V. Старческое служение иеросхимонаха Амвросия (1860–1891)

Честно и вельми благолепно погребли тело усопшего старца о. Макария. На погребение съехалось много народу – почитателей старца. Когда переносили тело его из скита в монастырь, то тогдашний о. архимандрит Моисей, взирая на погребальное шествие, сопровождаемое более чем 1500 человек, сказал окружавшим: «Это что-то необычайное! 80 лет живу на свете, а не видал таких светлых похорон. Это более походит на перенесение мощей, чем на погребение»¹⁶². Да, светлые были похороны просиявшему чистотой и благочестием мужу. Но темно от печали было на душах у тех, кому было дорого оптинское старчество. Когда умирал о. Леонид, то все знали, что старчество не умерло, что старец ещё при жизни указал себе преемника. Не то было теперь. Тогдашний митрополит Московский Филарет, узнав о кончине о. Макария, писал наместнику Троице Сергиевой Лавры, о. архимандриту Антонию¹⁶³: «Оптинские лишились о. Макария. Думаю, остались от него добрые духовные наследники; но найдётся ли, кто мог бы поддержать их в единстве духа и возглавить?»¹⁶⁴. Действительно, заместителя старца надо было ещё искать, ибо о. Макарий, умирая, преемником себе никого определённо не указал.

Впрочем, эти искания были нетрудны, печаль была непродолжительна. Ближайшим учеником о. Макария, помогавшим ему в его трудах по старчеству, был о. Амвросий, которому тогда было уже 48 лет. Глубокая начитанность в святоотеческих творениях и Слове Божием, строгая подвижническая жизнь, всем хорошо по опыту известная искренняя самоотверженная любовь к каждому ближнему, приветливость и ласковость в обращении, все эти благопотребные в старце качества в изобилии украшали о. Амвросия, и в то тяжёлое для обители время все были того мнения, что наследником старческих преданий, несомненно, должен быть батюшка о. Амвросий. И на этот раз глас народа был явно для всех гласом Самого Бога. В том же 1860 году о. Амвросий без всяких искательств со своей стороны, без всякой борьбы за свои права на старчество, а, напротив, при всяческом отклонении от себя высокого звания стал старцем Оптинской обители, наследником и преемником служений о. Леонида и о. Макария.

Великое дело быть оптинским старцем, особенно после таких великих мужей, как о. Леонид и о. Макарий, которые стали известны почти всей России. В Оптинскую обитель, к старцу, к тому времени стали стекаться посетители со всех концов Руси и в громаднейшем числе. Все шли с сильною верой и с глубокой надеждой. Многие приходили не за исцелением только духовных недугов, но и за уврачеванием телесных болезней. К старцу шли прямо как к святому человеку.

К нему несли показывать самые глубокие и застарелые душевные раны, которых не могли залечить в миpe. К нему шли люди всяких званий – и знатные, и простые, и богатые, и бедные – и все шли с верой и надеждой. Как не ужаснуться было здесь тому, кому приходилось подъять на себя старческое служение, мысли о великой, тяжкой и страшной ответственности перед людьми и перед Богом, какую налагало на него – старца его старческое звание?! Какой страх должен объять душу того, кого просят быть старцем, в виду сего великого и страшного служения!? И что же? Неужели этот страх не обнимал его души? Неужели его душа, издавна воспитанная в смирении и сознании своего ничтожества, неужели он, страшившийся принимать диаконский сан, не страшился, не ужасался ужасом великим теперь, когда его просили быть старцем?! Припомним великих изобразителей пастырства, свв. Иоанна Златоустого и Григория Богослова. Они ли не были уже избранными сосудами благодати Божией? Они ли не имели в избытке всех качеств, сил и способностей, благопотребных к славному прохождению пастырского служения? И, однако, что же? Златоуст, узнав о желании народа и иерархов возложить на него священный сан, бежит в пустыню и скрывается, как недостойный сей великой и страшной святыни. А свт. Григорий Богослов, уже приявши благодать священства, однако удалился бегая и водворися¹⁶⁵ на немалое время вдали от своей паствы¹⁶⁶, а когда возвращался к ней, то говорил: «Хотя и призван я от юности, даже (скажу неизвестное ещё многим) к Нему привержен есмь от ложесн¹⁶⁷, Ему принесён в дар по матернему обету, а потом и сам, когда опасности укрепили, любовь возросла, и помог рассудок. Воскресившему и Спасшему меня добровольно отдал всё – и имение, и знатность, и здоровье, и самый дар слова, однако боюсь, чтобы, связав мне руки и ноги, не извергли меня из брачного чертога, как не имеющего на себе брачного одеяния и нагло вторгшегося в круг возлежащих там»¹⁶⁸.

Если пастырства бегали Златоусты и боялись Григории, то неужели не бегал, неужели не боялся старчества Амвросий? Несомненно, бегал и, несомненно, боялся. Хотя и Амвросий, подобно свт. Григорию, от ложесн матери своим рождением принадлежал к сословию пастырей, от самой ранней юности шёл прямо к пастырству, хотя он отдал всё Господу Богу и даже самую волю, хотя он жил и учился всё время при ногах старцев, однако он ужасался возлагаемого на небо бремени старчества. Он видел в старчестве величайший, труднейший и ответственейший подвиг, а в себе – полное бессилие и одну только греховность; видел это и, однако, принял на себя подвиг старчества потому же, почему приняли пастырство и удалявшиеся его свв. Иоанн и Григорий. А эти сделали сие единственно потому, что видели в принятии пастырства именно ими великую пользу для св. Церкви Христовой того времени и, ничуть не думая отказываться от недосягаемой высоты начертанных ими пастырских идеалов, всё своё упование возложили на неизречённую милость Господню – и в этой надежде свято понесли иго священства¹⁶⁹. Если св. Василий Великий епископа Амфилохия, уловленного сетями благодати, хотя он и избегал рукоположения, утешал в письме такими словами: «не сетуй на тяжесть, превышающую силы. Если бы самому тебе надлежало нести это бремя, то, конечно, оно не только тяжело, но даже и невыносимо. А если Господь несёт его с тобою, то возверзи на Господа печаль твою и Той сотворит¹⁷⁰»¹⁷¹. Если, повторяю, св. Амфилохий мог утешиться этими словами, то о. Амвросий в своём положении мог утешиться подобными же словами своего приснопамятного учителя, старца о. Макария, его, так сказать, старческим исповеданием, которое он всегда хранил в своей душе. Вот это замечательное исповедание: «Хотя я грешен, неразумен и немощен душевно и телесно, но не отрекаюсь – тем, кто ищет с верою утешения или пользы душевной, сказать то, что Бог подает омрачённому моему уму к их пользе и быть в сём орудием милосердого Его отеческого Промысла, аще и недостоин. Если с верою будут искать и принимать мои слова, то и чрез грешника получат пользу, а если без веры или с сомнением и испытанием, разбором слов и действий, то хотя и праведен был, пользы быть не может»¹⁷². Это то старческое исповедание, усвоенное о. Амвросием в глубине души своей, и служило единственным утешением и опорой его смиреной душе с тех тяжких для его смирения дней, когда ему приходилось подъять иго старческого служения, и во всю его многотрудную старческую жизнь. Он знал, что старчество в Оптиной пустыни нужно, он видел, что оно весьма благопотребно и доброплодно для миpa, и уступил просьбам своим почитателей, возверз на Господа печаль¹⁷³ и упование своё и во смирении подъял на себя старческое иго.

Уже одно то, что о. Амвросий принял на себя старческое служение свидетельствует о тех сокровищах духа, какими он владел. «Я грешен, неразумен и немощен душевно и телесно», – вот что постоянно раздавалось в его сердце. Смирение самое глубокое, отрицание в себе всяких достоинств – вот первая добродетель о. Амвросия.

Он считал себя до самой последней минуты самым грешным человеком, самым худшим из всех людей. О своих монашеских подвигах, например, он отзывался сам так, что будто бы их и совсем нет и не было. Однажды рассматривали портрет Василиска¹⁷⁴, приложенный к его житию. Кто-то и сказал, что-де вот у него уж уста очень светлы как-то; вероятно, это потому, что он умер с молитвой Иисусовой на устах.

– Да, это очень может быть, – сказал батюшка. А вот в Глинской пустыни умер один старец, так у него часа три спустя после смерти рука всё перебирала чёточки. А я вот грешный и не знаю, когда только их и перебирал, – добавил батюшка со вздохом и печально махнул рукой. Я даже и в монастыре-то настоящем, пожалуй, всего только один год и прожил, а то как взяли к батюшке о. Леониду в келейники, так с тех пор всё и живу на базаре.

– Ну, уж у вас, батюшка, не на руках, а вон там, в сердце, молитва-то безостановочно перебирается, – сказал кто-то из присутствовавших.

– Ну, нет; на базаре не переберёшь, – ответил батюшка и быстро перешёл к беседе о другом предмете¹⁷⁵.

Одна приезжая посетительница пришла к старцу и говорит ему:

– Батюшка! Мы о вас уж очень много хорошего слышали.

Батюшка на это ответил:

– Славны бубны за горами, а на месте лукошко¹⁷⁶.

Одна из собеседниц старца раз сказала ему:

– Батюшка! Вы похожи на св. Александра Невского. Сколько он трудов перенёс! А Вы также перенесли их очень много.

– Да у него-то труды, а у меня толки, – ответил батюшка¹⁷⁷.

В другой раз батюшке сказали:

– Какой вы премудрый: всех-то приводите к вере, да к Господу Богу, самых-то отчаянных и непокорных.

На это батюшка ответил:

– Нет! Что я могу немощной!¹⁷⁸

Когда в другое время говорили батюшке об его многоплодном служении на пользу Св. Церкви Христовой, то он на это заметил:

– Я ничего не делаю, а только лежу, меня только все хвалят понапрасну. Горе тому человеку, которого хвалят больше его дел¹⁷⁹.

Раз спросили у батюшки:

– Кто будет так милостив до нас, родимый батюшка, если вас Господь возьмёт от нас?

Старец ответил:

– Много есть людей гораздо лучше меня¹⁸⁰.

Не будь этого смирения, возомни старец хоть о каком-нибудь своём даровании – враг не попустил бы ему так плодотворно служить Господу Богу. Примеров этому множество в житиях святых. Может, конечно, показаться странным: как же это такой благочестивый человек, как о. Амвросий, мог мнить себя за самого грешного из всех? Очень просто. Разумеется, он не страдал теми греховными тяжкими болезнями, каких можно найти массу в любом мирском человеке. Но чем чище вода, тем в ней бывают заметней самые маленькие соринки. Когда упадёт в комнату луч солнечного света, то он обнаружит для глаза мириады носящихся в воздухе пылинок, которые раньше, до проникновения луча, не были заметны. Так и душа человеческая: чем больше в ней чистоты, чем больше в неё падает небесного, божественного света, тем она всё больше и больше замечает в себе несовершенств и греховных привычек. Чем выше в нравственном отношении человек, тем он смиреннее, тем сознание им своей греховности яснее и постояннее. Вот это-то нравственное смирение, нищета духовная, сознание своей греховной немощности и было первою добродетелью о. Амвросия, как старца. Не будь её, не был бы он тем, чем был.

Но смирение – это только одна половина старческого исповедания. Другая – в сознании, что он делает Божие дело, что его немощь – орудие в руках Господа, что он пастырь – вестник Божий, служитель Его царства. Это сознание своего пастырского долга никогда не покидало его. Он во всякое время, при всяком человеке, при всяком слове видел и знал, что на него смотрят как на вестника воли Божией, что он действует силою благодати Господней. Постоянное сознание своего пастырства вело к тому, что он постоянно мыслил пред собою Бога, постоянно, при всяких советах, наставлениях и беседах, молился Ему мысленно и безостановочно за приходящих. Потому-то приходящие обычно и получали от него именно духовные утешения, утешения религии, от Господа. В этих советах не было мирского, житейского, а было только одно Божье. Он хорошо сознавал, что к нему идут с сильною верой, что от него ждут помощи, что его прямо чтят чуть не за святого, что его превозносят похвалами. Не признавая в себе никаких достоинств, он, разумеется, всё это объяснял верою приходящих в помощь Господню; себя тут мыслил только посредником между ними и Богом. Сознание этого посредничества было твёрдое и сильное. Многие рассказывают, что старец со властью тому запрещал, иного обличал, одному приказывал, другого наказывал.

Раз один молодой послушник с хорошим высшим светским образованием, работавший в монастыре над своею духовною жизнью, придя к старцу, начал с юношеским жаром говорить против его распоряжений, мнений и наставлений. Старец со свойственной ему кротостью слушал всё время увлекшегося юношу, но под конец запел из 9-й песни канона на Сретение: «Не старец тебе держит, но Аз держу его».

И ласково, и будто шутливо, но необыкновенно властно и действенно; к приведённому выше ответу: «Нет! Что я могу немощной?! – батюшка добавил тогда же:

– А всё это делает Бог милостивый, всемогущий»¹⁸¹.

В обычном своём общем поздравлении к Пасхе 1876 года о. Амвросий пишет: «Хотя я сам слаб и во всём неисправно живу, но привык других учить. Оттого как бы невольно понуждаюсь сказать вам в праздник сей что-либо душеполезное и душеспасительное, хотя сам того не исполняю делом»¹⁸².

Но главное – этот человек, правда, хорошо и научно образованный, но ещё более наученный опытом, жизнью и примерами других, имел твёрдое и ясное христианское мировоззрение. Напрасно думать, что это мировоззрение у него было плодом каких-нибудь философских умствований. Со свойственным ему остроумием он над всеми учёными теориями жизни, счастья и их несогласием о действительностью подшучивал, говоря: «Всякая теория – это придворная дама, стройная, тонкая: ей можно любоваться: а практика – это неповоротливый, страшный медведь, который вышел из лесу и всё ломает»¹⁸³. Нет, мировоззрение о. Амвросия весьма просто; оно просто, как св. Евангелие, но оно и глубоко и истинно опять так же, как и Божие слово. Покойный на серьёзные вопросы о том: в чём смысл жизни? как надо по истине жить? – обыкновенно говорил: «Как жить? Очень просто. Жить не тужить, никого не осуждать и всем наше почтение», причём, улыбаясь, снимал шапочку¹⁸⁴. Каково же это его мировоззрение? Где его центр? «Настоящая жизнь, – писал в одном своём письме старец, – есть не что иное, как приготовление к жизни будущей. И для получения сего неизбежно понесть различные скорби и болезни, по сказанному в слове Божием: многими скорбьми подобает нам внити в Царствие небесное¹⁸⁵»¹⁸⁶. Согласно сему, старец старался жить жизнью только одного духовного человека, а плотского умерщвлял. Давая обильную пищу первому, в молитве, в добрых делах, в богомыслии и т. д.. последнему он ничего не давал. Что было у старца для себя? Ничего. Всё для ближних, всё для любви к ним, которая и составляет сущность духовной жизни. мирские люди, будучи весьма мало знакомы с монашеской жизнью, весьма часто имеют неосторожность утверждать, что в монастырях живут так же, как и в миpy с тем только различием, что в монастыре больше молятся. Достаточно пожить возле покойного старца Амвросия несколько дней и поприсмотреться к его жизни, чтобы положительно придти в изумление: у него ни минуты для себя, а всё для других. Своего у него ничего не было: ни родных, ни стяжаний, ни невинных развлечений, ничего. С утра до вечера к нему только шёл народ, и он был всё время с ним, ко всем ласков, внимателен, сердечен. Простой плотской мирской человек пришел бы в ужас, когда увидал: сколько терпения и любви у этого немощного старца; ни на кого, бывало, никогда не раздражится. Спаситель отличительным и главным признаком Своих учеников поставил любовь. Вот её-то больше всего и заповедовал и покойный старец другим, в ней он полагал весь смысл истинно христианского жизнеустроения. Большинство сохранившихся наставлений и изречений о. Амвросия именно и говорят о благоустроении отношений к ближним. «Милость и снисхождение к ближним и прощение их недостатков есть кратчайший путь ко спасению. Но исполнение этой заповеди и совершение этой добродетели невозможно без смирения и терпения, потому что смирение подаёт крепость во всякой добродетели, а без терпения не совершается никакое доброе дело. По свидетельству препод. Каллиста и Игнатия, любовь, и милость, и смирение отличаются одними только наименованиями, а силу и действие имеют одинаковые. Любовь и милость не могут быть без смирения, а смирение не может быть без милости и любви»¹⁸⁷.

Когда в 1860 году, после смерти о. Макария, отцу Амвросию судил Господь стать на его место старцем, и он им действительно стал, то это великое и ответственное дело не было для него вполне новым и непривычным. Мы говорим не об его личных качествах и нравственных достоинствах: у него была уже чисто старческая опытность, ибо он с самеого поступления в монастырь стоял при ногу старчества, возле старцев: о. Леонида и о. Макария.

Старческое служение о. Амвросия главным образом и, прежде всего, началось с окормления братий Оптиной пустыни. Старец сильно любил свою обитель и её питомцев. Иногда судьба заносила их в далекие стороны; и замечательно: какую сильную любовь сохраняли они к старцу! Старец всецело управлял духовною жизнью обители. Все спрашивали на всё его благословения. Чувством самого искреннего благоговения и послушания были проникнуты к нему и сами настоятели: о. Моисей и о. Исаакий. Впрочем, и старец был в послушании у них.

«Мать Амвросия, – рассказывал раз старец, – часто присылала за мною лошадь. Архимандриту о. Моисею это не нравилось. Вот он раз вышел мне навстречу и стоял, опершись на палку, на перекрёстке, где мне нужно было просажать. Делать нечего; я снял шапочку и раскланялся. С тех пор я уже более не ездил, а ходил пешком»¹⁸⁸.

Каждый из братий поверял старцу свою душу. Случится ли искушение какое, возникает ли какое-либо недоумение или сомнение – идёт со всем этим инок к старцу, всё поведывает ему и получает утешение. Иногда нападёт на монаха уныние, отчаяние; нигде не найдёт места от какой-либо мысли; не знает что и делать; но пойдёт к старцу – и получает душевный мир и покой. И слово его было всегда ласково, любовно, но и авторитетно. Особенно и внимателен и отечески попечителен был о. Амвросий и к новопоступавшим в монастырь и к новоначальным монахам. Эти юные деревца и особенно нуждались в нежных о себе заботах. Многие из живущих теперь в Оптиной пустыни иноков и послушников обязаны своим поступлением в монастырь именно о. Амвросию. Некоторые из них раньше совершенно и не думали о монастыре; но вот побывали у старца – и он устроил так, что они теперь благословляют тот день и час, когда они вступили под кров святой обители. Братия ходили к старцу во всякое время, когда кому вздумается; разумеется, старались попасть тогда, когда меньше у него мирян. Иные по назначению старца ходили к нему читать и петь во время совершавшихся у него в келье всенощных, часов, правил и т. п. Такое назначение почиталось за счастье.

Чтобы подробнее и яснее описать: чем был для Оптиной пустыни покойный старец о. Амвросий и что он сделал для неё – для сего не нужно рыться в пыльных архивах монастырских бумаг. Та живая летопись, которая непрерывно, изо дня в день, велась о деяниях старца – писалась на скрижалях сердец братий. Жизнеописателю о. Амвросия не приходится говорить, что вот-де покойный старец оставил великий памятник своих трудов только в виде прекрасного, выстроенного им, храма в обители. Отец Амвросий, кроме этого храма, созидал другой, наипрекраснейший, храм в душах братий. Но, к сожалению, нам не рассказать об этих подвигах покойного. Мы видели, что вся обитель, когда настали для неё роковые дни разлуки с почившим старцем, все братия полны были самого неутешного и искреннего горя: видно было, что они теряли своего отца духовного, владевшего их душами силою своей пастырской мощи. Видно было, что там всё росло и крепло под заботливою рукой старца. Представьте себе что пo безбрежному океану плывёт одинокий корабль. Бурная стихия не даёт покоя путникам. Постоянные ветры грозят гибелью судну. Кругом не видно берега. Одни только опасности, одни смертные страхи. Пловцам грозит голодная смерть, ибо жизненные припасы израсходованы. Но вот к корабле обрёлся человек, который сразу сумел поселить мужество в отчаявшихся; откуда-то умел он и доставать хлеба. Заскорбит один, заголодает другой, впадёт в отчаяние третий – всех утешает чудный утешитель. Таким утешителем для братий Оптиной пустыни, этого корабля, плавающего по бурному житейскому морю, был о. Амвросий. Слава Богу, что Господь по смерти покойного не лишил святую обитель другого мудрого утешителя. Нет возможности перечислить всех подвигов о. Амвросия для обители. Достаточно сказать, что она жила им. Помимо келейных признаний, по примеру прежних старцев, о. Амвросий делал общее исповедание помыслов и дел. Тёплый летний вечер. Вечерня, трапеза, правило окончены. Братия толпится у кельи старца. Он, хилый и больной, сидит у своей избушки и беседует с братией. Тут-то и идёт общее, во всеуслышание, исповедание. «Я враждую на такого-то, я возгордился тем-то, я то-то помыслил, я то-то сделал». Тут же и прощение, тут же наставление и мир.

Но служение старца не ограничивалось только монастырём. Этот отшельник, живший в маленькой келье, сумел раздвинуть её стены на необъятные пространства. Люди всех званий и положений, жители самых далёких губерний – все знали смиренного, прозорливого оптинского старца и текли к нему с верой. Фотографию о. Амвросии, купленную на последние гроши, можно встретить в самых захолустных уголках любой губернии. Когда бы вы ни пришли в Оптину пустынь, всегда бы вы встретили там целые толпы богомольцев. Их влекла сюда не какая-либо местная святыня, но единственно – старец о. Амвросий. Оптина пустынь стала в наши дни одним из самых известнейших монастырей на Руси именно благодаря о. Амвросию. Не можем воздержаться, чтобы не привести одного стихотворения, где воспевается эта св. обитель и её дивный старец. Вот оно:

Среди лесов, в стране далёкой и глухой,

Обитель мирная издавна приютилась,

Стеною белою от миpa оградилась

И в небо шлёт мольбу за пламенной мольбой.

Обитель мирная – приют больных сердец,

Разбитых жизнью, обиженных судьбою.

Иль чистых сердцем душ, предызбранных Тобою,

О, Всемогущий и Всеведущий Отец!

Пусть буря там вдали, немолчный гул валов,

Пусть пенится, кипит страстей житейских море,

Пусть волны грозные бушуют на просторе, –

Здесь пристань тихая у верных берегов....

Здесь так молитвенно и ласково шумит

Вершинами дерев сосновый лес душистый;

Свой бурный бег смирив, здесь лентой серебристой

Река между кустов задумчиво бежит....

Здесь храмы... иноки... и много лет живёт

В лесу, в скиту святом, здесь старец прозорливый;

Но миp о нём узнал: рукой нетерпеливой

Стучит уж в дверь к нему и просится народ...

Им принят всякий здесь: и барин, и мужик,

Богатый и бедняк, – всем нужен старец чудный:

Струей целительной в волненьях жизни трудной

Здесь утешенья бьёт духовного родник.

Сюда, боец прискорбных наших дней!

В обитель мирную на отдых и молитву:

Как древний муж, гигант-боец Антей,

Здесь силой укрепись, опять пойдёшь на битву.

Здесь хорошо; здесь можно отдохнуть

Душой усталою к борьбе за правду Божью,

И свежих сил здесь можно почерпнуть

На новый, грозный бой с безверием и ложью.

Чтоб описать: как служил покойный на пользу этих приходивших к нему мирян, для этого нужно было видеть эту дивную картину. Не было дня в году, не было часа в сутках, когда бы ни стояли около скитских ворот жаждавшие повидать батюшку. И всех он успевал принимать, всех успевал наставлять и утешать. В надгробных речах, приводимых ниже, подробно описано это служение старца.