Эпилог

Решившись говорить о духовно-учебных заведениях, мы прежде всего имели ввиду составить подробное и возможно-ясное описание настоящего неудовлетворительного положения их, разъяснить причины, которые имеют вредное влияние на духовное просвещение, и свои мысли о способах улучшить и исправить духовные училища сделать известными публике и особенно тем, им же ведати подобает. Мы даже сами думали, а от других получали советы все свое сочинение представить духовно-училищному начальству. Но с другой стороны, нам, как человеку пожилому, слишком было известно, что иногда самый добросовестный и отчетливый ученый, или литературный труд не может появиться в свет, или даже в рукописи быть прочитан лицами, высоко поставленными в обществе, от препятствий, которые известны под названием обстоятельств, не зависящих от воли автора. Таким образом нам пришлось, по русской пословице быть между двумя огнями, или еще по другой уже нерусской поговорка, находится между Сциллой и Харибдой. Вздумай быть вполне откровенным и добросовестным. – непременно встретишься с обстоятельствами, независящими от воли автора; начни усердно заботиться об устранении последних, – нужно будет проститься с ясностью, добросовестностью и подробностью. Чтобы пройти между обоими огнями, проплыть между Сциллой и Харибдой, мы прибегали к разным средствам; – изложив факты, нередко предоставляли самому читателю догадываться о заключении, которое из них вытекает; – описав злоупотребления, оставляли на волю того же читателя подумать, как их исправить; опасаясь слишком раздражить некоторые личности, об одном умалчивали, другого касались слегка; – замечания свои высказывали в виде шутки, легкой насмешки, показывали снисходительность к людям, извиняли их привычками, принятыми мнениями, прикрывались равнодушием, даже чем-то похожим на сочувствие и пр. и пр. От влияния всех перечисленных и не перечисленных причин произошло, что в некоторых местах можно нас обвинять в неясности и неполноте, даже заподозрить в недобросовестности, что не один найдется читатель, который не поймет надлежащим образом настоящего положения духовных училищ, превратно истолкует наши замечания о них, не догадается о причинах злоупотреблений и недостатков, ныне существующих и о средствах уничтожить и предотвратить их. Может быть, наше сочинение никогда не выйдет в свет; может быть, немногие, особенно из сторонних для нас лиц, прочитают его в рукописи; но за всем тем нам не хочется умирать с тяжелой мыслью, что нас будут обвинять в вынужденной неясности, недогадливости и неполноте, что станут даже подозревать в недобросовестности. Все сочинение переделать не позволяют нам ни время, ни здоровье, ни другие обстоятельства. Поэтому мы и решились в эпилоге ясно высказать свои мысли касательно следующих четырех пунктов: 1. Можно ли считать нынешнее состояние духовных училищ удовлетворительным? 2. В чем заключается главная причина, от которой зависит это состояние? 3. В чем должно состоять улучшение духовных училищ? 4. От кого ожидать инициативу этого улучшения?

В основание устава всякого училища, конечно, надо полагать некоторые принципы, имеющие отношение ко всем временам, народам и даже сословиям. Но при школьном воспитании более всего следует брать во внимание не идеи давно минувших лет, не предания старины глубокой, а потребности современного общества и даже будущих поколений; училища должны доставлять передовых людей, которые могли бы быть руководителями своих сверстников и даже потомков, а не какие-либо античные фигуры, годные для кабинетов древних редкостей, не образчики, похожие на ископаемые существа; понятие об этих фигурах и образчиках мы можем легко составить по остаткам в Ниневийских развалинах, Египетских пирамидах, Геркулануме и Помпее, в исторических памятниках, в пластах земного шара и проч. и проч. Между тем не обижайтесь г. г. любители преданий и консерваторы старинных порядков особенно же беспорядков если мы скажем, что человечество, может быть, иногда как будто отдыхает, но долго стоять на одном месте не любит; может быть, иногда не торопится подаваться вперед, и даже нередко оглядывается назад, вероятно поджидая вас г. г. консерваторы, но продолжительного застоя терпеть не может. Вот почему идеи, которыми оно руководствуется, и потребности, из них вытекающие постоянно изменяются. И потому, если какие-либо училища не хотят расставаться с старинными преданиями, если управляются по уставу, давным-давно составленному, или если делают в нем перемены не в прогрессивном, а в ретроградном значении; то смело можно сказать, что такие училища не соответствуют современным потребностям. По нашему мнению, хвалиться тем, что мы не двигались вперед, хоть бы напр. пятьдесят лет, значит сознаться, что мы отстали от века по крайней мере на 25 лет. Посмотрим с этой стороны на духовно-учебные заведения.

Первым, по времени, духовным, даже едва ли не первым вообще училищем в России нужно считать старинную киевскую академию, основанную, как выше сказано, Митрополитом Петром Могилой в Братском монастыре. Понятие о ней можно составить конечно по Истории ее, изданной II-м М-ем, но гораздо лучше по Бурсаку Нарежского, по Тарасу Бульбе Гоголя и по Пану Халявскому, кажется, Грицно, Основъяненко. В истории она представлена чем бы ей следовало быть по мысли основателя и чем бы желательно ее видеть; а в романах описана в том виде, в каком действительно находилась. Без шутки ее можно назвать карикатурой на Рим. Во взаимных отношениях воспитанников, в их жизни просвечивал республиканский Рим с консулами, ликторами, плебеями, сенаторами и проч.; все эти днепровские Римляне, подобно Тибрским, любили заниматься также нашествиями на соседние не народы, а огороды и сады, а иногда забыв права римского гражданина, вместо того чтобы кричать ранет et circences, ходили по окнам домов для выпрашивания милостыни, а в своих комнатах сами разыгрывали пьесы вроде тех, как Юдифь отрубила голову Олоферну, а иногда тайком от начальства и светская комедия и трагедии. Над этим республиканским Римом стоял Рим времен императоров, Рим деспотический; не казнивший, конечно, никого смертно, но вместо того щедро награждавший розгами и плетьми. Кроме того, в эти оба Рима было много внесено монастырского от пребывания его в монастыре и еще много схоластического из училищ западной, особенно католической Европы. Таким образом старинную киевскую академию можно назвать смесью карикатурно-республиканского, деспотического монастырского и схоластического элементов.

Духовные училища, которые начали появляться в императорский период нашей истории, долгое время имели основателями, начальниками и учителями те лица, которые воспитывались в Братской академии и передали свое направление воспитанникам.

Мы не хотим сказать, чтобы все духовные училища до 1809 года ничем не отличались от киевской академии; и в них самих, и в образце их произошло много перемен; особенно мало по малу республиканский элемент исчез, или лучше явился в новых формах, консулы заменены цензорами и старшими, ликторы экзекуторами и дневальными и проч.; но прочие три элемента упорно боролись с духом времени и ни за что не хотели оставить училища. В 1808 и последующих годах духовным училищам угрожала радикальная перемена. За преобразование их взялись два гениальных человека: Сперанский, известный государственный муж, и Феофилакт, умерший экзархом Грузии; последнему обстоятельства не позволили обнаружить во всем блеске свой ум и свои административные способности, но он едва ли был ниже Сперанского; его справедливо можно назвать духовным Ермоловым в отношении к Грузии. Эти два замечательных человека хотели дать духовным училищам такое устройство, чтобы воспитанники их были не только отличными богословами, благочестивыми пастырями, но и вполне образованными людьми. Программа, по которой обучался первый курс Петербургской духовной академии, заключала в себе не только все тогда известные богословские науки, но и философию, эстетику (заметьте не риторику, а эстетику в 1809 году!), физику, естественные науки, всеобщую и отечественную историю, математику, даже высшую, классические, а также французский и немецкий языки. Столь обширную программу едва ли ныне можно встретить в таком-либо факультете университетов. Не нужно забывать, что многие преподаватели были вызваны из-за границы. Кажется, всякому видно, чего хотели Сперанский и Феофилакт. На какой бы высокий степени стояло духовное просвещение, если бы они им руководили до своей смерти, или если бы духовными училищами управляли по их идеям. Но 1812 г. был для обоих роковым годом; но… но… и идеи Сперанского и Феофилакта начали мало по малу забываться. В уставе духовных училищ, появившемся после окончания первого курса Петербургской духовной академии, опущены были многие предположения их; напр. наставникам семинарий и академий не дано права избирать инспекторов и представлять кандидатов на ректорские места; от петербургской академии удалены все не только иностранные, но и светские русские профессора; из программы духовных училищ исключены естественные науки и пр. Потом… Потом… ректорами даже семинарий перестали делать протоиереев, поручали эти должности не докторам, как предполагали Сперанский и Феофилакт, не всегда магистрам уже и кандидатам, а даже лицам, не имевшим академических ученых степеней; ныне не только ректорствуют, но и инспекторствуют, чуть не во всех семинариях одни монашествующие лица; профессоры семинарии лишены всякого участия в управлении ими; – вместо философии предписано было читать жалкие учебники Баумейстера и Винклера; вместо эстетики стали преподавать риторику Бургия и Лежая; появилось и утвердилось разделение предметов на первостепенные и второстепенные; последние tacito modo, а французский и ненецкий языки официально предоставлены произволу воспитанников, т. е. ими вовсе перестали заниматься и проч. и проч. Не правду ли мы сказали, что из четырех элементов старинной Киево-братской академии три последних элемента вполне господствуют в духовных училищах, впрочем неприкрытые, пораскрашенные кое-чем новейшим. Таким образом из наших слов очевидно, что в духовные училища современные потребности не могли войти официальным образом; им удовлетворяли и удовлетворяют non ex officio, sed ad libitum некоторые усердные и образованные наставники, и потому даже a priori можно уже правдоподобно заключать, что состояние этих училищ в высшей степени неудовлетворительно. После этой, так сказать, нашей теории, обратимся к опыту, или лучше припомним то, что было сказано во всех частях нашей статьи.

Кажется, г. г. читатели, вы если только прочитали всю нашу статью, не станете требовать, да и не ожидаете от нас, чтобы мы состояние духовных училищ назвали удовлетворительным. Да и справедливо. Разве можно считать удовлетворительным состояние тех училищ, где наставники при недостаточном, а иногда чуть не нищенском жалованье, не получая ни наград, ни поощрений, ни ободрений, находясь в унижении, не имея поводов восхищаться своим прошедшим, быть довольными своим настоящим и предвидеть хоть какое-либо утешение в будущем, большей частью механически – по одной форме исполняют свои педагогические обязанности, ограничивают свои лекции словами: отсель и досель, не объясняя почти ничего, требуют буквального чтения уроков, не только не развивают любознательности детей, а даже часто убивают ее и обращают школьную жизнь в какую-то пустую церемонию, в механическую работу, в невыносимую барщину; – где в класс приносят шарманку; – где то прочитают вызубренный урок, то попоют всемирную славу, то поиграют на принесенном инструменте? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где воспитанники чрез десять лет своего школьного образования на вопрос: как читается пятая заповедь отвечают правилом об извлечении квадратного корня; – где студенты академий не умеют различить заглавие от содержания параграфа, или понять, что если человек имеет две главных части, то нельзя доказывать, что в нем их три; – где профессора академий покорнейше просят поступивших к ним воспитанников забыть все приобретенные ими в семинариях сведения, как вредные при слушании академических лекций, или советуют благодарить семинарских наставников за то, что последние ничего не сообщили им и тем, по крайней мере не повредили их образованию; – где умеют возбудить такую любознательность и расположение к наукам, что даже магистры академий не разрезают листов Христианского чтения по целому году и тем хвастаются; – где студенты свои учебные тетради передают всесожжению, или нарочно напиваются, чтобы изрыгнуть на них свои vomissements; – где оканчивавшие курс семинарии считают Axaию и Македонию за имена людей? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где начальнические места раздаются не по способностям, даже не по делам, а единственно по той одежде, которую наставники носят, – где от этого над престарелым, опытным и дельным наставником делается начальником его ученик, или сын его ученика; – где притом этот молодой начальник считает свою педагогическую должность временной станцией, переходом к другой высшей, вожделенной должности и исполняет ее так, чтобы не было только повода отставить его; – где в наставниках сознание личного достоинства развивается и поддерживается обязанностью скидать за несколько саженей фуражку, стоять без нее в сильный ветер и мороз, распростираться пред властями подобно ползающему растению, или пресмыкающемуся животному? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где учебники остаются без изменения по полу-столетию, большей частью написаны слогом устарелым, трудным даже для взрослых людей; – где старый учебник, признанный уже негодным, не заменяется новым, одобренным, единственно потому, что несколько экземпляров его еще не раскуплены; – где автор нового не дождется издания его в десять лет; – где опытные и сведущие наставники лишены возможности составлять учебные руководства, а едва кончившие курс семинаристы хватаются за их сочинение; – где учебники передаются на предварительное рассмотрение чуть не ученика уездного училища; – где выписка их продолжается более года, а иногда соединяется с какими-то мистическими церемониями, очень выгодными для карманов отцов – начальников; – и где от этого дети принуждены бывают переписывать целые десятки печатных листов? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где под видом логики учат не основательному мышлению, но схоластике, софистике и резонированию, – а под названием словесности приучают не излагать живым русским языком свои мысли и чувствования в человеческих формах, а писать какие-то хрии, выписывать свои словесные и ученые произведения казенными мыслями и чувствованиями; – где от этого описание Московского кремля кажется труднее доказательства нематериальности и бессмертия души, а воспоминание о родине основывается на законах центробежной, и центростремительной силы, – где обучают латинскому языку посредством калькулюсов и трешников; – где булочник Терешка имеет возможность участвовать в лингвистических упражнениях вместе с учениками; – где обучение географии состоит в мазании карточек; – где для успехов в классических языках заставляют переписывать дюймовыми буквами вокабулы по пяти раз; – где для опровержения русского раскола приказывают учить на память десятков пять названий книг, их форматы, места и года издания, или тоже учить на память, как тексты Св. Писания бестолковые мнения раскольников, выраженные бестолковейшим языком? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где множество привилегированных особ; где лентяй письмоводитель, пьяница певчий, ректорский племянник или келейник звонарь – ученик и проч. переводятся из класса в класс и оканчивают курс за свои канцелярские маранья, за свои распевания произведений Бортнянского, за свои трезвоны и раздувания кадила, за надевание шуб и калош, за разлитие чая, вытиранье чашек; – а бедный труженик-ученик остается в том же классе, или исключается за штатом из училища? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где при публичных испытаниях на поклоны и поклонения, на принятие благословений, на благодарственные и приветственные рацеи и вирши, а иногда и на воспевание разных гимнов употребляется чуть не столько же времени, сколько и на ответы учеников, приготовленные, впрочем, за несколько дней; – где при частных испытаниях наставники, делаясь ответственными подсудимыми лицами сквозь пальцы смотрят, а часто и прямо соглашаются на все проделки, посредством которых молодое поколение обманывает пожилых, и иногда и поседелых экзаменаторов; – где ученики при помощи складок, помарок и печаток выбирают пред глазами начальника билеты им известные; – где взятый билет опускают в карман, и вместо него берут другой наперед заготовленный; – где на билете написано чуть не все содержание его. Разве можно считать удовлетворительным состояние тех училищ, – где на экзаменах все ответы оцениваются только начальниками, из которых один ученическую проповедь принимает за произведение древнего духовного писателя и советует ей подражать, другой соглашается, что дважды два только в арифметике равны четырем, а в алгебре составляют шесть, третий допускает, что земля имеет пышкообразную форму, что в луне есть вены и артерии, что человек более 80 лет жить не может, что все звезды, упавшие не землю, могут поместиться на ее поверхности; где эти многоученые и велемудрые мужья автократически изменяют наставнические списки, сочиняют аттестаты, человека, ничем почти не занимавшегося, отмечают чуть не отличным по успехам во всех предметах только потому, что он у их милости записан высоко в списке? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где ревизоры приезжают для замазывания делишек; – где ревизор и вместе высший начальник училища приедет на один или на два экзамена и затем поручит ревизуемому начальнику самому все обревизовать и составить отзывы о себе, о своих приятелях и неприятелях; – где ревизор и ревизуемый, живя в одной квартире, стараются только о том, как бы взаимными вежливостями поболее помучить друг друга; – где они оба на обеды, вечера и разные угощения несравненно больше употребляют времени, нежели на испытание учеников? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где молитва налагается на учеников, как наказание; – где заставляют мальчика заучивать бесчисленное множество непонятных молитв, икосов, кондаков, тропарей, акафистов и пр.; – где за час до службы собирают учеников, морят их холодом в не отопленном зале, ставят в церкви где-либо на чердаке, откуда не видно даже иконостаса, утомляют продолжительной службой до последней степени; – где ученики – будущие наши пастыри – получают отвращение от Божественной службы; бегают от нее во все закоулки, лучше соглашаются провести время в подвале, на дворе, нежели в церкви? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где намеренно, или не намеренно, – все равно – учат казенному смирению, послушанию, далее лицемерию, убивают всякую самостоятельность характера; – где из мальчика хотят сделать не разумно-свободное существо, а бессознательную машину; – где ученики нередко от своих педагогов получают практические уроки по части трезвости, поддерживая их при возвращении с ботанических экскурсий, или по окончании дня празднования рекреаций, смотря на их веселые лица во время ревизорских послеобеденных экзаменов, слушая рассказы о встречах, угощениях и проводах ревизоров? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где нравственность измеряется расстоянием между землей и подолом надетого сюртука, или оценивается покроем фуражки; – где принимаются меры, чтобы воспитанники или вовсе никуда не выходили, или знакомились только с дьячками, мещанами, половыми, приказными; – где существуют казенные признаки, по которым можно отличить виноватого от правого, нравственного от безнравственного; – где ханжам, лицемерам и плутам открыто обширное поле выказывать небывалые в них добродетели, а честные и нравственные люди решаются перестать молиться Богу, чтобы их не смешали с подобными фигурантами? Разве можно считать удовлетворительным состояние тех училищ, где ученики назначаемые к общественной жизни, воспитываются так, как будто бы им придется после жить не между людьми, вне человеческого общества; где лицам, которым даже нельзя не жениться, навязываются мизогенические понятия; – для мнимого поддержания нравственности облекают учеников в такую одежду, что им стыдно показаться в хорошем доме и даже на улице и кроме того угрожает опасность быть принятыми полицией за подозрительных людей? Разве можно считать удовлетворительным состояние тех училищ, где ни один класс не отапливается в самые жестокие морозы, кроме класса, в котором изволят преподавать лекции сами начальники; – где в таких классах мерзнут чернила, наставники не скидают ни шуб, ни меховых калош, обвязывают головы платками, и даже надевают фуражки, а ученики наживают неизлечимые ревматизмы, головные боли; – где в столовой они знакомятся с такими гастрономическими неприятностями, что после их не удивляет ни одно самое дурное кушанье; – где и в хлебе и во щах попадается столько наливочных и других мелких существ, что даже в постные дни воспитанники скоромятся: – где начавшееся химическое разложение говядины и рыбы заставляет их бегать из столовой; – где ученики из щей или квасу вытаскивают животных серенького цвета за хвостик и потом исключаются из училища, как негодяи, за то, что свою находку показали своим товарищам, а не скушали ее, или опять не положили во щи и квас? Разве можно считать удовлетворительным состояние тех училищ, где отец платит порядочную сумму за прием в училище своего сына, хотя он привозит его на основании указов; – где ему доказывают, что это не взятка, а законная контрибуция, необходимая на бумагу, чернила, перья и прочие расходы, которые истратятся на его сына, пока он станет учиться; – где те же отцы лучше соглашаются просидеть за возом или за углом, нежели попасться на глаза отцу начальнику, который зазовет их к себе напиться чайку? Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где ученики сами метут классы, дежурят дневальными у своих наставников и начальников, носят для них воду, работают на огородах, разбирают дровяные плоты, переписывают книги и тетради. Разве можно назвать удовлетворительным состояние тех училищ, где для мнимой нравственности не позволяют мальчикам поиграть, где содержат их в отвратительной нечистоте, не заделывают по десяти лет трещин в стенах: – где полы моются только в каких-либо торжественных случаях и покрываются таким крепким слоем грязи, что его не соскребет никакой заступ; – где накожные болезни называют бисером; – где распложается такое множество мелких насекомых, кусающих неопрятное человечество, что они являются как бы целым воинством; где высокопочтенные начальники доказывают, что эти отвратительные существа сотворены для очищения ученической крови от примешавшихся к ней дурных элементов; – где в больнице запрещают из экономии тратить суммы на лекарства; – где медики советуют поскорее брать больных из больницы, чтобы к ним не пристала тифозная горячка? Разве можно назвать удовлетворительным состояние училищ того сословия, которое по своим обстоятельствам только и может отдавать детей в эти училища, а между тем в самой средине ученья поставлена такая застава, чрез которую переходит не более половины, а иногда одной трети их; – что поэтому обстоятельству остальная половина, или даже две трети исключаются из училища и наполняют собой то сословие, которое клеймят названием подьячих; – что еще затем огромная часть не доучившихся детей принуждена оставлять свободное сословие и приписываться к обществам мещан и государственных крестьян?

Извините, добрые читатели, что мы из своих разве можно и проч. составили слишком длинную риторическую фигуру, называемую единоначатием; ее еще можно было бы сделать длиннее, потому что мы не тронули множества других не менее прискорбных разве можно. Но наше единоначатие в том даже объеме, в каком мы его предложили весьма хорошо показывает дурное состояние духовных училищ вообще; называть его удовлетворительным не только не логично, но даже бесчеловечно, противозаконно – чуть ли не безбожно; если его похвалить, то, кажется, не найдется других училищ, которые можно было бы назвать дурными. Мы теперь вспомнили разговор, происходивший в котором-то из сороковых годов между наставниками одной из духовных-академий; участниками в разговоре было несколько священников и других лиц, воспитывавшихся в той же академии. Разговор коснулся истории Православной церкви. Один любитель чудес предложил вопрос: чем можно доказать, что русская православная церковь состоит под особенным Божьим покровительством? В доказательствах, разумеется, недостатка не было. Между собеседниками был пожилой профессор, человек вообще говорливый, но который вовсе не принимал участия в разговоре, а только изредка саркастически улыбался. Когда заметили эту странность, то спросили, почему он так упрямо молчит и даже как будто посмеивается. «Я удивляюсь, отвечал профессор, что вы ученые люди, магистры и кандидаты, доказываете старинную истину одними старинными доказательствами, а между тем не коснулись самого современного доказательства, которое притом яснее всего подтверждает, что не только православная церковь, но и белое духовенство и все духовные училища состоят под особенным Божественным покровительством. Скажите-ка ученые люди: в чем оно состоит?» Опять принялись доказывать, но когда профессор упрямо говорил, что все приводимые доказательства не стоят ничего в сравнении с доказательством, им самим изобретенным, то собеседники упросили упрямца объяснить открытие его. «Да, сказал профессор, духовные училища, а, следовательно, белое духовенство, и еще, следовательно, православная церковь действительно пользуются особенным покровительством Промысла. В самом деле посмотрите на духовные училища, в которых мы имели честь воспитываться, а теперь сами других учим, ведь кажется, в каждом из них приняты верные меры для того, чтобы воспитанники были и глупы, и безнравственны, и не набожны, и даже больны. Но всем человеческим расчетам следовало бы ожидать, что из них никогда не выйдет ни одного порядочного человека в умственном и нравственном отношении; а между тем, сколько дельных, умных и даже здоровых людей из них выходит? Как вы объясните все это, не допустив особенного участия Божественного Промысла в деле духовного образования? По моему мнению, прибавил профессор, мое доказательство нужно внести во все истории русской православной церкви, а мне за открытие его дать демидовскую премию.» Может быть в словах профессора есть плеоназм, и ирония; но задняя мысль, которую он хотел выразить в своем доказательстве, верна, т. е. что духовные училища находятся в дурном положении, мы сказали бы даже в безнадежном, если бы не были уверены, что их можно исправить и улучшить.

В своей статье мы нередко касались очень щекотливых предметов; но теперь нам нужно говорить едва ли не о самом щекотливейшем пункте, именно, отчего главным образом зависит неудовлетворительное состояние духовных училищ? По местам мы делали намеки на этот пункт, но и они обратились в обстоятельства, от воли автора независящие. Что же теперь должно последовать, когда мы выскажем свою мысль прямо, открыто, с доказательствами. Да! очень щекотливо и даже не безопасно для нас! мы это знаем. Но правда выше и впереди всего. И так, по нашему мнению, главное обстоятельство, от которого зависит неудовлетворительное состояние духовных училищ, заключается в том, что начальнические места в семинариях и академиях исключительно предоставлены монашествующим лицам, что они для себя находят более приличным, выгодным и необходимым быть и слыть благочестивыми иноками, нежели хорошими педагогами, что ученое поприще для них вещь второстепенная, побочная, – временная станция, – только средство достигнуть высших степеней иерархии, и что они, может быть, по неотразимым обстоятельствам, находят вынужденным смотреть на училища, как на послушников и будущих иноков, на себя, не как на ректоров, или на инспекторов, а как на игуменов или архимандритов, и этими соображениями руководствоваться в управлении училищами. Вот в чем заключается главная причина неудовлетворительного положения духовных училищ! Высказанная нами мысль вовсе не нова; – ее на словах давным-давно передают друг другу все знакомые с состоянием духовно-учебных заведений. За всем тем, появляясь в печати, она должна непременно себя защитить. Итак, любезные читатели, послушайте что мы скажем в подтверждение своего мнения. И вас, г. г. прогрессисты, покорнейше просим не сердиться на нас за нашу правду. Между вами есть у нас знакомые, были даже друзья, не от одного из вас мы получили благодеяния и помним их, не одному из вас и сами делали добро, слыли и слывем даже между вами человеком не глупым и честным, служба нас не интересует, жизнь приближается к концу, значит в нашем отзыве о ваших отношениях к училищам нельзя подозревать злонамеренности, близорукости, зависти и прочих дурных качеств. Повторим, мы говорим правду по внутреннему убеждению. Послушайте же нас!

1. Сравнивая обеты поступающего в иночество, правила, обычаи, привычки монашеской жизни с педагогическими обязанностями, которые возлагаются на воспитателей духовного юношества, едва ли не всякий даже с первого раза заметит, что одному и тому же лицу добросовестно и во всем объеме исполнять те и другие трудно, даже едва ли возможно; тут или навлечешь на себя подозрение в холодности и равнодушии к монашеским обетам и правилам, или станешь воспитывать детей по обычаям отшельников Афонской горы и степей Фиваидских. Таким образом А. поступающие в монашество дают обещание сохранять девство во всей его чистоте. Необходимость исполнять этот обет, презрение не только братии, но и всех православных христиан к нарушителям его, похвалы девству, которые можно встречать в Св. Писании и которых особенно много в отеческих сочинениях, желание устранить даже повод к мысли о несоблюдении этой высокой добродетели издавна уже были причиной, что строгие старцы и аскеты с недоверием и даже презрением смотрели на прекрасную половину рода человеческого. В католические монастыри вовсе запрещен вход женщинам; там иному брату целые годы не удается видеть никого, кроме мужчин. У нас, конечно, нет столь решительного разъединения; но у нас редкий суровый старец посмотрит в лицо женщины; всякий почти настоятель сделает строгое взыскание с послушника, который засмотрелся хотя бы издали на мимо идущих дам. Иногда можно услышать нелестные названия: еввино исчадие, орудия сатаны, соблазнительницы и пр. Люди, которые пропитаются подобными идеями, или по своему положению должны показывать себя ревнителями их, по крайней мере не противниками, естественно почти поневоле сочтут обязанностью развивать их и в учениках, над которыми сделаются начальниками; если не убеждение, то спасение прослыть человеком, действующим не по-монашески, расположит их к этому. Вот отчего в духовных училищах многие начальники стараются так содержать воспитанников, как будто бы им всем предстояло поступить в монашество, внушают если не словами, то распоряжениями ту мысль, что женщина есть самый страшный наш враг, что ее избегать нужно с большим старанием, нежели чумы и холеры и пр. Но вместе с тем лица нашего белого духовенства, в которое поступают воспитанники духовных училищ, непременно должны вести жизнь брачную. Неужели и после этого можно сказать, что строгому, суровому и добросовестному иноку легко быть воспитателем детей, предназначаемых непременно к супружеской жизни? Кроме того, сколько есть шалостей у воспитанников, которые целомудренному и девственному иноку даже не захочется разбирать? А начальник их непременно должен разобрать. Б) Всякий человек, поступая в иночество, отказывается от всех не только соблазнов, но и удовольствий мира, и как бы вполне, по крайней мере, невидимому, разрывает связь с ним. Все его чины, отличия, привилегии, титулы не переходят с ним за монастырский порог; гражданские права по наследствам уничтожаются; ни сам он не может получить, ни другим передать наследства; самое имя, данное ему при крещении, заменяется другим; родственные связи прерываются; он, по меткому выражению, обручается с церковью, если мужчина, или унствещивается Христу, если женщина. Чтобы мир своими соблазнами и удовольствиями не увлекал и не развлекал набожных иноков, в католических монастырях предписано им не выходить за ограду, как можно реже иметь сообщение с людьми и пр. У нас, конечно, такой изолированности не замечается; но едва ли какой-либо благочестивый инок решится отозваться благоприятно о мире с его соблазнами и удовольствиями; редкий не вздохнет, услыхав, что кто-либо из братии часто любит сближаться с светом; редкий не одобрит вас, если вы станете выражать презрение к суете мирской и изъявите желание принять на себя ангельский чин. Если бы кто-либо иначе стал действовать и говорить, то его осудят и братия и миряне. После этого вовсе не удивительно, что инок и особенно начальник иноков, сделавшись начальником училища станет мальчиков отделять от мира монастырскими же средствами. Ведь если, для сохранения нравственной чистоты, даже взрослого человека опасно выпускать из монастырской ограды; то не следует ли вполне запереть неопытного отрока или юношу, чтобы предостеречь их от соблазнов мирских? А если же выпускать, то позволять им ходить к людям простым душой, не избалованным от счастья, не пресытившимся земными благами, т. е. к чтецам, заслуженным воинам, бедным служителям фемиды, а не к их Высоко-благородиям, Высокородиям, Превосходительствам; последние лица сразу внушат превратные понятия об отношениях человека к миру. Отступить от таких распоряжений открыто разве редкий инок-начальник посмеет из опасения прослыть в глазах ревнителей буквы закона развратителем духовного юношества. Но по гражданским и даже церковным отношениям нашему белому духовенству нужно знать свет и людей, чтобы управлять их совестью, как мы об этом уже говорили. А теперь скажем, что инок – начальник училища или должен отказаться при управлении им от монастырских идей и навлечь подозрение в нежелании следовать им, – или воспитывать будущих наших пастырей так, чтобы они имели понятие о своей пастве по тем сведениям, которые можно приобрести, смотря на мир из училищных окон, или понимая его по идеям отшельников. Подумайте – нет ли какой-либо тут несообразности?

2. Трудна для инока борьба с миром; но не легко ему устоять и против другого врага – против своей плоти, против похотливых ее требований, против страстей и пожеланий, против сластолюбивых внушений. Не без причины же помещенные в четьи-минеях жития святых подвижников так часто рассказывают, что искуситель рода человеческого большей частью вовлекал отшельников в искушение чрез их плоть. Чтобы предохранить иноков от столь опасного врага, им советуется всячески изнурять, ослаблять, даже умерщвлять его; с этой целью запрещается им мясная нища, ограничено употребление рыбной, и даже растительной, налагаются посты и говенья. Поэтому-то утучнение плоти считается позором для инока, а постническая жизнь со впалыми щеками, с бледным лицом составляет высшую его похвалу. Слова: он питается одними просфорами, или кушает раза три-четыре в каждую неделю великого поста придают иноку характер святого в глазах благочестивых людей. Возьмемте теперь начальника иноков, сделавшегося начальником духовного училища. Если он добрый, честный, бескорыстный и благоразумный человек, то не станет хлопотать об умерщвлении плоти воспитанников. Но если… (ведь каких людей нельзя встречать даже между иноками?) то как ему удобно будет прикрывать свои злоупотребления по экономической части аскетическими изречениями? Как прилично сказать воспитанникам, жалующимся на дурную пищу: не о хлебе едином жив будет человек? Как легко пред взыскательным мирянином объяснить свои распоряжения касательно того, чтобы плоть воспитанников не восставала против духа? Говори и поступай так светский человек, его, Бог знает, чем бы не назвали и не сочли. А тут чего доброго, в глазах чьих-либо можно прослыть благонамеренным, даже благочестивым человеком за такие дела, за которые следовало бы отдать в уголовную палату? Как в самом деле, прикрывшись чем-нибудь, безопасно делать злоупотребления и прикрывать их благоприличными объяснениями!

3. Сохранение девства, борьба с миром и плотно требуют от инока чрезвычайного напряжения сил, часто нечеловеческих усилий. Чтобы поддержать колеблющегося, подкрепить ослабевающего, не дать упасть идущему по столь скользкому пути; монашеские правила предписывают инокам как можно чаще обращаться к Богу с молитвой и испрашивать у Него небесную помощь. Встань утром, читай молитвы по пробуждении от сна, слушай затем утреннюю службу; немного отдохнув, ступай к литургии; после подкрепи свою изнемогшую плоть скудной пищей в трапезе, но и здесь начинай и оканчивай обед общей молитвой, да и во время утомления голода внимай одному из братии, который читает какое-либо назидательное поучение, – затем недолго ждать вечерни; отстояв ее, дома прочитай молитвы на сон грядущий. Прибавьте к этому, что в святых обителях Божественная служба совершается, по крайней мере должна совершаться медленно и торжественно, пение в них протяжное, чтение вовсе не похожее на то, которым угощают нас православных христиан дьячки, а внятное, с чувством, с расстановками. Присоедините еще обязанность всякого инока в своей келии сделать по уставу не одну сотню земных поклонов (для верности счета в этом случае даны так называемые четки), и тогда поймете, что молитвословие и божественная служба должны занимать чуть не всю жизнь инока. И вы, любезный читатель, может быть, сами не часто посещаете храм Божий, не бываете довольны приходским священником, когда он продолжительно служит литургию (к утренней и вечерней службе, верно, вы не ходите) а между тем вы же осудите инока и особенно начальника иноков, если он не исполнит в точности монастырского устава касательно молитвы и посещения храма Божия. Возьмем теперь этого начальника, сделавшегося начальником духовного училища. Что ему делать, если он должен бывать в одном храме с учениками? Вздумай показать снисхождение к ним, тогда сразу навлечешь на себя подозрение в нежелании соблюдать монастырский устав, по крайней меpе потеряешь случай выставить на вид свою приверженность к нему. И потому как ему не решиться приказать совершать богослужение и в семинарской церкви также продолжительно читать утренние и вечерние молитвы в таком же объеме, как и в монастырях? А между тем, несмотря на всю естественность подобных распоряжений, ученики, как мы уже видели, приучаются тяготиться богослужением, бегают от него чрез заборы и каменные стены, сидят в подвале или на чердаке и пр. и пр. Что? неужели и здесь вы не увидите несообразности.

4. Несмотря на продолжительное время, которое всякий инок обязан истрачивать на богослужение и молитвословие, у него еще останется немало свободных часов, проводимых им в келейном уединении. И эти часы он не имеет права употреблять, подобно нам мирским людям, на какие-либо светские развлечения, на разговоры о мелочных житейских предметах, на шумные собрания, забавные игры и пр. Инокам и тут предписывается вести между собой беседы душеспасительные, углубляться во внутренность их души, размышлять о соделанных прегрешениях. И если бы даже молодые, веселые послушники позволили себе открыто порезвиться, побегать; то и им было бы сделано строгое внушение о неприличии такого поведения. Но не у всякого достанет уменья и опытности самоуглубляться и ничем внешним не развлекаться. Как пособие в этом случае предписывается чтение душеспасительных и назидательных книг, сюда, разумеется, относятся Св. Писание, богослужебные книги, Творения святых отцов, сочинения отечественных наших духовных писателей, благочестивые печатные размышления и пр. А с другой стороны отсюда решительно исключается, вся так называемая светская литература, все ученые статьи о предметах светских наук и пр. Теперь понятно, каким образом благочестивый инок станет выражать, письменно, свои мысли, если у него появится расположение к тому, и о чем начнет писать. Дозволенные ему для чтения книги говорят только о религиозных предметах, написаны языком славянским или полурусским; – мы уже выше заметили, что большая часть даже современных духовных писателей чуждается нынешнего литературного языка. Таким образом, дух, содержание и слог сочинений иногда будет резко отличаться от произведений какого-либо светского литератора. Теперь опять возьмем того инока, который или действительно убежден в истине монастырского взгляда на светские развлечения, на мирские забавы, литературные занятия как свои, так и других людей, или по крайней мере сочтет нужным показывать, что он держится этого взгляда. Как ему надо действовать, если он сделается начальником духовных училищ? Как ему не посоветовать мальчикам, чтобы и они вели себя скромно и степенно, не играли, не резвились даже для поддержания здоровья? А если бы уже по каким-либо соображениям, или из снисхождения к возрасту дозволить им поразвлечься; то начальник, разумеется, изберет те игры, которые его самого услаждали в детстве, т. е. горелки, чехарду, градки и пр., но не танцы, или даже гимнастку. – Боже сохрани! их допустить. Относительно распоряжений по части чтения книг мы много говорили в главе о риторике; там же объяснено нами происхождение казенных мыслей, казенных чувствований, там показаны отличительные свойства семинарского слога, все это известно, повторять незачем, и все это продолжится до тех пор, пока взгляд на преподавание словесности будет основываться на монастырских идеях, пока начальники духовных училищ будут находиться в необходимости даже посредством ученических хрий и энтитем выказывать, что они существенным образом иноки, а не педагоги. А между тем мы тоже много уже говорили о том, что мальчику, если бы даже он после сделался пастырем наших душ, нужно побегать, порезвиться, нужно иметь развязность, ловкость, нужно выражать свои мысли не в тех формах и не в тех словах, в которых никто не выражает своих мыслей, что без литературного, современного языка поучения священника не произведут на нас православных христиан глубокого впечатления. Г. читатель, не найдете ли и здесь противоречия между иноческими и педагогическими обязанностями инока-начальника? Подумайте, а кстати подумайте и вы, отцы начальники!

5. Нельзя ожидать, чтобы настоящее иноки, как люди, умершие миру, и прервавшие связь с ним, и слишком высоко могли думать о светских – человеческих науках и стали ими заниматься. В самом деле, о чем говорят эти науки? Разумеется, о явлениях материального мира, о событиях, случившихся в роде человеческом, о новых открытиях и изобретениях, о вновь вырабатываемых идеях и пр. Но инок все время должен проводить в богомыслии, в оплакивании своих прегрешений, в молитвословии, в занятиях Божественными предметами, в чтении книг, говорящих об этих же предметах, – к чему ему теперь заниматься материальным миром? – Инок умер миру, зачем же ему знать о событиях этого грешного мира, об открытиях, которые интересуют его? Инок разорвал свои связи с миром; а занятие светскими науками разве не может вновь возобновить эту связь? Притом светские науки вполне открывают свои тайны только тому, кто продолжительно ими занимается, увлекают того, кто вполне себя им посвящает, где же теперь иноку заниматься этими науками, когда более половины свободного от сна времени ему надо находиться при богослужении, или проводить в келейной молитве? Теперь опять возьмемте настоящего инока-отшельника, или желающего казаться таким. Что делать ему, когда он будет начальником духовного училища? Ведь нельзя же светские, человеческие науки в монастыре, между братией считать никуда не годными, а в семинарии или академии между профессорами признавать нужными. Кроме того, воспитанники духовные предназначаются быть священниками, которых обязанности и сан имеют очень большое сходство с обязанностями и званием инока. И потому отчего не доказывать, что светские науки для нравственной и религиозной жизни вовсе не необходимы. Ну, а если еще мы сами не слишком сведущи хоть бы напр. в гражданской истории, математике, физике и пр., тогда уже почему не осмелиться на более решительный шаг? Почему не распространять и не поддерживать мнения, что все светские науки даже следует изгнать из духовных училищ? Если же нельзя этого сделать; то почему не прибегнуть к таким благонамеренным распоряжениям, чтобы воспитанники вовсе не занимались, или приготовили из них только что-либо для экзамена? А между тем мы в первой главе четвертой части ясно доказали, как всякому, кто готовится быть священником – настоящим пастырем душ христианских, а не исполнителем только церковных треб, – как ему нужны светские науки. Г. читатель! и из этого отдела, не увидите ли противоречия между иноческими и педагогическими обязанностями инока-начальника?

6. Мы не хотим утверждать, что все без исключения иноки, особенно прогрессисты, не любят светских наук; между ими есть и было много истинно-образованных людей в обширном смысле; нам известен один епископ, который в сане архимандрита, и даже епископа изучил алгебру, геометрию и физику. Но не говоря уже о гонителях, и эти даже любители светских наук, так сказать, имеют сословные причины не слишком благоприятствовать всестороннему образованию духовного юношества, находят выгодным и необходимым препятствовать ему, имея ввиду интересы сословия, к которому сами принадлежат. Обстоятельство это нами до сих пор было умалчиваемо; теперь поговоримте о нем. Наше духовенство, как известно, разделяется на черное, состоящее из иноков, и белое, к которому относятся все священно- и церковнослужители. По отчетам Обер-Прокурора Св. Синода всего черного духовенства немного более десяти тысяч; а белое состоит слишком из ста тридцати тысяч, с своими же семействами почти из шестисот тысяч; так что на каждое монашествующее лицо насчитывается до 60 человек, или душ мужеского и женского пола белого духовенства. Несмотря на такую огромную разность в числе, вся власть, все влияние заключается в черном духовенстве; белое духовенство подчинено ему в обширнейшем смысле во всех почти случаях. В самом деле епархиальные начальники могут по своему усмотрению определять, увольнять, переводить с одного места на другое всякого человека из церковного причта. Члены консистории, благочинные, даже депутаты им же не только утверждаются, но даже избираются, из всех сословий русского царства одно белое духовенство не пользуется никакими избирательными правами. Ныне во многих епархиях начало распространяться и отчасти уже утвердилось влияние епархиальной власти даже на семейный быт духовенства, ныне слишком часто новый не только дьячок, или дьякон, но и священник принужден бывает избрать подругу своей жизни не по собственному чувству, а по назначению епархиального начальника. Если к этому присоединить, что члены белого духовенства ни одной почти награды не могут получить иначе, как по представлению, или с согласия своего архиерея и что воспитание в духовных училищах главным и существенным образом зависит от черного духовенства; то будет понятна шутка одного не глупого и не злонамеренного человека по случаю освобождения помещичьих крестьян из крепостной зависимости. Когда в собрании, где находился этот человек, с восторгом говорили о царе, – освободившем более нежели 20 миллионов христианских душ от рабства и прибавляли, что теперь в России нет более невольников, все сделались свободными, то наш шутник сказал: «ошибаетесь, Господа; нет, в России остался еще очень многочисленный класс в полной крепостной зависимости от другого класса». Изумленные этими словами собеседники спросили, что же это за класс, которого рабство еще не уничтожено, – шутник уже серьезно отвечал: наше белое духовенство. Такое положение могло бы оставаться незаметным и быть сносным в католическом духовенстве. Там всякий аббат или патер может сделаться епископом; все члены иерархии составляют особое государство в государстве (status in statu) управляемое особыми постановлениями, но и там ныне многие из низшего духовенства начинают тяготиться своею зависимостью. Наше же белое духовенство находится в другом положении, нежели католическое. Оно по многим своим гражданским правам принадлежит чуть ли не ко второму сословию в государстве; по духу нашей церкви и по семейным отношениям тесно связано со всем обществом. Как же образованным и даже полуобразованным членам его иногда не подумать и не сказать: «если все, не только дворяне, купцы, мещане, но и крестьяне имеют право избирать себе начальников и судей; то за что мы лишены таких же прав? Если ныне крепостное право уничтожено относительно мужиков; то за что же мы, студенты, кандидаты и магистры, остаемся в патримониальных отношениях к своим властям? За что нас шестьсот тысяч человек свободных по своим гражданским правам оставляют в зависимости от десяти тысяч людей, добровольно отказывавшихся от этих прав?» Образованное лицо из белого духовенства в подтверждение таких мыслей найдет очень хорошие доказательства. Оно напр. скажет, что Главные священники управляюсь своими подчиненными не только не хуже, но и гораздо лучше, нежели епархиальные начальники, что военное и придворное духовенство, управляемое не епископами, живет счастливее, нежели епархиальное, что в древности епископы избирались клиром и бывали женатыми. Много, очень много может сказать.

Но иноки, особенно иноки-начальники и иноки-прогрессисты не могут оставаться равнодушными к притязаниям подобного рода. Они тоже люди, а люди слишком любят удерживать за собой и отстаивать приобретенные, или захваченные ими права. Как же и нашим инокам-прогрессистам, если не явно, то tacito modo, не делать таких распоряжений, который бы останавливали в зародыше дух независимости в белом духовенстве, или по крайней мере всячески препятствовали развитию его? Мы находим это слишком естественным. Далее, образованный человек, конечно, гораздо лучше необразованного исполняет все начальнические распоряжения, когда они справедливы, не унижают его человеческого достоинства и не оскорбляют его гражданских прав. Но, с другой стороны, нельзя не сознаться, что тот же образованный человек гораздо скорее и лучше, нежели необразованный, поймет свое унижение, отыщет и защитит свои права, сильнее тяготится несправедливыми и деспотическими поступками с ним и легче умеет освобождаться от них. Он немногими скромными словами, даже взглядом может более сделать, нежели необразованный шумом и криком, отчаянной дерзостью и грубыми выходками. За несколько лет назад один помещик, разговаривая с нами об образовании крестьян, сказал: «я касательно этого предмета держусь очень простого правила. Узнав, что какой-либо мой крестьянин начал учить сына грамотности, я приказываю хорошенько высечь того и другого!» Изумленные этим, мы спросили помещика о причине такого его поступка. Он очень равнодушно отвечать: «теперь я с мужиком делаю, что хочу; он все мои приказания исполняет без рассуждений и отговорок; если даже я потребую от него чего-нибудь не по силам, или накажу несправедливо, он промолчит. Но представьте, что он начитается книг, нахватается разных мыслей, выучится здраво судить и хорошо говорить; как с ним тогда управляться? Я его вздумаю наказать за какую-либо неисправность; – а он, сложив руки, тихим голосом скажет мне: барин! ведь и я человек; за что вы меня напрасно наказываете? Побойтесь Бога! Ведь как хотите, прибавил помещик, а от этого опустятся руки». Конечно крестьян и бывших их помещиков нельзя во всех отношениях сравнивать с белым духовенством и властями его. Но скажите по совести, разве можно равнодушно выслушать хоть напр. следующие слова, которые произнесутся твердым и вместе скромным голосом: «В. П-во! ведь я кандидат, ведь я магистр, за что же меня тыкать и словом и делом? Ведь я студент по образованию, пастырь душ христианских, за что же со мной обращаться хуже, нежели начальники других ведомств обращаются с самыми мелкими чиновниками, нежели я обращаюсь с своими прихожанами? Ведь мы русские, образованные притом граждане, за что же мы лишены многих гражданских прав, дарованных даже крестьянину?» Если бы все белое духовенство было всесторонне и отлично образовано, и стало подобным образом выражать свои жалобы и просьбы; то поневоле пришлось бы ему уступить многие права; – поневоле стали бы говорить даже дьячку: вы; – поневоле священника посадили бы; – поневоле бы нужно было сдерживать свою запальчивость и пр. и пр. Кроме того и вы, г. читатель, в таком случае более тронетесь жалобами духовных лиц на их полукрепостное состояние! Тогда ли, как они высказываются человеком с образованным умом, с деликатными приемами, благородным тоном? Или когда станете слушать человека с распущенными, непричесанными волосами, с растрепанной бородой, говорящего с смешными ужимками, каким-то нерусским языком, поклончивого до низости и проч.? Не помогли ли бы вы первому и не сказали бы последнему: «куда тебе думать о независимости? ты только и создан для поклонов; кланяйся пониже и не жалей своей спины.» Высказанные нами здесь мысли давно известны догадливым из иноков-прогрессистов, а недальновидные понимают их инстинктивно. Как же им всем вообще не принимать таких мер, которые бы удержали порыв белого духовенства к многостороннему образованию? Как не стараться держать его в той же среде, которая почти безусловно подчинила его другому сословию? Как не прикрыть маленького, а может быть и большого обскурантизма словами: евангельская простота, мудрость века сего, нужно только искреннее благочестие; – все суета и крушение духа и пр. и пр.? Да, – вот где нужно искать тайную причину, настояшую arriere-pensee, отчего прогрессисты так мало заботятся и так мало будут заботиться об улучшении образования в духовных училищах!!!

Да правду ли вы говорите? вам, г. читатель, может быть угодно будет спросить нас. Мы, подобно всем грешным людям, можем ошибиться, но теперь, по нашему искреннему сознанию, говорим правду. Мы даже укажем кое на какие факты. В 1830 или 1831 году, хорошо не припомним, наше правительство предлагало духовному начальству, не находит ли оно нужным улучшить быт белого духовенства и обещало помогать в таком случае из государственного казначейства. Какой прекрасный случай? Чего бы тогда нельзя было испросить и для духовенства, и для духовных училищ? А что выпросили? только пятьсот тысяч рублей ассигнациями и назначили их в виде пособий нескольким беднейшим причтам!!! Другой случай касается двух наших архипастырей. Один из них, будучи еще ректором академии, всегда скорбел о бедственном положении сельского духовенства; к этому побуждало его и то обстоятельство, что отец его удален был от должности, по донесению палаты государственных имуществ, за мнимое вымогательство излишней дачи с прихожан. Почтенный отец ректор скорбь свою часто разделял с своими подчиненными и сослуживцами. Но вот в 184... он сделан епископом. Дней чрез десять после хиротонии в собрании членов и секретаря Академического правления он сказал к величайшему их изумлению: «Вот мы часто с вами разговаривали о том, как было бы хорошо, если бы духовенство обеспечить жалованьем? Но мы ошибались; в этом я убедился, побеседовав вчера с: …м ...м. (Здесь он назвал одного из знаменитых архипастырей.) Он так говорил мне: теперь священник, получая плату за каждую требу, естественно заботится о том, чтобы прихожане строго соблюдали обряды Православной Церкви и сам старается исполнять их как можно скорее и лучше; – ему это выгодно. Но при жаловании, что ему за нужда будет много хлопотать об исполнении треб и обрядов? Он и без того обеспечен. Зачем ему из-за гроша ехать за пять верст и более? Не правда ли, продолжал новый епископ говорить своим слушателям, что при нынешнем порядке благочестие в народе поддерживается, а при вводимом теперь жаловании оно непременно ослабеет? Нет, лучше всего потрудись и получишь плату; прочитай молитву, отслужи молебен, и тебе дадут награду.» Впрочем, один из членов правления, разумеется не прогрессист, решился высказать правду. «Да, В. П – во, ваше замечание справедливо. Но систему, которая господствует доселе относительно белого духовенства, надо бы распространить на другие сословия и лица. Вот напр. теперь епархиальные начальники получают постоянное жалованье. Не гораздо ли лучше было бы, если бы им назначить и получать отдельную плату за решение каждого дела? В таком случае они с полным усердием стали бы спешить решением поступающих к ним просьб; и дела в консистории не стали бы оставаться неоконченными целые годы». Разумеется, разговор более не продолжался.

Вы скажете, что рассказанные нами случаи касаются взгляда не на образованность, а только, особенно последний, на материальный быт духовенства. Мы с вами не согласны. Обеспечьте этот быт, священник и без семинарского Правления, даже на зло ему найдет возможность хорошо воспитывать своего сына, да и сам пополнит свое недостаточное семинарское образование. Кроме того, оба рассказа показывают, как духовные власти охотно готовы улучшать состояние белого духовенства. А что ни говорите, образованность священников есть первый и самый верный шаг к улучшению их быта. Умный священник и сам сумеет и других расположит обеспечить себя. Но вот случай, относящийся прямо к образованности. Один, уже теперь покойный епархиальный начальник, бывший ректором академии, приобретший известность своими сочинениями, любил, сделавшись архипастырем, доказывать и даже подавал, по слухам, проект, что академии совершенно не нужны, и что даже в семинариях следовало бы многие предметы уничтожить. Неужели и в этом вы увидите желание улучшить образование в духовных училищах?

7) По иноческим правилам все лица, принадлежащие к монастырю, начиная с привратника и послушника до отца казначея, обязаны беспрекословно повиноваться настоятелю. Это повиновение должно выражаться не только в точном исполнении его приказаний, но и в церемониях при встрече с ним. В последнем случае всякий из братии, являясь к настоятелю, обязан сделать ему земной поклон и поцеловать его руку, также поступает и отходя от него; если же встречается с ним где-либо, то обнаруживает свое к нему уважение более, нежели поясным поклоном; также, подавая что-либо настоятелю, всякий, исключая иеромонахов, должен облобызать его руку. Наконец и сами настоятели точно таким же образом большей частью поступают по отношению к высшим над ними монашеским властям. Теперь понятно, почему инок-настоятель, сделавшись начальником духовного училища, не захочет отказать себе в желании, а может быть и в удовольствии, чтобы ученики точно также оказывали ему свое уважение, как и монастырская братия. В самом деле, если седой старец иеромонах покланяется отцу настоятелю, да и последний также поступает пред высшими властями; то неужели мальчику можно позволить больше прав в этом отношении. Если наставников нельзя почему-либо принудить к исполнению тех же церемоний, к которым привык в монастыре начальник; то уже никак нельзя допустить, чтобы он захотел с ними разделить влияние на училище. Почему и здесь своей воли не поставить для всех законом, даже иногда выше закона? Из этого источника проистекают те распоряжения, по которым не только ученики, но и наставники принуждены бывают исполнять унизительные церемонии, – по которым, не смотря на существование правлений и членов, сам начальник всем хочет распоряжаться, – по которым, несмотря на наставников, сам он по своему произволу, составляет списки учеников, переводит их из одного класса в другой, сочиняет аттестаты и проч. Нет надобности повторять здесь, что такие распоряжения имеют дурное влияние, убивая самостоятельность и благородство в учениках и даже наставниках, отнимая у последних всякое значение в училище, ослабляя чрез это их деятельность и проч. Все было сказано. Не согласитесь ли и вы, г. читатель, что человеку, привыкшему действовать по правилам, составленным на Афонской горе, или в степях Фиваиды, как-то странно и трудно управлять даже духовными училищами?

8) Интересы каждого сословия всего лучше могут соблюдаться и защищаться членами его. И так как управление духовными училищами слишком интересует черное духовенство: то незачем удивляться, что утвердилось и долго еще будет поддерживаться обыкновение все начальнические должности в семинариях и академиях получать иночествующим лицам. Не только светский наставник, но и священник, управляя училищем, может ознакомить воспитанников с мыслями невыгодными для иночества; а в духовных академиях при начальниках – не монахах сразу никто не поступит в монашество; никто не вырастет года на три, никто, надев рясу и клобук, не шагнет вдруг номеров чрез десять и более в списке. И вот во избежание этих-то опасных последствий и вместе, разумеется, по вниманию к лицам своего звания, все ректоры семинарий и академий – архимандриты, а не протоиереи, все инспекторы – иноки, хотя бы тут всего лучше быть человеку светскому. На этом же основании едва кончив курс студент делается начальником училища, а его седой профессор является подчиненным своего ученика. На этом же основании опытный и заслуженный наставник не только не получает никаких наград и отличий, но даже принужден бывает оставлять службу или исполняет ее кое-как. Много делается на этом основании в духовных училищах. Но едва ли не от этого же самое богословие преподается и изучается в них неудовлетворительно. Мы уже выше сказали, что начальники семинарий и академий, а вместе с тем преподаватели, по крайней мере догматики, слишком заняты многими должностями, считают свои педагогическая обязанности временными и побочными занятиями, и потому не имеют ни времени, ни охоты приготовлять лекции, так как следовало бы, попросту задают уроки отсель и досель, прослушивают их и проч. При таком преподавании успехи в науке, даже самой священной, не будут блистательными.

9. Наконец, сделаем последнее замечание касательно рассматриваемого предмета, именно скажем о денежных средствах, необходимых для улучшения духовных училищ. Мы в 5-й главе 4-й части указали на многие источники, из которых можно заимствовать эти средства. Но здесь прибавим, что самое богатое, вполне безобидное и нестеснительное пособие заключается в тех деньгах, которые в монастырях получаются от продажи восковых свеч, кошелькового сбора и проч., и которые кроме того или действительно остаются, или могли бы оставаться за всеми расходами на приличное украшение святой обители и достаточное содержание братии. Суммы эти очень огромны, как мы о том уже прежде говорили. Но после мы узнали еще многие факты, сюда относящиеся. Напр. по словам, слышанным нами от одного набожного и почтенного человека, братия Саровской пустыни говорила ему, что их обитель без всякого оскудения и затруднения могла бы содержать семинарию и все низшие духовные училища Тамбовской епархии. Далее, в одной из лавр 10–15 человек ежедневно заняты печением просфор для приходящих богомольцев и, несмотря на то, многие из горожанок сами пекут и продают значительное количество просфор, и тем себя содержат. Сколько же теперь обитель получит дохода от одних просфор, подаваемых при совершении проскомидии, если даже каждый богомолец прилагает к ней только по одной копейке сер.? Нам также известно, что настоятели некоторых монастырей получают десятки тысяч, а доходы некоторых, конечно не многих епархиальных начальников, не нужно ли считать сотнями тысяч рублей, пожалуй хоть ассигнациями? Конечно они, как высокие сановники, найдут приличное им употребление, но не должно забывать, что при огромных доходах настоятеля много также получают братия и даже послушники. Есть монастыри, где при готовых квартире, отоплении и пище иеромонахи имеют по тысяче и более рублей денежного дохода, даже послушники, исключенные за не успешность ученики низших духовных училищ, одеваются и обеспечены лучше, нежели бывшие их педагоги, а иногда едва ли не равняются в этом отношении профессорам семинарий, а может быть и бакалаврам академий. Сверх того, разумеется по слухам, известно, что в некоторых обителях из ежегодно сберегаемых остатков составились едва ли не баснословные капиталы. Но чтобы лучше употребить и капиталы и доходы, как не на духовное просвещение? Но едва ли это сбудется, пока начальники училищ выгоды монашествующей братии будут предпочитать интересам училищным. Конечно, молодой инспектор – иеромонах, только что окончивший академический курс, не слишком богатое имеет содержание и может быть, не без некоторой зависти слышит о доходах братии богатого монастыря. Но он знает, что срок испытания его не продолжителен, что ему скоро дадут какую-либо обитель в управление. Почему же благодушно не перенести некоторых кратковременных недостатков? Сделавшись ректором, он утверждается тотчас же, или вскоре настоятелем какого-либо монастыря. Тогда именно было бы ему хлопотать, чтобы избытки монастырских доходов употреблялись на улучшение училищ вообще. Может быть, училищное его жалованье чрез это бы удвоилось, но теперешние доходы от монастыря гораздо более предполагаемой еще прибавки. Кроме того, он надеется быть настоятелем более богатого монастыря. Наконец он поднимается еще на одну ступень в церковной иерархии; ну, тогда он уже стал выше училищ; к чему слишком много заботиться о них, особенно когда денежные средства нужно взять у того сословия, к которому сам принадлежит? а иногда из той обители, в которой сам настоятельствует? Нет, повторим свою мысль, долго ждать, пока по добровольному согласию настоятелей монастырские избытки в суммах отчислятся на улучшение училищ. Привилегированные лица почти никогда сами собой не отказываются от своих привилегий в пользу других людей. Другое бы дело было, если бы начальники духовных училищ имели побуждения училищные интересы ставить выше монастырских. Тогда бы они скоро доказали, что все вообще училища по всем частям требуют быстрого улучшения, что в противном случае угрожает опасность и церкви и отечеству. Мы уверены, что они тогда бы и братию и настоятелей монастырских убедили в необходимости отделить часть своих доходов на пользу духовного просвещения.

Неужели духовным училищам суждено навсегда оставаться в том незавидном положении, которое мы так подробно описали? Неужели в управлении ими долго еще станут держаться той системы, которая имела столь вредное на них влияние? Неужели в самом деле нужно ожидать, чтобы Промысл каким-либо чудом их преобразовал? Мы не станем распространяться о том, что в них обучается более 50 тысяч детей, что более 130 тысяч семейств священно-церковных служителей имеют возможность только почти в них одних воспитывать своих сыновей, мы хотим обратить внимание на ту сторону религиозной жизни русского народа, о которой еще ничего не сказано в нашей статье. Образование, получаемое в духовных училищах, давно уже считается отсталым, мало соответствует современным потребностям и несогласно с господствующими идеями. Далее настроение, с которым духовные воспитанники оставляют школу, не позволяет большей части наших духовных писателей излагать свои мысли, так требуют ныне господствующие понятия о литературе. При таком положении неудивительно, что самое огромное большинство ученого и светски образованного общества почти вовсе не обращает внимания на духовную литературу, или прочитав некоторые сочинения, к ней относящиеся, отзывается с презрением о ней. Поэтому лица, принадлежащие к этому обществу, или вовсе не заботятся о религиозных истинах, или знакомятся с ними из иностранных источников, преимущественно протестантских, отчасти католических, и даже из сочинений материалистов. Без преувеличения можно сказать, что при совершенно свободной веротерпимости многие лица ученого и светского общества остались бы чистыми индифферентистами, деистами, даже материалистами, или перешли бы в протестантство, а женская половина, чего доброго, бросилась бы в объятия католицизма и иезуитизма. С другой стороны схоластическая, безжизненная форма, в которой излагаются богословские науки, механическое заучивание уроков, тяжелый полу-славянский, полу-латинский слог, господствующий в семинариях, незнакомство семинаристов с жизнью и обществом, неуменье и нежеланье сближать с ней религиозные истины, и пр. и пр. сделали то, что духовенство по своему школьному настроению далеко и от простого народа; наш простолюдин скорее увлечется наставлениями начетчиков из раскольников, нежели словами семинарских ученых. Вы назовете наши мысли и клеветой, и мечтой и Бог знает чем! Напрасно, не думайте так о них. А лучше подумайте, отчего слова: семинарщина, семинарский слог, семинарист, кутейник и пр. произносятся с самым едким сарказмом чуть ли не во всех слоях русского общества? Отчего прибегают к этим словам, когда нужно осмеять какую-либо дурную книгу, указать на неуклюжего человека, или глупого педанта и пр.? Отчего, несмотря на множество сочинений против раскольнических заблуждений, на еще большее множество распоряжений к обращению раскольников, число их постоянно увеличивается и считается уже миллионами, может быть, пятками миллионов? Нет, как угодно, и духовенство разъединилось и с высшими и с низшими классами и притом именно от школьного своего воспитания. Разъединение это не остановится, если причины его не уничтожатся. Неужели же надо ожидать, пока одна часть общества готова будет перейти в протестантизм или католицизм, а другая обратится в раскол? Не лучше ли серьезно подумать о преобразовании духовных училищ и преобразовать их не по уставу старинной киево-братской академии, не по образцу католических – иезуитских заведений, не по монастырским правилам, а применительно к живым потребностям русского народа, в духе нашего Православия, по которому священник не есть отшельник, а самый деятельный и полезный гражданин?

Итак, оставлять духовные училища в настоящем их положении, не заботиться о их преобразовании и улучшении или преобразовывать в смысле ретроградном, по нашему мнению, недобросовестно, бесчеловечно, безбожно, противно интересам Православия, неправославно!!! Тот, кто открыто словом и сочинениями нападает на Православие, менее нам кажется опасным для него, нежели те, которые препятствуют улучшить духовные училища и сблизить образование воспитанников их с современными потребностями и идеями. Первого можно опровергать с большим успехом при помощи Св. Писания, отеческих преданий, здравого смысла и пр.; а последние, намеренно или не намеренно, своим противодействием и обскурантизмом отказывают, а может быть и нам самим, в возможности иметь таких духовных пастырей и учителей, которые бы сумели руководить людей в деле спасения и защищать Православие от его врагов.

В чем же должно состоять преобразование и улучшение духовных училищ? Объясним свою мысль сравнениями. Пусть в каком-либо доме от ветхой кровли дождевая вода льется в комнаты сквозь потолок, портит штукатурку на нем и на стенах и составляет целые лужи на полу. Хорошо ли бы поступил хозяин, если бы он только замазывал потолочины, поправлял штукатурку, закрашивал пятна, которые вода делает на потолке и стенах, вытирал воду на полу, а о починке кровли вовсе не думал? Пусть еще в каком-либо доме от худого фундамента появятся трещины в стенах. Хорошо ли бы поступил хозяин, если бы он только заделывал их, а фундамент оставлял в прежнем положении? Не лучше ли бы главным образом позаботиться об исправлении фундамента? Наконец пусть какая-либо квартира холодна от того, что сквозь трещины и окна фундамента наружный воздух свободно втекает в подполье и оттуда свозь пол в комнаты. Хорошо ли поступил бы хозяин, если бы старался только о том, чтобы жарче топить печь, плотнее притворять двери, уконопачивать окна, а фундамент оставлял опять в прежнем положении? Заделай прежде всего в нем трещины, закрой окна, тогда и легкая топка сделает квартиру теплой. Точно таким образом при административных и училищных реформах нужно обращать внимание на главную причину существующих недостатков и злоупотреблений, и прежде всего их устранять; тогда прочие второстепенные причины со всеми их последствиями или сами собой уничтожатся, или без большего труда отстранятся. Поэтому при улучшении духовных училищ нужно прежде всего обратить внимание на то обстоятельство, от которого существенным, главным образом зависит теперешнее неудовлетворительное состояние их. Нужно прежде исправить фундамент и кровлю, а потом уже позаделать трещины, позамазать пятна, поправить окна и двери и даже, пожалуй, купить хорошие дрова и отапливать ими комнаты и классы. Но из сказанного нами во втором отделе эпилога о том обстоятельстве, от которого главным образом происходит большая часть беспорядков, недостатков и злоупотреблений в духовных училищах, по-видимому, можно заключить, что и улучшение последних должно начаться с устранения тех лиц, которые теперь стоят во главе управления ими. С таким заключением мы не согласны: главная причина неудовлетворительного нынешнего состояния семинарского образования, по нашему мнению, состоит собственно не в иночествующих лицах, а в том, что они, сделавшись начальниками духовных училищ, смотрят на них как на монастыри, на наставников и учеников, как на старшую братию и послушников, стараются воспитанникам давать такое направление, как будто бы им всем нужно быть монахами, сообразуются при управлении своими подчиненными не с здравыми педагогическими идеями, а с монастырскими правилами, и пр. и пр. Вот в чем заключается главная причина зла. И потому если теперешние и будущие начальники-иноки найдут неудобным отказаться от подобного взгляда на воспитание, тогда им, скажем откровенно, нужно отказаться и от управления училищами. Ведь право не только не благоразумно, а даже смешно составлять монастыри из 10–20 летних отшельников, людей, которым после нельзя не жениться, воспитывать в мизогенических понятиях; – опять людей, которые более всех должны быть знакомы с светом, держать и учить так, как будто бы им должно было жить вне мира и пр.; – право смешно. Но продолжительная наша жизнь, наше знакомство с вами, г. г. прогрессисты, убедили нас, что и вы способны отказаться от тех идей, которые теперь имеют столь вредное влияние на духовные училища; между вами много есть людей, которые проникнуты самыми гуманными, самыми здравыми педагогическими идеями, готовы следовать и даже нередко следуют им в управлении училищами. Итак, объявите себя открытыми защитниками и последователями этих идей, увлеките своим примером прочих ваших собратьев, заставьте их отказаться от устаревшего взгляда на духовную образованность; тогда и я темный и неизвестный человек, которого вы теперь, чего доброго, считаете своим врагом, скажу: и вы можете оставаться в духовных училищах, даже при начальнических должностях, разумеется не одни именно-то только вы.

К такому поступку располагает нас то обстоятельство, что для замещения ваших ученых должностей, с первого по крайней мере разу, не скоро можно найти достойных людей. Г. г. члены белого духовенства, священники и протоиереи! Между вами есть без сомнения немало способных педагогов, более даже, нежели между иноками. Но надеетесь ли вы остаться довольными, если все начальнические места в духовных училищах заместятся лицами, избранными из среды вас, с теми же правами, которыми пользуются нынешние ректоры и инспекторы. Вы жалуетесь, что многие из них обнаруживают к обиде ваших детей особенное внимание к своим племянникам и братьям, пристраивают своих племянниц и сестер, позволяют своему повару иметь слишком короткое знакомство с училищными кладовыми. Мы их не одобряем за это. Но позвольте вам сказать, что у вашей братии и их жен вдвое более племянников и племянниц, братцев и сестер, нежели у иноков; любовь к родственникам нисколько не слабее, как и у них; кроме того, в ваших семействах есть дочери и сыновья. Надеетесь ли вы, что начальники из среды вас менее станут заботиться о своих близких и дальних родственниках? Мы по крайней мере уверены, что они будут иметь нужду в деньгах более, нежели иноки. У последних нет ни сыновей, ни дочерей, ни жен, но есть монастыри, которых доходами они пользуются; а вашим собратьям, иногда с огромными своими семействами придется довольствоваться только одним жалованьем. И если бы оно было удвоено, даже утроено, то и тогда едва ли бы его достало на мнимые и действительный нужды. Притом теперешние начальники духовных училищ не часто служат на родине; отчего самая большая часть их родных живет где-либо в других губерниях; а ведь от ваших родных, по русскому изречению, проходу не будет близ вас. Итак, повторим, честнее ли будут распоряжения по экономической части, больше ли увидите беспристрастия в оценке успехов ученических при начальниках – ваших собратьях, нежели при теперешних иноках? Мы слишком в этом сомневаемся и не без причины. Те из вас, которые теперь занимают должности начальников в низших училищах, кроме немногих исключены, не отличаются бескорыстием и беспристрастием; в этом и вы с нами согласитесь.

Далее светские наставники в семейном отношении подлежат тем же условиям, как священники и протоиереи; поэтому у тех и других одинаковое количество побуждений к злоупотреблениям. Но в пользу их есть одно обстоятельство. К лицам, облеченным в рясы всех возможных цветов, начиная от черного до пунцового, боятся как-то прикасаться; – рясой и так называемым уважением к духовному сану прикрываются иногда многие недостатки и злоупотребления. Напротив, с фрачниками менее церемонятся на службе. Кроме того, священнику, уволенному от службы, непременно дадут приход; а светский наставник в таких казуках может остаться вовсе без куска хлеба. Сознание этой опасности и невозможность прикрываться священным званием заставят его быть осторожнее и исправнее, нежели всякое духовное лицо. И так, г. г. прогрессисты, вы в некоторых отношениях с большей пользой можете занимать начальнические места в училищах, нежели полу-прогрессисты и не прогрессисты; – только откажитесь от монастырски-педагогических теорий по части воспитания.

Отказавшись от этих идей, вы должны еще отказаться от несправедливо присвоенной вами привилегии занимать все начальнические должности в средних и высших духовно-учебных заведениях. Покажите вы так редко замечаемые примеры, когда само сословие добровольно лишает себя тех из своих прав и привилегий, которые сделались отяготительными для других сословий; подобным самоотвержением вы заслужите уважение самых злых ваших ненавистников. И потому, если духовные училища еще будут управляться по уставу Сперанского и Феофилакта, то откажитесь от инспекторских мест и в семинариях, и в академиях; тут священники и особенно светские наставники будут гораздо полезнее вас. Потом ректорские места пусть будут замещаемы достойными лицами, но не одними монашествующими, а священниками и протоиереями, вместе с тем попробуйте сделать опыт, определив ректором семинарии светского профессора, разумеется, воспитавшегося под вашим надзором в духовных училищах, – попробуйте; не удастся ли этот опыт?

Всякая реформа и всякое улучшение тогда только удаются, когда устранятся причины, побудившие решиться на них; в противном случае злоупотребления и недостатки или нисколько не ослабнут и не уменьшатся, или на время подавленные разовьются после с большей силой. Поэтому удержится ли теперешняя, или введется новая организация духовных училищ, нужно непременно исправить те недостатки, которые нами так подробно разъяснены во всей нашей статье. Прежде всего, по нашему мнению, не надо никакими штатами ограничивать число лиц, обучающихся в духовных училищах (кроме специально-богословского факультета, если он установится); пусть обучаются и оканчивают курс все дети священно-церковно-служителей, исключая тех, которые по своим поведению и безуспешности не заслуживают этого. Далее нужно наставников обеспечить хорошим жалованьем и возвысить их не только над рязанскими и костромскими плотниками, фельдшером, поваром и исполнителем С.-Петербургской духовной академии, дьячками и пр., но даже над сельскими священниками; иначе опять между ними могут появиться Маргафоны. Потом следует ограничить деспотизм начальников училищ и возвысить значение наставников, допустив их к участию в распоряжениях по крайней мере ученой частью; иначе ученики по-прежнему не станут их уважать и заниматься их науками; да и сами они не будут заботиться о добросовестном исполнении своих обязанностей. Еще нужно уничтожить привилегии, присвоенные только одним наукам, проклятие, наложенное на другие, привилегии некоторых учеников, – певчих и письмоводителей, сделать экзамены не кукольными комедиями, не гимнастическими заведением для поклонов; нужно посылать ревизоров не для замазывания, для... нужно… но все эти нужно здесь незачем пересчитывать, иначе пришлось бы написать новую часть; о всех этих нужно мы уже или говорили, или можно догадаться из наших слов; и все эти нужно непременно нужно привести в исполнение.

Вероятно, все люди вообще, привыкши в детстве находиться под влиянием других, имеют нужду в надзоре за своими поступками и в возмужалом возрасте. От этой привычки или, пожалуй, от этого закона не свободно и служащее человечество, к какому бы оно ведомству ни принадлежало; контроль над ним еще более нужен, нежели над частными лицами. По отношению к духовным училищам такой контроль, как мы сказали в 4 главе 4 части, должен быть двоякий: сверху и снизу. Первый должен бы состоять в назначаемых правительством лицах вроде попечителей и инспекторов учебных округов по Министерству Народного Просвещения; – а второй в почетных попечителях, избираемых белым духовенством независимо от епархиального начальства, при прокуроре или стряпчем, или в избираемых точно таким же образом членах училищного правления. Мы уже высказали и теперь повторяем мысль, что попечители обоих родов должны быть светские, образованные и набожные люди; члены же Правления могут быть из белого духовенства и из наставников. Без того и другого контроля духовные училища, как ни улучшайте их, скоро опять дойдут до того же положения, в каком ныне находятся, или никогда не выйдут из него.

При всякой реформе нужна инициатива. При реформе духовных училищ она может быть предложена 1) от иночествующего духовенства, 2) от белого духовенства, 3) от общества и 4) от литературы. От кого же более всего можно ожидать ее?

1. Мы выше заметили, что сословные интересы иночествующего находятся в антагонизме с интересами белого духовенства и с улучшением духовных училищ. Поэтому никак нельзя ожидать, чтобы от этого сословия началась и приведена была в исполнение такая реформа духовных училищ, которая бы вполне удовлетворила современным потребностям общества, белого духовенства и основана была на нынешних идеях о воспитании. Мы уже говорили, что между нашими архипастырями истинно-образованные люди, вполне сочувствующие гуманности, готовые на все пожертвования; но едва ли можно тоже сказать о массе иночествующего сословия. Расположить ее к уступкам можно, если или большинство ее на них согласится, или несколько авторитетных людей увлекут прочих за собой. О большинстве нечего говорить; его составить нельзя. А авторитетные люди? Кажется их немного. Есть, впрочем, один Архипастырь, которого авторитет признается всеми почти уж целое полу-столетие, которого нравственное влияние на все духовенство неоспоримо и неотразимо, которого ум способен разрешить самые запутанные задачи, понять самые глубокие идеи, привести в исполнение самые сложные планы, которого стойкость непобедима, готовность служить церкви и отечеству несомненны, которого могучее слово и всесильный пример может или увлечь всех за собой, или заставить молчать. Вот этот-то Архипастырь мог бы еще преобразовать и улучшать духовные училища. А без него?... По слухам в третий раз уже составляется комитет о необходимых преобразованиях по духовно-учебному ведомству; года три уже собраны мнения епархиальных и семинарских начальников о нуждах и недостатках училищных. А духовные училища все-таки остаются в прежнем своем виде и надолго еще останутся. А если верить слухам, то предполагаемые улучшения как бы еще более не отодвинули назад духовных училищ. Итак, отсюда инициативы едва ли можно ожидать, даже едва ли нужно желать.

2. Белое наше духовенство так издавна уже приучается к повиновению и смирению, к безропотному перенесению своей жалкой участи, и так привыкло ко всему этому, что никогда не решится официальным образом в общем прошении выразить свои скромные желания об улучшении духовных училищ. Тихонько и оно жалуется на дурное их состояние, скорбит о том, что никто не думает об их улучшении, тихонько – уже шепотом даже побранивает тех, кто бы должен этим озабочиваться, но выступить открыто против злоупотреблений и потребовать устранения недостатков никогда не будет иметь смелости. Само Петербургское духовенство, все тамошние магистры-священники и протоиереи скорее соглашаются отдавать своих детей в гимназии нежели, общим миром-собором ходатайствовать и настаивать об устранении училищных недостатков и несправедливостей. А что Святые отцы? Если бы вы все шестьдесят пять тысяч священников и дьяконов из всех епархий единодушно на бумаге просили об этом свое высшее начальство; то едва ли оно осмелилось отказать вам в вашей просьбе. Ведь вас всех отставить от должности нельзя и не за что; – просить об улучшении воспитания своих детей никому не запрещается; против таких просителей в ХV томе свода законов не положено никаких наказаний. Не уважить покорнейшей просьбы шестидесяти пяти тысяч еще менее возможно. А что? не попросить ли вам в самом деле? Попробуйте; но нет, у вас не достанет смелости.

3. Об улучшении духовных училищ общество должно бы позаботиться едва ли не более, нежели само духовенство. Религия признается за основу гражданских обществ; православие помогло вам освободиться от Татар, защитило нас от Поляков, ободряло и одушевляло нас в опасных случаях; русский народ считает себя набожным и благочестивым народом, по преимуществу православным. Как же бы после этого не постараться об улучшении духовных училищ; ведь при дурном их состоянии наше нравственное и религиозное, а вместе с тем умственное образование или встретить сильные препятствия, или получит неправильное направление. Но по каким-то давнишним несчастным обстоятельствам у нас заметно глубокое разъединение между духовенством и народом. Аристократия с высоты величия своего с пренебрежением смотрит на тех пастырей, которые именем Бога несколько столетий учили народ повиноваться ей. Простой народ поклонится батюшке, поцелует его руку, а из-за угла готов послать ему красненькое словцо; притом он крепко защищает свой карман; да и странно ему думать об улучшении духовных училищ, когда его собственных детей ничему еще не учат.

4. Литература, конечно, могла бы открыть публике все недостатки и злоупотребления, господствующие в духовных училищах и тем внушить и развить мысль о необходимости улучшения. Но у нее есть не зависящие от воли автора обстоятельства; вследствие которых она ничего не может сделать.

Итак, если нельзя ожидать инициативы ни от черного и белого духовенства, ни от общества, ни от литературы; то неужели духовные училища должны, как мы выше заметили, навсегда, или надолго оставаться в том дурном положении, в каком они теперь находятся? Да! мы сказали бы, если бы дело происходило в Англии, Североамериканских Соединенных Штатах и пр. Там нельзя ждать улучшения какого-либо сословия, когда о них молчит литература и само сословие, когда к ним не расположено ближайшее начальство его и обществ. Но к остаетию у нас в Poccии есть Власть, Которая стоит выше всех сословий, выше всех прогрессистов, выше общества, и одним своим словом может оживить литературу; – которая одинаково заботится об интересах, как высших, так и самых низших классов людей, не увлекается духом партии, предрассудками, сословными идеями; – в которой угнетенные находят защиту; слабые – поддержку, нуждающиеся – помощь. Эта власть издавна постепенно, но Верным шагом и непреклонной волей улучшает состояние белого духовенства, освобождая его от того униженного и жалкого положения, в котором оно находилось в допетровские времена. Не она ли в Св. Синоде дала протоиереям одинаковый голос с архиепископами и митрополитами? Не она ли в лице прежних Обер-священников и нынешних Главных Священников доставила белому духовенству возможность доказать примером, что члены, избранные из него же самого, управляют церковными и духовными делами гораздо лучше епархиальных начальников? Не она ли в первое десятилетие нынешнего столетия постановила, чтобы все дети священно-церковно-служителей непременно обучались в училищах? Не она ли, как мы сказали, вначале тридцатых годов сама предлагала высшему духовному начальству указать на нужды духовенства и вызывалась сама от себя жертвовать необходимые для того суммы, и если сделала немного, то потому только, что начальство больше ничего не просило? Не она ли вначале сороковых годов тоже сама собой без всякого ходатайства духовного начальства решилась обеспечить сельское духовенство постоянным жалованьем и, не смотря на все финансовые затруднения, продолжает приводить свои мысли в исполнение? А кроме того ты, белое духовенство, разве не считаешь признаком особенного доверия, расположения и внимания к тебе того обстоятельства, что члены Августейшего Семейства получают ныне наставления Православной Веры и разрешение от своих прегрешений от лиц, избранных из среды твоей, а не из сословия, над тобой властвующего. От этой-то власти ты можешь ожидать и непременно получишь те улучшения, которые так необходимы не только для образования твоих детей, но и для улучшения твоего быта. Она уже и теперь сама собой озабочена этим. Но почему и тебе не вспомнить русской пословицы: дитя не плачет, мать не разумеет? Почему же лицам, из которых ты состоишь, не выражать скромных и справедливых своих желаний, хотя бы напр. в следующих словах: «Царь-Освободитель! Когда более половины сельского народонаселения находилось под тяжким игом крепостного права, может быть, и нам – смиренным его пастырям – нужно было оставаться в патримониальных отношениях к своим ближайшим властям; может быть наставники рабов и сами не должны быть слишком знакомы с самостоятельностью и свободой. Но теперь между твоими подданными нет рабов; – теперь мы, оставаясь при прежних формах управления, годимся ли быть руководителями свободных людей? Не нужно ли нам даровать те же гражданские права, которыми пользуются все твои подданные? Царь-Освободитель! Когда тоже крепостное право тяготело над огромной частью народа, просвещение, может быть, было неуместно для нее, тогда, может быть, недостатки нашего просвещения не очень были заметны; кто руководит людей, находящихся в мраке, для того не нужно, по крайней мере бесполезно, орлиное зрение. Но теперь, когда все твои подданные, как люди свободные, имеют нужду в образованности, то не нужно ли наших детей, как будущих пастырей, так воспитывать, чтобы, они способны были руководствовать не рабов, а свободных людей. Царь-Освободитель! По прежним условиям жизни русского народа высшее образование было уделом немногих людей; новые современные идеи входили к нам украдкой, распространялись втихомолку и оставались известными кое-кому. Ты изменил и оживил царство свое и в этом отношении, в будущем предвидятся еще обширнейшие, неизбежные изменения. Но если наша школьная, схоластическая, устарелая ученость так разъединила нас с обществом, что высшие классы наклонны стали к протестантизму, а низшие к старообрядчеству, то до какой степени дойдет это разъединение, если все сословия двинутся вперед, а мы – их пастыри – или останемся на одном месте, или даже подадимся назад? Царь-Освободитель! Если потомки Мономаховичей, Олеговичей, Ольгердовичей, Гедиминовичей, Монгольских Мурз, Калмыцких Султанов, Грузинских Князей и пр. не посмели противодействовать тебе в уничтожении крепостного права; то как Тебе легко поднять нас, возвысить нашу образованность и изменить весь наш быт? Скажи только и сделаешься, прикажи и исполнится. А мы, всегдашние твои богомольцы, не только своими молитвами, но и словом и делом станем споспешествовать исполнению Твоих предначертаний. Да и как нам иначе поступить? У нас на Тебя одного надежда, Надежда-Православный Царь!