1895 г.

В порядке богословских чтений двух прошлых лет нам следовало бы в настоящий раз изложить историю суда над Иисусом Христом и последовавшего потом осуждения Его на смертную казнь. Но так как эта история, к тому же ежегодно прочитываемая в храмах во дни Страстной недели, более или менее в общем известна, то мы решили остановить ваше внимание, достопочтенное собрание, собственно на юридической стороне суда над Иисусом Христом. Не скрываем трудностей дела, особенно чувствительных для неспециалиста-юриста, не скрываем особенной скудости научных пособий в нашей русской литературе по этому вопросу, особенно же невозможность иметь под руками необходимые справки в нашем городе, и поэтому уверены в снисходительной оценке нашего труда, по необходимости неполного и не всестороннего¹⁶.

С юридической точки зрения, судопроизводство над Иисусом Христом является необыкновенным и даже единственным в своем роде фактом. История сохранила нам много судебных трагедий; уголовные процессы, в роде процессов Сократа, Карла Английского и Марии Стюарт всегда с особенной силой привлекали к себе внимание людей. Но суд над Христом произвел большее впечатление на мир, чем все и всякие суды вместе. Помимо своего всемирно-исторического значения, утверждающегося на громадном влиянии жизни и лица Иисуса Христа, гроб Которого, по выражению поэта, сделался могилой древнего мира и колыбелью нового, суд над Христом имеет еще чисто юридический интерес, которым не обладает ни один из упомянутых процессов. По общему убеждению законоведов, самое важное место между юриспруденциями занимает юриспруденция древнего Рима, а самая своеобразная, и притом наиболее древняя и высоко ценимая христианским миром, была юриспруденция Иудейского государства. Понятно, что если эти две славные и решительно различные системы встречаются между собой, – а это именно мы и видим в суде над Христом, – то исследование такого дела с юридической точки зрения, необходимо представляет большой интерес, который увеличивается еще от того, что рассматривается событие поразительное и обильное последствиями. В настоящий раз мы имеем время рассмотреть одно только еврейское судопроизводство.

Еврейское законодательство прежде всего обращает на себя внимание глубокой древностью. За 1500 лет до Христа, когда ни Греция, ни Рим, умственное наследие которых лежит в основе современной цивилизации, еще не выступали на поприще мировой истории, Моисей уже дал еврейскому народу определенные судебные учреждения и постановления. Он именно установил Великий Совет из 70 старцев, которые имели обязанностью разбирать тяжебные дела народа. Этот Совет является первообразом позднейшего Синедриона времен Иисуса Христа. Насколько чувство правды и забота о предохранении суда от ошибок были развиты среди еврейского народа, показывает то обстоятельство, что самые книги Моисея, включая и историю еврейского народа, получили выразительное название: «Закон» или «Тора», оставшееся за ними на все века, а среди постановлений нравственных запрещение клеветы выражено не вообще, а в форме, которая показывает сильно развитый в народе юридический интерес: «не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», т. е. прямо предполагает клевету именно на суде. Лежащие в основе еврейского общества чувства правды и закона в позднейшей истории еврейского народа только развились и окрепли. «Не делай неправды суде», – вот что читаем в отеческих еврейских преданиях. «Если, – сказано там с обычною еврейскою своеобразностью, – если судья произносит решение не согласно с истиною, то он удаляет величие Бога от Израиля. Но если он судит согласно с истиною, хотя бы только в течение одного часа, то он как бы укрепляет весь мир, ибо в суде именно выражается присутствие Бога в Израиле». Вот другой не менее своеобразный взгляд еврейский: «Что думает Бог (если можно человекообразно говорить о Боге), когда злодей терпит должную муку за свое преступление? Он говорит: Моя голова и Мои члены страждут. Но если Он так говорит о страданиях виновного, то что должен Он сказать, когда осуждается невинный»? При таких взглядах вполне естественным становится, что вся обширная еврейская литература, которую мы называем Талмудом (10 томов in folio), является не чем иным, как своего рода Corpus juris, – энциклопедией всего закона. Это единогласно признается всеми учеными, из которых можем указать еврейского исследователя Когена, христианских Швоба и Делите (Фаррар: «Жизнь Иисуса Христа», стр. 651). Правда, Талмуд содержит много других предметов, но закон составляет его основу, занимая средоточную часть, 12 томов так называемой Мишны, и притом часть древнейшую по происхождению.

Мы имеем доказательства, что развитие Мишны началось очень рано, именно со времени возвращения евреев из плена, и окончилось приблизительно до 220 года до Р. Хр., в так называемый период деятельности мужей «великой Синагоги». В основу их законодательной деятельности положено следующее ясное правило: «Будь осторожен и медлен в суде». За мужами великой Синагоги следовал век Синедриона, который разработал этот принцип осторожности в судебной деятельности до мельчайших подробностей. Этот-то Синедрион и судил Иисуса Христа. Основное правило судебной деятельности Синедриона выражено в следующем изречении одного из главных раввинов (Симона Праведного): «На трех вещах стоит мир: на законе, богопочитании и милости». Таким образом, мы видим в еврейском законодательстве, кроме строгой справедливости, и начала мягкости и гуманности. Иначе, впрочем, и не могло быть. Во всяком случае, в основе жизни евреев лежали взгляды библейские. И Спаситель в обличительной речи против фарисеев, из закона взявших только обряды, прямо говорить, что они оставили вящшие в законе: суд, милость и правду... и этим характеризует дух еврейского закона. Но библейский взгляд совершенно чужд часто встречающейся теперь мысли о том, что правда и любовь суть понятия взаимно себя уничтожающие и несогласные; напротив, справедливость, по этому взгляду, есть вид любви, или, выражаясь библейским же языком, есть повитие и облачение любви. Мы увидим, что внушаемая везде в еврейском законодательстве «осторожность на суде» нигде и никогда не приводит к выискиванию обвинения, а наоборот, стремится к оправданию подсудимого, и таким образом обнаруживает свое сродство с любовью. Эти начала особенно ясно выступают в тех случаях, когда дело касается жизни человека. Суд об имуществе и суд о жизни, или судопроизводство гражданское и уголовное в еврейском законодательстве разграничены совершенно точно и определенно. И в отношении к гражданскому судопроизводству правила еврейского древнего суда поражают современный юридический ум своей склонностью к педантической осторожности. Но это еще более нужно сказать о суде по преступлениям уголовным, особенно наказывавшимся смертью. Ученый еврейский исследователь Мишны Сальвадор указывает четыре великие правила еврейской уголовной юриспруденции: 1) точность в обвинении; 2) гласность в разбирательстве; 3) полную свободу подсудимого и 4) обеспечение против всех опасностей и ошибок со стороны свидетелей. Эти правила сопровождаются подробными и точными указаниями, которые везде явно клонятся во всех пунктах в пользу обвиняемого. Предосторожность доходит здесь до того, что невольно внушает мысль, что смертная казнь противна самому духу еврейской юриспруденции. И мы действительно с изумлением останавливаемся перед таким изречением Мишны: «Синедрион, раз в семь лет осуждающий человека на смерть, не есть судилище, а есть бойня». Кажется, нельзя яснее выразить отвращение от смертной казни. Поэтому, чтобы спасти неповинную кровь и защитить священное право человека на жизнь, еврейское законодательство соблюдало всевозможную осторожность. Вот место из Мишны, касающееся судопроизводства гражданского и уголовного. Оно говорит за себя, и мы приводим его буквально.

«Гражданское и уголовное судопроизводство подчинены одним и тем же правилам относительно допросов и следствия, но они отличаются способом производства в следующих пунктах. Для первого нужны лишь три судьи, для последнего 28; в первом безразлично, в чью пользу говорят судьи, первыми подающие мнения; в последнем – те, которые говорят за оправдание, должны говорить первыми; в первом большинства одного голоса всегда достаточно; в последнем – большинства одного голоса всегда достаточно для оправдания, но требуется большинство не менее двух третей голосов для осуждения. В первом решение в случае ошибки может быть отменено, в какую бы сторону оно ни склонилось; в последнем осуждение может быть отменено, но оправдание – никогда (хотя бы ясно стало, что оправдание ошибочно). В первом так называемые учение закона, присутствующие на суде, могут говорить (как заседатели или ассистенты) и за, и против обвиняемого; в последнем – они могут говорить только за обвиняемого, но против – нет. В первом – судья, высказавший свое мнение все равно за или против, может изменить его; в последнем – тот, кто подал голос за обвинение, может изменить мнение, но тот, кто подал голос за оправдание, – нет. Гражданское судопроизводство начинается только днем, но оканчиваемо быть может и по наступлении ночи; уголовное судопроизводство и начинается только днем, и должно быть оканчиваемо только днем. Первое может кончаться оправданием или осуждением в тот же день, в который начато; последнее может быть кончаемо в тот же день, если произносится оправдательный приговор, но непременно должно быть отлагаемо до следующего дня в случае, если должно кончиться осуждением, и в таком случае, в полном собрании всего Синедриона. И по этой причине уголовное судопроизводство не может быть начинаемо накануне субботы или праздника».

Справедливостью и гуманностью отличались и правила допроса и следствия. Прежде всего никого нельзя было судить заочно (Ин.7:1). Личное задержание, взятие под стражу или арест прежде следствия иудейскими узаконениями допускались очень редко, только тогда, когда обвиняемый оказывал вооруженное сопротивление или намерен был бегством укрыться от судебного преследования. Самое привлечение к суду могло быть только в том случаи, если этого требовали свидетели, которым еврейское законодательство вообще придавало в суде особенное, первенствующее значение. По книге Второзакония (Втор.19:15–18), со времен Моисея, таких свидетелей требовалось 3, в крайнем случае 2. Своеобразная особенность еврейского суда состояла в том, что обвиняемый совершенно освобождался от всякого личного допроса, пока его не представят для разбора дела в собрание его братий, как называются в Талмуде свидетели. Мишна ясно гласила: «Не становись судией один, ибо нет одного судьи, кроме Единого», т.е. Бога. Вот почему единоличный допрос Иисуса Христа у Анны, без предварительного обвинения свидетелями и даже в отсутствии их, был совершенно незаконен, тем более, что Анна был отставной первосвященник, и если и был членом Синедриона, то не имел каких-либо особых полномочий. Впрочем, ученый Дюпен утверждает, что Анна даже совсем не был членом суда. Так или иначе, вообще незаконность допроса у Анны настолько ясна, с точки зрения еврейского законодательства, что даже Сальвадор, испанский ученый еврей, задавшийся целью доказать справедливость действия Синедриона в суде над Иисусом Христом, принимая, однако, факты, как они изложены в евангелии, ловким, хотя и неверным, перетолкованием греческого слова άπέστειλεν (несовершенный вид глагола: посылал) устраняет возможность допроса у Анны и считает его бывшим у Каиафы. Однако, перед тем или другим (это все равно) из этих сановников, во всяком случае, Обвиняемый был подвергнут предварительному одиночному и тайному допросу, и притом, прежде чем были призваны свидетели. Здесь же Обвиняемому в присутствии первосвященников нанесено было грубое оскорбление действием со стороны одного из слуг. Но тот же Сальвадор признает, что суд по еврейским законам начинался только после произнесения обвинения свидетелями и совершенно ограждал личную безопасность подсудимого от всякого рода насилий и оскорблений. Вот буквально слова Сальвадора: «Принцип, постоянно проводимый в еврейских писаниях, требует двух условий: гласности и свободы. Здесь не подвергали обвиняемого тайным допросам, при которых и невинный в смятении мог дать смертельные оружия против себя». Этими словами ясно осуждаются действия Анны. Когда Иисус Христос на лукавый вопрос первосвященника об учениках отвечает ему: «Я тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь меня? Спроси слышавших, что Я говорил им»; когда затем на дерзкий укор и удар слуги первосвященника Иисус Христос отвечает: «Если Я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо, что ты бьешь меня»?: то здесь в каждом слове слышатся отзвуки еврейского правосудия, основывавшегося на весьма широких началах. Христос напоминает судье об его долге и Сам решительно становится на почву юридических прав еврея.

Власть судить человека уголовным судом, как мы уже видели, принадлежала только Синедриону. Это учреждение состояло из 71 лица и разделялось на три комитета, из которых каждый назывался малым Синедрионом, по 23 члена в каждом. Но осудить на смертную казнь, а также судить за преступления против религии и государства во все времена мог только великий Синедрион в полном собрании всех трех своих комитетов. Неизвестно, был ли собран у Каиафы весь Синедрион, однако трудно предположить это в виду ночного времени и в виду того, что члены Синедриона не все жили в Иерусалиме, хотя, с другой стороны, в виду праздника Пасхи, могли быть все в сборе. Но предположим, что Синедрион по числу членов представлял законное собрание, ²/₃ голосов. В таком случае место председателя занял Каиафа в средине, полукругом с обеих сторон по 35 в ряд разместились члены Синедриона на мягких сиденьях, по восточному обычаю, в тюрбанах, со скрещенными ногами. Здесь были отставные первосвященники, главы священнических родов, начальники и предстоятели синагог и, наконец, так называемые книжники и законоучители, то есть почетные лица из сведущих законоведов. Около председателя, или по-еврейски мази, сели непосредственные помощники председателя, так называемый «отец Суда» и «мудрец»; два писца сидели за особым столом для записывания приговоров; два служителя стерегли обвиняемого, который вместе со свидетелями стоял прямо перед председателем. В таком виде мы можем себе представить судилище над Иисусом. Его протест перед Анной достиг цели. Евангелисты говорят, что Анна послал Иисуса связанного к Каиафе ночью в заседание Синедриона, который всегда, как мы уже видели из прочитанного отрывка Мишны, должен был начинать свой суд днем, а не ночью. Кроме указаний Мишны, здесь можно сослаться на совершенно подобный судебный случай, указываемый в Деяниях Апостольских. В IV гл. этой книги рассказано, как схвачены были во время проповеди апп. Петр и Иоанн, и при этом замечено; «взявши отдали их под стражу до утра, ибо уже был вечер». В данном случае, видимо, очень спешили, и чтобы начать суд, немедленно стали искать свидетелей, или, как выражается евангелист, лжесвидетелей. И когда они явились, но ни в каком случае не раньше, тогда только по еврейским законам мог начаться настоящий формальный суд. Все действия, которые произведены раньше, были незаконны. Отметим незаконность личного ареста Иисуса Христа, незаконность предания Его в узы, незаконность не только времени собрания Синедриона ночью, как уже сказано, но и незаконность места собрания в частном доме Каиафы, тогда как Синедрион имел определенные законом места для заседания. Отметим также незаконность самого начала судопроизводства у Анны без свидетелей. Повторяем, в иудейском законодательстве свидетели играли весьма важную роль: им принадлежала инициатива судебного преследования (и этого в суде над Иисусом Христом не видно), их же показания составляли основу всякого судебного разбирательства, а потому, по словам Мишны, пока свидетельские показания не были даны публично против какого-либо человека, он считался перед судом не только невиновным, но и не обвиняемым. В деле Иисуса Христа этот закон не был соблюден.

В то время, как судьи по духу еврейского законодательства представляются, как мы видели, защитниками обвиняемого, первосвященники сами занялись позорным делом выискивания свидетелей, что нелегко, однако, было сделать в виду ночного времени. Впрочем, трудно было выискать против Иисуса Христа и обвинение не только в виду святости Его жизни, но и в виду глубокого разделения между членами Синедриона, которые резко расходились в мнениях религиозных (а судили ведь Иисуса Христа за религиозное преступление) и составляли две враждебные партии: фарисеев и саддукеев. Иисуса Христа могли обвинять в нарушении субботы отеческих преданий, обрядности: и в этом более всего повинны были саддукеи, главные Его судьи; Его могли обвинять во властном очищении храма: но этому сочувствовали фарисеи и раввины, которые открыто возмущались против нечестия и беззастенчивого корыстолюбия первосвященников, принадлежавших тогда к саддукейской партии и устроивших из корыстных расчетов позорнейший торг в доме Бога Израилева. Обвинение в тайном учении отвергалось открытостью жизни Иисуса, а одно слово об ереси выдвигало вопрос о том, в чем же состоит ортодоксия еврейская, о чем смертельно препирались между собой присутствующие здесь фарисеи и саддукеи.

Однако несколько свидетелей против Иисуса нашлось.

Еврейский закон был в высшей степени строг и разборчив в отношении к свидетелям. Свидетели брали на себя почин обвинения, на них возлагалась и вся тяжесть ответственности, и они, в случае осуждения подсудимого на смерть, обязаны были являться по окончании дела и из собственных рук побивать обвиняемого. Вот почему как только свидетели вводились в заседание Синедриона, первосвященник, по закону и обычаю, внушал им, чтоб они ничего не забыли из того, что можно сказать в пользу узника, помня ценность человеческой жизни... Затем следовал привод к присяге и торжественное заклинание в таких словах, на которых ясно лежит печать еврейского мировоззрения, дающего высокую цену индивидууму, в противоположность греко-римскому античному взгляду, по которому личность, как известно, терялась в государстве. Эти слова заклинания, сохранившиеся в Мишне, мы приводим целиком, как чрезвычайно характерные и интересные.

«Не забудь, о, свидетель, говорил первосвященник, что иное дело давать показания в суде об имуществах, и иное – в суде, на котором дело идет о жизни. В денежной тяжбе, если свидетельство твое будет неправильно, все дело кончается деньгами. Но если ты согрешишь в суде, решающем вопрос о жизни, то кровь обвиняемого и кровь его Ангела до скончания века вменится тебе. Почему и Адам был создан один, – чтобы научить тебя, что если какой-либо свидетель погубит одну душу из среды Израиля, то Писание признает его погубившим весь мир, а того, кто спасает одну такую душу, оно считает спасшим как бы Весь мир. Ибо человек одной печатью своего перстня может сделать много оттисков, – и все они будут точно схожи. Но Он Царь царей, Он Святой и Благословенный, со Своего Образа первого человека взял образы всех людей, которые будут жить, – впрочем, так, что ни одно человеческое существо не похоже вполне на другое. Посему будем думать и веровать, что весь мир сотворен для человека такого, каков тот, жизнь которого теперь зависит от твоих слов». Прибавим к этому, что во все время произнесения слов заклинания и последующих слов обвинения свидетели обязаны были прямо смотреть в лицо обвиняемому, и мы можем представить себе впечатление на свидетелей от заклинания верховного и священного судьи Израиля. После заклинания, по требованию председателя, свидетели произносили свои обвинения публично и непременно громко, но и после этого обвиняемый все еще считался невиновным и неподсудимым. К достоверности показаний свидетелей закон еврейский относился с большой строгостью и разборчивостью, и делил их на три рода: 1) свидетельства пустые, т. е. не заключающие в себе ничего важного или ничем не подтвержденные; 2) свидетельства недостаточные, т. е. или одиночные или несогласные между собой, и 3) наконец, свидетельства надлежащие, т. е. согласные между собой и подтвержденные фактически. Первого рода свидетельства совсем не принимались во внимание и даже не записывались; второго рода свидетельства допускались временно, но не имели силы, пока не подтверждались другими. По словам Сальвадора, малейшее разногласие в словесном выражении свидетельства у двух лиц уже делало его недостаточным. Вероятно, к этому разряду отнесены были и свидетельства против Иисуса о том, что Он будто бы грозил разрушить храм Иерусалимский: один свидетель речь Иисуса передавал в такой форме: разрушьте храм сей рукотворенный и Я воздвигну нерукотворенный; другой, видоизменяя слова, передавал речь Иисуса так: Я разрушу храм сей рукотворенный и воздвигну нерукотворенный. С точки зрения строгих требований еврейского судопроизводства по отношению к свидетелям, здесь уже было словесное разногласие в показаниях о фактах, что ниспровергало силу свидетельства. Евангелист Марк, употребляя технические выражения, как бы вскользь говорит, что, кроме указанных свидетелей, многих других выискивали члены Синедриона, но свидетельства их были ουκ ίσαι, что может означать: и несогласный, и недостаточный. Между тем, на основании закона, порядок судопроизводства при свидетелях был таков: когда они оканчивали свою речь и показания двух из них оказывались согласными между собой, тогда только эти показания получали силу законного обвинения, доноса и обвинительного акта, и обвиняемый становился подсудимым. В противном случае он немедленно отпускался: правило закона на такой случай говорило ясно. Если же обвинительные показания были найдены достаточными и обвиняемый, уличаемый в преступлении, становился подсудимым, следующий шаг суда, по правилам еврейского судопроизводства, должен состоять в приглашении свидетелей защиты и в назначении подсудимому адвоката для защиты, который в Мишне называется Baal-rib, или в переводе Dominus litis, господин тяжбы. В ночное время, когда второпях судили Иисуса, ни того, ни другого не сделали: мы не видим даже обычного заклинания свидетелей. Иисусу не предоставлено никаких льгот по закону, который давал Ему, как везде, право призывать свидетелей в Свою пользу, а свидетелей этих при открытой общественной деятельности Иисуса могло быть много. Вместо этого в Синедрионе совершенно незаконно подвергли Обвиняемого перекрестному допросу: «Что же Ты не отвечаешь, что они против Тебя свидетельствуют», – с такими словами обратился первосвященник к Иисусу. Но Он молчал и не отвечал ничего.

Допрос был, повторяем, совершенно незаконный. По правилам, после выслушания защитительного слова господина тяжбы и после свидетельских показаний в пользу обвиняемого, чего в данном случае не было, все дальнейшее судопроизводство, по еврейскому закону, наклонялось к тому, чтобы дать подсудимому все средства к оправданию. Он мог говорить только то, что служило к его оправданию, и как это ни странно с нашей точки зрения, даже собственное добровольное сознание в преступлении, если оно не подтверждалось достаточными и согласными свидетельствами, не могло служить основанием для обвинения и осуждения. Чтобы не быть голословными, приводим об этом ясном правиле Мишны, для большего доказательства, показания четырех ученых, еврейских исследователей этого вопроса:

«Наш закон, – говорит Маймонид, – никого не осуждает на смерть на основании его собственных признаний».

«Наше основное правило, – свидетельствует Бартенора, – говорит, что никто не может повредить себе тем, что он говорит о себе на суде».

Кокцей пишет: «Наставники заповедуют, что никого нельзя предавать смерти на основании его признания, или пророка – на основании его пророчества».

Даже Сальвадор, доказывающий, как мы уже говорили, законность осуждения Иисуса Христа, сознается: «наш закон никогда не осуждает на основании одного собственного сознания обвиняемого».

Весь суд над Иисусом Христом был противен и духу еврейского законодательства, – которое, как мы говорили, становится скорее защитником обвиняемого в уголовных преступлениях – и во многих отношениях и форме его. Иисуса не отпустили после того, как свидетельские показания признаны были недостаточными; затем незаконно подвергли Его допросу, не дали ни свидетелей защиты, ни господина тяжбы; наконец, первосвященник сам обратился к Иисусу и привел Его к присяге: «заклинаю Тебя Богом Живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» Иисус отвечал, согласно установившейся формуле: «ты глаголеши». Затем следовало раздрание риз Каиафы, как законное выражение негодований при виде богохульства, и потом отобрание голосов и приговор: «Повинен смерти».

Не станем здесь вдаваться в разрешение вопроса, заключалось ли новое преступление в заявлении Иисуса Христа, согласившись даже с Сальвадором, что здесь, с точки зрения еврейского первосвященника, было великое преступление. Тем не менее, все судопроизводство, и предшествующее и дальнейшее, оказывается незаконным и неправедным. Приведение к присяге подсудимого во все времена и у евреев считалось незаконным; таким же представляется и допрос Подсудимого относительно такого преступления, о котором свидетели не говорили; неправильно юридическое употребление, которое было сделано из признания Обвиняемого.

Но раз смертный приговор произнесли, дальнейшее течение судебного процесса обставлено в Мишне множеством подробностей, которые все опять-таки направлены к тому, чтобы предохранить судей от неправильного приговора и чтобы дать подсудимому испробовать все средства к спасению.

Beatus judex, qui ferinentat judicum suum – блажен судья, который дает своему приговору время перебродиться. Proferre diem mortis damnati nefas est – преступно ускорять день смерти осужденного. Вот основные положения Мишны, проникнутые высокогуманными началами. Сообразно с ними и слагалось дальнейшее судопроизводство после произнесения смертного приговора. Мы уже выше приводили постановление Мишны, по которому уголовный суд мог быть начинаем и оканчиваем в один день, если кончался оправданием, и непременно для окончательного приговора должен был откладываться на сутки, если кончался осуждением. И в деле Иисуса соблюдена была несколько формальная сторона: после ночного заседания Синедриона назначено было утреннее, вторичное, на котором подтвержден был приговор смерти. Оно было собрано с ранним рассветом, как предписывал закон, по которому великий Синедрион начинал заседание тотчас же после «ежедневного утреннего жертвоприношения», совершавшегося, как известно, при первом рассвете. Но промежуток между заседаниями не равнялся и 4 часам, вместо законных 24-х. Далее: уголовное судопроизводство не могло быть начинаемо накануне субботы или праздника, как мы уже видели из приведенных слов Мишны. Это вызывалось именно возможностью случая, когда нужно было отсрочить суд на сутки и, следовательно, заседать и судить в праздник, что у евреев было строго воспрещено. Не следует забывать, что день у евреев начинался с вечера, таким образом, ночь с четверга на пятницу была уже кануном субботы, и притом великой пасхальной субботы. В пятницу, в полдень Иисус Христос уже был распят, и таким образом, взятие под стражу, допрос у Анны, первое заседание Синедриона, второе заседание Синедриона (на рассвете, часа в 3 утра), суд у Пилата и Ирода, опять у Пилата и, наконец, распятие, – все это с необыкновенной поспешностью успели сделать в какие-нибудь – самое большое – 15 часов.

Вот буквальная выдержка из Мишны, безусловно осуждающая преступную поспешность судей Иисуса:

«Если человек, оказывается невиновным, суд оправдывает его. В противном случае приговор откладывается на следующий день. Между тем, судьи собираются вместе и, проводя весь день в посте (и молитве), совещаются о деле. На следующее утро они возвращаются в присутствие и опять подают голоса с такими же предосторожностями, как прежде. Если, наконец, приговор произнесен, они выводят приговоренного для побития камнями на место, отдельное от суда. В это время один служитель правосудия должен стоять у двери суда с платком в руке; другой верхом следует за шествием на казнь, но останавливается на самом дальнем пункте, с которого он еще может видеть человека с платком. Судьи продолжают сидеть, и если кто-нибудь берется доказать, что осужденный невинен, то стоящий у дверей машет платком, а верховой в тот же миг скачет за осужденным и призывает его защищаться опять».

В соответствии с этими прямыми указаниями закона, по свидетельству Гемары, т. е. толкования на Мишну, и по словам ученого еврея Маймонида, у иудеев вообще существовал еще обычай, чтобы осужденный на смерть не скоро предавался казни. Во всяком случае, никого нельзя было казнить в тот день, в который состоялось решение. Особый глашатай несколько раз всенародно объявлял его имя, вину, свидетелей преступлений и в день казни, ему назначенной, вызывая всякого, кто может, идти в суд и защищать несчастного.

Так высоко закон еврейский ценил жизнь человека. С точки зрения его, суд над Иисусом Христом представляется полным попранием форм и правил еврейского судопроизводства и основных начал правосудия, проникнутых духом гуманности, по которой судьи являются не столько судьями, сколько защитниками подсудимого, а самому подсудимому предоставляются всевозможные средства для оправдания.

У Иос. Флавия есть рассказ о суде над Захарией, сыном Варуха, обвиняемым в псевдопророчестве. Этот суд, законно обставленный, соблюдший все формы и предосторожности, при сравнении с судом над Христом, ясно говорит нам, сколько в деле Иисуса было личной злобы, опрометчивой в таком важном деле, как рассмотрение оснований мессианского достоинства Иисуса, как бы поспешающей на преступление и убийство.

Мысль о несправедливости суда над Иисусом настолько представлялась ясной для самих евреев, что, спустя несколько столетий после смерти Христа, в разгар споров христиан с евреями, – конечно, с осуждением последних, – разновременно в Талмуд внесены были два совершенно противоречивые известия, оба предназначенные к оправданию Синедриона; первое – это постановление, что ложного пророка, Синедрион мог судить и предать смерти в один день и даже ночью; второе – это известие, будто бы над Иисусом Назаретским смертный приговор был исполнен сорок дней спустя после его произнесения, в течение которых будто бы ежедневно глашатаем было объявляемо народу об Его деле и вызывались защитники. Оба эти места единодушно признаются подложными всеми исследователями и христианскими, и – к чести их сказать – еврейскими.

Мы доселе намеренно обходили вопрос: за какое же преступление все время судили Иисуса в Синедрионе иудейском? Замечательно, – точное обозначение того, что называется nomen juris, как бы намеренно устраняется во все время судопроизводства, и только в конце Каиафа, раздрав одежды, заявил: «на что нам свидетели? вы слышали хулу Его», и таким образом обозначил преступление Подсудимого, это – crimen laesae majestatis divinae, т. е. преступление оскорбления Божественного величия. Мы не будем исследовать, необходимо ли вообще для обыкновенных народов и законодательств иметь в своих уложениях такое преступление, хотя, без сомнения, в большинстве кодексов европейских народов оно занимает первое место, предшествуя даже измене против государства. Но в еврейском государстве, при особенностях его устройства, указание такого преступления и усвоение ему особливой важности было необходимо, если мы примем во внимание, что еврейское государство было чистой теократией, и все правители его были в соответственном смысле сановниками и служителями Единого Невидимого Царя, откровением Которого определялись государственное устройство и закон Израиля. Несомненно, приписываемое Иисусу покушение относительно Иерусалимского храма, усвоение Себе достоинства Мессии не могли быть оставлены без внимания Синедрионом. Но мы уже выше заметили о глубокой религиозной розни между фарисейской и саддукейской партиями Синедриона. Требовалась очень большая осторожность в выражениях, чтобы вместо суда над обвиняемым не заняться собственными спорами по вопросам религиозным. Так и случилось несколько лет спустя с ап. Павлом, когда он своими объяснениями в Синедрионе возбудил сильнейший спор между фарисеями и саддукеями. Здесь же нужно было торопиться, и потому Каиафа с осторожностью избегает всякого повода к распре. В массе судей, Каиафа и его друзья представляли сильную саддукейскую партию. Саддукеи, как рационалисты, теоретически не питали большой вражды к Иисусу; их отталкивало от Христа только общее всем им нерасположение признавать какое бы то ни было участие Божественного Промысла в человеческих делах. Как это ни странно для первосвященников, которые принадлежали к саддукеям, всякое дело с религиозным характером им было противно, и они обходили его с презрительным молчанием и игнорированием, свойственным саддукеям и нашего и всех времен. Но как правящая партия, они весьма живо принимали к сердцу, то расстройство, которое религиозный энтузиазм обыкновенно производит в обыденной жизни общества, и всегда были расположены подавлять этот энтузиазм прежде, чем он успеет распространиться до опасных границ. Христос объявляет Себя Мессией, а с именем мессии фарисеи и народ соединяли представление о политическом деятеле: итак, близка опасность народных волнений, восстаний, за которыми впереди стояло крушение личной власти всех этих первосвященников... Уже начал Иисус властное очищение храма, которое прямо подрывало доходы первосвященников. И вот, мы видим из евангелия, за 6 дней до осуждения Иисуса Христа, в среду, после воскрешения Лазаря, уже собирается заседание Синедриона для выяснения положения дела: что делать с Иисусом? Народ идет за Ним, признает Его Мессией, – и придут римляне и овладеют народом нашим. Характерны в высшей степени здесь рассуждения главы саддукеев – Каиафы, который сделал при этом замечательную ссылку на Salus populi, как цель, стоящую выше всех прав личности, т. е. высказал взгляд, свойственный языческому Риму, но совершенно противоположный библейскому воззрению. «Вы ничего не знаете, говорил безбожный служитель Бога, и не подумаете, что лучше нам, чтоб один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин.11:50). Ссылка была, по-видимому, основательна и свидетельствовала о здравом взгляде Каиафы на характер и своего народа, и римских властей, – взгляде широком, не упускавшем из внимания ни одного элемента, который должно было принять в расчет, – ни одного, кроме бытия Бога и промыслительной близости Его к человеку, кроме требований нравственного закона. Первосвященник высказывал тогда, по-видимому, чуждую ненависти, холодную и спокойную решимость освободиться от Иисуса, и тогда же было решено убить Иисуса, как ясно и дает понять еванг. Иоанна (Ин.11:53). Вот почему, оставаясь выше на строго исторической почве в нашем юридическом разборе, мы должны признать, что общий ход ночного судопроизводства над Иисусом Христом был предначертан заранее руководящими членами Синедриона, и что они отступали от духа еврейского судопроизводства, собственно были обвинителями Иисуса, а не судьями и не защитниками, как того требовал закон. Почему же, однако, примкнули к саддукеям и фарисеи, эти защитники древней религии, преданные закону, хотя мелочные и узкие ревнители его, однако же, бесконечно высшие саддукеев – людей без религии, без отечества, без нравственных принципов? Фарисеи со своими патриотическими и религиозными убеждениями поначалу должны были задуматься над проповедью Иисуса и даже питать к ней некоторое сочувствие. Скоро, однако, они увидели, что Иисус есть Мессия не в их вкусе, не политический деятель, не надежда и не носитель заветных еврейских патриотических вожделений. Напротив, Он всей Своей жизнью и деятельностью осуждал их узкое и мелочное понимание закона, ниспровергал их понятия о Мессии, – а, между тем, народ шел за Ним. Итак, что же? Остаться еврейскому народу под ненавистной чужеземной властью, погибнуть, как нации, из-за приверженности к какому-то неуловимому царству духовному, в котором, по учению Иисуса Христа, придут и возлягут и язычники, и ненавистные самаряне? И вот фарисеи решительно отвергли учение Иисуса, и чем сильнее было их разочарование в Нем, тем сильнее, по законам человеческой природы, возрастала в них враждебность. Так произошло странное явление: саддукеи хотели избавиться от Иисуса из опасения, что Он сделается политическим деятелем, а фарисеи – из-за того, что Он действительно не сделался этим деятелем. Ко всему этому присоединялось и личное озлобление, зависть и родная сестра ее – ненависть. Как саддукеи-первосвященники в очищении Иисусом храма, подрывавшем их доходы, имели причину личной ненависти к Иисусу, так фарисеи имели эту причину в неоднократных обличениях их мелочности и лицемерия, что, без сомнения, подрывало их значение и влияние в народе. Вот почему первоначальный план Синедриона был основан на холодной и спокойной решимости освободиться от Иисуса, но при самом исполнении этого плана уже слышалось в голосах судей Иисусовых несомненное личное раздражение. И вот, когда ни в свидетельских показаниях и ни в чем другом нельзя было найти обвинения против Иисуса, тогда над толпой старых, искаженных злобой лиц поднялся первосвященник Израиля, этот главный сановник и судья святого народа de jure и безбожный саддукей de facto, и во имя Бога, Которому он якобы служил, но в Которого не веровал, потребовал ответа на свое торжественное заклинание: «заклинаю Тебя Богом Живым, Ты ли Христос Сын Благословенного»? Это был вопрос, решения которого люди так долго и так томительно ожидали. И вот теперь последовало решение: «Я – Христос, Сын Божий». Можно согласиться с Сальвадором, что в заявлении Иисуса Христа о Своем Мессианском достоинстве, если оно несправедливо и рассчитано на обольщение народа, с еврейской теократической точки зрения можно было усмотреть хулу, как и заявил об этом Каиафа; но заявление Иисуса, во всяком случае, не могло освобождать еврейское судилище от обязанности обсудить Его притязания. Гражданское и церковное судопроизводство сливалось вместе в теократическом еврейском государстве, и при свете пророчеств, на основании всех имеющихся данных, Синедрион даже обязан был обсудить заявление Иисуса, проверить Его притязания на звание Мессии, Которого все ожидали, обязан был, по крайней мере, после заявления Иисуса о Своем Мессианском достоинстве задать Ему вопрос, какой не раз задавали Иисусу даже простые галилейские слушатели: «какое же Ты нам дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе»? Вместо этого первосвященник разодрал свои одежды и сказал: «на что еще нам свидетелей», потом, спросив своих сотоварищей: «как вам кажется»? получил ответ: «Isch Maveth», т. е. повинен смерти, в буквальном переводе: Он есть муж смерти...

Если мы примем во внимание предшествующие действия Синедриона, о которых говорит евангелие и которые были прямым предрешением судьбы Иисуса, то само собой напрашивается и вполне оправдывается предположение, что такой оборот дела, какой дал ему Каиафа, был условлен наперед, чтоб этим маневром покончить мнимо-законное судопроизводство, в котором, правда, соблюдены были некоторые формы законного суда, но который противоречил совершенно, духу гуманности и справедливости еврейского законодательства. К тому же самое осуждение на смертную казнь было незаконно потому, что римляне лишили Синедрион права присуждать к смерти. По свидетельству Иосифа Флавия в его сочин. «Иудейские древности», позднее, через 30 лет, другой Анна, или Анан, первосвященник потерпел много неприятностей за участие Синедриона в казни ап. Иакова Младшего. Сам Анна за то и был лишен первосвященнического сана Валерием Гратом, предшественником Пилата, что превышал власть и стал произносить смертные приговоры. Тот же Флавий и сам Талмуд свидетельствуют, что за 40 лет до Иисуса Христа римляне ограничили власть Синедриона в деле суда, именно – в деле осуждения преступников на смерть. Наконец, это ясно видно из того, что из заседания Синедриона Иисуса повели к Пилату, где судьи и заявили: «нам не позволено предавать смерти» и просили разрешения римской власти казнить своего Царя и Мессию.

Нам, в заключение речи о еврейском судопроизводстве над Иисусом Христом остается решить вопрос, возбуждающий недоумение; как могло случиться такое явно несправедливое осуждение Иисуса при существовании у евреев ясного закона, и гуманного, и справедливого? Действительно, прекрасное законодательство есть непременное условие, обеспечивающее суду правду и милость, но, увы, без сомнения, оно – условие не единственное. Еще не нашлось ни одного на земле средства, которое само в себе носило бы закон совершенства: пока оно в руках человеческих, до тех пор оно может служить орудием и добра и зла. То же нужно сказать и об учреждениях и законодательствах. Говоря словами нашего поэта, бывает такое явление, когда законы святы, а исполнители – лихие супостаты. Законы прекрасные бывают часто прекрасны только на бумаге, и чем больший нравственный упадок переживает общество, чем больше оно управляется страстями; чем в нем слабее слышится голос долга, тем ближе оно к опасности в таком деле, как суд, впадать не только в ошибки, но и в прямые и намеренные злоупотребления. Мы уже отчасти видели, каковы были главные представители суда над Иисусом. Одно то, что главные религиозные вожди еврейского народа, служители Святого Святых, были саддукеями, одно это говорит о глубоком упадке в правящих иудейских классах. Саддукейство с его отрицанием духовного мира, загробной жизни, с его отрицанием Промысла, представляло своего рода деизм, полуверу и полуневерие, во всяком случае, полный религиозный индифферентизм. Но этот индифферентизм никогда в истории, в общем, не был одиноким: он всегда сопровождался и индифферентизмом нравственным, подчиняя вопросы чистой нравственности соображениям то удовольствия, то пользы. Даже христианский мир одно время видел господство такого религиозного равнодушия в первосвященниках Рима: и эта эпоха произвела знаменитого папу Александра Борджиа и ему подобных, с отравлениями, убийствами, с самым диким и грубым разгулом страстей. Мы имеем свидетельства истории и о современных Христу первосвященниках еврейских: мы знаем, как должность эта была опозорена раболепной низостью и тонким коварством ее носителей, как первосвященство позорно покупалось и продавалось, так что, по свидетельству Иосифа Флавия, за 100 лет сменилось 28 первосвященников. «Как мухи на ране», – заметил сам импер. Тиверий о той быстроте, с которой в его царствование сменяли в Иерусалиме друг друга верховные духовные сановники. Мы знаем, как первосвященник, по свидетельству Талмуда, ежедневно употреблял на свои обеды по 300 телят и 300 мер вина, как безумная роскошь, доходившая до того, что некоторые первосвященники имели одежды ценностью до миллиона рублей, заставляла прибегнуть к воровству из храма и особенно, к торговле священными предметами, когда цена голубя для жертвы дошла до золотой монеты, когда грабили и обирали религиозный и преданный обрядности народ. Эвальд в своей «Истории израильского народа» говорит о первосвященниках, что они под влиянием алчности и честолюбия делали из благочестия нечто вроде ремесла или торговли. Этим особенно отличался Анна со всей своей фамилией, тот самый Анна, который руководил допросом и осуждением Иисуса, тот самый Анна, для которого двукратное изгнание Иисусом торгующих из храма служило незабываемым оскорблением, покушением на доходы его фамилии, требовавшим мести и скорейшего устранения Иисуса. Энергические проклятия сыплются в самом Талмуде на первосвященников этого времени: «Одни бьют народ своими жезлами, другие порицаются за свои «дубинки», иные за кулаки, иные за клеветнические наветы». «Горе мне от дома Анны, горе мне от змеиного шипенья», – таков приговор Талмуда об Анне и его фамилии. Итак, если история знает осуждение Сократа, изгнание Аристида, многократную ссылку св. Афанасия, осуждений Галилея, смерть Гуса и у нас, на Руси, суд над Филиппом, – то мудрено ли, что Синедрион в эпоху своего упадка произвел суд над Иисусом Христом, не имевший ни форм, ни добросовестности законного судопроизводства и противный духу еврейского гуманного и справедливого законодательства.

Мы можем здесь привести историческое свидетельство, которое ясно указывает и на глубокий нравственный упадок Синедриона времен Иисуса Христа, и на возможность беззаконной деятельности этого Синедриона. Иосиф Флавий в своем сочинении об иудейской войне, случившейся всего через 32 года после суда над Иисусом Христом, говорит буквально вот что: «Составлялись (в попрание всякой справедливости) фиктивные суды и ложные приговоры, когда нужно было обеспечить смерть какого-либо противника».

Если так, то неудивительно, что Синедрион, которому в основу деятельности было положено правило: «спасать, а не разрушать жизнь», в деле суда над Иисусом Христом, соблюдая отчасти форму, а скорее карикатуру судилища, стремился, лишь, к осуждению Иисуса, а не к оправданию Его, как это требовалось законом.

Но в человеческой неправде торжествовала правда Божия; это, однако, не дает оправдания Синедриону. По законам этой вечной Правды, Иисус должен был умереть, но судьи Его на земле действовали не по насилию и не принудительно, а по обыкновенному течению человеческих дел, сохраняя и свой разум, и свою свободу. Оттого деятельность их справедливо в истории всегда вызывала негодования и ужас, справедливо заклеймена названием позорной, преступной и богоубийственной.

Ренан с редким остроумием говорит: «Лучшие из людей были из иудеев, худшие из людей были – также из Иудеев. Странный народ, поистине отмеченный клеймом у Бога: он мог произвести параллельно, как два отпрыска одного стебля, первенствующую церковь – и яростный фанатизм мятежников Иерусалима, Иисуса – и Иоанна Гискальского, апостолов и зилотов – и убийц, евангелие – и талмуд. Можно ли удивляться, что такие роды сопровождались болями, схватками и горячкой, каких еще никогда не видано было»?

Форму выражения можно критиковать, замечает Фаррар, но факт сам по себе и знаменательный, и поразительный.

Не потому Иуда предал, а Синедрион осудил, – не потому, что это было предсказано, но потому-то и было предсказано, что Иуда предаст, а Синедрион осудит, – сам, вольной волей, а не по принуждению. И посему с полной справедливостью на судьях народа иудейского, судивших и осудивших Иисуса Христа, лежит проклятие Божие и проклятие человеческой истории.