Оскудение веры

(Психологический этюд).

Неверие растёт. Растёт быстро, не по дням, а по часам. Развивается с молниеносной быстротой. Крепнет с поразительною силою. Захватывает всё большее и большее пространство.

Как злое чудовище, оно постоянно врывается всё в новые и новые сёла, города, деревни, семьи и человеческие души. Врывается со страшной силою, совсем неожиданно, со всеми ужасами своего тлетворного и леденящего дыхания. Оно губит и давит решительно всё, что встречает на пути своего триумфального шествия. Губит душу, губит совесть, губит правду и добро, губит всё чистое и святое в человеке, чем он жил, чем дорожил, чем вдохновлялся и утешался.

Его останавливают. Ему полагают на пути всевозможные препоны. С ним борется целая армия христианских апологетов и огромная рать „ревнителей благочестия”. Но ничего не помогает. Неверие всюду проникает. Всюду несёт с собою великое и страшное зло. Зло для Церкви, для государства, для семьи, для всякой отдельной души.

Спрашивается, чем же объяснить такой непомерный рост безбожия и неверия? Какими причинами вызывается и обусловливается столь печальное явление наших дней? Чем питается и поддерживается оно? В чём находит свою опору и успех?

Вот все эти вопросы мы и попытаемся осветить в предлагаемой статье.

Мы спрашиваем: отчего так быстро развивается неверие в наши дни?

А люди, считающиеся учёными, называющие себя материалистами, позитивистами и другими подобными именами, так отвечают на предложенный вопрос:

Неверие потому такою широкою волною разлилось по лицу всей земли, что для него настала пора.

Человеческое познание, говорят, в своём естественном росте неминуемо должно пройти три стадии: Первая стадия – теологическая, вторая – метафизическая и третья – позитивная ¹.

На теологической стадии находятся народы, стоящие на самой низкой ступени умственного развития. На этой стадии человек старается объяснить себе многие явления природы при помощи предположения, что позади каждого явления находится какое-либо живое существо, которое создаёт это явление. Затем, пытается уяснить себе причины происхождения мира, определить и объяснить всё то, что относится к области сверхчувственного.

Теологическая стадия уступает место второй стадии – метафизической. На этой стадии развития человек задаётся вопросами о внутренней природе вещей.

Наконец, на третьей ступени развития человек начинает понимать, что всё существующее вне нашего чувственного опыта не может быть воспринято. Ибо познание сверхчувственного недостижимо. Изучать можно только то, что представляется нашим чувствам. Посему, все вопросы о внутренней сущности вещей, о начале мира нужно отбросить. Равным образом, так надо поступить и со всеми вопросами относительно того, что находится вне сферы чувственного восприятия.

Таков необходимый процесс человеческого развития, говорят нам. Посему и нечего удивляться тому, что неверие растёт, а вера глохнет и на убыль идёт. Человечеству пришла пора перейти от одной стадии к другой, и оно перешло, сделало шаг вперёд, отрешилось от всех теологических и метафизических понятий и представлений, вошло в сферу позитивного мышления, которое отрицает все истины и символы в области духа.

Так объясняют нам причину неверия современные премьеры науки.

Но мы при всём своём беспристрастии никак не можем согласиться с такою точкою зрения. Мы протестуем против неё всеми фибрами своей души. Мы заявляем, что она ложна, имеет неверные посылки в своей первооснове и противоречит всем историко-культурным данным.

Мы не отрицаем естественного развития человеческого сознания и всех зарегистрированных историей этапов. Мы только оспариваем самый распорядок указанных стадий. Учёные говорят, что теологическая стадия – удел первобытных и малокультурных народов. Мы же стоим за то, что она свойственна только просвещённому человечеству.

Чтобы не быть голословным, предпримем маленькую экскурсию в область истории философии ².

Последняя говорит нам, что философский гений человека исследует сначала сущность внешнего мира, сущность окружающей нас природы; затем переходит к вопросу о человеке и, наконец, останавливается на Том, Кто выше мира и человека, именно на Божестве.

Пробудившись впервые, философский гений мудреца, как человек, попавший в неведомый ему край, задаётся, прежде всего, вопросом, где он, что его окружает. Длинный ряд философов пытливо решает вопрос исключительно о внешней, материальной природе, почему работа их мысли, обычно, и называется философией природы или натурфилософией.

Отец философии, Фалес, отыскивает начало всех начал в природе, первичный элемент, из которого путём видоизменения произошло всё разнообразие видимых предметов. Он знает, что всё, что существует в природе, существует или как твёрдое тело, или как жидкость, или как газ, и делает гениальную догадку, что все твёрдые тела, жидкости и газы произошли из воды. Вода сама по себе – жидкость; охлаждаясь и замерзая, она превращается в лёд, становится твёрдым телом; под действием огня она испаряется, делается газом.

Следующий философ, Анаксимен, продолжает Фалеса. Он учит, что самая вода берётся из воздуха и видоизменяется воздухом. Нагретый воздух впитывает в себя частицы воды, охлаждённый – выделяет. Следовательно, сущность всего, в том числе и фалесовской первичной воды – воздух.

Гераклит вводит новую стихию. „Жизнь есть движение – учит он. – Всё, что живёт и существует, движется. Движется материя, движется мысль. Причина всеобщего движения, жизни всего – огонь, вернее, процесс горения. Огонь нагревает и воду, и воздух, и заставляет их перемещаться, принимать то бо́льшую, то меньшую плотность. Огонь есть, стало быть, причина всеобщего разнообразия, основа вселенной.

Эмпедокл видит недостаточность одной стихии для уяснения всего разнообразия сущего и берёт в основу своего учения соединение всех стихий – и воздух, и воду, и огонь, а Анаксимандр сущностью бытия признаёт нечто высшее, чем все стихии вместе или каждая порознь.

Новый философ, Анаксагор, воздвигает новое начало. Он учит, что всё существующее существует не хаотически, а в разумном строе, порядке. Значит, в основе материи лежит разум, проникающий всю материю.

Великий математик и философ Пифагор намеченную Анаксагором разумность мировой материи делает основной задачей своей философии. Он старается уяснить мировую гармонию.

– В мире всё гармонично, – учил он; всё соединено в одно стройное законченное целое. Если бы мы имели особо утончённый слух, мы бы могли в мировом пространстве внимать необычайной гармонии планетных сфер, как внимаем на земле привычным ухом музыкальную гармонию.

Уяснение этой мировой гармонии, точное определение её законов, вычисление её математическим путём и составляет сущность философского учения Пифагора.

После Пифагора и его великих предшественников, вселенная, мировая природа для пытливости философского гения не представляет больше ничего достойного, и философия природы уступает своё место философии человека. Вместо основного принципа древней греческой философии: „познай вселенную”, Сократ провозглашает: „познай самого себя”.

В ряду других греческих мудрецов Сократ – новое и исключительное явление. Насколько те жили внешней природой, старались разгадать тайну её бытия, настолько Сократ не любил и не интересовался внешней природой. Когда однажды ученики, чудным весенним днём, стали звать Сократа на прогулку за город, он отказался и спросил:

– Чему меня может научить эта глупая, хотя может быть, и красивая природа?

В Сократе философская мысль шагнула далеко вперёд. Она от стихийной природы перешла к разумному человеку. Мало того, она наметила и последний, важнейший шаг. Сократ говорил, что он сам знает только то, что ничего не знает, и других ничему не может научить, а если в его речах есть что доброе и высокоценное, то это от „даймона”, от Божества, голос которого он слышит в себе.

Философия гениального сократовского ученика, Платона, и есть, по преимуществу, философия „даймона”, философия Божества. Великий преемник Платона, Аристотель, новых горизонтов для полётов философской мысли открыть уже не мог. До него философским гением были охвачены все сферы познания, и ему оставалось заняться законами самого познания, что главным образом, и делает последней великий греческий философ и первый автор логики, Аристотель.

Таким образом, философская мысль человечества в своём естественном развитии прошла три стадии: познание природы, познание человека и, наконец, познание Божества. Это – альфа и омега, начало и конец, предельные границы духовной жизни, роста и развития человека. Сначала стихийность (природа), потом разумность (человек) и завершение всего – святость (Божество).

Тут вершины философской мысли сливаются с религией, и религиозное понимание мировой жизни является высшей философией.

Поясним эту мысль простыми примерами.

Возьмите различные отношения человека к природе. Для человека, стоящего на низшей стихийной точке понимание мира, природа представляется громадной кладовой, складом провизии, доставшимся ему в добычу. Для человека, поднявшегося на вторую ступень понимания миробытия, смотрящего на всё сквозь призму разума, природа представляется беспредельным научным кабинетом, богатейшей лабораторией, полной глубоких научных тайн. Для человека же религиозного – понимание природы, как куска добычи, как жирной кости, доставшейся голодной собаке, кажется бедным, убогим по внутреннему содержанию, унизительным и оскорбительным для его собственного достоинства.

Не удовлетворяется он и взглядом на природу, как на богатый научный кабинет. Он смотрит на мир, как на дивный и необъятный Божий храм, где все голоса природы: и раскаты грома, и трель соловья, и шелест лесной листвы, и рёв водопада сливаются в один общий гармоничный гимн.

Другой пример.

Возьмите взаимные отношения людей. При стихийном понимании, человек для человека – волк. Один смотрит на другого, как на верного соперника, как на врага в общей схватке за существование, как на опасного конкурента за жизненным столом, где видится больше голодных ртов, чем накрытых приборов.

При научном понимании вопроса, человек рассматривается, как отдельный общественный атом, как клеточка общественного организма, и взаимные отношения людей, как отношения труда и капитала, определяются законами политической экономии и других социальных наук. Для религиозного же человека всякий другой человек, независимо от его работоспособности, от его положения, взглядов и убеждений, есть ближний брат, которого следует окружать самою нежною любовью и за которого в нужде обязательно надо душу отдать.

Отсюда ясно, что высшее понимание всей мировой жизни и различных отдельных её проявлений – есть понимание религиозное. Всякое иное понимание неизбежно будет пониманием идейно-бедным, не охватывающим всей глубины предмета или вопроса.

Если же религиозное понимание мировой жизни является высшей философией, что доказывается и историей философии и историей культуры, то говорить после этого, что теологическая стадия есть удел первобытных людей, по крайней мере, недобросовестно.

А если верно то, что религиозное понимание есть высшая философия, последний этап в развитии человеческого сознания, значит неверно то, будто последняя стадия нашего мышления исключает возможность христианской веры, значит, есть какая-то другая причина современного неверия.

Какая же именно?

Нам кажется, что главная причина современного неверия кроется в том, что люди отрешились от дум о горнем мире, приникли к земле и живут, и дышат только ею. Апостол говорил христианам: „горняя мудрствуйте, а не земная”. Люди же мало-помалу забыли этот спасительный глагол, осуетились своими помышлениями, перенесли всё своё внимание с божественных высот на грешную землю и прониклись её думами, интересами и заботами. Они, как говорится, с головою ушли в заботы о благах внешнего, материального мира. У них и минутки свободной не осталось, чтобы побыть наедине с самими собою, подумать о Боге, о загробном мире, о душе.

У Панкратова ³, в его интересной книжице „Ищущие Бога”, мы находим такой любопытный пример.

Один бывший московский купец, окончательно разорившийся, в беседе с другим, тоже, кажется, разорившимся купцом говорил:

„Целый век мечемся, а для чего – сами не знаем. Родятся, растут дети, – мы не видим... Ангелок радость свою показывает, улыбается свету, а нам некогда посмотреть, нужно ехать по делу. Проживём в такой белой горячке жизнь и как станем подводить балансы, ан и не знаем – зачем жили? Неужели затем, чтобы дома́ строить? Да пропади они пропадом. Я стою вот у фонтана, думаю... и хочется мне иногда влезть на Ивана Великого, ударить в Царь-Колокол, выстрелить в Царь-Пушки, чтобы земля задрожала, и совесть людская проснулась. Хочется крикнуть с Ивана Великого всей торговой Москве: „остановитесь! Христом Богом молю, остановитесь, пока ещё не поздно. Бросьте наживу, посмотрите в душу, чем живёт она. Верните к себе радость простой Божьей жизни. Не гонитесь за грошами, вы упускаете тысячи”... – Но знаю, никто меня не послушает... Скажут: когда был богат, так не рассуждал, а голытьбе мало ли что в голову придёт...

– А ты, действительно, когда был богат, так не думал? – спрашивал Морозова Сычугов.

– Не думал. Некогда было думать. Вставал в шесть часов утра и до поздней ночи бегал, колотился, вносил деньги в банк, брал из банка, учитывал векселя, думал, где бы занять денег. Когда же тут думать о другом?

– С какой же минуты ты стал думать иначе?

– Как стал нищим. Я как будто проснулся, а вокруг меня черепки от моей прежней жизни. Весь в нутро ушёл я и чувствую, что как будто только начинаю жить: во всё всматриваюсь, всё оцениваю...

И так, вот, все люди. Каждый человек „малодушно погружён в заботы суетного мира”. Где уж тут думать о Боге? Духовные интересы отходят на задний план. Они подавляются, приносятся в жертву материальным, вследствие чего, мало-помалу глохнут и, наконец, атрофируются совсем.

„Бога нужно искать внутри самого себя, – говорит св. Лев Великий. – Он лучше всего распознаётся, так сказать, духовным осязанием. Мы должны стремиться видеть Его своими глазами, слышать своими ушами, и наши руки должны осязать Слово жизни. Ведь душа наша, как и тело, имеет своё чувство: вкусите и видите, как благ Господь” ⁴.

И это чувство должно развиваться, совершенствоваться, находить для себя пищу. Но для этого его надо поставить в благоприятные условия. Последние таковы:

„Кто хочет прийти к Господу, сподобиться вечной жизни, стать жилищем Божиим и удостоиться св. Духа, – читаем мы в 1-м слове святого Макария о сохранении сердца, – тот, чтобы ему быть в состоянии неукоризненного и чисто творить плоды по заповедям Господним, должен положить такое начало. Во-первых, до́лжно ему твёрдо уверовать в Господа, всецело посвятить себя словесам заповедей Его, во всём отречься от мира, чтобы ум совершенно не был занят ничем видимым; всегда надлежит ему пребывать в молитве и не отчаиваться, ожидая непрестанно посещения и помощи от Господа и во всякое время иметь сие целью ума своего. Потом надобно ему всегда принуждать себя ко всему доброму, к соблюдению всех заповедей Господних, хотя бы и не желало того сердце по причине пребывающего в нём греха. Да принуждает себя постоянно пребывать в молитвах, во всякое время прося с верою, чтобы Господь пришёл и вселился в нём, усовершил в укрепил его во всех заповедях Своих, и чтобы душа его сделалась обителью Иисуса Христа... И Господь, видя такое доброе рачение, сотворит с ним милость Свою, избавит его от живущего в нём греха, исполняя его Духом Святым” ⁵.

Итак, вот что по совету великого христианского подвижника мы должны делать, чтобы прийти к Богу, ощутить Его в своём сердце и чрез то уверовать в Него, сподобиться вечной жизни, стать жилищем Творца и удостоиться Св. Духа.

Но разве современные люди близки к такому состоянию? Стремятся к осуществлению святоотеческих наставлений? Познали путь опытного Богопознания?

Нисколько.

Многие миллионы людей до такой степени поглощены теперь заботами о материальном благополучии, что они теряют даже вкус к высшим вопросам человеческого духа, и заниматься ими считают, поэтому делом пустым, совершенно несвойственным деловому человеку.

Другие при полной материальной обеспеченности и при совершенной свободе от всяких деловых занятий увлечены целиком погоней за удовольствиями и внешними радостями жизни.

Словом, люди целиком ушли в земное и даже не мечтают о небесном. Голос Христа Спасителя не находит доступа к их сердцу, не призывает их к внутренней работе, не влечёт их мыслей к горнему миру. Они духовно не растут. А если организмы не растут, они неизбежно должны ухудшаться.

В природе (физической, равно и духовной) существует закон, по которому всякий орган, не развиваемый, не упражняемый, постепенно ослабевает и, наконец, совершенно атрофируется, парализуется и даже вымирает.

В интересной книжке Витковского „За океан” ⁶ мы находим великолепные иллюстрации к развиваемому нами положению.

Автор сообщает нам, что в огромных пещерах австрийской провинции Карнеолии и американского штата Кентукки живут целые особенные породы крыс, насекомых, лягушек, раков и даже рыб, так как в этих пещерах находятся подземные озера и реки. Все эти животные, принадлежащие к различным отделам и классам, сходятся между собою в том отношении, что все они совершенно слепы. У тех, которые живут поближе к самому входу в пещеру, глаза существуют, но ничего не видят; а у многих других, живущих в самой глубине пещер, нет даже признаков органа зрения, не существует глазных впадин. Очевидно, туда, под своды пещер, целые века не проникал ни один луч света. Рыбы и крысы никогда не пользовались органом зрения, и он сначала ослабел у них, парализовался, а потом и совсем исчез.

Так и с духовным зрением. Просветлённое, нравственное чувство даёт человеку возможность слышать в себе голос Божества. „Блаженны чистые сердцем: они Бога узрят” ⁷. Нерадение же о нравственном самоусовершенствовании приводит к духовной слепоте, к полному притуплению чувства реальности ⁸, т. е. чувства присутствия вблизи себя или же в себе той высшей Силы, которую мы называем Богом. О людях подобного рода Христос Спаситель говорил: „и сбывается над ними пророчество Исайи, которое говорит: слухом услышите, и не уразумеете, и глазами смотреть будете, и не увидите; ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их” ⁹. После этого становятся вполне понятны и слова притчи о талантах ¹⁰: „всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что он имеет” ¹¹.

Вот это то самое с буквальной точностью исполнилось и на современном человечестве. Духовные потребности совершенно заглохли у него. Оно не росло духовно, не совершенствовалось морально, не занималось вопросами о Боге и о душе. Вот почему оно и лишилось способности чувствовать Божество, сообщаться с Ним, понимать всё относящееся к Нему, всё говорящее о Нём.

Лучше всего эту мысль иллюстрировать такою притчей:

„В глубоком, постоянно шумевшем бору, росла сосёнка, маленькая и тонкая: красноватые веточки её всегда трепетали от ветра, залетавшего вглубь леса с бесконечных жарких полей. Кругом поднимались старые, толстые, сосны и шумели своими колючими вершинами. Сосёнка росла, как росли все, и уже скоро она должна была уйти высоко-высоко, стать над тёмным вековым бором, окинуть смелым взглядом вокруг и тихо, и благоговейно взглянуть в бездну синего неба, с его вечными звёздными огнями.

Но пришёл в глубокий вечно шумевший бор человек. Он повалил на чёрную, сырую землю много сосновых вершин, гордо озиравшихся вокруг и тихо, и благоговейно смотревших в синее небо, на вечные переливающиеся огни его... Маленькая тоненькая сосёнка была не нужна ему. И он, проходя мимо, только надрубил её шаловливым взмахом топора и, напевая, прошёл дальше.

А маленькая сосёнка начала клониться на одну сторону. По свежей ране её текли слёзы, и она склонялась ниже и ниже. И согнулась так, что молодая вершина её начала расти не ввысь, а в сторону.

Прошли года... Окрепла сосёнка, от раны остался только глубокий жёлтый рубец. Но сосёнка росла не ввысь, а в сторону.

Её подруги давно поднялись вверх и качались там стройными, круглыми вершинами, оглядывая всё вокруг и тихо, и благоговейно взирая на небо и на вечные огни его.

И говорили они сосёнке, оставшейся далеко у земли: у нас здесь синее небо и солнце. В ночи нам светят лучистые звёзды и далеко нам виден зелёный кругозор.

А сосёнка ползла вдоль земли и видела только лесные тени, длинную жёсткую траву, сырую землю. И отвечала она далёким, гордо шумящим сёстрам:

– У меня тени, трава и земля. И только... О каком синем небе говорите вы? О каком солнце? О каких лучистых звёздах?.. И далей никаких не знаю я: здесь только стволы и вьющаяся поветель, и тени.

А сёстры опять шумели сверху:

– Поверь: здесь солнце, как множество вёсен, собравшихся вместе. Здесь светлые звёзды горят и переливаются. В ночах – только смотреть бы на них и тихо шевелить одеждою, приветствуя их. И стоит над нами небо, и одевает наши вершины синею и прозрачною дымкой... И окутанные – мы засыпаем, как в колыбели...

А сосёнка стонала внизу у земли, среди теней и цепких трав:

– Не верю! Не верю!

Но в том стоне были не одни земля, тени и цепкие травы: в нём была тоска по синему небу и солнцу, и звёздам, навсегда скрытом от маленькой искалеченной сосёнки”.

Конечно, это сказка ¹².

Но в ней слышна какая-то другая тоска, какое-то другое глубокое горе. То горе бедных людей, ползущих по земле, в вечных тенях и цепких травах. То тоска по Неведомому Богу, по белым кротким ангелам, по широкому горизонту, среди постоянных потёмок.

Вот эта-то бедная сосенка и есть символ современного человечества, которое, прильнуло к земле и, не желая оторваться от неё, не видит неба, не имеет никакого понятия о нём и потому, естественно, отрицает существование его, когда речь заходит о нём.

Об этом и апостол Павел говорит:

„Душевный человек, – писал он в первом послании к Коринфянам, – не принимает того, что́ от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сём надобно судить духовно” ¹³.

Итак, подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать вот что:

Человечество не верит теперь главным образом потому, что оно потеряло способность Богопознания. А потеряло оно её потому, что никогда не употребляло её, вследствие чего она заглохла и атрофировалась.

Другою весьма важною и существенною причиною современного неверия является, по нашему глубокому убеждению, настоящая постановка религиозного воспитания и образования.

В доброе старое время родители, прежде всего, заботились о том, чтобы воспитать своих детей в духе и истине христианской веры. С этою целью их зачастую водили в храм, читали им книги религиозно-нравственного содержания, рассказывали житие святых. Заставляли молиться Богу, исполнять все обряды и установления православной Церкви, внушали уважение и любовь ко всему священному, церковному христианскому. И благодаря такой постановке семейного воспитания, религиозное чувство в молодом поколении крепло, росло, развивалось и приносило плод мног. О неверии редко и слышно было, о сомнениях никто и не заикался.

Теперь же совсем не то. Теперь мало того, что не обращают никакого внимания на религиозное воспитание, но ещё протестуют против него, находят его несвоевременным, вредным и опасным для детей.

Вот несколько примеров.

„Как-то раз постом, – говорит действующее лицо рассказа современной писательницы З. Гиппиус «Сумасшедшая», – сидим мы в гостиной после чая. Клавдия за книжкой. Входит Вера, – Андрюшку спать укладывала. Берёт что-то со стола и говорит мне довольно небрежно: «завтра я думаю идти к обедне с Андрюшей. Буду его причащать».

А у меня, знаете, относительно этого давно уже было своё незыблемое и весьма обоснованное решение.

– Причащать? Нет, душа моя. Совершенно лишнее.

Она подошла, спокойно села возле меня и глаза прищурила.

– Почему? Я, напротив, нахожу, что для ребёнка необходимо.

– Напрасно находишь. Помнится, мы даже с тобой об этом как-то рассуждали. Во-первых, Андрюшино здоровье мне дорого; не говоря уже о тесноте и духоте, вспомни, что тут приносят целую кучу неизвестных ребят, а ложка одна...

Вера ещё более прищурила глаза.

– Великолепно! Далее?

– А далее – я нахожу, что никаких обрядов над ним ни исполнять, ни говорить с ним о подобных вещах теперь, пока он не может сознательно их принять или отвергнуть, не следует. Это, если хочешь, – недобросовестное насилие. Вырастет он, – разум ему подскажет, что делать. Его будет воля.

Вера ни слова. Смотрит на меня в упор и молчит.

Няньку, которая развивала ребёнка религиозно, ты отпустила – и хорошо сделала. И тебя прошу, – прибавил я твёрдо, ни о чём таком ребёнку не говорить, а довольствоваться при необходимости самими крайними объяснениями... Причащать не нужно...”.

Возьмём ещё повесть английской писательницы Корелли: „История детской души”. Здесь говорится, что отец одного мальчика, Лионеля, профессор, давно потерявший веру в Бога, тщательно разъяснял мальчику, что в настоящее время лишь одно грубое невежество ещё верит в Божественное Начало, что интеллигентные люди давно пришли к заключению, что нет Бога, что „первая причина” есть атом, порождающий другие атомы, которые, вращаясь непрестанно, бессознательно, одной силой материи создают мир, что в Божество Иисуса Христа могут верить только люди простые, слабоумные и т. д.

О подобного рода воспитании и воззрениях на религиозное обучение детей см. ещё повесть Мамина-Сибиряка: „Профессор Спирька”, рассказ М. Криницкого: „Наследственность” и др.

Формулировать все возражения против религиозного воспитания детей можно такими словами Кузьмина-Вьюгова, ожесточённого противника религии в семье и автора тенденциозно написанной брошюрки: „О религиозном воспитании детей”.

„Учить детей религии – рано; они малоразвиты. Учить детей бесплодно, – не поймут. Учить детей вере даже несправедливо: это значит насиловать их совесть. Когда вырастут, тогда и облюбуют веру, тогда и усвоят её сознательно. Учить детей даже вредно: это может помешать их светлому физическому воспитанию, может удручающим образом подействовать на развитие мозга, положить печать меланхолии, заложить семена будущего религиозного ригоризма, фанатизма, даже умопомешательства”.

Вот что говорят и пишут теперь по поводу религии в семье и школе.

Конечно, такого рода родители и воспитатели никогда не смогут пробудить в душе своих питомцев чувства веры. Если вопреки всяким предосторожностям и карантинам религиозное чувство и пробьётся в ком-нибудь из детей, то они убьют, погубят его и приложат всё своё старание к тому, чтобы с корнем вырвать его из души богобоязненного дитяти.

Как это они делают – нам показывает повесть Марка Криницкого „Наследственность”.

В семье Серёжи Трунина атмосфера искренняя, любящая, но какая-то испуганная. Здесь боятся всякой „прекрасной лжи, потому что рано или поздно она разобьёт сердце”. И люди готовы были сжечь всю детскую литературу, сказки и фантастические повести.

Факты... факты... Естественнонаучное образование – дисциплина ума. И мальчика засаживали за книжки, где говорилось о земле, воде, воздухе... И холодно было не только Серёже, но и матери, пожалуй, и отцу.

Хотелось чего-то, каких-то независимых от „фактов” основ жизни, – „сказки”, – хотелось – даже и... отцу.

– Папа, о чём ты пишешь? – раз спросил Серёжа.

– Я, дружок, спрашиваю жизнь.

– Как?

– Я заставляю её отвечать мне цифрами.

– Это „факты”?..

Отец задумался и вдруг привлёк к себе голову ребёнка – точно хотел заглушить острую боль.

Он плакал...

– Да, мой друг, – наконец, сказал он с усилием. – Это – то́ самое, что называют фактами.

И это – всё, что есть у мыслящего человека. Когда ты подрастёшь, я расскажу тебе всё, что сам узнал из фактов, из цифр.

Но Серёже казалось, что этот большой и несчастный человек говорит неправду, и он почувствовал в груди острую жалость к отцу.

А ему часто хотелось спросить: „отчего мама захотела причаститься перед смертью, зачем другие люди ходят в церковь?”.

Чутким сердцем он чувствовал зловещую тайну. Он завидовал бонне, которая по воскресениям приходила из кирхи – строгая, важная, чем-то обрадованная.

Часы стучали – факты... факты...

И было страшно...

А когда позже Серёжа совсем потерял своего Бога, он мечется в пустой „тьме” и всё сильнее возрастает его безымянный ужас...

„Папа, опусти шторы! Мне страшно!”

...

Вот как губят в отроках и юношах веру в Бога.

Конечно, это ужасно, безбожно, бесчеловечно, возмутительно, но это так.

Да, губят душу теперь с младенческих лет. Сушат её. Убивают зародыши веры. Подавляют первые проблески религиозного чувства.

Естественно поэтому, что вера оскудевает, а неверие крепнет и растёт.

Говорят, когда дети вырастут, тогда они сознательно всё усвоят.

Но позвольте, раз у них будет атрофировано религиозное чувство, неужели они смогут поверить? Неужели парализованное чувство вновь воспримет свою прежнюю силу и будет так же свободно функционировать, как и раньше?

Никогда и ни за что. То, что умерло, то вновь не возродится.

Это, во-первых. Во-вторых, как вполне справедливо заметил великий философ Кант:

„Если говорить ребёнку о Боге только после, то в первые годы, слыша постоянно Его имя, видя внешние знаки богопочитания и не испытывая сам ничего к Невидимому Богу, он или привыкнет быть к Нему равнодушным, или получит превратные понятия о Нём”.

Интересными в этом отношении являются детские воспоминания Жорж-Санд. Её религиозным воспитанием занимались мало. В самом раннем детстве, когда вместе с ней жила мать, её заставляли время от времени заучивать молитвы. Когда матери подле неё не стало, ей, по словам биографа, „предоставляли по собственному усмотрению верить во всех богов или не верить ни в одного, и она не верила, а между тем, рассказывает она в своей автобиографии, «мне нужен был идеал, нужен был Бог, которого я могла бы поставить во главе вселенной». И она десятилетней девочкой приступает к созданию своей собственной религии. Она создаёт себе идею Бога, который «не имел пола и являлся мне то в образе женщины, то в образе мужчины. Я наделяла его всеми атрибутами физической и нравственной красоты, даром красноречия, в особенности силой музыкальной импровизации». Юная Жорж-Санд создала и нечто вроде культа своему Богу. Она, – говорит биограф, – отыскала в парке маленькую лужайку, окружённую чащей больших деревьев и густых кустарников; там она устроила из разноцветных камешков, мха и раковин нечто вроде жертвенника, украсила его гирляндами и букетами цветов и приносила на нём своему Богу жертвы, которые состояли в том, что она ловила птичек, маленьких зверков, насекомых, запирала их в ящичек и потом выпускала на волю в честь бога любви и свободы” ¹⁴.

Другой пример. Один немецкий учёный, желая воспитать своего сына в полном незнании религии, никогда не рассказывал ему о Боге и принял строгие меры к тому, чтобы мальчик ничего не узнал про Него. И вот мальчик сам создал себе Бога. Это было солнце. Рано утром он тайком ходил в сад, чтобы сноситься со своим божеством. Когда мальчику было десять лет, отец случайно открыл это. Однажды утром он вошёл в сад и увидел, как мальчик воздевал в молитве руки к своему богу, к солнцу ¹⁵.

Вот как опасно предоставлять детей самим себе в деле религиозного воспитания. Прав, сто раз был прав Кант, когда говорил, что если будем медлить сообщать детям элементарные сведения о Боге, то они создадут свои собственные представления о Нём, которые будут ложными, превратными.

Говорят, не надо детям рассказывать никаких легенд, потому что „суеверия” только развращают и ум, и сердце, и волю.

Мать барчонка, в рассказе „Профессор Спирька” Мамина-Сибиряка, ужаснулась, узнав, что её кучер рассказывает мальчику об угоднике „Паисии”, мощи которого покоятся в Городищенском монастыре, на Волге.

„Ему-то, – рассказывал кучер Спирька, – преподобному Паисию-то, каждый год новые башмаки шьют, потому как он, угодник Божий, всю округу за год-то обойдёт. Где люди хорошие живут, где бедные, больные, несчастные, у каждого побывает. Его никто не видит, а он каждому поможет. Ну, на год еле-еле башмаков-то и хватает”.

Мать-то, повторяем мы, ужасается, слыша подобные рассказы, недовольна на Спирьку за „суеверия”, а писатель совершенно иначе относится ко всему этому.

„Ведь это ещё вопрос, – говорит он, – что лучше: гром, как результат разряжения атмосферного электричества, или как поэтический образ пророка, несущегося на огненной колеснице. Конечно, кучер Спирька говорил много лишнего, но за вычетом этого явились такие представления, образы и слова, которые падали в детскую душу весенним дождём, вызывающим первую травку, нежную, хрупкую и благоуханную. В детской душе, окропляемой этими новыми словами, просвечивалась та святая русская тоска, которая спасает русского человека”.

Говорят: „не надо насиловать ребёнка”...

„А разве не насилие мешать ребёнку жить? – восклицает „Сумасшедшая” у Гиппиус. Почему, по какому праву, мы откажем ребёнку в том, к чему он в силу внутреннего порыва тянется? Зарони в него искру, – она, может быть, и разгорится. А насильственная темнота, на которую ты обрекаешь моего мальчика...”

„Вы... вы... – говорила, задыхаясь, Вера, – мало вам, что меня погубили. Вы и ребёнка моего хотите обездолить... Всё, что в детстве дорого... отчего потом и человеком живым можно остаться... Заранее ему жилы перегрызаете... О, безбожники, безбожники!” ¹⁶

Да, это верно. Если заронить в ребёнка искорку, она, может быть, и разгорится. А если нет, если не будет этой искорки, то и огонь в его душе не возгорится никогда.

Посему, отсюда вывод таков: детям можно и до́лжно говорить о Боге и Божьей правде.

Но у нас не говорят. И потому религиозное чувство у наших детей постепенно глохнет и замирает. Потому вера оскудевает, а неверие множится и растёт. Потому много в наш век званых, но мало избранных.

Есть ещё одна довольно существенная причина, способствующая прогрессивному росту современного неверия.

Это – отсутствие живых примеров веры, полный разлад между словом и делом, между верой и жизнью, между идеалом и действительностью.

Так как этот фактор обыкновенно оспаривается людьми, то мы постараемся затронутую нами мысль подтвердить соответствующими примерами.

Начнём с детей.

Дети, как известно, живут подражанием. Они инстинктивно повторяют своих родителей. Посему, если последние не являют собою примера истинно-христианской жизни, не исполняют всех предписаний православной церкви, то можно быть уверенным, что дети, сколько бы им ни твердили о Боге, не будут верующими людьми.

Доказательства сему можно найти у Франциска Ман, в его произведении: „Воспитание Гюнтера”.

Картина почти всем знакомая.

Гюнтер, едва начал говорить „папа” и „мама”, как уже знал Бога... Бог жил на небе, всё видел. Нянька знала бесчисленное множество рассказов, в которых говорилось о доброте и любви Бога. Однако при малейшей попытке со стороны мальчика ослушаться, она неизменно застращивала его тем же Богом. Мальчик боялся Бога, и крепко любил Его. Его юную душу радовали райские картины, подсказанные ему пылкой детской фантазией. И, ложась спать, он каждый вечер устремлял свои мысли к небу.

Но религиозность мальчика тянулась недолго. Скоро жизнь разбила её.

Однажды Гюнтер спросил у отца: „одинаково ли зорко следит Бог за взрослыми, как и за детьми?”. Ему почему-то казалось, что в отношении взрослых „Бог как будто немного близорук”...

Вскоре после этого Гюнтера стал интересовать другой вопрос:

„Почему взрослые находили возможность не бояться Бога?”

Ребёнок, с того времени, как начинает понимать, с недоумением замечает, что Бога „обижают, игнорируют”.

И эти наблюдения ослабляли силу няниных слов: „Бог накажет”.

В то же время холодность и равнодушие семьи постепенно заражают Гюнтера и подтачивают его веру.

Наконец, он и совсем ликвидирует свою веру. Бог теряет для него авторитет, которым ранее его пугали. И всё рушится у него, потому что понимание его, какое было, оказалось не поддержанным наблюдением. Бог остаётся для прислуги. В девять лет Гюнтер, в сущности, ликвидировал своего Бога.

И то, что случилось с Гюнтером, то наблюдается теперь почти во всех семьях. Потому что редко теперь кто учит не только словом, но и делом. И вот где причина того, что вера оскудевает не только среди взрослых, но и среди детей.

Взрослые тоже теряют веру свою оттого, что нет жизни по вере, нет исповедания Бога, нет живых душ.

Это происходит, главным образом, потому, что люди, не видя рядом с собою другого человека, которого они могли бы считать своим единомышленником, на которого они могли бы опереться, в конце концов, приходят к мысли, что они совершенно одни со своей верой, что нет никого другого, кто бы верил, как они. А это и ведёт к крушению веры. Здесь особенно ярко проявляет себя опасность одиночества. Эти „заброшенные” необходимо должны идти под уклон и прийти к отчаянию, к боязни верить, а потом и окончательно потерять эту веру.

Человек не знает, есть ли у него единомышленники, братья среди этой, как ему кажется, сплошь сомневающейся толпы, и он, „веруя”, в отчаянии готов отказаться от веры. „Опустевшие” (по выражению Поля Фурньера) души ищут к кому „прижаться” и прижимаются к другим опустевшим душам, зачастую неверующим, от которых заражаются и индифферентизмом, и неверием, и сомнениями.

Что вера сама по себе, без её исповедания и проведения в жизнь, вызывает сомнения в наличности веры, об этом свидетельствуют следующие примеры.

Муррей пишет:

„После венчания одного приказчика, я, зная его неверие, звал его к вере.

«Не говорите мне об этом, – ответил он. – Я работаю в доме NN. Эти господа имеют большое значение в деле Церкви, но мы, приказчики, знаем, как они ведут своё торговое дело... Нет, я не имею никакого желания сделаться христианином».

Посмотрите вы на мнимого благочестивца, как он копит свои миллионы и живёт с расточительною роскошью, в то время как бедные голодают у порога его богатого жилища.

Вы скажете мне, что подобные образцы христианства не являются поводом к неверию. Люди должны учиться различать истинность христианства от жалкого его подобия.

Я с этим согласен.

Естественно, что разумный человек никогда не откажется взять не фальшивые деньги; потому что вращаются в обиходе фальшивые. Но много существует таких людей, которые не обладают даром распознавать.

Большинство не знакомо с христианством по первоисточникам, а свои представления о нём составляет соответственно тому, что оно видит и слышит в ежедневной жизни от тех, которые считают себя христианами.

Если это – христианство, – можете вы услышать от таких искателей истинного пути, – то я ничего не хочу от него”.

И они предпочитают неверие.

Другой пример.

В городе N умирал один образованный и очень известный городу богатый человек.

Он считался безбожником.

И в самом деле, он давно перестал верить в живого Бога.

Когда к нему пришёл священник, умирающий не захотел последнего утешения.

– Поздно, – сказал он, – нет во мне веры.

– Как же вы пришли к такому состоянию неверия? – спросил его священник.

– А об этом я напишу вам на бумаге, если вы обещаете в своей проповеди огласить моё письмо.

Священник обещался.

Когда кончилось при большом стечении народа отпевание, священнику, вышедшему на амвон для беседы, подали письмо, и он, по обещанию, прочитал его.

„Я не верю, – писал безбожник, – потому что видел вас, верующих. Я не верил, сомневался; вы говорили о себе, как хранителях веры.

Но чём отличается ваша жизнь от моей? Вы жили, как и я, как будто у вас не было и мысли о суде Божием, Вы жили, как и я, – так, как можно жить, не думая о жизни будущей... Как и везде, у вас вражда. Как и везде, нет любви.

Я и подумал, какое преимущество быть верующим, если эта вера идёт мимо жизни? Подумал ещё и решил, что и вы тоже не верите. Не могли жить так люди, которые верят в Бога всеведущего и праведного.

И я перестал верить совсем, наблюдая жизнь верующих” ¹⁷.

Можно было бы ещё и ещё привести примеров, но, думаем, и этих вполне достаточно. И эти примеры наглядно показывают нам, что неверие растёт, а вера глохнет потому, что в нашей жизни нет светильников веры, нет живых примеров истинного благочестия, нет соответствия между словом и делом, между идеалом и действительностью.

Много значения в деле утраты религиозного чувства в современном обществе имеет ещё так называемый „научный фетишизм”, т. е. всеобщее преклонение пред наукой, признание её верховного авторитета, вера в её могущество и непогрешимость, и, в частности, довольно широко распространённое суеверие, будто бы наука несогласуема с религией, противоречит ей и даже отрицает её разумность и необходимость.

Это прекрасно понимают вечные враги Христова учения и потому употребляют всевозможные усилия, лишь бы раздуть кажущуюся и мнимую вражду между наукой и религией и через то раздразнить и привлечь к неверию незрелые и несамостоятельные умы, податливые на лесть и падкие на всё модное, современное.

Мы приведём несколько примеров того, какими средствами и словами отбивают у людей веру в Бога.

„Религия будущего, т. е. научное мировоззрение, – читаем в одной из брошюр Немецкого Союза Монистов, – не нуждается в Творце... Старая вера в Него несостоятельна; она противоречит и науке, и разумному мышлению... Признавать, что природа имела начало – немыслимо, хотя в настоящее время некоторые натурфилософы и считают нужным признавать его, но это – не логично... Наука и разум требуют веры в вечность всеобъемлющей природы” ¹⁸.

В социалистических агитационных брошюрах сплошь да рядом повторяют, что все „естествоиспытатели, почти без исключений, – неверующие” ¹⁹.

Так, например, в „Азбуке Знания” Дуэ читаем: „наши величайшее натуралисты – неверующее... вы же, господа набожные, ещё никогда не разрешили ни одной загадки бытия, не придвинули нас ни на один шаг к сущности вещей, а всегда вели нас только к заблуждениям воображения” ²⁰.

В другой книжке, сходного типа, говорится: „почти без исключения, все естествоиспытатели и астрономы – радикально неверующие: они столь же мало, как и мы, понимают вселенную, однако единогласно заявляют, что в ней нет ни места, ни дела для Бога” ²¹.

Точно также в наиболее распространяемой английской Ассоциацией Рационалистической прессы вольнодумной книжке Вивиана Филипса считается „в высшей степени сомнительным, чтобы нашёлся хотя бы один учёный или философ, который действительно придерживался бы доктрины личного Бога” ²².

Английский переводчик и панегирист Геккеловых „Мировых Загадок” Мак-Кэб утверждает, что „современные представители науки – материалисты, атеисты, агностики и противники христианства, и по необходимости должны быть таковыми” ²³.

„Неверие царит всюду, – пишет Чарльз Уатс, – оно заполнило наши научные центры” ²⁴.

„Ни один образованный человек, – уверял Бюхнер, – ни один даже поверхностно знакомый с успехами естествознания не может верить ни в чудеса, ни в откровение” ²⁵. „Теперь, – восклицает он, – необходим новый натиск для окончательного устранения того понятия (Бога), которое стоит поперёк дороги всему нашему умственному, социальному и политическому развитию, понятия, несогласимого с современным научным развитием... Надо покончить с этим худшим врагом всеобщего прогресса! Неверие – единственный путь к свободе, к разуму, прогрессу, к истинной человечности!” ²⁶.

„Неверие, – добавляет Уатс, – наша обязанность, как делателей прогресса” ²⁷.

„Атеист, – восклицала Анни Безант, когда ещё была сотрудницей известного вольнодумца Брадло́, – один из самых славных титулов человечества, знак отличия мировых героев... мучеников, спасителей мира. Никакая философия, никакое богословие не несли миру ничего достойного быть сравниваемым с благою вестью атеизма ²⁸. – Честь же и слава, – заключает она, – этим передовым бойцам прогресса, этому почётному авангарду армии Свободы! Честь и слава тому, кто для исправления земли забыл о небе, тем, что, в своём усердии о человеке, забыли Бога” ²⁹.

Вот этими и подобными речами, бьющими на эффект и разжигающими мелочное тщеславие, смущают верующих людей, расшатывают их религиозные устои и влекут на путь сомнений, отрицание и полного индифферентизма.

Влекут властно, неотразимо.

„Ибо из всех аргументов, которыми теперь стараются поколебать религиозные верования, – пишет известный геолог А. Лаппаран, – нет ни одного, чей кредит был бы лучше обеспечен среди широкого круга общества, чем утверждения во имя науки. Достаточно произнести это магическое слово, чтобы пробудить почтение, почти соприкасающееся с суеверием, и это почтение становится уже совсем безграничным, когда к слову „наука” можно добавить эпитет „математическая”... – „Если каким-либо возражениям, – продолжает далее известный учёный, – удаётся облечься или будто бы облечься в эту сакраментальную формулу, большинство склонно уже считать их не подлежащими оспариванию, и законы этого рода, в умах верующих в них, должны с одинаковою силою, быть обязательными настолько же для самого всемогущего Творца, насколько и для смиреннейшего из смертных. Отсюда до мысли о ненужности и бесполезности этого всемогущества – всего один шаг, и многие не колеблясь, делают его” ³⁰.

Теперь от слов перейдём к фактам. Примерами подтвердим, что повсеместно раздающиеся голоса о неверии учёных, о разрушающем действии науки, о позорном оскудении веры, – всё это пагубным образом отражается на религиозных убеждениях верующих людей и убивает в них веру.

10 Сентября 1910 года один духовный писатель, наш однофамилец, предпринял религиозную анкету. Обратившись к людям, соприкасающимся с наукой, так сказать, ех officio: к г.г. членам академии, преподавателям высшей и средней школы, а также к г.г. курсисткам и студентам, он просил их дать ответ на нижеследующие вопросы: а) верите ли в личного Бога; б) если нет, то в какого; в) признаёте ли божество Христа; г) как относитесь к существующим церквам; д) с какого времени стали таким образом относиться к религии; е) причины вашей веры или неверия; ж) что думаете о значении религии для современной жизни; з) какова, по вашему мнению, будущность религии”.

На эту анкету откликнулось около 800 человек. И большинство из них писало, что в детстве они были верующие, даже глубоко верующие, но, ознакомившись с наукой, они увидали, что одно из двух: или вера или наука. Другие дальше пошли, они говорили: наука непререкаемо установила, что и выбора такого вовсе делать нельзя. Наука есть отрицание религии. Религия есть плод невежества, недомыслия и умственного убожества.

Вот, например, что пишет по вопросу об оскудении веры один студент – юрист московского университета:

„Неверие моё основывается на том, что Бог с наукой не уживается. Под влиянием науки я вижу, что старый личный Бог, выражаясь словами Штрауса, остался без места и пристанища. Я вижу, как под натиском науки Бог принуждён был сдавать одну позицию за другой, как Его защитники принуждены были пускаться на всевозможные штуки, чтобы спасти расползающееся по всем швам дело” ³¹.

Далее инициатор анкеты, по поводу присланных ему писем, замечает:

„В особенности естествознание подорвало веру у многих. В частности, нужно отметить влияние натурфилософии Геккеля и, как это может быть, ни странно, – астрономии. Из гуманитарных наук необходимо отметить влияние политической экономии и сравнительной истории религии. Чрезвычайно важно ещё и влияние философии (особенно философии Вундта), хотя она приводила и к вере. В частности, кантианство, эмпириокритицизм и материализм оказывают сильное влияние на умы” ³². И т. д.

Итак, мало-помалу выясняется, что громадное значение в понижении уровня религиозного чувства в современном обществе имеет гордая своими успехами наука и верховные её жрецы.

Но так ли это? Действительно ли наука враждебна религии и противоречит ей в основных, так сказать кардинальных пунктах? Действительно ли учёные совсем безрелигиозны и смеются над детской верой всех христиан, любящих Бога своего? И правда ли тому, будто религия доживает свои последние дни и сдаёт науке одну за другой свои боевые позиции?

О, нет! Ничего подобного! Ни слова правды! Наука и не думала враждовать с религией. По существу своих задач она даже и целью такой задаваться не могла. Потому что задачи науки одни, а задачи религии совершенно другие. Наука определяет вечные незыблемые законы, по которым течёт мировая жизнь. Открывает и подчиняет человеческому разуму всё новые и новые силы природы, устанавливает степень внешней, физической зависимости человека от окружающей его среды. Короче говоря, наука задаётся целью дать возможно полный ответ на вопрос: как мир живёт? У религии же другая задача. Она отвечает на вопрос: как человеку в мире жить? В какие отношения он должен стать к миру и к Тому, Кто выше мира?

При таком понимании задач религии и науки и при разграничении сфер их деятельности не может быть и речи о взаимном противоречии между ними. Это прекрасно сознают и сами учёные, и потому в последнее время всё чаще и чаще, всё громче и настойчивее слышатся из их уст такие признания:

„Слава науки – в её прогрессе, в том, что она меняется, что она постоянно пересоздаётся, непрерывно требует переисследования... Наука имеет дело с фактами временного характера, религия же с вечной истиной. Ибо объект науки – вещи меняющиеся и самые процессы изменения, так что и сама она есть меняющаяся человеческая мысль о них. Религия же, наоборот, занята вечным и доступным для всех, не исключая неимущих, невежественных и несовершеннолетних” ³³.

Так говорит член королевского Астрономического Общества д-р Маундер. И с ним вполне согласны: Токийский проф. Юнг, проф. Оксфордского Университета геолог В. Соллас, проф. Дублинского Университета Вилльям Е. Трифт и мн. др. ³⁴.

Итак, ещё раз повторяем: наука ничего общего с религией не имеет, и потому бороться с нею не входит в её задачу.

Теперь другой вопрос: правда ли, будто учёные, профессора и все вообще люди великого ума и больших знаний не религиозны?

Тоже не правда. Доказательства тому в изобилии собраны в работах Кнеллера: „Христианство и представители новейшего естествознания”, Деннерта: „Религия естествоиспытателей”, Табрума: „Религиозные верования современных учёных”, В. Кожевникова: „Современное научное неверие”.

Мы приведём здесь чистосердечные признания некоторых учёных, чтобы видеть, как не правы те, кто думает, пишет, учит и говорит, будто жрецы науки безрелигиозны.

Выдающийся натуралист XX века, Вилльям Джон Голланд, доктор наук, философии и прав, автор не менее 225 учёных работ писал Табруму, производившему религиозную анкету среди английских учёных:

„На мою долю выпало счастье иметь широкое знакомство с учёными всех стран, и мне хорошо известно, что огромное большинство моих знакомых научного круга – люди благоговейные и благочестивые, не усматривающие в фактах науки ничего сталкивающегося с их верою в наличность Высшей Силы, ведущей нас к праведности, Силы, в которой мы живём, движемся и существуем... Толки о конфликте между наукой и религией – пустая болтовня. Когда человек предаётся подобной болтовне, я уверен – он или не понимает, что́ такое наука, или же лишён понимания основных учений истинной религии” ³⁵.

Другой выдающийся учёный, Джордж Стокс, которого Гёксли, лорд Кельвин и Гладстон назвали „Ньютоном нашего времени, царившим полноправно над всею областью современного естествознания”, писал Табруму:

„Что касается утверждения, будто недавние научные изыскания обнаружили ложность и несостоятельность Библии и религии, то на это я, не колеблясь ни минуты, отвечаю: „этот взгляд совершенно ложен! Я не знаю никаких здравых выводов науки, которые противоречили бы христианской религии... Истинная наука и истинная религия согласны друг с другом... Что же касается другого вопроса: дал ли мне жизненный опыт основание считать величайших учёных людьми иррелигиозными? – то отвечаю: мой опыт не только не привёл меня к этому выводу, но он привёл меня как раз к обратному заключению. Ограничиваясь одной близкой мне областью математической и физической науки и только теми людьми, которых, хотя и недавно, уже не стало в живых, я не мог бы указать на более выдающихся, всем миром прославленных учёных, чем Фарадей, К. Максуэлл и Адамс, открывший Нептуна. Всех троих я знал отлично, в особенности же Максуэлля и Адамса, с которыми был очень близок. Мне положительно известно, что все они были глубоко религиозными христианами” ³⁶.

Проф. Э. Дж. Джемс, д-р философии, ректор университета штата Иллинойса пишет:

„Могу сказать, что мне не приходилось встречать учёных нерелигиозных или враждебных христианству. Я состою ректором правительственного университета, насчитывающего до 5 тысяч студентов и около 500 человек членов учёного и преподавательского персонала. В этом учреждении мы не предъявляем никаких религиозных требований ни к членам факультета, ни к студентам. Мы не имеем и официальных осведомлений о религиозном и нерелигиозном настроении студентов или профессоров. Но я с полною достоверностью могу сказать, что решительное большинство членов факультета состоит членами христианских церквей и принимает самое деятельное участие в разнообразной церковной работе” ³⁷.

И таких свидетельств можно привести из вышепоименованных книг свыше сотни. И все они весьма красноречиво и убедительно говорят о том, что между религией и наукой никакого конфликта на самом деле нет, и что все толки и слухи о повальном неверии учёных и профессоров, – сплошная ложь.

Пора, давным-давно пора проникнуться сознанием, что истинно просвещённый разум – не враг веры, а её опора и светильник!

Веру в Бога может отрицать только поверхностное образование, которое лишь пригубило с края чашу знания и самоуверенно полагает, что ему всё ясно, всё доступно, всё ведомо. Истинное же просвещение, которое основано на познании тайн неба и земли, на уяснении законов природы, неизбежно приводит человека к Богу. Изучение необъятной книги Божией, имя которой – вселенная, заставляет величайших учёных в каждой странице, в каждой строке этой книги, в движении небесных миров и в жизни самой ничтожной букашки видеть ясно начертанное имя Творца.

Пусть же лживые слухи о неверии учёных перестанут смущать и волновать современное общество. Пусть все, легко принимающие их за истину, тщательно проверят их и воочию убедятся в том, что они ложны, что учёные в громадном большинстве верующее люди, и что из-за пустых, непроверенных слухов смешно и грешно терять свою веру в Бога!

Итак, ещё раз повторяем, если вера наша оскудевает „в роде сем грешном”, то причина сего кроется не в слабости, не в безжизненности самой веры, как утверждают теперь иные, а в нашем легкомыслии и невежестве.

Мы отметили только самые главные, основные, так сказать кардинальные причины, в рамки которых легко укладывается масса других, мелких, не заслуживающих нашего внимания причин, так или иначе, в той или иной степени влияющих на понижение уровня религиозного сознания в современном обществе.

Сих последних мы не будем касаться здесь. Главным образом потому, что они имеют второстепенное значение и непосредственно вытекают из вышеуказанных и нами обследованных причин.

Теперь пора подвести итог всему.

Вера оскудевает. Да. Но оскудевает не потому, что ей пришло время тлеть, а науке цвести. А потому, что люди недобросовестно и легкомысленно относятся к вопросам веры; потому, что не заботятся о развитии в себе религиозного чувства; потому, что не видят кругом себя светильников веры, и наконец, потому, что они возгордились величием ими самими созданной науки, обоготворили её, чтут и верят только её жрецам и презирают, ненавидят жрецов единого, истинного и вечного Бога, который создал и мир, и человека, и науку о них.