Воскресение Христово, как торжество веры, правды, смысла жизни, прогресса и бессмертия

Когда настаёт праздник Светлого Христова Воскресения, вся Русь оживает, воскресает духом. Настроение у всех бодрое, весёлое. Все радуются, торжествуют, сияют от счастья, наперерыв поздравляют друг друга. Нет ни вражды, ни ненависти, не слышно ни убийств, ни других жестоких проявлений злой человеческой воли. В этот великий день всё забывается: и обиды, и оскорбления, и ненависть и вражда. Душа как бы обновляется в своём существе, чёрствое сердце как бы смягчается под звуками победной христианской песни, спавшая годами совесть как бы пробуждается от сильного и радостного звона пасхальных колоколов. Так светло, так хорошо становится на душе; хочется жить, всех любить, крепко верить и молиться.

Да, великие и святые эти минуты!

Вот только смущают „совопросники века сего”, огромная рать так называемых рационалистов, которые, как „сердцем хладные скопцы”, стоят вдали от общецерковного торжества и не могут слиться с нами в одном светлом радостном чувстве. Напротив, они стараются ослабить наш религиозный порыв, охладить наше восторженное чувство, омрачить сомнениями радость Воскресения Христова. Своими возражениями, своими критическими замечаниями они стараются и в нашей душе заронить искру сомнения и толкнуть нас на путь отрицания, на путь не созидательной, а разрушительной работы.

Посмотрим, как сильно укреплены их боевые позиции, как твёрдо стоят они на поле сражения, насколько основательны и убедительны приводимые ими аргументы. Посмотрим, смогут ли они сломить нашу веру в воскресшего Христа, смогут ли убедить нас в правоте своих сомнений и отрицаний и тем самым омрачить радость нашего религиозного торжества?

Одни говорят:

Нельзя понимать Воскресения Христова в том самом смысле, в каком понимаете вы. Такое понимание должно предполагать собою смерть. Между тем мы имеем некоторое основание думать, что Иисус Христос на кресте не умер. Он только впал в глубокий обморок, от которого потом очнулся в прохладной пещере. Что такие случаи вполне возможны были среди казнённых и распятых на кресте, в этом убеждает нас Иудейский историк Иосиф Флавий. Он говорит, что возвращаясь однажды с похода, он заметил среди многих распятых евреев трёх своих близких друзей, которых снял с креста и даровал одному из них жизнь, несмотря на то, что тот довольно долго висел на кресте. Если возможно было вернуть к жизни человека, довольно долго висевшего на кресте, то неужели же Христос, бывший на кресте, всего какой-нибудь день, не мог очнуться в свободной прохладной пещере? Конечно, мог.

Мы не разделяем такого рода мыслей. Мы не можем принять теорию мнимой смерти Христа. Несостоятельность её очевидна сама собою и бросается в глаза не только нам, людям веры, но даже противникам христианства.

Давид Штраус, например, насмешливо доказывает несостоятельность вышеупомянутой гипотезы следующим рассуждением: „если из трёх распятых, подававших ещё кое-какие признаки жизни, удалось Иосифу Флавию, при самом тщательном уходе за ним, спасти лишь одного, то маловероятно, чтобы очнулся и ожил без ухода за ним один, не подававший никаких признаков жизни”. А Христос действительно не подавал никаких признаков жизни. Напротив, по некоторым данным можно было догадываться даже о его смерти. Так, из прободанного ребра потекла кровь и вода. Кровь же в соединении с водою течёт из ран только мёртвого человека, а не живого. Затем, „человек с пробитыми ногами, – пишет профессор, доктор медицины А. Шилтов („Мысли о Богочеловеке”), – не только не мог бы пройти на третий день три версты в Эммаус, но с медицинской точки зрения не мог бы стоять на ногах раньше месяца после снятия его с креста” ³⁸. Наконец, как справедливо замечают сами рационалисты, „несчастный страдалец, полуживой, с трудом выползший из гробницы, нуждающийся в самом внимательном уходе, и затем всё-таки скончавшийся, не мог бы произвести на учеников впечатление торжествующего победителя над смертью и могилою”.

Ну, хорошо. На время мы допустим, что Христос не умирал, что Он только впал в глубокий обморок, от которого после очнулся в холодной пещере. В таком случае Христос, как чистая и святая душа, должен был бы рассеять ходячие предрассудки, приостановить учеников в распространении подобного рода слухов, разъяснить впавшим в заблуждение происшедшее недоразумение, сказать вслух всех людей того времени, что Он не воскрес, а только лишь очнулся от глубокого обморока. Однако ничего этого Христос не сделал. Напротив, Он благословил апостолов на проповедь о воскресшем Христе. Значит, Он действительно воскрес. В противном же случае Он никогда не посмел бы прибегать для увеличения своей славы к нечистоплотным приёмам. Это было не в Его духе. Против этого всегда горячо протестовала его чистая и святая душа.

Нет, раздающиеся голоса о мнимой смерти Спасителя на кресте не могут нас смутить. Мы видим всю неосновательность, всю лживость подобного рода речей. Мы твёрдо знаем, мы право веруем, что Иисус Христос умер на кресте.

Слышны другие голоса:

Да, Христос умер на кресте. В этом не может быть никакого сомнения. Но можно думать, что Он не воскрес, но что вскоре после Его Смерти похитили тело Его и затем были распущены ложные слухи об Его воскресении. Ведь недаром первосвященники заботились о распространении таких слухов (Мф. 28:13–15).

Но кто же мог похитить тело Спасителя Христа? Книжники? Первосвященники? Фарисеи? Не может быть, потому что при первом известии о мнимом воскресении Христа, они, как заинтересованные в подавлении подобного рода слухов, показали бы всем его труп и этим, бесспорно, положили бы конец всяким толкам, всяким слухам и предположениям. Это, во-первых. Во-вторых, из Евангелия Матфея видно, что первосвященники и книжники даже боялись подозрения на свой счёт в этом деле.

„И сии, собравшись со старейшинами и сделавши совещание, – говорится в Евангелии, – довольно денег дали воинам и сказали: скажите, что ученики Его, пришедши ночью, украли Его, когда мы спали; и если слух об этом дойдёт до правителя, мы убедим его и вас от неприятности избавим” (23:12–14). Если же первосвященники не только не были заинтересованы в разглашении подобной вести о Христе, но даже сильно опасались её, то ясно, что они взять тела Христа не могли.

Может быть, воины римской стражи похитили Спасителя? Нет, и этого нельзя сказать. Они, прежде всего, совсем не были заинтересованы в этом деле. А затем, при той железной дисциплине, какая царила в римском войске, при той страшной ответственности, какой подвергались воины в данном случае, они никогда бы не решились на столь опасное и рискованное предприятие.

Остаётся, следовательно, признать, что сами ученики Христа похитили тело своего Учителя и потом распространили слух о Его воскресении.

Но если этого не могли сделать ни книжники, ни первосвященники, ни воины, то апостолы тем более и не могли отважиться на это. Люди, объятые страхом и ужасом, трусливо скрывшиеся из Гефсимании, ни в каком случае не могли через несколько часов, среди ночи, на глазах римской страной, проникнуть вглубь пещеры, и похитить пречистое тело Христа Спасителя, да ещё находясь в состоянии душевного и телесного изнеможения.

Далее, за проповедь о воскресении Христа апостолов преследовали, мучили, сжигали на кострах, распинали на крестах. Спрашивается, какой же был для учеников расчёт прибегать к такому гнусному обману? Затем, как эта ложь могла продержаться? „Поневоле спрашиваешь себя, – говорит барон Николаи ³⁹, – неужели эти простодушные рыбаки могли быть такими превосходными актёрами, чтобы с величайшим апломбом провозгласить заведомую ложь и затем до самого конца своей жизни ни разу не выходить из своей роли? Неужели ни один из них не протестовал бы против такого обмана? Нет, ложь рано или поздно обнаружится и такой грубый обман не мог бы долго оставаться скрытым”.

Допустим на время, что апостолы действительно распространяли ложные слухи о воскресении Христа. Как же, спрашивается, им могли верить? Как этому поверили матерь Христа и Его братья? Последние при жизни Его не верили в Него. Неужели теперь ложь убедила их (Деян. 1:14)? Как ещё мог поверить этой лжи такой умный, самостоятельный мыслитель, как апостол Павел и многие другие? Совсем непонятно. Наконец, подобного рода предположение можно было бы допустить только в том случае, когда бы апостолы ожидали воскресения своего Учителя. Но в том-то и дело, что они о воскресении Христа даже и не помышляли. Проф. В. Несмелов ⁴⁰ говорит, что „когда Христос ходил с ними до своего страдания и предвозвещал им о своём предстоящем воскресении из мёртвых, ученики недоумевали и даже не понимали значения этого слова (Мк. 9:10, 31, 32)”. Неужели же они на третий день после смерти Христа прибегали к такой бессовестной, непонятной и невероятной для еврея выдумке о воскресении Спасителя с расчётом, что им поверят? Так или иначе, но в том и в другом случае придётся допустить мысль, что некоторые из учеников были сознательными лжецами и обманщиками.

А эта мысль совершенно ложная. Её никто не разделяет. К ней все относятся с большим недоверием.

Если даже допустим, что ученики и апостолы похитили останки своего Учителя, то можно с уверенностью сказать, что такой их план оказался бы вполне бесплодным.

Мир не может быть обращён в новую веру подобными обманами и фокусами, проделанными к тому же такими людьми. Чтобы убедить других, надо чтобы проповедник, прежде всего сам был бы глубоко убеждён в истинности проповедуемой им идеи. Если же в нём самом нет этого убеждения, то других увлечь за собою он никогда не сможет ⁴¹.

Итак, и эти рассуждения наших религиозных противников нисколько не колеблют нашей веры в воскресшего Христа. Как прежде, так и теперь мы твёрдо, ничуть не сомневаясь, можем сказать каждому встречному: „Христос воскресе!”, и в ответ на это приветствие услышать такое же радостное, полное веры и надежды: „Воистину воскресе!”.

Третье возражение. Оно самое распространённое и, нужно заметить, самое ложное. Рассмотрим и его, чтобы вера наша не смущалась под напором современных рационалистических идей и стояла всегда твёрдо, незыблемо.

Говорят: Иисус Христос умер и не воскрес. Но некоторые ученики Его, „благодаря своему возбуждённому состоянию”, увидели призрак Христа и вообразили, что видели самого Учителя. С тех пор пошли слухи о воскресении Христа. Иные же писатели, как например Ренан, придают больше значение „истеричной” природе Марии Магдалины, высказывая предположение, что легенда о воскресении исходит от неё.

Разберём по частям это возражение.

„Благодаря своему возбуждённому состоянию”... Но ведь апостолы совсем не были в возбуждённом состоянии. Напротив, после погребения Христа Спасителя они находились в подавленном состоянии, были убиты горем и ожидали чего угодно, только не воскресения своего любимого Учителя. Спрашивается, чем же объяснить такую перемену от глубочайшей горести к радости и уверенности, которая не покидала их до самой смерти, передавалась тысячам других лиц и подкрепляла их в страданиях и мученической смерти. Неужели одними призраком? – Быть не может.

„Апостолы и ученики Христа были слабонервны, истеричны”... Напротив, это были коренастые, здоровые, здравомыслящие рыбаки, которые не были расположены ни к нервному расстройству, ни к тому, чтобы поверить видениям других людей.

„Они видели призрак Христа”, посмотрим. В евангелии читаем: „Христос явился ученикам своим и сказал: посмотрите на руки Мои и на ноги Мои: это Я сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо духи плоти и костей не имеет, как видите у Меня. И сказав это, показали им руки и ноги. Когда же они от радости ещё не верили и дивились, Он сказали им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали ему часть печёной рыбы и сотового мёда. И взяв, ел пред ними” (Лк. 24:39–43). Разве дух может есть и пить? Разве привидение можно осязать руками? Конечно, нет.

Следующее возражение. Оно самое слабое из всех доселе разбиравшихся возражений. Тем не менее, и его подвергнем критической оценке, чтобы у нас не возникало никаких сомнений и недоумений насчёт основной христианской истины.

Говорят, что в воскресении Христа было только воскресение его души, а телесного воскресения вовсе не было.

Но ведь это абсурд. Евангелие говорит о воскресении тела, а не духа. Это, во-первых. Во-вторых, душа наша и при смерти и при убийстве тела не умирает; следовательно, о воскресении духом и речи не может быть. Душа не воскресает, потому что она не умирает.

И потому, если Христос воскрес, то плотью только.

Остаётся последнее возражение.

Гордость современных немецких богословов и крупный авторитет церковно-исторической науки А. Гарнак так объясняет факт воскресения Христа.

„Пустого гроба не было. Несколько женщин и учеников заглянули в гроб и ошибочно подумали, что он пуст. Хотя никто хорошенько не видел, чтобы тело Христа сдвинулось с места своего упокоения. Эта ошибка естественно повела к вере, что Иисус Христос воскрес, и эта вера стала вскоре проявляться в видениях, которые в свою очередь воздействовали на веру, делая её всё более сильной и несомненной и давая ей кажущееся обоснование. Отсюда о пустоте гроба постепенно забывали ученики, да она и потеряла для них своё значение; важнее всего для них, и особенно для ап. Павла, было не состояние, в котором найден был гроб, а „явления” Христа.

Т. е. сущность теории Гарнака ⁴² может быть выражена в следующих словах. Несколько женщин увидели пустой гроб. Решили, что Христос воскрес, рассказали о чуде и потом не догадались и не сочли нужным ещё раз прийти к опустевшему гробу.

Но и эта модная теория не сможет поколебать нашей веры в воскресение Христа. Слишком уж она проста, груба и ошибочна.

Евангелист Иоанн повествует, что Симон Пётр „ вошёл во гроб”, и сам он после „ вошёл во гроб”, но никого и ничего кроме плата не было там.

Как же после этого можно говорить, что „несколько женщин и учеников заглянули во гроб и ошибочно подумали, что Он пуст”?

Ведь такого рода речи и рассуждения идут против показаний главных очевидцев.

Нет, такими натяжками нас не смутят. Воскрес, воскрес Христос! Воистину воскрес!

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны признать, что ни обман, ни самообман учеников никогда не мог привести к таким дивным и долговечным последствием. Поневоле приходишь к выводу, что так называемые естественные объяснения факта воскресения Христа требуют больше веры, чем евангельское изложение этого события.

Брат христианин! Ты видишь, что истина воскресения Христа стоит твёрдо, незыблемо, посему не смущайся огромной толпой совопросников века сего, веруй твёрдо, и всем встречающим тебя в эти великие и святые дни говори твёрдо и убеждённо: „Христос воскрес”!

Доселе мы говорили, что враги нашей веры заблуждаются, что все их объяснения ложны, натянуты, не выдерживают ни малейшей критики и т. д.

Ну, а мы сами? не ошибаемся ли мы? Каково оправдание нашей веры? Какова проба всех наших доказательств воскресения Иисуса Христа? Другими словами: почему мы думаем и верим, что Христос воскрес?

А вот почему.

Прежде всего, Сам Спаситель говорил о своём воскресении. Говорил не один раз, а несколько раз. Говорил не прикровенно, не притчами, а прямо, ясно, вразумительно.

Так, во время пребывания в Галилее, Христос сказал своим ученикам: „Сын человеческий предан будет в руки человеков, и убьют Его, и в третий день воскреснет” ⁴³.

После исповедания Петра Иисус Христос „начал открывать ученикам своим, что Ему до́лжно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убитым и в третий день воскреснуть ⁴⁴.

После Преображения, „когда ученики сходили с горы, Иисус запретили им, говоря: „никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын человеческий не воскреснет из мёртвых” ⁴⁵.

Об этих словах напоминали ученикам и ангелы, когда явившись им по воскресении Христа, сказали: Его нет здесь: Он воскрес. Вспомните, как Он говорил вам, когда был ещё в Галилее, сказывая, что Сыну человеческому надлежит быть предану в руки человеков грешников, и быть распяту и в третий день воскреснуть” ⁴⁶.

Итак, Христос неоднократно говорил о Своём воскресении из мёртвых. Как же не доверять Ему? Какое мы имеем право подвергать сомнению Его пречистые слова? Разве Он когда-нибудь неправду говорил? Разве обетования Его не сбылись? Пророчества не исполнились? Разве не оправдал Он когда-нибудь своих слов?

Ничего подобного. Напротив, свершилось всё, глаголанное Им. Ни одна буква, ни одна йота не остались неоправданными на деле.

Значит, мы не вправе сомневаться и в данном случае. Мы должны верить, что Христос воскрес, ибо Он об этом говорил, а слова Его всегда исполнялись.

Далее, мы веруем в воскресение Христа потому, что после действительной смерти Его видели воскресшим. Видели несколько сот учеников, видели жёны-мироносицы, видели сомневавшиеся в Его воскресении, а после встречи с Христом – уверовавший апостол Фома, видели многие другие. Видели и свидетельствовали. Как же нами не внять их благовестию? Как не поверить им, когда всё заставляет нас верить? И предания, и писания и плоды воскресения?

Например, без факта воскресения не имели бы достаточного основания необычайный энтузиазм апостольской общины, и вообще вся первоначальная история христианства представляла бы собою ряд невозможностей. Воскресение Христово, говорит Пфеннигсдорф ⁴⁷, образует исходный пункт для новой жизни в сердцах учеников. Оно превращает их печаль в необычайную радость. Павшим духом внушает мужественную решимость и из бедных рыбарей делает мировых учителей и проповедников. Ни один факт не оставил столь глубоких следов в истории, как этот. Без него мы не имели бы никакого христианства и никакой христианской культуры. История запада приняла бы совершенно другое направление. Без живых сил христианской веры древний мир разложился бы, и без дисциплины церкви христианско-германское образование никогда не было бы возможно. Мы не можем верить, чтобы мнимое воскресение могло принести с собою столь великое и доброе. Вера в Божественное управление требует того, чтобы воскресение Христа не было чем-либо кажущимся только, но было истиною. Мировая история иначе не была бы более судом над миром.

Затем, без воскресения Христова немыслимо объяснить того перелома, какой произошёл в душе апостолов. Ведь апостолы и ученики Христа до последнего момента не знали, зачем приходил Божественный Учитель, не понимали Его учения, предостерегали Его от ожидающих Его страданий. И все слова Христа истолковывали в земном, материальном смысле. Даже пред самыми Своими страданиями, когда Господь заговорил о том, что Сын человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и оскорбят Его, и оплюют Его, и будут бить Его, и убьют Его, то ученикам, говорится в евангелии, трудно было отказаться от своей мысли о земной славе Христа, и потому они ничего не поняли из сказанного ⁴⁸. И вдруг через какие-нибудь три дня, не более, они всё поняли, всё уразумели, постигли учение Христа так глубоко, как может быть никому из наших современников не удавалось так постичь. Стоит только отвергнуть воскресение Христово, и этот перелом будет совершенно непонятен и необъясним. С признанием же этого чудесного факта всё для нас будет просто, ясно и доступно.

Наконец, психологические данные требуют и оправдывают это чудо из чудес.

Хорошо об этом говорит Вл. Соловьёв.

Смерть, по его мысли, есть распад тела в результате того, что слабый, мёртвый дух не может поддержать распадающуюся связь элементов организма.

Но если взять сильный дух, управляющий всецело телом, то распад будет невозможен. Живая сила духа, который, в сущности, и творит самое тело, будет вечно обновлять жизненные ткани.

Потому и смерть Иисуса Христа невозможна.

Он не мог не воскреснуть.

Если сила физическая неизбежно побеждается смертью, если умственная недостаточна, чтобы победить смерть, то беспредельность нравственной силы даёт жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного распадения живого человека на две отдельные части: бесплотный дух и разлагающееся вещество. Распятый Сын Человеческий не имел пределов для своей духовной силы, и никакая часть Его существа не могла остаться добычею смерти”.

„Я лично, – заключает Вл. Соловьёв, – с тех пор, как признаю, что история мира и человечества имеет смысл, не имею ни малейшего сомнения в воскресении Христа, и все возражения против этой истины своею слабостью только подтверждают мою веру” ⁴⁹.

То же самое может сказать и всякий христианин, верующий в воскресение Христа. Для него все рационалистические гипотезы и теории только проба веры. Они не столько разрушают нашу веру, сколько подтверждают её.

Но почему же так приятно, так отрадно бывает нам в светлые дни Христова Воскресения? Что собственно сообщает нам эту радость? что придаёт нашей душе столько бодрости, столько света, столько счастья? Почему таких восторженных минут мы не переживаем ни в один из других двунадесятых праздников, а только в дни Св. Пасхи?

Потому, вероятно, что ни один из христианских праздников не имеет для нашей веры и для нашей жизни такой огромной силы, такого великого значения, как Св. Пасха. Воскресение Христово есть, прежде всего, торжество веры, торжество правды, торжество жизни, торжество прогресса, торжество бессмертия. „Если Христос не воскрес, – пишет проф. Булгаков, – то тщетна вера наша, тщетна история, тщетен прогресс, тщетна культура, – всё тщетно, тлен, бессмыслица”.

Почему же Воскресение Христа есть торжество нашей, веры?

Потому, что христианство основано, главным образом, не на любви к ближнему, как обыкновенно думают. Эта любовь есть в законе Моисеевом и у всех древних учителей мудрости, от Сократа до Марка Аврелия, от Конфуция до Бодизатвы, – а на факте воскресения Христа. Если Христос воскрес из мёртвых, то он не такой смертный, как мы. Если же Он не воскрес, то Он, конечно, только человек, а не воплощение Божества. Если Он не воскрес, то мы вправе подвергнуть сильнейшему сомнению все Его чудеса, всё то, что Он говорил о Самом Себе, всё то, что обещал послать людям. Если же Он воскрес, то это есть чудо из чудес, перед которым бледнеют все другие евангельские чудеса, к принятию которых не представится тогда уже никаких затруднений. Такое значение придавал воскресению Спасителя Христа и ап. Павел. Он писал в своём послании к Коринфянам: „если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша” (1Кор. 15:14). Такое же значение придают рассматриваемому нами евангельскому факту и рационалисты. Давид Штраус, например, пишет в своём сочинении „Старая и новая вера”: „Сколько бы Иисус не учил и не осуществлял в своей жизни всё истинное и доброе, – всё Его учение рассеялось бы как листки бумаги по ветру, если бы слепая вера в воскресение Христа не сохраняла и не связывала эти листы грубым и прочным переплётом” ⁵⁰.

Если же Воскресение Христа есть основание нашей веры, то как не радоваться, как не ликовать в день Св. Пасхи, когда чувствуешь сердцем, всей душой, что вера наша истинная, что основа её непреложная, что мы не будем посрамлены в нашем уповании? Как не радоваться тому, что мы владеем истиной? Как не торжествовать в дни полного расцвета нашей веры? Почему не сиять нам от счастья, когда Христос воскрес? Нет, „сей день, его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь”.

Воскресение Христа есть торжество не только веры, но и правды вообще.

Если Христос не воскрес, то мы вынуждаемся признать нечто ужасное, не натуральное; именно, что фарисеи, книжники и иудейские первосвященники были правы, Сын же Человеческий был не прав. Почему? Потому что право на своё Божеское достоинство Христос основывал перед ними на том, что Он воскреснет в третий день. Если, посему, Христос воскрес, то Его свидетельство истинно, если же нет, то Он – обманщик. Более того, мы должны признать, что мучительное чувство богооставленности, которое на мгновение коснулось души висевшего на кресте, было не справедливо, а следующий за ним светлый, радостный взор к верху, был глупостью. На Его молитвенное воззвание: „Отче, в руце Твои предаю дух Мой” Бог должен был бы ответить: „Погибни”. Ему, посвятившему всю Свою жизнь на исполнение воли Божией, на служение Богу, в качестве воздаяния был бы ниспослан тот же жребий, как и хулившему злодею. Возвышенное упование должно было бы быть с жестокостью отвергнуто. Фарисеи победили, и Бог был при сём и скрепил эту победу. Стоит только отвергнуть воскресение, нужно будет отвергнуть и праведного, святого Бога, нельзя более верить в победу правды и добра в этом мире, если Иисус Христос также погиб, как и Иуда ⁵¹.

Один немецкий мыслитель, Гильберт ⁵², со свойственной ему живостью ума и с большим подъёмом веры и чувства так писал по данному вопросу:

Какая может быть речь о победе вообще над злом, над неправдой, когда Христос не воскрес?

Если эта всесовершенная нравственная Личность без всякого пятна и порока, чистая и бесконечно великая и сильная по своей бескорыстнейшей любви – побеждена ненавистью, подавлена грешными и недостойными людьми, потерпела самую жалкую неудачу в своих идеальных стремлениях; если этого чистейшего и боголюбивого сверхчеловека, находившегося в таком искреннем общении с Владыкою мира, как сын со своими отцом, и Ему одному служившего, – осудили неправедным судом, замучили, опозорили, распяли и умертвили на кресте, и Бог не обнаружил никакого сострадания к нему, не уничтожил преступников за пречистую кровь, то, значит, нет правды на земле, нет ничего чистого и святого в этом грешном, грязном и пошлом нашем мире.

Если победили Каиафа и Иуда, то уничтожен самый принцип правды. Тогда добро бессильно и никогда не сможет неправды одолеть. Тогда зло – законный царь жизни. Если крест есть конец жизненного пути Христа, то не имеем ли мы права обратиться к Распятому с вопросом: „где же твой Бог”?

На кресте торжествует зло над воплощённым Добром, ложь над Истиною, пошлость над Величием, низость над Чистотой, самолюбие и ненависть над Любовью и Бескорыстием. Величайшая нравственная сила сокрушена, нравственный идеал уничтожен. Кто же после всего этого может ещё искренно верить в последнюю победу добра и правды? На кресте, если за ним нет воскресения, превращён в ничто весь нравственный миропорядок, а вместе с ним и вера в любовь и правду Божию. Если Господь не спас Христа, – эту недосягаемую высокую Личность, Святейшего из святых, – то кто же ещё может ожидать от Бога спасение своей нравственной личности? Кто ещё может верить в Бога? – Никто, решительно никто.

Если Христос не воскрес, пишет один светский писатель, Мережковский, то тщетна вера наша. И не только вера, но и надежда и любовь. Если Христос не воскрес, то Он достойно распят, ибо Он обманул человечество величайшим из всех обманов, утверждая что Бог есть Отец Небесный; Бог, допустивший уничтожение такой личности, Которой весь мир не сто́ит, – не Отец, не Бог; и весь мир – насмешка дьявола над человеком, вся природа – безумие, проклятие и хаос” ⁵³.

Если Христос воскрес, значит, правда и добро оказались могущественнее зла. Тогда Его воскресение есть твёрдое ручательство, как за спасение своей нравственной личности, так и за окончательную победу правды на земле. Тогда можно верить, что есть Бог, есть правда, есть добро!

Воскресение Христово является ещё торжеством общечеловеческой идеи бессмертия, которая присуща христианскому учению в большей степени, чем какой-нибудь другой религии.

Мы знаем, что если бы кто-нибудь, хотя бы один из всех людей, живших на земле, не умер или вернулся бы из смерти в жизнь, то закон смерти был бы навеки упразднён в своей непобедимости. Упразднён не только для Того единственного, Кто победил смерть, но решительно для всех людей, подверженных смерти: для Него эта победа совершилась бы в действительности, для остальных в возможности. Но одна возможность иного порядка навеки уничтожает абсолютную реальность существующего порядка. Как утверждение небытия возможно лишь в том случае, если закон смерти непобедим, так отрицание бытия невозможно, если этот закон побеждён, хотя бы жизнью одного существа из всех, когда-либо живших в мире. Как бессмертие всех упразднилось бы смертью одного, так смерть всех упраздняется бессмертием одного”. Если бы люди знали, что один из них умер и воскрес, так же точно и неотразимо, как они знают, что все жившие умерли, то это знание преобразило бы весь человеческий мир – внешний и внутренний, созерцательный и деятельный – науку, искусство, нравственность, пол, общественность – всё до последней клеточки нашего организма, до последней отвлечённости нашего мышления”.

Мы верим, что Христос воскрес. Мы верим, что Его воскресением упразднена смерть, а бессмертие восторжествовало. И вера эта наполняет наши души в день Св. Пасхи невыразимой радостью и восторгом. Мы чувствуем в себе какую-то бодрость, какой-то неиссякаемый родник духовной силы. Посему у нас на лице столько счастья, а в душе столько блаженства.

Если Христос воскрес, если бессмертие восторжествовало, то вместе с сим человечеству открывается смысл жизни, проясняется великая мировая проблема, указывается давно искомая цель, сообщаются новые силы и „радости бытия”.

Если же Христос не воскрес, если конец всему – непобедимая смерть, тогда нет смысла в жизни, тогда всё пустота, ничему нет оправдания. Тогда вполне справедливы следующие рассуждения одного автора, написавшего в духе Бодлера статейку, под заглавием „Мысли моего труда” ⁵⁴:

– Я в гробу. Черви гложут моё тело, а крот тихо роет свой тоннель над моей могилой. Страшная, бессмысленная тишина...

Стоило ли, столько лет мыкаться по белу свету для того, чтобы, в конце концов, попасть в это ужасное место?

Стоило ли затрачивать ту массу энергии, которую пришлось затратить в жизни мне, чтобы, в конце концов, лежать неподвижной, разлагающейся фигурой под тяжестью толстого слоя холодной земли?

Стоило ли испытывать то огромное количество нравственных и физических мук, которые пришлось переиспытать мне на протяжении моей жизни, чтобы в результате попасть в беспощадные руки Смерти – этого единственного реального божества, – которая злорадно опустила меня в беспросветную тьму могилы?

Какой смысл в этих нестерпимых, чисто физических страданиях, непосредственно предшествующих моменту Смерти? Кому и какая от этого польза?

Какую непонятную нам цель преследует природа в этом диком процессе разложения?

Для чего я и многие другие смертные старались скоплять в своём мозгу на протяжении всей своей жизни этот запас сведений, это богатство знаний?

Неужто для того, чтобы безвозвратно всё погибло? А ещё говорят, что ни один вид энергии не пропадает в природе. По-видимому, это большое заблуждение. Я изучил десять языков, я прошёл высшую школу, я работал над многими вопросами человеческого знания, затративши на всё это соответственное количество нервной энергии. Теперь мой труп в гробу. Куда же делась и во что обратилась вся эта масса затраченного мною труда?

Она пропала, безвозвратно погибла. Разве это не обидно? Разве не больно человеку сознавать, что весь его умственный багаж, накопленный столькими трудами во время жизни, все его мысли, чувства, желания, всё его „я” бесследно исчезает, безвозвратно погибает, попадает в какое-то небытие, в какую-то нирвану?..

И вот теперь мой труп лежит в холодном смраде собственного разложения. Страшная тишина этой постоянной ночи иной раз нарушается работой червей, подтачивающих гроб и мой труп. Несчастный труп!

Прошло некоторое время. Громадный червяк вполз в мою левую ноздрю и, с трудом пробираясь сквозь набухшую, полуразложившуюся слизистую ткань, достиг нервного вещества головного мозга. Достиг и начал всё глубже и глубже внедряться в него, выедая постепенно и те божественные участки моего мозга, в которых хранились драгоценности накопленного мною при жизни знания. Классическое место моего организма, седалище моей души, которым я думал, которым желал, которым чувствовал – это место, эта драгоценная нервная ткань – оно, наконец, стало добычей ужасных червей.

Стоит ли рождаться на свет, стоит ли жить, стоит ли работать после всего этого?” ⁵⁵

Эти мысли особенно резко предносятся нашему сознанию при виде смерти Спасителя на кресте.

„Слушай, – говорит в своём пророческом исступлении пред самоубийством Кириллов своему „чёрту”, Петру Верховенскому, – слушай большую идею: был на земле один день, и в средине земли стояли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: „будешь со мною в раю”. Кончился день, оба померли, пошли и не нашли ни рая, ни воскресения. Не оправдалось сказанное. Слушай: этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека – одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после ему подобного, и никогда, даже до чуда. В том-то и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если так, если законы природы не пожалели и этого, даже чудо своё не пожалели, а заставили и Его жить среди лжи и умереть за ложь, то стало быть, вся планета есть ложь и стои́т на лжи и глупой насмешке. Стало быть, самые законы планеты ложь и дьяволов водевиль. Для чего же жить тогда, отвечай, если ты человек?” ⁵⁶. Или как говорит отечественный философ Вл. Соловьёв: „Если бы Христос не воскрес, если бы Каиафа оказался правым, а Ирод и Пилат мудрыми, то мир оказался бы бессмыслицей, царством зла, обмана и смерти. Дело шло не о прекращении чьей то жизни, а о том, прекратилась ли истинная жизнь, жизнь совершенного праведника” ⁵⁷.

Вот в какие тупики попадает человеческая мысль при отрицании воскресения Христова. Вот к каким печальным выводам должны прийти люди, отвергающие этот кардинальный догмат нашей веры.

Итак, если Христос не воскрес, тогда, как говорит Достоевский, антропофагия, людоедство.

Если же Христос воскрес, с Ним всё воскресает, всё исполняется света, смысла, добра и надежды.

Если Христос воскрес, тогда, значит, мы все воскреснем, ибо слово Божие говорит: „Ныне Христос возста от мёртвых, начаток умершим бысть” (1Кор. 15:20). Если же мы воскреснем, значит, есть загробная жизнь, есть воздаяние, есть праведный Судия, есть потусторонний мир, к которому мы должны приготовиться здесь, на земле, и где „Господь коемуждо воздаст по делом его”.

Тогда и земная жизнь получает свой смысл и своё значение. Тогда и смерть не страшна, ибо она есть переход к другому, новому, высшему миру. Тогда и добродетель имеет свой конец. И порок – возмездие. И преступление – наказание. Вера и надежда – оправдание.

Мы, христиане, твёрдо верим в воскресение Христа и потому в день Св. Пасхи у нас так светло, так радостно на душе.

„И всё полно торжественной хвалою.

И Солнце льёт лучи свои с небес,

И носится тогда над радостной землёю

Победный клик: „Христос, Христос Воскрес!”.

(В. П. Аксаков).

Наконец, Воскресение Христово есть торжество человеческого прогресса, человеческой культуры.

Ведь если Христос не воскрес, то нет никакого смысла в прогрессе. Прогресс обесценивается, теряет свою силу, становится пустым словом. В самом деле, к чему тогда вся эта лихорадочная, непрерывно текущая мировая работа? Какой толк в ней? Какому Богу приносится в жертву и жизнь, и здоровье, и покой, и свобода? И во имя чего все эти скорби, унижения, падения, слёзы, плач и скрежет зубов?

Говорят, во имя спасения человечества, во имя будущего, когда наступит рай земной, когда не будет на земле ни страданий, ни мучений, когда будет одно сплошное „благоденственное и мирное житие”.

Но позвольте, как справедливо заметил в „Подростке” Ф. М. Достоевский:

„Зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет, и которое в свою очередь, истлеет без всякого следа и воспоминания. Время тут ничего не значит, когда земля обратится в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, т. е. бессмысленнее чего нельзя себе представить. Вот ваше учение. Скажите, затем я непременно должен быть благороден, тем более, если всё продолжается одну минуту?

Один чрезвычайно умный человек говорил, между прочим, что ничего нет труднее, как ответить на вопрос: «Зачем непременно надо быть благородным». Видите ли-с, есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные, – т. е. убеждённые, что их подлость есть величайшее благородство, подлецы стыдящиеся, – т. е. стыдящиеся собственно подлости, но при непременном намерении всё-таки её докончить, и, наконец, просто подлецы, чистокровные подлецы. Позвольте-с; у меня был товарищ Ламберт, который говорил мне ещё шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедными ни полена не даст. Вот его чувства! Скажите, что я отвечу этому чистокровному подлецу на вопрос: почему он непременно должен быть благородным? И особенно теперь, в наше время, которое так переделали, потому что, хуже того, что теперь никогда не бывало. В нашем обществе совсем не ясно, господа. Ведь вы Бога отрицаете, подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая может заставить меня действовать так, если мне выгоднее иначе. Вы говорите: «разумное» отношение к человечеству есть тоже моя выгода; а если я нахожу все эти разумности неразумными. Да чёрт с ним и до будущего, когда я один только раз на свете живу. Позвольте мне самому знать мою выгоду; оно веселее; что мне за дело до того, что́ будет через тысячу лет с вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, – ни любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига. Нет-с, если так, то я самым преневежливым образом буду жить для себя, а там хоть бы все провалились” ⁵⁸.

И это не единичные голоса. Такого рода речи и рассуждения раздаются везде. Вот, например, у одного индусского подвижника Суоми Вивеконанда мы находим такие же точно мысли.

„Если жизнь есть только нечто маленькое, пятиминутное, – говорит он, – если вселенная есть только случайное соединение атомов, то почему я должен делать добро другим? Зачем нужно милосердие, справедливость, сочувствие? Самое лучшее, к чему надо было бы стремиться в этом Мире – было бы «убирать сено каждому для себя, пока солнце светит». Если нет надежды на будущее, зачем я стану любить моего брата, а не перережу ему горло? Если нет ничего дальше, а есть только неумолимые, бездушные законы, я должен бы стараться только сделать себя счастливым здесь. Вы встретите людей, которые говорят в настоящее время, что для них основанием всей нравственности служат соображение о пользе. Что это за основание? Доставить наибольшее количество счастья наибольшему числу? Но зачем я стану это делать? Почему бы мне не причинить самое большее несчастье наибольшему числу, если это служит моим целям? Если пользой считается наибольшее количество счастья, то моя польза заключается в том, чтобы быть эгоистом. Я могу достигнуть наибольшего счастья, обманывая и губя других” ⁵⁹.

И действительно, если наша жизнь прекращается смертью навсегда, тогда один исход остаётся для всех. Именно: жить для себя, в своё полное удовольствие, жить на счёт других, на счёт их радостей, здоровья, счастья, покоя и свободы.

Так именно теперь неверующие и живут.

„По крови и трупам, друг друга давя,

Куда-то стремится людская семья”...

Ну, хорошо. На время согласимся с тем, что все свои труды, заботы, страдания мы должны принести в жертву будущему человечеству. Но ведь будущие люди не смогут принять от нас этого драгоценного подарка. Будущие люди с более чуткой совестью, с более развитым чувством общечеловеческой солидарности и любви будут терзаться от сознания, что их благополучие куплено такою дорогою ценою, и тогда они в тысячу раз жальче нас и несчастнее, и уж совершенно не годятся для роли увенчивающих мировую историю счастливцев будущего. Потому что всякий должен был бы тогда сказать, как Ив. Карамазов: „Зачем эта гармония, когда в ней не примут участие те, кто её создал, когда им никогда не дадут белых одежд и веток пальмовых. Говорят, что все должны страдать, чтобы купить вечную гармонию. Но зачем тут дети и их страдания? Отказываюсь от всякой гармонии, если она стоит так дорого. Не стоит она слезинки, хотя бы одной только той девочки с Гай-Маркета. Не стоит, потому что слезинки остались неискупленными, невознаграждёнными. Не хочу гармонии, из любви к человечеству не хочу. Слишком дорого оценили гармонию, не по карману. Я не могу столько платить за гармонию. И потому я свой билет на вход спешу возвратить Ему обратно. Не Бога я не принимаю, Алёша, я только билет почтительнейше Ему возвращаю”.

Возможен, правда, другой ответ и другой исход из этих противоречий. Возможно, что будущее поколение обо всём позабудет, всё припишет себе самому. Но тогда мы имеем просто свинство, отталкивающее безобразие, при одной мысли о котором тошнит и мутит, при мысли, что ради мещанского довольства и благополучия этих господ была заплачена такая цена, пролита была мученическая кровь.

Нет, идея прогресса, пишет профессор политической экономии С. Булгаков, не даёт и не может дать исхода из трагических противоречий жизни, человек не может спастись от них в прогрессе ⁶⁰.

Только в признании истины, что за крестом следует воскресение, что Христос воскрес, – решение всех „вечно тревожных и страшных” вопросов. Христос победил смерть, победил страдание. Если так, то наше служение ближним не работа Сизифа или Данаид, наполняющих бездонную бочку без всякой надежды сделать человека действительно счастливым, а соучастие в работе Христовой, которая должна окончиться в царстве любви и славы Божией. С этой точки зрения страдать с ближними и для ближних, сострадая, отдавая им жизнь, – значит залагать камни действительного и вечного счастья на земле ⁶¹.

Только та уверенность, что страдания на земле готовят нас и ближних наших к блаженной жизни с Богом, что будущее не только заставит страдальцев забыть прошедшее, но и заставит благословлять это прошедшее, как путь к радости и счастью, только эта уверенность окончательно примирит нашу мысль с видом страданий на земле.

Итак, в воскресении Христа решался вопрос о смысле мира, жизни, истории, о правде мира. В нём всё бы умерло, и с Ним всё воскресает, исполняется света и смысла, становится светоносным, даже теория прогресса, которою теперь человечество отгораживается от религии, получает высшей смысл и значение.

Вот почему так легко, так отрадно и светло бывает на душе в день Св. Пасхи. Вот почему пасхальный звон всегда звучит так торжественно и дивно. Вот почему в этот великий и светлый день больше, чем когда бы то ни было, хочется жить, верить, всех любить и молиться.

Христос воскрес!

Но мы видим уже, как против нас выдвигается главный логический идол нашего времени – „научность”, перед которым пасуют, склоняют свои колени многие, даже смелые умы. Мы слышим хриплый, скрипучий, мёртвый голос её оракулов, говорящий: как можно говорить о воскресении, о чудесах, вообще о таких вещах, которые давно упразднены наукой и отнесены к числу отживших суеверий.

В ответ на это последнее возражение мы приведём слова г. Мейера, встреченные нами в Журнале Министерства Народного просвещения за 1909 год, слова, как нельзя лучше и удачнее опровергающие несправедливость поставленного тезиса.

„В религиозных верованиях играет огромную роль идея чуда, которую нельзя истолковать, как попытку объяснить какое-либо явление природы. Чудо всегда понималось, как нечто необычное, возможное лишь для каких-то сверхчеловеческих сил. Поэтому, когда дело идёт о веровании в чудо, научная критика теряет свою силу. Говорят, будто наука доказала невозможность чудес. Но ведь всякий раз, когда наука доказывает невозможность того или иного чуда, т. е. указывает на нарушение в данном чуде так называемых законов природы, она только подтверждает, что данное чудо – действительно чудо. Но возможно ли вообще то, что невозможно с точки зрения законов природы – это уже особый вопрос.

Научное описание явлений природы не мирится, конечно, с чудом. Наука перестала бы быть наукой, если бы она отказалась от идеи закономерности. Это её регулятивный принцип. Но научное описание не охватывает всей реальности. Если бы это было так, чудо, конечно, было бы немыслимым. На самом же деле наука не может себе ставить таких задач, и то, что не вмещается в рамки научного описания, строго говоря, не должно рассматриваться как абсолютно невозможное. Наука, таким образом, устраняет чудо не из реальности, а из своего описания реальности” ⁶².

Если, таким образом, наука не может вообще отрицать чуда, то истины воскресения она тем более не может отрицать, потому что это чудо из чудес.

Трезвонят... Христос воскрес. Христос воскрес.

Вы верите? Нет?

А я верю! Я верю! Это так широко, так смело, так полно глубокого таинственного смысла... Говорят: будет время, и наша земля обледенеет и, как могила, будет носиться в пространстве... Но отчего так хочется жить? Отчего так хочется мечтать и верить, что это вздор, призрак и только? ⁶³

– Смерть не берёт всего. Всё разумное, светлое, бессмертное остаётся... Оно всё больше и больше осаждается на земле, как иней, и будет время, – вся земля проснётся в одно утро разумною, светлою, бессмертною... Христос воскрес – это запев к той жизни.

– Такой звонкий, красивый, вдохновенный запев. Он поднялся над землёю рано, ещё вся земля спала и не мечтала об иной жизни.

Он прозвенел неожиданно, смело, чарующе и поманил туда, вдаль, в иные, края... Пусть люди не верят, он звенит. Он будит тоску по иной жизни, он зовёт... И если когда-нибудь люди совсем перестанут верить в него, и он не поднимется больше к небу в пасхальную ночь, это будет означать, что земля уже обледенела и бессмысленно носится в пространстве...

– Пусть звонят колокола! Пусть шумят! Это – протест человечества против своего одиночества, смерти, бессмысленности... Это вера, милая, детская, трогательная вера, в свою весну, в свои солнце, цветы, ласки, когда человечество узнает всё, найдёт счастье и отдохнёт...

Христос воскрес!