ΧΧVI. Чего нужно избегать.

При беседе с сектантами весьма часто приходится ссылаться на Св. Писание, приводить оттуда цитаты, пользоваться его примерами, его доказательствами, его вразумительными наставлениями. Конечно, если разумно, честно, добросовестно пользоваться новозаветными и ветхозаветными данными, то, кроме хорошего, ничего дурного не получается. Напротив, если, при пользовании Библией, мы допускаем натяжки, ссылаемся на библейские данные, где это нужно и где не нужно, где можно и где совершенно нельзя, то в результате такого обращения со словом Божьим оказывается громаднейший вред.

Поясним свою мысль примерами:

На заре нашей миссии ²⁹² имел громкую и широкую известность, как миссионер, иеромонах Арсений, впоследствии архимандрит и синодальный миссионер, а ныне совершенно сошедший с миссионерского поприща.

Но в ту пору слава о нём, как о миссионере, гремела. Его вызывали иерархи в свои епархии, и всюду его выступления сопровождались большим успехом, может быть, потому, что тогда сектанты были гораздо невежественнее нынешних. Искусство иеромонаха Арсения заключалось, главным образом, в широком пользовании текстами по созвучью.

Например: нужно доказать сектантам на основании, конечно, Св. Писания истинность христианского учения об иконопочитании. Иеромонах Арсений ссылается на шестой стих 2 главы послания ап. Павла к Филиппийцам: „Он, будучи образом Божьим, не почитал хищением быть равным Богу”, делая сильное ударение и несколько раз повторяя слова:

„Он, будучи образом Божиим”... о. Арсений делал вывод: „вот видите, Сам Христос образ принял, а вы, сектанты, не хотите признавать образов”.

В беседе о кресте о. Арсений непременно приводил 1 стих 3 главы послания к Галатам: „о несмысленные Галаты, кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых пред глазами начертан был Иисус Христос как бы у вас распятый”, и затем так пояснял эти слова: „Вы видите, даже у Галатов, только что обратившихся в христианство, было распятие, был крест, а у вас, сектантов, его нет. Вы, стало быть, хуже бессмысленных Галатов”.

Ещё пример. Желая доказать сектантам, что крестное знамение не только не предосудительно с точки зрения Св. Писания, но, напротив, находит в нём полное подтверждение, иеромонах Арсений всегда ссылался в данном случае на 16 стих 3 главы ев. Матфея: „и крестившись, Иисус тотчас вышел из воды”. „Вот видите, заключал свою речь о. Арсений, даже Сам Христос крестился, полагал на Себе крестное знамение, а вы его не имеете, вы, значит, не следуете Ему, не подражаете Христу”...

Сектанты озадачены. Православные торжествуют.

Конечно, таким неожиданным выводом можно смутить и поставить в тупик кого угодно. Но такой полемический приём крайне вреден и опасен для нас, для нашего дела, для нашего успеха. И вот почему. Раз истинность православной веры мы будем основывать на таких шатких и сомнительных аргументах, раз народ наш воспитается на таких низкопробных доводах и всецело проникнется ими, тогда, при первом дуновении критической мысли, при первом напоре со стороны сектантов, всё наше дело рухнет и не останется от него камня на камне. Такие доводы, о которых мы сейчас говорили, сектанты без всякого труда для себя разобьют, расшатают и покажут их полную неосновательность, бездоказательность. Когда же народ увидит, на каких по существу дела курьёзных и в то же время слабых данных покоится наше вероучение, он сразу, нисколько не задумываясь и ни мало не колеблясь, перейдёт на сторону сектантов, где найдёт более веские и разумные основания и доказательства. Тогда уже будет трудно поправить свою ошибку и возвратить в лоно православия усомнившихся в правоте нашей веры.

Вот почему нужно особенно остерегаться избегать и такого хотя и лёгкого, но зато вредного и опасного полемического приёма.

Если же нельзя пользоваться, так сказать, „созвучными” текстами, то равным образом и по тем же самым причинам нельзя пользоваться текстами крайне неопределённого содержания, каковы в настоящее время в большом у нас почёте. Так, например, в „Миссионерском щите веры” о. дьякона Смолина приводится в доказательство того, что крещение было совершаемо над младенцами и во времена апостольские, крещение Лидии и „домашних её”, темничного стража и „домашних его” (Деян. 16:15, 33). Следовательно, говорят миссионеры, в числе „домашних” крестили и детей.

Но ведь подобное заключение ни больше, ни меньше, как одно предположение, которое имеет такую же силу, как и предположение, что в числе „домашних” – детей не было.

„Нет сомнения, пишет священник М. Королёв, что подтверждать пререкаемую истину подобными текстами – значит, загромождать полемику излишним балластом. Отбросьте этот балласт, и вы почувствуете себя легче” ²⁹³.

Мы же скажем большее. Подтверждать спорные положения сомнительными текстами, – значит, губить своё дело, заранее подготовлять благоприятную почву для торжества сектантства. Почему так – об этом мы говорили выше.

Пастыри Церкви весьма часто обходят многие дома своих прихожан. Обыкновенно тех, кто обидел, оскорбил их, кто небрежно относится к Храму Божию и к исполнению своих религиозных обязанностей и кто вообще враждебно настроен по отношению к ним.

Это и вполне понятно. Трудно и даже почти невозможно искренно, от всей души помолиться с тем, кто неохотно впускает к себе в дом для молитвы, с кем немного натянуты отношения, кто вообще нерадит о своём спасении.

Тем не менее, как это ни трудно, ни неприятно, а нужно оставить эту чреватую неприятными последствиями привычку. Надо ходить с молитвою и со св. крестом ко всем. Не надо разбирать, кто достоин, а кто не достоин. Кто заслуживает, а кто не заслуживает. Кто обидел, а кто удовлетворил. Нужно одинаково ко всем относиться. Ко всем ходить, со всеми молиться.

Иначе это приведёт к отрицательным результатам, т. е. к отпадению от православия.

В „Материалах” Епископа Алексия мы, например, наталкиваемся на такой случай.

„В м. Ряснополе, в доме тамошнего крестьянина, Семена Троянова, собрались для моления штундисты... На вопрос свидетеля: „что заставило их отречься от православной церкви”? штундисты отвечали: „Попы”. – Как так? – Да так, что они не заходили никогда к нам с молитвою, ну, а нам стало досадно, – вот мы и стали ходить сюда. Прежде мы ходили только посмотреть, а потом подумали, что „може воно и справди вира праведна, тай перехристились” ²⁹⁴.

Этот пример, как нельзя лучше свидетельствует о том, что наши православные нередко переходят в сектантство вследствие того, что мы обходим их, обижаем, игнорируем.

Да и психологически оно вполне понятно. Каждый крестьянин, например, привык, чтобы к нему ежегодно священник приходил на Рождество со св. Крестом, на Крещение – со св. водою, на Пасху – с пением „Христос Воскресе”. Эта привычка так глубоко укоренилась в душе каждого поселянина, что он никак не может расстаться с нею. Помимо сего, этого требует его вера и вековые народные обычаи. И потому, когда настанут св. дни, он с нетерпением ожидает к себе батюшку для совместной с ним молитвы, готовится к этому, прибирает хатку свою, припасает что-нибудь для своего духовного отца. Когда подходит время, он даже за ворота выходит посмотреть – далеко ли, скоро ли к нему. Порой и калитку и двери своей хаты отворит настежь. И вдруг – разочарование, обида... Священник мимо прошёл. Все это видят. Все пальцем показывают на него. Другие смеются над ним. Конечно, зло кипит в его душе. Он негодует, сердится, хочет хоть чем-либо отомстить, так сказать, насолить своему обидчику. И вот нарочно переходит в сектантство. Не потому, что он чувствует симпатию к нему, а просто потому, что захотелось устроить какую-нибудь неприятность приходскому священнику. „Не хотел ходить ко мне, так на тебе. Кланяться не стану”. Начинается, конечно, с посещения сектантских собраний, с предварительных бесед с „религиозными отщепенцами”, а кончается – отпадением от православия.

Говорят, что это не всегда бывает так, что не все „обойдённые” демонстративно уходят к сектантам, что зачастую многие остаются в православии и для них практикуемая дисциплинарная мера кроме пользы не принесёт ничего.

Нет, тут что-то не так. Не может быть, чтобы отказ от удовлетворения религиозных потребностей даже пользу приносил. Кто утверждает это, тот или близорук, или говорит об исключениях.

Правда, бывает иногда, что игнорирование прихожан не сопровождается теми печальными последствиями, о которых мы говорили выше. Но это ещё ничего не доказывает. Это говорит только о том, что разрыв с православною Церковью совершается не сразу, а медленно, постепенно.

В „Материалах” Бонч-Бруевича, так сказать, присяжного защитника сектантов, мы находим такой пример.

„Помню, – рассказывает один сектант в своей автобиографии „Старая вера”, – как мой отец, напившийся по случаю праздника, расхрабрился и не стал по приказанию попа на колени. „Не стану, батюшка”, – как зарубил на одном, так и шабаш. Поп не дал ему поцеловать крест и пригрозил тем, что он больше не будет ходить к нам ни с „Царицей Небесной”, ни с крестом, ни со святою водою. Отец не погнался и спьяну сказал: „не ходи, мне убытку не будет, я лишнюю бутылку выпью на эти деньги”. Так и не смирился. И действительно, целый год потом выдерживал поп „свой норов”, как говорил отец, и обходил наш двор и с крестом и с образами. О! Это было страшное время. Мы, дети, настолько себя считали в это время грешными, что стыдились вместе с другими гулять по улице. Нас дразнили, что мы „нехристи”, „сталоверы” и всякие там другие „еретики”, грозили нам Божеским гневом и всякой другой напастью, и мы ходили унылые, потерянные и боялись играть и петь песни... Время шло. Прошёл год... Мы стали привыкать жить без благодати Господней и без „Царицы Небесной” ²⁹⁵.

Этот пример как нельзя лучше свидетельствует против тех, кто стоит за дисциплинарные меры в церковно-религиозной области. Мы видели, что, прежде всего, само общество не даёт покоя „обойдённым”, постоянно раздражая их и вооружая против себя. А затем и понёсшие наказание мало-помалу привыкают обходиться без тех или иных обрядов и установлений. Таким образом, в том и другом случае постепенно подготовляется переход в сектантство. С одной стороны – само общество отстраняет их от себя, а с другой – наказанные привыкают и совсем без молитвы обходиться в великие праздники и дни. Этим весьма искусно пользуются сектанты и легко переманивают к себе отверженных духовенством и мирянами, обещая у себя мир и любовь всех „верных о Христе”.

Мораль для нас ясна. Никогда не следует обходить ни одного дома. Нужно к каждому зайти и со всяким помолиться. Совместная молитва может смягчить обиду, укротить вражду и окончательно примирить пастыря с пасомым.

Собеседования почти никогда не заканчиваются у нас наставлением. И в виду этого они многое теряют. Порой же приводят к целям совершенно противоположным тем, к каким обыкновенно стремятся. И вот почему.

Полемика, какова бы она ни была, в каком духе и тоне не велась, всё-таки есть спор, состязание, своего рода драка. А драка всегда производит тяжёлое впечатление, оставляет какой-то неприятный осадок в душе, будит злые, нехорошие чувства.

Нам не совсем желательно и даже невыгодно отпускать домой прихожан с такими чувствами и в таком настроении. Потому что в таком случае противо-сектантская полемика будет не воспитывать их, а нравственно развращать. Она будет поселять вражду к инаковерующим. Будет ожесточать сердца вверенных нам пасомых. Будет полагать пропасть между нами и ими. И, таким образом, будет способствовать не успехам нашей миссии, а её неудачам, пробелам и недостаткам.

Посему, чтобы избежать всего этого, необходимо каждое собеседование, каждый взаимный обмен мыслей заключать назидательным наставлением, которое гасило бы раздутые страсти, успокаивало сектантов, настраивало на мирный лад православных и всех влекло к мирному, взаимному обсуждению спорных вопросов.

Такого рода наставления действительно содействовали бы успеху православной миссии и имели бы глубоко воспитательное значение.

Бывший одесский уездный миссионер Сокольский ни одной беседы не оставлял без назидания. И потому его беседы охотно посещались сектантами и не оставляли в душе слушателей ничего враждебного, неприязненного.

Наставления после бесед тем более необходимы, что сектантские выступления нередко ожесточают наших прихожан и вызывают с их стороны кулачную расправу.

Здесь невольно припоминается грустный инцидент, бывший когда-то на публичной беседе миссионера Боголюбова в городе Богодухове. Возражали от лица сектантов самые малограмотные хохлы. Об иконах они говорили резко, но со штундовой точки зрения корректно. Между тем сектантские речи прямо ужаснули благочестивые души слушателей, которых в храме было чрезвычайное множество...

И беседа наша, пишет Боголюбов, не кончилась, – объявлен был лишь перерыв её. Однако народная масса не захотела слушать дальнейших сектантских глумлений над иконами – и прямо на руках вынесла „проклятых штундив из храма” и кулачно расправилась c ними ²⁹⁶.

И эти кулачные расправы будут до тех пор, пока мы не смягчим впечатление от наших боевых, воодушевлённых бесед, пока путём назиданий не успокоим взволнованных сектантским противлением наших поселян, пока во взбаламученные их души не вольём несколько освежающих и успокаивающих струй евангельского мира и любви.

Посему, ещё раз повторяем и заключаем – без наставления, без назидания нельзя оставлять ни одной беседы. Иначе много неприятностей причиним мы своему делу, а сектантов – так тех совсем отвадим от посещения миссионерских собеседований.

Многие пастыри уклоняются от исполнения миссионерских обязанностей, забывают, что дело миссии – дело, прежде всего, пастырей, и всю работу по обращению заблудших взваливают обыкновенно на епархиальных и уездных миссионеров, думая, что так будет лучше, удобнее, а для дела выгоднее.

Лучшим выразителем такого индифферентного отношения пастырей церкви к православной миссии является журнальное постановление Вологодского епархиального съезда духовенства, заключающееся такими словами:

„Священники, при своих многосложных обязанностях, не имея времени и возможности отдавать себя миссионерской деятельности, как, например, епархиальный и окружной миссионеры, должны иметь при себе достаточно подготовленных и деятельных помощников” ²⁹⁷.

Так думает большинство. И этому большинству Преосвященный Никон, бывший епископ Вологодский дал такую прекрасную отповедь, против которой ни слова не возразишь и которую нужно всегда памятовать нам, чтобы быть ближе к истине и лучше исполнять пастырские обязанности.

„Вдуматься только, – писал маститый архипастырь, – священники не имеют времени и возможности отдавать себя миссионерской деятельности”... Да разве идёт речь об обращении язычников, к их стаду не принадлежащих? ведь по духу христова учения пастыри должны и сих овец вводить во двор Христов, но речь идёт об овцах их же стада, о бывших их же прихожанах, о борьбе с расколом и сектами в пределах их же приходов. Волки врываются в их стадо, а пастыри говорят – „не имеем времени и возможности отдавать себя миссионерской деятельности”, то есть: не имеем времени вступать в борьбу с этими волками и отбивать у них похищенных и похищаемых ими словесных овец нашего стада. Простите мне, отцы и братья: в моей совести при чтении сих строк прозвучали слова Господа нашего Иисуса Христа: „а наёмник бежит, яко наёмник есть и нерадит об овцах”... Правда, вы ещё не бежите с приходов, но вы уклоняетесь от прямой обязанности вашей – не только оберегать овец от волков, не только с ревностью апостольских преемников обличать этих волков, но и душу свою полагать за овцы”. Слава Богу, мы живём не в языческой стране: нам не грозит ещё опасность для жизни, много-много если иной отступник от веры станет разносить нас или причинит какой-либо вред нашему имуществу. Но мне думается, что и сего вы не боитесь: вы боитесь труда самостоятельно изучить сектантство по рекомендованным вам пособиям; вы боитесь непривычки вступать в открытое состязание с этими „волками” – сектантами; вы сознаёте свою неподготовленность к таким состязаниям; вам хотелось бы – что грех таить, – как-нибудь сложить тяготу борьбы с сектами на других – на миссионеров, на их помощников, впрочем, таких же священников, как вы – приходских, которые также (кроме двух епархиальных) обременены „многосложными обязанностями” и также, если бы не их добрая воля, могли бы, если бы, подобно вам, пожелали сложить с себя нелёгкое бремя миссионерства... Нет, не так, отцы и братия! Священник и есть первый миссионер в своём приходе: хочет ли он или не хочет, но он должен – слышите! обязан долгом, самым служением своим зорко следить за проявлением в среде паствы всякой пропаганды раскола, сектантства, политического распутства, безбожия и всякой духовной смуты. Пастырь церкви должен помнить, что грехи мысли судятся строже, чем грехи воли; вот почему церковь еретиков от себя отлучает, отсекает, как неисцельно больных, как заражённых духовно смертоносною язвою, а простых грешников терпит, ожидая их покаяния. Вот почему надо наипаче беречь чад Божьих от заражения ересями, особенно в наше греховное время, когда дана свобода всяким ересям открыто исповедовать своё упование, когда они эту свободу поняли, как свободу пропаганды своего лжеучения, а мирская власть ещё не установила точно тех рамок, в каких должна действовать их свобода. Зло ересей, сектантства, раскола вреднее, душегубнее пьянства, распутства и других пороков воли, порабощённой греху.

Согласен, что нужно священнику иметь достаточно подготовленных и деятельных помощников в деле миссии. Один в поле не воин. И журнал съезда намечает таких помощников в лице диаконов и даже псаломщиков и некоторых грамотных, наиболее религиозно-настроенных прихожан. Казалось бы, вот и прекрасно: так возьмитесь же за дело, приготовляйте сами себе таких помощников, работайте с ними сами: ведь и самим вам же приведётся и руководить своими помощниками. Дружными усилиями сей Божией дружины – Бог даёт, и будут рассеяны козни врагов Церкви Божией в пределах ваших приходов. Но вы говорите: „сию подготовку, как специально миссионерскую, так и общеобразовательную, эти помощники должны получить на особых миссионерских курсах”. Опять как будто всё дело хотите вы сложить на плечи миссионеров, как будто сами то вы так уже ничего и не можете сделать. Но, во-первых, ведь для этого пришлось бы, по меньшей мере, в каждом уезде устраивать такие курсы, а у нас ведь только два миссионера на всю епархию; во-вторых, на эти курсы нужны особые средства, а у нас их нет, и съезд не озаботился изыскать их; в-третьих, вы знаете лучше меня состав наших псаломщиков, и много ли среди них найдётся способных на это великое дело? Пока таким образом мы собираемся организовать миссию по приходам, враг своё дело будет делать.

Опыт говорит, что всякое благое начинание до́лжно начинать тотчас же, как только пришла благая мысль. Не отлагай дела до завтра, если можешь хоть малую часть его сделать сегодня. Бог послал тебе добрую мысль: Он поможет тебе и исполнит её. Только усердие приложи, только своё произволение ему покажи. Доброе начало половина дела. Да оно так и должно быть: ведь не мы делаем добро, а Бог в нас и чрез нас. Раз мы отдали ему свою волю, своё сердце, раз Он начал в нас и чрез нас действовать, – Он же и совершит начатое. Лишь бы мы не ослабевали в усердии. Держите постоянно в мысли, в сердце, что мы только работники Христовы, и не только работники – сотрудники Его; может ли быть, чтобы Он оставил нас без Своей благодатной помощи. И мы видим на опыт добрых пастырей, как у них всё добре сеется: и средства находятся, и сотрудники являются, и они имеют утешение и какое сладостное утешение! видеть плоды трудов своих ради Господа и славы Церкви Его святой.

Страшное время живём мы, отцы и братья. Тучи гнева Божия висят над нами. Прошло то время, когда ещё можно было, ещё терпимо было быть пастырем требоисправителем; ныне долг властно требует от нас быть и миссионером, и подвижником в личной жизни, и неумолчным проповедником истины Божьей во спасение человеческих душ. Кто может – грех ему молчать. Кто не умеет – учись благовествовать. Горе нам, неблаговествующим!

Я не отрицаю пользы миссионерских курсов; я желаю только, чтобы пастыри прониклись убеждением, что одни курсы без ревностного участия самих пастырей в деле борьбы с сектантством и расколом будут почти бесполезны, а ревностная деятельность самого пастыря и без курсов может сделать многое при помощи благодати христовой, облекающей пастыря силою и духом апостольской ревности, которую, яко дар Божий, заповедано нам непрестанно возгревать. Душою приходской миссии должен быть непременно пастырь, яко преемник апостольского служения и носитель Божией всепобеждающей благодати ²⁹⁸.

Нам, пастырям церкви, нужно возможно ближе принять к сердцу это архипастырское наставление, глубже проникнуться сознанием, что дело миссии есть, прежде всего, дело наше, и никогда не уклоняться от несения миссионерских обязанностей.

В противном случае мы будем губить дело, способствовать успехам сектантской пропаганды, терять своих пасомых, и нарушать евангельские и апостольские заветы.

От всего этого да избавит нас Господь Бог!

Ничто так не портит отношений, и ничто так не отталкивает прихожан от пастыря, как вымогательство за требоисправление. Со всем он помирится, всё простит, всё позабудет, а этого – никогда. Потому что это шкурный вопрос, его больное место.

И это бы ещё ничего, если б вымогательство отталкивало прихожан только от пастыря. Но в том то и дело, что он сплошь да рядом отталкивает их от самой Церкви. Вот в чём беда. Вот где зло. И притом великое, непоправимое зло. Многие уходили из православия только потому, что у сектантов удовлетворение религиозных обязанностей не сопряжено было ни с какими материальными затратами, что для бедного, вечно нуждающегося крестьянина было прямо-таки находкой.

Священник о. Авраамий Чайкин в своей записке о состоянии сектантства в с. Голо-Грушевке Екатеринославского уезда на это обращает главное внимание и этому придаёт серьёзное значение в деле сектантской пропаганды.

Он пишет: ²⁹⁹

„Самая главная выгода от перехода в сектантство заключается для крестьянина в том, что за требоисправление причту не платить, налогов по содержанию приходского храма и причтовых построек не вносить. Словом, для желающих быть „верующими”, в столь важном деле, как спасение души, никаких затруднений и материальных жертв не представлялось, а представлялось возможным спасение дёшево и легко. Конечно, крестьянину как лентяю от природы, стеснённому материально, а часто и скупому, проповедь о возможности предлагаемым образом спасения пришлось как раз по сердцу. Вот он в простоте и пустился за новым проповедником – „старшим братом”, а последний на первых порах, конечно, не стал выяснять слушателям, что и сам рассчитывает содержаться на средства братии и, ссылаясь на Деян. 4:34–37, убеждал братий помогать друг другу, кто чем может.

Это же самое пишет в записке о состоянии сектантства в Волосском приходе Екатеринославского уезда и священник О. Ф. Балабанов.

Вот его слова: „Побуждением для перехода в штундизм служили отчасти и материальные расчёты, так как неофитам прежде всего ставили на вид, что больших расходов на храм и расходов на духовенство они не будут нести” ³⁰⁰.

Итак, вне всякого сомнения, что вознаграждение за требоисправление служило одною из многих причин, по которым наши пасомые оставляли православие и переходили в сектантство.

Если так, если уже само по себе „питание от алтаря” служило соблазном для одних и тяготою для других, то, думаем мы, никто не станет спорить против того, что вымогательство за требоисправление уже не влекло, а прямо-таки толкало наших поселян к нашим религиозным врагам.

В истории сектантского движения зарегистрирована масса таких случаев, когда отпадали от православия потому только, что „обидел” батюшка. И, надо заметить, отпадали не бедняки, которые, казалось, должны быть более заинтересованы в данном случае, чем люди состоятельные, а и богатые, для которых ничего не составляло дать лишний рубль. Эти последние отпадали не в силу каких-нибудь экономических расчётов и соображений, как это можно думать о бедных и неимущих, а потому, что „нельзя о Божием благословении торговлю заводить”. Им было противно вымогательство. Оно оскорбляло их религиозное чувство. Отталкивало от служителей алтаря. Обесценивало в их глазах всё „неподкупное”.

Вот живой пример.

„Дитё у нас померло, – рассказывает Сютаев, вождь тверских сектантов. – Говорят, надо хоронить, отпевать надо – без энтого, говорят, на том свете в царство небесное не примут. Ладно, хорошо. Пошёл я к попу. Похорони, – говорю, – батюшка”... (Какое слово-то: батюшка).– „Ладно, – говорит, – давай полтинник”. Нельзя ли, мол, поменьше? Не соглашается. А денег у меня в ту пору всего-навсего тридцать копеек ³⁰¹ серебром было... Не согласился. Ушёл я домой и думаю про себя: как так? За пятьдесят можно, а за тридцать нельзя? За пятьдесят примут, а за тридцать не примут... Не может быть этого. И увидел я тогда, што грешен я кругом.

– В чём же ты грешен? – спрашивали его.

– Да нешто можно о Божием благословении торговлю заводить?.. Нельзя покупать, думаю, Божьего благословения. Коли сам не заслужишь, ни за какие деньги его не купишь. Ни за какие тысячи не купишь... А коли заслужишь, то и без всяких денег получишь, што следовает... Раздумал я всё это, взял дитё и сам похоронил ³⁰².

И так далее.

Ещё в 1864 году в комиссии по раскольничьим делам, под председательством Валуева, тайный советник Лазаревский, видя причину возникновения и распространения штундизма главным образом в равнодушии и корыстолюбии духовенства, приводил ряд вопиющих примеров об отказах в крещении, отпевании или повенчании вследствие нежелания местного священника уступить хоть грош из объявленной цены. От этого, по его заявлению, сердце у обеих сторон распаляется, а тут находится грамотный человек, знающий, что и как полагается в данном случае прочесть – и первый шаг к отделению сделан” ³⁰³.

Мы не говорим, что совсем не надо брать за требоисправление. Вовсе нет. Мы далеки от этой мысли. Мы хотим только одного, чтобы этот вековой обычай, покоящийся всецело на религиозной почве (служащий алтарю от алтаря да питается), не вызывал против себя никаких нареканий среди местных прихожан, не обострял взаимных отношений между пастырем и пасомыми, не служил причиной перехода в секты и раскол.

Это можно сделать. Даже до́лжно сделать. И чем скорее, тем лучше.

Но как?

На этот вопрос один деревенский священник так ответил мне.

„Поступил я на бедный приход. Моему предшественнику, – говорил местный псаломщик, – давал он не более 400 рублей в год. И я знал это и больше не домогался. И сам в конце года получил что-то около этого. Но я не унывал. Я пламенел духом. Жаждал работы. Стремился к тому, чтобы хоть что-нибудь сделать для своих прихожан. Они давали мне в год около четырёхсот рублей. Я хотел отплатить им хоть чем-нибудь, хоть отчасти. Лишь бы недаром есть у них хлеб. И я построил им школу. Завёл вечерние собеседования. Организовал общество трезвости. Соорудил ясли. Открыл библиотеку. Построил новый храм. Учредил общество потребителей. Словом, всё, что можно было сделать в деревне и что доступно моим силам, я сделал. И народ понял, оценил меня. Он не хотел расставаться со мною. Боялся потерять меня. Проникся уважением, любовью ко мне. И так щедро дарил меня за каждую требу, что я диву дался. Раньше, когда с молитвою ходил по селу, мне редко где деньги давали. Теперь же повсюду дают. По двадцать копеек, по полтиннику. Раньше за брак с трудом давали по три рубля, теперь же без всякого торга дают мне по семи, по десяти рублей. Бывали весьма часто такие случаи. Старушонка, у которой, по моему предложению, и гроша медного за душой не водилось, вдруг подаёт мне рубль. Я так и оторопел. „Голубушка, – говорю я ей, – зачем так много? Ведь ты сама бедствуешь! Оставь лучше себе”. – Э, нет, батюшка, отвечает. Теперь наши дела поправились. Муж перестал пить, хозяйство наладилось, завелась копейка. И как мне тебе не дать? Ведь эту дурь у него из головы ты вышиб, ты трезвость завёл на селе. И чтобы я пожалела для тебя рубля? Да знаешь ты, что ты всё равно, что сотню рублей подарил нам, отрезвивши моего чоловика!

И так щедро и охотно давали мне везде. Везде я был желанным гостем. Каждый хотел больше прежнего дать, больше соседа отблагодарить. К концу года выяснилось, что я стал получать свыше 1500 рублей. Тут-то я пришёл к тому заключению, что доходность села зависит всецело от деятельности пастыря, от его энергии, от его работоспособности”.

Вот простой ответ на волнующий всех пастырей вопрос.

Нужно трудиться, работать, приносить пользу своим прихожанам. Быть не только требоисправителем, но и учителем народа, его руководителем, пестуном всей его жизни.

Только тогда народ проникнется любовью, уважением и благодарностью к нам и с радостью понесёт нам свои копейки и рубли, которые мы вполне заслужили. Торга уже не будет. Чувство благодарности пасомого к пастырю навсегда уничтожит его.

Известный сектовед А. С. Пругавин пишет: „Как к священникам, так и к монахам сектанты относятся с недоброжелательством. Недовольство это можно объяснить главным образом неумением духовенства сколько-нибудь удовлетворительно разъяснить те или другие места Св. Писания.

– Пришёл я раз к батюшке, – рассказывает один из сектантов, – и спрашиваю: „растолкуйте мне, мол, батюшка, что это про таланты пишется? А батюшка только посмеивается, запустил руки в карманы, побрякивает денежками, да и приговаривает: „вот они таланты... вот они... Понимаешь теперь... „Так вот он какой поп, а мы его почитать должны, по писанию, как Иисуса Христа ³⁰⁴.

Сам Сютаев рассказывает о таком случае:

Священник по дворам с крестом ходил. Пришёл и к нам в избу. Посадили его в большой угол и стали спрашивать. Сначала о крещении. Какого ишо, говорит, тебе крещения нужно? Палкой окрестить тебя, што-ли? Я ему резонты выговаривать стал:.. „Знал бы – говорит, в купели тебя утопил”... Когда перестал браниться, я ему и говорю: „Батюшка, объясни ты мне ишо одно место, и читаю ему из послания к Евреям... „И всякий священник ежедневно стоит в служении и многократно приносит одни и те же жертвы, которые никогда не могут истребить грехов”. – О чём тут, говорю, сказано? О каких жертвах? Не о причастии ли? – и даю ему в руки Евангелие. Он взял, прочитал, да как шваркнет его на пол, прямо под порог. – „Яйца курицу не учат”, говорит.

Итак, заключает Пругавин, потеряв надежду добиться с помощью церкви и её служителей ответов на те сомнения, которые терзали и мучили его душу и которые, в сущности, сводились к вопросу о том, как нам быть добрыми, как нам лучшими быть”, – Сютаев окончательно порывает с церковью и с её пастырями ³⁰⁵.

Эти факты мы находим в сочинениях противников христианской Церкви. Теперь посмотрим, что говорят наши же миссионеры.

Один из них вёл беседу и говорил народу:

– „Господа! Сектанты пользуются вашей темнотой, а вы не доверяйтесь им. Повторяю, если запало в твою голову какое-либо сомнение, иди к своему батюшке, и он с радостью удовлетворит, с Божией помощью, твоему желанию, ведь, вот он (указывает на своего собеседника) давеча сам сказал, что если бы наш батюшка, то он бы доказал...

– Да, доказал, – выступил один из толпы слушателей. Я раз так-то наслушался в Москве разговоров про нашу церковь; дума меня взяла, пришёл в деревню, да и пошёл к своему батюшке со своею думой: так и так, говорю, скажите мне, батюшка, правда-ли вас не надо почитать, говорят, а также и храмы и посты, и всё другое прочее?

А он обиделся, да и разговаривать не стал.

– Я, грешник, – продолжал разговаривающий, – выругался на него дорогой, и с тех пор ни в церковь, ни на дух не хожу. Суди меня Бог и добрые люди! ³⁰⁶

Таковы факты ³⁰⁷. Может быть они тенденциозны, неверно освещены, неправильно переданы. Об этом мы не берёмся судить. Скажем только одно – зерно истины в них, несомненно, есть. И оно в том, что мы, пастыри, слишком неохотно разрешаем недоуменные вопросы шатающихся в вере. Пругавин пишет, что духовенство не может разъяснить трудных мест Св. Писания. Это, конечно, гипербола. Нельзя же, в самом деле, допустить, чтобы окончивший семинарию был поставлен в тупик доморощенным богословом. А если и придётся допустить, то только в редких, исключительных случаях.

Вся беда в том, что духовенство обременено приходскою службою. Не имеет достаточно времени поговорить о сомнениях своих прихожан. А потому если и забрасывают его какими-нибудь вопросами во время посещения деревенских изб, то немудрено, что оно отмалчивается.

Однако это крупный недочёт пастырского душепопечения, который весьма часто и весьма многих толкает в хитро расставленные сектантские сети.

Дело в том, что сектанты своей пропагандой вызывают в умах наших крестьян целый рой мыслей, сомнений, недоумений. К кому обратиться за их решением и обсуждением, как не к местному батюшке? Вот и идут к нему. А у того совсем времени нет. А между тем так хочется получить ответ на новые думы и запросы. И немудрено посему, что наши пасомые за ответом на тревожные вопросы обращаются к сектантам, которые охотно идут к ним навстречу и изъясняют всё в желанном для них духе и направлении. Естественным следствием таких разъяснений является, конечно, переход в сектантство. И история знает много таких случаев, когда уходили к „религиозным отщепенцам” потому только, что те вовремя являлись вопрошающим на помощь и давали им соответствующие объяснения.

Пусть же эти случаи послужат для нас уроком на будущее время и заставят нас „временне и безвременне” давать ответ всем, „вопрошающим о нашем уповании”. Тогда меньше будет отпадающих от православия. Тогда не станут, минуя нас, обращаться со своими сомнениями к нашим врагам. Тогда меньше будет сыпаться упрёков по нашему адресу.

Правда, будет больше работы, но зато и больше пользы, больше успеха для нашей миссии.

Одно время нам попалась в руки довольно интересная брошюра некоего, ксёндза Хиникви: „Девушки и их просветители”. В этой брошюре масса любопытных фактов, масса новых свежих мыслей, много поучительного и назидательного для всех, а для нас, пастырей, в особенности.

Мы, лично, вынесли такое впечатление от неё. Исповедь, вот то могучее средство, которым католические ксёндзы всего достигают и с помощью которого держат в своих руках вверенную им паству так твёрдо, надёжно, что редко какая-нибудь овца осмелится уйти „на страну далече”.

Несомненно, и в наших руках исповедь могла бы быть таким надёжным орудием, как и в руках ксёндзов. И мы с помощью исповеди достигали бы таких блестящих результатов, каких добиваются католики. Нужно только одно, чтобы она совершалась истово, благоговейно, как таинство.

Для священника исповедь очень часто единственный момент, когда он может говорить с человеческой душою. Есть люди, которые вне таинства исповеди никогда и не приходят к священнику, не переступают и порога церкви. По отношению к ним только здесь, за исповедью, священник и может что-нибудь сделать для того, чтобы вернуть их церкви. Заставить их, по крайней мере, заглянуть за её порог, как выразился Гоголь.

Да и люди, которых часто видит священник в церкви, тоже нуждаются в том, чтобы хоть раз, раз или два в год раскрылось для них влиянием священника отдалённое небо, стали ближе к ним сферы Христовой жизни.

Кроме того, исповедь для каждого пастыря является своего рода поверкой религиозно-нравственного состояния его пасомых. Только тут, на исповеди, он может узнать о сомнениях и колебаниях насчёт истинности православной веры, о возникших симпатиях к сектантам, об отношений к другим вероисповедным группам, о слабых, наиболее уязвимых сторонах его жизни, о сторонних влияниях и т. д., т. д. Следовательно, только тут, на исповеди, каждый пастырь может узнать о первых, робких шагах, направленных к „религиозным отщепенцам”. И только тут своим авторитетным словом, пастырским увещанием может остановить, вразумить такового, удержать от возможных ошибок и заблуждений, предостеречь от великого греха. Другими словами, только на исповеди возможно узнать и убить зародыши сектантской мысли и сектантского духа. Вне её – это очень трудно сделать, а если подумать, то и невозможно.

Итак, прекрасным средством нравственного возрождения и пастырского душепопечения является исповедь. Но исповедь, произведённая так, чтобы она действительно влияла на совесть и на душу кающегося и открывала пастырю все „грехи и тёмные деяния” пришедшего на дух.

А в действительности, как производится теперешняя исповедь? Может ли она действительно возрождать?

Тот Димитрий, из романа Боборыкина, который приходит к аналою с благоговением, со страхом, несмотря на то, что растерял будто бы все остатки веры, уходит совсем не возрождённым.

„Голос усталого священника говорит что-то однообразное, заученное, переходя от вопроса к вопросу и отвечая на свои вопросы своим же поучением. И всё это кончилось так быстро, что даже волнение Димитрия не улеглось ещё совсем, когда голову его покрыла епитрахиль, и он услышал разрешительные слова молитвы”...

Здесь мы видим все недостатки в совершении великого таинства. Человек ждёт чего-то таинственного, испытывает страх, которого не в силах побороть, он ждёт, явно ждёт нравственного подлинного перерождения, стоит у дверей рая, и вот только нужно ему отворить эти двери, указать на новый путь, и из этого волнения ничего не выходит.

Почему?

Усталый священник говорит заученное, ненужное, сам задаёт вопросы, сам на них отвечает. Мудрено ли, что, отходя от аналоя, Димитрий менее верует и менее чист, чем тогда, когда он шёл к аналою.

А вот не интеллигент, а крестьянин жалуется на то, что исповедь не сняла с него греха:

„На духу каялся, сказать-то сказал, но не полегчало; ничего он мне не ответил, да где ему: много – триста человек пришло, и без того смаялся” ³⁰⁸.

Если крестьянин менее благодушен, то от него можно услышать нередко почти кощунственные слова об исповеди.

„Был на духу. Ну что толку? Что бы ни сказал, он только заминает, да накрывает голову, чтобы скорее отчитать разрешение” ³⁰⁹.

Никто не скажет, что такие случаи редки. Все привыкли к такому явлению и даже не замечают его. Такая исповедь стала обычною, другой почти нет.

И, в конце концов, многие соблазняются, (вроде гимназистки в „Исповеди”) отходят от аналоя неверующими и погибают окончательно.

И мужик уходит в штунду.

А горе тому, кто соблазнит одного из сих малых!

Появление сектантства в каком-нибудь приходе всегда сопровождается крупными неприятностями для местного священника. Теперь ещё не так, а вот в старину, в былые времена, так тогда совсем плохо было. На допустивших у себя штунду смотрели как на самых нерадивых, беспечных, неспособных и, притом, не как на пастырей, а как на наёмников, и провинившихся в этом подвергали всевозможным карам. Их лишали хороших приходов и ссылали в самые отдалённые и беднейшие деревни. Иных посылали в монастырь на послушание. Третьим – делали выговор, ставили на вид их небрежность и беспечность. Что касается отписки, то она бесконечно тянулась.

Конечно, при таком отношении к делу, каждый пастырь стремился к тому, чтобы скрыть появившуюся в его приходе штунду. Показать в отчётах всё в наилучшем виде. Убедить власть имущих, что „на Шипке всё спокойно”.

И штунда, благодаря этому, развивалась. Сектанты, никем не удерживаемые, никем не преследуемые, ревностно пропагандировали своё лжеучение, завлекали в свои сети лучших наших прихожан, подрывали в глазах народа авторитет церкви, авторитет духовенства и предержащих властей. Когда же невмоготу становилось укрывательство их, и заявляли, кому следует и куда следует об их появлении и их пропаганде, то бывало уже поздно. Миссионеры ничего уже не могли поделать с ними. Да и сама власть оказывалась бессильною пред дружною, сплочённою сектантскою общиною.

Между тем, своевременно донеси священник о появлении в его приходе сектантства – и ничего подобного, может быть, не было. Совместными усилиями удалось бы подавить начавшееся брожение умов и убить в корне сектантские идеи и теорию.

То же самое повторяется и теперь. И теперь ещё многие скрывают, что в их приходе штунда. И теперь ещё показывают в отчётах совсем не то, что есть на самом деле.

Вот, например, что пишет касимовский священник-миссионер о. Доронкин:

„Равнодушие к делу миссии у некоторых пастырей поразительно. Они не только сами не защищают своих пасомых от духовных волков, но не дают знать вовремя о совращениях и миссионерам. Есть священники, намеренно скрывающие появление в их приходах сектантов. Был случай намеренного противодействия со стороны священника помощнику уездного миссионера в ведении им бесед в его приходе, который, по мнению священника, напрасно де ездит и беспокоит его приход” ³¹⁰.

В виду этого, один из епархиальных преосвященных обратился к подведомственному ему духовенству с такими приблизительно словами:

„Пастыри церкви! До моего сведения дошли слухи, будто некоторые из вас скрывают о появлении в их приходе сектантства. Все боятся, что неприятностей не оберутся. Смею таковых уверить, что их опасения совершенно напрасны. Им ничего не будет. Напротив, неприятности будут тем, которые покрывают сектантов, ибо они своим молчанием и индифферентизмом поощряют их, а нашим миссионерам не дают возможности своевременно обуздать и остановить не в меру расходившихся и разболтавшихся новаторов. Всем вам известно, что легче и удобнее подавить сектантское движение в начале его проявления, чем тогда, когда оно усилится и упрочится в известной местности. Посему, будьте благоразумны, освободитесь от ложных тревог, ревнуйте больше о церкви Божьей, чем о себе, больше бойтесь Бога, чем епархиальную власть, остерегайтесь суда Божьего, а не человеческого! Своевременно сообщайте о первых побегах ненавистной нам бесплодной смоковницы. Пишите благочинному, миссионеру, консистории, мне. Всех зовите на помощь к себе. Всех тяните в своё село, чтобы дружными, совместными усилиями побороть первых ратников сектантского ополчения”.

Да, прав этот архипастырь, и нам ничего не остаётся, как последовать его зову и исполнить его волю.

Главный недостаток всех полемизирующих пастырей заключается в том, что они действуют врозь, не сговорившись друг с другом, не сплотившись в одну дружную, братскую миссионерскую общину.

А без какой бы ни было организации, хотя бы самой плохенькой, самой никчёмной, разве можно совладать с хорошо организованной сектантской массой? Разве можно думать о победе над врагами?

Ни за что.

Сектанты давным-давно поняли это, поняли то, что сила в единении, и потому, прежде всего, прежде всякой борьбы с нами они организовались в одну грозную боевую дружину и потом уже повели правильную, систематическую осаду православных христиан.

И теперь, если где появятся последователи их учения, они заботятся главным образом о том, чтобы объединить их между собою, теснее сплотить и создать из них организованную силу.

Сами баптисты ³¹¹ сознаются, что успех сектантства вообще, а на юге России в особенности, обусловливался исключительно тем обстоятельством, что миссия была делом не одного лица, не отдельных миссионеров, а целой организации, в состав которой входили баптисты Германии, Дании, Голландии, Швейцарии, Австро-Венгрии, Румынии и Болгарии. Эта организация носила громкое название: „ Германский баптистический Союз”. Основателем его был И. Онкен.

Цель его такова:

1) „Союз должен служить удовлетворению потребности более тесного сближения и соединения братьев, работающих на почве Евангелия, а также целых братств”.

2) „Ежегодными собраниями Союз будет стремиться к тому, чтобы всесторонне наследовать все вопросы, касающиеся успехов немецкой миссии и благосостояния братств”.

Для более правильной деятельности Союза, все общины баптистов разделены на малые союзы (ферейны), которые объединяются в одном Германском Баптистическом Союзе. Во главе управления Союзом стоит Союзная конференция, которой подчинены конференции малых союзов. Ежегодно представители отдельных общин и союзов собираются на съезд, где читаются рефераты на богословские темы, заслушиваются отчёты братьев-евангеликов, обсуждаются вопросы, относящееся до „евангелизации”, и вообще выясняется состояние секты за истекший год ³¹².

До 1884 г. представители немецких и русских общин баптистов собирались вместе, но с 1884 года русские баптисты выделились в особую русскую баптистическую организацию.

Русский Баптистический Союз, как самостоятельная религиозная единица, образовался благодаря, главным образом, стараниям известного деятеля по распространению в России баптизма Виллера. Задачи и организация Русского Баптистического Союза одни и те же, что и у Германского Союза. Главная его задача – это дело миссии в самом широком смысле этого слова. Организация Русского Союза устроена также по образцу организации Германского Союза: сектанты отдельных сёл и деревень, смотря по числу сектантов, составляют общины с определённым иерархическим и общественно-экономическим устройством. Иногда в состав одной общины входят сектанты двух и более пунктов, смотря по числу их. Каждая община входит в состав Союза, как член его, и обязана иметь своего представителя на конференциях Союза. Во главе управления Союзом стоит Комитет, состоящий из представителя кассира и членов; число последних точно не установлено, так как каждая община пользуется правом иметь своего представителя в Комитете и контролировать чрез него действия последнего ³¹³. Деятельность Комитета сосредоточивается главным образом на миссии ³¹⁴.

Вот пора и нам, по примеру сектантов, теснее сблизиться друг с другом, сплотиться в одну братскую миссионерскую семью, организоваться в одну боевую дружину, чтобы успешнее бороться с „религиозными отщепенцами”, легче добиваться нами намеченных целей и лучше поставить дело нашей миссии.

Правда, в некоторых епархиях борьба с сектантством уже ведётся коллективным путём. Например, в Херсонской, Екатеринославской и Таврической. Но что тут значат три единицы? Надо, чтобы вполне организованные братства функционировали не только на юге России, но и на севере, на востоке, на западе, не только в центре, но и на окраинах, не только в епархиальных городах, но и в уездах, благочиннических округах, в сёлах и деревнях.

И только тогда, когда вся Русь покроется сетью хорошо организованных миссионерских братств, только тогда наша полемика с сектантами вступит на новый, разумный путь и даст великие и богатые плоды.

Для иллюстрации более или менее организованной борьбы с сектантством мы дадим общую характеристику миссионерской деятельности в Екатеринославской епархии.

Здесь коллективная борьба с сектантством выражается в образовании кружков из среды самого духовенства, в соучастии с лучшими по своим нравственным качествам мирянами, кружков, известных под именем миссионерских комитетов. Так, например, с 1885 г. по 1891 г. было учреждено до тридцати комитетов, причём ведению некоторых из них подлежало два-три пункта, заражённых сектантством. Комитет составлялся из того прихода, в котором появилось сектантство, и священников ближайших к нему приходов. В некоторых комитетах состояли членами и светские лица, отличавшиеся своим благочестием: местные землевладельцы, купцы, крестьяне и проч. Руководительство комитетом вверялось епархиальною властью более опытному в деле пастырства священнику, деятельность комитетов направлялась, главным образом, к двум целям: удержать православных прихожан в своей вере и возвратить заблудших в лоно святой нашей Церкви.

Для достижения указанных целей употреблялись следующие средства: раздача брошюр и листков религиозно-нравственного содержания, вне-богослужебные собеседования, усиление проповеднической деятельности приходского духовенства, частные и публичные собеседования с сектантами, усиление преподавания Закона Божьего в земских и министерских школах, открытие церковно-приходских школ и наблюдение со стороны местных священников за ведением в них учебно-воспитательного дела.

Комитеты руководились следующими правилами:

1) Приходский священник обязан иметь особенную осторожность и разборчивость при заявлении о неправильности религиозных верований того или другого лица из его прихожан.

2) Лиц, шатких в вере приближать к себе и к храму, давая таковым здесь место на клиросе за пением и в алтаре за прислуживанием.

3) Следить за чтением книг народом и регулировать оное.

4) Замеченных в религиозном сомнении, с целью наблюдения за ними, брать к себе в дом на работы, но отнюдь не показывать им вида, что их подозревают в чём-либо.

5) Для убеждения заблудших открывать ежемесячные собрания в тех пунктах, где обнаружатся сектанты.

6) На эти собрания приглашать священников, летами и особою опытностью в духовном врачевании заслуживших уважение в крае, и просить таковых делать заблуждающимся увещания, но не публичные (на которых отщепенцы рисуются своим заблуждением), а наедине, с глазу на глаз, как на исповеди, потому что религиозные убеждения, прежде всего, суть дело совести, следовательно, на неё нужно, прежде всего, действовать.

7) Увещаниям подвергать заблуждающихся до десяти и более раз одному лицу из членов комитета, или особо приглашённому лицу, и при этом стараться узнать истинные причины их заблуждения.

8) Если таковые, продолжительные и долготерпеливые меры не приведут к хорошему результату, то упорных привлекать к публичному убеждению и при этом стараться выставить все опровержения именно против тех пунктов, на коих основывает отщепенец свои заблуждения.

9) Если таковая мера окажется бесполезною, и со стороны епархиального начальства последует распоряжение об исключении такого лица из церковных списков, тогда в храме при богослужении о каждом объявлять, пожалеть о погибели его души для спасения и передать его ведению гражданской власти.

10) В тех местностях, где появилось сектантство, как можно больше расширить круг воскресных чтений с выбором статей не только религиозно-нравственного содержания, но и жизненно практического, применяя при этом общее пение.

11) Не запрещать дневных праздничных собраний крестьян для воскресного и праздничного времяпровождения, а преследовать полицейскими мерами, без всякого участия духовенства, только ночные собрания, как несогласные с правилами общественной жизни ³¹⁵.

Такими же приблизительно правилами руководилось и Св. Андреевское Одесское Братство.

Для выяснения состояния сектантства в указанной епархии, результатов более или менее продолжительной борьбы с ним, а также для выработки новых мер созывались местным епархиальным преосвященным противо-сектантские съезды духовенства, постановления которого служили основой для дальнейших мероприятий в той же области.

Словом, так или иначе, а бороться с сектантством нужно коллективным путём, соединёнными усилиями, организованными группами.

Высокопреосвященный Григорий в бытность свою Казанским Архиепископом в 1855 г., говорил слушателям:

„Действуйте соединёнными силами все, священники и народ, начальники и подчинённые, родители и дети, братья и сестры, господа и слуги, молодые и старые, богатые и бедные, крепкие и слабые – действуйте словом и делом, учением и примером... молитвою и увещанием, – действуйте все; ибо весьма пора так действовать” ³¹⁶.

Да, „пора так действовать!” Давно пора. Ибо в этом наша сила, крепость и спасение.

В Церковно-общественном журнале, издаваемом в Берлине заслуженным протоиереем Мальцевым, помещена довольно интересная и, можно сказать, злободневная статейка проф. Верховского под заглавием: „Почему наши храмы пустуют?”.

Отмечаемое в ней явление наблюдается, правда, не везде, а только в некоторых местностях. Но статья интересна тем именно, что в ней указываются некоторые недостатки в нашем богослужении, при развитии которых это явление может стать, действительно, угрожающим.

Одной из немаловажных причин этого печального явления, по наблюдениям автора статьи, является то, что наши богослужения, рассчитанные собственно на монастыри, очень длинны, а между тем люди в наше время, всегда очень заняты. И вот, чтобы не утомлять молящихся, богослужение нередко сокращают, но сокращают совсем не так, как следует. Так, например, чтение кафизм полностью признаётся невозможным. Но и из них оставляют несвязные обрывки псалмов, которые ни молитвенного настроения, ни назидания не могут дать. К тому же и певчие не дают дочитать их до конца. Далее. Лучшая и наиболее содержательная часть утрени – канон. Но ирмосы поются невнятно, а тропари вычитывают торопливо без выражения, да и то, если не перебьют певчие. И получается, вместо возвышенной и целостной поэмы, которую собственно и составляет канон в подлиннике, бормотание и звон в ушах. На литургии сокращаются антифоны, зато более получаса вычитывают поминания, а проскомидия часто растягивается насчёт литургии верных. Или, например, панихида. При сокращении её, вообще очень значительном, довольствуются даже непонятными окончаниями некоторых песнопений, как, например: „Творца и Зиждителя и Бога нашего”, „Богородице безневестная, верных спасение”, „Сыны света тою показавый” и мн. др. Кто знает, к чему это относится и какой имеет смысл?

Кроме этого, наше богослужение страдает ещё и неправильной постановкой церковного пения. Современные духовные композиторы стараются, прежде всего, поразить молящихся необыкновенною сложностью музыкального „номера”, и, таким образом, молитва обращается в пьесу. Однако стоять и слушать, очень редко хорошее, пение концертов, бывает трудно и скучно. Кроме того, если кто хочет действительно помолиться в храме, тот очень быстро продумает и переживёт то, что ему хотелось бы продумать и пережить. А в это время певчие всё ещё не успели окончить первую музыкальную фразу и повторяют, например, бесконечно: „и возвеличу его”, а кого и что – простой человек и не догадается, – до того растянуто. Да и помимо этого нужно заметить, что слова концертных номеров совсем никому не известны, плохо разбираются, и потому не могут порождать молитвенного настроения, скорее отличаются какою-то игривостью, светскостью, словом, чем то не церковным, не молитвенным. И потому их нужно совсем избегать ³¹⁷.