Если любопытствующий взор современного нам, так называемого, «мыслящего интеллигента» когда-либо упадет на нашу книгу, то мы вправе ожидать, что своим, несколько оригинальным, заглавием она невольно остановит на себе его внимание; но увы, только затем, чтобы, в лучшем случае, повергнуть его в некоторое недоумение и тем самым хоть сколько-нибудь заинтересовать, а в худшем и вовсе только для того, чтобы вызвать у него снисходительную улыбку «просвещенного человека», стоящего на уровне науки, к простодушному «профану», наивно смешивающему действительную науку с отжившими, ненаучными суевериями. Право так думать дает нам установившийся смысл, термина «первобытный», с одной стороны и современный взгляд, так называемого «образованного общества» на Библию и её учение с другой.

С термином «первобытный» – безразлично, прилагается ли он к отдельному человеку и его религии или к целой эпохе и её культуре – в умах большинства представителей современного нам т. н. «образованного общества», воспитанных на почве дарвинизма и проникнутых модными тенденциями эволюционизма, бесспорно соединено одно, вполне ясное и определенное представление: по принятому здесь словоупотреблению, этот эпитет характеризует собой все то, что касается самых первых, изначальных моментов человеческой истории; именно, той её эпохи, когда человек только что обособился, выделившись из семьи своего обезьяноподобного предка и впервые зажил свой собственной, еще полу-животной жизнью. В соответствии с этим, термин «первобытный» обычно служит синонимом животной грубости, дикого варварства и темного невежества¹.

Исходя из такого взгляда на «первобытного» полу-зверя, получеловека, рационалисты старой школы, поступая вполне логично, отрицали у него всякую религию, в том справедливом убеждении, что нельзя же серьезно говорить о существовании религии, явления, предполагающего во всяком случае уже значительную степень духовного развития, у примитивных субъектов, едва только поднявшихся над животной жизнью. Но свидетельства истории и факты опыта, в форме наблюдения над жизнью современных дикарей, окончательно ниспровергли гипотезу «первобытного атеизма» и твердо установили факт универсальности религии на протяжении истории всех времен и народов. В виду этого, новейшие натуралисты оказались вынужденными признать, что «верования в духовные существа оказываются у всех низших рас, которых удалось узнать ближе; тогда как сведения об отсутствии такого верования относятся или к древним племенам, или к более или менее неполно описанным современным народам»². Дело дошло тут даже до того, что один из видных представителей рассматриваемого направления самое утверждение о безрелигиозности некоторых племен называет «абсурдом, возможным лишь вследствие плохого знакомства с их языком»³.

Благодаря всему этому, отрицание религии, как универсального исторического явления – обычный прием старого неверия – окончательно потеряло свой кредит даже в школе крайних рационалистов. Но оставив прежний, особый прием борьбы, современное нам неверие пользуется, к сожалению, далеко не без успеха, другими, более утонченными: оно не только не отрицает теперь религии, но наоборот, спешит указать следы её повсюду, даже там, где бы этого и не следовало, как, например, у различных представителен животного царства; и, что еще хуже, оно тенденциозно навязывает этому факту свое объяснение, которое гораздо зловреднее и опаснее его прежнего, полного отрицания.

Обозревая все богатство и бесконечное разнообразие существующих и когда-либо существовавших форм религии, нельзя не заметить, что в основе этого разнообразия лежит нечто единое, нечто такое, что составляет сущность и душу религии и что состоит в свободном искании человеком живого общения с личным Богом. В этом моменте религии и заключается её идеальный смысл, её возвышающее н облагораживающее влияние. И вот, современные враги религии выступают с утверждением, что идеальный элемент религии совершенно фиктивен; мысль о бытии высшего Существа и о возможности живого общения с Ним в религии – не более, как детская иллюзия наивного сознания; в действительности же, так называемое, религиозное чувство не имеет будто бы никакого особого, высшего происхождения, это обыкновенный, лишь «облагороженный инстинкт животной природы»⁴. Сама же религия, на их взгляд, есть ничто иное, как детски наивное объяснение различных феноменов природы, культурный «пережиток» (по терминологии Тайлора) первобытного невежества, долженствующий рассеяться и исчезнуть при свете истинной науки. Отсюда, поскольку корни религии лежат в животной природе человека, она, по мнению наиболее последовательных представителей эволюционного натурализма, служит даже одним из убедительнейших доказательств тесной, внутренней связи природы человека с миром животных, а, следовательно, единства и общности их происхождения⁵. Вот до чего крайними адептами современной quasi «точной науки» принижена религия – эта печать Бога в человеке, та сила, которая вечно оживляла и вдохновляла его, служа источником всех лучших, идеальных его стремлений!

В соответствии с таким взглядом на сущность и природу религиозной веры, как начальные моменты религиозного процесса, так и вся последующая история его развития, получает в подобной науке особое освещение, в духе модной для нашего времени теории эволюции. В приложении к религии теория эта впервые была обстоятельно развита и возможно обоснована Леббоком, в его трех специальных сочинениях, где современных дикарей он выставляет масштабом культурных стадий человечества за первобытную его эпоху⁶. Но собственно все то, что касается богатого соединения и искусной обработки материала для гипотезы «соважизма» или первобытной дикости, выполнено Тайлором, корифеем в этой области исследования. Сочинения Э. Тайлора, в особенности его «первобытная культура» (Primitive Culture. Researches into the Developement ot Mythology, Philosophy, Religion, Art and Custom. London, 1871, I–II v. Русский перевод подред. Коропчевского „Первобытная культура» СПБ. 1872 г.), должны рассматриваться, как standard work’s натуралистически-эволюционного направления в области позитивно-религиозного исследования. Следовательно, на него мы с полным правом можем смотреть, как на самого типичного представителя теории религиозной эволюции и его взгляды считать последним словом этой гипотезы. И Тайлор, подобно Леббоку, представителя «первобытного человека» видит «в современном дикаре», наблюдение над жизнью которого и служит у него точкой отправления для суждений об его проблематическом прототипе.

К воззрениям двух только что названных корифеев натурализма тесно примыкает еще один выдающийся современный ученый – Герберт Спенсер – с именем которого связана наиболее теперь распространенная «теория анимизма» первобытных верований. По этой теории «источником и вместе основанием веры в Бога служит глубоко присущее как дикарям, так и цивилизованным народам, верование в духовные существа, составляющее древнюю и новую философию, которое в теории выражается в форме веры, а на практике – в форме почитания»⁷. Руководясь, по обычаю всех эволюционистов, аналогией, защитники анимистической теории считают изначальной ту форму религии, какую мы находим теперь у наиболее развитых племен человеческого рода; или же, прибегая к помощи психологического наблюдения, пытаются уяснить себе самые первые проблески религиозного сознания человека в его младенческом возрасте и отсюда вывести заключение о древнейшей религии человечества⁸. По примеру родоначальника современного позитивизма О. Конта, различавшего в теологическом состоянии человеческого ума три последовательных стадии, и в развитии анимизма указывают три основных момента – собственно анимизм, политеизм и монотеизм, которые, впрочем, сменяют друг друга почти незаметно, путем множества посредствующих ступеней.

Начавшись с детски наивной, мифообразующей поэзии, религия, по воззрению эволюционистов, постепенно, хотя и крайне медленно, совершенствуется и утончается, принимая вид философской обработки культурных верований. Продолжая свое дальнейшее, поступательное движение в указанном направлении, религия, в конце концов, должна исчезнуть, разрешившись в трезвую прозу знания, исключающего всякую веру, как его ненаучный суррогат. Таков взгляд на происхождение и развитие религии, господствующий в современной quasi «точной науке». Под этим углом зрения написано большинство современных популярных трактатов и целых капитальных исследований по вопросу о первобытной религии и культуре⁹. В них догматически утверждается естественное происхождение человека, а его религия трактуется в смысле дальнейшего развития обыкновенных, животных инстинктов.

Всего сказанного нами, кажется, вполне достаточно для доказательства того положения, что термин «первобытная религия» имеет в современной позитивной науке вполне ясный и определенный смысл, поскольку им характеризуется такое состояние религии, когда она была детски наивным, непосредственным миросозерцанием, полным темного невежества и грубого суеверия, на подобие примитивных религий современных нам обитателей Южной Африки или островов Полинезии. Не менее, конечно, ясно и то, что источниками для воспроизведения подобной «первобытной религии» должны служить, по мнению эволюционистов, только труды позитивного направления, трактующие природу и историю человека, этого обезьяноподобного выродка, хотя и с различных точек зрения – каждый в пределах своей специальности – но непременно в духе эволюционной теории. Автор подобного труда обязан руководствоваться данными только точных наук, разумея под этим именем палеонтологию, доисторическую археологию, антропологию, этнографию, лингвистику и т.п., из которых каждая стремится оправдать и утвердить эволюционный тезис в своей сфере. Тогда, и только тогда, его труд, как отвечающий научным требованиям, будет принят с полным доверием и заранее обеспечит себе успех в «большой публике».

Не так поступили мы. Избрав специальным предметом своего исследования «первобытную религию», мы, в качестве основного её источника, указываем Библию и её учение об этом. Понятно, каким резким диссонансом в уме предубежденного читателя должно звучать такое, странное на его взгляд, соединение терминов, какое дано нами в заглавии своего сочинения, где понятие «первобытная религия» предваряется указанием на «библейское учение», как её источник. Так как с термином «первобытный» в уме подобного читателя невольно ассоциируется мысль о чем-то диком, варварском и грубом, сведения о чем доставляются различными отраслями, так называемых, «точных наук», то он, прежде всего, крайне удивлен, не находя в заголовке книги, трактующей о «первобытной религии», указания на этот, по его мнению, безусловно необходимый источник. Это удивление переходит, затем, в полное недоумение или даже в высокомерное презрение, коль скоро он замечает, что значение первоисточника имеют для нас не пресловутые результаты точных паук, но твердые данные богооткровенного, библейского учения. Здесь мы позволим себе сделать небольшое отступление, чтобы в нескольких словах охарактеризовать отношение современной quasi точной науки к Библии и Откровению.

Мнение о противоположности веры знанию, Откровения – науке составляет один из самых застарелых предрассудков, держащих в своем плену свободу человеческой мысли. В наш век усиленного господства разума, яснее, чем когда-либо заметно и его рабство этому недугу. Такому застарелому предрассудку как нельзя более отвечает и характер современной положительной науки. Гордая своими открытиями и изобретениями, в особенности в области техники и вообще, т.н. прикладных знаний, эта наука стала мнить себя царицей мира и в горделивом самоупоении решила выкинуть за борт Откровенное учение, как излишний балласт, стесняющий свободу её могучего полета. Отсюда-то с логической неизбежностью и вытекает тенденциозно отрицательное отношение «положительной науки» к библейскому учении о религии, вообще, к представлению о «первобытной» её форме в частности и по преимуществу. Враждебное отношение науки к библейскому учению о происхождении и изначальной форме религии открывается само собой, из простого сопоставления данных Библии и науки по этому вопросу. В то время, как наука считает религию простым утончением животных инстинктов природы человека и на первобытную форму её смотрит как на самую грубую и неразвитую, Откровение, наоборот, выделяет религию, в качестве личной привилегии человека, указывая источник её в Боге и изображая первобытную форму её чистой и, относительно, совершенной. Ясно, что при такой диаметральной противоположности взглядов, позитивная наука не может не только сочувственно, по даже и объективно-равнодушно отнестись к библейскому учению о религии. Неудивительно, что последнее встречается здесь насмешкой и презрением, клеймится именем отжившей и устаревшей гипотезы, признается продуктом невежества, суеверия и детской иллюзии; из уст же наиболее ярых фанатиков эволюционизма не редкость слышать и такие чудовищные мнения, что «религия – опиум для народа; долой всякий культ! Да встанет наука на место веры!»¹⁰ Естественно, что оттуда же раздаются бранные возгласы и по адресу апологетов этой религии – современных богословов: «Долой теологов и супранатуралистов, этих врагов науки и прогресса!» – вопят крайние адепты эволюционизма¹¹.

Охарактеризовавши взаимоотношение «науки» и «Откровения» по вопросу о первобытной форме религии, надеемся, что тем самым мы вполне доказали свою, ранее высказанную в форме предположения, мысль, что оригинальное заглавие нашего труда вызовет у многих жест недоумения, или снисходительно-презрительную улыбку «жреца» чистой науки, взирающего с высоты ученого величия на копошащегося у подножия науки, во мраке суеверия и предрассудков, служителя отжившей веры. Проникая в ход мышления подобного жреца «чистой науки», мы едва ли ошибемся, если скажем, что в заглавии нашего труда он найдет странное противоречие: по его мнению, возможно что-либо одно из двух – или «первобытная религия», но тогда должно гнать всякую мысль об Откровении и Библии, как источниках для неё, или же библейское представление о начале религии, но тогда уже не будет очерка первобытной религии в научном, общепринятом смысле этого слова. Пред нами, таким образом, альтернатива: принятие одной её части исключает существование другой; совместное же соединение их, по суду позитивной науки, есть грубый логический паралогизм, или, по меньшей мере, нечто такое, что не может иметь ни малейшего притязания на какое-либо научное значение. А так как защита основных принципов всякого труда лежит на ответственности его автора, то самым положением дела мы, прежде всего, обязываемся оправдать raison d’etre своего исследования и тем самым доказать его право не существование и известное научное значение. Для достижения этой цели, в виду крайней важности взятой нами на себя задачи, мы вынуждены войти в более подробное, критическое знакомство с отрицательными взглядами.

Вопреки установившемуся мнению о полной противоположности науки и Откровения, мы, соединивши их в одном общем исследовании, далеко не считаем своего положения безнадежным, в смысле действительных результатов труда, и свою смелую уверенность утверждаем, думается, на объективных основаниях. Такими основаниями служат для нас критика эволюционной теории религии, с одной стороны, и раскрытие истинного смысла библейских данных по вопросу о первобытной эпохе и её религии, с другой стороны.

Мы имели уже случай отметить, что в позитивной науке господствует самый низкий и грубый взгляд на начальный период религиозной истории. Этот общий взгляд на первобытную религию нашел свое частное выражение в господствующей теперь теории «анимизма первобытных верований». Что последняя основана не на каких-либо твердых положительных данных, а именно, на гипотезе «первобытной дикости («соважизма – sauvage») человечества, это всего лучше видно из признания самих же эволюционистов. Авторы наиболее популярных историй религии, стремясь стать на уровень науки, спешат без проверки принять и слепо исповедовать эти, sui generis основные догматы эволюционизма. «Первое и главное наше предположение – хвастливо заявляет один из них – состоит в том, что религия, как и другие стороны человеческой жизни, развивалась с самого начала и доселе, и что развитие это совершалось по обычным законам человеческого прогресса»¹². «Дикарь и первобытный человек – одно и то же», читаем мы у тогоже автора, «теперь никто почти не держится того мнения, что человек сначала был одарен знанием и человечностью и лишь благодаря падению и отклонению от своего первобытного состояния он сделался дикарем»¹³. И наш отечественный критик в своей библиографической заметке об этой книге, вполне разделяя её принципы, ставит даже в особую заслугу автору его тенденциозно-эволюционистический взгляд на религиозную историю, называя его «руководящей точкой зрения на предмет»¹⁴. Гипотеза эволюции, в качестве результата исторического исследования, служит основным методологическим принципом и в труде другого выдающегося современного историка религий¹⁵. Вообще, представление о начальных моментах религиозной истории человечества, или, что то же, о «первобытной» её форме, как о чем-то крайне грубом, варварском и диком, сделалось общим местом в трудах всех историков известного направления, пользующегося научным кредитом наших дней.

Предоставляя специалистам других наук критику частных тезисов и различных оснований натуралистически-эволюционной гипотезы, свою специальную задачу мы ограничиваем историей религии. Действительно ли, по беспристрастному суду этой истории, первобытная религия была самым грубым и несовершенным её видом, как учит эволюционизм, тем minimum’ом религии, который он видит в анимизме? Чтобы судить об этом, посмотрим, прежде всего, какие приводит эволюционизм фактические основания в доказательство своего тезиса?

Кроме различных, дедуктивно выведенных, философских предпосылок, служащих скрытым основанием теории религиозной эволюции, наличный состав её доказательств распадается на две группы: в одну входят данные палеонтологии, доисторической археологии, этнографии, мифологии, лингвистики и других т.н. точных паук; другую составляют наблюдения над жизнью современных дикарей, в лице которых эволюционисты хотят видеть представителей первобытного человечества.

Что касается первой из этих групп, то относительно неё, как не имеющей решающего значения в нашем вопросе, мы считаем достаточным ограничиться лишь несколькими замечаниями общего характера. Прежде всего, по самому своему характеру, все эти отрасли позитивной науки едва ли способны привести кого-либо к ясным, неопровержимым выводам, тем более – убедить в них других? Этому, помимо темноты сферы их исследования и необычайной трудности процесса препятствует и значение самых его результатов. Даже в лучшем случае, при успешной репродукции памятников до исторической жизни, они не более, как немые знаки, получающие свой смысл от субъективного истолкования их исследователя. Этим то и объясняется то явление, что нередко один и тот же палеонтологический материал в руках различных исследователей служит совершенно противоположным целям¹⁶.

Если мы прибавим к этому, что при настоящем состоянии науки, когда разработка указанных её отраслей почти только что началась, результаты их крайне сбивчивы, туманны, а иногда и прямо противоречивы, то будет ясно какая критическая осторожность необходима в отношении к ним.

Во-вторых, нельзя упускать из виду и того весьма важного обстоятельства, что вещественные памятники доисторического прошлого, как ни глубока древность многих из числа их, в громадном большинстве случаев далеко не восходят к первобытной эпохе. Преобладающее большинство палеонтологических находок падает па долю Европы и относится к тому времени, когда у народов древнего Востока культурная жизнь находилась уже в состоянии полного расцвета¹⁷. «Отсутствие ископаемых предметов человеческого обихода, которые были бы собраны вне наших стран, достойно большого сожаления» – замечает Катрфаж: «Ничто не дает нам права рассматривать Европу, как исходный пункт человеческого рода или как место образования первобытных рас. Всего этого должно искать в Азии» – заключает тот же выдающийся палеонтолог¹⁸. Отсюда очевидно, что данные современной палеонтологии относятся к сравнительно позднейшей эпохе, а не характеризуют собой изначальных моментов человеческой истории, развивавшихся на сцене средне- и восточноазиатской территории.

Наконец, если даже допустить, что палеонтологическая схема имеет универсальный характер и что аналогичные Европейским палеонтологические коллекции некогда будут подобраны и на месте первобытного обитания народов, то и тогда будет еще очень далеко до заключения о крайней дикости, грубости культуры и полном духовном убожестве людей первобытной эпохи. Коренная ложь подобного заключения, выводимого эволюционистами, состоит в ошибочном смешении двух совершенно различных понятий. Данные палеонтологии и др. доисторических наук, действительно, свидетельствуют о постепенности культурно-материального прогресса человечества и сравнительной грубости его начальных форм. Они, как показывают палеонтологические коллекции, имеют дело с предметами домашнего обихода, с произведениями механических искусств, индустрии и вообще со всем тем, что относится к области так называемой «материальной цивилизации». Но не надобно забывать, что помимо этой и выше её существует другая, так сказать, духовно-нравственная цивилизация, развитие которой, по свидетельству того же опыта, идет своими путями, нередко противоположными ходу первой. Под цивилизацией или культурой духовно-нравственного строя мы разумеем продукты творческой мысли человека, и, главным образом, его религиозного и нравственного чувств. Что эти две цивилизации, т. е. «материальная» и «духовная», не только не совпадают и далеко не всегда развиваются параллельно, но часто серьезно расходятся между собой, многочисленные доказательства этого мы можем видеть на страницах истории всех времен и народов, и наблюдать в жизни как целого общества, так и отдельных его представителей. Типичным историческим примером этого рода может служить античная цивилизация Греции, и в особенности, Рима, достигшая высшего своего расцвета в то самое время, когда религия нравственность дошли там до полного упадка. Обратный пример подобного же взаимоотношения между двумя рассматриваемыми цивилизациями представляют наши современные крестьяне, семейный быт и религиозно-нравственный строй жизни, которых тем цельней и чище, чем меньше он приходит в соприкосновение с растлевающим влиянием городской, в особенности же, фабричной культуры.

Отсюда ясно, что должно строго различать «материальную»культуру от «духовно-нравственной», и что, следовательно, из анализа первой нельзя делать никакого бесспорного заключения к существу второй. Этим то, именно, недостатком и грешит эволюционизм, отождествляя различные понятия и перепутывая исходные точки зрения.

А между тем, данные палеонтологии, при правильном определении её границ, имеют бесспорное научное значение. Характеризуя, по преимуществу, материальную сторону жизни человечества, они показывают, какие основные стадии развития она прошла за свою многовековую историю. И в этом отношении общие и наиболее достоверные результаты палеонтологии представляют поразительное согласие с библейскими данными¹⁹. Но коль скоро палеонтолог, основываясь на своей коллекции, начинает говорить о крайней дикости и духовном убожестве её творцов, то он покидает почву фактов и пускается в область гипотез, очень шатких, а чаще и прямо ложных.

Лучшим обличением таких тенденциозных обобщений служат сами же палеонтологические находки. На многих, например, предметах домашнего обихода, относящихся к наидревнейшему периоду человеческой истории (эпоха пещерных людей и северного оленя), сделанных из рога, кости или простого кремня, мы находим, более или менее, тонко исполненными изображения тех домашних животных, которые окружали тогда человека²⁰. Троглодиты этого века пытались даже воспроизводит целые сцены охоты²¹. И, что особенно замечательно, подобные художественные изображения встречаются, в качестве украшения, на предметах самой грубой, несовершенной техники. Ясно, заключает отсюда Ленорман, что «искусство предшествовало первым шагам материальной цивилизации. Уже в этот примитивный век, когда он едва вышел из состояния дикости (в смысле материальной культуры), человек показывает, что он артист в душе и владеет чувством красоты»²². По свидетельству тогоже ученого, троглодиты Перигорды (de Perigord) в век оленя знали уже нумерацию, как показывают это открытые в их пещерах таблицы. Наконец, существование религиозного чувства у людей четверичной эпохи удостоверяется различными обычаями и обрядами, более или менее, внушенными религией, каковы, например, погребальные обряды и почести, оказываемые мертвым²³.

Все сказанное нами окончательно устанавливает полную независимость и даже несогласованность в ходе развития элементов материальной и духовной культуры: в то время, как первые только что нарождались, последние имели уже довольно развитую форму. Следовательно, палеонтология, если только она хочет оставаться научной, должна раз навсегда отказаться от претензии судить о проявлениях духовной, религиозно-нравственной жизни первобытного человечества. Справедливость этой истины начинают, по-видимому, сознавать и сами эволюционисты, когда данным палеонтологии отводят в своих трудах второстепенное место, пользуясь ими, как побочным, вспомогательным средством, иллюстрирующим их тезисы.

Главный базис эволюционной теории первобытной религии составляет то положение, что первобытный человек имеет своего, живого представителя, в лице современного нам дикаря. Это убеждение укоренилось настолько прочно, что целый конгресс антропологов, устами одного из видных своих представителей, открыто признает неопровержимость теории первобытного соважизма, т.е. изначальной дикости всего человечества, аналогичной с теперешним состоянием некоторой части его (народов некультурных)²⁴.

Но по какому, спрашивается, праву сделано подобное отождествление? Можно ли серьезно считать современного дикаря двойником первобытного человека? Вот вопрос, на который истинная наука, если только она хочет быть точной и убедительной, должна дать свой правдивый ответ прежде, чем что-либо голословно утверждать и произвольно класть это в основание дальнейших построений.

По нашему глубокому, и не лишенному серьезных оснований (как это будет видно из последующего), убеждению, единственно правильным может быть лишь отрицательный ответ на это. Заключение от наблюдений над жизнью современного дикаря к состоянию первобытного человека страдает, прежде всего, громадным хронологическим паралогизмом. В самом деле, ведь дикарь, как бы низко не стоял он на этнографической лестнице народов, есть член того же самого человечества, часть которого составляем и мы; он прошел ту же длинную, многовековую историю, как и все культурное человечество, так как никто, конечно, не знает и не укажет такого дикаря, который бы только что недавно появился, выродившись, на глазах наблюдателя, от какого-либо обезьяноподобного предка. Следовательно, в отождествлении дикаря с первобытным человеком заключается грубый хронологический промах.

Разумеется, в ответ на это эволюционисты скажут, что, хотя современный дикарь и прожил общую со всем человечеством длинную историю, но он не прошел его стадий духовного развития, а остановившись на первой, так и замер в ней. Но можно-ли серьезно допустить, чтобы живое существо, не лишенное всеже некоторого minimum’a интеллектуальных способностей, в чем не отказывают дикарю и эволюционисты, получая постоянные впечатления и испытывая разнообразные влияния от окружающего его мира, осталось холодно и безучастно ко всему этому и не приобрело бы тех или иных изменений в строе своей духовной жизни? Если даже предметы неорганической природы поддаются влияниям времени и окружающей среды, то тем более это должно сказать про организмы, в особенности же, про высший и наиболее сложный из них – организм человека. «Дикие племена не до такой степени неподвижны и окаменели, чтобы мы имели праве предположить, будто их религиозное состояние решительно не изменилось в течение тысячелетий²⁵.

В сущности, подобный прием столь же мало научен, как, например, суждение о первобытных геологических пластах по современному слою дикой, некультивированной почвы. Подобно тому, как геология, чтобы получить представление о первобытном виде земли, принуждена рыться в глубине её пластов, так и историк для суждения о первобытном человеке должен спуститься в глубь веков. Ведь сами же эволюционисты усиленно настаивают на той мысли, что человек есть продукт окружающей его среды и обстановки; а конечно, никто, и прежде всего, те же эволюционисты, не станет отрицать того, что атмосферные, климатические и прочие внешние условия жизни первобытного и современного нам мира не безусловно одинаковы, а, следовательно, не могут производить одних и тех же результатов. Если где-либо, то именно здесь уместно припомнить ту великую по своей простоте истину что comparaison n’est pas raison (сравнение – не доказательство).

Наконец, современный религиозный эволюционизм, считая дикаря окаменелым остатком первобытного человечества, поступает крайне непоследовательно, впадая в явное противоречие с своим основным принципом о безусловном прогрессе всего сущего. Ссылки эволюционистов, в объяснение этого, на «приостановку» или «задержку» прогресса, не есть ли пустая игра словами, как справедливо указывает Thomas²⁶? Бесспорно, что эволюционизм, желая остаться верным самому себе, не должен допускать даже и мысли о неподвижности некоторых (к тому же и не малочисленных) видов первобытного человечества, как отрицательной инстанции, разрушающей собой все наведение.

Доселе у нас шла речь о шаткости и ненаучности самого приема реставрации первобытного человека по аналогии е его quasi двойником в лице современного дикаря. Но сделаем на время уступку, допустим, что дикарь и первобытный человек одно и то же лицо; однако и тогда будет еще далеко до вывода, который делают эволюционисты, заключая о крайней грубости п полном духовном убожестве первобытного человечества. Тут нам приходится иметь дело с ложным взглядом на современного дикаря.

По мнению, составляющему основной догмат эволюционной теории, первобытный человек был в высшей степени диким и грубым: а, следовательно, и наоборот, состояние низшей культурности, наблюдаемое нами теперь у некоторых варварских племен, есть или продолжение первобытного состояния человечества, или случайное возвращение к нему (явление духовно-нравственного атавизма). В подобных заключениях эволюционизма мы имеем типичный образчик того, что называется «логическим кругом» (circulas in demonstrando); в самом деле, первобытное человечество трактуется здесь в смысле современных дикарей, эти последние возводятся к первобытным людям, как их бесспорным прототипам; следовательно, в основание доказательства полагается то самое, что и требуется доказать.

Приступая к материальной критике эволюционного взгляда на современного дикаря, мы считаем своим долгом заметить, что он отнюдь не опирается на какие-либо бесспорные фактические данные, а покоится больше на предвзятых гипотезах и представляет из себя ничто иное, как частное выражение общего принципа эволюции, один из многочисленных видов её, так называемой «абстрактной формулы прогресса»²⁷. В виду этого, лучшей критикой эволюционной «теории первобытного соважизма» будут служить именно те самые факты, которые тенденциозно им обойдены или превратно истолкованы, разумеем, главным образом, свидетельства истории, а также факты опыта и внимательного наблюдения над жизнью современных дикарей.

Поверхностному взгляду на жизнь некультурных народов нашего времени легко может показаться, что настоящее состояние их есть первый момент пробуждения в них человечности и их первые, робкие шаги по пути цивилизации. Действительно, то, что обыкновенно служит меркой развития и гуманизма – культура и цивилизация в обширном, этнографическом смысле этого слова – находится у них в самом жалком, зачаточном состоянии: в большинстве случаев не идет дальше отдаленных намеков на что-либо определенное из области знания, верования, искусства, нравственности, закона, социальной жизни и прочих, основных форм культурной жизни. Таков сам по себе факт. Но он допускает двоякое объяснение: наблюдаемое состояние есть или первая, начальная ступень духовного развития, на которой будто бы стояло некогда все человечество, или оно представляет позднейший момент его жизни, одно из патологических явлений его последующей, многовековой истории.

Научным кредитом наших дней пользуется лишь первое мнение потому, что оно, как нельзя более, отвечает эволюционному принципу, но на стороне второго имеется больше солидных доказательств. Тогда как первое объяснение основано на тенденции и поверхностном наблюдении, второе ищет доказательств глубже, нередко вскрывая за видимой, внешней оболочкой её, трудноуловимый внутренний смысл и указывая на то, чего не видит, или не хочет замечать первое. Защитники эволюционной теории, отмечая те или другие грубые и, по их мнению, изначальные формы жизни: элементы религии, языка, искусства и обычаев, в большинстве случаев, ограничиваются лишь одним констатированием самого факта, не давая себе труда проследить его происхождение, т.е. образование, например, языка, религиозных представлений, своеобразных обычаев и т.п., а между тем часто здесь то, именно, и кроется разгадка явления. Откуда, например, грубые дикари Южно-Американских сильвасов и Австралийской пустыни, едва умеющие раздельно считать только до трех, взяли свои, сравнительно возвышенные и бесконечно превышающие убожество их духовного развития, религиозно-нравственные представления? Что внушило им мысль о бытии каких-то высших существ, требующих от них поклонения и жертвы? Что в этом нет никакой принудительной силы и роковой необходимости свидетельствует пример высших животных и тех же мнимых прародителей человека – обезьян, которые прекрасно обходятся без такого излишнего балласта, каким, с естественно рационалистической точки зрения, конечно, служит религия.

Равным образом, откуда у подобных дикарей возникло стремление к искусству, элементарным выражением чего является обычай татуирования, в особенности сильно распространенный между краснокожими дикарями и обитателями Полинезии, а также страсть к блестящим игрушкам и всевозможным безделушкам, одинаково характерная для всех дикарей? На последний вопрос нам ответят, вероятно, тем, что в стремлении казаться красивее и больше обращать на себя общего внимания, бессознательно сказывается инстинкт полового подбора, целесообразно действующий в интересах вида. Но почему же, если это действительно, так, того же самого эффекта не производит этот инстинкт у обезьян и прочих животных, где он довольствуется одними природными свойствами, например, модуляциями голоса, красивым оперением и т.п., а не порождает стремления к искусственному украшению? Чем наконец, объяснить то, загадочное на первый взгляд явление, что между рассказами о жизни дикарей вовсе не редкость встретить удивительные примеры их нравственных и социальных качеств. «Выдающийся пример того – говорит Тайлор, – мы находим, по описаниям лейтенанта Брюин Копса и г. Уоллеса, у папуасов Восточного Архипелага, обычная правдивость, честность и кротость которых едва ли может быть сравниваема с общим уровнем нравственности в Персии или в Индии, не говоря уже о многих цивилизованных местностях Европы»²⁸. И это тем более удивительно, что наряду с такими прекрасными качествами у тех же дикарей уживаются и проявления самого грубого зверства (например, каннибализм караибов). Если бы мы имели тут дело с одним естественным ходом развития, то подобной непоследовательности и смеси противоречий, наверное, не встретили бы. Все это склоняет нашу мысль присоединиться к тем этнографам, которых, по словам Тайлора, данные наблюдения приводят к признанию того, что грубая жизнь современного дикаря была раньше в своем роде хорошей и счастливой²⁹.

В заключение спросим, чем вызвано существование у современных, даже и наиболее грубых дикарей, таких житейских обычаев и религиозных церемоний, происхождение которых не оправдывается никаким требованием закона развития и не стоит ни в какой связи с существом их настоящих религиозно-бытовых представлений. «Анализ даже самых несовершенных религий открывает в них такие элементы, происхождение которых не поддается естественному объяснению, таковы, например, вера в первобытное блаженство, идея грехопадения, чаяния будущего избавления, практика очистительных действий и умилостивительных жертв»³⁰.

На вопросы о загадочности многих религиозно-практических явлений из жизни и быта дикарей, натуралистический эволюционизм не находит ответа лучшего, чем повторение пресловутой гипотезы своего корифея (Дарвина) «о самопроизвольном зарождении». Но очевидно, что сказать в объяснение чего-либо, что оно возникло так, просто, само собой, или от причин, к существу дела не относящихся, значит не ответить на вопрос, а обойти его и, во всяком случае, отказаться от объяснения. «Новейшее идеалистическое мнение о самостоятельности и внутренней необходимости развития рода человеческого чисто из самого себя, есть не только не истинная, по даже не возможная мысль, мечта фантазии, ласкающая одно тщеславие человека, насмешка над фактами и причинной связью истории культуры»³¹.

В виду полной неудовлетворительности эволюционного взгляда на современных дикарей, как на представителей жизни примитивного человечества, обращаемся ко второму мнению, рассматривающему состояние современной дикости, как патологическое уклонение от нормального прогрессивного хода развития человечества, как состояние вырождения и деградации с предшествующей, высшей ступени развития. Это мнение располагает в свою пользу уже одним тем, что оно устраняет из своих объяснений всякую «самопроизвольность и беспричинность» и дает, таким образом, удовлетворительный ответ на все те вопросы, относительно которых, как мы видели, безответен эволюционизм.

Смотря на жизнь современных дикарей, как на продукт вырождения, теория деградации ео ipso (автоматически) удовлетворительно объясняет нам совмещение тех, по-видимому, непримиримых крайностей, которые наблюдаются одновременно существующими в религии и быте дикарей, образчики чего мы указывали в вышеприведенных примерах Папуасов, Каннибалов и обитателей полярных стран. Здесь то, что наблюдается доброго и хорошего, признается остатком прежнего духовного богатства, а то, что поражает своей дикостью и грубостью, считается симптомами последующего вырождения. В этом отношении особенно поразительно существование у современных грубых дикарей возвышенных религиозных представлений о Великом Духе, Творце мира, Господине и Обновителе всей жизни, совершенно расходящееся с практикой действующей у них религии³². Эти возвышенные религиозные концепции стоят особняком, в стороне от других религиозных идей; очевидно, они потеряли свое жизненное значение, утратили подлинный смысл и теперь сохраняются, как священные реликвии прошлого, в котором они были полны глубокого смысла и живого воздействия на жизнь: осталась только одна пустая форма, но исчезло её внутреннее содержание, отлетел оживотворявший ее дух.

Равным образом, обычай обрезания, кувады, жертвы, заклинаний, представлений о змее, как олицетворении злого начала, и более светлый взгляд на далекое прошлое, не служит ли все это смутным отражением прелести первобытного состояния и тяжести великой катастрофы, его нарушившей? Наконец, при посредстве научных данных сравнительной филологии, мифологии, археологии и истории, общий деградационный ход религиозного развития дикарей, не становится ли с каждым днем все яснее и яснее? В том отношении особенно поучительно то, чисто эмпирическое обобщение, что умножение числа богов и мифических сказаний о них, вообще идет в параллель с развитием народа; а чем грубее племя, тем скудней семья его божеств, которая у диких племен редко превышает пять, шесть членов, часто ограничивается только двумя – мужеским и женским, или добрым и злым, а иногда довольствуется даже только одним³³.

Справедливость теории вырождения современного дикаря подтверждает и наблюдение над особенностями, отчасти и физической, а главное – психической организации его. Говоря вообще, в несовершенных свойствах физической организации современного дикаря гораздо больше оснований видеть симптомы последующего вырождения, чем зародышевую форму будущего богатого развития. Принять это нужно, во-первых, потому, что факты опыта не дают нам примеров самостоятельного превращения подобных, физически убогих дикарей в представителей более сильного физического типа, а, скорее, наоборот, они указывают нам многочисленные примеры полного и окончательного вымирания целых племен и народностей (краснокожие аборигены Нового Света) при первым столкновении их с новыми условиями жизни. Очевидно, что таким хилым особям не под силу произвести здоровое потомство. И Цоклер вполне прав, когда говорит, что «сущность современного состояния дикаря не дикость, а одичание. Все они без исключения, представители не юношеской мощи, но старческого бессилия и вырождения нашего рода»³⁴. Еще яснее говорит о том же наблюдение над психической стороной жизни современных дикарей. В ней нас одинаково поражают две главных особенности – абсолютный культурный застой и полное отсутствие личной инициативы в деле культурного развития, с одной стороны, и изумительная способность тех же дикарей быстро культивироваться и сразу достигать высоких степеней, с другой стороны. Действительно, нельзя указать ни одного сколько-нибудь убедительного примера самостоятельного перехода каких-либо диких племен от состояния, например, блуждающих по тропическим лесам охотников к высшей культурной степени – кочующих номадов, тем более к еще высшей – оседлых земледельцев. Все, сравнительно немногие примеры, приводимые для доказательства самобытности культурного развития, далеко не выдерживают критики, поскольку они упускают из внимания вполне очевидное влияние посторонней культуры, насадителями, и нередко насильственными, которой являются представители высшей культуры, в виде ли то предприимчивых плантаторов – янки, или эксплуататоров – колонистов, или же, наконец, различных христианских миссионеров³⁵. И Хэтли глубоко прав, когда в своих чтениях о происхождении цивилизации говорит следующее: «факты неумолимы и то обстоятельство, что нельзя привести ни одного достоверного примера, чтобы дикари когда-нибудь сами, без посторонней помощи, возвысились из этого состояния, не есть теория, а есть констатирование факта, до сих пор не опровергнутое»³⁶. Очевидно, дикари не силах самостоятельно подняться до той высоты, с которой некогда ниспали, и не потому, что у них отсутствует способность к этому, а потому, что они, вследствие каких бы то ни было жизненных катастроф утратили, так сказать, вкус к жизни, пришли в состояние тупого равнодушия и беспритязательного довольства скудной и грубой наличной действительностью, не знающей других высших запросов и интересов. Отрицать этого факта не решился и сам Тайлор, вынужденный признать, что «остановка и упадок цивилизации должны быть причислены к наиболее частым и могущественным проявлениям жизни народов»³⁷.

Другой, еще более любопытный психической феномен в жизни современных дикарей – эта их, по истине изумительная способность быстро и сильно культивироваться при наличии благоприятных для того условий. Разительным примером этого могут служить те отдельные экземпляры из среды диких, варварских племен, которые, будучи поставлены в новые условия богатой умственной и духовно-нравственной культуры, сравнительно легко и скоро приспособлялись к ней и даже выставляли из среды себя некоторых достойных её носителей в области стратегии, политики, права, науки, искусства, поэзии и литературы, имена которых, не без достаточного основания, могут быт занесены на страницы культурной истории человечества³⁸.

Если бы мы захотели приложить к объяснению этого факта эволюционный масштаб постепенного естественного развития, то, очевидно, этим не достигли бы цели, так как здесь мы имеем дело, во-первых, не с естественным, a скорей с искусственным, а во-вторых, не с постепенным, а с быстрым видом культурного развития.

Недостаточность эволюционно-механического взгляда на этот факт подтверждается и аналогией из жизни высших животных, например, обезьян, у которых самое сильное воздействие высокой посторонней культуры, обыкновенно, не идет дальше простой дрессировки и не дает даже отдаленного намека на что-либо подобное вышеуказанному нами. Не ясно ли, наоборот, отсюда то, что в дикаре заложена, уже готовая потенция прогресса, что в нем, так сказать, будится некогда живая и деятельная, но в последствии как бы заснувшая культурная сила? Эта то спящая сила, коль скоро бывает дан внешний толчок к её пробуждению, обнаруживает себя во всей своей силе и тем самым красноречиво говорит, что и в современном, самом грубом дикаре под внешним, историческом наростом скрывается один и тот же, бесконечно возвышающийся над животным, типический образ человека, царя природы и венца мироздания! «Существуют твердые основания думать – говорит наш известный мыслитель, – что тот звериный образ, в котором является нам человечество на пороге истории, есть лишь извращение первоначального образа Божия в человеке»³⁹. Итак, «духовная низость дикаря не представляет собой подтверждения теории эволюции, а скорей её опровержение, ибо дикарь, оказывается, представляет собой не существо, только что поднявшееся над животным, а существо ниспавшее до него»⁴⁰. Таким образом, внимательно-вдумчивое изучение быта и жизни самых низших дикарей приводит нас к тому убеждению, что гораздо справедливей видеть в них существ, стоящих на последней степени упадка, чем на первой ступени развития.

Теория деградации, или вырождения и последовательного одичания целых рас человечества, дающая, на наш взгляд, лучшее объяснение этому факту, находит свое полное оправдание и достаточное фактическое подтверждение в прошлой истории человечества. Тут мы охотно поставили бы на первом плане древнейшие универсальные традиции первобытного блаженства, озарявшего восход истории человечества, получившие даже специальное техническое название «традиций о золотом веке». Но веское значение этого аргумента подрывается существованием параллельного ряда других древних преданий, считающих точкой отправления цивилизации первобытную дикость. Таковы, например, пессимистические описания Лукреция, Эсхила, Гомера, Павзания, Диодора Сицилийского и др., в которых говорится о грубости, жестокости и зверстве древнейших людей⁴¹. Положим, все эти, так сказать, встречные традиции принадлежат писателям позднейшей, классической эпохи и, по всей вероятности, характеризуют не начальную эпоху человеческой истории, а время её последующего упадка. Наоборот, научно-историческое значение универсальных традиций первобытной эпохи не имеют духа категорически отрицать даже и сами эволюционисты. «Предание низших племен о лучшей жизни их предков иногда может быть действительным воспоминанием о не слишком отдаленном прошлом; Алгонкинские Индейцы вспоминают о прошлых временах, как о золотом веке, когда жизнь была лучше, чем теперь, когда у них были лучшие законы и начальники и менее грубые нравы» – говорит, например, Тайлор⁴².

Но не станем строить своих доказательств на зыбкой почве гипотез, и потому перейдем прямо к историческим временам. Стоя на твердой почве истории, мы смело можем сказать, что регресс имел здесь место почти также часто, как и прогресс и что сама история есть ничто иное, как пестрый калейдоскоп периодически повторяющейся смены этих двух основных типов человеческой жизни. Отсюда, вырождение и упадок не только отдельных, более или менее, мелких групп человечества, но даже целых, иногда цветущих и могущественных государств, представляет одно из обычных исторических явлений. Особенно поучительна в этом отношении история центральной Азии, этого забытого пепелища древне-исторической жизни. Очаг цивилизации и прогресса, впервые зажженный в центральной Азии – колыбели человечества, далеко отбрасывал свои животворные лучи; но по мере выселения оттуда различных племен, он постепенно потухал на прежнем своем месте. Античная цивилизация исчезла, обширные монархии погибли. Сколько городов, некогда цветущих промышленностью и торговлей, оставили после себя только руины, сколько других и вовсе бесследно исчезло с лица земли! Сколько богатых и населенных стран превратилось в бесплодные пустыни, население которых влачит жалкую жизнь, прозябая в полудиком состоянии! «Что сталось с цивилизацией Африки, столь блестящей в век Киприана и Августина и еще раньше в век Ганнибала? Теперь на том месте царствует мерзость запустения, и их обитатели находятся в состоянии близком к дикости. На развалинах Фив и Ниневии живут теперь в берлогах и логовищах люди с правилами дикарей!»⁴³ «Иные народы и совсем исчезли с лица земли, так что самая память о них и об их славном прошлом осталась только в летописях истории и в немногих оставшихся от них и полу-сохранившихся литературных и вещественных памятниках!»⁴⁴.

Признавая самый факт вырождения, эволюционизм хочет ослабить его значение тем приемом, что состояние исторического упадка он называет не одичанием, а «искажением цивилизации»⁴⁵. Но в сущности, не все ли это равно, и самое различие не сводится ли тут к пустой игре словами? «Примеры цивилизованных людей, обращающихся к дикой жизни, попадая в отдаленные края и переставая пользоваться благами цивилизации или чувствовать потребность в них, представляют, по признанию самого Тайлора, определенное доказательство вырождения»⁴⁶: иллюстрацией этого может, по его мнению, служит пример жителей греческой колонии Потидеп, образ жизни и нравов которых изображен такими мрачными красками у Гомера⁴⁷.

В сочинениях выше названного корифея эволюционизма мы находим немало и позднейших, почти современных нам, примеров одичания или вырождения, из числа которых отметим несколько, наиболее типичных. «Гаучосы Южно – Американских пампасов – говорит Тайлор, – смешанные Европейские и Индейские племена конных пастухов, садятся, по описаниям, вокруг огня на бычачьих черепах, варят суп в рогах животных, обложенных горячим пеплом, питаются одним мясом без растительной пиши, и ведут жизнь совершенно гнусную, животную, выродившуюся, не знающую, удобств, но – неожиданно прибавляет автор, – всеже не дикую»⁴⁸. Но чем же, спрашивается, отличается такой образ жизни от дикого и не достаточно-ли двух-трех поколений, родившихся и выросших в подобной обстановке, чтобы данным племенам окончательно превратиться в самых грубых дикарей? Вырождение чиеннских Индейцев есть также известный исторический факт. Уединенный остаток Шошветского племени, затерявшийся в Скалистых горах, судя по описаниям лорда Мильтона и доктора Чидля, представляет резкий пример подобного же вырождения, без сомнения понизившего и уничтожившего многие из диких народов. Есть, также, основание думать, что Индейское племя Диггер в Северной Америке и Бушмены Южной Африки представляют собой униженные остатки племен, некогда видевших более счастливые дни. На Цейлоне мы, как кажется, можем наблюдать замечательное явление несомненно дикого племени, говорящего на арийском наречии (доказательство его прежней культурности). Это дикая часть племени Ведда, или «охотников», остатки которого еще и теперь обитают в лесистой части острова. Судя по их физическому типу, по образу жизни и занятиям это не просто дикари, но низшие из них⁴⁹.

После стольких древне-исторических и современных примеров одичания, выбранных нами из целого ряда им подобных, щедро собранных Тайлором, утверждение его, что «в продолжение стольких тысячелетий известного истории существования ни арийское, ни семитическое племя не дали, по-видимому, ни одного прямого дикого отпрыска», является, по меньшей мере, странным, чтобы не сказать больше⁵⁰. Впрочем, в другом месте своего сочинения он робко признает, что «случаи особенно низкой цивилизации, быть может, иногда и могут быть объяснены вырождением подобного рода»⁵¹. Это положение категорически утверждает другой ученый исследователь данного вопроса, который говорит: «регистр деградировавших племен, живущих на границах цивилизованной жизни народов, увеличивается год от году»⁵².

Выдающимися памятниками сравнительной высоты древнейшей культуры тех народов, современные потомки которых ведут весьма примитивный образ жизни, могут служит знаменитые пирамиды Египетских фараонов 4-ой и 5-ой династии, гордо высящиеся среди убогих хижин теперешних феллахов: а также величественные развалины древних дворцов и храмов с их нередко художественно поразительными памятниками архитектуры, скульптуры, ваяния и зодчества, в долине Месопотамии, среди современных Курдов и Афганцев. Руины колоссальных построек в Перу, Мексике и на берегах Миссисипи красноречиво свидетельствуют о некогда процветавшей здесь высокой культуре, о которой аборигены Америки – краснокожие индейцы – не сохранили, по-видимому, никаких воспоминаний.

Еще определенней и ясней возможность и наличность процесса деградации выступает в истории религий. Прославленные религии древнего мира, каковы: религия Египта, Греции и Рима, были гораздо чище и возвышенней в начальный период их существования; постепенно же падая в течение всей дальнейшей их истории, они, в последнюю свою эпоху, обыкновенно, вырождались в пустые и мелочные обряды омовений, очищений, заклинаний, чревовещаний и всякой прочей таинственной демонологии. Это, в особенности, должно сказать про религию народных масс, которая, в то время, как религия жрецов и, вообще, образованных классов общества, очищалась и просветлялась под воздействием философствующей мысли, падала все ниже и ниже, нередко доходя до степени простого фетишизма, в котором поклонение известным видимым божествам утрачивало свой первоначальный, символически духовный характер и спускалось на степень грубого идолопоклонства. Да и самый фетишизм, с которого эволюционисты, в интересах свой теории, предпочитают начинать религиозную историю, в действительности, далеко не представляет чистой и изначальной формы религиозного процесса, а служит одним из дальнейших и патологических его выражений. Теория первобытного «фетишизма» стоит в самой неразрывной связи с теорией «соважизма»: если первобытный человек был наг умственно и духовно, по теории соважизма, то и религия его не могла, разумеется, заключать в себе никаких проявлений и обнаружений высшего, духовного порядка, т. е. была грубым идолопоклонством, обожанием различных предметов и явлений видимой природы, почему-либо поразивших собой младенческий разум первобытного дикаря. Отсюда, в школе старых эволюционистов была общепринятой следующая шкала религий: атеизм, фетишизм, тотеизм, пантеизм, политеизм и монотеизм⁵³. Лучшее выражение и критически очищенную форму теория фетишизма получила в сочинениях Тайлора, Каспари и в особенности Герберта Спенсера, наиболее типичного представителя теории «анимизма» первобытных верований, которая представляет из себя sui generis одухотворенный фетишизм, смягченный, именно, представлениями о невидимом и сверхчувственном существовании (явление двойников, сновидения и души умерших).

При всей своей кажущейся простоте и естественности, особенно в последней своей форме, теория первобытного фетишизма (или «анимизма») не служит выражением действительного хода религиозного процесса. По справедливому приговору такого выдающегося авторитета в религиозной области, как М. Мюллер, все доказательства фетишизма составляют безысходный, логический круг, поскольку в основание их полагается то же самое, что выводится и в следствии (вера в высшее, духовное бытие)⁵⁴. И действительно, по свидетельству такого нелицеприятного судьи, как история, фетишизм принадлежит не началу, а концу религиозного развития, как отдельных лиц, так и целых, более или менее значительных групп. Во главе множества разнообразных и веских аргументов, утверждающих это положение, стоит уже самое название «фетишизма», происходящее от латинского корня facio, и означающее «сделанного» бога, разумеется, по образцу умопредставляемого. Отсюда, все фетишисты покланяются не самим по себе каким-либо предметам в их естественном, природном виде, но умопредставляемому, невидимому божеству, символическим олицетворением которого служил какой-либо предмет, искусственно выработанный из дерева, камня, кости и т.п.; так что этот самый «фетиш» или идол был не более, как посредствующей формой в отношениях к невидимому и неосязаемому первообразу, служил лишь его чувственным отображением.

Правда, защитники фетишизма говорят, что самое представление божества под видом таких наивных образов, как искусственно созданные идолы, сильно напоминая младенчество каждого отдельного человека, когда он забавляется игрушками, дает полное право отнести его к состоянию детства всего человечества, т. е. к самому началу его исторической жизни. Но разве старчество не впадает в младенчество? Разве пьяные пли душевно больные не забавляются точно таким же, или еще более наивным способом, как и дети? Одним из ярких выражений такого старческого бессилия, духовной болезни, умственного и нравственного отупения в сфере религии и служит именно фетишизм. Многочисленные примеры этого дает история: все бесчисленные суеверия, которыми полны религии буддизма, ислама, новейшего иудейства и средневекового католичества (омовения, очищения, магия, талисманы, амулеты, вера в колдунов и оборотной, тайны астрологии и фокусы спиритизма), все это и сему подобное, есть выражение, своего рода, фетишизма; оно возникло и развилось не в начале каждой из вышеназванных религий, а в последний период её, служа таким образом, не проявлением духа и силы религии, а выражением её отцвета, порчи и извращения высшего, более духовного смысла. Цокклер имел полное право заключать свое обозрение исторических и современных примеров религиозного вырождения следующим категорическим положением: «прямое наблюдение процесса религиозной депривации с решительно выраженной склонностью к фетишизму, установлено окончательно, но нигде и никогда не наблюдалось противоположного явления, т. е. самостоятельного возникновения чистой, духовной, в особенности – монотеистической религии, из грубого фетишизма»⁵⁵. Посему неудивительно, что теория первобытного фетишизма начинает утрачивать свой кредит в среде серьезных ученых, которые рассматривают его не как изначальную форму религии, а как «вырождение и отцвет возвышенных общих представлений»⁵⁶. К числу решительных противников этой теории принадлежат такие крупные авторитеты, как М. Мюллер, Арслен, Ранке, Вайтц, Бастиан, Лаппарап, де-Ружмонт, герцог Аржильский, Вирхов и др.⁵⁷

Все это уполномочивает нас с решительностью заявить, что фетишизм есть продукт религиозного вырождения и служит, таким образом, новым и наиболее сильным доказательством полной возможности не одного лишь прогрессивного, но и деградационного хода истории человечества. Робкое признание данного факта высказывают и сами эволюционисты, когда допускают, что на ряду с примитивным фетишизмом, как «воображаемой (sic!) низшей ступенью религии», несомненно существует «суеверный фетишизм», позднейшего происхождения, представляющий продукт вырождения и порчи из высших религиозных форм⁵⁸.

После всего того, что нами сказано, становится, более или менее, ясным, что эволюционная теория «анимизма» первобытных верований, опирающаяся в свою очередь на гипотезу соважизма, не составляет научно обоснованного факта, а является тенденциозной гипотезой, утверждающейся на самых зыбких основах. Серьезный же историко-психологический анализ тех основ, на которые думает опереться современный эволюционизм, приводит к совершенно противоположному выводу, показывая, что древнейшие эпохи были относительно выше и чище многих им последовавших, и что современный дикарь – не более, как болезненный выродок раннейшего, более здорового предка. «Наиболее основательные исследователи в области истории и быта дикарей – Вайтц, Герланд и др. – говорит Отто Ифлейдерер, – вынесли из изучения, так называемых, естественных народов, то впечатление, что их настоящее развитие во всех отношениях – и в политике, и в языке, и, в особенности, в религии – указывает на равнейшую более высокую ступень, неясные отзвуки из которой звучат еще и в их современном состоянии упадка»⁵⁹. «Я держусь того мнения, что цивилизация была первым состоянием человечества – авторитетно заявляет Шеллинг, – и ближайшая задача истории показать, благодаря какой катастрофе часть человечества была отторгнута от жизни целого, и каким путем шла его дегенерация из первобытного состояния в состояние настоящей дикости»?⁶⁰

Этот любопытный вопрос не остается безответным в науке. По её приговору, état de natur образовалось постепенно, благодаря тому, что между отдельными племенами человечества и начальным центром, из которого они вышли, произошел разрыв, вследствие которого отдельные экземпляры человечества, отделяясь от благоустроенного социального организма, постепенно растрачивали свое духовное богатство до тех пор, пока не становились почти совершенно нищими материально и духовно. Не последнюю роль часто играли тут и внешние географические и климатические условия, в которые поставляемы были эти рассеянные племена, нередко вынуждаемые борьбой за существование исключительно заботиться лишь об удовлетворении насущных потребностей тела, и постепенно забывать и утрачивать самое представление о каких-либо высших запросах духа.

Неудивительно, что справедливость такого взгляда на состояние дикости отстаивается многими научными авторитетами, один из которых, например, категорически заявляет, что «дикарь ни в каком случае не есть первобытный человек; он часть современного человечества, вышедшая за черту культурного прогресса, подобно тому, как и за черту оседлых центров человеческого поселения»⁶¹.«Все это приводит нас к тому заключению – говорит другой апологет, – что о быстроте и ходе развития наших предков нельзя судить по тем из их потомков, которые не воспользовались полученным наследством, ушли на страну далече и, подобно блудному сыну евангельский притчи, расточили свое духовное богатство; судить по ним о первобытном человеке так же не основательно, как судить о ребенке, еще не окрепшем и не развившем ума, по наблюдению над человеком, потерявшим свой ум в зрелом возрасте⁶².

Признание всего этого, не чуждо, по-видимому, и самим эволюционистам. «Если достоверно, что человеческий ум может восходить очень высоко, то не менее справедливо, что и спускаться он может еще ниже» – говорит, например, один из известных рационалистических историков религии»⁶³. Сам Тайлор вынужден признать следующее: «история показывает нам, что культура, достигнутая прогрессом, может быть утрачена чрез вырождение»⁶⁴. Еще решительней выражает ту же мысль Спенсер, говоря: «есть причины думать, что люди низших типов, существующие в настоящее время, не суть образчики человека, каким он был в начале; очень возможно, а по моему убеждению даже в высшей степени вероятно, что в истории регресс имеет место также часто, как и прогресс»⁶⁵. В этих словах главных представителей современного религиозного эволюционизма звучит невольное признание того факта, что культурный прогресс человечества не всегда шел прямолинейно и поступательно, а допускал иногда значительные уклонения в сторону, и даже принимал совершенно обратное движение; у них не хватает только последовательной решимости признать, что в религиозной сфере более, чем где-либо еще, «прогресс» этот был условным и относительным.

Справедливость требует сказать, что наиболее серьезные эволюционисты и сами говорят о дикости, лишь как о «гипотетическом» первобытном состоянии, называют свою теорию развития только «абстрактной формулой прогресса»и не скрывают того, что, составив на основании учения о развитии предварительное, чисто априорное понятие о том, каковы должны быть свойства первобытных идей и верований, они переходят, затем, к реализации их в своем воображении и к их распознанию в действительности⁶⁶. «Установив эволюционистический принцип, очевидно, можно писать историю религии и не зная истории. Опыт подсказывает, что историю религии можно писать, не зная и этнографии. Эволюционная теория сама подсказывает, каков должен быть генезис религиозных верований; остается только из первых попавшихся книжек о дикарях набрать примеры, иллюстрирующие теорию»⁶⁷ Историки религии из школы эволюционистов, так именно и поступают, они откровенно заявляют, что в основание своего труда вместо фактов кладут «предположение»⁶⁸. Но очевидно, что подобный прием имеет слишком ничтожную научную ценность, чтобы не сказать вовсе никакой. И до тех пор, пока позитивная наука не изменит своей основной, натуралистически-механической точки зрения на религию, её общие и главные результаты будут неизбежно неудовлетворительны. «Религия, как и цивилизация вообще, может принимать не один прогрессивно-оптимистический, но и прогрессивно-пессимистический ход развития, грубая форма религиозного поклонения может быть не первой ступенью религиозного восхождения, а двадцатой, или сотой ступенью религиозного нисхождения»⁶⁹.

Подводя итоги всему, доселе нами сказанному, мы неизбежно приходим к тому заключению, что господствующее в современной науке представление о термине «первобытный», при всей своей определенности, далеко не точно: оно гораздо уже его действительного содержания, так как обнимает собой лишь состояние «дикости», которое, как бы ни было древне, во всяком случае не изначально. Основной базис эволюционной теории, что дикарь и первобытный человека – одно и то же, оказывается утвержденным на песке, так как они не только не синонимы, но скорее понятия противоположные и друг друга исключающие. В виду этого, самое представление о «первобытной эпохе»⁴, как о состоянии дикости, и об её религии, как наигрубейшей религиозной форме, с полным правом должно быть отнесено к категории укоренившихся предрассудков, роняющих высокое значение истинной науки; посему, точная наука, просвещеннее и шире смотрящая на вещи, должна раз навсегда отказаться от него.

Всеми предшествующими рассуждениями, надеемся, достаточно подготовлена почва для положительного решения исследуемого вопроса, т. е. для установки точного и отвечающего его действительному содержанию, смысла термина «первобытный». Не распространяясь об этом более, скажем только, что этот термин мы понимаем, именно, так, как того требует прямой и ближайший филологический смысл этого слова, т. е. берем его не в каком- либо тенденциозно-условном и относительном, но в абсолютном и полном его смысле – в качестве эпитета ко всем тем объектам, которые касаются самой первой и изначальной эпохи из истории мира, человека и его религии.

На вопрос же, каково было материальное содержание различных первобытных форм жизни и ближайшим образом «первобытной религии», мы и постараемся дать посильный ответ в своем сочинении.

II.

Вопрос о «первобытной религии», или, что то же, об изначальной её форме, имеет глубоко важное, не только научно-философское, но, главным образом, жизненно практическое значение. Принципиальная важность этого вопроса обусловливается его тесной связью с другим, коренным вопросом – о происхождении религии. В зависимости от того, какова была, на самом деле, первоначальная форма религии, стоит разрешение основной мировой проблемы: что поставить в заглавии истории человечества – рай ли с Богом, или лес с животными? Отсюда вполне понятно, почему известный ученый лингвист и историк религии называет этот вопрос «фокусом» современной научно-философской мысли⁷⁰. «Посему, если кому-либо, то именно теологу следует неослепленным взором смотреть на ту высокознаменательную точку, на которой в человеческом сердце в первый раз заблистал свет религии» – говорит другой ученый⁷¹; а Цицерон, характерно выражая ту же самую мысль, лучшей религией человечества называет древнейшую, как самую близкую к богам⁷².

Но где же, спрашивается, искать нам точного и верного ответа на все эти вопросы первостепенной важности? Ведь живая народная традиция едва хранит в своей памяти представление о событиях, сравнительно недавно совершавшихся: какже искать в ней воспоминаний о веках, давно минувших?! Очевидно, сфера народных традиций представляет слишком зыбкую и ненадежную почву для каких-либо, более или менее, устойчивых построений.

Сравнительно большую научную ценность в исследовании вопроса о первобытной форме, религии имеют данные, так называемых, точных наук, в особенности – истории, которая и должна, прежде всего, сказать тут свое правдивое слово. Но если суждение об этом действительно и возможно относительно времен древне-исторических, представление о которых дают нам сохранившиеся вещественные монументы и письменные памятники, то оно становится, по-видимому, совершенно немыслимым относительно той эпохи, которую принято называть доисторической и от которой до нас не дошло подобных же общепризнанных источников. А между тем, представление об этой-то наидревнейшей форме религии, в темных недрах своих скрывающей её начало, и имеет преимущественное значение в данном вопросе и наивысший практический интерес. История религии без её начала, это больше, чем книга без заглавия, рассказ без вступления, это организм без головы, явление без его объяснения. Вполне понятно отсюда, почему историки религии свой преимущественный интерес сосредоточивали на исследовании именно этого, начального момента религии, говоря другими словами, её «первобытной» формы.

Но так как эпоха «первобытная», иначе «доисторическая», по самому понятию о ней, лежит, как мы видели, за границей действительной истории, то её роль в доисторической области выполняют так называемые, древнейшие легенды и универсальные традиции человечества, заключающие в себе народную повесть о «началах» истории мира и человека. Источник этот, как мы отметили уже выше, слишком мутен и ненадежен, так что один он, сам по себе, не может иметь серьезного значения в деле восстановления подлинной истории, хотя бы уже по одному тому, что существуют до противоположности различные точки зрения на происхождение, значение и смысл этих традиции.

Снова обращаясь к точной истории, мы все же можем найти в ней если не прямые и непосредственные, то хотя косвенные и выводные источники для суждения о первобытной эпохе: сюда относятся данные истории, науки, культуры и языка, восходящие к самым древним, исторически известным временам. Поскольку все последующее имеет свои основания и корни в предыдущем, мы получаем некоторую возможность по древнейшему исторически известному нам состоянию религии, общественной жизни п частного быта тех или других народов, составить себе некоторое понятие и о предшествовавших, доисторических формах их жизни. Но, разумеется, все это будет относиться к характеристике не столько первобытной эпохи в собственном и строгом смысле, сколько жизни, стоящей уже на пороге истории.

Остается, наконец, еще один из видных, естественных источников древнейшей истории мира – это письменные памятники и вещественные остатки, идущие из времен самой глубокой древности. Существует, например, обширная религиозная литература, древность которой простирается за 20 и более веков до P. X.: а новооткрываемые памятники изначальной истории семитизма имеют возраст чуть ли не вдвое превышающий предыдущий. По-видимому, это уже такие источники, дальше которых идти некуда, так как они современны самой первобытной истории. Не отрицая всей глубокой важности подобных источников, мы, по чувству беспристрастия, должны всеже сознаться в их недостаточности: помимо их разрозненности и неполноты, они требуют большой осмотрительности и критического такта, в виду их особого, мифически-аллегорического характера.

Среди древнейших произведений универсальной литературы человечества находится такой один памятник, который резко выделяется из всех прочих по богатству и полноте своих идей, по глубине и возвышенности их содержания, по ясности и определенности их изложения. Таким-то, единственным в своем роде, памятником и является Библия. «Об истории первых людей и началах нашей религии не существует рассказа более точного и последовательного, чем заключающийся в Священном Писании. Это – прекраснейшее введение во всемирную историю человечества. Эта единственная древнейшая традиция, не украшенная фантастическими мифами⁷³. Такое значение за Библией имеют мужество признать и некоторые, наиболее объективные, из представителей натуралистически-эволюционной школы. «Библия – самый ценный вклад фактов и идей, связанных с первобытной религией человечества; это лучшее руководство для изучения древнейшей части нашего предмета», – заявляет, например, один из новейших эволюционистических историков религии⁷⁴. «Повествования Библии, – говорит другой, – если и не историчны в строгом смысле слова, то все же сообразны с природой вещей»⁷⁵.

Если, таким образом, даже для рационалистов Библия представляет относительно авторитетный памятник древности, то для верующих в её откровенное происхождение она чистый источник знания, удовлетворяющий всем высшим запросам человеческого духа. Для всякого же историка религии, Библия, прежде всего, есть драгоценнейший памятник древнейшей религии, проливающий свет на первые моменты её существования и тем самым позволяющий судить о происхождении и сущности этого величайшего историка психологического феномена. «Повествования Библии уже в силу одной своей глубочайшей древности, имеют высокую ценность» – заявляет, например, один ученый из числа тех, которые далеко не расположены к снисходительному суждению о ней⁷⁶.

Однако, как это ни грустно, симпатии большинства современного, так называемого, образованного общества стоят не на стороне Библии: ее считают мутным источником знания, полным устарелых предрассудков и всевозможных суеверий, так что с этой стороны Библию даже противополагают строгой науке и считают их взаимоисключающими величинами.

Ближайшая причина такого печального положения дел лежит в обще-дарвинистическом воспитании и в неумеренном преклонении пред принципом эволюции. Но проникая глубже в причины столь ненормального явления, мы видим, что в нем повинно забвение и утрата высших идеальных интересов, одностороннее увлечение грубым реализмом, неполное, или даже извращенное знание откровенного учения, а иногда, в качестве печального следствия всех указанных причин, даже и прямое нежелание знать его. Последнее отношение к делу, как представляющее нарушение элементарного требования научной объективности, по самому своему характеру исключает всякую возможность какого-либо воздействия на него, и ео ipso само осуждает себя на изгнание из сферы научного исследования. Но полное право на самое внимательное отношение к себе получает то отрицание, которое основано на легкомыслии или недоразумении, чем, главным образом, и страдает современное нам неверие.

Одним из видов такого легкомысленного отрицания по недоразумению или превратному пониманию дела и является отрицательное отношение известной части нашего, так называемого «образованного общества» к Откровению и Библии, как источникам религиозного знания. Что это в действительности так, достаточно указать на пример Тайлора, корифея отрицательной школы по вопросу о первобытной культуре и религии, который высказывает самый грубый и превратный взгляд на библейское учение о первобытном состоянии человечества, когда, ссылаясь на каких-то новейших теологов, отрицает самое существование в Библии возвышенного представления о нем⁷⁷. Если так думает и говорит апостол и пророк современного эволюционизма, то чего же можно ждать от его послушных учеников, благоговейно внимающих каждому слову своего учителя? После этого неудивительно, что у них мы встречаемся с полным извращением подлинного смысла Библии, тем более, что нет недостатка и в специальных руководителях этого рода, так как волны всепроникающего эволюционизма бурным потоком хлынули и в священную область библейского изучения, породив здесь массу quasi ученых толковников особого типа, перекроивших по началам рационализма и исказивших в духе эволюционизма все богооткровенное учение. Возмутившийся разум хочет окончательно стряхнуть с себя иго веры: он не хочет верить в Откровение, отрицает богодухновенность священных книг, существование и возможность чудес, а иногда даже и самое бытие Бога. Всё сверхъестественное для него не более, как иллюзия: не существует ничего, что лежало бы за пределами восприятия наших чувств или выше заключений нашего разума! Такова внутренняя подкладка той ожесточенной борьбы, которую предприняла против Библии рационалистическая критика: церковно-традиционному взгляду на Библию, как на произведение богодухновенное, она противопоставляет свой, по которому Библия – такоеже чисто человеческое произведение, как Илиада, или Одиссея Греков, Веды, или Магабарата Индусов, или Зенд-Авеста Персов.

Уравнение Библии с прочими человеческими произведениями неизбежно повлекло за собой у подобных её критиков и объяснение происхождения как самих священных книг, так и содержащегося в них учения. Существует целый ряд самых разнообразных гипотез об авторах, времени и композиции отдельных книг Св. Писания. Особенно много подобных гипотез выпало на долю Пятикнижия – первой и основопологательной книги Ветхого Завета, служащей главным источником первобытной религии.

Перестроив заново все здание Библии, перекроив по-своему всё её содержание, представители рационализма пытаются ниспровергнуть и традиционный взгляд на библейское учение о религии. Верные своему принципу, они, с усердием достойным лучшего дела, стараются изгнать отсюда все сверхъестественное и чудесное, видя в нем или поэтические образы древней речи или те таинственные мины, которыми окутана история глубокой древности у всех народов. Не довольствуясь одним отрицанием прежнего взгляда на библейскую религию, рационалисты стремятся провести и утвердить свой новый, в духе теории эволюции. Целая школа библейских критиков во главе с выдающимися ориенталистами старается в самой Библии отыскать следы анимизма, фетишизма, эвгемеризма и вообще изначального политеизма; появление же и образование монотеизма или по терминологии критиков, иеговизма, относится ими к значительно позднейшей эпохе Еврейской истории и приписывается личной деятельности пророков⁷⁸.

Эти новые враги богооткровенной религии гораздо опаснее предшествующих, утверждающих свою оппозицию религии на иных, внебиблейских началах. Входя в одежде друзей и ревнителей изучения Библии, они распоряжаются здесь по своему собственному произволу, совершенно игнорируя её высокое значение и непреложный авторитет. Как волки, проникшие в овчарню, они врываются во внутреннее святилище веры и подкапывают здесь самые основы религиозного здания. И потому самому, что эти враги являются для нас наиболее близкими, так сказать, домашними, они оказываются особенно опасными. В сущности, этих врагов религии нельзя даже назвать и новыми: они вышли из той же позитивной школы, проникнуты теми же разрушительными тенденциями, исповедают тот же эволюционный катехизис. Эти то предвзятые убеждения и служат для них мотивами отрицательного отношения к Библии, так что библейский рационализм – это прямое дитя эволюционного натурализма.

Так как позитивная школа имеет претензию распространить свой эволюционный тезис на все отрасли знания и жизни, то, естественно, что каждый из её адептов стремится приложить и оправдать его в сфере своей специальности: так, историк культуры сочиняет в этом духе свою историю культуры, c первобытным дикарем во главе её; лингвист строит теорию о звукоподражательном образовании языка; историк религий силится создать целую скалу их, от низших ступеней анимизма и фетишизма до возвышенного монотеизма и т. п. Естественно, конечно, что и теолог, стоящий под знаменем этого направления, не захотел остаться позади и вот, чтобы подняться на современный уровень науки, деятельно принялся откапывать в самой Библии якобы очевидные следы первобытной дикости и постепенного прогресса религиозных форм, начиная от первобытного анимизма номадов – патриархов и кончая возвышенным, иеговистическим монотеизмом пророков.

Как самое существование подобных воззрений, так и, в особенности, доверие к ним покоится, почти исключительно, на недостаточном знакомстве с самым текстом Свщенного Писания, которое и дает простор всевозможным фантастическим гипотезам о композиции священных книг и предметах их религиозного содержания. «Благодаря общему, враждебному религии, направлению науки, пренебрежение к Библии столь же распространено, как и незнание её действительного содержания»⁷⁹.

А между тем Библия и её учение далеко не заслуживают подобного к себе отношения, она не заслуживает, прежде всего, пренебрежительного умолчания, с ней надо считаться по одному тому, что она, по признанию самих же рационалистов, представляет серьезный авторитет уже в силу глубокой своей древности⁸⁰. Еще меньше, далее, истинно-научное отношение к Библии допускает возможности тенденциозного извращения её учения, как это очевидно и само собой. Наконец, совершенно ненаучен и по существу ложен тот укоренившийся предрассудок, в силу которого науку считают в оппозиции с Библией, подлинное учение Откровения – с действительными фактами и точными выводами науки. Коренная ложь такого заблуждения состоит, на наш взгляд, в произвольно-ошибочном отождествлении их исходных пунктов, существенно различных на самом деле.

Исходным пунктом библейского учения о первобытной эпохе служит момент первичного появления мира и человека, вслед за которым последовательно изображается состояние детской невинности человека, рисуется печальная картина его падения и открывается проспект на факт будущего восстания (идея Первоевангелия). Не то мы видим в науке: точкой отправления всех естественнонаучных исследований о первобытной религии и культуре служат уже не первичные и изначальные факты, а вторичные и производные явления. Правда, тут мы часто встречаемся с попытками воспроизвести и эти первичные факты; но подобные попытки, по самому своему гипотетическому характеру, обречены стоять вне сферы точного научного исследования. Обыкновенно в данных т.н. положительных наук, научно констатируются лишь позднейшие и производные факты, и коль скоро, на основании их, какое-либо исследование заявляет претензию категорически определить его первичные моменты, то ео ipso он выходит из сферы точного знания, теряет свой научный кредит и здесь-то именно нередко действительно сталкивается с учением Откровения, но, разумеется, не по вине последнего. В том же случае, когда естественно-научное исследование не выходит из своих границ, обыкновенно наблюдается противоположное явление – гармония Библии с наукой. Для доказательства этого достаточно одного беглого взгляда на аналогию их главнейших предметов и параллелизм в порядке следования их. В самом деле, наука открывает свое исследование изображением дикости и варварства человечества; и Библия не только не отрицает существования подобного фазиса в его истории, но и объясняет его происхождение, указывая причины сего в фактах грехопадения и вавилонского столпотворения. Далее, наука говорит о последовательном ходе культурно-религиозного прогресса человечества; и Библия общим ходом своего повествования устанавливает то же самое, в особенности, например, в истории каинитов (культурно-материальный прогресс) и в раскрытии идеи Первоевангелия (прогресс нравственно-религиозный). Наконец, наука признает, что прогресс человечества не был всегда прямолинейным, но допускал различные уклонения взад и вперед, и Библия полна примерами этого рода (достаточно указать хотя бы на историю сифитов – Б. IV, 26 и VI, 2–3).

Отсюда, более или менее очевидно, что Библия и наука по общим пунктам их исследования имеют полюс и неоспоримое согласие; существующее же между ними серьезное различие касается не содержания, а объёма исследования, состоит, ближайшим образом, в разности их исходных пунктов; в то время как положительная наука исследует лишь вторичные и последующие факты истории мира и человека, Библия сообщает нам о самом появлении и первоначальном состоянии их, относительно чего безответна строгая наука. Делая параллельное сопоставление сферы научного и библейского исследования, результаты его мы можем представить в следующем наглядном образе: Откровение ведет историю человечества с самого начала и постепенно восходит снизу вверх; наука на ту же самую историю смотрит сверху вниз и своим взором едва проникает лишь до её середины, опуская первоначала, как нечто недоступное её взору. Этот то крупный пробел в позитивной науке и восполняет Откровение, которое не только не вносит никакого противоречия в научную систему, но сообщает ей необходимую законченность и цельность.

Мы подошли теперь к последнему, но вместе с тем и наиболее важному вопросу – о желательности и законности самого приема – вводить данные откровения в сферу научного исследования. Этот последний нуждается в основательной защите, в виду направленной против него упорной атаки со стороны представителей позитивной науки. «По расхожему мнению, – справедливо отмечает один отечественный апологет, – отношение веры к знанию обратно пропорционально, т. е. чем больше в человеке ума, тем меньше у него веры и наоборот, потому что ум мешает вере, а вера вытесняет ум… Веровать, говорят, значит отказаться от знания, знать – значит отказаться от веры.... Вера есть дело нищих духом, а знание – сильных умом! Здесь неверие и неразумие возвышаются на степень высшей разумности и чрез то сообщается особенная сила и привлекательность этому злу»⁸¹. Таким образом, с точки зрения натуралистической науки, вера, как суррогат знания, служит лишь тормозом истинного прогресса науки: отсюда, как самая вера, так и продукты её – Откровение и Библия, не должны иметь места в точной науке. Возражение это не ново: отчасти оно покоится на только что рассмотренном нами предрассудке о противоречии Библии с наукой, знания с Откровением, а главным образом, выходит из тенденциозного отрицания всего откровенного и сверхъестественного, как чего-то недоступного человеческому разуму и посему иррационального.

Такое безусловное отрицание всякого элемента веры не может быть допущено и оправдано даже с одной, чисто естественной точки зрения на дело. Вера, в самом общем смысле этого слова, как доверие к авторитету, с одной стороны, и выводам человеческого разума (постулатам знания) с другой, играет самую видную роль во всех областях точного знания. Без неё немыслим был бы самый прогресс науки, основывающийся на преемственности знания, принимаемого нами в большем его объёме на веру. Вера, облеченная в теорию, является в виде гипотезы и дает новый толчок научной мысли; она же, наконец, сообщает необходимую в интересах науки цельность и законченность различным системам, заполняя те пробелы, которые, по самому своему характеру, навсегда закрыты непосредственному взору науки. Так что, по справедливому замечанию одного исследователя, «вера есть безусловно необходимое восполнение знания и содержит все наши надежды и упования»⁸². Опыт говорит нам, что во всяком познании предмета человек схватывает своим умом лишь половину его, лишь то, что лежит на его поверхности (т. н. «феноменальную» сторону предмета), а сущность предмета, его внутреннее основание (вещь в себе) остается недоступна нашему уму; при попытках же проникнуть в нее, он неизбежно вступает в область гадательного и принужден довольствоваться предположениями. «Человек создан для веры и на всех ступенях его жизни она составляет субъективный принцип его духовного развития»⁸³. «Вера бывает тогда, – учит св. Иоанн Златоуст, – когда мы принимаем то, что никаким образом невозможно постигнуть никакими рассуждениями»⁸⁴.

Но поручая себя водительству веры, мы не погружаемся ли тем самым добровольно во тьму, сознательно удаляясь из области света и разума? На это ответим словами автора, специально исследовавшего данный вопрос: «Несправедливо представлять, будто вера с её тайнами погружает нас во тьму, столь противную природе разума, как несправедливо и обратное – что разум только разливает вокруг нас свет»⁸⁵. «Вечные загадки постоянно стоят перед нами в их неумолимой торжественности. Тайны со всех сторон! Вера – единственная звезда в этом мраке неизвестности!» – восклицает один серьезный мыслитель⁸⁶. Вера отнюдь не уничтожает деятельности разума, так как каждая из этих способностей действует в своей особой сфере: «Ум не есть высшая в нас способность. Его должность не больше, как полицейская: он может только привести в порядок и расставить по местам все то, что у нас уже есть. Он сам не двигнется вперед, покуда не двигиутся в нас две других способности (т. е. воля и чувство), от которых он умнеет»⁸⁷. Разум и сам не может обойтись без веры, которая проникает собой не только житейски-обиходное, но и высшее научное знание. «Уже в самых своих исходных началах знание сполна основано на вере: бытие реального мира и возможность познания вообще, целесообразное устройство наших познавательных способностей – суть дела веры, и потому можно сказать, что объект знания и самое познание суть дело веры»⁸⁸. Не менее того важна и плодотворна вера и в деле дальнейшего развития нашего знания, поскольку научный принцип взаимного доверия к свидетельству других служит средством расширения ограниченности индивидуального кругозора, и способом сохранения и усвоения плодов коллективной работы человеческой мысли.

Будучи столь неизбежной в науке, в качестве методологического начала и формального принципа знания, вера не менее того, необходима и в исследовании последних оснований науки, при выводе её высших и общих построений. Тайны имеют место не в одной только религии, но и в самой строгой науке: всякий раз, как только пытливый ум человека делает попытку проникнуть далее поверхности предмета в его внутреннюю сущность и причины его производящие, он неизбежно в конце концов наталкивается на тайну. «Можно установить правило, что область тайны, вероятного и гадательного начинается в науке всегда там, где знание идет вглубь от поверхности вещей, где кончается чувственный опыт»⁸⁹. Положение, что знание не сокращает, а размножает число тайн кажется с первого взгляда парадоксом, но оно находит свое подтверждение в умственном опыте веков, и в опыте каждого мыслящего, самостоятельного ума. Чем глубже познание, тем больше в нем тайн; самодовольство же и кичливость в познании всегда служат верными показателями притязательного невежества и умственного убожества. Прекрасным примером этого рода является глубоко-психологичное замечание ап. Павла об «юродивых мудрецах» (Рим.1:22), которые самым фактом самодовольного притязания на абсолютную мудрость лучше всего засвидетельствовали собственное невежество и узость своего кругозора. Тут кстати будет припомнить и выразительный Гетевский афоризм, что «высшее наслаждение мыслящего человека – исследовать все, доступное исследованию, и спокойно чтить все, недоступное ему».

Если, таким образом, наш разум принужден постоянно прибегать к содействию веры даже в области чистой науки, то доминирующая роль веры в сфере религии настолько очевидна, что не имеет нужды в особых доказательствах. Для иллюстрации этой мысли позволим себе привести только следующую выдержку из кн. Премудрости Соломона: «Мы едва можем постигать и то, что на земле, и с трудом понимаем то, что под руками, а что на небесах, кто исследовал? Волю же Твою кто познал бы, если бы Ты не даровал Премудрости и не ниспослал свыше Святого Твоего Духа». (Премуд. Сол. 9:16–17). Религия положительно немыслима без веры: не даром же не только обыденное словоупотребление, но даже и научное мышление не различает строго этих понятий и часто пользуется ими, как синонимами. Действительно, поскольку религия есть связь конечного и ограниченного существа человека с абсолютным духовным существом Бога, вера в Него, как существо недоступное внешним чувствам и непосредственному познанию, составляет основную сущность и душу религии. «Без веры невозможно угодити Богу; веровати же подобает приходящему к Богу, яко есть и взыскающим Его мздовоздатель бывает» (Евр.11:6). Объектами религиозного познания являются Бог, душа, мир, начало и конец всего бытия, т. е. как раз все то, что лежит за пределами опыта и может подлежать лишь исключительному ведению веры. В природе же человека лежит неудержимое стремление к познанию этих объектов, т. е. говоря другими словами, ей врождена потребность религиозного общения с Божеством, которую так сильно и метко охарактеризовал блаженный Августин, сказав: «Ты (Боже) создал нас с стремлением к Тебе, и беспокойно наше сердце, доколе не успокоится в Тебе»⁹⁰.

В отличие от планов праздной фантазии и мечты расстроенного воображения, истинно религиозная вера отнюдь не беспочвенна и не произвольна: надежным оплотом её служит объективная истина Божественного Откровения. После всего, что сказано нами о роли веры в области науки вообще, в сфере религии, по преимуществу, отрицать существование сверхъестественного Божественного Откровения, значило бы не помогать уяснению вопроса, а еще более затемнять и осложнять его. Раз доказано, что вера безусловно необходима в религии, что без неё нет и самой религии, то ео ipso уже заранее дано существование соответствующего объекта этой веры – сверхъестественного Откровения и бытие Бога, как разумной его Причины. Отсюда положение, что Откровение есть постулат религии, имеет характер непреложной аксиомы⁹¹. В этом смысле много невольной правды сказал и Вольтер своим пресловутым афоризмом, что «если б не было Бога, то Его надо бы было выдумать», так как с отрицанием Бога и всего сверхъестественного мы теряем под своими ногами всякую почву и впадаем в безысходную путаницу понятий. Насколько со стороны человека выражением его религии служит вера, настолько же со стороны Бога обнаружением Его особых, специально-религиозных отношений к человеку является Божественное Откровение. Ergo, вера и Откровение безусловно необходимы в религии: это две стороны одного и того же факта.

Разлагая религиозный процесс на составляющие его элементы, мы получаем следующую схему их: а) Божественное Откровение – внешний источник предметного содержания религии, б) вера в него – психологический, субъективный фактор религии в душе человека и в) религия в собственном смысле слова, как осуществление в жизни откровенного содержания религии, в силу свободно-сознательного усвоения его человеком, по вере в него. Посему, отрицать в исследовании о религии роль веры и первостепенное значение Откровения, как источника религии, значит не понимать внутренней природы религиозного акта и говорить о чем-то другом, далеком от существа религии и чуждом ей. Этим, на наш взгляд, с достаточной силой убедительности устраняется принципиальное возражение о значении веры и Откровения в деле научного исследования религии. То и другое безусловно необходимо в религии и устранить их – значит вовсе уничтожить религию. «Требование для религии сверхъестественного Откровения есть постулат самой религиозной природы»⁹². «Вера в Откровение, как основание и источник религии, лежит в самом понятии о религии»⁹³. «Ни один народ в мире не утверждает своей веры в Бога и Его нравственный закон на каком-либо другом основании, как только на авторитете Божественном, т. е. на твердом убеждении в её происхождении из непосредственно Божественного Откровения»⁹⁴.

Последнее обстоятельство создает новое затруднение. Если бесспорно, что каждая религия заявляет притязание на монополию божественного откровения, то как отличить здесь пустые претензии от действительного права? Говоря другими словами, какую из священно-религиозных и символических книг религиозной литературы человечества мы должны считать чистым источником действительного Божественного Откровения? Подобного вопроса, разумеется, не может даже и существовать для христианина, твердо убежденного в исключительной истинности христианского вероучения и непреложном авторитете Библии, как его чистейшего источника. Для рационалиста же, смотрящего на Библию, теми же самыми глазами, как и на Коран Магомета, или на книги Конфуция, имеется целый ряд внутренних доказательств и внешних свидетельств в пользу несравненной чистоты и возвышенной истинности этого выдающегося памятника, по сравнению с другими, аналогичными ему произведениями. Впрочем, и в недрах самого христианства существует, к сожалению, как мы отмечали уже это и выше, целая школа рационалистических критиков, стремящихся унизить авторитет Библии и ниспровергнуть традиционный взгляд на высоту и чистоту заключающегося в ней учения. Они особенно опасны тем, что свою оппозицию утверждают на данных самой же Библии: отчасти во внешней истории ветхозаветного канона, а главное в анализе его внутреннего содержания, они указывают такие данные, которые будто бы вынуждают нас отказаться от взгляда на Библию, как на произведение сверхъестественное и божественное, а заставляют видеть в ней обычный продукт человеческого творчества, по подобию прочих священно-символических книг универсально-религиозной литературы. Подобный ложный взгляд на значение Библии и достоинство выраженного в ней учения создается путем извращения общего смысла Библии, перетолкования её отдельных выражений, произвольного урезывания и тенденциозной подтасовки текста, и прочих неблаговидных приемов, благодаря которым окончательно омрачается чистый и подлинный смысл библейского учения. Тип толковников этого рода, не толкующих, а лишь развращающих здравые словеса Божия к своей и других погибели, очень стар, он современен еще апостолам, в лице которых и встретил своих первых и наиболее сильных обличителей (Иак.3:1; 2Пет.2:1–3; 1Ин.2:19: 2Тим.3:4–8 и др.). Пройдя чрез всю историю христианской Церкви, в наши дни он олицетворяется в лагере либеральных, преимущественно, протестантских теологов критической школы.

Интересы истины, равно как достоинство и честь Св. Писания требуют защиты от этой рационалистической атаки на него; и самым верным и надежным средством обеспечить себе успех в достижении этой цели, будет, на наш взгляд, положительное решение вопроса, т. е. ясное, твердое и по возможности полное освещение истинного смысла Библии, через что одновременно достигаются обе главных цели: дается надежный оплот положительному отношению к Библии, и подрываются основы отрицательного отношения к ней. «Как собственные построения рационалистов, так и доверие к ним, покоятся на недостаточном знакомстве с текстом Св. Писания, которое и дает простор всевозможным фантастическим гипотезам о композиции книг Св. Писания и составе их религиозного содержания»⁹⁵. Отсюда, возможно полный и обстоятельно научный экзегесис Библии, основанный на анализе подлинного текста и ведущийся при постоянном внимании к лучшим опытам этого рода, как из творений святоотеческих, так и из произведений последующей экзегетической литературы – вот первый долг, лежащий на каждом богослове нашего времени. Опровергать чужую мысль защитой своей истины – первое и самое испытанное средство во всякой борьбе противоположных мнений, как нельзя больше приложимо оно и к данному случаю. Добавим при этом, что в интересах большей основательности и широты просвещенного экзегезиса библейского текста, мы не только не находим излишними, но считаем весьма полезными и благопотребными и различные научные данные, помогающие более сознательному и твердому убеждению в тех или иных библейских истинах откровенного характера. «Сличение содержащегося в Библии учения с учением всех и всяческих естественных религий и философских систем, требующее глубоких и отчетливых знаний по истории религии и по истории философии, способно расположить к мысли, что Библия не только есть книга книг, т. е. первая из человеческих книг, но что она выше – человеческая книга по высоте, чистоте и соответствию её учения со всеми истинно-человеческими потребностями духа»⁹⁶.

Когда будет таким путем установлен подлинный смысл Библии, ближайшим образом её первых и начальных глав, раскрыто заключающееся здесь учение и последнее подтверждено, насколько то возможно, различными побочными данными естественнонаучного характера, то во всем своем блеске пред нами откроется ясный, светлый и несравненно превышающий все естественные источники, сверхъестественный и богооткровенный источник для суждений о первобытной религии.

Сводя, в заключение своего очерка, к единству все доселе нами сказанное, мы резюмируем его в следующих положениях.

Эволюционная теория религии, господствующая в современной позитивной науке, считает первобытную её форму самой грубой и несовершенной, выражая этот свой взгляд в так называемой «теории анимизма первобытных верований», опирающейся, в свою очередь, на «гипотезу первобытного соважизма», т. е. абсолютной дикости изначального состояния человечества. Такое представление о первобытном человечестве и его религии утверждается отчасти на данных доисторической эпохи вообще (археологии, палеонтологии и т. д.), отчасти на законе исторического прогресса, а главным образом, на аналогии из быта современных дикарей. Но ни одно из этих оснований, в действительности, не выдерживает критики.

Прежде всего, первобытная эпоха уже по самому своему характеру лежит за пределами точного научного исследования. Эта эпоха далеко не одно и то же, что период доисторический, с данными которого имеют дело различные отрасли позитивной науки; если первая, обнимая собой самые исходные моменты человеческой жизни, является её началом, то последний, находясь на границах точной истории, служит концом той эпохи, которая лежит за чертой точной истории.

Что касается теории «абсолютного прогресса», то это не более, как тенденциозная эволюционистическая гипотеза, опровергаемая историей культуры вообще, историей религии в частности и по преимуществу. Освещая тот путь, которым шла религия в человечестве за все свое многовековое существование, история неопровержимо устанавливает тот основной тезис, что все исторически известные религии древности прошли чрез два основных фазиса своего развития: сначала через путь деградации от высших и более чистых к низшим и менее совершенным формам, до полного вырождения их в мелочную обрядность и нелепые, смешные церемонии включительно; затем, снова чрез путь прогресса от низших и грубых к более общим и одухотворенным формам; впрочем, последнее, прогрессивное течение было не столько делом народных масс, сколько их отдельных, философски развитых представителей.

Единственно правдоподобным объяснением этого факта может служить лишь то предположение, что религия первоначально имела сравнительно чистую и высокую форму; в таком виде она была открыта человеку извне, и еще не успела стать его неотъемлемым духовным достоянием; затем, человечество утратило духовную тонкость религиозного восприятия и мало по малу, постепенно растрачивало духовные блага откровенной религии до тех пор, пока не утратился весь внутренний смысл религии, заменившийся пустой, бездушной формой. Наконец, развившийся и окрепший разум человеческий, следуя внушениям голоса совести и требованиям религиозного чувства, снова, но уже самостоятельно, стал работать над вопросами религии и в этом отношении, наряду с массой ошибок и заблуждений, достиг и некоторой истины; во всяком случае он значительно возвысился над грубой и суеверной религией народных масс. Следовательно, факты истории религии совершенно не благоприятствуют эволюционному представлению о безусловном и прямолинейном её прогрессе.

Наконец, главный базис теории соважизма – аналогия из быта современных дикарей – несостоятелен по всем пунктам. Ложен взгляд как на современного дикаря, так и на первобытного человека, отсюда произвольна и бездоказательна их аналогия. Анализ быта, физических свойств и психических особенностей дикаря дает полное право заключать, что это – не животное, возвысившееся до человека, а человек, ниспавший до животного. Доисторическая археология, палеонтология, лингвистика, история древнейших религиозных верований, словом, вся прошлая история человечества доказывает, что наидревнейшее человечество, насколько оно доступно взору науки, никогда не было так дико и грубо, как воображают то эволюционисты, наоборот, цивилизация и могущество большинства древних государств стояли, по свидетельству науки, гораздо выше в начале их истории, чем в конце её, в период их разложения и упадка. Критика соважизма основательно доказывает, что нет никаких данных считать первобытного человека дикарем, ни тем более современного дикаря – первобытным человеком; ergo, аналогия между этими двумя состояниями, по меньшей мере, неуместна.

То состояние низшей культуры человечества, с которого начинает изображение его истории позитивная наука, имело место и на самом деле, но оно далеко не было изначальным и первобытным видом человеческой жизни, а представляло продукт её последующей истории. Следовательно, понятие «первобытного» господствующее в науке, слишком широко, если в объём его включаются не одни изначальные, но и многие последующие моменты человеческой истории; при таком произвольном расширении объёма, понятие «первобытная эпоха», очевидно совпадает с представлением «доисторической эпохи» вообще, но такое смешение части (начала периода) – с целым (всем его протяжением), не должно иметь места в строгой науке, заботящейся о точности терминологии.

Итак, положительная наука, хотевшая объяснить религию без Бога и Его откровения, доказала лишь одно – свое полное бессилие дать удовлетворительный ответ на вопрос о происхождении и первобытной форме религии.

Единственно авторитетным источником для суждения о первобытный эпохе и её религии служат данные Откровения, заключающиеся в Библии, преимущественно в её первоистории. Мнение о научной несостоятельности этого источника, исходящее из предположения антагонизма Библии и науки, знания и веры – ничто иное, как ненаучный предрассудок. Наука и знание вообще немыслимы без веры: элемент веры, в форме ли то бессознательного влечения или в виде ясно сознаваемых теорий и гипотез проникает собой безусловно все наше познание, которое является столько же продуктом нашего разума, сколько воли и чувства; недаром же сложился афоризм: мы охотно верим только тому, что нам нравится. Насколько знание невозможно без веры, настолько же и вера немыслима без знания: вера только и сильна сознанием своей правоты и твердым, чисто рациональным убеждением в действительном существовании объектов своего содержания. Следовательно, между знанием и верой существует самое тесное, гармоническое взаимодействие.

Еще больше прав на признание имеет вера в области религиозного исследования. По самому понятию о ней, религия есть вера, со своей внутренней, субъективно-психологической стороны и Откровение, с внешней, объективно-исторической. Отсюда Библия, как выражение Божественного Откровения, составляет первостепенный по своей наивности источник для суждения о религии. Но враги Библии стремятся ниспровергнуть её священный авторитет, указывая в анализе её содержания мнимые следы её естественного происхождения. Отсюда, наша ближайшая задача – восстановить подлинное учение Библии во всей его неприкосновенной чистоте и этим путем окончательно выяснить и утвердить значение библейского взгляда па первобытную религию, как единственно истинного и авторитетного разрешения одной из важнейших религиозных проблем. Параллельное же сопоставление данных Библии и науки по вопросам доисторической жизни будет служить лучшей иллюстрацией той мысли, что между ними нет никакого противоречия, что Откровение лишь восполняет существенные пробелы, оставленные наукой и что по общим пунктам их исследования наблюдается почти полное тождество истин Откровения с точными выводами строгой науки.

В частности, по вопросу, непосредственно нас интересующему, о первобытной религии на который безответна точная наука, Откровение является единственным и самым авторитетным источником. Посему, всесторонне выяснить учение Библии об этом предмете, защитить его от нападок недомыслия и неправомыслия, подтвердить все это, по возможности, данными науки и тем самым устранить конфликт веры и науки по одному из важнейших вопросов человеческой культуры и религии, и составляет одну из ближайших задач нашего времени, посильному разрешению которой мы и намерены посвятить свой настоящий опыт.

* * *

Brinlon «Religions of primitive peoples» 11 p. New York – London – 1898.

Тайлор «Первобытная культура» II 8 стр. Перев. Коробчевского СПб. 1872 года.

Hellicald «Culturgeschichte» 24 s 1879.

⁴

Caspari «Die Urgeschichte der Menschheit» 302 s. 1, Leipzig 1887.

⁵

Hellicald «Culturgeschiehtliche Randglossen» 1873. Cм. Zőekler «Die Lehre vom Urstand des Menschen» 2 s. Gűtersloh – 1879. Срав. «Гёксли и современное научное мировоззрение» Н. Иванцова Вопр. фил. и псих. ХШ, 1892 г. 44–45 стр.

⁶

Lűbbock «On Origin of civilisation» 1867. «Prehistoric Times» 1867 r. «On the origine of civilisation and the primitive condition of man». 2 ed. London – 1870.

⁷

А.П. Введенский «Вера в Бога, её происхождение и основания» 71 стр. Москва, 1891.

⁸

В. Д. Кудрявцев «Религии некультурных народов» II т. II в. 239 стр. Сер. Посад 1892 г.

⁹

Кроме вышеуказанных сочинений Леббока, Тайлора и Спенсера, можно отметить еще труд Саsраri «Die Urgeschichte der Menschheit mit Rűkksicht auf die natűrl. Entwickel. der frűhesten Geistesleben» I–II Leipz 1897г. Липперт «История культуры» СПб. 1894 год. Дебвер «Первобытные люди» СПб. 1892 Hoerens «Urgeschichte des Menschen nach den heuitigen Stande der Wissenschaft» 1892 г. и т.п. Более мелкую, в особенности же, журнальную литературу см. у Zőсkler’а, «Ор. cit 147–148 s.»

¹⁰

Гусев «Потребность и возможность научного оправдания христианства» 8 стр. Казань 1887.

¹¹

Hartmann «Selbstzersetzung des Christеnthums» 3 Aufl. 1888. Hexley «Les sciences naturelles» 389–391 p. Paris 1877. См. Vigouroux «Les livres saints» II, I 279–284 p. Paris 1891.

¹²

Мензис «История религии. Очерк первобытных верований и характер великих религиозных систем». Перев. с англ. М. Чепинской – 3 стр. СПб. 1897 год

¹³

Ibidem–13, 14 и 21 стр.

¹⁴

Кн. Трубецкой «Вопросы философии и психол.» I. 1897 г. 56 стр.

¹⁵

Tíele «Geschichte der Religien im Altertum» § 3 Die Entwicklungshypothese – 5, 6 s. Gotha 1895.

¹⁶

Такова, напр., полемика Герцога Аржильского с Леббоком: в новейшее время такой контраст представляют сочинения Reville «Les religions des peuples non civilisées» I–II, 1883 г. и Srhneider"a «Die Naturvőlker» I–IL 1885–1886. Paderborn und Műnster.

¹⁷

Cм. y Lenormant"a. «Les origines» 1, 135 p. 1881.

¹⁸

Hűdem. 135 р.

¹⁹

Общепринятым в доисторической археологии считается деление древнейшего периода человеческой истории на три века: каменный, бронзовый и железный. Не иное что-либо предлагает, по-видимому, и Библия, когда изобретение металлургии приписывает Тувалкаину – одному из последних патриархов допотопного периода – и обработку меди поставляет раньше железа (Быт.4:22).

²⁰

Относящиеся сюда иллюстрации см. у Lenormant"а «Les origins» 143 р.

²¹

Раскопки в Фаингской пещере, близ Шаффгаузена, в Швеции. Ibidem –142 р.

²²

Ibidem –144 р.

²³

Доказательства и примеры этого см. у Thomas «Les temps primitifs» II–60–61 p. и Lenormant – 144 p.

²⁴

Schaafhausen на конгрессе немецких антропологов в Киле 1878 г. Revue d’antropologie. 1879, 556 р.

²⁵

В. Д. Кудрявцев «Полное собр. сочин.» II, II, 240 стр. Сергиев Посад 1892.

²⁶

Аb. Thomas «Ор. cit.» II, 67.

²⁷

«Мы должны отметить, сознается один из рационал. историков религий, что всякое описание религий некультурных племен носит на себе, более или менее, характер отрывочных и произвольно выданных заметок». Шантепи I т. 17 с. Москва 1899 г.

²⁸

Тайлор «Первобытная культура» I, 26 стр.

²⁹

Тайлор «Первобытная культура» I, 27 стр.

³⁰

Thomas «Les temps primitifs» I, 230 p. К культурно- и религиозно-историческим феноменам, свидетельствующим о сохранении у дикарей более чистых и возвышенных представлений, относятся: 1) существование жертв и молитв, имеющих своей главной целью примирить разгневанное божество с человеком, на что выразительно указывает филология – ἑξαρέσκεσθαι, ἱλάσκεσθαι во 2) обряд обрезания, не только бывший в широкой практике древности, но сохранившийся также и теперь у Мадагаскарцев, Кафров, племени Конго, Мексиканцев и т. п. Всего правильней он, на наш взгляд, может быть истолкован лишь, как кровавая жертва, специфический религиозный акт очищения. В 3) сюда же, наконец, относятся, одинаково практикуемые как древними, так и новыми дикарями, разные виды аскетических подвигов, в основании которых лежит неясное этическое ощущение виновности и желание ее загладить. Из них отметим любопытный обычай «кувады» или лежания в постели, на правах больного, отца новорожденного ребенка в течение условного количества времени от 4 –6 недель, т. е. того самого периода, в течение которого считается нечистой мать новорожденного; этот странный обычай существует у Гренландцев, Камчадалов, Дайяков острова Борнео, Караибов, Гассангов и др. У всех их, в случае прибавления в семействе, в постель ложится не мать, разрешившаяся от бремени, но отец, который налагает на себя добровольный пост и всеми трактуется, в качестве больного. В объяснении этого загадочного и ничем в наличности неоправдываемого обычая невольно останавливаешься на том мнении, которое видит здесь темное воспоминание факта первородного греха и смутное сознание его всеобщности, в силу чего каждый человек во грехе рождается и в беззаконии зачинается. Отсюда, всякое новое рождение есть приращение греха, для заглаживания которого со стороны его виновников требуется своего рода искупительный процесс и очистительные действия; и если мать ребенка искупает, до известной степени, свою вину муками рождения, то отец, в соответствии с ней, должен понести добровольный подвиг поста, воздержания и напускной болезни. Lafitan: «Moers des savages Américains» I. 259 s. Waitz «AntropoI. der Naturvőlker» I. 295. Zőekler «Kritische Geschichte der Askese» 131–135 s. Dr. W. Schneider «Die Naturvőlker» I, 114–118 s. Paderb. und Munst. 1885.

³¹

Waitz «Anthropologie der Naturvőlker» I В. 2 Auf. 1876.

³²

Приведем несколько примеров в подтверждение этого. Так, грубые дикари Восточной и Южной Австралии знают об одном добром Боге, который держит в своей власти злое существо; в различных областях он известен под разными именами: жители нового Валлиса называют его, например, «Койан» (Коуаn); но они не приносят ему жертв. На юге Австралии верховной творец мира называется «Пейа- мей» и почитается, как «Маманна-му-рок» т. е. «Отец всего, что обитает на небе». На юго-востоке тот же бог известен под именем

«Тиан». В Нью-Нурсисе, на западе Австралии, о творце мира, боге «Мотогоне» говорится, что он, обыкновенно, только восклицал: «явись земля, явись вода» и тотчас же все возникало. Память об этом Божестве, известном под различными именами (Парикалла, Мильеру, Титни, Наринйэри и др.) сохранилась и у жителей, соседней с Австралией Полинезии.

Бушмены Африки, по свидетельству позднейших путешественников, сохранили веру в одного, невидимого «великого мужа» на небе, которого они призывают в молитве и почитают особыми танцами. Один миссионер, проведший целых 18 лет среди диких племен Южной Африки, категорически утверждает, что у них существует вера в высшее Существо, по имени «Каган» или «Каанг».

Особенно богата примерами этого рода религия большинства негритянских племен, в истории которых нет оснований подозревать влияния культурных наций. По словам Шнейдера «религиозные представления их стоят много выше, чем почти всех остальных «естественных народов»; они столь высоки, что если мы и не решимся назвать их монотеистами, то можем сказать, что они стоят на границе монотеизма. хотя их религия и соединена с большой суммой грубых суеверий». «Есть все основания полагать, что идея великой Первопричины, как Творца всех вещей, с незапамятных времен господствовала у обитателей золотого берега; так как термины «Янкомпон» (от «янком» – «друг» и «епон» – «великий») и «Ямми» (от «йеех» – «делать» и «еми» или «ми» – «меня»), которыми они обозначают Бога, по-видимому, указывают на то, что понятие о Боге, как благом Творце, возникло одновременно с самим языком». Это верховное Божество под различными именами почитается и всеми другими негрскими племенами Африки, так что знаменитый этнограф Ливингстон первобытной религией их решается признать, именно, эту веру в Единого, Всемогущего Творца неба и земли. См. Schneider «Die Naturvőlker» I. 95–98 s. 154, 282–3 s. Műller «Geschichte der americanischen Vorreligion» 52 n. 148 s.

³³

В. Д. Кудрявцев–Π. II, 122 стр.

³⁴

Zockler – 203 s.

³⁵

Мы имеем в виду здесь ссылки на Ирокезов, Семинолов и Сиуксов Америки, а также на некоторых полинезийских, индийских, Южно- и Западноафриканских племен, якобы самостоятельно оставивших свой прежний, бродячий образ жизни и добровольно перешедших к более высшей культурной жизни – оседлых земледельцев. Zőckler «Ор. сit.» 214 s.

³⁶

Whately «Essay on Origin ot Civilisation». Тайлор – 37 стр.

³⁷

Тайлор «Первобытная культура» I, 38 стр. перев. Коробчевского, СПб. 1872.

³⁸

В интересном труде Schneider"а «Die Naturvőlker» примерами этого рода, взятыми из истории одних только негров, наполнена целая глава под заглавием «Hervorragende Talente» II в. 237–250 f. Здесь на первом месте он ставит знаменитого чёрного генерала Туссен-Лувертюра, имевшего переписку с Наполеоном I и начинавшего одну из депеш к нему бессмертной фразой: «Le premier des Noirs du premier des Blanсs». В качестве выдающегося политического деятеля он указывает Стефана Аллена Бенсона, бывшего президентом Либерийской республики, имевшего дипломатический вояж в Европу в 1862 году, принятого при дворах Лондона и Берлина и состоявшего в личной дружбе с князем Бисмарком.

Редким лингвистическим талантом владел Алабомский кузнец Еллис, который прекрасно знал не только новые языки, но из древних латинский, греческий и еврейский. Пример высокой образованности представляет собой чёрный невольник Амо, отданный своим господином, герцогом Брауншвейгским, в Виттенбергский университет, где он получил степень доктора философии. Из других представителей чёрной расы, прославившихся на различных поприщах науки и жизни, отметим знаменитого астронома Баннакера, математика Фому Фуллера, доктора Якова Дерхама, писателей Отелло и Оттоба Кугаоно, епископов и церковных ораторов Якова Элиза и Жана Капитейна, поэтов Филиппа Уэтли и Франциска Вильями и многих других.

³⁹

Вл. Соловьёв «Религиозные основы жизни» 42.с. М. 1884.

⁴⁰

С.С. Глаголев «О происхождении и первобытном состоянии рода человеческого» – 397 стр. Москва 1894 год.

⁴¹

Выдержки и цитаты см. у Thomas «Les temps primitifs» Π. 46–47 р.

⁴²

Цитир. сочинение – 44 стр.

⁴³

С.С. Глаголев «О происхождении и первобытном состоянии рода человеческого» – 468 стр.

⁴⁴

А.Д. Беляев «О безбожии и антихристе» I, XII стр. 1898 г.

⁴⁵

Тайлор «Первоб. культура» I, 38 стр.

⁴⁶

Тайлор Цитов. сочинение – 40 стр.

⁴⁷

Ididem – 40 стр.

⁴⁸

Тайлор – 42 стр.

⁴⁹

Тайлор – 43–46 стр.

⁵⁰

Тайлор – 49 стр.

⁵¹

Ididem – 40 стр.

⁵²

Zőckler Op cit. – 211 s.

⁵³

Aug. Comte «Philosophie positive» I, 101 p. Lűbbock «Origin of civilization» 58–65 р. Barins-Gould «Origin and developpement of religives belief» I, 1869

⁵⁴

M.Műller «Verlesung. űber Ursprung der Religien» – 117 s. 1881

⁵⁵

Zőckler «Op cit.» – 201 s.

⁵⁶

O. Pfleiderer «Zur frage nach Anfang und Entwicklung der Religion» Iahrb. F. Protest. Theologie 65 s. 1875

⁵⁷

M. Műller «Vorlesung. űber die Sprache» II, 417–424. «Ursprung der Relig.» 97–98 s. Arcelin «L'antropolog. et la science sociale», «La classification préhistor. Revue quest. scient.» T. 5. Lapparant «L'etat de natura et les iles coralline». «Revue quest. scient.» 2 t. 116–128 p. Bastian «Der Mensch in der Geschichte» II b. Leipzig 1860. Weitz «Antropologie» II. 16 s. Вирхов «Первобытные обитатели Европы» Знание 1874 г. 9 кн.

⁵⁸

Parct – Article «fetischismus» in Herzog. R – E. IV 13. 395 s. 2 Aut.

⁵⁹

O.Pfleiderer «Religiens philos. auf geschichtliche Grűndlage» II. 2 Auf. 17–18 s. 1884.

⁶⁰

Schelling «Lesons sur les etudes academiques» y Tomas II – 70 p.

⁶¹

Schneider «Die Naturvőlker» I, 5 s.

⁶²

С.С. Глаголев «О происх. и первоб. состоянии рода человеческого» 468 стр.

⁶³

Reville «Prolegomenes de l» histoire de Religions» 46 p. Paris. 1881.

⁶⁴

Тайлор «Первоб. культура» I. 34.

⁶⁵

Спенсер «Основания социологии» VIII p. 139 стр.

⁶⁶

Тайлор «Перв. культ.» I, 19. Каръев «Основные вопросы философии, истории» II, 352. Спенсер «Основания социологии» 110 стр.

⁶⁷

С.С. Глаголев «О происхож. рода челов.» 41 стр.

⁶⁸

Мензис «История религий» 3 стр. СПБ. 1897.

⁶⁹

John Ray «Contemporary Rewiew»1880. перевод Хр. чтения 1881. II, 41.

⁷⁰

M.Műller «Vorlesungen űber der Ursprung und die Entwicklung der Religion» Vorwort VII, 1881.

⁷¹

Hardy «Die allgemeine vergleich. Religionswissenschaft» 38 s. 1887.

⁷²

Cicero «De legibus» lib. XI. 16.

⁷³

Lenormant «Histoire ancienne de l'Orient» I. 3 p. Paris 1881.

⁷⁴

Мензис «История религии» 135 стр. СПб. 1897.

⁷⁵

Chantepic de la Saussaye «Lerbuch der Religionsgeschichte» I, 258 s.

⁷⁶

Baudissin «Studien zur Religionsgeschichte» I, 4 s.

⁷⁷

Тейлор «Первобытная культура» I. 33 стр. СПб. 1872.

⁷⁸

Wellhansen «Prolegomena zur Geschichte Israels» 4 Ausg. 1884. Slade «Geschichte der Volkes Israels» I–II 1887 – S.Smend « Lerbuch der Alt. Religionsgesch.» 1893. Lippert «Der Seclencult in seinen Beziehungen zur althebr. Religion.» Grűndcald «Die Eigennahmen der Alt. Testaments in ihrer Bedeutung fűr die kentniss d. heb. Volksglauben» Breslan 1895 и мн. др.

⁷⁹

Keil «Bibl. Kommentär űber die Bűcher Moses». Vorwort – V s. Leipsig 1861.

⁸⁰

Baadissin «Stud. zur semit. Religionsgesch». I, 4 s.

⁸¹

Светлов «Источники ходячего мнения о вере, как противоположности разума» 4–5 стр. СПб. 1896.

⁸²
Koch «Natur und Menschengeist» 262 s. Berlin 1891.

⁸³
Herzog «Real-Encyclopedie» IV, 174 s. 2 Auf.

⁸⁴
Из бесед на 1-ое послание к Коринфянам.

⁸⁵
Светлов – 39 стр.

⁸⁶
Из дневника Амиеля – Св. Вест. III 1894.

⁸⁷
Н.В. Гоголь «Из его переписки с друзьями» V т. 61 стр. Изд. XI. Тихонравова.

⁸⁸
Светлов – 41 стр.

⁸⁹
Светлов – 43 с. Представление об атомах в атомистической теории – краеугольном камне всего естествознания, понятие о силах в физике, химическом сродстве в химии, виталистическом принципе в биологии, наконец, сам эволюционный принцип, господствующий в современной науке – что все это, как не условные термины чего-то неведомого и нам недоступного, принятого лишь на веру, для того, чтобы хоть сколько-нибудь осмыслить окружающую нас действительность?!

⁹⁰
«Tu fecisti nos ad Te: et inquietum est cor nostrum, donec requiescat in Te». Aug. Confessio I, 1.

⁹¹
O.Pfleiderer «Das Wesen der Religion» 357 s. I b 1869

⁹²
Светлов «Опыт апологетич. Излож. православно-христ. вероучения» 31 стр. Киев 1896 г.

⁹³
Петропавловский «В защиту христ. веры» I ч. 211 стр. М. 1898

⁹⁴
Петропавловский – 232 стр.

⁹⁵
Keil Bibl. Kommentär – Genesis. Vorwort V s.

⁹⁶
Светлов – 51–2 стр.

Источник: Библейское учение о первобытной религии / Опыт библ.-апологет. исслед. Александра Покровского. - [Сергиев Посад] : Свято-Троицкая Сергиева лавра (собств. тип.), 1901. - VIII, LX, 457, II с.

Поделиться ссылкой на выделенное

Вконтакте

Facebook

Telegram

Прямая ссылка:
Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»

Telegram-каналы

Пожертвовать

Комментарии для сайта Cackle