Часть первая. Жизнь и личность Преосвященного святителя Игнатия

(Характеристика времени жизни и деятельности Преосвященного Игнатия до принятия монашества.)

Жизнь и деятельность Преосвященного Игнатия Брянчанинова относится к первым трем четвертям XIX века; шестидесятилетний период этой жизни, начавшийся 5 февраля 1807 года, по условиям русской жизни за это время представляется слишком сложным и разнородным для того, чтобы подвести его под общие исчерпывающие его содержание положения, Имея ввиду, ближайшим образом, дворянский помещичий класс русского общества, к которому по рождению и воспитанию принадлежал Игнатий Брянчанинов. Мы можем отметить в качестве характерных черт этого класса за рассматриваемый период времени – с одной стороны переживание шаг за шагом западноевропейских, очень нередко чуждых подлинной русской жизни влияний, а с другой – сохранение, именно, в недрах дворянского класса самобытно-национального уклада русской жизни и верности коренным традициям русского духа и быта. Начиная со второй половины XVIII века жизнь передовых классов русского общества подпадает под разнородные иноземные влияния, началом которых можно считать энциклопедизм французского вольно-мысленного просвещения и масонство.

Передовые люди конца XIII и начала XIX века в значительной части принадлежали к масонству или стояли под влиянием французской философии. Не осталась чуждой этому влиянию и фамилия Брянчаниновых. Не смотря на отдаленность от столицы и относительно замкнутый образ помещичьей жизни, владелицы села Покровского были людьми в высокой степени образованными в западноевропейском духе.⁷ Мы видим даже в русской жизни первой четверти XIX века и в дальнейших годах влияние байронизма, впитанное опять же передовыми людьми руководящего класса и отдалившее их от родной почвенной действительности и подготовившее то печальное явление русской жизни, которое характеризуется появлением в 30–40-е годы «лишних людей»; Влияние байронизма, чуждое почвенной русской жизни, ярко иллюстрируется поэтическим творчеством современников и сверстников Игнатия Брянчанинова – Пушкина и Лермонтова. В 30-е и 40-е годы XIX века байроническое настроение внутреннего разлада и мировой скорби сменяется усиленным увлечением немецкой философией, особенно гегельянством и попытками национального самоопределения в форме и духе славянофильства и западничества. Настроение разочарования сменяется усиленными поисками идеала, стремлениями определить условия его почвенного воплощения в русской действительности и новыми разочарованиями вследствие недостаточного знания последней. Конец пятидесятых и шестидесятые годы XIX века вводят в русскую действительность влияние эмпиризма, материализма, позитивизма и естествознательных теорий, на почве увлечения которыми, возникают мечты и планы общественного переустройства и устранения недостатков жизни путем разрушения отжившего строя и дворянской помещичьей культуры с заменой их правовым порядком и постепенным возвышением культуры крестьянской. Русская литература XIX века, в период своего расцвета созданная, по преимуществу, представителями русского дворянства и помещичьего класса, дает нам достаточное количество типичных представителей тех этапов, которыми прошла русская действительность по пути духовной культуры. Все эти «лишние люди»: Онегины, Печорины, Рудины, Агарины, Базаровы, Болконcкие и Безуховы, многочисленные герои Достоевского, Л. Толстого и проч. своим духовным обликом, моральным складом и внешними жизнепроявлениями дают иллюстрацию этих жизненных и западно-европейских влияний, которые на почве русской действительности воздавали или напрасную, преждевременную и бесцельную трату подчас незаурядных сил, или ставили русских людей в инвалидное состояние, создавая настроение разлада и духовной дряблости и оставляя жизненную ниву маловозделанной за неумением делателей, хотя бы они и были иногда «с полными доброго жита кошницами». Эта подчиненность влияниям западноевропейским в умственной жизни, в воспитании, во внешней культуре, потеря духовной самостоятельности и пленение иными началами, утешая собой легковесный жизненный налет, начиная с Фонвизинского Иванушки, вызывала в более глубоких и содержательных представителях дворянско-помещичьего класса тяжелые страдания, недовольство собой и окружающими, выражением которых может быть отмечена Лермонтовская «Дума» и самоанализ русских Гамлетов в творчестве Тургенева, Достоевского и Л. Толстого. Вся эта сложная сумма западно-европейских влияний и многочисленных умственно-культивирующих образовательных условий, характеризующих передовую русскую жизнь за время конца XVIII и XIX века, не была чуждой и фамилия Брянчаниновых, хотя бы её достойные представители, по разным причинам, удалялись от придворных и столичных центров в глушь своих родовых поместий. Туда – в заброшенные, по-видимому, глухие углы северных губерний несли они с собой свои изысканные вкусы, и свои благородные привычки, и свою высокую духовную культуру, внося ее в смысле несомненно положительного влияния в окружающую серенькую действительность и, действительно, приближая ее к высокой культуре Запада. В отношении внешней и внутренней духовной культуры северные имения Брянчаниновых могут быть поставлены образцом – и в отношении внешнего благоустройства имения и хозяйства, и в отношении возделывающей культуры и обрабатывающей промышленности, и в отношении порядка и дисциплины и домашнего строя, и в отношении книжных сокровищ и духовного просвещения, и еще более – в отношении широты и глубины умственного кругозора их владельцев.

Библиотека села Покровского времен Игнатиевых, его собственная библиотека, доставшаяся в значительной степени Николо-Бабаевскому монастырю и Троице-Сергиевой пустыни, ранее всех соседних поместий, открытая в Покровском, хорошо поставленная и непрерывно существующая до настоящего времени народная школа, многочисленные мастерские села Покровского и удовлетворение потребностей эстетических, благоустройство приходского храма и высокое уважение к религии отражавшееся на жизненном укладе семьи,-сильно говорят о том, что Брянчаниновы не были и не могли быть эгоистическими эксплуататорами доставшихся им имений и крестьянских душ. Конечно, «цепь великая отношений крепостных, вносившая разлад и взаимные недоразумения в отношения барина и мужика, как это мы видим в жизни, знаем по Тургеневу и Л. Толстому, не исключала возможности отрицательных, обычных по тому времени явлений: подневольный характер работы, власть над жизнью и смертью, группировка женихов и невест барином, определение крепостного человека к той или иной должности по усмотрению барина, суровые в духе времени наказания за проступки,-всегда мыслятся в виде темных сторон помещичьей жизни и оправданий достаточных с нашей стороны вызывать, конечно, не могут. Но та же «цепь великая» сковывала барина и мужика при образованности культурности первого и простоте и доверчивости другого, в один сложный жизненный агрегат, в одну семью не на условиях только внешней подневольной сплоченности, но и в форме моральных отношений, объединяемых и утверждаемых идеалами религиозными, патриотическими. семейными и общественными, усвояемыми в меру духовного развитая каждой стороны.

Впитывая в себя и внося в жизнь родовых поместий начала западно-европейской культуры и науки, русские дворяне-помещики, в силу, родовой преемственности и исторических традиций, всего более сохраняли в себе, как наиболее рельефные черты своего духовного облика, – черты русской национальной самобытности, верности Церкви и историческим традициям, и тем самым благотворно влияли на окружающую их народную среду, цементируя и объединяя ее на почве воодушевляющих мощных начал верности Церкви и вере православной, царю и отечеству. С другой стороны, охраняя собственную духовную самобытность, а иногда по свойствам своего характера и духовного уклада сторонясь гражданской и военной службы с мотивами личных успехов, помещики-дворяне удалялись в свои родовые поместья и, устраивая там жизнь по своему вкусу и планам, неся с собой начала высшей культуры, естественно и невольно впитывали в себя влияние русской природы, народной жизни, простого быта и нравов, и тем, с одной стороны сроднились с народной средой и, объединяли усвоенные ими новые веяния с традиционными началами жизни древне-русской. Так создался привлекательный тип помещиков Лариных, которые по Пушкину:

«…хранили в жизни мирной

привычки милой старины,

у них на масленице жирной

водились русские блины,

два раза в год они говели,

любили круглые качели,

подблюдны песни, хоровод,

им квас, как воздух был потребен,

и за столом у них гостям

носили блюда по чинам».

Таковы Дубровские, Троекуровы, Гриневы – у Пушкина; Болконские, Безуховы у Толстого, Ласунские, Кирсановы и Лаврецкие – у Тургенева. К типу этих дворянских семейств принадлежала и родная семья Игнатия Брянчанинова. Любовь к русской природе, народным обычаям, своеобразная, без слабости, строгая любовь к русскому мужику, внимание к его нужде и благу, любовь к православной Церкви и святая ревность о благоустроении родного приходского храма; почтительное уважение к представителям Церкви и искренний патриотизм являются отличительными характерными чертами фамилии Брянчаниновых; По отношению к времени детства Епископа Игнатия, т.е. к началу XIX века, черты эти в достаточной степени подтверждаются фактами. Такое значение факта, подтверждающего наш взгляд на духовный облик фамилии Брянчаниновых имеет порядок благоустройства запущенного родового имения А.С. Брянчаниновым. Бывший воспитанник пажеского корпуса, светский образованный человек Александр Семенович, задался целью благоустроения задолженного имения и поднятия фамилии. И вот он, долгое время мирясь с неудобствами помещения в старом, маленьком и развалившемся доме, прежде всего, устраивает приходской храм, своеобразно воспитывая при этом строителей его, и уже в следующий, затем год переходит к устройству своего, дома,⁸ предпосылая этому приведения в порядок и устроение хозяйственной службы. А за время многолетней жизни А.С. Брянчанинова в имении приходский храм видел его всегда благоговейным и усердным богомольцем, чтителем святыни, икон и поминовения;⁹ А его высокий патриотизм выражался в энергичной подготовке к обороне в исторический момент 1812 года, когда ожидали всероссийского полона от всемирного завоевателя. Александр Семенович воодушевил тогда свою значительную крепостную дружину и, независимо от жертв своих на общерусское дело, устроил из своего имения маленькую крепость с достаточным количеством оружия и даже пушек и мортир, до настоящего времени показываемых в Покровском и вновь вырываемых из земли при случайных раскопках по хозяйственным надобностям.¹⁰ Почтительное уважение, которым пользовался Брянчанинов в среде своих соседей, внимание к нему губернских властей, нередкие поездки в Покровское епархиального Епископа на несколько дней и торжественные встречи, устраиваемые Епископу при его приезде в Покровский дворец¹¹ также в достаточной мере обрисовывают духовный облик именитого хозяина села Покровского. На исходе XIX и в начале XX века нам приходилось неоднократно встречаться в Брянчаниновских имениях – Юрове и^: Покровском с фактами необыкновенного трогательного по своему бескорыстию и искренности внимания барина к крестьянской нужде и необычайной сердечностью благожелательного порыва, а немногие шероховатости житейского быта в недавние освободительные годы вызывались исключительно эксплуататорскими наклонностями доверенных лиц и моментально устранялись, как только делались известными кому либо из Брянчаниновых. Эта же простота, радушие, доброжелательность, отзывчивость и бескорыстие характеризуют и нынешних владельцев села Покровского.

На выдающуюся исключительную по своему жизненному выражению черту фамилии Брянчаниновых, по нашему мнению, составляет особо чуткая религиозность, способность и наклонность к жизни в Боге и жажда аскетического подвига. Пример Епископа Игнатия, оставившего родовые и материальные преимущества, перспективы блестящей карьеры и счастливой земной жизни ради царствия Божия и жизни в Боге – в роде Брянчаниновых не исключительный. Если бы не наше глубокое уважение к скромности и высоте совершаемого пред Лицом Божиим некоторыми представителями Брянчаниновского рода аскетического подвига в наши дни, в роде сем прелюбодейном и грешном, свидетелями которого нам, по милости Божией и, к нашему духовному назиданию, пришлось быть, мы могли бы изобразить удивительные явления преклонения мощи человеческой пред дивными знамениями Божией силы и рассказать о том, как веками культивируемая, преодолевающая тягу земную, почвенно-народная русская «сила вся души великая в дело Божие ушла» и некоторые позднейшие представители Брянчаниновского рода унаследовали некоторые драгоценные элементы духа Игнатиева; мы могли бы указать, как некоторые позднейшие представители древнего рода Брянчаниновых и по мужской и женской линии – на заре XX века готовы «славу человеческую яко прах вменить, и вся мыслить, яко уметы цapcтвия ради Божия». «Монашеский прият венец и в тихую обитель затвориться». Но и в исторической перспективе 8-го или 9-го десятилетия, кроме Игнатия Брянчанинова, его род дает достаточное количество искателей и ревнителей царствия Божия и вечной жизни, так что мысль о религиозности, как выдающейся черте Брянчаниновых, утверждается, на наш взгляд, незыблемо и обоснованно. Из пяти доживших до зрелого возраста, сыновей Александра Семеновича, лишь один – Семен Александрович остался в мире до конца жизни, воспитав двух доблестных слуг Церкви и отечества; остальные – кончили монастырем:

Димитрий, с детства вступив на путь монашества, шел им к Богу до конца жизни.

Петр, с детства преданный одним с Димитрием идеалам, прошел длительный путь военной и гражданской службы и, после Ставропольского губернаторства, привял на себя иноческое послушание в Николо-Бабаевском монастыре и умер монахом, с именем Павла;

Михаил был мировым посредником в Корбангской волости Вологодской губернии, а умер монахом в Оптиной пустыни;

Александр служил в военной службе, умер в молодых годах; перед смертью пострижен братом своим Игнатием в монахи, и похоронен в Троице-Сергиевой пустыни.

Сын Ставропольского Губернатора П.А. Брянчанинова А.П. Брянчанинов, после окончания университета, под влиянием тяжелых обстоятельств личной жизни, хотел уйти в монастырь, долгое время жил при дяде в Бабайках, но был отклонён от монашества самим Владыкой Игнатием, ушел в гражданскую службу, которую и кончил в должности сотрудника Комитета Министров, и в звании сенатора, не растеряв за это время своей чуткой религиозности и памятуя о своих праведных предках – отце и дяде.

Домашний режим семьи Брянчаниновых отличался серьёзностью, строгостью, выдержанной дисциплиной и непоколебимым порядком. Директивы домашней и хозяйственной жизни исходили из кабинета барина, из его продуманных планов и решительной воли, проникали собой все части сложной жизни всех обитателей села Покровского, находили усердных – за совесть, а не за страх исполнителей; Брянчаниновы умели выбирать и ценить людей. Стройно изо дня в день наблюдался порядок в семье, в доме и в имении, и годами утвержденный, он не нуждался уже в особо тщательном надзоре. Почти исключая возможность отклонений, войдя в плоть и кровь, в привычки и характер обитателей Покровского. На зиму семья переезжала в городской дом, нимало не нарушая заведенного порядка – ни в доме, ни в имении и поддерживая непрерывную связь с Покровским вплоть до весны. Ежедневно делались доклады барину, ежедневно доставлялись продукты для стола, и даже вода для питья и пищи привозилась из имения за 20 верст, и то не был каприз: вода горного источника в Покровском даже до сего дня кристально чиста и необычайно вкусна и налитая в чистый графин совершенно незаметна по своей прозрачности. Благоустройство имения, достигнутое собственными трудами, обеспечивало для семьи Александра Семеновича внешнюю жизнь и доставляло внутреннее удовлетворение даровитому хозяину. В будущем он надеялся поднять и государственное значение своей фамилии, упрочить её значение в государственной жизни, предполагая дать своим детям хорошее образование, которое при родовых связях могло бы расширить их жизненный путь. Таков общий облик семьи Брянчаниновых и та общая атмосфера, в которой родился, рос и получил первоначальное воспитание Игнатий Брянчанинов. Это атмосфера высокой духовной и внешней культуры, строгости, стройности, порядка труда и энергии.¹² Высокая образованность семьи, начитанность отца, особенно в литературе духовной, строгий режим семейный, гармония и система, во всех частях имения, разнородность хозяйственных учреждений, религиозный уклад жизни и высокое уважение к идеалам церковным и государственным – вот те факторы, влияние которых весьма заметно на личности Игнатия Брянчанинова. Самобытность семейного и домашнего уклада в недрах отдаленного от всяких иностранных держав великоросского уголка ставила его личность в благоприятные воспитательные условия, обеспечивая в нем свободу от чуждых наслоений и иноземных влияний и полную своеобразность духовного облика, в этом самом носящего разгадку своего жизненного значения. Выросши и воспитавшись в строго-православной русской семье, среди северной природы, в недрах чисто-русской народности, под кровом и в виду святого храма, в уважении к религиозной святынe, Игнатий Брянчанинов более всех из своих родичей унаследовал глубокую религиозность фамилии, и, признав авторитет Св. Церкви высочайшим из всех земных авторитетов, стремился всю жизнь свою деятельно проникнуть в дух Церкви и православного христианства и согласовать с ним свою жизнь. Его развитый разум с детства свободно встал в послушание и руководство веры, его дух всегда тяготел к миру духовному, его взор смотрел на временную жизнь очами веры. Вся его жизнь была выражением деятельной веры, подвигом спасительного самоотвержения. В силу всех этих условий, Преосвященный Игнатий Брянчанинов является перед нами подвижником – русскими по духу и строго православным по характеру своих религиозно-моральных воззрений. Вот та идея, которую мы хотели бы особо ясно раскрыть, вот то основное положение, на почве которого мы желали бы духовного сближении с нашими читателями. Мы не намерены замалчивать тех возражений, которым в свое время делались против личности и учения Игнатия Брянчанинова, но, по рассмотрении их, в нас остается глубоко благоговейное уважение к праведному Святителю Божию в лице которого автор желал бы иметь своего Небесного Предстателя и Предтечу. И если упования автора являются не чуждыми к настроению читателя, то автор переживет чувство полной духовной удовлетворенности от сознания этого высокого морального успеха своего труда.

«Детство мое было преисполнено скорбей.

Здесь вижу руку Твою, Боже мой!

Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих»

Сочинения Еп. Игнатия т.1, стр. 555

На севере русской земли, в Грязовецком уезде Вологодской губернии, в 20 верстах от Вологды живописно и красиво раскинулось большое, богатое барское поместье – село Покровское. В то время, как окружающая его сеть дворянских усадеб Грязовецкого, Кадниковского и Вологодского уездов в значительной степени порасстроилась; некоторые пришли в упадок за беспризорностью и задолженностью или просто потому, что пришли для сельского хозяйства крутые времена, некоторые поступили в распоряжение новых владельцев без исторических преданий и родословного древа и в старых липовых аллеях гуляет хозяйственно-дерзкая рука недавнего дворового крепостного; некоторые влачат жалкое существование за упадком духа и капитала их владельцев и ожидают своей очереди перехода в крестьянские, мещанские или купеческие руки. Судьба пощадила Покровское, оно не перешло в новые руки в его липовых, кленовых и пихтовых аллеях не расхаживает с победоносно-хозяйственным видом губитель вишневых садов и безжалостный разрушитель дворянских традиций Лопахин. Оно, как и сто и триста лет тому назад принадлежит Брянчаниновым. Оно доселе служит интересным памятником этого старинного дворянского рода, оно до настоящего времени не изменило того внешнего вида, который придан ему сто лет тому назад строителем села Покровского – Александром Семеновичем Брянчаниновым – прадедом нынешнего владельца Покровского – Владимира Николаевича Брянчанинова. Конечно, жизненные бури не проходят бесследно даже для великанов. Осложненность жизненных условий, затруднительность ведения громадного хозяйства наемными руками, вынужденное отдаленное пребывание вне усадьбы хозяев Покровского, призванных Высочайшей волей к кормилу Государственного Правления и другие причины вызвали сокращение хозяйства. Из 1800 десятин прежнего владения за Покровским сохранилась лишь треть, само собой, понятно, что многочисленные мастерские – плод и памятники высокой помещичьей культуры – прекратили свое существование вместе с крепостным правом, и свидетель прошлого показывал нам только места и руины этих замечательных маленьких фабрик, места и руины громадных хозяйственных служб, замененных новыми, хорошо оборудованными применительно к нынешним потребностям Покровского. Места и руины прежней псарни, в которой содержалось в былые времена свыше 200 собак, и зверинца, в котором содержались зайцы, лисицы, волки и даже медведи на случай праздничной охоты посещавших усадьбу Брянчаниновых гостей. Но, за исключением этого, чистенькая благоустроенная усадьба Брянчаниновых вместе с прилегающим к ней селом производит приятное впечатление. Достопримечательность усадьбы, с точки зрения бытописателя семьи Брянчаниновых – колыбели и начальной школы Владыки Игнатия, составляет барский дом и громадный при нем парк, сохранившийся почти без изменения в том виде, в каком они были и сто лет тому назад, во времена детства Игнатьева. Вековые деревья окружают господский дом красивой архитектуры, широкая аллея деревьев служит подъездом к его главному крыльцу. Построен дом прадедом нынешних владельцев Покровского А.С. Брянчаниновым и закончен постройкой к 1811 году. В его внутренней архитектуре наблюдается замечательная планомерность и идейность.

Снаружи дом производит впечатление одноэтажного, но на самом деле в нем три этажа, назначение которых, по идее строителя определяется в следующем порядке. Верхний этаж в виде куполообразного мезонина, занимают две очень обширные комнаты – одна большая обращена окнами на село, занята была кабинетом и спальней, барина, а вторая, обращенная окнами внутрь усадьбы, в сад, составляла спальню и будуар барыни. Дом возглавляли, таким образом, комнаты «отцов». Здесь вмещались, так сказать, ум, воля и сердце усадьбы: хозяин главенствовал над всем селом, и окна его кабинета представляли как бы усадебную обсерваторию, из которой было видно все, что делается в усадьбе. Хозяйка имела наблюдение за внутренним домовым порядком. Второй, низший этаж занят был детскими комнатами, разделенными коридором на две половины – мужскую и женскую, для мальчиков и девочек, по четыре комнаты на каждой половине. Здесь помещались дети Брянчаниновых и их ближайшие воспитатели из дворовых – няня и дядька. Нижний – самый обширный и основной этаж занят был большими парадными, хорошо убранными, просторными комнатами для совместной жизни семьи и сношений с внешним миром – приема гостей и др. лиц, наезжавших в Покровское и имевших надобность в посещении барского дома; здесь были зал, гостиная, столовая, кабинет, будуар, комнаты для гостей, остававшихся ночевать и проч. В обширных флигелях справа и слева примыкающих к господскому дому и слитых с ним безраздельно, помещалась многочисленная дворня с точным распределением должностей и обязанностей. Из столовой нижнего этажа, дверь вела на обширную террасу, а затем – и в сад, прилегающий к дому. Обширный сад разделен был владельцем на три части. Первая ближайшая к дому, занята красивым, разбитым стройно в виде звезды парком; аллеи которого обсажены могучими объемистыми липами и кленами; а площадки заняты цветочными клумбами. Вторая часть, ниже лежащая по склону отлогой горы и отделенная небольшим валом, занята стройно рассаженными лиственницами и пихтами, дающими непроницаемую тень и нежный здоровый и смолистый аромат. Здесь также разбиты аллеи, а на границе первой и второй части сада стоит линия фруктовых деревьев. В этой части сада находится замечательный, созданный еще во времена крепостного права грот из булыжного камня значительной высоты, не теряющий прохлады в самые жаркие дни.

В третьей части сада, более открытой для солнечных лучей, помещаются огородные растения – ягоды, плоды и овощи. Здесь же естественной силой напора воды – бьющий фонтан, дающий прохладу и орошение растительному царству этой части. С нагория этой части сада открывается обширный, прекрасный вид на близлежащие окрестности и соседние барские усадьбы. В конце сада помещаются обширные оранжереи для цветов, фруктов и овощей. Вся площадь сада с его тремя частями окружена высоким валом, обсаженным деревьями, а за ним виднеется глубокий большой, в былое время, обильный рыбой пруд, с двух сторон облегающий барскую усадьбу. Таков общий вид барской усадьбы села Покровского. И в летнее время приезжающими сюда отдохнуть и для хозяйственных наблюдений молодыми хозяевами и их гостями, по преимуществу молодежью, барский дом живет, сад принимает к себе молодые человеческие побеги и, быть может сообщает им свои высокий, добрые воспоминания прошлого. И когда мы проходили, по тенистым аллеям сада села Покровского и, углубившись в наиболее отдаленные части его, вспоминали былое и мы невольно уносились мыслью к детству и отрочеству Митеньки Брянчанинова и молитвенно желали, чтобы вековой свидетель чистых чувств и возвышенных настроений его – Брянчаниновский дом и сад сообщил посещающим его лицам, особенно молодому поколению, тот чистый возвышенный идеализм, ту высокую и великую тайну радостной жизни в Боге, которые отличали всю жизнь Митеньки Брянчанинова и многих других представителей Брянчаниновского рода, воспитавшихся под кровом этой особенной усадьбы.

Сидя в отдаленной, глухой и тенистой аллее Брянчаниновского сада, в тиши и своеобразном величии белой северной ночи летом 1914 года, мы невольно уносились мыслью за столетие назад, когда дом и сад были в собственном смысле «дворянским гнездом», когда в тенистых аллеях двигались резные детские тени, вдумчиво следовал за ними Митенька Брянчанинов, поверявший свои думы, мечты и моления звездному небу, липовому саду, кресту приходского храма, и в созерцаемой нами обстановке, возносившем свои моления Боженьке, о мире всего мира, об указании жизненного пути, о приближении к Богу... И нам невольно думалось, что, если бы детство, отрочество и юность позднейших и настоящего поколения было согрето религиозной идеей, и чувством близости Бога, как детское сердце в «дворянском гнезде» Брянчаниновых, мы не имели бы пред собой в жизни напрасной траты юных сил, гибнущих иногда бесцельно «в скорбных муках ожидания, в безвременности могил», ибо нет более сильного фактора воспитания и жизненной энергии, как фактор религиозный, и нет перед человечеством идеала выше того, который выражается в порыве моления: «да приидет царствие Твое»!

Зимой, с отъездом хозяев, жизнь Брянчаниновского дома замирает: закрываются его окна и запираются двери, спускаются занавеси, солнечный луч не гуляет по убранным, в барском вкусе прошлого, залам, не скользит по дорогим, но выцветшим уже обоям, не освещает старинных, в широких золотых рамах, портретов; дом пустеет и в нем воцаряется, до следующего лета, тишина. Некому гулять в аллеях и слушать тихий шепот листьев, некому любоваться красотой видов, наслаждаться благоуханием цветов: душистые жасмины, как и прежде, окружают красивый балкон с белыми львами, но жизнь останавливается, как в сказочном царстве. Недалеко от дома, под широкими развесами деревьев, около благоустроенной иждивением Брянчаниновых приходской церкви покоится прах тех, кто своими трудами и мыслью создал и храм, и дома, и усадьбы Брянчаниновских имений – Покровского, Юрова и Носудова. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами. Под сенью покоится многочисленное семейство, здесь лежит прах многих поколений. И этот городок усопших возглавляется тремя могилами: это могилы Александра Семеновича и Софии Афанасьевны Брянчаниновых – отца и матери Владыки Игнатия и Александра Семеновича Брянчанинова, племянника Владыки, бывшего Самарского губернатора, скончавшегося в 1910 году – позднейшего владельца Покровского.¹³ Глядя на место их упокоения невольно переживаешь те же чувства, то же настроение, которое свыше полвека тому назад переживал один из выдающихся членов покоящегося здесь семейства, после многих лет отсутствия посетивших это живописное кладбище и внимавших здесь над могилами дорогих его сердцу живых для него почивших, плачевным утешительным песням священной панихиды, сливавшимся с тихим шумом листьев.¹⁴ «Земля, земля! сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья; Мило зеленеют, утешительно невинно шумят эти листочки, приводимые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерёв на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветках, и также – только в течение краткой чреды своей, также увянут, исчезнут. Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листика на древе!»¹⁵ Были когда-то весна и лето и для тех, кто спит ныне в Покровском под тенью развесистых вековых деревьев; теперь для них долгая, долгая зима...

Во время наступающей в чреду свою зимы, только в одной из многочисленных построек, кольцом окружающих барский дом, не замерла жизнь; это – квартира эстонца управляющего, которому поручено хозяйство усадьбы её нынешним владельцем. А сто лет тому назад покоящиеся ныне в могилах устроители села Покровского были живы; жизнь била ключом в молчаливом и тихом теперь Покровском. Дом не дремал, как бы погрузившись в глубокую думу о прошлом: строгий и властный голос владельца его громко раздавался по богатым покоям, в аллеях сада и в многочисленных мастерских, который не оставались ни на один день без зоркого хозяйского глаза. Тенистый парк слышал звенящие голоса, смех и крики детей, по расчищенным дорожкам быстро скользили легкие детские тени...

Фамилия Брянчаниновых принадлежит к древнейшим дворянским родам Российской империи. Как видно из прилагаемого родословного древа (см. стр. 40–41) и доставленных нам служебных документов сенатора Николая Семеновича Брянчанинова, Брянчаниновы ведут род свой от боярина Михаила Брянко, оруженосца Великого князя Дмитрия Иоанновича Донского. Михаил Брянко был послан вместо Великого князя Димитрия Иоанновича Донского против Мамая, в великокняжеском одеянии, на великокняжеском коне и под княжьим знаменем. Брянко убит татарами, о чем значится в Киевском печатном летописце, в русских летописях по Никонову списку, и в древней летописи, по Костомарову¹⁶ сын Михаила Брянко – Иван носил фамилию Челищева по случаю полученной в битвах с татарами в войсках Димитрия Донского раны стрелою в лоб или чело.¹⁷ Сын Ивана, внук Михаила Брянко, Игнатий-первый, по царскому повелению, начал писаться Брянчаниновым. С тех пор, в непрерывной преемственности до настоящего времени существует и развивается род Брянчаниновых. Жена Александра Семеновича, мать Епископа Игнатия, Софья Афанасьевна, принадлежала также к роду Брянчаниновых. Как видно из родословного древа Брянчаниновых, в порядке потомственной преемственности по своей линии, Александр Семенович Брянчанинов был двенадцатым представителем своего рода.¹⁸ Из его пяти сыновей были женаты Пётр Александрович, – отец сенатора Алексея Петровича, умершего бессемейным, и Семен Александрович, служащий мировым посредником I-го созыва. Семен Александрович имел двух сыновей – Александра Семеновича, бывшего Самарским губернатором и умершего бездетным в 1910 году в звании сенатора, и Николая Семеновича, бывшего Рязанского губернатора, ныне сенатора в чине действительного тайного советника.¹⁹ Николай Семенович имеет двух сыновей – Александра Николаевича и Владимира Николаевича. Оба – семейные. Село Покровское и соседнее с ним Юрово были пожалованы Брянчаниновым за Смоленское сидение и изгнание ляхов в 1617 году. Хозяином села Покровского за три четверти XIX века до 19 апреля 1875 года был трезвый, начитанный, высокообразованный, и энергичный Александр Семенович Брянчанинов – один из наиболее уважаемых людей в губернии.

Бывший камер-паж Императора Павла Петровича, всю свою жизнь гордившийся этим званием и с честью носивший его, человек, созданный для широкой светской придворной жизни, по милости судьбы он должен был поселиться в деревне, вдали от воспитавшей его и милой его сердцу столицы. Вместе со значительным состоянием, он унаследовал от своего отца и большие долги, покончив с которыми, не имел возможности оставаться в Петербурге и принужден был удовольствоваться скромной долей помещика, правда, еще весьма состоятельного: у него осталось чистых около четырехсот душ крестьян да живописное село Покровское – старинное дворянское гнездо – родовое поместье предков его – Брянчаниновых. Вышедши в отставку в чине поручика, он поселился со своей женой Софьей Афанасьевной, красивой, светской женщиной, происходившей тоже из славной фамилии Брянчаниновых, сначала в деревне Носудове,²⁰ а потом в селе Покровском, которое, к 1812-му году было заново отстроено им на широкую барскую ногу. Привыкший к столичной придворной жизни, Александр Семенович сумел и здесь в деревне, устроить жизнь свою пышно и богато, перенеся в северную глушь свои утонченные привычки столичного жителя. «Воля его и художественный вкус создали маленький Версаль с замком-домом, царственным садом и изящной церковью на бесплодной илухе глинистой русской горы.²¹ Тогда как другие помещичьи дома того времени, обыкновенно деревянные, четырехугольные, с тесной прихожей, были все похожи один на другой. Дом Брянчанинова, изящно со вкусом и по моде убранный, с успехом мог стоить не в Покровском, а на одной из главных улиц Петербурга; не только в комнатах, но и в лакейской стоял всегда запах цветов или тонкого французского табаку (барин нюхал); большие оранжереи с роскошными растениями теплого юга, о которых напоминают теперь в значительной степени, пришедшие в ветхость строения; высокие клумбы с красивыми кустами роз в расчищенном тенистом саду с прихотливыми, изящными беседочками; конюшни с дорогими породистыми лошадьми; разнообразные собственные мастерские (ткацкая, золотильные, резные), необходимые для полного комфорта и удовлетворения. изысканного вкуса человека, привыкшего жить в богатой северной столице, – все это делало Покровское какой-то волшебной сказкой, воплощенной мечтой и способствовало тому, что жизнь, Брянчаниновых в деревне протекала со столичной роскошью. Дом их часто бывал наполнен гостями (бывал у них, между прочим, и тогдашний Вологодский Губернатор – Николай Петрович Брусилов, принять и угостить которых Брянчаниновы умели с особой изысканностью и свойственной ему помпой. В поколении Брянчаниновых сохранилась память о том, что когда Александр Семенович предпринимал поездку, куда-нибудь из своего села, выезды его, торжественные, обставленные придворным великолепием, страсть к которому он сохранил до конца своей жизни, напоминали выезды царя, то покидающего на время своих подданных, то снова возвращающегося к ним. Александр Семенович имел роскошный выезд и избегал ездить по железной дороге, не по «суеверию не признавая железной дороги, бывшей в то время еще новинкой, а считая это несообразным со своим дворянским званием: ведь, не только дворяне, а люди и низшего сословия могут ехать, хотя бы и в I классе по железной дороге. Когда проведена была между Вологдой и Ярославлем узкоколейка и родные Александра Семеновича жаловались на медленность 20-верстного в час движения по ней, Александр Семенович находил такую скорость вполне достаточной: «Чего же вы хотите, ведь это фельдъегерская езда»?! Очевидно фельдъегерская езда представлялась ему верхом и нормой скорости передвижения.²²

Человек, привыкший к придворному этикету, к придворным церемониям, Александр Сем. и у себя в деревне не забывали их. В этом отношении характерной является такая, хотя и маленькая, но много говорящая картинка: в Покровском ждут приезда архиерея, – а надо сказать, что архиереи довольно часто приезжали в богатый помещичий дом Брянчаниновых; парадно одетый Александр Семенович находится в гостиной, ожидая известия о приближении гостя. Когда карета подъезжает уже к крыльцу, хозяин медленно начинает двигаться из гостиной в залу, Не торопясь проходит ее и перед входом в переднюю творит метание входящему в это время в комнату архиерею, а потом принимает от него благословение, что делают вслед за ним и все его домочадцы. При своих выездах в окрестности Александр Семеновичи окружен был свитой на верховых лошадях. И вот, иногда он, увидев на значительном расстоянии идущую бабу, посылал конного егеря справиться: «кто, куда и зачем»? Баба, осведомленная о требованиях барина должна была давать правдоподобный ответ без запинки, напр. – «Из Носудова в Криводино к своим, за пряжей». Этот или иной ответ встречной женщины докладывался барину, который удовлетворялся результатами и тут же добавлял иногда: «пусть идет».²³

Но не одну только любовь к роскоши и пышному великолепию привез с собой Александр Семенович в деревню из столицы: паж Императора Павла Петровича, обращавшего главное внимание на дисциплину своих подчиненных и строго взыскивавшего с виновных за малейший проступок, Брянчанинов выработал у себя в имении весьма строгий и суровый режим. Для вышколенных слуг слово хозяина было законом, ослушаться которого они не смели и не могли, трепеща под властным взглядом его пронизывающих глаз, боясь его грозного, громкого голоса. Каждый знал; что с него будет строго взыскано за всякую провинность, всякую неисправность. Когда хозяин со свойственной ему помпой и величием обходил собственные мастерские, что случалось нередко, вымуштрованные слуги повсюду встречали, его с должным почетом и, трепеща от страха, старались во всем угодить ему.

Не только слуги; но вообще никто из домашних никогда не моги прекословить железной воле Александра Семеновича, никто не мог поступать по собственному желанию, даже жена его Софья Афанасьевна, во всем подчинившаяся влиянию своего мужа, заботящегося только о том, чтобы всячески угождать ему; не говоря уже о других членах семейства. А семейство у Брянчаниновых было большое: у Александра Семеновича и жены его родилось шестнадцать человек детей, но из них осталось в живых только 9. Остальными же, говоря словами внучки Брянчаниновых – Купреяновой, «никто не мешал болеть и умирать»: если случалось, что кто-нибудь из детей тяжело заболевал, няня Ефимовна, преданная Брянчаниновым душой и телом, под надзор которой были поручены дети, являлась к барыне с просьбой: «Матушка, Софья Афанасьевна! пожалуйте благословить малютку – трудятся». Мать благословляла ребенка и спокойно предоставляла ему, по воле Божией, умирать или поправляться.²⁴

Из оставшихся в живых девяти детей, старшим был сын Димитрий Александрович, родившийся 5-го февраля 1807 года, которому впоследствии суждено было, волей Божественного Промысла, просиять в истории русской Церкви светом своих христианских добродетелей, подвигами своего строго иноческого жития и аскетически-богословскими писаниями своими. На 4-ый день после рождения (9-го февраля) младенец был окрещен в Покровской Комельской церкви приходским священником Тимофеем Васильевыми, и ему дано было славное, очень распространенное на севере имя – Димитрий, в честь одного из первых чудотворцев Вологодских – препод. Димитрия Прилуцкого. Крестным отцом новорожденного был Ст. Советник Димитрий Иванович Самарин, весьма уважаемый и родовитый владелец, близко знакомый с семейством Брянчаниновых.²⁵ Следующим после Димитрия Александровича по старшинству братом был Петр; за ним следовали Михаил, Александр и Семен. Младшим из пяти братьев был Семен. Из девочек старшей была Александра, самой младшей в семье – Мария, а средними – Елизавета и София.

Средствами воспитания и развития в детях добрых качеств Александр Семенович считал неумолимую строгость, суровость и наказание, подчас даже жестокие, странно соединяя в своем характере ум и светский такт с чисто-домостроевским деспотизмом. Из боязни его раздражения и гнева, нянька Ефимовна, а иногда и сама Софья Афанасьевна, старались скрыть от него шалости и проказы детей; но лишь только отец узнавал что-либо, немедленное наказание неминуемо следовало за совершенным проступком.²⁶ Много таких случаев сохранилось в памяти Брянчаниновых. Так однажды один из сыновей Александра Семеновича был наказан им розгами за неправильно произнесенную французскую фразу.²⁷ В другой раз Михаил Александрович, мальчик самолюбивый, прокусил себе до крови руку, стараясь не закричать во время экзекуции, причиной которой было то, что он вмешался в дела взрослых, услышав в деревне разговор о мошеннических проделках старосты: он прибежал рассказать об этом папеньке. Марию Александровну однажды высекли во второй раз до обморока, за то, что после первого несправедливого наказания она вздумала протестовать.²⁸ Разве все это были не преступления со стороны детей, от которых требовалось лишь беспрекословное послушание и страх?

Строгая и суровая система, воспитания, выработанная Александром Семеновичем, выражалась не только одними наказаниями: детей держали впроголодь по утрам, конечно не из-за скупости, а для выработки в них известной дисциплины: после чашки жидкого чая с парой пшеничных булок или сухарей, им ничего больше не позволялось есть до самого обеда. Няня Ефимовна, любившая и жалевшая всем сердцем своих питомцев, совала им тайком от всех, чтобы не дознался, как-нибудь, грозный барин, где-нибудь в углу коридора ломтики черного хлеба, взятые ею из кухни будто бы для себя – единственное, что она могла унести, не обратив ничьего внимания. «Те ломтики хлеба, что нам Ефимовна совала тайком, были милостыней»! часто говаривал впоследствии Петр Александрович дрожащим от волнения голосом, вспоминая о няньке, как о своей благодетельнице.²⁹

Однажды случилось, когда в Покровское приехали гости, Митенька и Петруша осмелились взять себе по два сдобных сухаря из белой муки, тогда как эти сухари были поданы только для гостей, а для них стояли на столе особые-из домашней пшеничной муки. «Не из жадности», рассказывал потом Петр Александрович, вспоминая этот случай, «а потому что унизительно было показать гостям, что нам не дают есть того же, что им»... Это «преступление» видел дядька Доримедонт, приставленный к мальчикам, как Ефимовна к девочкам. Но тогда как нянька, жалея детей, старалась скрывать от грозного барина их проступки, и нередко даже пыталась заступаться за них, навлекая этим, конечно, гнев и наказание на саму себя, – верный цербер – дядька, преданный своему господину, не считал себя вправе скрыть от него хотя бы самую маленькую провинность вверенных ему барчат. Так случилось и на этот раз, когда гости уехали, Доримедонт донёс Александру Семеновичу об ослушании Митеньки и Петруши, и наказание не замедлило последовать: братьев поставили на 3 часа на колени и заставили при этом держать во рту по белому сухарю. Все проходили мимо и видели это.³⁰

Александр Семенович Брянчанинов, бывши сам весьма образованным для своего времени человеком, любившим просвещение и ценившим его,³¹ старался дать своим детям, по возможности, лучшее воспитание и образование. Каждый день свежая тройка привозила из города и отвозила обратно лучших учителей Вологодской семинарии и гимназии; два учителя жили в доме постоянно. Один из них был студент Вологодской семинарии Левицкий, преподававший молодым людям Закон Божий и бросивший первые семена любви к Слову Божиему в чистые, воспринимающие легко все доброе, сердца детей, особенно в сердце одного из них – будущего инока-подвижника – Димитрия Александровича, где эти добрые семена дали впоследствии богатые всходы, облекши его «одеждою святою, делом пестродельца, словом суда, явлением истины»,³² за что, этот последний, вспоминал о нем с благодарностью и любовью до конца своей жизни.³³

Давая блестящее образование своим детям, Александр Семенович обращал внимание и на развитие их природных талантов, способности их к музыке, к живописи, к литературе развивались, поощрялись и упражнялись. Особенно даровитым в семье был старший сын Димитрий, – любимец матери, который после серьезных занятий науками, успевал упражняться в рисовании пером, нотном пении и игре на скрипке, при своих отличных способностях употребляя немного времени на приготовление заданных уроков.

Воспитание девочек не обошлось по моде того времени без иноземных гувернанток; в доме постоянно жила француженка, заботящаяся о выработке в них хороших манер, и наблюдавшая за правильностью их французского выговора и изяществом их одежды и прически. Но действительной «воспитательницей» девочек была не гувернантка, а простая неученая русская женщина, – няня Ефимовна, о которой упоминалось уже выше. Ровесница Софьи Афанасьевне, она была отдана за нею в приданое и за все время своей жизни в доме ничем не нарушила своей беспримерной преданности, барыне и её детям. В молодости она мечтала выйти замуж за полюбившего ее садовника, но барыня не дала ей на это разрешения: «Кому же другому я могу доверить детей?» сказала она в ответе на просьбы няньки: «Нет, нет, ты мне нужна, оставайся в няньках;³⁴ и кротко покорившаяся Ефимовна навсегда расставшись с мечтой о собственном счастье, не чувствовала за это никакой неприязни к Софье Афанасьевне, изливая всю любовь и нежность своего чистого, простого сердца на вверенных ей детей. Всю жизнь она не могла простить себе того, что однажды, рассердившись, она «хлопнула, барышню Лизавету Александровну», и считала это величайшим грехом. «Имея перед глазами каждодневное сечение детей, эта чистая душа ставила себе в вину единственный, вероятно легкий, удар».

Каждое утро нянька Ефимовна являлась в уборную к своей барыне и, пожелавши ей почтительно «доброго утра», начинала свой доклад о детях: у Сонечки прошел уже кашель; Лизанька ночевали хорошо; Машенька с вечера тревожились, плакали во сне; Александра Александровна заснули только на рассвете, промолившись всю ночь на коленях, и т. п.³⁵ Барыня, сидя перед туалетом и перебирая рукой лежащие у зеркала дорогие безделушки, выслушивала эти бесхитростные доклады няни, выводила из них свои заключения и давала ей распоряжения до следующего утра.

Под руководством этой же няньки Ефимовны вырастали и мальчики до тех пор, пока не переходили под присмотр дядьки Доримедонта (о нем тоже упоминалось уже выше). Александр Семенович вполне доверял этому простому, но бесконечно честному и преданному ему человеку, вполне оправдывавшему оказываемое ему доверие и действительно заслуживавшему его расположение. Как при жизни барчат в Покровском, так и впоследствии, когда, будучи уже молодыми офицерами, они жили в Питере (а дядька был при них), Доримедонт не считал возможным утаить от барина ничего из того, что ему было известно о их поведении, не потому, чтобы он не любил или не жалел своих питомцев, а потому, что считал это нарушением своего долга. И, несмотря на то, что молодым Брянчаниновым нередко приходилось страдать после доносов следившего за ними дядьки, в роде Брянчаниновых сохранилась добрая память об этом честном, неподкупно-правдивом слуге. И теперь еще один из внуков покойного Александра Семеновича, – сенатор Николай Семенович, – помнит следующий рассказ своего отца (Семена Алекс.): однажды, когда Доримедонт был прислан в Петербург узнать о жизни там барчат,³⁶ эти последниe в чем-то провинились. Хорошо зная, что строгий отец будет очень недоволен этим и как-нибудь накажет их, виновные просили дядьку не рассказывать ничего отцу. В ответе на их просьбы, Доримедонт говорил: «не могу!», и при этом плакал. Исполняя долг свой перед доверяющим ему господином, он откровенно повторял: «не могу!», а, жалея провинившихся барчат, плакал. И все понимали, что честный старик прав, что он действительно ничего не может утаить от своего барина, и не сердились на него. (Родословная… ФОТО стр 25–26).

Подобно тому, как нянька каждое утро докладывала барыне о девочках, так дядька о мальчиках. «По детской все здоровы, сударыня-матушка. Петр Александрович изволил вчера изорвать сапожек: на пруд вечером изволили выходить, и изорвали».

– С кем ходил на пруд?

– Одни-с. Дмитрий Александрович не изволили отлучаться.

– Митенька всегда умен,,, подумала, смягчаясь, Софья Афанасьевна. Право, его даже наказывать, и, не докончив своей мысли, спросила:

– Еще что?

– Семен Александрович дразнили Александру Александровну…

Барыня махнула рукой: мимо!

– Михайло Александрович изволили бегать по калидору заместо того, чтоб ложиться спать. Шуметь изволили. Я докладывал, что не велено; не изволили послушать...

– Останется без «руки».

– Димитрий Александрович изволили в постели читать наизусть Псалом: «Помилуй мя, Боже, яко попра мя человек..» Изволили сказать: этот де Псалом ко многим подходит».³⁷

После подобных докладов дядьки, мать задумывалась о своем любимце: «Боюсь я, слишком серьёзен Митенька. Хорош и умен, но зачем так серьёзен?.. И, вспомнив об уме и красоте Митеньки, она с горечью думала, как это может её муж не любить такого совершенного сына?³⁸

А в то время, как дядька докладывал барыне о поведении своих питомцев, в их детской, полукруглое окно которое смотрело на церковь, можно было нередко видеть подобную картину и слышать такие разговоры: в нишу окна, пользуясь временным отсутствием своего надсмотрщика, уселись два мальчика – 13-ти и 12-ти лет. Старший из них славился впоследствии в Петербурге своей красотой. Но теперь в тонких чертах его лица и в больших темных глазах: видна была грусть, – не мимолетная, детская, а безнадежная, глубокая, при виде которой чуткому человеку сделалось бы холодно. В Покровском не было на этот предмет чутких людей. Детское горе никого не удивляло. Одна Ефимовна оплакивала бесплодными и тайными слезами печали своих питомцев.

– Как я люблю смотреть сюда, сказал шепотом старший мальчик, всматриваясь в море зелени за окном. Точно, в этих верхушках в этих листьях, в этом воздухе без границ – и сам я свободен ... точно живешь, птицей и забываешь все...

Петрушка вздохнул. Его мысли имели более реальное направление.

В более грубых чертах Петрушки не заметно было ни одной, ни одного ума, как у Митеньки, но выражение уныния было то же.

– Как-то мы проведем сегодняшний день – сказал он.

– Да, отвечал он, не отрывая от окна взгляда. Я думаю, есть дети, которые встают утром и рады...

– Чему?

– Всему. Что их любят, что еще день… хороший… впереди. А мы просыпаемся в страхе…

– И жалко, что проснулись! вырвалось у Петруши громче, чем хотел.

– Ш-ш-ш! остановил его Митенька и оглянулся. Но никого не было вблизи, Младшие братья спали.

Петруша наклонился к Митеньке.

– Ты уже отдумал? – спросил он чуть слышно; но с особенным выражением.

Тот не ответил.

– Ты забыл ... что хотели? – повторил брат настойчиво. Шаги Доримедонта Дмитрича слышались на лестнице. Митенька встал и легкой поступью подошел к сонным детям.

– Вставайте, милые, – оказал он, ласково проводя тонкой и нежной рукой о их лицам.

– Вставайте, милые, – сказал он, ласково проводя тонкой и нежной рукой по их лицам, – забранят...

Потом, возвратившись к окну, быстро подул на стекло и на образовавшемся матовом налете написал: «от папеньки никуда не убежать», и стер всё рукавом рубашки в ту самую минуту, когда цербер-дядька, отворял дверь.³⁹

Строя гипотезы о том, куда мог собираться бежать этот тринадцатилетний, чересчур серьезный и грустный мальчик, мы, думается, не будем далеки от истины, если предположим, Что уже теперь в его душе зародилось окончательно сформировавшееся позднее желание уйти из мира, убежать из его суеты в тишину монастырского уединения.

Вообще надо сказать, что настроение всей семьи Покровских Брянчаниновых было глубоко православное и церковное; модное в то время вольтерианство не коснулось души Александра Семеновича – бывшего друга Поздеева и других тогдашних благочестивых масонов.⁴⁰

По такому суровому режиму текла в прошлом столетии жизнь в богатом барском поместье – селе Покровском под управлением гордого, властного, умеющего держать всех в беспрекословном повиновении, Александра Семеновича Брянчанинова. Но не надо думать, – говорит со слов своей матери одна из внучек этого последнего – дочь Марии Александровны,– что жизнь молодых Брянчаниновых была совсем безрадостна: они могли качаться на устроенных для них в саду качелях, кататься на превосходных зимних горках, на плотах по пруду; могли ездить верхом, а изредка даже и сопровождать на охоту отца, по старинному дворянскому обычаю. Они щедро, пользовались фруктами богатого Покровского сада, который к тому же своей красотой мог бы дать не мало художественных впечатлений этим, тонко чувствовавшим детям. Широкий простор полей и лугов, окружавших живописно раскинутое на двух холмах Покровское, где так приятно было гулять и наслаждаться чистым, здоровым воздухом, – всё это давало много радостей молодым Брянчаниновым; но не доставало одного, не доставало главного, того, что делает веселой и прекрасной самую скромную, даже бедную жизнь в какой-нибудь убогонькой хижине; не было родительской ласки и нежности, к чему так чувствительно детское сердце! Правда, мать Брянчаниновых – Софья Афанасьевна не была так строга к детям, как отец; нередко ей хотелось и приласкать их, особенно любимого сына Димитрия, но, следуя системе воспитания, принятой мужем, она должна была скрывать свои родительские чувства, как недостойную слабость, прикрывая всегда холодной и спокойной маской всё, что было у неё на душе.

Это отсутствие ласки и нежности в воспитательных мерах было виной тому, что дети Брянчаниновых чувствовали некоторую холодность по отношению к родителям, особенно к отцу, которого боялись даже будучи уже взрослыми и с которыми никогда не пытались поделиться внутренним содержанием своего духовного мира. Они никогда не смели разговаривать с отцом сидя, и покорно стояли перед ним, вытянувшись в струнку. Если он обращался к ним с какими либо словами, что опять таки исполняли не только в детском возрасте, но и тогда, когда были уже взрослыми. Когда Александр Семенович возвращался в Покровское из какой-нибудь поездки, сыновья должны были с непокрытыми головами встречать его у переднего входа, выражая этим свое почтение.⁴¹ О какой же дружеской откровенности могла быть речь при таких отношениях.

Всё молодое поколение Брянчаниновых росло вместе, но между ними само собой образовалось несколько дружных пар. Только старшая дочь Александра Александровна, любимица отца, но нелюбимая матерью, стояла одиноко. Димитрий Александрович делил мысли и чувства со следующим за ним братом – Петром. Веселый, румяный Сашенька ладил со всеми. Средние – Сенюша и Лизанька, похожие друг на друга, шалили вместе. Изящная Сонечка тянулась душой к Дмитрию и была им любима. Мишу соединяла с маленькой Машей такая неразлучная дружба, что в семье прозвали их общим именем «Мишмашак».⁴² Но, разделившись на дружеские парочки, всё дети как бы инстинктивно чувствовали, что выше их всех, не только по блестящим способностям, но, главное-по нравственным качествам своего характера – был старший брат Димитрий, самый благонравный, самый серьёзный, никогда не принимавший участия в детских шалостях и проказах, никогда не произносивший неправды, даже в шутку. И, видя безусловное превосходство своего старшего брата, как бы отмеченного Божием перстом, дети относились к нему с уважением, в котором был даже некоторый оттенок благоговения, что давало возможность Димитрию Александровичу оказывать на них доброе влияние: братья и сестры знали, что все, что посоветует Митенька, хорошо, все, что он не одобрит, почему-нибудь да худо, и всегда старались прибегать к его советам и к его помощи. Но умный и не по летам серьезный мальчик, будущий делатель жизни духовной, нисколько не гордился и не хвастал этим, как бы не замечая того несомненного влияния, которое производила на братьев и сестер его чистая, правдивая душа.

Всегда задумчивый и грустный, всегда сосредоточенный и замкнутый в себе, особенно любивший уединение под гостеприимной тенью вековых деревьев огромного Покровского сада и прилегающего к нему старого леса, куда не долетал шум из барского дома, он подолгу оставался один, прислушиваясь к голосу окружающей природы, поющей восторженно хвалебную песнь своему Творцу – Всемогущему Господу, научаясь от неё любить Создателя вселенной и улетая мыслями далеко от земли, тщетную суету которой он так рано почувствовал. Явления окружающей домашней жизни не производили на него большого впечатления и не интересовали его: телесные чувства его не были восприимчивы, слабо действовал на него посредством их вещественный мир; он был не любопытен, ко всему холоден, ко всему, кроме души человека: на человека он никогда не мог смотреть равнодушно, ибо «сотворен был, чтобы любить души человеческие, чтобы любоваться душами человеческими».⁴³ Сердце этого, Богом отмеченного мальчика не лежало к светской открытой жизни, которая велась в Покровском, к детским шалостям и развлечениям, он был, как бы, отделен духовно от окружавшего его мира, взлелеивая в глубине души своей благой росток Божественной любви, посаженной Всемогущим Садовником всякого добра. Его привлекал к себе родной Покровский храм, где стремящееся к Богу сердце как бы ощущало Его невидимое присутствие, где лики глядящих со стен и икон Святых, казалось, рассказывали утешительную повесть о посвященной Господу жизни, и где горячая молитва так облегчала его не по-детски скорбящее сердце. О чем же была эта глубокая скорбь, вообще так мало свойственная детскому и отроческому возрасту, когда все печали, обыкновенно, исчезают так же быстро, как и появляются? Если причиной этой душевной скорби была холодная и суровая атмосфера домашней жизни, то почему она, хоть временами, не уступала в его сердце места ни над чем не задумывающемуся веселью, свойственному детям легкомыслию и беспечности, ищущей, сейчас же после слез, развлечений и забав, как это было у других его братьев? Что же могло так переполнить скорбями эту чистую детскую душу, что она вспоминала об этом всю свою последующую жизнь?⁴⁴ Не по летам серьезный, не по детски религиозно-настроенный мальчик тосковал и скорбел душевно о том, что не с кем было ему поделиться томлениями своего духа, рано познавшего неудовлетворительность всего, что его окружало теперь, и что ожидало в будущем; он плакал и скорбел о том, что «не имел кому открыть своего сердца,"ибо желания этого сердца были совсем иные, чем те, которые питали все близкие его. Это были желания жаждущей близости Бога, желание души иметь не мертвое знание догматов и учений св. Восточной Церкви, и не мертвую веру в них, как знают и верят им большинство людей, считая это вполне достаточным, – но иметь живое, опытное знание того, в чем состояло падение человека, в чем состоит его спасение, какие их признаки».

Душа будущего инока-подвижника, всю свою последующую жизнь посвятившего на служение Небесному Царю, не могла не чувствовать, что преподаваемый ей преходящие знания преходящего мира только завертывают, как талант Евангельский, в убрус незнания несказанный дар благодати, данный при Крещении, закапывают, глубоко скрывают его в землю, засыпают его, как прахом, помышлениями о преуспеянии и наслаждениях временных, о служении суете и темному свету суетного мира,⁴⁵ – и душа эта не могла не скорбеть о том, что будет с нею, когда она прекратит по Высшему приказанию свое плавание по житейскому морю, не могла не задумываться, какая участь ожидает её по разлучению её с телом: предстанет ли ей Ангел мирный и светлый, который воспарит с нею в блаженные обители небесного Едема, или окружат её полчища мрачных демонов, ангелов падших, которые найдут в ней сродство с собой, свое падение, свои свойства греховные, свою волю богопротивную, отведут, увлекут её в свои жилища, жилища вечной лютой скорби, жилища вечного мрака, огня неугасающего, жилища мук и стенаний непрерывных, бесконечных.⁴⁶ Сознавая себя неоплатным должником перед Милостью Божией, призревшей на него тогда еще, когда он был «немотствующим младенцем, повитым пеленами, без разума, без способности к деянию», излившей на него несказанные благодеяния, – «извержение из пропасти погибельной, омовение от греховной скверны, обновление Духом в водах крещения», – в то время, как он еще ничего не чувствовал, ничего не понимал, не понимал даже своего бытия.⁴⁷ Отрок, задумываясь над непостижимой благостью Божией, лелеял в своей скорбящей душе мысль об уходе из мира в монастырь, где можно посвятить все свои силы, все свои способности Богу, «Которого Единого он жаждал, на Которого Единого уповал и перед Которым Единым постоянно ходил»,⁴⁸ считая это единственной возможностью хоть чем-нибудь воздать Господу за толикие благодеяния, излитые на него...И настроенный так мальчик, избегая шума и веселья, любил не только в установленное для этого время – утром и вечером, но часто и в течение дня погружаться в молитву, успокаивавшую его печалующую душу, сообщавшую ей утешение и тихую радость, в молитву, дававшую ему счастье испытывать уже в детские годы сладость молитвенных слез.

Религиозное чувство будущего служителя Господа питалось, поддерживалось и укреплялось чтением книг духовно-нравственного содержания, гармонировавшего с внутренним настроением его души; он любил забывать всё окружающее, упиваясь любимой книгой своей – старинным пятитомным изданием «Училища благочестия». Пимены, Сисои и Макарии производили на него чудное впечатление, и мысль его, часто парившая к Богу молитвой и чтением, мало-по-малу приносила мир и спокойствие в его не по-детски скорбящую по Господе душу.⁴⁹ Читая и перечитывая жития святых угодников, оставивших суетный мир во славу Божию, отрок все больше и больше укреплялся в принятом им намерении – самому последовать по путям Божиим святых, самому сойти с «широкого пути, ведущего к вечной смерти», и вступить «на путь тесный и прискорбный, ведущий в живот», на тот путь, который «подъемлет с земли, выводит из омрачения суетой, возводит на небо, возводит в рай, возводит к Богу, представляет пред Лице Его в незаходимый свет для вечного блаженства»⁵⁰

Но не так решили родители благочестивого отрока, желавшие повести сына по стопам отца по военной дороге, чтобы видеть его впоследствии на высоких ступенях государственной службы. И не смотря на признание Димитрия Александровича, что он желает поступить «в монахи», что из всех видов службы он предпочитает «службу Царю Небесному», когда ему исполнилось 15 лет (в конце лета 1822-го года), отец повез его в столицу в Военное Инженерное училище, и юноша вступил в военную и вместе – ученую службу – не по своему избранию и желанию». Он не пошел сразу по намеченному им для себя «тесному и скорбному пути иночества, куда звал его голос, стремящегося к Богу, сердца; не отстоял сразу желания своей чистой души удалиться из непривлекательного для него мира; но не слабость воли или недостаток желания были этому причиной, а то, что он «не нашел еще Истины, еще не увидел Её ясно, чтобы пожелать Её!» С детских лет слезно тосковавшая по Боге-Искупителе душа его еще «плавала в тяжком недоумении, томилась; на неё восставали волны сомнения, рождавшиеся от недоверия к себе, от недоверчивости ко всему, что шумело и вопияло вокруг его, – от незнания, неведения Истины!»

«Сам Бог мыслию благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил посреди мира, но не был на общем, широком углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею, к живым прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пересеченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник».

(Сочинения Еп. Игнатия, т. I: , стр. 561).

Блистательно выдержавши экзамен молодой Брянчанинов поступил первым; (по конкурсу ста тридцати человек на тридцать вакансий) сразу во второй кондукторский класс Петербургского Инженерного училища.⁵¹ Отличная подготовка и весьма красивая представительная наружность Димитрия Александровича, невольно располагавшая к себе, его выдержанность, серьезность, благородство манер сразу выдвинули его среди других воспитанников, и генерал-инспектор училища – будущий Император всея Руси – тогда еще Великий Князь Николай Павлович, приехавши в училище, выбирать пансионеров (что он имел обыкновение делать ежегодно), сразу же обратил на него внимание и пригласил его в свой Аничковский дворец, где представил нового воспитанника Великой Княгине Александре Феодоровне и рекомендовал, как отлично подготовленного не только к наукам, требуемым в училище, но знающего даже латинский и греческий языки. Ее Величество благоволила приказать зачислить весьма понравившегося ей юношу ее пансионером. В своем рассказе «Инженеры-бессребреники»⁵² Лесков передает, что, когда через несколько времени после этого выбора Великий Князь спросил о воспитаннике, который произвел на него и на его Августейшую Супругу сразу столь благоприятное впечатление: «Что Брянчанинов? Каковы его наклонности и характер?», училищное начальство по сущей справедливости могло отвечать ему: «Он во всех отношениях примерный. Очень религиозен и отличной нравственности».

Так начался новый период в жизни будущего святителя, познакомиться с которым поучительно каждому, заботящемуся о спасении своей души, период жизни в суетной столице и обучения в чисто-светском учебном заведении, где могли развеяться в прах его прежние желания – послужить Одному только Господу, где так легко было ему потерять чистоту своей души.

Благорасположение генерал-инспектора училища – Великого Князя Николая Павловича явно оказывавшего милостивое внимание и покровительство своему новому пансионеру; отличные отзывы о скромности благородном воспитаннике ближайших его начальников и преподавателей училища легко могли возбудить в молодом юноше вполне естественную гордость и сознание собственного превосходства над другими воспитанниками и уничтожить в душе его зачатки иноческого смиренномудрия, с детских лет свойственного ему. Блистательные успехи в науках и блестящая перспектива будущей служебной деятельности могли обратить его в сторону человеческой мудрости, в сторону соблазнительных «человеческих наук», возводящих человека в сан «царя природы», и осиротить душу его, лишивши его единого, истинного источника – Бога. Слава превосходного чтеца-декламатора, заслуженная им в доме президента Академии Художеств и члена Государственного Совета – Алексея Николаевича Оленина, куда ввели его родственные связи – знакомство здесь же со знаменитостями того времени – Пушкиным, Батюшковым, Крыловым, Гнедичем, обратившими внимание на его поэтические и литературные дарования; посещения богатого дома тетки Сухаревой, ведущей открытую светскую жизнь, – все это легко могло увлечь Димитрия Александровича в суету мирской жизни и сделать из прежнего «питомца пустыни» вполне светского молодого человека, блистающего в модных гостиных столицы и завоевывающего женские сердца своей красивой, представительной наружностью.

Но посланник Неба – светлый Ангел стоял на страже этой с детства возлюбившей Бога души, и будущий служитель Господа в водовороте суеты мирской не утратил своего смирения, прежней любви ко Всемогущему Творцу своему, и из горнила искушений вышел закаленным, одетым непобедимой броней истинной христианской живой веры. Но прежде чем «найти Истину и ясно увидеть Её», к нему с самого детства стремился этот будущий делатель духовной жизни, ему суждено было перенести тяжелую внутреннюю борьбу. Не мир, с его суетными обольщениями, с его ласкающей и льстящей гордости перспективой будущих почестей и отличий искушал эту молодую душу; нет! мир не представлял для него ничего приманчивого: он был к нему так хладен, как-будто мир был вовсе без соблазнов,⁵³ ибо с детства он укрепил сердце свое против обольщений мирских двойной броней поста и молитвы, – но на борьбу с возлюбившим Господа юношей выступил другой враг, один из самых опасных, самых серьезных и часто непобедимых для человека врагов – враг, облеченный в соблазнительный образ науки, не освещенной светом христианской веры.

Из уединения тихой сельской жизни перенесенный волею судьбы в шумную, неприветливую для него столицу, Димитрий Александрович поначалу со всей пылкостью своего духа, «всеми силами души» устремился к «наукам человеческим, изобретениям падшего человеческого разума», оставив в стороне «неопределенные занятия и ощущения религиозные»,⁵⁴ и успехи его в науках были так блистательны, что во все время своего пребывания в училище он был первым учеником.⁵⁵ Но это не радовало многодумного юношу, не развлекало его и не удовлетворяло его стремлениям. С детских лет «жаждая Бога», стремясь «найти и ясно увидеть Истину»; с детских лет стремясь к живому, опытному знанию догматов Св. Восточной Церкви, он не мог найти «в науках человеческих» того, чего страстно желала его душа, и следствием усиленных двухгодичных занятий был не мир и покой этой, с детства скорбящей души, а какая-то «страшная пустота в ней», еще более сильный, чем прежде, «голод её по Боге-Искупителе», «невыносимая тоска»... И чувствуя, что эти занятия человеческими науками не только не приближают его к Богу, но, наоборот, – грозят совсем осиротить томящуюся душу его, удаливши её от её истинной жизни – Бога. Юноша «начал оплакивать нерадение свое, оплакивать то забвение, которому он предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую он потерял, оплакивать ту пустоту, которую он приобрел, которая его тяготила, ужасала, наполняла ощущением сиротства, лишения жизни». И часто, идя в мундире юнкера по шумным и людным улицам столицы, он не мог удержать слез, градом лившихся из очей!⁵⁶ Но предаваться безнадежному отчаянию никогда не было свойственно этому мощному духу, и он не побоялся вступить в решительный бой с грозным врагом, от исхода которого зависело – быть или не быть ему тем, к чему влекло его вышнее призвание; не побоялся подвергнуть строгому, беспощадному анализу те науки, в которые «был погружен весь его ум»; и, пришедши к граням знаний человеческих в высших окончательных науках, не побоялся вопросить их: «Что вы даете в собственность человеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство вечное, которое я мог бы взять с собой за пределы гроба! Доселе я вижу только знания, даваемые, так сказать, на поддержание, оканчивающиеся землей, не могущие существовать по разлучении души с телом». И не побоялся он развенчать тот кумир, который чтут и которому поклоняются так много людей, беспощадным анализом, открывши всю несостоятельность его для вечности:

«К чему служит изучение математики? Предмет её – вещество. Она открывает известный вид законов вещества, научает исчислять и измерять его, применять исчисления и измерения к потребностям земной жизни. Указывает она на существование величины бесконечной, как на идею за пределами вещества. Точное познание и определение этой идеи логически невозможно для всякого разумного, но ограниченного существа, Указывает математика на числа и меры, из которых одни по значительной величине своей, другие по крайней малости, не могут подчиниться исследованию человека; указывает она на существование познаний, к которым человек имеет врожденное стремление, но к которым возвести его нет средств у науки. Математика только делает намек на существование предметов, вне объема наших чувств. Физика и химия открывают другой вид законов вещества. До науки человек даже не знал о существовании этих законов. Открытые законы обнаружили существование других бесчисленных законов, еще закрытых. Одни из них не объяснены, не смотря на усилие человека к объяснению, другие и не могут быть объяснены по причине ограниченности сил и способностей человека. Кажется, говорил нам красноречивый и умный профессор Соловьев, произнося введение в химию, мы для того и изучаем эту науку, чтобы узнать, что мы ничего не знаем, и не можем ничего знать: такое необъятное поприще познаний открывает она перед взорами ума. Так приобретенные нами познания на этом поприще ничтожны! Она с осязательной ясностью доказывает и убеждает, что вещество, хотя оно, как вещество, должно иметь свои границы, не может быть постигнуто и определено человеком, и по обширности своей, и по многим другим причинам. Химия следит за постепенным утончением вещества, доводит его до тонкости, едва доступной для чувств человеческих, в этом тонком состоянии вещества еще усматривает сложность и способствует к разложению на составные части, более тонкие, хотя само разложение уже невозможно. Человек не видит конца утончению вещества, так как и увеличению чисел и меры. Он постигает, что бесконечное должно быть и невещественным; напротив того, всё конечное должно по необходимости быть и вещественным. Но эта идея – неопределенная; определено её существование. Затем физика и химия вращаются в одном веществе, расширяют познания о употреблении его для временных земных нужд человека и человеческого общества. Менее положительна, нежели упомянутые науки, философия, которой особенно гордится падший человек. Естественные науки непрестанно опираются на вещественный опыт, им доказывают верность принятых ими теорий, которые без этого доказательства не имеют места в науке. Философия лишена решительного средства к постоянному убеждению опытом. Множество, различных систем, несогласных между собой, противоречащих одна другой; уже уличают человеческое любомудрие в неимении положительного знания Истины. Какой дан в философии простор произволу, мечтательности, вымыслам, велеречивому бреду, нетерпимым наукой точной, определенной! При всем том философия, обыкновенно, очень удовлетворена собой. С обманчивым светом её входят в душу, преизобильное самомнение, высокоумие, превозношение, тщеславие, презрение к ближним. Слепотствующий мир осыпает её, как свою, похвалами и почестями. Довольствующийся познаниями, доставляемыми философией, не только не получает правильных понятий о Боге, о самом себе, о мире духовном, но, напротив того, заражается понятиями превратными, растлевающими ум, делающие его неспособным, как зараженного и поврежденного лестью, к общению с Истиной (2Тим.3:8). «Не разуме мир премудростию Бога!» (1Кор.1:21) говорит Апостол. «Мудрование плотское смерть есть, мудрование плотское вражда на Бога: закону бо Божию не покоряется ниже бо может» (Рим.3:6:7), потому что это не свойственно ему. «Братия, блюдитесь, да никто же вас будет прельщая философией и тщетной лестью по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе, в Нем же суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна» (Кол.2:8:3). Философия, будучи исчадием падения человеческого, льстит этому падению, маскирует его, хранит и питает. Она страшится учения Истины, как смертоносного приговора для себя (1Кор.3:18). Состояние, в которое приводится философией дух наш, есть состояние самообольщения, душе погибели, что вполне явствует из вышеприведенных слов Апостола, который повелевает всем, желающим стяжать истинное познание от Бога, отвергнуть знание, доставляемое любомудрием падшего человечества. «Никтоже себе да прельщает!» говорит он: «аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем буй да бывает, яко да премудр будет» (1Кор.3:18). Истинная, философия (любомудpиe) совмещается во единомучении Христовом. «Христос – Божия Премудрость» (1Кор.1:24:30). Кто ищет премудрости вне Христа, тот отрицается от Христа, отвергает премудрость, обретает и усвоивает себе лжеименный разум, достояние духов отверженных. О географии, геодезии, о языкознании, о литературе, и о прочих науках, о всех художествах и упоминать не стоит: все они для земли; потребность в них для человека оканчивается с окончанием земной жизни, большей частью гораздо ранее. Если все время земной жизни употреблю для снискания знаний, оканчивающихся с жизнью земной, то что возьму с собой за пределы грубого вещества?»⁵⁷

И с отроческих лет заботящийся не о благоустройстве своего земного странствования, а о том, что ждет его после окончания земного пути, юноша обратился к наукам с последним решительным призывом: «Науки! Дайте мне, если можете дать, что либо вечное, положительное, дайте ничем не отъемлемое и верное, достойное назваться собственностью человека!» И в ответ на этот прямой, не допускающий компромиссов, призыв, – «науки молчали».⁵⁸

Расчет с наукой был раз и навсегда окончен. Уже здесь, на школьной скамье Инженерного училища, Димитрий Александрович понял, что «науки – плод нашего падения, произведение поврежденного падшего разума», что, «ученость – приобретение и хранение впечатлений и познаний, накопленных человеками во время жизни падшего мира», что «ученость – светильник ветхого человека, светильник, которым «мрак тьмы во веки блюдется»; что «ученость, не есть собственно мудрость, а только мнение мудрости». Уже теперь ему стало ясно, что «познание истины, которая открыта человекам Господом, к которой доступ только верой, которая неприступна для падшего разума человеческого, – заменяется в учености гаданиями, предположениями», что «мудрость этого мира, в которой почетное место занимают многие язычники и безбожники, прямо противоположна, по самым началам своим, мудрости духовной, божественной», и, следовательно, «нельзя быть последователем и той и другой вместе, а одной непременно должно отречься».⁵⁹ И выбор был сделан...победа была одержана над соблазнительным духом науки, и эта победа, как справедливо замечает один из биографов Димитрия Александровича, «едва-ли не более стоила для него, чем другая победы над похотью плоти, похотью очес и гордостью житейской, ибо все эти похотения более или менее осуждаются самим миром, а стремления того же падшего естества нашего, предводимы блуждающими огоньками науки, одобряются и вменяются в обязанность всем и каждому.⁶⁰

Открывши несостоятельность науки для вечности и совершенно разочаровавшись, поэтому, в ней, неутомимый искатель Истины не остановился на полдороге: он обратился «за удовлетворительным, существенно-нужным, жизненным ответом» к вере. Но где было ему найти «веру истинную и святую?» Где мог он открыть «истинное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических и нравственных»? – Нам станет ясно, что это была весьма нелегкая задача, если мы припомним, что «это была пора, когда, под влиянием германского философствования, бродили в обществе разные религиозные идеи, противные духу и букве Православия, и когда для светского, молодого человека всего легче было попасть в число сектантов того или другого неверия».⁶¹ Но Милость Божия не допустила до заблуждения душу Своего избранника, он не мог «признать веры истинной и святой в фанатизме, который не был запечатлен Евангельской кротостью, а дышал разгорячением и превозношением»! Он не мог признать ее «в учении своевольном, отделяющемся от Церкви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающем обретение новой, истинной веры христианской, через осмнадцать столетий по воплощении Бога-Слова».⁶² И чистая, стремящаяся к Богу душа поняла, что только Он Один может помочь ей, только Он Один всеблагой десницей Своей может указать ей «правый путь, по которому она могла бы направить к Нему невидимое шествие умом и духом,⁶³ и юноша начал часто со слезами умолять Бога, чтобы Он «не предал его в жертву заблуждению».

Всеблагий Бог, «хотящий всем человекам спастись и придти в познание Истины» услышал горячую молитву Своего будущего служителя и осветил яркой путеводной звездой «многотрудный и многоскорбный; тесный, невидимый путь ума и сердца его к Богу». От горнего престола Божественной Милости и Премудрости ниспослано было, рано почувствовавшему тленную суету мира юноше, «нетленное сокровище, наставляющее, в блаженную вечность», «основной камень для духовного созидания его души»: ему внезапно предстала мысль, к которой сердце устремилось, как в объятия друга. «Эта мысль внушала изучить веру в источниках – в писаниях Св. Отцов. Их святость, говорила она ему, ручается за их верность; их избери себе в руководители».⁶⁴ Повинуясь этой мысли и найдя способ получать сочинения Св. Отцов, он с жадностью начал читать их, глубоко исследовать; прочитавши одних, брался за других, читал, перечитывал, изучал... Что же прежде всего поразило Димитрия Александровича в писаниях Отцов православной Церкви? – Их согласие, согласие чудное, величественное! Это согласие, это дивное, гармоническое единство произвело необычайное впечатление на его жаждущую Истины и стремящуюся к ней душу, и много лет спустя (в 1847 году),он так поэтично выразил свое настроение, вызванное этим единогласием: «Когда в осеннюю ясную ночь гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами, столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов! Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Божественную, тогда говорю себе: таковы писания Отцов!»⁶⁵ В писаниях Отцов православной Церкви будущий поборник Православия нашел повторенное всеми Отцами учение, что единственный путь к спасению – последование неуклонное наставлениям Св. Отцов, которые говорят человеку: «Видишь ли ты кого прельщенного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов – знай, он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению Отцов, из которого составляется догматическое и нравственное предание Церкви; им она, как бесценным имуществом, препитывает чад своих».⁶⁶

Получивши от Господа, от Которого «всякое даяние благо, от Которого и мысль благая», этот бесценный дар – благую и спасительную мысль: изучить веру в источниках; душа Димитрия Александровича нашла себе «первое пристанище в стране истины», «отдохновение от волнения и ветров», и взглянув на религиозный мир сквозь эту мысль, он увидел: причина всех заблуждений состоит в неведении, в забвении, в отсутствии этой мысли.» И как прежде, еще в Покровском, сознавая несказанные благодеяния, излитые на его душу при крещении, мальчик стремился к тому, чтобы посвятить все свои силы, и способности на служение Бесконечному Милосердию и Благости, так и теперь юноша уже ясно увидев Истину, ещё сильнее почувствовал, что возблагодарить Благодетеля он может разве только тем, что «посвятит на исследование и искание Его, на служение Ему всю земную жизнь свою», и этим, опять таки, лишь сделает себе самому новое величайшее благодеяние!⁶⁷ Сам Бог, мыслью благою, уже отделил многодумного юношу от суетного мира, и с этих пор он, хотя и жил посреди мира, но не был на общем широком углажденном пути: мысль благая повела его отдельной стезей, к живым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но – часто дикой, опасной, пересеченной пропастями, крайне уединенной, где редко странствуют путники.⁶⁸

Чтение Св. Отцов: дало Димитрию Александровичу именно то, что так давно жаждала, к чему с детства стремилась его душа, и чего не дало ему изучение «наук человеческих»; оно открыло ему, «что сделал Христос для человечества, в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель»; оно твердило ему: «Должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа мертва, а христианство – слово и наименование без осуществления его»; чтение Отцов научило его смотреть на вечность,"как на вечность, перед которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолетием»; оно научило его, что «земную жизнь должно проводить в приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются к входу в великолепные царские чертоги». Оно показало ему, что «все земные занятия, наслаждения, почести, преимущества – пустые игрушки, которыми играют и в которые проигрывают блаженство вечности взрослые дети». И юноша, всегда стремящийся только к Богу, теперь уже окончательно, убедился, что «всё земное – ничто перед Христом, Всемогущим Богом, Который дает Себя в имение,..в вечный дар и собственность пылинке – человеку; не стоит видимый мир, чтобы служить ему и им заниматься! Чем он награждает слуг своих? Сперва игрушками, потом гробом, тлением, темной неизвестностью будущего, рыданием ближних и вскоре забвением ими, Другие награды у слуг Христовых: они проводят здешнюю жизнь в изучении истины в образовании себя ею. Претворенные ею, запечатлеваются Св. Духом, вступают в вечность уже коротко ознакомленные с вечностью, приготовив себе блаженство в ней, извещенные в спасение».⁶⁹

Истинная вера, ярким светом озарившая душу будущего подвижника, взяв его за руку, как бы поставила его перед Богом, и уже с этих пор он «вознесся превыше мира; под ногами его остался мрачный хаос сомнений, неверия, заблуждений, умствования напыщенных и вместе суетных, как под ногами того, кто взошел на вершину высокой горы, остаются облака, утесы, пропасти, шумящие и скачущие по скалам водопады».⁷⁰ И двадцатилетний юноша теперь уже твердо и бесповоротно решился стать в число слуг Христовых, «оставить мир, и земную жизнь посвятить для познания Христа, для усвоения Христу», ибо теперь уже он «смел и умел желать», так как «нашел Истину, увидел Её ясно, чтобы пожелать Её!»

Вот чем окончилась внутренняя борьба в душе будущего Игнатия, вот к какому решению пришел он, блистательно проходя курс учения в Инженерном училище, заведении чисто-светском, откуда воспитаннику гораздо легче было выйти светским развязным инженером, смело прокладывающим себе дорогу и быстро восходящим по ступеням жизненной лестницы, чем смиренным слугой Господа, носящим в сердце своем Одного только Всемилостивого Творца своего.

Немудрено, что с таким настроением ума и воли, переживая сложную душевную борьбу с ополчившейся на него всею своею силой наукой, Димитрий Александрович во все время своего обучения в училище избегал шумных развлечений молодости, доставлявшим, удовольствие жившими с ними на одной квартире братьями его и товарищами по училищу, настроенными совершенно иначе. Немудрено также и то, как отмечается в одной из его биографий, что среди разнообразной и разнохарактерной толпы школьных товарищей нелегко было найти одинаково настроенного с ним человека. Но такие существа не могут оставаться одинокими: невидимым магнитом привлекают они к себе сочувствующую душу и властно пробивают в ней родник, таящийся под грубой корой земляности.⁷¹ Так было и с Димитрием Брянчаниновым; Господь не только направил его всеблагой десницей Своей на правый путь, «ведущий в живот», но уже здесь, в училище дал ему друга на всю жизнь, уже здесь, «в юдоли скорбей и плача» соединил его с этим последним «в благоугодное Ему единомыслие и единодушие»;⁷² уже здесь, в училище начали исполняться те слова, которые много лет спустя (в 1847 году) написал Димитрий Александрович: «Друзей дал мне Бог: эту мзду принял я от всесвятой десницы Его за мысль самоотвержения, которой последовал с дней юности моей».⁷³ Таким другом его был Михаил Васильевич Чихачов, имя которого так тесно связано с именем Димитрия Александровича Брянчанинова, что в благоговейных воспоминаниях о жизни этого последнего нельзя не отвести параллельного места и для краткого повествования о Михаиле Чихачове, что представляется тем более удобными, что мы имеем составленные им самим, до сих пор не изданные «записки», в которых, «понуждаемый любовью его знающих», он бесхитростно говорит нам, как может припомнить, «что было с ним от юности и до времени пострижения его», не мудрствуя лукаво, излагает нам «повесть своего обращения ко всемогущему покаянию».⁷⁴

Миша Чихачов был годом старше Димитрия Брянчанинова (он родился в 1806 году). Условия, в каких он провел свое детство, имели весьма мало общего с теми, в которых вырос сын Александра Семеновича. Младший в семье и потому, как это нередко случается, особенно балуемый родителями, он рос на свободе в родном поместье, находящемся в двух сотнях вёрст от северной столицы (в Псковской губернии, Порховском уезде). Тогда как братья и сестры его были отданы в казенные места для воспитания, он до 16-ти лет оставался дома, обучаясь то под руководством специально для этого приглашенных учителей (по большей части французов), то у родных или знакомых, куда пристраивала его мать для обучения с их детьми наукам и французскому языку. Учение не представляло никакой трудности для умного и способного мальчика. Веселым, беззаботным, а по собственному признанию даже «ветреным и шаловливым» шестнадцатилетним юношей, привыкшим дома «к баловству и болтовне», был привезен в то же самое Петербургское Инженерное училище, куда по желанию родителей поступил и Димитрий Александрович. Подобно тому, как перед молодым Брянчаниновым, так и перед Михаилом Чихачовым при самом вступлении в училище открывалась блистательная перспектива будущей службы: выдержавши хорошо экзамен, он обратил на себя внимание училищного начальства и самого Великого Князя Николая Павловича – генерал-инспектора, который выбрал его, как и Брянчанинова, своим пансионером и, каждодневно посещая, училище, часто жаловал ему свое ласковое слово. Весельчак, говорун, с душой нараспашку, никогда прежде не раздумывавший над религиозными вопросами и имевший «весьма темное понятие о вере», Миша Чихачов, как отмечает, он сам в своих «Записках», «ни в нраве, ни в благочестии, ни в склонностях», не был похож на серьезного, задумчивого углубленного в себя Дмитрия Брянчанинова, «привыкшего дома к строгой нравственной жизни и к набожности». Но Господь, Ему Единому ведомыми судьбами, соединил на всю последующую жизнь теснейшими узами истинной угодной Ему дружбы этих двух людей, по-видимому так непохожих, один на другого, слил их вместе в столь редкое на земле, «единодушие и единомыслие», в чем Чихачов прозревал впоследствии «смотрение Божие, приводящее его на путь покаяния».⁷⁵ «Необычайная чистота души, как бы озаряющая своим немеркнущим светом всю благообразную привлекательную наружность молодого Брянчанинова и налагающая на него отпечаток чего-то «особенного», невольно привлекала Чихачова «говорить с ним о вере и быть с ним в близких отношениях», и, не надеясь подружиться с этим замкнутым, серьезным юношей, Миша все же тянулся к нему всем своим сердцем, ибо в глубине этого сердца, под грубой корой земляности, таился никому не заметный живой родник той же беззаветной искренней любви к Всемогущему Создателю, той же несокрушимой веры в Него и непоколебимой надежды, целое море которой было в душе его молодого товарища. И Димитрий Александрович, который впоследствии отличался редким умением распознавать людей и обладал даром, как бы, читать внутренними очами в книгах их душ, увидел в Чихачове родного и близкого себе по духу человека и понял, что его долг – пробудить от сна эту спящую душу, вывести ее из темницы, привести ее к её истинному источнику – Богу. Однажды, слушая веселую болтовню Чихачова, Брянчанинов прервал его словами: «Будь ты христианином!» – Я никогда не был татарином, возразил ему недоумевающий товарищ. – «Так, но надо это слово исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». – Согласен и на то, отвечал Чихачов. И с этих пор, после этого краткого, но властного призвания быть христианином не по названию только, а на деле, началась между ними дружба, «дружба, основанная на слове Божием, на заповедях Его, на вере в Искупителя – Сына Божия, ради Которого друзья, тогда же решились не щадить ничего, что льстило в мире».⁷⁶ Эта дружба их, как отмечает Лесков, «носила особый отпечаток чего-то аскетического; они дружили для того, чтобы поддерживать один другого в общем их стремлении уйти от житейских соблазнов к поднявшему их возвышенному идеалу чистой жизни в духе христианского учения?»⁷⁷

– Самое главное в нашем положении теперь то, – внушал Брянчанинов Чихачову, – чтобы сберечь себя от гордости. Я не знаю, как мне быть благодарным за незаслуженную милость Великого Князя, но постоянно думаю о том, чтобы сохранить то, что всего дороже. Надо следить за собой, чтобы не начинать превозноситься. Прошу тебя: будь мне друг – наблюдай за мной и предостерегай, чтобы я не мог утрачивать чистоту моей души.

Чихачов обещал ему эту помощь.

– Прекрасно, – отвечал он:-я всегда скажу тебе правду, но в этом и не будет надобности, так как ты уже нашел средства спасти себя от соблазна.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ты сам сказал: надо «не начинать», и если ты никогда не будешь начинать, то оно никогда и не начнется.

– Твоя правда, – ответил, подумав, Брянчанинов: – но всё-таки наблюдай за мной. Я боюсь, что могу быть втянут на этот путь от тех самых людей, которые должны быть мне примером. Ведь мы «должны быте покорны начальникам нашим».

Да, это правда, ответил Чихачов и тотчас же заметил, что лицо Брянчанинова вдруг как бы озарилось какой-то радостною мыслью, – он взял товарища за обе руки, сжал их в своих руках и, глядя с серьезной восторженностью вверх, как бы читал под высоким карнизом покоя:

– Я вижу одно верное средство для того, чтобы не поддаться опасности соблазна, который представляют люди, и ты, может быть, отгадываешь, в чем оно заключается...

– Мне кажется, что я отгадываю, о чем ты думаешь.

– Я думаю, что надо всегда смотреть на Богочеловека.

– Ты прав.

Поверь, если мы не будем сводить с Него наших мысленных глаз и будем стараться во всем Ему следовать, то для нас нет никакой опасности, Он нас спасет от опасности потерять себя во всех случаях жизни.

– Верю.

И вот Он с нами, и мы в Нем, и Он в нас. Мне кажется, я понял сейчас в этих словах новый удивительный смысл...

– И я тоже.⁷⁸

Это настроение двух юных друзей, избегавших всяких школьных проделок и не интересовавшихся шумными светскими развлечениями, не могло не быть замечено товарищами, и, если верить Лескову, вокруг них образовался «кружок любителей и почитателей святости и чести», состоявший человек из десяти. Но мы более склонны предположить, что едва ли товарищи – светские молодые люди могли искренно проникнуться этим религиозным духом набожности и благочестия – врожденными чертами Брянчанинова. И, пожалуй, вернее будет думать, что, если у Димитрия Александровича и Миши Чихачова и были подражатели, то большинство из них делало это скорее из желания обратить на себя то же милостивое внимание училищного начальства, заслужить себе то же ласковое расположение Великого Князя Николая Павловича, которым Брянчанинов и Чихачов пользовались не только во все время пребывания в училище, но и потом. С другой стороны, если у них и были не многие последователи, то нельзя не доверять и одному из добросовестных современных Димитрию Александровичу биографов его, свидетельствующему о том, что это очень оригинальное для светского заведения и благородное направление, которое Лесков называет «стремлением к безукоризненной, честности и даже к святости», вызывало «насмешки товарищей, глумившихся над благочестием двух юных друзей и называвших их «монахами и святыми, отцами»,⁷⁹ о чем упоминает и Чихачов в своих записках. Но, подтрунивая и в глаза и за глаза над скромными «монахами», товарищи не могли, однако, не заметить их истинного благородства, сказывавшегося в неподкупной честности и правдивости, «в недопущении себя до гнева, лжи, раздражительности, мщения и лести».⁸⁰ Товарищи знали, что Брянчанинову и Чихачову нельзя говорить ни о каких дурных школьных проделках, ни о каких проявлениях молодечества, потому что, не участвуя в них сами, они прямо говорили, что не желают ничего знать о них, чтобы, в случае допроса, не выдать товарищей: лгать же и скрывать то, что им известно, они не могут;⁸¹ Но, если встречалось какое-либо серьезное недоразумение, если кого-нибудь постигало горе или случалась нужда в помощи по наукам, – смело обращались к благочестивым «товарищам-монахам» и всегда находили у них самое теплое дружеское участие, поддержку, помощь, добрый совет. Как прежде в Покровском родные братия и сестры, так и здесь, в училище, в случае несогласия между товарищами, обращались к Брянчанинову, и его мнение принималось за решение, хотя он сам всегда устранялся от суда над другими, говоря: «Меня никто не поставил, чтобы судить и делить других».⁸² Чихачов же в подобных случаях обыкновенно добровольно стушевывался, стараясь при всякой возможности отдавать первенство своему другу.

Но, пользуясь в нужде советами и помощью своего, всегда серьезного товарища, который делился с нуждающимися всем, чем мог поделиться, молодые юнкера, однако, невольно сторонились его, и это вполне понятно: светским молодым людям должен был казаться странным и не понятным тот образ жизни, какой вели в училище Димитрий Александрович и следовавший за ним Чихачов. В холодной и бездушной северной столице, где не было тихого уединения, которое с детства так любил юный подвижник. В Инженерном училище, где изучались только «науки человеческие», не открывающие Истину, а только затемняющие Её; в кругу молодых людей, любящих повеселиться и поразвлечься со свойственной молодости безрассудностью, и мало склонных задумываться над теми вопросами, которые с детских лет волновали Димитрия Брянчанинова. В этой обстановке он остался верен, сколько это было возможно, своим прежним привычкам, своим духовным стремлениям, какие воспитал в уединении отдаленной родины. Как бывало прежде, в Покровском, Митенька любил находить утешение в молитвенном обращении к Богу, в горячих слезах перед Его Всевидящем Оком, в чтении наизусть умилительных Псалмов, так и теперь, живя в столице и обучаясь в училище, он любил предаваться умной молитве, молясь по большей части ночью, когда никто не наблюдал за ним, и он мог свободно изливать перед Отцом Небесным свою душу. Часто случалось, что, лежа в постели, он приподнимал от подушки голову и начинал читать молитву; и так, не изменяя положения, не прекращал молиться от вечера до тех пор, когда утром надо было вставать и идти на службу в классы.

Как бывало в детстве Митенька любил посещать, родной Покровский храм, где чуткая душа его чувствовала присутствие Бога Отца, Сына и Св. Духа, так и юнкером он простаивал долго в церкви, молился и рыдал; и, заменяя юнкерский мундир офицерским,⁸³ он не радовался этому повышению, а горевал о том, что теперь нельзя уже будет так, как прежде в юнкерском мундире придя в храм Божий встать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно!⁸⁴

Настроенный так юноша, переживающий в то же самое время, как мы отмечали выше, тяжелую, внутреннюю борьбу с светской наукой и нуждающийся в духовном подкреплении, не мог удовлетвориться установленным в училище обычаем – только один раз в год приступать к Таинствам Исповеди и Св. Причащения. Он чувствовал потребность более часто питать душу свою Божественным Телом, ломимым во оставление людских грехов, поить её Божественной Кровью Нового Завета, изливаемой за грешных людей. Для удовлетворения своего желания он, естественно, обратился к законоучителю и духовнику училища и начал часто в субботу исповедоваться у него, а в воскресение причащаться. Раскрывая все тайны своего сердца, все свои заповедные думы своему другу Мише Чихачову, с которым он делил радости и печали. Димитрий Александрович не скрыл от него и этого, предложивши следовать за ними, «не отставать от него». По воспоминаниям самого Чихачова, в одну из суббот, когда можно было выйти из училища, Брянчанинов пригласил своего товарища идти вместе с ним к священнику, объясняя, что у него такой обычай; в субботу исповедоваться, а в воскресение причащаться. Услышавши это приглашение, Миша сначала пришел в «изумление и великое смятение»; на него напал страх: как можно так, без всякого приготовления, идти на исповедь и приступать к Причащению, когда он привык совсем иначе «говеть», раз в год; походить сначала в церковь, а после уже завершить исповедью и принятием Св, Таин? Но друг своей любовью повлек его за собой, успокаивая тем, что это не его дело, а духовника. И с этого времени Чихачов «не отставал» от своего друга и каждую неделю отправлялся на исповедь вместе с ним. Но тогда как Димитрий Александрович, с самого раннего детства склонный молитвенно исповедовать перед своим Творцом сокровенные помыслы своей религиозно настроенной души, находили облегчение успокоение в этом частом принятии Тела и Крови Христовой. Не привычный к этому друг его испытывал внутреннее содрогание, чувствуя, как ему казалось, «свое огромное недостоинство», и в продолжении недели при всей внешней рассеянности, занимаясь науками и различными военными упражнениями, нередко оплакивал это свое недостоинство горячими слезами, сильно боролся со своим сердцем, «принуждал его ко всему доброму», отвращая от порочных навыков, побеждая в взволнованной душе своей «внутреннее сильное восстание страстей и привычек, разъяренных противодействиям им».⁸⁵ И невидимая сила свыше поддержала и эту угодную ей душу «на поприще мученичества добровольного и исповедничества», послав ей крепкую поддержку в лице такого друга, «который и благоразумием своим её вразумлял, и душу свою за неё всегда полагал, и вместе с ней всякое горе разделял».⁸⁶

Но духовник училища, к которому отправлялись еженедельно друзья, не понял идеальных порывов юных отроков, представлявших такое необычайное явление среди учащейся молодежи, и, услышавши, что раскрывающие перед ним душу воспитанники «боримы множеством греховных помыслов», посчитал своим долгом донести об этом училищному начальству. Это последнее истолковало «греховные помыслы» в смысле «политических замыслов» и подвергло юных друзей формальному допросу. Сначала призван был к ответу Чихачов: о чем говорили они со священником, не о преступных ли замыслах против правительства? Не удовлетворившись его отрицательным ответом, начальник училища генерал-лейтенант граф Сиверс обратился с допросом и к Брянчанинову, «которому пришлось исповедь свою повторять перед генералами лютеранского исповедания, которым может ли быть понятна православная исповедь»?⁸⁷ Взволнованный тем, что пришлось поведать то, что он желал хранить в строжайшей тайне Димитрий Александрович захворал и слёг в постель, и «с той поры, говорит Чихачов в своих записках, здоровым вполне я его никогда не видал». «Идеальные порывы чистой души были не понятны училищному начальству, оно считало их пустыми бреднями ненормального мальчика»⁸⁸ и стало следить за юными подвижниками.

Но чувствуя потребность очищать и облегчать исповедью свою душу и вкусивши уже её благодатных плодов, эти последние не могли отказаться от своего обычая в угоду начальству; они только принуждены были избрать себе другого духовника. Наученные опытом, друзья стали ходить скрытно от училищного начальства к инокам Валаамского подворья, «к службе и для исповеди и причащения». Эти простые, благочестивые служители Христа почувствовали искренность молодых людей, с любовью принимали их, беседовали с ними «о пользе души», давали им, какие могли, наставления. Но, как люди без научного образования, они были более склонны к внешнему подвигу, чем к внутреннему благочестию, и не могли удовлетворить образованных искателей подвига. Чувствуя сами, что они не могут дать юным подвижникам того, чего ищут эти последние, Валаамские иноки посоветовали им обратиться за душеназиданием к инокам Невской Лавры: «Здесь вы не удовлетворите души вашей», сказал однажды один из них, о. Серафим⁸⁹ Димитрию Александровичу: «а, если угодно, есть в Невском монастыре ученики о. Леонида, старца опытного и получившего образование монашеское от учеников старца Паисия Молдавского,⁹⁰ они вам лучше укажут этот путь и со старцем своим могут познакомить».⁹¹ Этот совет был путеводной звездой для молодого искателя жизни духовной. Брянчанинов отыскал в Невском монастыре учеников о. Леонида, иеромонахов: Аарона, Харитона и Иоанникия, познакомился с ними, а через них и с Лаврским духовником о. Афанасием, и друзья стали посещать их, радуясь, что нашли себе истинных наставников, понимавших их духовные стремления; к тому же и служба в Невской Лавре, более величественная и более продолжительная, чем на Валаамском подворье, больше нравилась им. Об этих посещениях Лавры узнал отец Димитрия Александровича А.С. Брянчанинов. Верный слуга его – бывший дядька его сыновей – старик Доримедонт, который был приставлен к Димитрию и жившим с ним вместе братьям, для служения им и для надзора за их жизнью, не мог не донести об этом своему барину, посылая в Покровское подробнейшие рапорты о времяпрепровождении молодых господ. Но тогда как о Петре Александровиче он мог докладывать Александру Семеновичу что-нибудь вроде такого факта, как «будучи у господ Анненковых на вечере, изволили потерять батистовый платочек с вензелем», а о Михаиле Александровиче, – что «они к тому же вечеру изволили купить дорогих духов, за 6 целковых флакончик махонький, а я докладывал, что можно бы одеколоном подушиться, на всех-де вертопрахов смотреть здешних нечего», и на что Михаил Александрович «изволили сказать, посмеявшись довольно: сами вы, Доримидонт Дмитрич, одеколоном прыскайтесь, а я не то, что прыскаться, а у меня над каждой вашей милости господской копейкой болит сердце»; тогда как об Александре Александровиче Доримедонту приходилось докладывать, что «Александр Александрович изволят по ночам не возвращаться долго и разговоры не зело подобные ведут промеж прочих господ офицеров», о жизни Димитрия Александровича он не мог докладывать господину ничего другого, кроме того, что «Димитрий Александрович без перечь изволят пребывать в Лавру, когда только свободны от дежурства во дворце, белье у Димитрия Александровича все цело, которое пошло с нами из усадьбы, а дружбу они ведут только с одним господином офицером Ч-вым и вместе в Лавру ездят».⁹² Александр Семенович, не допускавший и мысли о несветской карьере своего сына и рисовавший себе яркими красками блестящие картины его будущей светской службы, расстраивался подобными известями; он знал, что старший сын был с детства такого же настроения, но это казалось ему прежде детскими капризами, которые должны бесследно исчезнуть в суете столичной жизни, в чисто светском учебном заведении, после знакомства с веселыми, а нередко и легкомысленными товарищами. Отец примирился бы с известием, что старший сын ведет в столице рассеянную жизнь легкомысленного молодого человека; правда, быть может, он и похмурился бы немного, читая донесения верного слуги о его ночных похождениях, о трате денег на ненужные предметы роскоши, как хмурился и пожимал плечами, получая подобные известия о жизни других своих сыновей. Быть может он и побранил бы его за это, но в душе то он признался бы себе, что все это в порядке вещей: молод, легкомыслен, развлекается... а вот приверженность к Невской Лавре,– это совсем другое дело, на это должно обратить серьезное внимание. Отец видел теперь, что желание старшего сына, который, еще отправляясь только в училище, на вопрос, какого рода службу он предпочитает, не задумываясь, ответили: «службу Царю Небесному»,⁹³ было не пустыми словами, что сын все время носит в сердце своем желание поступить в монахи, не расставшись с ними и, в суете шумной столицы. Но позволить сыну поставить на своем, пойти, руководствуясь хотя бы и внутренним призванием, но против воли отца, – было не в характере Александра Семеновича, не выносившего никаких ослушаний. Не имея возможности за далью расстояния самому подействовать на сына и видя, что письменные наставления не производят на него должного действия, – Димитрий Александрович продолжает вместе с другом своим Чихачовым посещать Лавру. Александр Семенович обратился за содействием к начальнику училища графу Сиверсу, своему бывшему товарищу по службе в пажах, прося его содействия и помощи. Училищное начальство приняло строгие меры: Брянчанинов был переведен с частной квартиры, где он жил со своими братьями, в казенную, в стены Михайловского инженерного замка под строгий надзор. Теперь Димитрий Александрович мог быть неразлучен с другом своим Мишей Чихачовым, жившим там же, но посещения Лавры, которых друзья не прекращали не смотря ни на какие запрещения, сделались, конечно, гораздо затруднительнее реже, так как совершались тайно от начальства. Так продолжалось до тех пор, пока им не было разрешено поселиться на частной квартире; это было тогда, когда вышел в офицеры и Миша Чихачов.⁹⁴

Окончивши курс в юнкерских классах и вышедши из стен училища, друзья-офицеры поселились поближе к Лавре, по свидетельству Лескова, на Невском проспекте, в большом и очень нелепом доме Лопатина, который теперь уже сломан и который помещался там, где ныне пролегает Пушкинская улица.⁹⁵ Теперь уже никто не мог помешать им, удаленным из под надзора закрытого учебного заведения, располагать своим временем сообразно своим стремлениям и вкусам, вести самый строгий, чисто монашеский образ жизни, соблюдать постные дни, не посещать никаких увеселений и, главное, ежедневно посещать церковь. По Свидетельству Чихачова, жизнь их в это время протекала следующим образом: от семи часов утра до часу дня они проводили в училище, в классах; возвратившись к себе и скромно отобедав, отправлялись к вечерне в Лавру, где, по окончании богослужения, заходили к кому-либо из учеников о. Леонида для беседы. Но из трех знакомых им иеромонахов в монастыре остался скоро только один о. Иоанникий, а два другие (о. Аарон и о. Харитон) по назначению начальства перешли в другие монастыри. С о. Иоанникием и Лаврским духовником отцом Афанасием молодые люди совещались о всем, что касалось внутреннего монашеского делания, им они исповедывали свои помыслы, не скрывая для пользы души ничего, учились у них «охранять себя от страстей; от помыслов, от поползновений»,⁹⁶ Спрашивали у них совета, какие книги им читать из творений Св. Отцов. И богатые опытом, добрые старцы никогда не ленились давать наставления любомудрым юношам. Усугубив свою ревность к подвигам благочестия и посвящая все свободное от занятий время прилежному чтению книг Св. Отцов: Димитрия Ростовского, Иоанна Златоуста, Добротолюбия, Лествичника и других, почерпывая из них и образ мыслей, и разум духовный, и способы к спасению души, Димитрий Александрович сделался теперь уже совершенным аскетом по душе, «жизнь вел весьма охранно от мирских приманок, и от товарищей, и от знакомых»,⁹⁷ и все больше и больше укреплялся в своем всегдашнем намерении идти в монастырь. Такое же решение принял и друг его Чихачов. Но этому желанию юных подвижников не легко было исполниться.

Александр Семенович, видя, что училищное начальство не в состоянии, оказалось, отвлечь его сына от принятого им намерения и получая от этого последнего письма с просьбой разрешить ему по окончание училища выйти в отставку и начать службу Богу, избрал иной, более верный, как казалось ему, путь: он написал горячее письмо своей родственнице Сухаревой, влиятельной в Петербурге особе, которая, «пользуясь знакомством и расположением Митрополита Серафима»,⁹⁸ довела до его сведения, что в Невском монастыре слишком часто бывают два офицера, из которых один – племянник её Брянчанинов, лично известный Государю Императору и любимый им; что духовник Лавры о. Афанасий будто уговаривает его поступит в монахи; что Государю это не нравится, и, следовательно, если это случится, то и ему самому – Митрополиту не миновать больших неприятностей. Старец-Митрополит поверил наговору и, призвав духовника и не слушая никаких его оправданий, сделал ему строгий выговор и запретил впредь принимать к себе молодых офицеров. Узнавши об этом и сожалея, что доброму, ни в чем неповинному, отцу Афанасию приходится из-за них переносить неприятности, Димитрий Алекс, решился лично объясниться с Митрополитом. При свидании, как вспоминал об этом впоследствии Чихачов, он оправдывал духовника тем, что никогда не спрашивал у него совета, и в то же время открыто говорил, что, действительно, «имеет желание и призвание идти в монастырь, проводить жизнь монашескую и преодолевать с помощью Божией все препятствия, какого бы рода они ни были»; Владыка, вероятно, не поверивши чистому и бескорыстному влечению юноши, сначала отговаривал его от этого, указывая на молодость лет, на недальность будущей карьеры, так как ему, человеку без академического образования, нельзя быть ничем, больше архимандрита; когда же и после этого юноша стоял на своем, митрополит решительно сказал, что не позволит ему вступить ни в один из монастырей своей епархии. В ответ на это прозвучали серьезные слова будущего Игнатия: «Не только в Вашей епархии, да и во всей России, если бы не приняли меня, я сыскал бы место, где исповедуют православную веру!» Следствием этого разговора было то, что отцу Афанасию разрешено было по-прежнему принимать молодых людей.⁹⁹

«Таково было стремление Брянчанинова к жизни иноческой; это было не прихотливое желание представлять из себя оригинала в обществе; это было не следствие простого разочарования жизнью, которой горечи и удовольствия он еще не успел испытать: это было чистое намерение, чуждое всяких расчетов житейских, искреннее святое чувство любви Божественной, которая одна способна с такой силой овладевать существом души, что никакие препятствия не в состоянии преодолеть её».¹⁰⁰ А препятствий таких было очень много: не только люди, но и сама природа как бы восставала против благочестивых намерений юного подвижника: будучи от рождения слабого здоровья; весной 1826-го года он заболел так тяжело, что не в силах был подняться с постели. Узнавши об этом, Государь Николай Павлович приказал, чтобы больного лечили его собственные медики и чтобы ему ежедневно доносили о здоровье любимого им офицера. Знаменитые врачи столицы нашли у Брянчанинова все признаки чахотки и, считая положение его безнадежным, не скрывали опасности и от самого больного. Чувствуя себя очень плохо, Димитрий Александрович молитвой и частым причащением спокойно готовился перейти в вечность. Но Всеведущему Господу нужна была жизнь Его будущего служителя, и, к удивлению к приговоривших его к скорой смерти врачей, он поднялся с постели и мало по малу оправился настолько, что в состоянии был опять приступить к занятиям.

Жизнь юных друзей снова потекла прежним порядком, только перенесший тяжелую болезнь и как бы постоявший на границе между жизнью и смертью Димитрий Александрович стал еще сосредоточеннее, еще строже к себе, еще больше укрепился в своем намерении оставить мир, видя в своем выздоровлении как бы указание свыше посвятить Богу эту возвращенную Его Милосердием жизнь. «Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному!» писал он потом об этом времени: «я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением я начал рассматривать монашеское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд; его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко, и, по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! Оставляю упоминать о всех; самое тело вопияло мне: «куда ведешь меня? я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними; жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинами». «Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хранителя, сказавшего мне волю Божию, потому что голос был решительный и повелительный. Он говорил мне: это сделать – твой долг, долг непременный. Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по-видимому, убеждения плоти казались перед ним ничтожными».¹⁰¹

Между тем, по особому Промыслу Божию, случилось приехать в столицу по делам иеромонаху Леониду, о котором Брянчанинову и Чикачову говорили еще монахи Валаамского подворья и о котором они много слышали от его учеников – иноков Александро-Невской Лавры. Димитрий Александрович свиделся у о. Иоанникея с этим старцем подвижником, прославившимся своей духовной жизнью. Полная мудрости и монашеского опыта беседа с о. Леонидом, близким Димитрию по духу, произвела необычайное впечатление на его жаждущую духовной пищи душу. И уже, после этой первой беседы, он стал духовным сыном старца. «Сердце вырвал у меня отец Леонид»,¹⁰² говорил он об этом Мише Чихачову: «теперь решено дело – иду проситься в отставку от службы и последую старцу, предамся ему всей душой и буду искать единственно спасения души в уединении».¹⁰³

По отбытии старца Леонида в Александро-Свирский монастырь, где он в это время поселился, Брянчанинов и Чихачов не порвали с ним сношений: они постоянно вели с ним переписку, открывая ему свою душу и лелея планы будущего подвижничества под его многоопытным и мудрым руководством. Зная воззрения на это своего непреклонного отца, Димитрий Александрович, однако, хотел попытаться получить от него если не благословление, то хотя разрешение на шествие по избранному им иноческому пути; его мучило враждебное отношение родителей к его заветному желанию и призванию, от которого он, однако, твердо решил не отказываться даже и в том случае, если придется навлечь на себя гнев родителей, так как он хорошо помнил слова Христа о том, что кто любит отца или мать больше, чем Его, не достоин Его.

Удобный случай для того, чтобы окончательно объявить родителям свое неизменное и непоколебимое решение и попросить их согласия, представился: в июне месяце 1826-го года молодой Брянчанинов, получив трехмесячный отпуск от службы для поправления своего все еще слабого здоровья, отправился на родину в Покровское. Но, как осторожно ни приготовлял он своих родителей к предполагаемой перемене своей жизни, как горячо и слезно ни просил он их дать на это свое согласие, отец, а за ним и мать и слушать не хотели о монашестве их первенца, разрушавшем все честолюбивые планы их о его блестящей светской карьере. Не добившись согласия родителей, с сердцем полным глубокой скорби возвратился молодой офицер в Петербурге, где, говоря словами биографа его протоиерея Знаменского, готовилась встретить его другая, более страшная буря: он должен был отстоять свое заветное желание перед Монархом, которому был обязан воспитанием, образованием и благодарностью за милостивое высокое внимание к нему.¹⁰⁴ Это была борьба; требующая всех нравственных сил молодого подвижника, борьба, в которой ему надо было или уступить или показать «пример непоколебимого мужества, доблести мученической, прямого исповедничества».¹⁰⁵

В конце декабря блистательно (первым) выдержавши окончательный экзамен в Инженерном училище, Димитрий Александрович сейчас же подал прошение об увольнении его от службы по слабости здоровья. «Здесь началось в жизни Брянчанинова нечто необычайное, величественное, напоминающее древние времена христианства».¹⁰⁶ Узнавши о желании своего любимого «фельдфебеля» (Государь Николай Павлович любил называть так Брянчанинова – фельдфебель кондукторской роты) выйти в отставку, Его Величество, возлагавший большие надежды на его будущую полезную службу по инженерному ведомству, потребовал его к себе и сам отечески увещевал его не оставлять службы. Верноподданически благодаря Государя за все оказанный ему милости, Брянчанинов, однако, остался непреклонным в своем желании.¹⁰⁷ Тогда Государь поручил своему Августейшему брату – Великому Князю Михаилу Павловичу, бывшему тогда генерал-инспектором Инженерного училища, постараться отговорить любимого всеми инженера от его намерения. Брянчанинов был потребован в Михайловский дворец к Великому Князю, который в присутствии главного начальника всех военно-учебных заведений графа Оппермана старался узнать, что заставляет его подать в отставку: «не желает ли он определиться к светским делам»? Если он хочет спасения души, то не славнее ли спастись в мире». «Не желает ли он избрать какое-либо место в южной России для поправления здоровья, потому что Государь не желает его уволить»?¹⁰⁸ Брянчанинов на все вопросы давал искренние, прямые, вежливые, хотя и отрицательные ответы, ибо, как свидетельствует нелицемерный друг его Чихачов, «он всегда излагал свои мнения просто, не поддаваясь человекоугодию из желания нравиться начальству или другим высоким лицам, о чем бы то ни было его вопрошающим».¹⁰⁹ Он ссылался на свое слабое здоровье, которое делает для него невозможным несение служебных трудов, и говорил, что, предвидя скорую смерть, должен позаботиться главными образом о том, чтобы приготовить себя к будущей жизни, для чего он и желает поступить в монастырь, ибо, оставаясь в мире, невозможно спастись: «Остаться в мире и желать спастись, – это, Ваше Высочество, говорил он, все равно, что стоять в огне и желать не сгореть»¹¹⁰ После долгих бесплодных увещаний, Великий Князь, объявляя ему, что Государь отказывает ему в увольнении, предложил ему самому избрать место для службы. Когда же он, как бы налагая на себя первое послушание, отказался от этого, ему была объявлена Высочайшая воля Его Императорского Величества: в 24 часа выехать из столицы к месту, этой же волей, определенного ему служения в Динабургскую крепость, где он должен был наблюдать за производством разных построек и земляных работ». Покорный царской воле, полагаясь на Милость Божию, отправился молодой инженер в Динабург и приступил к исполнению своих обязанностей, трудных для его слабого здоровья, которое стало здесь еще хуже; по нескольку недель он принужден был не выходить из комнаты и «целый год провел большей частью в болезни».¹¹¹

Разлученный с любимым другом своим Михаилом Чихачовым, который остался еще в Питере, он облегчал наболевшую душу свою только духовным общением с отцом Леонидом, поддерживая себя надеждой, что Милосердный Господь, смилуясь над ним, исполнит, когда придет время, его желание. Воспользовавшись посещением Динабурга Великим Князем (осенью 1827 года), он снова подал прошение об увольнении его от службы. Видя непреклонность молодого инженера и убедившись в его неизлечимом душевном томлении и физическом нездоровье, Михаил Павлович прислал к нему своего адъютанта сказать, что, хотя для него и готовилось видное и полезное в государстве место, но так как нет закона насильно держать кого-либо. на службе то он и увольняет его.¹¹² Таким образом – «миг вожделенный настал»: получивши 6 ноября 1827 года Высочайший указ об отставке, инженер-поручик¹¹³ в одежде простолюдина, прибыл в Петербург и, прежде всего, поспешил, конечно, к другу своему Чихачову поделиться с ним радостной вестью о своей свободе. Во время короткого, но полного душевной радости свидания после целого года разлуки, сообщивши Мише свое решение немедленно отправиться в Александро-Свирский монастырь к пребывавшему там старцу Леониду, Димитрий Александрович, всегда заботившийся о спасении души своего друга, как бы Самим Богом порученной ему, спросил его: «Вот я уже еду; а как думаешь ты устроить свою дальнейшую жизнь? Не раздумал ли ты еще последовать за мной»? Чихачов, которому всегда казалось, что он, хотя и желал всем сердцем во всем подражать непорочной жизни своего товарища, но «далеко, далеко отставал от него и по слабости, и по лености, и по вкоренившимся с детства порокам, от которых при всех усилиях не мог отстать,¹¹⁴ чистосердечно отвечал, что, не полагаясь на свои силы, он последует за другом только в том случае, если этот последний пообещает никогда не оставлять его без своей помощи. «Подавай же в отставку» воскликнул, услышавши это, товарищ, «а о не оставлении с моей стороны само собою разумеется»!¹¹⁵ Сейчас же было написано прошение, в котором Чихачов просил об увольнении его от службы, выставляя причиной расстройство домашних обстоятельств и близорукость глаз. Но обоюдному желанию друзей – вместе начать служение Господу – не суждено было исполниться сразу: просьба Чихачова об отставке не была принята, он остался еще на год в службе, а Димитрий Александрович один отправился к своему духовному отцу в Александро-Свирский монастырь.

Получив согласие настоятеля,¹¹⁶ он облекся в послушническое одеяние – подрясник из толстого черного сукна и вступил в число монастырской братии.

: Вступил я в монастырь, как кидается изумлённый, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину; как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть. Звезда, руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединение, в тишине, или, правильнее, во мраке, в бурях монастырских».

(Сочинения Епископа Игнатия, т,: I: , стр. 563).

Для юного двадцатилетнего подвижника начинается с поступлением в Александро-Свирский монастырь¹¹⁷ новая жизнь, трудная, но добровольно избранная, жизнь испытаний нравственных и физических, жизнь всевозможных лишений и полного самоотвержения, жизнь добровольного мученичества. «Без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чувством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием, вступил я в монастырь», говорит об этом времени Димитрий Александрович в своем «Плаче»: «вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину, – как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть. Звезда, руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине, или, правильнее, во мраке, в бурях монастырских».¹¹⁸

Зная, что «отцы первых веков Церкви особенно советуют искать руководителя Боговдохновенного, ему предаться в совершенное, безусловное послушание», а отцы более позднего времени, называя Боговдохновенных руководителей достоянием древности, «уже решительно завещают в руководство Священное и Святое Писание и поверяемый по этим писаниям, принимаемый с величайшей осмотрительностью и осторожностью совет современных и сожительствующих братий»;¹¹⁹ в то же самое время глубоко сознавая потребность для себя в опытном руководителе на поприще духовной жизни. Димитрий Александрович отдал себя в совершенное, беспрекословное послушание старцу Леониду, проводя дни свои в Свирском монастыре «в повиновении и в отвержении себя во всем».¹²⁰ На подобие древнего старчества, он ежедневно исповедовал старцу не только дела и поступки, но и все свои помыслы, обнаруживая перед ним самые сокровенные тайники своей души, и во всем повинуясь воле своего духовного отца, умерщвлял волю собственную, ничего не делая по своему желанию и разумению, ни в чем не прекословя старцу. Кроме того, зная, что для того, чтобы «окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения; кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера испытаны; должно быть испытано-дороже ли ему Евангелие, слова и заповедания Христовы, в которых жизнь вечная, дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни»,¹²¹ юный подвижник обнаруживал беспримерную кротость, превышающее всякое вероятное смирение и ничем не нарушаемое терпение, а то, что учение вечной жизни, не на словах только, а в действительности, для него дороже, чем все преимущества, удобства и обычаи мира, – он доказал еще прежде, бросив светскую карьеру, которая шла полным ходом, и очутившись с самого начала своего иночества по вступлении в монастырь в совершенной материальной нужде, ибо разгневанные самовольным выходом сына из службы, родители его отказали ему в вещественном вспомоществовании и даже прекратили с ним письменные сношения.

– Отец Леонид, как нелицемерный наставник, желая победить в предавшемся ему всей душою ученике высокоумие, гордость и самомнение, обыкновенно присущем каждому благородному и образованному человеку, входящему в среду простолюдинов, и желая изведать его нрав и увериться, что не притворно, но истинно его смирение, – налагал на него самые тяжелые, старческие испытания, но юный подвижник, с искренней любовью к Богу предавшийся иноческим подвигам, без малейшего ропота и прекословия, с умиленным и радостным сердцем исполнял всё, что требовал его наставник, усваивая чистой душой своей как бы к нему лично произносимое учение Варсонофия Великого: «Внимая словам Апостола – о всем благодарите, – приготовься к благодарению за всё; и будешь ли в скорбях, или нуждах, или в утеснениях, или в болезнях и трудах телесных, за всё, постигающее тебя, благодари Бога».

Первым послушанием Брянчанинова в монастыре была служба при поварне. Хотя Свирский монастырь и был общежительный, но, по установившемуся там издавна порядку, повара почему-то были всегда избираемы из числа штатных служителей, находившихся при монастыре, которые не весьма уважительно обращались с монашествующими. В первый же день поступления Брянчанинова на поварню, повар, бывший крепостным человеком его отца, послал приставленного к нему нового послушника за мукой в амбар, бросив ему мешок, обдавший его всего белой пылью. Димитрий Александрович смиренно взял мешок и пошел за поваром. Когда же в амбаре нужно было всыпать муку, он растянул мешок обеими руками и, по приказанию повара, прихватил зубами один из краев, чтобы удобнее было всыпать муку. Впоследствии Брянчанинов никогда не мог забыть этого случая из своей цервой монастырской жизни и, часто вспоминая его, говорит, что после того он ни разу не ощутил в сердце своем такого отрадного, усладительного чувства, такого восхищения-полного совершенного забвения своего «я» в монашеском смирении, какие он испытал в это мгновение. В другой раз монах-простолюдин, заведовавший рыбной ловлей, послал молодого послушника достать из глубины озера запутавшийся там рыболовный невод, и Димитрий Александрович, несмотря на то, что была холодная осень, и купание в подобное время было очень опасно для его, всегда слабого здоровья, беспрекословно исполнил приказание, за что впоследствии чуть не поплатился жизнью: он сильно простудился.

Но не только некоторые братия испытывали глубину и искренность его послушания и смирения, стараясь нарочно обидеть и унизить его, и сам старец Леонид, его наставник, вел его, как указано и выше, тяжелым и трудным путем в внешнего и внутреннего смирения; нередко в суровую зимнюю стужу, когда руки кочевали от беспощадного северного холода, Брянчанинов, как кучер, возил своего старца в кибитке по всяким монастырским нуждам. Так однажды он привез отца Леонида к Николаю Акимовичу Баркову¹²² «истинному подвижнику в мире»; и Барков так впоследствии рассказывал об этом случае: «Батюшка о. Леонид благоволил пожаловать ко мне грешному; на дворе была метель и вьюга. За хлопотами о самоварчике, я совсем позабыл о том, что батюшка то не один же приехал; я попросил у него благословения пригласить и возницу его на чашечку чая. Вошел послушник, да такой молоденький и красивенький и смиренно поместился у самого порога. «Прозяб, дворянчик?» сказал батюшка, с улыбкой относясь к нему; «Ты знаешь, кто, это такой?» спросил он, обратившись ко мне: «Это – Брянчанинов». Я низко низко поклонился ему и подумал про себя: Господи Боже мой! В таком возрасте, при таких достоинствах – и столько смирения!»¹²³

Подобные многократные, случаи беспрекословного послушания приобрели юному подвижнику уважение монастырской братии, по началу с предубеждением, относившемся к нему, Но это не радовало смиренного инока: душа его жаждала подвигов не перед глазами людей, а лишь перед Оком Всевидящего, и, по свидетельству друга его Чихачова, он очень тяготился жизнью в этом многолюдном монастыре, стремясь к тихому уединению. Это желание его отчасти исполнилось сравнительно скоро: проведя около года в Свирском монастыре, юный отшельник оставил его и переселился в другую, более удобную для строгой и уединенной жизни обитель. После видения, бывшего от Св. Александра Свирского, который сам отвел Димитрия Александровича за руку от раки своих мощей, как бы возвещая этим ему волю Божию, оставить это место,¹²⁴ по общему совету было решено переместиться старцу Леониду со всеми его учениками в Площанскую пустынь.¹²⁵ Отправляясь на Новое место и проезжая через Петербург, Димитрий Александрович остановился на квартире у Чихачова. Открывая в искренней беседе свою душу своему всецело доверяющему ему другу и чувствуя себя обязанным поделиться своими первыми впечатлениями монастырской жизни, которую он имел уже возможность ближе узнать, он не скрыл от Чихачова, что руководство отца Леонида его не вполне удовлетворяет, ибо старец не может решить всех его недоумений, которые приходится, по большей части, решать ему самому.¹²⁶

Но не верно думать, что Димитрий Александрович, стремясь к более, высокому руководству, не ценил добрых наставлений отца Леонида; его собственные слова свидетельствуют как раз об обратном: «я желал быть под руководством наставника; но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением Отцов», писал он впоследствии (в 1847 году), когда старец Леонид мирно покоился уже в могиле (умер в 1841 году): «впрочем, я слышал много полезного, много существенно-нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте прохлады, в месте света и блаженства, почивших благодетелей души моей!»¹²⁷

После короткого свидания с другом, Димитрий Александрович отправился в Площанскую пустынь, а Чихачов все еще остался в столице дослуживать последнее время, с нетерпением ожидая того счастливого момента, когда и ему возможно будет вступить в число служителей Господа. Воспользовавшись благоприятным случаем, когда главные начальники его выступили с армией против турок (батальон же, в котором служил Чихачов, был в числе оставленных в столице), Михаил Васильевич подал вторично прошение об увольнении своему ближайшему начальнику полковнику Люце. Но прежде, чем был получен указ об увольнении; он должен был отправиться в Бобруйск обучать рекрутов. Но лишь только Чихачов прибыл на место своего назначения, как сейчас же получил уведомление о своей отставке, и, не медля ни минуты, отправился на почтовых в Богородицкую Площанскую пустынь, где уже жил его товарищ. И вот 11-го января 1829 года еще один истинный последователь Христа «взял крест свой» и вступил на многотрудный и многоскорбный путь шествия к Богу, вознося к небу искренние благодарения «за избавление от сетей мира, хотя и внешних только.¹²⁸

Радуясь, что Господь помог им опять соединиться вместе в тихом приюте монастырского уединения, друзья неразлучно пошли по пути послушания беспрекословного и безропотного. Порядок и чин богослужения в Площанской обители отличались от обыкновенных монастырей своей строгостью и продолжительностью. Живущей в нем братии было около 200 человек. Главное правило между учениками старца Леонида было такое: каждый день вечером, по окончании всех служб, приходить к нему и по очереди отдавать отчет в делах и помыслах своих за целый день. «Нередко случалось», вспоминал впоследствии Чихачов: «придешь к отцу Леониду и передашь ему все свои беды, а он какими-нибудь простыми словами и благословениями до того облегчит сердечную скорбь и обновит унылый дух, что пойдешь от него совсем обновленный, как бы переродившийся новый человек, и примешься опять с усердием и удовольствием за внутренний подвиг очищения сердца от страстей».¹²⁹

Предаваясь долгой молитве и облегчая душу свою ежедневным исповеданием помыслов своему духовному наставнику, Димитрий Александрович, однако, тяготился частыми посещениями старца богомольцами, многочисленными собраниями и разговорами, приводящими к рассеянности; ревнуя о спасении собственной души и души своего неопытного друга, он желал отделиться от всех, вести жизнь более уединенную, скитскую, так как сознавал, что «вся тяжесть новоизбранной им и другом его жизни лежала на его душе», и «ему надо было блюсти за душой как своей, так и друга, чтобы вместо спасения не попасть обоим в погибель;¹³⁰ Не получая благословения отца Леонида на такое отделение, юный подвижник стал скорбеть и тосковать к явному ущербу для своего здоровья: «он весь изныл и изнемог».¹³¹ Но рука Божия не оставила его без своей всемогущей помощи: в одно утро, когда друг его отправился к утрени в 2 часа, а он сам, по болезненности своей, принужден был остаться в келье, великая Милость сошла на молодого инока – не во сне, а только в тонкой и самой малой дремоте, посетило его чудное видение: виделся ему светлый крест во весе его рост, и какая-то таинственная евангельская надпись на кресте. Над крестом были ветви и длани Христа Спасителя; при кресте стоял он сам и друг его, и был к нему голос от креста: «Знаешь ли ты, что значат слова, написанные на кресте»? – Нет, Господи, не знаю. – «Это значит, продолжал невидимый голос, искреннее отречение от мира и всего земного. А знаешь ли почему ветви и длани Христа Спасителя наклонены на ту сторону (на которой стоял в видении друг его Чихачов)? – И этого не знаю, Господи,-сказал он. Тогда голос отвечал ему ясно и значительно: «Это значит, что и он должен участвовать в твоих страданиях».¹³² Этим видение и кончилось, а Димитрий Александрович «почувствовал с тех пор необыкновенную силу разума духовного и разрешение всех своих недоумений». Возвратившийся от утрени Чихачов нашел друга своего, которого он оставил больным, бодрым, веселым, спокойным, без следов недавней болезни.

Когда о чудесном видении узнал отец Леонид, он разрешил друзьям жить вдвоем, отдельно от других, и не быть больше под его старчеством, а состоять под ведением общего монастырского духовника. Поместившись в уединенной келье, стоявшей в монастырском саду¹³³ отдельно от общего братского корпуса, молодые послушники вполне предались подвижнической жизни; избегая многолюдства, они выходили из кельи только в церковь для слушания службы, да в трапезную, для принятия пищи, редко разговаривая с кем-нибудь из братий. Радуясь своему отшельничеству и желанному уединению, подвижники направляли все силы своей души к богомыслию и молитве. В тихую погоду, в ясные солнечные зимние дни, Димитрий Александрович любил выходить на крыльцо, садиться на скамейку и смотреть на обширный сад, нагота которого была покрыта снежным покровом. Кругом было тихо; ничто не нарушало величественного покоя природы. Задумчивые взоры юного подвижника, невольно приковывались к расстилающемуся перед ним зрелищу, и с детства любимая им природа раскрывала перед ним свои тайны. Однажды, когда он пристально глядел на сад, с очей его души, как бы внезапно, упала завеса, и книга природы, книга, данная для чтения первозданному Адаму, книга, содержащая в себе слова Духа, подобно Божественному Писанию, открылась перед ним. Какое же учение прочитал в саду юный подвижник? Учение о воскресении мертвых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению.

Обнаженные сучья деревьев с убедительностью говорили ему своим таинственным языком: «Мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами, «неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?» И молодой отшельник верил, что оживут они, эти сухие кости, облекутся плотью; в новом виде вступят в новую жизнь и в новый мир. Как древа, не выдержавшие лютости мороза, утратившие сок жизненный, при наступлении весны посекаются, выносятся из сада для топлива: так и грешники, утратившие жизнь свою – Бога, будут собраны в последний день этого века, в начатке будущего вечного дня, и ввергнуты в огонь неугасимый. Рассуждая так, многодумный юноша знал, что, если бы можно было найти человека, который бы не знал превращений, производимых переменами времен года; если бы привести этого странника в сад, величественно покоящийся во время зимы сном смертным, показать ему обнаженные древа и поведать о той роскоши, в которую они облекутся весной, то он, вместо ответа, посмотрел бы только и улыбнулся – такой несбыточной басней показались бы ему эти слова! Так и воскресение мертвых кажется невероятным для мудрецов, блуждающих во мраке земной мудрости, не познавших, что Бог всемогущ, что многообразная Премудрость Его может быть созерцаема, но не постигаема умом созданий. Богу все возможно: чудес нет для Него. Но слабо помышление человека: чего мы не привыкли видеть, то представляется нам делом несбыточным, чудом невероятным. Дела Божия, на которые постоянно и уже равнодушно смотрим, дела дивные, чудеса великие, непостижимые.¹³⁴

Таким образом, природа, ежегодно повторяющая перед глазами всего человечества учение о воскресении мертвых, живописуя его преобразовательным таинственным действием, давала созерцающему ее Димитрию Александровичу содержание для его богомыслия, которое он изливал во вдохновенных поэтических строках, раскрывающих перед нами его внутреннюю жизнь этого времени. Чистая, богомысленая душа его, под материальным обликом видимого мира, как бы прозревающая мир невидимый, духовный, как и прежде в Александро-Свирском монастыре, так и теперь, воссылала к Творцу всего, «из среды браней, потрясающих ум и сердце из среды болезней, томящих и расслабляющих тело, из среды множества немощей, объемлющих все существование»,– воссылала слезное моление: «Господи, услыши молитву мою!» Обращаясь к Тому, Кто услышал Иону, молившегося во чреве кита, юный подвижник молил: «Господи, услыши глас мой! Изведи из темницы страстей душу мою, пролей в нее свет благодатный! Когда прольешь в нее этот свет, свет светлый и радостный, и животворный, тогда будет она исповедаться имени твоему!.. Ты, Господи, упование мое! Тогда только могу быть в стране живых, в стране святой правды Твоей, когда Ты, Господи, ниспошлешь в сердце мое благодать Твою; когда, вселившись в сердце мое, будешь часть достояния моего, моим единственным имуществом и сокровищем! И тогда возрадуются Святые Ангелы Твои возрадуются лики благоугодивших Тебе человеков, увидя спасение мое».¹³⁵

Читая эти проникновенные строки, мы видим, что тихое уединение, к которому так стремился Димитрий Александрович и которое он, наконец, нашел в своей уединенной келье, «изощряло его чувства, изощряло его мысль, расширивши круг их действия».¹³⁶

Но недолго пришлось друзьям пользоваться мирным приютом в Площанской пустыни: назначенный сюда настоятелем эконом Орловского архиерейского дома наотрез отказал старцу Леониду принять его во вверенную ему обитель. Тогда старец отправился со своими учениками в Оптину Введенскую пустынь,¹³⁷ где и пребывал уже до смерти. На этот раз Брянчанинов и Чихачов не последовали сразу за старцем, думая, что им, не считавшимся уже учениками его, позволят жить так, как они жили до этого времени. Но вскоре же, после отбытия отца Леонида, новый настоятель приказал и им выйти из обители. Старшая братия монастыря, расположенная к благонравным молодым послушникам и уважавшая их за тихую и строгую жизнь, собрала в складчину пять рублей и, с сожалением провожая безвинных изгнанников из монастыря, вручила им на дорогу эти деньги.

С прискорбием и великой нуждой пустились в путь молодые послушники, направляясь к расположенной невдалеке (в той же Орловской губ.) Белобережской пустыни. По пути, они посетили Свенский монастырь и облегчили душу свою беседой с подвизавшимися там, в затворе иеромонахом Афанасием, учеником Молдавского старца Паисия Величковского.¹³⁸ Его учение о благотворности плача о грехах и его изречение: «В тот день, в который я не плачу о себе, как о погибшем, считаю себя в самообольщении», глубоко запало в душу Димитрия Александровича.

Непринятые в Белых берегах странники прибыли в Оптину пустынь, где в уединенной келье на пасеке жил уже немного раньше прибывший сюда о. Леонид. Поселившись в Оптиной пустыни, о. Леонид по желанию тогдашнего настоятеля этой обители о. Моисея и брата его скитоначальника о. Антония ввел и упрочил здесь тот образ монашеского жития, который называется старчеством. Отношение духовных детей к своему духовному отцу, требуемое старчеством, может быть охарактеризовано следующими заимствованными из Добротолюбия,¹³⁹ признаками: духовный сын, предаваясь старцу, должен 1) оказывать полную веру своему наставнику и предстоятелю; 2) истинствовать перед ним в слове и деле; 3) не исполнять ни в чем своей воли, а стараться во всем отсекать оную, т. е. ничего ни делать по своему желанию и по своему разумению, а всегда обо всем вопрошать и делать по совету и воле наставника и предстоятеля; 4) должен отнюдь не прекословить и не спорить, так как прекословие и спорливость бывают от рассуждения с неверием и высокомудрием; 5) чистосердечно исповедовать своему наставнику грехи и тайны сердечные.

Зная опытность отца Леонида в духовной жизни, и зная, что этот порядок иноческой жизни хорошо известен ему от схимонаха Феодора, ученика старца Паисия, настоятель Оптиной пустыни о. Моисей и поручил его руководству всех братий, жительствовавших здесь, и всех приходивших за советами в монастырь. О. Леонид, никогда не отказывавший в своем духовном наставничестве тем, кто желал им воспользоваться, принял на себя этот многотрудный подвиг; в его келью ежедневно стекались братия, спеша или: покаяться перед ним в своих грехах, или жаждая получить от него совет, разрешение своих недоразумений, утешение в скорби, помощь и подкрепление во внутренней борьбе со страстями и с невидимыми врагами нашего спасения. «Келья старца, от раннего утра до поздней ночи наполненная приходившими к нему за духовной помощью, – по словам одного из учеников его, – представляла картину, достойную кисти художника. Старец в белой одежде, в короткой мантии, был виден из-за круга учеников своих, которые стояли перед ним на коленях, и лица, их были одушевлены разными выражениями чувств. Иной приносил покаяния в таком грехе, о котором и не помыслил бы не проходивший послушания; другой со слезами и страхом признавался в неумышленном оскорблении брата. На одном лице горел стыд, что не может одолеть помыслов, от которых желал бы идти на конец света; на другом выражалась хладнокровная улыбка неверия ко всему видимому; он пришел наряду с другими явиться только к старцу и уйти не исцеленным; но и он, страшась проницательности его взгляда и обличительного слова, потуплял очи и смягчал голос, как бы желая смягчить своего судию ложным смирением. Здесь видно было истинное послушание, готовое лобзать ноги старца; там немощный, отринутый всем миром, болезненный юноша не отходил от колен о. Леонида, как от доилицы её питомец. Между прочими видна была седая голова воина, служившего некогда в отечественной брани, а теперь ополчившегося, под начальством такого искусного вождя против врагов невидимых.¹⁴⁰ Здесь белелись и власы старца, который, признавая свое неискусство в монашестве, начинал азбуку духовную, когда мир признавал его наставником.¹⁴¹ Таким-то разнообразным обществом был окружен великий старец и вождь духовный. В этой чудной келлии можно было видеть зрелища, столь же поучительные, как и все события, напоминавшие лучшее время христианства».¹⁴²

Старец Леонид принимал всех, приходивших к нему, с отеческой любовью и всем нуждающимся преподавали слово опытного назидания и утешения; никто не выходил из его кельи, не бывши духовно утешен им; раскрывавшие перед ним свои душевные недуги и раны отходили успокоенными, и утешенными», а одержимые телесными болезнями; получали облегчение чтением над ними молитв из требника: и помазанием елея от неугасимой лампады, горевшей перед его келейной Владимирской иконой Божией Матери. Этой иконой еще великий старец Паисий напутствовал при выходе из Молдавии в Россию схимонаха о. Феодора, а этот последний, умирая, благословил ею наследника своих духовных дарований о. Леонида. Мудрость Оптинского старца, искусное врачевание им немощных душ скоро сделали его известным и вне обители; к дверям его келии начали сходиться, целые толпы жаждущих его духовных советов; к нему стали присылать для обучения в монашеской жизни людей всякого сословия и в Оптину пустынь «отовсюду начали стекаться братия, как пчелы в улей, дабы напоевать сердца свои потоками сладости Божественной, истекавшими из медоточных уст старца».¹⁴³

Но эти «нововведения» о. Леонида в Оптиной пустыни не могли не вызвать против него вражды, и даже гонения; наряду с предавшимися старцу всей душой иноками, в обители были и такие, которыми трудно было изменить понятия, в коих они провели большую часть своей жизни; обращая главное внимание на внешние труды и на внешнее подвижничество. противники старчества называли новой ересью исповедание помыслов, отсечение своих хотений и разумений, внутреннее делание, т. е. все то, что принес с собою старец Леонид в Оптину пустынь. Многочисленное стечение народа к келье старца они считали зазорным и нарушающим скитское безмолвие, Хотя ход к о. Леониду на пасеку был совсем отдельный, а, не через скит. Начались доносы на старца в Консисторию и к Калужскому Преосвященному Николаю, следствием чего обвиняемому велено было переселиться; из пасеки в монастырь, и мирянам был запрещен вход к нему. Но желающим получить духовную пищу удавалось проникнуть к о. Леониду и в монастыре: или настоятель сдавался на их слезные просьбы и проводили их к старцу, или иногда и сам Преосвященный разрешал ему принять некоторых посетителей. Каждый раз, после таких случаев о. Леонид отворял двери для всех, говоря, что различия между людьми, в таком деле, делать нельзя: если не принимать, – так никого; а если принять одного, то, значит можно и всех. «Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду все тот же Леонид», возражал он игумену, о. Моисею, который из боязни новых гонений на любимого им старца, убеждал его не принимать посетителей без разрешения: «Я к себе никого на зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу призреть их вопиющие душевные нужды»?¹⁴⁴ И, несмотря на гонения и неприятности, которые, то ослабевая, то усиливаясь, не переставали преследовать старца (на время ему было даже запрещено носить схиму, так как он был пострижен келейно, без консисторского указа), не взирая на слабость своего здоровея, он все время являл неутомимую ревность служения Богу в лице страждущего человечества до самой блаженной кончины своей, последовавшей 11 октября 1841 года.¹⁴⁵

Противники старчества в Оптиной пустыни, вызвавшие гонения на о. Леонида, не могли, конечно, хорошо относиться и к его духовным ученикам и последователям; они смотрели на этих последних недоверчиво и неприязненно, хотя по наставлению старца его духовные дети, по возможности, смирялись перед всеми и соблюдали со своей стороны всё, чтобы не вызывать недоразумений. Отсюда понятно, что и Димитрию Александровичу Брянчанинову и другу его Чихачову не легко было жить в Оптиной пустыни. Прибывши сюда вскоре, после водворения здесь о. Леонида с учениками, они поселились в монастыре и поначалу думали, что им удастся устроить жизнь свою так же мирно и покойно, как прежде в Площанской пустыни, Об этом первом времени своей жизни в Оптиной пустыни Димитрий Александрович так писал искренне расположенным к нему и Чихачову инокам, всегда оказывавшим им любовь, ласки и гостеприимство. О. Варфоломею и о. Алипию: «Приехав в Оптину пустынь, нетерпеливо хотел писать к вам, но моя болезнь, увеличенная путешествием, останавливала то, к чему влекло сердечное чувство.

Принятые о. Строителем весьма ласково, мы остались жить в монастыре: к сему побудили нас обстоятельства наши, монастырские и скитские. Кельи отведены нам наверху, в том деревянном флигеле, который находится против новой трапезы и составляет симметрию с настоятельскими кельями. Михайло Васильевич ходит на клирос; я, как больной, пристанищем моей надежды должен иметь не труды свои, не заслуги, – милосердие и заслуги Богочеловека Иисуса».¹⁴⁶

Но мирная жизнь молодых подвижников продолжалась недолго; вскоре же для них настали тяжкие и многотрудные дни: противники старчества относились к ним весьма неблагосклонно и недоверчиво, как к ученикам отца Леонида; к тому же грубая монастырская пища, приправленная плохим постным маслом,¹⁴⁷ весьма вредила и без того слабому здоровью Димитрия Александровича, который совсем ослабел, стараясь есть возможно поменьше.

Видя, что другой пищи взять негде, друзья придумали у себя в келье варить похлебку без масла и, с большим затруднением выпрашивая круп, картофелю и кастрюльку, и употребляя вместо ножа топор, сами готовили себе более легкую и сносную пищу.¹⁴⁸ Но такая жизнь не могла продолжаться долго: первым свалился с ног окончательно изнуренный Димитрий Александрович, а вскоре захворал мучительной лихорадкой и, ухаживавший за ним, Чихачов: сильный озноб сменялся у него жаром и бредом. Послужить больным было некому; сам, подымаясь с трудом, Брянчанинов помогали чем мог другу, и тут же опять падал, лишаясь сил. «Что сказать вам о нашем пребывании в Оптиной пустыни? – оно было довольно тягостно, и очень бы мы расстроились, если бы не поспешили выехать», писал Димитрий Александрович тем же инокам – о. Варфоломею и о. Алипию.¹⁴⁹

Господь Бог сжалился над юными страдальцами и послал им Свою всесильную помощь. Узнавши о бедственном положении своего сына, Александр Семенович и Софья Афанасьевна Брянчаниновы смиловались над ним и предложили ему приехать к ним на зиму вместе с другом его Чихачовым, обещая, что они не будут больше препятствовать ему идти по избранному пути.¹⁵⁰ Принимая с благодарностью это видимое попечение Божиего Промысла, друзья сейчас же отправились в Покровское на присланной за ними крытой бричке. Димитрий Александрович немного поздоровел к этому времени, но Чихачов был еще так слаб, что его должны были положить в экипаж. Постепенное облегчение от болезни почувствовал он только после того, как они приложились к мощам преподобного Сергия в Троицкой Лавре и св. Димитрия Ростовского в Яковлевском монастыре, куда заезжали по дороге.

После утомительного пути друзья прибыли, наконец, в Покровское. Скромная монастырская одежда бывшего блестящего офицера, которого родители надеялись прежде видеть на высоких ступенях государственной лестницы, снова пробудила в их сердцах враждебное чувство к сыну, самостоятельно, против их воли и желания избравшему себе жизненную дорогу; и они встретили его довольно холодно.

«Таким образом, скитальничество из одного монастыря в другой, тяжкое положение в последнем, болезнь матери и вследствие её мгновенная вспышка родительских чувств, – всё это послужило только к тому, чтобы извлечь молодых людей из приюта святой обители и поставить на прежнюю дорогу лицом к лицу с мирским соблазном. Врагу человеческого спасения нет выгоднейшей сети, как оставление молодыми послушниками стен монастыря, под какими бы то ни было благовидными предлогами»¹⁵¹ Но, живя и не в монастыре, а под мирским «кровом» (им была отведена отдельная половина дома), друзья продолжали вести иноческую жизнь, часто посещая церковную службу и время от времени исповедуясь и причащаясь. Но они не могли здесь так всецело предаться иноческим подвигам, как делали это в монастыре: пребывание среди шумного светского общества, столь противоположного обитателям тихих монастырских стен; мирские интересы, столь далекие от иноческих идеалов, – тяготили молодых послушников, и они стремились к своей прежней жизни, мечтая опять водвориться где-нибудь в монастырь. К тому же разговоры с отцом, в сердце которого опять проснулась надежда склонить своего старшего сына к поступлению на государственную службу; увещевания матери снова возвратиться к мирской жизни, – всё это было тяжело Димитрию Александровичу, в душе которого давно уже были покончены все счеты с этим миром, и невольно отвлекало его от его иноческого богомыслия.

В феврале месяце 1880-го года, прожив только половину зимы в Покровском и нравственно устав от этой жизни в мире, друзья решились снова поселиться где-нибудь в стенах монастыря, вдали от мирских соблазнов. Не страшась ожидающей их в будущем материальной нужды и всевозможных лишений, они оставили благоустроенный Покровский дом и направились в Кирилло-Новоезерский монастырь, славившийся своим строгим уставом, где жил тогда на покое знаменитый своей подвижнической жизнью и примерным управлением обители старец Феофан. Игумен монастыря о. Аркадий, его ученик, с любовью принял к себе молодых людей, видя их, истинно-подвижническую настроенность. Но не долго суждено было им пожить на новом месте, соответствующем по своему духу их идеально-монашескому настроению: сырой и вредный климат того места, где стоял Новоезерский монастырь (он был расположен на острове обширного озера), наделяющий непривычных к нему жестокой лихорадкой, был причиной тяжкой, непрерывной болезни Брянчанинова в этом монастыре; три месяца проболел он мучительной лихорадкой, оставившей в его слабом организме свои следы на всю последующую жизнь. Не пощадила болезнь и друга его Чихачова, у которого опять возобновилась мучившая его еще и в Оптиной пустыне лихорадка.

Узнавши об этом, Брянчаниновы опять прислали за сыном экипаж, и, как ни тяжело было Димитрию Александровичу, он вынужден был для поправления своего расстроенного здоровья возвратиться в тот мир, из которого так недавно ушел. На этот раз Чихачов не последовал за своим другом, а остался в Новоезерском монастыре. Но чувствуя себя, не смотря на окружающую его многочисленную братию, совершенно одиноким по духу без своего друга, он решился отправиться к себе на родину в Псковскую губернию, чтобы повидаться с родными. Получивши небольшое пособие от одного, там жившего брата – Павла Петровича Яковлева,¹⁵² в августе месяце отправился он в путь и через две недели достиг Никандровой пустыни, лежавшей в 80-ти верстах от дома его родителей, где и остался на время «погостить». Чин богослужения и напевы (Киевские), неслыханные до сих пор Чихачовым, одаренным от природы великими музыкальными способностями и чудным голосом-басом, произвели на него необычайное впечатление, и он с рвением стал учиться таким напевам,¹⁵³ ходя на клирос петь вместе с другими монахами Никандровой пустыни.

Родители, узнавши, что любимый сын их находится так недалеко от них, прислали за ним престарелую тетку, прося его возвратиться домой. Сам стремясь к тому, чтобы испросить у них прощение за самовольный уход из мира и убедить их родительское сердце согласиться на избранный им путь и не отклонять его от него, Михаил Васильевич с радостью последовал в родной дом.

Но, подобно тому, как Брянчаниновы старались склонить сына своего оставить монастырь и снова возвратиться в мир, так и родители Чихачова начали просить и всеми силами уговаривать его поступить опять на светскую службу. Тяжела была внутренняя борьба, которую пришлось перенести юному подвижнику в родном доме, особенно тяжела была она потому, что в ней, говоря его собственными словами «сталкивалась сама любовь с любовью же».¹⁵⁴ Любовь к родителям толкала его исполнить их желание, между тем невидимая сила Христова, удерживала его на прежнем пути. «Ради Христа надел и ношу я это платье», думал он, глядя на свой послушнический подрясник: «зачем же для угождения миру и родным сниму его?».¹⁵⁵ Так, не зная, на что решиться, провел он около года, то живя у родителей, то в Никандровой обители, настоятелю которой очень хотелось постричь его и сделать иеродиаконом.

Димитрий Александрович, между тем, оставивши Кирилло-Новоезерский монастырь, поселился в Вологде у своих родных и стал лечиться от измучившей и совершенно изнурившей его слабый организм, лихорадки. В это время, «рука Промысла, доселе невидимо покрывавшая бесприютного скитальца, коснулась сердца Преосвященного Стефана Епископа Вологодского»:¹⁵⁶ помня Димитрия Александровича еще ребенком (Преосв. Стефан, бывши архиереем, бывал в доме Брянчаниновых) и видя его искреннюю идеально-монашескую настроенность, Владыка поместил его в Семигородную Успенскую пустынь, строгий дух которой мог удовлетворить истинного подвижника.¹⁵⁷ Здоровый климат этой местности способствовал восстановлению его здоровья и не мешал ему с новым рвением предаваться его обычным духовным занятиям – богомыслию и молитве: Здесь в тиши сладостного уединения под благодатным кровом обители, где невольно забывается весь суетный мир, с его заманчивыми, но непрочными прелестями, эта неудержимо стремящаяся к Богу душа могла беспрепятственно молиться и рыдать, смиренно каяться в своей греховности и, сознавал свое полное ничтожество перед Господом взывать к Нему о Его благой и всемогущей помощи.

Не на груды камней и пепла падали слезы молодого подвижника, как некогда слезы пророка Иepeмии, который, оставшись на развалинах опустевшего и разрушенного Иерусалима, рыдал неутешным рыданием на пепелище сожженного храма – чуда зодчества, единственного храма на земле, посвященного истинному Богу; рыдал неутешным рыданием на развалинах единственного города, где истинные поклонники могли кланяться Иегове. Он, этот юный подвижник, оплакивал не храм, воздвигнутый руками человеческими из мрамора, порфира и древ не гниющих; рыдал он не на развалинах города, который, строился веками, строился могучими мышцами царей, народов, золотом; не летели его вздохи вслед за многочисленными толпами иудеев, которые влеклись многочисленным воинством в гражданское рабство. Нет! причина его плача – была причина нравственная, и область его плача – была, область духа. Он оплакивал сожжение невидимого и нерукотворенного храма, созданного Богом для невидимого возвышеннейшего Богослужения; оплакивал разрушение таинственного города, назначенного в обитель для помыслов и ощущений благодатных; оплакивал плен души, плен ума и сердца, побежденных грехом. Чувствуя, что эти пленники (душа, ум и сердце) окованы цепями страстей, уведены в рабство, уведены в царство и столицу царя Вавилонского: во власть архангела отверженного, господствующего сурово и жестоко над всеми отверженными разумными тварями – над ангелами и человеками, – он горько плакал плачем покаяния и любви, погружался в печаль спасительную, – не в ту, которая наводит смерть человеку: печалился он не о чем либо суетном, тленном, преходящем. Он плакал тем спасительным плачем, который, остался людям в наследство от Адама, обратившегося к слезам и раскаянию после утраты райских сладостей. Этот плачь – отблеск вечного блаженства, этот плачь – свидетельство, что вечное блаженство было некогда достоянием человека; это плач – средство к возвращению потерянного блаженства. Как отблеск блаженства, как воздыхание и воспоминание о блаженстве, этот плач заключает в себе наслаждение: убодая сердце скорбью, вместе орошает и помазует его утешением. Богочеловек, проливший всесвятые слезы о четверодневном мертвеце Лазаре, проливший Божественные слезы о многолюдном городе, о народе, который не познал, или притворился не познавшим посещения Божия, благословил Всесвятыми Слезами Своими душеспасительный плач покаяния и любви. Помня Божественный глас Господа Илии-пророку: «Не могу Я видеть плачущего и не помиловать его», и твердо веря, что всякий, с таким плачем приступающей к Богу, будет услышан Им, рыдающий подвижник находил в этом плаче утешение и наслаждение.¹⁵⁸

Это строго подвижническое настроение Димитрия Александровича и его всегдашнее стремление к совершенному уединению заставило расположенного к нему Преосвященного Стефана согласиться на его просьбы и переместить его из Семигородной пустыни в еще более уединенный и пустынный Глушицкий Дионисиев монастырь,¹⁵⁹ находившейся в его епархии, куда Брянчанинов и был зачислен послушником (в феврале; 1831-го года). Радуясь своему уединению, Димитрий Александрович ревностно принялся нести монастырские подвиги, а все свободное время посвящало тщательному изучению писаний Св.Отцов. К этому времени относится первое знакомство его с архимандритом Николо-Угрешского монастыря Пименом, по происхождению купеческим сыном. Привлекательная, красивая наружность молодого послушника, его благородная, но вместе скромная осанка, благоговейное стояние на церковных службах, и, наконец, сама беседа с ним; обличающая проницательный ум, начитанность и духовную опытность, – все это произвело необычайное впечатление на архимандрита. «В первый раз довелось мне увидеть Брянчанинова на набережной реки Золотухи (в Вологде), вспоминал он впоследствии я был на левом берегу, а он шел по правому. Как сейчас вижу его: высокого роста, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темнокарими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послушническая шапочка... Не взирая еще на молодые лета, видно было, что Брянчанинов много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна».¹⁶⁰

Иноческие подвиги молодого послушника, идеальная религиозная настроенность его стремящейся в горний мир души заставили Преосвященного Стефана исполнить его всегдашнее неизменное желание – постричь его в монашество. Не надеясь когда-нибудь добиться согласия и благословения на этот шаг родителей, Димитрий Александрович решился предоставить все на волю Божию и следовать единственно за тем голосом, который слышался ему в собственном сердце и который привел его в монастырь, голосом совести или голосом Ангела Хранителя, возвещавшим ему Божью волю. Вызванный Преосвященным Стефаном из Глушицкого монастыря в Вологду, он остановился на постоялом дворе и среди мирской волны начал готовиться к своему пострижению, храня это по приказанию Преосвященного в строгой тайне от всех родных и знакомых.

28-го июня 1831-го года Димитрий Александрович умер для света, чтобы возродиться для Господа Бога; вступивши в Вологодский Кафедральный Воскресенский собор Димитрием, он вышел оттуда монахом Игнатием, получивши это имя в честь священномученика Игнатия Богоносца, память которого празднуется Православной Церковью 20 декабря и 29 января.¹⁶¹ Можно себе представить изумление родных Брянчанинова, которые, слушая в этот день Богослужение в собор, увидели вдруг совсем неожиданное зрелище: тот, о блестящей светской карьере которого все еще не переставали строиться широкие планы, навсегда покрыл себя монашеским одеянием, навсегда уже невозвратно ушел из мира, сделавшись, в их глазах, бесполезным членом общества.

Через несколько дней новопостриженный был рукоположен Преосвященным Стефаном в иеродиакона,¹⁶² затем, через три недели, в Иеромонаха и временно оставлен при Архиерейском кафедральном доме.¹⁶³ Для обучения священнодействию, он был приставлен к городской церкви Спаса под руководство священника Василия Нордова (впоследствии протоирея и настоятеля Вологодского Кафедрального собора.)¹⁶⁴

Молодой годами (24-х лет), весьма красивый наружностью, новопостриженный иеромонах заинтересовал собою все Вологодское общество; многие хорошо знали Брянчаниновых, знали, что сын пошел против воли разгневанного на него за это отца, и, передавая один другому различные, подробности, как это обыкновенно водится в подобных случаях, или преклонялись перед сильной волей молодого человека, которую не мог сломить даже такой отец, как Александр Семенович, или удивлялись его «странным» поступкам; всем хотелось видеть нового монаха, говорить с ним. Но только что произнесли у алтаря обеты отречения от мира Игнатий тяготился этим всеобщим вниманием к себе, невольно вовлекающим его в мирскую рассеянность; не для того покрыл он черным клобуком свою молодую красивую голову, чтобы заставить говорить о себе; не для того, чтобы вызвать к себе сочувствие и участие решился он пойти против воли родителей и навлечь на себя столь тяжелый для его сердца гнев их; нет! с детства решившись посвятить всю свою земную жизнь на служение Благодетелю Господу, чтобы хотя этим возблагодарить Его за Его бесчисленные благодеяния. Он стремился принять монашество, чтобы, достигнувши в иночестве христианского совершенства, «служить светом для братий своих, живущих посреди мира, занятых, развлеченных попечениями и служениями ему, не могущих ни глубоко вникнуть в Евангелие, ни оживить его в себе в должном развитии и полноте.¹⁶⁵

Несмотря, на просьбы молодого иеромонаха отпустить его опять в уединенный Глушицкий монастырь, Преосвященный Стефан удерживал его при себе, намереваясь дать ему место, соответствующее его благочестивому настроению, и его способностям, до тех пор, пока не освободилось место строителя Пельшемского Лопотова монастыря,¹⁶⁶ куда Игнатий и был назначен в начале 1832-го года (14-го января ему дано было звание строителя и при этом был возложен на него набедренник).

Светильник, еще прежде показавшийся на свещнице, теперь был изнесен из темного угла, чтобы светить миру на более далекое пространство – общественная деятельность будущего Епископа началась.

«Здешняя жизнь точно поле, усеянное различными посевами хлеба и овощей, усаженное многочисленными, разнородными плодовитыми деревьями и кустарниками; люди: –: точно делатели; один способен водиться за виноградными лозами, другой за овощами, иной: –: сеять хлеб, иной: –: орать землю, иной: –: лишь исторгать терние. Каждый да трудится в том участке добродетелей, к которым он способен, к которым призван Богом, являющим призвание Свое разумному созданию теми способностями душевными, теми средствами, который Он даровал этому созданию».

(Письма Преосвященного Игнатия к различным лицам, помещенный при жизнеописании его, составленные учениками в 1881 году, стр. 37).

В Вологодской губернии, в 40 верстах от г. Вологды, в семи верстах от уездного города Кадникова, находится монастырь, основанный еще в первой половине. XV века (в 1426 году) Вологодским чудотворцем Преподобным Григорием. Монастырь этот называется Лопотовым, потому что основатель его – Преподобный Григорий происходил из рода бояр Лопотовых; кроме того он именуется еще Пельшемским, так как расположен на берегу небольшой реки Пельшмы, впадающей в Сухону. Низменная и болотистая местность этой обители, гнилые испарения, всегда наполняющие, окружающий ее воздух, сырость и постоянно стоящие туманы, неимоверная масса комаров и других болотных насекомых – все это делает Лопотов монастырь местом, вредным даже и для здорового организма.

До учреждения монастырских Штатов, монастырь этот был игуменским, а с 1764 года сделан строительским. К тридцатым годам 19 века он пришел в крайнюю бедность, разорение и запустение; церковь и прочие здания совсем обветшали и грозили разрушиться; доходы были настолько скудны, что не на что было приобрести необходимую церковную утварь; братии в обители жило очень мало, так как не было даже самого необходимого для пропитания. Эта немногочисленная братия не могла похвалиться строгостью истинно-подвижнической жизни: Лопотовские монахи позволяли себе небрежность в одежде и непристойность в поведении не только в монастыре или вне его стен, но и, находясь во время Богослужения в Божьем храме; так, напр., они ходили в церковь к службе подпоясанные красными кушаками, с небрежно заплетенными в косичку волосами; во время службы нюхали на клиросе табак и т. п.¹⁶⁷

Нужен был могучий дух, полный ничем несокрушимой надежды на всемогущую помощь Всевышнего, нужна была умелая и сильная рука, чтобы восстановить и привести в должный порядок эту обитель, столь обнищавшую и развалившуюся, что предположено было ее совсем, упразднить и обратить в приходскую, церковь.¹⁶⁸ Нужен был особый Промысел Божий, чтобы привести в этот запущенный во всех отношениях монастырь такого правителя, который сумел бы не только благоукрасить внешний вид обители, но и поднять на должную высоту нравственную жизнь вверенного его пастырству духовного стада. И такой человек нашелся; когда в конце 1881 года умер строитель Лопотова монастыря Иосиф.¹⁶⁹ Преосвященный Стефан, Епископ Вологодский; назначил на его место новопостриженного иеромонаха Игнатия Брянчанинова.

Это назначение, столь молодого иеромонаха на должность строителя монастыря, приличную и старческому возрасту, сделало то, чего не могли достигнуть никакие просьбы смиренного послушника Димитрия. Родители его, разгневанные тем, что сын, которому так, заманчиво улыбалась блестящая светская карьера на виду у расположенного к нему Государя Императора, самовольно ушел в монастырь, начали мало-по-малу смягчаться. Правда, отец Игнатия Александр Семенович не только теперь, но и, впоследствии никогда не мог вполне простить своему старшему сыну того, что этот последний пошел, против его воли и не оправдал его надежд, но самолюбие его теперь все-таки было успокоено тем, что в столь молодых годах сын его возведен в сан, которого многие духовные лица добиваются и нетерпеливо ждут долгие и долгие годы. Сердце же матери, теперь уже совсем простило своего любимца, и не только примирилось, с избранной им карьерой, но, и благодарило Бога, сподобившего ее иметь первенца своего в числе Его служителей. Таким изменением своего настроения Софья Афанасьевна обязана была этому же своему сыну – иеромонаху Игнатию, который, бывая теперь в родительском доме, всеми силами старался своими духовными беседами привести её сердце к искренней и живой религиозной настроенности. Между тем Софья Афанасьевна давно уже начала прихварывать, но, не обращая на свою болезнь должного внимания и стараясь не тревожить родных, долгое время перемогалась. Но прогрессирующая болезнь делала свое дело: 25 июня 1832 года она мирно скончалась, напутствованная молитвами любимого сына, который сам совершил над ней обряд отпевания в родном Покровском храме. Замечательно, что при этом печальном Богослужении о. Игнатий не рыдал над бездыханным телом матери! «И это происходило не от сдержанности, приличествующей предстоятелю священнослужения, или от холодности родственного чувства, а составляло особую черту его духовного характера. Чувство в нем было живо-сыновняя любовь к матери – в своей естественной мере. Но в нем душевный человек быль заменен духовным; чувство плотского родства было вполне проникнуто духовной любовью, которая побуждала не о временной потере жалеть, а желать единственно-блаженной участи усопшей в вечности. Поэтому такие родственные чувства в иноке Игнатии никогда не обнаруживались своим обычным образом; они отражались в нем глубокой думой и молитвенным, безмолвным благоговением, при полном внешнем спокойствии.¹⁷⁰

Послушнический искус Димитрия Брянчанинова начался 6 ноября 1827 года поступлением его в Александро-Свирский монастырь Олонецкой епархии. После отмеченных в предыдущей главе переходов из одного монастыря в другой по причине следования за старцем Леонидом, он в 1829 году поступил послушником в Успенскую Семигородную пустынь Вологодской епархии и из неё 20 февраля 1831 года переведен в третьеклассный Дионисиево-Глушицкий монастырь той же епархии.¹⁷¹ После поступления в монашество 28-го июня 1831 года, монах Игнатий 5-го июля 1831 года был рукоположен в иеродиакона, а 20 июля – в иеромонаха, 6 января 1832 года определен строителем Лопотова монастыря и, состоя в этой должности, 28 января 1833 года возведен в сан игумена.¹⁷² Указом Свят. Синода от 10 ноября 1833 года за № 8583, согласно «словесному предложению» Высокопреосвященного Филарета, Митрополита Московского, игумен Игнатий переведен на настоятельскую вакансию в Николаевский Угрешский монастырь Московской епархии.¹⁷³ Таким образом, настоятельство Игнатия Брянчанинова в Лопотовом монастыре продолжалось менее двух лет. Несмотря на столь незначительный срок, игумен Игнатий своей деятельностью по благоустроению вверенной ему обители обнаружил в себе опытного хозяина и хорошего руководителя монастырской жизни при своем 25-летнем возрасте. Природные таланты, высота духа, образовательная школа и домашняя Брянчаниновская школа, при унаследованном от отца твердом характере, явили в Игнатии Брянчанинове незаурядного человека, личность выдающуюся. Наблюдение образцового хозяйства в Покровском, стройной дисциплины во всех хозяйственных функциях, единой воли, проникающей деятельности работающих масс, – все эти впечатления детства и отрочества воспитали в Игнатии Брянчанинове образцового хозяина тех двух монастырей, в которых суждено было ему обнаружить, свою хозяйственную подготовку, особенно в Троице-Сериевой пустыни.

По преданию, хранящемуся среди насельников Лопотова монастыря, молодым настоятелем из дворян были на первых же порах приведены в порядок хозяйственные службы, упорядочена трапезная часть, заведен опытный повар – не для изысканных и гастрономических обедов, а для чистого, простого и гигиенического питания и в устранение скорбей плоти, улучшено пение и богослужебная часть. И пламенная ревность Настоятеля, требовавшая и от братии строгого отношения к своим обязанностям, хотя и, казалась, тягостной для разленившихся и опустившихся послушников и иноков, не только не вызывала с их стороны неудовольствия, а наоборот, вызывала искреннее расположение к молодому Настоятелю целесообразностью и планомерностью его начинаний, ясно видимой пользой их для благоустройства обители. В подтверждение высказанного положения можно указать на факт перемещения вслед за Игнатием целого ряда лиц при его служебном передвижении. Так, когда Игнатий Брянчанинов Высочайшей волей и с благословения Свят. Синода назначен был Настоятелем Троице-Сергиевой пустыни, в эту обитель начался приток послушников из обителей Вологодской губернии.¹⁷⁴ Высокий духовно-старческий с молодых лет авторитет, характер и хозяйственность Игнатия Брянчанинова влекли к нему сердца монастырских насельников. Его достоинства и качества его настоятельской деятельности в молодые годы по Григорие-Пельшемскому Лопотову монастырю авторитетно и в достаточной мере засвидетельствованы в отношении возведшего его из послушников в игуменский сан Преосвященного Стефана, Епископа Вологодского, к Высокопреосвященному Филарету, Митрополиту Московскому.

Назначенный Указом Свят. Синода от 10 ноября 1833 года, за № 8583, по представлению Митрополита Филарета на должность Настоятеля в Николо-Угрешский монастырь Московской епархии, Игумен Игнатий в означенную должность не вступал и фактически Настоятелем Николо-Угрешского монастыря не был,¹⁷⁵ потому что по Высочайшей воле Государя Императора Николая-I ему дано было настоятельство Троице-Сергиевой пустыни. В преддверии этого события, митрополит Филарет, отношением от 15 ноября 1833 года за № 301, просил Епископа Вологодского Стефана распорядиться поспешить принятием Лопотова монастыря, от Игумена Игнатия и, по принятии от него Лопотова монастыря, отправить Игумена Игнатия не в Москву, а в С.-Петербург.¹⁷⁶ В ответ на это предложение Преосвященный Стефан, – отношением от 28 ноября 1838 года за № 3495, аттестовал игумена Игнатия Митрополиту Филарету, как выдающегося по своим способностям и подготовке Настоятеля монастыря. В этой аттестации Епископа Стефана мы находим подробный одобрительный отзыв о настоятельстве игумена Игнатия в Лопотовом монастыре. Так как игумен Игнатий, по пострижении его в 1831 году по Указу Святейшего Правительствующего Синода в монашество, состоявши в числе братства третьеклассного Глушицкого монастыря, похвальными своими качествами и образованностью своей в науках, всегда обращал на себя особенное внимание, то, пишет Преосвященный Стефан, в 1832 году взят был он мною в Вологодский архиерейский дом и по рукоположении в иеродиакона, а потом в иеромонаха, употребляем был для соборного священнослужения, где более и более замечая в нем отличные способности, украшаемые похвальным поведением, в том же 1882 году января 14 дня определил его Игнатия на место умершего в Лопотове монастыре строителя иеромонаха Иосифа, Строителем. Будучи в этой новой, возложенной на него должности, образом примерной своей жизни, учреждением в монастыре порядка, согласно правилам и уставам монастырским, точным наблюдением должного в монастыре благоприличия, обращая на себя от публики особенное внимание, успел возродить в почитателях святой обители усердие и тем достиг возможности Лопотов монастырь, пришедший уже в совершенный упадок и расстройство, привести ныне в короткое время в наилучшее состояние: 1) заведением многоценных серебряных святых сосудов, Евангелия и облачений и многих других для благолепия церковного служащих вещей и 2) устроением настоятельских и братских келий и поправкой многих ветхих монастырских строений, каковая его, Игнатия, полезная для обители святой служба и отзывы публики о похвальных его качествах убедили меня сего года, мая 28 дня для поощрения его к дальнейшей таковой же службе произвесть в игумена, с оставлением его в том же Лопотове монастыре Настоятелем, о каковой, его, Игумена Игнатия, отлично-похвальной службе за нужное почел довести до сведения и Вашего Высокопреосвященства. На этом отношении Епископа Стефана положена резолюция Митрополита Филарета от 9 декабря 1838 года за № 444: В Консистории к делу для сведения и соображения при продолжении служения сего игумена».¹⁷⁷ 30-го ноября игумен Игнатий уже выехал из Вологды в С.-Петербург к Митрополиту Филарету, причем прогонных денег от Епископа Стефана не получал, потому что по неимению в них надобности от того сам отказался.¹⁷⁸ С перемещением игумена Игнатия в Николаевский Угрешский монастырь кончается кратковременный период настоятельства его в Григорие-Пельшемском Лопотове монастыре и в порядке житейского плавания Игнатий Брянчанинов выплывает в большие воды – настоятельство в Троице-Сергиевой Пустыни.

Прибывши в Лопотову обитель, которую ему поручено было восстановить, молодой строитель, не щадя своих сил и трудов, ревностно принялся за дело, не смущаясь тем, что ему пришлось поместиться в сторожке, потому, что настоятельская келья была в таком состоянии, что её принуждены были совершенно разобрать. Эта сторожка была по одну сторону святых ворот, выстроенных на подобие башни с тесовой остроконечной крышей, весьма обветшавшей, а по другую сторону ворот была деревянная братская трапеза поварня.

Несокрушимая энергия нового строителя и его искреннейшее желание положить все душевные и телесные силы на дело, угодное Небесному Отцу. В короткое время сделали то, что казалось прежде почти невозможным: обитель возобновилась внешне и поднялась внутренне. В нее стали стекаться монашествующие из тех монастырей, где был прежде послушником строитель Игнатий, и вскоре в ней составилось братство до тридцати человек. Пожертвования, которые потекли от Вологодских жителей, почитавших память преподобного чудотворца Григория, дали возможность молодому строителю благоукрасить приведенную в порядок церковную службу: он завел дорогие облачения, серебряные сосуды, новые Евангелия. Были выстроены новые, настоятельские и братские кельи. Благолепие и торжественность церковной службы, совершаемой самим иеромонахом Игнатием, отличный певческий хор, чистота и порядок в обновленном храме, – все это способствовало тому, что многие богомольцы начали посещать обитель, прежде мало кому известную.

Усердным и неутомимым помощником строителя Игнатия в трудном деле обновления Лопотова монастыря был любимый друг его Михаил Васильевич Чихачов, опять соединившийся с ним после долгой разлуки. Прожив более года на родине в Псковской губернии и сильно устав от суетной жизни в мире, Чихачов, лишь только получил известие, что друг и товарищ его назначен в Лопотов монастырь, сейчас же поспешил к нему, пользуясь первым представившимся для этого случаем и ревностно принялся разделять с ним труды по устройству обители.¹⁷⁹ Отличное знание церковного пения и музыки и великолепный собственный голос – бас октава помогли Чихачову составить очень хороший церковный хор, являвшихся одним из главных украшений возобновляемой обители. Здесь молодой подвижник был облечен – другом своим строителем Игнатием в рясофор, радуясь и всей душой, благодаря Господа за то, что Он сподобил его; «хотя и малого, но ангельского, образа».¹⁸⁰ Но домашние дела вскоре опять вызвали Михаила Васильевича из тишины монастырских стен: свадьба сестры непременно требовала его присутствия в родном доме, и, чувствуя себя обязанным устроить сестрину судьбу, он вторично отправился на родину. Возвращаясь, через некоторое время опять в Лопотову обитель, Чихачов заехал по пути в Новгородский Юрьев монастырь и, радушно принятый Настоятелем архимандритом Фотием и остался здесь на несколько дней. В это время в монастырь приехала_; графиня, Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, женщина благочестивая и религиозная, которая давно слышала, о Брянчанинове и Чихачове и очень желала лично познакомиться с ними. Увидевшись с Чихачовым и услышавши от него о бедном состоянии Лопотова монастыря, она с душевным усердием пожертвовала на монастырские нужды 800 рублей и несколько книг. С этих пор Брянчанинов и Чихачов пользовались милостивым расположением и помощью графини до самой её смерти.¹⁸¹

Пожертвованные графиней Орловой деньги помогли строителю Игнатию улучшить обитель: «В монастыре явилось немало: два деревянных корпуса братских, ризница, церковь, поправленная и вычищенная, прекрасные книги для чтения в трапезе».¹⁸² Трудясь, не жалея своих сил, над внешним преуспеянием обители, отец Игнатий не мог не обращать внимание и на внутреннее упорядочение её. Ему надо было поднять и нравственную жизнь Лопотова монастыря, и нравственно воссоздать вверенную ему обитель. Знакомый и в теории и на практике с жизнью православного монашества и ясно представляющий себе идеал этой жизни, как он дается в писаниях Св. Отцов православной Церкви, строитель Игнатий «был в полном смысле слова Аввою общества иноков».¹⁸³

Каких правил придерживался он, как начальник иноческого общежития, и как он определял современное ему состояние православного монашества, – видно из его собственных слов «о монастырях Российских», из его слов, являющихся «плодом многолетнего наблюдения». Беспристрастный и нелицемерный наблюдатель и исследователь монашеской жизни во всех её тонкостях и деталях, Игнатий не мог не видеть того, что «ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская. Ослабела иноческая жизнь потому, что она находится в неразрывной связи с христианским миром, который, отделяя в иночество слабых христиан, не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним, когда христианство, жительствовавшее посреди мира, преизобиловало добродетелями и духовной силой».¹⁸⁴ Но, скорбя душой, при виде этого удаления иноков от монашеского идеала, о. Игнатий не мог, однако, предаться беспросветному пессимизму, ни в чем не находящему себе выхода; наблюдая ослабление иноческой жизни и падение монашеских идеалов, он, к своему утешению должен был заметить, что есть еще по лицу матери земли Русской такие монастыри, которые, «как учреждения Святого Духа, испускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение Евангельских заповедей; еще там строгое и догматическое, и нравственное православие; там хотя редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святого Духа».¹⁸⁵ Многократно наблюдая, что «все духовные цветы и плоды возрасли в тех душах, которые, в удалении от знакомства вне и внутри монастыря, возделали себя чтением Писания и Св. Отцов, при вере и молитве, одушевленной смиренным, но могущественным покаянием, а где не было этого возделания, там – бесплодие»,¹⁸⁶ он старался вести свою духовную паству так, как указывают это писания отеческие. Творения Св. Отцов научили его, что «упражнение иноков,» для которого и само иночество, состоит в изучении всех заповедей, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ человеческих: природы поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, которую он видит в Евангелии. Десятословие Ветхого Завета отсекало грубые грехи; Евангелие искупляет саму природу, болезнующую грехом, стяжавшую падением свойства греховного. Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собой, с мыслями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущениями, и пожеланиями тела, с миром, враждебным Евангелию, с миродержителями, старающимися удержать человека в своей власти и плену. Всесильная Истина освобождает его; освобожденного от рабства греховных страстей запечатлевает, обновляет, вводит в потомство Нового Адама всеблагий Дух Святой. Совершенство христианства достигается в иночестве, а иноки служат светом для братий своих, живущих посреди мира, занятых, развлеченных попечениями и служениями его, не могущих ни глубоко вникнуть в Евангелие; ни оживить его в себе в должном развитии и полноте. Только тот может легко или с презрением думать о иночестве, кто, именуясь христианином, имеет понятие о христианстве самое поверхностное, мертвое».¹⁸⁷

Всеми силами стремясь к тому, чтобы создать из вверенной его духовному наставничеству обители именно такой светоч, сияющий в темноте мирской жизни, молодой настоятель был попечительно строг и нелицемерно-требователен по отношению к своим духовным детям. Как старец Леонид, несколько лет назад, вел его самого, тогда еще смиренного послушника, трудным путем старческих испытаний и подвигов, так теперь он сам наставлял и учил других, испытывая их кротость, смирение, терпение и веру, ибо из писаний отеческих он знал, что «для того, чтобы окрепли и возмужали в иноке Евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения. Кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера-испытаны. Должно быть испытано – дороже ли ему Евангелие, слова и заповедания Христовы, в которых жизнь вечная, дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни? Тяжким сначала представляется вступление в искушения; но без них невозможно научиться прощению всех обид, любви к врагам, видения во всем Промысла Божия, этим высочайшим, окончательным, по отношению к ближнему, заповедям Евангелия. Если же внутренний человек не будет образован всеми заповедями, то он не может соделаться жилищем Святого Духа. «Привлекох Дух», говорит святой Давид, «яко заповедей Твоих желах» (Пс.118:131). Без нисшествия Духа, нет христианского совершенства. Скорби и искушения признаются Священным Писанием и Отцами величайшим даром Божием, служат предуготовительным обучением к безмолвию, в котором инок достигает точнейшего очищения, а потому, и обильнейшего просвещения. Отцы сравнивают скорби инока, предшествующие вступлению в безмолвие, с предкрестными страданиями Христовыми, а безмолвие – с распятием на кресте и погребением, которому последует воскресение».¹⁸⁸

И под мудрым и полным духовного опыта наставничеством строителя Игнатия, обновленная и приведенная им во внешний порядок Лопотова обитель не замедлила и нравственно вырасти. Правда, добиться этого стоило больших трудов молодому наставнику: отвыкшие от строгой монашеской жизни иноки Лопотова монастыря не могли сразу, без ропота оставить успевшие глубоко вкорениться в их души и привычки, вроде нюхания табака во время церковного Богослужения. И Игнатию пришлось перенести немало неприятностей, злословия, а нередко и клеветы. Но его духовная мудрость и неистощимое терпение помогли ему добиться желаемых результатов: в его обители был установлен внутренний порядок, согласный с монастырским уставом. Это была, как бы, подготовка к тем, более важным трудам, которые, по Божьему соизволению, ожидали впоследствии отца Игнатия.

Сколь нелегко было строителю Игнатию водворить нравственный порядок в Лопотовом монастыре, видно из следующего случая: в обитель часто приходил тамошний поселянин Карп, любивший советоваться с настоятелем Игнатием о своей духовной жизни. Однажды, по рассказу Чихачова, этому простому человеку было такое видение: видел он, что братия, бывшая в Лопотовом монастыре до прибытия сюда Игнатия, купается в реке и с воплями жалуется стоящему тут же на берегу Преподобному Григорию, основателю обители, на нового настоятеля – Игнатия, который их притесняет: не велит ходить в церковь с заплетенной косой, запрещает на клиросе нюхать табак, не велит носить красных кушаков, не позволяет ходить в деревню, как бывало прежде и т. п. Преподобный Григорий, слыша эти жалобы, обращается к Карпу и говорит: «Могу ли их послушать?, Настоятель делает как надо, и, если пребудет в заповедях Божиих до конца, причтен будет с нами».¹⁸⁹

Эта неутомимая ревность молодого строителя и его полезные труды по возобновлению и устройству вверенного ему Лопотова монастыря не могли не быть замеченными искренно-расположенным к нему Преосвященным Стефаном, назначившим его на это место. Видя, что молодой иеромонах вполне оправдал все его ожидания и своим усердием и старанием действительно восстановил почти разрушенный и во всех отношениях запущенный монастырь, Епископ на следующий же год возвел его в сан игумена того же Лопотова монастыря (28 января 1833 года).

Но молодому игумену не долго суждено было потрудиться в обители в этом новом сане: всегда слабое здоровье его не могло выдержать неблагоприятного, сырого и болотистого климата той местности, где был расположен Лопотов монастырь. Слабеющий с каждыми днем к тому же «до избытка обремененный, по собственному его признанию, телесными трудами,¹⁹⁰ он сильно захворали – «тело его крайне изнемогало».¹⁹¹ Чихачов тоже томился всей душой, видя друга и духовного наставника своего лежащим на одре болезни; не имея возможности чем-нибудь облегчить его страдания, он осмелился, наконец, предложить ему, что он поедет хлопотать о перемещении его игуменом куда-нибудь в более здоровое по климату место, напр., в Псковскую губернию, родину его, Чихачова. Игумен одобрил мысль своего друга и благословил его на хлопоты. Это перемещение в Псковскую губернию было бы и полезно для расстроенного здоровья Игната, и очень удобно для Чихачова, который мог бы тогда хоть изредка видаться с живущими там его родными. Но Божественному Промыслу угодно было устроить совсем иначе, чем предполагали друзья.

Прибывши в Петербург, и не имея где остановиться,¹⁹² Чихачов направился к графине Орловой-Чесменской, помня её доброе отношение при встрече в Юрьеве монастыре и её обещание всегда, чем только она может, помогать ему и другу его – Брянчанинову. Узнавши о критическом положении молодого Подвижника, который непременно должен побыть некоторое время в столице, чтобы иметь возможность похлопотать, у кого следует, о переводе игумена Игнатия в Псковскую губернию, и который, вместе с тем, не имеет, где преклонить главу; отзывчивая и добрая графиня не только дала ему самое удобное помещение в своем доме и снабдила его всем нужным, кончая коляской для въездов, но даже взялась сама похлопотать о его деле, что ей, при её связях, было легче и удобнее, чем Чихачову. По просьбе этого последнего, графиня обратилась прежде всего к Псковскому Apxиepeю, который в это время как раз находился в столице для лечения глаз, и просила его перевести Брянчанинова и Чихачова в какой-нибудь монастырь его епархии, но просьбы её не увенчались успехом – Apxиерей отказал. Не нашел вакансии в своей епархии и Петербургский Митрополит Серафим. Видя, что все хлопоты благорасположенной графини ни к чему не приводят и тяготясь к тому же рассеянной жизнью в кругу знатного светского общества, бывающего в доме Орловой, Чихачов решил уже возвратиться в Лопотов монастырь, но графиня советовала ему воспользоваться тем, что Московский Митрополит Филарет как раз в это время находился в Петербурге, и представиться ему. Послушавшись, доброго совета, Чихачов решился сделать еще одну последнюю попытку и отправился на Троицкое подворье (там остановился Митрополит). Высокопреосвященный принял его очень ласково, обо всем расспрашивал, сказал, что слышал уже о полезной деятельности игумена Игнатия, и сам предложил перевести его в третьеклассный Николо-Угрешский монастырь Московской епархии, лежащий в 20-ти верстах от Москвы, обещая, когда будет вакансия, дать ему еще лучшее место. Но так как игумену Игнатию самому неудобно было просить о переводе его в другую епархию из епархии Вологодского Епископа Стефана, который сам постриг и возвел его в игуменский сан,-то на другой же день, после разговора Чихачова с Митрополитом Филаретом, из Синода в Вологду к Преосвященному Стефану был послан указ о перемещении игумена Лопотова монастыря Игнатия Брянчанинова в игумены Николо-Угрешского монастыря, куда он и должен был немедленно отправиться, сдавши свой монастырь. Епископ Стефан не только не воспротивился переводу своего постриженника в другую епархию, но, наоборот, радуясь, что он получает более видное место, дал о нем вышеприведенный отличный отзыв о его предшествующей службе в своем донесении Московскому Митрополиту от 28 ноября 1833 года. Радуясь неожиданному успеху своего дела, Чихачов отправился к себе на родину в Псковскую губернию, думая пожить у родных, пока игумен Игнатий не переместится в Угрешь. Но, по воле Божией, «воспоследовало опять нечто иное»;¹⁹³ Промыслу Божию угодно было избрать Игнатия Брянчанинова на другое, более важное многотруднейшее служение в должности настоятеля Троице-Сергиевой пустыни.

Кратковременное служение Игнатия Брянчанинова в Лопотовом монастыре обнаружило в нем, однако, человека широкого кругозора, большой выдержки и твердости характера, аскетической выносливости и бескорыстия, способного благотворно влиять на ближних. Местное предание сохранило воспоминание о нестяжательном и непритязательном молодом строителе, который по приезде в запущенную и всеми забытую обитель, не имел где главы подклонить и при неотложной и, вынуждаемой крайней нуждой перестройке монастырских зданий, должен был жить в стороже при монастырских воротах, а в период невыносимой для непривычного человека северной стужи ходил в простом нагольном бараньем тулупе, сам вникая во все части заброшенного хозяйства и личным примером увлекая в дело монастырских послушаний мало к тому способных обитателей монастыря. Сам, пройдя суровым опытом низшие монастырские послушания, игумен Игнатий мог привлекать к ревностному их исполнению не только начальственным авторитетом, но и личной выносливой деятельностью и пониманием каждой части руководимого дела.

В отзыве Епископа Стефана о деятельности игумена Игнатия упоминается о привлечении им к монастырю и его нуждам благочестивых мирян, которые «служаху ему от имений своих». В глуши Кадниковских лесов, в отдаленности от городов, при малоудобных путях сообщения, привлечь внимание любопытствующей и благочестивой публики к захудалому, заброшенному монастырю,¹⁹⁴ каких немало в Вологодской епархии, есть само по себе немалое дело, требующее больших талантов, и образцового совершения Богослужения, и действительного горения Души, и жизни в Боге, при которых можно и в пустыне создать Церковь. И эта Церковь, действительно, создалась в Кадниковской глуши, причем в её устроении принимал участие и М.В. Чихачов, о чем он, не мудрствуя лукаво, передает в своих «Записках».

Приведение в порядок прежних, развалившихся построек монастырских, возведение новых, согласно потребностям обители, упорядочение монастырской жизни, согласно правилам и уставу монастырскому, улучшение клиросного послушания и благолепия церковной службы, личное наблюдение за всеми частями настраиваемой монастырской жизни и личный трудовой подвижнический пример настоятеля, вот какими чертами характеризуется по преданиям старожилов и отзывам Епархиального Начальства деятельность Игнатия Брянчанинова в должности иеромонаха-строителя, а затем и игумена Григорие-Пельшенского Лопотова монастыря Вологодской епархии. С детства пламенение к Богу души Игнатия Брянчанинова, его созерцательно-молитвенное настроение в родительском доме, благотворное влияние семейной обстановки в духе доброго старого времени – старинного дворянского гнезда, глубокое и разностороннее образование дома и, в Петербурге, широта умственного кругозора, усиливаемая обращением в свете и семейными связями длительный искус послушничества за время пребывания в военном Инженерном училище и в годы странствований по монастырям, личный пример выдержанной, сосредоточенной и строго-воздержанной жизни-все эти факторы, условия и особенности создали из Игнатия Брянчанинова исключительную личность; эта личность имеет, в русский духовной, особенно церковной и монашеской жизни, как увидим, большое значение, хотя и несоответственное высокому масштабу дарований и подготовки, по отзыву современников. Но личность Игнатия Брянчанинова, и помимо родовых связей, не могла остаться безвестной в глуши северной губернии, ей суждено было быть духовным маяком для ищущих душевного спасения, ей приличествовало быть «на свешнице, да светить всем, иже в храмине суть». Хотя сам игумен Игнатий всю жизнь предпочитал подспудное делание во внутренней храмине души, таинственное «епископство своего сердца», но с детства, привычный к отсечению воли своей и подчинению водительству Божественного Промысла, вольным избранием монашеского жития, давший особый обет послушания, он должен был «за послушание» ограничить на долгие годы подвигу личного спасения, чтобы послужить спасению и назиданию ближних, как скоро услышит призывавший его к тому голосу Церкви и общества. И этот голос раздался: Государь Император и Святейший Синоду призвали игумена Игната к настоятельству в Троице-Сергиевой пустыни, вблизи опасного для душевного спасения водоворота житейского моря. И Игнатий Брянчанинов не противился призывающей его к церковному служению воле, как это было при направлении его на путь блестящей карьеры в духе родовых желаний его отца, Александра Семеновича Брянчанинова. Игумен безвестного, забытого и заброшенного северного монастырька стал настоятелем и Архимандритом Первоклассной Троице-Сергиевской обители близь Петербурга.

«Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующей моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустынь и сделан её настоятелем.:

(Сочинения Еп. Игнатия, т. I, стр. 567).

Обстоятельства, предшествовавшие и сопровождавшие назначение Игнатия Брянчанинова на должность настоятеля Троице-Сергиевой пустыни, представляются в следующем виде. 1) Монастырское настоятельство никогда не входило в жизненные планы Епископа Игнатия; как и в дни своих отроческих дум, так и во время странствования по обителям, его настроение склонялось к уединенной монастырской жизни, в содружестве немногих, под руководством старца, с заполнением времени молитвой, душеспасительным размышлением и беседой и познанием тайн душевного спасения через духовно-назидательное чтение, церковное Богослужение и Богомыслие. Монашеская жизнь Игнатия Брянчанинова все время настраивалась несогласно с его планами; ему по воле Божественного Промысла приходилось все время жить на людях и для людей. Понятны отсюда его, неоднократные попытки уклониться от послушания настоятельского и уединиться для лично подвижнической жизни. Дополнительным к этому, побуждением была его всежизненная болезненность, которая весьма затрудняла для него общественное служение. Вот что, по нашему представлению, объясняет неоднократно обнаруженные Игнатием Брянчаниновым стремление к перемене места жительства. По свидетельству М.В. Чихачова, живя в Лопотовом монастыре, игумен Игнатий постоянно и сильно хворал, не покидая своей сложной деятельности. Болотистая местность около Лопотова монастыря и неимоверное, трудно представимое для невиданного количество насекомых, и другие местные климатические невыгодные особенности были неблагоприятны для здоровья. Обилие монастырских нужд, отсутствие средств для их удовлетворения, невольное, по требованию жизни, перенесение центра тяжести с духовного подвига, на суетное житейское, хотя и для Божьего дела, необходимость созидания всего с основания, при слабости здоровья, тяготили душу Игнатия и побуждали его, по совету с другом юности своей – М.В. Чихачовым, желать перемещения в другой монастырь с более сносным климатом и освобождения от попечений и нужд хозяйственных. Желания друзей направлялись в Псковскую епархию. Несмотря на личное предстательство графини А.А. Орловой-Чесменской, – ни у Псковского Епископа, ни у Петербургского Митрополита Серафима для друзей не оказалось места. И вот в эту минуту особых огорчений и неудач Чихачова, Митрополит Московский Филарет, надо полагать не без участия графини Орловой-Чесменской,¹⁹⁵ предложил лично Чихачову перевести друзей в Николаевский Угрешский монастырь, с настоятельством для Игнатия с обещанием впоследствии еще лучшего монастыря. Митрополит Филарет принял на себя даже хлопоты по переводу Игнатия, обещая своим предложением в Синоде устроить намеченный перевод,¹⁹⁶ что, как мы знаем, и выполнил. Через несколько дней, при участии графини А.А. Орловой-Чесменской обстоятельства жизни друзей Брянчанинова и Чихачова доведены были до сведения Государя Императора Николая Павловича, который вспомнил своих воспитанников и распорядился, чтобы Митрополит Филарет выписал игумена Игнатия не в Москву, а в Петербург для личного представления Государю,¹⁹⁷ прибавив при этом, что если он понравится ему, как и прежде, то он его Митрополиту Филарету не отдаст.

Исполняя волю Монарха, Митрополит сейчас же отправил официальное письмо Вологодскому Епископу Стефану (15 ноября 1833 года), прося его, как можно скорее, вызвать Лопотовского игумена Игнатия в Петербург для представления Государю; одновременно он послал о том же частное письмо самому Игнатию, немедленно вызывая его в столицу, на Троицкое подворье. «Преподобный отец Игумен», писал Митрополиту Филарету Игнатий, «Судьба Божия, поставив меня с Вами в сношение по службе, в то же время открывает случай, чтобы мы друг друга узнали в лицо. Я сему рад, только забочусь, не было бы cиe путешествие трудно для Вас в cиe время года по Вашему здоровью, как я о нем слышал, но надобно, чтобы вы были в Петербурге; и я не могу переменить сего. Приехать можете прямо ко мне. Бог да благословит Вас и наставит на путь мира». (Филарет М. Московский, ноября 15 1833, Сбп.¹⁹⁸).

Получивши в конце ноября это известие, игумен Игнатий сейчас же сдал Лопотов монастырь своему казначею, а сам поспешил в Петербург. К этому времени прибыл сюда из родного поместья и друг его Чихачов. В столице Брянчанинов сейчас же явился к Митрополиту Филарету на Троицкое подворье, где и остался ожидать того времени, когда ему можно будет явиться к Государю. Назначенный день настал. Смиренный инок Игнатий предстал во дворце перед лицом любимого им Монарха, который несколько лет назад видел его блестящим красавцем офицером. Но скромная одежда и теперь не помешала ему сразу же произвести на Государя самое благоприятное впечатление. «Ты мне так же нравишься, как и прежде», сказал ему Николай Павлович в конце продолжительной беседы: «Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, а избрал путь по своему произволу, уплати же мне на нем долг твой. Я даю тебе Сергиеву пустынь, хочу, чтобы ты жил в ней и сделал из неё монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей».¹⁹⁹ После этой беседы, Государь изволил повести Игнатия на половину Государыни Александры Феодоровны. Императрица очень милостиво отнеслась к своему бывшему пансионеру и подвела к его благословению всех августейших своих детей. Немедленно был приглашен во дворец к Государю Обер-прокурор Св. Синода Стефан Дмитриевич Нечаев,²⁰⁰ и Высочайшая воля получила должное исполнение: Сергеева пустынь была изъята из под управления Петербургского викарного Епископа и передана новому настоятелю, который 1-го января 1884 года был посвящен в Казанском соборе в Архимандрита; 6-го числа того же месяца Архимандрит Игнатий отправился на место своего нового назначения, вместе с другом своим М.В. Чихачовым и только что принятым в келейники 22-летним юношей Малышевым, который через 24 года, сделался настоятелем Сергиевой пустыни, сменивши Архимандрита Игнатия Брянчанинова.²⁰¹

В объяснение решения Государя Императора Николая I назначить настоятелем Троице-Сергиевой пустыни строго-серьезного по характеру и подвижника по духу, любящего жизнь монастырскую больше мирской-Игнатия Брянчанинова, не так давно огорчившего Государя своим отказом от назначенной ему видной государственной службой. Можно принять с доверием следующее предание, хранящееся в роде Брянчаниновых. Троице-Сергиева пустынь, близкая к столице, неоднократно беспокоила Государя своим неблагоустройством при отсутствии живущего на месте и преданного интересам обители руководителя. Около времени намерений Митрополита Филарета переместить в Московскую епархию игумена Игнатия, неблагоустройство Троице-Сергиевой пустыни выразилось весьма резко и соблазнительно для мирян в форме неблаговидного отклонения насельников пустыни от правил и порядков иноческой жизни. И вот, осведомленный об этом Государь Николай I в святой ревности о благоустроении святых Божиих Церквей и православных обителей воскликнул: «Вот я приведу их в порядок: я дам им моего фельдфебеля».²⁰² И выдающийся, даровитый, – любимец Государя, Его «фельдфебель» стал Высочайшей волей и выдающимся Архимандритом, еще более достойным любви Государя, как ревнителя святой веры православной. Предполагаемый инженер и инструктор военных сил стал выдающимся инструктором духовного воинства и все свои недюжинные силы вложил в великое и самоважнейшее дело уяснения путей к Богу, сделавшись, таким образом, инженером небесных путей сообщения; учившийся науке охраны отечества от нападений врага, расхищающего Государственную собственность, – стал еще большим знатоком орудий и средств борьбы с исконным врагом нашего спасения, расхищающим добрые сосуды и богатства нашей внутренней душевной храмины.

Назначение Игнатия Брянчанинова настоятелем Троице-Сергиевой пустыни, состоялось по Высочайшему повелеваю 25 декабря 1833 года, которое изображено в указе Святейшего Синода на имя Синодального Члена, Высокопреосвященного Филарета, Митрополита Московского и Коломенского, от 30 декабря 1833 года за № 9737 в следующих словах: «Г. Синодальный Обер-Прокурор, действительный статский советник и кавалер Степан Дмитриевич Нечаев объявили Святейшему Синоду для зависящего от оного распоряжения, что Государь Император в 25 день сего декабря, Высочайше повелеть соизволил, чтобы назначенный Святейшим Синодом к переводу из Вологодской в Московскую епархию игумен Игнатий определен был настоятелем состоящей в здешней епархии Сергиевской пустыни, Викарию же С.-Петербургской митрополии, Преосвященному Венедикту, имевшему доселе оную пустынь в своем управлении, взамен положенных по штату оной окладов и других доходов, коими он по званию настоятеля оного монастыря пользовался, производить из казны по три тысячи пятисот рублей в год: С сим вместе предложили, не благоугодно ли будет Святейшему Синоду приняв в справедливое внимание отличные отзывы об игумене Игнатии бывшего его Епархиального Начальства, возвести его в сан Архимандрита, который более приличествует и назначенному ему ныне настоятельству в штатном монастыре второго класса». По предмету Высочайшего повеления состоялось определение Святейшего Синода; 1) О вышеизъясненном Его Императорского Величества Высочайшем повелении Викарию С.-Петербургской митрополии, Преосвященному Епископу Венедикту и означенному, ныне в C.-Петербурге находящемуся Игумену Игнатию, объявить посредством здешнего Епархиального Начальства и 2) По уважению отличного о нем одобрения Вологодского Епархиального Начальства, также по приличию к возлагаемой на него должности настоятеля состоящей во втором классе Сергиевской пустыни, возвести его в сан Архимандрита и вследствие сего распоряжения о производстве его Игнатия в архимандричий сан и о поручении затем ему в управление Сергиевой пустыни предоставить Синодальному Члену Преосвященному Серафиму Митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому.²⁰³ В последствие Высочайшего повеления от 25 декабря 1833 года и состоявшегося по предмету его определения Святейшего Синода игумен Игнатий 1 января 1834 года возведен был в сан Архимандрита и о вступлении его в должность с принятием имущества Сергиевой пустыни в его ведение и братии монастырской в его управление сделаны распоряжения по принадлежности.²⁰⁴ В деле Имеется акт о сдаче имущества и подписка братства обители в повиновении новому настоятелю. Из подписки этой видно, что в составе братства Троице-Сергиевой пустыни ко времени настоятельства Игнатия Брянчанинова было шесть иеромонахов, три иеродиакона и шесть послушников – всего пятнадцать лиц.²⁰⁵ Таков был состав сотрудников Архимандрита Игнатия, в братстве и сотрудничестве с которыми предстояло ему из развалившейся и запустелой обители образовать первоклассный монастырь, имеющий в настоящее время вид и значение Лавры для, северной столицы. На возвышающемся берегу Финского залива, в 19-ти верстах от Петербурга по Петергофскому шоссе, расположена первоклассная ныне Троице-Сергиева пустынь; в двух верстах от обители находится Сергиевская станция Ораниенбаумской ветки Балтийской железной дороги.

Два столетия тому назад (в 18 веке) на месте Сергиевой пустыни была «Приморская дача» Великой Княжны Екатерины Иоанновны, дочери царя Иоанна Алексеевича.²⁰⁶ Когда в 1717 году Великая Княжна вышла замуж, дача перестала посещаться Царской фамилией и постепенно стала разрушаться. В 1732 году (14 сентября) эта «Приморская дача» была всемилостивейше пожалована Императрицей Анной Иоанновной духовнику её, Архимандриту Сергиевой Лавры о. Варлааму, а в 1734 году ему же была отдана Государственная деревянная церковь Успения Пресвятой Богородицы, которая находилась на Фонтанке, при загородном доме её покойной матери, царицы Параскевы Феодоровны. Архимандрит Варлаам перевез пожертвованную ему церковь на Приморскую дачу и, по благословению Св. Синода, устроил здесь храм во имя преподобного Сергия²⁰⁷ основание пустыни было положено. Находящаяся на берегу Балтийского моря новооткрытая пустынь в продолжение многих лет именовалась «Приморской» и, кроме того, «Сергиевской» – по созданному в ней первому храму. Когда же во второй половине 18-го века в ней на подобие Троице-Сергиевой Лавры был построен собор во имя Св. Троицы; то и пустынь, в соответствие Лавре, стала именоваться Троице-Сергиевой. Основатель этой Приморской Сергиевой пустыни о. Варлаам за три года своего управления обителью, «любя монашество, устроил в ней необходимые здания²⁰⁸ и обеспечил благотворно монастырское хозяйство пашенными, сенокосными и лесопоросшими землями, который тщился приобретать от соседственных владельцев.²⁰⁹

Когда в 1737 году основатель пустыни умер, Императрица повелела сделать опись Троице-Сергиева монастыря и сообщить её в ведомость кабинета Её Величества,²¹⁰ а заведывание монастырским имуществом поручила Ивану Черкесову – стряпчему Троице-Сергиева монастыря. С этого времени церковь на приморском месте считалась приписной к Сергиевой Лавре, откуда и присылались для управления ею строители.²¹¹ Так было до учреждения монастырских штатов, т. е. до 1764 года, когда поступившая в Петербургское епархиальное ведомство и возведенная во второй класс пустынь стала управляться архимандритами, что продолжалось до 1819 года. Начиная с этого времени и до 1884 года, Сергиевой пустынью управляли викарные Епископы при Петербургском Митрополите, которые, взамен содержания от духовной администрации пользовались её доходами.

Бедная от самого первого времени своего основания по внешнему устройству и скудная по числу братий, сделавшись достоянием Петербургских викариев, Сергиева пустынь «дошла до крайнего разорения и решительного безобразия».²¹² Монастырские здания, начиная с главного храма преподобного Сергия и кончая последними монастырскими службами, давно были запущены, развалились и почти совсем сгнили; Богослужение совершалось без должного благолепия, кое-как, а иногда и совсем не совершались. Не только полная запущенность в материальном отношении, но и распущенность в нравственном, царили здесь во всей силе среди весьма немногочисленного братства. В обители находилось всего восемь человек монашествующих, три послушника и двое подначальных. Несмотря на такое незначительное число братий, среди них не было порядка, приличествующего обители. Объяснением этому служило отчасти местоположение Сергиевой пустыни, расположенной близ самой северной столицы, которое было очень неудобно для монастыря: это было как бы перепутье для всех проезжающих в Петербург и из Петербурга народностей, почему жительствовавшие здесь иноки, входя в постоянные сношения с мирянами, не могли всецело предаваться покаянной молитве и внутреннему безмолвию, а вели рассеянную жизнь, совсем не соответствующую их монашескому званию.

Архимандрит Игнатий так писал впоследствии о. Варфоломею, иноку Белобережской пустыни, о неудобстве с этой стороны, местоположению Сергиевой обители: «Наше место крайне трудно, монастырь совершенно сквозной; в летнее время в соседство наше переселяется знаменитейшая публика петербургская. Невольно рождается заботливость, приводящая в развлечение.²¹³ А между тем, близость к столице и особенно к местам летнего пребывания Высочайшей Фамилии, сухопутным сообщением между которым служил единственный тракт, пролегавший у самых ворот монастыря, – требовала большого благоприличия и лучшего устройства разоренной обители. Духовное начальство видело необходимость этого, но у него не было ни сил, ни средств, ни энергии взяться за дело. К счастью для обители, по особому Промыслу Божию, на нее обратил свое внимание царствующий тогда Государь Император Николай Павлович, который, удостоверившись лично в её бедственном положении, постигнул своим быстрым и всеобъемлющим умом, что она до тех пор не пойдет вперед, пока не будет в ней настоящего хозяина, не по имени и не по одежде только монашествующего, но делом и деланием прошедшего искус иноческий.²¹⁴ И вот в 1834 году, по молитвам препод. Сергия, ровно через сто лет после основания обители, Промысел Божий, управлявшей рукой Монарха, привел в нее именно такого человека – строгого аскета по духу и смиренного молитвенника Архимандрита Игнатия Брянчанинова, который в точности исполнил волю своего возлюбленного Государя и в совершенстве оправдал его доверие к себе. В течение почти 24-летнего управления им Сергиевой пустынью он возвел её на степень первоклассного монастыря и сделал не только образцовой во всех отношениях, но и единственной в своем роде обителью в ряду остальных монастырей русских, за что благодарная ему Троице-Сергиева пустынь справедливо чтит его, как своего восстановителя.

Из высказанных в предыдущем соображении по вопросу о симпатиях и склонностях Игнатия Брянчанинова ясно, что ободрительное для него и радующее Высочайшее внимание Государя Императора, и поощрительное отношение к нему Святейшего Синода и Митрополита Филарета, оказывая ему редкое участие и вознеся его на небывалую, в то время высоту, особенно, в виду его юного возраста, высоту духовного положения, все же не отвечало его личным планам. Полагаем, что за послушание Святейшему Синоду и Московскому первосвятителю и по безмерной благодарности и любви своей к Государю Императору, не прекословил Игнатий Брянчанинов новому назначению и, отложив почти на три десятилетия исполнение своих личных намерений, вступил в нелегкое для него настоятельство Троице-Сергиевой пустыни. Но, раз приняв на себя исполнение обязанностей, этот сильный характер нес долг свой до конца, «не за страх, но за совесть», Богу содействующий. А дел предстояло так много, что только четвертью века своего беззаветного и энергичного служения обители, он привел Троице-Сергиеву пустынь в то блестящее состояние, в котором она находится в настоящее время, и упрочил в ней дух свой, невольно обвивающий пришельца обители. Много предстояло дел Игнатию Брянчанинову в Троице-Сергиевой пустыне, но и условия этой деятельности были необычны, и деятель был соразмерен предъявленным ему трудностям. Состояние Сергиевой пустыни было весьма неблестящее. Братство в составе 15 лиц было весьма недостаточно даже в количественном отношении. С этим составом трудно было удовлетворительно поставить даже богослужебную часть монастырской жизни, так чтобы она отвечала потребностями обители и внешнего мира. А если принять в соображение еще и нравственно-низкий уровень этого братства, вызвавший назначение в Сергиеву пустынь любимого Государева «фельдфебеля» для исправления распустившихся её обитателей, то мы поймем и чрезвычайную трудность приведения обители в надлежащее нравственное состояние, соответствующее её задачам.

В хозяйственном отношении Троице-Сергиева пустынь представлялась также недостаточной. По сообщению друга, сотрудника и послушника Архимандрита Игнатия Михаила Васильевича Чихачова, в Троице-Сергиевой пустыни настоятельский корпус топлен никогда не бывал, и потому настоятелю приготовлено было помещение в Инвалидном доме графа Зубова, в двух комнатах, куда на зиму и поместился сам он и приехавшие с ним пять человек братий, в том числе послушник, впоследствии преемник Игнатия Брянчанинова по настоятельству Игнатий Малышев, и Михаил Васильевич Чихачов. Первым предметом попечения настоятеля о монастыре была Сергиевская церковь, требовавшая непременного возобновления, кроме стен, затем корпус настоятельский, а для соединения их нужно было вновь устроить трапезу.²¹⁵ Более точной и подробной представляется картина намеченных Архимандритом Игнатием строительных работ в обители по указу С.-Петербургской Духовной Консистории от 26 января 1834 года за N 308, последовавшему в ответ на прошение Архимандрита Игнатия о разрешении ему произвести необходимые работы и об отпуске необходимых на то средств. В прошении этом Архимандрит Игнатий пишет Епархиальному Начальству, что, по вступлении своем в управление Троице-Сергиевой пустынью, он рассматривал со всевозможным вниманием обитель во всех её отношениях между прочим, обозревая здания, нашел их все без исключения в весьма неблагоприятном состоянии. Здание, подлежащее, прежде всего, перестройке и исправлению, есть дом настоятельский. В нем окна, двери, печи, во многих комнатах полы пришли в совершенную негодность, отчего дом этот для жительства стал совершенно непригодными. В тринадцати саженях от этого дома по северной ограде монастыря имеется симметричный первому другой дом, заключающий в себе теплую церковь во имя преподобного Сергия, в которой отправлять Богослужение в зимнее время по причине холода крайне затруднительно. Архимандрит Игнатий представил в Консистории проект, которым предполагалось соединить указанные два дома широкой галереей той же архитектуры, составить, таким образом, один общий корпус, по наружности весьма благовидный, в экономическом отношении выгоднейший и для обители-весьма нужный. По этому проекту предполагалось в верхнем этаже новой галерее поместить братскую трапезу, а в нижнем этаже – братскую кухню с четырьмя кельями, а под настоятельскими покоями, где ранее находились братские, крайне темные трапеза и кухня, устроить просфорню и хлебню, которые необходимы и которых в монастыре вовсе не имеется. Выполнение этой постройки по стоимости предполагается более дешевым, чем отдельной, потому что в ней будут выводиться только две продольный стены. Из настоятельских келий предполагается теплый ход в галерею и через неё – в Сергиевскую церковь, которую также необходимо поправить и сделать удобной для служения во время зимы, чего можно достигнуть, переделав печи, окна, рамы, полы и потолок, ибо имеющееся полы и потолок угрожают падением. Стоимость всех указанных в проекте Архимандрита Игнатия работ исчислена была в сумме 45.944 руб., на них проектировалось употребить почти всю монастырскую наличность. Но предположенными работами все потребности обители, конечно, не исчерпывались.

С.-Петербургской духовной Консисторией проектированные Архимандритом Игнатием для благоустройства Троице-Сергиевой пустыни работы к производству были разрешены с соблюдением при этом архитекторского надзора и возможной экономии в расходах.²¹⁶ Но то и другое указание имели лишь шаблонный характер и действительностью не вызывались: во главе Сергиевой пустыни стоял отличный хозяин, воспитанный в Покровской Брянчаниновской школе, бережливый и аккуратный; делопроизводством обители заведовал хозяйственный и точный Павел Петрович Яковлев, за технической частью постройки наблюдали: Архимандрит Игнатий и Михаил Васильевич Чихачов – инженеры и лучшие воспитанники военного Инженерного училища.

Приступив к выполнению намеченного и разрешенного Консисторией проекта и имея в виду целый ряд других неотложных строительных и хозяйственных работ, Архимандрит Игнатий немало смущался недостатком, имеющихся в его распоряжении средств.²¹⁷ Имея разрешение расходовать на производство работ свободную монастырскую наличность, Архимандрит Игнатий, с одной стороны, не мог доводить этой наличности до полного истощения, а с другой – для него ясно было, что возможная по состоянию монастырской наличности на покрытие расходов по благоустройству обители денежная сумма для выполнения всех его продуманных планов должна быть увеличена по меньшей мере в четыре раза. Для него было ясно, что без широкой благотворительности со стороны расположенных к обители лиц, и специальных на нужды её ассигнований его планы благоустройства монастыря осуществиться не могут. И ожидаемая помощь явилась. Денежные ассигнования на благоустройство обители по проектами и планами Архимандрита Игнатия были отпущены, благодаря личному высокому вниманию к нуждам обители и планам настоятеля со стороны Государя Императора Николая 1-го и широкой личной благотворительности графини А.А. Орловой-Чесменской и др. лиц.

Государь Император Николай Павлович, среди сложных царственных забот своих, не забывал своих любимых бывших воспитанников военного Инженерного училища – Чихачова и Брянчанинова, помнил также, кому и при каких обстоятельствах поручил он Троице-Сергиеву пустынь и, по возможности, осведомлялся о делах обители, имея постоянную искреннюю готовность поддержки настоятеля в его трудном положении. Это весьма важное обстоятельство, конечно, с одной стороны, было в высшей степени благоприятно для устроения Игнатием Брянчаниновым и Троице-Сергиевой обители, а с другой – породило много завистников и врагов его, которые, зная, что Архимандрит Игнатий на личные обиды жаловаться не станет, не стеснялись притеснять выдающегося своими личными доблестями человека, находящегося под чрезвычайным покровительством Государя Императора.

Отношение Императора Николая I к Игнатию Брянчанинову и к его начинаниям ярко иллюстрируется следующим случаем. Летом 1884 года, т.е. через несколько месяцев со времени поступления Игнатия Брянчанинова на настоятельство Троице-Сергиевой пустыни, из Петергофа запросто, без предуведомления, посетил обитель Государь Император. Около шести часов вечера взошел Государь в церковь и спросил послушника: «Дома ли Архимандрит? – Скажи, что «прежний товарищ его хочет видеть». Вскоре вошел Архимандрит Игнатий. Государь дружески, просто, поздоровался с ним. «Вслед за ним, рассказывает Чихачов, вхожу и я. Государь, увидев меня, обнял и тем такое впечатление сделал, что я сам обеими руками схватился за шею его, и мы, по крайней мере, раз пять поцеловались при всем народе и при Императрице с Наследником, взошедшими в церковь несколько позже Государя. Потом поставили нас рядом с настоятелем и много спрашивал: «всегда ли мы вместе»? «чем я занимаюсь?,» «где третий из наших товарищей», поживший несколько времени в монастыре и снова поступивший на службу? «Видно, ему монастырский хлеб сух показался», сказал Государь, «а тебе впрок пошел».

Осмотрев монастырь, производившуюся новую постройку настоятельских келий, трапезы и Сергиевской церкви, Государь обратил внимание на ветхость соборной Троицкой церкви, приказали составить смету, что будет стоить поправка собора и обещали отпустить нужную на указанные работы денежную сумму.²¹⁸ Согласно сметным исчислениям потребная на ремонт Троицкого собора сумма, в количестве 96.808 руб. 19 коп., была отпущена по Высочайше утвержденной Государственной Росписи 1835 года, из С.-Петербургского казначейства.²¹⁹ Но этой значительной суммой казенные ассигнования на нужды Троице-Сергиевой обители не закончились: по Государственной росписи 1837 г. на дополнительные работы и на исправление иконостаса в Троицком соборе было отпущено 51.438 руб. 88 коп.²²⁰ Таким образом, широкие планы Архимандрита Игнатия по внешнему благоустройству Троице-Сергиевой пустыни могли быть приведены в исполнение благодаря высокому вниманию Государя Императора к нуждам обители и личным покровительственным отношениям Его к Игнатию Брянчанинову, при которых и последнему легче и удобнее было выполнить близкое его сердцу и потребностям обители дело, поддерживаемое морально и материально Царственным Ктитором Троице-Сергиевой Пустыни. Государь, очевидно, желал поддержать свою моральную связь с управляемой Игнатием Брянчаниновым обителью, потому что в то же посещение Троице-Сергиевой пустыни летом 1834 года пожелали, чтобы Архимандрит Игнатий Брянчанинов и Михаил Васильевич Чихачов вместе с братией Александро-Невской Лавры и Митрополитом являлись во дворец для славления Христа, что и продолжается со времени Игнатия Брянчанинова доныне.²²¹ Благодаря этому высокому покровительству, и возможно было осуществить обширные начинания Архимандрита Игнатия на пользу обители. Но немалое значение в деле благоустройства её имела и частная благотворительность, привлеченная к нуждам обители Игнатием Брянчаниновым.

По свидетельству простодушного М.В. Чихачова, в материальных затруднениях Троице-Сергиевой обители не мало помогла графиня А.А. Орлова-Чесменская своим имуществом. Её жертвы на пользу обители учету не поддаются: она любила благотворить очень тайно. «Передавалось все», говорит М .В. Чихачов, «через мои руки без счета, а я не почитал нужным считать, но предоставлял все настоятелю и Богу, воздающему всем и каждому из нас обильно благами».²²² В дополнение к произведенным по Троице-Сергиевой обители строительным работам, в виду возникших в монастыре новых потребностей с увеличением состава братства, привлекаемого талантами и примером жизни Архимандрита Игнатия и благоустройством обители, С.-Петербургский купец Макарий Васильевич Макаров устроил на свой счет деревянные келии для монашествующих, употребив на это благое дело до 40.000 рублей, а потом и сам поступил в число послушников Сергеевой пустыни.²²³ Скончался в схиме с именем Maкapия 5 мая 1869 года. Трогательный друг Игнатия Брянчанинова М.В. Чихачов пожертвовал на нужды Троице-Сергиевой пустыни всё свое, доставшееся ему от родителей, значительное состояние в сумме 40.000 руб., сам отдал жизнь свою на служение Богу и Троице-Сергиевой обители, которой, кроме материальной крупной жертвы, был полезен своим чудным голосом, знанием музыки и любовью к церковному пению. Церковно-музыкальным познаниям и талантам М.В. Чихачова Троице-Сергиева пустынь обязана своим величественно-художественным исполнением церковных песнопений. Нынешний настоятель Сергиевой пустыни архимандрит Михаил и другие старожилы обители помнят схимника о. Михаила Чихачова, как замечательного старца, кроткого и положительного аскета и бессребреника. Единственным украшением его бедной кельи была фисгармония, на которой он поверял церковные мелодии, да и от этого утешения он отказался на склоне лет. Достававшиеся ему церковные доходы он не носил в свою келью, а тут же или еще раньше раздавал бедным. Скончался в 1873 году.²²⁴ Похоронен он на монастырском кладбище, в особой часовне, вместе с основателем Сергиевой пустыни Архимандритом Варлаамом Высоцким и схимонахом Макарием. На стене часовни, около могилы М.В. Чихачова, написано: «Добродушный и нестяжательный». «Схимник Михаил Чихачов. Скончался 16 января 1873 года, 66 лет от роду».

Благодаря высокому вниманию Императора Николая-I, крупным материальным ассигнованиям из казны и таким же жертвам указанных частных лиц, при энергии и неусыпной бдительности и талантах настоятеля, Троице-Сергиева пустынь пришла, в отношении своего внешнего благоустройства, в тот соответствующий планам Игнатия Брянчанинова вид, который усердием и настроенностью его достойных преемников поддерживается до настоящего времени и доставляет духовное утешение не только постоянным насельникам обители Сергиевой, но и случайно проживающим в монастыре на Богомолении.

Направляя к благополучному окончанию строительный работы и приводя Сергиеву пустынь в благоустроенный вид молодой настоятель должен был озаботиться и о материальном обеспечении её дальнейшего существования, как по содержанию монастырских зданий в достигнутом общими усилиями благоустроенном виде, так и по обеспечению жизненным довольством всё нараставшей братии и удовлетворению других возникавших в сложной жизни обители потребностей. Хозяйственная часть Сергиевой пустыни ко времени настоятельства Игнатия Брянчанинова оказалась в значительном непорядке. При вступлении в управление монастырем, настоятель не нашел ни одного межевого знака на монастырской земле. По делопроизводству обители оказалось, что всей землей, которая была приобретена покупкою. Еще основателем пустыни, владеют незаконно экономические крестьяне деревни Подмонастырской Слободы, монастырь же имел лишь 25,5 десятин, занимаемых огородом и покосом, и что все хлопоты монастыря о восстановлении его прав на эту землю, не смотря на неоспоримость его документов, остались безуспешными.²²⁵ Новый хозяин Троице-Сергиевой пустыни не примирился пассивно с обнаруженным непорядком, доставляющим обители явный материальный ущерб, но, с другой стороны, он не склонен был и к насильственному охранении прав монастырской собственности. Обстоятельно ознакомившись с земельным вопросом монастыря, Архимандрит Игнатий в 1884 году возбудил ходатайство о восстановлении на монастырской земле межевых знаков и о скорейшем разборе прав на владение землей, неправильно присвоенной крестьянами. Безнадежное, по-видимому, спорное дело окончательно разрешено было лишь в 1840 году²²⁶ в том смысле, что земля была признана принадлежащей монастырю, но в виду затруднительности выселения обосновавшихся на ней еще с 1765 года крестьян, с согласия Архимандрита Игнатия, решено было разделить землю на две части: восточную сторону, на^: которой стоит монастырь; по линии от севера к югу, отдать ему, а западную, на которой поселились крестьяне, уступить им. Согласием на такой раздел выражено Архимандритом Игнатием в письме к Статс-Секретарю А.И. Голицыну в духе христианского миролюбия.²²⁷ И возможно выгодный для обители земельный раздел состоялся. Сверх этого, в том же прошении 1835 года Архимандрит Игнатий просил Межевую Канцелярию о наделе монастыря лесным участком, согласно объявленному 4-го июня 1835 года Высочайшему повелению, в силу которого монастыри, в виду поддержаны их в способах существования, должны быть наделены для устройства земледельческого хозяйства примерно от 100 до 150 десятин земли. Согласно этому ходатайству, возбужденному в августе 1835 года Сергиева пустынь была наделена «Лесным участком в 50 десятин, вырезанным Новоладожского уезда из казенной Прусвенской дачи».²²⁸ Лес из этого участка оказывая поддержку при монастырских постройках.

Достигши определенности монастырского хозяйства в земельном отношении, молодой, но опытный хозяин Троице-Сергиевой пустыни озаботился приведением его в пригодный для земледелия и огородничества вид и обеспечением наибольшей доходности земельного участка. Доставшаяся после раздела с крестьянами Подмонастырской Слободы земля, занимающая ныне место между монастырем и линией жел. дороги, была непригодна для земледелия потому что долгое время оставаясь без возделывания, она поросла кустарником и обратилась в болото. Состоявший в ведениии монастыря земельный участок сдавался в аренду за незначительную сумму. Поставив себе задачей завести в монастыре свое рациональное и образцовое хозяйство, Игнатий Брянчанинов прежде всего прекратил сдачу в аренду существовавшего земельного участка и завел на нем плодоводство и огородничество: появились овощи и плоды из своего хозяйства. Доставшийся после раздела участок нуждался в осушении и раскорчевании. Эта работа была произведена в течение одного года. Имея в виду заведение скотоводства и земледелия, Игнатий Брянчанинов наметил необходимые хозяйственные постройки, количество земледельческих орудий, лошадей и коров. На выполнение всех этих планов Архимандрита Игнатия потребно было значительное количество средств. И вот в марте 1838 года Архимандрит Игнатий обратился с просьбой к Митрополиту Серафиму об исходатайствовании из Комиссии Духовных Училищ 45.000 руб. взаимообразно на 8 лет, с тем, чтобы в первые три года вносить одни проценты, а в последние пять лет и самый капитал, на тот предмет, чтобы из приобретенной пустынию земли, поросшей кустарником и обратившейся в болото, возделать на первый раз хоть 66 дес. должным образом.²²⁹ В ответ на это прошение последовал Именной Высочайший указ, данный на имя Комиссии Духовных Училищ в 14 день апреля 1838 года за собственноручным Его Императорского Величества подписанием, в коем изображено: «по уважению представляемой Преосвященным Митрополитом С.-Петербургским надобности в назначение заимообразной ссуды Троице-Сергиевой пустыни для хозяйственных заведений, повелеваю-согласно с предположением Комиссии Духовных Училищ отпустить оной пустыне, не в пример другим, тридцать тысяч рублей из запасного строительного капитала Комиссии заимообразно на восемь лет, с тем, чтобы в уплату сей суммы вносимы были в первые три года одни проценты, по пяти на сто, а в остальные пять лет и самый капитал с процентами».²³⁰ Высочайше отпущенная на нужды Сергиевой пустыни ссуда, как видно из предыдущего, в сравнении с испрашиваемой Архимандритом Игнатием, была меньше на целую треть, и сокращение это последовало в Комиссии Духовных Училищ. Отпущенная ссуда для выполнения хозяйственных планов настоятеля была недостаточна, о чем он и докладывал С.-Петербургскому Митрополиту Серафиму особым прошением, в январе 1842 года, в котором, испрашивая некоторые льготы для обители по погашению долга, указывал на то, что содержание братства и поддержка монастырских зданий, церковной ризницы и прочего требуют ежегодно такового расхода суммы, какой имеет пустыня в своем приходе. Хозяйственные же заведения, для которых испрошен заимообразно капитал, не достигли еще в истекшее трехлетие того состояния, при котором можно бы надеяться иметь за расходом значительный остаток. Этому причиной не что иное, как только то, что если бы для возделания земли было употреблено не менее 45 тысяч рублей, тогда и в трехгодичное время можно бы надеяться от той земли получит желаемые плоды; но как употреблено на сей предмет, только 30 тысяч рублей,²³¹из которых израсходовано на одни здания для хутора 20 тысяч рублей, то по этой причине существенная часть предполагаемого дохода, т. е. земля, не получила достодолжной обработки, при которой в короткое время можно было бы извлечь желаемую пользу. На погашение полученной ссуды без обременения бюджета пустыни, по ходатайству Архимандрита Игнатия, с разрешения Митрополита Серафима были употреблены 5000 руб. ассигнациями, полученные с жены Флигель-Адъютанта Толстого за проданный ей и ненужный монастырю участок земли в количестве полутора десятин. Кроме того поступившие в Сергиеву пустыню крупные вклады М.В. Чихачова и М.В. Макарова дали возможность настоятелю надлежаще оборудовать хозяйственное дело обители и поставить его на желательную высоту. Монастырь стал пользоваться круглый год овощами из своих огородов; ржаного хлеба нередко доставало на весь год, несмотря на значительно увеличивавшееся число братий, на огромный расход его для раздачи богомольцам в праздничные дни и на продовольствие всех монастырских рабочих; овса и сена было столько, что ежегодно продавалось на сумму до полутора тысяч рублей. Скотоводство доставляло для братской трапезы в изобилии молочные продукты.²³² Так, в весьма незначительный по сложности дела сроки, достигнуто было внешнее хозяйственное благоустройство Сергеевой пустыни. Игнатий Брянчанинов, не смотря на юный возраст свой, он вступил в управление обителью 27-летними Архимандритом, обнаружили в себе разумного, доброго, опытного и энергичного хозяина и администратора. Ему больше всего выпало на Долю труда по устроению обители: его разум и воля были во всем. Официально они состояли председателем строительных Комитетов²³³ по ремонту и устроению монастырских зданий и главным ответственным лицом за весь ход и направление дела. Но, конечно, «нужно воздать должное и его усердным сотрудникам, которых так умел он выбрать и вдохновить своими идеями, чего бы они ни касались – душевного ли спасения или неотложного земного попечения о внешнем человеке. «Не мало было всем нам трудов, бед, болезней и искушений, пока всё не привелось в достодолжный порядок», вспоминает М.В. Чихачов. «Всего не опишешь, но в надежде на Создателя делали, по силе, каждый сколько мог для общей пользы обители и своей души».²³⁴

Наряду с внешним благоустроением монастыря за время настоятельства Архимандрита Игнатия шло и внутреннее упорядочение монастырской жизни, ради которого, главным образом, и был назначен в Сергиеву пустынь Державной волей Императора Николая I-го его любимый воспитанник. В благоустроении внутренней монастырской жизни Игнатий Брянчанинов заявил себя, как умный и энергичный администратор и ревностный блюститель монастырского чина. Упорядочивая и улучшая хозяйственную часть, обеспечив монастырскую трапезу приличным, светлым и удобным помещением, простым, но гигиеничным и здоровым вкусным и питательным столом через заведение знающего повара, со строгим соблюдением при этом монастырского устава, Архимандрит Игнатий устранил тем нередкую в обителях со стороны слабых душ «скорбь плоти». Слабая и разнузданная братия, к удивлению своему, увидела, что те же грибы, капуста, лук и др. овощи монастырского хозяйства, крупы, овес и хлеб со вступлением нового молодого настоятеля стали давать вкусный и сытный, питательный обед. Заведенная в трапезной и доселе поддерживаемая чистота столового белья и посуды воспитательно действовали на грубые нравы и делали не обременительным и бесскорбным питание в общей трапезе и людей с изысканным вкусом, а стройная молитва, украшаемая пением могучих и выдающихся, пришедших в обитель, новых голосов, и отчетливое чтение житий святых на трапезе, приводили и эту, по-видимому, чисто плотскую часть жизни, – питание грешного тела, – на высшую степень жития и дела «во славу Божию». А длительные и уставные Божии службы, благодаря отчетливому чтению, прекрасному пению при участии новых пришельцев, при величественно-вдохновенном служении молодого настоятеля с его звучным баритоном и проникновенно-простым «произношением молитвословий и возгласов, священная важность и религиозная эстетика во всем богослужебном чине, исключительная, как бы неземная октава Чихачова, посвятившего себя на пение Богу, «дондеже есмь», безупречность и простота личной жизни пришельцев, все эти черты, воплощаясь, по инициативе Игнатия Брянчанинова, в жизненно-монастырскую практику Сергиевой пустыни, одержали над миром скорбей, соблазнов плотских склонностей и падений, блестящую бескровную духовную победу. Прежде обитатели пустыни увидели и почувствовали красоту и духовную радость и утешение нового порядка и примирились с его трудностями для разлененного духа и докучливой плоти.

Новые искатели спасения и тихой пристани для охранения от бурь житейских потянулись со всех сторон под руководство юного Аввы. Благочестивые и нечуждые церковной жизни миряне, одни из любопытства, другие в действительном переживании скорби мира, обнаружили тяготение к Сергиевой пустыне и её братству, как явлению необычному и интересному. Для назидания этих последних, исходящих из Петербурга в пустыню с интересами не вполне устойчивыми и определенными, нужно было стройное, торжественно-величественное Богослужение, уставность и порядок в монастыре, хорошее пение, сладкозвучные диаконы, стройно-движущиеся ряды благовоспитанных иноков, – всем этим видимым зрелищем славы и велелепия Церкви Божией утешается и питается душа человека церковного, побеждается душа суетно-мирская, и Игнатий Брянчанинов дал все это монастырю и миру внешнему и победил тем сомнение, утолил пытливость. Конечно, как и всякое благое начинание, человеческое соединяется с искушениями и скорбями, так и изображаемые завоевания устроителя монастырской жизни в Сергиевой пустыне не чужды были искушений и для самого Архимандрита Игнатия не были бесскорбными, о чем свидетельствует его ближайший сотрудник М.В. Чихачев. «На взгляд самого Духовного Начальства», пишет он в своих записках, «управление Игнатьево казалось небывалой новостью. Братия из старых, привыкшие к своим обычаями, принуждены были понуждаться на новый порядок, как делали вновь вступившие; чин церковной службы тоже вводился. Иной напев, иное стояние, поклонение по положению, клиросное пристойное пребывание и проч., одежда, трапеза и вся жизнь как бы вновь созидалась, потому что и мудрование, т. е. образ мыслей и взгляд на вещи был иной от обыкновенного, к тому же и письменная часть и хозяйственная устраивалась вновь. Тогда это схоже было на одну семью, управляемую одним отцом, который зорко наблюдали и за исполнителями и за исполнением. Вся ответственность лежала на отце, т. е. на настоятеле. Неудобность места к жительству монашескому, молодость и представительность многих из нас, неблагоприятствие многих из сильных особ, зависть и клевета недоброжелающих и в некоторых случаях притеснения самих начальствующих и высоких особ, да и свои собственные немощи, недостатки и малоопытность – всё это вместе разве не доставляло забот самой главе – отцу? Но делать было нечего, убежать нельзя, надо нести, и помощи просить свыше, что и на самом деле было. С Божией помощью все было вынесено – и сносное и кажущееся по человечески несносным. Но настоятелю это стоило многих тяжких болезней и скорбей душевных, которые и от меня даже были скрыты. Самые действия его были непонятны многим, чтобы не сказать – всем, тем более мне простаку. В нем вмещалось много и одно другому не мешало, т. е. и глубокое знание писаний Святых Отцов с монашеским деятельным опытом, и внешний навык и способность обращения со всякого рода людьми, тонкое постижение нравов человеческих со всеми их причудными немощами. Различение благонамеренности от зловредной ухищренной гибкости и все приказнические крючки умел он проникать, иногда и воспользоваться ими для пользы братии и обители».²³⁵ Таким образом, из этого простодушного свидетельства бесхитростного друга Игнатиева, видно, что высокое благоустройство Сергиевой обители было для настоятеля небеструдным, а весьма скорбным, что с внутренними скорбями молодой подвижник справлялся путем невидимого крестоношения и помощи Божией, а в делах внешних опирался на данные Богом и унаследованные от родителей таланты и свой сложный жизненный и подвижнический опыт.

Заботы Архимандрита Игнатия о внутреннем благоустроении обители и об упорядочении жизни монастырского братства выразились, прежде всего, в умелом и строгом подборе людей, с обращением, при этом, внимания на их общее нравственное состояние и на отдельные качества и способности, могущие служить удовлетворению той или иной потребности монастырской жизни. При этом имелось в виду и соответствие вновь поступающих в монастырь лиц общему строю общежительной жизни и той задаче миссионерского служения Сергиевой, обители внешнему миру, в тесном отношении к которому они стоят по самому своему положению вблизи многолюдной столицы и резиденции Царственных Особ. Свое понимание данной задачи, свой настоятельский авторитет в этом случае Игнатий Брянчанинов оберегал со всей решительностью своего незаурядного характера, преследуя не свои цели, а братские и общественные и не останавливаясь перед возможностью конфликта с людьми сильными, но в понимании пользы обители с ним расходящимися. При этом он не уклонялся от перевоспитания падших душ, если видел в глубине их искру божественной ревности, и не выбирал исключительно исправных людей, так чтобы для него самого не оставалось никакого труда, хотя всегда имел в виду и внешнюю благопристойность Сергиевского братства, чтобы оно никого не могло соблазнять. Нужно было немало понимания дела, характера, предусмотрительности и осторожности в столь важном деле. Не твердых нравственно и опустившихся людей Игнатий Брянчанинов избегал принимать в свою обитель. Его взгляд по этому предмету выразился в официальном его отзыве по вопросу о принятии в Сергиеву пустынь непригодного для неё иеромонаха Богоявленского Костромского монастыря. По этому отзыву Архимандрита Игнатия – в Сергиевой пустыне не могут быть терпимы недостатки, в других местах еще сносные, ибо она стоит на пути, по которому летом ежедневно, а зимой весьма часто проезжают Члены Высочайшей фамилии, первые сановники государства, знаменитые иностранцы, и все вышеупомянутые лица нередко заезжают в обитель, почему и требуется, чтобы братия Сергиевой пустыни была нрава основательного, поведения вполне несомнительного и, не могла подавать повода ни к какому соблазну».²³⁶ Основательность нрава и несомнительное поведение-два требования, которым должен, по мнению Архимандрита Игнатия, отвечать обитатель Сергиевой пустыни. И он держался усвоенной им точки зрения даже в случае невыгодного для него столкновения с другой волей. И с его твердыми решениями и отзывами не могли не считаться. Так в 1843 году, не смотря на желание Консистории, поместить в Сергиеву пустынь капитана Прибыткова, она вынуждена была отказаться от этого намерения в виду отзыва Архимандрита Игнатия: «Поскольку Вы, о. Архимандрит Игнатий отозвались, что не может изъявить согласия на принятие в число послушников оной пустыни просителя капитана Ераста Иванова Прибыткова по особенной склонности его к уединению и задумчивости, и потому, что Сергиева пустынь непрестанно посещается значительной публикой, то ему, Прибыткову в прошении об определении его в число послушников Троице-Сергиевой пустыни отказать».²³⁷ Даже в том случае, когда дело касалось не монашествующих, а штатных служителей обители, Игнатий выдерживал свой взгляд на живущих в Сергиевой пустыни и боролся с софизмами лиц и учреждений, вступавших с ним в прекословие по вопросу о воспитательном воздействии монастыря на его обитателей.²³⁸ Архимандрит Игнатий строго ценил воздержанную жизнь, трудолюбие и усердие к послушаниям, личный пример каждого в своей области.²³⁹ Но он верил в возможность исправления человека, по милости Божией, и не отказывался принимать в свою обитель людей слабых, но не чуждых искры Божией или склонных к покаянию. Подтверждающим примером к высказанному положению представляется следующий случай. В январе 1823 года в Соловецком монастыре некий монах Арсений впал в ересь лжепророчества, чем причинил Соловецкой обители смятение и беспокойство, за что указом Святейшего Синода отправлен был в Анзерский скит под строгое содержание в посте и молитве.

7 сентября 1837 года опала Св. Синода была снята и конец жизни – в покаянии и назидательном образе поведения, Арсений, 26 июля 1838 года принявший схиму, провел в Сергиевой пустыни. На полях формулярного списка о службе схимонаха Арсения, сделана Игнатием Брянчаниновым такая надпись: «Сподобившись искушений, которым подвергались преподобные Исаакий и Никита Печерские, схимники Арсений сподобился и того духовного состояния, которого сподобились и вышеупомянутые преподобные по избавлении от бесовской прелести. Отмечался он поведения весьма хорошего, такового же поведения он и ныне. По слепоте и болезненности своей к послушаниям неспособен; весьма, полезен для братии советами своими».²⁴⁰ Отметки замечательны и с общими воззрениями Игнатия Брянчанинова гармонируют. Архимандрит Игнатий умел найти людей и поощрить их. Игнатий Малышев, его келейник, иеродиакон, наместник, а потом и Архимандрит Сергиевой пустыни, проведенный длительным искусом к вышнему званию, был замечательным хозяином, строителем и художником. Иустин, впоследствии наместник Николо-Бабаевского монастыря, был замечательный знаток пения. Поступление в монастырь многих лиц представляется с обычно-житейской точки зрения случайным. Так, замечательный архидиакон Сергиевой пустыни Гедеон I-й, был выкуплен Игнатием Брянчаниновым за 200 руб. у табачного фабриканта Жукова, у которого он состоял рабочим и случайно был замечен Архимандритом Игнатием по своему замечательному голосу. Авторитет Архимандрита Игнатия в отношении религиозно-воспитательном и административном отношении стоял высоко. В 1836 году Обер-Прокурор Святейшего Синода граф Михаил Александрович Протасов сообщил Митрополиту С.-Петербургскому, что по всеподданнейшему докладу Государю Императору по предмету прошения Архимандрита Платона о возвращении его из Валаамского монастыря и об определении по-прежнему к должности Его Величество Высочайше повелеть соизволил «перевести его прежде в Сергиеву пустынь на испытание». Вследствие этого, резолюцией Владыки Митрополита было предписано Архимандриту Игнатию, чтобы он каждые два месяца докладывал Его Высокопреосвященству, как об образе мыслей относительно православия, так и о поведении Архимандрита Платона.²⁴¹ Когда Лаврский иеродиакон Владимир, оказался «пристрастен к горячему винопитию», не ночевал в Лавре и явился в 5 часов утра «в нетрезвом положении», Консистория определила послать его на Валаам для исправления, а Владыка Митрополит распорядился «послать его не в Валаамский монастырь, а в Сергиеву пустынь под особенный, о поведении его, надзор, а каково он cиe время выживет велеть настоятелю отрапортовать нам».²⁴²

В 1835 году Обер-Прокурор Свят. Синода С.Д. Нечаев, представляя на Высочайшее воззрение Государя Императора экземпляр журнала «Христианское чтение», довел до сведения Его Величества, что Свят. Синод имеет предположение издавать в пользу простолюдинов, между которыми грамотность год от году умножается, отдельные жития святых, заимствуя их из Минеи-Четьи, так как люди этого класса по преданности вере отцов особенно любят такие назидательные повествования и они для них вообще понятнее и полезнее всякого другого рода сочинений. При этом Г. Обер-Прокурором доложено было, что употреблена будет надлежащая в этом деле осмотрительность и что для начала предполагается печатать жизнеописания святых, в России просиявших, наших Великих Князей, Иерархов и проч. так, чтобы собрать этих первых опытов было для простого народа некоторым памятником не только в церковном, но и в отечественном отношении. Его Императорское Величество соизволил признать эту мысль полезной. По сообщении вышеизложенного Свят. Синоду, определением Синода от 7 марта 1835 года составление жизнеописаний святых возложено на настоятеля второклассной Сергиевой пустыни Архимандрита Игнатия, с указанием при этом начать свои занятия с житий святых, в России просиявших, как то: Российских Великих Князей, Иерархов и проч., и каждое жизнеописание по составлении представлять отдельно, через Митрополита в Свят. Синод на рассмотрение.²⁴³

Близкое сердцу Архимандрита Игнатия, попечение о благолепии церковного Богослужения на первых порах его настоятельства было трудно осуществимо за ограниченностью в монастыре штата священнослужителей и по причине частых требований необходимых для надобностей обители иеромонахов на флот. Требования иеромонахов во флот предъявлялись настоятелю очень часто без предуведомления, к немедленному исполнению, и притом в таком количестве, что религиозно-богослужебные потребности обители могли остаться без удовлетворения за отсутствием совершителей Богослужения.²⁴⁴ Имея в виду обеспечение обители исправным, беспрепятственным и благолепным совершением богослужения, столь важных для собственных нужд монастыря и для приезжающих на Богомоление, а также незамедлительность удовлетворения требований священнослужителей для флота и других внешних потребностей, Архимандрит Игнатий прошением от 13 апреля 1836 года на имя Митрополита С.-Петербургского, отмечая частые требования, иеромонахов на флот и нужды обители, ходатайствовал об увеличении штата иеромонахов, «дабы пустыня могла беспрепятственно представлять иеромонахов на флот». Свое ходатайство со стороны потребностей самой обители Архимандрит Игнатий мотивирует тем, что Сергиева пустынь содержится единственно от богомольцев, стекающихся в нее в летнее время, в которое отправляются постоянно две обедни, довольно часто, и три; часто бывает соборное служение и непрестанные почти молебны и панихиды, так что в одно время бывает в служении 7 и 8 иеромонахов.²⁴⁵ Ходатайство Архимандрита Игнатия нашло сочувствие Митрополита Серафима, который, представлением от 1 мая, 1836 года, за № 156, просил Свят. Синод об увеличении штата Сергиевой пустыни. В последствие этого ходатайства, по представлению Свят. Синода определением от 23 мая 1836 года, Высочайшим Указом от 30 мая 1836 года Троице-Сергиева пустынь возведена была в I класс. В определении Свят. Синода по предмету ходатайства об увеличении штата Сергиевой пустыни изложены интересные для характеристики Архимандрита Игнатия мотивы. «Принимая в рассуждение, что Сергиевская пустынь, находясь близь столицы, посещается многими богомольцами и часто знатными особами, что в ней при управлении нынешнего настоятеля, нравственное состояние братии, благочиние и порядок между ними и в самом церковном служении ощутительно улучшаются, и что монашествующие её нередко командируются во флот для морских кампаний. Свят. Синод находит справедливым и полезным, вместо предполагаемого С.-Петербургским Епархиальным Начальством только увеличения в той пустыне числа иеромонахов 6-ю человеками, возвести ее из 2-го в первый класс, с присвоением ей штата людей и содержания, общего для монастырей первоклассных, и тем доставить пустыне способ приготовлять большее число хороших монашествующих, поддержать достоинство её в мнении народа, довольно к ней расположенного»²⁴⁶ Таким образом, захудалая и опустившаяся, требовавшая чрезвычайных мер для упорядочения своей жизни, обитель за два с половиной года настоятельства и неутомимой деятельности Архимандрита Игнатия Брянчанинова стала первоклассным монастырем, а её достоинство в связи с качествами настоятеля были отмечены определением высшего Церковного Управления.

С возведением Сергиевой пустыни на степень первоклассного Монастыря в Штат обители вводилось новое лицо: при настоятеле первоклассного монастыря полагается наместник. Введение в штат нового лица требовало уяснения его прав и обязанностей, а равно вызывало необходимость точного разграничения обязанностей между лицами прежнего состава монастырского штата. По обязанности настоятеля первоклассной Троице-Сергиевой пустыни, не ограничиваясь устными распоряжениями по распределению обязанностей и послушаний между своими ближайшими сотрудниками, Игнатий Брянчанинов составил инструкцию для наместника и казначея Сергиевой пустыни. Составленная в духе и силе Игнатия Брянчанинова, инструкция эта представляет, на наш взгляд, замечательный документ, сама по себе и для выяснения характера составителя. Она имеет следующее заглавие:–"Первоклассной Троицкой Сергиевой пустыни Настоятеля Архимандрита Игнатия, той же пустыни иеромонахам Феофану и Аполлосу – Инструкция». Содержание инструкции излагается в следующих выражениях: – «Вследствие утверждения иеромонаха Феофана Наместником, a иepoмонаха Аполлоса – Казначеем сей пустыни, предписываю Вам вступить в сии должности по надлежащему. Для большего же порядка полагаю нужным изложить следующую инструкцию:

А) Обязанность Наместника состоит в тщательном внимании к братии. И потому:

1-е. поставляется ему в непременный долг – ежедневно, иметь сведения о больных братиях, ежедневно навестить каждого больного и стараться, чтобы больные были посещаемы доктором, чтобы никто не смел лечиться у шарлатанов и в особенности пускать кровь своевольно.

2-е. Чтобы все были в церкви Божией и каждый при своей должности и на своем месте; если же кого нет, узнать причину отсутствия. Если причина окажется позволительна или естественна, то взыскания не чинить; если же причина сия есть головная боль, то принимать немедленно решительные меры, и такового отправлять немедленно на дачу. Если встретится сопротивление, то употреблять силу штатных.

3-е. Все сии случаи доводить до сведения Настоятеля, кроме мелочных, не заслуживающих внимания. Почему Наместник должен иметь список всех братий, и для памяти отмечать в графе противу имени о его болезни, или отлучке и подобном.

4-е. Наместник во время отлучки Настоятеля из монастыря заменяет его власть, впрочем решая по своему усмотрению маловажные случаи. Решения же важные оставляет до прибытия Настоятеля. Наместник не имеет права уволить кого-либо в Петербург по собственной надобности, ибо сие право принадлежит единственно Настоятелю. Если же случится кому крайняя необходимость, то Наместник может уволить не иначе, как по совещанию со старшей братией и с билетом на простой бумаге за общим подписанием всех старших братий, на совещании бывших. Так же поступать и в прочих важных случаях, не терпящих отлагательства в отсутствии Настоятеля.

5-е, Старшая братия к совещанию должны быть следующие: а) Духовник, b) Казначей, с) Ризничий, d) Благочинный, е) Эконом. Совещание чинится наедине, не допуская в оное просителя. Решение Собора просителю объявляет Наместник.

6-е. В отсутствие, или во время болезни Наместника, его должность занимает Казначей, за отсутствием же обоих – Ризничий, и так далее – по старшинству.

Б) Казначей единственно обязан заведовать суммою и вести в порядке книги, как неокладной, так и штатной, равно и братской суммы, приготовлять списки братий при раздаче кружки и оную раздавать. Прочие вещи, находившиеся в заведовании Казначея, имеют поступить отселе в ведомство Эконома». Инструкция эта подписана Архимандритом Игнатием и помечена 29 сентября 1886 года за № 115. В этой инструкции всего более интересна часть первая и, в особенности, начало её, где, в п.п. 1 и 2 определяются обязанности Наместника в отношении к братии и решительные меры против «головной боли» – с немедленным выселением больного «на дачу». Честь и достоинство обители ставили Архимандрита Игнатия на стражу, а грубость нравов и слабоволие человеческое вызывали на решительные меры. Честь и достоинство обители возросли за время настоятельства Игнатия Брянчанинова²⁴⁷ её внешнее благоустройство, красота храмов и кладбища, порядок, чистота и видимое довольство на прилегающих к ней земельных участках, основательные хозяйственные постройки – всё это говорило стороннему наблюдателю о значительной обеспеченности обители, хотя этого в то время еще и не было, а со стороны недоброжелателей монастырских вызывало завистливые взгляды и даже литературные нападки, на которые обитатели пустыни всегда могли ответить указанием на понесенные в прошлом тяжелые труды свои и на непрерывный церковно-религиозный подвиг в настоящем, привлекающий к обители взоры и сердца как труждающихся и обремененных жизнью, так и просто любопытствующих. Рассматривая обстоятельно и исторически монастырский вопрос и высказывая свое «Слово в защиту Русских монастырей», против литературных резких нападок на Сергиеву пустынь, настоятель Архимандрит Игнатий с утешением указывает на привлекаемое обителью внимание мира. Сергиева пустынь, говорит он, стоит на берегу Финского залива, т. е. поперёк дороги стала. Мимо надо ехать в Петергоф, в Стрельну, в Знаменское, Михайловское. Добрые люди едут мимо, да иногда и в Сергиеву обитель заезжают. В числе любящих помолиться в святой обители бывают, начиная от смиренных рабов Божиих, тружеников мужиков и солдат, до их любимого Отца – Царя с Его Августейшей Семьей. Все, по милости Божией, с теплым чувством уезжают; в этом не раз сознавались даже разноплеменные народы и иностранные посланники, сперва увлекаемые любопытством, а потом повторявшие посещение ради христианского теплого чувства, которое не дается земными суетами.²⁴⁸ В объяснение богатства и благоустройства Сергиевой пустыни, автор цитируемого ниже «Слова» справедливо указывает на дух Русского народа и некорыстные усердные труды братства. Изящество зданий и некоторые постройки Сергиевой пустыни были бы не посредствам. В их созидании виноват дух Русского народа, который неизменно действует во все века. Посмотрите на любую деревню: народ, как муравьи, лепится в своих бедных хижинах, а храм Божий выстроен и высок, и прекрасен; золотой крест так и уходит в небеса. Сам люд Божий чуть не в рубищах ходит, а в храме Божием все норовит, чтобы блистало золотом и серебром и уж как простодушно радуется то, что разукрасил Божий храм. Ну, как вы перевоспитаете веками сложившийся дух народа?... И происходит это от того, что народ Русский правильнее смотрит на земную жизнь, чем высокоумные философы: земля для него путь, дом – ночлег странника, а храм Божий – теплый приют, ниспосланный ему милостью Великого Хозяина, согревающего душу надеждами и напоминанием о загробной жизни и вечном блаженстве. Вот вам тайна построения Сергиевой пустыни. В этих великолепных зданиях блестят и слезы матери, схоронившей все свои земные радости в земле святой обители, и грустные думы? Мужа – христианина, смиренно ожидающего дня светлого свидания с незабвенным другом, и глубокая скорбь жены, не желающей земных утешений в потере любимого мужа, и благоговейная память детей, чтущих и за гробом любимых родителей. Зачем же вы хотите лишать их последней светлой радости в скорбях? И что вы дадите в замену высокого невещественного стремления к тому, что неведомо разуму, невидимо глазом, но что так близко говорит сердцу, что так ясно русскому народу верующему и в годину испытания и в минуты радости. Идите, мертвецы, хоронить своих мертвых; не мешайте живому народу святой Руси верить, надеяться и любить в благолепных храмах.²⁴⁹

Административная деятельность Архимандрита Игнатия Брянчанинова, еще более осложняется с назначением его в возрасте 31 года в мaе 1838 года на должность благочинного монастырей С-Петербургской епархии с соединением, при этом, двух ранее существовавших благочиний в одно, под управлением Архимандрита Игнатия. До назначения Игнатия Брянчанинова благочинным монастырей в С.-Петербургской епархии, было два монастырских благочиния и благочинными монастырей состояли: Зеленецкий Архимандрит Кирилл и Валаамский игумен Вениамин. Назначение Игнатия Брянчанинова состоялось по предложению Митрополита С.-Петербугского, данному С.-Петербургской духовной Консистории 4 мая, 1838 года, в таких выражениях: «Над всеми, состоящими в С.-Петербургской епархии нашей, мужскими и женскими монастырями признали мы, по обстоятельствам, нужным определить благочинным первоклассной Троицкой Сергиевой пустыни, настоятеля о. Архимандрита Игнатия, а затем бывших благочинных оных монастырей – Зеленецкого Архимандрита Кирилла и Валаамского монастыря игумена Вешамина от сих должностей уволить».²⁵⁰ С этих пор начинается продолжительный период²⁵¹ многотрудного и полезного для монастырской и церковной жизни в С.-Петербургской епархии служения Игнатия Брянчанинова в должности Благочинного монастырей. Обширное и неудобное в отношении путей сообщения, неблагоустроенное по состоянию монастырской жизни благочиние²⁵² требовало полного внимания и значительных сил и энергии воли со стороны благочинного. Исполнение этой должности, от которой Архимандрит Игнатий не отказывался, единственно по монашескому послушанию, было причиной ослабления его некрепкого здоровья при неоднократных поездках по монастырям. Вместе с этим оно доставляло ему и целый ряд духовных скорбей. Вместо сравнительно спокойной жизни в благоустроенной им Сергиевой пустыне, ему пришлось вникать в нестроения чужих обителей, тяжелые и, подчас оскорбляющие чистоту монашеского настроения, проступки и преступления. Вместо созерцательной духовно-аскетической жизни и сосредоточенной кабинетной работы над близкими его: сердцу «Аскетическими опытами», Архимандриту Игнатию пришлось исписать кипы бумаг, написать почти книги по разбору и расследованию своеобразных ересей и противонравственных преступлений, рекомендовать ряд мер к устроению жизни обуреваемых злом людей, проявлять отеческую к ним строгость, плакать о гибели людского духа, молиться о людских невежествиях. Архив Троице-Сергиевой пустыни за время настоятельства Игнатия Брянчанинова, наполовину состоит из дел по благочинию монастырей С.-Петербургской епархии. По этим обстоятельно изложенным и в порядке содержащимся делам можно с удобством писать историю монастырей и духовной жизни С.-Петербургской епархии за XIX век. Трудолюбие, аккуратность и канцелярcкий талант П.П. Яковлева в делах благочиния монастырей нашли себе надлежащее приложение и выразились во всей полноте.

Советы и мнения по делам строительным, указания по вопросам внутренней монастырской и богослужебной жизни обителей, разъяснения по вопросам отчетности, умиротворение враждующих, обследование заблуждений и преступлений, проектирование мер взыскания и вразумления, исходя из настроения Игнатьева, содействуя упорядочению монастырской жизни, обогащали дух его новыми переживаниями, увеличивали жизненный опыт, упрочивали взгляд на жизнь. Но, как на всех почти, подобного рода должностях в благочинии приходилось более всего сталкиваться с отрицательными сторонами человеческой жизни, вызывавшими скорбное чувство пастыря благочинного. Не считая своей задачей полное изображение монастырской жизни за время исполнения благочиннической должности Игнатием Брянчаниновым, отметим некоторые примеры подлежавших его вниманию дел. Как это ни странным покажется, но благочинному монастырей Архимандриту Игнатию более всего доставлял беспокойства Валаамский монастырь. Являясь одним из древнейших Русских монастырей и как бы памятником начального христианства на Руси, монастырь в начале XIX века обуревается внутренними нестроениями. Ярким выражением этих нестроений является возникшее в конце тридцатых годов в Валаамском монастыре дело по доносу игумена Варлаама и монаха Иосии. Сущность этого, сложного и совершенно расстроившего монастырскую жизнь и добрые братские отношения на Валааме, дела заключается в том, что: 1) бывший игумен Варлаам и монах Иocия донесли Святейшему Синоду о возникшей среди Валаамской братии ереси, состоявшей, в свободном и нецерковном взгляде некоторых иноков на церковные обряды, таинства и посмертную участь души. Сверх того, бывший игумен Варлаам и монах Иосия обвиняли в целом ряде противозаконных поступков и указывали недостатки, поведения игумена Вениамина и наместника Иринарха. 2) По доносу иеромонаха Иезекииля, поданному еще в 1832 году, отмечался целый ряд непорядков во внутренней жизни Валаамского монастыря. Окончательного расследования и суда по которым до 1838 года не было.²⁵³ Еще до назначения на должность благочинного монастырей, Архимандрит Игнатий получил поручение Консистории разобраться в распрях по Валаамскому монастырю.²⁵⁴ Обстоятельный и пунктуальный доклад Архимандрита Игнатия по этому вопросу и лег в основание донесения Митрополита Серафима Святейшему Синоду и определения Святейшего Синода по предмету Валаамских беспорядков. Высочайше утвержденными 17-го декабря 1838 года определением Святейшего Синода от 17 октября 1838 года многолетние беспорядки Валаамского монастыря были окончательно ликвидированы: главные виновники были удалены с Валаама с помещением их в различные монастыри Архангельской, Костромской, Калужской и Вологодской епархий, а некоторые из них, имевшие в отношении беспорядков важное значение, как распространители ереси, монах Порфирий, состоявший в близких отношениях с упомянутыми также Архимандритом Платоном, и иеромонах Аполлос были помещены в Сергиеву пустынь под ближайший надзор настоятеля и для испытания его образа мыслей и поведения.

Другим были сделаны внушения, иным рекомендовано испросить братское прощение за нанесенные оскорбления, некоторые за невиновностью были оставлены без взысканий. Так энергией настоятеля Троице-Сергиевой пустыни были найдены и церковною властно вырваны зловредные плевелы на духовной ниве древнего Валаама. Но для упорядочения и возрастания Валаамской обители в дальнейшем представлялось крайне необходимым назначить нового опытного и пригодного для обители, применительно к обстоятельствам, настоятеля. В п. 14 определения Святейшего Синода от 17 октября, по сему делу Высочайше утвержденного, по этому вопросу постановлено, для прекращения распрей, подозрений и волнения умов Валаамской братии и для прекращения замеченного в ней охлаждения к Богослужению, предоставить Преосвященному Митрополиту Новгородскому немедленно избрать и представить на утверждение Святейшему Синоду в настоятеля оной дознанной честности и способности к начальствованию в общежительном монастыре, с тем, чтобы новый настоятель был поставлен в особенно близкое и частое сношение с благочинным монастырей С.-Петербургской епархии и вместе с ним употребил особенное попечение к приведение Валаамской обители в свойственный ей чин и благоустройство и к очищению оной от людей, которые духом распрей и непокорности препятствуют благоустройству и наносят нарекание месту и званию, а вместе с тем при содействии братии, сохранял и хозяйство монастыря в наилучшем порядке, поверив первоначально при старшей братии расход по книгам и документам.²⁵⁵ Благочинным монастырей С.-Петербургской епархии в это время уже был Архимандрит Игнатий. И в определение Святейшего Синода по делу о Валаамских беспорядках нельзя не видеть поощрительного внимания Высшей церковной власти к Игнатию Брянчанинову и очевидного желания, чтобы и в дальнейшем устроение дел и жизни Валаамского монастыря стояло под ближайшим руководственным влиянием его, как знатока монастырских дел, мудрого и энергичного начальника. В таком смысле, несомненно, было принято синодальное определение и С.-Петербургским Епархиальным Начальством: сообщая окончательно состоявшееся решение по Валаамскому делу Архимандриту Игнатию к исполнению в соответственных пунктах, С.-Петербургская Консистория по п. 14 Высочайше утвержденного определения Святейшего Правительствующего Синода предоставляет Архимандриту Игнатию, как посещавшему Валаамскую обитель и знающему оную, донесть Его Высокопреосвященству, не имеете ли вы в виду кого из числа тамошней братии способного и достойного быть настоятелем оной».²⁵⁶ Определением Святейшего Синода и Указом Консистории Валаамский монастырь становился под влияние Игнатия Брянчанинова: ему поручено рекомендовать кандидата на настоятельскую должность и на него же возложено руководство деятельности нового настоятеля. Указ консистории предлагает наметить кандидата на Валаамское настоятельство «из числа тамошней братии», чем восстановляется на время нарушенный порядок настоятельства на Валаам.²⁵⁷ Хорошо осведомленный о составе Валаамского братства, Архимандрит Игнатий рекомендовал на настоятельскую должность в Валаамский монастырь известного ему аскетически-подвижнической жизнью скитского монаха Дамаскина, не имевшего даже священного сана. Избрание Дамаскина Архимандритом Игнатием совпало с волей Государя Императора и Святейшего Синода, и 30 января 1889 года Дамаскин, по предварительном посвящении в иepoмонахи, произведен был в сан игумена и назначен настоятелем Валаамского монастыря.²⁵⁸ 5-го марта игумен Дамаскин возвратился с благочинны Архимандритом Игнатием Брянчаниновым в свою родную Валаамскую обитель, был встречен торжественно с колокольным звоном и принял Валаамскую обитель в свое правление.²⁵⁹ Так, при участии Архимандрита Игнатия закончились Валаамские беспорядки и жизнь этой обители приняла то направление редкого трудолюбия и строгого подвижничества, которым Валаамская обитель до наших дней имеет воспитательное влияние на мятущийся внешний мир.²⁶⁰

К обязанностям благочинного Архимандрита Игнатия в скором времени отнесено было наблюдение за стоящими в С.-Петербурге часовнями Валаамского и Коневского монастырей.²⁶¹ Впоследствии, когда Архимандрит Игнатий освобожден был временно от благочиннических обязанностей, наблюдение за Валаамским подворьем все-таки было оставлено за ним,²⁶² так что по временам, выполняя свои служебные обязанности в этом отношении, он мог отдаваться воспоминаниям своей юности, когда Димитрий Брянчанинов с Мишей Чихачовым несли в Валаамское подворье свои чистые мечты. Проницательный, логичный ум, беспристрастие и самобытность, энергия и решительность Архимандрита Игнатия Брянчанинова обнаружились не только в деятельности его по благоустроению Сергиевой пустыни и по управлению монастырями С.-Петербургской епархии, но и в успешном выполнении им разного рода начальственных поручений по делам весьма сложным. Встречается мнение о дворянских симпатиях Игнатия Брянчанинова, о склонности его решать жизненные вопросы под углом зрения барина-помещика. Мнение праздное и необоснованное. В доказательство его свободы от навязываемой ему и мало мирящейся с его духовным укладом, именно, церковного деятеля тенденции можно сослаться на найденную нами в архиве Сергиевой пустыни, прекрасно переписанную, на хорошей бумаге и в коленкоровом переплете интересную рукопись под заглавием: «Записка старшего депутата Архимандрита Игнатия Брянчанинова по следственному делу помещика Страхова 1851 года», с дополнением из арестантского дела архива Правительствующего Сената 1860 года августа 7-го, № 277; а) мнения по тому делу Начальника Новгородской губернии, 30 августа (1860 года и б) Определения Правительст. Сената 20 марта 1860 года.²⁶³ Сущность этого дела, которое к концу производства разрослось до ХIV томов на 4648 листах с приложениями, заключается в многолетней, полной трагизма, тяжбе крепостных крестьян и помещика подполковника Страхова, возникшей вследствие жалобы крестьян на непомерное обременение их работами, на насилование их жен и дочерей помещиком Страховым, на насильственное заключение браков с розгами при церковных дверях и т. д., В деле этом принимал участие приходский священник Ивановский и другие духовные лица. Дело полно возмутительных фактов. Страхов обвинял священника Ивановского в возмущении крестьян против помещичьей власти, и священник был посажен в тюрьму. Следственная комиссия и все власти держали сторону помещика. И вот в 1851 году по Высочайшему повелению назначено было перерасследование дела и старшим депутатом от Духовного Ведомства назначен был Архимандрит Игнатий Брянчанинов.²⁶⁴

Игнатий Брянчанинов один высказался против всего хода дела и пристрастного направления его. В своей обширной записке он обстоятельно и логично, критически рассматривает всё следственное дело, решительно высказывается в защиту священника Ивановского, исполнявшего, по его убеждению, свой пастырский долг, говорит о смирении и покорности крестьян и высказывается за виновность помещика Страхова. Характер Игнатия Брянчанинова, его беспристрастие, высота пастырского духа живы в суждениях автора этой замечательной записки, на 138 больших листах, разрешающей вопрос о взаимных человеческих отношениях и о крепостном праве с православно-христианской точки зрения.²⁶⁵ Внешнее возрождение пустыни, которая, благодаря заботам настоятеля, восстала из развалин и благоукрасилась многими красивыми зданиями, было только одной, и, может быть, менее важной стороной деятельности Архимандрита Игнатия, как настоятеля Троице-Сергиевой пустыни. Главнейшей же стороной его многотрудной деятельности, потребовавшей все его духовные силы, всю его духовную опытность, было внутреннее благоустройство, нравственное воссоздание и Духовное обновление той обители, которую, живя в северной столице, по его собственному призванию, он не хотел даже и видеть, считая ее по всему несоответствующей его духовным целям.²⁶⁶ Если не малых нравственных забот и физических испытаний, слез и страданий стоило Архимандриту внешнее благоустройство монастыря, приведение в порядок показной, так сказать, его стороны, то моральное воссоздание обители, распущенной в нравственном отношении, стоило ему гораздо большего.

Заботясь о внешнем украшении и упорядочении Сергиевой пустыни, Архимандрит сразу же установил строгий порядок в жизни своего духовного стада: он возвысил благочиние в братии, настроил их к душеспасительному препровождению времени в посильных трудах по послушаниям и занятиям келейным; требовал аккуратного посещения церкви и пристойного стояния во время церковных богослужений, и братия, хотя и нередко роптала на строгости нового настоятеля, но должна была подчиняться. – «Братия из прежде бывших до нас, – говорит в своих записках Чихачов, – привыкшие к своим обычаям, принуждены были, не без скорби, понуждаться на новый, более строгий порядок, все делать так, как делали вновь поступившие, то есть, как _;указывал настоятель; чин церковной службы тоже вводился. Иной напев, иное стояние, поклонение по положению, клиросное, пристойное пребывание и проч. – одежда, трапеза и вся жизнь как бы вновь созидалась, потому что и мудрование, то есть образ мыслей и взгляд на вещи, у настоятеля, был иной от того, к какому прежняя братия навыкли».²⁶⁷ Как опытный пастырь, заботящийся о каждой овце своего духовного стада, о. Игнатий вникал в келейную жизнь каждого, для всех был отцом и наставником; двери его кельи были открыты для всех: к нему входили свободно и престарелые монахи, священнослужители и юные послушники; все открывали ему свои помыслы и получали от него духовные советы. «Тогда это схоже было», – говорит об этом времени Чихачов, – «на одну семью, управляемую отцом, который зорко наблюдал и за исполнителями и за исполнением. Вся ответственность лежала на отце, т. е. на настоятеле. Он совмещал в себе и глубокое знание писаний Св. Отцов с монашеским деятельным опытом, и внешний навык, и способность в обращении со всякого рода людьми, и тонкое постижение нравов человеческих со всеми их причудными немощами, различие благонамеренности от зловредной ухищренной гибкости».²⁶⁸

«Система воспитания новоначальных у настоятеля была такова: он приучал их быть откровенными с ним не только в делах, но и в помыслах. Такая откровенность и близость отношений не допускала учеников до грубых погрешностей; как то было стыдно и жалко оскорбить своего отца и благодетеля».²⁶⁹ «Тщась раскрыть сущность монашеского жительства, Архимандрит Игнатий подвизался олицетворить в себе самом, и живописью слова изобразил другим духовную красоту нравов древнего Египетского монашества, которое было идеалом его жизни. Иночествование по учению и примерам Св. Отцов, преимущественно Египетских, было с детства заветной его мыслью. Руководимый этим учением, он питал беспримерную в наше время любовь к киновиальному иночеству, и эта любовь была вполне осмыслена: он смотрел на новоначалие иноческое, как на основание аскетической науки, где зарождаются и развиваются монашеские нравы, и вообще на монашество – как на науку из наук. В таком духе они наставляли всякого расположенного к вступлению в иночество и, силой собственного стремления к своим высоким идеалам, производили могущественное влияние на юные, не испорченные жизнью, души. Он охотно принимал таких в духовное родство с собой и руководил опытным духоносным словом своим, которое было столь действенно, что обращало сердца, отрешало от многолетних навыков, ослабляло привычки, изменяло нравы многих. Способностью принимать исповедь помыслов, что составляет весьма редкое явление в наше время, Архимандрит Игнатий владел в совершенстве; многосторонняя опытность, глубокая проницательность, постоянное и точное самонаблюдение делали его искусным в целении душевных струпов, к которым^: он всегда прикасался самым тонким резцом духовного слова. Умея владеть собой во всяких случайностях жизни, не падая духом в самых стеснительных обстоятельствах, он сообщал ту же твердость и тем, которые исповедовали ему свои помыслы: угнетавшая печаль после исповеди у него, казалась им пустым призраком. Правильное воззрение на страстную природу человека – плод многолетнего самонаблюдения, изложенное им в статье: «Отношение христианина к страстям его», служило источником утешения для его питомцев; оно заставляло их при откровении помыслов высказываться с полной свободой, доверием и безбоязненно; они всегда слышали ответ, вполне примиряющий их с самими собой; часто пример из собственной жизни, приводимый старцем, или указание на какое-либо в книгах описанное событие, так близко подходили к исповедоваемому случаю, что не оставалось никакого сомнения или недоумения в душе исповедовающегося; ученик всегда уходил с утешением от старца. Исповедь помыслов новоначальным иноком старцу всегда лежала в основах монашеского жительства; она входила, как непременное условие в круг духовного воспитания Архимандрита Игнатия... Архимандрит Игнатий соединял в себе и мудрость духовную, и внешнюю власть, а потому жительство под его руководством и в его обители было драгоценным приобретением, для искавших монашествовать разумно. Несмотря на свою болезненность, он принимал на себя труд ежедневно выслушивать исповедь помыслов. У учеников его было даже обыкновение вести дневную запись их, и они открывали свои помыслы чистосердечно, с прямотой, потому что старец был способен принимать такую исповедь вполне бесстрастно. Польза от исповеди помыслов была для всех очевидна. При этом старец не подвергал учеников своих тягостным испытаниям, а сообразовался с физическими возможностями каждого и умственным развитием, так что состояние под его духовным водительством было даже льготно, как в физическом, так и в нравственном отношении.²⁷⁰

Взгляды Архимандрита Игнатия по вопросу об откровении помыслов выражаются в его «Приношении современному монашеству»,²⁷¹ где он говорит по этому вопросу следующее: «Все отцы согласны в том, что новоначальный инок должен отвергать греховные помыслы и мечтания в самом начале их, не входя в прения, ниже в беседу с ними. Для отражения греховных помыслов и мечтаний отцы предлагают два орудия; 1) немедленное исповедание помыслов и мечтаний старцу, и 2) немедленное обращение к Богу с теплейшей молитвой о прогнании невидимых врагов. Преподобный Кассиан говорит: «завсегда наблюдай главу змия, т. е. начало помыслов, и, тотчас сказывай их старцу, тогда ты научишься попирать зловредные начинания змия, когда не постыдишься открывать их, всё без изъятия, твоему старцу. Этот образ борьбы с бесовскими помыслами и мечтаниями был общий для всех новоначальных иноков в цветущие времена монашества. Новоначальные, находившиеся постоянно при своих старцах, во всякое время исповедовали свои помышления, как это можно видеть из жития преподобного Досифея, а новоначальные, приходившие к старцу своему в известное время, исповедовали помышления однажды в день вечером, как это можно видеть из Лествицы и других Отеческих книг. Исповедание своих помыслов и руководство советом духоносного старца древние иноки признавали необходимостью, без которой невозможно спастись... Наставления духоносного старца постоянно ведут новоначального инока по пути Евангельских заповедей, и ничто так не разобщает его с грехом и началом греха – демоном, как постоянное и усильное исповедание греха в самых его началах. Такое исповедание устанавливает между человеком и демоном спасительную для человека непримиримую вражду. Такое исповедание, уничтожая двоедушие или колебание между любовью к Богу и любовью ко греху, дает благому произволению необыкновенную силу, а потому преуспеянию инока – необыкновенную быстроту, в чем можно убедиться опять из жизни преподобного Досифея. Те иноки, которые не могли действовать против греха постоянной и учащенной исповедью греховных помыслов, по неимению старца, действовали против него постоянной и учащенной молитвой».

Сознавая, как мы видим из вышеизложенного, сколь важным является для новоначального искреннее исповедание помыслов, без которого невозможно спастись и которое, полагая неразрушимую преграду между человеком и диаволом, способствует быстрому преуспеянию инока, Архимандрит Игнатий особенно ценил и любил тех, кто чистосердечно открывал ему свои помыслы. Таким был прибывший в Сергиеву пустынь вместе с настоятелем молодой послушник-келейник его Игнатий (Иван Васильевич Малышев), прозванный «Маленьким» в отличие от другого инока того же имени, красивого, высокого ростом и блистающего всеми наружными преимуществами. Как некогда старец Леонид назначал самому Архимандриту Игнатию, тогда еще смиренному послушнику Димитрию, трудные старческие испытания в Александро-Свирском монастыре и Площанской пустыне; так теперь он сам вёл всей душой предавшегося ему «Маленького Игнатия» тяжелым путём внутренних испытаний и смирения. По собственным воспоминаниям этого последнего, когда он проходил послушание свечника, бывали такие случаи. Должность свечника в летнее время требовала безвыходного пребывания в церкви: свечник уходил только, чтобы пообедать или напиться чаю, который первое время братия собиралась пить в келье настоятеля. Маленький Игнатий, обыкновенно, приходил, когда все уже отопьют и в чайнике оказывался не чай, а как выражались, «ай». Нальет он себе чашку такого-то чаю; в эту минуту, случалось, войдет Архимандрит, возьмет его за ворот и гонит в шею вон из комнаты, приговаривая: «Ах, ты окаянный сластолюбец! Разве ты затем пришел в монастырь, чтобы чай пить? Вон пошел». И идет послушник на свое место к свечному ящику. Товарищ его, о. Феофан Комаровский (впоследствии Архимандрит Соловецкого монастыря) спросит, бывало: «Что, родименький напился чаю?» – «Напился», ответит Игнатий.

В таком роде уроки бывали ежедневно, особенно первое время; когда о. Архимандрит был ещё помоложе и поздоровее, но он учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способностям, не щадя своих сил, не жалея времени, и, если его ученикам бывало не легко принимать его учения и усваивать себе его правила, то и ему не мало трудов стоило каждого отдельно воспитать, внушить любовь к урокам и возводить в духовное состояние.²⁷² Но, строго относясь к своим духовным чадам и умея учить их, о. Игнатий умел и любить их. Он, по выражению одного из них, «душу свою полагал за учеников своих»;²⁷³ он прощал им всякую немощь, лишь бы человек сознавал её с искренним покаянием, никогда не тяготился выслушивать все признания и подавать нужные советы. Маленький Игнатий в новоначалии постоянно надоедал ему ежеминутным испрашиванием благословения, без которого не приступал ни к какому делу: Бывало, в пятом часу утра, послушник с первым колоколом подходил к дверям кельи настоятеля, чтобы получить благословение идти к утрене, и отец Архимандрит ежедневно отвечал: «Бог благословит» и никогда не отягощался тем, что нарушался его короткий ночной отдых, предвидя в новоначальном истинного послушника. Ему не нравилось, когда кто-либо из братии уклонялся от него или боялся его. Все ближайшие ученики всегда находились около него, как пчелы около матки, он приучал их к чтению Св. Писания, часто приглашал к себе и заставлял читать, как бы нужное для него самого, и усматривал кто как читает, с какой верой и любовью к Слову Божию. Келейников своих он заставлял читать каждый день утреннее и вечернее правило.

Прощая своим ученикам всякий искрение сознаваемый грех, настоятель ненавидел и больше всего преследовал лукавство и фарисейство, гордость и тщеславие. Каких, бывало унизительных качеств не навяжет он своему послушнику и заставит говорить: я ленивый, нерадивый, гордый, самолюбивый, нетерпеливый, малодушный и проч.; и непременно заставит все cиe сознать в себе и за все просить прощения. Не любил, также, Архимандрит несогласий и ссор: если случалось кому поссориться, он немедленно призывал тех к себе и мирил, чтобы не оставалось неприязни до другого дня. Живущий в монастыре простой старец Антоний так усвоил себе это правило, что, бывало, вечером ходит всюду, ищет брата, с которым размолвился, и всех спрашивает: не видал ли такого-то? И на вопрос: зачем тебе он? отвечает: «да видишь ли, голова, давеча с ним поразмолвил, а отец говорит: «солнце да не зайдет во гневе вашем; надо прощения просить». И непременно отыщет брата и исполнит свое благое намерение.

Не любил отец Игнатий еще и уныния и, никогда не воспрещая ученикам своим веселости в обращении между собой даже в его присутствии, а если видел кого-либо печальным, спрашивал сейчас же о причине и утешал, прибавляя: «Уныние не от Бога, исповедуй грех и будь весел».²⁷⁴ Невозможно исчислить всех примеров мудрого руководства и доброго, полного любви наставничества, какие явил Архимандрит Игнатий за время своего 23-летнего пребывания в Сергиевой пустыне, скольких немощных духом он сделал здоровыми, спас от уныния, отчаяния, греха, и даже смерти. Приведем, пользуясь воспоминаниями келейника его – Маленького Игнатия, хоть несколько таких примеров. «Некто Платон Яновский, бывший придворный малолетний певчий, пришел в монастырь, и вскоре открылся у него прекрасный голос-баритон; певец не уступал знаменитым итальянцам, и прожил несколько лет в обители в качестве послушника. В это время фельдмаршал князь Барятинский пожелал устроить у себя на Кавказе хор певчих, и обратился в придворную капеллу с требованием способного человека для занятия должности регента. Капелла указала на Яновского. Яновскому предложен значительный оклад и блестящая карьера в будущем. Яновский, пробыв несколько лет на Кавказе, вполне удовлетворил желанию князя, и возвратился обратно в монастырь. Проживши несколько лет в другом обществе, вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал, что делать? взят он ребенком от отца-священника, теперь круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию оставил Платона у себя. Яновский был весьма признателен к настоятелю за такую милость; даже в минуты своих слабостей с плачем падал ему в ноги и целовал его руки. Отеческим обращением отца Архимандрита сохранен от явной гибели человек. Яновский прожил до смерти в монастыре и, кроме немощи, от которой сознательно страдал, был кроткий, смиренный и истинный христианин, чему служит доказательством предсмертное письмо его ко второму настоятелю Игнатию».

Еще другой подобный сему пример представляет бывший. Нижегородский протодиакон Василий Петрович Малев. Он был человек способный, разумный, но подверженный той же немощи; Он сам о себе говаривал: «несчастный я человек; был молод, талантлив, – бывало купцы и помещики на руках носили, угощали, угощали Василия Петровича, кровь перепортили; так и доживай свой век, да страдай В. П». Это была личность такая солидная и разумная, что совестно бывало и напомнить о его слабости. Однажды, по немощи был он заперт в своей келии; когда поправился, говорит приставнику: «поди к Архимандриту и скажи, что мне нужно поговорить с ним». Архимандрит благословил придти. Малев входит к настоятелю и чинно помолившись перед св. иконами говорит: «вот что, батюшка, вам известна моя немощь и скверное житие мое; но я и в таком положении имею обычай ежедневно, пред образом преподобного Сергия, который находится у меня в келии, читать акафист. Вот, на этих днях, стою я пред иконой преподобного Сергия и читаю, а образ как бы говорит мне: «поди к твоему настоятелю и скажи ему, чтобы он тебя высек». Так батюшка, как же благословите, публично, или наедине?» – «Вот видишь, В. П.», сказал настоятель, «преподобный Сергий сам о тебе заботится. Я нахожу, что лучше наказать публично, чтобы, другие имели осторожность». – «Как благословите, батюшка, так и исполните», спокойно отвечал кающийся. Конечно, это не было исполнено. Были и другого рода болящие, которых Архимандрит Игнатий также не оставлял без внимания. Поступил в монастырь молодой человек, сенатский чиновник, Иван Мызников, впоследствии иеромонах и казначей Сергиевской пустыни. Человек весьма хороший и строгой жизни; но, вероятно, по ревности, без руководства, самочинно, привел себя в странное состояние духа, близкое к прелести. О. Архимандрит, как опытный, руководитель, заметив в нем неправильное настроение, приказал ежедневно приходить к себе. Мудрый наставник, желая разбить в послушнике некоторое мнение о себе и ипохондрическое расположение духа, называл его «весёленьким» и употреблял разные меры, как словесные, так и практические, с прямой целью довести его до детского смирения, уничтожить самомнение и начало губительной прелести. Это продолжалось года три или четыре; и, наконец, удалось Архимандриту, так сказать, вынянчить человека: Мызников пришел в нормальное положение и был полезен для обители.

Другой послушник, Николай, заболел тяжкой болезнью и до того высох, что ему казалось, будто желудок его прирос к спинной кости. Больной имел обычай открывать помыслы настоятелю, который поместил его близь себя, чтобы наблюдать за ним поближе. Когда Николай стал поправляться, ему стали приходить помыслы о самоубийстве; к нему приставлен был человек, и в келии всё опасное было прибрано; но он усмотрел как-то гвоздь над дверью, и помысл говорит ему сделать тесемочку из простыни и удавиться на этом гвозде. Но обычное откровение помыслов спасло его и на этот раз, он сейчас же, исповедал преступное намерение своему старцу и тем сохранил жизнь свою. Когда он значительно стал поправляться, о. Архимандрит начал несколько развлекать его; однажды дал ему бумагу и велел отнести в канцелярию, но нигде не останавливаться, а скорее возвращаться обратно. Николай пошел и пропал. Настоятель послал за ним: в канцелярии его не оказалось; послали верхового по дорогам и к морю, и около монастырских прудов отыскивать его, но Николай нигде не находился. Архимандрит встал на молитву. Через два часа приходит к нему сам больной.

– «Где ты был?» спрашивает его настоятель.

– На колокольне, отвечает больной.

– «Зачем же ты туда ходил?»

– Помысл сказал мне: «иди на колокольню и соскочи оттуда».

– Отчего же ты не соскочил?»

– Я долго думал, а другой помысл говорил мне: «как же ты соскочишь без благословения батюшки?» «Я думал, думал, да и сошел с колокольни».²⁷⁵

Под мудрым руководством опытного, в духовной жизни, настоятеля все в Сергиевой пустыни начали принимать новый лучший порядок и благоустройство; Бог видимо для всех благословил скорым и желаемым успехом разумную и благочестивую ревнительность Своего раба – уже в первые два-три года стали возрастать и плоды возделываемого им вертограда. Число богомольцев мало помалу увеличивалось, привлекаемое небывалым до того времени в пустыни стройным церковным пением при благолепном Богослужении, а с тем вместе увеличивались и доходы обители, дававшие возможность содержать большее число братий, особенно способной к клиросному послушанию, важность и необходимость которого для обители стала очевидной на первых же порах.²⁷⁶ Стало возрастать также и число благочестивых поклонников преподобного Сергия, которых не могло не порадовать это внешнее и нравственное возрождение пустыни; вместе с тем росла во многих и расположенность к обители, в которой некоторые петербургские жители начали погребать своих усопших. «Имея же в недрах обители столь близкие их сердцу залоги, они стали приносить ей, кроме денежных, и другие пожертвования ценными церковными и различными предметами. Появлялись время от времени и другие благотворители, не связанные с обителью такими близкими отношениями, но не менее расположенные к ней. Молитвами препод. Сергия, Господь Бог, видимо, благословлявший труды и начинания Архимандрита Игнатия, расположили некоторых знатных и богатых людей к построению в обители, на их собственное иждивение, новых драгоценных и изящных храмов к прославлению имени Божия и святых Его».²⁷⁷ В то время, как трудами настоятеля, который заботился единственно только о благе вверенной ему обители и, как верноподданный слуга своего возлюбленного Монарха, прилагали все силы, чтобы в точности исполнить Высочайшую волю и сделать порученную ему пустынь во всех отношениях образцовой обителью, эта последняя с каждыми годом все больше и больше процветала, личная жизнь Игнатия Брянчанинова была полна скорбей и испытаний и искушений. Изображая жизнь и деятельность Архимандрита Игнатия в приложении настоятеля Троице-Сергиевой пустыни, мы видели до сих пор проявление духовной мощи большого человека, принесшего силы свои на служение Богу и Св. Церкви и вложившего их в дело Божие, как оно представлялось ему в различных сторонах жизни. Заканчивая обозрение деятельности Архимандрита Игнатия за рассматриваемый период, мы обратим внимание: на скорбные страницы жизни его.

К скорбным страницам жизни Игнатия Брянчанинова за время его пребывания в должности настоятеля Троице-Сергиевой пустыни мы относим, прежде всего, те стеснения со стороны С.-Петербургского Епархиального начальства по вопросу о свободе выезда настоятеля по монастырским делам в Петербург, которые с большой натугой сердечной пришлось пережить Архимандриту Игнатию в связи: а) с его господствующим настроением уединенного созерцания, б) с безупречностью его личной жизни, в) углублением в интересы порученной ему Сергиевой пустыни и г) в виду мелочного характера этих сношений. С дней детства склонный к уединению и созерцательной жизни и чуждый мирской жизни, аскетически строгий в отношении к себе и безупречный в отношении личной жизни, Архимандрит Игнатий получает, неожиданно для себя, ограничительные предписания со стороны С.-Петербургской Консистории по вопросу о поездках в Петербург, хотя эти поездки вызывались для Него исключительно попечением о нуждах монастырских и были кратковременны настолько, что ему, действительно, не было возможности исполнить предписаний Консистории.

Обращаясь, по этому вопросу, к «Делам» архива Троице-Сергиевой пустыни, мы можем представить картину столкновений Игнатия Брянчанинова с С.-Петербургской Консисторией в следующем виде. 1 сентября 1834 года, т. е. через восемь месяцев после своего вступления на настоятельство Троице-Сергиевой пустыни, Архимандрит Игнатий получил Указ из С.-Петербургской духовной Консистории, от 28 августа 1884 года, за № 3457, при котором, согласно докладу сей Консистории, Его Высокопреосвященством утвержденному, препровождается один экземпляр Указа Святейшего Правительствующего Синода от 10 июня, за № 5036 касательно выдачи пашпортов отправляющимся в C.-Петербург по каким бы то ни было надобностям лицам духовного звания с таковым предписанием, чтобы Вы, о. Архимандрит, сами без дозволения Его Высокопреосвященства от места и должности своей сюда в С.-Петербург отнюдь не отлучались, а относительно прочих духовных лиц, в ведомстве Вашем состоящих, поступали при увольнении их сюда в С.-Петербург, по точной силе 1-го пункта, изъясненного в вышепрописанном указе Святейшего Синода и при том, чтобы пашпорты выдавали не на простой, а на гербовой бумаге 50-ти копеечного клейма, и при выдаче сих пашпортов обязывали неупустительно определенного по 4-му пункту вышеупомянутого указа Святейшего Синода подпиской, а неодобрительного состояния, или под судом находящихся, без воли высшего Начальства отнюдь не отпущали».²⁷⁸ Во второй своей части, по вопросу об отпуске Сергиевской братии в Петербург, изложенный Указ Консистории действительной потребностью не вызывается, потому что, если, с одной стороны, Архимандрит Игнатий вообще не склонен был отпускать братию в Петербург в том справедливом мнении, что монах должен сидеть в монастыре, то, с другой стороны, из дел там более не усматривается, чтобы он отпускал в Петербург духовных лиц, «неодобрительного состояния или под судом находящихся».

В своей первой части-по вопросу о выездах в Петербург самого Архимандрита Игнатия, Указ Консистории представляется тенденциозным и практически неисполнимым. Так он _:и принят был Игнатием Брянчаниновым: Немедленно по получении Указа Консистории, Архимандрит Игнатий, 4 сентября, обратился к Митрополиту Серафиму с прошением об отмене сделанного в отношении к нему распоряжения Консистории. В прошении этом он, между прочим, пишет, что сколько он ни вникал в Указ Святейшего Синода, никак не мог усмотреть, чтобы можно было С.-Петербургской Консистории сделать ему такое предписание, потому, что Сергиевская пустыня, находясь близь Стрельнинского дворца, в котором, нередко бывает Высочайшая фамилия, и на дороге, из Петергофа в Петербург, по смыслу п. 12 Синодского Указа, есть монастырь, к столице принадлежащий, а на монастыри, к столице принадлежащие, Указ Синодский «не возлагает тех условий, кои теперь возлагает Консистория на Сергиеву пустынь, чем приводит её в затруднительное положение, ибо пустыня все свои нужды удовлетворяет и удовлетворить может в одном только С,-Петербурге, где находится её ближайшее начальство. «Отлучки же, как мои, так и братии», пишет Архимандрит Игнатий, «бывают по большей части только на несколько часов. А как в Указе Святейшего Синода в п. 12 сказано, что Москва по качеству, столицы и по бывающему в ней Высочайшему присутствию находится в подобном С.-Петербургу положении, то во исполнение Указа С.-Петербургской Консистории, чтобы я без дозволения Вашего Высокопреосвященства в столицу не отлучался, не должен я отлучаться ни в Стрельну, ни в Петергоф по бывающему в них Высочайшему присутствию, почему состояние жизни моей обращено в состояние, близкое к заточению.²⁷⁹ Архимандрит Игнатий просил Митрополита Серафима войти в его стесненное положение, отменить предписание С.-Петербургской духовной Консистории и разрешить ему относительно отлучки в С.-Петербург руководствоваться теми же правилами, которыми руководствуется братия Невской Лавры. В ответ на это прошение Архимандрита Игнатия, Указом С.-Петербургской духовной Консистории от 13 ноября 1834 года, за № 4739 сообщено ему, что Святейший Синод, по донесению Митрополита Серафима от 18 сентября за № 3723, Указом от 31 октября 1834 года, за № 12877, предоставляет Его Высокопреосвященству, по собственному усмотрению, разрешить единожды раз и навсегда настоятелю Сергиевой пустыни на все отлучки свои в С.-Петербург по частовременным монастырским нуждам, не испрашивать дозволения Епархиального Начальства.

Что же касается братии Сергиевой пустыни, то хотя и их освободить от обязательства всякий раз испрашивать на отлучку в столицу дозволения Епархиального Начальства, однако же вместе с этим поставить настоятелю в обязанность отправлять в столицу по монастырским нуждам монашествующих благонадежного поведения тех из них, которые будут отправляемы на краткое время, не снабжать на таковую отлучку никакими видами; если же кому потребно будет отлучиться в столицу и пробыть в ней до трех дней, такого настоятелю снабжать от себя билетом и билет этот, по прибытии в столицу посланного, должен быть предъявлен в Консисторию. На синодальном Указе последовала резолюция Митрополита Серафима: «Сдать Указ сей в Консисторию к надлежащему исполнению, что же касается до о. Архимандрита Сергиевой пустыни, то дозволяется ему приезжать в столицу без испрошения на cиe от нас приказания».²⁸⁰ В то же время Митрополит Серафим предоставил Архимандриту Игнатию для его приездов келью в Александро-Невской Лавре.²⁸¹ Так удачно и, сравнительно скоро, разрешилось, на этот раз, пережитое Архимандритом Игнатием затруднение. Но благоприятный исход прошения его от 4 сентября 1834 года и вообще ликвидация всего этого дела к пользе, и славе Архимандрита Игнатия не обошлись, однако, без участия его Высокого Покровителя, Государя Императора Николая-I. Свидетель скорбей и радостей Архимандрита Игнатия, М.В. Чихачов, передает об обстоятельствах возникновения и благополучного разрешения изложенного конфликта следующее. – «Видно многим из окружавших Государя лиц не понравилось искреннее обхождение его с монахами, наипаче же не нравилось оно общему врагу рода человеческого и всякого добра, который всячески старался навести гнев Государя на Игнатия за чтобы то ни было, и, к сожалению, преуспел. Вскоре, после того²⁸² последовали от Консистории три Указа, один за другим, такие, которые нельзя было иначе исполнить, как уничтожив существование монастыря. Первый Указ был о том, чтобы послать трех иеромонахов на флот, а всех тогда, и с должностными, было только шесть. Когда же послали, то пришел другой Указ с выговором настоятелю, зачем посылает престарелого. Но другого, моложе и надежнее, не имелось в нашей обители.

Третий Указ был о том, чтобы ни Архимандриту, ни из братии никому, не ездить в города иначе, как выписав себе прежде позволительный билет из Консистории. А у нас и хлеб, и провизия, и всякая вещь малая и большая покупаются в городе; когда же дожидаться билета консисторского? Но в этом Митрополита совершенно уверили, что на то есть Высочайшая воля. Когда, написав бумагу о невозможности исполнения Указа, настоятель привез ее к Владыке, тот не принял. Нечего было делать, поехали оба мы в Царское село, тогда Царская фамилия находилась там. Только мы подъехали к крыльцу, встречается Наследник, нынешний Император.²⁸³ Обратясь к товарищу, спрашивает о причине его приезда. «Мне надо видеть Государя», отвечал товарищ. «Хорошо, – сказал Наследник», – «я доложу Ему о вас, а вы подождите ответа у Кавелина на квартире». Через несколько часов Кавелин приходит и узнает от нас обо всех – ему и поручено было от Государя так сделать и Ему донести. По возвращении в монастырь, Архимандрит снова поехал к Митрополиту и сказал, что он уже ездил к Наследнику и говорил с ним об этом. Митрополит говорит: «вот очень хорошо сделали, может быть, и другими можно будет сделать облегчение»; и опять не хотели принять бумаги. Но секретарь Суслов, услышав это объяснение, понял дело и сказал: «действительно, это с нашей стороны ошибка». Тогда только Митрополит взял дело и разрешил ездить Сергиевским по-старому».²⁸⁴ Из этого простодушного рассказа ясно, что благоприятный для Архимандрита Игнатия исход возникших у него с Консисторией недоразумений, объясняется несомненным участием к нему со стороны Государя Императора и личной известностью Игнатия Брянчанинова Высочайшему Двору.

Недоброжелатели и завистники Архимандрита Игнатия не опускали пользоваться всеми случаями, к счастью для него и для его святого дела, весьма редкими какой либо непредусмотрительности с его стороны, хотя бы при этом совершенно очевидна была чистота его намерений и действий. Замечательным такого рода случаем, повлекшим на Архимандрита Игнатия отеческое недовольство Государя Императора и стоившим Архимандриту Игнатию тяжелой скорби, было посещение им, вместе с Чихачовым, дома французского посланника Баранта 6 января 1840 года, подготовленное личным визитом Баранта в Сергиеву пустынь. По свидетельству М.В. Чихачова, дело это представляется в таком виде: В великий пост 1839 года Андрей Николаевич Муравьев приехал в Сергиеву пустынь и, объявив, что посланник Барант желает быть в воскресенье у обедни, просил Архимандрита Игнатия принять Баранта, сколько возможно вежливее и показать ему всё, что можно. Так и было сделано. Даже нарочно был приготовлен общий обед в трапезе, хотя и постный, но такого рода, чтобы мог кушать не морщась и посланник, если останется. Действительно, приехал Барант, стоял за службой благоговейно, зашел из церкви в комнату настоятеля, расспрашивал о монастыре, об обрядах, об уставе монастырском; все ответы и разъяснения Архимандрита выслушивал внимательно и выразил свое мнение, что находит нашу Церковь ближе к древней, чем свою. По приглашению настоятеля, Барант сел обедать вместе с братией, кушал охотно, и после обеда и обычной молитвы, весьма благоговейно поклонился всей братии, очень благодарил настоятеля за радушный прием и уехал весьма довольным, что слышал стройное пение и видел хороший русский монастырь; так, по крайней мере, Барант отзывался о Сергиевой пустыне всем.

По прошествии времени около года, 6-го января 1840 года после обедни Архимандрит Игнатий и Мих. Вас. Чихачов, по приглашению г-жи Барант, обедали в доме посланника. За обедом было семейство посланника Баранта, Потёмкины – муж с женой, Архимандрит Игнатий Чихачов, Тургенев и готовящийся в аббаты, бывший тогда учителем у Закревского. Разговор касался книги, которую г-жа Барант хвалила и спрашивала мнения Архимандрита, добиваясь, чтобы и он её похвалил, но, кажется, не добилась, и всякий остался при своем мнении. Готовившийся в аббаты начал было горячо говорить о разнице исповедания веры, но Архимандрит ему сказал, что он пришел сюда не затем и, не может с ним говорить, потому, что наших книг, о которых у него спрашивал Архимандрит, он не читал. И тот понял и прекратил разговор. А Баранту Архимандрит прочитал, переводя на французский язык, отрывок из жизни св. Тихона Задонского, в чем ему и Тургенев помогал. Барант при этом сказал: вот тут видна истинно простота святая, без всякой примеси. Этим беседа кончилась, и Архимандрит Игнатий с Чихачовым возвратились домой. Но в то время двор французский не был в хороших отношениях с Русским. Вот почему Государю не понравилось близкое знакомство Архимандрита Игнатия с посланником Барантом, что и было высказано Государем. Через несколько времени Митрополит Серафим словесно объявил Архимандриту Игнатию запрещение²⁸⁵ выезжать из монастыря впредь до разрешения Государя. Но, вскоре после этого запрещения Митрополит должен был спросить, можно ли Архимандриту ездить по благочинию в монастыри, как это обязан делать благочинный? И тогда же был получен словесный ответ Государя, что он не запрещает ему бывать нигде, где того требует нужда по должности.²⁸⁶ С тех же пор и разрешено было ему бывать всюду, но так как разрешение это было только словесное, то недоброжелатели Архимандрита Игнатия не забывали пользоваться раннейшим запрещением в подходящих случаях. Так три года спустя, уже в 1843 году,_: когда на Петербургскую кафедру поступил вместо Митрополита Серафима, Митрополит Антоний,²⁸⁷ недоброжелатели Архимандрита Игнатия уверили Владыку о широком смысле существующего, относительно Сергиевского настоятеля запрещения, так что когда Кавелин, бывший тогда военным губернатором с 2 декабря 1842 года по 1846 год, пригласил Архимандрита Игнатия служить вместе с Митрополитом на освящении домовой церкви, то Митрополит объявил, что Сергиевский Архимандрит не может быть у него в доме по причине Высочайшего запрещения. Тогда только Кавелин выяснил все это дело и доложил Государю. В результате доклада Кавелина, Государь объявил Митрополиту в присутствии всех, что Он только желая охранить и оберечь Архимандрита Игнатия от нареканий, ограничил его выезды, а если кто это иначе принял, тот Его не понимает, тогда же Государь выразил, как давно Он знает и любит Игнатия Брянчанинова, потому что он вполне того стоил и стоит.²⁸⁸ Так, по милости Божией пережито было Архимандритом Игнатием, и это немалое для него искушение скорби, нашедшей на него при невольном, участии благодеющей ему и дружественной руки. Весь этот случай еще раз говорит о трудности служения Архимандрита Игнатия, о сложности его жизненных условий и суровости жизненной школы, когда в связи с наиболее благоприятными сторонами его служебной деятельности совершенно, неожиданно возникали и наибольшие затруднения, среди прекрасных и утешающих роз оказывались и наиболее колючие шипы.

Скорби Архимандрита Игнатия вследствие коллизий с Епархиальным Начальством, пережитые им в 1834 году, поначалу его настоятельства в Сергиевой пустыне, и устраненные благожелательством Высшей Власти, возобновились снова в 1846 году на более продолжительный, почти трехлетий период. Причиной этих скорбей, как и в первый раз были ограничения, предъявляемые Архимандриту Игнатию С.-Петербургской Консисторией в отношении к выездам из обители в Петербург. 31 октября 1846 года Архимандритом Игнатием был получен Указ С.-Петербургской духовной Консистории, от 15 октября 1846 г., за № 5014, которым, вследствие общего предписания Обер-Прокурора Свят. Синода о своевременном донесении о прибытии в столицу и выезде лиц Архиерейского и Архимандричьего сана. С.-Петербургская духовная Консистория, с утверждения Митрополита, предписывает настоятелю Сергеевой пустыни Архимандриту Игнатию, чтобы он, по прибытии в C.-Петербург в то же время давал знать краткими записками секретарю 1-й экспедиции, как о времени своего приезда, так и о квартире, в которой остановится, равно и о часе и месте своего выезда из С.-Петербурга тем же порядком, неупустительно, для исправного донесения г. Обер-Прокурору Свят. Правит. Синода. В 1847 году, Указом С.-Петербургской дух. Консистории, от 19 февраля 1847 года, за № 749, с утверждения Митрополита, Архимандриту Сергиевой пустыни вновь предписано было, чтобы всякий раз по прибытии в столицу немедленно, под личную ответственность, он уведомлял канцелярию 2-й экспедиции С.-Петербургской духовной Консистории, а равно и при выезде из столицы.²⁸⁹ Подчиняясь утвержденным Митрополитом требованиям Консистории, Архимандрит Игнатий, во время своих весьма редких, в виду изложенных условий и его болезненного состояния поездок в столицу, присылал на имя секретаря 2-й экспедиции духовной Консистории А.В. Шрамченко уведомление о приезде и выезде в форме записки²⁹⁰ Но и этого оказалось для Консистории мало. Предложением от 19 мая 1847 года, за № 204, Канцелярия 2-й экспедиции С.-Петербургской духовной Консистории просит Архимандрита Игнатия присылать сведения о его прибытии в столицу за надлежащим подписанием.²⁹¹ Согласно этому требованию Архимандрит Игнатий всякий раз по приезде в Петербург на несколько часов уведомлял 2-ю экспедицию C.-Петербургской духовной Консистории особыми рапортами за своей подписью и нумерацией по книге бумаг исходящих.²⁹²

Что чувствовала и переживала душа Игнатия Брянчанинова в этих канцелярских стеснениях, как он относился к явному недоверию и ограничительным требованиям со стороны Eпapxиальной власти, явно вредным для творимого им живого дела, можно видеть из прошения его, которое он подал Митрополиту Антонию 19 мая 1847 года, ходатайствуя об отмене для него этих жизненных вериг. В этом замечательном, по обстоятельности и тону, прошении мы находим не только изложение всех обстоятельств расследуемого нами дела, но и отображение настроения и душевной скорби Игнатия Брянчанинова. Давая подробную справку по содержанию известных нам консисторских Указов от 15 октября 1846 г., за № 5014 и от 19 февраля 1847 г., за № 749, Архимандрит Игнатий говорит: «Ни в одном из этих Указов не обозначено, с какого времени, кем я отчислен от С.-Петербургского духовенства, и куда я причислен, к какому городу, к какому уезду. Не видно, чтобы cиe обстоятельство соображено посредством справки с прежде бывшими обстоятельствами подобного же рода, также – с обстоятельствами моими и вверенной управлению моему обители. Есть обстоятельство того же рода, находящееся в неразрывной связи с составляющим предмет вышепрописанных двух Консисторских Указов. Cиe обстоятельство несравненно большей важности, из него второе вытекает само по себе, как его последствие и при рассматривании сего последнего справка с первым есть важная необходимость. Говорю здесь о распоряжении относительно духовенства, приезжающего в столицу, изображенном в Указе Святейшего Правительствующего Синода, в котором объявлена Высочайшая воля Его Императорского Величества, чтобы прибывающие сюда в С.-Петербург из монастырей являлись к Синодальному Обер-Прокурору. Cиe Высочайшее Повеление ко мне не применено, очевидно по той причине, что я принадлежу к духовенству С.-Петербургскому. Кроме сего Указа существует еще Святейшего Синода Указ, известный мне по подписям консисторских секретарей чинимыми на настоятельских билетах, выдаваемых мною, как благочинным. Из сих подписей видно, что Святейший Синод распространяет обязанности, изложенные в вышеупомянутом Указе на приезжающих в Царское Село, Петергоф, Стрельну яко места, где бывает Высочайшее присутствие, причисляя, таким образом, в сем отношении эти места к столице. Указ сей Святейшего Синода разослан по всем монастырям здешней епархии, кроме Сергиевой пустыни. Опять, очевидно, потому, что как Сергиева пустынь, так и я принадлежим к столице. Если бы сии справки были наведены, то они указали бы законный ход и при настоящих распоряжениях Консистории и остановили бы ее дать мне предписание, которое невозможно мне исполнить, оставаясь, настоятелем Сергиевой пустыни. В сих двух Указах Консистории заключается требование, чтобы я оставил сию должность.

Что такое Сергиева пустынь? Есть монастырь при С.-Петербургском кладбище; он не имеет к содержанию своему никаких собственных средств, содержится единственно благотворителями С.-Петербурга. По сей её организации, настоятель должен быть на выносах, должен посещать от времени до времени благотворителей монастыря и поверить, иногда собственным взглядом различные монастырские потребности, кои все доставляются из Петербурга. Таковые выезды продолжаются несколько часов, и настоятель Сергиевой пустыни никакой не имеет возможности исполнять того, что так удобно исполняют настоятели, приезжающие в столицу на несколько недель и в продолжение сих недель пребывающие безвыездно в С.-Петербурге, занимаясь делами своими. Приезжая в отдельную от Невской Лавры часть города на полчаса, на час, или два, какую я имею возможность известить секретаря, о часе приезда, о часе выезда? Распоряжение Консистории, сделанное относительно меня, с такой же правильностью может быть отнесено к Преосвященному Викарию и о.о. Архимандритам, живущим в Лавре, потому что в том же одностороннем смысле Невская Лавра, как и Сергиева пустынь, не есть город. Отношения же к С.-Петербургу Сергиевой пустыни суть совершенно та же, как и Лавры. Порядок требовал бы еще многих слов для окончательного развития и объяснения, но я останавливаюсь на вышесказанном, чтобы слова мои, хотя и слова правды, не были по отношении к другим столь же отяготительными, как для меня отяготительно распоряжение о мне и тон его. О том только прошу Ваше Высокопреосвященство, дабы Вы, Милостивейший Архипастырь, благоволили воззреть на то состояние, в которое поставляет меня сделанное надо мной распоряжение. Они меня отрезывают от всего духовенства С.-Петербургского, лишают всех прав, которыми пользуются монашествующие и послушники Невской Лавры и Сергиевой пустыни и всё духовенство Стрельнинское и Петергофское. Я, находясь в сане Архимандрита, один, решительно из всего духовенства один, поставлен под непосредственный надзор светского лица, – секретаря Консистории, которому должен я давать отчет о каждом месте, где я бываю, о часе въезда и выезда.

Поставленный в cиe положение, имею весь вид арестанта, а не настоятеля Сергиевой пустыни. Связанный по рукам и ногам, не имею возможности исполнять обязанностей настоятеля, от чего вверенный мне монастырь неминуемо должен придти в упадок, чего никак не могу допустить, безрассудно оставаясь в должности настоятеля. Братия, видя таковые отношения ко мне начальства, в которых они имеют полное право предположить явное неблаговоление ко мне и желающие моего удаления, теряют должное ко мне уважение, а от сего необходимо должно последовать нравственное расстройство. Благоволите, Милостивейший Архипастырь, воззреть на всю затруднительность моего положения и, если благоугодно Вашему Высокопреосвященству, чтобы я оставался, настоятелем Сергиевой пустыни, то возвратите мне возможность исправлять мою обязанность, как должно: ибо оной в монастыре, не имеющем почти никаких собственных источников, а наиболее зависящей от деятельности настоятеля; арестант исправлять не может. Вам, Милостивейший Архипастырь, удобно уничтожить произвольное о мне распоряжение Консистории по тому предмету, по которому Высочайшее повеление ко мне не применено. Cиe прошение повергаю на милостивейшее благоусмотрение Вашего Высокопреосвященства».²⁹³ Не смотря на важность возбуждаемого изложенным прошением вопроса, как принципиально, так и применительно к исключительному положению Архимандрита Игнатия, по прошению его письменного решения не последовало.²⁹⁴ Скорбная страница жизни Архимандрита Игнатия не была смягчена; в начале июня 1847 года он, расстроенный морально и физически, отправился в продолжительный отпуск-до 1 июня 1848 года. Значительный срок отпуска не внес в указанное положение Игнатия Брянчанинова чего-либо особенного и утешительного, потому что мы видим в делах Сергиевой пустыни продолжение делопроизводства по регистрации выездов настоятеля в С.-Петербург. Положение продолжало быть для Архимандрита Игнатия невыносимо-тягостным.

В апреле 1849 года Архимандрит Игнатий обратился к Митрополиту Никанору с рапортом по тому же вопросу и с ходатайством о разрешении ему выездов в Петербург на основаниях, изложенных в Указе Свят. Синода и резолюции Митрополита Серафима в 1834 году. Аргументация, которой пользуется Архимандрит Игнатий в этом новом прошении в обоснование своего взгляда, тождественна с известными нам соображениями его от 19 мая 1847 года, причем смягчены лишь некоторые выражения первого прошения. «Я имею», пишет Архимандрит Игнатий, «пред подчиненными моими вид лица, состоящего под надзором, а не настоятеля; они справедливо видели в этом распоряжении и других подобных неблаговоление ко мне бывшего моего начальства, его желание моего удаления, отчего могли решительно поколебаться в повиновении ко мне. Если братия сохранили ко мне послушание, то причиной тому единственно было нравственное влияние. Во всех отношениях усматривая необходимость свободного в Петербург выезда, коего, я никогда не употреблял во зло, любя пребывать в монастыре и не находя никакого утешения ни в какой Веселости мира сего, я осмеливаюсь повергнуть cиe мое всепокорнейшее прошение на благоусмотрение Вашего Высокопреосвященства и ожидать на него Милостивейшей Вашей Архипастырской резолюции».²⁹⁵ Резолюция Митрополита Никанора на прошение Архимандрита Игнатия, действительно последовала, но, закрепляя существующее положение, она не была для просителя милостивой. Прошение Архимандрита Игнатия сдано было Митрополитом Никанором в Консисторию на справку. Какова была данная Консисторией справка, из дела не видно.

Но на справке этой последовала резолюция Митрополита Никанора от 16 апреля 1849 года такого содержания: «Из справки не видно, чтобы о. Архимандрит Игнатий состоял под надзором секретаря Консистории. Если секретарь требует от него записок, как о приезде, так и о выезде из столицы, то это делает он на общем положении о всех приезжающих в столицу и выезжающих из оной настоятелях, и при том – это требование не есть надзор, который бы следил за поведением настоятелей по всем путям их во время пребывания их в столице. Начальство не полагает, чтобы кто из настоятелей был сомнительного поведения. Так же из рапорта его, о. Архимандрита, видно, что он, приезжая в столицу по делам и нуждам монастырским, прежде всегда останавливался в Лавре, а ныне в светских домах якобы по неимению в Лавре квартиры: то, находя помещение его в тех домах неприличными, предлагаю о. Архимандриту отныне впредь всегда иметь помещение в Лавре, в кельи Лаврского казначея; исключая случаев, требующих его прибытия в столицу на несколько часов, для выносов и отпеваний. Так как о. Архимандрит тяготится требованием лично от него уведомительных записок о его приезде и о выезде, то велеть казначею уведомлять о том секретаря Консистории неупустительно и без промедления. Само собой разумеется, что о. Архимандрит, тщательно и ревностно заботясь о порядке, подчиненности и послушании в вверенной ему обители не оставить без внимания общей обязанности настоятелей – являться ко мне при приезде и принимать благословение перед отъездом. О сей резолюции Консистория уведомит о. Архимандрита Указом и сообщит в канцелярию Лавры для зависящего распоряжения».²⁹⁶ Так закончилось это многолетнее «дело»,– коллизия формы и духа, закона и толкования консисторской канцелярии и духовной обители, обычного, ничем не замечательного секретаря Консистории-канцеляриста и выдающегося по своей духовной жизни и многополезной для монастыря деятельности Архимандрита, ибо прописанные выше резолюции объясняются, по нашему мнению, только тем, что Митрополит за множеством дел не имел возможности вникнуть, коего духа Архимандрит Игнатий, и руководствовался «справками» Консистории, да тенденциозно-недоброжелательными дополнениями к ним секретаря. Из всего хода дела, конечно, следует:

1) Что обязательством немедленного уведомления о часе въезда и выезда в Петербурге и о месте пребывания Архимандрит Игнатий становился под надзор и контроль секретаря Консистории, которому, при его недоброжелательстве и формализме, предоставлялся этими неограниченный простор для распространительного толкования поездок Сергиевского Архимандрита в столицу в невыгодную для последнего сторону.

2) Подведение Архимандрита Игнатия под общее положение приезжающих в столицу на несколько дней, или даже недель провинциальных монастырских настоятелей, помимо своей формальной необоснованности и притязательного применения к данному случаю Указа Святейшего Синода по этому предмету, представляется по существу странными, как видно из убедительной для нас аргументации Архимандрита Игнатия, и для благоустроения вверенной ему обители во всех отношениях неполезным.

3) Понимание кратковременного, на несколько часов, пребывания Архимандрита Игнатия в Петербурге-в домах родственных или высоких благотворителей обители; как неприличного и в каком либо отношении предосудительного, представляется для него морально тяжелым, а для лиц, к нему расположенных, оскорбительным.

4) Забота о квартире для Архимандрита Игнатия на время пребывания в Петербурге, за исключением случаев приезда его на несколько часов, особой необходимостью не вызывалась, так как пребывание его в столице было почти всегда однодневным, на несколько часов, ночлег в столице допускался им в весьма редких случаях и по крайней надобности.

5) Возложение обязательства доставления уведомительных записок секретарю Консистории о приезде и выезде Архимандрита Игнатия из Петербурга на казначея Невской Лавры, вместо видимого облегчения Архимандрита Игнатия, ставило последнего в еще более стеснительное положение поднадзорного Лаврскому казначею.

6) Поставление на вид Архимандриту Игнатию общей обязанности настоятелей являться к Митрополиту при приезде брать благословение на выезд – представляется существом дела не вызываемым и для Архимандрита Игнатия почти невыполнимыми при однодневности, по большей части его пребывания в Петербург, да и для самого Митрополита, обременительными. В самом деле, Архимандрит Игнатий приезжает в Петербург на несколько часов, с возвратами к ночи в Сергиеву пустынь. За это время, сверх выполнения дел, ради которых он явился в город он должен, по предъявленному к нему порядку, уведомить секретаря Консистории о часе своего приезда и отъезда и дважды побывать у Митрополита – один раз являясь для представления по случаю приезда в столицу, другой раз – за благословением на возвращение в Сергиеву пустынь. Отношения крайне осложненные для живого духа, крайне обременительные.

Только глубокое смирение Архимандрита Игнатия и его обетное монашеское послушание в связи с его воззрением на жизненные скорби, при помощи Божией, помогли ему перенести, тягостное, жизненное искушение и не ослабеть в святой ревности монашеского делания и благоустроения, вверенной его управлению обители. Но под влиянием этого и других искушений, смущавших мощный дух Игнатия Брянчанинова, с детства пережитые им, осложненные тяжелым монастырским искусом послушничества и перенесенными за это время болезнями, при аскетическом образе жизни, недуги по временам усиливались до невыносимости, ломили противоборствующую волю и требовали отдохновения от жизненного труда. Правда, вскоре после приезда в обитель ему показалось даже, что он чувствует себя лучше, и, сообщая письменно о своем назначении в Сергиеву пустынь о. Варфоломею в Белобережскую пустынь, он, между прочим, писал ему следующее: «здоровье моего тела в здешней обители немного поправилось; видно, еще Господь «дает мне время на покаяние».²⁹⁷ Но так продолжалось недолго: болезни вскоре же поразили слабый организм настоятеля. «Негостеприимно приняла меня обитель – Сергиева пустынь, – вспоминал он впоследствии (в 1847 году), – в первый же год по прибытии в нее, я поражен был тяжкой болезнью, на другой – другою, на третий – третьей: они унесли остатки скудного здоровья моего, и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим».²⁹⁸ Если мы просмотрим относящиеся к этому периоду жизни Архимандрита Игнатия (с 1834 по 1847 г.г.) письма его, напр., к отцу Варфоломею или к Обер-Прокурору Святейшего Синода Нечаеву, почти в каждом из них мы найдем несколько строк, свидетельствующих о том, сколь часто и сколь много болел настоятель. «Продолжительная болезнь не позволяет мне и поныне быть в Петербурге», писал он в Белые берега о. Варфоломею в марте 1836-го года. «Много не могу писать по болезни глаз» – в марте следующего 1837-го года.

«О себе имею честь уведомить, что в сие время довольно я похварываю; по слабости моего здоровья здешний климат имеет превратное на меня влияние. Не говоря о прочем, страдаю часто глазами, что лишает меня сладчайшего и полезнейшего занятия – чтения» – в июне 1838 года. «От времени до времени подвергаюсь телесным недугам, а в душевных пребываю постоянно» – в ноябре 1840-го года. «Здоровье мое плохонько; почти всю зиму похварываю» – в марте 1841-го года. «Я стал ныне крайне слаб глазами, что приписываю действию здешнего приморского воздуха» – в октябре 1843-го года. «Здоровье мое становится год от году плоше. По зимам почти не выхожу из келии; ноги чрезвычайно зябнут, а от сего прилив крови к голове и расслабление во всем теле» – в 1845-ом году.

«О себе уведомляю Вас, что я здоровьем своим крайне порасстроился, все лето и осень хворал, и теперь тоже хвораю» – в январе 1846-го года.²⁹⁹ Точно также из писем Архимандрита Игнатия к Нечаеву видно, сколь много самых разнообразных болезней пришлось ему перенести в Сергиевой пустыни. «Не могу и я похвастаться своим здоровьем. Перед отъездом Вашим захворал, по отъезде очень расхворался, был болен в продолжение всего лета, и теперь дохварываю», – писал он Нечаеву в октябре 1834-го года. «Вчерашнего дня очень желалось мне быть у Вас, дабы проститься с Вами и с семейством Вашим; но лихорадка, довольно упрямая, не позволяет мне выходить из комнаты» – в июне 1835-го года. «15-го я занемог, а 16-го слег в постель; приключилась горячка; семь дней не принимал никакой пищи; теперь хотя и получше, но очень слаб – август 1835-го года.» «Или обременил я себя излишними письменными занятиями, или подействовали на слабое мое телосложение искушения, или хроническая моя болезнь – солитер, или все вместе привело меня в середине зимы в такое болезненное положение, что я оставил пищу, почувствовал сильнейшую боль в груди, в продолжение Великого Поста был так слаб, что едва подписывал имя мое на аналое; со Страстной недели поправляюсь» – в апреле 1841-го года. «Долго не отвечал я на почтеннейшее, дружеское письмо Ваше. Таки прихворнул в это время, что опасались воспаления в груди. Произведено кровопускание, приставлены пиявки, и приговаривают к повторению кровопускания. Сохраняю большую диету от письма и пишу только в крайних случаях: этому причиной большая слабость в груди с болью и потерей голоса. Так переплавляемся мы в здешней жизни и, дай Боже, чтобы не бесполезно!» – в январе 1842-го года. «Я страдаю глазною болезнью уже семь лет, и длинные зимние вечера провожу в своей комнате без свечек; пишу и читаю только при свете дневном; впрочем, и cиe без боли глаз только с нынешней зимы, после того, как я стал привязывать к глазам на ночь рубленную, или лучше, мелко крошенную, свеклу в платке батистовом, на полчаса или на час, предварительно намочив голову ромом, предпочтительно белым, и обтерши им лицо... Что сказать Вам о себе? Единообразно текут дни мои среди немощей душевных и телесных. Сергиева пустынь расцветает год от году более, а я год от году хилею, слабею, и по зимам почти не выхожу из своих комнат» – в декабре 1843-го года. «Здоровье мое слабее и слабее; а с этим вместе, и здешний мир начинает казаться чужим. Не мудрено, когда перед глазами переселение!» – в декабре 1845-го года. «Я продолжаю прихварывать: мои болезни сопряжены не столько с тяжкими болями, сколько с изнеможением и лихорадкой; в течение нынешней зимы почти не выхожу из своих комнат, а с половины января доселе – решительно не выхожу. Буди воля Божия! Скудельные сосуды могут ли рассуждать, что для них нужно и полезно?» – в марте 1846-го года.³⁰⁰

Этим объясняются служебные отпуски Архимандрита Игнатия, которыми он пользовался только три раза за время своего почти 24-летнего настоятельства в Сергиевой пустыни, каждый раз с надеждой личного подвижничества и освобождения от настоятельства. Позднее, определяя для себя пристанище последнего земного местожительства Игнатий Брянчанинов, уже будучи в сане Епископа Кавказского, неизменно стремился к удалению в глухую и, с хорошими монастырями, епархию. «Весьма был бы рад», пишет он, «если бы дали епархию где вдали, но с монастырями, чтобы можно было заблаговременно приготовить монастырёк, а потом и удалиться в него. Таково предположение человеческое, но Господь строит Свое, и должно покоряться Его воле.³⁰¹ В то время ходили усиленные слухи о предстоящем перемещении Владыки Игнатия, но сам он этим перемещением в смысле служебного повышения не интересовался и отклонению от себя видных поручений только радовался.³⁰² В начале 1860 года, чувствуя, особую болезненность Владыка Игнатия особенно занят был вопросом о монастыре для своего жительства; 17 февраля. 1860 года он пишет Чихачову: «от болезней и от лечения я так слаб, что надо бы в какой-нибудь монастырёк на покой, т. е. с управлением монастырем. Пришли мне такую книгу, где бы русские монастыри были описаны, да собери какие можно сведения о монастырях Задонском и Калязинском. Последний был бы удобнее, как менее посещаемый знатью. Впрочем, это помышления человеческие, а Бог знает, что делать со своими созданиями». Он не думал возвратиться в Сергиеву Пустынь, ибо это было невозможно для него по целому ряду причин в связи с прежними служебными отношениями по настоятельству в этой обители и новыми, осложняющими положение, элементами отношений к высшему Церковному управлению, да, кроме того, Сергиева пустынь, по своей близости к столице и неизбежности отношений к шумному внешнему миру, никогда не подходила под идеал уединения и отрешенности от мирских попечений, которым руководился Преосвященный Игнатий.

Его внимание с этой стороны, было некоторое время остановлено на симпатичной ему и хорошо известной Оптиной пустыни. С этою целью еще в 1856 году, летом, он из Сергиевой пустыни посетил Оптину, намереваясь иметь там последнее пристанище для себя и для Петра Александровича, когда тому можно будет уйти из мира.³⁰³ Не смотря на совершенную серьезность намерений удалиться в Оптину пустынь и решительные шаги в этом направлении, Игнатию Брянчанинову не удалось переселиться из Сергиевой пустыни, вследствие недоразумений с начальством Оптиной, которое, вероятно, устрашилось принять в свою среду столь влиятельного Архимандрита, да еще со множеством учеников.³⁰⁴ Первый раз Архимандрит Игнатий заявляет о своем болезненном состоянии в 1847 году и, надо полагать, в связи с особо тяжелыми служебными обстоятельствами этого года. 1-го апреля 1847 года поступило на имя Митрополита Новгородского С.-Петербургского Антония прошение Архимандрита Игнатия такого содержания: «Всегдашнее, болезненное состояние мое возросло в течение последних двух лет до такой степени, что я усматриваю себя совершенно неспособным далее нести занимаемые мной должности благочинного семи мужских и одного женского монастырей С-Петербургской епархии и настоятеля первоклассной Троице-Сергеевой пустыни, а потому и нахожу необходимым искать приюта в числе больничных такого монастыря, который бы по здоровому местоположению и благорастворенному климату способствовали к некоторому поддержанию и, может быть, поправлению моего расстроенного здоровья. На таковой предмет, избирая для помещения своего Николаевский Бабаевский монастырь Костромской епархии, осмеливаюсь обратиться к Вашему Высокопреосвященству с покорнейшей просьбой: благоволите Высокопреосвященнейший Владыко, снисходя к крайне болезненному моему состоянию, исходатайствовать откуда следует разрешение об увольнении меня от занимаемых мною должностей – благочинного и настоятеля и о дозволении переместиться, как больничному, в Николаевский Бабаевский монастырь Костромской епархии. В удостоверение же действительности моего болезненного состояния и что точно прописываемая мною мера есть для меня необходимая, прилагаю при сем на благоусмотрение Вашего Высокопреосвященства подлинное свидетельство пользовавшего меня Стрельнинского Дворцового Ведомства медика хирурга коллежского ассесора Бутузова, утвержденное лейб-медиком, действительным статским советником Арендтом, данное мне сего года марта 17 дня».³⁰⁵

Столь решительное ходатайство Архимандрита Игнатия, вызываемое его действительной болезненностью, несомненно имело в основе своей и скрытый мотив – в виду крайне неблагоприятного отношения к нему Епархиального Начальства уйти на покой, уклонившись от зла формальной правды и творя благое и сродное его душе спасительное подвижничество. Такое суждение наше, подтверждается свидетельством М.В. Чихачова, который говорит об этом моменте так: «было время, что и духовное начальство хотело сжить Архимандрита и заставить его просить увольнения от должности, чтоб самим управлять по их желанию, но и того, не удалось. Это было во время болезни Митрополита Антония, когда всеми епархиальными делами управлял Викарный Епископ Нафанаил. Архимандрит, видя и понимая все, подал прошение об увольнении, но Синод благоволил дать ему только на год отпуск в избранный им Бабаевский монастырь Костромской епархии.³⁰⁶

Решительное прошение Архимандрита Игнатия об увольнении от занимаемых должностей, как будто, смутило Епархиальное Начальство своей неожиданностью. На прошение Архимандрита Игнатия от 1 апреля резолюция Викарного Епископа последовала только 11 апреля, и не на прошении, а на консисторской справке. Просимое увольнение на Покой отклонялось, и резолюцией от 11 апреля предлагалось Консистории спросить настоятеля Сергиевой пустыни Архимандрита Игнатия, не пожелает ли он воспользоваться временным отпуском для излечения и, в таком случае, Архимандрит Игнатий в отзыве своем имеет рекомендовать то лицо, которому благонадежно может быть вверено исправление лежащих на Архимандрите обязанностей впредь до возвращения его по выздоровлении.³⁰⁷ В ответ на запрос Консистории по предмету резолюции Епископа Нафанаила, Архимандрит Игнатий в рапорте от 16 апреля 1847 года за № 155 дал следующий отзыв: «принимая с тщательностью таковое внимание ко мне Его Преосвященства, вместе с тем имею честь донести Консистории, что я решился утруждать Его Высокопреосвященство просьбой о совершенном увольнении меня от занимаемых мной должностей не иначе, как убедившись, и из собственных наблюдений и из совещаний с многими медиками, в решительной необходимости такой меры. Расстройство моего здоровья и крайний упадок телесных сил, произведенный непрерывным рядом болезней во многие годы, требует многих лет для некоторого поправления, – помещаю слово – для некоторого, потому, что на восстановление телесных сил и на уничтожение полученной мною непомерной наклонности к простуде, я потерял надежду. Посему всепокорнейше прошу просьбе моей о совершенном увольнении меня от занимаемых мною должностей дать надлежащее течение».³⁰⁸ Однако, вместо просимой отставки, Архимандрит Игнатий^: Указом Свят. Синода от 26 апреля 1847 года за № 218, уволен в отпуск в Бабаевский, Костромской епархии, монастырь на шесть месяцев, с тем, чтобы по истечении этого срока он донес его Высокопреосвященству о состоянии своего здоровья и о том, будет ли находить себя в силах вступить в отправление своей должности. Управление Сергиевой пустынью на время отсутствия Архимандрита Игнатия поручено по порядку службы наместнику пустыни иеромонаху Игнатию, которому «и сданы были денежные суммы, и все хозяйство и имущество обители по надлежащему и в полной исправности.³⁰⁹

Но полугодичное пребывание в Бабаевском монастыре оказалось для Архимандрита Игнатия недостаточным и, по новому его прошению, отпуск его был отсрочен до 1 июня 1848 года, «для окончания продолжаемого им ныне лечения с тем, чтобы к этому времени он явился к своим должностями».³¹⁰ 31 мая 1848 года Архимандрит Игнатий возвратился из отпуска в сравнительно укрепленном состоянии здоровья и вступил в отправление своих служебных обязанностей с монашескими послушанием и покорностью воле Божественного Промышления к радости всей братии и знаемых.³¹¹ По свидетельству Чихачова, за время отпуска настоятеля, Государь, увидев Чихачова, спрашивал о здоровье Архимандрита Игнатия и приказал передать ему, что нетерпеливо ожидает его возвращения.³¹² Это ли внимание и память Государя об Архимандрите Игнатии, осознанная ли выдающаяся польза службы его для С.-Петербургской епархии или его послушание и христианское терпение смягчили отношение к нему С.-Петерб. дух. Консистории, только в делах Сергиевой пустыни за настоятельство Архимандрита Игнатия не видно уже столь притязательных к нему, отношений, как это было замечено выше, хотя отношения и не были вполне доверчивыми. Прошло время, пишет Чихачов, и не стало уже ни Митрополита Антония, ни Викария его; места их заменили другие. Митрополит Никанор сам был некогда настоятелем Сергиевой пустыни, знал что было тогда и что сделалось потом. При этом Владыке было полегче, хотя и бывали некоторые недоумения и недоверчивость к настоятелю, но и то прошло. Митрополит Григорий тоже бывший настоятель Сергиевской, хорошо знал и понимал Архимандрита.³¹³

Но болезненное состояние Архимандрита Игнатия, временно ослабевая и поддаваясь лечению, опять возвращалось к нему. В начале мая 1852 года Архимандрит Игнатий вновь ходатайствует о сокращении его служебных обязанностей. «Еще в летах юности моей на 17 году я расстроил здоровье сильной простудой», пишет Архимандрит Игнатий. «Таковое расстройство продолжало постепенно усиливаться и на избранном мною тесном пути иночества. – начале же поступления моего в Сергиеву пустыню здоровье мое было особенно потрясено нервной горячкой в 1884 году и желчной – в 1885 году и за ними последовавшей холериной, После этих болезней я почувствовал совершенное изменение в силах; но, хотя и с величайшим трудом продолжал исполнение возложенных на меня должностей, особливо должности благочинного монастырей, требовавшей поездок по монастырям во всякое время года, и поездок по положению некоторых монастырей, часто весьма затруднительных.

В 1846 году осенью, во время поездки в Череменецкий монастырь – по обязанности благочинного, я очень простудился, после чего отнялись у меня ноги и в течение целой зимы я не выходил из своей комнаты. Считая свое здоровье окончательно потерянным (такое заключение последствия оправдали и оправдывают), я просил об увольнении от должности настоятеля и благочинного, полагая окончить дни мои вне попечений, не гармонирующих с моими средствами, и в климате, более снисходительном для простудных болезней. Но внимательное и милостивое начальство дало мне, вместо полного увольнения, отпуск, продолжавшийся с отсрочкой одиннадцать месяцев. В это время я мог воспользоваться декоктом, который возвратил мне употребление ног, но за то еще более ослабил силы. По возвращении в С.-Петербург и к занимаемым прежде должностям, я исполнял их с величайшим усилием, имея постоянно ощущение, конечно, вполне постижимое только для подобных мне больных, ощущение как бы облаченного в чужое тело, весьма мало подчиняющееся душе. Во время же прошедшей зимы болезнь, доселе таившаяся только внутри, выступила наружу в виде сыпей и опухолей, при сильной испарине, особливо по ночам, при крайнем изнеможении сил и ослаблении всех составов тела, от какового ослабления начали шататься зубы. Кроме слабости, постоянная испарина, сыпи и опухоли сделали кожу крайне восприимчивой к простуде. Таковое положение мое вынуждает меня прибегнуть к милостивому снисхождению Вашего Высокопреосвященства и всепокорнейше просить об увольнении от должности благочинного монастырей С.-Петербургской епархии, с оставлением благочинным над Сергиевой пустынью по примеру прочих благочинных столицы, которые, увольняясь от благочиния по другим церквам, остаются благочинными над теми церквами, которых они настоятели.³¹⁴

Резолюцию Его Высокопреосвященства – исправление благочиннической должности поручено Зеленецкому Архимандриту Иннокентию, впредь до выздоровления о. Архимандрита Игнатия.³¹⁵ Таким образом, и в этот раз Епархиальное Начальство выразило стремление удержать Архимандрита Игнатия при всем объеме порученных ему служебных обязанностей. В третий раз Архимандрит Игнатий пользовался отпуском по болезни летом 1856 года с 16 мая по 1 июля, надлежаще обеспечив своими предварительными распоряжениями на время своего отсутствия правильное течение монастырской жизни.³¹⁶ Эти постоянные болезни не мешали, однако, Архимандриту Игнатию вести такой же строгий образ жизни, как и прежде. Внимательно следя за поведением вверенного ему духовного стада, делясь с каждым желающим сокровищами своего личного опыта в иноческой жизни, никому не отказывая в совете, наставлении, помощи и поддержке в своей личной жизни, настоятель оставался таким же строгим аскетом, каким был и тогда, когда физические силы его были крепче. Стол его был неприхотлив: он употреблял более растительную пишу, и какие-либо кашицы, и то весьма умеренно. Келейная одежда его тоже была незатейлива: мухарчовый подрясник, не застегнутый на груди, на ногах катанки. В свободное от монастырских дел время, бывало, быстро ходит он по келье и потирает затылок или лоб (в таких формах, обыкновенно, выражал он свою радость и свои скорби), или лежит в углу и читает книгу, или пишет у стола:³¹⁷ строгий инок и здесь, несмотря на всё обременявшие его труды; не оставлял своих келейных занятий и, черпая из сокровищниц Святых Отцов неоцененные богатства, выливал их во вдохновенных словах. «Он имел особенный дар смотреть на все духовно; малейшие случаи, ничтожные, по-видимому обстоятельства, часто получали у него глубокий духовный смысл и всегда находили отголосок в нравственном учении, которым он руководился; они доставляли обильную пищу его уму и сердцу и нередко в дивной мелодии слова раздавались с его духовно-поэтической лиры. Таковы его произведения: «Блажен муж», «Песнь под сенью креста», «Молитва преследуемого человека», «Плачь инока» и многие другие. Из таких особенностей духовного призвания и настроения явствует, что высказываться письменно было духовной потребностью Архимандрита Игнатия».³¹⁸

В каком настроении бывал о. Игнатий, занимаясь сочинением своих поучений, мы узнаем из воспоминаний Маленького Игнатия, бывшего в то время, его келейником: «Много приходилось отцу Архимандриту переносить оскорблений, – говорит этот последний, – тогда как сам он был необыкновенно добр и благожелателен к ближним. Он глубоко сочувствовал всякому доброму делу, а его грубо, невежественно оскорбляли; кто – несправедливыми притязаниями по службе, кто – дерзкими и лживыми порицаниями, – и все это делалось по бесовской зависти, незаслуженно. Тогда, взволнованный скорбью, он обвинял антихриста и его сотрудников; но вскоре успокаивался, и, если оскорбление было велико, то удалялся в спальню, спускал густые занавеси на окнах, делал из кельи темницу и запирался на неделю и на две, объявляя себя больным. В такое время никто не входил к нему; он предавался молитве и плачу до тех пор, пока не придет благодатное посещение свыше и не осенит его неизреченной радостью. По выражению его, не только душа, но и тело, и кости принимали участие в этой радости; по словам Спасителя нашего: Царствие небесное внутрь вас есть. Истинен глагол Господень! Человек, находясь в таком состоянии, иного блаженства и представить себе не может. Обычно небесному царству приходит после тяжкой скорби: многими скорбями подобает внити в Царство небесное. Вот тогда-то и совершалось преображение из врагов во Ангелов светлых; об этом он сам выражается в своем «Плаче»: «Я встречал врагов, ищущих головы моей, как Ангелов светлых». В таком настроении духа Архимандрит Игнатий занимался сочинением своих поучений. После долгого затвора, всегда являлись на столе поучительные его творения, и сам он выходил из своей темницы со светлым, необыкновенно радостным лицом. Он не скрывал своих творений от учеников, всегда, бывало, прочитает, не из тщеславия, а как будто для проверки».³¹⁹

Что это были за несправедливые оскорбления; притязания и порицания, от которых приходилось страдать Архимандриту? Откуда взялись те злоба и зависть, которые зашумели вокруг этого избранного раба Божия, не скрывшего талант свой в землю суеты мирской, ожидая случая уязвить его хоть в пяту, если нельзя достать до головы? Что заставило его в «Плаче» своем воскликнуть: «Поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримой злобой и жаждой погибели моей; – здесь милосердный Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, – и сделалось лицо этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова перед Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть жертвой, подобно Иисусу! Или нет! Какое счастье быть распятым близь Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником, от убеждения души, исповедовать: «достойная по делам моим приемлю: помяни меня, Господи, во царствии Твоем».³²⁰ "

Личное настроение Архимандрита Игнатия во время настоятельства в Сергиевой пустыне и его отношения к людям иллюстрируются письмом его к К. П.Брюллову, писанным 27 апреля 1847 года. Выражая сочувствие Брюллову в постигшей его болезни и выражая намерение при первой возможности посетить болящего художника, Архимандрит Игнатий говорит о своем болезненном состоянии, которое лишает его возможности выйти из комнаты и даже сидя писать. А свое настроение^: Архимандрит Игнатий изображает следующими словами: – «Странствую я, окруженный с младенчества бедствиями. Около меня сформировался круг друзей, искренне меня любящих, но ещё не встречался я с душою, пред которой мог бы я вполне открыться. И это не от того, чтобы я был скрытен; нет, я очень откровенен, но душа, пред которой я мог бы открыться с истинной пользой, должна быть способна понять меня, исследовать меня, – должна постичь самое вдохновение мое, если^; есть во мне какое вдохновение. Без этого откровенность бесплодна. Мало этого, откровенность перед непонимающим только наносить новую язву душе. В моем земном странничестве и одиночестве нашел я пристань верную – истинное Богопознание. Не живые человеки были моими наставниками, ими были почившие телом, живые, духом Святые Отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнением; они удовлетворили душу мою. Оставил я мир, не как односторонний искатель уединения или чего другого, но как любитель высшей науки; и эта наука доставила мне всё: спокойствие, хладность ко всем земным пустякам, утешение в скорбях, силу в борьбе с собой, -доставила друзей, доставила счастье на земле, какого почти не встречал. Вы знаете, как я живу в монастыре! Не как начальник, а как глава семейства. Несколько лет, как расстроилось мое здоровье. По месяцам, по полугодиям не выхожу из комнаты, но религия вместе с этим обратилась для меня в поэзию и держит в непрерывном чудном вдохновении, в беседе с видимым и невидимым мирами, в несказанном наслаждении. Скуки не знаю; время сократилось, понеслось с чрезвычайной быстротой, как бы слилось с вечностью; вечность как бы уже наступила. Тех, которых угнетает скорбь, пригоняет к моей пристани, приглашаю войти в мою пристань, в пристань Божественных помышлений и чувствований. Они входят, отдыхают, начинают вкушать спокойствие, утешение и делаются моими друзьями». В конце письма Архимандрит Игнатий приглашает и болящего знаменитого художника войти в эту пристань, выражая уверенность, что его душа найдет успокоение в этой пристани, потому что душа эта в земном хаосе ищет красоты, а его картины рисуют жаждущую душу, которая удовлетворилась бы только той картиной, которая была бы картиной из вечности, ибо таково требование истинного вдохновения. По мнению Игнатия Брянчанинова, «всякая красота, и видимая и невидимая, должна быть помазана Духом; без этого помазания на ней печать тления; красота помогает удовлетворить человека, водимого истинным вдохновением. Ему надо, чтобы красота отзывалась жизнью, вечной жизнью. Когда же из красоты дышит смерть, он отвращает от такой красоты свои взоры». Желая болящему художнику выздоровления о. Игнатию желает ему еще «пожить для того, чтобы ближе ознакомиться с вечностью, чтобы перед вступлением в нее стяжать для души красоту небесную. Объятия Отца Небесного всегда отверсты для принятая всякого, кто только захочет прибегнуть в эти святые, спасительные объятия».³²¹ Как видим, несмотря на необычайно сложные труды, болезненность и служебно-жизненные скорби, настроение Игнатия Брянчанинова бодрое, жизнерадостное и христианское.

Много, и других огорчений было этому самоотверженному и неутомимому труженику царствия Божия на земле; много терновых игл язвило это чистое любящее сердце и вызывало его сердечные вопли: «Достигший сорокалетнего возраста, уничтоженный болезнями, потрясенный многими скорбями, расслабленный, неспособный по самому истощению телесных сил к жизни деятельной, что скажу о участи моей? – восклицает он в своем «Плаче». Не вижу пред собою человека, которого участь была бы для меня вожделенна и завидна. Я – грешник, достойный казней, и временных, и вечных; но не завиден мне жребий никого из человеков. Когда воззрю на грехи мои, они наводят на меня ужас; но и для ужасных грешников есть Искупитель. Владыки земли, Пастыри Церкви, Отцы и Братия! Я уже более негоден в служение вам. К какому служению способен окованный недугами, прикованный ими к одру, держимый безвыходно в келии? Извергните меня, извергните, как раба непотребного, служащего только отягощением для вас! Я не потревожу вас никакими просьбами, никакой заботой обо мне. Мне не нужен сад с роскошною тенью и благовонными цветами; не нужны многие слуги; послужит мне ради имени Христова инок смиренный, пришлёт мне на пищу и одежду христолюбец; не нужны мне покои обширные, не нужно мне никакое увеселение, никакое развлечение земное. Отпустите меня, отпустите больного, ни к чему неспособного! Обрету себе удаленный от шума столичного, удаленный от градов и весей, малоизвестный приют, уединенный и тихий: там в одиночестве довлачу до гроба дни мои. Болезненность моя делает тишину уединения необходимой для меня. Вы захотите знать, неужели в душе моей не таится никакого желания? – Могу удовлетворить ваше любопытство. Я – грешник: жажду покаяния».³²²

Много испытаний пришлось перенести Архимандриту Игнатию в Сергиевой пустыни, так много, что нет возможности исчислить их … «Все скорби и гонения были ничто в сравнении с тем, чем обносила его обыденная клевета и людское злоречие», говорит по этому поводу биограф его В. Аскоченский: «Едва ли чье-либо имя было столько поносимо повсюду, яко зло, как имя Архимандрита Игнатия Брянчанинова. Даже лица, облеченные саном священным, лица, отказавшиеся от мира, не «уклоняли слуха своего от нареканий на честное имя труженика. Все, что на языке и под языком человеческим уготовляет другим труд и болезнь, всё, к чему способны злоба и легкомыслие, – всё обрушивалось на победную голову бескорыстного, честного и праведного подвижника жизни внутренней, духовной. Люди не хотели знать ничего из его предшествовавшей жизни; для них не могло быть понятными его самоотвержение, его добровольное принятие на себя креста Христова, его бегство от мира, при всех мирских приманках и обольщениях, его тайное, видное только Богу, труженичество, – перед ними был Игнатий, пользующийся недоступным для них вниманием Царей и особ великих, бывший «всем вся, да вся приобрящет», перед ними был человек, коловший им глаза своей всесторонней образованностью, своей неутомимой деятельностью, своим внутренним величием, уничтожавшим их показные совершенства, напускные достоинства; перед ними был человек, понимавший дело своей жизни и неуклонно стремившийся к нему, – и они порешили: везде и во всем противостоять ему, а в случае неуспеха, «поносить имя его, яко зло». Тонкое деликатное обращение с людьми всех званий и состояний, всех полов и возрастов, умение держать себя среди законодателей, поклонников и поклонниц светской суеты, высокое, всестороннее образование, даже знание иностранных языков, – всё обращалось в орудие клеветы и злоречия, все вменялось ему в порок и преступление Подобно своему патрону, св. Игнатию Богоносцу,

« И он злословия цепями

Когда-то весь опутан был,

И на него неслись зверями

Пособники враждебный сил.

Но встретив их душою твердой,

Он шагу им не уступил,

И велиара замысл гордый

Своим смиреньем победил"…³²³

Как относился смиренный подвижник к своим незаслуженным обидам и скорбям и в чем единственно находил он поддержку и утешение, видно из его собственных слов: «Последуем Христу! Смиримся подобно Ему!» – восклицает он в своем слове утешения к скорбящим инокам: – «подобно Ему не откажемся прослыть льстецами и умоисступленными; не пощадим чести нашей, не отвратим лица от заплеваний и ланит от заушений; не будем искать ни славы, ни красоты, ни наслаждений, принадлежащих миру сему; совершим земное странствование, как_; странники, не имеющие где главу подклонить; примем поношения, уничижения и презрение от людей, как неотъемлемые принадлежности избранного нами пути; будем явно и тайно бороться с помыслами гордыни, всеусильно низлагать эти помыслы нашего ветхого человека, ищущего оживить свое «я», под различными правдоподобными предлогами. Тогда Сын Божий, сказавший «вселюся в них и похожду» (2Кор.6:16), явится в сердце нашем, и дарует нам власть и силу связать крепкого, расхитить сосуды его, наступить на аспида и василиска; попрать их (Препод. Макарий. Слово 4, гл. 16). Отвергнем ропот, отвергнем жалобу на судьбу нашу, отвергнем сердечную печаль и тоску, от которых слабые души страдают более, нежели от самых скорбей. Отвергнем всякую мысль о мщении и воздаянием злом за зло. «Мне отмщение, Аз воздам, сказал Господь» (Рим.12:19). Хочешь ли переносить скорби с легкостью и удобством? – Смерть за Христа да будет вожделенна тебе. Эта смерть да предстоит непрестанно пред очами твоими. Умерщвляй себя ежедневно воздержанием от всех греховных пожеланий плоти и духа; умерщвляй себя отвержением своей воли и отвержением самооправданий, приносимых лжеименным разумом и лукавой совестью ветхого человека; умерщвляй себя, живо представляя себе и живописуя неминуемую смерть твою. Нам дана заповедь последовать Христу, взяв крест свой. Это значит: мы должны быть всегда готовы с радостью и веселием умереть за Христа. Если так устроим себя, то легко будем переносить всякую скорбь, видимую и невидимую.

Желающий умереть за Христа, какой напасти, какого оскорбления не претерпит великодушно? Нам представляются тяжелыми наши скорби, именно от того, что не хотим умереть за Христа, не хотим в Нем одном заключить все наши желания, все наши надежды, весь наш разум, всё наше достояние, всё существование наше. Стремящиеся последовать Христу и быть сонаследником Его, должен быть ревностным подражателем Страданий Его. Любящие Христа и последователи Его обнаруживают и доказывают свой сокровенный залог тем, что претерпевают всякую ниспосылаемую им скорбь не только с благодушием, но, и с усердием, и с ревностью, и с радостью, и с благодарением, возлагая на Христа всё упование. Такое терпение – дар Христов. Этот дар примет тот, кто испросит его смиренной и постоянной молитвой у Христа, доказывая искренность желания получить бесценный духовный дар терпения принуждением и болезненным насилием не хотящего сердца к терпению всех встречающихся и случающихся скорбей, и искушений».³²⁴

И этот бесценный духовный дар терпения был у Архимандрита Игнатия; «месть врагам, не желание зла, возревновавшими ему в пустыни Дафанам и Авиронам и всему «сонму Кореову», устремлявшемуся на него «в ярости и гневе», нёс он в кроткой и смиренной душе своей, а падал за них перед крестом Божественного Страдальца и благодарил: «благодарю Тебя, Господь и Бог мой, за все совершившееся надо мной! Благодарю Тебя за все скорби и искушения, которые посылал Ты мне для очищения оскверненных грехами, для исцеления изъязвленных грехами моих души и тела! Помилуй и спаси те орудия, которые Ты употреблял для моего врачевания, – тех людей, которые наносили мне оскорбления! Благослови их в сем и будущем веке! Вмени им в добродетели то, что они делали для меня! Назначь им из вечных Твоих сокровищ обильные награды!

Так истинный христианин проклинает врагов своих!»³²⁵ Так терпеливо, без ропота нес духовный крестоносец свой тяжелый крест; но все эти скорби еще больше расстраивали и без того сломленное здоровье Архимандрита; наконец, нравственные и физические силы егo не выдержали: всегдашняя душевная настроенность его, искавшая подвига, и постоянное болезненное состояние, всегда державшее мысль его «на пороге вечности», – все это побуждало его искать уединения, бежать от хлопотливой жизни настоятеля многолюдного монастыря, расположенного, к тому же, так близко от столицы с её многообразной суетой, отзвуки которой не могли не проникать, во всяком случае, и за монастырские стены. Он мечтал в тихом уединении найти вожделенный покой для своей измученной души и всецело предаться сладостному покаянию. Свое горячее желание – удалиться на покой, – о. Игнатий выразил в своем «Плаче» следующими, умиляющими душу читателя, словами: «Непостижимый, всесильный, всеблагий, всепремудрый Бог и Господь мой, Создатель и Спаситель! В слезах и прахе пред Тобою ничтожная пылинка – я, Тобою призванный к существованию, допущенный к размышлению, желанию! Ты зришь сердце мое, в сокровенной глубине его хранится слово, которое намереваюсь произнести умом и устами! Ты ведаешь прежде моего прошения, что я желаю просить. В судьбах Твоих решено уже, исполнить ли или отвергнуть мое прошение. Но Ты даровал мне самовластие, и я дерзаю принесть пред Тебя, произнести пред Тобой желание моего окаянного, моего бедствующего, моего изъязвленного сердца! Не внимай моему сердцу, не внимай словам молитвы моей, не сотвори по воле моей; но сотвори то, что Тебе угодно, что избирает и назначает для меня всесвятая премудрая воля Твоя. Однако же я скажу желание моего сердца; выражу словом стремление моего самовластия!.. Покаяния двери отверзи мне, Человеколюбче! блудно прожил я житие мое, достиг единодесятого часа; все силы мои иссякли; не могу совершать заповедей и служений расслабевшим моим телом: даруй мне принести Тебе хотя покаяние, чтоб не пришлось мне уходить из гостиницы мира чуждым всякой надежды! Ты зришь мою немощь, немощь души и тела! Не могу стоять противу лица страстей и соблазнов. Изведи меня в уединение и безмолвие, чтобы там мог я погрузиться весь, и умом, и сердцем, и телом в покаяние... Покаяния жажду!.. Милосердный Господь, утоли мою неутолимую, снедающую меня, жажду, даруй мне покаяние! Изливший на меня такие бесчисленные благодеяния, наверши и преисполни их дарованием покаяния, Владыка всесвятый! Не лиши меня дарования, о получении которого, в безумии моем, столько времени умоляю Тебя, не ведая, чего прошу, не ведая, способен ли я к получению дара, не ведая, сохраню ли его, если получу. Один из служителей Твоих, освященный и просвещенный Духом Святым, сказал: «Вне безмолвия нет истинного покаяния» (Св. Исаак Сирский, Слово 41). Поразило это слово грешную мою душу, водрузилось в памяти, пронзает меня, как мечом, каждый раз, как ни возобновится воспоминанием. Не видя в себе покаяния, прихожу в недоумение; принуждаю себя к покаянию, но встречаюсь невольно с попечениями, развлечением,-они похищают у меня покаяние. Не могу удержать его среди молв и смущений: уходит, ускользает, оставляет меня с пустотой и безнадежием. Многомилостивый Господь, даруй мне покаяние, доставляемое безмолвием, покаяние постоянное, покаяние, могущее очистить скверны души и тела, покаяние, которое Ты даровал всем, кого избрал и призвал к Себе, чьи имена назначены к внесению в книгу живота, кому определишь вечно зреть славу Твою и вечно славословить милость Твою.

Дар покаяния мне дороже и вожделеннее сокровищ всего мира. Очищенный покаянием, да узрю волю Твою непорочную, путь к тебе непогрешительный, и да возвещу о них братии моей! – Вы, искренние друзья мои, связанные со мною узами дружбы о Господе, не посетуйте на меня, не поскорбите о моем отшествии. Отхожу телом, чтобы приблизиться духом; по-видимому теряюсь для вас, по сущности вы приобретаете меня. Вручите меня покаянию: оно вам возвратит меня очищенным, просвещенным, и возвещу вам слово спасения, слово Божие – Покаяния двери отверзи мне, человеколюбивый Господь, даруй мне спасение вечное со всеми друзьями моими, о Тебе возлюбившими меня, да все в вечном блаженстве, в радости и наслаждении неизглаголанном, славословим Отца и Сына и Святого Духа, Бога Единого и Tpиипостасного, явившего роду человеческому любовь и милость, превысшую слова, превысшую постижения».³²⁶

Но этому желанию Архимандрита Игнатия – всецело предаться покаянию в тихом уединении, – не суждено было сбыться так скоро: вместо увольнения на покой ему разрешен был только 11-ти месячный отпуск для поправления здоровья в указанный им Бабаевский монастырь. «Видя, что уже нет моих сил ни для борьбы с непомерно усилившейся болезнью, ни для борьбы с обстоятельствами, я захотел удалиться из Петербурга и от шумных должностей навсегда», писал об этом сам Архимандрит Игнатий: «Не всем быть листьями, цветами, плодами на древе государственном, надо же кому-нибудь, подобно корням, доставлять ему жизнь и силу занятиями неизвестными, тихими, существенно-полезными, существенно-необходимыми. Одним из таких занятий признаю утверждение ближних в христианской вере и нравственности. Это мирное, скромное занятие живым словом и пером всегда поглощало у меня значительную часть времени, а при болезненности моей, взяло бы и все время. Не совершилось по моему желанию, не сбылось по моему предположению; а предполагал я, что, наверное, дадут увольнение – столько было содействователей к получению его! Мне дан временный отпуск в Бабаевский монастырь для отдыха и лечения. Здесь нахожусь теперь».³²⁷

Во время отпуска 1856 года, Архимандрит Игнатий, как мы видели, направился в Оптину пустыню с целью подготовить себе скитскую келью для безмолвной, молитвенной, подвижнической жизни. Для этого в его настроении явился, кроме болезненности, еще один побуждающей. мотив – скорбное чувство по случаю кончины его Державного Покровителя Государя Императора, Николая Павловича. Но Провидению угодно было еще на значительное время удержать на церковно-общественном служении ищущего уединения подвижника и продлить его многополезное служение на славу Святой Божией Церкви. Вместо скончавшегося в 1856 году, Митрополита Никанора С.-Петербургским Митрополитом был назначен Григорий, лично знавший Игнатия Брянчанинова и доброжелательно, относившейся к нему. Митрополит Григорий предложил Архимандриту Игнатию принять сан Епископа. Решившись не уклоняться от предлагаемого во славу Божию, Архимандрит Игнатий изъявил согласие на сделанное предложение. По свидетельству Чихачова, Архимандрита Игнатия сначала предполагали назначить Епископом в Новгород, куда он уже и готовился. Но вышло иначе. В Новгород посвятили другого, а Архимандрита Игнатия через год после этого назначили Епископом Кавказским и Черноморским для приведения епархии в должный порядок.³²⁸ Высочайшее повеление о бытии Архимандриту Игнатию Епископом Кавказским и Черноморским последовало 13-го октября 1857 го года.³²⁹ Наречение его во Епископа Кавказского и Черноморского произошло 23-го октября в Святейшем Синоде, а Епископская хиротония – 27 октября 1857 года в Казанском соборе. В речи своей при наречении во Епископа Архимандрит Игнатий говорил о своем стремлении с юности в глубокие пустыни, о том, что монашество нравилось ему и влекло его само по себе и ни о каком служении Церкви в сане священства он не мыслил. Но Непостижимый Божественный Промысел оковал его и опоясал, Десница Божия восхитила из глуши лесов и пустынь и поставила в обитель Преподобного Сергия, на берег моря, на берег моря житейского, великого и пространного. Общественное церковное служение Архимандрит Игнатий признает полезным для себя, как избавляющее от мечтательности и самомнения, выясняющее недуги души и приучающее к смирению. С этим смирением и покорностью воле Божией и принимает Архимандрит Игнатий сан Епископа.³³⁰ На другой день новопоставленный Епископ Игнатий совершил литургию в Лаврской Крестовой церкви, а затем три дня ноября провел в Сергиевой пустыне.

3-го ноября, в воскресный день Епископ Игнатий отслужил в пустыне божественную литургию, участвовал на общей братской трапезе и, простившись со всеми, окончательно оставил Сергиеву пустынь и переехал в Александро-Невскую Лавру. Государь Император Всемилостивейше пожаловал Епископу Игнатию полное архиерейское облачение, устроенное на иждивение кабинета Его Императорского Величества.³³¹ 4-го ноября, по приглашению вдовствующей Государыни Императрицы Александры Феодоровны Епископ Игнатий ездил в Царское Село для представления Её Величеству. Государыня милостиво приняла его и пожаловала ему панагию, украшенную бриллиантами и рубинами, и сказала при этом: «С соизволения Государя, даю вам эту панагию на память обо мне и о покойном Государе». 9-го ноября Епископ Игнатий представлялся Великому Князю Константину Николаевичу и Великой Княгине Александре Иосифовне, причем имел продолжительную духовную беседу с Великой Княгиней, а 10-го ноября имел в Царском Селе аудиенцию у Государя Императора и, особо, у Государыни Императрицы, причем Государыня Императрица угодно было говорить с ним о монашестве вообще и о Сергиевой пустыне в особенности. 17-го ноября Преосвященный Игнатий участвовал в хиротонии Соловецкого Архимандрита Александра во Епископа Архангельского и Холмогорского. В этот же день наместник Троице-Сергиевой пустыни иеромонах Игнатий (Малышев) возведен был в сан Архимандрита и, по представлению Епископа Игнатия и единодушному желанию братства, назначен настоятелем Сергиевой пустыни.³³² Удаляясь из Сергиевой пустыни на далекий Кавказ, Игнатий Брянчанинов, с благословения церковной Власти, оставил своим преемником и продолжателем своих начинаний своего ученика и многолетнего келейника и воспитанника Игнатия Малышева и в лице его передал Сергиевой обители дух своего иноческого делания.

Ушел Игнатий Брянчанинов на Кавказ через четыре года и переселился в Бабайки, а по истечении шестилетнего там пребывания и совсем ушел из скорбного земного странствования своего в ту страну нескончаемой вечности, в землю обетования, которую он так ясно видел своим верующим взором. Но Троице-Сергиева пустынь до настоящего времени служит красноречивым и неопровержимым свидетелем его неутомимого, многотрудного делания, а тот дух и строй жизни Игнатьевой, который она старательно сохраняет, является нерукотворным памятником 24-летнего подвижничества Игнатия Брянчанинова. Охраняя и умножая внешнее достояние свое, собранное трудами Игнатия Брянчанинова и его достойных преемников, учеников и продолжателей его святого труда. Обитель Сергиева не растратила и унаследованных от своего устроителя духовных богатств, сохранив силу созидания душевного спасения своих постоянных обитателей, назидания приходящих на Богомоление, и доселе умиротворяя настроение обуреваемых волнами моря житейского. В настоящее время, с внешней стороны – это благоустроенный, чистый обширный монастырь. С севера его – Балтийское взморье, зимой – это громадная снежная равнина, виден Кронштадт, на западе Великокняжеские дворцы, Петергоф и Александрия. На востоке и юге – низменность, покрытая тощим лесом. Виднеется громада русской столицы Петербурга, Во мгле и дыме которого выдвигается величественный Исаакиевский собор. Внутри монастыря – чистота и порядок во всем. Монастырь производит впечатление хорошей Лавры. Величественные мавзолеи сливаются с храмами и келиями монашествующих. Живое и мертвое живет совместною жизнью и, кажется, что для живущих смерть – это лишь неизбежный переезд на новую квартиру, или, лучше, – в собственный дом, своими трудами и по своему вкусу устроенный: здесь, в стенах обители легче поминать последнее и не согрешать. Рядом, одной стеной в ограде Сергиевой пустыни – другой монастырь Инвалидный дом графов Зубовых,³³³ щедрыми жертвами и вниманием устроителей содержимый в образцовом порядке, а по задаче основателей и влиянию обители – и в строгих нравах, инвалиды живут как институтки. Общий вид обители схватывается трудно – монастырь расположен на низменной и ровной площади и виден лишь вблизи, всего лучше со стороны, вокзала железной дороги. До вокзала около двух верст, дорога по прямой линии: обитель, и близко и далеко – скоро не доедешь. Так и Царствие Божие. Близко всем и трудно достигается.

Вблизи от Троице-Сергиевой пустыни виднеется дворец Великого Князя Димитрия Константиновича, очень расположенного к обители и её теперешнему настоятелю Архимандриту Михаилу. Далее, дворцы Великих Князей Михаила Николаевича, Александра Михайловича, Николая Николаевича, Петергоф и Государева резиденция – Александрия. Царский дворец, дворцы Велико-княжеские представляют собой, как бы, район прихода Троице-Сергиевой пустыни. Великие князья и их семьи получают в Троице-Сергиевой пустыни духовное утешение, заботятся об обители и её хозяйстве. В обширном хозяйстве пустыни есть ценные лошади – дар Великого Князя Димитрия Константиновича. На стене трапезной Троице-Сергиевой пустыни, вблизи аналоя чтеца, на видном месте, можно читать помещенное в золотой раме следующее, написанное детским почерком письмо: «Петербург. 06. 04. 1903. Дорогой батюшка! Узнав от Дяденьки, что Вы хотите сделать в трапезной каменный пол, мы собрали, сколько могли, из наших карманных средств и просим Вас принять эту лепту и помолиться о болящих Гаврииле и Олеге. Просим Вашего благословения Иоанн, Татьяна, Константин, Олег и Игорь». Это трогательное письмо написали Архимандриту Михаилу (Горелышеву), – теперешнему настоятелю Сергиевой пустыни, дети Великого Князя Константина Константиновича, а Дяденька их, от которого они узнали о нуждах обители, – Великий Князь Димитрий Константинович. Ближайший сосед обители, Великий Князь Димитрий Константинович нередко бывает в ней, имеет для себя даже комнату в покоях настоятеля Архимандрита Михаила, к которому относится с трогательной любовью.³³⁴ Братия Троице-Сергиевой пустыни, со времени Игнатия Брянчанинова, вместе с братией Александро-Невской Лавры, во главе с Митрополитом С.-Петербургским ежегодно выезжают для славления Христа в Царский Дворец и к Великим Князьям. Это положение великолепной монашеской обители вблизи обителей – Царевой и Велико-княжеских производить приятное впечатление и вызывает духовное умиление: предмет и источник духовного утешения простых русских верующих людей служит таковым же и для Державного Царственного Дома; является звеном, связующим Дом Царский и хижину бедного простолюдина, любящего родину, Царя и Церковь. Невольно является представление о величии заслуг всех тех лиц, которые содействовали устроению и украшению обители Троице-Сергиевой – здесь, на берегу моря, в топи болот, на поучение надменному соседу – иноверному и инославному иноземцу, на поражение и, враждебному для спасения человеческого сеятелю зла – духу злобы. А Высокопоставленные Насельники Балтийского взморья, стесненные высоким положением своим, скованные цепями величия мирского, – где могли бы они просто видеть обитель святости и мира, если бы в тесном общении с ними не находилась Троице-Сергиева пустынь.

В полном порядке содержится хозяйство Троице-Сергиевой пустыни: 1) Молочное, где содержится свыше 20 породистых и ценных коров, чистота и порядок в молочном хозяйстве замечательные. 2) Птичник – с несметными стаями совершенно ручных кур, устроены гнезда для несения яиц и высиживания цыплят. 3) Конюшня, где есть очень ценные лошади – дар Великого Князя Димитрия Константиновича. 4) Пчельник перед окнами настоятеля, удовлетворяющий по количеству получаемого меда потребностям обители. 5) Сад с фруктовыми деревьями. 6) Огородное и полевое земледельческое хозяйство. Общий бюджет обители в настоящее время исчисляется в сумме приблизительно 15.000 руб. годового дохода.³³⁵ и 7) Больница Сергиевой пустыни с амбулаторией для приходящих больных – чистое просторное здание. Больница построена нынешним опытным настоятелем; порядок и чистота; стены окрашены масляной краской, приличная прислуга, опрятные кровати, из них 10 – для монахов. Ванна, электрическая машина, аптека. Внизу амбулатория, принимающая в год до 6.000 больных (в 1913 году принято было 6.584 человека). Фельдшер-монах, врач мирской. Больница производит приятное впечатление.

Состав братства исключает всякие затруднения по совершению Богослужения, – в обители теперь: настоятель Архимандрит Михаил, иepoмонахи: наместник о. Иоасаф, казначей о. Геннадий, ризничий о. Сергий и духовник о. Иона, сверх того 18 иеромонахов; всего 23 иеромонаха, 10 иеродиаконов, 3 монаха, указных послушников – 10, проживающих для Богомоления – 41.³³⁶ Благодаря столь значительному Составу братства и строю его, поддерживаемому со времен Игнатия Брянчанинова, церковное Богослужение совершается уставно и выдержанно – стильно, по монастырски. Везде как будто реет дух Игнатия Брянчанинова, благословляя созданную им обитель, оживленную и процветшую, под его настоятельством, пустыню, яко крин. С 1834 года, в течение 80 лет, Троице-Сергиева пустынь держит строй, порядок и направление, внесенные в её жизнь Игнатием Брянчаниновым, ибо последующие настоятели питаются духом его, принадлежа к его преемственным ученикам,³³⁷ с любовью и усердием поддерживают те начинания Архимандрита Игнатия, которыми упрочилась слава обители. Особенное впечатление производит в Сергиевой пустыни Богослужение, даже в будни. Трогательный порядок, уставность служб. Стройность движений. Манатейные монахи все в мантиях. Настоятель стоит сзади храма, впереди свечного ящика, отправляющие церковное послушание подходят к нему за благословением, чинно и стройно, тихо и благоговейно идут каждый к своему делу и месту. Громадный, величественный, поместительный храм с колоннадой и прекрасным иконостасом. Большие, закрытые клироса; на них два хора – в общем до 40 человек. На вечерне на «Славу» и «Свете тихий» – все на средину, на стиховны – тоже. Шествие красивое, клобуки, мантии, полумрак. Тенор иеромонах, бас иеродиакон. А на клиросе – чудные голоса, особенно басы. Бас иеродиакона гудит низкими нотами. В его громадной фигуре, в его густом басе слышится нам невольно почти сорокалетний подвижник Сергиевой пустыни схимонах Михаил (Чихачов), певший своей редкой октавой Богу – «дондеже есмь»,³³⁸ этот жизнерадостный аскет, не носивший рубашки, а власяницу, купавшийся в море с пробиванием льда, энергичный и смиренный, большой и умаленный дух, мощный и сильный, но послушливый и непритязательный, не видевший света, в котором родился и к которому мог принадлежать по рождению и связям, но зато облагодатствованный, думаем и верим – «созерцатель вышних Божиих тайн».

И люди мира, даже Верховные Kормчие мирского корабля чуяли духовную силу насельников Сергиевой пустыни. Недаром сильный волей и духом, большой характер, – Император Николай I, приезжая в обитель, обнимал дружески Михаила Чихачова и, хлопая по плечам, сильно говорил: «мой, мой монах». Не казалось ли тогда Царственному Самодержцу, что искание царства Божия и верное стояние на пути к нему выше чертогов Царских и порфир? Чихачов отказывался от священства, не хотел быть наставником других, был беден ради небесных богатств. А когда нужно было ехать во Дворец, он надевал чужую рясу... Сергиева пустынь – приморская дача царственной особы! Многосмысленным представляется нам теперь это, так сказать, первобытное название территории Сергиевой пустыни. При каком море ныне лежит эта дача? – При том ли естественном географическом море, откуда, по воле оживившего пустынные волны постройкой северной столицы великого Русского человека, Царственного Плотника, по Балтическим волнам плывут иноземные флаги и Русь Державная Православная будет давать тем гостям свои не только материальные блага, но – и духовные, выполняя тем свою высокую миссию народа – богоносца?...

Или при том море житейском, которое виднеется от неё, по прямой линии, в 8 верстах, в виде царственного города и безмерной страны, для обитателей которых, обуреваемых волнами житейскими, нужна обитель мира, приют священный, – место упокоения, духовная лечебница. Конечно, второй смысл «Приморской дачи» тоже применим к обители святой Троицы и Сергия преподобного,³³⁹ а этот святой Подвижник, Небесный Гражданин своего земного отечества, оставленный вдали от царствующего града с перенесением столицы в Петербург, духом перешел сюда для руководства царственными умами и видимым знаком этого утвердил здесь свою обитель новую, «Приморскую дачу», а невидимо обитает в настроении насельников её, особенно со времени Игнатия Брянчанинова, усвоившего подвигом своей жизни дух подвижничества. И даже временно проживающий на «Богомолении» чувствуешь здесь пребыва духа подвижничества, духа Игнатьева. Этот дух Игнатия Брянчанинова чувствуется:

1) в самом бытии обители, в её благоустройстве, в её храмах, в их благолепии;

2) в её обширном кладбище знатных людей, для, которых почести высоких земных положений обесценивались нередко при виде духовного богатства обители;

3) в том эстетически-религиозном благочинии, уставности, красоте и одухотворенности Богослужения, которое хранится в обители доселе; в чистоте и порядке трапезной, украшенной художественными произведениями, – необычной монастырской трапезной, где читаются жития святых, составленные Архим. Игнатием.

Но особенно – в духе и настроении теперешних насельников обители и её руководителей, – «наместников» Игнатия Брянчанинова, унаследовавших этот дух от него и простодушного и нестяжательного схимника Михаила Чихачова. В чем особый дух этот? Аскеты – подвижники, вменившие богатство и славу, почести и удовольствия, «яко уметы – царствия ради Божия», они сохранили дух радостный, радоснотворный и его передали своим духовным потомкам. Они не омрачали лиц своих, «яко да явятся человеком постящимся», но были радостны и благодушны, отзывчивы и кротки, добры в самой внешней суровости своей и это передали своим преемникам. Таков был Игнатий Брянчанинов, таковы были его соработники. Раны и отек ног мучили гиганта Михаила Чихачова, но не обнаруживал он страданий своих, даже тогда, когда его сила духовная ломилась под немощью тела, он вспоминал лишь о друге юности своей – Игнатии, и душу и внимание свое все устремлял к Богу, вкладывая свое настроение в выполняемые песнопения. А нынешний настоятель Сергиевой пустыни Архимандрит Михаил при своих 66 годах юный, веселый, бодрый, жизнерадостный; детски простой, не смотря на астму, сахарную болезнь и другие недуги, чудный тенор, певший еще с Михаилом Чихачовым, вливает бодрость и духовную радость во всех, кто входит в сферу его жизни. А его ближайший соработник ризничий о. Сергий, проникнутый духовной радостью и доверчивой простотой, подвижнически самоуглубленный, питает ближних своим ровным христианским настроением, без рисовки и экзальтации. А наместник – благолепный и скромный о. Иоасаф, с увлечением несущий послушание руководства монастырским пением, весь ушедший в это святое дело и равнодушный к всяким исканиям человеческой славы. Таковы же и многие другие старцы и послушники святой обители Сергиевой, с увлекательной простотой и ясностью относящиеся к вопросу о жизни и смерти, между тем и другим – союз и братство: смерть – лишь возрождение к вечной жизни. И это особенно живо чувствуется в Сергиевой обители. Когда нам приходилось проходить вечером по обители, когда виднеются в темноте горящие на могилах лампады, когда видели мы в ночной час лампаду неугасимую в трогательной часовне трех старцев, нам ясным становилось, что смерти настоящей нет; нам казалось, что встанет о. Михаил Чихачов и загремит его октава: «Совет превечный», или: «Дал еси достояние боящимся Тебя Господи», или: «Христос воскресе». Во время пребывания в Троице-Сергиевой пустыни мы переживали отрадную уверенность, что жив Владыка Игнатий Брянчанинов и в устроенных им обителях, и в творениях Своих он вещает всему верующему миру отрадную и спасительную память о грядущей смерти, о вечной жизни: верующий в Бога не умрет, но перейдет от смерти в жизнь!

«Монашество нравилось и нравится мне само по себе, но я вовсе не мыслил о служении Церкви в каком бы то ни было сане священства. Быть Епископом своего сердца и приносить жертву Христу помышления и чувствования, освященные Духом,– вот высота, к которой привлекались мои взоры»

Сочинения Епископа Игнатия, т.: III: , стр. 313.

С принятием монашества в 1831 году и непрерывно до времени своего назначения на Архиерейскую кафедру в 1857 году Игнатий Брянчанинов был занят, кипучей и сложной деятельностью по приведению в порядок и устроению вверенных ему обителей – Гриropиe-Лопотовой и Троице-Сергиевой. В том и другом монастыре, нашел он расстройство всех сторон – и внешней и внутренней жизни. Тот и другой монастырь, особенно Сергиева пустынь – оставлены были им в цветущем состоянии. Та же деятельность устроения и возведения на должную высоту начатого церковного дела выпала на его Долю и в положении епархиального Епископа. Не продолжение мирного правления и поддержание христианского настроения в благоустроенной епархии досталось ему, но упорядочение и устроение в религиозно-церковном отношении края воинствующего, неустроенного еще и в гражданском отношении, поглощенного во всех почти интересах многолетней военной борьбой. Здесь также, как и в Сергиевой пустыне, Игнатию Брянчанинову нужно было благоустроить внешность- Архиерейскую резиденцию и организацию церковного управления и влить, по возможности, христианское настроение, внести принципы христианской жизни в население, занятое внешней борьбой, малооседлое и воинственное. Отношение к военной и гражданской власти требовали змеиной мудрости, глубокого такта и понимания положения края, отношение к духовенству – бдительного внимания и настойчивости оживления духовной жизни паствы, силы молитвенного духа и христианской любви, всё церковное дело в Кавказском крае требовало Ильиной ревности и неутомимой энергии, ума, такта и характера от того, кто взял на себя обязанность руководства этим делом. И эти свойства в изобилии принадлежали Игнатию Брянчанинову и обнаружились в его деятельности по управлению Кавказской и Черноморской кафедрой, не смотря на сравнительную кратковременность его пребывания в крае. Сильный дух поддержал и укрепил болеющее тело, недуги не помешали ему быть деятельным и энергичным Архиереем на молодой Епископской кафедре.

Кавказская и Черноморская кафедра открыта с 1 января 1843 года по ходатайству начальника Кавказской области П. Э. Граббе. Доклад Святейшего Синода по этому предмету утвержден был 4 апреля 1842 года. В состав этой епархии отошла из Новочеркасской епархии вся Кавказская область и Черномория.³⁴⁰ Епископу новой епархии повелено было иметь резиденцию в г. Ставрополь и именоваться Кавказским и Черноморским. Высочайшим Указом от 1 января 1843 года первым Епископом Кавказским и Черноморским быль назначен Викарий Киевской Митрополии, Епископ Чигиринский Иеремия, обладавши по отзывам современников, высокими христианскими совершенствами, подвижник, горевший не мерцающим светом христианской веры и добродетели, и отличавшийся в то же время, широкой административной деятельностью. Друг и односельчанин Преосвященного Иннокентия Борисова, он в бытность Преосвященного Иннокентия Борисова ректором Киевской Академии был инспектором её в сане Архимандрита, а когда в 1839 году Иннокентий Борисов был назначен Епископом Чигринским, Архимандрит Иеремия Соловьев занял место Ректора Киевской духовной Академии до 1841 года, когда, с перемещением Преосвященного Иннокентия в Вологду, Архимандрит Иеремия стал Епископом Чигиринским, а 1 января 1843 года – Епископом Кавказским и Черноморским. После почти шестилетнего управления Кавказской и Черноморской епархией, положившего здоровые начала в устроении духовных дел на Северном Кавказе, Преосвященный Иеремия был в 1849 году переведен на Полтавскую епархиальную кафедру.³⁴¹

Вторым Епископом Кавказским и Черноморским был Преосвященный Иоанникий с 1849 по 1857 год, в конце которого Apхиерейскую кафедру Кавказской и Черноморской епархии занял Преосвященный Игнатий Брянчанинов. Таким образом, Епископ Игнатий Брянчанинов вступил на кафедру Кавказской и Черноморской Епархии через 14 лет после её учреждения и был третьим Епископом на названной кафедре.³⁴² Состояние Кавказской и Черноморской епархии, в виду разнородности и неустойчивости населения, военного положения края и неблагоустроенности в гражданском отношении, ко времени епископства Игнатия Брянчанинова было таковым же неблагоустроенным и в духовном отношении и для энергии, инициативы и духовного опыта нового Епископа был полный простор. Деятельность Епископа Игнатия Брянчанинова на Кавказской и Черноморской кафедре продолжалась менее четырех лет.

4-го января 1858 года вновь рукоположенный для Кавказской епархии Преосвященный Игнатий прибыл в г. Ставрополь. Жители Кавказской епархии радостно и приветливо встретили Владыку Игнатия. Настроение Епископа Игнатия при вступлении на Кавказскую кафедру было полно покорности воле Провидения и готовности неутомимо работать на пользу христианского просвещения вверенной ему епархии. Недавно мечтавший о том, чтобы под конец жизни куда-нибудь уйти в тихий край родной России, подальше от Питера, который по климату и по всему был несроден ему, Архимандрит Игнатий во всем полагался на волю Божию.³⁴³ По принятии благодати Архиерейства, он пишет своему другу и брату П.А. Брянчанинову, бывшему в то время Ставропольским вице-губернатором: «Усердно желаю, чтобы ты остался в Ставрополе и чтобы нам Бог благословил потрудиться вместе для пользы христианства и человечества, – иначе – для пользы Церкви Православной и тесно связанной с ней пользы Отечества. Всесвятая воля Божия да совершается над нами и, да дарует нам грешным спасение! Цель моей жизни в Ставрополе – благочестие. Усердно желаю и молю Господа, чтобы даровал мне посвятить себя всецело учению Христову, как этого и требует моя обязанность, и этим учением препитывать себя и ближних во спасение».³⁴⁴ Таким же настроением проникнута и речь Епископа Игнатия при наречении во Епископа и первое вступительное слово его к Ставропольской пастве.³⁴⁵ Этим духом покорности воле Божией, ревностью о христианском научении Богодарованной паствы, об обеспечении для неё самых условий и источников духовного питания через улучшение епархиального Управления через возвышение умственного и нравственного уровня духовенства; этим духом проникнута даже неизбежная борьба с недостатками епархии и духовенства, но та же ревность о христианском совершенствовании и душевном спасении паствы не позволяла Игнатию Брянчанинову идти на компромиссы и побуждала отстаивать самобытность жизненного взгляда, независимо от того, как это отразится на нем самом, на его личной репутации, здоровье и настроении.

Для ознакомления с деятельностью Епископа Игнатия в положении епархиального Apxиерея по отношению к внутренней жизни епархии имеют наибольшее значение документы первых двух лет его епархиального служения, а для характеристики его церковно-общественных взглядов – документы, относящиеся ко второй половине его епархиального епископства, особенно касающиеся великой крестьянской реформы. В первые два года епархиального управления Епископ Игнатий подробно ознакомился с состоянием Кавказской епархии-путем личного посещения церквей епархии специально – с целью, и по особым чрезвычайным случаям епархиальной жизни, путем документальным и при выполнении обычных функций епархиального Apxиерея. В эти же два года Епископ Игнатий составил свой определенный взгляд на состояние епархии в достаточной мере обнаружил свои планы её желательного устройства. Епископ Игнатий не любил быть голословным и в делах епархиальных, как и в делах духовной жизни опирался на впечатления своего личного опыта, но зато проверенным им путем личных впечатлений, пережитое в собственном опыте и продуманное – давало ему основания для суждений вполне определенных, для действий решительных и настойчивых.

Отмеченные выше черты Епископа Игнатия Брянчанинова подтверждаются его суждениями в отчетах о состоянии епархии, его действиями по благоустройству последней. Представляя Свой отчет о состоянии Кавказской епархии за 1857 год, Епископ Игнатий в препроводительном рапорте Святейшему Синоду сам признает его теоретическим, потому что прибыв 4 января 1858 года на Кавказскую кафедру, он не только не мог приобрести практических основательных понятий о епархии ко времени составления отчета, но даже не успел ознакомиться с её делами, что могло бы доставить ему много сведений точных и живых. Перечитывая впоследствии отчет этот, сам Преосвященный Игнатий находил его, бесцветным и маложизненным. Он и не мог, конечно, иметь другого характера, как составленный наскоро по сведениям, собранным от разных лиц и из делопроизводства, – по сведениям, которые не могли быть подвергнуты должной критике; по сведениям, может быть и правильным, но голословным и личного взгляда Епископа Игнатия на дело не выражает. Но зато отчет о состоянии Кавказской епархии за 1858 год представляет епархию Святейшему Синоду изображенной яснее и отчетливее. Но картина епархиальной жизни и по этому отчету Епископа Игнатия, еще неполна. По причине крайне поздней весны 1858 года, на Кавказе необыкновенной, Преосвященный Игнатий не мог весной посетить области Черноморских казаков. Поначалу он предполагал сделать это осенью, которая в 1858 году была необыкновенно хороша, подобна июлю самого лучшего Петербургского лета. Но приезд редких и приятных гостей-Их Императорских Высочеств Великих Князей Николая и Михаила Николаевичей определил для него, как и для всех главных лиц Кавказского края, пребывание в Ставрополь для приема Их. Картина епархиальной жизни Кавказа дополняется отчетом Епископа Игнатия за 1859 год, в который он включает и сведения посещенной им в этом году Черномории. Вступив в управление Кавказской епархии, Епископ Игнатий, прежде всего, озаботился надлежащим устроением и поднятием на должную, сообразно со своими идеями, высоту вспомогательных в отношении к Епископу учреждений – духовной Консистории и состава Окружных благочинных. В отношении к составу Консистории деятельность Епископа Игнатия выразилась, в старательном и энергичном подборе трудолюбивых, исполнительных и честных членов Консистории, с устранением из состава Консистории носителей самовластия и личных выгод, и заботами об улучшении положения канцелярских служащих Консистории и условий их труда. В первом отношении значительным фактом, требовавшим от Епископа Игнатия немалой настойчивости и решительности и доставившим ему существенные для него огорчения, является удаление из состава Консистории протоиерея Крастилевского.

В 1858 году состав Кавказской Консистории под влиянием Епископа Игнатия значительно изменился. Уже в конце 1857 года некоторые члены Консистории, в том числе бывший ректор семинарии Архимандрит Иоанникий перестали присутствовать в Консистории вследствие сделанного Святейшим Синодом распоряжения. В начале 1858 года, вслед за Епископом Игнатием, прибыли в Ставрополь новый ректор семинарии Архимандрит Герман и новый инспектор – соборный иеромонах Исаакий. Первый из них, по усвоенному ректором праву, начал присутствовать в Консистории, а второй, – по предложению Епископа. Вместе, с этим предложением последовало представление Епископа Игнатия Святейшему Синоду о назначении инспектора членом Консистории, каковое представление и удостоено удовлетворения. В марте месяце прибыл и новый секретарь Консистории Григоревский. Вступление двух новых членов и секретаря в Консистории несколько поколебало авторитет члена Консистории, кафедрального протоиерея Крастилевского, который до тех пор господствовал в Консистории, отличаясь значительными способностями и опытностью в делах, приобретенной долговременной практикой, пользуясь особенным доверием бывшего Кавказского Преосвященного Иоанникия. Страх к Крастилевскому несколько ослабел в прежних членах, и член Консистории, протоиерей Сухарев, кандидат Московской Академии, человек правдивый, начал с пользой для дела подавать голос свой. Но способности Крастилевского и знание дел, именно Кавказского края, не могли не привлекать внимание прочих членов и секретаря к его мнениям. Вслед за вниманием начала привлекаться и доверенность, тем более, что ректор и инспектор, занятые семинарскими делами, не могли уделять для дел Консистории столько времени, сколько эти дела требовали для основательного рассмотрения их. Превосходство в знании дела пред прочими членами, врожденная хитрость, доходящая до коварства, снова доставляли Крастилевскому первенство и преобладание в Консистории и, доставили бы его, если бы не было другой власти, его ограничивающей. В делах почувствовалось ощутительное столкновение Крастилевского с Епископской властью, может быть, для многих, неприметное: хитрый Крастилевский, как только усматривал, что его противодействие становится приметным, немедленно прибегал к уклончивой уступчивости. Но эта, при известных случаях, уступчивость не могла изменить общего направления; и столкновение сделалось ощутительным в самой административной цели, в цели нравственной и духовной. Епископ Игнатий убедился, что, исправление Крастилевского – дело невозможное и удаление его из Консистории – есть дело необходимое. От края до края епархии слышались жалобы на него; духовенство, привыкшее в течение свыше десятка лет видеть в нем неограниченного властелина, трепетало перед ним.

В 1858 году, со вступлением в управление епархией Епископа Игнатия, духовенство, хотя и заметило ограничение влияния Крастилевского, но не доверяло этому состоянию ограничения, необычному для Крастилевского и, зная из многолетнего опыта о его стойкости, ожидало вступление его в обычное самовластие. Многие дела шли медленно, а иные вовсе не подвигались единственно по той причине, что лица, которым они были поручены, зная взгляд на них Крастилевского, не осмеливались действовать не благоугодно ему. Последнее обстоятельство служило весьма важным препятствием к приведению епархии в порядок, а в некоторых случаях могло породить самые неприятные и громкие события, как это и обнаружилось при посещении Епископом Игнатием города Моздока. Когда депутация горцев заявила ему, что понижение христианской настроенности в их среде стоит в зависимости, от несоответственных им потребностям, церковных порядков и назначения в их среду священников, незнакомых с настроением и языком их, поддерживаемых влиянием протоиерея Крастилевского. Горцы жаловались особенно на неблагоприятное влияние протоиерея Крастилевского, которому прежний протоиерей Моздока, находившейся в то время под следствием, был родственником. Медленность следствия, производимого о злоупотреблениях прежнего протоиерея, приписываемая влиянию Крастилевского, сильно волновала горцев.³⁴⁶ Они по настроению и невыносимому положению и своенравию своему замышляли похитить чудотворную икону Иверской Божией Матери и удалиться с нею в горы.³⁴⁷ Окончательно удостоверившись о принципиально-вредном влиянии протоиерея Крастилевского на церковное дело в Кавказском крае из рассматривания дел не только на бумаге, но и в их результатах, Епископ Игнатий, по возвращении своем из обозрения епархии, решил устранить из епархиальной деятельности то начало, которое в течение долгого времени лишало епархиальную деятельность благотворной правильности и впредь, по усвоившемуся направлению могло иметь на дела вредное влияние. По возвращении из обозрения епархии, Епископ Игнатий дал Кавказской духовной Консистории, от 24 сент. 1858 года за № 198, следующее решительное предложение. – «Ознакомившись с большей частью вверенной мне епархии, признаю существенно нужным следующее распоряжение: протоиерей Константин Крастилевский увольняется от должности кафедрального протоиерея и от присутствия в Консистории. На место его назначается кафедральный протоиерей города Георгиевска и благочинный Василий Попов, коему вместе быть и присутствующим в Консистории. Судный стол передается протоиерею Петру Сухареву, как лицу, замеченному мною особенно правдивым и понимающим всю важность того рода дел, кои имеют сильное влияние на участь человеков, а нередко и решают её. При сем поверить суммы и имущество кафедрального собора новому кафедральному протоиерею Попову совокупно с протоиереем Крастилевским и братией собора, причем в качестве посредников быть протоиереям Сухареву и Поспелову; по окончании поверки о последующем донести мне рапортом за подписью всех лиц, участвовавших в поверке. Протоиерею Крастилевскому предоставится приличное место по получении из Святейшего Синода совершенного увольнения его от звания члена Консистории, о чем я ходатайствую. Предлагаю Консистории привести мое распоряжение в исполнение без малейшего промедления. Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский».³⁴⁸ В виду этих соображений, Епископ Игнатий, по предоставленному ему праву, уволив Крастилевского от присутствия в Консистории, представил Святейшему Синоду о совершенном увольнении его от звания члена Консистории. Святейший Синод уважил представление Епископа Игнатия. Крастилевский был уволен из членов Консистории и вместо него назначен Попов.³⁴⁹ При этом, желая достигнуть, решительного освобождения членов Консистории от влияния протоиерея Крастилевского, Епископ Игнатий решил удалить его и из епархиального города. Поэтому, по получении Указа Святейшего Синода об увольнении Крастилевского из членов Консистории, Епископ Игнатий резолюцией от 17 ноября 1858 года, за № 1457, предоставил протоиерею Крастилевскому настоятельство Моздокского собора, без всякого, однако, влияния на Успенскую загородную церковь, в которой находится чудотворная икона Божией Матери и прихожане которой наиболее осетины и черкесы. Так решительно поступил Епископ Игнатий, стремясь сформировать состав Консистории, соответствующий потребностям Кавказского края. Но дело протоиерея Крастилевского этим не кончилось. До получения еще Синодального Указа от 4 ноября 1858 года, за № 11099 об увольнении от должности члена Консистории и резолюции епархиального Преосвященного, за № 1457, протоиерей Крастилевский от 16 октября, заявляя Епископу Игнатию о том, что увольнение от должности члена Консистории он npиемлет с сыновней покорностью, во внимание к своей многосемейности и трудам по устройству кафедрального собора просит Епископа оставить его кафедральным протоиереем г. Ставрополя. Но, по получения Синодального Указа оба увольнения Крастилевского от должности члена Консистории, Епископ Игнатий отказал Крастилевскому в удовлетворении его просьбы, так как протоиерей Попов в Указе Святейшего Синода уже поименован кафедральным.³⁵⁰ Но протоиерей Крастилевский не согласился принять предоставленного ему штатного протоиерейского места в г. Моздоке; и, ссылаясь на состояние своего здоровья, многосемейность и З6-летнюю службу в г. Ставрополе, 27 ноября просил Епископа Игнатия назначить его штатным протоиереем в Троицкий Ставропольский Собор. На этом прошении последовала резолюция Епископа Игнатия от 24 ноября 1858 года, за № 1519: «В Консисторию, как мной донесено Святейшему Синоду о предоставлении протоиерею Крастилевскому настоятельского места при Моздокском соборе и указываемое им место при Троицком соборе занято, то я нахожу неудобным исполнение его прошения: Предлагаю о. протоиерею испытать то послушание, готовность к которому он выразил в прошении своем на самом деле: уповаю, что такое послушание его, согласное с духом святой Церкви, не будет посрамлено, и препятствия и страхи, представляющиеся его воображению, исчезнут яко дым. Уповаю, что о. протоиерей в послушании своем найдет душевное спокойствие и доставит себе в материальном отношении удовлетворительное положение».³⁵¹

Получив отказ в возвращении к кафедральному собору и назначение к Троицкому собору, протоиерей Крастилевский 4 декабря просил о предоставлении ему священнослужения и требоисправления при церкви Ставропольского Тюремного замка. Но и в этом Епископ Игнатий, резолюцией от 12 декабря 1858 года, отказал ему, так как «священнослужения и требы при церкви Тюремного замка совершают иеромонахи и другие священнослужители, состоящие при доме архиерейском. Содержание дома так скудно, что не нахожу возможным лишить упомянутых лиц того малого пособия, которое они получают от Тюремного замка. Это понято и протоиереем Крастилевским, который представил мне новое прошение от 6 декабря, на каковом положена резолюция моя, за № 1647. Игнатий Е. К. и Ч.»

Упорно не желая уходить из Ставрополя, протоирей Крастилевский от 5 декабря 1858 года, просил Епископа Игнатия об определении в штат Троицкого Ставропольского собора, без упоминания уже о настоятельстве. Резолюция Епископа Игнатия на этом прошении Крастилевского от 12 декабря 1858 года, за № 1647 таковая: «В Консисторию. Причт Троицкого собора взошел ко мне с прошением об уменьшении штата, что прямо противоречит сему прошению, предмет которого умножение штата, почему прошение сие оставив без последствий, привести в исполнение мое снисходительное распоряжение относительно Крастилевского, изображенное в резолюции под № 1629.» 12 декабря протоирей Крастилевский подал прошение об определении его к Кладбищенской Успенской церкви, причисленной к Ставропольскому Троицкому собору, с предоставлением ему в иерархическом порядке старшинства при Богослужениях. Епископ Игнатий сдал это прошение Крастилевского в Консисторию с предложением – рассмотреть и представить ему мнение, может ли быть при Кладбищенской Успенской церкви открыто особое священническое место и на каком основании. По заключению Консистории, так как на определение отдельного причта к Кладбищенской Успенской церкви, причисленной к Ставропольскому Троицкому собору, по неимению в виду способов к обеспечению оного, не настоит надобности, тем более, что при трех наличных священнослужителях Троицкого собора, к коему приписана Кладбищенская церковь, она не остается без Богослужения, прошение протоиерея Крастилевского надлежит оставить без удовлетворения. Заключение Консистории Епископом Игнатием утверждено.

Протоиерей Крастилевский не согласился занять и другое, предложенное ему, протоиерейское место в г. Георгиевске, заявив в прошении Епископу Игнатию от 22 апреля 1859 года, что он из города Ставрополя на служение никуда поступить не может, а потому просил – зачисленное за ним в г. Георгиевске штатное проиерейское место более за ним не считать, а его, доколе не откроется, приличное его сану и долговременной службе, место в г. Ставрополе, оставить в заштате. На этом прошении резолюция Епископа Игнатия от 24 апреля 1859 года за № 787 таковая: «Так как Георгиевск не может далее оставаться без протоиерея, то место сие, от которого протоиерей Крастилевский решительно отказался, предоставляется Пятигорской Скорбященской церкви священнику Льву Козыреву, коему немедленно вступить в исправление обязанностей своих по новому назначению», а явиться для производства в сан по возвращении моем из епархии. Ему же быть и законоучителем Георгиевского училища. Священник Василий Ерастов переводится обратно к Пятигорской Скорбященской церкви. В Пятигорском училище поручается законоучительство протоиерею Макарию Знаменскому. Собственно же по прошению протоиерея Крастилевского заготовить от лица моего представление в Свят. Синод И. Е К и Ч.» В представлении этом, в конце апреля 1859, г. за № 2037, подробно излагая обстоятельства дела и давая подробную справку о Крастилевском, Епископ Игнатий доносит Свят. Синоду, что он уже не имеет для протоиерея Крастилевского вакантных мест за отказом его от тех, которые были ему предоставляемы, а желание его состоят за штатом до получения вновь места, и, именно в г. Ставрополе, находит желанием новым, ибо лица, поступающие в заштат, обыкновенно и остаются в этом положении.

Епископ Игнатий просит дать протоиерею Крастилевскому место в другой епархии, потому что он, стяжав долговременную привычку неограниченно властвовать в епархии, сделался здесь неспособным к покорности, а требует и будет требовать настойчиво исполнения, единственно его, воли. Но в начале мая 1859 года Епископ Игнатий снизошел к желанию Крастилевского остаться в Ставрополе. Протоиерей Крастилевский подал 5 мая 1859 года новое прошение Епископу Игнатию, в котором пишет: «Хотя поданным мною прошением от 22 апреля, за неимением свободных мест в г. Ставрополе, я и просил Ваше Преосвященство впредь, доколе откроется таковое, оставить меня в заштате, но Ваше Преосвященство, с отеческим сердоболием, входя в семейный мой быт и снисходя к стеснительному моему положению, благословили мне возобновить просьбу о предоставлении мне места при Петропавловской церкви, что в Тюремном замке; на основании сего, сим смиреннейше прошу Ваше Преосвященство о предоставлении мне вышеупомянутого места, и когда последует на то разрешительное соизволение Ваше, тогда прошение мое об отставке оставить без действия. На этом прошении последовала, того же 5 мая 1859 г., резолюция Преосвященного Игнатия за № 902 такого содержания: «В Консисторию. Так как Архиерейский дом получил денежный оклад вместо мельницы и рыбной ловли, то просимое место при Тюремном замке протоиерею Крастилевскому предоставляется. А как он уволен от должности кафедрального протоиерея и члена Консистории по преклонности лет, то не утруждать его приглашениями к служению в соборе, к молебнам и панихидам. В уважение же к долговременной его службе в Кавказской епархии, в коей он занимал первое место между белым духовенством, cиe место оставляется за ним при Богослужениях. Игнатий Б К и Ч.» Тогда же, т. е. 5 мая на раннейшем прошении Крастилевского от 22 апреля положена резолюция Епископа Игнатия таковая: «По случаю последовавшего и удовлетворенного прошения протоиерея Крастилевского о помещении его при церкви Тюремного замка, – cиe дело прекратить. И. Е К и Ч.».³⁵² Так закончилось дело протоиерея Крастилевского.

Занявший место Кафедрального протоиерея в Ставропольском соборе и члена Кавказской Консистории, вместо Крастилевского, протоиерей В. Попов, по аттестации Владыки Игнатия, – человек характера открытого, прямого, направления соответствующего характеру, благонамеренности и способностей, доказанных 14-летним служением в должности благочинного, которую он сохранил за собой, не смотря на холодность к нему Крастилевского. Протоиерей Попов подробным знанием многих дел, правдивостью и благонамеренностью в обсуждении их, вскоре же успел оправдать свое избрание и весьма заметно подействовал на изменение характера Консистории. Благодаря энергии и влиянию Епископа Игнатия состав Кавказской духовной Консистории и её характер в 1858 году совершенно изменились. Из прежнего состава Консистории остался только один – протоиерей Гремяченский, с прежним направлением, но он, по способностям своим на ход епархиальных дел влияния иметь не мог. Помощник секретаря Альбанов, на которого восходило несколько жалоб в Свят. Синод, в июне 1858 года оставил службу в Консистории. Новые члены Консистории и секретарь присмотрелись к делам и к церковным потребностям края. По заключению Епископа Игнатия, мера благотворной строгости, употребленная Свят. Синодом относительно членов Кавказской Консистории, открыто вступивших в противодействие Епископу, поддержанная удалением из Консистории Крастилевского, прикрывшего свое противодействие уклончивостью, внушила наличным членам Консистории особенное бодрствование над образом их деятельности, доставила им единодушие в стремлении к общему церковному благу. От этого бодрствования, от этого единодушия, деятельность Консистории внезапно получила особенную энергию и развитие.³⁵³ Те же требования честного труда, аккуратности и исполнительности предъявлял Владыка Игнатий и к консисторской канцелярии, наряду с этим энергично заботясь об улучшении условий труда канцелярских тружеников.

Делопроизводство обновлённой Кавказской духовной Консистории, при усердии членов и секретаря, по наблюдению Епископа Игнатия и к его утешению, приняло лучший, сравнительно с прежним, характер. Оно могло бы быть в ещё более удовлетворительном состоянии, если бы консисторская канцелярия не находилась в стеснительном положении по ограниченности получаемого содержания. Если канцелярия Консистории не оставалась еще пустой, то это потому только, что служащие в ней, большей частью, или не имели прав на службу в других ведомствах, или получали вспоможения от родителей и родственников. Для вполне отчетливого и правильного взгляда на делопроизводство, Епископ Игнатий дал предложение Консистории о составлении: со всей точностью и верностью ведомости нерешенных дел. Эта мера доставила делопроизводству Консистории ясность и определенность; но в достижении этим делопроизводством требуемой быстроты и отчетливости служила важным, непреодолимым препятствием скудость содержания, получаемого чиновниками. Это препятствие могло быть устранено не иначе, как увеличением штата Канцелярии и окладами жалованья, равным окладам Губернских присутственных мест г. Ставрополя. Канцелярия трудами своими и тщательностью, по заключению Епископа Игнатия, заслуживала такого внимания высшего начальства. Особенно в течение 1858 года, руководимая благонамеренным секретарем своим, канцелярия приобрела характер благородный. Самая наружная форма её письменности далеко превзошла опрятностью и тщательностью другие присутственные места Ставрополя. Внимание Епископа Игнатия к материальной необеспеченности канцелярских чиновников Консистории выразилось, прежде всего, в его личных жертвах на пособие им. В начале марта 1858 года Епископ Игнатий сдал в Консисторию следующее предложение – «Обращая внимание на затруднительное положение чиновников Кавказской Консистории, довольствующихся общим окладом жалованья, положенным для канцелярий консисторских в России вообще, между тем как в Ставрополе предметы продовольствия несравненно дороже, нежели в России вообще, я счел обязанностью своей явить мое пастырское деятельное участие в положении чиновников Кавказской Консистории. Удовлетворяя требованию таковой пастырской обязанности моей, я предлагаю Консистории триста рублей серебром из моей собственности на раздачу чиновникам по расписанию, которое предлагаю Консистории составить и представить на мое усмотрение. Уповаем, что с сим скудным даром нашим, яко с даянием Архипастыря, внидет благословение Бoжие в домы чиновников, так как, напротив того, деяния незаконные удаляют благословение Божие от всех лиц и домов, коими сии незаконные даяния привлекаются».³⁵⁴ В ответ на это предложение, Консистория, при особом докладе от 12 марта представляя расписание распределения дарованной Епископом Игнатием в пособие чиновникам суммы,³⁵⁵ выражает Архипастырю свою признательность за внимание в таких словах: «Ваше Преосвященство с прибытием на Кавказскую кафедру в короткое время отеческим взором вникли в крайнее положение чиновников Кавказской духовной Консистории, претерпеваемое ими от недостаточности средств к жизни при ограниченном окладе жалований, и, по влечению чувства сострадания к бедным чиновникам, благоволили 10 сего марта оказать им вспомоществование пожертвованием в пользу их трехсот рублей.

Кавказская духовная Консистория, сочувствуя положению чиновников её, священным долгом поставляет себе принести Вам, Милостивейший Архипастырь, глубокое благодарение за оказанную Архипастырскую милость, и надеется, что чиновники Консистории, приняв дар, едва ли еще ими заслуженный, при управлении вверенной Вам епархией, усугубят свое усердие к служебным занятиям по силе и способностям каждого, дабы оправдать излитое на них от щедрот Вашего Преосвященства благодеяние. При сем Консистория имеет счастье поднести на Архипастырское усмотрение Вашего Преосвященства расписание о раздаче пособия и присовокупит, что она в сем случае соображалась с семейным бытом чиновников не без внимания к заслугам каждого». В тех же видах улучшения материальных средств, с разрешения Епархиального начальства, для поддержания Консистории, с 1858 года, началось печатание в Ставропольской типографии бланковых листов для обыскных и приходорасходных книг и клировых ведомостей, с рассылкой их по церквам за плату в размере той, какую получает Синодальная типография за метрические и исповедные листы. Таким образом, понемногу стали покрываться накопившиеся в прежние годы долги по Сенатской типографии и стали приобретаться необходимые канцелярские материалы. За исключением этой меры, для поддержания консисторской экономии не предвиделось никаких средств, а штатной суммы, отпускаемой на содержание её, не доставало на канцелярские материалы и отопление. Недостаток средств давал себя чувствовать на каждом шагу.

Как видно из приложенного к докладу Консистории расписания, 15 чиновников Консистории получили пособие из пожертвованной Епископом суммы. Вместе с этим, по распоряжению Епископа Игнатия, был подготовлен Консисторией проект штата Кавказской духовной Консистории. Представляя Святейшему Синоду этот проект, сравнительно, со штатами, Высочайше утвержденными для Кавказской Консистории 4 апреля 1842 года, Епископ Игнатий в рапорте своем по этому случаю просит Святейший Правительствующий Синод об исходатайствовании Высочайшего утверждения означенного проекта, по тому уважению, что только сим средством можно Консисторию возвести на степень удовлетворительного служебного порядка и того нравственного достоинства, каковое долженствует иметь епархиальное присутственное место. Протоиереям и иереям Ставропольским, членам Консистории необходимо положить достаточное жалованье, так как служебное занятие по Консистории отнимает у них много времени, а доходы Ставропольского городского духовенства значительно скуднее доходов сельского духовенства Ставропольской губернии. Относительно же чиновников, служащих в канцелярии Консистории, опыты показывают, что поступавшие на службу в Консисторию молодые люди с отличнейшими способностями, приучившись к делопроизводству, в самом скором времени непременно выходят в гражданское ведомство, в котором оклады жалованья впятеро более консисторских. За всем тем Кавказское гражданское начальство, поместными обстоятельствам, ныне ходатайствует об увеличении своих окладов. Представляемый мною, проект составлен применительно к ныне существующим штатам Кавказского гражданского ведомства. Достойно примечания и крайнего сожаления, что лица, получившие образование в духовных Академиях, удостоенные учёной степени, служат в разных присутственных местах, а в Консистории не имеется ни одного чиновника, который бы окончил курс в семинарии. Причина того – бедственнейшее состояние консисторских чиновников. О бедности чиновников можно ясно удостовериться из следующего факта: в Консистории наняты два сторожа, каждый из них получает содержание втрое более, нежели канцелярский чиновник. Естественно, что такое положение чиновников подавляет усердие к службе и заставляет искать занятие вне службы для необходимого насущного куска хлеба, что неминуемо приносит крайний вред делопроизводству Консистории, а воспрещаемо быть не может по бедственному положению чиновников.³⁵⁶ Ходатайство это было отложено до пересмотра консисторских штатов.

Были попытки переустройства дома, принадлежащего кафедральному собору, занимаемого Кавказской духовной Консисторией, в целях наилучшего приспособления дома к потребностям Консистории, но попытки эти остались без выполнения за неимением специальных для этого местных средств и за множеством других неотложных нужд Кавказской епархии, удовлетворение которых связано со значительными денежными расходами.³⁵⁷ Наряду с упорядочением консисторского делопроизводства и заботами о соответственной назначению высоте наличного состава Присутствия Кавказской духовной Консистории, ближайшее внимание Епископа Игнатия, на первых же порах его епархиальной Архипастырской деятельности, обращено было на ознакомление с составом благочиннического окружного управления с преподанием при этом о. благочинным руководящих директив, применительно к пониманию Епископом Игнатием задач деятельности благочинных в согласии с деятельностью епархиального Преосвященного. С целью дать развитие благочинническому надзору Кавказской епархии, Епископом Игнатием были сделаны следующие распоряжения. Обязаны были все священники, диаконы и причетники, в случае желания их переместиться из прихода в приход и при других подобных обстоятельствах, представлять свидетельство о согласии на то, или о беспрепятственности к тому, благочинного, если оба прихода состоят в ведении одного благочинного. Если же приходы находятся в разных благочиниях, то от просителей требовалось, чтобы они на прошениях своих имели свидетельства обоих благочинных. Сверх того, диаконы и причетники обязаны были представлять свидетельства своих приходских священников. Эта мера закрепляла духовенство на местах служения, воспитывала оседлость и, в общем, имела благотворнейшее влияние на дух Кавказского духовенства, носящего на себе отпечаток народного характера, свойственного и естественного краю – характера отваги, и своеволия. Диаконы и причетники вынуждены были видеть на самом опыте, что приходские священники – их начальники, а духовенство стало видеть в своем благочинном начальника. Следует заметить, что распоряжения Епископа Игнатия, – «новшества» на взгляд духовенства, далеко не всегда проходили в жизнь спокойно. Все благонамеренные члены духовенства приняли это распоряжение с любовью; но оно не понравилось членам немощным. По причине этого распоряжения многие благонамеренные и благонравные люди сделались известными Епископу и получили служебное движение; также характеры неспокойные и неустойчивые нравственности обнаружились. Наказание небольшой денежной пеней в пользу епархиального Попечительства за нарушение упомянутого распоряжения было применяемо Епископом Игнатием, как достаточное вразумление своевольных и непокорных. Вместе с этим мера эта, кроме нравственного влияния на духовенство, принесла и другую значительную пользу в смысле сокращения канцелярской работы по Консистории.

Второй мерой для усиления влияния и значения благочинных Епископ Игнатий признал изменение существовавшего дотоле порядка судебных следствий. Прежде, до Епископа Игнатия, назначались следователями по разным возникающим в среде духовенства делам разные священники по усмотрению Консистории. Вследствие этого многие дела по благочинию оставались мало известными для благочинных. Сверх того, следователи священники, особенно те из них, которым чаще других поручались следствия, нередко с устранением от следствия благочинного в видах доставления следствию правильного хода, эти следователи, вполне сознавая свое значение в отношении к делаемым им таинственным поручениям, уже вменяли своих благочинных ни во что. Для устранения замеченной в указанном отношении неурядицы, так напоминающую русскую пословицу о мутной воде, Епископ Игнатий предложил Консистории употреблять для следствий по благочинно исключительно благочинных. Хотя благочинные чаще всего состояли в Кавказской епархии при двух приходских церквах и, в случае их отсутствия по делам благочиния, могли быть заменяемы сослуживцами по приходу, но, в виду умножения следственных дел и территориальной разбросанности епархии, Епископ Игнатий предложил всем благочинным избрать себе помощников, утверждаемых Епископом. Этим помощникам предоставлено было поручать дела второстепенной важности, применительно к ст. 69 Уст. дух. Консистории.

Третьим средством к усилению благочиннического надзора и влияния благочинных Епископ Игнатий Брянчанинов признал сближение Епископа с благочинными и опрошение между ними письменных сношений. Благочинным предоставлено было, между прочим, кроме официальных рапортов, получающих узаконенный ход, относиться к Епископу конфиденциальными рапортами, которые должны были оставаться в кабине Епископа без огласки. Предметом этих рапортов могли быть сведения, нетерпящие официальности, но нужные для полноты и ясности жизненной картины в административном отношении. Все упомянутые распоряжения изложены были Епископом Игнатием на бумаге и объявлены были по епархии циркулярами с целью, по возможности устранить недоумения и освободить Консисторию от излишней переписки, отвлекающей от должного внимания и труда по делам первостепенной важности к незначительным мелочам.

Кавказская епархия состояла при Епископе Игнатии из 18 благочиннических Округов. В 1858 году были открыты вновь два Благочиния: 1) По кафедральному собору с назначением благочинным вновь назначенного кафедрального протоиерея В. Попова, и 2) в северо-восточной части епархии, с отделением для удобства управления, части приходов от Благочиния протоиерея г. Георгиевска, чтобы последний мог с особенной тщательностью наблюдать за церквами городов Георгиевска и Пятигорска: через первый из этих городов идет большая дорога из С.-Петербурга в Тифлис, а во втором бывает значительное стечение народа в летнее время для пользования водами. В Кизляре на вакансию протоиерея назначен был Епископом Игнатием священник Алексей Иосселианов, из грузин, весьма знакомый с нравами и жизнью города и любимый народонаселением; он же раньше справлявший должность благочинного над церквами в Кизляре и его окрестностях,-утвержден в этой должности. По кротости же его характера, и отдаленности Кизляра, стоящего при впадении Терека в Каспийское море от епархиального начальства, Епископ Игнатий нашел нужным поручить нравственный конфиденциальный надзор за духовенством Кизляра и eгo окрестностей настоятелю Кизлярского крестовоздвиженского монастыря игумену Герману, внушившему к себе особенное доверие. По этому поручению игумен получил право назидать духовенство; останавливать нарушителей благоповедения, извещать Епископа вообще о нравственности духовенства, и, в частности о тех лицах, которые позволили поступки неприличные, несмотря на напоминание игумена. Но сношения с Консисторией не входили в обязанность игумена по этому поручению.³⁵⁸ Однако, как оказалось впоследствии игумен Герман не обнаружил соответствия своему назначению и не оправдал доверия Епископа, оказавшись мелочным и придирчивым и не имеющим требуемой Епископом Игнатием широты, христианского настроения, а его отношение к Кизлярскому духовенству и Епархиальному Преосвященному в скором времени вошли в форму отношений следователя и благочинного. Таким образом идея старчества, столь близкая настроению Владыки Игнатия, не вошла в жизнь Кавказского духовенства, в значительной мере в зависимости от неимения лиц, способных проникнуться этой идеей и по своему нравственному авторитету способных иметь моральное влияние на духовенство. По городу Ставрополю-благочинный Сухарёв было уволен по прошению от должности, а на его место назначен был протоиерей Троицкого собора Феодор Поспелов, который в целях наилучшего исполнения обязанностей благочинного был освобожден от всех других должностей.³⁵⁹ В Ставропольском уезде Епископ Игнатий заменил исправлявшего должность благочинного кроткого священника, Козьму Флегинского священником Воскресенским, соединяющим в себе благонравие и благонамеренность с отличными способностями и твердостью характера.³⁶⁰ Таковы мероприятия Епископа Игнатия по благоустроению важнейшего органа Епархиального управления – благочиннического надзора.

Немало энергии потребовало от Преосвященного Игнатия Брянчанинова дело постройки в г. Ставрополе Архиерейского дома, стоившее ему больших хлопот и не обошедшееся для него без значительных неприятностей! Apxиерейский дом к 1858-му году был почти уничтожен. Деревянная ветхая тесная хижина, пожертвованная купцом Волобуевым для жительства Преосвященному Иepeмии на короткий срок, до времени построения Архиерейского дома, должна была служить гораздо долее этого срока приютом Епископу. Неудобство и необыкновенная простота этого приюта отнимали возможность у Епископа заниматься епархиальными делами с должной отчетливостью; сверх того хижина, пожертвованная уже ветхой, в течение 14-ти лет пришла в совершенную ветхость, начала разрушаться. Eпископ Игнатий должен был провести зиму 1857–1858 года в частному доме. Само место, довольно большое, было неудобно для архиерейского дома, который, по мысли Епископа Игнатия, должен стоять отдельно и иметь характер монастыря. Место это утверждено Высочайшим повелением за Архиерейским домом еще в 1858-м году, но не было передано к 1858-му году под различными предлогами, в епархиальное ведомство. 2) Другое место, в лучшей части города, именуемой Воробьевской, весьма удобное и живописное, куплено было Преосвященным Иеремией у Штаба. При этом месте была лесная дача с плитной ломкой, пожертвованная дому городом. Относительно дачи производился процесс с частным лицом, захватившим своевольно и насильственно значительный участок и старавшимся распространить свое владение. Естественно, что при таком положении этого места, при неизвестности, каким результатом разрешится дело, построение дома представлялось рановременным. Составлен был и проект дома, но проект был так недостаточен, что Епископ Игнатий не мог принять на себя представление проекта на утверждение Святейшего Синода. 3) Кавказское начальство, ходатайствовавшее об открытии на Кавказе епархии, намеревалось немедленно обеспечить содержание Епископа и его дома угодиями или суммой за угодия. Но обеспечение это, однако, не осуществлялось, как лицо, так и дом Епископа оставались, в самом затруднительном положении. Епископам Иеремии и Иоанникию выдавались в пособие 1000 руб. серебром в дополнение к жалованию и 1500 серебр. на содержание дома; последние 1500 руб. были отпущены и в 1858 году. 4) С открытием епархии даны были дому 44 служителя, избранные из казенных поселян Ставропольской губернии. Дом, очевидно, не имел ни средств ни места к поселению этих штатных служителей.

Средства содержания служителей заключались в их скуднейшем жаловании и том скуднейшем пособии, которое мог давать им дом. По этой причине: положение штатных служителей, особенно семейных было в полном смысле бесприютное, бедственное. Меры к извлечению Кавказского Apxиерейского дома, из состояния упадка и уничтожения в 1858-м году были приняты следующая: 1) Употреблено было со стороны Епархиального ведомства усиленное ходатайство пред ведомством Гражданским о приведении Высочайшего повеления в исполнение введением во владение участком, пожертвованным для временного приюта Епископу. Вследствие такового ходатайства Архиерейский дом введен во владение упомянутым участком и на владение им доставлена дому Гражданской палатой «Данная». 2) Деревянная хижина, в которой помещался Епископ, оказалась настолько ветхой, что с самого фундамента должно было перестроить её вновь. В течение лета это было исполнено,³⁶¹ причем дому дано другое расположение, более удобное и несколько большие размеры. В виду дороговизны строительных материалов в Ставрополе, новое временное помещение Епископа имело самый скромный характер, впрочем, не чуждый изящества, доставляемого зданию гармоническими, архитектурными размерами, удобством и простотой, которые были приданы дому опытным строителем, каким был Епископ Игнатий. Помещенный на конце города, вдали от шума, среди сада, Епископский приют напоминал собой уединенные монастыри и скиты Российские, Гефсиманские, Оптину пустынь и другие подобные. Хотя этот временный приют собственно для помещения Епископа был недостаточно удобен, и Архиерейский дом предположено было выстроить на другом, весьма удобном месте; однако приняты были все меры устроить этот приют со всей тщательностью и прочностью по двум нижеследующим причинам. Во первых: неизвестно было сколько времени должен приют быть занимаем Епископом, так как нельзя было определить, когда выстроится Епископский дом в Ставрополе. Эта последняя неизвестность основана была на другой неизвестности: останется ли, по переходному характеру края, губернским городом Ставрополь, или подвергнется участи Георгиевска, быстро поднявшегося и быстро упавшего. Место Архиерейского дома представлялось Епископу Игнатию удобным для помещения духовного женского училища по близости семинарии и духовного училища и удобства, поэтому для наставников семинарии и училища иметь уроки и в женском училище. Кроме того, потому, что строения епископского приюта находились внутри сада, окружены оградой, а в саду были виноградный лозы и фруктовые деревья; уходу за коими могли, по мнению Епископа Игнатия, обучаться девицы, так как сады и виноградники приносят многим из Кавказского духовенства значительные выгоды.

Чтобы приобрести средства к восстановлению епископского приюта, Епископ Игнатий обратился с воззванием к пастве. Первоначально воззвание сделано было к Ставропольскому купечеству, которое, несмотря на недавнее образование общества и скудные свои средства, представило 3975 рублей серебром. По необыкновенной дороговизне материалов в Ставрополе, особенно лесных, которые были вчетверо дороже, нежели в Петербурге, эта сумма оказалась недостаточной. Переписка о доставлении суммы на первоначальное обзаведение из Святейшего Синода, которую сначала весьма живо вело Кавказское главное начальство, ходатайствовавшее об учреждении епархии, впоследствии слабо была поддерживаема и не увенчалась никаким результатом. Если бы эта переписка и возбуждена была с успехом, то плода от неё можно было бы ожидать через несколько годов, и плод мог быть весьма неудовлетворительным. Между тем нужда в помещении для Епископа не терпела отлагательств: безмездное помещение предоставлено было Г. Стасенковым Епископу только на полугодичное время, а Епископ не только не получил квартирных денег, но в 1858 году не получил и той тысячи рублей вдобавок к своему жалованию, которое получали его предшественники; наем квартиры, кроме совершенного неудобства, был весьма затруднителен. Такое положение само собой указывало на один способ – способ усилить пожертвования купечества другими даяниями. Для достижения этой цели, сообразно предшествовавшим примерам в Кавказской епархии и примерам в других епархиях, Епископ Игнатий обратился к причтам с предложением, сделать посильное пожертвование из кошельковой суммы на устройство приюта для Епископа. Предложение это было принято духовенством с необыкновенным сочувствием. К 1 января 1859 года поступило до 8.000 рублей серебром. Этого, количества денег оказалось достаточно для основательной и прочной постройки.³⁶² 3) Место в Воробьевской части города, находившееся в процессе с чиновником Крупинским, к 1858 году едва не отошло, при средствах неправды и насилия, в значительной степени к упомянутому чиновнику, захватившему своевольно всю середину дачи и, таким образом, отнявшему все достоинство у дачи, которой одни окраины оставались за Архиерейским домом.

При приезде Епископа Игнатия оказалось, по особенно счастливому стечению обстоятельств, возможным остановить своевольное отмежевание земли, принадлежащей дому, – Г-ну Крупинскому, и препроводить все дело в Святейший Синод на основании 306 ст. IX тома Свода законов, изд. 1842 года коей постановляется, что никакое решение, по которому отчуждается что-либо из действительного владения монастырей и Архиерейских домов, не может быть приводимо в действие без пересмотра дела в Сенате и без утверждения Императорского Величества. Несмотря на процесс и протест, Г. Крупинский продолжал владеть захваченным участком, но остановился в дальнейшем хищничестве. Между тем Кавказский наместник уже дал по этому делу в течение лета предписание Ставропольскому гражданскому Губернатору в пользу Архиерейского дома. 4) Относительно наделения дома угодиями приняты были надлежащие меры; в особенности сношения по этому предмету с наместником Кавказским князем Барятинским оказались весьма успешными. Статс-Секретарь Крузенштерн уведомил Епископа формальным отношением от 25 сентября 1858 года за № 3702, что князь взошел с докладом к Государю Императору через Кавказский Комитет о ежегодной выдаче Архиерейскому дому суммы в 3.800 руб. серебром вместо угодий, которых край предоставить не может. 5) Штатные служители дома, по затруднительному положению их, в обоих отношениях, т. е., в отношении к дому и в отношении к самим себе, не могли оставаться далее в этом положении. По этой причине Епископ Игнатий вступил в сношение с «Ставропольской Палатой Государственных Имуществ о том, нельзя ли заменить служителей деньгами, при том предложив это как временную меру, указываемую, так сказать, насилием обстоятельств дела, по коим он не может в настоящее время своим штатным служителям дать никакого приюта, даже никаких средств к содержанию. По совещанию Палаты с крестьянскими обществами, на которое Епископ изъявил свое согласие, сделано представление, в виде временной меры, князю Наместнику о выдаче из Палаты в Архиерейский дом, вместо штатных служителей, суммы в 1.760 руб. сер., считая по 40 руб. за человека. Мера эта удостоена Высочайшего утверждения.

Наряду с организацией и поддержанием на должной высоте органов епархиального управления и улучшением условий правильного выполнения ими относящихся к ним обязанностей, первостепенно важную сторону деятельности Епископа Игнатия по должности епархиального Преосвященного, несомненно, составляло, ознакомление его с духовной жизнью своей разноплеменной паствы и энергичное руководство этой жизнью. Взгляды Епископа Игнатия на духовное состояние Кавказского народонаселения, в виду своеобразности и самобытности объекта наблюдения, представляются интересными, как сами по себе, так и в отношении к характеристике личности Преосвященного Игнатия. Кроме документального, главным образом, по делам епархиального управления – докладам и журналам Консистории и рапортам благочинных, Епископ Игнатий в первые два года своего епархиального служения на Кавказе уделил много времени и труда на личное ознакомление с состоянием врученной ему Богом паствы при посещении епархии; в этих же посещениях выразилось и его влияние на духовную жизнь паствы. Отчеты Епископа Игнатия о посещении епархии интересны и в том отношении, что дают сведения о замечательных храмах и местах Кавказской епархии. В 1858 году Епископ Игнатий посетил ту часть Кавказской епархии, которую занимала Ставропольская губерния, а в 1859 году – Черномория. В 1860 году оставался в Ставрополе, тем более, что пребывание его в епархиальном городе вызывалось необходимостью, главным образом, момента подготовительных работ по крестьянской реформе: для выезда в епархии не оставалось ни времени, ни возможности.³⁶³ Посещенная Епископом Игнатием в 1858 году Ставропольская епархия в южной и восточной части в то время была разбросана, подобно островам по морю, по области линейных казаков.

Кавказская епархия во время управления Игнатия Брянчанинова только к северо-западу граничила с православным народонаселением – с землей Донских казаков. На восточной оконечности своей она примыкала к Каспийскому морю, на западе – к Азовскому и Черному морям. Значительная часть Ставропольской губернии составляла необитаемую пустыню и весь край Кавказский наиболее населен был по своим окраинам. Самая обширная грань к югу; здесь жили соседи русских – горские племена магометанского вероисповедания. Как Китай отделяется от Монголии стеной, так мирные селения гражданские Кавказского края отделяются от горских народов непрерывной цепью станиц Черноморского и Линейного казачьих войск. По берегу Каспийского моря граница епархии весьма непродолжительна; по ней между русскими жили в значительном количестве ногайцы и туркмены, народы татарского племени. Пространная северная и северовосточная граница занята была татарами-магометанами; небольшое количество калмыков идолопоклонников (до 4000 душ) кочевало на северной оконечности епархии. И так почти всю границу обширной по местности eпархии занимали магометане татарского племени, или магометане-горцы; между последними татарский язык был общепринятым и общеупотребительным, как между европейцами-французский. Этого мало, горцы, в значительном количестве, под названием мирных жили на русской стороне цепи казачьих станиц, внутри страны, или находились в самой цепи; также татары жили в значительном количестве в селениях гражданского ведомства, или постоянно или временно; нанимаясь в работники. Из такого положения очевидна была для Преосвященного Игнатия главнейшая церковная потребность во время его управления Кавказской епархией. Заключалась она в том, чтобы основательное изучение татарского языка развито было в Кавказской семинарии, чтобы преподавание этого языка начиналось в духовных училищах, чтоб воспитанники были ознакомлены с языком не только книжным, но и разговорным. Знание осетинского языка нужно было в гораздо меньшем размере, нежели татарского. Осетин было немного; да и все они, подобно прочим горцам, знали татарский язык. Познание татарского языка дало бы возможность священникам иметь общение с горцами и татарами и склонять их к принятию христианства, тем более, что эти магометане имеют о магометанской религии самое сбивчивое и неверное понятие.

Познание татарского языка дало бы священникам возможность буквально исполнять ясное и действительное завещание, данное пастырям самим Господом: «Шедшие научите вся языки» (Mф.28:19). Вот та главная особенность и потребность, которая выдвинулась для Владыки Игнатия на первый план при тщательном рассмотрении Кавказской епархии и нуждалась в немедленном удовлетворении. В 1858 году посещена была Епископом Игнатием та часть Кавказской епархии, которую занимает Ставропольская губерния, которой южная и восточная часть разбросана, подобно островам по морю, по области Линейных казаков. Островами можно было со всей справедливостью назвать города Кизляр, Моздок, Пятигорск, самый Ставрополь: они со всех сторон окружены были землями, принадлежащими линейным казакам. Такое положение городов губернии, теснящихся на небольшом уголке земли, посреди другого ведомства было соединено с большими неудобствами и в гражданском отношении. Епископ, посещая епархиальные города, по необходимости, должен был проезжать по казачьим станицам, в которых, вследcтвие сделанного Святейшим Синодом распоряжения, входил в храм Божий и беседовал со станичным народонаселением. Город Ставрополь недавно был казачьей станицей. Недавно в ущельях его обитали горцы. Эти сыны дикой свободы, заметив, что водворение русских здесь прочно, а оседлое жительство для горцев в их характере и направлении неудобно и даже невозможно, удалились в горы. Аул заменен станицей. Когда же климат Георгиевска оказался крайне вредным для здоровья, а местность, ныне занимаемая Ставрополем одной из лучших на Кавказе, весьма высокой, обилующей превосходными ключевыми водами, тогда перенесен был сюда губернский город. Казачья станица с деревянной своей церковью передвинулась на Кубань.

Холм, которым увенчивается Ставропольская возвышенность, занят холодным Кафедральным собором во имя Казанской Божией Матери, архитектуры Тона. Издали виден храм стоящим, как бы, на облаке, над всем городом; живописен и вид на город с площадки, на которой поставлен храм. К сожалению, Архиерейское служение могло быть отправляемо в этом прекрасном и поместительном храме только в течении шести летних месяцев. Они – холодный; если бы был теплым, то натапливать его было бы весьма трудно; потому что зимой свирепствуют в Ставрополе сильнейшие ветры, а храм выстроен из местного весьма ноздреватого камня, неспособного выдерживать ни холода, ни ветра. Зимой торжественное Богослужение отправлялось в теплой церкви, почти домовой, выстроенной над лавками гостиного двора, и потому именуемой рядской, во имя Спасителя. На большой улице, ведущей от Петербургской заставы к Тифлисской, в виду Кафедрального собора, находится Троицкий собор, также холодный, в котором, однако, производилось Богослужение и зимой, так как, он имеет деревянный пол, не^; так высок, как Казанский, и стоит на местности несравненно низшей, менее подверженной непогодам. Троицкий собор – архитектуры неопределенной, которая сделалась еще неопределеннее от пристроек. Кафедральный и Троицкий соборы имели каждый свой приходы. Кроме их, имели свои приходы – церковь Великомученицы Варвары на юго-восточной оконечности города и церковь Великомученика Георгия на юго-западной оконечности. Крестовых Архиерейских церквей имелось две, обе теплые Крестовоздвиженская при временном приюте Епископа и во имя святого Андрея Первозванного на Воробьевских высотах, где предположено выстроить Apxиepeйский дом. При этой церкви св. Андрея, стоящей на живописнейшем месте, поместились несколько иноков в штате дома, прибывших из пустынных Российских монастырей. Один из этих иноков, весьма опытный в монашеской жизни, сделан был духовником женской Иоанно-Мариинской общины, к величайшему утешению и назиданию сестер. Домовых церквей было три: в гимназии, в женском приюте и в Тюремном замке.

Церкви в селах Ставропольской губернии вообще были очень достаточны; некоторые очень богаты. Такое поможение церквей естественно произошло и объясняется особенным богатством крестьяне, богатством, которое доставляется им необыкновенным обилием края щедро вознаграждающим самый легкий труд. Многие селения имеют вид уездных городов, а народонаселение в несколько тысяч душ.³⁶⁴

Примечательнейшие храмы находятся в следующих селениях: Храм Преображения Господня в селении Новоселицах – каменный, трехпредельный – к сожалению, принадлежит к неопределенной архитектуре, весьма недостаточен в художественном отношении, худо расположен, оттого и тесен. Тоже должно сказать и о главном храме Преображения Господня в селении Воронцовке, принадлежащем князю Воронцову: этот храм еще громаднее, нежели храм в Новоселицах. Храм Вознесения Господня в селении Прасковеи выстроен в характере первоначально употребленном г. архитектором Тоном, в том характере, который долгое время слыл под именем Византийского. Этот храм размерами не уступает холодному собору Ставропольскому, расписан московскими художниками, соответственно вкусу и обилию края. Лучшим храмом во всем Кавказском крае, по отношению к зодчеству, должен быть признан храм Святителя Николая в обширном и богатом селении Петровском. Он, – по свидетельству Епископа Игнатия, в характере первых храмов Тона, очень похож на храмы св. Екатерины Великомученицы в Коломне и Введения в Семеновском полку в С.-Петербурге, но отделка его гораздо грубее, размеры этого храма удались необыкновенно, и по взаимной гармонии частей своих он превосходнее Ставропольского собора, который после него, есть лучшая церковь на Кавказе в архитектурном отношении. Утварь и ризница повсюду достаточная, при многих церквах – богатая. Около города Георгиевска находится Чурековский аул, населенный теми горцами, которые, признавая над собой власть Русского Царя, изъявляли желание принять христианство. Аул состоял из горцев-христиан: во время Епископа Игнатия эти горцы все без исключения были магометане: Печальное происшествие это, по свидетельству Епископа Игнатия, совершилось весьма недавно – во время управления краем князем Воронцовым. Преосвященному Игнатию рассказывали достоверные лица, хотя и рассказывали об этом конфиденциально, что горцы Чурековского аула в присутствии многих просили князя дозволить им возвращение к магометанству от христианства. Князь отвечал им, что он предоставляет это вполне их воле, лишь бы они с верностью служили Государю. Следствием этого ответа было водворение магометанства в аул, в котором немедленно выстроена была и мечеть. Неверен, говорит Епископ Игнатий, даже и политический взгляд, выразившийся в вышеприведенном ответе государственного лица! Распространение магометанства между горцами совершено турецкими миссионерами наиболее в конце ХVIII столетия не столько в видах религиозных, сколько в видах политических. Горцы имеют самое недостаточное понятие о магометанской религии. Их муллы совершенно незнакомы с языком арабским, а так как алкоран не переведен с арабского на татарский, общеупотребительный у горцев, то алкоран совершенно неизвестен не только, народу, неизвестен и самим муллам. Но мысль, что Турецкий султан есть их единственный законный государь, насаждена и вкоренена в них глубоко: очевидно, что сообщение этой мысли горцам наиболее интересовало турецких миссионеров, – так как латинскую пропаганду наиболее интересует мысль о главенстве папы. Последствия этой господствующей мысли, выражающейся фактически, ясны. Но во время Епископа Игнатия взгляд на магометанство стал проницательнее, и главное начальство Кавказа оказывало большее содействие к обращению магометан в христианство.

Существенная причина отпадения горцев Чурековского аула заключалась в том, что горцы, особенно женский пол, не знали русского языка, а православное духовенство не знало языка горцев, между которыми язык татарский есть общеупотребительный. Сообщение между духовенством и горцами-христианами должно было, по необходимости, производиться при посредстве переводчиков, а это всегда затруднительно, а при совершении таинства исповеди – совершенно неудобно. При скудных познаниях о христианстве, каковые, по необходимости, должны были иметь христиане-горцы, холодность их к христианству и отпадение от него делаются понятными.Однако печальное событие – упомянутое уклонение христиан в магометанство – было событием, не только передаваемым очевидцами, но и доказанным письменными актами: в церковном архиве станицы Горячеводской уцелели некоторые записки, из которых видно, что из гор присылаемы были выходцы для крещения, согласно их желанию, и Поименованы священники, которым поручалось совершать над ними св. крещение. Аул принадлежал к Успенской церкви, находившейся в Георгиевской станице близь города Георгиевска, впоследствии перенесенной в другое место. Исповедные росписи за 1799, 1800, 1801 и 1821-й годы, принадлежавшие этой церкви, сохранились: в них обозначены имена магометан-горцев, принявших христианство и причисленных к Линейно-казачьему воинскому полку. Сколько падал город Георгиевск, постепенно из губернского сделавшийся уездным и, наконец заштатным, столько возрастал и начинал процветать уездный город Пятигорск, по особенно обращенному на него вниманию правительства и значительному ежегодному стечению публики к целительным водам, находящимся в самом Пятигорске и в его окрестностях. На весьма удобном месте г. Пятигорска выстроена каменная латинская церковь и обнесена каменной оградой. Православная церковь Божией Матери всех скорбящих Радости, деревянная, тесная низменная, находится в нижней части города близь бульвара. Государь Император Николай Павлович, посетив в 1837-м году Пятигорск, заметил, что церковь всех скорбящих крайне тесна и не соответствует городу во всех отношениях, будучи в нем самым, может быть, скромным зданием.

Для составления строительного капитала Государь повелел объявить приглашение к пожертвованиям по всей России. Этим способом собрано было более 50-ти тысяч рублей серебром. Церковь заложена была в 1847 году. К 1858-му году она выведена была до куполов. Явившиеся по всему зданию сильнейшие трещины заставили, остановить продолжение работ и, по освидетельствованию повреждений, техниками найдено было необходимым разобрать церковь до самого основания, так как самый фундамент оказался совсем слабым. Построением церкви занимался Комитет из гражданских сановников и чиновников; два священника Скорбященской церкви участвовали в Комитете и доставляли сведения о ходе дела Епарихиальному начальству, которое не имело ни малейшего влияния на построение храма и не могло его иметь, так как Комитет непосредственно во всем относился к наместнику. Какие бы ни были причины неуспешных действий Комитета, но недостаток города Пятигорска по отношению к церкви остался к 1858-му году в том же положении, в каком он усмотрен Государем Императором Николаем Павловичем в 1838-м году. Епископ Игнатий, посетив церковь Божией Матери всех скорбящих Радости, по совещании с городским духовенством и гражданскими властями, нашел возможным распространить церковь и построить над ней деревянный купол, чтобы отвратить ту невыносимую духоту, которая делалась в церкви, особенно в летние жары. Составлен был проект, одобренный Ставропольской Комиссией, жители Пятигорска приглашены к пожертвованиям. Одушевленные благочестивой ревностью, граждане в самом скором времени собрали достаточную сумму денег и добыли из гор, превосходного достоинства, лесной материал. С отъездом летних посетителей, именуемых в Пятигорске курсовыми, деятельно началась работа из материала, заблаговременно приготовленного, и, к несказанной радости жителей, двух-придельный обширный храм, увенчанный куполом, совершенно приведен к окончанию и освящению в конце Рождественского поста. Праздник Рождества Христова Пятигорцы уже встречали в новом храме, помещающим тройное число народа, против прежней церкви. Церковная нужда города, таким образом, была удовлетворена. В окрестностях Пятигорска по станицам Линейно-казачьего войска Ессентукской, Железноводской и Кисловодской во время Архипастырства Епископа Игнатия имелись раскольники. В станице Ессентукской находилась единоверческая церковь, впрочем, с малым числом прихожан.

Путь от Пятигорска к Моздоку и от Моздока к Кизляру лежит по станицам Линейного войска.³⁶⁵ Моздок был прежде местоприбыванием Епископа Моздокского и Маджарского. За городом, на равнине, орошаемой Тереком, где находился Архиерейский дом, в 1858 г. находилась одна деревянная церковь. При ней городское кладбище. Город населен наиболее армянами григорианского исповедания, занимающимися торговлей и живущими достаточно хорошо; русских гораздо меньше и живут они гораздо скуднее. Соборный храм армянский – каменный, гораздо обширнее и великолепнее православного, который-деревянный. Замечательную святыню Моздока составляет чудотворная икона Иверской Божией Матери. Чудотворная икона Божией Матери, по благоговейному убеждению Преосвященного Игнатия, совершает в Моздокском крае служение Апостола, споспешествуя и свидетельствуя христианству знамениями. Нужно, чтобы и человеки, говорит Владыка Игнатий, оказывали усилия, им свойственные, к святому делу просвещения горцев светом Христовым. Здесь Епископом Игнатием найдено странное распоряжение, а христиане-горцы найдены по причине такового распоряжения в самом тревожном состоянии. Многие из христиан осетин и черкесов весьма мало понимают русский язык, многие не знают его; женский пол совершенно не знаком с русским языком. Наоборот: все священники при Успенской приходской церкви были русские, совершенно не знакомые с осетинским и черкесским языками, даже вовсе незнакомые с татарским общеупотребительным между горцами. По этой причине сношения между пастырями и паствой были крайне затруднительны, во многих случаях совершенно невозможны; особенно женский пол лишен был всякого назидания, всякой духовной пищи. Потребность в этой пище заставляла христиан-горцев приглашать к себе в дома мулл, которые своими наставлениями крайне повредили христианству между женским полом и непременно отвлекли бы от христианства всех моздокских горцев, если бы не удерживала их в христианстве икона Божией Матери. Азиатцы, говорит Владыка Игнатий, по необыкновенно пылкому характеру, придя в разгорячение, теряют совершенно здравый смысл и руководствуются единственно темпераментом своим. Их тревожное положение сделалось известным князю-наместнику, и он убедительно просил Преосвященного Иоанникия удалить от Успенской церкви того протоиерея из Русских, которым горцы были особенно недовольны. Русский протоиерей заменен другим Русским же протоиереем; По прибытии Епископа Игнатия в Моздок, депутация горцев представилась ему для объяснения своего затруднительного положения по невозможности как понимать данных им священников, так и быть понимаемыми этими священниками.

Горцы жаловались, что они совершенно лишены таинства Исповеди, что они лишены возможности получить желаемые ими понятия о христианстве, по невозможности объясняться со своими священниками. Горцы уже замышляли похитить икону и удалиться с ней в горы. Этот замысел сделался известным воинскому начальству и был бы исполнен пламенными горцами, если бы они не были удовлетворены. Удовлетворения ожидали они от нового Епископа. Епископ Игнатий предложил горцам священника Варфоломея Синанова, из грузин, кончившего курс в Кавказской семинарии в первом разряде, знающего осетинский язык, помещенного по каким-то странным расчетам в селение соседнее к Калмыцким кочевьям Астраханской губернии. Осетины приняли это предложение с восторгом; другой священник дан им, также из грузин, знающим татарский и осетинский языки. Протоиерей из русских оставлен впредь до усмотрения. Чтобы утешить и черкесов, Епископ предложил им избрать из среды своей благонравного и способного юношу для приготовления в духовных училищах к служению Церкви. Предложение это было принято с величайшим удовольствием: они избрали молодого человека из дворянского рода, получившего некоторое образование в Моздокском училище гражданского ведомства. Епископ вошел в сношение с князем наместником об увольнении черкеса из Казачьего сословия для поступления в духовное звание. На это князь изъявил полное согласие, и вошел с представлением к Военному министру, который доложил о сем Государю Императору. Его Величество благоволил весьма одобрить эту меру. Пока отчисление черкеса из казачьего ведомства в духовное, приводилось в исполнение, он, по билету, выданному наказным атаманом, жил в Архиерейском доме и посещал семинарию и подготовился к священству. В Моздоке с чрезвычайной ясностью выразилась для Преосвященного Игнатия необходимость знания Кавказским духовенством татарского языка, Как общеупотребительного между горцами. Эта потребность очевидна повсюду в станицах Черноморского и Линейного войска, граничащих с аулами горцев, и в особенности в городах Моздоке и Кизляре. Армяне, составляющие большинство народонаселения в этих городах и торгующие с горскими народами, все знают татарский язык: они с детства изучают его в видах успеха в промышленности. Почему же не изучать его с детства духовенству, для успехов христианства? справедливо замечает Преосвященный Игнатий.

Принадлежащий к Кавказской епархии уездный город Кизляр должен быть назван, по заключению Владыки Игнатия, вполне азиатским, или, правильнее-армянским городом; Жителями Кизляра как православными, так и армянами Григорианского исповедания, особенно уважается икона Живоносного Источника, признаваемая чудотворной по её древности, по преданиям о совершившихся при ней чудесах, о которых передавалось из поколения в поколение. Икона эта находится в приходской Живоносно-источнической церкви, и помещается за правым клиросом. Кизлярский монастырь должен был бы иметь весьма важное значение в отношении к церковной администрации, так как он находится в городе, населенном иноверцами, на самом конце епархии, в 500 верстах от Епископской кафедры. К сожалению, он не удовлетворял этой цели. Главной причиной этого должно признать то, что Кавказское начальство до того времени имело в виду удовлетворение одних военных потребностей, и приносило им в жертву все прочее. Недавно начала развиваться в крае гражданственность и гражданский быт признаваться существенным для человека, жителя земли; недавно начала проявляться мысль, что война и войско суть орудия, которыми водворяется и охраняется гражданственность. При, прежде бывшем взгляде на край, весьма доходная рыбная ловля отнята у монастыря в Военное ведомство. Частные лица, видя этот образ действия также дозволили себе присваивать монастырские угодия. Настоятель монастыря игумен Герман, старец деятельный, трезвый, старинных правил, провел двадцатилетнее управление, свое в непрестанных процессах. Естественно, что, при таком положении монастырь не получил должного развития: должно считать счастьем, что он не уничтожился. Собственно, Русское духовенство в Моздоке и Кизляре, особенно в Кизляре, по малочисленности и бедности Русского народонаселения, находилось в крайне бедном состоянии. Польза Церкви требовала непременно, чтобы оно было поддержано. Господствующую часть населения в городах Моздоке и Кизляре составляли армяне. Религиозное состояние армян, живущих в значительном количестве во всей Кавказской епархии, а в городах Моздоке и Кизляре составляющих большинство народонаселения, представляется Преосвященным Игнатием Брянчаниновым в таком виде: кавказcкие армяне – Грегорианского вероисповедания. Они не понимают Евтихиевой ереси, следовательно не понимают того существенного догматического различия, которым отделяется их Церковь от Церкви Восточной: Разъединение они приписывают разности в обрядах. К обрядам они не имеют той особенной привязанности, которая заметна в русском народе. Обряд свой, когда объяснится его несовместность с христианством, армяне оставляют легко. Так они имели обычай разговляться в Великую субботу, по окончания Богослужения сего дня; некоторое лицо из их духовенства представило им странность этого обычая, указав на основательность обычая православных, и армяне с любовью, без всяких споров согласились разговляться в день Святой Пасхи после литургии. Вообще в них заметно непритворное, сердечное влечение сблизиться с православными, с русскими. Обстоятельство это имеет, по мнению Владыки Игнатия, особенную важность; Оно важно не только в религиозном отношении, но и в государственном. Если бы Провидение благоволило, чтобы армяне соединились с православной Церковью, для чего нужно единственно объяснение недоумений с обеих сторон, то государственная польза их в здешнем крае неисчислима. Торговля их обнимает собой не только Кавказский и Закавказский край, но и самые горы. Зная татарский язык, общеупотребительный между горцами, они свободно странствуют в горах, посещают аулы и мирных и немирных горцев, завели с ними близкие сношения. Они могли бы быть, под наружностью промышленников, превосходными миссионерами и превосходными политическими агентами, имея к исполнению всех этих обязанностей отличные врожденные способности. Теперь нравственное положение армян – неопределенное. Оно и должно быть таким: у них есть душевное влечение к русским; но недоумения не устранены, единения нет; естественное и логичное последствие этих условий – неопределенность.

Путь от самого Ставрополя, через Георгиевск, Моздок, до Кизляра лежит мимо станиц Казачье-Линейного войска. Грустное впечатление произвела на Епископа Игнатия эта область, к которой усиливались привить протестантское положение, несвойственное Православной Церкви, вопреки желанию народонаселения. Церковный характер области есть характер раскола. Это вполне ясно и ощутительно для всякого, имеющего определенное понятие о Восточной Церкви; видят и ощущают это сами казаки, из которых весьма многие изучают и изучили веру. Повсюду в станицах встречали Епископа с величайшим радушием; в некоторых являлись к нему депутации с изъявлением своего искреннего желания иметь Архиерея во главе своей Церкви; даже был предлагаем вопрос: «Скоро ли мы будем принадлежать к Православной Церкви?».³⁶⁶

Этот вопрос определяет то понятие, которое казаки имеют о религиозном положении своем. Многие между казаками очень тщательно изучали религию. Их понятия о вере никак не должно сравнивать с понятиями о ней лиц высшего образованного круга. Самое развитие между казаками раскола служит доказательством, что вера составляет для них предмет глубокого строгого размышления и изучения, – отнюдь не такой предмет, к которому они были бы равнодушны, на который они смотрели бы поверхностно и снисходительно. При всех вышеупомянутых изъявлениях сочувствия, Епископ Игнатий отвечал, что настоящее положение Церквей Линейного войска есть следствие административных соображений, что в удовлетворение набожному чувству православных предписано Епископу посетить их храмы и доставить им все желаемое, христианское назидание и утешение. Такой ответ, если не успокаивал вполне, то налагал на уста молчание. Лицам более образованным он не мог быть и предложен. Здесь всем известно, говорит Епископ Игнатий в отчете за 1858 год, религиозное направление князя Воронцова: он не останавливался публично оказывать особенное внимание и расположение к магометанскому духовенству; давая ему во многих случаях предпочтение перед духовенством православным. Как три иудейские отрока в пещи и плену Вавилонском исповедали, что Бог истиной и судом навел сия вся грех ради их (Дан. 3. 28), так и Кавказское, епархиальное начальство должно рассуждать о своем положении относительно Церквей Казачье-Линейного войска. Духовенство области громко рассказывало Епископу Игнатию о бывших злоупотреблениях,³⁶⁷ а высшие лица, рассуждая о времени разрыва, вспоминая это время, поставляли непременным условием при воссоединении, долженствующим рано или поздно последовать, кротость и сохранение благоприличия при обращении с ними. Виды административные, по которым князь Воронцов, по заключению Епископа Игнатия, передал церкви целой области в управление пресвитеру, отняв их у Епископа, в противоположность постановлению Св. Духа, доселе не объяснены. Но они должны же быть объяснены, когда-либо, хоть для истории, как нарушение неприкосновенного святого характера Православной Церкви.

Такое объяснение неминуемо должно оказаться весьма затруднительным а фраза, провозглашающая административное соображение, голословна, и потому неудовлетворительна. Защитники меры должны представить в причину её, как они и теперь выставляют неправильность и несообразность в действиях, которые допустил себе Епископ Кавказский.³⁶⁸ Но это не оправдывает меры, употребленной против таких действий. Церковное предание представляет, что во все служения, самые святые и высокие, начиная с Апостольского, человек вносил злоупотребление и грех, усвоившиеся человечеству. При таких случаях Церковь никогда не останавливалась устранять лицо, злоупотреблявшее служением; но само служение, как установленное Св. Духом, она постоянно сохраняла неприкосновенным. Апостол у оказавшимся недостойным апостольского служения, заменен другим Апостолом. Патриархи и другие архиереи, впавшие в ересь или обнаружившая действия несообразные со служением, были лишаемы и престолов и санов; престол и саны их передавались лицам более достойным. Но, говорит Преосвященный Игнатий, замена для целой области Епископа пресвитером, с употреблением Епископа, как машины и орудия для освящения храмов, рукоположений и прочего, для чего невозможно обойтись без Епископа, есть новость в Православной Церкви. Новость эта представляется ничего незначащей для непонимающих православной веры; она имеет огромное значение для понимающих веру. Она имеет огромное значение и в глазах раскольников: ибо учение о Епископе принадлежит к одному из важнейших предметов их размышлений и суждений. Епископ Кавказский исполняет все потребности церковные для области Линейных казаков, только не управляет этой, своей паствой. Главный священник Кавказской армии находится при штабе армии, в Закавказье, в крае совершенно отделенном существенным естественным разграничением от страны, собственно именуемой Кавказом, почти не имеющей натуральных отношений к Закавказью. Управление Церквами из такой дали вполне неестественно и повергает эти Церкви в самое бедственное положение во всех отношениях. Казачий атаман, его штаб, главные лица казачьего управления, имеют своим пребыванием Ставрополь, окруженный отовсюду станицами и церквами Казачье-Линейного войска. Сношения о делах, происходящих под глазами, должны делаться с Тифлисом на расстоянии 500 верст, за гигантскими хребтом седоглавого Кавказа, с главным священником, имеющим дома свою специальную обязанность и никак не могущим удовлетворять возложенному на него управлению Церквами Казачьего войска по самой отдаленности их и отчуждению от него. Положение, для которого так трудно найти смысл, не должно быть продолжительным, заключает Преосвященный Игнатий.³⁶⁹

В Кавказской епархии при Епископе Игнатии было два мужских монастыря и один женский. Из них: Екатерино-Лебяжинская пустыня находится в области Черноморских казаков. Она не имеет класса по церковной иерархии, но учреждена на особых правах по Черноморскому положению, Высочайше утвержденному. Мариинская женская пустыня-также в области Черноморских казаков, учреждена на особых правах, предоставленных Черноморскому войску.³⁷⁰ Крестовоздвиженский заштатный Кизлярский монастырь находится в противоположной оконечности епархии, в городе Кизляре, неподалеку от Каспийского моря. Этот монастырь, имевший до 2000 руб. сер. ежегодного дохода, был очень потрясен в благосостоянии своем теми процессами о принадлежащих ему угодиях, в которые он был вовлечен. По такому географическому положению епархиальных монастырей оказалось возможным только один Mapиинский женский Монастырь подчинить благочинию Архимандрита Екатерино-Лебяжинской пустыни. Настоятель Кизлярского монастыря был вместе и благочинным его. Монашеская жизнь находится, по наблюдению Епископа Игнатия, в младенчестве в области Кавказской епархии, и трудно, чтоб она в скором Времени могла выйти из этого состояния. Для иноческих духовных успехов необходимо мирное состояние обителей. Но обе мужские обители этого мирного состояния не имели в то время, и не предвиделось, чтоб могли получить его, доколе светская власть не придет в то отношение к духовной, в каком она находится повсюду в России. А это может совершиться только тогда, когда война перестанет быть исключительно началом, целью извинением правильным или неправильным всех собраний и мест. В это время настоятели Кавказских монастырей нуждались в познаниях и способностях по преимуществу канцелярских; канцелярские занятия их были особенно значительны. В Екатерино-Лебяжинской пустыне существовал в то время под представительством настоятеля Комитет, в котором участвовали некоторые светские лица для управления хозяйством монастыря. В этом Комитете долгое время господствовало большое разъединение между духовными и светскими членами его, бывшее причиной весьма затруднительной переписки. При весьма хороших отношениях Епископа Игнатия с главным Черноморским начальством, это разъединение было уничтожено; но невозможно было сделать никаких существенных изменений в церковном характере, по правилам церковным: ни то, ни другое не ведается и не понимается, говорит Епископ Игнатий. Одна приветливость способна действовать с некоторым успехом против власти, находящей в военных соображениях средство быть неограниченно; одна она может смягчать зло, производимое невниманием к постановлениям Церкви. С терпением и покорностью Промыслу Божию надо ожидать, говорит Епископ Игнатий, того времени, когда в Кавказских монастырях окажется возможным ввести такой устав, который начертан вообще для всех православных монастырей преданием св. Церкви, при котором только возможно нравственное и духовное благоустройство в иноческих обителях.³⁷¹ В Кавказской епархии при Епископе Игнатии состояло всех вообще церквей 168.

Духовенство Кавказа первоначально собиралось в этот отдаленный край из разных мест России. Сначала оно не отличалось особенным благонравием: это была масса выходцев, не надеявшихся на родине на получение хороших мест и устремившихся к пустынному тогда Кавказу с надеждой найти там приют и довольство. Расчет этот оказался безошибочным; Дети пришельцев, получив образование в учрежденной на Кавказе семинарии, составили новое поколение уже с своим характером, по мнению Епископа Игнатия, весьма утешительным: они проходят важное служение свое иначе, нежели, как проходили их отцы, – проходят весьма удовлетворительно. На Кавказе просторно, кажется, и характеры образуются соответственно простору и довольству: в характере духовенства Кавказского заметны особенное радушие, странноприимство, откровенность. Последняя черта особенно поразительна для лица нового в крае, каким был Владыка Игнатий. По свидетельству его, между священниками много было отличного достоинства людей. Духовенство вообще в отправлении Богослужений и назидания пасомых неленостно. Конечно, были погрешности и упущения, без чего не обходится ни одно человеческое общество; но такие упущения исправлялись мерами, в полном обилии доставляемыми нравственным преданием Церкви. Опыт доказывает, что со времени вступления на поприще деятельности церковной нового поколения, вообще все духовенство постепенно изменилось, возвысилось, облагородилось. Если же еще и проявлялись невежество и грубые пороки, то они проявлялись преимущественно в духовенстве Черноморского войска, которое составилось из казаков, научившихся читать и писать; но и там нравственное состояние духовенства начало улучшаться вследствие постепенного замещения открывающихся священнических вакансий окончившими курс воспитанниками семинарии. Конечно, такое суждение о нравственном состоянии Кавказского духовенства за время управления епархией Преосвященного Игнатия не исключает наличности в массе духовенства отрицательных явлений. В самой приятной и прекрасной картине найдутся тени: в среде Кавказского духовенства мы уже и встречались с фактами неодобрительными. Архипастырская деятельность Владыки Игнатия на Кавказе по отношению к духовенству состояла не только в преподании указаний и руководстве пастырской деятельностью пастырей добрых, но и в умиротворении враждующих, и в увещании заблудивших, и в наказании порочных. Отличительная характерная черта в действовании Преосвященного Игнатия в отношении проступков духовенства – примирительно-увещательный отеческий тон, стремление умалить внешне формальную виновность допустившего проступок лица и, воздействовать на него пастырскими мерами. В тех же случаях, когда Владыка убеждался в неисправимой и упорной порочности духовного лица, он был грозен и беспощаден. Для иллюстрации отношений Епископа Игнатия Брянчанинова к порочным членам Кавказского духовенства отметим некоторые случаи из судебных дел.

1) В селе Петровском Ставропольского уезда священники – Мих. Гремяченский и заштатный Василий Алексеев, при взаимном недоброжелательстве, затрудняли друг для друга исполнение лежавших на каждом церковных обязанностей в такой мере, что потребовалось вмешательство епархиального Начальства. На журнале Консистории с определением по сему делу, последовавшим по рапорту благочинного священника Козьмы Флегинского, положена была резолюция Владыки Игнатия от 12 марта 1858 года такого содержания: «Исполнить. По ст. 2-й Гремяченскому положить вместо ста, двенадцать поклонов, так как наказание, исходящее от церковной власти, должно более действовать на дух, нежели на тело. Возложить на благочинного благословенный труд примирения священников Гремяченского и запрещенного Алексеева, которому внушить, чтобы он пел при священнослужении Гремяченского благоговейно и благоприлично, за чем иметь наблюдение благочинному и о результатах своих действий донести мне». Благочинный Флегинский рапортом от 19 авг. 1858 г., за № 185, донес Преосвященному, что священники Гремяченский и Алексеев между собою братски примирились, с уверением, что подобного между ними не будет никогда. На рапорте этом – резолюция Преосвященного Игнатия от 24 авг. 1858 г., за № 989: «в Консисторию. Объявить священнику Козьме Флегинскому наше Архипастырское благословение И. Е К. и Ч.»³⁷²

2) Благочинный г. Ейска протоиерей Николай Беллюстин рапортом от 9 марта 1858 г., за № 76, донес Преосвященному Игнатию о крайне неприличном и дерзком поведении пономаря Надеждина, допускающего вызывающие поступки и угрозы по адресу благочинного и других лиц. На рапорте Епископ Игнатий положил резолюцию от 18 марта 1858 г., за № 424: «В Консисторию. Предписать Беллюстину: 1) чтобы отнесся в городскую полицию о содержании пономаря Надеждина в оной под арестом впредь до окончания дела. 2) По содержанию сего рапорта, чтобы собрал письменные показания от священников Ярошевича и Вердеревского, также от прочих лиц купеческого и мещанского сословия, здесь поименованных, и представить эти показания мне при рапорте своем. Игнатий Е. К. и Ч.». Но когда, в конце апреля того же года, мать Надеждина прошением своим ходатайствовала об освобождении сына из под ареста во внимание к её вдовству и пятилетней его службе, Владыка Игнатий внял слезному молению матери и положил резолюцию от 24 апр. 1858 г., за № 563, таковую: «В Консисторию. Вытребовать причетника Надеждина в Архиерейский дом для усмотрения его поведения на полугодичный срок. Прошение же Надеждиной о производстве следствия оставить без внимания, так как моей резолюцией от 18 марта, за № 424, сделано распоряжение, удовлетворяющее требованию законов и дела». Но Надеждин не оправдал рекомендации своей матери и внимания Епископа, и уже в июле, рапортом от 24 июня 1858 г., за № 76, Ставропольский городской благочинный протоиерей Ф. Поспелов доносил – Преосвященному Игнатию о нетрезвости, буйстве и крайне неприличном поведении Надеждина. Тогда Преосвященный Игнатий на рапорте Поспелова положил резолюцию от 30 июля 1858 г., за № 906 таковую: «В Консисторию. Как Надеждин оказывается самого буйного поведения, находясь в Ейске, а будучи вызван в Ставрополь для ближайшего рассмотрения его качеств и здесь оказывается безнадежным к исправлению, то приступить к обсуждению об исключении его из духовного звания и исполнить cиe на законном основании. Игнатий Е. К. и Ч.»³⁷³ 3). По делу о ссоре сотника Капустяна со священником станицы Ивановской Преосвященным Игнатием дана резолюция от 18 июня 1858 г., за № 1208, таковая: «Переслать протоиерею Кучерову, который по сему делу имеет произвести дознание. Так как сотник Капустян изъявляет желание помириться со священником Лавровым, то протоиерей Кучеров имеет озаботиться об осуществлении сего похвального желания. А чтобы мир имел должную прочность, то протоиерей имеет взять как от священника Лаврова так и от сотника Капустяна письменное удостоверение в искренности их примирения. Затем все документы дела представить мне. Игнатий Е. К. и Ч.»³⁷⁴ 4). Резолюцией Епископа Игнатия от 19 июля 1858 г., за № 105, диакон Михайловский, обличенный в зазорном поведении, отправлен в Черноморскую пустынь на бессрочное время, с тем, чтобы о. Архимандрит имел тщательное наблюдение за нравственностью диакона и доносил Епископу об образе его жизни через каждые три месяца.³⁷⁵ Такой же характер склонности к примирению враждующих к увещанию порочных, но и к решительности распоряжений, имеют и другие резолюции Преосвященного Игнатия по тождественным судебным делам.³⁷⁶ Резолюцией от 31 дек. 1859 г., за № 2165, предписано: За проступки против благоповедения немедленно препроводить дьячка Сергиева в Кизлярский монастырь для употребления его в монастырские труды в течение полугодичного времени. По истечении же четырех месяцев настоятель Монастыря имеет донести мне о его поведении. И. Е. К. и Ч.»³⁷⁷

В материальном отношении духовенство Кавказа получая оклады жалованья от казны и пользуясь подаянием от прихожан по большей части, жило безбедно, кроме Черномории, где духовенство, получая жалованье, хотя и довольствовалось приношениями от прихожан, но приношениями весьма не обильными. Некоторые из духовенства в поддержите себя и к воспитанию детей своих в учебных заведениях занимались скотоводством в небольших размерах сильно стесняясь тем, что в станичных юртах не отведено ни сенокосных ни пашенных мест и при сенокошении всегда доставались на долю духовенства самые невыгодные места. Недостатка в духовенстве в количественном отношении Кавказская епархия не имела. На вакантные причетнические места приглашены были из других епархий причетники и исключенные из духовных училищ ученики, которые и восполнили имевшийся недостаток, заняв почти все вакансии. Отношения православного духовенства к жителям иноверным, живущим в городе Ставрополе, и преимущественно в Кизляре и Моздоке, были благоприятны. Это видно из того, что армяне с полной охотой посещали православные храмы, а в городе Кизляре, по ревности к дому Божию, уничтоженному за несколько лет пред сим пожаром, просили Епископа облечь их в звание церковных строителей, в чем, конечно, нельзя не видеть влияния на них духовенства. Был в Кавказской епархии и раскол. Раскол в Кавказской епархии хотя незначителен численностью, но весьма упорен в заблуждениях. Существенной, главной, почти единственной причиной этого были сопредельные станицы Кавказского Линейного казачьего войска. Можно сказать безошибочно, говорит Епископ, что эти станицы, все без исключения, более или менее заражены расколом. Оттуда исходят ересеучители для совращения в раскол жителей Ставропольской губернии; там, совратившиеся в раскол жители Ставропольской губернии находят подкрепление в своих заблуждениях, оттуда получают наставников, которые позволяют себе совершать таинства и утверждать, что только там – в станицах – сохраняется истинная Христова Церковь. При таком пагубном влиянии станичного раскола, православное духовенство встречает непреодолимую преграду в успехе обращения своих раскольников в недра православной Церкви. Кроме того, к прискорбию Епископа Игнатия, на Кавказе открылось новое гнездо для раскола – в ново-населяемом портовом городе Ейск, куда во множестве стекались раскольники, пользуясь льготами, Высочайше дарованными этому городу и избегая преследования на прежних местах жительства. Были и печальные примеры, что чада Христовой Церкви отторгались от стада Христова. Для приобщения этого зла Епархиальное начальство отнеслось к г. наместнику Кавказскому с просьбой воспретить принятие в Ейск лиц, которые не представят от прежних своих приходских священников свидетельства о своем православии, и даже вовсе воспретить причисление в город Ейск раскольников. Протоиерею города Ейска, лицу весьма деятельному, предписано было тщательное наблюдение за раскольниками; предупреждение совращений и увещание заблуждающихся и совращенных.

Кавказ, богатый местностью, постоянно принимает к себе новых поселенцев, из которых образуются самостоятельные приходы. Так, на землях, принадлежащих калмыкам, кочующим в смежности с Ставропольской губернией, поселено было по распоряжению правительства, несколько станиц, в которых устроялись молитвенные дома, и даже в некоторые определены, для исправления христианских треб, священники. Кроме того, Кавказская иерархия приобретала к Церкви православных чад из иноверных христианских исповеданий и не христиан. К утешению Епископа Игнатия, чувство благочестия в истинных чадах Христовых было весьма развито. Каждое поселение Кавказской епархии заботится о создании храмов для общественных молитв, и, не прибегая к пособиям Правительства, от избытков своих приносить дары к алтарю, не только достаточные на создание храмов, но и на обеспечение их содержания и ремонта. Усердие православных к посещению храмов Божиих и исполнение долга христианского, по милости Божией, не оскудевало; редки те случаи, чтобы "‘православный христианин, по нерадению или по слабости сознания в необходимости очищения совести исповеданием, принуждаем был к тому усиленными мерами. В необразованном классе, чуждом грамотности, нельзя найти отчетливого знания молитв и полного разумения заповедей, особенно же истин веры; но при всем том, твердое убеждение в святости исповедуемой веры глубоко лежит и запечатлено в сердцах православно верующего народа. При благодетельной же попечительности Правительства, усиливающего обучение крестьянских детей в школах и в семействах простого народа, входили любовь и обычай к назидательному чтению, доставляющему яснейшее понимание начальных истин веры и заповедей, вместе способствующему к изучению нужнейших молитв. Духовное состояние Кавказской епархии представлялось Епископу Игнатию достаточно удовлетворительным, и для пастыря Христова стада, не безотрадным.³⁷⁸ Пастырское действование представителей православной Церкви в тех частях Кавказской епархии, которые граничили с непокорными еще племенами было в годы правления Епископа Игнатия почти невозможно, а в среде недавно покоренных – крайне затруднительно. Покорение горцев всего левого крыла и двух племен правого крыла, по недавности этого события, не могло вызвать никаких действий в пользу Церкви, пишет Преосвященный Игнатий в 1860 году: известно, что в стране абадзеков находятся остатки христианских храмов; в самых обычаях этого народа остались признаки прежнего христианства, а магометанство в них очень слабо. Кавказскому епархиальному начальству трудно было действовать на горцев, потому что на левом крыле только церкви городов Кизляра и Моздока, находящиеся на самой границе с покорившимися горскими народами, состояли в епархиальном Ведомстве. Черномория граничила с непокорившимися шапсугами, по всему же прочему пространству обширного Кавказа расположены были на границе с горцами станицы Казачье-Линейного войска.

Архипастырские заботы Преосвященного Игнатия об упорядочении и возвышении духовной жизни Кавказской паствы, конечно, были связаны с надеждами его на повышение духовного уровня Кавказского духовенства. Если в количественном отношении епархиальное духовенство было вполне достаточно применительно к нуждам небольшой, но раскиданной по большому пространству епархии, то в отношении качественном и духовенство и монастыри оставляли место для безграничных планов соответственно высоким идеалам Преосвященного Игнатия. Заботы Преосвященного Игнатия о повышении духовного уровня духовенства выразились в принятых им мерах к наилучшей постановке обучения и воспитания в духовно-учебных заведениях особенно в молодой семинарии.³⁷⁹ и в рекомендации им средств самообразования приходского духовенства. Кавказская духовная семинария, во время управления Епископа Игнатия не имела своего собственного дома, но помещалась на квартире в частных домах, устроенных со спекулятивной целью и помещавшихся на Большой улице. По этой причине невозможно было в ней иметь чистоту и удобство применительно к потребностям семинарии, как это было бы в специальном здании. Успехи воспитанников и нравственность их много зависят от занимаемого ими помещения, писал Преосвященный Игнатий в 1859 году: уже то, что семинария находится на лучшей улице города, при бульваре, вблизи общественных увеселений, много действует на воспитанников. Ставрополь-город военный, город веселый. Другую квартиру, которая поместительностью удовлетворила бы потребностям семинарии и не представляла указанных невыгод, найти было трудно.³⁸⁰ Семинария не имела ни церкви, ни сада и, сверх того, помещалась на низменном месте.³⁸¹

Оставшись в 1860 году почти безвыездно в Ставрополе, Преосвященный Игнатий озаботился приисканием и устроением для семинарии более удобного помещения. Контракт на прежние неудобные квартиры закончил свой срок. Для семинарии приискано было другое помещение в части города, именуемой Воробьевкой. Семинария была в трех частных домах, в ближайшим соседстве с церковью св. Апостола Андрея Первозванного, выстроенной на том месте, где предположено было быть Архиерейскому дому. При этой церкви жило несколько иноков, отправлявших в церкви Богослужение по монастырскому уставу. При церкви – сад, а за ним роща, принадлежащая Архиерейскому дому. Сверх того, при одном из нанятых домов, принадлежащем купцу Крутицкому, был также сад. Квартира для семинарии нанята была вблизи того места, которое отведено для постройки семинарии и которое принадлежит к лучшим местам г. Ставрополя. От князя наместника было получено Преосвященным Игнатием официальное извещение, что не имеется никакого препятствия к построению, как семинарии, так и Архиерейского дома в Ставрополе, так как город этот должен остаться главным городом страны, что ранее было делом нерешенным. Временное помещение семинарии, вновь нанятое при содействии Преосвященного Игнатия, удовлетворяло его. Ректор и инспектор, писал Епископ Игнатий в 1860 г., равно преподаватели и воспитанники семинарии имеют всегда возможность быть у Божественной службы и освежаться чистым воздухом в уединенной, недоступной для светских лиц, роще.³⁸²

Обеспечив семинарию возможно удобным и соответственным потребностям её временным помещением, Преосвященный Игнатий по долгу епархиального Архипастыря не оставлял без своего руководственного влияния и внутреннюю жизнь семинарии. Заботясь об улучшении состава Консистории и благочиннического надзора, Преосвященный Игнатий не оставлял без своего попечения и духовные школы епархии, особенно семинарии, как питомник будущего духовенства. Его взгляды на характер воспитания будущих пастырей Церкви выясняются из руководственных резолюций его на журналах семинарского Правления, из прилагаемой к нашему труду записки Владыки Игнатия по вопросу о постановке воспитания в Морских учебных заведениях, из предложений его Кавказскому духовенству по Крестьянскому вопросу, из его отчетов по епархии и других документов времени управления Епископа Игнатия Кавказской епархией. Давая общие принципиальные руководственные указания епархиальному духовенству по вопросам особо трудным и могущим вызывать сомнения, Владыка Игнатий не забывал при этом и семинарии, предлагая администрации духовной школы ознакомлять с таковыми указаниями будущих пастырей Церкви, как это было, напр., в отношении Крестьянской реформы.

Владыка Игнатий много труда, приложил к тому, чтобы отношения свои к семинарскому начальству и семинарии установить на началах монастырской жизни: таков был его принципиальный взгляд по этому вопросу. Он полагал, что подготовка семинарских воспитанников к высокому их будущему служению должна состоять не в теоретическом только усвоении наук, но и, главным образом, в духовно-практическом делании, упражняющем волю и создающем пастырское настроение. Весьма значительным является выражение его взгляда по вопросу о подготовке пастырей Церкви, в «Записке о необходимости Собора для Русской Церкви». В числе вопросов для необходимо нужного Собора Российской православной Церкви на первом плане Владыка Игнатий ставит вопрос о воспитании кандидатов священства. Наиболее сильным выражением его взглядов по этому предмету может быть отмечен п. 8 его проекта вопросов, представляемых на разрешение Собора. Собор должен составить устав для духовных учебных заведений применительно к уставу монастырей, чтобы жизнь воспитанников была практически и строго христианская, чтобы они приобретали твердые навыки в благочестии, чтобы они хорошо ознакомились с Богослужением, получили вкус к церковным молитвословиям и стояниям. В Англии, говорит Епископ Игнатий, дан этот характер школе. Там характер училищ кладет на учеников сильную печать. У нас воспитанники Духовных училищ запечатлены впечатлениями мира, духом мира и, к величайшему удивлению, питают протестантское отвращение к монашеству, ораторствуют против него не слабее Лютера. Из кончивших курс семинарии, очень редко вступают в монастырское монашество. Необходимо составить для духовных учебных заведений свои учебники, изъяв из них всё языческое, даже косвенно влекущее к вольнодумству, безнравственности. Особенное внимание обратить на философию, из которой должно преподавать с особой полнотой логику. Историю философии должно преподавать кратко.

Зрелыми мужами, изучившими и положительные науки и философию и писания Отцов Церкви, познавшими опытно значение христианства, может и должно быть составлено подробное изложение философии, очень полезное и научное в известном отношении; оно должно быть рассмотрено и одобрено высшим духовенством и служить предметом внимания мужей, а не молодых людей, столько способных к одностороннему увлечению. В духовных высших училищах необходимо преподавание положительных наук. Весьма справедливо признавал философ Платон невозможным обучение философии без знания математики. Особливо нужно знание естественных наук, потому что в наше время нигилисты утверждают свое учение якобы на естественных науках. Нужно знать, что они утверждают здание нигилизма не на естественных науках, а на произвольных нелепых гипотезах. Природа возвещает Бога, по свидетельству Свящ, Писания: и науки, объясняющие законы природы, тем сильнее возвещают Бога. Все великие ученые, математики и естествоиспытатели, как то: Невтон, Лейбниц, Неккер, не только были деистами, но и признавали христианство, Безбожниками были, почти все софисты, не знавшие положительных наук и предававшиеся необузданному действованию и мечтательности. Таковы взгляды Епископа Игнатия по вопросу о подготовке кандидатов священства.³⁸³ В заботах об усилении пастырского влияния на население Кавказской епархии и для целей православной миссии, Владыка Игнатий, на основании опытного ознакомления с состоянием Кавказской паствы, признавал необходимым преподавать в семинарии столь распространенного на Кавказе татарского языка.³⁸⁴ Теми же соображениями о преуспеянии православной веры среди горцев и целями миссионерскими объясняется попечение Владыки Игнатия о введении в Кавказской семинарии преподавания осетинского языка, По отношению к этому вопросу интересными представляются следующие справки из журналов Правления Кавказской духовной семинарии «по части, внутреннего управления». Из Архипастырских резолюций на этих журналах мы можем видеть не только отношения Владыки Игнатия к рассматриваемому предмету и к другим соприкосновенным, но и руководственное влияние его на делопроизводство семинарского Правления: идеально поставленная канцелярия Сергиевой пустыни могла быть хорошим образцом и для канцелярии консисторской и семинарского Правления.

К иллюстрации вопроса о преподавании осетинского языка в Кавказской семинарии имеют отношение следующие справки. В заседании Правления Кавказской духовной семинарии 27 августа 1858 года было доложено прошение окончившего курс Кавказской семинарии Петра Кузьмина от 24 июня 1858 года, коим изъяснив, что в течение двух последних лет пребывания в семинарии и исполняя обязанности ученические, он, по приказанию семинарского начальства, исполнял и должность учителя осетинского языка и желает остаться учителем осетинского языка и в настоящее время,-по окончании семинарского курса, – просит об определении его учителем осетинского языка. Правлением семинарии постановлено: «согласно сему прошению, впредь до решения дела о прекращении преподавания осетинского языка в Кавказской семинарии, поручить студенту Петру Кузьмину быть в должности преподавателя оного, как занимавшему сию должность еще в бытность его учеником семинарии, с производством ему положенного по штату жалованья, о чем объявить ему по надлежащему». На постановлении этом последовала резолюция Преосвященного Игнатия такого содержания: «22 сентября. Исполнить, а по ст. V иметь в виду мое мнение, основанное на личном убеждении при посещении епархии, что преподавание осетинского языка, в Кавказской семинарии необходимо нужно. Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский». Между тем, до вступления еще Преосвященного Игнатия на Кавказскую архиерейскую кафедру, Правлением Кавказской духовной семинарии было возбуждено пред Святейшим Синодом, через посредство Казанской академии, ходатайство о прекращении преподавания названного языка в Кавказской семинарии, которое, однако, не было уважено, что также усматривается из дел семинарского Правления.

В журнале Правления Кавказской духовной семинарии по части внутреннего управления от 26 января 1859 года изложено предписание «Внешнего Правления Казанской духовной академии» от 19 декабря 1859 года, за № 162, коим оно дает знать, что Св. Синод вследствие ходатайства Казанского академического Правления о закрытии в Кавказской семинарии класса осетинского языка, имея в виду, что преподавание в духовных учебных низших заведениях местных языков, а в том числе осетинского в Кавказской семинарии, признано уже полезным, и что в Кавказской епархии находятся более 4000 осетин, а в смежном с ней Закавказском крае число их простирается до нескольких десятков тысяч; и следовательно, Кавказское духовенство может встречать частые случаи для сношения с сим племенем, определением от 17 ноября 1858 года постановил: «оставив без последствий представление Казанского академического Правления о закрытии в Кавказской семинарии класса осетинского языка, предписать Правлению семинарии, чтобы на усиление преподавания в оной осетинского языка обращено было надлежащее внимание, и чтобы в случае недостатка сведущего и опытного преподавателя сего языка, Правление снеслось с Тифлисским семинарским Правлением, которое без всяких затруднений может приискать такового наставника». Правлением Кавказской семинарии постановлено: 1) Предписание сие, приняв к сведению приложить к делу; 2) дело о введении в Кавказской семинарии преподавания языков французского и немецкого почитать оконченным; 3) для успешного хода преподавания осетинского языка сим журналом просить Его Преосвященство отнестись к Его Высокопреосвященству Евсевию, экзарху Грузии, о назначении в Кавказскую семинарию достойного преподавателя сего языка, из окончивших курс Тифлисской семинарии; поскольку студент Кузьмин был назначен на эту должность только временно и имеет занятия по Ставропольскому духовному училищу, которые могут препятствовать точному оной исполнению; притом Правление семинарии не уверено в достаточности его сведений для звания преподавателя осетинского языка, которому сам он обучался не долгое время». На журнале этом положена резолюция Преосвященного Игнатия от 5 февраля 1859 года: «Исполнить. По 5-му пункту не видно основания, на каковом можно бы считать дело о преподавании французского и немецкого языка в Кавказской семинарии оконченным. Также не видится, каким образом оно кончено: введено ли преподавание сих языков, или оно отменено. Это нужно объяснить. И. Е.КиЧ». Но преподавание осетинского языка в Кавказской семинарии встретило немалые затруднения в недостатке лиц, способных занять учрежденную должность. На отношение Епископа Игнатия по этому предмету Экзарх Грузии Архиепископ Евсевий, отношением от 14 июля 1859 года, за № 594, уведомил, что между воспитанниками Тифлисской семинарии прежних курсов нет желающего занять должность преподавателя осетинского языка в Кавказской семинарии, а в числе кончивших курс учения в нынешнем году нет способного поступить на означенную должность, так как нет между ними природного осетина. На этом отношении значится резолюция Его Преосвященства: «В семинарское Правление, которое имеет озаботиться об удовлетворении потребности средствами, каковые может представить Кавказская епархия. Правление Кавказской семинарии 19 августа 1859 года по этому случаю постановило: Во исполнение резолюции Его Преосвященства, просить Кавказскую духовную Консисторию уведомить Правление семинарии, не имеет ли она в виду по епархиальному Ведомству лиц, могущих занять должность учителя осетинского языка при Кавказской семинарии с жалованием 225 р. ежегодно, и если имеет, то кого именно. На журнале Правления семинарии положена резолюция Преосвященного Игнатия: «20 августа. Исполнить. По п. VII, обратить внимание на священника Брюховецкой станицы СинановА.И. Е. К. и Ч.».

Указанный Епископом Игнатием в качестве возможного кандидата на должность учителя осетинского языка в Кавказской семинарии священник Иоанн Синанов обратился с прошением в Правление Кавказской духовной семинарии об определении его в должность учителя осетинского языка при семинарии и в должность учителя в Ставропольском училище. По содержанию прошения священника Синанова Правлением Кавказской семинарии в журнале от 27 авг. 1859 года постановлено: «Хотя Правление семинарии не имеет других ручательств о познаниях священника Синанова в осетинском языке, кроме семинарского его аттестата и, хотя, по службе его в Ставропольском училище, можно сомневаться в способностях его к преподаванию, но так как другого более благонамеренного лица к занятию должности учителя сего языка в семинарии не имеется в виду, то, согласно резолюции Его Преосвященства, представить высшему начальству об определении его на сию должность. Что же касается до просимой им – Синановым – для себя должности учителя в Ставропольском училище, то в сей просьбе ему отказать, как потому, что в настоящее время нет при этом училище учительской вакансии, так и потому, что он уже был на такой должности и училищное начальство представляло уволить его от оной для пользы службы, следовательно, возвращение к ней; не может доставить училищу пользы, а так как священнику Синанову одним жалованьем от семинарии действительно трудно содержаться, то сим журналом просить Его Преосвященство открыть священнику Синанову, как имеющему иерейский сан вспомогательный источник содержания определением его к какой-либо из градских церквей или другими, находящимися в Архипастырском распоряжении его, средствами. На этом постановлении положена резолюция: «1 сентября. Исполнить. По 2-му пункту необходимо удостовериться в способности священника Синанова быть преподавателем в семинарии осетинского языка. Места в городе для него нет и не имеется возможности доставить оное, по малому количеству городских священников и по значительному числу лежащих на них обязанностей. Если бы можно было предоставить ему учительское место в Ставропольском духовном училище, то эта мера уничтожила бы затруднения по содержанию его. Предлагаю Правлению по обсуждению всего вышепрописанного, снова взойти ко мне журнальной статьей или и особым представлением о сем предмете. И. Е. К. и Ч.»

Во исполнение этой резолюции Правление Кавказской семинарии постановило допустить священника Синанова к преподаванию осетинского языка при семинарии, так как нет более лица, которое бы способно было усилить успехи учеников по сему предмету: о чем и представить внешнему Правлению Казанской духовной академии, дабы благоволило ходатайствовать перед высшим начальством об утверждении священника Синанова преподавателем осетинского языка при семинарии с производством ему положенного по штату жалования со дня вступления в должность. Что же касается до предоставления ему учительского места при Ставропольском училище, то иметь его в виду на случай, когда откроется при сем училище учительская вакансия. На журнале этом положена Преосвященным Игнатием резолюция от 19 сент. 1859 г. такого содержания: «Священник Синанов не может никаким образом вступить в исполнение должности преподавателя осетинского языка, если вместе не представится ему место учителя в духовном уездном училище, так как оклад преподавателя осетинского языка далеко не достаточен для. содержания Синанова с семейством, а при церквах Ставропольских нет вакансий и не может быть, по малочисленности и по той причине, что все священники, состоящие при сих церквах, обременены до излишества разными обязанностями: И; Е. К. и Ч.». Дело священника Синанова завершилось в 1861 году следующим образом. Кавказская духовная Консистория при отношении от 17-го августа 1861 года, за № 2739, препровождая в Правление Кавказской семинарии прошение учителя осетинского языка Кавказской семинарии и причетнического класса Ставропольского духовного училища, священника Иоанна Синанова об открытии за неимением в городе Ставрополе вакантного священнического места, при какой-либо церкви штата, где бы он мог пользоваться наравне с прочими священниками доходами, просила Правление семинарии сообщить Консистории свое мнение по содержанию прошения.

Правлением Семинарии 24 августа 1861 г., по этому предмету постановлено: Об оказавшемся по справке уведомить Кавказскую духовную Консисторию отношением, изъяснив оной при этом, что со стороны семинарского Правления на предоставление Синанову священнического места при одной из городских церквей с увольнением его от должности учителя причетнического класса при Ставропольском духовном училище и с оставлением за ним одной только должности учителя осетинского языка при Кавказской семинарии препятствий не имеется. На этом постановлении семинарского Правленая положена резолюция Епископа Игнатия следующего содержания: «29 августа. Нахожу, что исправление обязанностей приходского священника несовместимо с обязанностью преподавателя, – ибо самонужнейшие требы могут во всякое время отвлекать его от учительской должности, и во время самих уроков, и вне оных во время предуготовительных кабинетных занятий, не терпящих частого развлечения. Правда, осетинский язык, по обстоятельствам края, приобрел особенную важность в Кавказской семинарии; но, чтобы преподавание этого языка сделалось более отчетливым и удовлетворительным, нужна иная мера, а не предоставление прихода священнику-преподавателю, которого занятия по приходу совершенно отвлекут от его занятий преподавателя. Нужны были особенные заботы, чтобы доставить Синанову настоящее его положение, которым он должен довольствоваться, доколе семинарское правление не приищет основательного средства возвысить преподавание осетинского языка в семинарии, о чем озаботиться сему правлению предлагаю. Это тем более нужно, что Синанов, по ходу его действий, оказывается непрочным для семинарии. Если бы прошение его было удовлетворено, то с достоверностью можно усматривать, что по получении прихода, он, в самом скором времени, стал бы просить увольнение от должности учителя, приводя в причину множество занятий по приходу: И. Е. К. и Ч.»

Установив сам в делопроизводстве Сергиевой пустыни и благочиния С.-Петербургской епархии строгий порядок и замечательную отчетливость, Епископ Игнатий стремился к тому же и в Епархиальном управлении и в Правлении Кавказской семинарии. Так, напр., резолюцией от 26 августа 1858 года, последовавшей на журнале Правления Кавказской семинарии от 20 августа 1858 года Преосвященный Игнатий предлагает «семинарскому Правлению, чтобы оно обратило на Канцелярию свою большее внимание: небрежность и в составлении журнальных статей и в переписке их слишком очевидна». Недостатки делопроизводства семинарского Правления иногда отмечались Епископом Игнатием и более определенно. Так, в начале сентября 1859 года, на представлении семинарского Правления с приложением формулярных списков для Архипастырского засвидетельствования последовала резолюция Его Преосвященства таковая: «формулярные списки с отметками моими возвращаются в семинарское Правление. На некоторых из них не означено времени составления их: означено оное. Два списка профессоров Разумова и Костяша, замаранные, переписать и представить мне». Правление семинарии во исполнение Архипастырской резолюции журналом от 9 сентября 1859 года поставляет, в долг канцелярии означить на формулярных списках время их составления, где cиe опущено, и, переписав нечаянно замаранные формулярные списки, представить оные вновь Его Преосвященству для Архипастырского засвидетельствования. В aпpеле 1860 года Правлением семинарии возбуждено было пред Преосвященным Игнатием ходатайство о представлении штатного врача и преподавателя медицины в семинарии акушера Ставропольской врачебной управы коллежского ассесора Вл. Снигирева к ордену св. Станислава 2-ой Степени. Резолюция Преосвященного Игнатия от 25 апреля указывает направление и порядок означенного представления.³⁸⁵

Преосвященный Игнатий и в делах семинарского Правления заботился об устранении житейских трений и о примирении враждующих сторон. Для примера можно указать на случай недоразумений между Правлением Кавказской семинарии и епархиальным ревизионным Комитетом по проверке экономического отчета семинарии. Ревизионный Комитет по отчетам Кавказской духовной семинарии за 1860 год вошел в Семинарское Правление отношением от 20 мая 1861 года, за № 91, в коем, изъяснив, что он «чрез одного из членов – учителя семинарии Виктора Петровского, просил на основании § 8 Инструкции словесно эконома семинарии и секретаря семинарского Правления снабдить Комитет канцелярскими материалами и письмоводителем для переписки журналов и бумаг, относящихся до ревизии, но получил отказ относительно письмоводителя, а вместе с тем и канцелярские материалы не представляются. Это побуждает ревизионный Комитет беспокоить само Правление… просьбой снабдить Комитет и канцелярскими материалами и письмоводителем». По поводу этого отношения ревизионного Комитета Правлением Кавказской семинарии постановлено: 1) на основании § 8 положения об образовании временных ревизионных Комитетов потребные, для производства дел Комитета, канцелярские материалы, препроводив в Комитет вручить под собственноручную расписку старшего члена оного Комитета протоиерея Александровского; 2), что касается требования высылки для занятий в Комитет письмоводителя, то, признав оное требование, на основании вышеозначенного § 8 положений об образовании ревизионных Комитетов, неуместным и незаконным оставить оное без удовлетворения. На журнале этом последовала резолюция Епископа Игнатия: «24 мая. Предлагаю семинарскому Правлению воздерживаться от жестких выражений столько не соответствующих достоинству духовенства; Возражение и отказ должны быть облекаемы в вежливую форму. И. Е. К. и Ч.». По части духовно-воспитательной Епископа Игнатия весьма интересовало благонравие учащихся, – будущих священников Кавказской епархии и, в возможной мере, при обремененности делами мало упорядоченной епархиальной жизни, Владыка Игнатий обнаруживал свой интерес к поведению учащихся. Так, он установил обычай доклада об особо благонравных учениках, в дополнение к тем докладам о проступках, которые обычно почти исключительно доставляются утружденному вниманию епархиального Епископа. Так, уже в марте 1858 года, инспектор Кавказской семинарии иеромонах Исаакий представил в семинарское Правление список учеников семинарии, отличившихся благонравием за февраль 1858 года. Правление семинарии в заседании 15 марта 1858 года постановило: ученикам, отличившихся благонравием, объявить признательность Правления семинарии в общем собрании воспитанников оной и качества, какими кто из них отличился, отметить в книге поведения учеников. На журнале этом Епископом Игнатием положена резолюция: «Исполнить. По статье VII: желая знать, кто именно из воспитанников заслужил внимание своего начальства особенным благонравием, предлагаю семинарскому Правлению впредь означать сих воспитанников поименно, в журнальной статье. Игнатий, Епископ К и Ч.». Резолюцией Епископа Игнатия 16 июня 1858 года ученикам Кавказской семинарии, отличившимся благонравием, объявлено было Архипастырское благословение. В тех же воспитательных видах, Владыка Игнатий, восполняя чисто формальное распоряжение семинарского Правления об условиях участия семинарских воспитанников в Архиерейском певческом хоре, резолюцией от 25 ноября 1859 года на журнале Кавказской семинарии от 19 ноября просит семинарское Правление «оказывать всё зависящее от него содействие, чтобы хор был в наилучшем виде, потому что это и народная потребность и Ставропольские старожилы с восторгом вспоминают отличный Архиерейский хор времени Епископа Игнатия.

В отношении тех учеников духовной школы, которые неустойчивостью своего внешнего поведения обнаруживали недостаток духовной дисциплины и свою духовную несродность с задачами духовной школы, Владыка Игнатий был сторонником мер решительных и строгих. Для примера можно отметить следующий случай. Инспектор Кавказской духовной семинарии Архимандрит Исаакий вошел в семинарское Правление запиской от 26 февраля 1861 года, в которой доложил, что 25 февраля ученики высшего отделения семинарии, им в записке поименованные, не были при Богослужении без уважительной причины, причем прибавил, что ученики эти, по замечанию его помощника профессора Цареградского и прежде уклонялись от Богослужений, а один из них не ночевал ночь в корпусе семинарии. Правление семинарии постановило: на основании записки от инспектора семинарии и наведенных справок, принимая во внимание прежнее поведение означенных учеников, упорство во зле некоторых из них, обнаруживающееся в том, что они чаще, нежели другие, позволяли себе уклоняться от исполнения главнейшей обязанности воспитанника духовно-учебного заведения, и степень их виновности в настоящем случае, 1) учеников (имя, фамилия) лишить казенного содержания; 2) учеников (имя, фамилия) наказать заключением в карцер на хлеб и воду во время свободных от учения дней, наступающей сырной недели – первого на пять дней, остальных двух на три дня, 3) кроме сего ученикам этим сделать предостережение, что и они будут лишены казенного содержания, ежели не исправятся. На постановлении этом Епископом Игнатием положена резолюция: «28 февраля. Исполнить. Заключать в карцер не более, как на трои сутки; того, на кого такое заключение не произведет полезного впечатления, подвергать иного рода наказаниям, более серьезным, даже исключению из семинарии. Полагаю, что при таком взгляде и образе действий, значение духовного училища – семинарии возвысится в глазах учащихся, и они будут более дорожить своим пребыванием в нем. Игнатий Е. К. и Ч.».

Для проведения своих взглядов в жизнь семинарии Владыка Игнатий всемирно заботился об установлении добрых отношений к семинарскому начальству. Но в этой стороне Архипастырской деятельности Владыка Игнатий не избежал скорбей и искушений, отчасти вследствие осложнения отношений участием ректора и инспектора семинарии в делах Епархиального управления, как это было, например, в деле протоиерея Крастилевского, отчасти вследствие характера лиц, занимавших при Игнатии должности ректора и инспектора семинарии отчасти и вследствие ряда епархиальных интриг. Насколько Владыка Игнатий дорожил добрыми отношениями к семинарскому начальству,-видно, напр., из его писем к Преосвященному Леониду Краснопевкову. «Письмо Ваше есть сокровище» пишет Владыка Игнатий в одном письме. «В нем показаны самые верные отношения Епископа к ректору и ректора к Епископу. Как эти отношения установил у себя и этих отношений постоянно держится мудрый и опытный Святитель Московский, то я счел обязанностью своей держаться их и держался постоянно в сношениях моих с Архимандритом Епифанием. На днях я счел долгом моим показать благодетельное письмо Архимандриту, чтоб он увидел из письма тот образ мыслей, который имеют в Москве об обязанностях ректора пред его епархиальным Архиереем.³⁸⁶ Однако добрые отношения не удавалось удержать Владыке Игнатию и это было одной из скорбных страниц его многотрудной жизни, несомненно, имевших значение и в качестве мотивов, ускоривших оставление им Кавказской епархии и удаление в Бабайки.³⁸⁷

В целях поддержания христианского просвещения в приходском духовенстве и православной пастве, Преосвященный Игнатий заботился о поддержании и пополнении церковных и причтовых библиотек.³⁸⁸ В марте 1861 года по поводу Указа Святейшего Синода относительно церковных библиотек. Преосвященный Игнатий в резолюции своей от 31 марта 1861 года, за № 575, писал: «Так как сочинения Св. Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоустого, Кирилла Иерусалимского, Ефрема Сирина и других Восточной Церкви Отцов получены и получаются в «Творениях Святых Отцов Церкви» издаваемых Московской духовной академией, а Отцов Западной Церкви-в «Трудах Киевской духовной академии», также в «Христианском чтении», то предписать, чтобы во все церкви Кавказской епархии приобретены были Богословие, составленное Преосвященным Антонием, и Пространный Катихизис.³⁸⁹ Резолюцией Преосвященного Игнатия от 30 января 1861 г., за № 196, предписано всем церквам Кавказской епархии, за исключением крайне бедных, выписать журнал «Труды Киевской духовной академии.³⁹⁰ Резолюцией от того же числа за № 206 предоставлено желающим: из духовенства выписывать журнал «Душеполезное чтение» и рекомендовано предлагать выписку его прихожанам, как журнала весьма соответствующего своему названию.³⁹¹ Академические журналы в редких епархиях выписывались в количестве, соответственном Ставропольской епархии.

Время Архипастырского служения Преосвященного Игнатия на Кавказской кафедре совпало с временем великой Крестьянской реформы Императора Александра II. С начала 1859 года шли по местам подготовительные работы к великому акту 19 февраля 1861 г. По ходатайству дворянства Ставропольской губернии, Государь Император Высочайшим рескриптом повелеть соизволил – открыть в г. Ставрополе особый Комитет по составлению проекта положения об устройстве и улучшению быта помещичьих крестьян губернии. Ставропольский Комитет по делу об улучшении быта помещичьих крестьян, под председательством губернского Предводителя дворянства, по совершении торжественного молебствия в городском соборе, был открыт 15 января 1859 г. Гражданским Губернатором генерал-лейтенантом Волоцким. Сам акт 19 февраля 1861 г. произошел во время губернаторства в г. Ставрополе П.А. Брянчанинова, – брата Владыки Игнатия. Затрагивая вопрос о великой Крестьянской реформе Императора Александра, II по отношению к Кавказскому краю; мы имеем в виду освятить и установить взгляд на участие в этом деле Преосвященного Игнатия Брянчанинова по должности епархиального Епископа, как это представляется по документам, хранящимся в архиве Ставропольской духовной Консистории и оказавшимся в бумагах сенатора Н.С. Брянчанинова. Участие Преосвященного Игнатия в проведении крестьянской реформы на Кавказе выразилось в глубоко продуманном и энергичном руководстве, деятельностью и настроением Кавказского духовенства по отношению к великому делу. Весьма естественно предполагая, что в важном деле устроения и улучшения быта помещичьих крестьян, для руководства, совестью и разумом особенно нужен благодетельный свет Христова учения, исходящий из Евангелия и преподаваемый святой Церковью, и что как помещики, так и крестьяне будут обращаться к пастырям Церкви за словом назидания, за словом совета, за словом утешения и успокоения, Преосвященный Игнатий считает своей священнейшей обязанностью преподать церковным пастырям Кавказской епархии во всей ясности и определенности, то направление, которое должны они стяжать и постоянно сохранять в своих беседах с паствой по предмету столь важному – по улучшению быта помещичьих крестьян.³⁹²

Направление это определяется Преосвященным Игнатием с точки зрения вечной задачи св. Церкви созидания душевного спасения христианского. Обращая внимание на повествование с ответом Господа на просьбу некоего человека о разделе имущества с братом (Лк.12, Владыка Игнатий различает в ответе этом две части: во первых, Господь упомянул о вещественной части дела, т, е. о самом разделе имения и благоволил отречься от всякого участия в суждении о деле со стороны его вещественной, гражданской; во вторых, – Господь удостоил всего Своего внимания и глубокого назидания духовную сторону дела, указав, что в этом деле, а, следовательно, и всяком однородном сему деле, должно по преимуществу опасаться и остерегаться увлечения скрытной частью лихоимства, от которой, как от семени, несомненно должны родиться другие страсти, более явные, уже очевидно гибельным для частных лиц и для общества. Основываясь на таком понимании вопроса, Преосвященный Игнатий указывает священнейшую обязанность пастырей Церкви руководить к добродетели и спасению все Христианское братство, и, с этой точки зрения, рекомендуем духовенству в предстоящем деле беседы, советы и наставления свои направить к уклонению пасомых от увлечения страстями. «Пастыри! научайте, как помещиков, так и крестьян, которые будут обращаться к вам за советами, чтобы они в кротости духа, в благочестивом самоотвержении, обращались с частыми молитвами к Богу, умоляя Его благостыню, да дарует мудро задумать, обработать, совершать великое отечественное дело, долженствующее возвести государство на высшую степень благоденствия. Научайте овец Христовых, чтобы они постоянно паслись на пажити Христовой, т. е. постоянно питали душу учением Христовым, которое заповедует тщательно и постоянно сохранять любовь, взаимный мир, милосердие, благость, которое отвергает все страсти, в какое бы благовидное облачение и покров ни одевались эти страсти для обольщения человеков.

Обратите все внимание ваше, чтобы в деле духовная сторона его, самим Законом Божиим, самим священным призванием вашим, порученная вам, сохраняла свое достоинство, указанное ей ясно Евангелием. Благочестивое и благоугодное направление душ, которое вы будете питать и поддерживать, несомненно подействует благодетельно и на вещественную сторону дела. Вместе с этим тщательно сторонитесь не только от вмешательства в гражданские распоряжения и от всякого суждения о них, но и от всяких, даже частных, как бы конфиденциальных бесед и советов о вещественной стороне дела».³⁹³ Взгляд свой на должное отношение духовенства к гражданскому делу Преосвященный Игнатий подтверждает и в письме своем на имя Гражданского Ставропольского Губернатора генерал-лейтетанта А.А. Волоцкого от 18 января 1859 года, в котором, прилагая копию своего предложения Кавказской духовной Консистории от 17 января 1859 г., за № 3, пишет, что он счел священной обязанностью своей преподать духовенству епархии то направление, которого они должны неуклонно держаться в отношении проводимого дела.³⁹⁴ Появление в мартовской книжке журнала «Православный собеседник» статей, относящихся к делу Крестьянской реформы, вызвало со стороны Преосвященного Игнатия предложение Кавказской духовной Консистории от 25 апреля 1859 года, за № 809, которым он подтверждает духовенству Кавказской епархии, – чтобы оно неуклонно руководствовалось тем направлением, которое дано предложением Преосвященного Игнатия от 17 января 1859 г. за № 3, и согласно этому направлению руководствовало паству.³⁹⁵ Но, не ограничиваясь этим общим подтверждением пастырской обязанности руководствоваться самим и питать пасомых указаниями Слова Божия и голосом Церкви, сохраняя свободное от страстей немирное настроение духа, Преосвященный Игнатий, по поводу журнальной статьи «Православного Собеседника» под заглавием «Голос древней русской Церкви об улучшении быта несвободных людей» обратился снова с Архипастырским словом к духовенству Кавказской епархии через обширное предложение Кавказской духовной Консистории от 6 мая 1859 года, за № 916.³⁹⁶

Предложение это представляет собой обстоятельную статью с изложением взгляда Преосвященнного Игнатия на происхождение рабства на земле и, на ряду с критическим разбором статьи «Православного Собеседника,³⁹⁷ выражает взгляд Владыки Игнатия на желательный ход Крестьянской реформы и её значение для будущности Русского государства. Устанавливая то положение, «что ни равенства, ни совершенной свободы, ни благоденствия на земле в той степени, как этого желают и это обещают восторженные лжеучители, быть не может, а несвободное состояние людей, имеющее многоразличные формы, есть последствие ниспадения человечества в грех», Преосвященный Игнатий говорит, что «доколе человечество подвержено влиянию греха и страстей, дотоле необходимы власть и подчиненность. Какое в сущности значение имеет улучшение быта крестьян? Это изменение формы управления ими. Им даруется свобода, но, не своеволие: они выходят из под ведомства помещиков, как бы из под надзора воспитателей и опекунов, в служебное, личное отношение к государству, через посредство начальства, которое над ними будет установлено Правительством. Повеление Государя ознаменовано счастливейшим началом, великолепным исполнением, изумляющим Европу. Европа привыкла видеть государственные перевороты, сопровождаемые народным смятением, ужасным кровопролитием: в России, напротив того, переворот совершается с ненарушимым спокойствием. Слова Государя, «что началом переворота по повелению свыше предупреждается начало его снизу» должны быть начертаны золотыми буквами на скрижалях истории. Значение статей «Православного Собеседника» и вопрос о крепостном состоянии крестьян, о великом акте освобождения их и о их будущности, а также о должном действовании духовенства, Преосвященный Игнатий рассматривает по отношению к государственному законодательству, к духовной литературе, к отечественной истории и по отношению к Божественному откровенному христианскому учению.

Изложив учение Слова Бoжия и св. Церкви о рабстве и власти, о свободе духовной и гражданской, Преосвященный Игнатий приходит к заключению, 1) что «Слово Божие и Церковь, как Вселенская так и Российская, в лице Святых Отцов, никогда и ничего не говорили о уничтожении гражданского рабства, что между духовной и гражданской свободой нет ничего общего, что как рабы, так и господа были постоянно научаемы Церковью точнейшему, самому добросовестному исполнению своих обязанностей, что нарушители Христова завещания о любви подвергались обличениям и вразумлениям; 2) что освобождение рабов всегда признавалось Церковью добрым делом, делом милости, делом братской христианской любви». «Из этого учения Церкви», говорит Владыка Игнатий, «взгляд на настоящее отечественное событие, на дело об улучшении быта помещичьих крестьян и о даровании им гражданской свободы величествен, великолепен. Благочестивейший Самодержец Российский указал дворянскому сословию совершение великого христианского дела, дела любви. Церковь призывает благословение Божие на великое отечественное дело теплейшими молитвами! Её пастыри приглашают дворянство к благородному самоотвержению, к пожертвованию, к пожертвованию срочному вещественными выгодами для выгод нравственных, а крестьян наставляют принять дар Царя с должным благоговением и смирением-этими верными залогами, что дар будет употреблен благоразумно и полезно. Не должно думать, что гражданская свобода возвысить нравственно одних крестьян: сословие дворян должно непременно вступить на высокую степень нравственного приуспеяния, отказавшись от рабовладения. Таково свойство самоотвержения и принесения выгод материальных в жертву выгодам духовным: оно возвышает, изменяет, совершенствует человека». Представив яркую картину рабства ветхозаветного и, указав на библейских и подвижнических примерах влияние происшедшего в человеке нравственного переворота на материальные интересы и образ жизни его, Преосвященный Игнатий заканчивает свое наставление – предложение духовенству Кавказской епархии интересным архипастырским и церковным ответом на вопрос: что ожидает нас в будущем? «Мы видим», говорит он, «необыкновенное материальное развитие Европы: Россия, чтобы гармонировать с Европой, поддержать в ней свое значение, должна по необходимости, по необходимости государственной и политической, вводить у себя европейское материальное развитие. Материальное развитие охлаждает человеков к христианской вере, допуская наиболее одно поверхностное занятие ею.

При усилении сношений с Европой – неизбежен факт: усиленное вторжение её разнообразных религиозных учений в наше отечество. Все эти учения, с папизма до деизма и атеизма, одинаково враждебны православной вере. Между тем величие России должно возрастать. Положим, что она останется в настоящих своих пределах в течение целого века; не в это время её собственное народонаселение должно возрасти, по законам статистики, до 200 миллионов. Россия не нуждается высылать избытки своего народонаселения, подобно другим Европейским государствам, за моря: она может поместить свободно и широко. на своем огромном пространстве сотни миллионов. Соответственно умножающемуся народонаселению и материальному развитию возвышается значение государства, с возвышением значения государства возвышается значение служебного сословия. Уже теперь мы видим сановников со значением, какого не было в начале XIX столетия. Таковы: Наместники Кавказской, Наместники Царства Польского, Генерал-Губернаторы Новороссийской и Восточной Сибири; их области – целые царства; они не могут стоять на одной степени с воеводами Димитрия Донского, Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича. При таком развитии государственном, при таком материальном развитии, при вторжении в Poccию европейских учений, нет надежды, чтобы духовенство могло возвратиться к тому значению и в нравственном и в вещественном отношении, которое оно имело в девственной России.

Скажут здесь: необходимо улучшить вещественное положение православной Церкви для самого государственного благосостояния. Так! Но путь к достижению этой цели не тот, который указан «Собеседником». Сила и существенное значение духовенства заключается в его характере: «Вы есть свет мира, вы есть соль земли», говорит нам, пастырями Церкви, Спаситель (Mф.5:14). Окажем нашей жизнью повиновение Христу, стяжем в себе Христа: Он соделает нас светом для мира, солью для земли; братия наши всех сословий, увидев сияющий из нас свет, ощутив на себе действие благодатной соли, которой мы должны быть пропитаны, воздадут нам всё должное и предоставят нам всё нужное для временной жизни. Это обетовал нам Сам Господь (Mф.6:38). Напротив того, если мы утратим характер наш, то братия наши ощутят к нам недоверие, отвратятся от нас, окажут нам всякое пренебрежение. И это предвозвещено нам Господом (Mф.6:13). Увы, братия! Если мы замечаем, что человеки презирают и попирают нас, то не вернее ли, не справедливее ли будет, когда мы, вместо того, чтобы обвинять в этом другие сословия, обратим взоры на самих себя, и постараемся поправить свое земное положение исправлением себя по духу? Нравственное знамение христианства есть любовь. «О сем разумеют вси, сказал Спаситель, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою» (Ин.13:35). Это святое знамение должно быть, по преимуществу, знамением духовенства! Стяжем в себе любовь, будем её оказывать обильно всем сословиям: тогда все сословия невольно проникнутся благоговением к нам и удовлетворят всем нашим потребностям. Человек не может не воздать почтения любви, когда увидит и в своем ближнем, особливо когда увидит её в пастыре, – потому что любовь есть Бог, пред Которым смиряется всякое Его создание (1Ин.4:16).

Вот основные, на наш взгляд, положения этого замечательного наставления Епископа Игнатия Брянчанинова Кавказскому духовенству: 1) Рабство и все иные жизненные нестроения являются необходимым следствием греховного состояния человечества и ослабляются в человечестве лишь по мере его духовного совершенствования. 2) Раскрепощение помещичьих крестьян в России должно произойти мирно и спокойно – сверху вниз, а не снизу – вверх, державным актом царской милости Государя Императора и самоотверженным желанием дворянства поступиться своими материальными преимуществами в пользу своих меньших братий, а эти последние должны со смирением и благодарностью принять даруемую им милость. 3) Свобода гражданская и материальные успехи жизни имеют смысл в той лишь мере, в какой реализуется свобода нравственная, духовная, и в какой люди смиренно совершают свой важнейший жизненный подвиг душевного спасения. 4) Деятельность духовенства должна заключаться не в разбирательстве дел внешних и не в строении материального блага, а в служении душевному спасению ближних, в проведении в жизнь их христианской любви, в возбуждении в них расположения к подвигу духовному. 5) Высокая задача этой пастырской деятельности может быть разрешена лишь по мере личного духовного подвига и нравственного совершенствования пастырей Церкви; святые начала Христовой любви для благотворного влияния на окружающих должны прежде находить выражение в жизни предстоятелей Церкви. 6) Будущее Русского народа, при колоссальном развитии последнего в отношении количественном и материальном, находится в зависимости от его морального состояния, служить которому и призвано Русское духовенство, тем выполняя и свое жизненное призвание и свой гражданский долг. Вот те, полагаем, бесспорные положения, которые выражены в обширном предложении Преосвященного Игнатия Кавказской духовной Консистории от 6 мая 1859 года, за № 916.

Бесспорно также, что предложение это написано с замечательной богословской эрудицией и вполне выражает аскетическое настроение Преосвященного Игнатия. Если бы Преосвященный Игнатий был предоставлен самому себе, из него вышел, может быть, другой человек, может быть, какой-нибудь великий, отрешенный от мира подвижник, но люди своими заботами о нем сделали его, по отношению к рассматриваемому периоду, игуменом, настоятелем и Епископом. Весьма возможно думать, что Игнатий Брянчанинов отказался бы от настоятельства в Сергиевой пустыне, если бы не особая постановка предложения Императором Николаем-I, который потребовал от него уплаты долга за воспитание и любовь и службы там, где указал Император. Одно то, что по переезде в Сергиеву пустынь Игнатий Брянчанинов ослабел и первое время много хворал, – показывает довольно ясно, что новая сфера не оживляла его, не давала ему духовной силы. Между тем, он после болезни переехал из Динабурга к о. Леониду в Александро-Свирский монастырь, в более суровый климат, сразу принялся там за тяжелые работы, но чувствовал себя здоровым. Даже приказ монаха-рыболова в холодное время идти ему в воду за неводом не причинили ему тяжелого потрясения в здоровье и принес только обыкновенную простуду. Этот характер подвижничества вполне выразился и в предложении Кавказской Консистории за № 916. Но, по назначению документа, в этом была до некоторой степени слабая его сторона. Предложение это и для Кавказского духовенства, и для воспитанников духовных школ было важным духовно – просветительным документом, но в этот момент оно было для обычных людей не вполне ясно: нужно было написать практическое и несложное наставление духовенству, как действовать на народ, как руководить им в мирской жизни, как вести себя при проведении в жизнь великой крестьянской реформы. Что Преосвященный Игнатий вполне сочувствовал Крестьянской реформе, доказывают, кроме этого предложения, многие факты его жизни. Не без значения уже то, что еще задолго до освобождения крестьян он не хотел пользоваться своими имущественными правами и ушел в монахи. На первом шагу в новой жизни он покорно подчинился своему бывшему рабу, повару в Александро-Свирском монастыре. Сделавшись настоятелем Сергиевой пустыни, он отдал крестьянам всю ту монастырскую землю, которой они давно пользовались. Есть письмо его к бывшему Гражданскому Ставропольскому Губернатору А.А. Волоцкому³⁹⁸ от 22 марта 1861 г., которое, также свидетельствует о его освободительно-христианском настроении. В этом письме Преосвященный Игнатий пишет Волоцкому: «20 марта был прочитан в Кафедральном соборе города Ставрополя Высочайший Манифест, возвестивший государству великий подвиг и великое дело, совершенное Государем Императором – переход крепостных людей к состоянию сельских обывателей свободных. Пишу к вам под свежим влиянием Манифеста; мое письмо, вероятно, будет иметь интерес для Вас, так как дело началось во время управления Вами губернией.

Манифест великолепен! Выслушан был с величайшим вниманием и благоговением, произвел на все сословия самое благоприятное, спасительное впечатление. Общественное мнение о деле было искажено проникнувшим во все слои общества журналом «Колокол» и различными печатными статьями в направлении «Колокола». На этом основании многие ожидали Манифеста, если не вполне в том же направлении, то, по крайней мере, в подобном, или сколько-нибудь близком. Является Манифест! Высокое направление его, величие и правильность мыслей, величие тона, необыкновенная ясность взгляда на дело, прямота и благородство выражения, точное изображение несовместности и несвоевременности устаревшей формы крепостного права и вместе публичное оправдание дворянства (которое подлые завистники его старались унизить, – оклеветать, попрать и даже уничтожить при помощи софизмов по поводу крестьянского вопроса), проповедь Манифеста об истинной свободе с устранением своеволия и буйства, которые невежеством и злонамеренностью смешиваются с идеей о свободе, – все это доставило Манифесту необыкновенную нравственную силу. Понятия ложные, явившиеся и расплодившиеся по причине глупых и злых разглашений, рассеялись и ниспали. Состояние недоумения, обнимавшее умы, заменилось состоянием ясного разумения, спокойствия, доверенности и глубокого уважения к действиям Правительства. Манифест решительно отделился характером своим от всех мелких писаний по крестьянскому вопросу, и затмил их светом своим: так при появлении солнца скрываются звезды. Они не уничтожаются, продолжают существовать и присутствовать на небе, но их уже не видно. Манифест, служа разумным изображением нашего Правительства, не может не изливать истинного утешения в сердца всех благомыслящих и благонамеренных, фактически доказывая, что Правительство Русское шествует по пути, самому правильному, самому благонадежному.

Мне было очень приятно увидеть, что два предложения мои, данные Кавказской Консистории, еще в бытность Вашу в Ставрополе, для преподания духовенству Кавказской епархии должного направления в крестьянском вопросе, решительно сходствуют и по духу своему и по мыслям с Манифестом, предупредив его двумя годами. Против предложений были здесь разные толки, особливо после появления ругательной статьи против меня в «Колоколе». Эти противные толки, в которых главную роль играла бессовестнейшая клевета, поневоле заставили духовенство обратить особенное внимание на предложения, как получившие особый интерес по возбудившейся, вследствие них, полемике. Предложения были подробно рассмотрены, а потому изучены, и Манифест, явившись, нашел уже духовенство к себе подготовленным. В то время, как весь народ благословляет Государя Императора за глубоко разумный Манифест, надо полагать, что издатель «Колокола», с небольшим числом единомысленной братии своей придет в бешенство и ударит в свой опошлившийся набат. В Манифесте, именно, упомянуты те слова св. Апостола Павла к Римлянам, по поводу которых исступленный Искандер сказал, что Апостол Павел, произнесши их, сделал больше зла, чем Иуда Искариотский, предавши Христа. У вас есть копия с моих предложений. Во втором из них, от 7 мая 1859 года, Вы увидите развитие понятий о Вопросе, точь-в-точь тех же, какие развиты в Манифесте (стр. 4, 5, 13:20), В Манифесте с первого слова до последнего выражен принцип Монархический-залог, общественного порядка и благоденствия России.

Накануне публикации Манифеста прочитал я в С.-Петербургских ведомостях письмо Фальковского и Рескрипт Государя князю Горчакову по поводу этого письма. Какой спокойный тон в Рескрипте! Какое величественное, открытое изложение благих намерений Царя по отношению к народному прогрессу и твердости Царя по отношению к сохранению порядка в народе. Перед Рескриптом, как перед великаном, письмо Фальковского получает характер такой мелочи, таких пустяков! Рескрипт и Манифест преисполнены нравственной силы: пред ними падают и уничтожаются противные им мнения сами собою. Вот, дорогой мой, строки, которые, уповаю, принесут Вам истинную радость накануне, той радости, которую доставит всесвятая Пасха. Слава и хвала Богу, хранящему Россию! Хранение Богом России явствует для всякого способного видеть из Манифеста». Предложение Преосвященного Игнатия за № 916 вызвало резкие нападки Герцена в «Колоколе». Конечно, с мирской точки зрения предложение и должно было показаться странным. Но Герцен очень уронил себя нападками на Преосвященного Игнатия, потому что сделал их не во имя правды, а в соображениях рисовки пред профанами и свободомыслящими, сделал это с раздражением, потому что иначе, чем можно объяснить не только неприличные инсинуации его в отношении особы Преосвященного Игнатия, но даже и такие грубые недосмотры, будто Игнатий Брянчанинов был настоятелем Сергиевой Лавры близь Москвы.³⁹⁹ Ответ Преосвященного Игнатия Герцену, помеченный февралем 1860 г., имеет полемический характер, применительно к тону самого Герцена.⁴⁰⁰

Картина объявления Высочайшего Манифеста, февр. 1861 года на Северном Кавказе в предложении Преосвященного Игнатия Кавказской духовной Консистории, от 19 марта 1861 г., за № 505, представляется в следующем виде. Указ Свят. Синода от 2 марта за № 765 с приложением Высочайшего Манифеста и приложений к нему был получен Преосвященным Игнатием 19 марта через г. начальника губернии. Согласно Высочайшему повелению, объявление Манифеста по Ставропольской губернии должно было произвести однодневно с объявлением по земле войска Донского. Для этого г. Начальнику губернии отправлял в Новочеркасск курьера и, вследствие соглашения с начальником Донского войска, также вследствие распоряжения князя наместника Кавказского, положил объявить единовременно по всей Ставропольской губернии, в день Великой духовной вести, Великую весть государственную. Исполнение Высочайшей воли, объявленной Государственным Статс-Секретарем, было нарушено неожиданным образом. Священник военного госпиталя, находящегося в Ставрополе, в Военном ведомстве, прочитал 19 марта после Божественной литургии Манифест, без всякого сношения не только с гражданским Начальством, но и с военным, несмотря на то, что Командующий войсками генерал-адьютант граф Евдокимов находился в Ставрополе. Вследствие такого объявления возникли в народонаселением г. Ставрополя неблагоприятные толки о Начальстве, якобы утаивающем Манифест. Чтобы утишить эти толки, оказалось необходимым немедленное объявление Манифеста в городе. Для письменных сношений по этому предмету уже не было времени. По этой причине, по соглашению Преосвященного Игнатия с военным и гражданским Начальством, Высочайший Манифест 19 февраля был объявлен в Ставропольском Кафедральном соборе после Божественной литургии 20 марта, а по прочим церквам Ставрополя и епархии – 25 марта, о чем сообщено было отношением к Начальнику губернии и рапортом в Свят. Синод.⁴⁰¹ 30 апр. 1861 г., за № 2581, последовало циркулярное предложение Обер-Прокурора Святейшего Синода графа А.А. Толстого на имя епархиальных Преосвященных, которым поручалось, в предупреждение встретившихся в некоторых епархиях случаев неправильных объяснений духовенством Манифеста, подающих повод к крестьянским волнениям, внушить духовенству, чтобы оно, под опасением строжайшей ответственности, всячески остерегалось от произвольных, а тем более неправильных объяснений означенного Манифеста и постоянно, в образе действования на прихожан, поступало согласно правилам циркуляра за № 890. «Духовенство, прежде всего, должно помнить, что главнейшая и существеннейшая обязанность духовных лиц в сем деле быть не судьями, но миротворцами». На этом циркуляре последовала резолюция Епископа Игнатия от 11 мая 1861 года, за № 800: «В Консисторию. Копия с сего отношения при Указах разослать по церквам немедленно для охранения духовенства от неправильных действий по Крестьянскому вопросу. При сем проект отношения к г. начальнику губернии. И. Е. К. и Ч».⁴⁰² В отношении же на имя начальника губернии Преосвященный Игнатий полагал по важности документа рассылку копий сделать как можно скорее, в чем и просил содействия Губернатора.⁴⁰³

Что касается циркуляра г. Обер -Прокурора Свят. Синода от 17 февр. 1861 г., за № 890, который упоминается в отношении от 30 апр. за № 2531, то он, указывая, что при Крестьянской реформе «на духовенстве лежит священная обязанность, по мере сил своих и возможности, оказывать полное и всецелое содействие к тому, чтобы эта благая мысль, при введении в исполнение, «не была превратно понята и истолкована», предлагает следующие руководственные правила: 1) При введении в действие новых постановлений, касающихся целых сословий в государстве, нередко случается, что оные не всеми принимаются с должным расположением, чему причиной могут быть иногда недоразумения, иногда неправильные внушения от людей, управляемых своими частными видами, иногда некоторые действительные затруднения, соединенные с новостью дела, прежде нежели к нему приспособились. Подобные случаи могут встретиться и при введении нового постановления об отношениях крестьян к помещикам. Каждый верноподданный, особенно достигший некоторой степени образованности, когда встречается с случаем сего рода, обязан, по мере возможности, споспешествовать прекращению недоразумений, ослаблению неправильного внушения, уменьшению и преодолению затруднений. В исполнении сей общей обязанности, без сомнения должны принять, по мере возможности, участие сельские приходские священники, по самому служению своему состоящие в близких отношениях к крестьянам. 2) Всегдашняя обязанность священников есть, между прочим, поучать прихожан, чтобы они соблюдали верность к Государю и повиновение начальникам от Него поставленным, чтобы неуклонно и добросовестно соблюдали законные повинности и платили определенные подати и наложенные или условленные оброки; чтобы, если находят себя неправильно отягощенными кем-либо, или чем-либо, искали, защиты и облегчения, каждый по своей нужде, законным путем, не распространяя беспокойства в обществе, и с терпением ожидали от начальства подлежащих распоряжений и действий правосудия. Такими наставлениями должны сельские приходские священники действовать и в настоящих обстоятельствах, как в церковных поучениях, так и в домашних собеседованиях, при открывающихся к тому случаях. 3) Нет нужды и не должно давать сему действованию такой вид, как бы священники особенно были назначены от Правительства действователями в настоящих обстоятельствах. Они должны исполнять свою обыкновенную обязанность учить прихожан сколько благочестиво, столько же и добрыми делам, как в нравственном, так и в гражданском отношении: но учение общее должно применять, как благоразумие требует и всегда, к особенным открывающимся случаям и обстоятельствам. 4) Должно изъяснять крестьянам, что новое о них постановление есть плод отеческого о них попечения Государя Императора, который желает возвысить им благосостояние, и Его доверие к их благоразумию, что они труд, который отныне более прежнего будет зависеть от их собственной доброй воли, рассудительно и неленостно употребят для своей и общей пользы. Посему они должны войти в свое новое положение с благодарностью и с ревностным желанием оправдать попечение и надежду Государя. 5) Худо понятая мысль о свободе и нерассудительно преувеличенные надежды могут иметь последствием то, что некоторые крестьяне найдут новое свое положение не столь удовлетворительным, как ожидали. Таковым надлежит изъяснить, что свобода не в том состоит, чтобы поступать по неограниченному произволу, причем не могло бы стоять никакое общество, но в том, чтобы избирать и делать добрые и полезные дела в пределах, постановленных законом. Когда Государь восхотел даровать крестьянам новые права и льготы, тогда Он, внимая закону справедливости и Своей отеческой любви ко всем верноподданным, не мог не позаботиться и о том, чтобы охранено было благосостояние помещиков. 6) Такие вразумления и объяснения, когда нужно, священник должен предлагать прихожанам, как свои размышления и советы, которые предлагать побуждает его доброжелательство к ним и попечение о их благе и спокойствии. 7) Причетникам от священника должно быть сделано двоякое вразумление: во-первых, чтобы они, слыша рассуждения о новых постановлениях для крестьян, не вмешивались в оные с изъявлением своих мнений, так как по недостаточному пониманию дела, они могут пристать к ложным мнениям других, или другим сообщит свои погрешительные мнения, от чего могут произойти дурные последствия; во-вторых, чтобы они, если услышат между крестьянами толки, неблагоприятные делу и общему спокойствию, немедленно и верно доводили о том до сведения священника. 8) Все указанное здесь действование приходского духовенства должно происходить с необходимой, в подобном случае, тихостью и скромностью. Циркуляр этот был получен Преосвященным Игнатием 1-го марта 1861 года. Резолюция Владыки на нём положена 11 мая 1861 г., за № 801, такого содержания: «В Консисторию для приложения к делу и употреблению в случае надобности».⁴⁰⁴ Сопоставление содержания циркуляра г. Обер-Прокурора Свят. Синода за № 890 с содержанием предложений Преосвященного Игнатия Кавказской Консистории за №№ 8 и 916 дает основания для некоторых выводов в объяснение причин, почему циркуляр г. Обер-Прокурора Свят. Синода за № 890, полученный 1-го марта и дающий руководственные указания по столь важному Предмету, оставался в кабинете Епископа Игнатия до 11 мая, когда он, вместе с Циркуляром от 30 апр. за № 2531, был сдан «в Консисторию для приложения к делу и употреблению в случае надобности». 1) Некоторые мысли циркуляра за № 890, совпадая с наставлениями предложений за № 3 и 916, (напр. различение свободы и произвола, мирное проведение реформы, поучение прихожан благочестию, осторожность в суждениях по предмету реформы), могли казаться Преосвященному Игнатию излишними, как введенные уже им в сознание духовенства в выражениях более сильных и определенных. 2) Другие мысли циркуляра г. Обер-Прокурора за № 890, как напр. введение в круг деятельности духовенства руководства исполнением гражданских обязанностей (напр., П.П. 2 и 3), будучи не согласны с основным взглядом Епископа Игнатия на деятельность духовенства, по преимуществу, в сфере разъяснения начал христианства и руководства духовно-христианской жизнью в целях вечного спасения, и представляясь ему не вполне правильными, могли затруднять для него преподания духовенству циркуляра за № 890 из опасения породить спутанность в настроениях за обилием и несогласием наставлений. 3) Циркуляр г. Обер-Прокурора за № 890 не опирается на соответственное поведение Верховной власти, и на определение Свят. Синода-власти Церковной, а потому его можно было понимать, как распоряжение-личное, канцелярское, даваемое светскими лицом, мирянином, хотя и высокопоставленным епархиальным; Архиереям; носителям Божественной благодати и Апостольского жребия, а потому, с точки зрения церковно-общественных воззрений Владыки Игнатия, мог представляться к исполнению не столь обязательным, тем более, что потребные разъяснения по делу уже были сделаны предложениями Епископа. Циркуляр за № 890, возможно, и остался бы под сукном в Архиерейском кабинете для личных соображений Епископа, если, бы 11 мая 1861 г. не был получен другой циркуляр за № 2531, которым, наряду с общим новым и более определенным, согласным с воззрениями Преосвященного Игнатия, мнением: «духовенство, прежде всего, должно помнить, что главнейшая и существеннейшая обязанность духовных лиц в сем деле быть не судьями, но миротворцами», циркуляр за № 890 отмечался как обязательный к исполнению. Но, почему тогда менее сложный и не столь обстоятельный циркуляр за № 2581 вызвал немедленную резолюцию Епископа Игнатия за № 800 и энергичные действия в отношении осведомления по содержанию его приходского духовенства?

Потому, полагаем, что содержание последнего циркуляра г. Обер-Прокурора Свят. Синода гармонирует с содержанием предложений Епископа, обращенных уже в церковное применение и еще более потому, что с циркулярным распоряжением от 30 апреля 1861, года, за № 2531 г. Обер-Прокурор Святейшего Синода обращается к епархиальным Преосвященным уже не от себя лично, а по Высочайшему повелению. В момент получения последнего циркуляра и явились резолюции Епископа Игнатия от 11 мая за №№ 800 и 801, а немного позже – его властный и уверенный ответ Обер-Прокурору, от 22 мая 1861 г., за № I486. В ответе этом, Преосвященный Игнатий, от 22 мая 1861 г., за № I486, сообщил г. Обер-Прокурору Свят. Синода, что «в Кавказской епархии не было ни одного неприятного случая вроде тех, о которых говорится в циркуляре, по той причине, что при самом открытии дворянского Комитета по Крестьянскому вопросу доставлено Кавказскому духовенству должное направление. Это направление изложено было в предложении моем Кавказской Консистории от 17 января 1859 года, за № 3. Когда же появились в журналах и газетах статьи противного направления, начавшие увлекать некоторых, то мною составлены замечания на сии статьи. Замечаниями обнаруживалась неправильность статей и указывался тот вред, который мог произойти от увлечения ими. Замечания разосланы по церквам объявлены по семинарии, что оказалось особенно нужным. По объявлении Высочайшего Манифеста по Крестьянскому делу, Кавказское духовенство увидело в Манифесте те самые основания мысли относительно дела, которые были изложены за два года их Архипастырем и, предуготованное замечаниями, направление не могло давать манифесту какого либо произвольного толкования. Таким образом в крае, в котором недавно возникали беспорядки между помещичьими крестьянами от недоразумений, порождавшихся в среде их, сохранился при обнародовании Манифеста, ничем не нарушенный порядок».

Так обнародована была в Кавказском крае благая весть Высочайшего Манифеста 19 февр. 1861 года и так определенно выразился в деятельности, связанной с подготовлением этой вести, Преосвященный Игнатий Брянчанинов, как духовно-просвещенный, обладающий обширной богословской эрудицией, властный и убежденный Архипастырь церковно-аскетического направления. Таким и является Владыка Игнатий во всех тех случаях, когда широкой волной охватывающей духовно-церковные интересы человека, военная и гражданская жизнь, вызывала его определить свое к ней отношение с христианской точки зрения. В этом отношении замечательной представляемся неизданная «речь Преосвященного Игнатия, Епископа Кавказского и Черноморского, на торжество по случаю покорения Восточного Кавказа, произнесенная 25 авг. 1860 года в Казанском Кафедральном соборе г. Ставрополя Кавказского». Речь Владыки основана на толковании Псалма ХХIII и проводит параллель между завоеваниями пророка-полководца, достигшего с мечом в руке и берегов Средиземного моря, и берегов Евфрата, доставившего государству существенно необходимые для него границы и везде слышавшего глас Господень, и покорением Кавказа, которому предшествовал ряд походов, кровопролитных сражений, громких событий. Этот глас Господень слышен и в совершившемся завоевании восточного Кавказа. «Глас Господень на бесчисленных горах Кавказа! Глас Господень на застывших от века водах, которыми украшены главы Кавказа, сияющие белизной и гордо возвышающиеся превыше облаков, как бы с намерением коснуться неба! Глас Господень над глубокими пропастями Кавказа, над непроходимыми дебрями его, над отвесными скалами и утесами! Глас Господень над разноплеменными народами Кавказа! Тщетно уповали они на высокие горы, на темные леса, на непроницаемые ущелья, на стены из скал и утесов, тщетно считали их непреодолимыми преградами хищнического своеволия! Глас Господень!.. И на глас Господа изменяется не изменявшееся доселе. Кавказ склоняет чело под благодетельную для него власть; дикие народы принуждены отвергнуть буйную вольность для подчинения и последующее за подчинением наслаждение истинной свободой. Истинная свобода человека, состоит в принятии и усвоении человеком Закона Христова (Ин.8:31). Вознесем благодарение и славословие Господу за излиянные за нас благодеяния! Излиты они в крепости, дарованной братиям нашим, Христолюбивым воинам; излиты они в благословении нас вожделенных, счастливейшим миром. Вознесем теплейшие молитвы о Благочестивейшем, Самодержавнейшем, Великом Государе нашем, Императоре Александре Николаевиче! По верховным попечениям Его Величества поступил в достояние наше благонадежный мир со всеми обильными и разнообразными последствиями его, стекающимися в одно общее последствие: благоденствие страны. Вознесем усердные молитвы о знаменитом вожде Кавказского воинства и правителе Кавказского края, совершившем великое дело покорения Кавказа, дело, над которым первые полководцы России трудились полвека! Всеблагий Бог да дарует избранному, увенчанному блистательным подвигом Вождю создать на успехе военном преуспеяние христианское, чтобы дело земное было вместе и делом небесным, дело временное – делом вечным»,⁴⁰⁵ Так, успехи воинского и гражданского дела представляются Владыке Игнатию ценными в той лишь мере, в какой они обеспечивают возможность преуспеяния христианского, земные дела должны быть проникнуты небесным настроением, дела времени должны в основе, иметь вечность.

Аскетическое настроение и призвание Преосвященного Игнатия отразилось на всей его деятельности и на отношении к нему духовенства. В отношении к деятельности это подтверждается многими вышеприведенными фактами его жизни из периода eпapxиального управления. Со стороны отношения духовенства – подтверждается отзывами современников и отчасти известными нам фактами из служения Владыки Игнатия на Кавказской кафедре и в Сергиевой пустыне. Духовенство, за исключением немногих лиц, не любило Владыку Игнатия, и, не потому только, что он стоял выше многих из них по своему происхождению и образованию, но и вследствие строгого, властного характера и далекого от мира настроения Пресвященного Игнатия отличавшего его от людей не столь аскетического настроения. Как поэтический пророк и созерцатель небесного идеала, провозглашающий людям «любви и правды чистые учения», любящий людей, вызывал со стороны их призрение, насмешки и гонение, так Игнатий Брянчанинов своим настроением возвышенного аскетического идеализма, прямотой и властным характером тяжел был для оземленившихся людей мира: они привыкли к компромиссам земных интересов с небесными идеалами, плотской жизни с заветами христианства, они стремились и стремятся согласовать созерцание страны обетования с культом золотого тельца и интересами мясных котлов и хлеба до сытости, а суровый и властный аскет и своими словами, и своей властью, и своим высоким личным примером постоянно напоминает людям о невозможности компромиссов, о преступности преклонения перед всякого рода жизненными кумирами. Живя сам напряженно-деятельной и трудовой жизнью, никогда не оставляя в то же время духовного подвига, он то же рекомендует и подвластному духовенству, призывая к усилению деятельности, к самообразованию, к духовному подвигу. Конечно, духовенству Кавказскому не легко было быть сколько-нибудь соответственным и достойным своего Архипастыря. Уважая мощь и духовную высоту человека, можно не любить его по обремененности настроения нашего другими, с нашей и с его точки зрения, неправыми интересами. Уважая Сократа, афиняне осудили его. Высочайшим Указом, данным 5-го августа 1861 года, Епископ Кавказский Игнатий согласно его прошению, Всемилостивейше уволен от управления епархией и согласно его личному желанию определением Свят. Синода от 9 авг. 1861 г., за № 1752, пребывание ему назначено в Николаевском Бабаевском монастыре Костромской епархии, который предоставлен был Преосвященному Игнатию в главное управление, с тем, чтобы настоятель и братия монастыря состояли к нему в таких же отношениях как бы к епархиальному Преосвященному, с пользованием лучшими келлиями, отоплением, освещением, прислугой и экипажем, но без штатного по монастырю содержания. Пенсия Преосвященному Игнатию назначена была в сумме одной тысячи рублей в год.⁴⁰⁶ По Высочайшему повелению от 9 ноября 1862 года пенсия была увеличена на пятьсот рублей в год.⁴⁰⁷

По отношению к этой новой стадии жизни Преосвященного Игнатия Брянчанинова следует остановить внимание на двух обстоятельствах: а) что побудило его ходатайствовать об увольнении от управления Кавказской епархией, и б) почему он выбрал для конца своей жизни местожительством Николаевский Бабаевский монастырь? – Оба эти обстоятельства определенно уясняются самим Преосвященным Игнатием в рапорте его Святейшему Правительствующему Синоду от 24 июля 1861 года, за № 1186. В рапорте этом Преосвященный Игнатий пишет следующее. – «При всем старании моем расстроенное долговременными болезнями здоровье мое восстановить минеральными водами, я мог полупить в течение проведенных мною здесь трех с половиной лет только некоторое облегчение, но вместе чувствую особенный упадок сил. Донося о таком положении моем, я вынужденным нахожусь покорнейше просить Ваше Святейшество о оказании мне милостивейшего снисхождения увольнением меня от управления Кавказской епархией и о предоставлении мне в управление общежительного Николаевского Бабаевского монастыря Костромской епархии по нижеследующим побуждающим меня к таковому избранию причинам: 1) приобучался я к монашеской жизни в общежительных монастырях и настоятелем сделан первоначально в общежительный монастырь, поэтому имею особенное сочувствие к общежитиям. 2) Братство упомянутого монастыря достаточно для удовлетворения потребностям архиерейского служения. 3) Климат и местность сего монастыря соответствуют слабому здоровью моему, заставляющему меня обращать особенное внимание на место жительства. Удовлетворение сей покорнейшей моей просьбы я сочту величайшим для меня благодеянием».⁴⁰⁸ Таким образом, в пределах приведенного прошения, оставление Преосвященным Игнатием Кавказской кафедры объясняется крайним ослаблением его здоровья, а выбор для жительства Николаевского Бабаевского монастыря – приспособленностью этой обители к духовным и телесным потребностям Владыки Игнатия и более приятным Владыке общежительным характером обители. К этому, с точки зрения первого положения, т. е. в отношении оставления Кавказской кафедры, имели немалое значение утомление напряженной и кипучей деятельности трех с половиной лет епархиального управления, боевой характер кафедры и те недоразумения с Высшей церковной властью, которые особенно чувствительны были для Владыки Игнатия по делу о постройке Архиерейского дома, по столкновению с протоиереем Крастилевским и архимандритом Епифанием. Митрополит Филарет Московский, уважая епископа Игнатия за высоту его нравственной жизни, относился к нему без особенного расположения, считая не вполне подготовленным к епархиальному управлению, а уход его с кафедры объясняя желанием иметь лучшую кафедру.⁴⁰⁹

Настроение, с которым Преосвященный Игнатий оставлял Кавказскую кафедру, было полно смирения, покорности воле Божией и довольства: земной странник получил возможность наилучшего самоиспытания перед вступлением в вечность. В письме от 31 авг. 1861 г., извещая П.А. Брянчанинова о согласии Государя и Св. Синода уволить его от управления епархией, Преосвященный Игнатий пишет: «такова о мне Всемилосердая воля Божия, дающая мне время и удобства к тщательному приготовлению себя к переходу в вечность, при посредстве тщательного покаяния».⁴¹⁰ По отношению ко второму положению, т. е. к выбору Преосвященным Игнатием для жительства себе, именно, Николо-Бабаевского монастыря, имели, наряду с заявленными им мотивами, немалое значение добрые, дружественные отношения к Владыке Игнатию местных епархиальных, Преосвященных – Архиепископа Нила Ярославского и Епископа Платона Костромского, в епархии которого находился избранный Владыкой Игнатием монастырь. Благодаря добрым отношениям Преосвященного Платона Костромского, Владыка Игнатий, по взаимному согласию, с разрешения Свят. Синода получил в свое ведение Бабаевский монастырь на правах епархиального Епископа. Определенность его. положения в Бабаевском монастыре установилась также по взаимному соглашению с Преосвященным Платоном Костромским. Вступив 16 окт. 1861 г. в управление Николо-Бабаевским монастырем, Преосвященный Игнатий, в виду необходимости цри управлении монастырем иметь отношение к какой-нибудь Консистории, просил Преосвященного Платона: «о учинении надлежащего распоряжения, чтобы Костромская духовная Консистория вступила со мной в отношения по Бабаевскому монастырю как бы с епархиальным Архиереем, так как ей удобно и свойственно это, ибо Бабаевский монастырь до поступления в мое ведомство принадлежал ведомству Костромского епархиального начальства и, по всей вероятности, по миновании настоящего времени и условного положения, должен снова поступить в это ведомство».⁴¹¹ Преосвященный Платон предложил Костромской Консистории, чтобы ею были пополняемы по Бабаевскому монастырю распоряжения Преосвященного Игнатия, как бы епархиального Apxиepея,⁴¹² Установленный путем взаимного соглашения Преосвященных Платона и Игнатия порядок управления Бабаевским монастырем был представлен на утверждение Свят. Синода,⁴¹³ который, признавая создавшееся положение правильным, представление по сему предмету Преосвященного Игнатия приобщил к делу.⁴¹⁴

Так закончился немноголетний, но наиболее беспокойный период общественного служения Преосвященного Игнатия Брянчанинова на Кавказской и Черноморской Архиерейской кфедре и начался новый, также непродолжительный, но плодотворный, период усердной литературной деятельности и созерцательно-подвижнической жизни в Николо-Бабаевском монастыре в преддверии вечности, пред взором ожидающего Бога.

«Скажу вам о Бабаевском монастыре, что он мне чрезвычайно нравится во всех отношениях. Местоположение премилое. Какой воздух! Какие кристальные, ключевые воды! Бьют, кипят из горы, и в таком количестве, что было бы их достаточно, думаю, для всего Петербурга. Какие рощи с вековыми дубами! Какие поляны! Какая Волга! Какая тишина! Какая простота! Раскрываю книгу аскетического писателя, читаю её,: –: вывожу, что здесь можно исполнить советы её на самом деле, между тем как в Петербурге можно исполнять их только в воображении и желании. Словом сказать: для земного странствования моего не желал бы другого, лучшего приюта.»

(Письма Преосвящ. Игнатия, помещенные при жизнеописании его, составленном учениками и почитателями, стр. 2–3).

Прежде вступления Преосвященного Игнатия Брянчанинова в управление Николо-Бабаевским монастырем, в составе братства этого монастыря произошли немалые перемены и пополнения. Прежде оставления должности епархиального Архиерея Преосвященным Игнатием, эконом Кавказского Архиерейского дома игумен Иустин сначала сдал должность регента Архиерейского хора, а потом и должность эконома и переместился в состав братства Николаевского Бабаевского монастыря; туда же переместился и ризничий Кавказского Архиерейского дома Иеромонах Каллист.⁴¹⁵ Туда же в Николо-Бабаевский монастырь переместились близкие и преданные Преосвященному Игнатию послушники Кавказского Архиерейского дома Моисей Слосман, Константин Павлов, Василий Павлов и иеромонах Феофил.⁴¹⁶ Таким образом, ко времени перемещения Преосвященного Игнатия Брянчанинова в Николо-Бабаевский монастырь в братстве последнего было уже не менее шести лиц, хорошо известных и беззаветно преданных Владыке Игнатию. Еще прежде приезда его в Бабайки, настоятель монастыря исходатайствовал себе другое настоятельское же место, а настоятелем Николо-Бабаевского монастыря назначен был глава Игнатиевой свиты игумен Иустин. По местоположению своему, по составу братства, по характеру и направлению иноческой жизни Николо-Бабаевский монастырь отвечал в значительной мере потребностям последнего земного пристанища Владыки Игнатия.⁴¹⁷

«Скажу вам о Бабаевском монастыре, что он мне чрезвычайно нравится во всех отношениях», писал он в 1847 году своим друзьям: «Местоположение премилое. Какой воздух! Какие воды, какие кристальные ключевые воды! бьют, кипят из горы и в таком количестве, что было бы их достаточно, думаю, для всего Петербурга. Какие рощи с дубами! Какая Волга! для земного странствования моего, в эту минуту, не желал бы другого, лучшего приюта.⁴¹⁸ Измученная душа, которой ничего не было нужно, кроме уединения,⁴¹⁹ в тихом пристанище на живописных берегах Волги, величественной и великолепной Волги, могла, наконец, найти вожделенный покой и с благодарностью Господу Богу спокойно предаться сладостному Богомыслию. «Благодарю милосердного Господа» приведшего меня отдохнуть в уединение от молв столичных. Уже не незнакомы мне чувства, посещающие человека в уединении. Потому-то так удобно и сманила меня пустыня уединенная из Сергиевой пустыни, шумной. Укрепляет душу уединение, вдыхает в нее какое-то мужество, какое-то презрение к миру, чего в прикосновении с миром ощутить невозможно»,-писал о. Игнатий о своей уединенной жизни в Николо-Бабаевском монастыре: «Когда душа попрет тление отречением от тления, тогда все тленное, без исключения, делается тленным, а на весы сердца, которое не может довольствоваться ничем, нисходит духовное созерцание. Оно делает жителя безмолвной келии жителем, можно сказать, рая, – вводит его в новый мир, пред которым здешний мир очень тесен, ничтожен. В тишину безмолвия душа плавает как бы в каком необъятном пространстве, смотрит на минувшее, на настоящее, на землю, на небо, на время, на вечность. Так в ясную погоду гуляет орел в недосягаемой высоте, в прозрачной, лазуревой бездне. Чем обширнее пространство, занимаемое ландшафтом, тем великолепнее зрелище. Хороши красоты, которые человек может выразить, описать словом, но несравненно выше те, которые превышают слово, приводят сердце в восторги, а ум как бы лишают способности действовать. Говорят: в Щвейцарии с одной необыкновенной, утесистой высоты представляется взорам живописнейший, восхитительнейший ландшафт; некоторые путешественники, взобравшись на эту ужасную высоту, так были поражены великолепием зрелища, что от изумления не устояли на ногах, низверглись с высоты, разбились. Точно так действует духовное созерцание! Кто внезапно увидит его, от изумления ввергается в эту бездну, умирает для мира! Не ожили вышеупомянутые путешественники: черные деревянные кресты над прахом этих сынов Британии стоят у подошвы швейцарского утеса; я сказал бы: умерщвленный видением духовным для мира, не оживет уже для мира. Увы! я сказал бы несправедливо; а потому не могу сказать! Увы! Оживает человек и для смерти! Ожил Соломон для смерти! Ожил для неё Иуда! Ожили для неё многие!.. Увы! Как мы слабы, как переменчивы!.. Гляжу на нашу немощь, гляжу со слезами!.. Взоры мои ищут отрады, утешения, и, внезапно они обращаются к пустыне, к уединению!.. Там, там всего безопаснее!.. Туда стремись душа моя!.. Беги!.. Если ноги недостаточны для быстрого течения, возьми крылья! Несись!, Лети! спасайся от челюстей зверя: мира! Будь подобна блаженной жене, побежавшей, улетевшей в пустыню, той жене, которую видел зритель духовных тайн – Иоанн. Ноги – здравый о Господе разум; крылья – вера: машет ими, могучими крыльями, переносится через дебри, воды, степи, горы – тот, кому их дал Христос. У Него будем просить веры; пример показали нам Апостолы; они говорили и молили: «Господи, приложи нам веру». «Да дарует нам Господь на крыльях веры перелететь через житейское море и влететь в блаженную пристань – Небо»,⁴²⁰ – писал Архимандрит Игнатий из своего сладостного временного уединения на берегах великой русской реки, где находила себе покой и утешение душа его, душа того, «кто всю жизнь провел в скорбях, кто весь в ранах, и радуется им, и благодарит за них Бога.⁴²¹

Покаянные рыдания и воздыхания подвижника о грехах сменялись в тихом уединении «восхитительной радостью», «тихим, упоительным веселием»: «вижу бесконечную ко мне милость Божию, вижу цепь беспрестанных Божиих благодеяний. За что излились они на меня? Недоумеваю. Чем заплатил я за них Благодетелю? – беспрерывными грехами. Смотрю на грехи мои и ужасаюсь, как бы смотрел я в страшную глубокую пропасть, от одного взора в которую начинает кружиться голова. А что, если смерять эту пропасть?... И начинаю измерять ее скорбью, измерять воздыханиями и рыданиями!.. Еще рыдаю, внезапно изменяется в сердце печаль на восхитительную радость, как будто кто-то говорит моему сердцу: «Непостижимый Благодетель-Бог недоволен Своими благодеяниями; Он еще хочет ввести тебя в небо, соделать причастником наслаждения вечного». Я верю этому: всякого благодеяния, как бы оно ни было велико, можно ожидать от безмерной благости Божией. Верую, – и в тихое, упоительное веселие погружается всё существо моё», читаем мы в одном из писем Архимандрита Игнатия, посланных им из Николо-Бабаевского монастыря.⁴²² Так под кровом уединённого монастыря отдыхала душа подвижника; вместе с тем отдыхало и набиралось новых сил и его измученное болезнями тело. Этот монастырь стал местом последнего земного пристанища Епископа Игнатия.⁴²³

Вид Николо-Бабаевского монастыря с реки Волги замечательно красив, как по местности, на которой он расположен, так и по монастырским строениям, картинно развернутым вдоль берега Волги. Из за лицевой линии строений виден подавшийся в глубь картины новый, величественный храм Иверской Божией Матери, царящий над общим видом монастыря, своей венценосной главой, высоко возносящейся к небу. Двадцать малых глав и шпицев, её окружающих, соответствуют ей своими размерами. По берегу реки Солоницы, вверх по её течению, несколько отступя от окраины, раскинулась более, чем на полверсты роща дико растущих деревьев, группой вековых дубов примыкающих к южной стороне монастыря. Западная сторона монастыря красиво оттеняется поемными лугами и оживляется обильными источниками ключевых чистейших вод, исторгающихся из недр земли и текущих ручьем в Волгу. На восточной стороне находится монастырская запашка, на северной-расположена двухэтажная гостиница для приема и помещения посетителей монастыря. Гостиница отделяется от стен монастыря улицею десятисаженной ширины. Далее за гостиницей виднеются в том же направлении размещенные другие хозяйственные постройки, пополняющую картину монастыря, раскинувшегося по берегу реки – для наблюдения путника, едущего к монастырю водой со стороны Ярославля или сухопутием с противоположного берега от с. Тимохина. Для едущих водой от Костромы вид этот много утрачивает в своём содержании, будучи закрыт Мысом реки Волги, делающей ниже монастыря крутой поворот на северо-восток. Северная и восточная стороны монастыря обращены, к полям монастырским, отделяющими обитель иноческую от жилищ соседних крестьян, ближайшее из которых находится в двухверстном расстоянии от монастыря. На противоположной стороне – левый берег Волги низменный. Вид заволжья из монастыря прекрасный; зеленые луга окаймлены волнообразными возвышенностями со множеством селений Ярославской губернии.

Напротив Монастыря на большой барже устроена от монастыря пароходная пристань для принятия пассажирских пароходов. На пристани – поместительная часовня. Приятный остаток времен Игнатьевых представляет собой служение молебнов Николаю Чудотворцу на пароходной пристани во время остановок парохода. Ежедневно, восемь пароходов останавливается у пристани Николо-Бабаевскрй – по одному от каждого из четырех обществ пароходства на Волге, один пароход вниз, другой вверх по Волге. На монастырской колокольне дежурит послушник. Как только показывается в отдалении пароход, послушник этот производит благовест в маленький колокол. По звуку этого колокола – к пристани направляется вереница монахов и послушников, туда же тянутся монастырские богомольцы, желающие сесть на пароход, и дачники, проживающие при монастыре на богомолении в номерах монастырской гостиницы. В передней части баржи, изображающей пристань, в часовне, с иконостасом к аналойным образом Николая Чудотворца очередной иеромонах совершает молебствие, поют послушники; путешественники выходят с парохода на пристань помолиться и приложиться к чудотворному образу. Рядом с часовней, тут же, в киоске продаются церковные свечи и открытки с видом монастыря. В момент отъезда, под свистки парохода, еще слышится пение «Святителю Отче Николае, моли Бога о нас», а иеромонах, выйдя на борт пристани, кропил в сторону парохода святой водой. Красивая панорама монастыря, его рощи и панорама речной громады – ласкает взор, особенно в вечернее время, гудит колокол пред началом всенощной, призывая к молитве вблизи дорогой могилы Архипастыря-подвижника... Это молебствие, да торжественное ношение святых икон монастырских по окрестностям до Костромы и Ярославля – вот наследие времен Игнатьевых.

Свыше пятидесяти лет тому назад той же дорогой прибыл к Николо-Бабаевскому монастырю в поисках уединения и отрешённости от мирских забот, ради духовно – сродной работы – Епископ Игнатий Брянчанинов. Что несла с собой его великая, многосодержательная душа, какие замыслы питала она? – Конечно, не те замыслы всероссийского владычества, о которых говорил его недоброжелатель иеромонах Моисей в письме к иеродиакону Паисию по поводу смут на Бабайках среди Почитателей Игнатия, после его смерти, – ибо замыслов владычества, путей митрополитства и даже настоятельства с юности не искала душа Игнатиева. Не таково было настроение великого Святителя. Когда приближаешься к Бабайкам, после краткой остановки в Диевом Городище, через три часа отъезда из Ярославля, когда открывается красивая панорама монастыря и слышится звон колоколов, невольно думается, что иные представления занимали душу Бабаевского отшельника при избрании им последнего земного пристанища: а) Крайняя утружденность и многолетняя болезненность плоти Святителя побуждали его искать более здоровой местности, чем Лопотов, Семигородная пустынь, Сергиева пустынь – места многолетнего обитания Владыки. Чрезвычайная болезненность Преосвященного Игнатия видна из его собственного свидетельства, которым мы и пользуемся в данном случае. В бумагах Владыки Игнатия, доставшихся после его смерти племяннику сенатору Алексею Петровичу Брянчанинову, а по смерти последнего перешедших к другому племяннику сенатору Н.С. Брянчанинову, имеется собственноручное описание болезненности Епископа Игнатия относящееся ко времени жизни его в Бабайках.

1) Вырос я очень рано, 15-ти лет достиг того роста, который имею теперь. В эти лета отдан в военную службу, несообразную с силами и с деликатностью здоровья и служения.

2) Будучи 18-ти лет простудился купанием в холодной воде; эта простуда не подлежала лечению, но после её я почувствовал в себе изменение, именно потому, что она не подлежала лечению.

3) На 17-м году я снова простудился. При этом не столько от простуды, сколько от ошибочного лечения, я почувствовал в себе изменение особенное и решительное; я стал чувствовать себя хуже и хуже. В обеих этих простудах, должно быть, играла важную роль золотуха, которая не была примечена.

4) 20-ти лет вступил в монастырскую жизнь, не соответственную ни силам, ни здоровью. 23-х лет простудился, получил тяжелую лихорадку в отдаленном монастыре, в котором никаких средств к лечению не было. От продолжительной болезни этой произошло изнурение и еще большее изменение в здоровье. Я постоянно начал хворать и чувствовать особенный недостаток сил, даже особенное изменение в умственных способностях, которые приметным образом ослабели уже после болезни на 17 году.

5) С 1834 года постоянно пользовался я пособием врача, который в 1848 году объявил мне, по чувству особенной дружбы ко мне, что врачи виноваты предо мной, не узнав присутствовавшей во мне очень скрытно золотухи, которую они вогнали внутрь средствами, направленными против геморроя.

6) В 1846 году осенью во время продолжительной поездки по монастырям С.-Петербургской епархии я очень простудился. Как будто соединенный химически теплород отделился от моего тела, сделавшегося с этого времени чрезвычайно зябким. Ноги у меня отнялись, и я целую зиму не выходил из своих двух внутренних комнат. Лечили меня от этой простуды сассапарельным декоктом в течение другой зимы в безвыходном затворе, отчего владение ногами возвратилось, но явилась вместе с тем необыкновенная наклонность к изнурительной испарине, которая продолжается в значительной, хотя и меньшей степени поныне. С этого времени здоровье мое сделалось решительно расстроенным; с этого времени я телом не принадлежу к числу вполне живых, но, какой-то живой и вместе мертвый.

7) Будучи 51-го года, я пользовался Кавказскими минеральными водами, которые раскупорили скрывавшуюся во мне золотуху; она повалила из меня разными путями, но привела в совершенное расслабление и в совершенную неспособность к продолжению общественного служения. Отделение золотухи продолжается и поныне; вместе с этим умножается истощение и ослабление сил.

Заключение. В настоящее время необыкновенное истощение сил, истощение самого телосложения, соделавшегося уже не способным по крайнему изнеможению выдерживать большую часть средств лечения, составляет главный признак болезненности; Затем: – Голова очень слаба. Зрение слабо: не выдерживает ни чтения, ни занятия письмом, особливо, при свечах; ощущается в глазах присутствие золотушной материи. Нос болит; в нем ощущается присутствие золотушной материи непрерывно с осени 1858 года, после пользования водами. Во лбу и переносице боль, усиливающаяся пред особенным отделением мокроты из носа. Затылок покрыт лишаями и разными наростами, которые находятся в связи с насморком, и несколько разрешились; появились же первоначально после сассапарельного декокта, а особенно после купания в Черном и Азовском морях. Спинной хребет и ребра болят. В груди болят нижние ребра и подреберие. Сильная одышка. Правой ноги, ляшка простужена. Ступни обеих ног болят, особливо правой; ноги простужены, особливо оконечности. Подошвы очень простужены, потеют и оконечности их болят, также и пальцы, Особливо у правой ноги. Оконечности, особливо у правой ноги, припухают. Иногда вдоль ноги являются стреляющие боли, иногда же ноги подергивает. Прошедшую осень, зиму и весну натирался соленым спиртом, который произвел сильное действие. После него потребовалось поставить много пиявиц; причем кровь оказалась чище, нежели как была прежде. Вообще чувствую тело свое более легким, но слабость неимоверная, и даже не могу ходить для прогулки на свежем воздухе. После кратчайшего труда, напр. – простояв обедню в церкви, чувствую озноб, как бы ни был одет тепло, вместе испарину и изнеможение. По временам является местами опухоль».

О своей крайней болезненности Владыка неоднократно говорит в своих письмах, особенно к о. Михаилу Чихачову, где выражает и свое настроение по этому случаю: «Мое здоровье расстроено еще в детстве золотухой скрытной, которая не была понята, а потом – простудой, пишет Владыка в письме от 18 сент. 1859 г.. Слава Богу за все! Дня меня болезнь была как бы цепями, обуздывавшими горячность моего характера и сложения; она препятствовала деятельности, вместе препятствовала и большему развитию гордыни, которая часто развивается от успешной деятельности».⁴²⁴ Невольная углубленность. в мирские и гражданские заботы в положении епархиального Архиерея, близкой к миру и общественный характер обители Троице-Сергиевой, при наклонности Святителя Игнатия к созерцательно кабинетной и подвижнической жизни,-побуждали его к избранию местожительства в большом городе, вдали от крупных центров мирской суеты. Любовь Владыки Игнатия к природе проявленная в нем еще во дни его детских мечтаний в тенистых садах села Покровского, делали Бабайки с окружающей их тенистой рощей – любимым местом прогулок Владыки, – с величественной Волгой, – местом удобным для подвига духовного, для чтения великой книги Божественного мироправления, для самоопознания и самоотчета, на склоне лет, в преддверии смерти. А великая русская река, своей мощью как бы воплощающая самобытность русского народа, могла символизировать в глазах Преосвященного отшельника те реки воды живой, которыми благодатно напояется дух верующего человека. Как бы то ни было, но несомненно для нас одно, что никаких честолюбивых замыслов Игнатий Брянчанинов не питал и в жизни шел совершенно иными путями, чем ведущие к славе человеческой, а скорбным, тесным и уничиженным путем тех, кто вся вменил тщету и уметы Царствия ради Божия. С этой точки зрения Бабаевский монастырь своей уединенностью, местоположением и общежительным строем своим, в связи с дружественными отношениями к нему соседних, ближайших Архипастырей, представлял для Преосвященного Игнатия пригодное и соответственное его потребностям последнее земное пристанище.

Братство Николо-Бабаевского монастыря, довольно многочисленное, во время жительства там Владыки Игнатия, вело образ жизни деятельный, трудовой. Богослужение отправлялось по чину, введенному во всех благоустроенных общежительных монастырях, Устав заимствован первоначально от Саровской пустыни с некоторым изменением и применением к местным обычаям. Примечательнейшее применение заключается в служении по воскресным дням молебна Божией Матери и Святителю Николаю после литургии в чтении по средам акафиста Святителю Николаю после вечерни, в деннонощном чтении Псалтири между службами в церкви, в течение первой недели Великого поста.⁴²⁵ В Бабаевском монастыре братия по общему обычаю общежитий, кроме участия в Богослужении, занимаются, соответственно способностям и навыкам, разными монастырскими хозяйственными послушаниями. Летом принимают участие в трудах по сельскому хозяйству. Тяжелые работы, как напр., пашня, кошение травы, жнитво и другие исправляются вольнонаемными рабочими, а братство, имея во главе настоятеля, или кого либо из старших иеромонахов, оставив в церкви очередного иeромонаха, иеродиакона и несколько клиросных для отправления Богослужения, выходит для уборки сена, для уборки снопов, для собирания овощей с огородов и тому подобных трудов. Некоторые из братий занимаются рыбной ловлей.⁴²⁶

Весьма содействуя хозяйственному процветанию обители, эти порядки общежительных монастырей, как нам случалось наблюдать в некоторых северных монастырях, ослабляют духовную жизнь монастырских насельников, обращают монастыри в сельскохозяйственные фермы и уменьшают спасительное памятование о едином на потребу. Это, без сомнения, было и в Николо-Бабаевском монастыре, к прискорбию Владыки Игнатия, желавшего видеть в монастыре, по преимуществу, духовно-молитвенный подвиг. Вообще, пишет Преосвященный Игнатий, в братстве находится очень мало лиц с удовлетворительными способностями душевными и телесными: по этой причине монастырь имеет значение очень близкое к богодельне в вещественном и нравственном отношениях.⁴²⁷ Но, к глубокой скорби Владыки Игнатия, наблюдаемое им в жизни Бабаевского монастыря умножение хозяйственных забот – есть явление для монастырской жизни почти повсеместное и в Бабайках оно имеет не меньшее выражение. Его взгляды на состояние монастырской жизни отразились всего более в его письмах во время пребывания в Бабайках. В письме от 3-го янв. 1863 г. к Антонию Бочкову, игумену Череменецкому, Владыка Игнатий, между прочим, пишет: «Положение монастырей подобно весеннему снегу в последних числах марта, первых-апреля: снаружи снег, а под ним повсюду едкая весенняя вода, она съест этот снег при первой вспомогательной атмосферической перемене. Важная примета кончины монашества – повсеместное оставление внутреннего делания и удовлетворение себя наружностью напоказ. Весьма часто актерской наружностью маскируется страшная безнравственность. Истинным монахам нет житья в монастырях от монахов актеров. За такое жительство, чуждое внутреннего делания, этого единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога, как Бог объявил допотопным прогрессистам. Однако, он даровал им 120 лет на покаяние».⁴²⁸ В другом письме к тому же игумену Антонию Бочкову выражается еще более пессимистический взгляд на состояние монастырей. «О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, данный ему срок. Восстановления не ожидаю. Восстановлять некому. Для этого нужны мужи духоносные, а ныне, даже водящихся отчасти писаниями Отцов, каков был о. Макарий Оптинский, нет. Правда, и ныне некоторые разгоряченные верхогляды, даже из светских, берутся за поддержание монашества, не понимая, что оно-великая Божия тайна. Попытки таких людей лишь смешны и жалки: они обличают их глубокое неведение и судеб Божиих и дела Божия. Taкие умницы и ревнители что ни сделают, все – ко вреду. Заметно, что древний змей употребляет их в орудия умножения в монастырях житейской многопопечительности и подъяческого характера, чем решительно уничтожается дух монашества, исполненный святой простоты. Надо покоряться самым попущениям Божиим, как это прекрасно изложено в молитве святых трех отроков, ввергнутых в пещь Вавилонскую. В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие о умном делании. Даже наружное благочинное поведение, какое введено было в Оптиной пустыне о. Леонидом и Макарием, почти повсюду оставлено... Удовлетворительнейшее лицо, с^: которым пришлось встретиться, был монах Никандр, просфоряк Бабаевского монастыря, муж благодатный. С ним беседовал я в 1847 году.⁴²⁹ Он достиг высшего преуспеяния в умной молитве, проходил этот подвиг очень просто, естественно, – не был во славе у человеков. Прежде умное делание было очень распространено и между народом, еще не подвергшимся влиянию запада. Теперь всё искоренилось, осталась личина благочестия; сила иссякла. Может быть кроется где либо, как величайшая редкость, какой либо остаток прежнего. Без истинного умного делания монашество есть тело без души. О монашестве о. Никандр понимал так же, как понимаю и я. Называл он монастыри пристанями, – по назначению, данному им от Бога; говорил, что эти пристани обратились в пучины, в которых вредятся и гибнут многие такие люди, которые посреди мира проводили весьма хорошую жизнь... По крайней мере в избрании монастыря должно быть чрезвычайно осторожным и осмотрительным.⁴³⁰

При таком взгляде на состояние монастырей, для Преосвященного Игнатия естественно было – в разрешении вопроса о последнем земном пристанище позаботиться об устроении Своего монастыря соответственно своим взглядам или о выборе из существующих монастырей, наиболее отвечающего его потребностям. По-видимому, для изучившего теоретически и практически монастырскую жизнь и опытно познавшего подвиги иноческого делания было бы удобно обоснование собственного монастыря при ближайшем участии преданных и единомышленных людей. И мечты, о таком монастыре, действительно, были у Преосвященного Игнатия совместно с братом – П.А. Брянчаниновым. Но сам же Преосвященный Игнатий и отказался от этой мысли, как на долгое время отклоняющей от духовной жизни, как можно судить на основании переписки подвижников-братьев. В одном письме к брату Преосвященный Игнатий пишет: «На мысль об учреждении своего нового монастыря, нахожу, что заведение своего монастыря повлечет нас к материальным попечениям, кои будут препятствовать попечению о наших душах. Сильная зависимость нашего духовного состояния от нашего наружного состояния, и познание человека, заимствованное из опытных наставлений Св. Отцов, приводит к тому заключению, что мы возможем гораздо более преуспеть, когда будем странниками и пришельцами в чужой стороне, нежели если бы основали монастырёк на своей родине, где все нас знают и многие уважают. Вот мое суждение о нашем общем жительстве – может быть в единонадесятый час нашей земной жизни».⁴³¹ Таким образом, мечты об основании собственной обители в пределах Вологодского края были оставлены; и, вместо этого, Преосвященный Игнатий избрал для жительства Бабаевский монастырь. Настроение, с которым Владыка Игнатий вступил в Бабаевскую обитель, было настроением довольства и духовной удовлетворенности. «Никогда в жизни моей я не был так доволен моим положением, как доволен им теперь», пишет Владыка Игнатий Чихачову. «Кажется, мой ангел хранитель по повелению Божию продиктовал Святейшему Синоду указ о мне; – так этот указ удовлетворяет требованиям моего душевного настроения и телесного здравия».⁴³² Такое же настроение видно из письма к брату: «Иногда взглянешь на мои две комнатки – и они представятся как бы раем. Вообще, положение мое на Бабайках – самое соответствующее состоянию моего здравия и душевному настроению, а потому и самое удовлетворительное. Заметно, что оно становится лучше и лучше: это заставляет предполагать, что мы будем очень спокойны, когда пообживемся, да поустроимся, когда опасающиеся нас убедятся, что нечего опасаться».⁴³³ Не мудрено, что когда Владыка Игнатий устроился в Бабайках, когда его мечты о тихой обители⁴³⁴ осуществились, он не хотел уже выплывать в бурное житейское море, хотя и опасался возможной необходимости по стечению обстоятельств вроде тех, которые переставили его из Лопотова монастыря в Сергиеву пустынь. С поступлением на должность Синодального Обер-Прокурора Ахматова, А.И. Муравьев писал Преосвященному Игнатию, чтобы он снова вступил по поправлению здоровья в общественное служение, но он отвечал решительным отказом, хотя в письме к брату и добавлял по этому случаю, что «по способности обстоятельств к переворотам – ничего вперед не узнаешь, а потому загадывать ничего нельзя, а также ничего настоящего нельзя признавать за верное».⁴³⁵ Но сам лично Преосвященный Игнатий смотрел на свой Бабаевский затвор, как на последнее жизненное пристанище, а свою связь с церковно-общественной жизнью полагал в молитве и своей аскетически литературной деятельности.⁴³⁶ К этому подвигу молитвы и словесного выражения своих духовно-аскетических сокровищ для блага ближнего и сведена была жизнь Преосвященного Игнатия в Николо-Бабаевском монастыре: суровый подвиг аскетизма личного, подвиг молитвенный и перенесение скорбей телесной болезненности, заботы о благоустроении и преуспеянии обители, попечение о своем брате подвижнике, памятование о местах своего жизненного служения, усиление переписки в назидание ближним, литературно-аскетическая деятельность, изредка отзвук на доносящиеся в затвор вести внешнего мира, постоянное памятование о смерти и необходимости достойного приготовления к ней, – вот в каком направлении может быть представлено содержание жизни Преосвященного Игнатия Брянчанинова в Николо-Бабаевском монастыре с 16 октября 1861 года по 30 апреля 1867 года.

86-летний старец монах Александр, выполняющий послушание чтения Псалтыри и помянника, при гробнице Владыки Игнатия, жил в Николо-Бабаевским монастыре еще при Святителе Игнатии. В его умилительно-назидательных воспоминаниях встают пред слушателем живые образы в Бозе почивших трудников душеспасительного подвига: самого Владыки Игнатия, его брата – Петра Александровича – в иночестве монаха Павла, сына последнего Алексея Петровича, братии, пришедшей с Владыкой с Кавказа. Преосвященный Игнатий, по воспоминаниям старца, вставал в три часа утра и, после молитвы, когда был здоров, отправлялся на кратковременную прогулку в монастырскую рощу; остальное время пребывал дома, занимаясь молитвой и писанием своих сочинений. В своей жизни отличался строгим воздержанием, бессменно имея в своем столе суп и кашу, в то время, как для паломников и иноков монастыря предлагался более содержательный обед. В обращении – отличался необыкновенной добротой и лаской. Из монастыря почти не выезжал, а все хлопоты по монастырским делам вел П.А. Брянчанинов. Из числа глубоко преданных Епископу Игнатию, чтивших его во время жизни в Николо-Бабаевском монастыре и после смерти, следует указать игуменью Московского Страстного монастыря Антонию. Игуменья Антония неоднократно бывала в Бабаевском монастыре, но только уже по смерти Преосвященного Игнатия, который питал к ней при жизни чувство глубокого расположения и уважения. В близких отношениях к Николо-Бабаевскому монастырю во время проживания там Преосвященного Игнатия находился один благочестивый Харьковский помещик – Андрей Феодорович Ковалевский. Считая Преосвященного Игнатия своим Наставником, он глубоко проникся его аскетическим духом и решился удалиться от мира. С этой целью он устроил в своем имении в Змиевском уезде Харьковской губернии иноческую обитель; долгое время это не был самостоятельный монастырь: в нем проживали иноки, присылаемые из Святогорского монастыря. В настоящее время эта обитель уже известна под именем Высочинского Казанского монастыря. А. Ф. Ковалевский хорошо изучив язык славянских богослужебных книг, с любовью занимался писанием акафистов, из которых некоторые уже давно введены с надлежащего разрешения в церковно-богослужебное употребление.⁴³⁷

Сдав хозяйственную часть монастыря настоятелю и доверенному лицу Архимандриту Иустину с ближайшей известной ему братией, Преосвященный Игнатий углубился в подвиг литературно-аскетический и молитвенный. Но он не был равнодушен к интересам приютившей его обители. В отношении внешнем его заботы о Бабаевской обители выражались в улучшении её материальных средств, особенно личными жертвами, в благоустроении обители при личном руководстве, в опытных указаниях его Петру Александровичу и братии в этом направлении; в отношении внутренней жизни Бабаевской обители, – попечительность святителя Игнатия выражалась в мерах личного влияния на поднятие нравственной жизни монастырского братства. Опытный хозяин-руководитель, возродивший обители и обеспечивший внешние потребности в Лопотовом монастыре и Сергиевой пустыни, Владыка Игнатий через посредство доверенных лиц и здесь достиг экономического и внешнего благоустройства обители. Хозяйство монастырское поставлено было на рациональных началах; здания все были исправлены или устроены вновь. Чудотворная икона Святителя Николая с 1865 г. стала износиться из монастыря в Ярославль, Кострому и их окрестности. Увеличился приток богомольцев в Бабаевский монастырь, привлекаемых благолепным Богослужением, чудотворными иконами и подвижническим именем Владыки Игнатия.⁴³⁸ Все это вместе содействовало увеличению и материальных средств обители. Кроме того, личные средства и материальные ценности Владыки Игнатия, а равно и Петра Александровича Брянчанинова пошли на благоустройство обители. Владыка Игнатий свою пенсию в 1500 рублей, другие материальные поступления вносил в кассу обители. Об этом есть отчасти и документальные сведения, отчасти же это подтверждается тем, что в числе скудной, оставшейся после смерти Преосвященного Игнатия, материальной ценности денег не оказалось, а родственникам по плоти он денег не передавал, да и нуждающихся в этом присных по плоти у него не было.⁴³⁹ Увеличившийся с 1862 г. приток богомольцев в Николо-Бабаевский монастырь и умножения, при личном участии Владыки, материальных средств, вызвали его на заботы о создании нового соборного храма во имя Божией Матери. Ветхая и тесная соборная церковь во имя Иверской Божией Матери весною 1864 года была разобрана и тогда же заложен новый храм по Высочайше утвержденному проекту архитектора, профессора Академии художеств И. И. Горностаева, который руководился, при этом, указаниями Преосвященного Игнатия.

Двухэтажный, обширный, величественный, прекрасный и единственный в своем роде по всему Поволжью храм Иверской Божией Матери, по внешнему виду своему имеет некоторое сходство, с церковью Воскресения Христова в Иерусалиме; с главой, изображающей царскую корону и вместе Архиерейскую митру, которые обе принадлежат Главе Церкви – Господу Иисусу Христу. В построении этого храма Владыке Игнатию было немало хлопот, но, предвидя их, он возлагал свое упованиe на милость Божию и в самых затруднениях видел особый благоприятный для дела смысл. «Над построением храма Богоматери очевиден перст Богоматери», писал он брату. «Даруется человекам, труждающимся в деле, помощь; вместе даруется им побороться с препятствиями и поскорбеть для их же душевной пользы, чтобы очистить дело от примеси тщеславия и других увлечений, чтобы оно было совершено в Богоугодном смиренномудрии. Таков обычный ход дел, покровительствуемых Богом».⁴⁴⁰ Но дожить до окончания постройки храма Иверской Божией Матери Преосвященному Игнатию было не суждено: храм закончен был лишь в 1877 году. Заложенные при Владыке Игнатии, устроенные по его проекту и идее, обязанный своим существованием его благочестивой ревности и средствами, соборный храм Иверской Богоматери служит прекрасным надгробным памятником самому Святителю Игнатию. Своей громадой он господствует не только над строениями Бабаевской обители, но и над всеми окрестностями. По сторонам средней главы его размещено 12 изображений наиболее чтимых в Россы икон Божией Матери, а по карнизу фонаря этой главы, славянскими письменами начертана песнь Богородице: «Достойно есть, яко воистину, блажити Тя, Богородице»... Чудотворная икона помещена на левой стороне главного иконостаса. Для благоговейного хранения её сооружена великолепная сень и киот в древне-русском византийском стиле, резные и позлащенные; сень увенчана тремя таковыми же главками.⁴⁴¹

Под верховным управлением многоопытного в духовной жизни Архипастыря-подвижника, Николо-Бабаевский монастырь в значительной мере благоустроился и в духовном отношении. Своим высоким духовным авторитетом Преосвященный Игнатий оживил и поднял нравственную жизнь монастырского братства до небывалой, в сравнении с прежним состоянием высоты, сделавшись родоначальником духовной иноческой дружины. К сожалению, нарушение порядка преемственности в назначении настоятелей Николо-Бабаевского монастыря отразилось постепенной утратой духа Игнатиева: лица из других иногда далеких обителей, совершенно не знакомые с настроением и трудами почивающего под сводами Златоустовского храма подвижника-Архипастыря, сосредотачивая преимущественное внимание на хозяйственной стороне монастырской жизни, на настоятельстве Николо-Бабаевского монастыря не удержали на должной высоте духовного наследия, оставленного Игнатием Брянчаниновым. Можно надеяться, что нынешний настоятель обители – выходец строгой и славной обители Соловецкой – Архимандрит Анатолий, с интересом относящийся к личности Святителя Игнатия, оживит спасительные воспоминания о нем в среде Бабаевского монастырского братства. Ближайшее участие в заботах Преосвященного Игнатия о благоустроении Бабаевской обители принимал его брат, друг и усердный почитатель – Петр Александрович Брянчанинов. В свою очередь и многолетние попечения Владыки об этом его брате по плоти и духу закончились также в этот Бабаевский период жизни Святителя Игнатия определением Петра Александровича Брянчанинова в состав братства Николо-Бабаевской обители. Личность И. А. Брянчанинова настолько содержательна и интересна, а жизнь его настолько поучительна, что требует в отношении к себе особого литературного труда.⁴⁴² И если мы касаемся высокой личности губернатора-подвижника, то лишь в виду близких отношений его к Епископу Игнатию и в той мере, в какой это нужно для полноты изображения личности Преосвященного Игнатия. Начавшись еще в детстве, сложившись под кровом родительского дома, отношения Владыки Игнатия к младшему брату своему во все время жизни были отношениями старца к духовно-руководимому им. Еще в письме из Сергиевой пустыни, тогда еще Архимандрит Игнатий, наряду с ответами по вопросам житейским, всего более дает наставлений духовно-аскетических относительно внимания к себе, исповеди, молитвы и возложения всех упований на милость Божию. Такой характер отношений Епископа Игнатия к П.А. Брянчанинову, по нашему мнению, совершенно ясен из приложенной к нашей книге серии писем Владыки Игнатия к брату.

Особенно духовно-аскетическая переписка братьев-подвижников усилилась в то время, когда Владыка Игнатий, освободившись от Кавказской кафедры, поселился в Николо-Бабаевском монастыре, тогда как П.А. Брянчанинов остался Ставропольским губернатором и, при тяготении своем к монастырю, должен был вершить гражданские дела в беспокойном и неупорядоченном крае. Петр Александрович, по отъезде Преосвященного брата, рвался в монастырь. Владыка Игнатий, приютив под своим попечительным кровом своего племянника Алексея Петровича, сдерживал стремительность брата и придумывал для него форму начального жительства в монастыре во внимание к семейному положению его и своим планам внешнего благоустроения обители, которое требовало средств и губернаторской пенсией Петра Александровича могло быть в значительной мере обеспечено. Для иллюстрации рассматриваемого положения, с нашей точки зрения, представляется весьма ценным письмо Преосвященного Игнатия к П.А. Брянчанинову от 24 февр. 1862 года. Преосвященный, Игнатий пишет: «Если последует на то Божие соизволение, то некоторый богомолец (т. е. П.А.) имеет желание поступить в Бабаевский монастырь для сожительства со мною и приготовления себя к переходу в вечность, к каковому переходу и я призываюсь непрестанно возрастающими и умножающимися немощами моими. Святые Отцы утверждают, что всякому желающему вступить в монастырь, надо избрать образ жизни, который бы соответствовал его духовной цели и вел к ней. Рассуждая о положении, которое приличествовало бы наиболее упомянутому богомольцу, я признаю наилучшим для него вступить в отношения к монастырю монастырского ктитора. Оставаясь в светском звании и одежде, он может постоянно жить в монастыре, делая посильный произвольный денежный вклад, заведуя сельским хозяйством монастыря, которое непременно должно улучшиться, заведуя постройками, занимаясь хождением по делам монастыря в столицах и соседних городах. Ктитор будет иметь характер благотворителя перед монастырским братством и вообще перед духовенством. Такое наружное положение соответствует и душевной потребности вновь вступившего в монастырь и нуждающегося в вещественных занятиях. Переход от светского развлечения к нерушимому глубокому безмолвию должен быть постепенен. После занятий, сопряженных с некоторым общеполезным и полезным для монастыря и братства развлечением, Бог устрояет положение очень спокойное, основанное на предшествовавших трудах, сопряженных с развлечением... Положение ктитора и для Алексея Петровича будет весьма полезно. Кто знает, долго ли я потянусь. Очень истощен. В случае моей кончины все о Господе братство понуждается в защитнике со значительным весом». Таким образом, Владыка Игнатий заботится одновременно о пользе обители через привлечение к ктиторскому о ней попечительству своего брата, и для последнего устраивает постепенность перехода от кипучей общественной деятельности в должности Ставропольского губернатора к смиренному подвигу монастырского послушника.

В последующем ряде писем Преосвященный Игнатий убеждает брата не горячиться и не спешить исполнением своего огнепального желания поступить в монастырь: «непременно дождись отставки» – пишет и подчеркивает Владыка Игнатий. «Вера должна быть соединена с благоразумием, которое признается величайшей христианской добродетелью. Действуй благоразумно и осмотрительно. Сам видишь, что вообще дела принимают запутанный характер».⁴⁴³ Медленно и осторожно ведет Владыка Игнатий своего брата к иноческому жребию, ограничивая в том же направлении стремившегося Алексея Петровича, но в то же время, внимательно заботясь, о религиозной дисциплинированности его духа. По случаю поступления Алексея Петровича в Моск. университет, Владыка Игнатий с Кавказа пишет Преосвященному Леониду, Епископу Дмитровскому, от 24 янв. 1860 г. «Позвольте просить милостивого внимания Вашего к подателю сего письма, Алексею Петровичу Брянчанинову, моему родному племяннику, единственному сыну моего брата, здешнего начальника губернии. Алексей Петрович желает вступить в Московский университет. Не откажите ему в полезных наставлениях, в которых всегда нуждались молодые люди, а теперь, при умножении соблазнов, еще более нуждаются. Мой брат – самый религиозный человек; старался воспитать сына в страхе Божием, а теперь, отпуская, из своего личного надзора, поручает его Богу и Божиим служителям».⁴⁴⁴ Письма Преосвященного Игнатия к П.А. Брянчанинову и, отчасти, к М.В. Чихачову – открывают интимную сторону души Владыки, его доброе сердце, его чуткость и бережное отношение к душевной чистоте, глубокую веру в Божественный Промысел и религиозное начало, как главные факторы жизненных отношений.

Петр Александрович был многополезным членом Бабаевского братства: он употреблял на нужды монастырские свою губернаторскую пенсию, вел разные монастырские дела в Костроме, Ярославле и Петербурге, содействовал упорядочению монастырского хозяйства, устраивал дела Владыки Игнатия по изданию его сочинений, являлся выразителем и выполнителем его воли по всем направлениям, являлся, в то же время, другом и нравственной опорой утружденного недугами и отделенного от мира Владыки Игнатия. И, делая в преддверии вечности последние земные распоряжения, Преосвященный Игнатий поручает исполнение своей воли брату П.А. Брянчанинову. Завещание – письмо Святителя Игнатия к брату от 9 июля 1862 г. за № 209, ниже прилагаемое в автографе,⁴⁴⁵ говорит не только о глубоком доверии его к последнему, но и раскрывает прочную почву их духовной близости в общих стремлениях духа в страну вечных обетований. «Ваше Превосходительство, любезнейший братец, Петр Александрович», пишет Владыка Игнатий в этом официальном письме. «Видя себя пришедшим в крайнее изнеможение и болезненность, знаменующие приближение общего всем человекам переселения из гостиницы земли в вечность, покорнейше прошу Вас принять на себя в случае моей кончины, распоряжение всем моим, – впрочем, весьма небольшим, имуществом, согласно прилагаемой при сем копии с предложения моего Костромской духовной Консистории и согласно словесно сделанному мною Вам завещание. Получив от Вас значительное денежное пособие во время нахождения моего на Кавказской кафедре, я прошу Вас принять те вещи, какие найдете нужными и полезными для себя и для сына Вашего, Алексея Петровича, в Вашу и его собственность; другие – отдать настоятелю и раздать братиям, преимущественно же тем из них, которые послужили мне лично,,. Главные предметы имущества моего состоят из: 1) библиотеки, 2) белья, шуб и разного платья, из которого цветные и бархатные, рясы, предназначены мною для ризницы Бабаевского монастыря, 3) экипажей: дормеза, кареты и зимнего возка. – Сочинения мои, остающиеся в рукописях, передаю сполна в Ваши собственность и распоряжение.

Вам известен мой образ мыслей: почему понятно для Вас и то желание мое, чтобы оставшееся после меня имущество, как приобретенное при убогом служении моем Церкви, а не от родственников поступило в пользу Церкви, её служителей и нищей братии. Я убежден, что Вы исполните отчетливее и лучше мое желание, нежели как исполнил бы его я сам, и потому останавливаюсь от всякого мелочного распоряжения, могущего неожиданно затруднить Вас в Вашем действовании. Милосердый Господь, по единой милости Своей, да отверзет мне врата милосердия Своего, да примет в них сиротствующую и нищую душу мою из среды многомятежного мира сего, да упокоит её во Царствии Своем. В свою череду, которая непременно наступает для каждого земного странника, воззваны будете и Вы предстать Богу. От всея души желаю, чтобы это воззвание было услышано Вами с радостью, как призвание к радости вечной, не наветуемой уже никакой скорбью. Вашего превосходительства покорнейший слуга и брат Епископ Игнатий.⁴⁴⁶ Само по себе назидательное это завещание Владыки Игнатия ясно говорит нам о единомыслии завещателя с тем, кто делается после его смерти, исполнителем его воли.

Со времени своего вступления в Николо-Бабаевский монастырь, Владыка Игнатий с особенным вниманием начинает готовиться к смерти, отрешаясь, от своей связи с вещественностью всякого рода. Кроме вышеприведенного трогательного завещания Владыки Игнатия и актов продажи драгоценностей с обращением вырученных денег на нужды новостроящегося храма, в бумагах сенатора Н.С. Брянчанинова есть еще выражение предсмертной воли Владыки. B мае 1862 года принадлежащий ему наперсный крест, украшенный бриллиантами, розами и сибирскими аметистами, препровожден был самим Преосвященным Игнатием в дар Троице-Сергиевой пустыне для употребления его настоятелями при священнослужении.⁴⁴⁷ В 1865 году Преосвященным Игнатием была пожертвована в Костромской Ипатьевской монастырь панагия с изображением Казанской Божией Матери.⁴⁴⁸ Преосвященный Игнатий скончался на 61 году своей жизни З0-го апреля, 1867 года, во второй половине 8-го часа утра, в неделю жен Мироносиц. По свидетельству благоговейного Свидетеля праведной жизни святителя Игнатия, его келейника Василия Павлова – привычка окружающих видеть Преосвященного всегда болезненным, всегда слабым в силах, но притом постоянно одетым и никогда не прекращавшим молитвенных подвигов, была причиной, что всё, относившееся к извещению о близости кончины его, осталось не примеченным; а потому те самые, которые три года видели его близким к смерти изумились, когда внезапно услышали весть об отходе его в вечность. Только, по истечении некоторого времени, так сказать опомнившись, по соображении всех предшествовавших кончине Преосвященного действий и слов его, становилось ясным, что он знал приближение конца жизни своей и высказывал об этом в выражениях, иногда прикровенных, иногда весьма определительных многим из окружающих, а особенно келейнику своему Василию Григорьеву Павлову, к которому являл особенную духовную попечительность, как к благочестивому мальчику, за его простоту и особое послушание. Из слов Василия Павлова явствует, что Преосвященный Игнатия начал решительно готовиться к смерти с первого дня Пасхи. Отслужив в этот день последнюю литургию,⁴⁴⁹ он столько утомился, что с трудом довели его до келии. Требовался получасовой отдых, чтобы собрать силы и принять пищу. С этого же дня Преосвященный сделал изменение в распределении часов для своих занятий, умножив число часов уединения тем, что после вечерни не стал принимать никого, не исключая и келейника. Причиной этого изменения он объявил: «мне необходимо готовиться к вечности». Вскоре, около этого времени, объясняя Архимандриту Иустину свое духовное состояние, говорил, что «потерял всякое сочувствие ко всему земному, потерял даже внимание ко вкусу пищи». При этом он прибавил: «наблюдайте за мной, батюшка, я не долго протяну». Степень помянутого отторжения Преосвященного Игнатия от всего земного можно отчасти усмотреть в следующем обстоятельстве: 23-го апр. ему доставлены были, только что вышедшие из печати 3 и 4 томы его сочинений, но он не развернул, не посмотрев книг, не отослал назначенных к отсылке Преосвященным Костромскому и Ярославскому, даже не отдал следовавших к раздаче окружающим его, сказав, что брат Петр Александрович придет, разошлет и раздаст сам, кому что следует. Такое равнодушие совершенно противоположно заботливому и деятельному от природы характеру и прежнему вниманию Преосвященного к изданию его сочинений, на который он смотрел, как на обязательное исполнение долга своего. Нельзя не заметить, что, так как, приезд Петра Александровича был обстоятельством совершенно неопределенным, то приведенным распоряжением Преосвященный совершенно отстранял себя от дела, которое в естественном порядке было ему, как пастыреначальнику и автору, ближайшим из всех его земных дел.

К этому же времени относится разговор его с келейником Василием. Владыка сказал ему: «Вася, Вася, как мне тебя жаль»! Келейник спросил, разве я погибну, Владыко? «Нет, отвечал Старец, этого и помысла не допускай». Но причины, почему жалел Васю, не объяснил. В последнее время Преосвященный неоднократно повторял ему, что очень полезно просить Господа, чтобы Господь известил о кончине: «Очень хорошо», говорил он, «если кого Господь известит о приближающейся кончине только эти извещения бывают всегда не ясные ради того, чтобы человек пребывал в непрестанном страхе. Святитель Тихон молил Господа: скажи мне, Господи, когда я умру? Ему и сказано было: «в день недельный». Вот, хотя и сказано «в день недельный»; но не сказано, в какой именно. Значит и готовься на каждое воскресение». Рассказывая это, Василий заметил: «Владыка так часто повторял эти слова, что они точно врезались у меня в памяти, и я думал, что он повторял мне их по причине его старческой забывчивости».⁴⁵⁰ В четверг 27 апреля Владыка натирался мазью, по окончании натирания просил прощения у натиравшего ученика своего иеромонаха Каллиста, что утруждал его этой услугой, и сказал, что «принял от него эту услугу в последний раз». На вопрос иеромонаха: разве ему не нравится мазь, отвечал: «нет, но дни мои сочтены». В пятницу Владыка лег по обычаю – после обеда отдыхать, но вскоре позвал келейника и приказал дать чаю. Келейник заметил необыкновенную красноту лица и спросил о причине. Владыка объяснил это следствием слабого удара (который, однако же, не произвел никакого повреждения), и говорил келейнику, что чувствует себя столько нехорошо, что ожидает смерти, почему и приказал сказать об этом домоправителю – иеродиакону Никандру: «а то, если я умру, говорил Владыка, он оскорбится на тебя, что ты ему не сказал о том, что я так труден». При этих словах, поразивших юношу скорбию и ужасами, первая мысль келейника выразилась вопросом: «как мне жить без Вас, Владыка? Ведь нынче очень трудно?» На это Владыка ответил: «да, батюшка, очень, очень трудно, так трудно, что ты себе и представить не можешь; и я думал о тебе и предал как себя, так и тебя воле Божией». Когда пришел к нему иеродиакон Никандр и предложил послать в город за доктором, то Владыка отвергнул это предложение. Прежде он говорили не раз окружающим, «когда я буду умирать, не посылайте за докторами, дайте мне умереть, как следует христианину, во внимании, не смущая и не рассеивая меня вашей тревогой». Архимандрит Иустин сказывает, что еще в начале прошлой зимы по поводу разговора о лице, подвергшемся параличному удару, Владыка сказал: «и я умру ударом».⁴⁵¹ Архимандрит начал было возражать, говоря, что при его телосложении, худобе и образе жизни это невероятно; но Владыка, кратко подтвердив свои слова, переменил разговор. Более двух лет тому назад,⁴⁵² разговаривая со мной о смерти, Владыка сказал: «матушка наша была также больна перед смертью, как и я: всё на ногах, а пришло время, в три дня болезнь окончила свое дело».

В субботу 29 апреля утром Владыка был довольно бодр, говорил, что ему лучше, «а вчера», прибавил, «чуть не умер, с трудом отдохнул». Впрочем отменил распоряжение свое приготовить ему ванну, сказав: «уже не нужно». В последнее время и особенно в последние дни жизни своей, не исключая и пятницы, когда ему было очень трудно, Преосвященный Игнатий был воодушевлен необыкновенной милостью ко всем, растворенной жалостью.⁴⁵³ Эта милость и при ней неземная радость, сиявшая на лице его, поддерживали в окружающих убеждение, что жизнь его еще продлится; Между тем он говорил келейнику своему, указывая на сердце: «ужасно болит сердце, да^: мне не верят.⁴⁵⁴ В один из последних дней, прощаясь с этим келейником, Владыка ответил на его поклон благоговейным поклоном до земли, сказав: «ты меня, батюшко, прости». Исполненный благолепного смирения, вид Преосвященного тронул келейника до слез. В воскресенье, 30 апреля, к 7 часам утра келейник Василий, войдя в спальню Преосвященного нашел орлец неубранным перед иконами, что редко случалось. Преосвященный всегда во время келейных молитвенных стояний, стоявший на орлеце, большей частью сам убирал его.⁴⁵⁵ Умывшись, он по обычаю приобщился, выпил Богоявленской воды и, напившись чаю,⁴⁵⁶ ушел в свою внутреннюю келию. В исходе 8-го часа, перед самым благовестом к поздней обедне, келейник, войдя к нему, с обычной молитвой, нашел его лежащим на постели, на левом боку, лицом к стене. Видя, что Владыка, всегда очень чуткий, не обращает внимания на вход его, келейник приписал это особенному молитвенному действию, что иногда с ним случалось. Постояв несколько, Василий стал повторять молитвы, но не получал ответа. Вглядываясь пристальнее, он заметил, что рука Преосвященного покрыта смертной бледностью: Владыка уже скончался. Голова его, лежавшая на подушке, была несколько наклонена вперед; ладонь левой руки воздета кверху, как бы в молитве; правая рука, опущенная вдоль тела на кровать к стороне стены, лежала близ раскрытого канонника. Вообще благообразное положение тела было причиной, что келейник не мог скоро решиться признать его безжизненным. Смерть, придя к Святителю Христову, нашла ум его занятым молитвословием; начав молитву на земле, он был призван к бесконечному славословию Бога на небе. – Давно готовился и ждал Епископ Игнатий прихода смерти, вооруженный непрестанной молитвой именем Христа Иисуса, и смерть, побежденная Христом, почтила «жизнь во Христе, она пришла к рабу Христову, сообразно с выраженным им его желанием,⁴⁵⁷ в тишине уединения в час «молитвы, при внимании, углубленном в молитвословие; – избрала даже то положение тела, которое не нарушило бы благостояния отходившего Святителя Христова, посвятившего всю жизнь и особенно последние годы её покаянию и плачу. Шедший путем покаяния и плача не мог не придти к блаженствам, обетованным Евангелием за эти добродетели.

Какой смертью скончался Преосвященный Игнатий по терминологии медицины? – Хотя он скончался на третий день от начала последней болезни, но думаем, что конечный исход этой болезни был, именно, тот, который он сам предвидел и объявил. Действие кратчайшее отделения души от тела должно быть и самое безболезненное,⁴⁵⁸ но действие это неизбежно должно выразиться в самом теле тем или другим окончательным болезненным исходом. Лицо покойного Епископа по перенесении тела на стол, по единогласному показанию всех видевших, сияло радостью. На левом виске заметна была синяя жилка, спускавшаяся около уха по щеке полоской красноватого цвета, вероятно, – след пути, которым смерть вошла и овладела телом. По обычаю Афонских подвижников Преосвященный Игнатий во время пребывания своего в Бабаевском монастыре ни разу не позволил себе лечь в постель раздетым, малым сном он успокаивался одетый и обутый.⁴⁵⁹ Несмотря на разнообразные недуги, которыми он был одержим постоянно, никто никогда не слыхал его болезненного стона. Он говорил, что заставляя себя не стонать, в болезни, он приучал себя претерпевать всё находящее. «Всякая явная добродетель – не моя добродетель, по учению Самого Господа, заповедавшего все доброе делать в тайне», сказал он, беседуя о делании Евангельских заповедей. И точно, – всё величие подвига его, в его неописанном объеме, есть тайна его душевной клети, исповеданная и открытая, насколько то возможно было, в его сочинениях, но в полноте своей ведомая единому Богу. Этой таинственностью, – отличительной чертой всей земной деятельности своей, по точному смыслу Евангельских заповедей, запечатлел Преосвященный Игнатий и свой предсмертный подвиг.

Для утешения ученикам, лишившимся в нем духовного отца и наставника, он оставил указание о земном пути своем, о том, куда стремился жизнью и куда-веруем-достиг: «Взят я, – говорит он в предисловии к 4-му тому сочинений своих, – восхищен с широкого пути, ведущего к вечной смерти, и поставлен на путь тесный и прискорбный, ведущий в живот. Путь тесный имеет самое глубокое значение: он подъемлет с земли, выводит из омрачения суетой, возводит на небо, возводит в рай, возводит к Богу, представляет пред Лице Его в незаходимый свет для вечного блаженства». 2-го мая, на третий день по кончине, тело Епископа Игнатия было вынесено из келии в монастырскую церковь Святителя Николая, а 5 мая, в шестой день, совершены литургия и отпевание Преосвященным Ионафаном, Епископом Кинешемским, Викарием Костромским. Обряд отпевания, по распоряжению Преосвященного, совершен был по образу службы пасхальной. По окончании отпевания, Преосвященный Ионафан произнес надгробное слово, простился с покойным Святителем, по принятому обряду, за ним последовали к целованию Архимандрит с братией, а потом начальник Костромской губернии В И. Дорогобужинов и все присутствовавшие в церкви. Затем тело Преосвященного Игнатия при крестном ходе, обнесенное кругом церкви Святителя Николая было отнесено в монастырскую больничную церковь Преп. Сергия Радонежского Чудотворца и Иоанна Златоустого, где и предано земле в склепе, устроенном за левым клиросом.

Начальник губернии и все присутствовавшие мирские удивлялись мягкости руки и вообще покойному состоянию тела, которое нисколько не издавало обыкновенного запаха разложения, и всё погребение производило впечатление торжественного празднества. Блажени, яже избрал и приял еси Господи, память их в род и род. Кончина и погребение Владыки Игнатия совпала с весенней бездорожицей, затруднявшей, особенно переправу через Волгу. Несмотря на это почитатели Преосвященного Игнатия, перенося невзгоды испорченного санного пути и опасности переправы через бунтующую громадную реку, во множестве, собрались к гробу почившего.⁴⁶⁰ На всеподданейшем докладе Обер-Прокурора Свят. Синода графа Д. А. Толстого Государю Императору Александру II о кончине Преосвященного Игнатия, Его Величество изволил собственноручно написать: «Искренне о нем сожалею, как о старом моем знакомом».⁴⁶¹ В ряду сочувственных писем, полученных П.А. Брянчаниновым по случаю кончины Преосвященного Игнатия, выделяется письмо Преосвященного Леонида, Епископа Дмитровского, от 12 августа 1867 г., в котором Владыка Леонид, вместе с сожалением о жизненном исходе почившего, выражает свой взгляд на увековечение памяти Святителя Игнатия изданием его сочинений. «Надобно было почтить Вашу печаль молчанием или, краткими только словом, ограничиться, пока свежа была рана, внезапно нанесенная Вашему сердцу кончиной Вашего брата по плоти, отца по духу», пишет Преосвященный Леонид. «Рана так глубока, что и теперь прикосновение к ней не может не произвести болезненного ощущения; но теперь в молитве и смирении Вы, конечно, уже нашли врачевство и оно начинает производить свое действие. Поэтому решаюсь писать, не стараясь сдерживать сколь можно более слово. Потеря, Вами понесенная, должна быть признана быть потерей всецерковной. Вам виднее, как событие смерти Преосвящённого Игнатия принято в православном русском обществе. Если и недовольно сочувственно, не должно сетовать. Смирение истинно-православных Епископов таково, что они ищут себе безвестности так же усердно, как дети мира ищут знаменитости. Поэтому неудивительно, что о них не широко ходит молва и не скоро оцениваются их заслуги. Зато их слава, хоть медленно, но прочно утверждается и безопасно для их смирения, ибо, большей частью, по смерти (исключения бывают редки, хотя и бывают, как мы видели в день 5-го августа).⁴⁶² И слова эти не есть предмет бесплодного праздного любования толпы, а источник назидания избранных душ. Я уповаю, что православные pyccкие люди, мало по-мaлy усвоят себе покойного Святителя. В его жизни и писаниях они постараются найти и найдут, что может быть общедушепитательно. Думается, что со временем, могли бы Вы для пользы иночества извлечь из его писаний то, что особенно общедоступно, понятно и назидательно, для тех иноков, кои человеческой мудростью не богаты, но духом в Бога богатеют или желают богатеть, а также и то, что полезно для простых читателей мирян». Таковы пожелания Преосвященного Леонида совпадали с намерениями самого П.А. Брянчанинова, который по долгу завещания и в собственное утешение тщательно занялся собиранием и приведением в порядок обширной переписки и других еще неизданных сочинений своего Преосвященного брата, хотя и не успел в этом.

Преданные Преосвященному Игнатию и почитавшие его лицо были охвачены жгучей скорбью по поводу его кончины, и лишь в молитве и воспоминаниях о почившем находили себе утешение. В числе почитателей Владыки Игнатия во время его жизни было несколько лиц, которые самым убежденнейшим образом считали его святым по праведности его жития. К ним принадлежали, отчасти сродники Владыки по плоти, отчасти, сродники его по настроению. Из них некоторые пережили, в связи с кончиной Преосвященного Игнатия, чудесные видения, как напр. А.В. Жандр.⁴⁶³ В автобиографических записках Мих. Вас. Чихачова записано следующее удивительное «явление Епископа Игнатия Александре Васильевне на 20 день по кончине его, 1867 года 19 мая, описано видевшею в Москве». Приводим это видение в виду его глубоко назидательного смысла по существу, а также, для характеристики воззрений современников на личность почившего Святителя.–"Тяжелая скорбь подавила все существо мое с той минуты, как дошла до меня весть о кончине Владыки! Скорбь эта не уступала и молитве: самая молитва была растворена скорбью, невыносимой, горькой. Ни днем, ни ночью не покидало сердца ощущение духовного сиротства. И душа и тело изнемогали до болезни. Так прошло время до 20 дня по кончине Владыки. На этот день я готовилась приобщиться Святых Тайн в одном из женских Московских монастырей. Так сильно было чувство печали, что даже во время Таинства Исповеди не покидало оно меня, не покидало и во все время совершения литургии. Но в ту минуту, как Господь сподобил меня принять Святые Тайны, внезапно в душу мою сошла чудная тишина и молитва именем Господа нашего Иисуса Христа-живая ощутилась в сердце. Так же внезапно, для меня самой непонятно, печаль о кончине Владыки исчезла. Прошло несколько минут, в течение которых я отошла на несколько шагов от царских врат, и, не сходя с солеи, стала по указанию матери игуменьи на левый клирос прямо против иконы Успения Божией Матери. В сердце была молитва, мысль в молчании сошла в сердце, и вдруг, – перед внутренними глазами моими, как бы также в сердце, но прямо против меня у иконы Успения, возле одра, на котором возлежит Царица Небесная, изобразился лик усопшего Святителя – красоты, славы, света, неописанных! Свет озарял сверху весь лик, особенно сосредотачиваясь наверху главы. И внутри меня, опять в сердце, но вместе и от лика, я услышала голос, – мысль, поведание, – луч света, – ощущение радости, проникнувшее все мое существо, которое без слов, но как-то дивно передало моему внутреннему человеку следующие слова: «Видишь, как тебе хорошо сегодня. А мне – без сравнения так всегда хорошо и потому не должно скорбеть о мне». Так ясно, так отчетливо я видела и слышала это, как бы сподобилась увидеть Владыку и слышать от него лицом к лицу. Несказанная радость объяла всю душу мою, живым отпечатком отразилась на лице моем так, что заметили окружающие. По окончании литургии, начали служить панихиду. И какая это была панихида! В обыкновенных печальных надгробных песнопениях слышалась мне дивная песнь духовного торжества, радости неизглаголанной, блаженства и жизни бесконечных. То была песнь воцерковления вновь перешедшего из земной, воинствующей Церкви воина Христова в Небесную Церковь торжествующих в невечерней славе праведников. Мне казалось, что был Христов день, таким праздником ликовало все вокруг меня, и в сердце тихая творилась молитва,

Вечером того же дня (19-го мая) я легла в постель: сна не было. Около полуночи, в тишине ночи, откуда-то издалека донеслись до слуха моего звуки дивной гармонии тысячи голосов. Все ближе и ближе приближались звуки: начали отделяться ноты церковного пения ясно, наконец стали определительно, отчетливо выражаться слова… И так полно было гармонии это пение, что невольно приковывалось к нему все внимание, вся жизнь... Мерно гудели густые басы, как гудит в пасхальную ночь звон всех Московских колоколов, и плавно сливался этот гул с мягкими, бархатными тенорами, с серебром рассыпавшимися альтами, и, весь хор казался одним голосом – столько было в нем гармонии! И все яснее и яснее выделялись слова. Я отчетливо расслышала: «Архиереев Богодухновенное украшение, монашествующих славо и похвало». И вместе с тем для самой меня необъяснимым извещением, без слов, но совершенно ясно и понятно, сказалось внутреннему существу моему, что этим пением встречали Епископа Игнатия в мире небесных духов. Невольный страх объял меня, и к тому же пришло на память, что Владыка учил не внимать подобным видениям и слышаниям, чтобы не подвергнуться прелести. Усиленно старалась я не слышать и не слушать, заключая все внимание в слова молитвы Иисусовой, но пение все продолжалось помимо меня, так что мне пришла мысль, не поют ли где на самом деле в окрестностях. Я встала с постели, подошла к окну, отворила его: все было тихо, на востоке занималась заря.

Утром, проснувшись, к удивлению моему, я припоминала не только напев, слышанный мной ночью, но и самые слова. Целый день, не смотря на множество случившихся житейских занятий, я находилась под необычайным впечатлением слышанного. Отрывками, непоследовательно припоминались слова, хотя общая связь их ускользала от памяти. Вечером я была у всенощной: то была суббота – канун последнего воскресения шести недель по Пасхе: пели канон Пасхи. Но ни эти песнопения, ни стройный хор Чудовских певчих не напоминали мне слышанного накануне: никакого сравнения нельзя было провести между тем и другими. Возвратившись домой утомленная, усталая, я легла спать, но сна опять не было, и опять, только что начал стихать городской шум, около полуночи, слуха моего снова коснулись знакомые звуки, только на этот раз они были ближе, яснее, и слова врезывались в памяти моей с удивительной последовательностью. Медленно и звучно пел невидимый хор: «Православия поборниче, покаяния и молитвы делателю и учителю изрядный, Архиереев Богодухновенное украшение, монашествующих славо и похвало: писанми твоими вся ны уцеломудрил еси. Певнице духовная, новый Златоусте: моли Слова Христа Бога, Его же носил еси в сердце твоем, даровати нам прежде конца покаяние!». На этот раз, несмотря на то, что я усиленно творила молитву Иисусову, пение не рассеивало внимания. А еще, как-то неизъяснимым образом и моя сердечная молитва сливалась в общую гармонию слышанного песнопения и сердце живо ощущало и знало, что то была торжественная песнь, которой небожители радостно приветствовали представившегося от земли к небесными – земного и небесного человека, Епископа Игнатия. На третью ночь, с 21-го на 22 мая, – повторилось то же самое, при тех же самых ощущениях. Это троекратное повторение утвердило веру и не оставило никакого смущения, запечатлело в памяти и слова «тропаря» и тот напев, на который его пели, как бы давно знакомую молитву. Напев был сходен с напевом кондаков в акафистах. После мне сказали, что это осьмый глас, когда я показала голосом, какой слышала напев.⁴⁶⁴ Об А.В. Жандр, знавшие ее лица, отзываются с глубоким уважением, как о человеке высокообразованном, глубоко религиозном и безупречно правдивом. В виду этого и заверяемое ей свидетельством небесное прославление Святителя Игнатия, помимо своего общего назидательного смысла, вызывает на размышление о многотрудном житии Владыки Игнатия, его напряженно-непрерывном подвиге совершенствования, о его бесконечно чистой и ясной детской вере в страну обетования, в вечную радость Богообщения. И ознакомившись с поведением А.В. Жандр, читатель невольно склоняется в душе своей к сочувственному движению по вере вашей да будет вам и да не посрамит вас упование ваше, а Святитель Игнатий действительно мыслится, как небесный предтеча своих учеников и чтителей, молящих Господа Бога – даровать им, прежде конца, покаяние.

Не менее важным по своему внутреннему смыслу представляется переданное М.В. Чихачову С. И. Снесаревой чудесное сновидение о Епископе Игнатии, по времени примыкающее к ближайшим дням по смерти Святителя Игнатия. Рассказ о сновидении С. И. Снесаревой представляется в следующем виде. В последнее свидание с Преосвященным Игнатием, 13-го сентября 1866 года, он, прощаясь, сказал мне: «С. И.! Вам, как другу, как себе говорю: готовьтесь к смерти – она близка. Не заботьтесь о мирском: одно нужно – спасение души! Понуждайте себя думать о смерти, заботьтесь о вечности! 30 апреля 1867 года в воскресенье (неделю Мироносиц) скончался Преосвященный Игнатий в Николаевском Бабаевском монастыре: я поехала на его погребение, совершившееся 5-го мая. Невыразимая словом грустная радость, которую я испытала у гроба его. В субботу 12 августа 1867 года, ночью худо спала, к утру заснула. Вижу – пришел Владыка Игнатий в монашеском одеянии, в полном цвете молодости, но с грустью и сожалением смотрит на меня: «думайте о смерти», говорит он. «Не заботьтесь о земном! Все это только сон, земная жизнь – только сон! Всё, что написало мной в книгах, всё – истина! Время близко, очищайтесь покаянием, готовьтесь к исходу. Сколько бы вы ни прожили здесь, всё это один миг, один только сон». На моё беспокойство о сыне, Владыка сказал: «это не ваше дело; судьба его в руках Божиих! Вы же заботьтесь о переходе в вечность». Видя мое равнодушие к смерти и исполнясь состраданиям к моим немощам, он стал умолять меня обратиться к покаянию и чувствовать страх смерти. «Вы слепы, ничего не видите, и потому не боитесь, но я открою вам глаза и покажу смертные муки». Я стала умирать. О, какой ужас! Мое тело стало мне чуждо и ничтожно, как бы не моё, вся жизнь перешла в лоб и глаза; моё зрение и ум увидели то, что есть действительно, а не то, что нам кажется в этой жизни. Эта жизнь – сон, только сон! Все блага и лишения этой жизни, не существуют, когда наступает со смертью минута пробуждения. Нет ни вещей, ни друзей, – одно необъятное пространство, и всё это пространство «наполнено существами страшными, непостигаемыми нашим земным ослеплением; они кишат вокруг нас в «разных образах, окружают и держат нас. У них тоже есть тело, но тонкое, как будто слизь какая ужасная! Они лезли на меня, лепились вокруг меня, дергали меня за глаза, тянули мои мысли в разные стороны, не давали перевести дыхание, чтобы не допустить меня призвать Бога на помощь. Я хотела молиться, хотела осенить себя крестным знамением, хотела слезами к Богу, произношением имени Иисуса Христа избавиться от этой муки, отдалить от себя эти страшные существа, но у меня не было ни слов, ни сил. А эти ужасные кричали на меня, что теперь уже поздно, нет молитвы после смерти! Все тело мое деревенело, голова неподвижна, только глаза, все видели и в мозгу дух всё ощущал. С помощью какой-то сверхестественной силы, я немного подняла руку, до лба не донесла, но на воздухе я сделала знамение Креста, тогда страшные корчились. Я усиливалась не устами и языком, которые не принадлежали мне, а духом представить имя Господа Иисуса Христа, тогда страшные прожигались, как раскаленным железом и кричали на меня: «не смей произносить этого имени; теперь поздно»! Мука неописанная! Лишь бы на одну минуту перевести дыхание! Но зрение, ум и дыхание выносили невыразимую муку от того, что эти ужасные страшилища лепились вокруг них и тащили в разные стороны, чтобы не дать мне возможности произнести имя Спасителя. О, что это за страдание! Опять – голос Владыки Игнатия: молитесь непрестанно, всё истина, что написано в моих книгах. Бросьте земные попечения, только о душе, о душе заботьтесь». И с этими словами он стал уходить от меня по воздуху как-то кругообразно, все выше и выше над землей. Вид его изменялся и переходил в свет. К нему присоединился целый сонм таких же светлых существ, и все как будто ступенями необъятной, невыразимой словом, лестницы. Как Владыка по мере восхождения становился неземным, так и все, присоединившиеся к нему в разных видах, принимали невыразимо прекрасный, солнцеобразный свет. Смотря на них и возносясь духом за этой бесконечной полосой света, я не обращала уже внимания на страшилища, которые в это время бесновались вокруг меня, чтобы привлечь мое внимание на них новыми муками. Светлые сонмы тоже имели тела, похожие на дивные, лучезарные лучи, перед которыми наше солнце – ничто.

Эти сонмы были различных видов и света, и чем выше ступени, тем светлее. Преосвященный Игнатий поднимался всё выше и выше. Но вот окружает его сонм лучезарных святителей, он сам потерял свой земной вид и сделался таким же лучезарным. Выше этой ступени мое зрение не достигало. С этой высоты Владыка Игнатий еще раз бросил на меня взгляд, полный сострадания. Вдруг, не помня себя, я вырвалась из власти державших меня и закричала: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Преосвященного Игнатия и святыми его молитвами спаси и помилуй меня, меня грешную»! Мгновенно все ужасы исчезли, настала тишина и мир. Я проснулась в жестоком потрясении. Никогда ничего я не боялась и охотно оставалась одна одинёхонька в доме, но после этого сна несколько дней я чувствовала такой ужас, что не в силах была оставаться одна. Много дней я ощущала необыкновенное чувство на средине лба: не боль, а какое-то особенное напряжение, как будто вся жизнь собралась в это место. Во время этого сна я узнала, что когда мой ум сосредоточивается на мысли о Боге, на имени Иисуса Христа, ужасные существа мигом удаляются, но лишь только мысль развлекается, в тот же миг они окружали меня, чтобы «мешать моей мысли обратиться к Богу и молитве Ииусовой».⁴⁶⁵ Отражая в себе глубокое восприятие учениками покойного Святителя Игнатия, его великой веры в загробную жизнь, его содержательных уроков в таинстве посмертного существования, приводимый нами рассказ о сновидении С. И. Снесаревой, во всяком случае, свидетельствует о глубоком убеждении учеников и почитателей Преосвященного подвижника, что его духовное делание богоугодно, а по своим, известным им нравственным свойствам и содержанию своей душеспасительной жизни Святитель Игнатий имеет дерзновение благоговейнейшего предстояния престолу Божию и участия в Царстве вечной немеркнущей славы. По многочисленным свидетельствам знавших Преосвященного Игнатия лиц, они искренно считали его святым и заверением неложности их упования и веры они полагали особо благодатное настроение при случаях непосредственного духовного общения с ним. В духовной святости Святителя Игнатия был более всех глубоко убежден подвижнически настроенный и жизненным подвигом перепахавший свою духовную ниву брат Святителя П.А. Брянчанинов, в звании монаха Павла почивший вблизи чтимого брата на кладбище Николаевского Бабаевского монастыря. По трогательному свидетельству сенатора Н.С. Брянчанинова, в праведности Святителя Игнатия был убежден и единственный из сыновей А.С. Брянчанинова, оставшийся в мире, отец Николая Семеновича – Семен Александрович Брянчанинов – брат Владыки. Когда осенью 1862 года Семен Александрович отправлял своих сыновей студентов Николая Семеновича и Александра Семеновича Брянчаниновых в университет, он указал им заехать к дяде в Бабайки, и говорил с сыновьями своими о нём тоном благоговейно-почтительным, как о человеке праведном, прибавляя, при этом, в особое назидание детям в своем отзыве о дяде: «я ручаюсь головой, что он – строгий девственник». И эти назидательные рассказы, эти наставления Семена Александровича Брянчанинова не по фамилии только, но и по духу, а равно и личные впечатления тогдашних студентов при посещении Преосвященного дяди, были столь сильны, глубоки и прочны, что и доныне в почтенном и серьезном возрасте семидесятой жизненной годины одного из свидетелей этого отрадного былого, они живы и жизненны, и вдохновенно и благоговейно воспроизводимые почтительным и достойным племянником Святителя Игнатия сенатором Н.С. Брянчаниновым охватывают душу особым неземным веянием и невольно склоняют нас к посильному суждению о Владыке Игнатии, как о небесном предтече его чтителей, дерзновенно умоляющем Господа, «даровати нам прежде конца, покаяние».

П.А. Брянчаниновым внесена на вечное поминовение брата денежная сумма в одну тысячу рублей, которое, согласно письму жертвователя на имя Преосвященного Платона Костромского и Указу Костромской духовной Консистории от 30 сентября 1867 года, за № 9556, на имя настоятеля и братии Николо-Бабаевского монастыря, должно совершать по следующему порядку: 1) Имя Преосвященного Епископа Игнатия поминать на проскомидии обеих литургий, на эктениях и литиях ранней литургии и на неусыпаемом чтении Псалтири; 2) каждую субботу отправлять над могилой покойного панихиду сряду после ранней литургии; 3) три раза в году совершать соборные заупокойные поздние литургии в церкви, в которой почивает тело его, с соборными, по окончании литургии, панихидами, а именно – в день рождения его, в день тезоименитства (29 янв.) и (в день кончины).⁴⁶⁶ В 1904 году сенатором А.П. Брянчаниновым внесено 600 руб. в Николо-Бабаевский монастырь на ремонт и содержание в исправности памятников на могилах Епископа Игнатия и П.А. Брянчанинова.⁴⁶⁷ Около гробницы Святителя Игнатия всё полно мира и отрады и тихая, радостнотворная грусть невольно заполняет настроение чтущего его паломника, и тогда звуков небес заменить не могут скучные песни земли. Дерзновенно и глубоко уповаем, что в приложении к Святителю Игнатию остаются неколеблемо верными его слова: «Можно узнать, что почивший под милостью Божией, если при погребении тела его, печаль окружающих растворена какой-то непостижимой отрадой.⁴⁶⁸

«Есть добрые сердца, есть светлые умы;

Они сияют нам, как утра блеск багряный.

В хаосе шумных дел, среди житейской тьмы,

Их голоса звучат торжественной осанной»!

Отличительную черту личности Преосвященного Игнатия Брянчанинова составляет, на наш взгляд, её внутренняя сосредоточенность и самособранность. Следя за всем, известным нам житейским плаванием Епископа Игнатия, мы всюду видим в нём преобладание жизни внутренней над внешней, с соответствием последней направлению его жизни духовной. И с этой точки зрения Преосвященный Игнатий за всю свою жизнь представляет нам редкий пример личности цельной, всегда себе равной. В садах села Покровского, в Инженерном училище, в скорбях послушнического искуса, в настоятельстве монастырском, в архипастырстве Кавказском и в тиши монастырского уединения – пред нами, всё один Игнатий Брянчанинов, – самособранный, сосредоточенный аскет-подвижник, искатель и ревнитель душевного спасения для себя и ближних. «Блаженни, их же избрал и приял еси, Господи»! Эти слова слышим мы, когда святая Православная Церковь предает земле тело каждого члена своего и воссылает к Богу духов и всякая плоти усердное моление, да простит Он почившему Своим бесконечным милосердием все его вольные и невольные грехи и да упокоит Он его душу в лоне Авраама, в светлом месте, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». «Блаженни, их же избрал и приял еси, Господи»! Этими словами заканчивает свое недлинное, но ценное жизнеописание Преосвященного Игнатия Брянчанинова С. Г. Рункевич,⁴⁶⁹ как бы подчеркивая этим, что почивший почти пятьдесят лет тому назад Святитель был в числе блаженных избранников Божиих.»

Окидывая общим взглядом всю многотрудную и многоболезную жизнь этого человека-подвижника, испытывая благоговейное удивление перед величием перенесшей так много скорбей, души его, невольно преклоняясь перед его неутомимой общественной деятельностью, направлявшейся всегда только к одному – к духовной пользе ближних, мы скажем вместе с Рункевичем: да, почивший Епископ был из небольшого числа тех людей, которые носят на себе духовную печать Божьего избрания; он был из числа тех, «чьи голоса звучат в хаосе шумных дел, среди житейской тьмы, торжественной осанной»; он был из числа тех, ярко горящих в темноте жизненной ночи светильников, которые освещают дорогу другим, направляют сбивающихся на правый путь, помогают споткнувшимся, поднимают упавших. Он был из числа тех славных мужей «в нихже созда Господь многу славу величием Своим от века», мужей, «советовавших разумом своим, провещавших в пророчествах», о которых сказано: «Телеса их в мире погребени быша, а имена их живут в роды. Премудрость их поведят людие, а похвалу их исповест Церковь!» И мы можем сказать о нём: «В словесех его Господь знамения устави и прослави его пред лицем царей. Заповеда ему к людям Своим и показа ему славу Свою. В вере и кротости его освяти его, избра его от всякия плоти. Восставаша нань чуждии и возревновала ему в пустыни, иже при Дафане и Авироне, и сонм Кореов в ярости и гневе. Виде Господь и не благоволи, и скончашася яростию гнева».⁴⁷⁰ Многоскорбная и многотрудная жизнь Преосвященного Игнатия, представляющая из себя редко прерывающуюся цепь нравственных и физических страданий, – ибо множество скорбей и искушений перенес его могучий дух, и множество разнообразных тяжких болезней истощало его, с детства слабое, тело, – лучше всего свидетельствует о том, что это был муж богоизбранный, отмеченный печатью Христовой. Утешая своих духовных чад в постигавших их скорбях и болезнях, Епископ Игнатий так говорил им: «Просвещенные словом Божиим, мы исповедуем, что временные скорби суть великий дар Божий, который даётся избранным рабам Божиим, предуготовленным к вечному блаженству».⁴⁷¹ «Христос знаменует «Своих» печатью страданий! И стоит отдельно малое стадо, часть Христова, от множества прочих людей; Христовы держат в руках своих признак избрания их Христом – чашу Христову; на раменах их знамя – Христов крест. Далеко, далеко отшатнулись от них сыны мира! Бесчисленной толпой, с шумом, в упоении странном гонятся они за попечениями и наслаждениями временными».⁴⁷²

Между духовным раем и жизнью плотской, душевной, обыкновенной, которой живут вообще все люди, положены в разграничение, – как бы обширное море, – крест и распятие. В рай нет другого пути! Кого Бог хочет возвести в рай, того начинает сперва наводить на путь к Нему – на крест». «Признак избрания Божия, сказал некоторый святой аскетический писатель, когда пошлются непрестанные скорби человеку»⁴⁷³ «Тесен и прискорбен путь, ведущий в царство небесное. Из числа скорбей, его суть и болезни, которыми тело и душа очищаются от греховного тления».⁴⁷⁴ Читая эти слова, которыми Епископ Игнатий наставлял ко спасению своих братьев по Христу, человеку, знакомому со всем тем, что перенес за свою шестидесятилетнюю жизнь почивший Владыка, невольно должны придти мысли о том, что он принадлежит к числу тех, которых избрал Господь. Разве на его вдохновенном челе не лежит печать страдания, которой Христос знаменует «Своих»? Разве на раменах его нет знамени – Христова креста? Разве путь, по которому он неуклонно шел всю свою жизнь, не есть «тесный и прискорбный путь, ведущий в живот» – путь креста и страданий? Разве его тело и душа мало очищались болезнями? Разве мало было «поношающих, оскорбляющих и гонящих его», без которых никогда нельзя «прийти в любовь ко врагам, заповеданную Евангелием, составляющую высшую заповедь между заповедями, данными людям по отношению к ближнему»?⁴⁷⁵ Разве он, с самых юных лет не отвергся самого себя, чтобы, взявши крест свой, идти вслед за Учителем – Господом? Разве он не отвергся мудрости этого мира, чтобы уподобиться неученым, но просвещенным дарами Духа Святого, рыбарям? Разве он не оставил отца и мать, чтобы быть достойным Небесного Отца? – Крест был не только на груди этого Божьего избранника, он всегда был в его, неудержимо стремящемся к Богу, сердце; это же знамя, знамя креста, развевалось и над богословски-аскетическими писаниями его, которыми он направлял ко спасению других.

Окидывая взором изобилующую скорбями и болезнями жизнь Преосвященного Игнатия, который, по собственному признанию, был «весь в ранах»,⁴⁷⁶ мы невольно спрашиваем себя: что давало этому человеку ту внутреннюю силу, которая с ранних лет не допускала его уклониться от малого по количеству стада Христова и перейти в многочисленный стан сынов мира, с шумом и упоением гонящихся за временными попечениями и наслаждениями? Что помогало этому, с детства болезненному и физически слабому, человеку переносить все испытания – нравственные и физические, – переносить их не только без ропота и сокрушения, но с благодарностью Господу, посылающему их? Что поддерживало блестящего офицера, любимого фельдфебеля Государя Императора Николая Павловича, когда в простой послушнической одежде он должен был держать зубами мучной мешок и беспрекословно исполнять все требования своего бывшего слуги. (См. стр. 79)? Что помогало Архимандриту, на глазах у всех своих подчиненных, без всякой вины переносить унизительное наказание тем, что ему был воспрещен выезд из усадьбы Троице-Сергиевой пустыни? Какая сила успокаивала пастыря, несправедливо, по злобе обвиняемого и злословимого врагами, нaпр., в увещевании кающихся магдалин?⁴⁷⁷ – Ответ на все эти вопросы может быть только один: сила Преосвященного Игнатия была в его, никогда несокрушимой вере, в той истинно христианской вере, которая, «взяв человека за руку, поставляет его перед Богом» и как бы возносит его превыше мира, доставляя под его ногами мрачный хаос сомнений, неверия, заблуждений, умствований напыщенных и вместе суетных, как под ногами того, кто взошел на вершину высокой горы: облака, утесы, пропасти, шумящие и скачущие по скалам водопады».⁴⁷⁸

В душе этого Божьего избранника, возлюбившего Господа Бога своего всем сердцем, всей душою и всем разумением своим и доказавшего эту любовь соблюдением Его всесвятого учения, никогда не гас ясный, благодатный светильник веры во Христа, освещающий людям путь в вечное Царство Божие; его жизненная дорога всегда озарялась путеводной звездой той правой, живой веры Бога – Отца, Бога – Сына и Бога – Духа Святого, которая одна только жизнь для христиан, ибо Спаситель сказал: «веруяй в Мя, имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день». Его вера была вера тех угодников Божьих, которые претерпели жестокие искушения: «имея в персях богатство и наслаждение живота вечного, они вменяли ни во что жизнь земную с её прелестями», «принимали скорби и страдания, как дары от Бога, которыми снабдил их Бог подражать и причащаться Своему пребыванию на земле, когда Он благоволил единым из Лиц Своих принять естество наше и совершить наше искупление».⁴⁷⁹ Его вера, к какой он призывал и всех своих духовных детей, была та, которая может родиться только в детски чистом сердце и которая рождает безмерное наслаждение и так «поглощает лютость скорби, что во время страданий ощущается только одно наслаждение»... Его вера была та, которая, просвещая, око ума, неуклонно смотря на Бога в Промысле Его и этому Божественному Промыслу приписывая все внешние наводнения, научает душу принимать скорби и искушения, как врачевания своих недугов и, благодаря Врача Небесного, благославляет орудия своего врачевания и этим входит в любовь к ближним, а ею – в любовь к Богу.⁴⁸⁰ Когда перед ним внезапно открывалась мрачная, глубокая пропасть скорби, он переносился через нее на крыльях веры; он не испытывал волн недоверчивости стопой размышления человеческого – он смело шел по ним мужественными стопами веры, и мягкие влажные волны обращались под ногами его в твердые мраморные или гранитные плиты; робости и сомнения не было в его душе при зрении моря скорбного, при зрении крепкого ветра искушений, ибо он верил, что призывающий его ходить по морю скорбей – Сам Господь, отделяющий его для такового хождения от прочей братии. Крылья истинной веры и любви к Творцу поднимали его с земли, освобождали от мирских оков, исторгали из среды мучений и возносили к Небу…Он был тем блаженным пловцом по бурному житейскому морю, который, не доверяя изменчивой стихии, часто устремляет взоры свои к небу и, не пугаясь при бурях и волнениях, направляет путь свой по светилам небесным: по солнцу – святому Евангелию, по луне – Ветхому Завету и по звездам – писаниям Святых Отцов православной Церкви.⁴⁸¹ Зная, что вера во Христа – единственная дверь к Господу – открывается только перед тем, кто отвергся от самого себя, отвергся от своего падшего разума, противоборствующего вере, требующего дерзостно отчета у Бога в Его действиях и доказательств в открываемых Им человеку истинах; только перед тем, кто отвергся от своего падшего сердца, желающего жить жизнью падения, от своей плоти и крови, – он своей многострадальной жизнью дал нам образец полного самоотвержения, наивысочайшего самозабвения. Он отвергся от своего падшего разума, от своего падшего сердца, своей плоти и крови и всю свою жизнь отдавал в руки Божьего милосердия, научая этому и своих ближних. «Все мы во власти Божией; Промысл Божий хранит всех, невидимо держит за руку Своих искренних служителей, наставляет их на путь Своих святых хотений», писал он к одному духовному лицу, отправлявшемуся в Иерусалим.⁴⁸²

«Всё в руках Божиих: в этих руках и мы. Гораздо вернее положиться на Бога, нежели на человеческие умышления». «Всё совершающееся совершается под недремлющим взором Всеблагого и Всемогущего Бога, одно по воле Божией, другое по попущению Божию... Да совершается воля Божия», писал он в 1862-ом году к отцу Антонию Бочкову, Череменецкому игумену.⁴⁸³ «Благодушествуйте посреди волнений, предайте себя воле Божией, с радостью и благодарением переносите болезнь, ведая, что телесными болезнями исцеляется душа. Повторяйте почаще сию молитву: Господи! буди воля Твоя! Она кратка, но заключает в себе обширный смысл и весьма сильно действует к успокоению человека, находящегося в печали. Сие узнал я, отчасти, на собственном опыте. Но зачем ссылаюсь на ничтожный опыт, когда Сам Спаситель мира произносил cию священную молитву в вертограде и сею молитвою преграждал прошения, исторгаемой немощью человечества» – писал он Стефану Дмитриевичу Нечаеву в 1834 году.⁴⁸⁴ Эта вера в то, что всё находится в руках Божиих, что ни один волос не падет с главы человека без особого Промысла Божия, наполняла тихой радостью сердце этого Божьего избранника, этого истинного подвижника. «Считаю себя преполовившим дни жизни моей», писал он в 1847-м году из Сергиевой пустыни к некоторому священно-иноку, находившемуся в скорбных обстоятельствах. «Уже виден противоположный берег! уже усилившаяся немощь, учащающиеся недуги возвещают близость переселения! Не знаю, какие бури еще предстоят мне, но оглядываюсь назад, – и чувствую в сердце невольную радость. Видя многие волны, через которые переплыла душа моя, видя опасные места, через которые перенеслась ладья моя, радуюсь невольно. Сильные ветры устремлялись на неё; многие подводные камни подстерегали и наветовали спасение её, и я еще не погиб. По соображению человеческому погибнуть надо бы давно. Уверяюсь, что вёл меня странными и трудными стезями непостижимый Промысл Божий; уверяюсь, что Он бдит надо мною и как бы держит меня за руку своею всемогущей десницей. Ему отдаюсь! пусть ведёт меня, куда хочет, пусть приводит меня, как хочет к тихому пристанищу «иде же несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание».⁴⁸⁵

Веря, что все в руках Божиих, Преосвященный Игнатий за всё, посылаемое ему, благодарил Бога, славословил и благословлял Его святую десницу, с благоговением и покорностью Божьей воле, принимая все, даже скорби. «Вам говорит это тот, кто всю жизнь провел в скорбях, кто сам весь в ранах, и радуется им, и благодарит за них Бога», писал он в одном из своих писем.⁴⁸⁶ «Слава Богу за все скорбное, случающееся с нами! Кому попускаются скорби, тот, значит, помянут Богом в царствии Его; а кто живет бесскорбно, тот забвен Богом», говорил он.⁴⁸⁷ По неисповедимым судьбам Божиим, во очищение грехов и греховности своей, я продолжаю чувствовать и болезнь, и крайнее изнеможение. Слава Богу, наказующему во времени. Прошу ваших святых молитв, да даруется мне переносить наказание Господне с должной покорностью и должным благодарением», писал он Белобережскому игумену отцу Варфоломею,⁴⁸⁸ всегда помня, что преподобный Марк Подвижник советует при случающихся скорбях искать не того, откуда и через кого пришла скорбь, но чтобы перенести её с благодарением.⁴⁸⁹ «Великая мудрость и великий источник утешения – благодарить Бога за все земные скорби, как ниспосылаемые нам самим Промыслом Божиим во спасение душ наших», говорил он в одном из своих писем к сестре Марии Александровне.⁴⁹⁰

Этой же мудрости и этому источнику утешения наставлял он и других возлюбленных своих о Господе; так С.Д. Нечаеву он писал: «Да ниспошлет Господь в минуты тяжкой скорби вашей благую мысль благодарения Богу, славословия и благословения десницы Его».⁴⁹¹ «Радуйтесь»! – писал он одному отцу, постигнутому скорбными обстоятельствами, и паки реку: «радуйтесь! Вы для того на берегу моря скорбей, чтобы переплыть в страну радостей».⁴⁹² Одну больную старицу, вступившую в монастырь с двумя своими дочерями, он поучал: «Положите себе за правило ежедневно благодарить Господа за вашу чашу, т. е. за недуги, за все скорби ваши, за жребий дщерей ваших; в особенности благодарением Богу отгоняются помыслы скорбные; при нашествии таких помыслов «благодарение» произносится в простых словах, со вниманием и часто, – доколе не принесется сердцу успокоение. В скорбных помыслах никакого нет толку: от скорби не избавляют, никакой помощи не приносят, только расстраивают душу и тело. Значит: они от бесов – и надобно их отгонять от себя. Отгоняются же скорбные помыслы «благодарением» Богу. «Благодарение» сперва успокаивает сердце, потом приносит ему утешение; впоследствии принесет и небесное радование – залог, предвкушение радости вечной. Будете благодарить – венчик примеряете. Мне бы хотелось увидеть на душе вашей примеренный венчик небесный, венчик радования духовного! – «Благодарение» из простеньких и немногих слов, а дел наделает больше, нежели сделают еro тысячи умнейших книг. «Благодарение» – оружие, завещанное христианам Духом Святым через Апостола. «Благодарение» – Апостольское, Божее учение и предание. Благодарение Богу совершает чудеса и знамения! И зрятся эти знамения не очами телесными, – несравненно превосходнейшими их очами душевными – и в душевной клети: там от Божественного прикосновения оставляет болезненный огнь скорби тещу Петрову, – она начинает услуживать Господу. Петр – образ веры, теща его – образ души, ближайшей родственницы Петру. Благодарение сильно Богом всесильным, Которому оно приносится! Благодарение – сильно верою, которая одна, решительно одна, способна восприять и объять неограниченную силу Божию: у веры нет границ, как нет их у Бога и у всего, что относится к Богу. Разум, как ни разумен, – ограничен и не годится для дел Божиих. Всё Божие, всякое знамение он встречает отталкиванием: «как»? «неужели»? «почему»? – Прочь, непотребный, отверженный Богом!... Придите – святая вера и буйство проповеди Христовой – спасите нас!».⁴⁹³

Велика была вера этого истинного служителя Бога, за все благодарившего своего Небесного Отца; жива и деятельна была вера этого Святителя, всю свою жизнь предоставлявшего в руки Божественного Промысла, и эта чистая христианская вера – одна из самых главных христианских добродетелей, вера столь редкая в наши дни, когда огромное большинство, если не предает на поругание и поношение православную веру; то, в лучшем случае, вполне безразлично относится к ней, была такой же редкостью и во дни, когда жил Преосвященный Епископ Игнатий. Сам он с глубокой скорбью многократно отмечал это и в своих богословски аскетических творениях, и в переписке своей с частными лицами. «Религия в народе падает. Нигилизм проникает в мещанское общество, откуда не далеко и до крестьян. Во множестве крестьян явилось решительное равнодушие к Церкви, явилось страшное нравственное расстройство. Подрядники, соседи здешнего монастыря, единогласно жалуются на утрату совести в мастеровых. Преуспеяние во всем этом идет с необыкновенной быстротой».⁴⁹⁴ Как же было не скорбеть об этом душой тому, кто верил, что православная вера – это духовно-нравственная сила нашего народа, та сила, которой всегда завидовали другие европейские народы!.⁴⁹⁵

«Говорят, что ныне в книжных лавках обеих столиц вовсе прекратился расход на духовные книги, или он так мал, что можно признать его прекратившимся».⁴⁹⁶ «К добродетелям и преуспеянию нашего времени очень трудно пристать человеку, сформировавшему свой образ мыслей по учению Святых Отцов православной Церкви»,⁴⁹⁷ писал он к отцу Антонию Бочкову. Взоры Преосвященного Игнатия почти беспрестанно встречали достойное горького рыдания зрелище: они видели христиан, не знающих, в чем состоит христианство! Редко они бывали утешены противоположным, точно утешительным зрелищем! Редко они могли в многочисленной толпе, именующих себя христианами и остановиться на христианине и именем и самым делом,⁴⁹⁸ каким был он сам. В то время, когда жил, почивающий ныне в Николо-Бабаевском монастыре Владыка, всякий имел свою религию, свой путь, принятые произвольно или случайно, признаваемые правильными или только оправдываемыми. Это многочисленное стадо христиан только по имени, потерявшее связь и единство в истине и духе, представлялось ему в виде величайшего беспорядка; он наблюдал, как каждая овца брела в свою сторону, не зная, куда идет она; никто ее не останавливал, никто о ней не заботился. Оглушенные шумом земных попечений, шумом чувственных увеселений и земного преуспеяния, редкие люди слышали своим отяжелелым слухом спасительный глас истинного Пастыря, раздававшийся из Его святой Церкви и возвещавший им правый путь.⁴⁹⁹ Мало было таких избранников, которые, оставив земное, шли на этот голос Господа Иисуса Христа, с величайшим усилием и трудом, пробиваясь сквозь окружающую их, густую толпу, несвязно шумящую, и отдавали на земле справедливость небесной правде. Как мало их и в переживаемое нами время, когда огромное большинство глухо к Божьему учению. К таким избранникам, к таким истинным христианам не по названию только, а по делам, принадлежал благоговейно вспоминаемый ныне нами Епископ Кавказский и Черноморский – Игнатий Брянчанинов, доказавший принадлежность свою к малому стаду овец Христовых своим отречением от разумений своего падшего естественного разума и от всяких разумных человеческих, возвышенных и привлекательных только по наружности. Чтобы сохранить верность Богу, он не стыдился, что мир порицал и злословил его; он не только великодушно терпел гонения от мира, но и сам себя подвергал различным лишениям и тем сохранял в себе «мертвость Иисусову и живот Его».

Слыша сам своим очищенным молитвой и покаянием слухом глас доброго, бесконечно милосердного к людским немощам Пастыря; зовущего овец Своих на тесный, но блаженный путь спасения и будущего вечного блаженства, глас, который всегда неумолкаемо раздается для желающих внимать ему, – он старался, чтобы и ближние его услышали этот призыв Небесного Отца, и он мог вещать другим слово Божией правды, потому что Господь Бог, дающий каждому человеку те дары, которыми этот последний может быть полезен окружающим его, наградил его, Своего, верного служителя-подвижника, могучим поэтическим талантом, чтобы внимая Его Божественными глаголами и созерцая духовным разумом Его Божественный Троический Лик Отца, Сына и Святого Духа, он мог жечь своими проникновенными словами холодные сердца людей и, исполненный Божьей волей, неустанно призывать их на путь покаяния, веры и надежды; на путь святого креста, провозглашать им «любви и правды чистые учения», вести свою родную землю, «на путь Христа с пути неправды настоящей!» Этот поэтический талант, который Епископ Игнатий обнаруживал и будучи еще ребенком, и сидя на ученической скамье Петербургского Инженерного училища, с годами разгорался все ярче и ярче, и ко времени назначения его настоятелем Троице-Сергиевой пустыни, запылал ярким, до конца его жизни уже непотухающим огнем, от которого многие зажгли свои душевные светильники. Результаты обнаружения этого поэтического таланта – произведения Преосвященного Игнатия Брянчанинова являются наилучшим и наисправедливейшим материалом для характеристики его на редкость, богатой и на редкость прекрасной личности. Все качества, которые мы отмечали уже и дальше отметим, могут быть выведены и обоснованы столько же фактами его личной жизни, сколько и ссылками на его сочинения, отражающие его детски-чистую, религиозно настроенную, всегда стремящуюся к Господу душу, которой «звуков небес заменить не могли скучные песни земли», Вот почему, желая дать характеристику личности Преосвященного Игнатия, мы ссылались и будем дальше ссылаться, главными образом, на его сочинения, так как нельзя не признать справедливыми, что «его аскетические писания суть не что иное, как показательная стрелка или барометр его внутренней духовной жизни, точный двойник его психического или, точнее, его религиозного «я»,⁵⁰⁰ по его собственным словам, все его аскетические статьи, суть «отчет по согляданию» им «земли обетованной, точащей духовные дары и блага»,⁵⁰¹ т. е. отчет о внутренней жизни его души.

И если считать справедливым, относительна какого бы то ни^: было писателя, – духовного или светского, что в его литературной физиономии, т. е. в содержании его произведений, в манере изображения им действительности и в отношении его к ней выражаются особенности его натуры и его характера, его понятия, чувства и воззрения на человеческую природу, то мы должны сказать, что, если бы у нас не было никаких сведений о многотрудной и богатой искушениями и скорбями жизни этого подвижника, а перед нами лежали только томы его превосходных творений, больше или меньше известных всем, хоть немного знакомым с нашей духовной словесностью, – образ бескорыстного, чистого душой и богатого истинной верой инока-святителя и тогда был бы ясен нам своими духовными чертами. Верный раб Божией воли, всю жизнь стремившийся не на словах только, а на деле исполнить заповеди своего Небесного Отца, излившего на него при крещении неизреченные милости и благодеяния еще тогда, когда он был несознательным младенцем и ничем не мог заслужить их, – он не уподобился непотребному рабу, зарывшему в землю талант, данный ему Господином; он не побоялся трудов, опасностей и огорчений, неминуемых для того, кто умножает на пользу другим данное ему Господом богатство, и его духовно-поэтическая лира всю его жизнь звучала для тех, кто желал внимать её звукам, кто желал черпать в этом обильном источнике духовные сокровища и поучаться ими, звучит она и теперь для желающих. На что же был направлен поэтический талант Преосвященного Игнатия, о чем считал он нужным поучать ближних своими словами, идущими от сердца, полного любви к грешному человеку и искреннего желания для его спасения? Ответим на этот вопрос выдержкой из его же собственных писем: «Не всем быть листьями, цветами, плодами на древе государственном», говорил он: надо же кому-нибудь, подобно корням; доставлять ему жизнь и силу занятиями неизвестными, тихими, существенно полезными, существенно необходимыми. Одним из таких занятий признаю утверждение ближних в христианской вере и нравственности. Это мирное, скромное занятие живым словом и пером всегда поглощало у меня значительную часть времени».⁵⁰² «Один род служения ближнему, которое мне нравится, мне по душе, – служение словом богоугодным и полезным, руководствующее во спасение.⁵⁰³ Богоугодное и полезное слово, руководствующее во спасение, утверждение ближних в христианской вере и нравственности – вот как кратко и определенно можно выразить всё содержание духовно-аскетических творений Епископа Игнатия.

С самых молодых лет сам проникнутый духом истинного, внутреннего подвижничества, никогда не увлекавшийся житейской мишурой, а всегда заботившийся только о душе, – он своими творениями и других вёл на тесный и прискорбный путь, ведущий в живот, указывал и другим способы получить «величайшее, единственное благо для человека – познание Бога», то благо, по сравнению с которым все прочие недостойны называться благами, ибо только одно это благо – познание Бога – верный залог вечного блаженства, только оно одно доставляет нам высшие и обильнейшие утешения в самом земном странствовании нашем и сохраняет всю свою силу и тогда, когда постигают нас величайшие бедствия и скорби и когда все прочие утешения делаются недостаточными, бессильными.⁵⁰⁴ Узнавши сам из творений Святых Отцов православной Церкви, «что сделал Христос для человечества, в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Искупителем».⁵⁰⁵ Епископ Игнатий и с другими делился этими сведениями, нужными каждому из людей для спасения души, так же, как делился каждой своей копейкой с тем, кто нуждался в вещественной помощи. Веря всем сердцем в слова Господа, сказавшего, что за всякое праздное слово, произнесенное человеком, будет взыскано с него в день судный, и сознавая, что это особенно относится к тем, кому дан милосердием небесным особый дар слова – поэтический талант; к тому же никогда не забывая, что он – пастырь духовного стада, а пастырь должен будет дать ответ за всякую овцу своего стада, которое он должен неуклонно и заботливо наставлять ко спасению. Владыка Игнатий мог писать только духовно-нравственные произведения, мог призывать своих учеников и своих читателей только к одному: к храбрости, победе, завоеванию мира таинственного – воинство израильское; помышления и чувствования христианина!.⁵⁰⁶

О том, что духовный пастырь должен употреблять свой поэтический талант только для того, чтобы наставлять других на путь спасения, он такими словами писал отцу Антонию Череменецкому игумену, познакомившись со стихотворениями этого последнего: «Особенно признателен вам за то, что вы захотели познакомить меня со стихотворениями вашими, с вашим прекрасным талантом, которому сдаю всю справедливую цену. Все дары Бога человеку достойны уважения. Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Свое Слово. Слово человеческое, подобно Слову Божию, постоянно пребывает при отце своем и в отце своем – уме, будучи с ним едино, и вместе отделяясь от него отдельно. Слово человеческое ведомо одному уму, из которого оно постоянно рождается и тем выражает существование ума. Существование ума без слова и слова без_; ума, мы не можем представить себе. Когда ум захочет сообщиться уму ближних, он употребляет для этого свое слово... Слово, чтобы приобрести способность общения, облекается в звуки или буквы. Тогда невещественное слово делается как бы вещественным, пребывая в сущности своей неизменным. И Слово Божие, чтобы вступить в общение с человеками и спасти их, вочеловечилось. При основательном взгляде на слово человеческое делается понятна и причина, строгого приговора Господня, которыми определено и возвещено, что, человеки дадут отчет в каждом праздном слове. Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях, – наставление и спасение человеков. Какой же страшный ответ дадут те, которые обратили слово назидания и спасения в средство развращения и погубления! Святой Григорий Богослов писал стихами с возвышенной, глубоко благочестивой целью: доставить христианскому юношеству чтение и образцы в поэзии, сделать для них ненужным изучение языческих поэтов, дышащих сладострастием и прочими страстями, дышащих богохульством. Искренно желаю и для вас цели Богослова, находя вас способным в известной степени удовлетворить этой цели, и мзда ваша будет многа на земле и на небе. Возложите на себя иго этой цели, как обязанный в свое время, представить отчет в данном вам таланте Подателю его. Возложите на себя труд достигнуть этой цели. Займитесь постоянно и смиренно, устранив от себя всякое разгорячение, молитвой покаяния, которой вы занимаетесь: из неё черпайте вдохновение для писаний ваших. Затем подвергните собственной строгой критике писания ваши, и, при свете совести вашей, просвещенной молитвой покаяния – извергните беспощадно из ваших сочинений всё, что принадлежит к духу мира, что чуждо духу Христову. Горе смеющимся ныне! Это слова Христовы! Это определение, исшедшее от Бога! Невозможно устранить их никаким словоизвинением. Судя себя и рассматривая себя, вы увидите, что каждое слово, сказанное и написанное в духе мира сего, кладет на душу печать свою, которой запечатлевается усвоение души миродержцу. Необходимо, в таких словах, исторгнутых увлечением и неведением, покаяние. Необходимо установить в сердце залог верности Христу, а отпадение сердца от верности, по немощи нашей, врачевать немедленно покаянием и устранением от себя действий, внушенных неверностью, соделанных под влиянием духа и духов, нам льстящих и вместе жаждущих погибели нашей».⁵⁰⁷

Если Преосвященный Игнатий давал такие советы другому духовному лицу, то мы с уверенностью можем сказать, что он делал это на основании собственного опытам и что те требования, которые он предъявлял к произведениям другого пастыря, он еще строже предъявлял к самому себе: сам он занимался своим духовно-поэтическим творчеством, устранив от себя всякое разгорячение, сам он почерпывал вдохновение для своих писаний из молитвы покаяния; сам он подвергал собственной строгой критике свои аскетические творения и при свете своей совести, просвещенной верой и молитвой, извергал беспощадно из сочинений своих все, что чуждо духу Христову, много раз исправляя написанное. Об этом он сам так говорил в своем другом письме к тому же Череменецкому игумену, отцу Антонию Бочкову: «В стихотворениях ваших встречается то чувство, которого нет ни в одном писателе светском, писавшем о духовных предметах, не смотря на отчетливость стиха их. Они постоянно ниспадают в свое чувственное, и святое духовное переделывают в свое чувственное. Душа не находит в них удовлетворения, пищи. Как прекрасен стих в Аббадоне Жуковского и как натянуто чувство! Очевидно: в душе писателя не было ни правильного понимания описываемого предмета, ни истинного сочувствия ему. По причине неимения истины, он сочинил ее и для ума, и для сердца, написал ложную мечту, не могущую найти сочувствие в душе разумного и истинно-образованного, тем более благочестивого читателя.

Мне очень нравился метод Пушкина по отношению к его сочинениям. Он подвергал их самой строгой собственной критике, пользуясь охотно и замечаниями других литераторов. Затем он беспощадно вымарывал в своих сочинениях излишние слова и выражения, также слова и выражения сколько-нибудь натянутые, тяжелые, неестественные. От такой вычистки и выработки его сочинения получали необыкновенную чистоту слога и ясность смысла. Как они читаются легко, в них нет слова лишнего! Отчего? От беспощадной вычистки. Прочитав ваши стихотворения и дав в себе сформироваться впечатлению от них, нахожу, что и вам необходим этот труд. Как ваши сочинения легко читаются! сказал Пушкину его знакомый. Оттого, отвечал Пушкин, что пишутся и вырабатываются с великим трудом. Смею сказать, что и я стараюсь держаться этого правила».⁵⁰⁸ Эти последние слова объясняют нам, почему, говоря о сочинениях Преосвященного Игнатия Брянчанинова, считают эти последние замечательными не только по высоте и глубине излагаемого в них учения и по богатству собранных в них сведений, но также и по чистоте и художественной правильности его духовно-литературного языка.⁵⁰⁹ Усердно трудясь над обработкой своих аскетических творений, прежде, чем познакомить с ними других, Епископ Игнатий не только сам много раз исправлял их, но и к другим, кому они были известны, обращался с просьбой – присылать ему свои замечания. Так отца Антония Бочкова он просил в одном из своих писем: «Постепенно читая «Опыты», не откажитесь записывать и ваши замечания. Укажите, что найдете неясным, неполным, неправильным, и, в свое время, сообщите мне. Стараюсь воспользоваться замечаниями, чтобы, сделать в книге пополнения и исправления».⁵¹⁰ В другом письме к нему же он говорил: «С искренней благодарностью приму замечания ваши... Признаю за особенное одолжение труд благонамеренных и знающих лиц, заключающийся в тщательном пересмотре «Опытов» и в сообщении мне замечаний, которыми постараюсь воспользоваться соответственно возможности моей».⁵¹¹

Бескорыстный и нестяжательный во всем, никогда не заботившийся о материальных выгодах, этот Божий избранник и на сочинения свои никогда не смотрел, как на средство улучшить свое материальное положение; он писал их только для того, чтобы «подать голос» другим христианам, заблудившимся душой в многолюдном городе, – подобно тому, как можно заблудиться в обширном лесу, – чтобы голосом своим вывести этих заблудившихся на путь истинной жизни, ведущей к Небесному Отцу, как благодетельный звук церковного колокола выводит из лесной чащи. В одном из своих писем он так говорит об этом: «Не помню с которого времени, – а очень, очень давно, – мне особенно нравились слова Апостолов: Не угодно есть нам оставльшим слово Божие, служити трапезам… мы в молитве и служении Слова пребудем» (Деян.6:4). Служение братии Словом Божиим!... Какой восхитительной, насладительной картиной, представлялось очам души моей это служение!... «Ни один наш дар», сказал святый Иоанн Лествичник: столько не благоприятен Богу, как приношение Ему словесной души покаянием… «Весь видимый мир не равночастен одной душе: он преходит, а она нетленна, и пребывает во веки». Что же? – Бесконечно милосердный Бог подал мне в руки это служение! – Не только подал мне в руки, но и извещает многим душам искать от меня этого служения! Теперь все время мое взято этим служением. Как утешительно перекликаются со мною многие души среди таинственной ночи мира сего с различных стран своих! иная с одра болезни, другая из изгнания, иная с берега Волхова, иная с берега Двины, иная с поля Бородинского, иная из хижины, иная из дворца царского. Душа, где бы она ни была, поставлена, если не убита нечувствием, везде ощущает нужду в слове Божием, везде падение гнетет её, давит. Произношу Слово Божие в беседах личных, пишу его в беседах заочных, – составляю некоторые книги, которые могли бы удовлетворить нуждам нынешнего христианства, служить при нынешнем голоде каким-нибудь утешением и наставлением. От служения Слову раздается в душе моей какой-то неизреченно-радостный голос удостоверения в спасении.⁵¹²

Епископ Игнатий писал свои творения тогда, когда Божественный глагол касался его чуткого уха, когда в его сердце появлялось «слово», посланное Господом: «Бывали в жизни моей минуты, писал он С.Д. Нечаеву, или во время тяжких скорбей, или после продолжительного безмолвия, минуты, в которые появлялось в сердце моем «слово». Это слово было не мое. Оно утешало меня, наставляло, исполняло нетленной жизни и радости, – и потом отходило. Искал я его в себе, старался, чтобы этот голос мира, и покоя во мне раздался – тщетно! Случалось записывать мысли, которые так ярко светили в сии блаженные минуты. – Читаю после – читаю не свое, читаю слова, из какой-то высшей сферы нисходившие и остающиеся наставлением».⁵¹³ Этим объясняется то, что свои творения Преосвященный Игнатий никогда не считал своей собственностью: «Признаю эту книгу никак не моей собственностью, а достоянием христианского православного общества»,⁵¹⁴ писал он отцу Антонию Бочкову о своих «Аскетических опытах» в одном письме, и в другом; «Я признаю эту книгу не моей собственностью, а собственностью всех современных подвижников православной Церкви».⁵¹⁵ Этот Божий избранник, этот истинный инок-подвижник, повторяем, всегда стремился употребить богатейший талант свой только на пользу ближних своих, и видя пользу эту в наставлении душ их ко спасению, писал только о том, что могло наставить к этому его читателей. Его рука всегда неустанно трудилась только для блага и утешения меньших, нуждающихся в слове укрепления.⁵¹⁶ Достигал он этого и своими сочинениями, и своими частными письмами к возлюбленным своим во Христе; сам больной, усталый от трудов, измученный скорбями и неприятностями, он всегда находил время и силы для переписки с теми, кто нуждался в его любящем и наставляющем слове «руководствующем во cпасение». И вполне прав был отец Антоний Бочков, говоря Владыке Игнатию; «Ваша христианская ко всем любовь, и ваше монашеское смирение всегда побеждали ваши немощи телесные: вы всегда готовы были дать ответ меньшим братиям своим о Христе; так и ныне в переписке со мной забываете великое расстояние между вами и мной; с одобрением приемлете мои нескладные письма и отвечаете да них с отеческой снисходительностью».⁵¹⁷ Своими письмами и своими произведениями желая только «услужить ближним на пути их ко Христу»,⁵¹⁸ Епископ Игнатий своими поучениями вовсе не хотел показать другим своего превосходства над ними; он никогда не считал себя достойнее и опытнее их, а учил других только потому, что видел «оскудение истинного духовного знания», недостаток духовного «хлеба». – «Получив письмо ваше», писал он к некоторому настоятелю, «я умилился окаянным сердцем моим и беру перо для ответа вам, единственно с той надеждой, что милосердный Господь, видя истинную нужду души вашей и веру вашу дарует слово полезное, а мне простит мое дерзновение по тесноте нынешнего времени, в которое весьма оскудело истинное духовное знание».⁵¹⁹

Чему уподобить слово, теперь мною вам произносимое, ради Господа, к пользе души вашей?» – спрашивал он в одном из своих писем: «Уподоблю вас и прочих, желающих спастись, в числе которых, прельщая себя, думаю, что нахожусь и я, – путником, идущим по дороге. Путь этот всегда был тесен и прискорбен, но ныне еще прибавилось на нем неудобство – недостаток в хлебе. Этот недостаток так велик, что многие, заметив в моей сумке несколько заплесневших кусков, просят, чтобы я ими поделился. Я делюсь».⁵²⁰ В своем истинно-монашеском смирении, Преосвященный Игнатий учил других только потому, что считал свои слова не собственным своим учением, а учением Святых Отцов православной Церкви. Призываю вас: «приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас», не потому, что доволен я был сам по себе научить кого чему-либо, но потому, что учение мое – несть мое, но заимствовано от Святых Отцов, пером которых водил Дух Святый»,⁵²¹ писал он в одном из писем к своим духовным детям. И этим своим учением, заимствованным от Святых Отцов православной Церкви, так же, как и своими письмами, Епископ Игнатий действительно приносил другим пользу, ибо своей могучей и светлой мыслью, он ясно видел, в чем эта польза заключается. С детских лет одаренный выдающимися способностями, умевший схватить в каждом преподаваемом ему предмете самую необходимую сущность, с годами он все больше и больше развивали свой природный ум, питая его изучаемыми то в родном доме, то в Инженерном училище, науками. По его собственному признанно, в молодые годы ум его был «весь погружен в науки», он «устремился, к наукам всеми силами души»,⁵²² желая отыскать Истину.

Если признать справедливым мнение, что чем слабее человеческий ум, тем меньше он ищет, и, наоборот, что могучий сильный ум постоянно находится в поисках, постоянно спешит туда, куда его зовет блистающая впереди, как путеводная звезда – истина, – то мы должны сказать, что у Преосвященного Игнатия Брянчанинова был столь могучий, столь неутомимый в этих поисках ум, какой редко дается людям и, если он мог в своем бессмертном «Плаче» написать критику, аналитический разбор всех наук, когда пред взорами его предстали «грани знаний человеческих в высших, окончательных науках», – то только потому, что он не поверхностно, а глубоко изучил все эти науки, отыскивая в них желанную истину. Истина! Bсе люди знают это многоговорящее слово, все, так или иначе, больше или меньше, но стремятся к ней, ибо, как говорит поэт, «нет выше доли ее искать, и ей служить, с её могучей, вечной волей всю жизнь свою стараться слить»! Кто нашел её, эту светлую истину, тому не страшны уже тернии жизненной дороги:

«: что все гоненья, все угрозы,

все тернии её пути,

и оскорблений тяжких слезы

для тех, кому её найти

далось сквозь долгий мрак исканий,

сквозь боль тоски о ней одной,

сквозь мглу падений и страданий

души, сомнением больной»!

Если же нет истины, жизнь не жизнь.

«Что жизнь без Истины? – Ничто,

тень жизни, жалкое томленье,

один намек на бытие,

слепцов пустое сновиденье»...^:523

Правда, Истина, подобно счастью и красоте, принадлежит к таким благам нашей быстротекущей жизни, которые всякий определяет по своему: что «истина» для одного, то «ложь» для другого; что «истина» для человека сейчас, то, может быть, не будет уже для него «истиной» через некоторое время. Для Преосвященного Игнатия «Истина» отожествлялась с Божьей правдой, неутомимой жаждой которой горел весь его ум, и, увидев, что этой истины в науках человеческих нет, ибо они дают только знания, «оканчивающиеся землей, не могущие существовать по разлучении души с телом», а не дают ничего вечного, положительного, ничем неотъемлемого и верного, достойного назваться собственностью человека, которая должна быть вечна, ибо сам человек вечен,⁵²⁴ – он отрекся от этой мудрости мира во имя мудрости духовной, открывшейся его внутреннему зрению в писаниях Святых Отцов Православной Церкви. – «Чей ум горит бессонной жаждой Правды Божьей, – говорит тот же поэт, тот, отыскав её, спешит порвать с своей и общей ложью!» И Епископ Игнатий, действительно оправдал на себе эти слова. Рано познавши, что «ученость – приобретение и хранение впечатлений и познаний, накопленных человеками во время жизни падшего мира; светильник ветхого человека, которым мрак тьмы во веки блюдется»; рано убедившись, что «познание истины, которая открыта человекам Господом, к которой доступ только верой, неприступной для падшего разума человеческого, заменяется в учености гаданиями, предположениями,» рано узнавши, что «мудрость этого мира, в которой почетное место занимают многие язычники и безбожники, прямо противоположна, по самым началам своим, мудрости духовной, Божественной, и, следовательно, нельзя быть последователем той и другой вместе, а одной непременно должно отречься,⁵²⁵ он отрекся от мирской мудрости, покоривши свой могучий ум в простоту верования, «Прочь непотребный, отверженный Богом»! воскликнул он разуму, всякое Божие знамение встречающему отталкиванием; «как»? «неужели»? почему»? и этим негодному для Божиих дел, и отвергши падший разум, он призвал к себе святую веру и буйство проповеди Христовой, и всю силу, всю. неутомимую пытливость своего ума направил на жадное и глубокое исследование и изучение писаний Святых Отцов Православной Церкви. И в этих величественно-чудных писаниях подобных бесчисленным звездам различных размеров, усеивающим чистое небо в ясную осеннюю ночь и испускающими всеми вместе единый свет; в этих писаниях, подобных многочисленному и многоголосому хору, в изящной и строгой гармонии поющему единую Божественную песнь, он нашел желанную Истину, к которой всегда стремился своим пытливым, неудовлетворенным «науками человеческими» умом, и, найдя её, начал открывать её желающим в своих творениях и наставлениях.

Только чистая и тихая вода, где нет мути и волнения, может отражать ясно голубое небо; только кристально-чистое зеркало способно правильно отражать находящиеся перед ним предметы; только истинный духовный разум, находящийся в неразлучном союзе с верой и смирением, противным разуму плотскому, душевному, может достаточно правильно отразить свою высоту, глубину и чистоту исследуемых им отеческих творений. Духовный разум Преосвященного Игнатия, освященный^: верой и смирением, был такой чистой водой, таким правильным зеркалом, и это отмечали многие, знакомые с его творениями. «Нижайше благодарю Ваше Преосвященство за ответ, которым вы меня удостоили, и за доверенность к моему взгляду на ваши сочинения, взгляду помраченному и страстями и сопребыванием с миром, который уничтожает нашу духовную зоркость своей пестротой», – писал отец Антоний Бочков Епископу Игнатию в ответ на просьбу этого последнего сообщить ему замечания об «Аскетических опытах» Только чистая и тихая вода отражает небо. Обозреть здание, весьма высокое, надобна лестница; основание здания глубокое, твердое и со многими тайниками, нельзя поверить без светильника и путеводной нити. Страшно взглянуть вниз с безмерной высоты и не легко чувствуется во глубине. Не сознаю в себе достаточных сил для обозрения и оценки ваших творений, потому именно, что никто из моих современников писателей духовных по профессии и аскетов по жизни не постигал столько той высоты Отеческих писаний и её глубины, как Ваше Преосвященство. Об этом я говорил однажды бывшему Обер-Прокурору, графу Толстому. Он был несколько удивлен моими словами: тогда ваши сочинения были менее известны и то немногим и не все в совокупности. Теперь Его Сиятельство может поверить мои слова на самом деле, если только он читает духовные книги. Сознавая всегда великость ваших духовных знаний и ваших трудов, я всегда сознавал в себе неспособность следовать вашему примеру, и по причине моей жизни, протекшей до знакомства с вами в мирской суете, и по моему, несколько расстроенному воображению, которое всегда своими красками расцвечало духовные очерки, требующие не яркости, а правильности и точности, всегда в определенный круг православия вносило свои произвольные прибавки; и многого труда стоило покорить ум в простоту верования.⁵²⁶

В другом письме своем отец Антоний Бочков так выражал свое благоговейное удивление перед духовным разумом Преосвященного Игнатия, то удивление, которое невольно испытывает каждый, знакомясь с его творениями: Приношу мою убогую благодарность за богатое дарование ваше, за два тома ваших сочинений. Некоторые мне известны; остальные читаю со вниманием, учась из них многому, позабытому: нам так свойственно забывать душеполезное и помнить прежнее, мало назидательное, но оставившее в крови нашей свои графические отпечатки. Простите, что написал греческое слово, связав его с греко-русским: иначе не могу выразить свою мысль. Кровяная наша душа, т. е. вся жизнь, движущая наше тело и получавшая с детства внешние, здешние впечатления, образы мира сего преходящего, часто вовсе забывает о своем тонком, чистом духе, высшем её, забывает, или не знает, о тайне сердца своего, забывает благодатные, при крещении вдунутые в него Божии дарования, забывает часто до того, что человека делает всего душевным, а не духовным, и кровью своей, как густым, непроницаемым туманом, окружает ум и предносит пред него свои образы и часто фантазии. Увы! как трудно облегчиться от этой кровавой густой плевы, как трудно сделаться кристаллом духовным, пропущающим лучи света!

В сочинениях Вашего Преосвященства столь много сокровищ, утаенных от мира, столько недоступного для душевных, подобно мне людей, что немногие отдадут им истинную дань удивления. А между тем это все приобретено вашим опытом и любовью к Отеческим писаниям. В эти-то зерцала, отражающие Божественный свет, Вы часто смотрели: потому и на ваших творениях он отражается».⁵²⁷ Такое удивление перед глубиной и силой светлого духовного разума Владыки Игнатия, удивление, близкое к благоговению, испытывал не один только отец Антоний Бочков, познакомившись с произведениями его духовно-поэтической лиры: это отмечают все те, чьи отзывы о его творениях сохранились до нашего времени.

И такой могучий и светлый ум был соединен не с гордым превозношением, не с обычным дерзким самомнением, а с истинно-монашеским смирением, которое требует от носителя своего признать себя, хуже всех человеков. Зная, что Апостол не просто сказал, что он первый из грешников, а был убежден в этом, и что люди тоже должны в этом убедить себя,⁵²⁸ Преосвященный Игнатий не находил в себе ничего, льстящего его самомнению, наоборот, находил многое, достойное сетований и воздыханий, достойное горьких и продолжительных слез. Он считал себя грешником, достойным казней временных и вечных,⁵²⁹ называл себя всегда «непотребным грешником, имеющим крайнюю нужду в милосердии Божием»; его совесть, взвешивая и оценивая его собственное достоинство, поставляла его «ниже всех преступников», и не позволяя ему судить, а тем более осуждать кого-либо, тем самым как бы склоняла, его таким образом мыслей к ногам ближних.⁵³⁰ Он искренно считал всю жизнь свою цепью погрешностей, цепью падений. Духовный взор его видел на собственной душе только язвы, болезни и немощи. Приведем его собственные слова об этом: «Обращу ли взоры ума на протекшие дни мои? Это цепь обольщений, цепь грехов, цепь падений! – Взгляну ли на ту часть жизни, которая еще предлежит мне на поприще земного странствования? – Объемлет меня ужас: его производит немощь моя, доказанная мне бесчисленными опытами. Воззрю ли на душу мою? – Нет ничего утешительного! Вся она в греховных язвах; нет греха, которому бы она была непричастна; нет преступления, которым бы она себя не запечатлела! – Тело мое, бедное тело! обоняваю смрад твоего тления. «Тление нетления не наследствует» (IКор.15:50). Жребий твой – по смерти в темнице гроба, по воскресении – в темнице ада!., Какая участь ожидает мою душу, по разлучению её с телом? Благо было бы, если бы предстал ей Ангел мирный и светлый, – воспарил бы с нею в блаженные обители Едема! Но за что он предстанет? Какую добродетель, какой подвиг найдут в ней достойные небожителей? Нет! скорее окружат её полчища мрачных демонов, ангелов падших, найдут в ней сродство с собой, свое падение, свои свойства греховные, свою волю богопротивную, – отведут, увлекут её в свои жилища, жилища вечной, лютой скорби, жилища вечного мрака и вместе огня неугасающего, жилища мук и стенаний непрерывных, бесконечных.⁵³¹

В другом месте Преосвященный Игнатий так восклицает о своей греховности и недостойности пред Господом Богом: «Пред лицом Истины стою и, освещаемый ею светом, смотрю на душу мою. Что же вижу? Вижу на душе моей язвы, вижу многочисленные её болезни, вижу немощи, из которых одни природные, другие – следствие язв и болезней, прошедших и настоящих. Обращаюсь на протекшую жизнь мою: вижу – это цепь погрешностей, цепь падений; на каждом почти шагу я был осмеян и поруган диаволом по недостатку духовной мудрости, по избытку гордости, не склоняющийся вопросить совета у ближнего. В таком положении душа моя, когда путь жизни моей уже протянулся за преполовение дней моих. Между тем тело мое ослабело; его прободают и рассекают различные недуги. Они – вестники: возвещают мне приближение разлучения души с телом. Скоро, скоро буду лежать на одре, не для того, чтобы дать преутружденному телу временное отдохновение, но чтобы сложить его с себя в гробовой ковчег, в недра земли, из неяже взят есмь, до будущего общего воскресения. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем, ибо душа моя в язвах, а тело запечатлено грехом. По этому состоянию моему всего приличнее для меня было оставить всё, и вне всего предаться неутешному плачу; когда всё утрачено, не утратить по крайней мере раскаяния».⁵³² И Преосвященный Игнатий постоянно предавался покаянному плачу о своих грехах: «Стенания скопились в груди моей, теснятся в ней, хотят исторгнуться; но, предупреждаясь одно другим, возвращаются в грудь, производят в ней странное колебание», говорит он в своем'Плаче»: «То тихо скудные капли слез, подобные каплям росы, лишь орошают зеницы, очей моих; то крупный слезный дождь катится по ланитам, на одежды, или ложе; то слезы вовсе изсыхают, – один болезненный плач объемлет душу. Плачу умом, плачу сердцем, плачу телом, плачу всем существом моим; ощущаю плачь, не только в груди моей, – во всех членах тела моего. Они странно и несказанно участвуют в плаче, болезнуют от него».⁵³³ «Плачу плачем покаяния и любви», говорит он в другом месте: «погружаюсь в печаль спасительную, не в ту, которая наводит смерть человеку: плачу не о чем-либо суетном, тленном, преходящем, – объемлет меня плачь – наследство прародителя моего Адама, который обратился к плачу, начал искать в нем утешение, после утраты сладостей райских. Этот плач – отблеск вечного блаженства, этот плачь – свидетельство, что вечное блаженство было некогда достоянием человека: этот плач средство к возвращению потерянного блаженства».⁵³⁴

И это были не одни только слова: истинный служитель Божий, действительно, исполнял земную проповедь Богочеловека, возвестившего людям: «покайтесь»! – Он скорбел о грехах своих и каялся в них перед милосердным всемогущим Врачом, ибо это был истинный монах, внутренним деланием, а не показной наружностью, доказавший принадлежность свою к избранному стаду Христову. Это не был монах только по одежде и наименованию, это был монах по душе своей, всегда стремившийся не к достижению какого-нибудь высшего сана, не к получению какой-нибудь награды или отличия, не к материальной наживе, а только к тому, чтобы угодить Богу; и днем и ночью он только и думал, только и помышлял лишь о том, как бы поближе прилепиться к Господу, как бы, потеплее помолиться Ему, побольше поплакать перед Ним. Это влечение к Господу у него было как бы нестерпимым. Ни в чем не находил он такой отрады и успокоения, как лишь в молитве и в плаче. После такой покаянной молитвы, в лице его, изображалось всегда что-то неземное. В своем благоговейном воспоминании о Преосвященном Игнатии последний келейник его Василий⁵³⁵ говорит, что если случалось в такие минуты подходить к нему по какому-нибудь делу, он не видел и не слышал обращавшегося к нему; из глаз его светилось что-то неземное, было видно, что он умом находился где-то далеко. Какая-то необъяснимая тишина веяла от него и всякий греховный помысл далеко уходил от пришедшего исповедовать его ему.⁵³⁶ Он «истаивал на ложе своем в своих пламенных молитвах перед величием Божиим»; он часто стоял у аналоя с воздетыми к небу руками, в страхе и трепете, орошая ланиты теплыми слезами, очищая душу свою стонами, воплями, рыданиями и воздыханиями.⁵³⁷

То, что это был истинный монах, монах в душе, видно из многих фактов его особенной жизни: его не привлекала к себе заманчиво улыбавшаяся ему, любимцу Государя Императора, блестящая карьера офицера-инженера, сулившая и материальные блага, и почести; его не пугал гнев родителей, не желавших видеть сына своего в скромном монашеском одеянии, и связанная с этим гневом материальная нужда; его не остановила непрестанная болезненность с детства слабого тела, вопиявшего, к нему: «Куда ты ведешь меня? жизнь в монастыре для тебя невыносима и по моей немощи, по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам»,⁵³⁸ его не устрашили; злые насмешки и презрительные клички, вроде «сапера во Христе» – он поборол все препятствия, выраставшие по дороге его в монастырь и отдал всю свою жизнь на служение Небесному Царю; и, хотя потом он был обличен епископским саном, но, поступая в монашество, которое «нравилось ему само по себе», он не мог на это рассчитывать, потому что не имел образовательного духовного ценза и грех, хоть на одну минуту подумать, что на путь иночества толкала этого смиренного Боголюбивого инока-подвижника мысль о будущей карьере, или мысль о материальном обеспечении: нестяжательность, доброта и отзывчивость его души была известна всем окружающим. Его любимый келейник в Троице-Сергиевой пустыни, маленький Игнатий (Малышев) в своих благоговейных воспоминаниях о жизни Епископа Игнатия, пишет: «Архимандрит Игнатий был замечательно нестяжателен и не сребролюбив; бывало, казначей принесет ему жалование или долю по разделу братской кружки,-он и в руки не возьмет, и даже не сосчитает, а скажет казначею: «Положи, батенька, в налойчик», а из налойчика этого брали келейники и расходовали по его распоряжению.⁵³⁹

«Монашество было для этого человека не карьерой и не средством нажить капиталы. Он раздавал всегда почти все, что имел», пишет родная внучка почившего Владыки Игнатия-Купреянова в своих Семейных воспоминаниях».⁵⁴⁰ Когда он уезжал из Сергиевой пустыни, где неустанно потрудился 23 года, у него не было собственных средств на дальнюю дорогу в Ставрополь Кавказский. Когда он умер, после него не осталось наследства; в кармане его подрясника нашли 14 копеек. Это было все, что он имел, потому что лишь за два или три дня до смерти он дал семьдесят пять рублей крестьянину, у которого пала лошадь. Он был монах.⁵⁴¹ Нестяжательный и не сребролюбивый, в своих отношениях с другими людьми, он никогда не старался получить какую-нибудь личную пользу и никогда не ценил людей с точки зрения той материальной выгоды, которую могло принести ему знакомство с ними. «Подобна морю жизнь человеческая», говорит один из наших современных писателей: «плавают в этом море люди и непрестанно ищут: одни – жемчужины богатства, другие – жемчужины славы, иные же, презрев блага сии, ищут жемчужины души человеческой». Что Преосвященный Игнатий принадлежал к числу таких искателей душевного жемчуга, видно из его же собственных слов: «Я сотворен, чтобы любить души человеческие, чтобы любоваться душами человеческими! За то и они предо мною какими ангелами предстают взорам сердца моего, так пленительно, так утешительно! Вот зрелище, картина, на которую гляжу, заглядываюсь, снова гляжу, не могу наглядеться! И странно! Лицо, форму, черты тотчас забываю, душу помню. Много душ, прекрасных душ, на моей картине, которую писала любовь, которую верная память хранит в целости, в живости, колорита».⁵⁴² «Я глядел на душу; для лица и для всего вещественного я – точно без глаз. Черты физиономии как раз забываю; черты души, и самые тонкие, остаются запечатленными в памяти».⁵⁴³

Как истинный последователь учения Христова, заповедующего_: человеку «возлюбить ближнего своего, как самого себя», Преосвященный Игнатий, действительно, и любил ближних своих такою любовью. Для своей собственной души он всегда неизменно желал только одного блага – душевного спасения; только к одному этому благу он стремился всю свою жизнь, только, к этому он направлял всегда стопы своего сердца! Только этого же блага желал он и ближним своим, выражая, как истинный монах, любовь свою к человеческой душе в пожелании ей не материальных богатств, не временных наслаждений, а в пожелании ей спасения, в приготовлении её к тому, чтобы она была достойным храмом Святого Духа. Это мы видим в отношениях его и к родным по крови, и к родным по духу. «Вы изволите знать моё усердное желание добра всем членам нашего семейства», писал он в 1835-м году отцу своему Александру Семеновичу: «Но суждение моё односторонне; оно согласуется с родом жизни, которым я провожу».⁵⁴⁴ Любимой сестре своей Марии Александровне он писал: «Обыкновенные письма светских людей, состоявшие в различных поздравлениях и уверениях, не составляют обязанности монаха. В слове о душевной пользе я отказать не могу; такое слово есть милостыня, которую непременно должен подавать монах не только для душевной пользы ближнего, но и для своей».⁵⁴⁵ И любящий брат, искренно желающий сестре своей душевного спасения, он и подписывался так в некоторых письмах: «Усердно любящий тебя и желающий тебе душевного спасения»,⁵⁴⁶ никогда не отказывал ей в таком слове «руководствующем во спасение». «Познакомься с Богом заблаговременно, частыми молитвами стяжи дерзновение, дабы, когда должно будет предстать на страшный суд, могла ты упросить Судию быть к тебе милосердным. Оставь угождение диаволу в различных мирских забавах, послушайся Спасителя, возвестившего: горе смеющимся ныне! горе насыщенным ныне! Займись чтением Божественных книг, с благоразумной умеренностью, сохраняющей надолго вкус и утончающий оный и уничтожающий сердечную жажду Божественной правды, сими книгами поведаемой. Обрати к вечности очи ума твоего и сердца»,⁵⁴⁷ наставлял он её на путь благочестия. Так же выражал он свою сердечную любовь и к сестре своей, Софии Александровне (по мужу Боборыкиной), с которой, по его собственному признанию, был связан «узами исключительной дружбы». Когда она умерла, он написал письмо Марии Александровне, прося сообщить ему подробности о её последних днях жизни, и прибавлял, что «надеется увидеться с ней в будущей жизни по слову, Св. Писания: «Бог вселяет единомысленные в дом»⁵⁴⁸...

Такими же чистыми узами, духовной дружбы был связан Владыка Игнатий и со следующим за ним по старшинству братом своим Петром Александровичем, который в последние годы своей жизни последовал за ним в монастырские стены. Так точно и любовь свою к учениками Преосвященный Игнатий обнаруживал наставлением их ко спасению; дверь его кельи всегда была для всех открыта, и маленький Игнатий, келейник его, говорит в своих воспоминаниях, что в продолжение 24 лет он не помнит ни одного случая, чтобы отец Архимандрит отказал кому-нибудь в приеме и поучении. Ни немощность и слабость постоянно истощаемого болезнями тела, ни масса забот и трудов по внешнему устройству тех обителей, где Господу-Богу угодно было помещать его, – ничто не мешало ему давать желающим получить от него наставление «слово, руководствующее во спасение», слово, наставляющее ближних в православной вере и нравственности. Не даром бывший ученик его, Игнатий Малышев, начинает свои благоговейные воспоминания о нем словами: «Архимандрит Игнатий Брянчанинов умел любить чад своих духовных, но умел и учить их; много пострадал он за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицаний»,⁵⁴⁹ и дальше говорит: «Он учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способностям, не щадя своих сил, не жалея времени, и если его ученикам бывало не легко принимать его учения и усваивать себе его правила, то и ему не мало трудов стоило каждого отдельно, воспитать, внушить любовь к урокам и возводить в духовное состояние».⁵⁵⁰ Любя ближних своих, как самого себя, Преосвященный Игнатий желал сделать из учеников своих и из всех, прибегавших к его духовным советам, истинных монахов, монахов по настроению душевному, а же монахов, только по одежде. А для этого он никогда не уставал и устно, и письменно повторять им: «Братия! не проводите жизни вашей в пустых занятиях; не промотайте жизни земной, краткой, данной нами для приобретений вечных. Она пробежит, промчится, и не возвратится; потеря её – не вознаградима; проводящие её в суетах и играниях лишают сами себя блаженной вечности, уготованной нам Богом. Употребите её на изучение воли Божией, благой и совершенной, изложенной в Священном и Святом писаниях».⁵⁵¹

Считая, как отмечено выше, собственную жизнь свою цепью падений, заблуждений и ошибок, чувствуя ужас при воззрении на свои грехи, достойные, как ему казалось, только казней и временных и вечных; Епископ Игнатий своими наставлениями хотел предостеречь тех путешественников, которые плыли по тому же бурному житейскому морю, «воздвизаемому напастей бурею», в котором он претерпел уже страшные бедствия. «Потрясения, которыми я испытан, были потрясениями и горькими, и тяжкими, и жестокими, и упорно-томительно продолжительными», говорит он в одном месте своих «Аскетических опытов»: «Потрясения по наружному положению, на суд совести моей, ничего не значат в сравнении с потрясениями, которым подверглась душа. Свирепы волны житейского моря; на нем господствует мрак и мгла: непрестанно воздвигаются на нем бури лютыми ветрами-духами отверженными; корабли лишены кормчих; благонадежные гавани превратились в водовороты, в гибельные пучины; всякая гора и остров от духовных мест своих двигнушася (Aпок.7:14); потопление представляется неизбежным. Оно и было бы неизбежным, если бы непостижимый Промысл Бога и столько же непостижимое милосердие не спасали избранных Его. Много пришельствова душа моя (Пс.119:6), не находя пристанища верного ни вне, ни внутри себя. «Углебох в тимении глубины, и несть постояния» – правильного и твердого настроения души, непоколебимого в добродетели, – «приидох в глубины морские, и буря потопи мя. Утрудихся зовый, измолче гортань мой, исчезосте очи мои, от еже уповати ми на Бога моего (Пс.68:3–4): яко погна враг душу мою, смирил есть в землю живот мой, посадил мя есть в темных». (Пс.142:3). «Яко вода излияхся, и рассыпашася вся кости моя, изсше яко скудель, крепость моя» (Пс.21:15:16), «одержаша мя болезней смертныя, и потоцы беззакония смятоща мя; болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя сети смертныя. (Пс.1:7,5–6); уны во мне дух мой, смятеся сердце мое» (Пс.142:4). Из этого состояния подаю голос отцам и братьям, голос заботливого предостережения. Так поступает путешественник, претерпевший страшные бедствия в многотрудном и продолжительном путешествии. Свои заметки, драгоценное сокровище, он передаёт тем, которые намерены предпринять подобное путешествие, или уже и вступили в путь, не зная его, или ознакомясь с ним лишь поверхностно по описаниям устаревшим... Святой Иоанн Лествичник говорит, что некоторые, проходя по болотистым местам, увязли в грязи и, покрытые ею, поведали о том, как это случилось с ними, другим, которые тут проходили, для спасения их. За спасение ближних Всемогущий избавил из болота и тех, которые, попавши в него, предостерегли ближних от впадения в него (Лествица, сл. 26, гл. 14). «Права течения твори ногама твоима, и пути твоя исправляй: не уклонися ни на десно, ни на шуе: отврати же ногу твою от пути зла. Пути бо десныя весть Господь, развращены же суть, иже ошуюю. Той же права творит течения твоя и хождения твоя в мире поспешить.» (Притч.4:26–29).⁵⁵²

В биографии Епископа Игнатия мы указывали примеры доброго влияния его, исходящих из любящего ближних сердца, наставлений на души младших братий его о Христе: вспомним Платона Яновского, которого Архимандрит Игнатий своим отеческим обращением сохранили от явной гибели; вспомним протодиакона Василия Петровича Малева, которого он никогда не уставал направлять на правый путь, или Мызникова, которого он своими наставлениями довел до детского смирения, уничтоживши его самомнение. А сколько же было еще никому неизвестных случаев доброго нравственного влияния на других Епископа Игнатия! Всю жизнь, стремясь к уединению чтобы «свободно предаваться странствования в областях духовного мира", куда переселились с земли его мысль и сердце, этот Божий избранник считал себя «неспособным к должностям общественным»,⁵⁵³ и это должно быть понятно каждому, знакомому с внутренним настроение его всегда стремившейся в горний мир души; как истинный монах, монах по внутреннему призванию, он хотел бы всю свою жизнь посвятить только на приготовление себя и ближних своих, возлюбленных им во Христе, к вечности, куда каждый странник по гостинице – земле неминуемо должен придти. Но непостижимый нашим человеческим умом Божественный Промысл, – бдящий о спасении рабов своих, судил ему иное, и, как неослушный Слуга своего Небесного Господина, он с покорностью принимал свой жребий и выполнял всегда возлагаемое на него общественное дело так, как того требовала неподкупная честность его детски-чистой души, внутреннее сознание долга, искреннее желание принести другим пользу и не только своими духовными наставлениями и поучениями, но и как общественный деятель, и, главное, как того требовало его желание неослушно исполнять волю Божию. Это ясно видно из его превосходнейшей речи, которую он произнес при наречении его Епископом Кавказским и Черноморским и в которой, как в зеркале, отражается его духовный облик. Вот эта речь:

«Ваше Святейшество! в настоящие священные и страшные для меня минуты невольно вспоминаются мне слова, сказанные Господом ученику Его: «Егда был еси юн, поясался еси сам, и ходил еси, аможе хотел еси, егда же состареешися, воздежеши руце твои, и ин тя пояшет и ведет, аможе не хощеши» (Ин.21:18). Во дни юности моей я стремился в глубокие пустыни. «Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни, чаях Бога спасающаго мя от малодушия», которым обличается в человеке недостаток благодатного развития, и «от бури» страстей, воздвигаемой обманчивыми и скорогибнущими прелестями мира (Пс.54:8:9). Монашество нравилось и нравится мне само по себе! но я вовсе не мыслил о служении Церкви в каком бы то ни было сане священства. Быть епископом (см. Иоан. Лествич. сл. 28, гл. 51) своего сердца, и приносить в жертву Христу помышления и чувствования, освященные Духом: вот высота, к которой привлекались мои взоры. Недолго пользовался я свободою юности: вскоре был опоясан и окован непостижимым Божественным Промыслом. Всемогущая десница Его, в противоположность предположению моему, внезапно восхитила, меня из глуши лесов и пустынь, – поставила в обитель преподобного Cepгия, на берег моря, на берег моря житейского, великого и пространного (Пс.105:25). Трудно испытывать пути Божии! Только Дух Божий испытует глубины Божие (1Кор.2:10). Просвещенные духом, святые наставники монашества утверждают, что для новоначальных иноков опасно глубокое уединение, в котором они могут удобно впасть в мечтательность и самомнение, что им необходимо, как училище и врачебница, общество человеческое. При многоразличных столкновениях с ближними обнаруживаются для инока его страсти, таящиеся от него самого; в сокровенностях сердца, и врачуются всесильным врачеством – учением Христовым (Исаака Сир. сл. 55; препод. Варсонофия Вел., ответы 2, 108, 311, 342 и др.; преподоб. Иоанна Леств. Сл. 4, гл. 35, 36, 74. Сл. 28, гл. 1; преподоб. Нила Сорского сл.11).

Всматриваясь в недуги души моей, признавал я такое положение существенно-нужным для меня. Но как объясню себе то призвание, которым вы, Святейшие Отцы, ныне призываете меня? Что обрели вы во мне и что я могу, представить вам, кроме множества недостатков моих? Страшен для меня сан Епископа при мысли о немощи моей. Страшусь, чтобы вместо назидания не принести мне соблазна братиям моим и не уготовать себе большего осуждения на суд Христовом. Счел бы я более сообразным с силами моими провести остаток дней моих, как и начало их, в безмолвии пустынь, в созерцании греха моего. И опять я страшусь!... Страшусь воли моей, чтобы последуя ей, не последовать вместо Бога, самому себе и тем не навлечь на себя непредвидимого бедствия (Препод. Ав. Дорофей, поуч. 5). «Тесно ми отовсюду» (Дан.13:22). В недоумении моем, отрицаюсь себя, предаю и временную, и вечную участь мою в руце Бога моего. Связанный избранием вашим и повелением Августейшего Помазанника Божия, с покорностью и трепетом преклоняю главу под бремя, могущее сокрушить недостойного. Не преставайте укреплять меня назиданиями Вашими! Не отриньте, когда по завещанию Святого Духа приду к вам за словом разума; за словом душеспасительным. Дух Святый заповедал: «вопроси Отца Своего и Возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе» (Втор.23:7). Простирая на меня руки, чтобы облачить меня великим саном Архиерейства, прострите их и молитвенно о мне к Богу, являющему силу Свою в слабости человеческой. Что же касается до меня, то я, в сей грозный для меня час, ищу успокоения совести моей и нахожу её в безусловной преданности «воле Божией; в сознании и исповедании перед вами обилия моих немощей».⁵⁵⁴

В другом месте своих «Аскетических опытов» Преосвященный Игнатий так писал об этом же: «Земные служения наши, наши земные обязанности будем нести, как возложенные на нас Богом, исполняя их – как бы перед взорами Бога, добросовестно, с усердием; приготовляясь отдать отчет в исполнении их Богу. Да не окрадывают, да не оскверняют этих служений греховные побуждения и цели! Дела земные будем совершать с целью Богоугождения, и дела земные соделаются делами небесными; Главным и существенным занятием нашим да будет служение Богу, стремление усвоиться Ему! Служение Богу заключается в непрестанном памятовании Бога и Его велений, в исполнении этих велений всем поведением своим, видимым и невидимым».⁵⁵⁵ И Преосвященный Игнатий сам, действительно, выполнял эти наставления, которые он давал своим духовным детям: он нес свои земные общественные обязанности, как возложенные на него Небесным Господином; выполнял их всегда, как бы пред взорами Господа-Бога, выполнял так добросовестно, с таким усердием и старанием, что всегда был готов дать отчет ни них Верховному Владыке. Стремясь всегда усвоиться Богу, он непрестанно помнил Его и стараясь всем своим поведением – видимым и невидимым – исполнять Его святые веления, он совершал свои земные дела с единственной целью Богоугождения. И они, эти земные дела Епископа Игнатия, соделывались, верим мы, небесными! Неутомимые труды его, как Архимандрита, по внутреннему и внешнему возобновлению и новому устройству Троице-Сергиевой пустыни; громадные труды его, как Епископа, по упорядочению Кавказской и Черноморской епархии, – вызывают чувства благоговейного удивления и уважения и отмечаются всеми биографами его, как такие, которые мог выполнить только такой Божий избранник, каким был он.

Но приводя в порядок запустелый Лопотов монастырь, возобновляя и делая образцом для других монастырей Троице-Сергееву пустынь, устраивая разоренную Кавказскую и Черноморскую епархию, Преосвященный Игнатий, повторяем, неустанно трудился не для того, чтобы получить внешние почести и отличия, заслужить благодарность людей и другие земные награды: своим исполнением возложенного на него Господним Промыслом общественного дела, он хотел только испросить себе награду на небе, награду, получаемую не слугами мира, а слугами Христовыми. «Ничто тленное, преходящее не может удовлетворить человека. Если оно кажется удовлетворяющим, – не верьте ему: оно только льстит. Не долго будет льстить, обманет, ускользнет, исчезнет, – оставит человека во всех ужасах нищеты и бедствия. Божие – положительно, вечно. В начале оно, подобно малейшему зерну, появляется в сердце в виде малейшего благого влечения, желания; потом начнет вырастать мало-по-малу, обымет все мысли, все чувства, обымет и душу и тело, сделается подобным древу, великому и ветвистому. Птицы небесные, т. е. ангельские помышления и созерцания придут витать на ветвях его. Это должно ^:совершиться над христианином во время земной его жизни. Над кем оно совершится, тот, при вступлении в вечность, – увидит себя гобзующим духовными сокровищами – залогами не кончающегося блаженства»,⁵⁵⁶ – говорил Епископ Игнатий в одном из своих писем. Эти же слова мы можем применить и к нему самому. Ничто тленное, преходящее с самых малых детских лет не удовлетворяло этого Божьего избранника; с самого раннего детства возрастало в сердце его благое зерно «Божьего – положительного, вечного», и зерно это разрослось на удобренной молитвой и покаянием почве, его чистой, любящей Господа души в великое и ветвистое древо.

Преосвященный Игнатий так писал однажды Стефану Дмитриевичу Нечаеву: «Сколько есть служений славных, приманивающих честолюбие, занимающих и воспламеняющих воображение: но конец венчает дело: Приходит смерть, призывает к жизни без призраков; на это приглашение, как бы оно горько ни было, никто не может сделать отказа. Идут цари, не свершив огромных предположенных планов, от исполнения которых могли бы благоденствовать миллионы народа; идут гении, покинув начатое для удивления потомства; идут законодатели, не достроив законодательных сводов; в одно мгновение отлагаются знаки отличия и громкие титулы, на приобретение коих употреблена вся жизнь. Богатые верой, напротив, становятся еще богаче: ибо смертью вступают в существенное обладание тем, чем до смерти обладали только верою».⁵⁵⁷ Епископ Игнатий никогда не стремился к служениям, приманивающим честолюбие: он никогда не мыслил о служении Церкви, в каком бы то ни было сане священства; он не заботился приобретать титулы, знаки отличия и материальное богатство; он не употреблял своей жизни на достижение Почестей славы, и там, где возможно было избежать внешней помпы и почестей, непременно связанных с его саном, то Архимандрита Троице-Сергиевой пустыни, или Епископа Кавказского и Черноморского, – он всегда старался уклониться от них. В своих «Семейных воспоминаниях» внучка покойного ныне Владыки Игнатия – Купреянова передает такой, характерный в этом отношении, случай: «Прослужив несколько лет в Сергиевой пустыни, лично известный Государю, уважаемый Наследником и Великими Князьями, отец Игнатий захотел побывать в родных местах. Жизнь на виду, с неизбежными неприятностями, наравне с неизбежным официальным почетом, утомили его, и он жаждал природы, сердечности и простоты. Но в Покровском ему была устроена торжественная встреча, «сообразная его положению». Конечно, съехались все родные и ходили около него с таким благоговением, точно он был заживо канонизован. Александр Семенович сам давал тон такого крайнего почета в своем отношении к сыну. В день приезда отец Игнатий был, конечно, на могиле матери; и оставался на могиле еще долго после того, как священник отслужил панихиду.

На завтра было назначено торжественное Богослужение в Покровской церкви. Приехали соседи, сошлись толпы крестьян посмотреть на Архимандрита; наделись, что отец Игнатий, если и не будет служить, то скажет, может быть, речь... Утром, когда все семейство собралось в угловой «бильярдной» в ожидании первого удара колокола, отец Игнатий сел на диван возле двух девочек Боборыкиных и сказал: Батюшка, я не пойду сегодня в церковь. Не очень здоров. Вы все идите, Бог вас благословит, а я останусь вот с ними,– показывает на детей. Дед был поражен, развел руками, но возражать не решился. Оставшись один, отец Игнатий позвал своего келейника, вышел с детьми в сад и там, с помощью этого келейника, Николеньки, катал племянниц на горе все время, пока в церкви шла служба, – на той, превосходно устроенной в саду гоpе, на которой сам он катался в детстве. Чего он желал, то и случилось: парада не вышло, и многие подумали: «какой же это святой, если он играет с детьми вместо того, чтобы молиться в церкви?»⁵⁵⁸ Родственные отношения в духовной жизни Преосвященного Игнатия не представляют выдающейся стороны. Лелея с отроческого возраста мечту о жизни богоугодной и к Богу близкой, он естественно отдалился, от тех планов жизненных, которые «по человеку», также естественно питали его родители, особенно Александр Семенович, отец его. Лишь по особому требованию обстоятельств, в преддверии юности, Преосвященный Игнатий выражал, на вопросы отца о желательном жизненном устроении, свою мечту – пойти в монахи и, не находя себе поддержки и сочувствия, невольно замыкался в себе, развивая свой внутренний мир, укрепляя свои духовные позиции. Позднее, со смертью матери, его связь с родным домом ослабилась еще более и порвалась почти решительно с тех пор, когда, за отсутствием хозяйки дома в жизни Александра Семеновича допущены были некоторые послабления и отклонения от идеального семейного строя, вызвавшие Архимандрита Игнатия на очень серьезный разговор с отцом, в котором два больших Брянчаниновских характера встретились на почве серьезных принципиальных разногласий и, не придя к соглашению, разошлись навсегда: один остался в Покровском с неизбежностью естественного и по человечески понятного, в жизни нередкого, морального компромисса, другой отправился в свое скорбное, но и спасительное земное странствование в сане инока, неся с собой всю жизнь святые заветы, чуждые плотскому мудрованию.

В своем письме к художнику К. П. Брюллову Владыка Игнатий рисует обособленность своего Духовного мира при вполне искреннем и сердечном взаимном отношении к людям.⁵⁵⁹ Внутренний мир Святителя Игнатия представлялся необычайно возвышенным. Мы чувствуем, за всеми его вдохновенными творениями великую, особенную, праведную человеческую душу, которая жила видением небесного, хождением перед Богом, созерцала вечность, её неизведанные нами победы, слышала «неизреченные глаголы, ихже не-лет есть человеку глаголати». Конечно, Божественные видения, духовные озарения, подвиги подготовительного духовного крестоношения – во всей полноте и не могли быть открыты другому человеку, хотя к этой, именно, почве Владыка Игнатий и являлся наиболее откровенным и ясным; эта сторона его богато одаренного духа наиболее доступна и нашему духовному постижению. И он вовсе не представляется самозамкнутым аскетом, всецело ушедшим в личный подвиг свой, наоборот, является всюду и везде, даже в скорбях и недугах своих жизнерадостным, светлым и бодрым, не скудеет сила его, и, сильный сам, он носит на себе немощи немощных. Он обнаруживает детскую, чистую, родственную интимность в переписке с братом Петром Александровичем Брянчаниновым, с Михаилом Васильевичем Чихачовым, с Преосвященным Леонидом (Краснопевковым). Но особенно ценными в этом отношении являются его письма к брату. Мы не входим в подробный анализ этой переписки из опасения обременить свою книгу и в том убеждении, что непосредственные впечатления некоторых писем, приложенных к нашему труду, лучше уяснять отмеченную сторону духа Игнатиева. Петр Александрович является для него братом не только по плоти, но и по духу, неизменным его жизненным спутником, особенно со времени совместного служения в Ставрополе; их coeдиняют одни заветы, сближают одни упования, но в этих отношениях Владыка Игнатий идёт впереди, является старшим братом, руководителем в делах мирского служения и ещё более в подготовлении духовных благ, в созидании душевного спасения. Само собой усвоенная ещё в детстве руководящая роль Владыки Игнатия по отношению к младшим сродникам по плоти, остается за ним на всю жизнь. Он осторожно, но и уверенно воспитывает и руководит своего младшего брата в его порывах, к подвижнической жизни, сдерживает стремительность, обдумывает и подготовляет самую форму вступления Петра Александровича в монастырь. Его искренность, чистота стремлений и трогательная любовь к брату для читателей его писем к последнему, совершенно ясны, но и в этой переписке и в жизненных отношениях к Петру Александровичу Брянчанинову Владыка Игнатий остается старшим братом, руководителем, наставником, духовным покровителем: Владыка Игнатий – личность более крупная и сильная, чем его младший брат.

А как трогательны отношения Владыки Игнатия к племяннику – Алексею Петровичу, сыну Петра Александровича! Соответственные места писем Владыки Игнатия свидетельствуют нам о том, как не тесно умещаются в его сердце брат и племянник, но опять заметим, не потому лишь, что они сродники его по плоти, от единой крови, но и еще более потому, что они присные по духу, что для того и другого идеалы душевного спасения выше всех мирских преимуществ. В этом духовном, единении Брянчаниновых нам чувствуется не столько мирское общение единомышленных людей, сколько малая Церковь, по слову Христову: возникающая там, где двое или трое собраны во имя Христово. C этой церковно-религиозной стороны нам кажется более всего ценит Владыка Игнатий своих сродников по плоти. Поручая Алексея Петровича при вступлении его в Московский университет попечению Преосвященного Леонида (Краснопевкова), Преосвященный Игнатий с любовью аттестует брата и племянника, по преимуществу, со стороны их религиозной настроенности. «Позвольте просить», пишет он из Ставрополя Преосвященному Леониду: «милостивого внимания вашего к подателю сего письма, Алексею Петровичу Брянчанинову, моему родному племяннику, единственному сыну моего брата, здешнего начальника губернии. Алексей Петрович желает вступить в Московский университет. Не откажите ему в полезных наставлениях, в которых всегда нуждались молодые люди, а теперь, при умножении соблазнов, еще более нуждаются; Мой брат – самый религиозный человек; старался воспитать сына в страхе Божием, и теперь, отпуская из своего личного надзора, поручает его Богу и Божиим служителям».⁵⁶⁰ В письмах к брату Преосвященный Игнатий часто говорит о племяннике и его жизненном устроении. Он замедляет поступление в монастырь Петра Александровича, указывая ему на необходимость его руководства для сына.⁵⁶¹ Он задерживает раннее поступление в монастырь Алексея Петровича, но указывает мирской путь подготовления к монашеству: «Пусть Алеша приучает себя к монастырскому послушанию послушанием родителю, пусть приготовляет ceбе занятия в монастыре, соответственные своему происхождению, правилам и силам, тщательным изучением наук, русской литературы, языков, хорошо бы латинского и греческого. Не надо пренебрегать и каллиграфией. Ученость даст возможность сохранить в монастыре уединение при келейных занятиях и может сделать инока полезным обществу в нравственном отношении.⁵⁶² Позднее, когда Алексей Петрович поселился при дяде в Бабаевском монастыре, Владыка Игнатий внимательно присматривается к его духовному строю и обнаруживает к нему самое нежное вниманиe. «Алексей поживает благополучно», пишет Владыка брату: «занимается монашеской жизнью со вниманием и усердием. Бог да благословит это милое дитя!».⁵⁶³ В письме от 24 февраля 1862 г. Преосвященный Игнатий сообщает брату: «Алексей Петрович сегодня приобщался Святых Таин. После приобщения лицо его получило необыкновенно приятное выражение. О Феофан свидетельствует, что у него самое мягкое сердце».⁵⁶⁴

Та же сторона глубокой религиозной родственности и попечительности обнаруживалась в Преосвященном Игнатии и при его случайных свиданиях с родственниками. По свидетельству другого племянника Епископа Игнатия ныне сенатора Николая Семеновича Брянчанинова, вместе с братом Александром Семеновичем посетившего Николо-Бабаевский монастырь во время жительства там Епископа Игнатия, свидание их с Преосвященным дядей оставило в молодых студентах на всю жизнь глубокое впечатление родственной сердечности, необычайной простоты, духовной близости, при которой совершенно не чувствовалось превосходство старца – подвижника перед племянниками – юношами и в то же время, глубокая содержательность созерцательного, мощного духа невольно поднимала до себя настроение почтительных племянников: сильный дух не сознавал своей мощи, проявлял её смиренно и естественно и никого своим превосходством не давил и не отталкивал, а напротив неудержимо привлекал к себе. Ценя и высоко ставя славу и велелепие, как верховный представитель Церкви в звании Епископа, при своих выездах по епархии, в церковном Богослужении, при всякого рода представительствах и, не относя воздаваемый почет к своей личности, а к величию и святости Христовой Церкви, Святитель Игнатий в своей личной жизни был чужд всякой показности: в аскетически-подвижнической жизни своей он сам не омрачал лицо свое и такие же советы давал и своим родичам и знаемым в их порывах к последованию за ним. Почтенная Варвара Васильевна Боборыкина, племянница Владыки Игнатия, передавала нам некоторые случаи обращения к Преосвященному Игнатию его благочестивых родственников и почитателей за благословением, – оставаясь в мире, держать иноческий подвиг и устав иноческой жизни. Применительно к личности обращавшегося, Владыка Игнатий благословлял обращавшегося на уподобление порядком личной жизни, и настроения подвижникам благочестия, но при этом, он всегда почти был против перемены внешности жизни, одежды и всякого черничества, справедливо полагая возможность фарисейского самопревозношения при выделенности из массы других людей, и иноческому подвигу полагали необходимым предпосылать предварительный самоиспытующий искус. Долгим искусом послушничества подготовившись сам к отречению от мира, он опытно считал это необходимым и для других во избежание позднего и тягостного раскаяния.

Близко знаемым людям Владыка Игнатий внушали глубокое уважение и беззаветную преданность. Настроение беззаветной преданности, горячей любви и глубокого почтения собирало около Епископа Игнатия тесный круг преданнейших ему людей, охотно и без размышления следовавшими за ними по путям земного странствования. Таковы все те лица, которые, подобно Архимандритам Иустину, Агафангелу и Игнатию Малышеву, долгое время безропотно и с радостью несли продолжительный искус послушничества и, проявив, под влиянием Владыки Игнатия, наивысшую степень своих богодарованных талантов с его благословением и под его руководством, вступали в жизнь, обнаруживая, такую высоту духовного развития, которая исключала для них необходимость школьных дипломов и общепринятых жизненных патентов. Таков Павел Петрович Яковлев и трогательный друг Владыки Игнатиям М.В. Чихачов. Таковы родственные ему по плоти и духу лица многочисленного Брянчаниновского рода; по смерти Владыки Игнатия удостоенный чудесных видений и находившая утешение в неложных упованиях своих. Весьма ценными для характеристики настроения учеников Игнатиевых по отношению к их духовному Авве является сохранившийся в бумагах сенатора Н.С. Брянчанинова «Отзыв современника» Преосвященного Игнатия, помеченный 6 и 19 мая 1867 года, следовательно, представляющей собой надгробный, венок на могилу Святителя Игнатия. Считаем необходимым отметить существенное из этого замечательного документа, который не только свидетельствует о настроении современников – почитателей Владыки Игнатия, но и отмечает весьма важные черты почившего Святителя.

«Вся седмица Мироносиц по своему Евангелию дневному как бы назначена для усопшего: все дни Евангелие Иоанна, о хлебе животном, его же ядый не умирает, разделено для поминовения. Вся Вселенская Церковь», пишет современник Святителя Игнатия: «воздает теперь эту духовную честь новопреставленному, столь убедительно, ясно, и с теплым чувством передавшему свое христианское убеждение о Хлебе, сходящем с небеси. Владыка всегда был готов к исходу, потому кончина его не может быть внезапной, хотя бы он был призван скоро, даже мгновенно. Это сделано по чину небесному, что доказывается и совпадением дней с пророческим, преподобническим и Евангельским уставом. Именно к этим дням ему назначено было отойти, написавши свое завещание и передавши сребро свое купцам». Современник интересуется обстоятельствами кончины и погребения Святителя Игнатия, называя его великим старцем и отцом. «Я так и думал», пишет он, «что он умрет без свидетелей. Господь сотворил это по своему Божескому суду. Преосвященный Игнатий был паче всего монах, и Господь наградил его одинокой кончиной, между душой отходящей и Богом не было посредников; ничто не отвлекало душу праведную от всецелого себя предания в руци Божии». Современник характеризует Преосвященного Игнатия, как аскета-подвижника и отшельника, для которого жизнь на людях и общественное служение были подвигом послушания. «Жизнь Преосвященного Игнатия, была невольное служение ближним, а по воле, он хотел и любил оставаться одиноким: лучшие его друзья и собеседники были Св. Отцы и его светлые мысли и строгий ум, внимающий себе. Друзья, ученики, ближние ничего принести ему и придать не могли, кроме искушений. Кто с небольшим в 20 лет мог восплакать, плачем инока, тот был совершен и без седин опытности и старости, и никто, кроме Преосвященного Игнатия, не мог в таком раннем возрасте высказать такие мысли. Едва ли кто и поверит, что эта книга написана почти несовершеннолетним юношей; никто не поверит потому, что никому, первым духовным литераторам, это дело не под силу в такие годы.

Настоятельство и Архиерейство не возвысило и не изменило Игнатия Брянчанинова. Любитель безмолвия был не на своем месте, чужих мертвецов на похоронах и отпеваниях. Ему хотелось бы ненасытно плакать Адамиим плачем только о своем изгнании из рая. Ему тяжело было в гостях, в мирской молве, в общей маниловщине, где часто радуются со скрежетом зубов, и плачут с радостью в сердце. Даже священнослужение могло возвысить возвышенный, неразлучный с Богом ум, и, знаю я, Преосвященный, будучи еще настоятелем обители, оплакивал горестную необходимость участвовать в мирских делах. Его стыдила, как других возвышает великолепная обстановка, столь мало согласная с иноческим постоянным настроением, и князи века сего не знали, с какой тугою сердца принимал он их скоро преходящие визита, ничего не оставляющие кроме запаха суеты. Оставаясь наедине или с ближайшими, он отдыхал, и лицо его принимало иное, более благовидное выражение, нежели при гостях. «Я бы запер ворота монастырские и никого бы не пускал из мирских, если бы Сергиева пустыня могла существовать, как Юрьев монастырь, своими средствами», говаривал он. Столповое пение, им столь любимое, не могло нравиться испорченному уху Питерцев и даже большей части избалованной братии, как шум и музыка в искусственном саду, какими сделалась постепенно Сергиева пустыня. Кто знал, как Преосвященный Игнатий любил монашество и постигал сущность его, тот только поверит, что он не порадовался своему Архиерейству. Да и Господь не попустил возлюбленного своего благословлять чуждые винограды, хотя бы и Кавказские, и пасти овец, хотя бы и с черкесским руном. Паси (не овцы моя, а скорее и вернее можно сказать) усмиряй свирепых зверей моих, такое слово было ближе к назначению Преосвященного Игнатия, и на такой подвиг он был назначен. Поневоле иногда, рыкая яко лев и терзая себя, он страшил других и взором, и словом. Один из близких ему говаривал: есть величие и красота живописная в гневе, и это выражение и было на лице Епископа Игнатия». Гнев иных не страшит, но Преосвященный Игнатий бывал иногда истинно грозен.

Кораблекрушение праведника соделывается пристанищем грешников. Сергиева пустыня, хотя и не была крушением для о. Игнатия, но в ней остановился, и надолго, его корабль, тяжело нагруженный духовным богатством, и принял в раззолоченные ребра свои множество погибавших в житейском море. Далее идти он не мог, потому что команде полюбились Питерские берега, камарилья не пускала Адмирала своего плыть далее, хотя бы в пустыни Ледовитого океана. И она то, эта стоянка с домашними льстецами-врагами, измождила силы великого духовного плавателя. Между учениками были истинные предатели, которые вились без угрызения дотоле на отеческой, их отогревшей, груди, доколе видели в старце царского любимца и всемогущего настоятеля, готового возвысить их вровень с собою, и шипевшие на отца, когда он, утомленный своей ношей, – а на плечах своих он выносил почти всех, – падал иногда в немощи и равнялся немощью с ближними. Духовное делание в нём, как дыхание, не прекращалось никогда, и он не сходил долу с Лествицы Лествичника, но не этого хотела большая часть камарильи С-ской. Им хотелось, чтобы о. Игнатий восходил с ними все выше, выше по ступеням Царского трона. Действительно, он бы мог быть новым Ришелье, и мог бы управить не хуже знаменитого кардинала кормою царства; мог бы даже быть и Никоном на время, но этого то и не попустил Господь, как некогда великого поэта и лирика Григория Назианзина, вырвал на теплые воды из мелкой драматической игры с испорченными житейскими актёрами...Тихая Волга приняла, наконец, на берег свой истомленного, измученного старца, и лишь только он вступил в любимую свою тишину кабинетную, как всё и успокоилось – и в нем, и около него; и собеседниками стали снова мертвые – бессмертные друзья – Св. Отцы. Что для других было дело, – для него – отдых от более трудного делания; постройка заняла его, Он невольно созидал свой будущий великолепный мавзолей. «И благоговейный чтитель памяти Игнатиевой, современник его уповает, что и при перенесении из церкви в церковь, может быть, явит Господь нетление тела преподобного»... Так дерзновенно возвышенны и благоговейны думы и упования почитателей Владыки Игнатия. Высоким представлялся непосредственным свидетелям жизни Святителя его личный нравственный облик в ореоле праведности и подвижничества, облагодатствованными являлись его церковно-общественные деяния, назидательно-действенным слово его устное, личное и письменное – на расстоянии. Достопримечательным в этом отношении примером представляются письмо и дар Святителя Игнатия Адмиралу Нахимову.

В рукописных «Записках» С. И. Снесаревой передается замечательный случай молитвенного утешения Архимандритом Игнатием самоотверженных подвижников жизни для блага ближнего. Имеем в виду благословение иконой Святителя Митрофана адмирала Нахимова. Случай этот изображается в «Записках» таким образом: «У нас война с Турками. Ночью просыпаюсь; мне стыдно спать спокойно, когда мои соотечественники, когда Русские страдают и терпят все бедствия. Битва при Синопе отозвалась в сердце каждого Русского. Я была у батюшки Игнатия. Я просила его, нельзя ли послать Нахимову письмо и благословение образом Святителя Митрофана? «Почему же Святителя Митрофана»? опросил он. А потому, что на его деньги Петр-I положил основание Черноморскому флоту. Как Воронежская уроженка, я не могла не знать подвиги нашего Угодника. «Если Вы доставите мне исторические факты, то я очень рад исполнить ваше желание». В Императорской библиотеке отыскала Голикова, переписала все, касающееся до этого события и отправила Батюшке. Добрый, милостивый отец!. Он заказал образ Святителя Митрофана и прислал мне прочитать письмо, написанное им к Нахимову. Так кратко и так ясно тут все было: и сочувствие, и молитва, и благодарность. Через несколько времени Нахимов прислал ответ, полный смирения и благодарности: «не приписывайте мне что-нибудь, а если хотите мне показать сочувствие, – помолитесь за упокой души Лазарева, который всё сделал для Черноморского флота». Архимандрит Игнатий созвал братию, прочитал им письмо, и все вместе вознесли к Богу молитвы за Михаила (Лазарева).

Убит Нахимов! Я была у Сергия... Там вместе с Poccией оплакивали благородного воина, и батюшка Игнатий служил за упокой его души, и долго молились за него. Прошло много лет. Сестра гостила у меня и попросила как-то прочитать молитвы вслух. Каких это трех Павлов поминаешь ты за упокой, спросила она. Павел Э, Павел – племянник, а третьего никого нет. Это вам показалось. – Нет, хоть посмотри в записку, ты трех поминала, – я заметила. Взглянула, – да, трех – я ошиблась, лишнего записала, надо вычеркнуть. Перо не попалось под руку, так и забыла. Вижу я сон. Крестный ход, хоругви развеваются, священнослужители поют, народ толпится, – смотрю – все знакомые лица, все друзья, которые уже умерли. Вдруг отделяется от толпы человек, в морской шляпе, сутуловатый, немолодой, лицо суровое, и – прямо ко мне. Тут же, при всех, он начинает стыдить и бранить меня. Да за что же? – говорю я сквозь слезы, я не знаю вас. Не знаю – то-то и есть, что забыла. Так зачем было обещать, чтобы забыть? Я не просил, но если обещать, так надо и слово держать, а не забывать. Но кто же вы? – Павел Нахимов! – закричала я в испуге и проснулась. Вскоре после этого я ехала в Царское Село с сыном. В вокзале мы увидели молодого моряка на костылях, с подвязанной рукой и перевязанным лицом. Он уронил папироску и не мог поднять её. Сын мой поднял её ему. Он сел с нами и всю дорогу рассказывал о Севастополе, о Нахимове. Сам он служил на корабле «Двенадцать Апостолов» и был при Синопе. Нахимова, по словам его, обожал весь флот, каждый матрос видел в нем отца и готов был с ним и в огонь и в воду. Нахимова не любило Высшее Начальство, и жизнь его была грустная. Но после битвы при Синопе, он узнал сочувствие своего народа. Со всех сторон России неслись к нему слова любви и благодарности соотечественников. Но ни одно письмо не было для него так приятно, как письмо от знаменитого Архимандрита Cepгиевой пустыни Брянчанинова. Вероятно, вы слыхали о нем. Это письмо так глубоко тронуло его, что он тотчас созвал всех офицеров и прочел им письмо это с глубоким умилением. Образ Святителя Митрофана был поставлен в залу на корабль «Двенадцать Апостолов»; в ту же минуту священник отслужил молебен Воронежскому Чудотворцу, который, как мы узнали из прекрасного письма Архимандрита Игнатия, был основателем нашего флота; – все мы, начиная от Нахимова, усердно поклонились Святителю и приложились к его образу. Нахимов сказал: «Этот образ сохранится здесь, пока будет существовать корабль»! Бывало, идешь мимо, взглянешь на образа и помолишься и так привыкли, что невольно сама рука поднималась, когда идёшь, и сколько бы раз ни пришлось пройти мимо. Спасибо Архимандриту Игнатию, утешил нашего Адмирала. Я слушала, притаив дыхание: и страшно, и приятно».⁵⁶⁵

И такое впечатление оставлял Владыка Игнатий не только в тех людях, которые входили в сферу его пастырского или Архипастырского воздействия, но и во всех тех, кто даже при равенстве жизненных положений, беспристрастно наблюдал высокую личность Святителя Божия. В этом отношении авторитетными и ценными представляются нам отзывы о Святителе Игнатии Преосвященных Леонида Дмитровского и Платона Костромского. В письме своем от 12 авг. 1867 года, на имя Петра Александровича Брянчанинова, Преосвященный Леонид, Епископ Дмитровский, между прочим, пишет: «Потеря, вами понесенная, должна бы признана быть потерей всецерковной… Я уповаю, что православные русские люди, мало по малу, усвоят себе покойного Святителя. В его жизни и писаниях они постараются найти и найдут, что может быть общедушеспасительно. Думается, что со временем могли бы вы для пользы иночества извлечь из его писаний то, что особенно общедоступно, понятно и назидательно для тех иноков, кои человеческою мудростию не богаты, но духом в Бога богатеют или желают богатеть, а также то, что полезно для простых читателей мирян.⁵⁶⁶ Таким же глубоким уважением проникнуты воспоминания о Преосвященном Игнатии Высокопреосвященного Платона, Архиепископа Костромского. Приветствуя Петра Александровича Брянчанинова с праздником Св. Пасхи 1870 г. и называя его «верующим и творящим сыном Церкви», Высокопреосвященный Платон пишет: «Как скоро дела и люди дают мне случаи и возможность, то я беру в руки святоотеческие писания, в числе их и Преосвященного Игнатия. Читая их, я мысленно переносился к вам, и свои мысли теперь хочу передать вам. Немного среди нас осталось таких Архиереев, как Преосвященный Игнатий. Надобно память о его жизни сохранить для веков или имен последующих. На вас, достопочтеннейший Петр Александрович, лежит обязанность собрать все, какие только возможно, сведения о жизни и деятельности Преосвященного Игнатия. Вы знаете и места и лица, откуда можно получить сведения. Собирайте всякое сказание, всякое сведение. Обязанность эта возлагается на вас не связью только родственной с почившим, но Церковью. Вас никто не может в этом случае заменить. Ни на час не откладывайте сето дела, возлагаемого на вас Церковью. Люди преходят, и ныне бывает сделать невозможно то, что вчера ничего не стоило сделать. Запишите, что сами слышали от покойного. Соберите и сохраните все письма его: Господь да поможет вам исполнить это послушание не только любви, но и долга.⁵⁶⁷ В письме от 22 ноября 1870 года Владыка Платон пишет Петру Александровичу: «Вы знаете, как я дорожу писаниями богомудрого Святителя Игнатия, и поймите, с каким нетерпением буду ждать от вас его «Отечника». Между нами теперь уже немного таких старцев; уже другой дух веет, и поставляют нам в вину иноческое направление; а иночество есть сила и краса Православия и, могу сказать, жизнь. Не забудьте, достопочтеннейший Пётр Александрович, мою просьбу о собрании всех доступных вам сведений о Преосвященном Игнатии. Если время и обстоятельства теперь не позволять всему явиться на свет, то все пригодится к другому времени. Вы обязаны принять на себя это послушание: не как брат только, но как православный христианин, желающий блага Церкви».⁵⁶⁸

Таким образом, почитатели и современники Владыки Игнатия Брянчанинова и непосредственные зрители Земных дел его чтили в нем, прежде всего, его личный пример подвижнической жизни, глубину и ясность его душеполезного мировоззрения и, с этой точки зрения, желали широкого распространения его взглядов на цель человеческой жизни через популяризацию eго творений, по существу и характеру своему близких к святоотеческим. Но Преосвященный Игнатий Брянчанинов, будучи аскетом по направлению и зрителем вышних Божиих тайн по своему благодатному озарению, не остался, как мы знаем, в сокровенной молитвенной кельи своей, но был поставлен «на свещнице, да светить всем, иже в храмине суть». Призванный Провидением и волею Церковной и Государственной власти к настоятельству первоклассной обители и предстоятельству Церкви воинствующей, Владыка Игнатий орлиным взором окинул всю обширную площадь жизни и всему знал цену с точки зрения единственно ценного для него в земном странствовании-искания Царствия Божия и правды его, на всё смотрел взором мудреца и всякому, испытующему о уповании его готов был дать ответ. Этот ответ мог быть иногда для вопрошающих неприемлемым, иногда тягостным, как, и всё, вечно незыблемое слово о едином на потребу: «жестоко слово сие, кто может его послушать», но это был ответ определенный, оригинальный, продуманный, а потому интересный, а потому и исключал возможность безразличного к нему отношения. Таковы его замечательные ответы в той, особенно, области, где он почти четыре десятилетия, был делателем добрым и нелицемерным, право правящим слово Христовой истины, в области созидания Церкви и определения путей земного странника к небесному Отечеству, к горнему Иерусалиму. Церковнообщественное сознание Владыки Игнатия Брянчанинова было не тесно, но оно не знало и земных «компромиссов», и права небесного первородства не продавало за чечевичную похлебку соблазнительных» земных позиций. Он свидетельствовал истину безбоязненно и нелицеприятно, он говорил то, что думал и что считал себя обязанным сказать по долгу своего церковного призвания, а вопрошавшие иногда «един по единому» отходили от неизбежных логических выводов, «обличаемые от своей совести». Таковы его, письменно закрепленные, взгляды по вопросу об участии духовенства в гражданской жизни, об отношении к назревающей крестьянской реформе, о происхождении рабства на земле, об условиях его устранения, о свободе духа и проч., выраженные в известном уже нам трактате – предложены его Кавказскому духовенству от 6 мая 1859 г. за № 916, предлагаемом нами полностью в особом приложении; таковы его суждения в ответ на резкие выходки Герцена. Но особенно его церковно-общественные и административные взгляды нашли себе выражение в двух замечательных» документах: 1) ответ начальнику Кавказской линии и 2) записке о необходимости Собора для Российской Церкви.

Первый документ носит такое заглавие: «Вопрос начальника Кавказской линии и ответы Епископа о Кавказской кафедре по отношениям её к Кавказскому Линейному казачьему войску, значение Епископа и протоиерея в православной церковной иерархии» 1858 г. Эта записка Епископа Игнатия последовала в ответ на запрос наместника Кавказского, князя Александра Ивановича Барятинского, от 20 сент. 1858 года, за № 719 – изложить духовные основания учреждения Епархиального управления в православных поселениях Линейного казачьего войска в целях устранения печальных фактов жизни, каковыми отмечены: «упадок православия, крепость и торжество раскола и общая безнравственность, защищаемые от мероприятий правительственных отвагой и мужеством боевых частей войск». При этом, как на причину усиления раскола в казачьем Линейном войске, указывается на действия первого Кавказского Преосвященного Иеремии, осложнившие положение и затрудняющие ныне подчинение Линейного войска в церковном отношении православному Епископу. Отвечая на «совершенно конфиденциальный» запрос о мерах наилучшего устроения Линейного казачьего войска в церковном отношении также «совершенно конфиденциально», Преосвященный Игнатий, прежде всего, отмечает необходимость возможно частого и неспешного посещения Епископом своей воинствующей паствы, а для этого считает полезными в помощь епархиальному Епископу учреждение викариатства, с помощью викарного Преосвященного в епархиальном городе, чтобы его деятельность могла сливаться в одно с направлением и деятельностью епархиального Архиерея. Но самым важным, существенно-нужными для оживления духовно-религиозной жизни Линейного казачьего войска признает он воссоединение последнего с православной паствой Кавказа и под управлением одного епархиального Епископа. «Кавказская епархия», пишет Епископ Игнатий, «первоначально учреждена была для всего Кавказского края, который в географическом и статистическом отношениях составляет целое. Этот характер целости, признаваемый сокровищем для всякой страны и ведомства в административном и хозяйственном отношениях, был нарушен отчислением от Епархиального ведомства Церквей казачьего Линейного войска. Произведенное разделение епархии отчислением казачьих Церквей лишено смысла, есть вместе разделение и смешение. Во всей России нет подобной бессмыслицы. Напрасно прикрывают её громкой фразой, что она сделана в целях административных. Это ошибочно: плодом административного соображения должно быть положение самое удобное; здесь видно противное. Распоряжение, противоположное всем правилам современной науки, уличаемое опытом в совершенной негодности, приведенное в исполнение с «необыкновенной поспешностью, само свидетельствует о себе, что оно плод столкновения страстей. Говорю откровенно, движимый любовью для пользы дела и единственно в тайной беседе с государственным человеком. Утаение истины пред государственным человеком есть государственное преступление». Наблюдаемые недостатки и нестроения в духовно-церковной жизни Линейного казачьего войска Владыка Игнатий считает печальными последствиями настоящего управления Церквами казачьего Линейного войска и, обращая внимание вопрошающего сановника к самым началам, из которых проистекли и должны проистекать наблюдаемые недостатки, дает ответ по существу поставленного вопроса, указывая основания его из Закона Божия, постановлений церковных из Священного Писания и Святых Отцов, излагая учение, признаваемое всей православной Церковью Божественным, каково оно и есть, а не человеческим. Взгляды Преосвященного Игнатия по вопросу о положении и отношении Епископа и Пресвитера в Православной Церкви и о правильном порядке управления церковной жизнью Линейного казачьего войска выражаются в следующем:

Епископ составляет собой начало церковной иерархии; он – преемник Апостолов, представитель на земле Господа. Епископ рукополагает пресвитера и диакона; он освящает храм или существеннейшую часть храма – Антиминс, он освящает святое Миро; этого тысячи собравшихся во едино пресвитеров совершить не могут. Он есть начало и источник всех христианских Таинств и самого Богослужения; Церковь христианская существовать без него не может. Апостолы, проповедуя Евангелие во вселенной, по всем городам и областям поставляли Епископов, а Епископы рукополагали пресвитеров (священников) для полного удовлетворения потребности христиан. В церковном смысле священники суть орудия Епископа: эти орудия действуют дотоле, доколе ими действует Епископ; когда он перестает действовать ими, тогда они лишаются всей своей силы: ибо сила их и действительность не свои, а заимствованные. Всё вообще общество христиан именовалось Вселенской Церковью, а Церковью частной и поместной именовалось и именуется общество христиан в городе или области; поместными были: Церковь Римская, Иерусалимская, Коринфская, Карфагенская, Афинская. Пресвитер никогда не был и не мог быть начальником Церкви по той ясной причине, что он действует не собственной властью, а предоставленной, предоставляемой и прекращаемой, его началом, которое – Епископ. Когда пресвитер Павлин стал во главе некоторой части Антиохийского народа, отделясь от Епископа Мелетия, нисколько, впрочем, не отделяясь от единства веры, то Вселенская Церковь принимала все зависившие от неё меры, чтобы устранить этот беспорядок, и называла его не иначе, как расколом.⁵⁶⁹ Это обстоятельство известно в Церковной истории под именем восточного раскола, так как Антиохия столица Сирии, с сопредельными странами: Месопотамией, Арменией и Грузией называлась Востоком составляя восточную оконечность Римской империи; Персия уже не разумелась в составе Востока. Характер, подобный характеру восточного раскола, имеет и настоящее управление Церквами Линейного войска. Весьма естественно, что главные пастыри Российские, составляющие собой Святейший Синод, смотрят на это обстоятельство в церковном смысле и желали бы, при могущей открыться возможности, устранить нарушение церковного порядка и постановления, тем более, что он служит причиной скорби для истинных сынов Церкви, причиной соблазна для весьма многих, не понимающих нужд и видов административных, и начинающих, на этом основании сомневаться в самом Православии нашей Церкви; раскольники же, на этом основании; внутри и вне России упрекают, обвиняют и уличают нашу Церковь в отступлении от Православия. По причине таких соблазнов, которые нередко вторгаются в Церковь под влиянием Запада, более или менее ясным; многие совращаются, в раскол, непрестанно растущий в нашем отечестве. Это доказывается фактически: при Императоре Петре I, когда народонаселение России простиралось до 17 миллионов, раскольников было до 700 тысяч. Если бы они умножались пропорционально народонаселению, то, при настоящем народонаселении в 70 миллионов, число раскольников должно бы не превышать 3-х миллионов, но число их простирается за 12 миллионов. Так как в открытых отчетах, читаемых публикой, почти не видно совращения в раскол, а видно только одно обращение из раскола к Православию.

Между тем раскол быстро растет и принял уже гигантские размеры, то это приводит к логическому и практическому заключению: раскол распространяется в России, путями и средствами, неизвестными Правительству или делающими известными только тогда, когда они совершат свое дело и принесут обильный плод. Одно из надежнейших оружий к ограничению и уменьшению раскола заключается в благоговении пред святейшими постановлениями Святой Церкви, кои суть постановления Божии, постановления Святого Духа, – в охранении их. Протоиерей имеет только право, по церковному своему сану и значению, занимать первое место между братией своей – священниками;⁵⁷⁰ он отнюдь не имеет церковного права управлять Церквами целой области; усвоение этого права священнику принадлежит характеру протестантизма, и так понимается всеми, основательно изучившими христианскую религию. Для всякой поместной Церкви лишение Епископа есть лишение Богом установленной церковной власти, лишение религиозного начала, лишение источника Таинств, источника иерархической власти и суда, источника православного церковного вероучения и нравоучения: это – отъятие главы у тела, отъятие родителей у детей, изгнание из Церкви изображения Христова, Христова представителя. Неминуемым следствием такового разъединения должен быть упадок вероучения, отчего развиваются в стране расколы и ереси и упадок нравоучения, отчего развивается в стране греховная, развратная и не руководимая совестью жизнь, что все усмотрено Вашим Превосходительством. Но как Православная Церковь страны не может существовать без Епископа, сего единственного источника христианских Таинств, то для Церквей Линейного войска рукополагаются священники и диаконы, освящаются Антиминсы и всё прочее, для чего нужны власть и сан apxиepeйские, Кавказским Епископом по распоряжению Святейшего Синода, имеющему характер снисхождения к требованию обстоятельств, но не сообразно правилам и духу Православной Церкви. По церковным правилам Епископ должен производить рукоположения только в пределах своей епархии, отнюдь не вне её. Он должен приуготовить к рукоположению лицо обильным назиданием и изучением лица, по посвящении он должен назидать посвященного и наблюдать за ним.⁵⁷¹

Хиротония – великое Таинство; при посредстве его человек перерождается внезапно из словесной овцы в пастыря. Совершитель этого перерождения – Епископ. По причине духовного перерождения при посредстве хиротонии Епископ вступает в духовное родство с посвященным.⁵⁷² Живо ощущают это родство и совершитель Таинства и тот, над которым совершено Таинство. Епископ видит в посвященном духовное свое чадо, плод рукоположения, плод Духа, а рукоположенный видит в Епископе своего отца, доставившего ему новое бытие, видит образ Творца своего, претворившего его из овцы в пастыря. Духовная печать, налагаемая на душу хиротонией, неизгладима, потому что она Божественна: еже Бог сочета, говорит Евангелие, человек да не разлучает (Mф.19:6.) Отлучение Епископа от пресвитеров, им рукоположенных, отлучение Епископа от паствы, для которой он исполняет все обязанности, Епископа, подобно насильственному отлучению родителей от рожденных ими детей немедленно по рождению их; употребление Епископа, как машины, для рукоположений и прочих церковных потребностей, подобно употреблению родителей только для рождения детей: в одном случае нарушение закона естественного, установленного Богом; в другом случай – нарушение закона, духовного, установленного также Богом. Упомянутое мною выше отделение пресвитера Павлина от Антиохийского Епископа продолжалось долго, потому что было поддерживаемо Правительством, которое нередко в видах административных требовало от Церкви разных уступок, и по кроткому Духу Церкви, получало их, когда не сопряжено было с ними нарушение самых догматов. Но Церковная история фактически свидетельствует, что самая верная и надежная административная мера состоит в тщательном охранении церковных постановлений; уклонение от них, в видах административных, казавшееся первоначально полезным, впоследствии, в результатах своих оказывалось вредным, способствуя разъединению народа и ослаблению Государства.⁵⁷³

Таково мнение Преосвященного Игнатия Брянчанинова об отношении лиц церковной иерархии и его ясный ответ по вопросу, о желательном церковном строе Линейного казачьего войска, а вместе – и решительность, с которой он выражается, и побуждения, им в этом случае, руководящие. По возбуждаемым жизнью вопросам церковной жизни Епископ Игнатий имеет определенный взгляд, что свидетельствует не только о его теоретических знаниях по соприкосновенным предметам, но и о том, что он болеет о нуждах церковных. Свои суждения по вопросам церковной жизни Владыка Игнатий обосновывает на разуме Св. Вселенской Церкви, Слова Божия и Церковного Предания. Взгляды эти стройны, определенны, и не гадательны, а способ их выражения решителен и исключает всякие компромиссы, хотя бы и ставил его в неизбежную коллизию с целым рядом негармонирующих с его решениями жизненных условий, как это, например, совершенно несомненно из его суждений по вопросу о церковном строе войсковых частей его разнородной паствы. Его решительное суждение о необходимости подчинения всех Церквей Линейного казачьего войска православному Епископу с устранением нынешнего пресвитерского управления воинскими частями ничуть не проистекает из каких-либо честолюбивых планов Епископа, как это могло бы кому-нибудь показаться, но – вполне понятны из изложенных им идейных соображений о мистически-благодатных основах церковного управления и отношений Епископа к пресвитерам. Эти мистически-благодатные основы должны проникать, по убеждению Епископа Игнатия, все стороны человеческой жизни в христианской Церкви. Тесный союз власти государственной и церковной представляется ему необходимым для блага человеческого. По поводу засвидетельствованного доброго отношения Государя Императора и Государыни Императрицы к Митрополиту Филарету, Владыка Игнатий с утешением говорит, что эти отношения – добро общественное. «Бог соединил царей и иepeeв для блага человечества, странствующего на земле, поручив первым устроить временное благоденствие общества человеческого, а вторым приготовлять это общество к переселению в вечность и к блаженству в вечности. Представители обоих служений должны находиться в единодушии, как призванные к этому единодушию самим Богом, и из благочестивого единодушия своего действовать. Сатана всегда старается расстроить порядок, учрежденный Богом, обманывая человеков софизмами и употребляя самих же человеков к разрушению их временного и вечного благополучия».⁵⁷⁴ Таков взгляд Бабаевского отшельника, который «из уединения своего смотрит на мир, плывущий вдалеке, и об одном молит, чтобы он плавание свое совершал под покровом милости Божией».⁵⁷⁵ С той же, конечно, мистически-благодатной точки зрения смотрит Святитель Игнатий и на все другие стороны жизни; с этой точки зрения понятна глубокая, скорбь Святителя Божия о падении христианского настроения в современном ему обществе и, особенно, в той части этого общества, которая имеет преимущественное назначение направления жизни в соответствии с христианскими идеалами. Поставляя существенной задачей церковного служения – примирение главных сословий отечества, которых разрознило европейское учение, подчинившее себе и духовенство, и дворянство, Владыка Игнатий полагает, что Церковь и духовенство пострадали, страдают и, кажется, должны пострадать от европейских учений, а не от каких-либо сословий». Его глубоко печалит отклонение от основ национальной русской жизни русских людей – купцов, погостивших в западной Европе, детей духовенства, образованных по-европейски,⁵⁷⁶ а между тем, в основах психологии русского человека так много задатков для устроения жизни на самобытных началах. Познакомившись ближе с белым духовенством, Владыка Игнатий свидетельствует, что, в среде его «имеются самые добрые люди, что все вообще духовенство может быть направлено прекрасно, что оно очень девственно, что его погрешности и недостатки более грубы, нежели глубоки, – только «нужно воспитание и направление, более определенное».⁵⁷⁷ Его печалит упадок монашеской жизни, затруднение найти монастырь благоустроенный. «Во многих обителях воздвигаются различные здания значительных размеров, которые дают обители вид как будто процветания. Но это обман для поверхностного взгляда. Самое монашество быстро уничтожается. Душевный подвиг почти повсеместно отвергнут: самое понятие о нем потеряно. Телесный труд и многопопечительность о вещественном развитии уничтожают душевное развитие».⁵⁷⁸

Его печалит упадок духовной школы, ослабление в ней церковных идеалов, материализация жизненных интересов, неопределенность направления, а потому и – результатов воспитания в духовной школе. «У нас выходит воспитанник с каким-то неопределенным направлением: он желает получить священническое место, если оно выгодно; если по случаю представится более выгодное место в приказных, то он нисколько не останавливается принять его. При беседах всегда слышишь, на первом плане, мысль о выгоде. По причине этой холодности у нас почти нет монашествующих из воспитанников семинарии. Не идут в монастыри! Не ощутили расположения к самоотвержению, к духовному развитию. От этого монастыри в большом упадке, будучи пристанищем для одной неграмотной ревности. Если бы воспитанники семинарии шли в монастыри, то монастыри были бы совсем в другом положении».⁵⁷⁹ Печалится Епископ Игнатий и о том, что «ныне очень трудно найти истинного слугу Божия, хотя по наружности никакое время не обиловало так в слугах Божиих, как обилует наше время, провозглашающее о своей положительности. Есть много ведущих Бога и угодных Богу по свидетельству человеческому, но трудно найти засвидетельствованного Богом Боговедца, и Богочтеца».⁵⁸⁰ Владыку Игнатия печалит духовное растление, приносимое европейским просвещением с его блудом; его страшит, что лица, получившие высшее образование, заражены безверием и преобладанием материальных интересов над всеми прочими и с таким духовным настроением становятся в разряд руководителей народной жизни.⁵⁸¹ Свидетельствуя о небезучастном отношении Преосвященного Игнатия к жизни, о его жизненной наблюдательности и широком кругозоре, практически полученные из жизни и своего духовного опыта печальные выводы его не остаются бесплодными сетованиями и жалобами на жизненное неблагоустройство, но вызывают у него энергичные и определенные соображения о мерах к поднятию духовного уровня русской жизни на желательную и вполне посильную высоту. На первом плане в качестве меры к поднятию духовного уровня русской жизни, по мнению Преосвященного Игнатия, следует поставить усиление воспитательного элемента в учебных заведениях и ослабление теоретической стороны учебного курса в пользу выработки практических навыков применительно к специальному назначению того или иного учебного заведения. Самое вступление в учебное заведение с определенным специальным назначением должно определяться, не соображениями материальной обеспеченности в будущем, не побуждениями карьеры, не приспособлением этого заведения к потребностям того или иного общественного класса и преимуществами службы родителей, а внутренне – сознаваемым призванием и очевидным преобладанием наклонностей и подготовки в сторону подготовляемой учебным заведением деятельности.

Определенные в этом отношении суждения Преосвященного Игнатия выражаются в его замечаниях по содержанию проекта преобразования Морских учебных заведениях и в соображениях по вопросу о возвышении духовно-учебных заведений и вообще уровня духовной жизни русского общества. Отвечая на доверительное предложение Его Высочества, Великого Князя Константина Николаевича, от 7 окт. 1860 г., за № 2263, – «Принять на себя труд, в особенное, личное мне одолжение, сообщить мне, совершенно откровенно, свои замечания» по содержанию, «составленным адмиралом графом Путятиным проекта преобразования Морских учебных заведений с учреждением в Петербурге новой гимназии, Преосвященный Игнатий не ограничивается общими суждениями о пригодности названного проекта, но тщательно и обстоятельно отмечает желательные применения при постановке учебно-воспитательного дела в учебных заведениях. Кроме вышеотмеченных условий вступления в учебное заведение по призванию и при должной подготовке, он делает ряд основательных замечаний относительно практических занятий, относительно устранения многопредметности, ибо «излишество познаний отнимать у них качество», необходимости определенных руководств постановки воспитательной части и требований, которые следует предъявлять к начальнику учебного заведения и его помощникам. Высоко понимая задачу воспитывающего обучения, Преосвященный Игнатий признает, что «на начальнике учебного заведения и его помощниках лежит важная обязанность стяжать христианские нравственные правила и со всей тщательностью наблюдать, во-первых, за собой, удерживая себя от увлечения страстями». Воспитателю «необходимо наблюдать за собой при свете Евангельского учения. Предпринявший изучение высокой науки в самом себе христианской психологии, сколько ни будет усовершать себя, всегда найдет необходимыми еще большее совершенствование и будет пользоваться всеми способами, доставляющими ему совершенное познание».

Предъявляя столь высокие требования к начальникам и прочим деятелям учебно-воспитательных заведений, Преосвященный Игнатий, в то же время, важным воспитательным фактором по отношению к воспитываемой личности полагает бережное к ней отношение. «Нет ничего вреднее для нравственности человека, как лишение его прав, принадлежащих ему, может быть не понимаемых им с отчетливостью, но непременно ощущаемых в духе. Человек, которого права попраны, теряет уважение к правам других. Воспитанник, дитя и юноша, имеет свои права, как человек и гражданин. Ему необходимо дать правильное понятие об этих правах, ввести его в правильное познание прав, принадлежащих его ближним, усвоить ему уважение прав. Чтобы он уважал права других, необходимо уважать его права. Истинно-свободным должно признать то гражданское общество, которому доставлены все права, которыми только можно пользоваться на земле человеческому обществу безвредно для себя, которого члены, получили правильное понятие о правах своих и свято хранить эти права во всех двоих взаимных отношениях. Такого состояния не может достичь общество иначе как правильным воспитанием юношества в нравственном отношении. Воспитанный в таком направлении молодой человек сделается наилучшим подчиненным: понимая и уважая права, гражданского общества, в том числе и свои, он будет понимать и уважать права своего начальника, он будет ненарушимо хранить их, исполнять его приказания, одинаково перед глазами его и вне его взоров. Такой образ воспитания формирует характеры благородные, с искренностью и прямотой, неспособные к лести».⁵⁸²

Весьма понятно, что изложенные взгляды Владыки Игнатия по вопросам воспитания приложимы не только к Морским учебным заведениям, но имеют общее, принципиальное значение, свидетельствуя о широте его духовного кругозора и высоком его авторитете, побуждавшим правительственных лиц предлагать преобразовательные проекты на беспристрастное, предварительное заключение Епископа Игнатия. Такой же принципиальный и высокий характер имеют и высказанные Преосвященным Игнатием взгляды по вопросам о преобразовании духовных училищ и о мерах к возвышенно церковно-религиозной жизни, которую они справедливо считает основой жизни гражданской. Преосвященный Игнатий искренне желает, «чтобы реформы по духовным училищам достигли благих результатов. «Весьма полезно», пишет он, «воспитанников духовных училищ удалять, по возможности, от соблазнительных впечатлений мира и самому образованию дать характер более сильный и определенный, чтобы образовать действовало не только на ум, но и на сердце, чтобы образованный в духовном училище воспитанники получали решительный характер православного христианина, приготовившегося служит Церкви от всей души».⁵⁸³ А этот «решительный облик православного христианина», по мнению Святителя Игнатия, приобретается строем и направлением преподавания в духовных училищах, с одной стороны, и постановкой воспитания – с другой. В первом отношении, Владыка Игнатий желает придать самому обучению воспитывающий характер, а область школьной подготовки к прохождению иерархического служения Церкви расширить за пределы собственно школы через обращение в среде благочестивых и близких духу Церкви мирян духовно-богословских книг. «Чтобы доставить возможность благочестивым людям всех сословий приготовить себя к иерархическим степеням, должно составить: а) Богословие не в характере школьном, а в характере общепонятном в полном согласии с Богослужением Православной Церкви, чтобы познания, оглашаемые Богослужением всенародно, были возвещаемы и Богословием; б) подробнейшую Священную и Церковную историю, которая ознакомит, во-первых, подробно с учением Православной Церкви. Это учение тем яснее понимается, чем подробнее излагается борьба Церкви с многочисленными, восставшими против неё ересями. Во вторых, – подробная Церковная история ознакомит с характерами и действиями святых мужей. Известно, что характер и правила читателя образуются по тем образцам, которые представит ему история подробно и живописно»,⁵⁸⁴ Таким же должно быть и школьное преподавание. «Необходимо подробное преподавание Церковной истории, чтобы воспитанники имели понятие о характерах исторических лиц и сами сформировались по характерам истинных служителей Церкви. От преподавания, действующего исключительно на ум, происходит холодность к церковному делу и является, по преимуществу, материальное направление. По причине этой холодности у нас почти нет монашествующих из воспитанников семинарии».⁵⁸⁵ «Необходимо составить для этих учебных заведений свои учебники, как то курс словесности и проч., изъяв из них все языческое, все, даже косвенно влекущее к вольнодумству, безнравственности, иронии, к шутке, к игривости, что всё так противно духу христианства и так заразительно действует на испорченную натуру человеческую».⁵⁸⁶ Мы видели выше, что, по мнению Преосвященного Игнатия, устав для духовно-учебных заведений должен быть составлен применительно к уставу монастырей, чтобы жизнь воспитанников была практическая и строго христианская, чтобы они хорошо ознакомились с Богослужением, получили вкус к церковным молитвословиям и стояниям. Преосвященный Игнатий вообще полагает, что освоенность с духом православного монашества усиливает подготовку христианина к церковному служению. В качестве примера правильной и полной подготовки к церковному служению и усвоения себе пастырской настроенности, духовному взору Владыки Игнатия предносятся великие Святые Отцы христианской древности – Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Неокесарийский, Иоанн Златоуст, по окончании курса учения вступавшие в монашество, в монастыри пустынные, там возделавшие себя иноческими подвигами.⁵⁸⁷ «Как хорошо», говорит он, «поступали наши древние Отцы Церкви Православной! Они, обучившись наукам человеческим, воспринимали на себя иго Христово и, на поприще самоотвержения под руководством креста Христова, научались Божественной премудрости, и соделывалась для них человеческая учёность уничиженной рабой, которую они употребляли в услужение Божественной Премудрости, для преподавания этой премудрости своим ближним».⁵⁸⁸

Таким образом, наряду с тщательной и целепригодной теоретической подготовкой, кандидаты священства должны, по мнению Святителя Игнатия, пройти практически искус духовного подвига в обстановке монастырской или подобной ей. Заменить это практически-опытное познание духовной жизни ничто не может и никакое, самое возвышенное образование возместить не в силах. А так как опытное познание духовной жизни и направленное к нему вольное и деятельное подвижничество составляет существенную сторону жизни монашеской, то, по справедливому заключению Владыки Игнатия, монашество составляет наиважнейший фактор жизни церковной, необходимое условие возвышения и развития духовно-религиозной жизни, ибо монастырские уставы и правила изложены Святыми Отцами «по откровению Божию, по внушению Святого Духа, а не по какому-нибудь соображению человеческому». Испорченные «гордынею и невежеством разных умствователей, действовавших по стихиям западного протестантизма и атеизма» монастыри, для блага Церкви, должны быть возвращены к своему первоначальному назначению, а не уничтожены: «для Православной Церкви необходимо монашество, она не может существовать без него. Монахи достигают христианского совершенства, бесстрастия, ощутительного действия в себе Святого Духа, почему стяжевают живое понятие о христианстве. И тени такого познания не может преподать никакая наука человеческая; все профессоры, магистры и доктора Богословия, производимые Университетами и Академиями суть невежды в сравнении с монахом, одушевленным благодатию Божией за последование Христу исполнением Его заповедей».⁵⁸⁹ Так определенны, оригинальны и тверды^: взгляды Преосвященного Игнатия по отмеченным выше вопросам. Его мнения не случайны, суждения не разрозненны, а объединены гармонически в одном стройном и возвышенном мировоззрении, проникающем его церковно-общественную деятельность, личный жизненный подвиг и его литературно-назидательные труды. Замечательным выражением его церковно-общественных взглядов является неоднократно выше цитированная нами его «Записка о необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви». В записке этой Владыка Игнатий, отмечая широкие размеры отступления от православно-христианской веры, укоренение безнравственности в обществе, исключающее, по-видимому, возможность возвращения к истинному христианству, приходит к заключению о решительной необходимости созвания церковного Собора. Потребность в этом Соборе тем настоятельнее, что в течение двух столетий положение Российской Церкви не рассматривалось и не поверялось Собором. С последних годов ХVII столетия западным ветром нанесено много грязной пыли в недра Церкви и в недра Государства ко вреду для веры, нравственности и народности. Неведение православной веры, взгляды на нее и на Церковь из идей, доставленных развратом, протестантизмом и атеизмом, были причиной, что вкрались и насильно внесены в Православную Церковь посторонние, чуждые и враждебные духу Церкви, противные правилам и учению Православной Церкви постановления». Растёт недовольство церковной жизнью, к настоящему положению Церкви выражается недоверчивость. Церковь Российская долго пребывала изолированной, отсеченной от прочего Православного Востока, вследствие этого «немедленное созвание Собора, на котором непременно должны быть уполномоченные представители Восточных Патриархов, представляется небезопасным», в том отношении, что потребуется изменение в привычном и установившемся строе Русской Церкви. И Преосвященный Игнатий намечает ряд предварительных мер, подготовляющих созвание Собора Всероссийской Православной Церкви и ряд вопросов, подлежащих рассмотрению Собора и определяет важное значение ожидаемого Собора для возвышения и оживления духовно-религиозной жизни, Всероссийской Православной Церкви.

В числе мер, подготовительных к созыву Всероссийского Церковного Собора, Преосвященный Игнатий намечает следующие: 1) Необходимо составить полное собрание всех постановлений, которые Всероссийская Церковь приняла и установила, собственно, для себя со времени царствования Императора Петра I или даже со времени Собора, осудившего Патриарха Никона, ибо постановления эти еще не были контролированы Вселенской Церковью, чего требует дух истинной Христовой Церкви. 2) Должно получить по всем предметам церковного учения и управления полное собрание от Восточных Патриархов. Также должно получить от них полное собрание тех постановлений, которые сделаны со времени отчуждения Российской Церкви от Церкви Восточной и которые в Российской Церкви наиболее не известны. 3) Пригласить от Константинопольского Патриарха с согласия прочих Патриархов, одно лицо или два лица, которые бы были и очень сведущи в вере и очень благочестны, которые бы пользовались полной доверенностью Патриархов и, совместно с этими лицами, приуготовить все, что должно быть рассмотрено на Соборе. Предварительное рассмотрение и соглашение должно облегчать Собору действование его и устранить резкие столкновения. Состав Всероссийского Церковного Собора представляется Преосвященному Игнатию в следующем виде. – Собор должен иметь характер Вселенского. Он должен пользоваться полной свободой. На нем должны быть представители всех Восточных Патриархов и все Российские Apxиepeи или лично, или через поверенных своих. На Соборе должны быть депутаты: 1) от монастырского монашества русского, по избранию этого монашества; 2) от белого духовенства русского, по избранию этого духовенства; 3) от православных мирян, по избранию мирян. Примерно каждая enapxия должна избрать по два депутата из каждого разряда, всего каждая епархия должна дать по шести депутатов. Правительство должно отрядить несколько сановников из лиц, наиболее знакомых с верой для наблюдения – подобно тому, как было на Халкидонском Вселенском Соборе, чтобы Собор совершился свободно и правильно».

«Главнейшими предметами занятий Собора должны быть нижеследующие:

1) Рассмотрение постановлений, которыми руководствуется ныне Российская Церковь; за этим должно последовать уничтожение постановлений, несогласных с постановлениями Православной Восточной Церкви. 2) Уничтожение касты, так называемого духовного звания, как неправильности, которая вкралась сама собой в противоположность правилам Св. Апостолов. Необходимо восстановить древнейший обычай Церкви: enapxия да избирает от себя Apxиepeя, а приход – иepeя, диакона и причетника, свидетельствуя о их благочестии. 3) Отречение для всех служителей алтаря от почестей и занятий мира сего, а для монахов, в каких бы они ни были церковно-ерархических степенях, от всякого излишнего имущества, даже денег. Остающиеся деньги и имущество после монахов должны быть собственностью монастырей, – никак – не родственников по плоти. Необходимо для всего духовенства устранение^; от спекуляций и всех происков к обогащению, необходимо отречение от всех суетных почестей; необходимо удаление от роскоши, необходима скромность, а для монахов необходимо и нестяжание. 4) Восстановление в монастырях уставов и правил Святых Отцов, изложивших уставы и правила для монашества по откровению Божию, по внушению Святого Духа, а не по какому-нибудь соображению человеческому. 5) Подаваемые на Соборе мнения должны быть записываемы, как то было на Вселенских Соборах, после каждого заседания повторяемы, и, по окончании Собора, оглашены печатно во всеувидение. 6) Должен быть составлен проект Уложения или Законов и правил, которыми могла бы руководствоваться Российская Церковь при настоящей её обстановке. 7) Необходимо пересмотреть Катехизисы и Богословие и пополнить, дав им характер православно-восточный, подобный характеру Богослужения Православной Церкви, так, чтобы познания, оглашаемые Богослужением всенародно, были возвещаемы и Катехизисами. 8) Составить устав для духовных учебных заведений применительно к уставу монастырей.9) Собрать и напечатать Предание Вселенской Церкви (Cursus completus Patrologiae) на греческом, латинском, славянском и русском языках. И Предание Вселенской Восточной Церкви, выясненное со всей верностью, по достовернейшим документам, должно подействовать в пользу Православной Церкви.10) Синоду дать правильную организацию и уничтожить в духовенстве рабство, по мысли указаний Святых Апостолов. 11) Уничтожить наказания, вновь придуманные для духовенства, принадлежащие по характеру своему к тирании, столь чуждой духа Церкви, служащие к окончательному нравственному расстройству тех, которые подвергаются им». Сверх того, в записке Епископа Игнатия «О необходимости Собора, по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви» много места удалено вопросу о положении светских лиц в составе высшего Церковного управления и особенно об Обер-Прокурорской власти. Эта сторона высшего Церковного управления должна иметь по проекту Преосвященного Игнатия следующую постановку: «Дух времени и опыты доказывают совершенную и решительную необходимость в лице светском для Церкви, которое заботилось бы о пользах её, охраняло их, приводило их в гармонию с пользой государства, сносилось с министрами и всеми высшими инстанциями, имело непосредственный доклад у Государя. Лицо это должно быть наравне с первейшими сановниками государства. Оно постановлено уже на это место неотразимым насилием обстоятельств и духа времени. Положение Обер-Прокурора, в которое он поставляется современными требованиями, никак не сходится с положением, которое дано Обер-Прокурору государственным учреждением этой должности.

По этой причине всякий Обер-Прокурор по необходимости усиливается выйти из положения, в которое ставит его первоначальное учреждение, как из положения фальшивого, стесняющего требования его деятельности в величайший вред делу Церкви. Это вводит его в столкновение и борьбу с Синодом, с духовенством, с Церковью, которая имеет свои иерархические уставы, данные ей Апостолами по завещанию Богочеловека. Уставов этих никакая власть отменить не может». Для устранения возможных трений между церковно-синодальной и гражданско-церковной обер-прокурорской властью, Преосвященный Игнатий проектирует возвращение обер-прокурорской должности в состояние её первоначального назначения, но одновременно предполагает учреждение, наряду с должностью Обер-Прокурора, должности Попечителя Церкви. Отношение этих лиц к Церковному управлению представляется у Преосвященного Игнатия в следующем виде. Для Церкви нужен Попечитель, Ктитор, церковный староста. При Попечителе, к которому должен перейти товарищ и канцелярия нынешнего Обер-Прокурора, может оставаться Особый Обер-Прокурор при Святейшем Синоде, в положении, даваемом ему первоначальным учреждением. В этом положении от Обер-Прокурора не требуется, чтобы он был придворным; требуется, чтобы он был правовед, законовед, делец кабинетный и канцелярский. Как всеподданнейшие доклады и все административные сношения должны совершаться через Попечителя, то прокурор всегда будет контролировать пред Попечителем членами Синода, а члены – Прокурором. Стремление Обер-Прокурора перейти в положение министра уже не будет иметь ни места, ни основания. Учреждение должности Попечителя никак не будет нововведением в Церкви, будучи согласно с духом Церкви, будучи уже осуществлено во всех приходских Церквах, а требуется оно настоятельно современным положением и духом общества. Синод значительно усилится при Попечителе для величайшего блага государству, блага, которое наветуется страшным упадком религии и прав её во всех сословиях. Внутренняя борьба в Синоде потрясающая и разрушающая его, борьба между светской и духовной властями, борьба не престающая, хотя и не всегда явная, уничтожится. Попечитель, имея значение и права высшего сановника, будучи членом Государственного Совета и Комитета министров, будучи Попечителем, а не министром, не встретит причин для борьбы, которая возникает из стремления к возвышению, стремления, вызываемого необходимостью.

Правду сказать, учреждение Попечителя уже имеется налицо. Обер-Прокуроры значительно перешли в это положение. Но положение это – случайность; оно – плод связей придворного влияния и не имеет прочного основания; весь православный люд смотрит на него недоверчиво. Нельзя быть иначе. Министерство есть нечто, вроде патриаршества; по этой причине всякий Обер-Прокурор, достигши значения министра, остается в положении фальшивом, неопределенном и ставит в такое же положение всю Церковь. Обер-Прокурор очень удобно может быть переименован в Попечителя, а правитель Синодской канцелярии – в Обер-Прокурора. При этом фальшивое положение всех исчезнет само собой: все вступят в отношения правильные, указываемые законом церковным и гражданским. Благонамеренный и благоразумный Попечитель, более, нежели кто-либо другой, будет иметь средства к приведению его в исполнение. Попечителю должно быть приятным созвание Собора, потому что Собор, для собственной силы и свободы, будет стараться о том, чтобы возвысить значение Попечителя и иметь в нём надежное орудие для действия в пользу Церкви и для обороны её против личностей, враждебных Церкви. Напротив того, собор непременно озаботится об ограничении министерской власти Обер-Прокурора, именно по сходству её с властью Патриарxa. Это поведет к столкновениям и интригам, сделает собрание Собора бесполезным. Попечитель Православной Церкви непременно должен быть министром всех прочих исповеданий: это поставит прочие исповедания в правильное отношение к господствующему вероисповеданию, которое, в настоящем положении его, часто получает характер исключительно угнетаемого и гонимого».

Тщательно подготовленный, успешно проведенный, при намеченном составе членов, и в направлении выше перечисленных важнейших вопросов обсуждения, Всероссийский Собор Православной Церкви, по убеждению Преосвященного Игнатия, будет иметь весьма важное значение и принесет благотворные результаты не только в церковно-религиозном, но и в гражданско-государственном отношении. «Если Милосердие Божие дарует Собору совершиться с вожделенным успехом, как совершились Вселенские и Поместные Соборы Православной Церкви, то благотворные плоды Собора, и в духовном, и в гражданском отношениях будут поразительно величественны и велики. В духовном отношении доставится торжество истинному Христову учению, о котором у нас почти не смели говорить доселе. Когда же Христово учение объяснится со всей откровенностью, тогда падут, или, по крайней мере, очень ослабеют все еретические учения, православный народ утвердится в православии и многие иноверцы притекут под кров православия. Православие должно быть принято во всей целости и полноте его. В гражданском отношении такой Собор соединит православно верующий люд во един народ, хотя бы этот люд и находился в различных государствах и под различным гражданским управлением. В России такой собор должен сильно подействовать на раскол, который в настоящее время имеет много опоры для себя в правилах и постановлениях Вселенской Церкви. Американцы и англичане вынуждены будут не насилием, а здравым смыслом принять православную веру, как она есть, без всяких изменений и исключений. Россия, со времен Петра I, часто и много принесла пожертвований в ущерб веры, в ущерб истины и духа для пустых и ложных соображений политических, которыми прикрывало развращенное сердце, ненависть и презрение к правилам Церкви и к Закону Божию. Все эти соображения, поколебав страшно православную веру, оказались решительно вредными для государства и администрации. С сознанием ошибки, с самоотвержением должно отказаться от всех уклонений человеко-угодливых, преступных в отношении: к Богу. В противном случае, без этой решимости, лучше не созывать Собора». Так ясен и определенен Преосвященный Игнатий в своих церковно-общественных взглядах. Не преследуя никаких личных целей, отрекшись от земных стяжаний, Владыка Игнатий выше всего ставить душевное спасение, выше всего ценит богатство веры. И он богат этой верой. Не заботясь никогда о приобретении земных богатств, этот Божий избранник – Епископ Игнатий был царски богат верой во Христа, верой живой и деятельной, ибо она осуществлялась делами, а не словами; и мы можем уподобить душу его великому кораблю, плавающему по водам житейского моря, преисполненному духовными разнообразными сокровищами, непрестанно приумножающему их на пути своем. Так драгоценны эти богатства, что все богатства этого мира в сравнении с ними – ничто. Завидует мир этими богатствам, дышит ненавистно к стяжавшему их. Корабль этот, несмотря на прочность строения и на величину свою, бывал угрожаем противными ветрами, бурями, подводными камнями, мелями, ибо каждый христианин, несмотря на то, что он облечен во Христа, должен совершить земное, странствование среди многочисленных опасений. И как обыкновенный корабль всегда стремится к пристани, останавливаясь на пути только на краткое время, при нужде, так и корабль его души всеусильно и неуклонно стремился только к небу, только к вечности, и ни к чему временному, ни к чему земному не пристращался сердцем своим.⁵⁹⁰

Мы можем уподобить его тому страннику по жизненной дороге, который, когда останавливается на пути в странноприимном доме – земле, не обращает на этот дом особенного внимания. К чему внимание, когда он приютился в доме только на кратчайшее время? Он довольствуется одним необходимым; старается не истратить денег, которые ему нужны на продолжение пути и на содержание в том великом городе, в который он шествует; недостатки и неудобства претерпевает великодушно, зная, что они – случайность, которой подвергаются все путешественники; что ненарушимое спокойствие ожидает его на том месте, куда он стремится. Не привязывается он сердцем ни к какому предмету в гостинице, как бы предмет ни казался привлекательным. Не теряет он времени для посторонних занятий: ему нужно оно для совершения многотрудного путешествия. Постоянно углублен он в размышление о великолепной царской столице, в которую направился, о тех значительных препятствиях, которые должно преодолеть, о средствах, могущих облегчить путешествие, о разбойничьих засадах, наветующих путь, о несчастной участи тех, которым не удалось совершить этот путь благополучно, о счастливейшем положении совершивших его с желанным успехом. Пробыв нужное время в гостинице, он благодарит хозяина её за оказанное ему гостеприимство, и, ушедши, забывает о гостинице или помнит о ней поверхностно, потому что хладно было к ней сердце его.⁵⁹¹

Мы можем уподобить его тому страннику, который стоит на берегу волнующегося моря. Яростно седые волны подступают к ногам странника и, ударившись о песок, рассыпаются у ног его в мелкие брызги. Море препираясь с вихрем ревет, становит волны, как горы, кипит, клокочет; волны рождают и снедают одна другую; главы их увенчаны белоснежной пеной; море, покрытое ими, представляет одну необъятную пасть страшного чудовища, унизанную зубами. На это грозное зрелище со спокойной думой смотрит таинственный странник. Одни глаза его на море, а где мысль его, где сердце? – мысль его – во вратах смерти; сердце – на суде Христовом. Здесь он уже предстоит умом, здесь он предстоит ощущением, здесь его заботы, здесь страх его: от этого страха бежит страх земных искушений.⁵⁹² И мы верим, что, когда чистая душа того, кто сам не находил в себе никакой добродетели, никакого подвига, достойного небожителей, разлучалась с телом, полчища мрачных демонов не могли найти в ней ни сродства с собой, ни своего падения, ни своих свойств греховных, ни своей богопротивной воли; эти падшие ангелы не могли увлечь её, эту, возлюбившую Господа, душу в свои жилища вечной, лютой скорби; вечного мрака и вместо неугасающего огня, жилища мук и непрерывных, бесконечных стенаний. Мы верим, что этой избранной Богом душе, очищенной молитвой и покаянием, исполнявшей заповеди своего Небесного Отца, предстал мирный и светлый Ангел и воспарил с нею к престолу Божию, и только там, пред лицом Вечного Справедливого Судии тот, кто всю жизнь считал себя непотребным грешником, достойным только казни и наказания, должен был увидеть самого себя «гобзующим духовными сокровищами-залогами не кончающегося блаженства». Мы, как и келейник его Василий, верим, что, когда тело его сокрылось в гроб, его крылатая душа унеслась туда, где всегда пребывали его мысли и чувствования, где всегда жило его сердце: на небо. И вместе с Василием мы восклицаем: «Там ты, там ты! Как хорошо тебе, Владыка! Ты блаженствуешь ныне, забыв все скорбное земное, все подвиги и труды, подъятые для неба. Ты стоишь пред неприступным, величием Божества, у незаходимого Света, – и сам исполнен света; ты насыщаешься непрестанным видением Бога, пылаешь, подобно серафимам, любовью к Нему; сердце твое горит, тает, как воск, будучи палимо огнем – Богом».⁵⁹³

Мы говорим так, потому что мы верим, что только одно приобретение, сделанное нами на земле, может остаться навсегда нашей неотъемлемой собственностью – наше спасение. «Кто употребил земную жизнь на накопление богатству тот оставит богатства при переходе в вечность; кто употребил земную жизнь на приобретение почестей и славы, у того отнимет их жестокая смерть. Кто же употребил земную жизнь на стяжание своего спасения, тот возьмет с собой спасение свое в вечность и на небе будет вечно утешаться приобретением, сделанным на земле».⁵⁹⁴ Вся жизнь Епископа Игнатия была направлена только к приобретению этого неотъемлемого сокровища – спасения, которое он унес с собой в вечность. И еще раз обозревая всю жизнь этого строгого подвижника, этого деятельного настоятеля, иepapxa, и духовного писателя! более сорока лет подвизавшегося на поприще многотрудном, но свободно им избранном, мы скажем, что он оставит по себе незабвенную память, как смиренно-мудрый инок, искусный и ревностный настоятель, иepapх, деятельно проповедовавший слово Божие, но не упускавший из вида и вещественного благосостояния епархии, и как духовно-аскетический писатель, умевший так обильно, так ясно, и так художественно просто передать сущность тех сведений, которыми обиловала его богатая память, черпавшая в самом источнике, присно текущем и источающем свои многоцелебные и живительные струи в Священном Писании и в писаниях Святых Отцов православной Церкви. Почти пятьдесят лет прошло с того дня, как предал Господу душу свою Преосвященный Игнатий, но он жив доныне в своих творениях, служащих незаменимым руководством для всех «хотящих благочестно жить о Христе»; и праведное имя этого Божьего избранника молитвенно чтится, не только Российским, но и Святогорским иночеством. Вера твердая в его молитвенное предстательство перед Богом еще в недавнее время побудила некоторых подвижников благочестия с далекой святой горы Афонской притечь в Николо-Бабаевский монастырь для молитвенного поклонения его гробу.⁵⁹⁵ Мысленно стоя у этого гроба, мы, заканчивая характеристику светлой и праведной личности, Епископа Игнатия озаренной ярким светом Божьего избрания, восклицаем: вечная память тебе, достоблаженный Святитель! Господь Бог да ублажит и упокоит подвиголюбивую душу твою, с праведными сопричтет и нас твоими молитвами помилует и спасет, яко Благий и Человеколюбец! Видя непорочные пути твоей богоугодной жизни, мы верим в молитвы твои и просим тебя, поборника православия, делателя и учителя покаяния и молитвы: не оставь нас во время исхода нашего из этой временной жизни! Когда души наши будут разлучаться с нашими бренными телами, когда, по причине многих грехов наших, обступят их темные духи, – помоги нам в этот горький час избавиться от них, чтобы они не увлекли нас с собой в темницу ада. Надежда наша в эти грозные минуты – бесконечная Божия благость, предстательство святых Божиих и твои молитвы. Моли Христа-Бога, Его же носил еси в сердце твоем, даровати нам прежде конца покаяние!

И нам кажется, что теперь, когда ты, добрый пастырь, всю свою жизнь проповедовавший Божие Слово-Христово учение, лежишь под холодным безгласным камнем, самая могила твоя, без звуков, в которых нуждается только земное слово, возвещает нам громкую проповедь, шлет нам, мятущимся, шумящим на земной поверхности искателями тления, убедительнейшее увещание: земная жизнь – мгновенное, обманчивое сновидение. Вечность – неизбежна. Есть и бедственная вечность!... Стяжите же вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону Всесвятого Бога, – и приходите на верное, некончающееся наслаждение, каждый в свое, Самим и Единым Богом назначенное время!..