Полное собрание сочинений. Том IV

Je suis d’opinion que s’il se fut comporté plus modestement, sans se mesler des Polonois, et qu’il eut espousé une dame du pays, et se fut accomodé à leur humeur, encore qu’il eut été pire qu’un moine moinant, si est-ce, que la couronne luy fut bien demeurée sur la teste. Mais je pense que le Pape avec ses séminaires les Jésuites ont été cause de sa ruine et subversion totale: car ces assassins des princes en ont voulu faire trop vistement un Monarche, et se sont fourrés trop tost dedans les ruches à miel. C’est dommage qu’on ne leur a pas mieux razé la teste, mais ils s’estoient trop bien transformés en habit séculier; «car tels Allans ne se preignent pas volontiers sans vert».

(La Légende de la vie et de la mort de Démetrius, dernier grand-duc de Moscovie, traduite nouvellement l’an 1606).

* * *

(Сцена в Кремлёвском дворце, поутру)

Два стрельца и старый слуга придворный.

Первый стрелец.

Скажи-ка нам, что видел ты, Игнатий?

Слуга.

Да, расскажи! Лентяи, не могли

Пойти глядеть на царскую забаву?

Второй стрелец.

Мы на часах, куда же нам идти?

Слуга.

Слышь, расскажи! Нашёлся им рассказчик,

Старик, болтун! Небось, мне дела нет.

Так сказки сказывай. (Молчит). Что? Рассказать?

Стрельцы

Не нужно:

Часок пройдёт, мы сменимся, тогда

Услышим всё.

Слуга.

А от кого?

Первый стрелец.

От Гришки.

Слуга.

От близорукого? От пьяницы? Стыдись!

Ему ли знать? Ему ли видеть? Близко

Подпустят ли его к Царю? Смотри!

Ему расскажет Гришка! Стыдно, братец!

На пьяницу ты свата променял.

Первый стрелец.

Да сам же ты молчал.

Слуга.

Молчал! Ну, что же?

Ведь я устал; вздохнуть хотелось. Что́?

Аль рассказать?

Второй стрелец.

Да говори ж скорей.

Слуга.

Ой, молодёжь! Скорее, да скорей!

Аль гонятся (Стрельцы отходят с досадою).

Ну, слушайте ж!Сначала

Косых сажали пары с две.

Первый стрелец.

Небось

Чубарая опять повеселила?

Слуга.

Вот то-то нет. Её таки с хвоста

Бучинского собака оскакала.

Первый стрелец.

Бучинского?

Второй стрелец.

Чтоб чёрт его побрал!

Всё Лях, да Лях! У Ляхов и собаки

Резвее наших. (Ходит). Тошно: мочи нет!

У них всё лучше: и наряд, и кони.

И меч острей, и глаз светлей. Беда!

Житья уж нет от этих птиц залётных;

Ну, к чёрту их! Пора, пора!

Слуга.

Скажи.

Что̀ сделалось с Семёном?

Первый стрелец.

Видишь, братец:

У молодца красоточку отбил

Усатый пан; от этого, знать, больно

На них сердит он. Впрочем, самому

Досадно мне, что Ляхи победили.

Слуга.

Послушай-ка: получше после будет!

Вот Ляхи подняли весёлый крик,

А мы со злости губы в кровь кусали,

Тут Государь (храни его Господь!)

Сказал боярам: Знаю я наверно,

Что нет во всей Москве, ни у бояр,

Ни у дворян такой собаки дивной,

Как у Бучинского.

Второй стрелец.

Не может быть!

Не мог наш Царь сказать такого слова.

Нас перед Ляхами срамить!

Слуга.

Не мог?

Мне каждое словечко слышно было,

Как пролито. И правду вам сказать,

Собака дивная: бела как снег,

Росла, статна, с натужиной, ногаста,

Глаза как звезды, из породы той,

Что̀ за морем; совсем почти без шерсти.

Второй стрелец (перебивая)

Да будь она красивей во сто раз,

Без шерсти вовсе, будь быстра, как птица,

Как сокол на лету,–я всё скажу,

Что здесь в Москве найду десяток целый

Резвей, статней, красивее её.

Первый стрелец.

Постой же, слушай!

Слуга.

Дай сказать порядком.

Не вытерпел тогда наш добрый князь.

Наш свет Иванович, Василий Шуйский;

Отдал поклон Царю и говорит,

Что худшая в его муругой своре

Заморского красавца осрамит.

Первый стрелец.

Вот славно!

Второй стрелец.

Здравье Шуйскому вовеки!

Первый стрелец.

Вот истинный боярин, Русский князь!

Второй стрелец.

Ну, что же Царь?

Слуга.

Димитрий усмехнулся.

Собаку привели: огромный зверь,

Весь в псовинах, широкий и угрюмый,

Ну, точный волк, а ноги как струна.

Русак лихой был посажен далёко,

И в поле загорелся, как свеча.

Собак сдержали и пустили разом;

У нас сердца (ты верь или не верь)

Так бились, что смешно теперь подумать.

Второй стрелец.

Что ж псовой наш? Рассказывай скорей!

Слуга.

Да где заморской твой!

Второй стрелец.

Отстал?

Слуга.

Ну, точно

Как будто бы дворная.

Второй стрелец.

Исполать!

Да здравствует наш Шуйской! Что же Ляхи?

Слуга.

И голос притаили.

Второй стрелец.

Что же, Царь?

Слуга.

Хвалил собаку будто бы с досадой.

Первый стрелец.

Вот то-то и беда: наш Русской Царь.

А как к Полякам склонен!

Слуга.

Много слёз

От этих нехристей нам будет.

Второй стрелец.

Слез?

Да не было бы крови!

Слуга.

Тс!

Второй стрелец.

Молчу,

Да знаю про себя.

Слуга.

Потом был пущен

Тот старший брат, что́ беса изломал.

Ты понимаешь, что ль?

Первый стрелец.

Медведь, известно.

Слуга.

Из Муромских лесов, космач, глухарь.

Ужасно было поглядеть. Охотник,

Известный удалец, старик Валуй,

С рогатиной к нему пошёл навстречу,

Ударил в грудь: медведь взревел, и вмиг

Рогатины не стало, и охотник

Лежал уж смятый под медведем...Тут-то

Послушайте!.. Как вскочит Царь, как схватит

Рогатину и меч!..

Первый стрелец.

Кто? Государь?

Слуга.

Да. Государь. Мы обмерли, и крикнуть

Никто не мог. Очнулись, – уж космач

Лежал в крови, с отсеченою лапой,

С разрубленною мордой, и над ним

Стоял наш Царь, весёлый и спокойный.

Князья сбежались, что-то говорили

Про царство, про опасность; он в ответ

Им показал охотника и молвил:

«Вы видите, что мой слуга спасён

От смерти мною. Это день счастливый».

Первый стрелец.

Вот добрый Царь!

Второй стрелец.

Вот смелый молодец!

Слуга.

И без Царя зарезали б медведя.

А если б грех случился?.. Нет, по мне

Не царское то дело.

Первый стрелец.

Врёшь, Ипатий:

Когда на зверя он идёт один,

Чтоб Русского спасти, то верно любит

Своих он подданных.

Второй стрелец.

Один с мечом

На дикого медведя? Ну, Игнатьев,

Не залежимся мы в Москве; не так,

Как при царе Феодоре.

Слуга.

Потише!

То царь святой был.

Первый стрелец.

Свят, да не по нас.

Второй стрелец.

Теперь, теперь мы в битвах запируем,

Перешагнём предел земли родной,

И с нами Царь, и копья засверкают,

И задымится меч в крови чужой.

Порукой мне бесстрашная забава.

Что далеко промчится Русских слава.

Да здравствует царь Дмитрий!

Слуга.

Сохрани

Его Господь!

Первый стрелец.

От Ляхов.

Второй стрелец.

Да, от Ляхов.

О, этот друг опаснее врага!

Стольник входит.

К местам! За мною Царь.

Самозванец. – Басманов (все уходят).

Димитрий садится (с улыбкой).

Скажи, Басманов,

Что̀ думал ты о подвиге моём?

Басманов.

Твой верен меч и дух отважен: славно.

Удар нанёс ты, Государь.

Димитрий.

Не то!

Ты думал: Царь забыл свой сан высокий,

Забыл народ, лукавый взор бояр

Из удальства пустого. Так ли?

Басманов.

Думал.

Димитрий.

Скажи всю мысль свою. Мы здесь одни.

Басманов.

Послушай. Государь. Я смело душу

Перед тобой раскрою. Больно мне.

Прискорбно всем твоим слугам надёжным

Глядеть на то, как Царь идёт один

Сражаться– с кем? С бессмысленным животным!

С ним режется в борьбе на жизнь и смерть,

И голову, надежду всей России,

Державную, кладёт медведю в пасть.

Димитрий.

Не велика опасность – смелым слава!

Басманов.

Нет, эта честь не для тебя. Пусть ею

Гордится псарь, слуга чужих потех,

Хмельной стрелец, беспечный и хвастливый,

Иль юноша, не зревший бранных сеч,

Но алчущий кровавых приключений.

Им эта честь прилична, не тебе,

Правителю народов многих. Вспомни:

Слыхал ли ты, чтоб прежние цари,

Владыки мудрые...

Димитрий (перебивая):

Постой, Басманов!

Их жизнь ты вспомни и мою: сравни!

Взлелеяны от самой колыбели

Родителей заботливой рукой,

Они росли средь пышности и неги;

Толпы бояр послушно стерегли

Все прихоти балованных младенцев

И отроков беспечные шаги:

Чтоб конь не вздрогнул под драгою ношей,

Чтоб резкий ветр в их лѝца не пахнул,

Чтоб мухи дерзко не жужжали

Вкруг почивальни золотой,

Где сны роскошные летали

Над полуцарской головой.

Смешно подумать!–Ах, не та наука

Досталась мне! Димитрий бедный рос

В изгнании, скитаясь по вертепам.

Дремучий лес, небес пустынных кров

Жилищем были мне, а нож защитой.

Там я ходил с медведями на бой,

Я их разил для жизни, для забавы,

Для утоленья чудного огня,

От юных лет томившего меня

Надеждами могущества и славы.

Мне весело то время вспоминать!

Тогда едва я видел, как в тумане

Картины детства, пышный двор. Едва

Я помнил, будто сон несвязный, странный,

Что кровь царей течёт во мне... Теперь

Всё снова ясно стало.

Басманов (с усмешкой).

Провиденье.

Тебя вело.

Димитрий.

Благодарю судьбу!

Когда б она меня не научила

С младенчества отчаянным борьбам.

Свершил ли бы я подвиг свой тяжёлый?

Медведя взять в берлоге снеговой,

Его тащить рукою безоружной,

Всё это шутка... Но восстать, как я,

Против царя Бориса – вздумать страшно!..

О, этот Годунов был исполин!

Лукав, хитёр, своей высокой славой

Он полнил мир, и я пошёл на бой

Один, один, – лишь с именем забытым,

Да с совестью Бориса. Я позвал

Могучего к ответу за злодейство

И за престол похищенный.

Басманов.

Велик

И страшен подвиг твой.

Димитрий.

Ещё другие

Меня зовут. Благодарю судьбу!

Сыны дворцов, питомцы праздной неги,

Цари парчей и бархатов! Для вас

Был радостен ваш терем позлащенный;

Но для меня трубы призывный глас

И верный меч, и конь, и стан военный,

И в вражеской земле кровавой битвы час...

В России тесно, друг Басманов, тесно!

Басманов.

Созреет ли высокой думы плод?

Исполнятся ль твои предначертанья?

Прелестны двор, и роскошь, и Москва!

Димитрий.

Ты за меня боишься их? Увидишь!

Я в праздности не падаю душой

И, прежних дней суровый опыт помня,

Ещё люблю в потехах удалых

Обманывать живое нетерпенье,

Просящее опасностей других...

Но, впрочем, ты Басманов прав. Я знаю,

Что много глаз коварных вкруг меня.

Притворствуют мои бояре. Трусы

Отважности смеются.

Басманов.

А народ?

Димитрий.

Народ отвагу любит.

Басманов.

Царь Димитрий.

Не в Польской ты стране, где пан-король

Начальник панов, равный им. Россия

Возводит взор к увенчанной главе,

Как к дивному Творца изображенью,

К избранному любимцу горних сил.

Вокруг него и свет, и страх глубокий,

И таинства невидимый покров.

Не часто, не без блеска, не в одежде

Едва приличной дворянину, любит

Народ глядеть на Русского царя.

Димитрий.

Какой монарх с таким великолепьем

Средь подданных являлся? Вкруг себя

Кто собирал столь пышный двор?

Басманов.

Тогда ли,

Когда один по улицам Москвы

В параде Польском ходишь ты, и нищий

Едва царю кивает головой?

Иль в торжествах, при бубнах и литаврах,

Когда к тебе теснится гордый Венгр

И наглый Лях, как стая птиц зловещих,

Бесчинные, противные глазам?

Димитрий (с улыбкой).

Я знал, что ты про Ляхов не забудешь.

Басманов.

Забыть про них! О как бы я желал

Не видеть их, не помнить! О, скорее

От наших глаз в их родину гони

Весь этот полк пришельцев ненасытных,

Нахлынувших на Русскую страну.

Нам душно, Царь, нам тесно, сердцу больно!

Димитрий.

Они отважно, верно служат мне,

A Русские колеблются, и шатки

Их помыслы. Скажи, Басманов, сам:

Забыты ли все сказки Годунова?

Забыты ль все сомненья обо мне?

Басманов.

Досель молчат, но тайно ходит ропот,

И многие не верят чудесам.

Димитрий.

Не верят чудесам? А ты?

Басманов.

Димитрий.

Мою любовь ты знаешь; для чего, ж

Её пытать вопросом бесполезным?

Димитрий.

Но тайные сомненья!..

Басманов.

Не страшись:

Ещё любовь к тебе не остывает,

Ещё тверда присяга. Но Москва

Скорбит, глядя в молчании суровом

На дерзкую надменность Поляков.

О, отгони их! В час грозы народной

Бессильные престола не спасут.

К чему ж они

Брось слабую защиту,

Противную всем подданным твоим.

Стряхни с порфиры прах чужого края!

На славу предков смело опершись,

Стань средь бояр, средь верного народа

С могуществом всей Русской стороны,

Иноплеменных ужас, бич строптивых,

И милостив и кроток и правдив.

Димитрий.

О, ты не знаешь, Пётр, какие узы

Незримые опутали меня.

Но я теперь расторгну их. Рангони

И Квицкий явятся ко мне. Внимай,

Как будут сладки их слова, как хитры,

Как будет твёрд Димитрия ответ!

Опасны этих ксёндзов речи: льются

Как мёд, а цепью вьются вкруг души.

Но цепь расторгну и свободной грудью

В объятия России брошусь я.

Боярин (входит).

Великий Государь! Тобой призванный,

Идёт посол от Римского двора.

Димитрий.

Введи сюда.

Входят Рангони и патер Квицкий.

Рангони.

Да здравствует Димитрий,

России Царь великий!

Патер Квицкий.

Да пошлёт

Тебе Господь Своё благословенье!

Димитрий.

Благодарю, Рангони, патер Квицкий!

Уже давно желали вы предстать

Перед меня и тайно весть беседу

О будущих намереньях моих;

Но дни мои доселе были полны

Заботы тяжкой, и ближайший труд

Не оставлял часов далёким думам.

Теперь могу внимать вам.

Рангони.

Государь!

С тех самых пор, как ты подъял знамена,

Как крылия могучего орла,

Свидетель мир твоею славой полный,

Что жизнь твоя не в праздности текла,

Что много дел мечом на ратном поле

И мудростью в совете ты свершил.

Твоей стране завидуют чужие;

Но радостью сияет древний Рим.

И, веселясь отрадою духовной,

Петрова стада пастырь, верный вождь,

Апостольской благословляет дланью

Тебя, младой, любимый церкви сын.

Патер Квицкий.

Прославилась Всевышнего десница.

Святой отец и мы, небесных сил

Смиренные служители, недаром

Всечасною и тёплою мольбой

И благодать, и силу призывали

И торжество оружью твоему.

Димитрий.

Да: правда победила!

Рангони.

Дел твоих

Заря горит надеждами и славой.

Но скоро ль день настанет?

Патер Квицкий.

Ты досель

Благословен. Очистилася нива,

И на меже стоит готовый плуг.

Восстань, восстань, оратай неусыпный!

Начни с утра Творцу угодный труд:

Открой бразды глубокие, да взыдет

Благая жатва в Русской стороне.

Рангони.

В Италию я возвращуся снова,

Перед лице преемника Петра.

Сказать ли мне, что Царь России юный

В обетах твёрд и праведен в делах?

Сказать ли мне, что ревностной рукою

Над Русию светильник он зажжёт

Спасительной, покорной Риму веры?

Димитрий.

Рангони! Бог даёт успех. Но я

Не позабыл священных обещаний.

Патер Квицкий.

Какой залог намерений своих

Димитрий даст?

Димитрий.

Сомнение обидно!

Каких залогов просит ксёндз?

Патер Квицкий.

Тяжёл

Лишь первый шаг. О, поспеши скорей

Его ступить! Залогом будет он,

Порукою твоей державной воли.

Димитрий.

Чего ты просишь? Говори!

Патер Квицкий

Того,

Чтобы слугам единой веры чистой

Дозволил ты везде в своих землях

И церкви строить, и звучащей медью

Всех христиан к служенью собирать,

И дивные Всевышнего щедроты

Торжественной молитвой призывать,

Чтобы в Кремле...

Басманов (перебивая).

В Кремле!

Димитрий.

Твоих желаний

Я не могу исполнить. Вспыхнет бунт,

И рушится недавнее создание.

Я обещанья помню; но поверь,

Теперь исполнить их не в силах. После.

Быть может скоро...

Патер Квицкий.

О, не отлагай,

Не отлагай благого дела. После

Обманщик злой, деяний славных враг.

И праздности и лени друг. О, вспомни,

Как дорог час, как время коротко!

Оратай ждёт, оратай спит, а поле

Уж тернием упорным поросло.

Димитрий.

Безумен тот, кто с нетерпеньем жадным

Драгих плодов бросает семена,

Когда поля покрыты льдом весенним.

Народ упрям.

Рангони.

Московский держит Царь

Сердца людей в своей могучей воле.

Димитрий.

Рангони! Русский любит горячо

Семью, отчизну и Царя; но боле,

Но пламенней, сильнее любит он

Залог другой и лучшей жизни – веру.

Рангони.

Борьба трудна–награда велика.

Димитрий.

Престол мой нов, зыбка моя держава:

И мне ль теперь с поверьем вековым

В неравный бой вступать неосторожно?

О, дайте срок, с моею доброй Русью

Сроднюся и трудами, и добром.

Чтоб хитрые рассказы Годунова

Забыл народ, чтоб твёрдо верил он

Чудесному спасению младенца,

Тогда...

Рангони.

Но скоро ль?

Димитрий.

Этот меч не чист:

Опрыскан он моих же Русских кровью,

Соотчичей, детей. О, дайте срок!

И я тебя, мой добрый меч, омою

В крови чужой, в крови соседей злых,

И пламенную грудь я освежу борьбою

За нашу Русь, за край отцов моих.

И ропот тайного сомненья,

И злобой хитрою в сердцах разлитый яд,

Всё унесёт порывный вихрь сраженья,

Победны крики заглушат;

И стану, с силою свободной,

Законный Царь и Царь любви народной. –

Рангони, не сердись, отец святой,

Не воздыхай так тяжко. Первым делом

Обрадую весь Христианский мир

Войною с Турками.

Рангони.

Святое дело

И славный подвиг пред лицом Творца!

Патер Квицкий.

Но во сто крат ещё благословенней

Тогда б он был, когда бы Царь сперва

Рассеял мрак восточного ученья.

Димитрий.

Всему чреда.

Патер Квицкий.

Тогда бы за тобой

Не Русь одна, но всей Европы сила

Помчалася, как пламенный поток.

Помазанный в вожди Христовой рати

Святителя всемирного рукой...

Димитрий (перебивая).

Остановись! От имени ль Владыки

Ты обещаешь мне?

Рангони.

Я в том клянусь.

Димитрий.

Какой мне путь открыт! Какая слава,

Какая цепь блистательных побед!

При радостных рукоплесканьях мира,

Пойду к боям за Божий крест святой,

И силу адского кумира

Попру могучею пятой.

Пойду к боям! Народы вслед за мною

Стремятся как разлив бушующих морей;

И Русь моя других держав главою,

И Русский Царь главой других Царей!

Передо мной во прах падут препоны,

И враг бежит как утренняя тень...

О, южный ветр, развей мои знамены!

Восстань скорей желанной битвы день! –

Да! Риму покорюсь. Опасно, трудно;

Но велика награда.

Басманов.

Наперёд

Ты подданным скажи, что их молитвы

Доселе грешны были, вера их

Противна Богу, их младые дети

Не крещены, и предки не отпеты,

Угодников нетленные тела,

Источники чудес и исцелений –

Остатки злых еретиков.

Димитрий.

Постой,

Мой строгий друг: в порыве дум отважных

Я невозможного желал.

Патер Квицкий.

О Царь!

Для смелых душ и для могучей воли

Возможно всё. Где злато и булат,

И мудрый ум, и твёрдая десница,

Там чудные свершаются дела:

Сокровища сзывают иноземцев

И воинов, и хитрых воевод,

Булат казнит ослушников, и цепи

Ведутк добру бессмысленный народ.

Димитрий.

Мой хитрый ксёндз, твою я понял душу!

О! «будьте яко змии» – глубоко

Начертано в уставе Иезуитов,

И твёрдо, Квицкий, помнишь ты его.

Но ты ошибся, ксёндз! Уроки ваши

От юности Димитрия вели;

И многому его вы научили.

И много тайн открыли перед ним.

Но Русский я, но в этих льётся жилах

Не западная кровь: но Русский край

Мне всех земель сто раз дороже, краше,

Мне ближе всех мой доблестный народ.

И чтобы я рукою иноземцев

Его как зверя дикого сковал,

Грозой цепей, грозой мечей наёмных

Его главу пред Римом преклонял!

Тому не быть. – Бояре ждут: Басманов,

Введи сюда.

Басманов (в дверях).

Вас Государь зовёт.

Входят бояре и Поляки.

Димитрий.

Здоровы ли, бояре и дворяне,

Жильцы и вся Московская земля?

Князь Шуйский.

Российский край цветёт твоей державой

И за тебя, великий Государь,

Всечасные молитвы воссылает.

Димитрий.

Благодарю. Я радуюсь душой

Спокойствию и тишине глубокой

Всех подданных и верных слуг моих.

Да никогда на царстве православном

Не взыдет тень лукавства и крамол,

Да будет Царь всемощен вашей силой,

Без помощи сомнительных друзей! –

Князья Мстиславский, Шуйский, Лыков, с вами

Мы ныне дело важное решим

О просьбе слуг церковных. Патриарха

Я пригласил, чтоб свет его ума

Нам указал путь истины и правды.

Князь Мстиславский.

Ты, Государь, светильник Думы всей:

Тобою мы озарены.

Димитрий.

Сутупов

И Власьев! Завтра рано поутру

Явитеся: пора уже назначить

Кому из вас отправиться в Литву

За юною, прелестною невестой,

С которою престол свой разделю.

Второй стрелец (Стрельцы в углу).

С Полячкой, слышишь?

Первый стрелец.

Тише! Ты вздурился.

Димитрий.

А! Князь Скопин, великий мечник мой!

Здоров ли ты? Не радостен Литовцам

Твой род отважный. Псков и твой отец

Великого Стефана сокрушили.

Мой юный князь, не забывай отца.

Князь Скопин-Шуйский.

Великий Царь! Когда его уроки

Забуду я, не дай мне жизни Бог!

Димитрий.

Боярин Пётр! По взгляду виден сокол,

Люблю его! – Хрущов и князь Рубец!

От вас был первый мне привет в России;

Всегда вам рад Димитрий. В грудь мою

Незлобную вложил Всевышний душу:

Обида в ней как след весла в воде;

Глядишь, и нет! А каждая услуга

Врезается как в меди вековой. –

Что̀ Пушкин! Ожил ли мой белый сокол?

Пушкин.

Уже здоров и скоро, Государь,

Повеселит тебя своим полётом.

Димитрий.

Благодарю. Микулин! Все стрельцы

Покорны, чинны и охотны к службе.

Их твёрдый строй мне душу веселит.

Тебе и им двойной оклад назначен.

Микулин.

О Государь! Делами заслужить

Позволь свои безмерные щедроты.

Димитрий.

На ратном поле? Скоро! – Ляпунов!

Твои Рязанцы буйны. Кто с тобою?

Ляпунов.

Мои сыны, великий Государь,

Прибывшие в Москву для службы царской,

Прокофий и Захарий.

Димитрий.

Молодцы!

Но, Ляпунов, уйми своих Рязанцев,

Иль я уйму.–А! Яков Маржерет

И Вандеман, здесь, среди Русских. Славно

Служили вы Борису. Для меня

Не надобно хранителей наёмных:

Защитой мне любовь, а не булат.

Но помню вас. Весёлый Маржерет!

В поход со мной пойдёт твоя дружина,

И эта сталь к ножнам не прирастёт.

Маржерет.

Мой сабли, сир, всегда к твоим услюгам.

Стрелец (в углу).

Вишь хрюкает Французская свинья.

Димитрий.

Корела, Смага, храбрые Донцы,

Сподвижники надёжные во брани!

Вам нравится ль престольная Москва?

Иль буйные головушки тоскуют

По родине и по Донским степям?

Корела.

Здесь хорошо, и там не дурно: сыты

Мы милостью твоею, Государь.

Смага.

Светлейший Царь! Всего в Москве довольно,

И славная хлеб-соль для молодцов,

Но –

Димитрий.

Что ж ещё? Досказывай смелее.

Смага.

Здесь, кроме рта, весь плеснью зарастёшь.

Димитрий.

Ты говоришь по мне.

Басманов.

Вчера, я слышал,

Он песню пел, и был её припев:

Поле да бой

Для ватаги лихой

Лучше дворцов и Москвы золотой.

Димитрий.

Ты, Смага, прав. – А это кто, Басманов?

Какой-то нищий. Кто ты?

Дьяк Осипов (на коленях).

Государь,

Услышь моё прошенье! Власть закона

И милости теперь в твоей руке,

Услышь меня!

Димитрий.

Твоей я просьбе внемлю.

Весы и меч вверяет Бог царям,

Да никогда ни злато, ни крамола,

Ни хитрый ум, ни сильная рука

Над правдою в судах не торжествуют.

О чём ты просишь, старец?

Дьяк Осипов.

Об одном:

Будь справедлив!

Димитрий.

Твои безумны речи:

Как праведно сужу своих людей.

Так Бог меня да судит в день последний.

(К боярам) А, вы бояре думные, сюда!

Дьяк Осипов (вставая).

Внимай же мне, Григорий беглый инок!

Оставь престол и кайся! Не твоё

Наследие потомков Мономаха.

Венец златой и бармы не твои.

Оставь престол! Тобою совершились

Чудесные Всевышнего судьбы,

Свершилась казнь над родом Годунова

Святоубийцы. Но оставь престол

И грешный дух очисти покаяньем,

Григорий беглый инок!

Димитрий (отбегая).

Захватить!

Связать, пытать! А!.. он безумный... только.

Басманов.

Подалее, бояре, от царя. (Все уходят вглубь театра).

Димитрий.

(Громко) Безумец! (тихо) А! что̀ скажешь ты, Басманов?

Борис воскрес! Вновь началась борьба!

И это первый шум грядущей бури.

Басманов.

Спокойся, Царь!

Димитрий.

Мне больно! Я хотел

В объятья к ним отдаться; но безумно

Они меня отвергли. Как хотят,

Так будет им! Кровавые опалы,

Злой Иоанн, коварный Годунов,

Постыдное насилье иноземцев,

Всё им отдастся.

Басманов.

О, остановись!

Ещё слова звучат без отголоска,

И Царь любим.

Димитрий.

Ты их не знаешь, Пётр.

Народ не твёрд, лукавствуют бояре...

Взгляни на них. Они молчат. Глаза

Потупили, чтоб взор неосторожный

Не обличил их тайных, злобных дум,

Чтоб радости в их лицах не видал я.

Но... знаю их.

Басманов.

Обманчив первый шаг.

Подумай, Царь!

Димитрий.

Нет! Квицкого уроки

Мне памятны. В начале заговор

Я задушу; наёмными руками

Я укреплю над буйными главами

Ярма тяжёлого позор.

Басманов.

Не торопись, не раздражай России.

Димитрий.

Оставь меня, не трать напрасных слов.

Басманов.

Кто не спешит – не кается.

Димитрий.

Пустое!

Не слушаю... Сутупов, допроси

Преступника, скажи ему... Не нужно:

Сам допрошу. Какого званья ты?

Дьяк Осипов.

Я Осипов, в крещенье Тимофей,

Приказный дьяк.

Димитрий.

Скажи, бесстыдный лжец,

Ты знал ли то, что жизнию заплатишь

За клевету и дерзостную речь?

Дьяк Осипов.

Я знал и не боялся.

Димитрий.

Отведите

Его на казнь; чтоб долго он страдал,

Чтоб памятью его жестокой смерти

Безумная смирилася вражда.

Дьяк Осипов.

О, обратись к Творцу! Молитвой тёплой

Проси Его, да твой простится грех!

Басманов.

Ведите!

Димитрий.

Стой! Я выдумаю муки

Ужаснее всех казней прежних дней.

Но назови наставников: прощенье

И милости, и царские дары

Я дам тебе.

Дьяк Осипов.

Их было двое.

Димитрий.

Двое! Их имена?

Дьяк Осипов.

Наставник первый–

Бог, Которого Григорий забывает.

Другой... он здесь, он входит в твой чертог,

Он шепчет всем твоих обманов повесть.

Димитрий.

Он здесь! О, назови, и я тебя

Помилую, простить клянуся.

Дьяк Осипов.

Совесть.

Димитрий.

Сообщник кто?

Дьяк Осипов.

Они не нужны мне.

Димитрий.

И ты один пришёл, обманщик дерзкий,

В моём дворце, средь верных слуг моих,

На голову свою призвать погибель?

Не верю я.

Дьяк Осипов.

О, недоведом путь,

Которым Бог ведёт Свои творенья!

И, правимый невидимой рукой,

Ты – Божий меч, каратель преступленья,

Лежащего над Русскою страной.

Не посрами Его могучей длани;

Опомнися, Григорий, скинь венец!

Святоубийцы нет, умолкли брани,

Земля чиста, трудам твоим конец.

О, за тебя как долго я молился,

Чтоб, лживый Царь, ты Божьей воли внял!..

И трапезой небесной укрепился.

И пред тобой, как совесть, я предстал!

Димитрий.

И только?

Дьяк Осипов.

Нет; я думал, что бояре...

Димитрий (к Басманову).

Ты слышишь ли? Я это знал.

Дьяк Осипов.

Но нет:

Они молчат, они дрожат. За злато

Святую Русь и душу продают.

Димитрий.

Бесстыдный лжец! Ты видишь, здесь Мстиславский!

Спроси его; вот крест его отца.

Князь Шуйский здесь: спроси его, он видел,

Что в Угличе убийцами сражён

Не царский сын, наследник Иоанна...

(К Шуйскому) Ты помнишь, князь?

Князь Шуйский.

Я... помню.

Димитрий.

Слышишь сам.

Возьми его, Микулин, и скорее

Вели казнить. (Осипова уводят), А ты, боярин Пётр

Сбери опять дружину Маржерета,

Чтобы стрельцов на страже заменить.

Второй стрелец.

Игнатьев! Слышь? Нас гонят!

Димитрий.

Верным Немцам

Католикам даю в своём Кремле

Священника, и церковь, и служенье.

Басманов.

О Государь!

Димитрий.

Исполнить! (подходя к Поляку). Здравствуй, пан,

И вы, мои товарищи! Сегодня

Я вас зову на царскую хлеб-соль.

А вы, бояре думные, за мною! (Уходит).

Князь Шуйский (Басманову).

Боярин Пётр, прошу тебя, скажи

Державному Царю, что я... внезапно...

Так болен... видишь сам.

Басманов.

Исполню, князь. (Уходит).

(В толпе шёпот).

Первый.

Смотрите: князь Василий...

Второй.

Как он бледен?

Как он ослаб?

Третий.

Встревожил дерзкий дьяк.

Первый.

От страха я и сам себя не помнил.

Четвёртый.

А Поляков к обеду звал!

Князь Скопин-Шуйский.

В Кремле,

В святом Кремле Латинская обедня!

(К Шуйскому) Ты болен, дядя?

Князь Шуйский.

Возвратись домой.

Я скоро буду сам.

(Все уходят, кроме князя Шуйского и Прокофия Ляпунова).

Князь Шуйский.

Ты здесь, Прокофий?

Прокофий Ляпунов.

Князь Шуйский! Что̀ с тобой?

Князь Шуйский.

Мне тяжело;

Я нездоров.

Прокофий Ляпунов.

О, этот дьяк безумный!

Князь Шуйский.

Безумный? Почему же?

Прокофий Ляпунов.

Наглый лжец

И клеветник!

Князь Шуйский.

Ты разве правду знаешь?

Прокофий Ляпунов.

Не мне, но многим ведома она.

Я старшим верю.

Князь Шуйский.

Он теперь казнён.

Мне жаль его.

Прокофий Ляпунов.

Ты слишком добродушен.

Приказному ли дьяку отдана

Отечества судьбина? За Россию

Ему ли дать ответ? И он пришёл

В собрание бояр, дворян, народа,

Оклеветать законного Царя!

О, смерть одна преступнику такому

Мала.

Князь Шуйский.

И он, как мученик, умрёт.

Прокофий Ляпунов.

Нет: не Царя он обличал в обмане,

Не на его главу проклятье звал;

Но всех бояр безмолвных и покорных

Он уличал в бездушии. Смешно!

Поверят ли, что Рюрика потомки

Пред самозванцем, вором, беглецом,

Смиренные колена преклоняют,

Забывши долг, и сан, и кровь отцов?

Князь Шуйский.

Ты думаешь?..

Прокофий Ляпунов.

В моей Рязани дальней

Мне говорил духовный мой отец:

«Идёшь в Москву, Прокофий. Там крамола.

Там клевета; не верь им, взор впери

В высокий род Владимира Святого.

Князь Шуйский там: он Руси не продаст,

Он не продаст Москвы с её святыней:

На мудрую и гордую главу

Не призовёт анафемы церковной».

Так говорил святой отец, – и я

Ему клялся, что князь Василий будет

Моим вождём в предбудущем пути.

В пути трудов за родину и правду.

Князь Шуйский (задумчиво).

Анафемы церковной на себя

Не призовёт!..

Прокофий Ляпунов.

Но Шуйский сам свидетель

Димитрию, законному Царю.

Князь Шуйский.

Он не продаст Москвы с её святыней!..

Как ты хорош, престольный град Царей,

Богатств, и сил, и благодати полный!

Как светятся главы твоих церквей,

Как движутся народа шумны волны!

И этот славный Кремль!..

Прокофий Ляпунов.

Теперь в Кремле

Услышится Латинская обедня

Среди гробов угодников святых.

Князь Шуйский.

О Боже мой!

Прокофий Ляпунов.

Пусть он творит, что̀ хочет,

Наш юный Царь. Князей великих сын

И Суздальских владетелей потомок,

Один в Руси венца достойный князь,

Глава бояр, народа вождь любимый,

Сказал нам всем, что то законный Царь.

Князь Шуйский.

Пойдём, пойдём: я обличу бродягу,

Анафемы на душу не возьму! (Уходят).

Стрельцы.

Второй стрелец.

Как бедный болен!

Первый стрелец.

Как переменился!

Едва бредёт.

Второй стрелец.

Ошеломило, брат.

Подумай сам, святыне поруганье!

Первый стрелец.

Да наше ль это дело?

Второй стрелец.

А стрельцов

С двора долой!

Первый стрелец.

Да, признаюся, больно.

Второй стрелец.

Или его не можем охранить?

Иль эта грудь и эти руки слабы?

Иль чужды нам пищали и бердыш?..

Не верит нам,–добро! Узна̀ет Немцев

Изведает он верность Поляков.

Входит Шут (обвешанный листьями).

Первый стрелец.

Идут сюда.

Второй стрелец.

А, это князь потешный

Царя забавник, сиречь, шут.

Шут.

Молчи!

Достанется проклятым. Слушай песню!

(Поёт). Ой вы буйные головушки,

Ой вы головы стрелецкие,

Руки, руки богатырские,

Сила, слава всей Руси святой!

Первый стрелец.

Ну, песня славная. Что ж дальше?

Шут.

Что?

(Поёт). А послушайте детинушки:

А из тех ли из голов

Для Немецких сапогов

Делают ступенюшки, –

Вы под крыльцом, а Немцы на крыльце.

Второй стрелец.

Молчи, безумный: без тебя досадно.

Шут.

Эх, Немцам ловко будет с высока

Вас за уши хватать!

Первый стрелец.

Нарядный змей!

Шут.

Что̀, весело?

Второй стрелец.

Молчи, вот я тебя!

(Шут убегает и встречает Басманова).

Басманов.

Что̀ это здесь? Шута кто обижает?

Я проучу!

Шут.

Ну, Пётр, благодарю.

Басманов.

Да для чего ты листьями обвешан?

Шут (поёт).

Листья – мы с тобою, Петр:

Унесёт нас буйный ветр,

Буйный ветр, что́ тихо дышет,

Будто травки не колышет;

А послушаешь – трава

Шепчет чудные слова.

Басманов.

Ты бредишь, князь потешный: поёшь одну песню за другую.

Шут.

Э, э! Догадался: то-то и трава шепчет. А знаешь, кто это всё траве надувает? Ветер. А откуда будет ветер? Не знаешь, потому что ты человек тёмный. Ветер будет из Суздали.

Басманов.

Из Суздали? Князь Шуйский! Понимаю.

Конец первого действия

Шут и Ян Бучинский.

Бучинский.

Откуда ты, потешный князь?

Шут.

Из допросной палаты, из боярского собора.

Бучинский.

Повинился ли Шуйский?

Шут.

Нет, брат: этого и не жди. Такой, право, смех! Наши праведные бояре старого грешника и усовещевают и уламывают, а он всё своё твердит.

Бучинский.

Чудное упрямство.

Шут.

Вот тебе выбор: скажешь правду, побьют; промолчишь, побьют; солжёшь, побьют. Что̀ выберешь?

Бучинский.

Скажу правду.

Шут.

Ну сам рассуди. Если ты, бусурманин, даром не солжёшь, то мы люди крещёные и подавно без прибыли души своей губить не станем. Ведь у нас душа-то не ваша, а христианская.

Бучинский.

Ты не совсем дурак, я вижу.

Шут.

А сколько, брат, дураков в Москве?

Бучинский.

Тысяч сто, я думаю.

Шут.

Столько было до твоего приезда, а теперь одним прибыло. Прощай! (Шут уходит).

Бучинский.

Как дерзок он! Но мне смешно сердиться.

(Входит Димитрий).

Димитрий.

Бучинский, что̀? Преступник осуждён?

Бучинский.

Нет, Государь: идёт допрос последний.

Димитрий.

Назвал ли он сообщников?

Бучинский.

Молчит. Допросы все и пытки бесполезны.

Димитрий.

Достаточно пытали. Сейчас же

Судьям вели произнести решенье

И принести готовый приговор.

Мне скучно ждать. (Бучинский уходит).

А! Князь Василий Шуйский,

С Димитрием тягаться ты хотел!

Бориса раб, поклонник Иоанна,

Дрожащий лист, придворной грязи червь,

Ты вдруг змеёй задумал обратиться

И голову поднять и зашипеть?

Иль мыслил ты, что тот, кто сильной волей

И дерзкою рукой схватил престол,

Уже ослаб, покояся в порфире.

И под венцом беспечно задремал?

Иль совестью терзаемый... Пустое!

Под старость в нём проснулася она,

А в прежни дни услужливо молчала

И отрока окровавленный труп

Обманами и ложью прикрывала.

И как хитро, как осторожно в нём

Раскаянье теперь заговорило!

Он не восстал, чтоб смело обличить

Отрепьева: нет, это было страшно!

Нет, памятны ему мой добрый меч

И злой налёт, и пыл отваги бурный;

Но тайною подземною войной

Он вёл подкоп... То инок, то Тургенев,

То мещанин. И после верь льстецу!

Как ласков он, как униженно ходит,

Как под рукой могучею ползёт,

Как стелется и тихо песнь заводит,

И гнёт кольцом свой бархатный хребет;

А когти уж готовы! – Друг Басманов.

Ты спас меня. Теперь, мой старый князь,

Расчёт с тобой мы кончим, и безумцам

Другим я дам торжественный урок.

Такой урок, что в гробе захохочет

Царь Иоанн, покойный мой отец.

Мне скучно ждать. (Входит Бучинский).

Ты здесь опять, Бучинский?

Что̀, кончено?

Бучинский.

Подписан приговор.

Димитрий.

Подай сюда... (читает) «За дерзкую крамолу,

За клевету... За козни на Царя...

Законного, помазанного Богом...

Решением всех выборных людей

От княжества Московского... Василий

Иванович, князь Шуйский, осуждён

На смерть, в пример другим и в наказанье»...

Вот подписи бояр, людей духовных,

Дворян, купцов. – Не спорили?

Бучинский.

Никто.

Димитрий.

Что̀ ж Шуйский?

Бучинский.

Твёрд. Ослаб от тяжкой пытки,

Но духом бодр и смело говорил.

Димитрий.

Что̀ говорил?

Бучинский.

Перед лицом собора

Он клеветал, он умолял бояр.

Не изменять отечеству святому;

Просил дворян, духовных и купцов

Не предавать души своей обману.

Димитрий.

И что̀ ж они?

Бучинский.

Иные из дворян,

Церковники, в молчании суровом

Внимали речь; бояре и купцы

Заво́пили и заглушили голос.

Димитрий.

Старик упрям. Я этого не ждал.

Поди, я подпишу. (Бучинский уходит).

Зачем же медлю?Я подпишу... перо моё дрожит.

Как будто бы бездушному известно,

Что кровь оно невинного прольёт!

В глазах темно!– А, этот чудный старец!

До сей поры и правдой, и душой

Всем жертвовал перед кумиром власти,

И вдруг восстал и умирать готов,

И в первый раз как будто вспомнил совесть,

Высокий род и доблести отцов.

Простить? Нельзя. Казнить его? Мне больно!

Твоей души, жестокий Иоанн,

Мне не дал Бог. Рука дрожит невольно,

Душа скорбит... О, как тяжёл обман!

Но для чего ж судьбе не покорился,

К чему на бой, безумец, он восстал?

Или, слепой, уставов Провиденья

И Божией он воли не узнал?

Да, я не сын царей! Но предо мною

Кто путь открыл, исполненный чудес,

Меня подъял, как бурною волною,

И на престол из праха вдруг вознёс?

Кто вёл меня под тьмою неприступной,

Туманами покрыл народов взор,

И Годунова род преступный

Моей рукой с лица земного стёр?..

(Задумчиво). Но если путь уже свершён, и если

Досель меня ведущая рука

Сама теперь завесу раздирает?

Бороться с ней? Не лучше ль уступить,

Стать пред лицом народов удивлённых

И Божий суд бесстрашно возвестить?..

Но кто ж читал в грядущем? Кто изведал

Моей судьбы таинственный завет?

Паду ль в борьбе? Иль небо испытует

Всю глубину моих державных сил?..

Борьба с судьбой, невинных казнь! Мне гнусен

Их кровию опрысканный престол!..

Но царство, власть!.. Но стыд, когда личину

С меня сорвут насильственной рукой!..

Но снова быть во прахе! Но Россия

Прекрасная, великая, отдаст

Свои бразды деснице недостойной.

Подумать тяжело! И обо мне...

(О люди глупы! Блеск, и власть, и сила,

Вот их чему судьба поработила:

Они души не знают, не ценят).

Да, обо мне, быть может, скажут: «Мальчик,

Бродяга смелый, счастливый, пустой,

Венец схватил и после испугался!»

Да, скажут: «испугался». Никогда!

Отдам престол, но разве с жизнью. Что же!

Кому обман мой вреден? Чей венец?

В борьбе со мной падёт князь Шуйский. Жалко!

Но кровь всегда лилася... Искони,

От первого творения земного,

От Авеля до наших грешных дней. (Подписывает).

Рука опять тверда. Сюда, Бучинский!

(Входит Бучинский). Басманов где?

Бучинский.

Он здесь.

Димитрий.

Зови его!

(Входит Басманов). Вот приговор. Вели его исполнить.

Басманов.

На смерть?

Димитрий.

Я жду, что много будет слёз,

И частые, докучные прошенья,

Чтоб Шуйского простил я.

Басманов.

Не внимай!

Мне жалок князь. Он милостив, и ласков,

И добр ко всем; но смерть его нужна,

И для тебя один важнее Шуйский,

Чем целый город нищих и мещан.

Димитрий.

Я буду твёрд. Тургенев, Фёдор Конев

Уже давно, как он, уличены.

И их казнить сегодня же!

Басманов.

Исполню. (Уходит).

Бучинский.

Ты знаешь, Царь, как я тебе служил,

Как верен был в успехах и несчастьи.

Позволь просить о милости одной.

Димитрий.

Твои заслуги помню, пан Бучинский.

Бучинский.

Перемени свой строгий приговор.

Димитрий.

Нельзя.

Бучинский.

Ему судьба его известна.

И смерти страх велик. Прости его,

И никогда уж боле не восстанет,

И никогда уж дерзкой клеветой

На новый гнев тебя он не подвигнет.

Димитрий.

Лишь мёртвые уста не говорят:

Им верю я; живые не надёжны...

Не ждёт ли кто, Бучинский, посмотри!

Бучинский.

Здесь многие: боярин князь Мстиславский.

Вельможный пан князь Вишневецкий.

Димитрий.

Всех

Введи сюда. (Входят многие).

Князь Вишневецкий! Скучно

Мы эти дни в заботах провели:

Волнения, и козни тёмной злобы,

И строгий суд смутили наш покой.

Вишневецкий.

Светлейший Царь! Тяжёл твой долг державный,

Но рушились все замыслы врагов.

Димитрий.

За правду Бог. Мстиславский! Я доволен

Преданностью твоей и всех бояр.

Князь Мстиславский.

О Государь! С законами согласно

Произнесли мы строгий приговор.

Димитрий.

И он исполнен будет.

Князь Мстиславский.

Но внемли

Молению твоих рабов усердных.

Не накажи немилостью своей

За дерзку речь моей главы покорной.

Димитрий.

Как наказать? За что?

Князь Мстиславский.

Мы дали суд

По совести и правде беспристрастно,

И велика преступника вина.

Но обрати на милость дух высокий.

О Государь! Заслуги многих лет

Не позабудь, казня вину едину;

Не позабудь, как верно Шуйский князь

Всегда служил и в битвах и в совете

Родителю и брату твоему,

Незлобному Царю.

Шут.

И Годуновым.

Димитрий.

И вправду, князь, ты их забыл.

Князь Мстиславский.

Мы все

Служили им. Избрала их Россия,

Не ведая, что жив законный Царь.

Государь! Ты милостив и кроток.

И как отец, ты благ к своим рабам:

Виновного избавь от смертной казни

И ссылкою единой накажи.

Шут.

Подалее, где холод и морозы!

Его язык ко рту прилипнет.

Димитрий.

Князь!

Противно мне нескромное прошенье.

Князь Мстиславский.

Прости, о Царь, усердью моему:

Я стар и слаб.

Шут.

Не накажи за это,

Отец родной! Он сам тому не рад.

Князь Мстиславский.

О Государь, помилуй! Князь Василий

Усерден к Богу, церковью любим.

Шут.

И вправду, Царь: по нём уж все монахи

Оделись в чёрное.

Князь Мстиславский.

Он утешал

Сирот, вдовиц.

Шут.

Я про сирот не знаю,

А про вдовиц я точно знаю сам.

Князь Мстиславский.

Его прельстили злые люди.

Димитрий.

Полно!

Я вижу то, что ты и стар, и слаб.

Шут.

Уж от него невесты отказались.

Димитрий.

Сегодня весел ты, потешный князь!

Не будешь ли просить меня о Шуйском?

Шут.

Да что мне в нём? Он вечно морщил лоб

И никогда не улыбался шуту.

А смех теперь на площадь посмотреть:

Там толкотня и визг, и писк, и слезы.

Все женщины, мальчишки все орут:

«Кормилец наш, и батюшка, и свет»,

Как будто вся Москва ему с родни.

А от чего? Ты знаешь ли? Бывало

Он на крыльце стоит перед дворцом:

Поклон Царю, поклон народу в пояс,

Потом Царю, потом народу вновь,

И целый день как прутик в ветре гнётся.

Димитрий.

И наконец, переломился он.

Князь Вишневецкий.

Светлейший Царь, позволь мне слово молвить!

Мне чуждо всё на здешней стороне;

Нет ни родства, ни кровного союза

Меж нашей вольной Польшей и Москвой,

Меж Шуйскими и князем Вишневецким.

Но Шуйских род так благороден, древен!

Шут.

Всё не древней Адама.

Князь Вишневецкий.

Замолчи,

Бесстыдный шут!– Потомок Корибута,

О, Государь, дерзает не краснея

Тебя просить за Рюрикова внука.

Димитрий.

Нет, не прощу.

Князь Вишневецкий.

Едина кровь течёт

И в князе Шуйском, и в Царе Российском.

Такую кровь пролить не то, что̀ казнь

Произнести над нищим непослушным.

Димитрий.

Бескровен Бог, безроден Царь. Пред ним

Все равные: и нищий, и вельможа.

Один из Поляков.

Нет, в нашей Польше так не говорят:

Там дворянин и пан великородный

Не то, что̀...

Бучинский (унимая его).

Полно, полно, господа!

Поляк.

Язык мой волен, пан.

Князь Вишневецкий.

Любовь народа

Сильней, чем страх, и милость, чем гроза.

Димитрий.

Вопрос сей разрешит нам патер Квицкий.

Что̀ думаешь ты, патер?

Патер Квицкий.

Государь!

То знают все; твоё незлобно сердце;

Доступен ты прошеньям и слезам.

И кровь и казнь душе противны кроткой.

Димитрий.

Да, это правда, мой незлобен дух.

Патер Квицкий.

Чудесными лучами окружила

Десница Вышнего главу земных царей,

И ярче звёзд ночных блестят на ней

Дух мудрости и строгий суд, и сила;

Но выше всех лучей венца

И краше всех сияет благость:

Она святит его златую тягость,

Она царям есть лучший дар Творца.

Она светла, как чистый Ангел рая,

Свежа, как вешняя роса,

Как фимиам святой благоухая,

На землю грешную низводит небеса.

Боярин.

Как сладко говорит!

Другой.

Ну, честь и слава!

Патер Квицкий.

И мне ль, слуге Страдавшего за нас.

Смиренному отшельнику от мира,

Тебе сказать: «суди, казни людей!»

Но ты Монарх, тебе судьбу народов

Вручил Господь; тебе Он повелел

Смирять вражду, обуздывать крамолу,

Да в тишине цветёт твоя земля.

Ты мудрый Царь и знаешь, что от казни

Безвременно избавленный злодей

Невинных часто губит и, чем выше

Дотоле был, тем царству он страшней. –

Но мне ли знать, когда потребна строгость?

Я не судья.

Боярин.

Каков наш краснобай!

Шут.

Вот что̀ зовут Латинскою обедней?

Ого?

Димитрий.

Что̀, князь! Ты слышал сей ответ?

Князь Вишневецкий.

Не ксёндзами воспитан Вишневецкий;

Ему до них нет дела. Добрый меч

Знакомей мне, чем хитрости учёных,

И напрямик я стану говорить:

Волнуется Москва.

Димитрий.

Уйму безумцев!

Князь Вишневецкий.

Не любят нас, сподвижников твоих;

Народ давно поглядывает косо.

За что̀? Не ведаю.

Шут.

А вот за что̀:

Мужья для вас обмануты, а жены

За вас прибиты.

Поляк.

Слушай, дерзкий шут!

Перебивай Москалей сколько хочешь,

А в Польску речь мешаться не дерзай.

Что̀ мы, Москали, что̀ ль?

Валуев.

Ты Лях безмозглый!

Димитрий.

Молчать, Валуев! С глаз моих долой!

(К Полякам). А вас прошу, товарищи, потише!

Что̀ говорил ты, князь Адам?

Князь Вишневецкий.

Я говорю, что скрытые кинжалы

Давно на нас острятся в тишине.

Народ узнает, что его любимцу

Мы выпросили жизнь, и может быть

Вражда замолкнет, и родится дружба

Меж нашею дружиной и Москвой.

Димитрий.

Я не могу твоей исполнить просьбы

И вижу то, что этот хитрый князь

Твой мудрый ум пронырством отуманил.

Но он падёт!– Москва шумит? Пускай!

Уйму её! Все Шуйского клевреты

Раздоры сеют. Раздавлю гнездо,

И стихнет всё. Внимать безумной черни,

Её ласкать Димитрий не рождён.

Пусть плачут о преступнике! Клянуся,

Его ничто от смерти не спасёт.

Стольник (входя).

О Государь, отшельница-царица

Сюда идёт.

Димитрий.

Царица, мать моя?

То редкая и дорогая гостья.

Я к ней иду на встречу. Господа!

Останьтесь здесь (уходит).

Боярин (Шуту).

Что̀, брат! Язык к гортани

Прильпе?

Шут.

Ну, что ж? Боюсь усов,

И вся Москва боится их.

Боярин.

И вправду,

От них теперь уж вовсе нет житья.

Другой.

Перебивай Москалей, а пред ними

Молчи как мёртвый? Ждите, час придёт:

Зажмём вам рты, незваные пришельцы.

Другой.

А Царь?

Другой.

Ну, что̀ о нём и говорить!

Другой.

Подумаешь, да вспомнишь Годунова!

(Входят) Димитрий, Царица Марфа.

Димитрий.

О мать моя, благополучен день,

Когда стопы твои благословляют

Сей дом забот и царственных трудов.

Царица Марфа.

Свидетелей здесь много. Я с тобою

Беседовать хочу наедине.

Димитрий.

Подите вон, бояре! Вишневецкий,

Товарищи, прошу, оставьте нас! (Уходят все).

Мы здесь одни. Я ждутвоих велений.

Царица Марфа.

Свой монастырь и кельи тихий кров

Отшельница оставила недаром.

Я с просьбою великой.

Димитрий.

Говори!

Царица Марфа.

О далеки от страждущего сердца

Весь дольний мир и гром его сует.

Земная жизнь уж кончилась для Марфы:

Печальная вдовица погребла

Все радости, надежды и отрады

В могиле той, где спит кровавый труп,

Младенца труп, Димитрий мой!

Димитрий.

Царица!

Он жив во мне.

Царица Марфа.

Оставь, мне тяжело...

Там, за стеной, в затворе молчаливом,

Где света шум безвестен и забыт,

Промчалась весть ужасная, что Шуйский

Нас обличал в обмане, что его

Приговорил ты к смерти. Правда ль?

Димитрий.

Правда.

Царица Марфа.

Прости его. Когда бесчеловечный

Борис убил младенца моего,

(О, Боже мой, на душу Годунова

Излей весь гнев, всёмщение Своё),–

Князь Шуйский...

Димитрий.

Сокрыл убийцу от законов.

Царица Марфа.

Преступника не мог он наказать.

Доверием и даже властью царской

Владел Борис. От горести моей

Бежали все со страхом и презреньем;

Но Шуйский князь в растерзанную грудь

Пролил елей духовных утешений;

Со мной один горячею слезой,

Отрадною для горестного сердца,

Он обливал младенца ранний гроб.

Прости его! О, будь великодушен!

Ты царствуешь, ты силен, ты счастлив.

Димитрий.

Кто? Я счастли́в? Да, я одет в порфиру.

Передо мной толпится пышный двор.

Ха, ха, счастли́в! А там кругом волненье,

И заговор, и ропот, и ножи,

Остримые уликою безумной.

И вкруг себя я должен собирать

Надменную дружину иноземцев,

Её мечом и цепью устрашат Родную Русь!..

Моя завидна участь!

Здесь, во дворце, перед лицом Царя,

Пришелец-Лях осмелился... О Боже!

И он живёт ещё! Передо мной

Нахальный Лях Москалями ругался!

Я чувствовал, что весь затрепетал,

Душа огнём и ядом наливалась!

Я мог его убить, я мог во прах

Его стоптать, спалить безумца громом,

И я стерпел, и должен был молчать!

А кто виной? – Князь Шуйский. – Кто народу

С его Царём борьбу готовить смел?

Кто? – Шуйский твой. – Но... он умрёт.

Царица Марфа.

Как страшен.

Димитрий.

Пусть всем другим я страшен; не тебе,

Царица-мать! Как сын, всегда покорный,

Я воскрешу умершего.

Царица Марфа.

О, нет!

Не отдаёт усопшего могила:

Ты вечно чужд для сердца моего.

Не воскресишь его. Нет! Он был кроток,

Как день весны, как Ангелы небес.

В его груди младенческой и нежной

Был огнь любви прекрасной, безмятежной,

Был тихий рай... и этот рай исчез.

И, грешница, кого в его порфиру

Я облекла? О, Боже мой!

Димитрий.

Кого?

Да, я не царский сын! Но благодатью силы

Помазан я и духом славных дел;

Но Иоанн из глубины могилы

Мне завещал державный свой удел.

Он мой теперь! Покойники во гробе

И крепко спят. Он мой! Я не отдам

Плода трудов, отчаянных сражений,

И долгих дум, и тяжких ухищрений:

Не уступлю презрительным врагам.

Царица Марфа.

О царствуй долго, счастливо!

Димитрий.

Послушай!

Открыть обман иль Шуйского простить –

Почти одно.

Царица Марфа.

Ах! Для меня преступной

То лучше б было. Верь: и для тебя!

Обман тяжёл, ужасен грех, и долго

Не процветёт неправда на земле.

Когда б венец ты скинул добровольно...

Димитрий.

О, перестань! Ты не поймёшь меня:

Ты женщина. Корона Мономаха

Тебе лишь злато и алмаз; престол–

Ком золота и камней; а порфира...

Что̀ говорить? Ты не поймёшь меня.

Ведь подвиги, и слава, и бессмертье

Всё для тебя невнятные слова.

Но слушай: там, за нынешней Россией

На Юг, далеко, есть волшебный край;

Там благодать степей широких

И рай земной в ущелиях долин,

И льются воды рек глубоких,

И светел вид морских пучин.

Там вьются лозы винограда

По скату гор, в тени густых садов;

Там людям жизнь и свет отрада

Там неба свод без облаков,

И этот край, он был Россией прежде.

Ты поняла ль?

Царица Марфа.

Быть может, поняла.

Димитрий.

Гляди к Литве, где стран Московских грань

Там новый мир, там люди горды, смелы;

В сердцах горит божественный огонь;

Там руки их природу покоряют,

И небеса измерил хитрый взгляд,

И города, и села процветают,

И корабли чрез море пролетают,

И дышит медь, и краски горят...

Я оживлю свой Север: грады, села.

Я вызову из мертвой сей земли;

И свет наук, и блеск художеств дивный

Я разолью,–и памятен векам

Останется Димитрий

Царица Марфа.

Он безумен!

Димитрий.

И это всё отбросить? Никогда!

Нет:– он умрёт, опасный властолюбец;

Умрёт твой Шуйский!

Царица Марфа.

О, внемли, внемли!

Невинен он: мы грешны перед Богом!

Димитрий.

Господь простит.

Царица Марфа.

Нет, не простит меня.

Безумная! В порыве мести жадной,

Падению Борисовых детей

Я радоваться смела: пред народом,

Перед Творцом от сына отреклась.

С тех самых пор как тяжко я страдаю,

Ты ведаёшь единый, Царь сердец!

Бывало я с слезами говорила

О мертвеце,–теперь молчать должна:

Мне клик торжеств гремит насмешкой злою.

Мне говорят: «Ты счастливая мать»–

И я смеюсь, а сердце кровью плачет.

О, верь мне, верь, ужасна жизнь моя!

От таинства святого покаянья

Преступница навек удалена.

Хочу молиться– страшно!Между мною

И алтарем, как тень, обман стоит;

Упрёк звучит в словах церковных песен,

И колокол анафему гласит.

И душно мне, и Божий храм мне тесен,

И я бегу. О ужас! От кого?

От Бога!.. Ах, бывало я вступала

С веселием в Его пресветлый храм:

Там для меня отрадой всё дышало,

Так сладостно курился фимиам,

Перед иконой Чистой Девы

Так ярко теплился елей,

И стройно в хор сливалися напевы,

И неба глас звучал в груди моей!

И я тогда молилась сладко, сладко,

Молилася о сыне... и потом

Являлись мне чудесные виденья;

Являлся он, как Ангел, предо мной,

И лились токи исцеленья

Для ран души моей больной.

Бывало... Но теперь! Подумать страшно!

И ночи мрак, и образ Пресвятой,

И звук молитв укором беспрерывным

Мой грешный дух волнуют.Сны мои

Каких-то лиц, каких-то гласов полны,

И слышу я: «От сына отреклась,

И от тебя он в небе отречётся».

Димитрий.

Мечты, одни мечты!

Царица Марфа(на коленах).

Прости, прости

Ты Шуйского, иль в ссылку, в город дальний

Его сошли, но крови не пролей!

Ужасна кровь невинного: я знаю –

Горящею рекой она течёт

И дух убийц уносит в ад! За гробом

Я сына не увижу; никогда

И в небесах не встречуся с младенцем.

Прости, прости! (Встаёт). Но ты неумолим.

Я плакала, и ты меня отвергнул:

Я унижалась, ты мне не внимал.

Теперь иду на площадь, и увидим:

Узнает ли обманутый народ

Стон матери и тяжкой скорби голос.

Прощай!

Димитрий.

Постой! Не начинай борьбы:

Она была б ужасна. Я исполню

Твои желанья. Близок казни час,

Но я пошлю преступнику пощаду.

Согласна ль ты произнести обет,

Что никогда ты тайне не изменишь,

Что никогда страдающей души

Перед другим не выскажешь?

Царица Марфа.

Согласна.

Димитрий

Что я твой сын отсель... Согласна ль ты?

Клянёшься?

Царица Марфа

Да.

Димитрий

Пойдём перед Икону!

(Площадь. Вдали Лобное место).

Первый.

Поближе к нам, любезный сват: ты стар,

И в тесноте задавят. Здесь просторно;

Увидишь всё; и выход из Кремля,

И место казни.

Второй.

Ох, к чему глядеть?

От ужаса всё сердце замирает (взбирается к первому).

Женщина.

Что̀, батюшки, вам видно? Из Кремля

Не идут ли?

Первый.

Нет, не видать. Постой-ка.

Вдали шумят, колышется народ.

Вон пёстрые Варшавские сороки.

Вон тянутся Немецкие волы!

Женщина.

Ах, окаянные мучители! Смотри-ка:

Слетаются, как воронья на кровь!

Второй.

Ох, детушки! Привёл же Бог под старость

Ужасные вновь видеть времена

Как при Царе-мучителе Иване.

Первый.

Да видишь ли: тот был благочестив,

И в вере твёрд, и ревностен к святыне:

А этот что́? Латынщик, бусурман!

Другой.

Да, царь Иван совсем иное дело:

Мы знали все, что он законный царь,

Святая ветвь от корня Мономаха.

А это кто? Откуда он взялся?

Вишь, выдумал, что прежде был зарезан.

Да вдруг воскрес!

Другой.

И вправду, чудеса!

Второй.

Ох, грешники! Святому патриарху

Не верили. Теперь Господь казнит.

Прокофий Ляпунов.

Смотри, Ефим, как князь Василий Шуйский

Заговорит: ты тотчас подойди

К Басманову. Урока не забудешь?

Ефим.

Не позабуду, барин,

Прокофий Ляпунов.

Ну смотри ж,

Не прозевай!

Захарий Ляпунов.

Послушай, брат Прокофий!

Басманова ты хочешь удалить?

Прокофий Ляпунов.

Хочу, чтоб князь успел поговорить

Со всей толпой Московских ротозеев.

Захарий Ляпунов.

Да, а для чего ж?

Прокофий Ляпунов.

Иль ты не знаешь, брат,

Как речь сильна, как многомощно слово,

Как движутся народные сердца,

Когда звучит последний глас страдальца?

Взгляни. Захар, на этих дураков:

Как широко раскрыли рты, как уши

Развесили. Теперь им каждый звук

Вопьётся в грудь, как искра в пук соломы.

К тому же, знай: по милости моей,

За Шуйского вдовица Иоанна

Пошла молить Царя, и каждый миг

Дороже нам, чем год в иное время.

Захарий Ляпунов.

Ну, признаюсь, затеял ты хитро!

Прокофий Ляпунов.

Пойдём в толпу, чтоб нас не замечали.

(Проходит Немецкая дружина, и Поляки бьют народ).

С дороги! Прочь!

Голос.

По что? Что̀, разве мы скоты?

Другой.

Чтоб Сатана взял всех гостей незваных!

Поляк.

Кто там шумит?

Второй.

Отец родной, не мы,

А задние шумели.

Поляк.

Вот я вас! (проходит).

Голос.

Ты, Ванька, как сюда попал?

Ванька.

Да вот как! Пошёл было для барских покупок, ан лавки все заперты. Вижу–народ валит на Лобное место, и подумал: куда все, туда и я.–Расскажи-ка, Сидор, что̀ тут будет? Или кого-нибудь казнят?

Сидор.

Вестимо казнят. Князя Василья Ивановича Шуйского.

Ванька.

Ах, батюшки! Доброго-то князя, ласкового Василья Ивановича? За что, слышно?

Сидор.

Да толкуют так, что будто он Царя уличал в том, что он обманщик, не царский сын, а беглый дьякон Гришка Отрепьев.

Ванька.

Вот диво-то! А как бы князю Шуйскому правды не знать?

Старик.

Эй, ребята, дела-то вы не знаете. Вот как оно было: Гришка окаянный-презлой колдун и надевает какую хочет личину. Оттого то он и стал похож на покойного царевича. А князь-то Василий настоящий праведник: как сотворил молитву, да осенил его крестом, все вдруг и узнали страшную харю Самозванца.

Женщина.

Господи, помилуй нас грешных!

Сидор.

Да полно, так ли, дедушка?

Старик.

Я знаю от верных людей.

Женщина.

Что̀, батюшки, вам видно?

Первый.

Вот стрельцы,

И впереди верхом боярин ближний

Пётр Фёдорыч Басманов

Второй.

Бог убьет

Тебя, злодей, предатель окаянный,

Начало злу, обманам всем глава!

Другой.

Кто ведает? Ведь может быть и вправду

Царевича от смерти спас Господь.

Первый.

Что ж, Шуйской князь солгал?

Второй.

О горе, горе!

Вот праведник; его на смерть ведут.

Первый.

Молчи, не то Басманов нас услышит,

(Проходят Басманов, Шуйский и стрельцы).

Басманов

Указ Царя. Внимай, народ Московский.

Многие.

Послушаем, что́ скажет он.

Басманов

Молчать!

(Читает). Да знают все, что князь Василий Шуйский,

Боярин наш, дерзнул мне изменить,

Мне, своему законному владыке,

И от отца, и от колена предков,

Наследному царю Российских стран.

Судом бояр и выборных людей

Приговорён он к смерти за измену

И гнусную крамолу. Днесь умрёт

Преступник сей в урок другим злодеям.

Один.

Вот видишь ли? Не Царь его казнит:

Бояре все с собором присудили.

Второй.

Гляди на них! Хорош боярский суд:

Отца казнишь, как сам боишься петли!

Князь Шуйский.

Петр Федорыч! Позволь мне в смертный час

Покаяться народу.

Басманов

Князь Василий; не должно бы; но я всегда любил

И уважал тебя: последней просьбы

Мне стыдно не исполнить. Говори!

Князь Шуйский.

Внемлите мне, Московские граждане!

В последний раз я с вами говорю.

Ефим (подходя к Басманову).

Петр Федорыч! Наш голова стрелецкий

Прислал меня от Яузских ворот.

На Ляхов там граждане нападают.

Уж началася драка, льется кровь:

Жильцы, народ и многие дворяне

В оружьи поднялися.

Басманов

Хорошо.

Коня, скорей коня! (уходит).

Князь Шуйский.

Я грешник перед Богом

И перед вами, граждане Москвы.

Я знал обман – не уличал обмана,

Я правду знал–и правду утаил.

Но Царь небес и милостив, и кроток.

Молитеся, молитесь за меня!

Да, эта смерть на плахе беззаконной

Искупит грех молчанья моего!

Сограждане и братья, помолитесь –

И Бог простит. О, тяжко я страдал!

Бессильные и старческие члены

Измучены теперь от пытки злой.

Голоса.

О Господи!

Он мученик.

И в гробе

Прощения мучитель не найдёт.

Князь Шуйский

Не плачьте, нет, о Шуйском не рыдайте,

Но о себе, о Русской стороне!

Вы видите, мои лиются слезы,

Но лишь о вас душа моя скорбит.

О горе вам: уже нависли грозы,

Уж Божий гнев над Русию гремит.

Прекрасный град, моя Москва родная!

Осквернена ты властью Лже-царя.

О светлый Кремль! Твои горят соборы,

Как свечи яркие над раками святых,

И радостно почиют Русских взоры.

На золоте крестов, на башнях вековых.

Но горе, горе! Уж близка година:

Уж ереси безбожной торжество

Ругается над чистою святыней,

И беглый инок Церковь продаёт

Её врагам. О, плачьте и рыдайте!

Голоса.

– О Господи! Пришли последни дни!

– Я говорил: не верьте Самозванцу.

– Ты слышишь ли? Он церкви продаёт?

Князь Шуйский.

За истину и за родную землю,

И за Москву святую, и за вас

С веселием я смертну казнь приемлю.

Благословите ж мой последний час;

Простите мне соблазны и обиды,

Невольные и вольные грехи.

Басманов (входит).

Где тот стрелец? Куда обманщик скрылся?

Голос в толпе.

Ищи, найдёшь.

Басманов

Преступник не казнён?

Скорей, скорей!

Второй.

Безбожный кровопийца!

Голос.

Я думаю, когда б он там стоял

Где Шуйский князь, так было б не до спеха.

Прокофий Ляпунов.

Захарий брат, я слышу дальний шум,

Там от Кремля.

Зaxaрий Ляпунов.

Не слышу.

Князь Шуйский.

О, простите!

Но Шуйского не позабудьте.

(Дальний крик). Стой!

Прокофий Ляпунов.

Остановись!

Первый.

Чиновник царский скачет.

Прокофий Ляпунов.

Прощён, прощён!.. Ну, сердце отлегло!

Я, признаюсь, терял уж всю надежду.

Чиновник (Басманову)

Великий Царь по милости своей

Преступника прощает.

Крики в толпе.

Многа лета!

Великому и доброму Царю!

Другие.

Да здравствует Димитрий, царь Московский!

(Народ начинает расходиться. Шуйского уводят. Приводят двух преступников).

Один голос.

А это кто?

Другой.

Вот этот, дворянин

Тургенев, а другой с ним Фёдор Конев,

Купец.

Первый.

За что̀ ж они осуждены?

Другой.

За то ж, за что̀ и Шуйский.

Тургенев.

Помяните

В молитвах нас! За вас приемлем казнь,

За истину и родину святую.

В часы молитв не позабудьте нас!

Голоса.

А ваше ль было дело?

Другие.

Вас-то и просили!

– Что, разве вы бояре?

– Не садились бы в чужие сани, так была бы шея цела.

– Ништо вам, дуракам; подело̀м достается.

Помни, купец, свой аршин, а дворянин свою дворянскую службу, а выше не лезь!

Тургенев.

О, час придёт, падут небесны кары!

Вы вспомните, безумные, о нас;

Услышите вы совести упреки,

С рыданием воспрянете от сна!

Голос.

Вон слышишь ли? Теперь пошли в пророки!

(всеобщий хохот).

Старик в толпе.

Смерть праведных пред Господом красна!

Конец второго действия

Во дворце

Князь Голицын.

Не знаешь ли, зачем созвали нас?

Князь Мстиславский.

Сегодня Царь впервые принимает

Посланников от Польского двора.

Князь Голицын.

Ты снова позабыл:

Уже давно непобедимый Цезарь

Россиею владеет, а не Царь.

Князь Мстиславский.

Ох! К старости и память-то слабеет.

Того гляди, что попадёшь в беду.

Ба, посмотри! Вот князь Василий Шуйский.

Давно ль опять явился ко двору?

Князь Голицын.

Не ведаю.

Князь Мстиславский.

Идти ль к нему?

Князь Голицын.

Нет; лучше подождем.

Его вина быть может не забыта;

Зачем же нам приветом поспешать?

Князь Куракин.

Вот дивные известья из Казани!

Князь Мстиславский.

Какиеже?

Князь Куракин.

У Волжских казаков

Явился сын Феодора.

Князь Мстиславский.

Помилуй!

Да у Царя когда ж родился сын?

Князь Куракин.

Вот видишь ли: от злобы Годунова

Он был сокрыт, и в колыбель его

Подложную царевну поместили.

Князь Мстиславский.

Ты надо мной смеёшься.

Князь Куракин.

Право нет.

Шут.

Ах, батюшки, как мёртвые плодятся!

Да и живым не всем такой талант.

Князь Мстиславский.

Бесстыдная, неслыханная дерзость!

Князь Куракин.

Один в цари, в царевичи другой!

Один успел – удастся и другому.

Князь Мстиславский.

Молчи; а то услышит Салтыков;

Да и Хрущов, Мосальский недалёко.

Всё это вздор, я верить не могу.

Князь Куракин.

Валуев! Князь моим словам не верит.

Валуев.

С сей вестию из низовых сторон

Сегодня я поутру возвратился.

Там пленного из шайки той при мне

Допрашивал Казанский воевода.

Князь Мстиславский.

А как зовут царевича?

Валуев.

Петром.

Князь Мстиславский.

И у него товарищей довольно?

Валуев.

Их тысяч пять иль боле.

Князь Мстиславский.

Признаюсь;

Смешно глядеть, как люди легковерны.

Князь Куракин.

Ты чудеса там слышал; между тем

И мы в Москве потехи нагляделись!

Валуев.

Да что̀ ж у вас?

Князь Куракин.

Недавно привезли

Из Кракова прелестную Марину.

Что̀ праздников, что было тут пиров!

Как Поляки конями нас топтали,

Как били всех и грабили народ,

Не слыхано! Но вот послушай диво:

Наш умница, святейший патриарх

Венчал её короной Мономаха.

Как бы царя; и присягали ей,

И назвали царицей благоверной;

А между тем она не крещена.

(Валуев пожимает плечами).

Святителей упрямых, Ермогена,

Иосифа, сослали в монастырь,

Да каются в строптивости безумной:

И поделом! Ведь вздумали ж они.

Что не крестив, нельзя венчать царицу

И на престол раскольницу возвесть.

Валуев.

Да поделом.

Князь Куракин.

Старик, отец Марины,

На нас глядит, как будто на рабов,

И ласки нам, и милость обещает.

Валуев, брат, сходи да поклонись:

Вот мой совет.

Валуев.

Как? Нешто я Мосальский

Или Хрущов?

Князь Куракин.

Ну, попадёшь в беду,

Вот так как я уже попал в немилость.

Валуев.

Ну, диво ль то, что шайка казаков

Ругается над нашим легковерьем!

Входят Димитрий, Басманов и Шут;

Впереди Стольник.

Стольник.

Бояре, по местам!

Димитрий (садясь на трон).

Боярин Пётр! Зови послов пред наши царски очи.

(Басманов уходит).

В глуши степей, на Волжских берегах,

Средь казаков несведущих и буйных.

Под именем царевича Петра,

Восстал на нас бесстыдный самозванец.

Меж правдою и ложью судит Бог:

Он не даёт обману возвышаться

И истину венчает торжеством.

Я, тишины во всей Руси блюститель,

Безумное волненье усмирю;

А вы, бояре, стольный град спокойте,

Да тщетною тревогою сердца

Моих людей в Москве не возмутятся.

На подданных меча не извлеку;

Едва дохну – и призрак разлетится.

(К князю Мстиславскому).

Мстиславский князь, казнён ли дерзкий Лях,

Который здесь, на площади Кремлёвской,

В моих глазах зарезал Москвича?

Князь Мстиславский.

Нет, Государь. Его вели на плаху;

Но Поляков нахлынула толпа

И палача убила, и злодея

Избавила от казни.

Димитрий.

При тебе Преступника избавили насильно!

Что̀ ж ты глядел? Иди: ты слишком стар.

Но эти Ляхи! Их несносна дерзость.

(К Шуйскому). Поди сюда, князь Шуйский. На меня

Ты восставал, и слабою рукою

Хотел сорвать с сей мощной головы

Златой венец, отцов моих наследье.

Не отвечай! Твой замысл ведал я

И осудил тебя на казнь; но, помня

Твои труды и службу прежних лет,

Переменил я смертну казнь на ссылку.

Князь Шуйский.

О Государь, я милости твоей

Не заслужил.

Димитрий

Да, Шуйский, ты виновен,

Но слушай, князь: бессильной лишь душе

И полу-казнь, и полу-милость сродны.

Я не таков. Мой гнев, как Божий гром,

Иль в миг сожжёт, иль пролетит безвреден.

И ты прощён. Возвращены тебе

И вотчины, и сан в боярской думе,

И более – доверенность моя.

Я на тебя надеюсь, князь Василий.

Князь Шуйский.

О Царь! Позволь во прах перед тобой

Склонить чело преступное.

Димитрий

Не нужно:

Всё прежнее теперь забыто мной.

(К боярам) Бояре все! Прошу, любите князя.

Шут.

Царь-государь, сжалься над своими рабами.

Димитрий.

Чего ты просишь, мой потешный князь?

Шут.

У тебя в Кремле живёт булочник, да такой добрый, такой милостивый, такой кормилец бедным ребятишкам! Бывало, когда проголодаешься, калач у него выпросишь или сказкой, или песенкой, или именем Христовым; а теперь беда, взял он себе заморского подмастерья.

Димитрий.

Ну, что̀ ж?

Шут.

А вот что́. Все что́ ни испечёт булочник, тотчас Немец или сам съест, или своим братьям-Немцам продаёт. А мы, твои православные, ни крохи не добьёмся. Хоть пой, хоть в голос вой! Царь-государь, вели прогнать Немца.

Димитрий.

Знать он делу своему горазд?

Шут.

Э, родимый, и Русский в грязь лицом не ударится.

Димитрий.

Что ж ты хозяина не попросишь?

Шут.

До него не доберёшься! Ведь заморское чудо толсто: если раз куда залезет, все входы вдруг заложит. Мимо него и мышонок тощий не пролезет. А беда-то вот в чём: виноват Немец-подмастерье, а мальчишки ругают хозяина.

Димитрий.

Понятно мне нескромное прошенье.

Послушай, друг: мальчишкам скажешь ты,

Чтобы они отныне не роптали.

С хозяином я сам поговорю.

(Идёт назад к трону).

Боярин.

Как шут хитёр!

Другой боярин.

Его Басманов учит.

Но вот послы!

Входят Послы.

Димитрий.

Госевский, Олесницкий!

В моей земле, в престольном граде сем,

Приветствую я вас двойным приветом,

Как в бедствии испытанных друзей.

И как послов страны одноплеменной.

Иди же к ним, великий секретарь,

И грамоту возьми из папских рук;

Прочти её.

Власьев.

Но, Государь, ты видишь:

(показывая бумагу) Великий Князь.

Димитрий

Отдай её назад.

Власьев.

Великий Царь, непобедимый Цесарь

Вам грамоту велел отдать, послы,

Зане забыт его высокий титул.

Идите с ней обратно к королю,

Да ведает, что здесь не Князь владеет,

Но Царь и Цесарь всех полнощных стран.

Олесницкий.

Я грамоту беру благоговейно.

Но знаете ль, что́ вы творите днесь?

Для короля несносная обида,

Для витязей, сподвижников твоих,

Для Ляхов всех и стыд, и оскорбленье,

Ругательство над мощною страной,

Где мы тебя ещё недавно зрели

Изгнанником, смиренным беглецом;

Где ласкою панов ясновельможных

Был воскрешён убитый скорбью дух.

Опомнися, Великий Князь Московский!

Не забывай, что сей блестящий трон,

На коем днесь сидишь с такой гордыней,

Сей самый трон тебе недавно дан

Небесной волей, силой Сигизмунда

И острием шляхетского меча.

Бояре.

Царя бранит! Унять его безумца!

Прогнать его!

Димитрий.

Бояре, замолчать!

По всей земле священ твой сан высокий,

Но слушай, пан: умерь нескромный жар.

Твоих речей смешон порыв хвастливый.

Король могуч, и острый меч Литвы

В иных странах престолы воздвигает;

Возьмите же, возьмите Шведский трон,

Законное наследье Сигизмунда!

Вы, грозные судьи других держав,

Что́ медлите свершить столь лёгкий подвиг?

Не можете? Так знай же, гордый пан,

Не королю порфирой Иоанна

Обязан я, но Божией руке,

Моим отцам и силе Русской воли.

Олесницкий.

Ты Польскую дружину позабыл.

Димитрий

Бежавшую с Новогородской битвы?

Всё помню я. О, только на словах

Так грозны вы! Не такова Россия,

Нет не таков полунощный орёл:

Он крыльями полмира осеняет,

И над гнездом его в единый час

Нисходит ночь и утра луч сияет.

И мнишь ли ты, что я, пред кем князья,

Господари колена преклоняют,

Чью власть цари, салтаны признают,

Я,–царский сын и цесарей потомок,

Твоей Литве смиренно уступлю

Моих отцов высокое названье?..

Тому не быть! Уже Европа вся

Мой цесарский давно признала титул.

И я того же требую от вас.

Олесницкий.

Нам не закон других держав примеры.

Димитрий.

Я не грожу за то Литве войной;

Но объяви ты брату Сигизмунду,

Что я, досель его вернейший друг,

Теперь его врагом считаю тайным.

Олесницкий.

Московский Князь, просты мои слова:

Я не привык к речам многоглагольным

И говорю как смелый сын войны,

Как вольный муж и шляхтич благородный.

И днесь зову в свидетеля я вас.

Бояре все! Не Князем ли Великим

Звала Литва владыку Русских стран?

И Цесаря гремящее названье

Когда-нибудь носил ли твой отец?

Ты нового, неслыханного хочешь,

И, властию внезапно упоен,

Ругаешься тебя приявшей Польше.

Забыто всё: и милость короля,

И наш приём, и служба храброй шляхты.

Ты волен, Князь: что́ хочешь, то творишь;

Но не забудь судящего потомства!

Его рука в скрижалях начертит

Над именем твоим: «неблагодарный».

Димитрий.

Нет, ты не прав. Люблю я ваш народ

И не забыл приязни Сигизмунда;

Но ведай, пан, что ни ему, ни вам,

Ни всем царям (из страха иль любови)

Не уступлю ни пяди на земле,

Ни пня в лесу, ни кочки в Русском поле,

Ниже пол-слова в титуле моем.

Олесницкий.

Наш кончен спор, Великий Князь Московский!

Узнаешь ты, что гордого ума

Не любит Бог.

Димитрий.

Не сдобровать же Ляхам.

Олесницкий.

Да судит Он меж нами и тобой.

С тебя, с тебя да требует ответа

За смерть людей, за кровь невинных жертв,

Которые падут в борьбе упорной.

Меж царствами решает споры меч.

Димитрий.

Не я его на Польшу извлекаю.

Но возвратись скорее к королю,

Пусть он решит. Союз – я рад союзу;

Война – я рад войне.

Поляки.

Война, война!

Димитрий.

Да будет так. Иди же, Олесницкий.

Боярин Пётр, ты угости послов.

(Уходят царь и послы).

Князь Куракин.

Что̀ скажешь ты, Валуев?

Валуев.

Что Димитрий

Достойный Царь, и грудью за него

Готов я стать.

– и я,

– и я,

– и все мы!

(Уходят бояре)

Князь Шуйский и Прокофий Ляпунов.

Стой, Ляпунов! В прошедшую неделю

Прибавилось сообщников у нас.

Голицыны, Куракин и Плещеев,

И Салтыков, Татищев и Нагой.

Достаточно.

Прокофий Ляпунов.

Да, было нас довольно.

Князь Шуйский.

Как было? А теперь?

Прокофий Ляпунов.

Всему конец!

Царь гонит прочь пришельцев нам противных.

Война с Литвой! Да здравствует же Царь!

Князь Шуйский.

Одумайся! Обманщик, самозванец!

Прокофий Ляпунов.

Законного Царя не воскресишь,

А он премудр: все царственные тайны

Умом постиг, высокой думы полн,

В боях удал,–и каждое сраженье

С таким вождём победой будет нам.

И Киев, град святой, и край Волынской,

Богатый край–всё будет нашим вновь.

Князь Шуйский.

Но вспомни же, что он ерѐтик гнусный.

Прокофий Ляпунов.

Долой Литву, так Иезуитов прочь!

И все грехи забудет духовенство

И за Царя ж молитву сотворит.

Князь Шуйский.

О Ляпунов, ужасно! Беглый инок,

Не из бояр, едва ли дворянин!

Прокофий Ляпунов.

Тем лучше, князь: не будет книг разрядных!

И за него я лягу головой.

Поверь мне, князь: забудем всё былое.

Прощай, прощай! (Уходит).

Князь Шуйский.

Меня он оставляет.

И вслед за ним отстанут все. Беда!

Всё рушилось, и мщенье, и надежда,

И сей венец, к которому я мог

Уж простирать нетерпеливы длани.

О Ляпунов! И я за них страдал,

И голову я положил на плаху...

О Ляпунов! Вот дружба и друзья!

Комната в покоях Марины.

Марина, Роза Лесская.

Роза (поёт).

Он пригладил ус широкой,

Что-то панне черноокой

На ухо сказал,

И в полуночи глубокой

С панной ускакал.

Не один в стране окрестной

Князь искал руки прелестной,

О любви молил;

Но лишь рыцарь неизвестный

Девицу пленил.

Не также ли прекрасная Марина

Поклонников видала пред собой,

Вельмож, князей и графов благородных,

И презрела их пылкую любовь.

Марина.

Да, Лесская, и вдруг явился витязь

Неведомый, из полунощных стран.

Не правда ли, как в сказке?

Роза.

Нет, Царица!

Там бедный рыцарь, здесь же царский сын!

Марина.

И сильный Царь. За то признайся, Роза,

Что не похож мой будущий супруг

На рыцаря твоей весёлой песни.

В Димитрии едва ли красоту

Отыщет взор, любовью ослеплённый?

Угрюмый вид, и грубые черты,

И волоса на голове, как пламя.

Роза.

Но ловок он!

Марина.

Да, ловкость козака.

Роза.

Красноречив.

Марина.

Да, речь семинариста.

Роза.

За то он Царь.

Марина.

И я его люблю.

В нём быстрый ум, отвага, жажда славы

И страстная, горячая душа.

Роза.

О, как легко прекрасная Марина

Обворожит супруга своего!

Здесь не найдёшь соперницы опасной.

Марина.

Ты Роза льстишь.

Роза.

Нет, правду говорю.

Марина.

Я слышала, как пышно расцветает

Московских жён и юных дев краса.

Роза.

Пустое всё; расскажут чудеса!

Я знаю их: высоки и дебелы,

И щеки алые, и лица круглы, белы.

Подумаешь, куда как хороши!

А всмотришься, – нестройные движенья,

И на лице без выраженья,

Как стекла, очи без души. –

Что̀ скажешь ты? Соперницы ужасны!

Марина.

Да правда ли?

Роза.

Ты видела бояр:

По ним суди об их прекрасных женах.

Как странен мне весь твой Московский двор!

Ей, ей, в Литве медведи наши лучше.

Марина.

Да, признаюсь: с панами их сравнить

Почти смешно.

Роза.

Смешно? Грешно, безбожно.

Марина.

Послушай-ка; там, кажется, стучат.

Роза.

Уж верно Царь.

Марина.

Как рано он приходит!..

Зови его (перед зеркалом). Да: я должна владеть

Его душой. Доверчивый и страстный,

Он любит сам и верует в любовь.

(Входит) Димитрий.

Димитрий.

Как хороша!

Марина.

А, это ты, Димитрий!

Как я ждала! Как медленно часы

Катилися в несносном ожиданьи!

Димитрий.

Блаженный миг! Он в целый день один

Меня дарит отрадою свободной!

Я здесь живу, – а там!..

Марина.

Как сладко льстит!

Он скажет мне, что чувство царской силы

Его души ничуть не веселит;

И я должна ему поверить.

Димитрий.

Полно!

Что̀ царство, власть, что мой блестящий двор?

Труды, борьба, тяжёлые заботы,

Поклонников бездушные толпы,

И золото, и холод, и пустыня.

Какая жизнь! Я только здесь живу.

На сердца глас здесь сердце отвечает:

Моей любви ответствует любовь:

Так верю я, так мне отрадно верить.

Марина.

Как ты уныл! Что̀ сделалось с тобой?

Димитрий.

Я не уныл, но только утомился.

Марина.

Нет, ты смущён. Кто оскорбил тебя?

Димитрий.

Как оскорбил? Уж ты, Марина, знаешь?

Марина.

О, взор любви ясней, чем взор орла.

Димитрий.

Её певцы слепою называют.

Марина.

Не верь певцам. Нет тайны для нея;

Во глубине души она читает.

Скажи же мне, кто раздражил Царя?

Димитрий.

Не спрашивай! Узнаешь слишком рано.

Марина.

Скажи теперь.

Димитрий.

О, лучше дай забыть

Тяжёлую, несносную обиду!

Лишь вспомню я, вся кровь во мне кипит.

Безумные – увидят!

Марина.

Ты не скажешь?

Чего же ждать супруге, если ты,

Ещё жених, уж тайну сокрываешь?

Димитрий.

Верь, для тебя скрываю я её.

Марина.

Прекрасная, искусная уловка;

Но только жаль, что верить не могу.

Димитрий.

Я не хотел, чтоб роковая весть

Твой светлый взор слезою омрачила.

Марина.

Рассказывай! Не бойся: я тверда.

Димитрий.

Да, верю я. Да, ты должна, Марина,

Любить Москву! Венец Российский твой!

Сей славный край признал тебя Царицей.

Марина.

И я люблю, душой люблю его.

Но не венцем, не именем Царицы

Мне дорога Московская земля:

Одним мила: она твоя, Димитрий

Димитрий.

Как сладостно звучат твои слова!

Сегодня я послов от Сигизмунда

Торжественно впервые принимал.

И что ж? Они меня Великим Князем

Изволили спесиво величать,

Как будто бы моим названьем царским

Подавится ясновельможный пан.

Я грамоту велел отдать обратно;

И думаешь тем кончилося? Нет.

Тогда посол! (они меня узнают,

Я усмирю их буйную главу),

Тогда посол с улыбкой величавой

Меня назвал смиренным беглецом,

Нахлебником, твореньем Сигизмунда.

И я стерпел – поверишь ли? Стерпел;

Но отвечал презреньем на упрёки,

И кончилось! – О будь теперь тверда.

Марина.

О горе мне! Война с моей отчизной?

Димитрий.

Не объявил, но принял я войну.

Марина.

Что̀ мне сказать? Несносно оскорбленье;

Неслыханно, достойно казни злой.

Димитрий.

Не правда ли?

Марина.

Твоё законно мщенье,

И гнев твой прав.

Димитрий.

Марина, доверши:

Скажи ещё, что лишь мечем возможно

Изгладить стыд.

Марина.

Нет, не воюй Литвы!

Димитрий.

Не воевать с твоей надменной Польшей!

Не воевать! И вот твоя любовь!

В моём дворце, перед лицом России

Уничижён я, презрен, стоптан в прах,

И мне стерпеть! Нет, ты меня не любишь,

Я был досель мечтою ослеплён.

Но женщины обманчивы, коварны,

И вижу я, Димитрий нелюбим.

Марина.

Он нелюбим! О Боже!

Димитрий.

О Марина!

Марина.

Несчастная!

Димитрий.

Нет, я не справедлив.

Нет, ты должна любить свою отчизну.

Забудь слова безумные!

Марина.

Оставь,

Оставь меня!

Димитрий.

Да, я не прав, Марина:

В безумии я оскорбил тебя.

Но позабудь порыв любви ревнивой;

Но дай мне вновь услышать голос твой,

Отрадный звук твоих речей волшебных.

Марина.

К чему теперь притворство? Грудь мою

Ты поразил кинжалом ядовитым

И после льёшь безвременный елей.

Но поздно, Царь.

Димитрий.

Марина, пред тобою

Виновен я; но я молю тебя

Прости, прости!

Марина.

Упрёков не услышишь,

Не стану я былое поминать,

Моей любви безумное начало...

Тобою всё забыто.

Димитрий.

Никогда!

В моей груди цветёт воспоминанье

О светлых днях, о первых днях любви.

Мне памятны садов зелёный сумрак,

Аллея лип и плещущий фонтан,

И трепет мой, и робкое признанье,

И тихие, волшебные слова.

Марина.

Ты нелюбим? Кого же я любила?

Царя? Ты был без силы, без друзей,

И Годунов владел твоим престолом.

Царевича? Пусть верили другие,

И правдою казался им обман.

Димитрий.

Какой обман?

Марина.

Недаром я сказала,

Что взор любви ясней, чем взор орла. Я знала всё.

Димитрий.

Как, ты, Марина, знала?

Марина.

Не древний род любила я в тебе,

Не мнимого потомка Мономаха,

Но пламенный порыв души твоей,

Но смелый дух, стремящийся из праха

На высоту, на поприще царей.

Димитрий.

И я тебя мог оскорбить упрёком?

Прости меня!

Марина.

Я верила тебе;

Я думала: меня Димитрий любит.

О, для чего ж я не могу забыть?

Димитрий.

Клянусь тебе, Марина.

Марина.

Не клянися!

Рассеялась отрадная мечта.

Когда любовь в мужчине остывает

(И долго ль в нём горит огонь святой?)

Он ищет лжи, выдумывает ссоры,

И вмиг вспылит, и сыплются укоры.

Да, чувствую; забыта я тобой!

Димитрий.

Жестокая!

Марина.

Не возвращуся в Польшу;

Её врата закрыты для меня.

В твоей стране пустыня есть глухая

И монастырь: туда сокроюсь я.

Ты будь счастлив! Красавица иная...

Димитрий.

Не мучь меня, Марина! Перестань!

Клянусь тебе; иной любви не будет

В моей душе: клянуся, для тебя

Надеждами и счастьем целой жизни

И жизнию я жертвовать готов.

Марина.

Клянётся он, а я безумно верю!

Мне сладостны обманы льстивых слов.

Димитрий.

Но честию, но славою России

Я жертвовать не должен, не могу.

Марина.

Кто просит жертв? К чему они, Димитрий?

Царица я: мне дорог Русский трон

И честь венца. Но слушай! Не постигнет

Твоей души бессмысленный народ:

Лишь низкое коварство Годунова,

И Иоанн – кровавая гроза –

Понятны им: но рыцарские чувства,

Высокий дух и смелых дум полёт,

Всё ново здесь, всё чудно и неясно.

Лишь там, в Литве, в моей стране родной,

Всегда найдёшь готовый отголосок.

Там гордою и вольною душой

Тебя поймут и подвиг твой оценят.

Димитрий.

Да, может быть ты правду говоришь;

Но Сигизмунд меня обидел больно,

И царский долг велит ему отмстить.

Марина.

Война с Литвой опасна.

Димитрий.

Мы увидим.

Опасностей Димитрий не бежит.

Посмотрим мы, кто в битве устоит,

Хвастливый Лях, иль Русских строй железный?

Я знаю их... О живо помню я

Тот грозный час, когда с дружиной конной

В сражение, как вихорь, я летел.

Всё падало, и Немцы побежали.

Лечу вперёд... Стрелецкий полк стоит

Как вкопанный, как вылитый из стали.

Мечи блестят, сверкают их пищали.

В моей груди, как струны, задрожали

Все жилы... О, то был весёлый вид!

Несусь вперёд, дружина вслед за мною;

Но вдруг раздались выстрелы, и в миг

Пропал и след моих отважных Ляхов.

О счастие такую рать вести

В кровавый бой! Я не боюсь Литовцев!..

Не всякий день даётся им Баторий.

Увидим мы, хотя б и тот воскрес!

Марина.

Ты слов моих не выслушал, Димитрий.

О мой герой, любимый витязь мой,

Ты победишь! Но этой мелкой славы

Тебе ль желать? Как мало знает мир

Про грозные Славян междоусобья!

Верь: ты рождён для подвигов иных,

Тебя зовёт иное битвы поле.

О если бы гордыню Мусульман

Ты сокрушил и с башен Цареграда

Низвергнул в прах безбожную Луну,

Какая бы тебя ждала награда,

Какая честь!.., Далёкие века

Благоговейно б обращали

Свой взор к тебе сквозь мрак времён

И выше всех других имён

Твоё бы имя начертали.

И славный подвиг бы сиял

В бытописаньях смутных мира,

И о тебе гремела б сладко лира,

И Музы глас тебя бы воспевал!

Не правда ли?

Димитрий.

О, чудные надежды!

Прелестный глас! Марина! Но стерплю ль

Безумную гордыню Сигизмунда?

Марина.

Там гордое названье избирай.

Там выдумай себя достойный титул.

Кто будет спорить? Весь крещёный мир

Перед тобой преклонится смиренно.

Димитрий.

Да, это правда; но теперь, теперь?

Марина.

Теперь с Литвой начни переговоры.

Ты знаешь сам, как глупо горд король;

Скажи послам, что если титул царский

Он даст тебе, ты Шведский трон ему

Опять отдашь, но только... (смеясь) на бумаге

Не правда ль, я разумно говорю?

Димитрий.

О продолжай! К твоим устам прикован

Мой жадный слух.

Марина.

Послушайся меня.

Не разрывай ты с Западом союза!

Подумай сам, как Ватикан хитер,

Как много тайн известно Иезуитам!

О милый друг, тебе нужна Литва,

Чтоб усмирить народное волненье,

Чтоб укрепить ещё нетвёрдый трон,

Чтоб осветить твой Север полудикий

Чудесными лучами южных стран,

Но более, чтоб силою двойною

Попрать Луну... О, я молю тебя:

Не огорчай души твоей Марины,

На вечну скорбь не осуждай меня,

Не дай пролить мне горьких слез потоки

Над бедствием моей страны родной,

Над гибелью моих единокровных!

Молю тебя, не отвергай мольбы.

Димитрий.

Не до̀лжно бы, но отказать не в силах.

Марина.

Не правда ли? Ты обещаешь мне.

О знаю я, ты победишь Султана.

Смотри! Венец из лавров я сплела

Для твоего державного чела (примеряет на нём венец).

Ты будешь в нём, как тот великий кесарь,

Бессмертный вождь и слава прежних дней!

Уж вижу я, твой лик блестит победой,

И торжество в огне твоих очей!..

Но обещай, о мой любимый витязь,

Что на Литву меча не извлечёшь.

Димитрий(обнимая её).

Волшебница! Зачем моей душою

Владеешь ты? Зачем я слабый раб

Твоей красы, твоих речей прелестных?

Марина.

Но обещай!

Димитрий.

Да, обещаю я.

Марина.

Кто там шумит?

Роза (входя).

Боярин Пётр Басманов

ВходитБасманов.

Димитрий.

Что̀ нового?

Басманов.

От Терских казаков

Сейчас гонец с известием приехал,

Что Кумыки с отрядом Янычар

И с конницей – всего двенадцать тысяч –

Под знаменем Дербентского паши

В Российские пределы ворвалися.

Димитрий.

А, нехристи, они хотят войны.

В Российские пределы! Это боле,

Чем в титуле мне царском отказать.

Что̀ ж казаки?

Басманов.

Их атаман удалый

Пошёл навстречу с горстью молодцов,

Пашу разбил, добычу, пленных за̀брал

И множество на месте положил.

Димитрий.

Лихой народ!

Басманов.

В гористом Дагестане

Два княжества передали́ся нам

И бьют челом тебе, их Государю.

Марина.

Вот видишь ли, что в грудь мою любовь

Вложила дар пророчества. Я знала,

Что небеса Димитрия спасли

Для гибели народов Мусульманских.

Басманов.

Сейчас гонца отправил я в Елец,

Чтобы полки к Чернигову тянулись.

Димитрий.

Перемени! Пусть ждут меня в Ельце.

Басманов.

Как, Государь?

Димитрий.

Войны не будет с Польшей.

Басманов.

Ты королю за дерзость не отмстишь?

Димитрий.

И без войны управлюсь с Сигизмундом.

Басманов.

Ты оскорблён перед Россией всей.

Когда смолчишь и стерпишь поруганье,

Я за Москву ручаться не могу.

Димитрий.

Ну что Москва! Мои стрельцы надежны,

Немецкая дружина мне верна,

Да Поляков здесь тысячи четыре.

Да пушкари, да медных пушек сто.

Не мальчик я, не Годунов-ребёнок:

Грозой уйму мятеж и заговор.

Басманов.

Теперь уймёшь, покуда не созрели;

Но ежели ты честь венца отдашь

В добычу Ляхам, презришь глас народный

И глас бояр, любящих твой престол:

Созреют замыслы.

Марина.

Чрез две недели,

А много три, Царь двинется в поход,

И рушатся все замыслы коварны.

Басманов.

Противна нам надменность Поляков;

Война с Литвой нужна тебе.

Марина.

Не слушай!

Пожалуйста не слушай! Он сердит.

Басманов.

Поверь мне, Царь...

Марина (перебивая).

Ты победишь Тавриду.

Чудесный край роскошной красоты.

Там много дев прекрасных, чернооких;

Их гибок стан, приветливы уста.

Огонь любви под длинною ресницей.

Душа моя, ты не изменишь мне?

Димитрий.

Нет, никогда! Нет, верен я до гроба.

Марина.

Послушай, Царь, покой мой веселей:

Пойдём туда!

Димитрий.

Басманов, чтоб заутра

Послы опять явились пред меня!

Входит Шут и бросается на колени.

Шут.

Великий Государь, защити! Я твой шут, твой князь потешный, а меня прибили!

Димитрий.

Тебя, тебя? Кто смел тебя ударить?

Шут.

Не ударили, а били, колотили в кровь до полусмерти. Я провожал сегодняшних гостей да пошучивал, да подразнивал их по своему обычаю, по твоему царскому позволенью. Как обернётся проклятый усач, да как примется меня тузить, да как пристанут к нему другие! Ай, ай, и спину, и голову всю разбили. Ай, ай! Накажи усача, Государь! Я твой потешник: без твоей воли никто не должен меня и пальцем тронуть.

Марина.

Какой несносный шут! Он дерзок, пьян,

Над витязем ругался благородным

И с жалобой пришёл. Оставь его.

Димитрий.

Мне жалок ты, мой бедный князь потешный.

Вот золотой корабленик. Возьми

И вылечи свою больную спину.

Марина.

Пойдём же, Царь!

Басманов.

О, Государь, внемли!

Марина.

Гляди, вот мой венок зелёный,

Венок героя моего;

В нём гордый лавр и дуб сплетённый,

И мирт любви. Возьми его.

Пойдём же в мой покой!

Димитрий.

Прощай, Басманов

(Димитрий и Марина уходят).

Басманов.

Советник новый здесь.

Шут.

И новый шут.

Басманов.

Нам не к чему здесь оставаться доле (уходит).

Шут (один).

А, так вот что! Возьми корабленик, да вылечи свою спину. Вылечу, вылечу! Если змея укусит, убей змею, да приложи убитую к ране; если укусит бешеная собака, так её же кровью рану умой. Я себя вылечу.

(передразнивая Марину).

Он дерзок, пьян!.. Какой несносный шут! Погоди, пошучу, пошучу. Ай, ай! Как спина болит: это всё за мои грехи, как говорит отец Иван. Кому служу я, прости Господи? Хуже пса: телятину жрёт, постов не знает, в баню не ходит. Я за него душу гублю: а как побьют, он и не думает заступиться. Вот тебе корабленик, вылечи спину! Вылечу, вылечу кровью проклятою. Шут, шут! Пошучу, да не посмеётся (уходит).

Марина, Роза (входя опять).

Mapина.

Зови сюда двух музыкантов, Роза.

Они Царя игрой развеселят (Роза уходит).

(Одна) Войну с Литвой затеял!..Нет, Дмитрий!

На ней одной основан наш престол,

И в мире с ней владычество Марины.

Безумцу волю дай! Прогонит он

Всех Поляков, моих единокровных,

Потом глядишь, и сети разорвёт.

Мечты любви поблекнут в наслажденьи

От времени потухнет пылкий жар.

Нет! На любовь надеяться не стану;

Одна нужда надёжна и тверда.

Дом Шуйского.

Князь Шуйский, старец слепой Антоний.

Антоний.

Ты ждёшь гостей, князь Шуйский?

Князь Шуйский.

Да, Антоний.

Вчерашние сберутся беглецы.

Антоний.

Вот видишь ли? А ты впадал в унынье

И не хотел словам моим внимать.

Князь Шуйский.

Какая ж мне надежда оставалась?

Подумай сам! От слов: «война с Литвой»

Все головы, как от хмельного меда,

Вскружилися, все бросили меня.

Была беда, да благо Царь поправил.

Антоний.

Как? Расскажи.

Князь Шуйский.

Сегодня поутру

Мы собрались в Кремлёвские палаты,

И ласково нас встретил Самозванец

И речь умно об деле земском вёл.

Антоний.

Князь века дал слугам своим премудрость

И сладку речь для гибели людей.

Князь Шуйский.

Опять послы Литовские явились

Ещё смелей, надменней чем вчера,

Грозилися, бранили, упрекали,

А Царь стерпел, и мягок был как воск;

И говорил, что не желает ссоры,

Что дорожит приязнью короля,

И Власьеву опять переговоры

Велел начать, и ласково послов

Он отпустил и угостил роскошно.

Тут хмель прошёл у всех моих друзей,

И, как поток, сорвавший все преграды,

По всей Москве, шумя, вскипел народ.

Антоний.

Да кто же мысль его переменил?

Князь Шуйский.

Шут говорит, что Краковской красотке

Угоден мир, а наш весёлый Царь

Для чёрных глаз готов отдать и душу,

И свой престол.

Антоний.

О маловерный князь!

Когда, когда откроешь взор духовный

И Вышнего десницу узришь ты?

За грех Москвы, за наши беззаконья,

Преступника возвёл Он на престол;

Но час придёт, и свергнет вновь злодея.

И недалёк суда Господня день,

И грешною к раскольнице любовью

Падение расстриги строит Он.

Князь Шуйский.

Грядущее ты выдаёшь, Антоний!

Антоний.

Ты видишь сам, что я больной старик.

Мой взор закрыт, меня мальчишка водит,

Да не споткнусь о камень; но поверь!

Духовный взор мой чист, и зорко око,

И вдалеке мне виден Божий путь.

Единого жилища Православья,

Страны святых, не сокрушит Господь;

Но тяжело и долго испытует

И чистую потом её отдаст

Невинной, чистой длани.

Князь Шуйский.

Эх, Антоний,

Кто в мире чист? Постой-ка, Ляпунов

Сюда идёт.

Прокопий Ляпунов.

Князь Шуйский, пред тобою

Виновен я.

Князь Шуйский.

Пред Богом, может быть,

Перед Москвой и Русью православной,

Но предо мной! Не думаю.

Прокопий Ляпунов.

Вчера

Я, буйною надеждой ослеплённый,

Доверчиво колена преклонял

Пред Лже-царём, пред гнусным Самозванцем,

И думать мог, что Бог ему внушил

Благую мысль, что свой обман отважный

Он славными делами освятит,

Что он отмстит за нас.

Антоний.

Что злое семя

Даст плод благой? О грешник и слепец!

Прокопий Ляпунов.

Я не внимал твоим советам мудрым.

Князь Шуйский.

Не ты один: все опьянели вдруг.

Прокопий Ляпунов.

Всё кончено; рассеялось мечтанье.

Поруганный послами короля,

Он замолчал, он жертвовал Россией

Своей любви и дружбе к Полякам;

И с той поры он свой престол утратил.

И вся Москва уже с утра полна

Нескладными и чудными вестями.

Я побывал у всех твоих друзей,

Они сюда немедля соберутся;

И многие, безвестные досель

Купцы, жильцы и знатные дворяне,

И сотники градские, и стрельцы

Пристали к нам. Мы все твои навеки!

Хоть явною, хоть тайною войной

Веди ты нас! Я для святого дела

Всем кланяюсь: и телом, и душой.

Князь Шуйский.

Мне вас вести? Нет, полно, друг Прокофий!

Вчерашний день изведал я людей

И ваших дум непостоянну шаткость.

Что мне до вас? Изменчивы, как ветр,

Волнуетесь, как море в непогоду.

А я старик: вам нужен вождь иной.

Пойдём со мной, Антоний, в образную

И сотворим молитву (уходят).

Прокопий Ляпунов.

Это что̀?

От замыслов князь Шуйский отказался!

Нет, нет, старик, ты проведёшь других,

А не меня: хитёр и богомолен!

(Входят князь Куракин, бояре).

Князь Куракин.

Ты, Ляпунов, уж здесь! Да где же князь?

Прокопий Ляпунов.

Он молится.

Боярин.

Он муж боголюбивый,

И праведный, и многим лучше нас.

Князь Куракин.

Мы подождём.

Прокопий Ляпунов.

Чего вам ждать, бояре?

Князь Куракин.

Чтоб вышел князь, чтоб нашим был вождём,

Чтоб нам помог он свергнуть Самозванца.

Прокопий Ляпунов.

Прекрасные надежды! Но увы,

Не сбудутся. Князь Шуйский отказался.

Князь Куракин.

Не может быть!

Прокопий Ляпунов.

Он добр и прост душой,

За подвиг наш готов молиться тайно!

Но более не может.

Боярин.

Боже мой! Да без него удача невозможна.

Князь Иван Голицын.

Что̀ ж? Выберем начальников других

И без него низложим мы бродягу.

Князь Куракин.

Нет, князь Иван, без Шуйского беда!

Один лишь он в Москве имеет силу

И знатность...

Князь Голицын (перебивая).

А разве князь Нагой,

Иль ты, Куракин, иль хоть я, Голицын,

Мы выросли как летние грибы?

Князь Куракин.

А всё-таки нам далеко до Шуйских.

Ни знатностью, ни саном, ни умом,

Ни доблестью, ни службой, ни богатством

С Василием тягаться нам нельзя.

Боярин.

Сомненья нет.

Князь Куракин.

Да только я не верю,

Чтоб не хотел он нашим быть вождём.

Прокофий Ляпунов.

Увидите.

Князь Куракин.

Подумай, брат Прокофий:

Уж Царь давно на местничество злится,

Так Шуйскому отстать от нас грешно.

Прокофий Ляпунов.

Я говорю, увидите.

Князь Куракин.

Пустое!

Не стерпит он, чтоб с нами наравне

С боярами, с природными князьями

Шёл дворянин, стрелец или казак,

А впереди усатый пан Литовский

Иль Римский поп, заморский скоморох.

Салтыков.

Как дерзок Царь, как он неблагодарен!

Подумайте, как я служил ему.

И кланялся, и бил челом смиренно,

И с Ляхами был дружен. Что̀ ж теперь?

На этих днях уговорил я Мнишка,

Чтоб он просил награды для меня;

И знаете ль, что̀ отвечал Расстрига?

«Не дам ему: в нём подлая душа».

Душа, душа! Как виден бывший дьякон!

Князь Куракин.

Ну, признаюсь, обижен Салтыков! (Хохочут).

Салтыков.

Да, смейтеся!

Князь Куракин.

И правду не до смеху.

(Входит князь Шуйский).

Князь Шуйский.

Скажите мне, какой счастливый час

Собрал в мой дом таких гостей бесценных?

Князь Куракин.

Что̀ за вопрос? Ты сам нас призывал

Стать за Москву, начать святое дело

И нашу Русь спасти от Лже-царя.

Князь Шуйский.

Когда ж, когда?

Князь Куракин.

Помилуй, князь Василий,

Не ты ли к нам всечасно присылал

Из Галича, из мрака дальней ссылки

Своих друзей и преданных дворян

И от людей святых благословенье,

Чтоб пробудить покорную Москву?

Князь Шуйский.

Ты шутишь, князь!

Боярин.

Вот Ляпунов свидетель.

Князь Куракин.

К чему ещё свидетели! Вчера

Ты нас молил не верить Самозванцу;

Его слова, внезапну брань с Литвой

Ты называл порывом безрассудным.

Князь Шуйский.

И что̀ же вы сказали мне в ответ?

Князь Куракин.

Не вопрошай! Нам совестно и вспомнить.

Салтыков.

Что̀ совестно? Какая совесть тут?

Мы думали, что он разладил с Польшей,

Что вновь бояр своих полюбит он,

Нас наградит, пожалует богато,

И прежнее нам будет вновь житье!

Ты знаешь сам, что к мёду липнут мухи,

А к милостям и злату род людской.

Князь Куракин.

Стыдись!

Князь Шуйский.

Вчера обман и самозванство

И ересь, всё прощали вы ему:

Свершайте же свой подвиг как хотите!

Не изменю, не помогу я вам!

Князь Куракин.

Но без тебя кому ж народ поверит?

Чей глас как твой подвигнет всю Москву?

Князь Шуйский.

Вы знаете, что Царь великодушный

Простил мне все минувшие вины.

Князь Куракин.

Помиловал, как милует разбойник.

Князь Шуйский.

А вы вчера не все ль забыли вдруг,

Свои слова и тайные обеты,

И родины неслыханный позор?

Подите, нет: не любите России,

Вы холодны к призванию её.

Берите же себе вождя любого,

Но не меня.

Князь Куракин.

Винимся пред тобою.

Князь Шуйский.

Винитеся, а завтра к вам улыбку

Вновь обратит непостоянный Царь,

И перед ним преклоните колена,

И от меня отступитесь опять.

Князь Скопин-Шуйский.

Им будет стыд. Тебе какое дело?

Ты верен будь своей стране родной.

Князь Шуйский.

Оставь, племянник.

Прокофий Ляпунов.

Многие граждане

Здесь ждут в сенях; велишь их отослать?

Князь Шуйский.

Нет. Ляпунов: хочу проститься с ними.

(Входят граждане). Зачем ко мне собрались в час ночной,

Друзья?

Граждане (кланяются).

Мы бьём челом тебе, князь Шуйский.

Мы, граждане со всех концов Москвы,

К тебе пришли с усердною молитвой,

Да сжалишься над Русскою страной.

Ты, праведный обманов обличитель,

Ты, мученик за истину и нас.

Восстань, восстань! Расторгни плен России,

Сними позор с страдающей земли!

Лишь от тебя мы чаем избавленья.

Так мыслит вся престольная Москва,

Так говорят служители святыни,

Так нам рекли духовные отцы.

Князь Шуйский.

Я не могу исполнить вашей просьбы.

Князь Скопин-Шуйский.

О Господи! В тебе застыла кровь.

Одумайся! Перед тобой Россия;

Её сыны, достойные сыны,

Тебя зовут на помощь. Ты не можешь?

Не смеешь ты? И ты природный князь,

И Суздальских властителей наследник!

Как? Вся Москва и Русь тебя зовут,

И сей могучий глас, сей глас призывный

Не пробудил в тебе высоких дум,

И ты стоишь безмолвный, беспорывный?

Душа молчит, робеет хладный ум.

Одумайся!

Князь Шуйский.

Племянник, успокойся!

Граждане.

О вспомни, князь! Расстрига, злой беглец,

Слуга Литвы, подручник Сигизмунда

Заполонил и церковь, и народ.

Он тестю даст всю Северскую землю

И Новоград отдаст своей жене.

Мы ведаем, что грамота готова;

Не правда ли?

Князь Шуйский.

Быть может.

Князь Скопин-Шуйский.

Боже мой!

И бедствий сих ты будешь ждать спокойно?

Граждане.

Мы ведаем: он папу признаёт,

Обители святые уничтожит,

И инокинь и старцев изженёт.

Князь Шуйский.

Всё может быть.

Старец Антоний.

До страшной той годины

Не дай Господь мне грешнику дожить!

Граждане.

О сжалься, князь, над скорбною Россией!

Князь Шуйский.

Вы знаете, что я страдал за вас,

Что голову я положил на плаху;

Исполнен долг.

Князь Скопин-Шуйский.

Как! Долг исполнен твой?

Нет: двадцать раз иди на место казни

И двадцать раз (коль можно) умирай:

Всё родине ты долга не уплатишь.

Князь Куракин.

Я думаю, он хочет изменить.

Князь Скопин-Шуйский.

Ты слышишь ли? Стыдись, стыдися, дядя!

Князь Шуйский.

Ты молод, друг, чтоб старика учить.

Не изменю, но я боюсь измены.

Князь Куракин.

Клянёмся все, и Бог свидетель нам,

Что мы тебе отныне все покорны,

Доколь в конец не сокрушим мечом

И Лже-царя, и Ляхов ненавистных.

Князь Шуйский.

Клянётесь ли?

Все.

Клянёмся.

Князь Шуйский.

Бог велик!

Его рукой свершится правый подвиг.

Идите же, гражданѐ, по домам,

Молитеся и тайну сокрывайте,

И к роковому дню мечи приготовляйте.

Отсель, друзья, вождём я буду вам.

Граждане (уходя).

Господь свершит тобой спасенье нам.

Князь Шуйский (к боярам).

Друзья мои! Надеюся на вас;

Увидимся для дальних совещаний.

Бояре (уходя).

Увидимся. Прощай, почтенный князь!

Князь Шуйский.

Друг Ляпунов, с надёжными гонцами

Пошли приказ по вотчинам моим,

Чтоб выслали ко мне в Москву скорее

Отважнейших и лучших удальцов

С оружием готовым для сраженья.

В соборы все, во все монастыри

Богатые отправлю приношенья...

Прощай, мой друг. Антоний, мы пойдём

И совершим полнощное моленье.

Конец третьего действия

Внутренность дворца.

Басманов и Шут.

Басманов.

Ну, что̀ скажешь, князь потешный? Не слыхал ли чего? Не заметил ли? У тебя глаза остры, да и уши чутки: про Шуйского ты первый проведал. Не знаешь ли теперь чего?

Шут.

Нет, брат Пётр, от Немецких вин в глазах темно, от Польской музыки в ушах залегло. Ничего не знаю.

(Басманов уходит).

Вот я умная голова, уж раз дураков выручил; а Поляк побил, никто не заступился.–Вылечи спину, да и только!– Вылечу, вылечу! – А теперь опять: не знаешь ли чего, князь потешный? Да и знаю, а не скажу; да и мог бы открыть, ан промолчу. Мог бы затушить порох, ан сам подожгу. (Входят князь Шуйский и князь Голицын.) Е, е! Князь Шуйский! Послушай-ка песню.

Собрались ребята

На богатый пир,

В царские палаты

Пива, мёду пить.

Напилися пива:

Пьяные легли,

И дороги с пира

Гости не нашли.

Князь Шуйский.

Что̀ мне до твоей песни?

Шут.

Не любишь дудки, полюбишь палку; не хочешь сказки, услышишь быль. Ну хоть ты, князь Голицын, послушай сказочку. Жил-был царь, и дал он своим боярам праздник за заставою, и сказал царь своим боярам: Ой вы мои други, верные слуги, на вас платье старое шёлковое; сошью новое сосновое, а головы умные, разумные прикреплю колом осиновым, чтобы ветер их не снёс. Как сказано, так и сделано. Платья перешиты, головы пронизаны, а тело под землю упрятано, от ветра и солнца, от дождя и мороза. Не светло, да тепло! А когда-то это было? За заставой в воскресный день. Прощайте, ребята, прощай Василий Шубник, Бог с тобою! Больно сердит ты, да не весел; повеселят старика. Петь не любишь, плакать будешь; плясать не хочешь, так спать уложат, да и всех бояр: да и то в Воскресенье. Что ж ты, брат, не смеёшься?

Князь Шуйский.

Потешный князь! Поди к другим боярам

Да расскажи. Им также будет смех. (К Голицыну).

Что̀ скажешь ты?

Князь Голицын.

На быль похожа сказка.

Князь Шуйский.

Мы ускорим удар.

Князь Голицын.

Уж поздно, князь:

Пойдём домой.

Князь Шуйский.

С тобою, князь Голицын,

Как много слуг?

Князь Голицын.

Десяток.

Князь Шуйский.

А со мной

Полдюжины.

Князь Голицын.

И все небось с оружьем?

Князь Шуйский.

Вестимо, брат! Теперь ночной порой

Того гляди, что Поляки ограбят. (Уходят).

Входит Марина, патер Квицкий.

Марина.

Уж пир к концу. Как долго длился он,

Как праздники Московские докучны!

Я думаю, что скоро Царь придёт.

Патер Квицкий.

Час важен сей. Решительным ударом

Ты утвердишь владычество своё:

Супруга трон и царство Римской веры.

Господень дух внушит твои слова.

Марина.

Отец святой! Тут будет много крови.

Патер Квицкий.

Благая цель святит кровавый путь.

Ты знаешь ли, что твоему супругу

Спасенья нет, что бездна перед ним?

Марина.

Всё знаю я. Но кто же вырыл бездну?

Кто подданных отторгнул от Царя,

Его уча безумному презренью

К обычаям Российской старины?

Патер Квицкий.

Что̀ ж? Нам стерпеть, чтоб он в объятья Русских,

Чувствительный, доверчивый, упал;

Чтоб к черни льстив и ласковый к боярам,

И Поляков гордыню обуздав,

Он разорвал свободною рукою

И нашу сеть, и Римской власти цепь?

Не для того трудились Иезуиты;

Не для того мы хитрою рукой

В его душе неопытной и юной

Посеяли науки семена;

Не для того погиб младой Феодор,

Чтоб эта кровь, старанья и труды

И хитрых дум расчётливая смелость

Осталися бесплодными для нас.

Марина.

Ты, патер, прав!

Патер Квицкий.

Вотще рвался Димитрий

И путь иной себе открыть хотел.

Мы путами незримо охватили

Его стопы и привели – куда?

Суди сама! Меж им и Русским царством

Стоят теперь волшебною стеной

Все призраки преданий суеверных,

Обычаев отверженных ярмо

И тайные, боярские крамолы.

Назад нельзя – и бездна перед ним.

Он должен пасть. Мы руку предлагаем,

Чрез глубину преносим, новый путь

Величия и славы открываем.

Он должен пасть иль нашим быть. Прощай!

Марина.

Остановись! На твой совет ужасный

Я не могу одна склонить его.

Входит Димитрий.

Димитрий.

Мой кончен пир, и гости разошлися.

Как радостно шумела их толпа.

Как весело и дружно все смешались,

Литва и Русь, в единый братский круг!

Марина.

Доверчивый и добрый мой Димитрий!

Димитрий.

Как ты грустна, Марина! Что̀ с тобой?

Марина.

Мне жаль его. Как сон его приятен!

Как тяжело проснуться должен он!

Димитрий.

Пророчество и горе. О, я вижу

Уж верно ты, премудрый патер мой,

Рассказами смутил мою Марину.

Не верь ему!

Марина.

Он хочет нас спасти.

Внимай ему!

Патер Квицкий.

Позволь мне удалиться,

О Государь! Царица знает всё.

Димитрий.

Постой, постой! Что̀ это за загадки?

Откроете ль мне их глубокий смысл?

Марина.

Их смысл глубок и мрачен так, как бездна,

Над коей ты, беспечное дитя,

Блестящими пирами веселишься.

Димитрий.

Как, под дворцом есть пропасть?

Марина.

Не шути!

Как кормчему пред близкою грозою,

Так дороги мгновенья для тебя.

Димитрий.

В твоих устах, прелестный мой наставник,

Мне нравится заботливый укор.

Марина.

О перестань! Душа моя трепещет

Пред глубиной правительственных тайн.

Димитрий.

Не для тебя они, моя Марина!

Твоя душа прекрасна и ясна,

Как тихих вод лазурная равнина:

Ты нежных чувств и кротких дум полна.

Нерадостны державы царской тайны:

В них кровь и казнь, измена и мятеж,

И строгий суд, и гнева бурный пламень.

Оставь же их!

Марина.

Да, ты Димитрий прав.

Вся кровь моя оледенела в жилах,

Когда святой отец передо мной

Стал развивать ужасную картину

Грядущих бед и нынешних крамол.

Димитрий.

Зачем он так безвременно заботлив?

Марина.

О мой супруг! Благодари его.

Небесного Царя святой служитель,

Исполненный усердия к тебе,

Явился он, предвестник непогоды,

Чтоб пробудить заснувшего Царя.

Внемли ему и бодрствуй. Час боренья

Уж недалёк. Колеблется престол;

Огонь горит ещё покрытый пеплом,

Во тьме созрел ужасный заговор.

Димитрий.

Не верь, не верь! Я знаю Иезуитов.

Их хитрый ум наклонен к мятежам,

Их радуют кровавые волненья,

Им мирная противна тишина,

Как сонный ветр в пустынях океана

Томителен для смелого пловца.

И от того им снятся заговоры,

Как воину всё снятся стук мечей,

И крепости, и враг зверообразный,

И сладкий звон гуляющих ковшей.

Патер Квицкий.

О юный Царь! Как смело и поспешно

Ты произнёс неправый приговор!

Нам суждено служить неблагодарным

И тяжкий труд всечасно начинать,

Наград не зря, плодов не собирая.

Да будем так, как ты, Господь, велишь!

Димитрий.

Я не хотел тебя обидеть, патер;

Я ведаю, что опыт долголетний

И хитрый ум, испытанный в делах,

И знания в тебе соединились;

И в трудностях на поприще моём

Меня не раз ты направлял ко благу.

Патер Квицкий.

Не нужно мне упрёков, ни похвал.

Я не пришёл минувших дней заслуги

Напоминать, но днесь в последней раз

От гибели тебя спасти, Димитрий!

Вокруг тебя лукавый сонм бояр,

Пред властию смиренно преклоняясь,

Но с злобою, сокрытою в душе,

Ужасный ков составили во мраке.

Но я открыл их гнусный заговор.

Димитрий.

Участников ты знаешь?

Патер Квицкий.

Знаю многих. По знатности, по сану, по уму,

Начальник всем князь Шуйский.

Димитрий.

Быть не может.

Подумай сам: возможно ль? Шуйский князь,

Избавленный от смертной казни мною!

Марина.

Всегда змеёй останется змея.

Признательность чужда для властолюбца,

И низкий дух обиды помнит все,

В единый миг забыв благодеянья.

Димитрий.

Другие кто?

Патер Квицкий.

Все Шуйского друзья:

Бутурлины, Татищев, Милославский,

Да Салтыков.

Димитрий.

Бездушник и подлец!

Патер Квицкий.

Голицыны.

Димитрий.

Изменники двойные.

Да, верю я, тут заговор сокрыт.

Патер Квицкий.

К Куракину в просторные палаты

Сбираются полунощной порой.

И тихо всё: закрыты плотно ставни,

И заперт двор, чтоб шум иль яркий свет

Не обличил их тайных совещаний.

Димитрий.

Не скроются, не скроются во мгле

Коварные и низкие злодеи.

Я отыщу подземное гнездо,

Я раздавлю шипящую ехидну.

Мой верный друг! Теперь понятны мне

Их рабские коленопреклоненья

И льстивая покорность их речей.

Всё мёд и мак, чтоб взоры льва младого

Сомкнулись сном; но пробудился лев.

Готовьтеся к кровавому отчёту,

Преступники! Мой друг, ты спас меня.

Марина.

Ты видишь сам, что милость бесполезна,

Что в строгости спасение царей;

Теперь внимать внушеньям кротким сердца

Не должен ты. Губи, казни врагов!

Димитрий.

О, знаешь ли, как больно, как жестоко

Крамольники мою терзают грудь!

Ты знаешь ли, как я люблю Россию?

Ты знаешь ли, что ночию и днём,

И в снах моих, и в думах, и в мечтаньях

Всё цель одна была передо мной–

Отчизны честь и счастье... О ужасно!

За милости, за мой незлобный дух

Мне заговор наградой!.. Шуйский! Шуйский!

Ты мной прощён! И вот сердца людей.

А, кротости ценить вы не умели:

Так над собой увидите грозу

Свирепую, жесточе Иоанна.

Я чувствую, душа горит огнём,

В моей груди родится жажда крови.

Я их казню, стопчу безумцев в прах,

Мученьями и казнями упьюся,

Я истреблю злодеев; видит Бог,

Всех истреблю.

Марина.

Не говори о казнях.

Ещё борьбы сомнителен успех,

Ещё трудна и неверна победа.

Димитрий.

Что̀? Страшен бой? Трудна победа? Мне

Противников страшиться? Нет, Марина!

Пока я спал в доверии слепом,

Во мгле вилась, питалася крамола

И выросла волшебною змеёй;

Но встану я, но голос мой раздастся,

Как зык трубы гремящей, боевой,

Но меч блеснёт, и червем обратится

Чудовище, грозившее войной...

Бояться! Нет! Хитры они, лукавы.

Бессовестны, бездушны; но со мной

Начать борьбу не могут. Этот Шуйский

В делах смышлён, искусный лицемер,

Но не ему с моей тягаться силой!

А прочие ничтожнее ещё...

То бой орла с полнощною совою.

Патер Квицкий.

Но в тёмный час, когда заснёт орёл,

Полнощнице нетяжела победа.

Димитрий.

Мой взор открыт, и не сомкнётся он,

Доколь в конец не сокрушу измены.

Нестрашен мне мятежный ков бояр,

Пока народ признателен и верен.

Марина.

Народ, народ! Да он твой первый враг

И жадно ждёт боярского призыва,

Чтобы восстать и низложить тебя.

Димитрий.

Восстать? За что̀? За то ли, что поборы

Я уменьшил? За то ль, что власть бояр

Я укротил правдивою рукою;

Что кроток я, доступен всем мольбам

И правый суд даю нелицемерно?

За это ли?

Марина.

Не ослепляйся, Царь!

Для черни ты гнуснее Иоанна,

И Годунов перед тобою свят.

Свирепым будь: народ замолкнет в страхе;

Преступником: и он тебя простит.

Ты хуже всех тиранов– ты еретик.

Димитрий.

Еретик! А!

Марина.

И где ж твои друзья,

Советники, где верный твой Басманов?

Они молчат.

Димитрий.

Не обвиняй Петра!

Он говорил.

Марина.

И ты ему не верил.

И гибельно обманывал себя!

Иди ж внимать, как эта чернь слепая

Раскольником, безбожником, волхвом,

Тебя везде, всечасно называет

В своих церквах, и в тишине домов,

И на пирах, и на шумящих рынках!

Поди внимать, как каждая черта,

Как каждое замечено движенье:

Что их постов не соблюдаешь ты,

Не любишь бань, не дремлешь по трапезе...

Димитрий (перебивая).

Что̀ж? Быть слугой, у черни быть рабом,

Носить ярмо преданий суеверных

И жертвовать привычкой долгих лет?

Патер Квицкий.

О, Государь, ты мыслишь благородно,

Храня в душе высокий плод наук;

Но, оскорбив народа предрассудки,

В нём не ищи подпоры и любви;

Жди мятежей и злобы ядовитой

И зреющей к восстанию вражды.

Поверия ему дороже веры.

Марина.

Есть враг другой, лукавее бояр,

Опаснее мятежного народа;

Он ополчён молитвой и святыней

И совестью доверчивых граждан;

Церковный суд в его могущей длани,

Анафема гремит в его устах.

Он раздувает пламя.

Димитрий.

Духовенство?

Я чувствую, что оскорбил его.

Марина.

Все на тебя. Один раздастся голос

Решительный, и мигом вспыхнет всё;

И ты падёшь, как жертва без защиты,

Без боя.

Димитрий.

Нет, без боя не паду!

Нет эта длань не выдаст без сраженья

Моей главы, и этот добрый меч

Притупится на их костях враждебных!

Без боя? Нет, так гибнет в бегстве лань,

Так под свинцом падёт пугливый заяц;

А лев и барс ложатся на телах,

Сражённые, но чуждой кровью сыты.

Увидим мы! Едва взойдёт заря,

Я завтра же с Микулиным, с стрельцами

Схвачу бояр преступных.

Марина.

Двух иль трёх

Не более, и завтра же погибнешь.

Их кровные, их верные друзья

Подымут клич, и вся Москва восстанет

На мщение.

Димитрий.

Не знаешь ты Москвы!

Она руки преступной не поднимет

На своего законного Царя,

Доколе глас вдовицы Иоанна

Обманщиком меня не назовёт.

Я клятвою ужасною связал

Её уста и не боюсь измены.

Марина.

Так вот стена меж бездной и тобой:

Слова жены изменчивой и слабой,

Измученный раскаянием дух!

Таков оплот Московского престола

И славный щит Российского Царя!

Она клялась! От новых обольщений,

От совести, от страха, от угроз

Бессильная своей изменит клятве.

И что̀ ж тогда? (Молчание).

Патер Квицкий.

Предупреди врагов

Решительным ударом – и спасёшься,

И совершишь в спокойном торжестве

Высокие души предначертанья.

Димитрий.

Как? Говори!

Патер Квицкий.

Редеет ежедневно

Обмана тень; неверный мрак удвой.

Мятеж растёт стоглавою змеёю.

Все головы снеси в единый мах.

Димитрий.

Ясней, ясней!

Патер Квицкий.

С родительницей мнимой

Заутра же на площади явись,

Да утвердит она признаньем новым

Твоих судеб сомнительный рассказ,

И патриарх, твоей покорный воле,

Да освятит торжественный обряд.

Димитрий.

Что̀ пользы в том? Кто будет мне порукой,

Что робкая не отречётся вновь?

Когда обет и клятва ненадёжны,

Чем на уста положишь ты печать

Глубокой, вечной тайны?

Патер Квицкий.

Чем? Землёю. (Молчание).

Могилы дверь не выдаст тайн своих.

От позднего раскаянья, от страха,

От обольщенья власти и надежд

Порукой нам заклепы гробовые.

Димитрий.

О патер!

Патер Квицкий.

Что̀ ж? Единый путь открыт:

Иди по нём иль гибни! Этой смертью

Ты закалишь своих обманов цепь.

И матери последнее прощанье,

Перед концом, раздавшися в Москве,

Твой царский трон благословит навеки.

Димитрий.

О, ты ужасен!

Патер Квицкий.

Гордые главы.

За коими, – чудовищное тело, –

Виется чернь в волнении слепом,

Ты сокрушить единым махом можешь.

Димитрий.

Бояр, бояр, не правда ль?

Патер Квицкий.

Всех зови

На пиршество или совет великий.

Димитрий.

А после что̀?

Патер Квицкий.

Что̀ сделал Боабдил,

Иль Христиерн. Ты помнишь ли, Царица?

Марина.

Я помню.

Димитрий.

Что̀ ж?

Марина.

В Альгамбру, в свой дворец.

Гренады царь созвал Абенсерагов,

Готовивших падение его;

Все собрались от мала до велика...

Патер Квицкий.

И ни один не вышел из дворца.

Димитрий.

Зарезаны?

Патер Квицкий.

И их увидя трупы,

От ужаса безмолвствовал народ,

И, пред царём смиренно преклоняясь,

Покорствовал.

Димитрий.

И это твой совет?

Патер Квицкий.

Поверь мне, Царь! Твои бояре хуже,

Опаснее Абенсерагов.

Димитрий.

Всех?

Всех без суда–невинных и виновных?

Патер Квицкий.

Когда настал борьбы последний день,

И дороги летучие мгновенья,

И каждый час грозы и бедствий полн:

Тогда и суд, и жалость неуместны.

Димитрий.

Довольно, ксёндз. И это человек!

И в сей груди биется также сердце,

И в жилах сих лиется также кровь?

О, Иезуит! И ты не призрак ада?

Не сатана? Я видел смерть вблизи,

Гулял мечом в сражении кровавом,

Топтал конём дрожащие тела,

И радовался битве; но спокойно,

Не побледнев, не дрогнув, рассуждать

О выгодах гнуснейшего злодейства;

Но сотням жертв смеясь готовить казнь

Противно мне. Словам твоим внимая,

Я чувствовал, моя застыла кровь,

На голове власы вставали дыбом,

И я дрожал. Ты страшен, Иезуит!

Патер Квицкий.

А! Ты хотел владеть чужим престолом.

Держать венец под именем чужим;

Ты дерзко лгал пред небом и землёю,

В свидетели бесстыдно звал Творца,

И совестлив, как отрок непорочный!

Смешно!

Димитрий.

Не с тем я овладел венцом,

Чтобы под ним злодействовать по воле.

Для подвигов, для чести и похвал,

Для славных дел, дарующих бессмертье,

Не для убийств, держу я царску власть.

Да, я хотел и днесь хочу России

Величия и славы.

Патер Квицкий.

Доскажи!

Спасенья душ и Царствия Христова,

И счастия всех подданных своих.

Прекрасно всё. Но, Царь мягкосердечный!

Судьба, без жертв, награды не дарит,

И страшный путь благой святится целью.

Димитрий.

О перестань!

Марина.

Ужасен этот путь,

Но для тебя спасенья нет иного.

Мятеж созрел: он вспыхнет, и огонь

Безбрежною рекою разольётся,

И смертному не укротить его.

Предупреди!

Димитрий.

Чем? Гнусною изменой

И казнию невинных? Нет, Марина.

Марина.

О, этот мир исполнен многих зол;

Невинных кровь течёт в народных бурях.

Она течёт, чтоб бури отвратить,

И сто падут, да тысячи спасутся.

Димитрий.

В моём дворце убить моих гостей!

В монастыре печальную вдовицу,

Готовую чин ангельский приять...

Ужасно! Нет, я не могу.

Марина.

Иди же,

Сложи главу на плахе площадной!

При хохоте безумного народа

Окончи жизнь, как презренный злодей,

Как низкий вор! Конец тебя достойный.

Не правда ли? Возьми за все труды,

(Димитрий в волнении закрывает глаза руками)

За подвиги, за битвы все в награду

Анафему, насмешки и топор!..

Гляди, гляди! Идёт в твоей порфире

Князь Шуйский.

Димитрий (вскакивая).

Кто? Бессовестный злодей,

Бездушник! Он Царём!

Марина.

Весёлым криком

Толпа льстецов приветствует его.

А там в крови, во прахе кто повержен?

Внимай, внимай! Там черни дикий вопль,

Слова: «Злодей, обманщик, злой расстрига».

Там ярый смех, и вот твоя судьба,

Вот имени великого бессмертье!

Димитрий.

О, пощади!

Марина.

И снова вспыхнет бунт,

И новых бед восстанет злая жатва,

И раз вкусив тревог и мятежей,

Народ вскипит в войнах междоусобных,

И Русь твоя без силы, безцаря,

Падёт под власть врагов иноплеменных.

Димитрий.

Остановись! Ещё не кончен бой,

Ещё бояр сомнительна победа (всплеснув руками).

Но в руки взять разбойничий кинжал,

Но сыпать яд в сосуд жены бессильной.

О ужас!.. Пётр! Боярин Пётр Басманов!

Входит Басманов.

Димитрий.

Мой верный друг, спаси, спаси меня!

Ты видишь ли, вот женщина и старец;

Но это змии. Что̀? Не веришь ты!

О, если бы ты их услышал речи,

Ты содрогнулся б (после молчания). Заговор открыт.

К Куракину полнощные злодеи

Сбираются.

Басманов.

Я этой вести ждал;

Но тайна зла доселе сокрывалась

От глаз моих.

Димитрий.

И множество бояр

Участников в опасном кове.

Басманов.

Верю.

Димитрий.

К восстанию Москва готова.

Басманов.

Царь.

Не тоже ли и Вандеман, и Фидлер,

И я тебе всечасно говорили?

Димитрий.

Беда близка, Что́ думаешь, Басманов?

Басманов.

О если бы, услыша мой совет,

Ты дружбою нескромной к Иезуитам

Не раздражал духовных и Литвы

Гордыню стер могучею рукою,

И Шуйского казнил, или сослав,

Не миловал, не возвращал из ссылки:

Тогда б легко ты обуздал мятеж

И сокрушил боярскую крамолу.

Но нет, тогда, то гнева чудный пыл,

То кроткий дух, доверчивая благость,

То речь любви мутила ясный ум

И гибельной вели тебя стезёю.

Димитрий.

То прошлое; но что́ теперь?

Басманов.

Теперь

Лишь кровию, и лишь потоком крови

Спасёшься ты.

Димитрий.

Я понял мысль твою:

Не правда ли, казнить виновных смертью?

Басманов.

Без жалости.

Димитрий.

Лазутчиков пошли

Ты завтра в ночь, чтоб стерегли палаты

Куракина; и если бы к нему

Мятежные бояре собралися,

Всех захватить! Скажи царице Марфе.

Чтобы она готовилась со мной

На площади явиться послезавтра.

Микулину вели, чтобы стрельцы

Во всякий час готовы были к битве,

Чтоб первый звук и первый глас трубы

Созвал их в Кремль. Дружине иноземной

Немедленно ты тот же дай приказ.

Басманов.

Исполню всё. Но лучше бы не медля,

Оставивши враждебную Москву,

Тебе спешить в усердную Украйну:

Там будешь ждать Елецких ты полков

И казаков, и вольницы Литовской.

Димитрий.

Бежать, бежать! Нет, это стыдно, Пётр!

Дай здесь сперва управиться с врагами,

Потом в поход; но полночь уж близка.

Прощай, мой друг, пойду искать покоя (уходит).

Басманов.

Погибнет он, но я его люблю:

Незлобный дух и смелый, и достойный

Прекрасного Российского венца (уходит).

Марина и патер Квицкий.

Патер Квицкий.

Ты слышала: Царица после завтра

На площади является с Царём.

Марина.

А после что́ ж?

Патер Квицкий.

Тогда уж наше дело,

Чтоб никогда не отреклась она.

На пиршество за Стретенской заставой

Сбирается Московский весь народ,

И все бояре. Польская дружина

Надёжна ли?

Марина.

Надёжна.

Патер Квицкий.

Мысль мою

Ты поняла?

Марина.

Супруг мой малодушен,

Так без него мы действовать должны.

(Дом князя Шуйского).

Ляпунов (один у окна).

Как ночь ясна! Как ярко светит месяц,

Любуяся на спящую Москву!

Видал ли он, гуляя в поднебесной.

Столь пышный град? Видал ли Кремль другой?

Как в сумраке восходит величаво

Весь сонм палат, бойниц и древних стен,

И каждая из этих гордых башен,

И каждый храм сиянием луны

Украшенный как сребрянною ризой,

Увенчанный своим златым венцом!

Ни зыби на реке, ни облака в лазури,

И воздух тих; а днём была гроза

И гром гремел, но злым налётом бури

Очищены надолго небеса.

И будет тож с святою нашей Русью.

Да будет ли? Не лжёт ли Шуйский князь?

Не тешит ли меня он земской думой,

И не себе ль готовит он престол?

Престол ему, ему, а власть боярам.

Как в прежни дни страданий и стыда.

Когда рабом своих рабов надменных

Сидел в венце младенец Иоанн!

И это ли готовим для России

Для этого ль трудится Ляпунов?

Не лучше ли отважный Самозванец

С высокою и пылкою душой.

Чем низкие, бездушные бояре,

Чем Шуйский сей, холодный лицемер?

Не лучше ли?.. Какие это песни?..

А, Поляки с своих пиров полнощных

Бредут домой.

(Музыка и голос на улице).

Если топну я ногою:

Если звякнет сталь:

Тотчас в землю предо мною

Кланяйся Москаль.

А, пойте молодцы!

Как весело и во́время пропели

Свой приговор и гибель Лжецаря...

Сгублю его... А если князь Василий...

Что̀ ж? Час придёт, сочтёмся.

(Входит князь Скопин-Шуйский).

Князь Скопин-Шуйский.

Ляпунов,

Давно ль ты здесь?

Ляпунов.

Давно.

Князь Скопин-Шуйский.

Да где ж другие?

Ляпунов.

К полуночи сберутся. Дядя твой

До сей поры домой не возвращался.

Князь Скопин-Шуйский.

Знать у Царя запировался он.

Ляпунов.

Что̀ ж не был ты на празднике весёлом?

Князь Скопин-Шуйский.

Нет, Ляпунов, души не удержу.

Я не могу смиряться лицемерно

Перед врагом.

Ляпунов.

Поди, да поучись

У Шуйского.

Князь Скопин-Шуйский.

Что́ говорить о дяде?

Он стар: не кровь, а лёд в его груди;

Он может льстить и думать об убийстве,

И ласково отраву подавать,

И кланяться, и сладко улыбаться,

И между тем выглядывать, куда

Кинжал верней, смертельнее ударит.

Нет, Ляпунов, он не примером мне.

Ляпунов.

Всё хорошо; но если царь Димитрий...

Князь Скопин-Шуйский(перебивая).

Не Царь и не Димитрий, просто лжец,

Отрепьев, Гришка. Слушай, это имя

Меня как ядом жжёт его лицо

Противно мне, как ад; противен голос,

Как резкое шипение змеи.

Не говори о нём! Невольно рвётся

Рука к мечу, и меч как бы живой

Дрожит в ножнах.

Ляпунов.

Ну, скоро час спасенья

Для нас пробьёт.

Князь Скопин-Шуйский.

Пора, давно пора!

О Господи, когда тот день настанет,

Когда мечом я в схватке роковой

С ним встречуся, неумолимый мститель

За нашу Русь, за стыд и плен Москвы?

О, я готов, когда бы можно, кровью

Всей кровию, что̀ в сердце у меня,

Тот лист омыть, в котором век грядущий

С насмешкою запишет наш позор!

Ляпунов.

Какой позор! Что верили мы басне,

Что, именем прельщённые святым,

Дались в обман!

Князь Скопин-Шуйский.

И я ему поверил,

Ему служил! Но слушай, Ляпунов,

Теперь конец. У всех открыты взоры,

Туман исчез, и всех бояр сердца

Святым огнём мгновенно запылали,

Огнём любви к своей стране родной.

Ляпунов.

В боярах, князь, таких сердец немного;

Наперечёт: Голицын князь Андрей,

Да стольник князь Пожарский, да Волконской,

А прочие!..

Князь Скопин-Шуйский.

Ты всюду видишь зло.

Ляпунов.

Да где добро? Я молод, князь Михайло,

Но знаю свет; и этот свет лукав.

Князь Шуйский.

Здесь Ляпунов и мой племянник. Поздно,

Друзья мои, я прихожу домой.

Ляпунов.

Что́, с пиру?

Князь Шуйский.

Нет, я совещался долго

С Куракиным. Да будут ли сюда

Все званые?

Ляпунов.

Когда настанет полночь,

Знатнейшие дворяне и жильцы,

И сотники, и головы градские

Придут сюда.

Князь Шуйский.

Я звал ещё к себе

Начальников дружин Новогородских,

Дворян Тверских, Смоленских; их полки

Вблизи стоят и царских ждут приказов,

Чтобы в поход отправиться к Ельцу.

Ляпунов.

Надёжны ли?

Князь Шуйский.

Их нечего бояться:

Народ честно̀й, издавна враг Литве,

И любит нас, и помнит Годунова.

Ляпунов.

Да, помощь их была бы кстати нам.

Князь Шуйский.

Пришла пора решиться. Перед нами

Готовится кровавая беда.

Предупредим её.

Князь Скопин-Шуйский.

Ну, слава Богу,

Намешкались, надумалися вы.

Ляпунов.

А после, князь, не правда ль, земской думой

Избрать Царя?

Князь Шуйский.

Конечно, Ляпунов,

Мы думу соберём... А вот уж полночь.(Полночь бьёт.

Из других комнат слышно пение слепого Антония).

Полнощный час, полнощный час!

Душа, проснися для моленья,

Псалтырь восставь для песнопенья,

Проснися гуслей сладкий глас!

Молись! Господень взор не дремлет,

Господень слух молитвам внемлет,

И ночи пасмурная тень

Пред Ним светла, как ясный день.

Блажен, кто полный умиленья,

Поднявши очи к небесам,

Благоуханного хваленья

Ночной сжигает фимиам.

Настанет день, и с новой силой

Он как орёл ширококрылый

Помчится в путь, и Божий щит

Его незримо осенит.

Но если именем святыни,

Как ризой покрываешь ты

Лукавства, злобы иль гордыни

Своекорыстные мечты:

Тебя Господень суд постигнет,

Народны бури Он подвигнет,

И дом, и род преступный твой

Снесёт кровавою волной.

Князь Скопин-Шуйский.

Да будет так!

Ляпунов.

Как я люблю Россию,

Так все труды и подвиги мои

Благослови, Господь!

Князь Шуйский (после молчания).

Гостей примите!

С Антонием меж тем поговорю. (Уходит).

Ляпунов.

Он промолчал: знать совесть нечиста!

Князь Скопин-Шуйский.

В сенях шумят: не наши ль? Вот Татищев

С Валуевым, Засекин, Колычов.

Ляпунов.

Их много тут, а в задние ворота

Так и валят. Пойдём их принимать. (Уходит).

Князь Скопин-Шуйский(входящим гостям).

Приветствую вас, гости дорогие,

От имени хозяина.

Первый.

Да где ж

Наш ласковый хозяин?

Князь Скопин-Шуйский.

Он сейчас

Сам явится.

Второй.

Едва пробила полночь,

И по дворам пропели петухи,

Мы тут как тут.

Князь Скопин-Шуйский.

На вас надежда наша

Крепка, как сталь.

Третий.

Здорово, князь Скопин.

Поверишь ли, что сердце так и пляшет.

Как на тебя взгляну? Уж как похож

Ты на отца и взглядом и лицом,

И голосом.

Князь Скопин-Шуйский.

Дай Бог, чтоб и делами

Я был похож!

Третий.

Но только не концом.

Князь Скопин-Шуйский.

Была бы жизнь возвышенна, прекрасна:

Смерть всё одна, какай б ни пришла.

Тверской дворянин.

Зачем мы здесь?

Другой.

Уж верно же недаром:

Князь Шуйский звал и в этот поздний час

Сбирает всех не для пустой забавы.

Третий.

Гляди-ка, брат, сановники, купцы.

Бояре и мещане.

Другой.

Сердце чует,

Что кроются здесь важные дела.

Третий.

Не на Литву ль? Она уж всем постыла.

Боярин.

Уж нынче Царь натешился довольно.

Валуев.

Вот, подожди, потешим плясуна.

Тверской боярин.

А! Слышишь ли?

Боярин.

Как шут в наряде Польском,

Он так плясал с Маринкою своей

Да с Ляхами, что за него невольно

Я покраснел.

Валуев.

А между тем текла

Невинных кровь, святая перед Богом,

Кровь инока и десяти стрельцов,

Безбожника в обмане обличавших.

Купец.

Мы собрались. Да что же пользы в том?

Ведь злой колдун, Расстрига окаянный

И с ведьмою Мариной, сквозь стены

Всё видит, слышит: бесы переносят

Им каждое словечко.

Ляпунов.

Подожди!

Немного здесь услышишь: все окошки,

Ворота, дверь, осенены крестом,

Окроплены святой водою.

Купец.

Так-то!

Догадлив князь, уж нечего сказать!

(Входят многие). Спасите, заступитесь!

Ляпунов.

Что̀ такое? (окружают их).

Первый.

Нас Поляки...

Второй.

Постойте, я скажу.

Мы пятеро без шума пробирались

По улице.

Первый.

Да из чего шуметь?

Кажися, мы не хмельны.

Второй.

Не бродяги.

Я сотник городской.

Первый и Третий.

А мы купцы

Не из последних; торг ведём с Ганзою.

Четвёртый.

А я жилец.

Пятый.

Я царский дворянин.

Боярин.

Мы знаем вас. Да что ж случилось с вами?

Второй.

Вот встретилась нам шайка Поляков.

Первый.

Все пьяные.

Второй.

Как крикнут: «прочь с дороги,

Московские собаки!»

Первый,

А другой: «Какие тут собаки, все бараны».

Второй.

Нет: «зайцы», он сказал.

Первый.

Ну, всё равно;

И пьяные как вдруг поднимут хохот!

Второй.

Мы медлили. Тут принялись они

Бить и рубить, рубить и бить. Скорее

Мы в переулок, а они за нами,

Мы в лавку, вот к нему.

Первый.

Что̀ на углу

Мясницкой.

Второй.

Да едва, едва спаслись.

Первый.

А лавку-то разграбили злодеи:

Всё унесли, поставили вверх дном.

Тверской дворянин.

Ну, хорошо житье в престольном граде!

У нас в Твери спокойно.

Ляпунов.

И до вас

Не нынче-завтра гости доберутся.

Многие.

Чего же ждать?

Да долго ли терпеть?

Восстанем разом.

Ляпунов.

Вот идёт хозяин.

Входит Князь Шуйский.

Князь Шуйский.

От имени поруганной Москвы.

От имени страдающей России,

В последний раз, товарищи-друзья,

Я вас созвал для думы и совета.

Один голос.

А после уж за дело?

Князь Шуйский.

О друзья,

Пред нами путь высокий и прекрасный,

Пред нами долг завидный и святой!

Нас Бог зовёт на подвиг: в наши руки

Отечества грядущую судьбу

И древнее сокровище святыни,

Владимира Божественный завет,

Он отдаёт. Мы будем ли достойны

Высокого призвания сего?

Свершим ли труд, завещанный от Бога?

Оставим ли потомству своему

Мы край родной, могучий, чистый, вольный,

Как от отцов его прияли мы?

Ответствуйте!

Голоса.

Вестимо не изменим.

Не выдадим.

За красную Москву,

За церковь и за веру мы готовы

И грудью стать, и головою лечь.

Князь Шуйский.

Нет, не в конец за беззаконья наши

Прогневался Господь. Нет, Он спасёт

От гибели народ Свой православный.

Есть добрые и смелые сердца,

Горящие любовию к России;

Есть души сильные, для коих смерть,

Приятая за родину, краснее,

Чем долгий век в иноплеменных узах.

И здесь они... и наша Русь жива!

Минувшее вспомянем мы! Царевич

Был в Угличе убийцами сражён,

И видели останки бездыханны,

И знали все, кем он убит... Увы!

Мы тяжко согрешили: мы в порфиру

Святоубийцу нагло облекли!

И посетил нас Божий гнев правдивый:

Под именем царевича восстал

Расстрига злой, приёмыш Иезуитов,

И с помощью враждебной нам Литвы

Он рать привёл и взоры отуманил...

И перед ним (знать так Господь велел)

Все пали ниц, и верили безумно.

И нелюбим был строгий царь Борис.

И сладкими, волшебными речами,

Отважных дел высокою молвой

Неверящих прельстил злодей лукавый.

Голоса.

Да, он колдун и в деле: и в словах

Уж соловей,

И словно зверь в сраженьи.

Князь Шуйский.

Но долго ли продлился сей обман,

И долго ль нас надежда утешала?..

Вы знаете, что первый из бояр

Я обличил злодея, что на плаху

Меня вели, что голова моя

Под топором лежала.

Голоса.

Помним, помним!

Князь Шуйский.

Я не хвалюсь: я долг исполнил свой,

Как Русский князь и человек крещёный,

И всякий день на тоже вновь готов,

За истину, за вас и за Россию;

Хоть завтра, нынче, хоть сейчас!

Голоса.

За то

Тебя Господь благословит вовеки.

Князь Шуйский.

Я шёл на казнь; злодей в своём венце

Торжествовал; Москва как в сне глубоком

Не тронулась; но Божия рука

Меня спасла! С тех пор завеса пала:

И иноки святые, и стрельцы,

И ближние, и мать его, и братья

Всечасными уликами будили

Наш спящий дух – и боле! Небеса

Димитрия могилу освятили;

Там частые сияли чудеса,

И светлые являлися виденья,

И лились благодать и исцеленья,

Как благовонная роса.

И свят был гроб царевича; но что же

Мы зрели здесь? Безбожье и разврат,

И стыд, и грех под именем святого.

В самом Кремле Латинских песен глас

Теперь звучит: Поляк с своими псами

Вступает в храм; Владимира венец

На голове царицы не крещённой.

О тяжело! Невольно токи слез

Бегут из глаз.

Голоса.

Смотри: он вправду плачет.

Что̀ говорить? Он праведник прямой.

Князь Шуйский.

Царевич спит в своём кровавом гробе,

А здесь злодей дарит врагам Москвы

Её царей державное стяжанье.

Край Северский за Мнишком укрепил,

А Новгород и древний город Ольгин

Своей жене.

Голоса.

Как! Он дерзнул отдать

Наш старый Псков?

И Новград? Быть не может!

Боярин.

Мы грамоту читали.

Князь Шуйский.

А Смоленск

Назначил он в подарок Сигизмунду.

Голоса.

Смоленск, Смоленск!

Нет, этому не быть!

Нет, мы умрём скорее.

Эту руку

Тогда я сам зубами изгложу,

Когда врагов она в наш город пустит.

Князь Шуйский.

Увидите! И здесь, в самой Москве

Мы̀ пленники, а Ляхи господами...

Что̀ там за шум? Кто это весь в крови

С мечом в руке? Ты. Колобов?

Колобов.

Отмстите,

Отмстите за меня! В мой мирный дом

С оружием вломилась шайка Ляхов:

Мой сын убит, похищена жена,

И ранами покрытый сам насилу...

Отмстите! (падает в обморок).

Князь Шуйский.

А! Что̀, говорить ещё?

Решитеся! Нам до̀роги мгновенья.

Хотите ль ждать грозящей нам беды?

Хотите ль зреть, сложив спокойно руки,

На месте том, где ныне Божий храм,

Безбожье Латинского костёла?

Голоса.

Нет, никогда!

Князь Шуйский.

С высоких стен Москвы

Хотите ль зреть Литовскую границу?

Хотите ли без ропота главу

Под тяжкий гнёт, под иго иноземцев,

Под злую руку робко преклонить?

Голоса.

Нет, не хотим!

Нет, не потерпим срама!

Князь Шуйский.

Внемлите мне! Хотите ли со мной

Восстать за Русь, за Церковь пресвятую,

И Ляхов цепь, и власть Расстриги злую

Избыть мечем и силой боевой?

Хотите ли? И вспрянем мы грозою.

И, мстители обманов и обид,

Сотрём могучею рукою

России тяжкий плен, Москвы кровавый стыд.

Ответствуйте!

Голоса.

Мы все с тобой!

Избудем,

Избудем Самозванца!

Чтобы след

Его пропал! Чтоб Ляхами не пахло

На Русской стороне!

Мы все с тобой!

Веди нас князь, не выдадим России!

Князь Шуйский.

Какой же день назначим?

Голоса.

Чем скорей

Тем лучше.

Да; но многие оружья

Не добыли.

Пустое! Есть ножи

И топоры, рогатины, дреколья,

И в правом деле Бог помощник нам.

Боярин.

За Стретенской заставой послезавтра

Пир всей Москве, и Ляхи; как всегда.

Напьются вин и мёда, и беспечно

В домах заснут. Ударим в туже ночь

На Понедельник! Мудрые бояре,

Согласны ль вы?

Бояре.

Согласны.

Боярин.

Вы, друзья,

Что̀ скажете?

Голоса.

Мы будем все готовы.

Князь Голицын.

На Понедельник? Кто-то будет жив?

Другой.

Да, во дворце недаром говорили,

Что для бояр кровавый пир дадут

На Стретенском лугу.

Боярин.

Так завтра?

Голоса.

Завтра.

Беда близка, и дорог каждый миг.

Князь Шуйский.

Так! Завтра в ночь восстанем дружно, смело

И нападём на дремлющих врагов,

Да перейдут от снов горячей неги

В холодный мрак, в подземный крепкий сон.

Перед зарей раздастся звук набата

Со всех церквей; тогда стремитесь в Кремль!

Не страшен бой, победа несомненна;

Одних крестьян и верных слуг моих

Здесь тысяч шесть.

Князь Голицын.

Так много?

Князь Шуйский.

Из поместьев

Я их созвал. Других боярских слуг

Не менее; все с ружьями, с мечами.

Дворяне.

Дворяне все восстанут.

Князь Шуйский.

Вы, купцы

И сотники градские?

Купцы.

Князь Василий!

Нас трудно счесть, нас много, и никто

Не изменит.

Другой.

А разве кто отстанет,

Так мясники.

Другой.

Теперь им любо жить.

Пока постов не думают и вспомнить

Ни Поляки, ни наш Отрепьев-вор.

Князь Шуйский.

Что̀ нам до них? Рогатки изготовьте.

Все улицы заприте, чтоб никто

Не мог ни в Кремль, ни из Кремля спастися.

А что стрельцы?

Стрельцы.

Не тронутся они,

Хоть многие к нам склонны, да боятся

Микулина; другие же Царю

Привержены за то, что он отважен

И удальством их тешит, и оклад

Двойной даёт.

Князь Скопин-Шуйский.

Без помощи стрелецкой

Всё сделаем.

Князь Шуйский.

Вы, храбрые дворяне,

Начальники полунощных дружин,

Как много вас?

Дворянин.

У нас осьмнадцать тысяч

Отборных войск.

Князь Шуйский.

Когда потухнет день,

Захва̀тите ворота городские

И в тишине дождётесь вести.

Дворянин.

Князь,

На бой, на смерть, на язвы мы готовы;

Да вот беда!

Князь Шуйский.

Что̀ скажешь?

Дворянин.

Видишь, князь!

Мы люди все нехитрые, простые,

И нас легко ввести в обман.

Князь Шуйский.

В обман!

В какой обман?

Дворянин.

Послушай, князь Василий.

Боярам всем мы верим и тебе...

Князь Шуйский.

Так что̀ ж ещё?

Дворянин.

Велик ответ пред Богом

Ну, если он и вправду царский сын?

Князь Шуйский.

Он царский сын? Он изверг, беглый дьякон.

Все знают то.

Дворянин.

Когда царица Марфа

Объявит нам, что он не сын её,

Тогда, тогда сгубить его клянёмся,

И истребить, и даже след его

С земли стереть.

Другой.

И вправду, пусть Царица

Благословит наш подвиг.

Третий.

Для чего?

Всем истина, известна.

Другой.

Но сильнее

Свидетельств всех её слова.

Четвёртый.

Она.

Одна она неправды нам не скажет.

Многие.

Она решит, и мы поверим ей.

Салтыков.

Беда, беда! Вот к совести дворянской

Пристали вмиг мещане и купцы.

О, эта совесть, совесть!

Князь Шуйский.(Ляпунову).

Мы погибли.

Ляпунов (выходит вперёд).

Иль мните вы, что мы на подвиг сей

Созвали вас без ведома Царицы?

Что не она, вручая нам мечи,

Ко мщению наш путь благословила?

Дворяне.

Пусть речь твою нам подтвердит сама.

И мы пойдём, и горе Самозванцу!

Но без того не извлечём меча.

Другой.

Вестимо так.

Ляпунов.

Так завтра к тёмной ночи

Сберитесь вновь, и с нами в монастырь

Мы все идём. Согласны ли, бояре?

Бояре.

Как Шуйский князь?

Князь Шуйский.

Он мысль мою сказал.

Ляпунов.

Сберётесь ли к назначенному сроку?

Многие.

Все явимся до одного.

Князь Шуйский.

Друзья! Простите днесь. Но помня обещанье,

Вновь жду я вас, когда настанет ночь.

(Уходят все, кроме Шуйского и Ляпунова).

Ты обещал.

Ляпунов.

Да что̀ же было делать?

Молчать? Так в миг все изменили б нам.

Князь Шуйский.

Да как исполним?

Ляпунов.

Выручит Антоний.

Он набожен, хитёр, красноречив,

В нём дух горит любовию к святыне

И злобою на ересь лже-царя.

Иду к нему: он нас спасёт! (Уходит).

Князь Шуйский (один).

Ужасно!

У пристани погибнет ли корабль?

Исчезнут ли опять мои надежды?..

Что̀? Ежели Царица... Ляпунов

Нас выручит... Не верю Ляпунову.

Тяжёлый час! Тут гибель, тут венец!

Когда она Димитрия признает:

Тогда беда, тогда всему конец!

Глава горит, и сердце замирает.

Монастырская келья.

Царица Марфа (одна).

Уж кончен день, заря вечерня гаснет.

О не спеши, румяная заря,

Не угасай! Часы не улетайте.

Помедли ночь! Заутра страшный день.

Заутра вновь, о ужас, пред народом

От сына отрекусь, заутра вновь

Обманщику дам царское названье,

И вся земля услышит, церковь вся

Во образе святого патриарха

Благословит обряд. Нет, не пойду.

Я не хочу и не должна. Довольно

Мучения я на душу взяла,

Довольно тяжких дней, ночей бессонных

Я провела. И вновь теперь идти,

Вновь грешный дух продать нечистым силам,

В виду земли и внемлющих небес,

В виду Творца и Ангелов, и смертных!

Я не могу!.. Но, горе! Я клялась,

Безумная клялась перед иконой

И крест святой в свидетели звала;

И Божий гром, когда нарушу клятву,

Меня сразит, и ада вечный огнь

Меня пожрёт. О пощади, Всевышний!

О Господи, услышь мою мольбу,

О укрепи слабеющую душу,

Дай силы мне... Вновь смело согрешать,

Вновь пред Его святыней лицемерить

И ложию обрадовать бесов!

О горе, горе! Грешницы молитвы

Ужаснее хулы; мои слова

Ругательство над Богом.

Входит Антоний.

Антоний.

Мир Господень

Обители и кельи сей... Молчат.

Знать, нет Царицы.

Царица Марфа.

Ты ль, слепец Антоний.

Так поздно, ночью?

Антоний.

День – пора забот,

Сует, торжеств, и шума, и обманов;

А ночь тиха, полна святых молитв,

И истины, и совести, и Бога.

Царица Марфа.

Нет: совести, раскаянья и слёз

Она полна.

Антоний.

О перестань, Царица!

Тому страшна безмолвной ночи тень,

Кто власти тьмы и вечно лгущим силам

Свой продал дух бессмертный. Ты должна

Спокойной быть.

Царица Марфа.

Да, я спокойна.

Антоний.

Верю.

Уж царство лжи слабеет и падёт;

Последний след обманов исчезает.

Ты знаешь весть?

Царица Марфа.

Какую весть?

Антоний.

Тот прах, Тот низкий прах, который в царском гробе

Под именем Царевича сокрыт.

Царица Марфа.

Где, в Угличе?..

Антоний.

Он почестью и блеском.

Был окружён; но ныне Царь велел

Сей низкий прах извергнуть из собора.

Царица Марфа.

Прах сына моего? Прости, прости,

О Господи!? Я изменила клятве.

Я тайну обличила. Прочь, старик,

Прочь с глаз моих, обманщик!

Антоний.

Тайну, тайну

Ты мне открыла! Иль забыла ты,

Что не всегда мой взор был тьмой задёрнут.

Что в Угличе нередко я видал

Царевича, и после труп кровавый

В соборе зрел я; да, тот самый труп.

Который днесь лишат могилы царской.

Царица Марфа.

Нет, не стерплю; нет не позволю я!

Ничья рука враждебно не коснётся

Могилы той, доколе я жива.

Антоний.

Доколь жива; но после? И надолго ль

Лукавый враг тебе оставит жизнь?

Кто сына прах спасёт тогда? Послушай!

Погибнет злой любимец сатаны:

Обман открыт, и мстители готовы.

Москва полна пищалей и мечей;

Иди со мной, скажи едино слово,

И он падёт; бояре и Москва

Оружием безмолвно ополчились,

Восстали все ко мщенью; ждут тебя,

Тебя одной.

Царица Марфа.

Когда известна правда.

Что̀ж до меня?

Антоний.

Есть слабые умы,

Есть совестью болезненные души:

И в ясный день светильник нужен им,

Им оправданье нужно в деле правды.

Они Творцу молиться не дерзнут

Без приказанья пастырей церковных,

И не спасут отчизны и царя

Без земского указа. Много, много

Таких сердец, и ты нужна для них.

Сомнением окованы их руки;

Но выйдешь к ним и слово скажешь ты,

Все двинутся, и горе Самозванцу!

И кровию похищенный престол

Омоет он.

Царица Марфа.

Как ты жесток, Антоний!

Антоний.

Иди за мной!

Царица Марфа.

Нет, старец, не пойду.

Я знаю всё: он дерзкий Самозванец;

Как ризою, он именем чужим

Себя покрыл и овладел порфирой.

Но смерть... Но кровь... Поверь, незлобен он

И любит Русь, и полон дум высоких,

И казни сей не заслужил.

Антоний.

Кто? Он

Не заслужил? Нет, он достоин смерти

И временной, и вечной. О Господь,

Излей Свой гнев на голову злодея!

Да сгибнет он, да будет в веки век

Проклятием клеймён неумолимым,

Проклятием Иуды; прах его

С лица земли, земли благословенной,

Да свеет ветр! Ты скажешь, я жесток;

Но знаешь ли, что он Россию продал

Своей Литве?

Царица Марфа.

Пустые сказки! Нет,

Не верю я.

Антоний.

И ты тому не веришь,

Что, вскормленный для будущих злодейств

Отравами коварных Иезуитов,

Он обещал учителям благим

Смирить главу святой Христовой Церкви

И под пяту Латинского врага

Её сложить. Ты этому не веришь?

Иди ж внимать, в часы его забав,

Как нагло он над верою смеётся,

Как в дни постов, порой святых молитв,

Беснуется с толпами скоморохов

Средь песен, вин и смрада гнусных яств;

Как, иноков торговой казнью муча,

Обителей заветную казну

Для праздников безбожно расхищает.

Гляди, как Лях вступает в чистый храм

И за собой, хохоча, вводит стаю

Нечистых псов... Иль нет, иди туда,

Где в сумраке церквей неозарённых

Едва блестит ночной лампады свет:

Там слушай глас иереев, звук анафем,

Зовущих Божий гром на Лже-царя.

Внимай, внимай и после сих проклятий

Тягчайшую, ужаснейшую часть

Возьми с собой!

Царица Марфа.

О пощади, Антоний!

Ты грудь мою терзаешь; но увы!

Я, Шуйского от гибели спасая,

Присягою тяжёлой сопрягла

Свою судьбу с судьбой злодея.

Антоний.

Клятвой?

И этим ли окован робкий дух?

Сильнее ли обет безумный, грешный,

Чем тот обет, что̀ Богу ты дала

При таинстве спасительной купели?

Царица Марфа.

Нет, старец, нет; не знаешь ты тех слов,

Тех грозных слов, которыми навеки

Связала я свой трепетный язык.

Антоний.

Ты совершила страшный грех; но слушай!

Когда б клялась ты Руси изменить

Иль в спящего невинного младенца

Вонзить кинжал, иль, Бога позабыв,

Поправ Креста животворящу силу,

Бессмертный дух продать бесам: скажи,

Должна ль бы ты тогда обет исполнить?

Всё в клятве той соединила ты:

Обман и кровь, отечеству измену,

Предательство пред верой и Творцом,

И торжество нечистых сил, и боле

О, более ещё. Иди за мной,

Союз греха расторгни покаяньем,

Преступника оставь!

Царица Марфа.

Я не могу!

Не возражай, подумай. Я в страданьях,

В презрении влачила дни свои:

Все с ужасом изгнанницы бежали:

Он жизнь мою мгновенно оживил,

Бездетную сыновнею любовью

Он окружил, и мщенье, мщенье дал;

Да, мщение, которого так долго

Алкала я; и дней моих закат

Озолотил торжественной зарёю.

И он мой сын, и я Царицей вновь.

А где враги? Во прахе. О Антоний,

Забуду ль всё и изменю ль ему,

Чтоб снова быть страдалицей презренной?

Антоний.

Остановись! Так вот чему душой

Ты жертвуешь, и верой, и Россией?

А, вот чему! Безумной мишуре

Мгновенных почестей, и злой гордыне,

И мщению. Но ведай же, Царица,

Что без тебя судеб Своих завет,

Свершит Господь; что без тебя с престола

Преступника Он свергнет, без тебя

Освободит Он веру православну.

Но ты, отвергшая Его призыв святой,

Раба греха; отныне над тобой

Клеймо суда, анафема презренья

Из века в век, из рода в род,

И казнь стыда и отверженья

С названием твоим к потомству перейдёт.

Царица Марфа.

Зачем, зачем столь грозным испытаньем

Бессильная жена посещена?

И робкому, волнуемому духу

Зачем людей тяжёлая судьба

Поручена?

Антоний.

И ты ль на Бога ропщешь?

Ты, боле всех в сей беззаконный век

Избранная и взысканная свыше?

Ты ль на ответ Всевышнего зовёшь,

Меж тем как Он, сияньем чудотворства

И святостью видений неземных,

Царевича безгрешную могилу

Прославил дивно?

Царица Марфа.

Чью могилу? Чью?

Димитрия?

Антоний.

И ты того не знала,

Не слышала! Ужель никто доселе

Преступнице поведать не дерзнул

Величие отверженного сына?

Уже давно в дали степей глухих,

Во тьме лесов, в пустынях полунощных,

Везде гремит хвалебных ликов глас

Димитрию, а ты одна не знаешь!

Несчастная!

Царица Марфа.

О сча̀стливая мать!

Мой сын, мой сын небесною любовью

Искуплен!

Антоний.

Нет, отвергнет он тебя,

Как ты его отвергла.

Царица Марфа.

Боже, Боже!

Антоний.

Он чужд тебе; твой сын – Расстрига злой,

Избранник твой, любимец: с ним прекрасный

Свой путь свершишь, с ним мзду приимешь ты.

И каждый луч небесной благодати,

Сияющий над отроком твоим,

Над отроком, отверженным тобою,

И каждое Расстриги злое дело,

Как тяжкий гнёт в бездонной глубине,

Тебя прижмёт, как меч вопьётся в душу,

Как огнь сожжёт!

Царица Марфа.

И завтра я должна

От сына вновь отречься, от святого;

И патриарх благословит обряд,

И вся земля узнает.

Антоний.

Завтра, завтра?

Свою беду почуял хитрый враг.

Но с нами Бог! В последний раз, Царица,

Всевышнего ослушная раба,

Зову тебя; последний миг спасенья

Даёт Господь; расторгни плен греха,

Иди за мной, отвергни Самозванца

Ты медлишь? А, возьми же приговор!

Внемли ему. Твоё отныне имя

Изгладится из Книги Живота,

Ив небесах, среди блаженных ликов,

Как ложь, как грех, забудется оно;

И отвратится ангел покаянья,

И в беспредельной благости Творца

Тебе одной пощады не найдётся. (Берёт её за руку).

Но ты дрожишь, ты стонешь, слезы льёшь!..

О, знаю я, ты не отвергнешь сына.

Внемли, внемли; я слышу: он зовёт!

Воззри горе, чело его сияет;

С своих небес, с блаженных тех высот,

Он чистые объятья простирает

И грешницу венцами осеняет.

Ив Божий рай тебе отверзся вход.

О не беги призвания родного,

Не отвергай младенца своего!

За мной, за мной; я именем его

Тебя зову.

Царица Марфа.

Антоний, я готова!

Дом Шуйского.

Входят Князь Куракини Князь Шуйский.

Князь Куракин.

Ну, признаюсь, от сердца отлегло!

Была беда, и если б твой Антоний

Усовестить Царицу не сумел,

Пришлось бы нам с повинной головою

Отправиться к Отрепьеву.

Князь Шуйский.

А он,

По милости своей неизреченной,

Пустил бы нас домой без головы.

Князь Куракин.

Да, кажется, что нам с тобою, Шуйский,

Едва ли бы избегнуть топора.

Ты знаешь ли, что ныне перед ночью,

Уж в сумерки, вкруг моего двора;

Кремлёвские лазутчики вертелись;

Да к счастию, дворецкий мой успел

Их захватить.

Князь Шуйский.

То ж самое случилось

Здесь у меня.

Князь Куракин.

Знать, чует он беду.

Князь Шуйский.

Но отвратить не может: все исходы

Захвачены, все улицы к Кремлю

Наполнены моими молодцами;

И граждане не спят в тиши домов;

И областей полунощных дружины

Безмолвно ждут, вблизи Тверских ворот,

Последнего, решительного зова.

Едва Восток осветится зарей,

Все церкви вдруг заговорят набатом,

И с нами Бог!

Князь Куракин.

И сгибнет наш злодей.

Князь Шуйский.

Всё хорошо. Но это лишь начало.

Кому ж потом наследие царей

Поручим мы?

Князь Куракин.

Поверь, народный голос

Уже избрал властителя.

Князь Шуйский.

Кого?

Князь Куракин.

Тебя.

Князь Шуйский.

Нет, друг мой, тяжко это бремя.

О, во сто крат счастливей тихий кров,

Чем бурное волнение чертогов;

Счастливей тот, кто может без забот

Свой лёгкий труд нести в смиренной доле,

В глуши полей, чем тот кто на себя

Приял венца мученье золотое. (Задумывается).

Князь Куракин.

Но в дни грозы, в годину общих смут,

Лишь ты один достоин царской власти.

Князь Шуйский.

Но в дни грозы, в годину общих смут,

Ещё страшней сияние престола.

Пусть изберут другого.

Князь Куракин.

Но священ

Отечества страдающего голос.

Князь Шуйский.

О, князь Андрей! Когда верховну власть

Поручит мне избранье земской думы,

Я чувствую: священный долг велит

Её принять; но страшно и подумать

О власти сей. Я видел трёх владык,

Крамолами взволнованные годы,

И ведаю, как тяжела она,

Правления державная наука.

О, князь Андрей! Один бессилен ум;

Одна глава, игралище обманов,

Невольная работница страстей,

Не усмирит, не осчастливит края

Обширного, величием своим

Подобного вселенной. Вы бояре,

Мне будете наставниками. Вы

Прольёте свет своих уроков мудрых

На тёмный путь, которым я пойду.

Клянуся в том, что, избран вашей волей,

Не прешагну боярского устава,

И будет свят боярский приговор,

Как в прежни дни, до грозных Иоаннов.

Но поздно, друг! Тебе и мне забот

Осталося довольно.

Князь Куракин.

На рассвете

Увидимся. (Уходит).

Князь Шуйский(один)

Как много голосов.

Уж я купил такой разумной клятвой!

К чему ж терять благоприятный миг?

К чему мне ждать неверной земской думы?

Все за меня: дворянство и народ.

Теперь скорей проклятого Расстригу

С земли долой! Он пощадил меня,

Но я не пощажу... Сюда, Воейков,

Валуев!

(Входит Воейков и Валуев).

Князь Шуйский.

Слушай: пред лицомЦаря,

Ты Поляка вчера ударил о́земь

За дерзкие слова о Москалях?

Валуев.

Так точно, князь!

Князь Шуйский.

И что ж сказал Отрепьев?

Валуев.

Не спрашивай: мне больно вспоминать,

Как он шутил, как горько издевался

Над бешенством, над злобою моей;

Как он велел прогнать меня с бесчестьем,

С ругательством.

Князь Шуйский.

И выдать головой

Обиженному пану; но бояре

Тебя спасли.

Валуев.

Я расплачуся с ним.

Князь Шуйский.

В сраженьях тебя видал я часто;

Твой меч остёр, рука крепка, и дух

Опасностью кровавой веселится.

Скажи же мне, ты хочешь ли отмстить,

Как смелый муж, за кровную обиду,

Иль, как жена, свой гнев излить в словах;

Иль, как дитя, сложивши скромно руки,

Заплакать?

Валуев.

Нет, мне в том свидетель Бог,

Что я отмщу. О только бы с злодеем

Мне встретиться так близко, чтобы меч

О меч его ударился, и если

Один из нас не ляжет головой,

То, Господи, прости грехи Расстриги,

А для меня сомкни врата небес!

Князь Шуйский.

Я узнаю Валуева!

Валуев.

Послушай!

Клянуся в том, что где бы ни был он,

Хотя б во храме пред святой иконой,

Хотя б в слезах, без сил, у ног моих,

С отчаяньем, молил меня о жизни:

Я и тогда не пощажу его.

Князь Шуйский.

При строгом Годунове, ты, Воейков,

Тому лет пять...

Воейков(перебивая).

Неловко, с пьяных глаз

Я кулаком убил Петрова, помню:

Князь Шуйский.

Кто спас тебя?

Воейков.

Ты, милостивый князь.

Князь Шуйский.

Заплатишь ли услугой за услугу?

Воейков.

Повелевай: я твой на жизнь и смерть.

Князь Шуйский.

Внимайте мне. Вы знаете, что демон

Злодею дал волшебный дар речей.

Что сладкими словами он чарует

Народный ум.

Валуев.

Да, говорит красно!

Князь Шуйский.

Что чернь всегда изменчива, безумна,

Обманам верит, к истине глуха;

Что у него друзей сокрытых много.

Валуев.

Всё правда, князь.

Князь Шуйский.

Когда ворвёмся мы

С оружием в Кремлёвские палаты,

И над собой увидит он грозу,

В последней раз, испытывая счастье,

Захочет он с народом говорить:

Тогда погибли мы.

Валуев.

Зажму кинжалом

Обманщика болтливые уста.

Князь Шуйский (к Воейкову).

Что ж ты молчишь?

Воейков.

Что̀ много говорить?

Убью, да только.

Князь Шуйский.

Я на вас надеюсь.

Воейков.

О Господи! Да разве я вола

Не убивал вот этой пятернёю.

Рогатиной медведя не колол?

Так что̀ж мне ваш Отрепьев?

Князь Шуйский.

Нет. Воейков:

Он сам горазд медведя бить ножом.

Валуев.

А это что? Винтовка не изменит.

Воейков.

Хоть он колдун и драться молодец.

А от свинца едва ли увернётся.

Князь Шуйский.

Так решено! Прощайте же, друзья. (Валуев уходит).

Что̀ж ты. Воейков, медлишь? Ты в раздумьи.

Воейков.

Светлейший князь, вот видишь. Прикажи:

И с голыми руками на медведя

Полезу я и задушу его.

Князь Шуйский.

Так что ж ещё?

Воейков.

Ведь, может быть, ере́тик

Заговорит?

Князь Шуйский.

С тобою?

Воейков.

Нет: винтовку.

Иль, может быть, волшебная броня

Проклятого незримо покрывает?

Князь Шуйский.

Вот бредни... Да, ты правду говоришь:

Тебе нужна серебряная пуля.

Против неё бессилен заговор.

Возьми её. (Отрывает у себя пуговицу).

Воейков.

Какой же я безумный!

Совсем забыл; ты, благо, вразумил.

Прощай же, князь. (Уходит).

Князь Шуйский.

Дворецкий! Э! Дворецкий!

Дворецкий.

Я здесь.

Князь Шуйский.

Скажи мне, сколько молодцев

Собрали мы из Суздальских поместий,

Из отчины, от братьев?

Дворецкий.

Тысяч шесть;

Нет, более: всего шесть тысяч триста.

Князь Шуйский.

Куда ж ты их поставил?

Дворецкий.

Вокруг Кремля

Стоят они на страже; да в запасе

Оставлено шесть сотен лучших рук,

Псарей, конюших, ловчих и стремянных,

Сокольничих...

Князь Шуйский(перебивая).

Всем этим удальцам

Вели седлать. С рассветом мы ударим.

Дворецкий.

Уже готовы кони, а народ

Ждёт на дворе.

Князь Шуйский.

А к Илье Пророку

Послал ли ты?

Дворецкий.

Там ждёт уже давно

Мой сын Иван и в колокол ударит,

Когда прикажешь. И в других церквах

Сидят ребята наши.

Князь Шуйский.

Дело, дело!

Ты думаешь, Морозов, что вестей

До времени Отрепьев не получит?

Дворецкий.

Кому теперь добраться до Кремля?

Все улицы я занял, переулки

Всё захватил. Змея не проползёт,

Без позволенья крыса не пролезет.

Князь Шуйский.

А по воде?

Дворецкий.

Так лодки на реке

На то стоят, все с нашим же народом.

Князь Шуйский.

Спасибо, брат Морозов: хорошо

Всё сладил ты.

Дворецкий.

Уж мне ли догадаться?

Всё Ляпунов устроил.

Князь Шуйский.

Молодец!

Теперь ещё последнее веленье,

Но важное и тайное. Внимай:

Спеши открыть глубокие подвалы

Во всех домах, у братьев, у родных

И у меня. Когда ворвёмся в Кремль

И кончит жизнь проклятый Самозванец:

Поите чернь и пивом, и вином,

И крепкими заветными медами,

Чтобы везде раздался общий крик:

«Да здравствует Василий, царь России!»

Дворецкий.

Исполню всё.

Князь Шуйский.

А нашим молодцам

Вели бежать по улицам Московским

И величать великого царя

Василия, избранного народом.

Ты понял ли?

Дворецкий.

Я понял.

Князь Шуйский.

Но дотоль

Молчанием сомкни свои уста,

Чтобы никто не ведал нашей тайны,

А мене всех Прокофий Ляпунов!

Теперь иди.

Дворецкий (уходя).

Какое разоренье!

Какой убыток будет в погребах!

Князь Шуйский (один).

Осталося недолго до рассвета.

Уж час второй, а через час ещё

Войдут в Москву Смоленские дружины.

(С жаром) Тогда, тогда пусть ропщет Шаховский,

Пусть плачет Татев, злится Телятевский:

Чрез них шагну я твёрдою стопой,

Схвачу венец могучею рукою.

Венец, венец! Как сладок этот звук!

Как много дум в сём слове обитает.

Как сердце веселит оно! Венец!

Златая цель моих усопших предков

Ещё со дней Донского и Татар,

Златая цель, за коею так долго

Стремился я невидимым путём!

Ты мой теперь! О, для тебя как много

Я претерпел! Как много, много лет,

Я для тебя во прахе изгибался,

Как низкий червь, крамольствовал, страдал!

Ты мой теперь, и я расширю крылья

И полечу. Не медлите, часы!

Займись, заря! Благодарю судьбину:

Уж брег в виду, и ясны небеса.

О, мой корабль, лети через пучину!

Попутный ветр, наполни паруса!

(По некотором размышлении).

Но я забыл, что перед часом битвы

Не совершил ночной своей молитвы.

(Дворец Кремлевский).

Димитрий, Басманов.

Димитрий.

Тебе пора, Басманов, отдохнуть:

Уже давно за по́лночь; до рассвета

Недалеко.

Басманов.

Что̀ж ты не отдохнёшь

После труда дневного?

Димитрий.

Мне не спится.

Не ведаю, что̀ сделалось со мной.

Но здесь и здесь то вдруг горит, то стынет;

И в жилах кровь то бурно потечёт.

То станет вся.

Басманов.

Ты утомлён, и бденье

Волнует кровь.

Димитрий.

Лазутчики твои

Ещё не возвращались?

Басманов.

Доселе

Ответа нет.

Димитрий.

Знать, тихо всё в Москве.

Не правда ли? Быть может, патер Квицкий

Сам выдумал тот гнусный заговор?

Басманов.

Не думаю: следов открыто много,

И признаки так верны, что едва ль

Сомнение возможно.

Димитрий.

Но надеждой

Ещё хочу я утешать себя.

Поверь, мне, друг, противны эти казни,

Противна кровь под топором суда;

И от того мне грустно здесь в чертогах,

В моей Москве мне скучно. О, туда,

Туда скорей, где битвы, где раздолье,

Где звонкий пир гуляющих мечей;

Там на коне, в пылу тревоги бурной,

Под вольным небом, в ширине полей,

Я оживу.

Басманов.

Ты хочешь после завтра

Идти в поход?

Димитрий.

Да, послезавтра в ночь.

Внезапностью врагов предупреждая

И захватив сомнительных бояр,

Я выступлю с отборными стрельцами,

Да с Немцами, да с вольницей Литвы.

Теперь в Ельце уж собралося войска

Не менее как тысяч пятьдесят.

Достаточно. Мы с ними в степь выходим;

К нам на пути дружины казаков

Стекаются от Волги и от Дона

И от брегов воинственных Днепра;

И гордый Крым увидит нас, и громом

Ударим мы на царство Мусульман.

Прекрасный край с зелёными горами,

С долинами, где вечный блеск весны,

И с синими, как яхонт, небесами,

И с зеркалом лазоревой волны!

Прекрасный край, наследье наших предков,

Владимира священная купель,

Уж как давно отторгнут от России,

И как давно он Русских не видал!

Басманов.

Нет, Государь, при Грозном Иоанне

Бывали там Московские полки,

И хищники в скалах своих дрожали.

Димитрий.

Когда же? Да, Адашев Даниил

Ходил туда. Князь Курбский, Воротынский,

Адашевы!.. Какие имена!

Как счастлив был ты, Грозный Самодержец!

Каких мужей дала тебе судьба!

Зачем не мне? Я встретил бы любовью,

Схватил бы их в объятия свои,

Хранил бы так их, как зеницу ока,

Как красоту любовницы младой.

А он, увы! С красой своей России,

С надеждами величья и побед,

Что́ сделал? Всё железною рукою

Сломил, сдавил. За то и род его

Погиб... Скажи, что̀ боле: у живо̀го

Отнять ли жизнь, иль имя мертвеца?

Басманов.

Какой вопрос? За гробовой доскою

Всем общее одно названье–труп.

Димитрий.

Что́ж мертвецу до имени? Не правда ль?

Не встанет он, чтоб допроша̀ть живых

И требовать назад своё названье;

А если бы из гроба он восстал

И допросил, и смелый похититель

Сказал ему: «твоё я имя взял,

Но я его прославил и сияньем

И яркими лучами увенчал;

Ты был забыт в своей могиле темной,

Я оживил и воскресил тебя

Для чудного бессмертия, для славы,

Для громких песен будущих веков»,–

Я думаю, сердитый житель гроба

Смягчился бы и тихою рукою

Благословил преемника на подвиг,

На трудный путь. Я всё тебе открыл,

Всё высказал.

Басманов.

Твою я ведал тайну

Уже давно; но ты до сей поры

О ней молчал.

Димитрий.

Сегодня, что-то чудно

Волнуется в встревоженной груди,

И прежни дни так ярко переходят

Передо мной, что я не мог молчать.

Басманов.

Что́ в имени или в рожденьи царском?

Димитрий ли, Григорий ли–равно

Люблю тебя; люблю твой дух отважный

И замыслов возвышенный полёт,

И будущую славу. Жизнью, кровью,

Всем жертвовать я для тебя готов.

Димитрий.

Я знал тебя и говорил без страха.

Но душно здесь, я подойду к окну.

Прохлады нет: так ветер слабо веет,

Так воздух тих, и Майской ночи мгла,

Как летний день, удушливо тепла.

На Западе едва, едва яснеет

Рог месяца.

Басманов.

Но в этот год его

Задёрнем мы завесою кровавой.

Не правда ли?

Димитрий.

Ты дельно говоришь.

И верю я, что сею чистой славой

Венчаемся мы скоро. Но смотри,

Как дремлет всё, и лентой голубою

Бежит река, спокойна, без зыбей,

И тощий пар не тронется над ней,

И шума нет. Лишь слышно, что порою

Над городом широкий всходит гул,

Как сонного чудовища дыханье,

Или волны полнощное роптанье,

Когда с зарёй усталый ветр заснул.

Помысли, друг, как много сильных душ

Здесь грустно спят, как много дум высоких,

Окованных дремотой вековой!

Всё пробудить, всё вызвать к полной жизни:

Вот подвиг, да, вот подвиг для Царя!

Поднять лишь клич высокий, благородный,

И загремят ответны голоса,

Как звуки струн, когда струна родная

Заговорит; как клёкт младых орлов,

Когда зовёт их мощная орлица,

Давнишняя владычица степей.

Что скажешь ты?

Басманов.

Что велика Россия,

Что много в ней возвышенных сердец,

И глас Царя, зовущий их ко благу,

Не пропадёт, как звук в степи глухой.

Димитрий.

Я разбужу все дремлющие силы.

Я им открою путь сперва к войне.

И чувствую, Орёл ширококрылый