Склонение современного безбожия к упадку

Причины угасания современного безбожия – общие и частные.

Общая причина упадка современного безбожия заключается в изменчивости исторических эпох. При необыкновенной текучести жизни и разнообразии форм ее проявления характер эпох меняется. Ни одна форма жизни, ни одно направление мысли не занимают господствующего положения и не развиваются с неуклонной последовательностью в продолжении многих сотен или тысяч лет. Везде и во всем движение вперед сменяется остановками, блужданиями по окольным путям и возвратом назад. Каждое проявление жизни возникает, усиливается, достигает высшей степени развития, затем ослабевает и наконец совсем прекращается. Так, напр., соответственно стадии развития, духу времени, характеру народа и другим условиям, меняются формы правления. Одни и те же, или различные народы и племена в разное время своего существования переживали образ правления патриархальный, теократический, деспотический, монархический, олигархический, аристократический, республиканский. До учреждения греческих и римской республик во всем свете не было республиканской формы правления; просуществовала она у Греков и Римлян несколько сот лет и исчезла с лица земли на долгое время; но сто лет тому назад опять возродилась и в настоящее время существует во многих государствах Старого и Нового Света; но удержится ли она навсегда, или нет – сказать никто не может. Аналогичный этому пример из жизни государственной можно привести пример из истории философской мысли. В классическом мире в числе прочих философских направлений мысли был и материализм, но скоро заглох и не существовал в течении почти двух тысяч лет; только уже во второй половине прошлого века он возродился с удвоенной силой, но господствовал не долго; затем с сороковых годов нашего века он опять возник, имел большую силу и широкое распространение в пятидесятых и шестидесятых годах, а теперь опять замирает, и неизвестно, когда вновь восстанет. Подобным же образом в века, предшествовавшие началу христианской эры и следовавшие за ней, в философии господствующим направлением был дуализм, но тогда же он и покончил свое существование и ни разу с тех пор не возникал. Пантеизм многократно проявлялся в разных видах, каждый раз оказывал сильное влияние на мысль и жизнь, но господство его никогда не было продолжительным. Так сменялись одна другой системы философии, ни одна из них не оставалась господствующей и господство каждой продолжалось едва десятки лет, за исключением философий Платона и Аристотеля, влияние которых продолжалось много веков. В частности, материализм проявлялся только три раза и три раза же, одновременно с ним, усиливалось сродное ему безбожие. Ослабевал, а затем впадал и в совершенное забвение философский материализм, после чего и порожденный им практический материализм, лишившись опоры, удерживался не долгое время. Параллельно с возрастанием материализма усиливался и атеизм, а упадок материализма сопровождался ослаблением, а затем исчезновением атеизма, сначала теоретического, потом и практического. Так было это в Римской империи пред Рождеством и после Рождества Иисуса Христа; то же было и в период первой французской революции; та же постепенность роста и упадка теоретического и практического материализма и связанного с ним теоретического и практического безбожия замечается и в последнее полустолетие. Материализм и атеизм подвержены общему закону всякого существующего во времени бытия, – закону роста, расцвета, увядания и смерти или прекращения существования.

Кроме закона непостоянства, изменчивости и недолговечности форм жизни и направлений мысли, упадок современного безбожия имеет и другую общую причину – закон борьбы противоположностей. Одна крайность вызывает другую крайность, – свою противоположность. Это закон жизни. Он проявляется как в исторической жизни народов, так и в частной жизни людей. Везде и всегда идет скрытая и явная борьба между различными формами жизни и направлениями мысли, – борьба из-за преобладания. Результатом столкновения различных течений жизни и мысли бывает падение того, что было вверху, и возвышение того, что было внизу, а иногда противоположности взаимно уравновешиваются, крайности сглаживаются и возникают новые формы жизни. Богатство, располагая к изнеженности, роскоши и мотовству, доводит своих владельцев до разорения и нищеты. Напротив, скудость, приучая к труду, к бережливости и умеренности, становится источником обогащения или, по крайней мере, довольства и избытка: нужда – мать изобретений. Такие переходы богатства в нищету и бедности в изобилие бывают в жизни не только частных лиц, но и целых народов. Даже духовное богатство, представляющее силу, несравненно более прочную, нежели тленные сокровища, часто имеет склонность переходить в свою противоположность: высокий полет и сильное напряжение мысли ведут к утомлению ее, и за веками просвещения следуют времена упадка его и положительного одичания; у просвещенных народов образованность начинает глохнуть и замирает, а у варваров зарождается и пышно расцветает. Точно также идеализм переходит в материализм, а материализм в идеализм. Равным образом религиозный дух иногда охлаждается, религия превращается почти только в формальное исполнение обрядов, распространяется равнодушие к Богопознанию и Богопочитанию, наконец проявляется и положительное неверие, и затем постепенно усиливается, и распространяется. Но сама сила его, дерзость и разрушительность вызывают отвращение, негодование и протест; противодействие ему растет больше и больше; оно зараз теряет сочувствие и поддержку со стороны силы и дух в себе самом; господство его кончается и переходит к людям веры. Правда неверие долго еще остается, но уже не только не владычествует, а даже и не живет, только прозябает и издыхает; люди веры перестают даже бороться против него, и остающиеся немногие сторонники его или переходят к вере, или доживают свой век в тоскливом одиночестве и бездействии, забытые и никому не нужные. И по мере того, как падают дух, силы и смелость безбожия, все более и более возрастают бодрость, мужество и силы сторонников веры, влияние ее усиливается и расширяется, и сама она, воспламеняемая борьбой против безбожия, перестает быть, как прежде, бездушной и холодной, становится живой, действенной, могущественной. Таким образом в самой силе безбожия заключается росток его упадка. И чем большей крайностью отличается какая-либо форма жизни или направление мысли, тем менее можно рассчитывать на их долговечность, тем скорее они вызывают противодействие себе, тем легче переходят в противоположную крайность; а безбожие именно есть крайность из крайностей. Как в извилистой реке течение, ударившись в берег, отталкивается от него и ниже ударяется в берег противоположный, так тоже бывает и с вековыми течениями философской мысли и исторической жизни: и здесь одна крайность приготовляет путь своей противоположности.

Одна из частных причин, почему безбожие не может ни существовать довольно долго в значительных размерах, ни распространяться слишком широко, заключается в аномальности и в разрушительном характере безбожия. Чем больше какая-либо форма жизни или проявление духа времени отступают от нормы и здорового строя жизни, тем труднее им удержаться на долгое время и достигнуть преобладания, а таково именно и есть безбожие. Безбожие – не нормальное, а болезненное отравление духовного организма человечества; оно – болезнь, уродство духа. Философ Платон, этот глубокий знаток человеческой души, прямо называет безбожие болезнью¹.

Безбожие можно назвать противорелигиозным умопомешательством, потому что это болезнь не тела, а духа. Как болезнь, оно встречает естественное противодействие своему развитию и расширению в здоровых соках, в неповрежденных членах организма. По мере развития болезни усиливается и противодействие ей. Пока начавшийся в человеке недуг не значителен, человек очень часто не обращает на него должного внимания, продолжает вести прежний нездоровый образ жизни и не прибегает к лечебным средствам, в надежде, что болезнь пройдет сама собой. Но когда болезнь длится и усиливается, тогда даже и беспечный человек становится осторожен, по мере сил удерживается от привычек и образа жизни, располагающих к недугу, принимает лекарства и т. п. Если организм еще не старческий, если важные органы не подверглись сильной порче и человек способен еще жить, то предохранительные меры, лечебные средства и нормальный образ жизни обыкновенно достигают цели: дальнейшее развитие болезни приостанавливается и она или совсем излечивается, или перестает быть опасной, и дальнейшее существование человека обеспечивается. Точно таким же образом действует и великий организм человеческого рода. Как и человек, по естественному чувству самосохранения, он принимает меры против всего, что может угрожать его здоровью и безопасности, что вредит его физическому и духовному благосостоянию. Само собой понятно, что чем важнее угрожающая опасность, тем сильнейшее противодействие он оказывает ей. Противодействие безбожию проявляется тем быстрее и энергичнее, что безбожие – болезнь острая и опасная, обнаруживающаяся скоро и резко. Как от сильного яда, разрушительные действия безбожия проявляются быстро, резко, в страшных формах, так что не остается никакого сомнения в смертельной опасности от этой болезни.

Но не может ли произойти столь сильного приступа безбожия, что им будет поражена значительная часть человечества и притом в такой сильной степени, что оставшиеся здоровые соки окажутся бессильными произвести спасительную реакцию, и вся часть омертвеет? He отрицаем, что это может случиться. Но в таком случае другие, свежие народы придут и уничтожат эту обессилившую и испорченную заразой часть человечества, и таким способом прекратится передача от нее заразы другим частям человечества. Если бы, напр., среди теперешних образованных народов безбожие распространилось в таких широких размерах, что сделалось бы как бы нормой жизни, то это повлекло бы за собой такой умственный упадок, такое глубокое развращение нравов, и неразлучное с последним физическое вырождение, что, конечно, они не выдержали бы натиска народов, хотя и менее образованных, но физически здоровых и сильных и нравственно добрых и цельных, и неминуемо погибли бы под их ударами. Да если бы и не пришли завоеватели, народ, зараженный безбожием, ослабевает физически и духовно, разлагается и вырождается от пороков, и окончательно погибает или от внутренних раздоров и междоусобицы, или от истощения сил. Будучи силой, исключительно и до крайности отрицательной, безбожие разрушает или портит все положительное: истину, добро, веру, религию, нравственность, духовные способности человека, философию, науку, искусство, экономическое и физическое благоденствие людей и народов. Но ослабляя и разрушая все положительное и лучшее в жизни, оно подтачивает весь жизненный строй зараженных им народов, ведет эти последние к упадку, а тем самым неизбежно подкапывает само себя и погребается во прахе им самим нагроможденных развалин. Подобно всякой иной разрушительной силе, безбожие или прекращается от противодействия другой силы, или угасает от недостатка наличности той среды, которая допускает внутри себя его разрушительное действие.

Отрицательный характер безбожия составляет другую частную причину его бессилия и недолговечности его господства. В безбожии нет никаких положительных философских и научных основ, никаких прочных и здоровых жизненных начал. Основы безбожия – чисто отрицательные. В интеллектуальном отношении оно самозаблуждение и есть корень других заблуждений, а у нравственной жизни оно отнимает самую прочную основу ее – веру в Бога. Вытекая из ненормальных отправлений мысли и жизни, безбожие есть болезненное отрицание с начала до конца.

Философская, научная и жизненная беспочвенность и аномально-отрицательный характер безбожия всего яснее обнаруживаются в том поразительном факте, что ни древние, ни новые безбожники не сумели создать системы безбожия, несмотря на то, что некоторые из них были люди ученые и даже философы. Не только создать системы безбожия, – они не могли привести даже ни одного положительного факта, в котором бы заключалось прямое доказательство небытия Бога. Все приводимые ими доказательства своего лжеучения – косвенные, направленные или против христианства, или против учения о промысле Божием, или против учения о целесообразном устройстве мира. Но если бы даже им и удалось доказать, что промысла и целесообразности в мире нет и что христианство – религия ложная, в этом еще не заключалось бы никакого доказательства небытия Божия. Язычники веруют в Бога лживо, но лживость их веры свидетельствует только о высоте и малодоступности для ограниченного и испорченного человека предмета веры, о трудности приобрести точные понятия об этом предмете, а вовсе не о том, что его нет; даже более: общераспространённость ложных религий предполагает возможность истинной религии и косвенно подтверждает бытие Бога. При отсутствии положительных доказательств небытия Бога, защитникам истины бытия Его приходится или отражать нападки безбожников на религию, христианство и частные христианские догматы, или приводить доводы в пользу истины бытия Божия, или, наконец, опровергать возражения безбожников против этих доводов. Каковы бы ни были доказательства бытия Божия, все-таки они есть, а доказательств небытия Божия нет. Как-бы низко ни ценил кто философское и научное достоинство и практическую пригодность доказательств бытия Божия, уже сам факт их многовекового существования говорит об их силе и не прекратившемся и доселе значении. Нет спора, трудно доказать бытие Божие, но доказать небытие Бога совсем нельзя. Чтобы получить право отвергать бытие Божие с твердой уверенностью, нужно знать все, а это для человека и для целого человечества невозможно. В этом принуждены сознаться даже некоторые из самих неверующих: в древности Протагор и скептики, а в наши дни позитивисты и пантеисты. Безбожники не только не могли дать философского и научного обоснования своему лжеучению, но по самому существу предмета навсегда должны отказаться от надежды построить ученую систему безбожия. Создать философскую или научную теорию безбожия, которое в самом корне своем есть отрицание и ложь, так же невозможно, как формулировать или систематизировать болтовню глупца, бред горячечного больного, или разглагольствования умалишенного. Правда, материализм есть система, но не говоря уже о том, что он есть самая поверхностная и односторонняя из всех философских систем, он не тождествен с безбожием и может дать последнему только косвенную опору. Даже и при наилучшем успехе материалист может доказать только то, что в человеке и во всей, подлежащей непосредственному наблюдению, части мира нет духа, как особой от материи сущности. Но этот вывод не давал бы основания отрицать бытие духовного начала и духовных существ в недоступных человеку и неисследованных им частях вселенной и еще меньше позволял бы отрицать бытие Божие. Скажем более: если в человеке нет души в смысле отличного от материи начала, то в нем нет и органа для познания духовного бытия и в таком случае он не имеет ни малейшей возможности и никакого права судить о том, есть сверхчувственное бытие, и в частности Бог, или их нет. Строго логический вывод из материализма по отношению к вопросу о бытии Божием есть скептицизм, а не атеизм.

Как учение отрицательное, ложное, неспособное к обоснованию и систематизации, и вытекающее из болезненных отправлений жизни, безбожие, естественно, не имеет устойчивости и прочности, и потому сила его и господство не могут существовать долго. Отправление жизни отрицательное и беспочвенное, как бы оно ни было привлекательно в каком-либо отношении, как бы оно ни отвечало строю жизни, духу времени и вкусу людей, по истечении некоторого времени не удовлетворяет уже ни ума, ни сердца человека, вызывает чувства пустоты и разочарования и вместо прежнего сочувствия к себе пробуждает недовольство, отвращение и противодействие. Человек отталкивает все то, что питало его надежды, как скоро он усматривает их несбыточность, а отрицание истины может ли привести к осуществлению положительных чаяний? Вот почему, между прочим, очень немногие безбожники, достигшие старости, до конца остаются в своем мрачном и пагубном заблуждении. По мнению философа Платона, «еще ни один, от юности возросший во мнении, что нет богов, не остался постоянно до старости в сем заблуждении»². Без сомнения, крайне разнообразны и многочисленны причины, возвращающие безбожников в дни старости к вере в Бога. С упадком физических и духовных сил надменность ума и нравственная распущенность ослабевают, т. е., иссякают два главных источника безбожия; кроме того, ужас при мысли о приближающейся смерти, таинственная неизвестность того, что ждет человека за гробом, предчувствие возмездия, болезни тела, тоска и страдания духа оказывают подавляющее действие на ум и сердце, и очень часто производят решительный и резкий переворот в убеждениях человека, так что иногда самые закоснелые безбожники в старости, или пред самой смертью приходят к сознанию своего заблуждения и приобретают веру в Бога³; а иногда важные и знаменательные, в особенности несчастные события в жизни или же особенное благодатное воздействие еще задолго до смерти превращают безбожников в ревнителей веры в Бога. Но все эти причины оказываются тем более действенными, что безбожие, при своем отрицательном характере, не дает человеку твердой почвы и опоры. Какую поддержку, какое утешение, какую надежду неверующий в Бога может обрести в дряхлой старости, в тяжкой болезни, в несчастии, при упадке или тоске духа, пред смертью, при житейских неудачах? Их дает человеку вера, а не неверие, положение, a не отрицание, истина, а не заблуждение. От того-то безбожники так часто прибегают к расчету с жизнью, кончают жизнь самоубийством даже при маловажных неудачах. При бесцельности их жизни самоубийство является им лучшим выходом, если уязвлено их самолюбие или замарана честь, или оказываются недостижимыми честолюбивые замыслы и корыстолюбивые планы, или пустота и тоска гложут сердце, или неизлечимая болезнь, нищета и несчастья делают жизнь безотрадной, невыносимой. Неверующий профессор Военно-Медицинской Академии Коломнин кончает жизнь самоубийством из-за того только, что от его неудачной, или необдуманной операции умер человек. Как будто этот медик, лишивший себя жизни, тем искупил смерть своего пациента или вознаградил несчастье родных последнего! Как будто он не мог найти другого полезного занятия, если он разубедился в своей правоспособности быть врачом! Пустота и бесцельность жизни – вот что чаще всего понуждает безбожников кончать жизнь самоубийством, иногда во цвете лет и сил, и без достаточной внешней причины. – Так, путем ли самоубийства или чрез обращение к религии число безбожников сокращается даже и в безбожные эпохи, – сокращается по причине пустоты и разочарованности, вносимых в сердце бессодержательностью и отрицательностью безбожия.

Отрицательный характер, пустота и бессодержательность безбожия, не говоря уже об его уродливости, охлаждая склонность к нему в отдельных людях, еще менее могут удовлетворять целые нации, массы людей. Действительно, безбожие овладевало духом времени и становилось повальной болезнью очень редко, только в критические, болезненные эпохи. Для порождения безбожной эпохи нужно сочетание многих неблагоприятных для здорового развития условий. Таких эпох, когда теоретическое и практическое безбожие проникало и отравляло своим ядом дух времени и распространялось повально, и всего-то было три. Неспособность безбожия удовлетворять насущные потребности здорового общества, полное несоответствие его последним обнаруживаются и в кратковременности этих эпох.

Возьмем в пример вторую из этих эпох – эпоху французского вольномыслия второй половины прошлого века, как вполне закончившуюся и наиболее нам известную. Вольтерьянцы, дожившие до глубокой старости, изредка встречались еще и в половине текущего столетия, даже в шестидесятых годах, т. е., столетие спустя после начала эпохи безбожия французских энциклопедистов; но это были жалкие мертвые остатки духа давно прошедшего времени. Эпоха господства и распространения безбожия энциклопедистов и Вольтера, если не считать подготовительной к ней стадии и оставшихся по окончании ее следов, продолжалась не больше, даже меньше, полустолетия. Реакция против безбожия началась еще в самый разгар этой эпохи, вызванная страшными кровопролитиями французской революции и особенно взаимной резней самих республиканцев. В России царствование Павла I было уже реакционным по отношению к французскому вольномыслию, а во время Наполеоновских войн реакция была уже во всей силе, распространилась по всей Европе. Некоторые события в двадцатых годах были только слабым возвратом духа первой революции и при том они были отпрысками политической и социальной сторон ее, а не ее противорелигиозного духа.

По мере того, как усиливается и распространяется реакция против безбожия, дерзость, деятельность, дух и влиятельность безбожников ослабевают, а мужество, энергия и успех проповеди их противников усиливаются. Вместе с тем число вновь обращающихся к безбожию уменьшается; а с другой стороны, те, которые сделались безбожниками не по глубокому убеждению, не в силу размышления и нравственной борьбы, а или по юношескому увлечению, или из легкомысленного подражания, или под влиянием духа времени, или по невежеству, или под давлением сильного характера другого человека и т. п., легко оставляют заблуждение и становятся христианами. А таких неверующих без твердого убеждения, безбожников – индифферентистов в эпохи неверия бывает огромное большинство из числа всех неверующих. Эти-то малоубежденные безбожники в дни реакции первые сворачивают с пути неверия и вот почему ряды безбожников заметно редеют еще раньше, чем реакция достигает своей вершины.

Наконец, главная причина бессилия безбожия и неспособности его к продолжительному господству, главная причина того, что влияние его скоро сокращается и господство его оканчивается, лежит в резкой противоположности его существенной, коренной и неиссякающей потребности человека, – потребности иметь религию. Эта потребность воспитанием, обычаем, преданием и жизнью развивается и так или иначе направляется, а не дается; она зарождается с самой природой человека, составляет существенную и неотъемлемую часть ее. Как религиозное воспитание не может дать человеку самого религиозного инстинкта, а только раскрывает его, усиливает и усовершенствует: так и безбожное воспитание не может окончательно и безусловно вытравить религиозную потребность. История не представляет ни одного примера таких семейств, в которых безбожие переходило бы из рода в род и непрерывно существовало в течении сотен или даже хотя многих десятков лет. Весьма многие профессии переходят от отцов к детям, к внукам и так далее, чрез целые ряды поколений; но не слыхать, чтобы безбожие сделалось постоянной «профессией» какого-нибудь одного рода. Иначе и быть не может: профессии священнослужителя, врача, торговца, земледельца, ремесленника, ученого, чиновника и т. п. удовлетворяют те или иные потребности людей, никогда не прекращающиеся при обыкновенном строе жизни; но какую положительную и здоровую потребность удовлетворяет безбожие? Оно отвечает только извращенному вкусу, ищущему истины, но принимающему ложь за истину и истину за ложь. И так как извращенный вкус не есть норма духовной жизни человека, то рано или поздно обнаруживается несоответствие его требований с истинной жизнью, и человек видит, что то, что он признавал истиной, есть грубейшее заблуждение. Извращение вкуса, глубокое до такой степени, что безбожие признается истиной, а вера в Бога – заблуждением, в эпоху безбожия не замечается самим человеком, потому что он увлечен веянием этой эпохи; но дух времени меняется, увлечение проходит, и ненормальное направление мысли обнажается. Портной, сапожник и всякий другой мастеровой вполне основательно может рассчитывать, что не только его сыновья и внуки, но и правнуки и праправнуки будут продолжать его занятие; потому что пройдет сто и тысяча лет, а потребность у людей в одежде и обуви не прекратится и потому всегда будут нужны портные и сапожники. Равным образом и священник может надеяться, что его праправнуки будут тоже священниками; потому что он уверен, что и чрез много веков люди будут иметь религию и священников для совершения Богослужения. Совсем не таково положение безбожника. Конечно, он может воспитать своих детей в безбожии и даже внушить им фанатическую ненависть к религии; но он не может быть уверен, останутся ли они в безбожии до конца своей жизни и еще менее может мечтать о том, что и их дети тоже будут безбожниками. А если он и будет питать слепую уверенность на укоренение безбожия в своем роде, потому что людям свойственно надеяться на осуществление желаемого, то если он доживет до глубокой старости, опытом убедится в несбыточности своих надежд на постоянство безбожия. Опыт свидетельствует, что безбожники не могут поручиться даже за постоянство своего собственного неверия. Это и понятно: в самом закоренелом и фанатичном безбожнике потребность религии бывает только заглушена, а не вытравлена окончательно, и во всякое время жизни, совершенно неожиданно, может пробудиться и заговорить ничем не заглушаемым голосом, что и бывает в действительности.

Впрочем, еще раньше и помимо обращения безбожников к вере врожденный религиозный инстинкт и жажда религии, а вместе с тем ничтожество и несостоятельность безбожия обнаруживаются в странной склонности безбожников чем-нибудь заменить отвергнутую религию. Утративши настоящую религию, безбожники не могут искоренить в себе потребность иметь религию и выдумывают жалкие призраки ее. Так, безбожные французские революционеры конца прошлого века, отвергнувши Бога, сделали предметом поклонения богиню разума. He показывает ли это, что человек без религии жить не может, что отварившись от истинного Бога, он вынуждается создавать подобие Его, измышлять богов ложных, которым и поклоняется вместо Бога истинного, что отказавшись от истинной религии, он изобретает призрачную?

He одни, опьяневшие и обезумевшие от кровопролития, французские демагоги сделали это: то же самое делают более рассудительные и ученые безбожники нашего времени. Обозвавши христианство религией устарелой, отживающей свой век и непригодной для той высокой ступени развития, до которой достигли современные образованные народы, и для еще более высоких ступеней совершенства, на которые человечество взойдет в будущем, они выдумали новую религию, которая, по их соображениям, в будущем заступит место христианства. Одни назвали эту новую религию религией будущего, горделиво предрекая этим названием ее широкое распространение в будущем; другие наименовали ее религией теантропической или же религией гуманизма, так как она состоит в обоготворении человека, человечности, человечества. Так, Огюст Конт, признавая человечество предметом религиозного поклонения и почитания, называет его великим существом, le grand être; Ренан провозглашает культ великих людей, гениев, для приготовления и деятельности которых должно служить и всем жертвовать все человечество; потребность религиозного почитания человека выражается и в учении английских пантеистов, а также у немецких пессимистов. А другие атеисты желают воздавать религиозное почитание природе, всему миру. Так, Д. Штраус требует, чтобы люди относились к вселенной с таким-же набожным почтением, с каким благочестивый человек старого пошиба относился к своему Богу.

Несостоятельность религии гуманизма обнаруживается уже в неопределенности предмета ее. Гуманисты сами не ясно представляют и не столковались в том, что именно в человеке должно служить предметом религиозного почитания: личность ли человека или личные умственные совершенства и нравственные добродетели, или идеалы личных совершенств, или воплощение этих идеалов в гениях, или отображение идеалов в творениях гениев, или не индивидуальный человек, как бы он ни был превосходен, а целое человечество, как род, или, наконец, возвышенные идеалы, к которым стремится человечество. Если предметом религиозного поклонения признать реального человека или реальное человечество, то это будет религия низменная, совмещающая обоготворение добродетелей с обоготворением пророков, как это и есть в язычестве и особенно ярко обнаруживалось в греческой антропоморфической религии и мифологии. Если же гуманисты желают обожать идеального человека или идеальное человечество, то и это не больше, как утончённое язычество. Если, наконец, по их мнению, предметом поклонения должны быть отвлеченные недостижимые идеалы человеческих совершенств, то это будут ни что иное, как безусловные совершенства, которые принадлежат в действительности Богу и к посильному осуществлению которых в своей жизни люди должны стремиться. Таким образом в своей религии гуманизма безбожники или становятся язычниками, или бессознательно возвращаются к поклонению тем совершенствам, которые существуют только в отвергнутом ими истинном Боге. В обоих случаях безбожники измышляют призрачную религию вопреки своему началу отрицания религии и Бога. Равным образом и материалисты, приписывая материи и силе свойства бытия безусловного, напр., вечность, неуничтожаемость и т. п., и относясь «с набожным почтением к вселенной», в сущности обоготворяют мир и основы его бытия, впадают в язычество.

Безбожники всё-таки люди и подобно всем людям, не могут жить и удовлетворяться одной ложью, чистым отрицанием: отрицая истинную религию, они принуждены гоняться за призраками ее, подобно тому, как в знойной пустыне изнывающие от жажды путники, не встречая действительных источников воды, устремляются к миражам, но вместо изобильных водой озер с ужасом и отчаянием находят все те же безотрадные горючие пески. Так как религия по самому существу своему есть взаимоотношение между человеком и Богом, то поэтому всякая атеистическая религия заключает в себе самопротиворечие, не говоря уже о том, что не может быть истинной религия тех, которые отрицают первоисточник и главный предмет религии – Бога. Но именно это самопротиворечие, допускаемое притом людьми учеными, мыслящими, служит неопровержимым доказательством того, как глубока и неискоренима в человеческой природе потребность религии, как безрассудно отрицание истины бытия Божия и как не состоятельно безбожие, – не состоятельно до такой степени, что оно, начинаясь отрицанием истинной религии, кончает признанием ложной. В этом самопротиворечии отрицающие истину бытия Божия являются невольными свидетелями ее, враги религии – изобретателями религии, безбожники – отрицателями безбожия. Напрасно один из немецких безбожников Арнольд Руге говорит: атеизм – все-таки религиозная система: атеист не свободнее еврея, который ест свинину; нужно не бороться против религии, а забыть о ней. Именно это, столь желаемое фанатичными безбожниками, забвение Бога для человека столь же невозможно, как забвение человеком самого себя.

Та же неискоренимая потребность религии и то же бессилие безбожия удовлетворить истинные потребности ума и сердца проявляются не в одних только представителях безбожия и вообще не в отдельных лицах, а во всем обществе, – разумеем то в высшей степени замечательное явление, что в эпохи широкого распространения неверия потребность религии обнаруживается с особенной силой в извращенных формах ее – в мистицизме, в суеверии, в спиритизме. Все виды извращения религиозного чувства широко распространяются в обществе, охладевшем к истинной религии и огрубевшем настолько, что оно не удовлетворяется естественными чувствами, здравыми понятиями, простыми истинами; при своем извращенном вкусе оно жаждет таинственного и чудесного, а при беспочвенности своих учений, не внушающих, притом никаких надежд в будущем, оно суеверно трепещет в ожидании того, что будет. Это влечение к мнимо-чудесному и страх пред таинственным будущим, наполняя сердца эпикурейцев и равнодушных к религии, смущают и пугают воображение и самих неверующих. И вот скептики и безбожники становятся суеверны, как сельские бабы; из любопытства и с напускной скептической снисходительностью являются они на спиритические сеансы, а потом начинают верить в медиумов, в непонятные явления невидимого мира, в каких-то духов, с которыми можно вступать в сношения, делаются спиритами. Для иных из таковых пути суеверия, мистицизма и самого нелепого сектантства становятся дорогами, которыми они незаметно, после долгих блужданий, возвращаются к истинной вере. Кто потерял страх пред Богом, тот, подобно Каину, начинает бояться всего, а кто боится всего, тот этим истинно паническим страхом может быть опять приведен к страху Божию, хотя в иных случаях тот же страх приводит к унынию и отчаянию, к самоубийству или сумасшествию. – Так было в Риме в век империи, когда в тогдашнем образованном и высшем обществе было много людей, не веривших в богов народной религии, не имевших никакой религии и бывших в то же время самыми малодушными суеверами. Из таких людей было не мало жертв распространенной в то время склонности к самоубийствам; но, без сомнения, были из них и такие, которые обретали истинную веру в Бога в новой религии – в христианстве. Для скептика – Пилата вопрос: что есть истина (Ин.18:38), так и остался вопросом и Пилат кончил жизнь самоубийством. Но скептик Иустин Философ, утративший веру в народных богов, искавший и не нашедший истины ни в одной из тогдашних философских школ, наконец обрел и истину, и религию в христианстве. Точно также в конце прошлого и в начале нынешнего века вместе с распространением безбожия зародились и усилились мистические секты, и в неотвратимую силу рока люди верили больше, чем когда бы то ни было. Наконец, в параллель с распространением материализма и неверия недавнего времени возник спиритизм и столь сильно распространился, что одно время спиритов насчитывали до двадцати миллионов, и всего больше их было среди практических, погруженных в материальные интересы, Американцев.

Сама природа человека и жизнь народов заявляют протест против отрицания истины бытия Божия и религии, – протест тем более сильный и неотразимый, что его бессознательно провозглашают сами же неверующие, или маловерующие, измышляя вместо отвергнутой истинной религии призраки ее или извращенные формы.

Изменчивость форм жизни и направлений мысли, сила реакции, происхождение безбожия из направлений философской и ученой мысли односторонних и из строя жизни ненормального, распространение его в эпохи критические и болезненные, аномальность, отрицательный характер, пустота и беспочвенность безбожия, не имеющего твердой опоры ни в теоретических ни в практических основах здоровой мысли и жизни, отсутствие философской системы безбожия или хотя бы сколько-нибудь научной гипотезы его и даже совершенная невозможность дать твердое, положительное и прямое обоснование его, в особенности же врожденность человеку религиозного инстинкта и неистребимая потребность иметь религию, обнаруживающаяся даже у самих безбожников и скептиков в странной склонности их иметь своего рода религию, – вот главнейшие причины, почему безбожные эпохи – редкое исключение во всемирной истории и никогда не были продолжительны. Кроме того, отсутствие среди безбожников великих, истинно гениальных людей и незначительность количества безбожников и скептиков сравнительно с числом верующих даже в безбожные эпохи препятствуют безбожию занять постоянное место в философии, в науке и жизни. Безбожники, как отдельные лица и в малом числе, вероятно, найдутся во всякое время, подобно тому, как всегда есть умалишенные; но безбожие слишком аномально, бессодержательно и бессильно, чтобы могло существовать постоянно, как направление. Смотря по времени и другим обстоятельствам характер, влиятельность и результаты каждой из причин, противодействующих безбожию, видоизменялись, но они всегда ограничивали силу и распространение безбожия в пространстве и времени, а в более благоприятные времена и совсем прекращали его.

Они же ограничили распространение и безбожия XIX века во время наибольшей его силы, склонили его к упадку и продолжают вести к окончательному падению.

Возникновение переживаемой нами реакции против неверия, перемену в духе времени некоторые наблюдатели современной жизни приписали влиянию двух событий: страшной, разрушительной и кровопролитной междоусобице, произведенной коммунарами в Париже в 1871 г., и смерти императора Александра II, павшего от руки анархистов. Но, по нашему мнению, эти события были только частными случаями, хотя и очень важными, проявление анархии и духа отрицания и разрушения, который обыкновенно навевается духом неверия. Если не в этих, так в других событиях дух отрицания и разрушения, вызываемый безбожием, проявился бы неизбежно. В шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годах был целый ряд покушений на государей, правителей и государственных людей; все это – проявление духа отрицания и разрушения. Тот-же дух обнаруживается и теперь в разрушении динамитчиками общественных и частных зданий. Разрушительный дух анархии – это только резкое и явное обнаружение, результат менее заметного и кажущегося менее опасным религиозного и философского скептицизма и отрицания. Анархисты – это подонки беспочвенности, болезненности и отрицательно-разрушительного характера безбожия. Уже дух и теоретического отрицания вызывает реакцию, а практическое отрицание, выражающееся в разрушении созданного жизнью и самой жизни, обостряет и усиливает реакцию. Страшная опасность, угрожающая от анархии просвещению, всему строю жизни и человечеству, слишком очевидна, чтобы общество, в котором она действует, не оказало ей самого сильного противодействия из чувства самосохранения. Противодействие анархии есть в то же время осуждение и главного источника ее – безбожия.

Реакция против материализма и связанного с ним безбожия проявилась уже и в шестидесятых годах, в виде спиритизма. Но это была реакция болезненная; это была, так сказать, изнанка того же неверия и материализма. Как неверующие и материалисты верят только тому и признают бытие только того, что можно видеть, слышать, ощупать: так и спириты, хотя верят в бытие духов и невидимого мира, но только, потому что верят в явление духов в материальной форме, в видимых, слышимых и осязаемых знаках.

Настоящая, здоровая реакция против неверия началась только в семидесятых годах. Тогда именно впервые вместо господствовавших раньше самодовольства и самовосхваления стало обнаруживаться порицание того, что недавно все восхваляли, тогда стали замечать и осуждать дурные стороны современной цивилизации; прошла пора безусловного восхищения ей и настало время строгой оценки ее темных и светлых сторон. Это верный признак начавшегося здорового кризиса или перелома в жизни, начало конца старого направления мысли, начавшейся перемены в духе времени. Поворот мысли сказался в то время еще и в том, что стал вырождаться теоретический материализм, господство его над философской и ученой мыслью прекращалось, и он уже далеко не имел той силы и влияния, какими пользовался в пятидесятых и шестидесятых годах.

Впрочем, в семидесятых годах были только начатки нового движения мысли, малозаметные и слабые. Работа и усилие тогдашней мысли уходили не столько на изыскание и приложение новых путей, сколько на оценку того, чего перед тем достигли и что сделала наука и жизнь, a также на задержку тех течений мысли и жизни, которые были очень сильны. Хотя философский материализм в то время уже исписался и не привлекал к себе ни внимания, ни сочувствия, но за то стал усиливаться и скоро приобрел необыкновенную популярность сродный материализму эволюционизм; в это же время начался быстрый рост социализма, скоро давшего от себя отпрыск анархизма, а современный социализм и анархизм – друзья безбожия, да и практический материализм в то время был еще во всей силе. При широте и силе этих течений мысли к жизни, увлекавших в свой водоворот огромное большинство образованного и полуобразованного общества, реакция против безбожия в семидесятых годах не могла быть ни смелой и вполне открытой, ни широкой и влиятельной. Ее деятельность скрывалась, и позднейшая сила подготовлялась в тайниках внутренней жизни духа образованных народов. Переживая перелом, люди сначала сами не замечают его.

Смелой, решительной, широкой и влиятельной реакция сделалась только в восьмидесятых годах, и до настоящего времени она все более и более возрастает и распространяется. Теперь даже в таких центрах светской жизни и легких нравов, преобладание эпикурейства и материальных интересов, безрелигиозного и противорелигиозного духа и положительного безбожия, как Париж, замечается поворот на путь веры и более строгих нравов. Среди парижских студентов теперь большой популярностью пользуется профессор Лависс, чтения которого проникнуты строго нравственным направлением. Из французских литераторов в последние годы приобрел известность Поль Бурже, произведения которого отличаются очень редкими во французской литературе серьезностью и строгостью нравственных требований. Параллельно повороту в настроении учащегося юношества и в характере изящной литературы, без сомнения, совершается поворот и в самом обществе, изменяется сам дух времени. Правда, в 1889 г. Французы устроили всемирную выставку в Париже в память и честь первой французской революции, в сотую годовщину ее. Но замечательно, что на самой выставке ничего не было устроено, что бы напоминало о революции, а главное – сам французский народ, его писатели и ученые помнили, говорили и писали о революции едва ли больше, чем в обыкновенные годы. Ни сочинений, ни листков в похвалу революции или с целью исследования ее написано и издано не было; ни малейшей вспышки анархии не воспоследовало; религия, церковь, духовенство, никаким враждебным выходкам и оскорблениям не подверглись, несмотря на то, что католическая церковь отказалась принять участие в выставке, устроенной в память первой революции. У нас многие опасались, а покойный архиепископ Херсонский Никанор высказал в печати, что этот год не пройдет без кровопролития; но эти опасения, к счастью, нимало не оправдались. – Без сомнения, Париж и идущая за ним Франция не составляют исключения из общего правила: тем же духом повеяло и в других образованных странах.

Можно заметить следующие общие признаки и характерные черты действующей в последние два десятилетия и особенно сильной в последние годы реакции.

В сороковых, пятидесятых и шестидесятых годах дух переживал пору юношеских порывов, отдавался кипучей деятельности, во многом достиг блестящих успехов, а с ними дошел до горделивого самовозношения. В этот период теоретическое и в особенности прикладное, техническое естествознание достигло столь высокого развития, сделало столько удивительных открытий и произвело такой необычайный переворот почти во всех сторонах жизни образованных народов, что мысли человеческой было естественно возгордиться блестящими, беспримерными результатами своей деятельности. Но разносторонняя деятельность и напряжение мысли вызвали утомление и недомогание. С другой стороны, с течением времени обнаружились дурные стороны нового строя жизни; оказались темные пятна в том, что прежде казалось светлым и блестящим; многие мечты не осуществились; изумление и восторг пред новейшей цивилизацией сменились порицаниями ее темных сторон, которых прежде или не было, или их не хотели замечать; дух впал в уныние, дошел до самоуничижения. Самоуничижение и удрученность духа проявились, между прочим, в следующих фактах.

И в последние двадцать лет наука шла вперед, делались открытия и изобретения, а в области электротехники – даже изумительные, поистине чудесные. Но ими спокойно пользуются, а не восторгаются, так как восторгались успехами естествознания в предыдущие десятилетия. С другой стороны, порицательное и строго-критическое отношение к темным сторонам современной цивилизации, начавшееся в семидесятых годах, продолжается и до настоящего времени.

Хотя современная пессимистическая философия враждебна религии и христианству, и потому сама есть источник неверия, но, с другой стороны, пессимистическое настроение неверующего общества есть признак стремления его переменить направление своей жизни, есть предвестник поворота от неверия к вере. Вот этому-то духу пессимизма не чуждо наше время. Ему обязана значительным распространением пессимистическая философия. Пессимистическая философия имела талантливого представителя в лице Шопенгауэра еще во времена Гегеля. Но в то время дух человеческий парил столь высоко, можно даже сказать, находился в таком восторженном состоянии, что на философию Шопенгауэра никто не обращал внимания. Оригинальность и остроумие его изречений, свежесть мыслей, ясность, образность и сила речи, пропадали даром; никто не хотел признать его настоящим философом. Ничтожные непосредственности занимали кафедры философии в немецких университетах, а его не считали достойным звания профессора. Равнодушие к его философии философов, ученых и всего общества возбуждало в нем ярость и злобные насмешки над официальными учеными. Но и насмешки не производили действие: их мало замечали. Он не мог понять, что его философия находится в пренебрежении не потому, что она пуста, а потому, что она противоречила господствующему духу времени. Сам Шопенгауэр так и умер, не дождавшись успеха своей философии. Но настали семидесятые и восьмидесятые годы и философия его вдруг всплыла наружу и очень скоро сделалась самой популярной философией. Как ни бедна русская литература философскими сочинениями и как ни велико равнодушие нашего образованного общества к философии, тем не менее на русский язык переведены все сочинения Шопенгауэра, иные даже неоднократно. Громкой известности и широкого влияния, и распространения достигла философия и современного нам немецкого философа-пессимиста Гартмана. Не может быть сомнения в том, что пессимистическая философия Шопенгауэра и Гартмана стала в последнее двадцатилетие самой влиятельной и распространенной философией именно, потому что она отвечает духу времени. Это подтверждается странным и в иное время невозможным фактом появления и распространения среди образованных христиан в Европе и Америке буддизма и так называемого нео-буддизма. Нео-буддизм, или, как мы бы назвали его, философский, космополитический буддизм, был измышлен и доселе распространяется недавно основанным Теософическим Обществом, члены которого есть в Ост-Индии, в Европе и в Северной Америке. Влиятельным учредителем и главой этого общества была одна русская сумасбродная женщина E. П. Блаватская, писавшая под псевдонимом Радда-Бай и умершая в апреле 1891 г. Конечно, буддистов и нео-буддистов среди христиан в Европе и в Америке можно насчитать сотню, много две сотни тысяч. Но уже сам факт перехода христиан в буддизм, совершающийся притом не где-нибудь в Индо-Китае, а за десятки тысяч верст от буддистских стран, в центрах христианских стран, крайне замечателен и необычаен, и служит резким выражением пессимистического настроения образованных христианских народов.

Далее, с семидесятых годов до такой степени умножились самоубийства, возрастая с каждым годом в числе, что это печальное явление возбуждало общее внимание и тревогу, и исследованию причин и сущности этого явления посвящено было не мало статей и целых сочинений. В настоящее время в одной Европе число самоубийств простирается до 50,000 в год. Цифра – по истине ужасающая! С другой стороны, с каждым годом возрастает число умалишенных. Свойственная нашему времени и давшая нашему веку название «нервного века» нервозность, от которой теперь страдают люди высшего и среднего классов, еще более усиливает склонность к самоубийствам и предрасположению к психическим болезным, a также недовольство жизнью. He меньше того недовольство жизнью вызывается экономической неурядицей, которая с особенной резкостью выражается в распространении пролетариата. Наконец, не смотря на смягчение нравов, на распространение грамотности, на движение вперед гражданственности, на улучшенные способы воспитания, на исправительные учреждения, на расширение общественной благотворительности, на улучшенные суды, число преступлений едва ли уменьшается, если только не возрастает, что еще больше увеличивает страдания человечества, а вместе с тем усиливает и мрачный взгляд на жизнь.

Вот признаки печального настроения, упадка и угнетения духа, самоосуждения, недовольства жизнью и даже отчаяния.

Это дурно; но это неизбежно должно было случиться в силу законов развития человеческой мысли. Хорошая же сторона этого состояния духа в том, что оно указывает на освобождение его от демонически-гордой мысли, будто разум человека на столько могуществен, что может, достигнуть безграничного владычества над природой, не нуждается ни в чьей помощи, не нуждается в Самом Боге и в религии, имеет право обоготворять себя, покланяться всемогущему гению человека или человечества. Спал дух безрассудной гордости – значит иссяк главнейший источник безбожия.

Другой признак поворота мысли в сторону, противоположную неверию, можно усматривать в охлаждении к опытным наукам и к исключительно опытным методам исследования, а вместе с тем в возрастающем сочувствии и уважении к умозрению, к философии, к наукам о сверхчувственном бытии. В пятидесятых и шестидесятых годах метафизика, эстетика, нравственная философия, богословие, были признаны отжившими свой век бреднями, пустым фантазерством, почти глупостью, неспособными решить принятые ими на себя задачи, а обсуждаемые ими предметы или вовсе не существующими, или недоступными исследованию. По учению Огюста Конта, человечество переживает три стадии развития или три периода: теологический, метафизический и позитивный, соответственно трем способам познания мира: религиозному, философскому и научному или опытному; образованные народы уже пережили обе первых низших стадий развития и вступили в третий высший период его; покинувши или продолжая покидать теологический и метафизический способы познания, как несовершенные и несоответствующие достигнутой ими ступени развития, они обратились к опытному познанию, как единственно истинному. Это учение главы позитивизма отвечало духу времени. Чрезмерно отвлеченная и превыспренняя идеалистическая философия Гегеля и Шеллинга не оправдала возлагавшихся на нее надежд, чрезвычайное увлечение ею сменилось разочарованием, и мысль бросилась в противоположную крайность самого узкого эмпиризма, в котором высоко ценили простоту, наглядность, ясность, общедоступность и осязательность добываемых результатов, т. е., именно те свойства, которых не имела туманная идеалистическая метафизика. Сверхчувственное бытие было или совсем отвергнуто, или, по крайней мере, были признаны тщетность и бесплодность, даже вред, усилий познать его. Такими путями доходили до религиозного неверия, или до религиозного скептицизма. Мир сверхчувственный был или сознательно отвергнут, или полубессознательно забыт; органами познания признаны только внешние чувства, единственным научным методом – метод эмпирический, предметом познания – видимый мир, или как целое – в материалистической философии, или как совокупность дробных явлений – в естественных и технических науках, сущность познания стали полагать исключительно в наблюдении, описании, группировке и изъяснении явлений.

Но с семидесятых годов уже не осмеивают ни эстетики, ни метафизики, ни богословия, а если материалисты и позитивисты и осмеивают их, то не находят сочувствия и поддержки. В общем мнении значение и ценность этих областей знания возвысились, к исследованию их обратились и многие светские ученые, и все науки о сверхчувственном бытии стали оживляться. Возрастающее сочувствие к исследованию духовного мира, чем недавно пренебрегали, есть крупный шаг на пути к признанию бытия этого мира и великого значения для жизни человека изучения его. – С другой стороны, изменились, как характер опытных наук, так и значение их в науке вообще и в жизни. В последнее время среди самих естествоведов стали раздаваться голоса против крайней специализации знаний, против склонности к подробнейшему изучению мелочей и приглашение обратить побольше внимания на исследование связи между явлениями, на объединение и обоснование добытых раньше дробных знаний. Таким образом и естествоведы начинают склоняться в сторону умозрения, между тем как еще недавно признавали его непримиримым и вредным для естествознания. Впрочем, и раньше самые ревностные сторонники опыта незаметно для самих себя доходили иногда до выводов, имеющих под собой не больше фактической почвы, нежели осмеянная ими старая метафизика. Далее, естествознание теперь уже не проникнуто духом материализма в такой степени, как двадцать – тридцать лет тому назад. Наконец, естествознание в настоящее время не имеет уже недавнего своего значения науки, заправляющей мыслью и жизнью общества. Оно не стоит, как в пятидесятых и шестидесятых годах, во главе всего умственного движения и тем более не отождествляется с последним; естествоведы по-прежнему изучают подлежащие их ведению предметы, но никто уже не воскуривает фимиама естествознанию, никто не называет его верховным, преимущественным или единственно научным знанием, никто не приписывает ему какого-то особого просветительного влияния. После широкого полноводного разлива естествознание вошло, так сказать, в свои берега и скромно осуществляет свойственные ему задачи, делает свое дело. В шестидесятых годах эмпирическая простота, ясность и наглядность были признаны началом и концом воспитания и обучения, и в достижении их педагоги доходили до притупляющей детей пошлости: теперь, напротив, сознаны слабые стороны педагогического опрощения и устраняются крайности его. И в других областях жизни, в науке и в искусстве сильное влияние естествознания сказалось тогда в склонности к опрощению, к натурализму, к практичности: а в настоящее время натурализм в искусстве не признается уже высшим достоинством его, и слова «простенький» и «практичный» перестали служить терминами для обозначения высокого качества предмета. В философии произошел или происходит поворот от материализма к спиритуализму, в искусствах и в литературе – от натурализма к идеализму, в науке – от эмпиризма к умозрению, в жизни – от практицизма к идеализму, вообще же взоры людей стали чаще обращаться к идеальному и небесному, нежели прежде.

Третий, очень наглядный, признак наступившего и возрастающего укрепления веры в Бога и упадка безбожия можно видеть в обмелении тех философских и научных течений мысли, которые были или источниками безбожия, или поддерживали его. – Так, цветущая пора философского материализма миновала. Напр., в семидесятых годах известный материалист Бюхнер читал одну зиму в Германии, другую в Северо-Американских Штатах публичные лекции, в которых он опровергал доказательства бытия Божия и из которых он потом составил брошюру под заглавием Gottes-begriff (понятие о Боге). И к лекциям, и к брошюре его, как ученая критика, так и ежедневная печать отнеслись с полным равнодушием, почти не заметили их. Такие же пустые, нефилософичные и не строго ученые, как и его пресловутая книга Сила и Материя, они не произвели и сотой доли того влияния, которое имела в шестидесятых годах эта последняя книга. Молешотт забыт совершенно. Фогта теперь знают только как ученого зоолога, а не как материалиста. Новых талантливых материалистов, которые овладели бы вниманием ученых людей и оказали значительное влияние на общество, ни одного не явилось.

Почти то же случилось и с рационализмом. Старые, некогда очень распространенные, сочинения рационалистов забыты, новые не возбуждают ни особого научного интереса, ни общественного внимания и сочувствия. Сочинения основателя Ново-тюбингенской школы богословов Баура забыты и сама школа распалась и больше не существует. Сочинения Штрауса общество забыло, да и ученые богословы ссылаются на них не часто; влияние его сочинений на жизнь давно кончилось, влияние на ученую литературу ничтожно. Другой, более самого Штрауса популярный и талантливый рационалист Эрнест Ренан до самой своей смерти, последовавшей в сентябре 1892 г., писал много как ученых сочинений, так и публицистических речей, и статей, и имя его доселе пользуется известностью не в одной Франции. Однако последнее многотомное сочинение его L’Histoire du peuple d’Israel (История Израильского народа), равно как и другие его сочинения, появившиеся в последние двадцать лет, не имели и малой доли того успеха, которым пользовалось в шестидесятых годах его сочинение: La vie de Jesus Christ (Жизнь Иисуса Христа). Напротив, недавно вышедшая книга французского проповедника Дидона, под заглавием Jesus Christ (Иисус Христос), описывающая жизнь Богочеловека в библейско-церковном духе, обратила на себя общее внимание⁴. Конечно, и теперь есть немало писателей-рационалистов в Германии, которую можно назвать отечеством рационализма; но они далеко не имеют того влияния, которое оказывали на науку и жизнь их предшественники.

Из трех главных представителей позитивизма теперь нет в живых ни одного, так как и самый позднейший из них Герберт Спенсер недавно скончался. Что касается до их сочинений, то сочинения Огюста Конта и Джона Стюарта Милля если и не забыты, то и не вращаются в обществе; и теперь значительно распространены только сочинения Спенсера. Но последователи этих основателей позитивизма не равняются с ними ни талантами, ни новизной идей, ни влиятельностью на умы.

Дарвинизм еще силен и по-прежнему распространен очень широко, но пора увлечения им стала проходить. Критика открыла много важных недостатков в этом учении; научная ценность его упала в общем мнении; между тем как прежде его признавали величайшей теорией и не сомневались в его истинности, теперь его признают только гипотезой; стали раздаваться голоса и против развращающего влияния дарвинизма на нравы. Одним словом, прежний авторитет дарвинизма пошатнулся и дальнейшее падение его есть только дело времени. Тем более основания ожидать этого, что дарвинисты, по-видимому, не могут прибавить в пользу своего учения ничего существенно важного и заняты только дробным раскрытием тем, поставленных главами эволюционной гипотезы.

В полной силе остается только социализм. В настоящее время трудно сделать предсказание об его будущности. Судьбы его будут зависеть от политических событий, от экономического состояния и всего строя гражданской и государственной жизни всех образованных народов, а какие будут политические события и каков будет общий склад жизни этих народов даже не в далеком будущем, этого никто не знает. Мы можем высказать только несколько соображений о будущности социализма. Нам кажется, что он, как и всякое вообще оппозиционное движение, с течением времени потеряет свой жгучий, острый характер. Уже и теперь анархизм, представляющий крайнее проявление социализма, возбуждает общее негодование, и далее, вероятно, сами социалисты признают динамит нецелесообразным орудием для успехов своего дела. Можно также предполагать, что в будущем социализм будет распространяться не с такой ужасающей быстротой, как в последние двадцать лет; потому что до сих пор социализм был крепок своим единодушием, а далее, по мере умножения числа социалистов и охлаждения оппозиционного духа, социалисты разделятся на партии и чрез это утратят силу. Наконец, должно сказать, что социализм есть движение политическое и социально-экономическое, a не религиозное. В настоящее время социалисты, действительно, большей частью люди неверующие; но это главным образом, потому что, когда зарождался современный социализм, тогда веял дух неверия и скептицизма, которым и было проникнуто первое поколение социалистов, переедавшее религиозный нигилизм и младшему теперешнему поколению социалистов. Теперь дух неверия ослабевает, поэтому он неизбежно ослабеет и среди социалистов. Правда, неверие в социалистах поддерживается еще их враждой против Церкви, которая, за исключением католических стран, идет об руку с гражданским правительством и поддерживает существующий порядок государственной, общественной и семейно-личной жизни, есть учреждение, неприязненное социализму; вражда же социалистов против Церкви естественно переходит в неприязнь и к религии. Но, как мы думаем, впоследствии оппозиционный жар в социализме охладеет, а вместе с тем ослабеет и неприязнь социализма к Церкви и религии. В настоящее время связь между социализмом и неверием очень близкая, но не необходимая, а потому, можно предполагать, временная; в будущем она если и не прекратится совсем, то по крайней мере ослабеет. Социализм предъявляет требования экономические, а не религиозные. Есть безбожники, враждебные социализму и наоборот, не все социалисты – люди неверующие. Богачу, хотя бы он был и безбожником, очень трудно стать социалистом; напротив, бедняку или рабочему, будь он и верующий человек, не легко устоять против соблазна примкнуть к социалистам, чтобы вместе м ними добиваться повышения заработной платы и уменьшения рабочих часов в сутки. А раз связь между социализмом и безбожием не есть всегдашняя необходимость, то уже нет причин опасаться распространения безбожия соответственно расширению социализма⁵.

Четвертым признаком переживаемого нами переворота в духе времени должно признать пробудившийся и все возрастающий в светском образованном обществе интерес к религиозно-нравственным вопросам, к богословию, к учению о христианской вере и нравственности. Особенно это заметно у нас в России. На западе, в католических и протестантских странах, богословие всегда занимало почетное место среди других наук. Конечно, в эпохи неверия его влияние ослабевало, однако даже и в такие времена оно интересовало по крайней мере часть общества. Несравненно в худшем положении находится богословие в России. Мы не говорим уже о неверующих: даже и верующие или полуверующие образованные люди, если только они получили образование не в духовных, а в светских учебных заведениях, богословия не знают и не считают нужным знать, по закоренелому предубеждению не считают его наукой, и отзываются о нем пренебрежительно, как о мертвой и сухой схоластике. Светские журналы, даже и не либеральные, богословских статей не помещают; а в своих критических обозрениях вышедших книг и журнальных статей они дают место всем наукам, даже и техническим, но только не богословию. Это значит, что они последнее и в науку не ставят или же не рассчитывают, чтобы их подписчики стали интересоваться богословскими статьями и заметками. Невежество светских образованных людей в учении веры и нравственности круглое. Даже писатели, если они в своих романах, повестях, рассказах, ученых или критических статьях и отчётах, мимоходом что-нибудь скажут относящееся к богословию или церковной истории, на пятидесяти строках не обойдутся без грубой ошибки. К вопросам веры и нравственности светские образованные люди равнодушны: они их и не знают, а если и слышат о них, то пропускают без внимания. – Но в последние пятнадцать лет русские полуобразованные и образованные люди стали понемногу заинтересовываться вопросами религии и нравственности; в настоящее время богословие привлекает взоры правительства, образованного общества и народа не меньше, чем в шестидесятых годах естествознание. Соответственно этому увеличилось и благотворное влияние христианского вероучения и нравоучения на жизнь. Гражданское правительство более, чем когда-либо, опирается теперь на нравственную силу Церкви. В начальном образовании религиозно-нравственное учение заняло такое же верховное место, какое в шестидесятых годах в нем предоставлялось учение о природе. По почину правительства, разных учреждений и частными лицами народу предлагаются собеседования о предметах христианской веры и нравственности, привлекающие много слушателей. Оживилась также и устная полемика против раскола и сектантства. Духовенство приглашено принять деятельное участие в деле народного образования и это участие имело следствием значительное увеличение числа народных училищ. Как в церковно-приходских, так и в прочих школах воспитание и образование ведется теперь в церковном духе. Духовенство же трудится над искоренением в простонародье пьянства – этого источника нищеты и преступлений. Вопросы веры и нравственности и жизнь Церкви стали привлекать внимание светских образованных людей. Многие из светских людей поступают теперь в духовно-учебные заведения и принимают духовный сан. Светская литература изредка стала обсуждать если не вопросы веры, к чему она еще не подготовлена, то по крайней мере вопросы нравственности. Сами успехи проповеди неправославных учителей: проповедника Редстока, Пашкова и графа Л. Н. Толстого, хотя они и составляют зло, свидетельствуют о пробуждении религиозно-нравственных запросов в светском образованном обществе. Людям, получившим богословское образование в православном духе, остается только отвечать на эти запросы. И теперь больше, чем когда бы то ни было, усердное исполнение ими своего святого долга принесет плод сторицей, так как и устное, и письменное их слово теперь повсюду найдет удобную для принятия и роста его почву.

Частное пробуждение религиозно-нравственных интересов в последние десять-пятнадцать лет проявилось в морализме. Между тем как в пятидесятых и шестидесятых годах учение о нравственности было в полном пренебрежении, не привлекало внимания не только философов и светских ученых, но даже и богословов, a Бокль объявил его неспособным к развитию, в настоящее время раскрытию нравственных вопросов посвящают силы и философы, и богословы, а нравственности приписывается первостепенное значение в жизни личной и общественной. Так, в Германии нравственная философия недавно возродилась в учении новокантианцев. Протестантский богослов Ричль, следуя отчасти началам философии Лотце, положил в основу своего богословия учение о нравственности, о нравственном союзе людей в царстве Божием или в Церкви. Ричль нашел среди протестантских богословов многих приверженцев и произвел большое движение в протестантском богословском мире. В России в последние годы разработкой нравственных вопросов усиленно занимался граф Л. Н. Толстой. Его сочинения: Исповедь, В чем моя вера?, Ueber das Leben, статьи, помещенные в 12-й и 13-й частях полного собрания его сочинений, и другие его произведения, написанные в последние пятнадцать лет, посвящены главным образом исследованию нравственных вопросов. Вооружаясь против научного интеллектуализма, выставляя на вид ненужность и бесплодность разных наук, которым теперь и счету нет, он верховным и самонужнейшим знанием признает учение о нравственности или, по его терминологии, «учение о жизни». Восставая против преобладания в жизни чувственности, обличая легкость и развращение нравов, он достоинство человека, цену, счастье и истинную цель его жизни определяет исключительно его нравственной чистотой и высотой. В его сочинениях слова: «жизнь» и «нравственная жизнь», означают одно и то же понятие. По своему характеру морализм графа Толстого, как и все его религиозно-нравственные воззрения, пропитан пантеизмом, есть учение одностороннее, извращенное и противоцерковное. Но мы оцениваем его теперь не по существу, а как одно из знамений времени, как проявление духа времени, стоящее в ряду других исторических течений мысли⁶. В этом отношении сама односторонность и крайность толстовского морализма именно и характеризует его, как резкую противоположность практическому материализму и безбожию, а также и одностороннему интеллектуализму. Этот морализм есть прямой и резкий контраст и противовес легкости и распущенности нравов, господству чувственности и преобладанию материальных интересов – этих неизбежных последствий материализма и неверия. Пренебрежение в предшествующий период учением о нравственности и самой нравственностью и привело, в силу закона реакции, к современному морализму. В высшей степени замечательно, что либералы материалистического духа сильно нападают на учение графа Толстого, – не потому ли нападают, что чуют в нем совсем иной дух, нежели каким проникнуты сами. Что морализм графа Толстого отвечает духу времени, это обнаруживается в заметной силе влияния его нравоучения на общество. Нашлись люди, которые, будучи увлечены его проповедью о безусловной необходимости для собственного счастья человека вести строго-нравственную жизнь, жизнь по учению Евангелия, решились буквально исполнять требования его проповеди, несмотря на ригористический характер их, напр., роздали свои имения, отказались от изнеженной и роскошной городской жизни и взялись за черный земледельческий труд. Без сомнения, еще больше число таких людей, которых его нравоучение заставило по крайней мере задуматься и одуматься, пробудило от легкомысленней беспечности и показало им, что тот образ жизни, которого большинство людей добивается, как идеала счастья, на самом деле ведет к несчастьям и к погибели, да и сам по себе не достоин человека, и что истинное счастье человека заключается в жизни по учению Христа, а отнюдь не по учению мира. Морализм графа Толстого вреден, как учение одностороннее и соединенное с неприязнью к Церкви; но он полезен, как бич легкомыслия, эпикурейства и безнравственности, как реакция против практического материализма и безбожия. Современный морализм должно признать пятым и особенно характерным признаком резкого поворота в духе нашего времени от практического материализма к идеализму, от эпикурейства к нравственным основам жизни, от неверия к вере. И не знаменательно ли, что ярым моралистом в наши дни явился бывший безбожник? В нем самом совершился тот резкий поворот от неверия к вере, который теперь происходит в самой жизни образованных народов.

Нам могут возразить, что если не в России, то по крайней мере на Западе неверующих в настоящее время едва ли меньше, нежели сколько было их в шестидесятых годах; быть может, их теперь даже больше, чем было тогда. Возможно, что это и так, если принять во внимание, какое множество теперь на Западе социалистов. Мы сами в предыдущей главе говорили о том, как широко распространено безбожие в настоящее время. Тем не менее мы все-таки утверждаем, что теперь сила безбожия не возрастает, а падает. Дух времени несомненно изменился: насколько он был благоприятен для роста безбожия

тридцать – сорок лет тому назад, настольно неблагоприятен ему теперь, а это-то и важно. Как бы ни было теперь распространено безбожие, но раз дух времени стал ему неблагоприятен и, тем более, неприязнен, оно неизбежно должно ослабеть. Только для этого требуется не малое время. Последствия перемены в духе времени осязательно и в полной мере обнаруживаются только чрез десятки лет. Если безбожие и теперь очень распространено, то это не значит, что оно опять и опять возрождается и обновляется: оно идет к упадку; но не сошли еще в могилу поколения, воспитавшиеся и возросшие в эпоху процветания неверия, не говоря уже о вышедших из их школы младших современниках. Безбожие еще очень сильно, но сила его заключается не столько в новых приобретениях, которые не значительны, сколько в старом запасе, который от времени истощится. Многочисленность неверующих в наше время объясняется особыми условиями современной жизни: при широком распространении грамотности, при умножении и облегчении способов распространения печатного слова, при быстроте и удобстве обмена мыслей, современное неверие на Западе проникло в среду рабочих и вообще в низшие, т. е., самые многочисленные, классы населения. Этим оно отличается от неверия прошлого века, которым были заражены люди только одних высших классов и этим оно особенно опасно. Но за то и противодействующие безбожию также пользуются всеми новыми средствами и способами для искоренения безбожия, для насаждения и распространения веры в Бога; напр., печать облегчала распространение неверия, но она же служит и удобнейшим способом для научения людей истинам веры и нравственности. Общее наше заключение то, что безбожников много и теперь, но сам дух безбожия ослабел и повеяло духом религиозности и церковности; а эта перемена неизбежно поведет к уменьшению числа неверующих, потому что новых безбожников будет прибывать мало, а старые с каждым годом будут быстро убывать, одни – постигаемые смертью, другие – обращаясь к вере в истинного Бога. Даже и в худшем разе нет ни малейшего основания опасаться того, что безбожие в ближайшем будущем будет распространяться с той же, или даже и большей силой, чем как было в последнее время.

Склонение современного безбожия к упадку, кратковременность настоящей, равно как и прочих эпох безбожия, незначительность числа этих эпох, ничтожность сравнительно со всем числом людей количества безбожников даже в безбожные эпохи, когда безбожие распространяется подобно эпидемиям, – а о прочих временах уже и говорить нечего, – возврат безбожников к вере, совпадение эпох безбожия с болезненными кризисами исторической жизни и философско-научной мысли, отрицательно-разрушительный характер и в то же время бессилие и ничтожество безбожия по существу его, – во первых, служат нам достаточными основаниями без страха и бодро думать о будущем, не смотря на широкое распространение безбожия среди современных образованных народов, во вторых, подкрепляют добываемое еще и иными путями убеждение, что религия есть неискоренимая, насущная потребность человека и всегдашняя принадлежность человеческого рода, что человеческий род в целом своем составе, в настоящем и во всех прежде живших поколениях, во всех племенах и расах, во все времена и во всех странах, всегда и везде, имел и имеет религию и что обладание религией есть общее правило и норма жизни, свидетельствующее о здоровом состоянии и правильном течении последней, тогда как, напротив, отрицание религии и Бога есть редкое исключение, уродство духа или же болезнь его. Подобно тому, как существование идиотов и сумасшедших нисколько не препятствует признавать человека существом разумным и здравомыслие – врожденной принадлежностью всего человеческого рода: так и существование безбожников не подрывает основания признавать религию всеобщей и всегдашней, существенной и необходимой принадлежностью человеческого рода, нормальным свойством его жизни. Это сравнение тем более справедливо, что, не говоря о прочих временах, даже и в эпохи наибольшего распространения безбожия убежденных, закоренелых и нераскаянных безбожников бывало не больше, нежели идиотов и неисцелимых сумасшедших, – и тем более уместно, что безбожие и в самом деле есть болезнь, – болезнь духа времени, духа общества и отдельных лиц во время эпидемий безбожия и болезнь личного духа в прочие времена.