Слово на Литургии Преждеосвященных Даров²

Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех. (Пс. 140:4).

Эти слова из 140 псалма Давидова мы всегда слышим на литургии преждеосвященных даров в ряду стихов, составляющих столь любимое нами церковное песнопение: да исправится молитва моя. Вознося от каждого из нас умилительные молитвенные слова: Господи, воззвах к Тебе, услыши мя, вонми гласу моления моего, и воодушевляя нас к молитве прекрасным образом восхождения к небу жертвенного фимиама, – это песнопение влагает в уста наши и два знаменательных прошения: положи, Господи, хранение устам моим, и то, которое мы прочли: не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех. Остановимся на последнем, как имеющем ближайшее отношение к настоящему времени покаяния.

По русскому переводу оно читается так: „не дай уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел гpеxoвных“. Нельзя не удивляться силе и глубине этого указания на целую обширную и вместе печальную область нашей нравственной жизни, которой мы большею частью не примечаем, – это: извинение себя во грехах. Что мы грешим, это естественно, – хотя прискорбно и страшно, – так как мы рождаемся во грехах (Пс. 50:7). Что Сын Божий силою крестной Своей жертвы снял с нас бремя грехов прирожденных и в таинствах покаяния и npиo6щения даровал нам врачевство от грехов свободных, т.е. наших собственных, – это утешительно и радостно. Вот прямые отношения наши к правде Божией и милосердию Божию. „Беги“, говорят нам святые отцы и учители наши, „от страшного суда правды Божией к Божию милосердию“. Содержать себя в постоянном опасении греха, как причины нашей вечной погибели, и носить в сердце сокрушение о грехах соделанных с постоянною заботою об исправлении и с упованием на милость Спасителя нашего, – вот прямой путь ко спасению. Но в нашей действительной жизни в эти два ясные нравственные состояния незаметно вплетается третье: извинение во грехах, делаемое нами самими – себе самим. Что это? Грехами мы оскорбляем Господа Бога нашего Создателя: Ему единому принадлежит и суд над нами: Мне отмщение, Аз воздам – глаголет Господь (Рим. 12:14). Определение важности и силы оскорбления, причиняемого грехами нашими Господу, и мера вины и наказания грешникам Ему же принадлежит, так как даже по законам правды человеческой преступник может только просить у судей, как милости, облегчения наказания, но оправдывать себя в преступлении доказанном и прощать его сам себе не может. Откуда же мы заимствовали этот обычай извинять себя во грехах, уменьшать их значение и тяжесть, не справляясь с законом правды Божией? Откуда эта легкомысленная надежда на прощение, выражаемая словами: „Бог милостив, Бог простит“, надежда не оправдываемая подвигом покаянья? Не есть ли это дерзкое выговаривание себе уступок от правосудия Божия? Не есть ли это хула на бесконечное Божие милосердие, превращающая его в некое слабое простодушие, как бы дающее дерзкому оскорбителю право и повод к дальнейшим оскорблениям правосудия Божия? – Подобное вторжение лжи и лукавства в нашу нравственную жизнь могло произойти не от кого иного, как от врага нашего спасения – „отца лжи – диавола, человекоубийцы от начала“ (Ин. 8:44). Он на нашу погибель извратил смысл самой первой заповеди Божией, данной в раю нашим прародителям; под его след и они, первые грешники, повредили полноте своего покаяния самоизвинением: „жена, которую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел“, говорит Господу Адам; „змий обольстил меня, и я ела“, говорит Ева (Быт. 3:5, 12, 13). Потому то Давид и называет все наши извинения словесами лукавствия, и зная по опыту слабость человеческую в борьбе с страшным врагом нашим и удобопреклонность нашего сердца к самоизвинению и самооправданию, призывает в помощь благодать Божию: „не дай, Господи, уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел греховных». Нужна и нам, сл., особенно в настоящее время, постоянная и усердная молитва к Господу, чтобы силою благодати Своей Он удерживал сердца наши от склонения к лукавым речам самоизвинения, столь ныне многочисленным и разнообразным. Нам кажется, что мы не погрешим против истины, если скажем, что это извинение себя в грехах ныне становится страшнее самих грехов.

Нет возможности указать и обсудить порознь все лукавые речи самоизвинения, повреждающие правильное течение нашей духовной жизни, как невозможно в короткое время перечислить и описать все болезни, повреждающие и разрушающие наше тело. Врачебная наука разделяет болезни по родами их и описывает по тем частям тела, которые ими повреждаются: внутренние, наружные, грудные и пр. Последуем и мы этому правилу для указания различных родов самоизвинения но тем частям нашей нравственной жизни, где они производят наибольшее расстройство и опустошение.

Первое зло, какое мы причиняем себе самоизвинением, есть затемнение и ослабление в нашем уме и сознании точного смысла и объема заповедей закона Божия. Заповеди, данные нам от Господа, отличаются ясностью и определенным указанием на род добродетелей, какие от нас требуются, и преступлений, от которых они нас предостерегают. Помни день субботний, разумеется, – всегда и постоянно, и самое слово: помни указывает нам на обязанность содержать ум наш в бодрственном состоянии по отношению к этой заповеди; чти отца твоего и матерь, разумеется, – во всех случаях, когда это легко и трудно; не укради, разумеется, – ни большего, ни малого, ни прямо, ни косвенно; не убий, разумеется, – никаким способом, ни быстрым, ни медленным; не лжесвидетельствуй, разумеется, – ни в каком случае обсуждения поступка или поведения ближнего; не прелюбодействуй, разумеется, – ни делом, ни мыслью, ни в брачном, ни в безбрачном, состоянии. За нарушение всех этих и подобных им заповедей нам угрожает суд Божий и осуждение на смерть вечную, если не покаемся и не исправимся. Ничего среднего, т. е. ни уступок, ни ограничений, ни исключений, ни условий здесь нет и не поставлено Верховным Законодателем и Судиею. Кто же может их поставить? Попытайся кто-нибудь даже из людей властных в законы государственные внести свое правило, или при решении дела дать закону произвольное и ложное толкование: как посмотрит на это Государь, единственно полноправный законодатель для своих подданных? По этому примеру власти и правды земной можно судить, как велико наше ослепление, когда мы решаемся делать ограничения и ложные толкования в законах Царя небесного. Говорить ли уже о том, как на деле мы обращаемся с заповедями Божиими? Приводить ли образцы и примеры нашего самоизвинения в нарушении их? Каждый из нас, взглянув по совести на свою собственную жизнь, легко увидит это несчастное собрание речей лукавых, которыми мы освобождаем себя – и от законного препровождения дней, посвященных Господу, и от строгого исполнения обязанностей по отношению к родителям, и от неприкосновенности чужой собственности и чести и от сохранения безопасности и счастья своего ближнего, и от соблюдения во всей строгости целомудрия. Мы говорим: „невозможно не согрешить против всех этих заповедей“. Правда; но, если согрешил, и говори, что согрешил, и приноси покаяние; но стой перед законом прямо в благоговении и страхе, не лукавь, не ищи себе двусмысленных извинений, а проси помилования у Господа и помощи благодати Его в борьбе с грехом на будущее время. Если закон Божий есть для нас зеркало, в котором мы можем и должны видеть пятна и повреждения на душе нашей, чтобы по его указаниям исправлять и очищать себя: то мы нашими оговорками и исключениями повредили и запятнали в нашем уме и сознании это самое зеркало; мы лишили его надлежащей верности в отображении наших пороков, а в слово Божие для поверки своего сознания и для восстановления в уме нашем во всей ясности закона Божия – не заглядываем. Вот почему наша жизнь, даже и при внутреннем своем безобразии, кажется нам добропорядочною и благовидною, доколе не прорвутся из нее, как из прикрытой пропасти, чудовища ужасающих преступлений. Вот почему мы не чувствуем нужды ни в покаянии, ни в исправлении, ни в нравственном самоусовершенствовании. У нас в наших потемках – все прекрасно.

Второе неизбежное последствие самоизвинения во грехах есть отупение нашей совести. Совесть есть отзыв сердца, или всей чувствующей духовной природы нашей на всякую мысль и желание, переходящие в жизнь. Отзыв этот в неиспорченном сердце бывает радостный при появлении доброй мысли и при совершении доброго дела, – скорбный и болезненный при совершении преступления. Чувствуя на себе тяжесть греха и стремясь по природе к духовному совершенству, мы жаждем мира совести или того сладостного ощущения от согласия и легкости в деятельности всех наших духовных сил, какие дает нам исполнение закона Божия: „по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием“, говорит Апостол (Рим. 7:22); „открой очи мои, и увижу чудеса от закона Твоего“, молится псалмопевец (Пс. 118:18). Поэтому, тем живее порыв нашего сердца к нашему исправлению, чем яснее в уме нашем представление о величестве Божием и благотворности Его закона. Выражаясь страхом осуждения при обозрении соделанных нами грехов, одобрением при исправлении, дерзновением и радостью при внутренней правоте, – этот голос сердца или совести является постоянным внутренним показателем состояния нашего духа, так что его можно сравнить с теми инструментами, которыми мы пользуемся для различения перемен воздушных. Доколе этот духовный снаряд в нас не поврежден, – показания его верны; в противном случае, мы постоянно находимся в заблуждении относительно своего нравственного состояния. Мы можем быть спокойны, но не от того, что освободились от опасности осуждения, а от того, что не чувствуем этой опасности; мы можем быть бодры, даже дерзновенны (или правильнее, – дерзки), но не потому, что освободились от уз греха, а потому, что сбросили с себя узду закона; мы можем быть веселы, но не от радостного ощущения мира совести, а от взыграния сердца, возбужденного плотскими удовольствиями. И как при представлении себе во всей доступной нам ясности величества Божия и святости Его закона мы постепенно возвышаемся к тому состоянию, которое на языке библейском называется хождением пред Богом, или пребыванием в чувстве присутствия Божия и страхом Божиим: так при удалении из души нашей памяти о Боге мы постепенно переходим в бесстрашие, бесчувствие, и погружаемся в то ужасное состояние, которое в слове Божием называется беспробудным сном и духовною смертью (Еф. 5:14), когда человек, „видя не видит, и слыша не слышит“ (Мф. 18:14), когда на него, как на мертвый труп, и самый гром небесный не производит никакого впечатления. К таким то состояниям и приводят нас постепенно и незаметно: – это выговаривание себе из закона Божия послабления и позволения на то или другое, несогласное с точным его смыслом, – это оправдание себя в нарушении заповеди, как в деле не особенно важном, – это удаление от себя всякой мысли об ответственности по надежде на благость Божию в такое время, когда надлежало бы думать о правде Божией. Последний исход такого состояния есть привычка ко греху, несчастная способность уживаться с ним, заглушать ропот совести и искать счастья не в совершенстве духа, а в свободе плотской жизни и в обилии ее наслаждений. Бывали ли вы, сл., в ночлежных домах больших городов, где ютится нищета и порок? Выходя из подобного убежища, грязного и смрадного, вы с ужасом спрашиваете себя: как тут живут люди? Но они живут в этой нечистоте и духоте, потому что прижились, придышались, привыкли. До такого же состояния доходит и душа грешника, все себе прощающего и во всем себя извиняющего.

Наконец, самоизвинение есть главнейшее препятствие к употреблению для нашего исправления единственно верных средств, предлагаемых нам Церковью. И самый беспечный из нас знает, что освобождение себя от греховных привычек и приучение в добродетели невозможно без тяжкой борьбы и великого труда. И сколько бы мы не увлекались ложными мыслями относительно святой Церкви нашей, но при небольшом внимании к себе и при первых попытках к исправлению, мы сознаемся, что нет для нас нигде иного надежнаго руководства для покаяния и исправления, кроме Церкви, ее учения, правил и предписываемых ею упражнений. Большинство же православных христиан наших, благодарение Богу, еще не сомневается в этом. Но посмотрите, сколько и здесь вредят нам – самоизвинения, саморазрешения, оговорки и исключения. Если бы при лечении телесной болезни кто позволил себе такие уклонения от предписаний врача, какие мы позволяем себе относительно заповедей Церкви при врачевании больных душ наших: мы сочли бы это безрассудным, мы сказали бы такому больному: ты умрешь. Но это именно преступное легкомыслие мы и позволяем себе, когда напр. на заповедь Церкви о воздержании от излишеств и увеселений говорим: „мы этого не можем, от этого больны, это противно принятым обычаям“. Относительно молитвы говорим: „нам некогда“; относительно духовного чтения для отрезвления ума: „это не наше дело, а духовенства“; относительно бдения над помыслами и пожеланиями и борьбы с искушениями: „это дело монахов“ и т. д. Есть поучительное в этом отношении для нас сказание из жизни одного из наших святых подвижников. К знаменитому старцу пришли иноки просить указания для них высших подвигов духовного совершенства, но на слова подвижника о высших подвигах поста, бдения и молитвы они отвечали: „мы этого не можем, и этого не можем, и этого не можем“. Тогда старец, выслушав эти ответы гостей своих, говорит ученику своему: „накорми их и отпусти“. Если и для нас в деле самоисправления одно лишнее, другое трудно, третье не соответствуем нашему общественному положению: то и нам ничего не остается более, как погружаться в жизнь чувственную и, по слову Апостола, „жить по нашим плотским похотям, исполнять желания плоти и помыслов“ и оставаться, как были люди до искупления, – „по природе чадами гнева“ (Еф. 2, 3). Но тогда мы должны уже отказаться и от имени христианского и от надежды спасения.

Чтобы мы не забывали этого учения о трезвенном стоянии в духе пред Богом и святым Его законом, Господь воплотил для нас это учение в одном прекрасном образе и, конечно, с целью, чтобы мы чаще восстановляли этот образ в своем воображении. Мы говорим о мытаре кающемся. Он в своей молитве о прощении грехов не фарисействует, не говорит о своих добрых делах, которые, конечно, и у него были, не оправдывает себя в притеснении народа при сборе податей и в обидах бедным людям тем, что, это неизбежно, что это сопряжено с его несчастною должностью, что у него самого семейство, что все так делают, и т. под. Став вдали от алтаря Господня, у порога храма, он, как истинно сознающий вины свои грешник, „не смел даже поднять глаз своих на небо, но ударяя себя в перси говорит: „Боже, будь милостив ко мне грешнику“(Лк. 18:13). Аминь.