III. Подвижники коломенского Бобренево-Голутвина монастыря:

Блаженной памяти иеромонах Самуил родился 1760 года в Холмогорах, городе архангельской губернии; при крещении он наречен был Афанасием. Отец его – мещанин Прокопий Иванович Колесницын, как видно, не имел достаточного состояния, потому что Афанасий еще мальчиком отдан был для приучения к торговле в Москву. В шумной столице можно было заглядеться на Москву, полюбить разные удовольствия, развлечься и напротив – лучше понять суету мира. Один из товарищей его (родом из Боровска, калужской губ., купеческий сын), оставив занятие торговлей и дом купца Зеркальникова, где жил вместе с Афанасием, – в 1780 г. поступил в Нямецкий Вознесенский монастырь (в Молдавии) и здесь постригся в монашество с именем Павла (1783 г.)⁴⁴. Подобно ему и Афанасий, несмотря на свои младшие лета, ревновал подвизаться подвигом добрым – монашеским, вдали от житейских тревог и волнений. Родители его не хотели было согласиться на это, но потом благословили сына на поступление в Николаевский Пешношский монастырь, отстоящий от Москвы в 79 верстах. Афанасий находился здесь с 1782 года 20 апреля, под руководством опытного в жизни духовной строителя Игнатия⁴⁵, и у него исповедовался в своих грехах. По отзыву о. Игнатия (1786 г.), он был «поведения кроткого, послушливого и трезвенного, для обители весьма потребен». Кроме клиросного пения, в котором Афанасий был очень искусен (мог петь по нотам), он исправлял еще должность ризничего. В 1786 г. 2 октября, по увольнении от градского (холмогорского) общества, пострижен в монашество с именем Арсения. Но, при посвящении его в стихарь, в Переславском Даниловом монастыре, 14 октября, преосвященный Феофилакт, епископ Переславский и Дмитровский⁴⁶, переименовал его Самуилом; вместе с ним и другие три новопостриженные монахи, пешношские, были переименованы: Авраамий – Моисеем, Иоасаф – Аароном, Феофилакт – Мельхиседеком. Вскоре они посвящены в иеромонахи⁴⁷, а Самуил во иеродиакона, 8 ноября. В следующем 1787 г. и он рукоположен во иеромонаха.

Исправляя череду священнослужения, он не оставлял совершенно и прежних послушаний. Келейное его занятие состояло в чтении св. Писания и книг свято-отеческих, руководствующих к высшему христианскому любомудрию, т. е. к духовной созерцательной жизни. Ревность его в служении Господу простерлась до того, что он, с согласия благочестивого и мудрого настоятеля о. Макария⁴⁸, поселился один среди густого леса, не в дальнем расстоянии от монастыря. В праздничные дни и когда наставала череда (недельная) священнослужения, отшельник приходил в обитель, потом опять возвращался, полный благодатного умиления, в свою пустынную келью. Братия сердечно любили и нередко посещали его ради назидания. Они говорили между собой: «Самуил имеет в себе дар молитвы Иисусовой» (умной)! Некоторые, убедившись из его примера, что жизнь уединенная служит к удобности общения с Единым, загорались душой подражать о. Самуилу и селились возле него: но, не могучи понести скорби и ужаса пустыни, должны были возвратиться в общежитие. Мог ли думать подвижник, что и ему предстояло оставить не только пустынножительство, но и самую обитель Пешношскую?

«До 1800 года, близ Коломны существовали два независимые один от другого монастыри: Голутвин второклассный и Бобренев заштатный. По перенесении Коломенской архиерейской кафедры в Тулу, остался в Коломне древний кафедральный собор, в котором почивают некоторые Архиереи святой памяти, без причта и без способов существования, как бесприходный, и древний архиерейский дом, также пустой, и без способов поддержания. В сей крайности митрополит Платон испросил разрешение: второклассный Голутвин монастырь перенести в Коломну в архиерейский дом, под названием Новоголутвина, и к нему приписать бывший кафедральный собор, стоящий вне ограды нового монастыря, но как сие было неудобно для монастыря, то собору дан причт белого духовенства с небольшим пособием из окладов монастыря. Уничтожение одной крайности произвело другую. Древний Голутвин монастырь, основанный по благословению преподобного Сергия, которого и посох там благоговейно сохраняется, остался пустой и без способов существования. Против сей крайности употреблена следующая весьма принужденная и неестественная мера. Опустевший Голутвин монастырь и Бобренев, разделенные расстоянием на семь верст и рекой, соединены в один монастырь, под названием Бобренево-Голутвина, в опустевший Голутвин помещена часть братии из Пешношского монастыря (семь человек) и отделена к нему часть угодий Бобреневских»⁴⁹.

Для управления Бобренево-Голутвиным монастырем избран Самуил. На него, как честного и способного иеромонаха, указал преосвященнейшему Платону строитель Пешношский Макарий, пользовавшийся великой доверенностью епархиального начальника, поручавшего ведению его многие обители. В 1800 г. 28 января митрополит писал к нему: «Отправиться вам в Коломну с иеромонахом Самуилом, осмотреть Голутвин упраздненный монастырь и заштатный Бобренев, все оных церкви, и утварь, и кельи, и службы всякие и все до последней вещи, в чем вам не только дозволить, но и показать и угостить должен (Ново) Голутвинский отец архимандрит (Варлаам), по силе сего нашего предписания... И все приметив, по возвращении донести нам»⁵⁰. Поручение исполнено, и Самуил определен строителем Бобренево-Голутвина монастыря, 29 Февраля 1800 года. Он усиленно отказывался от такого назначения, вероятно, по опасению тех трудов, которых требовало от него внешнее положение виденной им обители, пришедшей в ветхость. Чтобы склонить его к повиновению, митрополит сказал: противляйся власти, Божию повелению противляется (Рим.14:2). Пустынник надеялся однако же избегнуть своего жребия, скрывшись в Новоспасский монастырь. Найденный, он снова представлен к архипастырю, который строго сказал ему: «если ты не пойдешь в строители, монастырь тот разорится, и за сие да взыщет с тебя Бог во второе пришествие»! Как громом пораженный этими словами, он познал звание Божие и изъявил совершенную покорность. Для нас замечательно, что избран не тот, кто ищет должности, но кого должность ищет.

Прежде всего, относительно Бобренева монастыря, строитель Самуил должен был действовать сообразно с указом консистории от 24 мая 1800 г. Ему велено было поместить там для служения одного иеромонаха и двух послушников, «и им все содержание иметь от Голутвинского монастыря, а всякие доходы, какие по тому приписному Бобреневу монастырю будут, принадлежать они должны главному Голутвинскому». В 1802 г. 27 июля митрополит Платон предписал следующее:

«Бобренево-Голутвина монастыря строителю иеромонаху Самуилу. В былом Бобреневе монастыре теперь только один иеромонах, послушников никого⁵¹, а Голутвин монастырь пользуется его землей и доходами. Почему мы и признаем за полезное и справедливое: определить в Бобренев от Голутвина монастыря еще одного иеромонаха или священника, да одного иеродиакона или диакона и двух послушников. О сем стараться строителю и тем доставить нам удовольствие и всему городу»⁵². В марте 1813 года Самуил освятил в Бобреневе новый придел во имя Феодоровской Богоматери, устроенный на счет уездного казначея П. И. Алисова.

Внимание настоятеля преимущественно обращено было на Голутвин монастырь. Здесь, по образцу Пешношской обители, он устроил общежитие, ввел чиноположение св. Афонской горы, пение столповое, установил чтение, во время малого повечерия, обычных канонов с акафистом Спасителю (на день воскресный) или Божией Матери, также неусыпное чтение Псалтыря с поминовением братии и благотворителей.

Старанием его найдены благотворители, усердствующие преп. Сергию, при содействии коих ветхая тесовая кровля соборной монастырской (Богоявленской) церкви, недостаточно защищавшая от дождя, покрыта железом (1801); устроены под церковью, вместо деревянных столбов, каменные своды, а пол в ней прежде дощатый выстлан лещадью. Иконостас – новый, с изящной резьбой, вызолочен сплошь червонным золотом; св. иконы, за исключением древней храмовой, написаны также вновь (разрешение на эти работы дано в 1805 г.). Затем оставалось расписать эту церковь по новой штукатурке, но материальные средства истощились. Где взять их? В это время о. Самуил (как мы слышали) просил помощи у одного помещика, но ему было отказано в рубле. Поставленный в трудное положение и потеряв бодрость духа, он много и часто плакал, наконец впал в болезненную задумчивость, но был утешен таинственным голосом, извещавшим его, что сам Бог печется о храме Богоявленском, и чтобы он не тужил более. С твердым упованием на Господа, без Коего не только град или храм, но и гнездо горлицы не созидается, он решился в другой раз побывать у помещика, и случилось так, что приехал к нему во время пира. Богач, довольно сконфуженный неблаговременным, по-видимому, приездом строителя, тотчас же удовлетворил его! Явились со временем другие жертвователи. На докладе о. Самуила митрополит Платон, в 1810 г. 4 мая, положил такую резолюцию: «Дозволить расписать (собор) греческим письмом, а прежде ли или после (расписания) освятить, отдается сие на произволение строителя»⁵³.

Теплой Сергиевской церкви кровля покрыта железом (1802) и сделан в ней новый иконостас с золоченой по белому полю резьбой и колоннами, также позолоченными; иконы новые. Прежний иконостас перенесен в Никольскую придельную церковь, впрочем местные иконы и здесь заменены новыми. Обе церкви, после разбора отделявшего их простенка, соединены между собой, через что теплый храм стал просторнее (1803–4).

По возобновлении монастырской ограды, Самуил помышлял (1806) о колокольне, еще при его предшественнике, архимандрите Варлааме начатой строением и сведенной в три яруса. Оставалось, по-видимому, сделать одну главу: но ему (Самуилу) желательно было возвысить колокольню еще на несколько сажень. Не имея на это никаких средств, он посылал в город с кружкой для сбора на торгу денег. Но преосвященный Платон воспретил, сказав строителю: «живи так, как жил преп. Сергий, тогда у тебя всего будет довольно»⁵⁴. Эти драгоценные слова о. Самуил неоднократно повторял для своей братии. По совету митрополита он возложил упование на Бога, и что же? Колокольня, легкой и изящной архитектуры, возвышена еще на два яруса. В самом нижнем ярусе – главные входные ворота, во втором церковь Введения Пресв. Богородицы⁵⁵, в третьем, праздном, один переход в четвертый ярус, где висят колокола, пятый довершает единство частей в отношении к прекрасному целому⁵⁶.

«В рассуждении келий для братствующих, – так о. Самуил представлял преосв. Платону в апреле 1800 года, – нужно новое распоряжение, приличествующее пустыннической обители», т. е. нужна для каждого брата особая, отдельная келья. На первый раз он умножил число послушнических келий, а через несколько времени (уже после 1810 года) построил два каменных двухэтажных корпуса. В одном из них (близ колокольни, где прежде были настоятельские деревянные кельи), верхнее помещение назначено для приема посетителей. К его попечительности о братии приложил свою деятельную помощь московский купец 3. Ф. Чеканов: он выстроил для них еще каменный одноэтажный дом (12 келий) с деревянным флигелем собственно для себя, потому что имел намерение отдать себя в послушание о. Самуилу, которого глубоко уважал, но, к великой скорби всей обители, вскоре занемог и скончался в Москве (1818). По его смерти, на построенное им здание наложен каменный этаж, куда переведена братская трапеза с поварней.

В декабре 1816 г. строителю поручено временное управление Новоголутвиным монастырем, впредь до назначения в оный архимандрита, а в следующем году, в бытность в Москве Императорской Фамилии, он (равно и настоятели других общежительных мон.) удостоился высокой чести предстать перед лицом благословенного Александра и с ним беседовать. Монаршая снисходительность ободрила его для дальнейших действий на пользу обители.

Еще в июне 1801 года последовало такое распоряжение митр. Платона: «В Бобренево-Голутвинском монастыре, сверх штатного монашествующих числа (шесть человек, седьмой настоятель) дозволить еще иметь и постригать пять человек, исчисляя их в штате Коломенского (Ново) Голутвина монастыря, в коем по штатам положено 16 человек, а налицо только восемь, но более 8 человек, по утверждению св. Синода, в нем быть не следует». В январе 1818 г. Самуил просил преосв. Августина, архиепископа Дмитровского, чтобы велено было иметь монашествующих, вместо семи (штатное число), тридцать чел. и в прошении своем написал следующее: «В означенном (Б.-Голутвине) монастыре церкви Божии от доброхотных дателей устроены и содержатся благолепно. Прочее строение в нем также в порядке, и усердие как от граждан, так и от посторонних богомольцев, время от времени весьма умножается: но всему сему не соответствует число монашествующих». – «Утверждая все прописанное строителем, писал преосвященный министру духовных дел и народного просвещения, князю А. Н. Голицыну, – я могу сказать, что вверенная управлению его обитель не только внешним благолепием, но паче благочестивою, подвижническою и назидательною жизнью самого строителя и братии особенно отличается. Почему прошение строителя находя достойным уважения, я смею просить ваше сиятельство исходатайствовать у благочестивейшего Государя нашего, дабы дозволено было в Бобренево-Голутвине монастыре иметь монашествующих тридцать человек, по примеру дмитровского Пешношского монастыря. Когда Его Величество благоволит явить сию милость Голутвинской обители, град Коломна, цветущий верою и благочестием, несказанно утешится: ибо он к сей обители имеет особенное усердие». Преосвященный присовокупил: «На содержание братии строитель ничего не требует (от казны), и на вопрос мой: чем может содержать их? ответствовал: «коли мы будем угодны Богу и ближе к Нему, Он все нам даст». «По уважению причин, представленных управляющим Московской митрополией об умножении числа братии в Коломенском Бобренево-Голутвине заштатном монастыре и по отличному благочестию монашествующих», Высочайше повелено (9 февраля): «к настоящему числу оных прибавить столько, чтобы впредь было 30 человек»⁵⁷.

Самуил не мог не соболезновать о том, что «возле самой ограды монастыря и даже на монастырской земле имеется (издавна) питейный дом, от которого как для обители, так и для богомольцев происходят великие соблазны». По его просьбе, преосв. Августин относился к гражданскому начальству; «не имея никакого успеха», просил князя Голицына «исходатайствовать у Государя Императора милости, чтоб означенный питейный дом был удален от обители, которую благоугодно было Его Величеству ущедрить умножением числа монашествующих». На письмо преосвященного (от 11 февраля 1818) князь отвечал (27 марта): «По высочайшему Его Императорского Величества повелению, объявленному мною г-ну министру финансов, сделано уже надлежащее предписание Московской казенной палате и вице-губернатору, дабы состоящий на монастырской земле питейный дом, при новом распределении, которое должно быть произведено в 1819 году, был уничтожен, или, в случае нужды, назначен в другом удобном месте».

Вот труды и старания о. Самуила! Все, кажется, им сделано для блага обители; разве только недоставало средств к безбедному содержанию братии.

Голутвинская обитель, внешним и внутренним благоустройством много обязанная попечительности Самуила, едва не лишилась почтенного старца, по случаю открывшейся в Пешношском монастыре вакансии строителя. Митрополит московский Серафим велел консистории, 31 окт. 1819 г., представить мнение: «кого из пустынских строителей или иеромонахов пустынских, но отлично честного жития и благоразумия и пожилых лет, определить в Пешношскую, яко первейшую и знатнейшую пустынь, в строителя». Консистория не могла не знать, что Самуил – вверенный его надзору «монастырь устроил и общежитие монашествующих содержит в совершенном порядке». Она мнением постановила: «в Николаевский Пешношский мон. перевести в строителя – Самуила, ежели он сам пожелает». Преосв. митрополит утвердил это безусловно (4 ноября). Вот подлинные его слова: «В Пешношскую, яко лучшую и первейшую пустыню, определить в строители, по желанию братии (Пешношской), в письме их к нам изображенному, а наипаче по особенному благоразумию и примерной честности ,– Бобренево-Голутвинской пустыни отца строителя Самуила, коему быть благочинным над всеми пустынями, а на свое место в Б.-Голутвинскую пустынь имеет он избрать, обще с братиею, из честных и благоразумных иеромонахов строителя, способного сохранить заведенный им порядок и благочестие». Последствия этой резолюции замечательны.

В Голутвине все вдруг изменилось: все сделались печальны, бродили как потерянные; казалось, вся обитель, вся пустыня была погружена в слезы и уныние... Из любви к добродушному начальнику, некоторые заявляют полную готовность перейти вслед за ним на Пешношу, а другие недоумевают о том, как им жить без него. «С душевным прискорбием» приняли эту весть о перемещении старца и коломенские граждане дворянского и купеческого сословий. Помещаем здесь прошение их к преосвященнейшему Серафиму следующего содержания:

«В недавнее время Голутвинская обитель со всеми принадлежащими к ней зданиями приходила в совершенное падение. Братия, покинув ее, разошлись и храмы Божии остались без служителей. Не было подвижника к поддержанию сей обители. Она непременно пришла бы в конечное расстройство, если бы нынешний настоятель Самуил, своим неусыпным старанием и свойственною ему деятельностью, не восставил ее в скорейшем времени. Благодаря ему, обитель, сверх всякого ожидания, получила величественный вид и, во славу Божию, достигла цветущего состояния, а удалившиеся монахи, услышав о благочестии и кротком правлении сего добродетельного старца, вторично стеклись под покров его.

Мы, сами зная о его добрых качествах, коими приобрел он нашу совершенную доверенность и расположение на пользу Церкви, осмелились прибегнуть к стопам вашего высокопреосвященства со всепокорнейшею просьбою, чтобы упомянутый строитель Самуил оставлен был в Голутвине монастыре.

Высокопреосвященнейший владыко! не отвержи от лица твоего сей нашей просьбы, и тем не лиши нас достойного сего пастыря. Ноября 16 дня».

(Следует 48 подписей).

После граждан и братия Голутвинские слезно умоляли митрополита о том же, объясняя, что и «сам он, всевозлюбленнейший наш отец, благоутробно не хощет нас оставить сирых, что под сим и свидетельствует своеручно».

Владыка, глубоко тронутый всем этим, дал (19 ноября) такое определение: «Как Бобренево-Голутвина монастыря вся братия и города Коломны лучшие и почетнейшие граждане желают и просят, чтоб строитель иеромонах Самуил оставлен был в Голутвинском монастыре: то в уважение просьбы их и нежелания самого строителя, хотя и оставить его по-прежнему в монастыре сем, но, на основании прежней резолюции нашей, быть ему благочинным над всеми общежительными монастырями, кроме одного только Сретенского (в Москве)⁵⁸. Что же касается до Пешношской пустыни: то консистория имеет предписать Самуилу, чтоб он немедленно отправился в оную и избрал бы, с согласия лучшей братии, достойнейшего из них в строители..., и быть ему в той пустыне, доколе избранный им (Максим) не утвержден будет нами в строительском сане».

Преемник Серафима, архиепископ Филарет, «во уважение немаловременной и одобряемой службы по монастырю», возложил на о. Самуила набедренник, 1822 г. 28 мая, в коломенском Новоголутвине монастыре и впосл. (в 1858 г.) писал к наместнику лавры архим. Антонию: «Помяни Господи строителей Самуила и Максима (Пешношского), которые не хотели иметь набедренника, чтобы не возбуждать в других иеромонахах общежительного монастыря мысли о внешнем отличии» (п. 1229).

Вследствие прошения, поданного им преосв. Филарету в сентябре 1825 года, состоялось распоряжение гражданского начальства, чтобы крестьяне сельца Бачмакова, потерпевшие от пожара, не строились возле монастыря.

Теплая Сергиевская церковь была низка и тесна для богомольцев, во множестве приходивших в праздничные дни. Самуил, по просьбе братии, решился поднять своды той церкви и сделать с западной стороны пристройку. На этот предмет жертвовали: коломенский 1-й гильдии купец А. М. Коротаев 20,000 р., купеческая вдова Д. В. Кислова, по завещанию покойного мужа и собственному усердию, 10,000 р. На представление о. Самуила высокопреосвященный Филарет написал, 30 апреля 1828 года: «Бог благословит! – Отослать к строителю для исполнения, с попечением, при посредстве сведущего человека, чтобы перестройка была прочна и безопасна». Трехпрестольный храм (с правой стороны сделан придел во имя Тихвинской Богоматери) был в один год окончен каменной кладкой и покрыт железом. Дальнейшие работы продолжались уже по смерти Самуила⁵⁹.

Несмотря на множество разнородных дел, особенно в первые годы его настоятельства, по случаю производства нужных исправлений в монастырских строениях и возведения новых взамен пришедших в упадок, он первый являлся в храм ко всякой службе; по надобности он отлучался в город, но если возвращался во время божественной службы, хотя бы и усталый, непременно шел в церковь, сколько для наблюдения за порядком при богослужении, столько же, или еще более по усердию к общественной молитве. Здесь он хранил такое благоговение, что никогда не склонялся к стене, не озирался на народ и не садился не в обычное время.

Из дома молитвы он приносил дух молитвы и в келью, которая по тесноте своей не годилась бы для настоятеля. Он нарочно устроил такую, помня, что келья у монаха – гроб, и не оставлял ее до самой кончины. Не было у него постоянного келейника, хотя временно приглашал кого-нибудь для необходимых услуг, не было ничего излишнего, не отличал себя от братии ни пищей, ни одеждой, спал на полу, на простом суровом войлоке. Не превозносился он и тогда, когда превозносили его люди, и в назидание других говаривал: «что у человеков высоко, то у Бога низко», или повторял слова апостола: аще кто мнит себе быти что, ничтоже сый, умом льстит себе (Гал.6:3).

Строгий к самому себе, он был снисходителен к другим. Виновных из братии он исправлял, не прибегая без особенной нужды к мерам строгости: обыкновенно, делал выговор или ставил на поклоны в церкви, не то в трапезе. Были случаи (где их нет?), когда своеволие забывало долг приличия, или подчиненности и уважения к настоятелю, но и с некроткими людьми и о нескромных поступках говорил он кроткими и скромными словами: с ненавидящими мира бех мирен (Пс.119:6), признавался добрый старец. Он не гневался и всегда готов был простить ближнего; иногда, подражая св. Иоанну Милостивому, сам смиренно просил прощения у тех, кого невольно чем-нибудь огорчил.

Его строгая подвижническая жизнь, простая, но сладкоглаголивая и рассудительная беседа имели благотворное влияние на братию. Один из его учеников и постриженников был (с 1823) строителем Екатерининской пустыни, а потом преемником своего наставника. Это благочестивый игумен Назарий († 16 ноября 1857 г.), сын московского купца⁶⁰. В той же Голутвинской обители славился духовным подвижничеством схимонах Иоанникий, из господских людей, определенный в число монастырского братства (1825) при о. Самуиле.

Что касается до его отношений к посторонним лицам, он, как мы видели, умел располагать их на пользу обители. Памятуя слова Господа Иисуса: «блаженнее давать, нежели принимать» (Деян.20:35), в праздничные дни он всегда поставлял трапезу для богомольцев и нищих, помогал бедным в их недостатках, в зимнее время раздавал меховую одежду и видимо утешался, утешая несчастных! В 1825 году, в понедельник первой недели великого поста, был привезен в Голутвин монастырь и помещен в странноприимном доме – молодых лет (18-ти) крестьянин, согнутый от болезни⁶¹. Родные просто хотели освободиться от него, хотя на короткое время, потому что не могли без прискорбия смотреть на страдальца. Каждый день приползал он в монастырскую церковь, собственно для молитвы: благо убогим, когда они видят себя у Бога! В субботу той же недели поста (14 февраля), после утрени Антон теснился между народом для принятия благословения от настоятеля. Самуил, увидев его, немедленно раздвинул народ и, подойдя к увечному, благословил его, причем, конечно, воздохнул о нем ко Господу. Получивший благословение крестьянин, вслед за говельщиками, пополз на четвереньках к храмовой иконе преп. Сергия, писанной на верхней гробовой доске угодника. Чтобы приложиться к ней, он хватался кое как за иконостас; приподнимаясь, обыкновенно, чувствовал нестерпимую боль в животе, но в этот раз не ощутил никакой боли, а приложившись к иконе, мог твердо держаться на ногах и свободно владеть ими, равно и руками. К удивлению зрителей, он совершенно здоровый прикладывался потом к иконам Спасителя, Божией Матери и трех Святителей!

Старец-подвижник имел некоторые благодатные дарования, как это особенно видно из следующих примеров.

Коломенский купец N впал в тяжкую болезнь и был близок к смерти, но Самуил сказал ему: «не тужи, будешь жив. Для Бога все возможно, токмо веруй в Него». Как бы от этих утешительных слов, больной почувствовал облегчение и вскоре выздоровел.

Купеческая жена N долго не имела у себя детей. Прозорливый старец Самуил, у которого она просила молитв о разрешении своего неплодства, уверительно сказал ей: «будешь иметь (нескольких) детей, – молись Господу Богу». Предсказание это исполнилось⁶².

В феврале 1827 года о. строитель сам тяжко заболел, и хотя жизнь его была спасена старанием врача, болезнь однако не осталась без худых последствий, каковы: забывчивость, безвременный сон и физическое изнеможение. Ровно через год он снова подвергся болезни, причем особенного облегчения от лекарственных пособий не было, но и на этот раз жизнь его сохранена. С наступлением рокового 1829 года болезненный старец почувствовал совершенный упадок сил. Не будучи в состоянии ходить в церковь, он был носим двумя послушниками, причем иногда простосердечно говаривал: «вот какого несут пестуна»! В начале февраля ему стало хуже; 9 числа он исповедовался и причастился в келье, на другой день вторично принимал св. Тайны; 11 числа он говорил, что ему легче, но вечером врач нашел его в опасном положении. В конце 12 часа ночи больной задремал и в тонком сне видел двух ангелов, в образе человеческом, и еще одного человека, стоявшего от них в отдаленности; последний был не из числа их и казался в меньшем виде. Св. ангелы, вероятно, открыли волю Божию относительно благочестивого старца, потому что из описанного сновидения он предузнал свое скорое отшествие в страну вечности. Что же делает? Немедленно, в ночную пору созывает к себе всю братию и объявляет: «я скоро умру»! Потом, целуясь в уста и плеча, говорил он каждому со слезами и плачем: «прости меня грешного»! Тут же находился о. Назарий, строитель Екатерининской пустыни. Он, чтобы несколько успокоить любезного старца, к которому питал сыновнюю преданность⁶³, стал читать 50 псалом: Помилуй мя Боже; слова: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит, внимательный старец повторил вслед за ним, давая разуметь, что печаль по Бозе, или для Бога, производит спасительное раскаяние, в котором никогда не раскаиваются. По выслушивании псалма, Самуил желал теперь же причаститься запасными Дарами, «а то, говорил, я не доживу до света», но его убедили отложить свое намерение до утра. Началось чтение молитвенного правила; он потом весьма радушно беседовал до рассвета со старшими иеромонахами. Самого старшего Сергия (духовника), в случае, если он будет строителем, наставлял быть снисходительным к братии, немощи и погрешности их, сколько можно, сносить и исправлять кроткими мерами⁶⁴. Обращаясь ко всем, завещал: «живите в мире, любви и согласии, тогда у вас все будет хорошо; а если сего единодушия в вас не будет, все братство может придти в расстройство». Разительны были в устах его слова Христовы: покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф.4:17). Мните ли, ако Галилеяне сии, которых кровь Пилат смешал с жертвами их, грешнейши паче всех Галилеян бяху, яко тако пострадаша? Ни, глаголю вам: но аще не покаятеся, вси такожде погибнете. Или они осмьнадесяте, на них же паде столп силоамский и поби их, мните ли, ако тии должнейши бяху (виновнее были) паче всех живущих во Иерусалиме? Ни, глаголю вам: но аще не покаетеся, вси такожде погибнете (Лк.13:1–5). В продолжение прощальной беседы с братией умиленный старец почти непрерывно плакал; часто обращал он взор и руки к небу, произнося псаломский стих: когда прииду и явлюся лицу Божию (Пс.41:3)? В семь часов утра, по его приказанию, началась литургия, раньше обыкновенного. Между тем он велел рыть для себя могилу на указанном им месте и заплатить могильщику-послушнику два рубля; исповедался в своих грехах и, надев мантию, сел в благоговейно-трепетном ожидании Господа, присущего в св. Тайнах. Он сам встретил св. Дары и, сложа крестообразно руки на груди своей, произнес молитву: Верую, Господи, и исповедую, а после причастия стоя выслушал благодарственные молитвы. Не подозревая в нем никакой особенной болезни, и по поводу накануне сказанных им слов: «что ж Назария долго держать нам? у него своя обитель», последний просил у старца напутственного благословения, но ему сказано: «погоди». Через несколько минут Назарий снова подошел к нему, прося благословения на дорогу. Погрозился на него старец и повторил: «погоди, вот скоро»... Ничего более не говоря ни с одним из находившихся тут иеромонахов, погруженный в благочестивую думу, Самуил вдруг склонился на левый бок; положив голову на подушку, закрыл глаза и заснул. Ноги были свешены, их положили на постель и затем братия, еще раз посмотрев на спящего, спокойно разошлись по кельям, полагая, что аще успе, спасен будет (Ин.11:12) – выздоровеет; остался один о. Сергий. Несколько минут спустя, блаженный старец обратился лицом к подушке, вздохнул два раза и отдал Богу душу в 10 часов утра, на 69 году своей подвижнической жизни. Каково же было изумление и скорбь осиротелой братии, хотя уже и приготовленной к разлуке с ним! Никто не думал, чтобы он так скоро оставил всех.

Митрополит Филарет, получив подробные сведения о его смерти, письменно известил о том же больную княгиню В. М. Нарышкину в следующих словах: «Вот что еще случилось в день (преставления) Алексия митрополита, как узнаю сейчас. Голутвинский строитель Самуил, в благовест утрени простился с братиею со слезами, хотел приобщиться святыми Дарами, но по желанию братии дождался литургии, чтобы приобщиться, и через час по приобщении скончался. Сорадуюсь ему: но не равнодушно вижу кончину, которой близость видел еще прошедшим летом»⁶⁵.

Угас светильник! Не стало Самуила, украшенного сединами, но еще более добродетелями! Жители Коломны и окрестных сел с душевным прискорбием стекались к гробу новопреставленного, которого, еще живого, готовы были оплакивать, лет 10 назад, по случаю едва несостоявшегося перемещения его в другую обитель. С лежащего во гробе снят был портрет, доныне хранимый в обители, как драгоценность. 15 февраля св. литургию в монастырской церкви и отпевание тела усопшего совершил родственный митрополиту Филарету протоиерей коломенского Успенского собора Иродион Степанович Сергиевский, в сослужении с о. Назарием и местными иеромонахами. Между протоиереем и покойным старцем был положен такой завет, чтобы один из них похоронил другого. Протяжное погребальное пение, надгробное рыдание – вот дань признательной любви к почившему от братии и народа, собравшегося в необычайном множестве! Тело подвижника предано земле под соборным Богоявленским храмом, в склепе. На могиле поставлен памятник в виде пирамиды. В Голутвине, в течении 40 дней, отправлялась панихида о упокоении души знаменитого старца, и в настоящее время бывает соборная панихида в дни его тезоименитства (20 августа) и кончины.

К викарию Московской епархии, епископу Дмитровскому Иннокентию м. Филарет писал, 25 апр. 1829 г.: «С нами еще покуда милость Божия. Мы видим холод, дождь, снег и гром не всегда во время. А в иных местах области покрываются подою, города исчезают от землетрясения. Не худо, как покойный строитель Самуил перед смертию, повторять слово Господне: аще не покаетеся, такожде погибнете».

Покойный игумен Назарий, один из благочестивых подвижников нашего времени, сам описал первую половину своей жизни, начиная от дня рождения и кончая поступлением в монашество. Остальные сведения о нем почерпнуты нами, главным образом, из официальных бумаг, хранящихся в архиве Старо-Голутвина монастыря и из устных рассказов монастырских старцев: иеромонахов Авраамия, Иннокентия и монаха Иоасафа, бывшего несколько лет (1826 – 34) келейником у отца Назария.

Назарий, в мире Николай, родился в 1781 году. Родители его, Иван и Анна Барданосовы, принадлежали к купеческому сословию и жили в городе Серпухове московской губернии. Занятие их состояло в делании восковых свечей для храма Божия. Не имея земного богатства, они были богаты благочестием, усердно посещали церковь и за свой кроткий, смиренный нрав пользовались расположением многих граждан. В особенности мать была благочестива: она и в будни ходила в церковь ко всякой службе. Кроме того, имела обычай ночью вставать на молитву, которую всегда творила со слезами; в среду и пяток часто ничего не вкушала, на страстной же неделе только однажды в великий четверток принимала пищу. К нищим была милостива и сострадательна. Она жила более 80 лет и умерла почти на ногах (1 февраля 1824). Ей какой-то юродивый предсказал: «ты умрешь как свечка. Догорит она и погаснет: так и жизнь твоя кончится». Сравнение очевидно применено к ремеслу, которым заведовала хозяйка дома.

Николай был воспитан родителями в страхе Божьем и не более чем в год обучен грамоте. В летнее время он охотно забавлялся ловлей птиц, играл с резвыми сверстниками, но набожная мать следила за ним зорко и охраняла юность его от худых наклонностей. Еще мальчиком 8 лет отвезли его в Москву для приучения к торговле. Здесь он жил в приходе Вознесенской, за Серпуховскими воротами церкви, у купца Николая Тимофеевича Ремизова, торговавшего так называемым красным товаром. Дом купца посещал его родной племянник-монах. Обращаясь с ним, мальчик почувствовал тайное призвание к иночеству и однажды, с полным убеждением в сбыточности своих слов, сказал ому: «я буду монахом»! Занятый мечтой о поступлении в монастырь Николай, и сделавшись приказчиком, вел себя степенно, избегал светских развлечений и часы свободные от торговли, особенно дни праздничные посвящал на молитву и чтение душеспасительных книг.

В 1805 г. 5 июня, на 27 году своего возраста он удалился из Москвы в Белобережскую Николаевскую пустынь, в то время бедную и малоизвестную, но весьма уединенную. На этом то месте, среди Брянских лесов он полагал начало духовного подвижничества, под начальством отца строителя Леонида, впоследствии знаменитого старца Оптиной Введенской пустыни, в схиме Льва († 1841). В апреле следующего (1806) года Николай был в Москве за новым паспортом. На пути сюда он подвергся жестокой лихорадке и болел шесть недель, потом отправился с новым годовым паспортом в Коломну и поступил в Старо-Голутвин загородный общежительный монастырь, где в это время строительскую должность занимал иеромонах Самуил, известный строгостью жизни, где, по образцу Пешношского монастыря, введено было чиноположение св. Афонской горы. Николай исправлял пономарьское послушание, которое обязывало его первым являться в церковь и после всех оставлять ее, а в келье ревностно изучал наставления святых отцов о монашестве. В 1807 г. 23 августа, по увольнении от московского купеческого общества, он был приукажен к монастырю. В 1808 г. 3 апреля пострижен в рясофор, а в мантию с именем Назария 8 июня 1811-го, итого же года 11 сентября рукоположен преосвященным Августином, викарием московским, в иеродиакона. Произведенный в иеромонаха 1814 года, в праздник Успения Божией Матери, он, в качестве помощника о. Самуила, управлял Бобреневым монастырем, приписным к Голутвинскому и отстоящим от Коломны в 2 х верстах⁶⁷. Не без участия его возобновлен (1822) иконостас в монастырской Богородице-Рождественской церкви⁶⁸; вместо ветхих деревянных с каменным низом архиерейского дома и игуменских келий, построен новый, после (1860) упраздненный каменный корпус в два этажа: в верхнем были настоятельские покои с шестью братскими кельями, внизу еще 8 келий и трапеза с поварней.

Назарий определен строителем в Екатерининскую пустынь, находящуюся в Подольском уезде московской губернии, 28 фев. 1823 г. Здесь старанием его построен каменный двухэтажный братский корпус и перестроена гостиница (в 1825) вне монастыря. Наблюдая чистоту и порядок в своей обители, он был кроме того благочинным и духовником (с 1 сент. 1823 г.) Аносинского Борисоглебского девичьего монастыря, основанного в 1823 году, близ Звенигорода, усердием княгини Евдокии Николаевны Мещерской, в монашестве Евгении, первой настоятельницы родного ей монастыря. Имея духовных детей из среды мирян, Назарий иногда лично посещал их, или посылал к ним письма, замечательные особенно по чувству христианской любви и простосердечия. Предлагаем несколько строк из письма его к госпоже N от 15 мая 1826 года: «Ты находишься в трудном положении (в скорби от неизвестного нам лица) и просишь меня помолиться Господу Богу нашему Иисусу Христу, чтобы Он, по милосердию своему, облегчил твою трудность. Ответствую тебе на сие: я в субботу вечером, засветив лампаду перед образом Спасителя, который написан с терновым на голове Его венцом, простер к Нему молитву таковую: «Премилостивый Господи Иисусе Христе! Ты, нашего ради спасения, сим терновым венцом от злобных жидов увенчан был. Приими сию мою молитву от многогрешного раба Твоего, помилуй рабу свою N и буди ей помощь в ее тяжких трудностях». Потом перед святым тем образом положил три поклона. Вот исполнил я твою просьбу». – В письме к княгине А. П. (от 1 ноября 1825) он признается: «Расположение ваше ко мне я с любовью христианскою приемлю от вас. И на счет верности моих слов не смущайтесь. Я не только вас приемлю, но и всякого, кто бы ни пришел ко мне с христианским расположением, не отрину, по примеру Спасителя, который сказал: грядущего ко Мне не изжену вон».

В 1829 г. 9 февраля посетил он Голутвинского строителя Самуила. Старец, в ту пору больной, принял его, по долгом ожидании, с великою радостью, «яко чадо свое», предложил погостить в своей обители, а через три дня (12 числа) уснул сном праведника. Назарию поручено было (преосв. Иннокентием, викарием московским) предать тело новопреставленного земле, обще с братиею, что и было им исполнено 15 числа того же месяца. Он же назначен, 4 марта, преемником Самуила, подобно которому 29 лет заведовал Голутвинской обителью. Новый настоятель, имея от природы слабое телосложение, позволил себе нарушить постановление своего предместника относительно времени благовеста к утрени, назначив оный в три часа, вместо 12-ти, как было дотоле. Покойный Самуил обличил его во сне и грозил за это нововведение, несогласное со строгостью монашеской жизни, наказанием Божьим. После того в Голутвине снова узаконен был прежний порядок, наблюдаемый и доныне.

Еще в 1828 году, при Самуиле, теплая Сергиевская церковь, по причине ветхости и тесноты, была разобрана и начата строением новая с двумя приделами Тихвинским и Николаевским. Наружные работы окончены в одно лето, а внутренняя отделка произведена уже при отце Назарии. Настоящая церковь, богато украшенная, освящена митрополитом Филаретом 1833 года 2 сентября. В 1850 г. 7 июля, во время утрени пономарь, войдя южными дверями в алтарь Богоявленской соборной церкви, усмотрел на ризничем комоде какие-то вещи завернутые в бумагу. Он объявил о том иеромонахам Дионисию, Нилу и Авраамию (настоятеля за немощью в церкви не было). Сняв бумагу, они увидели священные сосуды, как-то: потир, дискос, звездицу и два блюдца. Тут же найдена записка с объяснением, что эти новые серебро-позолоченные сосуды назначаются «в придельный храм Тихвинской Божьей Матери». Преосвященнейший Филарет, подробно извещенный об этом пожертвовании, положил (19 июля) резолюцию: «1) Бог благословит ведомого ему благотворителя. 2) Слава Богу, что никому неприметно пришел вкладчик; но если просмотрели вкладчика, также точно могли просмотреть и татя. Велеть игумену обстоятельно спросить пономаря и бывших свидетелями иеромонахов, как могло случиться, что вкладчик вошел в алтарь, не будучи никем усмотрен». Спрошенные о том дали одинаковое показание, именно: «в продолжении утрени, бывшей 7 июля, никто из мирских людей в алтарь не входил, а потому и думают, что означенные вещи внесены в алтарь, через посредство кого-нибудь из монашествующих». В 1851 г. 28 июня приплыл из Москвы на барке к Голутвинскому монастырю колокол, весом в 500 пудов, неизвестно кем отправленный. На докладе о сем настоятеля владыка написал: «июня 29. Бог благословит Своим благодатным благословением благодеющего церкви и обители, его же имя Сам весть. Принять колокол на место, да поет во славу Божию».

В игуменство Назария, при помощи благотворителей, заново устроены шесть башен при монастырской ограде, каменная часовня подле рязанско-коломенского шоссе и двухэтажная гостиница при монастыре. В 1851 г. 7 сентября, в 12 часу дня проезжавший в Москву по рязанскому шоссе Наследник престола, Великий Князь Александр Николаевич торжественно встречен у означенной часовни (расстоянием от монастыря в 150 саженях) игуменом Назарием с братией, по установленному чину, и за встречу сказал: «благодарю».

Назарий был (с 1829 г. 4 марта) благочинным монастырей и пустыней, состоявших под ведением его предместника. Таковы монастыри: Пешношский, Б.-Голутвин, Белопесоцкий при Кашире, пустыни: Давидова, Берлюковская и Екатерининская. К ведомству Назария, по местной удобности, присоединены еще коломенские монастыри: Новоголутвин мужской (тогда же) и Успенско-Брусенский девичий (31 янв. 1836 г ). Но при слабом здоровье и частых недугах, он затруднялся посещать Пешношский монастырь, отдаленный от Коломны почти на 200 верст, и согласно прошению был уволен (в 1836 г. 18 июля) от благочиннического смотрения за этою обителью, порученного, вместо него, Вифанскому архимандриту Антонию. Владыка, 22 ноября 1844 года, писал к нему: «Отец игумен Назарий! Новопроизведенную игумению Брусенского монастыря (Евлампию) введите в должность и преподайте ей наставления к прохождению должности, к назиданию сестер и к пользе обители, и о исполнении сего мне донесите. Филарет м. Московский».

Начальство ценило труды его и благочестие. В 1833 г. 2 сентября митрополит освящал в Голутвине Сергиевскую церковь и на о. Назария возложил набедренник; 1837 года 6 сентября, «в уважение долговременных трудов его и попечения о благоустройстве обители», произвел его в игумена, а в 1848 г. 29 августа благословил ему употреблять во время литургии палицу⁶⁹. За 25-летнее назидательное и полезное служение настоятелем и 19-летнее благочинным монастырей, исходатайствовал для него наперсный крест, полученный им 1849 г. 1 июня.

Помещаем здесь рассказ достопочтенного протоиерея Покровского собора, А. И. Воскресенского, нами слышанный и записанный. Он говорил: «В Бозе почившему митрополиту Филарету представил я (в 40-вых годах) бывшего воспитанника Ремесленного Заведения⁷⁰, который желал непременно поступить в монастырь, с благословения Его высокопреосвященства. Владыка спросил молодого человека: «как в тебе возродилось такое желание, посредством ли чтения духовных книг, или от обращения с благочестивыми людьми»? Не помню что отвечал он; знаю только, что этот юноша, находясь еще в заведении, думал о монашестве. Архипастырь продолжал: «мне нравится твое желание поселиться в монастыре, где братии немного и требуется телесный труд». Он советовал ему избрать для себя Голутвин монастырь и, обратившись ко мне, хвалил тамошнего настоятеля Назария. Сравнивая его с Пешношским игуменом Сергием, заметил: «и тот хорош, а этот (Назарий) выше по жизни»⁷¹, потом изволил сказать воспитаннику: «о тебе напишу в Голутвин, и когда явишься в монастырь, игумен примет тебя, как уже известного». Юноша, пожив несколько времени в пустынном монастыре, начал скучать, объявил игумену о своем нежелании оставаться здесь и, не дождавшись архипастырского распоряжения, самовольно возвратился в мир». Важен отзыв о Назарии первосвятителя, который умел распознавать людей.

Когда позволяло здоровье, Назарий старался неопустительно бывать в храме. Иногда усталый, только что возвратившись с пути, он спешил в церковь. В конце полуночницы имел обычай обходить братию, чтобы видеть: все ли собрались. Внушая монастырской братии собираться до начала службы, он и келейника своего отпускал в церковь вперед себя. В воскресные и праздничные дни сам произносил (незвучным голосом) поучения, изданные от св. Синода. Находясь в келье, большую часть времени проводил за письмом. Мы дивились множеству монастырских бумаг, писанных его рукою. Еще будучи послушником, начал он трудиться в переписке отеческих бесед и у него впоследствии составилось несколько в этом роде обширных сборников или тетрадей. Вот его богатство! А «к деньгам, признается он в своем духовном завещании, я пристрастия не имел и никогда не касался монастырской собственности». Платье носил он «малоценное», пищу употреблял простую за общей трапезой.

Внимательный к странникам и богомольцам, он питал иногда (разумеется на монаст. средства) около 1000 человек в сутки. В обращении с посетителями был разговорчив и часто произносил слово: «касатик». Подобную сердечность, равно и кротость, миролюбие являл он и в отношении к подчиненной ему братии. Иного побранит, бывало, за что нибудь, а после, при встрече с ним, скажет: «ну, ты на меня сердишься, прости»! О некоторых доносил епархиальному начальству, напр. в октябре 1829 года сообщал он митрополиту: «сколько ни старались мы, я отечески, братия дружески, его (одного из братии) всячески увещевать и другие средства даже с наказанием к исправлению его прилагать, но все напрасно». Один иеромонах во время всенощной (1845 февр. 4) схватил за волосы смеявшегося в церкви господского мальчика, присланного в Голутвин для исправления из тюремного замка. Назарий счел нужным донести владыке о поступке иеромонаха, но вместе писал владыке: «если возможно явить архипастырскую милость, Бога ради простите его поступок, чем можете подобитися милостивому нашему Господу Иисусу Христу, прощающему кающимся согрешения. О сем и я грешный припадаю к вашим архипастырским стопам, прося иеромонаху прощения». Отпуская (в 1856) неспокойного иеродиакона в Белопесоцкий монастырь на жительство, о. игумен плакал и дал ему денег на дорогу.

Были в Голутвинской обители старцы замечательные по жизни. Таков Макарий отшельник⁷², из господских дворовых людей (женат не был), определенный в число братства в 1812 году, постриженный в монашество 1819 года. Интересные сведения о нем сообщает Назарий (в рапорте на имя московского святителя от 7 апреля 1834 г.), и мы охотно заносим их на свои страницы. Макарий предположительно в 1816 г. поселился, с благословения строителя Самуила, в монастырском лесу, называемом Капаурова пустошь и находящемся между дач коломенского уезда селений Чанок и Дарищ, в 15 вер. от обители. Сначала он жил в землянке, а потом, при помощи добрых людей, проведавших о нем и посещавших его, построил себе новую келью с мезонинчиком. В 1834 г. при нем находился послушник Филимон Федоров⁷³ с родным малолетним братом Львом. Того же года 1 апреля, в 11 часу ночи, к пустыннолюбцам подъехали на санях, запряженных в две лошади, и верхом на одной лошади, шесть человек вооруженных пистолетами, саблями и кистенем. У иных лица были обвязаны, для того чтобы после кто не признал их. Разбойники постучались в сени. На вопрос Макария: что за люди? отвечали: «мы рязанские, едем в Одест (т. е. в Одессу), дай нам хлеба». Войдя в отпертые сени, потом в келью, незваные гости потребовали огня. Макарий оробел, не дает огня. Они свой огонь высекли из огнива и потребовали свечей. Зажегши восковые свечи и держа по две в руке, собрали пустынников в одну комнату и требовали денег, грозя в противном случае насильственною смертью. «Мы денег не имеем», сказали отшельники. Тогда злодеи связали им руки, послушника Филимона с его малолетним братом посадили на лежанку, а Макария обнаженного повергли на пол и на теле его зажгли сено, допрашивая в тоже время: «где твои сундуки»? Страдалец (ему было тогда 50 лет) уверял: «у меня нет сундуков, а есть в другой комнате ящик с бельем; пойдите туда и что вам надобно возьмите». Они пошли, ведя за собой Макария; вынули из ящика белье и ничего более не нашли в нем. Затем старца снова повели через сени в прежнюю комнату. В сенях один злодей поднес к его лицу кистень и грубым голосом закричал: «вот твоя смерть»! Не получив чего хотели, злоумышленники в зверском неистовстве опять употребили над ним огненную пытку, спрашивая: «где у тебя деньги»? Макарий сказал: «что есть на полке, возьмите». Оставив Макария, они пошли за Филимоном, а его не оказалось. Улучив то время, когда злодеи занялись осмотром ящика с бельем, он, неизвестно каким образом, высвободил из веревок одну руку, подняв окно спустился наружу и скрылся в лесу. Не найдя его на месте, злодеи стали браниться между собою, зачем упустили; в досаде схватили бывшего с ним родного брата его, мальчика, положили на пол в сорочке и на чреве его жарко запалили сено. Громко завопил злосчастный мальчик! «Братцы, сказал Макарий, не трогайте его: он ведь ничего не знает». Разбойники послушались. Достойно удивления, что отрок остался невредим от огня и сама сорочка на нем уцелела, разве только обожжена малая часть лица. Конец беде еще не настал. «Показывай что еще у тебя», сказали грабители, устремившись на Макария. – «Что найдете, все ваше», отвечал он. Осмотрев все, они в третий раз мучили старца, желая узнать: где спрятана его казна? – «Еще денег у меня нет, говорил Макарий, палимый огнем; что было (не более рубля), то вы взяли». Перестав жечь, они отвели его с мальчиком в особую (верхнюю?) комнату и оставили в ней обоих связанными, а сами удалились (будто бы отыскивать Филимона, который беспокоил их своим бегством), задвинув дверь этой горницы задвижкой и унеся с собой захваченные вещи⁷⁴. Связанные между тем успели освободить свои руки от веревок. Не мешкая мальчик вылез в окно и Макарию отпер дверь; оба заднею калиткой вышли в лес и отправились в село Дарищи, где объявили о постигшем их несчастье. Несколько понятых крестьян из этого села и из деревни Новой поспешно прибыли в пустыньку Макария, но не встретив здесь никого, пошли вместе с ним искать следы и вышли на дорогу. Приметив след на дороге и держась его, направили путь свой в деревню Надееву; там у бурмистра взяли на помощь еще несколько людей и по тому же следу отправились далее. В деревне Комлевой они уговорили десятского созвать народ, но на допрос: «нет ли в той деревне воров или вообще подозрительных людей»? получили на сходке отрицательный ответ; только один какой-то указал на три крайние двора и советовал побывать там. Войдя на двор крестьянина Семена, понятые увидели вспотелую, только-что распряженную лошадь и сани мокрые. Старик Семен будто возил родных в другую деревню. «Когда возил»? – «В воскресенье», а был уже понедельник! Такой ответ навел на него подозрение и хотя у него из украденных вещей ничего не нашли, но по одному этому подозрению понятые взяли под караул сына его Федота и с ним возвратились в Дарищи. Вскоре пришел сюда и пустынник Филимон, бегством спасшийся от разбойников. Увидев Федота, он сказал, что этот человек был у них в пустыньке осенью и Макарий дал ему просимого меда. Имея при себе ружье, он походил тогда на охотника и, почем знать, не он ли вчера с обвязанным лицом свирепствовал с разбойниками? Его препроводили для допроса в Коломенский земский суд, куда и Макарий, по приказанию игумена, подал объявление о случившемся с ним. У него были сильно обожжены живот и ноги. Оставив с Филимоном пустынножительство⁷⁵, он находился в монастыре, но за слабостью здоровья более неспособен был к монастырским послушаниям. В следующем (1835) году 13 августа перешел в Оптину пустынь; отсюда 1838 года 18 августа переведен в Угрешский монастырь, а 1845 г. 28 февраля возвратился в Старо-Голутвин, где и скончался мирно в 1855 г.

Известен нам еще схимонах Иоанникий, постриженник о. Назария.

В 1852 г. 26 августа Назарий, придя из бани, почувствовал повреждение языка (паралич) и с трудом мог проговорить келейнику: «что со мной сделалось»?! В 12 часов ночи, не видя облегчения, велел читать утреню в келье и правило к св. причащению: он причастился запасными Дарами. Жизнь его после того продолжалась еще несколько лет, но он, имея нетвердый голос и телесно весь расстроенный, не способен был к священнослужению⁷⁶ и в 1853 г. 5 сентября, по собственному прошению, от должности благочинного монастырей уволен «с благодарностью за полезное служение». 12 октября 1854 года последовал указ из консистории о бытии духовником братии Б.-Голутвина монастыря иеромонаху Авраамию и о предоставлении ему же управления монастырем, в случае болезни настоятеля. С о. Назарием часто повторялись болезненные припадки. Он впадал в такое изнеможение, что приближенные к нему думали: вот ныне или завтра непременно умрет, но Господь, для которого он жил, восставлял его от одра. В 1855 г. старец начал плохо видеть⁷⁷ и как сам не мог читать книг, то заставлял келейников (их было двое) поочередно читать ему вслух жития святых. Прошение его, поданное в том же году, о совершенном увольнении от управления монастырем, с дозволением провести в Голутвине последние дни жизни, владыка отклонил до времени, и 16 июля 1856 года отправил к нему следующее письмо:

«Преподобному отцу игумену Назарию о Господе радоватися и мирствовати. Неоднократно слышу, что зрение ваше оскудевает, но вы продолжаете действовать более сами. От сего может быть недосмотрение, за которое взыщется с помощников ваших⁷⁸. Советую употреблять их более, чтобы все было досмотрено, и чтобы все делалось благовременно и в порядке. С вашей же стороны более приносить будут пользы ваша молитва и назидательное слово. Филарет М. Московский».

В ноябре того же (1856) года 78 летний старец велел написать духовное завещание, из которого вполне видна его нестяжательность и нищета иноческая. Настал 1857 год. Занятый мыслью о смерти, Назарий говорил: «матушка моя умерла в феврале месяце, должно быть и со мной случится тоже». В июне, по приказанию м. Филарета, был в Голутвине благочинный общежительных монастырей, Лужецкий архимандрит Паисий и нашел игумена Назария в изнеможении, большем прежнего. Старец почти совсем потерявший зрение, поручил о. благочинному просить архипастыря о снятии с него настоятельской должности. На донесение благочинного владыка, резолюцией от 5 июля (день преп. Сергия), предписал между прочим: «1) игумена Назария, согласно с его желанием, по слабости здоровья и особенно зрения, от управления монастырем уволить с благодарностью за долговременное честное и доброе служение. 2) Духовнику иеромонаху Авраамию быть строителем Старо-Голутвина монастыря. 3) Новоопределенный строитель окажет достопочтенному старцу игумену Назарию и всякое уважение⁷⁹, и возможное успокоение. 4) Как до сведения моего доходило, что вследствие необходимого уменьшения надзора при болезненности и слабости зрения игумена, порядок в обители подвергся некоторому ослаблению, то строитель употребит всевозможное старание, как в церковном, так и в общежительном отношении, порядок восстановит и утвердит, как требует душевная польза братии и достоинство обители».

Приснопамятный Назарий мирно скончался вечером 16 ноября 1857 г., после тяжкой двухдневной болезни, напутствованный св. Таинствами и простившись с братией. Чистый сердцем, он конечно узрел Бога (Мф.5:8). Погребение его 19 числа совершил коломенского Ново-Голутвина монастыря архимандрит Тихон, почтивший усопшего надгробным сердечным словом. При погребении присутствовало множество граждан и сельчан, собравшихся отдать последний долг старцу. Тело его предано земле на приготовленном им месте (в склепе под жертвенником соборного храма).

Старец был среднего роста, худощав и украшен сединами (в молодости светло-русый), бороду имел малую. Таким я видел его в 1844 году 30 августа, в бытность мою в Голутвинской обители, где хранится и портрет его.

Схимонах Иоанникий, из помещичьих крестьян, родился Московской губернии, коломенского уезда в селе Колычеве, 1784 года 2 февраля, когда празднуется Сретение Господне. Родители его, крестьяне того села Василий и Акилина, были предварены о блаженной судьбе младенца. «Велик будет сын твой, рожденный в такой день», говорил священник Акилине, придя к ней с молитвой после утрени; «отроча свято Господеви наречется», присовокупил он в том же пророчественном духе. При крещении младенец назван был Игнатием. Еще в детстве потеряв своих родителей, Игнатий взят был на воспитание дядей, а когда вырос, вступил в брак и имел детей. По смерти жены своей, он помышлял об угождении Богу. Как-то попал он в Харьков и здесь в одном доме был дворником. Нанимаясь в эту должность, Игнатий уговорился с хозяином в том, чтобы 1) в церковь ходить ему невозбранно, когда бы ни пожелал, 2) в питейный дом не посылать его и 3) плату ему полагать, смотря по его трудам, но денег в руки не давать без особенной нужды. В свободные часы он обучался грамоте по часослову или псалтырю.

Дьявол, запинающий человека не только грехами, но и самыми добродетелями, вложил в душу трудолюбца мысль о его духовном преуспеянии, потом начал подущать его к самоубийству. «Продолжая свою жизнь, шептал ему исконный враг, прикрытый личиною добра, – ты можешь впасть в разные пороки и умереть грешником. Не лучше ли умереть, пока еще при тебе твоя праведность, теперь же»? Простец, зараженный самомнением и тщеславием, потерявший страх смерти, непременно бы наложил на себя руки, если бы не хранила его благодать Божия. Он избавился от искушения бесовского, при изучении псаломного стиха: сердце чисто созижди во мне Боже, и дух прав обнови во утробе моей. С той поры сознав свое самообольщение, он по ревности к благочестию навсегда отказался от скоромной нищи и, по прошествии года, ту пропорцию мяса, какую бы мог он издержать на себя, препроводил в острог. Здесь же отдал он свою рубашку неимущему.

В Харькове, где жил Игнатий Васильев, было много приезжих раскольников, молокан, татар и хлыстов. Каждый хвалил свою веру или секту; нередко вдавались они в рассуждения и споры с православными, которые, может быть, не всегда умели отражать противников. Как бы то ни было, Васильев, чуждый христианского образования, возымел сомнение касательно православной веры, точно ли она истинная и православная. Чтобы решить этот важный вопрос, он положил себе в великую субботу, с вечера на Пасху простоять в церкви неподвижно на одном месте. «Если, рассуждал простодушно, достанет у меня сил простоять так не только до утрени, но и до конца пасхальной обедни: то, значить, церковная вера истинна»⁸¹. К удивлению, он выдержал этот тяжкий подвиг, простоял, как вкопанный, во все продолжение условленного времени, только потом едва мог сойти с своего места. Свеча, которую он держал, вся сгорела и обожгла его руку. В непродолжительном времени, Васильев отправился в Киев с товарищем Ермилом. Они посетили разные святые места и пещеры киевских угодников, затем, приобщившись св. Тайн, направили путь свой вниз по течению реки Днепра, в каком-то пустынном месте выкопали пещеру и в ней жили вместе шесть месяцев. После этого о них два года не было никакой вести. Васильев, по смерти своего товарища Ермила, возвратился на родину. Увидев своего крепостного человека, отличавшегося всегда примерною честностью и пропадавшего без вести, господин много плакал от радости. У Васильева между тем было желание пойти опять в Киев. Барин обещал отпустить его на волю, но до этого времени посоветовал ему пожить в Старо-Голутвином монастыре, близ Коломны.

Принятый в общежительный монастырь, раб Божий три месяца находился при какой-то постройке, в пыли и поту. Его сорочка, – имел одну только, – до того ожестела, что походила на кожу, но он молчал и терпел до тех пор, пока рухольный (смотритель кладовой) сам выдал ему монастырское белье и другие вещи для келейной надобности. Он согласился остаться в этой пустынной обители навсегда и, как благонадежный, определен в число монастырского братства указом из консистории 1825 года, на 41-м году от рождения. Строитель Самуил, старец высокой жизни, представил его к монашеству, но постриг его в монахи с именем Ионы строитель Назарий, 1829 года 13 августа. Иона исправлял со смирением и добросовестностью разные послушания – возделывал огород, разводил фруктовый сад, шил одежду, постоянно при этих внешних трудах держа в памяти имя сладчайшего Иисуса. В тоже время он ходил неопустительно в церковь ко всякой службе, не оставлял и келейного правила – чтения псалтыря с поклонами. Денег вовсе не имел. Он иссушал тело свое сухоядением, а от сыра, яиц и рыбы совсем отказался в монашестве. В посты по два дня не принимал никакой пищи, на третий вкушал единожды, отдыхал всегда кратким сном. В один поздний вечер Иона, сидя на стуле, занимался умною молитвой⁸². Внезапно показался перед ним страшный эфиоп с обнаженным мечом и сказал: «оставь молитву, не то я ссеку твою голову»! Но подвижник тем сильнее воззвал к Спасителю, и видение исчезло.

Прожив 10 лет в монастыре, Иона решился быть отшельником и с благословения своего настоятеля перешел в уединенную келью, находящуюся в отдаленной башне. Он рассказывал, что на новом месте он видел много страхований, которыми злые духи стараются возмутить покой инока, после того как ничего не успеют, действуя против него греховными помыслами и мечтаниями, напр. Иона стоял на молитвенном правиле, а в это время, разумеется от испарения на стеклах, полилась с окна вода на пол. Отшельник вздрогнул. Бес, заметив это, напустил призрачную воду, сначала до колен его, потом до пояса и до самой шеи. Старец возопил прилежно к Богу, осенив себя крестным знамением, и привидение исчезло. В октябре 1835 года постигла его телесная болезнь, едва не доведшая до врат смерти. Вскоре после этой болезни, он пожелал облечься в великий ангельский образ, и 21 августа 1836 г., то есть через три года своей отшельнической жизни, был пострижен строителем Назарием в схиму и переименован Иоанникием. Старец (от роду ему было тогда 53 года) допускал к себе очень немногих и то изредка. Монах Нил, один из его искренних учеников, живший рядом с ним в братском корпусе, вел с ним подвижническую переписку⁸³. Главное занятие схимника составляли молитва, чтение слова Божия и отеческих писаний. Не оставляя посещать храм Господень, он нередко приступал к тайнам Христовым и получил от Бога дар слез, которые, бывало, вдруг потекут из очей его, на подобие источника.

В конце 1837 года, во время келейного чтения Евангелия, был к нему голос свыше: «не можешь удержать». В ту пору какая-то женщина стояла за дверьми его кельи и плакала. Схимник, вразумленный свыше, отворил для нее свою келью, беседовал с ней и с того времени не возбранял желающим приходить к нему: скорбящих он утешал с добротой и участием, недоумевающим давал советы, от которых им было легче, враждующих примирял, обиженных брал под свою защиту. Многие, тронутые его простыми словами и добрым примером, переменили порочный образ жизни, а некоторые, поняв суету мира, ушли в разные монастыри. Под руководством опытного наставника, монашествующие ревновали о строгом подвижничестве. Одному монаху советовал он с особенным вниманием прочитывать псалом 36-й (Не ревнуй лукавнующим) и располагать свое поведение сообразно с содержащимся в нем учением. Послушникам говорил: «вы бываете на работах, а для занятий собственно духовных имеете мало времени, но и тем не пользуетесь, как должно. Знаю, как вы поступаете: книгу под стол, а самовар на стол». Иным он помогал своими молитвами. Так, одна женщина, рождавшая мертвых детей, просила старца-схимника помолиться за нее. После того она, к удивлению, родила живого младенца и на руках принесла его в обитель, чтобы схимник благословил малютку. Бесноватые, по молитвам старца, исцелялись чрез помазание св. елеем, принятое от его же рук.

В 1848 году, когда свирепствовала в Коломне холера, жители города во множестве обращались к схимнику Иоанникию. Умудренный Богом, старец подал гражданам мысль учредить, в умилостивление Бога, прогневанного нашими грехами, крестный ход из Голутвина монастыря в Коломну, и днем всенародного моления с крестным хождением избрал четверток перед праздником Пятидесятницы, или так называемый семик, обыкновенно проводимый народом в пьянстве и разгуле. «Не в настоящую только годину бедствия, присовокупил благочестивый схимник, но всякой год торжественно молитесь Богу в этот день и для того испросите разрешение установить крестный ход на вечные времена». В деле по прошению коломенских граждан о крестном ходе допущена была медленность: но бесчинные и шумные гульбища в семик с того же года были оставлены в городе, питейные дома и трактиры в этот день были закрыты и торг прекращен. Некоторые даже постились, разрешая себе одно сухоядение. Крестный ход «в память попущения, по грехам нашим, губительной болезни, в поминовение усопших от нее и в благодарение Богу за сохраненных от сего бедствия к продолжению жизни и рода их», совершен был в первый раз в 1849 году, по распоряжению в Бозе почившего митрополита Филарета и доныне ежегодно бывает в четверток, предшествующий Пятидесятнице, по правилам начертанным для сего хода самим митрополитом Филаретом. Приводим одно из этих правил, имеющее общий интерес: «Духовенство должно напомнить благовременно себе и прочим, что, дабы сие благое начинание принесло благой плод, для сего надобно, чтобы дело Божие совершалось с глубоким и непрерывным благоговейным вниманием. Когда вступаешь в крестный ход: помышляй, что идешь под предводительством святых, иконы которых в нем шествуют, приближаясь к самому Господу, поколику немощи нашей возможно. Святыня земная знаменует и призывает святыню небесную; присутствие креста Господня и святых икон, и кропление освященной водой очищает воздух и землю от наших греховных нечистот, удаляет темные силы и приближает светлые. Пользуйся сею помощью для твоей веры и молитвы, и не делай ее бесполезной для тебя твоим нерадением. Слыша церковное пение в крестном ходе, соединяй с ним твою молитву, а если по отдалению не слышишь, призывай к себе Господа, Божию Матерь и святых Его, известным тебе образом молитвы. Не входи в разговор с сопутствующими, а начинающему разговор отвечай безмолвным поклоном, или кратким только необходимым словом. Духовенство должно быть примером порядка и благоговения, а мирские не должны тесниться между духовенством и расстраивать порядок. Не беда, если отстанешь телом: не отставай от святыни духом».

За два года до кончины, старец Иоанникий, удрученный годами и подвигами, начал изнемогать и с той поры употреблял в продолжении недели не более ¼ фунта хлеба, чаще питался ржаным жидким тестом. Не чувствуя облегчения, он готовился к переходу в блаженную вечность и непрестанно помышлял о конце своем. Хотелось ему своими руками сделать гроб для себя, но не имея сил для этой работы, просил коломенского гражданина, именем Петра, преданного старцу, прислать ему гроб, который и был привезен за неделю до его кончины. Схимник напутствованный в вечность Таинствами св. Церкви, к которым он всегда приступал со слезами, мирно почил 1851 года 10 марта, на 67-м году от рождения. В монашеском сане служил Богу 22 года, в схиме 15 лет. После него имения никакого не осталось. Погребение усопшего происходило на третий день, при многочисленном стечении жителей городских и сельских, скорбевших о понесенной утрате. На могиле его, находящейся близ алтаря соборной Богоявленской церкви, по левую сторону, поставлен скромный памятник.