XXV. Поход

Тем временем шло усиленное снаряжение в поход. Во все стороны разосланы были приглашения польским и русским добровольцам и казакам становиться в ряды Лжедимитрия и за щедрые обещания идти добывать ему московский престол. Сборным пунктом для добровольцев и главной квартирой армии был Львов, главный город русского воеводства, входивший в круг ведомства Юрия Мнишка, как львовского старосты. Шляхту Мнишек увлекал шумными празднествами и пирами, всякому сброду, называвшемуся волонтёрами, довольно было ожидания поживы в Москве. Львов быстро оживился.

Первыми откликнулись на призыв самозванца донские и волжские казаки. К этому времени у них произошли столкновения с московским правительством. Выведенный из терпения их разбоями и нападениями на торговые волжские караваны, царь Борис начал принимать против них строгие меры и даже приходивших в какой-либо город по своим надобностям велел хватать и сажать в тюрьмы. Эти меры ожесточили казаков, они подняли открытый бунт, напали на царского родственника, окольничего Степана Годунова, плывшего в Астрахань, и разбили его конвой, так что сам он с трудом спасся бегством. Послы самозванца нашли у них полное сочувствие. Казаки стали собираться в поход, а наперёд отправили для разведок несколько человек с двумя атаманами, Андреем Корелой и Михаилом Нежекожей. Эти казацкие уполномоченные застали самозванца в Кракове. Видя, что его признают за истинного царевича, они, недолго думая, послали объявить войску, чтобы не сомневалось и шло на помощь названному Димитрию против ненавистного Бориса. Богатая добыча в Москве, конечно, их больше прельщала, чем служба мнимому царевичу. Такой же успех сопровождал послов самозванца и у запорожских казаков.

Польские добровольцы в достаточном количестве собрались во Львове. Эта буйная вольница, заполонившая Львов и окрестности города, начала, наконец, тяготить мирных жителей. Начались грабежи, убийства. Жители отправили жалобу королю и умоляли его избавить их как можно скорее от скопищ, хозяйничавших у них, как в неприятельской земле. Жалобы на добровольцев пришли и с границы королевства. Нельзя было оставить эти жалобы без внимания. После разных мер, не приведших ни к какому результату, Сигизмунд приказал волонтёрам немедленно разойтись, а ослушники объявлялись бунтовщиками и врагами республики, и им угрожали самые строгие наказания. Королевский указ был подписан 7-го сентября и отправлен во Львов с коморником. Сообщая об этом в Рим, Рангони насмешливо заметил, что коморник не поспеет, пожалуй, туда вовремя. В действительности так и было. Так как король тайно покровительствовал предприятию самозванца, то коморник прибыл во Львов тогда, когда Лжедимитрий и Мнишек с набранной вольницей уже выступили в поход.

Главные силы самозванца выступили во второй половине августа 1604 года, а 25-го числа августа самозванец сам выехал из Самбора, имея за собой прелестную Марину, а впереди богатейший престол в Москве. В воскресенье 29-го августа он появился на короткое время во Львове, присутствовал на мессе в кафедральном соборе и слушал проповедь одного иезуита. Когда проповедник подошёл к нему, чтобы приветствовать его, Лжедимитрий ещё раз повторил ему уверение в своей преданности папскому престолу и в своём сочувствии к ордену иезуитов.

Отправляясь в поход, Мнишек ещё раз писал Замойскому, лукаво скрывая пред ним правду и обещаниями выманивая его содействие:

„Милостивый государь, канцлер и гетман коронный, милостивый государь и друг наш!

Поручаю вашей милости, милостивому моему государю, мои покорные услуги. После столь долгих размышлений его милости, царевича московского, я решился отпустить его в дорогу к московской границе, так что теперь он находится уже в пути; хотя многие обстоятельства и удерживали его от этого предприятия, однако, я имел на то свои причины, по которым ему не приходилось далее откладывать этого путешествия. Считаю долгом сообщить вашей милости, милостивому моему государю, о тех причинах, по которым я отправил его в путь: первая та, что я хотел оказать ему при отъезде его из моего дома сердечное моё расположение к нему; вторая та, что я при его опасном положении хотел подать ему помощь в его трудном положении; третья причина состоит в том, что я вместе с другими изъявлением ему своего благорасположения хотел снискать народу польскому и нашему отечеству славу добросердечия; кроме того, я клонил дело к тому, чтобы он (прежде, нежели Господь Бог посадит его на престоле предков его, если это предопределено ему) за всё оказанное ему предложил нашему отечеству полезные для него условия, и я не сомневаюсь в том, что он сделал бы это, если бы у меня были средства для выполнения этого. В таком случае я прошу и ищу совета у вашей милости, моего милостивого государя, ибо действительно приведённая мной третья причина отправления его – причина весьма важная, и я знаю, хотя многие желали бы посоветоваться об этих обстоятельствах на сейме, но так как этого не случилось, то всё-таки было бы не лишним поддержать его в его стремлении к удовлетворению справедливого дела его.

Поручая всё это вниманию вашей милости, моему милостивому государю, не сомневаюсь, что ваша милость, принявши это моё искреннее письмо, соблаговолит милостиво сообщить мне своё мнение о нём. Дан в Сокольниках августа 28 дня 1604 г. Вашей милости, милостивого моего государя, друг и покорный слуга Юрий Мнишек, воевода сендомирский“.

Поход начинался для самозванца весьма счастливо. В самом начале его к Лжедимитрию явилось посольство от донских казаков с предложением услуг. Казаки к тому же пришли не с пустыми руками: они привезли с собой московского дворянина Петра Хрущова, который отправлен был к ним царём Борисом уговорить их, чтобы не приставали к названному царевичу, а служили бы ему, царю Борису. Схваченный ими и заключённый в оковы, Хрущов, как только увидал самозванца, так и упал ему в ноги, якобы узнав в нём истинного царевича Димитрия. Самозванец освободил его от оков и стал расспрашивать о московских делах. Хрущов с охотой стал рассказывать о них и, видимо, наговорил много лишнего. Он сообщил самозванцу, что подмётные письма его производят большое смущение в народе и даже между знатными людьми, что многие готовы отстать от Бориса, что некоторые уже претерпели казнь, так как пили за здоровье царевича, что Борис часто бывает болен, а одну ногу волочит так, как будто разбит параличом, что он сам ускорил кончину своей сестры, вдовствовавшей царицы Ирины, которая будто бы не хотела благословить на царство его сына, что царские войска совершали подозрительные переходы: их подвинули к Северской области под предлогом набега на татар и т. п.

Особенно любопытно было следующее сообщение. На пути из Москвы к Дону Хрущов встретился с воеводами Петром Шереметевым и Михаилом Салтыковым, которые были посланы с войсками в Ливны для обороны от набега крымских татар. Приглашённый одним из воевод на обед, а другим на ужин, Хрущов сообщил им о своём поручении к донским казакам. Тогда Шереметев сказал, что теперь он догадывается об истине: под предлогом татар их посылают против царевича.

„Но – будто бы прибавил он – трудно будет воевать против прирождённого государя“.

Допросы эти, предложенные Хрущову, и его ответы о состоянии московского двора, о настроениях в Московском государстве и о надеждах самозванца на успех, записанные 3-го сентября, передают следующие подробности весьма словоохотливых речей Хрущова:

„В начале спрашивали его: что там о царевиче слышно, надеются ли какого с ним войска, и воспоминал ли что о нём Борис? На сие Хрущов сказал: я обо всём том совершенного известия учинить не могу; понеже я в замке в Васильгороде, далече от Москвы был и оттуда призван, пять только дней в Москве жил. Однако ж о чём я в краткое время проведать мог, вашей царской милости доношу: в бытность мою в Москве, то токмо я слышал, что царевич в Литве есть, но войску его в княжестве Северском быть не надеются; слышал и сие, что общенародно Борис о вашей царской милости сказывал (хотя я сам при том не был), что он не царевич, и спрашивал у людей: его ли сторону держат. На то они ничего не сказали.

Потом спрашивали его: имеет ли кого доброжелательного там царевич? Он отвечал, что воевода Путивльский, будучи с ним в хороших связях, сказывал ему, что в Путивле и в разных иных местах подмётные письма от царевича являлись, которые, когда читаны были, тогда великую любовь к царевичу народ возымел, о чём и Борису донесено. И по тому делу он, Борис, приказал накрепко от тех людей проведывать и велел воеводе пред собой явиться; и хотя он, воевода, в невинности своей себя извинял, однакож, общенародную любовь к царевичу видя и притом немилость от Бориса получить опасался, просил, дабы от уряду своего освобождён быть мог. Також и сие Хрущов сказал, что по отправлении своём из Москвы к Дону встретился с гетманами Петром Шереметевым и Михаилом Солтыковым, которые посланы от Бориса на Ливны в Северскую землю, якобы от татар оборонять; и те его к себе, один на обед, другой на ужин, просили, и там Хрущов, отведя на сторону, упомянул о царевиче, сказавши, о чём ему с донскими казаками говорить велено. Услыша то, Шереметев изумился и, пожав плечами, сказал: „мы ничего не знаем, однако, из сего догадываемся, что не против Перекопского царя, но против другого нас отправляет; и ежели сие так будет, то трудно против природного государя воевать».

О предприятиях Борисовых, когда его спрашивали: в каком он намерении обретается, борониться ли или уступать намерен, приуготовляет ли какое войско, где думает пресечь нам путь? На то он сказал, что я намерения его ведать не могу, понеже я из Васильгорода призван и к донским казакам вскорости послан; однакож то из уст его слышал, что велел войску идти против Перекопского царя, сказывая, что его не обыкновенным путём в Северские земли вступить надеются.

Потом спрашивали: укрепляет ли какие замки в Северской земле и делает ли засеки? На то он сказал, как и прежде, что в Ливнах наилучшему войску быть приказано, над которым Пётр Шереметев команду иметь будет, а Михайло Солтыков в Северские замки новых воевод с ротмистрами и стрельцами послать намерен, однаж, в бытность его ещё не послано; замки наикрепчайшие в Северской земле Путивль и Рыльск; но засек⁹ при нём в Северской земле никаких не было, да и делать их не приказано.

О казне спрашивали: вывозит ли оную Борис? Он сказал, что тайным образом оную выслать имел; и хотя трудно о том ведать, однакож, весьма вероятно, что в Астрахань, а оттуда в Персию казну послал с Иваном Бутурлиным, которому придал пятнадцать тысяч храбрейших людей, хотя сказывают, что то чинится для очищения дорог и из уважения к языческим королькам.

О шпионах сказал: слышал, он от нового канцлера Власьева, что купцы в Литву посланы быть имели, как для иных дел, так и для проведывания, что здесь у нас чинится.

О здравии Борисовом сказал, что он часто бывает болен и несколько недель как не выходит, и ногу за собой волочит, параличом поражён пребывая.

О сыне Борисовом спрашивал царевич: что о нём Борис мыслит, хочет ли его наследником учинить и где его содержит? На что он отвечал: ещё не объявил, однакож знать, что то учинить намерен; понеже ко всем важным делам его употребляет, при себе всегда содержит и так людей к нему привлекает, что о чём кто сына его просит, хотя б то великой важности было, без затруднения получает“.

„Сверх того о кончине двух главных господ, Василия Смирнова и Меньшого Булгакова, между которыми один в тюремном заключении умерщвлён, а другой утоплен, сию причину сказал: что они, быв у себя на банкете, пили за здравие царевича Димитрия, о чём Борису от слуг известно учинилось; однакож он, Хрущов, и сие предложил, что Булгаков в бытность его к утоплению приговорён, но ещё погублен не был.

О гонце Отрепьевом, в Литву посланном, сказал, что не при нём в Литву отправлен; однакож в толь великой любви и почтении у Бориса обретается, что в тех покоях бывает, куда токмо знатные господа и любимцы допускаются. Из сего легко выразуметь можно, сколь справедливо того гонца присвоение свойственником царевичевым, ибо ежели бы так было, то б он такого доступа к Борису не имел, а паче по обыкновению московскому со всем бы домом искоренён был.

О персидском короле, как он с Борисом обходится, так сказал, что от короля персидского послы были; Борис также любимца своего Михайла Татищева ясельничего к нему отправил, подарки большие через него послал и даже своих послов чрезвычайно одарил, и милость оказал, но не ведает, почему и для чего.

О матери царевичевой сказал, что в Москву привезена и в замке в монастыре Девичьем живёт, что к ней патриарх и Борис в монастырь ездили, и она в покоях Борисовых была; а какие там разговоры происходили, о том он неизвестен, однакож, можно познать, что она в монастыре крепко подержится.

О покойной, святой памяти, царя Феодора жене, невестке царя его милости, сестре Борисовой, будучи спрашиван, сказал, что нечаянно умерла, однакож слышно, что сам Борис, посещая в монастыре, оную убил по той причине, как полагают, что она как его, так сына его на государствование благословить не хотела, говоря, что я царю Феодору, супругу моему, присягу учинила и брату его Димитрию царевичу, я ко своему и твоему природному государю повинуюсь, а не тебе, который незаконно овладел государством; тебе тем бы довольствоваться надлежало, что ты великим господином был, ибо царевич в живых обретается».

Всем этим рассказам развязавшего, вслед за оковами, свой язык Хрущова, а также приезду казаков несказанно обрадовались самозванец и воевода Мнишек. Они тотчас сообщили их нунцию Рангони, а отсюда, уже с авторитетом достоверности, они быстро облетели всю Польшу и даже Европу. В сохранившемся до нашего времени отрывке письма какого-то неизвестного лица к духовной особе эта радостная весть передаётся, быть может, уже в сотые уста. „О нашем Димитрии, – пишет неизвестный, – я знаю только следующее из его письма, посланного с дороги. Он питает отличные надежды, ибо прибывшие из Московии извещают, что вся эта страна ничего другого не желает, как его прибытия. Тот тиран послал к некоторым из донских казаков увещание, чтобы отстали от него, но они связали посла и отправили его к Димитрию, который узнал от него обо многом. Итак, идёт вперёд с полной надеждой и почти не сомневается, что достигнет своей Северской области».

Казаки, насчитывая в своих рядах 10.000 человек, обещали присоединиться к самозванцу всей массой. Часть их, тысячи две, вскоре встретила самозванца, остальные образовали особый отряд, действовавший восточнее остальных войск самозванца. Московские выходцы и донские казаки составляли одну и притом, с военной точки зрения, не лучшую часть маленькой армии самозванца. Другая часть представляла собой небольшой, немногим больше тысячи человек, отряд польской шляхетской конницы, навербованной Мнишком, вопреки предостережениям Замойского. Эта конница имела правильное устройство, делилась на хоругви (эскадроны) и находилась под командой избранных „рыцарством» гетмана и полковников. Наконец, самозванец имел полное основание рассчитывать на помощь и со стороны запорожского казачества: действительно, большой отряд запорожцев пришёл в его лагерь уже значительно позже начала похода.

Из этого видно, что самозванец составлял своё войско с полной неразборчивостью. Под его знамя стали люди самых противоположных стремлений и настроений: коренной московский человек и рядом с ним шляхтич, презиравший всякую „Москву“; казак, ушедший от московских порядков, и с ним рядом служилый москвич, представлявший опору этих самых порядков; щепетильный „рыцарь», исполненный воинской чести со всеми условностями его времени и среды, и с ним рядом не признающий никаких условностей казак, ищущий одной добычи. Такой состав войска не сулил ему прочных успехов, если бы даже войско и обладало значительной численностью. Но вся эта рать, по крайней мере та её часть, с которою перешёл Днепр сам самозванец, вряд ли превышала 3.500 или 4.000 человек.

В первых числах сентября 1604 года самозванец произвёл смотр своему войску в Глинянах, и здесь ему дано было окончательное устройство. Штаб войска состоял из воеводы Мнишка, его сына Станислава, их родственников и друзей. Высшее звание гетмана было предложено воеводе сендомирскому. Под его начальством находились два или три полковника, избранные также большинством голосов, и целый сонм капитанов. На время войны были составлены всеми одобренные, обязательные правила. Утверждено было следующее распределение войска: в центре, вокруг красного знамени, украшенного чёрным византийским орлом, на золотом фоне, шли главные силы пехоты и кавалерии с Мнишком и Лжедимитрием, у которого была своя хоругвь; на правом фланге шли казаки, на левом уланы и гусары; разведчиками и колонновожатыми армии были также казаки.

Если принять во внимание старость и боевую неопытность главного предводителя, Мнишка, неподготовленность к военным действиям самозванца, разношёрстность и ограниченность по количеству его войска, то станет совершенно понятным, что не военные силы и не личная доблесть самозванца доставили ему победу. Впоследствии основательно говорили, что вторжение самозванца в Московское государство не было похоже на серьёзное вражеское нашествие: вёл самозванец только малую горсть людей и начал свой поход всего на одном только пункте границы: «с одного только кута украйны в рубеж северский вшёл».