XXIV. Продажа православия и России
Решено было набирать волонтёров и собирать войско. Мнишек готов был эту задачу взять на себя; но как человек практичный и корыстолюбивый, он желал предварительно связать самозванца известными условиями в свою пользу и, не довольствуясь словесными обещаниями, потребовал, чтобы Лжедимитрий выдал ему на этот предмет соответствующий документ, скреплённый подписью и печатью. Самозванец выдал два такие обязательства, написанные в Самборе 25-го мая и 12-го июня 1604 года.
В основу обязательства была положена женитьба Лжедимитрия на Марине. Родители её обусловили этот брак приёмом у польского короля; теперь, когда этот приём состоялся и когда король признал мнимого царевича действительным, это условие отпадало само собой, и больше не оставалось препятствий к брачным узам самозванца и Марины. Он дал обязательство жениться под страхом проклятия и отлучения от церкви и прислать из Москвы чрезвычайное посольство к королю, чтобы испросить его соизволение на этот брак. Разумеется, за счёт тех богатств, которые в будущем собирался захватить в Москве самозванец, он вполне обеспечивал свою супругу. Он обещал ей кремлёвские драгоценности и два удела, Новгород и Псков: к ногам красавицы-польки были повергнуты целые княжества. Не был забыт, конечно, и будущий тесть, и ему прежде всего обещан был миллион злотых на расходы. Под видом свободы вероисповедания будущей царицы московской, хитро введено было обязательство перевести всю Русь в католичество. Для этого прежде всего Лжедимитрий должен был предоставить Марине полную свободу исповедывать католическую веру и исполнять её обряды в московском Кремле при дворе русского царя и повсеместно в царстве. Кроме того, в уделах своих, в Новгороде и Пскове, Марина имела право на гораздо большее, на открытое насаждение латинства: ей предоставлено было право, если она пожелает, заводить латинские школы, строить костёлы и монастыри и назначать в них ксёндзов и бискупов.
Самозванец так ослеплён был неожиданной для него возможностью приобрести себе высочайшую в мире честь, быть московским царём, и себе в жёны красавицу-польку, которую он успел безумно полюбить, что ничего не жалел, ничем не стеснялся, всё ставил на карту, ради безумной затеи жертвовал всем, не смущаясь, и даже поклялся всю Россию обратить в латинскую веру... не понимая, что одно это намерение вынимало главнейшую опору московского престола, и без неё этот престол оказался висящим на воздухе.
Впрочем, безумие самозванца совпадало с его самонадеянностью: он в один год обязывался исполнить все свои обещания, а при промедлении освобождал Марину и Юрия Мнишков от их обязательств по отношению к нему!..
Самое обязательство Лжедимитрия, которое можно назвать брачным контрактом, буквально гласило следующее:
„Мы, Димитрий Иванович, Божией милостью царевич великой России, Углицкий, Дмитровский и иных, князь от колена предков своих и всех государств московских государь и дедич.
Рассуждая о будущем состоянии жития нашего не только по примеру иных монархов и предков наших, но и всех христиански живущих, за призрением Господа Бога всемогущего, от Которого живет начало и конец, а жена и смерть бывает от Него же, усмотрели есмя и улюбили себе, будучи в королевстве в польском, в дому честнем, великого роду, житья честного и набожного, приятеля и товарища, с которым бы мне, за помочью Божией, в милости и в любви непременяемой житие свое проводити, ясновельможную панну Марину с великих кончиц Мнишковну, воеводенку сендомирскую, старостенку львовскую, самборскую, меденицкую и проч., дочь ясневелеможного пана Юрья Мнишка с великих кончиц, воеводы сендомирского, львовского, самборского, меденицкого и проч, старосты, жуп русских жупника, которого мы испытавши честность, любовь и доброжелательство (для чего мы взяли его себе за отца); и о том мы убедительно его просили, для большого утверждения взаимной нашей любви, чтобы вышереченную дочь свою, панну Марину, за нас выдал в замужество. А что теперь мы есть не на государствах своих, и то теперь до часу, а как, даст Бог, буду на своих государствах жити, и ему б попомнити слово свое прямое, вместе с панною Мариною, за присягою; а я помню свою присягу, и нам бы то прямо обоим сдержати, и любовь бы была меж нас, а на том мы писаньем своим укрепляемся.
А вперед, во имя Пресвятой Троицы, даю ему слово свое прямое царское: что женюсь на панне Марине; а не женюся, и я проклятство на себя даю, утверждая сие следующими условиями.
Первое: кой час доступлю наследственного нашего Московского государства, я пану отцу, его милости, дам десять сот тысяч злотых польских, как его милости самому для ускорения подъема и заплаты долгов, так и для препровождения к нам ея, панны Марины, будущей жены нашей, из казны нашей московской выдам клейнотов драгоценнейших, а равно и серебра столового к снаряду ея; буде не самому ея, панны, отцу, в небытность его по какой-либо причине, то послам, которых его милость пришлет, или нами отправленным, как выше сказано, без замедления дать, даровать нашим царским словом обещаем.
Второе то: как вступим на наш царский престол отца нашего, и мы тотчас послов своих пришлем до наяснейшого короля польского, извещаючи ему и бьючи челом, чтоб то наше дело, которое ныне промеж нас, было ему ведомо и позволил бы то нам сделати без убытка.
Третье то: той же преж реченной панне жене нашей дам два государства великия, Великий Новгород да Псков, со всеми уезды, и с думными людьми, и с дворяны, и с детьми боярскими, и с попы, и со всеми приходы, и. с пригородки, и с месты, и с села, со всяким владением, и с повольностию, со всем с тем, как мы и отец наш теми государствы владели и указывали; а мне в тех в обоих государствах, в Новегороде и во Пскове, ничем не владети, и в них ни во что невступатися; тем нашим писаньем укрепляем и даруем ей, панне, то за тем своим словом прямо. А как, за помочью Божией, с нею венчаемся, и мы то все, что в нынешнем нашем письме написано, отдадим ей, и в канцрерии нашей ей то в веки напишем, и печать свою царскую к тому приложим. А будет у нашей жены, по грехам, с нами детей не будет, и те оба государства ей приказати наместником своим владети ими и судити, и вольно ей будет своим служилым людям поместья и вотчины давати, и купити, и продавати; также вольно ей, как ся ей полюбит, что в своих в прямых удельных государствах монастыри и костёлы ставити римские, и бискупы, и попы латинские, и школы поставляти, и их наполняти, как им вперед жити; а самой жити с нами; а попы свои себе держати, сколько ей надобе, также набоженство своей римской веры держати безо всякие забороны, якож и мы сами, с Божией милостью, соединение сие приняли; и станем о том накрепко промышляти, чтоб все государство Московское в одну веру римскую всех привести и костелы б римские устроити. А того Боже нам не дай, будет те наши речи в государствах наших не полюбятся, и в год того не сделаем; ино будет вольно пану отцу и панне Марине со мною развестися или пожалуют побольше того, подождут до другого году. А я теперь в том во всем даю на себя запись своей рукой, с крестным целованьем, что мне то все сделати по сему письму, и присягою на том на всем при святцком чину, при попех, что мне все по сей записи сдержати крепко, и всех русских людей в веру латынскую привести».
Устроив материальное положение своей будущей супруги, самозванец должен был позаботиться и о тесте. Мнишку мало было одних денег, он не прочь был бы занять самостоятельное положение, положение владетельного князя, за счёт необъятных владений своего зятя. Поэтому в другой грамоте, данной в Самборе 12-го июня, самозванец идёт ещё дальше по части раздробления своего будущего государства: он обязался уступить воеводе и его наследникам в потомственное владение две великолепные русские области, княжества Смоленское и Северское, кроме тех земель и городов, которые должны были отойти к королю польскому и взамен которых самозванец обязался уступить Мнишку другие города, местечки, земли и доходы, равные по ценности половине, уступленной королю. Эта сделка, преступная не менее первой, выражена была в документе следующего содержания;
„Димитрий Иванович, Божьей милостью царевич великой России, Углицкий, Дмитровский, Городецкий и проч., и проч., князь от колена предков своих, всех государств, к московской монархии принадлежащих, государь и дедич. Объявляем, кому о сём ведать надлежит, что мы ясновельможному господину Юрью из великих кончиц Мнишкови, воеводе сендомирскому, львовскому, самборскому, меденицкому и проч., старосте, жупникови жуп русских, за любовь, милость, доброжелательство и склонность, которую нам явил и являть не перестаёт, в вечные времена дали мы ему и наследникам его Смоленское и Северское княжества в государстве нашем Московском со всём, что к оным княжествам принадлежит, с городами, замками, сёлами, подданными и со всеми обоего полу жителями, как о том в данном от нас его милости особливом привилии ясно изображено и написано, дали, подарили и записали. А для известных и важных причин, и для самой нашей любви и доброжелательства к пресветлейшему королю польскому и всему королевству в предбудущия вечные времена, для согласия и миру между народом польским и московским, Смоленской земли другую половину с замками, городами, городками, уездами, сёлами, реками, озёрами, прудами (оставляя при его милости господине воеводе самой замок с городом Смоленском и со всем, что к половине оного принадлежит) дали, подарили и записали, как о том в особом привилии изображено, королям польским и Речи Посполитой польской шесть городов в княжестве Северском со всем, что к оным принадлежит, с доходами и прибытками, и на всё сие уже совершённой от нас привилий дан есть; и дабы о исполнении всего того его милость господин воевода был благонадёжен, присягой телесною подтвердили мы. И из другого государства, близ Смоленской земли, ещё много городов, городков, замков, земель и прибытков определяем ему, господину воеводе, даровать, присовокупить, записать в вечные времена, как скоро нас Господь Бог на престоле предков наших посадит, дабы равные и не меньшие как с Смоленского, так и с Северского княжества, с городов, замков, городков, сёл, боров, лесов, рек, озёр, прудов всякие имел доходы, то мы ему обещаем и ручаем; и что уже мы однажды присягой подтвердили, то и ныне ни в чём неотменно и ненарушимо подтверждаем всё вышеписанное его милости господину воеводе содержать и исполнить. А для большого уверения и важности сей лист наш при подписании собственной рукой нашей печатью утвердить повелели».
Эти документы ясно свидетельствовали как о безумной расточительности самозванца на чужой счёт, так и о легкомыслии его, и его пособников и руководителей, с королём Сигизмундом Третьим во главе, которые принялись делить шкуру ещё не затравленного медведя. Самозванец уже располагал по своему усмотрению и царством, и его богатством, которые ещё не были в его руках. Очевидно, он ничем не стеснялся и ему ничего не было дорого: он так далеко зашёл в своём отчаянном предприятии, что ничего ему не оставалось, как обещать направо и налево самые неисполнимые вещи, лишь бы не останавливаться и идти вперёд.
Впрочем, о неисполнимости друзья самозванца имели свои представления. Мнишек сам ехал с ним добывать самозванцу престол, а себе зятя и богатства. Кого же вернее иезуитов было послать с самозванцем добывать Россию папе?.. Конечно, иезуиты и были посланы, и к этому изобретён был самый благовидный предлог. Самозванец просил нунция назначить в Москву ксёндза. Желание его было сообщено провинциалу, и этот не замедлил исполнить его желание. В войске самозванца находились католики; для них необходимо было иметь походный костёл, в котором иезуиты могли бы совершать свои службы для солдат и главное для самозванца. Но это был только предлог. Действительные цели отправки иезуитов в Москву выяснились при свидании с ними самозванца.
Когда Лжедимитрий узнал, что с ним в поход назначены два иезуита, он пожелал их видеть и просил их поторопиться в Самбор. При свидании иезуиты были очарованы самозванцем. По их словам, в его обращении не было ничего грубого, монашеского, он был любезен, предупредителен, искусно владел речью.
– Я дал обет, – сказал он им прямо и откровенно, – воздвигнуть в России костёлы, коллегии, монастыри. От вас будет зависеть распространить в стране католическую веру и достигнуть того, чтобы она процветала.
И потом он прибавил в заключение:
– Вверяю вам свою душу.
Этим двум иезуитам предстояла грандиозная задача стать проповедниками католицизма в России. В их обязанность входило не только исполнение религиозных нужд небольшого числа католиков-волонтёров, но, главное, совращение в латинство всей громадной России, по крайней мере первый почин в этом заветном деле Рима и поляков. Ближайшее будущее обещало избранным иезуитам славу апостольства, которую папа не замедлил бы присвоить своим верным слугам.
У одного из этих иезуитов Лжедимитрий исповедался накануне Успеньева дня и в самый праздник Успения причастился ради напутствия перед выступлением в поход.
Этими иезуитами были два ксёндза ярославской коллегии: Николай Чижовский и Андрей Лавицкий.
Андрей Лавицкий провёл, можно сказать, всю свою жизнь в обществе Иисуса. С самых ранних лет он покинул родной город Познань и поступил в виленские иезуитские школы, где и прошёл обычный учебный курс. Очень рано, шестнадцати лет от роду, в 1587 году, он поступил в орден. Здесь его ожидала долгая научная подготовка, которая всегда предшествует священству. После риторики он слушал философию и богословие, а потом сам преподавал в низших и средних классах. Вскоре выяснилось, какие именно качества у него преобладали и какого рода были его способности. Глубоко преданный своему призванию, живой, восприимчивый, он склонялся более к чисто внешней деятельности, чем к сосредоточенной жизни учёного. Вот почему он и не был удостоен степени доктора богословия, которая сопряжена в ордене с званием професа. Впрочем, своим практическим смыслом он умел хорошо пользоваться и с успехом выполнял разные должности. Искреннее благочестие сочеталось у него с пылким воображением: заветной мечтой его юности было проститься с отечеством, отправиться в Индию возвещать евангелие дикарям и окончить жизнь мученической смертью. В 1604 году, будучи во цвете лет, он находился в Ярославе, в Галиции, на последнем испытании. Необходимо заметить, что в иезуитском ордене сверх двух первых лет искуса по окончании научного образования установлен ещё целый год такого же искуса, так называемый „третий год». Это нововведение в орденскую жизнь принадлежит всецело Игнатию Лойоле и составляет особенность иезуитов. Лавицкий проходил установленное послушание вместе с Николаем Чижовским, когда оба они были вызваны в Самбор и назначены полковыми священниками при польском отряде войска самозванца.
Товарищ Лавицкого, Николай Чижовский, был человек совсем иного закала. Почти всё его семейство, осёдлое на Волыни, следовало кальвинскому учению, он же был ревностный католик. Необыкновенно способный, Чижовский, достигнув восемнадцатилетнего возраста, сделался иезуитом в 1588 году и с блестящим успехом завершил круг научных занятий. Твёрдого характера, он неуклонно стремился к намеченной цели и менее других поддавался увлечениям. Лавицкий был подлинен Чижовскому, как старшему товарищу. Оба они получили своё назначение непосредственно от ближайшего своего начальника, Деция Стривери, как орденского правителя в Польше; но собственно это назначение исходило от более высоких лиц. Краковский нунций Рангони приписывал себе инициативу этой меры, принятой вследствие довольно неопределённого намёка Лжедимитрия. На самом деле Стривери одновременно получил письма от нунция и от королевского духовника Барща. Очевидно Сигизмунд III и Рангони сходились в желании поручить иезуитам духовное ведение польского отряда. Выбор же подходящих личностей сделал Стривери по своему усмотрению.