V. Константинопольский собор 869–870 года, признанный на Западе VIII-м Вселенским собором

Прибытие папских легатов для собора в Константинополь (869 – 870 года). – Замечания об актах этого собора. – Место заседаний собора. – Крайняя малочисленность членов первого его заседания; чтение речи императора; требование, выраженное императорскими сановниками о том, чтобы засвидетельствовали и удостоверили свои полномочия легаты и представители двух патриарших кафедр; как принято было это требование легатами? – Можно ли считать представителей двух восточных патриархов лицами, действительно уполномоченными от этих патриархов? – Притязательная папская формула, подписание которой требовалось для участия в соборе; её содержание. Особое заявление (минных) уполномоченных от двух патриархов. – Внешне-формальный вопрос об осуждении Фотия. – Второе заседание; как произошло воссоединение на нем некоторых епископов Византийского государства с Игнатием, а также некоторых пресвитеров и других клириков? – Епитимия, на них наложенная. – Третье заседание: чтение некоторых документов и неудачная попытка собора привлечь еще нескольких епископов к союзу с Игнатием. – Четвертое заседание: неприятный для собора ответ некоторых епископов, приверженных к Фотию; продолжительные переговоры собора се этими епископами, их пожелание последовать требованиям собора и изгнание их из места соборных заседаний. – Вопрос о том, был ли признаваем Фотий в патриаршем достоинстве римским папою и восточными патриархами? – Пятое заседание: Фотий пред линем собора: недобровольное появление Фотия на соборе, глумление над ним, требования предъявленные Фотию, переговоры с ним важнейших соборных представителей, достойное поведение его на соборе, анафема Фотию. – Дальнейшее (шестое) заседание собора в присутствии императора Василия; приглашение на собор, по воле царя, во вопреки желанию римских легатов, фотианских епископов, их стойкость. – Защитительные речи Фотиан, в особенности Захарии Халкидонского. – Ответ на речь Захарии со стороны Игнатианина Митрофана Смирнского. – Чтение речи императора. – Дается Фотианам семидневный срок на размышление. – Седьмое заседание тоже в присутствии императора: появление Фотия и с ним Григория Асветы на соборе; порицания на Фотия; новый опыт стойкости фотианских епископов; чтение речи Игнатия; анафематствование Фотия и его приверженцев; ямбические стихи против Фотия; известие Никиты Пафлагонянина, что приговор над Фотием был подписан членами собора не чернилами, а евхаристическою кровию. Восьмое заседание опять в присутствии императора: сожжение документов, относящихся ко времени патриаршествования Фотия; разные обвинения на Фотия. Деятельность собора против последних иконоборцев. – Трёхмесячный перерыв в заседаниях собора, причины этого явления. – Девятое заседание: появление на соборе представителя от лица патриарха александрийского; осторожное письмо этого патриарха к собору (императору). – Суд над свидетелями, показывавшими против Игнатия на соборе 861 года; церковное наказание, наложенное на них. – Суд над участниками в кощунственных религиозных церемониях при императоре Михаиле III и пр. – Последнее (десятое) торжественное заседание собора: участники заседания; провозглашение правил, составленных на этом соборе; отношение их к событиям и явлениям того времени. – Чтение соборного определения; речь императора; изготовление актов собора и их подписание. – Приключение с папскими легатами при возвращении их в Рим. – Уважение собора 869 – 70 годов на Западе (восьмой вселенский собор). – Отзыв патриарха Фотия о соборе.

Ближайшая цель сношений Василия Македонянина и Игнатия с папою состояла в том, чтобы испросить у Рима легатов, которые, по прибытии в Константинополь, приняли бы участие в имеющем последовать соборе, утвердили бы Игнатия на кафедре и осудили бы Фотия и Фотиан; все это требовалось совершить во имя папского авторитета и будто бы вследствие желания самой Византийской церкви.

Долго пришлось императору и патриарху ждать желанных гостей – папских легатов. В Риме медлили частью из кичливости, частью потому, что папа захотел сначала созвать и, как мы знаем, созвал торжественный собор для заочного суда и строгого приговора над Фотием. Только уже в 869 году папа Адриан послал своих легатов в Константинополь. Такими легатами были два епископа Донат в Стефан и диакон Марин. В конце сентября легаты приблизились к цели путешествия; они достигли Фессалоники. Когда император узнал об этом, он выслал им на встречу своего чиновника – спафаря²²⁵ Евстахия, чтобы приветствовать гостей и сопровождать их в дальнейшем путешествии. Когда они достигли Селимврии, местность в нескольких верстах на запад от Константинополя, то для новой встречи их император выслал протоспафаря Сисиния и игумена Феогноста, того самого, который долго жил в Риме и хлопотал пред папою по делу Игнатия. При этом отправлено было для легатов 40 лошадей из императорской конюшни, много серебряной утвари для обеденного стола, большое количество прислуги. Затем последовал торжественный въезд легатов в восточную столицу: можно было подумать, что приехал сам папа Адриан. В субботу 24 сентября легаты прибыли в Стронгилов (круглую крепость) против западных ворот Константинополя; здесь они переночевали, а на следующий день, в воскресенье, совершили парадный въезд в Константинополь; их сопровождали с большою пышностью придворные чиновники, клир, народ до самого Магнаврского дворца, где легаты должны были поселиться. В понедельник был день рождения императора, а потому легаты приняты были императором во вторник, во дворце, называемом Хризотриклинион; они должны были вручить ему папское послание. При приеме Василий облобызал их, дружественно справился у них о здоровье папы, о состоянии римского клира и сената, снова облобызал их и проводил их к патриарху Игнатию, которому они тоже должны были передать письмо от папы. На следующий день император снова почтил их аудиенцией, причем говорил им, что он будет счастлив, когда легаты исполнят свою задачу – устранят нестроения в церкви Константинопольской и уничтожат соблазн, созданный Фотием и его приверженцами. Легаты отвечали, что они за этим именно и прибыли в Константинополь, в прибавили, что они никого из восточных епископов не допустят до участия на соборе прежде чем каждый из них не подпишет папской формулы (libellus satisfactionis), принесенный ими, легатами, из Рима. На это император и присутствовавший при этом Игнатий заметили: «это что-то новое, небывалое, следует наперед познакомиться нам с документом»²²⁶. Документ тотчас же был переведен на греческий язык и содержание его стало известно епископам. Затем начались приготовления к собору, назначен был и день открытия его. Лица, которые должны были присутствовать на соборе в качестве уполномоченных от некоторых восточных патриархов, давно уже находились в столице.

Прежде чем перейдем к истории собора, сделаем несколько замечаний об актах²²⁷ этого собора. Подлинный греческий текст актов собора не сохранился до нашего времени. Мы имеем лишь подробные латинские акты этого собора, изготовленные латинским священником Анастасием библиотекарем, который сам был в Константинополе во время соборных заседаний, находился в близких отношениях к легатам; свой латинский текст он выдает за точный перевод греческого подлинника; а в греческом тексте сохранились до нас только извлечение из подлинных актов. Этот последний труд сделан каким-то неизвестным греком, приверженцем Игнатия, вероятно в начале X века. При изложении истории собора мы будем пользоваться и латинским переводом актов, и греческим извлечением из них²²⁸.

Собор открыт был 5 октября 869 года, в середу; местом соборных заседаний был знаменитый храм св. София в Константинополе, именно та часть его, которая назначалась для стояния в храме женщин, составляла верхние галереи храма и называлась катехумениями²²⁹. Среди присутствующих на соборе для большей торжественности по примеру прежних соборов возложены были честный крест и св. четвероевангелие. На первом заседании собора присутствовали три папских легата: Донат епископ Остийский, Стефан епископ Непийский и диакон Марин, далее – патриарх Игнатий, митрополит Фома Тирский, в. качестве местоблюстителя Антиохийского патриарха, пресвитер и синкелл Илия, в качестве местоблюстителя патриарха Иерусалимского; двенадцать высших императорских сановников. Из епископов Византийского государства участниками этого заседания собора были двенадцать лиц, именно те, которые показывали неизменную привязанность к Игнатию, так что они не имели общения с патриархом Фотием во время ого управления Церковью, – и которых без затруднения подписали папскую формулу, привезенную из Рима легатами (об этой формуле упомянуто было и подробнее будет сказано ниже. Во главе этих архиереев стоял Митрофан, митрополит Смирнский, горячий приверженец Игнатия и недруг Фотия. Когда все заняли свои места, собор начал свою деятельность²³⁰.

Спрашивается: открывался ли когда-либо сколько-нибудь важный собор с таким ничтожным количеством членов, как открывается этот собор? Если исключить руководителей собора и представителей императорского авторитета, то собор начинает свои деяния при участии 12 епископов. И однако такой странный собор дерзает называть себя восьмым вселенским собором. Какое противоречие между громадными притязаниями собора и крайнею малочисленностью участников его! Восточная церковь свято блюла свои драгоценные заветы…

Прежде всего на первом заседании была прочитана речь (эпанагностик) императора. Она коротка и не богата содержанием. Василий говорил в ней: Провидение вручило нам императорскую власть, и мы сочли долгом ради общественного блага устранить церковные нестроения. С этой целью мы пригласили местоблюстителей патриарших кафедр. Затем император увещевает членов собора при выполнении своей задачи отложить все человеческие страсти, подавить в себе всякое пристрастие и действовать во имя любви к истине. Речь императора можно было бы признать вполне уместною, если бы она в самом деле предоставляла собору свободу действий; но она представляется пустой риторикой, когда собор собрался исключительно за тем, чтобы подвергнуть Фотия и его приверженцев осуждению. – После этого наиболее влиятельный из числа императорских сановников Ваанис обратился, от лица епископов и сената (т.е. прочих сановников, бывших на соборе), к легатам и представителям восточных патриархов с требованиями, чтобы те и другие представили доказательства своих полномочий, какими они снабжены от тех кафедр, от имени которых они заседают на соборе. Это совершенно справедливое требование привело в смущение и беспокойству римских легатов. Им показалось, что хотят посягнуть на авторитет самого папы. Очевидно легаты были слитком высокого мнения о своем значении; они заговорили, что ни на каком соборе ничего такого не бывало, что папские легаты не имеют нужды удовлетворять подобным формальностям. В виду этого Ваанис должен был для успокоения легатов объявить им, что требование имеет в виду лишь предотвратить обман, какой будто бы позволили себе легаты, бывшие на соборе 861 года. Тогда легаты предъявили письмо папы Адриана к императору, которое и было прочтено на соборе. По прочтении этого письма, Игнатий и прочие члены собора воскликнули: «Благословен Бог, успокоивший нас относительно вашего (легатов) святейшества». Полномочия легатов – дело несомненное. Но нельзя того же сказать о полномочиях местоблюстителей со стороны восточных патриархов. Как мы увидим сейчас, здесь дело было не совсем чисто. Когда потребовано на соборе, чтобы местоблюстители Антиохийского и Иерусалимского патриархов (местоблюстителя Александрийского патриарха в начале собора совсем не было), доказали свои полномочия, то синкелл Илия отвечал на это требование речью. Он говорил, что как он сам, так и митрополит Тирский Фома хорошо известны императору и большей части присутствовавших. Затем заявил, что митрополит Фома, по случаю вакантности Антиохийской кафедры, временно исполняет обязанности патриарха и потому служит сам для себя (!) авторитетом и не нуждается ни в каком полномочии со стороны; при этом Илия заметил, что он объясняется за Фому потому, что этот последний говорит несвободно по-гречески. Относительно себя же лично Илия сказал: он имеет полномочие со стороны патриарха Иерусалимского Феодосия, удостоверительное письмо Феодосия он сообщил уже Игнатию и другим лицам; но он согласен, чтобы письмо это было прочитано ради тех, кто не знает его содержания. Наконец тот-же Илия заявил, что он может предложить для прочтения и еще один документ, именно ту записку, какую он составил от своего лица и от лица Фомы по следующему случаю: оба они долго уже пробыли в Константинополе и просили было императора позволить им возвратиться в отечество; император согласился было на это под условием, чтобы они составили записку, в которой следовало выразить их мнение по поводу нестроений в Церкви, возникших из-за Фотия. Эту записку они составили, и Илия предложил ее прочитать на соборе.

Остановимся на минуту и спросим: достаточны ли были полномочия, какими обладал митрополит Фома, местоблюститель Антиохийского престола, так как, кроме заявления о нем Илии, что он исполняет обязанности патриарха, никаких грамот и писем не было предъявлено на соборе? Собор нашел, что полномочия Фомы достаточно удостоверены. Но так ли это? Илия в своей речи говорит о Фоме, что он сам от себя получил свои полномочия (cum ipse auctoritatem haberet); но нужно помнить, что «никтоже сам себе приемлет честь»... Лице, само от себя заимствующее свои полномочия, как митрополит Фома, называется не иначе, как самозванцем.

Фома должен был иметь грамоту от своего синода или собора Антиохийских епископов, если он имел в виду присутствовать на соборе Константинопольском в качестве действительного уполномоченного от Антиохийского патриархата.

Рассмотрим полномочия Илии Иерусалимского. Для доказательства своего авторитета Илия представил письмо патриарха Иерусалимского к Игнатию, которое и было прочтено на соборе. Вот в кратких словах содержание этого письма: патриарх Иерусалимский пишет, что он получил от Игнатия письмо, в котором этот последний уведомлял о своем вторичном восшествии на патриаршую кафедру; по этому случаю Феодосий изъявляет свою радость и высказывает сожаление о нестроениях в церкви Византийской; затем очень ясно указывает, в чем заключается ближайшая цель отправления в Константинополь как Илии, так и Фомы Тирского: они отправлены в Константинополь, по приказанию эмира Ахмеда, затем, чтобы испросить у императора возвращение на родину пленных Сарацин; в заключение письма начисляются подарки, какие посылает Феодосий Игнатию; такими подарками были митра, омофор и богослужебная одежда, принадлежащие по преданию апостолу Иакову, первому Иерусалимскому епископу, а также серебреная чаша с изображениями, из разницы храма воскресения Господня.

Члены собора и это доказательство полномочий Илии признали вполне достаточным. Но с этим согласиться нельзя. Так как Илия должен был присутствовать на соборе при разбирательстве дела Фотия, то ему нужно было иметь, ясно выраженное по этому поводу, мнение Иерусалимской церкви, а этого-то и нет в письме Феодосия. Без точных же инструкций от представителей его патриархата, Илия не мог подавать голос на соборе. Да из письма и не видно, чтоб Илия назначался местоблюстителем патриарха именно на соборе; если в письме и говорится, что он должен заступать лице патриарха при решении вопросов (неизвестно каких), то из этого не следует, что он назначался быть членом «вселенского» собора, каким считало себя собрание епископов 869 года. Вообще видно, что Феодосий хотя и написал письмо в Игнатию, так как сделать это было необходимо, но поставил себя в стороне от бурных вопросов, волновавших Константинополь. Из письма Феодосия с очевидностью вытекает одно, именно, что как Илия, так и Фома посланы в столицу с очень ограниченным и не церковным поручением – добиться освобождения сарацинских пленных. Уполномоченными местоблюстителями двух патриарших кафедр, с правом заседания с этим титулом на соборе, Илия и Фома сами себя сделали, вследствие решительного приказания на этот счет со стороны императора Василия²³¹.

После описанных предварительных действий, имевших место на первом заседании, собор перешел к более существенным сторонам своей деятельности. Легаты первее всего поручают прочесть ту формулу единения, которую они привезли с собою из Рима и которую должны были подписать не только члены собора, но и все епископы и священники, приверженные к Игнатию. Прочтена была эта формула и по-видимому не возбудила никаких сомнений, хотя она заключала не мало удивительного. Вот содержание её, как она читается в латинской редакции. «Начало всякого спасения состоит в том, чтобы сохранять правила веры и не уклоняться от отеческих постановлений: первое относится к вере, второе к делам. Нельзя при этом умолчать о словах Господа: «ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою», истинность которых засвидетельствовал опыт, потому что апостольская кафедра (т.е. римская) всегда непогрешимо соблюдала кафолическую веру. Итак, чтобы не отделяться от неё и следовать правилам отцев, особенно же восседавших на ней, мы анафематствуем все ереси и между ними иконоборческую; анафематствуем также Фотия, который вопреки священным канонам, вдруг из придворного служения и мирского лагеря был возведен, при жизни Игнатия, на престол Константинопольской церкви, хищническим образом, некоторыми схизматиками, (анафематствуем) пока он не покорится суду римскому и не отвергнет своего сборища (т.е. собора 861 года). Мы последуем бывшему при блаженной памяти папе Николае собору (против Фотия); принимаем всех, кого этот собор принял, и осуждаем тех, которых он осудил, в особенности же Фотия и Григория Сиракузского, отцеубийц, восставших против своего духовного отца, а также их последователей и их сообщников. Мы анафематствуем на все времена ложные соборы, бывшие при императоре Михаиле – дважды против блаженного Игнатия (858 и 861 г.) и однажды против первоверховного апостольского престола (867 г.), и осуждаем всех тех, кто держится их. От всего сердца мы принимаем все, постановленное апостольскою кафедрою касательно патриарха Игнатия и его приверженцев, желая во всем соблюсти общение с нею, потому что на ней основана твердость веры, христианской, и обещая не поминать на литургии отлученных ею. Под этою формулою требовалось сделать собственноручную подпись и каждый экземпляр такой подписки следовало вручить легатам для представления папе Адриану. Формула заключила в себе два особенно соблазнительных требования: она предписывала почитать папу, как главу Церкви, и требовала осуждения Фотия без соборного суда над ним, а лишь во имя папского авторитета²³². Тяжко было слушать такие речи для истинных сынов Восточной церкви.

В этой формуле, как мы сейчас сказали, заключалось осуждение Фотия. Положим, папа мнил о себе очень высоко, но все же одного его голоса было мало для соборного определения на этот счет. Нужно было иметь о восточном патриархе ясно выраженное суждение восточных же патриархов. Но так как такого суждения в наличности не было, то хотели удовольствоваться хотя слабым подобием его. Именно, теперь сочли уместным и полезным прочитать на соборе ту записку, которую изготовили согласно желанию императора Василия синкелл Илия и митрополит Фома: лучше что-нибудь, чем совсем ничего – рассуждали, должно думать, заправители собора. Записка эта состояла из шести положений, заключающих мысли в роде тех, какие находились в папской формуле: составители записки выражали свое согласие с определениями папы Николая относительно Игнатия и Фотия; заявляли, что они принимают восстановление Игнатия на патриаршей кафедре; находили возможным сделать снисхождение тем лицам духовным, которые переходили со стороны Фотия на сторону Игнатия, и не лишать их принадлежащих им должностей; но это относилось собственно к тем, кто были посвящены не Фотием, а его предшественниками Мефодием и Игнатием. Сам Фотий, говорилось в записке, навсегда лишается священного сана и не может получать евхаристии и на ряду с мирянами, если не подчинится воле папы; так же должно поступить и с Григорием Сиракузским. Все, посвященные Фотием, епископы и клирики, лишаются своих должностей, как постановил папа. Такова записка Илии и Фомы²³³. Все члены заседания выразили свое полное одобрение по поводу прочитанной записки.

Таким образом оказывалось, что Фотий осужден, прежде чем он был призван на суд. Выходило что-то неладное, нарушающее справедливость и закон. Чтобы устранить возможность такого впечатления, Ваанис вступает в объяснение с легатами и местоблюстителями восточных патриархов, так как все эти лица должны были придать вид правоты осуждению без суда. Очевидно эти объяснения есть ни что иное, как заученный урок, который повторяют и Ваанис и прочие лица собора: не нужно много проницательности, чтобы убедиться, что все это заранее условлено, а теперь только публично проделывается то, что наперед решено было. Ваанис спрашивает легатов: каким образом в Риме могли осудить Фотия, когда он там не был, и никто его там ни видал и не выслушал. В ответ на это легаты начали рассказывать главнейшие факты из истории Фотия и пришли к тому заключению, что Николай осудил Фотия, руководясь собственными письмами Фотия к папе и принимая во внимание объяснения лиц, каких этот патриарх посылал к папе в своих интересах. Объяснения, как очевидно для каждого, нисколько не устраняют того вопроса, каким они вызваны, но на соборе мало об этом заботились; собор нашел, что легаты дали удовлетворительный ответ на вопрос. Затем тот же Ваанис с таким же вопросом обращается к местоблюстителям восточных патриархов; он спрашивает: «вы так долго пробыли в Константинополе, имели возможность допросить Фотия об его деле, и однако произносите суд над ним, не исследовав дела?» На это отвечал Илия речью, в которой главным образом упирал на то, что противозаконность возведения Фотия в патриархи есть несомненный факт, почему будто бы восточные патриархи никогда не признавали его истинным патриархом, а почитали настоящим, действительным патриархом одного только Игнатия. Собор удовлетворился таким голословным заверением²³⁴. Вообще собор остался доволен последними разъяснениями легатов и Илии Иерусалимского. Так как время уже склонялось к вечеру, то заседание было закончено. В заключение диакон и нотарий Стефан провозгласил различные многолетия: Многая лета императорам Василию и Константину (сыну первого)! Многая лета благочестивой императрице Евдокии! Низложителям неправды многая лета! Врагам лжи многая лета! Любителям истины и справедливости многая лета! Римскому папе Николаю вечная память! Папе Адриану, патриарху Игнатию, трем восточным патриархам многая лета! Православному сенату многая лета! Святому и вселенскому собору (т.е. этому самому собору) вечная память!²³⁵

Второе заседание собора происходило 7 октября. Присутствовали на нем те же лица, как и на первом. Следовательно, оно тоже было малочисленно. На нем происходит воссоединение с Игнатием некоторых епископов и клириков, бывших в общении с Фотием, хотя они были посвящены не Фотием, а Мефодием и Игнатием. Одним из условий такого воссоединения было принятие прежде указанной папской формулы. Хартофилакс Павел²³⁶ объявил собору, что некоторые из епископов, посвященных Мефодием и Игнатием, но входивших в общение с Фотием, просят позволения явиться на собор. Собор дал согласие, один из таких епископов Феодор Карийский (или Лаодикийский) от лица своего и прочих епископов, желавших воссоединения с Игнатием, представил записку, в которой, как само по себе понято, было наговорено много порицаний Фотию и похвал Игнатию и папе Николаю. Чтобы объяснить, почему они отступились от Игнатия и перешли на сторону Фотия, они рассказывали разные ужасы о гонениях, какие будто бы они претерпели со стороны Фотиан и их приверженцев. Многие из них, будто бы, подвергнуты были бичеванию, претерпевали голод и жажду, осуждены были на работы в каменоломнях; наносили им раны мечем, как будто бы они не были живым людьми и священниками, а мертвыми трупами; по их рассказу, держали их в цепях и в пищу, вместо хлеба, давали траву. Все эти жалобы собор принимал без всякой проверки. Челобитчики говорили, что вся их надежда на Бога, на молитвы пресвятой Девы, св. Апостолов, св. папы Николая и на заступление епископа Игнатия и легатов. В заключение они обещалась не иметь ни малейшего общения с Фотием и его приверженцами и изъявили желание понести наказание, какое наложит на них Игнатий. Римские легаты от лица собора выразили согласие на принятие раскаявшихся епископов в церковное общение, но прежде потребовали, чтобы они подписали папскую формулу, что они и исполнили. Таких раскаявшихся епископов было десять. Они были восстановлены в их сане и сделались членами собора. Для большей торжественности этого воссоединения епископов с Игнатием, вышеупомянутая записка, в которой заключалось отречение от Фотия, была положена под крест и четвероевангелие, откуда она затем была взята и подана Игнатию, после чего патриарх возложил на каждого епископа омофор. Возлагая омофор на Феодора Карийского, Игнатий сказал словами Евангелия: «вот ты выздоровел, не греши же, чтобы не случилось с тобою чего хуже» (Ин.5:14). В ответ Феодор заверил патриарха в своей неизменной к нему преданности. На это Игнатий заметил, что он поступает с покаявшимися, как милосердый отец, следуя в этом случае примеру Римской церкви и восточных патриархов, так как они выражают снисхождение к тем, кто, отступаясь от Фотия, возвращается к своему законному патриарху. Некоторые из воссоединившихся епископов еще раз восхвалили милосердие Игнатия. После епископов, по порядку приходили с покаянною головою несколько пресвитеров, а потом и низших клириков; все они принадлежали к лицам дофотианского посвящения, но считались виновными в том, что были в общении с Фотием. Таких пресвитеров явилось на собор 11, диаконов 9 и иподиаконов 6. Они все просили прощения у собора и согласились подписать известную римскую формулу, после чего они были восстановлены в своих церковных должностях. Восстановление это произошло так: на каждого из пресвитеров и диаконов патриарх возлагал богослужебное их отличие, орарь²³⁷. Затем объявлена была та епитимия, какая возложена была на всех вышей счисленных епископов и прочих духовных лиц, изъявивших раскаяние. Епитимия эта заключалась в следующем: те из них, которые употребляют мясо, должны воздерживаться от мяса, сыра и яиц; те, которые не употребляют мяса, должны воздерживаться от вкушения сыра, яиц и рыбы, довольствуясь по средам и пятницам плодами и овощами с маслом и малым количеством вина; все они должны были делать ежедневно но 50 земных поклонов, ежедневно же по сто раз повторять «Господи помилуй», «Господи прости меня грешника» и прочитывать каждый день следующие псалмы: 6, 37 и 50. Епитимия должна была длиться от времени этого заседания собора (7 октября) до дня Рождества Христова; до этого праздника все лица, подвергшиеся вышеуказанной епитимии, не имели права совершать богослужения. – Эту епитимию можно было бы назвать очень легкою, имеющею лишь формальное значение, если бы те же лица не принесли вместе с тем великой жертвы, чрез свое согласие на подписание унизительной для сынов Восточной церкви известной папской формулы. – Тем, что сейчас нами рассказано, и ограничилась деятельность второго заседания²³⁸ собора.

Известный биограф патриарха Игнатия, Никита Пафлагонянин²³⁹ выражает недовольство против этого собора за то, что он на втором заседании так снисходительно отнесся к епископам, хотя и не посвященным от Фотия, но имевшим с ним общение. Никита находит, что этих епископов (согласно 31 прав, апостольскому) следовало навсегда лишить сана, а так как они прощены, приняты в число членов собора, то они то в последствии и содействовали восстановлению Фотия на патриаршестве, т.е., с точки зрения Никиты, сделались источником зла и противозаконных действий в Церкви. Этот писатель готов допускать, что землетрясения и ураганы, которые случились пред временем созвания собора и в течение его деятельности, служили выражением гнева Божия на уступчивость собора и предзнаменованием будущих бурь церковных. Но жаркий Игнатианин – Никита не хочет рассудить того: возможен ли был бы самый собор, если бы руководители его очень строго относились к епископам дофотианского посвящения, вошедшим в общение с Фотием? Если при снисходительности членов собора, заседания его поражают взор малочисленностью участников в нем, то что было бы, если бы руководители стали поступать с епископами по правилам строгости, рекомендуемым Никитою? Если собор этот, как скажем ниже, даже прерывался в виду крайней малочисленности участников в нем, то в случае применения требований, заявляемых Никитою, собор должен был бы совсем прекратить деятельность и закрыться. Мнимый вселенский собор, как показывают первые заседания его, блистал почти полным отсутствием восточных епископов.

Третье заседание²⁴⁰ представляет мало интересного. Оно ясно дает понимать о том, с каким трудом руководителям его приходилось вербовать новых членов собора. Оно происходило 11 октября и состояло из 23 епископов, не считая руководителей собора. Делается попытка привлечь к участью в соборе двух архиереев дофотианского посвящения, имевших, однако общение с Фотием во время его патриаршества, именно Феодула Анкирского и Никифора Никейского; но попытка эта не имела успеха. Легаты заявили на соборе, что некоторые эпизоды дофотианского посвящения находятся в неуверенности касательно кротости и снисхождения св. Церкви и только поэтому не подписывают папской (известной) формулы. Легаты, говоря так, главным образом имели в виду вышеупомянутых епископов Феодула и Никифора. Собор отправил к этим епископам депутацию из трех лиц с предложением от лица собора – подписать папскую формулу. Но эти епископы, на которых, по-видимому, члены собора возлагали какие-то надежды, дали ответ отрицательный, выразив его в уклончивой форме. Они сказали депутатам, что они дали обет не делать никаких подписок под грамотами, касающимися веры, так как в последнее время им приходилось подписывать такие грамоты, которые можно одобрять, но также и такие, которые нельзя одобрить (трудно сказать, о чем тут говорят эти епископы: не простой ли это предлог отделаться от неприятного предложения собора?); и кроме того, мы находим, заявляли они, что достаточно той нашей подписки под символом, какая сделана нами при посвящении и которую можно отыскать в патриаршем архиве. После этого ответа собор оставил их в покое. Затем оказалось, что при тех условиях, в каких находился собор, ему почти нечего было делать. В виду этого, остальное время третьего заседания посвящается чтению таких документов, которые и без того, вероятно, были известны участникам собора. Разумеем письма императора Василия и Игнатия к папе (те самые письма, которые изложены были нами прежде) и письмо папы Адриана к Игнатию от 10 июня 869 года, в котором заключается осуждение Фотия и его приверженцев и выражаются некоторые требования от греческих епископов. Это последнее письмо собор признал «каноническим» и исполненным справедливости. Тем и закончилось заседание.

Четвертое заседание собора гораздо интереснее. Оно происходило 13 октября и состояло из того же числа епископов, как и предыдущее, т.е. было очень немногочисленно по количеству членов. На этом заседании происходит первое столкновение между членами собора и приверженцами Фотия из числа епископов. Собору пришлось узнать горькую для него истину, именно что приверженцы Фотия были тверды, стойки, одушевлены духом независимости и ни в чем не хотели поступаться в пользу требований собора, которых они не считали законными. Положение собора было незавидное. Папские громы, ·ничуть не страшили сторонников Фотия, крепко стоявших за независимость восточной Церкви от Римского первосвященника. Заседание открылось следующим заявлением патриция Вааниса: два епископа, посвященные Мефодием, но потом перешедшие на сторону Фотия, когда он провозглашён был патриархом, Феофил и Захария, были в составе посольства, отправлявшегося в Рим из Константинополя, для уведомления папы Николая о поставлении нового патриарха в Восточной столице, – они, эти епископы утверждали и утверждают, что папа Николай принял Фотия в общение с собою и признал его патриархом, говорил Ваанис. Это обстоятельство приводит в смущение народ (т.е. народ недоумевает: каким образов могло случиться, что раз, признанный папою, Фотий потом вдруг низвергается, как незаконный патриарх, отвергаемый Римом?). Почему Ваанис и предложил собору – призвать упомянутых двух епископов и доказать им, что разглашаемые ими сведения лишены справедливости. Легаты и местоблюстители восточных патриархов не желали приглашать на собор ни Фотия, ни его сторонников: им казалось, что дело этих лиц, однажды навсегда решено в Риме и что собору нет, нужды вызывать их и рассуждать с ними. Поэтому легаты не дали прямого позволения – пригласить Феофила и Захарию на собор, и удовольствовались тем, что была, послана к ним депутация от лица собора, состоявшая исключительно из мирян и низших клириков (знак, что собор уже не считал этих епископов действительными епископами) – с целью разузнать об их взглядах, на собор и на главу их партии – Фотия, для чего депутация должна была предложить им вопросы: от кого получили они епископское посвящение и с кем имеют общение, как своим патриархом? Депутация исполнила волю собора. Ответ спрашиваемых епископов был очень короток, но красноречив; они дали знать, что Игнатия они не считают своим патриархом, сказав: мы посвящены Мефодием и находимся в общении с Фотием. Ответ этот был доведен до сведения собора и конечно не был приятен ему. Члены собора воскликнули: «в таком случае и пусть они разделяют жребий Фотия»; какой это жребий – понятно само собой. Легаты, по-видимому, предполагали, что теперь вопрос о призыве Фотиан на собор совсем покончен. Но оказалось не так. Патриций Ваанис держит речь, в которой старается доказать, что дело невозможное, чтобы Фотий и Фотиане были окончательно осуждены, не имея случая самолично выслушать от собора, чего именно требует и желает от них этот последний. Ваанис говорил: Фотий и его приверженцы должны быть вызваны на собор, – они должны выслушать обвинения против них и обличены на основании канонов; если осудить их, не вызывая на собор, тогда они будут разглашать: «мы требуем справедливости, мы хотим сами слышать наше осуждение; какой суд может быть без слушания обвиненных? Нельзя думать, говорил Ваанис, чтобы суд заочный был делом справедливым: пусть они больны – не спорим, но в таком случае исцелите их; но каким образам вы исцелите их совесть, если они не будут призваны сюда. Ваанис в своей речи доходит даже до угроз; он говорит: мы, сановники, обязаны подобно прочим членам собора подписывать каждое его деяние, но мы отказываемся сделать это, если они будут осуждены, не будучи вызваны для суда. Нужно помнить, что Ваанис, говоривший от лица прочих императорских сановников, присутствовавших на соборе, в своих заявлениях стоял на твердой канонической почве; для церковных судов имело полную обязательную силу известное юридическое правило: отсутствующего не судят. Но все-таки нам кажется, что таким высоким тоном говорил Ваанис не по своей мысли, а по приказанию от верховной власти. Из позднейших деяний этого же собора ясно открывается, что такова именно была точка зрения Василия Македонянина. Быть может, правительство стало на эту точку зрения не тотчас; но раз оно пришло к этой мысли, оно сочло долгом отстаивать ее. В этом отчасти убеждает нас и речь, которую вслед за Ваанисом произносит Митрофан Смирнский, ревностный игнатианин; он без сомнения стоял на стороне Рима, произнесшего уже строгий суд над Фотием и Фотианами. И тем не менее в ответной речи Ваанису в значительной мере поддерживает требование этого последнего. Партия Игнатиан восторжествовала благодаря лишь поддержке императора Василия; это лучше других знал Митрофан и счел долгом высказаться в пользу предложения Вааниса, понимая, что этим он в делает угодное императору. Митрофан, без сомнения, имел сведения, что сказанное Ваанисом составляет волю самого императора. Митрофан начинает свою речь лестным для самолюбия легатов заявлением, что члены собора почитают их «как пророков» (Ваанис в своей неприятной для легатов речи тоже не счел удобным обойтись без некоего льстивого замечания но адресу легатов, и сказал, что их – легатов приняли в Византии, как св. апостолов), и что члены собора далеки от того, чтобы показывать к ним пренебрежение; но – прибавил он – однако предложение Вааниса справедливо и заслуживает одобрения: нужно спросить Фотия и Фотиан, признают ли они легатов своими судьями, принимают ли они собор, как действительный собор; пусть будет открыт им случай к защите самих себя и во всяком случае их нужно судить не заочно, а в их присутствии. Легаты, по-видимому, совсем не были приготовлены к такому обороту дел. Они полагали, что задача их деятельности будет хоть коротка, но исполнена значения. К смущению легатов, теперь в ответ Ваанису и Митрофану, весь собор начал возглашать: определяем, чтобы подлежащие суду были вызваны на собор, и чтобы суд был в их присутствии, им должно быть дано право защиты. Легаты попробовали было защищать свое мнение, но скоро должны были уступить. Они угадали, что они с своим протестом против Вааниса и Митрофана остаются одиноки. Легаты задали такой вопрос: «да разве суждение папы этим епископам (т.е. Фотию и его сторонникам) неизвестно? Ваанис отвечал: «они не слыхали собственными ушами осуждения в Риме, потому что они не были там. Легаты не вдруг сдались и после этого замечания. Они стали бояться того, чтобы на соборе не вздумали пересматривать определений папы Николая. В Риме уже начал утверждаться принцип, что раз произнесенное папой суждение не может быть никем отменено (Roma locuta res decisa). В настоящем случае встретились и столкнулись два воззрения: Римское, что папа и его решения не подлежат пересмотру, и восточное, что собор (и в особенности вселенский) выше определений и решений отдельных патриархов. Под влиянием своего римского мнения, легаты говорили: «мы не можем уничтожить приговора, произнесенного в Риме, это было бы противно канонам» (каким это?). Затем они сказали, что со стороны Фотиан были посылаемы депутаты в Рим, с целью достигнуть признания папою Фотия в достоинстве патриарха и значит она знали об осуждении Фотия и его приверженцев. Но, однако же вслед за этим легаты заметно стали уступать. Последнее возражение папских легатов заключалось в следующем: Фотиане хотят увернуться, весь мир, Восток, Запад и церковь Константинопольская знают, что постановлено против них, они одни будто не знают этого; и разве мало прошло времени после собора 863 года, когда произошло их осуждение в Риме, – а они будто бы не знают этого? Это одна пустая отговорка, они хотят избежать суда – говорили легаты. Легаты странным образом воображали, что будто им внушают мысль, что Фотиане в самом деле ничего не слыхали о проклятиях, которыми их щедро осыпал Рим. Чтобы поставить вопрос на более правильный путь, императорские сановники сделали еще одно замечание, после которого легаты окончательно уступили: «Фотиане, сказали сановники, вовсе не думают избегать суда; если бы они хотели этого, то они имели возможность самым делом обратиться в бегство; но они остаются на месте и хотят лишь того, чтобы все, что они слышали о папском суде, получило для них полную достоверность, а для этого им нужно явиться на собор». Только теперь легаты объявили: «пусть они явятся на собор и станут на самом последнем месте» (т.е. на ряду с мирянами). «Как прикажете, так и будет, сказали сановники (как будто бы в самом деле на это была собственная воля легатов); но мы просим, чтобы вместе с Фотием вызваны были по крайней мере три или четыре его приверженца, получившие от него посвящение, и пусть они, подобно мирянам, станут позади нас. Легаты не противились, позволив вызвать троих приверженцев Фотия. Но сановники почему-то заявили, чтобы таких приверженцев Фотия было вызвано не менее пяти. Легаты и против этого не стали спорить, ограничившись замечанием, что Фотиане вызываются на собор под условием не спорить, а довольствоваться слушанием чтения писем папы Николая.

Отправлена была к Фотианам депутация с приглашением явиться на собор, но большинства их не оказалось дома²⁴¹. Застали дома только двоих фотианских епископов, о которым шла речь выше, Феофила и Захарию. Впрочем, на них обращено было особенное внимание собора, так как она настойчиво утверждали, что, будучи в Риме, они находились в общении с папой Николаем и что последний признавал в то время Фотия патриархом. По словам императорских сановников, бывших на соборе, в Византийском народе на основании сведении, ревностно разглашаемых Феофилом и Захарией, слышались такие толки: если папа принял в общение с собою этих двоих фотианских епископов, то значит он признавал и Фотия патриархом и имел общение с ним; пусть папа хоть на один день признал Фотия патриархом, и этого достаточно, чтоб утверждать, что утверждают Феофил и Захария. В виду такого значения личностей Феофила и Захарии в споре Игнатиан и Фотиан, нужно было постараться собору доказать обратное тому, что они утверждали. Легаты, выслушав сейчас указанное заявление сановников относительно Феофила и Захарии, сказали: не может быть, чтобы папа Николай признавал Фотия патриархом и на один день, даже хоть на один час. Этим замечанием легатов воспользовались сановники и сказали: пусть же войдут на собор Феофил и Захария, и допросим их: на каком основании они распространяют свои толки? Но легатам отнюдь не хотелось вступать в какие-либо словопрения с этими фотианскими епископами; они боялись, что таким образом будет унижен и оскорблен папский авторитет; они соглашались только на то, чтобы эти фотиане от лица собора выслушали определение, положенное касательно них папою. Но сановники не хотели удовлетвориться этим, они требовали, чтобы Феофил и Захария настоящим образом выслушаны были по тому вопросу, какой поднят был этими приверженцами Фотия. Мало этого: императорские сановники пошли далее в своих желаниях. Они говорил и, что Феофил и Захария – епископы, посвященные не Фотием, а Мефодием и Игнатием, но подобных епископов папа позволил прощать в случае раскаяния их; поэтому сановники полагали, что этим епископам должна быть открыта возможность принести покаяние. На это легаты заметили: можно ли думать о раскаянии таких епископов, которые только что объявляли, что они имеют общение с Фотием? Ни сановники не отказывались от своего мнения и говорили, что даже между членами собора есть такие епископы, которые до последнего времени держались стороны Фотия. И на последовавшее затем замечание легатов, что эти последние епископы подписали папскую формулу, сановники отвечали: но ведь Феофил и Захария ничего не слыхали о папской формуле; а если узнают, то быть может и примут ее, прения могут принести пользу; возьмем в пример самого И. Христа, который с таким тщанием печется о том, чтоб утвердить в вере неверующего Фому, хотя Христос имел двенадцать учеников. Видно, что заботы сановников направлялись к тому, чтобы каким ни есть способом – увеличить число членов собора; отсюда происходят их споры с легатами. После указанных словопрений епископы Феофил и Захария вошли на собор.

Замечательно, по странной щепетильности, легаты сначала не хотели давать сами вопросов явившимся епископам и просили, чтобы вопросы предлагали сановники, Прежде всего им был предложен вопрос: желают ли они выслушать и принять папскую формулу? Ответ краток и ясен: не имеем такого желания, причем эти епископы прибавили, что и пришли они сюда не по своей воле, а по воле императора. Затем Ваанис спросил их: правда ли, что они стараются доказать, что будто папа Николай признавал их епископами и совершал купно с ними литургию? Епископы отвечали: это мы говорили прежде и говорим теперь. Легаты, недовольные таким заявлением епископов, сказало: они лжецы, от них правды не услышишь. Если так, отвечали Феофил, и Захария, то не за чем и разговаривать с нами. Легат диакон Марин спросил их: да чем они могут доказать, что папа служил с ними литургию? Феофил сказал на это: сам Марин может быть свидетелем, так, как он, Марин, был в Риме, когда они служили литургию вместе с Николаем. Но Марин не хотел подтвердить этой ссылки на него; он говорил, что действительно он был иподиаконом в то время, когда они были в Риме, но что Николай не приобщался с ними, как епископами, и удостоил их лишь причащения по образу мирян. Вопрос остался нерешенным: кто говорил правду – Марин или Феофил. Решено было прочесть два письма папы Николая, из которых было бы видно, что папа не признавал Фотия патриархом. Письма эти, хотя и доказывали это, но они не касались вопроса, затронутого Феофилом и Захарией. Выслушав эти письма, Феофил заявил: подлинны эти письма или нет, не наше дело решать; но я утверждаю, что я действительно участвовал в богослужении с папой: это я готов доказать при посредстве свидетелей, если император дает письменное удостоверение, что эти свидетели не потерпят ничего худого. Эти слева Феофил произнес с великим убеждением (in conspectu Dei dico). Он еще раз громко и торжественно заявил, что если будут допущены свидетели на собор, то он докажет правдивость своих слов, и прибавил: тогда вы узнаете, каков папа Николай! Этим Феофил хотел сказать, что папа менял свои воззрения на Фотия: то признавал его, то отвергал²⁴². – Чтобы вывести из затруднения легатов и собор, сановники обратились с таким вопросом к местоблюстителям восточных патриархов: был ли признаваем Фотий патриархом в среде Антиохийского и Иерусалимского патриархатов? Вопрошаемые дали ответ, уже известный, похожий на заученный урок: Фотий не считался у них епископом, ни Фотий не писал общительных грамот патриархам, ни патриархи ему. Как разъяснено было нами выше, подобное уверение местоблюстителей лишено было справедливости, и однако же Илия Иерусалимский не стыдился, делая свое ложное показание, заявить, что он говорит это «как-бы пред лицом самого Бога и избранными Его ангелами». Достойно сожаления, что собор в борьбе с Фотием не разбирал средств... Настойчивость, с которой Феофил и Захария утверждали, что они служили литургию с папой, дала повод к возбуждению еще одного вопроса. Императорские сановники, легаты, а также Анастасий Библиотекарь, уверяют, что достигнуть общения с папой в то время могли из числа приезжих епископов только те, кои подписали две грамоты: одну при въезде в Рим, в которой странствующие епископы свидетельствовали, что они держатся православной веры, и другую, – которую они же давали пред тем, как вступить в церковное общение с папой и в которой, (будто-бы) обязывались во всем точно следовать определениям римской кафедры. Теперь на соборе возник спор: дали ли такого рода двоякую подписку Феофил и Захария, когда они были в Риме, или нет? Остается несколько неясным: какое значение имел подобный вопрос? Но, кажется, не ошибемся, если сделаем на этот счет такое предположение: исследуя этот вопрос, собор хотел довести этих двух епископов до сознания, что они в самом деле давала такую двойную подписку; а если так, то Феофил и Захария должны были принять в настоящем случае определение папское касательно Фотия, если они не хотели являться противоречащими сами себе. В споре по указанному вопросу, легаты утверждали, что Феофил и Захария дали такую двойную подписку, а епископы эти отрицали это, и настойчиво уверяли, что они дали лишь одну подписку, разумеется – первую. Против заявления легатов Феофил и Захария выставляли то, что этих легатов в то время в Риме совсем не было. Вопрос остался нерешенным. Все эти переговоры собора с двумя фотианскими епископами заканчиваются тем, что им еще раз было предложено подписаться и принять известную папскую формулу; но они объявили решительно, что они и слышать не хотят ее (nec audire illum volumus). После этого легаты сказали: «выбросьте их вон» – и они были удалены. Такова деятельность четвёртого²⁴³ заседания собора.

Пятое заседание собора принадлежит к числу интереснейших. На этом заседании присутствовал сам Фотий, против которого главным образом направлена была вся деятельность собора. Оно происходило 20 октября; число членов собора к этому заседанию увеличилось на пять человек. Кроме прежних членов, в числе лиц, заседающих на соборе, встречаем двух митрополитов и трех епископов, не присутствовавших на прежних заседаниях и неизвестно при каких условиях, принятых в состав собора. В самом начале заседания хартофилакс Павел объявил, что император приказал явиться на собор Фотию. Легаты спросили: сам ли Фотий пожелал предстать пред лицом собора? На это хартофилакс отвечал: неизвестно, нужно допросить его об этом. Легаты сделали распоряжение, чтобы послана была к Фотию депутация из мирян, так как Фотия они, легаты, не считали за епископа. Из уважения к Фотию депутация, впрочем, состояла из лиц, наиболее важных. Депутация, в состав которой вошло шесть человек, должна была предложить Фотию такой вопрос и в такой форме: святой и вселенский собор спрашивает тебя: «имеешь ли ты желание прийти на св. собор или нет?» И в случае отрицательного ответа, депутаты должны были допросить его о причине отказа. Фотий дал следующий ответ: до сих пор вы не приглашали меня на собор, и удивляюсь, зачем теперь вы это делаете и зовете меня. Впрочем, добровольно я не пойду, но пойду только по принуждению. И выражая нелестное суждение о собравшемся соборе, он сказал: «Я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим; буду обуздывать уста мои» (Пс.38:1–2); а что следует за тем – говорил он, – то прочтете сами (именно слова: «доколе нечестивый предо мною», причем выражение «нечестивый» в церковнославянском переводе «грешному» Фотий очевидно относил к собору). Когда ответ Фотия доложен был собору, то, понятно, он вызвал неудовольствие. Легаты говорили: что скажет на это собор? Мы вызывали его совсем не за тем, чтобы слушать от него наставления, а затем, чтобы окончить в его присутствии исследование, начатое против него римской и восточными кафедрами. Все епископы выразили желание, чтобы Фотий был приведен на собор. Илия Иерусалимский от лица собора сочинил приглашение, которое заключало в себе хулы на Фотия и в котором говорилось: «не говоря этого прямо, ты объявляешь собор, избранный Богом, – грешником, и таким образом представляешь себе грешниками не только представителей патриарших престолов, но и хор св. отцов, отошедших в лучшую жизнь, и если ты не к делу приводишь пророческие слова, то о тебе правильно будет сказать, что ты имеешь в себе «дела тьмы» и боишься «света истины», каким блистает собор, потому что знаешь, что собор обличит дели твои, так как, по словам Евангелия, «ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его» (Ин.3:20). Но еще также написано: «челюсти нужно обуздывать уздою и удилами, чтобы они покорились тебе» (Пс.31:9). Это пророческое изречение св. собор, при содействии императора надлежащим образом и приведет к исполнению». Когда Фотию прочитано было это приглашение, он сказал: вы не спрашивайте меня, делайте, что хотите. Затем последовало еще новое приглашение Фотия от лица собора, в котором говорилось: следуя церковным правилам, мы приглашаем тебя, ожидая твоего добровольного прибытия; но ты будучи явным и упорным грешником, не хочешь явиться на правый суд; поэтому, ты должен явиться против своей воли, чтобы более ясным образом узнать о своем осуждении. Этим вторичным вызовом мы повелеваем привлечь тебя на собор вопреки твоей воле. Так и было сделано.

Когда Фотий вошел в собрание собора, легаты спросили императорских сановников: «кто это, стоит здесь на последнем месте?»

– Это Фотий, был ответ.

– Так это Фотий, воскликнули легаты, в первый раз видевшие это лице, – тот Фотий, который более семи лет причинял столько страданий Римской церкви, который глубоко взволновал церковь Константинопольскую и сделал столько беспокойства прочим восточным церквам?

– Он – самый, отвечали сановники.

После этого легаты предлагают целый ряд вопросов Фотию: принимает ли он правила св. отцев, предписания Римских пап, признает ли определения папы Николая, желает ли он принять то, что постановил преемник Николая – Адриан.

Фотий молчал.

Легаты сказали: а мы слышали, что он человек очень красноречивый. Впрочем с другой стороны мы знаем, что он законопреступник и прелюбодей (т.е. человек, занявший епископскую кафедру при жизни епископа, которому принадлежала эта последняя); пусть он говорит и защищается.

Фотий сказал на это: Бог слышит мой голос, если я и молчу.

– Твое молчание не спасет тебя от осуждения, заметили легаты.

– Но также и Иисус молчанием не избегнул осуждения, отвечал Фотий.

Эти слова Фотия возбудили лицемерное негодование на соборе. Местоблюстители восточных патриархов, Илия и Фома находили все ответы Фотия заслуживающими порицания; они считали неприличным, что Фотий как будто бы уподоблял себя Христу, судимому от синедриона²⁴⁴; они говорили: «нет ничего общего между светом и тьмою, между Христом и волиалом, между храмом Божиим и идолами» (?). Затем они же спросили Фотия: принимает или не принимает он приговор пап? Но ответа не последовало. Тогда легаты стали увещевать его, чтобы он смирился, письменно и устно исповедал свои грехи, анафематствовал свои нечестивые сочинения и свои соборы против Игнатия, чтобы он обещался и поклялся, что он ничего не предпримет против законного патриарха, но станет почитать его, как истинного отца и с благоговением покорится приговору Римской церкви. Фотий ни слова в ответ. Да и что было говорить? Соглашаться было нельзя, спорить и доказывать бесполезно. Молчание было лучшим исходом в трагическом положении Фотия. После этого собор зачем-то еще раз приказал прочесть письма Николая к императору Михаилу и к самому Фотию, как будто всего этого Фотий не знал. По прочтении писем, Илия Иерусалимский, вообще большой говорун, произнес длинную речь против Фотия; нового в ней почти ничего нет. Он говорил о том, что Фотий противозаконно занимал константинопольскую кафедру, хвалился беспристрастием в суждениях, какое будто бы он и Фома показали на соборе, внимая в этом случае клятвам императора, который снял с себя нательный крест, возлагал его на их шеи и взял с них слово – судить нелицеприятно, – объявлял, что молчание Фотия служит лить выражением презрения к собору и т.д. В заключение своей речи увещевал Фотия сознаться в своих грехах и принести покаяние, на что ему обещается милость – принимать причащение вместе с мирянами. Зачем все это говорилось, понять нелегко. Подобного рода разглагольствования должны были казаться Фотию ничем другим, как насмешками над ним. Ближе к делу относилась грамота, которую вручили легаты соборному секретарю для прочтения. В ней говорилось: «Братия, для вас теперь ясно, что восшествие Фотия на патриаршую кафедру не было признано правильным, а низвержение Игнатия произошло вопреки справедливости. Высказывая это, мы не говорим ничего нового; таков суд папы Николая, подтвержденный папою Адрианом. А также и представители восточных патриархов засвидетельствовали, что Фотий в их патриархатах никогда не считался законным епископом. Кто, какой христианин, признает патриархом чадо века, которого не признает в этом достоинстве ни Рим, ни восточные патриархи? Мы отвергаем и предаем анафеме такой образ действия, когда законный патриарх мирскою властью изгоняется из Церкви, а на его место вопреки канонам поставляется другой²⁴⁵. Скажите, согласны ли вы с этим? Конечно собор выразил свое согласие. На этот раз легаты почему-то были так любезны к Фотию, что провозгласила анафему не прямо на самого Фотия, а лишь на его мнимое преступление.

Наконец легаты и другие представители собора обращаются к Фотию с увещаниями – покаяться и исправиться. При этом они потратили весь запас своего красноречия, но все понапрасну. Легаты говорили Фотию: если он признает Игнатия законным патриархом, то ему позволено будет причащаться на ряду с мирянами, увещевали его пожалеть если не себя, то его приверженцев, души которых лишаются спасения. Патриций Ваанис с своей стороны раскрывает картину того безвыходного положения, в котором очутится Фотий, если не покорится собору. Он говорил: «господин Фотий (оратор находит возможным величать его лишь мирским титулом: «господин, а также называет его неопределенным именем: «Божий человек), постарайся изложить все. что может служить в твою защиту. Весь мир (вся Церковь) имеет здесь представителей; потщися, чтобы св. и вселенский собор не лишил тебя милосердия. К какому суду ты мог бы обратиться потом? В Рим? но здесь уже находятся его уполномоченные. На Восток? но здесь имеются налицо патриаршие местоблюстители. Смотри, чтобы не заключились для тебя двери (правосудия). Итак, выскажи то, что может служить к твоему оправданию. Фотий отвечал: «мое оправдание не от мира сего; если бы оно могло быть в здешнем мире, то вы услышали бы его». На это Ваанис, желая укорить Фотия, сказал: «видно стыд и страх смущают твой дух, ты не знаешь, что сказать. Св. собор дает тебе срок на размышление, чтобы ты подумал, о спасении своей души. Уходи теперь, и потом приходи, когда твое настроение изменится к лучшему. Фотий отвечал: я не прошу никакого срока, а чтобы я ушел, это в вашей власти». На дальнейшие увещания Фотий не отвечал ни одним словом. Заседание²⁴⁶ кончилось обычным возглашением многолетия одним и вечной памяти другим²⁴⁷.

На шестом заседании Константинопольского собора 869 года появляется сам император Василий Македонянин. Появление его здесь неслучайно. По-видимому, император из хода дел на соборе, как показали предыдущие заседания, увидал, что соборная деятельность идет не довольно успешно. Число членов собора почти не увеличивалось, Фотиане оставались глухи и немы к увещаниям руководителей собора; при таких обстоятельствах император Василий появляется на соборе для того главным образом, чтобы своим личным содействием помочь собору в достижении более удачных результатов. К этой мысли приводит и то наблюдение, что под руководством императора собор как будто бы начинает свою деятельность с начала, в значительной мере оставляя в стороне сделанное собором до сих пор. Разумеем в особенности то, что теперь опять Фотий и Фотиане призываются на собор, опять ведутся с ними длительные переговоры. В этом отношении некоторые из последующих соборных деяний представляют собою как бы улучшенную и дополненную редакцию прежних деяний того же собора. Такое обстоятельство, однако не лишает интереса заседания, о которых у нас будет речь, напротив даже увеличивает интерес к ним: отсюда мы видим, как сильно желало Византийское гражданское и церковное (игнатианское) правительство перетянуть на свою сторону побольше Фотиан, и как тверды и крепки были привязанности опальных Фотиан к своему опальному вождю: эти последние верность убеждениям ставили неизмеримо выше земного благополучия и милостей Двора.

Шестое заседание происходило 25-го октября, в той же части Софийского храма, где происходили прежние заседания, начиная с первого. Кроме самого императора, на соборе присутствовали шестнадцать императорских сановников, легаты, Игнатий, представители двух восточных патриархов, многочисленная свита всех этих перечисленных лиц. Число членов собора, т.е. митрополитов и епископов Византийского царства, несколько возросло в сравнении с прежними заседаниями: их было 36 или 37, – число, конечно, очень ограниченное. В числе членов собора теперь встречаем таких митрополитов и епископов, которые не значатся в списке членов прежних заседаний, – и остается неизвестным, при каких обстоятельствах они примкнули к партии собора или партии игнатианской: были ли им оказаны какие-либо льготы в сравнении с архиереями, воссоединившимися с Игнатием на первых заседаниях или нет – ничего нельзя сказать. Одно нужно считать несомненным, именно, что личное появление императора на соборе подействовало на некоторых слабодушных епископов ободряющим образом – они перешли на сторону, к которой присоединиться доселе не желали. Заседание открылось речью Митрофана, митрополита Смирнского, преданного друга Игнатия; в этой речи он воздает хвалы императору и собору и в особенности первому. Хваля императора и собор, оратор берет образы из библейской истории; императора и собор он сравнивает с Ноем и его ковчегом: как праведный Ной устроил ковчег, так второй Ной устроил этот спасительный собор; далее – как боголюбезный Авраам ископал колодезь, так и император создал этот собор, как некий благодатный кладезь (Быт.21:25); а патриарха Константинопольского и представителей трех патриарших кафедр (Римского, Антиохийского и Иерусалимского) оратор называет четырьмя великими светилами на церковном небосклоне и четырьмя райскими реками; он взывает к соборуי чтобы этот потрудился для восстановления мира церковного; и в заключение, обращаясь к императору, произносит то самое благословение, которое изрекает Господь Аврааму: «благословляя, благословлю тебя, и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов твоих и т.д. (Быт. 22,17). Речь Митрофана не богата содержанием, но представляет образец Византийской риторики, позволяющей себе странное злоупотребление повествованиями и изречениями св. Писания... По окончании речи Митрофана, была прочитана записка, составленная Римскими легатами. В ней говорилось о вторичном восшествии Игнатия на кафедру с устранением Фотия, о деятельности собора на первых заседаниях, о том упорстве и противлении, какие показали при этом Фотий и его приверженцы, вследствие чего легаты предлагают покончить скорее дело Фотия и исполнить Римские определения по этому поводу. Мысли, как видим, все обычные, но на этот раз они имели особенное значение. Легаты чуть ли не рассчитывали на то, что император явился на собор для того, чтобы в своем присутствии положить конец соборной деятельности касательно Фотия и Фотиан. Но легаты сильно обманулись в своих расчетах: император решился не спешить этим делом, а вызвать этих лиц на собор для увещаний. Как ни мало согласовалось это с желаниями легатов, они должны были подчиниться воле императора.

Вызваны были на собор несколько епископов, державшихся партии Фотия или получивших посвящение от него. Для вразумления их прежде всего прочитаны были некоторые письма папы Николая к Фотию и императору Михаилу, из которых открывалось, что папа не считал Фотия законным патриархом Константинопольским. Затем с тою же целью вразумления и частью и ободрения Фотиан произносит речь Илия Иерусалимский от своего лица и от лица Фомы Тирского. Он старается разрешить и устранить некоторые возражения, которые, как он думал, удерживают Фотиан в их упорстве. Фотиане говорили, что Фотий поставлен патриархом правильно, после того как Игнатий дал отречение от патриаршества. На это Илия говорил, что Игнатий вовсе не отрекался от патриаршей кафедры²⁴⁸, и если бы он и сделал это, то сделал под влиянием насилия. Далее Фотиане говорили: если Фотий не считается законным епископом, то не более могут считаться законными епископами и те, которые избрали и посвящали Фотия. На это Илия отвечал указанием исторических примеров, когда известный епископ собором был лишаем сана, как незаконно поставленный, но посвящавшие его и имевшие общение с ним архиереи оставались пощаженными. Смысл этого возражения, делаемого Фотианами, как можно догадываться, заключается в том, что в ту пору, когда происходил собор, в Византийском государстве было два рода епископов: одни были посвящены самим Фотием, а другие его предшественниками; но ни те, ни другие – по смыслу возражателей – не могут с точки зрения собора почитаться законными епископами: посвященные Фотием теряют свои права, как скоро он признан незаконным патриархом, а прочие епископы тоже должны быть признаны «низверженными и отлученными», как лица, знавшие незаконность поставления Фотия и однако допустившие его посвящение и «сообщавшиеся» с ним. Для большей ясности этой последней мысли нужно взять во внимание то, что избрание Фотия на соборе произошло почти единогласно (как мы не раз имели случай заметить выше: против Фотия высказалось только пять епископов). А если так, то Византийской церкви совсем почти не существовало. Это именно, как мы думаем, и хотели сказать возражатели, Фотиане. Т.е. они хотели с ясностью раскрыть то нелепое положение, в какое поставлена Византийская церковь в широком, смысле этого слова, вследствие низвержения Фотия и признания его «узурпатором». Но если так нужно понимать, это возражение Фотиан, то ответ на него Илии Иерусалимского весьма недостаточен. Илия указывает на частный исторический случай, а здесь дело идет о целой церкви, в которой канонические правила должны быть соблюдаемы в точности. Было еще и третье возражение, которое делали Фотиане и в силу которого они крепко держались Фотия. Это возражение тоже старается устранить Илия в своей речи. Он говорил, что многие (?) приверженцы Фотия уже перешли от этого последнего на сторону собора²⁴⁹, но другие упорствуют и не хотят просить прощения, основываясь ни том, что они дали подписки и клятвенные уверения в верности Фотию²⁵⁰. На это возражение Фотиан Илия отвечал тем, что от имени легатов и представителя Антиохийского патриарха и своего имени освободил Фотиан от всяких обязательств и клятв, данных (незаконно) этими лицами своему бывшему патриарху. Как ни велика была в этом случае милость собора, Фотиане однако не думали ею пользоваться и остались верны своему вождю.

После речи Илии император сказал Фотианам: могут ли они защищаться, после того как узнали теперь о взгляде на их дело патриархов римского, антиохийского и иерусалимского? Они отвечали: что они готовы защищаться. И один из них Евсхимон, митрополит Кесарии Каппадокийской, просил у императора позволения защищаться беспрепятственно, без перерывов и помехи, и заявил, что он, с Божьей помощью, докажет, что все документы и речи, здесь произнесенные, составляют пустяки (Chartas has et disputationes... in vanum fuisse Iocutas). Император выразил неудовольствие на такое резкое выражение Евсхимона. Он говорил, что, ведь, такое порицание произносится не только против трех патриарших кафедр, но и этого святого собора; он сделал предположение, что Фотиане, должно быть, не «хотят подчиниться – собору по неуверенности их в том, что строгий приговор против них в самом деле принадлежит патриархам, и потому спросил их: «верите ли вы тому, что этот приговор произошел от самих патриархов, или же не верите?» – «а если не верите, то я готов дать все нужные средства для того, чтобы вы могли совершить путешествие к патриархам и убедиться, что они действительно дали такие определения». Фотиане отвечали на это: «здесь (в Константинополе) должно решиться наше дело». Насколько серьезно было предложение императора, трудно определить. Но во всяком случае он мог заранее предполагать отрицательный ответ Фотиан. Он конечно знал, что вся суть дела в папе, а папа, при теперешних условиях, отнюдь не был расположен на уступки Фотианам. Знали это и Фотиане, и потому предложение императора было просто какою-то игрою в беспристрастие.

После этого произносит речь один из наиболее ученых Фотиан, Захария Халкидонский, любимый ученик Фотия. Речь была направлена против папы и его определения касательно Фотиан. Оратор раскрывал ту мысль, что церковные правила выше определений патриархов, не исключая и папы, и что если папа или кто другой поступают вопреки церковным правилах, следовать подобного рода определениям не должно. В частности, оратор Захария старался доказать, что папы далеко не непогрешимы в своих определениях и что в особенности основания, по каким папа Николай отвергал законность Фотия, как патриарха, не заслуживают внимания²⁵¹. Речью Захарии император, разумеется, остался недоволен. Он. сказал, что по делу Фотиан высказались все патриархи и против их определений идти нельзя, и с видимым раздражением, обращаясь к ним, проговорил: «мы знаем, что вы не больше, как миряне; мы призвали вас не затем, чтобы вы лаяли (latrare) на нас и городили вздор; все ваши слова ложь и обман». Некоторые из Фотиан при этом сказали: «этого и диавол не решался сказать»²⁵². Затем император повел с некоторыми Фотианами речь о вещах, мало имевших связи с предыдущим, вообще речь, не отличающуюся толковостью. Он заговорил о религиозных кощунственных церемониях при императоре Михаиле и о том, действительно ли отрекался Игнатий от патриаршества, – сильно заспорил об этих предметах с одним Фотианином. Получалось впечатление какой-то сумятицы, притом явно обнаруживалось, что император никак не мог взять верх в споре с Фотианами. Рассуждая по вопросу об отречении Игнатия, император, по-видимому, отвергал факт отречения и требовал, от Фотианина, с которым он препирался, чтобы этот представил человека, чрез которого Игнатий возвестил Михаилу III о своем отказе от кафедры. Чтобы вывести императора из неловкого положения, легаты заметили, что нет надобности вести рассуждения с тем Фотианином, с которым препирался император, так как он давно уже анафематствован римским первосвященником. Те же легаты предложили Фотианам, не пожелают ли они прослушать и принять известную формулу папскую; но ответа не последовало. Тогда легаты спросили; нет ли между Фотианами таких, которые бы получили посвящение еще от Игнатия? Такие оказались, и легаты предложили им принять вышеуказанную формулу; но и эти епископы решительно отказались последовать приглашению.

Доселе еще оставалась без ответа речь Фотианина Захарии Халкидонского, какую он произнес в защиту Фотиан. Поэтому партия Игнатиан сочла своим долгом подвергнуть разбору речь Захарии. В качестве оратора со стороны Игнатиан выступает Митрофан Смирнский. Прежде всего он старался уличить Фотиан в противоречиях и в нарушении элементарных юридических правил: он именно указывал, что сначала Фотиане обратились за правосудием к папе, а потом, когда папа осудил их, они стали доказывать, что папа судит не по канонам, и отвергли его суд. В этом случае Митрофан видит нарушение юридического правила, по которому подсудимый, признавший над собою судью, обязан подчиняться его решению. Правило, заметим, не спорное, во непонятно, когда же это Фотиане обращались к суду папскому? Разве они были, когда в положении подсудимых, нуждавшихся в оправдании? Конечно, Митрофан разумеет тот случай, когда Фотий извещал папу, как патриарха, о своем восшествии на константинопольскую кафедру; но разве Фотий это сделал из желания папской защиты, а не по общепринятому обычаю, но которому новый патриарх извещал прочих патриархов о своем вступлении на вакантную кафедру? В дальнейшей речи Митрофан старается разобрать аргументы Захарии и опровергнуть их²⁵³. В общем речь Митрофана производила впечатление основательной и содержательной. Конечно это невыгодно было для партии Фотиан, и Захарии Халкидонский хотел было отвечать на речь Митрофана; но ему было это воспрещено. Легаты сказали: «мы уж довольно наслушались их суетных речей; Фотиане должны отказаться от своих попыток извинить свои греховные дела» (Пс.140:4), и если они хотят предохранить себя от анафемы, то должны подчиниться собору. Призыв легатов не нашел себе отклика в сердцах Фотиан, что и естественно.

После этого была прочитана длинная речь императора к собору. Вот в главных чертах её содержание: император рисует в высшей степени печальную картину положения Византийской церкви, положения, которым будто бы она обязана расколу фотианскому; потом он указывает, что с целью врачевания зла и собран был этот собор; император замечает, что для того, чтобы дать собору полную свободу в деятельности, он не являлся на первые заседания; он говорит, что его единственным желанием было вести дело против заблуждающихся с любовью и добротой, так чтобы никто из них не впал в погибель; собор, заявляет император, действуя в видах возвращения заблудших овец, должен был поступить, не только руководствуясь ревностью Финееса, но и мудростью Соломона; в заключение говорилось об упорстве Фотиан. Латинские писатели очень восхваляют эту речь императора и говорят, что она «более приличествует епископу, чем императору», что она «достойна вечной памяти и должна быть начертана золотыми буквами»²⁵⁴. Но не потому ли эти писатели так расхваливают ее, что она составляет византийское эхо римского голоса? В заключении этого заседания²⁵⁵ собор снова обращается к Фотианам с увещаниями подчиниться его воле, и когда Фотиане остались при своем, им дано было семь дней на размышление. Так бесплодна была новая попытка собора с императором во главе привлечь на свою сторону приверженцев опального патриарха.

Дальнейшее (7-е) заседание собора происходило 29 октября, опять в присутствии императора. Число членов собора и государственных сановников было на нем тоже самое, как и на предшествующем. Пред лицом собора снова появляется Фотий. Он приглашен был по приказанию императора. Бывший патриарх вошел на собор с посохом в руках. Это не понравилось легатам. Они сочли жезл его за знак притязания со стороны Фотия выставить себя в глазах собора настоящим патриархом. Поэтому один из легатов приказал отнять у Фотия жезл, что сейчас же и было исполнено. По распоряжению собора затем известный Ваанис предложил Фотию вопрос: готов ли он подчиниться собору? Фотий от своего лица и от лица Григория Сиракузского, пришедшего с ним на собор, отвечал: «мы дадим отчет нашему государю, а отнюдь не легатам. Ваанис продолжал: не прибавит ли Фотий еще что-нибудь к тому, что он сказал. Фотий на это заметил: «если бы легаты слышали, что мы недавно говорили (на 5 заседании), то не стали бы теперь опять предлагать того же вопроса; но если они чувствуют раскаяние в том, что ими постановлено касательно нас раньше, то пусть они докажут это самым делом. Ваанис с удивлением сказал: «да как же это так?» Ответ дает Григорий Сиракузский; он говорит: «пусть они (легаты) принесут покаяние в содеянных ими согрешениях. Смысл этих ответов Фотия и Григория, без сомнения, тот, что на их взгляд легаты не судьи им. Так легаты и поняли ответ Фотия и Григория. Они обиделась на этих двух вождей партии фотианской и сказали: «мы прибыли сюда не затем, чтобы принимать оскорбления и не затем, чтобы приносить покаяние, а напротив затем, чтобы призвать к покаянию вас обоих; ваши речи оскорбляют Церковь, но мы снова вас спрашиваем; будете ли вы следовать решениям собора или нет? подпишите ли папскую формулу?» И затем от лица всего собора легаты сказали: «мы все знаем, что они с ног до головы покрыты язвами неправды и нет в них целого (здорового) места, нечего с ними и разговаривать». – После того представители восточных патриархов передали для публичного прочтения маленькую записку следующего содержания. Они жаловались на то, что еще прежде (на 5 заседании) Фотий, в чувстве надмения, назвал собор и императорских сановников грешниками и призывал их к покаянию; страсти ослепили его и перевернули все в его глазах; они, представители восточных патриархов, сравнивали Фотия с человеком, которого повергла на землю буря и который воображает, что земля вертится вокруг него, от чего, однако земля на самом деле еще не станет вертеться. В заключение они угрожают Фотию и его приверженцам гневом Божиим. На последующий за тем вопрос Вааниса: что скажет на это Фотий? последний отвечал: «нас привели сюда для поруганий; как же вы хотите, чтобы мы что-либо сказали?» Ясно было, что добиться от Фотия, чего хотел собор, – покорности папским решениям, было невозможно.

Не добившись никаких результатов от Фотия, собор призвал на заседание приверженцев Фотия. Это были те самые Фотиане, которые были приглашаемы на предыдущее заседание. Прежде всего к ним обратились с вопросом, который мы слышали на соборе несчетное число раз: принимают ли они известную папскую формулу? Ответ последовал тот же, как всегда: «нет, не хотим принимать». Захария Халкидонский и Амфилохий Иконийский (последний был горячим приверженцем опального патриарха) спросили: «да что такое за формула?» Легаты в коротких словах сказали о содержании её и между прочим заметили, что в ней подвергается отлучению Фотий и отвергаются бывшие при нем соборы. Услышав ото, Иоанн Ираклийский, Фотианин, воскликнул: «анафема тому, кто анафемствует своего патриарха». А Захария Халкидонский сказал: «с тем, что незаконно сделано уже или будет сделано, мы ни под каким видом не согласимся». Евсхимон же Кесарийский к этому еще добавил: «тем, которые не следуют правилам святых Апостолов и вселенских соборов, будет ли то сам патриарх римский или иерусалимский, или даже ангел с небес (Гал.1:8), мы отнюдь не будем оказывать послушание». По поводу этих восклицаний и замечаний Фотиан, представители восточных патриархов сказали: «видно, что они ничего не понимают, во тьме ходят». Затем известный Ваанис, от имени императора, прочел небольшое воззвание к Фотианам; оно носило на себе какой-то странный характер. В нем говорилось: «скажите, кто же вы такие? с неба вы, или из преисподней? Не на той ли земле вы, на какой и мы? Может ли какой-нибудь еретик или раскольник, отделившийся от единения с четырьмя патриархами, оставаться не подлежащим осуждению? Скажите-ка, а я послушаю? Вас осудили четыре, даже пять (?) патриархов; на что же вы надеетесь? Кто поможет вам?» Фотиане отвечали: «нам помогут каноны святых Апостол и святых вселенских соборов». На то Ваанис сказал: «скажите, какой канон клонится в вашу пользу и где Господь положил такие каноны? В церквах, или же в каком другом месте? Если в церквах, то здесь собраны представители церквей, местоблюстители их». В ответ на это Фотиане заявили, что они лишены возможности свободно и беспрепятственно выражать свои мысли. Ваанис заметил по этому поводу: «вы своими речами оскорбляете легатов, и они не хотят вас слушать». Фотиане, лишь только услышали неприятное для них имя легатов, как поспешили заявят: «да легатов мы и не признаём своими судьями». Ваанис спрашивает Фотиан: «разве, но их мнению, легаты поступают противозаконно?» Ответ дал Фотианин Амфилохий: «да, они судят весьма неразумно (irrationabilissime) и совершенно против правил». В виду непризнания Фотианами легатов, как судей, император снова делает им прежнее предложение о том, чтобы они отправились к самим патриархам и узнали их мнение по своему делу. Ответ Фотиан был тот же. как и прежде. Они отвечали, что их дело должно быть решено в Константинополе. Прения потеряли интерес стали лишь повторением задов.

В виду бесплодности прений, при которых Фотиане показали себя стойкими и решительными, собор занялся чтением различных документов, имевших близкое отношение к делу Фотия. Так прочитаны были письма папы Николая и палы Адриана, писанные в 866 и 869 годах на Восток; прочитаны были также акты Римского собора при Адриане, против Фотия. После этого собор приступает в заключительным действиям против Фотия и Фотиан. Легаты предъявляют для чтения небольшую увещательную записку, в которой они предлагают, в виду упорства и многих преступлений Фотия, еще раз предать его анафеме. Затем следует чтение очень интересного документа: писанной речи Игнатия к собору²⁵⁶. Вот содержание этой речи: прежде всего он воздает благодарность Богу за свое восстановление на патриаршем престоле, упоминает об обстоятельствах, при каких лишился он этого престола, причем он называет Фотия новым Каиафою, и Анною и говорит, что Фотий не принес с собою при вступлении на престол ничего достойного, а одно лишь вожделение быть патриархом; упоминает о низвержении Фотия и утверждает что оно совершилось на веки-вечные (в чем, однако, Игнатий очень обманулся); причиною таких перемен был император Василий, которому Игнатий, при этом случае, приписывает великие добродетели и благочестие (о чем едва ли можно было говорить с таким пафосом, как делает Игнатий), приписывал ему старание поучаться в законе Божием день и ночь, выставляет императора послушным орудием воли папы Николая; затем Игнатий переходит к восхвалению достоинств собора; легатов и представителей патриарших он называет «исполненными божественной мудрости и благодати и блещущими своими речами, как молниями; весь собор, по его деятельности и его качествам, он считает чем-то дивным, таким, чего будто бы желали видеть и слышать цари и князи прежнего времени, но не видели и не слышали (чуть ли Игнатий не прилагает к собору ветхозаветных мессианских пророчеств); наконец Игнатий выражает желание, чтобы исчезло разъединение в членах Церкви, чтобы прекратились раздоры, подобные тем, какие были во времена апостола Павла, когда христиане говорили: я Павлов, я Кифин, я Аполлосов, я Христов; таких раздорников, замечает оратор, ожидает погибель.

После того, тотчас была, возглашена анафема Фотию. Диакон и нотарий Стефан торжественно и всегласно провозгласил: «Фотию придворному и узурпатору анафема! Фотию мирскому и площадному анафема! Фотию неофиту и тирану анафема! Схизматику и осужденному анафема! Прелюбодею и отцеубийце²⁵⁷ анафема! Изобретателю лжи в сплетателю новых догматов анафема! Фотию, новому Максиму Цинику, новому Диоскору, новому Иуде анафема! К этому присовокуплено было анафематствование всем приверженцам и последователям Фотия и в особенности Григорию Сиракузскому и Евлампию Апамейскому.

После анафематствований, тем же диаконом начато возглашение различных многолетий и вечной памяти. Собор нашел Фотия и приверженных к нему епископов недостойными слышать многолетия, почему их тотчас же по выслушании анафемы, удалили с собора. В многолетиях, император Василий именовался новым Константином, новым Феодосием, а жена его новой Иудифью, новой Еленой; папа Николай сравнивался с Финеесом, Даниилом; Игнатий в многолетиях назывался новым Афанасием, новым Флавианом; возглашены были с большою щедростью многолетия всем главным представителям собора.

Но на этом дело не кончилось. Конец комедийного действия составляло чтение ямбических стихов, направленных против Фотия. Двенадцатистишие было такого содержания: Фотий, захотевший глупым образом пошатнуть незыблемую скалу, теперь становится подобным дикому зверю, изгоняемому из неоскверненного брачного чертога и из достопочитаемых храмов, праведно осужден папами Николаем и Адрианом, страстотерпцем Игнатием и прочими православными патриархами²⁵⁸.

Так еще раз совершилось на седьмом²⁵⁹ заседании осуждение Фотия и Фотиан. Никита Пафлагонянин, известный враг этого патриарха, рассказывает, что приговор собора против Фотия и анафематствование против него, для большей торжественности и незыблемости, подписаны были всеми заседавшими на соборе не обыкновенными чернилами, а евхаристическою кровию, в которую макали писчую трость беззаконные судии Великого патриарха²⁶⁰.

Главное дело сделано: Фотий торжественно осужден. Но и после этого собор имел еще целых три заседания. Эти заседания имели тоже, главным образом, в виду дело Фотиан. Здесь подвергаются суду не лично сами Фотиане, а различные их деяния, действительные или мнимые. Восьмое заседание собора происходило 5 ноября, в присутствии императора и шестнадцати императорских сановников; число заседавших на нем греческих епископов очень мало возросло. в сравнении с прежними заседаниями. Занятия открыл известный патриций Ваанис следующими словами: «в предшествующие времена, при Фотии, клир, сенат и народ, под давлением насилия, подписали нечто беззаконное, но теперь император хочет все эти подписки сжечь, а виновным дать свое прощение». Что это за подписки такие? В этих подписках выражалось желание иметь патриархом именно Фотия; таких подписок было великое множество; они принадлежали, как лицам высокопоставленным, так и лицам духовным и простолюдинам, в роде скорняков, торговцев рыбою, плотников, игольных фабричных и т. д. Это-то рукописания²⁶¹ и решено было сжечь на теперешнем заседании собора. Таков же участи определено было подвергнуть экземпляры актов соборов Константинопольских: собора 861 года, бывшего против Игнатия, и собора 867 года, подвергшего папу Николая отлучению, – всего вероятнее подливные экземпляры этих актов. Решено и сделано. Сожжение всех этих документов произошло, по приказанию императора Василия, очень торжественно, на самом соборе (in medio synodi)²⁶². Здесь поставлена была медная жаровня, в которой разведен был большой огонь. Процесс сожжения произведен был с некоторыми церемониями. На соборе находился диакон референдарий (чиновник патриарший, служивший для деловых отношений патриарха с императором) Феофилакт; в руках у него был объемистый мешок, набитый материалом, который должен был сделаться жертвою огня. Он постепенно вынимал из мешка тома и рукописания и передавал их орфанотрофу (начальнику благотворительных заведений) Георгию, а этот, в свою очередь, вручал их прислужникам представителей восточных патриархов, руками которых (прислужников) рукописи и ввергались в огонь. Собор молчал и смотрел, как погибали в пламени подписки приверженцев Фотия и тома актов Константинопольского собора 861 года против Игнатия, и Константинопольского же собора 867 года против папы Николая. Поучительная картина!

Затем на собор были призваны три лица, которые будто бы выставлены были Фотием в качестве местоблюстителей восточных патриархов на противопапском соборе 867 года. Имена их: Петр, Василий, Леонтий. Все они объявили, что они никаких подписей на соборе не делали, да и о соборе ничего не знают. Членам рассматриваемого собора казалось такое заявление неизвестных личностей вполне достаточным, чтобы признать, что уполномоченные восточных патриархов на соборе 867 года были подложные, подставные, и подставлены они были Фотием. Каждая из указанных трех личностей дала на соборе более или менее подробные показания о себе. Рассмотрим, в чем заключаются эти показания. Монах Петр объявил, что лиц с именем Петра, приходивших из Рима в Константинополь, была, может быть, тысяча, так как не один он носит это имя, и в особой записке тот же Петр объявлял, что на соборе Фотиевом, если такой существовал, он не присутствовал, что он не подавал никакой жалобы на папу Николая²⁶³ ни Михаилу III и никому другому, что он не сознает за собой никакой вины и не участвовал в сочинении рассматриваемых актов; наконец просил позволения уехать из Константинополя. В наших документах не ясно видно, местоблюстителем какой патриаршей кафедры считался он, т.е. за местоблюстителя какой кафедры, по подозрению собора 869 г., выдал его Фотий. Но есть основание полагать, что он обвинялся в разыгрывании роли местоблюстителя Антиохийского патриарха. Затем собор допрашивал какого-то Василия (по-видимому, не имевшего никакого духовного сана), которого расспрашивали: не он ли играл на соборе Фотиевом роль местоблюстителя Иерусалимского патриарха? Василий на допросе уверял, что он никогда никакой жалобы на папу Николая не приносил, и изъявлял готовность произнести анафему на каждого, кто осмелился бы сделать такое. Об рассказал вкоротке историю своей жизни; оказывается, что действительно в ·течение восьми лет он жил в Риме и в 866 году был в Константинополе, но заявлений против папы не делал, так как не был близок и знаком с этим лицом. Третья личность – Леонтий (кажется, тоже не имел духовного сана) должен был оправдываться против обвинения в том, что он будто выдавал себя местоблюстителем Александрийского патриарха на соборе 867 гола. Он объявлял, что он не принимал участия в этом соборе и что вообще он ничего не знает об этом соборе. Выслушав показания всех этих трех лиц, известный Ваанис сказал: «итак ясно, что Фотий не только подделал акты, но и выдумал участи собора, каких на деле не было, и выдумал речи, которых на соборе не было говорено; это не местоблюстителя, а простые купцы (значит монах Петр был тоже купец?!) и ничего не знают они о соборе против папы. Собор ничего не сказал на эти слова Вааниса; очевидно он остался доволен выводами оратора. Но спрашивается: каким образом допрос, не весть откуда взявшихся, проходимцев, допрос, в котором нет ни ясности, ни смысла, может доказывать, что Фотий на соборе 867 года имел не действительных, а подставных местоблюстителей? Мы этого не видим. Представляется дело так: в подлинных актах собора 867 года, созванного против папы, в качестве местоблюстителей восточных патриархов названы Петр (от Антиохийского патриарха), Василий (от Иерусалимского)и Леонтий (от Александрийского), имевшие без сомнения архиерейский или священнический сан; теперь же, императору Василию и вождям собора 869 года понадобилось доказать, что на соборе Фотиевом (867 г.) были фальшивые местоблюстители; и вот константинопольская полиция хватает трех подозрительных авантюристов, много бродивших по разным странам света, хватает потому, что одного звали Петром, а другого Василием, а третьего. Леонтием (также, как названы местоблюстители в актах собора 869 года), влекут их на игнатианский собор 869 года, допрашивают здесь их: они ли играли роль местоблюстителей на Фотиевом соборе? Они ли жаловались на этом же последнем соборе – на папу? Ответ получается ото всех троих одинаковый и весьма естественный: нет, мы ничего не знаем об этом соборе. Так мы представляем себе дело, основываясь на совокупности обстоятельств, и сомневаемся: возможно ли другое представление того-же дела, более сообразное с сущностью его? А если так, то нужно иметь разум руководителей собора 869 года, чтобы из отрицательных ответов трех вышеуказанных лиц на предлагавшиеся им вопросы делать то заключение, что на соборе Фотия местоблюстители восточных патриархов были не истинные, а фальшивые, или же, что имена местоблюстителей этих сочинены Фотием при составлении им актов собора 867 года. – Да и как члены собора 869 года могли судить: истинные или фальшивые местоблюстители находились на соборе Фотия, когда члены собора лишили себя самого лучшего средства разрешить вопрос настоящим образом, поспешив сжечь акты собора 867 года? Ведь тут должна была заключаться главная улика против Фотия; а как скоро члены собора уничтожили эти акты, то факт сожжения документов стал непререкаемой уликой против самих членов собора: не потому ли они и сожгли акты, – всякий теперь имеет право сказать, – что акты эти доказывали противное т.е. подлинность местоблюстителей восточных патриархов на соборе 867 года? – Но переговоры собора с мнимыми местоблюстителями или точнее – тремя авантюристами: Петром, Василием и Леонтием не кончились на том, на чем мы кончили рассказ. Переговоры эти еще продолжались несколько минут. Папские легаты предложили им, во-первых, подписать известную западную формулу, а во-вторых произнести анафему на сочинителей актов собора 867 года; эти требования были поставлены как условие, на котором эти лица могут быть приняты в общение с Церковью. Но они стали увертываться почему-то от исполнения этого предложения: может быть, они не чувствовали расположения к деятельности собора, на котором они теперь находились. Леонтий неопределенно отвечал: книги этой (т.е. актов) я не знаю и не подписывал ее. Собор сказал: анафемствуйте того, кто сочинил и переписал акты (Фотия). Но они снова стали увертываться и заявили: мы совсем не знаем этих актов, да и тот, кто их сочинил, уже анафематствован. Собору не понравились эти уклончивые ответы. Сановники сказали: «если вы не анафематствуете сочинителей, то этим вы показываете, что вы соучастники его; говорят вам: анафематствуйте, иначе с вами будет поступлено по законам» (т.е. как же это?). Легаты с своей стороны сочли нужным запугать упрямившихся; они объявили: если противящиеся сейчас же не анафематствуют сочинителя, то их отправят на суд в Рим: такова-де воля папы Адриана. Результат таких угроз был самый успешный. Леонтий и Василий, которые собственно и проявляли протест, с поспешностью анафематствовали акты собора и мнимого сочинителя их (т.е. Фотия²⁶⁴). Кажется, этим и удовольствовались, не потребовав от упрямцев подписи пресловутой формулы. После этого Ваанис произнес коротенькую речь, в которой говорилось: видите, как открывается истина в свет начинает блистать во тьме (Хороша истина! Хорош свет! скажем мы). Затем по требованию легатов прочтено было одно правило латеранского собора в Риме, бывшего при папе св. Мартине I; оно направлялось, по намерению легатов, против Фотия, как допустившего фальшивых местоблюстителей на соборе 867 года или же подделавшего подписи небывалых местоблюстителей в актах этого собора, будто бы сочиненных самим Фотием. В этом правиле говорилось, что если кто, по подобию еретиков и раскольников, повинен будет в подделке документов, сочинений, соборных актов и в принятии фальшивых местоблюстителей, тот в случае нераскаянности подлежит осуждению на веки. В заключение по делу об актах собора 867 года, предложен был всем митрополитам, заседавшим на соборе, такой вопрос: подписывались ли они под вышеуказанными актами, – и митрополиты, немедля ни минуты отвечали: нет, они никогда не подписывали здесь своих имен. Прямой ответ митрополитов, членов собора, который они имели притязание считать вселенским собором, мог бы быть истолковываем во вред Фотию, но этого делать не следует. Весьма справедливо по поводу этого допроса митрополитов говорят, что если в самом деле хотели удостовериться в том: подлинны, или не подлинны были подписи митрополитов, то это нужно быть сделать несколькими часами пораньше, когда акты еще не сгорели в огне²⁶⁵; тогда можно было предъявить самые подписи митрополитам и при виде этих подписей задать им вопрос: это их рука или нет? И ответ на вопрос, весьма вероятно, получился бы другой, примерно такой: «все мы согрешили и все просим прощения» ...

Деятельность восьмого заседания собора делится на два отдела: один, как мы видели, посвящен всецело делу Фотия и Фотиан, а другой – вопросу, не имевшему отношения к главным задачам собора. Происходит суд или точнее увещание последних иконоборцев (а такие еще встречались в Константинополе) обратиться к православной вере. Император заявил на соборе: «я приказал согласно воле легатов, привести сюда главу теперешних иконоборцев, Феодора Критина: как угодно поступить с ним собору?» Легаты отвечали, что следует послать к нему, Феодору, и его приверженцам нескольких императорских сановников с предложением: если хотят они войти в пристань спасения, то должны отказаться от иконоборческого заблуждения, в противном случае их ожидает отлучение от Церкви. Восточные местоблюстители выразили согласие с легатами, и потому император распорядился так: послал патрициев Вааниса и Льва к Критину для объявления ему воли собора. Все дальнейшее действие происходит где-то вне соборных заседаний, а где именно, в актах не сказано, но несомненно вблизи от места соборных заседаний. На предложение собора глава иконоборцев не сказал ни да, ни нет; очевидно он не соглашался отказаться от заблуждения. В виду этого Ваанис старался подействовать на него убеждением; он дал ему монету с изображением императора и спросил его: почитает ли он такую монету? Феодор отвечал, что он принимает ее со всяким уважением, так как монету царскую следует почитать и не бесчестить. Тогда Ваанис прибегает к тому аргументу, которым часто пользовались иконопочитатели в полемике с иконоборцами: «если ты, сказал сановник, – изображение смертного владыки не презираешь, но почитаешь, как же ты осмеливаешься пренебрегать богочеловеческим образом Господа Христа, изображениями Богоматери и всех святых?» Феодор отвечал на это: «об изображении императора я знаю, что это действительно его образ; но относительно изображения Христа этого я не могу знать, да и не знаю, притом, принятие изображения Христа согласно ли с Богоучением и составляет ли что-либо угодное Христу?» Он, Феодор, просил отсрочки для того, чтобы убедиться: действительно ли Христос повелел принимать Его изображение? Ваанис возразил: «собор собрался не за тем, чтобы вести с тобою прения, но чтобы увещевать и научить тебя». Затем тот же Ваанис довольно подробно раскрывает мысль, что Феодор обязан подчиниться воле пяти патриархов. Он говорил: «где ты найдешь прибежище, где найдешь помощь? Бог основал свою Церковь, продолжал Ваанис, – на пяти патриархах и определил в Евангелии (?), что они никогда не падут, потому что они главы Церкви. Ибо слова Евангелия: «врата ада не одолеют её», вено показывают, что если две из этих глав падут, то должно искать прибежища у прочих трех; если три падут – у двух прочих; если же четыре падут, то та единая, которая сохранится у Христа Бога нашего, снова соберет всю Церковь²⁶⁶. Теперь все эти главы Церкви в согласии, – заключает свои слова Ваанис, – и ты не можешь находить себе никакого извинения». После этого Ваанис возвратился на собор и доложил ему о результате поручения. Ответы Феодора были прочтены в слух всех (очевидно, при Ваанисе был стенограф, записывавший слова иконоборца). Собор оставил без внимания этого Феодора и приказал позвать в заседание прочих иконоборцев. Рождается вопрос: почему Феодор не был вызвав на собор, а прочие иконоборцы удостаиваются такой чести? Такая разница, кажется, зависела от того, что о Феодоре, вероятно, заранее было известно, что он останется упорен, а о прочих также заранее напротив было известно, что они готовы отказаться от своей ереси. Собор не хотел вести бесполезного диспута с первым, но охотно согласился выслушать раскаяние последних. Отсюда и разница. Согласно воле собора на заседание вошли трое иконоборцев: клирик Никита, юрист Феофан и какой-то Феофил. Все они без замедления объявили о своей готовности отказаться от ереси и анафематствовать глав этого заблуждения. Для этой последней цели они по очереди поднимались на амвон²⁶⁷ (tribunal, βημα υψηλον), и отсюда возглашали анафему главам иконоборчества с присоединением имени Феодора Критина. Затем император подозвал их к себе, расцеловал их и сказал им приветствие. Заседание близилось в концу. Провозглашены были многочисленные анафемы против различных иконоборцев, со включением Феодора Критина; затем с точностью повторено было анафематствование против Фотия и его сторонников, то самое, какое провозглашено в конце седьмого заседания. Наконец возглашены обычные многолетия и вечная память²⁶⁸.

После восьмого заседания наступает длинный перерыв в деятельности собора, продолжавшийся более трех месяцев. Причины, вызвавшие этот перерыв, были не малочисленны. Главною из них без сомнения была поразительная скудость в численном составе членов собора. Епископов, пожелавших признать Игнатия патриархом, было очень немного, поэтому и собор был какой-то жалкий. Притязания собор имел огромные, он выдавал себя за вселенский и, однако этот, якобы вселенский, собор блещет отсутствием на нем епископов. В виду такого неловкого положения собора, руководители его приостанавливают соборную деятельность, в надежде, что какой-нибудь переворот судьбы изменит течение дел к лучшему. Не мог же собор закончить свою деятельность, имея не больше сорока человек. Ведь это было бы явным торжеством Фотиан. Это одна причина. Другою, тоже важною причиною было то, что доселе все не появлялся местоблюститель александрийского патриарха. Положение собора было не из красивых; на нем, в видах противодействия и обличения Фотиан, постоянно говорилось о согласии всех восточных патриархов признать Фотия низложенным и, однако, как нарочно патриарх александрийский не присылал своего местоблюстителя на собор. Что стали бы говорить Фотиане, так могли рассуждать вожди собора, – если бы собор, именующий себя вселенским, закончился, не имея сведений, что думает александрийский патриарх о низложении Фотия и возведении на кафедру опять Игнатия? Были и другие причины, которые обусловливали рассматриваемый перерыв, например, венчание на царство Василием и второго его сына Льва, соединенные с этим празднества и т. д.

Перерыв продолжался до 12 февраля 870 года, когда произошло девятое заседание собора. Император не присутствовал на этом заседании, вместо него здесь находилось одиннадцать сановников. Число членов собора возросло, но все же было мало. Всего было, кроме руководителей собора иерархического чина, 26 митрополитов и немного больше сорока епископов²⁶⁹. И это после трехмесячных ожиданий. Место заседания оставалось прежнее. На заседании 12 февраля прежде всего видим процедуру принятия в состав представителей местоблюстители александрийского патриарха. В качестве такого местоблюстителя на собор прибыл александрийский архидиакон Иосиф. Хотя легаты, да и весь собор достаточно знали о полномочиях, какими обличен был Иосиф от своего патриарха, но для соблюдения канонических порядков во всеуслышание прочитано было послание патриарха александрийского Михаила к императору. Заранее мы должны сказать, что Иосиф был действительным местоблюстителем – не чета Фоме Терскому и Илье Иерусалимскому. Но и здесь дело не обошлось без терний, уколы которых должен был осязательно чувствовать собор. Терния заключались в том самом послании, которое прочитано было на соборе. Оно было такого содержания. В нем патриарх говорил о том, что получив уведомление из Византии о спорах в ней из-за патриаршего престола, а также просьбу прислать уполномоченного для разбирательства дела, он назначает своим местоблюстителем Иосифа, которого, как желает патриарх, и да примут со всею благорасположенностью. Далее патриарх сознается, что, по причине отдаленности Александрии от Византии, он почти ничего не знает о сущности церковного вопроса, волнующего столицу, и удерживается выразить свое суждение по этому вопросу (едва ли приятна была в Византии такая уклончивость или, по крайней мере, осторожность); вследствие чего он полагает, что император византийский, будучи сам верховным главою и учителем, и будучи окружен столь многими епископами, архимандритами, клириками и монахами, лучше всех знает, что нужно для блага Церкви. Однако патриарх не вовсе отказывается от решения вопроса о патриархах Игнатии и Фотии. Далее следуют в послании такие мысли, которые показывали, что автор письма не на стороне собора. Он пишет: «в истории монаха Александра²⁷⁰ мы прочитали, что в Иерусалиме некогда было два патриарха одновременно. Тридцатилетний патриарх Наркисс (в нач. III в.), по любви к аскетизму, удалился в уединение, и когда он был там, в это время в Иерусалиме один за другим были такие патриархи – Дий, Герман (Германион) и Гордий. Когда патриаршествовал последний, Наркисс возвратился из пустыни и стал управлять с ним Церковью совместно. А по смерти Гордия, Наркисс избрал себе сопатриарха Александра. Какой же получается отсюда вывод? Этот вывод изложен в послании патриарха очень неопределенно или пожалуй чересчур осторожно; автор говорит: «вот что знаем из истории, и этого с нас достаточно». Но не нужно было обладать особенной проницательностью, чтобы понять, что патриарх, хоть мне прямо, но ясно предлагает оставить на патриаршестве в Византии и Игнатия и Фотия. Императору и собору едва ли могло нравиться подобное предложение. Из этого предложения открывается, что александрийский патриарх знал больше о делах византийских, чем как можно было это предполагать. Мы склонны даже думать, что Михаил в глубине души сочувствовал Фотию.

Казалось бы, что принимая во внимание содержание этого письма, собор не мог извлечь никакой выгоды из факта прибытия александрийского местоблюстителя, выгоды в борьбе с Фотием, но случилось не так. Благодаря давлению сверху, местоблюститель оказался на стороне собора, в числе врагов Фотия. Когда, по прочтении письма на соборе, члены этого последнего признав полномочия Иосифа достаточными, нового местоблюстителя спросили: соглашается ли он с тем, что решено на первых восьми заседаниях, то он дал ответ и устный, и письменный. Устно он заявил, что со всем тем, что сделано собором, он согласен; в существе дела тоже он выразил и в записке, прочитанной на соборе. В этой записке он говорил, что он внимательно перечитал деяния этого собора и присоединяет свой голос к решениям и по делу Фотия с Игнатием и по поводу иконоборцев. С запиской поступили так: ее поместили между Евангелием и крестом.

Затем продолжились деяния собора. Прежде всего возымели намерение унизить и обесславить собор 861 года, который происходил под руководством Фотия и был направляв против Игнатия²⁷¹. Для указанной цели вызваны были на соборное заседание свидетели, дававшие показания против Игнатия в 861 году. Они были приведены и допрошены по одиночке. Первым явился протоспафарь Феодор, как он утверждал, по личному своему желанию. На допросе он показал, что на соборе 861 года он (будто бы ложно) утверждал о неправильном поставлении патриарха Игнатия на кафедре патриаршей, именно он говорил на сейчас упомянутом соборе, что Игнатий сделался патриархом, не будучи законным образом избран²⁷². Но вину своего поступка сваливал на голову умершего императора Михаила III, который будто бы насильственно заставил его свидетельствовать против Игнатия, и который будто бы старался успокоить совесть свидетеля тем, что ведь свидетель и в самом деле не знал, как происходило избрание Игнатия в патриархи, ибо он занят был в тот день придворною службою. Протоспафарь Феодор каялся на соборе в своем проступке и заявлял, что он исповедовал свой грех пред одним столпником, сорок лет подвизавшимся на столпе, принял от него епитимию и строго исполнял ее до настоящей минуты. Последовали вопросы: признает ли он теперешний собор законным и считает ли правильным восстановление Игнатия на патриаршестве? На оба эти вопроса Феодор отвечал утвердительно. После Феодора допрошен был консул Лев Критик, который тоже был свидетелем против Игнатия на соборе 861 года. Он также, как и Феодор, утверждал, что будто давал показания во вред Игнатию по приказу Михаила III и Варды, которые, в успокоение совести свидетеля, внушали ему: «ведь ты не был в Константинополе в день избрания Игнатия, а потому можешь заявить, что не видал, чтоб в самом деле происходило избрание патриарха законным порядком». Затем Лев изъявил согласие подвергнуться покаянию и признал собор 869 года в Игнатия вполне законными. Но этим почему-то не удовлетворились члены собора, – они потребовали от него, чтобы он анафематствовал как самого Фотия, так и всех осуждённых собором; но на это Лев не сразу согласился. Он сказал, что анафематствуют только таких лиц, которые отступают от веры, а Фотий православен, и потому он не может произнести анафему против него. На это легаты отвечали замечательною фразою, показывающею, как велика была ненависть этого собора к Фотию. Легаты объявили: «дела Фотия горше всех ересей, ибо он орудие самого диавола»²⁷³. Лев увидал, что не стоит спорить с таким собором, и произнес анафему на Фотия и на всех, кого подверг анафеме этот собор. После того вызваны были на собор еще одиннадцать лиц, принадлежащих к образованному классу общества и тоже обвиненных в даче ложных показаний против Игнатия на соборе 861 года. Между ними видим спафарокандидата (византийский чин) Евстахия, протоспафаря Константина, спафаря Фотия, какого-то отставного диакона Анастасия и т. д. Все они говорили одно и тоже, что давать показания против Игнатия их насильственным образом заставило правительство Михаила III. Одни из них при этом объявили, что они уже исповедовались в своем грехе и понесли епитимию, а другие – что они об этом не думали, но что они согласны подвергнуться церковному наказанию. Этим и кончился допрос наличных свидетелей против Игнатия. Ваанис вслед за тем сделал заявление, что одни из подобных свидетелей уже умерли, другие больны(?), третьи находятся в отсутствии²⁷⁴. Легаты и патриарх Игнатий выразили желание, чтобы допрошены были все свидетели, какие только будут отысканы, причем последний заметил, что между такими свидетелями были и лица непочтенных профессий: конюхи, игольщики (acuarii), ремесленники, ветеринары, но и тех, сказал он, нужно подвергнуть допросу. Но императорские сановники, по-видимому, пожелали замять этот вопрос; они сказали, что в короткое время нельзя собрать всех свидетелей, и что с другой стороны не назначать же ради них другой собор; поэтому они предложили такую меру: прочие свидетели, какие отыщутся, будут отсылаемы на суд Игнатия с митрополитами, так чтобы патриарх с митрополитами, смотря по их виновности, и определял им церковное наказание. Игнатий согласился на такую меру. Вслед затем соборный нотарий прочел определение касательно епитимии, какую назначил собор для тех свидетелей, которые доселе еще не понесли церковной кары. Епитимия назначена была семилетняя с некоторыми смягчениями, по мере течения этого срока. В определении говорилось: кто из (лже)свидетелей доселе не несли епитимии и не каялись в своем грехе, подвергаются семилетнему публичному покаянию: два первые года они должны стоять (во время богослужения) вне церкви (разряд так называемых «плачущих»), затем следующие два же года могут стоять в церкви вместе с оглашенными, но без права принимать евхаристию (разряд «слушающих»), причем в течение этих четырех лет они обязаны поститься, воздерживаясь от вина и мяса, за исключением праздников Господних и дней воскресных; в остальные три года они могут стоять в церкви с верующими (этот разряд кающихся так и называется: «стоящие в церкви с верными»), могут принимать евхаристию, но только в Господни праздники²⁷⁵, пост для них смягчается: они должны воздерживаться от вина и мяса только по понедельникам, средам и пятницам. Это определяется для тех, кто сознались в своем грехе и искали врачевания в Церкви. Далее здесь же говорилось: а кто из виновных не хотели прийти на собор, покаяться и взять на себя епитимию, таковые отлучаются от Церкви и предаются анафеме – до тех пор, пока не принесут покаяния. Не оставлены без внимания и те, кои ранее собора приняли на себя епитимию (таких было мало; да и свидетельство их о самих себе подозрительно); таким, по окончании принятой ими на себя епитимии, разрешено было приступать к таинству евхаристии. Впрочем, относительно всех изъявивших раскаяние и пожелавших отбыть церковное наказание, предоставлено было Игнатию право смягчать и сокращать размеры духовной кары.

Дальнейшая соборная деятельность в течение того же заседания имела целью тоже обесславить Фотия, выставить его малопопечительным и небрежным пастырем своего словесного стада. Вызваны были те лица, которые принимала участие в кощунственных действиях и процессиях, устроившихся в присутствии императора Михаила III и по его приказанию. Главное лицо этих кощунственных игрищ, протоспафарь Феофил Грилл, уже умер, и явились на собор только три человека, виновных в указанном преступлении, спафари – Марин, Василий и Григорий. Но прежде всего, конечно, нужно дать некоторое понятие о том, в чем заключались кощунственные действия вышеуказанных лиц. При Михаиле, по его собственному почину, устроилось нечто подобное тому «всепьянейшему собору», какой был у нашего Петра Великого. Это было с одной стороны непристойное шутовство, с другой – нецелесообразный способ осмеять лицемерие и ханжество некоторых членов общества. Двенадцать из сотоварищей Михаила, сотоварищей по кутежам, носили титла митрополитов, сам он называл себя архиепископом колонийским. Роль патриарха играл вышеназванный Грилл. Кощунники облекались в священные одежды, пели бесчинные песни, сообразуясь с напевом церковных песней, и даже будто бы позволяли себе совершать комедийное действие причащения, причем вместо хлеба и вина употреблялись уксус и горчица. Эта толпа сотоварищей Михаила иногда позволяла себе публичное посмеяние над религией. Под руководством Михаила с пением песен и игрой на музыкальных инструментах, она расхаживала по городу, делая вид, что совершается религиозная процессия, и принаровляя свои шутовства к тем дням, когда по церковному обычаю полагалось совершать крестные ходы²⁷⁶. Вот из числа этих-то участников шутовских церемоний и вызвано было на собор 869 года три человека, – почему так мало – не знаем. Происходит допрос Марина и двух его товарищей. Руководители собора сказали им: «объясните, в чем вы обвиняетесь?» Они отвечали: «Михаил устраивал игрища, приказывая нам облекаться в архиерейские одежды, и не только нам, но и многим спафарям». «И вы в самом деле надевали священнические одежды?» «Да» был ответ обвиняемых. «И полагали на главы ваши св. Евангелие?» «Точно так», – отвечали они же. «И вы совершали молитвословия?» Ответ дается утвердительный. «Но кто же из вас совершал их?» «Протоспафарь Феофил, который уже умер», отвечал Марин. Последовал вопрос: «да как же они осмелились на такое преступное дело? Обвиняемые в ответ на этот вопрос говорили, что они боялись не исполнить воли императора; так как они были людьми, зависимыми от императора, имели жен и детей, нуждавшихся в прокормлении, то и страшились потерять место при дворце. Мало того: они утверждали, что будто Михаил грозил им смертью в случае их непослушания и что будто некоторые лица, отказавшиеся от участия в кощунственных церемониях, за свое упорство были и в самом деле подвергнуты казни. На эти рассуждения обвиняемых легаты заметили: «так неужели для них (Марина и его товарищей) воля императора имеет такое безусловное значение, что они решились бы поклоняться и самим идолам, если бы этого захотел император? Разумеется, ответ был дан отрицательный. Затем Марин и его сотоварищи, еще раз сославшись на принуждение со стороны императора Михаила, заявили, что они уже покаялись в своем грехе пред патриархом Игнатием и несут положенную от него епитимию. После этого зашла речь по вопросу, который больше всего интересовал собор: видел ли Фотий собственными глазами кощунственные церемонии, совершавшиеся во времена Михаила? Очевидно, если бы было дознано, что Фотий видел это посмеяние религии и молчал, то этим самым доказывалась бы его небрежность в исполнении пастырских обязанностей. Марина и других спросили: видел ли Фотий кощунственные действия? Вопрос ясно давался с целью получить на него утвердительный ответ. Hо Марин и его сотоварищи, потому ли, что не получили на этот счет инструкцию от кого следовало, или потому, что не хотели кривить совести, отвечали уклончиво; они говорили: «не знаем, видел ли Фотий, или нет»; но при этом прибавили: «Бог свидетель, все это знали». Спрашивающие удовлетворились этим ответом, молча признали виновность Фотия в попустительстве²⁷⁷. В заключение собор определил наложить епитимию не только на тех лиц, которые были допрошены, во и на других участников преступления, почему-то неявившихся на собор. Эта епитимия объявлена в следующее заседание собора, причем подвергнутые наказанию не были снова вызываемы на собор. Вот и самая епитимия: «те, которые в царствование Михаила насмехались над религиозными обрядами, играя роль епископов, и доселе не покаялись и не понесли церковного наказания, отлучаются от Церкви на три года. Один год они должны находиться в разряде «плачущих» и стоять во время богослужения вне храма; другой год они могут стоять в храме, но вместе с оглашенными; на третий год им позволяется стоять вместе с верными, и только по истечении этого последнего года они могут принимать св. Причастие»²⁷⁸. После некоторых других деяний (именно вторичного допроса мнимых местоблюстителей Фотиева собора 867 года – о чем было сказано нами раньше, – обычных провозглашений многолетий и вечной памяти), заседание²⁷⁹ кончилось. В латинской редакции актов к вышеизложенному присоединено несколько виршей, направленных против Фотия, но не сказано читались ли они на соборе или нет. В них Фотий назван человеком, который наполнил мир раздорами, был еретиком, низверг законного патриарха, был сопатриархом шута (Грилла) подвергал наказаниям несчастный клир, обращал веру в злохуление и т. д.

Десятое и последнее заседание собора было самым торжественным. Оно происходило 28 февраля 870 года.

На нем присутствовали император и его сын Константин, сто девять лиц архиерейского сана, если включать сюда Игнатия, легатов и местоблюстителей²⁸⁰, двадцать Византийских патрициев, многочисленное посольство от Болгарского князя и наконец три посланника западного императора Людовика II Анастасий библиотекарь, Суппон, родственник западной императрицы Ингельберги и один придворный Людовика. Эти три посланника прибыли в Константинополь для переговоров о заключении брака между сыном Василия (Константином) и дочерью Людовика, а также для заключения союза против Сарацин.

В этом заседании прежде всего происходило чтение церковных правил, составленных этим собором. Этих правил довольно много (по греческому тексту 14, а по латинскому 27) и они изложены очень подробно²⁸¹. Для нашей цели нет надобности передавать содержание всех правил. Ограничимся немногим. Во-первых, познакомимся с теми правилами, которые касались так сказать «злобы дня», сочинены были в видах борьбы с Фотианами, а во-вторых с некоторыми правилами, касающимися общего положения Церкви и представляющими нечто оригинальное. Во втором правиле этого собора повелевалось строжайшим образом наблюдать то, что определено папами Николаем и Адрианом по делу Игнатия и Фотия, причем замечено, что лица духовные, противодействующие этим определениям, будут лишаемы сана, а миряне и монахи того-же рода будут отлучаемы от Церкви. Другим правилом (пр. 4) постановлено, что Фотий не был и не есть епископ, что все лица, посвященные им во все иерархические степени, лишаются этих степеней, что лица, возведенные им в начальники монастырей (архимандриты), теряют свои должности, что храмы, освящённые Фотием или епископами его рукоположения, должны быть снова освящены. Еще другим правилом постановляется: епископы и клирики кафедрального храма в Константинополе, если все таковые получили посвящение от предшественников Фотия – Мефодия и Игнатия, но потом перешли на сторону Фотиан и не изъявляли послушания этому собору, то низлагаются и не должны быть принимаемы в клир, и в том случае, если они раскаются; снисхождение же может быть им оказано лишь в том отношении, что в случае раскаяния пусть допускаются к причащению на ряду с мирянами (по лат. пр. 25, в греч. его нет). Так как между Фотианами было много лиц образованных, занимавшихся преподаванием богословских и светских наук, а также искусством живописи, то одним из правил определено (пр. 7) всех лиц, анафематствованных собором (т.е. Фотиан), лишить права преподавать науки и писать иконы. Таковы меры собора, принятые им для борьбы с Фотианами. Собор хочет стереть с земли все, что напоминало о Фотии и его приверженцах. Всем известно, что такая попытка не имела никакого успеха, а почему – об этом речь впереди. Из числа правил с общим содержанием заслуживают внимания следующие: во-первых то, которым воспрещено на будущее время быстрое возведение в церковные должности лиц светских; так в этом правиле (пр. 5) говорилось, что прежде возведения во епископа известное лице один год должно быть чтецом, два года иподиаконом, три года диаконом, и четыре года священником; а кто возводится в епископы, обойдя эти посредствующие ступени, тот лишается сана. Очевидно правило вызвано историей поставления Фотия в патриархи. Другими правилами общего содержания охранялась власть и честь Церкви от вмешательства и вторжения светского правительства. Определено было (по гр. прав. 12, а по лат. пр. 22), чтобы избрание епископов происходило на соборе епископов, причем ни царь, ни его уполномоченные не должны присутствовать под опасением анафемы, за исключением случая, если этого пожелает сам собор епископов; с той же целью оградить авторитет Церкви постановлено, чтобы светское правительство не препятствовало епископам собираться на собор, и чтобы на поместных соборах не появлялся император: император может присутствовать только на вселенских соборах (по гр. пр. 12, по лат. 17). Для ограждения чести епископов постановлено следующее: в виду того, что иные епископы низкопоклонничают пред царями и другими правительственными лицами, при встрече с этими последними сходят с лошади и даже с поклоном повергаются на землю, то вперед все подобное запрещено делать, под угрозою церковных наказаний как для епископа, низкопоклонствующего, так и правителя, приемлющего поклонение (по греч. пр. 11, по лат. 14).

Собор 869 года смотрел на себя, как на вселенский; а так как на действительных вселенских соборах всегда провозглашалось, составленное на них, вероопределение, то и этот собор должен был сделать тоже самое. Но так как на нем не было решаемо никакого догматического вопроса, то вероопределение этого собора вышло совершенно бессодержательным. В указанном вероопределении объявлялось о необходимости принимать семь вселенских соборов, причем этот собор провозглашен восьмым вселенским собором, говорилось об осуждении Фотия и его приверженцев и т. д. Вслед затем прочитана была речь императора, в которой между прочим говорилось, что всякое духовное лицо или мирянин, в случае противодействия определениям этого собора будет беспощадно изгоняем из столицы – Константинополя; затем той же речью внушалось мирянам, что они должны быть послушливы в отношении к пастырям, и прочее в этом роде. После этого император спросил у членов собора: довольны ли они определениями собора? Все, конечно, дали ответ положительные. Легаты обратились с просьбой к императору о том, чтоб он своей подписью утвердил деяния собора. Император изъявил согласие, но и из уважения к собору и следуя примеру императоров Константина Вел., Феодосия I и Маркиана пожелал подписаться после всех епископов (ничего такого о вышеупомянутых императорах впрочем неизвестно). Но легаты упросили императора подписаться по крайней мере после имен патриарших местоблюстителей. Начались подписи. Подписывались под актами в пяти экземплярах, по числу патриарших кафедр. Император и его сын не только подписали свои имена, но и поставили знак спасительного креста. Этим и кончилось десятое²⁸² заседание собора.

Римско-католический историк Гергенретер говорит: «Принимая во внимание великое число епископов в тогдашнем Византийском патриархате и сравнивая собор 869 года с позднейшим собором при патриархе Фотии (879 г.), первый (собор) представляется слабым по числу его членов: такого малого количества епископов не было ни на одном из прежних вселенских соборов». Тот же ученый справедливо находит объяснение этого неприятного для игнатианской партии явления в «том духовном преобладании, в том безмерном влиянии, какого достигла личность Фотия в среде его приверженцев, так что воля самого императора не могла заставить Фотиан подчиниться собору»²⁸³.

Дорогие гости Византийского императора и патриарха, легаты римские, не долго оставались в Византии по окончании собора. В марте они собрались в обратный путь. Император задал им пир и богато одарял их. Спафарь Феодосий проводил легатов до Диррахиума, во о безопасности дальнейшего пути своих гостей император не позаботился. А их между тем ожидало несчастие. Во время морского путешествия на них напали пираты – Славяне и забрали их в плен. Напрасно папа Адриан ожидал возвращения своих легатов: они исчезли. Потом, когда папа узнал о судьбе их, он принял все меры к освобождению несчастных из плена; но прошло немало времени, прежде чем эти старания увенчались успехом. Только в декабре 870 года, после тяжких испытаний, возвратились легаты восвояси. Само собой, понятно, они были ограблены – и самая драгоценная вещь, подлинные акты собора 869 года пошли прахом, пропали²⁸⁴. Итак, папа Адриан лишился удовольствия видеть позор Восточной Церкви, те собственноручные подписи Византийского царя и патриарха и некоторых Восточных епископов, подписи, которые могли бы доставить так много радости папе и которые приобретены ценой неслыханного унижения Восточной Церкви.

На Западе собор 869 года признан Вселенским и считается таким доныне: при своем посвящении папы произносят древнюю клятвенную формулу, в которой этот собор причисляется к числу вселенских, а правила этого же собора внесены во все католические собрания церковных канонов²⁸⁵.

Не то видим на Востоке. Патриарх Фотий тотчас по окончании собора объявил его «варварской засадой», комедией, где «давались представления, как на сцене», сборищем «неистовых Коривантов и Вакхантов», собранием, которое само себя «покрыло стыдом»²⁸⁶. Впоследствии Фотий постарался уничтожить всякую память об этом соборе в Восточной Церкви. И его благородные усилия имели полнейший успех. Забвения, полного забвения – вот чего достиг в скором времени собор этот на Востоке. Прошло немного времени после того, как собран был этот собор – он теряет всякое значение здесь. «Забыт собор, остались без употребления его правила, ни один греческий канонист не комментирует этих правил, ни один юридический сборник не приводит их текста, они как будто бы сквозь землю провалились и только немногие греческие рукописи сохранили сокращенный текст актов этого собора²⁸⁷.

Такова была судьба собора 869 (- 870) года, на Востоке. И эта судьба была вполне заслужена собором.