Глава 2. Кризис традиционных римских ценностей и христианские ценности и ментальные установки

Христианство возникло и развивалось в первые века своего существования в Римской державе, в тот ее период, который историками принято называть эпохой империи. Сами же римляне в то время продолжали называть свое государство res publica, что являлось само по себе отражением в римской ментальности специфического процесса постепенности перехода через режим принципата от отношений граждан в римской цивитас к отношениям господства–подчинения в огромной державе, созданной в результате победоносных завоеваний. Формы государственности римской цивитас, римско-италийской федерации и огромного образования с многомиллионным населением различной этнической принадлежности и культурных традиций, где небольшая цивитас римлян оставалась отделенной от остальной массы населения, не соответствовали новым реалиям и потребностям управления мировой державой с ее провинциями в трех частях света. Режим принципата, установленный Октавианом Августом, являлся по своей сути монархией и одновременно сохранял большинство республиканских форм государственности (выборные магистраты, сенат, поначалу и комиции⁴¹, переставшие созываться уже Тиберием). Но реальная власть принадлежала императору-принцепсу, имевшему под своим командованием армию, право первым вносить свои предложения в сенате, пожизненную должность народного трибуна с ее правом «вето» на решения любых магистратов и органов власти, собственный бюрократический аппарат в Риме и провинциях, высшую жреческую должность⁴².

Режим принципата постепенно перерастал в открытую форму монархии – прекратили свое существование народные собрания, компетенция сената в государственных делах была сведена к минимуму, функции магистратов и экс-магистратов (проконсулов, пропреторов, управлявших провинциями) становились компетенцией императорских служащих-чиновников. Ряды последних пополнялись, особенно с III в., за счет сословия всадников, а не как прежде из привилегированного сенаторского сословия, чья роль в государственных делах резко сократилась⁴³. Фактически процесс превращения принципата в открытую (без республиканской «завесы») форму монархии завершился при Северах. Но полстолетия «века солдатских императоров» (235–284 гг.), с жестоким политическим кризисом, особой ролью в нем армии, вторжениями варваров не только в приграничные провинции, но и в испанские, малоазийские⁴⁴, отложило окончательное оформление нового политического режима в Римской империи – домината, до правления Диоклетиана. Император официально стал именоваться dominus (господин), хотя такая титулатура (немыслимая для римской цивитас) закрепилась еще при Северах⁴⁵. Римский сенат стал городским советом Рима, все управление государством было сосредоточено в руках императора, опиравшегося на бюрократический аппарат назначаемых чиновников при дворе и на местах.

Еще в 212 г. при Северах императором Каракаллой римское гражданство было предоставлено почти всем свободным жителям (разумеется, только мужчинам) Римской империи. Этот акт был, прежде всего, завершением процесса унификации Италии и провинций⁴⁶, а также преследовал фискальные цели – прежние налоги для новоявленных граждан были увеличены. Равенства каждого гражданина, перед судом и законом, стирания юридических отличий между свободным населением империи, как утверждает ряд исследователей⁴⁷, однако, не было, ибо при Северах юридически был зафиксирован раздел граждан на honestiores и humiliores. Это было и социально-сословное и юридическое неравенство различных слоев населения⁴⁸. Из таких юридических норм следовало, в частности, выяснение представителем римской власти социального статуса христианского мученика (для определения наказания), как показывают акты и пассионы христианских мучеников. До середины III в. положение Римской империи было относительно благополучным.

Однако потрясения последовавшего кризиса, когда империя едва не развалилась, привели к осознанию римскими гражданами того, что они на деле – подданные, лишенные основных былых гражданских прав (лично избирать представителей власти на народных собраниях, лично участвовать в принятии законов и т. п.). Армия же стала не ополчением граждан, а отдельной от них грозной самостоятельной силой.

При принципате изменения в общественных отношениях происходили постепенно, многие не понимали их сущности, но, в конце концов, пришло осознание отчужденности от власти, бессилия как-либо существенно повлиять на общественную жизнь, боязнь и даже страх перед государственной властью, которая уже не была выразителем интересов сообщества равноправных граждан, а отделилась, возвысилась над обществом. Отсюда распространились угодливость, лесть в отношении к власти – те качества, которые римляне считали присущими только рабам (а они были иноземцами, ибо сограждан было запрещено обращать в рабство) или подданным восточных деспотов, которых римляне (так же, как и греки) по этой причине называли «варварами»⁴⁹. В таких условиях официальные римские ценности все более теряли свой смысл, интенсифицировался поиск новых ценностей, и прежде всего в сфере религии.

Официальная римская система ценностей эпохи принципата причудливым образом сочетала в себе еще полисные ценности Рима с новыми жизненными ценностями, навязывавшимися населению режимом принципата. Причем кризис полисных ценностей в Риме можно наблюдать еще в I в. до н.э. Доминантой римской республиканской идеологии, ментальности было осознание (и соответствующие поведенческие установки), что интересы коллектива граждан выше интересов индивидуума, и Рим как сообщество граждан был высшей ценностью, делом гражданина было служить ему всеми силами. Но уже в период гражданских войн отчетливо наблюдается упадок значения народных собраний – основного гражданского института Рима. Они собирались все реже и посещали их незначительное число граждан, большинство из которых составляли римские пролетарии – неимущая часть граждан, представлявшая на пятилетних цензах лишь proles (потомство) либо caput (голову). Эти люди не служили в легионах, не имели и не хотели иметь земли, не трудились, а жили целиком за счет государственной помощи («Хлеба и зрелищ» – это их лозунг). Именно пролетарии, заинтересованные в раздачах денег и продовольствия, устройстве для них зрелищ кандидатами в магистраты, и определяли зачастую избрание магистратов и принятие законов. По принятому закону против подкупа граждан были осуждены лишь единицы⁵⁰. Упадок роли народных собраний свидетельствовал о том, что все большее число граждан на первое место ставили свои личные интересы, а не интересы всего полиса. Коллективизм сменялся индивидуализмом, что стало типичным для кризиса полиса как в древней Греции, так и в Риме.

Одной из высших полисных ценностей Рима был патриотизм. Это было характерной чертой ментальности граждан любого полиса, но ни один из полисов не подчинил себе такие огромные территории со множеством народов, как Рим. Поэтому на примере именно Рима можно наиболее четко наблюдать несоответствие между пониманием полиса как сообщества граждан и как государства. Насаждение римского патриотизма среди подвластных народов вступило в противоречие с принципом римской политики «divide et impera». Даже родственные латинам италики добились прав полного римского гражданства в результате Союзнической войны (91–88 гг. до н.э.). Тем более что римский патриотизм не находил поддержки среди населения провинций, хотя и являлся одним из основных элементов процесса романизации. Только в одной маленькой Иудее произошли два мощных антиримских восстания (66–73, 132–135 гг.), на подавление которых пришлось бросить большую часть легионов⁵¹. Во время 1-й Понтийской войны (89–85 гг. до н. э.) по приказу Митридата VI в захваченных им в Малой Азии римских провинциях и зависимых от Рима царствах в один день было перебито 80 тысяч римлян, причем не только воинов, но и местных жителей⁵².

Предоставление прав римского гражданства населению провинций в 212 г. не следует трактовать как расширение римской цивитас, ибо, по точной характеристике советских исследователей С.Л. Утченко и Е.М. Штаерман, в самом римском социуме «связи соучастия» («община – гражданин») сменились «связями подчинения» («империя – подданный»)⁵³. Граждане Римской империи на деле были подданными императоров. Воинская доблесть и мужество, возведенные в ранг высших римских ценностей еще с возникновения Рима, теряли свою притягательность после того, как армия перестала формироваться из ополчения граждан, для которых воевать за свой полис было важнейшим правом, а превратилась в наемную в результате реформ Гая Мария. Гражданские же войны I в. до н.э. воочию продемонстрировали, что легионы стали особой силой, а цели и интересы войска и его полководцев были иными, чем всего сообщества граждан. Если в период республики избрание на должности магистратов и безвозмездное исполнение ими своих обязанностей рассматривалось как применение всех способностей лучших из граждан во благо всего коллектива граждан, то создание императорской администрации из назначаемых чиновников породило невиданное для цивитас явление – чиновничью карьеру ради личного обогащения. Власть и богатство становились синонимами, занимая высшие места в римской системе ценностей новой эпохи.

Переворот в общественных отношениях, на базе которого и возник режим принципата, нуждался в обосновании и оправдании. Установление монархии вначале сопровождалось заверениями в восстановлении прежних полисных порядков и ценностей. Октавиан Август всячески подчеркивал, что он восстановил республику. И это было отражено в его политическом завещании («Res gestae divi Augusti»), Август утверждал, что он «освободил rem publiam» от угнетения политическими группировками, свою вооруженную борьбу за власть представлял как борьбу против врагов rei publicae, а сенат и народ поручили ему заботиться «об устройстве res publicae» (1:1–4,2:I)⁵⁴. Второй важнейший лозунг Августа: «Мир и безопасность!». В своем завещании он особенно подчеркивал, что при нем двери храма Януса запирались трижды, а за всю прежнюю историю Рима – лишь дважды⁵⁵. И действительно, прекращение гражданских войн, установление мира и спокойствия в государстве, взвешенная внешняя политика были несомненной заслугой Августа. Но и в дальнейшем этот лозунг оставался одним из важнейших в официальной римской идеологии и пропаганде. Но если это было уместно во II в. («золотой век Антонинов»), то в кризисных потрясениях III в. кричаще контрастировало с реальностью. И еще ранее при правлении таких императоров, как Тиберий, Калигула, Нерон, этот лозунг у многих вызывал отторжение, в том числе и у христиан. Исключительно резко высказался против него первоверховный апостол Павел: «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут» (1Фес. 5: 3).

Основой римской официальной шкалы ценностей стал так называемый «римский миф», активно пропагандировавшийся со времен Октавиана Августа (в литературной форме его представили поэты общества Мецената, в изобразительном искусстве наиболее ярким его выражением были рельефы огромного Алтаря Мира, построенного Августом, в историографии – Тит Ливий). «Римский миф» базировался на идее особой миссии Рима в мире – почитание богов, патриотизм, воинская доблесть привели к величию Рима, сделав его владыкой большей части мира. Покоренные же народы должны быть благодарны Риму за то, что он прекратил войны между ними, установил мир и безопасность. Из этого вытекала необходимость почитания главных римских богов (прежде всего, Юпитера, Юноны, Минервы, а также Ромула) всем населением империи. Местные культы не преследовались и не запрещались. Религиозная политика императорской власти периода принципата характеризовалась толерантностью к различным религиозным культам, но при условии обязательного почитания главных богов Рима. В тогдашней религиозной ситуации с ее политеизмом, религиозным синкретизмом это не было чем- то необычным, большинством населения Римской империи поклонение римским богам воспринималось как формальная обязанность, свидетельство лояльности. Реальной же опорой «римского мифа» была военная мощь Рима. Ее упадок в III в. подорвал и «римский миф». Огромные территории, например Галльская империя и Пальмирская держава, объявляли о своей самостоятельности потому, что не могли получать помощи из Рима для отражения нападений варваров⁵⁶. А в религиозной сфере предпочтения населения смещались в сторону популярности культов местных божеств, особенно связанных с аграрным циклом, природой (низшие слои общества). Причем ряду из них, например Сильвану, придавались функции всемогущего божества⁵⁷. Среди высших и средних (декурионы) слоев населения, помимо традиционных римских божеств, распространились восточные культы мистерий Исиды, Аттиса, Кибелы, среди легионеров – Митры⁵⁸.

С самого начала периода принципата начал формироваться культ императора, окончательно сложившийся при Северах⁵⁹. Он был призван закрепить в религиозной сфере те изменения в шкале римских ценностей, которые происходили в процессе, названном исследователями «переходом от «идеологии гражданина» к «идеологии подданного""⁶⁰. В этом официальном культе личность императора возвышалась над людьми, он обожествлялся, хотя был не богом (deo), а божественным (divino). Но на востоке империи с его древними традициями обожествления монархов императоров считали именно живыми богами⁶¹. Дивинация императоров происходила по решению сената. Первым был дивинирован Юлий Цезарь (после смерти); всеобщим и обязательным императорский культ сделал Веспасиан, при Северах утвердилось представление о божественности всей императорской династии и семьи⁶². Этот культ имел свою иерархию жрецов. Над ней возвышался сам император как pontifex maximus, высшую ступень составляли жрецы провинций (sacerdotes, archiereus) из числа римских граждан, прошедших всю лестницу муниципальных должностей. В городах были свои жрецы из декурионов⁶³. Повсеместно создавались коллегии, почитавшие императорские лары⁶⁴, его семью, победы, здоровье и т. д.⁶⁵

Многочисленными были праздники в честь императора. Основными церемониями являлись жертвоприношения, но не самому монарху, а «в честь императора» триаде главных божеств Рима⁶⁶. Главными проводниками культа императора были его чиновники, городская аристократия, армия, ветераны⁶⁷. Императорский культ был призван сакрализовать императорскую власть. Основатель домината Диоклетиан взял имя Jovius и таким образом выводил божественность своей власти непосредственно от главы римского пантеона богов – Юпитера. Но императорский культ был явлением не столько религиозным, сколько религиозно-политическим, приверженность ему была выражением лояльности режиму. При этом все проявления общественной жизни так или иначе в Римской империи были связаны с почитанием римских богов, прежде всего с жертвоприношениями (даже общественные зрелища).

В учении Иисуса Христа и святых апостолов был четко выражен эсхатологический акцент – убеждение в скором конце этого мира, что обусловило восприятие реалий римского социума с его системой ценностей как неактуальных. Обобщенно это выразил святой апостол и евангелист Иоанн: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир в том нет любви Отчей» (1Ин. 2: 15). Теряло смысл обладание богатством: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе», – сказано в Нагорной проповеди Иисуса (Мф. 6: 19–20). Вместо агрессии и насилия – непротивление, высший суд – Божий в конце света для каждого человека. Вместо языческой «культуры стыда» – «культура вины»⁶⁸ – христианское убеждение в личной греховности каждого человека и ответственности его перед высшим судьей – Господом Богом, а не перед другими людьми и их мнением. Неактуальной для Иисуса Христа была и проблема отношения к властям и государству – Его ответ на провокационный вопрос, следует ли платить подати императору: «Отдавайте кесарю кесарево, а Божие – Богу» (Лк. 20: 25).

Но как жить в этом мире, конец которого еще не наступил? Складывается христианская система жизненных ценностей, регулирующая жизнь христиан в языческом обществе. Основа ее была заложена в учении Иисуса Христа. Соблюдение десяти заповедей, любовь к ближним, этическая норма: »Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с тишь« (Мф. 7: 12), – получило дальнейшее развитие у апостолов (в первую очередь у святого апостола Павла) и Отцов Церкви (особенно у священномученика Киприана Карфагенского). Все послания апостола Павла буквально пронизывает вера в Воскресение: »Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша« (1Кор. 15: 13–14). Вера в Воскресение стала высшей ценностью христиан. Она основывалась на убеждении в жертвенной смерти Иисуса Христа за грехи людей: »Который предан за грехи наши и воскрес для оправдания нашего« (Рим. 4: 25). В Первом послании к Коринфянам апостол Павел, утверждая, что »Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших«, рисует картину всеобщего воскресения (»первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его«), а затем – Царствие Божие, »когда упразднит всякое начальство и всякую силу«, низложит врагов и »последний же враг истребится – смерть« (см.: 1Кор. 15: 20–26).

Апостол Павел, одним из первых христиан принявший венец мученичества, сформулировал великий принцип равенства всех людей в вере независимо от социальной, этнической и половой принадлежности: »Нет уже иудея, ни язычника: нет раба, ни свободного; нет мужского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе« (Гал. 3: 28). Равенство римлянина, грека, иудея либо свободного и раба, мужчины и женщины никогда не входило в систему римских ценностей (ни при республике, ни при империи). Павел развил учение Иисуса Христа о любви к людям, неприемлемости насилия: »Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками« (Рим. 12: 17). Для святого апостола Павла очевидной являлась неопределенность во времени эсхатологической развязки, отсюда и его повышенное внимание к ставшей актуальной проблеме жизни христиан в языческом обществе: »Со внешними обходитесь благоразумно, пользуясь временем» (Кол. 4: 5).

Властям следует повиноваться, «ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13: 1), предписывается совершать молитвы «за царей и всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте» (1Тим. 2: 2). Такие же установки содержатся и в посланиях святого апостола Петра (1Пет. 2: 13, 18).

Первоверховный апостол Павел стоял у истоков разработки доктрины благодати (χάρισμα – харисма), которая представлялась нисходящей от Бога через посредство Иисуса Христа на христиан (Рим. 1: 4–5, 7; 5: 21; 1Кор. 1: 4; 2Кор. 8: 9). Обладание благодатью (харисмой) присуще только христианам, и этим они отличаются от остальных людей, составляя особую общность, которую уже апостол Павел называет Церковью (εκκλησία) (Еф. 5: 23–32; Рим. 8: 8). Только обладающий благодатью может рассчитывать на сверхъестественное спасение. В дальнейшем доктрина харисмы стала основой доктрины таинств, формирование которой неразрывно было связано со становлением Церкви как сообщности христиан, разделенной на клир и мирян. В ней духовенство стало необходимым посредником в передаче благодати, нисходящей свыше, остальным верующим⁶⁹.

Принадлежность к Церкви становилась одной из главных христианских ценностей. Только в ней можно было обрести спасение, прежде всего, через участие в таинствах (первыми в этот ранг были возведены Крещение и Причащение), совершаемых духовенством. В III в. это четко сформулировал священномученик Киприан Карфагенский: «Salus extra ecclesiam non est» («Вне Церкви нет спасения») (Epist., 73, 10)⁷⁰. Отлучение от Церкви означало лишение человека шансов на спасение. Епископ Киприан (ставший мучеником при гонении Валериана) разработал и целый нравственный кодекс христианина, основанный на христианской системе ценностей (вторая книга его трактата «Ad Quirinum», трактат «Ad Donatum»). Киприан, римский гражданин из высшего сенаторского сословия, сам прошел путь от разочарования в римских реалиях и ценностях до христианства и четко обосновал негативное восприятие христианами того, что «в этом мире почитается добрым»: воинской доблести и мужества римлян («мир залит кровью человеческой», убийство считается не преступлением, а добродетелью), гладиаторских боев (убийство возведено в ранг искусства), театральных зрелищ (аморальность изображаемых в них языческих богов), верховенства закона (судьи торгуют приговорами), стремления к власти (власть достигается унижениями, почет оказывается не человеку, а власти), богатства (богач – не обладатель, а раб своих богатств), обсуждений в народных собраниях (щегольство изворотливостью) и т. д. (Ad Donatum, 6–14)⁷¹.

Христиане осуждали лозунг римской толпы: «Хлеба и зрелищ!». «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь», – говорил первоверховный апостол Павел (2Фес. 3: 10). В то же время негативная оценка официальных римских ценностей не означала выступлений христиан против государственной власти, императоров (даже у мучеников и исповедников). Высшая ценность христиан находилась не в этом мире, а в земной жизни они признавали императорскую власть данной Богом и заявляли, что молятся за нее, но не перед языческими богами. Запрет участвовать в языческих церемониях – одна из норм христианского кодекса священномученика Киприана, среди положений которого – оказание помощи бедным, больным, вдовам, сиротам, запрет браков с язычниками, соблюдение законов, отказ от насилия и др.

Античные противники христианства, равно как и императорская власть, не осознавали глубинные расхождения и несовместимость официальной и христианской систем ценностей. Считая христианство суеверием, не запрещая, но официально и не признавая его, они полагали, что христиан следует активно привлекать к участию в различных проявлениях общественной жизни (Цельс. Правдивое слово, IV)⁷². Необычность христианской шкалы ценностей, ментальных установок христиан наиболее зримо проявилась в их отказе от участия в любых проявлениях этой жизни, связанных с языческими культами и жертвоприношениями. Жертва идолам для христиан означала смертный грех, отпадение от Церкви, невозможность обретения харисмы и спасения, а значит, и утрату высшей ценности, всего смысла жизни. Относительная малочисленность на первых порах христианских общин, их лояльность к государству и императорской власти поначалу не вызывали серьезных конфликтов. Явление мученичества и исповедничества стало массовым, когда императорская власть (при Деции, Валериане, Диоклетиане) потребовала от них обязательного жертвоприношения римским богам. Тогда и произошло наиболее контрастное столкновение между двумя системами ценностей. Наиболее впечатляюще оно проявилось в деяниях и поступках христианских мучеников и исповедников, обретших ореол героических борцов за веру и причисленных впоследствии к лику святых.

Образ жизни христиан, особенно избегание ими любых церемоний, связанных с языческими жертвоприношениями (а следовательно, и участия в общественной жизни, в том числе и на официальных должностях), выглядел необычным для большинства населения Римской империи. В ходу были слухи о тиестовых пиршествах христиан, разврате и, главное, их атеизме. Доносы такого рода на христиан зафиксированы уже Плинием Младшим, наместником Вифинии⁷³, обнаружившим их полную лживость в ходе судебного разбирательства. В атеизме обвиняли и святого Поликарпа Смирнского, одного из первых христианских мучеников, исходя из его отказа почитать языческих богов (Euseb., Hist. Eccl., IV, 15)⁷⁴. Тацит, сообщая о первом крупном локальном гонении на христиан в Риме в 64 г., когда Нерону после вспыхнувшего пожара срочно требовалось «найти» виноватых и снять обвинение с самого себя, подчеркивает в своих «Анналах» (XV, 44)⁷⁵, что император обвинил в пожаре тех, «кто навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами». Презрительный термин «толпа» аристократ Тацит применил к римским пролетариям с их лозунгом: «Хлеба и зрелищ!», который христианами осуждался.

Общеимперские же гонения на христиан (середина III – начало IV в.) имели более глубокие причины. Ключевой проблемой здесь является реставрация несохранившегося эдикта Деция о всеобщем жертвоприношении. Мнения ряда исследователей о том, что целью эдикта было уничтожение христианства⁷⁶ либо что он относился только к христианам⁷⁷, не представляется аргументированным данными источников. Ныне преобладает мнение, основанное на источниках (прежде всего египетских либеллах), что эдикт Деция предписывал всеобщее молебствие и жертвоприношение римским богам всеми жителями империи (включая женщин, рабов и даже детей)⁷⁸. Такая акция была предпринята в момент крайне опасного вторжения готов, и Деций стремился заручиться помощью богов Рима⁷⁹, которые в соответствии с «римским мифом» обеспечивали римлянам победы и господство над другими народами. То есть в эдикте Деция (скорее всего он появился в самом начале 250 г.⁸⁰) ничего не говорилось о христианах, тем более о репрессиях против них.

Само по себе массовое обращение граждан Рима к своим богам в момент наивысшей опасности не было чем-то совершенно новым. Исследователи насчитывают более десятка подобных случаев в римской истории, когда совершались всеобщие молебствия с умилостивительными жертвоприношениями. Множество примеров такого рода приводит Тит Ливий (Ab Urbe condita III, 5, 7; IV, 21; X, 47 etc.). Но совершались такие акции в атмосфере массового порыва, добровольно, с глубокой верой самих граждан в помощь богов-покровителей своей цивитас, что являлось выражением полисной гражданской ментальности римлян. В III в. ситуация была уже иная – прежние полисные ментальные характеристики и установки уходили в прошлое, режим принципата базировался на других связях в обществе, других ценностях. И наиболее яркими отличительными чертами «жертвенного» эдикта Деция являлись принудительный и индивидуальный характер его исполнения. Все жители Римской державы должны были принести жертвы богам Рима перед специально созданными для этого комиссиями из числа местных магистратов. Каждому совершившему требуемую эдиктом процедуру комиссией выдавался специальный сертификат (либелла)⁸¹.

Антихристианский характер эдикт Деция приобрел в ходе его исполнения. Именно поэтому его современник епископ Карфагена священномученик Киприан и назвал эдикт «смертоносным» (Epist., LV, 9). Для абсолютного большинства жителей империи исполнение императорского эдикта выглядело формализованным актом лояльности. Их политеизм не исключал почитания как своих богов, так и римских официальных, тем более что насаждавшийся императорский культ (где сама персона императора сакрализовалась через посредство божеств капитолийской триады) исподволь внедрял обязательный характер почитания богов Рима. Эдикт Деция осуществлялся по всей империи. Источники (в основном христианские, а также египетские либеллы, из которых ни одна не принадлежала христианам) дают сведения о его применении в городе Риме и всей Италии, в Египте, в Проконсульской Африке, Нумидии, Мавретании, в малоазийских, испанских провинциях, в Сирии и Палестине⁸².

И только перед христианами возникла проблема важнейшего выбора: приносить жертву идолам или отказаться от этого. Совершение требуемой эдиктом церемонии означало для христиан отказ от одного из главных догматических столпов своей религии – признания только одного жертвоприношения: Крестной смерти Иисуса Христа за всех людей, открывшей людям путь ко спасению. Христиане категорически отрицали любые иные жертвоприношения. Этим в немалой степени объяснялось и то, что противники христиан обвиняли их в неучастии в общественной жизни. Ибо верующие во Христа избегали церемоний и зрелищ, так или иначе связанных с жертвоприношениями и поклонением языческим богам. Ведь, например, те же Олимпийские игры были посвящены Зевсу и весь их первый день посвящался жертвоприношениям главе Олимпийского пантеона и другим богам⁸³. Отныне уклонение от языческой церемонии жертвоприношения в соответствии с императорским эдиктом становилось невозможным. И перед каждым христианином вставала дилемма: либо совершить жертвоприношение идолам и таким образом исключить себя из рядов Церкви за смертный грех, несовместимый с верой (а значит, лишиться надежды на спасение), либо публично отказаться от исполнения эдикта императора, что означало неизбежные репрессии не в загробной, а в земной жизни.

Этот тяжелейший выбор каждый делал по-своему. Часть христиан попыталась все же избежать совершения предписаний эдикта Деция (например, епископы Карфагена и Александрии Киприан и Дионисий). Некоторые скрылись на момент проведения церемонии, определенной эдиктом. Другие добывали разными путями либеллы с подписями членов комиссий (в Церкви их называли «либеллятиками»). Многие предпочли исполнить требования императорского эдикта, в первую очередь богатые христиане и те, кто занимал должности магистратов и императорских чиновников, – об этом прямо заявлял в одном из своих посланий тот же священномученик Дионисий Александрийский (Eseb. Hist. Eccl., VI, 41). Таких в Церкви называли «падшими». Но было и много тех христиан, которые категорически отказались от жертвоприношения идолам, став мучениками и исповедниками.

Отказ части христиан от принесения жертв римским богам (с восхвалением императора) привел к репрессиям против них. С точки зрения властей это выглядело как проявление нелояльности, и дальнейшие уже антихристианские эдикты Валериана 257 и 258 гг. имели своей целью принудить христиан продемонстрировать эту лояльность. По-видимому, эдикт Деция не оговаривал штрафных санкций против «отказников» (репрессивные меры зависели в каждом случае от местных властей), но в антихристианских эдиктах Валериана такие санкции появились. В интерпретации несохранившихся текстов эдиктов мы вынуждены оперировать сведениями исключительно из раннехристианских источников. В наибольшей степени смысл первого эдикта Валериана можно восстановить по посланию епископа Дионисия Александрийского с описанием его допроса египетским проконсулом Эмилианом (текст приводится Евсевием Кесарийским в 11-й главе 7-й книги его «Церковной истории»), а второго – по частичному пересказу священномучеником Киприаном (Epist. 80, 1). Из текстов вытекает, что первый эдикт Валериана предписывал ссылку епископов и запрет на богослужебные собрания их паствы и посещения христианами своих кладбищ⁸⁴. Второй эдикт в изложении святого Киприана гласил, что епископы, пресвитеры и диаконы должны быть наказаны (animaduertantur), «сенаторы же, выдающиеся мужи и римские всадники» (senators uero et egregii vin et équités Romanï) лишены достоинства (dignitate), имущества, a если и после этого будут упорствовать в том, чтобы оставаться христианами, то будут повинны смертной казни (разумеется, мечом). Матрон следовало подвергать ссылке с конфискацией имущества. Придворные (caesariani) даже в случае их отказа от исповедания христианства подлежали лишению имущества и ссылке в кандалах в императорские имения.

В свое время германский исследователь Й. Мольтхаген обратил внимание, что в раннехристианских пересказах эдиктов Валериана речь идет, по сути, только о карательных мерах против христиан. Но за какие их действия? Ученый предположил, что санкции следовали за отказ вышеперечисленных категорий христиан от совершения жертвоприношений римским богам⁸⁵. Анализ текстов актов и пассионов раннехристианских мучеников того времени, посланий священномучеников Киприана Карфагенского и Дионисия Александрийского (современников гонения Валериана) подтверждает вывод Й. Мольтхагена – репрессии предусматривались в отношении христианского духовенства и христиан из сенаторского и всаднического сословий за их отказ от принесения жертв богам Рима⁸⁶.

Валериан, в прошлом один из приближенных Деция, не мог не знать об отказах христиан участвовать в акции всеобщего жертвоприношения. Такое поведение христиан представлялось, по меньшей мере, подозрительным. И целью эдиктов Деция от 257 и 258 гг. являлось принуждение лидеров христиан к демонстрации своей лояльности императорской власти в рамках идеологии «римского мифа». Причем именно лидеров – при допросе Дионисия Александрийского проконсул прямо заявил епископу Александрии, что если тот принесет жертву, то за ним последует вся его паства (Euseb., Hist. Eccl., VII, 11). Среди актов и пассионов мучеников времен гонения Валериана мы не встретим таковых, относящихся к христианам, перечисленным во втором эдикте (из двух высших сословий). Вероятно, они предпочли исполнить требования эдикта, по крайней мере в своем большинстве. Зато среди жертв гонения Валериана – почти исключительно представители христианского духовенства. Мучениками стали такие видные фигуры, как Киприан Карфагенский, епископ Рима Ксист, епископ Тарагоны Фруктуоз и многие другие. Острие гонения оказалось направлено против руководства христианской Церкви. Впрочем, среди его жертв были и миряне, отказавшиеся соблюдать запрет на собрания христиан. «Падших» среди духовенства были лишь единицы. Героическое поведение церковных лидеров, умелое разрешение епископатом проблемы «падших» и «либеллятиков» позволило Церкви не только сохранить свою организацию, но и укрепить ее во время общеимперских гонений. Выработанное решение о возможности индивидуального прощения части «падших» и допущения их в ряды Церкви (только епископами) сохранило массовую базу Церкви и не допустило превращения ее в узкую секту ригористов. Героизм мучеников и исповедников, ореол славы вокруг их стойкости в исповедании веры содействовал укреплению основополагающих основ христианской веры, строгости в их соблюдении.

Во времена общеимперских гонений при Деции и Валериане резко возрос авторитет мучеников и исповедников среди христиан. Если первые выступали образцами стойкости в вере, символами беззаветной преданности учению Иисуса Христа, то авторитет остававшихся в живых после репрессий исповедников использовался иногда не только в интересах Церкви. Переписка священномученика Киприана зафиксировала как довольно массовое явление (по крайней мере, для североафриканских провинций) попытки «падших» использовать авторитет ряда исповедников для прощения и допуска в Церковь тех христиан, кто оказался не в силах противостоять императорским эдиктам. «Падшие» даже попытались создать собственную церковь в противовес жесткой позиции епископата в отношении к ним (в Карфагене это были сторонники Фортуната). Часть исповедников, наоборот, заняла резко негативную позицию к «падшим», выступая категорически против их возвращения в Церковь (новатиане). Церкви грозил раскол. Епископат не допустил такого поворота событий, объявив еретиками новатиан (за их теорию «заражающего греха») и допустив часть «падших» в Церковь по разрешению епископов (но отнюдь не исповедников)⁸⁷.

Апогей кризиса III в., когда Римская империя фактически оказалась на грани распада, знаменовался отменой антихристианских эдиктов императором Галлиеном (соавтором их вместе со своим отцом Валерианом). В условиях, когда римской императорской власти приходилось идти не только на конфликты, но и на компромиссы как с узурпаторами, так и с варварами, излишняя напряженность внутри империи была ни к чему. Христиане не были среди противников императорской власти, разногласия носили религиозный характер, политический подтекст был явно сомнительным. Почти полвека императоры не предпринимали мер против христиан.

Новое гонение, самое массовое («великое» – в христианской традиции) развернулось лишь при Диоклетиане, в начале IV в. Режим принципата с его ширмой республиканских учреждений сменился доминатом – режимом открытой монархии. Стремясь укрепить монархический режим, Диоклетиан объявил о божественном происхождении своей власти от Юпитера. Новоявленного Иовия (потомка бога Юпитера) не могли признать таковым христиане, они верили в Сына Божия Иисуса Христа, все языческие боги для них являлись идолами. Диоклетиан, в семье которого были христиане, это осознавал. Последовала чистка императорской охраны и армии от тех христиан, кто отказался приносить жертвы языческим богам, а затем появились и четыре антихристианских эдикта 303–304 гг.

Они имели почти ту же цель, что и эдикты Валериана – принудить христиан продемонстрировать лояльность официальным богам Рима, божественности августа⁸⁸. Первый эдикт появился на следующий день после праздника Терминалий (23 февраля) и, по сведениям христианских авторов Евсевия и Лактанция, предписывал разрушение церковных зданий, сожжение священных христианских книг, увольнение христиан с административных постов (Euseb., Hist. Eccl., VIII, 2; Mart. Palest., praefat.; Lactanc., De mor. Pers., 13). Затем последовали два новых указа. Один из них предписывал арестовывать христианских клириков и принуждать их совершать жертвоприношения римским богам. Другим эдиктом даровалась свобода тем из арестованных, кто принесет жертвы богам государства (Euseb., Hist. Eccl., VIII, 2, 6; Mart. Palest., praefat.). Четвертый же эдикт Диоклетиана напоминал эдикт Деция – все жители империи должны были принести жертвы языческим богам Рима (Euseb., Mart. Palest., 3). Однако можно не сомневаться, что и этот эдикт был направлен против христиан.

Жертвами «великого» гонения стали многие тысячи христиан. Именно это гонение дало наибольшее количество раннехристианских мучеников. Они принадлежали как к духовенству, так и к мирянам, происходили из разных слоев общества. В императорских распоряжениях мученики и исповедники видели, прежде всего, покушение на основы своей веры. Христиане же в то время составляли уже от 5 до 10 % населения империи, репрессии против них не столько укрепляли, сколько дестабилизировали ситуацию в римской державе. А вскоре начались и гражданские войны, вызванные отречением от власти Диоклетиана и борьбой претендентов на престол. Роль «христианского фактора» в борьбе за власть над империей не следует преувеличивать, хотя симпатии христиан были на стороне того, кто их не преследовал и оказался победителем, – святого Константина (получившего в христианской традиции титул «Великий»). Отменены же антихристианские меры Диоклетиана были еще Галерием в 311 г.⁸⁹ Победители в войнах за власть святой Константин и Лициний при встрече в Милане в 313 г. выработали новую религиозную политику домината: свобода вероисповедания при условии обращения поклонников любых культов к своим божествам о процветании Римской империи и ее правителей. Христианство получило официальное признание императорской власти⁹⁰. Самое последнее гонение на христиан предпринял Лициний около 324 г., вступивший в конфликт со своим соправителем Константином⁹¹. Скорый разгром святым Константином Лициния положил конец гонениям христиан в Римской империи. Императора Юлиана II, прозванного христианами «Отступником», вряд ли можно причислить к числу гонителей христиан. Он сосредоточился на реставрации язычества, а его главными антихристианскими мерами стали запрет на преподавательскую деятельность христиан и ограничение материальных субсидий Церкви⁹². Во всяком случае нет оснований говорить о феномене христианского мученичества при Юлиане Отступнике.

История гонений на христиан показывает, что они не выступали в качестве противников императоров и римского государства, подозрения в их лояльности, в сущности, были необоснованны, и христианские лидеры III – начала IV в. это всячески доказывали. Позиция императорской власти на принуждение христиан к участию в официальных жертвоприношениях богам Рима означала стремление навязать им официальную римскую систему ценностей с ее «римским мифом», культом императора и т. п. Христиане же трактовали действия властей как принуждение к отказу от веры, отпадению от Церкви и лишению возможности личного спасения. Столкновение двух различных систем ценностей наиболее явственно проявилось в христианском мученичестве при общеимперских гонениях. Почти в каждом пассионе (или актах) мучеников содержится наиболее убедительное доказательство этому – представитель властей и мученик словно разговаривают на разных языках: мученик объясняет основы своей веры, мотивируя ими отказ от жертвоприношения и заверяя в своей лояльности императору, проконсул, заявляя, что верить можно в любых богов, требует исполнить императорский эдикт, не понимая упорства христианина.