«Без Церкви я мертв, а с Церковью – жив…»

«…Как сейчас помню все мельчайшие подробности этого события, как я услышала твой плач из отдаленной комнаты, который наша милая Констанция Александровна старалась заглушить, ворочая кочергой дрова в камине. Помню, как бабушка вошла к нам в комнату и сказала перекреститься, потому что у нас родился братик. Потом пришел папа и говорил, что мы тебя оденем в матросский костюм и пойдем гулять в Никольский сад!..» – это Патриаршему Экзарху Северной и Южной Америки Иоанну (Вендланду) в Нью-Йорк в связи с его 55‑летием пишет старшая сестра Елизавета Николаевна, она же монахиня Евфросиния.

Родился мальчик в Петербурге 1 января 1909 года (ст. ст.) в день Василия Великого. Крестили его через месяц в день собора Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста и нарекли именем Константин. Так под молитвенным покровом вселенских учителей и великого византийского императора-христианина началась жизнь того, кто по воле Господа двадцать четыре года спустя при монашеском постриге получит имя одного из святителей. И сам станет святителем.

Почти на всех детских фотографиях Костя Вендланд изображен в том самом матросском костюмчике. Так одевали дворянских детей в начале ХХ века. Вот он совсем маленький, с белыми локонами до плеч – в петербургской квартире, расположенной напротив Никольского сада… Вот в Царском Селе, во дворе дома, где жила их семья. Мирным духом веет от этого летнего утра и его солнечных зайчиков! В Эстонии, в городке Тойла, на берегу Финского залива уже повзрослевший мальчик ловко тащит из воды корягу. В Тойлу семья Вендланд ездила летом 1914 года на курорт. Но пришлось быстро вернуться домой, потому что началась война.

Первое сознательное проявление религиозного чувства у Кости проявилось в возрасте около трех лет: это было чувство блаженства, когда мама, уложив его в постель, осеняла крестным знамением. Так Владыка рассказывал о себе на склоне лет в небольшой работе «Пример возникновения и развития религиозного чувства», дневниковом повествовании о таинстве прихода в человеческую душу Бога.

«Ребенок рос очень плаксивым, – пишет о себе в третьем лице митрополит Иоанн. – Совершенно незначительного пустяка было достаточно, чтобы его обидеть и вызвать слезы. Старшие дразнили его «плаксой». Состояние «плаксы» было тяжело и самому ребенку. Ему казалось, что старшие его не понимают и поэтому упрекают в том, в чем он совершенно не виноват. Однажды, это было летом, он сидел в комнате один и размышлял, как нехорошо, что он плакса; тем более нехорошо потому, что он мальчик, который вообще никогда не должен плакать. И вдруг какое‑то озарение внезапно сошло на его душу. Он понял, что все его огорчения – мелочь по сравнению с одной великой истиной, заключающейся в том, что есть Бог, присутствующий всюду и особенно чувствуемый, когда летнее солнце озаряет окружающие деревья…¹»

Потом Костя узнал о Страшном суде и о том, что Христос поставит по левую сторону, а затем отправит в ад тех, кто не творил милостыни. Ребенок загорелся желанием творить милостыню. Но каким образом? Естественно, что денег у него не было. А между тем в родительской гостиной на столике лежала рассыпанная серебряная мелочь, и он почти всю ее собрал, намереваясь затем улучить время и раздать у церкви нищим. Возмездие пришло слишком скоро: в тот же день родители обнаружили кражу, и мальчик, вместо того, чтобы попасть в кандидаты на правую сторону, стал «презренным вором». А он‑то думал, что и родителям сделает добро (то есть обеспечит им стояние справа), если раздаст принадлежащие им деньги!

Нравственность и религиозность взаимно связаны. Мама, сама человек очень самоотверженный, учила своих детей никогда не говорить: «Это мое». Нет, надо было сказать: «Это наше». Такое наставление вело к нестяжательности, и было подготовкой к тому, что составляет следующий этап религиозного развития.

Этим следующим этапом стала молитва «Отче наш». Костя легко запомнил ее наизусть. При этом мама учила его так: «Обрати внимание, что мы, когда молимся, говорим: «Отче наш», а не «Отче мой». Значит, мы думаем обо всех, а не о себе одном».

Семья Вендланд была не церковной. Поздравляли детей с Рождеством, покупали подарки ко дню святителя Николая, а в церковь не ходили – явление довольно распространенное в среде образованных людей конца XIX – начала ХХ века. Но где любовь, там Христос. А в семье царила настоящая любовь – любовь друг к другу, к окружающим людям, цветам, животным. Источником этой любви была мама. Значение личности Нины Петровны чрезвычайно велико в формировании внутреннего облика ее детей. Дети жили в атмосфере благоговения перед природой и красотой. Не случайно в их воспоминаниях о детстве часто присутствует слово Бог. И не случайно все трое стали монахами.

Когда митрополит Гурий (Егоров) совершал монашеский постриг сестры митрополита Иоанна, Елизаветы Николаевны Вендланд, он отметил те черты ее характера, которые были заложены в семье родителями, и произросли в атмосфере любви и чистоты: «Тебе уже раньше Господь дал много из того, что другим дается с трудом. Ты, по природе своей, почти свободна была от многих искушений, с которыми другим приходится много бороться и которые для других создают много скорбей. Я сказал бы, что ты не только до монашества, но и до иночества вела монашескую жизнь. Сама знаешь, что монашество заключается в исполнении трех обетов: послушания, нестяжания и целомудрия. Второй и третий обеты давались тебе очень легко, и ты милостию Божиею, была избавлена от многих искушений».

В полной мере эти слова митрополита Гурия можно отнести и к ее брату Владыке Иоанну.

Нина Петровна Кашнева родилась в 1872 году в С.‑Петербурге. Ее отец Петр Иванович Кашнев был сенатором. Владыка вспоминал его глубокорасслабленным стариком. На своих ногах он мог сделать несколько шагов, и то опираясь на палку или держась за что‑нибудь. А вообще больше сидел в кресле-каталке, которое возил его слуга по имени Герман.

«Дедушка был немногословен, но иногда им овладевал справедливый гнев, а- – вспоминал митрополит Иоанн. – Тогда его голос громко гремел басом и раскатывался по всем комнатам нашей квартиры. После завтрака, к которому дедушку торжественно выкатывал Герман, он обычно оставался на своем месте и принимался за пасьянс. Было очень интересно смотреть, как он раскладывает карты.

Я помню дедушку, так как он какой‑то период жил с нами в Царском Селе, а потом уехал ко второй своей дочери – Жене в Одессу, где он умер (около 1918–1920), пережив тетю Женю и ее старшую дочь Нину. Обе они скончались во время эпидемии испанки.

Мать моей мамы звали Виктория Павловна Максимович (впоследствии Кашнева). Я не помню ее, а только знал, что у нас есть бабушка Вика и что она умерла в самый день праздника Успения Пресвятой Богородицы на одном из курортов нашей Прибалтики (1912).

Семейство Кашневых переехало из Петербурга в Вильну, и там протекало детство и юность моей мамы. У Петра Ивановича и Виктории Павловны было трое детей. Все дочери: Нина, Евгения и Ольга».

Тут надо сказать несколько слов, что представлял собой город Вильна (в 1919 – 1939 Вильно; затем – Вильнюс) в то время. Население его к концу XIX века составляло около ста пятидесяти тысяч человек, из них русского населения около четверти. Если рассматривать план Вильны конца XIX века, мы увидим совсем небольшой городок, со всех сторон окруженный огородами, садами и сельхозугодьями, очень красивый и благоустроенный, который славился своими парками, садами, великолепными памятниками, храмами и часовнями. Интересно, что из шестидесяти богослужебных зданий половина были православные храмы, католических костелов – восемнадцать, две лютеранские кирхи, синагога, мечеть…

В начале ХХ века Вильна уже освещалась электричеством, в городе была введена последовательная нумерация домов, по примеру С.‑Петербурга, появилась канализация, вводилась электрическая тяга. Город был губернским, а поэтому служил местопребыванием генерал-губернатора, командующего войсками, архиерея, высоких чинов.

В путеводителе по городу 1904 года подсчитано, что заводов и фабрик здесь 255, но все это были крошечные фабрички, даже скорее цеха, в среднем по двадцать работающих. Самые ходовые промыслы – «бумажный, табачный, железный, чугунный, кирпичный, кожевенный, мыловаренный, лесопильный, свечкосальный, газовый, пивоваренный и минеральных вод»; также в городе изготавливались «гнутая мебель, конверты, искусственные цветы, шляпы, обувь, пуговицы, щетки и проч.». В городе действовало множество научных и других обществ.

Девочки Кашневы учились в Виленской женской гимназии, а два Николая, Вендланд и его друг Коля Скалон, – в первой мужской. Мальчики шутливо называли дом Кашневых «горшок с медом» – за красоту трех девочек Кашневых. Все три семейства были знакомы домами. «Не знаю, как училась мама в гимназии, – вспоминал Владыка, – но знаю, что она была весьма образованной женщиной, отлично знавшей русскую литературу от Фонвизина до Горького, прекрасно владевшей игрой на фортепьяно, любившей Евангелие, занимавшейся живописью (пейзаж) и рисунком, владевшей отлично французским и немецким языками (в особенности первым) и сумевшей передать понятие обо всем этом своим детям».

В конце 1890‑х годов, когда Николаю Антоновичу было 27 лет, а Нине Петровне 25 лет, состоялась их свадьба.

«Мама очень любила своих детей. Нас было трое: Эли (год рождения 1899), Женя (1903) и Костя, то есть – я (1909)», – пишет Владыка в своих мемуарах, которые он озаглавил «Моя мама».

«С моим появлением на свет связано огромное влияние нашей бабушки, папиной мамы – Елизаветы Карловны Вендланд, урожденной Шильдер. Бабушка находила, что необходим продолжатель рода Вендландов, а поэтому нужен мальчик, и она настояла на том, чтобы было сделано все необходимое для его появления», – комментарий сделан не без чувства юмора. А вот уже серьезно: «Кроме того, бабушка молилась. Она была глубоко верующим православным человеком и молилась от всей души. Я не помню бабушки или, может быть, помню слишком абстрактно как нечто очень светлое, ласковое и необыкновенно доброе. Все говорили, что она была существом, исполненным любви, притом очень религиозная. Должно быть, она такая и была, судя по записям в папином дневнике и по сохранившимся фотографиям. С них смотрит очень серьезное, но очень доброе лицо. Бабушка умерла 21 июля 1911 года».

Продолжительнее и крепче всех с бабушкой была связана Эли. До десяти лет она часто бывала у Елизаветы Карловны в усадьбе на лоне природы и многое от нее унаследовала.

Нина Петровна любила Христа, целиком разделяла Его нравственные идеалы. В своих записях Владыка касается весьма деликатной сферы и делает это очень доверительно. Воспоминания о своих родителях митрополит Иоанн, правящий архиерей огромной епархии, член Священного Синода, писал в начале 1980‑х годов. Свои мемуары давал читать многим людям. И в этом тонком и самом важном для себя вопросе он ничего не скрыл, не смягчил, не приукрасил, не устрашился непонимания. Так велико было его собственное снисхождение к человеческим немощам и ошибкам и упование на милость Божию…

Нина Петровна была дочерью своего века, а потому, как и другие образованные люди, жить церковной жизнью считала чем‑то отжившим, несовременным. Но Христос не отпускал таких людей. «Среди интеллигенции XIX века и начала XX века и до А. Блока был живой интерес к Христу. Часть этой интеллигенции была церковной, а другая часть антиклерикальной, но интерес ко Христу и желание исполнять Его заповеди были в обеих частях, – пишет Владыка. – Поленов искал Христа в обыденном образе простого человека. Гофман и А. Иванов нашли в своих картинах такого Христа, которого мы узнаем из евангельских строчек. Такого же Христа мы узнаем в великолепной и очень популярной скульптуре Б. Торвальдсена. Евангелие, как живая книга, привлекала всех. У Достоевского «убийца и блудница склоняются над чтением Вечной Книги («Преступление и наказание» – Раскольников и Соня Мармеладова). Мама имела при себе свое маленькое Евангелие, никогда не расставалась с ним, часто читала и написала на нем: «Эту книгу прошу положить со мной в гроб». Она всю жизнь думала о Христе и всеми силами старалась исполнить Его заповеди, но она не соглашалась видеть в Нем Сына Божия и была антиклерикальным человеком. Тем не менее, она обязательно ходила в церковь на 12 Евангелий и к Христовой заутрене».

Когда Косте было 10 лет, мама согласилась, чтобы он стал алтарным мальчиком.

«Но дальше, когда мы все трое стали очень «увлекаться церковью» и посещать ее чуть ли не каждый день, мама стала в оппозицию к нам. Она чувствовала себя очень одинокой и постоянно спрашивала: «Когда же это кончится?» Но это не кончалось, и мамин антиклерикализм усиливался.

Однажды, когда мне было 12 лет, и мы уже вернулись в Петроград, я попробовал подробнее выяснить, по каким основаниям мама отвергает Божество Христа. Моими аргументами были некоторые места из Евангелия от Матфея и Иоанна, где Христос назвал Себя Сыном Божиим. Мама парировала эти аргументы тем, что говорила, что «Бог – всем Отец». Кроме того, она говорила, что если принять за истину обитаемость разумными существами многих миров (тогда среди интеллигенции не столько было распространено учение Джордано Бруно, сколько книга Камилла Фламмариона – «Популярная астрономия»), то неужели на каждую такую планету должен был сходить и воплощаться Сын Божий и распинаться за грехи ее обитателей? Это абсурдно, говорила мама, а значит, Христос – только очень, очень выдающийся и близкий к Богу человек.

И тогда в сердце мое «заполз» змей и шепнул мне: «А что, если стать на точку зрения мамы?» Две веры стали в моем сердце одна против другой: одна – что Христос – настоящий Сын Божий, другая – что Он – выдающийся человек.

Чтобы разобраться в этих верах, я пошел в Казанский собор. (Он тогда был еще открыт.) Я ходил по собору, рассматривал образа и остановился перед огромным Распятием и долго смотрел на Него. И вдруг я увидел, что голова Христа приподнялась, и Он взглянул на меня с глубочайшим сожалением. Тогда я прослезился и поверил православно. Змий ложной веры был изгнан из моего сердца моментально.

В арсенале антиклерикальных тезисов у мамы было то, что церковники только и знают, что хныкать: «Господи, помилуй», и не умеют прославлять Бога. Я (лет десяти) специально пошел в церковь, и первое, что я услышал, вместо ожидаемого – «Господи, помилуй» – было: «Благослови, душе моя, Господа». Правда, потом было много и «Господи, помилуй». Несомненно, под маминым влиянием я чувствую себя и теперь не по себе, когда «Господи, помилуй» читают 40 раз!

Однако были у мамы и такие церковные молитвы, которые она любила: это прежде всего «Царю Небесный». Именно эту молитву, и никакую другую, мы пели трое, приходя с мамой на папину могилу. Я уже говорил, какое большое значение придавала мама молитве «Отче наш». И еще она любила – «Святый Боже». Зайдя однажды на несколько минут в церковь, мама застала пение «Святый Боже» Чайковского. Потом она говорила, что была глубоко тронута этим пением. А вообще мама говорила, что самая высшая молитва – это молитва без слов. Такое утверждение в точности совпадает с учением Святых Отцов. Только Святые Отцы утверждали, что для того, чтобы достичь этой молитвы, надо пройти тернистый путь восхождения от молитвы волевой – сперва телесной – устами и телом (крестное знамение и поклоны), затем – умом и сердцем и прийти к высшей форме – неизреченной молитве (т. е. без слов), тогда уже не своими силами, а только благодатию Божией.

Мама же предлагала прямо достичь молитвы без слов. Почему она так говорила? Отчасти из того же антиклерикализма, чтобы противопоставить бессловесную молитву многословию церковного богослужения. Но только отчасти. Она так убежденно и неоднократно повторяла, что высшая форма молитвы есть молитва без слов, что я теперь думаю, что дар такой молитвы был у нее ниспосланный свыше. Чтобы это понять лучше, надо иметь в виду еще две особенности маминого мироощущения. Первое – то, что мама была человеком очень музыкальным, знала музыку; в первую половину своей жизни много ее слушала и сама прекрасно играла на рояле (больше всего любила Скрябина).

Второе – то, что мама очень любила природу. Она много раз и на протяжении всей жизни (в особенности, когда была хорошая погода!) повторяла, что хотела бы «сраствориться» с природой. Это она хотела потому, что верила, что в природе присутствует Бог. Строгий догматик увидел бы в этом убеждении ересь пантеизма, но мама совсем не отождествляла природу и Бога, она верила, что Бог – Творец всего, что существует, и что Он соприсутствует Своему творению. Поэтому мама очень любила прогулки на природу и, как художник, писала маслом пейзажи, причем любила в них показать красоту чего‑нибудь самого обыкновенного и неприметного (калитка в стене, облако, куст ольхи, болотистый луг с деревьями). В этом вовлечении природы в свою духовную жизнь нет ничего не церковного: для того отцы и уходили в пустыню, чтобы лучше почувствовать Бога.

Но особо популярным такое стремление сделал для интеллигенции маминого времени Римский-Корсаков своей оперой «Сказание о невидимом граде Китеже». Там дева Феврония, находясь в лесу, поет о том, что ей не нужен храм Божий: лес для нее как храм. Мама (да и папа тоже) очень часто вспоминали об этом месте оперы.

Наше расхождение с мамой по вопросу о Божестве Господа Иисуса Христа и о церковности было очень тяжело и для нас, и для нее. Для нее в особенности, потому что она оставалась одинокой. И вот мы решили обратиться к старцам. Нам был доступен один прозорливец – отец Варнава – монах Оптинской пустыни в священном сане игумена. Побеседовать с ним о маме взялась матушка Серафима (Яковлева). Отец Варнава со всею уверенностью сказал матушке Серафиме, что наша мама спасется. Через год я навестил о. Варнаву в Гатчине. Но посчитал невежливым повторять вопрос матушки Серафимы, как будто я не верю с первого слова. Однако я надеялся, что о. Варнава что‑нибудь сам скажет. Но он мне ничего не сказал. Он принял меня очень весело и дружелюбно, рассказал о том, как был шахтером и потерял часть ноги в несчастном случае. Наша беседа была в 1936 году.

Мама умерла в Фергане в 1943 году. Обстоятельства ее смерти были следующие. Она жила в однокомнатном доме вместе с Женей. Эли была врачом в прифронтовой полосе. Я – в Ташкенте, летом в экспедиции. Мне пришлось заезжать в Фергану. Получилось, что я как бы простился с мамой, хотя я совсем не думал о том, что конец ее жизни близок. Она выглядела нормальной старушкой, ей шел 72‑й год. Она повторяла, что дождется возвращения Эли с фронта. Но вот, когда я уже уехал, она слегла и накануне смерти с любовью обратилась к Жене и сказала ей: «Дитюша моя!» Так она любила обращаться к каждому из нас. Больше ничего она не сказала и на следующий день умерла как бы во сне. Этот день был 12 сентября 1943 года. В этот день Церковь празднует память святого Александра Невского, и в то время как мама умерла, о. Гурий в своем доме в предместье Ферганы служил Божественную Литургию. Потом он отпевал маму, и она была похоронена по всем правилам Православной Церкви. Он говорил нам потом, что в этот день «она присоединилась к тому обществу, в котором пребывает св. Александр». Я верю, что это было усиленное повторение того, о чем прежде так прозорливо сказал о. Варнава».

Вернемся в начало ХХ века. Годы до начала болезни мужа прошли для Нины Петровны сравнительно безмятежно. Бурей, потрясшей эту жизнь, было воспаление легких у старшей дочери Эли, столь сильное, что она находилась на грани жизни и смерти.

После ее выздоровления родители решили выехать из Петербурга и поселиться в Царском Селе. Оттуда Николай Антонович каждый день ездил на свою службу в Адмиралтейство. Он выходил из дома в 8 часов утра и возвращался около 18 часов, а в 20 часов Косте уже полагалось ложиться спать. Несмотря на столь строгий распорядок, «каким наслаждением было слушать родительскую игру на рояле, лежа на постели! Папа с мамой садились рядом и играли в четыре руки. Под дивную музыку их игры я засыпал».

«Началась война 1914 года. Мама была охвачена духом патриотизма. Размахивая газетами, она восклицала: «Нет, этому Вильгельму не взять Варшаву!» Но после долгих боев Варшава была оставлена.

Осенью 1916 года нас всех позвали в родительскую спальню. Папа лежал на своей постели печальный. «Папа болен, – сказала мама, – он пока не будет ездить на службу. Но это ничего. Папа поправится. У него только болит нога. Доктора говорят, что это ишиас – воспаление седалищного нерва. Он проходит в теплом сухом климате. Поэтому мы летом поедем в Крым». Казалось бы, надо радоваться, но мы предчувствовали, что дело не так просто.

Февральской ночью 1917 года нас разбудили – на улице стреляли. Нас перевели в задние комнаты. Потом мы узнали, что царь отрекся. Мама по этому поводу торжествовала. Но, с нашей точки зрения, взрослые все сошли с ума. Они перестали обращать внимание на нас и бесконечно спорили на политические темы. Иногда, в знак протеста, мы начинали выть.

Наконец мы выехали в Крым из Петербурга в мягком вагоне Петербург – Севастополь. Мы вышли на станции Бахчисарай. Многочисленные владельцы татарских «линеек» предлагали нам свои услуги. На двух «линейках» мы поехали по пыльному шоссе, по той дороге, что ведет на северную сторону Севастополя. Через семь верст показался белый домик, покрытый черепицей, с обширной террасой и прилегающим участком. Этот домик до сих пор стоит, только террасу забрали стеклами; в доме фельдшерский пункт (написано в 1982 году).

Мама, следуя своему принципу крайнего ограничения личных потребностей, перестала есть мясо. Кроме того, от печали по поводу папиной болезни перестала играть на рояле и заниматься живописью. Эти ограничения она сохранила до смерти. В папиной комнате, где он либо сидел за письменным столом, либо лежал на высокой пружинной кровати, мама постелила на полу тюфячок и покрывалась какой‑то живописной и изодранной шалью. Папе было трудно ходить. Он проходил не более 200 метров.

Если хотел дышать свежим воздухом – он выходил на террасу. Он стал пользоваться палкой, а иногда костылем. Итак, мама, впервые в жизни, стала хозяйкой в сельскохозяйственном смысле. Надо сказать, что это удавалось ей не очень хорошо. Даже мы, дети, стали роптать на то, что мы не видим молока и яиц в чистом виде. (Мама выкладывала их в пищу, высчитывая калории.) Гостившая у нас этим летом Саша Лермонтова месяца через полтора поссорилась с мамой (как она пишет в своих мемуарах, на почве совершенного неумения Ниной Петровной вести хозяйство).

Саша – это моя двоюродная сестра. Мне она доставляла много радости, потому что держалась очень дружелюбно, как старший товарищ, и очень увлекательно рассказывала сказки. К моему большому сожалению, Саша уехала от нас домой в Петроград.

Хозяйственное положение выправила фрейлейн. Фрейлейн – это моя няня, эстонка, лютеранка, Констанция Александровна Кирш. Договариваясь с ней, мама сказала, чтобы она разговаривала со мной по‑немецки, так как по‑русски она не совсем правильно говорила, а эстонский язык мне ни к чему. Фрейлейн была прекрасной няней, и, кроме того, когда на Рождество зажигалась елка, фрейлейн начинала петь по‑немецки рождественские лютеранские гимны и этим умела придать Рождеству, проводимому по‑мирски, соответствующий ему религиозный характер. Я до сих пор помню эти гимны. Так вот, фрейлейн, не оставлявшая нас в течение всей нашей крымской эпопеи, вошла в управление нашим хозяйством и, благодаря своей практической сметке, очень быстро поставила его правильно. У нас появились корова, куры, было много парного молока, простокваши, яиц. Мама была настолько благоразумна и миролюбива, что совершенно никаких конфликтов и даже споров с фрейлейн у нее никогда не было. Конечно, и фрейлейн была очень культурна и тактична.

Еще была с нами моя двоюродная сестра Нина Грамматчикова. Мне было уже восемь лет, и меня стали учить по гимназическому курсу 1-го класса. Нине был поручен Закон Божий и история, Эли – все остальное. Например, географии меня учили весьма своеобразно. Эли предложила мне срисовать карту полушарий. Было начерчено два круга. и по ним сделана сетка меридианов, экватора и параллелей. По этим клеточкам я срисовывал карту. Работа эта доставляла мне большое удовольствие, и я познал основы географии. Нина прекрасно изъясняла понятие о вездеприсутствии Божием. Осенью все наши девочки уехали в Одессу к тете Жене, там они учились в гимназии и пели в церковном хоре.

Громы Октябрьской революции дошли до нас очень слабо. Мама успела, уже в ноябре, поехать в Петроград, перевезти некоторые наши вещи из Царского Села в Петроград, к нашим родственникам Лермонтовым, и вернуться к нам.

В начале лета 1918 года мои сестры вернулись, и мы переехали в Ялту. Папе не становилось лучше, хотя как будто не становилось и хуже. Скоро наступил день, когда мама позвала всех нас в его комнату. Папа лежал без сознания и хрипел. Когда хрип прекращался, доктор вводил камфару, и папа начинал дышать снова, но с храпом. Бедная мама! В ней все еще теплилась надежда. Папа умер 11 (24) июня 1919 года. Его похоронили на Ливадийском кладбище. Мы заняли квартиру в две комнаты у хозяйки в Ливадийской слободке. Наши средства практически исчерпались. Осталось только продать серебряные ложки. Мама получила работу продавщицы хлеба, но она торговала в убыток, т. к. боялась обвесить покупателя. Фрейлейн заменила ее с гораздо большим успехом. Тогда мама стала учиться сапожному мастерству. Действительно, она смогла починить ботинки всем нам, но не знаю, заработала ли она на этом ремесле хоть один раз. Мама (вместе с нами, конечно) ходила в горы, в лес, где разрешалось собирать хворост и приволочь вязанку домой. Маму нашла дальняя родственница и давняя подруга – тетя Леля. Тетя Леля приходила к маме и подолгу беседовала с ней. Иногда они сидели с час и более молча, а потом говорили, что, несмотря на молчание, это было очень приятно и что такое молчание стоит хорошей беседы. А когда они говорили, то, например, о том, какого цвета аура у людей хороших и плохих; или – правильно ли сделала Соня Мармеладова, что для спасения жизни своей семьи пошла на улицу.

Мы выехали из Симферополя в 1921 году и приехали в Петроград осенью 1921 года. Приехали мы в дом тети Кати, папиной родной сестры. Там была она и ее дети – мои двоюродные: Воля, Китя, Саша, – некоторые дальние родственники их и Мунечка, очень милая пожилая женщина. Нас приняли очень приветливо и, дав отдохнуть несколько дней, стали совместно решать – как нам устроиться. Город был безлюден, улицы заросли травой и найти квартиру не представляло труда. Мы могли поселиться хотя бы на Васильевском острове. Но Лермонтовы пригласили нас к себе. Мама приняла из рук Кити кухню. А Ките это дало возможность вернуться к своему занятию – палеонтологии в Геологическом комитете. Китя умерла в блокаду около больной матери (тети Кати). Сейчас Китя (Лермонтова Екатерина Владимировна) признана как крупный палеонтолог и стратиграф. Я начал учиться в школе, колол и таскал дрова. А сестры поступили в институт…»

«Мой папа – Николай Антонович Вендланд родился в 1870 году в Белоруссии, – продолжает свой рассказ о семье Владыка Иоанн. – Его отца, своего дедушку, я знаю только по фотографиям; их несколько. Он – в генеральской форме, довольно сурового вида. Впрочем, есть такая фотография, где он с отеческой гордостью стоит рядом с папой – тогда мальчиком лет пятнадцати. Я знаю, что его звали Антон Адольфович Вендланд и что он был всю свою жизнь лютеранского вероисповедания. На более поздних фотографиях он – глубокий старик с заметным животиком, одет просто.

Семейное предание говорит, что мой прадед Адольф прибыл в Россию из Дании, что он был в армии Наполеона и, когда увидел ее крах, перешел на службу к русскому царю. В Германии встречается фамилия Вендланд (между ними есть и пасторы, и богословы), поэтому некоторые, даже незнакомые мне немцы, шлют мне письма, уверяя, что я их родственник.

Однажды я летел на самолете из Амстердама в Москву. Соседнее кресло занимал швед, специалист по атомной энергии. Он очень интересно рассказывал мне о материи и о том, как ее удается поймать и удержать в электромагнитной ловушке. Потом разговор перешел на тему о происхождении моей фамилии. Шведский профессор уверял, что она – шведского происхождения, ибо, как он сказал, Венд есть название одной из частей шведского королевства.

Но мы в своей семье (то есть и папа, и мама) настаивали всегда на славянском происхождении нашей фамилии. Венды – это славянская народность. Венеды (венеты, венды) – древнейшее наименование славянских племен. Они жили в Центральной Европе, они (венды-венеды) основали Венецию. Но они были ассимилированы другими народностями.

Я видел гимназический учебник латинской грамматики, на котором папиной, еще детской, рукой было написано: «Nicolas al ardo Vendorum», что значит – «Николай из земли вендов».

Гораздо больше я знаю о папиной маме, моей бабушке, Елизавете Карловне Вендланд, в девичестве Шильдер.

Бабушка в течение всей жизни была глубоко религиозным православным человеком. Папа благоговел перед своей матерью и очень любил ее. Небезынтересно, что слово «шильдер» на фламандском языке означает «художник».

Так начинается родословная Владыки по линии его отца, Николая Вендланда. В Николае Антоновиче соединились два дворянских военных рода. Отец, Антон Адольфович Вендланд, был генералом от инфантерии. Дед – знаменитый Карл Андреевич Шильдер (1785–1854). Выдающийся военный инженер, участник сражения при Аустерлице, командир лейбгвардии саперного батальона в Турецкую кампанию 1828–1829 годов, вдохновитель и организатор побед при взятии крепости Османской империи Силистрия, генерал-адъютант, начальник инженеров действующей армии. Только перечисление всех воинских регалий и заслуг перед Российской империей прадеда митрополита Иоанна Вендланда займет не одну страницу.

«Шильдер был, бесспорно, одним из лучших наших боевых генералов инженерного корпуса своего времени, – оценивали его современники. – Разнородные сведения, быстрое соображение, гениальные идеи, резко отличали его от обыкновенных людей». Многие изобретения Карла Андреевича значительно опередили современное ему состояние техники. Сохранились его чертежи первой в России подводной лодки, которая в 1834 году была построена на Александровском литейном заводе в Петербурге. Этот гигантский для своего времени подводный корабль обогнал даже стремительную фантазию Жюля Верна (плавание его «Наутилуса» по страницам романа «20 тысяч лье под водой» началось лишь в 1870 году). Она весила около 16 тонн и вмещала экипаж в 10–12 человек. Для пополнения запасов воздуха достаточно было лишь на 30 секунд поднять над водой трубу воздухозаборника. Но главное – ее вооружение: ракетные установки, расположенные по бортам подводного корабля, позволяли вести огонь как по подводным, так и по надводным целям. Изобретение было столь фантастическое и сулило столь серьезные преимущества для российского флота, что его засекретили на долгие годы. Специальное предписание, датированное 14 июля 1837 года, требовало, чтобы проекты генерала Шильдера «сохранялись в тайне и никаких сведений о них не было бы сообщаемо иностранцам». Ведь речь шла не более и не менее, как о подводном ракетоносце.

В этой удивительной по своей инженерной смелости работе есть еще одна конструкторская «изюминка», отмечали специалисты. Все известные в ту пору ракеты запаливались, если можно так сказать, «живым» огнем. Под водой это сделать было невозможно, и Шильдер впервые в истории ракетной техники предложил воспламенять пороховой заряд с помощью электричества. Изобретение оценили по достоинству. «Применение гальванизма к воспламенению мин, придуманное и введенное в употребление Карлом Андреевичем, – говорится в одном из отзывов, – составляет одну из неоценимых услуг, оказанных им военно-инженерному искусству в России». Карл Андреевич, по сути, стал соавтором созданных в ХХ веке боевых, исследовательских и космических ракет, потому что у всех у них в основе системы пуска – электрическая цепь. Сегодня перечень изобретений генерала Шильдера можно прочесть в солидных энциклопедиях. Кроме того, он умел прекрасно рисовать и играл на нескольких музыкальных инструментах. Но самое главное – Карл Андреевич был истинным православным христианином и сыном своего Отечества. Вспомним, что предлогом к Крымской войне, на которой он погиб, явился спор между православным и католическим духовенством за право обладания «святыми местами» в Палестине. Турецкий султан передал ключи от Вифлеемского храма католикам. Русский император Николай I потребовал от Турции признания его покровителем всех православных подданных Оттоманской империи. 26 июня 1853 года он объявил о вступлении русских войск в Дунайские княжества, пригрозив, что выведет их оттуда только после удовлетворения турками русских требований. В этой войне Россия выступала в роли покровительницы Иерусалимского Патриархата, «Матери всех Церквей». Европа нарушила все договоры о союзничестве. Западная дипломатия, западные газеты сделали все, чтобы изобразить Россию инициатором войны, а султана представить «жертвой» агрессивной царской политики. Газеты пестрели карикатурами не только на российского императора, но и на иерархов Русской Православной Церкви. Участник Дунайской кампании Крымской войны генерал-адъютант Шильдер смотрел на эту войну духовными очами и чувствовал христианским сердцем: «…Совершилось настоящее чудо: действуя четырьмя пушками против сотни орудий из крепости Ращука, целой флотилии и одного большого парохода, мне удалось все это потопить или разбить вдребезги, не потеряв ни одного человека и с тремя ранеными только; такой случай еще не встречался в военных летописях. Я сказал храбрым артиллеристам: «Перекреститесь, а завтра отслужим молебен; Бог благословляет труд ваш против исступленных мусульман…» (здесь и далее цитируются публикации журнала «Русская старина»).

В письмах Карла Андреевича к товарищам по оружию через каждую строчку слова, подобные этим: «Чудное дело совершилось! Тремя убитыми солдатами и 17 ранеными искуплена победа над врагами Христа… Уповаю на Бога и надеюсь, что с Божией помощью мы все‑таки, в конце концов, выйдем со славою из этих всеобщих смут». Или: «…Дело ныне идет о царе, России и православии…», «…Велик русский Бог!» Преосвященный Иннокентий Херсонский и Таврический присылал генерал-адъютанту Шильдеру из Одессы икону Божией Матери с надписью: «Рабу Божию, возлюбленному брату во Христе, стратигу воинства православного, Александру Андреевичу Шильдеру, на благословение и в знамение победы над врагами креста Христова. Мая 7‑го». Сам святитель с иконой Богородицы бывал в осажденных неприятелем городах и крепостях, не переставал служить Литургии и молебны, посещал госпитали, снабжал раненых продовольствием, духовными книгами и иконами, поддерживал дух защитников Отечества. И не удивительно, что он понимал душу православного воина и русского патриота генерала Шильдера.

Описывает ли Карл Андреевич в письмах домой состояние своего здоровья, сообщает ли о покупке коня, дает ли оценку военным действиям, обязательно упоминает Бога: «Под градом пуль и при неумолкаемом громе орудий совершено богослужение перед моей палаткой, после которого я отправился со священником в траншеи и к могилам бесчисленных жертв собственного безумия, чтобы с молитвой окропить их святой водой. Наши набожные солдатики были очень умилены священнодействием, наравне со мной; может быть, я единственный с успокоенным духом продолжал свои работы, мыслями к Богу и к вечности… Ежедневно и ежечасно преклоняюсь мысленно перед престолом Всемогущего и сознаю с глубоко прочувствованной благодарностью удачу всего сделанного мною доселе… Смелость, храбрость и благоразумие должны всюду обнаруживаться, где только появятся православные воины царя России… Я обнимаю вас всех и прошу предать себя воле Божией и не тревожиться, тогда будет также спокоен ваш старый отец».

Погиб Карл Андреевич в 1854 году. При обычном обходе с саперами осадных работ он сел, чтобы отдохнуть. Разорвавшейся гранатой ему раздробило ступню. Его отнесли в палатку, тотчас ампутировали ногу. Раненый не терял присутствия духа и относился к своему положению с шутками. Затем он потребовал священника, причастился и скончался. Император Николай I, узнав о его ранении, написал письмо, которое осталось не отосланным по причине смерти адресата: «Июнь 1854 г. Давно хотел я сам сказать тебе, любезный Шильдер, как я огорчен был известием о твоей тяжелой ране. Давно ценя тебя, я был уверен, что и в настоящую кампанию ты молодецки, как всегда, исполнишь свое дело. В уничтожении турецкой флотилии, в быстрой постройке мостов для перехода через Дунай, в осадных под Силистриею работах я вполне узнал моего старого сослуживца и свойственные ему бойкость и опытность. От всей души спасибо тебе за эти новые заслуги. Если успех не увенчал наших усилий, трудов и пожертвований, то, сожалея со мною о необходимости на время отложить начатое, утешаюсь мыслью, что ты все сделал, что только зависело для достижения цели. Я же, между прочими потерями, искренно жалею, что лишился твоего содействия, когда мне и России нужны тебе подобные. Но Бог милостив! Он поможет тебе и нашему правому делу. Напиши мне, как себя чувствуешь, и береги себя».

Узнав о смерти К. А. Шильдера, император Николай I в письме к князю Горчакову почтил память своего любимца словами: «Потеря Ш. меня крайне огорчила; такого второго не будет и по знанию, и по храбрости».

У Карла Андреевича было четверо детей. Сын Александр – от первого брака (первая жена умерла молодой). Его вторая жена – Александра Николаевна Дубенская, дочь сенатора, действительного тайного советника. У них родились трое детей – сын Николай и две дочери, Елизавета и Мария. Николай Карлович Шильдер пошел по стопам отца – дослужился до генерал-лейтенанта, был начальником Николаевской инженерной академии. Но славу он снискал на другом поприще – как величайший собиратель материалов к истории России XIX века и один из лучших знатоков этой эпохи. Свою жизнь он закончил директором Императорской публичной библиотеки в Петербурге, членом-корреспондентом Петербургской академии наук.

Елизавета Карловна Шильдер – это бабушка митрополита Иоанна. Ее сын Николай Антонович Вендланд – отец будущего Владыки.

«Окончив гимназию в городе Вильна, папа поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета (его однокурсниками были И. Грабарь, кн. Н. Тенишев, Н. Мудьюгин). Теперь я считаю, что это было основной ошибкой его жизни, – пишет Владыка в своих воспоминаниях «Мой папа». – Он не имел никакой склонности к юриспруденции, напротив, он любил естественные науки и хотел быть врачом. Итак, папа стал юристом, и это было его несчастьем. Вначале ему дали должность «товарища прокурора». В число его обязанностей входило делать обыски у литовцев. Почему‑то запрещенным было иметь какой‑то молитвенник. Папа старался во время обыска сам этот молитвенник поскорее найти. Потом он прятал его себе в карман, а по окончании обыска незаметно возвращал его хозяевам. Действуя так, он жил по совести. Но выпадали еще более неприятные поручения. Так, ему приказывали присутствовать при смертной казни. Хотя сама казнь не лежала на папиной совести, но официальное присутствие делало папу ее соучастником. Этого он выдержать не мог. Ему удалось переменить службу, переехать из Вильны в Петербург в Адмиралтейство. Насколько мне известно, там он занимался пенсионными делами».

Своего отца Владыка ясно помнил с четырех лет. Семья Вендланд в это время уже жила в Царском Селе, где снимала квартиру в очень затейливо построенном деревянном доме. По описанию митрополита Иоанна, она занимала весь нижний этаж (около 9 комнат) дома, окруженного небольшим садом.

«Я очень любил папу, – описывает Владыка свои ранние годы, – но редко мне удавалось видеть его утром. Обыкновенно он уезжал в Петербург раньше, чем я вставал. Только около шести часов вечера он возвращался. В это время мы все только ждали. Наконец, раздавался цокот копыт извозчичьей лошадки и звонок. Наш верный пес Жук (цвета темной бронзы) с радостным лаем устремлялся к двери. Папа входил. Начинался обед. Далеко не всегда папа проводил время с нами. Часто он затворялся в своем кабинете и чем‑то занимался там. Зато какая была радость, когда папа выходил к нам! Иногда он сидел просто так. Тогда моим величайшим удовольствием было набивать папе папиросы. Для этого надо было вскрыть коробку с мелконарезанным благоухающим табаком, заложить табак в особую машинку. К машинке приставлялась пустая папиросная гильза, машинка закрывалась, затем надо было продвинуть вперед маленький металлический цилиндрик, и – о чудо! – из машинки выскакивала готовая, аккуратно набитая табаком, папироса. Я мог заниматься этой операцией без конца, лишь бы папа сидел рядом».

Какие же это были благословенные времена для семейной жизни в России! Ничто не разлучало родителей с детьми. Они не просто уделяли им время. Родители жили своими детьми. Нравственные качества, душевные свойства их характеров воспитывались естественно, без всякого принуждения, самой атмосферой любви, доверия со стороны родителей и благоговения перед ними со стороны их чистых душой детей.

«Иногда папа устраивал нам что‑то гораздо более интересное – «волшебный фонарь», – вспоминал Владыка. – На самом деле, это был самый обыкновенный проекционный фонарь. В него вставлялись большие квадратные диапозитивы, а на экране получалось изображение. Диапозитивов было всего несколько, не более десятка. Между ними: «Мальчик-с-пальчик», «Людоед» и цветные – «Лазоревый грот на Капри». Демонстрация длилась не более пятнадцати минут, но она доставляла необыкновенное удовольствие. Вспоминая это, я и сейчас переживаю вновь чувство любопытства, восторга и наслаждения… Иногда папа со старшими девочками устраивал телеграф. Провода соединяли разные комнаты, и, вдруг, в одной из комнат начинал стучать телеграфный аппарат так, как будто он ожил сам собой. Или же занимались разрядкой спирали Румкорфа, или же показывались таинственно-прекрасные, как полярное сияние, огни гейслеровских трубок. Иногда папа, как бы по секрету, удалялся вместе со старшей Эли. Когда они через полчаса возвращались, то из голубого раствора вынимались сияющие свежей медью медали. Это была гальванопластика. Так незаметно проходили полтора-два часа. Теперь мне, самому маленькому, полагалось идти спать. Несмотря на протесты, я подчинялся. И тут начиналось главное в папиных вечерах – игра на рояле. Иногда один, а чаще с мамой, в четыре руки, папа играл. Как он играл! Засыпая, я восторгался этой игрой. Музыка была папиной молитвой, излиянием лучших чувств папиной души».

Когда семья с тяжелобольным Николаем Антоновичем жила в Крыму, там, естественно, не было рояля. Однажды Костя застал папу за столом, внимательно проглядывавшим ноты (это был клавир «Града Китежа»).

«Я спросил: «папа, зачем ты смотришь на ноты, когда у нас нет рояля?» – вспоминает Владыка. – Он ответил: «Я могу представить себе звуки по нотам!"»

Николай Антонович Вендланд серьезно занимался фотографией. После музыки это было его любимое занятие. У него, по воспоминаниям митрополита Иоанна, было несколько фотографических камер. О фотографиях Владыка пишет со знанием дела. Этому увлечению он тоже отдал дань. Благодаря его увлечению фотографией потаенная жизнь Русской Православной Церкви встает перед глазами. Сколько ни описывай, а не представишь, что же такое были тайные церкви 30‑х годов ХХ века. А посмотришь фотографии Владыки и видишь: маленькое узбекское жилище из самана внешне ничем не отличается от десятков других в местечке Беш-Бала в окрестностях Ферганы, но внутри – алтарь церкви Всех Святых, в земле Российской просиявших… Молодые женщины в косыночках, повязанных на затылке. Жарко? Никому и невдомек, что жара здесь ни при чем. Женщины эти православные, и почти все побывали кто в лагере, кто в ссылке. Мужчина в косоворотке с окладистой бородкой – архимандрит Гурий (Егоров). А худой-худой юноша в белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, преподаватель геологии Константин Вендланд, он же иеромонах Иоанн.

А какую портретную галерею русских православных архиереев создал Владыка Иоанн! Митрополит Нестор (Анисимов), просветитель Камчатки, лагерник. Не то что страница – целый том русской истории. Митрополит Иоанн фотографировал митрополита Нестора в Свято-Успенском монастыре под Одессой. Там, на дальней станции Большого Фонтана, Святейший Патриарх Алексий первый давал приют своим гонимым братьям-архиереям. Давал им возможность для короткой передышки от ежедневного преследования властей.

Фотографий же митрополита Гурия, сделанных его духовным сыном в разные годы, и не сосчитать. Одна из них особенная. В прохудившемся подрясничке, в стоптанных тапках, в старенькой скуфеечке, со светлым умиротворенным ликом митрополит Гурий стоит на крымском берегу и смотрит в величественную морскую даль. Эта фотография как никакая другая передает истинное положение Русской Православной Церкви в те годы.

Есть и протокольные фотографии. Но и они ценны, за каждой своя история. Вот, например, Юрий Гагарин в окружении русских архиереев. Он только что вернулся из космоса, и слава его не знает границ. Что могло объединить даже на короткое время обаятельный символ победы социализма и изгоев общества? Фотография сделана в Нью-Дели в 1961 году. Партия и правительство в это время демонстрируют миру свободу вероисповедания в СССР. А внутри страны в ходу байка-быль, как Никита Сергеевич спросил вернувшегося из космоса Юрия Гагарина: «А видел ли там Бога?» И Юрий Алексеевич, отшутившись, ответил, что, дескать, не случилось. Добрейший митрополит Иосиф Чернов в это время в проповедях тоже обращается к этой теме: «Вот Юра Гагарин Господа не видел, а Он его видел и благословил!»

Фотографировала и Елизавета Николаевна, монахиня Евфросиния. Каждая фотография обязательно подписывалась: дата, кто изображен, где сделан снимок…

«Занимался папа также и цветной фотографией. Для этого он пользовался французскими пластинками «Люмьер». С их помощью получался цветной диапозитив, который нужно было рассматривать на свет. Размножить эти диапозитивы было нельзя, они существовали в одном экземпляре. Кроме того, папа делал и цветные фото на бумаге методом пинакопии».

В 1903 году братья Огюст и Луи Люмьеры запатентовали свой способ получения цветных изображений под названием «Автохромы Люмьеров» («Autochromes Lumiеre»). «Автохромный» значит «самоцветный» (от греческих слов «аutos» – сам и «сhroma» – цвет), то есть самостоятельно, без последующей раскраски, передающий цвета.

На рубеже XIX–XX веков даже черно-белая фотография оставалась доступной лишь узкому кругу любителей, цветная – тем более. Дело это было и сложным и очень дорогим. Фотоматериалы выписывали из Парижа. Многое приходилось делать своими руками. Хороший «цветник» той поры – это в первую очередь изобретательный человек.

Николай Антонович стал одним из первых в России «цветников». Сегодня в специальных журналах его называют «пионером цветной фотографии». До наших дней автохромов дожило немного. Самая крупная коллекция – больше сотни – хранится в собрании Политехнического музея в Москве. Есть в ней и замечательные «автохромы крупного чиновника Петербургского Адмиралтейства Николая Антоновича Вендланда», так их оценивают сами музейщики. Это пейзажи средней полосы России: цветущий луг, опушка леса, поле пшеницы, берег реки. Два самых больших автохрома сделаны в горах…

Отец Владыки сблизился с крупнейшим специалистом того времени по цветной фотографии Сергеем Михайловичем Прокудиным-Горским, выступал его содокладчиком на заседаниях фотографического отдела Российского технического общества, участвовал в совместных демонстрациях цветных диапозитивов.

Сергей Михайлович закончил технологический институт, брал уроки живописи в Академии художеств, химии – у Д. И. Менделеева. Сегодня его имя имеет мировую известность. Во время революции уникальная коллекция Прокудина-Горского оказалась за рубежом, в настоящее время хранится в библиотеке Конгресса США и экспонируется по всему миру.

В начале ХХ века он был председателем светописного отдела Императорского русского технического общества, разработал несколько учебных курсов по технике фотографии, издавал журнал «Фотограф-любитель» и руководства по фотоделу.

В середине 1960-х митрополит Иоанн оказался в Одессе и зашел в Художественный музей: «Какова же была моя радость, когда на одной из картин я увидел папу, занимающегося фотографией. Эта была картина художника Е. И. Буковецкого «Фотограф-любитель» 1894 года. К сожалению, сотрудники музея не захотели дать мне подробных сведений об этой картине». Попросту говоря, сотрудники были напуганы присутствием в их залах, как тогда говорили, служителя культа.

Но вернемся к жизни семьи Вендланд в Царском Селе.

«Один из царскосельских вечеров, только раз в году, был исключительным. Это был вечер Сочельника – 24 декабря. Мы долго готовились к нему: клеили разноцветные многогранники (так называемые бонбоньерки), ставили и украшали елку. Когда наступал Сочельник, я не знал, куда себя девать от нетерпения и бегал из комнаты в комнату. Наконец, темнело. Дети удалялись из той комнаты, где была поставлена елка. Двери закрывались, и папа дополнял нашу работу последними штрихами. Он протягивал между ветвей елки провод с разноцветными электрическими лампочками. Впрочем, лампочки считались «мертвым» светом. Их не всегда зажигали. Обязательно горели на елке свечи (тоже разноцветные, специально изготовленные) в особых устойчивых подсвечниках. Наконец, двери открывались, и нас приглашали. Какой восторг был сразу увидеть елку, горящую огнями свечей, сверкающую нитями серебристого дождя, увенчанную большой золотой звездой! В центре елки, между ветвей, устанавливались «ясли», то есть небольшая панорама, изображавшая Рождество Христово. Несколько минут в полном молчании мы любовались елкой. А затем каждый из детей по отдельности приглашался заглянуть под елку. И каждому там находился подарок. Потом фрейлейн начинала петь прекрасные рождественские лютеранские гимны. Мы ей подтягивали. Елка зажигалась и в последующие дни, но никакой день не мог сравниться с Сочельником. В течение всей Рождественской недели приезжали гости: тетя Катя приезжала с целым ворохом гостинцев; тетя Маша – с чем-нибудь интересным; приезжала тетя Саня с детьми; приезжали Грамматчиковы, приезжали Тыжновы. Ставились пьесы, например басня Крылова «Стрекоза и муравей». Папа мало проявлял себя, но был душой этих елок.

Как видно из перечисленных папиных увлечений, он любил все что угодно, но только не юриспруденцию. А между тем он ею занимался добросовестно и дослужился до высоких чинов, по табелю рангов соответствующему генералу. А так как папа служил в Адмиралтействе, то он имел право надевать морскую форму. Иногда мы видели его в ней. По-граждански этот чин назывался «действительный тайный советник». Точно могу сказать, что после получения этого чина к папе официально обращались: «Ваше превосходительство». Знаю об этом потому, что меня дразнили старшие сестры. Оказывается, к дочерям это «Ваше превосходительство» переходило автоматически, а я, сын, оставался только «Ваше благородие», в расчете на то, что я что-либо большее заработаю впоследствии сам. Как известно, я пока себе заработал «Ваше Высокопреосвященство»!»

Митрополит Иоанн был убежден, что именно постоянное занятие нелюбимым делом, скучным и нудным, вызвало у папы заболевание раком, который и свел его в могилу в возрасте 49 лет…

Уже на склоне лет, поездив по миру, Владыка скажет так: «Есть одна земля, которая хотя и не является моим отечеством, но есть для нас всех Святая земля – это Крым. Там находится могила нашего папы в Ялте. Там же, в Симферополе, покоится наш духовный отец – митрополит Гурий. Там и любезный нашему сердцу архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)».

В течение всей жизни Владыка постоянно приезжал в Крым. Уже в сане митрополита он познакомился с археологами, историками и геологами, которые занимались изучением Крыма. Сам посещал святые места, которые в те годы находились в полном запустении. Написал работу «Святые Крыма». Это сочинение Владыки дар молитвенной памяти святителям и подвижникам древней земли. «Приезжая в Крым, – говорил он, – мы должны молитвенно общаться с теми, кто раньше здесь страдал за Христа, духовно подвизался и служил Богу».

В Крыму Владыка впервые вошел в алтарь. Ливадийский батюшка пригласил Костю прислуживать. И тогда будущий митрополит надел маленький стихарь, и стал подавать кадило и выносить большую свечу. Это была большая радость. Мама, хотя и не была церковным человеком, не препятствовала этому. Общение с первым в его жизни священником, глубокие религиозные переживания, испытанные им в Крыму, приобретенный тогда опыт детской и отроческой молитвы стали, по словам Владыки, основой, фундаментом его последующего духовного развития.

Укреплению веры во Всемогущего Господа способствовала и прекрасная природа Крыма. Когда Костя бродил по степи, и об этом он писал в своих воспоминаниях, его охватывало необычайное блаженство, связанное с чувством Бога: «Трудно судить об этом состоянии, но сие было прекрасно». И даже когда он стал священником, а затем и архиереем, никогда, по его словам, чувство Бога, как Источника необычайного блаженства, не достигало такой силы, как тогда, когда он в одиночестве гулял по дикой крымской степи.

«Мы уехали в Крым в мае 1917-го. Папа ходил, но совсем мало: по комнатам или в саду, совсем недалеко. Большую часть времени он проводил в спальне: или лежа на постели, или сидя за письменным столом. Он стал читать Евангелие. Но, как это ни удивительно, мне кажется, он его совсем не понимал. Я сужу об этом потому, что он однажды обратился к нам, членам семьи и гостям, прочел нам отрывок Евангелия от Матфея, глава 21, стихи с 33-го по 45-й – где рассказана притча о злых виноградарях. Прочтя притчу, папа сказал, что не понимает ее значения и просит, чтобы кто-нибудь разъяснил ему. Все молчали. Мне казалось, что притча так проста, что в ней и разъяснять нечего, но я, конечно, также молчал. Папа с грустью ушел к себе в комнату.

Еще он занимался немного фотографией, снимая то, что видно было из дома, с балкона или около дома.

Папа мужественно заботился о том, чтобы в Крыму Рождество прошло, как это было принято у нас всегда. Но не было елки. Срубили небольшой кустик туи и как смогли украсили его. Елочных свечей тоже не было. Две-три свечи, с помощью фрейлейн, были вылиты из воска.

Началась елка очень скромно. Уж я не думал, что будут елочные подарки. Но папа сказал: «Костя, посмотри, что там лежит за елкой?» И я нашел книжку. До сих пор помню, что там были биографии Тропинина и Тараса Шевченко, и до сих пор люблю этих двух людей. Мне было 8 лет. И это была последняя елка, на которой ко мне относились как к ребенку. (После много было елок, но уже меня за ребенка не считали!)

Любовь наших родителей друг к другу приняла несколько иной характер. Теперь папа был в беде. Он болел. И, хотя мы этого не ожидали, болезнь его была смертельной. Теперь мама главенствовала в этой любви.

Любя друг друга, родители наши не всегда были одного мнения о чем-либо. Тогда они начинали оживленно спорить и переходили на французский язык для того, чтобы дети не поняли. Но вот в Крыму я уловил момент, когда папа с мамой разошлись по серьезному вопросу. Был темный, холодный вечер, вернее, уже наступила ночь. Мы сидели вокруг стола втроем – папа, мама и я. Освещение – маленькая керосиновая коптилка (электричества не было, больших ламп не зажигали из экономии. Коптилка – небольшой металлический цилиндрик с крышкой, через которую продет фитиль и прилажен маленький регулятор яркости).

Обсуждался деревенский слух, что немцы поставят артиллерию на горах и будут бить по долине. Папа только что осчастливил меня тем, что сыграл со мной шахматную партию. Я был в восторге от того, как папа поставил мне мат, несмотря на то, что наперед снял с доски свою королеву. И вот мама, протянув руку, взяла кусочек хлеба, разломила его руками и начала есть.

«Нина, – сказал папа, – отчего бы тебе не взять ножик, аккуратно отрезать кусок и тогда есть?»

«Так свободнее!» – сказала мама. «Свобода! – с упреком воскликнул папа. – До чего она довела? Я, по крайней мере, тогда бы умер спокойно, когда бы знал, что в России есть царь. Пусть самый маленький, но все-таки царь!»

Я был очень огорчен такой размолвкой между родителями. До сих пор вспоминаю об этом вечере с болью душевной.

Папу пробовали лечить по‑всякому. Его возили в Саки, где он принял курс грязевых ванн; потом пробовали лечить электричеством в Симферополе (в начале 1919 года). Из Симферополя, где ему стало совсем плохо, он уехал с мамой в Ялту. Тогда еще верили, что Ялта может излечить любую болезнь. Весной 1919 года мы продали свое хозяйство татарину и тоже двинулись в Ялту. Наш переезд (фрейлейн, Эли, Женя и я) был похож на кочевье цыган. На длинные татарские телеги (маджары) мы погрузили дватри сундука, сели сами и шагом двинулись сперва в Бахчисарай, потом на Ай-Петри. За нами шел бездомный небольшой черный песик Куц (так мы его прозвали за отрубленный хвост). Он был очень несчастен – весь в клещах, и мы поэтому тем более любили его и выдирали клещей. В деревне Кокоз нам сказали, что дальше идти пешком быстрее, чем ехать по изгибам дороги. Мы оставили Женю на маджаре, а сами пошли вверх тропинками.

Стоял май. Красота вокруг была неизреченная. Звенели родники, зелень была свежая, иногда попадались дикие цветущие пионы. Фрейлейн поддерживала в нас оптимистическое настроение хвалебными религиозными гимнами. Наконец, мы достигли плоскогорья. Там лес стоял еще голый, едва распускались почки, цвели примулы. Перед обрывом к морю стоял небольшой домик, где нам надлежало заночевать. Этот домик и сейчас стоит на своем месте. Мы прошли к обрыву и долго стояли, глядя на море, на Ялту и на турецкие рыбацкие фелюги, бросившие якорь на рейде. Дождались маджар и легли спать. Нам отвели так называемую «дворянскую комнату», там было так холодно, что мы продрожали всю ночь. В соседней комнате было тепло, светло, но очень шумно. Утром мы, тем же порядком, отправились вниз, сбегая по крутым тропинкам, сокращавшим изгибы дороги. Куц весело бежал за нами, но потом, в Ялте, он отбился и больше не появлялся.

Папа остановился на квартире в так называемом «старом городе», то есть на склоне Поликурова холма. До сих пор помню этот адрес – Бассейная улица, 15. (Дом и сейчас имеет тот же номер.) Точно к дому нас подвела тетя Оля (мамина сестра), к тому времени учительница рисования в школе, тоже оказавшаяся в Ялте со своими двумя детьми Васильком и Олегом, ставшими моими друзьями.

Мы вошли в папину комнату. Он приподнялся на постели. Поразительно было то, как он похудел и изменился за каких-то три месяца, как мы его не видели. Он имел вид страдальца, страдальца умирающего. И все-таки мысль о его возможной смерти не пришла мне в голову. А ведь мне уже почти полгода, как стало 10 лет! Первоначальный диагноз – ишиас, который очень болезнен, но не смертелен, – имел на меня гипнотическое влияние. Впрочем, так же думал и папа. Ему стали делать уколы морфия, чтобы утишить боль и дать возможность поспать.

В день моих именин (21 мая по старому стилю) папа позвал меня в свою комнату и сказал:

«Костя, сегодня я исполню любое твое желание, проси!»

«Папа, – ответил я, – разреши мне пойти одному на вершину холма и там побыть среди сосен».

«Хорошо, – сказал папа, – но не будь там долго».

Мне почему-то показалось, что папе мое желание не понравилось. До сих пор я не знаю, чего же мне следовало просить?

В последние недели папиной жизни к нему часто стал ходить очень интеллигентный священник – отец Леонид. Он служил в Вознесенской церкви, считавшейся при Ливадийской слободке, но уже на территории Ливадии. (Церковь была разрушена землетрясением 1927 или 1929 г., и теперь около того места находится таксомоторный парк).

С отцом Леонидом папу познакомила тетя Оля. Когда он приходил, то садился около его постели, и они о чем-то долго, тихо, но оживленно беседовали. Может быть, они разбирали Евангелие, а может быть, беседовали о жизни – я не знаю. Знаю только, что эти визиты о. Леонида доставляли папе большое удовольствие. Несомненно, что беседы эти были содержательны и интересны. Они отвлекали папу от грустных мыслей о своей болезни, возвращали его в тот интеллигентный круг, в котором он привык быть. Однажды, когда о. Леонид уходил, Эли спросила его – будет ли папа причащаться. Отец Леонид ответил, что он еще не готов к этому.

Днем 11 июня 1919 года (ст. ст.) папа умер… На следующий день о. Леонид пришел уже с протодиаконом, в облачении и с кадилом. Это была первая в моей жизни панихида. Как я ее переживал, как удивлялся ее содержанию! Панихида давала надежду там, где уже умерла надежда; давала свет во тьме и открывала жизнь как раз там, где только что показала свою, казалось бы, вечную власть смерть. Я с удивлением убедился в том, что папа входит в тот мир, где «праведницы сияют яко солнце», становятся «со святыми». А вот часто повторяемое слово – «упокой» – я принял только наполовину. Ну, пусть папе будет покойно, но пусть он живет, думал я».

Позже Владыка говорил, что именно смерть отца привела его к вере. Скорбь привела его к Богу. Скорбь бывает Богу пригодна.

Мамина сестра жила в Ливадийской слободке. Квартиры там были гораздо дешевле, и она уже присмотрела одну для Нины Петровны. Поэтому решили отпеть Николая Антоновича в Ливадийской Вознесенской церкви, а похоронить на Ливадийском кладбище.

«Итак, мы покинули Бассейную улицу и, вместе с погребальным катафалком, прошли пешком всю Ялту и снова поднялись к Ливадии. Отец Леонид послужил Литургию и затем совершил отпевание. (Мне очень понравилось, что протодиакон, во время Литургии, из самой глубины алтаря выходил к папе и произносил заупокойную ектению.)

Папину могилу осеняет южнобережный дуб. Кругом, а также на дубе вьется плющ. Сквозь ветви сверкают блики солнца, поют птицы и вообще торжествует южнобережная природа. Это как раз то, что так любил папа. К его могиле очень подходят стихи Михаила Юрьевича Лермонтова:

Я б хотел забыться и заснуть.

Но не тем холодным сном могилы

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной, чтоб вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

Старшая сестра митрополита Иоанна, Елизавета Николаевна, оставалась его близким другом на протяжении всей жизни: они почти не расставались, с детской колыбели шли рука об руку. Они были больше, чем просто родные брат и сестра, у них был один духовный отец, одна духовная семья, у них были один Бог и одна Церковь.

«Первенец и любимая дочь моих папы и мамы Эли родилась 31 декабря (ст. ст.) 1899 года в городе Вильна. По характеру, здоровой любознательности и трудолюбию (огород, столярное дело и прочее) она уже к десяти годам была интересной собеседницей для папы».

Друг Н.А. Вендланда, Николай Евстафьевич Скалон, когда ему было уже за девяносто и он, привезенный матушкой Евфросинией из сибирской ссылки, доживал век в их переславском домушке, по памяти, основываясь на детских воспоминаниях, начертал план центральной части Вильны, где жила семья Вендланд. Дом, в котором родилась Елизавета Николаевна, стоял на самой красивой улице города – Георгиевском проспекте.

Владыка Иоанн вспоминал: «Первые десять лет своей жизни Эли часто проводила у нашей бабушки Елизаветы Карловны. Эли пишет в своем дневнике: «Я каждый день молилась Богу, и постоянно у меня было умиление перед Ним"».

Эта духовная жизнь подверглась испытанию чисто детского, но очень сильного характера: «Темная аллея налево от дома мне почему-то представлялась чем-то страшным, местопребыванием леших, домовых и всяких нечистых сил. Я очень часто стремглав пробегала эти места. Но иногда я начинала молиться и просить у Бога защиты. Тогда появлялась уверенность, что никто меня не посмеет тронуть, и всякий страх исчезал, и я чувствовала себя как бы в какой броне».

Вся жизнь Елизаветы Николаевны Вендланд пример того, как, живя в миру, можно стать праведником. Для этого надо так устроить свою жизнь, чтобы не мир владел ею, а Христос и Его заповеди управляли всеми действиями, чувствами и помыслами. От самого человека зависит, насколько он сможет вытеснить из своей души все греховное, злое и нечистое и откроет ее благодати Божией, Которую Он даровал Своей Церкви.

«Умнейший, смиреннейший светильник монашества, – писала о старшей сестре Владыки доктор Елизавета Александровна Александрина, монахиня Елизавета, ближайший благоговейный друг митрополита Иоанна и монахини Евфросинии. – Так она любила своего милого братика (так называла его в письмах и в дневнике), так хотела подольше пожить, чтобы не оставить его одиноким…»

Елизавета Николаевна услышала зов Божий, когда еще была девочкой Эли. Бог пришел в ее чистую душу через красоту мира, через звездное небо, через ослепительную красоту благоухающих цветов, через любовь, жалость, сострадание. Она и профессию врача выбрала, чтобы помогать страждущим.

Воспоминания, которые митрополит Иоанн написал о своей старшей сестре, оформлены в четыре толстых альбома. Как огоньки, показывающие путь в ночи, так и письма, дневники, детские рисунки, цветы из гербария, фотографии, открытки, пригласительные билеты на детские утренники, программки детских концертов, аккуратно приклеенные на страницах этого домашнего издания, показывают путь чистой души от земного к небесному.

Первые письма датированы еще 1912 годом. Эли пишет из Швейцарии, куда врачи посоветовали отвезти ее после болезни: «Я чуть не умерла. Мне потом рассказывала Нина (наша двоюродная сестра), что как раз во время кризиса тетя Женя ездила в часовню Спасителя и привезла мне оттуда образок. С того самого дня мне стало лучше, и я выздоровела. Это было подтверждением моей веры». Поездка продолжалась с мая 1912 по июль 1913 года.

Какой круг интересов был у этих светлых детей! Какое целомудрие, бесконечная радость, любовь лежали в основании жизни трех будущих монахов!

Владыка Иоанн вспоминал:

«Поехали мама, Эли, Женя и я с фрейлейн. Одновременно поехала и тетя Женя с дочерьми – Ниной, Леной и Верой. Эли держалась почти все время с Ниной, своей сверстницей, закадычной подругой и двоюродной сестрой. Остальные девочки назывались «дети». Я не входил даже в категорию «детей». Я был младенец, и при мне все время находилась фрейлейн. Мы посетили Монтре (Montreux), Шевалье (Chevalleyres), Интерлакен (Interlaken) и снова Монтре.

Эли и Нине можно было, с маминого разрешения, делать самостоятельные прогулки. Их главный интерес заключался в сборе цветов для гербария. До сих пор сохранился в этом гербарии большой белый нарцисс и настоящий подснежник. Утрачен эдельвейс, приобретенный за двадцать сантимов!

Уже тогда сказалось предпочтение, которое Эли отдавала жизни за городом. Вот что она пишет в своем дневнике после переезда из Монтре в Шевалье: «Здесь совсем как в деревне. Нет этих каменных громад, нет шума и гвалта, а всюду царят тишина и спокойствие. Со всех сторон высятся величественные горы, покрытые лесом, в котором находят себе приют многочисленные звери (примечание: разнообразные улитки!). Вдали виднеется Женевское озеро, на котором плавно качаются прелестные барки с конусообразными парусами. На берегу раскинулся ненавистный мне город с длинными фабричными трубами, из которых вьется дым к безоблачному небу, портя чистоту воздуха"».

Эли усердно занималась изучением французского языка, для чего в семье жила специальная мадам. Девочка преуспела в этом настолько, что Нина Петровна стала покупать ей французские книжки и выписала еженедельный детский журнал «Semaine de Susette». Из России для Эли приходил «Путеводный Огонек».

«Но Эли была очень стеснительной девочкой. Такою она оставалась всю жизнь. Мадам боролась с этим качеством. Она водила ее по магазинам и заставляла саму по‑французски спрашивать то, что ей надо. Кроме французского языка, у Эли были и другие серьезные занятия. Она «вела работу с микроскопом» и столярничала на верстаке. Женя не учила французского языка, но и у нее было увлечение: она мечтала стать фельдшерицей. Ей сшили специальный костюм с перевязкой через руку, на которой был вышит красный крест…»

Все эти подробности Владыка знает в пересказе мамы и сестер. Сам он был еще настолько мал, что от Швейцарии у него не осталось связных воспоминаний, но только отдельные яркие картины:

«Зима. Фрейлейн за ручку ведет меня из роскошного отеля Breuer (Брейер), где из окна нашей гостиной открывался прелестный вид на Женевское озеро и Шильонский замок, – ведет на набережную. Свежо. Кое-где лежит снег. Над водой вьются чайки. Я кормлю их хлебными крошками, и мне очень весело. Лето. Мы в Шевалье. Выйдя в сад из пансиона после дождя, я нахожу на траве великолепные виноградные улитки. Какие они длинные, мягкие и коричневые, как медленно ползают! Как интересно найти на их спине маленькую раковину или улучить момент, когда улитка выставляет свои «рожки» (глаза).

Другой эпизод. Мы идем по узкой горной дороге и входим в лес. Там, под еще голыми деревьями, цветут красные цикламены, я в восторге; срываю маленький букетик и выхожу на дорогу. По дороге идет незнакомый человек. Желая поделиться своей радостью, я протягиваю ему букетик и что-то кричу. Человек в недоумении. Подходит мама, говорит человеку «пардон» и уводит меня. Потом мама делает мне наставление: «Не следует обращаться к незнакомым людям. Они для нас «посторонние». С ними не следует разговаривать». С тех пор я стал очень стесняться посторонних людей.

Еще эпизод. Мы в Монтре. Там есть особенная зубчатая железная дорога. С помощью третьего серединного зубчатого рельса маленький поезд, называемый фуникулер, может подняться круто в гору. Мы садимся и поднимаемся. Наверху – плоский луг, весь усеянный цветущими белыми крупными нарциссами. Я прихожу в неописуемый восторг, скачу и бегаю между цветами. Вероятно, это эйфория, вызванная подъемом и нарциссами».

В отличие от Кости Эли очень подробно описывает их жизнь в Швейцарии. Сохранился ее детский дневник – толстый альбом, в который 12‑летняя девочка ежедневно записывала свои впечатления о прошедшем дне. Конечно, маленькому Косте там тоже находится место:

«1 января 1913 года. Сегодня Костино рождение. Ему исполнилось 4 года. Когда мы оделись, мы побежали к Косте поздравлять его. Он сидел очень веселенький в своей кроватке. Во время одевания он спросил, что скажет мама, когда он войдет в столовую. В столовой его ожидали на его стуле подарки. Он с громадной радостью раскрыл пакеты. В них оказались: крошечная коляска с верхом из розовой материи для «цеппелина». И коляска из дерева, чтобы возить его киську.

После завтрака мы вышли погулять. Когда мы проходили мимо леса, я увидела маленькие желтенькие цветочки. Мама позволила мне слазить за ними, и я, конечно, с удовольствием за ними полезла. Цепляясь за все, что мне попадалось на пути, я кое‑как долезла до цветочка и сорвала его. Это был маленький бледно-желтый цветочек с отверстием посредине, где находились тычинки и пестик. Около этого отверстия был оранжевый кружок. Листья большие и овальные. Растет очень низко над землей. Придя домой, я показала его мадам, и мадам сказала, что этот первый весенний цветок называется по-латински примула…

К концу нашего пребывания в Швейцарии туда же приехал папа. Вот была радость! Через некоторое время приехал папин друг, сын латышского органиста и сам музыкант Павел Христофорович Шуберт. С папой у них общие музыкальные интересы».

Этот детский дневник своей старшей сестры митрополит Иоанн хранил в течение всей жизни как семейную реликвию.

В Царском Селе Эли поступила в женскую гимназию так называемого «ведомства императрицы Марии». Программа учебного заведения была облегченная: из восьми классов последний считался необязательным; отметки ставились по 12‑балльной системе. Эли определили в пятый класс, а Женю – в третий. Поскольку обе девочки занимались дома, надо было им помочь в прохождении гимназического курса. Для этого пригласили учительницу. Она занималась с девочками два раза в неделю, специально для этого приобрели парту. Эли стала лидером среди детей. Ее признали самой сильной, самой подвижной, самой умной. «Мы прозвали ее Олега», – вспоминает Владыка, имея в виду то, что сестра казалась чем-то похожа на Вещего Олега.

Девочка пишет в своем дневнике 19 июля 1913 года: «…Папа мне вчера подарил верстак и два рубанка!» Запись от 20 июля 1913 года: «Папа, вернувшись из Петербурга, привез мне пилу, две стамески и угольник!» По маминой просьбе Эли в течение трех дней сделала хорошую полку. Способность столярничать была присуща Эли до старости. Например, в возрасте около 65 лет она сделала сама без посторонней помощи скамеечку.

Владыка вспоминает такой диалог со старшей сестрой:

– Как ты сделала это?

– Очень просто, – ответила она, – надо только захотеть и все время двигать работу в том направлении, в каком находится скамеечка, заранее построенная в воображении».

Дети действительного тайного советника Николая Антоновича Вендланда, внуки знаменитых генералов очень многое умели делать своими руками. Их интересовало все вокруг. Например, синяя кембрийская глина.

«Какими-то путями она попала в наш дом, – рассказывал митрополит Иоанн, – и мы лепили из нее различные фигурки, восхищаясь ее красивым синим цветом. Мама устроила нам прогулку к обнажениям этой глины. Мы шли к деревне, населенной финнами (так называемыми чухонцами), где у них была большая лютеранская церковь. Мимо деревни протекала речка Поповка. Ее великолепные обрывистые берега открывали прекрасные обнажения палеозойских пород. В их основании и залегала синяя глина. Также ее можно было достать и на верху разреза, где были ее вторичные залегания. Туда она была принесена ледником…»

И когда семья переехала в Крым, именно Эли сразу обратила внимание на залежи белой глины. Девочки лепили горшочки и самостоятельно их обжигали, благо совершенно свободно можно было разводить костры. Вершиной Элиного гончарного искусства стало следующее. Из толстой бумаги она вырезала силуэт лебедя, для чего использовала рисунок Билибина из иллюстрированного альбома «Сказка о царе Салтане». Силуэт был вдавлен в стенку чашки с внешней стороны, которую Эли постаралась вылепить особенно аккуратно, изящно. С волнением она поместила эту чашку в горящие угли. Какая радость была для всех, когда угли разгребли и чашку вынули! Она оказалась твердой и белого цвета. Бумажный лебедь, конечно, сгорел, но на его месте осталось четкое ровное углубление. Это углубление вычернили тушью, и чашка приобрела очень красивый вид: на белом фоне ее стенок выделялся изящный черный лебедь! Недалеко от дома, на склоне тех же гор, девочки нашли гипс. Его тоже обжигали, получали гипсовый порошок и использовали для лепки.

В конце жизни митрополит Иоанн побывал в местах своего детства. «Но белых глин уже не было видно, – писал он. И тут же как геолог поставил «диагноз». Он очень профессионально понимал, откуда что берется в Божием мире и куда исчезает. Такими же знаниями располагают крестьяне, живущие на земле, мастеровые, чьи ремесла связаны с природой, матушкой землей. «Дело в том, – записал Владыка, – что на вершине гор рос низкорослый дубовый лес. Эти вершины распахали, и желтая почва дождями сносилась вниз, скрывая под собой прекрасные белые глины. Все склоны стали желтыми. Гипс тоже затянуло».

Детей, имеющих склонность к ремеслам, оказалось немало в их окружении. Вокруг семьи Вендланд вообще было много детей. Владыка на восьмом десятке лет трогательно перечислял в своих мемуарах их домашние имена: Дудя, Вава, Мака, Воля, Митя… И отмечал, что Эли дружила с Митей, потому что он знал, как паять, и с Дудей. Дудя – самый серьезный мальчик, интересовавшийся естественными науками. Среди гостей бывал и некто Трофим, ученик реального училища, также имевший общие с Эли ремесленные интересы. «Еще приезжали братья и сестры фрейлейн: Августа, Ольга, Карл и Коля. Августа приезжала надолго и даже уехала с нами в Крым. У нее был талант: без рисунков она вырезала ножницами из белой бумаги силуэты всевозможных зверюшек. Карл тоже отличался любовью к рукоделию и этим привлекал Эли. Коля был обреченный молодой человек. У него была горловая чахотка, и фрейлейн говорила, что он долго не проживет. Все вместе они пели необычайно красивые эстонские песни».

Прививку необыкновенной доброжелательности ко всем, открытости к каждому, любви без оглядки на лица дети Нины Петровны и Николая Антоновича получили в своей семье от рождения. Они не просто жили в многонациональном Петербурге. Они были окружены реальными людьми разных национальностей и вер, вовлечены в их жизнь. Музыке Эли учил латышский органист и папин друг Павел Христофорович Шуберт; Констанция Карловна Кирш поселилась в их семье еще до рождения Кости… Спустя много лет митрополит Иоанн сошлется на свой жизненный опыт, возражая против обвинения всех западных христиан в себялюбии и эгоизме и утверждения, что «православные и инославные противоположны между собой так же, как противоположны эгоизм и самоотверженная любовь».

Это, по его мнению, произошло оттого, что обвинители обычно знали исповедания исключительно академически, не имея опыта соприкосновения с ними: «А я имел такое соприкосновение (по крайней мере с лютеранством) и опытно чувствовал несправедливость обвинения западных христиан в себялюбии».

Еще Эли очень любила природу. В Крыму она была необыкновенно богатой. Особенно поражали детей разнообразные жуки и змеи. Владыка вспоминает памятные ему крымские образцы:

«В начале лета вечерами слышалось жужжание летающих майских жуков. Днем было необыкновенно много бронзовок – зеленых жуков с золотистым отливом. Нередко встречались большие фиолетовые жужелицы, выделявшие коричневую вонючую жидкость. Что касается змей, то Эли их панически боялась. Боялся и я, но, так как я не мог удержаться от того, чтобы не залезть в какие-либо дебри, я часто встречал их. Помню леденящий ужас, охватывающий меня, когда, пробираясь среди лопухов, я встречал свернувшуюся кольцами серую змею. Остановишься в шаге от нее и замрешь. А она вначале не двигается, но потом в одно мгновение развернет все свои кольца и скроется в траве. Однажды я увидел большую клетчатую змею, проползавшую по открытому месту через огород. Другой раз видел маленькую змейку, свисавшую с верхних веточек вишневого дерева. Наконец, мне попалась змеиная кожа, торчащая из щелей каменной ограды. Я осмелился взять ее, полагая, что змея уже скрылась.

Первую весну в Крыму я переживал очень остро. Она поразила мое воображение. Во-первых, расцвели фиалки. Оказалось, что фиалки благоухают, и это доставляло большую радость. После расцвел фруктовый сад; это было поразительное зрелище».

В Крыму с Костей произошло хотя и мимолетное, но оригинальное искушение. Дело в том, что среди галечника реки Качи часто встречались всевозможные археологические находки, в частности маленькие, из обожженной глины красные светильники. Однажды попался хотя и обкатанный, но все же ясно различимый болванчик. Видно было лицо и соединенные на животике руки. Болванчика, как особенно интересный предмет, взяли в дом, где он и валялся в углу комнаты. Как-то, рассматривая болванчика, Костя размышлял о том, почему люди становились идолопоклонниками; между тем как Бог – Единый и Истинный. И вдруг ему пришла в голову мысль – «поиграть». Поиграть в идолопоклонника, то есть, поставив болванчика на почетное место, поклониться ему. Уже идол был поставлен на подоконник, и оставалось только совершить ему поклон. Но вдруг отрока остановило чувство мерзости такого поступка, который хоть и предполагался как игра, но все же являлся недопустимым. Он низверг идола и не стал кланяться ему. После этого, как пишет Владыка, он испытал чувство огромного облегчения.

«Я стал вести одинокий, по возможности бродячий образ жизни. После смерти отца мы переехали в Ливадийскую слободку. С тех пор я мало общался с сестрами. У меня появились товарищи-сверстники, началось мое серьезное обучение. В 1919 году я провалился на экзамене по арифметике во 2-й класс гимназии. Зима ушла на то, чтобы готовиться к экзамену. Для этого я ежедневно спускался в город, где брал уроки по арифметике (четыре действия, возведение в степень, извлечение корня, дроби простые, дроби десятичные, проценты и даже сложные проценты) и русскому языку (этимология и синтаксис).

В сентябре 1920 года я выдержал экзамены и поступил в 3-й класс Ялтинской Александровской гимназии. Проучился я там всего около двух месяцев. Они были интересны в том отношении, что я познакомился со старыми гимназическими порядками. В ноябре 1920 года войска Врангеля были разбиты, и в Крыму установилась новая власть. А вместе с ней и новые порядки. Детей распределили по школам согласно месту жительства. Я попал в школу, расположенную в лесу около Ливадии. Из занятий там больше всего мне запомнились уроки пения, которое преподавал тенор из нашего церковного хора. Кажется, чаще всего мы пели песню «Реве та й стогне Днипр широкий» на слова Тараса Шевченко. Теперь я могу с уверенностью сказать, что знаю, как надо петь эту песню!»

В школе он попал в довольно хулиганскую среду. Учеба превратилась в почти ежедневное страдание. В особенности ему надоедал один мальчишка драчун. К счастью, семья уехала из Ялты.

Косте предоставлялась полная свобода, и он днями напролет один бродил по полям. Во время этих прогулок в его душе происходила большая работа. Он вспоминал своего врага, думал, каким бы истязаниям подверг его, если бы тот оказался в его власти. Все это было нереально: «враги» уже расстались, и не предвиделось, что они когда-нибудь встретятся вновь. Однако злая память о нем и обида заставляли работать внутренние душевные силы. Но однажды (и это произошло с необычайной быстротой) в душе Кости, как некий свет, как озарение, возникла мысль: «А что, если его простить?» И сердце мальчика тотчас согласилось с этой мыслью. Как стало все светло кругом!

И светло в душе! От радости он не знал, что ему делать: бежать, скакать или петь?!

Семья стала подумывать о возвращении в родные края. Эли хотела учиться на врача, Женя тоже уже окончила школу. Эли исполнился 21 год. По тогдашним традициям этот возраст считался совершеннолетием, то есть она могла принимать самостоятельные решения, не спрашивая матери. Первое, что сделала Эли, чтобы воспользоваться этим правом, было то, что, вопреки маминому совету, она записалась в группу, которую направляли на работу в Никитский ботанический сад. Через месяц она вернулась радостная, довольная тем, что ей довелось поработать в таком знаменитом месте.

«С этого времени мы очень сблизились с Эли. Мы часто ходили на папину могилу: шли лесом, собирая по дороге интересные растения…

Наконец, мы двинулись в путь.

До Симферополя добрались на татарских телегах. Последние дни жизни в Крыму вместили в себя множество событий: жизнь в Симферополе, поход пешком в немецкое село Шпат, расположенное в двадцати километрах от Симферополя, где наша фрейлейн нашла себе работу (шитье). Мое пребывание в гостях у фрейлейн, крымская степь, поля, быт немцев, внезапный ночной приход Эли, сообщившей, что она нашла для всех нас работу в яблочных садах, и наш пешеходный поход по этим садам в Восточном Крыму, кончившийся неудачей. Нас нигде не взяли, мы вернулись в Симферополь и решительно стали собираться домой. Пассажирский поезд Симферополь – Петроград отправлялся только раз в неделю. Устроиться на нем можно было только на крыше вагона. На это мама не решилась. Мы поехали в товарных поездах, оборудованных нарами. Но и на них пришлось делать пересадки. Через две недели мы приехали в Москву и провели ночь у дяди Коли Скалона. Еще одна ночь в товарном вагоне, и мы на родине – в Петрограде. 18 сентября 1921 года мы были уже у наших родственников Лермонтовых.

Здесь наши девочки легко поступили в вуз. Эли – в медицинский, Женя – в агрономический, я – в 217‑ю школу – в первый класс второй ступени».

Нина Петровна Вендланд и трое ее детей вернулись в город, совершенно отличный от того, который они покинули в 1917 году. Другой город, другая власть, другое государство. Надо было выбирать путь в жизни.

У Екатерины Антоновны Лермонтовой, родной сестры Н. А. Вендланда, было пятеро детей. Одна из них – Кити, Екатерина Владимировна Лермонтова, стала известным палеонтологом, специалистом по кембрию Сибири и его трилобита. Именно ее увлеченность геологией и авторитет оказали решающее значение в выборе Костей будущей профессии. Он решил стать геологом.

Но учеба оставалась лишь видимой частью жизни. А еще существовала другая жизнь, скрытая от посторонних глаз. Из Крыма брат и сестры Вендланд приехали людьми, уже вошедшими в лоно церкви. Сразу же встал вопрос – куда ходить на службу. Выбор пал на русско-эстонскую церковь, расположенную прямо наискосок от дома. Именно ей выпало на первых порах стать той пристанью, к которой прибились трое будущих монахов. Они еще не знали, что выберут этот путь и будут идти по нему твердо и непреклонно в годы самых жесточайших гонений на Русскую Православную Церковь.

Придя первый раз в храм, Костя, по его словам, с трепетом ждал, как именно настоятель эстонской церкви возгласит: «Благословенно царство…» Скажет ли он так же, как произносил его крымский отец Леонид? Оказалось, что священник Александр Пакляр произнес его еще более вдохновенно. По замечанию Владыки, в этот момент в их душах произошел настоящий переворот благодатию Божиею, которая избрала отца Александра инструментом для своего действия.

О протоиерее Александре Пакляре позже Эли записала в своем дневнике:

«Я считаю его светочем Православия. Он со всей силой своей души восстал против обновленчества. В проповедях, в беседах, в лекциях он объяснил, что такое Церковь. И вот однажды я поняла, что Церковь – это самое главное в жизни, что жить надо только для Церкви, так как Она есть то же Апостольское общество, которое было при Христе Спасителе, в ней та же преемственная благодать. Помню, как охватило меня это совершенно новое чувство, что вот где жизнь, по которой неясно тоскует душа и к которой стремится. А все остальное, что вне Церкви, – это второстепенное. В одно мгновение как‑то все в душе переродилось, и началась какая-то новая жизнь. Поразительнее всего это мгновенность перемены душевного состояния. После этого стало неудержимо тянуть в церковь. Проповеди отца Александра воспитывали и укрепляли сознание всеобъемлемости Церкви.

С тех пор у меня началась новая жизнь. Совершенно изменилась психология. Центр жизни и всех интересов был в Церкви. Она наполнила мою душу и стала моей жизнью. Вскоре, в 1924 году, открылось пастырское училище, эта незабываемая колыбель моей веры. Мы приходили туда, как в какой-то небесный чертог. Особенно блистал там отец Александр Пакляр, перед которым мы благоговели. Он преподавал Новый Завет. Что это были за лекции! Яркость изложения, глубина чувств его придавали такую реальность его словам, что казалось, видишь перед глазами Спасителя, слышишь Его слова, как только сказанные! Преисполненные таких чувств, мы возвращались домой поздно вечером, около двенадцати часов, и там, забившись в дальние углы, еще долго рассуждали обо всем слышанном. Интересно, какие мы были скрытные – мама понятия не имела, куда мы ходим каждый вечер, и не представляла, что делалось у нас в душе!»

И все это происходило во время жесточайших гонений на Церковь. Уже проведена была кровавая кампания по изъятию церковных ценностей. Ее следствием стали аресты, процессы и расстрелы. Со страниц газет служителей Церкви обвиняли в заговорах, контрреволюции и государственной измене. Архиереев, священников и мирян приговаривали к смертной казни, осуждали на разные сроки. Железнодорожные составы увозили на окраины страны сосланных священников и монахов. Церковь раздирал санкционированный властью раскол – храмы захватывали обновленцы, в духовенстве и народе царило смятение. «Годиной гнева Божия» назвал патриарх Тихон переживаемую страной эпоху. И именно в это время, которое не давало надежд исповедующим Христа не только на мало-мальски спокойную и устроенную жизнь, но даже и на саму жизнь, в Церковь идут новые воины Христовы. И среди них брат и сестры Вендланд.

Перед кончиной, отвечая на вопрос, какую роль в его жизни сыграла старшая сестра, Владыка ответил так: «Огромную!» Елизавета Николаевна была старше своего брата почти на десять лет. Она первой потянулась своей чистой и нежной душой к монашеству, восприняв его как неоскудевающую любовь к Богу и милосердие к людям. Монашество – это значит всю жизнь отдать Богу и ближним. Это значит иметь в сердце огромное милосердие! Но при этом монашество свое скрывать. Так она понимала свой выбор. Монахиня Евфросиния всегда вдохновляла на избранном пути своего младшего брата. Постоянно пеклась о нем. Он и сам тянулся к Богу, а она еще больше возвышала его.

Удивительно единомышленно шли по пути служения Церкви Христовой Владыка Иоанн и его старшая сестра (средняя сестра, инокиня Евгения, умерла во время Великой Отечественной войны). Матушка Евфросиния всегда оставалась верной помощницей своему брату. В исключительно деликатной форме она помогала ему и тогда, когда он уже стал архиереем. В прекрасную, сокровенную монашескую одежду были облачены их молитвы и заботы друг о друге. До слез утешало, умиляло и радовало это тех, кто хоть краем глаза мог видеть их душевную красоту.

Получив первую духовную прививку, двенадцатилетний отрок уже не мог жить без Церкви. Все, пережитое в Крыму, отпечаталось в душе, и на начертанном Господом его жизненном пути уже было видно мощное раскидистое древо, готовое принять под свою сень этот светлый побег. Случайностей в жизни нет и быть не может, говорят старцы. Бог Промыслитель правит миром, и каждое обстоятельство, каждая встреча имеют высший духовный смысл. В школу жизни всякий человек вступает с рождения и идет по жизни, ведомый родителями, учителями, наставниками. А в школу духовной жизни приходит каждый в свое время, в зависимости от своего обращения к Истине. В этой школе есть свои наставники. И конечная цель духовного воспитания – познание Бога, единение с Богом и утверждение в Боге. Так объясняют нам эту высокую науку те, кто соприкоснулся с ней на собственном опыте.

Чтобы понять, что же это за раскидистое древо, каковы его корни, необходимо вернуться к переломным революционным годам, к тем архипастырям и пастырям церковным, которые приняли в свои объятия родившееся духовное чадо.

Уже в первые четыре года после революции новая власть сделала все для разрушения тысячелетнего уклада жизни российского общества, произвела коренной переворот в отношениях между Церковью и государством, один за другим нанесла по Русской Православной Церкви сокрушительные удары, направленные на ее полное уничтожение. Собственно, первый удар был сделан даже не безбожными большевиками, а Временным правительством. Именно оно отменило обязательное преподавание детям Закона Божия и передало церковноприходские школы (а их в России было более восьмидесяти тысяч) в ведение Министерства народного образования. Это был хорошо продуманный шаг. В Петрограде повторяли фразу, сказанную 36‑летним главой Временного правительства, что новая власть исполнена решимости уничтожить все нити, которые мешают новому строю стать внеконфессиональным.

Вторым сокрушительным ударом стал советский декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Зловещим предзнаменованием звучали строки: «Никакие церкви и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют. Все имущества существующих в России церквей и религиозных обществ объявляются народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются по особым постановлениям местной или центральной властью в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».

«Отделение церкви от государства считать равносильным отделению души от тела, русский человек, как православный христианин и как гражданин, не может разделиться…» – так откликнулся простой народ на решение новой власти.

Накануне издания декрета большевики решили попробовать свои силы, и 1 февраля 1918 года предприняли попытку захватить Александро-Невскую Лавру в Петрограде. Патриарх Тихон обратился в эти дни с грозным посланием ко всей российской пастве. Это была «путевка» в новую жизнь. И верные без сомнений пошли по пути, указанному первосвятителем.

«Власть, обещавшая водворить порядок на Руси, право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только разнузданное своеволие и сплошное насилие над Святою Церковью Православной. Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви, станьте на защиту оскорбленной и угнетенной ныне Святой Матери нашей… А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собой…» Своим святительским благословением Патриарх Тихон указал чадам российским единственно верный путь в новой жизни, и на этот путь они вступили без сомнения. Земля, политая кровью мучеников, – давала обильные всходы.

В воскресенье, 3 февраля 1918 года, после окончания Литургии от всех церквей Петрограда к Александро-Невской Лавре двинулись крестные ходы. В грандиозной демонстрации приняли участие около трехсот тысяч человек. Под звон колоколов из Лавры вышел крестный ход во главе с митрополитом Вениамином. Очевидцы рассказывают, что Владыка поднялся на помост, лаврский протодиакон громовым голосом прочитал воззвание Святейшего Патриарха Тихона, после чего был совершен молебен об умиротворении и спасении богохранимой державы Российской. Православный народ осознал необходимость встать на защиту своей веры. Если государство отказывает Церкви в поддержке, то народ берет защиту Церкви на себя.

В этот день родилось Александро-Невское братство. Его руководителями, по благословению митрополита Вениамина (Казанского), стали иеромонахи Лавры: братья Гурий и Лев (Егоровы) и Иннокентий (Тихонов). Гурий (Егоров) – это будущий митрополит и духовный отец Константина Вендланда. Именно он пострижет его в мантию и будет возводить от силы к силе. Иннокентий (Тихонов) станет архиепископом, в 1936 году рукоположит молодого геолога из Ташкента во священника, в 1937 году будет расстрелян в Виннице, а в 1993-м будет причислен к лику святых. В 2000 году Русская Православная Церковь канонизирует брата митрополита Гурия расстрелянного в 1937 году архимандрита Льва.

Косте Вендланду было всего 13 лет, когда казнили митрополита Петроградского Вениамина. Скорее всего, несмотря на малые года, он об этом знал. Петроград гудел. О суде над святителем говорили везде – и в церкви, и дома, и на улицах. Митрополит Вениамин был по‑настоящему народным святителем, человеком исключительной доброты, простоты, доступности и приветливости. «Наш батюшка Вениамин», «наш Вениамин», – говорили о нем. Современники вспоминают его «простое, кроткое лицо, тихий свет прекрасных голубых глаз, тихий голос, светлую улыбку, все освещавшую, полную таинственного веселия и вместе – постоянной грусти. Весь его облик так действовал на душу, что невозможно было сопротивляться его обаянию». В период общей смуты, человеконенавистничества, всеобщего ожесточения, озлобления, отказа от веры и забвения идеалов он шел по единственно верному пути – служил Богу и ближним, покрывал их любовью, призывал к миру, всепрощению и братскому единению во имя Христа. Петроградскую кафедру митрополит Вениамин возглавил в исключительно трагический момент российской истории – Царь – Мученик Николай II отрекся от престола, русский народ вступил в полосу страшных разрушительных испытаний. Владыка как любящий отец забывает о себе. Он делает все, чтобы утешить осиротелых чад, покрывает простой народ своей любовью, стремится поддержать его, укрепить в Православии, привлечь к участию в церковной молитве.

Митрополит Вениамин отдает братству Успенскую церковь при архиерейских покоях в Александро-Невской Лавре. Прихожанами вплоть до его мученической кончины становятся все желающие – рабочие и профессора университетов, извозчики и ученые, медсестры, белошвейки, счетные работники, люди высокообразованные и закончившие всего несколько классов, выходцы из аристократической среды и самый простой люд. В то время, когда в России и в Петрограде лилась кровь, гремели взрывы, пылали пожары, здесь царили любовь, самоотверженность и молитва. Пели, читали, прислуживали как взрослые, так и дети.

«Эта церковь представляла собой прямоугольный зал, вмещающий около 1 000 человек. Богослужения совершались ежедневно. Литургия начиналась в семь часов утра и кончалась в половине девятого. Был и пономарь-любитель Павел Иванович, служивший где-то бухгалтером; были певчие и среди них Варя Заспелова (Зегжда), Настя Заспелова и Катя Помылева (позднее – монахиня Пюхтицкого монастыря Евгения)». Эти строки митрополит Иоанн писал в начале 1980‑х годов, на склоне лет. Сам он среди богомольцев в Успенском прямоугольном зале не стоял – был мал. Но о том, что происходило в городе, знал хорошо. Господь уготовал ему особый путь – он и его сестра Елизавета Николаевна, будущая монахиня Евфросиния, стали ангелами-хранителями Александро-Невского братства. Когда в 1930‑е годы, после окончания первых сроков, члены братства стали возвращаться из лагерей и ссылок, и была им уготована только одна участь – новые лагеря и неминуемые расстрелы в 1937 году, брат и сестра Вендланд уже все приготовили для них в далеком Ташкенте – кров, пищу. Ну, приезжают к молодым специалистам родственники из далекой России. А к кому сейчас не едут? Вся страна пришла в движение – строим новую жизнь! А то, что создалась в Узбекистане подпольная православная община, по существу монастырь, никому было невдомек. И служилась там Божественная Литургия, творилась молитва, и жили по монастырскому уставу, по благословению духовного отца – архимандрита Гурия…

Почти все члены этой общины приняли монашеский постриг, некоторые дожили до наших дней, сохранили верность братским правилам, сберегли память о погибших в лагерях духовных отцах и передали все это в наследство тем, кто по расположению сердца считает себя последователем их духовного делания.

Митрополит Иоанн стал хранителем не только самого братства, но и памяти о нем. В 1970–1980‑е годы, когда он управлял Ярославской и Ростовской епархией, Ярославль стал центром притяжения для оставшихся к тому времени в живых членов братства. В архивах Владыки сохранились письма разных лет, дневники, фотографии, воспоминания о людях и событиях. Бесценными оказались записи монахини Евфросинии, которые она делала со слов митрополита Гурия. Любовь к письменному слову, традиция вести дневники, хоть время совсем не располагало к этому, потребность писать длинные подробные письма, делать заметки, переписывать от руки важные для всех тексты (службы, проповеди), письма отцов из лагерей и ссылок сослужили великую службу – мы можем слышать их голоса, смотреть на прошедшие события их глазами, понимая, каким напряженным молитвенным трудом отмечены те годы…

В 1925 году Эли закончила Государственный институт медицинских знаний (ГИМЗ). Сил на прохождение курса, особенно вначале, у нее ушло очень много. «Если бы папа на небе видел нас, он бы порадовался. Теперь уж я на пути», – делает она запись в своем дневнике. Она заказала печать «Врач Е. Н. Вендланд», приобрела портсигар, наполнила его папиросами, но никогда ни одной не попробовала.

Костя поступает на геологический факультет Ленинградского горного института. Ему 17 лет. Параллельно с занятиями он начинает работать в Геологическом комитете, где трудилась его старшая двоюродная сестра Екатерина Владимировна Лермонтова, – отбирает минералы для химических анализов, обрабатывает материалы экспедиций. Его принимают в штат, и уже в качестве научного сотрудника он участвует в полевых работах.

Жили брат и сестры на Екатерингофском проспекте, в доме 63, в большой квартире с большими окнами и высокими потолками. Вместе с ними кров делили дядя Воля, Владимир Владимирович Лермонтов, радиоинженер; Кити, Екатерина Владимировна, геолог; Екатерина Антоновна Лермонтова, урожденная Вендланд, их тетя; няня Мунечка, добрейшей души человек; Саша Лермонтова, та самая, что приезжала к ним из Питера в Крым. «С Сашей Лермонтовой мы подружились еще в Топчикое в 1917 году. Тогда она гостила у нас, лечилась после туберкулеза. Часто в тени дерева она рассказывала мне очень интересные русские сказки или же показывала мне, как делать куколки из бузины. В Петрограде она с большим увлечением рассказывала нам о новых достижениях физики: о делимости атома, о планетарной модели атома Резерфорда».

Вскоре Саша уехала учиться в Германию, в Геттинген, тогдашний центр теоретической физики, и вышла замуж за Владимира Фока, ставшего впоследствии знаменитым советским физиком и академиком.

В Москве похоронили Патриарха Тихона. К 1925 году многие верующие уже поняли, что наступили новые времена. Приехавшие из столицы рассказывали, что в день похорон Патриарха на фабриках весь день раздавались траурные гудки. На зданиях посольств приспустили флаги.

В Донском монастыре творилось что-то невероятное: было Вербное воскресение, и все пришли с праздничными веточками. Из уст в уста передавали слова Святейшего, которые он произнес в свой последний вечер: «Ночь будет долгая, ночь будет темная». В отпевании и погребении Святейшего Патриарха среди других участвовали епископ Иннокентий (Тихонов) и архимандрит Гурий (Егоров). Оба они возвращались из мест не столь отдаленных и после долгой разлуки встретились у гроба того, кто еще в 1918 году благословил их на создание Александро-Невского братства, дал крест и грамоту на это благое дело. Оба они после казни митрополита Вениамина были сосланы в Туркестан, но жили в разных местах: епископ Иннокентий на границе с Персией, архимандрит Гурий – на границе с Афганистаном. Ехали из разных мест и в разное время. И встреча друзей при погребении Патриарха Тихона казалась чудом.

«В 1926 году, осенью, в пастырском училище появилось еще одно лицо, которое оказало коренной переворот в наших душах и определило дальнейшее течение нашей жизни. Это был архимандрит Гурий. Ему тридцать пять лет, и он становится заведующим пастырским училищем. Преподавал он нам историю Церкви. Но нас не столько интересовали его лекции, сколько то, что в нем мы сразу почувствовали духовного руководителя. Богослужения в пастырском училище, посещение киновии – открыло нам какую-то совершенно новую жизнь людей, посвятивших себя Богу. Это – монашество… Я поняла, что и для меня возможна и необходима такая жизнь. И с тех пор я как бы обручилась с намерением отрешиться от своих интересов и жить для Церкви». Эти слова из дневника монахини Евфросинии исключительно важный документ, который очень ярко раскрывает образ Владыки Гурия как таинника Божия Благодати и одновременно показывает, как и когда дети семьи Вендланд обручились с намерением отрешиться от своих интересов и жить для Церкви. Эли, Женя и Костя обретают духовного отца – обретают Источник Живой Воды. Всеблагой Промысл Божий дарует им через отца Гурия «родитися свыше» (Ин. 3:7), выйти на просторы жизни во Христе.

Митрополит Иоанн вспоминал: «Отец Гурий читал в училище историю Церкви. Тогда я впервые увидел его. Я выходил из вестибюля русско-эстонской церкви, а он входил и остановился для того, чтобы осенить себя крестным знамением. Вид у него был молодой и вдохновенный».

* * *

После первого курса Костя отправился на свою первую летнюю практику. Он еще никогда не уезжал от родных так далеко. Его группа вела съемки дунитового массива Соколововой горы на Урале: жили на природе, спускались в шахту, получали первые навыки геологической работы.

Геология в кругу естественных научных дисциплин находится на особом положении – она единственная, которая занимается историей природы на основании изучения материалов, оставшихся от древних эпох развития Земли. В ней переплетаются вопросы астрономии и биологии, физики и химии, географии и истории человечества.

В 1920‑е – начале 1930‑х годов в Ленинградском горном институте преподавали ученые, имена которых и сегодня составляют гордость отечественной науки: академики Дмитрий Васильевич Наливкин, Александр Николаевич Заварицкий, Алексей Алексеевич Борисяк. Непосредственными учителями Константина Вендланда, определившими дальнейший путь его научных исследований, были профессора В. А. Николаев и В. Н. Лодочников.

В Ленинграде все знали Владимира Ивановича Вернадского. «Он преподавал не в Горном институте, где мы учились, а в университете, – вспоминал митрополит Иоанн. – Поэтому мы с ним не встречались. Но его слава доходила и до нас. Еще в начале двадцатых годов он основал новую науку – биогеохимию, прочитав соответствующий курс на французском языке в Париже. От него и пошла геохимия, изданная затем на русском языке его учеником А. Е. Ферсманом».

Трое друзей-студентов решили познакомиться с академиком и запросто пошли на квартиру Вернадского:

«Нас встретила его жена, Наталья Егоровна. Радушно улыбнувшись, она сказала, что Владимира Ивановича дома нет, но мы, если хотим, можем его подождать. Она провела нас в большую продолговатую комнату с большим письменным столом, бесконечными полками книг с закладками и тремя ящиками с картотеками и оставила одних. Как потом я узнал, в одном ящичке находились карточки с названиями прочитанных книг, в другом – с названиями собственных произведений. Третий был самый оригинальный – в нем были собраны карточки с названиями изданий, в которых помещались ссылки на произведения Вернадского! Везде в художественном беспорядке лежали книги и журналы. Оказывается, он с ними знакомился попутно, к основной работе они отношения не имели.

Мы сели на пуфы, свободные от книг, и стали ждать, рассуждая о том, чем славен академик Вернадский. Он первый охватил жизнь как планетарное явление. Рассматривал ее как живое вещество и показал, чем живое отличается от мертвого (13 отличий!), как жизнь может накопить энергию, которая не будет обесцениваться, и какой она имеет шанс сохранить Вселенную от тепловой смерти.

Мы просидели около часа, благоговейно созерцая кабинет. Пришел Владимир Иванович, очень радушно поговорил с нами (на это ушло не более 10 минут). И мы, извинившись за беспокойство, ушли. До сих пор я помню его, чувствую силу его духа, перечитываю его труды и под влиянием этих воспоминаний написал свою работу «Библия и эволюция». Ее научная часть вдохновлена академиком Вернадским».

* * *

Следующая летняя практика оказалась очень важной для духовного развития будущего святителя. Студентов послали на Кавказ – на Ткварчельское каменноугольное месторождение. В экспедиции принимали участие более двухсот человек. Работы было много: строили тропы для лошадей, проводили геологическую съемку. Константин Николаевич работал десятником. И здесь, на Кавказе, в самом начале пути служения Церкви Христовой, он получает письмо от своей старшей сестры Эли.

Письмо это, по словам митрополита Иоанна, произвело на него очень сильное впечатление:

«Милый хрыч! Здесь завернут образ преподобного Серафима Саровского, когда он 1 000 дней молился на камне в лесу, где были разбойники и дикие звери, и он среди них спасался. Отец Александр говорит, что этот образ должен быть напоминанием нам о том, что и мы так должны делать, то есть молиться всегда и все делать для Господа. Мне кажется, что это цель жизни – служить Богу, Ему себя посвятить.

Я думаю, что в горах ты тоже будешь развиваться в том же направлении, как здесь зимой, и приедешь домой полный сил. Еще здесь образ Пресвятой Богородицы и Николая Угодника. Они все тебя сохранят, а мы здесь будем о тебе молиться, чтобы ты скорей вернулся. На этих иконах изображены угодники, когда они молились в глуши. Так и ты можешь, особенно потому, что там близко Новый Афон и старцы в лесу».

Письмо это, как духовное напутствие, Владыка Иоанн хранил всю свою жизнь. Бумажная иконка «Беседная» с Пресвятой Богородицей и Николаем Угодником, которую старшая сестра послала юному Косте, была вставлена в специальную деревянную рамку. Божия Матерь и святитель Николай изображены на фоне леса, беседующими со стоящим на коленях пономарем Георгием. Рамкой с металлическими скобами когда-то пользовался Николай Антонович Вендланд при изготовлении фотографий. В этой рамке под бумажной иконкой и хранилось больше полувека сложенное вчетверо письмо от старшей сестры.

После возвращения из ссылки архимандрита Гурия назначают настоятелем киновии Александро-Невской Лавры. Центр жизни братства перемещается на окраину города. Киновия – когда-то маленький общежительный монастырек, основанный при даче петербургских митрополитов для монахов Лавры, ищущих более строгого иноческого жития и подвигов, а также как место, куда посылали на исправление провинившихся монахов. В двадцатые годы это уже был приходской храм при кладбище.

К отцу Гурию потянулись верующие интеллигентные люди – бывшие слушатели богословско-пастырских курсов, религиозных кружков. Ядро прихода составили члены Александро-Невского братства. Службы в киновии совершались ежедневно, строго по уставу, без малейших пропусков, «от стражи утренния до нощи»… Людей в воскресные и праздничные дни собиралось много. Пел большой хор.

Архиепископ Михей (Хархаров) так вспоминал те времена, упоминая о себе в третьем лице:

«У верующей интеллигенции был большой духовный подъем, энтузиазм, горение духа. Люди шли или ехали в храм к ранней обедне, затем по дороге где-нибудь в парадной или в подворотне съедали наспех бутерброд или кусок булки (на улице считалось есть неприлично) и шли на гражданскую работу. Вечером с работы спешили домой наскоро перекусить или пообедать и опять в церковь. То в одну, то в другую. В Ленинграде в разные дни в разных храмах были чтения акафистов с общенародным пением. Елизавета Николаевна Вендланд, когда приезжала в киновию, встречала там мальчика Сашу. На обратном пути она часто отдавала ему свой (или специально для него припасенный) завтрак. Чаще всего это был бутерброд с повидло. Теперь это для нас мелочь, ничтожность, а в те времена – много значило. Мальчик смущался, отказывался, но она умела так просто подойти, что в конечном итоге, переезжая на пароходике Неву на другой берег, он съедал этот хлеб с повидло, может быть, лишая ее приготовленного для себя завтрака».

Вместе с сестрами, которые учились на богословских курсах, к отцу Гурию стал ездить и Константин Вендланд. Поскольку штатного псаломщика в храме не было и на буднях петь и читать было некому, эти обязанности он взял на себя. Часто один читал и пел на клиросе. Для этого надо было ежедневно проехать через весь город на трамвае, затем переплыть на пароходике на другой берег Невы и прийти в храм раньше священника. Не было случая, чтобы студент Горного института не пришел или опоздал. К моменту прихода священника он шел звонить на колокольню, а затем читал часы и один на клиросе пел Божественную Литургию. Затем он ехал через Неву и весь город назад – на работу и учебу. И так каждый день. Этот порядок нарушали лишь полевые геологические работы. …

В 1927 году отец Гурий в очередной раз на несколько месяцев попадает в тюрьму. Выходит – его вновь арестовывают и отправляют на Беломорканал. Со дня первого ареста в 1922 году и до возвращения с Беломорканала в 1933‑м архимандрит Гурий на свободе провел всего полтора года. Остальное время – это тюрьмы, ссылки и лагеря: тюрьма на Шпалерной в Петрограде, ссылка на север – в поселок Усть-Цильма на Печоре, ссылка в Туркестан, лагерь на Беломорканале. Пятилетний лагерный срок архимандрит Гурий отбывал в городе Кемь, в поселке Медвежьегорск и на станции Кузема Мурманской железной дороги. Как Промысл Божий видится то, что в период массовых арестов он уже находился в лагере и только поэтому избежал общей участи тех, кого брали в 1932‑м, – расстрела.

О жизни в лагере духовный отец митрополита Иоанна говорил нечасто, без гнева в адрес преследователей, в полном соответствии со словами вселенского учителя Иоанна Златоуста, что христиане «должны быть убеждены только в одном: что Бог все посылает для нашей пользы… В том-то, главным образом, и состоит Промысл, что причины для нас непостижимы».

В лагере он работал на лесоповале, был счетным работником – спасало знание бухгалтерской работы. Но главное – он исповедовал и причащал людей. Исповедь происходила во время прогулок, на ходу. Разрешительную молитву Владыка читал наизусть, незаметно совершая крестное знамение над человеком, потом давал Святые Дары – завернутую в чистую бумажку крошечку. По его словам, «это был как солнечный луч в лагерной жизни».

На какую жизнь благословлял своих духовных детей пастырь? Что советовал? О чем писал в своих письмах-наставлениях из лагеря?

«Мир имейте между собой. Старайтесь всегда не замечать чужих грехов и прощать сразу. Единства держитесь всеми силами. Единство разумею не внешнее только, но еще более внутреннее, во взглядах и любви. Много раз скорбел я до слез за последнее полугодие от сознания того, что разрушается единство взглядов и любви. Но и сейчас повторю старое: не обмирщайтесь… Крепко держитесь за послушание. Помните, что вам нет уже пути в мир. Если кто-то почувствует, что дозрел до монастыря, может идти туда, но только если этот монастырь хранит три обета монашества. А пока что – стремитесь посильно проводить в жизнь каждодневное послушание, нестяжание и целомудрие. Не останавливайтесь, идите вперед, все к большему осуществлению этих обетов. Пусть церковно-общественные вопросы и споры, так мучающие нас ныне и столь важные по существу, не заслоняют все-таки того главного, к чему мы призваны, – борьбе со страстями и похотями. Ибо только вступившие на сей путь имеют ясный, верный взгляд на церковное строительство. Для рядового же члена Церкви достаточно знать, что он должен удаляться от всего сомнительного и темного. Храните любовь между собой, больных не забывайте, деток привлекайте ко Христу».

Отец Гурий был хранителем и продолжателем традиций русского монашества в самое тяжелейшее время полного его уничтожения. В двадцатые годы в Петрограде он окормлял две тайные монашеские общины. В Средней Азии возглавлял тайную монашескую общину, которая просуществовала в подполье больше десяти лет… В нем не было ничего узкого, сословного. Любовь к людям, сострадание к ним, их немощам проявлялись во всем. И в ссылках, и в лагере он знал обо всех переменах в жизни своих чад, наставлял, предостерегал. Как истинный отец он с терпением и любовью неустанно воспитывал своих духовных детей – и тех, кто шел по пути монашества, и кто уходил в мир.

«Слышал я, что Маруся вышла замуж. Передайте ей от меня поздравление и пожелание счастья и мира семейного. Будут у нее препятствия к хождению в храм и в домашней молитве, но пусть она поставит себе за неизменное правило: 1) посещение под и в самые воскресные и праздничные дни храма Божия и 2) аккуратное чтение утренних и вечерних молитв. Пусть в этих двух делах она не уступает суете житейской. Прошу вас всех поддерживать дружбу с ней, чтобы она в одиночестве не ослабела духовно…

Не ленитесь трудиться над собой, приобретая кротость в общении с людьми, смиренно прося у Бога прощения в грехах, в любви к людям утешая себя и других» (подчеркнуто отцом Гурием. – Э. М.).

Для посторонних глаз семья Вендланд ничем не отличалась от большинства других советских семей. Эли начала работать. «Как-то я зашел к ней в больницу. Я не узнал ее: решительная, энергичная, повелительная. Вся стеснительность, застенчивость и нерешительность, свойственные ей в домашней обстановке, исчезли. Вот что значит освободиться от опеки близких людей!» – запишет Владыка Иоанн.

На несколько лет Елизавету Николаевну направили в село Андомский Погост Вытегорского района Лодейнопольского округа Ленинградской области.

«Я навещал ее в 1928 году во время моих студенческих каникул. После окончания практики я взял билет до Вытегры и поехал к сестре водным путем. В какие только дебри можно заехать, не покидая Ленинградской области! Наш корабль отвалил от пристани на Неве и пошел вверх. Первая остановка была в Шлиссельбурге, затем корабль направился вглубь Ладожского озера. Земля исчезла из виду. Вокруг было море с заметным волнением. За день мы пересекли озеро и вошли в Свирь, очень живописную, многоводную и извилистую реку. В некоторых местах (Никола-Палома) судно останавливалось прямо посредине реки. К нам подплывали многочисленные лодки. Предприимчивые местные жители вели бойкую торговлю. Так мы дошли до пристани Вознесенье. Здесь надлежало пересесть на другое, маленькое судно. В Вознесенье была действующая церковь, в которой я отстоял всенощную. Дальше надлежало идти по каналу старинной Мариинской системы, обходящей Онежское озеро. Этот путь мы преодолели ночью и хорошим солнечным утром остановились у пристани районного города Вытегра (теперь это Вологодская область). Тут я покинул пароход и за небольшую плату сговорился с извозчиком довезти меня до Андомского Погоста. Там была действующая церковь, и я легко нашел дом, где жила Эли. С ней была и мама.

Эли сняла квартиру у вдовы священника Олимпиады, которая также взялась готовить обеды. Мама столовалась одна. Эли была единственным врачом в этих краях. Как всегда на самостоятельной работе, она была очень энергична. Через некоторое время в Андому прибыл врач-хирург Израиль Наумович, который и возглавил больницу. Он также остановился и стал столоваться у матушки Олимпиады.

Эли не стеснялась посещать церковь. Там был хороший священник. Зато псаломщик произвел на меня ужасное впечатление своим чтением – быстро и с завыванием он бормотал нечто совершенно неразборчивое.

В Андоме я пробыл месяц. Наслаждался северной природой и работал над Евангелием по системе отца Гурия. Много ходил пешком. Запомнилась прогулка до соседнего Саминского Погоста. Это было глухое место с очень красивой деревянной церковью. Оттуда шла дорога на Пудож.

Через месяц я, забрав маму с собой, тем же путем отправился в Ленинград. Эли вернулась в Ленинград через два года. В 1930 году я кончил Горный институт и был направлен на Урал. Со мной поехала и мама. На Урале я провел две зимы и два лета. На Пасху я брал отпуск и на месяц приезжал с мамой в Ленинград. В 1931 году я переехал в Ленинград окончательно и стал работать в Центральном научно-исследовательском геологоразведочном институте (бывший Геолком, будущий ВСЕГЕИ). В это время я был очень занят работой. Приближался 1933 год, который внес очень большие изменения в нашу жизнь».

Когда в 1933‑м отец Гурий вернулся из лагеря, Александро-Невское братство было полностью разгромлено. В одну ночь, с 17 на 18 февраля 1932 года, все монахи исчезли в лагерях. В Ленинграде арестовали несколько сот человек, в том числе более 40 членов Александро-Невского братства.

Сведения о количестве арестованных в разных источниках отличаются друг от друга. Но все едины во мнении: государство нанесло по церкви удар такой сокрушительной силы, подняться после которого почти невозможно.

Именно в это время молодой геолог Константин Вендланд сообщает отцу Гурию, что хочет быть священником и монахом. Разговор происходил в пригородной электричке. Вернувшись из лагеря и навестив родственников, отец Гурий спешно покидал родной город. На станции Званка он собирался пересесть в поезд дальнего следования и ехать на Алтай, в город Бийск. Был план бежать в Манчжурию, в Казанско-Богородицкий мужской монастырь в Харбине, а затем – в Японию к митрополиту Сергию (Тихомирову), которого архимандрит Гурий знал еще юношей.

«Отец Гурий спросил: «К кому обращена главная молитва Литургии?» Я ответил: «К Отцу Небесному». Он удивился правильному ответу и спросил, откуда мне это известно. Я ответил, что из служебника… Мне показалось, что отец Гурий даже разочаровался, потеряв возможность самому объяснить мне это. А дальше мы договорились, что, ликвидировав свои дела в Ленинграде, я приеду к нему в Бийск…

Подошедший поезд дальнего следования был набит битком. Я через буфера влез на площадку между вагонами и помог отцу Гурию. Мы распростились, и я вышел. Был вечер. Поезд на Ленинград ожидался только утром. Я пошел в лес напротив станции, влез на дерево, так как на земле было сыро, и, устроившись между ветвями, стал наблюдать за короткой июльской прекрасной ночью. А утром вернулся на станцию и скоро был уже в Ленинграде. Через месяц, на праздник Преображения Господня, я был уже в Бийске и поселился вместе с отцом Гурием на частной квартире в Заречье, около церкви Михаила Архангела. Отец Гурий уже нашел себе бухгалтерскую работу, а я поступил на работу – сотрудником Бийского краеведческого музея».

Планам бежать за границу не суждено было сбыться. Промысл Божий оказался другим, дивным и прекрасным.

«Недолго пробыли мы в Бийске. В октябре я получил телеграмму из Ташкента от Виктора Арсеньевича Николаева. Я знал его несколько лет. Он вел практические занятия по петрографии… В 1929 году я был у него коллектором в геологической партии… Теперь же он работал профессором петрографии, заведующим кафедрой организуемого в Ташкенте геологоразведочного факультета Индустриального института. Своей телеграммой он приглашал меня занять должность ассистента этой кафедры. Отец Гурий нашел это предложение прекрасным, а я – тем более.

Виктор Арсеньевич принял меня очень дружелюбно. Мне тотчас же была предоставлена большая комната с вестибюлем, отдельным выходом на двор. Я сразу стал вести практические занятия со студентами. Через несколько дней приехал отец Гурий. Мы поселились вместе. Первой приехала к нам из Ленинграда моя старшая сестра Эли – Елизавета Николаевна, – опытный врач-терапевт…

Отец Гурий мыслил свою частную жизнь так, чтобы иметь вокруг себя небольшой круг лиц, нуждающихся в нем как в священнике и духовнике. Поэтому нужен был отдельный дом, и такой дом скоро нашелся. Мы заселили и прилегающую территорию, а также расчистили и благоустроили сад…

Поблизости от этого владения находилась небольшая больница, коек на пятнадцать. С ней была соединена и амбулатория. Моя сестра, Елизавета Николаевна, сразу получила работу в ней. После приемов больных, в изящном экипаже, управляемом извозчиком, она еще объезжала свой участок. Некоторым лежачим больным привозили из этой больницы обед на дом.

Приехала в Ташкент и другая моя сестра – Женя, – агроном по образованию. Она также очень быстро получила интересную работу в научно-исследовательском институте, имевшем опытный участок за городом. Позднее приехала мама и поселилась со мной. Обосновались в Ташкенте и давнишние знакомые отца Гурия: Нина Сергеевна Яковлева, Настя Заспелова, Шура Борисова и Мария Карловна Шмидт, а также медицинская сестра Мария Степановна Маракушина. Некоторые из них поселились у отца Гурия, а другие нашли комнаты по соседству. Каждый где-нибудь работал, но старался, по возможности, прийти на молитву к отцу Гурию. И это понятно: в огромном Ташкенте была только одна церковь на кладбище, и то в виде небольшой часовни. И еще одна, обновленческая, на том же кладбище. К концу 30‑х годов обе эти церкви закрыли. Таким образом, спокойно помолиться можно было только дома. Когда мы приехали, еще существовали обе церкви. Православные собирались около часовни, под открытым небом, в тени деревьев. Среди толпы можно было видеть величественную фигуру архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Он не служил, но стоял в рясе и не отказывал в своем благословении желающим. Тогда он – профессор хирургии – работал в Ташкентском медицинском институте. А епархией управлял митрополит Арсений (Стадницкий). Чтобы узаконить свое каноническое положение, отец Гурий отправился к митрополиту Арсению… Митрополит благословил отцу Гурию служение Литургии в домашних условиях и дал для этого антиминс».

Все упомянутые «давние знакомые отца Гурия» – это монахини тайных общин города на Неве. После памятного ареста в феврале 1932 года они стали возвращаться из мест заключения на свободу. И совершенно неожиданно получили прекрасную возможность вернуться к тому образу жизни, который был им так дорог. Насколько прекрасную, настолько по тем временам и нереальную. Средняя Азия приняла их, укрыла от преследователей на долгие годы. С точки зрения окружающих, в купленном русской семьей доме поселились не бывшие ссыльные, а уважаемые специалисты, приехавшие поднимать Среднюю Азию. Через некоторое время в Ташкент стали приезжать и покупать жилье и другие члены Александро-Невского братства. На общие средства одевались, питались. Константин Николаевич работал в нескольких местах, зарабатывая деньги на всю монашескую общину.

«Вставали мы в 5 или 6 часов утра. Сначала читались обычные утренние молитвы, затем, с поклонами, совершалась пятисотница. Затем отец Гурий служил утреню; мы пели и читали. В целом молитва была рассчитана так, чтобы закончить ее около 8 часов. Потом следовал завтрак, и каждый шел на свою работу. Затем обед, отдых, личные занятия и вечерня с повечерием. Далее ужин, вечерние молитвы и отход ко сну (в 23–24 часа). Режим довольно напряженный, но приносил огромное душевное удовлетворение. Отец Гурий говорил о важности совместной молитвы, которая сближает нас духовно, делает наше общество настоящим христианским общежитием. Впрочем, каждый из нас имел и свое личное правило, заключавшееся в чтении дневных канонов. Иногда и акафистов.

Особенно приятны были воскресные и праздничные дни. Тогда с вечера служилась всенощная, а рано утром Литургия. В этом случае вставать приходилось в 5 часов утра. После завтрака обычно устраивались прогулки. Отец Гурий очень их любил, и они проходили непринужденно. Своей церковности мы не афишировали, более того – стремились к тому, чтобы никто из посторонних о ней не знал. Это достигалось очень легко, потому что мы не были болтливы, а в гражданской жизни работали очень напряженно».

Лучше всего сущность их общности выражает слово «семья». Архимандрит Гурий был любящим отцом, все остальные его детьми, а между собой братьями и сестрами. Общение друг с другом было искренним, простым, открытым. Основу жизни этой семьи составляли молитва, любовь к ближнему, любовь к слову Божию – три сокровища жизни православного человека.

И эти три сокровища Владыка Иоанн и его сестра пронесли через всю жизнь. Матушка Евфросиния перед смертью уже изнемогала от болезни, но сохранила пятисотницу, выполняя ее до последнего дня. В традициях Александро-Невского братства было скрывать свое монашество и молитвенную деятельность. Например, никто не должен был видеть четки – в этом проявлялось духовное целомудрие, воспитанное духовным руководителем. Конечно, такой подход присущ и в целом монашеству того времени, потому что веру приходилось скрывать от глаз посторонних людей. Отец Гурий учил своих чад, что не только в борьбе с грехом, а и в достижении положительных высот заключается монашеская жизнь. Эти положительные стороны – послушание, связанное со смирением, и молитва. Молитва не есть только чтение, но это состояние души, помнящей Бога и пребывающей с Ним. «Молитва дает великие радости от Бога, как бы созерцание Бога. Одним это дается в изобилии, другим меньше, но все мы должны к этому стремиться. Всегда надо иметь в мыслях память о Боге, искать той теплоты, которая дается молитвой, и тогда будете управлены в Царство Небесное, – напутствовал он в монашество своих чад. – Ищите этой молитвы. Не слов, не восторгов, а постоянно памяти о Боге с сердечной теплотою. Если это будет в сердце, то это будет всегда утешением, не только здесь, но и там, в вечной жизни».

Молитва об окружающих, помянники с сотнями имен – все это школа Владыки Гурия. Сам он имел огромный опыт живого общения с людьми, кто реально знал силу молитв, и передавал это знание своим духовным детям. В помянниках писали не только имена конкретных людей, но обязательно имена их родителей, тетушек, дядюшек, мачех, родных и близких. Особо отмечали в помянниках дни Ангела, дни смерти. Если это были дьяконы, священники или архиереи, то поминали дни их рукоположений и хиротоний. А вот даты пострига тайных монахинь обычно не знал никто, даже самые-самые близкие люди. Это оставалось сокровенным. Любовь к ближнему в духовной семье отца Гурия была молитвенной, по‑настоящему деятельной. В ней выражалось пламенное желание, чтоб Господь помогал тем, за кого молятся.

Матушка Евфросиния в течение всей жизни поминала своих учителей, свою и папину няню, замерзшего бабушкиного кучера. Владыке Иоанну надо было всего несколько дней провести в Грузии, чтобы всегда поминать патриарха Каллистрата, митрополита Ефрема, впоследствии патриарха, а также иереев, протоиереев, иеромонахов из Тбилиси и Кутаиси, игумению Ангелину с сестрами из Ольгиного скита в горах Грузии, послушников и помощников. Эти имена переписывались в новые тетради, когда старые ветшали. Владыка составлял помянники в соответствии с церковной иерархией – первыми в списке шли патриархи, архиереи, потом священники, их матушки, детушки, родные и близкие, а также писатели, художники, музыканты. В помянниках же за упокой непременно отмечалась дата и место кончины того человека, которого поминали.

Через год после приезда в Ташкент второго сентября 1934 года в день памяти святого пророка Самуила отец Гурий постриг Константина Николаевича в монахи.

«Новое имя выбрал для меня отец Гурий – Иоанн, в честь святителя Иоанна Златоуста. Это блистательнейший святой с огромным духовным наследием, очень оптимистичный в своем богословии. Пожалуй, наиболее оптимистичное его слово, проповедующее спасение и победу жизни над смертью через воскресшего Христа, читается в Пасхальную ночь на Христовой заутрени. Златоуст был любимым автором читающей (и слушающей) публики Древней Руси. Я очень доволен своим именем… А день моих именин отец Гурий предложил мне самому выбрать».

Среднеазиатский индустриальный институт был основан на Казанскую. Как будто сама Матерь Божия покрыла Александро-Невское братство своим омофором – дала и кров, и стол. 4 ноября 1933 года вышло правительственное постановление: «Объединить находящиеся в Ташкенте горный, строительный и энергетические институты Наркомата тяжелой промышленности Союза ССР в Среднеазиатский индустриальный институт (САИИ) со следующими факультетами: горно-геологический, энергетический и строительный». В короткое время Ташкент стал одним из крупнейших геологических центров страны. Это был первоклассный геологический регион – горные породы, запечатлевшие многие земные процессы, обнаженными выходили на поверхность земли. «Азиатские горы района, тяготеющего к Ташкенту, – это что-то особенное! – писал Владыка в своих воспоминаниях уже на склоне лет. – Они достаточно велики, чтобы быть величественными и в то же время не слишком грандиозны и не подавляют человека. Прекрасные пойменные леса растут вдоль их рек, а по склонам в благоприятных местах встречаются рощи больших деревьев грецкого ореха. Повыше, в горах, разбросаны кусты и лесочки благовонной алычи, а еще выше, за травами, начинаются скалы и снега… В этих горах само собой образуется особое душевное состояние. Позади остаются искушения и суета мира сего, душа очищается, какое-то святое безмолвие охватывает ее. И она широко открытыми глазами смотрит на Божию красоту окружающего. Это я очень хорошо чувствовал каждое лето, проведенное на геологических работах, особенно в Приташкентском районе».

В Советском Союзе бурное освоение земных недр началось в двадцатые годы. Геологическими съемками в короткие сроки было покрыто свыше половины территории страны. Проведенные исследования, помимо открытий разнообразных полезных ископаемых, рудных и каменноугольных районов, привели к важнейшим научным результатам. Начали создаваться обзорные геологические карты, в том числе и азиатской части СССР. Эти карты не устарели и сегодня. Свой весомый вклад в их создание внес Владыка Иоанн.

Константин Николаевич преподавал геологию, читал лекции, вел практические занятия по общей петрографии, петрологии изверженных и метаморфических пород: «Я работал в геологической службе и каждое лето бывал в экспедициях по поискам полезных ископаемых и по составлению геологических карт. Помню, что два года были потрачены на поиски больших кристаллов: один год мы искали кварц, другой год – кальцит в форме исландского шпата».

Мест работы у монаха-преподавателя было несколько (нужно было зарабатывать деньги для монашеской общины): в Индустриальном институте на кафедре профессора Николаева, на геологическом факультете Среднеазиатского университета, в Узбекском геологическом управлении. В его послужном списке геологические съемки Алмалыкского рудного района, хребтов Каржан-тау, Угамского, гор Кара-Тюбе, Зирабулакских гор. Помимо кварца, исландского шпата искали стратегические вольфрам и молибден.

«Одет Константин Николаевич был всегда очень скромно, – вспоминает его ученица, инженер-геолог Галина Андреевна Осипова. – Особенно мне запомнилась сине-серая косоворотка – весьма распространенная в те времена. Вместе с тем во всем его облике и поведении чувствовалась какая-то особенность: наряду с простотой обращения чрезвычайная интеллигентность и воспитанность – черты, заметно выделявшие его из общей массы… Обычно студенты быстро узнают все о своих преподавателях. Так и нам вскоре стало известно, что Константин Николаевич окончил Ленинградский горный институт, талантливый и самый способный ученик В. А. Николаева. Мы знали, что наш преподаватель после окончания института работал ассистентом на кафедре петрографии и одновременно занимался в аспирантуре. А вот почему он оказался в Ташкенте, да еще жил где-то в трущобах старого города – об этом мы не знали. С большим увлечением он вел с нами практические занятия по петрографии изверженных пород, углублялся в теоретические основы (для тех, кто этим интересовался) в дополнение к лекциям профессора В. А. Николаева. Он знал много и удивительно ясно и просто мог, как бы попутно, объяснить сложные геологические явления. По своим знаниям и квалификации он стоял значительно выше геологов-петрографов того времени. Хорошо помню, что Константин Николаевич вел группу школьников – юннатов, увлекавшихся геологией, и выезжал с ними в горы на полевые работы. Все они были привязаны к своему руководителю, ходили за ним гуськом, ловя каждое его слово. Кстати, только столкнувшись с ним на работе и узнав его ближе, я поняла, что человек он веселого характера, по‑детски непосредственный, доброжелательный, а его громкий и удивительно заразительный смех редко кого оставлял равнодушным…»

Мария Николаевна Соловьева, известный специалист по микропалеонтологии, тоже отмечала удивительную скромность Константина Николаевича Вендланда. Училась она на геологическом факультете в годы Великой Отечественной войны. Тогда Ташкент был буквально наводнен эвакуированными и репрессированными. Семья Марии Николаевны относилась и к первой, и ко второй категории. Была она дворянского происхождения, дедушку Марии Николаевны, старосту церкви, большевики расстреляли в Чите на пороге храма. В советской России она никогда бы не получила высшего образования. В Узбекистане это оказалось возможным.

М. Н. Соловьева вспоминала:

«Притягательная сила Константина Николаевича складывалась из блистательного владения материалом в сочетании с удивительными личностными качествами, чего не могла не понять и не оценить истерзанная войной и полуголодная студенческая аудитория. Читал он вдохновенно. У него был прекрасный выразительный голос. Он не держался отчужденно, но и не заискивал, чем грешат часто в поисках популярности иные лекторы. Он уважал нас, и это сказывалось в его всегда безукоризненной подготовленности к лекциям.

Читал всегда стоя. Никогда не имел никаких записок, конспектов, не жестикулировал и только подходил к доске, чтобы изобразить выразительную, лаконичную схему.

Одет он был в телогрейку, горные ботинки. Худ был неимоверно. Без преувеличения все учившиеся у него и все работающие с ним любили и уважали его. Защитил диссертацию кандидата геолого-минералогических наук «Петрология вулканических толщ Приташкентского района». Составленные под его руководством геологические карты не потеряли своего научного значения до настоящего времени, на их примере обучались и учатся многие среднеазиатские геологи».

Константин Николаевич создал в Средней Азии школу геологов-петрографов. Некоторые его ученики стали крупными учеными, в разное время возглавляли научные геологические службы среднеазиатских республик. Среди них такие светила геологии, как академик, директор Института геологии, вице-президент Академии наук Таджикистана Р. Б. Баратов, И. Х. Хамрабаев – тоже академик, директор института геологии и геофизики Узбекистана».

Вклад Константина Николаевича Вендланда в геологию Средней Азии специалисты формулируют так: кроме решения множества частных вопросов им проведены крупные научные обобщения о строении и происхождении массивов изверженных пород Западного Тянь-Шаня, основанные в значительной мере на данных собственных исследований. Они опубликованы в написанных им главах фундаментальных коллективных монографий. Труды его послужили отправной точкой для ряда последующих научных разработок и поисков полезных ископаемых. Его теоретические концепции и прогнозные оценки находят подтверждение и на современном уровне исследований, чему свидетельство – цитирование трудов К. Н. Вендланда в самых последних по времени и фундаментальных по охвату материала работах. Он подготовил и докторскую диссертацию, а вот защитить ее уже не успел. Как сказал академик В. С. Соболев: «Ушел в попы!»

В 1937 году тайный иеромонах Иоанн принял участие в работе XVII Международного геологического конгресса, который проходил в Кремле. Почти через пятьдесят лет, в 1984 году, устроители XXVII Международного геологического конгресса вновь пригласили бывшего геолога, уже митрополита Иоанна в Москву, в Кремль, в качестве действительного участника конгресса.

Геологические исследования оставались видимой частью его жизни. А о невидимой, потаенной, знали очень немногие. Как писал Владыка, «своей церковности мы не афишировали, более того – стремились к тому, чтобы никто из посторонних (даже моя мама) о ней не знали. Это достигалось очень легко, потому что мы не были болтливы, а в гражданской жизни работали очень напряженно».

Каждый год преподаватель Константин Вендланд ездил от Геологического управления в командировку в Ленинград. Эти поездки были ниточкой, связывающей духовную семью архимандрита Гурия с родиной. Из Александро-Невского братства почти никого на берегах Невы уже не оставалось. Митрополит Вениамин (Казанский) расстрелян в 1922 году. Родной брат архимандрита Гурия, Лев, срок отбывал в лагере в Кемеровской области, в Сиблаге: в отделении Черная Речка по 14 часов в сутки работал в шахте, возил вагонетки с породой.

Похожи были братья Егоровы как две капли воды. Особенно это заметно на детских фотографиях: оба в простых холщовых рубашках, перетянутых ремешком, в одинаковых кепках – не отличить! Архимандрит Лев (до монашеского пострига – Леонид Егоров) был очень образован – закончил историко-филологический факультет Петербургского университета, большой авторитет имел в академической среде. Даже внешне походил на ученого – интеллигентное лицо, тонкое пенсне… Закончил Петербургскую духовную академию. Когда его обвинили в религиозной пропаганде, он ответил: «Я являюсь глубоко религиозным человеком, посвятившим всю свою жизнь служению Богу, и целью моей жизни является пропаганда религии в массах. Я ее вел и вести буду». Так записано в протоколе допроса.

Официальный документ о смерти архимандрита Льва Владыка Гурий получил только в середине пятидесятых годов. Тогда и отпел брата. Информацию органы госбезопасности дали ложную: якобы умер 25 января 1942 года. В те времена многое списывали на войну. На самом деле он был расстрелян 20 сентября 1937 года. Теперь в этот день Русская Православная Церковь вспоминает преподобномученика Льва, причисленного в 2003 году к лику святых.

В лагере с 1932 года находился и архимандрит Варлаам (Сацердотский), еще один руководитель братства. Для нас, мирских людей, трудно осознать, но это так: жесточайшие гонения на Русскую Православную Церковь воспринимал он как время «духовного увеселения, непередаваемой радости, небесного благоухания». В своих письмах из уз архимандрит Варлаам неустанно говорил о смысле скорбного пути для христианина, выражал готовность по нему идти: «Душа не только примирилась с совершившимся, – писал он из лагерного заключения, – а принимает это как исходящее из рук Господа, как самое лучшее и спасительное… Помните, верно сказано: в скорбях человек ближе становится к Богу, да это и понятно. В такие минуты многие связи земные ослабевают, и надежда на человеческое отпадает, перед Богом один остаешься, потому и ближе, потому и радостнее…» Архимандрит Варлаам расстрелян в 1937‑м.

Еще один руководитель братства игумен Варсонофий (Верёвкин) тоже получил максимальный срок – десять лет. Из-за колючей проволоки помог вырваться жесточайший недуг – освободили его из лагеря как инвалида первой группы, но прожил он после выхода на свободу недолго. Отпевал и хоронил игумена Варсонофия архимандрит Гурий, приехавший из Средней Азии в Новгород.

На свободе на тот момент пока еще оставался архиепископ Иннокентий (Тихонов). Именно он рукоположил во дьякона, а потом во священника монаха Иоанна (Вендланда). Было это в Старой Руссе Новгородской области.

Церковь восполняла утраченные потери: оставшиеся на свободе архиереи тайно готовили церковные кадры. Надо было спешить. Вспомним, что к началу войны действующих архиереев в Русской Православной Церкви осталось всего трое: митрополит Сергий (Страгородский), митрополит Алексий (Симанский) и митрополит Николай (Ярушевич). Все остальные были или расстреляны, или находились в лагерях и ссылках.

«Отец Гурий вручил мне рекомендательное письмо к Владыке Иннокентию, прося его дать мне священство. Архиепископ Иннокентий имел в своем распоряжении две прекрасные церкви. Но он так любил служить, что часто служил Литургию дома один. Жил он со своей мамой, Зиновией, в уютном деревянном доме, относился к ней с сыновней почтительностью. Мама не покидала сына во всех его странствованиях по Сибири. Архиепископ Иннокентий принял меня очень дружественно. Он был настолько смирен, что уступил мне собственную постель, а сам пошел ночевать на чердак. В просьбе моей (и отца Гурия) он почти отказал, сказав, что «рук не следует возлагать поспешно». Однако, учитывая то, что я уже чтец и монах, посвятил меня в иподиакона…

В следующем, 1936 году, я снова посетил архиепископа Иннокентия, и 1 (14) сентября он посвятил меня в иеродиакона, а 2 (15) сентября – в иеромонаха. Так я стал священником».

Благодать священства митрополит Иоанн получил от человека исключительного мужества, твердой воли, огромной убежденности и неиссякаемой энергии. Гражданское имя его Борис Дмитриевич Тихонов. Родом архиепископ Иннокентий из Сибири, из Томска. Монашеский постриг он принял в Александро-Невской Лавре. В сан епископа его возводил священномученик митрополит Вениамин. «У него было удивительно светлое, радостное богословие. Выше всех служб он ставил Божественную Литургию. С этим, конечно, все согласны, но архиепископ Иннокентий это особенно подчеркивал. С необычайным увлечением он показал мне несколько книг, где были напечатаны тексты древних Литургий, отмечая, что Литургия есть самое оптимистическое, что когда бы то ни было написано в области литературы».

Именно по инициативе архиепископа Иннокентия в Александро-Невском братстве был введен уставной порядок службы. «Надеюсь, друзья мои, – писал он духовным чадам, – что храните устав, как и прежде, оберегая святую службу от произвола и безвкусия человеческого и ревностно исполняя те особенности православного богослужебного стиля, на которые я в свое время так часто обращал ваше внимание». Если по какой-то причине служба совершалась с сокращениями, он старался восполнить ее собственными силами. «Уже придя домой, раскладывал я Квадратную Триодь – «Спутник псаломщика» и Триодь Богослужебную и допевал со скрипкой и дочитывал все, что было пропущено в церкви».

Владыка Иннокентий предупреждал своих возлюбленных духовных чад об опасности впасть в высокомерие по отношению к тем, кто по какой-то причине нарушил установленный порядок: «Но, конечно, уставность чина, хранимая нами, не должна быть поводом, ни в коем случае предметом похвальбы и превозношения над другими. Надобно затем, чтобы наша ревность о правильности и простоте службы никогда не соединялась с раздражением, нетерпением и резкостью по отношению к тем, кто нечаянно нарушил чем-либо стройность нашего богослужебного чина… Мне все это говорил постоянно наш Владыка (митрополит Вениамин), а я, смотрю на портрет его, который передо мною сейчас, пишу это вам».

Митрополит Иоанн до конца своих дней хранил копии писем архиепископа Иннокентия, присланные из лагерей и ссылок. По форме это – апостольские послания, полные любви к духовным чадам, заботы об их жизни и духовном возрастании. В письмах Владыка Иннокентий давал оценку самым актуальным, самым важным событиям жизни Русской Православной Церкви того времени. Темы, к которым он постоянно обращался, – это незыблемость устава Церкви, церковная дисциплина, пагубность раскола, воля Божия в жизни христианина: «Приложите все меры к исполнению заповедей Церкви, чтобы в этот момент церковной распущенности явить себя поистине Христовыми воинами, готовыми ради Его святого имени на всякий подвиг и на всевозможные лишения».

Архиепископ Иннокентий очень глубоко осознавал свое архиерейство. Об этом вспоминали все, кто его лично знал. Непоколебимая убежденность в том, что нет Церкви без епископа, нет Церкви без главы, помогала Владыке в борьбе с расколами в начале 1920‑х годов. Он неизменно, твердо и ясно стоял на позициях, что без подчинения Патриаршему местоблюстителю Церковь утратит единство. Священноначалие установлено самим Богом.

«Настоящее исповедничество еще впереди… мы еще только начали терпеть.

Страдания за Христа нужны и полезны для Церкви, есть даже особый дар страдания, данный нам, христианам…

Доселе вы очень дорожили зданием, иконами, украшениями и принадлежностями богослужения… Кажется, все Господь возьмет на время или совсем от нас для того, чтобы мы восчувствовали не убор, не блеск, но самое Тело Христово, Самую Церковь, братское общение наше в благодати. Если оно сохранится, то все может быть спасено, а если оно утратится, то не будет и благодати Христовой жизни….

Умели жить в радости, поживем в скорби и гонениях, как жили христиане первых веков. Будьте спокойны и мирны, не лишитесь и евхаристии и Св. Причастия и благодатного окормления от служителей Божиих. Сего Господь не допустит. Храните добрую совесть, чистоту помыслов, любовь друг к другу.

Иногда страшна бывает мысль: выдержит ли скудельный сосуд, который так плох; вынесу ли я настоящие испытания, когда они наступят? Ведь мое настоящее уединение от вас не есть еще скорбь и страдание».

Сосуд его души выдержал все страдания. Всего по обвинению в контрреволюционной деятельности архиепископ Иннокентий арестовывался пять раз – в 1922, 1925, 1931, 1934 и 1937 годах. За год до расстрела ему было поручено управлять Харьковской, а с апреля 1937 года Винницкой епархией. Жить и служить в это время он мог только в городе Хмельник Винницкой области. Сибиряк, большая часть жизни которого прошла в городе на Неве, он неожиданно оказывается на Украине.

Из архивно-следственного дела Б. Д. Тихонова, архиепископа Иннокентия: «О его предстоящем приезде духовенство, проживающее в г. Хмельнике, было заблаговременно оповещено. В то время псаломщик Колтуновский Сильвестр довел до сведения всех присутствующих в церкви людей, сказал: «Возлюбленные братья и сестры, к нам прибыл Тихонов Борис Дмитриевич, в прошлом судим, был на выселке около 11 лет, благополучно вернулся. Надо будет создать ему хорошие условия для работы, относиться к нему сочувственно, ибо он мученик» Готовились его встречать во время вечернего богослужения в храме. 27 сентября в день Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня. Архиепископ Тихонов Б. Д. совершал богослужение. В церкви присутствовало все духовенство, проживающее в Хмельнике, а также много молящихся мирян».

Арестован архиепископ Иннокентий был в конце октября 1937 года. Содержали его вместе с другими священниками в камерах, рассчитанных в среднем на 16 человек, где постоянно находилось более двухсот заключенных. Если кому-нибудь нужно было передвигаться по камере, его поднимали и передавали над головами других узников. Охранники стреляли в заключенных через окошко за громкие разговоры, пение. Заключенных постоянно избивали, заставляли простаивать перед следователем без сна и еды по несколько суток. В Винницкой тюрьме служили три медработника, которые занимались исключительно перевязками невольников. В тюрьме архиепископ Иннокентий провел месяц. За это время допрашивали его всего один раз. На допросе он виновным себя не признал, свою причастность к антисоветским организациям отрицал, не назвал ни одной фамилии, отвечал односложно и со следователями ни в какие рассуждения не вступал. Тройка управления НКВД УССР по Винницкой области постановила расстрелять Бориса Дмитриевича Тихонова. Постановление было приведено в исполнение 29 ноября 1937 года.

О кончине архиепископа Иннокентия в Ташкенте долгое время ничего не знали. Лишь в 1943 году, после известной встречи в Кремле трех российских иерархов с руководителями страны, когда митрополит Сергий (Страгородский) обратился с просьбой об амнистии 26 заключенных священнослужителей (было в этом списке и имя архиепископа Иннокентия), стало достоверно известно, что в живых его уже нет. Владыка Иннокентий принял мученическую кончину в возрасте 48 лет. В тюрьмах, лагерях и ссылках он провел четверть своей жизни. Прославлен Украинской Православной Церковью, память 19 мая (1 июня).

На место расстрелянных и умученных иерархов Русской Православной Церкви Господь готовил новых. В этот святительский строй, по замыслу Божию, должны были встать и архимандрит Гурий (Егоров), и его духовный сын геолог тайный иеромонах Иоанн (Вендланд).

На первый взгляд, разными путями шли они к Богу. А по существу, одним. Митрополит Гурий выбрал свою дорогу очень рано. Еще мальчиком «он хотел быть священником и даже в детстве засыпал со сложенными для священнического благословения пальцами рук». Господь даровал ему встретить на жизненном пути многих исповедников и светильников XX века. В доме его дяди бывал Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Благословение на монашество получил он у преподобных оптинских старцев Анатолия и Нектария, встречался и был по‑отечески принят священноисповедником протоиереем Георгием Коссовым.

Общение со старцами изменяет человеческую жизнь. Жизнь Церкви на старчестве держится и старчеством окормляется. При общении с ними реально ощутить дар благодати Божией; дар прозорливости производит на человека очень сильное впечатление. Человек на собственном опыте убеждается, как Дух Святой действует и живет в Церкви. Так произошло и с митрополитом Гурием – со всей горячностью своего сердца воспринял он благодать старчества, напитался ее дарами и сумел воплотить все лучшее и передать своим духовным чадам.

Владыка Гурий был правой рукой священномученика митрополита Вениамина. В Александро-Невской Лавре он был тесно связан с преподобным Серафимом Вырицким. Несколько раз по поручению митрополита Вениамина ездил в Москву к Святейшему Патриарху Тихону. Промысл Божий явился и в том, что будущий митрополит Гурий был уставщиком при совершении чина погребения Патриарха Тихона. Все его самые близкие друзья – монахи, архиереи и отцы Александро-Невского братства приняли мученический венец.

В Ташкенте Владыка Гурий сблизился с исповедником святителем Лукой (Войно-Ясенецким). Духовная связь между ними оказалась настолько глубокой и сильной, что погребли митрополита Гурия в Симферополе рядом с могилой архиепископа Луки. Сокровенной была дружба Владыки Гурия с исповедником святителем Афанасием (Сахаровым). Не прославленных же среди тех, с кем встречался на жизненном пути митрополит Гурий, гораздо больше. Целью его служения в тяжелые годы гонений было сохранить духовную жизнь, культуру православного монашества, которое в то время было лишено монастырских стен и одежд, сохранить молитву, старческое руководство, общинную жизнь. Все годы своего архиерейства он нес клеймо лагерника – об этом митрополиту Гурию при всяком удобном случае напоминали уполномоченные по делам религии. В ответ на любой его отказ выполнить требование властей следовали угрозы и грубые напоминания о его лагерном прошлом, о сроках, которые он получил как «враг народа». Владыка, в свою очередь, никогда плохо не вспоминал о своих гонителях. Вот почему православному сердцу хочется помнить не злобу властей, а неизреченный Промысл Божий о своих рабах. В молчании, кротко и смиренно он пронес свой тяжелый крест, усердно служа созиданию Церкви Христовой…

Митрополит Иоанн родился в аристократической дворянской семье. Его родственники принадлежали к высшему сословию, создавали славу России. Его высокое происхождение, по Божией милости, во времена гонений на церковь не имело для него последствий. В юности он выбрал гражданскую профессию геолога. Очень ее любил, ценил, достиг научных и практических высот. Переломным моментом в его жизни стало решение принять монашество и священство. Ради этого он проявил готовность идти на все, оставить любимую работу, любимую семью – мать, сестер, оставить родной город.

Владыка хорошо разбирался в искусстве, любил музыку, живопись, сам много рисовал. Он любил посещать выставки, концерты. Митрополит Иоанн прекрасно владел несколькими языками, десять лет служил за границей. Он не был в лагерях, не сидел в тюрьме. Внешне благополучная по тем временам жизнь. Он с уважением относился к представителям гражданской власти, они отвечали ему тем же: митрополит Иоанн был чуть ли не единственным архиереем, кому не отказывали в просьбе о рукоположении молодых образованных людей, что в шестидесятые-семидесятые годы было невозможно. Епископ Вениамин (Лихоманов), выпускник мехмата МГУ, рассказывал, как его духовный отец митрополит Иосиф (Чернов), тоже в прошлом лагерный сиделец и «враг народа», в конце 70‑х годов благословил его ехать в Ярославль к митрополиту Иоанну: «Он единственный, кто сумеет договориться о твоем рукоположении». Как и ярославский князь Федор Черный, митрополит Иоанн добивался всего миром, дипломатией и уважением.

Путь его служения Богу был определен свыше. Все, с кем соприкасался в начале духовного пути Константин Вендланд, стали мучениками или исповедниками православной веры. Протоиерей Александр Пакляр, первый духовный отец Константина и его сестер Елизаветы и Евгении, трижды побывал в лагерях и ссылках, расстрелян. Епископ Амвросий (Либин), посвятивший его во чтеца, прошел Соловки, расстрелян. Архиепископ Иннокентий (Тихонов) расстрелян. В живых остался только митрополит Гурий.

Руководство своей духовной жизнью Владыка Иоанн отдал ему без сомнений. «В основе руководства лежал принцип послушания, – писал Владыка Иоанн. – Это было не просто подчинение, а сознательное вверение жизни своему духовнику, основанное на доверии и вере в то, что, выполняя послушание, выполняешь и волю Божию. Послушание ни в коем случае не есть слабоволие. Оно, правда, часто бывает против своей воли, но отсечение своей воли – есть действие очень трудное, самоотверженное, требующее сильного характера. И если человек будет все делать охотно по послушанию, то желание его совпадет с тем, что требуется делать по послушанию. Страдание, которое было связано с бунтующим своеволием, исчезнет, и на душе воцарится мир. Вот к такому послушанию и призывал нас отец Гурий».

Первой книгой, которую отец Гурий давал читать всем своим духовным чадам, была «Душеполезные поучения» Аввы Дорофея. На послушании у Аввы Дорофея находился юный Досифей. Он постоянно исповедовал ему свои помыслы и отсекал их. Таким же послушным и любящим сыном стал и митрополит Иоанн. Через много лет после того, как он впервые взял в руки эту книгу, за несколько часов до смерти, уже умирая, он попросил своих духовных чад прочитать ему на прощание несколько страниц из Аввы Дорофея! Последние слова, которые он услышал перед смертью, были о юном Досифее.

В 1937 году аресты охватили большую часть архиереев и духовенства Русской Православной Церкви. Арестованным предъявляли обвинения в заговорах, шпионаже, саботаже, терроре. Для большинства аресты заканчивались расстрелом. В лагерях погибали и выдающиеся священнослужители, богословы, философы и тысячи простых сельских попов. Репрессии докатились и до Средней Азии: начинались повторные аресты осужденных за веру во Христа. Необходимо было спрятаться куда-то подальше. Тайная община архимандрита Гурия разделилась.

На имя Елизаветы Николаевны Вендланд в кишлаке Беш-Бала в пяти километрах от Ферганы приобрели маленький домик. В глазах соседей это был дом всеми уважаемого врача. На самом деле все его обитатели имели за спиной лагерные сроки или ссылки. Дом скрывался за высокой оградой, по‑узбекски – дувалом и, по словам Владыки Иоанна, представлял собой маленькую крепость, окруженную полями хлопка, кукурузы и джугары. В земляном полу дома в Беш-Бале была вырыта ниша. В ней находился алтарь тайного храма в честь Всех Святых, в земле Российской просиявших. Молился в этом храме еще один будущий иерарх Русской Православной Церкви – архиепископ Михей (Хархаров). С его слов, а также со слов тех, кто тогда жил с отцом Гурием, известно, что во время богослужений узбеки слышали их пение – тихое и необычайно красивое. Они считали его ангельским, место – святым и тайну эту хранили от властей. Через тридцать лет, в конце 60‑х, митрополит Иоанн и его сестра монахиня Евфросиния побывали на «родном пепелище» в Беш-Бале: «Наш дом, который мы старались по‑европейски облагородить, опять принял типично узбекский вид. С трудом я разыскал ту нишу, в которой расстилался антиминс и совершал Литургию отец Гурий!»

В Фергану переехала и вторая сестра Владыки – Евгения Николаевна. Она взяла с собой маму, Нину Петровну, и они поселились в отдельной квартире. Обе они умерли во время войны и покоятся на православном кладбище в Фергане.

«Я же тогда остался в Ташкенте и продолжал традиции нашего дома: по праздникам служил всенощную и Литургию, продолжая работать и преподавателем, и геологом. Из прежнего общества со мной остались Мария Степановна Маракушина, Мария Шмидт и Шура Борисова… К этому времени я, под руководством отца Гурия, как он говорил, прошел весь семинарский курс науки».

Вот как об этом периоде жизни вспоминал архиепископ Михей:

«В 1939 году о. Иоанн был в командировке в Ленинграде, и там, в Никольском соборе, повстречался со мной, тогда еще юношей, и рассказал, как они живут и молятся под руководством отца Гурия в Ташкенте и Фергане. Я с девяти лет прислуживал в храме, и у меня было тайное желание стать монахом и священником. В то время никаких духовных школ не было, монастыри были закрыты. И я оставил мать и сестер и уехал к отцу Гурию.

Первое мое послушание от отца Гурия было закончить десятый класс. Жили мы на зарплату матушки Евфросинии и отца Иоанна. Жили очень скромно, однако не замечали этого. Каждый день рано утром совершалась церковная служба и вычитывалось монашеское правило. После скромного завтрака все шли на работу, а я в школу. После работы опять вечернее богослужение и вечернее правило. Служба совершалась без сокращений. И так каждый день. Отец Гурий очень любил цветы, у него было посажено в саду несколько сортов роз. Еще отец Гурий любил столярничать. Все мы спали на топчанах, сделанных его руками. Он мастерил лари, письменные столы, табуретки. Своими руками он сделал две пристройки – для матушки Серафимы и матушки Евфросинии. Сделал для меня в сарае келию.

Отец Гурий очень любил устраивать наши совместные прогулки в горы – в Кизил-Кия, Шахимардан. Он благословил меня поступить в Ташкентский медицинский институт и жить с отцом Иоанном.

Началась война. Мы жили очень скромно. Отец Иоанн получал карточку 1-й категории – 800 граммов хлеба. Все остальные по так называемой иждивенческой карточке получали по 400 граммов. Все отдавалось в «общий котел». Выручали крапива и конский щавель, которые мы собирали за городом».

Сашу Хархарова мобилизовали и после нескольких месяцев подготовки отправили на фронт в войска связи. Была мобилизована на фронт и сестра Владыки, Елизавета Николаевна. Их госпиталь двигался от освобожденного Сталинграда следом за передовой линией, затем был передан в состав Войска Польского и закончил войну в польском городе Быдгощ. Капитан медицинской службы Елизавета Николаевна Вендланд награждена Крестом польского правительства. Сохранились бумажная иконка целителя Пантелеимона, которую она пронесла через всю войну, и письмо, направленное в Ташкент с обратным адресом «полевая почта». Написано оно карандашом и сложено в треугольник.

«Дорогой мой, милый братец! Шлю тебе запоздавшее поздравление с днем Ангела. Часто, почти всегда, думаю о тебе, беспокоюсь о твоем здоровье. Хочется мне повидать тебя, но не скоро это еще будет. И так тоскливо делается. Думаю, может быть, и не придется. Может быть, смерть нас разлучит. Хочется мне тебе высказать свои мысли. Во-первых, как бы мне хотелось восхвалить с тобой вместе И. Зл. (Иоанна Златоуста. – Э. М.). Я все лето питалась им и восхищалась и счастлива тем, что имею две книжки его, а также переписанные песни ему. Когда вернусь домой, вот буду читать!.. Ясно вижу во сне вас, любимые места. Все мне кажется в моей жизни таким удивительным, все так направленно, целесообразно».

Владыку Иоанна на фронт не мобилизовали – он искал в горах месторождения цветных металлов, необходимых для фронта.

Более десяти лет архимандрит Гурий по благословению митрополита Арсения (Стадницкого) тайно служил Литургию. Подпольная община сохраняла все заветы Матери Церкви, творила молитву, помогала страждущим.

В 1943 году положение Русской Православной Церкви начало меняться. Пришло время архимандриту Гурию выйти из подполья на открытое служение.

Из рассказа митрополита Гурия, записанного монахиней Евфросинией:

«В 1944 году летом к нам в калитку в Беш-Бале постучался какой-то человек. Очень вежливо он осведомился, здесь ли живет Егоров, и пригласил его к 7 часам вечера прийти в горсовет для выяснения какого-то вопроса. Все переполошились, уговаривали меня не ходить. Но я говорю: «Все в воле Божией. Как Господь хочет, так и устроит.» В назначенное время я был в горсовете, на другом конце города. Приходивший утром человек уже ждал меня. Издали за мной следовали матушка Серафима и матушка Евлалия. Из горсовета меня повели в другое здание. А спутницы мои стояли на улице и прятались за деревьями, чтобы стража их не видела. Время шло. Уже полночь. Час ночи. Они все ждут. И теряют уже надежду увидеть меня. Печально пошли они домой через безлюдные поля, по пустынной дороге, которая вела к нашему дому. Пришли домой, зажгли лампадку и стали молиться обо мне, читать акафист.

А не успели они уйти, как меня выпустили. И около половины второго ночи я постучался в калитку. Какова же была их радость, когда они увидели, что я цел и невредим! На другой день я уехал в Ташкент, где был назначен секретарем епископа Кирилла».

В конце 1944 года было получено разрешение открыть Троице-Сергиеву Лавру. Отца Гурия вызвал в Москву Святейший Патриарх Алексий I. Он сообщил о своем намерении назначить его наместником Лавры. Митрополит Иоанн вспоминал:

«Шел 1945 год. Страна ликовала: труднейшая война, унесшая десятки миллионов жизней, закончилась Победой. Этот год был последним годом моих полевых работ (всего, считая студенческие годы, я работал в поле с 1926 по 1945 год).

Мне нужно было уволиться из Геологического управления и из института, прямо заявив, что я священник. Так я и сделал, хотя такое неожиданное заявление стоило мне огромного усилия над собой. Совершить такой скачок мне помогло настроение. Думаю, что оно было от Бога: размышляя ночью, при звездах, о том, как я целиком буду служить Церкви, я испытывал чувство светлого блаженства и счастья. И это придало мне смелости в моих неожиданных для всех заявлениях.

Подходил конец семестра. Доведя его до конца, с наступлением зимних каникул, я уволился из института. В Геологическом управлении я заявил об увольнении, но, понятно, сразу уйти не мог: надо было написать отчет, да и вообще меня не хотели отпускать. Тем временем я явился к епископу Кириллу (Поспелову), который в это время управлял епархией. Он принял меня в свой клир и назначил сверхштатным священником только что открывшегося Успенского кафедрального собора. Там я служил на общественных началах, а жалование продолжал получать в Геологическом управлении. Это было замечательное время! Я еще работал в области геологии и в то же время служил священником».

В том, что именно создателям и хранителям Александро-Невского братства было доверено открывать Лавру, есть высшая закономерность. В конце войны Патриарх Алексий (Симанский) начал собирать рассеянные в прошедшие десятилетия церковные кадры. С отцом Гурием он познакомился еще в начале двадцатых годов в Петрограде, когда Святейший служил викарием Петроградской епархии, а отец Гурий иеромонахом, затем архимандритом Александро-Невской Лавры и руководителем братства. Авторитет Александро-Невского братства был очень высок. Выбор пал на Гурия (Егорова). Окончательно попрощавшись с гражданской жизнью, вслед за своим духовным отцом в Загорск приехал иеромонах Иоанн:

«Отец Гурий – наместник Лавры – жил еще не в стенах монастыря, а на квартире у старосты Ильинской церкви Ильи Васильевича Сарафанова. Монахи жили на частных квартирах, ходили в гражданской одежде и только на территории Лавры надевали рясы. Каждый на неделю знал свое дело. Оно заключалось в исполнении какого-либо послушания: например стоять при мощах преподобного Сергия (они находились тогда в Успенском соборе и были перенесены в Троицкий значительно позже, когда закончился ремонт), или участвовать в соборной службе, или служить молебен, или панихиду, или исповедовать. Я прошел через все это. А на праздник апостолов Петра и Павла мне выпала особая, но трудная честь – произнести проповедь».

На прием к Святейшему Патриарху Владыка Иоанн шел, по его словам, «в затрапезном пиджачке и брюках. Так просты были нравы того времени. Отец Гурий рассказал Патриарху историю моего рукоположения. Патриарх признал меня иеромонахом, и я стал членом братии Лавры».

Власть то приближала церковь, то отдаляла ее. То расстреливала, то награждала, то строила совместные планы, то теряла интерес. Церковь все терпела, делала вид, что она принимает правила игры. Игра эта была короткой. Уже через несколько лет после войны выходит постановление ЦК партии об усилении антирелигиозной пропаганды, тираж атеистических книг и брошюр доходит до 30 миллионов экземпляров в год. Вновь начались аресты духовенства. Вплоть до смерти Сталина количество приходов уменьшалось на 100–150 в год. То, что в этой чехарде перемен Русской Православной Церкви была возвращена Троице-Сергиева Лавра, – настоящее чудо. Это событие называют самым значительным для Русской Православной Церкви в сороковые годы. Уже в 1947 году Лавра перешла РПЦ в полном объеме. Приказано было выселить из нее всех, не имеющих отношения к церкви. Снова в полную силу забилось сердце Русского Православия – дом преподобного Сергия. А в 1946 году, когда архимандрит Гурий по благословению Святейшего Патриарха Алексия с несколькими своими духовными чадами ступили в Лавру, там царили мерзость и запустение.

О Страстной неделе и первой Пасхальной службе в Троице-Сергиевой Лавре 21 апреля 1946 года вспоминает протодиакон Сергий Боскин:

«Великая среда 4 (17) апреля. В 9 часов утра с о. Гурием подошли к Успенскому собору. Видно было, что о. Гурий волновался и молился. Он благословил меня открыть замки и большим ключом железную дверь. Не без страха и трепета я исполнил это. Вошли в собор, дождались сотрудников музея. Стали осматривать. В куполах – из окон сосульки, слой пыли на всем, ни подсвечника, ни аналоя; пустота, холод и запустение… Был подписан акт приемки. Откуда-то все быстро узналось, явились уборщицы с ведрами, тряпками, половыми щетками. Говорю о. Гурию: «Без руководителя нельзя, все отсырело, всю позолоту сотрут». Нужен был знающий человек, и он явился. Это Валентина Дмитриевна, труженица собора Богоявления в Дорогомилове. О. Гурий благословил ее, предупредив уборщиц слушаться и исполнять ее указания.

Подошли к о. Гурию девицы с Олей Флоренской – за благословением шить на престол облачения; он благословил им его обмерить. Престол нарушен не был и холщовые одеяния не сняты, нужны были облачения верхние. К вечеру пришли горожане с лопатами расчищать вокруг собора снег…

Великий четверг 5 (18) апреля. По пути из Лавры о. Гурием овладело новое беспокойство – нет антиминса. Как ни он и никто не подумал об этом раньше, непонятно! А теперь как быть – в такие дни? У Сарафановых о. Гурию говорят: «К вам пришли». Это был Т. Т. Пелех – будущий о. Тихон. В 30‑х годах ему, Тихону Тихоновичу, наместник о. Кронид вручил антиминс со словами: «Храни, он нужен будет». На раскрытом о. Гурием антиминсе написано: «Антиминс с Престола Успения Б. М. Успенского собора Троице-Сергиевой Лавры».

Великая пятница 6 (19) апреля… В 9 часов утра встретились с о. Гурием в Успенском соборе. С ним двое молодых людей, демобилизованные офицеры: Саша Хархаров – духовный сын о. Гурия из Ташкента и Игорь Мальцев – уроженец Загорска, сын прихожан Ильинской церкви, умерших в войну. Знакомя их со мной, о. Гурий говорит: «Вчера нас было двое, а сегодня четверо, вот и братия к открытию Лавры». Все отправились в ризницу музея. Было дано разрешение получить все необходимое для начала богослужения: два комплекта сосудов, три Евангелия, митру с Радонежскими чудотворцами, плащаницу, шитую шелками, облачения (черные, белые, пасхальные). Саша с Игорем все уносили в алтарь собора. Электромонтеры проверили освещение в соборе.

Когда в алтаре закончились все приготовления, о. Гурий распределил: он служит, Игорь – пономарь, Саша – за свечным ящиком, у меня клирос. В два часа дня о. Гурий открыл Царские врата, совершил малое освящение престола в соборе, и по окроплении собора святой водой началась вечерня.

Вечер Великой субботы. Находившиеся в алтаре сосредоточенно молились. Незабываемые минуты ожидания. И вот донеслось: первый удар, второй, третий и родной, с детства знакомый звон – звон с Лаврской колокольни. Волнение, радость, благодарность, слезы… Не передашь всего… О. Гурий на коленях склонился ниц перед Святым престолом, о. Иларион слева от престола, на коленях, воздев руки, со слезами повторял: «Господи, вся Тебе возможна».

Светлое Христово Воскресение 8 (21) апреля. После двадцатишестилетнего онемения в обители преподобного Сергия в Пасхальную ночь зазвонили колокола: сразу, неожиданно. Народ, заполнивший под колокольней площадь, стоял с зажженными свечами. Столько было свечей, что на фоне ночного неба колокольня казалась в розовом сиянии. Толпы людей без обращения к ним о порядке сами соблюдали полную тишину, все стояли на месте. Крестный ход свободно обошел собор и вошел на паперть. Началась утреня и первое «Христос Воскресе!». В дивном соборе великой Лавры – Пасхальная утреня! Кому-то все не верилось, а больше говорили: «Слава Богу! До какого дня дожили, до каких событий"».

Владыка Гурий тоже не раз вспоминал волнующие события тех дней. Одно из них – о переоблачении мощей преподобного Сергия:

«Патриарх прислал новую схиму. Я держал в руках череп Преподобного. Он большой, больше обычного, совершенно белый, красивый. Сохранилась окладистая борода, как рисуют. Обыкновенно, подходя к черепу, чувствуешь, какое-то содрогание, страх. А здесь меня охватило какое-то благодатное чувство, как бы исходящее от него. Святые мощи мы облекли в схиму. Лицо я закрыл покровцем. Святые мощи мы переоблачали тайно. Двери держали два моих послушника: Игорь Мальцев и Саша Хархаров. Но народ чувствовал, что что-то делается, и громадная толпа стояла вокруг Успенского собора».

«25 августа 1946 года состоялась хиротония архимандрита Гурия в епископа Ташкентского и Среднеазиатского, – вспоминает митрополит Иоанн. – Отец Гурий выехал из Загорска поездом. Он взял с собой меня, Нину Сергеевну Яковлеву, мою сестру Елизавету Николаевну, Сашу Хархарова и Игоря Мальцева. От вокзала до Елоховского собора мы шли пешком. Хиротонию архимандрита Гурия во епископа Ташкентского и Среднеазиатского совершили Святейший Патриарх Алексий, митрополит Ленинградский Григорий, епископ Калужский Онисифор, епископ Ужгородский и Мукачевский Нестор. Сослужило шесть священников, одним из которых по просьбе Владыки Гурия был я. Отслужив несколько архиерейских служб в Москве и Загорске, Владыка Гурий выехал в Ташкент».

Епископу Гурию было в это время 55 лет. Его секретарем стал иеромонах Иоанн. Начался новый этап их служения Церкви Христовой на Среднеазиатской земле, которую они так хорошо знали и горячо любили.

Всего на один год покинул архимандрит Гурий Среднюю Азию. Этот год, проведенный рядом с Москвой, имел еще одно общецерковное значение. За короткий срок он тесно сблизился с тем кругом пастырей и мирян, которые выросли под руководством оптинского старца Нектария, а также отцов Алексия и Сергия Мечёвых. Вернувшись в Ташкент уже в сане епископа, Владыка Гурий сумел дать приют нескольким выдающимся чадам этой духовной семьи.

Митрополит Иоанн вспоминал:

«К Владыке Гурию для служения в Ташкентской епархии из различных мест приехали очень выдающиеся люди. Протоиерей (впоследствии архимандрит) Борис Холчев, окончивший историко-филологический факультет Московского университета; священник Сергий Никитин (впоследствии епископ Стефан) – врач-невропатолог; блестящий практик, священник (впоследствии митрофорный протоиерей) Федор Семененко».

Отцов Сергия и Федора было особенно трудно вывести на открытое служение – оба они были тайно рукоположены епископом Афанасием (Сахаровым). К числу выдающихся священников епархии относились также архимандрит Серафим (Суторихин), ученик архимандрита Льва (Егорова), протоиерей Александр Сергеевич Кошкин – духовный сын епископа Гурия, кандидат богословия протоиерей Петр Гнедич.

«Самыми близкими Владыке людьми оставались Александр Хархаров (впоследствии Михей), Игорь Мальцев и я. Я был у Владыки секретарем. Оглядываясь назад, я нахожу, что секретарем я был плохим. Дело в том, что я ненавидел канцелярию. Вспоминая очень интересную, значительную геологическую работу, я с отвращением смотрел на море бумаг и тяжело переживал рабочий день, состоящий из шума, суеты, появления каких-то сомнительных личностей… С трудом дожив до конца рабочего дня, я затем совершенно не занимался епархиальными делами, а обращался к чему-нибудь интересному, впрочем, большей частью церковному или богословскому. Радость нашей жизни составляли богослужения».

Архиепископ Михей (Хархаров) рассказывал:

«В то время в архиерейском доме в Ташкенте жили сам Владыка Гурий, архимандрит Иоанн, я, Игорь Мальцев. Там же была канцелярия и свечной склад. Отец Иоанн занимал очень маленькую комнату. В ней помещались кровать, маленький письменный стол, стул и полка с книгами. Он никогда не высказывал своего недовольства ни условиями жизни, ни отсутствием удобств. Владыка Гурий воспитывал нас так. Пользуясь всем необходимым (жилье, питание, одежда), мы не имели личных денег, не получали зарплаты. В любой момент мы могли попросить денег на что-то необходимое – Владыка никогда не отказывал. Но мы старались обходиться без этого. Мне и Игорю было легко это переносить. Отцу Иоанну труднее. Он был очень добрым человеком и верил всем, кто обращался к нему за помощью. Многие злоупотребляли его добротой и доверчивостью. Как только у него появлялись деньги, он их раздавал. Сразу приходили какие-то люди, которые рассказывали ему о своих жизненных трудностях и нуждах. Он отдавал последнее…»

Ташкентская епархия охватывала четыре среднеазиатские республики – Киргизию, Таджикистан, Узбекистан и Туркмению. Во время войны в епархии было четыре храма, в 1948 году их стало 67. Каждый месяц от уполномоченного поступало письмо примерно такого содержания: «Совет по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР удовлетворил ходатайство верующих об открытии для них храма (или молитвенного дома) в таком-то населенном пункте. Благоволите сообщить мне, какого священника Вы назначите туда в качестве настоятеля». Как ни удивительно, количество соискателей значительно превышало потребность. В поисках открывшихся вакансий в епархию хлынули люди, в прошлом имевшие священнический сан, какую-то духовную практику, но уже много лет трудившиеся на гражданской работе. Большинство претендентов не подходили для церковной службы ни по человеческим, ни по профессиональным качествам. В одних случаях Владыка Гурий подбирал какое-нибудь каноническое правило и удалял неподходящего человека. Другим, наоборот, прощал канонические недостатки, видя благоговейное отношение к службе.

Следы этой борьбы за чистоту церковных рядов можно видеть в записях епархиальных журналов «Информация по Среднеазиатской епархии за 1948 год». Вел их иеромонах Иоанн (Вендланд). Всего вышло 13 номеров. Напечатанные на пишущей машинке листы бумаги с трудноразличимыми буквами были переплетены в тоненькие книжечки в картонных обложках. Титанический труд! В машинку закладывалось пять-шесть бумажных листов, седьмой уже был «слепой». И таких закладок надо было сделать не один десяток, потому что «Информация...» рассылалась по всем приходам. В разделе «Распоряжения Преосвященного епископа Гурия» приводились сообщения о новых назначениях, увольнениях, запрещениях к служению. Епархия была наводнена самочинными и самозваными священниками, сектантами, обновленцами. По сельской местности разъезжали лица, лишенные сана. Священнодействовали даже женщины-самозванки. В Курган-Тюбе долгое время «служил» священник, пренебрегавший церковными таинствами, зато «исцелявший» больных детей какими-то ковриками. И как говорят об этом отчеты оперуполномоченных по делам Русской Православной Церкви, «гастролировавший с этими своими чудесами по всей Вахшской долине». В соседнем Казахстане, в Джамбуле, проживал обновленческий епископ Александр Щербаков. Он работал врачом, был дважды женат.

Митрополит Иоанн вспоминал:

«Александра Щербакова Владыка не принял в клир. Хотя когда-то был с ним знаком, делил общее несчастье (вместе сидели в лагере) и как будто дружил. В апреле 1948 года Александр Щербаков вступил в письменное личное общение со священником Иваном Алексеевым, с Тимофеем Колесниковым (проживающим в городе Фрунзе и служащим там без разрешения), с отцом Гончаровым (самочинно служит в Киргизии), с отцом Леонидом (служит в Покровке Таласской области). Щербаков предложил им объединиться, восстановить обновленческое управление. Для этого Щербаков должен побывать в Москве и получить там разрешение от властей. Но для этого нужны деньги. А их нет. Нет и архиерейского облачения, нет мантии, митры. «Впрочем, без мантии можно обойтись, но без митры трудно», – писал он своим предполагаемым последователям».

Вот такое наследство после двадцати лет «египетского плена» досталось епископу Гурию.

Владыка Гурий имел дар миссионера. Впервые он ярко проявился еще в 1915 году, когда он ездил в Японию к своему учителю архиепископу Сергию (Тихомирову). Там он увидел настоящее чудо: под действием благодати Божией язычники по дару Духа Святого становились христианами и полностью перерождались. Эта поездка, по тем временам на край земли, была промыслительной. В православной России в это время государство находилось на грани краха: шла война, в обществе росли революционные настроения, происходило разрушительное брожение умов. А на другом конце света японцы-язычники, как самое главное счастье в жизни, обретали христианскую веру. Именно в далекой Японии Владыка Гурий заразился духом миссионерства.

Средняя Азия стала очередным этапом миссионерского горения замечательного святителя. Православие пришло на окраины Российской империи в середине XIX века вслед за русскими. Своим мирным духом, братской любовью, бесконфликтностью, уважением к чужим верованиям и обычаям православные люди завоевали доверие местных жителей. Русские церкви строили при воинских расположениях, там, где обустраивались переселенцы из России. К моменту революции среднеазиатская земля была покрыта куполами и крестами православных храмов. К середине сороковых годов ХХ столетия от духовного луга остались заросшие чертополохом бескрайние поля. Надо было все начинать заново. Владыка Гурий взялся за дело. Он пишет своеобразную инструкцию для духовенства, определяет главные направления работы епархии. Вот как выглядят эти правила поведения для пастырей, правила, из которых и сегодня нельзя выкинуть ни одного слова. Что же требовалось от пастыря:

а) благоговейное совершение богослужения, неторопливое, ясное, внятное и вразумительное чтение и пение, привлечение всех верующих к общему пению, научение богомольцев благоговейному и внимательному стоянию в храме;

б) научение мирян молитвам и основным истинам веры, простая, понятная для всех и недолгая проповедь;

в) поддержка патриотического духа паствы как во взглядах, так и в практической работе или службе. Православная Церковь всегда звала любить свое Отечество и честно трудиться для своего народа;

г) нравственное влияние на прихожан своим личным примером. Приветливое отношение ко всем приходящим и прежде всего к своим собратьям – пастырям и сотрудникам, членам церковного совета. Терпеливое, уважительное обращение с людьми простыми, бедными и детьми, внимательное отношение к религиозным потребностям отдельных богомольцев в частных требах, довольство тем, что дадут;

д) все перечисленное имеет малое влияние на пасомых, если нет у пастыря труда заботы о своей личной духовной жизни: ежедневное чтение слова Божия, от Евангелия от Матфея до Откровения, и от Книги Бытия до третьей книги Ездры. Аккуратное выполнение своего ежедневного молитвенного правила и молитвенной подготовки к Св. Причащению, строгое выполнение постов и постных дней, воздержание языка, духовная одежда и церковный вид в отношении волоса.

Владыка Гурий отдает распоряжение: в приходах, где имеется два священника, Литургию служить ежедневно. Если священник один, то Литургию необходимо совершать как можно чаще, независимо от того, собирается народ или нет. «Ибо частое благоговейное совершение Литургии имеет большое воспитательное влияние как на самого священника, так и на прихожан, которые прежде всего в священнике ищут искренне верующего, настроенного пастыря, любящего молитву (пример – о. Иоанн Кронштадтский)», – записывает он.

«Многие из служителей считают, – пишет в своей памятке Владыка Гурий, – что при современных условиях (при неопытных псаломщиках, неподготовленных певчих) невозможно править уставное богослужение. Под уставностью богослужения можно понимать буквальное выполнение всех указаний Типикона с повторением каждого песнопения, сколько требует Типикон. Такое выполнение Устава не под силу нашим приходам. Но Типикон не есть несвязное, случайное нагромождение различных предписаний и указаний богослужебного характера. Типикон излагает стройный, продуманный план священных служб, который поддается разумному сокращению, не уродующему правильность, осмысленность структуры службы. При разумном сокращении сохраняется уставная форма богослужения, настоятель указывает читать меньшее число тропарей и канона, но не выбрасывает совсем ни одного положенного канона, а в конце каждой песни укажет обязательно читать на «И ныне» Богородичен, излагающий почти всегда – важнейший для нашего спасения – догмат воплощения Нашего Господа».

Владыка настойчиво предлагал собираться на церковные молитвы в воскресный вечер. «Вечерню следует исполнять полностью общенародным пением, не только ектении, «Свете тихий» и «Ныне отпущаеши раба Твоего», но и стихиры (с канонархом). После вечерни акафист, припевы и аллилуиа – общим пением, беседа – о нашей вере, изложенная самым доступным языком, примерами из жития святых».

Традиция Александро-Невского братства, заложенная еще митрополитом Вениамином Петроградским, когда в храме поет весь народ, перенеслась в Среднюю Азию. Владыка Гурий очень любил церковное пение, сам часто любил стоять на клиросе: «Следует обратить внимание на общенародное пение. Для успеха в этом деле важно найти человека (в духовном звании или мирянина), который искренне сочувствовал бы общему пению, знал бы гласы и обладал бы хорошим слухом. С сожалением приходится отметить, что многие псаломщики и дьяконы не сочувствуют общенародному пению и предпочитают вместо мощного народного пения тянуть на клиросе с несколькими голосами какое-нибудь особенное «Господи, помилуй» весьма сомнительной музыкальности. Необходимо бороться за строго церковное и молитвенное направление хорового пения в храме.

Следует категорически запретить слабому хору браться за исполнение сложных нотных песнопений. Но все это может принести плоды в пастве только тогда, если пастырь будет давать ей личный пример благоговения, искренней веры и доброй христианской жизни и не будет соблазнять их распущенностью в обращении и поведении, невоздержанием в трапезе и в слове…»

Из отчетов о жизни Среднеазиатской епархии в 1948 году, составленных иеромонахом Иоанном (Вендландом): «В епархии зарегистрировано 67 приходов. Посещаемость храмов велика. В праздничные дни причащается по две с половиной тысячи человек. В праздник Богоявления Господня богослужение началось в три часа ночи служением утрени. К восьми часам была закончена Литургия. К этому времени не только молитвенный дом был до отказа заполнен верующими, но и вокруг храма стояла огромная толпа людей. В начале девятого из молитвенного дома двинулся крестный ход к реке Чу. Мужчины несли кресты и хоругви, женщины подняли чуть ли не все иконы, находившиеся в храме. До четырех тысяч человек собралось по обеим берегам реки. Как только священники запели «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи», раздался залп из нескольких охотничьих ружей, а когда певцы возгласили «и Дух в виде голубине», над рекой взвились три белых голубя. Трижды погружался в воду святой Крест, три залпа сотрясали воздух, три круга сделали голуби в воздухе. Особенно была потрясена масса верующих, когда в холодную, покрытую ледяным «салом» воду, погрузилась одетая в одну рубаху недужная женщина. Ее на телеге привезли откуда-то из окрестностей. Как только она вышла из холодной воды, ее быстро одели в теплую одежду, уложили на телегу и увезли.

Велика и крепка вера православных людей!..» В епархиальных журналах иеромонах Иоанн делает записи о жизни приходов: «Иеромонах Серафим (Суторихин) назначается на должность штатного священника Георгиевского молитвенного дома города Самарканда. И. о. благочинного Ферганского округа священник Холчев Борис Васильевич за усердное проповедование слова Божия награждается набедренником».

Сегодня имена этих исповедников веры золотыми буквами вписаны в историю Русской Православной Церкви ХХ века. Именно во время пребывания в Средней Азии завязались драгоценные связи между епископом Гурием и таким исповедником православной веры ХХ века, как епископ Афанасий (Сахаров). Архиепископ Михей (Хархаров) рассказывал, что в период жизни Владыки Афанасия в Петушках (Владимирская область) Владыка Гурий переписывался с ним, помогал ему деньгами. Связь эта хранилась в тайне и осуществлялась через матушку Христофору (Новикову). Сближало двух святителей и почитание Всех Святых, в земле Российской просиявших. И тот и другой тайно совершали Божественные службы в храмах, посвященных этому празднику. При открытом служении в Ташкенте у Владыки Гурия в доме также был храм, освященный в честь Святых Российской земли. Все, жившие с Владыкой Гурием, ежедневно пели им тропарь и кондак в конце и утренних, и вечерних молитв. Иконописец Мария Николаевна Соколова написала две иконы «Всех Святых, в земле Российской просиявших» – одну для Владыки Афанасия, а другую для Владыки Гурия. Соединяло этих двух исповедников и единомыслие относительно молитвенного делания. Владыка Гурий ярко и убедительно высказывал своей пастве на протяжении всей своей жизни: «Стяжать молитву – это мое главное пожелание, чего от души вам всем желаю».

Какое-то время духовником Успенского собора в Ташкенте был глинский старец, иеросхимонах, будущий схиархимандрит Серафим (Романцов). После 12 лет тайных подвигов в горах Киргизии этот светильник православной веры был введен Владыкой Гурием в штат кафедрального собора и служил до возвращения в Глинскую пустынь.

Владыка Гурий давал приют и другим служителям Глинской пустыни. Среди них был скромнейший и смиреннейший отец Синесий. О нем иеромонах Иоанн сделал такую подробную запись в епархиальном журнале:

«Родился иеромонах Синесий на Украине, родом из крестьян, был призван на действительную службу, участвовал в Русско-японской войне. После ее окончания домой не вернулся, а остался вместе со своими товарищами-солдатами в Уссурийском Свято-Троицком Николаевском монастыре (Шмаковка). Монастырь был новый, устав строго общежительный Валаамский. Руководители были из братии Валаамского монастыря. Молитва и труд заполняли весь день и часть ночи усердных шмаковских иноков. Здесь принял монашеский постриг. С 1937 года работал на колхозной пасеке пчеловодом. В 1946 году получил от епископа Гурия назначение на приход села Советское Базар-Курганского района Джалалабадской области Киргизии».

О последних днях отца Синесия известно из письма его личного друга, глинского старца Серафима (Романцова), постригшего его перед смертью в схиму. Письмо было адресовано Владыке Гурию. Это очень личное свидетельство блаженной кончины рядового монаха было размещено иеромонахом Иоанном в официальном журнале. Нет сомнений, что делалось это по благословению Владыки Гурия – для назидания, для утверждения в вере, для истории Матери Церкви.

«После пострига он еще ходил в церковь на все правила, а потом стал слабеть и недели две лежал в келии. Я часто ходил к нему и причащал Св. Тайн, проводил с ним духовные беседы и утешал его. Но он не скорбел и духом не падал, а все принимал как от руки Божией и за все благодарил Господа. В час ночи он позвал меня к себе и тихим голосом сказал: «Отче Серафиме, прочитай мне отходную». Я взял Требник и прочитал. Он опять подзывает и говорит: «Прочитай акафист Успению Божией Матери». Я стал читать, а бывшая при сем братия стала петь. По прочтении акафиста он стал тихо и спокойно кончаться, и так на наших глазах, с нами говоря, предал душу свою Господу спокойно и легко. Воистину святая кончина его. Пиша письмо сие не мог удержаться, чтобы не смочить его слезами зениц очей моих. И радуюсь его кончине и от радости не могу удержаться от слез. Почему он такую смерть святую получил? Потому что Иисусову молитву творил, хотя и падал как человек, но чистосердечно раскаивался пред Богом и людьми, и всегда он себя во всем обвинял, а огорчившим его прощал. Буде и мы ему подражать, молитовку Иисусову читать и все прощать. И нас Господь будет такой кончины сподоблять».

6 октября 1948 года в Ашхабаде произошло землетрясение. Из журнала «Информация по Среднеазиатской епархии за 1948 год»: «Вся епархия – и пастыри, и миряне со слезами молились за богослужением и об оставшихся в живых ашхабадцах, и об отошедших в вечность. Следует отметить мужество, бодрый дух, терпение и самопожертвование благочинного Туркмении и Ашхабадского настоятеля протоиерея о. Алексея Микулина. Несмотря на болезненность и пожилой возраст (70 лет), он, не щадя себя, с первого дня отдал все силы на молитву с верующими и заботу о них: отпевал, утешал, причащал, не ожидая и не требуя вознаграждения. Первые дни он не имел на себе никакой верхней одежды, кроме старого подрясника и поврежденной обуви. В течение многих дней он без отдыха обслуживал верующих, буквально не имея где главу преклонить. Его энергией, умом, настойчивостью рядом с развалинами церкви сооружен барак для общественных служб с алтарем, солеей, иконостасом и пр. Построены крещальня, просфорная и сторожка. Считаю своим долгом просить Святейшего Патриарха о награждении протоиерея Микулина».

По благословению Владыки Гурия во всех храмах и молитвенных домах Среднеазиатской епархии в течение сорока дней совершались особые моления за всех погибших и пострадавших от землетрясения в Ашхабаде.

В1949 году епископ Гурий с иеромонахом Иоанном совершили поездку в Грузию. Некоторых грузинских иерархов Владыка Гурий знал лично. С блаженнейшим Каллистратом, Католикосом Всея Грузии, он встречался в Москве. С митрополитом Ефремом (Сидамонидзе) – в Средней Азии: после возвращения из сибирского лагеря на родину грузинский Владыка некоторое время жил в Ташкенте, где русские батюшки дали ему, измученному голодом и болезнями, приют. Дневник иеромонаха Иоанна Вендланда – уникальный документ-свидетельство о связях Церквей-сестер в годы гонений на православную веру и о любви ее служителей друг к другу.

«20 июня 1949 года, понедельник.

В 7 часов утра епископ Гурий вместе со мною вылетел из Ташкента в Тбилиси. Скоростной, мягкий, серебряного цвета самолет сделал первую посадку в Ашхабаде. Аэропорт помещался в небольших наскоро сколоченных бараках. Вокруг лежали развалины разрушенных землетрясением зданий. К нам подошла женщина и, узнав, что мы из Ташкента, поинтересовалась, не можем ли мы попросить епископа Гурия, чтобы он дал хорошего батюшку. Она хвалила о. Алексея (Микулина) и говорила, что ашхабадский батюшка слишком много назначает за требы, поэтому у них много невенчанных, некрещеных, много и неотпетых, в особенности безродных, которых до сего дня продолжают извлекать из‑под развалин.

Все это женщина говорила со слезами на глазах. Владыка открылся ей, что он сам и есть епископ Гурий и обещал исправить положение. Когда мы прилетели в Баку и сидели в гостинице, ожидая самолета на Тбилиси, он написал письма всем настоятелям, убеждая их не назначать никакой цены за совершение треб, а довольствоваться тем, что дадут. …

«Стрекоза» летела на высоте 1 000, потом, пересекая горы, почти 2 000 м.

Вдали показались горы, поросшие лесом, а за ними и снеговые вершины Главного Кавказского хребта. Стало качать. Гористая местность под нами оживилась появлением травы, затем и кустов и домиков и начала большими террасовыми ступенями спускаться к широкой степной, возделанной полями долине. Качка затихла. Выгоревшая степь была долиной Куры. Наконец, вдали показался Тбилиси. На машине мы добрались до Сионского собора. Во дворе его дом, второй этаж которого занят Патриархом. В небольшом участке двора Католикос разбил прекрасный садик из хвойных деревьев, буксуса и т. п.

Патриарх – Католикос Всея Грузии святейший и блаженнейший Каллистрат (Цинцадзе) встретил Владыку с распростертыми объятиями: «Где же, вай-вай, вы пропадали?» – спросил он его. Оказывается, нас встречали еще вчера с машиной на аэродроме. Нас поместили в большой комнате. Окна ее выходили на Куру, вернее, висели над Курой, которая шумела глубоко внизу под скалистым обрывом, на котором стоял наш двухэтажный дом. За рекой открывалась панорама Тбилиси со шпилями и башнями Средневековья и с мостами и трамваями ХХ века.

Патриарх пригласил нас к столу. Наскоро согретые остатки обеда были сдобрены натуральным кахетинским вином. Кахетинское разливал сам Патриарх. Он сказал, что деловые вопросы (о том, как и куда проехать) можно отложить, а сейчас надо закусить, а потом отдохнуть. Он возглашал тосты за разных лиц и участвовал в компании. Кахетинское вино – некрепкое, кислое, так называемое сухое, считается грузинами лучшим вином. Грузины совершают на нем и евхаристию (даже на белом). Действительно, в нем нет никаких дополнительных прибавок (сахара, спирта и др., как в кагоре), оно то, что получается из виноградного сока.

Мы пили умеренно, и потому Патриарх решил быстро дойти до конца тостов. Конец этот среди верующих грузин всегда одинаков. Поднимая последний стакан, глава пира (тамада) возглашает: «Пресвятая Богородице, спаси нас». Все пьют и восклицают: «Аминь». После этого немедленно встают и расходятся. Это напоминает чин Панагии.

Для нас, русских, этот заключительный тост был предварен таким объяснением: «Грузия, или Иверия, есть удел Пресвятой Богородицы, доставшийся Ей по жребию. Мы находимся под особым покровительством Пресвятой Девы, а потому надо выпить за Пресвятую Богородицу!»

Мы с Патриархом поехали на ночную прогулку по Тбилиси – сначала по ярко освещенным, великолепным улицам оживленного города, блестевшим от влаги. Везде асфальт, много красивых бульваров, зелени, мостов, проспектов. Потом машина направилась к окраине и начала подниматься зигзагами. Мы очутились на высокой горе, господствующей над городом. Сюда вел фуникулер, внизу полыхало море электрических огней, рядом раскинулся загородный парк. Мы стояли на дороге, усаженной цветущей липой и кипарисами. Благоухание этих деревьев в сыром теплом воздухе было очаровательно. Когда мы засыпали в своей комнате, казалось удивительным: как, неужели еще вчера мы были в Ташкенте!

22 июня 1949 года, среда.

Утром мы пошли в Сионский собор. Стены храма сложены из обтесанных, правильной формы светло-серых камней (туфа). Оказалось, что это плиты с могил духовных лиц. Чувство молитвенной настроенности охватывает всякого, кто входит в это древнее здание (постройка Х–ХI веков, а первоначально – конец V – начало VI века). Храм не очень светлый, но и не слишком темный. Такова же и живопись: выполнена она какими-то особыми восковыми бледно-голубыми красками цвета морской воды (живопись Г. Г. Гагарина 1850–1860‑х) – прекрасное, строгое подражание грузинским фрескам.

Четыре святыни, наиболее почитаемые в Сионском соборе, – Крест святой Нины (ради прихода Патриарха и Владыки стеклянная дверца была отворена, и мы приложились к самому древу), образ Сионской иконы Божией Матери, Нерукотворный образ Спасителя и образ Всех Святых Грузинской Церкви у Животворящего Столпа.

Когда мы вошли, шла Литургия. Священник читал Евангелие (по‑грузински), стоя на солее перед аналоем лицом к народу. Царские врата по грузинскому обычаю (или, может быть, по распоряжению Католикоса) открыты все время на всех службах. Во время Великого выхода священник вознес также имя и Владыки Гурия. Мы простояли весь евхаристический канон. Пели несколько мужчин распевом, похожим на знаменный.

Теперь пора сказать о гостеприимстве и нравах блаженнейшего Католикоса. Это человек небольшого роста, 84‑х лет. Его лицо красиво обрамляется сединой густых волос. Борода и волосы недлинные. Он благолепен, спокоен. Радушие и теплую приветливость излучает вся его фигура. Это излучение производит впечатление чего-то божественного, особенно когда он надевает патриарший куколь или облачение. Гостеприимство и подаяние нищим суть, как будто те добродетели, о которых в наибольшей степени заботится Патриарх.

Стол Святейшего умерен. Утром он (тоже, конечно, и мы) ел яйцо всмятку, а затем чай, к которому подавался белый хлеб, сыр (немного лучше брынзы), икра. В чай вливалась маленькая ложечка коньяка.

Днем, около 3‑х, был обед, за которым сидело часто и несколько человек духовенства и других гостей. Обед начинался с огурца. Затем следовал суп (только ради нас) и лобио. Еда мало интересует грузин. Она нужна только как закуска к кахетинскому. Последнее и составляет главное содержание обеда. В качестве приправы много травы: зеленый лук, петрушка и особые травы, богатые содержанием эфирных масел. Испаряясь во рту, эти масла почти обжигают десны, небо и язык. Кахетинское, хотя и не пьянит, но располагает к благодушию и ко сну, который, как обязательное, предлагается после обеда. Патриарх, впрочем, спит недолго, около получаса.

Вечером вина уже нет. Предлагается чай, к которому каждый получает лично из рук Патриарха ломтик лимона. К чаю – хлеб, сыр, икра. В последнее время Патриарх стал, по совету врача, каждый вечер есть тарелку мацони.

Когда нужно сменить блюдо или обслужить гостя, Патриарх, как римский император, хлопает в ладоши. Встает Патриарх рано, около шести часов. Занявшись немного шведской гимнастикой, он идет в храм. Ежедневное посещение храма по утрам – жизненное правило Патриарха, соблюдаемое им с того дня, как он принял священство. Гостеприимство Патриарха простирается и на лиц, ему, видимо, не симпатичных. Так, например, во время войны у него искал места обновленческий архиерей. Приняв обновленца как гостя, он отказал ему в церковном общении.

Патриарх – человек образованный и ученый. Он – уроженец Имеретии, т. е. Западной Грузии. Его отец – деревенский священник. Дети в семье должны были каждый день читать вслух Часослов и Святое писание, работать в поле. Отец хорошо умел объезжать лошадей, даже самых буйных. Он был хороший человек. Однажды в феврале выпал глубокий снег, а отца позвали на требу – причащать больного за несколько верст. Он сел на лошака и поехал. Но в глубоком снегу животное скоро выбилось из сил и остановилось. Тогда отец стал прокладывать дорогу сам, ведя под уздцы лошака. Наконец он добрался до больного и совершил требу. Уже ночью он вернулся домой и слег. У него оказалось воспаление легких. Он умер через три дня. В то время мальчик Каллистрат Цинцадзе переходил из Духовного училища Кутаиси в семинарию Тбилиси.

Юный Каллистрат мечтал стать монахом. В то время он кончал Духовную академию в Киеве. Однажды он случайно встретил на улице девушку. Встреча была минутная. Девушка-гувернантка совершала прогулку с детьми. Каллистрат тотчас же объявил друзьям, что он женится на этой девушке. По всей академии прошел слух: Цинцадзе сошел с ума! Он женится на девушке, которую не знает как зовут и где она живет. Но Каллистрат был уверен в том, что его решение осуществится на деле. Действительно, месяца через два они снова встретились и теперь уже познакомились, а еще дня через два он сделал ей предложение, которое было принято. Итак, Каллистрат стал не монахом, а женихом. Потом он женился и стал священником.

Грузины очень любят Католикоса. Народ, интеллигенция, научные работники относятся к нему с уважением, приветливостью и нежной предупредительностью. В среде научных работников (в особенности по археологии, истории, искусству) он пользуется авторитетом, так как и сам кое‑что сделал в этих областях и кое‑что ценное дал музеям. Грузины видят в Католикосе не только главу Православной Церкви Грузии, но и средоточие национальной самостоятельности их народа. Поэтому они гордятся своим Католикосом. Надо сказать, что гордятся по праву.

Католикос, так же как и наш Патриарх и наш Владыка, не любит в храмах беспорядочного нагромождения икон, полотенец, бумажных цветов. Каждая икона осмысленно стоит на своем месте. Я не мог заметить в здании Католикоса той кучи входящих и исходящих бумаг, которая заваливает нашу канцелярию, не мог почувствовать так же и работы какого-либо мощного бухгалтерского аппарата, как у нас. В довольно пространной комнате, почти зале, где ведется официальная работа, почти всегда пусто. Там стоит стол для заседаний, покрытый красным сукном, висят портреты и очень наглядная и подробная карта Грузии. Только на часок по утрам около письменного стола ключаря и заведующего свечной мастерской протоиерея Габуния наблюдается некоторое оживление, и затем все стихает и пустеет.

Машинка стоит в чехле в умывальной комнате Патриарха. «У вас есть машинистка?» – спросил я. «Конечно, – ответил патриарх, – это моя дочь». Стука машинки я не слышал ни разу.

Секретарь Патриарха (он же и настоятель Сионского собора) – протопресвитер Михаил имеет только 89 лет от роду. Он хорошо говорит по‑русски и служит довольно громким голосом (по воскресеньям часто русскую раннюю). Он может служить сколько угодно с утра до вечера, но, придя в канцелярию и взявшись за перо, немедленно засыпает.

Чем объяснить такой кажущийся застой в делах? Тем ли, что Католикос не аккуратен? Нет, он очень аккуратен и исполнителен. Мы могли убедиться на собственном опыте, как он предусмотрительно заботился о нас: отдавал распоряжения протодьякону (баня, билеты), шоферу (машина), посылал телеграммы, обеспечивавшие нам встречу и прием в других городах, организовал посещение музейных сейфов и прочее.

Или же канцелярский застой объясняется застоем церковной жизни? Грузинский Католикос имеет приходов (всего около 50) меньше, чем в Ташкентской епархии, хотя в Тбилиси 11 церквей (настоящих храмов). Но это не все. Мне кажется, основной причиной канцелярского покоя является отвращение грузин к формализму и бюрократии. Я думаю, что «инструкция по составлению отчетов» показалась бы в Грузинской церкви такой же дикостью, как раскол старообрядчества. Вопрос – может ли награжденный архимандрит не закрывать Царских врат только до Херувимской или же он может их держать открытыми и на «Милость мира», показался бы здесь нелепым. Католикос смело открыл Царские врата на всех службах и сделал алтарь всегда доступным взору верующих (кроме времени причащения!). Он говорит: пусть молящиеся видят, что и священник молится, а не сидит в алтаре, подавая только возглас!

Мне лично слабость бумажного дела в грузинской церковной жизни очень понравилась.

(Епископ Гурий, прочитав эту запись, сделал к ней ироничное примечание: «Высокопреподобный составитель этих записок по образованию геолог; он поклонник допотопного учета, когда люди (напр. Ной) умели считать только до семи (семь пар нечистых). Большего от них Господь не требовал. А стада овец в то время не подсчитывались»).

Особенность Грузинской церкви составляет то, что священник при случае может служить как диакон и даже в диаконском облачении. Когда при архиерейской службе нет диакона, а это раньше случалось часто, старший священник (в своем священническом облачении) читает ектении, которые приходятся под возглас Владыки. А в Александро-Невском храме в Тбилиси второй священник часто является в диаконском стихаре с орарем и служит как диакон. А за полчаса до этого он стоял за аналоем в епитрахили и исповедовал. Говорят, что здесь это никого не смущает. Впрочем, до 1922 года, то есть до возникновения обновленчества в России, не было такой практики в Грузии.

Святейший, видимо, привязался к Владыке Гурию. Каждый вечер он ставил три стула на балконе и начинал длинный рассказ из прошлого. Когда мы на несколько дней уезжали в скит, он просил оставить наши вещи, чтобы не чувствовалось пустоты.

После обеда мы, под руководством Святейшего, поехали в Мцхет.

Великолепная асфальтовая дорога вьется по правому берегу Куры, поражая живописными окрестностями. Впереди на горной вершине показалась церковь. Это Джварис-Сакдари – церковь Святого Креста (VII век!). В Грузии зачастую церковки строились в таких живописных и труднодоступных местах. Мцхет – древняя столица Грузии, расположена на мысе при слиянии рек Арагвы и Куры. Главный собор во имя Двенадцати апостолов, Свэтицховели (Столп Животворящий), построен на том месте, где погребена Сидония, державшая в руках хитон Господен. Это кафедральный собор грузинского Католикоса, самый большой в Грузии, величественный, но сильно запущенный. В нем могилы грузинских царей, купель для младенца-наследника, копия храма Гроба Господня. Огромнейший алтарь, в котором Католикос служил с 24 архиереями. В древних грузинских храмах горнее место почти всегда многоярусное.

Вокруг – обширный луг, крепостная стена с башнями из дикого камня. Домик представляет собою «дворец» Католикоса, более чем скромный. На обратном пути мы зашли в монастырь Св. Нины. В главном храме во имя Преображения Господня Католикоса встретили монашки-грузинки (человек 15) пением на грузинском языке «Достойно есть». В ограде храма есть и малюсенькая церковь, расположенная в точности на том месте, где подвизалась св. Нина.

В самом храме находятся в отличном состоянии, заново отделанные, под красивой мраморной сенью – могилы святого царя Мириана и его супруги царицы Наны. Тут же – иконы святых супругов, лампада, свечи. Святой царь Мириан, обращенный в христианство проповедью святой Нины, привел грузин ко Крещению в 326 году по Р. Х.

В храме находилась группа экскурсантов, которые весьма почтительно обращались к Католикосу. Католикоса проводили пением по‑грузински «Царю Небесный». В Мцхете есть еще один храм, во имя Святой равноапостольной Ольги, и при нем неофициальный русский женский монастырь тоже во имя этой святой.

Святейший предупредил, что монахиням придется на несколько дней принять Владыку Гурия.

Обратно поехали по той же дороге. Дороги в Грузии находятся в прекрасном состоянии. Удивительно, что всевозможные технические сооружения не портят местность, но как‑то прекрасно сочетаются с горами, реками, лесами… Ночью опять была сильная гроза. Вообще, грозы очень удачно освежают атмосферу Тбилиси по ночам.

24 июня 1949 года, пятница.

Это день смерти моего папы. Владыка хотел служить панихиду, но как‑то не вышло. Рано утром, забежав в собор, я поставил четыре свечи у четырех главных святынь Сионского храма и перед Нерукотворным образом Спаса прочел молитву «Боже духов». Вечером нас повели в серную баню. Протодьякон Амвросий устроил заранее с билетами и номером все, что нужно. Баня построена на естественных серных теплых ключах, дающих и самое название городу – Тбили (тепло) -си. В бане, как и везде, Патриарх встречал самую нежную заботу.

А когда мы ходили с Патриархом в сейфовые отделы Государственного музея Грузии, к Святейшему относились не только как к Католикосу, но и как к компетентному научному работнику.

25 июня 1949 года, суббота.

Вечером мы молились за всенощной в Сионском соборе. Здесь в пять часов в приделе начинается русская всенощная, а грузинская около 7 часов. Служили протоиерей о. Александр Габуния, протодиакон Амвросий и старенький невысокий дьякон. Соборного выхода не было. Евангелие, по его прочтении, кладется на аналой, и молящиеся (которых очень мало), прикладываются сами.

Католикос стоял на своем месте в алтаре в куколе. Он показался во время возгласа «Благословение Господне на вас», затем еще раз возгласил «Слава Тебе, показавшему нам свет» и закончил всенощную на 1‑м часе. Эти вмешательства Патриарха, вся фигура которого дышит благостию и располагает к умилению, были очень трогательны.

Всенощная почти вся шла по‑грузински (пение было исключительно грузинское). Пение – строго церковное, совершенно своеобразное. Напоминает знаменное, гармоническое, но часто с унисонными окончаниями. Молитвенное, торжественное и столь протяжное, что, несмотря на сильные сокращения устава, в особенности канона, всенощная тянулась довольно долго. (Царские врата открыты всю службу, даже и 1‑й час).

Вечером за чаем святейший с воодушевлением вспоминал воинские подвиги грузин в русской армии. Он молится за грузинских полководцев.

26 июня 1949 года, воскресенье.

Владыка служил вместе с Католикосом в Сионском соборе Божественную Литургию. Я тоже участвовал в этом служении. Литургия началась в 11 часов дня и продолжалась 3¼ часа. Устав несколько сокращен, но служба идет так медленно, что тянется долго. Протодьякон поет ектении. Нет иподиаконов. Облачают Владык, подают трикирии и проч. протоиереи. В алтаре нет болтовни, все усердно молятся. Литургия совершалась на 3‑х языках – грузинском, славянском и греческом. Пение – все на грузинском.

Несмотря на торжественность службы и прекрасное пение, народу было не более 200 человек. (Напомним, что в Тбилиси целых 11 церквей.) Больше половины присутствующих – русские.

Мы заметили, что грузины если и заходят в грузинскую же свою церковь, то не надолго, чтобы поставить пред св. иконой свечу и немного помолиться. Сам грузинский Патриарх сказал нам откровенно: «Нас кормят белые платочки» (т. е. русские женщины).

Все служащие были приглашены на обед к Патриарху. Главное блюдо, конечно, кахетинское вино. Кроме тостов было пение – «Мравелжалие» и др. Пожилой диакон произносил стихи собственного сочинения. Один акростих из начальных букв составлял слово «Гурий», в честь нашего Владыки. Тамадой был протопресвитер Михаил. Ему помогал Католикос.

27 июня 1949 года, понедельник.

В 7 часов утра уже была готова машина «Победа», шофером которой был бравый, любезный и умелый Илюша, айсор по национальности, рекомендованный патриаршим шофером Датико и согласившийся провезти нас по Военно-Грузинской дороге (протяженность около 207 км). Вскоре показался вид на Главный Кавказский хребет. Но гребни его так далеки, воздух здесь так насыщен влагой и поэтому быстро дает дымчатую синеву, а подъем к гребню хребта так замаскирован множеством дополнительных гребней, что мощность и высота хребта отсюда малозаметны для зрителя…

Селение Казбеги. На вершине зеленой горы труднодоступная церковь во имя «Цмидао Санеба» – Святой Троицы, воспетая Лермонтовым. Еще выше – грандиозный подъем и кручи, одетые сплошным снегом.

Отдохнув на берегу Терека и вымыв машину, мы отправились дальше и скоро выехали в город Дзауджикау (Орджоникидзе-Владикавказ), центр Северо-Осетинской автономной республики. Город небольшой, еще сохранил отпечаток прежнего уездного города. Есть церковь и мечеть. Впрочем, центр имеет хорошие новые здания, памятник Орджоникидзе, а главная улица асфальтирована и имеет много чайных. Прикупив бензин, мы повернули назад. В темноте, около 10 часов вечера, мы вернулись к Патриарху.

Шофер Илюша, который вез нас по Военно-Грузинской дороге, – айсор католического вероисповедания. Католик, он мучается тем, что он не православный, и думает перейти в православие (насколько я понял, он хочет быть таким, как все, т. е. как большинство).

Он спросил Владыку: «Какая разница между католичеством и православием?» Владыка, не думая, что шофер может неплохо разбираться в вопросах религии, сказал, что разница в крестном знамении.

«А еще?» – спросил шофер.

Тогда Владыка ответил: «У католиков, что папа скажет, то и верно, а у нас верно то, что скажет Собор».

Но шофер не унялся; он спросил: «Ну, а в основе религии есть ли разница?»

Владыка ответил: «Нет. Католики тоже христиане, верящие в Иисуса Христа как в Сына Божия и имеющие то же Евангелие…»

Айсор радостно подхватил: «Вот как! Значит, разницы нет, а поэтому я могу присоединиться!» Вообще, айсор Илья был очень мил, предупредителен, услужлив, все время восторгался природой, оказался превосходным шофером. То, что он в один день проехал по Военно-Грузинской дороге, уже показывает его опыт и выдержку. Когда перед обедом мы читали «Отче наш», он встал на колени.

Католики-грузины, как рассказывал Святейший, появились около ХIV столетия, когда грузинские цари, стесняемые магометанами, обратились к папе за помощью. Папа условием помощи поставил принятие католичества. Многие князья приняли католичество и старались распространить его среди своих подчиненных. Помощь так и не была оказана папой. Впоследствии католики имели переменный успех.

Царь Ираклий II изгнал их, но при русских они проникли в Грузию опять. Теперь (1949 г.) в Тбилиси есть католический храм. В нем 2 священника. Один грузин, очень образованный, знает 5–6 языков, а другой айсор, простец из псаломщиков.

28 июня 1949 года, вторник.

Сегодня мы переехали в Ольгин скит. Патриарх очень настаивал, чтобы мы, взяв из вещей самое необходимое, остальное оставили у него, но мы его (главным образом я) не послушали. Почему-то Патриарх был этим очень огорчен. Он сказал, что без вещей комната кажется пустой. Возможно, что мы, взяв все вещи, нарушили какой-нибудь обычай.

Ольгин скит находится в Мцхете на правом берегу Куры на склоне лесистой горы. Несмотря на близость станции ж. д. Мцхет. он практически оторван от внешнего мира, так как к нему надо лезть около 250 метров вверх по довольно крутой тропочке. Снизу из‑за деревьев виднеется только часть стены и крыши одного из зданий.

Вернее будет сказать, что это не скит, а поселок. Здесь два дома занято семьями мирских людей, а третий дом, самый большой, отчасти занят семьями (одной или двумя), а отчасти монахинями. Кроме того, в поселке еще два здания. Это церкви, признанные архитектурными памятниками и охраняемые государством. Одна из них – церковь Успения (построена на том месте, где св. Нина, по сокрушении идола, скрывалась от гнева царя Мириана, пока ее не принял к себе садовник Анастас) – пустует и всегда заперта, другая, во имя cв. равноапостольной Ольги, открыта, в ней ежедневно монахини совершают правило.

Иночествующих насельниц Ольгина поселка десять человек – четыре монахини и шесть инокинь. Матушка Ангелина, 68 лет, возглавляет это небольшое общество. Она – не игумения, но имеет крест от Католикоса.

Ольгин скит – замечательный молитвенный центр в лесу, рядом с ЗаГЭС, электричкой, лесопилкой, асфальтом и машинами. Все эти принадлежности цивилизации производят немного шума и не мешают сестрам проводить свою строгую жизнь.

Сестры встают до пяти часов, в пять собираются в притворе церкви и начинают свое утреннее правило. Продолжается оно четыре часа и состоит из утренних молитв, полунощницы, утрени, часов (1, 2, 6 и 9), изобразительных (с Апостолом и Евангелием) и акафиста. Затем, покушав кто чем сумел (ибо общежитие они не могут наладить и только по праздникам собираются на общую трапезу, а вообще столуются по двое-трое), сестры отправляются на работу. Несколько человек работают в Мцхете – на почте, в больнице, еще где-то. Также занимаются они стеганием одеял и малюсеньким огородом.

В общем, сестры живут бедно, но очень единодушно. Это единодушие сказывается во всем. В общем настроении – приветливом и, во время пребывания Владыки, дружно поднятом. В пении – быстром, согласном, гибком и до того гармоничном, что ни один голос не выделяется и не мешает другому, и если слышен отдельно, то только для украшения, сколько нужно. В чтении – сестры читают по две-три за службой, так чтобы не надоедал один голос. Чтение у них однотипное – у всех быстрое, у всех четкое, правильное, осмысленное.

Наконец, во всем охотно слушаются матушку.

Матушка Ангелина – благоразумная монахиня, с юности в монастыре. Она правит твердо, но кротко, душевно, пасет вверенное ей стадо, не господствуя над ним. В ее отношениях к сестрам видна распорядительность, духовная властность, но и ласка, так что иной раз она обращается к сестре, сказав ей «детка».

Вечернее правило начинается в семь и закачивается в девять. Оно тоже происходит в притворе храма. (А лампады горят во всем храме.)

До этого правила сестры как‑то обедают, а после сразу ложатся спать.

Таким образом, они едят как будто два раза в день. Вечернее правило состоит из вечерни, повечерия, на котором к канону Божией Матери прибавляется канон Ангелу Хранителю и молитва Божией Матери и Ангелу, и затем акафист.

В заключение – вечерние молитвы и, наконец, пение («Иже Крестом ограждаеши»), и обращение к святым Нине, Ольге и др. Всего сестры проводят в молитве 6 часов в сутки, по будням.

В субботу и воскресенье и праздники к ним приходит архимандрит отец Ф., в возрасте восьмидесяти с лишком лет. За что-то матушка и сестры недовольны архимандритом – как будто за медлительность и некоторые, по их мнению, неуставные действия, а также за бродяжничество по Грузии и совершение тайных постригов в разных местах, главным образом в Тбилиси.

Когда совершается богослужение со священником, сестры переходят из притвора внутрь храма и поют гораздо больше, чем при совершении правила. Всенощная заменяет вечернее правило, а утреннее в каком-то, конечно, сокращенном виде исполняется перед обедней.

К нам была приставлена для исполнения келейного послушания инокиня Раиса (24 лет). Нас окружили трогательной заботливостью. И завтрак утром с чем-либо горячим и с самоваром, и чай днем с какими-нибудь пампушечками, и фрукты между всеми завтраками, чаями и обедами, и обед, и еще чай перед правилом (а при желании и после него). Одним словом – нас питали по‑русски, как хороших гостей, стирали нам, обеспечивали горячей водой для мытья и т. д.

Конечно, Петров пост соблюдался полностью. Ясно, что мы дали денег, продуктов и консервов.

Инокиня Раиса – очень бойкая, услужливая и славная, происходит из Павлова Посада, под Москвой. Единственная дочь у мамы, мамин баловень, привыкшая к конфетам, получила кое‑какое образование в школе, а главное, научилась еще в Павловом Посаде быть очень хорошей псаломщицей и певчей. Каким-то образом она узнала, что существует матушка Ангелина с сестрами и стала писать ей письма, прося матушку принять ее к себе. Но матушка отвечала: «Что ты меня беспокоишь? Отвяжись от меня, больной старухи, и не думай даже о том, чтобы приезжать сюда». Рая плакала, но снова писала матушке и снова получала ответ в том же роде, однако не унималась, как вдруг матушка прислала ей свое согласие. Раиса немедленно приехала в Мцхет и сразу прописалась здесь, хотя вообще прописка тут очень трудна. С тех пор (кажется, около двух лет) она живет в обители. Владыка говорит, что ей, по бойкости ее характера и привычке командовать мамой, вероятно, трудно послушание.

Еще есть при обители брат Павел – пожилой мужчина огромного роста с большой бородой, медлительный, медведеобразный. Он был когда-то послушником, а потом вышел в мир и был два раза женат. Теперь он одинок и приметается при доме Божием и обители. Он – сторож, будильщик, неуклюжий пономарь, зажигальщик лампад, дровосек и поливальщик огорода. Немного подпевает он сестрам, но слух у него неважный. Он склонен философствовать и доволен судьбой.

Матушка Ангелина захаживала в келию к Владыке и рассказывала о своей жизни, нуждах обители и об истории Ольгиного монастыря. Вот, вкратце, его история.

Инженер N, проводивший железную дорогу из Тифлиса в Батум, получил от царского правительства в награду за отличное строительство дороги землю – весь хребет на правом берегу Куры против Мцхета до полотна железной дороги. Этот хребет – высота около пятисот метров, со скалистым гребнем, лесистый и крутой, изрезанный оврагами, протяженность – около восьми километров. Инженер разделал половину этой земли под шикарные дачи с фонтанами и цветниками, а половину оставил себе.

Однажды жена инженера, Ольга, обходя свой участок, заметила круглое отверстие в земле. Она осветила его факелом и увидела сквозь него помещение церкви и иконостас. Оказалось, что это – засыпанная землей и щебнем церковь.

Барыня обратилась к мужу, и тот дал ей двести рабочих, которые за один день откопали весь храм. По просьбе Ольги Экзарх Грузии благословил освятить церковь во имя св. равноапостольной Ольги. Позже, из исторических документов, Экзарх узнал, что здесь была церковь во имя св. великомученицы Екатерины. И сейчас в храме находится образ с изображением святых: Нины, Ольги и Екатерины.

По преданию, церковь была построена на месте убиения св. мученика Лонгина – сотника, происходившего из соседней долины. Церковь – очень древняя.

Ольга была устроительницей храма и много хлопотала о том, чтобы служба в нем совершалась ежедневно. Она сначала просила у Экзархов священников, но те, занятые на приходах, посещали Ольгин храм очень редко. Тогда Ольга попросила семинаристов, чтобы хотя бы мирским чином справлять службу. Но семинаристы приезжали только летом и тогда, чувствуя себя на даче, проводили время в прогулках с подругами.

Тогда Ольга попросила монашек, и Экзарх направил несколько монахинь из других монастырей в Ольгин храм. С ними, тогда еще молодая, прибыла и наша матушка Ангелина. Это и было началом Ольгиного скита.

После смерти мужа Ольга приняла монашество с тем же именем. Это было в 1909 году. Впоследствии она стала игуменией монастыря. Игумения Ольга умерла в 1928 году в возрасте 94 лет.

Монастырек продолжал существовать. Он пережил большие трудности, когда не пожелал перейти на новый стиль (на каком, как будто, была вся Грузинская церковь одно время). В 1941 году в течение нескольких месяцев монастырь был закрыт, но, к счастью, вскоре сестрам разрешили вернуться.

Вечером мы присутствовали на правиле. Вниманию очень помогало то, что Владыка и я стояли в пустой церкви, в которой горели лампады, а монахини стояли в притворе. Владыку встретили пением «Достойно». Когда правило кончилось и сестры вошли в церковь, для того чтобы подойти под благословение к Владыке, Владыка сказал трогательное слово, основная мысль которого заключалась в следующем:

«В этой святой обители снова вспоминаешь, зачем человек живет, здесь, вдали от суеты и забот (хотя бы тех забот, которые предпринимаются ради других), лучше понимаешь, что надо спасаться и что если не будешь заботиться о своем спасении, то и других не спасешь».

29 июня 1949 года, среда.

День прошел в прогулках. Утром – с Владыкой по косогору, после обеда я один влез на гребень хребта…

30 июня 1949 года, четверг.

После утреннего правила и чая собрались в большой комнате на экскурсию в так называемый Армазский монастырь, где был дворец царя Мириана.

Пошли во главе с монахиней Валентиной, которая помнила наизусть все тропочки в густом, но не очень большом лесу. Ходили: инокиня Раиса, сестры, брат Павел, две дамы из поселка и грузинская девочка Гулико.

Мы долго продирались через густые заросли граба и колючек, пока, наконец, не вышли на хорошую широкую тропу. В густом мелколесье по временам встречались остатки фундаментов и колодцев – напоминание о бывших здесь когда-то шикарных дачах.

Наконец мы вышли на прекрасную зеленую полянку вблизи речки, осененную крупными дубами, ясенями и еще какими-то деревьями. Здесь сохранились развалины храма и колокольни. Храм был сильно разрушен, крыша провалилась, в приделе еще можно было разглядеть остатки потолка. Сохранилась трехъярусная очень тщательно выведенная арка между притвором и храмом, кое‑какие колонки и следы живописи и орнаменты на алтарной стене. Довольно хорошо сохранилось здание колокольни.

До революции здесь жил иеромонах Мириан (настоятель и реставратор Армазского монастыря. – Ред.). Несколько ниже по реке жил его послушник Симон. Отец Мириан задался целью восстановить храм. Когда появлялись средства, он закупал материалы для будущей постройки... Злодеи убили сначала послушника, а затем и отца Мириана, в расчете найти деньги. Убили, жестоко мучив, но денег не оказалось.

Вернулись мы домой очень усталые, хотя расстояние до берега моря не более четырех километров. Устали главным образом от продирания через густые колючие заросли. На обратном пути мы нашли черепаху, такую, как самые большие ташкентские.

1 июля 1949 года, пятница.

У грузин есть обычай: нельзя хоронить мертвеца, если в семье кто-то некрещен. Пришла грузинка к матушке окрестить младенца: дед умер, и нельзя его хоронить. Я с большим удовольствием взялся за это дело, хотя и боялся, что, будучи долго без практики, я неловко сумею это сделать. Все прошло прекрасно. Младенца звали Любовь, крестные были Вахтанг и Русико.

После чая я один поднялся на гребень хребта и, идя вдоль него по очень красивой местности, достиг той знаменитой вершины, на которой стоял идол Армаз и где его сокрушила св. Нина. Место – чудесное, очень возвышенное, с видом на гребень Большого Кавказа (текущий в дымке и в легких облачках), и на всю долину Куры, и на низовья Арагвы, и на Гори. На вершине горы – обширная лужайка с цветами, окруженная сравнительно крупными деревьями дуба и ясеня. Место доступно со стороны широкой долины, спускающейся к Куре ниже Ольгина монастыря (долина св. Лонгина).

Идол Армаз стоял над очень крутым спуском, почти обрывом, к Куре. Он господствовал над древним городом Армаза, который тянулся по правому берегу Куры напротив Мцхета. Теперь здесь маленькая церковка, основанная на камне, т. е. на скале. Сохранилось все здание, внутри чистое, хотя и исписанное фамилиями многих посетителей. Сохранилось место престола и солеи (от которой до западной стенки только 3 метра). Внутри алтарная часть церкви сделана сводом. Из окошечка в нише алтаря видна церковь Св. Креста, что напротив Мцхета через Арагву. После осмотра места становится понятным описание того дня жития св. Нины, когда она молитвою сокрушила идола.

Действительно, только здесь могло подниматься в гору «множество народа» (ибо место доступно с юго-восточной стороны), только здесь множество народа могло разместиться на лужайке во время праздника. Хорошо представляешь себе и грозу, мрак, падение идола, бегство царя Мириана (в его дворец, где мы были вчера, идет и сейчас неплохая тропа), бегство народа и то, как св. Нина укрылась от дождя в расселине скал.

Разбитый идол мог даже естественной силой скал и бурных потоков быть донесенным с крутого склона до самой Куры.

Завтра матушка решила совершить память игумении Ольге, день смерти которой приходился на воскресенье. Владыка будет служить Литургию, а я служил сегодня вечером, в пятницу, всенощную на память св. апостола Иуды, брата Господня. Служение в древнем храме монастырским уставом при свете лампад и свечей доставило мне огромнейшее удовольствие.

На всенощную собралось почти все скромное население Ольгина поселка, и еще кое‑кто пришел снизу. Владыка благословлял после полиелея.

В завершение Владыка вышел Царскими вратами и, благословляя народ, сказал слово приблизительно следующего содержания:

«…Конечно, не каждое семечко Божиего слова, заключенное в молитвенных словах богослужения, дошло до нашего сердца и принесло плод, но все же наша душа согрелась. Выходящий из церкви уже не тот, каким он был, входя в храм. Он лучше настроен, собран, мирен, согрет. Это делает с нами благодать, Божий дар. Будем ценить его. Если человек дарит нам что-либо дорогое, то мы никогда не обижаем его отказом. А в церкви нам дает дары не человек, а Бог и дарует нам самое дорогое – то, что нужно для нашего спасения. Неужели мы отвергнем эти дары нашим невниманием?..»

2 июля 1949 года, суббота.

Утром Владыка совершил заупокойную Литургию по игумении Ольге. Замечательно, что этот день в точности совпал с памятью Ольги, тети и воспитательницы Владыки. Владыка служил в священническом облачении, к которому был прикреплен специально сделанный из полотенца и накрахмаленный малый омофор (белый на красном облачении). «Достойно есть» сестры спели на грузинском языке. После Литургии была панихида, в которой участвовал и я.

Затем все сестры собрались на поминальный чай. Среди сестер я уже не раз замечал одну молоденькую девушку по имени Светлана. История ее такова. Во время войны в вагоне везли детей, лишенных родителей. Военные дали проводнице три буханки хлеба и велели разделить между детьми. Светлана тихо сидела в углу и не решалась попросить хлеб. Проводница обошла ее при дележке, а потом уже, когда хлеб был съеден, обратилась к Светлане и из разговоров поняла, что эта девочка скромная. «Хочешь, я тебе буду за маму?» – сказала проводница девочке. «Мама!» – вскричала девочка и бросилась проводнице на шею. А проводница жила в Мцхете. Здесь девочка познакомилась с матушкой Ангелиной и стала посещать обитель…

«Здесь я встретил то, что больше всего люблю, – сказал Владыка за чаем, – а больше всего я люблю монашество». Он обратился к воспоминаниям о своей жизни. Уже в коммерческом училище он мечтал о монашестве. Играя с мальчиками в буквы (каждый мальчик сообщал товарищам первую букву слова, кем бы он хотел быть, а товарищи отгадывали), Владыка загадал слово «монах», и никто не мог его отгадать. Рассказывал о преосвященном Сергии Японском и т. д.

Днем мы снова собрались на поминальный обед. Сестры пели канты, пели разные молитвы по‑грузински (сестры и даже новая Рая хорошо знают много молитв по‑грузински и даже могут разговаривать между собой).

Наконец, и Владыка сказал слово, в котором, поблагодарив за гостеприимство, еще раз похвалил любовь всех присутствующих к монашеской жизни: «Не бойтесь жизненных трудностей, Господь всегда поможет (тут Владыка привел пример из лагерной жизни). Храните то, что имеете. А что хранить? Это значит смиренным сердцем принимать волю Божию, Бог смиренным сердцам дает благодать».

3 июля 1949 года, воскресенье.

Сегодня мы возвращаемся в Тбилиси, чтобы оттуда сразу ехать в Кутаиси. Все сестры и сама настоятельница были искренно растроганы, когда провожали Владыку. Стоял общий плач. Мы уезжали до обедни. Собравшись в церковь, сестры спели тропари св. Нине, св. Ольге, св. Гурию (это был как раз день его памяти, я еще с вечера написал сестрам тропарь, который они уже спели на всенощной), затем спели «Хвалите имя Господне» (какого-то особого распева), «Ныне отпущаеши», «Достойно есть». Святейший прислал машину, обеспечил билетами в международном вагоне, организовал проводы.

Сестры, Светлана, маленькая Гулико, брат Павел – все спустились вниз к машине и обещали встречать поезд, когда Владыка снова проедет Мцхет. Любезный Датико доставил нас в Тбилиси. Еще шла ранняя Литургия в Сионском соборе; мы поспели, чтобы прослушать евхаристический канон.

Католикос присутствовал на ранней и проповедовал, но очень слабым голосом. Он был утомлен. Проводы прошли в сдержанно-грустном тоне. Вероятно, мысленно он был в Сионском соборе, где в это время шла поздняя Литургия.

Когда я, отправив телеграммы, проходил через вестибюль собора, меня встретила инокиня с лицом, похожим на васнецовского Спасителя в терновом венце. Она врач, оставившая свою специальность и почитающая за счастье быть уборщицей в соборе. Ее зовут Тамара. Она просит помолиться. Она никак не может уговорить Католикоса постричь ее в мантию.

Нас провожал на автомобиле псаломщик Платон, бывший протоиерей, во многих вопросах – наперсник Патриарха. Мы сели в международный вагон 1‑го класса и ехали в великолепных условиях. Когда проезжали Мцхет, сестры, Светлана, маленькая Гулико, Павел стояли на путях и приветствовали Владыку.

Закавказская железная дорога от Тбилиси до станции Риони очень красива. Мы видели долину Куры, пещерный город вблизи Гори, жуткие хребты каких-то слоистых отложений, почти лишенные растительности, очаровательный вид Боржомского ущелья (из которого выходит Кура, начинающаяся в Турции).

Незадолго до приезда на станцию Риони, когда Владыка беседовал в купе с проводником, к нему подошли молодые грузины и вступили в беседу. Эти молодые люди уже давно поглядывали на Владыку с дружелюбным интересом. Под конец беседы подозвали и меня, весьма любезно и расположенно. Молодой грузин сказал: «Я врач и не могу понять, как можно быть монахом».

Владыка объяснил: «Представьте себе следующее: у вас есть жена; вы должны ее любить и не должны ей изменять; так и монах – он все отдал Господу, должен быть верен Господу и ради Господа не интересоваться женщинами».

Врач воспринял это, соглашаясь, удивляясь и сомневаясь. Он сказал, что не может понять – как при встрече с молодой и красивой женщиной у человека не появится влечение к ней.

«Надо себя перебарывать», – сказал Владыка.

«Конечно, надо перебороть», – энергично поддержали Владыку пожилые проводники-армяне. Врач-грузин так и остался удивленно-восторженно-сомневающимся и после еще несколько раз приветствовал Владыку – на вокзале и на улицах города.

С вокзала мы на извозчике поехали к митрополиту Ефрему. Пешеходы смотрели на нас приветливо, а милиционеры вытягивались и отдавали честь.

Дом митрополита Ефрема находился неподалеку от Петропавловского собора. Живет он на втором этаже, увитом ветвями двух высоких пальм. В садике митрополита, который он сам поливает, в грунте растут мандарины и благородный лавр. Плодоносящие лимоны Владыка на зиму заносит в комнату.

Митрополит Ефрем встретил Владыку горячо и просто. У него настолько сердечное и простое, товарищеское отношение, что при нем сразу перестаешь стесняться и чувствуешь себя превосходно. Он горяч, экспансивен, но не нервен. Типичный грузин, он прекрасно говорит по‑русски (да и на других языках, вероятно). Своей горячностью, простотой обращения, ученостью и отпечатком лагерных лишений на лице он все время напоминал мне рукоположившего меня Владыку Иннокентия.

Ради приезда гостей в дом митрополита Ефрема была приглашена «дидо Нина», мать Нина, которая и стряпала все необходимое. Митрополит, занимая две комнаты, террасу и третью, строящуюся, комнату во втором этаже, живет совершенно один. Если нет гостей, никто ему не стряпает, то он все делает сам или же ложится спать голодный. Когда есть гости, он живет нормально. Но обстановка у него хорошая. Свои хозяйственные способности он использовал при ремонте трех очень больших городских церквей в Кутаиси.

Он любит красивое облачение, хорошую панагию и т. п. и относится к ним бережно. Нам он уступил свою спальню, а сам долго не спал в своем кабинете, да и не знаю – на чем он заснул, там ничего не было постелено.

Когда мы уже легли на уготованные нам ложа, митрополит внезапно вошел в нашу комнату и, указывая на меня, спросил Владыку:

«Он хороший монах?»

«Да», – ответил Владыка.

«Он не изменит святой Церкви?»

"Нет».

«В таком случае, вот тебе, носи», – сказал митрополит и дал мне ковчежец с чеканным изображением св. великомученика Георгия Победоносца, поражающего дракона. В ковчежце были вложены частица мощей св. Георгия и частица древа Животворящего Креста Господня, залитые мастикой и заклеенные бумагой, на которой рукой митрополита были сделаны по‑грузински объясняющие надписи.

4 июля 1949 года, понедельник.

Митрополит Ефрем, возраста 55 лет, родился в селе Дуеси вблизи Гори в семье псаломщика, который 40 лет исполнял свою должность. В роду у митрополита Ефрема есть и архиереи.

У него были брат и три сестры (брат пропал без вести, в лагере, он заботится о его жене и племяннике). В 1922 году он закончил историко-философский факультет Тбилисского университета и работал над темой «Грузинские монастыри, их просветительное значение». Ему сулили кафедру профессора на богословском факультете университета. Но еще до окончания университета он принял постриг и через несколько недель – сан епископа. Он стал викарным епископом и секретарем при Католикосе Амвросии.

С 1937 по 1943 год в лагерях, откуда, возвращаясь совершенно больным и распухшим, был поддержан новосибирским архиепископом Варфоломеем, который, приняв его у себя, долго лечил от дистрофии и поставил на ноги. В 1944 году, следуя на родину, митрополит Ефрем задержался в Ташкенте. Там произошло его знакомство с нашим Владыкой Гурием, который в то время был архимандритом и настоятельствовал в Самаркандском Покровском соборе. В Ташкенте Владыка Ефрем жил в кладбищенской сторожке, потом некоторое время числился псаломщиком в Янгиюле у о. Панкова. Он очень благодарен ташкентскому духовенству, в особенности отцу Брицкому. Снабженный деньгами в Ташкенте, он отправился на Кавказ; в поезде его ограбили. Отдав последние 500 рублей за билет из Баку в Тбилиси, он, наконец, в 1944 году вернулся на родину.

Мы отправились на машине сначала по городу. В городе растут и зимуют в грунте пальмы, инжир, мандарины, лавры. Очень много граната, который все еще цветет, хотя имеет уже завязавшиеся плоды. Немало деревянных домов (как дом митрополита), но много и каменных (известняк).

Прежде всего мы посетили Петропавловский собор, огромный и светлый, как и все церкви Западной Грузии. У входа растет высочайшее дерево, как нам показалось, кипарис, с длинным голым стволом. Оказалось, что это не кипарис, а красное дерево.

В музее видели Сванетскую святыню – образ Кирилла и Иулиты, похожий на образ Божией Матери. Тут же и древняя развалина над самым Рионом. Из каждой щели лезут плющ или инжир.

В восьми километрах вверх по Риону, а затем в сторону по гористой местности, высоко в скалах, находится Гелатский монастырь (ныне музей). «Победа» заехала туда с трудом и некоторыми повреждениями. Монастырь – целый архитектурный ансамбль, построенный из желтоватого известняка. Главный храм – во имя Рождества Пресвятой Богородицы – огромен и величествен. Он начат царем Давидом Возобновителем (Строителем) в 1106 году. Давид умер в 1125 году и согласно его завещанию похоронен в туннеле ворот монастыря, чтобы все входящие проходили по его могиле (это – вообще грузинский обычай). Это – акт смирения. Огромный камень с высеченной по‑грузински надписью: «Сей покой мой во век века, зде вселюся, яко извалих и» (Пс.131:14).

Давид причислен Грузинской Церковью к лику святых. (Кроме того, здесь есть преподобный Давид Гареджийский, храм которого находится в Тбилиси.)

Сын Давида, Димитрий, закончил храм в 1130 году. Храм высок и светел. В алтарной нише над горним местом – образ Богоматери с Младенцем – хорошо сохранившаяся мозаика (ХII в.). Этот огромный образ в светлом храме производит незабываемое впечатление. На стенах – фрески. Многие из них на очень интересные темы, близкие нашим древнерусским алтарным фрескам. Так, например, в алтаре на горнем месте ниже образа Богоматери изображено херувимское шествие. Царь славы в центре, ангелы идут с юга на север и несут плащаницу («Се Жертва Тайная, совершенна, дориносится»). Ниже ярусом – причащения с двумя изображениями Спасителя. Св. Тело – в глубоком блюде без ножки.

На стенах явление воскресшего Господа, вкушающего «рыбы печены чисть». Часто встречается изображение св. Иоанна Златоуста. Нам показали сокровищницу с дорогим громадным позолоченным складнем, в котором была Хакульская чудотворная икона Божией Матери. В складень вставлены древние энголпии и миниатюры – дары грузинских царей.

На запад от собора – колокольня со сквозной башней, из‑под которой бьет родник, и с церковкой Николая Чудотворца. Сбоку развалины духовной академии с астрономической вышкой, увитые плющом и заросшие инжиром.

К востоку от собора – церковь св. великомученика Георгия ХI века, возобновленная в ХVI веке.

Митрополит Ефрем добрый час спорил с директором музея (на грузинском языке), доказывая, что стены этого храма сложены не в ХVI, а в ХI веке. Вообще, к митрополиту с большим почтением относились научные сотрудники, а один из них, окончивший даже Петербургскую духовную академию, заходил с интересом в церковь, но остерегался как‑нибудь проявить религиозность.

Мы осматривали монастырь более 3‑х часов. На обратном пути нас настиг дождь, который продолжался непрерывно почти всю ночь, почему мы и поехали прямо домой, не заходя в третью, Георгиевскую, церковь города.

Обедали в обществе двух священников и диакона, причем пили вино так долго, что Владыка Гурий сказал, наконец, что пора кончать.

Вечером митрополит Ефрем хорошо играл на фисгармонии и пел грустные, с оттенком драматизма, грузинские песни.

5 июля 1949 года, вторник.

Встали в четыре утра, намереваясь ехать в Батуми. Нас провожал, доставал билеты и т. д. диакон Аполлон Мелитонович Баланчивадзе, бывший полковник царской армии, сын известного композитора, муж известной певицы.

Поезд был весь бесплацкартный. Слева от дороги были сначала живописные лесистые, но обычные горы, справа – равнина низовий Риона. Рион, по словам митрополита Ефрема, есть не что иное, как Геон – райская река, упоминаемая в Книге Бытия.

Мы приехали в Батуми. Волнения о том, достанем ли мы гостиницу и проч., сразу улеглись, когда мы увидели, что на вокзале нас встречает духовенство. Это сделала телеграмма Католикоса! Настроение сразу стало радужным. Нас доставили на извозчике на квартиру престарелой докторши Марии Георгиевны Фоминой, где уже был организован великолепный постный завтрак в русском стиле. Все духовенство Батуми, за исключением одного старичка, которого мы увидели позднее – оказалось русским.

Настоятель Никольской церкви о. Алексей Собчук – почтенный протоиерей шестидесяти лет, сорок лет уже живет в Батуми. Он был законоучителем гимназии. Настоятель Александро-Невской кладбищенской церкви архимандрит Зиновий (Мажуга) знаком хорошо с о. Серафимом (Романцовым). Весьма энергично заботилась относительно нашего устройства и дальнейшего продвижения староста Никольской церкви Александра Петровна. Ночевали мы в гостинице, а питаться ходили на квартиру к Марии Георгиевне. Туда же собиралось и духовенство и еще кое‑кто (дамы, художник). Много помог нам (встречал, кое‑что устраивал) недавно посвященный священник о. Лука Шевчук.

Конечно, побывали мы в знаменитом Ботаническом саду. Объяснения нам давал старший научный сотрудник Ботанического сада Всеволод Владимирович Ангельский, сын протоиерея, подвижник научной работы, аскет по жизни, постоянный посетитель обеих церквей Батуми, необычайно скромный и милый человек.

Владыка провел еще добрый час в оранжерее, проявив большой интерес и обнаружив немалые познания в цветоводстве. Он был награжден семенами душистой безусой земляники и еще какими-то семенами.

Осмотр сада продолжался около 4‑х часов. На обратном пути мы милостью Божией были избавлены от аварии, которую чуть не сделал выпивший «пару пива» шофер. Дело обошлось восьмеркой на скорости 80 км/час, сильным ударом о край дороги и легким повреждением руки о. Зиновия.

6 июля 1949 года, среда.

Батуми – чистенький городок с асфальтированными или хорошо вымощенными улицами, с хорошенькими домиками и магазинами. Его улицы усажены тропическими растениями – пальмами, магнолиями.

Интересный краеведческий музей Аджарии. Аджарцы – это грузины, подпавшие когда-то под власть Турции. Они, к сожалению, приняли мусульманство (турки, завоевав Аджарию, издали закон, что христиане не имеют права владеть землей, поэтому крестьянское население Аджарии перешло в мусульманство). Когда аджарцы приняли мусульманство, женщины их были изолированы дома и на их лица была накинута чадра. Это мусульманское мероприятие оказалось, совершенно неожиданно, полезным для сохранения грузинской национальности аджарцев. В то время как мужчины, общаясь с турками, отуречились и приняли их язык, женщины, оставаясь дома, хранили родную речь и передавали ее своим детям. Недавно Святейший крестил несколько аджарцев.

Служба всенощной под Рождество Иоанна Предтечи правилась на трех языках – славянском, греческом и грузинском. Хор по‑грузински и по-гречески пел только ектении.

Церковь расписана местным художником и, кажется, учителем рисования в школе, Олегом Владимировичем Громовым. Роспись сделана неплохо, иногда с ошибками и довольно безлично, но, в общем, хорошо.

7 июля 1949 года, четверг.

Сегодня мы должны на теплоходе «Украина» плыть морем в Сухуми. С утра шел типичный батумский дождик. Он должен здесь выполнить норму 2 500 мм/год (в Ташкенте, кажется, 300 мм). Неудивительно, что ему приходится идти часто.

При посадке на теплоход к нам было проявлено исключительное внимание. Милиция специально просила нас не выходить с остальными пассажирами для посадки, а обождать приглашения. И, действительно, нас пригласили после приведения пристани и трапа в порядок. На наше шествие глазели с одной стороны, с теплохода, пассажиры, а с другой, с пристани, – их провожающие. Немало собралось православных, пришедших проводить русского архиерея.

Дождик задержал погрузку; поэтому мы вышли с опозданием часа на два-три. Тем не менее, мы пришли в Сухуми вовремя, за счет быстрого хода и сильно сокращенной стоянки в Поти. Какое множество впечатлений дает спокойное шествие корабля по морю! Что за симфония самых различных красок неба и воды, все время меняющихся, как музыка! Владыка весь путь (6–7 часов) стоял на палубе у борта. Я радостно удивлялся тому, в какой степени ему по душе море. В нем сказывалась душа морского капитана, что необходимо для кормчего церковного корабля.

Мы подошли к Сухуми в сумерках. Его огни приветливо горели, а две огромные световые рекламы (гостиница «Абхазия» и еще что-то) призывно мигали.

«Приготовиться на правом якоре!» – раздалась команда. Через несколько минут еще какой-то возглас, и якорь с грохотом опустился на морское дно.

Мы тихо причалили к пристани. На берегу нас встретил протоиерей Гавриил Чачанидзе.

8 июля 1949 года, пятница.

Ранним солнечным утром мы проехали по улицам Сухуми, по красивой пальмовой набережной, и в 7 утра зайцами проникли в городской Ботанический сад. Сторож спросонья посмотрел на нас, когда мы уже уходили.

Побывали в изящном храме Св. Троицы. Построен он греками и ими же возобновлен после войны.

Протоиерей Гавриил Чачанидзе еще недавно доцент университета историко-филологического факультета. Он принял сан с полгода тому назад. Говорит, что если, чего не дай Бог, умрет блаженнейший Каллистрат, то Гавриил Чачанидзе – главный кандидат на этот высокий пост. Другой кандидат (а по‑моему, единственный подходящий) – митрополит Ефрем. Но он был в лагере… На юго-восток от города видно ущелье, где в четырнадцати километрах от города находятся Команы – место кончины св. Иоанна Златоуста. Доехать туда мы не смогли из‑за плохой дороги. Говорят, что там есть родник, поросший красной травой, цвет которой легенда приписывает крови святителя.

Вдали показалась характерная, поросшая лесом двойная гора Нового Афона. Более низкая носит название «Иверская Горка».

На площади, окруженной корпусами бывших монастырских зданий, стоит огромный светлый собор чудесной архитектуры, расписанный незадолго до революции, посвященный великомученику Пантелеимону. Ныне в нем устроен клуб, а в монастыре санаторий. Собор – необычайной вместительности, приятного цвета, имеет на хорах придел. Живопись прекрасно сохранилась и представляет главный интерес для осмотра. …

До Адлера мы ехали, нигде больше не останавливаясь, и по прибытии быстро вылетели на Баку, оттуда на Ашхабад. В Ашхабаде – серая мгла, духота, но не так жарко (вечером был даже непродолжительный ураган).

Мы поднялись с аэродрома и надеялись часов в 10 вечера быть в Ташкенте. Однако, пролетев не более 20 минут, повернули обратно и снова сели в Ашхабаде. Оказалось, что неисправен левый мотор. Капитан обещал отправиться завтра утром. Прекрасное впечатление произвел этот пожилой, солидный, спокойный летчик.

Владыка поехал в церковь, а я сидел с вещами и беседовал с капитаном, как вдруг ко мне подошел казначей ашхабадского храма Глушко. Он приехал за мной, и скоро я оказался в новопостроенном молитвенном доме Ашхабада, рядом с развалинами старого храма.

Начали петь канон. Народу было человек 150–200. Владыка читал. Пели совсем неплохо на 2 лика. После 1‑го часа Владыка вышел на солею Царскими вратами, в клобуке, и сказал трогательное слово. Он напомнил ашхабадцам, что давно душою стремился к ним, но его задерживали разные дела. И вот теперь неисправность мотора, а на самом деле милость Божия, привела его сюда. Он рад, что православная община оправилась после страшного землетрясения и построила хороший храм.

Он напомнил и про свою заботу об ашхабадцах, как он посылал им церковь-палатку и распорядился во всех церквах епархии читать особые прошения о страждущих и об усопших. В заключение Владыка сообщил о своем желании посетить Ашхабад осенью. Речь Владыки сопровождалась рыданиями народа.

Церковный совет устроил нам ужин в крещальне, после которого, прочтя вечерние молитвы, мы улеглись на топчанах во дворе. Ярко светила луна. Вдали лаял хор собак. Жгли москиты. Но не было душно, так как, на наше счастье, воздух был освежен прошедшим вихрем.

10 июля 1949 года, воскресенье.

Встали в 4 часа утра и, едва занялся рассвет, были уже в аэропорту, заботами членов церковного совета. Пришлось ждать, пока привезут поврежденную деталь самолета из Ташкента. Наконец, вылетели в 13.30 и без всяких приключений прилетели в Ташкент около 17 часов.

По дороге был красивый вид на Самаркандские горы и долину Зеравшана и на блестящее от соли, как от льда, озеро Тюз-Кане. В Ташкенте нас встретили о. Михей, Игорь, Валентин Иванович, и мы покатили на машине домой.

Так мы поспели в Ташкент за сутки до всенощной под Петра и Павла».

В1953 году, через двадцать лет после приезда в Среднюю Азию, в жизни их духовной семьи происходят перемены. Духовные дети Владыки Гурия по обстоятельствам того времени начали разлетаться из отеческого дома.

Отец Михей (Хархаров) в 1955 году был принят в братию Глинской пустыни. Он всегда стремился пожить в монастыре. Митрополит Гурий не стал препятствовать ему в этом. Тогда отец Михей и сблизился с великими глинскими старцами – Серафимом (Романцовым) и Андроником (Лукашом), – а в начале 1960‑х был возведен в сан архимандрита и назначен наместником Жировицкой обители.

И самого Владыку Гурия начинают переводить с места на место, из одной епархии в другую. Первым было назначение в Саратовскую епархию (1953). Туда из Ташкента приехали все вместе. Отец Игорь Мальцев перебрался в Саратов вместе со своей семьей и задержался там на 14 лет. На несколько лет остается в Саратовской епархии и архимандрит Иоанн, даже после перевода Владыки Гурия в Чернигов. Архимандрита Иоанна назначают настоятелем Духосошественского собора и одновременно инспектором и духовником Саратовской семинарии.

Тяжелым, грустным было расставание, особенно учитывая, что здоровье Владыки Гурия к этому времени сильно пошатнулось. Но смиренно принял отец Иоанн решение своего духовного отца. Владыка Гурий чувствовал, что его талантливый ученик, оставаясь в Саратове, если это угодно будет Богу, пойдет уже своим самостоятельными путем. Этот путь был устремлен к архиерейскому служению. Так и произошло. Молодым юношей встретил своего духовного отца Костя Вендланд. Двадцать лет Владыка Гурий руководил его духовной жизнью. Все прошедшие годы тайного монашества и священства Иоанн Вендланд занимался под руководством отца Гурия духовным образованием, поступил в Ленинградскую духовную академию. В короткий срок блестяще сдал множество экзаменов, поражая профессоров и студентов, и за сочинение «Раскрытие догмата искупления в творениях Иоанна Златоуста» получил степень кандидата богословия (1956).

Когда митрополит Иоанн служил правящим архиереем Ярославской и Ростовской епархии, у него был секретарь. Приставили его в традициях того времени «сверху». Все знали, что он пишет на Владыку доносы. К каждому крупному празднику секретарь получал от правящего архиерея очередную награду.

– Владыка, зачем вы это делаете? – возмущенно спрашивали его.

– Отец Георгий очень любит награды. Так я ему все выхлопотал.

Он не придавал этому никакого значения. Если человек хочет – пусть получает.

В 1958 году в Советский Союз приезжал Антиохийский Патриарх Александр III. Ни для кого не было секретом, что восточные иерархи очень любят подарки и дорогие церковные украшения. На этой их слабой струне играло советское руководство. Подарки стимулировали лояльность Антиохийской церкви и поддержку ею советского государства на мировой арене. По этому поводу в западной прессе было множество гневных публикаций. Архимандрит Иоанн сопровождал Патриарха Антиохийского Александра III в поездках по нашей стране. Этот старец учился когда-то в Киевской духовной академии и хорошо знал русский язык и русские обычаи. А архимандрит Иоанн в 1957/58 учебном году был ректором Киевской духовной семинарии и преподнес гостям от имени своего учебного заведения две панагии.

На уровне бухгалтерских отчетов завязалась целая интрига между московским начальством и ректором. Как писал архимандрит Иоанн в письме Владыке Гурию, «счет оплатили, но потом вспоминали об этой сумме и пилили меня неоднократно. С большим сожалением я должен признать, что я больше радуюсь тому, что Патриарх получил подарок, нежели скорблю о своем неблагоразумии».

Он действительно искренно радовался. Это была черта характера Владыки – он любил радовать людей. Радовать подарками, деньгами, когда в этом была необходимость, не оставлял, не отблагодарив, ни одной услуги. А с бухгалтерскими отчетами у него действительно складывались напряженные отношения. Сегодня трудно представить, что такое было провести в той же Киевской семинарии центральное отопление. Власти в конце 1950‑х уже взяли твердый курс на сокращение духовных учебных заведений. Улучшению условий жизни семинаристов препятствовали и государственные чиновники, и некоторые осторожные церковные руководители. Архимандрит Иоанн в письме из Киева Владыке Гурию делился своими проблемами:

«Когда пришло принципиальное разрешение на работу по проводке центрального отопления, митрополит советовал сперва все решительно оформить, весь решительно материал закупить, а тогда уже начинать. Была поздняя осень. Медлить – значит отложить на год. Отложить значит рисковать тем, что потом запретят. Я распорядился начинать работы, и они шли за счет средств Андреевской церкви. Это был риск, тем более, что проект и смета отставали от действительных работ, и были закончены позже, чем были закончены работы. Руководили хорошие и хорошо награждаемые инженеры и техники. Слава Богу, что этот риск имел успех: отопление было сделано, а Андреевская церковь компенсирована в сумме 80 тысяч рублей. Пока шли работы, я неоднократно с лисьим видом кающегося грешника извинялся перед митрополитом за то, что работаю, не получив благословения. Но, говорил я, «я не могу получить благословения, так как все еще нет проекта и сметы». Митрополит молчал, а работы шли. За это, кажется, меня никто не ругал… прежде, когда семинария отапливалась печами, бывал часто дым и угар, а однажды (до меня, в 1956 году) угорели трое так, что потеряли сознание и были увезены в больницу и там с трудом возвращены к жизни…

Руководство считает, что до тех пор, пока не будет построена новая семинария, число учащихся следует, по возможности, сократить. Но учебный комитет считает, что надо иметь столько, сколько возможно. А мы можем иметь до 120 человек. И имели столько в начале осени 1957 года. (Теперь около 100.) Мы всячески старались провести в жизнь точку зрения Учебного комитета. Возможно, что это заметно, хотя и скрываемо, и не нравится руководству. Во всяком случае, собрать педсовет, чтобы обсудить вопрос о приеме нового лица, не удалось. А стоило только намекнуть, не собрать ли педсовет, чтобы исключить одного лентяя, как тотчас к этому появилась полная готовность. К счастью, лентяй подал сочинение в самый последний из последних предоставленных ему дней. (И даже на день позже, но это удалось скрыть.)

Такое стремление по возможности сократить семинарию является источником скорби не только для меня».

Протоиерей Михаил Макеев, благочинный Киевской епархии, вспоминал позднее об этом времени: «Прибыл к нам о. Иоанн, впоследствии митрополит Вендланд, духовное чадо митрополита Днепропетровского Гурия. Он за четыре года закончил семинарию и академию, кроме того, имел светское образование – был преподавателем в Горном институте. При нем мы провели отопление в Андреевской церкви, где до этого была калориферная система, сделали мы храм внутри, где раньше был дровник. Сам он был смиренный, но в то же время настойчивый в учебном процессе, хорошо знал и преподавал догматическое богословие…»

Все конфликты Владыка Иоанн неизменно разрешал миром. Обязательно подчеркивал достоинства своих оппонентов, если даже по каким-то вопросам с ними в корне не соглашался.

«В Киеве есть удивительные странности, и только сейчас я начинаю чувствовать их отрицательную сторону, – пишет он Владыке Гурию. – Вчера отец С. сказал мне, что на своих уроках по «практическому руководству» он преподает, что священник не имеет права крестить человека, если в паспорте у него значится не православное имя. Неправославным именем он не может крестить по закону Церкви, а дать православное имя не имеет права, чтобы не нарушить закон государства.

«Что же делать?» – спросил я.

«Если он хочет креститься, то должен сперва через Верховный Совет оформить себе другое, православное имя».

«А если он умрет, пока длятся хлопоты?»

«Ну что ж, на то воля Божия».

«Но ведь вы будете виноваты, что отказали ему в крещении».

«Нет, мы надеемся на милость Божию: он не виноват, что не успел креститься!»

«Ну, а если ему откажут в перемене имени, что же, тогда он и должен оставаться некрещеным?»

«Да, конечно».

«Но ведь неродившийся от воды и Духа не может войти в Царство Небесное. Следовательно, вы навек заградили ему вход в Церковь, а вне Церкви нет спасения, он погибнет».

«Ну что ж, он не виноват в этом, поэтому можно надеяться на милость Божию».

«А вы не думаете, что он получит милость Божию, а вы, за то что преграждали ему вход в Царство Божие, будете за него гореть в аду?»

«Нет, за это я не будут гореть в аду, потому что я не виноват. Виноваты родители или еще кто-либо, кто записал его в загсе неправославным именем».

«Я с этим никогда не соглашусь», – сказал я.

Представьте себе, точка зрения митрополита совпадала с этой точкой зрения. Когда-то в Вологде священника привлекли к суду и оштрафовали на 50 рублей за то, что он крестил другим именем, и поэтому митрополит еще тогда и доныне рассылает инструкции соответствующего содержания.

Единственная поправка, которую, после беседы со мной, допустил митрополит, заключалась в следующем: если Верховный Совет откажет в перемене имени, то крещение может совершить бабка. Не священник тогда отвечает за перемену имени, а неизвестная бабка. Уже крещеного священник вправе миропомазать. Если же, пока все это выясняется, некрещеный помрет, «это не ваше дело».

Впрочем, прочие достоинства митрополита – молитвенность, гостеприимство (и хорошее отношение ко мне) – бесспорны».

Владыка очень не хотел служить за границей. Он этого и не скрывал. Но отдел внешних церковных сношений уже приглядел его для дипломатической работы. Он знал языки, был образован, воспитан. Закончил Ленинградскую духовную академию со степенью кандидата богословия. В одно время с ним в академии учились архимандрит Никодим (Ротов), иеромонахи Леонид (Поляков), Владимир (Котляров), Василий (Лесняк). Сегодня эти имена широко известны.

Архимандрит Иоанн пишет Владыке Гурию:

«Митрополит послал меня в Москву к Святейшему по вопросу о строительстве семинарии.

Святейший принял меня очень любезно. Я даже дерзнул спросить Святейшего: правда ли, что он меня пошлет в Сирию. Патриарх сказал, что это не было в его намерении, он имеет меня в виду для Русской Церкви и даже хотел бы вскоре сделать архиереем и поэтому «он меня отстаивает». Патриарх долго беседовал со мной на разные темы.

Обрадованный такими блестящими предположениями, которые разом снимали с моего горизонта разные мрачные перспективы, я ушел домой спокойно. Патриарх велел зайти мне и на следующий день, для того чтобы взять посылочку для матушки Евфросинии.

На следующий день, т. е. сегодня, Патриарх был так же любезен, но разговор был уже не тот. «Вам все же, по‑видимому, придется ехать в Сирию, – сказал Святейший. – Я вас отстаивал, но мне говорят: «Хорошо, тогда дайте нам другого!» А где его взять?»

Жаль, а как была сладка надежда на то, что все это отпадет!

Благословите и помолитесь, дорогой Владыка! Вернувшись домой в Киев, я снова пережил все то, что видел и слышал в Москве. Главным образом чудесный прием у Святейшего и его слова, что он вовсе не хочет отправлять меня в Сирию, и на следующий день, что все-таки отправляют.

Мне стало ясно, что работники Иностранного отдела попросту обошли меня «лестью тонкой», изобразив дело так, будто на все это есть благословение Святейшего. Поэтому я сегодня послал письмо. Хорошо ли я сделал? Как будто, да. Но кто его знает. Очень хочется знать Ваше мнение. Конечно, его следовало спросить раньше, но расстояние требует времени, а времени нет.

Простите, благословите и помолитесь».

Русская Православная Церковь в середине 1950‑х годов крайне нуждалась в образованном духовенстве для внешней церковной деятельности. На недостаток церковных кадров, которые можно использовать в работе за рубежом, постоянно указывал Совет по делам религий. В официальных документах власти отмечали, что духовенство, которое имеется в распоряжении Московской Патриархии, «не отвечает тем требованиям, которые предъявляются к лицам, направляемым на заграничную работу, как по политическим соображениям (судимость, пребывание на оккупированной территории и т. д.), так и по церковно-деловым (низкий культурный уровень, слабая богословская подготовка)». По подсчетам Совета, из 65 архиереев РПЦ только 3–5 могли использоваться в заграничной работе, а из 100 архимандритов только один. Участь архимандрита Иоанна была решена. Он и оказался этим единственным архимандритом.

Не будучи посвященным в эту печальную статистику и логику выбора власть имущих, архимандрит Иоанн проявил необыкновенную напористость, чтобы остановить запущенный маховик своего назначения. Он был послушный монах, в быту довольствовался малым: на фотографиях того времени, если он дома, то в простеньком подряснике, в тапочках на босу ногу. И в гражданской жизни, а теперь в церковной он смиренно принимал все назначения. А здесь буквально взбунтовался! Поскольку дело было преподнесено так, что его поездка в Дамаск – воля Святейшего Патриарха, а в разговоре выяснилось, что это не совсем верно, архимандрит Иоанн пишет резкое письмо одному из высокопоставленных церковных чиновников. Его текст – образец того, как христианин может прямо и нелицеприятно высказывать свое мнение и при этом не осудить человека:

«Многоуважаемый NN!

Вчера я вернулся из Москвы и только теперь могу привести свои мысли в надлежащий порядок. Прихожу к горькому выводу: я сделался жертвой хитрости с Вашей стороны. В чем заключается Ваша хитрость и почему я жертва? Сейчас объясню.

Помните, я говорил Вам, что как монах я должен принять всякое послушание. Но не от всякого. Монах должен слушаться своего старшего. Поскольку Святейший Патриарх утвердил решение учебного комитета о назначении меня ректором Киевской семинарии, постольку я имею право считать Святейшего своим старшим.

Так вот, Вам, с помощью Вашего незаурядного дипломатического таланта, а проще говоря, хитрости, удалось меня убедить в том, что предполагающееся мое новое назначение в Сирию есть благословение Святейшего. В этом заключалась Ваша хитрость. Я ей поверил. Вот почему я сделался жертвой.

Я понял, что до сих пор, склоняя меня к согласию на сирийское дело, Вы действовали без всякой увязки с Патриархом. Вы сумели обойти не только меня, но и самого Святейшего Патриарха, поставив его перед таким безвыходным положением, когда «больше некого послать». И притом Вы будете формально все-таки правы, потому что, если последует назначение, оно будет официально согласовано с Патриархом. Но это будет только формальное согласование, а не отеческое решение и благословение!

Вы понимаете, что это отнимает у меня самое главное – религиозную основу моего согласия ехать в Сирию. Да гожусь ли я для этого? Там надо быть дипломатом, а я ни в какой степени не дипломат. Подтверждение тому – одно то, как я легко поддался на вашу удочку.

Самая жизнь, которую там надо будет вести, – постоянная езда в гости, прием гостей и связанное с этим участие в угощении или устройство угощения – совершенно не по мне. Необходимость систематической выпивки очень вредит моему здоровью.

По всем этим причинам, а главное, по той причине, что теперь я уже не чувствую никакой идеологической основы для своей поездки в Сирию (не чувствую того, что я выполняю послушание Святейшему), прошу Вас иметь в виду, что я не даю никакого согласия на поездку в Сирию. Если же это назначение последует без спроса о моем согласии, я не смогу работать с надлежащим усердием и вдохновением.

Прошу Вас ознакомить с содержанием моего письма свое руководство.

Отлично понимая, что Вы обманывали меня, выполняя свой служебный долг, остаюсь с чувством глубокой симпатии к Вам, желающий Вам здоровья и всего хорошего – архимандрит Иоанн.

19 января 1958 года. Киев. Андреевский спуск, 23».

Следом архимандрит Иоанн пишет «смиренное прошение» заместителю заведующего отделом Внешних сношений епископу Михаилу:

«Осенью 1957 года Вы, Ваше Преосвященство, имели со мной разговор по поводу предполагавшегося моего назначения на длительную работу в Сирии. Тогда я сказал Вам, что, как монах, я должен принять всякое послушание, если оно будет исходить от Святейшего Патриарха, назначившего меня недавно ректором Киевской семинарии.

16 января 1958 года я был на приеме у Святейшего Патриарха и узнал от Святейшего, что он не имел намерения направлять меня на работу в Сирию.

Поскольку мое согласие осенью было условным, а условие, при котором оно было дано, не имеет места, прошу Вас считать, что я не даю никакого согласия на работу в Сирии.

Очень прошу также Вас, Ваше Преосвященство, дать этому моему заявлению надлежащий ход.

Архимандрит Иоанн. 21 января 1958 года. Киев. Андреевский спуск, 23».

Запущенную машину кадровых назначений остановить не удалось. Архимандриту Иоанну предстояло ехать в Сирию, открывать и возглавлять в Дамаске представительство Московской патриархии при Антиохийской церкви. Его письма в это время полны нескрываемой грусти.

«Воскресенье 16 марта 1958 года.

Дорогой, родной и горячо любимый Владыка! Осталось несколько больше суток до моего отлета из родной страны. Как жалко и грустно. Правда, там предстоит работа очень интересная и разносторонняя, и если она будет удачна и успешна, то она будет во славу нашей родной Церкви. Митрополит Николай благословил мне полную свободу (при возможности) передвижения по всей Арабской Объединенной Республике, так что, может быть, я увижу не только Сирию и Ливан, но и Египет.

Он благословил мне, если будет возможность, поехать и в Старый Иерусалим. (Но эта последняя возможность – сомнительна, ввиду отрицательного отношения Короля Хусейна к АОР и к русским.)

Вторник 18 марта 1958 года.

Дорогой, родной и горячо любимый Владыка!

Сегодня мы должны были улететь в Дамаск. До Будапешта нам предстояло лететь на ТУ-104 (2,5 часа). Сделать остановку до 5 часов вечера, а дальше лететь на самолете какой-то зарубежной компании до Дамаска. Когда мы приехали в аэропорт, нам сказали, что работники этой компании бастуют. Будет спецрейс на ТУ прямо в Дамаск. Через 1 или 2 дня. Я очень обрадовался, что еще можно остаться на Родине. И хотя бы один день, но мой…

20 марта 1958 года.

Оставшись в Москве еще на 3 дня, я получил большое утешение: милейший настоятель храма в Новодевичьем (о. Николай Никольский) дал мне послужить Литургию Преждеосвященных Даров в среду в Крестопоклонной… Вообще, я каждый день по 2 раза ходил в Новодевичий эти последние дни. Сегодня, 20 марта, умерла Анна Прокофьевна – старушка, жившая в одной комнате с Матроной Гавриловной. Служил панихиду на квартире вместе с о. Леонидом Кузьминовым, Вам хорошо известным. Старушка болела 5 месяцев и в течение всего этого времени пользовалась неослабным вниманием со стороны своих двух сыновей и их жен. «Девушка с фабрики», где она и Матрона Гавриловна работали, то есть такая же старушка, читает над ней псалтырь. Еще и еще раз прошу Вашего благословения и молитв, дорогой Владыка. Завтра летим! Любящий архимандрит Иоанн.

Суббота 22 марта 1958 года.

Дорогой Владыка! Вчера был день сказочно ярких впечатлений. Мы сели в ТУ-104. Бравая веселая команда любезных чехов, говорящих по‑русски. 11 тысяч метров над землей, легкий спуск, красота гористой и лесистой Чехии, с ее изящными деревьями, покрытыми снегом. Встреча в Праге с управделами Блаженнейшего Иоанна. Его рассказ о процветании православия в Чехословакии (1 200 приходов, верующих больше, чем в Антиохийском патриархате). Через полчаса взлет на самолете Индийской компании. Тонко сложенные, красивые серьезные индусы, индианки в сари. Лимонно-желтые индонезийцы. Сквозь облака иногда проглядывают Альпы. Снижение. Зеленые луга Италии под серым небом. Деревья – в листьях. Мутный извилистый Тибр. Рим. Влажно, прохладно, пасмурно. Узнал у итальянцев, что их Пасха 6 апреля. Снова взлет. Темнота. Через 2–3 часа – яркие, как бриллианты, звезды над Средиземным морем. Огни Египта. Каир. Свежая ночь, но в зданиях жара. Пограничники очень любезны. Самолет на Дамаск придется подождать 2–3 дня. Нам дают визу в Каир. Едем в отель Heliopolis. Утро. Оно пасмурно и прохладно. Пальмы, зеленые карагачи, цветы, желтые и белые цветущие деревья. Солнце, поднимаясь, отдает жаром, но воздух чист, бездымен, беспылен и прохладен. Недалеко, на юго-востоке, виднеются совершенно пустынные фиолетово-желтые холмы. К северу – город. Вокруг много красивых зданий в мавританском стиле… В Каире мы прожили 5 дней. Там я служил вместе с греческим священником в церкви обедню. Видел Патриарха Христофора и беседовал с ним. Был у коптов, осмотрел Нил и его долину. Входил на край каменистой восточной пустыни (Аравийской) и песчаной западной пустыни (Ливийской). Лазал на, и в пирамиды. Все это было сказочно и чудесно. Ночи были холодные, дни не слишком жаркие. Город украшен множеством цветов – деревьев белых и желтых, ползучих кустарников – ярко-фиолетовых и красных…

И вот я – в Дамаске. Здесь все очень близко напоминает Среднюю Азию, но, пожалуй, менее красочно. Нет тюльпанов. Сухие каменистые горы окаймляют город с востока. Полно машин, которые носятся по узким улицам, заставляя бедных пешеходов опасаться за свою жизнь. В улицах весьма узких, куда не влезет машина, носятся мотоциклы и пробегают велосипеды. Очень неприятно в узкой и извилистой улице слышать рокот мотоцикла, еще невидимого из‑за угла. Есть кварталы с нормальными улицами и множеством магазинов. Овощей – редиски, салата, лука, помидоров и др. и фруктов – апельсинов, бананов, яблок уже сейчас сколько угодно. Они здесь – круглый год. Также и множество съедобной травы. Климат, кажется, сносный…»

Если бы не горячее желание архимандрита Иоанна жить и служить Богу в родных пределах, о такой поездке можно было только мечтать. Антиохийская Православная Церковь насчитывает почти двухтысячелетнюю историю. Ее основатели – первоверховные апостолы Петр и Павел. Из Антиохии вышли святые и святители евангелист Лука, Игнатий Богоносец, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, Косьма, Андрей Критский. Именно в Антиохии последователи Христа «в первый раз стали называться христианами». До этого члены Церкви Христовой чаще всего именовали друг друга «учениками» и «братьями».

Литургия Иоанна Златоуста, выходца из этих мест, стала неотъемлемой частью православного богослужения. Антиохия – родина литургической поэзии, начало которой положили преподобные Ефрем Сирин и Роман Сладкопевец. Богословская школа, основанная в Антиохии в IV веке, была в числе первых. Предстоятели Антиохийской Церкви занимали первенствующее положение на поместных и вселенских соборах. Из Антиохии исходили проповедники и миссионеры, просветившие Светом Истины Персию, Армению и Грузию. Первое глубоко аргументированное обоснование иконопочитания сформулировал уроженец Дамаска преподобный Иоанн Дамаскин. Сирия и Палестина стали оплотом сопротивления иконоборческому учению. Здесь были отточены догматические убеждения, восторжествовавшие на VII Вселенском Соборе.

На земле древней Антиохии можно собственными ногами пройти по «дороге в Дамаск», постоять на том месте, где гонитель христиан Савл услышал Господа и стал апостолом Павлом. Увы, можно постоять и на другом месте – у подножья горы, на которой мучимый завистью Каин убил брата своего Авеля.

Связь России с Антиохией восходит в самую глубокую древность. Первый митрополит Киевский Михаил был родом из Сирии. Он горячо распространял Христову веру на русской земле, построил первый монастырь. Митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории Русской Церкви» отмечает беспрерывную помощь, оказываемую Россией «четырем патриархам православным, не имеющим другого покровителя, кроме твоей царственности» (из письма Патриарха Александрийского Мелетия Пигоа – царю Феодору Ивановичу). В 1586 году первый из Антиохийских и Восточных Патриархов, Иоаким, посетил Россию. Борис Годунов высказал желание православной Руси иметь своего Патриарха. Идею об учреждении патриаршества на Руси Патриарх Иоаким одобрил и поддержал русскую просьбу перед Патриархом Константинопольским Иеремией. Последний в 1589 году принял участие в Соборном избрании митрополита Московского и Всея Руси Патриархом.

Россия всегда помогала Антиохийской церкви деньгами, иконами, церковным убранством. Восточные иерархи обращались к богатой Российской церковной и царственной власти при всяком затруднительном положении.

В 1848 году в Россию прибыл посланец Антиохийского Патриарха митрополит Неофит с просьбой помочь в деле учреждения в Сирии духовного училища, типографии и восстановления храма святителя Николая в Дамаске. Помощь ему оказали. Митрополит Московский Филарет (Дроздов) предоставил Антиохийскому Патриархату церковь для подворья в Москве.

Антиохийский Патриарх приезжал в Россию на празднования 300‑летия Дома Романовых в 1913 году. Он принял участие в нескольких архиерейских хиротониях, в том числе архимандрита Алексия (Симанского) – будущего Патриарха Московского и Всея Руси.

Когда Константинопольский Престол признал Обновленческую Церковь как истинную Русскую Православную Церковь, Антиохийский Патриарх Григорий IV объявил живоцерковников «богоборным сатанинским сборищем» и решение Константинопольского Патриарха назвал «совершенно недопустимым, весьма прискорбным и ни на чем не основанным». В своем послании Патриарх признавал «единственно законной высшей церковной властью Всероссийского Патриарха Тихона».

После революции контакты Русской и Антиохийской Православных Церквей держались на традиционно дружественном отношении православных арабов к русским. Правда, в среде Антиохийского епископата появились и такие иерархи, которые в духе времени спешили перенести неприятие атеистического советского правительства и на гонимую Русскую Православную Церковь. Однако немало иерархов сохраняли симпатии к России. Некоторые когда-то учились в российских духовных академиях, говорили по‑русски, любили русских благочестивых людей, а кроме того, с недоверием относились к Западу, который в прошлом был для православных источником больших бед.

Одно из первых впечатлений архимандрита Иоанна в Дамаске: «Здесь многие архиереи говорят по‑русски. Даже не бывший в России епископ Селевкийский Сергий очень умилительно поет «Жил-был у бабушки серенький козлик» и «Дети, в школу собирайтесь».

Патриарх Александр III во время Второй мировой войны обратился к христианам всего мира с просьбой о поддержке России и ее народа. Широко известна история Илии Карама, митрополита Гор Ливанских. С его именем связано предание о чудесном заступничестве Богородицы за Россию в годы войны с фашизмом. Говорили, что он сумел сообщить советскому правительству волю Божию о необходимости открыть в России все церкви, вернуть из лагерей священников, пройти Крестным ходом с Казанской Иконой Божией Матери вокруг святого града Петра – и никакой враг его не одолеет.

У этой истории есть как сторонники, так и недоверчивые оппоненты. Сколько здесь правды, а сколько красивого преувеличения, сказать уже трудно. Но после войны митрополит Илия посетил Москву, Ленинград (где возложил изготовленную в Ливане священную корону на Казанскую икону Божией Матери), Киев и Одессу. С возрождением Русской Церкви митрополит Илия связывал судьбу вселенского Православия, неоднократно называя в своих проповедях русский народ «любимым народом Господа», а Россию – «домом Пресвятой Богородицы».

Первая зарубежная поездка Святейшего Патриарха Алексия I в 1945 году была на Восток. Тогда в Москве вновь открылось закрытое в 1929 году Антиохийское подворье, расположенное в храмах св. Архангела Гавриила и великомученика Феодора Стратилата в центре Москвы. Делегации восточных иерархов после войны несколько раз приезжали в СССР.

А в 1958 году в Дамаске открылось представительство Московской Патриархии при Антиохийской церкви. Газета «Известия» писала: «По этому случаю представитель Московской Патриархии архимандрит Иоанн дал торжественный обед, на котором присутствовали митрополиты Антиохийской церкви, члены Высшего совета Православной церкви Сирийского района ОАР, представители Греческой Православной церкви, а также генеральный консул Советского Союза в Сирийском районе ОАР В. И. Корнев. Архимандрит Иоанн и глава Антиохийской церкви Александр обменялись речами, в которых подчеркнули наличие тесных исторических связей между Русской и Антиохийской церквами и глубокой дружбы между арабским и советским народами. Обед прошел в исключительно дружественной и сердечной обстановке».

Приехав в Дамаск, о. Иоанн временно остановился в Греческой Патриархии. Это был недавно построенный дворец в мавританском стиле. «Личные келии Патриарха и митрополита очень скромны, – пишет он Владыке Гурию. – Наши комфортабельнее». После Ташкентского подполья, геологических скитаний, крохотных епархиальных комнатушек архимандрит Иоанн попадает в великолепные мраморные покои. В центральной части нового города для Представительства Московской Патриархии был нанят великолепный дом.

«У нас будет 3 этажа и роскошная плоская крыша. В нижнем этаже сооружается небольшая домовая церковь. В ней предполагается еженедельная служба на арабском языке. В церкви уже установлен ореховый иконостас с резьбой, изображающей виноградную лозу, в том стиле, какой выработан Вами. Еще нет в нем икон. Но митрополит Николай прислал мне телеграмму, в которой обещает иконы, специально для этой церкви изготовленные Марией Николаевной Соколовой, антиминс и все прочее. Я не устаю любоваться резным иконостасом из орехового дерева и киотами, установленными в зале. Митрополит Николай благословил церковь назвать именем святого Иоанна Златоуста».

Условия жизни в столице Сирии были сказочные. «Как в «Тысяче и одной ночи», – пишет архимандрит Иоанн Владыке Гурию после переезда в новое жилище. – Дом – в новой части Дамаска, выходит на площадь, имеющую форму 8‑угольной звезды. Жилище мое очень просторно и комфортабельно. Моя квартира (кабинет, церковь, библиотека, гостиная, спальная, 4 балкона и много подсобных комнат) занимает 1‑й этаж. У секретаря – такой же 2‑й этаж, а сверху для гостей и приемов 3‑й этаж. Все удобства, вплоть до центрального отопления на зиму. Центр города. С крыши любуемся звездами, луной, фейерверками. Солнцем любоваться невозможно, т. к. оно посылает угнетающе горячие лучи. Весь дом – огромен. Полы все каменные, лестница – мраморная, как здесь принято. Если бы приехал какой-нибудь весьма почтенный гость, например Вы, то я, конечно, уступил бы такому гостю весь свой первый этаж. Приезжайте! Впрочем, я с большим удовольствием приехал бы к Вам, потому что все-таки здесь – скучновато».

Его письма полны нескрываемой тоски по дому, близким, Родине. Все они начинаются одинаково: «Дорогой и горячо любимый Владыка!» Вот строки из нескольких писем:

«Сегодня – 25 августа – день и 12‑я годовщина Вашей архиерейской хиротонии. Вчера послал Вам поздравительную телеграмму, а сегодня особенно усиленно Вас вспоминаю. Впрочем, я вспоминаю Вас каждый день и ежедневно, даже помимо моего желания, в моем воображении встают картины Вашего Днепропетровского домика и сада».

«…Еженощно мне снятся леса и реки России – Волга, Саратовское озеро, Днепр».

«…Скучаю по Вам, по русской службе, по Родине».

«В моих мечтах была уже Москва, Киев, а может быть, даже Днепропетровск, и я надеялся очень скоро увидеть нашу прекрасную родную страну…»

«"Сила любви такова, что она обыкновенно соединяет находящихся на далеком расстоянии друг от друга. Того, кого любим, мы представляем себе каждый день, хотя бы он жил на чужбине и был отделен от нас обширными морями» (Св. Иоанн Златоуст. Слово на Новый год. Т. I. Кн. 2). Так и представлял Вас, соображая, что Вы делаете и где находитесь…»

Утешением жизни на чужбине были церковные службы. Архимандрит Иоанн прошел школу своего духовного отца. А Владыка Гурий был строгим уставщиком. В монашестве он искал прежде всего молитвенного общения с Богом через Иисусову молитву и правильное, уставное совершение богослужения. Он не был противником некоторого сокращения службы, применительно к силам и занятости богомольцев, но всегда стремился к тому, чтобы богослужение сохраняло свою структуру и вселяло в души молящихся смысл и красоту своего содержания. Все эти принципы он передал своим духовным детям. Владыка Гурий требовал от священников, чтобы даже известные всем почти наизусть Евангелия воскресных всенощных прочитывались про себя, прежде чем их читать вслух.

«Я могу засвидетельствовать, что такая подготовка всегда приносила добрый плод как для собственной души, так и для слушателей. Когда я жил под одной кровлей с Владыкой Гурием, мы всегда по вечерам совершали вечерню с повечерием (или всенощную), а утром – утреню (или Литургию). Знакомство с гласами, Уставом, Знаменным распевом и квадратными нотами я имею от него», – вспоминал митрополит Иоанн.

Вдохновенно и с большой любовью в своих проповедях и беседах Владыка Гурий говорил о богатстве, красоте и глубине уставных богослужений: «Самое важное – это молитва. Она – самое дорогое, и если эта молитва доходит до сердца, она согревает, и укрепляет, и оздоравливает тело и, тем более, душу… Как много хорошего получишь, если проникнешься тем, что поется и читается в храме. Мы исполняемся благодати Святого Духа и силой Божией, которой мы живем. Это самое дорогое для меня. До смерти я буду призывать вас к молитве, налаживать богослужение. Если оно разумно совершается – это великое счастье и великая сила. Преподобный Серафим всегда звал стяжать умиление, стяжать радость о Господе. Если мы это будем иметь, тогда мы будем счастливы, и тогда будет нам легче жить».

В Дамаске не всегда так получалось. «Здесь всенощных не бывает, – пишет о. Иоанн. – Вечером служится только вечерня, исполняемая по полному уставу (мин. 40–50), но совершаемая только священнослужителями, т. к. народ на эту службу не ходит, разве что случайно забредут один-два человека. Зато я пользуюсь этой службой для того, чтобы петь стихиры по‑славянски, антифонно с арабским певцом. Так и сегодня я пел «Не помолимся фарисейски, братия». Вспоминал, какое настроение владеет нашей молящейся толпой, когда поют, в особенности в первый раз, «Покаяния, отверзи мне двери, Жизнодавче». Здесь это читают утром, и никто это, конечно, не замечает…»

В конце поста он опять возвращается к этой теме: «Когда я «затянул» службу погребения на 2 часа 45 минут, одна эмигрантская дама заявила, что она готова была упасть в обморок. Когда я изъявил желание (настойчивое) служить Литургию в Великий Четверг и Великую Субботу, мне ответили, что это слишком тяжело для них и непривычно».

Письма на родину Владыка писал очень часто. Иногда каждый день. Подробно описывал поездки, людей, с которыми ему приходилось встречаться, делился впечатлениями, обобщал увиденное. Владыка Гурий в это время возглавлял Днепропетровскую епархию. Как и раньше в Ташкенте, Беш-Бале, рядом с ним было его «малое стадо». В Днепропетровске он постриг Эли в монашество с именем Евфросиния в честь преподобной Евфросинии Полоцкой. В это время в их духовную семью влилось несколько матушек из разогнанных властями монастырей Чернигова и Днепропетровска. С целью скрепить эту семью он тайно в своей домовой церкви возвел монахиню Серафиму Яковлеву в сан игуменьи.

Понятно, что письма дорогого «сирийца» здесь читали вместе. Иногда в них были приписочки для сестры – в основном о родственниках, двоюродных братьях и сестрах: «Перед отлетом я был у наших родственников, на квартире у Маки. Там же был Дудя. Они ко мне очень хорошо отнеслись, так что вечер прошел чрезвычайно приятно. Мака наполовину поседела. Дудя по‑прежнему выглядит благодушным геологическим медведем. Дудя рассказывал о своей поездке в Индию и показывал фотографии улиц Калькутты. Вл. Ал. (В. А. Фок. – Э. М.) находится в зените своей научной славы, но физически ослабел, не читает больше лекций, а только решает задачи. Простым смертным непонятна ни формулировка, ни решение этих задач. Состояние здоровья Саши вызывает тревогу. Но она пользуется безграничной любовью и уважением Маки и Дуди, которые видят в ней человека необычайной доброты и ума, умеющего понимать людей. Они мне рассказали, что будто Саша давно предсказывала, что я пойду по дипломатической части (?!). Саша просила передать мне привет, но прийти к ней, конечно, «нельзя». Мне показывали фотографию Саши. Вид у нее величественный, благолепный и матриархальный. Белоснежные волосы, подстриженные в скобку, обрамляют ее лицо».

В распоряжении архимандрита Иоанна было двенадцать епархий: шесть в Сирии и шесть в Ливане. Он служил не только в Дамаске и Бейруте, но и в деревенских церквах. Бывал на высокопоставленных приемах и общался с простыми арабскими батюшками. В его описаниях есть место и юмору, и очень серьезным наблюдениям: «Церковное пение не имеет никакого сходства с нашим. Это узорчатые восточные мелодии, исполняемые монофонически, а часто просто соло в диапазоне около двух октав. Для непривычного европейского уха это пение кажется очень похожим на мартовскую музыку наших крыш. Только потом замечаешь, что пение имеет строгий ритм, а голоса звучат в совершенном согласии. Пения в службе очень много. Почти вся утреня идет песенно, но продолжается недолго. От 45 до 75 минут. Литургия идет как у нас, с некоторыми отличиями в обрядах и пропуском молитв об оглашенных. Впрочем, может быть, они читаются тайно».

А вот его подробный отчет о службах на Страстной неделе и на Светлой седмице:

«На Страстной я служил только Вербное, Благовещение, 12 евангелий, вынос плащаницы, погребение и ночную Пасхальную службу, о которой было заранее объявлено в газете. Служба была соборная, так как кроме священника есть еще в нашем приходе престарелый архиерей Игнатий Аборуси, епископ Пальмирский, хорошо знающий русский язык, так как он учился в Духовной академии вместе с нашим Патриархом Алексием.

Владыка облачался, говорил «Мир всем!», возглавлял Крестный ход, совершил один раз каждение. Большего он не мог по слабости, но он еще привносил с собою атмосферу праздничной радости, все время радостно умилялся.

За ночной службой было много греков и арабов, большая и прекрасная церковь была почти полная.

В Великий Четверг я присутствовал на чине омовения ног в арабском кафедральном соборе Сен-Жорж. Собор огромен, но снаружи лишен архитектурных особенностей церкви, так как турки запрещали выводить купола. От старости собор врос в землю метра на три. Митрополит Илия (Салиби) дал мне место на том самом возвышении, где совершается последование. Оно длиннее нашего, поскольку изображает не только омовение ног, но и прощальную беседу со всеми репликами, которые дают апостолы, а также Гефсиманскую молитву Спасителя.

Для изображения последней митрополит сходит с возвышения. Трое священников садятся на ступени возвышения и притворяются спящими. Митрополит идет к иконостасу, молится там, возвращается к спящим, будит их, снова идет молиться, а те снова засыпают. Так повторяется трижды.

В Великую Субботу сослужил Литургию митрополиту Илие (Салиби), который предоставил мне место первого священника.

То, что в России можно было сделать совсем без труда, здесь достигается, по незнанию языка, неимоверными трудами. Например, я 12 часов готовился только к тому, чтобы прослушать вечерню, длящуюся один час. Я надеялся понять ее греческую половину и для этого выписывал стихиры с нотного греческого октоиха.

Как видите, из прилагаемой бумажки, греки до сих пор пользуются в церкви не нотным станом, а знаками, принципиально такими же, как знаки нашего допетровского знаменного пения. Точно так же поют и арабы, с той разницей, что на мелодии у них нет нот, а они находятся и «в мозгу и в ушах» их псаломщиков, совершенно виртуозных в этом отношении.

Но я убедился, с некоторым сожалением, что мое ухо – слишком европейское. Слушая заковыристые ходы арабской мелодии, я испытываю, в лучшем случае, удивление, но никак не умиление. А когда поют знакомую вещь, например «Агиос о Феос», таким распевом (и гнусавым голосом), то я чувствую только досаду. Ничего похожего на наше прекрасное, греческое по названию, но совсем не греческое по распеву, «Святый Боже».

Но я вижу на лицах поющих арабов, служащих священников и архиерея – искренний восторг, когда так поют. Восторг переходит в подражание (скрипучим басом или высоким фальцетом), и тогда получается ансамбль трудно передаваемый.

Не теряю надежды, что когда-нибудь моя бесчувственная душа почувствует красоту этого самобытного восточного искусства. Да и надо бы почувствовать! Служба должна быть очень красива для того, кто ее понимает. Представьте себе парадную архиерейскую обедню. Она вся песенная. Поскольку перед ранней Литургией уже была отслужена и полунощница, и полная утреня, постольку перед поздней случится утреня сокращенная, именуемая здесь катавасией. Поют по очереди 2 псаломщика, стоящих визави посередине храма, боком к алтарю и народу. Они поют ирмосы канона (теперь Пасхи) – медленно, тягуче, затейливо. Потом «Богородицу и Матерь Света» также сокращенно. Затем очень долго экзапостиларий и хвалебные стихиры. Ко времени Великого Славословия архиерей и весь служащий собор выходят на середину храма. Славословие поют также антифонно по‑гречески и по‑арабски. К сожалению, архиерей и служащие с ним тихо бормочут в это время последние 2 ектении утрени и ее отпуст, успокаиваясь только к концу Славословия. Сразу, как кончат тропарь, по Славословии возглашается «Благословенно Царство» и начинается Литургия. «Верую» и «Отче наш» – хоровая декламация школьников. Если присутствует греческая школа, «Отче наш» читается дважды – по‑гречески и по‑арабски. Все это продолжается два часа.

В Дамаске никогда не бывает проповеди; в Бейруте – всегда. Недавно я был в православной деревенской школе. Вот от этого впечатления было очень хорошо. Тут и пение привело меня в восторг. Хором пели гимн Сирии, потом выступили народные певцы, воспевавшие героев борьбы за освобождение. Все это было очень красиво и воодушевленно. В кульминационные минуты раздавался гром аплодисментов. В минуты еще более кульминационные подымалась пальба из игрушечных пистолетов, весьма оглушительная в закрытом помещении.

Собираюсь в будущее воскресенье служить в той деревне и обдумываю проповедь. Ее надо сперва написать по‑русски, потом перевести на французский и дать арабу, который переведет на арабский и будет говорить вслед за мной. Вот какая работа!

В Киеве я помечтал бы с полчаса на берегу Днепра, и проповедь была бы готова, а здесь за неделю – не знаю, приготовлюсь ли.

Вот – моя жизнь.

…За последнее время я почти никуда не ездил, кроме нескольких окрестных деревень. Большое и совершенно неожиданное утешение доставило мне посещение армянского богослужения. Здесь временно находится кафедра патриаршего местоблюстителя Киликийской патриархии армян митрополита Хада, который признает Католикоса Вазгена I, в противоположность захватившему Бейрутский Патриарший престол раскольнику Зарэ.

Армянская служба была великолепна. Совершалась древняя христианская Литургия, необычайно богатая всевозможными обрядами, красивыми и вдохновенными процессиями, несколькими хорами (мальчиков, девочек, совместным хором, хором духовенства, головщиками). Пение носило восточный характер, но было доходчиво и красиво. Приятно было смотреть на общее одушевление народа, на огромную толпу исповедников и причастников, на множество пылающих свечей и гору серебряных монет на церковной тарелке. (Утреня продолжалась от 7 до 9, а Литургия с 9 до 11 часов 20 минут.)

Чувствовалось единство клира и паствы и высокая религиозная настроенность всех. Это тем более удивительно, что все они – сравнительно недавние беженцы из Турции (лет 12–15).

На Ильин день служил и проповедовал в деревенской церкви Сахнайя. (Проповедь была заранее переведена на арабский язык.) Рассчитываю на Преображение (также по‑новому стилю) быть в другой деревне. Эти службы – большое утешение. Тем более, что нас встречали и принимали с большой торжественностью и чисто восточным воодушевлением. (После службы народ плясал, кружил хороводы, пел и оглушительно стрелял.)

…По-прежнему утешением здесь служит ежедневное богослужение в нашей церкви. Правда, еще не два раза в день, а только великое повечерие. Его здесь очень любят и с большим воодушевлением поют по‑арабски «С нами Бог». Собирается человек 150–200 народа. По пятницам на малом повечерии выпевается весь хвалебный канон Божией Матери и читается ¼ акафиста.

Все это – с очень большим воодушевлением. Арабский архимандрит о. Сергий каждый день говорит проповеди, короткие, но очень теплые. Народ чутко реагирует на них. Сегодня, например, читал выдержки из творений Ефрема Сирина. Я стою за службой с часословом в руках, и мне удается проследить за каждым псалмом».

Архимандрит Иоанн подшучивал над своим знанием языков. Это был его стиль – подтрунивать над собой. На самом деле, он блестяще говорил на нескольких европейских языках, самостоятельно выучил греческий, древнееврейский. А вот арабский ему не очень давался.

«Французским языком я занимаюсь сам, – пишет он. – Занятия заключаются в том, что я каждый день почти прочитываю одну главу из Евангелия по‑французски и один псалом. Это утром. После обеда нам приносят сводку телеграмм ТАСС на французском языке. Это – страниц 11–15. Я их просматриваю. Достижения в области французского языка заключаются в следующем: я могу обо всем поговорить – как смешном, так и серьезном – с нашим шофером арабом, воспитанном в колледже иезуитов, но сохранившем православие. Этот шофер всегда под руками, когда нужно разговаривать с простыми арабами, не знающими французского языка.

С интеллигентными арабами, знающими французский язык, я могу объясняться непосредственно и тем легче, чем лучше они владеют языком. Поэтому я был в нескольких случаях и переводчиком. Французский язык помог и произнесению проповедей, т. к. был переходным при переводе с русского на арабский.

Только это дело трудоемкое; поэтому, с мая месяца, когда я стал проповедовать в арабских церквах, мною произнесено только 9 проповедей (это за 6 месяцев!). Они заключают 11 страниц убористого машинописного текста. Конечно, были проповеди, произнесенные в русском Патриаршем подворье в Бейруте (Вербное, Вынос Плащаницы, Благовещение, Рождество Богородицы и одно из воскресений), но то уж очень легко, так что я того и не считаю.

В отношении арабского языка достижения очень невелики, т. к. этот язык труднее древнееврейского. Но, все же, я возглавлял собор других священников, при наличии диакона могу совершить Литургию по‑арабски.

Последнюю мою проповедь (5 октября) на торжестве закладки камня в фундамент новостроящейся церкви – я сам произнес по‑арабски. Вот она, если Вам угодно (сложение стиля и «комплименты» сделал мой преподаватель):

«Дорогие братья и сестры!

Благодатью Господа Иисуса и благословением его высокопреосвященства митрополита Игнатия, всеми уважаемого пастыря этого возлюбленного района, и с помощью энтузиазма православных – собрались мы ныне для того, чтобы положить первый камень в здание будущей церкви.

Но, возлюбленные, камни, как вы знаете, в этом здании различные. Одни из них лежат в основании, другие стоят в стене, а есть еще и такие, которые ограждают углы здания.

Точно так же и вы в Церкви Господа Иисуса, которое есть живое тело Его, как живое здание, в котором все мы и каждый из нас является камнями в этом живом здании, членами в этом святом теле.

Да, возлюбленные братии! Будем держаться друг за друга, как камни в стене, которая построена на скале!

Мир вам! Аминь».

Проповедь звучит в несвойственном мне стиле, т. к., во‑первых, обработана моим профессором, а во‑вторых, является обратным переводом на русский язык того арабского текста, который получился с французского перевода моего первоначального русского замысла. По-арабски она более естественна. Но дело не в этом, а в том, что я сам произнес ее по‑арабски перед огромной толпой, собравшегося со всей деревни народа на открытом воздухе перед фундаментом будущей церкви. (В некотором отдалении под навесом сидели митрополит, губернатор и другие важные господа.) Для этого я каждый день в течение 5 дней заучивал произношение.

Вот и все мои труды. Профессор сказал мне, что я могу считать себя переведенным во 2‑й класс начальной школы.

Но, сказав такую большую речь, я все-таки не говорю и не понимаю, что другие говорят! Удивительно то, что я опять учусь, чем, кажется, занимался всю жизнь. Но теперь учусь уже совсем детским вещам: буквам и глаголам…»

В конце 50‑х годов ХХ века Русская Православная Церковь вышла из заточения после тридцати лет жесточайших гонений и полной изоляции от мира. Государство использовало ее как инструмент в достижении своих целей. Церковь это прекрасно понимала. Архиереи и священники, приехавшие служить за границу, оказывались между двух огней: власти своего государства, которая не спускала с них глаз, и русской эмиграции. На священство, приехавшее из Советского Союза, обрушивался поток оскорблений. Газеты пестрели статьями о «красных попах», «коммунистических агентах в рясах». В одной из парижских газет читаем: «В 1958 году в Дамаске открылось подворье Московской Патриархии. В нем на Пасхальном богослужении русской эмиграцией широко распространялась листовка на французском и арабском языках, указывающая, что «Московская Патриархия запряглась в колесницу безбожников», и развивающая это утверждение данными антирелигиозной политики правительства СССР».

Как относился к этим нападкам Иоанн (Вендланд)? Как и его духовный отец, в полном соответствии со словами вселенского учителя и своего небесного покровителя Иоанна Златоуста: «Христиане должны быть убеждены только в одном: что Бог все посылает для нашей пользы… В том-то, главным образом, и состоит Промысл, что причины для нас непостижимы». И все же в Сирии вокруг Владыки Иоанна возникла мирная обстановка. К нему особенно приложима заповедь: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9). В Дамаске у него установились прекрасные отношения как с местными жителями, так и с советской общиной при посольстве. Некоторые из бывших сотрудников посольства спустя много лет навещали его в Ярославле.

Русских в Дамаске и Бейруте было немного. Отец Иоанн писал Владыке Гурию:

«Наша часть русских эмигрантов имеет всего 40 человек по списку. Из них в церковь ходят человек пять; по большим праздникам – 30. Но, вообще, русская община поражает своей слабостью, отсутствием религиозного воодушевления, болезненным самолюбием ее членов, выяснением отношений между собою. Ежегодное возвращение на Родину или смерть уменьшают количество ее членов, так что через десять-пятнадцать лет, а может быть, и раньше, приход перестанет существовать. Здесь нет простых людей, кроме одной лишь семьи Григорьевых (мать, 5 дочерей, 2 сына и 4 внука), выбившихся из большой бедности и теперь возвращающихся на Родину. Эти очень симпатичны, энергичны в жизни и усердны к церкви. Большая часть русских здесь – топографы. Один из них – Филипченко – сорокалетним трудом достиг обеспеченного положения: имеет свое топографическое бюро, свой коттедж, русскую жену и трех русских детей. Все говорят по‑русски и весьма усердны к церкви. (Семья Филипченко позже эмигрировала в Канаду; и один из их сыновей приезжал к Владыке в Ярославль. – Э. М.)

Большая часть других совсем не имеет потомства или имеет его от ливанских женщин. Такие дети говорят только по‑французски и по‑арабски. Интересно слушать, как месье Платонов с некоторым затруднением объясняется с собственным 11‑летним сыном на ломаном французском языке, тогда как тот жарит ему в ответ отличной французской речью. Разговор переходит на арабский язык, и папаша вынужден смущенно улыбаться, не понимая речи своих родных!

Мне пришлось принять исповедь двух барышень Платоновых на французском языке. Я понял все, что они мне сказали, и даже произнес им маленькое наставление. Грас а’дье!!!

А вообще, Ливан открыл свои гостеприимные границы различным эмигрантам. Их здесь 3 сорта:

1) Русские эмигранты.

2) Палестинские беженцы. Среди них – священник Иоанн Ханна, обслуживающий наш русский приход, т. к. он немного знает русский язык по Назаретской школе и по службе в Палестине.

3) Бежавшие из санджака Александретта, когда он был передан Францией от Сирии Турции. (Это – ортодоксы, обитавшие при устье Оронта, в том месте, где когда-то находилась Великая Антиохия.)

…В Бейруте и ко мне приходили гости. Две старушки сестры. Эти девственницы посвятили всю свою жизнь преподаванию. Это теперь уже редко встречающиеся ученицы русских школ палестинского общества. Они знают русский язык. С 12 лет они стали преподавать и так работают до сих пор. Ученики их школ причащаются три раза в году, в те посты, которые приходятся в учебном году… А обедали со мной три человека. Один адвокат, другой доктор, третий экономист. Все трое свое свободное время посвящают церкви, именно просветительной деятельности среди молодежи. Эти уже не знают ни одного слова по‑русски, объясняются со мной на прекрасном французском языке. Беседуя и с первыми посетительницами, и со вторыми посетителями, я думал, что Вам, наверное, понравятся и те и другие…»

Архиепископ Нифон (Сайкали), настоятель подворья Антиохийской церкви в Москве, рассказывал автору этих строк, какое впечатление тогда, в далекие 1950‑е, производил на окружающих этот приехавший из Советского Союза священник:

– Особая личность, необыкновенно привлекательная. Он прекрасно говорил на французском, немецком языках. Это человек, который возвышал роль России на Ближнем Востоке. Он тянул людей к России. В нем я ничего не видел советского. Но он был патриотом, и государство его за это тоже уважало. Личность! Говорить о ком-то или о чем-то плохо было не по его характеру.

Архиепископ Нифон был восемнадцатилетним юношей, когда впервые увидел архимандрита Иоанна:

– Я только что стал дьяконом. Покойный митрополит Нифон, мой наставник (при постриге он мне дал свое монашеское имя), рукополагал меня в своем подряснике. Антиохийская церковь тогда была очень бедная. Мы ничего не имели, даже церковной одежды. Он направил меня к Патриарху просить, чтобы он купил мне одежду. А Патриарх говорит: «У нас денег нет». Я решил: не хочу в церковь, которая не может меня обеспечить даже подрясником! И вернулся в Бейрут, преподавал математику и английский язык в евангелическом колледже. И вдруг меня вызывают: какой-то священник, блондин, спрашивает тебя, хочет видеть. Он приехал на черной машине, зашел к директору. Он говорил со мной по‑французски. «Это ты Нифон?» Я говорю: «Да». – «Я искал тебя в твоем родном городе Захле и не нашел». Он специально приехал ко мне из Дамаска в Бейрут! Спрашивает: «Что ты не зашел ко мне?» Я говорю: «Я вас не знаю». – «Вот тебе конверт, здесь деньги на билет в Москву. Поедешь учиться в Московскую духовную академию». А я совсем недавно разочаровался, зачем мне эта церковь нужна. Я верующий, но я не хочу быть бомжем. Надо служить церкви достойно. Это не значит быть богатым, но быть обеспеченным. Он сразу о чем-то пошутил: чувствовал мою настороженность и хотел снять напряжение. Владыка Иоанн полностью изменил мою жизнь. Я видел его еще несколько раз. Он венчал в ливанской деревне племянницу митрополита Нифона. Было шесть архиереев, в том числе и епископ Иоанн. И еще видел его в Москве в маленьком храме. Я стоял и видел, как он молится.

Владыка Иоанн и венчал, и крестил. У него появились крестники. С некоторыми он поддерживал отношения и в дальнейшем: «Сейчас гостит в Москве митрополит Илия (Карам). С ним приехал отец его внучатых племянников, из которых младший является моим крестником. Накупил я им разных подарков: матросский костюмчик, прибор для выжигания и металлический конструктор…»

По долгу службы Владыка Иоанн был миссионером Русской Православной Церкви не только среди иностранцев-прихожан, но и среди высшего духовенства других Поместных Церквей и конфессий.

Из письма архимандрита Иоанна к Владыке Гурию:

«На первый день Пасхи мы были на прием у Салиби. Туда же прибыл Президент Республики. После ухода Президента осталось скромное общество приглашенных к обеду. А до этого каждый, кто хочет, мог войти в широкораскрытые двери митрополичьего дома и поздравить с праздником Владыку. Для этого в большом зале митрополит восседал на золоченом кресле, обитом красным шелком, христосовался и давал благословение. Толпа собралась огромная. Всем раздавались конфетки, чтобы не было скучно. Президента приветствовали аплодисментами. Митрополит и Президент обменялись речами.

Вечером первого дня мы были на приеме у митрополита Илии (Карама).

Его постоянной резиденцией является пригород Бейрута Хадет. Мы миновали чудесные рощи сосен, тонкоствольных и плосковерхих. Это остатки лесов Ливана. Дальше пошли обширные сады мощных маслин. Наконец, дорога виноградниками поднялась к дому митрополита, где мы нашли сердечную встречу и хорошее общество. А еще раньше, в среду, мы ездили с Карамом на его высокогорную дачу Хамдун, где видели построенную им великолепную церковь. Все склоны довольно высоких и крутых ливанских гор разделаны трудолюбивыми земледельцами на бесчисленные узенькие террасы, на которых разведены вишневые сады, виноградники и т. п. Каждая терраса укреплена стенкой. Просто удивляешься терпению этих жителей, разделавших так тщательно горы до высоты полутора километра над уровнем моря… В Бейруте – множество высоких домов-коробок с комфортабельными квартирами. Владельцы их зарабатывают большие деньги на квартирной плате и строят новые и новые дома, так что город растет очень быстро. На окраинах еще встречаются между громадными домами живописные пустыри с ярко-красной землей и кактусами (плоско-лапчатыми), растущими здесь как сорная трава. По пустырям бродят козы, одетые в передник, который защищает их вымя от колючек кактусов. Местами возвышаются огромные эвкалипты, и тогда кактусы живописно обрамляют их подножие. Конечно, в городе есть пальмы, кипарисы, роскошные вьющиеся живые колючие изгороди, покрытые сплошь ярко-лиловыми или ярко-красными цветами, но всего этого не так много, потому что город тесен, улицы узки, земли мало, сады у домов редко бывают более нескольких квадратных метров…

Едем назад в Сирию… Вместо деревень из каменных коттеджей с черепичными крышами – бедные глиняные кишлаки. Горы сухи и пустынны. Справа от дороги – огромная снеговая громада Ермона. Тихо, дружественно, спокойно. На следующей неделе опять собираюсь в Бейрут, если не удастся попасть в Старый Иерусалим...

Благословите, дорогой Владыка!

Любящий архимандрит Иоанн».

В 1950–1960‑е годы возможность побывать в Иерусалиме для верующего из России была из разряда чудес. Елизавета Александровна Александрина, монахиня Елизавета, личный врач митрополита Иоанна (Вендланда), рассказывала, как в начале шестидесятых годов привезли знакомому ярославскому священнику святыньки из Иерусалима. Раздали близким: кому свечку, кому иконку, кому пузырек с маслицем. Ей не досталось ничего. Так она взяла бумажку, в которую все это богатство было завернуто. Можем ли мы сегодня мечтать о таком благоговении? Притом, что съездить в Иерусалим и привезти оттуда россыпи камней, литры воды и масла, десятки икон, – сегодня просто.

Владыке побывать на земле Спасителя не удалось – так и не дали разрешения. Лишь единожды он увидел ее в туманной дымке:

«Из Палестины приехал мой товарищ по Ленинградской академии архимандрит Никодим (Ротов). Я встречал его на границе и, таким образом, впервые видел своими глазами Святую Землю. Это зрелище волнующее. С больших высот Сирийской пустыни, выложенных черным базальтом, видно лежащее глубоко внизу (ниже уровня моря) Тивериадское море – нежно-лазоревое. Еще видел я поток Иордана. До него оставалось не более 100 метров, которые нельзя было пройти. Голуби подымаются и летают над Иорданом, и никто их не трогает.

Когда же я провожал архимандрита, то ничего этого не было видно: жаркая мгла («хамсин») лежала во впадине и скрывала от глаза решительно все».

Зато Владыка совершил восхождение на гору Ермон: «Мы (со мной было 7 человек арабов) вышли в 5 часов утра при лунном свете. Это был большой горный поход, т. к. предстояло по вертикали преодолеть полтора километра по очень крутому и каменистому пути.

Подъем занял 6 часов. Невдалеке от вершины нашли остаток снега. С вершины видели очень хорошо темно-синее Средиземное море и все хребты и долины Ливана и Антиливана. Палестина, на юге, снова скрывается за пеленой тумана. Обширная пустыня Сирийская на востоке с конусами вулканических пород занимала бόльшую часть горизонта. Высота Ермона 2 814 метров. Село Ариа, из которого начали подъем, лежит на высоте 1 300 м. Спуск занял 4 часа. Он был труднее и гораздо утомительнее подъема (крутизна, острые камни, осыпи), и я еле двигался, вернувшись в скромный домик диакона, готовящегося стать бакалавром. Тем не менее, мы служили вечерню, а на следующий день, как всегда, Литургию.

Еще о Ермоне: на его вершине – развалины языческого храма Ваалу. В центре развалин мы прочли акафист Спасителю (на 2‑х языках). Думаю, что Димитриевский не прав, когда пытается доказать, что не Фавор, а Ермон был горой Преображения Господня. Достаточно протащить было бы его по нашему маршруту, чтобы он это понял. Христос не стал бы заставлять Своих учеников заниматься альпинизмом…»

Русскую Православную Церковь все теснее сжимали жесткие тиски новых гонений. Один за другим на родной земле закрывались монастыри и храмы. Обставлялось все таким образом, что якобы архиереи и верующие сами желали этого. Сотни православных общин снимали с регистрации. Было принято постановление «О мерах по прекращению паломничества к т. н. «святым местам"». Таких мест власти насчитали 700. Источники засыпали, часовни разрушали, ставили милицейскую охрану. Если паломничество прекратить не удавалось, арестовывали его организаторов. В лаврах и монастырях устраивались облавы. Кто попадался в руки милиции, лишались работы, исключались из вузов. Представители безбожной власти делали все, чтобы уничтожить Церковь, посеять в ней рознь, распри, подорвать силы ее пастырей. Использовались разнообразные способы: хитростью, лестью, обещанием всяческих благ подкупались слабые духом священники и миряне, насаждалось доносительство… Таким было время, когда архимандрита Иоанна возвели в сан епископа.

В конце 1958 года его вызвали на родину.

«Я просил Патриарха Алексия, чтобы в хиротонии участвовал также и Владыка Гурий. Патриарх Алексий благосклонно отнесся к моей просьбе, и Владыка Гурий, несмотря на свои немощи, а также трудности зимнего пути, приехал на автомобиле из Днепропетровска в Москву».

Как была воспринята весть о предстоящем архиерействе, узнаем из письма Елизаветы Николаевны, которая в это время жила вместе с Владыкой Гурием в Днепропетровске:

«23 декабря получаем от брата телеграмму: «Решено возвести меня в сан епископа». И приглашает Владыку приехать, чтобы принять участие в хиротонии… Владыка перекрестился, и все мы, когда прочитали это сообщение.

И поднялась страшная суматоха. Позвонили в собор, вызвали ризничного. Владыка велел ему приготовить хорошее облачение для дорогого, архиерейскую мантию. Сейчас же Владыка выбрал ему хорошую красивую панагию, и все это с такой любовью делалось, что без слез нельзя было смотреть. Отец Михей, когда принесли телеграмму от дорогого, начал прыгать, хлопать в ладоши и кричал «аксиос, аксиос!». Наречение было в пятницу 26 декабря, и мы туда не попали, в самых покоях Патриарха. А в те часы, что было наречение, поехали мы с матушкой молиться к московским святыням – к Иверской (в храме в Сокольниках) и к Владимирской иконе Божией Матери в Третьяковскую галерею. Был страшный мороз – 30°».

Наречение архимандрита Иоанна во епископа Подольского с сохранением того же послушания было совершено 26 декабря 1958 года. В сказанном им слове поражает живое ощущение им соборности Церкви: «Я большую часть жизни провел на работе гражданской. Но меня всегда влекло к Церкви. В храме, среди молящегося народа, вдохновляемый молитвой священников и укрепляемый благодатью совершающихся священнодействий, я приобретал жизнь и свет и утешение для своей души. Неоднократно, путем личного опыта, как горького, так и отрадного, я убеждался в том, что без Церкви – я мертв, а с Церковью – жив, без Церкви – я слаб, а с Церковью – согрет и собран. И я понял, что один я – ничто, один я гибну, а вместе с православными верующими людьми, вместе со всеми пастырями и архипастырями – спасаюсь. И вот настал день, когда я должен начать не только получать все от Святой Церкви, но и давать, то есть всем своим временем и силами служить Церкви… Через ваши руки, богомудрые архипастыри, снова коснется моего сердца Божественная благодать священства. И я буду вашим соизволением и священнодействием поднят на высшую ступень служения в Дому Божием на земле – ступень епископства. Страшно… Еще более трудным представляется мне мое будущее епископское служение, когда подумаю о том, что в тех далеких странах, куда посылает меня мое назначение, не будет около меня молящегося русского народа, не будет наших христолюбивых батюшек, а будут только малочисленные, рассеянные на востоке, затерянные в этих просторах чада Русской Православной Церкви… Умоляю вас, святители русские, поддерживайте меня всегда: и в этот великий для меня день, и в будущем. И тогда – пусть не я один действую в тех делах, которые предлагаются моему послушанию, но пусть действует через меня недостойного сама Церковь Христова, очищающая мои прегрешения, укрепляющая мою немощь и ведущая своих чад ко спасению».

28 декабря 1958 года, в день Святых Праотцев, в Богоявленском Патриаршем кафедральном соборе Патриархом Алексием I, митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем, архиепископом Можайским Макарием, архиепископом Днепропетровским и Запорожским Гурием, епископом Лужским Алексием и епископом Дмитровским Пименом (будущим Патриархом Московским и Всея Руси) было совершено таинство хиротонии архимандрита Иоанна во епископа. Вручая ему архипастырский жезл, Святейший Патриарх Алексий напомнил слова апостола Павла: «Не неради о даровании, живущем в тебе, еже дано тебе бысть с возложением рук…» (1Тим. 4:14). И сказал:

– В служении твоем во всех разнообразных его проявлениях, помни главное, что ты исповедал пред лицом Церкви, давая обещание не искать яже твоя, но яже Господа Иисуса, именно искать мира Церкви Его и спасения души, искупленных кровию Его.

Елизавета Николаевна, наставлявшая в юности младшего брата на путь служения Богу и Церкви, тоже в этот день была в Богоявленском соборе. Она записала в своем дневнике:

«Прочитали часы. И вот слышу, начался звон. Такой густой, малиновый звон, как давно не слышала. Открываются Царские врата, и оттуда парами выходят архиереи, во всем облачении, к боковому входу, навстречу Патриарху. Впереди идет митрополит Николай с архиепископом Макарием. Во второй паре наш Владыка. За архиереями пар десять священников. А между архиереями и священниками – смотрю, наш дорогой, совсем один, в архимандритской черной мантии и клобуке. Вот начался трезвон. Клубы морозного воздуха ворвались в церковь, и мы поняли, что вошел Святейший.

Как облачили Святейшего, то принесли большущий орлец. Это для дорогого. Все архиепископы вышли и сели на кафедре рядом со Святейшим. Раскрылись Царские врата, и выходит нареченный епископ, и два архимандрита держат его под руки. Дошли до орлеца. И остановились. Святейший спрашивает: «Почто пришел еси?» – «Хиротонисатися во епископа, Святейший Владыка!»

Последнее чтение было, когда уже будущий епископ стал на голову орла. И было «архиерейской обещание», что он будет до конца своей жизни следовать церковным правилам и будет верен Святейшему Патриарху и всем архиереям.

…А когда еще пели «Кирие Элейсон» – раздался чудесный звон в большой колокол, возвещающий людям, находящимся вне храма, что явился новый епископ в Православной Церкви. После Литургии все архиереи опять вышли на кафедру. Святейший вручил новому Владыке посох, сказав слово: «…Твое служение будет не совсем обычное. Оно будет проходить в чужой стране… А теперь взойди впервые на архиерейский амвон и благослови народ первым архиерейским благословением». И началась такая давка, что-то невообразимое. Мы вышли во двор и там подошли под благословение, когда он садился в машину. Лицо у него было сияющее, небесное…»

В первый год своего епископства Владыка Иоанн очень много встречался с архиереями разных церквей. Скончался Патриарх Антиохийский Александр III. Тот самый, которого Владыка сопровождал в поездке по Советскому Союзу: «Он умер от гнойного воспаления в области слепой кишки, которое нельзя было оперировать, потому что он был очень слаб. Смерть его последовала 17 июня 1958 года».

Теперь епископ Иоанн сопровождал нового Патриарха Антиохийского, Феодосия VI. Об этом, как и о других событиях в своей новой жизни, он рассказывает в письмах Владыке Гурию.

«На аэродроме в Стамбуле нас чуть ли не в полном составе встречал Синод Константинопольской церкви. Встреча носила очень жалкий характер: какие-то потертые дедушки в штанах вышли встречать Патриарха Феодосия. Говорят – между ними есть митрополиты (может быть, даже и все). Закон Ата-Порта двадцатых годов запретил ношение духовенством вне церкви или вне дома духовной одежды. Таким правом обладает только Патриарх, но он в аэропорт не поехал. Большая часть делегации поехала к Патриарху Афинагору, а мы трое (м. Нифон, мой секретарь и я) продолжали свой путь и через 2,5 часа были в Вене…

…Прага, 14 июля. В Праге – мы все равно что у себя дома. Там нас всегда принимают работники Чехословацкой Православной Церкви и согревает своей кротостью Блаженнейший Митрополит Пражский и Всея Чехословакии Иоанн.

Православная Церковь Чехословакии – это чудо истории. Ростки из тех семян, что были брошены святыми Кириллом и Мефодием, вскоре были задавлены, а православные изгнаны. Но все же в 1910 году еще оставалась одна тысяча православных чехов. Теперь же Чехословацкая Церковь имеет 430 000 православных, из которых 5 000 составляют чехи. Она имеет около 1 000 храмов, богословский факультет, 4 журнала и издательство богослужебных и др. книг религиозного содержания. Посмотреть на этих работников православия – душа радуется.

Сама Прага – город очень красивый. Но красота ее другая, чем в Вене, – более строгая. Это касается всего – даже многочисленных парков и общего пейзажа… Много прекрасной готики, ранней и поздней. Есть стиль ренессанса, есть барокко. Все это я тщательно изучал с помощью путеводителя, для чего бродил по городу с 6 утра до 8.30 утра и еще вечером часа три, в течение нескольких дней.

В Праге я служил панихиду на кладбище по нашим воинам, присутствовал на Литургии в нашем храме, а в воскресенье сослужил Блаженнейшему Иоанну Литургию.

Вместе с Патриархом Феодосием мы ездили все в Карловы Вары и Марианские Лазни, видели там необычайно красивые храмы русской постройки, теперь чешские. Сама страна Чехословакия – очень красивая. Она вся дышит спокойствием и изобилием. Нет места, которое не было бы красиво. Поля, леса и уютные деревни, речки, горки и ущелья чередуются в многократном повторении так, что никто не обижен.

1 августа 1959 года. Одесса День преподобного Серафима.

Дорогой, горячо любимый Владыка!

Довелось мне, с моим всегдашним стремлением быть как можно дальше от лиц высокопоставленных, попасть в самое высшее церковное общество, где уже не один патриарх, а два, множество митрополитов, и еще, кроме того, есть персоны весьма важные.

Сокрытый в недрах роскошной автомашины, я поглядываю с некоторой завистью на народ, свободно обращающийся по улицам, и думаю: никто из этих людей не находится в таком напряженном состоянии, как я, никто не думает о том, как себя держать и что сказать.

Митрополит Борис провел колонну автомашин через весь город. На пути встретилось несколько церквей, из которых каждая встречала Патриарший эскорт колокольным звоном и трезвоном.

Проехав Одессу и дачную местность, называемую и Большим, и Средним, и Малым Фонтаном, хотя там никаких фонтанов нет, но есть родники, мы приехали к даче Патриарха. Это участок монастырской земли площадью в 6 гектаров, превращенный трудами покойного архиерея Никона и Даниила Андреевича в прекрасный плодово-виноградный сад, пересеченный множеством дорожек и аллей паркового типа. Ночью особенно эффектны своды виноградных аллей, освещенные, как в метро, электричеством. На той же площади – монастырь (17 братьев), хорошая церковь, гостиница. Чудом техники является фуникулер, спускающий с высоты около 80 метров всех желающих к берегу моря. Берег также окультурен: там две купальни (для Патриарха и для прочих), телефон и т. д.

Сложнейший механизм приема многих архиереев работал с изумительной четкостью, гораздо лучше, чем в Москве, и даже несколько лучше, чем в Ленинграде.

Все было заранее расписано, копии положены каждому в комнаты. Каждый знал, что он может и что должен делать вплоть до номера машины, в какую садиться. Такой блестящий порядок сразу избавил от чувства напряжения и стеснения, и все пошло как по маслу.

Митрополит Борис – тот самый Борис, о котором рассказывали, что он, бывало, в кровь разбивал лица сослужащих под влиянием внезапной ярости, – этот Борис стал кроток, как смиренный агнец. Спокойно и очень вежливо он отдавал распоряжения своим иподиаконам и диаконам голосом любезного хозяина. Хор пел почти все те вещи, которые так любимы нами.

В день преподобного Серафима моя мысль постоянно вновь и вновь обращалась к нашей дорогой матушке Серафиме, мысленно поздравил ее с днем Ангела. Литургию мы стояли в алтаре Успенского храма монастыря, и я смог ее помянуть, вынимая частицы из просфоры.

Днем мы спустились к морю, и я вволю накупался в его теплых волнах, не столь соленых, как волны Средиземного моря.

Вечером была великолепная всенощная в кафедральном соборе, просторном и высоком. Митрополит Нифон вложил все свое искусство в чтение Евангелия на арабском языке; и, надо сказать, что, когда арабского языка и его мелодий не так много, – они производят прекрасное впечатление. (В Ленинграде милейшее семейство Ольги Александровны – все пришло в восторг от арабского чтения.)

2 августа, Ильин день.

Вчера всенощную служили 7 архиереев, а Литургию сегодня – 9, т. е. 2 Патриарха и 7 архиереев. Множество иподиаконов – все вполне приличные молодые люди, отнюдь не бандитского вида, – совершили свою работу быстро, безмолвно и четко.

В конце службы 9 девочек преподнесли каждому из 9 архиереев по огромному букету цветов. Все это снималось на кино и было, конечно, очень фотогенично.

Погода на Ильин день была отмечена грандиозной грозой, которая началась утром и продолжалась весь день.

Интересно, что когда Патриарх Феодосий VI вышел на амвон и произнес (по‑русски) «Благодать Господа нашего…», то в ответ на его слова раздался внушительный раскат грома, а потом уже пение хора.

Пока кончаю. Дорогой Владыка, делегация улетает 4 августа в Болгарию, а я на тот же день имею билет на Москву. Надеюсь на отпуск, мечтаю о Минске.

Ваш – епископ Иоанн.

3 сентября 1959 года.

Дорогой, горячо любимый Владыка!

Я все еще в Москве. День Успения Пресвятой Богородицы был для меня днем счастливым. Я служил в храме Новодевичьего (и накануне – всенощную). Это – редкое и драгоценное счастье, т. к. для того чтобы послужить, нужно два условия – во‑первых, приглашение настоятеля и, во‑вторых, благословение митрополита Крутицкого (в отсутствие Патриарха, конечно). Все же в Москве я служил три раза (Смоленскую, Преображение и Успение), не считая тех богослужений, в которых я участвовал вместе с делегацией.

В субботу 29 августа и воскресенье 30 августа я стоял в алтаре кафедрального Елоховского собора и, может быть в первый раз, слушал там всенощную и вообще службу простую, но с хорошим хором. Надо сказать, что впечатление – самое прекрасное. Пение не потеряло своей строгости, но приобрело звучность и красоту, а выбор песнопений был почти такой, какой сделали бы Вы.

Отец протопресвитер служит очень серьезно, благоговейно и великолепно. Он был настолько любезен со мною, что даже отвез меня после всенощной на своей машине в гостиницу, хотя она находится в противоположной части города от его дома. Мне было очень радостно убедиться в том, что Патриарший кафедральный собор – действительно образец уставности и пения. Слова ирмоса: «возопит Тебе бездна с веселием» можно вполне отнести к басам елоховского хора, рычащим, подобно грому из бездны, широко разинувшей свою громадную пасть.

Свободное время я стараюсь заполнить тем, чтобы как можно больше познакомиться с Москвою. Таким образом, я побывал в церквах: Петра и Павла на Яузском бульваре, Петра и Павла в Лефортове, Тихвинской на Ярославском шоссе, Ильи Обыденного, Николы в Хамовниках, Воскресения Словущего, Пимена Великого, на Донском кладбище и в нескольких красивых закрытых церквах, как, например, церковь св. Анны своеобразной архитектуры псковского стиля, неподалеку от Кремля, где происходило 7‑е венчание Иоанна Грозного.

Из замечательных могил посетил могилу доктора Гааза, отца Иеремии, протоиерея Сергия Савинского, митрополита Трифона.

Вчера должен был перед отправкой к Вам прийти ко мне о. Стефан. К сожалению, мне неожиданно поручили встретить делегацию немецких лютерано-евангелических епископов.

…За обедом, который продолжался 3 с половиной часа, шла очень оживленная и дружеская беседа. Я с ужасом смотрел, как глава делегации 68‑летний епископ М., попивая пиво, запивает его глоточками водки, и как он при этом понемногу розовеет и даже ярко краснеет. Опасаясь за его здоровье, я незаметно отклонил руку официантки, собиравшейся ему еще подбавить «столичной» и шепнул ей, чтобы она поставила этот опасный напиток в другую комнату. К счастью, с епископом ничего не случилось; он снова вернул себе обычный бледный цвет своего лица и, закурив огромнейшую сигару, стал обсуждать с нами и своими товарищами программу завтрашнего дня. Он распорядился, чтобы его коллеги за полчаса до завтрака собирались у него в комнате для молитвы.

Трапезу благословлял я, а благодарственную молитву – очень ясным и неспешным голосом прочел епископ. Я ее не всю помню, но примерно она была такая (в переводе с немецкого):

Благодарим Тебя, Господин Иисус,

Что Ты, по Своей великой милости,

Изволил быть нашим Гостем.

Ты – истинный Хлеб Жизни.

Не оставляй нас вовеки.

Аминь.

Во время молитвы мы стояли, держа руки по швам, а немцы сложили кисти рук у себя на груди (как рукопожатие) и слегка наклонили головы, имея вид очень сосредоточенный. Когда епископ произнес «Аминь» – все, т. е. и они и мы, взялись за руки, как в хороводе, и так постояли секунды две в знак сердечной дружбы.

Я простился с ними, т. к., кроме встречи и обеда, другого дела с этой делегацией мне не поручали.

Мне надлежит ехать в «Ара¥бию». На память о немцах я унес две открытки, которые пересылаю Вам и очень прошу, чтобы Лиза, спечатав надпись на отдельный ярлычок, вклеила эти открытки в один из составленных мною альбомов.

Дай Бог Вам всегда здоровья, дорогой Владыка. Поручаю себя Вашим молитвам.

Любящий епископ Иоанн.

…Патриарх Константинопольский Афинагор пребывал в Дамаске с 19 по 24 ноября.

Была торжественная встреча и торжественные проводы, были великолепные приемы с прекрасным (но постным, т. к. здесь уже Рождественский пост) угощением: прием у правительства, прием у Патриарха, прием у православной общины. Во всем этом я принимал участие. Наибольшим торжеством была Божественная Литургия в кафедральном соборе Дамаска, совершавшаяся двумя Патриархами, сослужили 8 архиереев (4 грека, 3 араба и я), 6 священников (архимандриты, протоиерей и иерей) и 4 диакона.

Сослужить в этой службе было для меня честью и необходимостью и большим утешением.

Патриарх Афинагор – человек огромного роста, мощного телосложения, хорошо сохранившихся физических сил при возрасте 74 года, с огромной бородой. Он добродушного вида и доступен в беседе, которую я с ним вел несколько раз. Во всех этих беседах он выражал свое расположение к Русской Церкви и любовь к Святейшему Патриарху Алексию.

Заслуживает особого упоминания великолепное облачение Патриарха. Оно таких же цветов, как Ваше хиротонисанное, но только наоборот: саккос пурпуровый, а омофор белый. Все это расшито рельефным орнаментом и иконами шелкового шитья. Облачению 300 лет, но оно совершенно свежее. Несмотря на огромную тяжесть этого облачения, Патриарх стоял в нем 3‑часовую Литургию, присев только на время чтения Апостола. Приятно было слышать имя нашего Патриарха, дважды провозглашенного за этой исторической службой».

В другом письме Владыка Иоанн пишет:

«…Конечно, и здесь много разнообразных утешений, которые помогают тому, что время идет быстрее. Вчера («Неделя о мытаре и фарисее») у нас была большая радость. Я освятил во имя св. Иоанна Златоуста нашу домовую церковь и совершил в ней первую Литургию. Сослужили архимандрит и диакон; пел арабский певец.

Служба (т. е. Литургия) шла преимущественно на арабском языке. Проповедь была произнесена по‑русски и повторена по‑арабски.

Мы широко об этом не объявляли, но все же, для первого раза, собралось человек 30, среди которых было двое русских, давно живущих в Дамаске. Теперь, Бог даст, начнем служить каждое воскресенье и каждый праздник.

В это же воскресенье я видел президента Гамаль Абдель Насера, но не официально, а со своего балкона на 1‑м этаже, когда он в открытой машине проехал мимо, приветствуя народ…

…На Ваш вопрос, привык ли я к окружающей обстановке, я отвечу, что привыкнуть невозможно, а терпеть можно. Как голод можно терпеть, но никак нельзя находить его приятным. Так и я духовно голодаю по церковной службе на родном языке, такой содержательной и трогательной, и по оставшимся на Отчизне родным людям. Дай Бог Вам крепости здоровья. Любящий епископ Иоанн».

…Душа Владыки Иоанна с детства была объята любовью к Божьему миру. Он ни к чему не оставался равнодушным. Все любил – природу, животных, камни. Разглядывал каждый цветочек, миловал всякую живность. Протоиерей Леонид Кузьминов рассказывал, как во время конференции в США митрополит Иоанн на глазах у всей высокой делегации, подоткнув полы рясы, пробирался через огромную лужу, увидев на противоположной стороне неизвестный ему цветок. «Блажени чистые сердцем» – видящие во всем красоту, святость и создание Творца. В его письмах к митрополиту Гурию множество описаний природы. Ему уже за пятьдесят, а окружающий мир он по‑прежнему воспринимает с юношеским чувством. И всегда отдает предпочтение красоте родного края:

«Так называемая зима, а по‑нашему – осень все еще продолжается.

В Бейруте (где я был два раза) – сыро и многие болеют гриппом. Вообще, здесь, кажется, только два времени года – лето, продолжающееся четыре месяца, и осень, длящаяся 8 месяцев, с очень постепенным похолоданием к концу февраля. Притом – осень равнодушно возвращается к лету без того дивного ликования природы, какое бывает у нас. Впрочем, как рассказывал архимандрит Никодим, в Палестине бывает настоящая весна, в точности соответствующая ее описанию в книге «Песнь Песней"».

Владыка никогда не расставался с акварельными красками. Первые работы были сделаны еще в геологических экспедициях до войны. Он рисовал во всех зарубежных командировках, на отдыхе в Крыму, в тихом провинциальном Переславле-Залесском. Не отказался он от своего увлечения и на Ближнем Востоке.

«В Седнайе (монастырь V века в диких горах в Ливане, пользующийся необыкновенной популярностью среди христиан всех исповеданий и даже у мусульман) я проводил время в рисовании акварелью и в лингвистических трудах… Сегодня сделал небольшую поездку за город, рисовал… Хоть и не так холодно, и влаги много, но растения дают цветочки от двух до 5 миллиметров в поперечнике, причем эти маленькие и редкие цветы возвышаются над почвой не более ½ или 1 сантиметра. Но они ярки, как огоньки: оранжевые, желтые, фиолетовые. В пейзаже господствует черный базальт возвышенных равнин, известняк и снег гор…

Наступил чудесный бархатный сезон. Купался несколько раз в Средиземном море, ездил в горы, разделанные, как я Вам уже писал, на ступенечки и заросшие садами и остатками леса – соснового и дубового (дуб здесь – вечнозеленый – остролистный и иволистный; подлесок – как в крымских лесах южной зоны; сосна – плосковерхая, пикообразная; грибы – маслята и рыжики). Кедров ливанских пока еще не видел: они в самых высокогорных районах. Молодежь из нашего прихода (почти совершенные арабы, кое‑как помнящие по‑русски) катала меня на моторной лодке по морю. Неожиданно кончился бензин посреди моря. Тогда двое молодых людей, одетые в плавки, опоясались веревками, привязанными к лодке, и вверглись в море. Они плыли по морю и тащили за собою нашу лодку, где было 14 человек. Так проплыли около ½ км, пока нас не взяла на буксир другая моторная лодка… Ежедневно помню о Вас и мечтаю о родных краях».

В родных краях побывать пришлось очень скоро. Новое назначение Владыки – епископ Берлинский, Патриарший Экзарх Средней Европы. Перед отъездом он два месяца проводит в Москве, готовясь к новому назначению.

«1 июня 1960 года. День Всех Святых.

Дорогой и горячо любимый Владыка! Сегодня и вчера вечером я служил в Новодевичьем. Радость от церковного служения не оставляет меня. Позавчера совершенно неожиданно митрополит Николай благословил меня служить Литургию на престольном храме «Споручница грешных» в Хамовниках. А вообще, время мое протекает так: позавтракав в гостинице, я отправляюсь в Патриархию и там занимаюсь весь день или, вернее, до тех пор, пока голова не распухнет от множества прочитанной переписки прошлых лет. Тогда я снова возвращаюсь в гостиницу и там обедаю. Вечер проходит быстро: или заходит кто-нибудь, или займешься чтением или размышлением. Перечитываю давно, в юности, читавшиеся мною «Письма святогорца». Только теперь я понял, что это записки совсем молодого человека (несколько больше 30 лет) с тонкой лирической душой. Когда я их читал в юности, мне казалось, что это творение глубокого старца… Сегодня ходил в Кремль, куда сейчас доступ совсем свободный. Так приятно было навестить в Успенском соборе гробницы почивающих там святых.

7 июня 1960 года. Москва.

Дорогой, горячо любимый Владыка! Я провожу в Москве жизнь блистательную и полную приятных неожиданностей. Служил отдание Пасхи и Вознесение в Новодевичьем монастыре, день святителя Алексия с Патриархом в Елохове, день св. Троицы – в Троице-Сергиевой Лавре. Был два раза за столом у Святейшего, один оаз в обществе многих архиереев. Ежедневно знакомлюсь с архивным и литературным материалом. Оказывается, история моей будущей предполагаемой епархии началась с того, что императору Фридриху Великому понравился церковный хор в Петербурге, состоящий из крепостных людей. Император Александр I целиком подарил этот хор вместе с женами и детьми. Фридрих выстроил для этих людей деревню Александровку под Потсдамом с православной церковью… В ней доныне совершаются православные службы по‑немецки.

29 июня 1960 года. Москва.

Из окна моей комнаты (в гостинице «Ленинградская») открывается изумительный вид на всю Москву. Далеко вижу: подобно маленькому грибочку, блестит своей шапкой колокольня Ивана Великого. Полукругом высятся вблизи горизонта огромные высотные здания. В хорошую погоду взор проникает даже за Москву и глаза видят узенькую полоску пустырей и темную полосу леса. Недавно я побывал в Кремле и обошел все его святыни. Теперь, глядя на него издали, я молюсь из своей высотной башни на главы кремлевских храмов, простирая свою мысль к святителям московским. Прошлое воскресенье мы, отслужив раннюю Литургию в Елохове, поехали в Загорск и там поклонились преподобному Сергию.

Работа на моем новом месте предстоит большая. В ней много будет также и пастырских сторон. Есть 10 церквей, около 1 000 прихожан во всех их вместе взятых, несколько священников. Предполагается возобновить издание журнала. Будут со мной также и священники с нашей Родины. Надеюсь, что с их помощью, а также и с помощью моей дорогой сестрицы удастся там наладить постоянную службу в Крестовой церкви, что так необходимо для души. Конечно, очень много будет и делового. И вот перед началом этого большого дела я хотел попросить у Вас, как у своего духовного отца, благословения на все это дело... Сегодня встречал митрополита Илию (Карама), приехавшего в Советский Союз с 600 кг разных подарков. Дай Бог Вам здоровья, дорогой Владыка. Грустно ехать, но что сделаешь. Возвеселите меня своей молитвой.

7 июля 1960 года. Москва.

…Святейший очень ласково беседовал со мной и спрашивал, доволен ли я своим назначением. Я ответил, что желал бы какую-нибудь внутреннюю епархию. Титул мой звучит теперь чересчур пышно: Патриарший Экзарх, епископ Среднеевропейский. Но Экзархат весь заключается в пределах Германской епархии, и это придает титулу несколько раздутый характер.

Итак, кончилась моя работа на Востоке. Все, что там было скучно, или неприятно, или болезненно, – забылось. Осталась только яркая картина солнечной страны, синего моря, живого народа с горячей кровью. Правда, любят они выпрашивать деньги, но это естественно, если находятся добрые дяди. Ведь и мы любим выпрашивать множество разных благ у Господа Бога! Дай Бог Вам доброго здоровья, дорогой Владыка. Помолитесь.

Любящий епископ Иоанн.

10 июля 1960 года. Воскресенье.

Подлетая к Берлину, мы убедились, что окрестности его весьма живописны, изобилуют озерами, прудами, речками и лесочками…

Сам Берлин далеко не так мрачен, как я думал, – в нем много зелени и недурной воздух. Епархиальный дом на каштановой улице имеет узенький, но образцовый палисадник: в постриженном газоне растут папоротники, вдоль стенки дома цветут лиловые колокольчики. В числе деревьев – тис, самшит и еще какое-то южное дерево. Так что жить здесь можно…

…Вчера служил первую свою Литургию в Западном Берлине на престольный праздник храма св. Владимира. Уголок, где мы живем, – прелестен. Воздух вполне удовлетворительный, даже хороший. Много красивых мест для прогулок по зеленому городу и в зоосаде. Занятость большая – это хорошо.

…Уже более недели живу в епархиальном доме нашего Экзархата. Здесь очень хорошо, совсем не то, что было в Дамаске. Карлхорст (тот района Берлина, где я живу) тонет в зелени. Огромные каштаны и другие деревья. Дом с крутыми готическими крышами. Около каждого дома видны изумительные достижения немецкого садоводства: цветы, балконы, уставленные ярко цветущими растениями, синие ели, изящные березки, шарообразные кусты тиса, плакучие формы вяза. Все – что-то сказочное. Каждый день около пяти часов я выхожу на прогулку. Пройдя мимо всех этих сказочных домиков, я попадаю в полудикий большой парк и к шести часам возвращаюсь. Это очень освежает мозги и придает жизни размеренный режим, когда, по словам А. С. Пушкина, «чредой приходит сон, чредою аппетит». Только изредка долетит немного каменноугольной пыли и очень редко запах фабричного газа. Слава Богу, занятость здесь вполне достаточная, и это не дает возможности скучать. Этим также здесь лучше, чем в Дамаске. Теперь мне пригодились Ваши уроки по канцелярскому искусству, которые прежде внушали мне такой ужас и отвращение. Теперь я за них Вам очень благодарен. С большим удовольствием я завел журнал «входящих и исходящих», перенумеровал папки, завел новые. Правда, дел гораздо меньше, чем в Ташкенте. Но зато есть другая сторона работы: общение с культурнейшими немецкими профессорами и богословами, в которых я нахожу самое вдохновляющее удовольствие. Сегодня, например, ожидаю к себе профессора Лемана, который должен прочесть лекцию с демонстрацией на экране диапозитивов о «новом христианском искусстве». Этот Леман семь с половиной лет провел в Индии и проповедовал там христианство среди тамилов (самая дикая неарийская народность Южной и Центральной Индии, большинство которых отвергаемо было обществом, заключившим их в касту неприкасаемых париев).

Этот Леман – пастор. Он же декан теологического факультета знаменитого университета в Галле. Теперь он едет в Москву и должен там прочесть тот же доклад в нашей Духовной академии. С чисто немецкой любознательностью предложил он нам сделать этот же доклад. Надеюсь ответить на эту любезность русской щедростью, созвав гостей и предложив угощение.

Кроме того, я стою на берегу целого моря историко-искусство-богословского познания, заключенного в 85 корешках немецких книг, подаренных мне за время путешествия делегации.

Едва я робким шагом вступлю в это море, как оно начинает выходить из берегов: прибывают новые подарки и новые сведения. А едва я снова выйду из моря, как на меня льется дождь газет и журналов, в которых тоже есть много религиозного. Но я не отчаиваюсь, но все же надеюсь нырнуть в эту пучину, извлечь из нее одну драгоценную жемчужину, а именно – понимание евхаристии, которое, как я Вам уже писал, очень близко к православному, едва ли не совпадает с ним. Пока я этого не смог сделать за недостатком времени».

Пришло время расставаться со своим духовным отцом и для монахини Евфросинии. В письме к Владыке Гурию епископ Иоанн объяснил, почему сестрица должна ехать в Германию: «Мне очень хотелось бы, чтобы Лиза скорее ко мне приехала. Здесь она очень нужна. Крестовая церковь, единственная православная в Восточном Берлине, здесь не работает, так как нет ни священника, ни псаломщика. Священника я могу легко рукоположить из дьякона (есть очень благоговейный), но псаломщика нет. Моя сестрица, в условиях небольшой Крестовой церкви, могла бы быть отличным псаломщиком. Стало быть, от ее присутствия зависит богослужение в целом храме».

В труднейшие времена рядом с епископом Иоанном была родная душа. А времена были действительно труднейшие. Именно в начале 1960‑х, когда епископ Иоанн возглавлял Берлинскую епархию, была построена Берлинская стена. Владыке, вообще, «повезло» на кризисы: два самых серьезнейших из них – Берлинский в 1961‑м и Карибский в 1962 году пришлись на время его заграничного служения в Германии и США. Он был представителем государства, которое находилось с западным миром в состоянии холодной войны. Его секретари являлись сотрудниками компетентных органов, а поэтому неусыпный контроль над русским епископом со стороны собственных властей никогда не ослабевал. А он в любых обстоятельствах оставался пастырем, следуя самому высокому идеалу – Христу.

В Западном секторе Берлина жило много выходцев из России и Украины. Кто-то бежал от революции, кого-то угнали в Германию во время Второй мировой войны, и впоследствии они не вернулись домой, опасаясь репрессий. Для Советского государства эти люди были заклятыми врагами. Среди них встречались православные верующие, нуждавшиеся в духовном окормлении. Владыка не отвергал никого. Господь хранил Владыку, посылая через него утешение бывшим соотечественникам.

Он подружился с русским историком и богословом эмигрантом Игорем Смоличем. Через тридцать лет после их знакомства, за несколько месяцев до своей кончины, митрополит Иоанн перевел с немецкого языка на русский его труд – «Жизнь и учение старцев». Эта книга в переводе митрополита Иоанна Вендланда увидела свет уже после смерти Владыки и выдержала несколько изданий. Игорь Смолич был не просто эмигрантом: офицер армии Корнилова и Деникина, Родину он покинул с частями барона Врангеля. Хуже репутации в те времена трудно вообразить. Но для Владыки это не являлось препятствием:

«Он проживал в «Русском доме» в предместье Западного Берлина в Тегеле, где имел одну комнату, выходящую в широкий общий коридор. Я с ним был знаком с 1960 по 1962 год, когда был епископом Берлинским и Среднеевропейским, Патриаршим Экзархом Средней Европы. Навещая «Русский дом», я всегда заставал Смолича сидящим за своим письменным столом и усердно работающим».

В Германии Владыка много трудился, изучал религиозную жизнь Центральной Европы. Читал доклады и лекции о жизни Русской Православной Церкви, много ездил по городам Европы. Мирность, незлобивость его характера очень располагали к нему самых разных людей – простых и высокообразованных, знатных и самых обыкновенных. В этом состояла особенность Владыки Иоанна – он был открыт каждому человеку, который встречался на его пути.

И Владыка Иоанн, и его сестра всегда с чувством радости отмечали в людях проявление благоговейного отношения к православной вере. Из письма матушки Евфросинии Владыке Гурию на Пасху: «На ночную службу собралось 182 человека. Кроме православных были студенты-богословы и даже один католический священник. Крестный ход был вокруг дома по саду. Мы шли с зажженными свечами, ветер не задувал, с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе». На улице тьма, полное безлюдье и тишина. Случайные прохожие, муж и жена, остановились. Она велела ему снять шляпу, а сама стояла и плакала. Перед рассветом птицы подняли замечательный концерт. Это здесь певчие дрозды поют очень мелодичные песни, немного присвистывая».

Православного молящегося народа было в епархии не так уж много. По долгу службы митрополиту Иоанну нередко приходилось общаться с инославными. Владыка Иоанн не делил людей на своих и чужих, относился ко всем с Христовой любовью и евангельской кротостью.

Владыку в Германии полюбили за справедливость, мудрость, сострадание к людям.

«Христос Воскресе! Дорогой, горячо любимый Владыка!

Сегодня Суббота Светлой недели. Только что вернулся из церкви в Тегеле в Западном Берлине. Молодой батюшка служил утреню. На клиросе сперва пел только… я. Потом подошла вдова протоиерея, который девять лет тому назад был здесь настоятелем. В храме присутствовало 5 старушек.

Зато сам храм хорошо построен и дивно расположен. Высокие тенистые деревья касаются его шатрового верха. Могилы, вырытые в земле, свезенной со всех губерний России, окружают храм. Через дорогу, также в тенистом саду, – просторный дом, в котором находится моя западноберлинская чистенькая квартира.

Вчера был я в совсем другой обстановке. Аудитория в Университете имени Александра Гумбольдта в Восточном Берлине. Богословский факультет. Человек 30 студентов (среди них – 5 девушек) образуют то, что осталось от когда-то самого большого и блестящего факультета этого университета. Теология теперь уже не привлекает столько молодых умов, как раньше. На кафедре стоит молодой человек, защищающий степень доктора богословия.

Его тема «Преподобный Иосиф Волоцкий и его взгляды на соотношение между духовной и светской властью». Председательствует профессор Нового Завета, облаченный в средневековую фиолетовую мантию и берет. Диссертант кончил. Профессор истории Русской Церкви Розе (из рижских немцев) делает маленькое замечание. Другой профессор с исторического факультета, заведующий кафедрой истории народов Советского Союза Э. Л. Венбер – делает замечание более существенное. Диссертант трепетно защищается под орлиным взглядом большого специалиста. Еще 2–3 студенческих выступления, и слово предоставляется мне. Как архиерей Русской Православной Церкви я благодарю диссертанта за то, что он взял тему из истории нашей Церкви, благодарю профессора Розе за то, что он заметил, что русские никогда не обожествляли своих царей, благодарю профессора Венбера за то, что он указал, что в нашем мышлении не все было взято из Византии, но многое произошло из нашей родной почвы. Затем я сам немного задеваю диссертанта.

Он сказал, что в споре между Иосифом Волоцким и Нилом Сорским победил первый. Это было временной победой. Прошло время, и окончательный приговор произнесла Церковь. Что она сказала? Она причислила обоих к лику святых. Наконец, я объяснил, что такое святой в православном понимании.

Профессура удаляется на совещание. Через пару минут становится известным, что работа диссертанта заслужила высшую отметку и он – доктор. Его диплом зачитывается на латинском языке. Затем на родном своем языке новый доктор, вслед за председателем, произносит клятвенное обещание (присягу), что он всю свою жизнь будет действовать, говорить и думать в соответствии с достоинством научной степени доктора богословия.

Собрание кончается. Происходят поздравления. Через полчаса новый доктор с женой, профессора с женами и я уже сидим в уютном уголке темноватого, но первосортного ресторана «Кобургер Хоф» за праздничным обедом.

Вот – две сценки из моей жизни, которые я хотел описать Вам, дорогой Владыка.

Завтра – престольный праздник нашего кафедрального собора. Послезавтра я намереваюсь поехать в Чехословакию и Австрию до конца мая…»

Все, что делал Владыка, он делал с душой. По долгу службы ему было вменено в обязанность бороться за мир, выступать против гонки вооружений. Делал он это от чистого сердца, горячо проповедуя, что мир – это Христос и в мире нет ничего лучше Христа: «В центре христианства находится бесценное сокровище – Господь наш Иисус Христос, Он – наш мир, который объединил людей, несмотря на крупнейшие разногласия, и привел разные нации под свое владычество. Даровав нам свой Мир, Он уверил нас, что этот дар имеет особые свойства, которые Он ставит выше всех земных благ. Он сказал: «Мир оставляю вам; мир Мой даю вам; не так, как мiр дает, Я даю вам (Ин. 14:27)». Я думаю, что именно этот дар Христа лежит в основе того душевного покоя, который отличает христиан в наши неспокойные времена, среди забот, опасностей и страданий. Мы ревностно охраняем этот дар мира, но мы должны нести его окружающему миру. Мы не заперли этот дар. Это противоречило бы христианской любви. Ведь если бы сама Божественная Любовь не вышла из своего существа, тогда Спаситель не пришел бы на землю и даже не существовало бы человечество, и сам мiр не был бы создан. Любовь требует внешних выражений, она требует деятельности, поступков. Христиане желают разделить сокровище мира и любви со всеми людьми, и людьми другой веры. Однако человечество состоит не только из представителей разных религий, есть и равнодушные к вере, ни во что не верующие люди. Но если они не способны еще понять, что такое дар Божественного мира в его высоком и глубоком смысле, как это понимают христиане, но все же и они нуждаются в мире в его простейшем и поверхностном смысле – в смысле отсутствия войны. Христианская любовь «не кичит». Мы не должны указывать людям на их недостатки, не замечая своих. Напротив, мы должны искать в них достоинства, мы должны признавать и высоко оценивать не только те проявления добра, которые происходят в Церкви, но и вне Церкви – в творческой работе и самоотречении, мужественной стойкости и выполнении долга, гуманных делах и высоких стремлениях разных людей или народов. Мы верим, что все эти формы существования добра втайне, незаметно и часто без осознания самим ведомым ведут его ко Христу, так как Он – источник всего добра. Он – благ, Он – любовь, и вне Его нельзя сделать добро».

Берлинский период был лучшим в жизни Е. Н. Вендланд. «Она была при деле. В ее комнате стояла пишущая машинка, на которой она печатала все, что писала. У нее было время рисовать. Сохранилось несколько ее рисунков берлинских домов. Она много фотографировала. Проявлять слайды мы сдавали в частную фотографию. Оттуда их возвращали очень оригинальным способом: дрессированная собака Тоби умела находить адреса. Ей вешали на шею корзиночку со слайдами, и она приходила, извещая о своем приходе пронзительным лаем. По окончании дел мы много гуляли по живописным окрестностям, катались на лодочке, ездили в Западный Берлин или на богослужение в Воскресенский собор или просто погулять. Иногда, впрочем, я покидал Эли, так как часто ездил в командировки в Голландию, Австрию, Швейцарию и другие страны. У Эли появились друзья среди немцев. Это были общественная деятельница Ильза Фридеберг, регент из Дрездена Инга Финк, дочь священника Гринкова – Лидия, пастор Гледе и немецкая пасторшабогослов Фэри фон Лилиенфельд. Эли отлично владела немецким языком и делала переводы немецких, а также французских книг. Ее способность к языкам была удивительна. Когда ей попалась польская книжка «Первая заповедь», она перевела и ее».

И, конечно, Владыка Иоанн не забывает своего духовного наставника.

«Июль 1961 года.

Дорогой, горячо любимый Владыка!

Я видел вчера что-то совершенно особенное, а именно: настоящий лютеранский монастырь. Девы одеты (их 80) в белые платья, ниспадающие до пят. Общее настроение их радостно-ликующее. В молитве (общественной) почти все пение, которое сопровождается воздеянием рук с горящими свечами и ликующе приветственным маханием цветущими древесными ветвями. Личным трудом этих дев построено много домов, в частности храм, для стен которого взяты камни развалин разрушенного родного города. Поразительно, что вся жизнь дев, стоимость 9 гектаров земли, на которой они живут и действуют, стоимость домов, типографии, в которой они сами печатают, прием множества гостей и т. д. – все это делается за счет добровольного приношения верующих. Поразительно, какой отклик в населении находит эта свежая струя совершенно особенной духовной жизни.

Каждая дева после ½ года испытания получает новое имя (Корнилия, Василия, Мартирия, Богомвозлюбленная и т. д.). Через 7½ лет она получает обручальное кольцо на десницу в знак того, что она Невеста Христова. Среди дев есть художницы и скульпторши. Они поставили себе целью молиться главным образом о мире всего мира, о благостоянии монастырей всех исповеданий, в частности о Загорске и Псково-Печерской Лавре, и т. д.

Они спели нам канон Пасхи на немецком языке, но нашим распевом. Несколько часов я пробыл у них и чувствовал необычайную легкость и приятность той духовной атмосферы, в которой живут эти удивительные девственницы.

Вообще, я на несколько дней – гость Внешнего отдела Евангелической Церкви Германии. Гостеприимство у моих хозяев изумительное. Вчера вечером, например, мы ужинали в высокой башне (35 этажей). Весь зал медленно вертелся. Благодаря этому перед глазами трапезующих проплывают пейзажи города, реки и окружающих гор и лесов с высоты птичьего полета. За ¾ часа совершается полный оборот.

Любящий архиепископ Иоанн.

Москва, 5 августа 1961 года. Суббота.

Дорогой, горячо любимый Владыка!

Отпуск мой подходит уже к концу и заказываются уже билеты на 12 августа для возвращения в тот город, где находится «моя кафедра». Моя милая сестрица едет со мною. Настроение ее – веселое и бодрое, как у певчей птицы.

Отпуск мы провели очень хорошо и запаслись духовными силами на Родине. Мне много посчастливилось послужить в различных храмах, и притом большей частью самостоятельно. Сейчас я просматриваю список этих храмов с таким чувством, с каким любитель драгоценностей просматривает свою коллекцию камней. В самом деле: в каждом храме – свой народ, свои батюшки, свой хор, свой оттенок прекрасного богослужения. Чувствую в этом особую милость Божию и прекрасное отношение московского начальства. Надолго ли (такое отношение) – не знаю, но сейчас радуюсь полученному воспоминанию от совершенных богослужений.

Служил я на Ордынке, в Лефортове, в селе Коломенское, у «Сокола» в храме Всех Святых и в Одессе (акафист) – самостоятельно; а в Загорске и еще раз в Одессе участвовал в соборном богослужении.

Сегодня вместе с архиепископами Пименом и Никодимом едем в Лавру. Там я буду участвовать в хиротонии нового епископа Подольского Киприана (о. Михаил Зернов). Он остается в тех же должностях, какие имел, – т. е. зам. предс. нашего отдела Патриархии и настоятель храма на Ордынке, но возвышается до епископа.

Искренно радуюсь: за личиной грубоватой фамильярности в нем действует добрый человек. Мне известны несколько случаев, когда его администрирование принесло пользу или облегчило человеческую судьбу.

В Одессе я провел 10 дней, встречаясь с митрополитом Борисом и купаясь в море. По утрам и вечером ходил к монастырским службам. Встречался еще с епископами Евмением Житомирским и Иосифом Станиславским, также с милейшим и интереснейшим рассказчиком митрополитом Нестором. Этот 77‑летний немощный старец провел со мной только ¼ дня, но за это время успел и в море выкупаться и массу интересного рассказать. Получил я также огромное удовольствие от общения с протоиереем Виталием Боровым – Вашим милейшим доцентом. Он с семейством отдыхал в гостинице Патриаршей дачи и также «не вылезал из моря».

Из своего теперь уже кончающегося отпуска я выношу необычайно яркое, неожиданно радостное впечатление, но в то же время и печаль о том, как нас разбросало в разные с Вами концы. Воспоминания о довоенном Ташкенте и Фергане стало теперь чем-то вроде мечты о потерянном рае.

Ваш любящий епископ Иоанн.

11 августа 1961 года. Москва.

Дорогой, милый Владыка! Завтра мы летим в Берлин.

С нами на смену старенькому симпатичному батюшке из Луцкой семинарии едет протоиерей Борис Бураков из Минской епархии (Барановичи).

Ваше телеграфное напутствие мы увозим как отеческое благословение. Все, что я писал в письме насчет дел, написано мною только с той целью, чтобы Вы при ближайшем свидании с Патриархом постарались обновить путь к его сердцу так же, как это бывало не раз и прежде. Думаю, что в этом – все дело. Также, впрочем, было бы весьма желательным лично, хотя бы и очень недолго (10–15 мин.), принимать едущие в Ленинград иностранные делегации. Кстати, на днях к Вам приедет делегация православных из Западного Берлина и ГДР. Это 4 человека: митрофорный протоиерей Воскресенского кафедрального собора – о. Михаил Радзюк, священник Крестовой церкви в Берлине – о. Анатолий Грибков, учившийся когда-то в Петровском коммерческом училище. Затем очень толстый Юра – мой иподиакон и очень музыкальная православная немка регент и псаломщица Анна Финк. Их сопровождает наш эконом из Москвы Александр Тимофеевич Бобков.

На этой неделе я имел счастье участвовать в двух архиерейских хиротониях. Вторая была архимандрита Никодима (Руснак) во епископа Костромского.

Патриарх очень ослабел, так что даже после хиротонии предоставил Литургию совершать другим, а сам сидел в стороне в зеленой мантии и присоединялся к другим только для причащения.

Обе хиротонии совершались в Трапезной церкви Лавры, куда Патриарх может пройти по гульбищу из своих покоев, не спускаясь и не подымаясь.

Общего архиерейского обеда также не было ввиду усталости Патриарха. (Архиереи обедали в трапезной.) Зато в 4 часа дня у Патриарха был чай, за которым сидели архиереи и иностранные гости.

Мы молимся усердно о Вашем здоровье, дорогой наш Владыка, и всегда Вас помним и просим молиться.

Любящий епископ Иоанн.

7 сентября 1961 года.

…Недавно я видел 1000‑летние дубы в молодом, но густом липовом лесу в Северной Германии (Мекленбург, ГДР). Их сохранилось только 4. Пятый, поверженный бурей в прошлом году, уже повержен в прах. Могучий ствол для своего обхвата требует около восьми человек, но крона не может раскинуться просторно: ей мешают соседние липы. Запорожский 700‑летний дуб больше и красивее.

Дубы были молоденькими деревцами в то время, когда в этот край, где тогда счастливо жили культурные венды, проникли варварские орды германцев. Теперь германцы стали культурными. А от вендов осталось воспоминание в виде славянских названий разных сел (Гришов, Грамцов, Малин и др.).

В маленькой деревне Киттендорф, в небольшом очень оригинальном храме XIII столетия, перед собранием пасторов округа я делал доклад о Русской Православной Церкви. Но все это плоды старых трудов. Для новой литературной работы (то есть для составления статей) я никак не могу раскачаться. А между тем это надо.

А я все привыкаю после отпуска к работе и никак не могу начать писать что-либо. Правда, так много интересного в окружающей жизни, что смотреть на это гораздо привлекательнее, чем писать скучную статью.

Очень радуюсь, что Ваш портрет и снимки из путешествия через Новгород мне удались, и я имею перед собой Вас среди летних цветов поймы Волхова и многое другое. Очень советую Вам просматривать издаваемый нашей Академией наук журнал «Природа». Он стал более популярным и в высшей степени интересным. Так, например, я до сих пор не знал о существовании морских водопадов. А об этом там написано.

Мы всегда помним дни, проведенные этим летом у Вас, и молимся о Вашем здоровье.

Любящий архиепископ Иоанн.

12 ноября 1961 года.

Дорогой, горячо любимый Владыка!

Пишу Вам, дорогой Владыка, из Москвы. Послезавтра мы, огромная делегация из 6 архиереев и многих других лиц, с архимандритом Никодимом во главе, отправляемся в Дели, в Индию, на заседание Всемирного Совета Церквей, где надеемся стать членами этого Совета.

Всемирный Совет Церквей отнюдь не следует понимать как какую-то крышу над разнообразными христианскими исповеданиями, нет. Он ни в какой степени не господствует ни над каким исповеданием. Это только орган сотрудничества. Христиане, несмотря на свою разобщенность, могут все же сотрудничать во многих областях, и вероисповедных и, в еще большей степени, практических.

Дорогой, милый Владыка! Вы всегда стремитесь обновить Вашу жизнь, сломать существующее, переменить. Теперь мне стало известным, что Вы подали заявление насчет Крыма. Вероятно, когда Вы получите это письмо, то официальный результат этого заявления будет уже известен. Предварительно знаю его и я.

Вы переводитесь митрополитом Симферопольским и Крымским с временным управлением Днепропетровской епархией. Насколько я понял, никто не будет возражать против того, что Вы через некоторое время подадите заявление о том, что иметь 2 епархии для Вас слишком трудно и что Вы просите Вас освободить от временного управления Днепропетровской епархией.

Такое заявление даст повод к тому, чтобы постараться восстановить в полной мере Днепропетровскую епархию, которую чуть было не объединили в одну вместе с Крымской. Во всяком случае, перенесение центра из Днепропетровска в Симферополь – уже шаг к такому восстановлению.

Дорогой Владыка, как бы я хотел, чтобы Вы отнеслись ко всему этому с легким сердцем! И, в самом деле, не все ли равно где служить? Крым и вовсе не так уж плох. Только несносно перевозить бесчисленные вещи. Не лучше ли девять десятых этих вещей оставить в Ленинграде, пожертвовав их Духовной академии?

Самое лучшее состояние – иметь один чемодан, и тот, по возможности, не полный. Дорогой Владыка, не поймите это как шутку. Мне кажется, что если бы Вы ограничились 20 чемоданами, то это только облегчило бы Вашу дальнейшую жизнь. В самом деле, Владыка, если уж Вы все старое ломаете, чтоб прийти к новому, то не провести ли Вам коренную реформу и в этом отношении? Это касается даже библиотеки. Она отнимает воздух, загораживает свет, стала источником бесчисленных затруднений и мучений. Чтобы вновь свести ее к тому объему, какой она имела, когда Вы жили в Фергане и она вся помещалась в Вашей маленькой спаленке? Зато именно тогда, а также до этого в Ташкенте (на Миргонче) она читалась с наибольшим усердием и, м. б., наибольшим количеством лиц. Именно теперь, пока Вы еще в Ленинграде, представляется случай красиво и благородно эту библиотеку в Ленинграде же и оставить (кроме самого ценного ядра, книг на 500), пожертвовав ее Духовной академии. Только Ленинград способен принять эту жертву; в других местах это практически невозможно за отсутствием помещения, так что, мне кажется, не следует упускать возможности, которая больше не повторится.

Правда, Владыка, эти вещи давят, требуют себе служения, вытесняют людей, создают какую-то противную изолирующую оболочку, отгораживающую людей от Вас, в то время как люди тянутся к Вам и желают общаться с Вами.

Дорогой Владыка! Я пишу, и сам боюсь, что эти строчки Вас огорчат, но я искренно надеюсь, что Вы со мной согласитесь, надеюсь на то, что Вы, «свободен сый от всех», вздохнете облегченно, и Вам будет весело.

Вчера вечером, в субботу, я ездил к Святейшему в Загорск. Еще я не видел Святейшего в таком приятном настроении, совершенно веселом и легком. Как будто термометр церковной жизни, так стремительно опускавшийся в последнее время, остановился и даже, отчасти, чуть‑чуть поднимается.

Что касается нашей жизни в Берлине, то она особенно сильно не переменилась, но идет по‑прежнему.

Матушка Евфросиния поет, пишет на машинке, занимается фотографией, читает книжки, тоскует по родным людям. Я стараюсь как можно больше быть в движении, но также очень много пишу (разные статьи, рапорты, доклады). Внешние потрясения задевают, конечно, несколько и нас, но поверхностно.

Еще раз, дорогой Владыка, прошу Вас простить, если я что не так написал, и помолиться о нас.

Любящий – архиепископ Иоанн.

21 декабря 1961 года.

Дорогой, горячо любимый Владыка!

Завтра 22 декабря я вновь отправляюсь из Москвы за границу, на этот раз в свою епархию. Целых 12 дней прожил я в Москве, и притом не было дня, когда бы я не стремился посмотреть, как Вы живете на своем новом месте. Но, к сожалению, все дни были заняты, а мое желание с течением времени только возрастает.

Владыка, дорогой, напишите нам хоть немного, это для нас с сестрой будет лучшим рождественским подарком. Напоминаю адрес, как писать: ГДР, Берлин, Berlin – Karlshorst. Нам так нужны утешения с Родины в нашем мрачном сером городе.

Видел недавно некоторых наших старых знакомых: отца Филиппа Кальченко. Он как будто совсем не изменился. А вчера меня навестило все семейство Семененко. В Москве – хорошая зима, и так отрадно дышать морозным воздухом.

Дай Бог Вам доброго здоровья, дорогой Владыка. Очень прошу Ваших святых молитв.

Любящий архиепископ Иоанн».

В1962 году Владыку Иоанна назначили Патриаршим Экзархом Северной и Южной Америки, архиепископом, а с 1963 года – митрополитом Нью-Йоркским и Алеутским.

«Вероятно, что путешествие за океан состоится во второй половине августа или в сентябре. Меня утешает то, что на новой должности надо будет не все время жить вдали, а также и в Москве (месяца по четыре). Теперь мне нужно устраивать где-нибудь свою сестрицу. Думаю, под Москвою. Есть в Ярославской области такой город – Переславль-Залесский. Он связан удобным автобусным сообщением с Загорском. Город очень красив, имеет много древностей, действующую церковь…»

В этом древнем русском городе на берегу Плещеева озера, в самом сердце России, Владыка Иоанн купил часть деревянного дома. Дом был очень старым и не имел никаких удобств. К нему прилегал небольшой кусочек земли в несколько квадратных метров. Патриарх Алексий I, заехав в Переславль, не мог поверить своим глазам, что бревенчатый дом в пять окон, где высокопоставленному хозяину принадлежало только три, это и есть жилище митрополита Нью-Йоркского и Алеутского, Патриаршего Экзарха Северной и Южной Америки.

«В день святого Александра Невского моя сестрица и я прописались в городе Переславле-Залесском. Устроились там в двух комнатах второго этажа деревянного дома напротив церкви Покрова Пресвятой Богородицы ХVIII века, никогда не закрывавшейся. Молились мы за Всенощной и за Лиургией в этой церкви, я вспоминал всех в этот памятный для нас день. Оказалось, что он памятен и для переславцев: здесь родился святой Александр, здесь он был удельным князем, когда у него возникли трения с новгородцами.

После обедни я попросил батюшку послужить панихиду по маме: ведь это была 19‑я годовщина ее смерти. Во всем этом видятся знаки благословения Божия на это жительство.

Мы оказались в центре русской земли. Наш дом сам являет собою некую народную древность, вызывающую умиление. Прежде всего, меня поразило то, что мы, как и другие жители, можем отапливать свои жилища березовыми дровами – свидетельство того, что окружающая природа здесь еще не до конца повреждена… С терраски, расположенной на задней стене дома, открывается вид на другие храмы Переславля, в том числе на Преображенский собор XII века, где был крещен святой Александр Невский. Мы поселились в центре древнего города, а сам город находится в центральной части Древней Руси. Великое наслаждение ходить по валам, насыпанным в ХII веке и ограждавшим древнейшее ядро города.

В целом город, фланкируемый двумя монастырями – Никитским с севера и Горицким с юга, представлял весь спектр церковной архитектуры от ХII до ХIХ века. Река Трубеж и Плещеево озеро очень украшают его. Огромное впечатление произвело первое путешествие на лодке по Трубежу, когда, пройдя несколько излучин, осененных могучими ивами, лодка вырывается на простор озера. При устье реки стоит церковь Сорока мучеников, а пройдя несколько дальше по озеру, можно охватить взором весь горизонт от Никитского до Горицкого монастыря…

Очень много ходил по полям, лугам, лесам и даже по воде озера по колено. Это святая земля, дышащая благодатью многовековой молитвы. Это веяние не перестает чувствоваться и теперь.

Завтра, 11 июля, уезжаю в Канаду. Поеду в свою епархию, мною не очень любимую. Надолго. Боюсь я стать только гостем на своей Отчизне: это страшно – стать приятным, но «издали любимым» человеком. Опасение такого состояния отягощает мое настроение. Хочется больше быть на Родине. Совсем. Я все больше вспоминаю Среднюю Азию как нечто идеальное в моей прошедшей жизни. Может ли подобный идеал когда-нибудь вернуться, хотя бы и в другой форме? Помолитесь, дорогой Владыка».

До того как окончательно переехать на ярославскую землю, Владыка Иоанн еще несколько лет жил в Северной Америке. Живя в чужой стране, он умом и сердцем был на Родине. Сложно складывались отношения между нашей страной и США в то время. Назначенному ранее Экзархом Америки митрополиту Борису (Вику) Госдепартамент отказал в визе. Владыке Иоанну не разрешили взять с собой в Нью-Йорк сестру.

Первое время своего пребывания в Нью-Йорке Владыка сам себя полностью обслуживал, мыл полы в своих апартаментах. Постепенно расширялся круг его знакомств, благожелателей и почитателей. Крепла церковная жизнь в Экзархате. Владыка совершенствовал знание английского языка, изучал религиозную жизнь на американском континенте. Общался с представителями различных церквей, особенно с православными. Вел богословские разговоры с протоиереями Александром Шмеманом, Иоанном Майендорфом, архиепископом Иоанном (Шаховским). По вопросам апологетики и другим церковно-религиозным темам – со священником Экзархата отцом Стефаном Ляшевским и многими, многими другими.

Он выигрывал судебные процессы, отстаивая права Московской Патриархии. Проявлял себя на дипломатической работе, выполняя различные задания Русской Православной Церкви. Когда убили президента США Джона Кеннеди, по просьбе Святейшего Патриарха Алексия I он должен был выразить от имени предстоятеля Русской Православной Церкви соболезнование его вдове – Жаклин Кеннеди. Владыка остался доволен, что, несмотря на огромное количество присутствовавших на похоронах глав государств со всего мира, ему удалось выразить соболезнование первым.

Религиозная жизнь в Америке очень отличалась от той, которой Владыка Иоанн жил на родине. В его письмах много воздыханий о скудости веры в далекой заокеанской стране, об обмирщении церковной жизни.

«22 мая 1967 года.

…Вчера я снова освящал новый храм. Это был, если я не преуменьшаю, седьмой новый храм за эти пять лет. Как будто это должно радовать, но мне грустно. Грустно, потому что количество новых храмов совсем не показатель активной религиозной жизни. Это просто строительный зуд, стремление к общественной жизни, к администрации, к увлекательной игре в накопление и распределение денежных средств. Нас просили «не опоздать» с концом богослужения, для того чтобы вовремя начать банкет! Мы не опоздали. Уехали из дома в семь часов утра, в девять начали службу и уже в половине первого закончили все: положили «краеугольный камень», освятили храм и совершили Литургию.

Банкет, к которому все относились как к центру торжества, был организован в огромном зале, до отказа заполненном народом. Мраморные стены и потолок, пурпурные занавеси, электричество. Банкет продолжался с двух часов до шести тридцати. Я едва досидел и еле нашел в себе силы вернуться домой. Очень трудно понять, где в такой обстановке религия и где «мир сей». Тем не менее, я был доволен, что приходилось хоть в чем-то потрудиться и хоть как‑то проповедовать. Под проповедью надо понимать мою пятиминутную речь на церковную тему, которую я произнес уже в самом конце этого тягучего банкета».

О том, что утешало его сердце, Владыка в письмах на родину сообщает с радостью и воодушевлением. Обычно это рассказы о людях, в жизни которых произошли резкие перемены – их душа загорелась любовью к Богу.

«31 мая 1965 года.

…Вчера у нас совершилось исключительное церковное торжество: за воскресной Литургией, после малого входа, я постриг в мантию одного православного американского негра, отлично говорящего по‑русски. Этот 24‑летний чернокожий парень прожил четыре с половиной года в монастыре Русской Зарубежной Церкви, где и научился русскому языку и церковнославянскому, прошел семинарию и читал Достоевского. Он пришел ко мне еще в марте этого года, я взял его в послушники и сделал своим поваром. Теперь это время кончается. Сегодня епископ Досифей посвятил его в иеродиакона. Скоро он получит иеромонашество и поедет в Калифорнию, где у нас есть монастырь-миссия. Представь себе, как это было трогательно. Епископ Досифей, будучи очень музыкальным человеком, сделал так, что «Объятия Отча» пели совершенно хорошо и умилительно. Народу было много. Монахи покрывали постригаемого мантией…»

В 1966 году в день Святой Троицы он пишет сестре:

«Нахожусь сейчас в городе Ист-Лансинг, столице штата Мичиган, в области Великих озер в США. Здесь празднуется 25‑летие священства лучшего миссионера нашего Экзархата Фотия Донахью… 25 лет назад он начал среди неправославного населения свою православную деятельность. Он был профессором университета, преподавал православную веру студентам богословского факультета. И что же? Мало-помалу у него образовался приход, потом он собрал средства и построил на территории университета церковь. Прихожане, которых отец Фотий собрал в свой приход, так же разнообразны, как разнообразны студенты его университета. Здесь есть американцы русского, ирландского, украинского, арабского, ливанского, немецкого и английского происхождения. Поэтому приход с гордостью зовет себя «первым американским приходом». Кроме того, в приходе масса молодежи, и из нее время от времени то один, то другой принимает священство».

Владыка пользуется каждой возможностью, чтобы сказать православным жителям Америки что-то хорошее, ободряющее. В своем первом Рождественском послании на американской земле благодушно отмечает даже такую особенность жизни населения, как праздничные распродажи:

«Заметим, что участники Вифлеемского события находятся в движении. Путешествует Святое семейство, переходят от полей в город пастухи, движется в поисках дивного Младенца караван восточных мудрецов-волхвов. Даже неодушевленное тело – звезда – быстро перемещается. Не напоминает ли это движение картины американских городов в предпраздничные дни?

Меня, пришельца из другого полушария, это оживленное движение несколько удивляет своей необычностью. Удивляет и в то же время радует. Потому что я знаю – люди спешат, чтобы друг друга обрадовать. Чтобы купить, а купленное подарить. Как хорошо принести радость друг другу во имя Христово!»

И все-таки на чужбине Владыка очень страдал. Матушка Евфросиния постоянно пишет об этом в письмах к близким:

«Бедный Владыка Иоанн переживает, что опять ему надо ехать в Америку. Сегодня был в Совете и вернулся совсем расстроенным, с колотьем в сердце. Даже капли я ему давала. Там ему сказали, что он будет долго жить в Америке и ни на какие конференции в июле и в отпуск и не подумает приехать, а будет жить там до конца визы, 6 месяцев. Ну, это бы еще ничего, полгода. Да он говорит, что виза легко продлевается еще на столько же. Он стал просить замены себе, ему в шутливой форме отказали. Он такой стал нервный. Когда отец Михей стал рассказывать о всяких делах у них с непричащением детей (одно время, в 1960‑е годы, власти запрещали причащать детей в церкви. – Э. М.) – он прямо стал совсем бледный от остроты переживания и гнева. Как могла я утешала его, сказав, что время скоро пройдет и что, вообще, все быстро меняется и нельзя верить ни одному слову, что ему там говорили. Пусть почаще просится, тогда и отпустят».

О жизни самой матушки Евфросинии в Переславле-Залесском в отсутствие Владыки Иоанна мы также узнаем из ее писем.

Митрополиту Гурию монахиня Евфросиния писала:

«29 марта 1963 года.

Дорогой и горячо любимый Владыка. Сегодня отправила Вам посылочку с теплыми домашними туфлями. Очень интересуюсь, впору ли они Вам и какие лучше – большие или меньшие? Фотографии отпечатала пробные. Скоро пришлю, когда сделаю получше. Некоторые получились хорошо, и на них часто поглядываю. Старички мои², как всегда, шлют Вам поклон и просят благословения. Собираются причаститься, вероятно на 6‑й неделе. Они все слабеют, в особенности бабушка. Она почти не может ходить. Передвигается при помощи табуретки, на которую опирается и толкает перед собой. Очень болят ноги. Я чувствую себя виноватой в этом: с пола дует, им вечно холодно, но они молчат с безмолвным укором. Поэтому я решила немедленно перестлать пол и поднять его от земли. Он лежит прямо на мерзлой земле. И переделать печку, чтоб была как у меня. Ищем теперь досок. Спасибо соседям, они помогают. Мастер обещал быстро все сделать, как только будет материал. На время ремонта им придется пожить у меня, думаю, в большой комнате, а я в маленькой. Буду их услаждать звуками фисгармонии.

Службы здесь проходят очень хорошо. Все овеяно Великопостным духом. В среду на этой неделе я причастилась тоже с утешением. Стоянии Марии Египетской прошло очень хорошо. Читалось житие из Богослужебных указаний. Стоять было нетрудно. Красота канона с возрастом все больше раскрывается. Посылаю Вам житие преподобного Никиты Столпника. Это здешний святой. Кроме того, там упоминается город Чернигов. Удивительно, что Чернигов и Переславль имеют что‑то общее. Если, Владыка, трудно Вам будет читать, может быть, кто‑нибудь Вам прочитает, оно очень интересное. От братика довольно давно нет писем. Прошу Ваших святых молитв и благословения. Е. Вендланд.

21 апреля 1963 года. Фомино воскресенье.

Я ездила в Ярославль, поздравлять с праздником Владыку Никодима. Была очень радушно им принята, даже обедала у него. Кроме того, там были еще двое, ездившие с делегацией в США. Владыка Никодим (Ротов) сказал, что Владыка Иоанн приедет в начале июня или в конце мая, что все у него благополучно и хорошо. Кроме того, сказал, что Святейший наградил его орденом св. Владимира 2‑й степени… Особенно я порадовалась, что его там все полюбили, отношения хорошие. Владыка Никодим оказал мне исключительное внимание, я даже не ожидала. Сказал, что приедет к нам в гости, когда будет там Вл. Иоанн. Подарил мне всякие священные предметы из Святой Земли – частицу от Животворящего Гроба Господня, беленькую крошечку в воске; свечу, обожженную от св. огня; камень со дна Иордана; землю из Иерусалима. Все это он сам собирал там, в Палестине.

Езды от нас в Ярославль немного меньше, чем до Москвы, 2 ч. 40 м. автобусом. Волгу не видела, но оттуда неслись страшные взрывы, взрывали лед, который толщиной до 1 метра.

Сегодня у нас исключительно теплый день и сияет солнце. Люди в пестрых платьях гуляют по улице, слышны песни и звуки гармошки, Красная горка. Садик наш подсыхает. Боюсь упустить что‑нибудь в его обработке. Пока только купила лопату. Там еще мокро, ноги вязнут. Ремонт у старичков закончился, и на второй день Пасхи мы с соседкой перевели их вниз. Теперь больше уж ни к чему придраться нельзя: пол новый, печка новая и греет хорошо. Жара у них, что не продохнуть, но все же они закрывают двери и окна, и на ночь дядя Коля включает электрическую печку. Теперь уж я убедилась, что ощущение холода у них просто от старости, вроде как царь Давид в старости никак не мог согреться и одевался в шкуры. Очень мне неприятно, что они меня без конца благодарят и скоро начнут петь: «Благодетельница наша, где изволили гулять!»

Бабушка очень слабеет, можно сказать, что слегла, ничего не ест, ходить не может. Врачиха приходила, сказала, что она ненадежна. А дядя Коля ходит вокруг нее, и слезы капают из глаз. Варю им обед. Бабушка ото всего отказывается, просто беда.

Праздники прошли у нас очень хорошо. Мне удавалось попадать в церковь на все службы, то впереди стояла, то на паперти, но все видела и слышала. Сподобилась причаститься на Страстной во вторник и в Великую Субботу. Службы на Пасхальной неделе были очень многолюдны, даже стояли на улице и под окнами, и все люди подпевали и молились, даже те, кто очень далеко стоял.

Получила много писем от всех друзей. Шлю всем сердечный привет. Мария Ивановна написала мне очень хорошее письмо. Была бы очень рада повидаться с ней. Помолитесь, дорогой Владыка, чтобы у нас было все хорошо.

Сегодня служил у нас в Переславле Владыка Никодим. Говорил проповедь, что мы видим Бога через проповедь апостолов и о том, что Господь устраивает жизнь каждого человека, т. е. то, что с человеком бывает в жизни, – это от Бога. Все это я утешительно применила к себе.

Прошу Вашего благословения моим старичкам и мне. Они всегда просят передать Вам поклон.

Е. Вендланд.

7 мая 1963 года. Переславль-Залесский.

Дорогой и горячо любимый Владыка! Приветствую Вас с радостными ликующими весенними днями, и хоть «Днесь весна душам» уже больше не поется, но эта песнь не перестает звучать кругом в природе. Была вчера в лесу, за неимением компаньонов – одна и там наслаждалась видом пробуждающегося леса. Еще мокро, видно, что только что растаял снег, да он еще и есть в глубоких овражках. Распускаются и цветут ивы, издали кажется, что это цветы. Березы подернулись зеленой дымкой. Поют жаворонки, синички, и даже слышала я кукушку. А на полянках цветут желтые ветреницы, которых я никогда еще не видела. Очень все напоминало слова девы Февронии из оперы «Невидимый град Китеж», где она говорит, что у них «каждый день служба воскресная» в лесу.

Все здесь занимаются огородами, батюшки тоже усердно копают землю, о. Николай, оказывается, большой любитель. На моем огороде уже всходят некоторые овощи – салат, редиска, репа, которую я мечтаю осенью привезти Вам. Посеяла и посадила разных цветов, от нетерпения, кажется, даже посадила одно на другое, потому что не видно – пока не взошло, что там, а я забыла. Очень хорошо пророс мавританский газон на мусорной куче. Как бы я хотела, чтобы Вы, дорогой Владыка, могли бы все это увидеть.

Собираюсь опять произвести ремонт – уборную новую сделать и помойную яму. Тогда двор станет чистым наконец, и посажу там деревьев. Материал уже заказала и заплатила. Очень тороплюсь, чтобы все сделать к приезду братца. Он что‑то довольно давно не пишет.

Прошу святых Ваших молитв, дорогой Владыка, и благословения нам. Старички кланяются. Бабушка один раз побывала в садике. Она очень большая любительница огорода и цветов и дает мне очень ценные указания. А дядю Колю никак не вытащишь. Он даже очень сердится, что бабушка выходит.

Здесь много любителей-рыбаков. Удивительную картину представляет река: в 6 часов утра уже она уставлена рыбаками с удочками. Стоят молча, как солдаты, по всему берегу и до вечера. На озере еще не весь лед растаял.

Е. Вендланд.

17 мая 1963 года. Переславль-Залесский.

Дорогой и горячо любимый Владыка! Большое Вам спасибо за привет и благословение. Если Бог даст, то 20 мая поеду в Москву, и если там узнаю, что приезд Владыки Иоанна будет еще не так скоро, то хотела бы приехать к Вам на 2–3 дня, повидать всех… Ужасно радуюсь, что Вы служите, дорогой Владыка. И даже акафисты бывают. А у нас до Троицы не будет акафистов. Они, наверное, не знают об этом акафисте «Воскресшему». Хотела было предложить о. Николаю, у меня он есть, но показалось неудобным вмешиваться.

От Владыки Иоанна получила с неделю тому назад открыточку с приветом. Хоть и не знаю, когда, но все же жду его и спешно привожу в порядок что могу. Уже во дворе возвышается будочка, почему‑то сделали очень высокую, вроде дозорной башни. Самая яма выложена кирпичом и цементом. Приступили к помойке, после чего будет чистка двора, и на этом ремонтные дела кончатся.

Была уже три раза в лесу, там дивно хорошо. Все очень интенсивно развивается. За неделю отцвела черемуха. Была гроза и дожди. В садике у нас все зазеленело. Бабушка ходить совсем не может. Каждое движение для нее мучение. На реке Трубеж и на озере сплошные лодки, трещат подвесные моторы, катаются, рыбачат, так что иногда покупаем свежую рыбку, плотву, такую – с красными плавниками. Незаметно проходит лето, быстрее всех времен года.

Дорогой Владыка, желаю Вам побольше попользоваться воздухом и теплом. Прошу Ваших святых молитв о нас и благословения.

Е. Вендланд.

17 января 1965 года.

Дорогой и горячо любимый Владыка! Не находя душевного покоя в эти дни, очень захотелось мне написать Вам. Беспокоюсь о Вашем здоровье, а также о том, что не поехала опять к Вам и нахожу для этого тысячу оправданий, но все же очень беспокоюсь. Считаю дни до приезда Владыки Иоанна, но время остановилось. И едва движется с места, и все остается еще много дней до его приезда.

Вчера по радио слышала о съезде в Нигерии. Начался он 12 января в городе Энуду, в Восточной Нигерии. Продлится до 21 января. В нем участвуют 209 делегатов более чем из 20 стран.

Посмотрев карту, я увидела, что эта страна очень близко расположена от Ламбарены, где работает знаменитый гуманист врач Альберт Швейцер. По случаю того, что ему исполняется 90 лет, вчера я слышала о нем по нашему радио (последние известия). Это необычайно интересный человек, устроивший в девственных лесах Африки на свои средства госпиталь, где лечат чернокожих, которые были лишены медицинской помощи. Провел он там две трети своей жизни, т. е. 60 лет! Притом он чудесный музыкант и богослов. У него есть фисгармония, и произведения Баха оглашают девственный лес по вечерам!

Владыка Иоанн, когда был в Берлине, обменялся с ним письмами и получил приглашение навестить его. Может быть, теперь, когда он так близко, он и навестит его? Он еще страстный борец за мир и за разоружение. Дай Бог ему подольше жить.

Готовлюсь к приезду братца. Ремонтирую ему теплую рясу, которую он носил еще в Ташкенте. Повезу ему в Москву, потому что он, наверное, приедет в майском костюме.

Когда бываю здесь в церкви, то все перед глазами стоит просторный храм в Симферополе, где так легко и приятно стоять. Здесь духота, жара и теснота, что я просто не выношу и раньше ухожу. Воздух насыщен углекислым газом, и все герметически закрыто.

Приехал новый священник, о. Дмитрий, иеромонах. Он полноценный священник, то есть хорошо служит и поет, исповедует не по книжке, строг с тетушками. В общем, настоящий священник с длинными волосами, молодой, лет 30 с лишним. Во время прикладывания к кресту поет с народом. Говорит проповеди (я не слышала еще).

С нетерпением жду письма от Зины о Вашем здоровье. Кланяюсь Анне Митрофановне, еще раз благодарю ее за заботу. Прошу Ваших святых молитв и благословения. Дай Бог Вам, дорогой Владыка, получше себя чувствовать.

Е. Вендланд.

18 мая 1965 года. Переславль-Залесский.

Дорогой и горячо любимый Владыка! На днях получила письмо, из которого узнала, что Вы на даче. Как это хорошо. Я так рада, что Вы обеспечены уходом на время отпуска Анны Митрофановны и хорошей компанией. Представляю себе, как там у Вас хорошо у моря, которое навевает какое‑то особенное спокойствие и напоминает о величественных и могучих явлениях прошлых геологических эр, когда образовывались моря и были заселены допотопными чудовищами с длинными шеями и малюсенькими головами, кое‑где показывающимися и сейчас.

Позавчера я ездила в Москву и получила там в фотоателье цветную пленку, которую фотографировала у Вас. С дрожью в руках развернула ее – и, о радость, есть хорошие снимки, те, что сняты не в комнате, как, например, Вы на балконе, освещенном солнцем, очень хорошо получились, так что привело меня в восторг. Потом хорошо получился Ваш двор, садик, собака, цветущий сад по дороге в Симферополь. А снимки в комнате очень темные, но все же и они драгоценны, потому что напоминают Пасхальные дни у Вас, Вас с орденом. Льщу себя надеждой, что когда‑нибудь буду иметь возможность повторить неудавшиеся снимки, а удавшиеся показать Вам на экране.

Вчера получила долгожданное письмо от Владыки Иоанна, от 8 мая. Слава Богу, все у него хорошо и тон письма более добрый. Он также удивлен, что не получает от меня писем, так что беспокойство взаимное.

Приезд моих дорогих родственников из Москвы задерживается, у Сережи была рожа ноги, зубы. А у Олечки предполагают корь. У нас страшный холод и ветер. Развитие растений остановилось. Топлю печку.

Желаю Вам, дорогой Владыка, хорошенько и беззаботно отдохнуть. Прошу святых Ваших молитв и благословения³.

Е. Вендланд».

Приведем несколько отрывков из писем монахини Евфросинии к брату, Владыке Иоанну.

«4 декабря 1965 года. Праздник Введения во храм Пр. Богородицы.

Дорогой мой милый братик, Владыка Иоанн! Сегодня праздник Введения во храм Пр. Богородицы. Прошел очень торжественно, уже начиная вчера, со всенощной. Было столько народа, что я не могла вступить в храм, как сельди. Поэтому я прочитала весь праздник по минеи, и праздник вошел в наш дом. Только в самом конце службы я проникла в церковь. То же самое повторилось и сегодня. Вчера перед службой меня посетила матушка-алтарница. Подарила акафист Покрову и принесла грибков своего соления.

Все шлют тебе поклоны. Два дня тому назад получила твое письмо от 23 ноября, где ты пишешь, что очень занят и встречаешь архиереев. Я рассчитала, что уже теперь твоя занятая неделя прошла у тебя, и можно опять ждать от тебя писем.

Нам привезли дров, чисто березовых, целую машину. Сейчас они весело потрескивают внизу в печке. А я сижу за твоим столом и пишу тебе твоей ручкой. На днях я хорошо законопатила щели в окнах, и в комнате стало сразу значительно теплее, так что даже топлю здесь через день.

Анна Захаровна атакует меня своими услугами. Вот стала приносить мне воду. А я совсем не хочу, ведь так совсем разучусь что‑нибудь делать. И поэтому мы наперебой берем друг у друга ведра. Правда, я не оставляю ее без субсидий.

У нас опять очень тепло, + 1°, идет снег, и все течет.

Только что сейчас получила открытку от Маки. Вот что она пишет: «Дорогая Эли! Получила твое письмо, немедленно посылаю открытку, а подробно напишу завтра. Да, Кро скончалась от приступа бронхиальной астмы. Для меня неожиданно, так как в Комарове я была далеко. Я думала о вас, что необходимо вам сообщить, но никто не знал адреса. Я считала, что вы где‑то в Звенигороде. Привет Косте. Мака Тыжнова».

Хоть и грустное сообщение, но приятно, что она такая милая. Будь здоров, дорогой мой братик. Храни тебя Господь. Прошу твоего благословения и молитв о нас.

Твоя сестра Е. Вендланд».

10 декабря 1965 года. Переславль-Залесский.

Дорогой мой милый братик, Владыка Иоанн! Получила от тебя письмо от 29 ноября уже дня три тому назад. Очень благодарю тебя, что ты, несмотря на такую занятость, все же пишешь мне. Знаешь, как это приятно получать письма от тебя. Удивляюсь некорректности твоей комиссии, что даже ночью не дают поспать.

Наша жизнь течет ровно, изо дня в день. Все хорошо. Погода теплая: 0 – + 2°. Много снега, каждый день идет. Я уже два раза падала, но благополучно. Ничего не повредила. На дворе лежат бревна. Их собираются пилить электрической пилой. Пантюша показывает, как у него болят руки от ручной пилки. Все вместилища для дров полны, и эти придется сложить на дворе. Но там есть такие привлекательные доски, что я хочу оставить их для столярных целей.

8 декабря я слушала по радио репортаж на русском языке с площади Св. Петра в Риме по случаю закрытия Ватиканского собора. Было страшно интересно. Три часа я просидела около приемника, не отходя. Там называли и митрополита Никодима, что он присутствовал как патриарший делегат. Диктор очень красочно описывал, как все происходит, и я хорошо себе представила солидную фигуру Владыки Никодима в белом клобуке, недалеко от алтаря, на паперти собора Св. Петра! Нам сказали, что там был хороший, солнечный день. А у нас была настоящая метель!

На этой неделе у нас сплошные церковные праздники, и я каждый день бываю в церкви. А вчера, 26 ноября по старому стилю, даже причащалась. В день Екатерины вспоминала всех наших Екатерин. И в каждый из этих дней в церкви полно народа. Анна Захаровна уверяет, что работать в эти праздничные дни большой грех. Если уколешь палец, работая в праздник, то он будет долго болеть! Вот мой орлец и ожидает, когда наступит будний день.

Мака прислала мне обещанное письмо, очень хорошее, описывает обстоятельства смерти Саши.

Будь здоров, мой братик, и весел. Не забывай о борьбе души. Храни тебя Господь.

Твоя сестра Е. Вендланд.

14 декабря 1965 года. Москва.

Дорогой мой милый братик! Очень рада, что к тебе едет отец Николай. Приехала вчера в Москву специально, чтобы его повидать и передать с ним тебе живой привет. Очень-очень рада, что теперь тебе не будет так тоскливо. У меня появилось предчувствие, что ты скоро приедешь. Я даже беспокоюсь, что не успею выстирать некоторых вещей из твоего гардероба. Помнишь, наша мама тоже верила в предчувствия, и они у нее часто бывали и сбывались.

Вот и я думаю, что Господь даст, и ты приедешь к нам, в наш уютный домик, где все тебя ждут и шлют поклоны. Сегодня с о. Леонидом собираюсь навестить о. Николая.

Матрона Гавриловна, как всегда, оказала мне гостеприимство. Дочка ее соседки, Тамара, плоха. У нее тяжелая форма шизофрении, и из больницы не выписывают. Очень жалко и ее и особенно ее мамашу. Она очень надеется на лекарства. У нас тепло, лед растаял. Идет снег-дождь. А я радуюсь, что хоть грязно, но не скользко. Пантюша распилил наши дрова и наколол. Но их совершенно некуда класть. Сложили во дворе. В доме очень тепло поэтому. Будь здоров, дорогой мой братик. Храни тебя Господь. Не забывай о благодетельном барьере.

Твоя сестра Е. Вендланд.

19.30. Дорогой мой братик! Как я рада, что ты теперь будешь не один, а с таким замечательным человеком. Матрона Гавриловна говорит, что в воскресенье служили молебен о. Николаю, и в своем слове о. Николай Никольский неожиданно сказал всем, что он едет к митрополиту Американскому и Алеутскому, который часто служил у нас. Сижу в комнате священников, собираюсь ехать к о. Николаю с о. Леонидом. Посылаю тебе грибков с Усачева рынка.

(Все шлют привет, в том числе о. Михей, который сегодня приехал и встретился у Матрены Гавриловны со мной.)

22 декабря 1965 года.

Дорогой мой милый братик, Владыка Иоанн! Вчера был самый короткий день, а сегодня самая длинная ночь. А теперь солнце, простояв три дня на одном месте, начнет постоянно увеличивать день и вместе с тем вселять весеннюю радость в душу. Как это приятно!

С приближением праздника Рождества Христова у нас в доме все вверх ногами: Анна Захаровна властной рукой сорвала все занавески, чехол с дивана, взяла кипу грязных простыней, и все это выстирала, чтобы было чисто к празднику. Понимая, что это необходимо, я терплю массу неудобств, связанных с этим, завешиваю газетами окна и т. д.

Представляю себе, как тебе теперь хорошо с о. Николаем и его семьей. Передай им от меня привет. Св. Николай, в день его памяти 19 декабря, не оставил меня своей добротой, как это, помнишь, бывало в детстве. И вот теперь, хоть в туфлях утром не было ничего, но вдруг приехала Лена и украсила мое одиночество. Мы устроили «заговенье на рыбу», купили двух лещей, и была знатная трапеза с участием Толи. В церкви ни накануне, ни в самый день праздника от множества народа нельзя было войти. Но все же в конце всенощной, применив некоторые уловки, удалось из боковой двери, против течения, протиснуться в храм к Великому Славословию. Толя оказывает мне очень большое внимание. Вчера даже сварил обед, т. к. я, занявшись орлецом, не топила печку. А вечером принес воду, потому что у нас ужасно скользко, и он боялся, чтобы мне не упасть. Днем все течет, а к вечеру замерзает.

Сегодня во сне видела Владыку Гурия, такого благостного, улыбающегося, без признаков болезни или отеков. Проснувшись, я еще не сразу вспомнила, что Владыки уже нет с нами! Эти все дни я много вспоминала Владыку. Ведь был его день Ангела и дни его посвящения в диакона и иеромонаха. Кроме того, Анна Митрофановна прислала посылку с медовым пряником и чудесными крымскими яблоками для помина Владыки. Все это я разделила между обитателями нашего дома. Так что все помолились за Владыку.

23 декабря 1965 года.

Дорогой мой милый братик, Владыка Иоанн! Ты не можешь себе представить, как приятно получать от тебя письма!

Вот сегодня получила твое письмо от 12 декабря со штемпелем «Балтимора», и радость от этого еще и сейчас, уже вечером, не оставляет меня. Очень интересную теорию возникновения мигрени ты придумал. Она очень похожа на павловские объяснения болезненных явлений – создается в коре очаг, восприимчивый к определенным раздражениям, изменениям погоды и др.

Я очень рада улучшению твоего здоровья, что ты побеждаешь головную боль, как бы даешь будильнику израсходовать свой «завод». Было бы еще лучше, если бы ты мог совсем ликвидировать в нервной системе тот очаг, от которого исходит «завод». Мне кажется, что таким лекарством будет тебе приезд о. Николая и приятная, семейная, радостная атмосфера у вас, расслабляющая и дающая отдых всем напряженным нервам и очагам.

…У нас уже новогоднее праздничное оживление. Продают елки, люди готовятся к веселому празднику. И погода решила подсыпать снега, который идет эти дни, и все приобрело очень чистый вид и доставило мне удовольствие разгребать снег во дворе и на улице, которая ведет к реке. Так приятно побывать на свежем воздухе. Анна Захаровна перестирала все простыни наши от гостей, все занавески. В доме стало приятно, чисто и празднично. Я, конечно, заплатила ей за эту грандиозную стирку особо.

Будь здоров, дорогой мой братик. Шлю поклон и поздравление с Новым годом о. Николаю и его жене. Храни вас Господь. Прошу твоих молитв и благословения.

Твоя сестра Е. Вендланд.

28 декабря 1965 года.

Поздравляю с праздником Рождества Христова всех!

Дорогой мой милый братик, Владыка Иоанн! Вчера получила твою открыточку от 15 декабря, где ты с 11 этажа смотришь на Атлантический океан, в волнах которого предполагается, что стою я и смотрю на тебя! Очень интересно! Очень интересна твоя статья о потопе и что они подарили тебе Евангелие. Каждый спасается по‑своему.

У нас теплая погода. Сегодня 0 градусов. Сбитые с толку коты уже оглашают воздух весенними серенадами, нисколько не действующими пока на нашу кошку. Она верна себе. Сидит на столе и важно слушает эти романсы, посвященные ей. Очень люблю я предпраздничное настроение, которое царит сейчас у нас. Веселохлопотливые лица хозяек, готовящиеся к празднику. Предвкушение школьных каникул детьми. На площади уже сегодня водрузили большую елку, всю осыпанную естественными шишками. Так красиво. Наша барышня Нина только и думает, что о праздничных нарядах, и поэтому очень нервно настроена. А Сережа сооружает себе красивый маскарадный костюм сказочного короля.

В это воскресенье свв. праотцев я вспоминала тебя, день твоей хиротонии и поздравляю тебя с этим торжественным днем. И я сподобилась причаститься. Потом пошла на рынок. Там особенно чувствовалась радость. Множество саней с лошадьми, рассыпая вокруг себя сено и лошадиный аромат, стояли около базара. На столах чего только не было, все дары леса и огородов, ярко-красная клюква, корзины лесных орехов, и продавцы и покупатели обмениваются шуточками. Я купила меда, и хозяин так привлекательно описывал, с каких полевых и луговых цветов пчелы берут мед… «Даже девясил тут есть», – как высшую похвалу своему товару, сказал он.

Даже я затопила печку и сварила щи из кислой капусты, взяв ее из кадочки в чулане. Сотворив это варево всякими приправами – получилось очень вкусно. У меня даже слюнки текут, пока пишу. Толя разделил со мной компанию, и мы весело пообедали.

В церкви у нас опять перемены: о. Валентина перевели в Ростов, а у нас будет о. Севастьян, который из Ярославля от Владыки Сергия.

Будь здоров, мой дорогой братик. Дай Бог вам всем всего хорошего. Прошу твоего благословения и молитв о нас.

Твоя сестра Е. Вендланд.

13 января 1966 года.

Дорогой мой милый братик, Владыка Иоанн! Спасибо тебе за письмо от 20 декабря, две открытки и рождественские песни с чудесными рисунками, которые пришли вчера. Как удивительно то, что ты пишешь о нашем дорогом покойном Владыке Гурии. Я не сомневаюсь, что он находится в Невечернем свете у Бога. Как поразительна эта перемена к лучшему твоего здоровья. Как проявление забот о тебе Владыки.

Вчера как раз приезжал Коля Полынский с Машенькой. Мы вместе читали твое письмо. Машенька стала более дисциплинированная. Отца слушает беспрекословно, и он с ней строг. Шалунья она ужасная. Пошли с детьми гулять, и через 3 часа вернулась вся мокрая. Все развесили сушить, и пришлось ей надеть в дорогу мои валенки! Очень утешило меня их посещение. В журнале «Советская музыка, 12‑й номер за 1965 год, в отделе «Хроника» помещена статья Коли, описывающая его путешествие. Оттуда же я узнала, что он, оказывается, написал музыкальное произведение «Плещеево озеро». Потом он играл мне на фисгармонии сонату Бетховена номер 17. В доме у нас было очень тепло. Я хорошо натопила и низ. Коля там все время сидел. Вот так мы провели хорошо первые два дня Нового года.

Будь здоров, дорогой мой братик! Храни тебя Господь. Очень, очень рада улучшению твоего здоровья.

Твоя сестра Е. Вендланд».

В 1966 году Владыка Иоанн, устав от многолетнего пребывания за границей, обращается с прошением к Патриарху Алексию, в котором он ему, как отцу, открывает желание своего сердца: послужить Церкви Христовой на земле русской. Патриарх удовлетворил его прошение. За границей Владыка Иоанн пробыл 10 лет и в конце июля 1967 года вернулся домой.

Сдав дела, он 10 августа приехал в Переславль-Залесский, полагая, что еще несколько месяцев придется ожидать назначения на новую кафедру. Однако ждать долго не пришлось… «В день памяти святого Александра Невского (12 сентября) и в годовщину (27‑ю) со дня смерти нашей мамы скончался архиепископ Сергий (Ларин). Пользуясь разрешением, заранее испрошенным у него, я служил Литургию в Покровской церкви Переславля. Литургия носила и праздничный, и заупокойный характер, служили в белых облачениях. Телеграмма от митрополита Пимена (тогда управляющего делами) пришла во время Литургии и даже немного задержала службу. В ней я назначался временно управляющим епархией. Потом я ездил в Пушкино и участвовал в отпевании Владыки Сергия. Возглавлял отпевание митрополит Пимен, третьим был епископ Филарет (Вахромеев), ректор Московской духовной академии, который привез с собою хор студентов. Владыку Сергия похоронили на кладбище села Мамонтовка».

Митрополита Иоанна назначают правящим архиереем Ярославской и Ростовской епархии. Но домик напротив Покровской церкви на берегу Плещеева озера останется для него родным до конца жизни. Сам уклад этого небольшого патриархального городка приносил ему радость. Он записывает в свой дневник:

«Эли очень любила наш переславский дом, находя его очень уютным, особенно зимой. В преддверии Нового года Эли пишет: «Улицы засыпаны снегом, сияет солнце, много народа. Чувствуется какое‑то праздничное оживление. Украшенная елка стоит на площади. Под ней, как всегда, Дед Мороз и Снегурочка, а рядом Волк. Волку на нос нападало много снега, отчего выражение морды становится еще симпатичнее… Наш дом – это целое царство, в котором можно найти самые разнообразные занятия, особенно внизу, когда там появился верстак. Каждый раз, когда топлю там печку, немного поделаю что‑нибудь столярного. Скамеечка почти готова».

Красочно описывает Эли, как уютно в доме, когда истоплена печь и кошки располагаются на лежанке, а снаружи, за заснеженным окном, раздаются удары птичьих клювов по специально выставленной им кормушке. Вечером Эли садилась за фисгармонию, которую мы привезли из Берлина, и по нотам играла Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского и старинные вальсы. Иногда по радио она слушала Дмитрия Шостаковича.

Зима ее не пугала: полоскать белье она отправлялась на прорубь во льду реки Трубеж, не отставая в этом от местных женщин. Потом я привез ей резиновые перчатки, что несколько облегчило этот труд. По вечерам она занималась чтением, переводом немецких и французских книжек, систематически слушала и даже частично записывала русские передачи религиозных зарубежных радиостанций. К ней любили заходить дети Анны Захаровны, особенно Сережа. Он имел дар рассказчика и мог долго повествовать о том, как прошел день в детском саду. Летом мы вместе с ней совершали довольно далекие прогулки: на Веськову гору, в лес, к Александровой горе. Этому я радовался.

Часто с Эли мы отправлялись на прогулку на надувной резиновой лодке по реке Трубеж или Плещееву озеру. Если мы уходили в лес, то обычно разводили костерок, пекли картофель и поджаривали на огне хлеб. Эли при этом читала что‑либо духовное. Помню, что на нее произвела большое впечатление статья о епископе Игнатии (Брянчанинове). В своем дневнике она записала: «Статья чудесная, переносит в те давние времена и вселяет в душу какое‑то особенное настроение близости этого святителя и высоты тех мыслей, которые он высказывает в своих произведениях».

Моей сестре в это время было 68 лет. Но ее восприятие мира оставалось по‑детски чистым. Вот как она описывает в своем дневнике впечатление от фильма «Лесная симфония»: «Этот фильм очень красив. Действие происходит в настоящем дремучем лесу. Слышно, как поют птицы и кукуют кукушки. Очень много лесных зверей, особенно оленей. Все начинается с рождения олененка, которого заботливо облизывает его нежная мать. Их окружают чудесные животные: белочки, вылезающие из дупла; гнезда с птенцами, раскрывающими клюв; выводок уток на реке; хитрая лисичка, поймавшая утенка и затаскивающая его в свою нору. Страшный медведь; кабаниха с полосатым кабанчиком; еж, который на глазах убивает змею, схватив ее за голову. Виден глухарь с красными перьями на голове, издающий очень грубые звуки. Гроза в лесу, с настоящим громом. Лето сменяется осенью. Все деревья желтые. Потом зима. Появляется стая волков. Им удается схватить одного олененка. Потом рысь –настоящая большая кошка с острыми ушами с кисточками – крадется за олененком, влезает на дерево…»

Это бесхитростное описание дремучего леса очень характеризует любовь к природе моей сестры. В свою очередь, эту любовь мы унаследовали от наших папы и мамы».

Еще записи Владыки Иоанна о лесе:

«Мы поехали в село Введенское, для того чтобы помочь о. Игорю увезти оттуда свои вещи, и пока их отвозили, сидели в лесу, о котором Эли пишет, что он подобен райскому саду. Особенно ей нравились цветочки типа бессмертников – кошачьи лапки, она всегда наслаждалась ими.

На следующий день Эли напишет: «Все вспоминаю я вчерашний лес. Там воздух напоен чудесным ароматом сосен и разных цветов, как в раю. Недаром при богослужении употребляются ароматы. Чудесное благоухание как‑то создает молитвенное настроение, хвала Богу. Еще в лесу пели разные птицы, высокими чистыми звуками и трелями. Вдали куковала кукушка!»

Зимой Владыка Иоанн ходил в общую городскую баню.

– Иду по улице, мимо высоченный дядька в ушанке и телогрейке прошел. Пригляделась – Владыка, это вы?! – рассказывала автору этих строк монахиня Таисия. – Местные переславские мужички, потеснившись, освобождали для митрополита место на полке и по очереди хлестали его веником и терли спину.

Эли пишет: «Владыка просто неугомонный, все ему надо движения, и он опять ушел гулять вместе с отцом Леонидом. Уже стало темно, а они все гуляют. Наконец, пришли, но и этого мало: Владыка отправился в баню, а мороз крепчал, стало – 19 градусов. Гости решили заночевать».

Владыка Иоанн вспоминал:

«22 декабря я испугал Эли тем, что катался на лыжах при – 35 градусах с ветром. Я был в полуботинках и без теплых носков. Вернувшись домой, попросил растереть мне левую ногу: она стала как деревянная и потеряла чувствительность. Энергичное растирание шерстяным шарфом с одеколоном вернуло ей жизнь. Стопа потеплела, а до этого была, хотя и красной, но холодной, как лед. Это было уже обморожение. А я после этого еще сходил на почту и даже пошел, чтобы еще более согреться, в баню.

Когда наступила ночь, показалось северное сияние в виде столбов. Видел я его первый раз в жизни. Еще раз, яснее, северное сияние я видел тоже в Переславле. Это было 6 декабря 1973 года.

Хоть уже началась весна и днем текут ручьи, я успел еще сделать 17‑й поход на лыжах. С 21 по 25 марта у нас гостили Настя Заспелова и Леля Панина. Эли им очень обрадовалась. А я, проводив гостей, поехал с Эли в направлении Толгского монастыря и там катался на лыжах (18‑й тур). 30 марта в районе села Введенское я сделал свой 20‑й лыжный тур. Прошел 4 км, несмотря на то, что снег был влажный и прилипал. Всего за зиму 1968/69 г. я сделал 28 лыжных походов, в том числе побывал в деревне Терешковой Никульское в Тутаевском районе».

Еще из записей митрополита Иоанна:

«Эли очень любила сидеть на маленьком балкончике, освещенном солнцем, и наблюдать деревья, небо, цветы. Там 16 апреля она впервые услышала свист скворца и потом регулярно наблюдала их жизнь. Скворцы не захотели жить у нас и улетели. Говорят, что они напугались людей, которых видели на террасе. Мы не завешивали окон. Впрочем, думаю, не обошлось и без кошек! Под 6 июня она запишет, что видела скворцов в лесу летающими вместе со своим молодым поколением…

…Участились наши геологические экскурсии: изучение морен и содержащихся в них валунов. Кульминацией этих работ был приезд, вместе с Ниной Дмитриевной, специалистов по четвертичным отложениям – Лидии Дмитриевны, Инны Сергеевны и Галины Андреевны. Мы совершали маршруты по обоим склонам долины реки Трубеж, на север до Нагорья».

А вот как приезды в Переславль вспоминает бывшая студентка митрополита Иоанна инженер-геолог Галина Андреевна Осипова:

«Мы поехали к нему в Переславль-Залесский, где он по приезде из‑за границы поселился в маленьком, более чем скромном домике напротив древней церкви.

В Ташкенте последний раз мы встретились в 1948 году на улице Карла Маркса рядом с университетом. Очень обрадовались друг другу, поговорили и тепло расстались, как добрые старые знакомые. Меня нисколько не удивила его необычная черная монашеская одежда. Так как я уже знала, что он оставил геологию и ушел в священнослужители.

Потом я надолго потеряла Константина Николаевича, жизнь разбросала нас в разные стороны. Нина Дмитриевна переехала в Москву, наша семья во Владивосток, а Константин Николаевич в сане митрополита многие годы находился за границей. В 1966 году, когда он находился в США, через Патриархию узнали его адрес. Я написала ему, и 14 января 1967 года получила от него первое письмо. С тех пор до декабря 1988 года наша переписка не прерывалась.

В первый раз у него в Переславле-Залесском мы провели три дня. С большим интересом знакомились с его бытом, очень скромной, поистине монашеской обстановкой, рассматривали его рисунки, старинные церковные книги. Большое впечатление осталось от его фотографий с изображением Ниагарского водопада. Снимал он его и со стороны США, и со стороны Канады, стран, в которых находилась его епархия.

Константин Николаевич предложил нам совершить геологическую прогулку на машине вокруг Плещеева озера моренного происхождения, на берегу которого расположен этот чудесный древнерусский город. Константина Николаевича интересовали моренные обломки изверженных пород, принесенные из области Скандинавского щита.

Мы собрали много образцов, и он с большой охотой занялся их изучением, погрузившись в опубликованные источники. Но завершить работу ему не удалось: серьезно и безнадежно заболела его сестра, Елизавета Николаевна.

Тогда Елизавету Николаевну я видела первый и последний раз. Поразила она меня необычайным сходством со своим братом: такая же доброжелательная, скромная, интеллигентная, высокообразованная. И такая же непосредственная, пытливая и увлеченная…»

Еще в Переславль приезжала Матрона Гавриловна Комарова, как писал Владыка, «прекрасный человек, всегда принимавшая нас у себя в Москве. В детстве она приехала в Москву из деревни, служила в няньках, потом работала до самой пенсии на одной и той же мануфактурной фабрике. Во время Великой Отечественной войны, когда Москва подвергалась бомбардировкам, она дежурила на крышах, ловила бомбы-зажигалки и бросала их в ящик с песком. Матрона Гавриловна прожила девственную жизнь, была глубоко верующим человеком, посещала Чудов монастырь в Кремле, а потом – Новодевичий. В конце жизни она приняла монашество с именем Алексия».

«Жизнь есть блаженство, – писал оптинский старец Варсонофий. – Эти слова могут показаться странными. Как можно жизнь назвать блаженством, если в ней на каждом шагу встречаются неудачи, разочарования, огорчения? Сколько горя терпят люди! Жизнь, говорят некоторые, есть труд, и часто труд неблагодарный. Какое уж тут блаженство? Блаженством жизнь для нас станет, когда мы научимся исполнять заповеди Христовы. И любить Христа. Тогда радостно будет жить. Радостно терпеть находящие скорби. А впереди нас будет сиять неизреченным светом солнце правды – Господь, к которому мы и устремимся. Исполнение заповедей приносит людям высшее счастье». Не о Владыке ли Иоанне и его сестре монахине Евфросинии эти слова?

Владыка Иоанн записывает:

«Моя первая служба как управляющего епархией состоялась в Ярославле на праздник Рождества Богородицы 21 сентября 1967 года. Эли тогда молилась обо мне: «Пресвятая Богородица, сохрани и защити его!»

Одним из первых к нам в гости в Ярославль приехал кандидат богословия Николай Павлович Иванов. За обедом он сказал мне: «Владыка, вам надо молиться Богу, чтобы он послал вам премудрость для управления епархией». Тогда я возразил ему: «Соломон тоже просил премудрости у Бога и получил ее. Но что же дальше? В Великом каноне преподобного Андрея Критского мы читаем: «Увы мне! Рачитель премудрости – рачитель блудных жен явися и чуждь от Бога!» Поэтому я предпочел бы просить у Бога не премудрости, а покровительства, Покрова. Такой Покров со стороны Бога обязательно будет премудр. Таким образом, иметь собственную мудрость мне совершенно не обязательно».

Оглядываясь теперь на свое более чем 18‑летнее архиерейство в Ярославле, я вижу, что принцип испрашиваемого мною Покровительства действительно восторжествовал над принципом мудрости; вернее же, сама мудрость была включена в Покровительство».

За годы архиерейского служения в Ярославской епархии митрополит Иоанн совершил восемьдесят восемь рукоположений. Среди им рукоположенных есть архиереи, архимандриты, настоятели монастырей, протоиереи, богословы. Незадолго до смерти митрополит Иоанн составил список фамилий с небольшими комментариями, как сложилась судьба того или другого священника. Есть там нелицеприятные замечания: «Не служил ни одного дня, уехал, женился, находится под запрещением… За штатом, под наблюдением наркологов». Но и в таких случаях митрополит Иоанн избегал осуждения, а только констатировал факт. Есть другие характеристики: «Выделяется словом и красивой службой, но несколько неустойчив, как по состоянию здоровья, так и по настроению. Под твердым руководством может пойти далеко». Еще: «Советский человек на 100 процентов. Общественные интересы превалируют над духовными. Вспыльчив». Или: «Умер через несколько лет от рака легких…», «Убит бандитами…» Церковь несла те же скорби, что и мир. Но позитивных отзывов было не в сравнение больше.

«За 18 лет моего управления Ярославской епархией мною совершено 88 рукоположений и столько же назначений, из них 7 дьяконских и 81 священническое. Из духовных школ прислано 7 человек, детьми духовенства является 6 человек. По собственному желанию, не окончивших духовных школ и не принадлежащих духовным семьям, является 75 человек, преимущественно молодых людей. Необходимость в столь большом числе рукоположений была вызвана текучестью кадров и в очень небольшой степени уходом на пенсию или смертью старых служителей. Всех рукоположенных мною объединяет искреннее желание стать священниками, но дальнейшие судьбы их различны. Одни, получив назначение, стали стабильными и усердными работниками (таких 66 человек). Ушли из епархии 24 человека (или на юг, или в Московскую область). Есть такие (трое), которые пошли на преступные действия, караемые законом. Отбыв срок, они продолжают служить как священники если не в Ярославской, то в других епархиях. Все оставшиеся достойные трудолюбивые священники».

В переводе на язык современных понятий, «текучесть кадров» означала следующее: если в церкви какое‑то время не было священника, ее закрывали и уже больше никогда не открывали. Митрополит Иоанн хорошо знал об этом и всеми силами старался сохранить приход.

Протоиерей Борис Балашов вспоминал такой случай.

«У нас в Угличском благочинии скончался престарелый протоиерей Сергий Орлов. Маленький приход, находящийся в 25 км от Углича, остался без богослужения. Посылать туда было некого. Я поехал с этой бедой к архипастырю. Он задумался и сказал, что священника у него нет, но за час до меня у него был один проситель священства. Симпатичный человек, образованный, окончил мехмат МГУ. «Но он москвич, захочет ли ехать в такую дыру? Вот его адрес. Свяжитесь с ним, может, получится», – благословил меня митрополит Иоанн. Я с радостью стал исполнять благословение Владыки, встретился в Московском метро с этим человеком – Олегом Клемышевым. Сначала он очень настороженно со мной разговаривал. Я сделал ему предложение – просить священства в селе Троицком, объяснив удаленность прихода и его небольшой доход. В результате получился хороший священник и друг по служению. Это было в 1983 году.

– Как вам удалось получить разрешение на хиротонию такого образованного молодого человека? – спрашивали Владыку.

– Да очень просто. Я подал уполномоченному на него документы, а сам запел на тему из «Евгения Онегина»:

Я не предвижу возраженья

на представление мое,

хоть человек он неизвестный,

но, безусловно, парень честный!

Уполномоченный рассмеялся и подписал.

Конечно, главное здесь – помощь Божия, которую получал Владыка в ответ на свои дерзновенные молитвы, о чем, разумеется, даже не намекал».

В период, когда митрополит Иоанн возглавил епархию, на ярославской земле жили и служили старцы, имена которых сегодня широко известны православному миру. В Троицкой церкви села Верхне-Никульское Некоузского района (ранее Мологский уезд) служил архимандрит Павел (Груздев). Самые разные люди ехали за благодатным утешением и решением жизненных вопросов к батюшке, «лагернику матерому и монаху бывалому». В монашество его постриг митрополит Никодим (Ротов), а митрополит Иоанн (Вендланд) возвел его в архимандрита. В ходу была байка, как привозил отец Павел митрополиту Иоанну гостинец – судаков с Рыбинского моря. Договорился с местными мужиками, чтоб наловили они рыбки сетями. А сам забрался на колокольню и стал следить: как только появлялись рыбинспекторы на горизонте, он начинал звонить в колокол. Мужики слышат и сети вытаскивают. Колокол замолкает – сети снова забрасывают. Пристали они, наконец, к берегу, а отцу Павлу с уловом надо мимо Рыбинспекции пройти. Так он сапоги снял, рыбой их набил доверху, перекинул сапоги через плечо, да так и прошел с прибаутками.

В деревне Селифоново недалеко от Ростова Великого проживал заштатный священник Иоанн Рощин. «У старца были две комнаты, – вспоминал митрополит Иоанн. – В одной, маленькой, стояла его кровать и маленький стол. Для гостей хватало места, чтоб сесть. Батюшка вел подвижнический образ жизни. Он вставал в 4 часа утра и начинал служить молебен. Служение это продолжалось очень долго, так как он прочитывал огромной толщины помянники. Окончив молебен, он начинал панихиду, с еще более толстым помянником. Оканчивал он это служение около 11 часов, кушал, отдыхал до следующего дня. Я стал у него исповедоваться. Потом я узнал, что к нему ездит на исповедь и Владыка Кассиан Костромской».

О поездке к отцу Иоанну Рощину вспоминал и протоиерей Борис Балашов:

«Ему было уже более ста лет. Из дома он не выходил. Его близкие давно умерли. За ним ухаживали бабушки из числа прихожан. Митрополит Иоанн любил ездить к нему на исповедь. В одну из таких поездок зимой 1971/72 г. он взял меня с собой. По просьбе архиерея накупили целую сумку рыбных консервов. Этими подарками Владыка хотел побаловать престарелого пастыря. Мы приехали в бедную крестьянскую избу. В небольшой комнатке, которую отец Иоанн называл своим «уголком», перед простыми иконами теплилась лампадка. А на столе лежали две большие горы записок: одна – о здравии, а вторая – об упокоении. Пробудясь от сна и прочитав утренние молитвы, отец Иоанн служил молебен, на котором он молился о здравии всех тех, чьи имена были написаны в поминальных записках. После молебна служил панихиду – и опять в молитве чтение горы заупокойных записок. Владыка сам оставил свои записочки батюшке Иоанну для поминовения и мне предложил сделать то же. При этом он попросил отца Иоанна особо помолиться о еще не родившемся ребеночке, которого ждала моя жена. На обратном пути в Ярославль митрополит указал мне на тот специфически пастырский молитвенный подвиг, который престарелый протоиерей Иоанн Рощин совершал ежедневно».

В селе Новый Некоуз на севере епархии служил архимандрит Таврион (Ботозский). Люди ехали к нему как к духовнику за советом и молитвенной поддержкой со всех концов страны – из Ярославля, Москвы, Перми, Уфы, с берегов Невы… Отец Таврион учил внимательно относиться к своей жизни, вникать в содержание Таинств христианской веры и жить этим содержанием. Он был непримиримым обличителем удовлетворенности внешним, формальным исполнением молитвенного правила, поста. Такую великую любовь нес старец к людям, что стремился каждого накормить, утешить, исцелить. Его активная деятельность вызывала недовольство властей. В 1969 году отец Таврион уехал в Латвию и по благословению Владыки Леонида (Полякова) стал духовником Спасо-Преображенской пустыни Свято-Троицкого женского монастыря под Ригой. Митрополит Иоанн пишет об этом так:

«В это время я отпустил в Рижскую епархию архимандрита Тавриона, в соответствии с резолюцией Патриарха. Там в Пустыньке расцвели все его таланты, и он в течение нескольких лет нес великое служение».

Помогать архимандриту Тавриону из Ярославля в Елгаву поехали три сестры Александрины: Клавдия, Варвара и Александра. Их младшая сестра Елизавета осталась в Ярославле, и двадцать два года была личным врачом и близким духовным другом митрополита Иоанна. Она рассказывала, как в начале 1980‑х, уже после смерти отца Тавриона, когда еще ничто не говорило о развале страны, Владыка сказал ей: «Елизавета Александровна, а вы сестер перевозите в Ярославль. Что они будут делать в чужом государстве?»

Схииеродиакон Василий, отец Филарет (Морев). Не все знали о его схиме и называли по‑старому – отец Филарет. Смиренный прозорливый старец. По его молитвам совершались чудеса. Жил он в ветхом деревянном доме в центре Ярославля и последние годы уже не служил, но принимал для совета и утешения богомольцев. Церковная молва связывала с ним предание о том, что митрополит Агафангел (Преображенский) в период церковной смуты конца 1920‑х послал его в Мышкинский район к блаженной старице Ксении за советом: что ему делать, готовиться ли к первосвятительству? Старица передала ему через монаха ответ: пусть готовится к смерти.

Похоронен отец Филарет в Ярославле на Чурилковском кладбище рядом с сестрой девицей Варварой. Протоиерей Борис Старк вспоминал об отце Филарете как о человеке святой жизни и неустанном молитвеннике о страждущих душах, а отец Борис знал, что говорил – служил он в Ярославле много лет и благочестивых людей повидал на ярославской земле немало.

«Всегда, когда к нему ни придешь, у него можно было встретить народ. Когда он был еще молод, его мать говорила ему: «Сынок! Не хочу, чтобы ты стал большим!» Может быть, поэтому он остался диаконом и не принял священного сана архиерея. И свою схиму он принял только из послушания своему духовнику, приснопамятному отцу Кукше, но и об этой схиме знали только самые близкие – его духовники, у которых он исповедовался ввиду отдаленности отца Кукши. Думается мне, что отец Филарет был одним из тех праведников, ради которых Господь прощает мир и его прегрешения».

Говорят, что у правящих архиереев не всегда складываются отношения со старцами. Но не у митрополита Иоанна. Владыка чем мог помогал им, находился с ними в молитвенном общении, всячески выказывал свое благоговение и сыновнее почтение.

Кроме того, в период управления епархией рядом с Владыкой были его близкие друзья и чада одного духовного отца, митрополита Гурия, – архимандрит Михей (Хархаров) и протоиерей Игорь Мальцев. В эти годы Владыка много проповедует. Он ездит по епархии, освящает новые престолы. Шестнадцатого ноября 1977 года совершилось освящение Крестового храма в новом епархиальном управлении. Незадолго до этого, 6 октября, Русская Православная Церковь причислила к лику святых святителя Иннокентия (Вениаминова, 1797–1879). В ответ на сообщение об этом событии Святейший Патриарх Пимен написал: «23 ноября 1977 года. Да благословит Господь епархиальное новоселье Вашего Преосвященства и молитвы в первом храме, посвященном святителю Иннокентию Московскому».

В дневнике митрополита Иоанна тех лет обычны такие записи: «Я поехал в Загорск – на праздник преподобного Сергия (8 октября). Оказалось, что митрополиты – Никодим и Алексий – за границей, и я возглавил службу в Успенском соборе». Или: «10 апреля 1970 года на заседании Синода, под председательством Патриарха Алексия, был причислен к лику святых как равноапостольный просветитель Японии архиепископ Николай. На этом заседании присутствовал и я… Во второй половине мая наша Церковь даровала автокефалию Американской митрополии. Участвовал и я в этом событии».

Митрополит Иоанн жил так же просто, как и его паства. Отсутствие попечительности о завтрашнем дне проявлялось у него во всем. Читаешь их с матушкой Евфросинией дневники и понять не можешь, о правящем ли архиерее идет речь: «Ужин оказался съеденным. Владыка нашел в буфете старую коробку толокна и ею удовольствовался… Подали обед: суп с вермишелью. На второе картошка вареная, порезанная на мелкие куски без всякой приправы. На голодный желудок все вкусно…»

Регент Нина Викторовна Старостина рассказывала автору этих строк, как на Страстной неделе после многочасовых служб в домовой церкви архиерейского дома Владыка приглашал певчих перекусить. И вкушали они то, чем питается в пост сам архиерей, – овсянку на воде и картошку в мундирах.

Отец Борис Балашов вспоминал: «Как‑то раз в воскресный зимний день, после Литургии, Владыка Иоанн пригласил меня с женой пообедать с ним. Мы пришли голодные, но на кухне по какой‑то причине обед был не готов, и ждать его предстояло еще долго. Но опытный в кочевой геологической жизни архипастырь решил утешить и нас, и себя. Он предложил нам своеобразное блюдо, некоторое подобие чая по‑калмыцки. У нас, правда, не было кумыса и бараньего жира, но Владыка использовал то, что было под руками. Нам в пиалы он налил крепкого зеленого чая, положил сливочного масла вместо бараньего жира, налил молока вместо кумыса, посолил, поперчил и предложил все это выпить. С большой осторожностью мы стали пробовать такой чай, но, удивительно, – оказалось сытно и вкусно. Последнего мы никак не ожидали. Поэтому уже с сытыми желудками за неторопливой беседой можно было дождаться и запоздавшего обеда».

По епархии Владыка передвигался на архиерейской «Волге», не пренебрегая и общественным транспортом: «С 6 по 8 апреля 1968 года я ездил на поезде в Любим, в простом вагоне, но в духовной форме. Я служил там на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы». Или: «20 декабря я уехал в Бабурино к о. Михею. Путь был трудный, и мы застревали в снегу. К счастью, в деревне было много молодежи, готовящейся встретить Новый год. Парни охотно толкали машину и помогали нам выбраться из снеговой западни. Навестив о. Михея, мы с Сергеем Никифоровичем решили не ночевать у него: могло совсем завалить дорогу снегом! Мы вечером вернулись в Ярославль».

Когда Владыка был на покое, на могилу к сестре в Переславль-Залесский ему приходилось ездить на междугородном автобусе. В Федоровский собор, где заштатный архиерей по воскресеньям и праздникам служил раннюю Литургию, он ездил на такси. Среди диспетчеров и водителей у Владыки появились свои люди, готовые приехать к нему по первому требованию.

Все знавшие митрополита Иоанна в период его службы в Ярославской епархии обязательно отмечали такую его черту: он никогда никого не осуждал. Сам Владыка объяснял это так. Еще ребенком, прочитав строки стихотворения Михаила Лермонтова «Пророк» «С тех пор как вечный судия мне дал всеведенье пророка, в очах людей читаю я страницы злобы и порока», он ужаснулся тому, какой это страшный дар – читать пороки людей: «Господи, никогда не давай мне такого дара! – со всем жаром помолился я тогда». Господь услышал идущую от сердца детскую молитву и исполнил ее. «Я действительно не стал замечать пороки и плохое в людях».

В каждом человеке Владыка видел посланника Божия, которому подобает оказывать честь и поклонение. Он не был наивным человеком. Много лет провел на дипломатической службе, знал подноготную жизни, умел держать язык за зубами. Но это ничего не изменило в его отношении к людям… Ясность ума, живость, интерес, чувство юмора – все это было присуще Владыке в общении с каждым, кто встречался на его пути.

Все окружающие знали, что один из священников везде, где можно поносил Владыку, писал на него доносы (до наших дней сохранилось одно из таких клеветнических писем, в котором нет ни слова правды, адресованное Патриарху). В день появления этого священника в Ярославской епархии монахиня Евфросиния сделала в дневнике запись: «К завтраку пришел приехавший из Воронежа очень приличный и симпатичный батюшка с крестом с украшениями». Спустя много лет, когда митрополит Иоанн редактировал дневник сестры и уже все знал о доносах своего коллеги по цеху, он не убрал этих строк. Только сделал приписку: «Это был ни кто иной, как протоиерей Г., который вскоре стал моим секретарем».

Незлобие, всепрощение, любовь были отличительными особенностями и Владыки Иоанна, и его сестры монахини Евфросинии. Им было на кого равняться. Владыку Гурия в годы лютых хрущевских гонений в Минске не пускали в его собственную Крестовую церковь. Он возвращался в свой дом, окна которого выходили на храм, в келии становился на колени и горько плакал: «Господи, прости им, не ведают, что творят!» Очевидцы вспоминают, что особенную активность тогда проявлял некий иеромонах Николай, который перед Литургией настроил людей до такой степени, что возбужденная толпа тянула Владыку за рясу, сталкивала его с паперти.

Несколько лет спустя Владыка Гурий встретил бесчинного иеромонаха в Александро-Невской Лавре и ласково спросил: «Отец Николай, вы благополучно устроились?» Евангелие повелевает, чтоб Христос был любим в ближнем, а ближний был любим как создание Божие. Митрополит Гурий и его духовные дети любили и ближнего, и дальнего, и врагов своих. Никакой страстью не закрывали свое сердце от Божией Благодати. Как потом рассказывал сам отец Николай, он чуть не упал от такой встречи. И потом с таким благоговением относился к Владыке, что неприятности, которые переживал, считал за свои грехи дерзкого отношения к митрополиту Гурию. Потом заболел – все тело покрылось язвами. И сам он свидетельствовал собратьям: это за недостойное поведение со святителем. Отец Николай умер в сорок лет.

О митрополите Иоанне говорили, что он не мог никому сделать резкого замечания. Типичная картина из прошлого, подмеченная одним из сослужащих. Идет Божественная Литургия. Владыка не служит, а сидит в своем кресле справа от Престола. В то время как диакон на амвоне читал Апостола, два священника перекинулись несколькими словами. Услышав голоса, Владыка Иоанн произносит: «Это не комильфо, чтобы батюшки в алтаре разговаривали во время чтения Священного Писания».

Еще пример его добродушия (рассказывал рукоположенный им священник):

«Митрополиту Иоанну доложили, что некий молодой священник, человек со странностями, не имеющий почти никаких наград, на своем приходе служит в митре (вообще‑то говоря, это – серьезный проступок, и тот батюшка при преемнике митрополита был за него наказан). Реакция же нашего старца была в своем роде замечательная.

– А какая у него митра? – спросил митрополит. – С крестом наверху? Или с иконкой?

(В то время в митре с крестом служил только Патриарх и митрополиты, а все прочие, в том числе и архиереи, в митрах с иконками.)

Владыке Иоанну отвечают:

– У него митра с иконкой.

– Ну, раз с иконкой, пусть себе служит…»

«Помнится, по какому‑то делу я зашел в облисполком к тогдашнему уполномоченному, – писал в своих воспоминаниях один московский священник. «Ну, как вам наш митрополит?» – спросил меня он. Я стал искренне хвалить Владыку Иоанна. А он мне сказал: «Это все так… Только уж слишком он добрый. Никого не хочет наказывать». Много позже, когда митрополит был уже на покое, я пересказал ему этот разговор. Владыка улыбнулся, а потом заговорил вполне серьезно: «Это мой принцип. За все годы своего епископства я «трости надломленной не преломил, и льна курящегося не угасил» (Мф. 12:20). Один только раз я хотел снять сан со священника, он ударил женщину… И то я в последний момент раздумал. Он написал мне в письме: «Владыка, вы лишаете меня профессии. Я ведь окончил семинарию, я ничего больше не умею делать…» Я его простил…"».

«Сегодня рано утром совершил прогулку по длинной дороге на кладбище (через холмы, цветущую степь и поля ржи с васильками). Потом стал читать выписки по Крыму. Читал совершенно свободно, т. е. без мысли, что над ними надо работать или по ним что‑то писать.

И вот, удивительное дело: Крым снова предстал передо мной как святая земля. Раньше он был для меня святой землей в личной жизни, а теперь предстал передо мной как земля святая для христианства.

В самом деле: св. апостол Андрей Первозванный, священномученик Климент, ученик апостола Петра и спутник апостола Павла, Папа Римский; святые епископы Херсонесские: Василий, Ефрем, Капитон, Евгений, Еферий, Елпидий и Агафодор (записал наизусть!), посланные из Иерусалима!

Св. Стефан Сурожский, поставленный в Константинополе; наш св. Владимир, а в XVI веке св. Варсонофий, в юности попавший в плен к татарам, изучивший их язык, а потом использовавший это как миссионер в свите свт. Гурия, епископа Казанского (Крым стал «академией» для русского миссионера!).

И вот, читая эти материалы, я прилег на диван и слегка задремал. И пришел ко мне Владыка Гурий, так просто и естественно, как, бывало, он входил в комнату, где мы работаем, и смотрел в то, что я читаю со спокойным интересом. А с ним (несколько сзади) было еще одно очень большое и спокойное лицо.

Когда я проснулся, я стал думать, кто же был этот второй? И я, интуитивно примерив многих возможных, почувствовал, что это был сам св. Климент, Папа Римский († 101 год н. э.).

Как это интересно, правда?»

В жизни Владыки Иоанна божественное и человеческое существовали рядом. Его письма и дневники полны самых разных событий, которые невозможно выстроить по ранжиру.

«Завтра – третья Литургия в нашей церкви, – пишет он митрополиту Гурию из Дамаска. – Ожидаем присутствия Патриарха Феодосия VI. Это – большая радость. Очень рекомендую приобрести книгу: Н. М. Верзилин. По следам Робинзона. «Детская литература». 1956. Эта книга – гениальна. Если бы я имел ее лет 35–40 тому назад – обязательно сделал бы все, что рекомендуется. Но и сейчас хочется сделать из нее хотя бы что‑нибудь».

Все, кто соприкасался с Владыкой, обязательно отмечали его детскую непосредственность, естественную веселость. Это был человек с душой ребенка и детским восприятием жизни. Такой же была его сестра – радовалась цветочку, солнышку, всему живому.

В дневниках монахини Евфросинии самое часто повторяемое слово – красота. Она уже смертельно больна, понимает, что конец близок, а в дневнике через каждое слово – как красиво!

«…Мы сделали автомобильную прогулку по случаю необычайной красоты заиндевевших деревьев. Ездили и за Волгу. Любовались тем, как над Яковлевским бором образовалась по обе стороны солнца зимняя радуга – бледная, но красивая!

…Красота окружающей местности такая, что не знаешь, куда смотреть и что рисовать. Я уселась в машину и стала рисовать угол дома. А сзади величественная Волга. С другой стороны поле, лес, чудесные летние облака. А я рисовала и любовалась.

…Мы поехали на болото. Громадные спелые травы, которые никто не думает косить почему‑то. И там масса валерианы. Так красиво – не передать! Одно растение Сергей Никифорович выкопал с корнями. Оно душисто пахнет. Везде такая красота. Высокие цветы – колокольчики, иван-чай, ромашки, большие кувшинки. Их Владыка запретил рвать, потому что эти растения исчезают с земного шара. Я уже не выходила из машины и нарисовала лес, горящий огнем иван-чая. А Владыка акварельными красками нарисовал озеро с кувшинками. Очень своеобразно и красиво.

…После обеда ездили на теплое озеро. Я насладилась его красотой и с удовольствием рисовала. Братик купался. Было очень жарко».

Владыка очень любил музыку. Вот письмо из Вены, в котором митрополит описывает симфонический концерт из «золотого времени венской оперетты»:

«Так как это не была сама оперетта, а концерт большого симфонического оркестра (даже без пения), то мы сочли возможным пойти.

Представьте себе огромное здание Ратхауза из черного камня, а внутри него открытый двор, весь заставленный рядами стульев так, что туда могут зайти не менее чем 5 000 человек. Купи билет и садись на любое место. Представьте далее готическую отделку стен, окружающих двор: стрельчатые арки, колоннады внизу, соответствующие окна повыше; готические башни и шпили спереди и сзади, а над всем этим бледные сумерки медленно угасающего и еще часами светящегося неба. Представьте балконы, уставленные белыми цветами, дающими отрадный контраст с темным цветом камня, и тогда вам будет легко вообразить, что нет стульев в огромном дворе, но есть рыцари, что с двух противоположных концов двора несутся с копьями наперевес два всадника с доспехами, а на балконе стоит король, вместо белых цветов – дамы, которые с замиранием сердца следят за судьбой своих героев».

Заметим, эти строки пятидесятилетний русский епископ пишет из Европы на родину своему духовному отцу – митрополиту.

«…Когда прошли первые восторги перед красотой мелодии, начало работать воображение, и мне стало казаться, что это я скачу на коне среди веселых гор и звенящих ручьев. Когда же гармония укрепила мелодию настолько, что звуки стали мощными, мне казалось уже, что скачу не один я, но со мною скачет множество моих друзей…»

В Переславле до сих пор помнят резиновую лодку, на которой Владыка Иоанн сплавлялся со своими друзьями по реке Трубеж. Матушка Евфросиния делает запись в своем дневнике: «Тучи становились все гуще, стал накрапывать дождь. Несмотря на это, Владыка и Сергей Никифорович надули лодку. Владыка снес ее к реке, и они поехали на озеро, творить там молитвенное правило… Между тем разыгралась гроза, засверкала молния, полил дождь. Я совсем испугалась за них. Но это продолжалось недолго. Скоро все прошло, и стало светло. Пришли Владыка и Сергей Никифорович до нитки мокрые. Попали под дождь. Надо было видеть Владыку, мокрого, с выдутой лодкой на шее! Удовольствия было очень много».

У Владыки Иоанна было множество увлечений: «18 апреля я купил в музыкальном магазине небольшую трубу. Сам я ничего не мог на ней сыграть, но среди покупателей нашелся артист, который извлек из этой трубы красивую мелодию. После я подарил эту трубу Боре Зленко ко дню рождения. Он очень сердился. В конце концов труба оказалась в Испании у мамы Анны-Марии!»

Анна-Мария – жена геолога Бориса Федоровича Зленко, врач-радиолог, ребенком вывезенная из Испании в Советский Союз. Владыка очень заботился о семье Зленко. Познакомились они в Ташкенте в 1930‑е годы. Мать Бориса, Нина Дмитриевна Зленко, геолог, была женой репрессированного по «кировскому делу», сосланная в Ташкент. У нее было два маленьких сына. Константин Николаевич помогал им и до последних дней радел о спасении их душ.

Еще запись об увлечениях: «Я купил, по счастью, большой лунный глобус. Мы много занимались по нему… 15 февраля, на Сретение Господне, Эли причащалась. Дома Эли читала статьи по астрономии и о квазарах, которые, будучи размером со звезду, испускают энергию в 10 в 12‑й степени раз больше Солнца».

И Владыка, и его сестра очень интересовались космическими достижениями. Дневники монахини Евфросинии пестрят записями о запусках космических кораблей. Космонавтов она знала по именам, молилась об их благополучном возвращении на Землю.

«Эли продолжала энергично интересоваться физикой, астрономией, науками о Земле. В самых восторженных тонах она рассказывает о космонавтах, о том, какая была с ними пресс-конференция… Президент Академии наук акад. Келдыш заключил свое слово тем, что сказал: «Через 30–40 лет наша теперешняя совершенная наука будет казаться дикарским челноком, на котором катались первобытные люди!» В то же время она неукоснительно выполняла монашеское правило и пятисотницу».

Эли пишет: «Наслаждалась игрой на пианино. Читала сегодня в послании св. апостола Иоанна: «Дабы вы знали, что, веруя в сына Божия, имеете жизнь вечную… И вот какое дерзновение мы имеем к Нему, что, когда просим чего по воле Его, Он слушает нас… Знаем и то, что получаем просимое от Него». Какое дерзновение и надежду дарят эти слова! Весь день я лежа читала книгу «Ядерная астрофизика» о ядерных частицах. Это помогает читать статьи о звездах… Вчера запустили «Союз-6» с двумя космонавтами. Сегодня – «Союз-7» с тремя космонавтами…»

«После обеда я улеглась и стала читать интереснейшие статьи о Венере и ракетах: «Венера-5» и «-6», которые братик вырезал мне из газет. Наши ракеты прибыли на Венеру, вошли в ее атмосферу».

Эли не забывала отметить, что «Аполлон-10» уже четвертый день летит к Луне: «Сегодня он должен облететь Луну и быть в 15 километрах от нее!» Через несколько дней делает запись в дневнике о благополучном возвращении «Аполлона».

«22 декабря мы услышали по радио, что американцы полетели на Луну!

Американцы на этот раз ограничились тем, что делали кольца вокруг Луны, но не сели на нее. 24 декабря их начальник – космонавт и в то же время методистский священник – читал в космосе несколько строчек из Книги Бытия».

Интерес к освоению космоса в то время проявляли многие служители Церкви. Стремление прикоснуться к замыслу Творца соседствовало с гордостью за успехи своего народа. Митрополит Нестор (Анисимов), не один год отсидевший в лагерях, пишет в письме родным: «…Поздравляю вас с Новым годом, принесшим великую СЛАВУ нашей дорогой Родине! Поздравляем с грандиозной победой русского, советского, гения – запуском спутника. Ура, ура и слава!» Его близкие рассказывают, что он следил за полетом первого спутника и гордился тем, что первой была НАША СТРАНА.

Елизавета Александровна Александрина в разговоре с автором этих строк вспоминала, как за год до смерти Владыка прочитал и сделал перевод с английского книги Айзека Азимова «Коллапсирующая Вселенная» (The Collapsing Universale):

– Я с большим интересом и на большой скорости писала переводимое Владыкой прямо с листа о «Биг-бенге», об открытии закона Хаббла, согласно которому скорость, с которой Галактика удаляется от нас, зависит от ее расстояния до нас. Мне понравился поставленный автором вопрос и ответ на него: «А вот почему скорость их удаления пропорциональна расстоянию? Кто даст нам ключ к поведению Вселенной? Мы его не имеем».

Митрополит Иоанн пишет: «26 ноября – мои именины. Приехал мой друг по Горному институту академик Владимир Степанович Соболев. Сообщил, что в лунной почве много титана, что говорит о том, что Луна, вероятно, не земного происхождения. За обедом было 75 человек». Элина приписка: «Оказалось, что наш гость академик – неверующий. Не знаю, как может быть неверующим настоящий ученый!»

Их безмерно интересовали не только небесные своды над головой, но и земля под ногами. Владыка записал увиденное однажды: «Люди выбросили птицам крошек и сухих кусков хлеба. Но, так как куски были очень твердые, птицы не могли их склевать. Прилетел ворон, взял в клюв большой кусок твердого хлеба, полетел к луже, там он опустил кусок в воду и, когда он размяк, легко склевал его».

Эли не менее внимательна к «мелочам»: «Мы были на прогулке в Переславле. У подножия обрыва тек ручеек. Этот ручей нанес много различных камней. Мы с восторгом их насобирали. Известняк с окаменелостями, чудесное брюшко трилобита, различные раковинки, красный песчаник, граниты. Охватывало какое‑то особенное чувство восторга оттого, что видишь перед собой, как образовалась Земля и как открываются ее недра».

Владыка оставил пример обязательности труда. Он трудился всегда и везде.

«Отдых в смысле блаженной бездеятельности мне чужд. Скорее я прибегал к нему, изнемогая от суеты, в Ярославле. Здесь же я очень занят и едва успеваю отдыхать. Правда – никакой суеты. Полный и великолепный sérvis. Зато я много потрудился над французским переводом книги о праведниках Ветхого Завета. Как Вы помните, при Вас я закончил «Avant-Propos» и полностью сделал «Conclusion» (всего 12 моих страниц). Середину же я не думаю переводить дословно, а только прочитать и, может быть, законспектировать. Напомню, что в середине находятся: Авель, Енох, Даниил, Ной, Иов, Мелхиседек и царица Савская. Но главное, что хочет сказать автор, находится в уже переведенных мною частях.

«Conclusion» я закончил сегодня и нахожусь теперь в состоянии утомленного удовлетворения как своим трудом, так и мастерским построением мысли автора.

Моя вторая задача – живопись. Иногда гуляю по окрестным холмам, иногда – в городе. Проглянуло солнце! Пойду‑ка гулять с Дружком… Дружок похож на пирата на пенсии…»

Дневники монахини Евфросинии и митрополита Иоанна полны описаний самых обыкновенных событий. Но они отмечают их как прекрасные, значительные, радостные. Эли пишет:

«Чего стоит чудесная летняя пора! Удивительные растения в садике, их быстрый рост, цветение – все это так интересно и красиво. Во дворе у нас выросли громадные подорожники, воинственно вооруженные плодоносными штырями. Лен, так красиво цветущий, достиг высоты более 50 сантиметров… Как хорошо быть дома. Прекрасная, жаркая погода. Легкий ветерок. Сразу утром пошла в садик. Там манящие кусты чудесных растений создают просто волшебный вид. Какая‑то сказочная сине-зеленая капуста со странной серединой сизого цвета. Букеты чудесных, белых, нежных лилий. С другой стороны сада – лес подсолнухов с громадными желтыми шляпами. Их обрамляет целый сноп васильков. Тут же цветет нежный розовый флокс…

Огород воспрял, так красив. Грядки сырые, политые, прополотые.

Уже вышел лен, посеянный неделю тому назад на бывшей цветочной грядке. Яркая зелень деревьев, всех трав. Такая красота! Чудесно!»

Это летние впечатления. А весной в Переславле-Залесском она сама вскапывала свой огород, унавоживала и засаживала его. Она сажала не только овощи, но и цветы. Поэтому летом любовалась васильками и ромашками, душистым горошком и мощными подсолнухами. Осенью Эли собирала урожай прекрасной моркови и петрушки. Еще у нее во дворе зеленели маленькие крымские дубки.

Митрополит Иоанн писал своей сестре из США: «Когда я уже очень устану, то завожу пластинки. Люблю слушать песни советских композиторов и русские народные. Иногда просматриваю недавно приобретенный мною новый «Школьный ботанический атлас». Ты знаешь, я нашел в нем неожиданный и новый источник утешения. Некоторые цветы (далеко не все) связаны у меня очень точно с определенным годом и с определенным человеком. И я записываю карандашом на атласе место, год и человека. Это вызывает необычайно яркие, красочные воспоминания и побуждает к молитве за этого человека. Так, например, около лилового анемона (сон-трава, прострел) я записал: «Друскининкай, 1960, Лиза». Около купальницы: «Царское Село, 1913, фрейлейн», около лютика (куриная слепота): «1913, мама», около белой кувшинки: «Хиттолово, 1923, Саша Лермонтова», около молодила: «Кишлак Нанай, 1938, Жорик и Павлик Федотовы», около клубники: «Ташкент, 1943, Владыка Гурий», около зверобоя: «Хиттолово, 1923, Эли» и т. д. Как ни странно, для папы у меня остался только «Абрикос, 1917"…»

Владыка не умел разговаривать в резких тонах. Он никогда не шел на конфликты, все решал миром. К приставленным к нему секретарям и уполномоченным по делам религий относился с уважением. Епархиальные, церковные вопросы решал при помощи молитвы, призывая Духа Святаго. И что просил у Господа, то и получал. Знавшие Владыку рассказывали, что после кончины своих «соглядатаев» он заочно отпевал их. В Переславле-Залесском, в ограде могилы монахини Евфросинии, погребена земелька с одного такого отпевания. Близкие митрополиту Иоанну батюшки знают об этом, и во время панихиды по монахине Евфросинии кланяются и в сторону «Виктора Николаевича».

Когда Владыка написал мемуары о своей сестре, то среди первых, кому он дал их прочитать, был уполномоченный по делам религии. По долгу службы этот человек обязан был контролировать, не сказал или не написал ли правящий архиерей чего лишнего. Владыка освобождал его от необходимости добывать текст тайком, минуя автора. Своих невоцерковленных знакомых митрополит Иоанн поздравлял с советскими праздниками. Женщин – с Днем 8 Марта, мужчин с 23 февраля. Вместе с сестрой Владыка принимал участие в выборах. Для этого они ездили в Переславль-Залесский, где были прописаны в своем «дворце Семирамиды»: «14 июня – день Св. Троицы – мы голосовали. Эли в этот день записала в своем дневнике: «Мы вышли из избирательного участка с приятным чувством, что мы составляем часть нашего народа и принимаем участие в общественной жизни!» Через два часа мы были в Ярославле, и я смог прослужить Троицкую службу».

Во Владыке не было ничего диссидентского, как и в его знаменитых современниках – архиепископе Луке (Войно-Ясенецком), митрополите Иосифе (Чернове). Невозможно представить, чтобы они искали правду за пределами своего Отечества. Митрополит Иоанн ощущал себя человеком своей страны, своего народа, понимая, что общественные отношения создаются не людьми и изменить их не в человеческих силах. Он добросовестно выполнял свои общественные и должностные обязанности. Но до того предела, за которым могло следовать нарушение евангельских заповедей, и главной заповеди – любви. В этих случаях Владыка был тверд и непоколебим.

В Саратове в 1955 году скоропостижно скончался епископ Саратовский Вениамин (Милов), для власти очень нежелательная персона. Очевидцы вспоминали, как архимандрит и настоятель Духосошественского кафедрального собора Владыка Иоанн во время канона произнес яркое слово, посвященное жизни почившего. О дальнейших событиях он сам написал своему духовному отцу митрополиту Гурию, в частности «об участливой прощальной беседе одного очень доброго и сердечного лица, облеченного высоким саном. Это лицо сказало, что на мне числится два пятна: одно из них чрезмерное усердие к могиле Вл. Вениамина… Как самое радикальное средство для выведения пятен он рекомендовал уехать отсюда, доказать своим отъездом, что я здесь не имею никаких особых интересов. Странный способ выведения пятен!.. Я сердечно поблагодарил это лицо, но сказал, что очень огорчен, т. к. вижу, что наше, им же самим восхваляемое благополучие – только кажущееся. Он согласился с тем, что под покровом кажущегося благополучия работает клевета и поспешил распроститься, пожелав мне всего самого хорошего. (Дело в том, что во время нашей беседы в комнату уже входил Лактаций под предлогом внести бутылочку с каким‑то лекарством»⁴.)

Служба Владыки Иоанна в отделе внешних церковных сношений Патриархии начиналась под руководством митрополита Коломенского и Крутицкого Николая (Ярушевича). Митрополит Николай умер в 1961 году в Боткинской больнице. Последние дни перед смертью он находился в изоляции. Говорили, что перед его кончиной в московских храмах воспрещено было возносить гласные молитвы о его исцелении, а после смерти – об упокоении. Елизавета Александровна Александрина рассказывала, что, бывая в Троице-Сергиевой Лавре, митрополит Иоанн всегда служил панихиды на могиле неугодного митрополита Николая. В крипт Смоленской церкви, где был похоронен опальный архиерей, его сопровождали горячие почитательницы Владыки Николая – у них был тайный ключ от входа.

Из Жировицкого монастыря Минской епархии был изгнан за благожелательное отношение к сосланному в обитель архиепископу Ермогену (Голубеву) архимандрит Михей (Хархаров). Событие получило огласку в зарубежной прессе. Это было равноценно приговору навсегда лишиться возможности церковного служения. Единственным человеком, кто сумел взять отца Михея в свою епархию, оказался митрополит Иоанн. С «волчьим билетом» из Саратова в Ярославль приехал и отец Игорь Мальцев. Регистрации его лишили за венчание на дому. Митрополит Иоанн сумел помочь другу. В свою геологическую бытность Владыка и сам тайно совершал требы. Профессор Глеб Александрович Каледа рассказывал, что он во время геологических экспедиций крестил детей. А самого Глеба Александровича митрополит Иоанн тайно рукоположил во священника.

Из воспоминаний игумении Иулиании, дочери о. Глеба:

«В 1972 году папу тайно рукоположил сначала в диаконский, а потом в священнический сан Владыка Иоанн (Вендланд), в то время он был митрополитом Ярославским и Ростовским. Открыто папа не мог быть священником: он был достаточно крупным ученым с мировым именем, ему не дали бы регистрации, которую в то время надо было обязательно проходить в Совете по делам религий.

Наши иерархи, прекрасно помня 1930‑е годы, понимали: не исключено, что опять начнутся гонения. В случае гонений Церковь может остаться без священнослужителей. Поэтому некоторые иерархи брали на себя такую смелость – тайно рукополагать, с тем чтобы в случае гонений и репрессий Церковь не осталась без пастырей. Священники, тайно рукоположенные, несмотря на все, могли бы продолжать совершать Таинства Церкви. Именно поэтому Владыка Иоанн предложил папе принять сан. При этом он потребовал обязательного маминого согласия. Естественно, это был подвиг с их стороны. Мама прекрасно понимала, что время сложное и что в любую минуту за папой могут прийти и наша семья останется без кормильца. Но все же она дала свое согласие».

Протоиерей Борис Балашов вспоминал, как в 1970‑е годы он приехал к митрополиту Иоанну из Москвы в Ярославль за благословением на священство. Послал его духовный отец Николай Иванов, тоже тайный священник, рукоположенный митрополитом Гурием.

«Владыка принял нас очень приветливо. С отцом Николаем у них всегда велись серьезные разговоры, в которых обсуждались богословские вопросы, темы культурной жизни страны и положения Церкви в современном мире. Владыка всегда очень живо интересовался всем, что происходит в Москве, тем, как живут его друзья. Митрополит расспрашивал о моей жизни, советовал не бросать учение в МГУ и обязательно его закончить. Стремление к священству он одобрил.

На Литургии в Федоровском кафедральном соборе я впервые иподиаконствовал. Отец Николай, не раскрывая всем тайну своего священства, облачился в стихарь с орарем как иподиакон. Причащал же его Владыка Иоанн в алтаре у престола – там, где должны причащаться священники. Меня поразило, как молился архиерей. Возгласы он произносил громоподобно громко, старательно выговаривая каждое слово.

…Находиться в алтаре рядом с горевшим молитвой архиереем было для меня великим счастьем. Духовенство собора и иподиаконы отнеслись ко мне доброжелательно. Поездки в Ярославль стали регулярными. Очень тепло ко мне относилась и сестра митрополита монахиня Евфросиния. Всегда молчаливая и постоянно занятая рукоделием, она была великой молитвенницей, верным другом и личным доктором своего брата. Хотя медицинскую практику она давно оставила, но за здоровьем Владыки Иоанна следила».

Митрополит Иоанн, сумев договориться с уполномоченным, рукоположил выпускника исторического факультета МГУ после того, как он закончил университет и отслужил в армии: «По Божией милости армию я прошел хорошо. Перед демобилизацией попросил командира роты написать мне хорошую характеристику для представления по месту работы. Он очень постарался. Характеристика получилась именно такой, какую ждал от меня Владыка. Особенно торжественно звучали последние слова: «Политику партии и правительства понимает правильно».

Епископ Вениамин (Лихоманов) вспоминал, что имя митрополита Иоанна впервые услышал в Алма-Ате от своего духовного отца митрополита Иосифа (Чернова). У Владыки Иосифа на письменном столе стояла фотография сыновей вернувшегося из эмиграции в Россию протоиерея Бориса Старка. Митрополит Иоанн сумел их рукоположить, несмотря на экзотическую для советских времен биографию. По благословению митрополита Иосифа выпускник мехмата МГУ Коля Лихоманов поехал к митрополиту Ярославскому и Ростовскому. Владыка не только рукоположил его. Он дал ему место священника в Воскресенском соборе Романова-Борисоглебска, где тот прослужил более тридцати лет, в том числе настоятелем, и с настоятельского места был возведен в сан епископа.

В середине 1970‑х годов в русском парижском журнале (Вестник Русского Христианского движения. 1979. №130. С. 277–279) был напечатан «Отчет Совета по делам религии – членам ЦК КПСС». Уполномоченный В. Фуров разделил архиереев Русской Православной Церкви на три категории: «Многолетние наблюдения, глубокое изучение настроений правящих архиереев еще раз подтверждают, что епископат лояльно относится к советской власти. В то же время по взглядам на общество, на законы о культах, на современную Церковь и ее взаимоотношения с государством, а также на свои гражданские обязанности епископат условно, весьма приближенно, можно разделить на следующие группы. Первая: правящие архиереи, которые и на словах, и на деле подтверждают не только лояльность, но и патриотичность к социалистическому обществу, строго соблюдая законы о культах, и в этом же духе воспитывают приходское духовенство, верующих, реально сознают, что наше государство не заинтересовано в возвышении роли религии и Церкви в обществе, и, понимая это, не проявляют особенной активности в расширении влияния православия среди населения… Вторая: правящие архиереи, которые стоят на лояльных позициях к государству, правильно относятся к законам о культах и соблюдают их, но в своей повседневной административной и идеологической деятельности стремятся к активизации служителей культа и церковного актива, выступают за повышение роли Церкви в личной, семейной и общественной жизни с помощью модернизированных или традиционных концепций, взглядов и действий, подбирают на священнические должности молодежь, ретивых ревнителей православного благочестия. В их числе митрополиты – Ленинградский Никодим, Ярославский Иоанн, Псковский Иоанн, архиепископы – Казанский Михаил, Ташкентский Варфоломей, Тамбовский Михаил, Кировский Мстислав, Краснодарский Алексий, Оренбургский Леонтий, Ивано-Франковский Иосиф, Рижский Леонид, Костромской Кассиан, Волынский Дамиан, Минский Антоний, епископы – Смоленский Феодосий, Свердловский Климент, Калининский Гермоген, Полтавский Феодосий, Новосибирский Гедеон, Виленский Герман, Рязанский Симон, Пензенский Мелхиседек. Третья: это та часть епископата, у которой в разное время проявлялись и проявляются попытки обойти законы о культах, некоторые из них религиозно консервативны, другие способны на фальсификацию положения в епархиях и сложившихся отношений к ним органов власти, у третьих замечены попытки подкупа уполномоченных и клеветы на них и на должностных лиц местных органов власти…»

На самом деле эта классификация носила искусственный характер. Митрополит Алма-Атинский Иосиф (Чернов), человек святой жизни, исповедник, много лет проведший в лагерях, оказался в группе самых лояльных советской власти архиереев. Митрополиты Никодим (Ротов), Иоанн (Вендланд), Леонид (Поляков), совершавшие тайные рукоположения, то есть «обходившие законы о культах», попали в группу «умеренных».

Митрополита Гурия скорее всего поместили бы в третью группу, но его к этому времени уже не было в живых. В 1961 году ленинградский уполномоченный так докладывал о нем: «Несмотря на внешнюю лояльность к мероприятиям органов власти в отношении церкви, в практической деятельности он уклонялся от их выполнения, в отдельных случаях стремясь показать свою непричастность к некоторым ограничениям деятельности духовенства, ссылался на уполномоченного. Митрополит Гурий всячески стремился удерживать на приходах реакционно настроенных священников, оправдывая даже такие их поступки, которые осуждаются самой церковью. Так было, например, со священником Троицкого собора Василием Лесняком, который в своей практике допускал «изгнание бесов». Поощрительно Гурий относился и к распространению среди верующих культа известной в Ленинграде Ксении Блаженной, часовня в честь которой находится на Смоленском кладбище гор. Ленинграда. Беря под защиту эту часовню, он оправдывал обманные действия духовенства, пропагандирующего веру в «чудеса» и «исцелительную» силу молитв Ксении Блаженной. Митрополит Гурий весьма болезненно относился к вопросам о закрытии даже таких церквей, в которых из‑за плохих материальных условий отсутствует духовенство. Принимая ходоков от таких церквей с просьбами о присылке к ним священников, Гурий ссылался на запрещение уполномоченного направлять в эти церкви попов».

Протоиерей Борис Балашов вспоминал, как Владыка Иоанн шутливо говорил, что его поместили в самую хорошую группу – вторую…

Митрополит Иоанн очень высоко ставил пастырское служение. В своих работах он сравнивал его с пастырством в лице Самого Христа. На вопрос, не слишком ли исключителен по своей высоте этот идеал, может ли ему подражать пастырь из обычных людей, Владыка отвечал: в притче о Добром Пастыре Христос не только не отделяет Себя от пастырей, но, напротив, дает Себя им в пример. Правда, не всякому доброму пастырю выпадает умереть за свою паству, но необходимо иметь готовность умереть и, если нужно, не устрашиться исполнить большое дело, подражать смирению Христову, Который умыл ноги апостолам, а потом потребовал от них умывать ноги друг другу.

Может быть, единственные слова, которые пастырь земной не может повторять, подражая Пастырю Небесному, это «Отче… прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя» (Ин. 17:1) и в особенности: «Прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин. 17:5). Так мог молиться только Сын Божий. Владыка Иоанн объяснял, что эта слава Христова необходима для Церкви, потому что она привлекает верующих ко Христу, а привлекая, приближает их к Вечной Жизни, которая и есть Христос.

Пастырь из обычных людей должен заботиться, чтобы не позорить свое имя чем‑либо зазорным и соблазнительным, чтобы через это не хулилось имя Божие. Стремиться же к своей славе для пастыря очень опасно. Он может впасть в прелесть и гордость. О чем же должен думать пастырь? О том, чтобы соблюсти себя, чтобы держаться церковного единства, чтобы быть в непосредственной близости к источникам освящения – словам Господним и к Самому Господу. И самое главное – пастырь должен усердно заботиться о порученном ему деле – пасти стадо Христово. Именно этим поручением пастырь и отличается от мирянина (а также тем, что ему даются благодатные средства к его исполнению). Другие благодатные дары подаются всем одинаково.

Господь предложил апостолам Свою Пречистую Кровь во оставление грехов и жизнь вечную. И для земного пастыря место – в алтаре у Святого Престола. Здесь он священнодействует, отсюда, из алтаря, износит Пречистое Тело и Кровь Христову для причащения всем людям. Это его настоящее дело.

Любовь ко Христу – искреннюю, глубокую, крепкую – вот что нужно обязательно иметь пастырю. Эта любовь приведет пастыря в овчий двор дверью – Христом, эта любовь выведет его вместе со стадом на пажить, убережет его от того, чтобы не стать наемником, удержит его на месте при наступающей опасности, заставит его, если нужно, положить душу свою за овец своих. Эта любовь направит другие таланты пастыря в надлежащую сторону, и она заменит эти таланты, если их нет.

В своей работе «О пастырской молитве» Владыка Иоанн пишет, что, когда руки архиерея касаются главы посвящаемого в священный сан, раздаются слова о том, что Божественная Благодать проручествует благоговейнейшего. Этим словом отмечается самое необходимое качество мирянина, возвышаемого на высоту священства. Не сказано «почтенного» или «умного», «образованного» или даже «добродетельного», но сказано – «благоговейнейшего», т. е. всегда ходящего в страхе Божием, постоянно ощущающего вездеприсутствие Божие и, соответственно с этим, управляющего своими словами и поведением, в особенности перед церковной святынею. Какова же высота и сила пастырской молитвы! Благоговение предполагает молитвенную устроенность души, предполагает, что мирянин уже имеет дар молитвы. А у священника этот дар должен возрасти в сильнейшей степени. Молитва священника должна быть сильнее молитвы монаха. Казалось бы, кто должен владеть всеми тонкостями молитвенного делания, как не монах? Но cвятитель Иоанн Златоуст в своем шестом Слове о священстве доказывает, что священник должен уметь молиться лучше монаха.

По мысли Златоуста, отмечал Владыка Иоанн, монаху нужна только большая осмотрительность и воздержание от греха, чтобы он мог «с дерзновением и истинною чистотою приступать к Богу сколько позволяют силы человеческие».

А священник «должен иметь душу чище самих лучей солнечных, чтобы никогда не оставлял его без Себя Дух Святый». Общественные обязанности священника велики, разнообразны и трудны. Но сравнительно с молитвенными обязанностями общественные ничтожны. По силе напряжения своей молитвы, по широте той сферы, которая этой молитвой охватывается, и огромной значимости тех прошений, исполнения которых эта молитва требует, священник должен иметь дерзновение большее, чем прославленные пророки Моисей и Илия.

Обязанность молиться есть главнейшая обязанность священника, подытоживал Владыка. Она так велика, что священник должен в молитве превзойти монаха, в дерзновении при ходатайстве за Вселенную он должен превзойти Моисея и Илию, а когда священник предстоит Престолу, на котором возлежат Святые Тайны, то не найдется (сам Златоуст не находит) сравнения для определения той высоты, на которой должна быть тогда его душа.

Силу молитвы Владыки Иоанна знали многие. В Ярославле помнят лето 1972 года. Стояла невероятная жара, как следствие – сильная засуха, горели леса, торфяные болота за Волгой. Над городом висела желтая мгла, из‑за которой не было видно солнца. Уполномоченный по делам религий вызвал в облисполком Владыку Иоанна и сказал:

– Хоть бы вы помолились о дожде…

Это было прямое указание совершить молебен, что в те времена запрещалось (даже на Пасху надо было заранее выхлопотать разрешение на крестный ход вокруг храма и колокольный звон). Владыка не дрогнул, а с готовностью ответил:

– Хорошо, в ближайшее воскресенье отслужим в соборе молебен о дожде.

Утром 13 августа 1972 года ничто не предвещало перемен, было жарко, на небе ни облачка… Дождь пошел уже во время Литургии! А когда начался молебен, гром гремел вовсю, а дождь лил как из ведра. Многие плакали… По окончании молебна Владыка только и смог сказать, что Дары Божии надо принимать со страхом!

К Владыке всегда прибивались горькие пьяницы. Он молился о них, опекал. Архиепископ Михей вспоминал:

– Подходит великий пост. Мы ждем, кому же правящий архиерей будет исповедоваться. А он выберет самого затрапезного батюшку, да еще и любителя приложиться к бутылке…

Афонский старец Силуан так молился за весь мир: «Утешителю благий, слезно прошу Тебя, утешь скорбные души людей Твоих. Дай народам услышать Твой сладкий Голос: «Прощаются вам грехи». Ей, Господи, в Твоей власти творить чудеса, и «нет большего чуда, как любить грешника в его падении». Святого легко любить, он достоин. Ей, Господи, услыши молитву Земли. Все народы скорбят, все уныли в грехе, все лишились благодати Твоей и живут во тьме».

Любить грешника в его падении естественно для людей, стяжавших Святой Дух. Духовная дочь митрополита Е. А. Александрина вспоминала:

– Стою я на могилке дорогого Владыки. Подходит одна старая женщина. Помолилась и спрашивает, не знала ли я Валентина Ивановича Л. Она его соседка, живет близко от собора, ей Валентин и о Владыке рассказывал, и обо мне упоминал. Жил он на квартире, зарабатывал то продажей пива у моторного завода, то в деревне псаломщиком, то – истопником. А не так давно он долго смотрел телевизор, да так за столом и умер. Утром хозяин вызвал милицию, а хоронить отказался. Похоронили якобы где‑то в братской могиле, и он, естественно, не отпет…

Валентин – сын алкоголика, закончил когда‑то один курс семинарии, но не мог удержаться: пил, бродяжничал, даже в тюрьме сидел. Наш добрейший Владыка, в сане митрополита, приезжая из Америки в отпуск в Переславль, посылал ему в тюрьму переводами деньги. А когда тот вышел из тюрьмы, брал его с собой в музей, театр. Тут же у меня мелькнула мысль, что не зря этот разговор случился у могилы дорогого Владыки, что он и оттуда заботится о его душе. В церкви я рассказала, что Валентин крещеный, что никому ненужный и что главное – узнала о нем у могилы Владыки. И предложила деньги за отпевание. Мне ответили, что таких они бесплатно отпевают. Я спросила: а куда девать земельку и все остальное? Сказали: «Найдем место». Как камень с души спал. Попросила прощения за причиненное беспокойство и поблагодарила дорогого Владыку, что он все так устроил…

А Володю-наркомана, за которого митрополит Иоанн всегда молился, в эту Пасху встретила в соборе с женой. Они мне рассказали, что живут дружно, что Володя окрестился, не пьет, а о наркотиках давным-давно нет речи. Ходят на могилку к Владыке. Попросили у меня его фото… Галя работала при Владыке уборщицей в епархиальном управлении, пьяница, но по душе добрая – доставала костей для Найды с Мухтаром, никогда не брала чужого, родилась она в тюрьме… Ее тоже очень жалел Владыка. Так вот: Галя – умерла на второй день Пасхи. Внезапно заболела и в тот же день в больнице умерла. Есть о чем задуматься, ибо смерть в Пасху – это не случайность, а событие! И еще вспомнилось мне: в Пасху к могиле Владыки подошел мужчина средних лет, явно не церковный, подвыпивший и стал нам (нескольким бабушкам) рассказывать – какой был необыкновенный человек митрополит Иоанн:

– Мы делали сигнализацию в епархии (и показал рукой на епархиальное управление), это «шабашка» у нас была. Подходит к нам Владыка и говорит: «Ребята, вот вам ключи от дома, а я поехал в Вакарево». И уехал. А я как посмотрел на все вокруг, так первым делом и запер двери…

Идут к его могиле верующие, прося у него помощи, и получают ее по великой любви Владыки к людям и по своей вере в святость этого земного Ангела и небесного человека. Я не сомневаюсь, ибо опытно знаю, что духом своим дорогой Владыка пребывает с нами и, имея дерзновение ко Господу, молится за нас, грешных, в своей святой обители.

Митрополит Иоанн, если у него была возможность, не пропускал ни одного значительного концерта. Все, что тогда радовало ярославских ценителей музыки, привлекало внимание Владыки. Его всегда окружали люди творческих профессий: художники, композиторы, искусствоведы. Они уважали Владыку за образованность, широкий кругозор, знание языков, дорожили знакомством с ним, понимали его величину, необычность. А он молился за них и своими молитвами изменял их жизнь. Большинство, встретив его, ничего не знали о Боге и вере.

Органистка Любовь Шишханова в Ярославль приехала после окончания консерватории. Много лет она близко общалась с митрополитом Иоанном. Она и ее друзья, известные столичные музыканты, были частыми гостями правящего архиерея. В его доме звучала музыка, концерты заканчивались дружескими трапезами. Все годы Любовь Башировна вела подробные записи этих встреч. Читая их сегодня, нельзя не заметить: о чем бы они ни говорили – Владыка неизменно возвращался к одной теме. Когда вы примете Святое крещение? Вначале она воспринимала эти слова в шутку. Родом Любовь Шишханова из Ингушетии, отец ее был крупный советский инженер. Познакомилась она с митрополитом Иоанном в 1970‑е годы, когда у нее в мыслях не было ничего близкого к православной вере… А он всегда молился о ее душе. Она крестилась на сороковой день после смерти Владыки…

У Владыки «стакан был всегда наполовину полон». Тот, у кого он наполовину пуст, скажет, что православных в мире, по сравнению со всеми остальными, капля в море. И будет, казалось бы, прав. Митрополит Иоанн обязательно добавлял, что капля освящает океан. Если кто‑то унывал, не верил в свои силы, Владыка говорил ему: ты только шаг сделай навстречу Господу, и Он покроет тебя Своей благодатью. Всего шаг! Зла нет, а есть временное отступление добра. Стараться познать, что такое Святая Троица, это пытаться ложкой вычерпать океан. Вслед за своим небесным покровителем Иоанном Златоустом Владыка утверждал, что любой церковный догмат, чтобы он мог быть принят человеком, требует великой веры. Это преграждает ход рационалистическим попыткам объяснить решительно все в величайшем Божественном замысле нашего спасения. Разум может только формулировать, что ему диктует вера, просвещенная Божественным Откровением.

И даже эта формулировка не в состоянии охватить сразу всего богатства содержания догмата искупления, писал Владыка в своей работе по творениям Иоанна Златоуста, за которую получил степень кандидата богословия. Истина непостижима умом, неудобосказуема словами или даже совсем неизреченна. Как несказанная Божия любовь, она доступна только для веры, да и то при условии, что она действует любовию.

Конечно, предостерегал Владыка, святой Иоанн Златоуст не был сторонником слепой веры, принимающей все без всякого участия разума. Напротив, он постоянно, во многих своих беседах, в течение всей своей жизни, призывал к внимательному исследованию, к обстоятельному обсуждению. Личная жизнь Иоанна Златоуста, от отрочества до страдальческого конца, являла пример постоянной умственной работы и огромных знаний. Святитель восстает не против разума, но против сухого рационализма: «Душевный человек тот, кто все подчиняет холодным умствованиям и не считает нужным для себя Высшую помощь; а это – безумие». «Нет ничего хуже, как подвергать духовные предметы умствованиям», – цитирует Владыка Иоанна Златоуста.

«Везде нужна нам, возлюбленные, вера – мать всех благ, врачество ко спасению; без нее невозможно усвоить ничего из высоких догматов». И еще: «…Если мы посредством суждения разума захотим объяснить язычникам, как Бог сделался человеком, вселившись во утробу Девы, и не признаем этого предметом веры, то они будут только смеяться. Желающие постигнуть это посредством суждений разума, они‑то и погибают».

Труды Иоанна Златоуста Владыка Иоанн изучал в течение всей своей жизни. Из великого океана литературного наследия вселенского учителя, охватывающего 25 книг, общим объемом более 10 000 страниц, он извлек, осмыслил и систематизировал все, что святитель высказал об искуплении человеческого рода Иисусом Христом.

«Св. Иоанн Златоуст, – писал он, – великий проповедник, учитель нравственности, давший широким массам понятное толкование Священного Писания. Христова Церковь воспевает его как «догматов пучину неисчерпаемую"».

Пожалуй, все академические сочинения митрополита Иоанна прямо или опосредованно связаны с его небесным покровителем, который оставался для него одним из духовных авторитетов всю жизнь. На полях личных книг митрополита Иоанна можно найти множество примечаний, разъяснений трудных понятий, уточнений. Он пишет работу «Раскрытие тайны креста в творениях Иоанна Златоуста». Он ссылается на святителя как на высший нравственный авторитет в сочинении «О совершенствах человеческой природы Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа».

Иоанн Златоуст, без сомнения, был его духовным учителем. Ему очень близка была мысль святителя о том, что ненависть можно победить только любовью. Это основа и главный смысл христианства! Он не проходил мимо ни одного комментария Иоанна Златоуста на эту тему.

Митрополит Иоанн пишет: «Насколько Богу угодны добрые дела, можно видеть из слов св. апостола Павла: «Если враг твой голоден – накорми его; если жаждет – напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горячие уголья» (Рим.12:20). Святитель Иоанн Златоуст толкует эти слова так, что Бог привлекает человека к добрым делам даже через имеющуюся в душе человека ненависть, через желание видеть горящие уголья на голове своего врага. Конечно, предполагается, что через доброе дело по отношению к врагу будут достигнуты две вещи: пройдет и ненависть в человеческой душе, и враг будет накормлен.

Человек подвергается множеству зол и несчастий, грешит, умирает и приходит в совершенную погибель. Из этого состояния его надо спасти. Но в чем главное зло, против чего надо бороться прежде всего?»

Святой Иоанн Златоуст, подчеркивает митрополит Иоанн, не считает действительным злом множество человеческих несчастий – болезни, бедствия, страдания и самую смерть, а находит главнейшее и притом единственное зло.

Это зло – грех:

«Из всех зол человеческих один грех есть действительное зло, а не бедность, не болезнь, не обида, не злословие, не бесчестие и даже не смерть… прогневать Бога и сделать что‑либо Ему неугодное – вот истинное несчастье!»

Больше того: от грехов происходит все то, что у людей обычно принято называть несчастьем. «Грехи служат причиной всех несчастий; за грехи насылаются печали; за грехи – беспокойства, за грехи – войны, за грехи – болезни и все тяжкие страдания, какие только с нами ни случаются».

Итак, человек подвергся худшему из всех возможных несчастий. Что же Бог? – спрашивает Владыка в одном из своих сочинений. И отвечает: Бог любит человека. И вновь и вновь ссылается на Иоанна Златоуста, который так характеризует силу Божией любви: «Любовь Его к нам пламеннее всякой другой любви».

«Мы верим, – писал Владыка, – что каждый самоотверженно творящий добро, познает Христа. С Божией помощью верующий не должен останавливаться на одном. Он должен все время обновляться, ибо «кто во Христе, тот новая тварь» (2Кор.5:17). Он должен стремиться быть лучше, искать воли Божией, ревностно исполнять заповеди и знать, что на этом пути только бесконечность может быть концом».

«Да будет у вас всегда твердою и непоколебимою мысль, что Бог благ и человеколюбив, не только когда благотворит, но и когда наказывает, потому что и наказания Его и кары составляют величайший удел благодеяния, важнейший вид промышления… И врач не только тогда достоин хвалы, когда выводит больного в сады и луга, или в бани и купальни, или когда предлагает ему роскошный стол, но и когда заставляет его оставаться без пищи, мучит голодом и томит жаждою, – когда приковывает к постели и дом делает темницею, лишает больного самого света и закрывает комнату со всех сторон завесами, когда подвергает его сочинению и жжению, и предписывает ему горькие лекарства; и тогда он – тот же врач».

Любовь к святителю была у Вендландов семейная. Сестра, Елизавета Николаевна, писала с фронта, что имеет с собой две книжки Иоанна Златоуста, а также переписанные песни ему, и счастлива этим, и как бы хотелось ей вместе с братиком восхвалить его. Вернется домой, вот будет читать! «Ее любимые авторы были: святой Иоанн Златоуст и Жюль Верн», – это Владыка пишет о последних месяцах жизни монахини Евфросинии.

А она, уже немощная – до смерти остался месяц-другой, – записывает в своем дневнике: «Читала слово св. Иоанна Златоуста о Рождестве Христовом, которое только за 10 лет до этого слова стало на Востоке праздноваться отдельно от Богоявления. На Западе же всегда отдельно праздновалось. …Весь день провела в лежании на постели. Много читала св. Иоанна Златоуста… О. Игорь пришел очень точно, в 7.30 утра. Я поисповедовалась очень быстро, по записке, вспоминая слова св. Иоанна Златоуста, что только скажи грех, и он будет прощен… Читала чудесные места из слова св. Иоанна Златоуста о св. Вавиле».

Митрополит Иоанн очень любил своего небесного покровителя. «Не только для простого народа, но и для опытных подвижников учение св. Иоанна Златоуста о догматических истинах служило руководством к спасению от пагубных заблуждений, – читаем в его записях. – Некий русский пустынножитель и подвижник конца XVIII и начала XIX столетия, старец Зосима испытал в свое время тягостное искушение от хульных помыслов, нашептывавших ему, что «Иисус не Сын Божий"».

Старец к молитвенной борьбе против этого искушения присоединил и чтение св. Иоанна Златоуста, особенно «Беседы Иоанна Златоуста на 14 посланий апостола Павла». Вскоре искушение миновало и «опять милосерднейший и сладчайший Иисус возвратился в душу и сердце» старца. Вспоминая борьбу, старец Зосима с благодарностью говорил про святого: «Батюшка мой Златоуст исцелил меня в искушении».

В жизненном пути самого митрополита Иоанна было много общего с его небесным покровителем. Это хорошо подметил священник Олег Клемышев в своем обращении в день Ангела Владыки 26 ноября 1985 года:

«Сегодня мы празднуем память святителя Иоанна Златоуста.

Очень тесная связь существует между человеком и тем святым, имя которого он носит. И поэтому этот день является одним из самых торжественных дней христианина. Не только сам человек связан со своим святым, но и Ангел-хранитель, данный ему в купели крещения, также тесно связан с ним. Человек всегда старается быть ближе к своему святому, стремится подражать его жизни, учиться тому, чему научился святой. Учиться его святости. Ведь святой – это человек, который научился любить Бога и научился любить людей.

Святой Иоанн Златоуст с детства много трудился. А труд в отрочестве, в юности – это учение, познание мира, христианское осмысление того мира, в котором человек находится. Святитель Иоанн Златоуст прекрасно справился с этой задачей. Он сумел осмыслить мир по‑христиански, сумел стать достойным христианином.

И наш Владыка Иоанн, для того чтобы познать мир, чтобы осмыслить мир христианский, тоже много трудился. Святитель Иоанн Златоуст учился очень хорошо, очень старательно и прилежно. Он был настолько хорошим учеником, что когда ритора Ливания спросили, кого он хочет иметь своим преемником, то он сказал: «Я хотел, чтобы моим преемником был Иоанн, но христиане отняли его у нас». Ради христианского дела, на которое святителя Иоанна позвал Бог, он оставил свою должность. Он был адвокатом, у него была большая хорошая практика. Он оставил свое положение, свое звание, пошел туда, куда указал ему Бог.

Многие светила нашей науки, многие геологи хотели бы иметь митрополита Иоанна в своих рядах. Они могли бы сказать ему: «Будь с нами». Но и сами бы ответили: «Но христиане отняли его у нас».

Иоанн Златоуст направился к высшему служению. Долгое время он подвизался в молитве, был иноком, монахом. Он учился молитве, потому что без этого невозможно принести настоящую пользу людям. Сначала в общежительном монастыре, потом под руководством старцев он жил и учился разговору с Богом в пустыне. Эти труды в одинокой келье наедине с Богом дают человеку духовные силы, для того чтобы он мог служить людям.

Владыка Иоанн тоже очень много времени посвятил молитвенному труду. Все мы знаем, что когда у кого бывала скорбь и человек просил утешения, то никогда Владыка Иоанн не отказывался от того, чтобы сказать слова предстательства, слова заступничества перед Богом об этом человеке.

Самая сложная и тяжелейшая задача, которая есть на земле, – пасти стадо Христово, которое вручает Бог. Святитель Иоанн Златоуст всю свою душу, всего себя положил, чтобы выполнить то, что поручил ему Господь.

В своих проповедях, в своих трудах он сравнивал пастыря с любящим отцом. Он сравнивал его с родителями, заботящимися о своих детях. Все мы стараемся, чтобы дети наши были хорошо одеты, чтобы им было тепло, чтобы они были вкусно накормлены, не были голодными. Но самое главное, о чем заботятся родители-христиане, чтобы их ребенок вырос настоящим человеком, настоящим православным христианином. Иоанн Златоуст также говорил, что все‑таки это не очень точное сравнение пастыря с родителями. У родителей немного прав. Если ваш сын оскорбит знатного человека, какого‑нибудь царедворца, то родители бессильны.

А у пастыря не так. Если мы оскорбляем даже Самого Бога, Царя Царей, Господа Господей, то пастырь через Таинство покаяния, через молитву, может испросить у Него прощения грехов и умилостивить Всевышнего Царя. Поэтому пастырский труд самый сложный на земле.

И мы знаем, что Владыка Иоанн долгие годы трудился на этом пастырском пути. Он в полной мере усвоил добродетель своего святого. Это та добродетель, без которой молитва – ничто, добрые дела – ничто. Это та добродетель, без которой труд наш является ничем. Эта добродетель есть Любовь. Ибо Сам Господь учит нас, что даже если человек имеет такую веру, что может и горы переставлять, а любви не имеет, то такой человек – медь звенящая и кимвал бряцающий.

Владыка Иоанн всегда является для нас добрым отцом, именно отцом любящим. Всем нам надо еще очень многому научиться у Владыки Иоанна, как он научился у святителя Иоанна Златоуста…»

Назначение христианина – подражать Христу. Владыка часто повторял эти слова, возвращался к ним в проповедях, раскрывал их смысл в богословских работах. В работе «О совершенствовании человеческой природы Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа» он писал:

«Наше спасение в соединении со Христом. Это возможно, потому что соединение каждого из нас с Ним и есть цель Его пришествия в мир. Он сделался Человеком, чтобы каждый человек мог соединиться с Ним, Человеком и Богом, а через это соединение приобщиться и к Богу. И так как Христос есть Сын Человеческий, как Он любил Себя называть, то чтобы быть настоящим Сыном человеческим, и Он по человечеству должен был изменяться, но притом всегда только к большему совершенству.

В детском возрасте Спасителя мы очень ясно видим это из слов Евангелия: «Иисус преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков» (Лк.2:52). Остановилось ли это преуспеяние на каком‑то бесконечно совершенном уровне по достижении Господом Иисусом мужеского возраста? Нет.

Заключилось ли это совершенство только в том, что Он за всю жизнь «не сделал никакого греха» (1Пет.2:22)? Нам, грешникам, это кажется уже величайшим совершенством, но не для Господа Иисуса, Который был чужд греха настолько, что грех был противен и отвратителен не только Его Божественной, но и человеческой природе. Таким образом, то, что Он «не сделал никакого греха», является для Господа Иисуса только отсутствием недостатка, хотя для нас кажется великим совершенством. Отсутствие греха есть постоянное свойство человеческой природы Спасителя от начала Его земной жизни до конца. В других же отношениях Его человечество совершенствуется все более и более.

Кончилось детство и юность Господа Иисуса. Вот Он выходит из вод крещения, вод Иордана. При этом для жизни Его происходит великое событие: отверзлось небо, и Дух Святой низшел на Него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: «Ты Сын Мой Возлюбленный; в Тебе Мое благоволение» (Лк.3:21–22; Мф.3:16–17; Мк.1:10–11; Ин.1:32–33).

Обычно мы это событие рассматриваем как Богоявление для нас. Но не было ли оно также и новой ступенью в постоянном устремлении Христова человечества к совершенству? Об этом возрастании совершенства говорит св. евангелист Лука так: «Иисус, исполненный Духа Святого, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню» (Лк.4:1). Далее следуют сорокадневный пост и искушения от диавола.

Была ли человеческая природа Господа Иисуса такой же самой до сорокадневного поста и искушений, какой мы видим ее после победы над диаволом? Думаем, что эта человеческая природа взошла на новую ступень совершенства. От поста и искушений Он возвратился «в силе Духа» в Галилею для того, чтобы начать Свое общественное служение (Лк.4:14). Эту силу мы видели проявляющейся тотчас в проповеди Царства Небесного, во множестве чудес исцелений, в организации первого общества последователей Христа. Это служение продолжается несколько более трех лет.

О нем Сам Спаситель сказал как об исполнении воли Отца Небесного. Это исполнение воли Отца нужно не только нам, людям, ради которых Он живет, но и Ему Самому. Это – Его «пища». «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его», – говорит Он о Своей деятельности (Ин.4:34).

Как пища телесная укрепляет, так творение воли Отца Небесного совершенствует человеческую природу Господа и Спасителя.

Мы имеем свидетельство евангелиста о великой силе человеческой природы Господа Иисуса: когда после Гефсиманской молитвы Он сказал Своим врагам только два слова: «Это Я», враги отступили назад и пали на землю. Он Сам вывел их, ошеломленных, из этого состояния и отдал Себя в их руки (Ин.18:5–6). Далее следуют страдания, Крест и смерть Спасителя. Агнец Божий берет грех мира. Мы в благодарном и благоговейном молчании принимаем благодать искупления и примирения, изливающуюся на нас от этой жертвы. Но мы содрогаемся перед силой физических и душевных страданий Спасителя. Мы негодуем, вспоминая предательство Иуды, зависть и злобу тогдашних руководителей ветхозаветной церкви, малодушие Пилата, и, тем не менее, обращая свою мысль к Самому Страдающему Господу Иисусу Христу, мы восхищаемся Его подвигом. Он сделал Крест – животворящим древом; на Кресте Он, непостижимым для нас образом, совершил искупление грехов всего человечества (1Пет.1:18–20; 2:24; Еф.1:7–10; Кол.1:7,20; Ин.2:2).

Самоотвержение – основа всей жизни, а в особенности крестного подвига Господа нашего Иисуса Христа. Крест – предел возможного совершенства на земле человеческой природы Спасителя. Поэтому глас «совершилось!» (Ин. 19:30) означает многое: совершилось спасение человечества, совершен крестный подвиг Спасителя, совершилось возможное на земле совершенство человеческой природы Его, совершен новый человек».

В простой беседе митрополит Иоанн не говорил таким высоким штилем и не использовал отточенных формулировок, отвечая на вопрос новообращенных, какая цель христианской жизни. А задавали ему этот вопрос до самой его смерти (духовные чада у Владыки Иоанна появлялись и в последний год жизни). Он приводил в пример десять дев – мудрых и неразумных, по‑разному наполнивших свои сосуды елеем благодати. Или напоминал слова Серафима Саровского о том, что «стяжи дух мирен, и возле тебя спасутся тысячи». Кроме того, Владыка молился о тех, кто вступал на путь к совершенной жизни, и своими молитвами изменял ход мыслей, привычек, упований тех, кто лишь шаг сделал навстречу Богу.

Митрополит Иоанн никогда не обличал. Бытует представление, что правду надо отстаивать чуть ли не с шашкой наперевес. И властям все сказать в лицо, и грешника пригвоздить к позорному столбу. Правду надо отстаивать твердо, непреклонно, но спокойно, мирно и с любовью. Такой пример давал своей пастве митрополит Иоанн. Он почитал человека, несмотря на его грехи. Верил, что грешник всегда может исправиться.

«Люби всякого человека, несмотря на его грехопадения, – учил отец Иоанн Кронштадтский. – Грехи грехами, а основа‑то в человеке одна – образ Божий. Другие со слабостями, бросающимися в глаза, злобны, горды, завистливы, скупы, сребролюбивы, жадны, да и ты не без зла, может быть, даже в тебе его больше, чем в других. По крайней мере в отношении грехов люди равны: все, сказано, согрешили и лишены славы Божией (Рим.3:23), все повинны пред Богом и все равно нуждаемся в Божием к нам милосердии. Потому, любя друг друга, надо терпеть друга друга и оставлять, прощать другим их погрешности против нас, чтобы и Отец наш небесный простил нам согрешения наши (Мф.6:14). Итак, всею душою чти и люби в каждом человеке образ Божий, не обращая внимания на его грехи, – Бог един свят и безгрешен. А смотри, как Он нас любит, что Он для нас сотворил и творит, наказуя милостиво и милуя щедро и благостно!»

В проповеди на Преображение Господне Владыка говорил: «В Божественном, несотворенном, Фаворском свете возможна жизнь другая, жизнь не просто земная, а жизнь вечная и Божественная. Оказывается, что подвиги любви, совершаемые со страданием, даже с огромным страданием, сопровождаются светом жизни Божией. И этот свет дает возможность совершать подвиг любви, как Христос Спаситель на Кресте совершил подвиг любви, так и каждому, кто трудится во имя любви, Он посылает свой укрепляющий, животворящий, несотворенный Божественный свет».

Елизавету Александровну Александрину для Владыки вымолила его сестра монахиня Евфросиния. Она так скорбела, что оставит своего братика одного, так молилась о нем, что за три года до смерти в их доме появилась Елизавета Александровна. Родом она была из простой семьи, сохранившей уклад жизни своего народа во времена гонений на православную веру. Ее отец не ложился спать, не прочитав «Покаянный канон Господу Иисусу Христу». В семье свято верили, что на Литургии, во время пения Херувимской, церковь наполняется ангелами. Что, когда на службе звучит «Благословен грядый во имя Господне», надо сделать шаг вперед навстречу Господу. Что во время «Тебе поем…» надо просить у Господа самого сокровенного, и Он все даст.

В безбожные времена в их доме принимали странников, тайных монахинь. Им уступали лучшие места, а сами спали на полу. Ездили по святым местам – в Почаев, Киев, ходили на заброшенное ярославское кладбище на могилку митрополита Агафангела, похороненного в крипте Леонтьевской церкви, доверху затопленном водой. Появляться на кладбище было небезопасноместо – это было настоящее бандитское гнездо. Тайные христианки собирались группками по нескольку человек и ходили молиться. Однажды старшая сестра Клавдия пошла одна. Навстречу ей вышел старичок и сказал:

– Ты туда не ходи.

Клавдия вернулась домой, а на следующий день стало известно, что на кладбище зверски убили, поиздевавшись, какую‑то женщину. В семье Александриных твердо верили, что предупредил Клавдию об опасности святитель Николай.

Была с ним встреча и у Елизаветы Александровны. После окончания медицинского института ехала она однажды с мальчиком-возницей из села в райцентр. Лошадь сбилась с пути и совсем потеряла силы. И в этой глуши навстречу им вышел старичок и вывел телегу на твердую дорогу. А сам исчез. Елизавета Александровна рассказывала об этом очень просто и без тени сомнений. Она всю жизнь любила святителя Николая как родного. Принимала к сердцу каждое слово из акафиста чудотворцу. Когда митрополит Иоанн перенес подряд несколько операций, бесконечно читала она у его постели: «Странное чудо является притекающим к тебе, блаженне Николае, священная твоя церковь: в ней бо и малое моление приносяще, велиих недугов приемлем исцеление, аще токмо по Бозе упование на тя возложим».

В доме был святой угол – старинный деревянный киот с иконами и пучками вербы и троицкой березы. На полу у киота стояли банки с крещенской водой, ее запасали на весь год, бидончики с лампадным маслом. Масла надо было много, потому что лампадки горели в каждой комнате. Вечерами читали Псалтырь. Книг было не так много, но запомнились они на всю жизнь. Например, хранился в их семье «Древний Патерик». Елизавета Александровна рассказывала, как читала она в детстве и плакала горючими слезами, что родилась девочкой и не сможет быть келейником у старца. Господь услышал чаяния ее сердца, и двадцать два года была Елизавета Александровна Александрина верной помощницей, духовной дочерью и близким другом митрополита Иоанна. Слова «келейница» она не признавала. Однажды в ответ на неуклюжую попытку так ее назвать сухо сказала: «Не срамите Владыку. Я была врачом митрополита Иоанна. У монаха не может быть келейницы».

В начале девяностых, уже после смерти митрополита Иоанна, когда открылись шлюзы, сдерживающие нашу духовную жизнь, Елизавета Александровна прочитала обращение к православной общественности. Говорилось в нем о том, что надо успеть оставить свидетельства о праведниках ХХ века. Что почти все они покинули этот мир, но живы еще свидетели их жизни, которые могут рассказать о них. Пройдет немного времени, и этих свидетелей не останется. К этим праведникам, лучшим людям нашего народа, благодаря которым стоит еще Россия, пройдя через страшные годы испытаний, относятся священники и епископы, монахи и простые верующие люди, представители всех сословий, гонимые за веру в Бога и за верность тому призванию и происхождению, которое им Богом было дано.

Елизавета Александровна составила свой список тех праведников, с кем пришлось ей идти по жизни. «Действительно, щедр и милостив Господь! – писала она в своем дневнике. – Если одна встреча с истинными светильниками – это уже счастье всей нашей жизни, то что я могу сказать о моих встречах?»

Первую благодатную помощь она получила от блаженной старицы Ксении Рыбинской. Молва соединяла имя блаженной с именами известных российских архиереев – митрополита Агафангела (Преображенского), Кирилла (Смирнова), Иосифа (Петровых), архиепископа Угличского Серафима (Самойловича). В трудные моменты обращались они к старице за советом и духовным утешением. Рассказывали, что не раз навещал блаженную Ксению святой праведный Иоанн Кронштадтский.

«У меня была фотография блаженной Ксении. Мне ее дала мама. Когда я решила поступать в медицинский институт, то понимала, что только с помощью Божией, только чудом это может совершиться. На экзамен (это было первое сочинение в моей жизни) я взяла с собой фотографию блаженной, завернула в бумагу, положила на стол и стала сочинять, ставя знаки препинания по слуху. В первом потоке писали 100 человек, и половина получила двойки. Что могла ожидать я? Писала на свободную тему: «Значение партизанских отрядов в разгроме интервентов и немецких захватчиков». Эта тема была предназначена для демобилизованных фронтовиков-фельдшеров, ибо шел 1947 год. Про интервентов я что‑то слышала, конечно, но ограничилась партизанскими отрядами и добавила рассуждения о цели жизни, о счастье… Даже план сочинения написала в конце (т. е. по написанному сочинению). И – о, чудо! Получила отметку 4. Не поставила одну запятую, и было указано: «План должен предшествовать сочинению». Так я и считаю, что мне помогла блаженная старица Ксения, и всегда поминаю ее до сих пор».

Следующая праведница ее жизни – блаженная старица Вера. Жила она в Ярославле. Все ее звали Верочка. Была она как блаженная Матронушка, но не слепенькая, московская, а другая, известная православному миру как Матронушка «в ящичке», без рук, без ног. Среди тех, кто возил Верочку по святым местам до самого Почаева, были и сестры Александрины. Елизавета Александровна спасла Верочку от заточения в психбольницу, буквально похитив ее из больничной палаты. Блаженную старицу положили в известную в Ярославле больницу на Волжской набережной. Елизавета Александровна работала там врачом-терапевтом. Власти предприняли попытку перевезти оттуда блаженную прямиком в сумасшедший дом. В то время, когда к больничному корпусу подъезжала специальная машина, Верочку вынесли на носилках через черный ход, после чего она исчезла в неизвестном направлении. Было тогда Елизавете Александровне тридцать лет.

Матушка Ангелина, духовная мать Елизаветы Александровны, – истинный светильник православной веры. Из восьмидесяти пяти лет половину жизни была она слепой. Маленькой девочкой, когда в Рыбинск приезжал Иоанн Кронштадтский, она вместе с мамой на пристани встречала батюшку. Он приметил ее в толпе, подошел, погладил по голове и сказал: «А мы с тобой, деточка, и слепыми проживем». «А почему дедушка сказал «слепыми проживем»? И у него есть глазки, и у меня», – спрашивала она у мамы.

Была она монахиней монастыря на Карповке еще при жизни дорогого батюшки. После революции пришла пешком из Петрограда в свой Романов-Борисоглебск под Ярославлем, переименованный большевиками в Тутаев. 45 лет не видели ее глаза белого света, но духовными очами зрела она будущее и просто и прямо говорила об этом. В домике, расположенном рядом с Воскресенским собором, под духовным руководством матушки в годы гонений спасались женщины – христианки.

Матушка Ангелина являла собой тайный мир русского монашества. Изгнанный безбожниками из монастырей этот мир разошелся по лицу русской земли. Под крышами домов, где жили его обитатели, теплились лампадки, читалась неусыпаемая Псалтирь, возносились молитвы за страну нашу российскую, произносились духовные вразумления вступившим на монашеский путь.

Когда встретились они, Елизавета Александровна собиралась замуж. Был у нее жених, служил на Северном флоте. Но матушка не благословила идти за него. Встала у двери и не пустила. Невеста рвалась изнутри, а жених колотился снаружи. Нет, сказала матушка. С этого «нет» до монашеского пострига Елизаветы Александриной прошло немало лет. Была она послушницей у матушки, шагу не делала без ее благословения. Постригал Елизавету Александровну в монашество после смерти матушки Ангелины митрополит Иоанн. По обычаю того времени монашеский подвиг несли тайно, при постриге оставил Владыка ей старое имя, а небесной покровительницей избрал другую Елизавету. Была Елизавета-чудотворица (именины 7 мая), а стала праведная Елизавета, мать Иоанна Предтечи (именины 18 сентября).

Много раз сопровождала она матушку Ангелину в паломничествах по Святой Руси. И каждая такая поездка могла закончиться печально. Елизавета Александровна рассказывала, как стояла она, ни жива ни мертва, на лестнице, в гостинице в Почаевской Лавре, а внизу куражился милиционер: «Поднимусь сейчас наверх и весь религиозный элемент выведу на чистую воду! Говоришь, нет там у тебя никого?..» Обнаружили бы матушку Ангелину, лишилась бы Елизавета Александровна и работы, и свободы. Тогда это все было просто. Но Господь хранил.

Благодаря «незабвенной матушке Ангелине», как пишет о ней Елизавета Александровна в своих записях, она, молодой врач, увидела весь цвет русской святости:

«Старица Мария из Почаева. С ней я встречалась при всех поездках в Успенскую Почаевскую Лавру – и с матушкой Ангелиной, и после ее кончины… Схиигумен Амфилохий Почаевский, до схимы отец Иосиф. Дивный старец! Архимандрит Серафим Почаевский. Радушно принимал, одаривал, приглашал на обед в братскую трапезную, за тот стол, где сидел наместник и архимандриты. Помню, как навещала я его в больнице в городе Кременец после операции. Он попросил меня поговорить с врачами, что я и сделала по его благословению: зашла в ординаторскую, поздоровалась, сказала, что я врач из Ярославля и хотела бы все знать о здоровье архимандрита Серафима. В те времена так прямо не принято было говорить. Врачи настолько растерялись, что пригласили мне все объяснить главного врача! Вот так действуют молитвы старцев».

Когда они с матушкой ездили к отцу Иосифу Почаевскому, благодатному прозорливому старцу, к которому со всей России привозили душевнобольных, останавливались в Дубне у архимандрита Венедикта. Ездили к архимандриту Сильвестру Почаевскому. Ездила Елизавета Александровна и к архимандриту Тавриону в Некоузский район, а потом ежегодно в пустыньку Рижского монастыря. Там жили ее сестрицы, и она приезжала к ним в отпуск на недельку. В те времена это был оазис для всех страждущих России. Бывала и в Муроме у монахини Дивеевского монастыря Марии. Хорошо знала Елизавета Александровна архимандрита Павла (Груздева). Знакома была с ним тридцать лет: и в Некоуз ездила, и у Владыки Иоанна с ним встречалась, и часто в Тутаеве навещала.

Лечила она и схииеродиакона Василия (Морева). Сама видела, как по его молитвам совершались чудеса (не закрыли храм в Крестах). Рассказывала:

«Попросил он однажды: «Походатайствуйте, чтобы меня похоронили рядом с сестрой – девицей Варварой». Чтобы успокоить его, я ответила: «Сделаю все, что будет в моих силах, и чуточку больше». Он улыбнулся на такой самонадеянный ответ, но помолился, чтобы Господь помог мне это сделать.

После того, как я поняла свою самонадеянность, в разговоре по телефону с директором похоронного бюро получив полный отказ сделать подкоп, мысленно с молитвой обратилась за помощью к отцу Филарету (он не всем говорил о своей схиме, в которой получил имя Василий, и многие называли его прежним именем – отец Филарет). Несколько секунд потребовалось для того, чтобы получить просимое. Я не положила телефонную трубку, а неожиданно для себя сказала: «А вы знаете, мы хоронить его будем завтра». И вдруг слышу: «Приходите к 9 часам утра ко мне».

Благодарю. Кладу трубку. Поражаюсь! Такова сила молитвы старца!..

И о силе смирения не могу не написать. В 1970 году болели сразу три близких мне человека: мама, матушка Евфросиния – сестра Владыки и отец Филарет. После работы я домой возвращалась с последним трамваем. Однажды так они плохо себя почувствовали, что я не выдержала и заявила отцу Филарету: «Да вы что, все вместе собрались умирать? А я что буду делать?»

Отец Филарет смиренно ответил: «Так ладно, я подожду немного».

И подождал. Матушка Евфросиния умерла 4 сентября, он 6 октября, а мамочке продлилась жизнь до 31 октября, чтобы я не роптала, что, ухаживая за ними, я ей мало уделяю внимания».

Матушку Евфросинию Елизавета Александровна в своем дневнике называла «умнейший, смиреннейший светильник монашества». Ее любовь к Елизавете Александровне имела свое продолжение. Владыка стал считать Елизавету Александровну своим персональным лечащим врачом.

И, наконец, еще один праведник в списке Елизаветы Александровны – его Высокопреосвященство, Владыка митрополит Иоанн, которого знала она с 1967 по 1989 год: «Как можно выразить словами счастье быть вместе с таким дивным святителем 22 года и озаряться лучами его Благодати! Я знаю много людей, считающих себя счастливейшими только за одну даже встречу с ним! И знаю на собственном опыте, что встреча, начавшись на земле, не обрывается в Вечности».

О появлении Елизаветы Александровны митрополит Иоанн сделал первую запись в конце шестидесятых: «16 января 1968 года, не знаю откуда, мы нашли замечательного верующего врача – Елизавету Александровну Александрину. Она стала нашим другом, очень полюбила Эли, на два с лишним года вернула ей силы (и до сих пор – пишу в 1987 году – является моим личным бескорыстным и внимательным врачом)».

После смерти Владыки прожила Елизавета Александровна Александрина десять лет. Жила в двухкомнатной «хрущевке», в которую переехали еще в 1963 году из Полушкиной рощи (там снесли дом) всей семьей из шести человек.

На руках Елизаветы Александровны были три больные, престарелые сестры-инокини. По чину она была старшая – монахиня, хоть по годам самая молодая. Елизавета Александровна ухаживала за сестрами, лечила их, вразумляла. Когда надо и поругивала. Они подчинялись. Ежедневно ходила на службу в Федоровский собор, в ограде которого похоронен митрополит Иоанн, – вечером на всенощную, утром на раннюю Литургию. Долго задерживалась на могилке. Зимой разгребала снег, отводила от могилки ручьи, убирала, следила за огоньком в лампадке. Летом обихаживала гробничку, поливала цветы, встречала «гостей Владыки». В ее сумке и в карманах всегда были припасены подарочки на все случаи жизни, для детей и для взрослых – книги митрополита Иоанна, конфеты, пакетики чая… Едва перекусив дома (ела очень мало), она отправлялась лечить, утешать, делать добрые дела.

Тогда в церковь пришло много новообращенных. Елизавета Александровна хлопотала: кого‑то надо было покрестить, кого‑то заочно отпеть, кому‑то привести домой священника для причастия. Но самым главным ее делом было издание книг Владыки Иоанна. Это стало счастьем ее жизни. Самой объемной из них была книга проповедей. При жизни митрополита Иоанна она записывала их на маленький магнитофончик во время службы, а потом ночью, пока не забыла, расшифровывала текст. Всего она издала восемь книг. Деньги на издания приходили как‑то сами собой. То кто‑то из Владыкиных знакомых передавал из Москвы, то ярославские благодетели оплачивали тираж.

Умерла монахиня Елизавета в возрасте 72‑х лет 11 августа 1999 года в день рождения святителя-чудотворца Николая, которого всю жизнь очень любила и почитала. Похоронена на Леонтьевском кладбище Ярославля, неподалеку от церкви.

В мгновение, когда душа разлучается с телом, человек видит Господа. Так говорила матушка Ангелина, так говорила и Елизавета Александровна, монахиня Елизавета. Как врач на своем веку она видела много смертей, а значит и людей, видящих Бога. Рассказывала, что лица одних выражали страх и ужас, других – спокойствие и достоинство, третьи сияли внутренним светом.

И сестра митрополита Иоанна, и сам Владыка, и Елизавета Александровна очень тяжело уходили в вечность. Все трое, как и положено христианину, испили полную чашу страдания. Все трое долго и тяжело болели, в скорбях истончалась их плоть, в немощах совершалась сила Божия.

«Я обратил внимание на красоту умершей. Она помолодела. Куда девалась ее согбенность! Стройная, как тополь, лежала она на одре; лицо было хорошее, точно она прислушивается к чему‑то, очень приятному. И такое прекрасное лицо сохранилось у нее до самого погребения», – писал митрополит Иоанн в дневнике о кончине своей дорогой сестры Эли.

Урок воспринимать смерть как волю Божию митрополит Иоанн и его сестры получили еще в детстве. На всю жизнь Владыка запомнил ту радость, которую он испытал на отпевании отца, впервые услышав слова, что папа ушел в тот мир, где «праведницы сияют яко светила». Смерть Николая Антоновича Вендланда открыла его детям дорогу в церковь, научила воспринимать смерть не как конец, скорее наоборот, смерть – начало новой жизни, а земная жизнь лишь подготовка к ней. Человек создан для вечности. Это прекрасно выразил митрополит Антоний Сурожский: смерть, мысль о ней, память о ней – как бы единственное, что придает жизни высший смысл; жить в уровень требований смерти – означает жить так, чтобы смерть могла прийти в любой момент и встретить нас на гребне волны, а не на ее спаде, так, чтобы наши последние слова не были пустыми и наше последнее движение не было легкомысленным жестом.

Первой ушла монахиня Евфросиния. Насколько тщательно она готовилась к переходу в Вечность, видно из ее предсмертного дневника. Получился своего рода путеводитель в Царство Небесное, который дает возможность узнать ход мыслей христианина, готовящегося к встрече со своим Создателем. Перед смертью ей часто снились родные люди, давно покинувшие земной мир. Православные верят, что наши сродники по плоти и по духу ждут нас за последней чертой и помогают своим участием переходу от жизни земной, к жизни вечной.

«Мне снилось, будто идет акафист преподобному Серафиму Саровскому в Русско-эстонской церкви, наверху. Служит отец Александр Пакляр. Все стоят на коленях, все прихожане знакомые, старые, ленинградские. У батюшки нет свечки в руках. И я пошла покупать свечку к свечному ящику. А за ящиком стоит Павел Петрович из Переславля. Он дает свечку кривую. Я прошу другую. Наконец, купила свечку и иду отдавать ее отцу Александру. Но он окружен людьми, не подойти к нему, тем более, что все на коленях. Тогда я отдаю свечку одной даме, которая тоже на коленях. Она так мило улыбается, узнала меня, кивает головой и передает свечку отцу Александру. Дальше я проснулась, и меня до сих пор охватывает такое приятное чувство общения с дорогими людьми. Не так ли радуются верующие люди, когда умирают и встречаются там с давно ушедшими, и все становятся как живые. Господь послал мне этот сон. Чтобы не бояться смерти, а радоваться ей и понять, как может быть радостна смерть».

Или: «Сегодня день смерти бабушки, 8 июня (старого стиля) 1911 года. Помню как сейчас. Был очень жаркий июньский день. Мы с Китей Лермонтовой пошли гулять. Бабушке уже было очень плохо. Дома остались тетя Саня, мама, тетя Катя, Лиля. Помню, как ходили по цветущим лугам. Тем временем появились черные тучи, послышались раскаты грома, и мы поспешили домой. Пришли. Стало совсем темно. Вдруг раздался страшный удар грома, как пушечный выстрел, и одновременно сверкнула молния. Пошел проливной дождь. Тут же пришла мама и сказала, что бабушка скончалась! Это было 57 лет тому назад. Царство небесное нашей дорогой любимой бабушке. Бабушку похоронили на деревенском кладбище в селе Зубачи, около церкви. Там же, еще раньше, в 1909 году 15 июля похоронили папину няню Екатерину (Шмидову). Все эти воспоминания особенно живо выступают передо мной в этот день, когда уже и я близка к могиле».

Бабушка – это Елизавета Карловна, дочь знаменитого Карла Андреевича Шильдера. Владыка вспоминал семейное предание: «Рассказывали, что папе трудно было пойти в церковь на отпевание своей мамы. Он сидел в саду и вдруг видит: его мама идет к нему по аллее. Прошла несколько шагов и исчезла!»

Еще одно воспоминание, уже из матушкиных снов: «Видела маму и Женечку! Будто я нахожусь в каком‑то большом помещении, вроде вокзала или больницы, и должны прийти мама с Женечкой. Я смотрю на дорогу и вижу, что они идут. Уже осень, холодно, и они одеты: мамочка в свое зимнее черное пальто, а Женечка – в осеннее, с панамкой на голове. Я скорее надеваю свою клетчатую меховушку, чтобы мама не беспокоилась, если я выйду к ним в платье, и бегу к выходу. Но, пока я одевалась, они уже исчезли, нигде их нет. Бегаю туда-сюда; возвращаюсь к себе в комнату и вдруг вижу их. Они уже находятся как бы в отдаленном зале. Я бегу к ним скорее. Кругом народ. Вот они. Обнимаю маму, целую ее, а она меня, так радуюсь. А Женечка рядом стоит. И вдруг проснулась и не сразу поняла, что это сон и что они обе давно умерли! Весь день прошел под впечатлением этого сна. Мама и Женечка все были у меня перед глазами!»

Митрополит Иоанн вспоминал, как, рассматривая старые фото, он однажды сказал, что очень страшно на них смотреть, когда уже все в прошлом. На это «Эли с жаром возразила, что теперь вовсе не все в прошлом, а велико и будущее, и думала о вечной жизни после смерти, вспоминая, что читала утром, что, веруя в Сына Божия, мы имеем вечную жизнь».

Эли в дневниках записывает: «Сегодня читалось потрясающее Евангелие Иоанна 16:23 – «Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое – даст вам». Меня пронзила сразу мысль о больном уполномоченном, который лежит в полузабытьи с инфарктом, и об отце Борисе. Я попросила, чтобы Господь их исцелил… Приходила дорогая наша Елизавета Александровна. Она рассказала, что сегодня во сне видела свою матушку Ангелину, такую светлую, радостную. Елизавета Александровна думает, что это оттого, что мы молимся о ней!»

В дневнике Эли, матушки Евфросинии, много записей смертях:

«22 ноября 1967 года в Москве умер художник Павел Корин. Его торжественно отпевали 24 ноября, задержав тем гражданскую панихиду. У нас, в домовой церкви, служилась заупокойная Литургия по нему. Совершал ее Владыка, прислуживал Владимир Михайлович Ершов. Пели о. Игорь, я, Анна Григорьевна Ершова, матушка Евгения Волощук, Матрона Гавриловна Комарова».

Такое внимание к художнику не случайно. Павел Корин был на особом счету у православных верующих. Автор знаменитого полотна «Русь уходящая», засвидетельствовавший в своем творчестве верность русского народа Христу, золотыми буквами вписал свое имя в историю Русской Православной Церкви двадцатого столетия.

Матушка Евфросиния отмечала в своем дневнике и необычные кончины, имеющие духовный смысл. Записывала даты смерти не только церковных, но и государственных деятелей.

«…Некто, уже пожилой человек, по имени Иоанн, на Крестном ходе нес хоругвь. Обойдя храм, он, как и положено, остановился у церковных дверей и так умер.

…6 декабря состоялись похороны Климента Ефремовича Ворошилова. Накануне было прощание с народом. По телевизору передавали «Реквием» Верди. Дирижер – венгр держал себя очень молитвенно.

…9 января 1970 года скоропостижно на руках у Сергея Никифоровича скончался наш повар Иван Павлович. Перед похоронами, в ночь на 11 января, Иван Павлович приснился Сергею Никифоровичу, сказав ему: «Проводи меня». Поэтому Сергей Никифорович вместе с Ниной Михайловной поехали на кладбище и проводили Ивана Павловича в последний путь.

…В пятницу, 17 апреля 1970 года, в 9 часов вечера, накануне Лазаревой субботы, скончался Святейший Патриарх Алексий. Погребение совершилось во вторник 21 апреля в Лавре. Божественную Литургию Преосвященных Даров совершили члены Синода во главе с местоблюстителем Патриаршего Престола – митрополитом Пименом. Все служившие архиереи были в белых ризах, что создавало особенное впечатление на Страстной неделе. К отпеванию в Успенском соборе вышли все архиереи, в том числе и Владыка Иоанн. Святейший погребен в подвале Успенского собора, где, еще со времен Владыки Гурия, устроена церковь Всех Святых, в земле Российской просиявших».

В связи с работой о святом князе Федоре митрополиту Иоанну надо было сравнить молитвы пострига в схиму и в мантию. Эли пишет: «Очень страшно было, какие строгие обязанности, почти невыполнимые, на человека накладываются в схиме. Но это не для тяжести и скорби, а для радости о Господе. Как хорошо готовиться к смерти в схиме! Тогда уже никакие мирские волнения не должны тревожить душу. Она должна быть вся в Боге. Постриг в схиму назван в чине «Второе крещение» и «Таинство"».

Матушка Евфросиния пишет и о собственном слабом здоровье:

«Сердце бьется уже с неделю, одышка, насморк. Принялась вышивать орлец и в 2 часа ночи решила лечь спать. Господи, исцели меня, дай ослабу в болезни. Слава Богу, настало утро, а с ним и мне легче!.. После 7 часов утра ко мне пришел Владыка и стал кормить меня булочкой и урюком. Такой он заботливый. Слава Богу, что я дождалась его возвращения из Америки. Как бы я так болела без него».

«Особенно страдала она по ночам, – пишет митрополит Иоанн. – Хотя и в это время она не была бездеятельной: читала монашеское правило, пятисотницу и даже интересные географические и исторические книги. Только раз она попросила меня посидеть с нею, и я пробыл с ней до двух часов ночи, пока ей не захотелось спать».

Процитируем еще несколько страниц из дневника его сестры.

«Выехали в Переславль в 12.50. У меня стала сильно болеть левая рука в области где‑то ниже плечевого сустава. Вернее, не болит, а при малейшем движении больно. Доехали хорошо. Но каждый толчок отдавался в больное место.

В Ростове пообедали в простой рабочей столовой самообслуживания. Очень хорошо. Приятно было посидеть среди простых рабочих. И гораздо быстрее.

…Вот до чего я дожила, сколько сердечных средств мне предлагают принимать. Я даже не спрашиваю Елизавету Александровну, поправлюсь ли я, потому что сама знаю, что эта мерцательная аритмия уже не пройдет, а отеки будут увеличиваться. И Елизавета Александровна меньше утешительных слов мне говорит…

Сегодня день моего рождения – семьдесят лет! Как уже много! Сегодня же день смерти Женечки! Вечером пришла дорогая Елизавета Александровна. Мы много разговаривали об отце Иоанне Кронштадтском. Читали из книжки митрополита Нестора описание исцеления его матери от смертельной болезни печени после обращения к отцу Иоанну. Вспоминали матушку Елизаветы Александровны – Ангелину.

В 12 ч. пили чай с тульским пряником. Из-за такой плохой погоды у братика моего дорогого какое‑то нервное, неопределенное состояние. Вроде начинается головная боль. Поэтому он перед обедом поехал покататься. Время идет. Скоро 4 часа. Есть хочется страшно, а их все нет. Поела салатику, который Любовь Александровна поставила перед моим прибором.

Нога как будто лучше немного. Вспомнила, что на днях я долго играла на пианино. 3 часа. Может, от этого заболела нога с непривычки.

Оказывается, что Владыка заезжал к о. Игорю и просил его прийти ко мне поисповедовать. Завтра у нас в Крестовой церкви будет заупокойная Литургия…

В 9 ч. началась Божественная Литургия. Пели антифоны. Я щеголяла перед Е. А. своим знанием их и пела наизусть. Вообще, всем щеголяла. Особенно мантией. Думаю, что из‑за этого лучше ее не надевать. Но потом поняла, что нечего щеголять. Раз мантия мне дана в постриге, то надо ее надевать. Так я и сделала.

Божественная Литургия шла несказанно. Понятно было, что херувимы и серафимы не могут зреть на эту Тайну, а крыльями закрывают лица. Спели мы в конце радостное переславское «Буди Имя Господне благословенно отныне и до века».

…Прочитала сегодняшнее правило с каноном свв. апостолам и св. Николаю.

Скоро я услышала знакомое шуршание плаща и тихое ступание ног. И пришла Ел. Александровна. Мы долго беседовали. Я ей передавала содержание бесед о покаянии, что, стоит только сказать «грех», и он будет прощен. Помню я, как не любил Владыка Гурий слез при исповеди. Вероятно, потому, что слезы вовсе не обозначают глубину покаяния и совсем к нему не относились. А простое изложение грехов было уже достаточным покаянием…

…С упоением читаю беседы о покаянии. Вечером пришла Ел. Александ. У нас началась беседа. Она принесла выписки из о. Иоанна Кронштадтского о невозможности соединения церквей. Мы долго говорили и об этом. Говорили о Почаеве. Она принесла стихотворение о Почаеве. Много рассказывала о Владыке Гурии, о матушке. Даже поплакала. Ушла Ел. Ал. в 22.30». «

Эли страдает от отеков, от боли в суставах, – пишет митрополит Иоанн, – едва ходит, но продолжает всем интересоваться и восторгаться красотой и цветами быстротекущего лета». «Отеки у меня очень большие. Не знаю, почему Ел. Ал. ничего от них не назначает. Наверное, потому, что не помогут лекарства. Когда я сказала Елиз. Ал., что мне бы очень хотелось съездить опять в Фергану, она сказал, что не в этом году, а в будущем. Я поняла, что до будущего года я, вероятно, не доживу. Она поохала, что повязка моя промокла от язвочки на ноге. Ноги у меня, как у слона. А она говорит, что все пройдет. Назначила мне разгрузочный день: 5 стаканов молока один день в неделю. Никуда сегодня не ездили из‑за того, что каждое движение мне очень больно. Так и пролежала на кровати весь день…

При высчитывании числа Рождества Христова св. Иоанн Златоуст определяет, когда была Авиева череда, в которую отец Иоанна Предтечи служил в храме. И называет св. Захарию первосвященником, хотя в Евангелии ясно написано, что он был священником (Лк.1:5).

Галя была в Смоленской церкви и попросила у батюшки о. Прокопия какой‑то акафист, который переписывает весь день. А я принялась рисовать Беш-Балинское узбекское кладбище и могилу Марины с наброска в моей записной книжке.

…Весь день провела в лежании на постели. Много читала св. Иоанна Златоуста. Владыка ездил в храм. Но не служил, а молился.

Нога болит по‑прежнему. Еле ковыляю. Обедал у нас о. Борис Старк. Он плохо себя чувствует. Говорит, что отеки, одышка. В десятом часу вечера пришла Ел. Алекс. Опять сделала внутримышечное.

Густав Малер. Композитор. Симфония, из которой видно, что человек может победить зло в жизни и выйти победителем. Жизнеутверждающие звуки. Особенно значительна 8 симфония. Вся Вселенная начинает звучать. Идея братства народов.

Вечером наверху мы с Владыкой пели чудесные стихиры св. Иоанну Предтече. Владыка читал паремии о даровании детей 100‑летнему Аврааму и 90‑летней Сарре. И пророку Исайе.

…Мне стало совсем грустно. В 11 ч. вечера Ел. Ал. еще приходила. Сделала укол и быстро ушла, потому что был уже 12‑й час. Я прочитала все правило перед Св. Причащением. И сразу заснула с мыслями, что завтра придет о. Игорь меня причащать.

…О. Леонид говорил со мною очень долго. Сказал, что человек не может сам оценить своей молитвы или деятельности, и потому не надо думать, что она плохая или хорошая, а просто молиться. В молитве Иисусовой (по четкам), может быть, одна да окажется от сердца, и это уже великое достижение. Страх смерти внушается дьяволом, не надо бояться и унывать.

…Е. А. приходила рано, днем. Она была какая‑то грустная, даже выходила плакать в соседнюю комнату. Это видел Владыка, который в это время был в моей комнате. Я подумала, что уж не обо мне ли она плачет? Видя, может быть, что я иду к концу? Мне стало как‑то не по себе. Вечером читала паремии св. пророку Илии. Владыка служил торжественную всенощную».

Догадка матушки Евфросинии оказалась верной.

«Елизавета Александровна сказала мне, что Эли скоро умрет, – в этот же день делает запись митрополит Иоанн. – Что она не может сказать точно, когда это произойдет, но в пределах трех или четырех недель это будет обязательно. Елизавета Александровна посоветовала соборовать Эли. Поэтому я послал телеграмму о. Леониду (который только что уехал), прося его снова вернуться». Матушка Евфросиния записывает:

«2 августа. Воскресение. Ильин день.

Владыка сказал, что завтра придут батюшки и будут меня соборовать. У нас обедала Ел. Ал, а затем мы ездили вместе с ней в лес, где я рисовала вход в лес. Вечером еще приходила Е. А. и делала перевязку пальца ноги. Все в лесу подсохло и повернуло заметно на осень. Поздно вечером приехал о. Леонид.

Сегодня я соборовалась. В 11 часов пришли все батюшки и Владыка и совершили это великое таинство. Бесконечно раскаиваюсь вчерашнему моему поведению. Но думаю, что милость Божия выше моей дурости и за молитвы Владыки и всех батюшек Господь дает мне ослабу в болезни. Были Владыка, о. Михей, о. Леонид Кузьминов, о. Иоанн Гиляшов».

Митрополит Иоанн вспоминал: «3 августа состоялось соборование Эли. Оно происходило на солнечной террасе епархиального дома. Соборовали: отец Михей, отец Леонид Кузьминов, отец Иоанн Гиляшов и я. Эли, было, хотела стоять, считая себя достаточно здоровой, но я сказал, что она должна хотя бы изображать из себя больную, и усадил ее на диванчик. Соборование прошло очень молитвенно. После соборования Эли чувствовала себя хорошо более чем в течение двух недель».

Матушка Евфросиния пишет:

«Чистота Святых Таинств уже затуманилась сегодня множеством моих грехов. Говорила о протодиаконе, об осуждении. На девчонок раздражалась. На Зину сердилась. Сама надеюсь на милость Божию, а к другим немилосердна!

Выезжали вместе в лес. Вид совсем осенний. Но воздух насыщен кислородом, которого мне, оказывается, не хватает. Ездили в лес по Московскому шоссе, где три ели. Немного я там порисовала. Хотелось изобразить, как солнце просвечивает сквозь деревья. Потом поехали в гущу леса, где даже было темно от берез и елей и росло множество папоротников. Очень было красиво. Не хватало только серого волка. К началу 9 ч. прибыли домой, одновременно с Ел. Ал. Я вся была мокрая от зимнего костюма.

Вечером братик мой трогательно укладывал меня спать.

9 августа, день святого целителя Пантелеимона.

Владыка служил Божественную Литургию. Все гости были в церкви. Е. А. пришла к 7 ч. у. Сегодня она дежурила в больнице. Поясница у меня гораздо лучше, но одолевает одышка.

Владыка вернулся около 1 часа. Всех благословлял, и был молебен.

После обеда поехали погулять в Белкино на берег Которосли. Все ходили гулять. Я сидела в машине и рисовала. В 9 ч. звонила Е. А. Радовалась, что мне хорошо.

Владыка поехал служить в Смоленскую церковь, к о. Прокофию.

После обеда ездили по Угличской дороге, я рисовала русские дали. Е. А. приходила в 11 ч. и вечером в 9 ч. Делала уколы и уложила меня спать в 23 ч. Спаси ее, Господи. Читала чудесные места из слова св. Иоанна Златоуста о св. Вавиле.

…Приехала Варенька Заспелова с Сережей. Пели стишки о пр. Серафиме. Ездили за билетами девочкам в Фергану (Андижан) на 21 августа. Потом поехали к старой церкви на холме. Там опять были угрожающие тучи. Так что Владыка и я только успели нарисовать ее карандашиком. На обратном пути завязли в луже, еле выбрались. Ел. Ал. приходила делать уколы. Почему‑то поплакала надо мной. Никуда не ездили. В церкви был вынос креста.

…Ездили опять к закрытой церкви. Спускаясь к машине, я упала на лестнице внизу. Было очень больно. Даже кричала, чтобы помогли встать. Закончила свой рисунок церкви в красках. При рисовании даже захватывало дух.

Завтра в 8 ч. вечера приедет о. Игорь причащать меня. Сережа прочитал мне правило перед святым Причащением.

…Сегодня утром я причащалась Св. Тайн. Конечно, недолго была святость и внимание к нему. Рассеянные разговоры. Рассуждения о коротких рукавах».

Митрополит Иоанн:

«Эли сделала свой лучший и очень аккуратный цветной рисунок. Это была старая церковь, расположенная совсем в стороне от дороги. Мы ездили к ней дважды, для двух сеансов Элиной работы. Мы бережно храним эту картину. Удивительно, свое лучшее художественное произведение Эли сделала за две недели до смерти!»

Матушка Евфросиния:

«Я весь день лежала. Когда все ушли в церковь, мы с Варенькой и Сережей справили всенощную перед Преображением. Одышка прошла, и я могла петь. Очень было хорошо.

Кругом в городах холера. Везде карантин. Девчонкам разрешили проезд в Москву через Переславль только по особому разрешению уполномоченного. Они уедут послезавтра.

…Пришла Е. А. Как всегда делала мне уколы и укладывала спать.

Все гости сегодня уехали. Первая Света с Андрюшей к 10 часам. Владыка дал ей и Андрюше свидетельство о крещении. Потом в 12.30 уехала Варенька с Сережей с Московского вокзала в Ленинград. Во время обеда пришла Ел. Ал. С дежурства. Когда она сделала мне все уколы, пришли прощаться девочки Бурдины и уехали в Москву на «Волге» с Сергеем Никифоровичем и его женой. А также провожал их Сережа Скалон. По дороге они заедут в Лавру, а потом в Домодедовский аэропорт. В квартире воцарилась тишина. Уехали наши дорогие гости, как будто приезжали проститься со мной. По всему вижу, что жить буду уже недолго. Мои слова, что скоро умру, Елизавета Александровна уже не отрицает.

Звонили из Загорска. Владыка Антоний (Варжанский) хочет приехать к нам повидаться.

…В 4 ч. дня приехал Антоний (Варжанский), архиепископ Виленский и Литовский. Я с радостью с ним поздоровалась. Владыка остался таким же душевным человеком, каким был 9 лет тому назад, и разговоры с ним были очень приятные.

…Е. А. пришла после службы. С необыкновенной нежностью устраивала мне постель. Я принимала снотворное, промидол, два элениума. Поэтому чтение молитв перед Святым причащением сопровождалось засыпанием и просыпанием. Очень болел палец на правой ноге. Господи, к Тебе прибегаю! Помоги мне! Владычице моя, Пресвятая Богородица, помоги мне, грешной».

Из записей митрополита Иоанна:

«1 сентября было первым днем, когда она не покидала своей комнаты и даже постели. Но Господь, по милосердию своему, не дал ей долго лежать, но сократил ее дни. С утра 2 сентября она еще была весела. Она с большим интересом прослушала, как я читал ей «Рассказ о неизвестном герое» – это детская поэма С. Я. Маршака. – прекрасные стихи и интересный сюжет. С еще большим интересом она посмотрела и пересмотрела прекрасные иллюстрации к ней А. Пахомова. Около 3‑х часов дня матушка пообедала, нормально, но без большого аппетита. На лице ее была какая‑то напряженность, и редко появлялась улыбка обычного добродушия. После обеда я стал читать ей К. Э. Циолковского «Грезы о земле и небе». Это любимая тема матушки. Она сначала слушала с живым интересом, но потом напряженность на ее лице увеличилась.

Я стал ее уговаривать дождаться Елизавету Александровну, которая должна была прийти. Оставалось всего каких‑то 2 с половиной часа, но матушке не терпелось. Она не жаловалась на боль, а только говорила: «Елизавета Александровна, милая, приди скорее!» Чтобы как‑то протянуть время, стали звонить в больницу, откуда, как и следовало ожидать, ответили, что Елизавета Александровна окончила работу и ушла. Наконец, я догадался послать Анну Ивановну к о. Филарету. Это пришлось сделать пешком, так как Сергей Никифорович уехал по делам. Анне Ивановне удалось застать Елизавету Александровну у о. Филарета, и она тотчас отправилась к нам. Ей пришлось еще зайти в больницу за лекарством. Наконец, Елизавета Александровна пришла. Она очень встревожилась. Температура матушки была 39,1 градуса. Она тихо молилась, взвывая: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную», «Боже, очисти мя, грешную», «Пресвятая Богородице!..» Взглянув на Елизавету Александровну, она сказала: «Елизавета Александровна, я вас очень люблю!» «Я вас люблю еще больше», – ответила Елизавета Александровна.

Взглянув на меня, она сказала: «Братик, родной мой, дорогой мой».

Елизавета Александровна поехала в больницу за морфием. Машина ринулась по улицам, как зверь. Сергей Никифорович ехал по городу со скоростью 100 километров в час, так что резина визжала, и чудо было в том, что такую машину, летящую сквозь все светофоры, никто не задержал (ни туда, ни обратно).

Морфий усыпил страдалицу. Перед сном ей показалось легче не лежать на кровати, а сидеть. В таком положении она и осталась, а Елизавета Александровна, сказав: «Я не могу отсюда никуда уйти», – села рядом с ней, голодная, усталая, не могущая что‑либо проглотить.

Как раз около часу дня матушка стала просыпаться от своего наркотического сна. Она нам улыбнулась. Ответила на приветствия, но страдания снова возобновились. Снова стала она тихим голосом молиться. «Господи, возьми меня!» – повторяла она теперь много раз. Так еще она никогда не молилась.

«Матушка, я причащу тебя», – сказал я, и она с радостью согласилась. (Впрочем, тут же добавила: «Разве со мной что‑нибудь особенное?») Причастие прошло очень хорошо, вдохновенно и радостно. Я очень ценю тот момент, когда, перед тем как предложить ей Святые Тайны, я испросил у ней прощения с земным поклоном, и она ясно ответила мне. Итак, она причастилась. Хотелось сделать что‑то еще. Я стал читать благодарственные молитвы, в данном случае необязательные, так как их целиком заменяет обращение к причастнику, из чина причащения больного: «Господь ущедрит тя» и т. д. Она с большой радостью молилась за мной. Однако скоро я заметил, что страдания снова возвращаются к ней, и сократил число молитв, перейдя сразу к «ныне отпущаюши». Причащение было последним сознательным действием матушки на земле. Елизавета Александровна сделала укол морфия, и матушка заснула. Этому сну на следующий день суждено было перейти в вечный или, вернее, в очень долгий сон смерти, от которого все мы будем разбужены в последний день при воскресении мертвых. Остаток дня прошел спокойно.

Елизавета Александровна согласилась принять от меня благословение на одевание матушки в монашеские одежды. Такая предусмотрительность не оказалась излишней: события пошли к развязке быстрее, чем мы ожидали, а мы оказались подготовленными, и поэтому в организационном отношении все было удивительно легко и скоро. Могущество Божие устраняло с нашего пути все затруднения. Сама матушка Евфросиния нам помогла, и это было чудом.

Валентин Люлин нашел в нотной книге ее завещание, которого раньше никто не замечал. Там матушка, еще в декабре 1968 года, писала, в какие одежды монашеские ее одеть по смерти (перечисляла эти одежды и всегда держала их при себе), и просила похоронить ее в Переславле-Залесском, рядом с нашими старичками – Николаем Евстафиевичем и тетей Женей, его женой.

Елизавета Александровна снова дежурила при матушке всю ночь. Только теперь матушка лежала на постели, а Елизавета Александровна сидела напротив нее, на стуле. Опытный врач, Елизавета Александровна может так спать, что ее не будит никакой посторонний шум, но сразу же пробуждает какое‑нибудь, хотя бы слабое, изменение в дыхании больного.

Теперь я сел около постели матушки и стал работать: надо было выписать имена и адреса всех, кому надлежало сообщить о кончине матушки. Притом я пользовался своими и матушкиными адресными книжками. Сперва выписал всех знавших ее (или заочно интересовавшихся ею) архиереев. Это оказались: местоблюститель митрополит Пимен; митрополит Никодим; митрополит Алексий; митрополит Филарет; архиепископ Антоний Вильнюсский, с которым матушку связывала давняя (с Берлина) дружба, регулярная переписка; архиепископ Антоний Минский, также давно знакомый и даже когда‑то пациент матушки, приглашавший ее в Полоцк на 800‑летний юбилей (на 23 июня 1973 года) преподобной Евфросинии Полоцкой; архиепископ Леонид Рижский; архиепископ Гавриил Ташкентский; архиепископ Онисим Владимирский; архиепископ Кассиан Костромской; архиепископ Феодосий Ивановский; архиепископ Михаил Воронежский; епископ Питирим; епископ Ювеналий; епископ Леонтий Оренбургский; епископ Филарет; всего 16 архиереев. Им была заготовлена телеграмма: «Сестра моя монахиня Евфросиния скончалась ___ (дата). Отпевание в Ярославле ___ (дата), погребение в Переславле-Залесском ___(дата). Прошу ваших молитв. – Митрополит Иоанн». Таких телеграмм было заготовлено 55. Наконец, знакомым геологам заготовлены телеграммы: «Елизавета Николаевна скончалась ___ (дата), отпевание в Ярославле, а погребение в Переславле-Залесском ___ (дата). – Константин Николаевич». Таких телеграмм было 4. А всего – 75 телеграмм.

В непродолжительном времени мы заметили, что дыхание матушки стало терять глубину. Теперь со всем вниманием мы взирали на нее. Потеря дыхания постепенно продолжалась, уменьшаясь спокойно и тихо, так, как будто матушке и вовсе не надо дышать. Наконец, оно осталось только в устах, пока, наконец, не прекратилось и там, а уста сомкнулись. В этот момент спокойная и святая бледность разлилась по ее лицу, и мы (при кончине сестры присутствовали Наталия Александровна и я) поняли, что матушка преставилась. Впрочем, пульс еще очень слабо чувствовался в ее горячей руке. Матушка отошла к Богу так уютно и тихо, как будто заснула самым приятнейшим сном.

Мы немедленно позвонили Елизавете Александровне, и я попросил ее прибыть незамедлительно, пока тело еще не остыло. Она действительно прибыла удивительно скоро.

Именно она, Елизавета Александровна, ставшая нам, особенно же матушке, за последние два года самым близким человеком, должна была одеть ее в монашеские одежды.

Матушку из спальни в Крестовую церковь несли трое: Елизавета Александровна, Любовь Александровна и Лена Мальцева – крестная дочь матушки, дочь о. Игоря.

В Крестовой церкви матушку положили во гроб, и тотчас Антоний Порфирьевич начал чтение Псалтири. Через некоторое время я и протодиакон Сергий Стригунов совершили панихиду. Смеркалось. С этой минуты молитва у гроба матушки не прекращалась во всю ночь и следующий день. «Официальной» чтицей была Мария Васильевна, мать Саши Сизова, но, сменяясь, читали и многие другие. Совершенно не сомкнули глаз в эту ночь доктор Елизавета Александровна и Елена Евгеньевна Панкратова.

В субботу, 5 сентября, в 9 часов утра в этой же Крестовой церкви протоиерей Игорь Мальцев совершил Божественную Литургию. За проскомидией был прочитан весь матушкин помянник с выниманием частиц на каждое имя (а также и весь мой помянник). Пели по квадратным нотам любимые матушкины песнопения. День прошел в глубоком мире. Устроители похорон уехали в Переславль (Антоний Порфирьевич и Нина Михайловна). Перед всенощной Антоний Порфирьевич прибыл и доложил, что сейчас приедет катафалк. Я встречал его в дверях собора и стоял около гроба до шестопсалмия в Сергиевском приделе. Иподиаконы выносили мне светильничные молитвы. Затем я служил в сияющем белом облачении. Во время первого часа гроб перенесли в центр, и была совершена панихида.

Между тем к матушке съехались многие родные и знакомые. Первой приехала Елена Евгеньевна Панкратова: она застала еще остывающее тело матушки на постели. Приехала она в гости, а застала похороны. К вечеру субботы собрались уже все, всего 25 человек.

Таким образом, кроме весьма многочисленного народа, у гроба матушки собралось 3 родных и 45–50 близких людей.

Встречая их и общаясь с этими близкими людьми, я поражался, сколько народа привлекла к себе моя кроткая и всех любящая сестрица. Я чувствовал, что как бы она сама работает в эти дни, чувствовал силу ее бессмертного духа.

В воскресенье 6 сентября состоялись похороны. Со мной служили Литургию много священников (малая встреча, без пения, только чтение входных молитв). После Литургии – монашеское отпевание. 118 псалом («сего ради возлюбих заповеди Твоя, паче злата и топазия!»). Дивное пение на 8 гласов знаменного распева (регент – Борис Васильевич Соколов). Разрешительную молитву – о. Игорь. Надгробное слово – о. Михея.

Виктор Алексеевич Вагин – уполномоченный – присутствовал и отдал честь праху, обойдя вокруг и поклонившись. Затем он выразил мне соболезнование.

Около 1 часу дня выехали в Переславль. С катафалком следовали 16 человек; о. Леонид организовал пение панихиды. Проезжая Ростов, пели ростовским святым. В Переславле меня встретили геологи и Герман Федорович. Ждало много народа. Поэтому в церкви Покрова Пресвятой Богородицы послужили полную панихиду. Набралось много ярославских певчих, которые под руководством Андрея Евлампиевича образовали правый хор.

На кладбище я предал земле. Антоний Порфирьевич дал иерусалимскую землю и елей.

Поминки совершались в нашем доме. Заняли 4 комнаты: главную, низ, террасу и комнату Анны Захаровны. За столы сели около 6 часов. Вскоре многие начали разъезжаться. Обедали в несколько смен, а всего покушало 142 человека (из них около 60 приехавших).

Я оставался в Переславле до девятого дня, который совпал с памятью св. Александра Невского и днем смерти нашей мамы (в 1943 году), а также с днем смерти архиепископа Сергия (Ларина) в 1967 году. В течение этих девяти дней было очень много народа, меня не оставляли одного.

Отец Леонид Кузьминов оставался вместе со мной в Переславле в течение всех девяти дней. Днем, посетив могилу, мы ездили на наши любимые места в лес.

По поводу кончины матушки мною было получено 57 сочувственных телеграмм и 27 писем.

Кроме Ярославля и Переславля-Залесского кончина матушки была особенно отмечена богослужением в Саратовском Духосошественском соборе и в Ташкентском Успенском кафедральном соборе. В телеграммах и письмах содержатся подчас удивительно хорошие и трогательные характеристики почившей. Например: «Неповторимый друг, человек прекрасной души» (О. А. Егорова); «Храним чувства глубокой любви и уважения к почившей как к исключительному человеку и талантливому врачу» (протоиерей Ф. Семененко с женой). «Помним милого дорогого человека для вас и всех видевших, помнящих ее, мудрую скромницу. Пламенную молитвенницу» (Анна Николаевна Бурдина и дети); «Да упокоит Господь добрую, смиренную и мудрую душу ее» (Юрий Александрович Сажирский); «Продлю смиренную молитву об усопшей до конца моей жизни» (архиепископ Антоний (Варжанский)); «Ее кончина, отпевание и погребение, как прекрасный сон, величественный и торжественный, вызывающий какое‑то благодатное настроение» (Анастасия Сергеевна Заспелова – монахиня Сергия)».

Обыденное отношение к смерти характеризуется переживанием разлуки с близкими людьми и чувством неизвестности. Православное отношение к смерти определяется будущей встречей с Христом, к Которому человек должен стремиться всю земную жизнь. Для неверующего человека смерть – мука разлуки и неизвестности, а для верующего – радость надежды и ожидания встречи со Христом, учит нас Святая Церковь. Монахиня Евфросиния и ее брат митрополит Иоанн в течение всей земной жизни готовились к встрече со Христом.

Владыка начал болеть спустя десять лет после смерти сестры. Болел серьезно и очень долго. Когда его первый раз увезли на операцию и об этом было объявлено в соборе – плакали все, со слезами молились о его исцелении.

Владыку с молодости преследовала почечная болезнь. Первый раз она обнаружила себя во время командировки на Ближний Восток:

«Дело в том, что совершенно неожиданно возобновилась моя «дамасская» болезнь, то есть боль в левом боку. Уже несколько месяцев, как я эту боль «держал в руках» и всегда устранял с помощью «лабана», то есть кислого молока. А тут она вернулась внезапно, сильно и неотвратимо, так что я извивался как червяк в течение трех часов и доходил многократно до рвоты.

Потом все утихало, но оказалась температура 38,5 градуса. Сильные приступы повторялись по одному в течение трех дней. Врачи определили, что источником этих болей является левая почка».

«Очень прошу Вас, дорогой Владыка, когда Вы получите это письмо, – пишет епископ Иоанн митрополиту Гурию, – помолитесь о моем полном выздоровлении. Верю, что это не только меня исцелит, но и поможет вернуться на нашу дорогую Родину».

Тогда болезнь стала причиной освобождения из «ближневосточного плена» – по состоянию здоровья Владыку Иоанна перевели в Берлин.

Митрополит Иоанн относился к болезням как к промыслу Божию, подшучивая в своем духе: «В праздники нас встречают торжественно: пением, процессиями, танцами, возгласами; осыпают розами и сладким горохом, окуривают фимиамом. По будням Бог меня смиряет хроническим колитом, с которым я борюсь с переменным успехом уже около месяца».

В Ярославле Владыка перенес четыре операции. Каждая «ходка» в больницу заканчивалась появлением новых духовных чад. Люди тянулись к нему, понимали душой, что это необыкновенный человек. А он в последние годы своей жизни имел благодатные дары старца.

В ярославских больницах до сих пор помнят необычного пациента. Даже неверующие врачи приходили взглянуть на Владыку, поражаясь и удивляясь свету, который он излучал. На этот внутренний свет сразу со всех сторон потянулись люди. Приходили сестры, нянечки, больные из соседних палат. Каждый со своими жизненными вопросами, переживаниями. Люди понимали, что встречались с человеком чистой души. Владыка радовался каждому, молился о них. Угощал конфетами девушку из отдела пропаганды райкома партии, которая приходила в больницу с лекциями об атеизме. Одному врачу он подарил иконку «Нечаянная радость». У этого молодого доктора были проблемы со здоровьем: он знал, что, увы, семьи у него быть не может. Протягивая иконку, митрополит Иоанн сказал, что она принесет ему много радости. Через несколько лет молодой врач женился, у него родился ребенок. И только спустя какое‑то время выяснилось, что женитьба его состоялась в день празднования иконы Божией Матери «Нечаянная радость»…

Елизавета Александровна вспоминала, как меняла насквозь мокрые от пота простыни, развешивая их по всей палате, чтобы просушить. Владыка, очнувшись от забытья, жалобным голосом говорил:

– Елизавета Александровна, мне так плохо, а вы все время трясете какими‑то тряпками.

В 1984 году Владыку отправили на покой. И тут выяснилось, что ему из епархиального дома некуда ехать. За всю свою жизнь святитель ничего не нажил. Местные власти предоставили ему квартиру в многоэтажном кирпичном доме на окраине Ярославля. Но дом этот не был готов. И Владыке пришлось три месяца ютиться в своем кабинете на первом этаже епархиального управления рядом с построенной им Крестовой церковью святителя Иннокентия. На втором этаже жил правящий архиерей, который почему‑то ни разу не пригласил Владыку вместе попить чайку.

Митрополит Иоанн молился в домовом храме (не служил), отдыхал на своей кровати в своем кабинете. С миром его связывал маленький приемник. Внешне был спокоен, благостен… Но беспокоили стенокардические боли. Каждый день к нему после работы приходила Елизавета Александровна, стараясь не попадаться на глаза правящему архиерею, и оставалась на ночь. Спала на трех стульях.

Позже она рассказывала автору этих строк:

«По вечерам стали к Владыке забегать без всяких поручений келейники архиепископа, естественно, всегда встречали там меня. Я считала их действия бестактными, но нормально, без конфликтов беседовала с ними… В один из вечеров после ужина Владыка, сидя на кровати и облокотившись о стол, слушает последние известия по приемнику и перебирает четочки. Я тут же, что‑то делаю. Вдруг мне непреодолимо захотелось взять маленький складной стульчик и посидеть на нем между дверями (они двойные) в кабинет Владыки. Он улыбнулся и благословил. Я взяла стульчик, села, закрыла дверь и услышала голос правящего архиерея: «Молитвами святых Отец наших…» – эту молитву читают входящие в келию монаха.

Владыка Иоанн ответил, как положено: «Аминь», и архиепископ вошел через другую дверь. Очевидно, он рассчитывал встретить меня (иподиаконы ему доложили, что я там) и, не поздоровавшись с Владыкой, выпалил фразу, очевидно, для меня приготовленную: «Что вы здесь делаете?»

Дорогой Владыка спокойно ответил: «Да вот известия слушаю…» Архиепископ повернулся резко и ушел. Я выбираюсь из укрытия и смотрю на улыбающегося Владыку. Мы даже обсуждать это единственное посещение правящего архиерея не стали. Не допустил Господь оклеветать, обидеть нашего дорогого Владыку, и я продолжала по ночам занимать три стула… А Владыка от этого спокойно себя чувствовал, и боли в сердце уменьшились. В доме на улице Доронина его окна выходили на школьный двор, который заполнялся во время перемен кричащей детворой. Владыка любил сидеть у окна и смотреть на пионеров».

В это время Иоанн (Вендланд) пишет много писем, продолжая великое дело русских старцев – духовничество. В его письмах видна удивительная чуткость, они отличаются наблюдательностью и знанием жизни. Митрополит Иоанн понимал, кому необходима поддержка, наставление, кому просто поздравление с церковным или гражданским праздником. Письма, адресованные ему, посвящены разным событиям: смерть близкого человека, болезнь, вступление в брак, борьба со страстями, проблемы на работе. И во всех просьба о молитвах. Владыка, подбирая к каждому индивидуальный ключ, утешал в скорбях и разных жизненных обстоятельствах. Так, он писал к Л.И. Кая:

«Дорогой Лев Исаакович! Давайте забудем о том, что говорил в отношении иудеев папа Иоанн XXIII и обратимся к источнику гораздо более близкому к началу, т. е. более древнему и притом гораздо более авторитетному, – именно к св. апостолу Павлу.

Всю проблему взаимных отношений иудеев и христиан он изложил в своем «Послании к Римлянам». Главные мысли послания следующие (насколько я понимаю. А послание написано сложно). Быть иудеем – великое преимущество, потому что им вверено слово Божие. Если некоторые и отпали (т. е. не уверовали во Христа), то «неверность их уничтожит ли верность Божию?», т. е. Бог, несмотря на то, что они пошли по другому пути, все же считает их Своими. Даже более – их неверность стимулировала обращение ко Христу язычников (т. е., чтобы стать христианином, не надо было сперва принимать обрезание и прочие иудейские обряды). Но язычники не должны гордиться: они – дикая маслина, привитая к благородной маслине – иудеям. Впрочем, все – грешники, и иудеи, и христиане – весь мир виновен перед Богом. Но Бог есть Спаситель. Ему нужно время, но в результате «весь Израиль спасется… приидет от Сиона Избавитель и отвратит нечестие от Иакова» (Рим.11:26).

Это спасение коснется всех. «Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать» (Рим.11:32).

Предвидя перспективы общего спасения грешников, апостол Павел заключает свои рассуждения таким гимном:

О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия!

Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!

Ибо кто познал ум Господень?

Или кто был советником Ему?

Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать?

Ибо все из Него, Им и к Нему.

Ему слава во веки, аминь. (Рим.11:33–36)

Итак, дорогой Лев Исаакович: Анна Федоровна прошла свой земной путь, но не прекратила своего существования. Она – у Бога и ждет Вас. Только не надо спешить. Бог Сам все устроит… Верьте этому!

Ваш (К. Вендланд)».

Не менее сердечно Владыка обращался к другому адресату:

«Дорогой отец Иринарх! Сердечно благодарю за бандероль с интересными продуктами!

Как бы Вы думали – чем я теперь увлекаюсь? Всегда я немножко увлекался живописью; так вот, теперь начал создавать абстрактные картинки.

К этому меня привели воспоминания об основателе абстрактной живописи Василии Кандинском. Мы его (как и многих других) потеряли, и его талант расцвел в Америке. Нельзя оторваться от его полотен, дышащих необычайной радостью и красотою. А ведь радость и красота – суть абстрактные понятия. Поэтому вполне законно изобразить их абстрактной живописью. Кандинский в полной мере этого достиг. Но, увы, последующие абстракционисты стали изображать греховные страсти, поэтому их картины отвратительны. Впрочем, и они реалистичны, но зачем нам погружаться в такую мерзкую реальность?

Сейчас у меня две картины – «Радость» и «Межень лета». Вторую тему я изобразил приемами обычными, нарисовал цветы – красивые лилии, а фон украсил абстрактно. Но этот фон не сыграл той роли, на какую я рассчитывал.

Тогда я дал этой реалистической картине заглавие «Межень лета» (эти слова написаны на нотах «Града Китежа» самим Римским-Корсаковым: дева Феврония слушает пение райских птиц и приближается к тому озеру, в котором скрыт Китеж. Там она услышит пасхальные колокола! Именно это, но без колоколов, было поставлено первым номером на концерте, посвященном 1000‑летию Крещения Руси, под таким заглавием: Н. А. Римский-Корсаков. Радостный праздник).

После этого ту же тему – «Межень лета» я нарисовал абстрактными средствами. Получилось красиво. Я утверждаю, что обе картины изображают одно и то же разными средствами. Не правда ли, это занятно? Кланяюсь, через Вас, Нине Александровне и Александре Спиридоновне.

Да пошлет Бог Вам и им здоровья! Бог да благословит Вас!

М. И.».

Владыка Иоанн и сам получает добрые письма от старых друзей.

«Христос Воскресе! Дорогой Владыка Joann. Поздравляем Вас со светлым праздником Пасхи и желаем Вам от всего сердца всего-всего хорошего. У нас теперь новый настоятель, о. Яков Ильин. Он еще молодой, 35 лет, с матушкой и двумя детьми. Мальчик Дима, как наш Алеша, и девочка постарше. Служит очень красиво, и впечатление симпатичное. Трудно ему только, т. к. он не владеет никаким языком. Спешно учит французский. Когда уезжал о. Павел – мы ему устроили большие проводы. Пришло очень много народу помолиться последнее воскресение с ним, даже мусульмане. Он пользовался здесь большой любовью и популярностью. Было много цветов, от прихода ему преподнесли золотые часы с браслетом, а матушке брошку с жемчугом. Многие плакали, и сам о. Павел сказал речь и сказал, что, где бы он ни служил, он всегда очень привязывается к людям его окружающим и оставляет там кусок своего сердца. Потому и сердце у него теперь больное. Он за 6 лет окрестил больше 25 русских детей, и в этот день матери привели этих детей причастить из его рук. Было очень трогательно. О. Павел оставил после себя пустоту, я честно стараюсь привыкнуть к новому батюшке. Сегодня Вербная суббота, и мы в горах в овраге нашли настоящую русскую вербу. Наломали и отвезем в церковь вместе с традиционными оливковыми ветками. После отъезда о. Павла Владыка Владимир стал немного ласковее с нами. Он приедет на светлую заутреню. В нем мало русского, а скорее восточные черты как наружно, так и характера. Простите, дорогой Владыка, что пишу Вам все, что думаю, но я так привыкла Вам все писать. Если это неуместно – напишите, я больше не буду.

Будьте здоровы и благополучны. Мы с Василием Михайловичем всегда Вас вспоминаем с искренним чувством любви и уважения. Всегда Ваши Филипченко».

В ноябре 1987 года митрополит Иоанн перенес инфаркт. Сохранился мешок писем той поры, адресованных ему и Елизавете Александровне. Приводимые нами отрывки – лишь малая толика слов поддержки, участия и жажды соучастия, которые шли в Ярославль со всех концов страны.

«Дорогая Елизавета Александровна! Очень мы все, отец Иринарх, Нина Александровна и я, опечалены горькой вестью о болезни нашего дорогого Владыки. Думается, другого такого и на свете нет. Так он близок нам, и так мы привыкли к нему… После первого потрясения у нас появилась надежда на выздоровление, так как очень многое говорит об этом:

а) его природный оптимизм,

б) Ваше горячее участие в нем и Ваши врачебные качества,

в) наши молитвы к Богу и Пресвятой Богородице о его здравии,

г) Господь Бог наш откликнется на наши молитвы… А я без ног, а теперь еще и без правой руки. Чтобы написать письмо, крепко бинтую правую руку, иначе она не работает.

Вы, дорогой Владыка, всегда в наших глазах стояли высоко и как вдохновенный священнослужитель, у которого и «ума палата, и сердце богато"».

«…Какой Вы мужественный человек! В своем письме пишете сначала о моих литературных успехах, а уж потом я узнаю, что Вы лежите в больнице с инфарктом. Вы остаетесь верны себе даже в таких экстремальных обстоятельствах».

«Милый дядя Костя! Очень хорошо, что тебе уже разрешили сидеть. Мне очень, очень хочется, чтобы ты окреп, и мы с тобой снова пошли гулять по окраинам Ярославля с неизменной нашей спутницей – скамеечкой. Твоя внучатая племянница Катя…»

«Владыка, как быть? Салов, зав. отделением хирургии, просит Библию. Достать можно или как! Телушка у нас растет. Я привезла ее с Николо-Горы маленькую, а теперь должна в конце марта телиться. А больше у меня никого нет из животных. Как в тот раз Вы сказали, что не положено свиней иметь, больше мы и не пытались. Напишите, как здоровье…»

«…У всех все сложно. Дети вырастают эгоистами. Время бежит быстро. Все стареют, вспоминают молодые годы, Ташкент, экспедиции, горы, солнце. Забыть трудно!..»

«…Дорогой Владыка! Почти все лето сидела в Джетысае. Потом поехали с мамой в Тобольск, к мощам святого Иоанна, сибирского чудотворца. Заодно и к Сергею, брату, заехали. У Сережиной дочки, Ксении, со слухом что‑то случилось. Осталось всего 20–25%. Да и то, врачи говорят, болезнь прогрессирует. Помолитесь, пожалуйста, за Ксению. Я до сих пор не учусь. Все на хлопке, а я от него освобождена. Один раз только и сходила. За четыре часа восемь килограммов собрала. Валера наш не женился до сих пор. Побаливает что‑то. Видимо, с армии след, да и на строительстве храма в Усть-Каменогорске разбился сильно. С лесов упал на кучу кирпичей. Ясное дело, что здоровья не будет. В музыкальной я по‑прежнему занимаюсь на аккордеоне. Как только играть дома начинаю, Рики (попугайчик волнистый) так громко подпевает, что я не слышу, что играю… Да, вот еще: Игнатия досрочно освободили. Ваша крестница Евгения».

«…На днях я встретил Вашего однофамильца. У Вас знатные однофамильцы! Генеральный прокурор ГДР – Гюнтер Вендланд. Но у меня тоже есть кем похвастаться! Их даже несколько. В составе одного турецкого правительства был министр финансов Кая. Одно время ректором Токийского университета был некий Кая. А в Бирме есть целое племя, какое‑то горное, и тоже называется Кая. Вот сколько у меня однофамильцев».

«…Дорогой Владыка! Только успела написать первую фразу, как в мое окошко тихонько постучали. Пришла молодая женщина отвести душу. У нее сложнейшие семейные обстоятельства, остается только посочувствовать, выслушать и помолиться о ней. Зовут ее Нина. Вздохните о ней и ее сынишке Коле. Будете иметь возможность частичку вынуть, то к этим двоим и мое имя присоедините, пожалуйста. У меня свои сложности. Со мной живет девушка – Валентина. Хорошая, но очень дерзкая. И мне другой раз от нее порядком достается. Вот и еще одно имя добавилось».

«Желаю Вам, Владыка святый, чтобы Господь еще укрепил Ваши силы на пользу и утешение Церкви Христовой. Посылаю Вам засушенный цветочек, которые еще цветут в нашем дворе».

«Дорогая Елизавета Александровна! Очень была расстроена, но, слава Богу, Вы около него, и можно не волноваться, и Владыке стало лучше. Я Вам писала, что у мамы глубокий склероз. Она потеряла совсем рассудок, бесконечные галлюцинации, ночи не сплю, вызываю скорую. Приглашала причастить ее. Меня все время ругает, приходится терпеть. Ест плохо, лекарство пьет со скандалом. Я вспоминаю Владыку. Он как покорная овечка, все делал, что ему велели врачи. Так что я приехать не могу. Даже за хлебом не удается сбегать. Обнимаю, Е.».

«…Дней десять назад было еще очень тепло. Летали бабочки красивые и стрекозы всякие, букашки. Я мысленно вспоминала Вас, Владыка. Если бы Вы были, Вы бы непременно наблюдали за ними. А то некому. Всем некогда. И никто не наблюдает за такой красотой. Монахиня Евпраксия».

«…Смиреннейше поздравляем Ваше Высокопреосвященство с Днем Тезоименитства. С молитвенным пожеланием крепости сил, полного выздоровления и всякого благопожелания на многие лета. Земно кланяемся. Благословите. Недостойные Ваши послушницы монахиня Никодима и монахиня Ермогена».

* * *

По свидетельству людей, которых Владыка окормлял в последние годы своей жизни, он имел благодатные дары, присущие старцам: дар рассуждения и любви, дар утешения. В последнее время, когда он уже не в силах был совершать продолжительные уставные молитвословия, он, однако, непременно поименно поминал тех, кто особо нуждался в его молитве.

В марте 1989 года ему становится очень тяжело. Превозмогая себя, Владыка продолжает трудиться и успевает за три недели до смерти перевести с немецкого статью отца Иоанна Кронштадтского «Преобразующая сила молитв», нарисовать четыре картины на евангельские темы, написать проповедь на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы.

Вторая неделя Великого поста была последней в его жизни. А на первой неделе он еще смог келейно прочитать канон преподобного Андрея Критского. В субботу, 25 марта, рано утром Владыка причастился Святых Христовых Тайн. Весь этот день он был в полном и ясном сознании. Попросил прочесть ему из книги Аввы Дорофея то место, где говорится о смерти его ученика Досифея. Затем, с особой теплотой обращаясь к ближним, сказал им, как горячо он их любит, благословил их. В 14 часов 30 минут Владыка спокойно уснул, а в 18 часов мирно отошел ко Господу.

Погребение митрополита Иоанна по монашескому чину (в соответствии с его завещанием) состоялось в Федоровском кафедральном соборе в день престольного праздника, 27 марта 1989 года. Чин погребения совершили архиепископы: Ярославский и Ростовский Платон и Тульский и Белевский Максим с сонмом духовенства. Архиепископ Максим в своем слове отметил любовь митрополита Иоанна к Церкви и к нашей Заступнице – Божией Матери. Говорили о том, что всем присутствующим будет не хватать мудрого старца и что «душа покойного митрополита Иоанна в селениях праведных водворится, и он будет там непрестанным молитвенником о нуждах Ярославской епархии, которую он возглавлял почти два десятилетия и которой отдал столько любви и трудов».

Девятый день совпал со Днем геолога. Сороковой день пришелся на среду Светлой седмицы. Похоронили Владыку Иоанна в церковной ограде у стены Федоровского собора. Верующие ярославцы с любовью относятся к памяти святителя. Над его могилой утром и вечером плывет мощный колокольный звон, множество богомольцев творят молитву у холма, увенчанного крестом.

Духовное руководство осуществляется различными способами – через исповедь, беседы, переписку. Но всегда общение духовных чад с пастырем остается молитвенным. Духовник молится, чтобы им вместе познать волю Божию. Молится и в этой, и в той жизни.

У каждого христианина есть свой личный опыт взаимоотношений с ушедшими в вечность. Особенно тесную связь с ними мы ощущаем в первые дни после разлуки. Какие дивные знаки утешения, доступные нашему пониманию, посылают нам любящие нас близкие, получившие такую возможность от Господа за подвижническую, святую жизнь на земле! И какая чуткость, деликатность ощущается в этих знаках помощи нам, грешным! При жизни Владыка Иоанн имел дар радовать всех, а близких – особенно. По грубости наших чувств, по рассеянной жизни мы не всегда замечали это. Нас может ошеломить только явное чудо! Отец Дмитрий (Конев) несколько раз видел Владыку в алтаре Никольского храма Федоровского собора. Видели митрополита Иоанна вместе с архиепископом Кассианом, идущих вместе в блестящих облачениях. Отцу Леониду вскоре после своей кончины Владыка «поведал», что «он выбрался оттуда». Отец Глеб и другие священники имели счастье видеть дорогого Владыку всегда в блестящих облачениях. Мария Николаевна Соловьева в письме от 21 августа 1994 года пишет о том же: «На днях я впервые увидела во сне дорогого Владыку. Он, улыбаясь, прошел мимо, почти не касаясь земли, и был он в белой блестящей ризе».

Со смертью Владыки внутренняя сопричастность между ним и духовными чадами не прекратилась, но стала крепче, напряженнее. Разлуки нет, уход пастыря из жизни ощущается как новая трепетная близость. Канонизация ничего не меняет в судьбе усопших. Она имеет смысл для живых, для укрепления душевных сил, умудрения взора нашего. Божий суд над ними уже совершился. Верные так или иначе пребывают в сонме святых.

Годы, прошедшие со дня блаженной кончины митрополита Иоанна, дали возможность осознать масштаб этого дивного светильника на ниве Божией и понять, что стяжание Святого Духа при земной жизни уничтожает границы миров и пастырское служение Владыки продолжается. Он слышит обращенную к нему молитву-просьбу. С годами память о Владыке Иоанне в сердцах тех, кто его знал, и тех, кто о нем читал или слышал, становится все более светлой и живой. Они обращаются к нему за помощью и бывают услышаны. Слава Богу!