Книга первая. О событиях во времена Игнатия и Фотия, Константинопольских патриархов.

Знаменитейший и благочестивейший Властитель!¹ Ты желал обстоятельно узнать от меня, что именно разделяет две Церкви, Восточную и Западную, то есть узнать причину сего разделения и разность их догматов. С совершенным удовольствием желая сделать угодное тебе, постараюсь по возможности удовлетворить твоему любопытству. Чтобы узнать начало сего несчастного разделения, нужно обстоятельно изложить, что происходило между Игнатием и Фотием, Константинопольскими Патриархами, что произвело тогда в Церкви Божией великое смятение, причинило им и преемникам их немалые огорчения и подало повод ко многим разногласиям, которые продолжаются и доныне. Но как в то время весь клир и народ были разделены на две части, из коих одна держала сторону Игнатия, а другая – сторону Фотия, и все вообще дела производились более или менее пристрастно, так и дееписатели тогдашних проишествий, руководясь собственными страстями, по большей части оправдывали ту сторону, к которой принадлежали сами, а последующие за ними писатели, страдая тем же недугом и веря то тому, то другому историку, изображают эту картину каждый своими красками, представляя дела не в таком виде, как они действительно происходили, но как кому хотелось. Посему узнать от них действительную истину нелегко, между тем она сама собою представляется и открывается мысленным взорам каждого, кто не ослеплен пристрастием, смотрит прямо и судит здраво. Итак, прими от меня то, что я мог избрать достовернейшего из повествований о сем предмете, составленных различными историками.

Игнатий происходил от благородных и весьма знаменитых родителей, а именно, как по отцу, так и по матери принадлежал он к царскому роду. Он был сын Михаила Куропалата, Константинопольского Императора и Прокопии, дочери Никифора Геника, также Императора. Лев Армянин, свергнувший Михаила с Императорского престола и сам насильственным образом занявший его место (813), желая совершенно лишить Игнатия этого наследия, приказал оскопить его. После чего Игнатий, облекшись в монашескую одежду, уединился в монастырь, называемый Сатиров.

И родители Фотия были не простые и неизвестные люди, но благородные и знатные, как говорит Никита Давид Пафлагонянин в жизнеописании Игнатия, получившие даже мученический венец, как свидетельствует сам Фотий. А в письме к Николаю I, Папе Римскому, он называет своим дядей того великого Тарасия, который был Патриархом Константинопольским при Константине и Ирине и во времена коего состоялся II Никейский (VII Вселенский) Собор против иконоборцев.

Фотий обогатил свой ум столь многими познаниями, что по справедливости можно назвать его бездной учености. Из современников не было ему равного, да и после долго не было ему подобного. Не одну какую-нибудь, но почти все науки он знал совершеннейшим образом, был превосходным учителем философии, медицины, астрономии и богословия. Оставшаяся нам от него библиотека, заключающая в себе опись и обсуждение величайшего множества книг, служит достаточным доказательством как обширных его познаний в науках и верного суждения о писателях, так и неутомимого прилежания, с каким он прочитал столь много сочинений.

Не менее того он отличался и в политике, как теоретическими познаниями, так и на самом деле, почему достиг великих почестей в государстве и исправлял высокие должности, как то: протоспафария и первого советника при Императоре Феофиле, потом сенатора, и даже, по словам Иоанна диакона, занимал первое место в Сенате. Кроме того, по определению Сената и указу Императорскому, был он отправляем послом к ассириянам, как сам он свидетельствует о том в одном письме к брату своему Тарасию. Таковы были Игнатий и Фотий прежде своего патриаршества.

На шестом году царствования Михаила, который по смерти отца своего Феофила управлял государством вместе с матерью Феодорою, скончался святейший Мефодий, Патриарх Константинопольский, и на его место был избран Игнатий (847). Не все епископы и клирики были согласны на это избрание, многие не хотели сего, и из них первый – архиепископ Сиракузский Григорий, за что Игнатий столько огорчился на него, что в день своего рукоположения в Патриарха не хотел служить вместе с ним Литургию и приказал, чтобы его не было при священнодействии. Многим не понравился поступок Игнатия, обнаружившего при самом начале своего патриаршества такую нелюбовь к Григорию. Вскоре потом, созвав Собор, он лишил Григория сана и отправил с посольством грамоту сначала ко Льву IV, потом к Бенедикту III, Папам Римским, чтобы и они сделали такое же определение касательно Григория, желая сделать низвержение его более решительным от совокупного определения Церквей – Восточной и Западной. Но ни Лев, ни Бенедикт не хотели принять участия в низвержении Григория. Так свидетельствует об этом Николай I, бывший Папой Римским после Льва и Бенедикта, в письме своем к Императору Михаилу. Впрочем, противное тому утверждает Стилиан Неокесарийский, с которым соглашается и Бароний.

Оскорбленный таким образом Григорий стал действовать против своего гонителя. Ему содействовали в этом как архиереи и клирики, так и многие из светских сановников, в числе коих был и Фотий, как он сам свидетельствует в третьем письме своем к Григорию. Представился и случай, по которому все винившие Игнатия могли общими силами окончательно повредить ему. Этот случай был следующий.

Спустя одиннадцать лет по вступлении Игнатия на престол патриарший случилось, что Варда, патриций и главный попечитель училищ, разведшись (говорят, без всякой причины) со своею женой, завел незаконную связь со своею снохой. Такого явного соблазна не мог стерпеть ревностный Игнатий, он многократно увещевал и обличал нарушителя церковных законов, но напрасно. Посему в один день, а именно в праздник Богоявления, когда Варда хотел вместе с Императором приступить к приобщению Пречистых Тайн, Патриарх не допустил его, как грешника, не достойного Святого Причастия. Варда сначала старался расположить к себе Патриарха разными льстивыми речами, но не могши получить от него снисхождения к своему преступлению, стал питать к нему величайшую ненависть и решился употребить все средства к низвержению его с престола. Варда имел в то время великую власть и силу как дядя Императора Михаила и брат Феодоры (которая, впрочем, не одобряла его поступков), и управлял Императором и двором, как хотел. Чтобы устранить всякое препятствие к исполнению своего намерения, он советовал Императору удалить от государственных дел мать Феодору и сестру Феклу, которые разделяли с ним Императорскую власть, и приказать Патриарху Игнатию постричь их в монашество, под тем предлогом, что Император уже вышел из детского возраста, и потому уже неприлично ему быть в зависимости от матери, тем более, что она намеревается выйти за другого мужа, которому хочет вручить Императорскую власть, в чем советует и помогает ей Патриарх Игнатий. Юный Император поверил словам своего дяди и тотчас приказал Патриарху постричь мать и сестру. Патриарх не соглашался и возражал, что постричь царственных особ против их воли противно всем законам, что он не может насильно принудить их к монашеской жизни, которой они не избирают по собственной воле, и что он обязался присягой никогда не иметь против них никаких злоумышлений. Но Михаил этим еще более утвердился в подозрении, которое внушил ему Варда касательно его матери и Игнатия, и потому немедленно удалил мать Феодору и сестру от дел государственных и приказал тотчас постричь их в монахини обители Карианской. Вскоре потом низвергнул и Патриарха.

Если верить рассказам историков, приверженных Игнатию, то Император Михаил, Варда и сообщники их, предвидя, что клирики неохотно примут нового Патриарха, которого хотели избрать в три дня, если Игнатий не откажется добровольно от Патриаршего престола, посылали двукратно епископов и высших сановников убеждать Игнатия и обещаниями и угрозами, чтобы он дал собственноручное письменное отречение от престола, но Игнатий никак не хотел согласиться. Впрочем, в письме Императора к Папе Николаю говорится, что Игнатий по старости лет и слабости телесной сам отказался от управления церковными делами.

После сего долго рассуждали и советовались, кого возвести на патриарший престол. И так как Фотий славился тогда не только мудростью, но и благочестием, то он и признан из всех достойнейшим сего высокого сана, и на Соборе епископов и клириков, на котором присутствовал сам Император и дядя его Варда, провозглашен Патриархом царствующего города. «После многих рассуждений и совещаний между собою, – говорит Никита Давид Пафлагонянин, – Фотия протоспафария и первого советника избрали в Архиепископа столицы» (858). Фотий не соглашался на избрание, просил, умолял, плакал и всячески отказывался от принятия предлагаемого ему патриаршего сана, но Император, который непременно хотел этого, узнавши, что Фотий не принимает патриаршества добровольно, принудил его к тому против воли, приказав содержать его под стражей до тех пор, пока он не согласится исполнить волю Императора. Так как Фотий был мирянин, то Григорий, архиепископ Сиракузский, посвятил его в первый день в монаха, во второй день в чтеца, в третий – в иподиакона, в четвертый – в диакона, в пятый – во священника, а в шестой, который был 25 число декабря, то есть в день Рождества Христова, в Патриарха, но не в один день все это сделано, как писал Стилиан Неокесарийский к Стефану VI.

На избрание Фотия согласились и епископы, приверженные Игнатию, сначала не соглашавшиеся на это, так что это дело состоялось с общего совета и с согласия всего клира, за исключением разве пяти человек, о коих повествуют Митрофан Смирнский, Стилиан Неокесарийский, Никита и Феогност, явные враги Фотия. Но и в этом трудно им поверить, потому что они о многом повествуют пристрастно и возносят на Фотия нелепые клеветы, обвиняя его в том, в чем он не принимал никакого участия и чего даже не знал, например, будто Фотий был причиной низвержения и всех бедствий, претерпенных Игнатием, желая сам во что бы то ни стало достигнуть патриаршества. Но, во-первых, Игнатия низложил Император с Вардою, как мы сказали выше, во-вторых, Фотий всячески старался, сколько мог, уклониться от патриаршего сана и принял его против своей воли, в чем достоверным свидетелем может быть он сам в письмах своих не только к Папе Николаю, но и к самому Варде, которому он не посмел бы написать неправду, потому что Варда сам принимал участие в этом и совершенно знал весь ход дела, а враги Фотия недостойны вероятия, как враги, тем более, что они в некоторых обстоятельствах сами противоречат друг другу.

Не прошло еще двух месяцев патриаршества Фотиева, как приверженцы изгнанного Игнатия, которые примирились было с Фотием и признали его законным Патриархом, обратились к прежнему и отвергли то, на что сами недавно согласились. Они отделились от общения с Фотием и, собравшись в храме святой Ирины, осудили Фотия на низложение, предали его анафеме и общим громким голосом требовали возвращения на патриарший престол Игнатия, которого одного признавали законным Архиепископом и пастырем Константинопольской Церкви. Такой поступок, произведший великое смятение и склонивший многих оставить Фотия и принять сторону Игнатия, явно был оскорбителен для Императора Михаила и Кесаря Варды, ревностных защитников Фотия. Оба они воспламенились сильным гневом и, подозревая, не сам ли Игнатий произвел возмущение, желая возвратить потерянный престол, действительно подвергли изгнанника, как пишет Никита, разным оскорблениям: заушениям, узам, заключениям и, наконец, ссылке с острова Теревинфа в Митилену. Равным образом и преданные Игнатию епископы и клирики – одни сосланы в ссылку, другие заключены в темницы, а некоему Власию-хартофилаксу за излишнюю смелость в речах отрезан по приказанию Императора язык. Потом был составлен в храме Святых Апостолов Собор епископов и клириков, на котором присутствовал и Император с Вардой, и Игнатий объявлен недостойным Архиерейского сана, отлучен от Церкви и предан анафеме.

Игнатий истинно не заслуживал такого гонения, несправедливо был сослан в заточение и отлучен от Церкви, напротив, он был достоин уважения как Патриарх и сострадания как старец, но людской гнев часто не знает ни закона, ни меры. Приверженцам сего доброго старца, при тогдашнем положении дел, надобно было действовать иначе; но они питали великую ненависть к Фотию. Будучи сами из духовных, они не могли равнодушно видеть мирянина на престоле патриаршем и, может быть, действовали по ревности, но ревность их была без разума. Сколь велика была их ненависть к Фотию, видно и из того, что виновником всех бедствий, какие претерпел тогда Игнатий и приближенные его, они объявляли Фотия, дабы сделать его ненавистным для всех.

Но Фотий не только не содействовал тому, но (как сам он пишет к Кесарю Варде) соболезновал, скорбел и сожалел о сих бедствиях, ходатайствовал за вышеупомянутого Власия, которому был отрезан язык, упрекал Варду, как виновника всего этого, жаловался, что его против воли возвели в Патриарха, говорил, что он потому и не хотел принять этой власти, что предвидел угрожавшие бедствия, и что он всегда готов отказаться от нее. Это писал он не к какому-нибудь постороннему человеку, жившему в отдаленности или не имевшему никакого понятия о случившихся событиях, но к тому самому Варде, который все это знал и всему был причиной. Посему совершенно очевидно, что Фотий непритворно писал это, а искренно свидетельствовал истину.

Впрочем, все это не только не прекратило, а еще более усилило борьбу двух противных сторон и смятение Церкви, которое, кроме того, увеличилось от вновь усилившейся тогда ереси иконоборцев. Посему Император, по совету дяди своего Варды, решился писать к Николаю, Папе Римскому, чтобы он прислал послов в Константинополь на Собор для прекращения соблазнов Церкви, и отправил от себя послами Мефодия, Самуила, Захарию и Феофила епископов, а также протоспафария с драгоценными подарками, именно, со священными сосудами и ризами, поистине царскими, которые подробно описывает Анастасий Библиотекарь в жизнеописании Николая. Видя, что невозможно примирить враждующих при помощи восточных епископов, которые на этот раз разногласили между собою, Император думал, что если и Папа Николай на предполагаемом Соборе подтвердит низвержение Игнатия и избрание Фотия, то и прочие подтвердят то же самое и таким образом Восточная Церковь умиротворится. Но Патриарх Фотий по этому делу не отправлял никакого посольства к Николаю, как клевещут на него явные враги его Никита, Митрофан и Стилиан, письменно уверяя, будто он просил у Николая послов для утверждения себя на престоле. Ибо совершенно противное тому открывается, как из письма Фотия к Папе Николаю, которое помещено в прибавлении к Библиотеке Отцов, изданной Франциском Комбефизием в Париже в 1672 году по Р.Х., и которое начинается так: «Всесвятейшему брату и сослужителю Николаю, Папе древнего Рима», так и из ответного письма Папы Николая к Фотию: в обоих этих письмах нет ни слова о послах, которых будто бы, как говорят упомянутые историки, Фотий просил у Николая.

Известно, что в древности, для соблюдения союза любви Христовой и взаимного общения между Церквами, особенно когда случались важные церковные дела, был обычай отправлять взаимные послания с той и другой стороны, называвшиеся окружными, которыми вновь рукоположенные епископы извещали прочих братий о своем избрании, посылая к ним при этом и изложение веры для доказательства своего с ними единомыслия. Следуя этому древнему обычаю, и Фотий писал к Николаю, извещая его о своем вступлении на патриарший престол не по воле, но против воли, послал к нему и исповедание веры, так как, говорит он, «всего лучше общение веры и всего священнее – истинная любовь», и прочее, тому подобное.

Какое бы ни было намерение Императора при отправлении посольства к Папе Николаю, но это дело не было доброе, потому что оно послужило как бы веществом для гибельного огня, который причинил великий вред Церкви при последующем за тем разделении Церкви Восточной и Западной. Папа Николай имел дух властолюбивый и несравненно большее всех своих предшественников желание – распространить свою власть от Запада, который он почти весь уже поработил себе, до Востока, дабы создать ту всемирную церковную монархию, о которой мечтала западная гордость, как говорит Василий Великий.

С великой радостью принял он от Императора Михаила послов, подарки и письма и повелел немедленно исполнить желаемое, надеясь, что этот случай будет самым удобным к осуществлению его намерения – подчинить Восточную Церковь Западной. Затем он отправил послов, епископов Родоальда и Захарию, с таким наказом, чтобы дело о святых иконах они сами разобрали и решили, соображаясь с правилами благочестия и справедливости, а дела о Фотии и Игнатии не решали бы, но, обстоятельно исследовав, возвратились бы в Рим и донесли бы обо всем ему, дабы он сам, как верховный судия, произнес над ними суд и решение. Когда папские послы прибыли в Константинополь, созван был Собор в храме Святых Апостолов, на который собралось столько же епископов, сколько было на святом Соборе Никейском I, то есть 318. На сем Соборе Фотий признан Патриархом законным, что подтвердили и послы Николая, поступив в этом случае вопреки его приказанию.

Ибо Император и Патриарх, которые хотели иметь в послах его не следователей и судей настоящего дела, но только сотрудников и споспешников общего мира, никак не соглашались исполнить желание Папы Николая, то есть, чтобы дело, касающееся Константинопольской Церкви, было перенесено на рассмотрение и решение в Рим, в чуждое судилище. По закрытии Собора (который называется второ-первым, потому что присутствовавшие на нем отцы собирались два раза) Император послал с канцлером Львом акты Собора к Папе Николаю, прося его особым письмом подтвердить все, сделанное на Соборе.

И Патриарх Фотий, в ответ на послания Николая, полученные им прежде Собора, послал письмо, в котором все весьма грубые и оскорбительные выражения Николая признавал за знаки любви и ревности и ясно говорил, что он был принужден против воли принять патриаршее достоинство, и, сравнивая настоящее положение свое на патриаршем престоле со своим прежним спокойным состоянием, почитал себя очень несчастным и потому достойным более сожаления, нежели порицания. К сему присовокуплял, что хотя он из мирян сделался Патриархом, но этим не преступил церковных правил, потому что правила, которыми это запрещается, принимаются только в Западной Церкви, а не в Восточной, и следовательно, на Востоке не преступает этих правил тот, кто не исполняет их. Только вселенские, всеми принимаемые, правила все обязаны исполнять, из правил же частных некоторые, принятые у латинян, не согласны с восточными, например, у восточных дозволяется священникам жить в супружестве, а у латинян запрещается. В Восточной Церкви Нектарий, Тарасий и Никифор возведены на патриарший престол из мирян, да и в Латинской Амвросий Медиоланский получил архиепископство тотчас после крещения. Далее писал, что для большего единения и согласия двух Церквей, Восточной и Западной, и для устранения всякого соблазна он постановил на Соборе в числе правил и то, чтобы впредь никого из мирян не производить в епископа.

Затем убеждал Николая не поступать вопреки определениям Отцов, не принимать убегающих из Константинополя в Рим без письменных свидетельств и не скоро верить им, потому что эти люди по большей части суть производители соблазнов, виновные в каком-нибудь преступлении, и убегают в Рим для того, чтобы избавиться от заслуженного наказания, распространяют там клеветы на своих епископов и нарушают мир и согласие предстоятелей Церквей. Наконец, прямо выражал, что как неохотно вступил он на патриарший престол, так же неохотно и остается на нем и всегда готов оставить его.

Всякий может представить, как принял Николай решения означенного Собора. Досадуя, что окончание константинопольского дела не соответствовало его надежде и желанию, и желая отомстить за оскорбление своего безмерного властолюбия, он сделался явным врагом Фотия и защитником Игнатия. Домогаясь достигнуть верховного владычества в Церкви, он написал наперед послание к Императору Михаилу, в котором определения касательно иконоборцев утверждал, а касательно Игнатия и Фотия отвергал, то есть не соглашался на избрание последнего и низвержение первого. Кроме сего советовал ему, для решительного прекращения соблазнов и разномыслия несогласных епископов и клириков, обратиться к суду и решению Римской Церкви. Все это он писал к Императору умеренным тоном.

А к Патриарху Фотию грозно писал, что Церковь Римская, по преимуществу, полученному апостолом Петром от Иисуса Христа, есть глава всех прочих Церквей, и потому всё, что ей угодно постановить, каждый должен соблюдать ненарушимо, хотя бы это и было противно обычаю, что он (Фотий), сделавшись Патриархом из мирян, сделал непростительное преступление, потому что это запрещено правилами Западной Церкви, которой постановления он должен знать и исполнять, что Нектарий действительно был возведен в священный сан из мирян, но потому, что тогда не нашли в клире другого достойнейшего, также и Тарасий произведен потому, что был поборником иконопочитания, и Амвросий – по причине чудес, а он (Фотий) вступил на патриарший престол не только из мирян, но еще при жизни и против воли Игнатия, и что посему он, Папа, не согласен признать его за Патриарха и не перестает почитать Игнатия в патриаршем достоинстве.

Таково содержание послания Николая в ответ Фотию! Но на два пункта он не дал ответа: во-первых, касательно Никифора, которого Константинопольская Церковь избрала и утвердила Патриархом из мирян без всякой особенной нужды, во-вторых, касательно тех преступных производителей соблазна, которые убегали из Константинополя в Рим и были принимаемы Николаем. Кроме того, Папа писал другое послание к Патриархам и Архиепископам Востока, в котором извещал их, что Римская Церковь не согласна на избрание Фотия, и повелительным тоном, апостольской властью (как сам он выражался) требовал, чтоб и они в этом случае поступили так же и уведомили о том других.

Так писал Николай на Восток. А что сделал он на Западе? Он созвал всех западных епископов в Рим, составил из них «Собор», приказал прочитать на нем акты Константинопольского Собора и торжественно провозгласил Фотия виновным в том, что он, будучи мирянином, вступил на патриарший престол, как «отинуды прелазяй» (Ин.10.1) вор и разбойник, что он оказался клятвопреступником, потому что письменно обещал не притеснять изгнанного Игнатия и друзей его, а потом сделал много зла и Игнатию, и друзьям его; предал его, наконец, на Соборе анафеме, за то что он незаконным образом созвал Собор, что к посрамлению Римской Церкви обманул папских послов и привлек их на свою сторону вопреки данному им приказанию, что несправедливо низложил епископов, которые противились ему, и на места их возвел других, своих единомышленников.

По всем этим причинам Папа присудил лишить Фотия патриаршества и священства, равно и всех, рукоположенных им, и объявить их мирянами, а Игнатия повелел признать законным и истинным Патриархом и всем пострадавшим за него епископам возвратить прежние места их, угрожая анафемой, проклятием, неразрешимым отлучением и вечной мукой всем мирянам и клирикам, которые дерзнули бы преступить определение, постановленное на этом Соборе. Обо всем этом он уведомил восточных и послал особые копии к Фотию, Варде Кесарю и Игнатию. Отсюда видно, как много верил Николай врагам Фотия, перебегавшим в Рим, ибо он обвинял Фотия во всем том, что сделали Император с Вардою против Игнатия и приверженцев его. Фотий наперед предвидел это, и потому-то писал, чтобы Папа не принимал таких людей и отнюдь не верил им. И действительно, должно быть, в Риме были такие люди, убегавшие из Константинополя по причине тяжких преступлений (как говорит Фотий в письме к Николаю), чтобы избавиться от заслуженного наказания, и, по всегдашнему обыкновению подобных преступников, – злословить судей, от коих ожидают себе справедливого приговора, – они возносили множество клевет на Патриарха Фотия, которым Николай и поверил. Но при этом он, без сомнения, поступил против правил Церкви, и именно Западной, которые запрещают принимать людей без письменных свидетельств и верить им, когда они обвиняют кого-нибудь. Вот одно из таких правил: «Клевещущие на отцов и епископов и порицающие их по ненависти, да не приемлются». Впрочем, где действует страсть, там правила легко забываются.

Отлучения и проклятия, направленные Николаем с Запада на Восток, приняты были как слабые детские стрелы, метаемые притом из чуждого судилища. На них сам Император через Михаила протоспафария послал ответ, в котором, отвергая верховную власть, какую Папа Николай хотел иметь над всеми Церквами, объяснял, что он приглашал Римских послов (чего прежде него не делал ни один Император) в знак чести, не для того, чтобы подчинить Восточную Церковь Западной, и не для того, чтобы перенести дело Фотия и Игнатия на суд одного Римского Папы, но чтобы, в присутствии его послов, сильнее утвердить низвержение уже низверженного Игнатия и избрание уже избранного Фотия и таким образом совершенно разрушить средостение (вражду), разделявшее две противные стороны, и что несогласие Николая не может быть препятствием, когда на то согласны все Восточные Патриархи.

Но Николай, непреклонно упорствуя в своем мнении, еще более усиливался достигнуть своей цели, и, вооружаясь всеоружием Священного Писания, всячески старался опровергнуть противное мнение восточных.

Он в письме к Императору Михаилу доказывал, что так как апостол Петр получил первенство власти над всей Церковью не от людей, но от Бога, то есть не от Соборов, но от самого Спасителя, то и преемники его – Первосвященники Римские – суть верховные судьи всякого церковного дела. Посему требовал прислать в Рим самих Игнатия и Фотия для суда над ними, если же они сами не могут явиться, то сначала удостоверили бы его засвидетельствованными грамотами, почему они не могут явиться, а потом прислали бы от себя поверенных для рассмотрения дела их с самого начала, именно, со стороны Патриарха Фотия требовал всех тех, которые действовали заодно с Григорием Сиракузским, а со стороны Игнатия – Антония Кизикского, Василия Фессалоникийского, Константина Ларисского, Митрофана Смирнского, Павла из Ираклии Понтийской, также игуменов – Никиту Хрисопольского и Николая Студийского и других, со стороны же Императора – кого-нибудь из чиновников двора, для присутствования при имеющем быть производстве дела.

Но всем этим Николай подал восточным повод еще более отвергать ту власть и те преимущества, которые он доказывал Священным Писанием. Они возражали, что Римская Церковь не получала от Иисуса Христа первенства власти над всеми другими Церквами и что Рим потому только прежде имел предпочтение, что был столицей Императоров, а когда престол императорский перенесен из Рима в Константинополь, тогда вместе с императорской властью перешло туда и преимущество первосвятительства, и с того времени Константинопольский Епископ стал почитаться нисколько не ниже Римского Епископа и называться, хотя и вопреки желанию Римского, Патриархом Вселенским.

Между тем Император Михаил находился в походе против сарацин, нападавших на остров Крит, вместе с дядей своим Вардой, который в это время простер свою власть до такой безмерной степени, что Император стал иметь на него большие подозрения и, наконец, приказал внезапно схватить и лишить его жизни у ног своих (866). После сего Император немедленно возвратился в Византию и, чувствуя, что один не способен управлять государством, а более опасаясь новых измен, сделал соправителем Империи Василия Македонянина, мужа, славившегося мудростью и храбростью, которого сначала усыновил, а потом приказал венчать императорской диадемой с великим торжеством во храме Святой Софии, в день Пятидесятницы Патриарху Фотию, который в погибшем Варде потерял поистине великого покровителя.

Папа Николай, видя, что послания его не имели никакого успеха, в конце того же года решился отправить в Константинополь к Императору Михаилу послов, именно Доната епископа, Льва пресвитера и Марина диакона, с намерением чрез них убедить Императора, чтобы он возвратил на патриарший престол Игнатия и низложил Фотия (коих опять требовал к себе в Рим), и чтобы бросил в огонь присланную к нему грамоту, в которой опровергалась власть и первенство Римской Церкви, угрожая в противном случае созвать в Риме Собор и, повесив эту грамоту на дереве, сжечь ее к великому бесчестью Восточной Церкви. Но и восточные хотели уже не словами или грамотами, а на самом деле доказать Папе Николаю, что они нимало не хотят согласиться на его умствования и усилия к подчинению себе Константинопольской Церкви. Император Михаил и Кесарь Василий приказали не впускать легатов Николая в пределы Империи, если они предварительно не представят исповедания веры, отвергающего все латинские догматы, не принимаемые Константинопольской Церковью. Легаты папские были уже в Болгарии, когда узнали об этом императорском повелении, и, пробыв там в бездействии сорок дней, возвратились в Рим для донесения Николаю о том, что слышали (867).

Горестное несогласие двух Церквей еще более усилилось по случаю обращения болгар в христианскую веру. Этот народ, страшный для Византийской Империи, которой он причинял великий вред и опустошение своими частыми набегами, в то время терпел великий голод от неурожая хлеба и плодов во всей Болгарской области. Император Михаил с дядей своим Кесарем Вардой, пользуясь таким благоприятным случаем, с многочисленным войском пошел против болгар и, осадив с моря и суши, довел их до крайней опасности. Болгары с согласия царя своего Вогора решились сдаться добровольно и, принявши христианскую веру, подчинить свое царство Константинопольскому Императору, а свою Церковь Константинопольскому Патриарху. По заключении договора Вогор прибыл в царствующий город со всеми своими вельможами и принял святое Крещение. Сам Император был восприемником его от святой купели и назвал его собственным именем – Михаил (866). Благопопечительный Патриарх тогда же послал в Болгарию учителей просвещать этот новообращенный народ и объяснять ему догматы Православной веры, также и самого Царя Михаила не преставал своими посланиями утверждать в принятой им вере, почему и обратился в одном послании к нему со следующими словами: «О прекрасное создание моих трудов, благородное и истинное произведение моего духовного рождения!»

Но не прошло еще двух лет после сего события, как Папа Николай также послал в Болгарию своих епископов учить тамошний народ догматам Западной Церкви, с намерением подчинить эту епархию своей власти. И учение западных епископов имело такой успех, что по убеждению их Царь Михаил, оставив Патриарха Фотия, отправил послов с дарами к Папе Николаю просить у него совета касательно устроения тамошней Церкви и того, что ему делать с прочими болгарами, которые еще не приняли крещения (868). Неудивительно, что так легко уклонились от Восточной Церкви к Западной болгары, новокрещенные, неопытные и, подобно нежным ветвям, способные преклоняться в какую угодно сторону, особенно когда епископы Николая открыто проповедовали, что Константинопольский Патриарх Фотий не есть истинный и законный архипастырь, и потому все его действия не имеют никакой силы. Таким образом, они снова помазывали святым Миром тех, которых уже крестили восточные пастыри, прибывшие туда прежде них.

Такой поступок был крайне оскорбителен для Пастырей Константинопольских, видевших, как из самого недра их исторгали духовных чад их, которых они первые родили евангельским благовестием и первые питали млеком благочестия. Сильно разгневанный этим Патриарх Фотий уведомляет Патриархов и епископов Востока о великой обиде, нанесенной ему Папой Николаем, который всячески домогался распространить власть свою в Восточной Церкви, изложил догматы, проповедуемые епископами римскими в Болгарии, указывая, между прочим, особенно на то, что они, вопреки Апостольским и Соборным правилам, запрещали священникам жить в супружестве, и, называя их за это предводителями богоотступничества, служителями антихриста, разослал к ним копии писем, полученных им из Италии, в которых некоторые из западных, как то: архиепископ Тревирский Февдгавр, Колонский Гунферий и Равеннский Иоанн, – жаловались на крайнюю жестокость Николая и просили защиты у престола Константинопольского, наконец, пригласил их на Собор для ограждения и утверждения отеческих постановлений и законных прав, для водворения общего мира и для прекращения замыслов Папы Николая.

Немедленно за тем был открыт Собор в присутствии наместников Патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, епископов, клириков, самого Императора Михаила и Кесаря Василия, также сенаторов, вельмож и многих других из мирян, под председательством Патриарха Фотия. На нем вслух объявили деяния Николая и, по тщательном обсуждении, присудили его к низвержению, признали недостойным церковного общения и, наконец, предали его анафеме со всеми его единомысленниками. Акты этого Собора отослали для сведения самому Николаю в Рим с Захарией митрополитом Халкидонским и Феодором Карийским.

Но вскоре начался новый ряд событий и произошла великая перемена в императорском доме и в патриаршестве. Император Михаил, царствовавший пятнадцать лет с матерью Феодорой, девять лет – один, и год и четыре месяца – вместе с Кесарем Василием Македонянином, лишился жизни от руки того же самого Василия в так называемом дворце святого мученика Маманта. По этому поступку, подлинно, Василия следовало бы считать чудовищем неблагодарности, если бы только не рассказывали, что Михаил, способный верить всему, по злым наветам сам хотел лишить его жизни, а тот решился предупредить Михаила, потому что знал о производимых против него кознях и клеветах.

Таким образом, Василий Македонянин остался один на престоле Императорском, провозглашен Римским самодержцем, а вскоре потом низвел Фотия с патриаршего престола, заключив его в монастырь, называемый Скепи, а Игнатия вызвал из ссылки, пославши за ним Илью Дрункария (флотского военачальника), и снова возвратил ему патриаршество. Очень странен этот внезапный гнев Императора на Патриарха Фотия, которому он всегда оказывал уважение, любовь и доверенность, так что сделал его крестным отцом своего сына.

Некоторые говорят, что Василий сделал это из желания примирить две враждебные стороны, именно: будто зная, что Игнатий низвержен с престола несправедливо, он удалил Фотия на покой до тех пор, пока Игнатий не переселится в другую жизнь. А иные говорят, что Император таким образом поступил с Фотием по некоторым личным к нему неудовольствиям, как обыкновенно поступают люди, привыкшие, чтобы им во всем повиновались, с теми, кто оказывает им сопротивление. Но какие были между ними личные неудовольствия? Сам Фотий слегка намекает на них в одном письме своем к монаху Феодосию, а Зонара ясно говорит об этом в своей летописи под 867 годом по Р.Х., в 101 отделении. Именно: когда Василий, вскоре по вступлении своем на престол по смерти Михаила, вошел в Великую церковь и хотел приступить к причащению Пречистых Тайн, Патриарх Фотий не удостоил его причастия, обличив в убийстве Михаила. Не могши снести этого обличения, Василий тогда же переменил прежнюю любовь свою к Фотию на величайшую к нему ненависть. То же повествует Лев Грамматик.

Фотий великодушно перенес бы свое низвержение с патриаршего престола, если бы ему позволили вести спокойную жизнь в том монастыре, который был назначен ему вместо темницы. Но воздвигнутое против него гонение тем не кончилось. Ибо, с одной стороны, Патриарх Игнатий, как скоро вступил на престол и опять получил патриаршую власть, отлучил от Церкви его и всех тех, кои были рукоположены им или имели с ним общение. С другой стороны, Император, полагая, наверное, что Папа Николай согласится на низвержение Фотия, отправил к нему послов, чтобы он решил это дело как судия. Для присутствования при производстве дела посланы были: со стороны Игнатия Иоанн, митрополит Силейский, от Фотия Петр, митрополит Сардийский и от Императора – Василий протоспафарий. Кроме того, Император письмом просил, чтобы Папа, рассмотревши дело в Риме, прислал с вышеупомянутыми послами и своих легатов в Константинополь, дабы и здесь Собором постановить такое же определение.

Послы отправились из Константинополя, взяв с собою акты последнего Собора, на котором отлучен Папа Николай, и продолжали путь в Рим морем. Несчастный митрополит Сардийский Петр, который должен был защищать Фотия, потонул во время кораблекрушения, а прочие благополучно прибыли в Рим. Всякий легко может видеть цель, с какой Василий передавал дело Фотия в руки Папы Николая, злейшего врага Фотиева. Василий хотел таким образом унизить, осудить и низвергнуть Фотия общим голосом той и другой Церкви, но, прибегнув к такому способу для достижения цели, он не предвидел, что Папа Николай воспользуется случаем распространить власть свою на престол Константинопольский, о которой он мечтал и которой столько домогался по случаю бывшего к нему посольства от покойного Императора Михаила.

Можно представить себе, с какой радостью встретил бы послов Папа Николай, увидев пред своим судилищем обе стороны – Патриарха Игнатия и Патриарха Фотия и достигнув того, чего он столько желал прежде и чего всячески домогался. Но он не насладился этой радостью, потому что прежде, нежели сделался судьей двух Патриархов Константинопольских, сам был отозван отсюда Верховным Судьей живых и мертвых, то есть умер в том же самом году, оставив престол преемнику своему Адриану Второму (867).

Этому-то новому Папе послы Константинопольские вручили грамоты и сообщили желания Императора. Папа составил поместный Собор и на нем одобрил все, что сделал Император против Фотия, признал достойными сожжения все определения Фотия против Николая и проклял Фотия и рукоположенных им, повелевая лишить их духовного сана и низвести в число мирян (чего он никак не должен был делать, потому что, если бы и справедливы были обвинения, взнесенные на Фотия, несмотря на то, совершенное им рукоположение было действительно), также всех единомысленников его, бывших на последнем Соборе Константинопольском; благословил всех, кто станет истреблять акты этого Собора, в особенности же Императора Василия, которого называет своим благонадежнейшим сыном и православнейшим Императором, советовал ему составить Собор в столице и назначил от себя легатами Доната и Стефана епископов и Марина диакона, для подтверждения на нем всего, что сам он сделал в Риме против Фотия, преимущественно же для того, чтобы все списки деяний Собора, на котором отлучен Николай, сжечь при всех, так чтобы от них не осталось ни йоты, а кто не захочет представить их на Собор, тому угрожал вечным проклятием и лишением самого имени христианина. Как хотел Адриан, так все и было сделано. Ибо, как скоро послы с грамотами его прибыли в Константинополь, Император Василий созвал Собор 6 октября 869 года по Р.Х., в 3-м году своего царствования, на котором кроме самого Императора, двух сыновей его, Константина и Льва, трех адриановых легатов, Патриарха Игнатия и наместников восточных патриарших престолов (о которых, впрочем, говорят, будто это были измаилитские послы, незадолго пред тем присланные в Константинополь от восточного эмира), присутствовали епископы, собравшиеся из восточных епархий, всего числом 102.

23 октября было пятое заседание этого Собора, который у латинян называется Восьмым Вселенским. Император повелел явиться тогда на Собор и Фотию, и когда дали знать об этом Отцам, то легаты Папы Адриана требовали, чтобы он введен был не духовными особами, а светскими, что и было исполнено. На пути Фотий сказал им, что он идет не по своей воле, а по принуждению, и потому намерен не отверзать уст своих, по словам Давида: «рех, сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим: положих устом моим хранило» (Пс.38.2). Но синкелл Илия в укоризну ему отвечал, что на упорных преступников также написано в псалмах: «броздами и уздою челюсти их востягнеши не приближающихся к тебе» (Пс.31.9). По прибытии на Собор его спросили, соглашается ли он на определения Римских епископов, то есть на то, что постановил прежде Папа Николай, а потом на последнем Соборе Адриан, но Фотий ничего не отвечал. Когда легаты сказали, что молчание его оскорбительно для Собора и обличает в нем явного и непростительного преступника, Фотий отвечал: «Бог слышит голос мой и тогда, как я молчу». Когда они опять сказали, что молчанием он обвиняет сам себя, Фотий отвечал: «И Иисус осужден, когда молчал». Между тем прочитаны были некоторые послания, писанные Папой Николаем, и после того патриций Ваан, обратившись к Фотию и заметив, что на этом Соборе присутствуют архиереи как Востока, так и Запада, советовал ему защищаться, потому что, когда дверь затворится, то некому будет снова отворить ее. «Скажи, – говорили ему другие, – человек Божий, какой ты имеешь ответ в свою защиту?» – «Ответы мои, – отвечал Фотий, – не суть от мира сего; если бы они были от мира сего, то вы знали бы их». На что Ваан опять сказал: «Мы знаем, что ты от замешательства и страха ничего не находишь сказать в свою защиту, посему сей святой Собор дает тебе несколько времени одуматься, а теперь позволяет тебе идти в свое место, повелевая придти сюда в другой раз». «Я, – отвечал Фотий, – не требую времени, но чтобы мне удалиться, это в вашей власти». Затем патриций снова представил ему, что Собор собрался не из одной страны, но из всех пределов вселенной, что он судит нелицеприятно и по вдохновению Божию, и потому ему следует теперь же просить прощения в своих прегрешениях, чтобы получить разрешение, если же он станет что говорить или делать по отъезде папских легатов, то все будет недействительно и безвременно. Фотий стоял, не говоря ни слова, и потом по приказанию Собора вышел.

В седьмое заседание, 29 октября, Фотий опять призван был на Собор и пришел с посохом, который, как знак его гордости, тотчас вырвали у него из рук и велели ему сесть на последнем месте. Вместе с ним вошли Григорий Сиракузский и Иоанн Ираклийский, который на вопрос, принимает ли он папское определение, коим проклинается Фотий, рукоположивший его, отвечал: «Проклинающий архиерея своего сам да будет проклят». И прочие епископы, пришедшие вместе с Фотием, на вопрос о том же отвечали: «Не соглашаемся на совершаемое беззаконно, то есть мы не признаем наместников Папы судиями». Потом, когда спросили их: «Кто же будет вашим защитником»? – они отвечали: «Правила Апостольские». Наконец, присутствовавшие на Соборе, видя, что Фотий решительно не признает определений Николая и Адриана, приказали наперед прочитать определения против него этих пап, потом по повелению их Стефан диакон и нотариус громким голосом произнес против Фотия анафему, или лучше, длинный ряд многих анафем следующим образом: «Фотию, от двора вторгшемуся в Церковь, – анафема, Фотию, – придворному и мирянину, – анафема, Фотию, новопроизведенному и тирану, – анафема, Фотию, отщепенцу и осужденному, – анафема, Фотию, прелюбодею и отцеубийце, – анафема, Фотию, новому Максиму Цинику, – анафема, новому Диоскору – анафема, новому Иуде – анафема, всем его последователям и сообщникам – анафема!»

Все это Фотий слушал молча, перенося страшные удары продолжительной анафемы. Он даже хвалится ею в одном письме своем к Игнатию, митрополиту Клавдиупольскому, которое начинается так: «Бывала некогда ужасна и грозна анафема, когда употребляли ее проповедники благочестия против виновных в нечестии, но с тех пор, как...» и прочее.

На последующее заседание, бывшее 3 ноября, диакон и референдарий Феофилакт принес акты Собора, на котором отлучен был Папа Николай, и другие рукописи Фотия и его епископов. Георгий орфанотроф передал их служителям легатов, приказал бросить все это в огонь и сжечь, что и было исполнено тут же на нарочито приготовленном медном сосуде с огнем. В последних числах января Собор кончился точно так, как желал Папа Адриан, которого властолюбие таким образом было удовлетворено, как можно видеть в особенности из одного правила, в котором между прочим говорится следующее: «Если даже на Вселенском Соборе произойдет какое-либо недоумение касательно Римской Церкви, то надлежит благоговейно и с подобающим почтением исследовать предложенный вопрос, а не говорить дерзновенно об Иерархах древнего Рима». Вообще, чего и как хотели легаты, так все и сделано Собором и утверждено Императором и Патриархом Игнатием. Посему-то западные и называют этот Собор, после Седьмого, Восьмым Вселенским Собором.

Достойны замечания три обстоятельства этого Собора, которых не случалось никогда ни на каком другом Соборе: во-первых, чтобы не встретилось никакого препятствия к низвержению и осуждению Фотия, по желанию Императора и к удовольствию Адриана, на Собор не дозволено было входить никому прежде, нежели собственноручно и при свидетелях не подпишет свиток, привезенный папскими легатами из Рима, в котором между прочим заключалось следующее:

«Последуем святому Собору, состоявшемуся при блаженной памяти Николае, под которым подписался и ты сам, Владыка, равноангельский Иерарх Адриан, принимая тех, которых он принимает, и осуждая тех, кои им осуждены, особенно же Фотия и Григория Сиракузского и всех последователей их раскола и пребывающих в общении с ними. А собрания лукавствующих и нечестивые постановления, учиненные Императором Михаилом дважды против блаженнейшего Патриарха Игнатия и однажды против верховнейшего Апостольского престола, связываем неразрешимыми узами анафемы, равно и тех, кои защищают их или скрывают нечестивые их деяния. Что же власть Апостольского престола постановила касательно святейшего Патриарха Игнатия и единомысленных с ним, то принимаем всей душою. Сие мое исповедание я (такой-то) епископ собственной моею рукой подписал и представил тебе, святейшему Владыке, Великому Архиерею и Вселенскому Папе Адриану, чрез твоих легатов Доната и Стефана, священнейших епископов, и Марина, диакона Святой Кафолической Римской Церкви, пригласив и свидетелей к подписанию». Сам Император и Патриарх говорили, что это подписание свитка есть дело новое и никогда не слыханное, однако так было. Феодул Анкирский и Никифор Никейский, которые не согласились подписаться, не получили и позволения быть на Соборе. Мало того, Феодор, митрополит Карийский, хотя и подписался, но когда узнали, что он присутствовал на Фотиевом Соборе, который отлучил Николая, был изгнан из Собора. Так велика была ненависть к последователям Фотия, что не прощали их и тогда, когда они раскаивались!

Во-вторых, говорят, что присутствовавшие под именем наместников восточных патриарших престолов были не истинные наместники Патриархов, а послы, прибывшие незадолго пред тем в Константинополь от эмира Сирийского, то есть правителя измаильтян. Об этом странном обстоятельстве говорит не один только Фотий в письме к монаху Феодосию, то же пишет и Илия, Патриарх Иерусалимский, в своем послании, отправленном на последующий Собор с Мартиропольским митрополитом, прибывшим на этот Собор от Патриарха Антиохийского. Содержание этого послания выписывает Цезарь Бароний, хотя и называет его неподлинным и подложным.

В-третьих, поистине ужасно и слышать! «Отцы Собора (говорит Никита Давид Пафлагонянин в жизнеописании Игнатия) подписывают низвержение, то есть Фотия, не простыми чернилами, но – ужаснейшее дело! – обмакивая трость в Самую Кровь Спасителя, как слышал я от людей, достоверно это знающих». Подлинно, этого не делали древние Богоносные Отцы, когда предавали отлучению Нестория, Македония и самого Ария, нечестивейших еретиков. Может быть, они подражали при этом примеру Феодора, Папы Римского, который точно так же подписал отлучение монофелита Пирра, Патриарха Константинопольского (648). Но какая благочестивая душа не содрогнется от такого поругания святыни?

Впрочем, епископы скоро раскаялись в своем поступке и немедленно изъявили Императору свое сожаление, что столь постыдным образом подчинили Восточную Церковь Западной, и усиленно просили его взять назад тот свиток, который они подписали. Император согласился исполнить желание епископов и приказал тайно, посредством служителей, унести свиток из комнат легатов, которые, узнав о случившемся, употребили все убеждения и усилия, чтобы опять возвратить его в свои руки. Все это рассказывает Анастасий, библиотекарь и жизнеописатель Николая, который был тогда вместе с легатами в Константинополе и, по словам его, сам привез упомянутый свиток в Рим. Продолжавший после него жизнеописания Пап в рассказе об Адриане прибавляет, что после всего легаты представили Императору и дело о болгарах. Сердце Императора, говорит он, смутилось при этом представлении, и хотя он не обнаружил того на лице своем, но, угостив и одарив их, немедленно приказал Феодосию протоспафарию приготовить все, необходимое к их отъезду, что тот и исполнил без особенного внимания и отправил их не с совсем подобающей честью. Плывя в Рим, продолжает тот же писатель, легаты попались в руки славян, которые ограбили их и отняли у них весь кодекс с актами и подписями Соборными. По приказанию ли и с ведома ли Императора сделано это, неизвестно.

Между тем Фотий, подпавший великому гневу Императора, который низверг его с высочайшей степени почестей в глубочайшую бездну всех зол, преследуемый жестокой ненавистью своих врагов, радовавшихся его несчастью, в котором он не имел покровительства ни от кого из придворных, которые все сообразовывались с волей Императора, ни помощи и утешения от своих друзей, которые, хотя и пребыли твердыми в дружбе, но за сопротивление действиям легатов на Соборе все разосланы были по разным отдаленным местам, лишенный прислуги, собеседования с каким-нибудь человеком и всего необходимого, оставленный всеми в совершенном одиночестве и в темнице, которую отовсюду стерегли неусыпные стражи, не имел никакого развлечения, кроме собственных размышлений, и никакой отрады, кроме собственного терпения. Среди столь многих зол, которые он сам описывает в своем послании к епископам, больше всего огорчало его то, что у него, по повелению Императора, отняты были все книги, коих чтение составляло приятнейшую пищу для этого ученейшего и трудолюбивейшего мужа, о чем свидетельствует даже злой враг его Никита Пафлагонянин в следующих словах: «Ночи проходили у него без сна в прилежном чтении». Потому лишение книг причиняло ему неизобразимую и невыносимую скорбь, как он сам уверяет, когда, жалуясь на чрезмерную ненависть врагов своих, которые восстали, по собственным словам его, против тела и против души его, присовокупляет: «Меня лишили и книг, вот новое, необыкновенное, для нас придуманное наказание!» Оттого-то в письме к Императору, описывая свои страдания, которые все были жестоки, он просил себе смерти, как милости.

К горьким жалобам изгнанного и заключенного Фотия Император не остался невнимательным, но, наконец, преклонился на милость и явил сострадание. Он понял жалкое положение и безмерные страдания, в коих находился этот архипастырь, вспомнил о своем прежнем дружеском собеседовании и обхождении с ним, постиг высокую мудрость и ученость его и убедился, что такой человек, столь достолюбезный и столь мудрый, не заслуживает такого наказания и мучения, посему, переменив опять ненависть на любовь и гнев на милость, он освободил Фотия из заключения, призвал его ко двору, вверил ему для обучения двух сыновей своих и прежние скорби и бедствия его вознаградил всякого рода благодеяниями.

Впрочем, эту перемену состояния Фотиева иначе объясняет Никита Пафлагонянин. Он говорит, что Фотий, взявши заглавные буквы имен Императора Василия – В, Императрицы Евдокии – Е, и четырех сыновей его: Константина – К, Льва – Л, Александра – А и Стефана – С, сложил из них вымышленное имя – ВЕКЛАС и, составив ложную генеалогию из вымышленных имен от армянского царя Тиридата до родителей Василия, от которых, будто бы по предсказанию, имел родиться славнейший и знаменитейший из всех бывших на Римском престоле Царь по имени ВЕКЛАС, написал ее древними александрийскими письменами на старой хартии, чтобы она казалась книгой давно минувших лет. Потом Фотий будто бы успел посредством Феофана Палестинского (который был другом Фотия и близок к Императору) подложить эту книгу в Императорскую библиотеку, где тот же Феофан с намерением однажды показал ее Императору, как книгу, наполненную необыкновенными пророчествами, и, притворившись, будто ни он и никто другой, кроме одного Фотия, не может прочитать ее, расположил Императора призвать к себе Фотия.

Таким образом Фотий прибыл ко двору и, объяснив таинственное имя Веклас, столько угодил Императору, что возвратил себе всю прежнюю любовь его. Но, во-первых, историк Никита есть явный враг Фотия, и потому недостоин вероятия во всем, что ни пишет о нем. Кроме того, такая выдумка, как может понять всякий здравомыслящий, недостойна благоразумия ни Фотия, ни Императора Василия. Василий Македонянин был бы слишком прост, если бы по одному только этому заключил о учености и мудрости Фотия. Напротив, он еще прежде, нежели сделался Императором, хорошо знал Фотия, любил его, уважал и даже, как мы сказали выше, сделал его восприемником одного из сыновей своих. «Выслушай, человеколюбивейший Император (так писал к нему Фотий из ссылки), я не напоминаю тебе теперь о прежней дружбе, страшных клятвах и обещаниях, о помазании и рукоположении на царство, о том, что из моих рук ты приобщался Пречистых и Страшных Тайн, об узах, которыми связует нас сыновство прекрасного сына», и прочее. Посему скорее можно думать, что воспоминание обо всем этом и, наконец, чувство сострадания к жалкому положению прежнего друга, мудреца и архиерея расположили Василия оказать милость и возвратить ему свою дружбу.

Между тем переселились из настоящей в другую жизнь два главные противника Фотиевы – Адриан Второй в Риме и Патриарх Игнатий в Константинополе, достигший восьмидесятилетней старости (878). Преемником Адриана сделался Иоанн VIII или IX. Он, подражая своим предшественникам, Папам Адриану и Николаю, хотел и всячески старался подчинить своей власти Церковь Болгарскую, которая зависела от престола Константинопольского. Два раза писал он к Игнатию об этом предмете, но напрасно. Наконец решился послать к нему в третий раз легатов Павла и Евгения епископов с грозными грамотами, в которых представлял, что если Патриарх в продолжение 30 дней не вызовет из Болгарии всех восточных епископов и клириков, которые там жили и учили тамошний народ, и если не откажется совершенно от Болгарии в пользу Римского престола, то будет признан недостойным церковного общения и лишен патриаршества.

Но прежде, нежели легаты успели прибыть в Константинополь, Игнатий скончался. На его место без всякого прекословия, немедленно Император Василий возвел Фотия и, желая видеть совершенное единение между Восточной и Западной Церковью и прекратить всякий соблазн, отправил посольство к Папе Иоанну с предложением – принять в общение Фотия, избранного уже во второй раз в Патриарха. Писал к нему о том же и Фотий (с которым легаты папские, по прибытии в Константинополь, и другие клирики не хотели иметь общения), как видно из посланий Иоанна, писанных на латинском языке, а именно: к Григорию примикирию – от индикта 12, апреля 3-го, и к константинопольским клирикам – от индикта 12, августа 879 года по Р.Х. Об этих посланиях Иоанна надобно заметить, что латинские экземпляры их несходны с греческими. Латиняне говорят, что греческие повреждены нашими, а наши говорят, что латинские повреждены латинянами.

Таким образом опять произошла великая перемена обстоятельств! Фотий опять сделался Патриархом, спустя одиннадцать лет после своего первого патриаршества, и немедленно почел нужным созвать новый Собор для совершенного прекращения церковных смятений. На это дело, которого желал и Император, согласился и Папа Иоанн, который немедленно отвечал на посольство Императора, и, хорошо зная обо всем, что случилось при его предшественниках Николае и Адриане, рассудил избрать другой путь и другое более кроткое средство к достижению своей цели. Он назначил легатами на Собор вышеупомянутых епископов Павла и Евгения, находившихся еще в Константинополе, присоединив к ним третьего, именно, кардинала-пресвитера Петра и вручив ему коммониторий, или инструкцию, что должно делать легатам на Соборе.

Грамоты Иоанна ко всем были исполнены похвал и лести, все дышали миролюбием и кротостью, впрочем так, что везде выражались в них верховная власть Петра и преимущества Рима, везде любовь и кротость соединялись с гордостью и желанием повелевать. В них он подтверждал избрание Патриархом Фотия, которого называл законным и истинным Патриархом, братом и сослужителем, разрешал его и других вместе с ним от всякой анафемы и проклинал тех, кто не захотел бы принимать его, Императора убеждал иметь к нему любовь, уважение и почтение и объявлял недействительными деяния всякого Собора, который действовал против него, уничтожая, таким образом, и Собор Адриана Второго.

Это говорится в послании к Императору, писанном на латинском языке (а не на греческом), в котором, кроме того, писано, чтобы Фотий просил пред Собором извинения и прощения в том, что он возведен на патриарший престол без предварительного уведомления о том Рима, чего из греческого послания к Императору также не видно, а в послании к константинопольскому клиру об этом пишется иначе, именно, там говорится, чтобы «Фотий на Соборе признал божественное милосердие, покровительство и попечение об нем Римской Церкви». Далее Папа настойчиво требовал, или лучше сказать, приказывал, чтобы Патриарх не имел никакого участия в делах епархии Болгарской, всячески стараясь подчинить ее Римской Церкви, в противном же случае угрожал неразрешимой анафемою. Коммониторий был следующего содержания: Папа приказывал легатам своим вступить в общение с Фотием, по прибытии на Собор спросить, все ли присутствующие на Соборе согласны на то, что написано от него к Императору, и если все изъявят свое согласие, то сказать, что святейший Папа послал их собрать расточенное, соединить разделенное, восстановить падшее, водворить мир и прекратить соблазны, потом прибавить, что сам святейший Папа желает, чтобы после Фотия, согласно со священными правилами Отцов, мирянин не был избираем в Патриарха Константинопольского, и чтобы впредь Патриарх не рукополагал в Болгарию ни епископов, ни пресвитеров, и наконец, объявить, что Собор, бывший при Адриане II против Фотия, как в Риме, так и в Константинополе, должно считать недействительным и не ставить наряду с другими Соборами. Вот что письменно приказал Папа Иоанн, а что сделал Собор?

Он начался в 879 году по Р.Х., в тринадцатый год царствования Василия, во храме Святой Софии, на правой стороне от места оглашенных. На нем присутствовали 383 епископа, легаты Папы Иоанна: Павел, Евгений и Петр кардинал-пресвитер, также наместники других Патриархов, под председательством Фотия. Сокращенные деяния этого Собора в семи заседаниях сохранил для потомства Иоанн Векк, Патриарх Константинопольский, в сочинении о мире церковном; они на греческом и латинском языках помещены во втором томе Пандектов. Те же самые акты сохранились в рукописи, писанной неизвестным лицом гораздо тщательнее и полнее, различаясь только в числе заседаний от Векковых, как говорит Вильгельм Каве во втором томе книги о церковных писателях. Если согласить те и другие вместе, то деяния Собора суть следующие:

В ноябре 879 г. по открытии Собора под председательством Патриарха Фотия входят папские легаты с архиерейскими одеждами, присланными в дар от Иоанна, Фотий принимает их с великим почтением и благосклонностью. Иоанн Ираклийский произносит речь, в которой говорит, что причиной всех прошедших церковных соблазнов был Папа Николай и преемник его Адриан, восхваляет Папу Иоанна и исчисляет бедствия, которые несправедливо претерпел Фотий.

Прочитываются послания Иоанна к Императору и Фотию, также послания трех Патриархов, Михаила Александрийского, Феодосия Иерусалимского и Феодосия Антиохийского, в которых они осуждают и проклинают Собор, бывший при Адриане против Фотия. Входит митрополит Фома, который был одним из наместников на Соборе против Фотия, и испрашивает прощения.

Прочитывают послание Иоанна к восточным епископам, которое не понравилось Собору, потому что в нем явно обнаруживалась главная мысль Папы, то есть желание подчинить епархию Болгарскую Церкви Римской и распространить власть свою на Церкви восточные, особенно же Константинопольскую. Потому они прямо сказали, что эти послания, в которых Папа Иоанн пишет, что он прислал легатов для водворения мира в Церквах восточных, излишни, потому что они сами примирятся, когда единодушно признают Фотия истинным Патриархом, и что они, относясь в Рим, желали от него только согласия на избрание Фотия, а не суда, и сделали это в знак любви, а не покорности. Что же касается до Болгарской епархии, то (сказали) это дело Императора, а не Собора. Потом Захария Халкидонский произносит речь в защиту Фотия, в которой говорит, что хотя он сделался Патриархом из мирян, но это случалось и прежде со многими другими, и что обычай и нужда часто изменяют закон, доказывая это свидетельством Василия Великого, который пишет нечто подобное к Амфилохию Иконийскому. Прочитываются также послания к Императору от Патриархов Антиохийского и Иерусалимского, изъявлявших свое согласие на избрание Фотия. Затем прочитывают коммониторий, подписанный шестнадцатью епископами, пятью пресвитерами и двумя диаконами, в котором уничтожается Собор, бывший при Адриане против Фотия.

Входит Василий Мартиропольский, наместник Патриарха Антиохийского, с грамотой от Илии, новопроизведенного Патриарха Иерусалимского, в которой писано, что бывшие на последнем Соборе против Фотия под именем наместников патриарших престолов были действительно послы сарацинские. Посему Собор определил: «Собор, бывший против святейшего Патриарха Фотия в Риме, при блаженнейшем Папе Адриане, равно как Собор, бывший в Константинополе против того же святейшего Фотия, да будет осужден и отвержен, да не причисляется и не поставляется наряду со святыми Соборами и даже не называется Собором, так, как бы его и не было. На солгавших же Святой Церкви Христовой и против святейшего Патриарха Фотия святый Собор налагает епитимью отлучения от Тела и Крови Христовой и от соучастия и общения с верующими, доколе они не раскаются в своем преступлении».

Приглашают на Собор Митрофана Смирнского, чтобы он объявил причину своего отделения, то есть почему он не хочет согласиться на избрание Фотия. Так как он отказывался под предлогом болезни, то послали к нему троих митрополитов, и когда он дал им такой же ответ, отлучили его, как отщепенца. В тот же день поставили три следующие правила:

I. Кого низвергнет или отлучит Папа Иоанн, того должен считать низверженным и Патриарх Фотий, и наоборот, кого низвергнет или отлучит Патриарх Фотий, того должен считать таким же и Папа Иоанн, «не делая никаких нововведений (так оканчивается правило) в настоящих преимуществах святейшего Престола Римской Церкви и ее предстоятеля ни ныне, ни после».

II. Кто из архиереев откажется от епископства и сделается иноком, тот да не будет снова епископом.

III. Власть мирян да не простирается на наказание особ священных. Тогда же снова анафематствовали иконоборцев и подтвердили деяния II Никейского Собора, который определили считать после других шести Соборов Седьмым Вселенским, и сделали это потому, что некоторые говорили, будто все западные не принимали определений Седьмого Собора о почитании святых икон. Затем папские легаты, наместники Патриархов и все прочие епископы утвердили (решения Собора) своими подписями, приняв, таким образом, все единодушно Фотия и осудив все, бывшее против Фотия.

Отцы Собора собрались в Золотой зале Императорского дворца в присутствии самого Императора Василия с сыновьями, который повелел прочитать святой Символ, как он составлен сначала в Никее, а потом на прочих святых Вселенских Соборах, и прочитан святой Символ Второго Вселенского Собора. По прочтении его Отцы определили, чтобы эту самую веру неизменно исповедовал каждый христианин, а кто дерзнет к ней прибавить или изменить или исказить что-нибудь, тот да будет низвержен и отлучен. Чрез это Собор хотел осудить сделанное прибавление в Символе: «и от Сына», которое много соблазняло Восточную Церковь. К определению подписался Император и Августейшие сыновья его Лев, Александр и Стефан, именно (как они выразились) для утверждения святого Седьмого Собора и Патриарха Фотия и для уничтожения всего, что сказано или написано против него.

В марте 880 года. Снова прочитано исповедание веры, как было за два пред сим дня, и единодушно подтверждено всеобщими восклицаниями: «Так содержим и так веруем!» Прокопий Кесарийский произнес речь в похвалу Патриарху Фотию, по окончании которой легаты папские сказали: «А кто не признает святейшего Фотия законным Патриархом и не имеет с ним общения, того часть да будет с Иудою». И весь Собор отвечал в один голос: «Кто не признает его Архиереем Божиим, тот да не узрит славы Божией». Наконец, после обыкновенного заключения Собор был закрыт. 06 этом Соборе много говорят и пишут западные, в особенности Цезарь Бароний, Северин Виний и Лев Аллатий, который сочинил особенную книгу под заглавием: «Собор Фотиев», напечатанную в Риме в 1662 году. В ней он старается доказать то, что акты этого Собора искажены, то, что вовсе не было и самого Собора. Так руководило им пристрастие! Между тем, кроме многих других не только восточных, но и западных, сам Папа Иоанн ясно свидетельствует, что этот Собор был, и в письме своем самому Фотию, и к Императору и детям его, 13 индикта, августа 13 дня 880 года по Р. X. Но возвратимся к предмету.

Когда Папа Иоанн узнал о происходившем на этом Соборе и увидел, что не исполнилось ни одно из его желаний, особенно, что не получил он епархии Болгарской, о которой писал два раза к самому царю болгарскому Михаилу, то сначала осудил самый Собор и Патриарха Фотия, а потом послал легата, того самого Марина, который от имени Адриана присутствовал на Соборе против Фотия, чтобы он постарался переменить мнение восточных. Марин, по прибытии в Константинополь, всячески старался исполнить волю и приказание Иоанна, но не достиг ничего, кроме собственного унижения, и, просидевши 30 дней в заключении, возвратился без всякого успеха. В последствии времени сделавшись сам преемником Иоанна на Римском престоле и помня обиды, полученные им в Константинополе, он также проклял Фотия и Собор его. То же сделал и преемник Марина Адриан III, и после него Стефан VI.

Эти стрелы частых проклятий, которые были бросаемы из Рима в Константинополь и более и более раздували пламя вражды между восточными и западными, привели в сильный гнев Императора Василия, так что он отправил в Рим письмо весьма резкого содержания, в котором отвергал власть, присвояемую Римской Церковью, и тем показал свою совершенную готовность к защищению Фотия и его престола. Но спустя немного времени Фотий лишился этого сильного покровителя и защитника своего: Император Василий скончался, и Фотий опять подвергся ненависти прежних врагов, которые, внушив на него новому Императору Льву подозрение в измене по делу Феодора Сантаварина, епископа Евхаитского, успели сделать то, что он был сослан в Армонианский монастырь и там, изнуренный летами и страданиями, переселился в другую жизнь (быв Патриархом в первый раз 9 лет, и во второй – 8) в 886 году по Р. X., в первый год царствования Императора Льва.

Между тем как множество епископов, приверженных Фотию, болезновали о несправедливом его изгнании, противная сторона, особенно по проискам Стилиана Неокесарийского, успела отправить грамоту к Папе Римскому, чтобы и он подтвердил низвержение Фотия и избрание на его место нового Патриарха Стефана, брата Императора Льва. Папа, следуя примеру своих предшественников, всегда хотевших быть судьями в делах Константинопольской Церкви, требовал, чтобы к нему были присланы послы с обеих сторон для исследования и решения дела в Риме. Но на этот раз сторона Фотия одержала верх, и восточные не согласились на требование Папы, желая сохранить достоинство и свободу Константинопольского патриаршего престола. По прошествии трех лет Патриарх Стефан скончался, оставив престол преемнику своему Антонию, по прозванию Кавлею. Но соблазн продолжался и после вторичного изгнания и смерти Фотия долгое время. Папа Формоз, преемник Стефана, опять присылал в Константинополь своих легатов, но восточные не согласились ни уступить ему епархию Болгарскую, ни признать власти Римского Папы над Церковью Константинопольскою. И таким образом, когда та и другая сторона твердо держались своих мнений, прерван был наконец тот союз взаимного общения и братской любви, который столько веков соединял Западную и Восточную Церкви.

Это великое зло получило свое начало от вражды двух противных сторон. Одна из них, желая преодолеть другую, призвала на помощь Римских Пап, а Папы, воспользовавшись таким случаем, хотели распространить на Восточную Церковь ту власть, которой они домогались всегда. Зло увеличилось по случаю дела о болгарах. Когда же соблазн усилился, и одна сторона стала обличать другую в каждой малейшей ошибке, тогда началось словопрение и о догматах, от которого произошел совершенный разрыв между восточными и западными, отделяющий доныне одну Церковь от другой.

Много раз в разные времена старались о соединении двух разделенных Церквей, но так как люди, покушавшиеся на это, руководились не божественной ревностью о мире между христианами, но собственными, частными, чисто мирскими целями, то они и не получили желаемого успеха. Ни одно собрание или Собор, из всех бывших касательно этого предмета, не имело счастливого окончания, но только еще более увеличивало зло, как мы сейчас увидим.

По смерти Феодора Ласкаря, который восстановил Византийскую Империю в вифинском городе Никее по взятии латинянами Константинополя, преемствовал ему на престоле зять его Иоанн Дука Ватакий (1222). Он умножил победы, одержанные тестем его в Азии, в Европе и в Геллеспонте, своими победами, преодолел всех врагов своих и возвратил почти все прежние области Империи, так что во власти латинян не осталось ничего, кроме одного Константинополя. И оттуда латинский Император Балдуин Младший принужден был бежать и отправился в Рим просить помощи у Папы и других христианских государей, вследствие чего созван был Собор в Лионе, на котором в то время и сделано было предложение о соединении Церквей. Этого желал Император (Греческий), дабы приобрести дружбу Папы как необходимое средство для расположения к себе прочих латинских принцев и царей, которые враждовали против него, как по зависти к победам его, так и по наущению Балдуина. Этого желал и Папа Григорий IX, во-первых, в надежде достигнуть какой-нибудь власти над Восточной Церковью, во-вторых, потому, что при тогдашней величайшей ненависти греков к латинянам за взятие Константинополя он хотел посредством соединения Церквей примирить эти две противные стороны, тем более, что он знал, как трудно латинянам без содействия греков возвратить потерянные места в Сирии и Палестине, которыми тогда завладели сарацины.

Вследствие сего два раза было предпринимаемо соединение Церквей. В первый раз в Никее, городе вифинском, где на небольшом Соборе, в присутствии Императора, все споры направлены были только на два предмета: о происхождении Святого Духа и об опресноках. О них и изустно и письменно рассуждали со стороны латинян два доминиканца и два францисканца, учители богословия, а со стороны восточных – Патриарх Герман и бывшие с ним архиереи. Но так как рассуждения их состояли в одном только пустом словопрении, то Император (как политик, а не богослов), желая согласить обе стороны, предложил, чтобы латиняне удержали у себя опресноки, а отбросили бы, как камень преткновения, свое прибавление: и от Сына, предложил это как нечто среднее и как наилучшее средство к примирению, потому что здесь один из двух спорных вопросов решался согласно с мнением латинян, а другой согласно с мнением восточных. Но латинские отцы отвечали, что они не хотят оставить ни одной йоты из учения латинской Церкви, напротив, требовали, чтобы и восточные держались одних с ними мнений и сожгли все книги, написанные против латинян, и, тем возбудив в Императоре, Патриархе и прочих восточных сильное негодование, услышали от них для себя много неприятного. Затем Патриарх Герман пером, а Император мечом, при помощи болгар, с такой силой действовали против латинян, что довели их до крайности. Между тем Балдуин старался найти себе союзников для сопротивления грекам.

Посему во второй раз сделана была попытка к соединению Церквей (1254). Папой был тогда Иннокентий IV. По настоянию Лаврентия, францисканца, бывшего легатом на Востоке, и Иоанна де Пармы, генерала францисканского, также Марии, дочери Императора Феодора Ласкаря, жены Белы IV, короля Венгерского, после продолжительных рассуждений Император отправил в Рим послов с Андроником Сардинским и Георгием Кизикским. Они от имени Восточной Церкви уступали Папе Римскому все, чего он желал для своего первенства, и что, впрочем, согласно было со Священным Писанием и не противно правилам Соборов. Но и со своей стороны требовали следующего: во-первых, чтобы им возвращен был Константинополь как столица Византийской Империи, во-вторых, чтобы восточный патриарх занял тамошний престол, как истинный Патриарх, а патриарх латинский удалился бы оттуда, и в-третьих, чтобы Балдуину не давали никакой помощи. Папа отвечал на это нерешительно, он сказал, что Вселенский Собор рассмотрит дело двух Императоров, Ватакия и Балдуина, и решит, кому из них с большей справедливостью должен принадлежать Константинополь, что если эта столица перейдет под власть византийцев, то оба патриарха – греческий и латинский – могут там оставаться, потому что каждый из них будет иметь свою особенную паству. Вот что отвечал Папа послам и архиереям, сделал им и другие приятные обещания и отослал их назад с подарками. Но так как он умер в конце того же года, и равным образом, почти в то же время (1255), умер Император Ватакий, то эти дела и остались неоконченными.

Вот и еще попытка к соединению и примирению Церквей. По смерти Императора Иоанна Дуки Ватакия вступил на престол сын его Феодор Ласкарь II, который был Императором только четыре года и по смерти своей оставил Империю шестилетнему сыну своему Иоанну под опекой протовестиария Георгия Музалона и Патриарха Арсения (1259). Когда Георгий был умерщвлен вельможами, недовольными его правлением, тогда добрый Патриарх передал Императора под опеку Михаила Палеолога. Этот муж, поистине достойный царствования и по происхождению, и по способностям, и по заслугам своим, особенно в то время, когда Византийская Империя нуждалась в достойном человеке для возвращения своего прежнего величия, был провозглашен Императором (1260) и на другой же год возвратил Константинополь из рук латинян при помощи Кесаря Алексия Стратигопула.

Михаил употребил все средства, доступные человеческой мудрости, чтобы утвердить себя и потомков своих на Императорском престоле, который, без всякого сомнения, он занял противозаконно. Юного Императора он сослал в Магнезию, заключил под стражу и наконец ослепил. Сослал в ссылку и Патриарха Арсения, который за это великое преступление отлучил его от Церкви и не хотел дать разрешение, на место же сего Патриарха поставлен игумен и духовник Императора, Иосиф, который и разрешил его. Далее, трех сестер бедного Иоанна выдал замуж не за природных греков, опасаясь, чтобы их мужья или дети не стали домогаться Императорского престола, а за иностранных вельмож, хотя и богатых и благородных, для того, чтобы удалить их из пределов Империи. Именно, одну выдал за Матфея Валенкурта, француза, другую за князя болгарского, а третью за Вильгельма, графа де Винтимилиа. Одно только обстоятельство препятствовало Императору Михаилу совершенно утвердиться на престоле и возмущало мир его: Карл д'Анжу, король Неаполитанский и Сицилийский, отличавшийся в то время воинскими доблестями, счастливый и храбрый противник врагов своих, одержавший многие победы и овладевший разными городами Византийской Империи, готовился идти с войском на Константинополь сухим путем, а огромным флотом осаждать и брать другие приморские крепости греков. Ибо изгнанный из Константинополя Балдуин просил у Карла помощи, обещая в случае возвращения своего на престол отдать ему всю Ахаию и Пелопоннес, а сына своего Филиппа женить на его дочери с тем, что если Балдуин и сын его умрут, не оставив по себе наследников, то Карл и потомки его будут иметь право на всю Империю. С другой стороны, Людовик, король Французский, брат Карла, вместе с другими французскими принцами, намеревался предпринять крестовый поход против сарацин, чтобы исхитить из рук их Палестину (1266). Михаил видел все это и опасался, чтобы два брата совокупными силами не напали на него и не лишили его престола, и потому из политики решился вступить в дружественные сношения с Папой, дабы под его защитой избегнуть угрожающей опасности и вместе с тем, при этом удобном случае, сблизиться и с прочими западными государями. Посему он стал всеми силами стараться о соединении Церквей.

Между тем как Урбан IV, Папа Римский, по просьбе Балдуина ревностно убеждал всех европейских государей идти против Михаила, Император Михаил начал с ним переговоры чрез посредство некоторых францисканских братьев, а спустя несколько времени и чрез своих послов, которых отправил в Рим, чтобы выиграть время и подкупить кардиналов и других, имевших силу пред Папой, дорогими подарками. По мере того, как с каждым днем возрастала слава деяний и побед Карла, который тогда соединил все свои войска с войсками брата своего Людовика, возрастал и страх Михаила. Он отправил особое посольство к Людовику, убеждая, или лучше, заклиная его содействовать соединению Церквей. О том же ревностно вел переговоры и с преемником Урбана Климентом IV. Но Климент, видя страх Императора и зная поистине затруднительные его обстоятельства, в твердой уверенности, что он примет всякие условия, отвечал ему, что для соединения Церквей не нужны ни рассуждения, ни Соборы, ибо догматы латинской Церкви весьма хорошо определены на Соборах, и что если он действительно желает соединения, то пусть он сам и Патриарх, все восточные архиереи и все подданные его примут препровождаемое при сем исповедание веры, в котором заключалось все латинское учение и под которым пусть подпишется наперед он, а потом заставит и других подписаться и пришлет эти подписи в Рим для всегдашнего хранения.

Доселе Император Михаил явно действовал только словами и обещаниями, а тайно старался, сколько мог, возбуждать против Карла врагов, особенно венециан. Но теперь он принужден был действовать на самом деле, потому что должен был иметь дело уже не с Урбаном или Климентом, который скончался, но с человеком высокого ума и столь же хитрым, как и сам Михаил: это был Григорий X, преемник Климента на Римском престоле (1271). Этот Папа, проникнув намерение Императора, решился каким бы то ни было образом принудить его к соединению, и во-первых, он прервал союз Михаила с венецианами против Карла, написал ко всем европейским королям и принцам, чтобы они имели в готовности войска, приглашал их вместе со всеми епископами на Собор, назначенный быть в следующем году в Лионе, а потом отправил и к Михаилу легата с грамотой, написанной самым повелительным тоном, чтобы он непременно или сам лично явился на Собор, или прислал наместников и там без всякого рассуждения принял бы исповедание веры, которое присылали к нему его предшественники, если только он хочет быть в дружбе с латинянами.

Находясь в таких затруднительных обстоятельствах, Михаил видел, что для достижения цели, то есть для освобождения от врагов и для утверждения себя на Императорском престоле, ему остается одно средство: жалким образом подчинить Восточную Церковь Западной. Я не намерен теперь описывать всего, что говорил и что делал он в угождение Папе Григорию: кто хочет, тот может читать об этом у историков, которые описывают все в подробности, и увидит, что Император, упорствуя в своем намерении, употребил все средства, какие находил необходимыми, для привлечения всех своих подданных к своему образу мыслей. Сначала он употреблял льстивые убеждения, обещания, подарки, почести, потом оскорбления, угрозы, наказания, ссылки, смерть, и чего не делал он, решительно требуя себе повиновения?

Патриарха Иосифа, отличнейшего мужа, благочестивейшего служителя Божия и духовника своего, от которого получил разрешение в своем великом преступлении, которого прежде чрезмерно любил и почитал, он низложил с патриаршего престола и сослал в монастырь.

Иоанна Векка, знаменитого хартофилакса Великой церкви, который за свою великую ученость был в большой чести при дворе патриаршем и императорском, славился умнейшим человеком и знатоком красноречия и всех наук и был одарен от природы такими способностями, каких не имел тогда никто, Император сначала сам, а потом чрез Константина Мелитиниота, Георгия Метохита и Георгия Кипрского, всегда преданных его воле и желанию, старался привлечь на свою сторону. Но так как Векк противился этому и смело обличал латинян в ересях, то Император сначала чрез какого-то Иоанна Хумна обвинил его в заговоре против Императорской власти на Соборе, где присутствовали судьями вместе с духовными лицами и гражданские, преданные Михаилу, из которых главным был Георгий Акрополит, великий Логофет, потом заточил его в темницу.

Там Векк, размыслив о своих обстоятельствах и видя, как опасно противиться Императору, особенно такому, каков Михаил, который требовал себе безусловной покорности, переменил образ мыслей, сделался главой приверженных к латинянам и словом и делом и стал поступать во всем по желанию Императора: в угождение ему и говорил и писал и проповедовал.

Достойна сожаления несчастная судьба бедного Михаила Оловола, проповедника Великой церкви. За истину, которую он говорил и в частных домах и публично, Император приказал отрезать ему губы и нос и сослать в один Вифинский монастырь, потом, вызвав его в Константинополь, приказал высечь и бить по лицу внутренностями незадолго перед тем убитого животного, для большего его посрамления. Это навело такой ужас на весь народ, что уже никто не смел более противиться. Не лучше поступал Император и со своими родственниками, из коих некоторых, ослепив, показывал папским легатам, для большего удостоверения их, как он не щадит схизматиков и как искренно желает соединения Церквей.

Самую нежную любовь, какая только может быть между родными, он питал к сестре своей Евлогии, которая воспитывала его с детства и оказывала ему прежде и после его воцарения самую пламенную привязанность, но и к ней, за то, что она твердо держалась стороны православных, Михаил переменил столь сильную любовь на жесточайшую ненависть. Кто же после этого мог противиться гневу Императора? Все падали и сдавались побежденными.

На Собор, созванный Папой Григорием Х в Лионе, Михаил отправил послами от себя и от сына своего Андроника – великого Логофета Георгия Акрополита, протовестиария Банарета и главного переводчика Веррита, а с церковной стороны – Германа, бывшего впоследствии Патриархом, Митрофана Никейского и с ними нескольких клириков, в числе которых находился и Иоанн Векк. Но судно, на котором плыли послы императорские, разбилось во время кораблекрушения. Акрополит же, архиереи и клирики, бывшие на другом судне, благополучно прибыли на Собор 26-го июня и на нем с клятвой приняли исповедание веры по учению Западной Церкви и подписали его. Таким образом, все сделано было по желанию Папы, который домогался подчинения Восточной Церкви и дружбы с греками в той надежде, что латиняне, не имея против себя этих врагов, легко исторгнут Палестину и Сирию из рук сарацин, против коих они намеревались поднять знамение Креста, а Михаил, со своей стороны, надеялся посредством этого заключить мир с латинянами, особливо с Карлом, коего оружия он боялся, и таким образом более утвердить себя на престоле. Когда послы его возвратились и известили его о случившемся на Соборе, то Император-политик, желая показать, сколь искренно он желает соединения, сначала на Соборе принудил Патриарха Иосифа, который не одобрял соединения, отказаться от патриаршества и на место его возвел единомысленника своего Иоанна Векка, и заключил в крепость православного Иова Иаситу, верного союзника Иосифа, потом на первой же Литургии приказал возглашать на ектениях имя Папы прежде всех других. Между тем Папа, к которому Император отправил другое посольство, со своей стороны, удержал оружие Карла, убедив его быть в мире с Михаилом, чтобы сохранить мир и единомыслие Церкви.

Но все, что сделал тогда Император, было недостаточно для Папы Николая III, преемника трех пап, Григория X, Иннокентия V и Иоанна XXI, умерших один за другим в короткое время. Он видел, что Император старался о соединении Церквей единственно из политических целей, а все подданные его были вовсе на то не согласны, посему отправил послов к Михаилу с предложением, чтобы для большего удостоверения в искренности соединения, Император между прочим, что уже принято на Соборе, принял также Символ с прибавлением: и от Сына, и заставил бы сделать то же всю Восточную Церковь.

Это требование, которого не предлагал восточным ни один папа ни прежде, ни после того, привело Императора Михаила опять в весьма затруднительное положение. Не приняв этого сам, он не решился предложить того и тем, которые, твердо держась отеческих догматов, не соглашались на соединение и показывали такую холодность к Императору, что надобно было опасаться жестокой междоусобной войны. С другой стороны, надобно было угодить Папе, чтобы не показаться неискренним в своих действиях. Кроме того, он видел, как с каждым днем возрастала слава деяний Карла. Посему, чтобы угодить гражданам, он низвел с Патриаршего престола Иоанна Векка, которого не мог больше терпеть за его действительно упрямый характер и настойчивость, с какой он, чего бы ни захотел, всего непременно требовал от Императора. С Папой продолжал переговоры то обещаниями, то извинениями и, наконец решительно привлек его на свою сторону. Так как и Папа по некоторым причинам был великим врагом Карла, то Михаил, при таком удобном случае, заключил с ним тайный союз для содействия предприятию Иоанна, князя острова Прохиты, который вместе с Петром, королем Арагонским, по праву наследства домогался Сицилии, находившейся во власти Карла. Этот Иоанн, которого Карл лишил всего имущества, приходил в Константинополь, Рим и Испанию самым тайным образом, одевшись в монашескую одежду, чтобы его не узнали, и, убедив Императора Греческого, Короля Арагонского и Папу Николая действовать заодно против Карла, употреблял все средства произвести сицилийское возмущение.

В это время умер Папа Николай, на место которого, при содействии Карла, избран был преемник его Мартин IV. Михаил немедленно отправил и к нему послов, Льва Ираклийского и Феофана Никейского, для поддержания прежнего союза. Но Папа с самого первого сношения начал вести дела Церкви путем дел политических и, как изменялись обстоятельства политические, так изменял и дела церковные, потому что Папа Мартин был друг Карла. По совету его он отлучил от Церкви Императора Михаила без всякой справедливой причины, как принужден был признаться и Маймбург-иезуит, который подробно описывает все это дело в своей истории разделения, написанной против нас. Мало того, Папа хотел вместе с Карлом и венецианами начать войну против Михаила с суши и с моря, но напрасно: потому что случай или, лучше сказать, Бог иначе расположил обстоятельства. Как скоро Михаил узнал о действиях Папы, то сперва в один воскресный день, когда диакон хотел на Литургии провозгласить имя Папы, как делал прежде со времени Лионского Собора, Император, сошедши со своего места, громким в слух всех голосом остановил его. Потом, заключивши союз с королем Арагонским Петром, послал к нему тридцать тысяч унций золота для продолжения войны, которую тот весьма счастливо начал. В Албании войска Михаила разбили часть войск Карловых. В Сицилии возмущение произошло следующим образом: в день Святой Пасхи, вечером сицилийцы по предварительному соглашению вдруг восстали, перебили всех французов и таким образом освободились от власти Карла, который, в то же время потерпев много и других разных неудач, окончил жизнь, унесши с собой надежду многих отличных подвигов и доставив Михаилу совершенную безопасность.

Впрочем, и он недолго жил после Карла. На другой же год, двинувши войско для усмирения возмутившегося против него начальника Фессалии Иоанна и достигши одного селения, называемого Пахомиевым, он скончался, оставив царство сыну своему Андронику, который не удостоил отца даже погребения, приличного царю, а велел без всяких церемоний опустить тело его в яму и засыпать землей столько, сколько нужно для того, чтобы оно не сделалось пищей зверей и птиц (1283). Тогда старец Иосиф опять возведен на патриаршество, сосланная в ссылку Евлогия возвращена к императорскому двору, все единомысленники латинян раскаялись и получили прощение, новые догматы Западной Церкви преданы осуждению, и Восточная Церковь отделилась от нее еще более прежнего. Таково начало и таков конец предпринятого Императором Михаилом Палеологом соединения Церквей!

По смерти Императора Михаила Византийская Империя, которую он поистине оживил своим мужеством, во время царствования сына его Андроника начала клониться к упадку, потому что тогда Оттоман, который первый стал называться Турецким Султаном и основал резиденцию в Бурсе, городе в Вифинии, сильно колебал Империю и отторгнул от нее многие места со стороны восточной, а сын его Орхан, одерживая ежедневные победы, перешел из Азии в Европу и жестоко опустошал греческие владения во время Андроника Младшего, который насильно отнял престол у деда своего Андроника (1328). В это время Империя много терпела от турок, болгар и других неприятелей. Андроник, страшась врагов и надеясь получить помощь от латинян, решился опять вести переговоры о соединении Церквей и отправил послов: к королю французскому Филиппу – одного венецианского сановника, именем Дандола, а к Папе Венедикту XII – монаха Варлаама, столь известного в Церковной Истории по произведенному им расколу, который обстоятельно описывают Григора и Иоанн Кантакузен, бывший впоследствии Императором. Этот монах сделал Папе два предложения: во-первых, чтобы Папа убедил латинских государей идти войной против варваров и этим расположил греков к соединению, во-вторых, требовал, чтобы созван был Вселенский Собор, на котором бы в присутствии всех Восточных Патриархов или наместников их произведено было соединение прочнее, нежели как было в Лионе. Венедикт отвечал: пусть прежде присоединятся Восточные, а потом он и постарается вооружить на помощь латинян, что же касается Собора, то он не нужен, потому что нет никакой надобности исследовать догматы Западной Церкви, которые уже объяснены и столько раз определены на Соборах.

С таким ответом Варлаам отправился назад в сопровождении двух латинских епископов, которых Папа, желая воспользоваться случаем к соединению, послал в Константинополь для состязания с восточными. Но этому состязанию воспрепятствовал Никифор Григора своей речью, которую он говорил в присутствии Патриарха Иоанна и бывших при нем архиереев и в которой весьма красноречиво доказал и собственными суждениями и изречениями святых Отцов, что состязаться о вере – опасно, и что догматы Восточной Церкви так ясно определены на различных Соборах, что они не подлежат более никакому сомнению. Так как Никифор был тогда в великой чести у Императора и между духовными очень славился своей ученостью, то речь его подействовала. Латинские епископы принуждены были возвратиться назад, и дело о соединении Церквей кончилось ничем, тем более, что спустя немного времени умер и Император Андроник (1341).

С тех пор Византийская Империя со дня на день приходила в худшее состояние, особенно же во времена Иоанна Палеолога, сына Андроника Младшего, который питал столь великую вражду к своему опекуну и тестю Иоанну Кантакузену, что многие годы продолжалась между ними кровопролитная междоусобная война. У греков были тогда два жестокие врага: с одной стороны, Султан Турецкий, старавшийся покорить себе Империю, с другой – Папа, хотевший подчинить себе Церковь. И несчастные Императоры Византийские, желая освободить от порабощения Империю, по необходимости решались подчинить Церковь Восточную – Западной. С этой целью были начинаемы переговоры о соединении, которые никогда не оканчивались счастливо, потому что греков побуждала к тому нужда и надежда помощи против варваров, а латиняне никогда не подавали восточным требуемой помощи.

Кантакузен посылал два раза послов в Рим, один раз к Клименту VI, другой раз к Иннокентию VI, но без всякой пользы. Потом, когда Кантакузен отказался от престола и постригся в монахи, Иоанн Палеолог, быв приведен в крайность Амуратом, Турецким Султаном, который уже взял Каллиуполь и с многочисленным победоносным войском шел к стенам Константинополя, также отправлял послов и сам лично приезжал в Рим, и там (как уверяют латиняне, хотя это и сомнительно) признал западное исповедание веры данной от себя грамотой, желая получить помощь против варваров, но не только не получил никакой помощи, а еще на возвратном пути из Рима был задержан в Венеции заимодавцами и освободился оттуда не прежде, чем сын его Мануил прислал деньги для уплаты долгов. Возвратившись в Константинополь беднее и беспомощнее прежнего, он принужден был заключить мир с Амуратом на условиях самых невыгодных, именно, должен был по приказанию варвара ослепить старшего сына своего Андроника, а другого сына – Мануила, наследника престола – выдать заложником.

Потом и Мануил вступил на царство, царство расстроенное и стесненное турками. Увлекшись надеждой получить помощь от латинян, и он сам лично отправлялся во Францию просить о ней тамошнего Короля Карла VI, а оттуда в Англию. Но, пробыв там долгое время, после тщетных усилий возвратился назад без всякого успеха.

Дело о соединении Церквей в последний раз начинал Иоанн Палеолог, сын Мануила, в то время, когда из всей Империи не осталось в его власти почти ничего, кроме Константинополя, и когда дела греков находились в крайне несчастном положении. Папа Евгений IV созвал Собор в Ферраре (который, впрочем, кончился во Флоренции) с той целью, чтобы уничтожить все сделанное в Констанце и Базеле, где совершенно отвергнута была власть папская, и чтобы привлечь на свою сторону восточных, лаская их надеждой помощи, в которой тогда крайне нуждалась Империя. Что происходило на этом Соборе, на котором присутствовали Император Иоанн, брат его Димитрий и Патриарх Иосиф со многими архиереями и клириками, и что случилось после того, о том подробно пишет в истории этого Собора Сильвестр Сиропул, великий Екклисиарх и Дикеофилакс Великой Церкви, который был очевидным свидетелем всего этого, и ясно раскрывает намерение и козни латинян и крайнюю нужду восточных. Что ж после того? Собор Флорентийский и все, сделанное на нем, объявлено недействительным на другом Соборе, бывшем в Константинополе, во храме Святой Софии, в царствование брата Иоаннова, Константина. Латиняне не подали никакой помощи грекам и были праздными зрителями взятия Константинополя Магометом II, который сделался повелителем всей Византийской Империи (1453). Таким образом, Церкви остаются разделенными доныне. Да соединит их когда-нибудь неразрывными узами благодать Всесвятого Духа! Аминь.