О смерти крестной

Впервые в: Православная мысль. № 2. Париж, 1930, сс. 148–187. Печатается по этому изданию.

Флоровский дает в статье ссылки на сочинения отцов, указывая только редактора того или иного издания. Приведем полные библиографические данные о цитируемых изданиях:

Bonwetsch – Methodius Olympius. Opera / Ed. G. N. Bonwetsch. Leipzig, 1917 (GCS 27).

Hartel – Cyprianus Carthaginiensis. Opera / Ed. G. Hartel. 3 Bdd. Vienna, 1868–1871 (C.S.E.L. 3).

Harvey – Irenaeus Lugdunensis. Adversus haereses / Ed. W. W. Harvey. 2 voll. Cambridge, 1857.

Holl – Epiphanius Constantiensis. Opera / Ed. K. Holl. 3 Bdd. Leipzig, 1915–1933 (GCS 25, 31:37).

Kroymann – Tertullianus. Opera. Pars III / Ed. Е. Kroymann. Vienna, 1906 (C.S.E.L. 47).

Lelong – Les Pères apostoliques. Т. III. Ignace d’An¬tioche et Polycarpe de Smyrne / Ed. A. Lelong. Paris, 1910.

Otto – Corpus apologetarum / Ed. J. С. T. von Otto. 9 Bdd. Jena, 1847–1872.

Preuschen – Origenes. Commentaria in Evangelium Joannis / Ed. Е. Preuschen. Leipzig, 1903 (GCS 4).

Reifferscheid-Wissowa – Tertullianus. Opera. Pars 1 / Ed. A. Reifferscheid et G. Wissawa. Vienna, 1890 (C.S.E.L. 20).

Schwartz – Athenagoras Atheniensis. Opera / Ed. E. Schwartz. Leipzig, 1891 (TUIV.2).

Srawley – Gregarius Nyssenus. Oratio catechetica / Ed. J. Н. Srawley. Cambridge Patristic Texts, 1903.

Мысль мою Твоим смирением сохрани... (Из вечернего правила)

«Слово плоть бысть» – в этом высшая радость христианской веры. В этом – полнота Откровения. И откровения не только о Боге, но и о человеке... В Воплощении Слова открывается и осуществляется смысл человеческого бытия. Во Христе-Богочеловеке явлена мера и высший предел человеческой жизни. Ибо «Сын Божий стал Сыном человеческим, чтобы и человек стал сыном Божиим», как говорил сщмч. Ириней²³⁴. В воплощении Слова не только восстанавливается первозданная цельность и полнота человеческой природы. И человеческая природа не только возвращается к утраченному Богообщению – но обновляется, воссозидается, новотворится... Первый Адам был до падения духоносным человеком... «Последний Адам» есть Господь с небеси (1Кор.15:47)... И в Воплощении Слова человеческое естество не только помазуется сверхизбыточным излиянием благодати, но приемлется в ипостасное единство со Словом, как «собственное» Ему человечество, уже нераздельно и неразлучно соприсущее Ему в Его собственной ипостаси... В этом восприятии человеческого естества в непреложное общение Божественной жизни древние отцы видели смысл спасения, смысл искупительного дела Христова... «То спасается, что соединяется с Богом», – говорил свт. Григорий Богослов²³⁵. Это основной мотив богословия сщмч. Иринея, свт. Афанасия, свв. Каппадокийцев, свт. Кирилла Александрийского, преп. Максима Исповедника. Вся история христологического догмата определяется этой основной предпосылкой: Воплощение Слова, как Искупление... В Воплощении Слова сбывается человеческая судьба, свершается предвечное Божие изволение о человеке – «еже от века утаенное и ангелом несведомое таинство»... И отныне жизнь человека, по слову апостола, «сокрыта со Христом в Боге» (Кол.3:3).

Воплощение Слова было абсолютным Богоявлением. И прежде всего – явлением Жизни... Христос есть Слово Жизни, о λόγος τῆς ζωῆς... «Ибо Жизнь явилась, и мы видели, и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную Жизнь, которая была у Отца и явилась нам» (1Ин.1:2)²³⁶. Воплощение Слова есть оживотворение человека, некое воскрешение человеческого естества. Но Воплощением только начинается Евангельская история Бога Слова... Исполняется она в смерти, и смерти крестной. Жизнь открывается нам через смерть... В этом таинственный парадокс христианской веры: жизнь через смерть как воскресение от вольной смерти, жизнь от гроба и из гроба, таинство живоносного и животворящего гроба... И каждый рождается к подлинной и вечной жизни только через крещальное умирание, через крещальное спогребение Христу, – возрождается со Христом от погребальной крестной купели... В этом непреложный закон истинной жизни... «Ты еже сееши, не оживет, аще не умрет» (1Кор.15:36).

«Велия благочестия тайна: Бог явися во плоти» (1Тим.3:16). Но «явился» Бог не затем, чтобы сразу и действием Своего всемогущества пересоздать мир, и не затем, чтобы сиянием Своей славы Его сразу просветить и преобразить. Божественное изволение не упраздняет изначального законоположения человеческого «самовластия» (το αυτεξούσιον), не отменяет и не нарушает «древнего закона человеческой свободы». И в этом сказывается некое самоограничение, некий кеносис Божественной воли. И более того – некий кеносис и самой Божественной любви. Божественная любовь как бы связывает и ограничивает Себя соблюдением тварной свободы. И Божественная жизнь является в уничижении, не в славе. Не было никакой принудительной очевидности в этом Богоявлении. Не многие узнавали под «зраком раба» Господа славы. А кто узнавал – узнавал не силой естественной прозорливости, но по Отчему откровению (ср. Мф.16:17). Воплощенное Слово является на земле как человек среди человеков... Это было искупительным восприятием всей человеческой полноты – не только человеческой природы, но и всей полноты человеческой жизни... Воплощение должно было раскрыться во всей полноте жизни, в полноте человеческих возрастов – в этом один из аспектов замечательной мысли о «возглавлении» всяческих во Христе, которая вслед за апостолом Павлом с такой силой была развита сщмч. Иринеем²³⁷. Это было «уничижением» Слова (ср. Флп.2:7). Но не было умалением или «истощанием» Его Божества, которое пребывает в Воплощении неизменным, «кроме вращения» (ἂνευ τροπῆς). Это было, скорее, возвышением человека, «обожением» человеческого естества²³⁸. Нужно подчеркнуть: в Воплощении Словом воспринята первозданная человеческая природа, свободная от первородного греха, кроме греха... Этим не нарушается полнота природы, не нарушается «единосущие» Спасителя по человечеству с нами, грешными людьми. Ибо грех не принадлежит к человеческой природе, есть на ней некий паразитарный и противоестественный нарост – это с большой силой было показано свт. Григорием Нисским и особенно преп. Максимом Исповедником в связи с учением о воле, как о седалище греха²³⁹. В Воплощении Словом воспринимается первозданное человеческое естество, созданное «по образу Божию», – потому в воплощении и «восстанавливается» образ Божий в человеке... И это восприятие не было еще восприятием человеческих страданий, не было восприятием страждущего человечества... Иначе сказать, это было восприятием человеческой жизни, но не смерти... Свобода Спасителя по человечеству от первородного греха означает и Его свободу от смерти, как от «оброка греха». Спаситель уже от рождения неповинен тлению и смерти, подобно Первозданному, – уже может не умереть (potens non mori), хотя еще и может умереть (potens autem mori). И поэтому смерть Спасителя была и могла быть только вольной – не по необходимости падшего естества, но по свободному изволению и приятию.

Нужно различать: восприятие человеческой природы и взятие греха... Христос есть «Агнец Божий вземляй грех мира» (Ин.1:29). Но не в Воплощении вземлет Он грех мира... Это подвиг воли, не необходимость природы... Спаситель подъемлет и несет грех мира (скорее, чем приемлет или воспринимает) свободным изволением любви – Своей человеческой любви. И несет его так, что он не становится его собственным грехом, не нарушает непорочности Его природы и воли. Несет его вольно – потому и имеет спасительную силу это «взятие» греха, как свободное движение сострадания и любви²⁴⁰. Это взятие греха не исчерпывается состраданием. В этом мире, который «во зле лежит», самая непорочность и праведность есть уже страдание, источник или причина страдания или тесноты. И потому, что праведное сердце скорбит и болеет о неправде; и потому, что страждет от неправды мира сего. Жизнь Спасителя, как жизнь праведника, как жизнь пречистая и невинная, неизбежно должна была оказаться в этом мире жизнью страждущей и страдальческой. Добро тесно для мира, и мир сей тесен для добра. Мир сей отвергает добро и ненавидит свет. И не приемлет Христа, и ненавидит Его и Отца Его (ср. Ин.15:23–24). И Спаситель подчиняется порядку этого мира, долготерпит – и самое противление мира покрывает Своей всепрощающей любовью: «Не ведят бо, что творят» (Лк.23:34)... Вся жизнь Спасителя была единым откровением любви, единым подвигом страждущей любви... Вся жизнь Спасителя есть единый Крест... Но страдание еще не весь Крест... И Крест больше, чем страждущее Добро... Жертва Христова не исчерпывается послушанием, долготерпением, состраданием, всепрощением... Нельзя разрывать на части единое искупительное дело Христово. Земная жизнь Спасителя есть единое органическое целое, и не следует связывать Его искупительный подвиг с одним, каким-либо отдельным, ее моментом. Однако вершина этой жизни – в смерти. И о часе смертном прямо свидетельствовал Господь: «Сего ради приидох на час сей» (Ин.12:27) ...

Таинство Креста смущает и мысль, и чувство – кажется непонятным и странным это «ужасное смотрение» ... Вся священная жизнь Богочеловека была единым великим подвигом долготерпения, милосердия, любви... И вся она озарена присносущным сиянием Божества – правда, незримым для плотского и греховного мира... Но на Голгофе, не на Фаворе, совершается спасение – и Крест следует за Иисусом и на самый Фавор (ср. Лк.9:31). Христос приходит не только для того, чтобы учить со властию и сказать людям имя Отчее, и не только для дел милосердия. Он приходит пострадать и умереть. Об этом Он сам свидетельствовал не раз – пред смущенными и недоумевающими учениками. И не только пророчествовал о грядущей страсти и смерти, но прямо говорил, что Ему «надлежит», что Ему должно пострадать и быть убиту. Именно «надлежит», не только предстоит... «И начал учить их, что Сыну человеческому много должно пострадать, быть отвергнуту старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и воскреснуть в третий день» (Мк.8:31; Мф.16:21; Лк.9:22; ср. 24:26)... «Надлежит» не только по закону мира сего, не только по законам ненависти и злобы. Смерть Господа вполне свободна. Никто не отнимает жизни у Него. Он сам полагает душу Свою, по Своей воле и власти – «имею власть», ἐξουσίαν ἒχω! (Ин.10:18). По катехизическому определению, Он страдал и умер «не потому, что не мог избежать страдания, но потому, что восхотел пострадать» ... Восхотел не только в смысле вольного долготерпения или непротивления, не в том только смысле, что попустил совершиться над Собой беснованию греха и неправды. Не только попустил, но изволил. Умереть «надлежало» по закону Божию, по закону правды и любви. Это не необходимость греховного мира. Это – необходимость Божественной любви. Таинство крестное начинается в вечности – «в недоступном для твари святилище триипостасного Божества». И в земном таинстве раскрывается премирная тайна Божией Премудрости и Любви. Потому и говорится о Христе как об Агнце, «предуведенном прежде сложения мира» (1Пет.1:19–20) и даже – «заколенном от сложения мира» (Откр.13:8). И, как говорил Филарет Московский, «Крест Иисусов, сложенный из вражды иудеев и буйства язычников, есть уже земной образ и тень сего небесного Креста любви»²⁴¹. В эту Божественную необходимость крестной смерти с трудом проникает человеческая мысль.

О Крестной тайне Церковь свидетельствует не в однозначных догматических формулах. И до сих пор она повторяет богодухновенные слова Нового Завета, слова апостольского проповедания, говорит в образах и описательно. Это значит, что трудно найти слова и речения, которыми удавалось бы точно и до конца выразить «великую тайну благочестия». И, прежде всего, нельзя точно и до конца раскрыть смысл Крестного таинства в одних только этических категориях. Моральные и, тем более, правовые понятия остаются здесь всегда только бледными антропоморфизмами. Это относится и к понятию жертвы. Жертву Христову нельзя понимать только как пожертвование... Это не объяснит необходимости смерти. Ибо вся жизнь Богочеловека была бесконечной жертвой. Почему же пречистой Жизни недостаточно для победы над смертью – и смерть побеждается только через смерть... И, к тому же, есть ли смерть для праведника, для Богочеловека, жертва, в смысле отказа от дорогого и любимого – особенно в предведении воскресения, в третий день...

Не открывает до конца смысл Крестной смерти и идея Божественной справедливости, justitia vindicativa. В понятиях счета и уравнения, возмездия и удовлетворения нельзя исчерпать тайну Крестного отречения и любви. Если ипостасным соединением с Божеством бесконечно усилена значимость смерти Христовой, разве не в той же мере умножены в силе и вся Его жизнь, и все Его дела – дела не только Праведника, но Богочеловека... Разве не покрывают Его дела с избытком и лукавое неделание, и грешные деяния всего падшего человечества... Наконец, в страстях и Крестной смерти нет той справедливой необходимости, определяемой Законом, которая была бы в каждой смерти праведника. Ибо это не страдания и смерть человека, силой внешней помощи усовершившегося в терпении и послушании, и тем стяжавшего от Бога большую благодать. Это – страдания Богочеловека, страдания непорочного человеческого естества, уже «обоженного» восприятием в ипостась Слова... Не объясняет этого и идея «заместительного» удовлетворения, satisfactio vicaria схоластики. Не потому, что невозможно «замещение». Но потому, что Бог не ищет страдания твари – Он скорбит о ней... Как может карательная смерть пречистого Богочеловека быть упразднением греха, если смерть вообще есть оброк греха – и только в греховном мире и есть смерть... Разве «справедливость» стесняет милосердие и любовь, так, чтобы нужна была Крестная смерть для освобождения милующей любви Божией от запретов уравнительного правосудия... Все эти сомнения с дерзновением и силой выразил уже свт. Григорий Богослов в своем знаменитом Пасхальном слове (которое, кстати сказать, по Типикону положено в качестве первого «уставного чтения» за Пасхальной Заутреней, на третьей песне) ... «Кому и для чего пролита сия излиянная за нас кровь – кровь великая и преславная, кровь Бога, и Архиерея, и Жертвы... Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение... Если цена искупления дается не иному кому, как содержащему во власти, – спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена... Если лукавому, то как сие оскорбительно... Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но и самого Бога – за свое мучительство получает такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить и нас... Если же Отцу, то, во-первых, – каким образом? Не у Него мы были в плену... И, во-вторых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы давши овна» ... Своими вопросами свт. Григорий хочет показать необъяснимость Крестной смерти из требований уравнительной справедливости. Он не оставляет вопроса без ответа и заключает: «Из сего видно, что приемлет Отец не потому, что требовал или имел нужду, но по домостроительству и потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога»²⁴²...

Спасение есть не только прощение грешника, не только «примирение» Бога с ним. Спасение есть снятие и отмена самого греха – избавление человека от греха и от смерти. И спасение исполнилось и совершилось на Кресте – «кровию Креста» (Кол.1:20)²⁴³... Не только Крестным страданием, но и Крестной смертью... Это было разрушением смерти. И понять это можно только из смысла смерти²⁴⁴.

Создан человек «в неистление» (είς αφθαρσίαν) – сотворен и призван к общению Божественной жизни, к жизни в Боге. И, как созданному «по образу Божию», человеку в самом акте творения дано было бессмертие... «Так как одно из благ Божеского естества есть вечность, – объясняет свт. Григорий Нисский, – то надлежало, чтобы устроение нашей природы не было лишено в ней участия, но, чтобы она сама в себе самой имела бессмертие и вложенной в нее силой познавала Превысшего, и взыскала вечности Божией»²⁴⁵. Бессмертие дано было человеку как возможность – и она должна была быть осуществлена его творческой свободой, в стяжании Духа. В грехопадении закрылась эта возможность для человека. Человек омертвел, стал смертен. Самое грехопадение есть уже смерть, как удаление от единого источника жизни и бессмертия, как совлечение животворящего Духа. «Общение с Богом есть жизнь и свет, – говорил сщмч. Ириней, – и отделение от Бога есть смерть»²⁴⁶. И прародители умерли, как только согрешили, и стали должниками смерти, – «ибо день творения один»²⁴⁷ ... Грех есть, прежде всего, отпадение от Бога, самозамыкание и самоутверждение твари. И через грех входит в мир человеческий смерть (Рим.5:12). В отделении и отдалении от Бога человеческая природа расшатывается, разлаживается, разлагается. Самый состав человеческий оказывается нестойким и непрочным. Связь души и тела становится неустойчивой. Тело превращается в узилище и гробницу души... И открывается неизбежность смерти, как разлучения души и тела, уже как бы не скрепленных между собой. Преступление заповеди «возвратило человека в естественное состояние (είς τό κατά φὐσιν ἐπεστρεφεν), – говорил свт. Афанасий, – чтобы, как сотворен он был из ничего, так и в самом бытии, со временем, по всей справедливости потерпел тление». Ибо, созданная из ничего, тварь и существует над бездной ничтожества, готовая всегда в нее низвергнуться. Тварь, говорит свт. Афанасий, есть естество немощное и смертное, «текучее и разлагающееся» – φύσις ρεύστἠ καί διαλυαμένη. И от «естественного тления» оно избавляется только силой благодати, «присутствием Слова». Поэтому разлучение с Богом приводит тварь к разложению и распаду²⁴⁸... «Мы умрем и будем, как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать» (2Цар.14:14)...

Человек в грехопадении стал смертен, и действительно умирает. И смерть человека становится космической катастрофой. Ибо в умирающем человеке природа утрачивает свое бессмертное средоточие, и сама как бы умирает в человеке. Человек взят от природы, сотворен из персти земной. Но Бог вдунул в него дыхание жизни... Для того, объясняет свт. Григорий Нисский, «чтобы земное сопревознеслось с Божественным и, через срастворение дольнего естества с естеством премирным, единая некая благодать равночестно проходила по всей твари»²⁴⁹. Человек есть некий «малый мир», в нем «соединяется всякий род жизни» – в нем, и только в нем, весь мир соприкасается с Богом²⁵⁰. И потому, отступничество человека отчуждает от Бога всю тварь, опустошает ее, как бы ее обезбоживает. Грехопадение человека расшатывает космический лад и строй... Грех есть нестроение, разлад, беззаконие... И потому, по образному выражению церковной песни, «солнце лучи скры, луна со звездами в кровь преложися, холмы вострепеташа, егда рай заключися»²⁵¹. Строго говоря, умирает только человек. Конечно, смерть есть закон природы, закон органической жизни. И омертвение человека означает именно его ниспадение или вовлечение в этот круговорот природы²⁵². Но только, для человека смерть – противоестественна и смертность есть зло. Ранит и уродует смерть только человека. В родовой жизни «бессловесных» смерть есть только естественный момент в становлении рода, есть, скорее, выражение рождающей силы жизни, нежели немощи. И только с грехопадением человека и в природе смертность получает трагический и зловещий смысл – природа как бы отравляется трупным ядом человеческого разложения... Однако в природе смерть всегда есть только прекращение особенного существования. В человеческом мире смерть поражает личность. И личность есть нечто несоизмеримо большее, чем индивидуальность или особенность. В собственном смысле слова смертным и тленным становится через грех только человеческое тело; и в смерти разлагается только тело – только тело и может распадаться, тлеть... Но умирает не тело человека, а целый человек. Ибо человек органически сложен из души и тела. И ни душа, ни тело в раздельности не образуют человека. Тело без души есть труп, а душа без тела – призрак. И одной органической одушевленности еще недостаточно для жизни человеческого тела. Человек не есть бесплотный дух, не есть некий «демон бестелесный», только заключенный в темницу тела. Как ни таинственна связь души и тела, непосредственное сознание свидетельствует об органической цельности психофизического состава человека. И потому разлучение души и тела есть смерть самого человека, прекращение его целостного, собственно, человеческого существования²⁵³. Потому смерть и тление тела есть некое помрачение «образа Божия» в человеке. И именно об этом говорит Дамаскин в своем замечательном погребальном каноне: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную, нашу красоту безобразну, безславну, не имущую вида» ... Дамаскин говорит не о теле человека, но о живом человеке... «Наша богообразная красота» (ή κατ’ είκόνἀ Θeoῦ πλἀσθείσα ώραιότης) – это не тело, но человек. Именно он есть «образ неизреченной славы» Божией (είκών αρρήτοῦ δόξης), даже под язвами прегрешений²⁵⁴. И в смерти открывается, что человек – это «разумное изваяние» Божие, по выражению сщмч. Мефодия²⁵⁵, – есть труп: «яко наги кости человек, червей снедь и смрад» ... В этом загадочность и таинственность смерти... «Воистину есть таинство смертное: как душа от тела нуждею разлучается, от состава и сочетания естественного союза Божественным хотением разделяется. О, чудесе!.. Како предахомся тлению. Како сопрягохомся смерти!»

В страхе смерти, пусть часто малодушном и темном, сказывается некий глубокий метафизический трепет – не только греховная привязанность к плоти мира. В страхе смерти сказывается пафос человеческой цельности... И есть всегда какая-то мечтательная немочь в грезах о развоплощении. Не случайно и не напрасно древние отцы указывали на соединение души и тела в человеке, как на образ и аналогию нераздельного Богочеловеческого единства природ во Христе. Аналогию можно обернуть. И о человеке, по аналогии, можно говорить, как о «единой ипостаси в двух природах» – и именно в двух, не только из двух. В смерти, если не распадается, то надламывается эта двуединая человеческая ипостась. Отсюда правда плача и рыдания. И ужас смерти снимается только «надеждой воскресения» и в нем – жизни вечной... Однако смерть есть не только самораскрытие греха. Самая смерть есть уже как бы начинающееся воскресение... Смертью Бог не столько наказует, сколько врачует падшее человеческое естество. И не в том только смысле, что смертью Он пресекает порочную и греховную жизнь. Самое омертвение человека Бог обращает в меру врачевания. В смерти человеческое естество очищается, как бы предвоскресает. Таково общее мнение отцов. С особой силой выражено оно свт. Григорием Нисским. «Промыслом Божиим послана человеческой природе смерть, – говорит он, – чтобы, по очищении от порока в разлучении души и тела, человек через воскресение снова был воссоздан здравым, бесстрастным, чистым, свободным от всякой примеси порока». Это, прежде всего, врачевание тела. Бог в смерти как бы переплавляет сосуд нашего тела. Свободным движением воли мы вступили в общение со злом, и к нашему составу примешалась некая отрава порока. Поэтому теперь человек, подобно некоему скудельному сосуду, снова разлагается в землю, чтобы, по очищении от воспринятой им скверны, мог быть снова возведен в первоначальный вид, через воскресение... Поэтому смерть не есть зло, но благодеяние – ό θάνατος εύεργεσία²⁵⁶. Земля как бы засеменена человеческим прахом, чтобы силой Божией произрастить его в последний день, – это еще апостольский образ... Смертные останки человека предаются земле для воскресения... Самая смерть таит в себе возможность воскресения²⁵⁷. Но реализуется эта потенция только в «Первенце из мертвых» (1Кор.15:20). И только в силе Христова воскресения разрешается смертная скорбь.

Искупление и есть, прежде всего, победа над тлением и смертью, освобождение человека от «рабства тления» (Рим.8:21), восстановление первозданной цельности и стойкости человеческого естества. Исполнение искупления – в воскресении. И исполнится оно во всеобщем оживлении, когда «последний враг истребится – смерть» (1Кор.15:26 ἔσχατος ἐχθρὸς). Но воссоединение человеческого состава возможно только через воссоединение человека с Богом. Только в Боге возможно воскресение... «Мы не могли иначе воспринять бессмертие и нетление, как соединившись с Нетлением и Бессмертием, – говорил сщмч. Ириней, – чтобы тленное было поглощено нетлением». Только через воплощение Слова открывается путь и надежда воскресения²⁵⁸. Еще определеннее говорит свт. Афанасий. Божия благость не могла попустить, «чтобы разумные существа, однажды созданные и причастные Божественному Слову, погибли, и через тление снова разрешились в небытие» ... Отмена заповеди нарушила бы правду Божию. Покаяния было недостаточно – «покаяние не выводит из естественного состояния, но только прекращает грехи»... Но человек не только согрешил, но и впал в тление. И потому Бог Слово нисходит и становится человеком, воспринимает наше тело, чтобы «людей, обратившихся в тление, снова возвратить в нетление, и оживотворить их от смерти, уничтожая в них смерть через усвоение тела и благодать воскресения, как солому сожигают в огне»²⁵⁹ ... Смерть привилась к телу – нужно было, чтобы и жизнь привилась к телу, чтобы тело свергло с себя тление, облекшись в жизнь. Иначе не воскресло бы тело. «Если бы повеление только не допускало смерть к телу, – говорит свт. Афанасий, – оно оставалось бы всё же смертным и тленным по общему закону тел». И только через облечение тела в бесплотное Слово Божие уже не подлежит оно смерти и тлению, ибо облечено жизнью, как некой несгораемой оболочкой: «Ибо имеет ризой жизнь и уничтожено в нем тление»²⁶⁰. Так, по мысли свт. Афанасия, Слово плоть бысть, чтобы упразднить и погасить тление в человеческом составе... И, однако, смерть побеждается или искореняется не только явлением Жизни в истлевающем теле, но – вольной смертью оживотворенного тела. Слово воплощается ради смерти во плоти – вот основная мысль свт. Афанасия: «для принятия смерти имел Он тело», и только через смерть возможно было воскресение²⁶¹. И это не только богословское мнение свт. Афанасия – это вера Церкви²⁶².

В смертности человека нужно видеть домостроительную причину Крестной смерти. Через смерть проходит Богочеловек, и погашает тление, оживотворяет самую смерть. Своей смертью Он стирает силу и власть смерти: «Смерти державу стерл еси, Сильне, смертию Твоею». И гроб становится живоносным, становится «источником нашего воскресения» ... В смерти Богочеловека исполняется воскресный смысл смерти – «смертию смерть разруши» ...

В послании к Евреям апостол изображает искупительное дело Богочеловека как служение Первосвященника. Христос входит в мир сотворить волю Божию. Духом вечным Самого Себя приносит Он Богу, приносит кровь Свою во очищение грехов человеческих, и совершается через страдания. С кровью Своей как с кровью Нового Завета проходит Он небеса и входит в самое святилище, за завесу... За претерпение смерти увенчивается славой и честью, и садится одесную Бога навсегда. Жертвоприношение начинается на земле и исполняется в небесах, где Христос предстал и предстоит за нас Богу как вечный Первосвященник, «Первосвященник грядущих благ», как Апостол и Архиерей исповедания нашего, как литург истинной скинии и святилища Божия... Через смерть Христа открывается жизнь, открываются силы или возможности будущего века, δυνάμεις τέ μέλλοντος αιώνας. В крови Иисуса открывается путь новый и живой, путь в тот вечный покой, каким почил Бог от дел Своих.

Так, Крестная смерть есть жертвоприношение, не только жертва. И приносить жертву не значит только жертвовать. Даже с моральной точки зрения смысл жертвы не в одном только отречении или отказе, но в жертвенной силе любви. Жертва есть не столько пожертвование, сколько посвящение – приношение и дар... И совершающая сила жертвы есть именно любовь (ср. 1Кор.13:3). Но жертвоприношение есть больше, чем свидетельство любви, – еще и священнодействие. Крестное жертвоприношение есть жертва любви: «Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (Еф.5:1). И эта любовь не есть только сострадание и милосердие к падающим и обремененным. Христос предает Себя не только за грехи мира, но и ради нашего прославления. Он предает Себя не только за грешное человечество, но за Церковь – чтобы очистить ее и освятить, чтобы соделать ее святой, славной и непорочной (Еф.5:25–27). Сила жертвоприношения – в его очищающем и освящающем действии. И сила Крестной жертвы в том, что она есть путь славы. В ней прославляется Сын Человеческий, и Бог прославляется в Нем (Ин.13:31). Первосвященническая молитва Господа была о славе и жизни. «И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им» (Ин.17:22) ... В этом – исполнение жертвы... «Так надлежало Христу пострадать и войти в славу Свою» (Лк.24:26) ...

Сила Крестной смерти не в том, что это смерть неповинная, но в том, что это смерть Богочеловека... «Чтобы нам ожить, – говорил свт. Григорий Богослов, – мы имели нужду в Боге, воплотившемся и умерщвленном»²⁶³. В этом «страшное и преславное таинство» Крестной смерти. На Голгофе священнодействует воплощенное Слово... И приносит в жертву «собственное» Свое человеческое естество, уже от зачатия воспринятое Им в нераздельное единство Его Ипостаси и в этом восприятии восстановленное во всей первозданной непорочности и чистоте... Во Христе нет особого человеческого лица – есть всецелая полнота человеческой природы, но нет человеческой ипостаси... И на кресте умирает не человек. «Страдал и подвизался подвигом терпения не человек малозначащий, но воплотившийся Бог», – говорил свт. Кирилл Иерусалимский²⁶⁴. Можно сказать: умирает Бог, но – по человечеству. «Се бо в мертвецех вменяется в вышних Живый, и в гроб мал странно приемлется»²⁶⁵. Это вольная смерть по человечеству Того, Кто по неразлучному от человечества Божеству есть Вечная Жизнь, Кто есть Воскресение и Жизнь. Смерть по человечеству, но смерть внутри ипостаси Слова – Слова Воплощенного... И потому смерть воскрешающая...

Спаситель говорил ученикам: «Огонь пришел Я низвести на землю, и, как желал бы, чтобы он уже разгорелся... Крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится» (Лк.12:49–50). Огонь – это Дух Святой, в огненных языках изливающийся свыше в «страшном и неисповедимом тайнодействии» Пятидесятницы. Это – крещение Духом. И Крещение – это крестная смерть и излияние крови, «крещение мученичеством и кровью, которым крестился и Сам Христос», как говорил свт. Григорий Богослов²⁶⁶. Крестная смерть, как крещение кровью – в этом смысл Крестного таинства. Крещение есть всегда очищение. И Крестное крещение есть некое очищение человеческого состава, человеческой природы, проходящей путь восстановления в Ипостаси Богочеловека. Это – некое омовение человеческого естества в изливаемой жертвенной крови, и омовение тела, прежде всего... Очищение во уготование воскресения... И очищение всей человеческой природы – очищение всего человечества в его начатке, всего человечества в его новом и таинственном родоначальнике, во «втором Адаме». Это кровавое крещение всей Церкви – «Церковь Твою стяжал еси силою Креста Твоего» ... И Крестным крещением Христовым подобает и надлежит креститься всему Телу. «Чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься» (Мк.10:39; ср. Мф.20:23). Более того, Крестная смерть есть очищение всего мира, кровавое крещение всей твари, – очищение космоса через очищение микрокосма. «Очищение не малой части вселенной и не на малое время, но очищение всего мира, и очищение вечное», – говорит свт. Григорий Богослов²⁶⁷. И потому вся тварь таинственно соучаствует в смертной страсти Богочеловека... «Вся тварь изменяшеся страхом, зрящи Тя на кресте висима, Христе... Солнце омрачашеся, и земли основания сотрясахуся, вся сострадаху Создавшему вся». Это не сострадание жалости, но сострадание страха – «основания земли позыбашася страхом Державы Твоея». Сострадание в радостотворном созерцании великого таинства воскрешающей смерти – «кровию бо Сына Твоего благословляется земля»²⁶⁸. «Много было в то время чудес, – говорит свт. Григорий Богослов, – Бог распинаемый..., солнце омрачающееся и снова возгорающееся – ибо надлежало, чтобы и твари сострадали Творцу... Завеса раздравшаяся... Кровь и вода, излиявшиеся из ребра, – кровь потому, что был Он человек, и вода потому, что был выше человека (υπέρ ἂνθρωπος) ... Земля колеблющаяся, камни расторгающиеся ради Камня... Мертвецы, восставшие в уверение, что будет последнее и общее воскресение... Чудеса при погребении, которые кто воспоет достойно... Но ни одно из них не уподобится чуду моего спасения... Немногие капли крови воссозидают весь мир, и для всех людей делаются тем, чем бывает закваска для молока, собирая и связуя нас воедино»²⁶⁹.

Крестная смерть есть таинство – она имеет не моральный только, но сакраментальный смысл. Это – Пасха Нового Завета. И на Тайной Вечери открывается этот сакраментальный смысл Крестной смерти. Странным кажется, что Евхаристия устанавливается прежде Крестной смерти – и уже в Сионской горнице Сам Спаситель преподает ученикам Свое Тело и Кровь... «Сия чаша есть Новый Завет в Моей Крови, которая за вас изливается» (Лк.22:20). И, однако, Тайная Вечеря была не только прообразованием, не только пророческим символом – как и Евхаристия есть не только символическое воспоминание... Это – истинное таинство... И Христос совершает его как Первосвященник Нового Завета. Это – таинство Крестной смерти, Тело ломимое и Кровь изливаемая... И, вместе с тем, таинство неизреченного преображения – таинственное и сакраментальное преложение удобостраждущей плоти в пищу духовную и прославленную. Тело ломимое, умирающее, но в самой смерти воскресающее... Ибо вольно восходит Господь на Крест – на Крест скорби и славы... Как объяснял свт. Григорий Нисский, Он «не ждет принуждения от предательства, не ожидает ни разбойнического нападения иудеев, ни беззаконного суда Пилата – того, чтобы их злоба была началом и причиной общего спасения людей... Своим домостроительством Он предупреждает их наступление способом священнодействия неизреченным и необычным – Самого Себя приносит в приношение и жертву за нас, будучи вместе Священником и Агнцем Божиим, вземлющим грех мира... Предложив ядомое Тело Свое в пищу, Он ясно показал, что жертвоприношение Агнца уже совершилось... Ибо жертвенное тело не было бы пригодно к вкушению, если бы было еще одушевлено... Итак, когда преподал ученикам Тело для вкушения и Кровь для пития, то свободной волей Домостроителя таинства Тело Его неизреченно и невидимо было уже принесено в жертву, а душа была в тех местах, куда перенесла ее власть Домостроительствующего, вместе с соединенной с ней Божественной силой»²⁷⁰. Иначе сказать, уже как бы началось вольное разлучение души от тела, некая сакраментальная агония Богочеловека... И Кровь, волей изливаемая во спасение всех, становится «врачевством нетления», врачевством бессмертия и жизни...

Господь умер на Кресте. Это – действительная смерть. И, однако, не во всём она подобна нашей. Именно потому, что это смерть Господа, смерть Богочеловека, смерть внутри нераздельной Ипостаси воплощенного Слова. Прежде всего, это смерть вольная – в человеческой природе Спасителя, свободной от первородного греха, соблюдаемой присутствием Божества, и собственным подвигом и свободой, не было необходимости смерти. Смерть приемлется изволением искупляющей любви... И главное, это смерть во Ипостаси Слова, смерть «воипостасного» человечества. Смерть вообще есть разлучение, и в смерти Спасителя разлучаются Его пречистая душа и тело... Но не разделяется единая Ипостась Богочеловека, не расторгается и не нарушается ипостасное единство. Иначе сказать, разлучающиеся в смерти душа и тело остаются соединенными через Божество Слова, от Которого они, равно, не отчуждаются. Это не изменяет онтологического характера смерти, но изменяет ее смысл. Это смерть нетленная – и потому в ней побеждается тление и смерть, в ней начинается воскресение... Самая смерть Богочеловека оказывается воскресением естества человеческого. И Крест оказывается животворящим, оказывается новым Древом Жизни – «имже смертное потребися сетование»²⁷¹. Об этом Церковь с особой силой свидетельствует в богослужении Великой Субботы, этого, по-преимуществу, Крестовоскресного дня.

«Хотя Христос и умер, как человек, и святая душа Его разлучилась с пречистым телом, – говорит Дамаскин, – Божество Его осталось неразлучным с обоими – и с душой, и с телом. И, таким образом, одна ипостась не разделилась на две ипостаси, ибо и тело, и душа с самого начала равно имели бытие во ипостаси Слова. Хотя во время смерти душа и тело разлучились друг от друга, однако же каждое из них сохранилось, имея единую ипостась Слова. Поэтому единая ипостась Слова была ипостасью как Слова, так, равно, и души, и тела. Ибо никогда ни душа, ни тело не получали ипостаси собственной, помимо ипостаси Слова. Ипостась же Слова всегда едина, и никогда не было двух ипостасей Слова. Следовательно, ипостась Христа всегда едина. И, хотя душа разлучилась с телом по месту, однако пребыла соединена ипостасно через Слово»²⁷².

В Крестном таинстве две стороны. Это сразу и таинство скорби, и таинство радости – таинство позора и славы. Это таинство скорби и смертной тоски, таинство оставленности, таинство страдальческого уничижения и позора... «Днесь Владыка твари и Господь славы на кресте пригвождается... заплевание и раны приемлет, поношения и заушения»²⁷³. В Гефсимании и на Голгофе Богочеловек томится и страждет, пока не исполнится великое таинство смерти. Пред Ним открывается вся ненависть и ослепление мира, всё противление и тупость злобы, оледенение сердец, вся немощь и малодушие разбегающихся учеников – открывается вся неправда человеческой лжесвободы. И Он всё покрывает всепрощением скорбящей и страждущей любви, и молится о распинающих... «Сия глаголет Господь иудеом: людие Мои, что сотворих вам или чим вам стужих...»²⁷⁴ В этих страданиях и скорби совершается спасение мира – «язвою его мы исцелехом» (Ис.53:5) ... И Церковь предостерегает от всякого докетического умаления действительности и полноты этих страданий, чтобы не испразднился Крест Христов.

Но Церковь предостерегает и от противоположного, от кенотического соблазна... Ибо день Крестного поругания, этот день безумства и позора, есть день радости и славы. Резко говорил Златоуст: «Днесь совершаем мы празднество и торжество, ибо Господь наш на Кресте пригвожден гвоздями»²⁷⁵. Ибо Древо Крестное есть «вечнославимое древо», истинное древо жизни, «имже тля разорися» – «имже смертное потребися сетование» ... Крест есть «печать во спасение», знамение силы и победы. Не только символ, но самая сила победы – «основание спасения» (ύπόθεσις σωτηρίας), по выражению Златоуста. «Потому и называю Его Царем, что вижу Его распятым – говорит Златоуст, – ибо царю свойственно умирать за подданных». Церковь празднует Крестные дни, празднует их как торжество... И не только торжество необоримого смирения и любви, но торжество нетления и жизни... «Якоже жизнь твари Твой Крест предлежащий вселенная целует, Господи»²⁷⁶. Ибо самая смерть Господа на Кресте есть разрушение смерти, отмена смертности и тления – «умираеши и оживляеши мя». И не только потому Крестная Смерть есть победа над смертью, что венчается воскресением... Воскресение уже открывает, или проявляет, Крестную победу – Воскресение совершается в самом успении Богочеловека... И «сила воскресения» есть именно «Крестная сила», «непобедимая и неразрушимая, и Божественная сила честнаго и животворящаго Креста»²⁷⁷. Сила вольной страсти и смерти Богочеловека... На Кресте Господь «возносит нас на первое блаженство» – и «Крестом приходит радость всему миру» ... На Кресте Господь не только страждет и томится, но и успокаивается, «плотию уснув, яко мертв»²⁷⁸. И соупокаивает человека, восстановляет и обновляет – «упокоил мя еси, претружденного трудом прегрешений, на древе препочивая». Со Креста источает Он людям бессмертие, погребением Своим отверзает входы смерти и обновляет истлевшее существо человеческое. «Всякое деяние и чудотворение Христово – говорит Дамаскин, – конечно, весьма велико, божественно и удивительно. Но всего удивительнее честной Крест Его. Ибо не чем иным, как только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, упразднена смерть, разрешен прародительский грех, ад лишен своей добычи, даровано воскресение, устроено возвращение к первоначальному блаженству, открыты врата ада, естество наше воссело одесную Бога, и мы соделались чадами Божиими и наследниками. Всё это совершено Крестом. Смерть Христа, или Крест, облекли нас в ипостасную Божию мудрость и силу»²⁷⁹. И в этом и состоит крестовоскресная тайна Великой Субботы. Как говорится в синаксаре этого дня, «в святую и великую субботу боготелесное погребение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и еже во ад сошествие празднуем, имиже от тли наш род воззван быв, к вечной жизни прейде». Это не только предпразднество или канун спасения. Это уже день самого спасения... «Сия бо есть благословенная суббота, сей есть упокоения день, в оньже почи от всех дел Своих Единородный Сын Божий»²⁸⁰. Это – день сошествия во ад. И сошествие во ад есть уже воскресение, как то и засвидетельствовано в иконографии²⁸¹.

Великое «тридневие смерти» (triduum mortis) – это таинственные дни совершающегося воскресения. Плотью Господь почивает во гробе – и плоть Его не отлучается от Божества: «Аще бо и разорися Твой храм во время страсти, но и тамо един бе состав Божества и плоти Твоея» – μία ύπόστασις²⁸². И плоть Господа не подпадает тлению – в самой смерти остается нетленной, то есть живой, как бы не умершей, – ибо пребывает в лоне Жизни, в ипостаси Слова... По выражению церковной песни, «вкусил еси тли, истления бо всяко не познал еси»²⁸³. Как объяснял Дамаскин, слово «тление» (φθορά) имеет двоякий смысл. Во-первых, оно означает «страдательные состояния человека» (τά πάθη), как голод, утомление, прободение гвоздями и самую смерть, то есть разлучение души и тела. В этом смысле тело Господа тленно (φθαρτόν) – до воскресения. Во-вторых, под тлением можно разуметь «совершенное разложение тела на составные стихии и его разрушение (τέλειος διάλυσις καί άφανισμός)», это – тление в собственном смысле слова, или, лучше, «истление» (διαφθορά), – и вот «этого истления тело Господа не испытывало», оно пребыло в смерти «неистленным» – ἂφθαρτον ἢτοι άδιάφθαρτον²⁸⁴. И в этом неистлении уже преображалось в состояние славы... И душа Христа нисходит во ад – также неотлучно от Божества, «во аде же с душею, яко Бог». Нисходит «обоженная душа» Христа, ψυχή τεθεωμένη, как выражался Дамаскин²⁸⁵. Это нисхождение, или Сошествие, во ад означает, прежде всего, вступление или проникновение в область смерти, в область смертности и тления. И в этом смысле оно равнозначно самому факту смерти Спасителя... Вряд ли правильно отождествлять тот ад, или «преисподняя земли» (τἀ καταχθόνια τῆς γῆς), куда нисходит Спаситель, с тем «адом», в котором будут мучиться грешники ... При всей своей объективной реальности «ад» есть духовное состояние, определяемое религиозно-нравственным «качеством» каждой души. И нельзя себе представить в одном и том же «аду» души грешников порочных и нераскаянных и души праведников ветхозаветных, включая сюда и пророков, некогда глаголавших Духом Святым и предрекавших Спасово Пришествие, – если разуметь под адом «место мучений», κολαστήριον. А Господь сходил именно в тот «ад», где были праведники, куда прежде Него нисшел Предтеча... Этот «ад» есть тьма и сень смертная – скорее, место смертной тоски, нежели мучения, темный шеол, место неразрешимого развоплощения, только издали предозаренное косыми лучами еще не восшедшего солнца, еще не исполнившегося упования. По силе грехопадения и первородного греха весь род человеческий впал в смертность и тление. И даже высшая праведность подзаконная не освобождала не только от неизбежности эмпирического умирания и смерти, но и от того загробного бессилия и немощи, которое определялось невозможностью воскресения, отсутствием силы или возможности восстановления цельности человеческого состава... Это была некая онтологическая немощь души, утрачивавшей в смертном разлучении способность быть «энтелехией» своего собственного тела, – немощь падшего и раненого естества, которую не исцеляло ни обетование, ни упование избавления... И в этом смысле все сходили во ад, в преисподнюю тьму, как бы в царство некоего «небытия» или онтологического тления – тем самым в царство диавола, князя века сего, князя смерти и духа небытия; и были под его властью, были невольно, по силе онтологической немощи, но не собственного нечестия, и потому не приобщались его нечестию и злобе²⁸⁶. В этот ад нисходит Спаситель. И во тьме «бледной смерти» воссиявает незаходимый свет Жизни ... Это разрушает ад, разрушает смертность – «аще и во гроб снизшел еси, Благоутробне, но адову разрушил еси силу»²⁸⁷. В этом смысле ад упраздняется Спасовым сошествием – «и мертвый ни един во гробе» ... Ибо «прият землю и срете небо»... «Егда снизшел еси к смерти, Животе безсмертный, тогда ад умертвил еси блистанием Божества»²⁸⁸. Сошествие Христа во ад есть явление Жизни среди безнадежности смерти, есть победа над смертью. И совсем не означает «взятия» Христом на Себя «адских мук Богооставленности» ... Господь нисходит во ад как Победитель, как Начальник Жизни. Нисходит в силе и в славе, не в уничижении – хотя и через уничижение, через смерть. Но и смерть Он принял волею и властию – «и тело умерло не по немощи естества вселившегося Слова, но для уничтожения в нем смерти силой Спасителя», говорит свт. Афанасий²⁸⁹. Во ад Господь сходит благовествовать или проповедовать содержимым и связанным в нем душам (ср. 1Пет.3:19: ἐκήρυξεν). И силой своего явления и слова разрешить их, явить им их разрешение²⁹⁰.

Иначе сказать, сошествие во ад есть воскресение «всеродного Адама». Потому и «стенет ад низу» и «огорчается» – Своим сошествием Христос сокрушает и стирает «вереи вечные» и воскрешает этим весь падший род человеческий²⁹¹. Упраздняет самую смерть – «смерти держава разрушися и диавола прелесть упразднися»²⁹². В этом – торжество воскресения. «И вереи железные стерл еси, и извел еси нас от тьмы и сени смертныя, и узы наши растерзал еси». «И смертное жилище разори своею смертью днесь, и озари вся божественными блистаньми воскресения»²⁹³. Так, самая смерть прелагается в воскресение... «Аз есмь первый и последний, и Живый. И был мертв, и се жив во веки веков, аминь. И имею ключи от ада и смерти» (Откр.1:17–18).

В смерти Спасителя открылась невозможность смерти для Него. В полноте своей человеческой природы Спаситель был смертен – ибо и для первозданного и непорочного человеческого естества возможно умереть. И Спаситель был убит и действительно умер. Но смерть не удержала Его... Как говорил апостол Петр, «смерти было невозможно удержать Его» (Деян.2:24). Невозможно, или непосильно – ού δύναται... И, объясняя эти слова, Златоуст замечает: «Он сам попустил удерживать Себя... И, удерживая Его, самая смерть мучилась как бы муками рождения и страшно страдала... И Он воскрес так, чтобы никак не умирать»²⁹⁴ ... Он есть присносущая Жизнь, и потому самым фактом своей смерти Богочеловек разрушает смерть... Самое Его сошествие в область смерти есть явление Жизни... Своим пришествием во ад Он оживотворяет самую смерть. И воскресением обличается вся немощь смерти. Развоплощенная в смерти душа Христа, исполненная Божественной силой, вновь соединяется со своим телом, которое пребыло в смертном разлучении нетленным, к которому не приразилось трупное истление, трупное разложение. Во смерти Господа открылось, что пречистое тело Его не подвластно тлению, что оно свободно от той мертвенности, в которую облеклась первозданная человеческая природа через преслушание и грех. В первом Адаме возможность смерти через преступление заповеди раскрылась в действительность смерти. В последнем Адаме возможность бессмертия через чистоту и послушание осуществилась в действительность нетления, в невозможность умирания. И потому психофизический состав человеческого естества во Христе оказывается стойким и нерушимым. Развоплощение души не превращается в разрыв. Ведь и во всякой смерти разлучение души и тела не бывает окончательным, остается всегда некоторая связь... В смерти Спасителя эта связь оказывается не только «познавательной» – душа Его не перестает быть «жизненной силой»... Потому Его смерть, при всей ее действительности, при всей действительности смертного развоплощения и разлучения души и тела, оказывается, скорее, сном – «плотию уснув, яко мертв»... Как говорил Дамаскин, «тогда сон смерть показася человеческая»²⁹⁵. Еще не отменяется действительность смерти, но открывается ее бессилие. Господь действительно, истинно умирает. Но в Его смерти в высшей мере сказывается присущая каждой смерти воскресная сила – и притом, проявляется не только как простая возможность, но, именно, как сила.

К смерти Господа во всей полноте относится данный Им Самим образ пшеничного зерна (ср. Ин.12:24). И через Его смерть открывается слава Божия – «и прославих, и паки прославлю» (ср. ст. 28). В «собственном» теле воплощенного Слова сроки смерти и воскресения сокращаются... «Сеется в уничижении, восстает во славе. Сеется в немощи, восстает в силе. Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1Кор.15:43–44). Для Богочеловека это совершается в «тридневии смерти». «Ненадолго оставил Он храм Свой, тело, в мертвенном состоянии, но, только показав его мертвым от приражения к нему смерти, немедленно и воскресил в третий же день, вознося с Собой и знамение победы над смертью, то есть явленное в теле нетление и непричастность страданию. Мог бы Он и в самую минуту смерти воздвигнуть тело и показать его снова живым» ... Так говорил свт. Афанасий, стараясь показать победный и воскресный смысл Христовой смерти²⁹⁶. В таинственное «тридневие смерти» нетленное тело Господа преобразуется в тело славы, облекается силой и светом. Зерно прорастает... И Господь восстает из мертвых, как Жених исходит от гроба... Это совершается силой Божией, как силой Божией совершится в последний день и всеобщее воскресение. И в воскресении исполняется воплощение как явление жизни в естестве человеческом.

Воскресение Христово было победой не над Его смертью только, но над смертью вообще – «смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало»²⁹⁷... В Воскресении Христовом совоскресает всё человечество, всё человеческое естество – «род же человеческий в нетление облечеся»²⁹⁸. Совоскресло не в том смысле, что все восстали из гробов, – смерти продолжают совершаться... Но безнадежность умирания отменена, смерть обессилена – всему естеству человеческому дана возможность и сила воскресения, δυναμις τῆς άναστάσεως... «Правда, мы и теперь умираем прежней смертью, – говорил Златоуст, – но не остаемся в ней; и это не значит умирать... Сила смерти и подлинность смерти – в том, что умерший уже не имеет возможности вернуться к жизни... Если же он после смерти оживет, и притом, лучшей жизнью, то это уже не смерть, но успение»²⁹⁹... Отменено «осуждение смерти, – как выражался свт. Афанасий, – с прекращением и уничтожением тления благодатью воскресения мы разрешаемся уже только на время, по причине смертности тела; наподобие семян, ввергаемых в землю, мы не погибаем, разрешаясь, но, посеянные, воскреснем – потому что смерть упразднена по благодати Спасителя»³⁰⁰... Это было врачевание и обновление естества, и потому в нем есть известная непреложность: все воскреснут, все возвратятся к психофизической полноте бытия, хотя и измененной. Но всякое развоплощение в человеческом мире отныне только на время... Это совершается силой Крестной – через сокрушение мрачных удолий ада... «Разрушил еси Крестом Твоим смерть»³⁰¹...

С особой силой свт. Григорий Нисский раскрывает органическую связь Креста и Воскресения. Воскресение есть не только следствие, но плод Крестной смерти... Свт. Григорий подчеркивает два момента: нерасторжимость ипостасного единства, в котором соединяются душа и плоть Христа и во время смертного разлучения, и совершенную безгрешность Спасителя – «чья жизнь безгрешна, у того единение с Богом совершенно неразрывно». «Когда естество наше по свойственному для него порядку и в Воплотившемся подвигнуто было к разделению души и тела – говорил свт. Григорий, – Он снова как бы неким клеем, то есть Божественной силой, сопряг разделенное, привел расторгнутое в неразрывное единство. Это и есть воскресение – возвращение в неразлагаемое единство того, что было сопряжено прежде и что по разложении снова соединяется. Соединяется за тем, чтобы человечеству снова возвратилась первоначальная благодать и мы снова вошли в вечную жизнь, после того, как порок, примешавшийся к нашей природе, исчезнет через разложение нашего состава... И, как начало смерти, возникшее в одном, перешло на весь род человеческий, так и начало воскресения через Единого распространяется на всё человечество... Ибо, когда в воспринятом Им на себя человеческом составе, по разрешении, душа снова возвратилась в тело, тогда соединение разделенного, как от некоего начала, в возможности распространяется на всё человеческое естество. Это и есть таинство домостроительства Божия о человеке и воскресение из мертвых»³⁰².

В другом месте свт. Григорий поясняет свою мысль сравнением с переломленной тростью, рассеченной пополам. Если кто станет складывать переломленные части с одной какой-нибудь стороны, то, по необходимости, сложит и с другой – «и вся разделенная трость всецело соединится вместе». Так и совершившееся во Христе воссоединение души и тела снова приводит в единство «всё человеческое естество, смертию разделенное на две части», надеждой воскресения устрояя связь между разделенными. В Адаме наше естество как бы рассеклось надвое через грех. И вот, во Христе этот разрыв срастается совершенно³⁰³. Это и есть упразднение смерти – лучше сказать, смертности. Иными словами, потенциальное и динамическое восстановление полноты и целостности человеческого бытия.

В спасении нужно различать врачевание естества и врачевание воли. Естество врачуется и исцеляется непреложно, силой вседейственной милости Божией. Можно сказать – неким «насилием благодати». И во Христе всё естество человеческое исцеляется всецело и во всём своем объеме – исцеляется от неполноты и смертности. Это восстановление полноты откроется во всеобщем воскресении – в воскресении всех: и добрых, и злых... По естеству никто не изъят из-под царственной власти Христовой. И никто не может отчуждить себя от силы воскресения... Но воля человека не может быть исцелена силой – ибо весь смысл исцеления воли – в ее обращении, в творческом ее устремлении к Богу. Воля человека исцеляется только в подвиге и в свободе. Только через подвиг входит человек в ту новую и вечную жизнь, которая открылась во Христе. И входит в нее через вольное умирание со Христом. Снова путь жизни открывается через смерть, через отречение, через умирание. Каждый должен соединиться со Христом лично и свободно – в признании веры, в избрании любви. Должен отвергнуться себя, «погубить душу свою» ради Христа, взять крест свой и последовать за Ним (ср. Лк.9:22–24; Мк.8:31, 34–38; Мф.16:21, 24–28; 10:38–39). Христианский подвиг есть «последование» Христу – последование в Его крестном и страстном пути, последование даже до смерти... Но прежде всего – последование в любви: «Любовь познали мы в том, что положил Он душу Свою за нас; и мы должны полагать души свои за братьев» (1Ин.3:16) ... Не может жить во Христе, не может ожить со Христом тот, кто с Ним не умирает... Это не только аскетическая норма. Это – некий таинственный и онтологический закон духовной жизни, закон самого бытия... Христианская жизнь начинается новым рождением – водой и Духом ... Крещальная символика сложна и многообразна. Крещение совершается во имя Пресвятой Троицы, и Троическое призывание есть непременное условие действительности и действенности крещального тайнодействия... Однако, прежде всего, крещение есть облечение во Христа (ср. Гал.3:27). И Троическое призывание требуется потому, что вне Троического исповедания невозможно узнать Христа, признать в Иисусе Богочеловека, «Единого от Святыя Троицы»... Крещальная символика есть, прежде всего, символика смерти и воскресения... И символика реалистическая... Таково свидетельство апостольского предания. «Разве вы не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, крестились в смерть Его! И спогреблись Ему чрез крещение в смерть, чтобы и нам ходить в обновлении жизни, как Христос восстал из мертвых славою Отца... Ибо мы срощены с Ним в подобии смерти Его, и потому соединимся и в воскресении» (Рим.6:3–5; ср. всю главу) ...

Можно сказать, крещение есть некое воскресение во Христе, восстание с Ним и в Нем для новой и бессмертной жизни: «спогребенные с Ним в крещении, вы и совоскресли в Нем чрез веру в действие Бога, воскресившего Его из мертвых», говорит апостол (Кол.2:12). Совоскресли именно через погребение – «если с Ним умрем, то с Ним и оживем» (2Тим.2:11) ... Ибо в крещении верующий становится членом Христовым, врастает в тело Его – единым Духом крещаемся мы в единое тело (ср. 1Кор.12:13). И, таким образом, на всех распространяется благодать Христова воскресения. Распространяется, не только распространится – речь идет не только о будущем и всеобщем воскресении, но, прежде всего, о том духовном возрождении, которое совершается в крещении и соединении со Христом и которое есть уже начаток воскресения и жизни вечной. Это возрождение предполагает веру, совершается в верующих – то есть в свободе и через свободу... «И мы все, открытым лицом созерцая, как в зеркале, славу Господню, в тот же образ преображаемся от славы в славу, как от Господнего Духа... Всегда носим в теле мертвость Иисуса, чтобы и жизнь Иисуса открылась в теле нашем. Всегда мы, живые, предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей... Зная, что Воскресивший Господа Иисуса и нас воскресит с Ним, и представит с вами... Ибо знаем: когда разрушится эта хижина, земной дом наш, имеем мы от Бога жилище, дом нерукотворный и вечный в небесах. Оттого мы и вздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище... не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью» (2Кор.3:18; 4:10–11, 14; 5:1–2:4) ... Так, в апостольском созерцании смыкаются воедино крещение и аскеза, умирание со Христом и уже действуемое в верующих воскресение – и воскресение не только как возвращение к жизни, но как введение в полноту славы... Это не только откровение славы и силы Божией, но и преображение человека в подвиге его соумирания со Христом. В соумирании человек и оживает. Все воскреснут, но только в верующих и подвизающихся воскресение окажется «воскресением жизни» – на суд не придет и прейдет от смерти в жизнь (ср. Ин.5:24–29; 8:51)... Ибо только в общении с Богом, только через жизнь во Христе получает смысл самое восстановление человеческого существования. Во тьме кромешной оно оказывается, как бы, излишним, неоправданным. И, однако – совершится ... В этом тайна свободы человеческой!³⁰⁴

Эмпирическое действие смерти в роде человеческом не прекращено воскресением Спасителя. Смерть обессилена, и обессилена во всём роде человеческом – смертность обессилена упованием воскресения. Но каждый должен для самого себя оправдать предстоящее ему бессмертие. И это возможно только во Христе. Бессмертие естества должно раскрыться в жизнь духа. Полнота жизни бесконечно больше бессмертия. Не бессмертие только, но именно жизнь, «воскресение жизни» предоткрывается нам в крещении. Предоткрывается через смерть и сопогребение Христу. Апостол говорил о «подобии» или «уподоблении» – τῷ ὁμοιώματι τοῦ θανάτου αὐτοῦ [подобием смерти Его] (Рим.6:5) ... Но это «подобие» означало для него полноту реальности. «Подобие» есть нечто большее, чем знак или воспоминание. Смысл «уподобления» в том, что в каждом может и должен «вообразиться» Христос (ср. Гал.4:19). Ибо Христос – Глава, и все верующие суть Его живые члены, и в них осуществляется Его жизнь – все призваны, и каждый может уверовать и ожить в Нем... Так именно раскрывали смысл крещального «уподобления» древние учители Церкви. Свт. Кирилл Иерусалимский подчеркивал реализм крещальной символики. То верно, что в крещальной купели мы умираем и погребаемся только «подражательно», символически, διά συμβόλου, – и восстаем не от действительного гроба, όυδ’ άληθῷς έτάφημεν ... Однако, «если подражание бывает в образе, то спасение – в самой действительности», έν είκόνι ή μίμησις, έν αλήθεια δέ ή σωτηρία... Ибо Христос действительно был распят и погребен, и действительно восстал – свт. Кирилл говорит: ὂντως [действительно]... Это сильнее, чем άληθῷς, и оттеняет сверхэмпирическую реальность смерти и воскресения Спасителя... «И потому, Он даровал нам возможность, подражательно приобщаясь Его страданиям (τή μιμήσει των παθημάτων αυτοῦ κοινωνησαντες), приобретать спасение в действительности» ... Строго говоря, это не столько «подражание», сколько соучастие – «уподобление», όμοίωμα. «Христос был распят и погребен, и воскрес действительно, а вы в подобии (έν όμοιώματι) удостоились сораспяться, спогребстись и совосстать с Ним»³⁰⁵... Нужно подчеркнуть, свт. Кирилл говорит не только о смерти, но именно о погребении (как и апостол); а свт. Василий Великий прямо говорил о подражательном «схождении в ад»... Это значит, что в крещении человек нисходит в смертную сень, в безнадежность смерти, но со Христом Воскресшим и восходит, переходит от смерти в жизнь, и жизнь бесконечную... «И всё над вами совершается в образе, ибо вы – образ Христов», – заключает свт. Кирилл. Иначе сказать, все сообъяты Христом – отсюда и самая возможность «уподобления»³⁰⁶...

Еще определеннее говорил свт. Григорий Нисский. В крещении – две стороны. Крещение есть и рождение, и смерть... Обычное рождение вводит в смертную жизнь, начинается и кончается тлением (φθορά) ... И нужно было изобрести иное и новое рождение, которое вводило бы в бессмертную жизнь... В крещении «присутствием Божественной силы рожденное в тленном естестве преобразуется в нетление»³⁰⁷. Преобразуется через последование и подражание – так осуществляется то, что было Им предпоказано... Только вслед за Христом можно пройти по лабиринту человеческой жизни и выйти из него – «лабиринтом же называю образно неисходную стражу смерти, в которой заключен жалкий род человеческий» – τήν αδιέξοδον τοῦ θανάτοῦ φρουράν. Из этой ограды вышел Христос–через трехдневное омертвение... В крещальной купели «исполняется подражание совершенному Им» ... Смерть «изображается» в водной стихии, διατυποῦται... И как Христос

снова восстал к жизни, так и крещаемый, соединенный с Ним в телесном естестве, «подражает тридневной благодати воскресения» ... Это только «подражание», не «отождествление» – μίμησις, но не ταυτότης... В крещении человек еще не воскресает, но только освобождается от природной скверны и неизбежности смерти – в нем пресекается «непрерывность порока»... Не воскресает, ибо и не умирает – еще остается в этой жизни... Большего еще не вмещает нищета нашего естества. Крещение только предображает воскресение – мы «предусматриваем в нем благодать воскресения» ... Однако крещением воскресение уже предначинается – крещение есть начало, άρχή, и воскресение – предел, πέρας; и, что совершится в великом воскресении, то здесь имеет свои начала и причины – τάς άρχάς καί τάς αιτίας...

Свт. Григорий поясняет, что разумеет при этом не то воскресение, которое состоит в одном только восстановлении нашего состава – ού πρός τήν τοῦ συγκρίματος ήμών άνάπλασιν καί άναστοιχείωσιν βλέπων... К этой цели человеческое естество стремится необходимо... Он разумеет полноту воскресения, «восстановление в состояние блаженное и божественное, свободное от всякой печали» – апокатастасис, «воскресение жизни»³⁰⁸. Нужно прибавить, что свт. Григорий с особой силой подчеркивает необходимость творческого хранения и закрепления крещальной благодати. Ибо в крещении претворяется и преображается не естество, но воля – которая остается при этом свободной... И, если в подвиге не очищается душа, крещение оказывается, как бы, бесследным – претворение не произошло, ничто не изменилось... Это не подчиняет крещальную благодать человеческому произволу – благодать нисходит, но в богообразном и свободном никогда не действует насилием, и потому не животворит замкнутые души³⁰⁹... Ибо крещение есть таинственное соумирание со Христом, соучастие в Его вольной смерти, в Его жертвенной любви – и оно может быть только вольным, творческим и свободным...

Так в крещении, как в живом и таинственном подобии, отображается крестная смерть. Крещение есть сразу и смерть, и рождение – погребение и «баня пакибытия», λουτρόν τῆς παλιγγενεσίας... «Срок смерти и срок рождения» καίρός τοῦ αποθανείν καί καίρός τοῦ γεννηθῆναι, говорил свт. Кирилл Иерусалимский³¹⁰. Ибо и Крестная смерть есть уже и Воскресение, путь и врата жизни... «Восстанием Твоим хвалюся – смерть бо Твоя живот мой»³¹¹.