XXVIII. Взгляд на предыдущее

Вот мы уже при конце жизни Феофана, а между тем еще далеко до окончания его процессов. Остановимся немножко и оглянемся на положение дел и лиц. – Что за странная судьба выпала на долю Феофана повсюду возбуждать неприязнь против себя? Сделавшись профессором в Киеве он тотчас же подвергся неприятностям от своих товарищей, которые не давали; ему покоя ни дома, ни в обществе. Неприятности продолжались и после того, как он сделался ректором академии. Государь приглашает его в С.-Петербург к посвящению в епископа: только что огласилось намерение Государя, как против Феофана поднялась чуть не вся Москва, с патриаршим местоблюстителем во главе, и заявила протест против посвящения его в епископа. Первое печатное сочинение его – Букварь – встречено было в обществе очень враждебно. Ту же судьбу имели и все другие его сочинения. Друзья его делались его врагами. Люди, корых он ласкал и которым покровительствовал, при первом случае становились в ряды его недоброжелателей и выдавали его правительству своими доносами, или роняли его в обществе, бросая тень на каждый его поступок, черня каждый шаг его жизни.

Что это за беспокойный характер, который всех отталкивал от себя, всем был неприятен, всех вооружал против себя. Нет сомнения, что причиною раздражения, которое Феофан всюду возбуждал против себя, была разность его принципов с принципами или привычным строем жизни большинства людей, с которыми он сталкивался. Но самая эта разность в принципах условливалась особым складом его ума и всем ходом его образования, которые создали из него особый тип придали ему тот характер, с которым он является в истории.

Внешним поводом для большинства недоброжелателей Феофановых к неудовольствию против него были те нововведения, в которых он был главною действующею причиною и которые стали на перекор старому привычному течению жизни.

Самым важным из них была замена патриаршества Cинодом. Не Феофану принадлежит это нововведение, но он был главным действующим лицом в осуществлении идеи Государя – организовал Синод и составил для него устав. С канонической точки зрения патриаршая и синодальная формы церковного правления равно законны; но на стороне народа и духовенства была вековая привычка к одноличному управлению в церкви. Казалось, что с уничтожением патриаршества церковь теряла свое достоинство и лишалась представителя. Звание патриарха давало особый вид всему иерархическому строю. Под главным начальством патриарха, состав высшей иерархии образован был из митрополитов, архиепископов и епископов: при равенстве енископского достоинства, каждое звание имело свою особую иерархическую постановку, свой круг прав и свои внешние отличия. Теперь же эти отношения изменялись. Состав Синода образован был из лиц всех степеней иерархии. Был случай, что в него введено было лицо, неимевшее никакой церковной степени (Феофил Кролик уже в звании синодального члена посвящен был в иеродиакона и иеромонаха). Звание митрополита оставлено только за теми, кто уже имел его. Общие коллегиальные начала государственного пpaвлeния применены были сполна и к Синоду. Как коллегия он имел своего президента, вице-президентов, советников, асессоров, обер-секретаря и проч. Все это было, по меньшей мере, непривычно для глаза, привыкшего к прежним формам управления. В частности уничтожение патриаршеского звания неприятно было для монашествующих, из среды которых избирался патриарх. Как патриаршеское звание давало почет всему монашескому сословию, так уничтожение его лишало целое сословие этого почета; а для епископов казалось оскорбительным, что в состав Синода назначены члены и низших степеней иерархии, до сих пор служебно к ним относившиеся. Далее неизвестно, было ли в самом деле намерение посадить в Синод и лютеранских пасторов и сделать его высшею административною инстанцией как для православной русской церкви, так и для находящихся в России не православных христианских исповеданий (на что намекает Арсений Мациевич в Возражении на Молоток); но то верно, что при Петре, в первое время Синода, ведению его подлежали лютеранские церкви в России и их пасторы.

Сочиненный Феофаном и, после прочтения в совместном собрании высшего духовенства и Сената, утвержденный Государем устав духовной коллегии под названием «Духовнаго Регламента», затрагивал самые чувствительные и больные стороны в жизни народа и духовенства. Свидетельствование мощей, житий святых, чудес, акафистов, запрещение вновь строить церкви без разрешения Синода, закрытие часовен, запрещение хождений по домам с иконами – все это должно было тяжело действовать на народное чувство и на духовенство. Архиереям не могло не показаться обидным, что их заставляли поурочно читать книгу правил.

Нововведения эти сами по себе тяжелы были для народа и духовенства и раздражали их против Феофана, которого вместе с Феодосием, считали главным виновником этих нововведений. Но Феофан увеличивал это раздражение тем, что относился к прежним формам церковной жизни с несдерживаемою иронией, с каким-то враждебным чувством, и выражал своё неудовольствие ими при каждом случае.

Значительная доля недовольных принадлежала монашествующим, которые, сверх общих распоряжений, раздражены были указом 30 января 1724 года. Этим указом монастыри отдавались под богадельни и училища, обращались в воспитательные домы для зазорных младенцев и в инвалидные домы для призрения старых и увечных солдат.

Недовольные этими нововведениями взвели на Феофана обвинение в лютеранстве и старались повсюду выставить его лютеранином, а образ его действий – совращением русской церкви в лютеранство. Но самое строгое рассмотрение его сочинений не откроет в них ничего, противного православной церкви.

Рассматривая обвинительные пункты Маркелла Родышевского, с обвинением Феофана в неправославии и ответы на них Феофана, легко видеть, что в образе мыслей Феофана нет ничего противного церкви, несогласного с её учением. Но он отделял предметы и вопросы науки и исторической критики от строго определенного учения церкви, и не хотел освящать именем православия различных обычаев частно индифферентных, частно противных церкви, каких было много в до-петровской Руси. Вот несколько примеров в подтверждение наших слов. Маркелл доносил на Феофана, что он не признает подлинности апостольских правил: «те правила, которыя называются апостольския – не их». Феофан отвечает: «правила апостольския приемлю за апостольския по учению, но не но соглашению, т. е. в правилах оных учение апостольское, но словес состав или сочинение не от апостол сделано: что вси ведают, которые не Маркелловым образом о деле богословском обучаются». – «Святых отец книгу Дионисия ареопагита называл неправильною и говорил, что и многия-де книги изданы под именем Василия Великаго и Златоустаго и прочих ложныя». «Трудно – отвечает Феофан – или паче невозможно слепому разсуждать о красках и цветах. О Дионисиевой книге издревле у церковных учителей бывало прение. Прение же есть не о учении, в оной книге написанном, но о творце книги – ареопагитский ли или иной Дионисий сочинил книгу оную. И одни се, а другие то говорят без раздора веры и любви, понеже не подлежат до веры артикулов». – «Чудесам святых, нанечатанным в книгах, не верит и говорит: мне-де книга критика верить не велит». «Говорю и не я один – отвечает Феофан – что лицемеры иногда притворяют св. иконам чудеса, о чем многия обличения суть и недавно на суде синодальном явилось. И архиереи, поставляемые обещанием клятвенным, одолжают себя смотреть, дабы иконам святым ложных чудес не притворяли». – Обширная ученость давала ему опоры, которых не имели его противники. Не подлежит никакому сомнению, что Феофан по богословской учености и исторической критике стоял едва-ли не выше всех современных ему русских богословов.

Могут возразить, что Феофан высказывал свои настоящие убеждения при разных случаях в разговорах с разными лицами, которые и подали повод противникам обвинять его в лютеранстве: но был столько умен, что умел замаскировать эти убеждения, когда, по доносу Маркелла, позвали его к ответу. Конечно, могло быть и так, но могло быть и не так. Когда кого обвиняют в недостатке или неправильности убеждений на какой-нибудь счет, и когда обвинитель выдает за верное, что обвиняемое им лицо именно так думает, как он доносит, а последнее говорит, что оно думает совсем не так и, кроме открытого выражения своих убеждений, указывает в подтверждение своих слов на всем видимые и вснм известные факты: то кому из них верить? Безпристраспс должно расположить скорее в пользу обвиняемаго, нежели в пользу до-носчика и обвинителя. – Стоить прочитать заключение оправдательной записки Феофана, чтобы убедиться в искренности его оправданий и чистоте его убеждений. А если еще открывается, что побуждения у доносчика были не совсем чисты и что его доносы выходили не из ревности о вере и благе церкви, а из угождения врагам обвиняемого лица: то по бесспристрастному суду они лишаются всей своей силы.

Но то, что мы рассматривали до сих пор, касается только свойства реформ, возбудивших в народе и духовенстве неудовольствие против Феофана и вызвавших с разных сторон протесты против этих реформ и против главного деятеля в них – Феофана. Но есть еще другая сторона в этом деле, именно образ действий Феофана в отношении к своим противникам.

Нет сомнения, что Феофан выказал здесь много темных сторон своего характера. Но чтобы судить об этом бесспристрастно, нужно иметь ввиду те обстоятельства, в которых Феофан находился во все время своей жизни, после смерти Петра I. – Он один выносил на своих плечах введенные Петром в русскую церковь преобразования. Известно, что им угрожала самая печальная судьба. Оберегая себя Феофан оберегал вместе с тем общее церковное дело. К чести его надо сказать, что при противных обстоятельствах он не переменил своих убеждений. –При Екатерине, Петре II и Анне он весь тот же, что был и при Петре I. – Конечно, нельзя нравственно оправдать его постоянных аппелляций к Тайной канцелярии: но ему оставалось выбирать одно из двух – или погибнуть где-нибудь в Охотске, Соловках, также как погибли там Феодосий, Георгий Дашков и другие, или – обороняться тем же оружием, каким пользовались против него его противники. Конечно непохвальное дело запугивать Государыню бунтами и революциями, и держать в страхе, следовательно под своею властью, министров: но мало приятного и поменяться ролями и судьбою со своими противниками. И нельзя не признать, что только владея таким обширным, гибким и изворотливым умом, каков ум Феофана, он не только сам уцелел и сохранил свое положение во время тех постоянных смут, какие волновали государство и церковь в первой половине прошлого века, когда погибли Меншиковы, Долгоруковы, Голицыны, Остерманы и множество других лиц, но и сберег дело Петра от постоянно грозившего ему уничтожения.

Нет сомнения, что другое время дало бы иное направление тому великому дару, какой имел Феофан. При более высоком или, по крайней мере, более спокойном состоянии общества, вместо того, чтобы растрачивать время на процессы в Тайной канцелярии, он употребил бы его на пользу Церкви, более сообразно с образом христианского пастыря. Но как сын своего века он несет на себе и его болезни. При чтении процессов Феофана с разными лицами, с неудержимой силой бьет в глаза хаотическое состояние тогдашнего общества, в котором бродят разнородные, никем не направляемые, элементы, и которое открывало полный простор для игры не сдерживаемых страстей, честолюбий, интриг. На церковных делах вполне отразилось это неустроенное состояние тогдашнего общества. И там, и здесь, подняться с самых низких ступеней общества до самых высших и также скоро упасть с высоты, как легко было подняться на нее – в ту пору – дело самое обыкновенное, хотя в тоже время самое не естественное, которое свидетельствует о неустроенном состоянии общества. Феофан, лучше, чем кто-нибудь, понимал дух своего времени и пользовался им с искусством, в котором ему не было равного. Поэтому и верная историческая оценка его деятельности может быть сделана только в виду состояния тогдашнего общества, и при том с точки зрения на него, как на государсгвенного деятеля, хотя ближайшей сферой его были церковные дела.