При каких условиях мог бы наступить «вечный мир» между отдельными людьми и целыми народами

Мысли и чувства по поводу настоящих событий в их связи с событиями прежних времен

«Слава в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение»

(Лук. 2:14).

Лишь недавно умолкли громы кровопролитной испано-американской войны, и наступил мир между воевавшими сторонами. Жизнь враждовавших народов постепенно уже стала входить и в известной степени вошла в свою нормальную колею, но надолго ли? Затем, утихнув в одном месте, безпощадная война возгорелась в другом: в южной Африке – между бурами и англичанами. Чем она окончится, к чему приведет, пока еще трудно с точностью судить. Итак, опять война! Война за войной! Что же это такое? Ужели никогда не прекратятся эти гибельныя, раззорительныя, эти опустошительныя, ужасныя войны!? Ужели человек, не смотря на его высокия преимущества, неизмеримо возвышающия его над неразумным миром, будет относиться к своему собрату только так, как относятся друг к другу (и то не всегда) представители безсловеснаго царства? Ужели пред нами будут проходить только одне и те же по существу картины: сегодня война между англичанами и бурами, вчера между, испанцами и американцами, затем – между греками и турками, далее – между итальянцами и абиссинцами и проч.?.. Ужели нет средств положить конец такому печальному порядку вещей и установить иным отношения между людьми, водворить на земле «вечный мир»?

Все эти и подобные им вопросы в настоящее время являются наиболее жгучими, особенно с тех пор, как с высоты престола русскаго Государя Императора раздался (12 августа 1898 г.) самый сильный на земле голос, призывающий народы и правителей к всеобщему миру... Еще и раньше этого времени, по поводу испано-американской войны, обсуждавшия вопрос о мире и войне, – отныне русские и иностранные издания стали посвящать этому вопросу еще большее внимание. После объявления войны бурами англичанам последнее усилилось... Трудно было бы перечислить все то, что было высказано и ныне высказывается по настоящему вопросу различными лицами. Самое огромное большинство последних высказывалось и высказывается, конечно, против войн и за мир, находя первыя диким явлением и лишь только второй – нормальным в человеческих отношениях. Некоторыя единицы, однакож, находили и находят войны между народами явлением нормальным, необходимым, иногда даже в тех или иных отношениях полезным. Кроме того, лица, стоящия всецело за мир и против войн, нередко пессимистическими очами смотрели и смотрят на возможность исчезновения войн в будущем и – наступления того «вечного мира», о котором столь старательно размышлял еще великий Кант (сто лет тому назад).

Это – слова, да размышления... Дело же в настоящий момент обстоит таким образом. Еще от 19 ноября 1898 г. в газете «Новое Время», мы, между прочим, читали: «когда, 12-го августа текущего года, был разослан циркуляр о разоружении, вся Европа ответила на него восторженными кликами и тотчас возникла надежда, что, в ожидании результата конференции, все державы ограничатся поддержанием их вооруженных сил на положении statu quo. На деле же вышло совсем не то. В вопросе о Фашоде Англия обнаружила явную враждебность всякому мирному соглашению и продолжает мобилизацию своих морских и сухопутных вооруженных сил, а Германия обратится к рейхстагу с новыми требованиями, направленными к усилению своей армии... Для того, чтобы добиться нужных ему кредитов, германское правительство ни перед какими жертвами не отступит. Итак, до эры мира, повидимому еще далеко. Если Германия не подаст примера, то прочие державы, в особенности Франция, не решатся, конечно, сделать перваго шага»... (стр. 3; столб. 3-й)... Да, как далеко до этой эры, мы, пожалуй, еще яснее видим теперь (в начале октября 1899 г.), когда читаем известия об англо-бурской войне.

Постараемся разобраться въ путанице и выяснить себе сущность поставленнаго нами (во главе статьи) вопроса..., побуждаемые к этому и отмеченными обстоятельствами, и еще более наступающим праздником Рождества Христова праздником, когда христианскою Церковью воспоминается рождение во плоти Того, Кто пришел на землю, чтоб принести погрязшим во грехе людям мир. Божественный «Князь мира» (Ис. 9:6) «принес людям» последний, «1) примиряя мир с Богом Своею крестною смертью; 2) побуждая грешнаго человека оставить свою вражду на Бога и предать свою буйную волю воле Божией, что дает душе его мир, превосходящий всякий ум; 3) научая людей прощать оскорбления ближнему своему, благожелать ему, чем лучше всего возстановляется нарушенный мир; 4) побуждая человека изгонять из сердца своего все страсти, нарушающие мир между людьми, – зависть, гордость, своекорыстие и пр.; 5) распространяя между всеми народами начала любви – основной догмат христианской жизни, и таким образом проповедуя мир всеобщий»...¹.

В виду такого значения для христиан воспоминаемаго ими 25 декабря Боговоплощения, с одной стороны, и, с другой, пред лицом горьких фактов настоящей – нехристианской – действительности, слегка уже оттененной нами, наши мысли и чувства, которыми мы намерены поделиться с читателями, будут, надеемся, вполне своевременными...

***

Если прежде, чем рассматривать вопрос по существу, обратимся за разрешением его к чисто внешним данным, к данным статистическаго свойства, то здесь найдем все условия, благоприятствующие отрицательному ответу на вопрос о возможности наступления в будущем вечнаго мира.

Так, из точных вычислений г. Блиоха известно, «что с 1496 г. до Р. Хр. и до 1861 г. по Р. Хр., т. е. на 3357 лет, приходится только 227 лет мира и 3130 лет войны». Но, как знаем, и «после 1861 г.» дело обстоит нисколько не лучше: надлежит только припомнить «окончание кавказской войны, войну датскую, австро-германскую, германо-французскую, усмирение польскаго возстания, войну за объединение Италии, греческую войну с Турцией, Сербии с Болгарией, войну за освобождение Болгарии 1876–1877 гг., войну в Тонкине, возстание на Кубе, японскую войну, войну в Абиссинии, троекратную в верховьях Египта, войну северо-американскую, стычки в Трансваале, америко-испанскую»² и англо-бурскую и проч. Цифровыя даты, таким образом, говорящие, что война – обычное явление, а времена мира – сравнительно редкое, случайное, способны превратить самаго яраго в настоящем случае оптимиста в такого же пессимиста. Не мудрено, что пред лицем их один, современный мыслитель («А-т») восклицает: «ах, мир на земле и был, и остается очень непрочным», «мир царствует» только «на кладбищах»...³, следовательно, не среди «живых» людей, которые, «пока живы», – выходит, – не могут обойтись без кровопролитных взаимных столкновений... В виду имевшей открыться (теперь уже состоявшейся) в Гааге мирной конференции мы лично смотрели на будущее с большею надеждою⁴, чем с какою смотрим теперь, когда началась англо-бурская война.

Что́ же лежит в основе кровавых международных столкновений и войн? Что́ есть в человеческой природе такого, что́ с неудержимою и даже, – как говорят некоторые, – как бы «роковою»⁵ силою влечет людей к жестоким война?

Ясный ответ на все эти вопросы находим в библейском повествовании о райском грехопадении. До последнего взаимные отношения между людьми исключали даже всякую мысль не только о кровавой, а и вообще о какой-либо между ними вражде. Адам и жена его сознавали себя образом Божиим⁶ и отсюда любили друг друга, как любили и все вообще, что так или иначе напоминало им о Боге. Они сознавали тождество их природы⁷ и здесь почерпали новый мотив к взаимной любви, любя в этом случае – каждый – собственно себя самого, свою же плоть⁸ и проч. Еслиб не наступило райской катастрофы, еслиб жизнь первозданных людей и далее текла так же нормально, как в начале, то, безспорно, райский мир существовал бы и во все дальнейшее время, и люди не имели бы даже и понятия о чем-либо подобном войнам и прочим враждебным столкновениям, которыми так богата вся прошлая (да и настоящая) их история.

Но, как мы знаем, райскому блаженству наступил конец. Движения эгоизма, заявившия о себе в первых людях, повели последних к грехопадению, за которым последовало изгнание грешников из рая. Внутри человека мир исчез. Равновесие сил, склонностей и желаний человека, обусловливавшее чудную гармонию райской его жизни, отныне уже отошло в область воспоминаний, уступив место внутренней дисгармонии, неустойчивости, шатанию. Силы, склонности, желания человека, доселе мирно и согласно служившия ему на пути его к нравственному усовершенствованию, теперь заняли враждебное в отношении друг к другу положение. Эгоистическия склонности, почва для которых со времени и вследствие райскаго грехопадения стала особенно благоприятна в человеческом я, естественно заняли в этом доминирующее положение, тесня и угнетая все склонности иного характера, лишь только эти последния так или иначе о себе заявляли... Уже на первых порах существования человеческаго рода плоды эгоизма не замедлили сказаться как нельзя более наглядно и осязательно. Влекомый завистью, брат убивает своего брата – Каин Авеля.

Столь резкое нарушение мира между людьми открыло собою бесконечный ряд других всевозможных его нарушений, и – при том – обуславливавшихся все тем же эгоизмом.

Каиниты, отделившиеся от сифитов, враждовали с последними при всяком удобном случае (чит. историю допотопнаго человечества). Те же отношения установились и между послепотопными племенами: эгоизм во всех его видах, – в виде ли желания захватить себе чужую собственность, в виде ли желания отомстить своему обидчику... и проч., – возбуждал одно враждебное столкновение между людьми за другим. Если велись войны и по справедливым (поскольку здесь условно можно говорить о справедливости), по-видимому, – с точки зрения строгой нравственности, – мотивам, напр., имевшие целью восстановить не свои, а чьи-либо чужия нарушенныя права и т. под., то ведь и в этом и подобных ему случаях дело в первичном его источнике вызывалось все тем же эгоизмом, поправшим чужие интересы и вызвавшим желание сильнаго, положим, племени, народа отстоять права племени, народа слабаго... Словом, какую бы войну мы ни взяли, в конце концов, всюду придем к эгоизму, как основной причине, ее вызвавшей, – придем, хотя бы имели дело и с войной так называемой «религиозной»; и здесь не кажущимся, а действительным исходным пунктом явится всегда и всегда только эгоизм, что на первый взгляд, конечно, многим читателям покажется странным и неверным.

Ясно, таким образом, при наличности каких условий мог бы получить смысл совершенно иной порядок вещей. Этими условиями или точнее – этим условием является надлежащее стеснение эгоизма, поставление любви человека к себе в должныя границы, что и делается в христианстве⁹.

Уча, что весь закон заключается в одном слове: люби ближняго твоего, как самого себя¹⁰, христианство ясно и определенно отрицает право у исключительнаго, чистаго эгоизма. Субъект и окружающие его люди ставятся в христианстве на одну линию. Их соединяет, так сказать, знак равенства (a=b). Не воспрещая любви человека к самому себе, как, разумеется, вполне естественной и понятной¹¹ , христианство в тоже время требует от него обнаружения такой же точно любви и к остальным людям, кто бы они ни были. Интересы ближних должны считаться в наших глазах равноценными с нашими собственными. Чего желаем себе, того же должны желать и для окружающих нас людей. А в случае надобности мы должны положить за наших ближних и душу, т. е., жизнь свою¹² (так что «а», т. е., каждый из нас, не только, как сказано, = b, т. е., всякому из «ближних», но даже < b).

Указывая на одного у всех Бога¹³, на происхождение всех от одной крови¹⁴, на обладание каждого из нас образом Божиим¹⁵, на искупление всех одинаково бесценною кровью Спасителя...¹⁶, христианство предлагает таким образом мотивы, достаточно сильные для того, чтоб побудить человека-христианина к трактованию ближних – не как средств только для осуществления его личных целей, но – как целей самих по себе, – к тому, чтоб в своем поведении преследовать не свои только личные эгоистические выгоды, но и выгоды ближних, – короче: к такому отношению к последним, какое намечено выше.

Всякий, сознающий себя христианином, и поступает в указанном направлении. У истиннаго христианина, христианина не на словах только, а на деле и прежде всего на деле, никогда не происходит сколько нибудь грубаго столкновения его интересов с интересами окружающих. Христианская любовь, которою он проникнут и которою всегда и всецело руководится, сумеет внести мир во все его отношения к ближним. Глубокий мир и только мир единственно и возможен в отношениях между истинными христианами и ничто больше.

Таким образом, если бы отдельныя лица и целые народы, именующие себя христианами и христианскими, всячески пытались и в самой своей жизни проводить христианские начала, – если бы они всячески старались стеснять и вводить в должныя границы свои эгоистическия стремления, а вместо того с настойчивостью подчеркивать стремления, своим объектом имеющия благо ближних, тогда войны и всякое вообще нарушение мира в этой средн были бы чем-то немыслимым, даже непонятным. В самом деле, как были бы возможны какие-либо ссоры и вражда там, где ударившему в правую щеку обиженный подставляет другую¹⁷, где зло побеждается добром¹⁸, где за ближних жертвуют своею жизнью¹⁹, где миротворцам обещается наименование сынами Божьими и проч.²⁰?!

При таких условиях можно было бы ожидать нарушения мира лишь только в среде и со стороны лиц и народов не христианских, в своей жизни руководствующихся совсем иными принципами. Но и здесь дело с течением времени могло бы быть исправлено усиленными заботами христианских народов о христианском просвещении язычников.

К сожалению, и среди христиан и христианских народов нравственныя начала христианства не завоевали себе исключительнаго и желательнаго господства, а сплошь и рядом исповедуются только на словах, дела же часто стоят в совершенном с ними несоответствии, являясь в большей или меньшей степени выразителями чистаго эгоизма, чистых себялюбивых наклонностей и стремлений. Эгоизм сковал у значительнейшей части и так называемых христиан и христианских народов как душу, так и тело, проявляясь в гордости, надменности, безмерной склонности к чувственным удовольствиям... Отсюда и получается в наличности порядок вещей, упомянутый нами в самом начале настоящей статьи. «Война между Соединенными Штатами и Испанией», – говорит К. Фламмарион, – «ясно доказывает нам, что род людской и по сие время одушевлен такими же воинственными чувствами, как и во времена Дария и Ксеркса... И это» (т. е., названная война) «делается не из за рабов и не из за женщин, а из за сахара и табаку, главное же, чтобы установить господство Новаго света над Старым. Как... не отчаяться во всем роде человеческом? Дубина, ружье, пушка – вот вам и право... По части нравственности... мы, пожалуй, стоим ниже Платона, Перикла, Фидия и Гомера. Наша раса сохранила все свои дикие, варварские инстинкты и самое большое ея удовольствие убивать... Без сомнения, на Марсе или Венере не найти расы более грубой и неразумной, чем наша».²¹

Печальная картина рисуется знаменитым французским астрономом, и едва ли можно упрекнуть его в чрезмерности сгущения красок! Разсматривая и оценивая жизнь нынешних христиан и христианских народов, мы, к прискорбию, убеждаемся, что мало надежды на то, чтоб христианския начала и в более или менее ближайшем будущем сделались всецело руководящими или более или менее господствующими в их, т. е., людей-христиан, поступании. Скорее можем предположить противоположное, т. е., считать это желаемое «будущее» отдаленным от нас на совсем неопределенное время. В самом деле, если в одном месте, напр., у нас в России, в известных (однако, не во всех) слоях общества ныне замечается некоторый религиозно-нравственный подъем, то в других местах видим не то: достаточно указать, напр., на Францию, где закон Божий, насколько мы знаем, изгнан из народных школ, воспитывающих не христиан, а каких то атеистов^{22 23}, – или на антихристианские, чисто грубо-эгоистические действия мнящего быть главою Христовой церкви – римского папы и проч.

Следовательно, в настоящее время нет на лицо каких-либо прочных данных, которыя позволяли бы нам верить в сколько-нибудь близкое наступление всеобщего на земле мира, который пока остается для нас лишь мечтою, хотя и сладкою. Впрочем, говоря это, мы не считаем, подобно другим²⁴, вражды между людьми явлением «роковым», неизбежным и неотвратимым, а утверждаем лишь то, что пока христианския начала не войдут «в плоть и кровь» людей, до тех пор не будет мира, прежде всего, внутри каждаго из последняго, а чрез то затем не будет мыслим и мир как между отдельными людьми, так и между отдельными народами и государствами; при дисгармонии внутри отдельных ячеек, она же, а не гармония, возможна будет и в целом собрании их, в целом улье... и ульях... Таким образом, эта «роковая» сила войны является таковою лишь постольку, поскольку человек не хочет побеждать в себе своего внутреннего врага, т. своего ненасытнаго эгоизма. А явись это хотение у огромных масс (у известнаго числа отдельных лиц оно всегда – в наличности, красноречивым свидетелем чего служит только что закрывшаяся мирная конференция), тогда этот, выдуманный учеными, фатум исчезнет сам собою. И так, он не исчезает пока лишь потому, что сами люди не желают этого исчезновения, а не желают его они, в свою очередь, потому, что находятся еще на низкой сравнительно ступени нравственнаго развития. Здесь и ключ к разгадке вопроса, а вовсе не в предположении полезности и даже необходимости войн, более или менее прямо высказываемом некоторыми, между прочим, и современными мыслителями, видящими в них нечто в роде дезинфекции земного шара, средство к устранению с последнего лишних элементов²⁵ или – к пробуждению в гражданах воюющих государств патриотизма, или – приводящее человека к сознанию тленности и непрочности земного благополучия и самой физической жизни²⁶, или – полезное средство к объединению народов и племен – не только внешнему, но в известной мере и внутреннему, при чем некоторые прибавляют, что не будь этих войн, не будь, вследствие этого, политическаго объединения народов во времена Спасителя, не так бы скоро и удобно могло распространяться и Евангелие Христово²⁷. Уж дальше этой... нелепости идти трудно, так как божественный свет Евангелия, потому что он – божественный, распространился бы, конечно, на земле и тогда, еслиб подобнаго политическаго объединения и не было.., и мог бы распространиться не с меньшею легкостию, еслиб то было угодно Богу. Что же касается вообще какой-либо пользы от войн в роде указываемой некоторыми и отмеченной выше, то о ней по тому уже одному говорить нельзя, что, с христианской, да и вообще с нравственной точки зрения, никогда нельзя рекомендовать зла или сознательно допускать его в расчетах получить таким путем добро. Иначе мы подпишемся под столь осмеиваемым всеми здравомыслящими людьми принципом отцов иезуитов о цели, оправдывающей средства. Словом, раз идет речь о войне, безнравственно и пытаться подыскивать какия-либо извиняющия ее средства. В лучшем случае война – неизбежное (и здесь – как бы некоторое относительное ее извинение) зло. Разве для курьеза только можно здесь привести следующее мнение: «один великий немецкий полководец» (Мольтке) «назвал войну даже необходимым элементом божественнаго мирового порядка²⁸». «Приписывать себе короткое знакомство с божественным порядком», говорит Гефдинг, «это очевидно есть наследство, которое перешло теперь от прежних немецких философов к немецким генералам»²⁹...

И так, война и всякое вообще нарушение мира ни в каком случае не желательны сами по себе. Напрасно приравнивают войну к болезни, необходимой для дальнейшей нормальной жизни организма. Такое сравнение неуместно, потому что «эта» болезнь (война), – мы видели, – случайного происхождения и не имеет связи с внутренней, истинном жизнью человечества... А если война нежелательна сама по себе, то надежнейшим средством к устранению ея и подобных ей явлений, как мы сказали, служит стеснение эгоизма, нравственное самоусовершенствование человека до воспитания им в себе любви к другим людям, равной его любви к самому себе, – короче: христианское самоусовершенствование.

Все другие средства к водворению между людьми мира, предлагаемый теми или иными моралистами, не имеют вполне существеннаго значения, а иногда и совсем сомнительны. Мы, конечно, не имеем надобности перечислять их и говорить о каждом из них в отдельности после всего того, что сказано нами выше и что касается именно самаго существа дела. Тем не менее не можем пройти совершенным молчанием некоторых из них, почему-либо обращающих на себя наше внимание.

Оставляя чисто-нравственную точку зрения в стороне, некоторые моралисты высказывают надежду, что самый эгоизм, который, как мы сказали, послужил источником и причиною раздоров между людьми, с течением времени и приведет ко взаимному примирению народов. – Эгоистически заботящийся о себе человек, боясь попрания кем-либо его интересов, по этой самой причине будто бы станет стараться о том, чтоб не возбуждать против себя чужих эгоизмов, другими словами: будет всячески заботиться о мирном отношении к окружающей среде. Он сознае́т, что, иначе относясь к окружающим его людям, может вызвать нерасположение их к себе, словом – нарушить свой эгоистический покой. Что можно сказать об отдельном человеке, тоже можно сказать и о целых народах. – Один из видов эгоистических забот человека о себе – его стремления и деятельность «промышленнаго» характера. Всякаго рода промышленность в настоящее время весьма развита среди народов, при чем надлежащее, желательное ея течение возможно только при условии мира между ними, так что нарушение последняго действует на нее крайне гибельно (обрат. вниман., напр., на минувшую испанско-американскую войну и на теперь уже сказывающияся последствия войны англо-бургской, что успели констатировать газеты): одних произведений промышленности бывает невозможно сбывать, от чего парализуется значение потраченного на их производство капитала и труда, других невозможно бывает приобрести из чужих стран и проч. Чем сильнее в известном государстве развит дух промышленности всякаго рода, тем больше лиц, заинтересованныя в промышленном производстве, избегают всякаго рода войн. Словом, получается, что эгоизм будто бы служит предохранительным против войн средством.

Однако, уже на первый взгляд кажется странным ожидание, что зло может быть исцелено злом же. Зло, сложенное со злом же, может дать в сумме только зло. Затем, немыслимо предположить, чтоб все эгоизмы так именно и ужились между собою, как это представлено выше. Ежедневные наблюдения даже над малым числом эгоизмов, напротив, красноречиво свидетельствуют, что мысль как-либо поживиться на счет ближнего – постоянна у эгоистов и что, в силу этого, враждебные отношения между эгоистами заявляют о себе сплошь и рядом. Они и впредь, не смотря ни на что, конечно, будут заявлять о себе. Моралисты напрасно придают слишком большое значение «промышленному духу», как средству для взаимного примирения народов, потому что пока в основе этого духа не будут лежать чисто-нравственные элементы, как моменты, проникающие собою промышленные стремления, до тех пор ненормальности в течении промышленной жизни народов будут неизбежны, а чрез то неизбежны же будут и такия или иныя столкновения и между представителями и выразителями последних. То, конечно, правда, что «в настоящее время выработалось в теле человечества общее чувствилище», именно «в сфере экономической», вследствие чего «какой-нибудь промышленный кризис в Нью-Йорке чувствительно отражается сразу в Москве и Калькутте, между тем» как «всякая серьезная и продолжительная война сопровождается величайшими экономическими потрясениями, которыя, при теперешней связи частей всего земного шара, будут потрясениями всемирными». То правда, что это обстоятельство является «достаточным основанием для совершенно неведомаго прежним временам страха перед войной, который обуял ныне все образованные народы»³⁰... Но, тем не менее, отсюда нет возможности заключать, как то делает, напр., В. С. Соловьев, «о близком конце войн»³¹. Самые факты из последних двух лет говорят прямо против его заключений. В этих фактах, – мы убеждены, – не будет пока недостатка и впредь. Указанного рода страх, сколь бы велик ни был он, однако, не может сам по себе свидетельствовать о том, во свидетеля чего призывается, так как в человеке есть побуждения и посильнее страха. Разумеем все тот же человеческий эгоизм. Весьма резкое оскорбление его обыкновенно настолько сильно отзывается в оскорбленном, что этот ни во что считает страх потерпеть внушительный и опасный отпор от заведомо более сильнаго, чем он, оскорбителя, и ожесточенно нападает на последняго, чтоб доставить хоть какое-либо удовлетворение своему эгоизму. Кроме того, в качестве моментов, в свою очередь, также отчасти могущих парализовать собою страх, часто привходят: 1) некоторая, даже и неосновательная, надежда, но, однако, не оставляющая человека и в самыя крайния минуты его жизни, надежда, что, быть может, счастье, наперекор всему, повернется в его сторону; 2) боязнь иным отношением к своему обидчику навлечь на себя со стороны окружающих упрек в трусости и, наоборот, желание получить от них похвалу своей доблести, тем более сильную, чем более он рискует, и проч. и проч. В самом деле, что может значить страх потерпеть какия-либо экономическия потери, как бы велики оне ни были, по сравнению со страхом потерять человеку даже свою жизнь, напр., на дуэли, и, однако, дуэлянтов такой страх не расхолаживает, и число дуэлей нимало не уменьшается (скорее наоборот), так как эгоизм, даже и ложно понимаемый, толкает и их, и всех других на явно рискованныя дела и всегда будет толкать их. Все это особенно надлежит сказать об американской дуэли, где кто-либо из дуэлянтов непременно должен умереть. Равным образом кому же неизвестно, что даже смертные приговоры не влекут за собой, в качестве следствия, уменьшения числа тяжких преступлений, так как страх, какой хотели бы внушить этими приговорами людям, в действительности, однако, парализуется другими более сильными, гнездящимися в человеке, моментами? Что можно сказать об отдельных лицах, тоже надлежит сказать и о целых народах и, при том, в еще большей даже степени: помимо указанных моментов, здесь выступает на сцену еще и то обстоятельство, что страх не оказывает столь сильнаго влияния на целый народ, какое он оказывает на отдельных людей, при чем у каждаго из членов народа может иметь место мысль, что опасность не коснется его лично, а если и коснется, то ведь «на миру и смерть красна»... Нет, страх безсилен в борьбе с трактуемым нами злом! Напр., Испания, решившись воевать с С. А. С. Штатами, разве, не шла на явную гибель, которую предвидели все здравомыслящие люди? Предвидела роковой исход, конечно, и сама Испания в лице большинства своих, не ослепленных лживым представлением дела, граждан, но страх пред таким исходом, однако, не удержал ея от опаснаго шага. Она понесла громаднейшия, неисчислимыя потери, перешла на линию третьестепенной державы, но, по крайней мере, эгоистическое чувство ея в известном смысле и степени удовлетворено, – по крайней мере, она проявила засвидетельствованное самими ея врагами безпримерное мужество и отвагу и если все-таки не победила врага, то потому, что, по пословице, «плетью обуха не перешибешь»... А вызов по адресу Англии со стороны Трансвааля и Оранжевой республики? Не похож ли он на вызов одним человеком целой сотни врагов? Где тут говорить о страхе!..

Другие моралисты, сознавая непреложность истины, что вне нравственной области невозможно искать средств для умиротворения людей, в качестве этих средств рекомендуют то третейский суд, который, предполагается, будет руководствоваться только одними нравственными мотивами, то чуждую маккиавелистическаго духа международную политику, то учреждение «священных союзов» и проч.

Все такие и подобные им меры, покоясь на нравственной основе, уже по этому одному, конечно, должны быть признаны имеющими известное значение, каковое оне действительно и имеют, хотя и это, как увидим, по существу своему не безусловно, не довлеюще для своей цели.

Третейские суды возникают по желанию двух лиц или наций и проч., спорящих между собою по тому или иному поводу. Не желая прибегать к насильственному отстаиванию своих прав или потому, что грубая, внешняя сила еще ничего не доказывает или потому, что война, по их мнению, зло, котораго надлежит избегать всячески, или по другим причинам, данныя лица или нации по взаимному согласию избирают совершенно посторонняго в отношении к ним судью, нисколько не заинтересованнаго в спорном деле и просят его безпристрастно решить последнее, обещаясь подчиниться этому решению, каково бы оно ни было.

Если бы третейский суд всегда достигал своей цели, тогда, разумеется, нельзя было бы что-либо особенное и возразить против него. Но не говорим уже о тех случаях, когда решения третейскаго судьи могут быть по существу неверны (а бывает и это, если принимать во внимание, что судья-человек и, как такой, по различным поводам и причинам ненамеренно или сознательно может ошибаться) и когда, следовательно, они не могут умиротворить враждующих сторон, – в данном случае обращает на себя внимание и другая еще сторона дела: отдавая известный вопрос на решение третейскаго судьи, каждая сторона, как более или менее убежденная в своей правоте, обыкновенно бывает более или менее уверена, что вопрос будет решен в ея именно пользу. Решение, неблагоприятное для одной из них, естественно возбуждает в последней неудовольствие, тем более сильное, чем существеннее и важнее для нея было спорное дело. И нет ничего удивительнаго в том, если считающая себя обиженною сторона в конце концов не удовлетворится третейским решением, особенно если чувствует себя достаточно сильной по сравнению с противною ей стороною, – и захочет решить дело войной. Один из новейших (современных) моралистов – Гефдинг³² в данном случае и высказывается как раз в этом именно смысле: «третейские суды между государствами», говорит он, «теперь уже не особенная редкость, хотя вопросы, разрешаемые ими, не принадлежат к числу самых жгучих и решающих; эти последние обыкновенно предпочитается решать силой, когда уверены, что эта сила есть». Республики: Аргентинская и Чилийская, – читали мы, напр., в прошлом году в «Новом Времени»³³, – никак не могли тогда, т. е., к тому времени, когда газетная заметка была писана, столковаться между собою относительно пограничной линии. Были избраны с той и другой сторон «эксперты», на обязанности которых лежало «изучение спорных территорий». Казалось, спор должен был уладиться. Однако, эгоистическое чувство – этот вечный враг всяких мирных соглашений – заявило себя и здесь, именно со стороны чилийцев: прошлыми летом (т. е., 1898 года «эксперт со стороны Аргентины был забросан каменьями во время проезда чрез Сант-Яго, столицу Чили»³⁴… Впрочем, далеко ходить за примерами нет ни малейшей надобности. В настоящее время, как было уже говорено, происходит война между Англией и Трансваалем (и Оранжевой республикой). Почему-бы, не доводя дела до войны, не уладить его мирно при посредстве третейскаго судьи? Да потому, что эгоизм англичан не дозволяет им этого: они знают, что третейский судья выскажется не в их пользу, а в интересах Трансвааля, как страны, поведение которой было легально; но подобный исход дела – удар их эгоизму; отсюда – война, где грубая физическая сила надеется сломить слабую соломенку. Еще сегодня (7 октября 1899 г.) в одной из телеграмм читаем, что «предъявленное» в лондонской палате («5-го вечером») «Диллоном» и «Лабушером» требование, чтоб, во избежание дальнейшаго кровопролития, сделана была попытка прибегнуть к третейскому суду на основании постановлений Гаагской конференции, – отвергнуто большинством голосов³⁵...» Комментарии, надеемся, излишни.

Политика (международная), чуждая маккиавелистического духа, есть нечто весьма и весьма похвальное и безусловножелательное, но в тоже время – мечта, на осуществление которой надеяться не можем, – не можем особенно теперь, когда такими правами пользуется так называемый «политический или дипломатический антиномизм», произвольно обособляющий «мораль частной жизни и общественной», следующий (в той или другой степени и смысле) принципу: «цель», – притом, часто понимаемая совершенно ложно близоруко..., – «освящает средства³⁶»...

Так называемые «священные союзы» между государствами весьма желательны, но, с одной стороны, история прошлаго в данном случае может разочаровать многих (разумеем «союз» «1815 г.»)³⁷, а с другой, заключение таких союзов возможно лишь под условием известнаго стеснения эгоизма заключающих его... А в этом стеснении (не призрачном, а действительном) эгоистических склонностей и стремлений и заключается весь вопрос...

Но довольно! Мы не принадлежим к числу политиков или политиканствующих и если позволили себе сказать несколько слов по вопросам о третейском суде, чуждой маккиавелистическаго духа политике и проч. и проч., то единственно с тою целью, чтоб показать, что надлежит, для уврачевания трактуемаго нами зла, искать не внешних только и не временных лишь средств (хотя не зачем отказываться и от этих), а главнейшим образом следует разыскивать средство внутреннее, которое могло бы исцелить болезнь в ее корне, в ее существе. А такое средство, – повторяем сказанное нами раньше, – одно: зло произошло от эгоизма; эгоизм и надлежит подавлять, и сем сильнее будет иметь место стеснение последняго, тем меньше и меньше придется говорить о возникновении войн, раздоров и несогласий как между народами, так и между отдельными лицами, потому что при наличности того условия такия разногласия, раздоры стали бы просто-таки непонятными. И так, надлежит заботиться с особенною настойчивостью об употреблении в дело именно даннаго средства. А так как сразу изменить дела нельзя, то ближайшим образом надлежит христианским народам воспитывать молодыя поколения в истинно-христианском духе, в духе всепрощающей любви, в духе, чуждом противнаго христианству эгоизма... При этом условии, по крайней мере, в будущем (хотя бы и отчасти отдаленном) последний стал бы все более и более отступать назад, а вместо него выдвигалось бы начало противоположное, – о войнах и разделах не пришлось бы уж так часто или даже и вообще слышать..., наступило бы, наконец, царство мира, «мира вечнаго»... Но исполнятся ли наши чаяния или нет, определенно сказать, конечно, нельзя, хотя, поскольку известна нам человеческая природа, как такая, мы скорее, разумеется, склонны ожидать отрицательнаго на вопрос ответа. Однако, мы искренно были бы рады, если б обманулись, т. е., если б человечество в будущем настолько изменилось к лучшему, настолько стеснило свой эгоизм, что все дела стало бы решать единственно в духе и по руководству любви, любви христианской... «Qui vivra, verra»...

А. Бронзов.

7 октября 1890 г.