XXVII. Новгород-Северский, Путивль, Кромы

Прошли безвозвратно счастливые дни Бориса Годунова. Бедствие и невзгоды посыпались на его дотоле не знавшую неуспеха голову и приучили его к неудачам. Казалось, всё вооружилось против надменного царя...

Таинственное имя, ужаснувшее царя Бориса, уже перестало быть грозным призраком: самозванец хозяйничал уже в пределах Московского государства. Годунов долго колебался. Ему не хотелось воевать с бродягой, но когда все предупредительные средства не удались, пришлось принять унизительный для царя вызов. Четыре месяца Годунов медлил. Самозванец за это время перешёл Днепр, устроился в Северской области и своим именем всколыхнул народные массы.

Давно была пора оказать ему противодействие!..

Царь Борис велел набирать полки. В приговоре о наборе, однако, он должен был признаться, что „войска очень оскудели: одни, прельщённые вором, передались ему; многие казаки, позабыв крестное целование, изменили; иные от долгого стояния изнурились, издержались и разошлись по домам; многие люди, имея великие поместья и отчины, службы не служат ни сами, ни дети их, ни холопы, живут в домах, не заботясь о гибели царства и святой церкви“. Поэтому царь решил произвести поголовный набор всех способных носить оружие, „чтобы все патриаршие, митрополичьи, архиепископские, епископские и монастырские слуги, сколько ни есть их годных, немедленно собравшись с оружием и запасами, шли в Калугу; останутся только старики да больные“. По областям разосланы были указы о скорейшем сборе служилых людей под угрозой всяких наказаний и лишения имений ослушникам. С каждых 200 четвертей пахотной земли приказано было помещикам и вотчинникам выставлять ратника с конём, доспехом и запасом. Но при всех стараниях и угрозах под Брянском успели собрать только от 40 до 50 тысяч войска, которое разделилось на пять полков. Главным воеводой назначен был князь Феодор Иванович Мстиславский.

Одновременно царь Борис переменил в Северской области некоторых воевод, но было уже поздно. Посланные им навстречу самозванцу в Чернигов воеводы, князь Н. Р. Трубецкой и окольничий Пётр Басманов, немного не успели дойти до этого города. Узнав о сдаче его, они с отрядом московских стрельцов и брянских детей боярских, с казаками из Кром, Белева и Трубчевска бросились в Новгород-Северский и приготовили его к обороне: укрепили острог, сожгли кругом все жилые постройки, согнали в острог местных стрельцов и казаков и сели в осаду, ожидая самозванца. Когда передовой отряд поляков потребовал сдачи города якобы законному государю, им ответили из крепости:

– А, ...дети! Приехали на наши деньги с вором!

Сам Пётр Феодорович Басманов, стоя на стене с зажжённым фитилём подле пушки, отвечал, что их государь и великий князь Борис Феодорович находится в Москве, а что пришедший с поляками есть вор и обманщик. Самозванец решил взять город силой. Однако все старания его были напрасны. Весь гарнизон стойко выдержал и бомбардировку, и штурмы. Решительный и храбрый Басманов с честью отражал неприятеля. Раздражённый помехой, самозванец пришёл в уныние и начал укорять поляков:

– Я думал больше о поляках, а теперь вижу, что они такие же люди, как и другие.

– Мы, – отвечали поляки, – не имеем обязанности брать города приступом, однако, не отказываемся и от этого, пробей только отверстие в стене.

Пререкания близки были к полной размолвке, но в это время в лагерь самозванца стали приходить отрадные вести.

Пока главные силы самозванца стояли занятые осадой, маленькие партии и разъезды из его стана двигались во все стороны, достигая даже Путивля, и действовали успешно. Северщина продолжала волноваться и переходить на сторону самозванца. В то же время действовали в пользу „царя Димитрия» и те казаки, которые подступали в Московское государство по Крымской дороге. Запорожские казаки шли к самозванцу под Новгород-Северский через Путивль и Рыльск. Донские казаки от Белгорода шли на Рыльск, Курск и Кромы. Города, стоявшие на этих путях, оказались в районе казачьего движения и были увлечены его потоком очень рано. Стоя под Новгородом-Северским, самозванец то и дело получал известия о сдаче ему городов и принимал приводимых ему городских воевод. В течение двух недель ему были сданы Путивль, Рыльск, Севск с его уездом, носившим название Комарицкой волости, Курск и Кромы. Несколько позднее узнал он о сдаче более отдалённых городов: Белгорода, Царёва-Борисова, Оскола, Ливен, Валуек и других. Ему повиновалось теперь огромное пространство по Десне, Сейму, Северскому Донцу и даже верхней Оке. Силы его быстро росли от присоединения к нему новых мест и свежих казачьих и городских отрядов. В его стан приходили не одни стрельцы и казаки, но приезжали дворяне и дьяки, предлагая ему не только свои услуги, но и деньги, порученные им Борисом. В окопы самозванца под Новгородом-Северским привозили из Путивля и других городов крепостную артиллерию для действий против осаждённых. Таким образом лагерь Лжедимитрия стягивал к себе значительные силы уже из Московского государства, и самозванец стал опираться на московскую часть своих войск гораздо твёрже, чем в начале похода, когда он всецело зависел от польских рот. Но и теперь, спустя месяц после начала новгород-северской осады, поляки были лучшей частью его войска.

В это время разнёсся слух, что на выручку Новгорода-Северского приближается армия царя Бориса. Слух оправдался: брянская армия, под начальством князя Мстиславского, в середине декабря подошла к Новгороду-Северскому. 21-го декабря произошло сражение. Польские роты самозванца с успехом выдержали первую стычку. Они овладели знаменем, ранили самого военачальника, князя Мстиславского, и оттеснили московское войско с поля битвы. Однако самозванец пропустил минуту, чтобы ударить всеми своими силами, и победа его осталась нерешительной. Очевидец сражения, Маржерет, видевший превосходство московских сил, замечает, однако, о самом сражении: „казалось, у россиян не было рук для сечи»... Лжедимитрий, в порыве восторга, приписал победу частице Животворящего Креста, полученной им от ксёндзов. За несколько дней до сражения он встретил одного из них на большой дороге и, подойдя к нему, сказал:

– Я дал обет, если Господь благословит моё предприятие, воздвигнуть в Москве церковь в честь Божией Матери и намерен предоставить её вам.

Поощрённый этими словами, ксёндз упомянул о драгоценной реликвии, присланной незадолго перед тем из Польши и предназначавшейся для самозванца. Лжедимитрий в порыве набожности выразил желание тотчас получить эту реликвию, надел её на шею и после одержанной победы вспоминал Константина Великого и говорил, что небо покровительствует ему так же точно, как этому сопернику Максенция.

Однако тотчас же после сражения большинство поляков окончательно рассорилось с самозванцем и решило вернуться на родину. Вместо богатой добычи им пришлось встречать на пути своём лишения и труды, а тут ещё самозванец не платил условленного жалованья. Хотя взамен их к самозванцу явилось несколько тысяч запорожцев, даже с пушками, однако названный царь Димитрий боялся остаться без польских товарищей, тем более, что с ними уезжал и его наречённый тесть Мнишек. Последние события, очевидно, и надоели ему, и смутили. Предлогом для возвращения явилось приказание короля вернуться всем полякам на родину, разосланное вследствие посольства в Польшу Постника-Огарева для вида, для того чтобы отклонить от польского правительства обвинение в соучастии с самозванцем. „Царь“ ездил между польскими ротами, умоляя их остаться, и даже бил челом до земли, „падал крыжем“¹⁰ перед ними. Поляки всё-таки ушли в громадном большинстве своём, остались из них всего по нескольку человек из роты. Хотя потом некоторые из ушедших снова пришли служить „царевичу“ и, кроме того, являлись к нему и свежие отряды польско-литовского „рыцарства», однако общее число поляков в войсках самозванца оставалось ничтожным.

Достойно внимания, что и на этот раз самозванец обратился за поддержкой к ксёндзам и со слезами просил их помочь ему. Они обещали во что бы то ни стало остаться с ним. Это было им приказано, и они остались на своём посту. В самый критический момент войско увидело, что повозка, в которой они ехали, двинулась по дороге в Москву. Пример ксёндзов повлиял на некоторых поляков.

Потеряв с уходом поляков своё лучшее войско, самозванец снял осаду Новгорода-Северского, взять который он не надеялся в виду близости главной армии царя Бориса. Эта армия всё время держалась между Новгородом-

Северским и Стародубом. Самозванец отошёл на восток, к Севску, и отвёл своё войско на отдых в Комарицкую волость, обильную хлебом, мёдом и всякими съестными припасами. Сам он засел в укреплённом Севске, а на место Мнишка назначил гетманом Адама Дворжицкого. Теперь самозванец был так неспокоен, как никогда ранее. Его тревожили два события: измена поляков, которая могла повториться, и широко распространившиеся слухи об отречении его от православной веры. Так как и первая тревога, и вторые слухи имели под собой совершенно верные основания, то положение самозванца было крайне опасным. Ему грозила двойная опасность: быть покинутым поляками и сделаться ненавистным для всех русских. Лжедимитрий строил фантастические догадки об интриге, которая будто бы велась против него Замойским и Янушем Острожским, и обратился за помощью к нунцию Рангони, умоляя защитить его.

В это же время, когда самозванец старался обезопасить себя с этой стороны, войско царя Бориса угрожало ему неизбежным сражением. После новгород-северской битвы к нему прибыли новые подкрепления и в помощь князю Мстиславскому прислан был князь Василий Иванович Шуйский. Всей рати собралось до 60 тысяч. От Стародуба воеводы двинули её к Севску. Лжедимитрий с своей стороны вышел им навстречу, имея у себя всего войска от 15 до 20 тысяч человек. 20 января 1605 г. произошла решительная битва у деревни Добрыничи, недалеко от Севска, на реке Севе. Самозванец был совершенно разбит и отброшен на юг. Когда остатки его войска бросились в беспорядочное бегство, он сам поспешно бежал в Рыльск, но не удержался здесь и бежал далее, в Путивль, где и засел, собирая остатки своего войска. Каменный путивльский кремль давал ему отличную защиту. Но и в Путивле его положение было крайне опасным, и он уже хотел бежать в Польшу, но был удержан путивлянами, которые не ждали себе пощады от царя Бориса. Опасность в Путивле для него была так велика, что если бы войско московское могло сосредоточиться на осаде Рыльска и Путивля, ускорить своё движение и гнаться по пятам за самозванцем, то, конечно, успело бы взять оба города и захватить самого самозванца и тем положить конец походу „царя Димитрия» на „хлопа Бориса». К сожалению, этого не случилось. Окончательному успеху московского войска помешали успехи приверженцев самозванца на большом пространстве южной и западной окраин Московского государства, а также непригодность тогдашнего войска к продолжительным походам, изнурявшим его и вынуждавшим уходить из строя по недостатку запасов.

После победы московское войско занялось осадой Рыльска. Здесь получен был строгий выговор царя за то, что войско упустило из своих рук самозванца и дало ему возможность снова усиливаться. Воеводы сняли осаду Рыльска и отошли в Комарицкую волость для отмщения её жителям за измену. Все ужасы этого мщения и грустные последствия его для самих мстителей картинно описал Масса в своих сказаниях о смутном времени.

„Услыхав, – рассказывает он, – что Димитрий прошёл волость Комарицкую, все жители которой присягнули ему, Борис призвал к себе касимовского царя Симеона, бывшего некогда царевичем казанским... Этому Симеону Бекбулатовичу, как повелителю всех касимовских татар, приказано было собрать всех своих воинов, число которых приблизительно простиралось до 40.000 конных татар. Борис приказал ему с этим войском напасть на Комарицкую волость, всё жечь, грабить и опустошать, всех мужчин и старых женщин мучить ужасными пытками, а молодых женщин и детей продавать в вечное рабство и отсылать в Татарию. Это приказание было исполнено, потому что татары весьма искусны в деле разорения страны. К ним присоединилось ещё несколько москвитян и других людей. Они так разорили Комарицкую волость, что в ней не осталось ни кола, ни двора. Мужчин вешали за ноги на деревья или жгли, а обесчещенных женщин сажали на деревянные колья, на раскалённые сковороды и гвозди; детей же бросали в огонь и воду, а молодых девушек продавали. Чем более татары касимовские мучили жителей Комарицкой волости, тем более они склонялись к тому, чтобы признать Димитрия своим законным царём, и никакие мучения не могли их заставить отказаться от своих слов. Они постоянно были верны Лжедимитрию и делались более и более неуступчивыми до самой смерти. Увидав и услыхав это, жители соседних местностей стали думать: если наши соотечественники и наши начальники, присланные из Москвы, так обходятся, то нам лучше скорее перейти к Димитрию, который нас будет защищать. Кто только мог добраться до него или достигнуть его лагеря, не хотел и слышать о Москве. Московское войско ничего не могло сделать и только грабило и опустошало в продолжение всей зимы, тогда как войско Димитрия без остановок подвигалось всё далее и захватывало всё, что только было возможно».

Получив выговор царский, военачальники оскорбились и, по словам летописи, „с той поры многие начали думать, как бы царя Бориса избыти». Действительно, захват самозванца был легко возможен, но воеводы не смогли сделать это.

„Неприятель мог бы преследовать нас, – писал ксёндз Лавицкий, – настигнуть нас и всех перебить и поджечь стан; но Провидение не допустило до этого, он остановился приблизительно в расстоянии одной версты, не посмев воспользоваться одержанной победой». Медленность московского войска спасла самозванца. Оскорблённые царским выговором, князья Мстиславский и Шуйский покинули Комарицкую волость и двинулись на соединение с Феодором Ивановичем Шереметевым, который осаждал Кромы.

Восстание многих украинных городов против Московского правительства сообщило Кромам огромное стратегическое значение, а Борисовы воеводы не сумели вовремя удержать за собой этот крепкий городок. Они не могли действовать на реке Сейме против самозванца, имея за собой Кромскую крепость, к которой многими дорогами могли подойти в тыл им казацкие войска. Но и самозванец, если бы потерял Кромы, вместе с тем потерял бы и возможность удобного выхода к Калуге, и через неё к Москве, и был бы поставлен в необходимость наступать далее по правому берегу Оки, имея перед собой ряд сильнейших крепостей на переправах. Обе стороны стремились обладать Кромами и всю весну 1605 г. провели в борьбе за этот город. Московские воеводы стянули сюда все свои силы, а самозванец из Путивля посылал сюда подкрепления и писал в другие города о необходимости поддержать гарнизон Кром. Маленький городок, построенный всего за десять лет перед тем, в 1595 г., получил, по словам современного нам историка Платонова, совершенно такое же значение, какое принадлежало на нашей памяти маленькой болгарской Плевне. Поставленный на горе, на левом берегу реки, городок был отовсюду окружён болотами и камышами, и к нему вела всего одна дорога. Крепость состояла из внешнего „города» и внутреннего „острога». И тот, и другой были окружены высокими валами, „осыпями», на которых стояли деревянные стены с башнями и бойницами. Шереметев более двух месяцев безуспешно осаждал Кромы, хотя гарнизон города едва ли насчитывал 500 человек. Когда в начале марта 1605 года подошла к Кромам главная московская армия, она пыталась штурмовать Кромы, зажгла „город» и загнала защитников во внутренний „острог». Государевы люди овладели даже стенами наружного „города». Когда деревянные части стен сгорели, осаждающие засели было на „осыпи», однако не могли там удержаться. Один из воевод, Салтыков, свёл со стен государеву рать, а в это время большой отряд казаков с атаманом Корелою проскользнул в Кромы и усилил гарнизон. Корела, народный герой и колдун, оказался хорошим предводителем: после того, как государевы люди разбили острог из пушек и спалили его стены, Корела изрыл крепостную гору землянками и траншеями и отсиживался в „норах земных». Под землёй вырос целый город; хотя он был мрачен и лишён свежего воздуха, но представлял собой падёжное убежище для осаждённых. Вольные дети степей вели в нём весёлую жизнь, обсуждали свои планы, не боясь быть застигнутыми врасплох неприятелем, который не посмел бы проникнуть в эти подземелья, имевшие всего один выход. Казаки, превосходные стрелки, часто делали вылазки и всегда с успехом. Осаждающие много раз решались идти на приступ, но всякий раз были отбиты с значительным уроном. Зрелище было замечательное: горсть храбрецов стесняла действия двух армий. Воеводы, не видя успеха, обложили город и ожидали сдачи его от голода. Был великий пост. Наступило таяние снегов. Время стояло сырое. В царском войске, терпевшем лишения и всякие неудобства, открылись болезни. Оно было утомлено, стало жертвой болезней, болело „мытом“ и очень тяготилось стоянкой в разорённой стороне, среди болот и топей, в сырое время ранней весны. Немудрено, что оно разбредалось и даже перебегало к самозванцу. В подкрепление ему Борис посылал свежие дружины, но они были совсем непривычны к ратному делу.

Между тем самозванец, заслонённый Кромами, собирал новую армию и бодро готовился к походу на помощь Кромам.

Иностранец Масса подробно рассказывает о занятиях московского войска и о той печальной участи, которая понемногу подготовлялась Московскому государству. Борис, по его словам, послал грамоты из Москвы с приказанием, чтобы в Северской земле никого не щадили и обращались с народом так, как в Комарицкой волости. Приказание было исполнено, но так бесчеловечно, что каждый, слышавший о том, как его приводили в исполнение, содрогался; так много погибло невинных людей. Женщин, девушек и детей обесчещивали, а тех, которые после продолжительных истязаний оставались в живых, отдавали татарам, а они продавали их за старое платье или за полбутылки водки, или за другие какие-нибудь столь же ничтожные вещи. При начале грабежа в лагере можно было купить быка за полгульдена, овцу за два бланка и т. д. Награбленного имущества было так много, что не знали куда его девать. Земля Северская была богата, потому что Димитрий ничего не отнимал от жителей и сохранял за каждым его собственность, вследствие чего народ признавал его власть. Когда же москвитяне начали бесчеловечно поступать с жителями, то число людей, перебегавших к Димитрию, стало увеличиваться. Перебежчики не желали слышать о своём государе Борисе, оставались до самой смерти верными Лжедимитрию и претерпевали все мучения и пытки, постоянно утверждая, что он истинный царевич.

Невесёлую картину рисует тот же иностранец о положении московского войска под Кромами, где на ряду с боевыми неудачами начались уже измены и предательства. Каждый Божий день, говорит он, 200 или 300 пеших казаков, вооружённых длинными ружьями, делали вылазки из Кром, выманивали из лагеря некоторых охотников, желавших добыть себе чести и надеявшихся верхами нагнать казаков. Казаки, однако, умеющие так искусно стрелять из своих мушкетов и длинных ружей, как никто на свете, никогда не давали промаха и подстреливали или всадника, или лошадь. Таким образом ежедневно выбывало из московского лагеря 30, 40, 50, 60 человек, между которыми было много молодых красивых дворян, искавших славы. Пока атаман Корела был здоров, москвитяне не имели покоя: то неожиданно на них откуда-нибудь нападали, то обстреливали, то ругались над ними или грозили. Нередко наверху горы появлялась нагая женщина, распевавшая песни, позорные для московских военачальников; рассказывать о многих других обстоятельствах было бы неприлично, замечает Масса. Москвитяне, к своему стыду, должны были всё это переносить. Напрасно стреляли они из своих тяжёлых орудий, ибо не только не наносили, но и не могли наносить никому никакого вреда. В Кромах между тем не переставали играть на трубах, пить и бражничать. Вообще в московском лагере везде шла измена и дела шли дурно. Военачальники не только действовали вяло, но даже, что было заметно, поддерживали сношения с Димитрием, хотя ещё и не решались на измену. В тёмные ночи часто находили между турами мешки с порохом, уносимые выходцами из Кром в присутствии часовых. Из московского лагеря в Кромы также часто летали стрелы, к которым были привязаны письма. В них писали обо всём, что происходило в Москве и в лагере, так что приверженцы Димитрия знали всё, что делалось в Москве, что предпринимал Борис и в каком страхе он находился, как роптал московский народ и большинство начинало уже веровать в то, что настоящий Димитрий в самом деле жив. Вследствие всех этих известий Димитрий убеждался в том, что он будет владеть Москвой. Тем более, что энергичные и славные воеводы Басманов и князь Трубецкой были отозваны царём Борисом в Москву, для награды за мужество.