Приложения

Если человек хочет всегда быть в обществе Бога, он должен постоянно молиться и постоянно читать. Когда мы молимся, мы разговариваем с Богом, когда мы читаем, Бог разговаривает с нами.

Исидор Севильский. «Сентенции»

«Когда заходит солнце, великое светило, каждый лодочник купается в его лучах», – сказал Фридрих Ницше. Солнце античной культуры клонилось к закату... «Еще, сверкая оружием, мерной поступью шагали по римским дорогам легионы, завоеватели мира. Безжалостные к побежденным, готовые предать огню и мечу покоренные города, легионеры были суровы и выносливы, им не были страшны ни холод, ни голод, ни жара, ни ненастье. Еще брели, гремя цепями, вереницы закованных рабов, взятых в неравном бою с римскими войсками или захваченных пиратами-работорговцами. Скрипели по дорогам повозки, запряженные ленивыми волами: они везли в Рим мрамор с Эвбеи, дубленые кожи из Сицилии, стеклянные сосуды из Египта, шерстяные ткани из Сирии, олово Британии, яркий китайский шелк, драгоценные камни и слоновую кость из далекой сказочной Индии». И в небе надо всем этим горели яркие, торжественные, сильные, но уже розовато-красные краски заката, предвестники конца. Таков был могучий Рим во втором, третьем, четвертом веках. Читатель, мы живем с тобой в такое же время... Потому нам нетрудно, положа руку на сердце, согласиться с Ницше: легко быть талантливым в вечернюю пору. Уже не требуется великих свершений, невероятных напряжений духа и подвигов ума, чтобы создавать изысканную прозу или изящные стихи. Можно просто собирать в кристаллы изумительной красоты все творения сердца и разума наших предков. И вместе с тем вокруг нас еще живет множество людей, готовых с нами наслаждаться переливами солнечных лучей в их гранях. Нам есть что собирать, есть что изучать и есть с кем поделиться чувствами и мыслями. Библиотеки быстро пополняются книгами, чаще всего переписанными с древних оригиналов. О «золотая осень» цивилизации! Также среди римских и эллинских писателей находилось немало людей, которые прославили свой век и всю эпоху талантливо выделанными ожерельями из перлов поэзии, литературы, музыки, других искусств и наук. Историк Та́цит и астроном Птолемей, сатирик Лукиан и романист Апулей, врач Гален и философ Порфирий, периэгет Эллады Павсаний и ее украшатель Герод Аттик – мало ли их, творцов «золотого века». Но вот солнце скатилось к горизонту, мрачные черные тени удлинились, вслед за серыми сумерками падает, как мягкое черное покрывало, темнота. И лишь редкие лучи еще бросают свои отблески на верхушки зданий и венчающих их статуй. Одним из таких последних отблесков ушедшего мира, если не самым последним, стал Исидор Севильский, «энциклопедист темных веков», который жил и творил в Испании в VI и VII веках при визиготских королях.

Сумерки Запада начинались с того, что, как писал в конце IV века историк Аммиан Марцеллин: «Людей образованных и серьезных избегают как людей скучных и бесполезных... Даже те немногие дома, которые в прежние времена славились вниманием к наукам, теперь погружены в забавы позорной праздности... Иные боятся науки как яда; читают с большим вниманием только Ювенала и Мария Максима и в своей глубокой праздности не берут в руки никаких других книг»⁶²². Но дальше стало гораздо хуже. Во времена Исидора ученость и образованность были уже не просто никому не нужны, а смертельно опасны – за увлечение эллинскими философиями и знание их языка на Западе, теперь уже варварском, можно было поплатиться головой, как это случилось с Боэцием. Призыв крушить языческих идолов находил неизменно благоприятный отклик у невежественной толпы бездельников, которая еще вчера требовала у языческих императоров гладиаторских боев. Нет, читатель, в такое время быть ученым человеком – дело неблагодарное. В лучшем случае можно было, как это делали Аврелий Кассиодор, Беда Достопочтенный и мно-гие другие, пересидеть за монастырскими стенами, внося посильный вклад в переписывание и комментирование старых манускриптов, если, конечно, их еще понимали. Монастыри тогда еще были бедными, грабить их было незачем, так что могло и повезти. А времена, действительно, стали мрачными! Подобно ночному пожарищу полы-хало то великое и страшное действо, что получило название Великого переселения народов. В конце IV века северная граница Римской империи была прорвана на всем ее протяжении. На западе, в крово-пролитной битве на Каталаунских полях гунн сражался с римлянином, острогот с визиготом, гепид с аланом, славянин с саксом. На востоке византиец на последнем дыхании удерживал стены Константинополя от нападавшего гота. В бывшем центре империи вандал торжествовал на пепелище разграбленного им Рима. Даже персы на дальнем востоке и мавры на юге империи вторглись в ее пределы.

Готы были одним из германских племен, и они, конечно, не сразу оказались в Испании. При Таците они обитали в низовьях Вислы⁶²³. Затем они, будучи самыми опасными из первой волны вторжения германских народов, напали на Иллирик, но были разбиты Клавдием II и Аврелианом в 268–271 гг. Они же первыми из варварских народностей приняли христианство в его арианской форме, еще в конце III века, для чего готский епископ Вульфила сделал перевод Библии. В V веке это был самый многочисленный из северных народов, вторгшихся в пределы Империи, и одновременно самый культурный и романизированный. Готы делились на две различных народности – визиготы и остроготы (впоследствии по созвучию первые получили название вестготов, а вторые – остготов). Теснимые гуннами, визиготы во главе со своим вождем Фритигерном в 376 г. переправились через Дунай, разграбили Иллирик и Фракию и в 378 г. нанесли сокрушительной поражение римским войскам при Адрианополе, в котором погиб сам император Валент. Новый император, Феодосий, был вынужден заключить с ними мир в 379 г. и предоставить им право поселиться во Фракии как военным союзникам с целью обороны Империи от прочих германцев. На самом деле новый король визиготов Аларих, облеченный высоким званием magister militum Иллрика, просто занял позицию на границе Империй и мог нападать на обе. После смерти Феодосия в 395 г. визиготы вторглись сначала в Грецию, затем в Италию, но были разбиты талантливым полководцем Западной империи Стилихоном. Зато после убийства Стилихона, в 410 г., Аларих стал первым варваром, взявшим Рим после галлов Бренна. «Зрелище, когда император Гонорий сидит в своей крепости на болотах Равенны и ничего другого не делает, как только упрямо говорит «нет», вообще жалкое», – резюмирует Т. Моммзен. Аларих правил готами с 395 г. по 410 г. Продолжатель его дела, король Атаульф женился на дочери Феодосия и сестре Гонория, Галле Плацидии, и стал полновластным хозяином Италии. Затем Гонорий придумал, как спровадить его подальше. В это время Галлия была захвачена двумя узурпаторами, которых провозгласили императорами британские и германские легионы; подавить этот мятеж и предложили в 412 г. Атаульфу за хорошую мзду. Тот согласился, разогнал претендентов и сам захватил себе обширные земли в Аквитании и Нарбоннской Галии. Наконец, в 416 г. его преемник, Валлия, организовал королевство визиготов со столицей в Толосе (Тулузе), считаясь союзником и вассалом римлян, но не будучи таковым на деле. Еще в 415 г. визиготы начали освобождать Испанию от варваров⁶²⁴.

В эти неспокойные времена (или чуть раньше) Испания была самой процветающей частью Западной империи. Во-первых, она вообще была первой заморской территорией, которую превратили в провинцию и начали систематически осваивать римляне. Южные и восточные области Испании были романизированы очень рано. Например, Гадес (Кадикс) первым из внеиталийских городов получил римское городское право. Во-вторых, благодаря удачному географическому положению эта благодатная страна почти не испытывала военных опасностей. Правда, южная часть полуострова иногда страдала от набегов мавританских пиратов, а на западе, в Лузитании (Португалии), и на северо-западе, в Галлеции (Галисии) и Астурии, еще долго, до III в. н. э., не было подавлено глухое сопротивление местных племен. Во всяком случае, до времен Флавиев римская оккупационная армия здесь насчитывала три легиона, а далее, до Диоклетиана – один легион (7-й Гемина). И тем не менее это был покой, в особенности для восточной и южной части полуострова, давшей Риму немало знаменитых деятелей культуры, как риторы Порций Латрон и Сенека старший, философ Сенека, поэты Лукан и Марциал, географ Помпоний Мела, великий знаток латыни Фабий Квинтилиан. Здесь же родились императоры Траян, Адриан и Марк Аврелий. С 27 г. полу-остров делился на три провинции – Тарраконскую, Бетику и Лузи-танию. После административных реформ Диоклетиана Бетика и Лу-зитания были преобразованы в диоцезы (по-гречески, епархии), а Тарраконская провинция разделена на три диоцезы – Тарраконскую, Карфагенскую и Галлецию⁶²⁵.

Судьба Испании свершилась в 409 г., когда трибы вандалов, све- вов и аланов перешли Пиринеи. Вандалы, которых было около 80 000, поселились на юге полуострова, свевы – в восточной его части, аланы – в центральной. Собственно, именно вытеснением этих германских племен и объясняются испанские походы визиготов, ведь они считались находящимися на римской службе (пленных князьков готы отправляли в Рим). Всего визиготоы провели в Испании четыре войны: первые две, 416–418 гг. и 446–454 гг., были просто набегами так сказать «по заявкам римских императоров», в ходе которых удалось полностью разбить алан. Вандалы в 429 г. сами ушли в Африку, куда их призвал на помощь мятежный римский полководец Бонифаций. Кратковременное владычество вандалов, впрочем, закрепилось в названии области – Вандалеция (Андалусия). В 468 г. готский король Эврих, расторгший договор с Римом, завоевывает для себя долину Ибера (Эбро), а масштабная война 471–475 гг. сделала визиготов полновластными хозяевами почти всего Пиринейского полуострова: свевы были оттеснены на северо-запад, в Галлецию, где образовали собственное королевство, да на севере, в Западных Пири- неях оставались непокоренными племена васконов (басков). Собственно, массовое поселение визиготов в Испании относится к 490-м гг⁶²⁶.

Приблизительно с этого времени начинается период роста и про-цветания визиготского королевства. В 475 г. визиготы становятся независимыми от Западной империи в связи с гибелью последней. К 478-му году они подчинили себе большую территорию от Гадеса до Намнета (Нанта), то есть почти весь Пиринейский полуостров, кроме его северной части, и Южную Галлию. Правда, продвижению готов на север положили предел франки. Их король Хлодвиг, незадолго перед этим принявший православие, взялся изгнать еретиков-ариан из Галлии. Он раз-

Рис. 1. Политическая карта Западной Европы на 600г.

бил визиготов в решающей битве при Вуйе в 507 г. и успешно отбил Аквитанию. В этой битве пал король Аларих II, а сохранением Нарбона королевство было обязано активному вме-шательству остроготского короля Теодориха Великого⁶²⁷. Визиготы перенесли столицу своего королевства сначала в Нарбон, затем в Барцинон (Барселону) и, наконец, в Толет (Толедо) (567 г.), после чего оно стало официально именоваться Imperium Toletanum. Далее, в 554 г., завершив покорение вандалов в Африке и остроготов в Италии, на полуостров высадились войска византийского (назовем его так, хотя это некоторый анахронизм) императора Юстиниана, кстати, по приглашению Атанагильда, одного из кандидатов на только что освободившийся готский престол. Здесь они за короткое время овладели частью Бетики от Гадеса до Нового Карфагена (Картахены) и столицей этой провинции, Кордубой (Кордовой).

Поэтому ко времени рождения Исидора (ок. 560 г.) перед его стра-ной стояли три внешнеполитические задачи. Во-первых, завершение покорения королевства свевов в Галлеции. Во-вторых, вытеснение византийцев с юга страны. В-третьих, налаживание отношений с дер-жавой Меровингов, с которой визиготы соседствовали, так как владели не только Пиринейским полуостровом, но и Нарбонской Галлией до реки Родана (Роны). Первая из этих задач была успешно решена к 584 г., хотя покорение соседних со свевами астурийцев и басков в Пиринейских горах оказалось делом невозможным не только для визиготов, но и для арабов уже в VIII в.⁶²⁸ Вторую задачу решили тоже к 584 году, взяв Кордубу. Последняя византийская крепость в Испании, Гадес, пала в 624 году. Византийские императоры не имели никакой возможности помочь самым дальним своим владениям, так как терпели поражение к югу от Дуная от славян и аваров, в Италии – от вторгшихся лангобардов, а на востоке с невероятным трудом удерживали границу с персами. С франками отношения складывались также вполне удачно, так как после смерти Хлодвига в 511 г. его держава была поделена на четыре самостоятельных княжества, постоянно враждовавших между собой.

Таким образом, ко времени детства Исидора в Испании наступил долгожданный мир и порядок, тем более, что его детство и юность пришлись на время правления самого выдающегося из визиготских королей, Леовигильда (568–586 гг.).

Правление визиготов в Испании не было просто варварским за-воеванием. Поначалу короли правили страной как римские патриции, получив полномочия на это от римского императора. Кроме того, население полуострова насчитывало к этому времени около 4 мил-лионов испано-римлян, тогда как всех германцев здесь было не более 300 тысяч, и, в основном, мужчин зрелого возраста, так как женщины, дети и старики не выдерживали трудностей постоянных войн. Следовательно, семьями им приходилось обзаводиться на месте. Готы составляли привилегированную касту воинов и верхушку админис-трации, кроме того, частью жили в долине Тага (Тахо) и центральных областях как фермеры и пастухи. Испаноримляне продолжали составлять основу управленческого аппарата. Третью народность

в Испании составляли тогда еще немногочисленные, но постоянно прибывающие из Палестины евреи. Основным языком общения и управления также оставался латинский. Это было, конечно, очень неплохо для варваров, так как ни франки в Галлии, ни лангобарды в Италии по-латыни уже не понимали.

Религия была постоянным источником трений в VI в. между ис- пано-римлянами, которые придерживались православной веры, и их арианскими правителями. Временами эти трения переходили в от-крытое восстание. Наиболее ярким священником, взявшим на себя бремя искоренения арианской ереси в Испании, был Мартин (ок. 520–560 г.), епископ Браги. Противостояние закончилось торжественным переходом в 589 г. короля Рекареда I и его окружения в православие на 3-м Толетанском соборе, чем утверждался союз между испаноримлянами и визиготами – политическое единство было достигнуто через церковное. На том же соборе, к слову сказать, было впервые сфор-мулировано еретическое «Filioque» – добавление к Символу веры, утверждающее возможность исхождения Св. Духа равно от Отца и от Сына, чем производилось умаление третьей ипостаси Св. Троицы, а соотношение лиц в Троице приравнивалось к простому соотношению свойств, исключая ипостасный характер каждого лица Божества.

Законодательство королевства было основано на принятом в 506 г. Lex Romana Visigotorum, кстати, запретившем язычество раньше, чем это было сделано на Востоке (в 529 г.), но установившем равноправие арианства и православия.

Задача же поддержания гражданского управления почти целиком ложилась на плечи церкви, так как только образованный клир и был на это способен. Именно в Испании церковь впервые в христианском мире стала «ядром политической системы», консолидируя общество. Конкретно высшая власть церкви осуществлялась соборами епископов в Толете, которые собирались очень часто и во многом ограничивали власть королевскую. Эти же соборы представляли собой суды высшей инстанции.

Наконец, еще об одной государственной задаче – образовании – следует рассказать подробнее, так как она имеет непосредственное отношение к нашей главной теме. Отличительной особенностью западной половины Империи, определившей на многие столетия судьбы Западной Европы, было практически полное отсутствие бю-рократического государственного аппарата, который сохранился в Византии. Соответственно, задачи поддержания корпуса образо-ванного чиновничества здесь не стояло. К VI веку в Испании уже сло-жилось то социальное устройство, которое с некоторыми изменениями просуществовало до эпохи буржуазных революций: laborantes («трудящиеся»), militantes («воюющие») и oratores («молящиеся»); это были три совершенно разных мира с разными представлениями о жизни, добродетелями и законами. «Трудящиеся» составляли основную массу крестьянского населения и прислуги; в основном, это были автохтоны. «Воюющие» – это военная власть, которая в те времена не отличалась от исполнительной; она составлялась, главным образом, из немногочисленной потомственной аристократии варваров-пришельцев. О «всеобщем образовании» в этих условиях не могло быть и речи. Прежде всего, никто не собирался заниматься обучением «трудящихся»: их задачей была работа, а для этого – овладение практическими навыками сельского хозяйства и ремесла. От «воюющих» также ожидали, в первую очередь, проявления военных и административных талантов: ведь даже спустя столетия большинство европейского рыцарства, и даже зачастую короли, оставались неграмотными. Хотя справедливости ради надо сказать, в правящей верхушке Толетанской империи с образованием дела обстояли лучше, например, король Сисебут даже сочинил несколько десятков пра-вильных латинских гекзаметров по поводу лунного и солнечного затмений. Но подлинное образование предназначалось именно «мо-лящимся», и уже второй собор в Толете 531 г. обратил особое внимание на воспитание клира. Детей, которых предназначали в белое духовенство, помещали в «дом при церкви» под руководство епископа, причем именно своего без права передачи их в другой епископат, чтобы сам «епископ не получил возможности пребывать в грубом невежестве и безграмотности». Поскольку светские школы просто погибли вместе с распадом административного аппарата Римской империи, задача образования целиком перешла к церквям и монастырям, то есть к кафедральным и монастырским школам. Но содержание образовательных программ было позаимствовано из учебной литературы времен античности, то есть было чисто светским. Поэтому для церкви имели первостепенное значение христианизация и де-секуляризация наук, и в целом эта задача была решена к середине VI в., то есть в сочинениях Кассиодора⁶²⁹.

Таким образом, после удачного разрешения внешне- и внутрипо-литических проблем в конце 580-х гг., визиготская империя могла переходить к планомерному государственному строительству и об-разованию. Исидор Севильский как раз и оказался тем человеком, который выполнил обе эти задачи так талантливо, как это было воз-можно в его время.

Исидор родился около 560 года в Новом Карфагене⁶³⁰. Его отца звали Северианом, а мать – Теодорой. Они, судя по именам, принадлежали к испано-римскому роду и были очень благочестивые христиане. Род был знатный, судя по тому, что все три брата стали епископами.

Кроме того, один сомнительный источник называет Севериана императорским префектом, а легенда связывает его род с визиготскими королями.

В силу благочестия родителей и старший брат Исидора, Леандр, и младший, Фульгенций, и старшая сестра Флорентина приняли постриг, занимали крупные церковные должности и были в разное время канонизированы Католической церковью. Леандр был непосредственным предшественником Исидора на архиепископском престоле в Гиспале (Севилье), Фульгенций был епископом Астигиса (Эсихи), а Флорентина управляла более чем 40 женскими монастырями в этой же епархии.

По-латыни его принято называть Sanctus Isidorus Hispalensis epi- scopus, на современных языках – St. Isidore of Seville, Isidor von Sevilla, San Isidoro de Sevilla, Исидор Севильский.

Свое образование он получил в Кафедральной школе в Гиспале, кстати, единственной в стране. Кафедральные школы были непо-средственными предшественниками европейских университетов.?

Преподавание здесь вел кружок весьма образованных людей, среди которых был и Леандр, взявший на себя заботу о младших братьях после ранней смерти родителей. Об этом можно судить по замечанию самого Исидора в письме дуксу Клавдию, в котором он называет Леандра «нашим учителем»⁶³¹. В курс обучения входили свободные искусства. Как говорят, поначалу Исидор был неважным учеником. Согласно поздней легенде, он был знатоком греческого и еврейского языков, но это ошибка, о чем будет сказано ниже. Сомнительно также, чтобы он хорошо знал готский язык, во всяком случае, в его время по-готски уже не говорили. Правда, Ф. Аревало насчитал во всех его сочинениях 1640 испанских слов.

Когда Исидор принял монашеский постриг неизвестно, но зато известно, что он не принадлежал ни к каким сектантским течениям. На своем пути к архиепископскому престолу он проявил себя как защитник монахов. Позднее, в 619 г., он объявит анафему всякому, кто каким-либо образом досаждает монастырям.

После смерти Леандра в 600 г. он стал архиепископом Гиспала. На этой должности он поставил перед собой задачу свести в единую нацию различные народы, населявшее визиготское королевство. Делать это предполагалось двумя путями.

Во-первых, Исидор продолжил дело Мартина Бракарского и своего брата по искоренению арианской ереси, а также всех появляющихся вновь, например ереси ацефалов. Здесь его усилия увенчались полным успехом. Религиозная дисциплина была усилена, сам он председательствовал на местных соборах в Гиспале (например, втором со-боре в 619 г.) и общенациональных – в Толете. Кроме того, Исидор становится доверенным лицом и советником королей, политическую линию которых неизменно он поддерживал и укреплял.

Во-вторых, он предложил объединить нацию системой школьного образования, для чего была предложена образовательная программа и последовательно создавались сами школы. Председательствуя на четвертом соборе в Толете, он издал декрет о создании во всех ка-федральных городах школ по типу гиспальской. Изучать предписывалось не только христианские науки, но и светские свободные искусства, даже греческий и еврейский языки. Также поощрялся интерес к медицине и юриспруденции, чем закладывалась средневековая система трех факультетов университетов – богословского (с обязательным предварительным изучением искусств), юридического и медицинского. Еще до арабов он стремился поддержать интерес к Аристотелю.

Вся школьная программа была изложена в громадном компилятивном труде, получившем название «Этимологии, или Начала в XX книгах». Здесь впервые в философской практике после Посидония была создана энциклопедия (summa) универсального знания, воплощавшая все, что было изучено как древности, так и относительно недавно. Этот труд, без сомнения, дает право называть Исидора самым образованным человеком своего времени.

Вершиной политической карьеры Исидора, вероятно, стал четвертый собор в Толете в 633 г., когда к его услугам были все епископы королевства. Будучи уже в преклонных летах, он, ка полагают, пред-седательствовал и живо участвовал в дискуссиях; большая часть дек-ретов создана под его руководством.

Умер он в Гиспале, 4 апреля 636 года. Останки его впоследствии были перенесены в Леон.

Канонизирован Католической церковью в 1598 г. (день памяти – 4 апреля н. ст.), в 1722 г. провозглашен доктором Церкви, в 1999 г. стал святым покровителем компьютеров, компьютерщиков и компьютерных пользователей, а также Интернета (видимо, потому что его «Этимологии» – это средневековый Интернет в миниатюре), а затем и вообще школьников и студентов (вполне заслуженно!). Русская Пра-вославная церковь почитает его как известного ученого: канониста и историка, но не считает святым, так как он был сторонником «Filioque».

Изображался обычно в виде благовидного старца в епископском облачении с пером в руках, вокруг которого вьется рой пчел, или сто-ящего у пчелиного улья. Также можно встретить его портреты вместе с братьями, сестрой или книгой «Этимологий».

Исидор был последним из великих латинских Отцов церкви. Его друг и современник, епископ Цезаравгусты (Сарагоссы), Браулон, называл его человеком, особо возвышенным Богом для спасения народов Испании от приливной волны варварства, угрожавшей уничтожить древнюю культуру. Восьмой собор в Толете (654 г.) отзывался о нем так: «выдающийся ученый (doctor), новейшее украшение Католической церкви, наиболее образованный человек последних веков, которого всегда следует именовать с почтением».

Наиболее известные монографии, посвященные его жизни и трудам:

§  Fontaine J. (Жак Фонтэн). Isidore de Séville et la culture classique dans l'Espagne wisigothique. – P., 1959.

§  Brehaut Е. (Эрнест Брехейт). An Encycpoledist of the Dark Ages: Isidore of Seville. – N.Y.: Columbia Univesity, 1912.

§  Can al С. (Карлос Каньял). San Isidoro. Exposición de sus obras e indicaciones acerca de la influencia que han ejercido en la civilización espan ola. – Sevilla, 1897.

§  На русском языке монографий, посвященных Исидору, нет. Есть обзорное исследование: Уколова В. И. Античное наследие и культура раннего средневековья. – М.: Наука, 1989 (здесь же можно найти более подробную библиографию); а также ряд статей того же автора.

Сказать, что Исидор был плодовитым писателем, значит не сказать еще ничего. Следуя Идельфонсо Толедскому⁶³², приведем перечень его основных светских и христианских работ. Главная особенность всех его трудов – та, что Исидор не был самостоятельным и оригинальным автором и мыслителем, а компилятором, но... очень талантливым компилятором. Говорят, что его сочинения составляют первую главу в испанской национальной литературе. Первое издание его трудов in folio было выполнено Мишелем Сомниусом (Париж, 1580). Другое достаточно полное и основанное на рукописях издание было выполнено Гомесом (Мадрид, 1599). Следующее издание было сделано на основе мадридского дю Брёлем (Париж, 1601). Последнее и лучшее из всех изданий было выпущено Фаустином Аревало в 7 томах (Рим, 1797–1803), которое затем Жак-Поль Минь поместил в свою «Патрологию» (Series Latina, vol. LXXXI-LXXXIII, Париж, 1850).

1.              Первое место в списке его сочинений бесспорно занимают упомянутые выше «Этимологии, или Начала, в XX книгах» («Etymologiarum, sive Originum, Libri XX») – уникальная энциклопедия античного знания, составленная, в основном, по светским источникам. Всего в ней упомянуто 154 автора и великое множество других в незакавыченых цитатах. Популярность этой работы была невероятно велика до времен Данте. Да и позднее книга пользовалась немалым уважением. Аревало насчитал 10 изданий между 1470 и 1522 гг., не считая массы средневековых и более поздних подражаний (иногда, довольно удачных, как у Рабана Мавра).

«Этимологии» остались незаконченными. Первым редактором этой книги был упомянутый Браулон, которому же принадлежит и разделение всего труда на 20 книг. Из них книги I-VIII – чисто образовательные, выстроенные по ступеням восхождения ума к Богу (I-III посвящены семи свободным искусствам, IV-V – «второй философии», VI-VIII – теологии), остальные книги имеют вид энциклопедии. Вот перечень этих книг:

Книга I. О грамматике.

Книга II. О риторике и диалектике (последняя излагается, в основном, по Аристотелю в переводах Боэция и Мария Викторина).

Книга III. Об арифметике, геометрии, музыке и астрономии.

Книга IV. О медицине (по Целию Аврелиану).

Книга V. О законах и хронологии.

Книга VI. О священных книгах и обязанностях.

Книга VII. О боге, ангелах и церковной иерархии.

Книга VIII. О церкви и еретических сектах (последних насчитывается минимум 68, сюда же попадают и философские школы античности).

Книга IX. О языках, народах, царствах, воинах, гражданах и государственных постах.

Книга X. Об этимологии имен в алфавитном порядке, ж Книга XI. О людях и чудовищах (чаще всего цитируется Лак танций).

Книга XII. О животных.

Книга XIII. О мире и его частях.

Книга XIV. О земле и ее частях (география). Книги с XII по XIV излагаются по Плинию и Солину. Книга XV. Об общественных зданиях и дорогах.

Книга XVI. О камнях и металлах (химия, минералогия),

Книга XVII. О сельском хозяйстве.

Книга XVIII. О войне и играх (терминология войн, юриспруденции и общественных игр).

Книга XIX. О кораблях, зданиях и одеждах.

Книга XX. О съестных припасах, домашних и сельскохозяйственных орудиях (экономика).

2. К «Этимологиям» близко примыкают «Различения в двух книгах» («Differentiarum Libri II»). Эти две книги – «Различения слов» и «Различения вещей». Первая – словарь синонимов, составленный очень эрудированным человеком, не лишенным изобретательности. Вторая – изложение теологии и аскетической морали с присовокуплением рассуждений о тринитарной и христологической проблемах. Предположительно, светская часть этого труда навеяна одноименной работой Катона.

3. «Синонимы» («Synonyma»), или, как их еще называют, «Книга стенаний» («Liber lamentationum») написаны в том же духе, что и первая книга «Различений». Все это представлено в виде диалога Человека и Разума. Главная тема диалога – Человек оплакивает состояние, в которое он попал из-за первородного греха, а Разум успокаивает его, говоря, что он еще может достичь вечного блаженства. Вторая часть этой работы посвящена проблеме зла и добродетели.

4. «О природе вещей» («De natura rerum») – учебник элементарной физики. Он написан по просьбе короля Сисебута, правившего с 601 по 612 гг., ему же и посвящен. Здесь рассматриваются астрономия, география и прочее. Это одна из лучших книг Исидора, которой наслаждались многие люди средних веков. Она была отредактирована Г. Беккером (Berlin, 1857).

5. Подлинность книги «О порядке творений» («De ordine creaturarum») оспаривалась некоторыми критиками, но Аревало решительно приписывает ее Исидору. Здесь речь о различных физических и теологических вопросах типа тринитарного, последствия первородного греха, проблемах вечности океана, небес и небесных тел.

Исторические и биографические труды Исидора представлены

тремя крупными работами.

6. Прежде всего, это «Хроника» («Chronicon») – всеобщая хроника. В ее предисловии Исидор сообщает, что он обязан этим трудом Юлию Солину Африканскому, Евсевию в переложении бл. Иеронима Стридонского и Виктору из Туннуны.

7. «История королей готов, вандалов и свевов» («Historiade regibus Gothorum, Vandalorum et Suevorum», иначе «Origo Gothotum») посвящена, в основном, готским королям (к истории вандалов и свевов автор обращается в двух кратких приложениях). Это работа – главный авторитет по истории готов на Западе. Она содер жит интересное утверждение бл. Иеронима, что готы происходят от народов Гога и Магога. Как и прочие писания Исидора, она – компендиум более ранних исторических сочинений. «История» дошла до нас в двух редакциях, одна из которых кончается годом смерти короля Рекареда II (612 – 621 гг.), а вторая датируется пятым годом правления его преемника, Свинтилы. Исторические работы Исидора редактировал Т. Моммзен (Mon. Germ. Hist.: Auct. antiquiss. Berlin, 1894).

8. «О сиятельных мужах» («De viris illustribus») – главная работа в раннехристианском биографическом жанре и составляет наиболее интересную главу в ранней патрологической литературе. К числу этих знаменитых мужей Браулон добавил и самого Исидора. Ученик Исидора и Браулона, Идельфонсо Толедский, добавил к работе краткий список испанских богословов. Вся работа – продолжение труда Геннадия, полупелагианского священника из Массилии, написанного между 467 и 480 гг. Затем она была, в свою очередь, продолжена бл. Иеронимом.

Среди работ Исидора по теологии и библеистике наиболее примечательны:

9. «О рождении и смерти отцов, прославленных в Писании» («De ortu et obitu patrum qui in Scriptura laudibus efferuntur») рассматривает наиболее знаменитых лиц из Свщ. Писания. Впрочем, книга содержит множество пассажей, которые в свете современного знания выглядят довольно наивно или фантастически.

10. «Некоторые аллегории Свщ. Писания» («Allegoriae quaedam Sacrae Scripturae») рассматривает аллегорическое значение, которое приписывалось наиболее значительным библейским персонам. Всего рассматривается около 250 лиц из Ветхого и Нового Заветов.

11. «Книга о числах, встречающихся в Свщ. Писаниях» («Libernumerorum qui in Sanctis Scripturis occurunt») – весьма любопытная диссертация на тему мистического значения разных библейских чисел.

12. «Введение в книги Ветхого и Нового Завета» («In libris Veteri et Novi Testamenti prooemia»), как и следует из названия, является общим введением для начинающего читать Свщ. Писание с особыми введениями для книг Ветхого и Нового Завета.

13. «Вопросы к Новому и Ветхому Завету» («De Veteri et Novi Testamento questiones») – ряд вопросов, касающихся Свщ. Писания.

14. «Представления Св. Таинств, или Вопросы к Ветхому Завету» («Secretorum expositiones sacramentorum, seu Questiones in Vetus Testamentum») – мистическое представление книг Ветхого Завета: Бытия, Исхода, Левита, Чисел, Второзакония, Иисуса Навина, Судей, Царей, Ездры и Маккавеев. Оно основано на писаниях ранних Отцов Церкви.

15. «О католической вере из Ветхого и Нового Завета, против иудеев» («De fide catholica ex Veteri et Novo Testamento, contra Iudaeos») – одна из наиболее известных и похвальных книг Исидора. Это сочинение апологетически-полемического характера посвящено сестре Исидора, Флорентине, по просьбе которой, как полагают, и было написано. Его популярность в средние века была безгранична, и оно переводилось на множество наречий. Оно посвящено мессианским пророчествам, преходящести старого закона и христианским заповедям. Первая часть касается второго лица Св. Троицы и его второго пришествия для Страшного суда. Вторая часть посвящена неверию иудеев, воззванию к язычникам и преходящности субботы. Все вместе – обращение к евреям с требованием принять христианство.

16. «Сентенции в III книгах» («Sententiarum Libri III») – компендиум морального и догматического богословия. Наиболее щедрые вклады в его содержание внесли свт. папа Григорий Великий и бл. Августин. Признаки божества, рождение, зло и различная смесь – темы первой книги. Вторая книга имеет смешанный характер, тогда как третья касается церковных порядков, божьего суда и наказания. Считается, что эта работа сильно повлияла на Петра Ломбардского и его знаменитые «Сентенции».

17. «О церковных службах» («De ecclesiasticis officiis»), разделенная на две книги: «О происхождении служб» и «О происхождении служителей». В первой книге Исидор рассматривает поклонение Богу и, в частности, испанскую литургию. Здесь также содержится ясное объяснение св. причастия. Во второй книге рассматриваются церковная иерархия и разные вопросы церковной жизни. Здесь можно найти много всего интересного касательно музыки вообще и ее приспособления к христианской службе.

18. «Монашеские правила» («Regulae monachorum») – образ жизни, предписанный для монахов, и вообще рассматривает вопрос монашества. Автор предоставляет обильные доказательства подлинной демократии христианской религиозной жизни, назначая вступительный взнос для лиц разных рангов и состояний. Не было отказано даже рабам. «Бог, – говорит Исидор, – не делает различия между душой раба и душой свободного человека». Он настаивает, что в монастыре все равны перед лицом Бога и Церкви.

К сожалению, переводы на русский язык сочинений Исидора практически отсутствуют. Фрагменты из трактата «О природе вещей» в переводе и с комментариями Т. Ю. Бородай появились в кн.: Социально-политическое развитие стран Пиренейского полуострова при феодализме. – М., 1985. Фрагменты из «Истории о царях готов, вандалов и свевов», «Этимологий» и «Синонимов» в переводе Т. А. Миллер были опубликованы в кн.: Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. – М., 1970. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что и первое полное издание «Этимологий» на испанском языке вышло только в 1951 г. (Cortezy Gongora L. San Isidoro de Sevilla. Etimologias. – Madrid, 1951).

«Этимологии» и «Сентенции» – единственные произведения, представленные сегодня в Интернете. Латинский оригинал можно найти на веб-сайтах «Библиотека Августана» Аугсбургского университета (http://www.fh-augsburg.de/ harsch/augustana.html) и Академии «Ad Fontes» Северной Вирджинии (http://www.thelatinlibrary.com). Применительно к «Этимологиям», в обоих случаях переведено в электронный вид последнее двухтомное оксфордское издание 1911г. под редакцией У. Линдсея (Isidori Hispalensis Episcopi Etymologiarum,sive Originum, libri XX / Rec. et instr. W. M. Lindsay. – T. 1–2. – Oxford: Clarendon Press, 1911).

Книга, которую вы, читатель, держите в руках, – это первая попытка представить «семь свободных искусств» на русском языке изнутри (in se), то есть так, как их видели создатели и первые читатели. Потому надлежит сказать несколько слов, что это за искусства и как они попали в Испанию VII в.

Прежде всего, они подразделялись на тривиум, то есть «трехпутье», – грамматику, риторику и диалектику (логику) – а также квадривиум, или «четырехпутье», – арифметику, геометрию, гармонику (музыку) и астрономию. Именно в таком составе во времена всего средневековья они были первой ступенью школьной и университетской образовательной программы, подготовительной по отношению к изучению теологии.

Самозарождение этих наук происходило в Элладе в период с начала VII по середину IV вв. до н. э. Кратким очеркам их становления и развития посвящены следующие два эписодия, поэтому пока ограничимся констатацией факта, что превращением их в науки мы обязаны, в первую очередь, пифагорейцам и софистам. Задним числом логика построения всех «семи свободных искусств» была осмыслена следующим образом: прежде всего, надо научиться читать, писать и понимать язык, то есть грамматике, а также надо, как минимум, уметь говорить складно, а в идеале – произносить убедительные речи, рассчитанные на широкую публику. Это называлось риторикой, без которой жить в эллинском полисе V-IV в. до н. э. было очень трудно). Диалектикой называлось то, что мы сегодня зовем наукой логики, то есть способность выстроить речь и мысль в строгом доказательном порядке. Тем самым совершался переход от обыденного к научному знанию, которое закреплялось в квадривиуме, который иначе называли «четырьмя математическими дисциплинами». Например, великий философ Платон, размышляя над тем, что есть справедливость, и предлагая ее воплощение в виде идеального государства, в VII книге «Государства» задался целью рассмотреть, какие науки следует изучать правящему в этом государстве классу философов, чтобы их ум направлялся на созерцание вечных сущностей, идей, то есть чистого умопостигаемого бытия. Для этого были предложены, во-первых, искусство счета (арифметика), во-вторых, геометрия, в-третьих, теоретическая астрономия, наука о гармонии (музыка). Все это науки сугубо «математические» в нашем понимании этого слова, так как астрономия мыслилась как стереометрия, а музыка была наукой о соотношении длин струн и связанных с этим созвучиях. Сверх того, была предложена философия (здесь именуемая диалектикой), как наука о познании сущности каждой вещи.

Итак, к середине IV в. до н. э. в Афинах сложились наши семь «искусств»: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, астрономия, музыка. И не только они! Выделялись еще архитектура, медицина, оптика, механика, геодезия, архитектура, наука о животных, минералогия и многие другие. Кроме того, пока никто их еще не называл свободными искусствами. Во-первых, потому, что порядок преподавания был совершенно иной. Например, в платоновской Академии, самой хорошо организованной философской школе, начинали с математических наук, особенно геометрии (знание грамматики на начальном уровне предполагалось еще до поступления туда), затем переходили к диалектике, которую противопоставляли эристике, а затем читали и комментировали диалоги Платона. Ко временам неоплатоника Ямвлиха (260–330 гг. н. э.) порядок чтения диалогов был таков: «Алкивиад I» – «Горгий» – «Федон» – «Кратил» – «Теэтет» – «Софист» – «Политик» – «Федр» – «Пир» – «Филеб» – «Тимей» – «Парменид»⁶³³. Во-вторых, греческие школы, в особенности эллинистического периода, стремились не столько научить человека указанным наукам и на этом закончить его образование (как это делается у нас сейчас), сколько «учили жить, как подобает философу». Это означало, что учителя, например школы стоиков, могли сколько угодно заниматься теорией языка и стиля, но училито они, как надо жить, то есть воздержанию и самодисциплине. Так же поступали и эпикурейцы. Иначе говоря, в эллинистическую эпоху система греческого образования имела явно эстетическую направленность (что, конечно, не исключало применение любознательного и теоретизирующего эллинского ума ко всем вопросам, божеским и человеческим).

Римляне были людьми иного склада. Например, они были прекрасными организаторами и «институциализаторами», ведь такая вещь, как «государственный аппарат» в европейском его варианте – это их творение. Также и в области образования они уже к III в. до н. э. разработали трехступенчатую систему школ: ludus (начальная школа, или школа «литератора») – средняя школа (школа «грамматика») – риторическая школа. Эллины же были плохими организаторами: «школа» у них работала там, где в данный момент находился учитель. Зато само римское образование было гораздо более педантичным («схоластичным») и более ориентированным на практику. Однако по мере общего помрачнения красок, о котором была речь в прологе, наследие античной культуры в преподавании все более и более сокращалось, а с этим все больше усиливалось стремление свести всю эту культуру к некоему систематизированному набору, который, конечно, был призван служить ступенью на пути христианского богопознания⁶³⁴. Так и появились «свободные искусства» в количестве всего лишь семи – соединение всего светского, языческого знания, которое необходимо было (для начала!) знать христианину. Кстати, «свободными» их назвал Цицерон в трактате «Об обязанностях», разбирая вопрос, что достойно, а что не достойно свободного человека.

Латиноязычную публику со «свободными искусствами» познакомил крупнейший римский ученый-энциклопедист М. Теренций Варрон (116–27 гг.). Его труд «Науки» («Disciplinarum Libri IX») был посвящен грамматике (кн. I), диалектике (кн. II), риторике (кн. III), геометрии (кн. IV), арифметике (кн. V), астрономии (кн. VI), музыке (кн. VII), медицине (кн. VIII) и архитектуре (кн. IX). К сожалению, он был утрачен уже ко временам Исидора, и нам невозможно подробно восстановить его содержание.

Знаменитый римский ритор Г. Фабий Марий Викторин (ок. 300 – после 362 г. н. э.) был, по словам Августина, «глубоким знатоком всех свободных наук»⁶³⁵. Он писал сочинения на темы грамматики, риторики и логики, а после обращения в христианство – и теологии. В историю науки и философии он вошел как переводчик и комментатор аристотелевских логических сочинений, а также работ неоплатоников. Из поздних специалистов по «искусствам» только он и Боэций знали греческий язык.

Особняком стоит имя крупнейшего из латинских отцов церкви – блаженного Аврелия Августина (354–430 г. н. э.). Его философские воззрения лежат далеко от языческих наук, но его риторическое прошлое и блестящая образованность сказались в его педагогической мысли, выраженной в труде «Христианское образование», а логическая мысль – в книге «Диалектика». Он пытался расширить круг преподаваемых дисциплин (даже в части философии) и углубить их содержание, хотя и безуспешно.

Продолжателем дела Варрона спустя четыре века был адвокат Марциан Капелла (перв. четв. V в. н. э.), который свел воедино именно и только эти семь «свободных искусств» как таковые и вывел их в книге «О бракосочетании Филологии с Меркурием» («De nuptiis Philologiae et Mercurii»), написанной между 410 и 429 гг. н. э. Сюжет этого романа в прозе и стихах, написанного в подражание древним «сатирам» и посвященного сыну, также Марциану, весьма причудлив и интересен. Бог Меркурий, утомленный своим безбрачием, решил жениться, но получил отказ со стороны Мудрости, Провидения и Души. Наконец, Аполлон посоветовал ему искать руки очаровательной молодой и мудрой девы по имени Филология. Боги дают свое согласие на бракосочетание при условии, что невеста станет божественной. Филология соглашается. Ее мать, Размышление, главные добродетели, три грации окружают и украшают невесту. Филология пьет кубок амброзии, которая делает ее бессмертною, и представляется богам, которые дают ей свадебные дары. Феба приводит несколько молодых женщин, которые станут слугами Филологии. Эти женщины – семь свободных искусств: Грамматика, Диалектика, Риторика, Арифметика, Геометрия, Астрономия и Гармония. Первая и вторая книги «Бракосочетания» содержат эту аллегорию. Каждая из последующих книг посвящена одному из искусств: оно само описывает принципы науки, которой руководит. Наконец, наступает ночь. Архитектура и Медицина, конечно, присутствуют, но они осуждены на молчание, так как слишком заботятся о земных делах, ибо уже Цицерон в трактате «Об обязанностях» противопоставил эти два «ремесла» прочим наукам, ведущим к нравственно-прекрасному. Когда спеты все венчальные песни, Гармония отводит невесту в брачный покой. Все это красивая аллегория, написанная в подражание Апулею, правда ее стиль слишком педантичный, часто преувеличивающий дефекты языка прототипа, зато стихи – выше всех похвал. Следовательно, ко временам Капеллы эти две науки исчезли из школьных программ, все более склонявшихся к преподавании только риторики и наук, ее сопровождающих. Каждая книга Марциана Капеллы – выжимка или компиляция более ранних авторов: книга IV (диалектика) содержит обзор всех наиболее известных логических трактатов на латинским языке, в первую очередь, «Топики» Цицерона, «Об истолковании» Апулея и «Диалектики» бл. Августина; книга V (риторика) взята из Аквилы и Фортунациана; книга VI (геометрия, включая географию) – из Солина и, в значительно сокращенном виде, из Плиния Старшего. Книга IX (музыка) – из Аристида Квинтиллиана. Астрологическая и религиозная темы освещаются также под сильным влиянием Плиния Старшего, а через него, возможно, и Нигидия Фигула. Вот так случилось, что великая энциклопедия человеческого знания осталась в средних веках такой, какой она была представлена адвокатом из Мадавры, претендующим стать вторым Апулеем⁶³⁶.

Имя «последнего римлянина», философа Аниция Манлия Торк- ватпа Северина Боэция (ок. 480–525 г. н. э.), будет неоднократно упоминаться в следующих эписодиях как имя самого блестящего эрудита поздней античности и раннего средневековья. Он поставил перед собой задачу создания первого в истории латиноязычной литературы систематического труда по светским наукам, философии и христианской теологии. В его планы входило, начав с логики Аристотеля в качестве пропедевтики, перейти к изложению философии Платона и Аристотеля с полными переводами и комментариями. К сожалению, ранняя гибель пресекла эти намерения, а из его литературного наследства потомкам остались переводы и комментарии к важнейшим частям аристотелевского «Органона», равно как и собственные сочинения на логические темы, подробные справочники по всем искусствам квадривиума, бессмертное «Утешение философией», а также ряд коротких, но блестящих богословских трактатов.

Непосредственным предшественником первых трех книг «Эти-мологий» Исидора стал педагогический труд блестящего стилиста Магна Флавия Аврелия Кассиодора Сенатора (ок. 490 – ок. 590 г. н. э.), «Наставление в науках божественных и светских», которое состояло из двух относительно самостоятельных книг: «Наставлений в бо-жественной литературе» и «О свободных искусствах и дисциплинах», предназначенных для обучения монахов основанного им Вивария. Из них вторую книгу, представляющую краткие заметки для памяти на тему «семи свободных искусств», Исидор почти дословно переносит в свои «Этимологии». Кассиодор стремится совместить непротиворечивым образом светские и божественные знания, основываясь на предположении, что первые целиком входят в состав вторых, то есть в Свщ. Писания. Светские ученые только извлекли, сгруппировали и расклассифицировали их. Поэтому Писание следует понимать с помощью определенной науки, то есть цикла наук тривиума и квад-ривиума. Как замечает В. И. Уколова: «Как человек довольно обра-зованный и весьма трезвый в практических делах, Кассиодор со свой-ственным ему талантом организатора создает новый тип образования, цель которого – служение христианской церкви, познание Писания, соединенное с необходимым для этого усвоением минимума из светских наук... Кассиодор – человек новой формации, он не хранитель, не передатчик достижений древности, не “последний страж античной культуры”, как его часто называют. Он менее всего страж, он активный деятель, разумный и дальновидный создатель новой культуры, выбравший, как рачительный хозяин, из предшествующих достижений материал, необходимый для созидания»⁶³⁷.

Грамматика первоначально означала искусство чтения и письма, впоследствии – знание языка (морфологии и синтаксиса) и литературы. Начало теории грамматики положили греческие софисты в V- IV вв. Среди них особо следует назвать Горгия Леонтинского (484– 374 гг.), который занимался синтаксисом и стилем, Продика Кеосского (ок. 460–390 гг.), прославившегося учением о синонимах, Гиппия из Элиды (ок. 470–400 гг.), который был специалистом по вопросам «значений букв и слогов, ритмов и гармоний», Протагора из Абдер (481–411 гг.) с его учением об именах. Кроме того, они заложили основы системы эллинского образования как общественного института⁶³⁸.

Великие греческие философы, Платон (427–347 гг.) и Аристотель (384–322 гг.), не обошли вниманием грамматическую тематику. Платон прямо или косвенно обсуждает эти вопросы в диалогах «Кратил», «Гиппий больший», «Гиппий меньший» и отчасти в «Протагоре», Аристотель же – в трактате «Об истолковании» и гл. 20–21 «Поэтики».

После этого теорией грамматики занимались также эпикурейцы, но наибольшая глубина и последовательность этого искусства об-наруживается в учении стоиков. Среди представителей этой школы своими грамматическими учениями выделялись Хрисипп из Сол (280–208 гг.), его ученик Диоген Вавилонский (II в.), Антипатр из Тарса (II в.) и Kpaтeт Мелосский (перв. пол. II в.). Стоикам принадлежит большая часть современной грамматической терминологии, теория высказываний, учение о частях речи, а также знаменитый принцип аномалии⁶³⁹.

С ними конкурировала не менее знаменитая александрийская школа грамматики, группировавшаяся вокруг Александрийской библиотеки и основанная Аристархом Самофракийским (ок. 217– 145 гг.) и его учеником – Дионисием Фракийским (ок. 170–90 гг.). Последний стал автором первого специализированного учебника по грамматике. На достижениях этой школы здесь нет необходимости останавливаться, так как они – перед читателем, ибо вся данная книга Исидора выдержана в духе александрийцев.

В Риме начало научной грамматики положил стоик Кратет, кото-рый читал там лекции в 169 г. Крупнейшими римскими филологами были Варрон и Реммий Палемон (I в. н. э.), который составил первый учебник по латинскому языку. Сначала у римлян преподавали, ко-нечно, греки и на греческом языке, постепенно грамматические штудии сориентировались на тексты Вергилия, Теренция, Цицерона и Саллюстия. Со времен Реммия влияние александрийской школы на латинскую грамматику становится преобладающим, и в этом духе написаны позднейшие латинские учебники по грамматике (изводы) Доната (IV в. н. э.) и Прискиана (ок. 500 г. н. э.). Огромный трактат Прискиана является приложением к латыни принципов, изложенных в труде грамматика александрийской школы Аполлония Дискола (II в. н. э.).

Российскому читателю, желающему получить более подробные сведения о латинской грамматике, мы можем посоветовать замеча-тельную «Грамматику латинского языка» С. И. Соболевского, не-однократно переиздававшуюся в последнее время.

Само возникновение искусства риторики связано с особенностями полисного быта народов Средиземноморья, включая тех, кто усвоил это устройство от греков. В условиях полисной демократии, а также при отсутствии средств массовой коммуникации, живое ораторское слово имело большое значение для процветания всего города-государства. Еще в древности красноречие стало подразделяться на гражданское (когда законодатель, государственный деятель или полководец держали речь перед народным собранием, убеждая свободных граждан принять их предложение) и судебное (когда истец или ответчик, обвиняя или защищаясь, своим красноречием склоняли внимание судей). Это могло доходить до изумительных крайностей (чего стоит, например, рассказ Геродота о событиях, предшествовавших Саламинскому сражению!). Поэтому уже в ранний период возникло стремление теоретически обосновать навыки красноречия.

Родиной науки красноречия, видимо, была Сицилия, так как первое учебное руководство по риторике было написано сиракузянами Ко́раком и Тиси́ем в V в. Подъем и разработка риторической теории связаны с движением софистов в Афинах V-IV вв., в первую очередь с Протагором из Абдер, Горгием Леонтинским, Фрасимахом из Халкедона (вт. пол. V в.) и др. Горгий считается изобретателем риторических фигур. В основу своей гносеологии (теории познания) софисты клали человеческий релятивизм: истинным является любое мнение, если оно доказано, а как доказывать и убеждать – этому они и учили. Из великих греческих философов Платон недолюбливал софистов и их искусство (см. его диалог «Софист»), зато Аристотель в своей знаменитой «Риторике» привычным методом естествоиспытателя вдумчиво анализирует явление художественной речи. Однако наивысший подъем риторического искусства эллинов связан не с Аристотелем, а с его главным противником на почве риторики – школой Лиси́я (ок. 445–380 гг.) и Исократа (436–338 гг.), который продолжал дело софистов и видел в риторике практическое средство достижения власти над людьми. К этой же школе принадлежал и ве-личайший оратор древности – Демосфен (384–322 гг.). Удачный синтез обоих направлений сделал ближайший ученик Аристотеля – Теофраст из Эреса (327–288 гг.), книга которого «О стиле» стала риторической классикой. Однако утрата греками политической сво-боды, подчинение Македонии и Риму привели к упадку искусства риторики, бесплодной формализации, преувеличенному отношению к стилистике. Искусственными были оба противоборствующих сти-листических течения III-I вв. – азианизм и аттицизм, то есть «ри-торический импрессионизм» и «риторический академизм», говоря современными терминами. Среднюю позицию занимала родосская школа, основанная стоиком Посидонием изАпамеи (ок. 130–51 гг.). К числу достижений греческой риторики в этот период следует отнести работу «О стиле» перипатетика Деметрия (I в.), продолжателя теории Теофраста.

Новый подъем риторики связан с бурным периодом последних веков Римской республики (II-I вв.). Вместе с греческой системой образования римляне переняли риторику, которая вскоре стала важ-нейшим предметом образования всякого свободного римлянина. Первым ярким риторическим произведением этого периода стала «Риторика к Гереннию» (консулу 93 г.; работа написана в 80-е гг.), автор которой, к сожалению, не известен. В это же время становятся известными два наиболее значительных римских оратора – азианец Кв. Гортензий Гортал (114–50 гг.) и М. Туллий Цицерон (106–43 гг.), сторонник родосской школы (хотя он советует оратору владеть всеми тремя стилями и применять их сообразно обстоятельствам).

Именно Цицерон сумел сохранить все богатство риторических средств, не выходя за рамки гармонии. Кроме того, Цицерон был автором нескольких теоретических работ по науке риторике и теории стиля – «Об ораторе», «Брут» и «Оратор». В соответствии с римской традицией он выдвигал идеал всесторонне образованного философа-ора- тора, сочетающего образование с политической деятельностью. Латынь «золотого века» придерживается именно этого умеренного направления, затем становится более популярным азианизм (этот термин, собственно, является презрительной кличкой, данной про-тивниками, «азиатчина»). В первый век принципата борьба между риторическими школами продолжается активно как на греческом, так и на латинском языке. Сторонниками родосской школы были Теодор Гадарский (рубеж эр, учитель императора Тиберия) и неизвестный автор сочинения «О возвышенном» (так называемый псевдо-Лонгин), которые ориентируются на стиль Платона. Крайними аттицистами были Аполлодор Пергамский (I в. до н. э., учитель императора Августа), его ученик Цецилий из Калакты и Дионисий Галикарнасский (I в. до н. э.). Цецилий был автором сочинений против азианцев и словаря аттических слов (его кумиром в стилистике является Лисий), ему же принадлежит самое известное в античные времена учение о риторических фигурах. Наконец, в эпоху Флавиев (вторая пол. I в. н. э.) в Риме окончательно утверждается аттическое направление, выразителем которого был Фронтон (II в. н. э.), воспитатель императора-философа Марка Аврелия.

Однако и в Риме упадок демократии быстро привел к потере связи риторики с практикой, к переоценке роли внешней стилистической формы. Риторика становится, прежде всего, школьным красноречием, где наиболее известными теоретиками были Сенека Старший (ок. 55 г. до н. э. –40 г. н. э.) и Кв. Фабий Квинтиллиан (35–100 гг. н. э.), принадлежавший к цицероновскому направлению. Как высшая ступень римского образования риторика продолжала существовать до конца античности, причем в последние века наиболее образованными людьми римского общества были именно риторы – учителя риторики. Наиболее известны имена Гермогена из Тарса (ок. 160–225 гг. н э.), Г. Мария Викторина и Августина Аврелия в его молодые годы.

Главным источником по риторике для Исидора, впрочем, были даже не Цицерон и Викторин, а Кассиодор, чью главу «О риторике» («De rhetorica») наш автор переписывает местами дословно вместе с цитатами.

Подробнее об античной грамматике и риторическом искусстве см. книги:

§  Античные теории языка и стиля (антология текстов). – СПб.: Алетейя, 1996.

§  Козаржевский А. Ч. Античное ораторское искусство. – М., 1980.

§  Гаспаров М. Л. Античная риторика как система// Гаспаров М. Л. Об античной поэзии. Поэты, поэтика, риторика. – СПб.: Азбука, 2000.

§  Аверинцев С. С. Античная риторика и судьбы античного рациона-лизма // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. – М.: Языки русской культуры, 1996.

Особую страницу наследства античной науки составляли логические труды Аристотеля Стагирита. Здесь уже, в отличие от латинского неоплатонизма, переводился и комментировался сам Философ. Возникает вопрос: почему именно Аристотель и почему именно «Органон»?

Следует, однако, пояснить правомерность такого вопроса. Для современного читателя, возможно, непонятно, зачем его нужно задавать – Аристотель считается открывателем логики и логиком по-преимуществу. Но в античные времена помимо «Органона» существовали и другие логические системы, например логика стоиков. Ее создателем считался Хрисипп из Сол, и про него говорили, что если бы боги пользовались диалектикой, то не употребляли бы никакой другой, кроме изобретенной Хрисиппом. Существовала еще и третья, противостоящая обеим предыдущим, не столько система, сколько тенденция соединять логику и риторику, – она шла от софистов через Исократа. В Элладе, где мышление всегда было утонченным и разделенным, эти три традиции не столько конкурировали (особенно с III в. до н. э.), сколько занимали свои собственные ниши в сознании и школьном преподавании. Зато в Риме, где стремились всё упростить и объединить, между ними развернулась нешуточная борьба. Сторонником софистико-риторической традиции был М. Туллий Цицерон, полагавший логику стоиков крайне сложной и путаной. Далее, в трактатах ритора Апулея из Мадавры (р. ок. 124 г. н. э.) и врача Галена из Пергама (129–199 гг. н . э.) мы видим совмещение аристотелевской и стоической традиций, но затем в Риме победила традиция риторическая, что было связано с расцветом «второй софистики». Это заметно по «Диалектике» Августина Аврелия. Однако сведение логики к риторике по существу уничтожало логику, тем самым традиция была просто прервана.

Следовательно, на вопрос, почему утвердилась логика Аристотеля, можно ответить так. По двум причинам: отсутствие традиции, а также влияние александрийских неоплатоников.

Во-первых, те времена, когда Платон был современным философом и его можно было читать и комментировать «с листа», давно прошли. Отсутствие же академических платоновских традиций не позволяло римлянам сразу усваивать неоплатонические концепции как таковые (а не как часть христианской теологии). Спекулятивные концепции наивысшей степени, тончайшие понятия, сложнейшая иерархическая схема, – все эти достоинства неоплатоников были непонятны даже большинству образованных людей на эллинском Востоке, не говоря уже о латинском Западе. Прежде, чем заниматься сложными спекуляциями, необходимо на школьном уровне овладеть методом теоретического мышления, а здесь могли помочь только аристотелевская или стоическая логика. Но на Западе стоическая традиция была прервана «второй софистикой», а на Востоке – нео-платонизмом. Есть основания полагать, что сочинения Хрисиппа были потеряны уже к III в. Оставался только «Органон», достоинства которого очевидны. Изложить логическую часть сочинений Аристотеля в упрощенной форме и с предисловием Порфирия Тирского (233–300 гг. н . э.) было вполне возможно.

Во-вторых, превращение Аристотеля в логика по преимуществу, с которого следовало начинать философское образование, совершилось как раз у средних платоников и неоплатоников. В александрийской школе неоплатонизма Аристотеля комментировали с не меньшим тщанием, чем Платона. Но его же и считали азами школьного образования⁶⁴⁰. Правда, это же крайне узкое, ремесленническое, понимание Аристотеля давало повод более возвышенно настроенным и платонизирующим христианским «отцам-капподокийцам» обвинять перипатетиков в «злохудожественности» («какотехнии») Аристотеля, замечая, что «технология» у них победила «теологию»⁶⁴¹. Это, конечно, верно, но только не в отношении самих александрийцев, которые просто рассматривали логические труды Аристотеля как начало школьного образования, но не как вершину. Во всяком случае, прекрасные комментарии VI в. н. э. Симпликия, Элия, Давида, Иоанна Филопона к самым разным произведениям аристотелевского корпуса, показывают, что они не просто поверхностно знали его, но понимали и ценили не только логику. Но так уж всегда получалось: о то, мимо чего эллин проскакивает мимоходом, римлянин разбивает себе лоб. Марию Викторину и Боэцию вполне хватило одного «Органона», а кроме них Аристотеля никто не переводил. Почему платоники выбрали именно «Органон» в качестве пропедевтики, очевидно: считалось, что система логики была не изобретением Аристотеля, а коллективным продуктом платонической школы первых десятилетий ее существования, тогда как Стагирит лишь написал первый учебник по логике и, видимо, первым стал преподавать в платоновской Академии цикл логических и риторических наук.. Впоследствии порядок преподавания, при котором аристотелевская логика использовалась как введение к философии Платона, был утвержден платоником Альбином (сер. II в. н. э.), предполагаемым автором «Учебника платоновской философии»⁶⁴².

Вот так и получилось, что ко временам Исидора на латинский язык оказался переведенным практически один Аристотель. «Категории» и «Введение» к ним Порфирия перевел Марий Викторин. Ему же принадлежит перевод «Об истолковании», а также собственные работы: «Об определениях» и «О гипотетических силлогизмах» (вторая написана под влиянием логики стоиков). Боэцию принадлежат: комментарии к «Введению» («Исагоге») Порфирия в переводе Викторина, собственный перевод «Исагоги» с комментарием в 5 книгах, собственный перевод «Категорий» (две редакции) с комментарием в 4 книгах, собственный перевод «Об истолковании» (одна или две редакции) с двумя комментариями в 2 и 6 книгах, а также переводы обеих «Аналитик», «Топики» с комментарием (утерянным) и «Софистических опровержений». Кроме того, он написал комментарий в 6 книгах на «Топику» Цицерона и ряд монографий: «О категорическом силлогизме», «Предкатегории», «О логическом делении», «О гипотетических силлогизмах», «О топическом различии». Основой для комментаторской деятельности Боэция стали комментарии неоплатоников IV-V вв. н. э. Ямвлиха, Прокла и последователей Прокла (например, Аммония). Хотя, по невыясненным причинам, боэциевы переводы «Аналитик», «Топики» и «Софистических опровержений»

пропали и были обнаружены только в XII веке, составив так называемую «новую логику». «Старая логика» (logica vetus) состояла только из «Исагоги», «Категорий» и «Об истолковании» с комментариями к ним. Очень важными с точки зрения формирования философского языка средних веков были некоторые теологические трактаты Боэция: «Против Евтихия и Нестория», «Каким образом Троица есть единый Бог,ане трибожества», «Могут ли “Отец”, “Сын” и “Дух Святой” сказываться о божестве субстанциально». Несмотря на свою внешне теологическую тематику, они, главным образом, оттачивают методологию понимания, логику решения философских вопросов⁶⁴³. Кроме того, вместе с «Исагогой» Порфирия и комментарием Боэция в западный мир пришла и «проблема универсалий» (то есть вопрос о том, где и как они существуют), которая потом на долгие века станет пусть не самой главной, но одной из важных задач, решить которые пытался ум средневековых философов.

В заключении нужно указать на еще один немаловажный источник, из которого Исидор мог получить аристотелевские идеи. Это – то самое арианство, с которым он так упорно боролся и уже поэтому знал хорошо. Ведь по отзыву бл. Иеронима, «арианская ересь... отводит ручейки своих аргументов из аристотелевских источников». Вообще, влияние идей Аристотеля в различных еретических учениях, которые Исидор прекрасно и знал и описывал (в кн. VIII «Этимологий»), было велико: от антиохийских докетов III в. н. э. Павла Самосатского и Лукиана Антиохийского до сирийских несториан и монофизитов.

Если читатель заинтересовался темой античной логики, то он может обратиться к любому солидному учебнику по этой дисциплине, так как тема классической аристотелевской логики высказываний будет занимать там значительное место. Однако, поскольку учебники с завидным постоянством следуют правилу «чем новее, тем хуже», мы рекомендуем обратиться за подробностями к старой доброй «Логике Пор-Рояля»: Арно А., Николь П. Логика, или Искусство мыслить. – М.: Наука, 1991.

Зарождение европейской математики происходит в малоазийской Ионии. По общему согласию, первые греческие открытия в геометрии и астрономии связываются с именами Фалеса Милетского (640 или 624–546 гг.) и Анаксагора из Клазомен (ок. 500–428 гг.). Традиционно было принято считать, что эти открытия были связаны с определенным набором практических навыков, воспринятых греками от египетских геометров, вавилонских астрономов и финикийских учителей арифметики, однако сегодня эта точка зрения подвергается серьезной критике. Можно предположить, что и сами греки имели собственный запас прикладных вычислений, который, в отличие от восточных жрецов, использовали не для все более и более детального совершенствования вычислительных процедур, а для построения теоретической науки. В результате, и с этим согласны все современные ученые, греческая математика стала качественно отличаться от восточной тем, что ставила не только вопрос «что?», но и «почему?», то есть вооружилась аппаратом математического (логического) доказательства, начиная, конечно, с тех простейших теорем, которые нам известны под именем Фалесовых⁶⁴⁴.

Но на подлинную теоретическую высоту математические науки были подняты в V в. Пифагором Самосским и его последователями, пифагорейцами⁶⁴⁵. По замечанию П. П. Гайденко, они «впервые пришли к убеждению, что “книга природы написана на языке математики”, как спустя два тысячелетия выразил эту мысль Галилей». Например, Филолай из Кротона писал: «Все познаваемое, конечно же, имеет число»⁶⁴⁶. Эта школа представляла собой переходное образование от древних форм учительства типа «учитель-ученик» к общеобразовательным центрам Греции типа Академии, Ликея или Мусейона. Пифагор и его ближайшие ученики дополнили две старые математические науки двумя новыми – арифметикой и гармоникой (теоретической музыкой), делая упор на первую. Уже из названий заметно, что γεωμετία и α=στρονομία (иначе α=στρολογία) – более старые науки, ориентированные еще на термин ε=πιστήμη (тогда имевший смысл «знание»), тогда как α=ριθμητική (λογιστική), μουσική (ἁρμονική) – более новые, ориентированные на понятие τέχνη (искусство). Переход к позднепифагорейской науке можно связать с выходом первого учебника по математике, реконструированного ван дер Варденом⁶⁴⁷. Из поздних пифагорейцев именно Архит Тарентский, главный специалист по математическим дисциплинам платоновских времен, в своем трактате «О математических науках» перечислил именно эти четыре науки: арифметику, геометрию, гармонику и астрономию. Термин «квадривиум» для этого цикла дисциплин введен только Боэцием. Кроме этих четырех к «математическим» были отнесены еще некоторые другие τέχναι: оптика, механика, геодезия, архитектура и даже врачебное искусство⁶⁴⁸, причем отнесены именно по методу, то есть из-за применения в них «математического аппарата», а не по предмету (то же касается и гармоники с астрономией). Поздние пифагорейцы развивали также теорию доказательств. Предполагают, что им принадлежат книги И, IV и значительная часть положений I и III книг из геометрической части «Начал» Евклида, а также VII- VIII и положения 21–34 IX книги из арифметической части.

Помимо пифагорейской, в V в. существовала еще хиосская математическая школа, основателем которой считался Энопид. Зато софисты, за одним единственным исключением, а также Сократ⁶⁴⁹ и сократики относились к математическим наукам в целом отрицательно, так как не видели в них житейской пользы.

Платон вывел четыре математические науки в VII книге диалога «Государство»⁶⁵⁰, непосредственно после изложения знаменитого мифа о пещере. Речь зашла о том, каким образом отучить людей, в особенности сословие стражей, от рассматривания теней, телесных образов и обратить их души к видению чистого света, то есть к области умопостигаемого, идей. Для этого в качестве промежуточного звена Платон выбирает число, как понятие достаточно отвлеченное от телесного мира. Далее последовательно выводятся четыре науки о числах, которые способствуют такому перевоспитанию души. Здесь, как мы видим, роль математических наук переосмыслена идеологически, так как эти науки из научной самоцели или средства познания мира с целью принесения жизненной пользы превращаются как раз в средство отрыва от сферы чувственно-воспринимаемого и обращения исключительно в сферу идеального. Такой позиции, справедливости ради надо сказать, придерживались только Платон и его ближайшие ученики (Спевсипп, Ксенократ и Филипп Опунтский), но она сильно повлияла на все последующие теории, породив даже в наше время мифы о будто бы существовавшем в Древней Греции резком разделении теоретических наук (возвышенных и вместе с тем принципиально бесполезных для жизненной практики) и прикладных наук (презренных и приниженных, не поднимавшихся выше примитивных обобщений). В теории Платона был свой смысл, ведь она приучала людей к абстрактному мышлению, но в гипертрофированном виде она оказалась гибельна для науки. Христианство в лице Августина («О христианском образовании») и Исидора отчасти перенимает эту позицию, но истолковывает ее на свой лад: постижение всех семи свободных искусств мыслилось как одна из первых ступеней на пути к изучению философии и теологии, то есть на пути души к Богу. Первым из европейских мыслителей, который, изучив семь свободных искусств, осмысленно произнес: «Этого достаточно!», был Данте Алигьери, и с этого началась история Возрождения.

В аристотелевском Ликее (IV-III вв.) был разработан целый историографический проект, который предполагал составление подробных историй развития как теоретического, так и практического знания, каким оно виделось к концу IV в. За основу было взято аристотелевское деление наук на теоретические, «практические» и «поэтические» и, в частности, теоретических на теологию (метафизику), математику и физику. Последней занимался Теофраст из Эреса, первыми двумя – Евдем Родосский, автор сочинений «История теологии», «История арифметики», «История геометрии», «История астрологии». По музыкальным же вопросам специалистом в Ликее был Аристоксен Тарентский. Именно благодаря значительным усилиям этих людей наши знания по греческой математике в ключевой период ее истории достаточно полны⁶⁵¹.

Философские школы раннего эллинистического времени (нач. III – кон. II вв.) утрачивают интерес к математике, следовательно, исчезает ее интегральное восприятие. Поэтому о дальнейшей истории математики имеет смысл говорить уже в связи с конкретными науками и их яркими представителями (см. далее). Из общих особенностей развития наук математического цикла можно отметить следующее. Сама методология греческой математики и все ее течения сложились ко временам Евклида, «Начала» (325 г.) которого содержат все итоги развития математики, а также окончательно сложившийся теоретико-доказательный аппарат. Главным научным центром становится Александрия, а основные открытия делаются в период до середины II в. К этому же периоду относится действительно состоявшееся в Александрии знакомство греческой математики с восточными математическими исследованиями, например Гипсикл (II в.) вводит для измерения угла градусную 60-ричную систему счисления, которую мы употребляем по настоящее время. Общей чертой этого периода стал переход от пифагорейских арифметических методов к так называемой «геометрической алгебре», в русло которой греческих математиков направили как открытие иррациональных чисел, так и апории философов-элеатов, связанные с парадоксами бытовых представлений о бесконечно малых. Это означало, что числа представляли себе в виде отрезков прямых, их квадраты и кубы – в виде геометрических квадратов и кубов, также и основная работа с ними шла по геометрическим правилам. Это было решением двух указанных проблем, но это же и клало предел развитию греческой науки, ибо развитие алгебры при таком подходе оказывалось просто невозможным.

Поздний, римский, период античной математики характеризуется, как и вся античная наука, замедлением или прекращением самостоятельных исследований, составлением большого числа компендиумов, схолий, сводов и учебников. Как замечает Л. Я. Жмудь, здесь «мы имеем дело со средой философских школ эпохи Империи – перипатетиков, неопифагорейцев, неоплатоников, средой, в которой знание математики было частью образования и профессии, а отсутствие оригинального вклада в эту науку – нормой». Лучшими из компендиумов были различные работы среднего платоника Теона Смирнского (перв. пол. II в. н. э.) и особенно Паппа Александрийского (р. ок. 320 г. н. э.). Среди хороших комментаторов можно назвать неоплатоников Прокла Диадоха (412–485 гг. н. э.) и Симпликия (перв. пол. VI в. н. э.). Новые открытия делались крайне редко, но к числу математиков, сумевших самостоятельно продвинуть науку, следует отнести Клавдия Птолемея и Диофанта, работавших в Александрии. В это время намечается отход от тотальной геометризации и первые попытки построения настоящей алгебры, что связано отчасти с влиянием вавилонской науки, отчасти с появлением неопифагореизма (Нумений, Никомах) во II в., то есть оживлением интереса к числу. К сожалению, эти новые тенденции уже не могли получить развития в связи с общим упадком античной культуры, ее христианизацией и одичанием. Зверское убийство христианскими фанатиками главы александрийского Мусейона, женщины-математика Ипатии, в 415 г. н. э. считается символической датой заката александрийской математики.

Латиноязычная математика в этот же период представляла собой удручающе жалкую картину. Практический склад характера римлян позволял им заниматься и развивать такие «математические науки», как механику, архитектуру и музыку, но теоретическая наука черпалась в незначительных количествах из греческих источников и содержалась только в школьных программах, то есть в традициях. Именно в этой традиции «квадривиум» окончательно превратился исключительно в школьный предмет, не содержавший даже десятой части сделанных к этому времени математических открытий. На латинском языке существовал перевод Апулея из Мадавры популярного трактата «Введение в арифметику» Никомаха из Герасы (II в. н. э.)⁶⁵². Положение дел несколько исправляет все тот же великий умница Боэций, но только к закату античности. Его перу принадлежали трактаты по всем четырем математическим наукам (сохранились «О наставлении в арифметике» и «О наставлении в музыке»), в которых он делает адаптированный перевод арифметических, геометрических, музыкальных и астрономических произведений Никомаха, Евклида и Птолемея. Трактаты по музыке и, вероятно, по астрономии представляли собой весьма солидные, хотя и очень эклектичные компендиумы.

Для читателя, заинтересовавшегося проблемами античной математики и астрономии, мы можем порекомендовать книги (из обзорных работ на русском языке):

§  Варден Б. Л., ван дер. Пробуждающаяся наука. I. Математика древнего Египта, Вавилонии и Греции / Пер. И. Н. Веселовского. – М.: Физматгиз, 1959.

§  История математики с древнейших времен до начала XIX столетия: В 3 т. / Под ред. А. П. Юшкевича. – Т. 1. – М.: Наука, 1970.

§  Рыбников К. А. История математики. – М.: Изд-во МГУ, 1974.

§  Жмудь Л. Я. Зарождение истории науки в античности. – СПб.: Изд. РХГИ, 2002.

§  Нейгебауэр О. Точные науки в древности. – М.: Наука, 1968.

§  Герцман Е. В. Античное музыкальное мышление. – Л., 1986 (и др. книги этого автора по истории музыки).

§  Варден Б. Л., ван дер. Пробуждающаяся наука. II. Рождение астрономии / Пер. Г. Е. Куртика. – М.: Наука, 1991.

§  На рубежах познания Вселенной. – М.: Наука, 1990.

§  См. примеч. к кн. III, гл. 2.

Кроме того, отрадно отметить, что существенная часть греческих математических работ переведена на русский язык. См.:

§  Аполлоний Пергский. Конические сечения // Изв. Северо-Кавказского ун-та, 3 (15), 1928.

§  Арат. Явления // Наука, небо, поэзия: Античные авторы о небесных светилах / Пер. А. А. Россиуса. – М.: Изд. МГУ, 1992.

§  Архимед. Сочинения / Пер. и комм. И. Н. Веселовского. – М.: Физматгиз, 1962.

§  Гигин. Астрономия / Пер. А. И. Рубана; вст. ст. А. В. Петрова. СПб.: Алетейя, 1997.

§  Гиппарх. Комментарии к Арату // Историко-астрономические исследования, 1988. Вып. 20.

§  Диофант Александрийский. Арифметика и Книга о многоугольных числах / Пер. И. Н. Веселовского. – М.: Наука, 1974.

§  Евклид. Начала: В 3 т. / Пер. М. М. Мордухай-Болтовского. – М.; Л.: Гостехиздат, 1949–1950.

§  Прокл. Комментарии к первой книге «Начал» Евклида. Введение / Пер. и комм. Ю. А. Шичалина. – М.: ГЛК, 1994.

§  Птолемей Клавдий. Альмагест: Математическое сочинение в 13 книгах / Пер. И. Н. Веселовского. – М.: Наука, 1998.

§  Птолемей Клавдий. Тетрабиблос. – М., 1992.

Античная арифметика как наука была основана Пифагором Самосским (ок. 571 –497 гг.), личный вклад которого состоял в следующем.

1. В выделении четных и нечетных чисел, включая сюда представление о простых числах, совершенных числах.

2. В создании теории фигурных чисел, треугольных, квадратных, пятиугольных, пирамидальных и кубических.

3. В начале разработки теории пропорций, выделении арифметической, геометрической и гармонической пропорций.

Поздние пифагорейцы V-IV вв. развивали все эти направления, например теория четных и нечетных чисел приобрела вид положений 21–34 из IX книги «Начал» Евклида, а теория пропорций Евдокса Книдского (ок. 408–355 гг.), ученика Архита, содержится в V книге «Начал». Ги́ппасу из Метапонта (ок. 500 г. н. э.), непосредственному ученику Пифагора, принадлежит открытие иррациональности числа 2

, а Феодор Киренский (ум. в 390 г.) и в особенности его ученик, Теэтет Афинский (ок. 420–368 гг.), разработали собственно теорию иррациональных чисел, которую Евклид поместил в X книгу «Начал». Феодор считается автором VII книги «Начал», а Архит Тарентский (430–365 гг.) и его ученики – VIII. Как мы уже отмечали в примечании к Предисловию, пифагорейцы считали именно арифметику базовой математической наукой – теоретическое обоснование этому дал Архит. Школе Архита принадлежит и формулировка замечательного положения, известного как основная теорема арифметики: «Всякое натуральное число раскладывается на простые множители, причем единственным способом (с точностью до их порядка)».

Арифметические работы представителя Хиосской школы Демокрита из Абдер до нас, к сожалению, не дошли.

Достижения этого периода подытожили знаменитые «Начала» Евклида (ок. 365–300 гг.), написанные около 325 г., в которых книги VII-IX посвящены арифметике. В «Началах» изложен и знаменитый алгоритм Евклида по нахождению наибольшего общего делителя двух целых чисел. У Евклида содержится и формула для четных совершенных чисел, а также теорема о бесконечном количестве простых чисел⁶⁵³.

Однако следующий этап развития греческой математики был связан с вышеупомянутой «геометрической алгеброй». Действительно, при том уровне развития науки число 2

могло быть изображено только как диагональ единичного квадрата. К этому надо было добавить блестяще разработанную (Евклидом и его предшественниками) методику геометрического доказательства. Вместе с тем для арифметики такая позиция представляла известную сложность: например, если квадраты чисел представлялись как геометрические квадраты, а сами числа – как отрезки, то как же тогда представить себе квадратный трехчлен x 2 †px†q

. Как можно сложить отрезок с площадью или кубическое тело с площадью? Кроме того, степени ограничивались кубами. Выходы существовали, но были довольно громоздкими. Поэтому на этом этапе арифметические достижения почти не отличимы от геометрических. Мы будем полагать, что арифметика – наука об операциях над натуральными, целыми и рациональными числами, а к геометрии относить операции над числами иррациональными, равно как и «алгебру» того времени (алгебра в узком смысле этого слова – теория решения уравнений n-й степени с рациональными коэффициентами). Среди математиков того времени, внесших вклад именно в арифметику, можно назвать Архимеда из Сиракуз (ок. 287–212 гг.), точнее его сочинение «Псаммит» («О счете песчинок»). Здесь он показывает, как с помощью существовавшей тогда системы счисления можно выражать сколь угодно большие числа, тем самым опровергая мнение о существовании «самых больших чисел». В качестве примера Архимед использует задачу о вычислении количества песчинок внутри видимой Вселенной и легко показывает, что если бы даже мир до самой сферы неподвижных звезд был заполнен только песком, то количество этих песчинок было бы легко оценить и записать в виде числа. Вообще в своих вычислениях Архимед доходит до числа 10 8∙ 10 16

. Ему же принадлежит аксиома Архимеда, которую он сам приписывает Евдоксу: «Если две величины не равны, то можно столько раз сложить с собой их разность, чтобы она превзошла любую конечную величину». Еще одним достижением этого великого математика стало вычисление сумм некоторых бесконечных сходящихся рядов (впервые!). Другому математику III в., Эратосфену Киренскому (ок. 282–202 гг.), принадлежит способ отыскания простых чисел через отсеивание всех кратных – так называемое «решето Эратосфена»⁶⁵⁴.

В последний, римский, период развития греческой науки, как мы сказали, возрождается интерес к числу как арифметическому объекту.

Уже в работах Герона Александрийского (вероятно, I в. н. э.) намечается поворот к арифметизации при изложении различных вычислительных алгоритмов. Он же впервые решает геометрические задачи через уравнения (в «Геометрике»). Обычно этот поворот объясняют влиянием вавилонской традиции, достигшей своего расцвета на рубеже эр.

Кроме того, в это время группой энтузиастов начинает возрождаться пифагореизм, правда философское содержание его позаимствовано, в основном, из Платона. Среди неопифагорейских математиков наиболее известен Никомах из Герасы⁶⁵⁵ (р. ок. 100 г. н. э.), который пересказывал пифагорейскую математику по Евклидовым «Началам». Но самым знаменитым арифметиком этого направления и вообще последним греческим математиком был Диофант Александрийский (возможно, сер. III в. н. э.), которого, кстати, иногда считают эллинизированным вавилонянином. Он был известен как создатель первого варианта арифметической символики, отрицательных чисел именно как чисел, а также исследованием так называемых «Диофантовых уравнений», то есть алгебраических уравнений с целыми коэффициентами (или систем таких уравнений), для которых требуется нахождение целочисленных решений (например, 3x†5y=7;

x 2 † y 2 = z 2 ;

3x 2 † 4y 3 = 5z 3

и др.). Книга I «Арифметики» Диофанта – первое известное нам изложение основ алгебры.

В последующем все эти научные достижения получили свое развитие не на христианском Западе, а в трудах ученых арабского Востока IX-X вв. н. э. – ал-Хорезми, ал-Баттани, Абу Камила, Ибн ал-Хайсама и других. И уже через посредство испанских и итальянских переводчиков с арабского греческая математика с середины XII в. н. э. стала появляться в Европе. Массовый перевод греческих математических трактатов на латинский и национальные европейские языки был осуществлен только в XVI в. н. э.

Давая краткий очерк развития античной геометрии, мы, как и в предыдущем случае, вынуждены ограничиться только общей периодизацией, главными течениями, основными именами с указанием, кто что открыл. Геометрия, действительно, наука более древняя, чем арифметика, но мы полагаем, что упоминание о вездесущих египтянах скорее является штампом, характерным для античной историографии науки, чем отвечает реальному положению дел. Во всяком случае, с именем первого греческого геометра Фалеса Милетского связывают четыре теоремы, не соотносимые с восточной математикой: 1) о том, что диаметр делит круг пополам, 2) что углы при основании равнобедренного треугольника равны («теорема Фалеса»), 3) что накрест лежащие углы при пересечении двух прямых равны, 4) теорему о равенстве треугольников по двум углам и стороне. Все эти факты элементарны и доказываются взаимным наложением соответствующих фигур. Революционность мысли Фалеса и его последователей состояла именно в том, что он стремился найти доказательства для очевидных фактов. И это был первый камень в основание теории дедуктивных доказательств. Предполагается, что к Фалесу восходит часть положений III книги «Начал» Евклида.

Превращение геометрии в теоретическую науку было, по словам историографа математики Евдема Родосского (вт. пол. IV в.), осуществлено Пифагором⁶⁵⁶. Сам Пифагор, надо полагать, доказал теорему, носящую его имя (вероятно, через сложение формул подобия треугольников, получающихся при опускании высоты из прямого угла на гипотенузу), и построил два первых правильных многогранника (тетраэдр и куб). Пифагорейской школе в целом принадлежит: 1) теорема о равенстве суммы углов треугольника двум прямым углам; 2) теорема о замощении плоскости правильными многоугольниками; 3) теория приложения площадей (изложенная в I-II книгах «Начал»; 4) вся IV внига «Начал»; 5) построение всех пяти правильных многогранников (додекаэдр построил Гиппас, а октаэдр и икосаэдр – Теэтет), которая вошла в XIII книгу «Начал»; 6) создание теории иррациональных чисел (Гиппас, Феодор и Теэтет); 7) написание популярного учебника по геометрии еще в сер. V в., содержащего основы первых четырех книг «Начал» (по ван дер Вардену). Первое дошедшее до нас дедуктивное доказательство находится в поэме «О природе» философа Парменида Элейского (540–480 гг.), и, по мысли Т. Гомперца, заимствовано у пифагорейцев, поскольку сам Парменид был учеником этой школы.

Среди математиков Хиосской школы наиболее известен Гиппократ Хиосский (ок. 440 г.), чей трактат «Начала», посвященный проблеме квадратуры круга с помощью луночек, – первое дошедшее до нас математическое сочинение эллинов. Вообще Гиппократ исследовал площади плоских фигур, ограниченных прямыми и кривыми линиями. Другой представитель этой школы, философ и ученый Демокрит из Абдер⁶⁵⁷ (470 или 480–380 или 370 гг.), основываясь на своей атомистической философии, заложил основы того, что мы сегодня называем интегральным исчислением: считал объемы призм, конусов и цилиндров, разбивая их по высоте на малые секции.

Решение трех классических геометрических задач древности связывается с именами софиста Гиппия Элидского, который нашел способ трисекции угла при помощи изобретенной им кривой – квадратрисы; математика Динострата (сер. IVв.), ученика Евдокса, который применил ту же квадратрису для решения проблемы квадрирования круга. Решение проблемы удвоения куба связывают с именами Архита, Евдокса, ученика Архита, и Менэхма (сер. IV в.), ученика Евдокса. Про Менэхма мы знаем, что он решил эту проблему через нахождение двух средних пропорциональных в точке пересечения гиперболы и параболы. Он же был первым математиком, который начал разработку теории конических сечений: круга, эллипса, гиперболы, параболы. Доказательства невозможности решить классические задачи с помощью только циркуля и линейки были получены лишь в 1837 и 1882 гг. П. Ванцелем и И. Г. Ламбертом.

Как мы уже отмечали, открытие иррациональности, а также парадоксы бесконечно малых, предложенные Зеноном Элейским, направили античную математику в русло геометрии, и первым, кто это сделал, был Евдокс Книдский. Опираясь на свою теорию отношений, он применил «метод исчерпывания», при котором геометрическая фигура, длина, площадь или объем которой требуется найти сначала, исчерпывается такими фигурами (вписанными и описанными), длины, площади или объемы которых легко найти, а затем делается предельный переход. Обобщая этот метод, мы и сегодня вводим определенный интеграл как предел, к которому стремятся верхняя и нижняя римановы суммы. Но и в античности доказательство, полученное таким методом, являлось совершенно строгим, легко формализующимся в терминах современной математики.

Формирование античной математики закончилось ко временам Евклида. Его «Начала» – это искусно собранные и расположенные достижения античной математики к концу IV в., снабженные прекрасным доказательным аппаратом. Книга стала основным учебником по математике на две тысячи лет, а способ изложения материала и в XX в. считается образцом, которому стремятся следовать ученые даже за пределами этой науки. I книга содержит основные определения, аксиомы, здесь рассматриваются основные свойства треугольников и четырехугольников; во II книге излагается геометрическая алгебра (способы решения квадратных уравнений); в III книге рассматриваются свойства касательных и хорд, а в IV – правильные многоугольники и основы учения о подобии; в V книге изложена Евдоксова теория пропорций в ее геометрической форме, которая в VI книге применяется к подобию треугольников. Книги VII-IX, как мы уже говорили, арифметические, а X книга, самая сложная, содержит теорию иррациональных чисел Теэтета. В книгах XI-XIII рассматривается стереометрия: основные определения, вычисление объемов основных фигур и их отношений, теория правильных многогранников. Теория конических сечений была изложена в отдельной книге.

Период от Евклида (включительно) до Аполлония и его учеников, Диокла, Никомеда и Персея, то есть с 300 по 150 г., был золотым веком греческой математики. Огромен вклад в геометрию Архимеда Сиракузского, особенно в той области, которую мы называем интегральным исчислением. Используя деление тел на сегменты малой толщины и метод исчерпания, он в работах «О сфере и цилиндре», «О конойдах и сферойдах», «Квадратура параболы» находит точные и приближенные значения площадей практически всех известных в его время геометрических фигур, в том числе и довольно сложных, как, например, площадь параболического сегмента. В трактате «Измерение круга» Архимед нашел приближенное значение числа π с точностью до третьего знака после запятой. Особенно интересна его книга «О спиралях», в которой он сумел придумать новую сложную кривую, носящую теперь его имя, исследовать ее свойства и применить ее для точного вычисления числа π, а также для вычисления различных площадей, например эллипса. Исследуя спирали, он научился находить касательную к ним, что было первым шагом в направлении дифференциального исчисления. Современниками Архимеда были Ко́нон из Самоса, исследователь конических сечений и спиралей, и его ученик Досифей. Последним великим математиком эпохи эллинизма был Аполлоний из Перги (ок. 260 – ок. 70 гг.), в лице которого «геометрическая алгебра» достигает своей вершины. Он написал трактат в семи книгах «О кониках», то есть о конических сечениях, где исследование их свойств доведено до исследования эволют этих кривых. Кстати, именно в работах Аполлония мы впервые в явном виде встречаем требование выполнять геометрические построения только с помощью циркуля и линейки – это требование было не таким уж обязательным для греческой науки, как иногда полагают.

Римская эпоха также дала несколько замечательных имен математиков, работавших, главным образом, в Александрии Египетской. Среди них – Герон Александрийский, живший, вероятно, в I в. н. э., – энциклопедист, писавший на геометрические и механические темы. Формулу Герона для вычисления площади треугольника (из трактата «Геометрика») знает сегодня любой школьник. Герои также вычислял объемы различных тел: вообще его интересовали метрические свойства тел, при этом он знал египетскую и вавилонскую математику. Младший современник Герона, Менелай Александрийский (ок. 100 г. н. э.), в работе «Сферика» рассматривает геометрию сферы, сферические треугольники, тригонометрию. Самым известным математиком этого периода был Птолемей, чей труд «Альмагест», написанный около 140 г. н. э., в особенности его II книга, содержит немало геометрических идей, особенно из области тригонометрии. Птолемей вычисляет значения синусов для углов с шагом в полградуса. В «Планисферии» он рассматривает теорию проекций, а в «Руководстве по географии» определяет положение на Земле с помощью системы географических координат (изобретенной еще Эратосфеном именно для этих целей). Последним известным греческим математиком был Папп Александрийский (кон. III в. н. э.). Его «Собрание» было большим учебником по изучению всего того, чего достигла античная математика. Большинство результатов трудов древних авторов сохранилось до наших дней благодаря Паппу, который был очень талантливым компилятором, а его книга будила мысль многих математиков арабского мира и европейского Возрождения.

В латинской традиции геометрия, с которой римлян познакомил Варрон, долгое время существовала лишь как школьная дисциплина, соответственно входила в круг знания людей, которых называют риторами. Примеры глубины этого рода знания можно найти в сочинении «О дне рождения» Цензорина (III в. н. э.) или в «О бракосочетании Филологии с Меркурием» Марциана Капеллы. Даже попытка Аврелия Августина улучшить качество высшего образования, в целом, кончилась неудачею. Существенным шагом вперед была переводческая работа Боэция, однако, его геометрические труды были утрачены уже в раннем средневековье. Двум замечаниям Кассиодора, что Боэций перевел «Начала» Евклида, можно доверять, в отличие от вложенной им же в уста короля Теодориха фразы, что «механика Архимеда ты, [Боэций,] вернул сицилийцам в латинском обличии»⁶⁵⁸: последняя отражала скорее намерение, чем действительность. Нам не известно, что представляла собой эта книга, но, очевидно, это было краткое переложение основных мест Евклида, а не полный перевод (последний появился в Европе только в начале XVI в. н. э. и был выполнен Н. Тартальей). Вероятно, III и IV книги сочинения Псевдо-Боэция «Наука геометрии и арифметики» в пяти книгах как раз и представляют это переложение. Кроме того, под именем Боэция в средние века ходил трактат «Геометрия» в двух книгах, но его написание датируется X веком. Правда, нельзя исключать, что при его составлении был использован подлинный трактат Боэция. Кроме того, мы не можем сделать однозначных выводов об источниках геометрических работ «последнего римлянина». Можно предположить, что такими источниками были популярные геометрические трактаты того же Никомаха. В целом, складывается очень печальная картина, прямым следствием чего является факт, что у Исидора изложение геометрии среди прочих дисциплин квадривиума выглядит наиболее жалким образом и содержит серьезные ошибки и несуразности.

Мы предлагаем здесь читателю несколько пояснений, которые помогут ему воссоздать более или менее целостную картину теории античной музыки, а также ее истории.

Прежде всего – три общих замечания. Хотя от древнегреческой музыки до нас дошло намного меньше свидетельств, чем, скажем, от скульптуры или архитектуры, – всего около 20 фрагментов мелодий, – даже беглое знакомство с античными авторами показывает, что музыка имела в их обществе намного большее значение, чем другие искусства. То есть она играла ключевую роль в социальной жизни и была более распространена в повседневности, чем сегодня. Во-вторых, как это ни парадоксально, она при этом была значительно беднее, чем классическая европейская музыка XVIII-XIX вв. (чего не скажешь, например, о скульптуре), так как строилась горизонтально мелодически, то есть не имела одновременного звучания нескольких тонов. Также она издревле была связана с пением, и до самого позднего времени ее лучшие образцы рассматривались как сопровождение вокала. Хоровой склад был также одноголосым – пели в унисон, стараясь не размывать аккомпанементом внятность слова, а, наоборот, усиливать ее. Из трех составляющих исполнения на первом по значению месте было слово, на втором – ритм, задаваемый чередованием долгих и кратких слогов, а также «музыкальными» ударениями, которые повышали или понижали голос на тон и полтона, и только на третьем месте – сама мелодия (мелос). В-третьих, она существенно отличалась от современной музыки направлением воздействия, так как была направлена извне вовнутрь человека, а не наоборот, то есть никогда не рассматривалась как самовыражение личности. Более того, само понятие самостоятельной, уникальной и самоценной человеческой личности – это европейское изобретение Нового времени. Древность, античность и средние века строились на представлении, что человек существует для мира и государства и никак не наоборот, поэтому отдельные личностные свойства рассматривались как нечто, подлежащее выравниванию под единое представление о совершенном человеке, а музыка и была одним из самых мощных инструментов для этого. Обоснование этому нашел еще в V в. Дамон из Афин, учитель и советник Перикла. Таким образом, музыка всегда предназначалась для воздействия на человека в широком диапазоне возможностей: от чисто медицинского через нравственновоспитательное к восхождению души в мир богов. Например, была известна история о том, как Пифагор повстречал на улице компанию пьяных гуляк. Он приказал сопровождающему их флейтисту сыграть мелодию в спондеическом размере, и те мгновенно протрезвели. Наоборот, Тимофея Милетского чуть не убили за то, что он, будучи приглашен воспитывать юношей, присоединил к кифаре еще одну струну и, введя тем самым хроматическое наклонение, получил возможность более тонко передавать эмоции. Считали, что он развратил спартанских детей такой эмоциональной музыкой.

Искусство музыки в Греции существовало, конечно, с самых древних времен: тут назывались имена мифических и полумифических первооткрывателей, но считалось, что наукой музыку сделал Пифагор. Мы можем уверенно говорить, что именно он догадался подвести под музыку математический аппарат (теорию пропорций), что он открыл октаву, квинту и кварту, исчисляя длины струн. Нам мало известно о теориях и экспериментах старших пифагорейцев – Гиппаса из Метапонта и Ласа из Гермионы (548 или 545 – 497 гг.), но с работами младших пифагорейцев конца V в. мы знакомы неплохо. Филолай из Кротона (ок. 470 – после 388 гг.) построил диатоническую гамму для дорического лада и, надо полагать, и прочих ладов. Архит ввел энгармоническое и хроматическое наклонения⁶⁵⁹. Основные достижения пифагорейской музыки изложил Евклид в сочинении «О делении канона» (ок. 300 г.) (канон – это старое название монохорда). Монохорд, на котором, в основном, экспериментировали пифагорейцы, представлял собою резонирующий ящик с одной или двумя струнами (вторая – эталонная), причем к струне была приложена линейка с 12 равными делениями и устройство, позволявшее зажимать струну на любом из них. Например, зажав струну на шестом, среднем, делении и ударив одновременно и по этой струне и по эталонной, исследователь получал октаву и легко убеждался, что это консонанс. Таким образом, вопреки распространенному мнению, пифагорейцы не были абстрактными теоретиками: их наука состояла из эмпирического компонента и математической теории. Конечно, эта теория накладывала ограничения на всю науку в целом, например, потому, что интервалы выражались только отношениями натуральных чисел и, желательно, небольших, а это не позволяло поделить на равные половины какой бы то ни было простой интервал: приходилось вводить больший и меньший полутона, большую и меньшую четверти и т. д. Но вносить ограничения – это свойство любого математического аппарата, даже в наши дни⁶⁶⁰.

Крайности начались потом, когда пифагорейцев стали «критиковать справа и слева». Платон, много позаимствовавший у Филолая, был изобретателем идей и полагал, что подлинная музыка существует в душе, то есть уме, мира, ее бледная тень – в движении планет и в – математических построениях наших умов, а музыка, воспринимаемая чувствами, – это уже тень тени. Умопостигаемая музыка должна возвышать людей над материальной действительностью. Поэтому в «Государстве» он насмехался над теми пифагорейскими музыкантами, которые «ценят уши выше ума». Аристотель ударился в противоположную крайность: его физическая теория была принципиально качественна, а не количественна, то есть отвергала математические закономерности вообще, по крайней мере, в музыке. Главный специалист аристотелевского Ликея по музыкальным вопросам, Аристоксен из Тарента (р. ок. 365 г.), автор фундаментальных работ «Начала гармоники» и «Начала ритма», учившийся музыке у пифагорейца Ксенофила, напротив, построил учение о гармонии из элементов мелоса, основываясь только на субъективном восприятии тонов человеческим ухом. Он критиковал пифагорейцев именно за наличие теоретической части. Вся дальнейшая музыкальная теория разделилась между «канониками», сторонниками платонического подхода, и «гармониками» – аристоксеновцами. В Византии до последних веков ее существования наиболее распространенной была темперация Аристоксена, а средневековый Запад из-за влияния Боэция и его неопифагорейских источников ориентировался, в основном, на «канонику».

Эллинистическая эпоха знает несколько имен теоретиков музыки, которые занимались, в частности, расчетом интервалов и построением звукоряда, например имена Эратосфена Киренского и Дидима Александрийского (вт. пол. I в. до н. э.); а также практиков, из которых самым известным был Ктесибий (III в.). Уже в римскую эпоху Птолемей во II в. н. э. в своей трехкнижной «Гармонике» подвел исчерпывающее и наглядное сопоставление многочисленных музыкальных учений, кроме того, он лично повторял все важные эксперименты. Важнейшие трактаты принадлежат Плутарху из Херонеи (ок. 46 – после 119 г. н. э.), Алипию, Аристиду Квинтиллиану (II или III вв.) и Гауденцию (III в. н. э.). Большой популярностью пользовалось неопифагорейское сочинение Никомаха «Руководство по гармонике», которое было написано в духе среднего раннего неоплатонизма. Возможно, Никомаху принадлежал и более обширный труд на ту же тему.

Римлян с наукой музыки познакомил Теренций Варрон («О науках»), и она получила здесь питательную почву. Практическому складу характера римлян еще в большей степени, чем у греков, импонировало нравственно-воспитательное значение музыки, поэтому основные греческие теории музыки так или иначе переводились на латинский язык, а что касалось практики, то тут римским инженерам не было равных: усовершенствовались почти все музыкальные инструменты (см., например, у Витрувия: Vitr., X, 8). С переменным успехом проводились кампании по искоренению «идейно чуждых римскому человеку» ладов, наклонений и инструментов. О музыке писали и не очень профессиональные люди – Цицерон, Папиний Стаций (ок. 40 – 96 гг. н. э.) и Цензорин («О дне рождения»), Макробий (р. ок. 400 г., «Комментарий на “Сон Сципиона”»), и грамотные музыковеды – Альбин (II в н. э.) и Аврелий Августин («О музыке» в шести книгах). «Введение в гармонику» Гауденция было известно в переводе Муциана.

Наконец, весьма солидную компиляцию всех предшествующих музыкальных учений предпринял Боэций в трактате «О наставлении в музыке». В первых трех книгах он воспроизводит учение Никомаха, в остальных двух – отрывки из книг Евклида, Гауденция, Птолемея и других. Исследованием же музыкальных пассажей у Исидора занимался К. Шмидт. Тщательно сравнив фрагменты, посвященные музыке, у Августина, Кассиодора и Исидора, он пришел к выводу, что все эти три сочинения относительно независимы и восходят к какому-то неизвестному нам четвертому латиноязычному источнику⁶⁶¹. Что касается философского осмысления места музыки в мире, Боэций придерживается неоплатонизма и неопифагорейства с их презрением ко всему материальному: он делит музыку на мировую (небесную, математическую гармонию), человеческую (умопостигаемую) и инструментальную (ту, которую издают инструменты, – она

третьеразрядна). Настоящая музыка существует в уме Бога в виде математических пропорций, поэтому музыку нужно слушать не ушами, а умом. Применительно к тварному миру музыка – гармония космоса и человека, души и тела, ее математическая рациональность – следствие рационального творения всего мира. Поэтому настоящий музыкант – это математик и философ, он поднимается умом от презренного ощущения к числовым абстракциям, обращая, тем самым, душу на путь к Богу и спасению. Такая позиция оставалась официальной в течение всех средних веков, то есть до времен Данте. Но так или иначе даже самая теоретическая из трех видов (наряду со светской аристократической и народной) средневековой музыки – церковная – была вынуждена временами опускаться до практики, поскольку необходимо было организовывать музыкальное и хоровое сопровождение служб. Например, заметно, что епископ Исидор с теории быстро сворачивает на хореографию и аккомпанемент: большая часть титула «О музыке» касается как раз инструментальной музыки.

В целом, бросая на античную теорию музыки взгляд из XXI века, мы должны сказать, что проект музыки как естественной науки с математическим аппаратом, в отличие от астрономии, не состоялся. И то, что трактат Боэция был учебником в Оксфорде еще в XVII в., свидетельствует, на наш взгляд, не о гениальности его автора, а об отсутствии возможностей творческого развития этого вида знания. На деле музыка оказалась в гораздо более сильной зависимости от эстетического восприятия, чем это предполагали вначале, следовательно, для ее достойного представления на теоретическом уровне была необходима такая философская дисциплина, как эстетика, которая появилась только в середине и конце XVIII в. в работах А. Баумгартена и И. Канта.

Общими принципами античной космологии были следующие четыре.

1. Представление о сферическом небосводе, «сфере неподвижных звезд» и сферах планет, Солнца и Луны. Оно восходит к пифагорейцам.

2. Идея одушевленности небесных тел была столь же древней, сколь и сама религия. Одушевленными их считал и Платон, и даже прагматичный Аристотель мыслил за движениями планет некий неподвижный Ум-перводвигатель.

3. Принцип небесного совершенства. Он распадается на две части, то есть на так называемую аксиому движения Платона и на доктрину идеальности, божественности и неизменности небесных, «надлунных» тел и их движений. Аксиома движения состояла в том, что все светила движутся равномерным круговым движением; хотя она названа по имени ее главного популяризатора, как принцип она была зафиксирована еще у Филолая, а восходит к еще более ранней пифагорейской традиции. Это была вполне научная рабочая гипотеза, возникшая на основе наблюдения за звездами и перенесенная по аналогии на другие небесные тела ввиду родства их природ (современная наука поступает так же, стремясь объяснять непонятное через понятное в аналогичных ситуациях). Учение о божественности небесных тел и о всеобщем небесном совершенстве, напротив, сравнительно позднее. Оно впервые зафиксировано у Платона и развито Аристотелем. В обоих случаях оно превратилось в антинаучную догму, которая на протяжении двух тысяч лет мешала видеть переменные явления в астрономии.

4. Принцип музыки сфер, предложенный Филолаем. Правда, он разделялся не всеми, например Аристотель замечает, что «теория эта изящна и поэтична, однако дело не может обстоять таким образом»⁶⁶². Вопреки мнению Платона⁶⁶³, небесная гармония связывалась пифагорейцами не с математикой космоса, а с его физикой («Не бывает звука без движения», – писал Гиппас). Наконец, надо отметить громадное значение истории астрономии для становления современной естественнонаучной картины мира. Именно астрономия стала тем испытательным полигоном, на котором впервые удалось блестяще совместить эмпирические наблюдения и их математические обоснования, именно здесь был впервые сформулирован гипотетико-дедуктивный метод (т. е. эмпирические наблюдения, построение на их основе объяснительных теоретических гипотез, последующая эмпирическая проверка дедуктивных выводов из них и т. д.), составивший основу современной научной теории познания и разрушивший догматически-религиозную теорию познания средних веков. Задолго до Н. Кузанского, Г. Галилея и Ф. Бэкона, создателей этого метода, Аристотель применительно к астрономии выражал ту же мысль: «Дело опыта – доставлять начала всякого явления. Я имею в виду, например, чтоопыт в знании о небесных светилах, должен доставлять начала учению (теории) о небесных светилах»⁶⁶⁴.

Далее, говоря об истории астрономии, греки единодушно считали ее первооткрывателем Фалеса Милетского. Точку зрения, что греческая астрономия на раннем этапе своего развития основывалась на вавилонских данных, мы отрицаем, следуя О. Нейгебауеру, Л. Я. Жмудю и др. Вообще первоначально астрономия развивалась в рамках натурфилософии, истории которой посвящены «Мнения натурфилософов» перипатетика Теофраста. Фалес, по-видимому, занимался точным вычислением дат солнцестояний и равноденствий, а значит, продолжительностью тропического года, он же, говорят, ввел для эллинов созвездия Медведиц. Традиция приписывала ему и предсказание солнечного затмения 28 мая 585 г., но, если такое предсказание имело место, оно было счастливой случайностью и простым знанием того, что у вавилонян есть такой период между затмениями как 18-летний сарос. Во всяком случае, никакой теории, позволявшей правильно объяснять и рассчитывать солнечные затмения у Фалеса не было, и традиция молчит о дальнейших предсказаниях. Главной заслугой его ученика Анаксимандра (ок. 610 – 547 гг.) было придание Земле статуса небесного тела, входящего в ту же систему, что Солнце и Луна. Он же первым поставил (но не решил!) вопрос о величинах небесных тел, расстояниях между ними. Анаксагор впервые правильно объяснил солнечные и лунные затмения, а также факт, что Луна светит отраженным светом Солнца и движется по эклиптике.

Наконец Пифагор и его ближайшие ученики детально занялись Землей и планетами. Пифагор открыл шарообразность Земли, разделил небесную сферу на семь поясов, изобретя два полярных круга, два тропика и экватор (позже учившийся у пифагорейцев Парменид перенесет эти пояса на Землю), а также установил, что Вечерняя и Утренняя звезды – это одна планета (Венера). Применительно к планетам пифагорейцы создали собственно представление о том, что мы сегодня называем Солнечной системой. Они открыли собственное движение пяти планет, приблизительно высчитали сидерические периоды их обращения и составили первую модель системы мира: в ее центре располагалась шарообразная Земля, вокруг которой в направлении с запада на восток равномерно вращаются по кругу Луна, Солнце, Венера, Меркурий, Марс, Юпитер и Сатурн (именно в этом порядке). За ними находится сфера неподвижных звезд, вращающаяся равномерно с востока на запад. Скорости этого вращения считались обратно пропорциональными расстоянию до Земли: быстрее всего вращаются звезды (один оборот за время чуть меньше суток), медленнее всего – Луна (один оборот за месяц). Движение светил порождает их гармоничное звучание.

Начиная с середины V в. астрономия отошла от натурфилософии и разделилась на два относительно самостоятельных научных направления: эмпирическую астрономию и теоретическую («математическую») астрономию. Подлинным творцом теоретической астрономии стал Энопид Хиосский (сер. V в.), который, по словам историка астрономии Евдема, был автором первого специального трактата по математической астрономии, то есть небесной кинематике. Он же вполне точно определил угол наклона эклиптики к небесному экватору (24°) и высчитал «большой год» в 59 лет. Его ученик, Гиппократ Хиосский, продолжил работу по математизации астрономии. Число же астрономов-наблюдателей было достаточно велико, но самыми известными в то время (430-е гг.) были Метон и Евктемон из Афин. Роль этих людей по отношению к теоретической астрономии IV-III вв. сравнима с ролью Тихо Браге по отношению к И. Кеплеру. В частности, они определили неравномерность движения Солнца по эклиптике, следовательно, непостоянство расстояния от Земли до Солнца. Метон высчитал большой лунный цикл: 19 солнечных лет почти точно равны 235 синодическим месяцам. Евктемон же впервые в греческой традиции разделил эклиптику на 12 знаков Зодиака и начал публиковать «парапегму», то есть звездный календарь разнообразных астрономических событий.

Самым выдающимся достижением астрономии IV в. были следующие.

Во-первых, это постановка проблемы «спасения явлений, представляемых планетами» пифагорейцем Евдоксом Книдским (но не Платоном, как ошибочно указывал Сосиген!), то есть задачи нахождения комбинации таких равномерных правильных движений планет, которые объясняли бы данные явления, например попятное движение планет.

Во-вторых, решение этой задачи тем же Евдоксом, Калиппом (перв. пол. IV в.) и Аристотелем в виде геоцентрической модели мира, известной под названием «теории гомоцентрических сфер»⁶⁶⁵. Помимо геоцентрической системы мира античная наука предложила альтернативную, которая находилась в стороне от главного русла астрономических теорий древности, но была осознана как истинная 2000 лет спустя. Прежде всего, пифагорейцы перв. пол. IV в. Гикет и Экфант из Сиракуз предположили, что суточное движение звезд можно объяснить вращением Земли вокруг своей оси⁶⁶⁶, и этого предположения держались Платон и его ученик Гераклид Понтийский (р. ок. 350 г.), связанный также с аристотелевским Ликеем.

Во-вторых, еще в конце V в. пифагореец Филолай предложил собственную, так сказать «гестиоцентрическую» систему (так называемая «гипотеза Филолая»), по которой все планеты, включая Землю, обращались вокруг некоего Центрального огня (Гестии). С Земли он не виден, так как его заслоняет от нас вращающаяся синхронно Антиземля (неизвестно, самостоятельная ли планета или просто Луна). Эту теорию критиковал Аристотель.

В-третьих, Гераклид Понтийский предположил, что Меркурий и Венера вращаются вокруг Солнца. Он же, к слову сказать, высказал гениальную догадку о существовании планетарных систем у других звезд.

Наконец, Аристарх Самосский (ок. 320–250 гг.) создал первую гелиоцентрическую модель Солнечной системы. Однако эта система наталкивалась на очень серьезное возражение – если Земля вращается вокруг Солнца, то звезды должны испытывать годичное параллактическое смещение, чего не наблюдалось. Аристарх, по словам Архимеда, грамотно возражал на это, предполагая, что звезды удалены от Земли на расстояния гораздо большие, чем считалось ранее, и параллаксы просто незаметны. Но такой ответ встречал еще возражение, что если звезды так далеки, то их размеры должны быть просто чудовищными (в тысячи раз больше, чем орбита Сатурна), чтобы они были видимы с Земли. В то время ошибочно полагали, что для того, чтобы видеть какое-либо тело, необходимо видеть его угловые размеры отличными от нуля. Учитывая, что угловая разрешающая способность невооруженного человеческого глаза составляет 1' дуги, легко подсчитать, например, что звезда Сириус (при современных данных о расстоянии до нее в 9,7 световых лет) для того, чтобы быть едва видимой, должна быть в 13 000 раз больше, чем она есть в действительности. На самом же деле одна минута дуги необходима для того, чтобы видеть разделенными две точки, то есть для того, чтобы распознать детали небесного тела, а не для того, чтобы увидеть его само. Но этого никто не знал, и до Галилея считалось, что звезды первой величины видны под углом даже 2'. Окончательно вопрос был снят в 1837 г. н. э., когда П. Б. Струве удалось определить годичный параллакс звезды Вега. Но пока всего этого не знали, возражение от размеров и отсутствия параллаксов звезд было убийственным для гелиоцентрической системы, которая, несмотря на ее усовершенствование Селевком из Селевкии (р. ок. 150 г.), так и не получила широкого распространения. Аристарх же стал пионером научных вычислений расстояний до Солнца, Луны и планет и их размеров⁶⁶⁷.

Кроме того, из авторов конца IV – начала III в. надо назвать имя Арата из Сол (ок. 310–245 гг.), автора знаменитой дидактической поэмы «Явления», в которой излагается Евдоксоватеория сфер, описываются различные небесные явления и дается первое у греков систематизированное описание созвездий. При описании этих явления Арат опирался на какой-то чрезвычайно древний источник, самые первые данные которого относятся, по современным вычислениям, к III тыс. до н. э. Перипатетик Евдем Родосский пишет первую «Историю астрономии», а Евклид подводит итог современной ему астрономии в своих «Явлениях».

Эллинистическое время характеризуется, во-первых, все возрас-тающим влиянием астрологии, начало которой в Греции положил вавилонский жрец, историк и астролог Берос (Бел-ушур, ок. 350–280 гг.), основавший в 280-х гг. на Косе астрологическую школу, во-вторых, глубоким знакомством эллинской науки с материалами вавилонских наблюдений (в частности, указывают на записи жреца Кидинну), и в-третьих, развитыми математическими построениями. Например, Аполлоний Пергский предложил теорию эпициклических форм движения планет, вытеснившую теорию гомоцентрических сфер Евдокса⁶⁶⁸.

Самым же знаменитым астрономом этого времени был Гиппарх из Никеи (ок. 190–125 гг.), главной заслугой которого было создание звездного каталога, включавшего 850 звезд с их угловыми координатами, а также разделение видимого блеска звезд на шесть звездных величин, которыми мы пользуемся и сегодня. Здесь он опирался на звездные списки своих предшественников в деле каталогизации – Тимохариса и Аристилла (перв. пол. III в.). Плиний говорит, что к составлению каталога его побудило наблюдение сверхновой звезды 134 г. Он же проделал множество точных наблюдений: составил таблицы движения Луны и Солнца, определил различные аномалии этого движения, с точностью до нескольких секунд вычислил продолжительность солнечного тропического года и синодического месяца, вычислил наклон плоскости лунной орбиты, открыл и определил скорость вращения узлов лунной орбиты, и, наконец, открыл явление прецессии равноденствий, то есть прецессии оси вращения Земли. Он же считается изобретателем важнейшего астрономического прибора дотелескопной эпохи – астролябии. Глубоким вниманием к физической проблематике отличались средние стоики, из которых Посидоний Апамейский пытался построить всесторонне разработанную физическую картину мира. Он исследовал связь между приливами-отливами и фазами Луны, развивал климатические астрономические теории. Именно у Посидония впервые встречается тот порядок светил, которого придерживалась вся последующая античная астрономия: Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн⁶⁶⁹. Последователь Посидония, астроном, математик и астролог Гемин с Родоса (рубеж I в. до н. э. – I в. н. э.), написал известный и сохранившийся до наших дней комментарий на «Введение в астрономию» Посидония.

Помимо Гемина, к греческим астрономам римского периода относится и Клавдий Птолемей (ок. 90 – после 161 гг. н. э.) – последний великий астроном античности. О нем самом и его сочинениях см. примечание к главе 26 книги III. Он известен, прежде всего, как автор «птолемеевской системы мира»⁶⁷⁰. Помимо этого, он расширил звездный каталог Гиппарха до 1028 звезд с указанием их блеска и положений (в VII-VIII книгах «Альмагеста»), впервые предложил каталог цвета звезд, включая переменные звезды⁶⁷¹, изобрел такой астрономический инструмент, как параллактическая линейка. В этом смысле его записи интересны с точки зрения эволюции звезд, так как он отмечает кратковременные изменения цвета звезд в связи с их вспышками, например у Сириуса. Птолемей был великим систематизатором всего астрономического наследия античности.

Из числа явлений за пределами Солнечной системы греческим астрономам были известны немногие. Прежде всего, их заслуга заключается в уранографии – каталогизации координат, блеска и цвета звезд, их разделение на созвездия (Евктемон, Тимохарис, Арат, Гиппарх, Птолемей), в частности, изобретение звездной величины (Гиппарх). В части определения размеров Вселенной были сделаны догадки о громадном удалении звезд от нас (Аристарх) и о неограничности Вселенной, то есть о ее топологической полноте в смысле одноименной гильбертовой аксиомы (Лукреций Кар)⁶⁷². Античность знала два звездных скопления – Гиады и Плеяды. Имелись также догадки о том, что Млечный Путь – множество мелких звезд (Демокрит) и о наличии планетарных систем у звезд (Гераклид Понтийский). Наконец, из переменных явлений на небе, вопреки аксиоме Платона, греки заметили вспышку сверхновой в созвездии Скорпиона в 134 г. до н. э. (но не замечены сверхновая Центавра 183 г. н. э. и Скорпиона 393 г. н. э.), вероятно, знали некоторые переменные звезды, например Алголь и Сириус, но не знали Миру и многие другие.

Латиноязычные астрономические сочинения были многочисленны, но поверхностны и популярны. То есть о небе, звездах, областях неба, созвездиях, движении Луны и Солнца писали многие, но наукой не интересовался практически никто. Самым ученым из римлян, писавших на астрономические темы, был Т. Лукреций Кар (ок. 96–55 гг.), последовательно излагавший эпикурейскую физику в поэме «О природе вещей». Об астрономии в естественнонаучном разрезе писали Варрон, Цицерон, Витрувий, современники Лукреция, и Плиний Старший (23–79 гг. н. э.). Цицерон учился у Посидония и, как мог, стремился популяризовать в том числе и астрономические знания эллинов. Он же первый перевел на латынь поэму Арата «Явления», которую также переводили Г. Юлий Цезарь Германик (15 г. до н. э. – 19 г. н. э.) и Руфий Фест Авиен (IV в. н. э.). Другие дидактические сочинения на ту же тему писали П. Овидий Назон (43 г. до н. э. – 18 г. н. э., «Фасты»), М. Манилий («Астрономика», нач. I в. н. э.) и Цензорин («О дне рождения»). Чрезвычайно упрощенные сведения о космологии встречались у поэтов Вергилия, Лукана, Стация. Наконец, начиная с П. Нигидия Фигула (ок. 99–45 гг.) и Л. Таруция Фирмана (116–28 гг.?) в Риме начала свое победное шествие астрология, авторы которой исчисляются десятками, включая даже императоров (Октавиана Августа и Адриана). Все это многообразие разнородных сведений входило в программу риторского образования, именно его мы и находим у Исидора во вполне сносном виде и объеме как в «Этимологиях», так и в трактате «О природе вещей». Во всяком случае, надо отметить, что уровень астрономических и космологических представлений образованного римлянина конца античности был гораздо выше, чем уровень знаний в области арифметики и геометрии.

Поэтому Боэций, стремясь завершить цикл наук квадривиума, должен был видеть свою задачу, во-первых в систематизации этих представлений, а во-вторых – в подведении под нее математической (геометрической) базы, то есть птолемеевской небесной кинематики. В этой связи им был написан трактат об астрономии, который, к сожалению, не сохранился. Мы знаем о нем лишь исходя из указания Кассиодора относительно боэциевского перевода Птолемея и из сообщения магистра Герберта Реймсского, будущего папы Сильвестра II (ок. 940–1003), что он видел в Мантуе это сочинение в восьми книгах. Мы можем только предполагать, что оно представляло собой краткое переложение существенных мест из Птолемея. Так или иначе, но полный латинский перевод «Альмагеста», сделанный Герардом Кремонским с арабского перевода, Европа узнала только в 1175 г. н. э.

Завершая очерк развития древнегреческой астрономии, надо отметить, что в VI-VII вв. н. э. она сделала один серьезный шаг назад. Полная победа христианского мировоззрения и теории познания в виде ссылок на авторитеты привела к частичному восстановлению космологических представлений Древнего Вавилона (примерно рубежа III и II тыс. до н. э.), так как именно они, будучи заимствованы евреями, попали в Ветхий Завет⁶⁷³. Разумеется, ретроградной ревизии подвергались только те, к счастью, не многие, части астрономии, которые явно противоречили словам ветхозаветных пророков, остальные оставлялись прежними. Тем не менее представления о плоской Земле, о полусферическом небе и двух его вратах, о купающемся в море Солнце, вынырнувшие из незапамятной древности, еще долгое время морочили головы людям средних веков. Плодотворное же развитие античной астрономии продолжилось только через 14 веков (!) застоя западноевропейской естественнонаучной мысли, то есть в XV веке н. э. в наблюдениях и теоретических работах Н. Коперника, Т. Браге, И. Кеплера.

Таким образом, мы выяснили, каково было то историческое научное наследство, которое получил Исидор Севильский. Посмотрим теперь, как он им воспользовался. Мы уже знаем, что он был компилятор, то есть он воспроизводил и систематизировал это наследие, но не увеличивал его. Но такая характеристика, конечно, нуждается в уточнении. Для этого, как обычно, различим форму сочинений и их материю.

Материал, то есть содержание, его сочинения – это расклассифицированные определения научных понятий. Об этих науках и шла речь в предыдущих двух эписодиях. Обобщая, можно сделать несколько замечаний. Прежде всего, Исидору часто, особенно в немецкой историографической традиции XIX в., бросались упреки в упрощенчестве и плагиате. Первое обвинение отвести легко – наш автор писал не научную монографию, а практически то, что сегодня в преподавательской среде принято называть «методическими указаниями»; было бы странно ожидать глубокой проработки темы, когда указывается не то, что вообще известно, а то, что непременно следует знать. Оригинальной здесь является широта охвата: учебник представляет программу изучения всего массива научного, светского и религиозного знания.

Касательно обвинения в плагиате, надо сказать, что Исидор далеко не всегда дословно заимствует, а когда заимствует, делает это не слепо, а по определенным методическим соображениям, таким образом, чтобы в результате получилось не «лоскутное одеяло», а целостное мировоззрение от наивысших начал (Бога) и до бытовых мелочей, которым посвящены последняя книга «Этимологий». Наш автор действует вполне в духе философии людей как античности, которые просто не замечали времени, так и средневековья, для которых время было только церковным, библейским. В античности время мыслилось как царство разрушения и упадка, а никак не прогресса, в том числе и прогресса научного знания. «Молодеем мы что ли со временем?» – риторически спрашивал Аристотель в IV книге «Физики», посвященной времени, и делал вывод: «Время само по себе – скорее причина уничтожения». Поэтому знание, тем более философское знание о сущем, есть знание вечное и знание вечного. Тот же философ писал, что о сущем говорится в разных значениях, и в первую очередь, это сущее в смысле привходящего, вечно текущего и меняющегося бытия, и сущее, само по себе, которое обозначается через формы категориального высказывания, то есть в словах и мыслях. Но о привходящем никакой науки не может быть!⁶⁷⁴ Следовательно, предметами наук являются вечные и неизменные сущности, которые фиксируются в мыслях (идеях) и словах, поскольку самое главное, что можно сделать с сущностью, – это определить ее⁶⁷⁵. Но ко временам поздней античности науки уже существовали, причем довольно дотошные, то есть, как полагали, с известной степенью подробности все было изучено и описано. Отсюда и возникали те странные, но обычные для того времени разновидности астрономии или географии, когда новые светила или страны разыскивались не на небе или на земле, а в старых книгах. Для Исидора, как и для всех христиан, время существует только как церковное время, задаваемое главными библейскими событиями: творением, пришествием Сына Божия и Страшным судом, со множеством промежуточных событий, взятых из того же источника. Христиане средневековья, равно как и ученые наших дней, всегда стремились, по мере сил, смотреть на мир как бы глазами Бога, извне его, упаковывая привходящие события в формы вечных законов и сущностей. Конечно, наш автор понимает, что что-то меняется, но все это для него как бы незначительно и вненаучно. Например, факт гибели Римской империи просто прошел мимо его внимания: да, есть некоторые смуты и временные трудности, но когда их не было! Как и всякий философ или ученый своей эпохи, он обращает внимание на вечное, а не на временное. Отсюда глубокое и обоснованное уважение к старым рукописям.

Для формы, то есть метода сочинений Исидора, характерны два принципа: принцип дефиниции (этимологии) и принцип классификации.

1. Принцип дефиниции (этимологии). Все произведение не зря называется «Этимологиями». Повторимся: Исидор был вполне нормальным мыслителем своего времени, то есть стремился не столько проникнуть в тайны реального изменчивого мира, сколько конструировал свое умопостигаемое представление о мире словесными средствами. Он разбирает не реальные начала вещей, а идеальные начала понятий. Там, где реальность и понятие адекватны, он передает это; там же, где между реальностью и понятием возникает противоречие, предпочтение безоговорочно отдается слову. Таковы были и новые христианские веяния, которые представляли зримый человеку мир лишь мигом в более высокой божественной идеальной реальности. Например, Исидор не различает букв и звуков, ими обозначаемых, – он говорит «буква» в обоих случаях, почти не различает имен существительных и предметов, ими обозначаемых, не отличает глаголы от самих действий, ими выражаемых⁶⁷⁶. Справедливости ради надо сказать, что попытка серьезно посомневаться в том, таковы ли вещи, как мы о них говорим, в античности предпринималась. Это знаменитый платоновский «Кратил» (см. ниже). Потому античные и средневековые мыслители серьезно полагали, что все на свете таково и есть, как об этом говорится в человеческом языке, – у философов это называется принципом «тождества бытия и мышления», восходящим к тезису Парменида Элейского⁶⁷⁷.

Для Исидора познать – отыскать присущее вещи наименование в бесконечном перечне вещей, так как слово воспринималось не как более или менее адекватное подобие вещи в человеческом мышлении, а как большая реальность, чем сама эта вещь, точнее, «текущая» вещь просто не считалась подлинной реальностью. При этом он считал, что научное знание не прогрессирует, а деградирует, что связано с путаницей, вносимой в значения различных научных терминов эпигонами. Поэтому значения понятий надо прояснять и очищать от позднейших напластований. В соответствии с этим методологическим основанием он и приступает к исследованию.

Конечно, здесь у него были предшественники. Изобретателем термина «этимология» считается Хрисипп⁶⁷⁸, хотя сам метод исследования через этимологизирование известен еще с Гесиода (р. ок. 700 г.) и достигает своего расцвета в диалоге «Кратил», где Платон одновременно осознает его ограниченность. Общий вывод «Кратила» – вещи надо исследовать скорее из них самих, чем из их имен⁶⁷⁹. Однако в античные и средневековые времена эта мысль не получила конструктивного развития (деструктивное было в школе скептиков), оставшись в «запасниках» философии до времен Иммануила Канта. У римлян родоначальником этимологического метода был известный учитель и грамматик М. Веррий Флакк (кон. I в. до н. э. – нач. I в. н. э.), которому принадлежал утраченный трактат «О значении слов» («De verborum significatu»), известный сегодня только по извлечению С. Помпея Феста (II в. н. э.), точнее, по сделанному Павлом Диаконом (ок. 729–799) извлечения в свою очередь из Феста. Вероятно, часть материала «Этимологий» восходит непосредственно к Веррию. Другим латинским предшественником Исидора был Г. Светоний Транквилл (ок. 70 – ок. 140 гг. н. э.), к утраченным «Лугам» («Prata») которого, возможно, восходит общий план «Этимологий».

В общем можно сказать, что все его «Этимологии» это детально структурированный толковый словарь, то есть они только и состоят что из понятий и определений, что это есть. В наиболее полных случаях ответ на вопрос «что это?» состоит из четырех частей: определения через род и видовые отличия («что это?»), этимологии («почему так названо?»), классификации («на какие виды делится?») и примера. Вот, скажем, «риторика». Во-первых, «это наука хорошо говорить по гражданским вопросам», «хорошо» здесь понимается во всех смыслах – от складной, правильной речи до христианского этического блага. Во-вторых, она названа «α=πὸ του̂ ῥητορίζειν, то есть от множества разговоров (locutio), ведь ῥη̂σις у греков – это разговор». В-третьих, она подразделяется на «нахождение частей речи, их расположение, собственно речь, память, произношение и обязанности, состоящие в том, чтобы убеждать всякого»⁶⁸⁰. Далее, эти виды делятся на свои подвиды и т. д. и т. п. до конкретных примеров, скажем, риторических фигур, главным образом, из Цицерона.

Конечно, самое слабое звено в этом четырехчастном определении – это как раз этимология, так как она, как правило, греческая, а этого языка Исидор не знал. К сказанному по этому поводу Брехейтом⁶⁸¹ надо добавить, что термины, которые в рукописи проставлены по-гречески, как правило, склоняются правильно. Например, когда Исидору нужно поставить греческое στάσις в аккузатив, он пишет στάσιν⁶⁸² или для прилагательного α=᾿ τομον указывает множественное число α=᾿ τομα. Исидор, очевидно еще из школьной программы, знал правила употребления наиболее известных заимствованных греческих слов в латинском языке, поэтому не ошибался в простых случаях. Кроме того, у него был под рукой римско-греческий словарь или кто-нибудь из севильского скриптория, кто мог бы ему подсказать греческий аналог латинского термина. Но этим его знание греческого и ограничивалось, так как в более сложных случаях Исидор просто не понимает греческой морфологии. Например, название трактата Аристотеля «Περὶ ἑρμηείας» («Об истолковании») он повсеместно пишет по-латыни слитно «Perihermenias». Это-то еще можно списать на ошибку переписчика, но не переписчик же склонял: Nom.: Perihermenias, Gen.: Perihermeniarum, Acc.: Perihermeniam (почему-то в единственном числе), Abl.: Perihermeniis. И к тому же дал перевод: «Напс Aristoteles Perihermeniam nominat, quam interpretationem nos appellamus» («То, что Аристотель именовал “Perihermeniam”, мы называем истолкованием»). Он явно не понимает, что περί – предлог, управляющий родительным падежом, a ἑρμηνείας; – существительное в единственном числе этого падежа.

2. Принцип классификации. Он имеет самостоятельное и большое значение. В своей работе «Эволюция основных философских идей в Древней Греции. Платон и Аристотель» я уже отмечал эволюцию упорядочивающей мысли эллинов от классификации у Платона и Аристотеля к иерархии неоплатоников и связь этой последней с семитским мировоззрением. Как в случае с классификацией, так и в случае с иерархией дело сводится к сформулированному Платоном принципу наглядного представления. «Дело свободного человека – уметь наглядно представить в разуме то, о чем он говорит и что он мыслит»⁶⁸³. У Исидора же, в отличие от неоплатоников, мы имеем не столько иерархию, сколько старую добрую классификацию, что указывает на ранний тип научного мышления. Сам этот принцип наглядного представления восходит к вполне обыденному сознанию эллина, к его «зрелищу сознания», употребляя удачный термин А. В. Ахутина. Эллин пытался мыслить так, как жил в своем обществе: театр и суд (например, ареопаг), давали ему возможность наглядно и со стороны лицезреть суть дела. К этим двум «зрелищам» я бы добавил еще лавки на афинской агоре: ведь любой товар легко узнать и купить, если он разложен правильно и на своем месте.

Впервые метод определения сущности чего-либо через классификацию был предложен Платоном, например в «Софисте», правда здесь классификация была просто дихатомической. Мощным этот аппарат становится у Аристотеля, в особенности в его трудах по естественной истории. В Риме же создавалось множество энциклопедий, из которых самые известные – «Человеческие и божественные древности в 41 книге» («Antiquitatum rerum humanarum et divinarum Libri ХLI») М. Теренция Варрона, «Естественная история» в 37 книгах («Naturalis historiae Libri XXXVII») Г. Плиния Старшего и «Сжатая наука» в 20 книгах («Compendiosadoctrina») Нонния Марцелла(прибл. IV в. н. э.). У Исидора этот метод доводится до филигранного совершенства, отшлифованный всей латинской школьной традицией.

Взять, например, риторику. Она состоит, как уже сказано, из нахождения частей речи, их расположения, собственно речи, памяти, произношения и, наконец, включает «обязанности, состоящие в том, чтобы убеждать всякого». Далее, чтобы убеждать, надо рассмотреть, каков статус дела (юридического). Статусы бывают «от разума» и «от закона». «От разума» – это статусы установления, определения, оценки и перенесения. Определение – это статусы законности и сделки. Статусы законности – это самостоятельный и несамостоятельный. Несамостоятельный – это признание, отведение вины, перенесение вины, возмещение. Признание – это снятие вины или мольба о прощении. Так, начиная с первых родов, мы доходим до последних видов. Примеры (индивиды), конечно, приводятся только для последних видов, как, скажем, для сентенциальной энтимемы, зато для первых родов приводится анализ их отношения с другими родами, как, скажем, риторики и грамматики, диалектики и риторики⁶⁸⁴. Короче говоря, «древо Порфирия» в действии! Всего таких деревьев в «Этимологии» сотни.

Так классифицируется все без исключения сущее сверху донизу, от Бога до неживого мира. Иногда Исидор так увлекается чисто родовидовой стороной дела, что попросту забывает вписать это все в систему божественного творения. Временами он спохватывается и ставит над всей этой классификацией Бога: «...novissimus Deus, qui est super omnia benedictus in saecula»⁶⁸⁵. Даже физический мир у него расположен на плоскости: рай находится на земле, далеко на Востоке; ад – под центром земли, Иерусалимом. Это прямое влияние латинской риторической и грамматической традиции: классифицируются не вещи, но слова, понятия.

В заключение следует остановиться на том новом, что Исидор Севильский внес в историю западной философской и научной мысли. Это новое можно выразить буквально одним словом – «мировоззрение». Именно наш автор впервые в истории создает общую картину мира как иерархию сущностей, как они видятся с точки зрения божественного ума, устанавливая единую форму, в которую может быть заключено такое знание – форму учебника, и в этом смысле он на шаг ближе к нам, чем к философам античности. Действительно, если попросить у современного ученого, скажем, физика, объяснить, чем он занимается, то он ответит, что он стремится познать мир, таким, каков он на самом деле, и выразить это знание в форме своей науки, физики. При этом он будут особенно гордиться, что его наука как таковая стремится быть объективной, то есть отличной от простой совокупности субъективных взглядов отдельных ученых. Но если мы станем допытываться, где же и как существует такая наука вообще, отличная от мнений конкретных ученых, то он, пожалуй, ответит, что в учебнике. Конечно, в любой науке есть, так сказать, «передовой край», то есть то, что сейчас изучается, обсуждается, для чего предлагаются различные конкурирующие гипотезы, но если нечто стало познанным и признанным, то упаковывается оно именно в структуру учебника и изучается по нему всеми последующими поколениями; здесь оно обязано находиться в согласии со всем остальным знанием о мире, быть логически непротиворечивым и найти свое место в общей системе знания.

Но именно это мы и видим в «Этимологиях». Работа Исидора отличается от энциклопедий его предшественников уже тем, что он толкует не о том, что вообще известно по тому или иному поводу, а о том, что следует об этом знать всем, хотя бы всем тем, кто вообще обязан знать, то есть всем священникам (потом скажут просто «всем» и назовут это «всеобщим образованием»). Исидор многое переписывает у Кассиодора, но его принципиально не волнует более узкая задача его предшественника, задача согласования светского знания и божественного и постановки первого под власть второго. Для нашего автора это уже свершившийся факт. Его интересует то, что следует знать обо всем мире вообще от начала и до конца безо всяких исключений. Он рисует именно картину мира, которой у Кассиодора или Августина еще не было. По этой же линии мысли следовали и афинские неоплатоники, как, например, Прокл и Дамаский в своих комментариях к платоновскому «Пармениду», но неоплатонизм представлял иную по отношению к христианской философии ветвь мышления, во многом похожую и уже поэтому сильно конкурирующую с христианской. Другое дело, что по ряду субъективных и объективных причин неоплатонизм проиграл в этой борьбе. Эту неоплатоническую традицию в христианской философии интерпретировали свт. Дионисий Ареопагит (нач. VI в. н. э.) и преп. Иоанн Дамаскин (675–749 гг. н. э.), без которых невозможно представить себе мировоззрение византийского, и, конечно, русского христианина. Но то – вечно мудрый Восток, а мы говорим о наших западных соседях, для которых иерархию сущего создавал как раз Исидор Севильский.

Его отличие от современной науки в том, что мы к процессу построения такой непротиворечивой, согласованной и всеобщей картины мира относимся диалектически, то есть «не предполагаем готовым и неизменным наше познание, разбираем, каким образом из незнания рождается знание, каким образом неполное, неточное знание становится все более полным и более точным»⁶⁸⁶. Исидор этой диалектики не знал и думал проще: что все уже сформулированное его предшественниками знание есть именно знание, которое следует либо просто принять, если оно истинно, либо просто отвергнуть, если оно ложно (тогда оно было не знанием, а мнением). Правда, он не стесняется исправлять мнения древних там, где считает это необходимым в целях истины или просто согласованности. Любопытно, что и с Писанием он поступает точно так же, как бы подгоняя к собственному тексту отрывки из Библии и весьма свободно передавая ее смысл!⁶⁸⁷

Но он становится выше своих античных предшественников в том, что раз и навсегда кончает с правом озарения и догадки на окончательную и непосредственную истину. И если мы считаем высшей целью человеческого существования, как в лице одного человека, так и в лице всего человечества и даже всего мира, выход к высшей трансцендентной реальности, к Знанию, превосходящему любое знание, то, возможно, отдельные люди времен мистерий Древней Греции были гораздо ближе к решению этой задачи, но только на личном уровне. Вся история античного знания была галереей более или менее ярких вспышек озарений, которые, однако, зарождались и гасли только в единичных индивидах. Другие были вынуждены или начинать с самого начала, причем своего начала, или просто эпигонствовать. Если бы задача сводилась только к вырыванию из повседневного мира отдельно взятых людей, то античный тип человека был бы более приемлем, и можно было бы, как выражался Шри Ауробиндо, «перепрыгнуть через интеллект» прямо к Высшему началу⁶⁸⁸, то есть интеллект, научный разум были бы не нужны. Но вся эволюция природы показывает нам, что развитие идет в противоположном направлении, и древняя интуиция покрывается все более и более сложными интеллектуальными слоями того, что мы сегодня называем наукой. Поэтому у Исидора интуиция Древней Греции уступила место человеческому разуму, который был, несомненно, ниже и грубее интуиции, но в известном смысле более универсален и последователен.

Беда западного мира состояла не в этом необходимом и прогрессивном шаге, а в том, что он так и не смог сделать следующий шаг, выводящий за пределы всеобщего интеллекта. Логический ум стал рассматриваться как наилучшее средство для достижения истины, и люди Запада даже от духовного опыта требуют, чтобы он прошел проверку разумом, если он стремится стать признанным, вместо того, чтобы ставить интеллектуальное заключение в зависимость от духовного опыта. Тем самым философское знание стало чистым интеллектуальным умозрением, оторванным от духовного открытия, и дорога, ведущая вперед, за пределы интеллекта, была забыта⁶⁸⁹. Принудительное же приведение действительности, в особенности человеческой общественной действительности, к умозрительным конструкциям всегда оборачивается на практике насилием и кровопролитием, будь то хоть построение коммунизма так, как его понимали в СССР, торжество национал-социализма так, как его понимали в Третьем Рейхе, или насаждение демократии так, как ее понимают в США⁶⁹⁰.

Нам осталось кратко проследить результаты деятельности Исидора Севильского и судьбу его наследия.

Уходя в лучший мир, Исидор вполне мог считать свою жизнь удавшейся, а свои дела – плодоносящими. По всей Испании были учреждены школы, в них шло активное преподавание разного рода учености. Объединение нации, казалось, не за горами. Более того, на 8-м соборе в Толете был принят Forum Iudicium – единый правовой кодекс, объединивший Codex Theodosii (по которому жили испаноримляне) и Lex Romana Visigotorum (который распространялся на визиготов). Это достижение юридической мысли на Западе будет превзойдено только в XIII в. Однако...

Однако основания молодого королевства уже подтачивала страшная «готская болезнь» (morbus Gothorum), первые симптомы которой описал Григорий Турский, – королей низлагали и убивали, как вздумается, словно обезумев. Началось это еще в 531 г., когда был убит Амальрих, последний король из дома Амалов и Балтов. Правда, при Леовигильде (572–586 гг.) и Рекареде I (586–601 гг.) наступило некоторое успокоение, но правление Сисебута (601–612) стало последним относительно мирным правлением. Затем начались гражданские войны, узурпации престола и на фоне всего этого – фактическая независимость отдельных военачальников и владетелей крупных земельных наделов. Кровавые распри, начавшись, шли не прекращаясь. Визиготы сумели ассимилировать бюрократический аппарат Римской империи, но не сумели реорганизовать его и заставить работать как положено. Пассионарные короли и их преданные приближенные погибли в боях во Фракии, Италии, Галлии. При их ничтожных потомках королевская власть ослабела настолько, что Соборы епископов старались уже не ограничить ее, а поддержать. Визиготское королевство было самым совершенным наследником Империи, но совершенным как в своей силе, так и в свой слабости. Правда, если бы судьба подарила ему несколько столетий спокойного существования на их отгороженном от всего мира полуострове, то многие неурядицы сошли бы на нет, но у истории – свои законы.

На Востоке поднималась новая великая сила, которой было суждено владеть Испанией до конца XV в. и навсегда определить ее культурное и историческое своеобразие. В год смерти Исидора в решающей битве при реке Ярмук (20 августа 636 г.) арабы-мусульмане разбили византийскую армию, что открыло им возможность широкомасштабного вторжения в Сирию и Палестину. Вскоре были завоеваны Египет и Африканский экзархат. А в 711 г. по просьбе одного из соперников короля Родериха в Испании высадился берберский губернатор Тингиса Тарик ибн Зияд с 7000-м войском, переправившись через пролив, впоследствии названный в его честь (Гебир аль-Тарик, Гибралтар). Родериха он, конечно, разгромил, равно как и все визиготское королевство, с которым было покончено к 718 г.

Культурное наследие Исидора Севильского оказалось гораздо счастливее политического. Культурная жизнь на развалинах Римской империи напоминала такую же ситуацию в странах Советского Союза после его распада: страны уже разные, но образованные люди еще мыслят себя культурным единством, живо общаются, обмениваются научными и культурными достижениями, как бы прохладны ни были отношения между правительствами. Это продолжается недолго, но это бывает. Поэтому еще при жизни Исидора его творения переписывались и распространялись не только в Испании (Севилье, Толедо и Сарагоссе). Ж. Фонтэн составил карту распространения его работ в Европе раннего средневековья. После Сарагоссы рукописи попали в королевство франков (Сен-Дени, Камбре, Флери), в Италию (Монте Кассино), в различные германские аббатства, а затем – в Нортумбрию и на еще один мирный островок уходящей культуры – Ирландию. Поэтому арабское завоевание не уничтожило его рукописей. Однако в следующее столетие уровень культуры европейцев резко снизился, поэтому даже компендиумы Исидора казались слишком большими. Глава придворной академии во времена Карла Великого Алкуин (730–804 гг. н. э.) включил в свой учебник по диалектике только «Исагогу», комментарий на книгу «Об истолковании» и краткий пересказ «Категорий». Как выразился М. Л. Гаспаров, «античная светская культура должна была занять место в архиве общественного сознания и ждать, когда ее востребуют для употребления вновь. Сознательно или бессознательно она как бы готовилась к этой судьбе и (по удачному выражению одного филолога) упаковывала свои ценности так, чтобы их было удобнее хранить»⁶⁹¹.

Но когда наступили лучшие времена, «Этимологии», трактат «О природе вещей», «О католической вере против иудеев» получили огромную популярность и пользовались ею почти все средние века, и только рационализм Нового времени XVIII и XIX вв., был склонен поверхностно обвинять Исидора в ненаучной эклектичности.

В арабской же Испании заложенная Исидором Севильским система образования также не погибла, но, обогатившись арабским и еврейским влиянием, превратила эту страну в источник, из которого в IX-XII вв. в Европу лилась живая философская мысль, в том числе и античная. Но это уже совсем другая история...

Текст. Предлагаемый читателю перевод выполнен по изданию: Isidori Hispalensis Episcopi Etymologiarum, sive Originum, libri XX / Rec. et instr. W. M. Lindsay. – T. 1–2. – Oxford: Clarendon Press, 1911. Имеются его электронная копия в библиотеке Аугсбургского университета (http://www.fh-augsburg.de/ harsch/Chronologia/Lspost07/Isidorus/isi_in tr.html) и факсимиле манускрипта конца XIII в. из монастыря Поблет, размещенное в «Schoenberg Center for Electronic Texts & Image» (http://dewey.library.upenn.edu/sceti/ljs/PageLevel/index.cfm?option=view&ManID=ljsl84). Данный манускрипт принадлежит к семейству Codex Toletanus (Matrtitiensis) VIII в., базовому для последних критических изданий. Также использовалось предыдущее издание, выполненное Ф. Аревало и приводимое у Ж.-П. Миня: Migne J.-P. Patrologiae cursus completus... Series secunda [Latina] / Accurante J.-P. Migne. – Paris: Gamier, 1850. – T. LXXXII.

Настоящий перевод был начат как один из проектов совместного семинара «Латинский язык средневековой схоластики» Центра изучения средневековой культуры и Центра изучения культуры философского факультета СПбГУ в составе: И. Ю. Ларионов (СПбГУ, председатель), А. Б. Паткуль (СПбГУ), М. В. Петрова (СПбГУ), А. Ю. Рахманин (РХГИ), Л. А. Харитонов (СПбГУ); а с гл. 35 I книги продолжен Л. А. Харитоновым самостоятельно. Переводчик стремился передать текст возможно более близко к латинскому оригиналу. С этой целью использовался несколько архаизированный русский язык, так как, во-первых, старые синтаксис и орфография лучше подходят для передачи старых латинских конструкций, а во-вторых, у читателя создается ощущение древности самого текста. Тем не менее для удобства чтения многие конструкции упрощались, а многие термины переводились значениями, предельными для смыслового поля.

Греческий язык. В рукописях Исидора греческие буквы не используются, но у редактора (У. Линдсея) есть основания полагать, что в оригинале они были, но также были и латинские кальки с греческих слов. В связи с этим переводчик руководствовался тем правилом, что раз для читателей времен Исидора латинский язык был родным, а греческий – чужим, то надлежит все латинские слова переводить на родной для читателя язык (русский), а все чужие (греческие) оставить на чужом (греческом) – или непосредственно, или в виде русской кальки. Где писать по-гречески, а где делать кальку решал отчасти редактор, отчасти переводчик, но главным критерием кальки было наличие в оригинале латинских окончаний у греческих слов.

Цитаты. По мере возможности все цитаты даются по классическим русским переводам («Энеида» Вергилия – в переводе С. Ошерова, «Буколики» и «Георгики» – в переводе С. Шервинского, речи Цицерона – в переводе В. Горенштейна, «Фарсалия» Лукана – в переводе Л. Остроумова, «Сатиры» Персия – в переводе Ф. Петровского, цитаты из Свщ. Писания – в русском синодальном переводе, комедии Теренция – в переводе А. Артюшкова, остальные цитаты единичны). Если классический перевод оказывался недостаточно точным для контекста, делался дословный перевод, а если и этого было недостаточно, то оставлялся латинский оригинал. Статистика прямых цитат такова. Книга I: Вергилий – 66 («Энеида» – 56, «Буколики» – 6, «Георгики» – 4), Лукан – 5, Персий – 5, Свщ. Писание – 5, Энний – 4, Теренциан – 2, Эзоп – 1, Невий – 1, Плавт – 1, Лукреций Кар – 1, Цицерон – 1, Цезарь Август – 1, Овидий – 1, Гораций – 1, Ювенал – 1 и Луцилий – 1. Книга II: Цицерон – 33 (речи – 28), Вергилий – 28 («Энеида» – 26, «Георгики» – 2), Теренций – 5, Аристотель в переводе – 5 («Об истолковании» – 4, «Категории» – 1), Овидий – 2, Г. Гракх – 1, Сципион Младший – 1, Луцилий – 1, Петроний – 1, Кальв – 1, Рутилий Луп – 1, Свщ. Писание – 1 и бл. Иероним – 1. Книга III: Вергилий – 7, Свщ. Писание – 3, Лукан – 3, Иосиф Флавий – 1, свт. Климент Александрийский – 1, Стаций – 1 и Ювенал – 1. Кроме того, имеется много отсылок к Аристотелю (в переводе Викторина и Боэция), Цицерону, Апулею, Элию Донату, Марию Викторину, Боэцию, Кассиодору и др.

Конъектуры редакторов и переводчика помещены в сносках под литерами Ci. Часть конъектур снималась через обращение к рукописи, и эти случаи специально не отмечались. Разночтения обозначаются литерами V. l. и касаются, в основном, случаев, когда в рукописи присутствуют не вполне точные цитаты.

В квадратные скобки ([ ]) помещен текст, отсутствующий в рукописи и вставленный переводчиком по смыслу для облегчения понимания текста, из-за чрезвычайной краткости и сжатости языка оригинала.

Круглые скобки употребляются в следующих случаях.

1. В них приводится латинский вариант всех основных терминов, вводимых Исидором (так как «Этимологии» – это энциклопедия).

2. Они содержат расшифровку по-латыни некоторых значимых терминов и выражений (включая примеры), переводимых по-русски с частичной потерей или искажением смысла. Латинские термины ставятся в именительном падеже необходимого числа, прилагательные и причастия – в мужском роде, а глаголы – в инфинитиве, если иного не требует контекст.

3. Если дословный перевод выражения на русский язык приводит к полной потере смысла (что имеет место в некоторых примерах, касающихся только латинского языка), то оно оставляется латинским и сопровождается русским переводом в круглых скобках, имеющим исключительно вспомогательный характер. Когда это возможно, таким примерам подыскиваются русские аналоги, которые помещаются в примечания.

4. В круглые скобки помещаются ссылки при цитатах.

5. Круглые скобки содержат редакторскую разбивку глав на параграфы.

6. В них заключены некоторые присутствующие в рукописи значки, а также отсутствующие в рукописи, но необходимые для понимания схемы стоп и стихов, прочтения латинских и греческих букв.

Угловые скобки (< >) содержат места, помеченные У. Линдсеем как сомнительные или позднейшие вставки.

Курсив использован переводчиком для выделения основных вводимых Исидором терминов. Полужирный курсив – для родовых терминов.

Постановка всех диакритических знаков (краткости, долготы, различных ударений) в тексте и примерах принадлежит переводчику, равно как и расстановка кавычек, тире и выделения подчеркиванием.

Нумерация терминов, как правило, вводилась переводчиком для удобства показа классификационных схем – в этом случае она поставлена в квадратные скобки. Если же она присутствует и в рукописи, то приводится арабскими цифрами без скобок, при этом имеющиеся в рукописи очевидные ошибки в нумерации, конечно, исправляются. За этим исключением, вся разбивка на абзацы принадлежит переводчику.

В фонетических транскрипциях знак «у̌» означает звук, близкий к английскому w в слове «well» (неслоговое u), а знак «ку̌

» – звук «к», произносимый лабиально, с легким округлением губ. Косая черта (/) означает «или».

Рисунки. Книга I. В главе 21 изображения пометок в предложениях различаются от рукописи к рукописи, поэтому Ф. Аревало и У. Линдсей дают по нескольку вариантов, причем каждый – свои. У нас приводятся и те и другие. Книга III. По поводу рисунков фигурных чисел к главе 7 Линдсей замечает, что не смог их найти ни в одной рукописи, потому не приводит. Аревало отмечает то же самое, но восстанавливает их сам. Мы, однако, приводим их не по Аревало, а по одной из рукописей «О наставлении в арифметике» Боэция, где эти фигурные числа изображены в должной мере архаично, но более вразумительно. Что касается рисунков геометрических фигур к главе 12, Аревало пишет, что в первом издании «Этимологий» (без указания места и года издания) приводятся изображения, которые он помещает в свое издание (P.L., LXXXII, col. 869–872); Линдсей приводит их без комментариев. Рисунки астрологических фигур в главе 14 и различные схемы музыкальных интервалов для главы 20, § 3 Аревало и Линдсей помещают со ссылкой на codices Toletani. В этих рисунках встречается много ошибок, например, в арифметических подсчетах на рис. 24, из которых мы исправляли только самые очевидные. Растолковывать читателю смысл музыкальных чертежей мы не рискуем; во всяком случае, прямой связи с текстом эта безумная музыкальная арифметика не имеет. Роза ветров к главе 61, отсутствующая в рукописях, приведена по чертежу из примечания И. Д. Рожанского к «Метеорологике» Аристотеля (Аристотель. Сочинения: В 4-х т. – Т. 3. – М.: Мысль, 1981. – С. 591), так как он в значительно большей степени соответствует словесному описанию, чем розы, помещенные в трактате Исидора «О природе вещей». Фазы Луны для глав 63–64 нарисованы нами.

Особенностью языка Исидора является искусственное, нехарактерное для этого времени стремление к исправлению «ошибок» классической орфографии, то есть, в частности, к правописанию приставок без ассимиляций, например adsiduitas, conprehensio, conloquium и т. д. вместо assiduitas, comprehensio и colloquium. Это выглядит непривычно, поэтому все оставленные в тексте латинские слова и выражения приведены к классическому словарному виду. Читатель при необходимости легко сделает обратное преобразование, так как ассимиляция Исидором не употребляется никогда.

Все приводимые даты следует считать датами до нашей эры, если иное не оговаривается специально.

Отсутствие названия произведения при имени автора означает, что ссылка делается на фрагмент из неустановленного произведения данного автора.

Самое известное сочинение «первого энциклопедиста средневековья» Исидора, епископа Севильского (ок. 570 – 636 гг.), представляет собой всеохватывающую систему человеческого знания, ставшую связующим звеном между духовным миром античности и последующими эпохами. Предлагаемый читателю перевод первых трех из двадцати книг охватывает область науки, которую в средневековых университетах было принято именовать «семью свободными искусствами», и является древним учебником по грамматике латинского языка, риторике, логике, арифметике, геометрии, теории музыки и астрономии. Впервые для русскоязычного читателя эти дисциплины представлены такими, какими их видели преподаватели и учащиеся в средние века. Автор составлял свои книги по материалам античной науки, и еще шире – всего культурного универсума античности, систематизируя, классифицируя его и преобразуя в учебных целях. Издание предназначено для широкого круга читателей, интересующихся духовной культурой античности и средневековья, снабжено статьей, примечаниями и указателями.