XXVI. Северская Украйна
Настроение московского люда в Северской украйне и вообще на московском юге как нельзя более благоприятствовало вторжению самозванца, и ему это было очень хорошо известно. До перехода войск самозванца через Днепр ещё в Василькове его наречённый тесть, Юрий Мнишек, выражал определённую надежду на то, что пограничные московские крепости сдадутся им без боя. Неизвестны основания этой уверенности Мнишка, но есть возможность выяснить те обстоятельства, которые подготовили отпадение южных областей от царя Бориса.
Исход XVI века отмечен усиленным, вследствие сложившихся в Московском государстве обстоятельств, выходом рабочего населения из центра государства на окраины. Главными причинами, всколыхнувшими народную массу и двинувшими её с привычных мест на поиски новой осёдлости, были передача чёрных и дворцовых земель в частное пользование служилых владельцев и тот переворот, какой произвела в служилом землевладении опричнина. Но и вышедшие на южную границу не долго пользовались там простором и привольем, так как быстрая правительственная заимка „дикого поля» приводила свободное население в зависимость. Даже казачество привлекалось на службу государству и шло служить в пограничные города и на сторожевые пограничные посты и линии. Отсюда являлось глухое недовольство в украинном населении, которое нигде не могло укрыться. Недовольство это должно было расти и увеличиваться, так как служилые тяготы возлагались на население неумеренно и без осмотрительности. Таким образом пришлый на украины люд на родине избыв одного зла, на новых местах находил другое, из крестьян и холопов превратясь в государевых служилых людей. Если раньше он негодовал на „сильных людей», землевладельцев, его кабаливших, то теперь он должен был свою неприязнь перенести на правительство и его агентов, которые угнетали его государевой службой и пашней. К этим постоянным условиям недовольства ко времени появления самозванца присоединились новые обстоятельства, взволновавшие население. Это были последствия трёхлетних неурожаев и голодовки, и последствия подозрительности и опал царя Бориса. Мы уже знаем, до каких ужасных размеров доходило бедствие, постигшее страну после неурожаев, следовавших друг за другом. Страдания народа становились ещё тяжелее от спекуляции хлебом, которой занимались не только рыночные скупщики, но и крупные представители высших сословий. Голод и безработица, а также злоупотребления сильных людей, толкали многих на большую дорогу, чтобы грабежом и разбоем добывать себе пропитание, и даже составлять шайки с характером социальных бунтарей. Преследования властей загоняли и их на украйны. По вероятному счёту Авраамия Палицына, в первые годы XVII века в украйные города сошло более двадцати тысяч человек, способных носить оружие. Разумеется, не все они вышли из разбойничьих шаек и не все принадлежали к числу „злодействующих гaдoв“, которые, по словам Палицына, бежали в польские и северские города, чтобы избыть там заслуженной смерти. Палицын в изобразительном очерке указывает ряд причин, уже знакомых нам, толкавших людей к выселению в пограничные места. В голодное время многие господа распустили свою „челядь», дворовых людей, чтобы не кормить их, и эти люди нигде не находили приюта, так как не получали установленных отпускных; для них украйна была единственным местом, где они чаяли избавиться от нужды и зависимости. Грубые насилия господ над их недавно приобретёнными „рабами» и крестьянами, разлучение мужей от жён, родителей от детей, оскорбления подневольных женщин, заставляли терпевших искать исхода в побеге на украйну. Наконец, опалы от царя Бориса на бояр вели к конфискации боярских имуществ и к освобождению их дворни, с „заповедью» никому тех слуг к себе не принимать. И их, как прочих угнетённых и гонимых, голодных и бесприютных, принимала та же украйна, те же „польские и северские города».
Таким образом к давнему населению украинных мест, к большому количеству осевших на рубежах „тамошних старых собравшихся воров», как презрительно называет пограничных жителей старец Авраамий, прилила новая волна выходцев из государственного центра, выброшенная на юг обстоятельствами самых последних лет перед появлением самозванца. Новые приходцы, только что перенёсшие ужасы голодовки, видавшие и на себе испытавшие гнёт сильных людей и правительственное преследование, могли только обновить на украйне чувства неудовольствия на общественный и правительственный порядок. Этим-то моментом в настроении украйны и сумели воспользоваться самозванец или люди, руководившие его предприятием. Движение войск самозванца было направлено именно в московскую украйну с тем расчётом, чтобы сделать область северских и польских городов операционным базисом для наступления на Москву. Самозванец не смущался тем, что вступал на московскую территорию в самом далёком от Москвы месте литовского рубежа. Он не стремился воспользоваться обычным в ту эпоху прямым путём из Литвы на Москву от Орши через Смоленск и Вязьму, хотя на этом пути и существовал весьма благоприятный для него беспорядок: грабежи и убийства „от белой Руси“ и казаков. Он понимал, очевидно, что прямой путь на Москву хорошо обставлен крепостями и потому мало доступен, а далёкая от Москвы Северская украйна не только доступна, но и сулит сама поддержку его предприятию. Расчёт его оказался совершенно верен.
Поход самозванца начался блистательно. В середине августа 1604 года самозванец с своим маленьким войском двинулся от Самбора и Львова к Днепру и подошёл к Киеву через Фастов и Васильков. В этих местах войско соблюдало уже военные предосторожности и шло обычным походным порядком в пяти колоннах, из которых главную составляли польские роты, а передовую и арьергардную – казаки. Предосторожности приняты были потому, что войско шло по воеводству князя Острожского, а сын его, краковский каштелян, князь Януш, враждебно относился к самозванцу, говорил, что не пропустит за границу государства толпу людей, вооружившихся, самовольно и шедших нарушить мир с соседней державой. Януш, очевидно, действовал по соглашению с канцлером Яном Замойским, а также со своим престарелым отцом, киевским воеводой князем Константином Острожским. Так как в их распоряжении находилось несколько тысяч хорошего войска, то ополчение самозванца очень боялось нападения, не спало по целым ночам и держало наготове коней. Юрий Мнишек в это время усиленно рассылал гонцов с просьбами и к Замойскому, чтобы он удержал Острожского, и к нунцию Рангони, чтобы он повлиял на Замойского. Просьбы его были услышаны: самозванец беспрепятственно дошёл до Днепра под Киевом. Вероятно, в Василькове, где стояли три дня, окончательно был решён план дальнейших действий. Было условлено, что главные силы самозванца двинутся через Днепр под Киевом, а отряды донских казаков, не поспевшие соединиться с самозванцем на правом берегу Днепра, войдут в Московское государство восточнее, степными дорогами: сам самозванец с поляками брал себе Северу, а казаки Поле.
Из Василькова 7-го октября самозванец прибыл в Киев... Католический бискуп Киева, Христофор Казимирский, не скрывал своих симпатий к царевичу, дал в честь его парадный обед и поощрял его к дальнейшим действиям. Простояв около Киева три дня, самозванец двинулся в Вышгород к Днепру, составлявшему в то время границу Польши и Московского государства. 10-го октября походные палатки были разбиты на берегу реки. Тут самозванец встретил неожиданное препятствие: на реке не оказалось ни одной лодки, которой войско могло бы воспользоваться для переправы. Князь Януш приказал угнать все лодки и паромы. Не мало времени потрачено было на то, чтобы при помощи киевлян устроить перевоз. 13-го октября совершена была переправа войска самозванца на левый берег Днепра, в благодатные земли Московской Северской украйны. Место для переправы было выбрано так, чтобы после перехода через Днепр оказаться на правом берегу Десны и этим избежать необходимости впоследствии переправляться через эту последнюю. Именно на правом берегу Десны находились московские крепости Моравск, Чернигов и Новгород-Северский и от них шёл прямой торный путь к Москве через верховья Оки. Овладеть этими городами и большой дорогой на Карачев и Волхов или же „посольскою» дорогою на Кромы, Орёл и Мценск и затем выйти на Тулу или Калугу, вот в чём, без сомнения, состоял план самозванца.
В благодарность киевлянам за помощь при переправе, самозванец здесь же под Вышгородом дал им льготу на вечные времена, с правом беспошлинной торговли в пределах Московского государства.
Первой московской крепостью на пути самозванца был город Моравск. Эта маленькая крепость неожиданно получила первостепенное значение: для самозванца многое зависело от первой встречи и первого препятствия... Окажутся ли справедливыми донесения о том, что украинское население с нетерпением ждёт своего законного государя Димитрия?.. Действительность превзошла ожидания.
Ещё не доходя до московского рубежа и до последней польско-литовской крепости Остра, в деревне Жукине самозванец получил известие, что черниговский пригород Моравск сдался ему без боя. Через какую-нибудь неделю сдался и Чернигов. В обоих городах произошли одинаковые события. Приближение „царя и великого князя Димитрия Ивановича» вызывало колебание в гарнизоне. Воеводы со своим штабом и с высшими чинами гарнизона помышляли о сопротивлении, а толпа казаков и стрельцов – о сдаче. В Моравске без выстрела связали воевод Ладыгина и Безобразова, и крепость с 700 человек гарнизона отворила ворота и признала царя Димитрия. В Чернигове сперва часть гарнизона, человек около 300 стрельцов, под влиянием воевод начала из цитадели бой с пришедшими, но вынуждена была сдаться, когда остальные черниговцы пошли сами на крепость с войсками самозванца; и здесь воеводы были выданы самозванцу населением.
Восторг населения проявлялся весьма бурно, особенно в Моравске. Ворота крепости были открыты, жители толпами вышли навстречу Лжедимитрию, выстроились по обе стороны дороги, плакали от радости и выражали свои чувства в простодушных выражениях:
– Солнышко наше... Димитрий Иванович вернулся к нам!..
Въезд самозванца в крепость походил на возвращение государя в свои владения, к своему народу. Ему поднесли хлеб-соль, ключи от крепости и золотые монеты. Священники встретили его со святой водой и иконами, к которым он приложился. В знак торжества жители открыли пальбу из орудий.
После столь блестящего успеха самозванец мог рассчитывать на всё...
В Чернигове большую неприятность доставили самозванцу казаки. Они воспользовались сопротивлением воеводы, князя Татева, и принялись грабить город, как бы взятый ими с бою. Напрасно перепуганные жители послали жалобу самозванцу, а сей последний отрядил поляков с приказом оберегать граждан: пока они прибыли, казаки успели всё разграбить и опустошить. Разгневанный самозванец велел всё возвратить черниговцам, но они обратно получили немного.
Был уже конец октября месяца. Самозванец со своим войском целую неделю отдыхал под Черниговом. В эти дни поляки в конец огорчили самозванца и убедили его в том, как мало было порядка и дисциплины в той вольнице, которая называлась войском самозванца. Дело возникло из-за денег. Когда у самозванца не хватило их, чтобы заплатить полякам жалованье, в войске вспыхнуло возмущение. Бунтовщики захватили знамя, собрались вокруг него и ушли из лагеря, направляясь в Польшу и унося с собою всю надежду Лжедимитрия на победу. Самозванец бросился за ними в погоню, осыпал их упрёками, прельщал обещаниями, но бунтовщики хотели злотых и не возвращались на обещания. Самозванец был близок к полному отчаянию. Он призвал ксёндзов и со слезами на глазах, растроганный и смущённый, был вне себя, не зная как взяться за дело. Всё-таки удалось вернуть беглецов и успокоить самозванца.
Таким образом начало похода превосходило ожидания: население без боя сдавалось Лжедимитрию и даже само шло навстречу его предприятию. Летописец того времени имел полное основание записать об этом предательстве: „Люди, которые в государстве за их богомерзкие злодейские дела приговорены были на сожжение, а другие к ссылке, бежали в литовскую землю за рубеж и злые плевелы еретические сеяли, между царств вражду и ссору делали; и в Северской стране мужики севрюки, люди простые, забыв Бога и душу свою, поверя сендомирскому воеводе с товарищами, начали приставать к вору.
Однако самозванец не медлил и вскоре с войском своим отправился к следующей московской крепости, Новгороду-Северскому. Но здесь его ждала первая неудача.