянской церкви, был смещен, и турки устроили в Константинополе альтернативный армянский патриарший престол, на который возвели Ховаги́ма I (1461–1478).

Союз с яковитами, о котором было объявлено в 1442 г., был отвергнут на Востоке повсеместно. Попытки примириться с коптами и эфиопами тоже оказались напрасными.

Папа Евгений отправил также послов на Восток, чтобы призвать к объединению маронитов и несториан. Кипрские несториане подчинились Риму, а марониты были приняты в римское общение в 1516 г., во время V Латеранского собора.

В силу ряда уний были образованы восточно-католические (униатские) церкви: Халдейская католическая (по унии с Ассирийской церковью Востока 1553 г.); Украинская и Белорусская грекокатолические (по Брестской унии 1596 г. в Речи Посполитой для украинцев и белорусов, проживавших на её территории); Эфиопская католическая (по унии 1622 г.); Русинская, Словацкая и Румынская грекокатолические (по Ужгородской унии 1649 г. для православного населения Закарпатья и современной Словакии, которая в 1699 г. была распространена на православное население Трансильвании; по унии в Мукачево 1664 г. к Греко-католической церкви было присоединено православное население Закарпатья и венгерской епархии Хайдудорог; в 1713 г. была заключена уния в Мараму́реше, ныне в Румынии, и к 1721 г. все православные священники Закарпатья признали унию); Сирийская католическая (по унии с частью сиро- яковитов 1677 г.); Коптская католическая (по унии с частью коптов 1741 г.); Армянская католическая (по унии с частью армян в 1742 г.).

Отметим также раскол в Антиохийской церкви, который произошел в 1724 г., когда после смерти Афанасия IV (1700–1724) вновь избранный патриарх Кирилл IV внезапно признал папскую супрематию и объявил себя униатом. Православный собор отстранил его от занимаемой должности и избрал нового патриарха Сильвестра (1724–1766), однако часть Антиохийской церкви все же откололась и, приняв название Мелькитской греко-католической церкви, ушла под омофор папы Римского (по унии 1729 г.).

После II мировой войны некоторые унии были формально расторгнуты (Брестская – в 1946 г., Ужгородская – в 1948 г. по Трансильвании, в 1949 г. по советскому Закарпатью, в 1950 г. по Чехословакии), однако после 1990 г. в государствах, образовавшихся после распада СССР и СЭВ, греко-католические общины получили свободу вероисповедания.

Весть об успехе римской политики прокатилась по Западной Европе. Положение Евгения укрепилось благодаря этому триумфу, который современные историки называют «трагедией флорентийской резолюции», а влияние Базельского собора уменьшилось. Однако Ферраро-Флорентийская уния осталась только на бумаге, оригинал которой хранится в Лауренцианской библиотеке во Флоренции.

Как писал известный историк Русской церкви митрополит Макарий (Булгаков), «это поистине было соединение незаконное и недействительное, а только мнимое, призрачное», и потому было отвергнуто большинством Восточных церквей: «Хотя на кафедру Константинопольскую по настояниям императора возводимы были один за другим два патриарха, преданные этой унии, – Митрофан Кизический и Григорий, духовник царский, но оба они ничего не могли сделать: и духовенство, и народ чуждались их. А прочие патриархи Востока – Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, узнав о состоявшемся на Флорентийском соборе соединении с Римом, объявили этот собор нечестивым и уполномочили митрополита Кесарийского Арсения всюду и пред всеми проповедовать против беззаконного соединения (1443 г.). В то же время знаменитый Марк Эфесский своими окружными посланиями заклинал всех православных удаляться этого соединения как богоненавистного». На Руси суздальский епископ Авраамий, вынужденный подписать унию под давлением своего митрополита, отрекся от подписи, как и многие греки.

Папа после собора не предпринял никаких серьезных мер, чтобы помочь Византии. Правда, крестовый поход против турок всё же был организован, но он был нацелен прежде всего на защиту рубежей католической Венгрии – как и предыдущий крестовый поход против турок 1396 г., окончившийся страшным разгромом армии Сигизмунда Венгерского при Никополе. Завершился этот второй поход еще более плачевно, чем первый: в 1444 г. армия польско-венгерского короля Владислава III Ягеллона была почти полностью уничтожена под Варной.

Греческих участников собора по возвращении на Восток заклеймили как азими́тов (так греки называли латинян за использование ими в евхаристии пресного хлеба). Исидор Киевский, подписавший унию от лица Русской церкви и радушно принятый в Киеве, прибыл в Москву в 1441 г. с преднесением латинского креста, отслужил в Успенском соборе Кремля литургию с поминовением римского папы, зачитал текст унии и через четыре дня был заточен в монастырь, из которого два года спустя бежал и после скитаний водворился в Риме. Там же вскоре оказался и Виссарион. Оба греческих митрополита стали кардиналами, а после падения Византии – поочередно титулярными латинскими патриархами Константинополя.

Проуниатский константинопольский патриарх Григорий III Маммас (1443–1450) также был вынужден уехать в Рим, а преемник его Афанасий II правил недолго, так что до 1454 г. Вселенский престол вдовствовал¹⁵⁹.

Для Московской Руси дело о Флорентийской унии завершилось установлением фактической автокефалии.

Запросив предварительно согласия от Константинополя («просим святейшее ти владычество, воззревше в святая ваша и божественная правила греческая, и во оно папино послание, и рассудивше, и за нужу далечнаго и непроходнаго путешествия, и за нахождение на наше христианство безбожных агарян, и за неустроение и мятежи, еже в окрестных нас странах, и господарей умножения, свободно нам сотворити в нашей земли поставление митрополита», – писал в Константинополь великий князь¹⁶⁰) и не получив ответа, Москва созвала в 1448 г. Поместный собор, который 15 декабря возвел на кафедру «митрополита Киевского и всея Руси» рязанского епископа Иону (1448–1461).

Признавая, что Русская церковь – часть вселенского православия, возглавляемого константинопольским патриархом («святейшая митрополия русская, от святыя Божия вселенския соборныя и апостольския церкви Премудрости Божия Святыя Софии цареградския, благословение требует и ищет»), что Иона должен был бы писать в патриархию, но не сделал этого по великой нужде самой Империи («не вемы, аще уже есть в державах святого ти царства, в Царствующем граде, святейший патриарх, или несть, понеже не слышахом о нем ни от когоже, ни имени сего не вемы», – пишет великий князь Василий II последнему императору Константину XI), Москва в 1451 г. обещает уладить дело сразу же после избрания законного Вселенского патриарха. В итоге каноническое и литургическое общение с восточными Патриархатами со временем было восстановлено.

Рим, почтя за благо закрыть глаза на деяния далекой Москвы (согласно декрету папы Каликста III, всерьез воспринимавшего Флорентийскую унию как распространение юрисдикции Рима на весь Восток, Русь в церковном отношении была поделена на «верхнюю» – Московию, «населенную схизматиками и бунтовщиками», и «нижнюю», которой управляет польский король Казимир), поставил (руками бежавшего сюда константинопольского патриарха-униата Григория) «митрополитом Киевским и всея Руси», на место изгнанного Исидора, его диакона Григория, образовав, таким образом, в Киеве латинскую митрополию (в 1470 г. этот Григорий вернет Киев в юрисдикцию Константинопольского Патриархата).

Патриархи Иерусалима, Антиохии и Александрии в 1443 г. составили в Иерусалиме послание, в котором осуждали Флорентийский собор как разбойничий, а Константинопольского патриарха Митрофана II (1440–1443), назначенного императором на место внезапно погибшего Иосифа II и подписавшего унию, – как матереубийцу и еретика.

Статьи Флорентийской унии были обнародованы в соборе св. Софии только 14 декабря 1452 г. латинским кардиналом, но шесть месяцев спустя Константинополь был уже в руках мусульман. Собор, собравшийся в Константинополе в 1472 г., официально отверг соглашение.

Единственным последствием унии с греками для Запада стало распространение здесь греческой учености и литературы.

После Флорентийской унии византийское общество оказалось расколотым на два непримиримых лагеря. Одни – включая значительную часть политической и интеллектуальной элиты – по-прежнему уповали на помощь Запада, другие – прежде всего, монахи – проклинали унию и готовились к неизбежному турецкому завоеванию, хотя и продолжали надеяться на чудо, веря, что Богородица не оставит свой Град.

Среди последних был и бывший апологет унии, знаток и ценитель томистской теологии Георгий Схоларий, который с 1445 г. стал преемником Марка Эфесского в роли лидера антиуниатской партии. В 1453 г., незадолго до взятия Константинополя турками, он дискутировал с папским посланцем кардиналом Исидором (тем самым, которого после Флорентийского собора арестовал в Москве князь Василий Васильевич).

Завоеватель Византии Мехмет II высоко ценил авторитет Схолария. По указанию султана он, с трудом разысканный среди пленных, был в 1454 г. избран патриархом Константинопольским (с именем Геннадия II) – и сразу же отверг и осудил Флорентийскую унию.

Возрождение породило, помимо целого ряда экономических, географических, финансовых и иных материальных факторов, мощный идеологический импульс, вступивший в противоречие со средневековой идеологией европейского общества. Если в раннем Средневековье главным свойством общественного мировоззрения была его тотальная религиозность, то с началом Возрождения, развивавшегося в целом в рамках религиозного мировосприятия, начинается установление нового баланса между humanitas и divinitas, мистическим и рационалистическим способами анализа и синтетического восприятия мироустройства, между наукой и богословием. Соответственно, вырабатываются различные способы общественного поведения.

Возрождение оказывает комплексное влияние на христианскую Церковь – и в материальном, и в идеологическом плане. В плане идеологии ответом на ренессансный гуманизм становится выработка концепции христианского гуманизма. В плане организации материального бытия церкви как римская курия, так и общее церковное сознание пытаются найти адекватные ответы на реформаторские призывы эпохи (при этом следует иметь в виду, что под реформированием католической церкви понималась прежде всего необходимость организационных изменений в сложившуюся в раннем Средневековье в результате развития «папской экклезиологии» модель церковного управления). «Ренессансному папству» удается подавить концилиаристские тенденции и упрочить «папскую экклезиологию», однако ценой этой победы становится вспыхнувшая в Германии Реформация.

Негативное воздействие ренессансного окружения на иерархию выразилось в «обмирщении церкви», процветании непотизма, симонии и конкубината, снижении образовательного и морального уровня клира, утрате традиционного благочестия в личной и церковно-общественной жизни. Католическая церковь становится слишком богатой и слишком приверженной мирским страстям. При этом ренессансные папы были более заинтересованы в своем влиянии на политические процессы, чем в укреплении внутренней структуры католической церкви и устроении ее литургической жизни.

В период творческого подъема на Западе, сопровождавшегося существенным изменением расстановки политических сил, ренессансное папство полностью проигрывает на Востоке вначале идеологически, а затем и политически. Оно оказывается неспособным мобилизовать Европу на помощь христианской Византии, оказавшейся во власти мусульманской Османской империи.

Идея крестового похода для освобождения единоверных греков от исламского гнета проваливается.

Неудачными оказываются также попытки восстановить церковное единство путем унии с греками: в этих попытках папство концентрируется на принципах, неприемлемых для греческой церкви, – на продвижении на Восток канонической идеи папского примата и на навязывании грекам латинских догматических «новшеств» в виде учения о Filioque и чистилище, отвергнутых на Востоке ввиду их несоответствия догматическому учению Семи Вселенских соборов.

Сама идея унии как единственного подхода, приемлемого для Римской церкви в вопросе церковного единства, которая состояла в признании вселенского примата римского первосвященника, в необходимости получения законных епископов только с посвящением (или утверждением) от римского понтифика, в принятии догматического учения Римско-католической церкви (с Filioque и всеми иными догматами, принятыми после VII Вселенского собора) и в переходе на латинский тип богослужения, оказывается контрпродуктивной в отношениях с Поместными православными церквами.

Таким образом, общая опасность, угрожавшая не только Византии, но и самой Европе, не объединила христиан Запада и Востока, а напротив, лишь углубила противоречия между ними. В то же время и на Востоке возникают идеи, сходные с «папской экклезиологией» Римской церкви, что также не могло не сказаться негативно на латинско-греческих церковных отношениях.

Вопросы для самоконтроля

1. Каковы предпосылки Возрождения? Какие их группы можно выделить?

2. Что такое гуманизм в его ренессансном понимании?

3. В чем состояли различия между гуманистическими течениями в эпоху Возрождения?

4. Что такое «паганизация мировоззрения»?

5. Что такое «Александров дар»?

6. Что такое «ренессансное папство»? Каковы особенности развития католической церкви в эпоху Возрождения?

7. Какова была политика ренессансных пап?

8. В чем смысл выступления Савонаролы во Флоренции? Было ли оно антицерковным или только антипапским?

9. Какова была позиция ренессансного папства в византийском вопросе?

10. Какова политика Константинопольского Патриархата в период Возрождения? Что такое «византийский папизм»?

11. Почему мы говорим о том, что после падения Константинополя Константинопольский Патриархат становится агентом идеи имперского христианского универсализма?

12. Каковы литургические особенности Византии?

13. В чем сущность католического унионизма?

14. Что такое «восточный унионизм»?

15. Что такое Лионская уния?

16. Каковы унионистские решения Ферраро-Флорентийского собора и их последствия на Востоке и на Западе?

17. Какие восточные церкви приняли унию с Римом?