Источник

Восточно-азиатское язычество

До сего времени мы имели дело с язычеством европейским; теперь же будем говорить о религиях восточно-азиатских, господствующих и доныне в Индии, Китае, Японии, Персии, Аравии и некоторых других странах. Язычество там реформировалось в определенные верования, которые в разных областях своего владычества получили наименования от своих реформаторов: в Китае – конфуцианство, в Индии – брамизм, а потом буддизм, в Персии – зороастризм, в Аравии – магометанство. Конфуций, Брама, Зороастр и Мухаммед были реформаторами – крупными философами своего времени. Они производили изменения в верованиях по своему усмотрению, сообразно с современными им обстоятельствами и склонностями народа.

Итак, начнем рассматривать азиатское язычество с реформатора Конфуция.

Конфуций был обыкновенным китайцем, не отличавшимся никакой выдающейся мудростью. Он получил достоинство вероучителя лишь за свою безграничную покорность и преданность родителям, скромность и аккуратность в школе, честность и справедливость в служении ближнему; он был всегда спокоен и вежлив; был умеренным в пище и питье, и во время еды ничего не говорил. Когда он находился в постели, также молчал; когда сидел в экипаже, держался прямо (что можно расценить за проявление гордости). И потому китайцы видят в нем человека, достигшего вершины святости, почитают примером и учителем государей. Он родился в 551 году до Рождества Христова в провинции Лу; принадлежал к знатной фамилии и был важен и горделив с самого младенчества, презирал игры, упражнялся в учении и полезных работах, учился философии. В этом вся праведность Конфуция. И вот Конфуций стал образцом жизни для китайского народа и вероучителем.

Вообще, в нравственном отношении китайцы занимают положение среднее между дикарями-язычниками и христианами. По внешнему благообразию жизни китайцы, казалось бы, превосходят другие народы, но на самом деле это не так, ибо они в сущности те же самые язычники.

Конфуций, величаемый китайцами «князем мудрости», и был реформатором их древней религии. Учение его почти исключительно морально-практического характера и содержит в себе меньше всего метафизического и отвлеченного.

Конфуций советует «чтить богов», но держаться вдали от них, так как божество слишком не доступно для человека, слишком далеко расходится с ним; а потому близкое общение с божеством скорее опасно, чем выгодно. Гораздо ближе человеку человек, а потому исполнение обязанностей по отношению к другим людям составляет важнейшую часть нравоучения Конфуция.

Не понимая божества, Конфуций не имеет представления ни о земной жизни, ни о загробной: «Если я еще не знаю жизни земной, то как я могу знать о загробной?» – признается сам Конфуций. На вопрос о том, знают ли предки о том, что делают их потомки, видят ли они их и слышат ли, Конфуций сказал: «Продолжай не рассуждая почитать память умерших и представляй их свидетелями твоих поступков; о большем не мудрствуй».

Как Конфуций, так и другие китайские мудрецы (Чуги, Мендзы) признают два начала или мировых деятеля – Ян и Инь: совершенное начало и менее совершенное. Первое не может существовать без последнего.

Деятельный принцип есть добро, а покоящийся принцип – зло. Зло возникает из Инь, а добро из Ян. Из первичной силы Неба происходят обе эти противоположности, друг друга дополняющие. Зло случается в мире, так как по природе иначе не может быть, подобно тому как вода не может быть без осадка ила. Деятельный принцип производит все прочное, светлое, крепкое, справедливое – это доля мудреца; а пассивный принцип производит все непрочное, мрачное, слабое, своекорыстное – это доля обыкновенного человека.

Посредством воспитания можно произвести то, что склонности человека будут направляться только на добрый путь, а не на злой. Но напрасно мы силились бы совсем изгнать добро или зло, так как и то, и другое необходимо, по мнению китайцев. Из такого вероучения о добре и зле, или понятия о жизни, у Конфуция образуется убеждение, что бороться со злом нельзя и не следует и что зло не глубоко проникло в природу человека.

Но вообще, тяготение человека к добру перевешивает влечение к злу; человек не может не направляться к добру так же, как вода не может не течь по наклонной плоскости (сравнение неудачное – скорее так можно было бы сказать о склонности человека к греху и злу). Зло есть случайный диссонанс, не расстраивающий общего хода жизни (а на деле как раз наоборот).

Оно не может изменить существа человека и если повреждает его, то только внешним образом. Первородный грех, унаследованный потомством, не признается (как у мусульман). Таким образом, у китайца есть не внутреннее повреждение человека, а только внешнее, и нравственная задача может быть легко выполнена, а нравственное совершенство легко достигнуто.

Мендзы причиной зла считает недостаток знания, который производит безнравственность. А отсюда видно, что китайские мудрецы, в том числе и Конфуций, ставят знание и добродетель рядом, подобно Сократу. Мендзы говорит: «Ворота жизни широки, путь к ней гладок, и много тех, которые идут по нему; а уклоняющихся от него немного». Отсюда уже ясно, что китайцы уверены, будто нравственность состоит в следовании своим естественным влечениям (как у всех язычников), ибо добродетельный человек встречает повсюду любовь и уважение. Потому для китайцев характерно самодовольство и самолюбие.

Не рассуждая много о китайцах и их религии, мы скажем, что главный принцип их морали состоит в представлении о равновесии, о золотой середине: немного добра и немного зла не мешает жизни. Об абсолютной нравственности, или о жизни любви, у китайцев не может быть и речи. У них нет цели нравственной жизни и деятельности. Смешением идеала с действительностью китайцы сильно напоминают дикие народы.

Китаец довольствуется материальным благом, забывая благо духовное, достигаемое непрестанной деятельностью души человека, т.е. жизнью любви. Он не ищет ничего нового, а довольствуется тем, что есть. Китаец настолько предался удовлетворению своих естественных плотских потребностей, что боится всякого улучшения или нововведения, считая их бунтом против вечного миропорядка, а потому он охотнее идет не вперед, а назад.

Это существование прямо противоположно богочеловеческой христианской жизни. Нравственный идеал для китайцев не Бог, а, например, императоры Яо и Шунь или Конфуций – великий учитель мудрости.

Нравственного идеала в будущем для китайца нет – он живет только настоящим. По-видимому, китайцу не нужно высшее состояние человека – загробная жизнь, служащая продолжением земного бытия. Едва ли есть народ, который отличался бы таким равнодушием к бессмертию, как китайцы. Сам Конфуций много грустил об увядающей своей жизни и предстоящем исчезновении; но о вере в загробное существование не сказал ни слова. Награды за добродетели предлагаются только плотские: долгая жизнь, богатство, спокойная, непостыдная кончина. Из чего можно было бы вывести отрицание ими бессмертия души человеческой. А из этого вытекает уже то положение, что китайцы живут только жизнью плоти, которой и служат, проявляя самолюбие, т.е. они пребывают в отпадении от Божественной любви.

Однако же существующий у китайцев культ предков свидетельствует о вере их в бессмертие души. Впрочем, очень вероятно, что это есть бессмертие относительное, не что иное, как памятование об их деятельности в сознании последующих поколений. Тем более, что общественным почтением пользуются преимущественно исторические лица Китая: законодатели, мудрецы и изобретатели, совершившие полезные открытия.

Если мы обратим внимание на то, что память об умерших у китайцев имеет целью развить уважение к предкам для охранения начал жизни, завещанных ими, то вполне убедимся в их национальном самолюбии. Это вполне подтверждается предписанием почитать родителей, повиноваться начальству, любить супругов, уважать старших, братьев, сестер и вообще родных и быть искренними в дружбе – и больше ничего.

Таким образом, вся сущность нравственного закона сводится к изречению: не делай другим того, чего не желаешь от других себе. И здесь ясно видно самолюбие. Вся жизнь китайца ограничивается лишь внешними приличиями. Они не воспитывают убеждений, а лишь приучают к вежливости в обращении. Так, каждое ответный визит, форма приглашений, каждое движение тела, число поклонов – все внешнее поведение предписано заранее. Члены общества соединяются между собой не единством жизни духа, а внешним, искусственным образом: умением стоять, сидеть, ходить. Но о мыслях и чувствах речи нет, а о единстве жизни любви тем паче.

И вот, прикрытое внешними приличиями, в сердцах людей коренится низкопоклонство, чванство, жестокость, притворство, хитрость, ложь и обман. Отсюда рождается духовная пустота, порывы грубой разнузданности, животной прожорливости, половой разврат при всякой возможности. Развитие же совести как внутреннего руководителя и стража нравственной жизни замедленно. У дикарей оно тормозится недостатком руководителя, а у китайцев – его деспотизмом.

Вообще, если иногда и проявляется у китайцев духовная деятельность, то она представляет собой результат практических соображений и самолюбия, ибо цель жизни китайца состоит в том, чтобы пользоваться и наслаждаться; нажива и удовольствие – главное для китайца. Понятно, что человек, побуждаемый к деятельности такими мотивами, весьма далек от христианина с его идеалом любви и единства с жизнью Бога.

Китайцы веруют в судьбу, высочайшую первичную силу, с которой человек не может входить в общение, а потому мировая история идет сама собой, без содействия человека; человеку остается только предаться ее течению. Однако на самом деле (чего не знают и не хотят знать китайцы) эта Сила постоянно напоминает человеку о себе, когда, по причине его отступления от нравственности или от жизни любви, нарушается мировой порядок. Ведь болезни, голод, наводнения, землетрясения – все это естественные и неизбежные последствия человеческих поступков. Впрочем, несмотря на искаженные представления китайцев о действительности, добродетель пользуется в их среде необыкновенным почетом, хотя она, конечно, далека от христианской.

Нет сомнения, что китайцы в нравственном отношении стоят выше дикарей; но все же и у них наблюдается почти тот же эгоизм. Есть у китайцев учение о любви к врагам; правда, и оно недалеко от самолюбия, ибо говорит, что если враг и после оказания ему любви остается неисправимым, то он делается уже не человеком, а животным и должен быть оставлен без внимания.

Семейное благосостояние у китайцев считается самым высшим счастьем; жена пользуется большим почетом. Однако же и у них, как и других языческих народов, жена неравноправна с мужем и обязана безусловно повиноваться ему как своему господину. После смерти мужа жена подчиняется сыну. При этом идея брака разрушается и унижается полигамией, хотя муж за измену жене наказывается. Так как у китайцев жрецов нет, то браки заключаются только согласием родителей брачующихся и носят характер договора, а иногда заключение брачного союза падает до торговли девицами.

Почитание отца детьми почти равняется почитанию неба, а непочтительность карается смертью. Государственная жизнь китайцев есть то же, что и семейная, лишь в более широком масштабе: государь – отец, а подданные – дети его. Как в семействе, в союзе мужа с женой, так и в государе с его народом отражается деспотическое, самолюбивое отношение Ян и Инь – неба и земли.

Вследствие чрезвычайного сосредоточения китайца на самом себе, он присваивает своему государству универсальное значение, считая только его полноценным государством, а все прочие нации – варварами, бесправными, назначенными подчиняться Китаю. Китайцы думают, что они должны занять все пределы земли и только их косный и миролюбивый темперамент удерживает их от завоеваний. Они думают, что все царства на свете покорятся им мирным путем, отчего вот уже в течение тысячелетий китайцы остаются на одной и той же ступени развития. Причиной же всему этому и вообще таковому вышеописанному образу жизни служит их безграничное национальное и личное самолюбие. Великое же самолюбие китайцев послужило причиной тому, что их император есть вместе и жрец, приносящий жертвы.


Источник: Любовь – сущность христианства : Православие и другие религии / священномученик Александр Миропольский – Москва : Издательство Сестричества во имя святителя Игнатия Ставропольского, 2003. – 223 с.

Комментарии для сайта Cackle