Глава IV

Смерть Елизаветы, создававшей характером своих отношений к русскому духовенству благоприятные условия для успешного противодействия св. Синода влиянию прокуратуры на церковное управление, передала верховную власть в руки Петра III, не только не разделявшего взглядов умершей государыни на служителей православной церкви, но и не стеснявшегося высказывать явное нерасположение к ним. Еще при жизни Елизаветы Петр III выражал свои неприязненные отношения к духовным лицам высовыванием языка священникам и дьяконам во время богослужения; вступление на престол дало ему возможность проявить свое нерасположение к православной церкви и ее духовенству и в самой правительственной деятельности.

Мы не будем говорить об общеизвестных фактах, являвшихся результатами нескрываемого презрения нового государя к господствовавшей в России религии, а упомянем только об одном императорском указе, прекрасно характеризующем отношения верховной власти к высшему органу церковного управления. Указ от 26 марта 1762 года³⁹⁰ констатировал одно довольно характерное явление, прочно укоренившееся в практике синодального управления; по словам Петра III, челобитчики, обращавшиеся в св. Синод с жалобами на свое начальство или епархиальных архиереев, после продолжительной волокиты, обыкновенно, безо всякого решения, отсылались для расследования дела к тем же епархиальным преосвященным, так что Синод, по мнению государя, не только не исполнял возложенных на него законных обязанностей, но даже обнаруживал очевидное пристрастие и делал «одни потачки» епархиальным начальникам, походя больше на опекуна знатного духовенства, чем на строгого блюстителя истины и защитника бедных и неповинных. В доказательство такого незаконного, пристрастного отношения св. Синода к «знатному духовенству», император указывал на судьбу челобитных известного нам дьякона Шаршановского и священника Бордяковского, жаловавшихся на своего черниговского архиерея. В видах прекращения на будущее время соблазнительных отношений высшего органа церковного управления к интересам правосудия, указ повелевал Синоду не только немедленно дать беспристрастное решение дел, возбужденных челобитными Шаршановского и Бордяковского, но и всегда удовлетворять подобные жалобы, не отсылая их на рассмотрение к епархиальным преосвященным; в заключение императорского указа было объявлено св. Синоду, что малейшее нарушение истины будет наказано, как злейшее государственное преступление.

При таких отношениях императорской власти к св. Синоду, обер-прокурор, как представитель государственных интересов в церковном управлении, смело мог рассчитывать, что теперь уже политика правительства в сфере церковной жизни не будет иметь того нерешительного, а иногда даже и не совеем последовательного характера, какой она носила в предшествовавший период, и что синодальный обер-прокурор в своих столкновениях с Синодом, вызывающихся различием государственных и церковных интересов, не будет чувствовать недостатка в необходимой фактической поддержке верховной власти. Правда, царствование Петра III, по своей непродолжительности, не могло оказать заметного влияния на положение прокуратуры в св. Синоде, а Екатерина II в первое время управления государством, в силу особых политических соображений, резко осуждала отношения своего предшественника к православной церкви и русскому духовенству, но основной характер церковной политики Екатерининского правительства, несомненно, был также очень благоприятен для синодальных обер-прокуроров.

В исторической литературе довольно нередко высказывалось вполне справедливое мнение, что Екатерина II, находившаяся под сильным влиянием философских идей своего века, смотрела на религию с исключительной, политической точки зрения и признавала за той служебное значение, – значение морального орудия, необходимого государству в деле управления простым народом. Рассматривая религию, как известную политическую силу, которая, при благоприятных условиях, как доказала печальная судьба Петра III, могла быть и небезопасной для верховной власти, Екатерина должна была стремиться к тому, чтобы лишить русскую церковь и ее представителей самой возможности действовать несогласно с видами правительства. И хотя в первое время после вступления на престол, когда еще положение новой императрицы не могло считаться окончательно упроченным и государыня сильно нуждалась в сочувствии влиятельного духовенства, Екатерина употребляла разнообразные меры, чтобы вызвать к себе доверие и расположение церкви, но лишь только она приобрела уверенность в прочности своего положения, как совершенно перестала стесняться приносить интересы духовенства в жертву интересам государства и обнаружила явное намерение правительства ослабить, ограничить силу и значение церкви и поставить высший орган церковного управления в положение учреждения, заведующего одними духовными делами русского государства.

Выходя из основных начал современных философских идей, не допускавших совместного существования в государстве двух различных властей и требовавших обязательного ограничения и ослабления такой власти, которая руководится в своей деятельности не одними только общегосударственными, но и собственными специальными законами и даже ставит их выше государственных, Екатерина признавала самую широкую зависимость церкви от государства и, с этой точки зрения, находила возможным называть себя главой русской церкви.

Правда, русское правительство, еще в лице Петра I, вполне ясно и определенно высказало свою государственную точку зрения на церковь и довольно усердно проводило ее в практическую жизнь, но Екатерина не могла удовлетвориться правительственными мерами предшествовавшего времени, направленными к практическому осуществлению государственной идеи Петра, так как они не успели довести до конца дело, начатое преобразователем, и позволили духовенству сохранить в своих руках громадные материальные средства, создававшие возможность нежелательных отношений двух различных властей в государстве.

Еще московские государи XVII века обнаруживали несомненные стремления, направленные к ограничению вотчинных прав духовенства, Петр же и его ближайшие преемники поставили на очередь вопрос о совершенном уничтожении подобных прав. Но даже и такой решительный и энергичный император, каким был преобразователь России, не останавливавшийся пред самыми коренными реформами разнообразных сторон государственной и народной жизни, обнаруживал некоторую нерешительность и непоследовательность в возбужденном им вопросе о совершенном уничтожении вотчинных прав духовенства.

В 1701 году Петр приказал описать все церковные имущества и приставить к ним светских управителей, а духовным лицам давать, для их содержания, определенное жалование, остальные же доходы, получавшиеся с описанных вотчин, употреблять на различные благотворительные дела. Учреждение св. Синода заставило, однако, преобразователя снова передать в руки духовенства отнятое у него управление монастырскими имуществами, хотя и необходимо заметить, что, отступая от начал, принятых в 1721 году при организации управления недвижимыми имуществами церкви, Петр, в то же время, остался верен самому себе в вопросе об употреблении доходов, получавшихся с архиерейских и монастырских вотчин. Возвращая монастырям и архиерейским домам отобранные у них вотчины, замечает Милютин в своем специальном исследовании по интересующему нас вопросу³⁹¹, Петр не имел никакого намерения возвратить им и прежнее право на произвольное распоряжение получаемыми доходами; напротив, он желал, чтобы монастырское, церковное хозяйство находилось под постоянным, строгим правительственным контролем, и чтобы все доходы духовенства, за вычетом сумм, определенных на его содержание государственными законами, обязательно поступали на удовлетворение различных общественных нужд и, преимущественно, на устройство и содержание благотворительных заведений. Но преобразователь не успел издать определенных государственных законов о размерах содержания архиерейских домов и монастырей, и составление задуманного им генерального «церковного штата» досталось на долю его преемников.

Установленный преобразователем двоякий взгляд на назначение церковных вотчин, обязанных, по мысли правительства, с одной стороны, доставлять материальные средства для различных потребностей государства, а с другой – удовлетворять и законные нужды самих духовных учреждений, при отсутствии «церковного штата» и предоставлении непосредственного заведования недвижимыми имуществами св. Синоду, получившему их в свое управление в последние годы царствования Петра, легко вызывал в практической жизни разнообразные явления, крайне нежелательные как для церкви, так и для самого государства.

Вполне попятное стремление Синода извлекать из управления церковными имуществами возможно большую пользу для своего ведомства не могло не нарушать существенных интересов правительства и должно было побуждать его к введению различных изменений в организации управления монастырскими и архиерейскими вотчинами. Правда, верховная власть назначила в св. Синод специального представителя и защитника государственных интересов, и обер-прокуроры, в первое время своего существования, обращали главное и преимущественное внимание на разнообразные вопросы финансового характера, но институт прокуратуры далеко не обеспечивал правительству согласный с его видами образ действий высшего церковного учреждения, так как обер-прокуроры, поставленные в неблагоприятные условия и лишенные фактической возможности успешно пользоваться своими юридическими правами, нередко оказывались совершенно бессильными бороться со специально-церковными стремлениями св. Синода.

Единственное радикальное средство, способное гарантировать государству извлечение всей возможной материальной пользы из церковных вотчин, правительство видело в практическом осуществлении проекта о непосредственном заведовании государства архиерейскими и монастырскими недвижимыми имуществами, с обязательным обеспечением церковных учреждений определенным штатным содержанием, выдаваемым им из доходов, получаемых с отобранных вотчин. Правительственный проект, обязанный своим происхождением Петру I, вполне разделялся и его ближайшими преемниками, постепенно усиливавшими влияние государства в управлении церковными имуществами. В царствование Анны Иоанновны правительство сделало, наконец, решительный шаг в деле практического осуществления проекта преобразователя и передало в непосредственное управление коллегии экономии все вотчины духовенства за исключением только тех, которые были специально предназначены для его содержания Но постановление Анны Иоанновны не было еще окончательным и бесповоротным решением участи недвижимых церковных имений, так как в скором же времени правительство. под влиянием жалоб и просьб св. Синода, отступило от последовательного проведения своих собственных идей, положенных в основу всей предшествовавшей церковной политики, и первоначально (при Анне Леопольдовне) передало управление «заопределенными» вотчинами в ведомство духовных властей, обязав их исправно и бездоимочно выплачивать в коллегию экономии доходы, получаемые с вотчин, а затем (при Елизавете Петровне) и совершенен уничтожило самую коллегию экономии. Восстановление старых порядков в управлении монастырскими и архиерейскими вотчинами сопровождалось возобновлением прежних отношений высшего церковного учреждения к недвижимым имуществам своего ведомства, – отношений, крайне нежелательных для интересов государства, что снова побудило императрицу Елизавету дать участие светской, государственной власти в заведовании церковными имениями³⁹².

Петр III, менее всего расположенный к русскому духовенству и его интересам. не мог удовлетвориться полумерами правительства предшествовавшего времени и своим указом от 21 марта 1762 года³⁹³ задумал дать окончательное решение вопроса о церковных вотчинах; учрежденная им коллегия экономии, поставленная в непосредственную зависимость от Сената, получила в свое управление все синодальные, монастырские, архиерейские и церковные вотчины, крестьяне же, обрабатывавшие церковные земли на архиереев и монастыри, прекращали всякие обязательные отношения к ним и должны были выплачивать определенный денежный оклад в коллегию экономии. Произведенное без должного внимания ко многим сторонам сложного вопроса о материальном обеспечении духовенства, быстрое и крутое преобразование управления церковными имуществами вызвало отрицательное отношение к себе со стороны преемницы Петра III – Екатерины II, увидевшей необходимость временно вновь возвратить духовенству заведование отнятыми вотчинами. «Кажется», писала Екатерина о распоряжении Петра III в своем указе от 12 августа 1762 года³⁹⁴, «надобность состояла только в том, чтоб отобрать у духовных имения, а чтоб осмотрительные взять меры о порядочном, и как для церкви и духовного чина безобидном, так и для отечества полезном управлении, о том и не думано».

Но, несмотря на такой неблагоприятный отзыв о решительной правительственной мере, предпринятой Петром III по отношению к церковным вотчинам, и даже несмотря на временное возвращение их в руки духовенства, Екатерина вполне разделяла современные ей политические воззрения на монастырские и архиерейские имущества, как на имущества государственные, хотя в первое время, под влиянием известных соображений, и находила неудобным открыто высказывать подобные мысли, а старалась замаскировать их обычными напоминаниями правительственных указов о необходимости употребления излишних церковных богатств на законные нужды и потребности государства. «Не имеем Мы намерения и желания присвоить себе церковные имения», писала Екатерина в том же самом именном указе, «но только имеем данную Нам от Бога власть предписать законы о лучшем оных употреблении на славу Божию и пользу отечества».

Лучшим средством для практического осуществления высказанного желания о более целесообразном употреблении церковных имений императрица, подобно своему предшественнику Петру III, признавала полную секуляризацию монастырских и архиерейских вотчин, но она считала возможным провести в жизнь эту важную и коренную реформу только после предварительных обстоятельных обсуждений данного вопроса в особой комиссии, предусмотрительно составленной из таких представителей церкви и государства, которые бы не только ясно понимали действительные желания и намерения Екатерины, не совсем определенно высказывавшиеся дипломатичной императрицей, а я сами бы оказывали известное содействие окончательному решению порученного им дела в духе и видах правительства.

В состав правительственной комиссии, учрежденной Екатериной 29 ноября 1762 года³⁹⁵ для формально-законного разрешения вопроса о дальнейшей судьбе монастырских и архиерейских имуществ, вошли, кроме светских лиц и синодального обер-прокурора Козловского, как специального представителя государственных интересов в церковном управлении, и некоторые из членов св. Синода: новгородский митрополит Димитрий и с.-петербургский архиепископ Гавриил. И хотя императрица, высказавшая в особой инструкции определенный правительственный взгляд на желательное назначение монастырских вотчин, в то же время, по-видимому, предоставляла комиссии и относительную свободу действий, заметив, что она имеет право «или Нашему мнению последовать, или что лучшее еще и богоугоднейшее к пользе народной придумает, Нам представить»³⁹⁶, но заседавшие в комиссии члены св. Синода прекрасно понимали истинный смысл подобных правительственных заявлений и считали далеко небезопасным для себя идти против господствовавшего течения и отстаивать свои специально-церковные интересы, с которыми так часто приходили в столкновения синодальные обер-прокуроры. Понятно, что, при таких отношениях синодальных членов к интересам своего ведомства, вопрос о материальных богатствах церкви мог считаться предрешенным, в известном смысле, уже в самом начале деятельности комиссии, и последней оставалось только осуществить в практической жизни желание Екатерины.

Несомненное стремление государственной власти окончательно лишить церковь громадных материальных, средств не могло встретить никакого противодействия и протеста не только среди духовных членов комиссии, но даже и со стороны самого св. Синода, так как Екатерина позаботилась пополнить его наличный состав или архиереями, вполне преданными ей, или же людьми маловлиятельными и неспособными энергично отстаивать интересы духовного ведомства. И когда, к величайшему неудовольствию правительства, в рядах духовенства раздался смелый голос ростовского митрополита Арсения Мациевича, решительно восставшего против очевидных намерений императрицы, синодальные члены не только не воспользовались в достаточной степени мотивированным протестом ростовского митрополита, доставлявшим Синоду возможность обсуждать вопрос о церковных имуществах не исключительно только с одной государственной точки зрения, но и поспешили предупредительно выдать Арсения верховной власти и присудили его, за смелую и самоотверженную защиту интересов церкви, к такому тяжелому наказанию, что оставили еще место проявлению «человеколюбия» Екатерины по отношению к «дерзкому и безумному фанатику, преступному в предприятии, противном православной вере и верховной власти»³⁹⁷. Поведение св. Синода в деле Арсения Мациевича убедило Екатерину в полнейшей возможности не стесняться в своих дальнейших действиях интересами и желаниями высшего органа церковного управления и открыто заявить ему о своем бесповоротном решении превратить все монастырские и архиерейские вотчины в государственные имущества.

Нам нет необходимости останавливаться на дальнейших перипетиях истории секуляризации церковных имуществ; если мы позволили себе бросить ретроспективный взгляд на всю историю вопроса о церковных вотчинах, то сделали это исключительно с той целью, чтобы уяснить характер отношений государственной власти Екатерининского времени к высшему церковному учреждению, поставленному императрицей в положение послушного орудия верховной власти, вынужденного, в видах указанных правительством государственных целей, беспрекословно жертвовать даже самыми существенными интересами своего ведомства.

Констатируемый нами, смелый и решительный характер отношений государственной власти к св. Синоду особенно рельефно выразился в известной речи Екатерины к членам высшего церковного учреждения, сказанной императрицей в скором времени после осуждения и заточения Арсения Мациевича³⁹⁸. Называя синодальных членов «государственными особами», состоящими под властью монарха, Екатерина резко уверяла их в своей речи в обладании громадными богатствами, дававшими им полную возможность «совершенно противно своему званию, жить в преизбыточестве благ земных». Искусно подчеркивая преемственную связь архиереев с апостолами, которые и сами были бедны и другим внушали презрение к богатствам, она рекомендовала Синоду проникнуться мыслью, что царство церкви «не от мира сего», иронически замечая, что эту последнюю фразу она слышала из уст самого же духовенства. Императрица высказывала перед Синодом свое удивление, как могут представители церкви, со спокойной совестью, пользоваться громадными богатствами и иметь беспредельные земельные владения, делающие их, по могуществу, равными самим царям. Она решительно называла все земельные владения духовенства похищенными у государства и категорически заявляла, что церковь не может удерживать их в своих руках, не оказывая явной несправедливости по отношению к государству. В заключение же своей необыкновенно резкой речи Екатерина поставила членов св. Синода в совершенно безвыходное положение, заметив им, что если они повинуются законам и, действительно, являются вернейшими подданными своей государыни, то не замедлят возвратить государству все то, чем владели неправильным образом.

«Никогда, ни прежде, ни после, Синод не слышал ничего подобного», замечает по поводу цитированной речи историк Екатерины II, Бильбасов³⁹⁹. «В этой речи, блистательной по смелости замысла и эффектной по резкости выражения», по его словам. «вылилась вся Екатерина с ее дерзкой уверенностью в безнаказанности» и с редкой, выдающейся откровенностью. Архиереи – не служители алтаря, не духовные сановники, но «государственные особы», «вернейшие подданные»; для них власть монархов должна быть выше всего. Они, «преемники апостолов», обязанные внушать людям презрение к богатствам, виноваты тем, что «по могуществу равны царям» и что у них «много подвластных». Помня свой поступок с Арсением, члены Синода должны были покорно выслушать императорскую речь, полную изысканной укоризны и нескрываемого презрения к ним. Они как рабы, предали Арсения светской власти; теперь светская власть поработила их»⁴⁰⁰.

Без сомнения, подобный характер отношений верховной власти к св. Синоду, обнаружившийся в более смелых и решительных действиях правительства, направленных к подчинению государственным интересам ближайших интересов церкви и духовенства, не мог не отразиться известным образом и на положении обер-прокурора в церковном управлении. Екатерина, открыто высказавшая перед Синодом вполне определенные стремления правительства к подчинению церкви государству, по необходимости, должна была содействовать усилению фактического влияния обер-прокурорской власти на Синод, так как прокуратура являлась ближайшим и непосредственным орудием проведения в практическую жизнь церковной политики правительства.

Очень вероятно, что при более смелых и решительных отношениях правительства к интересам церкви и духовенства, Екатерина в скором же времени почувствовала нужду и в новом представителе синодальной прокуратуры, который бы вполне разделял современные воззрения на религию и церковную жизнь, господствовавшие в передовых просвещенных кружках западно-европейского и русского общества. И действительно, в самом непродолжительном времени после знаменитой речи императрицы, с полной откровенностью высказавшей свой взгляд на св. Синод и его обязанности по отношению к государству, Екатерининское правительство признало полезным устранить от дел старого Елизаветинского обер-прокурора, и указом от 9 июня 1763 года⁴⁰¹ Алексей Семенович Козловский был уволен от занимаемой им должности.

При новых, либеральных взглядах на религию и церковь, выработанных французской философией и нашедших себе усердную последовательницу в лице русской государыни, выбор преемника Козловскому должен был остановиться на такой личности, которая бы вполне разделяла воззрения на религию и церковь, господствовавшие в передовой части современного Екатерине западно-европейского и русского общества и усвоенные самой императрицей. Таким лицом, обратившим на себя внимание Екатерины и признанным ей способным удовлетворительно выполнять обер-прокурорские обязанности, оказался бывший директор московского университета⁴⁰², Иван Иванович Мелиссино, 10 июня 1763 года избранный императрицей на пост синодального обер-прокурора, пожалованный ею, по случаю нового назначения, чином действительного статского советника и получивший право на высший, в сравнении с размерами вознаграждения прежних обер-прокуроров, 2-х тысячный оклад годового жалованья⁴⁰³.

Характер отношений Екатерины к русскому духовенству и его интересам делает несомненным, что императрица, открыто заявившая свой взгляд на членов св. Синода, как на «государственных особ и вернейших подданных», обязанных преследовать в своей деятельности цели, указанные правительством, должна была придавать большое значение власти синодального обер-прокурора и не могла не оказывать значительного содействия развитию фактического влияния прокуратуры на высшее церковное управление. Прекрасно сознавая, что для действительного, фактического влияния государства на св. Синод, а через него и на всю церковную жизнь, недостаточно еще одного назначения обер-прокурора из числа лиц, вполне разделявших взгляды и намерения императрицы, а необходимо и предварительное основательное практическое знакомство вновь избираемого представителя прокуратуры со всеми особенностями церковного управления, Екатерина, в скором же времени после назначения нового обер-прокурора, позаботилась и о заблаговременной практической подготовке опытного преемника Мелиссино.

19 августа 1763 года св. Синод получил от императрицы Екатерины именной указ о назначении за обер-прокурорский стол особого чиновника, в лице камер-юнкера Григория Потемкина. Очень вероятно, что, озабочиваясь заблаговременной практической подготовкой опытных представителей прокуратуры, Екатерина в то же время имела в виду назначением Потемкина за обер-прокурорский стол в значительной степени облегчить тяжелый труд нового обер-прокурора, так как бывший директор университета не мог не чувствовать серьезных затруднений в исполнении своих служебных обязанностей, по случаю происходившей тогда в высшей степени сложной разработки вопроса о предстоявшей секуляризации церковных имений.

В силу императорского указа, камер-юнкер Потемкин должен был постоянно присутствовать в св. Синоде за обер-прокурорским столом, внимательно слушать рассматривавшиеся дела, читать всевозможные синодальные резолюции, даже принимать ближайшее участие в их составлении и, вообще, пользоваться всевозможными средствами для полного и основательного ознакомления со всеми обязанностями прокуратуры в церковном управлении, чтобы со временем иметь возможность принять на себя и действительное исполнение обер прокурорских обязанностей⁴⁰⁴. В инструкции, данной Потемкину, Екатерина предписывала своему камер-юнкеру: 1) подробно ознакомиться со всеми специальными узаконениями, имеющими отношение к церковному управлению, 2) обязательно присутствовать в Синоде не только во время собрания его членов, но и в другие часы, 3) внимательно изучать дела, приготовленные к докладу, 4) тщательно следить за составлением протоколов и сличать их с подлинными резолюциями синодальных членов, 5) принимать, по-возможности, личное, непосредственное участие в составлении важных всеподданнейших докладов и 6) наконец, во время отсутствия или болезни обер-прокурора, являться к государыне с докладами по текущим синодальным делам и записывать ее повеления в св. Синоде⁴⁰⁵.

Правда, первый опыт практической подготовки правительственных чиновников для замещения обер-прокурорской должности оказался неудачным и не привился к действительной жизни в Екатерининский век. Екатерина, как известно, в действительности никогда не назначала Потемкина синодальным обер-прокурором, и уже в начале следующего года обер-прокурор Мелиссино, получивший разрешение на З-х недельный отпуск в Москву, обратился к Синоду с таким предложением, которое могло быть уместным только при отсутствии в высшем церковном учреждении специального правительственного чиновника, обязанного, по мысли императорской инструкции, временно, за отсутствием или болезнью обер-прокурора, исполнять его обязанности: «на время моей отлучки», писал Мелиссино 29 января 1764 года⁴⁰⁶, «обер-прокурорскую должность в св. Синоде предлагаю править синодальному обер-секретарю господину Остолопову». Но для нас, в данном случае, имеют значение не результаты сделанного правительством распоряжения, а самые взгляды Екатерины на желательные отношения к св. Синоду со стороны представителей прокуратуры, – взгляды, очень ясно выраженные в рассмотренной инструкции Потемкину, так как нет оснований думать, что требования строжайшего, внимательного контроля за деятельностью св. Синода и ближайшего участия в церковном управлении, представлявшиеся императрицей к чиновнику за обер-прокурорским столом, могли отличаться от требований, предъявлявшихся правительством к самому синодальному обер-прокурору. Не следует забывать, что, назначая Потемкина за обер-прокурорский стол, Екатерина предписала ему всесторонне ознакомиться с обязанностями прокуратуры в церковном управлении, чтобы со временем иметь возможность принять на себя и действительное исполнение обер-прокурорских обязанностей.

Конечно, подобные требования, предъявляемые верховной властью к официальному представителю государственных интересов в церковном управлении, не заключали в себе почти ничего нового, сравнительно с тем, к чему он обязывался обер-прокурорской инструкцией 1722 года, и только развивали и разъясняли основную идею Петра, но, при известных нам отношениях императрицы к св. Синоду и церковной жизни, прокуратура Екатерининского времени получала достаточные основания рассчитывать на благоприятные условия для своей деятельности, дававшие ей, по-видимому, полную возможность осуществлять на практике цели и намерения правительства и подчинять своему сильному влиянию высший орган церковного управления.

Екатерина не только юридически признавала за обер-прокурором св. Синода важное право непосредственных сношений с верховной властью по делам церковного управления, как можно видеть из 6-го пункта ее инструкции Потемкину, но и фактически довольно часто пользовалась посредничеством обер-прокурора в разнообразных делах духовного ведомства. Мелиссино, докладывавший императрице о положении дел в высшем церковном учреждении, в то же время получал от Екатерины различные приказания или рескрипты, уполномочивавшие его передать с:в. Синоду то или другое поручение верховной власти.

«Иван Иванович!» писала, например, Екатерина в одном из своих рескриптов на имя обер-прокурора Мелиссино. «Посланного при сем, тамбовской епархии, попа Иосию Ионикиева, подавшего ко мне продерзостное ...челобитье.... изволите, объявив сей мой в Синод указ, послать в какой нибудь монастырь на некоторое время для усмирения под начал, где против монаха и содержание ему определите»⁴⁰⁷. – 14 января 1767 года императрица обратилась к Мелиссино с аналогичным же поручением, предписав ему предложить св. Синоду лишить священника тамбовской епархии Алексея Васильева всякой возможности беспокоить государыню частыми жалобами на притеснения и обиды, испытываемые им от одного сильного лица⁴⁰⁸. – В 1767 году студент-миссионер Грязнов обратился в св. Синод с просьбой о пострижении в монашество; Синод нашел его вполне достойным поступления в монашество, но так как, в силу высочайшего распоряжения, новые пострижения были запрещены до тех пор, пока не будут размещены все монахи, оставшиеся за штатом после известной реформы Екатерины, то он увидел необходимость представить Екатерине особый доклад по возбужденному вопросу, но сделал это не путем непосредственных сношений с верховной властью, а через своего обер-прокурора Мелиссино. Тому же Мелиссино нашла нужным поручить передачу своего ответа св. Синоду и императрица Екатерина⁴⁰⁹.

Во время своего путешествия по Волге Екатерина получила от одного казанского купца оригинальный образ Святой Троицы с тремя лицами и четырьмя глазами. Признавая крайне нежелательным существование таких странных икон и опасаясь возможности распространения и даже дальнейшего развития «соблазнительного» иконописания, императрица отослала поднесенный образ к синодальному обер-прокурору, предписав Мелиссино предложить его вниманию св. Синода и доложить ей, позволено ли делать подобные образа. Но, не желая подвергать неприятным последствиям формального расследования возбуждаемого дела простодушного купца, нисколько не виновного в мелкой фантазии художника и поднесшего икону от избытка верноподданнических чувств, Екатерина дала звать обер-прокурору, чтобы он освободил казанского коммерсанта от строгих допросов⁴¹⁰. Когда Синод, возмущенный нелепым и непристойным изображением Св. Троицы, выразил желание, чтобы нигде не писали икон и не выпускали их в продажу «без апробации» специальных синодальных живописцев, о чем обер-прокурор и довел до сведения императрицы, Екатерина в особом письме на имя Мелиссино признала предполагавшееся распоряжение неудобным во многих отношениях и рекомендовала ограничиться одними указами епархиальным архиереям, чтобы на будущее время нигде не допускались такие неприличные изображения⁴¹¹. Синод должен был изменить свое первоначальное намерение и исполнить переданную обер-прокурором волю императрицы.

Те же обязанности посредника, получавшего разнообразные повеления от самой верховной власти, сообщавшего их, в виде особых предложений, высшему церковному учреждению и докладывавшего государыне о всевозможных постановлениях Синода, – обязанности, в высшей степени важные в деле фактического усиления обер-прокурорского влияния на церковное управление, имел возможность выполнять Мелиссино и во многих других случаях, побуждавших Екатерину пользоваться его посредничеством для сообщения Синоду своих распоряжений. 22 июля 1765 года обер-прокурор предложил вниманию св. Синода полученный от императрицы указ об оставлении в должности уволенного синодального живописца Антропова и о вознаграждении его жалованием из доходов коллегии экономии. Синод через обер-прокурора представил государыне особую записку, где решительно высказался, что, с назначением для наблюдения за иконописцами художника Колокольникова, обязавшегося служить в синодальном ведомстве без всякого жалования, нет никакой нужды в Антропове, но Екатерина поручила Мелиссино «произвесть в надлежащее действо» свое первоначальное распоряжение об уволенном художнике, и, по предложению обер-прокурора, св. Синод должен был определить Антропова на штатную службу⁴¹². – В 1765 году Мелиссино, от имени императрицы, предложил св. Синоду выбрать 10 человек из лучших, наиболее талантливых воспитанников духовных семинарий и отправить их в Англию для обучения высшим наукам, (не исключая и богословия) и восточным языкам в оксфордском и кембриджском университетах; обер-прокурорское предложение было исполнено, и Синод командировал в иностранные университеты нескольких способных семинаристов⁴¹³. – В сентябре 1767 года скончался настоятель московского Успенского собора, протопоп Феодор Листьев, и в то время, как Синод намеревался сделать постановление о назначении нового· соборного настоятеля, обер-прокурор, на основании рескрипта, полученного от императрицы, предложил ему определить на место умершего протоиерея брата законоучителя наследника престола⁴¹⁴.

По-видимому, во всех приведенных случаях посредничества обер-прокурора между верховной властью и св. Синодом высшее церковное учреждение должно было исполнять не обер-прокурорские предложения, а распоряжения и указы самой императрицы, которые, конечно, всегда имели для него обязательную силу, совершенно независимо от способа их передачи, но не следует забывать, что, пользуясь правом делать доклады государыне по текущим синодальным делам, Мелиссино мог иногда представлять их в глазах императрицы в желательном для себя свете и таким путем вызывать по адресу св. Синода те или другие распоряжения Екатерины.

Выслушивая от обер-прокурора разнообразные предложения, обоснованные на желаниях верховной власти, действовавшей, в лице Екатерины, довольно решительным образом в наиболее важных вопросах церковной жизни, св. Синод иногда должен был чувствовать себя вынужденных подчиняться влиянию прокуратуры и исполнять ее предложения даже в тех случаях, если Мелиссино затрагивал самые существенные интересы духовного ведомства. В этом отношении особенно важное значение имеет для вас одно обер-прокурорское предложение, вызванное положением недвижимых имуществ в Малороссии.

Как известно, учрежденная Екатериной комиссия о церковных имениях успешно выполнила трудную задачу, возложенную на нее правительством, и 26 февраля 1764 года⁴¹⁵ государство навсегда отобрало у духовного ведомства архиерейские и монастырские вотчины. Но секуляризационная операция, доставившая государству громадные выгоды, была произведена в первое время исключительно только в великорусских губерниях, в пределах же Малороссии монастыри и архиерейские дома по-прежнему еще продолжали владеть церковными вотчинами. Руководствуясь желанием императрицы, стремившейся распространить секуляризацию монастырских имуществ и на Малороссию, обер-прокурор в 1766 году обратился к св. Синоду с предложением, имевшим в виду побудить его предупредительно пойти на встречу намерениям и видам правительства. – Ее императорское величество избавило духовенство от мирской суеты и от того «зазрения», в каком оно находилось, поставленное в необходимость заботиться о мирских делах, писал в своем предложении Мелиссино, намекая на состоявшееся отобрание церковных имуществ. По его словам, св. Синод уже на опыте убедился в блаженстве своем под державой православной монархини, почему обер-прокурор и внушал ему «за долг звания своего принять и просить ее императорское величество, чтобы она ту же матернюю свой щедроту излияла и на духовный в Малороссии живущий чин». В качестве главных побудительных причин к введению желательной реформы в Малороссии, представитель государственных интересов указывал на многочисленные беспорядки в управлении церковными вотчинами и бесконечные судебные процессы между владельцами имений.

Как ни тяжелы были в действительности для духовенства те «матерние щедроты» Екатерины, которые правительство стремилось распространить и на Малороссию, и как ни резко расходились, в данном случае, интересы Синода с желаниями прокуратуры, но высший орган церковного управления, имевший случай убедиться в серьезной опасности противодействия правительственным планам, должен был исполнить предложение Мелиссино и 15 сентября 1766 года подал императрице доклад, сопоставленный в духе обер-прокурорского предложения⁴¹⁶.

Говоря о значительном влиянии констатируемого нами положения синодальной прокуратуры на фактическое усиление обер-прокурорской власти в сфере церковного управления, необходимо, однако, заметить, что даже и во время Екатерининского царствования посредничество обер-прокурора не являлось еще обязательным и необходимым условием всех сношений верховной власти с высшим церковным учреждением. Рассматривая обер-прокурора, как официального представителя государственных интересов в синодальном управлении, и пользуясь его посредничеством в своих сношениях со св. Синодом, Екатерина в тоже время не считала важное право сношений с верховной властью исключительной привилегией прокуратуры и нередко передавала свои распоряжения по духовному ведомству через кого-либо из самих же синодальных членов.

Еще в начале 1763 года, несколько ранее назначения Мелиссино на должность синодального обер-прокурора, императрица дала на имя Синода особый указ, узаконивавший порядок сношений верховной власти с высшим церковным учреждением, не совсем благоприятный для интересов его обер-прокурора. «Указы Наши словесные принимать повелеваем», писала Екатерина св. Синоду⁴¹⁷, «от членов св. Синода, от генерал-прокурора и обер-прокурора синодского, от дежурных генерал-адъютантов и от правящего нашим Кабинетом». В приведенном именном императорском указе верховная власть предоставляла право передачи св. Синоду различных словесных высочайших повелений не только обер-прокурору, но и самим синодальным членам и даже, по-видимому,отводила им, в данном случае, первое место.

Неудивительно, что, при существовании подобных правительственных взглядов на порядок передачи высочайшей воли св. Синоду, императрица нередко и в действительности сообщала ему свои повеления не через обер-прокурора, а через кого-либо из синодальных членов. 7 ноября 1764 года петербургский архиепископ Гавриил в письменном предложении объявил Синоду императорское распоряжение о немедленном распределении по монастырям всех монахов и монахинь, в изобилии бродивших им улицам Москвы и выпрашивавших подаяния⁴¹⁸. – 10 декабря 1766 года другой синодальный член, новгородский митрополит Димитрий сообщил св. Синоду приказание Екатерины, чтобы в польские монастыри, находившиеся в ведении киевского митрополита и переяславского архиерея, ни в каком случае не назначались настоятелями природные поляки, а чтобы непременно определялись туда местные благонадежные малороссияне⁴¹⁹.

В свой очередь и Синод имел возможность делать доклады верховной власти без обязательного посредничества обер-прокурора. 15 декабря 1766 года св. Синод, занимавшийся исправлением «последования в неделю православия», постановил поднести новоисправленный чин императрице, а 19 декабря новгородский митрополит Димитрий объявил в собрании синодальных членов, что он исполнил поручение и представил государыне измененный «чин» или «сборное чиноположение», как назвала его сама Екатерина⁴²⁰.

Возможность непосредственных сношений св. Синода с верховной властью не могла не отражаться известным образом на положении прокуратуры и ее фактическом влиянии на ход дел в духовном ведомстве. Чувствуя себя совершенно бессильным энергично противодействовать влиянию обер-прокурора в тех случаях, когда последний выступал со своими предложениями от имени верховной власти, и беспрекословно исполнял даже самые неприятные и тяжелые требования Екатерины, предъявлявшиеся ее официальным представителем в церковном управлении, св. Синод находил еще в своем распоряжении достаточно средств, чтобы парализовать стремления Мелиссино подчинить синодальных членов влиянию современных им передовых философских идей о религии и церковном устройстве.

Мы имеем в виду небезызвестный факт предложения св. Синоду особых обер-прокурорских «пунктов», предназначенных служить руководством при составлении наказа для синодального депутата Екатерининской комиссии 1767 года. В 1767 году должна была открыть свои действия учрежденная императрицей Большая комиссия, призванная Екатериной к составлению проекта нового уложения, затрагивавшего самые разнообразные стороны русской государственной и народной жизни. Синод, получивший право послать в комиссию своего депутата, должен был выработать для него определенный наказ, с точным обозначением тех нужд русской церковно-общественной жизни, какие, по его мнению, следовало представить на обсуждение депутатского собрания.

Напоминая высшему церковному учреждению о необходимости поспешить составлением наказа синодальному депутату, Мелиссино в июне 1767 года предложил Синоду рассмотреть написанные им «пункты» и воспользоваться ими при сочинении депутатского наказа или же представить их на обсуждение самой комиссии; если же некоторые пункты, писал обер-прокурор, «рассудится совсем отменить», то в таком случае синодальные члены обязаны представить надлежащие объяснения, по каким уважительным причинам они находят необходимым отменить тот или другой пункт⁴²¹.

Хотя пункты Мелиссино⁴²² затрагивавшие разнообразные стороны церковно-общественной жизни, и были составлены в форме вопросов, которые предлагалось решить Синоду, по его собственному усмотрению, в положительном или отрицательном смысле, но сами вопросы были изложены в такой форме, с такими ясными указаниями на характер желательных ответов и с такой подробной мотивировкой законности желательного решения поставленных вопросов, что делали несомненным очевидное стремление обер-прокурора оказать известное влияние на членов высшего церковного учреждения и побудить их предупредительно отнестись к видам и намерениям правительства.

Указывая на правительственные распоряжения о вызове в Россию иностранцев, Мелиссино спрашивал в своих пунктах, не следует ли предоставить совершенную свободу вероисповедания иностранцам, приглашаемым в русскую землю самим же правительством⁴²³? Отмечая несомненное существование в мире раскольников многих, нежелательных явлений, вызванных репрессивными мерами по отношению к ним со стороны церковного и гражданского правительства, обер-прокурор ставил на очередь вопрос, не следует ли, в видах предупреждения большего зла, позволить им публично совершать свои богослужения и иметь собственное духовенство⁴²⁴? Ссылаясь на Св. Писание и утверждая, что оно узаконило только добровольные посты, а также указывая на Апостольские Правила, установившие обязательные посты не в том виде, в каком они впоследствии утвердились в церковной практике, обер-прокурор предлагал решить вопрос, не представляется ли возможным, «в рассуждении Св. Писания», позаботиться об ослаблении и сокращении православных постов⁴²⁵? Констатируя, что Кормчая Книга считается «непросвещенным народом» сборником настоящих и безусловно-обязательных церковных правил, между тем как в действительности она, по мнению Мелиссино, заключает в себе множество погрешностей, противоречий и лишних прибавок, обер-прокурор спрашивал, не будет ли полезно заняться ее исправлением⁴²⁶? Основываясь на Духовном Регламенте и нескольких указах, восстававших против распространения суеверий, порождаемых ложными чудотворными иконами и мощами, Мелиссино предлагал вопрос, не следует ли очистить церковь от суеверия и всех «притворных» чудес⁴²⁷? Припоминая прежние распоряжения, заверещавшие носить по домам церковные образа, автор пунктов писал, не лучше ли было бы, в видах ослабления народного суеверия, совершенно и навсегда отменить возобновленный обычай ношения по домам церковных икон⁴²⁸? Основываясь на Духовном Регламенте и именном императорском указе, вменявших в обязанность Синоду разъяснять народу различие между законом Божьим, отеческими преданиями и второстепенными церковными обрядами, обер-прокурор задавался вопросом, нельзя ли что-либо убавить из «продолжительных церковных обрядов» и не принесет ли обществу пользу отмена многих излишних праздничных дней⁴²⁹? Приводя слова Евангелия о неуместности языческого многословия в христианских молитвах и отмечая введение в наше богослужение множества стихир, тропарей, канонов и пр., не имевших места в первенствующей церкви, Мелиссино предлагал обсудить вопрос, не полезнее ли будет, вместо всенощных и вечерен, установить чтение кратких молитв, с обязательным поучением народа⁴³⁰?

Указывая на отсутствие монашества в древней христианской церкви, обер-прокурор возбуждал вопрос, не производительнее ли будет употреблять громадные суммы, идущие на содержание монастырей, на нужды и потребности «искусных и ученых» священников и проповедников и из них же, по примеру первенствующей церкви, избирать кандидатов на архиерейские кафедры⁴³¹? Приводя слова св. Писания: «епископу подобает быти единыя жены мужу», Мелиссино находил возможным обратиться к Синоду с вопросом, не следует ли дозволить, на основании прямого указания св. Писания и примера первенствующей церкви, «и епископам с законными женами сожитие иметь»⁴³²? Находя вполне позволительными изменения в форме той или другой одежды, обер-прокурор спрашивал, не должно ли разрешить духовенству ношение более приличного платья⁴³³? Приводя ясные свидетельства св. Писания и святоотеческих толкований о спасении или осуждении душ умерших людей, автор пунктов предлагал на обсуждение вопрос, не благоразумнее ли будет совершенно отменить обычай поминовения усопших, имеющий целью оказать известное влияние на их загробную участь, так как подобный обычай только доставляет духовенству лишний повод к различных вымогательствам⁴³⁴. Ссылаясь на различные места св. Писания и древние церковные правила, запрещавшие заключение браков лишь в первых четырех степенях кровного родства, отмечая существование в западно-европейских странах законов, позволявших расторжение неудачных браков не из-за одного только прелюбодеяния, но и по другим уважительным причинам, указывая на древнюю церковную практику, признававшую законными браками связи христиан с иноверцами, и основываясь на отсутствии в св. Писании и правилах вселенских соборов прямых указаний на число браков, позволительных для христианина, Мелиссино предлагал обсудить вопросы, не следует ли ослабить слишком строгие правила о родстве и свойстве, как препятствиях к заключению браков⁴³⁵, установить законные причины для развода, «кроме прелюбодейного случая»⁴³⁶, предоставить полнейшую свободу в заключении брачных союзов между православными и иноверцами⁴³⁷ и не воспрещать овдовевшим после третьего брака жениться или выходить замуж⁴³⁸?

К крайнему сожалению, документы синодального архива не заключают в себе никаких положительных и определенных сведений об отношении св. Синода к оригинальному предложению свободомыслящего обер-прокурора, рассчитывавшего, посредством рассмотренных пунктов, провести в церковно-общественную жизнь либеральные идеи своего времени, находившиеся в резкой дисгармонии не только с одними обрядами, освященными русской церковью, но и с церковными канонами и даже с самим православным учением. В исторической литературе уже было отмечено, что в документах синодальных собраний, занимавшихся выработкой депутатского наказа, не встречается ни одного упоминания о предложении Мелиссино⁴³⁹. Правда, при первом⁴⁴⁰ обнародовании наказа, данного св. Синодом своему депутату, было высказано предположение, что обер-прокурорские «пункты, кажется, не остались без некоторой доли влияния» на составителей депутатской инструкции⁴⁴¹. Но сравнение депутатского наказа с пунктами Мелиссино только в некоторых местах позволяет подмечать отдаленное, очень незначительное и скорее внешнее, чем внутреннее сходство между отдельными статьями обер-прокурорского предложения и депутатского наказа; по своему же внутреннему содержанию, по своим основным идеям предложение и наказ не имею т между собой ничего общего.

Очевидно, что св. Синод, хотя и был поставлен Екатериной в положение, заставлявшее его членов содействовать практическому осуществлению самых неприятных для себя видов и намерений правительства, что, например, имело место в известном вопросе о секуляризации церковных имуществ, но не настолько еще подчинился возраставшему влиянию прокуратуры, чтобы Мелиссино, позволивший себе выйти за границы предоставленных ему прав, имел возможность воспользоваться преимуществами своей должности для проведения в церковно-общественную жизнь современных либеральных идей, резко расходившихся с началами православного учения.

Отсутствие каких бы то ни было упоминаний об обер-прокурорских пунктах в архивных документах, имеющих отношение к составлению Синодом наказа для своего депутата, заставляет предполагать, что высший орган церковного управления не только не отнесся предупредительно к видам и намерениям представителя прокуратуры, но и совершенно уклонился от официального обсуждения крайне неудобного обер-прокурорского предложения, так как Мелиссино, как вы видели, вменял в обязанность св. Синоду «учинить надлежащее изъяснение», в случае непринятия его пунктов, «для каких законоправильных причин (они) к отмене следуют»⁴⁴². Наказ синодальному депутату, избранному для участия в кодификационных работах Большой комиссии, был составлен высшим органом церковного управления не под влиянием пунктов свободомыслящего обер-прокурора, но на основании произведенных выписок из Кормчей, Духовного Регламента и из своих собственных определений прежнего времени, а главным образом, на основании отдельных заявлений о современных нуждах церковно-общественной жизни, сделанных самими же членами св. Синода, Мелиссино не имел возможности настаивать на обязательном исполнении своего предложения, так как составление наказов депутатам различных сословий и присутственных мест, посылавших своих представителей в Большую комиссию, должно было совершаться, по мысли Екатерины, совершенно свободно от всякого правительственного влияния, чтобы верховная власть могла познакомиться, через посредство выборных депутатов, с действительными нуждами и потребностями русской общественной и государственной жизни⁴⁴³. При таких благоприятных условиях, высшее церковное учреждение, без особенных препятствий, могло совершенно независимо от влияния прокуратуры заниматься своими сложными работами, вызванными необходимостью представить многочисленные нужды церковно-общественной жизни на обсуждение депутатского собрания, созванного для составления проекта нового уложения. И мы, действительно, видим, что документы, имеющие отношение к деятельности св. Синода по интересующему нас вопросу, ничего не говорят ни о каком влиянии представителя государственной власти на синодальных членов. Правда, по обязанностям своей должности, Мелиссино иногда побуждал высший орган церковного управления спешить с окончанием работ, стоявших в известной связи с деятельностью Большой Комиссии, как, например, в заседании 12 мая 1768 года, когда Синод, по предложению обер-прокурора, решил еженедельно, по средам, заниматься рассматриванием исключительно одних пунктов, присланных малороссийским духовенством⁴⁴⁴; но, не говоря уже о том, что, в данном случае, предложение прокуратуры не могло оказать никакого влияния на самый характер отношений синодальных членов к малороссийским пунктам, Синод даже не исполнил и своего собственного постановления, так как, до самого увольнения Мелиссино от обер-прокурорской должности, посвятил специальному рассмотрению заявлений малороссийских архиереев и монастырей всего лишь два заседания (21 мая и 31 июля)⁴⁴⁵, хотя увольнение Мелиссино от должности синодального обер-прокурора и последовало только 24 октября 1768 года⁴⁴⁶.

Преемником Мелиссино, уволенного от обер-прокурорской службы с чином тайного советника⁴⁴⁷, 24 октября 1768 года был назначен Екатериной бригадир Петр Петрович Чебышев, вступивший в отправление своих новых обязанностей в звании исправляющего должность обер-прокурора св. Синода⁴⁴⁸.

Новый представитель прокуратуры в церковном управлении, также как и его предшественник – Мелиссино, принадлежал к разряду свободомыслящих людей Екатерининского времени, вполне усвоивших себе современные философские взгляды на религию и церковь, не только не имевшие ничего общего с воззрениями самих членов Синода, но и прямо противоположные им. В исторической литературе⁴⁴⁹ уже было отмечено, что синодальными обер-прокурорами в первую половину царствования Екатерины являлись «люди самоновейших понятий о церкви и религии», и что Чебышев не стеснялся даже публично заявлять о своем атеистическом образе мыслей⁴⁵⁰.

Без сомнения, сам факт продолжительного отправления обер-прокурорских обязанностей человеком, открыто говорившем о своем неверии в существование Бога, имеет для нас очень важное значение, так как он, в известной степени, характеризует то фактическое положение, в какое верховная власть, в лице императрицы Екатерины, поставила высшее церковное учреждение, принужденное мириться с правительственным назначением на пост синодального обер-прокурора открытого атеиста, считавшего излишним скрывать или маскировать свои убеждения. Не стесняясь публично заявлять о своем образе мыслей, совершенно непозволительном для обер-прокурора св. Синода, Чебышев своею деятельностью и даже самым обращением с членами высшего органа церковного управления должен был сильно вооружать против себя представителей церкви, заседавших в св. Синоде⁴⁵¹. По воспоминаниям. сохранившимся в духовном мире об обер-прокуроре Чебышеве, последний был настолько невоздержен и груб, что «когда синодальные члены не соглашались с его мнением, рассуждали о делах не так, как бы ему хотелось и, особенно, когда подписывали уже свое решение, не по мысли настойчивого обер-прокурора, то он, разумеется, про себя, чуть слышно (а все ж таки слышно) провожал каждую подпись гнилым словом... »⁴⁵².

Но интересно, что св. Синод, поставленный Екатериной в печальную для него необходимость признавать своим обер-прокурором такого представителя государственной власти, каким был Чебышев, и исполнять его разнообразные предложения, когда они обосновывались на высочайшей воле, по-прежнему еще продолжал держать себя довольно самостоятельно и независимо по отношению к прокуратуре в тех случаях, когда Чебышев восставал против постановлений и распоряжений высшего церковного учреждения, по чему-либо казавшихся ему неправильными, основываясь исключительно только на одних правах и полномочиях, предоставленных обер-прокурору известной инструкцией.

Небезызвестен факт вынужденного возвращения священного сана бывшему афонскому монаху Анатолию Мелесу, получившему от Синода незаслуженное прощение всех своих многочисленных проступков под влиянием настоятельных предложений обер-прокурора, передавшего высшему органу церковного управления обязательное для него желание верховной власти. 22 января 1769 года исправлявший обер-прокурорскую должность Чебышев, по поручению Екатерины, предложил св. Синоду немедленно возвратить монаха Анатолия из места ссылки в Петербург и доложить об его прибытии императрице. Предложение обер-прокурора было исполнено, и Синод, видя явное покровительство государыни осужденному монаху, несмотря на все свое нерасположение к Анатолию, принужден был заняться пересмотром его дела, чтобы формально-законным порядком произвести какие-либо улучшения в участи Мелеса⁴⁵³. Пересмотрев все сложное дело Анатолия и признав его «правильно осужденным», Синод, однако, нашел возможным оказать снисхождение достаточно наказанному монаху и возвратить ему священство, но только под непременным условием принесения Мелесом официального покаяния и письменного призвания своей вины. Когда же Анатолий, исполняя требуемую от него формальность, подал прошение о прощении в св. Синод, и последний возвратил его для изменения некоторых выражений, императрица, сильно недовольная действиями синодальных членов, написала Чебышеву, что ее очень удивляет поступок Синода – тем более, что, через обер-прокурора, ему ясно дано было понять желание государыни. Высказав свое неудовольствие по поводу отношений высшего церковного учреждения к раскаявшемуся и обнаружившему полную покорность монаху, Екатерина уполномочила Чебышева⁴⁵⁴ сделать предложение св. Синоду об обязательном исполнении ее желания видеть Анатолия прощенным и вновь получившим законные права на принадлежавший ему ранее священный сан. Выслушав обер-прокурорское предложение, Синод увидел себя вынужденным немедленно же исполнить желание верховной власти и возвратил Анатолию священство, а через несколько времени даже признал его и епископом, хотя сам же прежде официально определил считать посвящение Мелеса в архиереи незаконным и недействительным⁴⁵⁵.

Беспрекословно исполняя обер-прокурорские предложения в тех случаях, когда представитель государственной власти действовал непосредственно от имени самой императрицы, Синод, как мы заметили, не был поставлен в такое положение по отношению к прокуратуре, чтобы Чебышев имел фактическую возможность беспрепятственно оказывать известное влияние на высшее церковное учреждение, опираясь исключительно только на одни права и полномочия, предоставленные ему обер-прокурорской инструкцией. Напротив, очень часто указания Чебышева на те или другие нарушения требований закона, имевшие место, по его мнению, в деятельности св. Синода, – указания, сопровождавшиеся обыкновенно предложениями произнести какие-либо изменения в постановлениях, вызывали энергичное противодействие синодальных членов, в большинстве случаев далеко небезуспешно отстаивавших свои распоряжения от неприятных протестов прокуратуры.

Когда на рассмотрение св. Синода поступило дело о подсудимом тамбовском епископе Феодосие, вместе с мнениями специальной комиссии, учреждавшейся в Воронеже для расследования различных жалоб, подававшихся на тамбовского архиерея, высший орган церковного управления должен был признать несомненным факт незаконных, «не сходственных с указом» поступков Феодосия при разборе священно-церковно-служительских детей и отдаче их в военную службу. Между тем, не желая, по всей вероятности, строгим наказанием виновного архиерея подрывать значение и авторитет высших представителей иерархии в глазах низшего духовенства. св. Синод нашел нужным оставить Феодосия без всякого наказания; он признал возможным извинить епископа на том основании, что Феодосий не запирался в своих поступках и совершил их по непониманию действительного смысла указа, а не по пристрастию, да и не нанес своими непреднамеренными действиями никакого ущерба государственным интересам. При таких взглядах на характер и значение нарушения тамбовским преосвященным обязательных законов, Синод нашел вполне позволительным оставить Феодосия епархиальным архиереем и вменить ему в наказание одно временное отрешение от должности, вызванное производством судебного следствия, и вынужденное пребывание подсудимого «на своем коште» в г. Воронеже, где была учреждена специальная комиссия для расследования его дела. И только один синодальный член, протоиерей гвардии Андрей Преображенский, как человек, не заинтересованный непосредственно в положении высших представителей иерархии, высказал особое мнение, что Синод не имеет права решать таким образом дело Феодосия, а должен произвести выписку из соответствующих законоположений, имеющих отношение к преступлению подсудимого, и, «заключив надлежащую с законами сентенцию», представить обсуждаемое дело на высочайшее соизволение⁴⁵⁶.

Так как в производившейся тамбовским архиереем незаконной отдаче в военную службу священно-церковно-служительских детей оказались замешанными не одни только духовные, но и светские лица, и так как в самом судебном следствии принимали участие гражданские власти (губернатор и Сенат), то обер-прокурор Чебышев⁴⁵⁷ 2 апреля 1772 года предложил св. Синоду, не приступая преждевременно к окончательному решению дела, как касающегося духовных и светских лиц, предварительно вступить в сношения с Сенатом и потребовать от него уведомления, какого он держится мнения по данному вопросу, чтобы тогда иметь возможность составить и свое определение, вполне согласное с законами⁴⁵⁸. Но члены высшего органа церковного управления, выслушав желание Чебышева, решительно и категорически заявили, что они, после обстоятельного обсуждения своего определения, отдельного мнения протоиерея Преображенского и предложения обер-прокурора, находят совершенно невозможным произвести какие бы то ни было изменения в состоявшемся постановлении, так как признают его вполне правильным и законным⁴⁵⁹.

Встретив со стороны Синода такой решительный отказ исполнить предложение прокуратуры, Чебышев обратился за помощью и содействием к верховной власти и 29 апреля 1772 года представил императрице Екатерине всеподданнейший доклад обо всем происшедшем. Но и непосредственное обращение к государыне не доставило обер-прокурору фактической возможности настоять на обязательном исполнении своего предложения; представление всеподданнейшего доклада очень долгое время не сопровождалось никакими практическими результатами, и только 14 февраля 1773 года на поданном докладе последовала резолюция Екатерины, далеко неблагоприятная для Чебышева. «Архиерея тамбовского», писала императрица, «как и всех в сем деле приличившихся, прощаем, а Синод архиерею подтвердить имеет, чтоб впредь в исполнении узаконений поступал исправнее»⁴⁶⁰.

Еще более важное значение имеют для нас ценные сведения об отношениях прокуратуры к св. Синоду, заключающиеся в многотомном деле синодального архива о поступках севского епископа Кирилла⁴⁶¹. Дело началось по жалобе дьячка Крестовоздвиженской церкви города Севска, Захара Афанасьева, 30 ноября 1771 года представившего в св. Синод доношение на своего епархиального архиерея Кирилла; дьячок жаловался, что местный епископ Кирилл своим лихоимством и взяточничеством превосходил всех светских чиновников и, презирая указы, присягу и совесть, брал громадные взятки со ставленников, несмотря на их крайнюю бедность; обирая бедных кандидатов священства, Кирилл в то же время, но словам Афанасьева, дозволял проделывать то же самое и своим подчиненным, чем совершенно разорял ставленников. В особой ставленнической конторе, специально учрежденной для собрания своеобразных налогов с духовенства, епископ Кирилл даже вывесил собственноручное расписание установленных им сборов с различных ставленников. Сняв копию с архиерейского расписания и приложив ее в своему доносу, смелый дьячок просил св. Синод произвести следствие над обвиняемым архиереем, утверждая, что формальное, беспристрастное следствие легко может открыть и другие противозаконные поступки преосвященного⁴⁶².

Св. Синод не мог оставить без всякого внимания доноса Афанасьева и потребовал от Кирилла соответствующих объяснений. Ответ епископа подтвердил справедливость почти всех показаний дьячка, так как Кирилл сознался в своих незаконных поступках.

Чтобы избежать одностороннего понимания дела епископа Кирилла, необходимо заметить, что после окончательной секуляризации всех церковных имений, когда сильно сократились материальные средства епархиальных архиереев, последние во многих местах должны были изыскивать различные местные средства для удовлетворения разнообразных потребностей епархиального управления. «Вследствие ничтожности окладов, назначенных на епархиальные чины», говорит проф. Π. В. Знаменский в своих «Чтениях из истории русской церкви за время царствования Екатерины II»⁴⁶³, «сами архиереи должны были допускать в пользу их существование разных безгрешных доходов; последние получали вид каких-то законных взяток, которые возбуждали против себя ревнителей бескорыстия властей не столько сами по себе, сколько разве лишь по своему часто неумеренному количеству. Содержание епархиальных чинов открыто разделялось на два источника – жалование по штатам и так называемые доходы... Вся деятельность архиереев, которые желали восставать против епархиальных кормленщиков, поневоле должна была ограничиваться преследованием только слишком уже больших поборов с духовенства». К числу таких епархиальных архиереев, как видно из известных «3аписок Добрынина»⁴⁶⁴, принадлежал и севский епископ Кирилл Флоринский, не раз подтверждавший своей консистории, «чтобы канцелярские служители никаких лишних и сверх пропорции труда своего взятков, особливо с вымогательством, не брали». Убедившись в безрезультатности всех своих распоряжений. преосвященный Кирилл решился отделить от консистории наиболее доходные ставленнические дела и поручил их ведению особой, вновь учрежденной им, ставленнической конторы, а· чтобы лишить ее возможности следовать дурному примеру консистории, точно определил размеры «взятков» с различных ставленников (7 рублей с производившихся во священники, 5 р. – во дьяконы 3 руб. 50 коп. с посвящавшихся в стихарь), указав и определенное назначение собиравшимся суммам. По словам самого епископа Кирилла, такое распоряжение «казалось ему безгрешным, так как оно малой ценой освобождало просителей от тяжких, издревле введенных взятков, а наиболлее обыкновенных по консистории»⁴⁶⁵.

Св. Синод, хотя и должен был признать действия севского архиерея противозаконными, но, уважая его собственное добровольное признание, соединенное с различными извинениями, 19 мая 1772 года подписал определение и всеподданнейший доклад императрице, в которых все нелегальные поступки Кирилла извинил его чистосердечным признанием и тем, что в действиях епископа, бравшего со ставленников определенные денежные суммы, невозможно заподозрить никакого лихоимства, так как недозволенные поборы производились не в пользу самого преосвященного; свое снисходительное отношение к обвинявшемуся архиерею св. Синод мотивировал еще и тем обстоятельством, что никто и никогда не жаловался на притеснения Кирилла, и что сам доноситель отказался от доказательства справедливости своих обвинений.

Обер-прокурор Чебышев нашел определение и доклад Синода незаконным и в своем письменном предложении от 22 июня заявил синодальным членам, что он не может допустить до исполнения их неправильного постановления. так как, если в синодальном определении и всеподданнейшем докладе написано, что епископ поступал «в противность законам», то и решение должно быт строго согласовано с темп же законами, извинять же виновного архиерея «дьячковым от доказательств отрицательством, а равно и собственным его признанием и прочими резонами», по словам Чебышева, «ни мало неприлично». Законность своего протеста против снисходительного синодального определения обер-прокурор обосновывал на многочисленных данных, извлеченных им из разнообразных обстоятельств возникшего дела.

Если доноситель Афанасьев, писал Чебышев, имел в своих руках собственноручное архиерейское расписание незаконных поборов, то отказ дьячка от доказательства справедливости первоначального показания не может служить достаточным основанием для извинения епископа, так как Синод должен уже убедиться, что Кирилл, действительно, дал расписание взяток своим подчиненным; по крайней мере, сам архиерей сознался в своем доношении, что такое расписание было составлено им и вывешено в ставленнической конторе, но только впоследствии оказалось кем-то похищенным из конторы. – Кирилл оправдывал свой противозаконный образ действий довольно наивной ссылкой на то, что он следовал обычаям, ранее его введенным в севской епархии; обер-прокурор не без основания заметил, что подобная ссылка более обвиняет преосвященного, чем оправдывает его, так как он следовал «худым примерам». – Считая не подлежавшим никакому сомнению факт вынужденного отречения дьячка от своих первоначальных показаний, Чебышев обращал внимание Синода на странный, подозрительный образ действий севского архиерея: сознавшись в справедливости доноса Афанасьева, Кирилл в непродолжительном времени принял от того самого дьячка заявление. что будто бы он сделал несправедливый донос на своего архиерея. Такая странная непоследовательность епископа, по словам обер-прокурора, «бросает на него почти несомненное подозрение». – Не менее подозрительным признавал Чебышев и один поступок, очевидно напуганного дьячка. Когда Синод приказал Афанасьеву прислать подлинное архиерейское расписание ставленнических взяток и другие доказательства справедливости поданного доноса, дьячок принес в магистрат пакет, для отсылки его в Петербург, а на следующий день, пока еще наводились справки, позволительно ли отправлять в Синод посылку дьячка, последний, явившись в магистрат, взял обратно свой пакет и заменил его новым, в котором и оказалось доношение Афанасьева, где он отказывался от первоначальных обвинений Кирилла. Подобный факт позволил обер-прокурору с уверенностью высказать предположение, что дьячок Афанасьев по принуждению должен был обменять свой пакет. – Наконец, указание Синода на отсутствие обиженных челобитчиков из севской епархии, как на одну из побудительных причин к оправданию Кирилла, по мнению Чебышева, ничего не говорит в пользу архиерея, так как обиженные видели, что как только дьячок осмелился написать донос, то тотчас же лишился своего места, был уволен из духовного сословия «в светскую команду» и даже потерял всякую надежду на защиту правосудия.

В виду всех изложенных соображений, обер-прокурор и предложил св. Синоду исключить из своего определения и доклада извинение проступков епископа Кирилла, как неосновательное, и предоставить решение участи виновного архиерея усмотрению императрицы, доносчика же, дьячка Захара Афанасьева, лишенного должности, «в доказательство правосудия и другим в поощрение», возвратить к прежнему месту и обезопасить его от мести, а от преосвященного обязательно потребовать объяснения законных причин, вызвавших увольнение дьячка из духовного звания⁴⁶⁶. Синод выслушал обер-прокурорское предложение и постановил отложить его обсуждение до следующего собрания; только один из синодальных членов, не принадлежавший к представителям высшей церковной иерархии, протоиерей гвардии Андрей Преображенский заявил, что он во всем соглашается с предложением Чебышева.

25 июня 1772 года св. Синод вновь выслушал предложение обер-прокурора; причем синодальные члены: Гавриил, архиепископ петербургский, Иннокентий псковский и Платон тверской решительно объявили Чебышеву, что так как они, после обстоятельного обсуждения и внимательного пересмотра своего прежнего определения и доклада, не нашли в них ничего незаконного, то и не считают нужным изменять их; что же касается положения доносчика – дьячка, то Синод не входил и не намерен входить в его положение, потому что не имеют от него никакого прошения. Интересно, что даже и протоиерей Преображенский, по всей вероятности, под влиянием остальных синодальных членов, отказался от своего первоначального мнения, заметив, что он не вполне солидарен с обер-прокурором и не во всем соглашается с его предложением⁴⁶⁷.

Чебышев обратился за содействием к верховной власти и представил на рассмотрение Екатерины определение и доклад высшего церковного учреждения, вместе со своим отвергнутым предложением и вызванными им рассуждениями синодальных членов. Очень долгое время обер-прокурор не получал от императрицы никакого распоряжения по возбужденному делу о севском архиерее Кирилле, и только 27 июля 1773 года на вторичном синодальном докладе, поднесенном Екатерине по тому же самому делу, последовала высочайшая резолюция: «об епископе и о воеводе севских и о протчих произвесть следствие». Так как следствие должны были производить не одни духовные лица, но и Сенатские чиновники, что, конечно, легко могло повести за собой непредвиденные и не совсем желательные результаты, то Синод предусмотрительно распорядился, чтобы следователи, назначенные им и правительствующим Сенатом, по исполнении данного им поручения, представили в Синод результаты следствия «без своего заключения».

Обер-прокурор прекрасно понимал значение и цель подобного синодального распоряжения и, опротестовав состоявшееся постановление, как не отвечавшее требованиям законов⁴⁶⁸, предложил св. Синоду составить новое определение, согласное с государственными узаконениями⁴⁶⁹. Судьба нового обер-прокурорского предложения неизвестна, так как в скором времени сам представитель государственных интересов и официальный блюститель закона в церковном управлении был обвинен в незаконном пользовании казенными суммами синодального ведомства и отстранен от занимаемой им должности.

Документы синодального архива позволяют предполагать, что Чебышев довольно свободно относился к казенным денежным средствам, находившимся в распоряжении высшего церковного учреждения, и усвоил себе привычку делать иногда очень крупные позаимствования из синодальной казны, без обычных, предписанных законом, определений св. Синода. Очень вероятно, что члены Синода, не находившиеся в хороших отношениях с Чебышевым, часто восстававшим против их действий и разнообразных распоряжений, не совпадавших со взглядами прокуратуры, не упустили случая довести до сведения верховной власти о непозволительном злоупотреблении обер-прокурора значительными денежными суммами. По крайней мере, достоверно, документально известно, что Екатерина узнала о фактах нелегальных позаимствований казенных денег, нередко дозволяемых себе официальным блюстителем государственных интересов в церковном управлении, и приказала произвести внезапную ревизию синодальной казны. Поручение произвести ревизию было дано генерал-прокурору, князю Вяземскому, еще в 1771 году получившему право сосредоточивать в своих руках высшее наблюдение «за всеми и всякого звания государственными доходами и расходами без изъятия»⁴⁷⁰.

7 мая 1774 года генерал-прокурор Вяземский уведомил высший орган церковного управления о состоявшемся распоряжении императрицы; «Ее Императорское Величество», писал Вяземский⁴⁷¹, «повелела состоящую в св. Синоде денежную казну вместе с членами Синода освидетельствовать; и по случаю, что из оной явилось забранным обер-прокурором Чебышевым, 10 тысяч 440 рублей, то ему в св. Синоде более не присутствовать». В тот же день наличная касса и документы были освидетельствованы, и ревизионная комиссия констатировала, что в то время, как по приходным книгам, за выдачею на январскую треть заслуженного жалования, должно было находиться на лицо 16,108 рублей 71 коп., в действительности оказалось только 5,668 рублей 71 коп., остальные же деньги, в размере 10,440 рублей, были забраны синодальным обер-прокурором Чебышевым «по его собственноручным распискам и письменным приказам». Решив представить всеподданнейший доклад о результатах произведенной ревизии, комиссия признала необходимым, в предупреждение таких нежелательных явлений на будущее время, иметь синодальную денежную казну обер-секретарю за своей печатью и выдавать расходчику только на те расходы, на которые будут подписаны синодальные определения, а без определений, под расписки, никому не выдавать ни под каким видом, по окончании же каждого месяца обязательно свидетельствовать наличную кассу и подавать о том рапорты св. Синоду⁴⁷².

Узнав о произведенной ревизии, Чебышев поспешил прислать к обер-секретарю Синода записку с требованием, чтобы от него келейным, неофициальным образом (в доме самого уволенного обер-прокурора) были приняты, в счет забранной суммы, 9,000 рублей и возвращены его собственноручные расписки; остальные же деньги (1,440 рублей) Чебышев обещал уплатить на той же неделе. Так как синодальная сумма была уже освидетельствована, то обер-секретарь не исполнил желания Чебышева и доложил о его записке членам св. Синода. Синод обратился за дальнейшими указаниями по данному делу к генерал-прокурору⁴⁷³, который и позволил ему принять деньги и возвратить расписки⁴⁷⁴.

На место уволенного от службы Чебышева указом от 12 мая 1774 года был назначен исправляющий должность синодального обер-прокурора статский советник Сергей Васильевич Акчурин⁴⁷⁵. 20 июля 1775 года окончательно утвержденный обер-прокурором св. Синода⁴⁷⁶.

Новый обер-прокурор, избранный императрицей, по своим взглядам и убеждениям, далеко уже не походил на своих предшественников – типичных религиозных вольнодумцев первой, либеральной половины Екатерининского века. Как в первые годы своего царствования, когда Екатерина особенно усердно увлекалась французской философией и выработанными ею взглядами на религию и церковь, императрица поручала обер-прокурорскую должность в св. Синоде лицам, усвоившим западно-европейские либеральные идеи, и даже находила возможным предоставлять важные обязанности прокурорского надзора в церковном управлении открытым атеистам, так и теперь значительные перемены, начавшие происходить во взглядах государыни, не остались без известного влияния на выбор нового обер-прокурора. И мы видим, что вместо Чебышева, который своею деятельностью, своим отношением к церкви и ее интересам заслужил крайнее нерасположение синодальных членов и даже их «проклятия»⁴⁷⁷, Екатерина назначила обер-прокурором св. Синода человека, как кажется, не имевшего уже ничего общего с религиозным вольнодумством своего времени и сумевшего вызвать своей деятельностью не только внимание и одобрение верховной власти, но и расположение самих членов высшего церковного учреждения.

Недобросовестное отношение Чебышева к государственным интересам, выразившееся в произвольном, незаконном пользовании казенными денежными средствами, хотя и доставило св. Синоду прекрасный и удобный случай в значительной степени ослабить стеснительный для него правительственный контроль в распоряжении денежными средствами духовного ведомства, но не могло оказать существенного влияния на положение прокуратуры в высшем церковном учреждении. Отстранение обер-прокурора от ближайшего наблюдения за денежными расходами синодального ведомства совершенно не гармонировало с видами и стремлениями правительства, и Екатерина, через несколько лет после назначения Акчурина, нашла нужным вновь подтвердить права и обязанности обер-прокурора внимательно следить за всеми распоряжениями Синода, имевшими финансовый характер.

«До будущего соизволения Нашего», писала Екатерина с своем указе, данном 28 мая 1781 года на имя генерал-прокурора Вяземского⁴⁷⁸, «Мы находим пристойным, чтобы все при Синоде Нашем денежные расходы ведены были под наблюдением синодального обер-прокурора, а в конторе синодской под смотрением тамошнего прокурора». Стремление к полному объединению финансового управления всех ведомств в руках главного представителя государственных интересов в общей системе правительственной администрации заставило, однако же, Екатерину возложить на синодального обер-прокурора обязанность представлять денежную отчетность по духовному ведомству генерал-прокурору Сената. Обер-прокурор св. Синода и прокурор его конторы, писала императрица кн. Вяземскому в том же указе от 28 мая 1781 года, «должны установленные ведомости представлять вам и в надобных случаях требовать вашей резолюции, поступая в переписке с вами по примеру сенатского обер-прокурора»⁴⁷⁹.

Хотя правительственные распоряжения о подчинении генерал-прокурору Сената синодального обер-прокурора имело уже место в истории прокуратуры, но они, как нам известно, не привились к практической жизни и не отстранили обер-прокурора от непосредственных сношений с верховной властью. Без сомнения, при таком положении прокуратуры, указ императрицы Екатерины II, устанавливавший обязательную и определенную отчетность синодального обер-прокурора перед сенатским генерал-прокурором, был далеко небезразличен для интересов Акчурина, как самостоятельного органа государственного контроля в церковном управлении, но, в данном случае, необходимо иметь в виду, что новое правительственное распоряжение, вызванное стремлением Екатерины сосредоточить высшее заведование всеми государственными доходами и расходами в руках одного главного представителя прокуратуры, затрагивало исключительно только финансовую сферу управления и даже в этой сфере нисколько не изменяло отношений обер-прокурора к членам св. Синода. Напротив, указ императрицы, как мы видели, соединялся с напоминанием и подтверждением важнейшей обязанности обер-прокурора – внимательно следить за хозяйственной, финансовой деятельностью высшего церковного учреждения; кроме того, устанавливавшаяся им обязательная финансовая отчетность синодального представителя государственных интересов перед сенатским генерал-прокурором не отнимала у Акчурина самой возможности непосредственных сношений с верховной властью по другим делам духовного ведомства.

В свой очередь, и Екатерина иногда пользовалась им, как посредником в сношениях верховной власти с высшим органом церковного управления, поручая обер-прокурору передавать Синоду те или другие распоряжения. 15 июля 1778 года Акчурин объявил св. Синоду желание императрицы, чтобы церковные власти не допускали пострижения в монахини молодых женщин, а тем более молодых девиц, и чтобы для наблюдения за благочинием и порядком в женских монастырях назначались игуменьями «искусные и разумные» монахини⁴⁸⁰. – 16 марта 1775 года Екатерина, получившая прошение от 16 дьячков владимирской епархии, уволенных из духовного звания, писала обер-прокурору: «Господин Акчурин, скажите Синоду, чтоб старались сих бедных людей уместить на праздные места, где будет ныне число церквей в новых приобретениях прибыло»⁴⁸¹. И Синод исполнил желание императрицы, выраженное в обер-прокурорском предложении, вновь распределив по местам всех 16 дьячков и исключив их из подушного оклада⁴⁸².

Но, передавая различные распоряжения по духовному ведомству через синодального обер-прокурора, Екатерина не считала Акчурина единственным и обязательным посредником в своих сношениях с высшим органом церковного управления. Как и при первых обер-прокурорах: Козловском, Мелиссино и Чебышеве, императрица и теперь вступала в непосредственные сношения со св. Синодом или же пользовалась посредничеством кого-либо из синодальных членов.

Территориальные приобретения, сделанные на юге России после счастливой войны с Турцией, побудили Екатерину учредить в пределах новороссийской и азовской губерний новую славянскую и херсонскую епархию и указать Синоду желательного кандидата для замещения вновь учрежденной архиерейской кафедры. 9 сентября 1775 года императрица писала в своем именном указе, данном на имя высшего церковного учреждения: «объявляем Синоду Нашу Монаршую волю на посвящение во архиепископа в (славянскую и херсонскую) епархию грека иеромонаха Евгения», как человека, вполне одаренного высотой разума, благочестием и всеми добродетелями, необходимыми для архипастыря⁴⁸³. – Желание иметь православного архиерея в католической Польше, где существовало и православное население, заставило Екатерину дать св. Синоду именной указ (от 27 марта 1785 года) об учреждении в польских пределах особого викариатства и назначении на новую архиерейскую кафедру архимандрита слуцкого монастыря Виктора⁴⁸⁴.

Давая свои именные указы непосредственно св. Синоду, императрица иногда проводила в практическую жизнь различные высочайшие распоряжения по духовному ведомству и через кого-либо из самих же членов высшего церковного учреждения. – 10 мая 1776 года один из синодальных членов, архиепископ новгородский Гавриил, предложил вниманию св. Синода свой доклад о приписке к тверской епархии городов Бежецка, Красного Холма и Вышнего Волочка; доклад предварительно был представлен лично им самим на рассмотрение и утверждение Екатерины и уже в утвержденном виде объявлен Синоду для надлежавшего исполнения⁴⁸⁵. – Именным императорским указом, данным 23 декабря 1785 года синодальному члену, архиепископу московскому Платону, было, между прочим, предписано, чтобы все типографии выпускали в свет свои книги не иначе, как после предварительной цензуры, и чтобы цензорами, вместе со светскими лицами, непременно назначались и духовные ученые и просвещенные особы, обязанные следить, чтобы в книги, затрагивавшие различные религиозные вопросы, «не могли вкрасться расколы, колобродства и всякие нелепые толкования». Сообщая свою волю московскому архиепископу Платону, Екатерина в то же время предписывала ему довести содержание данного указа до сведения св. Синода⁴⁸⁶.

При выяснении разнообразных причин, создававших постоянные препятствия усилению фактического влияния синодальных обер-прокуроров на церковное управление, нами было отведено должное место установившимся порядкам в сношениях верховной власти с высшим церковным учреждением. Несомненно, что и в рассматриваемое время возможность непосредственных сношений Синода с императрицей не могла не отразиться неблагоприятным образом на фактическом положении и значении прокуратуры в духовном ведомстве, предоставляя в распоряжение синодальных членов важные средства для небезуспешного противодействия обер-прокурорскому влиянию на ход дел в церковном управлении. И мы видам, что Акчурин в тех случаях, когда ему приходилось действовать не по непосредственному поручению верховной власти, а в силу тех прав и полномочий, какие были ему предоставлены известной обер-прокурорской инструкцией, не располагал значительным влиянием на св. Синод, и последний имел возможность, без особенных затруднений, оставлять без исполнения его предложения, если, по каким-либо соображениям, находил их нежелательными и неудобными для себя.

11 января 1781 года синодальный обер-прокурор Акчурин получил через своего кучера письмо, в котором оказалось доношение в св. Синод «о наложенных преосвященным переяславским на духовенство своей епархии новых поборах и чинимых при производстве в священно-служительские чин и при прочих просьбах отягощениях». Хотя и письмо, и доношение не были анонимными, но собственноручная подпись их автора оказалась сделанной без должного соблюдения законной формы, установленной для подобных прошений; подпись состояла из имени и фамилии переяславского протопопа Андрея Назарьева, причем доноситель, на основании горького опыта других лиц, жестоко поплатившихся за свои смелые жалобы на епархиальных архиереев, просил Синод не объявлять его имени. «Вы воображаете монаршее око», писал протоиерей Назарьев обер-прокурору Акчурину⁴⁸⁷, «как долг велит войти в бедное состояние своих подчиненных, потому самому мне другого нет способа, как прибегнуть под защиту Вашу, поднеся при сем к действию рабское мое изъяснение».

Обер-прокурор предложил полученное «изъяснение» на рассмотрение св. Синода; очевидно, Акчурин придавал доношению Назарьева значение законной жалобы и находил возможным начать формальное судебное следствие над переяславским архиереем. Но Синод, обыкновенно далеко неблагосклонно относившийся к жалобам низшего духовенства на свое ближайшее епархиальное начальство и, по всей вероятности, видевший в них серьезную опасность для интересов строгой церковной дисциплины, отнесся совершенно иначе к доносу переяславского протопопа. «Так как», мотивировал они свое постановление, вызванное предложением Акчурина, «полученное обер-прокурором доношение писано старыми числами от неизвестного человека, который ни места, ни звания своего не объявляет, да и подано не в указанном месте кем неизвестно, и чин и в рукоприкладстве имя писаны по чищенному, сам же доноситель, вместо доказательств, просит, чтобы и имя его пред целым светом скрыть, почему и признается оное за пасквиль, того ради оное оставить без всякого действия»⁴⁸⁸.

Интересно, что очевидное нежелание Синода проверить справедливость жалобы на злоупотребления архиерея заставила его воспользоваться для доказательства законности своего отрицательного отношения к предложению обер-прокурора довольно сомнительными данными, утрачивающими всякое значение при внимательном знакомстве с цитируемым делом синодального архива. В оправдание своего решения Синод, как мы видели, ссылался на то, что «доношение писано старыми числами»; действительно, оно было помечено 9-м числом января 1780 года, получено же обер-прокурором только 10 января 1781 года. Но такой значительный промежуток времени, отделяющий факт получения Акчуриным доноса Назарьева от самого акта составления жалобы, не представлял собой ничего странного, если принять во внимание способ передачи доношения. – Указание Синода на то, что донос «писан от неизвестного человека, который ни места, ни звания своего не объявляет», (совершенно не согласно с действительностью, так как и место («переяславский»), и звание («протопоп») автора поданной жалобы были объявлены, но только не по установленной форме. – Такой же характер имеет и очень важная, по-видимому, ссылка синодального постановления на то, что «в рукоприкладстве имя писано по чищенному»; в действительности, на том месте, где подписаны имя и фамилия доносителя, никакой подчистки не существует, а только собственноручная подпись Андрея Назарьева покрыта каким-то составом, подобно тому, как иногда в некоторых документах покрываются лаком, написанные карандашом, заметки различных высокопоставленных лиц.

Несмотря на такое отношение Синода к доносу переяславского протопопа о злоупотреблениях епархиального архиерея и довольно несостоятельные доказательства законности состоявшегося постановления – оставить без всяких последствий поданную жалобу, синодальные члены не встретили никакого протеста против своего решения со стороны обер-прокурорской власти, и Акчурин, по-видимому, легко примирился с отрицательными результатами сделанного предложения. Подобный образ действий обер-прокурора, так легко примирившегося со своей неудачной попыткой возбудить формальное судебное следствие о злоупотреблениях переяславского архиерея, находился уже в значительной зависимости от характера его личных отношений к членам св. Синода, так как Акчурин, в противоположность своим предшественникам, по всей вероятности под свежим впечатлением печального инцидента с обер-прокурором Чебышевым, державшим себя очень резко с синодальными членами, но после известной ревизии казенных сумм вынужденным искать поддержки и заступничества у тех же членов⁴⁸⁹, очень дорожил хорошими отношениями с сильными и влиятельными архиереями, заседавшими в св. Синоде, и был даже «угодлив и низкопоклонен» перед ними⁴⁹⁰. Отношения прокуратуры к членам высшего церковного учреждения настолько даже улучшились при преемнике Чебышева, что сами члены св. Синода признали справедливым испросить у государыни награду Акчурину за его служебную деятельность, и, действительно, по ходатайству митрополита Гавриила и Платона, обер-прокурор получил от Екатерины аннинскую ленту, чин тайного советника, сенаторство и деревню⁴⁹¹.

28 июня 1786 года императрица Екатерина уволила Акчурина от занимаемой им должности синодального обер-прокурора⁴⁹² и в тот же день назначила на его место статского советника Аполлоса Ивановича Наумова, состоявшего до того времени обер-секретарем синодальной канцелярии⁴⁹³. Назначение нового обер-прокурора не повело за собой значительных изменений в отношениях прокуратуры к св. Синоду, так как и Наумов, несмотря на известный нам характер церковной политики правительства, благоприятной для интересов обер-прокурорской власти, располагал теми же не вполне достаточными средствами для действительного, фактического влияния на членов св. Синода, какие находились в распоряжении его предшественников – первых обер-прокуроров Екатерининского царствования.

Правда, Синод исполнял обер-прокурорские предложения не исключительно только в тех случаях. когда Наумов передавал ему желания или приказания верховной власти непосредственно от самой императрицы; нередко Синод придавал должное значение указаниям Наумова на различные беспорядки и опущения в церковном управлении и исполнял его предложения даже и при отсутствии подобного условия, когда обер-прокурор, как представитель государственных интересов в церковном учреждении, действовал по своей собственной инициативе, в силу тех прав и полномочий, какие были предоставлены ему инструкцией 1722 года. Но подобные факты нисколько не противоречат нашим представлениям о фактическом положении прокуратуры в синодальном ведомстве и степени ее влияния на ход дел в церковном управлении, так как в данном случае, исполнение предложений Наумова находилось в значительной зависимости от того, что Синод не считал их не согласными со своими интересами и не видел в стремлениях и воззрениях обер-прокурора резкого противоречия своим собственным взглядам на те или другие явления и потребности церковной жизни.

26 марта 1789 года обер-прокурор Наумов предложил св. Синоду, чтобы все учреждения духовного ведомства обязательно доставляли в синодальную канцелярию копии с получаемых ими письменных императорских указов. Просматривая различные частные дела, поступавшие в Синод от епархиальных архиереев, обер-прокурор заметил, что нередко епархиальные преосвященные, получая «от светских персон и команд» именные императорские указы о постройке и починке архиерейских домов, монастырей и церквей, или совершенно не сообщали св. Синоду никаких сведений ни о получении указов, ни об их исполнении, или же докладывали ему о высочайших распоряжениях уже после того, как они были приведены в исполнение. А между тем, именным указом Петра I от 10 мая 1723 года все коллегии и канцелярии, получавшие императорские распоряжения, были обязаны немедленно же доводить о них до сведения Сената, чтобы «за неизвестием о таких указах не происходило в делах помешательство». Так как данный указ сам же св. Синод, распоряжением от 25 июня того же года, сделал обязательным для всех учреждений духовного ведомства, то Наумов и предложил ему подтвердить свое прежнее постановление и предписать подчиненным учреждениям доставить точные сведения относительно всех именных указов, полученных ими со времени вступления на престол императрицы Екатерины, а на будущее время, в случае получения подобных указов, немедленно присылать с них копии и в ежемесячных ведомостях уведомлять Синод об исполнении тех или других распоряжений⁴⁹⁴.

Несмотря на то, что обер-прокурор, констатируя неаккуратность епархиальных властей в доставлении узаконенных сведений об исполнении различных распоряжений экономического характера, стремился к введению строгой отчетности по исполнению церковными учреждениями всевозможных императорских указов, предложение Наумова не нарушало интересов св. Синода; напротив, можно даже утверждать, что уклонения епархиальных архиереев от установленной отчетности перед Синодом в исполнении именных императорских указов не гармонировали с его собственными стремлениями, почему Синод и отнесся сочувственно к предложению обер-прокурора, постановив немедленно привести его в исполнение⁴⁹⁵.

Такой же характер носит и предложение Наумова, данное св. Синоду 10 января 1793 года⁴⁹⁶. По случаю пожара, уничтожившего в московском Рождественском женском монастыре деревянную келью и каменную богадельню, императрица поручила синодальному обер-прокурору «сделать описание погоревшему строению» и представить смету сумм, необходимых для возобновления кельи и богадельни. Исполняя императорское поручение, Наумов обратил внимание на то, что о монастырском пожаре «ни откуда по команде св. Синоду не было рапортовано», тогда как в гражданских ведомствах считалось обязательным доставление начальству точных сведений о подобных происшествиях, вследствие чего обер-прокурор и предложил св. Синоду предписать всем подчиненным ему учреждениям с первой же почтой обязательно доносить о таких случайных происшествиях. Без сомнения, данное обер-прокурорское предложение, направленное к развитию и усилению отчетности епархиальных архиереев перед самим св. Синодом, нисколько не противоречило интересам последнего, и мы видим, что желание Наумова в непродолжительном времени было в точности исполнено Синодом⁴⁹⁷.

Охотно исполняя обер-прокурорские предложения в тех случаях, когда они не нарушали интересов духовного ведомства. св. Синод совершенно иначе держал себя по отношению к прокуратуре, если замечал, что ее воззрения на те или другие явления и потребности церковной жизни резко расходились со взглядами самих синодальных членов; при наличности подобных условий, Наумов не имел уже никакой возможности оказывать действительное, фактическое влияние на характер и направление его деятельности, и Синод руководился в своих постановлениях и решениях исключительно только собственными соображениями и не придавал особенного значения недовольству и протестам обер-прокурора.

В 1786 году в св. Синоде началось дело, вызванное прошением, уволенного из духовного звания, протоиерея вятского кафедрального собора Тукмачева и доношением вятского преосвященного Лаврентия, жаловавшегося на протопопа Тукмачева в навлечении им на него, епископа, подозрений в незаконном расходовании по архиерейскому дому казенных денежных сумм⁴⁹⁸. Судебное следствие выяснило, что: 1) еще предшественник Лаврентия, вятский епископ Варфоломей, в 1759 году получил на различные потребности архиерейского дома и местного монастыря 15,782 рубля 51½ коп., но употребил на действительные нужды только 1,099 р. 73¾ κ., остальные же деньги оставил в своем архиерейском доме, а между тем, 2) в 1760 году, по определению св. Синода, в тот же архиерейский дом было отпущено 5,293 р. 40 κ., которые и оказались израсходованными; 3) когда в 1764 году, по составлении штатов, коллегия экономии потребовала верных и точных ведомостей о всех наличных архиерейских и монастырских суммах, покойный епископ Варфоломей не сообщил никаких сведений об остававшихся в вятском архиерейском доме 14.682 р. 77¾ κ., преосвященный же Лаврентий ссылался на то, что Сенат особым указом назначил оставшиеся деньги на постройку дома, почему Варфоломей и израсходовал из них 9,643 руб. 27½ коп.; 4) после учреждения штатов, Варфоломей нередко присваивал себе некоторые монастырские суммы, составлявшие, по закону, собственность коллегии экономии; 5) епископ же Лаврентий, вступив на кафедру вятской епархии (в 1774 году), хотя и нашел в своей канцелярии свободных, наличных остаточных сумм 5,039 р. 50¼ κ., однако не сообщил о них никаких сведений, а вытребовал еще в 1777 году из коллегии экономии 490 рублей на исправление семинарии, да в 1785 году получил от вятской казенной палаты 495 рублей на поправку консисторского здания; 6) кроме того, в вятский архиерейский дом ежегодно поступало доходов от свечной продажи от 1,590 до 6,200 рублей; из этих крупных сумм на одни постройки было истрачено с 1760 по 1786 год более 100.000 рублей, о чем, однако же епархиальное начальство не потрудилось представить точных отчетов; 7) когда же протоиерей Тукмачев начал заявлять «сумнительства» о незаконном отношении вятского архиерея к казенным деньгам, епископ Лаврентий поспешил употребить наличные казенные суммы, в количестве 5,039 р. 50¼ κ., на неуказанные постройки, а церковные сборы истратил за небольшим остатком, на «ненужное устроение в соборе на престоле среброкованой одежды», оставшейся без употребления, и на покупку книг в соборную библиотеку; в то же время преосвященный раздавал наличные деньги и различным частным лицам под векселя с процентами, с причислением последних к церковным суммам.

Св. Синод, после внимательного и продолжительного обсуждения результатов судебного следствия, постановил обязать епископа Лаврентия немедленно возвратить в вятскую казенную палату оставшиеся в незначительном количестве наличные деньги (4,979 р. 52 к.) и, при первой возможности, уплатить в ту же палату, вместо истраченных сумм, 1,340 р. 48¼ к; в то же время все обстоятельства данного дела, обнаруженные судебным следствием, Синод решил представить на рассмотрение генерал-прокурора, которому, как нам известно, именным императорским указом было поручено главное наблюдение за приходами и расходами во всех, без исключения, ведомствах.

Представляя генерал-прокурору Вяземскому экстракт разбиравшегося дела, вместе с определением св. Синода, обер-прокурор Наумов обнаружил явное недовольство отношением синодальных членов к действиям епископа Лаврентия. Из открывшихся по следствию обстоятельств, писал он, обнаружилось, что в вятском архиерейском доме, путем различных церковных сборов, ежегодно получались очень значительные денежные суммы; между тем, хотя в духовных штатах вполне точно определены размеры содержания, назначенного на каждый архиерейский дом, свечные же доходы предписано употреблять с надлежащей и строгой отчетностью, обязательно доставляя в коллегию экономии точные сведения о времени, количестве и назначении произведенных трат, а оставшиеся суммы велено сохранять в казне и не производить на них никаких новых построек без распоряжения коллегии экономии, в вятской епархии не всегда и не во всем исполнялись распоряжения правительства. Многочисленные свечные доходы совсем не показывались в отчетах и, вообще, о них ничего не давалось знать, как будто бы их вовсе в не существовало, остававшиеся деньги в казне не содержались, а самовольно употреблялись на неуказанные расходы и ненужные постройки; имея свободные наличные суммы и умалчивая о них, вятский архиерей не только ежегодно получал из казны положенные по штату деньги, но и требовал особые суммы на различные поправки.

Очевидно, что Наумов, обязанный следить за точным исполнением действовавших законов, охранявших интересы государственной казны, считал епископа Лаврентия виновным в произвольном распоряжении церковными доходами, имевшими строго определенное назначение, и находил нежелательными снисходительное отношение к поступкам вятского архиерея, почему в своем рапорте, поданном Вяземскому 4 октября 1788 года, и просил генерал-прокурора принять какие-либо меры для устранения подобных явлений на будущее время. Но св. Синод, выходивший из своей точки зрения на назначение церковных доходов, не нашел в действиях вятского преосвященного никаких злоупотреблений, которые бы могли быт отнесены к похищению казенных денег или к расходованию их на личные потребности, так как дело было поставлено таким образом, что после многочисленных разъяснений и оправдательных документов, представленных архиереем, сам доноситель – протопоп Тукмачев, в конце концов, оказался вынужденным дать в консистории письменное показание, что «он об утрате казенных денег никакого сумнения не берет, и что деньги по различным расходным статьям не утаены», и даже засвидетельствовал своим рукоприкладством справку о всех доходах и расходах вятской епархии, произведенную в местной консистории и представленную в св. Синод. Основываясь на подобных данных, Синод и пришел к заключению, что дело епископа Лаврентия, возбужденное «по одному только его протопопа вышеобъявленному сумнению, не точию без всякого доказательства, но и без точного показания, в чем он то сумнение имеет», не представляет собой особенно важного явления и не требует специального синодального решения.

Очень вероятно, что св. Синод, убежденный в крайней недостаточности штатных сумм, отпускавшихся на содержание архиерейских домов и разнообразные потребности епархиального управления, не видел ничего непозволительного в естественных стремлениях епархиальных архиереев изыскивать всевозможные местные средства для удовлетворения многочисленных нужд церковной жизни.

Как смотрели некоторые синодальные члены изучаемого времени на пользование церковными суммами и стремления представителей государственной власти строго контролировать расходование денежных средств, собираемых по духовному ведомству и ассигнуемых на различные потребности церковной жизни, можно отчасти видеть из писем московского митрополита Платона к Амвросию Подобедову. «Что Вы думаете», писал Амвросию митрополит Платон в 1788 году, «о недавно изданном указе о имуществе домов наших? Может-ли быть что несправедливее и нелепее?»⁴⁹⁹ «Тяжелее отказа то», читаем в другом письме Платона⁵⁰⁰, «что мы и на свои деньги ничего не можем возобновлять в домах и монастырях, не испросив дозволения от светских начальств. Какое нам дело до них и им до нас? И с чего взяли, чтобы мы подчинялись им даже в этом?» Понято, что, при подобных взглядах на церковные суммы и их нормальное назначение, св. Синод не нашел ничего предосудительного в действиях вятского епископа Лаврентия и постановил прекратить возбужденное дело без всяких неприятных последствий для обвинявшегося архиерея.

Обер-прокурор Наумов довел постановление синодальных членов до сведения генерал-прокурора Вяземского, но генерал-прокурор не нашел возможным вмешиваться в отношения Синода к вятскому архиерею, так как Синод не признавал в его поступках никакого преступления, имевшего характер растраты казенных денежных сумм, и только попросил обер-прокурора предложить высшему церковному учреждению озаботиться введением строгой отчетности о свечных доходах и казенных суммах, отпускавшихся на починки и различные церковные потребности, что и было исполнено Наумовым 27 февраля 1789 года⁵⁰¹.

Оказывая незначительное влияние на ход дел в церковном управлении, Наумов в последние годы обер-прокурорской службы находил даже возможным предоставлять самим синодальным членам право выбора своего временного заместителя. По крайней мере, получив в июле 1790 года от гофмейстера гр. Безбородко отпуск на 29 дней и уже выехав из Петербурга, Наумов, через письмо к синодальному обер-секретарю, предложил св. Синоду самому обсудить и решить вопрос, кому следует поручить, до его возвращения, исполнение обер-прокурорских обязанностей⁵⁰².

Можно думать, что к концу своей синодальной службы Наумов, вследствие расстроенного здоровья, оказался не в состоянии успешно выполнять сложные и трудные обязанности прокуратуры в церковном управлении и высочайшим указом, данным Сенату 26 июля 1791 года, был уволен от занимаемой должности, по его собственному прошению, «за старостью и болезнями», как объявлено в указе, и заменен новым обер-прокурором – действительным статским советником, графом Алексеем Ивановичем Мусиным-Пушкиным⁵⁰³.

Документы синодального архива, имеющие отношение к обер-прокурорской деятельности Мусина-Пушкина, позволяют утверждать, что преемник Наумова, в значительной степени усиливший влияние прокуратуры на церковное управление, довольно внимательно следил за ходом синодального делопроизводства, наблюдал за целостью денежных сумм, находившихся в распоряжении св. Синода, и не оставлял без должного надзора деятельности всего чиновничьего персонала, состоявшего в канцелярии высшего церковного учреждения. Синодальный экзекутор не только был обязан, но и в действительности очень аккуратно доставлял обер-прокурору рапорты о числе протоколов, подписанных Синодом в продолжение известного периода, с точным указанием тех из них, по которым или уже «исполнение учинено», или еще только заготовлялись надлежащие справки⁵⁰⁴. В то же время обер-секретарь синодальной канцелярии ежемесячно представлял Мусину-Пушкину ведомость о количестве и назначении различных денежных сумм, остававшихся в наличности при св. Синоде⁵⁰⁵, а экзекутор доносил ему о состоянии канцелярии, о служебной деятельности секретарей и прочих чиновников⁵⁰⁶, подавая на рассмотрение обер-прокурора, в случае болезни или манкирования кем-либо из них своими служебными обязанностями, и особые ведомости об упущениях по службе неисправных чиновников⁵⁰⁷.

Внимательно следя за всем происходившим в синодальной канцелярии, Мусин-Пушкин настойчиво требовал от своих подчиненных, чтобы в пределах ее ничто не делалось без ведома в распоряжения обер-прокурора. В своем предписании от 20 июня 1795 года, данном на имя синодальной канцелярии, Мусин-Пушкин заметил, что хотя еще покойный обер-прокурор Акчурин распорядился, чтобы не только никому никаких синодальных дел, «без дозволения обер-прокуратора, не казать и не давать, но даже об них без надобности и не сказывать, особенно же о важных и тайных делах, прежде подписания в выпуска какого-либо определения», и сам он ордером от 19 сентября 1791 года дал канцелярии аналогичное предписание, но теперь снова является необходимость подтвердить прежнее распоряжение и настойчиво требовать от чиновников точного исполнения обер-прокурорского приказа; «ныне,» писал Мусин-Пушкин, «по некоторым открывшимся обстоятельствам за нужное нахожу подтвердить всем чинам канцелярии, чтобы никто, без ведения обер-прокурора, под опасением взыскания», не показывал никому и никаких синодальных дел⁵⁰⁸.

Довольно самостоятельно распоряжаясь канцелярией св. Синода со всем ее чиновничьим персоналом, Мусин-Пушкин, благодаря непосредственным сношениям с императрицей, имел даже возможность, без всяких препятствий со стороны высшего церковного учреждения, пользоваться штатными суммами духовного ведомства и употреблять их для удовлетворения возраставших нужд и потребностей обер-прокурорской службы. 2 ноября 1793 года Мусин-Пушкин словесно заявил св. Синоду, что императрица Екатерина позволила ему, обер-прокурору, взять из остающихся в московской синодальной конторе штатных сумм, 2.000 рублей на расход и содержание людей по особо порученным ему делам, о чем он, обер-прокурор, даст конторе надлежащее предписание. Выслушав предложение Мусина-Пушкина, Синод отнесся к нему, как к сообщению, не подлежавшему никаким обсуждениям, и ограничился только тем, что приказал записать его в журнал – для сведения⁵⁰⁹. – 8 декабря 1794 года Мусин-Пушкин, не присутствовавший лично на заседании синодальных членов, поручил обер-секретарю словесно предложить св. Синоду, что императрица позволила ему, обер-прокурору, взять на годовой расход и содержание людей 2,000 рублей, да кроме того, отдала в его распоряжение, для пересылки церковных ризниц в различные места, 500 рублей из остающихся в московской синодальной конторе наличных штатных сумм, о чем им, обер-прокурором, и будет дано соответствующее предписание. Несмотря на отсутствие Мусина-Пушкина, и данное предложение прокуратуры, как основанное на высочайшей воле, встретило со стороны св. Синода такое же отношение, какое вызвало личное заявление обер-прокурора от 2 ноября 1793 года⁵¹⁰.

Непосредственные сношения синодального обер-прокурора с верховной властью по самым разнообразным делам церковного управления, не исключая даже и дел экономического характера, которые еще так недавно было поручены высшему надзору сенатского генерал-прокурора, нередко могли предоставлять Мусину-Пушкину возможность пользоваться своими всеподданнейшими докладами, как чрезвычайно удобным средством, чтобы убеждать императрицу в необходимости таких указов и распоряжений по адресу высшего церковного учреждения, какие признавались полезными самой прокуратурой. Едва ли следует доказывать, что такие отношения между прокуратурой и верховной властью не могли не отражаться известным образом на положении Мусина-Пушкина в св. Синоде и фактических отношениях синодальных членов к своему обер-прокурору.

Высказанное нами положение не представляет собой ничего невероятного, так как Екатерина очень часто давала Мусину-Пушкину различные поручения по духовному ведомству для передачи их св. Синоду, и многие из ее высочайших повелений являлись результатами предшествовавших всеподданнейших докладов обер-прокурора.

22 марта 1792 года обер-прокурор, на основании полученного им от императрицы высочайшего распоряжения, предложил св. Синоду, чтобы во все епархии, а особенно в оба столичные города, было дано строжайшее предписание о соблюдении приходскими священниками величайшей осторожности при венчании брачующихся в различных степенях родства или свойства, для чего и рекомендовал снабдить священников точными правилами⁵¹¹. – 12 апреля 1792 года Мусин-Пушкин предложил св. Синоду принять к сведению, что Ее Величество всемилостивейше позволила епископу нижегородскому Дамаскину приехать в Петербург⁵¹². – 8 декабря 1794 года обер-прокурор словесно предложил св. Синоду, что императрица Екатерина, по его всеподданнейшему докладу, приказала находившегося в Саровской пустыне монаха Палладия Лаврова, писавшего «дерзновенные, наполненные нелепостями бумаги», перевести в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, где и содержать его под присмотром, не давая ему ни бумаги, ни чернил, а в случае дерзости или упрямства, наказывать заключенного по обычаю монашескому⁵¹³. – 27 августа 1796 года обер-прокурор в своем предложении сообщил св. Синоду, что он, Мусин-Пушкин, являлся к государыне со всеподданнейшим докладом по вопросу о производстве жалования синодальному члену, митрополиту новгородскому и петербургскому Гавриилу, временно не присутствовавшему в Синоде по случаю пребывания в Новгороде, и выслушал от нее распоряжение о выдаче митрополиту полного жалования, по званию члена св. Синода, за все время его занятия своими епархиальными делами, о чем обер-прокурор и уведомил уже Гавриила⁵¹⁴.

Передавая св. Синоду самые разнообразные распоряжения верховной власти и представляя государыне всеподданнейшие доклады по делам духовного ведомства, прокуратура, в лице Мусина-Пушкина, ввела в практику обычай, при подношении верховной власти обыкновенных еженедельных рапортов о делах, решенных в св. Синоде, прилагать к ним от себя особые краткие записки; по крайней мере, в журнале св. Синода от 24 апреля 1797 года за № 24-м встречается следующего постановление: «при подношении Его Императорскому Величеству от синодального г. обер-прокурора обыкновенных семидневных о решенных в св. Синоде делах рапортов, о случающихся между ними таких, кои решены по словесным Высочайшим повелениям, предоставить ему же, обер-прокурору, прилагать особые краткие записки»⁵¹⁵.

Но интересно, что Мусин-Пушкин, имевший в своем распоряжении достаточно средств для значительного фактического влияния на положение дел в церковном управлении, не приходил в столкновения с синодальными членами и иногда совершенно не вмешивался в их деятельность даже в тех случаях, когда какие-либо дела, возникавшие в св. Синоде, так или иначе, но близко затрагивали самые существенные, материальные интересы государственной казны.

27 марта 1791 года в св. Синод было прислано прошение иеромонаха Богословского монастыря рязанской епархии, Макария, с доносом на местного епархиального архиепископа Симона, обвинявшегося в «ненужной», не вызванной никакими действительными потребностями, ломке прежних построек в архиерейском доме и в замене их новыми «излишними» покоями, «с бесполезной тратой казенных сумм». В своем прошении иеромонах Макарий доносил Синоду и о других предосудительных поступках архиепископа Симона, «относившихся к казенному интересу», и жаловался на неполучение вознаграждения по должности эконома архиерейского дома. В то же время, Макарий сообщал, что из 300 рублевой суммы, ежегодно получаемой по штату на содержание ризницы, Симон, в продолжении 13 лет управления епархией, употребил на ризницу не более 1000 рублей, издержав остальные деньги на бесполезные прихоти⁵¹⁶.

Несмотря на то, что в деле, возникшем под влиянием доноса иеромонаха Макария, были замешаны денежные казенные интересы, во имя защиты которых обер-прокуроры прежнего времени так часто приходили в столкновения с синодальными членами, Мусин-Пушкив не принимал никакого активного участия в судьбе человека, своею жалобой на рязанского архиепископа доставлявшего возможность прокуратуре познакомиться с действительным отношением местного епархиального начальства в отпускаемым в его распоряжение казенным денежным суммам, и не обнаруживал никакого стремления оказывать известное влияние на производство судебного следствия, хотя св. Синод и отнесся крайне неблагоприятно к жалобе иеромонаха Макария на своего епархиального архиерея. Основываясь на том, что прошение Макария, как сказано в синодальном определении, «смешано разными материями» и состояло не только из доноса на преосвященного о злоупотреблении казенными суммами, но и из собственной жалобы Макария на личные обиды, будто бы нанесенные ему архиепископом Симоном, притом же и «писано не порядочно, не по указанной форме, не по пунктам и с поносительными словами», Синод высказался, что подобное прошение следовало бы возвратить доносчику обратно. Но так как в доносе на архиепископа рязанского были замешаны государственные, казенные интересы, почему и прошение иеромонаха Макария невозможно было оставить без всякого расследования. то Синод постановил передать рассмотрение возбужденного дела, в значительно суженном виде, своей синодальной конторе⁵¹⁷.

Неблагоприятное отношение высшего церковного учреждения к жалобам и доносам подчиненного духовенства на свое епархиальное начальство не вызвало, однако, со стороны синодального представителя государственных интересов ни предложений, ни протестов, и во всем деле, возбужденном прошением иеромонаха Макария от 25 марта 1791 года и закончившееся 2 августа 1798 года, незаметно ни малейшего участия Мусина-Пушкина.

Правда, в практике Синодального управления имели место и такого рода судебные дела о различных поступках некоторых епархиальных архиереев, которые возникали в Синоде по предложению Мусина-Пушкина, но и в подобных случаях обер-прокурор обыкновенно действовал не по собственной инициативе, в силу самых обязанностей, возложенных на прокуратуру, а по особым поручениям верховной власти.

24 марта 1797 года император Павел получил прошение жены священника воронежского Покровского женского монастыря, Феодосии Баженовой, жаловавшейся, что ее муж, священник Петр Баженов, перенес много притеснений от преосвященного воронежского Мефодия и, наконец, был отослан им в монастырь «за несоблюдение будто бы учиненного от преосвященного запрещения». Когда ее муж, по словам Феодосии Баженовой, зная свою невинность, просил у архиерея позволения перенести дело в Синод, преосвященный не дал ему «ни апелляции, ни паспорта на проход в св. Синод», а вместо того, отрешив священника от места и не сняв с него запрещения, отослал Баженова в монастырь на работу, не назначив даже и времени его освобождению⁵¹⁸. По поручению государя, Мусин-Пушкин 24 апреля 1797 года предложил поступившую жалобу на обсуждение св. Синода⁵¹⁹, и последний постановил потребовать от епископа Мефодия соответствующих объяснений⁵²⁰. Мефодий написал в своем объяснении, что он говорил Баженову о синодальных указах, предписывавших, в случае неудовольствия на распоряжения епархиального начальства, обязательно пересылать прошения в св. Синод по почте и никого из духовных лиц не отпускать в столицы «без законно правильных причин». И хотя преосвященный оправдывал себя в невыдаче священнику паспорта и просимой им копии с дела, для перенесения его в св. Синод, – оправдывал тем, что «поп» Баженов был замешан в производившемся в то время и еще не решенном деле девицы Екатерины Бехтеевой, находившейся в преступной связи с подсудимым священником⁵²¹, но Синод, рассмотрев все обстоятельства, обнаруженные начавшимся следствием, без всякого влияния прокуратуры, постановил дело Баженова, как «произведенное не на законном основании, а по одному точию мнимому его епископа подозрению, уничтожить во вся», пострадавшего священника, посланного в монастырь неправильно и противозаконно, немедленно освободить из заключения, возвратить на старое место и обязательно выдать ему жалованье и все доходы за все время со дня его отрешения от должности, преосвященному же воронежскому подтвердить. чтобы он на будущее время поступал осторожнее в производстве и решении различных дел, сообразуясь с точным смыслом церковных и государственных законов, а не подвергая истязаниям и штрафам безвинных священнослужителей⁵²².

Очень вероятно, что в подобных случаях отсутствие заметного стремления прокуратуры оказывать известное влияние на постановку и решение судебных дел, возникавших в св. Синоде, обуславливалось не фактическим бессилием обер-прокурорской власти, так как архивные документы, имеющие отношение к деятельности Мусина-Пушкина, делают невозможным подобное предположение, а тем, что Мусин-Пушкин, по своим взглядам и воззрениям на церковное управление, не расходился так резко с синодальными членами, как некоторые из его предшественников, и находил возможным ограничивать свои отношения к церковному суду скромной ролью пассивного наблюдателя за действиями и распоряжениями св. Синода.

Но признавая, что в лице Мусина-Пушкина обер-прокурорская власть располагала уже довольно значительными средствами для действительного надзора за церковным управлением и, при желании, могла оказывать известное влияние на деятельность синодальных членов, необходимо, однако, заметить, что, даже при жизни Екатерины, Мусин-Пушкин не был единственным и обязательным посредником между верховной властью в св. Синодом; государыня, по-прежнему, иногда передавала различные распоряжения но духовному ведомству, имея дело непосредственно с самим учреждением или доставляя возможность выполнять важную роль посредника кому-либо из наиболее влиятельных синодальных членов.

Особенно же частыми делаются последнего рода явления, далеко неблагоприятные для развития сильного фактического влияния прокуратуры на церковное управление, в конце XVIII столетия, когда, после смерти Екатерины II, императорская власть перешла к ее сыну, Павлу Петровичу.

Хотя и в царствование Павла верховная власть, в большинстве случаев, как видно из документов синодального архива⁵²³, передавала свои распоряжения по духовному ведомству, через различных приближенных лиц, обер-прокурорам св. Синода для предложения их высшему церковному учреждению, но, в то же время, преемник Екатерины очень часто пользовался в своих сношениях с Синодом и посредничеством его первенствующего члена. Такими посредниками в сношениях верховной власти с высшим церковным учреждением были, в первое время, Гавриил, митрополит новгородский и петербургский, а затем – его преемник по петербургской кафедре, архиепископ Амвросий.

Путешествуя по России и присутствуя в различных церквях при богослужении, Павел остался очень недовольным широко распространенным обычаем петь, вместо концерта, стихи, «сочиненные по произволению», и 10 мая 1797 года поручил митрополиту Гавриилу предложить св. Синоду предписать всем епархиальным преосвященным, чтобы нигде и ни в каком случае не употребляли в церковном пении «выдуманных стихов», а чтобы, вместо концерта, пели или псалом, или же обыкновенный каноник⁵²⁴. – 21 сентября того же года Трощинский писал митрополиту Гавриилу, что император, получив прошение священника 1-го чугуевского регулярного казачьего полка, Насеткина, с жалобой на полковника князя Багратиона, и других офицеров, будто бы преследовавших его за принятие и отправление на почту доноса, врученного ему от двух полковых вахмистров, препровождает полученное прошение к нему, Гавриилу, с тем, чтобы «духовное правительство» произвело свой суд над священником, вмешавшимся в «чужое» дело и принявшим деятельное участие в доносе вахмистров, уже отданных под суд за клевету на свое начальство⁵²⁵. – 23 сентября 1797 года Трощинский препроводил к митрополиту Гавриилу поданное на высочайшее имя прошение священника упраздненной крепости Узеней, Федорова, с поручением, чтобы проситель был возвращен на прежнее место или же определен к какому-либо другому приходу, по рассуждению св. Синода⁵²⁶. И нужно заметить, что подобные распоряжения верховной власти митрополиту Гавриилу приходилось предлагать св. Синоду довольно нередко⁵²⁷.

Но еще чаще в таком же важном и влиятельном положении посредника между императорской властью и высшим церковным учреждением мы видим преемника Гавриила по званию первенствующего члена св. Синода – Амвросия, архиепископа с.-петербургского, а впоследствии митрополита новгородского и петербургского.

10 июля 1797 года император Павел получил от иеромонаха Киево-Печерской лавры Дометиана Владевича донос на киевского преосвященного Иерофея, обвинявшегося в неслужении благодарственного молебна по получении известия о вступлении на престол Павла Петровича и в растрате значительных церковных сумм на свои личные прихоти; по словам Владевича, преосвященный Иерофей, за время управления Киево-Печерской лаврой, расточил более 25,000 рублей из неокладных церковных сумм на покупку «токайских вин и английских пив»⁵²⁸.

Государь поручил Трощинскому препроводить оригинальные письма к митрополиту Гавриилу⁵²⁹, и последний 17 июля предложил св. Синоду рассмотреть присланное от императора письмо Дометиана с доносом на киевского митрополита Иерофея⁵³⁰. Иерофей состоял в то время синодальным членом, и св. Синод нашел нужным, послав к нему «по секрету» копию доношения, потребовать от преосвященного обстоятельного, пунктуального, секретного объяснения⁵³¹. Получив объяснительный рапорт Иерофея⁵³² и обсудив его, Синод, без посредничества обер-прокурора, 4 сентября 1797 года представил государю доклад о ложности доноса Владевича⁵³³. И уже после высочайшего утверждения состоявшегося доклада Трощинский 8 сентября сообщил синодальному обер-прокурору о совершившемся факте⁵³⁴. В таком же положении через несколько времени мы видим по тому же самому делу и митрополита Амвросия; когда высланный из России Дометиан Владевич прислал государю прошение о повелении св. Синоду возвратить его в Киево-Печерскую лавру⁵³⁵, император поручил Амвросию предложить св. Синоду рассмотреть, может ли быть удовлетворена подобная просьба без нарушения порядка и справедливости⁵³⁶.

Амвросий, пользовавшийся особенным расположением Павла, довольно часто обращался к Синоду с своими предложениями, представлявшими собой объявление высшему церковному учреждению императорских распоряжений. получаемых им, по большей части, от тех самых лиц, через которых передавались различные высочайшие повеления по духовному ведомству и синодальному обер-прокурору. 5 марта 1800 года Амвросий предложил св. Синоду принять нужные меры по поводу одного замечания государя, сделанного им на рапорте тамбовского губернатора. «В отношении, полученном мной от тайного советника Неплюева», предлагал первенствующий синодальный член, написано, что государь, узнав из рапорта тамбовского губернатора о смерти от пьянства дьякона Крестовоздвиженской церкви города Нижнего-Ломова, Анания Петрова, приказал сообщить мне, чтобы, кому следует, было предписано удерживать людей духовного звания от такого позорного порока. Синод постановил разослать соответствующие указы всем епархиальным архиереям и предоставил Амвросию доложить государю о состоявшемся распоряжении⁵³⁷. – «В отношении от генерал-губернатора Обольянинова, полученном мной», писал архиепископ Амвросий в предложении св. Синоду от 4 июля 1800 года, «изображено», что государь, убедившись из донесений симбирского губернатора Сушкова в прикосновенности к крестьянскому волнению троих местных приходских священников, приказал сообщить ему, преосвященному, для замечания и подтверждения, кому следует, чтобы духовенство, ни под каким видом, не вмешивалось в такие «постыдные и закону противные поступки»⁵³⁸.

Часто пользуясь посредничеством Амвросия в своих сношениях со св. Синодом, император Павел обнаруживал даже иногда несомненное стремление возвысить значение первенствующего синодального члена в церковном управлении, так как давал ему такие поручения, которые но могли не отражаться благоприятным образом на его положении в св. Синоде. 13 августа 1800 года Амвросий писал в своем предложении Синоду, что Его Императорское Величество, узнав из донесения генерала Львова I об участии «отставного» семинариста Ивана Петрова в убийстве, имевшем место в городе Астрахани, приказал, через генерал-адъютанта кн. Долгорукого, сообщить ему, преосвященному, о своем крайнем удивлении по поводу существования «отставного» семинариста, так как, по словам государя, если какой-либо семинарист «не годится в духовное звание, то должен быть отправлен к тому роду службы, куда способным найдется, а отставлять из семинарии совсем – противно установлению»; в видах прекращения на будущее время таких нежелательных и незаконных явлений, сообщал Амвросий в своем предложении, государю было угодно поручить мне сделать предписание во все семинарии, чтобы подобные случаи нигде более не повторялись, и в то же время «дать сие на замечание Синоду»⁵³⁹.

Исключительное положение первенствующего синодального члена и его громадное влияние на церковное управление, создававшиеся характером отношений императора Павла к митрополиту Гавриилу и архиепископу Амвросию, подняв на значительную высоту духовно-иерархическую власть в св. Синоде, не могли не отразиться неблагоприятным образом на фактическом значении прокуратуры в области синодального управления. Правда, мы знаем. что и в прежнее время наиболее влиятельные синодальные члены, юридически не лишенные права выполнять обязанности посредников между верховной властью и высшим церковным учреждением, нередко и на практике пользовались таким важным правом. Но едва ли кто из ближайших предшественников императора Павла так часто доставлял возможность самой церковной иерархии, в лице ее главного представителя, выполнять важные обязанности посредничества между верховной властью и св. Синодом.

Несмотря, однако же, на исключительно благоприятные условия, в какие император ставил своей благосклонностью первенствующего синодального члена, обер-прокуроры не чувствовали еще необходимости изменять самый характер своих отношений к высшему церковному учреждению и по-прежнему имели возможность руководиться в своей деятельности стремлениями, резко расходившимися с интересами св. Синода и нередко вызывавшими с его стороны пассивное или открытое противодействие. В таком положении мы видим синодальных обер-прокуроров даже и в период наибольшего развития особенного расположения Павла к архиепископу Амвросию, уже после того, как гр. Мусин-Пушкин, именным императорским указом, данным правительствующему Сенату 27 июня 1797 года, был назначен сенатором⁵⁴⁰, с устранением от должности обер-прокурора св. Синода.

8 июля 1797 года св. Синод выслушал сенатское ведение о правительственном назначении своего обер-прокурора в шестой департамент Сената⁵⁴¹. Так как в это время сам государь, от усмотрения которого зависело определение того или другого лица на должность синодального обер-прокурора, находился за пределами С. Петербурга, то сенатский генерал-прокурор Куракин, как главный представитель прокуратуры, позволил себе поручить временное исполнение обязанностей синодального обер-прокурора одному из своих ближайших подчиненных и 9 июля дал следующее предписание обер-прокурору Сената, князю Василию Алексеевичу Хованскому: «по поводу Высочайшего Его Императорского Величества отсутствия, в св. Синоде обер-прокурор еще не определен, а посему и рекомендую Вашему Сиятельству сверх настоящей своей исправлять до времени и сию в Синоде должность, на точном основании данных предписаний и узаконений»⁵⁴². 10 июля Синод выслушал сенатское ведение о временном назначении исправляющего должность обер-прокурора⁵⁴³, а 14 числа того же месяца был дан Сенату и именной императорский указ об определения кн. Хованского обер-прокурором св. Синода⁵⁴⁴.

Бывший сенатский обер-прокурор, хорошо знакомый с внешней, формальной стороной обер-прокурорской деятельности, сделавшись обер-прокурором св. Синода, и в своей новой должности прежде всего обратил внимание на то, что в местной синодальной канцелярии или неаккуратно выполнялись, или были еще совершенно не введены в практику многие, очень важные для прокуратуры, порядки, уже имевшие место в пр. Сенате. Ближайшее знакомство с массой самых разнообразных дел, поступавших на рассмотрение св. Синода, и с теми средствами, какими располагал синодальный обер-прокурор для постоянного и успешного наблюдения за законным течением возбуждавшихся дел, в скором времени убедило Хованского, что синодальная канцелярия не доставляет прокуратуре очень важных сведений, в значительной степени облегчающих ей возможность успешного надзора за церковным управлением.

Чтобы иметь фактическую возможность действительно наблюдать за всем ходом дел в порученном его обер-прокурорскому надзору духовном ведомстве, Хованский 15 января 1798 года дал предписание синодальному регистратору обязательно доставлять ему, обер-прокурору, ежедневные реестры всех бумаг, поступавших на рассмотрение св. Синода. Желая иметь в виду все дела, входящие в Синод, – писал Хованский в своем ордере синодальному регистратору⁵⁴⁵, – и постоянно следить за успешным и законным течением возбуждающихся дел, рекомендую Вам немедленно подать мне краткий реестр разнообразных бумаг, вступавших в Синод с начала нынешнего года, а на будущее время обязательно представлять мне подобные реестры «за каждый тот день, в который какие дела... записаны будут». И необходимо заметить, что данное распоряжение обер-прокурора в точности исполнялось во все время синодальной службы Хованского⁵⁴⁶.

Обеспечив себе фактическую возможность всегда своевременно знать о всех делах, поступавших на обсуждение высшего церковного учреждения, Хованский в то же время обязал синодального обер-секретаря доставлять прокуратуре точные сведения о каждом заседании св. Синода, с указанием слушанных дел, их решений и даже времени прихода и выхода из собрания самих членов Синода. «Впредь», писал он синодальному обер-секретарю в начале 1793 года⁵⁴⁷, «для составления семидневных меморий, подносимых от меня государю императору о решенных в Синоде делах, рекомендую Вашему Высокоблагородию доставлять ко мне после каждого собрания, за подписью Вашей, краткие записки с изъяснением, какие дела слушаны и какие по оным даны резолюции, прилагая при том, за подписью протоколиста, сведение и о присутствовавших членах св. Синода с показанием времени прихода и выхода оных из собрания».

Стремление Хованского доставить обер-прокурорской власти фактическую возможность беспрепятственно следить за законным течением дел в сфере церковного управления не ограничилось только пределами одного св. Синода и в его канцелярии. Обязав синодальную канцелярию доставлять прокураторе самые точные сведения о всех делах, поступавших на рассмотрение высшего церковного учреждения, и об отношении самих синодальных членов к возложенным на них служебным обязанностям, Хованский стремился доставить фактическую возможность обер-прокурорской власти с таким же успехом следить и за ходом местного епархиального управления. Чтобы иметь в своем распоряжении точные сведения о характере деятельности местных представителей церковной администрации, Хованский предписал секретарям епархиальных консисторий ежемесячно доставлять прокуратуре записки о слушанных делах, с указанием всех дел, остающихся без решения.

Получая от консисторских секретарей ежемесячные донесения о состоянии епархиального управления, обер-прокурор не оставлял без должного внимания различных беспорядков и уклонений от точного исполнения требований закона, имевших место в церковной жизни той или другой епархии, а обыкновенно доводил о них до сведения св. Синода и предлагал ему делать соответствующие распоряжения для устранения замеченных прокуратурой беспорядков в епархиальном управлении. – В своем предложении св. Синоду от 18 февраля 1798 года Хованский заявил, что, просматривая ведомость о решенных делах, представленную секретарем тамбовской консистории Дмитриевским за декабрь 1797 года, он заметил совершенно незаконное уклонение местной консистории от расследования одного дела; по его словам, тамбовская консистория оставила без надлежащего производства и решения дело, начавшееся по прошению секретаря Дмитриевского, жаловавшегося на бывшего мокшанского протоиерея Егорова, который, придя «в консисторские покои» во время присутственных часов, позволил себе кричать здесь «азартным образом», что Дмитриевский «чинил ему по делам притеснения» и даже будто бы принудил его дать консисторскому секретарю довольно крупную взятку в 250 рублей. Обращая внимание св. Синода на незаконный поступок тамбовской консистории, оставившей без расследования возникшее дело «за объявленным от Дмитриевского на консисторию подозрением», обер-прокурор предложил высшему церковному учреждению сделать, со своей стороны, надлежащее распоряжение по случаю замеченного нарушения требований закона. Св. Синод, рассмотрев обер-прокурорское предложение, согласился с мнением Хованского о поступке тамбовской консистории и постановил немедленно же предписать тамбовскому преосвященному, отрешив Дмитриевского от должности, произвести законное расследование по его делу, и в том случае, если формальное судебное следствие действительно установит факт несомненной виновности секретаря в приписываемых ему взятках и притеснениях, предать его гражданскому суду⁵⁴⁸.

Ежемесячные донесения консисторских секретарей, знакомя прокуратуру с состоянием епархиального управления и позволяя ей предлагать св. Синоду употреблять необходимые меры против нежелательных явлений в церковной жизни различных епархий, между прочим, обратили внимание Хованского на характер отношений провинциальных светских властей к запросам духовных консисторий, как на одну из важных причин, обусловивших собой медленность консисторского делопроизводства. Очевидно, что светские провинциальные власти были слишком далеки от предупредительных отношений к запросам таких присутственных мест, какими являлись в глазах светского начальства духовные консистория, и нередко не стеснялись оставлять без ответов их разнообразные запросы, необходимые для законного решения дел. Убедившись, что во многих епархиях различные дела оставались нерешенными вследствие неполучения от светских властей необходимых ответов на сделанные им запросы, Хованский 16 марта 1798 года предложил св. Синоду, в видах прекращения на будущее время такой невольной медленности в производстве консисторских дел, отнестись к Сенату, чтобы последний дал строгое предписание гражданским властям немедленно удовлетворять необходимые запросы духовного начальства. Синод, конечно, не мог не согласиться с полной целесообразностью предложения своего обер-прокурора и постановил просить Сенат сделать светским властям строгое предписание о немедленном удовлетворении законных запросов духовного начальства⁵⁴⁹.

Распоряжение обер-прокурора, собственной властью вменявшего в обязанность секретарям консисторий ежемесячно доставлять прокуратуре точные сведения о всех решенных и нерешенных местных дел, позволяет нам утверждать, что Хованский стремился уже ввести в сферу своего ближайшего, непосредственного влияния консисторских секретарей и пользовался ими, как орудиями надзора за епархиальным церковным управлением.

Правда, обер-прокурор собственной властью не имел права ни увольнять от службы, ни наказывать консисторских секретарей, не исполнявших его распоряжений, но он обыкновенно предлагал св. Синоду определять необходимые, по его мнению, наказания неаккуратным чиновникам и Синод, как видно, считал секретарей духовных консисторий обязанными исполнять обер-прокурорские предписания и находил справедливым наказывать их за неисполнение распоряжений Хованского. – 18 февраля 1798 года Хованский предложил св. Синоду обсудить непозволительное отношение секретаря орловской консистории Петрова к своим служебным обязанностям и определить заслуженное им наказание; секретарь Петров, по словам Хованского, получил от него, обер-прокурора, предписание обязательно присылать прокуратуре ежемесячные записки о слушанных в консистории делах, с особыми ведомостями и о тех делах, какие почему-либо оставалась нерешенными, но, несмотря на свой рапорт о получении предписания, до последнего времени не представил еще ни одной ведомости. Выставляя на вид служебную неисправность консисторского секретаря, Хованский предложил также на обсуждение св. Синода особое письмо, полученное от орловского епископа Аполлоса, сообщившего обер-прокурору самые неблагоприятные сведения о служебной деятельности Петрова, и св. Синод, под влиянием обер-прокурорского предложения, определил отрешить секретаря орловской консистории от должности и даже исключить его из синодального ведомства⁵⁵⁰. Тот факт, что орловский епископ Аполлос сообщал Хованскому неблагоприятные сведения о служебной деятельности секретаря местной консистории, также говорит о подчинении консисторских секретарей надзору обер-прокурорской власти, пользовавшейся ими для наблюдения за состоянием епархиального управления.

Получая официальные сведения о состоянии епархиального управления посредством ежемесячных донесений секретарей духовных консисторий, обер-прокурор в то же время имел еще возможность узнавать о различных незаконных действиях местных представителей церковной администрации и путем частных донесений и жалоб, нередко поступавших к Хованскому от епархиальных преосвященных и пострадавших лиц из низшего духовенства. Доводя до сведения св. Синода полученные донесения и жалобы, обер-прокурор обыкновенно предлагал ему отнестись к подобным жалобам с точки зрения, предварительно уже высказанной прокуратурой, и Синод, в большинстве случаев, поступал согласно с предложениями Хованского, хотя исполнение его предложений и обуславливалось не тем, что синодальные члены чувствовали себя вынужденными подчиняться личному влиянию обер-прокурора, а тем, что Хованский обосновывал свои предложения на требованиях действовавших законов. – 28 июля 1798 года обер-прокурор обратился к св. Синоду с предложением, вызванным письмом белорусского епископа Апастасия, донесшего Хованскому о злоупотреблениях секретаря местной консистории Маркевича, позволявшего себе делать различные упущения по службе и брать взятки с католиков за незаконное отношение к некоторым униатским делам; в своем письме белорусский преосвященный сообщил Хованскому, что секретарь Маркевич посылал ложные донесения ему, обер-прокурору, замалчивал неправильно решенные дела и не стеснялся тратить казенные деньги на свои личные потребности. Основываясь на донесении епископа Апастасия, обер-прокурор предложил св. Синоду устранить от должности секретаря Маркевича и, нарядив следствие над обвиняемым чиновником, предать его уголовному суду, и Синод немедленно исполнил желание Хованского, постановив послать указ белорусскому преосвященному об устранении Маркевича от должности секретаря консистории, об учреждении следственной комиссии и представления результатов ее работ, вместе с собственным мнением комиссии на усмотрение св. Синода⁵⁵¹.

Мы уже заметили, что иногда незаконные действия и небеспристрастные отношения кого-либо из представителей местного епархиального начальства к подчиненному ему низшему духовенству делались известными обер-прокурору, благодаря частым жалобам пострадавших лиц, искавших защиты у официального блюстителя законности в церковном управлении или даже осмеливавшихся подавать свои прошения самому государю. В подобных случаях Хованский, при котором священно-церковно-служители, хотя и были лишены возможности, без позволения своих преосвященных, являться в Петербург для подачи жалоб на епархиальное начальство, но сохраняли еще за собой право искать защиты от притеснений и несправедливостей местных властей посредством установленных прошений, отравляемых по почте⁵⁵², принимал самое живое участие в возбуждавшихся делах и предлагал св. Синоду немедленно позаботиться о законном, беспристрастном расследовании поступавших жалоб.

18 марта 1798 года Хованский предложил св. Синоду рассмотреть жалобу, поданную ему, обер-прокурору, пономарем архангельской епархии, каргопольского уезда, никольского прихода, Алексеем Федоровым, обвинявшим местное начальство в присуждении незаслуженного наказания совершенно невинному человеку; утверждая в своей жалобе, что он несправедливо присужден бывшей олонецкой палатой уголовного суда к 3-х рублевому штрафу и наказанию батогами при погосте за «противные продерзости», будто бы сделанные им в церкви, при совершении приходским священником Михаилом Федоровым противозаконного брака, пономарь Федоров просил обер-прокурора защитить невинного служителя церкви и оказать ему свое покровительство. Предлагая Синоду дать законный ход поступившему прошению, Хованский словесно заявил, что Федоров, явившийся в Петербург безо всякого письменного вида, временно .задержан им при синодальной канцелярии. Св. Синод, исполняя обер-прокурорское предложение, определил, отослав просителя, как не имевшего никакого письменного вида, в петербургскую полицию для препровождения к епархиальному архиерею, архангельскому епископу Вениамину, потребовать от последнего немедленного сообщения обо всем том, что заключало в себе прошение Федорова⁵⁵³.

26 апреля 1798 года обер-прокурор предложил вниманию св. Синода, полученное через Трощинского от государя, вторичное прошение пономаря пермской губернии, Белослуцкой слободы, Шишевича, вместе с копией письма тобольского игумена Маргарита к священнику Евдокиму Удинцову; в своем прошении Шишевич жаловался на тобольскую духовную консисторию, утверждая, что, несмотря на указ св. Синода по поводу его первой жалобы, принесенной государю на одного из консисторских членов, игумена Маргарита, и секретаря Пырьева, позволявших себе брать взятки и притеснять просителя, местная епархиальная консистория оставила без должного внимания все его доводы и показания. Хованский, внимательно следивший за состоянием епархиального управления и знавший, что на обвиняемых лиц уже неоднократно от многих просителей подавались государю разнообразные жалобы, предложил св. Синоду лишить игумена Маргарита и секретаря Пырьева всякой возможности оказывать препятствия правильному, беспристрастному расследованию начавшегося дела, так как из прошения пострадавшего пономаря было видно, что, хотя он и предъявлял консистории доказательства справедливости своих показаний, но игумен и секретарь не только не оказались обвиненными, а даже не оставили безнаказанным самого Шишевича. Во избежание повторения таких нежелательных явлений на будущее время, обер-прокурор и предложил удалить Маргарита и Пырьева от занимаемых ими должностей до окончательного решения возбужденного дела и, определив на их места других лиц, совершенно свободных от всяких подозрений, возложить на местного преосвященного обязательство, вместе с консисторией, лично войти в исследование всех обстоятельств, затронутых в жалобе пономаря.

Св. Синод исполнил обер-прокурорское предложение и постановил сделать строгий выговор как тобольской консистории, за ее крайнюю неосмотрительность в отправлении своих служебных обязанностей, так и самому епархиальному архиерею за то, что он не принял личного, непосредственного участия в расследовании дела о взятках, начатого по высочайшему повелению, и не потребовал от игумена Маргарита никакого ответа о письме к священнику Удинцову, обличавшем Маргарита во взяточничестве; местному же преосвященному, по желанию Хованского, было предписано, чтобы он, по получении указа, немедленно прибыл в консисторию и, призвав Шишевича, отобрал у него подлинное письмо Маргарита, а затем, лично допросив игумена, его ли рукой написано письмо, сличил бы последнее с почерком обвиняемого. Вместе с тем, Синод определил, на время производства следствия, отрешить от должности всех лиц, замешанных в деле, назначить для исполнения секретарских обязанностей кого-либо из надежных приказных тобольской консистории, по рекомендации епархиального преосвященного обер-прокурору Хованскому, произвести законное и быстрое расследование дела и о результатах донести св. Синоду⁵⁵⁴.

28 апреля 1798 года Хованский предложил на рассмотрение высшего церковного учреждения, полученное им от государя, вторичное прошение священника тобольской епархии, Пышлинской слободы, Иконникова, жаловавшегося на различные злоупотребления известных уже нам игумена Маргарита и секретаря Пырьева и испрашивавшего высочайшего повеления о расследовании его дела светской командой. Синод, хотя и заявил на обер-прокурорское предложение, что первое прошение Иконникова не было удовлетворено потому, что он сам отказался от своего первоначального намерения, но постановил предписать тобольскому епископу Варлааму, отрешив Маргарита и секретаря от должностей, произвести уголовным порядком следствие по возбужденному делу и представить на окончательное заключение св. Синода результаты произведенного следствия⁵⁵⁵.

Строгий надзор прокуратуры за всей сложной системой церковной администрации, соединявшийся с настойчивыми требованиями от ее представителей точного исполнения действовавших государственных и церковных законов, хотя во многих случаях оказывался небесполезным и для самого св. Синода, обращая его внимание на различные нежелательные явления церковной жизни, но в то же время не мог не вызывать и сильного недовольства в среде синодальных членов. Подобное недовольство деятельностью настойчивого обер-прокурора было тем более естественно, что Хованский и по отношению к самим синодальным членам начал «настаивать на строгом соблюдении всех правил Духовного Регламента»⁵⁵⁶.

Неприязненные отношения к Хованскому еще более обострились вследствие того, что обер-прокурор, но словам «Записок» Яковлева⁵⁵⁷, начал усиленно настаивать на законном порядке в расходовании денежных сумм, остатки которых неофициально распределялись между наиболее влиятельными синодальными членами, уделявшими части их и некоторым епархиальным архиереям. Не имея возможности открыто действовать против неудобного обер-прокурора. часть синодальных членов, во главе с архиепископом Амвросием, решилась неофициальным путем восстановить против него самого государя. С этой целью была составлена записка, заключавшая в себе жалобу на князя Хованского, что он «стесняет духовное управление» и даже может принести большой вред самому православию. Через посредство различных приближенных к императору лиц, записка была доставлена Павлу Петровичу и произвела на него ожидаемое впечатление⁵⁵⁸. Обер-прокурор, не имевший непосредственных сношений с государем, а обыкновенно доставлявший доклады св. Синода на рассмотрение верховной власти⁵⁵⁹ и получавший высочайшие распоряжения по синодальному ведомству через различных влиятельных лиц⁵⁶⁰: Куракина⁵⁶¹, Нелединского-Мелецкого⁵⁶², Трощинского⁵⁶³, Неплюева⁵⁶⁴, не мог ослабить и уничтожить неблагоприятное впечатление, произведенное на Павла запиской синодальных членов, и должен был перенести печальные последствия гнева государя, уволившего Хованского от обер-прокурорской службы и приказавшего ему отправиться на жительство в свое симбирское имение.

5 июня 1799 года архиепископ Амвросий получил от генерал-прокурора Лопухина отношение, где было написано: «сейчас подписан Его Императорским Величеством указ, что обер-прокурор Хованский от службы отставлен»; извещая Амвросия об увольнении обер-прокурора, Лопухин просил его, по случаю отсутствия заседаний в правительствующем Сенате, объявить Хованскому о состоявшемся высочайшем распоряжении⁵⁶⁵.

По удалении Хованского от должности синодального обер-прокурора архиепископ Амвросий, пользовавшийся особенным расположением императора Павла, получил от государя в высшей степени важное повеление – избрать, вместе с другими членами св. Синода, достойного кандидата для замещения освободившейся вакансии обер-прокурора и представить его на высочайшее утверждение. «5 июня», писал архиепископ Амвросий в своем предложении св. Синоду⁵⁶⁶, «государь император указать мне соизволил, чтобы вместе со св. Синодом избрать на место обер-прокурора, по мнению моему и общему, человека способного и достойного заступить и исполнять данную должность и представить избранного Его Величеству на утверждение».

Синод, хотя и воспользовался предоставленным ему правом, но нашел нужным, вместо одного лица, представить на высочайшее утверждение троих желательных кандидатов⁵⁶⁷, из которых первый, Димитрий Иванович Хвостов, императорским указом от 10 июня 1799 года, и был утвержден в должности обер-прокурора св. Синода⁵⁶⁸. «По объявлении мне 13 июня 1799 года Высочайшей воли о бытии обер-прокурором», писал Хвостов по случаю своего нового назначения, «я того ж числа вступил в отправление должности»⁵⁶⁹.

Избрание нового обер-прокурора самим св. Синодом, вместе с не менее важным фактом увольнения Хованского под влиянием жалобы синодальных членов, не могло не отразиться неблагоприятным образом на фактическом положении прокуратуры в высшем церковном учреждении. Избранный св. Синодом, новый обер-прокурор, во всей вероятности под влиянием печальной судьбы своего предшественника, восстановившего против себя синодальных членов, держался в высшей степени миролюбиво по отношению к членам св. Синода и, по-видимому, чрезвычайно легко примирился с возраставшим влиянием архиепископа Амвросия, позволив ему, безо всякой борьбы, сосредоточить в своих руках действительное, фактическое управление всеми наиболее важными делами духовного ведомства. Такой характер отношений Хвостова к членам св. Синода побудпл даже его преемника Яковлева заметить в своих «Записках»⁵⁷⁰, что граф Хвостов, не отличавшийся храбростью перед заседавшими в Синоде «смиренными» архиереями, не занимался делами, как бы следовало, и был обер-прокурором только по имени, так как фактически предоставлял распоряжаться более существенными делами самим синодальным членам, а другими, менее важными, обер-секретарям.

Но мы уже имели случай отметить не вполне объективное и далеко небеспристрастное отношение автора датируемых Записок к описываемым им событиям и лицам. Как бывший синодальный обер-прокурор, высоко ставивший свою должность и признававший за прокуратурой широкие права и полномочия в области церковного управления, Яковлев смотрел на деятельность гр. Хвостова со своей исключительной точки зрения и находил ее не отвечавшей выработанному им идеалу обер-прокурорской власти, что, без сомнения, не могло не отразиться неблагоприятным образом на его отзыве о таком скромном обер-прокуроре, каким был Д. И. Хвостов. И действительно, документы синодального архива, имеющие отношение к обер-прокурорской деятельности Хвостова, заключают в себе немало данных, не позволяющих вполне согласиться с резким отзывом Яковлева об его предшественнике, как только о номинальном обер-прокуроре; напротив, архивные документы дают право утверждать, что Хвостов довольно часто обращался к св. Синоду с разнообразными предложениями, обоснованными на высочайших повелениях⁵⁷¹, и следил за состоянием синодального делопроизводства. По крайней мере, Хвостов неоднократно обращался к синодальным обер-секретарям с предписаниями доставлять ему точные сведения о положении дел, поступавших на рассмотрение св. Синода. «Милостивые государи мои», писал обер-прокурор обер-секретарям синодальной канцелярии 3 июня 1802 года, «со вступления моего в св. Синод, какие были получены мной от разных особ отношения, по которым я предлагал к исполнению св. Синоду, равно и какие во все то время последовали св. Синоду по настоящее число Высочайшие повеления, рекомендую Вам, приказав для собственного моего сведения списать со всех копии, доставить ко мне»⁵⁷². – 30 октября 1802 года Хвостов предписал обер-секретарям в самом непродолжительном времени доставить к нему полный список всех епархиальных архиереев с их викариями, а также архимандритов, игуменов, настоятелей и игумений различных монастырей, и точную ведомость, сколько в 1799, 1800 и 1801 годах оставалось нерешенных дел, сколько их поступило вновь и было рассмотрено Синодом, и какое количество нерешенных дел остается еще ко дню отправления требуемой ведомости⁵⁷³.

Встречаются также в документах синодального архива и памятники внимательного отношения Хвостова к интересам государственной казны, страдавшим от неправильных действий лиц, близко стоявших к денежным суммам, хранившимся в св. Синоде. 22 декабря 1799 года Хвостов писал обер-секретарю Пукалову, что из ордера, данного бывшим обер-прокурором Хованским синодальному казначею Грузинскому, он узнал об одном неисполненном обещании своего предшественника: в ордере от 31 декабря 1798 года, данном на имя казначея Грузинского, Хованский писал, что, хотя члены св. Синода, предложившие ему разменять на ассигнации имевшуюся в синодальной казне золотую монету, и предоставили в его пользу «следовавший на нее лаж», но так как он не считал себя в праве воспользоваться казенными деньгами, то и рекомендовал казначею, по принятии от него ассигнаций, вычесть из обер-прокурорского жалования курсовую разницу между золотыми червонцами и ассигнациями и присоединить удержанное жалование к синодальным суммам. Между тем, в действительности не было произведено никакого вычета из обер-прокурорского жалования, и Хвостов предписал обер-секретарю Пукалову взыскать с князя Хованского или его родственников ту сумму, какой лишилась синодальная казна от простой замены червонцев ассигнациями. 31 декабря 1799 года Хвостов сообщил о своем распоряжении св. Синоду, заявив, что его предшественник взял из типографской суммы золотых червонцев на 254 рубля и вложил вместо них ассигнации без лажа, что, при современном лаже, по 55 копеек с рубля, лишило казну 139 рублей 70 копеек⁵⁷⁴.

Наблюдая за состоянием синодального делопроизводства и интересами государственного казначейства, Хвостов не оставлял без обер-прокурорского надзора и местного, епархиального управления. Когда император поручил архиепископу Амвросию сделать замечание владимирской консистории, несвоевременно донесшей о непозволительных словах, сказанных дьяконом Коровинским по адресу государя, обер-прокурор по секрету разослал всем секретарям духовных консисторий строжайшие предписания о внимательном отношении к исполнению своих служебных обязанностей; «я» писал Хвостов⁵⁷⁵, «назирая за благоустройством, исправным течением и производством дел,... под моим начальством находящихся, наистрожайше предписываю всем секретарям консисторий, в случае возникновения подобных дел, немедленно же приступать к исполнению указа, а между тем обо всем доносить, под опасением за малейшее опоздание отрешения от места и отдачи уголовному суду».

Следя за состоянием синодального делопроизводства и епархиальным управлением, Хвостов делал св. Синоду и разнообразные предложения, но, как позволяют думать архивные документальные данные, не оказывал влияния на синодальных членов и, предоставляя им действовать по собственному усмотрению, легко мирился с утратой и той доли фактического влияния на церковное управление, какое уже успела приобрести прокуратура в предшествовавшее время.

5 марта 1802 года обер-прокурор предложил на рассмотрение св. Синода отношение костромского губернатора об излишней переписке местной духовной консистории с губернским правлением по делу о найденном мертвом теле пономаря Степанова⁵⁷⁶. Губернатор обвинял местное епархиальное начальство в частых незаконных требованиях, предъявлявшихся к губернскому правлению и затруднявших его бесполезной перепиской. Все участие обер-прокурора в обсуждении неправильных действий епархиального начальства выразилось только в том, что Хвостов предложил на рассмотрение св. Синода отношение костромского губернатора и, по желанию Синода, уведомил губернатора о состоявшемся постановлении⁵⁷⁷. – В таком же пассивном положении мы видим синодального обер-прокурора при производстве дела, начавшегося в высшем церковном учреждении по предложению Хвостова, получившего от статс-секретаря Муравьева письмо с объявлением именного императорского указа о рассмотрении прошения солдатки Сторчачки и казака Телембета, обвинявших своего приходского священника «в несносных обидах» и произвольном недопущении их, прихожан, к исповеди и причастию. И здесь обер-прокурор не оказывал никакого влияния на решение возбужденного дела и ограничился только тем, что объявил Синоду императорский указ и принял от него поручение доложить государю о состоявшемся синодальном постановлении, неблагоприятном для жалобщиков⁵⁷⁸.

Не оказывая почти никакого влияния на характер деятельности синодальных членов, Хвостов принужден был даже довольно часто делиться с наиболее влиятельным членом св. Синода, митрополитом Амвросием, самыми важными прерогативами обер-прокурорской власти, и мы видим, что по одним и тем же делам обращались со своими предложениями к высшему церковному учреждению и обер-прокурор Хвостов и митрополит Амвросий. Так, по делу, вызванному прошением, поданным государю священником города Динабурга Герасимом Дюбановичем, 22 марта 1801 года обращался к св. Синоду со своим предложением обер-прокурор⁵⁷⁹, получивший через Трощинского высочайшее повеление рассмотреть миссионерскую деятельность Дюбановича, а 28 июня того же года Синод слушал по данному делу такое же предложение митрополита Амвросия⁵⁸⁰. – 7 февраля 1802 года гр. Хвостов предложил на рассмотрение Синода полученное им, обер-прокурором, от статс-секретаря Муравьева, поданное на высочайшее имя, прошение лишенных священства Самарского и Стефановского⁵⁸¹, а через несколько времени с подобным же предложением обратился к Синоду и митрополит Амвросий, объявивший волю государя о назначении священнического места одному из просителей, Стефановскому⁵⁸², которому ранее Синод нашел невозможным разрешить священнослужение⁵⁸³.

Разделяя с митрополитом Амвросием право прокуратуры выполнять важные обязанности посредника в сношениях верховной власти с высшим церковным учреждением и делать Синоду разнообразные предложения, Хвостов фактически нередко уступал первенствующему синодальному члену и другое важное право обер-прокурора – производить от своего имени переписку по делам духовного ведомства с главными учреждениями и лицами, заведовавшими отдельными частями управления. «Государственный казначей, граф А. И. Васильев», писал, например, обер-прокурор Хвостов в своем предложении св. Синоду от 30 октября 1801 года, «препроводил ко мне копию с присланного к нему от Амвросии, митрополита новгородского и петербургского, списка о духовных особах и чиновниках по синодальному ведомству, для получения медалей,.... с означением, кому какая медаль следует»⁵⁸⁴.

Неудивительно, что когда широкие преобразовательные планы нового Александровского правительства распространились и на духовное ведомство, такой мало энергичный представитель государственной власти в высшем церковном учреждении, каким был гр. Хвостов, избранный обер-прокурором самим св. Синодом и оказавшийся неспособным удержать за прокуратурой, выработанное предшествовавшей практикой, значение в церковном управлении, не мог удовлетворять запросам правительства и должен был уступить свое место более деятельному и энергичному обер-прокурору. 31 декабря 1802 года Сенату и был дан именной императорский указ об увольнении Хвостова от занимаемой им должности; «тайного советника, св. пр. Синода обер-прокурора гр. Хвостова», писал в своем указе император Александр, «Всемилостивейше увольняем по его прошению от сей должности, с произвождением ему прежнего жалованья впредь до определения»⁵⁸⁵.