Глава III. С. Д. Нечаев

Одновременно с увольнением Мещерского от синодальной службы последовало и высочайшее назначение обер-прокурором св. Синода д. с. с. Степана Дмитриевича Нечаева. 10 апреля 1833 года св. Синоду был сообщен именной императорский указ о назначении нового представителя государственной власти в высшее церковное учреждение, – указ, данный пр. Сенату 2 апреля того же года. «Члену комиссии духовных училищ, состоящему за обер-прокурорским столом в св. Синоде, д. с. с. Нечаеву», писал в своем указе император Николай⁷⁴⁹, «повелеваем быть обер-прокурором св. Синода, на том самом основании, как был предместник его, т. с. кн. Мещерский, с производством... всех окладов, кои штатом присвоены званию обер-прокурора св. Синода».

Нечаев вступил в отправление обер-прокурорских обязанностей уже в достаточной степени подготовленным к своей новой службе, так как, состоя с 1 декабря 1828 года чиновником за обер-прокурорским столом в св. Синоде, он имел возможность, во время частых и иногда довольно продолжительных отлучек Мещерского из Петербурга, несколько раз официально исполнять обязанности синодального обер-прокурора⁷⁵⁰ и успел приобрести довольно значительное влияние на церковное управление⁷⁵¹. Располагая достаточной опытностью в исполнении специальных обязанностей представителя государственной власти в высшем церковном учреждении и умело пользуясь преимуществами своего положения. созданными предшествовавшею историей прокуратуры, Нечаев, не смотря на кратковременное пребывание в должности синодального обер-прокурора, успел оказать довольно важные услуги интересам обер-прокурорской власти и в значительной степени усилил ее влияние на разнообразные стороны церковной жизни.

Предшественники Нечаева, окончательно закрепившие за прокуратурой исключительное право непосредственных сношений с верховной властью по делам духовного ведомства, поставили синодального обер-прокурора в такое положение, что он иногда имел возможность составлять различные императорские рескрипты и указы и, за высочайшею подписью, отсылать их по принадлежности. Представив. в первые же дни своей обер-прокурорской службы, один из таких рескриптов на утверждение государя и получив его обратно с надлежащей высочайшей подписью для доставления по принадлежности, Нечаев заявил в своем всеподданнейшем докладе от 8 апреля 1833 года, что порядок, соблюдающийся в аналогичных случаях по другим ведомствам, и самое приличие требуют рассылки подобных указов и рескриптов за именной императорской печатью. «Такой печати», писал обер-прокурор⁷⁵², «не было исходатайствованно моим предшественником, кн. Мещерским. Я считаю обязанностью, как для настоящего случая, так и для могущих быть впредь рассылок именных указов и рескриптов духовным и светским лицам,... испрашивать у Вашего Величества повеления снабдить меня императорской печатью из Кабинета». Желание Нечаева было удовлетворено, и синодальный обер-прокурор получил в свое распоряжение императорскую печать⁷⁵³.

Еще при кв. Мещерском, когда, во время его отсутствия, Нечаев исполнял обер-прокурорские обязанности, им был представлен на усмотрение государя доклад о недостатке канцелярских чиновников в столичных учреждениях синодального ведомства и о предположениях, сделанных по данному вопросу в св. Синоде. Хотя император Николай, как мы видели, и заметил на одном из обер-прокурорских докладов Мещерского, что «должно уменьшать, а не прибавлять число чиновников», но представление Нечаева не встретило принципиального несочувствия верховной власти, и государь не отвергнул самой необходимости увеличения штатов. Сделавшись обер-прокурором св. Синода, Нечаев 17 июня 1833 года вновь подал государю доклад об увеличении штатов, где, между прочим, проектировалось назначить обер-прокурору 8,000 рублей годового жалования, и успел достигнуть довольно благоприятных результатов, получив приказание передать проект министру финансов⁷⁵⁴. ,М. Ф.», написал император Николай на докладе Нечаева⁷⁵⁵, «с тем, что ежели не найдет в сем затруднения, внесено было в будущую смету». – 24 февраля 1834 года обер-прокурор доложил государю, что министр финансов не нашел никаких препятствий к удовлетворению нужд церковного управления и сообщил ему, что требуемая новыми штатами добавочная сумма внесена в смету расходов по духовному ведомству на 1834 год⁷⁵⁶.

Изменение штатов синодального ведомства, устранявшее недостаток чиновничьего персонала в центральных церковных учреждениях, по мнению Нечаева, было еще далеко недостаточно для полного упорядочения деятельности церковных учреждений с их канцеляриями и могло повести за собой желательную быстроту и точность канцелярского делопроизводства только под условием самого ближайшего и строгого надзора прокуратуры за служебными занятиями всего чиновничьего персонала. Желание облегчить прокуратуре возможность такого надзора за деятельностью многочисленных чиновников, служивших в различных учреждениях духовного ведомства, и побудило Нечаева обратиться к государю с интересным проектом устройства казенной квартиры для синодального обер-прокурора в самом здании св. Синода.

Из трех канцелярий, состоящих под непосредственным начальством синодального обер-прокурора, писал Нечаев в своем всеподданнейшем докладе от 1 июля 1833 года⁷⁵⁷, каждая, по важности и количеству занятий, а также и по числу чиновников, может быть сравнена с министерскими департаментами. Множество дел, поступающих в св. Синод, их крайнее разнообразие, строго соблюдаемый коллегиальный порядок в производстве дел, вызывающий двойной или тройной труд для канцелярий, при весьма ограниченных окладах, по словам обер-прокурора, с давних времен лишали канцелярии духовного ведомства всякой возможности иметь у себя хороших и опытных чиновников, так как бедности содержания соответствовали и личные качества чиновничьего персонала, за которым необходим строжайший и самый близкий надзор главного начальства. «А для сего», писал Нечаев, «весьма было бы полезно дать обер-прокурору совокупное помещение с присутствием и канцелярией Синода, так как временные посещения его, как бы часты они ни были, не могут внушить той точности и осторожности в действиях чиновников», какие необходимы в интересах духовного ведомства. В том же синодальном здании обер-прокурор проектировал поместить и отделение духовных дел греко-российского исповедания. Хотя проект Нечаева и потерпел неудачу, так как государь признал неудобным устройство частной квартиры в здании св. Синода, но самое стремление прокуратуры сделать фактически возможным для себя постоянный надзор за деятельностью всех трех своеобразных департаментов духовного ведомства, т. е. синодальной канцелярии, отделения духовных дел греко-российского исповедания и комиссии духовных училищ, встретило сочувствие верховной власти. «Согласен», написал император на докладе Нечаева, «кроме квартиры для обер-прокурора, ибо сие вовсе неудобно в таковом здании»⁷⁵⁸.

В ряду разнообразных мероприятий, предпринимавшихся Нечаевым для упорядочения деятельности центральных учреждений духовного ведомства и, в то же время, оказывавших известные услуги усилению обер-прокурорского влияния на церковное управление, наиболее важное значение имела организация на новых началах системы контролирования подчиненных св. Синоду мест и лиц в распоряжении денежными суммами духовного ведомства.

Положением комитета министров, высочайше утвержденным 5 сентября 1833 года, министерство финансов было устранено «от рассмотрения и разрешения обстоятельств и вопросов, открывавшихся в казенных палатах по отчетности не подведомственных ему учреждений», и обязанности контроля были возложены «на прочие министерства и управления, по подчиненности мест и лиц, безо всякого изъятия из этого правила»⁷⁵⁹. Общее правительственное распоряжение доставило Нечаеву достаточные основания поставить в непосредственную зависимость от синодального обер-прокурора контролирование финансовых распоряжений всех учреждений и лиц, подчиненных высшему органу церковного управления, и мнениями Государственного Совета, высочайше одобренными 20⁷⁶⁰ и 29⁷⁶¹ декабря 1833 года, были введены в действие новые правила отчетности по ведомству св. Синода и организован при отделении духовных дел особый контроль, как самостоятельное учреждение, подчиненное не самому св. Синоду, а его обер-прокурору. Высший орган церковного управления должен был примириться с совершившимся фактом и, когда Нечаев предложил на его рассмотрение состоявшееся уже правительственное распоряжение об учреждении контроля при отделении духовных дел, определил «предоставить синодальному обер-прокурору разрешение обстоятельств и вопросов, могущих открыться в казенных палатах по отчетности мест и лиц, подлежащих ведомству св. Синода»⁷⁶².

С учреждением особого контроля, переданного в непосредственное заведование прокуратуры, Нечаев получил возможность в значительной степени усилить наблюдение государственной власти над одной из важнейших сторон церковного управления и распространить на некоторые отрасли церковного и монастырского хозяйства более строгие правила отчетности. – Высочайше утвержденные правила 29 декабря 1833 года, писал обер-прокурор в своем предложении св. Синоду от 27 марта 1835 года⁷⁶³. сделали обязательной для мест и лиц синодального ведомства такую отчетность, от которой многие из них были свободны до 1834 года. А так как, по мнению Нечаева, точное исполнение новых обязанностей, особенно относительно некоторых монастырей и церквей, было возможно в первое время только под условием внимательного наблюдения и даже руководства со стороны ближайшего начальства деятельностью подчиненных ему учреждений и лиц, то обер-прокурор и предложил св. Синоду предписать всем епархиальным архиереям, чтобы они смотрели на доставление в определенные места, к назначенному сроку, установленных отчетов для ревизии, как на одну из важнейших обязанностей духовенства, и обращали бы особенное внимание на состояние отчетности в своих епархиях, принимая надлежащие меры к немедленному исправлению замечаемых упущений в денежных отчетах различных учреждений и должностных лиц духовного ведомства. Синод исполнил обер-прокурорское предложение и разослал по епархиям соответствующие указы⁷⁶⁴, хотя, в данном случае, взгляды и стремления Нечаева далеко не гармонировали с воззрениями самого высшего церковного учреждения и всего менее отвечали его собственным интересам.

Как в действительности относились представители церкви к разнообразным мерам, предпринимавшимся прокуратурой для введения более строгой отчетности в многочисленных суммах, находившихся в распоряжении духовного ведомства, можно отчасти видеть из некоторых писем московского митрополита Филарета к обер-прокурору Нечаеву. «Позвольте сказать», спрашивал Нечаева Филарет в своем письме от 31 декабря 1834 года⁷⁶⁵, «какая нужда касаться привилегий, дарованных Высочайшим доверием местному начальству? Что сбережет ваш контроль от 24 рублей иеромонашеского жалования? Что за охота контролю привлекать к себе работу бесполезную? Признаюсь, по моему мнению, не обещает добра и то, что вы добиваетесь до сведений о всех кружечных копейках по монастырям⁷⁶⁶… Духовенство иностранных исповеданий не преследуется так в своем хозяйстве, хотя и поместьями владеет». – «Спросим благодетельное правительство», читаем в другом письме Филарета к тому же синодальному обер-прокурору⁷⁶⁷, «желает ли оно, чтобы господствующее исповедание имело менее прав и привилегий, нежели прочие?» – Без сомнения, нет, уверенно отвечает Филарет и, основываясь на подобной уверенности, позволяет себе доказывать Нечаеву, что не следует вновь распространять строгих правил отчетности на некоторые отрасли церковного и монастырского хозяйства, а должно оставить прежде существовавшие порядки⁷⁶⁸.

Интересно, что московский митрополит, высказывая в своих письмах к обер-прокурору взгляды представителей церкви на изменения, внесенные прокуратурой в систему правительственного надзора за церковным хозяйством, должен был защищать себя от обвинений Нечаева в стремлениях, свойственных римско-католическому духовенству. «Позвольте мне не принять на свой счет», писал он⁷⁶⁹, «примера католических учреждений и их системы отдельности, скрытности и властолюбия. Думаю, что в российском духовенстве никогда не было подобной системы». Очевидно, что Нечаев признал необходимым в значительной степени усилить правительственный контроль над денежными суммами, находившимися в распоряжении различных учреждений синодального ведомства, и поставить его в непосредственную зависимость от обер-прокурорской власти именно потому, что считал духовенство далеко несвободным от вполне естественных стремлений руководиться в ведении церковного хозяйства одними специальными интересами своего ведомства.

Высочайше утвержденными правилами отчетности по ведомству св. Синода были установлены три способа поверки законности хозяйственных распоряжений различных учреждений духовного ведомства: 1) ежемесячное свидетельство на местах действия, 2) ревизия книг и отчетов в казенных палатах и 3) поверка книг и отчетов в контроле отделения духовных дел⁷⁷⁰. В силу новых правил, происходило и ежемесячное свидетельство денежных сумм, хранившихся в синодальном казначействе. Но так как местная ежемесячная ревизия производилась самим же учреждением, а в данном случае всеми членами св. Синода, то Нечаев нашел нужным ввести, в интересах прокуратуры, некоторые изменения и в способ ежемесячных свидетельствований синодальной казны. «Из опыта усматривается», писал обер-прокурор в своем всеподданнейшем докладе, «что обязанность частых ревизий исполняется членами Синода с немалыми затруднениями, как по многосложности разных сумм и капиталов, так и потому, что старшие члены отягощены другими важными обязанностями». Основываясь на показаниях опыта и ссылаясь на пример сенатских казначейских ревизий, производившихся обер-прокурорами и другими чиновниками, Нечаев и просил государя освободить полное присутствие св. Синода от ежемесячных свидетельствований денежных сумм и возложить ревизионные обязанности на чиновника за обер-прокурорским столом и двоих младших синодальных членов⁷⁷¹.

Учреждением особого контроля при отделении духовных дел и введением более строгой денежной отчетности по церковному ведомству Нечаев не мог, конечно, вызвать к себе особенного расположения духовенства. Нерасположение духовенства к синодальному обер-прокурору должно было увеличиваться еще более и вследствие того, что Нечаев не ограничился только введением в действие стеснительных правил контролирования церковного хозяйства, но и не стеснялся принимать строгие меры к уничтожению замечаемых им разнообразных нравственных недостатков в жизни духовного сословия.

«С давнего времени», писал Нечаев в одном из первых докладов государю, «на синодальном обер-прокуроре лежит обязанность доносить Его Величеству о бесчинных поступках, случающихся в церквях, или при богослужении». Следуя примеру своего предшественника, и обер-прокурор Нечаев 3 июня 1833 года «с болезненным сердцем» представил императору Николаю извлечение из донесений о поступках духовных лиц, «равно оскорбительных и для чувства религиозного, и для общепринятого приличия». Хотя каждый из предосудительных поступков духовных лиц вызывал законное судебное расследование дела, и обер-прокурор нередко предписывал секретарям епархиальных консисторий обращать самое строжайшее внимание на ход подобных дел, однако Нечаев находил невозможным ограничиваться одними частными мерами наказания провинившихся священнослужителей, а признавал более целесообразным совершенно освободить духовное сословие от неблагонадежных элементов. А так как, по мнению обер-прокурора, после строгого разбора духовенства, произведенного в 1831 году по приказанию государя и обратившего в военную службу тысячи причетников, замеченных в предосудительных поступках, такие неблагонадежные элементы встречались главным образом среди дьяконов, то Нечаев и представил на усмотрение верховной власти доклад о необходимости побудить св. Синод предписать епархиальным архиереям строго пересмотреть формулярные списки дьяконов и оказавшихся подозрительными сделать дьячками или же совсем исключить из духовного звания. «Справедливо», заметил на обер-прокурорском докладе император Николай, «но нельзя не отнести всех сих случаев к послаблению начальства и к небрежному посвящению без должного удостоверения в достоинстве»⁷⁷².

Когда св. Синод, под влиянием предложения Нечаева, действительно предписал епархиальным архиереям строго разобраться в наличном составе приходских дьяконов, один из епархиальных преосвященных, нижегородский епископ Амвросий, без всякого следствия, подверг высшей мере наказания, т. е. исключению из духовного звания, многих из дьяконов, даже совершенно не замешанных ни в каком предосудительном деле. Синод нашел действия нижегородского архиерея несправедливыми и отменил некоторые из его распоряжений. Но преосвященный Амвросий, позволив себе неуместные суждения и выражения о синодальном постановлении, прислал в Синод формальные обвинения наказанных им дьяконов. Обер-прокурор признал необходимым «вразумить» провинившегося архиерея и представил государю доклад о переводе Амвросия из нижегородской в другую, худшую епархию. «Откровенно осмеливаюсь довести Вашему Величеству», писал Нечаев 5 января 1835 года⁷⁷³, «что в действиях епископа Амвросия я нахожу много произвольного и довольно неосновательного; постигаю также неловкость его положения в той епархии, где немалое число его распоряжений не только не было одобрено Синодом, но и было отменено», почему и считаю полезным, в видах вразумления нижегородского преосвященного, перевести его, с некоторым понижением, в другую епархию. «Перевесть», написал государь на обер-прокурорском докладе, «быв в Нижнем, я сам заметил. что он не охотник исполнять волю начальства; его надо иметь под строгим надзором»⁷⁷⁴.

Высочайшая резолюция побудила Нечаева учредить за епископом Амвросием, перемещенным в пензенскую епархию, строгий секретный надзор со стороны местного гражданского и жандармского начальства. В своем всеподданнейшем докладе от 19 января 1835 года обер-прокурор заявил, что, независимо от распоряжений Синода, касавшихся положения Амвросия на новой кафедре, он, со своей стороны, находит нужным секретно сообщить местному гражданскому губернатору причину перевода преосвященного Амвросия и просить губернатора наблюдать за деятельностью архиерея и, если до него дойдут достоверные слухи о неправильных распоряжениях епископа, присылать свои замечания синодальному обер-прокурору. В том же докладе Нечаев сообщил государю и о своем намерении просить гр. Бенкендорфа «учинить над Амвросием особый бдительный надзор местного жандармского начальства», но с тем, чтобы наблюдение над архиереем оставалось секретным и не вызывало никакой огласки в епархии⁷⁷⁵.

На основании некоторых данных можно думать, что Нечаеву удалось осуществить свое оригинальное намерение – учредить секретный жандармский надзор за епархиальным церковным управлением – не только в одной пензенской епархии, по отношению к провинившемуся епископу Амвросию, но и в других епархиях, имевших архиереев, никогда и ни в чем предосудительном не замеченных. По крайней мере, по словам Исмайлова, служившего в то время синодальным секретарем и оставившего после себя «Воспоминания»⁷⁷⁶, «вдруг ни с того, ни с сего появились жандармские доносы на архиереев и членов св. Синода. Доносы оказывались большею частью ложными; архиереи и члены оправдывались, сколько могли, но Синод сильно беспокоился и подозревал, что в доносах участвует сам обер-прокурор, задавшийся целью унизить духовное правительство»⁷⁷⁷.

В числе синодальных членов, пострадавших от секретного жандармского надзора, оказался и один из наиболее влиятельных архиереев – московский митрополит Филарет. Когда обер-прокурору был передан поступивший на Филарета жандармский донос, с высочайшим повелением предложить его на рассмотрение св. Синода, обвиненный митрополит, по совету Нечаева, составил объяснительную записку, где не только оправдывал свои распоряжения, подавшие повод к доносу, но и позволил себе высказать мнение, что «данное жандармской команде право доносить со слухов и без всякой ответственности за ложные сообщения стесняет свободу администрации и, как похожее на слово и дело, лишает подданных спокойствия». Обер-прокурор представил оправдание и мнение Филарета на усмотрение государя, чем еще более повредил влиятельному синодальному члену, так как Николай Павлович увидел в смелой критике высочайшего распоряжения непозволительное отношение к воле верховной власти и сильно разгневался на митрополита⁷⁷⁸.

Частые доносы на епархиальных архиереев и синодальных членов, далеко небезопасные даже для таких иерархов, каким был московский митрополит Филарет, не могли не оказать своей доли влияния на фактические отношения Нечаева к высшему церковному учреждению, так как св. Синод считал весьма вероятным, что тайный надзор и жандармские доносы в значительной степени обязаны своим происхождением самому обер-прокурору.

Уже и в первые годы своей обер-прокурорской службы Нечаев имел возможность действовать довольно решительным образом по отношению к членам св. Синода, побуждая их поступать сообразно с указаниями прокуратуры или же передавая высшему органу церковного управления, для надлежащего исполнения, различные распоряжения верховной власти, представлявшие собой ничто иное, как утвержденные государем личные доклады обер-прокурора, составленные им без всякого участия св. Синода. – Когда, по поводу одного из обер-прокурорских докладов об освободившейся в Полоцке архиерейской кафедре, государь высказал замечание об излишней медленности в представлении кандидатов на открывшуюся вакансию, Нечаев написал в своем всеподданнейшем докладе от 23 апреля 1833 года, что он завтра же пригласит членов Синода к экстраординарному заседанию в доме комиссии духовных училищ и употребит, со своей стороны, все находящиеся в его распоряжении средства, чтобы полный доклад св. Синода по делу о кандидатах на полоцкую архиерейскую кафедру был представлен государю на следующий же день⁷⁷⁹. – Представляя на усмотрение верховной власти синодальное постановление о пожизненном монастырском заключении священника г. Великих Лук, Моревского, Нечаев написал в своем докладе от 24 марта 1834 года, что, по его мнению, не следует подвергать виновного такому наказанию, а будет справедливее и для самого монастыря выгоднее назначить подначальному известный термин и затем оставить его на свободе заштатным, или ныне же, если Моревский действительно безнадежен, лишить его священства. Так как доклад обер-прокурора, испрашивающего высочайшее разрешение вновь предложить дело великолуцкого священника на рассмотрение св. Синода, встретил сочувственное отношение к себе со стороны государя, то Синод принужден был поступить сообразно с желанием и взглядами Нечаева⁷⁸⁰.

Но если и в первое время обер-прокурорской службы Нечаев имел возможность подчинять своей воле высшее церковное учреждение, то теперь, после печального инцидента с наиболее влиятельным синодальным членом, он, по словам автора цитированных «Воспоминаний», начал действовать еще более решительно. «Пошатнув опору Синода», замечает Исмайлов в своих «Воспоминаниях»⁷⁸¹, «обер-прокурор стал действовать решительнее; он изменял резолюции и определения св. Синода, употребляя то настойчивость, то разные хитрости», и не стеснялся обнаруживать явные стремления «ограничить архиерейскую власть и дать больше силы консисториям». Правда, автор цитируемых «Воспоминаний», сильно не симпатизирующий прокуратуре, сообщая ценные сведения о современном ему положении дел в св. Синоде, не обнаруживает вполне беспристрастного, объективного отношения к деятельности синодальных обер-прокуроров, но самые факты, передаваемые Исмайловым, не находятся в противоречии с архивными документальными данными; субъективизм автора, в данном случае, сказывается только в своеобразной окраске некоторых проявлений самовластия прокуратуры.

И действительно, влияние Нечаева на церковное управление в последнее время его синодальной службы сделалось уже настолько значительным⁷⁸², что фактически лишило Синод почти всякой возможности проявлять необходимую самостоятельность и независимость в решении многих церковных вопросов. Интересно, однако, что обер-прокурор далеко еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным достигнутыми результатами, позволявшими ему придавать желательное направление правительственной деятельности св. Синода, и начал проектировать выделение некоторых дел из ведения Синода и передачу их в непосредственное распоряжение прокуратуры.

Нечаеву, как представителю государственной власти в церковном управлении, пришлось принимать самое деятельное участие в правительственном руководстве происходившим в то время усиленным сближением западно-русских униатов с православной церковью. В 1834 году государь приказал синодальному обер-прокурору войти в сношение с министром внутренних дел и, вместе с ним, выработать для руководства деятельностью архиереев и генерал-губернаторов западного края секретную инструкцию об обращении униатов. Министр внутренних дел Блудов сообщил Нечаеву свою основную мысль, что не следует спешить делом присоединения униатов и вести его путем непосредственного воздействия на народные массы, а должно постепенно склонять к воссоединению с православной церковью униатское духовенство и уже через него подготавливать прихожан к обращению в православие. Взгляды министра внутренних дел обер-прокурор сообщил новгородскому и московскому митрополитам и, при их участии, составил инструкцию для епархиальных архиереев западного края. «Мысли и советы для православных архиереев, которых паствы сопредельны с разномыслящими в вере и уклонившимися от православия», как назвал Нечаев свою инструкцию, хотя в главных чертах и были согласны с мнением гр. Блудова, но, в то же время, «не стесняли и приличной православному духовенству ревности в приобретении верных чад церкви». – Докладывая государю о составлении инструкции и практическом применении ее мыслей к обращению униатов, обер-прокурор представил Николаю Павловичу и любопытный проект устранения св. Синода от заведования религиозными делами западно-русского униатского населения. «Не полезнее ли будет, при нынешних обстоятельствах», писал Нечаев 9 февраля 1835 года⁷⁸³, «прежде совершенного подчинения униат вашему Синоду, поручить дела их синодальному обер-прокурору? Этот чиновник, докладывающий верховной власти о важнейших делах господствующей церкви, несущий ответственность за правильность действий высшего церковного начальства и имеющий право останавливать исполнение его определений, тем удобнее может быть докладчиком и по делам унии, что Голицын, еще в бытность обер-прокурором св. Синода, управлял вместе и департаментом всех иностранных исповеданий». При такой постановке управления, по его мнению, дела униатские, без сомнения, выиграли бы очень многое, так как явилась бы возможность согласовать распоряжения различных ведомств в направлении к одной цели, и народное мнение, не видя в обращении униатов прямого или явного участия Синода, осталось бы в покое.

Вместе с проектом реорганизация существовавшей системы униатского управления, обер-прокурор представил на усмотрение верховной власти аналогичный проект об устранении св. Синода и от заведования делами раскольников. «Может быть», писал он в том же секретном докладе от 9 февраля 1835 года⁷⁸⁴, «обращение раскольников пошло бы с большим успехом, если бы заведование ими вверено было тому лицу, на обязанность которого исключительно возложено сохранение целости и достоинства православной церкви в отношении к гражданским и иноверным ведомствам». Проекты Нечаева, по-видимому, не встретили несочувственного отношения со стороны государя, и император Николай приказал обер-прокурору ознакомить с ними министра внутренних дел и в особой записке, представить его замечания на высочайшее усмотрение, для окончательного решения возбужденного вопроса. Но Нечаев не успел осуществить на практике свои предположения о передаче униатских и раскольнических дел в непосредственное заведование прокуратуры, так как, вызывавшиеся семейными обстоятельствами, довольно продолжительные отлучки Нечаева из Петербурга позволили его многочисленным недоброжелателям в скором же времени подготовить совершенно неожиданный перевод синодального обер-прокурора в один из департаментов пр. Сената.

Подробный рассказ о ближайших обстоятельствах, вызвавших отставку Нечаева, сообщается в известных «Воспоминаниях» Исмайлова. По словам автора «Воспоминаний», обер-прокурор, незадолго до своего последнего увольнения в продолжительный отпуск, представлял на высочайшее рассмотрение и утверждение синодский доклад о кандидатах на освободившиеся архиерейские кафедры, причем в своей записке, приложенной к докладу, выставил наиболее достойными кандидатами совершенно не тех лиц, каких имел в виду св. Синод. Государь утвердил доклад по записке обер-прокурора, и, когда синодальные члены позволили себе спросить Нечаева, почему не последовало высочайшего утверждения намеченных ими кандидатов, между обеими сторонами произошли довольно неприятные объяснения, будто бы даже вызвавшие угрозы обер-прокурора по адресу синодальных членов. «Я докажу этим калугерам, что такое обер-прокурор», – в сильном раздражении сказал Нечаев канцелярским чиновникам, присутствовавшим при происшедших объяснениях⁷⁸⁵.

Но в скором времени необходимость ехать в Крым к умиравшей жене заставила Нечаеза обратиться к государю с просьбой об отпуске, и 24 февраля 1836 года св. Синоду был дан именной императорский указ об увольнении обер-прокурора в 4-месячный отпуск⁷⁸⁶. Продолжительное отсутствие Нечаева позволило сильно не любившим его⁷⁸⁷ синодальным членам, при содействии чиновника за обер-прокурорским столом, Муравьева, решиться на смелый шаг, чтобы избавиться от неудобного представителя государственной власти в церковном управлении. Исмайлов сообщает в своих «Воспоминаниях»⁷⁸⁸, что Муравьев, большой почитатель монашествующего духовенства, успел убедить членов Синода воспользоваться благоприятно сложившимися обстоятельствами, чтобы не только обезопасить себя от опасных последствий столкновения с властным обер-прокурором, но и совершенно устранить Нечаева от управления духовным ведомством. От имени высшего церковного учреждения был составлен всеподданнейший доклад, где св. Синод просил государя дать Нечаеву, как человеку обширных государственных способностей, другое, более высокое назначение, а обер-прокурором назначить товарища министра народного просвещения, графа Пратасова, известного своим усердием к православной церкви. Первенствующий синодальный член, петербургский митрополит Серафим, после долгих колебаний, осмелился вручить составленный доклад непосредственно самому государю. Николай Павлович, хотя и отнесся не совсем благосклонно к неожиданной просьбе Синода, но нашел возможным удовлетворить ее и 25 июня 1836 года дал на имя Сената высочайший указ о назначении Нечаева в пр. Сенат, с пожалованием в тайные советники и оставлением членом комиссии духовных училищ⁷⁸⁹.

В тот же день, 25 июня⁷⁹⁰ 1836 года, последовало и высочайшее назначение синодальными обер-прокурором, рекомендованного самим св. Синодом, графа Николая Александровича Пратасова⁷⁹¹, с 24 февраля 1836 года уже временно исполнявшего обязанности представителя государственной власти в церковном управлении⁷⁹².

Назначение на пост синодального обер-прокурора гр. Пратасова, успевшего заслужить расположение иерархии «своею ревностью к церкви, изданием соборных правил и другими действиями в пользу православия»⁷⁹³, было встречено в духовном мире с большой радостью и наилучшими ожиданиями. Многие епархиальные архиереи и другие видные лица из монашествующего духовенства поспешили письменно засвидетельствовать перед ним свою величайшую радость по случаю совершившегося события. – Московский митрополит Филарет, приветствуя нового обер-прокурора, писал ему, что посылает свое поздравление «не просто по обычаю, но с полным участием, удовольствием и благими надеждами, которые естественно возникли из опыта временного служения» Пратасова в св. Синоде⁷⁹⁴. – Архиепископ олонецкий в специально-поздравительном письме заявлял свое удовольствие по поводу всемилостивейшего пожалования Пратасова «в сан ходатая между церковью и престолом монарха»⁷⁹⁵. – Не могло быть лучшего выбора и назначения», писал Пратасову виленский архимандрит Платон⁷⁹⁶; «чего торжествующая в России православная церковь не может ожидать от Вашей проницательности, Вашего благоразумия, Вашей неутомимой деятельности и пламенной ревности к общественным пользам!» – «Я», уверял Пратасова воронежский архиепископ Антоний⁷⁹⁷, «до такой степени обрадован известием об утверждении Вашего Сиятельства обер-прокурором св. Синода, что и теперь, когда обращаюсь к Вам, не могу не воскликнуть: слава Богу! слава Богу, сиятельнейший граф, что он внял молитвенному желанию рабов своих, которые достойно и праведно благословляют временное нахождение Ваше в должности обер-прокурора, ознаменовавшееся многими благими для церкви действиями. Слава Богу, что промыслительная десница Его вверила попечение о благе церкви мужу по сердцу Своему» …

Но радость духовенства по случаю замены нелюбимого обер-прокурора новым «ходатаем между церковью и престолом монарха» оказалась очень преждевременной, и высшее церковное учреждение, избавившись от Нечаева, нисколько не освободилось от самых стремлений прокуратуры, неблагоприятных для интересов св. Синода, напротив, Пратасов, получив утверждение в должности синодального обер-прокурора, стал усердно следовать той же политике в отношении к св. Синоду, какой придерживался и его предшественник – Нечаев, а так как он отличался еще большей энергией и настойчивостью, то в скором времени и успел довести до конца начатую Нечаевым организацию при св. Синоде новых учреждений, заведовавших различными отраслями церковного управления под непосредственным наблюдением и руководством обер-прокурора.

Сильное осложнение обер-прокурорских обязанностей заставило Пратасова, в первое же время синодальной службы, почувствовать настоятельную нужду в учреждении особой канцелярии, имевшей своим специальным назначением выполнение многочисленных и сложных обязанностей прокуратуры. 1 августа 1836 года гр. Пратасов представил государю обширный всеподданнейший доклад, где обстоятельно выяснил как крайнее разнообразие постепенно осложнявшихся обязанностей синодального обер-прокурора, так и совершенную недостаточность тех средств, какими он мог располагать для успешного и добросовестного отправления своей службы⁷⁹⁸. – По словам всеподданнейшего доклада, различные обязанности, возложенные на представителя государственной власти в церковном управлении при самом учреждении этой должности, с течением времени, по мере распространения круга действий Синода и его ведомства, увеличились в чрезвычайно сильной степени. Особенно значительное влияние оказали на осложнение и расширение обязанностей прокуратуры учреждение комиссии духовных училищ, в виде особого духовного департамента с обширными средствами и довольно сложной деятельностью, упразднение бывшего министерства духовных дел, передавшее обер-прокурору многие обязанности, лежавшие на министре, подчинение обер-прокурорской власти главного контроля по духовному ведомству и, наконец, вошедшее в практику, представление верховной власти годовых отчетов по всему управлению. А между тем, для выполнения таких разнообразных и трудных обязанностей обер-прокурор имел в своем распоряжении одно отделение бывшего департамента духовных дел, перешедшее в его ведение после уничтожения министерства, и самую незначительную канцелярию при делах св. Синода, состоявшую из одного чиновника с единственным канцелярским служителем.

Результатом крайней недостаточности средств, необходимых прокуратуре для выполнения многочисленных и разнообразных обязанностей в сфере церковного управления, по словам Пратасова, являлось то, что 1) не все дела могли быть рассматриваемы с должным вниманием, подробным обсуждением, и законной поспешностью, 2) не представлялось возможности своевременно поверять доставлявшиеся из епархий сведения, тогда как в будущем имеется в виду «привести еще в большую известность различные предметы, входящие в состав духовного ведомства, как собственно по церковному управлению, так и по экономической части», и, наконец, 3) не было способов ввести должную отчетность в делопроизводстве и постоянно наблюдать за ходом дел по канцеляриям средних и низших присутственных мест синодального ведомства. Для устранения всех указанных неудобств, Пратасов и проектировал, упразднив, не удовлетворявшую своему назначению, прежнюю обер-прокурорскую канцелярию, существовавшую при делах св. Синода, учредить особую канцелярию при самом синодальном обер-прокуроре, состоявшую, по выработанному им штату, из директора, двоих секретарей, такого же числа секретарских помощников, журналиста, экзекутора и 8 канцелярских служителей.

Обер-прокурорский доклад был утвержден государем, и Пратасов, встретив сочувственное отношение верховной власти к своему проекту устройства отдельной от св. Синода обер-прокурорской канцелярии, получил возможность, с известной уверенностью, приступить и к практическому осуществлению наиболее важного стремления прокуратуры, выразившегося еще при Нечаеве в образовании при св. Синоде новых учреждений, заведовавших различными отраслями церковного управления под непосредственным наблюдением и руководством синодального обер-прокурора.

Прежде всего Пратасов нашел нужным ввести задуманные преобразования в хозяйственную, экономическую отрасль церковного управления, всегда пользовавшуюся особенным вниманием прокуратуры, для чего и представил государю доклад о необходимости образования при св. Синоде нового учреждения – хозяйственного комитета. Пратасов проектировал выделить из ведения св. Синода все экономические, хозяйственные дела и сосредоточить их в новом специальном учреждении, хотя и существующем при том же Синоде, но уже непосредственно подчиненном самому синодальному обер-прокурору. «Чтобы впредь управление хозяйственностью частью... и распоряжение... суммами, чрез св. Синод переходящими, производилось со всевозможной экономией и при строгой отчетности», писал обер прокурор в своем всеподданнейшем докладе от 10 октября 1836 года⁷⁹⁹, «я полагаю необходимо-нужным учредить для того из старших чиновников ведомства, под непосредственным моим наблюдением, хозяйственный комитет».

Высочайшая резолюция, одобрившая взгляды Пратасова⁸⁰⁰, позволила ему в непродолжительном времени (14 ноября 1836 года) «представить на утверждение государя и свой проект положения о новом комитете, составленный применительно к такому же учреждению, существовавшему в пр. Сенате. Членами проектировавшегося комитета предполагалось назначить чиновника за обер-прокурорским столом, директора обер-прокурорской канцелярии, юрис-консульта и правителя дел комиссии духовных училищ, т. е. чиновников, непосредственно подчиненных синодальному обер-прокурору. И несмотря на такой характер обер-прокурорского проекта, имевшего своею несомненной целью устранение высшего церковного учреждения от непосредственного заведования хозяйственными делами духовного ведомства, св. Синод не только не мог обнаружить никакого недовольства предполагавшейся реформой, но даже принужден был официально признать ее вполне целесообразной и предоставить Пратасову право ходатайствовать о высочайшем утверждении выработанного проекта⁸⁰¹.

По словам обер-прокурора Пратасова⁸⁰², учреждением хозяйственного комитета. последовавшим 14 ноября 1836 года, была вполне достигнута намеченная цель – облегчить Синод, дать ему возможность внимательнее заниматься своими специальными делами и, в то же время, сообщить самому синодальному хозяйству надлежащую правильность и подчинить его строгой отчетности.

Постепенно суживая круг дел, подлежавших непосредственному распоряжению св. Синода, прокуратура. в лице Пратасова, получила возможность еще более усилить свой контроль и над самой деятельностью высшего органа церковного управления. Мы видели, что еще кн. Мещерский обращался к государю со всеподданнейшем докладом о необходимости усиления обер-прокурорского надзора за ходом дел в синодальном ведомстве, но не сумел убедить императора Николая Павловича в действительной необходимости проектированного им назначения второго чиновника за обер-прокурорский стол. Гр. Пратасов возобновил ходатайство Мещерского и 31 октября 1836 года представил государю доклад, где, указывая на пример пр. Сената и на множество дел у одного чиновника за обер-прокурорским столом, писал, что необходимо определить в св. Синод еще одного нового чиновника, «который бы, под непосредственным наблюдением обер-прокурора, преимущественно занимался течением дел по синодальной канцелярии», так как он считает долгом своего звания употребить все усилия, чтобы установить, наконец, в канцелярии св. Синода образцовый порядок, «соответствующий важности места и существу распоряжений, чрез нее проходящих». Одновременно с докладом, обер-прокурор не только представил кандидата на место второго чиновника, но и поднес к высочайшему подписанию проект самого указа св. Синода о предположенном назначении. Государь удовлетворил желание Пратасова, и синодальная канцелярия получила нового начальника, непосредственно подчиненного обер-прокурорской власти⁸⁰³.

Образованием специальной обер-прокурорской канцелярии, учреждением при св. Синоде особого хозяйственного комитета, состоявшего исключительно из одних чиновников, непосредственно подчиненных обер-прокурору, и назначением в синодальную канцелярию фактического директора, в лице нового чиновника за обер-прокурорским столом, были уже оказаны очень значительные услуги стремлениям прокуратуры подчинить своему влиянию всю систему церковного управления. Но Пратасов не удовлетворился первыми опытами преобразовательной деятельности и в скором времени успел окончательно завершить, в интересах прокуратуры, процесс постепенного реформирования высшей церковной администрации.

22 февраля 1839 года обер прокурор обратился к верховной власти с обширным всеподданнейшим докладом, имевшим в виду убедить государя в необходимости задуманных преобразований по главному управлению духовного ведомства. Указав на совершенную обособленность православного ведомства, имевшего свою собственную администрацию, свой суд и полицию, свой систему обучения, свои специальные источники доходов и особый контроль, Пратасов писал в представленном докладе⁸⁰⁴, что все указанные отрасли церковного управления, несмотря на множество предшествовавших благодетельных постановлений правительства, требовали и еще долго будут требовать усиленных мер к их улучшению. Самая многочисленная часть православного духовенства, по его словам, пребывает еще в невежестве и грубости нравов; отсутствие достаточных средств содержания по необходимости вынуждает духовенство злоупотреблять получаемыми доходами, а между тем, надзор за ним не имеет еще надлежащей организации; самое епархиальное управление, и особенно делопроизводство, до последнего времени не были введены в общие, однообразные формы; правильная отчетность в суммах только еще начинает прививаться к духовному ведомству; источники церковных доходов требуют особого внимания правительства для их усиления; вся учебная часть нуждается в совершенном преобразовании; духовный суд и даже самые догматы церкви вызывают необходимость издания разнообразных книг. И все это, писал Пратасов, требует зрелых соображений и неусыпного надзора со стороны главного духовного управления и может быть осуществлено в действительной жизни только при упрощенном устройстве различных специальных учреждений, составляющих центральное управление церковного ведомства, и при самом правильном распределении между ними различных отраслей администрации.

Между тем, при своем вступлении в должность синодального обер-прокурора Пратасов встретил очень значительные недостатки в организации и взаимных отношениях высших учреждений духовного ведомства. Сложное делопроизводство главного церковного управления распределялось в то время между св. Синодом, комиссией духовных училищ, отделением духовных дел православного исповедания и контролем духовных дел; с передачей же в распоряжение обер-прокурора всех церковных дел западно-русского униатского населения, последовавшей 1 января 1837 года⁸⁰⁵, появилось еще особое отделение духовных дел греко-униатского исповедания⁸⁰⁶.

Свои преобразования в области центральной церковной администрации обер-прокурор начал с наиболее важного учреждения – св. Синода. «Первое внимание мое», писал он⁸⁰⁷, «обращено было на делопроизводство в Синоде, где к концу каждого года, при всех прежних мерах, оставались всегда сотни нерешенных дел, где малейшие хозяйственные подробности отвлекали внимание и обер-прокурора и самих членов от прямых и важнейших занятий'». Для внесения желательных улучшений в систему центрального церковного управления, Пратасов, как нам уже известно, подчинил делопроизводство синодальной канцелярии непосредственному надзору одного из чиновников за обер-прокурорским столом, учредил при св. Синоде специальный хозяйственный комитет, принявший на себя обязанности заведования церковным имуществом под главным наблюдением прокуратуры, присоединил к нему контроль духовных дел⁸⁰⁸ и образовал особую, самостоятельную канцелярию обер-прокурора, послужившую общею связью для всех канцелярий синодального ведомства. Результатом произведенных преобразований, по словам автора всеподданнейшего доклада, явилось то, что «в синодальной канцелярии не только к концу года не было ни одного нерешенного дела, но и вообще дела в каждое время получили быстрое течение, а усиленное наблюдение за... делопроизводством со стороны канцелярии обер-прокурора принесло настолько значительную пользу, что, между прочим, число одних дел, производившихся по высочайшим повелениям, уменьшилось по всему духовному ведомству на целую треть».

Как ни значительны были, по взгляду обер-прокурора, результаты произведенных им преобразований, однако же они нисколько не затрагивали одной из очень важных сторон церковной жизни и не вносили в нее никаких улучшений. Мы имеем в виду организацию управления учебными заведениями синодального ведомства, находившимися в ведении особой комиссии духовных училищ. А между тем, комиссия духовных училищ, по мнению Пратасова, далеко неудовлетворительно выполняла возложенные на нее обязанности, и именно в силу значительных недостатков своей организации. – Комиссия. по его словам⁸⁰⁹, хотя и представляла из себя отдельное от Синода духовно-гражданское учреждение, но состояла из тех же лиц, которые присутствовали и в св. Синоде. Поручение разнообразных и сложных обязанностей по двум различным учреждениям одним и тем же лицам, обремененным еще управлением собственными епархиям, не могло не отражаться самым неблагоприятным образом на успехе важного специального дела, порученного ведению комиссии духовных училищ и требовавшего исключительного внимания ее членов. Кроме того, и сама комиссия, состоявшая из членов, обремененных различными посторонними обязанностями, принуждена была иметь дело со множеством разнородных, особенно хозяйственных, экономических предметов, что, в свою очередь, также неблагоприятно отражалось на успехах деятельности комиссии, по необходимости отвлекая ее от главных занятий по образованию духовного юношества. От многочисленных недостатков организации комиссии не менее сильно страдало и ее обширное хозяйство, так как экономические дела нуждались «в быстроте исполнения», по выражению Пратасова, «несовместимой с коллегиальным порядком, требующим согласия членов и ежедневного подписывания определений». Наконец, и контроль по духовно-учебным суммам находился в комиссии в таком неудовлетворительном состоянии, что в течение 20 лет накопилось необревизованных отчетов на громадную сумму в 50 миллионов рублей.

Констатирование многочисленных недостатков в правительственной деятельности комиссии духовных училищ сопровождалось в обер-прокурорском докладе и указанием определенных мер, способных, по мнению Пратасова, дать более правильную и желательную постановку духовно-учебному управлению. Такими мерами, способными внести значительное упрощение в высшее заведование духовно-учебными делами и поставить его в более благоприятные условия, обер-прокурор признавал упразднение комиссии духовных училищ, и передачу всех ее учебных и хозяйственных дел в ведение нового учреждения, организованного при св. Синоде по типу уже ранее открытого Пратасовым хозяйственного комитета. В то же время обязанности контроля духовно-учебных сумм он проектировал возложить на хозяйственный комитет, предполагая преобразовать его в хозяйственное управление при св. Синоде, в соответствие с новым учреждением, названным духовно-учебным управлением.

При проектируемом, значительно упрощенном, устройстве главного управления духовного ведомства, писал Пратасов в заключение своего обширного всеподданнейшего доклада, коллегиальный порядок, приносящий существенную пользу при обсуждении важных вопросов, не будет многосложностью своих форм стеснять движение многочисленных дел, большей частью требующих скорого исполнения, так как в двух, вновь организованных при Синоде, учреждениях все дела получат, под главным начальством обер-прокурора, течение быстрое, соответствующее другим отраслям государственного управления.

Доклад обер-прокурора о необходимости существенных преобразований в устройстве главного управления духовного ведомства был одобрен государем, и 1 марта 1839 года Пратасов получил позволение поднести на высочайшее утверждение составленные им проекты: 1) указа св. Синоду об упразднении комиссии духовных училищ, 2) положения о духовно-учебном управлении при св. Синоде, 3) положения о хозяйственном управлении при св. Синоде и 4) указа пр. Сенату о соединении отделений духовных дел православного и греко-униатского исповеданий с канцелярией синодального обер-прокурора. Одновременно с указами и положениями были представлены на утверждение государя и проекты новых штатов: 1) канцелярии св. Синода, 2) духовно-учебного управления, 3) хозяйственного управления и 4) канцелярия обер-прокурора⁸¹⁰.

Верховная власть утвердила представленные Пратасовым проекты указов, положений и новых штатов и тем самым не только окончательно упрочила за прокуратурой преобладающее влияние на всю систему церковного управления, но и создала для синодального обер-прокурора положение фактического министра духовного ведомства, так как реформа 1 марта 1839 года сосредоточила действительное заведование всеми делами синодального ведомства в четырех вновь организованных или значительно преобразованных центральных учреждениях, хотя и существовавших при св. Синоде, но уже находившихся «под главным начальством обер-прокурора».

И сам Пратасов приравнивал подчиненные ему главные центральные церковные учреждения к департаментам министерств и стремился поставить их директоров в совершенно одинаковое положение с управляющими министерскими департаментами. Сообщая государю о блестящих результатах произведенной реформы высшего управления духовного ведомства, обер-прокурор писал в своем всеподданнейшем докладе от 16 декабря 1839 года, что теперь, когда его ожидания блистательно оправдались на деле по всем четырем центральным учреждениям, из которых каждое, по числу состоящих в нем отделений и чиновников, соответствует департаментам министерств, справедливость требует сравнять не только служебное положение, но и оклады жалования директоров преобразованных мест главного духовного управления с вознаграждением. получаемым директорами министерских департаментов⁸¹¹.

Также смотрели на смысл и значение обер-прокурорских реформ и современники Пратасова, близко знакомые с системой синодального управления. Служивший в то время секретарем при св. Синоде, Исмайлов замечает в своих интересных «Воспоминаниях», что Пратасов, преобразовавший все духовное правительство в России, «из обер-прокурорства сделал настоящее министерство»⁸¹². На первый раз, пишет он⁸¹³, обер-прокурор уничтожил комиссию духовных училищ, где заседали члены св. Синода, и создал духовно-учебное управление, под дирекцией своего чиновника, в форме министерского департамента, а для заведования финансовыми делами образовал второй департамент – хозяйственное управление. Так как министры имели собственные канцелярии, то он переименовал в свой канцелярию отделение духовных дел православного исповедания и, наконец, учредил должность директора синодальной канцелярии, вследствие чего и последняя канцелярия, составлявшая как бы одно целое со св. Синодом, отделилась от него и превратилась в особый департамент.

Не трудно представить, как должно было отразиться введение новых порядков в управление православной церковью и духовенством назначении прокуратуры в синодальном ведомстве и положении св. Синода, как высшего церковного учреждения. Пратасов, «облегчивший бремя правления Синода» распределением разнообразных дел духовного ведомства между организованными им своеобразными департаментами, непосредственно подчиненными обер-прокурорской власти, приобрел преобладающее влияние на весь ход церковной жизни и всю систему духовного управления, а св. Синод поставил в такое положение, что он принужден был окончательно примириться с утратой своего прежнего значения и необходимостью во всем подчиняться влиянию представителя государственной власти в церковном управлении.

По словам Исмайлова, если кто из синодальных членов решался возвышать голос в защиту своих прав или рассуждать несогласно со взглядами обер-прокурора, то неизбежно должен был считаться с серьезной опасностью или быть устраненным от присутствия в Синоде, или даже оказаться переведенным в худшую епархию, «без суда и апелляции»; если же кто из канцелярских чиновников осмеливался, в случаях каких-либо недоразумений между прокуратурой и св. Синодом, действовать не против Синода, а в его интересах, как нередко бывало прежде, то такого смельчака или совершенно увольняли со службы, или лишали всяких прав на повышение. «Страх и трепет объяли всех», замечает автор цитируемых «Воспоминаний» по поводу отношений Пратасова к подчиненному его обер-прокурорскому надзору духовному ведомству⁸¹⁴. «Завелись секретные дела, исследования под рукой; появились между чиновниками доносчики», и ничто не оставалось неизвестным обер-прокурору. Секретарям консисторий было предоставлено право контроля над своим епархиальным начальством и вменено в обязанность доносить обер-прокурору обо всем, что происходило в епархиях. «Словом», заключает Исмайлов свой характеристику Пратасовского режима в сфере церковного управления⁸¹⁵, «ни одно средство не было упущено... к воцарению над духовными аристократического владычества».

Если верить интересным выпискам, сделанным автором довольно тенденциозной статьи «Синодальные персоны»⁸¹⁶ из неизданных ежедневных записей его родственника, жившего в изучаемое время⁸¹⁷, то сами члены св. Синода говорили, что «Пратасов забрал их в руки по-военному, сразу...и сонмом архиерейским как эскадроном на ученьи командовал», поставив членов высшего церковного учреждения в такое положение, «что (они) просто голоса поднимать не смели»⁸¹⁸. По словам цитируемых записей, первенствующий синодальный член, петербургский митрополит Серафим, вспоминая незадолго до своей смерти об обстоятельствах, при каких произошло назначение Пратасова обер-прокурором св. Синода, говорил: «послали тогда меня... просить вам царя, я сделал по желанию – выпросил его вам, и вот семь лет смотрю, как он всех задирает. Дух из всех повышиб... Вы просили его себе в цари и стяжайте в терпении вашем души ваши»⁸¹⁹. – Не менее интереса представляют в рассматриваемом отношении и слова самого Пратасова, с какими он нашел нужным обратиться к архимандриту Никодиму, вызванному в Петербург для работ по составлению новых программ духовно-учебных заведений. «Мы вас позвали на работу», сказал Никодиму обер-прокурор, избравший его, без ведома св. Синода, орудием проведения в практическую жизнь своих собственных взглядов на цели и задачи образования духовного юношества. «Прошу знать меня и еще никого». Мы вас успокоим, дадим все. Не бойтесь никого, ниже ваших архиереев. Я ваш заступник. Храните в тайне все, что будет поручено вам»⁸²⁰.

Справедливость, однако же, требует заметить, что, как ни велико было значение Пратасова в сфере церковной жизни и как ни сильна была фактическая зависимость духовенства от прокуратуры, все же и при нем в среде высшей иерархии находились отдельные личности, решавшиеся, в некоторых случаях, не изменять своим убеждениям в угоду взглядам и желаниям всесильного обер-прокурора.

Когда, по инициативе Пратасова, начался пересмотр учебных программ в духовных академиях и семинариях, ректор петербургской академия Афанасий, составив, в виде учебного руководства для семинарий, герменевтику, отвечавшую взглядам и убеждениям синодального обер-прокурора, представил ее в св. Синод. В своей герменевтике Афанасий восставал против еврейского текста Библии, настаивал на канонизации перевода LXX и признавал недостаточность Св. Писания для уразумения истин христианской веры, что вполне гармонировало со взглядами самого Пратасова, почему последний и признавал в высшей степени желательным ввести сочинение Афанасия в духовные семинарии, в качестве обязательного учебного руководства. А так как для исполнения обер-прокурорского желания требовалось соблюдение известных формальностей, то Пратасов обратился к одному из синодальных членов, киевскому митрополиту, с просьбой дать необходимый отзыв о достоинствах герменевтики. Но киевский митрополит, осведомленный о содержании представленной рукописи и прекрасно понимавший, какого отзыва желает от него обер-прокурор, уклонился от рецензирования труда Афанасия, несмотря на самые настойчивые просьбы Пратасова. Московский же митрополит Филарет, хотя и не уклонился от исполнения обер-прокурорского предложения, но в своем отзыве о герменевтике Афанасия высказал мысли, совершенно не согласные с воззрениями Пратасова, решительно заявив, что рассмотренная рукопись, в настоящем ее виде, не может быть с пользой употребляема в духовно-учебных заведениях⁸²¹.

С такого же рода фактом знакомит нас и всеподданнейший доклад Пратасова от 21 февраля 1839 года. В представленном государю докладе обер-прокурор сообщал, что св. Синод, несмотря на предложение прокуратуры, не пришел к единогласному решению возбужденного в нем вопроса о правах священо-служителей, слагающих с себя духовный сан, и в то время, как большая часть синодальных членов решительно высказалась за ограничение прав слагающих с себя духовный сан, заявив, что никогда и ни под каким видом не следует дозволять таким лицам жить в пределах своей губернии и в столице, один из членов Синода, царский духовник Музовский, подал особое мнение, не согласное со взглядами остального наличного персонала высшего церковного учреждения. «После предложения моего приступить к согласному заключению», писал Пратасов⁸²², «как духовник Музовский, так и прочие члены остались при своих мнениях».

Но, не говоря уже о том, что подобные проявления известной, хотя и довольно слабой, самостоятельности членов св. Синода в отношении к требованиям и желаниям прокуратуры имели место только в редких и исключительных случаях, они нисколько не отнимали у Пратасова самой возможности проводить в церковную жизнь ту или другую, намеченную им, меру, так как обер-прокурор располагал могущественным средством влияния на синодальное управление – правом непосредственных докладов верховной власти. Располагая же таким важным правом и пользуясь большим доверием государя, который, по его собственным словам, уважал синодального обер-прокурора, как «достойного и верного слугу», Пратасов, в подобных случаях, легко мог вызвать своим всеподданнейшим докладом, согласное с воззрениями прокуратуры, высочайшее разрешение затронутого вопроса.

И мы видим, что обер-прокурор, действительно, так и поступил при представлении государю установленного доклада об упомянутом случае разногласия синодальных членов. Доводя до сведения императора различные мнения, заявленные в заседании св. Синода по вопросу «о слагающих с себя духовный сан», Пратасов нашел нужным высказать и свой собственный взгляд на затронутый вопрос. «Поставляю долгом с моей стороны присовокупить, писал он⁸²³, что в последнее время случаи сложения духовного сана стали чаще, и внимательное рассмотрение производящихся о них дел побуждает считать одной из важных причин соблазнительных переходов из духовного в светское сословие легкость и удобство поступления в другое, более выгодное и менее ответственное звание, почему и рассуждения большинства синодальных членов представляются совершенно правильными. Взгляды большей части синодальных членов, по словам автора всеподданнейшего доклада, не могут быть признаны несправедливыми и по отношению к белому духовенству, как утверждал царский духовник Музовский, так как в проекте законоположения предполагалось поставить священников, добровольно слагающих с себя сан, в более удобные жизненные условия, чем бывших монахов, и, сохранив за ними все права по рождению и воспитанию, дозволить им поступление на гражданскую службу. Впрочем, заметил обер-прокурор, по вниманию к особым исключительным обстоятельствам, способным хотя несколько извинять добровольное сложение сана священнослужителями из среды белого духовенства, можно было бы дозволить бывшим священникам и дьяконам, зарекомендовавшим себя безукоризненным поведением в продолжение 7 лет, иметь пребывание и в столице.

Рассуждения Пратасова о необходимости ограничить права добровольно слагающих с себя духовный сан оказали известную долго влияния на государя, и Николай Павлович в обширной резолюции на обер-прокурорский доклад решительно высказался против мнения своего духовника Музовского. «Полагаю», написал император Николай⁸²⁴, «что звание священническое столь важно, что... должно затруднить добровольное оного сложение. Не отвергая, что быть могут случаи, которые сложение делают иногда необходимым, полагаю однако, что никак нельзя допускать, чтоб лицо, носившее сие высокое звание, могло непосредственно посвящаться иному служению, какое бы ни было, без явного соблазна и как бы в доказательство, что мирские обязанности сильнее духовных. Потому, сколь мне ни прискорбно не разделять мнения моего отца духовного, полагаю нужным постановить впредь: 1) дьяконам, добровольно с себя слагающим сие звание, воспретить вступать в какой бы ни было род государственной службы ранее 6 лет, 2) а священникам ранее 10 лет, – возвращаясь каждому в первобытное свое состояние и не пользуясь впредь никакими иными выгодами, кроме состоянием сим присвоенными».

Непосредственные доклады государю, позволявшие синодальному обер-прокурору представлять на рассмотрение верховной власти все вопросы церковной жизни в своем собственном, субъективном освещении, имели громадное значение в руках Пратасова, пользовавшегося полным доверием и уважением Николая Павловича. Они давали возможность прокуратуре убеждать верховную власть в необходимости именно тех мер по разнообразным отраслям синодального управления, какие признавались желательными не высшим церковным учреждением, а самим обер-прокурором, и почти всегда позволяли получать высочайшие резолюции, не оставлявшие уже никакого места самостоятельности Синода и побуждавшие его или беспрекословно мириться с совершившимся фактом, или же оказывать содействие проведению в практическую жизнь взглядов и убеждений прокуратуры.

Пратасов широко пользовался преимуществами своего положения и, всегда действуя от имени верховной власти, одобрявшей его многочисленные всеподданнейшие доклады и тем самым обязывавшей Синод руководиться высказанными в докладах взглядами обер-прокурора. не только оказывал сильное влияние на различные стороны церковной жизни, но и фактически сосредотачивал в своих руках все действительное управление духовным ведомством, оставляя на долю высшего церковного учреждения деятельность подчиненного административного органа, поставленного в необходимость во всем сообразоваться с указаниями прокуратуры.

Наиболее типичный пример такого положения, занятого в сфере церковного управления св. Синодом и его обер-прокурором, дает нам предпринятое, по инициативе Пратасова, преобразование духовно-учебных, заведений и стремление правительства того времени утвердить все воспитание духовного юношества на новых началах. И в данной области, как и во всех других отраслях церковного управления, св. Синод был поставлен в необходимость проводить в практическую жизнь не собственные взгляды на цели и задачи духовного образования, а обер-прокурорские идеи, так как Пратасов, посредством установленных докладов, предварительно знакомил с ними самого государя и обыкновенно успевал вызывать сочувствие к своим взглядам и высочайшее одобрение задуманных преобразований.

«Еще милосердный Господь хранит православный русский народ от горьких следствий свободомыслия», писал Пратасов в секретной всеподданнейшей докладной записке от 14 ноября 1842 года⁸²⁵, «еще преданность к отеческой вере жива в сердцах его; но тем заботливее должны быть блюстители веры и тем тщательнее должны извлекать всю пользу из уроков прошедшего для охранения начал, на коих зиждется религиозное воспитание юношества, особенно духовного». – «К сожалению», утверждал обер-прокурор, «не можем скрывать от себя, что и у нас сии начала нарушены». По его словам, еще за 100 лет на нашу православную русскую почву было брошено семя протестантского учения, и если оно до настоящего времени не успело привести здесь тех же плодов, какие уже дало за границей, то исключительно только потому, что воспитанники духовных училищ, поступая в служители алтаря и встречая в обрядах, правилах и чиноположениях церкви, а равным образом в умах и обычаях православных прихожан, совершенно новые понятия, не похожие на те, какими они напитывались в своих духовно-учебных заведениях, по необходимости оставляли учение школы... Но семя брошено: оно растет, и растет не так медленно, как кажется с первого взгляда. Современные идеи германских богословов проникли и в наши учебные заведения; они находят почитателей в среде русского духовенства и, что особенно прискорбно, между лицами наиболее образованными, могущими иметь влияние на других.

Первым сеятелем чуждых нам понятий на ниве образования духовного юношества Пратасов признавал Феофана Прокоповича. По словам его докладной записки, Феофан, угождая временщику Бирону и сильной партии иноверцев, не сумел избрать золотой средины между противоположными крайностями двух главных вероисповеданий Западной Европы. С одной стороны, он увлекся ненавистью к властолюбивым притязаниям папизма, а с другой – заразился протестантским свободомыслием в делах веры, вследствие чего, поражая папистов, в то же время наносил вред и своей церкви. Он совершенно забыл, что восточная церковь, чуждаясь нововведений церкви западной, стоить, однако, на одном основании с ней и не может сойти с него, не утратив общения с древней вселенской церковью. А между тем, принятые им начала легли в основу всех богословских учебников, употреблявшихся в школах духовного ведомства, результатом чего и было то, что «воспитание русского духовного юношества во многих отношениях стояло на основании произвольном, неправославном, общем с разнородными протестантскими сектами». К сожалению, писал обер-прокурор, преобладавшая у нас в прошлом столетии мысль, будто бы ни в одном предмете своего образования мы не можем обойтись без подражания европейским ученым, поддерживала вредное направление. Уставом духовных училищ даже предписывалось держаться по каждой науке на одной линии с последними открытиями и успехами⁸²⁶ и объяснять св. Писание не по переводу 70 толковников, а по оригинальному, т. е. еврейскому тексту. Самое существование отдельной от св. Синода власти для управления духовно-учебными заведениями парализовало стремления ревностных иерархов восстановить богословское учение в прежнем духе церкви, «без примеси чуждых ей мудрований».

В то время, как русское духовенство получало в своих школах такое нежелательное образование, библейские общества предлагали народу чтение книг св. Писания, без святоотеческих объяснений, и тем самым предоставляли каждому читателю полнейшую свободу понимать Библию по собственному разумению. Одновременно с тем, печатались и даже рассылались по духовному ведомству переводы иностранных сочинений феософического и мистического содержания, приводившие в сознание читателей совершенно неправославные идеи о христианской церкви, что и повело за собой развитие различных раскольнических учений и возникновение опасных мнимо-пророческих сект среди образованного русского общества. Зло, по мнению Пратасова, достигло крайнего предела, так что более уже не могло быть терпимо, без явного соблазна для народа, и правительство увидело себя вынужденным принять решительные меры против прилива к нам чуждых идей. Вреднейшие из мистических книг были запрещены; печатание духовно-нравственных сочинений подчинено духовной цензуре, получившей особый устав; российские библейские общества закрыты; перевод на русский язык ветхозаветных книг св. Писания остановлен; действия раскольнических сект подвергнуты строжайшему наблюдению. С 1836 года предприняты самые деятельные меры и к совершенному преобразованию воспитания духовного юношества; по высочайшему повелению, изданы в свет коренные уставы вселенской церкви, как основание канонического права, не имевшего места в программах духовно-учебных заведений прежнего времени; сделаны главными руководствами в преподавании догматического богословия «Изложение православной веры», написанное восточными патриархами, и «Православное исповедание веры», составленное Петром Могилой; в академиях и семинариях введено учение об отцах церкви и распространено на все три отделения преподавание специальных богословских наук; возобновлено издание книги Стефана Яворского «Камень веры» и, наконец, пространный катехизис московского митрополита Филарета, совершенно переработанный автором, согласно со строгими требованиями древнего православия, введен в повсеместное употребление, в качестве школьного руководства по закону Божию.

«Но для того», писал обер-прокурор, «чтобы истинное древнее вероучение проникло во все отрасли богословского преподавания и принесло благословенные плоды, нужно еще много усилий, твердости и постоянства в неуклонном направлении духовного образования к спасительной цели». Для достижения намеченной «спасительной» цели, Пратасов и признавал необходимым вменить в непременную обязанность всем преподавателям духовно-учебных заведений руководиться в своей педологической деятельности следующими началами. Во 1-х, утверждал он, никогда не следует забывать, что Св. Писание не изъясняет само себя, а может быть правильно понимаемо только в отеческом, соборном и церковном учении; во 2-х, так как еврейский текст Библии, в некоторых местах, отличается от греческого текста 70 толковников, которым пользовались апостолы и св. отцы, то объяснения Св. Писания должно приспособлять к греческому тексту; в 3-х, надлежит остерегать воспитанников от ученых, «мертвящих душу», злоупотреблений Св. Писанием, позволяющих смотреть на него, как на предмет исторических, филологических и философских исследований; в 4-х, в средних духовно-учебных заведениях, готовящих юношество в сельские священники, не должно поднимать бесполезных и даже опасных неологических вопросов о вере, известных нам только по иностранным сочинениям. «Доброе неведение» – говорит Златоуст – «лучше худого знания». В 5-х, необходимо изгнать из преподавания догматического богословия усиленный систематизм, придающий духовным наукам вид наук светских, и, наконец, при изучении нравственного богословия следует с надлежащей силой и полнотой раскрывать изложенные в «Православном исповедании» церковные заповеди и вообще употреблять все усилия, чтобы учение Христово падало на сердца воспитанников и оплодотворялось в жизни.

Пратасов успел убедить государя в безусловной необходимости строго руководиться высказанными взглядами в деле обучения духовного юношества и получил высочайшее одобрение намеченным преобразованиям в постановке преподавания различных богословских наук. «Совершенно одобряю взгляд сей на положение наших духовных дел», написал Николай Павлович на докладной записке обер-прокурора⁸²⁷; «следует продолжать осторожно исправлять то, что еще осталось прежнего неправильного; это долг наш». Едва ли нужно доказывать, что высочайшая резолюция, вполне одобрявшая воззрения обер-прокурора, не оставляла уже никакого места самостоятельности св. Синода в отношении к разнообразным вопросам духовно-учебного управления и предоставляла в распоряжение Пратасова достаточные, законные основания придавать желательное направление деятельности высшего церковного учреждения.

Члены св. Синода, под влиянием сильно окрепшей власти прокуратуры, были поставлены в необходимость во всем сообразоваться со взглядами и желаниями Пратасова, так как неуместное проявление самостоятельности сопровождалось обыкновенно крайне неприятными последствиями даже для самых выдающихся иерархов, осмеливавшихся действовать не вполне согласно с видами своего обер-прокурора. – Когда началось расследование известного дела, вызванного доносом о появлении литографированного перевода Библии, московский митрополит Филарет позволил себе высказать мнение, что полезно было бы составить и издать русский перевод Св. Писания от лица св. Синода. Мы уже знаем, как мало гармонировала подобная мысль, высказанная митрополитом Филаретом, со своеобразными убеждениями обер-прокурора, и Пратасов, желая вызвать высочайшее неодобрение намерениям наиболее влиятельного синодального члена, предварительно предложил его мнение на рассмотрение петербургского митрополита Серафима, не присутствовавшего в то время в св. Синоде по болезненному состоянию⁸²⁸, а затем, получив от него заявление, что предложения Филарета не только излишни, но даже опасны, и что никому и ни под каким предлогом не следует дозволять переводить священный текст Библии на русский язык⁸²⁹, доложил обо всем государю. Николай Павлович вполне одобрил мнение митрополита Серафима, бывшее, вместе с тем, взглядом самого обер-прокурора, и приказал усилить меры к сохранению неприкосновенности священного библейского текста и произвести строгое расследование дела о самовольном переводе св. Писания. Расследование данного дела, как известно, и позволило Пратасову совершенно устранить от присутствия в высшем церковном учреждении не совсем удобных для прокуратуры синодальных членов, способных еще оказывать слабые признаки известной самостоятельности в обсуждении некоторых церковных вопросов. По высочайшему повелению, состоявшемуся под влиянием обер-прокурора, в 1842 году, перед началом летнего вакационного времени, наиболее видные и авторитетные иерархи, московский и киевский митрополиты, оказавшиеся косвенным образом замешанными в разбиравшемся деле, были уволены в свои епархии, и уволены с тем, чтобы уже более никогда не быть вызванными в св. Синод.

Нельзя не заметить, что, отстраняя от непосредственного участия в высшем церковном управлении наиболее видных и влиятельных иерархов русской церкви, Пратасов руководился не интересами самого дела, находившегося в ведении св. Синода, так как они могли только страдать от подобных приемов прокуратуры, а простым желанием поставить Синод в такое положение, чтобы не встречать в нем никаких проявлений самостоятельности и независимости в решении различных церковных вопросов.

С устранением обоих митрополитов Филаретов от присутствия в св. Синоде, Пратасов уже мог считать себя вполне обеспеченным и от самых слабых проявлений нежелательной для прокуратуры самостоятельности членов высшего церковного учреждения, так как судьба даже таких видных и влиятельных иерархов, какими были уволенные в свои епархии митрополиты, с достаточной ясностью показала, насколько развилась и окрепла фактическая зависимость церковной иерархии от обер-прокурорской власти.

И мы, действительно, видим, что, со времени преобразования высшего церковного управления и удаления из наличного состава св. Синода неудобных элементов, Пратасов окончательно завершил процесс постепенного подчинения синодального управления влиянию обер-прокурорской власти и, пользуясь неизменным расположением и безусловным доверием императора Николая, удержал за прокуратурой приобретенное значение до самого конца своей жизни.

15 января 1855 года Пратасов обратился в государю с просьбой разрешить ему, по случаю болезни, временно передать обер-прокурорские обязанности тайному советнику Карасевскому⁸³⁰, а на следующий день Карасевский уже представил Николаю Павловичу всеподданнейший доклад о неожиданной смерти обер-прокурора. «Долгом считаю с глубокой скорбью донести Вашему Императорскому Величеству», писал он 16 января 1855 года, «что обер-прокурор св. Синода, генерал-адъютант, гр. Пратасов, по кратковременной болезни, сего 16 января, в два с половиной часа утра, волей Божией, переселился от сей временной жизни в вечную». «Искренне и душевно скорблю», заявил император Николай по случаю доклада Карасевского о смерти Пратасова?на что ссылка?, – «скорблю о потере этого достойного и верного слуги, которого столь давно знал и уважал».