IV. Начальные годы (867–869) второго патриаршества Игнатия

Новая династия на Константинопольском императорском престоле (Василий Македонянин). – Низвержение патриарха Фотия и восстановление патриарха Игнатия, – побуждения, по каким это произошло. – Первые отношения нового императора и Игнатия с римским палою, выгодные дли папства и прискорбные в отношения прав и достоинства Константинопольской церкви; – ответ на них папы Адриана II-го; – прибытие Византийского посольства в Рим и образ его действий здесь, оскорбительный для Константинопольской церкви; – Римский собор 869 года и его деяния: сожжение на нем актов Константинопольского собора 867 г., – определения его относительно церковных событий времен патриаршества Фотия, составленные в духе требований умершего папы Николая II-го; – папа Адриан доводит до сведения духовного и светского правительства Византии о действиях этого собора.

Судьбы человечества изменчивы. И ничто так хорошо не доказывает этой истины, как история Византийских императоров. В Византии не было редкостью, что крестьянин, солдат, конюх, при благоприятных обстоятельствах, достигали высшего земного величия – императорского престола, а истинные венценосцы, при несчастном стечении обстоятельств, и даже в силу прихоти судьбы, неожиданно подвергались казни, как последние из преступников, или бывали искалечиваемы, или насильственно становились монахами и заточались в монастырь.

История византийских патриархов с своей стороны тоже с очевидностью доказывает истину, как переменчивы судьбы людей. Нет надобности уходить далеко за примерами. Пример пред глазами. Это – история патриархов Игнатия и Фотия. Игнатий низвергается с патриаршей кафедры для того, чтобы уступить свое место Фотию, но вот и Фотий низвергается, чтобы уступить место прежнему патриарху... Но на этом не кончается, как известно, история этих двух патриархов.

В 866 и 867 годах происходят очень важные события в истории Византийского государства. В 866 году убит был, по приказанию императора Михаила III, от которого всего можно было ожидать, кесарь Варда, его родной дядя, ревностный покровитель просвещения и дружественно расположенный к патриарху Фотию. В том же году возведен был, по желанию Михаила III, в достоинство кесаря Василий Македонянин, которому пришлось получить первенствующее значение в ближайших событиях Византийской церкви. Но кто этот Василий? История его жизни напоминает скорее сказку, чем историю, и однако она составляет действительный эпизод в исторических летописях Византии. Василий происходил из низшего сословия и родился в Македонии, в местечке близ Адрианополя, почему и носил имя Македонянина. Главные его достоинства заключались в необыкновенной физической силе и в уменье править и обуздывать лошадей; этим последним он обратил на себя внимание Михаила, страстного любителя лошадей; из простого конюха Василий, по воле императора, становится шталмейстером, а потом очень скоро восходит и в другие высшие должности. В знак особенного благоволения Михаил женит его на своей бывшей фаворитке – Ингерине. В 866 году, по смерти Варды, Василий, как мы сказали, сделан был кесарем. Вскоре Василий становится императором Византии. Как кажется, своенравному Михаилу начал прискучивать Василий, – он стал наносить разного рода оскорбления последнему; император отыскал себе нового любимца в лице лодочного гребца Василикиона и сделал его вторым кесарем. Положение Василия стало непрочным. Он начал бояться той же участи, какой не задолго пред тем подвергся кесарь Варда, и чтобы предупредить опасность, решился на убийство императора. Несколько преданных Василию лиц исполнили то, чего желал он. И вот Василий сделался императором, по смерти бездетного Михаила III. Вслед за тем происходят очень важные и быстрые перемены в делах церковных. Сентября 23 в 867 году последовала смерть Михаила; на другой день провозглашен Василий императором, а 25 сентября патриарх Фотий низвергается е патриаршей кафедры.

События идут быстро, и конечно каждое из них имеет свою историческую причину. Нам нет дела до того какие пружины заправляли столь неожиданными переменами в политическом отношении. Но нельзя оставить без разъяснения вопроса: почему император Василий низвергает Фотия? Сказать просто: потому что новый император пожелал восстановить патриарха Игнатия, не значит еще решить вопроса. То правда, что Василий захотел очистить патриаршее место для прежнего патриарха; но почему же этот прежний патриарх снискал такое неожиданное благоволение в глазах нового императора?

Древние византийские историки¹⁹³ для объяснения дела рассказывали о таком поступке Фотия, который навлек на него гнев Василия; именно они утверждали, что Фотий лишил императора св. причащения, когда этот последний пришел в храм Софийский, по убиении Михаила. Но по новейшим исследованиям, основанным на самых точных данных, оказывается, что такого факта совсем не было¹⁹⁴. Рассказ принадлежит к области вымыслов. Чем же спрашивается руководился император, низвергая Фотия с престола и возводя на этот вместо Фотия – Игнатия? Побуждений к подобному образу действий могло быть несколько. Прежде всего новому императору, достигшему царской власти путем узурпации и преступления, для приобретения себе популярности в народе нужно была ознаменовать себя таким действием, которое произвела бы приятное впечатление в. большей части византийского общества. А таким действием и было восстановление Игнатия на место Фотия. Нет никакого сомнения, что имя Игнатия было почитаемо в массах простого народа: Игнатий был царского рода, был страдальцем за веру при иконоборце Льве Армянине, отличался действительным благочестием, стоял во главе монашества того времени, монашества, которое пользовалось уважением в ни стих классах народа; наконец недавние страдания Игнатия в царствование Михаила III у всех еще были в свежей памяти. Все это вместе окружало личность Игнатия в глазах народа особым ореолом истинной святости я мученичества. Что Игнатий пользовался большим почтением в народе, этого не мог не знать Василий Македонянин. Даже Михаил III, который недостаточно вникал в ход дел государственных, отдаваясь своим страстям и прихотям, – и тот знал, что Игнатий популярен в массах народа. Никита Пафлагонянин приписывает следующие слова Михаилу, сказанные им под шум винных паров: «мой патриарх – это Феофил»¹⁹⁵, патриарх Варды – Фотий, патриарх верующих (т.е. простого на рода) – Игнатий»¹⁹⁶. Это значит, что как Фотий; человек в высшей степени ученый, друг просвещения, обладавший тонким политическим умом, был в большом почтении в высших слоях общества (например у Варды), был любим образованным духовенством и учеными мужами, так напротив Игнатий был популярен в простом народе Византийского государства. Василий, сделавшись императором, захотел сделать нечто угодное народу, имея в виду чрез то привязать к себе массы, возводит на патриаршую кафедру Игнатия и низвергает с неё Фотия. Есть свидетельство, прямо подтверждающее, что Василий, поступая так, делал именно то, чего хотел народ¹⁹⁷. Разумеется, для Василия Фотий притом же мог представляться человеком подозрительным, так как симпатии Фотия, человека просвещенного, клонились не на сторону Василия, человека не просвещенного, а на сторону Михаила и Варды, которые, при всех их недостатках, высоко ценили в Фотии его ученость и образованность. Правда, этих лиц уже не было в живых, но император справедливо мог полагать, что у патриарха должно было остаться чувство сожаления о прошедшем, чувство, которое не могло быть приятно новому императору. Вообще, для Василия Македонянина было очень выгодно показать, что при нем дела пойдут по-новому, что его всецело занимает мысль о переменах к лучшему. Были и другие побуждения, склонившие Василия к низвержению Фотия. Пока был на патриаршей кафедре Фотий, нельзя было думать о связях с западными государями. Папа был так враждебно настроен против Фотия, что, не помирившись с римским епископом, невозможно было завязывать каких-либо сношений с западными государями: влияние папы на этих последних тогда было уже значительно¹⁹⁸. Во всяком случае то несомненный факт, что Василий, тотчас по вступлении на престол входит в близкие отношения с римским епископом, льстит его самолюбию, вообще, по каким бы то ни было соображениям, всеми мерами старается быть в ладах с Римом: можно ли было бы думать о таких отношениях к папе, если бы Фотий оставался на кафедре восточной столицы? Если были у Василия свои расчеты – завести отношения с Западом и Римом в особенности, то ему необходимо было восстановить Игнатия и пожертвовать Фотием. Да и жертва эта представлялась неизбежною, если верно, что в это время в Византии было две политических партии, с которыми необходимо было считаться каждому императору. С этим мы приходим к разъяснению последнего из побуждений, руководивших Василием Македонянином при устранении Фотия от патриаршества. Различают в это время в Византийском государстве две политические партии: императрицы Феодоры, матери Михаила, к которой тяготел Игнатий, и Варды, дяди Михаила, которая поддерживала Фотия и которой придерживался он сам. Полагают, что Василий Македонянин так успешно достиг императорской короны, единственно потому, что ему много помогла в этом случае политическая партия Феодоры; а если это действительно так, то нет ничего загадочного в том, что он низвергает Фотия, который был неприятен партии Феодоры, и возводит на патриаршую кафедру Игнатия, который был человеком близким к сейчас названной партии¹⁹⁹. Фотий в глазах Василия представлял обломок той партии, которая потеряла значение со смертью Варды и Михаила, обломок, который не мог идти в дело при постройке нового политического здания.

Вскоре по восшествии на престол Василия Македонянина и возведении на патриаршую кафедру Игнатия, между византийским гражданским и церковным правительством с одной стороны и римским папою с другой завязываются самые живые отношения. Этот факт сам по себе понятен в особенности после тех разъяснений, какие представлены сейчас. Но никогда, быть может, эти отношения не принимали такого прискорбного характера, каким они отличаются в настоящем случае. И едва ли, когда подобные отношения приводили к таким печальным последствиям, как на сей раз. Государство и Церковь, по-видимому, совсем забывают о тех преданиях, какие наследовала Византия от времен древних. Византийский император и византийский патриарх начинают теперь говорить таким угодливым языком с папою, каким, кажется, до этой эпохи еще никто не говорил из представителей византийского авторитета; они делают такие уступки притязаниям папским, пример которых и на Западе еще редко можно было встретить в это время. Знакомясь с событиями итого времени в истории Византия, историк прочитывает неприятные страницы, заставляющие глубоко сожалеть, что не стало Фотия на византийской патриаршей кафедре. Разве мыслимо было что-либо такое, когда кормилом церкви Византийской управлял мудрый и проницательный кормчий – Фотий? Одно примиряет историка с событиями, о которых у нас речь, и смягчает тяжелое чувство, это – сознание, что случившееся есть явление мимолётное, не оставившее по себе глубокого следа, что хотя император действовал от лица государства, а патриарх во имя Церкви, но первому (императору) сочувствовало далеко не все государство, а второму (патриарху) воспротивилась лучшая и большая часть восточных иерархов, что, одним словом, затеи властных лиц в сущности остались не больше, как затеями.

Прошло два месяца с тех пор, как случились такие знаменательные перемены в Византии – разумеем: вступление Василия на престол, заключение Фотия в монастырь, восстановление Игнатия на патриаршестве, – и вот открывается ряд событий еще более неожиданных и странных. Император и патриарх пишут письма к папе, которые, вероятно, не мало удивили и этого последнего. (Нужно сказать, что письма адресованы на имя папы Николая, но пришлось их читать не Николаю, а его преемнику Адриану: Николай умер, о чем в Византии еще не знали).

Письма императора и Игнатия, которые должно было доставить посольство папе, носят совсем иной характер, чем какой носили письма Фотия, в которыми этот обращался в Рим. Дело борьбы Фотия с папством казалось проигранным... В этих письмах Восток слишком много приписывал авторитету папскому. Весьма интересно письмо императора Василия к папе, от 11 декабря 867 года, но еще интереснее письмо самого Игнатия к тому же папе.

Изложим сначала содержание письма императора. Император в самом начале своего письма называет папу «божественною и святою, и, подобно Аарону, досточтимою главою» церкви: и затем, переходя к изображению церковных дел в Константинополе, император не жалеет красок, чтобы выставить их в самом неутешительном положении. «Когда мы божественными молитвами вашими получили власть, церковь паша лежала во зле, мы нашли ее в худом положении, неизлечимо больной, лишенною законного пастыря, тиранически раздираемой, подчиненною рабству чуждого пастыря, более страдающею подобно рабыне, чем распоряжающеюся по образу царицы»²⁰⁰. Описание это не имеет и тени исторической правды; оно умышленно преувеличено: с целью представить свое распоряжение касательно низвержения одного патриарха и восстановления другого делом необходимости. Вся предыдущая история Фотиева управления Церковью не носит никаких следов какой бы то ни было смуты в церкви Константинопольской, а последующая история патриаршества Игнатия показала, что управление Фотием Церковью есть дело самое желанное, в чем убедился наконец горьким опытом, и сам император Василий. Изобразив будто бы печальное состояние церкви Константинопольской, император далее в письме в папе указывает на то, что он предпринял для улучшения положения церковного. «Мы увидели – писал император – что всего лучше Фотия низвергнуть с кафедры, ибо он многое совершил вопреки истины и против вашего св.первосвятительства, а Игнатия – снова возвратить на патриаршую кафедру, который много перенес и несправедливостей, и тиранств; в этом случае мы последовали суду и правосудию, о котором узнали из ваших писем, тщательно скрываемых от всех нашими предшественниками»²⁰¹. Т.е. император прямо говорит, что Фотий низвергнут, а Игнатий восстановлен в своем достоинстве потому, что этого желал папа; мог ли ожидать папа большего торжества для себя, какие богатые надежды обещали эти первые шаги Василия? Низвергнув Фотия и восстановив Игнатия, сообразно с письмами папы Николая, император в своем письме испрашивает у папы распоряжений касательно духовенства Константинопольского, так или иначе повинного вместе с Фотием. «Относительно лиц духовных в Константинополе мы просим вашу отеческую святость прислать свое определения и выразить свой суд». Значит, папской воле и предоставляется самый широкий простор ко вмешательству в дело церкви Константинопольской. Император при этом не может скрыть того, что водворение церковного мира будет не легко, так как немногие держат сторону Игнатия, а большая часть духовенства худо расположена к новому порядку вещей. Василий просит от папы присылки апокрисиариев, которые бы и занялись благоустроением церкви Константинопольской. «Да пришлет нам твоя святость апокрисиариев, чтобы церковь наша точнее и яснее узнала, в чем состоит воля твоя касательно духовных, подлежащих осуждению». «И так отец духовный – пишет в заключение император – и божественно чтимый первосвященник ускори исправлением церкви нашей и чрез борьбу с несправедливостью даруй нам обилие благ, т.е. чистое единство, общение духовное, свободное от всякого спора и всякой схизмы²⁰².

Передадим теперь содержание письма Игнатия, с которым он, подобно императору, обращается в Рим. Неандер замечает, что Игнатий в таком тоне обращается к папской кафедре, в каком быть может никто другой не обращался из Константинополя к ней, при обыкновенных условиях²⁰³. И это совершенно справедливо; например, письмо Игнатия, которое мы хотим анализировать, представляет совершенную противоположность с письмами в Рим от лица Фотия. «Для врачевания ран и повреждений в членах тела человеческого – так начинает свое письмо Игнатий – медицинская наука создала многих врачей; это страдание врачует один, другое – другой; здесь помогает ампутация, там обыкновенное врачевание. Для болезней же, которые существуют в членах Господа и Бога Спасителя (церкви), Сам высочайший Владыка учредил одного и единственного превосходнейшего и православнейшего врача – это именно тебя, твою братскую святость и твою отеческую любовь. Поэтому-то Господь и сказал Петру, великому и высшему из апостолов: ты – Петр и пр. Эти блаженные слова – рассуждает Игнатий – касаются не жребия только одного князя апостолов, но чрез него перенесено это назначение и на всех, кто после него и по его образцу были высшими пастырями, божественными и святыми первосвященниками древнего Рима. Вот вследствие этого, с самых древних времен, как скоро возникали ереси и противления законам, наследники князя апостолов старались искоренять и устранять эти плевелы и зло, как подражателе ревности Петра в вере Христовой»²⁰⁴. Таким образом, Игнатий вполне становится на точку зрения самих пап: он, как видно из этих слов, совершенно разделяет папские теории касательно важности и значения Римской кафедры в среде христианского мира. Да, это был не язык Фотия! – Затем Игнатий переходит к изображению того, как папа, ко благу церкви, воспользовался своею властью и в настоящее время, всячески противодействуя утверждению Фотия на кафедре Константинопольской. «И в наше время – продолжает Игнатий – твоя святость достойным образом приложила к делу дарованную тебе от Христа власть; ты, как искусный в военном деле и прекрасный полководец, вооружившись всепобеждающею истиною, этим сильным и непреодолимым оружием, низверг врагов истины; того, кто противозаконно присвоил себе божественное, похитил чужое добро, и чрез окно вторгся во двор овчий, подобно разбойнику, сделав своей добычей души многих, того, кто столько возгордился, что даже упорствовал против Бога всемогущего, того, кто в своей гордыни осмелился против твоего достоинства, святого и не подлежащего никакому осуждению, выдумать собор, как бы некоторого рода басню о гиппоцентаврах²⁰⁵, – этого-то человека, преисполненного всякого зла, ты своею апостольскою властью отрешил от общения церковного и, подражал апостола Петру, судом своих могущественных слов, поразил как нового Ананию, и, чрез удаление от духовного тела церкви, анафемою убил его, как второго Симона. А нас, потерпевших тяжелую несправедливость, ты, по своей справедливости и своей братской любви, присудил возвратиться к нашей церкви и на нашу кафедру, поступая, как обладатель апостольской и высочайшей власти, и с этим восстановил спокойствие и снова доставил церквам мир»²⁰⁶. Таким образом и Игнатий, подобно императору, выражает мысль пред лицом папы, что низвержении Фотия и возвращение его самого на кафедру, совершившиеся с восшествием на престол Василия, суть ничто иное, как точное и неуклонное исполнение воли папы Николая; и значит, все прежние домогательства, с которым и обращался прежде папа на восток, и которые так хорошо умел устранять Фотий, теперь новым патриархом Константинопольским открыто признаются, как законные и заслуживающие всякого одобрения. Печальное явление! Остальная часть Игнатьева письма посвящена вопросу о том, как поступить с различными духовными лицами в Константинополе, которые, оставаясь приверженцами Фотия, тем самым сделали себя, по суждению Игнатия, повинными и подлежащими суду. Игнатий усердно испрашивает у папы распоряжений на этот счет, как будто бы кроме «заморского епископа» – как называли папу древние Африканские епископы – никто не мог судить лиц, составлявших Константинопольский клир. При этом, может быть против воли собственной, Игнатий, подобно императору, указывает, как много в Константинопольском клире было лиц, не желавших подчиниться и не сочувствовавших церковному перевороту. Не говоря уже о лицах, посвященных Фотием, а их конечно, было не мало (Фотий был уже 10 лет патриархом), даже из тех, кто посвящен был самим Игнатием, и этих «большая часть по сознанию Игнатия, сделалась последователями и сообщниками Фотия, от начала до конца, и как бы по действию сатаны, по слишком сильному выражению Игнатия, показывает ко мне сильнейшую ненависть»²⁰⁷. В конце письма Игнатий, опять также, как и император, обращается с просьбою к папе прислать в Константинополь легатов с целью устроения благосостояния церковного: «да пришлются к нам викарии вашего блаженства, дабы мы с ними добре и по надлежащему устроили церковь нашу, и мы примем их как проведение Божие, являемое при посредстве верховного Петра и при посредстве вашего настояния. И да примут дела благое и целесообразное течение во славу Бога и вашей отеческой святости»²⁰⁸.

Папство, казалось, торжествовало и на Востоке!

К счастью, для восточной церкви, в это время на римской кафедре восседал не Николай, и не муж подобный ему, который бы сумел извлечь для себя выгоду из положения церкви Константинопольской, так послушно обратившейся за помощью в Рим, а Адриан II, уже дряхлый старик, не отличавшийся энергией. По крайней мере, первые же два папские письма к императору и Игнатию показали, что этот папа не способен был действовать при таких благоприятных обстоятельствах по своей инициативе. Письмо Адриана к императору есть простое выражение вежливости со стороны одного лица к другому, как будто бы дело шло о самых незначительных вещах, а не о такой великой жертве, какую, казалось, приносил Восток на алтарь папской церковной власти²⁰⁹. Несколько характернее письмо папы к патриарху Игнатию. Адриан пользуется случаем выразить мысль, что наконец-то и церковь Константинопольская хочет преклонить свою главу пред властью Римского первосвященника, но и эта мысль выражается скорее, как заученная, чем глубоко прочувствованная, сознанная. «Итак знайте – писал между прочим Адриан – при всем том, что предшественник наш, папа Николай, постановил и определил, касательно твоего лица и тех, кто претерпевал с тобою гонения, и касательно церкви Константинопольской, при всем этом, и мы пребываем и остаемся; и как он до самого смертного часа не переставал заботиться о вышеназванной церкви, так и мы последуем ему в делании; как последовали ему в чести, так последуем ему и в труде»²¹⁰. Весьма понятно, что папа не отказался от приглашения явить свой суд касательно церкви Константинопольской, и объявляет, что он готов вторгнуться в дела этой церкви, пусть только подробнее опишут её состояние. Папа писал: «Вследствие заботливости, по которой нам следует точно знать обо всех церковных делах, пусть будет донесено нашему апостольству о положении, порядках и делах церкви Константинопольской»²¹¹. Папа требует, при таких благоприятных условиях, только того от Константинополя, что предлагают великодушно и сам император, и Игнатий. Очевидно, что если Византийская церковь на этот раз ничем не поплатилась Риму за свою уступчивость, и если настоящее обращение к папе в будущем не имело никаких последствий, то в этом случае Византийская церковь обязана, кроме своей стойкости в большинстве членов своей иерархии, и еще неумелости папы Адриана воспользоваться, как должно, редким случаем.

По разным неблагоприятным для папы внешним причинам, Адриан не вдруг отправил от себя послов или апокрисиариев в Константинополь дли имеющего там быть собора, ограничившись сначала только письмами в Константинополь, содержание которых мы изложили сейчас. Между тем папа желал, независимо от собора Константинопольского, собрать у себя собор в Риме, на котором и должны были составиться решения и распоряжения касательно церковных Константинопольских дел. Чем должен был быть этот собор, каким характером отличаться по отношению к мнимому виновнику Константинопольских церковных нестроений – на это хорошо и ясно указывают уже и обстоятельства, и условия, при каких Адриан принимал новое Константинопольское посольство в Риме, отправленное сюда вслед за первым посольством. Поведение этого посольства при самом представлении папе, по нашему мнению, служило как бы программою и вместе поощрением для того образа действия папы и Римского духовенства, какой находим на Римском соборе, о котором мы хотим сказать. Посольство своим поведением в данном случае как бы говорило: чем хуже отнесется Рим к Фотию и его деятельности, тем лучше это будет принято при Византийском дворе, и Римская курия естественно после этого не сочла нужным сколько-нибудь церемониться с узурпатором Фотием, каким он считался в Риме. Папа Адриан с большою торжественностью принимает Византийское посольство: оно представляется Адриану в церкви св. Марии, окруженному духовенством и светскими сановниками. Папе вручены письма и подарки с самыми льстивыми словами по адресу папской заботливости о прекращении церковных Византийских смут. При этом разыгрывается некоторое весьма оригинальное, чисто – комедийное действие. Послы объявили, что, по воле императора и патриарха, они принесли с собой подлинный (?) экземпляр актов Фотиева собора (867 г.),²¹² осудившего папу Николая, и повергают эти акты на папский суд. Адриан отвечал, что он принимает эти акты и исследует их, дабы изобретатель собора, сочинитель превратных учений – т.е. Фотий – еще раз подвергся осуждению. Один из членов посольства, митрополит Иоанн, принес акты в собрание и бросил кодекс на землю, говоря: «ты проклят в Константинополе – обращение к кодексу, – будь проклят также и в Риме; тебя сочинил служитель сатаны Фотий, новый Симон, изобретатель всякой лжи; тебя повергает на землю служитель Христа Николай (речь как бы ведется от лица самого папы Николая), новый Петр, друг истины». Один из чиновников Византийских (спафарь Василий), член посольства начал топтать кодекс ногами и ударять мечем, говоря: «я думаю, что в нем сидит дьявол, который чрез уста своего сотоварища Фотия осмелился говорить то, чего не осмеливался сказать сам он». Папа, довольный такою сценою, распорядился, чтобы акты рассмотрены были на соборе в Риме²¹³. Но этот собор, на котором суждено было Фотию сделаться предметом всяческих поруганий, по независящим лично от папы обстоятельствам, не мог состояться в непродолжительном времени. Этот собор составился только уже в Июне 869 года; посольство Византийское должно было продолжительное время смиренно ожидать этого печального зрелища, в котором предметом всяческих хулений был главным образом борец папства – Фотий. Собор Римский 869 года собрался для обсуждений Византийских церковных дел и собственно для рассмотрения, как поступить с актами собора, направленного против папы Николая, и чего достоин за это Фотий. Собор открылся речью папы, прочитанною Римским архидиаконом Иоанном (впоследствии папа); эта речь исполнена была порицаний на Фотия; в ней говорилось: «отставленный и анафематствованый Николаем, Фотий не только не преклонился к покаянию, но, подражая Люциферу, который и по своём низвержении с неба оставался в своей гордыне, собрал сборище злых и обагренную кровию синагога – т.е. собор на Николая, – где он свой язык изощрял, по подобию змии, против неба, против верховной пастырской власти, врученной от Бога св. Петру, и где он предал позору и поруганию как папу Николая, так и теперешнего его наследника и его служителей»²¹⁴. Папская речь заканчивалась такими словами: «что был за муж наш отец Николай, вы все знаете; вы хорошо знаете его отличные нравы, его добродетели; вы знаете, как он в сумрачный период вашего полного зол времени взошел подобно звезде, или лучше сказать воссиял как феб в эфире паче всех звезд; вы знаете, как ни лестью нельзя было преклонить его, ни жестокостью смутить его... Взвесьте, любезнейшие братия и сыны, как поступить относительно собора Фотиева или его нечестивых актов; взвесьте строго и выскажите свое суждение свободно. Я с своей стороны ради закона Божия, ради сохранения канонов, преданных от отцов, ряди защиты привилегий апостольской кафедры, готов претерпеть все страдания и, если то необходимо, принять самую смерть. Понятно, собор вполне разделял мнение Адриана и о высоком папском значении Николая, я о великих преступлениях Фотия. Потому один из епископов, присутствовавших на соборе, встал и сказал громоносную речь против Фотия. «Фотий был отлучен и анафематствован – говорил епископ – и значит не мог созывать никакого собора, как осужденный он не мог судить никого другого. К нему – говорил оратор – относятся слова псалма: «Нечестие беззаконного говорит в сердце моем: нет страха Божия пред глазами его, ибо он льстит себе в глазах своих, будто отыскивает беззаконие свое, чтобы возненавидеть его; слова уст его – неправда и лукавство; не хочет он вразумиться, чтобы делать добро; на ложе своем замышляет беззаконие, становится на путь недобрый, не гнушается злом.» (Пс.35:2–5). «Папа должен отмстить – говорил оратор – за оскорбление своей апостольской кафедры, восстать на спасение народов; подобно Петру наказать лжеца Ананию или лучше сказать того, кто еще больше заслужил смерть; папа должен осудить собор Фотия так, чтобы и следа не оставалось от него, и пусть будет уравнен он с собором разбойничьим в Ефесе (449 г.). Те, кто принимал участие в соборе, или подписывал его акты, или защищает их, или скрывает их, – должны быть анафематствован, и если они устно и письменно не произнесут анафемы на акты, то таковые и в качестве мирян не должны быть допускаемы до церковного общения». После этого совершенно ясного осуждения собора Фотиева латинскими епископами, от лица папы предлагается еще категорический вопрос собору: «что сделать с этими актами»? Собор отвечал: «принимая во внимание, что худые речи портят добрые нравы, что, кто дотрагивается до смолы, тот пачкается ею, что эта книга ничем существенно не отличается от злых книг еретиков и схизматиков, так как она сочинена от схизматика и подражателя Диоскора и преисполнена всякою ложью и вредными догматами, то эта. книга должна быть на веки анафематствована и в глазах всех, в особенности греческих посланников, предана огню, чтобы чрез знакомство с нею не омрачилась чистота простодушных и чтобы души верующих не потерпели от неё какого-либо вреда. От начала до конца – говорил собор – несть в ней целости»²¹⁵. Этот приговор собора – заметим – действительно приведен в исполнение по заключении собора; кодекс актов был торжественным образом предан сожжению. Весь достойный собор вышел на ступеньки храма Петра, в котором было заседание; прежде чем книга брошена в огонь, каждый из епископов счел долгом попрать ее ногами; когда же книга была брошена в огонь, – по рассказу современника, – то она сгорала с каким-то зловонием и притом чрезвычайно быстро, хотя лил дождь, который должен бы затушить пламень; даже напротив, по словам того же писателя, каждая капля дождя падала на книгу, как масло в огонь, и пламень увеличивался, чему все греки и латиняне не мало дивились, прославляя Бога и пап Николая и Адриана²¹⁶. – Но возвратимся к рассмотрению деяний собора. Осуждение Фотиева собора против Николая и осуждение его актов было только прелюдией к другим не менее притязательным действиям в отношении к Востоку. Папа считает момент осуждения Фотиева собора 867 года удобным, чтобы подтвердить свой высокий церковный авторитет; и это разумеется делается не для Запада, который высоко чтил власть папскую, но для Востока, представляемого здесь некоторыми епископами.

По желанию папы на собор этот вносится для обсуждения положение, которое гласило: «Папа есть судия епископов и ни от кого судим быть не может». «Если – рассуждалось далее – восточные и произнесли анафему на папу Гонория по его смерти, то нужно взять во внимание, что он был обвинен в ереси (он был монофелит), ради которой и осмелились противиться своему начальнику, т.е. папе, его подчиненные т.е. восточная церковь, и притом никто, ни сами патриархи, не осмелились бы произнести на него осуждения, если бы не последовало на то согласия со стороны самого Римского престола». Иначе говоря: папу может судить только папа же. Далее указывалось и основание для такого воззрения на папскую власть. При короле Феодорихе, собравшиеся для суда над папою Симмахом епископы объявили, что созвание соборов принадлежит только папе, что они, епископы, не могут произносить суда над первою кафедрою и всякое дело, касающееся её должно быть предоставлено суду Божию. К своему сожалению, папа должен был сознаться, что однако греки не придают значения этому факту и не знакомы с ним. Да и каким образом в самом деле могло иметь общеобязательное значение определение частного, местного собора? Разве это определение принято было каким-нибудь вселенским собором? – Что же сказал на это предложение собор? Понятно, собор Римский вполне согласился такими воззрениями, и восточные епископы, присутствовавшие на нем, конечно не могли противоречить – по крайней мере это было не удобно, – такому мнению, которое выгодно было для папы и не достойно восточной церкви²¹⁷. – Наконец собор вообще изложил свои решения по вопросу о делах церкви Константинопольской в следующих положениях: 1) Фотием и Михаилом III собранный собор в Константинополе, на котором высказано неуважение к апостольской кафедре, должен быть уравнен с разбойничьим Ефесским собором, его акты должны быть анафематствованы, сожжены и повсюду уничтожены; все сочинения и письма, обнародованные Михаилом и Фотием, восстающие против папской кафедры, подлежат той же участи. 2) Два, собранные Фотием и Михаилом, собора против Игнатия, которых надлежит страшиться как богоубийственных, подлежат той же участи. 3) Хотя Фотий давно уже осужден и анафематствован, но вследствие новых покушений на права апостольской кафедры, и ради его лжи, обманов и распространения вредных учений (разумеется его окружное послание, в котором Фотий опровергал латинские неправильные догматы и обряды), он снова анафематствуется, осуждается и уравнивается с своим прототипом Диоскором. Впрочем – говорилось далее – (папа по-видимому хочет показать некоторую снисходительность к Фотию), если он устно и письменно подчинится требованиям пап Николая и Адриана, акты своего собора осудит и выкажет раскаяние в своих заблуждениях, то ему не будет отказано в причащении, какое допускается для мирян. 4) Те, кто согласился на тот нечестивый собор (867 г.) или подписал его акты, должны, в случае вступления в общение с Игнатием и послушания папским распоряжениям, собор анафематствовать и находящиеся у них экземпляры его сжечь, и они могут быть приняты только в церковное общение, но не больше, т.е. лица духовные лишаются своего сана. – Нужно заметить, что под актами собора, над которыми теперь произносится осуждение, значилась и подпись императора Василия (он подписался под ними в качестве кесаря); поэтому очевидно, грозный суд папский до известной степени касался и его личности. Папа однако ни мало не затрудняется этим обстоятельством, и собор объявляет, что император должен быть свободен от всякой sinistrae sententiae, так как подпись Василия подложна (sic), и он должен считаться благочестивым и православным императором. 5) Все, кто по обнародовании этого папского решения будет иметь у себя акты собора Фотиева, и вместо того, чтобы объявлять о них и сжигать, будет утаивать и защищать их, таковые подлежат отлучению, и, если это будут духовные, они должны быть лишаемы сана. Этот приказ – говорилось наконец – должен иметь значение не только в Константинополе, но и в патриархатах Александрийском, Антиохийском и Иерусалимском²¹⁸. Таков суд собора Римского; на этом соборе папа прямо выставляет себя всемирным судьей и повелителем всей церкви.

Таким образом все, что сделано было патриархом Фотием для блага Константинопольской церкви в борьбе с папскими притязаниями, – все это теперь, по суду папскому, с согласия Константинопольских властей, должно считаться беззаконным нарушением церковных прав. Сообразно с этими решениями собора Римского, и письма, с которыми отправляются папские легаты в Константинополь, выражают с одной стороны всяческие прощения на Фотия и его сторонников, с другой благословения на Игнатия и императора, которые с таким сочувствием отнеслись к распоряжениям папы Николая. Письма эти лишь в новом виде повторяют то, что положено было по делам Константинопольским на Римском соборе. В письме к Игнатию папа Адриан называет Фотия человеком «мирским, curialis, неофитом, хищником, прелюбодеем; сообразно с этим – лицам духовным, посвященным от Фотия, папа отказывал во всякий церковной должности. «Фотий – говорит папа – во всем подобен Максиму цинику, поэтому и посвящение его рукою или лучше сказать осквернение подобно опять посвящению Максимову»²¹⁹. Но чем больше выражает папа свою ненависть в отношении к Фотию и его сторонникам, тем с большим дружелюбием относится он к приверженцам Игнатия. «Лиц духовных – говорит папа – рукоположенных тобою или твоими предшественниками, если они благодаря Богу сопротивлялись хищнику Фотию и никаким образом не участвовали в бесчестиях и оскорблениях твоей святости и не присоединялись к тем, кто считал тебя низложенным, – таких мы определяем считать блаженными и треблаженными и причислять к исповедникам Христовым»²²⁰. Всем, посвященным некогда от Игнатия, даровалось папою под некоторыми условиями прощение, если они так или иначе участвовали в узурпаторских делах Фотия, за исключением одного случая, которого папа простить не может. «Если же кто из них добровольно подписался под актами нечестивого собора, собранного в Константинополе (в 867 г.) в оскорбление апостольской кафедры, – таковые не заслуживают никакого прощения²²¹. Папа не мог извинить дерзости против апостольской кафедры, не подлежащей ничьему суду; такие дерзновенные, по его мнению, должны считаться подобными Диоскору. Затем папа дает некоторое наставление касательно актов собора Римского, которые теперь посланы были в Константинополь. Папа говорит: «акты собора, собранного нами в церкви Петра, пусть будут на соборе Константинопольском подписаны всеми, и списки с них да хранятся заботливо в архивах церкви»²²². Адриан хочет увековечения для своих распоряжений, направленных против Фотия, который был так ненавистен для пап. – В письме к императору Василию папа дает понять ему, что так и следовало поступить, как поступил он, т.е. всегда обращаться в важных случаях к Римской кафедре, которая всегда, по суждению папы, врачевала часто болящую церковь Константинопольскую. В сознании своих высоких прав пала писал императору: «Ты понял, как мы узнали это из твоих писем, какими ранами страдает церковь Константинопольская; ты понял ясно и то. что врачевать эти раны может только наша апостольская кафедра: поэтому-то ты и стал искать такого врачевания у ней. Да и всегда так бывало, что церковь Константинопольская, терявшая свою Крепость, при пастырях недостойных, которые там часто встречаются, получала свою крепость и силу, вследствие врачеваний её тою же Римскою кафедрою. Вывали ли в числе её пастырей заблуждающиеся или подвергавшиеся гонениям и несправедливости – Римская кафедра не переставала помогать церкви Константинопольской: первым она указывала путь исправления, вторым протягивала руку помощи»²²³. Затем, обращаясь к теперешнему состоянию церкви Константинопольской, Адриан с одной стороны выражает свое мнение касательно духовных, замешанных в деле Фотия, с другой стороны делает некоторые новые распоряжения касательно актов собора 867 года, которые так беспокоили папу. «Относительно священников и прочих – говорит папа, – которые, нарушая мир церковный, стремились разрушить единство церкви и многое совершили в противность брату нашему Игнатию, и о которых ты по обычаю прежних императоров (sic) испрашиваешь распоряжений, – о них, замечу, так как они не одинаково погрешали, то и подлежат неодинаковым определениям; но надлежащее решение о них будет постановлено, когда о степени их виновности возвестят нам наши легаты». Касательно же актов собора 867 года папа в письме к императору делает такое внушение: «Все экземпляры этого собора, по отобрании их от владельцев, должны быть сожжены на Константинопольском соборе в присутствии членов этого собора, так чтобы не оставалось у кого-либо черты единой, или йоты единой от списков с этих актов, под опасением лишения сана церковного или отлучения от церкви. Относительно же тех, кто вздумал бы скрывать их или беречь для потомства, пусть твоя мудрость выдаст гражданские узаконения, по которым таковые и должны подвергаться на наказанию»²²⁴.

Папа, как видно из этих писем, хотел с полною свободою заправлять ходом церковных дел в Константинополе; он полагал, что в самом деле церковь Константинопольская наконец признала его мнимо-высокие права в церкви. Но как обманулся он в своих ожиданиях!

Это показали обстоятельства собора Константинопольского 869 года и события в Константинополе, сопровождавшие оный.