Чудеса Божьи
Азъ есмь съ вами... (3)
Три с половиной года назад у меня обнаружили опасную внутриглазную опухоль. Профессор из Военно-Медицинской академии, к которому меня направили на консультацию, на мой вопрос, сколько у меня времени, сказал просто: «Полгода». Через два месяца, на Николу Зимнего, мне подшили так называемый аппликатор, который десять дней облучал мой глаз, потом его сняли (это была вторая операция). Через год с небольшим меня снова положили в больницу для повторного облучения. И вот, через три с лишним года после приговора того профессора, я все это пишу. Не вдаваясь в подробности, засвидетельствую великую силу молитв. Молитвами моего священника и друзей моя «злая» (выражение лечащего врача) опухоль не исчезает, но и не растет, так что, еще одним чудом Божьим, продолжаю заниматься своим любимым делом .
Все это я говорю только для того, чтобы рассказать, при каких обстоятельствах произошло мое знакомство с рабой Божьей Людмилой. Она была у нас в храме в этот Великий Четверг, и, может быть, кто-то из читателей видел ее со мной. То, что она ради этого вышла из дома во второй раз за несколько месяцев, уже само по себе было чудом ее духа.
Больница (2009)
«Плановая операция», повторение прошлогодней попытки одолеть мою опасную опухоль.
С собой у меня – иконочки, которые я беру в больницу: миниатюрные триптихи «Спаситель – св. вмц. Варвара – свт. Николай Чудотворец» и «Споручница грешных». Кроме них, на этот раз я взяла с собой и икону «Азъ есмь съ вами, и никтоже на вы». Богородице с Младенцем в белой рубашечке, с распахнутыми навстречу Руками, изображенным на ней, я молюсь каждое утро о сыне («Вручаю дитя мое всецело Господу моему Иисусу Христу и Твоему, Пречистая, Небесному покровительству!»). Эту иконку я поставила на тумбочку, и ярким радостным пятнышком она осветила (освятила?..) нашу палату.
«И вот я так и вижу ее – селедочку, а на ней – лук, тоненькими колечками, представляете, и еще – ломтиками нарезанную картошечку, и все это полито маслицем, – и рюмочку запотевшую!.. С лета ведь маковой росинки во рту не было!» Это говорит в момент, когда я в первый раз вхожу в палату № 15, высокая, худая, с изможденным лицом, с волосами почти под нуль, женщина неопределенного возраста. «Пойду, отравлюсь!» Закончив этими словами свой монолог, она берет сигарету и идет курить.
И вот цена первому впечатлению, первому нашему суждению (осуждению) о людях: летом, рассказывает она, – внезапный подъем температуры, экстренная госпитализация, диагноз – воспаление легких, при врачебном осмотре выявляют огромную опухоль в боку. Рак кишечника. Радикальная операция. Реанимация, химиотерапия. Выпали волосы, исхудала до 48 кг (при росте 170 см…). Томография показала метастазу в глаз. Так она попала сюда, в «двойку».
У нее – тот же диагноз, что у меня (только опухоль побольше), и сейчас ей подшит тот же бета-аппликатор, который в прошлом году подшивали мне и который, после того как снимут у нее, снова поставят мне. Так что мы с ней – «молочные сестры по аппликатору», как мы определили наше родство. К тому же мы еще и тезки.
Мы находим почему-то все больше и больше забавного во всех этих совпадениях и очень много смеемся. Не помню, когда в последний раз я столько смеялась, как здесь, в палате № 15…
В ночь на пятницу, перед операцией, Л. вдруг дает свечку – 39,5. Но аппликатор все равно оставлять дольше положенного нельзя, он просто выжжет глаз. И вот сначала увозят ее, потом, часа два спустя, везут и меня. Кто-то говорит мне в коридоре: «С Богом!», и я вижу больную, которую вчера и я напутствовала тем же словом, только я ее еще и перекрестила (сначала просто немного подняв руку со сложенными пальцами, как бы испрашивая ее разрешения на крестное знамение, и, получив в ответ легкий кивок головой и благодарную улыбку, сотворила его…).
Ввозят в операционный блок, и я вдруг замечаю над дверью «предбанника» Спасителя и Пресвятую Богородицу. В прошлом году Их не было. От радости я даже голову приподняла. «Тихо!!! Ввожу!» – страшно кричит операционная сестра. И я вижу у себя в вене шприц (когда только она успела его ввести?..) – и, не успев даже сказать про себя: «В Руце Твои, Господи…», отключаюсь…
К вечеру отхожу от наркоза. Третья наша, Г.И., выписалась, и до понедельника мы будем одни. Л. тихо рассказывает о себе, о своей жизни, такой же нелегкой и путаной, как у всего нашего поколения (она на десять лет помладше, но это не принципиально). Институт, работа в КБ, потом работы не стало, пошла в торговлю, увидела жизнь с изнанки. Это и чувствуется во всей ее повадке: в угловатых, резких движениях, язвительном, нервном лице, остром языке, грубоватом юморе…
И вдруг она задушевно говорит: «Мне так плохо… Голова болит, спина болит, тошнит… Знаешь, я бы сейчас больше всего на свете хотела подержать за руку своего сыночка…». И рассказывает, как много лет назад окрестила его (ему тогда было 16 лет) перед предстоявшей ей очень серьезной операцией. И, когда она заговаривает о своих родителях (их давно нет здесь), мне уже легко спросить, молится ли она о них. «Ну как… Захожу иногда в церковь, ставлю свечки, хожу к ним в колумбарий, говорю с ними, рассказываю всякие новости – о сыне, о внучке…». И тогда я объясняю ей, что свечки – это больше для нашего утешения, а они, наши усопшие, ждут от нас совсем другого – молитв. «Когда они у тебя умерли?» – спрашиваю. «Точно не помню, но что в ноябре, оба, – помню». – «Ну вот, в ноябре как раз Димитриевская Родительская суббота, очень хорошо их поминать. И в дни именин обязательно надо. Как их зовут?» – «Василий и Александра». – «Про Александру я очень хорошо помню – 6 мая, Василий тоже где-то в это время, я потом посмотрю в календаре. Ты уже будешь дома, сходишь в церковь, подашь о них записочки». – «Да я ведь ничего этого не знаю: приду, свечку поставлю – и привет!» – «Я тебя научу, что и как сделать. А если вдруг еще не оклемаешься, – прибавляю я, потому что на самом деле, как Л. ни хорохорится («Это чтоб я да не выжила?!»), всё у нее очень серьезно, – тогда я вместо тебя подам, Господь разберется». Слушает очень внимательно, а потом вдруг говорит: «То-то обрадуются! Они там с ума сойдут от радости!»
Вечером звонит сыну, просит принести из дома крещенской воды (мою мы уже выпили); и я делаю такой же «заказ» своему сыну. «Дома у меня ее много, я просто не догадалась сюда ее взять». Такая вот «неверующая»…
В понедельник Л. вместо выписки домой (с глазом-то все дела уже закончены) переводят на пульмонологию: управляться с пневмонией, не леченной из-за более грозных онкологических дел. Дарю ей свою любимую «Споручницу грешных», купленную когда-то в Святогорском монастыре, даю три простейших молитовки – Господу Иисусу Христу, Богородице и Ангелу Хранителю, сказала, когда и как молиться («А креститься можно?»...) Поцеловались. «Христиане три раза целуются! – с улыбкой говорю я. И уточняю: – Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!»
Вечером захожу к ней. Завтра мне предстоит вторая операция, будут снимать аппликатор. «Боишься?..» – спрашивает Л. «Нет», – отвечаю. Я действительно не боюсь. Сказано же: «В Руце Твои…». «Ну хоть немножечко-то боишься?..» И только для того, чтобы она не расценила мои слова как браваду, говорю: «Ну, разве что немножечко…».
«Давай поцелуемся! – говорит она перед моим уходом. И прибавляет со значением, как заговорщица: – Три раза! С Богом!»
После второй операции дня три я была не в силах подняться на три этажа к Л. Но мы все время перезваниваемся. И каждый раз в конце разговора: «Целую. Три раза! С Богом!».
Удивительно, как смиренно и кротко, при ее независимом нраве, принимает она мое «душепопечение»... Как раз только что я переслушивала проповеди митрополита Антония (читать я смогу лишь месяца через два), и одна из них снова меня поразила. «Если можешь хоть сколько-то веровать, – напоминает он сказанное Христом отцу отрока, одержимого бесами, – все возможно верующему!» Только бы не загасить в Л. эту искорку веры назойливым ее раздуванием, от которого так настойчиво предостерегает владыка! Не заглушить бы звучащее в ответ Господу: «Верую, помоги моему неверию!»
Договариваемся на прощание, что, как только она будет в силах, я свожу ее в наш храм, исповедаться и причаститься. («Я ведь ни разу еще не исповедовалась!..»)
Вторая моя иконочка, с Господом Иисусом Христом, св. великомученицей Варварой и свт. Николаем Чудотворцем, тоже обрела новую хозяйку. Это Н., полная женщина лет 55, с добрым лицом, почти глухая. У нее уже неоперабельная глаукома на обоих глазах, и ее пробуют лечить консервативно. Она очень расстраивается и переживает, и поскольку словесно утешать ее трудно, я просто обнимаю ее крепко… И она ответно припадает ко мне, с сияющими от слез глазами. Господи, как же легко убираешь Ты перегородки и условности между людьми Твоими, даже такими разными!.. Потом, как бы в подтверждение своих слов и жестов, я даю ей свою иконку. «Ой, да у меня дома много икон!..» – смущенно говорит она. «А здесь, – отвечаю, – нет». Н. убирает икону в тумбочку, а назавтра, уходя домой, я вижу ее стоящей наверху.
…Еще при поступлении в больницу мне надо было повторить В-сканирование глаза, и, когда я сидела у кабинета в ожидании врача, в компании еще нескольких больных, подошел человек лет сорока пяти, по виду узбек, в бархатной тюбетейке, и приятным голосом негромко спросил, кто последний. Он сразу привлек мое внимание своим красивым умным лицом. (Узбеки – вообще очень красивый народ.) Про себя я назвала его «имамом». И вот сегодня вечером, совершая обычную прогулку по круговому коридору, куда радиально выходят двери множества кабинетов и отделений, я вдруг снова увидела своего «имама», молившегося в сторонке на разостланном на полу коврике. Я тихо прошла мимо, чтобы невзначай не спугнуть его вечерний намаз…
И вот завтра – домой. В последний раз стою перед темным окном, потихоньку молясь перед сном. Мои соседки уже спят. Уже лежа, осмысляю свои двенадцать дней в этом огромном доме скорбей, душевных и телесных, – и надежд. «Господи! – думаю я. – Ты все это время был рядом, близ, рукой дотронуться, так близко, как в обычной жизни ощущаешь лишь в редкие минуты! »
И сквозь теплые слезы говорю Ему, лепечу слова, которых даже не ждала от себя… И молюсь обо всех, здесь остающихся…
Энергия жизни
Звоню Л.: «С праздником!» – «А какой сегодня праздник?» – «Твоей иконы, “Споручницы грешных”. Молись Богородице, проси, о чем хочешь...» – «Нет, я просить стесняюсь. Я только благодарю...» Благодарит Бога («Ты знаешь, мне от твоей просфорочки полегчало!»). Благодарит отца К. за его молитвы, я просила его молиться о ней в решающие дни («Прямо чудо какое-то, не знаю, как твоего батюшку и благодарить!»)
Ведь требуют – от Господа, от Матери Божией: «Разменяй квартиру! Поменяй соседей! Смени начальника! Исцели!» А она, живого места на ней нет, – просить стесняется, только благодарит.
Четверг Крестопоклонной был, можно сказать, великим: я привела Л. в наш собор. И отец К. ее исповедал (и это было впервые в ее жизни!), и отпустил ей грех, который много лет не давал ей покоя, а потом мы с ней соборовались. И она выдержала. А боялась, что не высидит…
И вот мы идем уже домой, и я говорю, что теперь нужно побывать на Литургии и причаститься. «Это что же, не есть, не пить?!» Говорю, что да, не есть, не пить, прийти натощак. «И не курить, что ли?!» – «И не курить». «Не, ну тогда я просто не пойду! Я не смогу – не выкурить сигарету, не выпить чашку кофе!.. Нет!» – «Ну не пойдешь, а кому хуже-то от этого будет? Тогда зачем ты и сегодня сидела здесь два часа? Это ж тебе нужно, твоему же здоровью!» – пускаю я в ход эти прямолинейные аргументы. «Ну и пусть!» Тогда я делаю не совсем честный ход и проникновенно говорю: «Думаешь, я не понимаю, как это тяжело для курильщика – не покурить с утра? Я помню, как перед собеседованием с отцом Г. (он меня потом крестил) мне до двенадцати пришлось не курить. Я очень хорошо это помню. Но я тогда в первый раз совладала с собой, и это оказалось возможным!» Какое-то время мы идем молча, а потом Л. с ненавистью говорит: «Ну, хоть чашку-то чаю можно выпить?!» Сторговались на том, что выпьет она этот чай не позднее половины восьмого (понимаю, что не имею никакого права «благословлять» это нарушение совершенного предпричастного поста, но ведь, в конце-то концов, не человек для субботы, да еще и такой больной и ослабленный человек…). В результате вечером перед воскресной службой она мне звонит и говорит: «Я решила и чай не пить…» Господи, Ты взял это Свое бедное чадо за руку – и ведешь, и уже не отпустишь…
И вот в службе наступил миг, когда все потянулись вперед, к алтарю, и я сказала: «Пойдем и мы, сейчас вынесут Чаши с Причастием». И она пошла, держась за мою руку, как ребенок, а когда идти рядом стало тесно, ухватилась двумя пальцами за край моего жакета… едва ли не как за край ризы Христовой, а потом – причастилась... Первый раз в жизни.
В Великий Четверг (2009-го) вместе со мной – слава Тебе, Господи! – в храме снова была моя болящая Л., а с ней – Н., ее родственница, которая давно хотела исповедаться и причаститься, но все стеснялась. И вот она стояла рядом со мной после первой своей исповеди – и ей предстояло первое в жизни Причастие!.. Когда запели «Верую!» – мне вспомнился вдруг рассказ епископа Василия (Родзянко), сына эмигрантов первой волны, о том, как его потрясло мощное пение «Символа веры», услышанное в одном из московских храмов по приезде в Россию. И когда я представила, с каким чувством воспринимает сейчас это народное пение Н., – мне перехватило дыхание, и я долго не могла петь…
Каждое утро, молясь своей святой мученице Людмиле, прошу ее «молиться ко Господу нашему и Пресвятой Богородице и о другой Людмиле, тяжкоболящей»… У нее — дела неважные: метастазы. Снова проходит курс химиотерапии. Первый сеанс прошел очень тяжело: все время закупоривались вены… Но она и об этом рассказывает все с тем же своим неистребимым юмором. От этого еще больше ее жалко. И, когда, 23 июля, я подавала на сорокоуст о упокоении души своей Антонины, целожизненного моего друга, подала и о здравии «тяжкоболящей Людмилы» (с такой пометой и попросила записать), с того же числа: в тот день ей предстоял второй сеанс.
Когда после этого отлежалась положенные два дня, позвала с собой на дачку в Павловске, мы давно туда собирались, да все не совпадали во времени и пространстве. И вот совпали.
«Посмотри, видишь? — говорит Л. и протягивает вперед обе руки. — Смотри: вот эта рука — после первой химии, а эта — после второй. Видишь разницу?» Левая рука до локтя — вся красная, с синюшными вздутиями, правая — рука как рука. Она и до этого, по телефону, говорила мне, что второй сеанс прошел легче («Я думала: это, наверное, там Людмила обо мне молится!..»). «Я, конечно, о тебе молюсь, — сказала я, — и во время первого сеанса я тоже о тебе молилась, но со второго сеанса о тебе начала молиться и Церковь: я о тебе на сорокоуст подала». Что такое «сорокоуст», Л. не очень знала, но сила церковной молитвы была ей явлена предметно и несомненно…
Для нее этот клочок земли, с то тут, то там прихотливо разбитыми клумбами и несколькими кустами смороды по периметру, — оазис жизни, здесь она буквально оживает, она бы отсюда и не уезжала никогда, но в крохотной, размером с нашу кухню, хибарке нет ни печки, ни электричества. Живет, пока тепло, радуется своим цветам. «Вот этот, — говорит она, показывая на диковинный куст каких-то белых цветов, — в ту осень аж третий раз зацвел, в октябре, представляешь?! Я ему говорю: да спасибо тебе, мой родной! и так ты меня два раза порадовал, теперь отдыхай, ты уж устал! Мне говорят: что это у тебя так все растет? А я говорю: потому что я с ними со всеми разговариваю, я их люблю!»
У святителя Луки (Войно-Ясенецкого) есть замечательная мысль: «Вечером цветы поворачиваются к солнцу, это их вечерняя молитва. Утром — на восток, это утренняя молитва. Благоухание — их кадильница. Совершенно очевидно, что растения обладают низшей формой Святого Духа — энергией жизни». Эта энергия жизни, только, конечно, более высокого порядка, в высшей степени свойственна и моей Людмиле. Так что на ней, быть может, она еще и объедет свою онкологию, и надежда, как ей и положено, умрет последней…
Азъ есмь съ вами...
Продолжение следует...
Азъ есмь съ вами... (3)
Свой цикл рассказов о чудесах Божьих в моей жизни и жизни других людей я собиралась продолжить несколькими «медицинскими» сюжетами. Мне казалось, что этой их тематической общности достаточно, чтобы объединить в одной записи. Но прежде решила перечитать свои записки двухлетней давности под названием «Больница». И очень ясно увидела, что история, с которой я хотела начать эту запись, среди прочих «медицинских» сюжетов стоит совершенно на особицу. Потому что речь в ней идет не столько о каком-то конкретном «чуде Божьем», сколько о чуде человеческого духа. Хотя оно и не было бы возможным, если бы его не подпитывал Дух Божий…
В этой истории, при всем ее грустном содержании, столько света и энергии жизни, что едва ли она омрачит радость Светлой седмицы.
В этой истории, при всем ее грустном содержании, столько света и энергии жизни, что едва ли она омрачит радость Светлой седмицы.
Три с половиной года назад у меня обнаружили опасную внутриглазную опухоль. Профессор из Военно-Медицинской академии, к которому меня направили на консультацию, на мой вопрос, сколько у меня времени, сказал просто: «Полгода». Через два месяца, на Николу Зимнего, мне подшили так называемый аппликатор, который десять дней облучал мой глаз, потом его сняли (это была вторая операция). Через год с небольшим меня снова положили в больницу для повторного облучения. И вот, через три с лишним года после приговора того профессора, я все это пишу. Не вдаваясь в подробности, засвидетельствую великую силу молитв. Молитвами моего священника и друзей моя «злая» (выражение лечащего врача) опухоль не исчезает, но и не растет, так что, еще одним чудом Божьим, продолжаю заниматься своим любимым делом .
Все это я говорю только для того, чтобы рассказать, при каких обстоятельствах произошло мое знакомство с рабой Божьей Людмилой. Она была у нас в храме в этот Великий Четверг, и, может быть, кто-то из читателей видел ее со мной. То, что она ради этого вышла из дома во второй раз за несколько месяцев, уже само по себе было чудом ее духа.
Больница (2009)
«Плановая операция», повторение прошлогодней попытки одолеть мою опасную опухоль.
С собой у меня – иконочки, которые я беру в больницу: миниатюрные триптихи «Спаситель – св. вмц. Варвара – свт. Николай Чудотворец» и «Споручница грешных». Кроме них, на этот раз я взяла с собой и икону «Азъ есмь съ вами, и никтоже на вы». Богородице с Младенцем в белой рубашечке, с распахнутыми навстречу Руками, изображенным на ней, я молюсь каждое утро о сыне («Вручаю дитя мое всецело Господу моему Иисусу Христу и Твоему, Пречистая, Небесному покровительству!»). Эту иконку я поставила на тумбочку, и ярким радостным пятнышком она осветила (освятила?..) нашу палату.
«И вот я так и вижу ее – селедочку, а на ней – лук, тоненькими колечками, представляете, и еще – ломтиками нарезанную картошечку, и все это полито маслицем, – и рюмочку запотевшую!.. С лета ведь маковой росинки во рту не было!» Это говорит в момент, когда я в первый раз вхожу в палату № 15, высокая, худая, с изможденным лицом, с волосами почти под нуль, женщина неопределенного возраста. «Пойду, отравлюсь!» Закончив этими словами свой монолог, она берет сигарету и идет курить.
И вот цена первому впечатлению, первому нашему суждению (осуждению) о людях: летом, рассказывает она, – внезапный подъем температуры, экстренная госпитализация, диагноз – воспаление легких, при врачебном осмотре выявляют огромную опухоль в боку. Рак кишечника. Радикальная операция. Реанимация, химиотерапия. Выпали волосы, исхудала до 48 кг (при росте 170 см…). Томография показала метастазу в глаз. Так она попала сюда, в «двойку».
У нее – тот же диагноз, что у меня (только опухоль побольше), и сейчас ей подшит тот же бета-аппликатор, который в прошлом году подшивали мне и который, после того как снимут у нее, снова поставят мне. Так что мы с ней – «молочные сестры по аппликатору», как мы определили наше родство. К тому же мы еще и тезки.
Мы находим почему-то все больше и больше забавного во всех этих совпадениях и очень много смеемся. Не помню, когда в последний раз я столько смеялась, как здесь, в палате № 15…
В ночь на пятницу, перед операцией, Л. вдруг дает свечку – 39,5. Но аппликатор все равно оставлять дольше положенного нельзя, он просто выжжет глаз. И вот сначала увозят ее, потом, часа два спустя, везут и меня. Кто-то говорит мне в коридоре: «С Богом!», и я вижу больную, которую вчера и я напутствовала тем же словом, только я ее еще и перекрестила (сначала просто немного подняв руку со сложенными пальцами, как бы испрашивая ее разрешения на крестное знамение, и, получив в ответ легкий кивок головой и благодарную улыбку, сотворила его…).
Ввозят в операционный блок, и я вдруг замечаю над дверью «предбанника» Спасителя и Пресвятую Богородицу. В прошлом году Их не было. От радости я даже голову приподняла. «Тихо!!! Ввожу!» – страшно кричит операционная сестра. И я вижу у себя в вене шприц (когда только она успела его ввести?..) – и, не успев даже сказать про себя: «В Руце Твои, Господи…», отключаюсь…
К вечеру отхожу от наркоза. Третья наша, Г.И., выписалась, и до понедельника мы будем одни. Л. тихо рассказывает о себе, о своей жизни, такой же нелегкой и путаной, как у всего нашего поколения (она на десять лет помладше, но это не принципиально). Институт, работа в КБ, потом работы не стало, пошла в торговлю, увидела жизнь с изнанки. Это и чувствуется во всей ее повадке: в угловатых, резких движениях, язвительном, нервном лице, остром языке, грубоватом юморе…
И вдруг она задушевно говорит: «Мне так плохо… Голова болит, спина болит, тошнит… Знаешь, я бы сейчас больше всего на свете хотела подержать за руку своего сыночка…». И рассказывает, как много лет назад окрестила его (ему тогда было 16 лет) перед предстоявшей ей очень серьезной операцией. И, когда она заговаривает о своих родителях (их давно нет здесь), мне уже легко спросить, молится ли она о них. «Ну как… Захожу иногда в церковь, ставлю свечки, хожу к ним в колумбарий, говорю с ними, рассказываю всякие новости – о сыне, о внучке…». И тогда я объясняю ей, что свечки – это больше для нашего утешения, а они, наши усопшие, ждут от нас совсем другого – молитв. «Когда они у тебя умерли?» – спрашиваю. «Точно не помню, но что в ноябре, оба, – помню». – «Ну вот, в ноябре как раз Димитриевская Родительская суббота, очень хорошо их поминать. И в дни именин обязательно надо. Как их зовут?» – «Василий и Александра». – «Про Александру я очень хорошо помню – 6 мая, Василий тоже где-то в это время, я потом посмотрю в календаре. Ты уже будешь дома, сходишь в церковь, подашь о них записочки». – «Да я ведь ничего этого не знаю: приду, свечку поставлю – и привет!» – «Я тебя научу, что и как сделать. А если вдруг еще не оклемаешься, – прибавляю я, потому что на самом деле, как Л. ни хорохорится («Это чтоб я да не выжила?!»), всё у нее очень серьезно, – тогда я вместо тебя подам, Господь разберется». Слушает очень внимательно, а потом вдруг говорит: «То-то обрадуются! Они там с ума сойдут от радости!»
Вечером звонит сыну, просит принести из дома крещенской воды (мою мы уже выпили); и я делаю такой же «заказ» своему сыну. «Дома у меня ее много, я просто не догадалась сюда ее взять». Такая вот «неверующая»…
В понедельник Л. вместо выписки домой (с глазом-то все дела уже закончены) переводят на пульмонологию: управляться с пневмонией, не леченной из-за более грозных онкологических дел. Дарю ей свою любимую «Споручницу грешных», купленную когда-то в Святогорском монастыре, даю три простейших молитовки – Господу Иисусу Христу, Богородице и Ангелу Хранителю, сказала, когда и как молиться («А креститься можно?»...) Поцеловались. «Христиане три раза целуются! – с улыбкой говорю я. И уточняю: – Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!»
Вечером захожу к ней. Завтра мне предстоит вторая операция, будут снимать аппликатор. «Боишься?..» – спрашивает Л. «Нет», – отвечаю. Я действительно не боюсь. Сказано же: «В Руце Твои…». «Ну хоть немножечко-то боишься?..» И только для того, чтобы она не расценила мои слова как браваду, говорю: «Ну, разве что немножечко…».
«Давай поцелуемся! – говорит она перед моим уходом. И прибавляет со значением, как заговорщица: – Три раза! С Богом!»
После второй операции дня три я была не в силах подняться на три этажа к Л. Но мы все время перезваниваемся. И каждый раз в конце разговора: «Целую. Три раза! С Богом!».
Удивительно, как смиренно и кротко, при ее независимом нраве, принимает она мое «душепопечение»... Как раз только что я переслушивала проповеди митрополита Антония (читать я смогу лишь месяца через два), и одна из них снова меня поразила. «Если можешь хоть сколько-то веровать, – напоминает он сказанное Христом отцу отрока, одержимого бесами, – все возможно верующему!» Только бы не загасить в Л. эту искорку веры назойливым ее раздуванием, от которого так настойчиво предостерегает владыка! Не заглушить бы звучащее в ответ Господу: «Верую, помоги моему неверию!»
Договариваемся на прощание, что, как только она будет в силах, я свожу ее в наш храм, исповедаться и причаститься. («Я ведь ни разу еще не исповедовалась!..»)
Вторая моя иконочка, с Господом Иисусом Христом, св. великомученицей Варварой и свт. Николаем Чудотворцем, тоже обрела новую хозяйку. Это Н., полная женщина лет 55, с добрым лицом, почти глухая. У нее уже неоперабельная глаукома на обоих глазах, и ее пробуют лечить консервативно. Она очень расстраивается и переживает, и поскольку словесно утешать ее трудно, я просто обнимаю ее крепко… И она ответно припадает ко мне, с сияющими от слез глазами. Господи, как же легко убираешь Ты перегородки и условности между людьми Твоими, даже такими разными!.. Потом, как бы в подтверждение своих слов и жестов, я даю ей свою иконку. «Ой, да у меня дома много икон!..» – смущенно говорит она. «А здесь, – отвечаю, – нет». Н. убирает икону в тумбочку, а назавтра, уходя домой, я вижу ее стоящей наверху.
…Еще при поступлении в больницу мне надо было повторить В-сканирование глаза, и, когда я сидела у кабинета в ожидании врача, в компании еще нескольких больных, подошел человек лет сорока пяти, по виду узбек, в бархатной тюбетейке, и приятным голосом негромко спросил, кто последний. Он сразу привлек мое внимание своим красивым умным лицом. (Узбеки – вообще очень красивый народ.) Про себя я назвала его «имамом». И вот сегодня вечером, совершая обычную прогулку по круговому коридору, куда радиально выходят двери множества кабинетов и отделений, я вдруг снова увидела своего «имама», молившегося в сторонке на разостланном на полу коврике. Я тихо прошла мимо, чтобы невзначай не спугнуть его вечерний намаз…
И вот завтра – домой. В последний раз стою перед темным окном, потихоньку молясь перед сном. Мои соседки уже спят. Уже лежа, осмысляю свои двенадцать дней в этом огромном доме скорбей, душевных и телесных, – и надежд. «Господи! – думаю я. – Ты все это время был рядом, близ, рукой дотронуться, так близко, как в обычной жизни ощущаешь лишь в редкие минуты! »
И сквозь теплые слезы говорю Ему, лепечу слова, которых даже не ждала от себя… И молюсь обо всех, здесь остающихся…
Энергия жизни
Звоню Л.: «С праздником!» – «А какой сегодня праздник?» – «Твоей иконы, “Споручницы грешных”. Молись Богородице, проси, о чем хочешь...» – «Нет, я просить стесняюсь. Я только благодарю...» Благодарит Бога («Ты знаешь, мне от твоей просфорочки полегчало!»). Благодарит отца К. за его молитвы, я просила его молиться о ней в решающие дни («Прямо чудо какое-то, не знаю, как твоего батюшку и благодарить!»)
Ведь требуют – от Господа, от Матери Божией: «Разменяй квартиру! Поменяй соседей! Смени начальника! Исцели!» А она, живого места на ней нет, – просить стесняется, только благодарит.
Четверг Крестопоклонной был, можно сказать, великим: я привела Л. в наш собор. И отец К. ее исповедал (и это было впервые в ее жизни!), и отпустил ей грех, который много лет не давал ей покоя, а потом мы с ней соборовались. И она выдержала. А боялась, что не высидит…
И вот мы идем уже домой, и я говорю, что теперь нужно побывать на Литургии и причаститься. «Это что же, не есть, не пить?!» Говорю, что да, не есть, не пить, прийти натощак. «И не курить, что ли?!» – «И не курить». «Не, ну тогда я просто не пойду! Я не смогу – не выкурить сигарету, не выпить чашку кофе!.. Нет!» – «Ну не пойдешь, а кому хуже-то от этого будет? Тогда зачем ты и сегодня сидела здесь два часа? Это ж тебе нужно, твоему же здоровью!» – пускаю я в ход эти прямолинейные аргументы. «Ну и пусть!» Тогда я делаю не совсем честный ход и проникновенно говорю: «Думаешь, я не понимаю, как это тяжело для курильщика – не покурить с утра? Я помню, как перед собеседованием с отцом Г. (он меня потом крестил) мне до двенадцати пришлось не курить. Я очень хорошо это помню. Но я тогда в первый раз совладала с собой, и это оказалось возможным!» Какое-то время мы идем молча, а потом Л. с ненавистью говорит: «Ну, хоть чашку-то чаю можно выпить?!» Сторговались на том, что выпьет она этот чай не позднее половины восьмого (понимаю, что не имею никакого права «благословлять» это нарушение совершенного предпричастного поста, но ведь, в конце-то концов, не человек для субботы, да еще и такой больной и ослабленный человек…). В результате вечером перед воскресной службой она мне звонит и говорит: «Я решила и чай не пить…» Господи, Ты взял это Свое бедное чадо за руку – и ведешь, и уже не отпустишь…
И вот в службе наступил миг, когда все потянулись вперед, к алтарю, и я сказала: «Пойдем и мы, сейчас вынесут Чаши с Причастием». И она пошла, держась за мою руку, как ребенок, а когда идти рядом стало тесно, ухватилась двумя пальцами за край моего жакета… едва ли не как за край ризы Христовой, а потом – причастилась... Первый раз в жизни.
В Великий Четверг (2009-го) вместе со мной – слава Тебе, Господи! – в храме снова была моя болящая Л., а с ней – Н., ее родственница, которая давно хотела исповедаться и причаститься, но все стеснялась. И вот она стояла рядом со мной после первой своей исповеди – и ей предстояло первое в жизни Причастие!.. Когда запели «Верую!» – мне вспомнился вдруг рассказ епископа Василия (Родзянко), сына эмигрантов первой волны, о том, как его потрясло мощное пение «Символа веры», услышанное в одном из московских храмов по приезде в Россию. И когда я представила, с каким чувством воспринимает сейчас это народное пение Н., – мне перехватило дыхание, и я долго не могла петь…
Каждое утро, молясь своей святой мученице Людмиле, прошу ее «молиться ко Господу нашему и Пресвятой Богородице и о другой Людмиле, тяжкоболящей»… У нее — дела неважные: метастазы. Снова проходит курс химиотерапии. Первый сеанс прошел очень тяжело: все время закупоривались вены… Но она и об этом рассказывает все с тем же своим неистребимым юмором. От этого еще больше ее жалко. И, когда, 23 июля, я подавала на сорокоуст о упокоении души своей Антонины, целожизненного моего друга, подала и о здравии «тяжкоболящей Людмилы» (с такой пометой и попросила записать), с того же числа: в тот день ей предстоял второй сеанс.
Когда после этого отлежалась положенные два дня, позвала с собой на дачку в Павловске, мы давно туда собирались, да все не совпадали во времени и пространстве. И вот совпали.
«Посмотри, видишь? — говорит Л. и протягивает вперед обе руки. — Смотри: вот эта рука — после первой химии, а эта — после второй. Видишь разницу?» Левая рука до локтя — вся красная, с синюшными вздутиями, правая — рука как рука. Она и до этого, по телефону, говорила мне, что второй сеанс прошел легче («Я думала: это, наверное, там Людмила обо мне молится!..»). «Я, конечно, о тебе молюсь, — сказала я, — и во время первого сеанса я тоже о тебе молилась, но со второго сеанса о тебе начала молиться и Церковь: я о тебе на сорокоуст подала». Что такое «сорокоуст», Л. не очень знала, но сила церковной молитвы была ей явлена предметно и несомненно…
Для нее этот клочок земли, с то тут, то там прихотливо разбитыми клумбами и несколькими кустами смороды по периметру, — оазис жизни, здесь она буквально оживает, она бы отсюда и не уезжала никогда, но в крохотной, размером с нашу кухню, хибарке нет ни печки, ни электричества. Живет, пока тепло, радуется своим цветам. «Вот этот, — говорит она, показывая на диковинный куст каких-то белых цветов, — в ту осень аж третий раз зацвел, в октябре, представляешь?! Я ему говорю: да спасибо тебе, мой родной! и так ты меня два раза порадовал, теперь отдыхай, ты уж устал! Мне говорят: что это у тебя так все растет? А я говорю: потому что я с ними со всеми разговариваю, я их люблю!»
У святителя Луки (Войно-Ясенецкого) есть замечательная мысль: «Вечером цветы поворачиваются к солнцу, это их вечерняя молитва. Утром — на восток, это утренняя молитва. Благоухание — их кадильница. Совершенно очевидно, что растения обладают низшей формой Святого Духа — энергией жизни». Эта энергия жизни, только, конечно, более высокого порядка, в высшей степени свойственна и моей Людмиле. Так что на ней, быть может, она еще и объедет свою онкологию, и надежда, как ей и положено, умрет последней…
Азъ есмь съ вами...
Продолжение следует...
- Перейти к следующей записи Азъ есмь съ вами... (4)
- Перейти к предыдущей записи Азъ есмь съ вами... (2)
