Ульяна Осорьина

В царствование Бориса Годунова жила в своем имении вдова-помещица, жена зажиточного провинциального дворянина, Ульяна Устиновна Осорьина.

Это была простая, обыкновенная добрая женщина древней Руси, – отличавшаяся от других разве только тем, что жалость к бедному и убогому, – чувство, с которым русская женщина на свет родится, – в ней было тоньше и глубже, чем во многих других. Еще до замужества, живя у тетки по смерти родителей, она обшивала всех сирот и немощных вдов в её деревне, и часто до рассвета не гасла свеча в её светлице.

По выходе её замуж, свекровь поручила ей ведение домашнего хозяйства, и невестка оказалась умною и распорядительною хозяйкой. Но привычная мысль о бедном и убогом не покидала её среди домашних и семейных хлопот. Она глубоко усвоила себе христианскую заповедь о тайной милостыне. Бывало, ушлют её мужа на царскую службу куда-нибудь в Астрахань, года на два или на три. Оставшись дома и коротая одинокие вечера, она шила и пряла, рукоделье свое продавала и выручку тайком раздавала нищим, которые приходили к ней по ночам.

Не считая себя вправе брать что-нибудь из домашних запасов без спроса у свекрови, она однажды прибегла даже к маленькому лукавству. Ульяна была очень умеренна в пище, только обедала, не завтракала и не полдничала, что очень тревожило свекровь, боявшуюся за здоровье молодой невестки. Случился на Руси один из редких неурожаев, и в Муромском краю наступил голод. Ульяна усилила обычную свою тайную милостыню и, нуждаясь в новых средствах, вдруг стала требовать себе полностью завтраков и полдников, которые, разумеется, шли в раздачу голодающим. Свекровь полушутливо заметила ей:

– Что это подеялось с тобой, дочь моя? Когда хлеба было вдоволь, тебя, бывало, не дозовешься ни к завтраку, ни к полднику, а теперь, когда всем стало есть нечего, у тебя такая охота к еде припала.

– Пока не было у меня детей, – ответила невестка, – мне еда и на ум не шла, а как пошли ребята родиться, я отощала и никак не могу наесться: не только что днем, но и ночью так и тянет к еде; только мне стыдно, матушка, просить у тебя.

Свекровь осталась довольна объяснением своей доброй лгуньи и позволила ей брать себе пищи, сколько захочется, и днем и ночью.

В усадьбе Ульяны было много челяди⁵. Она ее хорошо кормила и одевала, не баловала, но щадила, не оставляла без дела, но задавала каждому работу по силам и не требовала от неё личных услуг: что могла, все делала для себя сама, не допускала даже разувать себя и подавать воды умыться. При этом она не позволяла себе обращаться к крепостным с кличками, какими тогда знатные люди окрикивали своих людей: «Ванька», «Машка», но каждого и каждую называла своим именем.

Она была уже в преклонных летах, когда ее постигло тяжкое благотворительное испытание. Похоронив мужа, вырастив сыновей и поставив их на царскую службу, Ульяна помышляла уже о вечном устроении собственной души, но все еще тлела перед Богом любовью к ближнему, как тлеет перед образом догорающая восковая свечка. Нищелюбие не позволяло ей быть запасливой хозяйкой. Домовое продовольствие она рассчитывала только на год, раздавая остальное нуждающимся. Бедный был для неё какой-то бездонной сберегательной кружкой, куда она с не насыщаемым скопидомством все прятала да прятала все свои сбережения и излишки. Порой у неё на дому не оставалось ни копейки от милостыни, и она занимала у сыновей деньги, на которые шила зимнюю одежду для нищих, а сама, имея уж под 60 лет, ходила всю зиму без шубы. Начало страшного голодного трехлетия при царе Борисе застало ее в нижегородской вотчине совсем неприготовленной. С полей своих она не собрала ни зерна, запасов не было, скот пал почти весь от бескормицы. Но она не упала духом, а бодро принялась за дело: распродала остаток скота, платье, посуду, все ценное в доме и на вырученные деньги покупала хлеб, который и раздавала голодающим.

Слуг; ни одного просящего не отпускала с пустыми руками и особенно заботилась о прокормлении своей челяди. Тогда многие расчетливые господа просто прогоняли со дворов своих холопов, чтобы не кормить их, но не давали им отпускных, чтобы после воротить их в неволю. Брошенные на произвол судьбы среди всеобщего смятенья, холопы принимались воровать и грабить. Ульяна больше всего старалась не допустить до этого своих слуг и удерживала их при себе, сколько было у неё силы. Наконец она дошла до последней степени нищеты, обобрала себя дочиста, так что не в чем стало выйти в церковь. Выбившись из сил, израсходовав весь хлеб до последнего зерна, она объявила своей крепостной дворне, что кормить ее больше она не может: кто желает, пусть берет свои крепости, или отпускные, и идет с Богом на волю. Некоторые ушли от неё, и она проводила их с молитвою и благословением, но другие отказались от воли, объявили, что не пойдут, скорее умрут со своею госпожою, чем покинут её.

Она разослала своих верных слуг по лесам и полям собирать древесную кору и лебеду и принялась печь хлеб из этих веществ, которыми кормилась с детьми и холопами и даже ухитрялась делиться с нищими.

Окрестные помещики с упреком говорили этим нищим:

– Зачем это вы заходите к ней? Чего взять с неё? Она и сама помирает с голоду.

– А вот что, скажем, – говорили нищие. – Много обошли мы сел, где нам подавали настоящий хлеб, да и он не елся нами так всласть, как хлеб этой вдовы.

Тогда соседи-помещики начали подсылать к Ульяне за её диковинным хлебом; отведав его, они находили, что нищие были правы, и с удивлением говорили между собой: «Мастера же её холопы хлебы печь!»

Два года терпела Ульяна такую нищету и не печалилась, не роптала, не изнемогала от нищеты, напротив, была весела, как никогда прежде.

«Добрые люди древней Руси» Ключевского).