I. Отношения Византии и Рима с начала патриаршества Фотия до собора 861 года

Император Михаил III, – папа Николай, – патриарх Фотий; – послание Фотия к папе, – ответы папы императору и Фотию: оценка этих ответов.

Византия последних веков своего существования часто была местом всяких беспорядков и неустройства. Это давало врагам её готовое средство пользоваться положением её в своих интересах. Таких элементов, благоприятствующих враждебным замыслам против неё, в особенности много скопилось в царствование Михаила III. И правительство, и церковь представляли довольно элементов внутреннего разъединения, которые мешали правильному строю государственному и церковному. Михаил III взошел на престол путем революции (856 г.). Доселе, за его несовершеннолетием государством правила его мать Феодора и, кажется, не без успеха. Но Михаил, наскучив опекою матери, при содействии Варды, брата Феодоры, низвергает мать и провозглашает себя правителем государства, хотя ему было лет 15 или 16. Отсюда естественно общество должно было разделиться на две партии: одна сочувствовала низверженной Феодоре и держалась её стороны, другая напротив, по тем или другим целям, примкнула к новому правительству. Такое разъединение общества могло благоприятствовать интригам со стороны, если почему-либо подобные интриги казались нужными. Эта вражда двух сторон с течением времени не только не могла иссякнуть, но должна была возрастать, потому что общество не могло быть довольным ни самим Михаилом, ни его главным советником в делах – Вардой, впоследствии сделавшимся по воле Михаила кесарем. Михаил, получивший небрежное воспитание, больше знал толку в играх цирка, в качествах вина, в породах лошадей, чем в управлении государством; его кутежи и мотовство делали его в высшей степени ненавистным для народа⁸¹. Варда, с своей стороны, хотя и отличался любовью к наукам и военными успехами, однако был не меньше испорчен нравственно, как и Михаил, и его правление государством вместо Михаила делало его в глазах народа узурпатором. Таким образом в государстве являлось брожение умов, которым можно было пользоваться желающим пользоваться им. – Церковь с своей стороны также носила в своей среде элементы смут. Патриарх Фотий возведен был на константинопольскую кафедру вследствие низвержения, по воле Михаила III и Варды, – патриарха Игнатия (857 г.). Игнатий имел многие достоинства, которые делали его низвержение достойным всякого сожаления: он был человек самой строгой жизни, отличался ревностью к своим обязанностям, был поборник православия в противодействии к не угасшему еще тогда иконоборству, был царственного рода, имел довольно печальную юность. Все это имело следствием то, что число его почитателей было довольно велико и после того как Игнатий лишен был престола. Эта партия должна была стать во враждебные отношения к новоизбранному патриарху, хотя новый патриарх Фотий имел все достоинства, чтобы быть замечательным пастырем церкви. Тяжелые гонения, которым правительство подвергнуло Игнатия, увеличивая симпатии Игнатьевой партии к изверженному патриарху, разжигали нерасположение её к новому патриарху. Вина правительства без всяких достаточных оснований переносилась на личность главы церковного управления. Партия Игнатия являлась непримиримою в отношения к Фотию.

Таким положением византийского общества вздумал воспользоваться в своих интересах папа Николай I, подобно тому, как он пользовался в подобных же интересах и подобными обстоятельствами на Западе. Государственные и династические смуты при преемниках Карла В. давали средства этому папе громко заявлять на Западе, что он не только глава церкви, но глава над всеми царями земли. Личный характер Николая, твердый и решительный, дозволял ему с полною последовательностью идти к своей цели и отступать только тогда, когда истощались все средства к достижению желаемого. Николай из всех пап до его времени поработал наиболее в видах возвышения папского могущества на западе. И пусть даже в частных случаях он оставался ни при чем, во важно то, что идея папской власти в её средневековом величии, в лице его, созрела и передалась его преемникам уже в готовом виде. Западные хроникеры так именно и смотрели на современного им папу Николая.

Один из них говорил: «после блаженного папы Григория Великого не восставало подобного Николаю; ибо он повелевал царями и тиранами с такою властью, что по истине можно было принять его за владыку вселенной⁸².

И другой писатель, позднейший, из членов иезуитского ордена, говорит о Николае, восхваляя его в том же отношении: «в девятилетнее свое правление он вознес власть первосвященническую гораздо выше, нежели когда-либо она была, особенно в отношении императоров, королей, князей, патриархов и епископов, обращаясь с ними, в тех случаях, когда полагал, что они нарушают преимущество его престола, гораздо круче, нежели кто-либо из его предместников⁸³. Автор известного сочинения о Фотии, Гергенретер также находит, что Николай был истинным носителем папской идеи. Он говорит: «муж более дела, чем слова, Николай, как истинный ратоборец Божий, управлял Церковью вполне победоносно, являя ее вселенскою и с полным авторитетом. И это потому, по автору, что Николай был исполнен сознания величия папской власти. «Привилегии Римской церкви (главенство) – это было твердым убеждением папы, – суть спасительное средство для всей церкви; он – оружие против каждого вторжения несправедливости⁸⁴. Таков был папа Николай I, современник византийского императора Михаила III и первых лет патриаршества Фотия. Последовательный в проведении своей папской теории и влиятельный на Западе, папа хотел приложить свою теорию и к практике церкви Византийской. Смуты, какими, пользовался папа на Западе, были, как мы видели, и в Византии. Оставалось только воспользоваться удобным случаем⁸⁵. Казалось, нужно было стать на ту или другую сторону из византийских политических партий, так или иначе подействовать на нее, войти в связь с одною из церковных партий и овладеть ею и, при помощи таких, средств начать пропаганду своей папской власти в среде Византийской церкви, столь упорной в борьбе с папскими притязаниями доселе. Выгодно было перетянуть на свою сторону партию, держащую в руках своих государственную власть, и войти в достойные папы и его стремлений отношения с правящим Церковью представителем высшей иерархической власти в данную минуту, а в случае неустойки можно попридержаться на случай и партий, лишенных власти...

Но папа жестоко ошибся в своих расчетах. Византийская церковь противопоставила ему с своей стороны, борца в лице патриарха Фотия, и папа должен был разочароваться в своих надеждах. Фотий принадлежит к замечательнейшим личностям в церковной истории и, имел все качества, чтобы сокрушить рог гордыни Римской. Он отличался такою глубокою ученостью, какою никто другой не отличался в его время на всем Востоке, и Западе. Это было важным преимуществом Фотия, лишавшим папу возможности сражаться с этим врагом, его же оружием. Он вполне был сведущим в светских науках, какие входили в круг тогдашнего образования, проводя целые ночи над изучением книг, со всех сторон им собираемых: в этом отношении «он превосходил не только всех своих современников, но и мог поспорить с знаменитейшими учеными прежних времен». Его учёность для своего времени казалась чем-то сверхъестественным, демоническим⁸⁶. Его глубокая светская ученость восполнялась притом замечательно-серьезным знакомством с богословскими науками. В то время богословское образование в Византии входило в понятие образованности вообще: нельзя было считаться и образованным, не будучи сведущим в богословии. Словом, со стороны образования никакой папа тех времен не мог становиться в уровень с ученейшим Фотием. Этот патриарх отличался необыкновенным даром привлекать к себе умы. Его нравственное влияние на своих учеников, – так как его дом был «академией», куда стекались юноши для изучения наук, – было велико еще прежде чем он занял константинопольскую кафедру; по его описанию, ученики любили его более, чем сыны своих отцев⁸⁷. Отсюда с принятием патриаршеского жезла, его влияние на общество должно было быть сильным; церковь в лучших своих членах должна была скорее слушаться и внимать голосу своего пастыря, чем мнимого преемника князя апостолов. Близость ко двору, прохождение им до патриаршества высших государственных должностей (государственного секретаря и начальника лейб-гвардии) делали его знакомым с настроением, господствовавшим в высших правительственных сферах государства. И если борьба церкви Византийской против папских притязаний в это время идет так успешно и к такой невыгоде для папства, то в этом случае церковь обязана Фотию, который умел пользоваться своим знанием настроения, господствовавшего в правительственных сферах, или даже создавать настроение, благоприятствующее его благородным стремлениям. Фотий наконец отличался такою же энергией и силою воли⁸⁸, какою и папа Николай. Раз усвоив себе данную идею, он умел удержаться с нею при всех обстоятельствах, он был последователен до упорства. Его борьба с Николаем есть величайшее заявление силы воли у Фотия: он оставался верен своей миссии охранителя прав церкви восточной, ничто никогда не изменяло этого принятого им пути. Все это в совокупности сделало память Фотия священною для церкви восточной, но в тоже время сделало его настолько ненавистным для церкви римской, что и доселе ни один церковный писатель, папист, по может равнодушно говорить о Фотии.

Папа Николай и Фотий были достойными соперниками, сошедшимися по судьбам истории в знаменитой взаимной борьбе.

Избрание Фотия в патриархи, якобы незаконным образом, было поводом к борьбе церкви Римской с Византийскою при императоре Михаиле. Новое правительство Михаила III, низвергшее императрицу Феодору, вскоре, по неудовольствию на патриарха Игнатия, низвергает и этого последнего (в конце ноября 857 г.). Низвержение Игнатия оставляло кафедру константинопольскую праздною. Нужно было избрать человека, который своею личностью и качествами примирял бы общество Византийское с утратой им прежнего патриарха, – человека высокой нравственной жизни. Выбор двора пал на Фотия, не бывшего дотоле клириком, но занимавшего весьма высокий государственный пост и обладавшего редкими достоинствами. Нельзя думать, чтобы выбор состоялся по инициативе императора Михаила, который, вследствие беспечности, едва ли заботился много о том, кто сменит Игнатия. Эта инициатива скорее принадлежит Варде, дяде императора, заправлявшему ходом дел государственных вместо самого императора и, при всех своих нравственных недостатках, отличавшемуся просвещенными стремлениями и любовью к науке. Можно думать, что Варда высоко ценил необыкновенную образованность Фотия и хотел дать последнему более обширное поприще для его деятельности, чем какое представляла, хотя и высокая, государственная служба этого мужа. Сан патриарха тогда стоял почти в уровень с достоинством императора. Фотий, исполненный стремления служить пользам своего отечества, принял предложенное ему место, хотя чувствовал, как много придется перенести ему от нерасположения к нему партии Игнатьевой, в чем он и убедился горьким опытом впоследствии. Впрочем, воля двора не насильственно дала Константинопольской церкви Фотия в патриархи. Избрание двора было подтверждено еще до посвящения Фотия собором епископов⁸⁹. Собор этот был замечательно единодушен. Только пятеро решительных приверженцев Игнатия отказались признать его патриархом; остальные же члены собора и в том числе расположенные к Игнатию, согласились избрать Фотия в патриархи при условии, что последний будет обращаться с первым с сыновнею почтительностью⁹⁰.Ради религиозных интересах, церковь Константинопольская не могла долго оставаться сиротствующею, и посвящение Фотия произошло с быстротой: в продолжение шести дней он постепенно получил посвящение в монаха, чтеца, иподиакона, диакона, священника и наконец в праздник Рождества Христова облечен был достоинством патриаршим (867 г.). Но не долго новый патриарх наслаждался церковным миром. Раздраженная гонениями правительства против Игнатия, партия Игнатия разорвала союз общения с Фотием, произнеся отлучение на него. Церковь Константинопольская, оберегая честь патриарха, ответила с своей стороны таким-же отлучением на нерассудительных приверженцев низверженного патриарха.

Ближайшим обстоятельством, послужившим, как показалось папе, удобным случаем вмешаться во внутренние дела церкви Константинопольской, было окружное послание Фотия, отправленное, но обычаю церковному, наряду с другими церквами и к церкви Римской и извещавшее о событии вступления нового патриарха на престол. Отправки послания почему-то опоздала сравнительно с посвящением Фотия в патриарха и, если верна дата, указываемая Гергенретером, константинопольское посольство прибыло в Рим уже в 860 г. По какой причине так опоздало посольство – неизвестно; во всяком случае не потому что Фотий боялся заявить о своем вступлении пред грозным судом папы, как думает Гергенретер⁹¹, ибо вместе с задержкой отправки посольства в Рим, задерживается отправлением такого же и к другим патриархам, которых уже вовсе нельзя было страшиться Фотию, при их полном отчуждении от дел церкви Константинопольской, по политическому положению их кафедр. Вместе с окружным посланием Фотия отправлено было в Рим к папе Николаю и письмо от императора, но последнее не сохранилось для нас. – Окружное послание Фотия папа принял за призыв вмешаться с своею властью и авторитетом в дела церкви Константинопольской⁹²; хотя письмо это, по отзыву Гетте⁹³, «достойное во всех отношениях Великого писателя и Великого епископа», ничуть не давало с своей стороны каких-либо оснований к подобному шагу. Правда, Фотий в своем письме говорит о тяжести своего положения, как патриарха, может быть, разумея возникшие между ним и партией Игнатия неприязненные отношения, но он говорит вовсе не для того, чтобы искать санкции своему посвящению у папы. Он ни полусловом не дает знать ни о чем подобном. Из рассмотрения своего положения Фотий приходит только к тому, что он просит у папы одного – молитвы. «Зачем пишу я это?» – спрашивает себя Фотий и отвечает: «для того чтобы чрез ваши молитвы, – поскольку мы видим себя призванными к руководительству и управлению вверенным нам стадом, – чрез ваши молитвы могли развеяться облака затруднений, нас окружающие. Ибо как корабль, движимый попутным ветром, радует кормчего, так и церковь, преуспевая в добродетелях и совершенстве, радует того, кто её предстоятель и вождь, и да мимо идут для него облака нерешительности и печальной задумчивости»⁹⁴. Никаких других отношений Фотий не имеет в виду устанавливать, кроме отношений взаимной любви, основанной на единстве веры. Отсюда, подробно» излагая в послании свое исповедание веры, он замечает: «лучшее общение есть общение веры, она есть важнейшая основа истинной любви, поэтому я и излагаю вкратце свое исповедание веры, и вы тем с большею теплотой и готовностью удостойте своих молитв, чем больше – наша склонность к вам»⁹⁵. В заключение своего письма Фотий еще раз дает заметить, что он ничего не желает и ничего не ищет со стороны папы, кроме простого общения с ним, как епископом, равным с ним по достоинству. «Предложив свое исповедание веры и изобразив в верном описании наше положение, вторично просим, как мы уже и просили, ваших молитв, чтобы Бог был милостив и благосклонен к нашим предначинаниям, чтобы всякий корень соблазна и камень преткновения был устранен от церкви, и мы могли бы порученное нам стадо добро пасти⁹⁶. Вот и все, чего хотел и просил Фотий от папы Николая. Мудрая осторожность пастыря константинопольского, встречавшего затруднения в прохождении его высокой должности внутри своей церкви, не ищет помощи у папы: патриарх хорошо понимал, что всякая выпрошенная помощь от папы дорого обходится получающему ее.

Не так думал папа Николай. Ему казалось, что Фотий и император Михаил ищут санкции на утверждение Фотиева патриаршества. А потому Николай счел долгом не пропустить случал вмешаться во внутренние дела церкви Византийской. Папа не замедлил ответом на присланные ему письма императора и Фотия: он отправляет от себя посольство, состоящее из двух епископов: Захарии и Родоальда. Этим двум лицам поручено было ни более, ни менее как исследовать на месте дело: о низвержении Игнатия и восшествии на константинопольский престол Фотия, и о том, что окажется доложить его святейшеству, папе Николаю. Он считал своею обязанностью самому положить решение по такому важному делу. Письмо Николая к императору Михаилу обширнее и богаче содержанием; письмо же к Фотию состоит лишь из немногих строк и кратко повторяет содержание первого. Письмо к императору с полною ясностью рисует, какими желаниями и интересами одушевлен был папа, вступая в ·сношение с Константинополем. Уже первые строки этого письма показывают, что папа желает, чтобы восточная церковь признала его судьей в деле Фотия. Папа выходит из идеи, что апостол Петр есть князь апостолов, ·что эта власть от него перешла к римским первосвященникам, и последние суть такие же духовные князья всей церкви, как Петр, князь всех апостолов. «Искупитель всех, – так начинает свое письмо Николай, – вручая начальство божественной власти избранным апостолам своим и на твердой вере князя апостолов упрочивая её твердость, ему предназначил и первую кафедру (римскую), ибо гласом Господним сказано: «ты еси Петр и на сем камне содижду церковь Мою». И Петр, получивший имя от твердости камня, который есть Христос, не перестает утверждать здание вселенской церкви нерушимым и пребывающим в крепости веры, чтобы ·безумие заблуждающихся не могло поколебать правоты веры, и поддерживает тех, кто бестрепетно стоит за нее (пап?). И вот врата адовы, т.е. кичение умов злых и нападение еретиков, не возмогут сокрушить единства той церкви». Затем папа хвалит Михаила за то, что он обратился к церкви Римской, якобы ища в ней той помощи, какую она раздает повсюду в видах единств церковного. Он находит, что Михаил обратился к нему потому, что так принято было и нужно было: «да не нарушится понимание апостольского предания»⁹⁷, т.е. папская идея. И потом прямо говорит, что все случившееся в Константинополе незаконно, потому что совершилось без соизволения папского. Он не позволяет устранить Игнатия от кафедры. Папа говорит: «не раз святыми отцами положено было узаконение, которое и ими самими соблюдалось, чтобы без согласия римского престола, римского первосвященника не происходило осуждение никакого из нарушающих законы церковные. А у вас, в Константинополе собравшийся собор, не обращая вникания на это, не побоялся наложить руку на сказанное узаконение, ибо этот собор, без согласия римского первосвященника, лишил патриарха Игнатия подобающей ему чести⁹⁸. Что за узаконение такое, на которое ссылается папа, и которое обязывает, в случае суда над епископом, окончательного решения дожидаться от римской церкви? Многие историки думают, что здесь разумеются так называемые лжеисидоровы декреталии. Лжеисидоровы декреталии – это был в многом самоизмышлённый сборник папских определений, благоприятных для папской системы, только что появившийся около времен Николая. Лживость его для современной нам науки не подлежит сомнению. Но в темные века средней истории они нашли себе прием и пользовались большим авторитетом. Понятно, как мало подобные декреталии могли иметь смысла в приложении к церкви Константинопольской и её делам. Это была со стороны папы попытка привлечь под свою власть и церковь Константинопольскую; но такое желание папы, как показали последствия, было тщетным в отношении к Константинополю. Отвергая в своем письме к императору, на указанном основании, устранение Игнатия от константинопольской кафедры и таким образом принимал это дело в свои руки, Николай с другой стороны хочет ваять в руки и Фотия и с этою целью он усиливается доказать, что как Игнатий неправильно низложен, так Фотий неправильно возведен на кафедру, ибо он возведён прямо из мирян, что папа считает непозволительною дерзостью, явных нарушением законов. «Также незаконно»,– рассуждает папа, – «что управлявший толпою, одевавшейся в мирские одежды, избирается в пастыри. О несказанная дерзость! Как будет управлять божественным стадом, кто не научился господствовать над своею душою?» «Ибо кто не умеет управлять жизнью своею, как слишком скоро проведенный по церковным степеням, каким ·образом, вдруг избранный, он может управлять жизнью других? И в преподавании светских наук никто не получает имени учителя, если он не станет ученым, проходя степени наук. А Фотий вдруг становится ученым, прежде чем быть учащимся; он возжелал быть учителем, прежде чем считаться учеником. Прежде должно, быть слушателем, а потом наставником, а этот, напротив принимая кафедру учителя, счел лучше сначала учить, а потом учиться, сначала освящать других, потом освящаться, сначала просвещать, а потом просвещаться»⁹⁹. Затем папа в доказательство непозволительности посвящения из мирян ссылается на множество авторитетных постановлений западного изделия. Он, например, цитирует постановления пап: Целестина, Геласия, Льва, Адриана. Но эти доводы не могли конечно иметь никакого значения для Константинопольской церкви. Все эти авторитеты имели не больше силы, как и согласие самой Константинопольской церкви на избрание Фотия из мирян. Только, с признанием за папою высшей духовной авторитетности над всеми церквами, папские аргументы могли иметь смысл в отношении к действиям Константинопольской церкви. Что же касается того, что папа находил Фотия недостаточно подготовленным к своей должности, то, если бы, и сам папа пришел учиться к Фотию, и он нашел как мало основательности имеют его сетования о неподготовленности будто Фотия к своему сану. Впрочем, на этот пункт прекрасно отвечает папе сам Фотий, о чем мы скажем ниже.

И так, по воззрению папы, Игнатий лишен достоинства неправильно, – не по чему другому, как по тому только, что это совершилось без согласия папского престола, – а Фотий незаконно возведен на кафедру, Константинопольскую. Чего же хочет папа при таких обстоятельствах? Он хочет дело каждого из них требовать на свой суд и от его праведного суда, по его мнению, должно было зависеть: должна ли Константинопольская церковь стать на стороне Фотия или Игнатия. Требование не малое! Последовать воле папы значило бы для церкви Константинопольской отказаться от своей самостоятельности и автономии. Вот в каких словах папа высказывает свое решение касательно Фотия в данном случае: «признать посвящение Фотия мы не можем (non possumus) пока наши послы, которых мы отправили к вам, не разузнают о всем, что произошло по церковным делам в Константинополе, сообразно ли дело шло и ведется с правилами, и пока они не доведут обо всем до нашего сведения»¹⁰⁰. Спрашивается: зачем же было папе медлить своим приговором над Фотием, если ему хорошо было известно, что он посвящен из мирян, чего не позволяют, по суждению папскому, каноны? Верил ли сам папа в те каноны, какими он опровергает посвящение Фотия? Или скорее: не хотел ли он получше узнать состояние дел церковных в Константинополе и если окажется Фотий лицом, готовым исполнять папские веления, признать его патриархом, хотя бы каноны и говорили против его избрания, а если Фотий окажется не соответствующим стремлениям Николая, затормозить дело, взять сторону противоположную. Мы думаем, что указанное решение папы по делу Фотия имеет именно подобный смысл: иначе, о чем и говорить, зачем и медлить судом, если каноны безусловно нарушены? Мы привели папское требование касательно Фотия, теперь посмотрим, что положено им касательно Игнатия. Он хочет, чтобы Игнатий предстал пред лицом его послов Захарии и Родоальда и пред лицом собора Константинопольского и объявил: почему сложено им достоинство патриарха, и почему он не послушался требований, предшествующих пап Льва и Бенедикта, желавших, чтобы он представил им на рассмотрение дело одного отлученного епископа, Григория Сиракузского. «Обо всем, что совершится здесь по этому случаю, должно дать знать нашей власти, и мы положим свое определение»¹⁰¹. Из рассмотрения положения, принятого папою, открывается, что оно было чрезвычайно выгодно для папских интересов. Дело, – если бы все случилось так, как желал папа, – всецело переходило бы в непосредственное ведение Николая. И можно было извлечь отсюда великие выгоды для авторитета папской власти.

В заключение письма к императору папа, как будто бы между прочим, проводит мысль, что хорошо бы было, если такой «заботящийся о церковных делах император» как Михаил, отдал папскому престолу некоторые провинции, в которые и стали бы впредь поставляться епископы папами, – это именно провинции иллирийские весьма обширные: собственно, Иллирию, Эпир, Македонию, Фессалию, Ахаию, Дакию, Мизию, Дордонию. Кроме того, папа требовал, чтобы его кафедре возвращены были, так называемые патримонии: калабрийская и сицилийская отнятые у пап императором Львом Исаврянином. О последнем папа замечал: «вашею уступчивостью да возвратятся нам эти патримонии, ибо неразумно, чтобы церковное владение, назначенное на просвещение и на дела церковные, отнималось властью земною»¹⁰². Притязания папские на указанные провинции и патримонии не были достаточно основательны. Во-первых, Иллирия при императоре Грациане была присоединена к восточной империи, а потому и в церковном отношении она должна была принадлежать Константинопольскому патриарху; во-вторых, Феодосий Великий издал указ, прямо повелевавший, чтобы Иллирия подчинялась Константинополю. Если и утверждают, что Иллирия отнята была Львом Исаврянином от Рима, однако из письма императора Юстиниана к Константинопольскому патриарху Епифанию видно, что еще при этом императоре она находилась под управлением Константинополя¹⁰³. Больше прав имел Рим на Калабрию и Сицилию, но и здесь также не без права управлял Константинопольский патриарх, так как эти страны принадлежали восточной империи, а гражданская принадлежность данной местности по древнему обычаю улавливала и принадлежность церковную¹⁰⁴. Впрочем, папа, выпрашивая себе у императора Михаила духовную власть над иллирийскими провинциями и калабрийскою и сицилийскою патримониями, и не особенно рассчитывал на права свои в данном случае. Он хотел получить их как подарок за утверждение status quo византийских дел, за признание Фотия патриархом; отсюда-то и происходило его медлительность осуждения Фотия, несмотря на то, что его посвящение, по суждению папы, было безусловно незаконно, антиканонично. Таким образом, хотя папа в своем письме и говорит об указанных провинциях как-бы мимоходом, однако вопрос этот для него тесно связан с общим ходом византийских патриарших затруднений. По крайней мере в этом именно смысле понимали этот вопрос об иллирийских и других провинциях сами современники. Весьма замечательно в этом случае письмо Фотия к кесарю Варде, которое дает повод к такой догадке, ибо в этом письме он говорит, не называя впрочем лиц, что нет справедливости в тех, которые готовы признать его законным, если уступить половину своей церковной области, и не находят его достойным, если будет за собою удерживать всю¹⁰⁵. Итак, вот то, с чем на первый раз обратился папа Николай в Константинополь по делу здешних нестроений. Во всём этом не видно главного, что можно бы и должно бы находить, если бы папа в самом деле действовал по глубоким нравственным побуждениям, как защитник законности и попранной справедливости, не находим ясного и открытого стремления стоять за эти последние. Все письмо говорит: или о том, что не следует судить епископа без воли папы, или о том, что папа желает навязаться с своим судом в Константинополь, или о том, что папа желает получить взятку и потом успокоиться… И много ли могло быть благодетельного для церкви Константинопольской оттого, если бы в самом деле Фотий стал дожидаться будущего суда над собою Николая, не считал себя без этого законным патриархом, в то время как Игнатий был уже устранен от кафедры? Церковь Константинопольская оставалась бы без пастыря, все, посвященные Фотием в церковные должности, лица должны были бы призвать себя незаконно поставленными; что, спрашивается, кроме смут готовил Николай своими требованиями, с которыми он обращался в Константинополь? Это ли действие пастыря, проникнутого идеей высокой власти? Не дух Христов, а дух мира сего руководил папою, когда он входит в отношения с Церковью Константинопольскою по делу Фотия и Игнатия.

Вместе с письмом к императору Михаилу папа Николай, как мы сказали, отослал письмо и к Фотию. Это письмо есть простое сокращение письма к императору и по своему характеру отличается такою же раздвоенностью, рассчитанною нерешительностью и уклончивостью, как и то письмо. Папа не называет здесь Фотия епископом, а дает ему неопределенное титло «vestra ргudentia» и хочет дать понять, что считает его простым мирянином. Смысл этой тактики понятен: Николай хочет сказать этим, что только воля папская есть раздатчица епископского достоинства; только с его позволения епископ может быть епископом и раздавать другим дары священства. Указав на быстрое посвящение Фотия из мирян в патриарха, Николай замечал: «поэтому мы не можем (non possumus) согласиться с вашим посвящением, пока чрез наших послов мы не узнаем о вашем деле и церковном положении, и о том, с каким старанием заботитесь вы о защите кафолической веры. И если найдем все достойным, будем почитать вас, ·как предстоятеля этой церкви и обнимем вас братскою любовью»¹⁰⁶. Что значат эти слова? Если Фотий посвящен неправильно, не канонически, зачем подобная проволочка? Вся эта кажущаяся благоразумная осторожность есть ничто иное, как средство высмотреть положение дел и действовать, смотря по обстоятельствам, к своей пользе. О каком старании в защите веры Фотием говорит прикровенно папа? Не разумел ли он призвания за папою прав власти, с какими навязывался он Константинопольской церкви? Или: не следует ли разуметь стараний о том, чтобы уступлены были папской юрисдикции вожделенные для папы провинции? – Это ли дух апостольский, носителем которого считает себя папа.