Ответ на статью г-на В. И.: «Библия и смертная казнь»

[Начала текста нет. – Прим. ред. электронного издания]жание пагубного хаоса мысли, необходимо различать между отдельными лицами и организованным обще­ством и, следовательно, между частным и государственным правом. Ведь только в по­следнее время у нас откуда-то появились доморощен­ные Людовики с претензиями на «L’état c’est moi», с дерзостью неслыханной и с чудовищной манией «человекоубийства», не paзличaющиe между двумя указан­ными видами права. Если же мой оппонент, основы­ваясь на мнимо-евангельской почве, отрицает право­мерность налагаемой законным правительством смерт­ной казни, то логическая последовательность обязывает его провозгласить и все государственное устрой­ство в качестве бессмыслицы с такой точки зрения на одну из крайних мер, употребляемую властью. Но тогда для чего еще содержать войско? Зачем эти тюрьмы и ссылки? Прочь все принудительные кары! Пусть ведут себя «свободные» граждане, как им уго­дно, и пусть «сознательно» убивают, кого только хотят.

Нет, не глаголете на Бога неправду! (Пс. 74, 6). Предоставив Своей Церкви религиозную миссию, к созиданию нравственного миропорядка, Он же призвал государственную власть, как об этом многократно и засвидетельствовано Библией (Суд.17:6; 1Цар. 8:22, 10:24, 12:13, 16:1; 2Цар. 5:3, 7:8; 3Цар. 3:5–15; Пс.19:20; Мф. 22:21; Рим. 13, 1–7 и мн. др.), не обездоленную принадлежащими ей атрибутами, а в силе и полноте их. Самый мир, в качестве творения отражающей бесконечные совершенства своего Творца, должен, поэтому, служить откровением и божественного правосудия, особенно в разумно-свободных существах, к сохранению или к попранию которого отнюдь не может относиться безучастно Сам Бог. Не даром Писание также нередко упоминает о крепкой мышце Его (Ис.40:10, 52:10; Пс.97:1 и др.) устанавливающей требуемое равновесие между высшей правдой и осуществлением её на земле, богоустановленным орудием которого служит государство.

Если бы каким-нибудь чудом одичавшие теперь люди обратились в кротких агнцев, то, разумеется, и государственная жизнь изменилась бы до неузнавае­мости к лучшему. А пока в нас сидит разнуздан­ный «человек-зверь», так называемая «абсолютная­ теория» правосудия оказывается самой целесообразной в настоящем случае. Не страдание, при­чиненное потерпевшей жертве преступником, по спра­ведливости требует соответственного страдания последнего, как это было в Ветхом Завете (Исх. 21:3), ибо само по себе страдание еще не имеет права тре­бовать такого же страдания другого лица, тем более, что оттого, ведь, не выздоровеет сам потерпевший. Скорее бы можно было предположить в наказание средство к вознаграждению за причиненный вред; но само-то вознаграждение еще не есть наказание и вполне обеспечивается так называемым частным правом. Нет, именно оскорбленное правосудие и, прежде всего, само для себя, а не из-за чего либо другого настоятельно требует восстановления нарушенной пропорции и своего удовлетворения посредством наказания. Этого требует святость мирового порядка, указы­вающая на Божью святость, и правосудие и на них опи­рающееся. Кроме следуемого с преступника материального вознаграждения, он нравственно обязан еще удовлетворить самое правосудие: одним первым еще не приводится все in integrum. И если правосудие состоит в пропорциональном взаимоотношении между нравственною ценностью и свободным осуществлением ее в действительной жизни, то отсюда следует, что противозаконная воля должна подвергнуться ограничению в ее свободе и неизбежно соединенному со страданием стеснению жизни, тому, что в принципе является уже «смертью».

Вопрос теперь в том, имеет ли какое-либо основание в Евангелии употребление государством смертной казни? В Своей прощальной беседе (Ин. 15:12–13) Господь сказал: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Трудно допустить, что Спаситель Своими словами учил апостолов пресло­вутому «непротивлению злу» и не предвидел случаев, требующих напряженной борьбы с покушающимися на человеческую жизнь. Достаточно представить себе, что вот на ваших ближних идут враги, а вы заго­раживаете собой первых от последних и, как не­подвижная мишень, принимаете в себя револьверные пули, Потом умираете, чтобы расчистить путь им и до ваших друзей. Это ли служит разумным исполнением завета Христова или существуют другие, лучшие способы его осуществления? Возьмем, вместе с г. Z. (см. «Три разговора» Вл. Соловьева в «Собрании сочинений.», Спб., 1903, т. 8, стр. 473), «бездетного моралиста, на глазах которого чужое и незнакомое ему слабое существо подвергается неистовому нападению дюжего злодея. Что же, по вашему (г. Z. возражает князю), этот моралист должен скрестя руки проповедовать добродетель в то время, как осатаневший зверь будет терзать свою жертву? Этот моралист не почувствует в себе нравственного побуждения остановить зверя силою, хотя бы и с вероят­ностью убить его? И если вместо того он допустит злодеянию совершиться под аккомпанемент его хороших слов, что же, совесть не будет упрекать его, и не будет ему стыдно до отвращения к самому себе?» – «Да ведь, по-вашему, разум и совесть говорят мне только обо мне самом да о злодее, и все дело, по-вашему, в том, чтобы я его как-нибудь пальцем не тронул. Ну, а ведь, по правде-то, тут есть и третье лицо, и, кажется, самое главное – жертва злого насилия, требующая моей помощи. Ее-то вы всегда за­бываете, ну, а совесть-то говорит и о ней, и о ней, прежде всего, и воля Божья тут в том, чтобы я спас эту жертву, по возможности щадя злодея, но ей-то я помочь должен во что бы то ни стало и во всяком случае: если можно, то увещаниями, если нет, то силой» (там же, стр. 476).

Защищая, в силу дарованного ему «свыше» (Ин.19:11; Рим.13:11) божественного нрава, граждан от насильников, государство исполняет свой прямой долг: «начальствующий носит свой меч не напрасно» (Рим.13:4), не ради какого-то странного обычая, унаследованного из варварских времен, но как «Божий слуга», как «отмститель в наказание делающему зло». Поэтому, дорожа своим достоинством в данных обстоятельствах, оно едва ли может свой образец видеть в пресловутом «Маркизе де-Караба», прибывшем

Из чужбины дальней

В замок феодальный.

Машет саблей длинной,

Но в крови невинной...

(Беранже, «Песни» в перев. рус. поэтов. СПБ. 1894, стр. 49).

Ни для легкомысленного смеха, ни для тревожного на­бата по отношению к действительно крайней мере, применяемой властью к преступникам, здесь реши­тельно нет никакого места. Что говорить о том, даже и монархи, по справедливому замечанию Фенелона (Oeuvres de Fenelon, Paris, 1857, т. III, p. 393), «не больше, как только слабые люди, подчас презренные за их личные качества; но leur caractere est auguste, sacre et inviolable. Они только статуи, изображения, иероглифы, но иероглифы верховного величества, почтен­ные ради Того, Кого представляют они. Он определяет каждой статуе свое место и располагает их, сообразно различным степеням, одно под другими». Почтенны в принципе, следовательно, и все функции власти включительно до наложения смертной казни, называть которую «человекоубийством» будет точно только в физическом, но отнюдь не в моральном смысле, об этом поведал нам Сам Спаситель словами о «человекоубийце искони» (Ин.8:44). Когда убивает неугодного ему представителя власти какой-нибудь «сознательный» рабочий, пьяный бродяга или «хулиган», – это будет «человекоубийством»; но когда законная власть, исполняя возложенный на нее тяжелый служебный долг, казнит преступника, она творит «Божье дело» (Втор.1:17) и сама отвечает пред Богом за правильность понимания ею своего служения. «Если и при существовании законов, при страхе и угрозах», пишет св. И. Златоуст (Творения, в рус. пер., СПБ., 1901, т. 7, кн. 1, стр. 179), «злые намерения едва удерживаются, то, когда бы отнята была и эта преграда, что тогда препятствовало бы людям решаться на зло? Какие бедствия не вторг­лись бы тогда в человеческую жизнь? Не то только жестокость, когда злым позволяют делать, что хотят, но и то, когда человека, не учинившего никакой несправедливости и страдающего невинно, оставляют без всякой защиты».

Неужели для г. В. И. и теперь дело представляется все еще неясным? Неужели он будет упорствовать в отождествлении частного права с государственным? Неужели не поймет, что Quod licet Jovi id dedecet bovi? «Все это было бы смешно, когда бы не было так груст­но!» Смешно, как у того профессора-зоолога, кото­рый, перепутав клочки своих лекций, приписал зайцу кровожадность, страшные зубы, раскатистый рев, силь­ные когти, а царю зверей скромные качества «серенького», и потом просил студентов распределить запутанный материал по принадлежности. Грустно, по­тому что ни с того ни с сего оппонент увидел во мне... ну, «известную сутяжницу», щедринскую Марью Петровну, которая «хоша, как христианка, в душе и про­стила Анфисе Ивановне ее обиду, однако, как дворянка, не могла свое звание позабыть и стала искаться на ней судом» (Салтыков. Сочин., СПБ., 1889,т.I, стр. 118). Нравственный закон, настойчиво повторяю, один для всех, но юридическое выражение его в так называемых justitia judicialis и j. rependens неодина­ково в частном и в общественном видах права.

Надеюсь, что г. В. И. не упрекнет в «страхе пред римлянами» высокоученого ректора берлинского университета, проф. Ад. Гарнака, и согласится со следующим его рассуждением (Harnack Adolf, Das Wesen des Christentums, zw. Auf L. Leipzig, 1900, S. 71): «должно ли начальство не наказывать и вместе исчез­нуть с лица земли? Должны ли народы махнуть рукой на защиту собственности в случае неприятельского нападения и пр.? Я. осмеливаюсь утверждать, что Иисус, произнося те слова (нагорн. проп.), совсем и не думал о таких случаях, и что растяжение их в этом направлении свидетельствует о грубом и опасном недомыслии: Иисус всегда имеет в виду только отдельное лицо (hat immer nur den einzelnen im Auge) и настроение сердца в любви. А что такого настроения будто не может родиться в случав преследования своего права, при добросовестном судоговорении и при серьезном наложении наказания, – это предрассудок, в подтверждение которого тщетно ссылаются на букву Христовых изречений, которые ведь, и не претендуют быть законом, следовательно, и юридическими установлениями» (для освежения пылкого воображения г. В. И. насчет столь «радикального» применения к госу­дарственной жизни Христовых заповедей, как мере­щится оно современным «освободителям», усердно рекомендуется прочитать здравые речи в небольшом, но очень дельном сочинении Леонарда Рагаца, под заглавием: «Ты должен», Du Sollst. Crundziige einer sittlichen Weltanschauung. Von Leonhard Ragaz. Freib. и. B. und Leipzig, 1904, S. 146–161). Еще менее заражен таким страхом св. И. Златоуст, по словам которого «одно и то же (вопрос о «не убий») может быть то хорошим, то нехорошим». (Творения, т. 7, стр. 200). Приводимой выдержкой я надеюсь обезвре­дить замечание оппонента насчет указанного им в моей статье «немножечко того и немножечко другого», замечание, влагаемое пророком (Ис.28:7–10) в уста пьяных его соотечественников, «спотыкающихся в суждении», но, к сожалению, еще доселе плодящихся в этом грешном мире. Однако, к Златоусту! «Например, – говорит он против таких «пьяных», – быть носиму на руках в первом возрасти хорошо, а после вредно. Питаться разжеванною пищей в младенчестве хорошо, а после отвратительно. Питаться молоком и прибегать к сосцам в начале полезно, а потом вредно. Носить детскую одежду отроку хорошо, а мужу неприлично. Одень отрока в одежду человека возрастного, будет и смешно, и опасно. Поручи ему производство гражданских дел, поручи торговлю, за­ставь сеять и жать, опять будет очень смешно. И что я говорю об этом? Самое убийство, всеми признаваемое за изобретение лукавого, будучи совер­шено в приличное время, сделало Финееса достойным священнической степени (Числ. 25): «и вменися ему в правду», говорит Писание (Пс. 105, 31). Авраам же был не только человекоубийцей, но, что еще хуже, детоубийцей, и тем самым больше всего благоугодил Богу. Равным образом и Петр совершил двойное убийство, и, однако, это было делом духовным (Деян. 5). Итак, не станем просто судить о делах, но будем тщательно вникать во время, причину, намерение, в различие лиц и во все другие обстоятельства, – иначе нельзя дойти и до истины». О, если бы теперь внимали этим мудрым советам!

Думается, что в приведенной выдержке нет ка­кого-либо «неясного выражения», давшего повод оппо­ненту вразумить меня 13-м правилом Василия В. Весьма сомневаюсь только в полемической пользе этой ссылки. В своем каноническом послании к иконийскому еп. Амфилохию (ер. 188, саn. 13, р. 275. Tom. III. Opp. ed. ВВ.) св. отец предлагает отлучать от ц. общения хр. воинов в продолжение трех лет со времени окончания службы. Производя из одного св. Василия многих «св. отцов» (иначе не могу понять, как г. В. И. решился говорить от лица св. отцов?), оппонент ошибочно утверждает, что они «абсолютно не допускали человекоубийства»: в противном случае, замечу от себя, и хр. воины были бы если не навсегда, то на более долгий срок отлу­чены от ц. общения. Затем, Василий своим правилом не «повелевает», а подает только «совет» каса­тельно временного отлучения, в смысле личного мнения ни для кого отнюдь не обязательный. Даже ригористический Тертуллиан в своем Apologeticus («da es ihm hier so passt», A. Hаrnасk, Die Mission u. Ausbreit. des Ghristentums in den erst, drei Jahrhund, Leipzig, 1902, S. 223) ясно и совершенно спокойно свидетельствует о том, что христиане несут воинскую повин­ность совместно с язычниками: «militamus vobiscum». Правда, в своих произведениях монтанистического характера Тертуллиан изменил такому взгляду: правда и то, что, напр. Ориген и Лактанций отрицали совместимость христианства с военной службой, но «в действительных обстоятельствах эти ригористы не изменили ровно ничего» (Наrnaсk, а. а. О., S. 391), и не дальше, как в Декиево гонение, пред александрийскими судьями находилось уже целое хр. σύνταγμα στρατίωτιχόν (свидет. Дионисия Алекс. в «Ц. Ист.» Евс., 6, 4. За многочисленными примерами отсылаем оппо­нента к цитированным сочинениям и, особенно, к книге: «Die Beteiligung der Christen аm öffentlichen Leben in vorconslantiniscbcn Zeit. Von Dr. theol. Andreas Bigelmair, München, 1902). Но в трех-четырех лицах видеть «всю» Церковь – слишком много; гораздо правиль­нее «исключительные» мнения и рассматривать как таковые, обязанные своим происхождением индивидуальным особенностям данных лиц, в связи c известными обстоятельствами времени и места (ср. напр., вопрос об идоложертвенном в 1Кор. 10).

В заключение извиняюсь пред г. В. И. за искушение, которому подвергся он при чтении моего толкования одного места из Евангелия (Лук. 23:41). Что же касается других недоразумений со стороны оппонента, то своим происхождением они обязаны не моим «думам», а чему-то другому.

30 июня 1900 г.