МОЛИТВА

Потрудитесь делать так: утром, на молитвенном своем правиле, потрудитесь так установиться вниманием пред Богом, чтобы потом и весь день быть пред Ним, что бы ни случилось делать. Если устроитесь так и станете с пророком предзреть Господа пред собою выну, с соответственными, конечно, тому и чувствами, – то и будете непрестанно молиться. И тогда не будет вам скучно (8, с. 4).

Иисусова ли или другая какая краткая молитва – дело хорошее, если навязнет на языке. Позаботьтесь только при этом не в голове быть вниманием, а в сердце и будьте так не во время только стояния на молитве, но и во всякое время. Потрудитесь образовать в сердце будто болячку какую... Труд постоянный скоро сделает это... Тут ничего нет особенного. Это натуральное дело (то, что болячка покажется). Но и от этого собранности более будет. А главное то, что Господь, видя труд, дарует потом и свою благодатную молитву. Тогда пойдут в сердце свои порядки (8, с. 14).

Что вам пришлось все дома сидеть, это можно бы обратить в пользу для души. Если не обратили, сами виноваты, что время прошло скучновато. С Господом как скучать? И как даже желать каких-либо развлечений?

И не молитесь. Рассерчали, значит, на Господа... или самодовольство обуяло. Сыты! И не хотите просить (8, с. 38).

Картину вашей домашней общей молитвы надо бы нарисовать. Хороша!

Дай вам, Господи, почаще ее составлять. На нее Ангелы смотрят и радуются.

Скучаете вечерами. Устроили бы чтения и рассказы. Кто встретит что хорошее, пусть предлагает: хотите, прочитаю вам... и пусть прочитает получше, повоодушевленнее. А рассказы лучше самим выдумывать хорошие, назидательные... и пройдет время занимательно (8, с. 52–53).

Добре вы сделали, что причастились и малютку причастили. Что не прочитали молитвы – не неизвинительно, когда возможности недоставало. Опущение чтения всегда можно вознаграждать молитвенным к Богу обращением и, если можно, с поклонами, чтобы Бог благословил сие действие молитвы, с сокрушением и верою – главное, а читание полученного есть только средство к тому (8, с. 80–81).

У вас самих если голова мешает класть поклоны, без поклонов молитесь: поклоны – принадлежность молитвы помогающая, а не самая молитва. Молитва – то, что ум и сердце имеют к Богу. Изредка кладите поклоны. Молясь же, то на ногах стойте, то на коленях. Если творите молитву Иисусову, то начните не с 3000, а с 1000 и даже 500 – и потом прибавляйте. Дальше 3000 не заходите. Разве потребность будет. Но лучше все за раз выполнять положенное число – и ночью. Днем же так вперемежку... не в счет почасту творить ту же молитовку (8, с. 92–93).

Если сердце ваше согревается при чтении обычных молитв, то этим способом и возгревайте сердечную к Богу теплоту. Молитва Иисусова, если ее механически творить, ничего не дает, как и всякая другая молитва, языком только проговариваемая.

Попробуйте при молитве Иисусовой поживее помыслить, что Господь Сам близ есть и предстоит душе вашей и внимает тому, что в ней происходит. В душе же при сем пробудите жажду спасения и уверенность, что, кроме Господа, неоткуда ожидать нам спасения. Затем и вопийте к Нему, мысленно пред собою зримому: Г.И.Х.С.Б.п.н. [Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. – Изд.] или: Милостивый Господи, спаси меня, имиже веси судьбами. Дело совсем не в словах, а в чувствах к Господу.

Духовное горение сердца к Господу есть любовь к Нему. Она загорается от прикосновения Господа к сердцу. Как Он весь есть любовь, то прикосновение Его к сердцу тотчас и возжигает любовь к Нему. А от любви – горение сердца к Нему. Вот это и должно быть предметом искания. Творение молитвы Иисусовой есть только орудие к тому или, лучше, только труд, показывающий сильное желание души обрести Господа.

На языке пусть будет молитва Иисусова, в уме – предзрение Господа пред собою, в сердце – жажда Бога или общения с Господом. Когда все сие будет постоянно, тогда Господь, видя, как нудите себя, подаст просимое (8, с. 93–94).

Когда я писал вам ночью больше молиться, то разумел молитву пред сном; а когда просыпаетесь – и молитесь лежа, это не худое дело, а добрый замен пустых мечтаний, в промежутках сна. Хорошо знать на память несколько псалмов, чтоб читать их в эту пору (8, с. 124).

Молитва никогда не пропадет даром, исполняет ли Господь прошение или нет. По неведению мы часто просим неполезного и вредного. Не исполняя этого, Бог за труд молитвенный подаст другое что, незаметно для нас самих. Потому речь: «Вот и Богу молитесь – а что получили?» – бестолкова. Молящийся просит блага себе, указывая на него. Видя, что просимое не поведет к благу, Бог не исполняет прошения и этим творит благо, ибо, если бы исполнил, худо было бы просителю (8, с. 146).

Успеха, говорите, нет. И не будет, пока есть самоугодие и саможаление. Саможаление и самоугодие прямо свидетельствуют, что в сердце преобладает я, а не Господь. Самолюбие и есть живущий в нас грех, от коего вся грешность и который делает грешным всего человека – с ног до головы, пока он имеет место в душе. А когда грешен весь человек, как придет к нему благодать? Не придет, как не пойдет пчела туда, где дым (8, с. 190).

Присутствие самолюбия есть знак, что первое решение работать Господу сформировалось неполно и неудачно. Решение это имеет два конца: один – да отвержется себя... и второй – да по Мне грядет. Первый требует совершенного подавления эгоизма или самолюбия и, следовательно, недопущения самоугодия и саможаления: ни большого, ни малого. Следовательно, в ком они есть, у того решение было не полно.

Такое решение делает человека подобным тем лицам, о коих в Апокалипсисе говорится: ни тепл, ни хладен... ни то ни се. Спастись хочется, а самопротивления не допускается... Нельзя Богу работать и мамоне (8, с. 190–191).

Пишете, чтоб я помолился об избавлении вас от самоугодия. Об этом что молиться? Бог не услышит. Он слышит молитву только о тех, которые не самоугодничают. И самого человека – всякого Бог слышит только тогда, когда он не страдает сими первородными дщерями греха. За несаможаление и несамоугодие только и подает Господь благодать и преуспеяние. Самих же их не подает, а требует, чтобы их сам человек возымел – как задаток, что ему стоит оказать милость (8, с. 191).

Захотели учиться умной молитве. Добре! А прежде-то какая же у вас была молитва?! Молитва по существу своему есть действие умное, и если вы не молились умно, то и совсем не молились. А я вам скажу, что никого нет, кто бы не молился умно. Все умно молятся. Все, когда молятся, мысленно Бога представляют присущим и Ему изрекают свои потребы. Хоть и читают молитвы, все стараются мысленно к Богу возноситься. Если что следует сказать, так это то, что делают это не совершенно, не непрерывно даже и во время молитвословия, и главное – без чувств. Таким образом, ваше желание будет: как дойти до совершенства в молитве, умно к Богу возносимой? – Ответ на это: ищите и обрящете (8, с. 194–195).

Как выучились вы писать?! Трудом писания с желанием писать исправно по образцам. Делайте так и в молитве – и выучитесь. Сама не придет: учиться надо.

Тереть надо душу – и согреется.

Теплота когда придет, тогда и мысли улягутся – и молитва станет чиста. Все же от благодати Божией. Почему и надо молиться Господу, чтоб дал молитву (8, с. 195).

Дать вам правило не умею. Да на что правило?! Одно то данное исполняйте – и все тут. К тому прибавить только: мало-мало что расстраивает и ослабляет действие внимания к Богу – удалять то без жалости. Делать же только то, что способствует удержанию его и укреплению. К сему направлять и чтение, и размышление, и поклоны...

Коль скоро одно занятие не питает молитвы, оставить его надо и взять другое. Например, развернули книгу и стали читать – нейдет. Оставьте ее, берите другую. Если та нейдет, берите третью... Если и эта нейдет, бросьте чтение и кладите поклоны или размышляйте. Надо иметь не развлекающее внимания рукоделие. Египтяне древние весь день сидели за рукоделием, не бросая его даже и тогда, когда кто-либо приходил. По временам только клали поклоны. Главную же молитву совершали ночью. У одного написано: помолись с вечера два часа, потом поспи шесть часов, а там встань и молись до света...

Правила нужны для поступающих в монастырь, чтоб они навыкали деланиям или занятиям монашеским. Потом же, когда они дойдут до внутренних некиих ощущений и особенно до сердечной теплоты, правила и им не строго нужны. Вообще к правилам не следует пристращаться, а быть свободну в отношении к ним, одно имея в намерении, как бы внимание к Богу благоговейное не отходило...

В принятии пищи – немного оскудить питание, равно и у сна отнимать кое-что. Как что – сами смотрите. Не нужно вязать себя, а свободно действовать: иногда так, иногда иначе, одно имея в виду – плоти угодия не творить и ни в чем не самоугодничать. И спать или бодрствовать тоже разно можно, имея одну меру: не засыпаться крепко (8, с. 195–197).

Теплота сердечная, о коей вы пишете, – хорошее состояние. И надо ее блюсти и поддерживать. Когда ослабеет, возгревать – так, как вы делаете: собираться посильнее внутрь и к Господу взывать. Чтоб не отходила, надо избегать рассеяния мыслей и впечатлений на чувства, несогласных с сим состоянием, избегать, чтоб сердце не прилегло к чему-либо видимому (не худому только, но вообще ко всему) и никакая забота не поглощала всего внимания. Внимание к Богу да будет неотходное и напряжение тела неослабное – в струнку, как солдат в строю. Главное же – Господа молить, да продлит сию милость (8, с. 199–200).

Первый плод Божией теплоты есть собрание мыслей воедино и устремление их к Богу неотходное. Тут бывает то же, что с кровоточивою. У той стал ток крови, а тут останавливается ток помыслов. Что же нужно? Держа свою натуральную теплоту, ни во что ее вменять, а только приготовлением некиим к Божией теплоте почитать; затем болезновать о скудности Божиего действия в сердце и в болезни молить Господа непрестанно: милостив буди! – Не отврати лица Твоего! – Просвети лице Твое! К этому усугубить лишения телесные... в пище, сне, труде и подобном. Все же дело предать в руки Божии (8, с. 201–202).

Молитва – болезненное к Богу припадание в сокрушении и смирении. Она может быть, говорят, и без поклонов. Например, по нужде, в присутствии других, на пути; большею же частию она неразлучна с поклонами.

Поклоны – след внутренней молитвы (11, с. 7).

Один Господь есть победитель всех наших немощей, а восприять Его силу можно только молитвою. Она есть источник всего и всякого преуспеяния. Ею испрашивается и приобретается и хождение пред Господом. Действие сие очень просто. Стоять умно пред Богом, как стоят пред Государем, в благоговейном страхе, не отрывая от Него очей ума – в этом все. Совесть чистая пред Господом и людьми есть условие к тому. И внешний порядок жизни надобно приспособить, чтоб не было развлечений. В церковь Божью ходить; читать писания отцов о внимании и трезвении; бегать покоя телесного, утрудить немного плоть, но Господа ради. Паче же всего Господа молить, чтоб даровал сию силу. С навыком ходить пред Богом начнется перечистка сердца, чувств, желаний, помышлений; а до того времени в душе великая сумятица... Бывала ли у вас молитва теплая, при коей все убегало из внимания, а оставался только Господь и вопль к Нему из сердца?.. Если бывала, то это состояние есть непрестанное состояние ходящих пред Богом. Понемногу и степенями доходят... и степеням тем конца нет, но доходят ревнующие о преуспеянии духовном. Только с ревностию взяться надобно. Трудитесь и не ослабевайте, а в суету что пользы пускаться?! Одною рукою строить, а другою разорять что пользы? Один труд – и не впрок. Господь да вразумит вас, молитесь (11, с. 8)!

Слава Тебе, Господи! Как я обрадовался вашей тревоге из-за молитвы. Это Ангел Хранитель ваш вас растревожил, чтоб вы узнали, что надобно молиться и читаючи. Ведь в молитвах наших нет многоглаголания. Там все одно пишется: Господи, помилуй, – только в разных оборотах, немощи ради нашей. Куда нам за Макарием Египетским! В благодатных состояниях, какие он с собственного опыта изображает, и на свет бы не взглянул, забился бы куда-нибудь в угол и млел там от умиления в огне Божием и в свете. Только любовь к братиям вызывала его, чтоб одного вразумить, другого утешить. Как же он дошел до этого? Ужели взялся прямо за краткую молитву? Нет, не достается даром молитва. Святые Божии точно краткою молитвою молились, а лучше сказать, молитвою без слов. Но это не потому, чтоб не хотели читать молитв, а потому, что внутренняя сила молитвы связывала язык и они стояли пред Богом и стояли подолгу, по ночам и по дням, не сходя с места, не утомляясь и не чувствуя потребностей сна и пищи...

Если, подражая им, станем держаться их правила не говорить много (в молитве), то должны подражать и примеру их – стоять долго с краткою молитвою. Где же нам простоять? Когда есть много молитв, еще-таки постоим; коль же скоро молитвенника нет в руках, то поклон, другой, да и довольно.

Чтоб заманить и продержать нас на молитве, попечительная о нас матерь наша Церковь и установила нам прочитывать со вниманием и сокрушением разные молитвы. Но у ней же для преуспевающих в духовной жизни есть правило, что, коль скоро в молитве сердце согреется и не захочет слов, прекращать чтение и молиться сердцем. Это и есть зачало молитвы.

Когда Господь пошлет и вам такую молитву, дорожите ею и прекращайте чтение, только заметьте, что связание языка должно идти извнутри, не затем, чтоб прекратить молитву, а чтоб только молиться с глубокою собранною теплотою Богу, сокрушенно и смиренно припадая и воздыхая о своем всеокаянстве. Мы теперь молитвою своею еще как бы одолжение делаем Богу. Надобно добиться, чтоб она сознавалась ничтожною, потом – грешною; потом, на молитве, самим быть грешными и стоять на ней как на суде. Бог ведь всегда есть Судия наш, но душа не хорошо сознает это и смелость себе дает являться пред Него праведною. Господь милосерд, терпит: только бы хоть такою, да приходила (11, с. 8–10).

Молитва точно есть главное дело. Она и есть путь наш к Богу; все прочее – помогательные к тому средства. Скажу только, что небольшое приготовление нужно чинить перед молитвованием. Не вдруг к Господу приступайте; надобно принарядиться духовно, как делают, когда идут к царю; хоть немного подумать пред тем и о себе, и о Боге. Кто мы и кто Тот, с Коим хотим беседовать? Что нам нужно и по какому праву смеем просить себе нужного? И подобное сему. Главное же наперед поставить себя самоуничиженно в присутствие Божие и говорить как бы в уши Его, просто, по-детски. Как хорошо творить поклоны, как хорошо стоять в струнку, не распуская лениво и беспечно членов и держа все их в некоем напряжении (11, с. 11–12).

Сейчас развернул св. Исаака Сирианина – сего единственного учителя трезвенной жизни. Где бы вы ни были, возите с собою эту книгу. Начал читать, и первые строки – как раз, что нужно вам. Смотрите, какая похвала зрящим выну Господа в сердце (Слово 8): «У кого помышления всегда о Боге, тот прогоняет от себя демонов и искореняет семя их злобы. Кто ежечасно назирает за своею душою, у того сердце возвеличится откровениями. Кто зрение ума своего сосредоточивает внутри себя самого, тот зрит в себе духовную зарю. Кто возгнушался всяким парением ума, тот зрит Владыку своего внутрь сердца своего».

Вот о. Серафим всю жизнь стоял пред Господом и горел, как свечка. Так и все другие. А разве они не были люди? И предназначение их разве другое, чем наше? Живот ваш сокровен есть со Христом в Боге ¹¹⁵ (Кол. 3, 3). Это о всех сказал апостол. И не говорит, что должен быть сокровенен, а уж есть сокровен, чтоб показать, что то и христианин, что всем существом своим сокрылся в Боге, чрез Господа нашего Иисуса Христа. А слово апостола: непрестанно молитеся (1Фес. 5, 17) – к кому относится?.. К избранникам только или ко всем без изъятия? – Да! Ко всем... Стало, и исполнять надо сию заповедь (11, с. 27–28).

Господь да укрепит вас в усердии – молиться и молиться. Молитесь не потому, что приятно, а потому, что должно. Более всего навыкайте молитве Иисусовой. Пусть так навязнет на языке, чтоб он сознательно и бессознательно твердил ее. Это не вдруг. Вы, думаю, и не брались еще за сей труд. Он тяжел на первый раз. Но победите себя. Помоги вам, Господи (11, с. 31–32)!

Труд молитвенный вот в чем состоит: умом в сердце пред Господом зреть выну Господа, ходить пред лицем Его, возносясь к Нему и падая пред Ним в самоуничижении непрестанно: и сидя, и ходя, и беседуя. Трудно? Да, нелегко. За то и называется сие трудом молитвенным. А иные говорят, что легко... И как услышат о сем, тотчас подумают: ах, да это ничего, я так буду делать. Не нужно ни поклонов, ни чтения молитв, ни хождения в церковь, ни другого какого труда телесного при молитве. Ум и сердце – они в моих руках. Ими и буду молиться. Добрый час! – Вот и начинают. Но ум разбегается и мечтает, сердце блажничает – и ничего не выходит. Нет. При труде доброделания необходим труд подвига молитвенного, телесно совершаемого со вниманием, с умом и сердцем. И Бог, видя труд сей, даст молитву сердечную, легкую, сладостную, все услаждающую. Воодушевитесь терпением и понудьте себя на труд. То, что вы говорите о разленении тела, это у Исаака Сирианина называется покоем тела, и ему он много зла приписывает. Оно так и есть. Видали ли вы электрическую машину? Если цепь от цилиндра проведена к земле, то, сколько ни верти колесо, электричество не будет ощутительно – все будет уходить в землю. Такой же враг и покой тела.

Прогоните его. Рассердитесь на тело и помучьте его немного. Помолитесь о сем – и Господь поможет. А зла в этом покое много (11, с. 33–34).

Ваше время только то, когда вы у себя в комнате. Его потрудитесь распределить так, чтоб оно все принадлежало Господу, утренние часы особенно... от просонок до 12 ч. Тут поместите вашу утреннюю молитву. Лишь проснетесь, вставайте. Не жалейте тела. Если оно блажить хочет, рассердитесь и сгоните себя с кровати. Хорошо, если б сейчас же и на молитву, чтоб все думали, что вы еще спите. Вы уже знаете, что поклоны умиляют. Да, поклоны – весьма важное дело. Ими надо начинать – три, пять, десять... пока посогреется сердце; ибо спросонок оно всегда бывает вяло и холодно. Потом прочтите утренние молитвы неспешно, со вниманием, зря Господа пред собою, чтение сопровождайте поклонами поясными или земными, смотря по движению сердца; но чем чаще, тем лучше... Заключите чтение опять поклонами, моля Господа о том, в чем чувствуете нужду, пока насытится сердце. Число поклонов, ежели нужно, определите себе сами, а то так, сколько душе угодно... хоть сотню. По совершении молитвословия хорошо несколько времени провести в богомыслии или в творении молитвы Иисусовой. Сядьте – или стоя и ходя – и говорите: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя... Говорите сию молитву побольше раз... уж не менее сотни. Потом и днем, сколько можно чаще, творите сию молитву. И к иконе днем-то хорошо почаще подходить и класть поклоны по усердию: пять, десять и более, с молитвою: Господи, помилуй, Боже, милостив буди... вот и все. И пред сном такой же порядок, т.е. несколько поклонов вначале, молитвы на сон грядущим, несколько поклонов опять и по крайней мере сотню молитв Иисусовых. Как хорошо ходить в церковь для воспитания духа молитвенного!

Все это знаете... Устройте же себя бывать чаще в церкви за обеднею или вечернею или как можете. Если б всякий день и все службы бывать в церкви, то скорее бы разверзся источник молитвы сердечной... Бывайте, по крайней мере, по возможности. К сему молитвенному труду надобно приложить чтение слова Божия и святых отцов. Хорошо читать каждый день дневное Евангелие и дневной Апостол. И сделайте так утром, после молитвы Иисусовой. Но читайте с размышлением, углубляясь в силу слов и, сколько можно, доводя до сердца. Хорошо, когда какое место займет всю душу. С ним можно ходить весь день, держа его в памяти (11, с. 34–35).

А навязло ли вам на язык имя – сладчайшее имя – Господа? Надо добиться до того, чтоб оно само читалось. Хоть и мысль забежит куда... а, опомнясь, найдет на языке то же имя... Добивайтесь до сего. И на сердце еще теплее будет. Вот и рай – на земле, но небесный! А другого чего искать? Смерть неверная придет и глаза закроет, и руки свяжет, и ноги подкосит, и червякам отдаст. Какая немилосердная! А ведь и не узнаешь, как подкрадется... Но потом что! Там уже расчет короток! Душа бедная, голая, одна-одинехонька – всю насквозь видно... И сама себя видит, все другие ее видят... а спрятаться и убежать некуда. Вот нужда и теснота! Поминайте час сей и минуту сию. И Господь поможет вам подготовиться к ней и с дерзновением предстать пред Господа и сказать: подвигом добрым подвизалась. Покаяние Господь нам дал как умывальницу небесную. Оно всю душу вычищает, как снег белу делает. Станем плакать и сокрушаться. Грехов много, добра нет. Что сотворим? Господи, помилуй! «Всякаго ответа недоумеюще, сию Ти молитву, яко Владыце, грешнии приносим, помилуй нас!» Как сладок Господу глас сей из уст и сердца грешника! Станем в ряд грешников. Небо проходит глас их сокрушенный и Господа оттуда сводит на землю. Вопль нераскаянных на суд низводит Господа, как Содом, а вопль кающихся грешников – на милость, как Ниневия... И беда нам, когда мысль попадет на самоправедность... Какая злая сия мысль! Как она убивает душу! Точно зловредная роса на нежный цветок или страшно холодный ветер, который все окостеневает. То ли дело грешнику кающемуся. Объятия Отчи отверсты ему. Пад на выю, облобыза его. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Давайте так делать. Когда вкусим сладости покаяния, иной и не похочем (11, с. 42–43).

Вот вы начинаете учиться ловить мух. Хорошо. Разумею осуждение. Только мало сказать, надо пожалеть, сокрушиться и со страхом, как на Суде, исповедать Господу греховный помысл. Так и во всяком случае. В сем непрестанное раскаяние, которое есть главное дело внимающих себе. Когда нападают недобрые помыслы, надобно отвращать от них око ума и, обращаясь к Господу, именем Его гнать их. Но когда помысл пошевелит сердце и сие лукавое мало-мало усладится им, тогда надобно бранить себя и умолять Господа о помиловании и бить себя до тех пор, пока в сердце родится противоположное чувство: например, вместо осуждения – возвеличение другого или, по крайней мере, сердечное чувство почтения к нему. Самохваление и осуждение – две самые обычные у нас вещи. Лукавое сердце – само дрянь-дрянью, а все трубит: «несмь, якоже прочие». И сколько оттенков этого, что перечислить нельзя. Трудитесь усерднее над укреплением себя во внимании ума и увидите, что за сокровище наше сердце. Делайте так: с утра поглубже утвердитесь в помышлении о Господе, станьте пред Ним умом во время молитвы; и потом весь день напрягайтесь не отступать от Него, взявши в пособие сладчайшее имя Его. Делаете ли что, говорите с кем, идете, сидите, кушаете – ум все с Господом да будет. Забудетесь – и опять воротитесь ко Господу и себя побраните с сокрушением... и все так... в этом подвиг внимания.

Тогда, при свете Господа, ни один помысл не укроется и оценка им будет верная, разлетятся все благовидности. А между тем душа будет все крепче и крепче прилепляться к невидимому и становиться сильнее (11, с. 43–44).

Правило свое все же надо исправлять как следует... и если во время его припадет теплота и свяжет язык, оставить чтение... Но когда есть теплота легкая, которая поддерживается только чтением, тогда надобно все читать не останавливаясь. Также чтение подвижнических книг для укрепления себя во внимании есть необходимое условие, но только чтение книг о трезвении, внимании и молитве. Другие книги развлекают (11, с. 44–45).

Вы думаете, что напрасно трудитесь над молитвою Иисусовою, приходят такие мысли. Но не думаете ли вы, что в словах вся сила? Слова – пособия немощному уму, который неохотно стоит на одном месте и на одном предмете. А существо сего дела – умное стояние пред лицем Господа, со страхом и трепетом, непрестанное, неотходное, сопровождаемое теплотою сердца, стягивающею воедино все мысли и чувства и расположения. Когда у вас тепло на сердце, есть благоговение, ум зрит Господа, это и есть существо дела... облеките в форму слова это состояние и будет: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! И обратно, когда нет того состояния, сия молитва будет воспроизводить его: только со вниманием, с мыслию и с сознанием надобно произносить ее. Читать без сознания какая польза? Ведь это не заговор какой. Вам приятнее молитва Богородице – читайте ее... или «Отче наш»... или другой стишок, который держит ум в порядке. И отцы так делали, не все одну молитву творили. У Иоанникия Великого было: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый...» А потом, всеми признана молитва Иисусова – по чину Марии, у ног Спасителя приседяще, в чем единое на потребу (11, с. 45).

Ну, слава Богу, что вы начали учить урок. Благослови, Господи, славы ради имени Его святого. Трудно вначале, и кажется какою-то нелепостию, вычурностию, и сколько невыгодных мыслей о сем деле! Главное – надо стать умом в сердце пред Господом и стоять пред Ним неотходно и день и ночь до конца жизни. Употребите небольшой труд. Длительность изучения урока и долга, и коротка, смотря по вере и усердию.

Не ослабевайте. Будет и подозрение к советующему, и неблаговоление к самому делу молитвы: хула на нее, изнеможение, желание бросить – именно потому, что мудрено. Опасно! Не слушайте, держите свое дело. Враг паче всего всевает хулы на сию молитву. Ибо тогда огнь палит его и отгоняет. Ему приступа нет к тому лицу, в сердце которого внедрена молитва Иисусова.

Сладчайшее имя Господа, непрестанно звучащее и глаголющееся в сердце, даже без вашего ведома будет бить его. Ибо бывает так, что душа – по небрежению и неразумию – забудется и замечтается, но, опомнясь и возвратясь к себе, находит, что в сердце поется одно и то же: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!

Ваша мысль о повержении себя в прах пред Господом есть сердцевина сего делания. Будьте так непрестанно – и все тут. На молитве надо стоять, как на Страшном Суде. – Так! В струнку! Это и есть не допускать вольнодвижений и покоя телу не давать. Всякий покой телу – ущерб для души. После все сами узнаете... Только положите мерою – теплое припадание к Богу. В сем блаженство. Все, что мешает, считайте врагом (11, с. 58–59).

Но идеже есть Господь одесную Бога седя... там умом просидеть потребно и нам.

Сейчас невзначай развернул жизнь отца Серафима в том месте, где помещена душеспасительная повесть, а пред сею статьею и о молитве Иисусовой. Как хорошо то и другое! Потрудитесь прочитать и читать. Тут весь курс, все указано. Господь да благословит труд ваш, пока вещественный, чтоб перейти к умному; навыкайте же считать узелки в четках, только с приговором (11, с. 79)!

Что вам сказать о молитве? Не молиться ведь нельзя. Потрудите себя на молитве, сколько сможете.

Можно остаться с одними поклонами, без чтения молитв, и сидя в молитве пребывать можно, когда есть слабость, да и всегда от Господа не отступать умом должно. Помоги вам, Господи! Делайте, как сможете, только без труда молитвенного не позволяйте себе быть. Для чтения вам – святой Исаак Сирианин. Хорошо, что он есть у вас. Там все есть, только внимайте (11, с. 95)!

Спасайтесь! Вы уже по опыту знаете, что все, что говорила вам N.N., есть чистая ложь. И поклоны не пустое, и акафисты немало значат. Расскажу вам один случай. Покойный Феофан, настоятель Кирилловский, едучи из Петербурга, остановился ночевать. Там собирались его уколотить. Послушник заметил то и сказал старцу, и старец видел признаки, что так есть. Несмотря, однако ж, на то, благонадежно зажег он свечку и начал читать акафист Божией Матери – всегдашнее его правило. И половины не прочитал, как начали стучаться в окно какие-то проезжие – обоз будто, и кричат: «Отец архимандрит! Поедем вместе, веселее будет. Запрягай, мы подождем». Наскоро запрягли, выехали и поехали. Когда проехали за черту опасности, обоз пропал, и о. архимандрит доехал преблагополучно до своей обители. Так вот акафист-то не напрасно читан.

Мудрствовать станем – на всякой малости станем в тупик, а в простоте сердца принимать все правила спасительно. Все святые Божии, Богу угодившие, как много били поклонов – и числа им не было, и сколько молитв читали? Они все пребывали в молитвенном труде и спаслися тем. Что ж разиня рот хочет принять благодать, как квакеры и молокане, кои говорят: «Церковь в ребрах, а не в бревнах»? Ведь без сего чина молитвенного и подвижнического человек, как на ветре, будет стоять или еще больше – как голый на морозе. А ходя в сем чине, он как одет в теплую и безопасную одежду. Вы все это знаете. Стало быть, нечего колебаться пустыми речами. Касательно того, что было, не могу ничего сказать; примите это как указание от Матери Божией, что путь, коим идете, верен. Подобные знамения или указания даются не святым, а тем, кои ищут спасения и имеют нужду во вразумлении.

Сами видите, что это весьма благовременно. И возблагодарите Пречистую Владычицу, столько снисшедшую к вашей немощи, чтоб рассеять ваше сомнение. Так и думайте, что вам, немощным и колеблемым, нужно было вразумление – оно и дано, а выситься тут нечем. Возблагодарим Пречистую Попечительницу нашу и восплачем, что делаем Ей труд своими колебаниями до того, что Ей нужно то и то делать для нас.

А путь начатый – не пустое, и дело ваше небезуспешно. Враг заволакивает все и шумит. Стойте, мужайтесь, крепитесь!

Ваша холодность и сухость – от чего и давно ли? Терпите и с терпением нудьте себя то на молитву, то на чтение, а лучше – на плач, что ничего нет и никуда не гожи.

Тревога души вашей, думаю, от рассеяния. Соберетесь – успокоитесь (11, с. 95–97).

Удивляюсь и не догадаюсь, что такое с вами было. Благодарение Господу, что прошло. Будем молиться, чтоб не повторялось. Его мрачность, князь века, добирается до вас, пробует, с какой стороны можно сбить с ног. Искушений вокруг много. Подбегите под кров Матери Божией и святых Божиих! Искушений никому не избежать, но можно избежать падений! Самому нельзя, а с Богом и помощию небесною. Она готова, окружает всякого, только надо не разделять себя от ней, не отгонять ее. Отгоняется она страстными помыслами, чувствами и желаниями.

В сердце смотрит Господь, и каково оно к Нему, таков и Он к нему! Затем, неизбежный закон для всех ищущих Господа – внимать себе, или вести внутренно бодренную и трезвенную жизнь. У вас есть Добротолюбие? Посмотрите там Исихия, Филофея Синаита, Феолипта и еще Диодоха, епископа Фотики, все – о трезвении. С помощию их поймете, что такое трезвение, бдение духовное и бодренность. Есть поговорка: тишина такая, что муха пролетит – слышно... Так у трезвенного все тихо в душе; как свеча, горит возношение сердца к Богу непрерывно. Чуть что стороннее, сейчас видит и прогоняет; и опять покой... и так далее...

Вот этого надобно добиваться. Делайте так. Знакомо вам место молитвы или место сердца, тепло молящегося? Там, где бывает тепло во время молитвы, станьте вниманием и будьте там и не желайте выходить; но будьте не одни, а с мыслию о Господе, сущем и в вас; пекитесь при сем о едином – сохранить непотухаемою сию теплоту ко Господу. Это главное!

Когда начнете сей внутренний подвиг, тогда дело научит вас само, как сие делать, что помогает ему и что мешает. Возьмитесь за это. Только тогда, как теплота установится, начинается внутреннее очищение.

Когда отделяется чистый металл от руды? – Когда раскалится руда... Так и здесь... А до того все – не то что ничто, но и не что-нибудь дельное, прочное. Так вот вам и урок! Выучите и скажите, что будет с вами и в вас! Когда будете стоять в сердце с мыслию о Господе, тогда ум постоит- постоит и уморится и начнет вилять туда и сюда: как бы убежать. Тогда дайте ему сладчайшее имя Господа нашего Иисуса Христа, т.е. молитву Иисусову, и пусть твердит. Но помните, что страх Божий наперед должен освежать воздух сердца и во все время освежать и очищать... Есть внутреннее благоговейное и уничиженное к Богу припадание, обращающее человека в пыль и прах пред Господом... Сие творите... И будет у нас так: утром, с первого сознания страхом освежать все внутри... молитва затем согреет... молитва Иисусова с внутренним к Господу припаданием продлит сию теплоту... и слава Богу! Но добиваться надобно до сего. Не вдруг то; не то, что вязать иглою: посмотрел – и знаешь. Весьма помощно к сохранению теплоты утреннее чтение и из него – та мысль, которая прикует внимание и, как лучом, падет на сердце и осветит все внутри. Ее чаще потом поминать надо и вращать в уме. Можно и правилом положить: коль скоро встретится такая мысль при чтении, прекращать чтение. Врагов сему делу много, сами увидите... главнейшие – глаза, уши и движение с языком, т.е. многовидение, многослышание, многоглаголание, вольнодвижение. Как пронести стакан воды отстоявшейся, чтоб не возмутилась? – Чуть-чуть шагать надобно... Но все сами увидите, когда начнете дело. Только начните, а то вам беда будет. Собьетесь с толку. Искушение вас постигло от тщеславных мыслей и внутреннего самодовольства и самохвальства! Вот и возражение: как можно? Уж я ли не смиренна? – Подождите! Потрудитесь делать так, как прописано... И тогда что окажется, то и есть... А теперь что говорить? Пока не сядет душа умом своим в сердце, до тех пор не видит себя и не сознает как следует. Похвалы, как я уже писал, то же, что ногу подставить бегущему... тотчас споткнется... и нос разбит... а у иного и дух вон... Боже упаси! Ну, уморил я вас! Но это урок... Уже как хотите, а трудитесь, если хотите добра себе и любите Господа... Трудитесь. Лишь чуточку окажете успех, тотчас и леность вся пройдет.

Развернул Исаака Сирианина и напал на главу, которую и вам прочитать и усвоить всю сполна не худо. Вся жизнь наша, и внутренняя, и внешняя, изъяснена. Это слово 47 (11, с. 39–40).

Но какие это около вас начались призраки? Меня страх берет из-за них. Потрудитесь погашать память о них. Сколько подобным образом попались в сети вражии, и из подвижников, всеми уважаемых! Беда. Долго ли запутаться? Одному нужно было что-то найти в келии, а темно было – явился огонек и указал вещь. С этого началось, а дошло до вознесения себя выше Господа Иисуса Христа и кончилось сумасшествием. Посмотрите в «Лавсаике», сколько примеров! Затем, у отцов прописано строгое правило: не верь чудесностям – какому-либо свету и пр. Греха не будет, если из опасения не поверим истинному явлению; но беды много, если поверим ложному. Ибо тогда уже враг вцепится и потянет все кверху и кверху – и оттуда сбросит. Помолитесь, чтоб никаких около вас чудесностей не было. Для вас они не нужны. Они нужны там, где нет веры. А вам на что они? Молитесь Господу, чтоб отвел память о том. А сказывайте всегда. – Избави вас, Господи! Все внешнее в жизни духовной весьма неважно. В сердце все дело. Что касается до урока о памяти Божией, надобно потрудиться. Вы говорите: уж начинать ли? Разве это на произвол оставляется? Нет. Это дело неизбежное (11, с. 56–57).

Бог везде, и душа наша вся пред Ним насквозь. Надобно и сознанием своим стоять пред Ним. Как все Ангелы и святые зрят Его и очей своих от Него не отрывают, так и нам, в теле еще сущим, надобно зреть Его. Как солнце держит планеты и водит их за собою, так весь духовный мир, стало, и наши души должны держаться Бога и водиться Им. И это не час или два, а непрестанно, с минуты пробуждения до самого забвения во сне.

Вдруг поставить себя в это состояние нельзя. Нужен подвиг. Вот он-то и требуется теперь. Возьмитесь! Бояться нечего. Для пояснения дела читайте в Добротолюбии статьи о трезвении. Вниманием надо стать над сердцем. Надобно из головы сойти в сердце. Теперь у вас помышление о Боге в голове, а сам Бог как бы вне – и выходит, что это работа внешняя. Пока вы в голове, мысли не улягутся покойно и все будут мястись, как снег или толкашки комарей летние. По мере вхождения вниманием в сердце мысли начнут улегаться, а потом и совсем улягутся – и станет атмосфера души чистая-чистая. Тогда и муха пролетит – заметите, а до того все тьма-тьмущая.

Начало плода – сосредоточенная и непрестанная теплота в сердце. И все тут. Только фамилиарность с Господом надо оставить. Страх великий потребен. Как пред царем в струнку стоят великие вельможи, так пусть и душа будет пред Богом (11, с. 57–58).

Что неприличное положение тела пред лицем царя, то неисправные мысли души пред Богом; а забвение о Боге хоть на минуту – то же, что стать спиною к царю.

Вы когда-то сказали, что ревнивость есть в духовных подвигах. Есть, и великая! Узрите сами. Страхом пропитайте душу вашу. Он не болезнен, а освежителен. Он есть начало, но и во всю дорогу не оставляет, только все чище и чище становится. Уединение да чтение – два крыла в сем занятии. Но начинайте – и узрите сами все. Что помогает и что разоряет, откроется сейчас.

Но надо уже и строго исполнять узнанное. Совесть вступит в свои права и начнет журить. Слушайтесь. Сколько придирок будет! Исполняйте. После все уравняется и пойдет гладко. Помоги вам, Господи! Ангел Хранитель да осенит вас! Покров Владычицы буди на вас (11, с. 58).

«Правило молитвенное есть безопасная ограда молитвы... Молитва есть внутреннее дело, а правило молитвенное – внешнее.

Но как без тела человек – не полный человек, так и без правила молитвенного молитва не полна. То и другое надо иметь и по силе исполнять...

Что значит непрестанно молиться? – Быть непрестанно в молитвенном настроении. Молитвенное настроение есть мысль о Боге и чувство к Богу совместно. Мысль о Боге – мысль о Его вездесущии, что Он везде есть, все видит и все содержит. Чувство к Богу – страх Божий, любовь к Богу, ревностное желание всем угождать Ему одному с таким же желанием избегать всего Ему неугодного и, главное, предание себя в Его святую волю беспрекословно и принимание всего случающегося как от руки Его непосредственно. Чувство к Богу может иметь место при всех наших делах, занятиях и обстоятельствах, если оно не ищется только, но уже водружено в сердце (6, с. 20–21).

Охлаждения, о коих говорите, бывают или от утомления душевного, или оттого, что душа слишком много напиталась тем, что есть душевное (смотрите в книге «Что есть духовная жизнь» о сем), или оттого, что слишком много дано телу покоя и всякого довольства, или от самомнения и других страстей, волновавших и занимавших душу. Все такое противно духовной жизни, в коей царица – молитва, засаривает и заграждает ключ молитвенный. Но бывает и по Божиему попущению, и по отстранению благодати. Когда у вас горит душа усердием, это есть действие благодати, Божия к душе прикосновения. Бывает, что, когда долго длится, душа думать станет, какая она мастерица молиться, забывая, что живость молитвенного движения есть не ее дело, а дело благодати Божией, присущей нам. За такое думание благодать отходит и оставляет душу одну... а она сама по себе неподвижна на духовное... вот и охлаждение, и леность... Как же быть? Главное – стараться устранять причины такого состояния. И затем действовать так, как вы действуете, – исполнять правило, несмотря на разленение, стараясь и мысли собирать, и чувства к Богу воспроизводить. За терпение и смирение благодать воротится... и тотчас разгонит разленение, как ветер разгоняет мглу (6, с. 22–23).

Корень молитвы – память Божия с теплою верою и чувством к Богу. Возбуждать это в вашей власти и долг ваш есть. С самого пробуждения старайтесь это восставить в себе в силе. – Как? Размышлением о таинствах веры и спасения. Когда спите, вас будто нет. А когда пробуждаетесь, снова начинаете быть, вступаете в область сознательного существования и в общение со всем сущим и бывающим. Все же сущее и бывающее есть Царство Божие. Первый поклон ваш – Царю царствующих, с сознанием, что все от Него, Им держится и направляется: как общее, так и до малейшего частного. Тут и вы имеетесь во внимании, и настоящий момент существования вашего свыше определен.

Поставьте себя на эту точку и определите, что потому требуется от вас с твердою решимостью не отступать от того. Я думаю, что если вы так поступите, то быть не может, чтобы душа ваша оставалась пустою и влаялась в неопределенных помышлениях и чувствах...

Я вам указываю всеобъемлющий рецепт. Сокращение его – в памяти Божией, памяти смертной и в страхе Божием. Когда сии укоренятся в сердце, и молитва, и все прочее пойдет добре. Не нерадите о деле Божием (6, с. 28–29)!

Одно замечу: смотрите, как бы дело молитвы не сошло на нет. То, как вы теперь молитесь... есть прямое дело произволения. Душа его – желание усердное. Это усердие всегда должно возгревать пред молитвою, иначе и молитвы не будет. А вы сознаетесь: молюсь иногда лениво, без охоты. Это нейдет к роду молитвы вашей. Потрудитесь не допускать сего. Дело в ваших руках. Иначе вот что может случиться... ныне неохота, завтра неохота... а потом и совсем молитве конец. Этого поопаситесь... и нудьте себя на охотную молитву (6, с. 47–48).

Жалею, что вам не удается коротенькая молитовка. Вы изберите одну более общеупотребительную: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». Ее все и твердите, и навыкнете... Введите ее в свое молитвенное правило – утреннее и вечернее. Повторяйте ее несколько раз пред молитвословием и после него. Повторяйте ее по 5–10 и более раз... А то 33 раза – по числу лет пребывания Господа Спасителя на земле. Но не забывайте, что не в словах сила, а в мысли и чувстве. Коротенькая молитва – пособие, а дело – непрестанное памятование Господа, или хождение в чувствах присутствия Его, с благоговением. Когда бы это всегда было в нас, то и слов не нужно бы. Но как нас сбивает многомыслие и масса впечатлений, то для отбоя их и советуется навык творить коротенькую молитовку... Когда язык навыкнет, она все будет читаться сама собой... и ворочать назад блуждающие мысли (6, с. 51–52).

Что вы не умеете сладить с короткою молитовкою – ничего. Придет со временем. Частые ваши обращения к Богу во время дня при всяком деле и после дела, – очень хорошее дело. Это часть общего правила – ходить пред Богом. То же назначение имеют и коротенькие молитвы... В них священным словом выражается то, что вы выражаете своим. Другое же высшее назначение короткой молитовки есть углубление мысли и чувства к Богу (6, с. 55).

«Долго молиться не умею». А как же апостол заповедал: непрестанно молитесь¹¹⁶?! Память о Боге со страхом Божиим, любовь к Богу с упованием и преданность в волю Богу составляют внутреннюю религиозную жизнь... У кого она в движении... тот всегда с Богом... И ему не скучно молиться долго-долго. У вас есть зародыш сего в том, как вы при всяком случае обращаетесь к Богу за помощию и потом благодарите. Развивайте сие... шире и шире (6, с. 56).

Коротенькие молитовки в механическое дело обращаются не от свойства их, а от ослабления внимания к ним и содержанию. Если будете хранить внимание и проговаривать сии молитовки с мыслию и чувством, они не обратятся в механическое дело, а будут как подкладка угольков в самовар. Навыкните произносить молитовки свт. Златоуста. Они станут тогда как струны на гуслях. Тогда перейдете к одной: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя (6, с. 69–70).

Молитовки краткие именно те, кои вы указали. Они все обнимают, только подумать о них надо, а потом... на одном все остановится. Чин молитвы... все же надо иметь, потому что на нас положиться нельзя... Хорошо-хорошо – а потом все разлетится, и душа остается пустою. Так делает Господь, чтобы душа не зазналась и помнила, что она ничто. Теперь вы в блаженном настроении. Это, может быть, долго протянется. Ибо одна память о сем будет снова развеселять душу (6, с. 73).

Потрудитесь породить и утвердить в себе мысль о своей никуда не годности и грешности, кои гнев Божий воздвигают против вас.

И когда приступаете к молитве, не иначе являетесь пред лице Божие, как такою грешною, никуда не гожею и подгневною... Коль скоро восприимете в чувство такое свое состояние, не можете удержаться от вопияния: о, Господи, спаси же, о, Господи, благопоспеши! Отчего плохо идет молитва? Оттого, что не чувствуется нужда в Боге... И сами-де управимся со всеми делами и нуждами?!! Молитесь о том, чтобы Бог дал вам такие чувства (6, с. 81).

Предлагаю вам коротенькую молитву творить не одну, а набрать их несколько и потом употреблять утро и вечер – и на дню иной раз. На первом месте поставьте: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную... Затем: 24 молитовки свт. Златоуста... (в молитвах на сон); далее: Помилуй мя, Боже до Воздаждь ми радость спасения... – и пр. Наконец, обратите в молитовки возглашения просительной ектении: День сей (или вечер, или ночь)... свят, мирен и безгрешен даруй, Господи... Ангела мирна... Прощение и оставление грехов даруй, Господи... и пр... 6 молитв. Если будет охота, выбирайте из псалмов молитвенные и покаянные воззвания (6, с. 82).

Исключительный отдавать чувству вес – не право, но и то не право, на чем вы остановились – на твердости намерения держаться единого на потребу. И то, и другое надо с прибавкою еще третьего – яснозрения дела спасения. Сии три, когда бывают в соразмерной силе, порождают и поддерживают быстрое течение путем спасения. И нельзя сказать, какое из сих действий значительнее. Чувство к Богу влечет, ревность течет, а ясноведение дела дорогу указывает (6, с. 92).

Молитвы – вопль к Богу из сердца; как тут обойтись без чувства? И у Премудрого Бог глашает: сыне, даждь ми сердце. Доброе настроение сердца отзывается тихим радостнотворным чувством, подобным чувству здравия. Когда я применял к вам слова: помяни, откуда ниспала еси... разумел не падение в грех – избави, Господи, – а прежнее мирное настроение сравнительно с описанным вами – бурным и неукротимым (6, с. 93).

Как приятно было прочитать, что пустота душевная потянула вас к молитве и вы обратились к самой хорошей – к молитве Иисусовой, и начали творить ее с таким успехом. Благослови, Господи, преуспеть вам в ней, и притом так, чтобы уже ничто не могло отвлечь вас от нее (6, с. 102).

Спрашиваете, что нужно. Как вы творите ее, так хорошо. Припоминайте и так делайте. Одно напомню, что вниманием надо сойти в сердце и стать там пред лицем Господа, вездесущего – и в вас, и всевидящего – и в вас... Вот как вы помышляли – горе – к Престолу Бога, а долу – к себе, грешной (6, с. 102– 103).

Вспомнили вы молитовку краткую... Добре сказал вам иерей Божий, что не надобно забывать сие. Трудитесь не прерывать ее – и она так утвердится, что сама будет повторяться, и будет у вас ручеек журчать, как выражался старец Парфений Киево-Печерский. А из древних некто сказал: как когда воры, подошедши к дому, чтобы прокрасться в него для кражи, услышат, что там внутри говорит кто-нибудь, не решаются пролезть в него, так, когда враги наши подкрадываются к душе, чтобы обокрасть ее, и слышат, что там журчит маленькая молитовка, то ходят около, а в середку боятся идти (6, с. 105–106).

Латиняне умную молитву не по-нашему понимают. Она у них – богомыслие, заключаемое молитвою... А это хотя очень плодотворное упражнение, но не есть молитва... Молитва – особое упражнение от богомыслия (6, с. 115).

Из-за хлопот за Дунею вы правило не полно исполняете. Об этом не следует беспокоиться. Хлопоты эти заменят правило, ибо то и другое – одного рода труд, одному Хозяину работа, Ему угодная. Когда молитва внутри цела и держится при самых делах, то молитвы и труд – два течения в одной реке, в одном русле и в одну сторону. Можно также сказать, что тут деяние и разум идут вместе (6, с. 145–146).

Все наши 7 дневных служб переложите на молитву Иисусову с поклонами. Образчик для сего возьмите в Следованной Псалтири, в конце очертания правил на каждый день – келейных... Там за каждую службу определено число молитв Иисусовых и число поклонов; их там два ряда... один для ленивых, другой – для усердных. Вам бы следовало взять последний... Но как вы немощны, то можно избрать средний или больше немного среднего... и извольте себе написать... сколько молитв – 1) за полунощницу; 2) за утреню; 3) за первый час... и другие часы – 3, 6, 9; 4) за обедницу; 5) за вечерню; 6) за повечерие; 7) за правило на него. Главное – число молитв... поклоны... можно оставить на произвол – поясные и земные... Делать молитву... стоя... на коленах и сидя, если уморитесь (6, с. 169–170).

В своем ли чине молитва? Молитва всегда служит выражением отношения нашего к Богу. Когда молитва хороша – тепла, усердна, внимательна, тогда и отношение наше к Богу хорошо. Тогда и все хорошо. Потрудитесь подтянуть молитву, если она слаба стала (6, с. 177– 178).

Если можете быть неотходно с Господом, то другого чего и искать нечего. В этом все дело, да живот наш весь сокровенен будет со Христом в Боге. Имея теперь внешний покой, избавляетесь от целой половины препятствий к тому. Другая половина – внутри.

И эта тотчас сама собою устраняется, коль скоро на сердце падет какое- либо чувство к Господу; и если такое чувство не отходит, то все внутри, мешающее быть с Господом, отступает само собою. Если б кто спросил, как всегда быть с Господом, можно смело отвечать: имей чувство к Господу – и будешь с Господом. Я, кажется, вам об этом писал. А как чувство иметь? – Думается, одно воспоминание о Господе уже приводит в движение чувство к Нему. Если к сему приложить помышление о том, что Он есть и что сделал и делает для нас, то не знаю, чье сердце останется нетронутым. Потому очень праведно святые отцы почитают богомыслие, или созерцание свойств и действий Господа, ключом молитвы... и молитвы непрестанной.

Потому что от сего чувство к Богу оживает... и с Господом соединяет (6, с. 178–179).

[Сперанский:] «Царство Божие, в нас заключающееся (иными словами, внутреннее слово, или созерцательная молитва, или чистая любовь), обнаруживается лишь тогда, когда все размышления, все рассуждения о предметах небесных становятся сухими, скучными, безвкусными и когда, однако ж, в глубине души ощущаешь более или менее сильное влечение к занятию Божественным. Тогда следует оставить молитву умную (размышления, рефлекции, рассуждения о Боге) и постоянно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с Богом, помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли. Тогда кажется, что все молчит; не думаешь ни о чем; ум и память меркнут и не представляют ничего определенного; одна воля кротко держится за представление о Боге – представление, которое кажется неопределенным, потому что оно безусловно и не опирается ни на чем в особенности».

Но о раскрытии Царствия Божия внутрь у Сперанского речь в следующем отделении, это же о чем? О проявляющихся по временам в душе, самоусиленно и самотрудно ищущей Бога, невольных, глубоких и неудержимых влечениях к Богу. Понятнее будет, если скажем: о том, что бывает с душою, и как нам надобно держать себя, когда крепко захочется помолиться или когда потянет на молитву. Это испытывают все в большей или меньшей степени и на переходе от самотрудного искания к живому богообщению, и по достижении его. Состояние это похоже на то, в каком бывает человек, когда о чем-либо задумывается. Задумавшийся уходит внутрь себя и сосредотачивается в своей душе, не обращая внимания на свою внешнюю обстановку, на лица, вещи и события. То же и здесь: только там – дело ума, а здесь – дело сердца. Находит влечение к Богу, душа собирается в себя и становится пред лице Бога и или изливает пред Ним свои надежды и болезни сердечные, как Анна, матерь Самуилова, или славословит Его, как Пресвятая Дева Мария, или стоит пред Ним в изумлении, как часто стоял святой апостол Павел. Тут все своеличные действия, мысли, намерения прекращаются, и все внешнее отходит от внимания. Душе самой не хочется заниматься ничем посторонним. Бывает это и в церкви, и дома на молитвенном правиле или при чтении и размышлении; может быть даже во время каких-либо внешних занятий и среди общества. Но во всех случаях оно не зависит от произвола. Однажды испытавший это влечение может помнить о нем, желать повторения его, напрягаться к нему; но сам своим усилием не привлечет его: оно находит. Произволу остается одно: когда найдет, не позволяй себе расстраивать его, а попекись, сколько сил есть, дать ему простор побольше побыть в тебе. Можно назвать это проявлениями настоящего молитвенного духа или ощущениями приближения Божия, которые в руках благодати, руководящей ревнителя о спасении, суть воспитательные приемы. В них предуказывается, чего надобно искать и домогаться; и вместе свидетельствуется, что труды искания, доселе подъятые, не пропадают даром, и тем возгревается ревность к неутомимейшему исканию. Душе говорится этим: «Видишь, что есть из-за чего трудиться, трудись же!» И как это случается обычнее после крутых актов самоотвержения, выражающихся в особых произвольных лишениях, или в делах благотворения, или занятиях благочестия, сопровождаемых внутри актами положения себя в руки Божии, или предания себя Божию попечению и Божию водительству, то и внушается собирать побольше таких актов, и дело искания быстрее придет к концу. Конец же искания тот, чтоб это временное состояние сделалось постоянным, не в том, конечно, виде, но в том же существе дела. Когда это придет, тогда в душе совершится раскрытие Царствия Божия (10, с. 31–34).

Созерцательная молитва и чистая любовь рано помянуты. Те влечения внутрь пред Бога суть преддверие созерцательной молитвы, но не самая созерцательная молитва. Молитва имеет разные степени. Сначала она есть только молитвословная молитва; но вместе с нею должна идти, ею разогреваться и поддерживаться молитва ума и сердца. Умносердечная молитва получает затем самостоятельность и является то делательною, напрягаемою своими усилиями, то самодвижною, находящею. В последнем виде она есть то же, что показанные влечения: бывает современна им и из них развивается. Когда потом состояние, в котором бывает душа во время тех влечений, станет постоянным, тогда умно-сердечная молитва становится непрестанно действующею. При этом прежние временные влечения перерождаются в состояния созерцания, при которых и из которых тогда раскрывается и созерцательная молитва (10, с. 43–44).

Созерцание есть пленение ума и всего созерцания каким-либо духовным предметом столь сильное, что все внешнее забывается, выходит из сознания: ум и сознание уходят в предмет созерцаемый, так что их уже будто нет в нас. Вот пример: беседовал старец с учениками и остановился, стал как бы забывшись. Когда потом он пришел в себя, ученики спросили его: где он был? «Я был, – сказал он, – на Голгофе, пред распятым Господом, там, где была у ног Его Мария Магдалина». Но это созерцание было только умовое. Созерцательная молитва походит на это, по забвению всего и пленению в невидимый мир. Еще пример: старец приготовил себе трапезу в обычный час и стал помолиться; но восхищен был в созерцательную молитву и простоял в ней до следующего дня, когда пришел в себя. Отличительною чертою созерцательной молитвы св. Исаак Сирианин поставляет именно выпадение из сознания всего окружающего и пленение в горний мир. По свидетельству его, ум до сего времени владеет собою, а когда вступит в созерцание или в созерцательную молитву, тогда уже никакой власти над собою не имеет. Этим они отличаются от показанных влечений внутрь, о которых идет речь и в которых человек хоть не обращает внимания на все окружающее, но не совсем забывает его; оно не уходит из его сознания; и хотя подлежит действию внешнему, но владеет собою и сколько может помочь продлению того состояния, столько же может и расстроить его (10, с. 44–45).

Умная молитва состоит в том, чтобы умом в сердце предстоять пред Богом: или просто, или с изъявлением прошений, благодарения и славословия. Тут не время заниматься рассуждениями: всему свой черед. Когда приходит то влечение внутрь, тогда умная молитва является в силе и в настоящем своем виде, а до этой минуты она есть только искомая; здесь же имеется делом. Потому размышления, рефлекции и рассуждения, равно как и все другие самодействия, действительно надобно оставлять и подавлять, если б они зарождались во время проявления влечения внутрь, но не умную молитву. Ее не только не должно оставлять, а всячески поддерживать, чтобы то состояние, доброе и многополезное, продлилось как можно долее. А потом, когда и пройдет то состояние, всячески напрягаться умом, не отступать от Бога, удерживая память о Нем даже и при обычных занятиях; иначе сказать: стараться ходить в присутствии Божием. У Сперанского об этом... говорится так: «Постоянно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с Богом, помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли». Вот это настоящие выражения. В этом именно и состоит существо умной молитвы, или умом в сердце предстояния пред Богом (10, с. 47–49).

Умная молитва бывает в двух состояниях: она есть или трудовая, когда человек сам напрягается на нее, или самодвижная, когда она сама собою стоит и действует. Последнее бывает во время помянутого влечения, а первое должно составлять постоянный наш труд. Хоть он сам по себе не бывает успешен, ибо мысли все расхищаются, но, свидетельствуя о нашем желании и усилии иметь постоянную молитву, привлекает милость Господню – и Бог за этот труд подает по временам то влечение внутрь, при котором умная молитва является в настоящем своем виде. И только в эту пору ей принадлежит то, о чем далее пишет Сперанский: «Тогда кажется, что все в душе молчит; не думаешь ни о чем; ум и память меркнут и не представляют ничего определенного: одна воля крепко держится за представление о Боге». Эти слова точны, а что следует далее, то неточно: «Представление, которое кажется неопределенным, потому что оно безусловно и что оно не опирается ни на что в особенности». В умном предстоянии Богу, трудовом и самодвижном, надобно быть в том убеждении, что Бог вездесущий есть и в нас, зрит нас и внимает нам. Это убеждение, утвердившись, дает возможность устранить образность при умном предстоянии Богу. Но это убеждение надобно набить себе, всячески очищая его от образов, на которые так падка мысль наша, чем бы она ни была занята (10, с. 49–50).

Вот что должно быть! Слова «представление о Боге» сюда не идут, потому что представление без образа не бывает; вместо него надобно поставить: предстояние Богу в убеждении, что Он невидимо присущ нам и внимает нам. «Представление, – говорит Сперанский, – о Боге кажется неопределенным». – Нет, не так: когда мы приобретем ясные понятия о Боге чрез познание Его Божественных свойств и действий, открытых нам, тогда мысль о Боге никогда не может быть неопределенною, тогда Бог созерцается нами всегда под каким-либо определенно известным нам свойством Его. И это признак истинного отношения к Богу и отличие от мечтательного к Нему устремления. В этой фразе есть маленькая частичка туманной мистики, страждущей неопределительностью (10, с. 50–51).

Когда возгнетут огнь, нужно движение воздуха, чтоб раздувать его; точно так же, когда возгнетется огнь благодати в сердце, нужна молитва, которая есть своего рода движение воздуха духовного в сердце. Что такое эта молитва? Непрестанное обращение ума к Господу в сердце или непрестанное предстояние Господу умом в сердце, с воззваниями к Нему или без воззваний, с одними чувствами преданности и сокрушенным припадением к Нему в сердце. В этом действии или, скорее, настроении – главное средство к поддержанию внутренней теплоты и всего внутреннего порядка, к прогнанию худых и пустых мыслей, к утверждению мыслей и начинаний добрых.

Приходят мысли и начинания добрые – он углубляется в молитву, и, смотря по тому – укрепляются ли они в молитве или исчезают, он узнает, угодны ли они или неугодны Богу. Приходят мысли худые или начинает что-либо тревожить душу – он опять углубляется в молитву, не обращая внимания на происходящее в нем, – и все исчезает. Таким образом, умная молитва ставится в нем главным двигателем и правителем духовной жизни. Не дивно потому, что все наставления в писаниях отеческих преимущественно направлены к тому, чтоб научить умно молиться Господу как следует.

Молитва есть первое дело в нравственно-религиозной жизни. Корень этой жизни составляет сознательно-свободное отношение к Богу, которое заправляет потом всем. Поприще, где раскрывается и является в действии это отношение, есть молитва, как взаимнообщение есть поприще, где раскрываются наши нравственные отношения к себе подобным, и подвижничество – поприще, где раскрывается нравственное отношение к самим себе. Каково наше отношение к Богу, такова и молитва; и какова молитва, таково и отношение наше к Богу. А так как отношения эти неодинаковы, то неодинаков и образ молитвы (10, с. 122–124).

Иначе относится к Богу нерадящий о спасении, иначе тот, кто отстал от греха и ревнует о добродетели, но еще не вошел внутрь себя и работает Господу внешне; иначе, наконец, тот, кто вошел внутрь и носит в себе Господа и предстоит Ему.

Первый как о жизни нерадит, так нерадит и о молитве и совершает ее в церкви, дома по заведенному только обычаю, без внимания и чувства.

Второй много читает молитв и часто ходит в церковь, стараясь вместе с тем и внимание соблюдать, и чувства иметь соответственно читаемым молитвам, хоть это ему очень редко удается.

Третий, сосредоточась весь внутрь, умно предстоит Господу и неразвлеченно молится Ему в сердце, без долгих молитвословий, хоть и при долгих стояниях на молитве, дома и в церкви.

Отнимите у второго молитвословие – вы отнимете у него всякую молитву; навяжите третьему молитвословие – вы погасите в нем молитву ветром многословия. Всякому чину людей, или всякой степени приближения к Богу, – своя молитва и свои для нее правила.

Как дорого при этом опытное указание и как много может повредить самочинное распоряжение!

Как только обратится кто от греха к добродетели, тотчас начнет ревновать о приближении к Богу. И обращение его произвел страх Божий, и обращен он затем, чтоб исправною жизнию угодить Богу, присвоиться Ему и Его себе присвоить. Труды в этом духе суть шаги его на пути приближения к Богу. Поприще, на котором раскрывается это восхождение к Богу, как уже сказано, есть молитва. На нее и налегает сразу покаявшийся и положивший не поблажать более дурным привычкам, а прилежать добрым нравам (10, с. 124–126)!

Нельзя такому сказать с первого раза: «Молись сам». Он этого не сможет, как не сможет, например, говорить по-французски не учившийся тому. И молитве надо учиться, надо приобрести навык к молитвенным оборотам мыслей и движениям чувств по чужим молитвам, как учатся иностранным языкам по печатным разговорам. Для этого у нас есть молитвенники для домашнего употребления и совершаются чины молитвенные в церковном богослужении.

Чрез посредство их и надо сначала навыкать к молитве. Закон здесь такой: внимай молитвам, и читаемым, и поемым, и напрягайся чувствовать так, как выражено в тех молитвах. Надобно, однако ж, с благоразумием делать выбор молитвам. Относительно церковных молитвословий выбор неуместен: тут все для всех, и ты хорошо сделаешь, если сколько можно чаще станешь бывать в церкви, а каждый день и на всех богослужениях – еще лучше. Для молитвы же домашней выбор и уместен, и многозначащ. Тут правило: не выбирай много молитвословий, акафистов и канонов; возьми небольшое правило, лучше всего удовольствуйся известными утренними и вечерними молитвами; только просмотри их хорошенько на свободе, обдумай и прочувствуй и потом совершай их, неспешно, с полным вниманием, воспроизводя благоговейные мысли и чувства, в них выраженные, кладя при этом и в начале, и в промежутках, и в конце побольше поклонов и земных, и поясных.

По мере того как станешь навыкать молиться как следует по чужим молитвам, начнут у тебя возбуждаться и свои молитвенные к Богу обращения и воззвания. Никогда не пропускай без внимания этих проявляющихся в душе твоей восхождений к Богу, но всякий раз, как они возбудятся, остановись и молись своею молитвою.

Не думай, что, молясь так, делаешь ущерб молитве, – нет, тут-то ты и молишься как следует, и эта молитва доходнее до Бога. Потому-то есть и правило, всеми преподаваемое: в церкви ли, дома ли душа твоя сама захочет помолиться своим, а не чужим словом – дай ей свободу, пусть молится, хоть всю службу сама промолится, а дома от правила молитвенного отстанет и не успеет совершить его (10, с. 126–128).

Тот и другой образ молитвы – по молитвенникам, со вниманием и соответственными благоговейными мыслями и чувствами или без них, своим словом, приятны Богу. Ему неприятно только, когда кто читает молитвы дома или в церкви, стоит на службе без внимания: язык читает или ухо слушает, а мысли бродят не знать где. Тут совсем нет и молитвы. Но молитва не читательная, а своеличная ближе к существу дела и многоплоднее. Посему советуется не всегда ждать, пока захочется самому помолиться, но заставлять себя принудительно так молиться, и не только во время церковной службы и домашнего молитвословия, но и во всякое время (10, с. 128).

Для навыка в этом самопринудительном молитвенном труде опытные молитвенники избрали одну молитву к Господу Спасителю и установили правила, как ее совершать, чтобы с помощию ее развить в себе своеличную молитву. Об этом говорили мы прежде. Дело это просто; стань умом в сердце пред Господом и молись Ему: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Так дома пред молитвословием, в промежутках молитвословия и в конце, так и в церкви, так и весь день, чтоб все моменты дня наполнить молитвою (10, с. 128–129).

Эта спасительная молитва сначала обыкновенно бывает трудовая, делательная. Но если не поленится кто потрудиться над нею, она станет и самодвижною, сама будет твориться, словно ручеек, журчащий в сердце¹¹⁷.

Это благо великое, и потрудиться стоит, чтоб достигнуть его. Труженики, преуспевшие в молитве, указывают для этого небольшой труд или немноготрудное упражнение молитвенное, именно – прежде или после молитвенного правила, утреннего или вечернего, а то и днем, определи несколько времени на совершение этой одной молитвы и совершай ее так: сядь, а лучше стой молитвенно, сосредоточься вниманием в сердце пред Господом, воздвигнув убеждение, что Он тут и внимает тебе, и взывай к Нему: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», – и клади поклоны, если есть охота, поясные и земные. Так делай четверть часа, полчаса, больше или меньше, как тебе удобнее.

Чем усерднее потрудишься, тем скорее молитва эта привьется к сердцу. Лучше взяться за дело поревностнее и не отступать, пока не достигнешь желаемого или пока молитва эта не начнет сама двигаться в сердце; после того только поддерживай. Та теплота сердечная или горение духа о коих прежде было говорено, приходят именно этим путем. Чем более внедряется в сердце молитва Иисусова, тем более согревается сердце и тем самодвижнее становится молитва, так что огнь жизни духовной в сердце возгорается и горение ее становится непрестанным, вместе с тем как молитва Иисусова займет все сердце и станет движущеюся. Оттого получившие зарождение совершенной внутренней жизни почти исключительно молятся этою молитвою, определяя ею свое молитвенное правило ¹¹⁸. Успех в сем деле зависит от веры, с какою берутся за это упражнение, от меры усердия в продолжении и правильности совершения его (10, с. 129–131).

Молитва умная переходит в молитву сердечную или умно-сердечную. Появление ее современно зарождению сердечной теплоты. Другой молитвы уже нет в обычном течении духовной жизни. Умно-сердечная молитва может глубоко внедриться в сердце и быть в этом случае без слов и мыслей, состоя в одном предстоянии Богу и благоговейно-любовном к Нему припадании. Тут она то же, что влечение внутрь пред Бога на молитву или нахождение духа молитвенного. Но все это еще не созерцательная молитва, которая есть высшее состояние молитвенное, по временам являющееся в избранных Божиих (10, с. 132, сноска 2).

Молитва Иисусова не талисман какой. Сила ее от веры в Господа и глубокого с Ним сочетания сердца и ума. При таких расположениях призываемое имя Господа оказывается многодейственным. Одно повторение слов ничего не значит (10, с. 133, сноска 3).

Читательная молитва по молитвеннику, коль скоро она совершается с соответственными мыслями и чувствами, есть настоящая молитва, способная привлекать и все дары, обетованные молитве. Иные целый век молятся только по молитвенникам в простоте сердца, и Бог не лишает их Своих милостей. И степени молитвы обусловливаются природными дарованиями.

Высшие степени молитвы требуют сильного ума (10, с. 134, сноска 2).

Сперанский говорит о случайных уклонениях в деле внутренней духовной жизни, которые испытывал его друг. Сперанский предостерегает его и убеждает пресечь эти неправости, пока они не окрепли, – убеждает и общим рассуждением о власти нашей над проявлениями духа, и наставлениями старцев о способах возгревания жизни в духе, и собственным опытом.

Речь идет о видениях в теле, бывающих во время углубления в умно-сердечную молитву у тех, кои не следуют при этом установленным правилам благоразумия.

О видениях кратко: «Вспомните, что Тереза и другие святые молили об избавлении от видений. Как бы ни были они отрешены от земного, как бы ни были духовны, к ним всегда примешиваются некоторые формы».

У редкого из святых подвижников, писавших о духовной жизни, вы не встретите предостережений насчет этих видений или привидений. Не все их испытывают. У иных не бывает их никогда; другие имеют к ним особое предрасположение. Но не природа виновата, а неправость действования самих подвергающихся им лиц.

В естественном порядке, или строе, наших сил на переходе от вне внутрь стоит воображение.

Надо благополучно миновать его, чтоб благополучно попасть на настоящее место внутри. По неосторожности можно застрять на нем и, оставаясь там, быть уверенными, что вошли внутрь, тогда как это только внешнее преддверие, двор языков. Да это бы еще ничего; но этому состоянию всегда почти сопутствует самопрельщение, а из него развивается визионерство с его пагубными последствиями.

Очерчу вам это состояние со слов Симеона Нового Богослова в его статьях о трех образах молитвы¹¹⁹.

Известно, что вся забота ревнителей о духовной жизни обращена на то, чтобы поставить себя в должное отношение к Богу. Совершается это и обнаруживается в молитве. Она есть путь восхождения к Богу, и ее степени суть степени приближения нашего духа к Богу. Самый простой закон для молитвы – ничего не воображать, а, собравшись умом в сердце, стать в убеждение, что Бог близ, видит и внимает, и в этом убеждении припадать к Нему, страшному в величии и близкому в благоснисхождении к нам. Между тем иные вот что делают во время молитвы: «Предстоя на молитве, возводят на небо очи и ум и воображают в уме своем Божественные советы, небесные блага, чины святых Ангелов и обители святых – словом, все, что говорится в Писании об этих предметах особенно образно, вызывают их из памяти и перебирают воображением во время молитвы, стараясь разительностию сих представлений и воображений потрясти свое чувство, в чем иногда и успевают: разблажают свое сердце к желанию Божественного, умиляются и плачут». Представлять предметы Божественные под теми образами, как они представляются в Писании, ничего нет худого и опасного: мы и рассуждать о них иначе не можем, как облекая понятия в образы, – но не должно никогда думать, что и на деле так есть, как эти образы являются, и тем более останавливаться на этих образах во время молитвы. Во время благочестивых размышлений или при богомыслии это уместно, но во время молитвы – нет. Образы держат внимание вовне, как бы они священны ни были, а во время молитвы вниманию надо быть внутрь, в сердце: сосредоточение внимания в сердце есть исходный пункт должной молитвы. И поскольку молитва есть путь восхождения к Богу, то уклонение внимания от сердца есть уклонение от этого пути. Значит, употребляющие означенный воображательный образ держания себя во время молитвы на первых же порах сами себе устраивают препоны к делу, за которое взялись с такою ревностию.

Но в этой неправости начала есть только начало беды, которое наводит на нечто худшее и опаснейшее. Так как это парение или летание ума в небесных областях легко и, по связи сердца с воображением, тотчас оставляет след влияния своего в разблажении чувств, то занимающийся так тотчас начинает мечтать об успешности своего дела и своем совершенстве. «У такого, – говорит св. Симеон, – мало-помалу кичится сердце, ибо он воображает, что совершаемое им и происходящее в нем бывает от Божественной благодати к утешению его. Почему он и молит Бога, чтоб дал ему и всегда быть в таком состоянии; а оно не есть доброе состояние, а прелесть».

Таким образом, у него путь к преспеянию пресекается в самом начале, ибо искомое считается достигнутым, тогда как достижение его еще не начато. Посему-то такой человек «никогда не может прийти в разум и достигнуть добродетели или бесстрастия».

Далее – самомнение еще более разгорячает воображение, и оно быстро рисует новые картины, вставляя в свои мечтания личность мечтающего и представляя ее всегда в привлекательном виде, в близости к Богу, Ангелам и святым. Чем более он так мечтает, тем более укореняется в нем убеждение, что он, точно, уже друг Неба и небожителей, достойный осязательного с ними сближения и особых откровений. На этой степени начинается визионерство – и как естественная болезнь душевная, и, более того, как дело врага, который не дремлет¹²⁰.

«Таким образом многие прельстились, видя свет и сияние очами телесными, обоняя благоухание обонянием своим, слыша гласы ушами своими и т.п. Иные из них повреждались в уме и переходили с места на место, как помешанные. Иные, приняв беса, являвшегося им в образе светлого ангела, до того утверждались в прелести, что до конца оставались неисправимыми и не принимали совета ни от одного брата; иные, по внушению бесовскому, сами себя убивали, низвергались в стремнины, удавливались. И кто может исчислить все прельщения, в какие ввергал таковых враг!

Если не всякий из держащихся такого образа молитвы терпит вред, то это только из тех, которые живут в обителях с другими братиями. Но все же они проводят жизнь без всякого успеха».

Вот на какое уклонение от прямого пути в труде молитвенном указывает Сперанский, когда предостерегает друга своего от увлечения видениями! Видения бывают и истинные. Опытные умеют их различать от порождений своего воображения и привидений бесовских, но как на деле людей неопытных более, чем опытных, и к тому же враг слишком хитер, то поставлено вообще законом не принимать никаких видений и не доверяться им.

«Внимай себе тщательно, рачитель Божиего дела, – пишет другой наставник в духовной жизни¹²¹, – и разумно совершай дело свое. Если увидишь свет или огонь вне себя или внутри или образ какой – Христа, например, или ангела, или иного кого, – не принимай того, чтоб не потерпеть вреда. И уму своему не попускай строить в тебе такие образы: это внешнее дело и ведет к прелести. И если заметишь, что будто тянет кто ум твой к таким внешним воображениям, – не поддавайся, держась внутрь и совершая дело внимания к Богу без всяких образов (10, с. 140–147).

Другое предостережение Сперанского другу своему касается каких-то необыкновенных изменений в теле во время молитвы. Эти изменения или движения бывают разнообразны и не столько опасны, сколько причудливы. Иной, например, сильно вздыхает, или вскрикивает, или делает жесты, руки и глаза поднимает быстро к небу, или падает ниц стремительно, или искривляет черты лица и т.п. Эти движения и в домашней молитве не хороши, а тем более когда стоит кто в церкви. Они могут начинаться и не нарочно, от движения внутренних чувств, но потом мало-помалу можно к ним привыкнуть и производить их уже и без внутренних чувств, иногда для того, не поможет ли это возобновиться внутренним чувствам, а иногда с тем, чтобы показать, что у нас эти чувства не прекращаются. Не прекрати такой привычки – может образоваться фиглярство, да и без того дело это нестройно (10, с. 147–148).

Но могут быть в теле раздражения более внутренние, и именно во время умного делания или внимания себе в сердце. Во время навыка умной в сердце молитвы ко Господу, вместе с собиранием внимания в сердце, советуют стеснять несколько дыхание и сводить к груди напряжение мышц, считая это не существенною необходимостию, а приспособлением тела к умному деланию. И само по себе, по связи души с телом, умное напряжение должно воздействовать на сердце, а тем более при сказанном приспособлении. Оно показывается вскоре в крови, а от крови переходит на нервы. Раздражение, происходящее при этом, приятно, и неопытными, каковы почти все начинающие, может быть и бывает почитаемо следствием, необходимо следующим за действием благодати в сердце. Этого мнения довольно, чтоб не только не отклонять, но и усугублять сказанное раздражение. Тут ничего пока нет худого и опасного, кроме того неправого мнения, что это есть действие благодати. Но что далее выходит? У крепкотелых все тем и ограничивается, и последующие опыты вразумляют их, что это дело просто и естественно и высшего происхождения ему приписывать нет оснований. Но есть слаботелые, нервные, у которых упомянутое раздражение входит глубже в нервы и начинает отражаться в мускулах; происходят легкие движения, тоже приятные, которые, усиливаясь, переходят в заметные трясения. Если не остановить этого на первых порах, трясение начнет сопровождать каждое углубление умной молитвы в сердце, а окрепши и углубившись, начнет в некоторых личностях переходить в конвульсии, падения вроде обмороков с пеною изо рта и скрежетанием зубов. И вот трясущиеся и конвульсивные молельщики!

На Западе были и есть целые общества таких молельщиков. Молитва при этом идет своим чередом или может идти и быть очень углубленною, а трясения, конвульсии и даже падения – тоже своим чередом¹²². Где доходят до этого по неведению и простоте, там, может быть, это неукоризненно-нравственно, если только не держаться того мнения, будто тут проявляется особое действие благодати. Но иные склонны к причудливостям, увлекаются только подражанием и приучают себя к самотрясениям и без молитвенных углублений; это жертвы глупости человеческой и пустого желания занимать собою праздных зрителей. Полагаю, впрочем, что у нас все такого рода явления, и извинительные, крайне редки, и упоминать бы об них не следовало при речах об умной молитве, дабы не охладить усердия к этой молитве, возбудив опасения. Пришлось к слову, и сообщается только к сведению (10, с. 148–151).

Такие-то или подобные сим изменения в теле начали, должно быть, показываться у друга Сперанского во время молитвы. Он и пишет к нему, убеждая пресечь это в самом начале, чтоб оно не обратилось в навык недобрый. Сперанский сначала внушает ему, что это совершенно в его власти. «Никогда не следует, – пишет он, – позволять себе погружаться слишком глубоко в созерцание¹²³, когда находишься при людях, даже в церкви. В особенности не следует допускать, чтобы внутреннее чувство распространялось на тело и оказывало на него воздействие¹²⁴.

Чрез это приобретаешь дурные духовные привычки, последствия которых часто опасны. И не думайте говорить мне, что от этого нельзя воздержаться или что это значило бы противиться действию Духа Святого».

Во-первых, от этого можно всегда воздержаться, ибо всегда можно спуститься с высоты созерцания, постепенно переводя внимание на молитву умную или сосредоточивая оную на смысле молитв Церкви¹²⁵. Это уклонение нисколько не препятствует действию Духа Святого и нисколько Его не ограничивает: изменяет лишь направление этого действия (10, с. 151–152).

Предпослав это общее положение, Сперанский доказывает его правилами, какие св. Павел дал Коринфской Церкви относительно употребления благодатных даров, именно дара языков. Этот случай точно доказывает, что человек может и должен править своими внутренними движениями, даже благодатными, и цель Сперанского достигнута. Но его взгляд на событие в Коринфской Церкви и на слова апостола Павла неверен. Его нельзя не оговорить.

«Учение св. Павла, – пишет Сперанский, – на этот счет положительно. Прочтите со вниманием 14-ю главу Первого Послания к Коринфянам. Тут речь идет об известной форме действия Святого Духа, которой верующие этой церкви добивались предпочтительно пред всеми другими; состояла она в том, чтобы говорить чужими языками (это некоторого рода исступление или экстаз, действительно обнаруживающийся употреблением языков, неизвестных тем самим, которые на них говорят). И что же? Он воспрещает этот дар, хоть и сам причисляет его к истинным дарам Духа Святого, и возбраняет его единственно по неудобству пользоваться им в церкви, в которой он может произвести смятение. Он советует им приберечь этот дар для их одиноких упражнений, а в церкви пользоваться лишь даром пророчества. Более того, он даже воспрещает им пророчествовать иначе, как соблюдая порядок очереди, и предупреждает все возражения, которые вы могли бы мне сделать, изрекая великое слово, что самые духи пророчества подчинены пророкам».

Вы видите, что этою речью сильно доказывается, что человек может править собою даже в то время, когда состоит под действием благодати. Но вместе не трудно заметить, что тут допущены положения, с которыми нельзя согласиться.

Во-первых, неверно, будто говорившие на чужих языках находились в это время в умоисступлении или экстазе и говорили, сами не понимая своей речи. В умоисступлении теряется сознание и своего «я», и всего окружающего, а при обнаружении дара языков этого не было. Говорившие на них сознавали, кому говорят и о чем говорят. Ошибка состояла в том, что увлекались движением сего дара и говорили, зная, что те, кому говорят, не понимают их. Когда пишет св. Павел правила для говорящих языками, значит, он считает их способными править собою во время движения сего дара, в умоисступлении же или экстазе править собою нельзя. К тому же во всей этой главе дар языков ставится наряду с даром пророчества; пророчество же в том виде, как оно проявлялось в первенствующей Церкви, не ставило пророчествующих в умоисступление, стало быть, не делал этого и дар языков. И то неверно, будто языки оставались безвестными тем, которые на них говорили; иначе они не понимали бы, что говорят. Ибо св. Павел пишет, что говорящий на незнакомом языке себя назидает (См. 1Кор. 14, 4) – как же он назидал бы себя, если б не понимал языка? Неверно, наконец, и то, будто апостол запрещает дар по неудобству употребления его в церкви и советует приберечь его для одиноких упражнений, пользуясь в церкви только даром пророчества. Св. Павел заповедует совсем противное. Ревнуйте, – говорит он, – о том, чтобы пророчествовать, но не запрещайте говорить и языками (1Кор. 14, 39); только бы то, что говорилось, изъясняемо было на понятном языке (См. 1Кор. 14, 27, 28).

Видно, что св. Павел не всякое вообще употребление сего дара считал неудобным в церкви, а только употребление его без истолкования. Что касается до того, чтобы приберегать этот дар для одиноких упражнений, о том и помину нет (10, с. 152–156).

Второе убеждение для друга своего – пресекать непорядочные изменения в теле – берет Сперанский из примера святых старцев-подвижников. Он пишет: «Вслед за этим великим авторитетом идут все примеры, вся практика святых созерцательных. Неизменное их учение об этом предмете состоит в том, что при людях никогда не следует позволять, чтобы внутреннее чувство разливалось наружу... Не только по сущности, но и по форме полезно, достойно истинного смирения следовать доброй практике и здравому преданию истинных наших отцов духовных».

И это убедительно. При собраниях в церкви было законом ничем не особиться от других: как все стоят и держат себя, так стой и держи себя и ты. Арсений Великий однажды вздохнул в церкви, не заметив, что перед ним близко стоит другой. Он поклонился ему и сказал: «Прости, брат; я еще не начинал быть монахом» (10, с. 156–157).

Как возгревали в себе дух молитвенный и утверждались в молитве подвижники, отцы и учители наши?

Главное, чего они искали, состояло в том, дабы сердце горело к единому Господу беспрестанно. Бог требует сердца, потому что в нем исходище жизни. Где сердце, там сознание, внимание и ум, там вся душа. Когда сердце в Боге, тогда и вся душа в Боге, и предстоит человек в непрестанном поклонении Ему духом и истиною.

Это главное иным доставалось скоро и легко. Милость Божия! Как глубоко потрясал их страх Божий, как скоро оживала совесть во всей своей силе, как стремительно возжигалась ревность держать себя пред Господом чисто и непорочно, как скоро труд богоугождения раздувал этот огонек и превращал его в пламень! Это серафимские души, пламенные, быстродвижные, многодеятельные (10, с. 157–158).

Но у других все идет вяло. Строй ли их естественный такой, или другие о них намерения Божии, только сердце их не скоро согревается. Казалось бы, они уж навыкли всем делам благочестия и жизнь у них идет праведно, а нет – на сердце все не то, чему бы следовало быть. Так бывает не только с мирянами, но и с живущими в обителях, и даже с отшельниками. Бог вразумил, и труженики трезвения установили особый способ привития к сердцу неисходной молитвы ко Господу, согревающей сердце. Мы об этом поминали не раз. Опыт оправдал этот прием успехом, и он стал почти повсюден, и все, которые проходят его как следует, успевают (10, с. 158–159).

Делаю теперь выписки из Добротолюбия. На первом месте поставлю опыт согревания сердца, описанный Симеоном Новым Богословом в Слове его о вере¹²⁶.

Был в Константинополе юноша лет двадцати, благообразный телом, но еще более душою и сердцем. Познакомился он с некоторым мужем святым, иноком одной из константинопольских обителей, и, открыв ему все тайны сердца своего, сказал, что усердно хочет спастись и великое имеет желание оставить мир и сделаться иноком. Честный старец одобрил это намерение, преподал ему нужные наставления и дал прочитать книгу слов св. Марка подвижника¹²⁷. Юноша принял эту книгу, как из рук Божиих, в полной уверенности, что получит от нее великую себе пользу, и, пришедши домой, тотчас принялся читать ее с благоговейным вниманием, прочитал всю трижды и четырежды и после все еще не выпускал ее из рук. Он напитался из нее духовною пищею и все еще хотел питаться. Однако ж из всего, содержащегося в книге той, он избрал себе в руководство три только главы, которые и положил исполнять со всем вниманием, неопустительно.

Первая: если желаешь исцеления душе твоей, всяким хранением храни совесть свою чистою, чтоб она ни в чем не обличала тебя, и, какие бы дела ни внушала она тебе делать, делай их не тяготясь – и получишь пользу.

Вторая: ищущий и чающий получить действие Святого Духа прежде исполнения заповедей Божиих подобен купленному рабу, который просит у господина своего себе свободы в тот самый час, как тот еще только расплачивается за него.

Третья: кто молится только устами и не стяжал еще разума духовного и не умеет молиться умно, тот подобен слепому, который вопиял: Сыне Давидов, помилуй мя! Кто же стяжал разум духовный и молится умно, тот подобен тому же слепцу, но уже исцеленному от слепоты, когда он, получив просвещение очей своих, увидел Господа и уже не именовал Его Сыном Давидовым, а исповедал Сыном Божиим и поклонился Ему как подобало.

Эти три главы по душе были юноше тому, и он принял извещение в сердце своем, что несомненно получит великую пользу, если будет внимать своей совести, что насладится дарами Духа Святого и получит силу от Него, если будет хранить заповеди, и что по дару Духа Святого сподобится того, что отверзутся очи его и он узрит Господа. Упование увидеть неизреченную красоту Господню уязвило сердце его любовию к ней, и он возымел великое желание узреть ее. И однако ж он ничего особенного не делал, а только всякий вечер, отходя ко сну, не прежде возлегал на одр, как совершив молитву и поклоны, как заповедал ему старец тот. Так прошло несколько времени (10, с. 159–162).

В один вечер, когда исполнял он старцево молитвенное правило, совесть сказала ему: «Сотвори и еще другую такую же молитву и другие поклоны, говоря: “Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!” – многократно, сколько сможешь». Он охотно внял совести и усердно исполнил, что она внушила ему, веруя, что Сам Бог говорил ему чрез совесть. С того времени он уже никогда не возлегал на одр свой прежде, чем не исполнит всего, о чем говорила ему совесть, что он может то исполнить. Это одно и мог он делать, ибо на нем лежало управление дома одного вельможи, и днем он не имел свободного для молитвы времени; только вечером всегда уже молился он столько, сколько заставляла его совесть.

Мало-помалу начало согреваться сердце юноши и очи источать слезы умиления, творил он частые коленопреклонения, воссылал молитвы и к Богоматери, с воздыханиями и болезнию сердечною. Помышляя, что предстоит пред Господом, он мысленно припадал к пречистым ногам Его и со слезами умиления умолял Его умилосердиться над ним, как над слепым, и даровать свет умным очам его. День ото дня росла и светлела молитва его и, углубляясь, длилась иногда до полуночи. Неподвижно стоял он тогда, как столп какой, и очей своих не обращал туда и сюда, чтоб видеть что-нибудь, а стоял с великим страхом и трепетом, не дремля, не тяготясь, не унывая (10, с. 162–163).

В один вечер, когда молился он по обычаю и в уме своем говорил мысленно: «Боже! милостив буди мне, грешному!"- внезапно осенил его умный свет Божественный. Будучи пленен таким видением, юноша забыл себя и не понимал, на земле ли он или на воздухе; весь мир исчез пред ним, и сам он весь изменился, быв проникнут тем Божественным действием и исполнен слез и радости неизреченной, которая не отходила от него и тогда, когда он пришел в себя. Всю эту ночь не спал он; сон и на ум не приходил ему от сладости духовной, наполнявшей сердце его. После этого сладость умиления уже не отходила от сердца его и отгоняла от него всякий мирской и плотской помысл; он стал ко всем вещам бесчувствен до того, что сон и пища не приходили ему на ум, и он проводил в посте и бдениях многие дни.

Дивно и достохвально, что двадцатилетний юноша, озабоченный делами житейскими и мирскими и кроме их ни о чем высшем не помышлявший, а только малое нечто слышавший от старца и те три слова усвоивший из душеспасительной книги, малым тем подвигом, который нес с искреннею верою и упованием, в короткое время достиг такого совершенства духовного, что пленен был в видение умное, сподобился Божественного просвещения и вкусил сладости духовной, облегчившей ему весь последующий путь жизни! Так-то, ни юность не вредит, когда она исполнена страха и вожделения Божественного, и жизнь среди мира в самом шумном городе не помешает нам творить заповеди Божии и преуспеть в жизни духовной, если только имеем усердие (10, с. 163–165).

Выразить нельзя, сколько назидания источает опыт сей! А вот и другой, бывший с иноком, но удобоподражаемый для всех. Григорий Синаит спросил авву Максима Кавсокаливита (это на Афоне): держит ли он умную молитву? Тот отвечал: «Не скрою от тебя, честный отче, милости, явленной мне Богоматерию. От юности имел я великую веру к Госпоже моей Богородице и молился Ей со слезами, да даст мне благодать умной сей молитвы. Однажды, пришедши в храм по обычаю, с большим усердием и с обильнейшими слезами помолился я Ей об этом и, когда потом приступил со страхом приложиться к иконе, изображавшей Божественный лик Ее, вдруг ощутил теплоту, впадшую в перси мои и в сердце, которая не палила, но услаждала и орошала, и к умилению подвигала душу мою. С этой минуты ум мой начал непрестанно поучаться в молитве и сердце услаждаться памятию Господа моего Иисуса и Богоматери; и никогда уж эта молитва не оскудевала в сердце моем. Я желал тогда безмолвия и уходил в пустынные места, чтоб сподобляться явленнейшего и богатейшего плода молитвы – восхищения ума ко Господу». Блаженный Григорий спросил: «А что бывает с душою, когда приходит это восхищение?» Старец отвечал: «Когда благодать Святого Духа придет в молитве и пленит ум, тогда перестает молитва¹²⁸, потому что ум бывает тогда обладаем пришествием Святого Духа и не может простирать сил своих, но бывает празден и покоряется только Духу Святому, Который, как изволит, изводит его или в невещественный воздух Божественный¹²⁹, или в другое исступительное зрение¹³⁰, или Божественную беседу. Утешитель Дух Святой каждому по достоинству подает утешение, как и в какой мере хочет; Он не показывает ему что-либо обычное, но тайно научает тому, чего он прежде не видал и не воображал никогда»¹³¹.

Этот опыт указывает, кажется, на самый надежный способ стяжания теплой молитвы – самую молитву. Он говорит: молись о молитве – и Дающий молитву молящемуся даст и тебе молитву просимую. Я хотел бы привести здесь, как выраженное этим фактом с силою изъяснено нравоучительным словом в беседах Макария Великого, но опасаюсь наскучить. Скажу только общую об этом мысль сего отца, которую не раз повторял он своим ученикам: «Нудь себя на молитву, и Господь, видя усердие, с каким домогаешься ты молитвы, даст тебе молитву».

Но не могу удержаться, чтоб не привести здесь пример молитвенника, который представляет св. Исаак Сирианин в 10-м слове своем. «В один день, – пишет он, – пришел я в келию к одному брату и, по болезни своей, прилег у него, чтоб он походил за мною ради Бога, так как знакомых у меня там никого не было. И видел я, как этот брат совершал свою молитву. Довольно времени он стихословил (читал Псалтирь нараспев) и вдруг оставлял правило, падал на лицо свое и до ста или более раз, с горячностию, какую возжигала в сердце его благодать, ударял головою в землю. После сего он вставал, лобызал крест Владычный и снова повергался на лицо свое. И такой обычай соблюдал он всю жизнь, так что невозможно исчислить множества его коленопреклонений. Раз двадцать со страхом и горячностию, с любовию, растворенною благоговением, лобызал он крест и опять начинал стихословие; а иной раз от великого возгорения помыслов, распалявших его горячностию своею, когда не в силах был вынесть разжжение того пламени, препобеждаемый радостию, вскрикивал, будучи не в силах удержаться. Поутру же, после первого часа, когда садился он за чтение, то делался подобен человеку плененному и в продолжение каждой читаемой им главы не раз падал на лицо свое и на многих стихах воздевал руки свои к небу и славословил Бога».

Из приведенных опытов можно вывести весьма верное заключение, что у кого есть усердие молиться, того нечего учить, как усовершенствоваться в молитве.

Самый труд молитвенный, с терпением продолжаемый, доведет его и до высших степеней молитвы (10, с. 165–169).

Но что делать немощным, вялым и особенно тем, которые прежде чем дошли до разумения, какова должна быть молитва, успели затвердеть во внешней формальности и охладели в навыкновении порядкам уставного молитвословия? – Им остается еще прибежище – художественное делание умной молитвы, молитвы ко Господу. И не для них ли преимущественно и изобретено это художественное делание, или, иначе, искусственное привитие к сердцу умной молитвы Иисусовой?

Как бы то ни было, я изображу это художество во всей его подробности, не оставляя ничего из касающегося до того в поучениях святых отцов-подвижников (10, с. 169).

«Художество» Симеон Новый Богослов описывает в своем Слове о трех образах молитвы.

Первый образ молитвы, неправый, указан уже мною – это мечтательная молитва.

Второй, тоже неправый, или неполный, приведу здесь как переход к третьему, который есть настоящий образ молитвы. Поясню немного, откуда такая градация.

Первый неправый способ молитвы зависит от того, что иные действуют в ней преимущественно воображением и фантазией. Эти силы составляют первую инстанцию в движении от вне внутрь, которую следовало бы миновать, а вместо того останавливаются на ней.

Вторую инстанцию на пути внутрь представляет рассудок, разум, ум, вообще рассуждающая и мыслящая сила. Следует и ее миновать и вместе с нею сойти в сердце.

Когда же останавливаются на ней, то происходит второй неправый образ молитвы, отличительная черта которого та, что ум, оставаясь в голове, сам собою все в душе хочет уладить и всем управить, но из трудов его ничего не выходит. Он за всем гоняется, но ничего одолеть не может и только терпит поражения. Это состояние бедного ума очень полно изображено у Нового Богослова.

«Второй образ внимания и молитвы, – говорит он, – состоит в том, когда кто собирает ум свой в себе, отвлекая его от всего чувственного, и хранит чувства свои (особенно зрение и слух, уединяясь сколько можно и устраняясь от случаев к раздражению их), и собирает помыслы свои, чтоб они не скитались по суетным вещам мира сего (а они все свое: возвратишь – а они убегут; опять возвратишь – опять убегут, и так без конца), и иногда истязует помыслы свои (обсуждает критически, по началам христианской нравственности), иногда внимает словесам молитвы (во время, свободное от молитвословия, гоняется за помыслами, а на правиле внимает словам молитвы; но и это безуспешно), которую читает», – (а между тем как происходит это брожение в голове, сердце идет своим чередом; его никто не блюдет, и на него набегают заботы и страстные движения; тогда и ум себя забывает и убегает к предметам забот и страстей, и разве уж когда-то когда опомнится), – «собирает снова к себе все помыслы, плененные от диавола и превращенные в суетливые и грешные. Но в иной раз с великим трудом и самопринуждением приходит в самого себя: это тогда, когда бывает он пленен и увлечен какою-либо страстию. Имея такой подвиг и такую брань в себе, никогда не может он быть мирен, и хоть минуты не имеет свободной от труда, но венца правды не получает.

Такой подобен человеку, ведущему брань со врагами своими во тьме ночной: он слышит голоса врагов и раны от них принимает, а их самих не видит и не знает, кто они, откуда пришли, как и чего ради борют его. В этом жалком положении держит его тьма, качествующая в уме его, и буря, волнующая помыслы его. И не может он никогда ни освободиться от врагов своих мысленных, ни воспрепятствовать им, чтоб не поражали его; и что еще дивнее, остается уверенным, что он как должно внимает себе, – то есть, что состоит в чине настоящих трезвенников. – Оттого окрадается тщеславием и нередко в гордости охуждает других и презирает; себя же, по самомнению, считает достойным быть пастырем овец и путеводствовать их, уподобляясь на деле слепцу, покушающемуся водить иных слепцов.

Вот второй образ молитвы, его прилично назвать умно-головным, в противоположность третьему, умно-сердечному или сердечно-умному. – Всякому, ищущему спасения, надобно его понять и различить, чтоб не остановиться на нем по неведению и не потерпеть вреда, который он причиняет. Впрочем, этот второй образ лучше первого, как ночь лунная лучше ночи безлунной и мрачной (10, с. 170–173).

Приложу к этому несколько слов... старца Василия-схимонаха – спостника и друга Паисия Нямецкого.

«Как можно одним ограждением внешних чувств хранить ум нерасхищенным, когда помыслы его сами собою растекаются и парят на вещи чувственные? Если не можно, то нужда настоит уму в час молитвы бежать внутрь до сердца и стоять там глухим и немым для всех помыслов. Кто внешно только удаляется от зрения, слышания и глаголания, тот мало получает пользы.

Затвори ум свой во внутренней клети сердца – и тогда насладишься покоем от злых помыслов и вкусишь радости духовной, приносимой умною молитвою и вниманием сердечным».

Св. Исихий говорит: «Не может ум наш победить мечтание бесовское сам собою токмо, и да не надеется когда-либо сего. Посему блюдись, да не вознесешься по примеру древнего Израиля – и предан будешь и ты мысленным врагам. Тот, будучи избавлен Богом всяческих от египтян, помощником себе вздумал возыметь идола перстного. Под идолом перстным разумей немощный наш разум, который, пока молит Иисуса Христа против лукавых духов, удобно их отгоняет; а когда на себя бессмысленно понадеется, падает падением дивным и разбивается”» (10, с. 173–175).

Теперь опять продолжает Симеон Новый Богослов: «Третий образ внимания и молитвы есть вещь воистину преславная и неудобоизъяснимая, даже невероятная, пока кто не испытает ее делом. И в наши времена не у весьма многих найдешь ты его. Тут нет того, чтобы ум свой занимать воображениями небесных вещей или, держа ум в голове только, гоняться безуспешно за помыслами, оставляя сердце быть пораженным, когда и как придется. Что ж это такое?

Приготовлением к этому образу молитвы служит совершенное послушание духовному отцу своему, сопровождаемое беспопечением и хранением совести своей чистою пред Богом, пред своим духовным отцом, пред всеми людьми и в отношении ко всем вещам. Пред Богом хранить совесть свою чистою значит не делать ничего, о чем знаешь, что оно неприятно и неугодно Богу; хранить совесть свою чистою пред духовным отцом значит ничего – ни больше, ни меньше – не делать против заповеданного им; к иным людям хранить совесть свою чистою значит не делать им ничего, чего не хочешь, чтоб они делали тебе; к вещам хранить чистою совесть значит беречься злоупотребления, но все употреблять надлежащим образом: пищу, питье, одежду и пр. Коротко: все должен ты делать как пред лицем Бога, чтобы совесть отнюдь ни в чем не обличала тебя, что ты нехорошо сделал то или это (10, с. 175–176).

Устроясь так, приступай к прохождению третьего образа внимания и молитвы, который состоит в следующем: ум во время молитвы да пребывает неисходно внутрь сердца и оттуда, то есть из глубины сердца, да воссылает молитвы к Богу, – в этом существо дела. – Когда вкусит он потом из среды сердца, яко благ Господь, и усладится тем, тогда не станет уже более исходить из места сердечного, говоря, как некогда апостол Петр: добро есть нам зде бытии¹³²; но будет всегда зреть внутрь сердца и там пребывать, вымышляя образ некий (ухищряясь) прогонять все помыслы, всеваемые туда врагом.

Тем, которые не изведали еще этого спасительного делания, кажется оно весьма трудным и стеснительным; те же, которые вкусили сладость его и наслаждаются ею во глубине сердца своего, взывают с апостолом Павлом: кто ны разлучит от любве Божия? ¹³³ (Рим. 8, 35).

«Святые отцы наши, слыша слово Господа, что от сердца исходят помышления злые: убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы – и сквернят человека, слыша также заповедь Его очищать внутреннее сткляницы, да будет и внешнее чисто, оставили всякое иное дело и всю ревность свою, весь подвиг свой обратили на хранение сердца, наверно зная, что этим деланием удобно стяжать и всякую другую добродетель; а без него не успеют ни в одной. Это делание некоторые из отцов назвали безмолвием сердечным, иные – вниманием, иные – трезвением, иные – хранением ума. Они все упражнялись в нем и оставили насчет его подробные наставления. Кто хочет знать о том, пусть читает слова Марка Подвижника, Иоанна Лествичника, преподобного Исихия, Филофея Синайского, аввы Исаии, Варсонофия и других (10, с. 176–178).

Вот как надобно проходить эти делания! Но не забудь о стяжании наперед приготовительных распоряжений, о которых я поминал тебе. Их три: первое – беспопечение о всякой вещи, благословной и неблагословной; второе – совесть чистая во всем, так, чтоб она ни в чем тебя не обличала; и третье – беспристрастие совершенное, чтоб сердце твое не было привязано ни к чему мирскому.

Эти приготовительные расположения утвердив наперед в сердце, приступай к тому деланию, как я тебе укажу (10, с. 178).

Затворив двери келии, сядь в безмолвном месте, в углу, прилепи к персям браду твою, стесни несколько и дыхание твое; затем, отвлекши ум от всякой привременной и суетной вещи, низведи его в сердце, туда же обращая и чувственные очи, и, внимая ему, держи там ум свой: где сердце твое, там совершенно да будет и ум твой. Сначала там встретишь ты тьму и жесткость; но потом, если будешь продолжать дело такого внимания день и ночь, обретешь непрестанное веселие. Ум, подвизаясь в этом, найдет место сердечное и тогда скоро увидит там то, чего никогда не видал и не ведал, – увидит себя светлым, исполненным благоразумия и рассуждения, и оттоле впредь, откуда бы ни возник и ни явился какой помысл, прежде чем войдет он в сердце и изобразится в нем, будет он отгонять его оттуда и истреблять именем Иисусовым, говоря: “Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!” Прочее же, что обычно бывает при этом, узнаешь после, с помощию Божиею, сам, своим опытом, посредством внимания ума твоего, держа в сердце Иисуса, то есть означенную молитву: “Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!”

При этом не забывай следующее мудрое наставление св. Лествичника. Он изображает путь восхождения нашего к Богу под видом лествицы о четырех ступенях. Одни, говорит он, укрощают страсти; другие поют, то есть молятся устами своими; третьи упражняются в умной молитве; четвертые, наконец, восходят в видения. Хотящие восходить по сим четырем ступеням не могут начинать сверху, а должны начать снизу – и, ступив на первую ступень, с ней уже восходят на другую, потом на третью и после всего – уже на четвертую. Этим путем всякий может взойти на Небо. Сначала надобно подвизаться в укрощении и умалении страстей; потом упражняться в псалмопении, то есть навыкнуть молиться устно; далее молиться умно и, наконец, получить возможность восходить в видения.

Первое есть дело новоначальных, второе – возрастающих в преуспеянии, третье – достигших до конца преуспеяния, а четвертое – совершенных».

Я извлек теперь все из Симеона Нового Богослова о художественном прохождении умной молитвы. Вы видите, что телесные при этом положения и приемы не составляют главного дела, они не больше, как приспособления (10, с. 175–180).

Следовало бы нам, – пишет св. Григорий Синаит, – принявшим духа жизни о Христе Иисусе, чистою в сердце молитвою херувимски беседовать с Господом; но мы, не разумея величия, чести и славы благодати возрождения и не заботясь о том, чтобы возрасти духовно чрез исполнение заповедей, востечь до состояния умного созерцания, предаемся нерадению, чрез что впадаем в страстные навыки и, таким образом, низвергаемся в бездну нечувствия и мрака. Бывает и то, что мы даже мало помним, есть ли Бог; а каковы мы должны быть как чада Божии по благодати, о том нередко и совсем не знаем. Веруем, но верою недейственною и по обновлении духом в Крещении не перестаем жить плотски. Если иногда, покаявшись, и начинаем исполнять заповеди, то исполняем их только внешне, а не духовно и до того отвыкаем от духовной жизни, что проявления ее в других кажутся нам неправостями и заблуждениями.

Так до самой смерти пребываем мы мертвыми духом, живя и действуя не о Христе и не соответствуя тому определению, что рожденное от Духа должно быть духовно (10, с. 181–182).

Между тем принятое нами о Христе Иисусе во святом Крещении не истребляется, а только зарывается, как некое сокровище, в землю. И благоразумие, и благодарность требуют позаботиться о том, чтобы открыть его и привести в явность. К этому ведут следующие способы: во-первых, дар этот открывается многотрудным исполнением заповедей, так что поколику исполняем заповеди, потолику дар сей обнаруживает свою светлость и свой блеск; во-вторых, приходит он в явление и раскрывается непрестанным призыванием Господа Иисуса, или, что то же, непрестанною памятию о Боге. И первое средство могущественно, но второе могущественнее, так что и первое от него получает полную свою силу. Посему, если искренно хотим раскрыть сокрытое в нас семя благодатное, то поспешим скорее навыкнуть сему последнему сердечному упражнению и иметь всегда в сердце это одно дело молитвы, безвидно и невоображенно, пока оно согреет сердце наше и распалит его до неизреченной любви ко Господу (10, с. 182–183).

Действие этой молитвы в сердце бывает двояким образом: иногда ум предваряет, прилепляясь к Господу в сердце непрестанною памятию; иногда действие молитвы, само подвигшись предварительно огнем веселия, привлекает ум в сердце и привязывает его к призыванию Господа Иисуса и благоговейному Ему предстоянию, – первая молитва есть трудовая, вторая самодвижная. В первом случае действие молитвы начинает открываться по умалении страстей исполнением заповедей, теплотою сердечною, вследствие усиленного призывания Господа Иисуса; во втором – Дух привлекает ум к сердцу и водружает его там в глубине, удерживая от обычного скитания. И тогда он не бывает уже как пленник, отводимый из Иерусалима к ассириянам, а, напротив, совершает переселение из Вавилона в Сион, взывая с пророком: Тебе подобает песнь, Боже, в Сионе, и Тебе воздастся молитва во Иерусалиме. От этих двух видов молитвы и ум бывает то деятельным, то созерцательным; деянием он, с помощию Божиею, побеждает страсти, а созерцанием Бога зрит, сколько это доступно человеку (10, с. 183–184).

Деятельная умно-сердечная молитва совершается так: сядь на седалище в одну пядь, низведи ум свой из головы в сердце и придержи его в нем; потом, болезненно преклонившись и боля персями, раменами и выею (от напряжения мышц), взывай умно-сердечно: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» Удерживай при этом и дыхание, не дерзостно дыши, потому что это может развевать мысли. Если увидишь, что возникают помыслы, не внимай им, хотя бы они были простые и добрые, а не только суетные и нечистые. Держа дыхание сколько тебе возможно, заключая ум в сердце и призывая Господа Иисуса часто и терпеливо, ты скоро сокрушишь и истребишь их, поражая невидимо Божественным именем. Св. Лествичник говорит: “Иисусовым именем бей ратников; крепче этого орудия нет другого ни на небе, ни на земле”.

Когда в таком труде изнеможет ум, возболезнуют тело и сердце от напряженного водружения частого призывания Господа Иисуса, так что это делание перестанет согревать и возвеселять, чем поддерживается усердие и терпение подвижников в этом труде, – тогда встань и пой, один или с учеником твоим, или упражняйся в размышлении о каком-либо месте Писания или в памяти о смерти или займись чтением или рукоделием, или другим чем, чтоб потрудить тело свое.

Это писано для безмолвника. Другим следует сказать применительно к сему так: тогда встань и берись за обычные дела свои со страхом Божиим и вниманием к себе, не пропуская, однако ж, обычных при этом духовных упражнений – чтением и размышлением (10, с. 185–186).

«Когда возьмешься за это дело, тогда тебе прилично читать только такие книги, в которых излагается учение о внутренней жизни, о трезвении и молитве, именно: Лествицу, слова Исаака Сирианина, аскетические писания Максима Исповедника, Симеона Нового Богослова, Исихия, Филофея Синайского и другие подобные писания. Писания иного рода все оставь до времени, не ради того, чтоб они были нехороши, а ради того, что тебе неблаговременно ими заниматься при настоящем твоем настроении и стремлении: они могут отводить ум твой от молитвы. Читай немного, но с углублением и усвоением. Этим ум, укрепясь, исполняется силою трезвенно и бодренно молиться. Многочтение (и тем паче чтение посторонних книг) расслабляет и омрачает ум и делает его бессильным и рассеянным в молитве.

Что касается до дел твоих, то внемли себе и поминутно назирай за намерениями и целями твоими, точно определяя, куда они клонятся, – Бога ли ради и самого добра и душевного спасения делаешь ты все, что делаешь, чтоб не быть тебе окрадену без ведома и не оказаться по виду только богоугодником, в душе же – человекоугодником. Враг покушается окрасть всякое дело, чтоб оно было не по Богу совершаемо. Но пусть он неослабно ратует и бесстыдно наступает – ты держи искреннее намерение богоугождения твердым и неизменным и не будешь окраден. Хоть иногда мысль невольно и попарит к иным целям при ослаблении внимания – это извиняется и прощается ради того единого главного намерения и стремления сердца, которое зрит Всемогущий.

Надобно знать, что верный признак доброты подвига и вместе условие преуспеяния чрез него есть приболезненность. Неболезненно шествующий не получит плода. Болезнь сердечная и телесный труд приводят в явление дар Духа Святого, подаемый всякому верующему во святом Крещении, который нашим нерадением об исполнении заповедей погребается в страстях, по неизреченной же милости Божией опять воскрешается в Покаянии. Не отступай же от трудов из-за болезненности их, чтоб не быть тебе осуждену за бесплодие и не услышать: возьмите от него талант.

Всякий подвиг, телесный или душевный, не сопровождаемый болезненностию и не требующий труда, не приносит плода: Царствие Божие нудится, и нуждницы восхищают е ¹³⁴ (Мф. 11, 12).

Многие много лет неболезненно трудились и трудятся, но ради безболезненности этой были и суть чужды чистоты и непричастны Духа Святого как отвергшие лютость болезней. В небрежении и расслаблении делающие трудятся будто и много, но никакого не пожинают плода по причине безболезненности. Если, по пророку, не сокрушатся чресла наши, изнемогши от постных трудов, и если мы не водрузим в сердце болезненных чувств сокрушения и не возболезнуем, как рождающая, то не возможем родить дух спасения на земле сердца нашего.

Самые слова молитвы иногда все говорили: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!” – иногда половину: “Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя!” Последнее удобнее начинающему по причине младенчества ума его. Говори их или в уме только, или и звуком голоса.

Ума никто удержать не может, если не Дух. Поползнувшись в падении, ум удалился от Бога и водится всюду, как пленник. Не может он опять установиться, если не покорится Богу и если, соединившись с Ним опять, не будет Им удерживаем в молитве. Когда придет действие молитвы, тогда оно удержит его у себя с веселием и не попустит ему быть пленяему в расхищение.

Когда нападают помыслы и отвлекают от молитвы, сам своим оружием не борись с ними; но, вместо всякого оружия, призывай Господа Иисуса часто и терпеливо – и отбегут. Не терпя теплоты сердечной, от молитвы исходящей, они, как огнем палимые, разбегутся. Бог наш есть огнь, поядаяй злобу. Скорый на помощь, Он тотчас сотворит отмщение усердно вопиющим к Нему день и ночь.

Если недостаточно будет одного этого внутреннего взыскания, встань и, подражая Моисею, воздвигни руки и очи твои на небо – и Бог поразит врагов твоих (10, с. 186–190).

Это действие призывания Бога на помыслы изображено Иоанном Коловом в следующем сравнении: «Я, – говорит он, – подобен человеку, который сидит под большим деревом и видит, что к нему приближается множество зверей и змей. Если он не может стоять против них, влезает на дерево – и спасается. Так и я: сижу в своей келье и вижу злые помыслы, восстающие на меня; когда у меня недостает сил против них, прибегаю к Богу посредством молитвы – и спасаюсь от врага».

Не оставляй и молитвословия. В отношении к нему не все одинаково действуют: иные держат большое молитвенное правило, иные совсем оставляют молитвенник, молясь Господу одною умною молитвой. Ты же избери средину: не набирай много молитв, ибо отсюда смущение, но и вовсе не оставляй их, на случай немощи и расслабления. Если видишь, что молитва действует в тебе и не перестает сама двигаться в сердце твоем, не оставляй ее и не берись за молитвенник.

Это значило бы, оставив Бога внутрь, выйти оттуда и извне простирать к Нему беседу. Тем, которые еще не имеют действия молитвы, надо много молитвословить, и даже без меры, чтоб непрестанно быть в этом многомолитвии и разномолитвии, пока от такого приболезненного труда молитвенного разогреется сердце и начнется в нем действие молитвы.

Кто же вкусит, наконец, этой благодати, тому надобно молитвословить в меру, а больше пребывать в умной молитве, как заповедали отцы. В случае расслабления надо молитвословить или прочитывать отеческие писания. Употребление весел излишне, когда ветр надул паруса: они нужны тогда, когда падет ветр и ладья остановится.

Великое орудие имеет на врагов тот, кто в молитве держит плач сокрушенный, чтоб не впасть в самомнение от радости, подаваемой молитвою.

Хранящий эту радосто-печаль избегнет всякого вреда. Настоящая непрелестная молитва та, в которой теплота с молитвою Иисусовою влагает огнь в землю сердца нашего и попаляет страсти, как терние. Она веселием и миром осеняет душу и приходит не от десныя или шуия страны, ни даже свыше, но прозябает в сердце, как источник воды от животворящего Духа. Эту одну возлюби и возревнуй стяжать в сердце твоем, храни ум всегда немечтательным. С нею не бойся ничего, ибо Тот, Кто сказал: дерзайте: Аз есмь, не бойтеся¹³⁵, – Сам с нами. Кто, настроившись так, живет праведно и непорочно, чужд человекоугодия и высокомерия, тот устоит и не потерпит никакого вреда, хотя бы весь бесовский полк поднялся против него и навел на него бесчисленные искушения».

Дело молитвы, как видите, преподобным Григорием разъяснено подробнее в некоторых частях. Но что касается до положения при сем тела, им ничего особенного не прибавлено (10, с. 190–192).

Вы, – пишет в Добротолюбии Никифор, монах, – которые желаете огнь небесный восприять сердечно, в чувстве, и опытно познать, что есть Царствие Небесное, внутрь вас сущее, приидите, я поведаю вам науку небесного жития или, лучше, искусство, которое без труда вводит делателя своего в пристанище бесстрастия. Чрез падение мы вышли вовне – возвратимся же к себе, отвращаясь внешнего. С Богом примирение и сроднение невозможно для нас, если мы наперед не возвратимся к себе и не войдем внутрь отвне. Потому-то отторгать себя от уз суетных, мирских забот и внутрь нас сущее царствие устроять и хранить есть предивное дело. Итак, подражая отцам нашим, взыщем сокрытое внутрь сердец наших сокровище и, обретши его, будем крепко держать, делая и храня.

Приведу теперь свидетельства святых отцов и учителей наших о том, что истинно христианская жизнь есть жизнь внутренняя, а не внешняя (10, с. 193–194).

Брат спросил авву Агафона: “Что вернее – телесный труд или хранение сердца?” На это старец отвечал: “Человек подобен дереву; труд телесный – листья, а хранение сердца – плод. Поскольку же, по Писанию, всякое древо, не творящее доброго плода, посекаемо бывает и в огнь вметаемо, то очевидно, что мы должны все попечение свое обратить на плод, то есть на хранение сердца. Впрочем, для нас нужно и лиственное одеяние и украшение, то есть труд телесный”.

Св. Иоанн Лествичник говорит: “Заключай дверь келии от тела, дверь языка – от вещаний и внутреннюю дверь – от духов лукавых. Сидя на высоте (то есть утвердив внимание над сердцем), наблюдай, если ты искусен, и смотри, как, когда, какие и в каком числе подходят тати, чтоб войти в виноградник сердца твоего и покрасть грозди. Утрудившись, надзиратель (то есть внимающий сердцу), встав, помолится, потом опять садится и мужественно берется за то же дело (то есть за блюдение сердца)” (10, с. 193–194).

Св. Макарий Великий учит: “Главное дело подвижника состоит в том, чтобы, вошедши в сердце свое, сотворить брань с сатаною, возненавидеть его и, противоборствуя помыслам его, ратовать на него”.

Св. Исаак Сирианин пишет: “Потщись войти во внутреннюю сокровищницу твою, и узришь сокровище небесное. Лествица в царство оное сокрыта внутрь тебя, то есть в сердце твоем. Итак, омой себя от греха и соберись в сердце твое: там обретешь ты степени, по которым можешь восходить (в горняя, к совершенству в духе)”.

Вот изречения Карпафия (верно, Иоанна Карпафского): “Многий подвиг и труд потребен в молитвах, чтобы обресть несмущенное состояние мыслей – другое некое Небо сердечное, где живет Христос, как говорит апостол: или не весте, яко Христос живет в вас, разве точию чим неискусни есте ¹³⁶ ” (2Кор. 13, 5).

Вот слова Симеона Нового Богослова: С тех пор, как человек изгнан из рая и отлучился от Бога, диавол с бесами получил свободу день и ночь невидимо колебать мысленную силу всякого человека. Оградиться от сего уму не иначе возможно, как всегдашнею памятию о Боге. У кого впечатлеется в сердце память о Боге, тот может удержать от брожения и свою мысленную силу ¹³⁷ .

Видите ли, что, кроме внешних подвигов, есть и внутреннее делание, состоящее во внимании ума и хранении сердца.

Объясню теперь, в чем состоит это делание и как ему навыкнуть.

Это великое из великих делание все почти перенимают от других чрез научение. Очень редкие ненаученно получают его прямо от Бога, теплоты ради веры их. Итак, потребно искать наставника, знающего дело. Если же нет такого наставника, то, призвав Бога на помощь, в сокрушении сердца и слезах, делай, что я тебе скажу.

Известно, что дыхание, которым дышим, чрез легкие проводит воздух до сердца. Итак, сядь и, собрав ум свой, вводи его сим путем дыхания внутрь, понудь его вместе с сим вдыхаемым воздухом снизойти в самое сердце и держи его там, не давая ему свободы выйти, как бы ему хотелось. Держа же его там, не оставляй его праздным, но дай ему эти священные глаголы: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!”, и пусть он повторяет их непрестанно день и ночь. Попекись навыкнуть этому внутрьпребыванию и блюди, чтоб ум твой не скоро выходил оттуда, ибо вначале он очень будет унывать от заключения внутрь и тесноты. Зато, когда навыкнет, не станет уже носиться по внешним вещам: ему там будет весело и радостно пребывать. Как человек, возвращающийся с чужой стороны в свой дом, сам себя не помнит от радости, увидев опять жену и детей, так и ум, когда соединится с сердцем, исполняется неизреченной радости и веселия. Если ты успеешь войти в сердце тем путем, который я тебе показал, воздай благодарение Богу, прославь Его и держись этого делания всегда: оно научит тебя тому, о чем ты и не думал. Если же и, много потрудившись, ты не возможешь войти в страны сердца тем способом, который я тебе показал, то делай, что я тебе еще скажу, и с Божиею помощию найдешь искомое.

Известно, что словесность всякого человека (внутреннее слово, слово, каким беседуем с собою) есть в персях его, ибо там, внутрь персей, когда молчат уста, говорим мы с собою и совещаемся, там молитвы творим (когда на память читаем их) и псалмопение, там ведем всякую другую беседу с собою.

Этой-то словесности, отняв от нее всякий помысл, и дай говорить непрестанно: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!” И понудь себя, вместо всякой иной речи, это одно всегда вопить внутри. Продержись терпеливо в этом делании только несколько времени, и тебе откроется чрез это вход в сердце, без всякого сомнения, как и мы сами опытом это дознали.

Вместе с этим многожелательным и радостным вниманием придет к тебе и весь лик добродетелей: любовь, радость, мир, долготерпение, кротость и пр.».

Вот и старец Никифор другим путем, но все к тому же приходит – к сосредоточению ума в сердце и непрестанному там взыванию к Господу.

Относительно того, как держать при навыкновении этому деланию тело, находим у него ту особенность, что он научает находить сердце путем дыхания. Этим он отвечает будто на вопрос неведущих, где сердце. Дыши в себя, как бы говорит он, и где остановится дыхание, там и сердце, там и стой вниманием и умом. Другая особенность та, что он советует тем, которые затруднились бы действовать предыдущим способом, умно говорить молитву там, где орган слова – в начале гортани или при входе ее в полость груди. Но этим не определяется окончательно место внимания и молитвы, а только указывается как переходный пункт (10, с. 195–199).

Начало жизни по Богу есть ревность и всеусердное тщание жить по спасительным заповедям Христовым; конец же – явление в совершенстве того, что воображено в нас Божественною благодатию в Крещении, или, что то же, отложивши ветхого человека с деяниями и похотьми его, облещися в нового, духовного, то есть в Господа Иисуса Христа, как говорит божественный Павел: чадца моя, имиже паки болезную, Дóндеже вообразится в вас Христос¹³⁸ (Гал. 4, 19).

“Когда мы крещаемся, – говорит св. Златоуст, – тогда душа наша паче солнца сияет, очищаемая Святым Духом. Как сребро чистое, лежащее против солнечных лучей, и само лучи испускает, не по естеству своему, но по причине осияния его солнцем, так и душа, очищаемая в Крещении, принимает лучи от славы Духа и сама внутренно является славною. Но, увы! слава сия, неизреченная и страшная, один или два дня пребывает в нас, а потом мы погашаем ее, наводя бурю житейских попечений и страстных дел”.

В Божественных ложеснах, то есть в священной купели, туне принимаем мы совершенную Божественную благодать. Если после того мы скрываем ее под тьмою житейских попечений и страстей, то можем опять восстановить и возочистить ее покаянием и исполнением Божиих заповедей и узреть ее преестественную светлость. Это бывает по мере веры каждого и теплоты усердия жить по вере, наипаче же по благоволению Господа Иисуса Христа.

Св. Марк говорит: “Христос, совершен Бог сый, совершенную даровал крестившимся благодать Святого Духа, которая никакого приложения от нас не требует; открывается же она в нас и явною творится по мере исполнения заповедей, пока достигнем в меру возраста исполнения Христова” (10, с. 200–201).

Итак, поскольку начало и корень спасительного действия есть то, чтобы жить по заповедям Господа, а конец и плод – чтоб восстановить дарованную нам исперва Крещением совершенную благодать Духа, которая в нас есть (ибо нераскаянны дарования Божии), но погребена страстями и снова открывается исполнением Божиих заповедей, то подобает нам возревновать об исполнении сих заповедей, чтобы сущее в нас дарование Духа возочистить и узреть яснее.

Наперсник Господа Иоанн говорит, что соблюдающий заповеди Господни с Господом пребывает и Господь с ним. Сам же Господь еще полнее это излагает: имеяй заповеди Моя, говорит Он, и соблюдаяй их, той есть любяй Мя; а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим; и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам. Аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет; и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим¹³⁹ (Ин. 14, 21, 23).

Это точное исполнение спасительных заповедей невозможно для нас без Господа Иисуса Христа, как Сам Он говорит: без Мене не можете творити ничесоже ¹⁴⁰ , и как исповедал апостол, что ни о едином же ином спасение: Он для нас путь, истина и живот¹⁴¹. Посему-то славные наставники наши и учители, с живущим в них Всесвятым Духом, премудро поучают нас: прежде всякого другого дела Господу молиться и от Него без сомнения просить себе милости, и всесвятое и сладчайшее имя Его непрестанно иметь и носить всегда и в сердце, и в уме, и в устах; с ним непрестанно жить, и спать, и бодрствовать, и ходить, и есть, и пить. Ибо как в то время, когда нет в нас такого призывания, стекается на нас все худое и пагубное, так и в то время, когда оно в нас есть, все сопротивное отгоняется, ничто благое не оскудевает и ничего не бывает, чего не могли бы мы исполнить, как Сам Господь сказал: иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног ¹⁴² (Ин. 15, 5).

Итак, сознавши немощь свою и все упование свое возложив на Господа, заповеди же возлюбив до готовности скорее положить живот, чем нарушить какую-либо из них, все тщание свое обрати на то, чтобы навыкнуть и утвердиться в этом непрестанном призывании спасительного имени Господня, разрушительного для всякого зла и созидательного для всякого добра. Чтоб успособить этот труд, святые отцы указали особое некое делание, назвав его художеством и даже художеством художеств.

Предложу здесь предивного Никифора естественное художество о входе внутрь сердца путем дыхания, много способствующее к собиранию мыслей¹⁴³.

Правило его следующее: сядь в уединенном месте и, собрав ум, введи его путем дыхания в сердце и, остановившись там вниманием, взывай непрестанно: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя”. Так делай до тех пор, пока к сердцу привьется это призывание и станет непрерывным.

И все святые отцы так учили. Свт. Златоуст учит: “Молю вас, братие, никогда не переставать исполнять правило молитвы сей”.

В другом месте: “Должно всякому, ест ли он, пьет ли, сидит ли, служит ли, путем шествует ли, или другое что делает, непрестанно вопить: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя”, да имя Господа Иисуса Христа, сходя в глубину сердечную, смирит змия пагубного, душу же спасет и оживотворит. Пребудь же непрестанно в призывании имени Господа Иисуса, чтобы сердце поглотило Господа Иисуса и Господь – сердце и стали сии два воедино.

И еще: “Не отлучайте сердца вашего от Бога, но храните в нем всегда память Господа нашего Иисуса Христа, пока имя Господа водрузится внутрь сердца, и ни о чем другом не помышляйте, как только о том, чтоб возвеличился в вас Христос”. Св. Лествичник также учит: “Иисусова память да соединится с дыханием твоим”. И св. Исихий пишет: “Если хочешь покрыть стыдом помыслы и беспрепятственно трезвиться сердцем, молитва ко Господу Иисусу да прилепится к дыханию твоему, и в немного дней увидишь желание свое исполненным”.

“Ведомо да будет, что если мы научим ум свой вместе с дыханием сходить в сердце, то заметим также, что, сходя туда, он единичен и наг бывает, держась одной памяти и призывания Господа нашего Иисуса Христа; напротив, исходя оттуда и простираясь на внешние предметы, и нехотя разделяется на многие представления и воспоминания. Для сохранения этой-то простоты и единичности ума и заповедано опытными в сем деле отцами, чтобы тот, кто возревновал приобрести навык трезвиться умом в сердце, сидел в безмолвном и несветлом месте, а особенно в начале этого доброго подвига. Ибо видение внешних предметов естественно бывает причиною рассеяния мыслей; когда же безмолвная и темная храмина скрывает от нас внешнее, мысль перестает развлекаться и удобнее собирается в себя, как говорит Василий Великий: «Ум, не простираемый чувствами на мир, к себе возвращается».

Заметь тщательно, что существо этого подвига состоит в единомысленном сердечном, чистом и непарительном призывании с верою Господа нашего Христа, а не в этом одном схождении до сердца путем дыхания и сидении в безмолвном и темном месте. Все это и подобное изобретено отцами не для другого чего, как ради того, что в этом они видели некое пособие к собиранию мыслей и возвращению их к себе от обычного парения. От навыка же быть собранным и внимать себе рождается уже и навык чисто и непарительно молиться умом в сердце.

Ведай и то, что все эти приспособительные положения тела предписываются, определяются подробными правилами и считаются нужными, пока мы не стяжали еще чистой и непарительной в сердце молитвы. Когда же благоволением и благодатию Господа нашего Иисуса Христа достигнешь сего, тогда, оставив многие и различные делания, с единым Господом пребудешь соединенным паче слова в чистой и непарительной молитве сердечной (не нуждаясь крепко в тех приспособлениях).

Редкие, однако ж, и едва один из тысячи сподобляются достигнуть в это устроение благодатию Христовою; а чтоб еще дальше пройти и сподобиться духовной молитвы и предвкусить тайны будущего века, едва в родех и родех обретается кто достойным того. Итак, хочешь ли самым делом сподобиться жизни о Христе Иисусе – потщись достигнуть того, чтобы во всякое время и всякий час и при всяком деле чисто и непарительно молиться Господу в сердце, чтобы таким образом с возраста младенца возмог ты доспеть в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова. Не забудь при этом, что, когда по временам будет приходить тебе самоохотная, чистая молитва, ты ни под каким видом не должен разорять ее своими правилами молитвенными. Так учит Филимон: “Ночью ли, днем ли сподобит тебя Господь чистую и непарительную ощутить в себе молитву, оставь тогда правила свои и, сколько есть сил, простирайся прилепляться к Господу Богу, и Он просветит сердце твое в делании духовном. Когда же сподобишься неотходного пребывания молитвы в сердце, как говорит Исаак Сирианин, тогда достиг ты конца всех добродетелей и стал жилищем Святого Духа; тогда не перестанет молитва, сидишь ли или ходишь, ешь или пьешь, или другое что делаешь; даже в глубоком сне молитвенные благовония восходить будут из сердца без труда; если и умолкнет оно во сне, но внутри тайно всегда священнодействоваться будет, не переставая” (10, с. 200–209).

Этим и ограничим наши выписки из Добротолюбия. Во всех почти статьях этой книги говорится об умном предстоянии Господу. Я взял только тех учителей, которые поминают и о телесных при этом приемах или некотором искусственном приспособлении себя к тому. Об этом и говорят только эти четверо.

Все они считают полезным и до времени нужным это телесное приспособление, но существо дела полагают не в нем. Все их внимание обращено на то, чтобы дать руководство к успешнейшему навыку в делании умной молитвы или на самое это умное Господу в сердце предстояние, в котором существо дела. Не чуждо будет смысла их предписаний сказать: как хочешь держи себя, только успевай приобрести это последнее. Мы же предлагаем тебе такие положения тела, какие сами держали и от которых получили пользу. Есть, однако ж, между этими телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умною молитвою и никогда от нее не отходят. Необходимо вниманием стоять в сердце, необходимо тело все держать в бодренном напряжении мышц и вниманию своему не позволять поддаваться и увлекаться внешними впечатлениями чувств. Эти условия, в какой форме хочешь и можешь, в такой и исполняй. Темное и уединенное место считается нужным для отстранения внешних впечатлений; но, если ты можешь отвлекать себя от этих впечатлений и среди множества их, оставайся где хочешь. Сидеть на малом стульце, стеснить дыхание, болеть раменами, выею, персями советуется ради того, чтобы поставить в бодренное направление тело; но, если ты можешь как-нибудь иначе это исполнить или делать это одним внутренним напряжением мышц, делай, как находишь удобнее, только не распускай членов тела. Сведением ума в сердце путем дыхания указывается на тот случай, если ты не знаешь, где остановиться вниманием или где сердце; а если ты и без этого знаешь, как найти сердце, делай как знаешь, только установись в сердце. Указывается призывать Господа сими словами: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!», но ты можешь и эти слова сокращать и изменять или заменять другими, даже без слов умно предстоять Господу; ибо не в словах сила, а в настроении ума и сердца. Зная, однако ж, это все, не должен ты пренебрегать сказанным положением тела. Всячески телу надобно же дать какое-либо положение; но если опыт показал, что такие и такие положения тела очень пригодны к деланию умной молитвы и успеху в ней, то какая нужда отступать от них или изобретать новые? Тем более что по приобретении успеха в молитве они сами собою отстранятся в некоторых чертах, как отнимаются подмостки, когда отстроен бывает дом (10, с. 209–211).

Вот что говорит Сперанский:

«1. Для того чтобы вступить в созерцание, они ищут одиночества, то есть самого удаленного угла своей комнаты».

Это справедливо. Но надобно вставить это действие в ряд других их действий, чтоб понять его значение.

Вот порядок жизни безмолвников, по Каллисту и Игнатию. «По захождении солнца, призвав на помощь возлюбленного и всесильного Господа, сядь на стульце в безмолвной и несветлой келии своей и, собрав ум от обычного скитания вовне, входи путем дыхания внутрь сердца, держа молитву: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!” – совводя слова молитвы этой некоторым образом с дыханием внутрь.

С молитвою имей и память о смерти, Суде и воздаянии и, считая себя более всех людей грешным, понудь себя прийти в умиление, плач и слезы, в которых и будь, пока сами пройдут. Сиди, таким образом молясь и внимая сказанным предметам, час один. Потом, встав, пой со вниманием малое повечерие и, седши, опять держи молитву, чистую и непарительную, без всякого помысла и мечтания, со многим трезвением – полчаса. Наконец, знаменовав знамением Честного Креста себя и одр свой, посиди на нем, помышляя о скоротечности настоящей жизни, о суетности благ земных, о внезапном всех долге смерти и о том, как провел ты день сей; испросив затем прощение во всех грехах, возляжь на одр, держа и молитву, по заповеди старцев: Иисусова память да спит с тобою, – и сосни часов пять или шесть. Восстав от сна, прославь Бога и, призвав Его заступление, начни первее первое дело, то есть молись в сердце, как показано, чисто и непорочно, до часа единого; потом пой полунощницу. Если же ты не утвердился еще хорошо в безмолвии или другое что мешает, пой прежде полунощницу со вниманием и разумом, а после сядь и помолись чисто и непарительно в сердце, как сказано, час один или как поможет тебе благих Податель. Потом, встав, пой разумно шестопсалмие, 50-й псалом и канон какой хочешь. После сего опять сядь бодренно и помолись полчаса; встав затем, пропой хвалитны, славословие, первый час и отпуст.

От утра до обеда, возложив всего себя на Бога, сколько сил есть понудь себя пребыть в молитве, чистой, сердечной и непарительной, и в чтении. Читай положенное в Псалтири, Апостол, Евангелие и писания отеческие. Потом, пропев обычные часы, приступи к трапезе. После обеда читай довольно долго отеческие писания о трезвении; после поспи один час и, вставши, займись рукодельем, держа и молитву. И опять, седши, помолись чисто и непарительно, пока придет вечер; когда же придет вечер, пропой обычную вечерню».

Из этого очерка деннонощных занятий безмолвника видно, что сидение на стульце в уголку своей келии с умною молитвою ко Господу входило в их молитвенное правило и назначалось совсем не для того, чтоб восходить чрез то к созерцанию, а чтобы собрать мысли, углубиться в себя, согреть сердце и приобресть навык чисто и непарительно молиться. Что касается до созерцания, то ни у одного из отцов не находим, чтобы в него можно было вступать самим и, следовательно, делать что-либо и с своей стороны для вступления в него. Созерцание, по словам их, давалось именно тем, которые успевали уже очистить сердце свое совершенно и глубоко соединялись с Господом. Из тысячи один успевает стяжать чистую молитву; а молитву духовную или, что то же, созерцательную, в родех и родех едва один оказывается имеющим (10, с. 212–215).

«Там, – продолжает Сперанский, – они принимают положение, наиболее удобное, то есть просто садятся, скрещивают руки под грудью и устремляют взоры на какую-либо часть своего тела, и именно, на пупок (отсюда даже произошло одно из наименований, даваемых им). Опыт доказал им все выгоды такого положения, охраняющего их в одно время и от сна, и от развлечения наружным светом; но они остерегаются закрывать глаза; они остаются неподвижны».

Откуда все это взято? Я извлек все, что есть у святых отцов о положении тела во время умной молитвы.

Всякому видно, что там одно, а здесь другое. О положении рук не находим никакого указания. Относительно очей встречаем только у Симеона Нового Богослова, что их надобно обращать, тоже вслед за умом, к сердцу; но это внутренний акт, совершаемый только напряжением. Глаза или закрываются, или, раскрытые, остаются ничего не видящими, ибо внимание отвлечено все от вне внутрь и не следит за видимым или слышимым. Не встречаем также, чтобы при этом имелся во внимании пупок в каком-либо отношении. Правда, у новейших наставников, как, например, в предисловиях старца Василия, спостника Паисия Величковского, в отеческих писаниях о трезвении поминается о той части тела, но совсем в другом смысле. Там именно укоряются те, которые, не зная, где сердце, в котором заповедуется устанавливаться вниманием, низводят ум до этой части тела или до чресл. Вот его слова: «Подобает в самом начале обучать ум в час молитвы стоять сверху сердца и зреть в глубину его, а не на половине сбоку или на конце снизу... Некоторые по крайнему неразумию, лучше же сказать, не зная, что есть верх или среда сердца и что есть половина и что конец его, начинают действовать молитву снизу на конце сердца, при чреслах. Другие же, недугуя последним неразумием и грубостию, не ведают ниже самого того места сердечного, под левым сосцом и боком сущаго, но мняще тое посреде пупа чревного быти, дерзают – увы, их прелести! – там действовать умом молитву. Подобает же, как сказано, творити умом внимание и молитву посреде сердца сверху от сосца, а не на половине от персей и не снизу чресл¹⁴⁴».

Откуда же взял свою мысль Сперанский? Или из латинских и французских книг, или, вероятнее, из ходячих речей. В его время некоторая часть высшего общества ревновала о духовной жизни, другая смеялась над этим и выдумывала насчет занятий их разные басни. В числе их и это смотренье на пуп, и ругательное от того название.

«Они, – пишет далее Сперанский, – начинают с “Господи, помилуй”, но у них, как и у нас, это скоро прекращается. Огнь, раз возжженный, горит сам собою, и никому не известно, чем он питается. В этом и состоит тайна. Находишь вновь “Господи, помилуй!” в мыслях своих лишь в ту минуту, когда придешь в себя».

Слова молитвы этой суть: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!» или: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя!» Огнь, о котором упоминается, возгорается не скоро, а после заметных трудов, когда возгорится теплота в сердце, постоянно усиливающаяся и воспламеняющаяся во время умной молитвы.

Углубленная молитва ко Господу возбуждает теплоту. У опытных отцов строго различаются теплота телесная, простая, бывающая вследствие сосредоточения сил к сердцу вниманием и напряжением, теплота телесная, похотная, тут же иногда прививающаяся и поддерживаемая врагом, и теплота духовная, трезвенная, чистая. Она двух родов: естественная, вследствие соединения ума с сердцем, и благодатная.

Различать каждую из них научает опыт. Теплота эта сладостна, и поддерживать ее желательно как ради самой этой сладости, так и ради того, что она сообщает благонастроение всему внутреннему. Но кто усиливается поддерживать и усиливать эту теплоту за одну сладость, тот разовьет в себе сластолюбие духовное.

Посему-то трезвенники напрягаются, минуя эту сладость, установляться в одном предстоянии Господу с полною Ему преданностию, как бы в руки Ему полагая себя; на сладость же, от теплоты исходящую, не опираются и внимания к ней не приковывают. Но возможно к ней прилепиться вниманием и, в ней упокоясь, как в теплом покое или одежде, ее одну поддерживать, не простирая мысли выше. Мистики дальше этого не шли; у них это состояние и считалось высшим: тут было совершенное безмыслие, погруженное в какую-то пустоту. Таково состояние созерцания мистиков. В нем ничего нет общего с состоянием созерцания, бывшего у великих отцов-трезвенников. Сперанский говорит: «Приходишь в себя и находишь “Господи, помилуй”.

Приходят в себя и после того, как крепко задумываются, и после указанного пред сим погружения в безмыслие; но приходят в себя и после молитвенного восхищения в истинное созерцание, в котором не владеют собою. А так как эти последние состояния редки и даются немногим, то можно с основательностию полагать, что Сперанский не его разумеет и не его испытывал со своим другом.

«Они (безмолвники), – пишет Сперанский, – остаются в этом состоянии не сколько они хотят, но пока оно длится. Продолжительность его различна; бывали случаи, что оно длилось более двух дней сряду, без пищи и пития».

Эти черты идут к состоянию пленения в созерцание. До некоторой степени нечто подобное возможно и у духовных сластолюбцев, и у погружающихся в пустоту мистиков. Я, впрочем, не знаю опытов двухдневной длительности молитвенного созерцания. Опыты, как оно длилось с вечера до утра, записаны у отцов.

«Тут они видят иногда то, что они называют светом Фавора (технический термин, посвященный единственно видениям этого рода). Не знаю, что это такое, но знаю положительно, что видение это гораздо чище, гораздо духовнее наших обыкновенных видений. Оно совершенно невыразимо словами; наши же более или менее определены; следовательно, степени хотя истинной, но гораздо низшей, чем это видение, разнящееся, быть может, лишь одною ступенью от собственно так называемого лицезрения Божия» (10, с. 216–221).

В Добротолюбии нет помина о фаворском свете. Спор о нем возник при Григории Паламе, но трудно определить, в чем было существо дела. Относительно видений света или лица какого – у всех отцов, писания которых вошли в состав Добротолюбия, один закон: не принимать.

О каких это своих видениях упоминает Сперанский? Есть видения – порождение разгоряченного воображения, есть видения – призраки вражеские, и есть видения, подаваемые Богом.

Истинны одни последние, и все они одного достоинства – Божественного. Доспевшим в мужа совершенна Господь дает сердцем ощутить и умом предзреть чаемые в будущем веке неизреченные блага. Для выражения их точно у нас нет слов. Что же касается до лицезрения Божия, то в будущем обетовано лицезрение Христа Спасителя, Бога воплощенного.

Зрение Триипостасного Бога недоступно для тварей в Его лице или естестве, а только в явлениях и откровениях, Ему угодных и сносных для тварей.

«Не смею описать вам столько же достоверно способа, которым они держатся (как себя держат) в церкви; но из их учения я имею повод заключить, что они ограничиваются молитвою умною, позволяя себе погружаться в бездну созерцания лишь настолько, чтобы, так сказать, одною ногою стоять в общении со всеми верующими, которые не все созерцатели. Верно, что они никогда не позволяли себе ни трясений, ни экстазов – вещей, говорю вам, порядка низшего, которые мы можем и должны подавлять; а если б они взяли над нами верх, то следует настоятельно молить Господа об их прекращении. Ибо представьте себе, что если б в церкви было много созерцателей, возбужденных таким образом, – что это было бы, как если не собрание трясунов (истинно беснующихся)? Это вопрос св. Павла в вышеупомянутой главе».

На Западе много было подобных явлений. Церковь Божия православная во все времена представляла образцы великих святых и высоких молитвенников; но в ней не было и нет этих уродливых порождений самодельного разгорячения крови. Бывали проявления чрезвычайных действий благодати в избранных Божиих, но они всегда были мирны и, миром осеняя тех, которые испытывали эти действия, распространяли и вокруг мир.

Потому-то тем, которые идут верным путем умного делания, нечего опасаться каких-либо внезапных возбуждений и движений в теле. Благодать, осеняющая и руководящая их, не допустит до того.

Им можно сказать: «В собрании ли вы церковном или дома молитесь, углубляйтесь в молитву, сколько это зависит от вас».

Как держали себя молитвенники трезвенные в церкви – на это есть указания. Один из отцов говорит: «Когда найдешь, где сердце, и навыкнешь собираться в нем, тогда уже будешь совершать там и молитвословие, и богомыслие, и чтение, и всякое другое духовное упражнение».

У другого читаем: «Если поёшь с учеником, то он пусть читает псалмы, а ты, сердцу внимая и молясь, блюди себя и силою молитвы отгоняй все помышления, исходящие из сердца твоего: и вещественные, и умные».

Судя по тому, можно догадываться, что во время служб церковных они вместе с другими неразвлеченно молились Господу, и песням внимая, и Господу умно предстоя. Опять упоминается о созерцании, что ему предаваться нельзя; и опять видно, что у Сперанского оно означает самоделательное углубление в молитву умную или, скорее, в пустоту безмыслия (как у мистиков), которое может простираться до самозабвения.

«Стану ли, – продолжает Сперанский, – говорить вам о собственном жалком опыте рядом с этими великими примерами? Это так ничтожно. В Перми я испытывал некоторое время нечто подобное тому, что испытываете вы, но это было непродолжительно. С тех пор форма моего созерцания (понимать надо – самоуглубления в молитву умную) всегда была великою пустотою, отсутствием всякого образа и всякой мысли. Это, полагаю, то же, что и у вас. Но плоды этого состояния сводятся просто к великому спокойствию в течение дня, к некоторого рода сладости, постоянной, хотя и не сильной. Это относительно чувств; что же до просвещения разума, то замечается некоторая легкость в понимании известных мест Евангелия и неожиданное разумение некоторых черт в жизни Господа нашего; в церкви благоговение иногда значительное, чаще состояние созерцания, менее глубокого, менее молчаливого, чем когда я один, что вполне позволяет мне следить за службою и в точности соблюдать все принятые у нас обычаи. Не думайте, чтобы я хотел сузить все действия Духа Святого и свести их к этой одной форме, – о, нет; я убежден, что действия Его бесчисленны и в своих степенях, и в вещественных приложениях (не в проявлениях ли видимых?); но прошу, умоляю вас не предаваться ощутительному разлитию духа по вашему телу, в особенности в церкви. В ней тело должно находиться в качестве глухонемого слуги: оно недостойно принимать тут какое-либо участие, разве в случае, если бы вам было совершенно невозможно удержать потока благодати. Так, например, при этом исцелении, которое я считаю, безусловно, чудесным и за которое вместе с вами благодарю Господа».

Все, что сказал о себе Сперанский, содержит самые обыкновенные признаки, сопровождающие внедрение умной молитвы ко Господу в сердце, самоделательной, трудовой. Приятную теплоту в сердце всякий испытывает, кому прилучится усердно помолиться. Навыкшие же умной молитве и восприявшие ее чувством сердца испытывают ее постоянно. У всех святых теплота эта ставится первым плодом привития к сердцу умной молитвы ко Господу. Надобно, впрочем, знать, что проявления сей теплоты не все одинакового достоинства. Старец Василий, спостник Паисия, пишет об этом, со слов патриарха Каллиста, следующее: «Первее приходит теплота от почек, яко опоясующи тыя, и та мнится быти прелесть; но это не есть прелесть, а дело естества, как прямое следствие подвига того. Но если кто станет считать это делом благодати, а не естества, то это будет прелесть. Этого, каково бы оно ни было, подвизающийся не должен любить, но отражать, и если при этом ум нисходит в блудные помыслы, прелесть есть воистину; если же тело все от сердца растеплевается, ум же пребывает чистым и бесстрастным и как бы прилепленным к внутреннейшей глубине сердца, сие есть воистину действие благодати, а не прелести». Из этого видно, что не ко всякому разлитию духа по телу должно неблаговолительно относиться. Когда углубится в сердце молитва и осенит его теплотою, тогда ум всегда бывает собран и присущ в себе, от того быстропонятлив и сообразителен. С этого времени все истины откровения начинают входить в сердце, каждая в свое время, будто внезапно, в виде озарения. Только одна черта из высказанных Сперанским кажется неистинною или неистинно выраженною. «Форма, – говорит он, – созерцания моего всегда была пустотою, отсутствием всякого образа и всякой мысли». Такое совершенное безмыслие чуждо святым отцам. Они внушали все оставить, но затем, чтоб быть соединенными с Господом. Они стояли во время умной молитвы и всем советовали стоять в том убеждении, что Господь близ и внимает, то есть предстоять умно Господу и взывать к Нему: взыска Тебе лице мое, как поет пророк, лица Твоего, Господи, взыщу. Когда говорят они, что надобно прогнать всякую мысль, то всегда прибавляли: гнать всякую стороннюю мысль (10, с. 221–228).

Бог, Промыслитель всяческих, внимает молитвам всех, по мере их усердия, ибо для Него нет ни одной твари заброшенной или забытой, тем паче твари разумной, обращающейся к Нему как умеет. Но нельзя допустить, чтобы все религии были равны и одинаково вели исповедников своих к истинному совершенству. К истинному совершенству в духе ведет одна вера христианская, потому что подает благодать возрождающую, очищающую и совершающую; все другие религии безблагодатны (10, с. 252).