5.Об искушении Господа нашего Иисуса Христа диаволом в пустыне

В исследовании о значении искушения Христова от диавола главная задача – понять, что именно было здесь искусительного. При сем необходимо положить, что искусительная сила должна быть не так слаба; иначе и победа над искушением не была бы великою. Что же было сильно искусительного напр. в первом приеме искушения? Увлекал ли сатана к невоздержанию? Но постився дний четыредесять и нощей четыредесять, последи вкусить хлеба, очевидно, не значит – допустить чревоугодие. Или худо то, что хлеб нужно было получить чудом? Но известно о прообразе Христа – Самсоне, что он томимый жаждою, за неимением естественного способа достать воды, получил оную чудом: обстоятельства и теперь почти такие же. Израильтянам в странствовании по пустыне Аравийской также ниспосылался чудесный хлеб. Моисей согрешил, когда сказал жаждущему народу: еда из камени сего дам воду! Илия вышеестественным же образом получал себе пропитание то от вранов, то от Ангела, то от неоскудевающей горсти муки. Сам Господь творил двукратно известное чудо, чтобы напитать находившихся в пустынном месте, да не ослабеют на пути. Не камни ли, или что-нибудь подобное обратилось в снеди, когда Апостолы, целую ночь проведшее в безуспешной рыбной ловле, егда излезоша на землю, видеша огнь лежащь и рыбу на ней лежащую и хлеб (Ин.21:9)? Или гибельно, собственно, то, что нужно было принять предложение диавола, каково бы оно ни было? Однако Господь попускает искусителю увлекать себя во святой город и на гору, как хотелось того именно искусителю. В чем же сила настоящего искушения?! Удивительно также и неудобопонятно, что Господь отражает лукавого таким словом писания, которое и изречено было о чудесном получении хлеба – о ниспослании манны, и которое потому, как будто только по внешности своего выражения, противоречит мысли искусителя, а по предмету своему не таково. И напита тя, говорил Моисей Израилю о Господе Боге, манною, еяже ты не увидел еси, ни отцы твои, да возвестит тебе, яко не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком словеси, исходящем из уст Божиих, и проч. (Втор.8:3). Но искушение хлебом по крайней мере было к случаю, шло к обстоятельствам и состоянию Спасителя: последи взалка. О других видах искушения нельзя и того сказать: они кажутся неожиданными, странными, бесцельными и бессвязными, как между собою, так и с первым искушением. Ни с того, ни с другого, как говорят, – бросься вниз с огромного здания: такое искушение, по-видимому, едва ли имеет какую силу для кого бы ни было, владеющего здравым умом. Поклонение сатане самою уже нелепостью и открытым нечестием своим может, кажется, отразить от себя всякую, сколько-нибудь благочестивую, душу. Достаточно сказанного в удостоверение, что нельзя вполне удовлетвориться, сказав только одну общую мысль: сатана искушал Господа самолюбием, суетностью и гордостью (хотя это и правда). Нужно точнее раскрыть искусительную силу каждого дьявольского предложения.

Аще Сын еси Божий, – так говорит искуситель взалкавшему Господу Иисусу, – рцы, да камение сие хлебы будут. Сын Божий – что это значит? Ты еси сын Божий, ты еси Царь Израилев, говорили Израильтяне Господу, выражая свою веру, что Он есть Христос (Ин.1:49). Да речеши нам, аще Ты еси Христос Сын Божий, спрашивал первосвященник Господа (Мф.26:63). Исхождаху же и беси от многих вопиюще и глаголюще, яко Ты еси Христос Сын Божий (Лк.5:41). Отсюда видно, что имя Сына Божия на языке иудейском употреблялось, и злым духам было известно, как одно из названий Мессии, Христа. Мысль о Сыне Божием – Мессии в отношении к Иисусу Христу могла родиться в искусителе частью уже от открывшегося в Господе Иисусе чрезвычайного совершенства, особенно же от торжественного и открытого свидетельства об Господе, как о возлюбленном Сыне Божием, во время Его крещения. Сие свидетельство, слышимое Иоанном, конечно, не могло же быть не слышимо для мира духовного. Св. Златоуст, именно на основании Иорданского Божественного свидетельства о Христе, изъясняет в лукавом мысль о Иисусе, как Сыне Божием. Вслед за крещением Иисуса Христа, после того как Он был от самого своего Отца засвидетельствован: Сей есть Сын Мой возлюбленный, при первой возможности и открылось это искушение.

Достоинство Сына Божия или Мессии искуситель поставляет в связи с «творением хлебов из камней», как условие с условливаемым: аще Сын еси Божий, рцы… и пр. Такая связь необходимо предполагает, как основание для себя, следующую мысль: «Сыну Божию Мессии свойственно собственно для удовлетворения плотских потребностей творить какое угодно чудо; чрез такое удовлетворение плотскому Он и должен оказаться Сыном Божиим – Мессией». – Но именно так и мечтало о Мессии и Его царстве иудейство того времени, как это явно было выражено иудеями и обличено Господом по случаю напитания Им пятью хлебами пяти тысяч (Ин.6:34. слич. 30,31). Лукавый успел проникнуть в область Церкви и во многих извратить главную ее тайну – ожидание Мессии: так что иудеи в чрезвычайных благах и способах Мессии мечтали иметь самое полное удовлетворение и успокоение для своей плоти; предложенные в чувственных образах залоги грядущей благодати и спасение души они стали так понимать, что как будто в чувственных благах и должно было состоять Христово царство. Отсюда и определяется значение искушения. Искуситель как бы так говорил Господу: «Ты алчешь. Но к Тебе было горнее свидетельство, как к Сыну Божию. Не Ты ли и есть тот самый Сын Божий, которому следует только захотеть и сказать одно слово, чтоб земля закипела медом и молоком и самые камни обратились в хлебы к изобилию и наслаждению как Его самого, так и покорных Ему? Если, в самом деле, Ты и есть этот всемощный, ожидаемый иудеями, царь земного преизобилия и довольства во всем, виновник всякого житейского благословения: то вот эти камни готовы, по Твоему слову, сделаться потребными Тебе хлебами. Аще Сын еси Божий, рцы камени сему, да хлебы будут».

Итак, здесь дело касается не просто вкушения пищи или невоздержания, но сатана, во-первых, стремится совершенно овладеть и тайною лица Иисусова, пытает, точно ли Он тот самый Сын Божий, Которого ждут иудеи, почему и искушает Его речью условною. Св. Златоуст именно это находит в намерении искушения. Вот слова его: «слышав, что глас, снисшедший с неба и свидетельствующей: Сей есть Сын Мой возлюбленный, слышав столь же славное свидетельство о Нем Иоанна, – искуситель вдруг видит Его алчущим; это приводит его в недоумение: припоминая сказанное об Иисусе, он не может подумать, что это простой человек; с другой стороны, видя Его алчущим, не может поверить, что Он Сын Божий. Находясь в этом недоумении, он приступает к Нему с словами обоюдными». И, вместе с тем, во-вторых, искуситель усиливается и самого Мессию, буде это Он, покорить своему влиянию и направлению. Он так ведет искушение, что предлагает Христу или отказаться от достоинства Мессии – Сына Божия, или же признать своим назначением удовлетворение плотских потребностей и желаний чрезвычайными способами, – другими словами: предлагает Христу быть не более, как чудодейственным служителем плотского успокоения и наслаждения, внушая уже и начать такое превратно-мессианское служение сначала в отношении к собственной плоти. Современное иудейство, изветшившее ветхозаветное домостроительство до значения чисто-плотского, было на стороне искусителя. Вот значение и искусительная сила первого нападения сатаны!

Теперь должно быть понятно, почему Господь отражает искусителя именно таким изречением Писания, которое сказано о чудесно-ниспосылаемой манне. «Когда и ниспосылается от Бога чудесным образом что-нибудь, потребное плоти, – как бы так говорил Господь, – то имеется в виду собственно не плотское удовлетворение и наслаждение, а напротив – возвышение над плотским и утверждение духа в Слове Божием, устрояющем все благопотребное для человека. Так ниспосылаема была Моисеем манна с неба в удостоверение, что жизнь человека питается и поддерживается собственно не хлебом чувственным, в котором всегда может быть недостаток, но самим Богом вся действующим чрез Свое Слово, и таким образом, в видимой манне, поддерживающей земную жизнь, преподавалась вере незримая пища Слова Божия для поддержания не просто плотской но и духовной истинной жизни. И напита тя Бог манною, – так сказано Израилю, – да возвестит тебе, яко не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком словеси, исходящем из уст Божиих, жив будет человек (Втор.8:3). Писано есть: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих». Итак, самое основание искушения подорвано – ветхий завет изощрен против самого искусителя, и – пред сатаною, успевшим убить иудейство и обессилить ветхозаветное домостроительство плотскими мечтами, неожиданно открывается вечно-живое духовное воззрение и на события древности и на жизнь и спасение человека. Господь не только отразил соблазнительное предложение быть служителем собственно плотских потребностей и стремлений, но даже, не отрекаясь от своего достоинства, не дал искусителю проникнуть и в тайну Своего лица; а между-тем в темные очи сатаны блеснул молнией обличительной и осудительной для него истины, в которой не устоял и от которой увлек большую часть иудеев этот отец лжи. Эта истина следующая: источник и пища жизни духовной есть животворящее слово, исходящее из уст Божиих; в отпадении от сего источника жизни, в увлечении от оного каким бы ни было призраком плоти или духа – смерть и гибель.

Не трудно понять искусительную силу и последующих нападений диавола и внутреннюю связь их с предыдущим, нужно только следить оные по открытому уже направлению искушения. Евангелист Матфей показывает, как, уже раз пораженный в голову, древний змий устремляет жало новой лжи, дабы уязвить пяту Божеств. Семени жены. Он измышляет такое искусительное предложение, в котором уже ничего нет плотского, напротив имеются в виду самые священные и духовные предметы, приведено и слово Божие с самым точным, по-видимому, применением; но в этом самом предложении искусителя направляется против Христа новая пружина плотского иудейства, попавшегося уже во владение отца лжи. Так он берет Христа в Иерусалим, на кровлю храма иерусалимского, на открытое зрелище самых священных для веры Израиля предметов, и говорит: аще Сын еси Божий, верзися низу: писано бо есть, яко Ангелом своим заповесть о тебе сохранити тя, и на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. – Аще Сын еси Божий: речь опять условная, следовательно и здесь предполагающая в сатане прежде всего пытание, точно ли это Сын Божий – Мессия, пронареченный низложитель диавола. Верзися низу: броситься наземь среди Иерусалима, с самой высоты храма и остаться целым – это, очевидно, есть поразительнейшее знамение, не только открывающее достоинство и величие самого чудотворца при счастливой обстановке внешними обстоятельствами, но озаряющее некоторою славою самый святой храм. И такое знамение искуситель связывает с достоинством Божия Сына – Мессии, как условливаемое с своим условием, как с внутренним началом внешнее проявление силы оного: аще Сын еси Божий, верзися низу. В самом деле, иудейство мечтало именно о таких знамениях и чудесах Мессии, которые ему необходимо совершать, собственно, напоказ своего достоинства и славы: знамение хощем от Тебе видети, – настоятельно требовали от Христа представители иудейства; кое Ты твориши знамение, да видим и веру имем Тебе, – говорили иудеи Христу, требуя знамения, как существенного дела Мессии. Ветхозаветные пророчества о славе Божией, имевшей открыться в царстве Мессии над Израилем, над Сионом и храмом, понимаемые в мертвой букве, могли служить опорою такой требовательности. И таким образом открывается новая, и притом внутренняя, сторона искушения: опять сетями самого иудейства думает сатана уловить обетованного Царя иудейского.

«Не будем касаться плотского, – как бы так говорит искуситель по отношению к отраженному уже нападению, – пойдем во святой град, взойдем на высоту иерусалимского храма, единственного в мире святилища веры. Если в самом деле Ты тот самый Сын Божий, Который должен открыться в знамениях и чудесах, какие только вздумается Ему сотворить, блестящие знамения Которого и должны составить и проявить славу Его, долженствующую необходимо отразиться и на народе Его – Израиле, на царственном Его граде – Иерусалиме, на всемирном Его святилище – сем храме: то вот Тебе наилучший случай открыться таким в Иерусалиме, с высоты храма. Испытай сам, да и другим покажи Божию в Тебе силу и славу: аще Сын еси Божии, верзися низу. Нужен ли Тебе на это глагол, исходящий из уст Божиих? С самою строгою точностью идет сюда слово Писания: Ангелом Своим заповесть о тебе... и на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. Когда это относится и ко всякому, живущему в помощи Вышнего и в крове Бога небесного: то по превосходству и существенно должно принадлежать это Сыну Вышнего, домостроителю Бога небесного – Мессии».

Искусительная ложь состоит здесь в том, чтобы признать существенно свойственными Мессии блистательные знамения и чудеса, совершаемые не более, как напоказ, или для грубого опыта Его силы и значения у Бога; и, следовательно, на место благопокорности веры поставить тщеславное и самонравное истязание благодати внешним опытом. Ветхозаветная блистательность знамений и чудес, яркими красками которой предизображалось в ветхом завете и время Мессии, служила опорою искушения, быв низвращена современным иудейством. Против сей искусительной лжи, направленной опять к совершенному низвращению самого служения Мессии, Господь дает отпор опять словом Божиим: паки писано есть, не искусиши Господа Бога твоего. Чтобы понять силу сего отражения, надобно взять во внимание, что приведенное изречение Писания взято из самой блистательной поразительными знамениями эпохи ветхого завета. Моисей, оканчивая поприще сорокалетнего столько-чудесного водительства Израиля, внушает последнему: не искусиши Господа Бога твоего, якоже искушасте Его в искушении. Вот поразительный вид искушения: Исх.17:1,2: не бяше воды людем пити, и хуляху людие Моисея, глаголюще: даждь нам воду, да пием. И рече им Моисей: что хулите мя? и что искушаете Господа? И далее: ст. 7: Зане же искусиша Господа, глаголюще: аще есть Господь в нас, или ни? Искушение Израильтянами Господа состояло, как очевидно, в том, что они ребячески сомневались еще, с ними ли находится Господь, изведший и ведущий их так чудно, – или не веровали, что Он не погубит их жаждою, коль скоро не видели своими глазами чувственного опыта присутствия с ними Божия и утоления их жажды. В отражение такого неверия и в возбуждение веры, и дано было знамение – изведение воды из камня. Против такого-то неверия Богу без внешних опытов, и внушается Израилю чрез Моисея: не искусиши Господа Бога твоего. Посему ответ Спасителя лукавому искусителю имеет такой смысл: «ты предлагаешь Мне поразительным знамением и Самому испытать и тебе (а может быть, и другим) показать Свою силу и значение, как силу и значение Сына Божия. Но вот уже в самую эпоху поразительных знамений дано сильное предостережение против того злоупотребления знамений, чтобы их обращать не в пищу и опору веры, а в грубый чувственный опыт, требуемый самонравием и неверием. Писано есть: не искусиши Господа Бога твоего. Тогда знамения давались к отражению неверия, к возбуждению и поддержанию веры, и – после знамений внушалось избегать того детского легкомыслия, чтобы не доверять силе Божией без чувственных ее опытов. А ты предлагаешь знамениями и оправдать, и утвердить образовавшийся теперь догмат неверия, чтобы силу Божию не благопокорностью веры привлекать и воспринимать, а подвергать самонравному искушению грубыми внешними опытами…» Итак, опять искусительная ложь обнажена, – подорваны самые ее основания. Господь и соблазн отразил и не открыл искусителю тайны Своего лица; хотя указал с отрицательной стороны на духовный закон безусловного послушания и преданности Богу, обличающий и осуждающий как самого искусителя, так и увлеченное им иудейство.

Евангелист представляет новый, и уже теперь последний, изворот поражаемого искусителя. Лукавый искуситель берет Христа на гору высоку зело. показывает Ему все царства мира сего и славу их, и говорит: «все сие дам Тебе, ежели падши поклонишься мне». Предложение сделано Христу (как должно заключать из общего, выше прямо выражаемого, направления искушения) с подразумеваемым условным предположением: аще сын еси Божий. Чрез умолчание о сем, может быть, лукавый хотел скрыть, что ему крайне хочется удостовериться в значении лица Христова, – может быть, избегал того внутреннего противоречия в искусительной речи, что от Сына Божия требовал поклонения и предлагал Ему от себя всемирное владение, – может быть, и всего вероятнее, что гордость не дозволяла князю мира сего признать в Мессии всемирного полновластного Господа и Царя. Как бы то ни было, но Сыну Божию – Мессии издревле обетовано и многократно предрекаемо было обладание всеми концами земли, торжество над всеми царствами: это самое и превращено было иудейством в мечту, что Мессия должен быть завоевателем и царем вселенной в духе и со славою мира сего. Сие-то и употребляется в искусительное оружие против Господа. Искуситель открывает Христу все темное свое величие, величие князя мира сего, самовластно действующего в чадах мира, и как бы так говорит Ему: «Если Ты питаешь желание и замыслы получить в одержание свое концы земли, то знаешь, что этого Тебе не достигнуть без моего соизволения. Ибо все эти царства, вся эта слава мира сего подлежит моей державе; я князь Мира сего. Тут дело ни плоти не касается, над влечениями которой Ты столь высок, ни даже Бога, которого опасно и преступно искушать. Поклонись только мне, и – все будет Твое – все царства мира, со всею их славою». Искусительная сила здесь в том, чтобы Мессии владеть миром в духе Мира сего под властительным влиянием князя мира, чтобы царство Мессии, как и все мирское, было не более, как царство чисто-мирское, зависящее, следовательно, от державы темного Миродержавца. Ветхозаветная гражданская теократия, в образах и видах которой представлялось и изображалось царство Мессии, низвращенная в своем значении иудейством казалась на стороне искусителя, представлявшего царство Мессии не более, как царством Мира сего. – Чтобы теперь понять значение ответа Господа, нужно взять приводимое Им изречение в связи: и будет егда введет тя Господь Бог твой, – говорит Моисей Израилю, – в землю, еюже клятся отцем твоим… вонми себе… да не забудеши Господа Бога твоего… Господа Бога твоего да убоишися и Тому единому послужиши… и т. д. (Втор.16:10–13). Ясно, что закон поклонения и рабства единому Богу положен как основный закон гражданской теократии Израиля, и что, следов., царство Израиля и в гражданской своей форме было, по значению и духу, царство собственно Божие, а не от Мира сего. «Как же ты смеешь присвоить себе державу царства Божия? – как бы так глаголал сатане прогневанный хулою его Господь. Прочь, сатана: писано бо есть, и это есть коренной закон царства Израилева в преобразовательной ли обетованной земле, или в обетованной духовной области самой благодати: Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому послужиши». Следовательно, и здесь искуситель с самым основанием своего искушения низложен; и царство Божие, царство Мессии, открыто в том своем духовном существе и значении, что оно есть царство собственно поклонения и служения единому Богу, царство, следов., не в духе мира сего, хоть бы было и в мире сем, словом – царство такое, от которого отпал сам сатана и отвлек большую часть Иудеев.

После последнего вида искушения, оставалось искусителю вторгнуться с искусительным оружием разве во внутренность царства Мессии; но эту попытку евангелист Матфей представил уже выше, как сатана предлагал Христу броситься вниз с храма. Посему искушение кончилось. диавол отступил от Господа, и Ангелы приступили и стали служить Ему.

Итак, все виды искушения, по смыслу своему, находятся во внутренней связи и представляют один злохудожный план искусителя. диавол, ведя искушение, становится в уровень с положением Мессии и воздвигает против Него все, захваченное и растлеваемое им в продолжении стольких веков во всем мире и особенно в самой Церкви, и – однако, Господь низлагает его, при всех его нападениях, обращая самые основания его искушений против него же самого, а Сам являясь непоколебимым в своем положении – с величием и простотою исполнителя слова Божия. Общий смысл искушения тот, что иудейство, со всеми своими мечтами, оказывается на стороне и под державою сатаны, – Христос же открывает основные духовные законы Своего служения и царства, взятые из ветхого завета, но совсем противоположные извращенным уже воззрениям иудейства.

Одним взглядом обнимем весь состав искушения. Поскольку в ветхом завете предизображалась Благодать в образах плотского, мирского, в блестящей видимости, а иудейство, под влиянием отца лжи, уже самое существо грядущей Благодати стало понимать как удовлетворение и царство плоти, как чрезвычайную своим блеском и суетную видимость, как объемлющую все концы земли державу мира: то искуситель и вооружается против Христа самым верованием иудейства, самым ветхозаветным домостроительством, убитым от него (для большинства иудеев) в своем духовном значении: – «Для Тебя, если Ты Сын Божий, по одному Твоему слову, и камни готовы сделаться хлебами потребными к удовлетворению плоти; Тебе можно и благопотребно, если Ты Сын Божий – Мессия, открыто блистать каким-угодно знамением, каким угодно чрезвычайным явлением и поступком, даже (хоть столь пригодным для Тебя) – таким, чтобы броситься с высоты иерусалимского храма в виду всех, и быть подъятым руками Ангелов; предназначенную же Мессии державу мира, обнимающую все мирские царства и славу их, предлагаю я сам, миродержец или князь Мира, за один Твой поклон». Так все существенные стороны иудейства обращены в пружины искушения. И Господь из ветхого же завета, из основных начал самого иудейства, обличает и отражает ложь искушения, подрывая самые его основания, а вместе назнаменует коренные законы Своего благодатного царства: – «Когда Израилю чудесно ниспосылался чувственный хлеб, то не простое удовлетворение плоти, но собственно возвышение духа к питающему Слову Божию имелось тогда в виду и навсегда внушается Писанием. Уже среди поразительной видимости ветхозаветных знамений воспрещено пристрастие к ней, не признающее вне оной, благодатного присутствия Божия, – воспрещено как неверие, которое дерзает и невидимую по своему существу силу Божию грубо и прихотливо изтязывать чрез внешние опыты. Наконец, основной закон самого Израиля и его Мирского, по-видимому, гражданства взят с чина Мира горнего, ангельского: это – закон служения и поклонения единому Богу». Возвышение, в самом удовлетворении потребностям плоти, к духовности слова Божия, – вера, не терпящая искушать Божественного, и порядок не от мира сего – порядок служения единому Богу по чину жительства небесного, – вот что чрез искушение открылось свойственным царству Христову. Все это раскрыто прямо из ветхого завета, и, однако же, с отрицанием превратных начал современного Христу иудейства. Самый образ искушения точнее представлен у другого Евангелиста: там и нужно будет следить его.

***

Искушение Христово сатаною в Евангелии Луки изображается с большею обстоятельностью, нежели в Евангелии Матфея. Ибо св. Евангелисты, будучи одинаково сосудами и органами Св. Духа, в самой своей Боговдохновенности отличались между собою разными особенностями; и потому, один Евангелист, по свойственным ему особенностям, излагал события с некоторым различием от другого, выдерживающего также свои духовные особенности.

Вот черты преимущественной точности и обстоятельности евангельского сказания об искушении у Луки:

1) Ев. Матфей, говоря о возведении Христа Духом в пустыню, согласно с общим характером своим – соображать дело, замечает цель возведения в пустыню – искуситися от диавола: св. Лука занимается фактами, и сказует, что Христос дний четыредесят бысть искушаем от диавола. Цель, по Евангелию Матфея, достигается, когда бы последовали только одни те искусительные действия, какие открылись последи или по прошествии четыредесяти дней, и какие одни указаны св. Матфеем. Между тем у св. Луки то же высказано точнее и полнее: в продолжении всех четыредесяти дней диавол искусительным оком следил за Христом, пытаясь и усиливаясь уязвить пяту у Божественного семени жены.

2) Четыредесятидневный пост, на который так общо указано Ев. Матфеем постився, св. Лука определяет со всею точностью: не яст ничесоже во дни тыя.

3) Евангелист Матфей говорит о внешних действиях искусителя в отношении ко Христу общо и не совсем определенно: поят Его... Как это было? Ужели восхищал и переносил Его сатана с места на место? Евангелист Лука говорит о том же точнее: возведя Его... веде Его...

4) В искушении, особенно поразительном и неудобоизъяснимом по образу своего совершения (каково предложение Христу всей славы мира), Ев. Матфей просто выражает – в чем дело: показа Ему вся царствия мира и славу их, и глагола Ему: вся сие Тебе дам, аще пад поклонишимися. Святой же Лука обстоятельнее и определеннее говорит и о самом показаниии славы Мира: показа Ему вся царствия вселенные в черте временне, «во мгновении ока», и об искусительном предложении: Тебе дам власть сию всю и славу их: яко, прибавляет сатана, мне предана есть, и емуже аще хощу, дам ю. Ты убо аще поклонишися предо мною будут Тебе вся.

5) Самый порядок искушения представлен Ев. Матфеем, как именно свойственно было ему представить с свойственным ему характером – соображать события. Царство сверхъестественного довольства и преизобилия всеми благами жизни сей, – отсюда блистательность и слава знамений и чудес, – отсюда уже верх мечтаний иудейства – самовластное и ничем не стесняемое обладание всем Миром: – в такой внутренней связи развиваются иудейские мечтательные представления и надежды относительно царства Мессии. В соответственной сему связи и порядке Евангелист Матфей и следит за искусительными предложениями: и – искушение, по смыслу и внутреннему направлению оного, действительно, удобно и вполне раскрывается по Евангелию Матфея, как это мы видели. Ев. Лука, по свойственному ему воззрению на излагаемые им предметы преимущественно с фактической стороны, изображает ход и порядок искушения, переставляя два последние искусительные действия; и мы ниже усмотрим, что этот порядок искушения у св. Луки фактически яснее, нежели в Евангелии Матфея.

По такой-то преимущественной точности и обстоятельности сказания св. Луки, и надобно именно по его Евангелию раскрывать образ и ход искушения, как это происходило на самом деле: подобно, как смысл и внутреннее направление искушения удобнее раскрывать по Евангелию Матфея.

По Евангелию Луки, подвиг искушения начался у Господа с подвигом сорокодневного поста: дний четыредесять искушаем от диавола: и не яст ничесоже в тыя дни, Лк.4:2.

Искушаем от диавола: Евангелист эти искусительные усилия диавола против Господа отличает от трех дальнейших действий искушения, когда первые относит к продолжению четыредесяти дней, а начало последних полагает уже скончавшимся сим дням. В чем состояли нападения искусителя в продолжение четыредесяти дней, можно отчасти усмотреть из тогдашнего состояния Спасителя, которому, конечно, и были соответственны вражеские нападения. Христос не яст ничесоже в тыя дни, да и самого алкания не ощущал; ибо уже последи, по прошествии сорокодневного поста, взалка. Чтобы в продолжении сорока дней не только не удовлетворить естественным самым настоятельным потребностям, но и не чувствовать их, необходимо, для сего, всему человеческому Христову существу быть заняту высшими духовными потребностями и их удовлетворением. Так и говорят о сем св. отцы церковные и учители. Вот слова Амвросия Медиоланского: «пищею для Христа, как (некогда) и для Моисея, была молитва и собеседование с Богом» (lib. 4 Luc. сар. II). А св. Златоуст и Иларий говорят, что именно Божество Иисуса Христа хранило тело Его без алкания (См. Саlen.Gгаес. Pat. in Lucam, pag.110). В самом деле, Христос по самому человечеству своему был уже тогда преисполнен сил и даров Духа Святого, существенно почивающего в Нем по Божеству: Иисус исполнь Духа Свята. Дух Святой располагал и двигал всем Его существом: и ведяшеся Духом. В таких духовных обстоятельствах, с одной стороны, силам и потребностям человеческим во Христе свойственно было устремляться к Духу и подчиняться вполне Его влиянию и влечению, а с другой – Самому Духу проникать все силы и способности человеческого существа и вводить их в свои тайны. Сему вполне совершиться и навсегда утвердиться, по законам человеческого естества, можно не иначе, как под условием потребного на это продолжения времени и глубочайшей внутренней сосредоточенности и духовного уединения: и – Христос действительно ведяшеся Духом в пустыню, на продолжение дней четыредесяти. Когда совершалось это неизъяснимое взаимно-действие и срастворение во Христе, с одной стороны – полноты даров и сил Св. Духа, почившего в самом человечестве Христовом по крещении, а с другой – сил и стремлений человеческого Его существа, когда, при всецелом углублении в Божественное, не было места ощущению и естественных земных потребностей: в это время, что можно делать лукавому? – С своими внушениями приступить ко Христу? Но не было ни одной, удобоприступной для сего точки. Бежать от Христа? Но таинственность (а не открытая слава) совершавшегося – не отражала, не гнала его в бездну. Оставалось искусительно наблюдать за состоянием чрезвычайного подвижника, подстерегать и ловить удобную минуту запнуть Его, и разве какими внешними действиями тщетно усиливаться привлечь внимание Его и тем развлечь Его дух от всецелой сосредоточенности в одном Божественном. Таким или подобным сему образом дней четыредесят искушаем был Христос ото диавола.

Что точно искуситель неотступно следил за Христом, сейчас же открылось, как скоро совершился этот чрезвычайный подвиг уединенного и безмолвного углубления Христова в Божественное, с возвышением над дольными, хотя и естественными, потребностями. При возвращении Христа к обыкновенному положению человека, носящего плоть, заговорили в Нем естественные потребности плотской немощи: взалка. диавол сейчас же тонко замечает это и открывает для себя удобство приступить наконец ко Христу с своими внушениями: последи взалка, и рече Ему диавол... и проч.

Как понимать вообще этот образ искушения, что диавол беседует с Господом и даже возводит Его в разные места? В изъяснении сего надобно избегать двух крайностей. И, во-первых, не верно такое изъяснение, по которому зрелище искушения представляется в простом чувственном виде: искуситель является будто бы как простой человек, и всего вероятнее, будто бы как книжник; дело искушения идет чрез обыкновенную беседу одного с другим, чрез простое путешествие на гору, в Иерусалим, и проч. Нет никакого правдоподобия и естественности в том, чтобы, случайно сойдясь один с другим (какова была бы в сем случае первая встреча Христа с искусителем) один в другом сейчас приметил алкание, завел с ним речь, не Сын ли он Божий, и предлагал к утолению голода камень обратить в хлеб. Не говорим уже о том, что второе действие искушения (по Евангелию Луки), т. е. предложение Христу всех царств мира и славы их, необходимо предполагает в искусителе открытый вид диавола. И в самом деле, даже и простой человек, подвигами веры усиливаясь проторгнуться в чистую область духа, достигает до благодатного открытия очей своего сердца, которыми он более или менее ясно видит духовные движения и действия невидимого врага; и потому, сей последний ведет с ним борьбу уже более или менее открытую. Что же сказать о Христе, Который, исполнь Духа Святого, целые сорок дней уже провел в подвиге такого углубления в Божественное и духовное, что все это время даже не слышно было Ему голоса плотской потребности? Ужели область духовного мира была еще закрыта для очей человеческого Его духа? Сказание об искушении Евангелист Матфей заключает так: тогда остави Его диавол: и се Ангели приступиша и служаху Ему, – конечно, не в виде простых земнородных прислужников; следовательно, не в виде простого чувственного явления совершалось искушение. Было время (первобытное состояние человека), когда во всем земном – видимом ощущалось первым человеком духовное и небесное: и искуситель подступил к прародительнице в змие, «хитрейшем всех зверей»: св. бытописатель так и изображает образ искушения. Теперь другое время: второй Человек оставляет разнообразие видимого, уединяется в пустыню; здесь совершенно возвышается над плотским к духовному, так что едва наконец ощущает себя обложенным плотию, требующею питания. Искусителю уже, так сказать, не современно было надевать на себя простую чувственную форму. И Евангелист, описывая, как было дело, говорит прямо: и рече Ему диавол... возведе Его диавол, и проч. Итак, зрелище искушения Христова, и по существу дела и по образу сказания евангельского, не должно низводить до вида простых чувственных явлений в человеческой жизни.

Но, во-вторых, не справедливо возводить оное к такой духовности, чтобы все искушение представлять совершающимся мысленно, а не во внешней действительности, или чтобы Христос возводим был на гору, и в Иерусалим на кровлю храма, подобно как Иезекииль духовно переносился в Иерусалим и в храм, в своих видениях. (Так Киприан de jejunio et tentatione Christi, см. Catena Patrum, раg. 110). Неверность сего видна также и из самого существа дела, и из образа сказания евангельского. Предложение сделать из камня хлеб – должно потерять всю искусительную силу для алчущего, когда хлеб, полученный чрез превращение камня, был бы только в мысленном образе. Предложение броситься вниз с кровли храма в надежде поддержания Ангелами, не имело бы смысла, если б Иерусалим и храм были только мыслимы. Что касается до сказания евангельского, ведяше Иисус Духом в пустыню, конечно – действительную, постился и взалкал – на самом деле, возвратился по искушении в Галилею (Лк.4:14) – не в мыслях только; но со всем этим искушение поставлено во внутренней связи и изображено одинаково исторически.

Таким образом, искушение, по образу своего совершения, должно быть таково, что искуситель явился, говорил, действовал открыто в своем значении духа – князя мира сего; но все это было не мысленно только и по отношению к мысленным предметам, но в области внешней: действительности и по отношению к действительным предметам. Действия искусителя, поколику были открыты в своей духовности, являли в нем диавола, но поколику входили во внешнюю земную действительность, были сообразны с ее законами и условиями: диавол говорит, выслушивает, возводит, и проч. Соответственно сему сам Господь в своем человечестве, с одной стороны – следил за искушением, принимал его искушение и низлагал его собственно духом ибо духовные действия сатаны требовали духовного же и воздействия на него; а с другой – выражал духовные движения и во внешней телесной деятельности (отвечал, шел); ибо тело, после сорокадневных духовных подвигов Христовых возвышавших оное над естественными Его потребностями и немощию, уже не могло не быть совершенным органом духа, удобоприемлемым и для внешних духовных сообщений.

Итак, общий образ искушения Христова можно почесть уясненным по крайней мере настолько, что нет места к нахождению каких-либо несообразностей в сем событии, – если рассматривать оное по роду и связи его обстоятельств. Если рассматривать общий ход события и с духовно-нравственной стороны, окажется он также глубоко сообразным с порядком нравственной жизни и потому высоко назидательным.

И рече Ему диавол... И отвеща Иисус к нему... И возведе Его диавол... и т. п. Не унизительно ли для высочайшего Праведника это разглагольствие с сатаною и даже некоторое уступление влечению сего последнего, каково Христово допущение ему – вести Себя? С первообраза святости как снимать и усвоять нам такие черты? Обстоятельное сказание Ев. Луки об искушении дает удобство удовлетворительно разрешить и такой вопрос.

В опытах и правилах духовной жизни, какие нам известны из сказаний о духовных подвижниках, можно находить одно из основных правил такое: не утвердившемуся в духовной жизни опасно и возбраняется – даже мысленно разглагольствовать с внушениями греха; чем менее внимания обращено на подобное приражение нравственного зла и скорее отвращена от него мысль, тем лучше это для сохранения нравственного достоинства – чистоты и мира. Но совсем иное одобряется для твердых и совершенных: так, когда некто из таких спросил другого подобного же, что присоветовал бы ему сей последний, как себе самому – отражать ли внушение греха, не обращая на него внимания с первого же разу, или допустить оное до своего духа, чтоб бороться и уже борьбою низложить искусителя: то подвижник отвечал, что они сами поступают по последнему правилу и то же советует спрашивавшему, относя первое к немощным. В образе искушения Христова то и другое оправдано и утверждено самим Господом. Когда диавол направлял искусительные свои действия против Господа с самого начала и во все продолжение сорокодневного подвига углубления Его в Божественное, с возвышением при том над всем плотским, – когда человеческому естеству Его предлежало, как выше это отчасти раскрыто, сознательно и свободно подчиниться всеми своими силами движениям приятого Духа, и дать каждой силе и способности, так сказать, обозреть и упрочить свойственную ей полноту Божественных сил Св. Духа, войти в их дух и направление: тогда искушаемый Господь не допускал до Себя никакого внушения искусителя. И вот образец и правило для всех: пока идет, или только начинается, или даже еще не начато дело утверждения в духовной жизни, – уклоняться от всего соблазнительного. Пока напр, разумение не овладело духом истины Христовой и не ввело ее, как душу, в свой образ мыслей и взглядов, – опасно и безрассудно останавливаться на сатанинских глубинах некоторых учений, с самонадеянными порывами отразить ложь и тем паче одним неосторожным любопытством. – Когда совершился духовный подвиг Христова сосредоточения в одном Божественном, и – следовательно, человеческие Его силы сознательно и свободно вооружили себя силами Св. Духа: то Господь, чрез внимание к требованиям плотской немощи, открывает доступ искусителю с его лукавыми внушениями, беседует с ним и даже некоторым образом уступает его влечению, дозволяя ему возвести Себя на гору, на кровлю храма. Так сила Св. Духа, облекшая своим всеоружием человеческую немощь, дает свободу духу злобы подвигнуть против Себя самые злохудожные пружины, чтобы тем решительнее и торжественнее низложить противника. По сему первообразу, твердо обучившиеся различению добра и зла не обинуются выходить на зрелище соблазнов и лжи, чтобы тем более раскрыть победоносную силу правды и истины.

Обратим теперь внимание на частности искушения Христова, требующие уяснения.

И рече Ему диавол: аще Сын еси Божий, рцы каменеви сему, да будет хлеб. Смысл и направление искусительного предложения нам уже известны. Но нужно выставить на вид соотношение его с оказавшимся Христовым состоянием алкания, дабы яснее был виден и дальнейший ход искушения. Христос, засвидетельствованный как Сын Божий и целые сорок дней проведший как бесплотный, наконец и, ощутил требование плотского естества и внял сему требованию: взалка. При таком выходе Его из духовной сосредоточенности, и именно по поводу телесной потребности, и удобно было лукавому подступить ко Христу с своим внушением, относящимся к мечтам о плотском вышеестественном довольстве царства Мессии, о готовности самых камней служить плотскому удовлетворению сынов и тем паче Главы сего царства.

Господь отверг это предложение, на основании тех же начал ветхозаветных, какими думал воспользоваться искуситель, и именно – указав, что в царстве Божием, и в отношении к потребностям тела и предметам чувственным, сила собственно не в плотских способах жизни и довольства, а в духовных и Божественных, – что так было и в ветхозаветной теократии, и притом, в таких ее явлениях, когда вышеестественно преподавалось Израилю плотское благо – хлеб, манна (Лк.4:4). Чрез это Христос отнял у сатаны самую возможность действовать на немощь плоти, хотя более других удобоприступную к уязвлению: Христос, и с ощущаемою немощию плоти, явился в духовной борьбе с искусителем, как принадлежащий к миру горнему и живущий самою плотью в Боге и для Бога. Писано есть, сказал Господь диаволу, яко не о хлебе едином жив буде человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих.

В сем положении Христа врагу, уловившему Его внимание, открывалось удобство действовать прямо на духовную Его сторону: как бы жителю мира горнего, духовного, делает он Христу такое предложение, духом которого отец лжи и сам, в начале увлекся, и увлек целые сонмы небожителей, теперь своих темных клевретов и служителей: Тебе дам власть сию и славу их:.. будут Тебе вся. Такая соответственность второго искусительного действия диавола с оказавшимся положением Господа и показывает, что порядок искушения Евангелия Луки фактически яснее и полнее, нежели у Матфея; хотя, по смыслу искушения, порядок сказания Матфея естественнее и целесообразнее.

И возвед Его диавол на гору высоку, показа Ему вся царства вселенныя в черте временне или «во мгновении ока». Как разуметь это? – Мне предана есть, и емуже аще хощу, дам ю, говорит искуситель о власти над всем миром. В самом деле, сам Спаситель называет его князем мира; по Апостолу, все неискупленные проданы под грех ; по его же словам, диавол действует в сынех противления, и по словам Христовым, противящиеся Богу похоти отца своего диавола хотят творити. Не существом, а действием мысли и воли надобно же обнимать ему (как властительно действующему похотью своей воли и мысли; всю подвластную область; и это объятие мыслью, как у духа, необложенного плотским покровом, должно быть не отвлеченное, а созерцательное. «Он, как есть дух, – говорит св. Иоанн Лествичник о диаволе, то может озирать все поднебесное» (стр. 12 на обор, в Лествице 1842). Чем более и у человека дух освобождается, хотя бы и насильственно, от зависимости плоти: тем менее для него стеснительны законы и условия расстояния пространства. Теперь, весь языческий мир ходил по веку мира сего, по князю власти воздушныя. Самое иудейство стало оружием и вместилищем его лжи, кроме немногих избранных. Мне предана есть (власть и слава мира), говорит он и: – Господь не опровергает сего. Весь потому мир и слава его открыты сатанинскому, в сем случае как бы всеобъемлющему, взору. Христос предшествующим чрезвычайным духовным подвигом и постом, и настоящим отречением от удовлетворения телесной потребности восходил, как мы уже сказали, к состоянию бесплотных; самое тело Его было удобным орудием для духовных влияний и сообщений.

Нужно было только Христа, как все же носящего плоть, поставить в положение, которым бы и тело направлялось и возвышалось, и дух возбудился и направился к выспреннему своего рода созерцанию, обнимающему разом все царства мира и славу их. И вот, возведе Его диавол на гору высоку, и развил пред ним во мгновении всю область свою: показа Ему вся царствия вселенная.

Христос низложил врага и с этим льстивым его предложением – власти над миром, под условием покорности самому духу гордыни и лжи. Высочайший Подвижник правды посрамил диавола тем указанием из слова Божия, что покорность и поклонение подобает собственно единому Господу Богу, и что след., область истинной правды, как служения в мыслях, чувствах, и делах единому Богу, решительно отделена от области высокомерных притязаний и стремлений быть в каком-либо отношении кумиром для мира, с подчинением князю мира – диаволу.

Оставалось теперь искусителю действовать на Христа разве прямо в области служения и поклонения Богу: Господь попускает искусителю и это. И вот он поемлет Христа в Иерусалим и ставит на криле церковном, с предложением броситься вниз и с обнадеживанием в сохранении от Ангелов. Смысл же сего искушения и победы над ним уже знаем. Господь показал, что в области духовно-божественного и священного должно управлять человеком благоговение веры, упования и преданности к Богу, не допускающее никакой тщеславной дерзости и самонадеянности, так же, как и малодушного недоверия и легкомысленной пытливости.

Так, чрез искушение Свое от диавола, Господь показал человеку, что, во 1-х, в отношении и к самым чувственным его потребностям, главное дело и сила для него в слове Божием, которое и должно быть началом всей жизни человеческой; во 2-х, возвышаясь таким образом и в удовлетворении чувственных потребностей к духовному, человеку надобно возвыситься над горделивым духом и властолюбием диавола, поклоняясь и служа и умом и волею и сердцем единому Богу; но в 3-х, и утвердясь в священной и Божественной духовности, надобно всеблагоговейно беречься, чтобы не допустить самонадеянного бесстрашия пред Богом так же, как и недоверчивой или легкомысленной пытливости, а быть пред Богом в расположении сына, соединяющего с свободным доступом к Отцу – осторожность и рассудительность сыновней преданности.

***

Искушение Господа нашего от диавола, – как по внутреннему смыслу, так и с фактической стороны этого события, – достаточно по нашей возможности изъяснили мы, следя сказание об оном в Евангелии Матфея и в Евангелии Луки. Что же скажем мы теперь о значении этого евангельского события, собственно, для нас, особенно в отношении к нашему настоящему или современному духовному состоянию? – Господь наш, Который сам по себе бесконечно-высок над всяким искушением и одним дуновением силен упразднить искусителя, выдержал искушение от диавола собственно для нас, как Агнец Божий, вземлющий немощи и грехи мира всех времен, следовательно, и нашей современности. Он – наша правда и истина (1Кор.1:30, Ин.14:6); только Его Духом мы можем и уследить, и отразить сатанинские искушения, направленный на членов Христова тела – Церкви – в наше время. Искушение Его самого от диавола и победа Его над искусителем-диаволом есть первообраз и основание для нашей борьбы с сатанинскими искушениями и для победы над искусительною ложью в наше время.

Посмотрите, в самом деле, во-первых – на чувственное и материальное направление нашего времени, на положительные, вещественные интересы, почти всех занимающие и озабочивающие едва ли не сильнее других интересов. Что значит это страстное алкание земных благ, направляемое к заглушению духовных христианских потребностей? Не открыто ли, не очевидно ли здесь страшное искушение для духа христиан? И что особенно достойно внимания и размышления, – не одно легкомыслие или суетность, но и серьезные, многодельные умы нашего времени заняты и озабочены особенно материальным благоустройством – общественным и частным, как самыми человеческими потребностями и существенными благами. Видно, – как иудейство извратило блистательную видимость древней теократии до значения чисто-плотского: так большинство и нового Израиля – мира христианского успело уже ту благодать Господа нашего, что Он стал для нас плотию (или человеком не только с душою, но и с телом человеческим), забыть и обратить только почти в плотские человеческие интересы (Иуд.1:4). – Как же восторжествовать нам над таким сатанинским искушением нашего времени? – Вспомним, как Господь отразил для нас первое искусительное нападение на Него диавола. Он напомнил ему из слова Божия, что и тогда, как удовлетворялись плотские потребности Израиля чувственною манною, внушалось народу Божию иметь в виду и воспринимать верою именно силу и сладость слова Божия, по которому ниспадала на землю манна. Так и мы материальное благоустройство общественное и частное будем и разуметь и устроять именно и единственно по тому основание и началу, что и самим Христом Богом человеческая телесность с ее потребностями не отринута, а напротив восприята вместе с душою в собственную Его личность; в земных, искусственных или естественных, удобствах и в чувственных благах будем иметь в виду и усвоять собственно дары любви Отца небесного, дающего нам Своим единородным Сыном вся обильно в наслаждение, освящаемое благодатью Св. Духа (1Тим.6:17). Так искусительная сила духа времени, в его злотворности, сама собою исчезнет: в самых заботах о земном благоустройстве будет выражаться прежде всего искание царствия Божия и правды его.

Во-вторых, возьмите во внимание такое стремление современной мыслительности – дать во всем отчет, уяснить и подчинить человеку всякие силы природы, воспользоваться уроками всех прошедших времен. Кому неизвестно, что человеческая мысль возбуждена к этому стремлению именно христианством? Но когда такое стремление и дело современной мысли бывает не во Христе, или без всякого почти внимания к Нему, к Его истине и духу: то не видно ли вере и здесь искушения духа лжи успевшего извратить и в самом новом Израиле направление мысли большинства, и показывающего вся царствия мира и славу их, и льстящего обещанием сия вся отдать человеку? Это ужасное искушение: потому что уступить этому искушению значит духовно покланяться князю мира сего. Самый верный и удобный способ к отражению и этого искушения указан Господом нашим. Господу Богу твоему поклонишися, сказал Он диаволу на подобное искушение, и Тому единому послужиши. Будем во всех областях знания следить и изучать собственно мысли Отца нашего небесного, Сыном Его (положительно или попустительно) во всем осуществляемые, и, по домостроительству Его вочеловечения, нам удободоступные благодатию самого Св. Духа; будем и во врожденных идеях нашего духа прозирать лучи или мерцания Света, просвещающего всякого человека, грядущего в мир, Бога Слова; будем в добросовестно ищущих истины, хотя еще и не созерцающих ее прямо во Христе, с братскою любовью признавать и своею верою поддерживать стремление собственно к Нему же самому, хотя только еще как к неведомому Богу (Деян.17:23). О если бы так было у нас! Скоро бы исчезло и это страшное искушение лжи, к спасению и совершенству всего великого здания знаний.

Наконец, в-третьих, обратите внимание и мысль вашу на выродившееся и действующее именно у нас православных-русских это, так выражающееся, начало: «авось, небось», по которому одни с самонадеянностью бросаются в разные, практические или умозрительные, предприятия с мечтою о верном движении вперед, а другие напротив находятся в каком-то неподвижном коснении, с уверенностью однако, что все само собою идет не худо или даже к лучшему. Но ведь в страшно-ответственном положении русского народа, которому Восток передал православие, подпав сам порабощению от магометан, а Запад передает все плоды своих страдальческих опытов и усилий, сам оставаясь вне чистой Христовой истины – вне православия, – в таком положении и ребяческая самонадеянность и беспечная лень значит то же, что, с одной стороны, бросаться с высоты иерусалимского храма, а с другой – рассчитывать на поддержку беспечных Ангелами. Не искушай, Русский человек, Господа. Пора тебе и узнать, и употреблять сокровище православия, как данное и нужное всему миру.

***