III. Борьба папы Николая I-го с патриархом Фотием

Письмо Фотия к папе тотчас после собора 861 года, – содержание письма: Фотий ратует за самостоятельность и права Константинопольской церкви; – ответное письмо папы (862 г.), в котором он излагает учение о главенстве римской церкви и отвергает ·патриаршеское достоинство Фотия; – другое письмо папы к императору Михаилу III (того же 862 г.), с указанием необходимости низвергнуть Фотия с кафедры. – Дальнейшая фаза в развитии борьбы Николая с Фотием: папа лишает этого Константинопольского патриарха не только епископского достоинства, но и звания простого клирика (Римский собор 863 г.); – новое письмо императора в папе (865 г.), составленное в интересах защиты независимого положения Константинопольской церкви; – ответное письмо папы к императору, выражающее притязании римского епископа на власть в церкви Константинопольской и уничижающее права и достоинство этой последней, – в этом же письме Николай требует, чтобы Фотий и Игнатий прибыли на суд папы в Рим, или же, чтобы они прислали сюда для той же цели уполномоченных каждый от себя; пренебрежительное молчание Востока вместо ответа на это письмо. – Последствия письма папы Николая († 867 г.) к императору Михаилу и Фотию, – причем в первом из них он объявляет, что «Фотий никогда не дождется снятия с него запрещения священнослужения и утверждения в патриаршеском достоинстве» – Замечания о Константинопольском соборе 867 года, провозгласившем осуждение на папу Николая.

Папское посольство возвратилось из Константинополя в том же 861 г. Папа остался крайне недоволен действиями своих легатов; не того ожидал он от их деятельности. Вслед за возвращением папских послов в Рим, из Константинополя прибыло посольство от императора Михаила III и Фотия. Но эго посольство не только не умиротворило папу, а повергло его еще в большую досаду. Полученные письма от императора и Фотия говорили с папой в таком роде, какого никак не могло выносить его гордое сознание своей власти и значения. Письмо императора не дошло до нас, но и по письму Фотия можно уже судить, как должно было подействовать на папу византийское посольство. Письмо Фотия чрезвычайно интересно. Оно должно было показать папе, с каким сильным соперником ему пришлось иметь дело. Все папские расчеты должны были разбиваться об эту скалу. В своем письме Фотий является могущественных и решительным борцом за права и независимость церкви Константинопольской. Это были уроки, какие горько было выслушивать папе. В этом письме Фотий прямо давал знать папе, что он не страшен для Фотия: «Если кто либо, – говорил Фотий, – дозволит себе необдуманное осуждение другого, то последний может не обращать на это внимания, а первый должен прийти в раскаяние»¹³⁷. С особенною силою Фотий устраняет здесь возражения, какие делались папою против его посвящения из мирян. «Говорят мне: каноны нарушил ты, потому что из мирян вдруг возведен во епископы. Но что это за каноны, какие нарушены здесь? Церковь Константинопольская до сего дня не принимала подобных канонов. Только там нарушение канонов, где они действительно находятся в практике, но где они не преданы для соблюдения, там на несоблюдении их нельзя основать упрека о презрении законов»¹³⁸. В этих словах Николай должен был найти много прискорбного для себя при его стремлениях. Ими прямо говорилось, что все те узаконения пап Геласия, Льва, Целестина и проч., которые считались обязательными на западе, и в которых выражалась авторитетность папского престола, ни во что ставятся востоком. Фотий открыто заявляет, что церковь Константинопольская считает себя свободною от правил чуждого для неё происхождения. И однако папы только и сильны были узаконениями, которые обязаны были происхождением самому папству. Фотий историческими примерами доказывает, как мало практика Византийской церкви знала папские требования в данном случае и как странны они были бы в приложении к этой практике. Фотий говорит: «так как ради меня и вместе со мною должны бы подвергнуться опасности быть поруганными и св. и блаженные отцы, занимавшие до меня эту кафедру, каковы Никифор и Тарасий, возведенные из мирян в епископы, – а это были мужи, соделавшиеся яркосветящимися светильниками нашего времени и могущественными провозвестниками, утверждавшими истину как своею жизнью, так и учением, – то я считаю нужным нечто прибавить к сказанному уже. Я показываю, как эти мужи возвышены над всяким порицанием и не могут быть предметом жалоб. И если никто не осмеливается осуждать их, то вооружающийся против избрания епископов прямо из мирян очутился бы в противоречии с самим собою, так как эти мужи возвысились прямо из мирского состояния. Эти мужи – Никифор и Тарасий светившие в земной жизни, подобно звездам, – неужели должны считаться возведенными к церковному управлению вопреки канонам и благочинию церковному? Прочь от меня подобный язык! И из уст другого я не могу слышать ничего подобного. Ибо они были строгими стражами канонов, ревностными борцами за религию, обличителями нечестия, светильниками мира в духе Писания. И если они не соблюдали канонов, которые им были неизвестны, то кто может осуждать их за то? они сохраняли те правила церковные, которые им были преданы, а потому они и прославлены от Бога. Ибо сохранять преданное есть дело достойное твердых характеров, а водиться стремлением к нововведениям, вследствие которого не преданное без особенной надобности возводилось бы в закон, – говорит Фотий но без явного желания указать папе на многие нововведения в Римской церкви, – есть дело человека, желающего таких нововведений и в заблуждении колеблющегося туда и сюда. Многие церковные правила одним преданы, а другим неизвестны. Кто принял их и однако нарушает, тот достоин наказания, но кто не имеет их, почему должен подвергаться наказанию?»¹³⁹ Эти суждения Фотия должны были казаться очень жесткими для папы: ими говорилось, что не все, к чему захотелось бы ему принудить церковь Константинопольскую, может иметь, удачу. Фотий не только не хочет быть послушным орудием папских желаний, но он даже берет на себя смелость критически оценить все, с чем обращается папа к Константинопольской церкви. Не этого ожидал папа от патриарха, которого желал взять в свои руки. Затем, в своем письме к папе Фотий развивает самый возвышенный взгляд на церковь, достойный такого Великого мужа, каким был этот патриарх Константинопольский. Защищая самобытность и самостоятельность положения церкви Константинопольской, которая не может и не должна следовать воле и законам со вне привходящих в нее, хотя бы то было от самого папы, Фотий раскрывает, как много в отдельных церквах местных особенностей в церковных учреждениях, которые, появившись вследствие свободного естественного развития их, не мешают им быть однако истинными церквами. Если папа в своих требованиях хочет свести все к той норме, какая существовала в церкви Римской, как облеченной, по папской теории, высшею юрисдикцией¹⁴⁰, то напротив Фотий, указывая имеющие свои основания разности в церквах, дает заметить папе, что истинность и святость церкви далека заключается не в том, в чем хочет видеть их Рим. Вот как рассуждает Фотий. «Что утверждено чрез определения вселенских соборов, то все должны сохранять. Но что какой-либо из отцев частным образом постановил, или что узаконил местный собор, то хотя не может быть рассматриваемо как легковерие в практике соблюдающих оное, но за то и не принимающие подобных узаконений не подвергаются никакой опасности, если не соблюдают их. Так одни бреют и стригут бороды сообразно с местными обычаями, а другим это запрещено соборными постановлениями. Так мы постимся только единый субботний день, и если бы стали поститься и в прочие субботние дни, то это было бы достойным осуждения, но другие постятся более чем в одну субботу, и тамошнее предание считается утверждающимся на обычае, вопреки канонам, и с этой точки зрения избегают осуждения. В Риме ни один священник не может жить в законном браке, но мы научены только единобрачных возводить во священники, и если кто отказывается принимать из рук их евхаристию, то мы таких отлучаем. Далее, у нас всякий производящий кого-либо из диаконов во епископы, обходя степень пресвитерскую, осуждается как тяжкий грешник, но у некоторых как из пресвитеров, так и прямо из диаконов возводят во епископы. Различны притом молитвы и обряды, которые совершаются при посвящении в различные священные степени. Во многих странах совершенно запрещено монахам употребление мяса не ради отвращения к нему, но ради воздержности, но в иных местах соблюдается такое воздержание только в известное время. Я слышал от людей достойных веры, что в Александрии от имеющего быть епископом требуется обет – никогда не воздерживаться от мясных яств, что вошло здесь в обычай по какому ни будь особенному случаю. У нас монахи не отказываются от своей одежды, когда принимают обязанности клирика, но у иных это бывает наоборот: если монах возводится в епископы, он отлагает свои прежние одежды и подстригает волосы на голове»¹⁴¹. Некоторые из указанных Фотием разностей заимствовались им из практики самой Римской церкви. Говоря подобным образом о разностях в некоторых учреждениях в церквах, Фотий хотел дать понять Николаю, что мало доброго может выйти, если каждая церковь притязательно будет навязывать другой свои обыкновения. И если папа хочет сохранить истинно дружелюбные отношения к церкви Константинопольской, он тогда только достигнет этого, когда учреждения своей церкви не будет насильственно предписывать другой: на это ни одна церковь не имеет права, следовательно, и сама Римская, которой Николай думал придать авторитет в ущерб чести и независимости остальных церквей. И если церковь Римская, находя в Константинопольской нечто отличное от неё, станет требовать от последней непременно сообразоваться в своих учреждениях с собою, то также могла поступать и церковь Константинопольская находя её отступающею в тех же отношениях от своих норм церковных. Но чего не желает Римская церковь в отношении к себе со стороны другой церкви, того пусть не требует и со стороны других. В этом случае папа должен был выслушать такой урок об отношении церквей, какого не приходилось ему выслушивать ни от кого другого на западе. Новое разочарование ожидало папу и по вопросу об Иллирийских провинциях, какие просил Николай подчинить ему. Папа должен был считать эта дело окончательно проигранным. В заключение своего подробного письма Фотий говорил об этом следующее: «Что касается до Иллирийских и других церквей, возвращения которых вы требуете, то мы охотно бы это сделали, если бы оно от нас зависело, но эта задача государственная, ибо дело идет о пределах и границах»¹⁴².

Из письма Фотия папа Николай не только должен был узнать о том, что все надежды его не исполнились, но также и понять, какого опасного врага он встречает на пути к осуществлению своих папских идеалов. Начало это не обещало для папской системы ничего доброго на востоке.

Понятно, как подействовало это письмо Фотия на Николая, какое впечатление оно произвело на него. Папа отвечает на письма императора и патриарха целым потоком угроз, укоризн, изобличений и прещений.

По суждению Гергенретера, церковь Византийская в обстоятельствах низложения патриарха Игнатия, возведения на его место Фотия и в обстоятельствах Константинопольского собора 861 года, так мало обратившего внимания на папские притязания по отношению к востоку, показала миру, что она, церковь Византийская, разлагалась внутренне, падала, погибала. Папа Николай I при таком положении вещей хотел явиться спасителем и восстановителем этой погибающей церкви. Папа будто бы хотел «спасти Византийскую церковь от всяческой тирании», хотел «восстановить нарушенное право», хотел «протянуть ей спасающую руку», хотел «оказать ей помощь»¹⁴³. Теперь посмотрим, действительно ли факты сношений Николая с Византией доказывают, что папа именно это, а не что другое, имел в виду, вмешиваясь в дела Константинопольской церкви?

Папа никак не хотел примириться с той неудачею, какою кончились его отношения с Византией по поводу Фотия. Доселе папа не высказывался еще решительно ни за Игнатия, ни за Фотия; он готов был примириться с положением вещей, каковы бы они не были, если только церковь византийская признает за папой права высшей юрисдикции, если она не поскупится подарить ему Иллирийский экзархат. Надежды папские рушились; оставалось еще испробовать не приведут ли к цели прощения, обличения, и угрозы. В этом именно духе и составлены папою письма, писанные им в Константинополь вскоре после собора 861 года. Папа написал отдельное письмо к Фотию, и отдельное к императору Михаилу.

Войдем в анализ этих писем. Письмо Николая к Фотию от 18 марта 862 года начинается весьма широким изложением учения о главенстве Римского первосвященника. В прежних письмах папа далеко еще не так твердо и решительно настаивал на этой идее, но это совершенно понятно, если возьмем во внимание, что с одной стороны Николаю теперь с особенною силою нужно было доказать непослушной Константинопольской церкви, что он имеет право судить и рядить в этой церкви, с другой стороны – папе предлежала задача побудить к умеренности или даже к полному молчанию Фотия, голос которого с такою силою раздавался в защиту самостоятельности церкви византийской против чьих бы то ни было притязаний, хотя бы это были и притязания Римского первосвященства со всякими его декреталиями. Папа открывает письмо к Фотию следующих учением о положении папы в среде церкви Христовой. «Господь и Искупитель ваш Иисус Христос, благоволивший для нашего спасения родиться от Девы, дабы стать в конце времен истинным человеком, как Он был прежде веков истинным Богом, даровал Петру, князю апостолов, власть вязать и решить на небе и на земле, и право открывать двери царства небесного. На твердости веры этого апостола Он удостоил утвердить Свою святую церковь, ибо сказал ему: ты – Петр (Мф.16:18) и пр. В силу этого обещания строилась церковь и продолжает существовать, не подвергаясь опасности со стороны врагов. Св. Петр, князь апостолов, и вратарь царства небесного по праву пользовался главенством в ней (что известно всем православным мужам). А после него, викарии его (т е. Римские епископы), искренно служа Богу и охраняя ее от нападений вражеских, достойно правили Церковью и заботливо пеклись об управлении Господними овцами. К числу этих лиц всемогущему Богу благоугодно было сопричислить и меня недостойного. Вся церковь верующих от этой то св. Римской церкви, которая есть глава всем церквям, требует, на ней лежит забота о поддержании целости веры, она разрешает грехи тех, кто достоин этого, и чрез нее испрашивается благодать Искупителя Господа. Поэтому мы (папы), как скоро нам поручено все это, должны быть заботливы и с ревностью смотреть за стадом Божиим, в особенности, когда жадные волки с открытою пастью нападают на него, желая растерзать его, о чем мы знаем и по слуху, и по опыту. И хотя нас разделяют от них (т.е. жадных волков) большие пространства земли и моря, как что мы не можем лично присутствовать там, тем не менее пусть ряд писем заменит наш живой голос, чтобы и на нас не взводили вины молчания, и слушающие не могли отговориться неведением. И да утверждается истина, что св. Римская церковь, чрез св. Петра, князя апостолов, сделалась и есть глава всех церквей, и что от неё зависит ненарушимое и непоколебимое удержание порядка и управление во всех церковных делах ее, должны вопрошать об этом и следовать её голосу. Поэтому все, что утверждается авторитетом римских первосвященников, все это должно твердо и неприкосновенно содержаться и никакое самоволие не должно иметь место здесь"¹⁴⁴. Вот урок, какой прежде всего приходится выслушать от папы и Фотию и всей церкви Константинопольской. Спрашивается: неужели это голос человека, протягивающего «спасающую руку» Византийской церкви?

Поставив этими предварительными рассуждениями власть папскую на недосягаемую высоту, указав в ней авторитет, пред которым должна послушно замолкать вся церковь, следуя беспрекословно распоряжениям, выходящим от этой власти, папа затем в письме переходит к самому рассмотрению церковных событий в Константинополе. При таком значении папской власти, на какое выражал притязание Николай, кажется не было бы удивительным, если бы он прямо высказал свой праведный и безапелляционный суд над виновником церковных движений в Константинополе, но папа не хочет этого: он сначала думает опровергнуть те аргументы, которыми защищал себя Фотий, когда вопрос касался посвящения его из мирян в епископа. Т.е. папа желал доказать Фотию, что тот всецело неправ. Фотий в данном случае ссылался на пример Нектария, избранного на втором вселенском соборе, прямо из мирян в епископа Константинополя. Папа находит неправым Фотия, когда этот ссылается в свою защиту на образец Нектария. Николай говорит: «Нектарий избран потому вторым вселенским собором, что в то время нельзя было найти между клириками Константинопольскими никого, кто бы не был заражен тьмой злейшей ереси арианской»¹⁴⁵ Не думаем чтобы этот аргумент папы имел какое-либо особенное значение и силу: ни откуда не известно, чтобы поголовно вся Константинопольская церковь заражена была арианством: да это вовсе и неверно: в особенности если возьмем во внимание многоплодную деятельность Григория Богослова, с таким успехом боровшегося пред вторым вселенским собором с арианской ересью в Константинополе. Нет сомнения, что Нектарий выбран был потому, что его личные качества делали его достойным сана епископского, хотя он и был мирянином. Фотий далее в свою защиту ссылался на пример св. Тарасия, избранного в патриарха Константинополя тоже из мирян пред седьмым вселенским собором. Папа против этого замечал, что, современный событию, Римский первосвященник Адриан не одобрительно смотрел на подобное избрание, и единственно потому не противился оному, что Тарасий показывал себя ревностным борцом за иконопочитание¹⁴⁶. Но, во-первых, какое значение могло иметь для церкви Константинопольской одобрение и неодобрение со стороны Римского первосвященника? – что приписывал себе папа, того не приписывала ему церковь: авторитет папы для церкви был условным. Во-вторых, Тарасий не нашел порицания своему избранию со стороны VII вселенского собора, который, имея власть высшую власти всякого отдельного патриарха, тем самым не возбранил на будущее время, смотря по потребности церкви, избирать епископа из мирян. – Что касается до ссылки в свою пользу со стороны Фотия на примеры в западной церкви – именно на пример св. Амвросия, то папа, ослабляя силу Фотиева аргумента, замечал, что Амвросий выбран по чудесному случаю, и, следовательно, Фотий не может указывать на этот случай, как на оправдание своего избрания¹⁴⁷. На это вот что нужно сказать: Гергенретер смотрит на папу Николая, которому случилось быть современником Фотия, как на особенное благодеяние Божие, так как Николаю, по суждению Гергенретера, выпал жребий сокрушить гордыню церкви византийской; поэтому, кажется, не будет особенною притязательностью со стороны церкви восточной смотреть на Фотия, как на особенное орудие Промысла, дарованное, при таких исключительных и особенных условиях, для сохранения этой церкви на будущее время от притязаний папских: ведь не из известно, что сталось бы с Церковью византийской, если бы на место Игнатия избран был не муж ума и величайшей энергии Фотий, а лице слабое, бесхарактерное. Разобрав аргументы, которыми Фотий защищал себя, Николай делает такой вывод: «ты же не только из мирского состояния вдруг ринулся к кормилу церкви Константинопольской, вопреки разуму св. отцев, но даже захватил в церкви Константинопольской престол Игнатия еще при жизни этого мужа, и сделался как бы прелюбодеем (moechus); и так, имея власть в своих руках, мы меньше всего расположены дать свое согласие на твое поставление, как дело законное»¹⁴⁸.

Особенно возмущало папу в аргументах Фотия то, что он пренебрежительно относился к декреталиям папским, так как Фотий не стесняясь говорил папе в письме, что церковь Константинопольская вовсе и не знакома с подобными церковными узаконениями, за какие Николай выдавал папские декреталии. Николай с нескрываемою досадою писал Фотию: «ты говоришь: ни собора Сардикийского, ни декреталий св. первосвященников вы не имеете и не принимаете – этому мы не верим. В особенности это нужно сказать о соборе Сардикийском, который происходил в ваших странах, и который приняла вся церковь Константинопольская, или, что должна была непременно сделать, не удержала его? Почему вы не имеете и не сохраняете декреталий, которые изданы первосвященниками первой кафедры, – церкви Римской, авторитетом и санкцией которой утверждаются все соборы и даже вселенские (sancta concilia), получая от него свою твердость? Уж не потому ли, как ты говоришь, они не соблюдаются в церкви Константинопольской, – что они говорят вопреки твоему избранию, не потому ли, что они не допускают избрания из мирян в епископы? Если в самом деле вы не имеете у себя подобных декреталий, то это свидетельствует о вашем нерадении и беспечности; если же имеете, и однако не соблюдаете их, то вы заслуживаете порицания и поношения за дерзость»¹⁴⁹. Вот в каком роде проявлялось благородное негодование папы Николая за несоблюдение Церковью Константинопольскою – чего же? – папских декреталий! Папа возмущен тем, что правила собора Сардикийского не соблюдаются в церкви восточной; но это упрек папа не мог делать одному Фотию, он должен был сделать его и VII вселенскому собору, на котором председателем был Тарасий, выбранный в епископы из мирян: не должен ли был этот факт показывать Николаю, что, если церковь восточная и принимала собор Сардикийский, то не безусловно? Но нужно помнить, что на западе правила собора Сардикийского выдавались за правила собора Никейского 1-го вселенского: это-то собственно и побуждало папу особенно навязчиво указывать на значение собора Сардикийского для церкви. Еще страннее упрек Николая, обращенный к церкви Константинопольской, в несоблюдении папских декреталий. Допустим даже, что здесь разумеются не лжеисидоровы декреталии, на чем настаивает Неандер¹⁵⁰, и что так не нравится Гергенретеру¹⁵¹, все-таки уважение к папским декреталиям могло основываться только на идее о папском главенстве в церкви, а как скоро подобная идея не разделялась, как это и было в церкви восточной, то подобное навязывание декреталий нужно было считать и было непростительною притязательностью. Это хорошо понимал Фотий! На этом то и основывалось его замечание в письме к папе, что Константинопольская церковь не имеет и не соблюдает папских декреталий.

В заключение своего письма к Фотию папа Николай выражает наконец свой суд касательно событий в Константинополе. Фотий не признаётся в достоинстве патриарха, а Игнатий восстановляется в своем достоинстве – вот что определяет папа. Николай писал: «св. Римская церковь признает Игнатия остающимся в прежнем его достоинстве, так как за ним не открыто никакой вины, тебя же (Фотия), возведенного на престол вопреки благоразумию и в противность отеческим преданиям, та же церковь не считает возведенным в патриаршее достоинство»¹⁵². Если сравним это папское решение по делу Фотия и Игнатия с решением папы по тому же делу до собора 861 года, то мы легко найдем, что папа в данном случае заговорил другим языком с Фотием. Прежде папа не становился прямо ни на ту, ни на другую сторону – не стоял ни за Игнатия, ни за Фотия. Теперь же когда отношения с Фотием показали, что от него мало можно было ждать добра для папского возвеличения, – Николай не обинуясь порывает связи с Фотием. Он прямо и безусловно объявляет, что Фотий не есть и не может быть патриархом Константинополя: как будто бы папа не мог отнестись к Фотию подобным образом и ранее, когда он хорошо знал о посвящении Фотия из мирян, что однако же не мешало папе подавать Фотию некоторые надежды (видно дело не в канонах!). Папа впрочем чувствует, кажется, что он слишком далеко зашел в своих прещениях, а потому, желая несколько смягчить тон своего письма, пишет Фотию: «не подумайте, чтобы мы имели к вам какую-нибудь ненависть или действовали по пристрастью, или гневались на ваше посвящение без основания: нами руководит ревность к преданию отцев; мы хотим, чтобы церковь Константинопольская по давнему обычаю, ради своей твердости и непоколебимости, прибегала к церкви Римской и таким образом сохранялась невредимою, без порока, без преткновений, без нарушений правил»¹⁵³. Но конечно и сам папа не верил в искренность своих слов, а еще менее мог верить в искренность их Фотий, который хорошо понимал, на чем собственно основывалось такое ревнование Николая о церкви Константинопольской.

Перейдем к рассмотрению другого документа, относящегося к этому же времени в истории раздоров церкви Римской с Византийской. Мы разумеем письмо папы Николая к императору Михаилу от 19 марта того же 862 года. Нет надобности разбирать в подробности это письмо; по большей части оно повторяет те же мысли, какие изложены в сейчас рассмотренном письме папы к Фотию. Отметим в нем лишь некоторые более решительные суждения, которые произносит в нем папа касательно Фотия. Так, папа в нем проводит некоторую параллель между Игнатием и Фотием, и, восхваляя первого, не находит довольно слов для порицания второго. «О славнейшем муже Игнатии, пишет папа, мы знаем, что он и заманит родом, и с ранних лет проходил должности церковные, неся монашескую жизнь, и сделался епископом с согласия всего клира. А о Фотие же, напротив, нам известно, что он не проходил никаких церковных должностей, но вдруг из мирского состояния возведен в сан епископа. Поэтому – решает Николай, – мы положили в своем мнении и настаиваем не признавать патриарха Игнатия осужденным за что-либо, а Фотия мы ни в каком случае не приемлем. Мы не можем равнодушно переносить того, что Игнатия, ни в чем неповинного, низлагаете, осуждаете и изгоняете, а Фотия из мирского состояния безрассудно возводите на его место в епископа; в особенности потому мы не можем сносить всего этого, что мы повелели дело их обоих – Игнатия и Фотия – исследовать и нам о них донести, не определяя ничего. Поэтому – замечает Николай – мы ни в каком случае не даем своего согласия ни на низложение Игнатия, ни на епископское достоинство Фотия, пока истина, всячески затемняемая ложью, не возблестит для моих очей»¹⁵⁴. Требуя осуждения Фотия и возведения Игнатия на кафедру Константинопольскую, папа Николай, однако, глубоко сознает, в какое ложное положение в данном случае поставили его собственные легаты, согласившиеся в Константинополе признать status quo церковных дел. «Вы находите – пишет папа – что легаты наши, после осуждения патриарха Игнатия, сочли долгом осудить и отринуть и самое посвящение его в патриархи: но мы никак не потерпим этого; мы ни в каком случае не осудим Игнатия и признаем Фотия за прелюбодеяние»¹⁵⁵. Другими словами, папа не такого исхода ожидал от посольства своих легатов в Константинополь по делу Фотия с Игнатием, а потому и слышать не хочет о том, с чем согласились, вопреки интересам и видам Николая, легаты его в Константинополе. Чего же теперь хотел бы папа? Он хотел бы, чтобы и в этом деле, и при других случаях, церковь Константинопольская не отказалась бы следовать велениям папским: вот чего хотел папа. Об этом он и говорит далее в письме к императору. «Светлейший Август! увещеваем, убеждаем и своею апостольскою властью возвещаем вам – воспротивьтесь тем, кто, по своему самоволию восстал против предстоятеля церкви Константинопольской: этого низлагают, а другого поставляют на его место, и все это делают без нашею ведения, Ведь, увы, отсюда-то и происходят часто неустройства в ваших восточных церквах»; и на будущее время – убеждает папа – «главным образом старайтесь о том, чтобы, если случится что-либо такое, из чего могла бы возникнуть схизма, поспешить за советом к нашей церкви и вести дело сообразно с этим советом»¹⁵⁶. Т.е. папа Николай требовал ни больше ни меньше, как того, чтобы Фотий был низвергнут, пробыв уже несколько лет патриархом, а Игнатий был снова восстановлен в своем достоинстве, пробыв тоже несколько лет в изгнании, и это учинить без всякой основательной причины, единственно потому, что так – угодно папе. Можно себе вообразить, какой соблазн, какое нестроение возникли бы в церкви, если бы это действительно случилось. Еще меньше мог ожидать папа, что церковь Константинопольская согласится обращаться за советом в нужных церковных вопросах к церкви Римской, когда такое обращение всегда могло грозить опасностью самостоятельности церкви; ибо папы могли давать советы не в качестве друзей, а лишь в качестве владык. Понятно, что папа ничего из желанного не дождался от Византии и потому он счел своим долгом изменить свою политику в отношении к Константинополю.

Патриарх Фотий и император Михаил не сочли долгом отвечать на папские послания 862 года. Очень может быть, на этом дело и кончалось бы. Т.е. дела церковные в Византии приняли свое правильное, ненарушимое течение, и папа успокоился бы, не находя возможным провести идею своего власти на востоке, как, по-видимому, давался к тому случай восшествием Фотия на престол. Но обстоятельства, однако не позволили остановиться ходу дел на этом. Вскоре папа снова завязывает отношения с Византией, и притом в тоне, самом угрожающем для Фотия и лиц, составлявших его партию из духовенства. Главным поводом к этому было обращение к папской помощи со стороны некоторых духовых лиц, приверженных к Игнатию и со стороны самого Игнатия. В главе этих лиц был архимандрит Феогност; он от лица Игнатия подал папе Николаю апелляцию, требуя суда папского касательно происшествий Константинопольских. Апелляция эта написана была в тоне весьма выгодном для папских притязаний. Для нас с вашими целями не особенно важен вопрос: была ли эта апелляция подлинно апелляцией самого Игнатия, или она, помимо его прямой воли, составлена Феогностом, ходатаем по делу Игнатия в Риме (мы, впрочем, более склоняемся в пользу первого мнения, потому что ни откуда не видно, чтобы Игнатий порицал Феогноста за эту апелляцию и отказывался от неё, как не принадлежащей ему). Важно то, что эта апелляция снова дает повод к прервавшимся было отношениям Рима с Константинополем. И с этим раздор Рима с Византией достигает новой фазы своего развития. Николай, всецело и безусловно становясь на сторону Игнатия, всячески, всеми анафемами громит супротивного Фотия. Наслушавшись небылиц и сказок от Феогноста и других Игнатиан, прибывших в Рим, о нечестии и злоупотреблениях Фотия и его партии, папа считает обязанностью своей апостольской власти на соборе Римском 863 года произнести решительное осуждение на Фотия, причем, как необходимое следствие – требовалось восстановление Игнатия в патриаршем его достоинстве и правах. Соборный акт папа Николай переслал в Константинополь на имя императора Михаила.

В первом определении этого собора с подробностью излагаются мнимые преступления Фотия, за которые наконец и произносится осуждение на него. Определение гласило: «Фотий принадлежит к схизматикам; он, посвященный вдруг из светского звания, отнял престол у патриарха Игнатия, похитил невесту Христову (церковь Константинопольскую) у жениха её Христа, он пришел к стаду Господню не чрез дверь, которая есть Христос, но вторгся по подобию вора и разбойника отъинуду и как насильственный и неистовый прелюбодей напал на нее; он ежедневно и не стесняясь входил в общение с осужденными и анафематствованными, и, вопреки своему обещанию, ничего не предпринимать худого против патриарха Игнатия, собрал собор, (861 г.) на котором он, вместе с другими лицами осужденными, анафематствованными и без определенных кафедр, как равно и с теми, от кого он неправильно был посвящен, и кого он сам безрассудно возвел в духовные должности, осмелился произнести отлучение на епископа нашего Игнатия и наложить на него анафему. Он всеми способами постарался отвратить наших легатов от исполнения возложенных на них обязанностей, так что они, не только ничего не сделали из того, что им было велено, но даже явились нарушителями, всего, что им было приказано. Он доселе не перестает поражать гонениями св. церковь, неслыханными наказаниями и пытками мучает Игнатия, и всех стоящих за истину и веру готов подвергать смерти. За все это папа налагает наказание на Фотия, приговор о котором он формулирует в следующих вычурных выражениях: «За все совершенное Фотием, вопреки евангельским, апостольским, пророческим и каноническим постановлениям, во имя Всемогущего Бога, св. князей апостолов Петра и Павла, всех святых, и во имя авторитета шести вселенским соборов¹⁵⁷, по суду Святого Духа, являемого в нас, – Фотий лишается всякого священнического достоинства, и отчуждается от всяких действий клирика. Если же и после того, как он узнает об этом решении нашем, произнесенном, как мы думаем, по Божественному внушению, он однако осмелится продолжать предстательствовать в церкви Константинопольской, или воспрепятствует епископу нашему Игнатию править Церковью без всякого вмешательства, или если осмелится священнодействовать, как это было прежде, – в таком случае связанный узами анафемы вместе с своими сообщниками и покровителями, по неизменному суду Божию, чрез наше посредство, лишается общение тела и крови Господней, за исключением смертного случая»¹⁵⁸.

В таком роде произносят свой суд папа Николай над Фотием. Ни тон кроткий и снисходительный, ни тон угрожающий, с каким обращался доселе папа к Фотию – не приводили к цели: Фотий не думал покупать благорасположенности папы ценою самостоятельности церкви Византийской. Поэтому папа решился действовать на непокорного, не признающего его авторитета Фотия, столь сильным средством на Западе в руках пап – анафемою. – Едва ли нужно говорить о том, что все основания, в силу которых папа Николай произносит свой грозный суд над Фотием, были не более, как выдумками самого папы, руководимого такими защитниками Игнатия, ка Феогност, бежавший в Рим с апелляцией в пользу Игнатия. К каким это схизматикам принадлежал Фотий – этого определить и сам папа не мог, хотя конечно старательно собирал всякие дурные слухи о ненавистном ему лице? Каким образом Фотию могло быть поставлено в вину его патриаршество при жизни Игнатия, когда не раз и единодушно, за исключением весьма немногих приверженцев Игнатьевых, он признан был законным патриархом церкви Константинопольской, о чем мы уже говорили выше? Каким образом можно обвинять Фотия за то, что он произнес отлучение на Игнатия, когда известно, что Игнатиане сами прежде этого произнесли анафему на Фотия, и Фотий вынужден был, при таких условиях, лишь заплатить долг?¹⁵⁹ И уже конечно никак нельзя поставить в вину Фотию страданий Игнатия, за которые ответствует деспотическое правительство того времени, не останавливавшееся ни пред какими средствами своего мщения, – страданий, которые глубоко возмущали душу Фотия и для устранения которых он употреблял в свое время все зависящие от него меры.

Сообразно тому, как все немилости папские сыпались на главу Фотия, все милости папские обращаются к Игнатию. Конечно и Фотий мог бы ожидать себе благосклонности от папы, если бы более или менее поступился чем-нибудь из своих патриарших прав в пользу Рима, – но Фотий был и оставался непреклонным!

Вот что положил тот же папский собор касательно Игнатия: «касательно святейшего брата нашего и епископа Игнатия, патриарха церкви Константинопольской, который императорским насилием лишен принадлежащего ему престола, который потом от Фотия, прелюбодея, супротивника и похитителя кафедры Константинопольской, анафематствован, и который наконец от наших легатов и вопреки нашим предписаниям лишен своих святительских украшений – касательно его, Игнатия, во имя вышнего суда Господа нашего И. Христа мы объявляем и утверждаем и постановляем, что он как бы никогда и не был низложен, или анафематствован, или императорской волею без всякого канонического суда изгоняем из церкви, – он не мог был связан никакою анафемою от тех, кто сами были связаны, и не мог быть лишен своего достоинства теми, кто не имел никакого права судить, и кто не был уполномочен на это апостольскою кафедрою (т.е. Римскою). Поэтому, разрешая его, Игнатия, от всяких связей и анафемы властью, данною нам в св. Петре и в силу св. канонов и в силу декреталий восстановляем, утверждаем его в прежней его чести, в прежнем достоинстве в на прежней кафедре, в прежней степени патриаршей и в прежних первосвященнических украшениях. Итак кто, после того как известно станет это определение, не будет признавать его в первосвященническом достоинстве, не во всем послушен будет этому определению, или отделиться от общения с ним или осмелится произнести против него какой-либо суд без согласия на то апостольской кафедры – таковой, если он будет клирик, лишается своей должности пред Богом и людьми и будет подлежать, как предавший своего учителя, вместе с Иудою предателем вечному мучению, и если он не отступится от своих худых намерений, то пребудет связан анафемою; – если же мирянин какой воспротивится этому нашему постановлению и будет препятствовать Игнатию снова принять свою кафедру и свое достоинство, или, по вступлении его на оную, снова надумает нападать на него и изгнать его или делать какое-либо оскорбление его лицу и чести, таковой лишается всякого пастырского благословения и заслуживает проклятия Ханаана, сына Хамова, который, видя срамоту отца своего, посмеялся над ним, и подвергнется с отцеубийцами по суду Божию вечному наказанию и будет связан узами анафемы, пока не покается и не образумится»¹⁶⁰. И так по этому решению Римского собора или собственно папы Николая все, что совершилось в Константинопольской церкви в последние 5–6 лет, все, что сделано здесь почти единогласно всею Церковью, – все во мгновение должно разрушиться по нежеланию папы видеть порядки Константинопольские! Что бы сказал сам папа, если бы какая-нибудь другая церковь, хоть та же Константинопольская, обратилась с каким-нибудь подобным же решением к церкви Римской? Не счел ли бы он подобное вмешательство за желание произвести церковное возмущение, церковную революцию, за самое крайнее оскорбление прав своей церкви?

Папа, впрочем, не удовлетворился тем, что присудил Фотию снять с себя патриаршее достоинство, а Игнатию снова воспринять на себя обязанности архипастыря в Константинополе, не обращая внимания на то, как отнеслось бы к этому духовенство, как приняла бы паства (Николай полагает, что все церкви существуют как бы для того, чтобы исполнять единственно волю пап!), он требует, чтобы и приверженцы Фотия между клириками разделяли жребий осужденного. Относительно епископов, священников и клириков, поставленных Фотием, папа положил: «тех, кого Фотий, неофит и похититель Константинопольской кафедры, посвятил в какую-либо церковную должность, как скоро известно о каковых, что они сочувствуют злоупотреблениям их руководителя, и что они имеют общение с ним, – тех мы лишаем всякой церковной должности, и во имя апостольской и канонической власти отлучаем»¹⁶¹. Напрасно папа ограничился отлучением только тех клириков, которые посвящены были Фотием: стоя строго на почве канонической, он должен бы низвергнуть и всех других лиц духовных, которые хотя и не были посвящены Фотием, но входили с ним в общение, невзирая на то, что он был незаконным патриархом с точки зрения папы; тогда вся Константинопольская церковь по воле папы подверглась бы интердикту, но ведь папа действует не во имя канонов, а во имя мести к Фотию. – Что касается до лиц духовных Игнатьевой партии, то папа Николай – буде они лишены своих должностей – восстановляет их в их достоинстве, хоти бы они были виновны и еще в чем-нибудь, помимо противления патриаршей власти Фотия. Папское решение гласило: «относительно епископов или клириков какой-либо церковной степени, изгнанных в ссылку по несправедливом низвержении брата нашего Игнатия, или лишенных своей должности в степени по ненависти, – мы постановляем, пусть по возвращении из ссылки они займут свои кафедры, или вступят в отправление своих должностей. И всякий, кто дерзнет воспротивиться этому нашему решению, воспрепятствует таковым воспринять кафедру или должность, пока не укротится, будет подлежать анафеме. Если кто из епископов или клириков этих обвиняются кем-либо в каких-либо преступлениях, мы определяем, однако, чтобы они восприняли свои кафедры и должности, и никто да не осмеливается судить таковых помимо епископа кафедры Римской. Так повелевают каноны¹⁶².

Весьма замечательную черту в этих папских требованиях составляет то, что, произнося касательно Фотия и его приверженцев суд решительный и безапелляционный, папа в то же время определяет, чтобы, в случае каких-либо обвинений на Игнатия или его приверженцев, дело непременно переносилось на рассмотрение папы. Т.е. считая свои определения касательно Фотия неподлежащими какому-либо пересмотру, он не дозволяет Константинопольской церкви судить папою оправданных, хотя бы они и обвинялись в чем либо, и тем желает постановить эту церковь в зависимое положение от Римской кафедры; покровительствуемая им партия, если бы ей удалось восторжествовать, должна была бы по этому требованию папы стать в положение подчиненное к нему, а с этим и самая церковь Константинопольская становилась бы в такие же отношения к Риму. Папа верно метил в цель.

Смотря на приведенные нами распоряжения папы касательно церкви Константинопольской по делу Фотия – каждый хорошо может понять: можно ли назвать такое вмешательство папы в дела церкви Константинопольской, подачей спасающей руки», как называет это вмешательство Гергенретер? Если бы по требованию папскому действительно случилось бы все то, чего хотел он, то не умиротворение церкви Константинопольской, а раскол, был бы результатом папских домогательств.

Историк к своему утешению может созерцать, что папские меры против Фотия не производили никакого впечатления на церковь Константинопольскую: она осталась равнодушною к громам Римским.

Понятно, грозные суды папские касательно церкви Константинопольской, изложенные в письме Николая к императору, хотя они и не имели каких-нибудь важных последствий, не могли быть приятными и для двора Византийского, и для патриарха Фотия. Папа слишком много позволял себе в отношении к положению церкви Константинопольской. Нужно было более определенно и яснее высказаться, как именно церковь Константинопольская смотрит на папу и папство в их отношении к церквам самостоятельным, какою, например, была церковь Константинопольская! Нужно было положить предел гордым притязаниям Рима. С этою-то целью и было отправлено из Константинополя письмо к папе от имени императора Михаила в 865 году. Письмо это, впрочем, не дошло до нас. Но о содержании его мы можем иметь некоторые сведения из ответного письма папы на имя императора. Самый тон этого папского письма бранчливый и не в меру заносчивый дает понять, что письмо императора задело за живое папу, оскорбило его самолюбие.

Папа, как мы сказали выше, решился анафематствовать Фотия и всех его приверженцев, грозил анафемою самому императору за его желание видеть и удерживать Фотия на престоле патриаршем; – не удивительно после этого, если письмо императора не было настолько спокойно и любезно, насколько это желалось бы видеть в отношениях двух церквей.

Остановимся на тех более замечательных заявлениях, которые сделаны были в письме императора по отношении к папе, и о которых мы можем судить по ответу со стороны папы Николая. Эти заявления замечательны и сами по себе, как выражение отрицания тех прав, на который претендовал папа, а равно и по тому горделивому и высокомерному тону, с которым Николай отвечает на них.

Император, например, давал понять папе, что если церковь Константинопольская недавно вошла в отношения с Церковью Римскою по важному вопросу, то это не было какою-либо необходимостью и обязанностью со стороны первой по отношению во второй, но что это дело внимательности, которую должен ценить папа. «Уже со времени шестого вселенского собора – говорит император – никто из пап не заслуживал такой чести, какую оказала церковь Константинопольская Николаю». Отсюда само собою следовало, что Византийская церковь не считает себя обязанною давать отчет в своих делах пред папским трибуналом и что напрасно папа смотрит на Римскую церковь, как на опекуншу и руководительницу церкви Константинопольской; последняя церковь может жить и без руководительства, с которым так навязывается папа. Конечно, такое мнение было не по душе папе Николаю, и он старается представить независимое от папы положение церкви Константинопольской, как черту, не рекомендующую эту церковь. Это значило, по суждению папы, частью то, что церковь Константинопольская не понимала и не понимает своих истинных интересов, частью то, что папы и не всегда, ведь, удостаивали своего благосклонного внимания эту церковь. «Вы говорите, как будто в укоризну нам, что ваши предшественники не обращались к кафедре апостольской; в сущности, же это служит к стыду их: это значит, что, как ни много в это время страдала церковь от разных ересей, однако она не искала истинного врачевания от нас (в церкви Римской). И врачевание, с которым мы добровольно обращались к вам, вы в отчаянии или по нераскаянности сердца, не принимали». С другой стороны, по мнению папы, в рассматриваемое время собственно и не с кем из императоров входить было в отношения папам; не было императоров достойных папского благоволения. «Со времени шестого вселенского собора – говорит папа – императоры Византийские большею частью были еретиками и только редко – православными. Если они были еретиками, то не удивительно если они не решались входить с нами в отношения; они не осмеливались, благодаря Бога, считать нас сообщниками. Правда, были между ними часто и такие, которые пытались было завязать с нами отношения, но они с посрамлением были отвергнуты: нашею твердостью мы сражали их, чего однако не делала церковь Константинопольская». Впрочем, к своему утешению, папа мог сослаться на то, что иногда церковь Константинопольская и в это время вступала в отношения с Церковью Римскою, как это было, например, при императрице Ирине¹⁶³. Таким образом указание императора на то, что церковь Константинопольская никогда не считала себя обязанною слушаться голоса пап, но что обращалась к этим последним только тогда, когда находила это почему-нибудь нужным для себя – папа ставит в упрек и посрамление для церкви Константинопольской. Так далеко папы зашли в своих самолюбивых и честолюбивых притязаниях!

В частности, рассматривая отношения церкви Константинопольской с Римскою, которые подали такой повод к папскому вторжению в дела этой первой церкви, император, по словам папы, давал заметить в письме последнему, что Византийская церковь в этом случае не имела желания перерешить суждение, произнесенное по делу Игнатия уже ею самою, и. что, следовательно, напрасно папа в таком именно смысле истолковывает, завязавшиеся по этому поводу, отношения Византии с Римом. Т.е. император давал заметить папе, что Константинопольская церковь в сознании своей самостоятельности иначе смотрит на себя, чем как желалось бы папе. Император – по словам папы – писал ему: «если мы и отправляли к вам посольство, то вовсе не потому чтобы хотели подвергнуть Игнатия вторичному суду»¹⁶⁴: и Константинопольская церковь уже сама окончательно порешила это дело. Но папа отнюдь не хотел согласиться с этим; ему самая мысль подобного рода казалась чудовищною и дерзкою; разве может быть законным суд над патриархом Константинопольским, если не выслушано мнение папы Римского? ... Вот ответ, какой дает на это замечание императора папа Николай. «Известно – говорит папа – что никому другому, а именно нам принадлежит особенное право простирать жезл наказания на предстоятелей церкви Константинопольской; никогда – говорит папа – не бывало такого между ними, кто бы без согласия церкви Римской был лишен кафедры и, кто бы до сегодня считался между низложенными. Упомянем из них немногих: разве не с папского совета и не папскими декретами низложены Максим, Несторий, Акакий, Анеим, Сергий, Пирр, Павел, Петр (папа не хотел понять, что частью эти случаи были слишком исключительны, частью большинство этих лиц было лишено кафедр еще до заявления папского согласия на низвержение их)? Почему же это – спрашивает папа – только при одном случае, когда дело идет об Игнатии, вы старались презреть и предать забвению память Петра (т.е. игнорировать судом папским)? уж не потому ли, что все хотели сделать по своему желанию, почему и составили собор, равный по жестокости второму Ефесскому (разбойничьему 449 году), на котором патриарх Александрийский (Диоскор) с своими злоумышленниками злодействовал против патриарха Флавиана»¹⁶⁵? Да и как – рассуждает папа – возможно, чтобы суд над Игнатием совершился без воли папы, когда каждый собор заимствует свою силу и авторизацию только от папского утверждения? «Не говорите – замечает папа, что вы не имели нужды в суждении Римской церкви (по делу Игнатия), когда только эта церковь своим авторитетом утверждает собранные соборы, своею властью охраняет их. Отсюда – то и происходит, что некоторые из них, как скоро не имели папского согласия на свои решения, теряли всякую свою силу»¹⁶⁶. Так высоко смотрел папа на свои права касательно церкви Константинопольской, и, однако Константинопольская церковь ничуть не разделяла его воззрений на авторитет Римской церкви¹⁶⁷. Разбор императорского письма составляет первую вступительную часть весьма обширного по своему объёму письма же папы Николая; в дальнейшем своем течении письмо это касается двух важных для нас сторон. Во-первых, оно стремится обосновать папскую притязательность по отношению к Константинополю, и для сего всячески старается с одной стороны возвысить папскую кафедру и папский авторитет, с другой – унизить и так сказать втоптать в грязь значение церкви Константинопольской. Во-вторых, оно теперь уже совершенно определенно высказывает: в чем состоят требования папы Николая по отношению к церкви Константинопольской при настоящем положении её дел.

Посмотрим, как совершает это папа Николай в своем письме.

Если папа имеет право вторгаться во внутренние дела церкви Константинопольской – и притом с несомненным авторитетом, то само собою это нужно было доказать. Это именно и делает папа, когда в высоких чертах описывает значение и авторитет кафедры Римской в среде всего христианского мира. Гергенретер не находит слов, чтобы достойно восхвалить папу Николая за уменье с силою доказать значение Римской кафедры, что последний делает в рассматриваемом письме¹⁶⁸. Гергенретер, под влиянием папских доказательств по данному вопросу, говорит: «никогда догматы церковные не раскрываются поразительнее и не разъясняются с большею убедительностью, как именно тогда, когда они делаются предметом нападок со стороны противоположных доктрин. И римское первенство никогда не выступает в большем блеске, как именно тогда, когда оно испытывает продолжительнейшую борьбу. Что Николай говорит здесь (в письме) о привилегиях Римской церкви, на которые нападали Византийцы, это составляет прекраснейшее и возвышеннейшее из того, что когда-либо было писано по этому предмету. Со всею решительностью непоколебимого убеждения, со всем мужеством наследника Петрова, не любящего ничуть льстить пред земными владыками и сознающего права свои, стремится он положить должные границы для нападок Византийцев»¹⁶⁹. Теперь посмотрим, как папа выполняет эту задачу, за которую так восхваляет Николая Гергенретер. «Ваше письмо – говорит папа императору – исполнено кощунства и источает яд против привилегий Римской кафедры. Но мы просим Всемогущего Бога да откроет вам сию тайну (mysterium), именно каковы и в чем состоят привилегии церкви Римской, где они имеют свое начало, и кто виновник её высшего авторитета». За тем папа поведает императору эту тайну, которая, однако ни для кого не была тайною. «Привилегии Римской церкви – говорит папа – по слову Господа утверждены во св. Петре, в самой церкви с древних времен имели силу и сохранялись, прославлялись вселенскими соборами, уважались постоянно всем христианским миром, и никаким образом не могут быть ни умалены, ни разрушены, ни изменены, ибо чему положил основание Бог, того не может нарушить человеческая инициатива. И тот грешит, кто осмеливается противиться Божественному узаконению. Привилегии эти, говорим, вечны; от Бога они вкоренены и насаждены; могут их прикасаться, но не могут их сдвинуть¹⁷⁰; они могут быть оскорбляемы, во не могут быть сокрушены. Они уже существовали прежде вашего царствования (Михаила III), они продолжают существовать и теперь несокрушимо, они будут существовать и после вас; и пока возвещается имя христианское, они не пере станут существовать. Эти привилегии дарованы Римской св. церкви от Самого Христа, и не даны какими-нибудь соборами, соборы же только прославляли и выражали уважение к ним»¹⁷¹. Хотя Гергенретер и говорит, что папа Николай настолько серьезно доказывает авторитет Римской церкви, насколько этого не делает никто другой; однако, едва ли можно сказать, что папа в своих доказательствах идет дальше общих фраз. Правда, Николай уверяет далее, что Никейский собор вполне разделял мнение о главенстве папы в церкви; но, однако на чем держится это уверение? – На словах папы Бонифация касательно этого собора, как будто бы Бонифаций сам был на этом соборе и слышал отзывы отцев оного касательно власти Римского первосвященника в церкви! Бонифаций (римский епископ 5-го века), по словам Николая, писал: «от церкви Римской истекал источник веры на все церкви; правила Никейского собора ничто другое, а именно это и свидетельствуют. Собор Никейский ничего (sic!) не осмелился постановить (нового) касательно этой церкви, потому что не видел ничего, чтобы можно было прибавить к тому, что она уже имела; ибо все предано ей речью Господа (Петру)». «А если все – прибавляет Николай, – то, очевидно, не было ничего, что могло бы быть еще предоставлено церкви Римской»¹⁷². Другими словами, Никейский собор ничего не постановил касательно приматства церкви Римской, ergo ей предоставлены были высшие права в церкви христианской. Логика папская по истине достойна изумления!

В той мере, как папа Николай ради своих целей старается во всех отношениях возвысить значение Римской церкви, в той же мере он же, папа, ради тех же целей старается напротив унизить значение церкви Константинопольской. Как будто бы возвышение церкви Константинопольской не произошло уже на вселенских соборах (II и IV) и как будто бы эта церковь еще ждала себе возвышения от воли папской. Чем же теперь папа старается унизить церковь Константинопольскую? В церкви Римской по божественной воле поставлены – говорит папа – «два великих светила небесных» – разумеются апостолы Петр и Павел, – здесь они проповедовали, здесь они приняли и мученическую смерть и своею алою кровию освятили церковь Римскую». Ничего подобного не видим в церкви Константинопольской. Она отняла – по словам папы – от других церквей их покровителей (разумеются мощи, перенесенные в Константинополь, апостолов: Андрея, Луки и ученика Павлова Тимофея) и этими награбленными сокровищами обогатила саму себя¹⁷³. Чтобы понять смысл этого папского изобличения, нужно взять во внимание то обстоятельство, что Римская церковь основывала свое значение на её апостольском происхождении и утверждала, что только на этом основании должен зиждиться авторитет церквей, а так как Константинопольская церковь не имела такого апостольского происхождения, то Рим, в силу этого не придавая ей никакого церковного значения, в то же время в своей подозрительности полагал, что перенесением мощей некоторых апостолов эта церковь хотела как бы подделать то, чего у ней в самом деле не было. Но напрасно Рим истолковывал подобным образом факты, когда II и IV вселенскими соборами в основание возвышения церковных кафедр полагается совершенно другой мотив, именно гражданская значимость городов; конечно, папа этого не признавал, но за то признавали это вселенские соборы; для Востока всегда значили вселенские соборы больше, чем папские измышлении.

Раскрыв будто бы особенно высокое значение Римской церкви и унизив авторитетность Константинопольской церкви, за тем папа ясно уже говорит, чего он требует и ищет со стороны этой последней. «В силу божественных обетований, мы, далеко не равные с верховными апостолами по заслугам, однако суть князи (principes) всей земли т.е. всей церкви»¹⁷⁴. И потому папа считает себя в праве вникнуть в дела церкви Константинопольской и рассудить Игнатия с Фотием. А для этого папа лучшим средством находит прибытие того и другого в Рим. «Ничего более кроткого и более спасительного мы не придумали касательно Игнатия и Фотия – говорит папа – как то, чтобы оба они прибыли в Рим для переисследования их дела; этого мы весьма желаем и увещеваем вас к тому же. На такое переисследование мы решаемся говорит папа – единственно по снисхождению, но никто не может принудить к тому нас своею волею». Но, замечает папа, это уже будет суд решительный и последний; после него уже нельзя будет надеяться на какой-либо другой суд; да и от кого ожидать его? – рассуждает папа. «Суд низших переносится на суд с высшим авторитетом, будет ли то нужно утвердить его, или кассировать; но суд апостольской кафедры, выше авторитета которой нет ничего, никем не может быть отменен, о суде её никто не может произносить приговора. Если каноны позволяют к ней апеллировать со всего мира, то относительно её ни к кому не позволено апеллировать»¹⁷⁵. «Не говорите после этого – внушает папа – что будто вопреки закону мы требуем Игнатия и Фотия в Рим. И если бы кто из них вздумал не явиться пред лицом папы, то таковой этим обнаружил бы, что его совесть нечиста и не спокойна! Так, когда Афанасий Великий – повествует папа – обратился с своею апелляцией в Рим против евсевиан (ариан)¹⁷⁶, то он представ пред лицом папы, доказал тем свою невиновность, а евсевиане, не представ пред ним, показали, что они не правы. «Тоже самое – заметил папа – мы теперь должны узнать и касательно Фотия с Игнатием: кто забоится нас, вследствие упреков совести, только тот пренебрежет внять вашему голосу и прибыть в Рим»¹⁷⁷. Впрочем, папа не непременно требует, чтобы Игнатий и Фотий самолично прибыли в Рим, – его благосклонность простирается до того, что он позволяет вместо того и другого прибыть в Рим уполномоченным с той и другой стороны, если почему-либо нельзя будет предпринять подобное путешествие по папскому назначению – Фотию и Игнатию. И на этот случай папа дает самые подробные инструкции императору, как будто это действительно дело сбыточное: папа до последней минуты остается в ослеплении касательно Константинополя. Он говорит: «если же они сами – Игнатий и Фотий не будут иметь возможности явиться по своему делу, то они должны отправить к нам свои оправдательные грамоты. И тогда со стороны Игнатия должны быть присланы следующие лица, и за тем перечисляются самые эти лица. «Если же они не будут присланы – замечает папа – то вы – император – сделаетесь подозрительным в ваших глазах; это будет значить, что именно тех, от кого бы можно было узнать истину, вы заботливо стараетесь удалить от нашего внимания. Пусть пошлет – говорит папа – и Фотий кого-либо с своей стороны, кто мог бы защитить канонический и непререкаемый образ посвящения его в епископа, если это возможно» – прибавляет папа. «И тогда, когда будут пред нами представители двух партий, в нашем присутствии и в собрании братьев епископов наших произойдет допрос, и мы лучше узнаем дело и канонически решим его». Папа не препятствует и самому императору иметь от своего лица, уполномоченного на соборе. Папа говорит: «и ваше императорское достоинство, если найдет нужным, пусть пошлет с своей стороны придворных, которые чрез свое присутствие ясно узнали бы, на чьей из двух сторон правда и возвестили об этом вашему величеству. Такими императорскими легатами – говорит заботливый папа – должны быть только люди боголюбивые, знающие церковное предание и доступные истине». Заботливость папы простирается до того, что он считает своим долгом попросить императора снабдить всем нужным тех из имеющих отправиться в Рим по папскому требованию, кто будет нуждаться в материальных средствах. Папа, как кажется, все еще серьёзно верил, что Константинополь сдастся на его требования: какая эгоистическая наивность! Николай писал: «если же из тех, кто по нашему велению должны отправиться в Рим, по недостатку своих собственных средств, не иначе могут предпринять путешествие, как вспомошествуемые от других, – то просим вас (императора), чтобы таковые ни в чем по вашему снисхождению не нуждались для такого трудного и длинного путешествия, – явите к ним Божескую любовь. Если вы примите наш совет, то мы уверены, вы не посрамите тем свою царскую честь, которая так любит справедливость, а из-за неё то мы и предпринимаем все»¹⁷⁸. За тем еще одно поручение со стороны папы императору: папа просит, чтобы он прислал в Рим подлинник папского письма, отосланного в Константинополь в 860 году, акты первого низложения Игнатия, а также и подлинный экземпляр собора 861 года¹⁷⁹. – В заключении своего широковещательного письма папа старается заверить императора, что всеми этими требованиями руководит единственно любовь к истине и каноническим учреждениям церкви. «Свидетель нам всемогущий Бог – взывает папа – в наших мыслях нет другого желания и намерения, кроме того, чтобы было исследовано и найдено, какая из двух спорящих сторон права, и чтобы было определено, что соответствует теперешнему и будущему положению церкви. Де думайте, что мы хотим благоприятствовать Игнатию вопреки справедливости и поразить Фотия, если каноны требуют обратного»¹⁸⁰. Но конечно восток мало верил подобным декларациях папы.

Заканчивая дело с рассматриваемым письмом папы, отметим наконец еще то, с какою щедростью рассыпают Николай свои анафемы, которые оказывали такую услугу папам на Западе. Так папа в последних строках своего письма считает нужным заметить следующее: «если кто будет читать это письмо августейшему нашему сыну императору Михаилу, и при чтении что-нибудь опустит из него, или какое-нибудь место исказит, таковому анафема. Также если переводчик или изменит что-нибудь в письме, или убавит, или прибавит, таковому анафема¹⁸¹.

Едва ли нужно говорить о том, на сколько противозаконны были папские требования, с какими Николай в этом письме обращался на Восток, как унизительны они были для церкви Константинопольской. Чем отвечал на это письмо Восток? Восток молчал. Да иначе и быть не могло; Восток не понимал, да и не мог понимать папы, а папа не хотел понимать востока с его справедливым упорством в борьбе с западным духовных узурпатором.

Восток молчал. Но папа не думал молчать. Ему по казалось мало такого ответа, который отправлен был их тотчас по получении слишком щекотливого для папского самолюбия императорского письма 865 года. Он нашел нужным свои порицания и требования еще подробнее и резче выразить в целом ряде писем в Константинополь. Это была в конце 866 года. Между этими письмами находились и письма к императору Михаилу и Фотию. Но нет надобности подробно рассматривать письма, адресованные к этим последним лицам, потому что они по большей части повторяют те же самые мысли и идеи в отношении к Востоку, какие высказывались Николаем и в предыдущих письмах. Отметим только более знаменательные черты из этой переписки.

В обширном по объёму, но бедном по содержанию, письме Николая к императору, папа снова и снова требует к себе на суд Фотия с Игнатием. Но ужо теперь папа не скрывает более, что дело Фотия должно считаться вполне проигранным, а Игнатий должен воспринять все ·права по управлению Церковью Константинопольскою. Как будто бы в этом еще могло быть сомнение! Свое намерение восстановить Игнатия и низвергнуть Фотия папа рассматривает теперь с высшей точки зрения. Это дело, по его воззрению, должно явиться актом защиты нрав церкви против вмешательств светской власти с её злоупотреблениями, в сферу действий церковных. Задача благая, но папа не хочет понять, что, отстраняя вмешательство одной власти в дела чуждые для неё, он в тоже время хочет авторизовать вмешательство одной церкви в дела другой, и, только ради этой последней цели, вооружается против злоупотреблений власти светской, как это хорошо доказали последующие события в истории Византийской, при которых папы, ревнителя всякой законности, высказывали себя совершенно иначе. – Николай в рассматриваемом письме к императору так объясняет свои мотивы, которыми руководится он, восстановляя Игнатия в своем достоинстве и настаивая на этом. «Восстановляя Игнатия, этим мы хотим дать знать, что священническое достоинство не может быть унижено, что первосвященническая митра не легко преклоняется к земле, что миряне, кто бы они ни были, не могут судить его, Игнатия, как и всякого другого епископа, что он не мог быть изгнан тираническим образом, что прежде суда не может быть лишаем своей кафедры епископ. Мы хотим я решились дать знать, что если дело его или какого другого епископа должно быть исследуемо и виновный подлежит наказанию, то чтобы при этом отнюдь не нарушались законы отцов, чтобы не попирались св. каноны, чтобы не обретались в презрении декреталии апостольской кафедры (это главное!), в которых вся церковь находит свою защиту (!). Мы хотим и решились дать знать, что право церковное не может достойно сохраняться в данной церкви, если предстоятель её кем-либо, когда-либо и каким бы то вы было образом, по чьему-либо самоволию, с легкостью изгоняется из церкви!»¹⁸². На этом основании, в виду подобной задачи, папа Николай с одной стороны находит справедливым стоять за права Игнатия и отказывать с другой во всяком участии Фотию: «как бы ни был Фотий высоко поставляем властью светскою, он однако – говорит папа – никогда не дождется снятия запрещения с него и утверждения своего в патриаршем достоинстве»¹⁸³.

При таких своих желаниях (мнимых) и намерениях путем восстановления Игнатия в низвержения Фотия противодействовать злоупотреблениям светской власти в Византии, папа, однако не без явного противоречия себе, в видах осуществления своей цели, обращается к императору Михаилу, при котором именно и совершились события низложения Игнатия и восшествия на патриаршую кафедру Фотия, и в нем именно и хочет найти пособника в исполнении своих планов. «Вследствие этого – продолжает папа – о! христианнейший император, взываем к тебе со всеми твоими подданными, измите злое из среды вашей, изгоните прелюбодея, изгоните тирана церкви и возвратите Игнатию церковь, от Бога ему врученную, исправьте ради Бога, в чем поступили против Бога. Если Фотий и останется на своей кафедре, которой он достиг преступным образом, то честь и слава у человеков ничего ему не поможет, когда произнесено против него осуждение, и когда, по смерти по крайней мере, лишится он имени христианского, исповедание которого он так безрассудно попирал»¹⁸⁴. Сделав эти наставления папа и в самом деле считает вопрос разрешенным в том смысле, как желает этого он, и тотчас спешит дать и другие наставления, с исполнением которых дело должно прийти к полному и торжественному окончанию. Так папа на сей раз обращается к императору со внушением, чтобы сожжены были в Константинополе все сочинения, в которых говорится неблагоприятное о папской власти или же против Игнатия. Николай с странною самоуверенностью пишет: «мы думали и думаем, что ваше величество наконец образумитесь (т.е. согласится со всеми распоряжениями папы) и потому все сочинения (разумеются письма), в худом смысле составленные против нашей апостольской церкви и даже против Игнатия, решитесь сжечь в присутствии всего народа вашей империи, чтобы таким образом открылось для всех верных церкви, насколько процветает авторитет апостольской кафедры и насколько заслуживают мщения изобретатели лжи и измыслители превратных догматов». Иначе – грозит папа уже императору – сам он Николай, в многочисленном собрании законных епископов, как бы пред лицом всех наций, вынужден будет произнести анафему на виновника, зачинщика и участника в подобном преступлении и торжественно предать сожжению эти документы»¹⁸⁵.

Что касается до письма папы Николая в Фотию, то оно представляет еще менее интереса, чем письмо к императору. В нем, после обычных порицаний Фотия, произносится осуждение на него, по которому он лишается престола и сана. Но и это осуждение составляет буквальное повторение одного из прежних папских осуждений на него. Здесь во имя Бога, князей – апостолов, вселенских соборов и всех святых, определяется Фотию считаться лишенным всякого священнического достоинства и имени; и если после всего этого Фотий однако будет отстаивать свою кафедру против Игнатия, или будет священнодействовать, то он подвергается анафеме, отлучается от св. причастия до самого смертного часа»¹⁸⁶.Впрочем важно заметить, что эти последние два письма, папы в свое время не дошли по адресу, потому что император не позволил даже входить в пределы своего царства папским послам, вёзшим эти письма¹⁸⁷, и громы Ватикана остались на сей раз неизвестными в Константинополе.

Этим заканчивается борьба папы Николая с патриархом Фотием; в следующем, 867 году, не стало на свете папы Николая II-го.

Хотя восток большею частью хранил молчание при всех заявлениях папского гнева и притязательности, однако же среди этого молчания созревала мысль в Константинополе отплатить разом папе за эти и другие оскорбления; это и совершено было на соборе Константинопольском 867 года.

Считаем нужным сообщить некоторые сведения об этом соборе. Константинопольском. Этот собор происходил в столице великим постом 867 года; на нем присутствовали император Михаил III и бывший в это время по смерти Варды кесарем, Василий Македонянин, патриарх Фотий, уполномоченные от восточных патриархов, большое число митрополитов и епископов Византийского государства, значительное число императорских сановников. Собор созван был для противодействия притязательности папы Николая, позволившего себе на Римском соборе 863 года провозгласить Фотия низверженным с патриаршей кафедры. На этом соборе в свою очередь Николай был анафематствован частью за его непомерные папские притязания, выразившиеся в непозволительном вмешательстве в дела Константинопольской Церкви, частью за те отступления в учении веры и обрядах, какие допустила себе Римская Церковь (эти отступления известны). – К сожалению, мы на имеем точных сведений о деятельности этого собора; акты его сожжены были на другом соборе Константинопольском 869 года. Нет никаких сведений о нем и у писателей древних, расположенных к Фотию; об этом соборе говорят лишь враги этого патриарха. Столько лжи наговорили эти последние писатели о соборе 867 года, сколько, кажется, не наговорено ни об одном из древних соборов разными их врагами. Начать с того, что враги Фотия хотя и признают факт присутствия на соборе императора Михаила и кесаря Василия (Митрофан¹⁸⁸), на утверждают, что они будто бы не подписались под актами этого собора (биограф папы Адриана)¹⁸⁹, именно, что будто бы Фотий лишь обманным образом заставил пьяного Михаила в полночь подписать эти акты, а подпись-де Василия совсем поддельная. Но только необузданная фантазия может создать образ Фотия, ночью, как тать, проникающего во дворец царя и заставляющего его сделать подпись, смысла которой последний не мог разуметь вследствие опьянения; а что касается известия о фальшивости подписи Василия, то этому известью не верит и католический писатель Гергенретер, допускающий, что подпись Василия была действительная, а не фальшивая. Далее враги Фотия, уверяют, что будто бы уполномоченные от восточных патриархов на соборе 867 года были не подлинные, а подставные (Анастасий¹⁹⁰, Никита Пафл.¹⁹¹); но до нас сохранилось подлинное окружное письмо Фотия, которым он просит патриархов прислать своих уполномоченных на собор 867 года (Photii. Ер. Eacycl. col. 740. Migne): а если он просил, то можно полагать и получил просимое. Далее враги Фотия рассказывают, что будто сначала под актами собора подписались только 21 митрополит и епископ, а так как де-выходило, что собор совсем не пользуется признанием со стороны большинства иерархов, то Фотий сам подделал соборные подписи: он приготовил разные толстые и тонкие писчие трости, первыми он подделывал подписи престарелых иерархов, а вторыми – более молодых; притом же подписи старцев были выведены дрожащею рукою, а подписи молодых архиереев твердою рукою (точно кто в окно подглядывал, как подделывал Фотий подписи!), и таких фальшивых подписей он наделал целую «тысячу» (Анастасий и биограф Адриана), Но сплетатели басен не сообразили того, зачем было Фотию понапрасну трудиться делать 1,000 поддельных подписей, когда ему, как ученому человеку, хорошо было известно, что даже ни на одном вселенском соборе никогда не присутствовало 1000 епископов? Враги Фотия лгали, но меры не знали и тем повредили не Фотию, а себе самим. О деятельности собора враги Фотия сообщают мало известий; но во всяком случае они единодушно утверждают, что папа был отлучен и анафематствован на соборе, что, конечно, совершенно справедливо¹⁹².