№ 12. Август

Евангельские, биологические и психологические их основания.

(Опыт популяризации святоотеческих воззрений).

Не любите мира, ни яже в мире: аще кто любит мир, несть любве Отчей в нем: яко все, еже в мире, похоть плотская и похоть очес и гордость житейская, несть от Отца, но от мира (сего) есть. И мир преходит, и похоть его, а творяй волю Божию пребывает во веки. (1Ин.2:15–17).

Полтора года тому назад, когда я начал писать эту статью, в московской газете „Курьер“, в № 242, некто А. Хаханов поместил статью под заглавием: „Сорок дней на Старом Афоне“. Прибыл на Афон автор вышеупомянутой статьи не с религиозной целью, а ради каких-то научных исследований; автор – человек светский, „привыкший к шумной столичной жизни, к её злободневным интересам, к общению с людьми самых различных оттенков“ и, как видно, не особенно симпатизирующий монашеству.

Весьма интересно было узнать, какое впечатление произвело на подобного человека современное афонское монашество. Двадцать четвёртого июня – в день Рождества Иоанна Крестителя, автор вышеупомянутой статьи прямо с парохода проследовал в знаменитый русский Пантелеимоновский монастырь и попал прямо к литургии. Вот как описывает он афонскую службу и впечатление, производимое ею на молящихся и на него самого: „Храм постепенно стал наполняться иноками и богомольцами, пение становилось всё возвышеннее, религиозное настроение приподнятое и у молящихся выступали искренние слёзы, и смиренно творили набожные земные поклоны вновь прибывшие гости, которые так много слышали о благочестии афонских иноков, о благодати, здесь царствующей, о бесконечной милости Господа, являющего подвижникам и отшельникам волю Свою через посредство ангелов небесных. Вспомнил я беседу на пароходе престарелого схимонаха, возвращавшегося из России на Афон, беседу глубоко трогательную о чистоте иноческой жизни, видел я благоговейно поднятые взоры к небу и проникся сознанием высоты и важности религиозного чувства. Я забыл усталость, бессонную ночь, земные вопросы и погрузился в созерцание торжественного богослужения“. Таково влияние хорошей службы на молящихся. Мысли и чувства, вызванные богослужением в Пантелеимоновском монастыре, не покидали автора во всю дорогу, когда он, сидя на муле „Джафар“, переезжал из Пантелеимоновского монастыря в маленький греческий монастырь „Ивер“ – конечный пункт своего путешествия. „Медленно передвигаясь на Джафаре, – пишет он, – я всё ещё находился под свежим обаянием минувшего дня. Сколько неотразимых и разнообразных впечатлений за несколько часов! Сколько дум и чувств зародилось в исполненной благоговения атмосфере! Великая сила вера, – она целительный бальзам для измученной в житейской суете тоскующей души. Блаженны верующие!“ Здесь в „Ивере“ также всё, по-видимому, производило на автора отрадное впечатление. Автор отдыхал душой. „Сорок дней, – пишет он, – вращался я в обществе греков-иноков, приветливых, ласковых, добродушных“... и далее: „добрые иноки из чувства сострадания не оставляли меня, однако, быть самим с собой... всматриваясь в их спокойное выражение лица, я чувствовал какую-то неуверенность в самом себе“.

Далее автор был поражён необыкновенным долголетием и физической выносливостью тамошних монахов. „Монахи уверяли, что монастырская жизнь поддерживает долголетие и спокойствие человека, изолируя его от неизбежных в обществе тревог и волнений. И, действительно, в Ивере монахи доживают до 90 лет в полном обладании сил и здоровья. Здешний архиерей, ему 85 лет, способен 18 часов стоять на молитве, не засыпая ни на одну минуту. Я был поражён его стойкостью и выдержанностью в лавре Св. Афанасия, когда двое суток подряд он простоял по 17 часов, не чувствуя ни утомления, ни потребности ко сну. Привычка, очевидно, приучает к лишениям без страданий“.

В общем, 40 дней, проведённые на Старом Афоне, произвели на автора такое впечатление, что, хотя он и ответил отказом на приглашение иноков переселиться к ним в монастырь, однако, – пишет он: – „сорок однообразно проведённых мной дней на Афоне, в монастырской келье, останутся незабвенным воспоминанием в моей жизни“.

Принёс мне газету со статьёй Хаханова один мой знакомый – представитель современной интеллигенции, человек верующий, но заядлый враг монашества и в особенности аскетизма, и передал её мне с такими словами: „Вот, прочтите, вам это, наверное, очень понравится, а я так от души хохотал, когда читал эту статью. Больше всего мне понравилось, что на Афоне даже самок животных не держат – одни только коты да волы – и моления по 18-ти часов в сутки. Бог большую сделал ошибку, что сотворил не одного только Адама, но и Еву. К чему такое извращение природы человеческой, к чему это пренебрежение дарами Божиими – земными благами? Разве не позволительно, разве не угодно Богу разумное пользование ими, к чему это измождение плоти, – разве может в измождённой плоти обитать здоровый дух – mens sana in corpore sano⁴¹. Разве Богу нужны такие продолжительные моления… и разве не лучше было бы в 1000 раз употребить эти 18 часов на работу в пользу ближнего. Все эти монастыри не что иное, как притоны для тунеядцев, язва общества; давно бы их надо было все закрыть“.

Я только что перед этим приехал из одного лучшего монастыря – Оптиной пустыни – и переживал необыкновенно спокойное и радостное душевное состояние, какого давно не испытывал. Я ясно ощущал ещё в себе присутствие благодати Божией, выражавшейся особой духовной силой, особым небывало лёгким противодействием греху; я чувствовал, что хорошие монастыри также необходимы для души человеческой, как больницы, лечебницы и другие подобные учреждения для человеческого тела... Но натиск был так велик, возражения так страстны, что я сразу не нашёл (веских, неопровержимых) аргументов в защиту своих внутренних убеждений. Я ясно сознавал, что возражения эти основывались не на серьёзном изучении предмета, не на глубоком знакомстве с ним, а на единичных, случайных наблюдениях и недомыслии. Я чувствовал, что монашество и аскетизм имеют глубокое основание в самой природе человека и решил выяснить эти основания и доказать всю неосновательность и легкомыслие существующих на этот счёт воззрений в современном интеллигентном обществе.

Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси и гряди во след Мене. (Мф.19:21).

Иже хощет по Мне итти, да отвержется себе и возьмет крест свой, и по Мне грядет. (Мк.8:34).

Внидите узкими враты: яко пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу, и мнози суть входящий им. (Мф.7:13).

Доказать какое-либо положение – это значит свести его к простейшим, понятным само собой истинам – аксиомам. Кроме обще-признаваемых аксиом математических, этических и т. п., для каждого истинного христианина существуют ещё аксиомы религиозные или богословские, без признания которых человек не имеет права наименоваться христианином, – такими аксиомами служат следующие истины:

1) что Иисус Христос есть истинный Бог, принявший ради спасения нашего тело и душу человеческую, чтобы доказать нам путь, открыть истину и даровать жизнь вечную.

2) что Евангелие написано Апостолами – непосредственными учениками Иисуса Христа – по вдохновению Духа Святого, а потому всё, что в нём написано, есть непреложная истина.

В прежнее время, когда вера была тверда, этим доказательством обыкновенно и ограничивались, считая вполне достаточным сослаться на Слово Божие; теперь, вследствие ослабления веры и широкой популярности различного рода лжеучений, этого одного является недостаточно, – необходимо приходится сводить каждый богословский вопрос к другим общечеловеческим аксиомам философским, этическим, научным, освещать вопрос с точки зрения разума. Мы, как верующие непреложно в вышеприведённые христианские аксиомы, не будем пренебрегать и прежним, первым способом и прежде всего разберём вопрос: противоречит или нет идея монашества и аскетизма Евангельскому учению, хотя и не ограничимся одним этим. Это тем более необходимо, что современные лжеучители там, где им нужно, не прочь сами сослаться на то же самое Евангелие и каким-нибудь неправильно истолкованным отдельным местом подтвердить своё заблуждение. Итак, обратимся к Евангелию и посмотрим, что там говорится по затронутому вопросу.

„Некто, подошедши к Иисусу, сказал ему: „Учитель благий, что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?“ Он же сказал ему: „что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди.“ Говорит ему: „какие?“ Иисус же сказал: „не убей, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй, почитай отца и мать, и люби ближнего своего, как самого себя. Юноша говорит ему: „всё это я сохранил от юности моей, чего ещё недостаёт мне?“ Иисус сказал ему: „если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение своё и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мной“. Услышав слово сие, юноша отошёл с печалью, потому что у него было большое имение“ (Мф.19:16–22).

В этом кратком, но крайне богатом по содержанию разговоре Спасителя с юношей, затрагивается самый важный из всех вопросов жизни, что надо делать, чтобы спастись, и ясно указываются два требования. Первое – минимальное, обязательное для каждого христианина – есть соблюдение заповедей Божиих, высказанных ещё на Синае; тут не требуется отречения от мира и от так называемых земных благ, – так сказать, разрешается пользование ими, – конечно, разумное пользование, согласное с учением Церкви, не противоречащее соблюдению вышеприведённых заповедей, – и в конце концов, раз заповеди тобою будут соблюдены, обещается спасение – наследование жизни вечной. Следовательно, спасение возможно и в миру, чего, конечно, никто – ни Церковь, ни святые отцы не отрицают. Но можно ли при этих условиях достигнуть возможного для человека духовного совершенства? – Нет, нельзя, – отвечает Спаситель и тут же указывает другое требование для тех, кто хочет достичь совершенства, быть Апостолом Христовым. Требование это сводится к отречению от мира с его мирскими благами при непременном условии следования за Христом. „Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение своё и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мною“⁴².

Указав далее на то, что богатство составляет величайший тормоз для спасения⁴³, и высказав попутно изумлявшимся и недоумевавшим относительно того, кто же может спастись, Апостолам, что человеку вообще невозможно спастись своими собственными силами без помощи Божией, или, как учит теперь православная Церковь, без содействия благодати Божией – мысль, составляющую главную основу церковного учения о покаянии, Иисус Христос в дальнейших словах беседы Своей с учениками ещё яснее подтверждает высказанную ранее мысль о том, что для лиц, ищущих совершенства духовного, необходимо отречение от мира, говоря: „всякий, кто оставит дома, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат, и наследует жизнь вечную“ (Мф.19:29). И в 14-й главе Ев. от Луки читаем: „С Ним шло множество народа и Он, обратившись, сказал им: если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестёр, а притом и самой жизни своей (разумеется, страстной, греховной жизни), тот не может быть Моим учеником. И кто не несёт креста своего и идёт за Мной, не может быть Моим учеником“ (Лк.14:25–27). И далее: „Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником“ (Лк.14:33)⁴⁴. Можно ли, хотя бы после этих, только что приведённых мест Евангелия, ещё утверждать, что монашество и вообще отречение от мира противоречит духу учения Христова? Нет, не противоречит, а вытекает, как логическое следствие; только надо помнить, что не для всех установил Он это требование, а для могущих вместить. Эта двойственность требований высказывается Христом во многих и других местах Евангелия, – одни требования максимальные – для могущих вместить, другие – минимальные – обязательные для каждого христианина⁴⁵. Так, говоря о целомудрии, Он не воспретил брак, а, напротив, благословил его в Кане Галилейской, на для могущих вместить, для ищущих духовного совершенства Он ещё выше поставил безбрачие, соединённое с целомудрием⁴⁶. Вот что читаем мы об этом в 19-й главе от Матфея. „Говорят Ему ученики Его: „если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться“. Он же сказал им: „не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей, и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царствия Небесного. Кто может вместить, да вместит“ (Мф.19:10–12)⁴⁷. О первом великом аскете и пустынножителе Иоанне Крестителе Иисус Христос говорил, что среди рождённых жёнами нет никого большего Иоанна Крестителя⁴⁸. Наконец, и Сам Иисус Христос своим примером освятил и пост, и пустыню, и так называемую нищету Христову, возлюбить которую паче мира и составляет главную цель и задачу жизни всех последующих за Христом и Иоанном Крестителем аскетов, пустынников и монахов подвижников⁴⁹. Налагая на себя духовные подвиги, они всегда имели в виду подражать первому подвижнику, подвигоположнику Иисусу Христу.

Из вышеприведённых евангельских мест, из отношения Иисуса Христа к первому новозаветному аскету Иоанну Крестителю, наконец, из примера Самого Христа⁵⁰ ясно, что идея отречения от мира не только не противоречит учению Христову, но, наоборот, рекомендуется им, как средство для достижения высших степеней духовного совершенства, А раз согласуется она с Евангелием, то, значит, не противоречит и истине. Теперь мы можем уже смело, совершенно с спокойным духом приступить к дальнейшему развитию наших мыслей, к освещению вопроса с остальных точек зрения. Удастся доказать мои положения – хорошо, не удастся, не перестанут они от того быть истиной, как не перестанет быть истиной какая-нибудь Пифагорова теорема от того, что ученик не знает её доказательства.

Врач С. Апраксин

(Продолжение следует).

Wladimir Soloviev. „La Russie et l’église universelle“. Paris, 1889.

Чтобы показать, насколько глубоко придерживается филиоквистического воззрения Вл. Соловьев в рассуждениях своих, приведём ещё пример, а именно приложение филиоквизма в раскрытии понятия „теократии“. Вл. Соловьев указывает на то, что „выделение части из целого“ (напр., клерикалов из всего христианства и конклава из всего клира и папы из всего конклава) „и постановление её над целым“ (клерикалов над всеми христианами и папы над клиром и христианством) есть постоянный метод теократии, т. е. Богочеловеческого мироуправления, – процесс её развития, как необходимое средство, но не как желанная цель. Собственная безусловная цель Божия непосредственно соединить Собой всё бытие – всё во всём.“

„Соединение различных элементов, – говорит ещё Владимир Соловьев, – бывает двоякое: первичное или зачаточное, когда эти элементы, ещё не вылившись, слиты или смешаны в одном (как в семени или в зародыше все части будущего организма) и – последующее синтетическое или расчленённое единство, когда все эти различные элементы, обособившись и развившись внутренне, связываются, как самостоятельные и необходимые части совершенно целого“.

Эти выписки и пересказы (перифразы) в достаточной степени выясняют смысл логически неправильного построения филиоквизма и теократию, то есть выделение духовенства из народа и государства и подчинение духовенству народа и государственного устройства и выделение из духовенства конклава и из конклава папы и подчинение ему духовенства, царей, правительств и народов.

Церковное телосложение (организм) должно развиваться рядом с самодержавием, а не подчинять себе государственность, и сама теократия должна быть заменена свободной соборностью, то есть любящим союзом духовенства с народом, любящим союзом духовного с гражданином, любящим союзом духовных представителей поместных церквей (патриархов, епископов и синодов) между собой. Для наглядности представим 1) построение времени Вл. Соловьева, 2) римско-католического догмата филиоквизма и 3) теократического начала соответственно с полным построением соборной вечности, символа почитания Св. Троицы по установлениям Никео-Цареградского собора и соборного домостроительства.

I. Построение времени по Вл. Соловьеву.

II. Построение „филиоквизма“ по римско-католическому „кредо“.

III. Построение теократии по мыслям Вл. Соловьева.

Итак, конечный синтез нельзя приписать одному только Духу Святому, как это делает Вл. Соловьев. Он заключается в самой Трисвятой Троице. Святая Троица, а не Дух Святый, есть полное абсолютное целокупное всеединство.

По православному катехизису ипостасные отличия Лиц Св. Троицы выражаются следующим образом: „Бог Отец не рождается и не исходит от другого Лица. Сын Божий предвечно рождается от Отца и Дух Святый предвечно исходит от Отца“.

Для выяснения и более наглядного представления, а также для осмысленного и правильного почитания и прославления Св. Троицы, допустим некоторое более подробное развитие домыслов относительно догматических положений Никео-Цареградского символа, а для раскрытия неправильных выводов, допущенных Вл. Соловьевым, принявшим филиоквистическое лжетолкование, эти домыслы разовьём приёмами рассудочными, как развил мыслитель-мистик Вл. Соловьев, и докажем, что испанская вставка филиокве в символ веры окончательно нарушает равночестность и равнопрославляемость Лиц Св. Троицы. Тем смелее представим это развитие домыслов, что вообще православное догматическое богословие не отрицает безусловной недоступности, недоведомости или непонятности Св. Троицы, так как „христианское учение о Св. Троице не заключает в себе ничего такого, что нужно бы было принимать разуму не сознательно и разумно, а с явным для него насилием или противоречием законам его мысли“. („Опыт Православного Догматического. Богословия» Епископа Сильвестра. Т. II стр. 603).

Бог Отец не рождается, а рождает Сына. Тут Бог Отец обнаруживает предвечное тайнодейство, т. е. своё активное, деятельное пребывание, а Сын испытывает предвечно это пребывание как бы страдательно или пассивно (состоятельно, если можно так выразиться).

Бог Отец не исходит от другого Лица и вместе с тем Он – предвечное состояние истока или исхода предвечного тайнодейства Духа Святого, активно (деятельно) от Отца исходящего.

Сын Божий предвечно рождается от Бога Отца, тем присно испытывает как бы страдательное состояние, но Сын Божий посылает Духа Святого от Отца и это его активное (деятельное) действование; оно уже не предвечное пребывание, а проявление во времени.

Дух Святый предвечно исходит от Отца и посылается Сыном. Исхождение предвечное – активное (деятельное) тайнодейство, а то, что послан Сыном есть страдательное (пассивное) его тайнопроявление во времени.

Сопребывание – общая предвечная суть всех трёх Лиц Св. Троицы. В этих домыслах в общем можно различить два предвечные тайнодейства, – рождение, исхождение и одно проявление-посылание, и два предвечные тайносостояния – не рождение, не исхождение и одно могутное проявление – быть посылаемому, и общее активно-пассивное тайное действосостояние предвечности, – нераздельное и неслиянное сопребывание, которое относится к сути Св. Троицы, как таковой. Равнодостойная споклоняемость и равночестная почитаемость со стороны всех верующих, собора церквей и собора чинов ангельских – составляют активность творения ко всем Ипостасям Бога Творца и Промыслителя мира, в Троице Лиц почитаемого.

Повторим: взаимное соотношение или раздельность Лиц Св. Троицы определяется таким образом четырьмя тайно действиями, трёх по сути и одного в проявлении:

1) рождение, которым обнаруживается предвечная действенность Отца и предвечное состояние (событие) Сына; 2) собственно исхождение, которым обнаруживается действенность Святого Духа и предвечное событие Отца; 3) собственно ниспослание или ниспосланническое проявление, которым обнаруживается действенность рождённого на земле Сына и могутное проявление Духа Святого и, наконец, 4) предвечное со-пребывание и со-почитание, которыми обнаруживаются взаимные бытие и состояние всех Лиц Св. Троицы.

Рождаемость, т. е. то, что Отец родил Сына, а Сам не родился – отличительная черта Первого Лица касательно Второго, а исхождение – отличительная черта Первого по отношению к Третьему, словом – рождение Сына и от-исхождение Духа Святого – ипостасность Бога Отца.

Рождённость есть отдельность Второго Лица относительно Первого, посланническое проявление по отношению к Третьему, а вместе рождённость и ниспослание – есть ипостасность Бога Сына.

Исхождение есть отъединность Третьего Лица от Первого, ниспосланность от Второго, а исхождение и ниспосланность вместе есть ипостасность Бога Духа Святого.

Приняв же в соображение испанскую вставку филиокве в символе веры, посмотрим, что из этого выходит:

1) Бог Отец не рождается, а рождает, не исходит, а от Него исходит Дух Святой – осталось без изменения.

2) Бог Сын рождается и от него также исходит Дух Святый (по Евангелию Дух Святый проявляется через Сына, т. е. посылается Сыном).

3) Дух Святый исходит от Отца, также и от Сына.

Соотношение действенности (тайнодейство) и состояние ипостаси Второго Лица нарушены, ибо обе отличительные черты Второго Лица пассивны: Сын рождается от Отца и от него исходить Дух Святый.

Соотношение активности к пассивности (тайносостоянию) ипостаси третьего Лица также нарушено, ибо обе отличительные черты Третьего Лица активны: Дух Святый исходит от Отца и исходит и от Сына. При этом Бог Отец совмещает в себе тайнодейство и тайносостояние, Бог Сын – 2 тайносостояния, а Бог Дух Святый – 2 тайнодейства, чем нарушается равнодостоинство.

Если же испанскую вставку выпустить, то каждое Лицо выразится, как обладающее и пассивной и активной стороной, чем строгая равночестность всех Лиц Св. Троицы восстановляется: каждая ипостасность предвечно пребывает своей активностью и пассивностью. Введение же нового догмата об исхождении Духа Святого от Сына окончательно нарушает равнозначительность Лиц Св. Троицы и делает её неравночестной для поклонения и прославления ещё и потому, что в этом случае предвечное исхождение Св. Духа не будет перводейством в предвечном бытии, а второстепенным производным проявленным действием, зависящим от рождения, а это обстоятельство также немалого значения.

Заключаем всё сказанное: 1) Общий синтез в Самой Святой Троице, а никак не в отдельном Третьем Её Лице; 2) исхождение есть непосредственное предвечное тайнодейство, равное по достоинству и по значению – рождению, а не опосредственное и вытекающее из рождения Бога Сына – вот главные отличительные черты ипостасности символа Веры сравнительно с лжедогматом филиокве.

Таким образом, испанская формулировка отношения Лиц Св. Троицы должна считаться безусловно ложной для почитания предвечного события Лиц Св. Троицы.

В доводах Вл. Соловьева замечается не скачок, как в предыдущих его рассуждениях, но мистический философский придаток или нарост (филиокве), вовсе не оправданный ни логической, ни догматической вероисповедной необходимостью.

Вся книга представляется в общем даровитой, но неудачной, непоследовательной попыткой глубокого и не установившегося ума выяснить и оправдать, хотя бы мистически, давнишнее нововведение, изобретённое римским католичеством. Кроме того, Вл. Соловьевым не пропущено ни одного новейшего догмата западной церкви без одобрения и оправдания: ни непонятного лже-догмата относительно Божией Матери (догмат 1854 г.), ни кощунственного лже-догмата о единоличной непогрешимости греховного папы (догмат 1870 г.) с его неограниченною властью над им же придуманным сверх-земным и пред-райским чистилищем.

Сводя всё сказанное вместе, получим: первая его книга послужила ему к опровержению жизненности Восточной Церкви, вторая служит к оправданию особого божественного предназначения и исключительных уполномочий Ватикана, третья – есть попытка подыскать, хотя бы с натяжками, философскую сущность обособленного римского католичества и его церкви.

На этом исследовании книга „Россия и всемирная церковь“ обрывается, так как в ней не указывается пути достижения в действительности единства настоящей вселенской христианской церкви, т. е. её восстановления в первоначальном виде. Такая неоконченность понятна сама по себе, потому что Вл. Соловьеву поневоле пришлось бы возвратиться к соборному началу и отказаться от сепаратного принципа единоличного, непогрешимого главенства, того самого все-авторитета, который уничтожил окончательно соборность, став насильственно и самовольно выше её. Впоследствии Вл. Соловьев, продолжая отыскивать фактическое единство церкви на земле, должен был выработать более глубокий и жизненный синтез сравнительно с ватиканским одноличным папизмом. Теория филиоквпзма, построенная и защищённая Соловьевым, имела бы смысл только при совокупности следующих условий: 1) если бы римское папство было всегда олицетворением высшей нравственности, вселюбви и сострадания, а не рядом номинально смиренных слуг Божиих. Известно, как сладко ласкает слух папы приветствие вроде „папа ре“ (папа – царь), которое не забывают вставлять в речь обращающиеся к нему представители католических стран и почитатели пап;

2) Ватиканство оправдало бы при этом свои притязания, если бы оно сохранило непрерывность и единство главенства и церковной преемственности, между тем как история знает такия времена, когда появлялось три непогрешимых наместника Христа одновременно;

3) Оно оправдало бы свои притязания, если бы все папы были представлены достойными мужами, но было время, когда нравственное непотребство лиц, занимавших Св. Престол, давало возможность укорениться слухам об авантюристке, возведённой на папский престол в лице безбородого Иоанна;

4) Относительная непогрешимость Ватикана была бы допустима, если бы деятельность римской церкви неизменно отличалась исключительно духовным характером и сама церковь не обмирщилась окончательно;

5) По трудности провести черту между папскими повелениями с кафедры и повелениями вне кафедры – непогрешимость в том случае мыслима, если бы все папы, начиная с первого до последнего, были не только непогрешимы, но и безгреховными, или святыми. При этих совокупных условиях защищаемая Вл. Соловьевым теория имела бы некоторый, и то внешний, смысл, как некая попытка объяснить оправданный уже временем исторический факт, но тогда сама попытка была бы излишней.

История же показывает противоположное... Поэтому неудивительно, что сам Вл. Соловьев не был твёрд в своих убеждениях и скоро публично отрёкся от своей ватиканской теории и от своего папизма, но всё-таки, стремясь отыскать синтез разобщённого христианства, он в конце концов находит его в единстве трёх отраслей исторического христианства: римско-католичества, протестантства и соборного православия. Обосновать философскими данными эту новую церковную гармонистику ему не удалось; но он был глубоко счастлив, что перед смертью успел выразить свою мысль в повести „Три разговора“. В ней он вывел символически, в образах трёх лиц: папу Петра II, доктора Паули и старца Иоанна – петронизм римского католичества, павлинизм протестантства и общее их примирение в иоаннизме соборного православия. Вл. Соловьев, предвидя фактическое падение христианского Рима, переселяет папу из вечного города в Санкт-Петербург, т. е. в град Св. Петра, патрона Ватикана. Не замечательно ли пророческое повествование Евангелиста Иоанна о троекратном вопрошении Иисусом Христом Св. Петра: „Любишь ли ты меня“? После чего Христос призывает Петра следовать за Ним. Пётр же, увидев, что не был один, но что за Иисусом пошёл также и любимый Его ученик, о котором пронеслось слово, что он не умрёт, удивился и говорит Господу Иисусу: „Господи! А он что!“ „Сей ученик и свидетельствует о сём и написал сие и знаем, что истинно свидетельство его“. (Ин.21:21,24). Если олицетворить православную церковь в образе Иоанна, как это делает Вл. Соловьев в „Трёх разговорах“ относительно латинской церкви в образе Петра, то согласно желанию Самого Христа, Он вечно будет пребывать в Православной церкви и сама Церковь не умрёт.

„Если я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того“? (Ин. 21:21–22). Итак, действительно, Вл. Соловьеву суждено было, защищая и выясняя идею ватиканского католичества, довести её до пропасти. Его увлечение клерикальным всесветным владычеством объясняется как нельзя лучше характером его творчества: с одной стороны, наклонностью к все-объединяющему синтезу, с другой – мистической нетерпеливостью видеть осуществление духовного в ультраматериальном домостроительстве, каково современное омирщенное папство. Страстное, мечтательное желание Вл. Соловьева узреть это всеединство уже осуществлённым возбуждается в нём огнём ложного мистического парения. Всю жизнь он впадал из одной крайности в другую, но в конце концов отбросил уродливые преувеличения и односторонности и в силу своей славянской искренности стремился сохранить одно только правильное и доброе. Так, воспитанный в благочестивой православной семье, он смолоду проявил стремление к мечтательному, надземному, небесному, хотя тут же подпал под влияние нигилизма, заставившего его в один несчастный день вышвырнуть за форточку свои святые иконы. В университете он занимался критической философией Канта, протестанта по преимуществу, затем увлекался противо-христианским спиритизмом и теософией, а также вопросом о материализации привидений или, как называет он сам, о „психургических явлениях“. Путешествуя по славянским землям, он подпал под влияние знаменитого католического деятеля и врага православия столь же шаткого в вероисповедании Штроссмайера, воссоединённого ватиканиста из старокатоликов; он начал печатно проповедовать унию с папой (вернее с церковью папы – leglise du раре); наступившее затем разочарование в католичестве, как результат страстного увлечения его папизмом, довело его до уверенности в близком появлении антихриста. Его убеждение в преследовании его самим чёртом было до того реально, что он приписал свою болезнь, кончившуюся смертью, личной мести сатаны за решимость напечатать „Три разговора“.

Следствием его ложно-мистического образа мыслей явились символизм и аналогия, как главные диалектические приёмы, которыми он пользовался особенно часто в разбираемой книге. Вся книга – блестящий эксперимент силы внешней красоты выражения при отсутствии правды строго обдуманного и проверенного содержания.

В конце же концов Вл. Соловьев остался православным, что усматривается из его же писем к инспектору С.-Петербургской академии архимандриту Антонию⁵², а также иеромонахам Михаилу Грибановскому⁵³ и Антонию Храповицкому⁵⁴.

„Я“, – писал в одном из этих писем Вл. Соловьев, – „вернулся из-за границы, познакомившись ближе и нагляднее как с хорошими, так и с дурными сторонами западной церкви и ещё более утвердившись на той своей точке зрения, что для соединения церквей не только не требуется, но даже была бы зловредной всякая внешняя уния и всякое частное обращение. На попытки обращения, направленные против меня лично, я отвечал прежде всего тем, что (в необычное для сего время) исповедался и причащался в православной сербской церкви в Загребе у настоятеля её, о. иеромонаха Амвросия. Вообще я вернулся в Россию, – если можно так сказать – более православным, нежели как из неё уехал“ (Церк. Вестн.).

Он всегда стремился душой найти осуществление полного любвеобильного всеединства. Вся его жизнь – бесконечное проявление сострадания и доброты, но преобладающим его настроением была мистическая мечтательность, которая у него проявлялась к тому же в ложном свете. Не даром его оправдание добра есть в сущности оправдание лжи и насилия.

Мистицизм вообще, в отличие от чистой духовности, есть проявление уверенности в осуществлении предполагаемых и ярко представляемых, но не доказуемых явлений духовной жизни, уверенность в немедленном исполнении страстно желаемого, не взирая на фактическую невозможность этого исполнения.

„Мистицизм и квиэтизм“, – пишет Еп. Феофан, – „суть болезненные порождения ложно направленной религиозности. Они явились и возможны были только на западе в отпавших от св. Церкви христианских общинах и преимущественно во время брожения умов, произведённого протестантством и реформацией. Они искали доброго дела, – живого общения с Богом, но не тем путём искали; а главное, надеялись своими усилиями и как бы по праву завладеть тем, что надлежало ожидать от милости Божией и что надлежало принять, как дар этой милости. В напряжениях этой самонадеянной самодеятельности разгоралось воображение и порождало мечтательные ожидания, которые, как жарко желаемые, скоро показались и сочтены исполнившимися и цель трудов достигнутой“. Еп. Феофан говорит против мистиков и то, что „они живут в области мечтательных и обманчивых ожиданий“ (Письма о духовной жизни, стр. 12 и 74).

Вл. Соловьев явился в разгар успехов Гр. Л. Толстого, т. е. во время брожения русской мысли, произведённого протестантским её построением.

Одним словом, мистицизм, в крайнем своём проявлении, есть плохо направленная духовность. Мистик или лже-духовный всегда материализирует духовное. Вл. Соловьев обнаруживает поспешность видеть ожидаемое уже исполненным, ибо он смотрит на духовное сквозь призму „пространства, времени и механического движения“, между тем как на самом деле духовность – вне часа, места и причины.

Мистицизм, или ложно понятая духовность, делает Вл. Соловьева на время выразителем западного крайнего клерикального пан-авторитета, подобно тому, как талантливый многоразумный гр. Толстой является установителем крайнего западного протестантского свободоверия и сектантства, а увлечённые материализмом Европы русские выселенцы Герцены и Бакунины – поборниками атеизма и анархизма.

Таким образом, русское просвещение в лице передовых своих представителей приводит все три основы западной цивилизации на край обрыва, после чего остаётся обратиться к развитию самобытных начал самой России и к духовной жизни первых веков соборного православия.

„Европейская культура“, – пишет Епископ Антоний, – „проникнутая мотивом самолюбия, не сближает, но разделяет внутренне и отчуждает людей и народы. Способность истинного духовного объединения со всеми имеет лишь тот, кто смирен сердцем. А так как смирение в России не есть черта личности только, но черта народная, т. е. внедряемая в индивидуумы народной культурой, выросшей из православия и из православного аскетизма, то и способность духовного общения имеет весь русский народ“. Задача современной истории и её духовной жизни осуществить эту духовность не только личным усилием, но и всенародным стремлением, а потому является необходимостью выяснить значение христианского государства, на что указывают Хомяков, Тютчев, Достоевский и другие самобытные писатели земли русской. Такие государства с автокефальным устройством церквей, находясь под защитой и руководством вселенских соборов, выполнят духовные задачи не мечтательно, а праведно и истинно, а главное свободно, православно. Вот почему следовало бы после неудачных попыток Герцена и других сосредоточить интерес современной мысли на вопросе: „что есть духовная жизнь и как на неё настроиться“. Ответ на этот вопрос дал светлый духовный деятель восточно-православного мира и православного нравственного просвещения, далеко не всем известный, вдохновенный и многоучёный мыслитель и проповедник, истинный доктор богословия, скончавшийся в 1894 году Епископ Феофан, затворник Вышенский.

Барон Μ. Ф. Таубе

I.

В недавнее время появлялись в печати неблагоприятные известия о духоборах, переселившихся из Закавказского края в Канаду. Переселение было вызвано, с одной стороны, происшедшими разногласиями в среде сектантов, после смерти богородицы Лукерьи, последней ветви из фамилии Калмыковых, этих живых богов и живых богородиц духоборческих в продолжение целого столетия; с другой – наставлениями и советами просвещённых пропагандистов антихристианского учения, разделявших взгляд сектантов по многим религиозным вопросам. Между пропагандистами и духоборами постепенно установилось доверие, сначала тайное – вне глаз ревнителей старого порядка вещей, а потом явное, основанное на убеждении в превосходстве новой философской школы; последствия такого сближения не замедлили обнаружиться: сектанты, принявши вегетарианское учение и таким образом присоединив к величайшим религиозно-нравственным заблуждениям ещё вегетарианство, решились переселиться в Америку, не смотря на то, что в Закавказском крае их экономическое положение и сельскохозяйственная промышленность находились в цветущем состоянии. При отличных материальных условиях жизни, снисходительном отношении кавказской администрации к вероучению, бросить насиженные места и переселяться за океан – представляло беспримерное явление в летописях сектантства. Какое умение, какую настойчивость надо было проявить руководителям секты и в каких ярких красках нужно было изобразить будущность переселенцев, чтобы заставить их сделать такой рискованный шаг!..

Первое время по прибытии в Канаду сектанты ничего особенного не предпринимали, – всё, казалось, шло по-прежнему; с одинаковым трудом занимались они земледелием и разведением домашнего хозяйства, оставаясь при прежних убеждениях относительно вероучения и даже успели заслужить доверие американцев, как об этом сообщает писательница Мак Гахан.

Но, освободившись от прежней власти и зависимости от бывшей богородицы Лукерьи, всегда строго следившей за исполнением обрядов, установленных их учением о Св. Духе, и точным исполнением её распоряжений по управлению сектой, они как бы прозрели под небом Канады, – вера в преподанное им учение лишилась той животрепещущей силы, которая одушевляла их прежде. Вожаки секты, под впечатлением религиозных бесед с просвещёнными деятелями, сами задумали заняться рассмотрением догматов своего учения и приведением их в систему, чтобы сколько-нибудь согласовать их с воззрениями пропагандистов; но от такой сложной задачи, недоступной индивидуальному умственному складу неразвитых людей, они обезумели и в припадке умоисступления постановили вывести из домашнего обихода рогатый скот, а для обработки земли впрягать в плуги жён и детей своих. Переворот, произведённый в жизни сектантов введением вегетарианского кодекса, изменил весь их общественный и домашний строй; они стали терпеть голод, холод и умирать от болезней, в особенности – бедные дети, лишившиеся молока; народ призадумался и пал духом.

В это тяжёлое время испытаний в среде духоборов появился плут, искатель приключений и дарового хлеба, некто Зебров, задумавший эксплуатировать труд психически больной горсти народа, и объявил себя Иоанном Предтечей. Слепая толпа уверовала, – тогда Зебров начал проповедовать вторичное пришествие на землю Спасителя и настаивать на необходимости двинуться в путь всем населением от малого до старого для встречи Иисуса, ожидаемого со стороны Йорктона. Нет сомнения, что Зебров имел в виду объявить самого себя Спасителем, но неудачное путешествие, стоившее многим жизни от голода, холода и болезней, воздержало искателя приключений от дерзкого замысла. Сектанты, вследствие вмешательства американского правительства, вынуждены были предпринять обратное движение к отведённым им местам осёдлости.

Ожидание духоборцами вторичного пришествия Спасителя убеждает нас в том, что идеи, распространяемые противниками христианского учения, не признающими Спасителя Богом и готовыми одним взмахом пера разрушить то, что создалось и утвердилось веками, не успели ещё усвоиться сектантами, которые всё-таки признают Спасителя Богочеловеком, хотя понятия их о Боге и Богочеловеке до такой степени сбивчивы и противоречивы, что равносильны тому же богохульству и богоотступничеству.

Вообще все сектанты, в рассуждениях и доказательствах своих о непогрешимости проповедуемого учения, придерживаются одного искони введённого принципа: толковать смысл священного Писания так, чтобы это совпадало с догматами, установленными секто-учителями, от которых с незначительными вариантами передавались все необходимые знания через людей, отличавшихся фанатизмом, хорошо постигавших цель поддержания и распространения ереси. В настоящее время, когда канадские духоборы сделались предметом общего внимания не только в нашем отечестве, но и за границей, я считаю не бесполезным сделать описание духоборческой секты в том истинном свете, в каком она представляется в действительности, не согласующейся со взглядом некоторых наблюдателей над сектантами, которые восхваляют их за честность, правдивость, трезвость и трудолюбие и т. п. Вследствие ли незнания или по другим причинам, некоторые из сотрудников периодических изданий усматривают в распространении сектантства народное движение по пути прогресса и выражают сожаление, что в этих, будто бы, светлых явлениях, обновляющих жизнь человека, многие видят тёмную сторону. Чтобы делать правильные выводы о вероучении и характере сектантов, недостаточно одних голых фактов и подмеченных обрядностей, а необходимо вслушиваться в их толкования и принимать в соображение ту степень культуры, на которой стоит общество, отвергающее святость и чистоту христианского учения. Отвлечённые религиозные идеи, догматы и всевозможные доктрины вовсе недоступны пониманию сектантов, во главе которых в большинстве стоят люди безграмотные или недоученные; поэтому в сектантстве никак нельзя усматривать потребность времени или общественный рост, вызывающие критицизм в религиозно-нравственной жизни. Круг идей наших крестьян настолько узок, что они даже не в состоянии представить возможность быть христианами без непосредственного чувственного созерцания Бога, а отсюда происходит то, что, за исключением немногих сект, все остальные имеют живых богов и живых богородиц; кроме того, отвергая религиозные обряды православной церкви, сами сектанты создают обряды и церемонии, мало чем отличающиеся от языческих. Так, шалопуты, вместо поклонения святым изображениям, кланяются друг другу в ноги, как и живым образам, причём многие при этом осеняют себя крестным знамением. При поступлении кого-либо в секту, один или два человека схватывают присоединяемого за руки, заворачивают их назад и приказывают открыть рот для восприятия Св. Духа – в виде пирожка с начинкой. Пророк с ловкостью, приобретённой практикой, всовывает пирожок с начинкой величиной в бобовое зерно в рот и заставляет проглотить, затем обнимает новоприсоединённого и крепко целует; присутствующие при этой церемонии подходят по одиночке к принявшему пирожок, кланяются ему в ноги и приносят поздравления, как удостоившемуся, будто бы, двух таинств сразу – причащения⁵⁵ и крещения. Для того, чтобы духовная сила „начинки“ была дествительнее, шалопутские пророки стали прибавлять к ней вреднодействующие средства, факт этот подтвердился во время следствия и суда в г. Екатеринодаре.

Все существующие в России секты по тенденциям своим не могут быть подведены под категорию передовых обществ из простой среды, а тем более сравниваться с религиозными сектами Западной Европы, где часто руководителями являлись высоконравственные и образованные люди. Более полутораста лет прошло, как положено основание духоборческой секты, но жизненного прогресса в ней не замечается; то же самое следует сказать и о других сектах, где господствует власть греховного человека, именуемого живым богом, и власть женщины, величаемой богородицей, – поэтому смотреть на распространение сектантства, как на блестящую звёздочку на тёмном небосклоне, более, чем ошибочно. Правда, стремление к более широкой свободе и к самостоятельности в жизни всегда замечалось среди сектантов, но оно вызывалось не какими-либо идеями политического или социального характера, а просто их догматическим учением о живых богах, которые в большинстве не ограничивались одним религиозным почитанием, но старались обставить себя и мирскими – чисто языческими почестями, выдавали себя перед толпой за царей, распространяя вместе с тем слухи, что и сами царствовавшие государи принадлежали к их сектам; мало того, чтобы ещё более увеличить свой престиж, они пророчествовали и нередко путём обмана придавали своим действиям вид чудес.

Русские мужики, из которых формируются секты, весьма податливы ко всякого рода вздорным и шарлатанским бредням; кроме того, они чрезвычайно расположены верить в чудеса, с детства они живут над обаянием сверхъестественного; эта черта хорошо отмечена на страницах народной литературы, где постоянно фигурируют имена Еруслана Лазаревича, Бовы Королевича и такие диковинки, как шапка-невидимка, ковёр-самолёт и т. п. сказочные предания и по сию пору составляющие предмет рассуждения полуграмотных людей; они верят также в существование волшебников, в заклинателей болезней, в чудесную патрахвель-птицу и в загадочную плакун-траву, плавающую против воды. При такой подготовке, – только один шаг к мистицизму, а потому учение, в котором проповедуется истина через непосредственное воздействие духов и сверхъестественных видений, как раз будет совпадать с настроением легковерного мужика. Человек с экзальтированной душой, жаждущей сильных ощущений, никогда бы не удовлетворился простым слушанием Священного Писания и дружным пением псалмов: такое препровождение времени ему скоро надоело бы и он на первых же порах отстал бы от этого, но если его что-нибудь удерживает, занимает и заставляет вдумываться, – так это таинственность. Сцена, изображающая сошествие Св. Духа на апостолов, или, как выражаются шалопуты, „хождение по духам“ ставит прозелита в большое недоумение, – он не может допустить, чтобы такое явление, совершающееся на его глазах, заключало в себе мистификацию, тем более, что этот обряд выполняется пророками с большим искусством, не уступающим лучшим комедиантам: где надо, изобразить рычание льва, пропеть петухом, выкинуть коленце пред духовной сестрицей, упасть без чувств на пол с предвзятой целью – быть вынесенным за двери, где бы можно отдохнуть и успокоиться от дурачества – всё это изображается с неподражаемой натуральностью.

Как ни грустно видеть подобные явления в жизни русского народа, но, к сожалению, факт этот настолько сделался очевидным, что не требует доказательств. Не светлый луч, почему-либо блеснувший в голове русского человека, заставляет его искать спасения души в ложном учении, а невежество и разнузданность, или же отсутствие всякого воспитания и любви к отечеству, – это в том случае, когда последователем сектантства является личность образованная.

Вникая глубже в роль главных деятелей по распространению ереси, невольно задаёшься вопросом, – на каком низком нравственном уровне стоят люди, которые для достижения эгоистических целей избирают своим оружием религиозную пропаганду! Выходит, что прогресс в жизни народа обусловливается религиозным движением, доводящим людей до апогея заблуждения; будет ли это движение исходить от непосредственного действия современной философской школы, не признающей догматов христианского учения и занятой разрешением вопросов, входящих в область житейской неправды, или от каких-нибудь непрошенных провозвестников в роде сектанта Зеброва, объявившего себя Иоанном Предтечей.

II.

Перехожу к изложению исторического очерка главных моментов и деятелей духоборческой секты – в том виде, как это сохранилось в народной памяти. Источниками для описания мне послужили: ближайшее знакомство с сектантами и старательное исследование их вероучения во время продолжительного пребывания между ними в бытность духоборческой богородицей Лукерьи Калмыковой.

Основателем духоборческой секты считают мещанина Тамбовской губернии Иллариона Побирохина⁵⁶, который, разъезжая по России, под видом коммерсанта, проповедовал своеобразное учение о Св. Духе (?), преследуя при этом свою цель и личные интересы. При помощи скитальцев-попов, искателей приключений и дарового хлеба, он с ловкостью и умением выделил горсть людей из общества, возбудил в них ненависть к правительству и духовенству, учредил общую для взаимной помощи кассу и тем образовал для себя безответных рабов, ожидавших через его ходатайство небесного царствия. Его учению, заключавшему мистификацию, недоступную критике, многие в народе поверили и возложили на него упование, так как из уст расколо-учителя, по их мнению, вылетало не его, а Божье слово.

Местом жительства Побирохина было селение Горелое, – все без исключения приставшее к новой вере, но для виду, по приказанию „кормильца“ (так называли Побирохина), адепты новой веры ходили в православную церковь, приобщались св. тайн, только не кланялись образам, не крестились и не целовали креста.

Для успешного распространения ереси Побирохин окружал себя доверенными и испытанными людьми, возложив на них обязанности – проповедовать слово Божие, предсказывать будущее и, в качестве апостолов, отправлял их в разные места России; у него также были свои блюстители в каждом духоборческом селе, строго преследовавшие уклоняющихся от правил веры; главным же помощником его был Семён Уклеин, бывший крестьянин села Уварова Борисоглебского уезда.

Уклеин, бывший прежде православным, не устоял против соблазнов Побирохина, с которым познакомился во время приезда его в село Уварово, и в числе многих своих земляков сделался жертвой ереси. Будучи от природы бойким, способным и сметливым, умея читать и писать, он вскоре по прибытии в Горелое усвоил себе догматы нового учения, обратил на себя внимание Побирохина и тот предложил ему жениться на своей дочери, ожидая от будущего зятя полезного сотрудника в достижении своих целей. Но предположения его не сбылись. Побирохин, господин многих селений в Тамбовской губерния, имевший достаточно хорошие средства, возбудил в зяте зависть и соперничество. В Уклеине созрела мысль также сделаться человеком независимым и главарём секты; для осуществления своей цели, он решился вступать в пререкание и публичное состязание с Побирохиным по религиозным вопросам. Дело было плохо: одураченный народ едва не прозрел, видя разнообразное истолкование одного и того же священного предмета. Побирохин, видя честолюбивые стремления зятя, до того возмутился, что однажды в порыве гнева избил его и, прогнавши из молитвенного дома, прекратил с ним всякие отношения. Не ожидавший подобной развязки, избитый, сконфуженный Уклеин, бросивши свою жену, бежал из дома, стал обличать учителя в искажении слова Божия и произвёл в среде учеников его раскол, создав другую секту, существующую до настоящего времени под названием молоканской. „Кормилец“, узнавши о враждебных действиях зятя и заметивши большой недочёт в своих овцах, примкнувших к новому стаду, искал случая видеться с ним и примириться, но было поздно: Уклеин слишком далеко ушёл в своих проповедях и успел в короткое время найти немалое число последователей.

Возникшие распри между Уклеиным и Побирохиным произвели застой в успехах пропаганды духоборчества. Уклеин сумел посеять в среде сектантов семена раздора, между ними явилось большое разномыслие, угрожавшее совершенным распадением секты, но замечательная энергия Савелия Капустина, перед которым с этого времени развернулось широкое поприще деятельности, заставила сектантов прекратить смуту; переход в молоканство целыми группами приостановился и составлял только единичные случаи.

Сын Побирохина⁵⁷, Савелий, изменивший свою фамилию на Капустина, родился в 1743 году, в селе Горелом: здесь провёл детство и юношество под строгим надзором своих родителей; будучи ещё юношей, успел обратить на себя внимание всего околодка⁵⁸ знанием многих евангельских изречений и умением объяснять их в том извращённом смысле, в каком ему преподавали родитель и наставники, готовя в нём будущего проповедника.

На двадцатом году от рождения Савелий уже имел большое влияние на разномыслие духоборов и оказывал существенную помощь отцу; он едва ли не пользовался большим уважением, чем родитель, успевший убедить толпу, что в сыне его и потомстве воплотился „живой бог“ для спасения избранных.

Около 1769 года Савелий был взят в военную службу – в гвардию, где дослужился до унтер-офицерского звания, а потом по ходатайству отца, приехавшего в Петербург, был уволен в отставку и прибыл на родину. Весть о появлении Савелия скоро разнеслась между духоборами; все наперерыв спешили принести поклонение давно ожидаемому живому богу. В том же году Савелий, по настоянию отца, женился на одной из дочерей некоего Никифора Калмыкова и, переменивши тогда фамилию свою на Капустина, с целью скрыть прошлое, отправился в село Сысоево, Моршанского уезда, сделав его резиденцией духоборчества. Здесь он принялся доканчивать и осуществлять мысль своего родителя о распространении нового учения и избрал для этой цели своими сотрудниками Дьякова⁵⁹ и Меркулова, бывших когда-то православными и принадлежавших к духовному сословию. Главный вопрос, беспокоивший Савелия, заключался в том, чтобы парализовать действия Уклеина, сделавшегося ожесточённым врагом духоборческого учения; для этого он послал во все сёла проповедников под строгим наблюдением Дьякова и Меркулова; проповедники убеждали народ, что истинное учение то, которое передаётся из уст в уста, а не через евангелие, написанное людьми, ибо Господь сказал: „Я есмь вам евангелие, радостная весть, отпущение грехов“, – что, вера духоборческая есть самая древняя, происходящая от трёх отроков: Анании, Азарии и Мисаила, и что Бог, видя слабость людей, послал Савелия поддержать избранных для противодействий антихристу, исконному врагу рода человеческого.

Когда посланные проповедники вернулись в Сысоево с донесением о настоящем положении дел, Капустин счёл нужным лично объехать селения и своим авторитетом направить всех к единомыслию и братской любви.

Старики, знавшие Савелия лично, описывали его так: мужественное лицо, величественная осанка, разговор и его обращение столько внушали уважения, а вместе с тем и страха, что ни один не мог явиться перед ним без повинной; говорят также, что он при всей строгости, был человек весьма добродетельный. Не мудрено, поэтому, что поездка его по сёлам имела свой результат; к тому же, духоборы, подготовленные речами Дьякова и Меркулова, везде принимали Савелия с подобающей честью, благоговением и преподносили дары. Он, в свою очередь, оказывал бедным вспомоществование, многих награждал подарками, Деньгами и, успокоив таким образом волнение, возбуждённое Уклеиным, возвратился в Сысоево.

Однако волнение, вызванное Уклеиным, не могло остаться незаметным для административных властей, тем более, что весть о появлении в России квакеров, ещё до этого события, вызвала со стороны правительства строгое распоряжение – наблюдать за действиями сектантов, задерживать всех подозрительных и праздношатающихся лиц, и был усилен полицейский надзор. Участковые заседатели, посещая селения, заметили в среде духоборов какое-то беспокойство и движение; это дошло до губернатора; в Тамбове была составлена комиссия для расследования дошедших слухов. Вскоре в Тамбов целыми партиями стали препровождать сектантов на допросы и увещания. Комиссия, как можно предполагать, задалась мыслью достигнуть своей цели строгостью, а не кротостью и убеждением; поэтому целыми семьями отправляли сектантов в Сибирь на поселение, переполняли ими ближайшие тюрьмы, иных наказывали кнутом и ссылали на каторжные работы, других, освободивши из острогов, наказывали розгами и возвращали домой. Вопль и рыдания огласили духоборческие селения; многие лишились родителей, сыновей и отличных хозяев; всё это повергло народ в величайте бедствие; религиозный фанатизм и ожесточение против православного духовенства, которое сектанты считали главной причиной своих несчастий, достигли высшей степени; некоторые духоборы в порыве гнева вели себя очень грубо и даже оскорбительно для лиц, заседавших в комиссии.

Ревностный преемник Побирохина, со всей бдительностью противоборствуя гонениям, воздвигаемым на секту, не только не допустил померкнуть учению, но, увеличив число своих учеников, отправил их проповедовать слово его в разных губерниях России, так что в одно время с тамбовскими казнями, в других местах Русского государства быстро разрасталось число последователей духоборческого учения.

По смерти Побирохина, Савелий, по примеру своего отца окруживший себя доверенными лицами, возложил на них, кроме исполнения разных частных поручений, собирать денежную пеню и доставлять ему; из собранных денег он известную часть употреблял на сектантов, находящихся в тюрьмах, помогал бедным и ссылаемым в Сибирь, а остальные отчислял в запасный капитал на непредвиденные случаи. Общественный капитал, по словам духоборов, в 1800 году достигал до двух миллионов ассигнациями и этими деньгами бесконтрольно распоряжались потомки Капустина. По мере того, как разрастался сад Савелия, вера в его божество всё более и более укреплялась, и когда прекратились тамбовские допросы, он, движимый духом предприимчивости, опять отправился в поездку по средним и южным губерниям России в сопровождении Дьякова и Меркулова, подготовивших ему в тех местах многих поклонников; это достопамятное путешествие, окончательно утвердившее за ним имя живого бога, происходило в царствование Императрицы Екатерины II. Долго путешествовали сподвижники благополучно, но, наконец, в г. Воронеже все трое были арестованы; из них Дьяков и Меркулов посажены в острог, а Капустин, неизвестно почему, оставался под присмотром. Заключённые в острог через несколько дней были освобождены, но фантазия духоборов приписывает это чудесной силе Савелия, который на третий день, в двенадцать часов ночи, неожиданно явился, будто бы, среди арестантов и освободил не только своих помощников, но и других, уверовавших в него.

Возвратясь из поездки в Сысоево, он продолжал преследовать свои цели, нисколько не заботясь и не сокрушаясь о новых постигших его неприятностях. Тамбовские власти, не видя никаких результатов от своих мероприятий, захотели испытать ещё одну, последнюю меру: воспретить сектантам всякое общение с православными; это отделение от общения с православными сопровождалось для сектантов разного рода стеснениями: всякого, появившегося в село и город без особенного на то разрешения, задерживали, допрашивали, судили и заключали в острог, нередко невинного; наконец, правительство, убедившись, что никакие наказания не могут остановить распространения ереси, а что, напротив, чем более усиливались притеснения, тем большее число являлось последователей секты, решило переселить всех духоборов в Мелитопольский уезд, Таврической губернии. Капустин, ранее осведомлённый о таком намерении правительства, стал подготовлять сектантов к мысли о необходимости расстаться навсегда с родиной, объясняя скорое переселение на юг России волей и повелением Господним.

В 1801 году Капустин со своим семейством, состоявшим из тестя Никифора Калмыкова и сына своего Василия, которому он дал фамилию Калмыкова, в сопровождении учеников, – первый прибыл в Мелитопольский уезд на Молочные воды; по ходатайству его, селение, которое он избрал своим местопребыванием, названо Терпением. Спустя несколько времени, туда же двинулись партиями и другие духоборы, некоторые же братья, не желавшие оставить родину, приняли православие; во время следования главным развлечением для сектантов служило пение особых сектантских песен, из коих обращает на себя внимание следующая:

„Жили мы были на сырой земле, ничего мы не знали и не ведали, что на земле сподевалось. Был престол Христов; праведный Господь с человеками со верными, со избранными, – с миру народ повыбран. Шли они к Богу своей волей-охотой, к живому богу на сырой земле; слёзы пролили в кротости, во смирении, любя Бога во согласии. Несите же вы Божию заповедь, да не ходить бы вам по мирским пирам, по злым сонмищам, ни по крестинам, ни по их похоронам; не пить бы вам пойла хмельного, не говорить бы вам слова тёмного: то и получите себе, – позавидуют вам отец и мать. Где мы были, где мы жили, мы того ничего не знали. Богу нашему слава“.

Псалом этот почти все знают, так как он даёт понятие о существовании на земле престола Христова, на котором восседает живой бог и, как они говорят, служит им памятью последних страдальческих годов за слово Божие; действительно, с 1801 года, со дня издания Высочайшего указа Императора Александра I, объявленного через генерал-прокурора всем губернаторам, каким путём обращать отпавших в недра православной церкви, положение сектантов значительно улучшилось.

Капустин, всегда умевший быть предусмотрительным, оказал прибывшим духоборам, нуждающимся в средствах на хозяйственное обзаведение, единовременное пособие; быстро пошли постройки и возникли сёла; поля стали обрабатываться, луга наполнились рогатым скотом, лошадьми и стадами овец – мериносов; в короткое время хозяйство сектантов было доведено до цветущего состояния. Посреди села „Терпение“ возвышался двухэтажный дом; в нём были разные отделения и каждое из них имело своё назначение: в одном помещался Савелий в другом собирались для совещаний, где также производился суд и расправа; в третьем собирались на молитву; это же отделение служило и столовой в случае обедов, даваемых живым богам; когда последние появлялись в столовую, все вставали и по взмаху руки главного блюстителя пели встречный духоборческий псалом:

„Воспоём Господа громко, гласно; ныне настаёт день красный, а ты, Дева, Благостыня, радуйся и веселися Сион горе. Моря, реки созидают леки, сплети себе всяк венец. Ныне к нам грядёт великий царь, бог отец; он же возысходит в свою страну – восточную церковь. Грядут бог и дщери, отверзятся им все двери. Здравствуй, ты, наш господин, со всем твоим благоприятным домом, здравствуй. Знаем мы тебя, – ты, наш единый пастырь, живёшь на своём престоле, пасёшь своё стадо словесных овец, а мы к тебе прибегаем, искренно желаем, желаем с тобою во век жить. Богу нашему слава“.

Званные обеды, всегда начинавшиеся торжественно, заканчивались разгулом, сопровождаемым пением подобных „псалмов“, при самом возбуждённом состоянии духа, вопреки духоборческому учению.

В царствование Императора Александра I, когда духоборы прочно утвердились на Молочных водах, в село Терпение приезжало несколько человек квакеров, – познакомиться на практике с религиозными взглядами и обрядностями сектантов, так как по основному пункту учения духоборцев они усматривали в них своих братьев по вере. В числе прибывших квакеров, был один, который мог свободно объясняться по-русски и служить для других переводчиком; ознакомившись несколько с правилами и обычаями сектантов, с их хозяйством, нравственностью и побывавши на молитвенном собрании, квакеры наконец вступили в религиозные беседы с духоборами; каково же было изумление иностранных гостей, когда на все предлагаемые ими вопросы духоборы не могли дать удовлетворительного ответа, – все доказательства и объяснения их заключали мистификацию, недоступную критике. Так и уехали квакеры, унося с собой убеждение, что духоборческая секта – одно глумление и кощунство над братьями и сёстрами свободного духа. С тех пор и по настоящее время эта секта не подвинулась вперёд в своих религиозно-нравственных воззрениях.

Капустин скончался в 1820 году, на семьдесят седьмом году от рождения, завещав сыну своему Василию и приближенным старикам – твёрдо держаться веры; кроме того, предвидя с течением времени прекращение мужской линии в своём потомстве, он установил, для поддержания власти своего рода над духоборами, воплощение в женской линии „живой богородицы“, т. е., если умрёт живой бог бездетным; то жена его делается богородицей; прижила богородица с кем-нибудь сына, – он живой бог, дочь, – она богородица. Воплощение Св. Духа в женщинах, как догмат, введён в духоборческий катехизис в следующем тексте: „богородицу мы именуем и почитаем, она искони дева и до днесь дева, от неё же родился и рождается Иисус Христос на потребление грехов Адамовых“⁶⁰.

Василий, сын Капустина, управлял сектой в продолжение двенадцати лет, но, будучи одержим припадками падучей болезни, не мог действовать с той энергией, как его родитель. Сектанты смотрели на его болезнь, как на борьбу плоти с духом, или явную вражду дьявола со Св. Духом; такое объяснение заставляло ещё более веровать в святость его. После смерти Василия в 1832 году, остался сын его Иларион, называемый некоторыми духоборами „многострадательным“, потому что сильно скорбел душой о постигшем его чад несчастии, в виде переселения их из благодатного Крыма в Закавказский край, где, по его предсказанию, ожидал их голод и холод, хотя предсказания эти и не сбылись.

Первые годы управления Илариона ознаменовались обращением большого числа бродяг и беглых солдат в духоборчество. Село „Терпение“, в особенности, служило отличным притоном для преступников, пожелавших оставить православную веру. Здесь нередко удавалось полиции нападать на следы укрывательства лиц, обвиняемых в уголовных преступлениях; такое поведение сектантов и их представителя Илариона было доведено до сведения Государя Императора, с заключением новороссийского и бессарабского генерал-губернатора. Император Николай I, считая необходимым искоренить столь вредную секту, как духоборческая, оградить простодушных от нравственной заразы и уничтожить пагубные от неё последствия, повелел объявить духоборам, не желающим обратиться в православие, о переселении их в отдалённые места Закавказского края. В 1840 году было сделано распоряжение об отводе духоборам мест для жительства в Ахалцихском уезде Ахалкалакского участка, на свободных казённых землях, близ озёр Тупорванк, Тумангель и Мадатан. Переселение предписано было производить партиями по восьмидесяти семейств; первая партия выступила в июне месяце 1841 года под командой офицера с необходимым числом казаков и в сентябре месяце того же года прибыла к озеру Тупорванк; переселение продолжалось три года сряду.

Пространство земли, где положено основание духоборческим селениям; представляло условия, не обещавшие, по-видимому, хороших результатов от сельскохозяйственных занятий: плоская возвышенность, окружённая горами, на которых большей частью лежит снег в продолжение целого лета, делали климат суровым; весенние морозы часто продолжались до половины мая, а осенние начинались слишком рано, именно в августе месяце; среди лета беспрерывные утренники, вследствие которых хорошего урожая почти не бывало. Озеро Мадатан, близ которого расположено селение Троицкое, зимой вымерзало и ощущался большой недостаток в воде, летом же вредные испарения развивали болезни, преимущественно лихорадки и горячки, последствием которых была большая смертность в первое время заселения края.

Правительство, ограничив преследование сектантов удалением из Крыма, по всей вероятности, имело в виду поставить их в возможно изолированное положение, так как в подобной местности всего менее сектантам возможно было ожидать добровольных последователей-переселенцев. Однако, не легко было поколебать железную натуру русского мужика, – он скоро свыкся с незнакомой ему землёй, акклиматизировался, успел преодолеть препятствия, применить труд к делу сообразно характеру и условиям окружающей его природы, и в дикой, пустой местности, орошённой незначительными горными речками и озёрами, возникли целые селения и даже увеличилось число жителей, благодаря избытку и довольству жизни.

В прежнее время духоборы занимали незначительные участки земли в горных районах Трифлетского и Ахалкалакского приставств Тифлисской губернии; в первом находились следующие селения: Башкичет, Каракиш и Армаши; во втором, по главной царской транзитной дороге, захватывающей часть Ахалкалакской равнины: Ефремовна, Богдановка, Горелое, Орловка, Спасское и Троицкое при озере Мадатанском. По Ахалкалакской плоской возвышенности: Родионовка и Тамбовка, – оба селения близ озера Тупорванк; кроме этих селений, в Елисаветпольской губернии: Славянка, Новоспасское, Новогорелое и Новотроицкое.

Главной отраслью занятий было земледелие, которое, впрочем, шло плохо: суровый климат, частые морозы и градобитие не давали возможности созревать пшенице и ячменю на корню; за невозможностью прокормиться земледелием, сектанты занимались разведением рогатого скота хорошей породы, и этот отдел сельского хозяйства шёл весьма успешно. Занимались они также овцеводством, ткали из шерсти собственных овец сукна, приготовляли носки, чулки и, за удовлетворением домашней потребности, сбывали свои произведения в Александрополь, Ахалцых и Ахалкалаки; кроме того, зажиточные сектанты имели косяки лошадей.

В промышленном отношении видное место занимала перевозка тяжестей, для чего заведены были прочные, укладистые фургоны собственного изделия. При следовании транзитных грузов из Персии, по тракту от Эривани через Александропольский и Ахалцихский уезды в Поти и обратно, всегда можно было рассчитывать на значительные местные перевозочные средства, – один Ахалкалакский участок мог выставить шестьсот троек с фургонами. Доход от извозничества давал главные средства, обеспечивавшие вседневное существование сектантов.

Государственные повинности духоборы несли следующие: подушный оклад, держали обывательские тройки и, в случае надобности, в прежнее время, до открытия железной дороги, выставляли лошадей на весь Имеретинский почтовый тракт, от Сурама до местечка Орпири. В каждом селении избирались старшины, через посредство которых пристава следили за сохранением порядка, благочиния и взимали повинности, действуя по общим узаконениям.

С прибытием Илариона в Ахалцихский уезд, он повёл неправильную жизнь и вскоре умер, оставив двух малолетних сыновей Василия и Петра; из них первый, не обещавший, по мнению духоборов, продлить род Калмыкова, возбудил толки: кому наследовать престол царя Давида... Одни доказывали, что справедливость требует отдать первенство Василию, как старшему, а другие, глядя на бойкий характер и молодецкий вид Петра, напоминавшего собой Капустина, желали видеть преемником Илариону второго сына; таким образом сформировались две партии, враждовавшие между собой: партия богородицы Меланьи, жены Илариона, управлявшей сектой до совершеннолетия Петра, употребляла всевозможные средства к тому, чтобы не обидеть ни того, ни другого брата, и дело кончилось тем, что, признав Василия женоподобным, переодели в женское платье, а Петра избрали наследником. Одураченный и переодетый в женское платье Василий, в роли живой богородицы, принимал к себе на поклонение сектантов. Похождения Василия – богородицы, по плоти мужчины, по духу женщины, тщательно ими скрываемые, сектанты стараются замаскировать тем, что Василий был переодет в женское платье вследствие худобы тела, на котором не мог хорошо сидеть мужской костюм; так или иначе, но Василий – богородица, в продолжение многих лет находясь в сообществе окружающих его женщин, до того развратничал и наслаждался первыми восторгами девственной любви, пока, наконец, окончательно расстроенное здоровье не свело его преждевременно в могилу. Пётр до восемнадцатилетнего возраста воспитывался богородицей Меланьей и блюстителями за чистотой учения о Св. Духе; в нём был воплощён живой бог, избравший потомство Калмыковых земным местопребыванием для управления избранными людьми. Пётр обладал изобретательным умом, имел характер настойчивый, повелительный, не удалялся от блюстителей, давших ему воспитание, и, руководимый ими, помогал нуждам духоборов. На двадцатом году он задумал жениться и, сделав распоряжение о сборе в селении Горелом из окрестных деревень четырнадцатилетних невинных девушек, выбрал в невесты Лукерью Губанову, сделавшуюся потом богородицей. По объявлении её невестой, остальные девушки духоборья должны были по обычаю обрезать себе выше лба волосы, что выражало общее горе красавиц, забракованных живым богом. Свадьба состоялась через год после сватовства; по случаю брачного соединения, обещавшего продлить угасающий род Калмыкова, был устроен роскошный пир, на котором участвовали все духоборы села Горелого. Праздничный костюм мужчин и женщин, несколько бочек водки, пение духоборских псалмов, „сплечивание в любви, благости и возвещение разума“, возбуждавшее неизреченное хотение духа, составляли главные атрибуты пира, стоившего больших денег. В тот же день вечером в рессорном экипаже, четвериком рысистых лошадей, наречённая жена бога – Лукерья была перевезена в дом Петра Калмыкова, в сопровождении всего ликующего народа, на-экзальтированного водкой и сплечиванием. Женившись, живой бог, по внушению „духа“, стал разыскивать новых подруг, потеряв всякую надежду иметь от жены законного наследника своей власти и доходов; он предался открытому разврату при посредстве своих молодцов, составлявших на кутежах его компанию; положение Лукерьи было печально: она играла роль рабы, стоя у порога и прислуживая гостям, нередко со слезами на глазах.

Духоборы понимали беспутность и нахальство своего владыки, но терпели и молчали; коноводы, в эгоистических видах, для поддержания секты, употребляли все своё краснобайство, чтобы предосудительное поведение живого бога оправдать внушением духа, борьба с которым невозможна.

Распутством Пётр расстроил своё здоровье настолько, что стал восприимчив ко всякого рода болезням и часто хворал; наконец, однажды он простудился, слег в постель и уже более не вставал. Чувствуя приближение смерти, он собрал народ и объявил им, что, вдохновенный свыше, усмотрел в Лукерье воплощение богородицы, вследствие чего завещает ей управление сектой, все своё имущество и установленные доходы; потребовал от сектантов публичного обещания в безусловном подчинении богородице и вскоре скончался.

Лукерья Калмыкова далеко превосходила своих предшественников в нравственном отношении и умении держать себя с достоинством не только с сектантами, но и с посторонними – интеллигентными лицами, конечно, с некоторой деланностью в манерах и отпечатками той простой среды, в которой постоянно вращалась; в силу своего положения, бывала она в компании гуляющих, но никогда не злоупотребляла возбуждающими средствами. На вид она была весьма симпатична: стройная, тёмно-русая женщина, с необыкновенно развитыми грудями; общий тип её великорусский; глаза голубые и выразительные, густые длинные ресницы, которые вместе с дугообразной бровью и вздёрнутым несколько носом придавали ей строгость и величие; толстые, мясистые губы при улыбке обнаруживали ряд правильно поставленных зубов и на щеках две ямочки; она произносила слова певучим русским языком. Обыкновенный наряд богородицы состоял из цветной юбки и рубахи, вышитой затейливым узором красными и синими шелками, а поверх носила кофточку; голову прикрывала небольшим шейным платком; праздничным приёмным нарядом было шёлковое платье европейского покроя с бархатной кофтой, вышитой золотым узором ахалцихской работы. На своих собраниях она одевалась в шёлковый сарафан, в шитую шелками рубаху, а головным украшением её служила шапочка. Лукерья была малограмотна, одарена от природы умом и любознательностью; прекрасно изучила догматы своей секты, псалмы, начатки, но не была фанатична и, кажется, придерживалась учения только наружно, строго однако преследуя нарушения устава. Она не упускала случаев практически познакомиться с таинствами и обрядами православия, которые изучала втайне. Говорят, что в Ахалцихе она посещала православную церковь и пожертвовала на неё сто рублей, также наедине присутствовала при крещении младенца.

Все распоряжения по управлению сектой богородица приводила в исполнение через атаманов, сменяемых ею; приказания по части судной исполнялись состоящими при ней в безусловном повиновении „молодцами“, а для наблюдения за чистотой вероучения и религиозных обрядов избирались обществом бессменные влиятельные старики, называвшиеся блюстителями веры, изучившие твёрдо тонкости учения о Св. Духе. Доходы богородицы были следующие: за исключением бесконтрольного распоряжения общественным хозяйством, общественной суммой и частью дохода от продажи шерсти и скота, она имела независимое хозяйство из лошадей, рогатого скота и овец; доходы она расходовала по своему усмотрению на себя, на вспомоществование нуждающимся в случае расстройства хозяйства от пожаров или других несчастных случаев, неурожая и т. п. Для вседневного содержания молодцов, прислуги и рабочих, находившихся при Лукерьи, а также для приходящих к ней из разных мест на поклонение, она получала, в виде приношений, необходимые продукты от жителей. Дом, в котором жила богородица, имел вид обыкновенной избы, но рядом с ним во дворе находился молитвенный дом, в котором одна большая комната, меблированная по-европейски, служила приёмной в редких и исключительных случаях. Духоборы так были приучены уважать и почитать богородицу, что, не доходя до её двора за несколько шагов, снимали шапки и с открытыми головами входили во двор: без доклада никто не имел права войти в комнату, даже сами родители. При входе в комнату духобор произносил: „Славен Бог прославился“, или: „прорекох тебя, Господи“. На первое приветствие богородица отвечала: „Велико имя Господне по всей земле от востока до запада“, а на второе – „Жив Бог наш, жива душа Его“. Затем, пришедший делал земной поклон и целовал её руку; некоторые целовали её ноги и произносили: „Лик дарный“; богородица отвечала: „Слово, дело, ликундер наш“. Иная церемония происходила, если к ней являлся кто-нибудь в первый раз из отдалённых мест; вот как она принимала тишанских мужичков Воронежской губернии, прибывших на поклонение в село Горелое, именуемое Иерусалимом, которое фанатики духоборы считают священным долгом посетить хотя один раз в жизни, чтобы искупить свои грехи и услышать слово, произносимое устами живого бога или живой богородицы. День приёма был назначен в воскресение, когда всё село собиралось в молитвенный дом, в котором уже находилась Лукерья; пришли ожидаемые мужички и, сделав три в пояс поклона братьям и сёстрам духовным, начали кругом озираться и искать никогда не виденную ими богородицу: один из них – посметливее – скоро угадал Лукерью, подошёл к ней, сделал три земных поклона в ноги, коснувшись их губами, и произнёс: „Лик дарный“. Его примеру последовали и остальные. После поклонов мужички стали в одну линию и Лукерья обратилась к ним с следующими вопросами: „откуда вы пришли?“ Тишанские, заранее подготовленные к предстоящей церемонии приёма, а также к вопросам и ответам, в один голос громко и внятно произнесли: „от сей веры рабы твои“. „По чём вы шли?“ „По дарованию Духа Святого“. „Что впереди вас находилось?“ „Страх Божий“. „С чем вы пришли?“ „С упованием и желанием“. Выслушавши ответы, богородица начала читать псалом – „о призвании праведных во царствие небесное“.

„Прийдите, речет благословенный сын отца моего, приступите ко. мне, любимые други мои, понесите тяготу вседневную, утешайтесь с прохлаждением под крылом ласки моей. Вы прийдите ко мне все труждающие и обремененные, аз успокою вас во царствии своём вечным покоем. Да услышат святые таковой глас христа бога жениха своего, да прийдет на них дивная вера и радость отнюдь да не отгонит вся чувствия их; пойдут в оный глас всякия радости и сладости. Речет к тебе Господь Бог твой: прийди, благословенная моя, чти отца моего. О любезница чистая, прекрасная голубица, дева моя любимая! Восстань от праху, изыди от сеней смертных во свет к бессмертию, к вечному веселию, убо зима смутного ведения, страшного дрожания лютая идет. Духи возжигаемые, злословные, лукавые, разорихся яко вихрия, ибо демонские силы геен пожрет; грешники, все враги убогие потонули яко слово в море огненном, им же не будет обращения во век века. Прийди, возлюбленная моя! ибо приближается к тебе время, час веселия твоего приспел, и восстань, вниди в чертог славы моея, оглядывай дивные двери отца моего; у девяти дверей, окружённых пресветлыми небесами, в нем бы поставлены разделения, живут девы, чины ангельские, ты с ними в чине жить будешь во царствии вечном совершенной любви. Прийди – оглядывай славу мою, я же, имея отца моего на предбытия. Ищи мира сего, изыди от смертного предела, вниди в светлую страну, в дом отца моего, в нем же аз живу и люблю други мои. Прийди, – прими анрава; обручённую деву ждал я все доселе. Веру и упование прими сия, я же обещах тебе дать бессмертную славу, свет и небо в наследие твое. Прийди в соседство к ангелам моим, прийди и вселися свидению лица моего с ангельскими чинами, ликовати будешь в радости вечной, совершенной любви. Прийди под десницу мою, лобзайся лобзанием вечной любви, – положу я на тебя корону славы моей, прими от единого царствия небесного, в нем бо сотворю тебе царствовати во век. Да услышит душа сладкие глаголы Господа Бога моего, да прийдет на него (нее) дивная, новолунная радость, паче всякой радости и сладости мира сего; исполнится вся внутренняя его чудесным веселием, всею силою душевною. Радостно вострепещет она, падши перед ним, поклонится перед престолом величества и славы его, благодарение воздаст христу богу, жениху своему, за все неизрещенные дары его, в нем же разум есть; подымут их облацы пресветлые на высоту небесную, – там со Христом пойдут в жизнь вечную, во царствие небесное, в телах хвалебных, духовных; в он час святые приидут в оную небесную украину пресветлую. Богу нашему слава“.

Мужички, в первый раз услышавшие священные глаголы богородицы, были тронуты до слёз; к их умилению присоединились слёзные стенания многих женщин и даже мужчин, – собрание приняло печальный вид; наконец всё смолкло; одни вздыхали, а другие платком утирали заплаканные глаза, только один церемониймейстер Игнат, он же секретарь по делам Лукерьи, водил мужичков с одного места на другое, приискивая им удобное сидение во время молитвенного богослужения. Когда служба кончилась, Лукерья пригласила поклонников и стариков с их жёнами откушать хлеб-соль; во время обеда подарила гостям по полотенцу – с тем, чтобы они ежедневно утирали ими глаза, лоб и виски; этим и закончилось празднование тишанцев, поселившихся на другой год в духоборье. Лукерья, желая себе придать более святости в глазах сектантов, часто высказывалась, что человек, ни разу не видевший её, но пришедший с верой и упованием, всегда узнаёт, в какой бы толпе она ни находилась: „уж так, значит, сам Бог наведёт его“; на основании этого воспрещалось указывать личность Лукерьи и на расспросы мужичков всегда отвечали одно и тоже: „если вы пришли с верой и упованием, то Господь Бог сам укажет и поставит лицом к лицу“.

Духоборы, адресуя письма свои к Лукерье, всегда писали в заглавии: „в дом благодатный, упование Божие, прибежище Христово, Лукерье Васильевне Калмыковой“, или же: „Лукерье Васильевне, благословенной отроковице в дщерях царёвых, други матери милосердия“. Сектантам, проживавшим в селении Горелом, местопребывании богородицы, передавались поклоны в следующих выражениях: „Всем возлюбленным братцам и сестрицам духовным, обитающим во святом граде Иерусалиме, при престоле Царя небес“. Лукерья, через своего секретаря Игната, поддерживала переписку не только с духоборами Закавказского края, но даже с теми, которые находились в самых отдалённых местах нашего отечества, как например в восточной Сибири; письма, посылаемые оттуда и из других мест России и достойные внимания, т. е. в которых проглядывал религиозный фанатизм, читались во всех сёлах при полном собрании сектантов в воскресные дни на молитве. Все выдержки в письмах, характеризовавшие глубокое благоговение к богородице или изображавшие несчастное положение духобора, проживавшего в Сибири и нуждавшегося в материальной поддержке, вызывали тяжёлые вздохи и рассуждения о необходимости помощи.

Лукерья ежегодно совершала поездку по сёлам и везде принималась с полным радушием и восторгом; поезд её, обыкновенно состоявший из двух больших фургонов, запряжённых четвериком, сопровождался десятью или двенадцатью верховыми; из коих некоторые, вопреки учению о Св. Духе, были вооружены ружьями и пистолетами и производили стрельбу при въезде в село.

Сектанты, заранее извещённые о приезде Лукерьи, собирались за селом и встречали её пением избранного „псалма“, приличествующего для сего случая, чаще всего пели следующие два:

„Чудная владычица богородица, держава морская. Быть утру, быть вечеру, быть человеку младому, быть старому. Живши человечек перестарился, всё сильное богатство на земле осталось. Казною от смерти не откупишься, слезами от смерти не отплачешься, – молением от смерти отмолишься. Припал бы я, человек, ко сырой земле, заповедывал бы я, человечек, все грехи тяжкие, ведомые и неведомые. Протекала река огненная во всю длину во всю вселенную; по левой стороне стоят люди грешные, – они просят и умоляют большого светильника Михаила архангела: судья праведный, переведи нас через реку – речку огненную, лиха река огненная, жгёт, палит лице белое за великое прегрешение. По правой стороне стоит престол Господний, около престола стоят чистые девы непорочные. Сами книги развернулись, сами книги прочитались: чем земля вознасеяна, чем земля вознаполнена и чем земля возукрашена? Она вознасеяна правдою, вознаполнена любовью, возукрашена праведными людьми. Ой вы, души грешные, рабы беззаконные! Как вы не можете своего брата облагораживать, грехи свои заглаживать? Чем вы в царствие небесное внидете?! Первая вам встреча огнь неутушимый, вторая вам встреча огнь неугасимый. Богу нашему слава“.

„Запел ангел в трубу велию ко всему миру живущему, – так и видом видать, так и слухом слыхать. В новом граде Иерусалиме, посреди пути Господня стоит церковь соборная – восточная, в той церкви глас грома происходит; кто сей глас слышит, да не поймёт, – не разумеет чудеса Господни на земле. Богу нашему слава“.

Поздоровавшись с народом, Лукерья, сопровождаемая толпой, направлялась к отведённой ей квартире, которая вмиг наполнялась людьми для принесения поздравления с благополучным прибытием. На другой день богородица в сопровождении трёх девочек, из коих одна шла впереди, а другие по сторонам, отправлялась в село и без исключения всем домохозяевам отдавала визит; по принятому обычаю, хозяин и хозяйка одевались в лучшие платья и встречали её с большой предупредительностью; кроме разных угощений, считали долгом одарить её полотенцами, кусками холста и т. п., так что при возвращении с поездки, один фургон богородицы буквально был наполнен разными приношениями. Но однажды случилось, что при посещении села Армаши, духоборы почему-то не встретили Лукерью с подобающей честью и нашли лишним сопровождать её пальбой, до которой она была большая охотница, а заявили на сходке: „Довольно! – Мы и так уже много делали ей чести“!.. Этот прекрасный урок самозванке – богородице стал её удерживать от ежегодных посещений упомянутого села; она не могла равнодушно вспоминать об Армашинцах; это, говаривала она, не люди христовы, – они начинают забывать и не почитать ту, которая Богом над ними поставлена.

Суд и расправу Лукерья производила словесно и безотлагательно; виновные в непослушании старичку и няне, т. е. отцу и матери, или замеченные и уличённые в вольнодумстве, легкомыслии и прочих проступках, между которыми воровство и драка-явления очень редкие, приводились молодцами во двор Лукерьи и здесь постановлялся приговор, приводившийся в исполнение молодцами.

Веру в божественное своё воплощение Лукерья старалась поддерживать разными предсказаниями и пророчествами, но все эти предсказания, относящиеся до небесных явлений, кончины века и т. п. одни и те же, общие для всех суеверных, незаслуживающие внимания, чтобы об них упоминать.

Лукерья славилась гостеприимством и расположением к православным, с которыми искала знакомства и сближения, но такое поведение вызывалось её положением и разными видами на пользу и благосостояние духоборов.

С кончиной бездетной Лукерьи Калмыковой, в 1886 году, прежде существовавший строй и порядок духоборов были нарушены; между сектантами, привыкшими находиться под строгим началом и властью обожаемой ими богородицы, умевшей держать в руках всё духоборческое население, произошли большие разногласия по многим вопросам, касающимся будущего обеспечения и благосостояния секты. Многие духоборы, пользующиеся авторитетом в своей среде, не рассчитывавшие на благополучный исход беспорядков и замешательств, произведённых смертью Лукерьи, искали выхода из такого положения, что послужило поводом к разъединению духоборческой секты на два отдельные общества: Закавказское и Канадское, успевшие сделать некоторые дополнения к учению о Св. Духе, окончательно сбившие с толку людей. Недаром старики-духоборы предугадывали, что со смертию Лушечки, как они обыкновенно её величали, „произведутся такие чудеса, что уму не постижимо“. Нельзя не согласиться с тем, что Канадские духоборы совершили чудо, но чудо это совершалось под непосредственным действием злого гения.

Μ. Каменев

(Продолжение следует).

1 марта текущего года столичная беспоповщинская община учинила в своей моленной, что на Лиговке, после обычной службы, суд над тремя своими «духовными отцами» – наставниками. Судбище происходило на дамской половине моленной. Здесь были поставлены скамейки и стол, нагруженный множеством «кожаных книг». Судей собралось больше 150 душ (все «прихожане – миряне»).

Судбище открылось словом купца П. А. Ст-а, взявшего на себя председательство. Председатель поставил на разрешение несколько вопросов, в том числе следующие:

1) «Имеет ли право «священнодействовать, крестить, брачить и пр. в моленной нашей тот духовный отец (Гр-й), который не так давно учинил буйство и подрался в самой моленной с другим духовным отцом?»

2) «Имеет ли право также «священнодействовать тот духовный отец (М-ий), который самовольно взял из моленной две иконы и послал их в провинцию к родным?» и

3) «Имеет ли право «священнодействовать» о. Степан из Б-йска, два раза арестованный из моленной за то, что носит подложное имя – Степан, тогда как он на самом деле Амос?» …⁶¹

Предложено было и ещё 7 других вопросов. Произошло затем шумное обсуждение. Многие кричали, что подобные «отцы» должны быть на год отлучены, другие защищали «отцов» тем, что, если отлучить их всех троих, то прихожане моленной могут остаться без духовных руководителей.

Один из соборян П. А. Г-в (сибиряк), настойчиво защищая «наставников», доказывал всю непристойность прихожанам судить своих «отцов»; но прихожане запрещали ему долго распространяться, так как он ещё молод-де учить собрание, хотя другие поддерживали его. Известный хлеботоргов. Д-ков заявил, напр., после того, что для суда над «духовными отцами» нужно вызвать «духовных же отцов», а не прихожанам судить их, и тут же предложил от себя 300 руб. на расходы по вызову «отцов» из Казани и Самары; другой прихожанин (Ш-н) тоже обещал внести лепту от своих щедрот на такое неотложное дело. И весь собор порешил: в самое недалёкое время вызвать «духовных отцов» в Питер и им предложить на обсуждение свои «церковные» неурядицы. С этим собор и разошёлся: прихожане – по своим домам, а «причт»⁶², по своим комнатам при моленной.

Π. Р.

* * *

Лиговский беспоповский «собор», как и другие старообрядческие соборы, которые за последнее время сравнительно часто стали созываться в разных центрах раскола для решения всевозможных вопросов и недоумений по многоразличным неурядицам в старообрядческой религиозной жизни, – является плодом сознательного отношения ревнителей «древлего благочестия» к своему «упованию». Свои «церковные» недуги они не стесняются выставлять на позорище своего соборного обсуждения. Это, конечно, хорошо. Но удивительно, что старообрядцы, духом, так сказать, «чуя правду» церковно-каноническую, всё же «оцеживают комара и поглощают верблюда» ...

Обратите внимание хоть на этот, напр., Лиговский «собор». Прихожане моленной – миряне собрались судить своих «благословенных отцов»: «имеют ли они право священнодействовать, т. е. крестить, брачить и пр.», как поясняет председатель собора, раз один из них буйствовал и дрался в самой моленной; другой обворовал моленную, а третий, – за самозванное именование Степаном вместо Амоса, два раза подвергался аресту? Решили вызвать для суда над «отцами» «отцов» же, потому что-де не-канонично мирянам судить «духовных» лиц. Но вывели ли на справку эти «соборяне» права на «священнодействие» (крестить, брачить и пр.) своих благословенных отцов-то вообще, и независимо от тех их проступков, которые обсуждались «собором»? Нет, – иначе литовским «соборянам» не пришлось бы и беспокоить «духовных отцов» из Казани и Самары: потому что, по таковой основной справке, оказалось бы, что лиговские «духовные отцы» такие же миряне, как и все «другие прочие» беспоповцы; и судить их поэтому могли бы миряне же. В самом деле. По слову Божию, законам церкви, учению святоотеческому и старопечатных книг (Б. Кат. л. 358) церковных тайн «никто же может строити разве святителей хиротонисанных». А где, от кого, когда и по какому церковно-догматическому праву получили хиротонию и вместе благодатную власть на совершение тайн Божиих «благословенные отцы» беспоповщины? Нигде, ни от кого, никогда и ни по какому праву они этого не получали. Они – миряне, отличающиеся от других только преемственным самозванством. В «благословенные отцы» они поставлены «отцами» прежними, мирянами же, а те в свою очередь ещё раннейшими и т. д. Беспоповские легенды доводят «благословенное отчество» до Павла еп. коломенского, известного противника патр. Никона по «памяти» 1653 г., на московском соборе 1654 г. Но легенды эти легендами и остаются: 1) Павел коломенский умер (1656 г.) до появления беспоповщины и даже до начала собственно раскола (1666–67 г.), когда противникам никоновских реформ не было и нужды сочинять какое-то восьмое таинство – передачу простецам иерархических прав без хиротонии. 2) Если бы Павел коломенский дерзнул по случаю неприятности с патриархом измышлять такое 8-е таинство, то и всеми противниками Никона вскоре был бы обличён в отступничестве от Христовой веры или сумасшествии; тем более, что, после размолвки Никона с царём Алексеем Михайловичем (1658 г.), в Москве снова появился (из Сибири) и «паки заворчал» такой ревнитель «веры, закона и благочестия», как протопоп Аввакум († 1681 г.); он со львиной силой и первым своим рыканием задавил бы это восьмотаинственное еретичество: в Москве он (1660 г.) принят был радушно, представлен царю; царь, при встречах с ним, оказывал ему любезность и просил его благословения и молитв; его прочили даже в царские духовники; в таком положении Аввакум никак не мог верить в проигрыш своего раскольничьего дела, не мог предвидеть настоящей беспоповщины, и «благословенных её отцов», со странной и церкви неведомой хиротонией («семипоклонный начал» и после него слова: «Бог благословит» на право священнодействовать), он осудил бы со свойственной ему ревностью и резкостью, как «змиино изблевание». 3) Беглопоповцы, перемазывая «бегствующих» священников и принимая их в сущих санах в свой раскол, тоже ссылаются, как на основание такой практики, на благословение Павла коломенского.

Словом, с именем этого несчастного коломенского епископа, кажется, все главные раскольничьи «согласия» связывают свои коренные заблуждения. К числу таковых заблуждений, прикрываемых его авторитетом, относится и беспоповское «благословенное отчество» поморского измышления. Этим поморским новшеством, вопреки вековечным церковным законам, нехиротонисанному лицу, мирянину, предоставлено иерархическое право обдержно совершать таинства крещения, брака, покаяния и др. Новшество вопиющее: измышлено 8-е таинство! «Смотрительность» и «нужда», которыми оправдывают обычно это самое таинство поморцы, тут пустые слова: «смотрительпые случаи» и «нужда», правда, бывали в Церкви: крестили, напр., и принимали исповеди для отнесения их «имущим силу разрешати» (Сим. Сол. 13 гл.) и лица не освящённые, но эти «смотрительные случаи» имели место только в Церкви, во обдержность они не принимались (Такт. Ник. Чер. л. 156) и «скудное» («нужда») не было никогда церковным «законом»: «еже через правил не приносится, по Матфею Правильнику, во указ… несть бо Церкви закон скудное», напротив, «смотрительное» предполагало «обдержность» и «скудное» – закон и полноту, которых «неодоленная и от врат адовых» св. Церковь никогда не лишалась и не может лишиться до второго Христова пришествия (Благ. Мф. зач. 67, Лк. зач. 107; Б. Кат. л. 536 об. и мн. др.). Беспоповщина же, отрекшись от неодоленной Церкви Христовой, её иерархии и законов, возвела смотрительность во обдержность, скудость в закон: неосвящённые лица стали у неё обдержнымп совершителями таинств.

Преп. Никон Черногорец поучал «испытывать смотрительных силу и отнюдь не приимати ниже в беседу» и «бегать не могущих праве разумети таковая смотрительная; обаче довлеют нам яже обдержительне в божественных писаниях предаемая» (Такт. л. 156 об.). Но гордость и заблуждение беспоповские не слушают святоотеческого гласа! Беспоповцы со спокойной, видимо, совестью почитают вполне нормальным, что их благословенные отцы «священнодействуют», будучи мирянами.

Эти «отцы» обдержно совершают таинство крещения. А в Кормчей пишется: «восхищающий недарованное им раздражают Бога, якоже сынове Кореовы и Озиа царь. Ни диакону убо приносити жертвы несть достойно, ни крестити кого... Дерзнувый таковая не с нами борется, но с великим Архиереом Христом. Аще бо Филипп скопца крестил, и Анания мене Павла; но не сама себе восхитиста святительскаго чина, но от Бога прияста власть, от несочетаннаго Архиерея» (л. 30 предисл.). Беспоповские «отцы» от Бота такой власти не получили.

Благословенные «отцы» брачат. В Кормчей же читаем: «вся супружества, яже не с благословением церковным и чинным от своего си пастыря, сиесть от епископа, или от тоя парохии священника венчанием совершаемая... незаконна, паче же беззаконна и ничтоже суть» (л. 522, 523 и др.). Таковы и все браки, совершаемые беспоповскими «отцами».

Благословенные «отцы» принимают исповеди, хотя, надо думать, им известны слова Номоканона: «ведомо буди, аще кто без повеления местного архиерея дерзнёт приимати помышления и исповеди, сицевый, по правилом, казнь приимет, яко преступник божественных правил, ибо не точию себе погуби, но и елицы у него исповедашася, не псповедани суть, и елицех связа или разреши неисправлени суть» (лл. 6, 72 ср. Μ. Кат. л. 36, Сын Церковный «о духовном отце»). Какой вообще строгий суд положен в старопечатных книгах на лиц, дерзающих священнодействовать без рукоположения на то, страшно выговорить: «несть слова рещи о осуждении таковых, читаем на 57 л. Номоканона, горше бо суть самых нечестивых бесов, во образ ангела светла облекшихся, но не сущих» ...

«Благословенные отцы» священнодействуют, хотя, думается, и знают, какой суд ждёт их за те выгоды «поповского» положения, коими они узурпаторски пользуются среди тёмного, но глубоко верующего простого беспоповского люда. Не в этом ли трагическом самопознании и причина отчаянных бесчинств разных старообрядческих «попов» и наставников? Не скрывается ли в этих бесчинствах значительная доза того атеизма, с каким произнесено во время оно французским королём Людовиком – знаменитое «после нас хоть потоп?» Поживём уж, мол, «здесь», так чтобы был «и сыт и пьян и нос в табаке», а «там»? – а «там», если что и будет, то как-нибудь переморгаем.

Что касается самых безобразий лиговских «древле-православных» «отцов», позволяющих себе междоусобное буйство и драку даже в моленной, то поэтому поводу можно, пожалуй, сказать одно только, что эти «отцы«, утеряв истинно-древлюю православную веру, сохранили только истинно-древлие бесчинства: ещё на Стоглавом соборе (1551 г.) было засвидетельствовано: «а попы и церковные причетники в церкви всегда пьяни, без страха стоят и бранятся; и всякия речи неподобные изо уст их исходят... попы ж в церквах бьютца и дерутца промеж себя... даже до пролития крове» (вопр. 22 и др.). 1551 год и 1904, – промежуток почтенный, и дебош лиговских «духовных отцов» в своей моленной заслуживает полного к себе внимания со стороны историков и археологов, как не только древлее, но прямо-таки ископаемое бесчинство.

Н. Гринякин

Насколько отрадное впечатление производит корреспонденция в газете «Биржевые Ведомости» (№ 245) «Исповедь народного учителя», научившегося терпению под гнетущим давлением разных материальных невзгод и в конце концов заслужившего даже расположение крестьян, настолько же грустно, больно становится на душе по прочтении в той же газете другой корреспонденции – «Без места» (№ 243) под названием. Начинается эта корреспонденция так: «Недавно в X. застрелилась молодая женщина. Эта женщина любила своего мужа и ушла из его жизни, чтобы не быть ему в тягость. Муж её был без места» ... и т. д. В этом же № сообщается ещё о самоубийстве 14-летнего мальчика Ивана. Его мать – сторожиха, вдова Филиппова, провожая сына на экзамен, строго говорит ему в напутствие: Смотри же, – если не выдержишь экзамена, то и домой не являйся!.. На экзамене Иван, как говорят, «провалился» и счёл за лучшее уже не являться домой к строгой матери, а лёг на полотно дороги и... ремонтные рабочие, обходя линию, уже на другой день нашли невдалеке от будки, где жила сторожиха Филиппова, окоченевший труп несчастного мальчика с отрезанной головой»... А известное убийство дворянина Томашевского? Ведь его убийцами являются «молодые образованные люди», как пишет в тех же «Бирж. Вед.» г. Альф, заканчивающий свою статью следующими знаменательными словами: «Насколько виноваты эти молодые «интеллигентные» люди в притуплении и атрофии у них всяких, как говорят, человеческих чувств, и насколько виноваты в этом мы, среда и атмосфера нашей жизни, – это вопрос, над которым надо думать, чем дальше, тем больше» (№ 244). Да, действительно надо думать об этих уродливых, ненормальных явлениях нашей современной общественной жизни! Просто-таки жутко, страшно становится, когда почти в каждом № газет глаз невольно останавливается на этих зловещих заголовках: «Зверское убийство», «Убийство-шутка», «Двойное убийство» и т. д. и т. д. Что же это в самом деле? Какая «атмосфера нас окружает? Куда мы идём? Чем, наконец, объяснить этот, можно сказать, эпидемический какой-то зуд к самоубийствам и к разного рода преступлениям в наше культурное, просвещённое время? И опять-таки в «Бирж. Вед.», в № 248, некоторый «Врач» причину преступлений находит «в больной воле преступников, которых и надо, по его мнению, посылать не в острог или на каторгу, а в больницу». Но приведённые выше случаи мало что-то вяжутся с мнением почтенного «Врача». Во всяком случае, причину преступлений, не исключая и самоубийства, нельзя, как нам кажется, видеть исключительно только «в анатомических и физиологических аномалиях». Причину эту нужно глубже искать – в нравственном воспитании человека. Человек, христиански воспитанный, не решится на самоубийство, или на какое-нибудь зверское преступление, как бы ни были тяжелы жизненные условия. В самом деле, подумайте серьёзно: разве христианин, глубоко проникнутый евангельским учением Спасителя может наложить на себя руку? Найдите в истории человечества хоть один пример подобного рода. А если не так, если вы найдёте такого человека, то он никогда не читал Св. Евангелия, т. е. не читал настолько, чтобы оно углубилось в его уме и коснулось благодатной струёй его сердца. Итак, недостаток христианского, собственно евангельского воспитания – вот, по нашему разумению, главная причина нравственного разложения нашего общества. Возьмём хоть образованную, интеллигентную среду. Что мы в большинстве видим тут? Полнейшее равнодушие к принципам духовно-нравственного свойства, совершенное безразличие к какому-либо верованию, религии, с прибавлением кощунства над религиозными предметами и понятиями, и над святыми уставами церкви Христовой... А что наполняет жизнь этой среды? Исключительно денежные интересы, как источник земных удобств и удовольствий, ради которых, как говорит А. П. Чехов, «весь ум, вся душевная энергия направлены у интеллигентных людей» (т. XI стр. 36), своё мировоззрение они, конечно, переносят и на воспитание своих детей. В «Листке для матерей» (прилож. к детск. журн. «Мирок») за 1902 год (№ 3, 6 стр.) одна, по-видимому, интеллигентная мать сама же признаётся, что-де «мы родители прожили жизнь далеко не по закону Божию». И в самом деле, пишет по поводу её признания один священник («Листок для матерей» за 1903 год № 2, стр. 2–3), пусть родители чистосердечно ответят: послушные ли они дети св. православной Церкви? Искренно ли, они с благоговением ли относятся к Её уставам? Например: ходят ли в храм Божий в воскресные и праздничные дни? Читают ли Слово Божие? Есть ли у них в доме Евангелие? Хоть один духовный журнал? и пр. Не отрицательные ли, по большей части, ответы получатся на эти вопросы? Что же является следствием такого отношения к религиозным потребностям? Плачевная картина. В наших городских образованных семьях заурядное явление: под праздники – карточная игра, танцы, игры; пост считается далёким преданием невежественной старины, а потому и необязательным для нынешнего образованного поколения; молитва – признак отсталости, ханжества; чтение книг духовного содержания – совершенно неподходящий материал к современному направлению человеческого мышления и пр. и пр. Ну, может ли в такой атмосфере развиваться религиозное чувство?.. Но может быть школа придёт на помощь? Может быть она восполнить недостаток религиозно-нравственного воспитания в семье? Но думают ли в наших учебных заведениях серьёзно о чисто христианских началах воспитания юношества? Формализм – сухой, чёрствый характеризует большинство наших учебных заведений, хотя бы даже и духовных семинарий, где, конечно, он – этот формализм – более всего должен бы отсутствовать и дать место искреннему, сердечному отношению к делу воспитания, в духе Евангелия. Кстати о семинариях При чтении (№ 185 «Бирж. Вед.») заметки, по поводу циркуляра министра народного просвещения «Учительские вопросы», невольно подумалось: коснётся ли этот благодетельный циркуляр духовно-учебных заведений? Проникнет ли в жизнь семинарий? А как это желательно, как бы это хорошо было! Ведь то, что сказано в заметке г. Богданова о гимназиях и реальных училищах, в большей или меньшей степени приложимо и к семинариям с духовными училищами: тот же педантизм, тоже слепое, упорное следование программе, ни на йоту не выступающее из её рамок, то же отсутствие живой мысли, которая бы в отечески-дружественной беседе учителя с питомцами освещала «отдельные, нередко скучные, части учебного предмета, как говорит г. Богданов, и вызывала бы в учащихся любознательность и самостоятельную работу мышления». Эта боязнь живой мысли настолько укоренилась и сковала свободные порывы души, что бывают, напр., такие случаи, когда учитель, сказавши в своей лекции нечто большее положенного программой, вдруг прерывает поток Своей воодушевлённой, горячей речи и стыдливо заявляет классу: «простите, господа, я увлёкся и сказал вам лишнее... Это ли не ужас? И неудивительно, если при такой системе сухого, холодного преподавания, ученики дремлют в классе; перекидываются записочками о числе минут, оставшихся до звонка; вертят папиросы; готовят уроки к следующему классу или читают книгу; иногда даже ухитряются в карты или шашки играть... Несомненно, что такое ненормальное явление должно слишком тяжело отзываться и на учителях, и на учениках и вызывать самые печальные явления. Те и другие являются уже не свободными сынами науки, а как бы рабами её.

А рабство что может воспитать в душе, кроме ненависти, злобы, недовольства? Факты и подтверждают это. Помнится, как, напр., мы, по окончании курса, сжигали, «предавали аутодафе» ненавистные нам учебники; как старались мстить, всячески оскорблять, раздражать нелюбимых своих учителей, которые поставляли учебник выше души своих питомцев; как всеми мерами изощрялись, доходя до виртуозности, обмануть, провести своих врагов-учителей, чтобы плутовски исправить плохой балл или избегнуть спроса, спрятавшись как-нибудь под партой и пр. И так, учитель и ученики-враги! Можно ли идти дальше этого?.. Но довольно. Возвращаемся к началу. Неужели же для наших духовно-учебных заведений глубоко-симпатичный циркуляр министра народного просвещения останется отдалённым мелодическим звуком, ласкающим слух на одну только минуту? Неужели только для них одних это не более, как метеор, как прекрасная художественная картина, которая скользнула на секунду перед глазами да и скрылась под досадным полотном написавшего её художника? Нет, хочется думать, что и семинариям дадут же «хлеб, а не камень» ... Пусть и там будет больше жизни, больше света! Пусть навсегда исчезнет грубый антагонизм между воспитателями и воспитываемыми, и они любовно-дружески смело, весело и дружно «с радостью, а не воздыхающе» станут делать Божье дело. Но довольно об интеллигенции. Что же тёмный, простой народ? И тут много, много недочётов. Ведь сторожиха Филлипова не единичное явление, это – тип зверского, бесчеловечного отношения к детям в нашей простой, необразованной среде. Слишком уж широка ещё, упруга кора невежества на нашей св. Руси, так что даже слово евангельское не скоро проникнет через эту кору и осветит благодатным светом своим душевный мрак простолюдина. Тут нужны школы, школы и школы, но с любящими, самоотверженными наставниками, но с истинно христианским направлением, всецело проникнутым духом евангельского учения, которое одно только способно определить смысл земной жизни и дать ей правильный нормальный ход. Но много ли таких школ? Много ли таких наставников? Та же интеллигентная мать в «Листке для матерей» (тот же 3-й №) пишет. «И в средней школе, и в земской, даже и в церковной очень сухо учат Ветхий Завет, а о Новом и говорить нечего... Дети ничего не получают, кроме механически заучиваемых статей «Закона Божия» ... И те самые дети, которые в 6, 7 и 8 лет смотрели на картины жизни и страдания Христа со слезами на глазах и с негодованием подымали кулачки на «злых жидов», теперь равнодушно шалят на уроках Закона Божия и делают разные непристойности священнику, рассказывают кучу анекдотов из ответов по Закону Божию. Или картинка художника больше говорит детскому сердцу, чем неумелое преподавание? А сын мой на первые свои кормовые деньги купил себе в 10 лет Евангелие по собственному желанию!» Едва ли не прав А. П. Чехов, когда говорит (т. XI, стр. 35), что русская «грамотность просвещает лишь настолько, чтобы человек имел возможность читать только вывески на кабаках, да изредка книжки, которых не понимает. И такая грамотность держится у нас со времён Рюрика». Да, велико ещё невежество в деревенской Руси! И – Боже мой! – какие типы... «Старик, пишет Чехов в том же томе (стр. 111–112), не верил в Бога. – Он признавал сверхъестественное, но думал, что это может касаться одних лишь баб... Бабка верила, но как-то тускло... Молитв она не помнила и обыкновенно перед сном становилась перед образами и шептала: Казанской Божией Матери, Смоленской Божией Матери, Троеручицы Божьей Матери... Марья и Фёкла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали. Детей не учили молиться, ничего не говорили им о Боге, не внушали никаких правил и только запрещали в пост есть скоромное. В то же время все любили Священное Писание, любили нежно, благоговейно, но не было книг, некому было читать и объяснять». И так, что же требуется для нравственного оздоровления нашего общества? Нужно серьёзное – а не поверхностное и формальное – христианское образование и воспитание юношества в духе чистого евангельского учения под сенью св. Церкви. И это достижимо. Во 1-х, должна быть реформирована программа Закона Божия в учебных заведениях. Во 2-х, сам способ преподавания этого предмета должен радикально измениться и выйти из ряда других предметов, к которым применяется и приготовления урока с неизменным, традиционным – «от сих и до сих», и бальная система, и пожалуй и наказания... Закон Божий должен стать выше этих условностей, которые не имеют места на уроках о. Законоучителя. Его урок – это тёплая беседа духовного отца с своими детками, которым он задушевно, искренно и не мудрствуя лукаво сообщает всё, что касается евангельского и церковного учения, не задаваясь широкими задачами подробного изложения догматической и исторической стороны нашего вероучения, нужного только специалистам, готовящимся к священному сану. Лучше малое знать основательно, чем изучать многое, но поверхностно, и только к экзамену, да ещё с враждебным отношением к святому предмету, вызываемым сухим, безжизненным и тяжёлым для детского ума изложением учебника.

N

Годлевский раскол.

Пока окружники возились с своим попом, судили и рядили о его резиденции, братья Гордеевы освоились с своим новым положением и снова выступили на поприще борьбы с коноводами окружников. Посрамлённые и уничтоженные ими на первых порах, они воскипели теперь гневом и решили отстаивать своё дело. Когда попа Сисоя выпустили из арестантской, они вместе с ним выехали из Голяевки и засели в Миткиреях. Теперь они послали в Голяевку свою сестру, которая ходила по домам окружников и говорила: «бросайте своих еретиков – то, они в ад тащат вас. Идите в нашу Христову веру, она прямо приведёт вас к вратам царства небесного». За эту проповедь Устинью поколотили и пригрозили, что если она и ещё будет говорить подобное, то ей будет горше первого. Когда потом Гордеевы узнали, что Аникей и Кузьма выбрали Ермила в попы, и от пяшинского попа Фомича отказались, то решили в свою очередь тоже обзавестись своим попом. Они собрали в Миткирей своих последователей, которых набралось уже более 200 человек, и стали обсуждать между собой: кого им избрать в попы для своего стада? Необходимость этого попа они мотивировали тем, что Бакуры от них далеко, не всякий поедет туда, а сюда теперь, после случившегося сраму и насилия, поп Сисой больше не поедет. Савелий указал на своего брата Леонтия, а последний на него, Савелия. Нужно сказать, что оба эти брата были лентяи к работе, а любили пожить и поесть хорошо. Им обоим хотелось быть в попах, но это не выходило, так как прихожан было очень мало и двоим кормиться было не у чего. Тогда они решили, чтобы не ссориться и не мешать один другому, предложить обществу один другого, а там кого общество выберет, тому и быть попом. Так братья и поступили. Но в собрании нашлись и ещё 2 любителя есть мирской хлеб – Никита Марщаков и Матвей Лаврентьев Дуванов. Они также хотели быть попами, но молчали. Когда братья Гордеевы выставили свои кандидатуры на поповство, то Савелий тотчас же был отставлен, как неправоспособное лицо. Оказалось, что он был в военной службе и брил бороду, а посему и не мог быть попом, как впавший в ересь «блудолюбного образа». Савелию, с горечью в душе, пришлось расстаться с своей мечтой, хотя он и защищался, говоря, что ему скоблили браду не по его желанию, а по приказанию власти; но оправдание это не приняли во внимание и нашли его ничтожным. Таким образом, выбор остановился на Леонтии и Матвее Дуванове, которого выкрикнули уже после. Выбор из 2-х произвели жребием. На 2-х бумажках написали имена избранных в попы Гордеева и Дуванова, свернули их трубкой и положили к образам. через некоторое время поручили одному из собрания достать из 2-х один жребий и показать его обществу. Достававший жребий приходился родственником Леонтию и решил послужить своему человечку: он влез на скамью, стал перед иконами в божнице так, что своей широкой спиной совершенно заслонил весь угол. – «А ты не читай, крикнули ему мужики; а перекрестись, да и выбери жербиёк-то». – Знаю, – ответил родственник Гордеева. через минуту он крикнул во все горло: «кума Левонтья! Кума Левонтья Бог указал нам во священно-иереи». – А зачем ты вскрыл грамотку? Можа ты нарочно выбрал? – обратились соборяне к мужику. – «Ей-Богу нет! божился и крестился доставший билет, потрясая им в воздухе и показывая его соборянам. Сам Бог показал мне на этот билетик, его я и достал. Вот произволенье-то Божье», – торжествовал родственник Леонтия Гордеева. Поднялся шум велий: одни говорили, что выбор неправильный вышел, что билет по знаемости вскрыт и по пристрастию к родственнику, что нужно опять положить 2 жребия к иконам и заставить мальчика взять его на виду у всех, другие кричали за Леонтия: «не надо нам другого указания! Бог указал Левахе в попах быть – чего же ещё! Надо кориться Божьему произволу, а не препону ставить». Кричали долго и зело крепко, хватаясь за грудки и с пеной у рта, кричали с налившимися кровью глазами и потрясая своими длинными брадами. Спорили одни за Матвея, другие за Леонтия и каждая партия отстаивала своего кандидата, находя его лучшим, чем другой. В пылу споров высказывались и недостатки обоих кандидатов, что отчасти конфузило их и ставило в неловкое положение перед собором мужиков и баб их будущей паствы ⁶⁴. Спор этот, перешедший потом в ругань, мог бы затянуться на целую ночь, но Савелию Гордееву, в доме которого и происходил сей собор, надоело слушать всю эту перебранку из-за кандидатов, тем более, что сам он совершенно был отстранён обществом от поповства, а посему он встал и зычным голосом, по-солдатски, рявкнул на всю свою хату: «будет орать-то! Не двух попов вам нужно, а одного. Кто люб вам, на того и определяйте свои голоса. А орать попусту нечего». – «Конечно, поддакнула Устинья, сестра Савелия: раззевались, точно в кабаке; пришли совершать Божие дело, а сами дерут глотки, что ушам больно». – «А ты прижми язык, однорукая, и собору препоны не ставь, огрызнулся из соборян рыжий мужик. Знаем, что творим; а твоё дело мужской лик учить не пристало. «Это ты верно», – заключил дядя Архип. С ним согласились и другие соборяне. Собрание притихло; волнения улеглись; стали говорить спокойнее и большинством голосов согласились иметь попом «Леваху Гордеева». Стоявшие за Матвея Дуванова с ропотом вышли из собрания на двор, а остальные встали, положили седьми-поклонный начал перед иконами и начали поздравлять Леваху со священством, а последний кланялся им в ноги и благодарил их за предоставленную ему честь. После этого один стал отбирать руки соборян, другой придвинулся к столу с листом простой бумаги и общим голосом стали сочинять приговор об избрании Леонтия во священники, адресуя его на имя своего неокружнического архиерея Иосифа в Москве. Составление этого общественного приговора напоминало собой картину, как запорожские казаки писали письмо турецкому султану. И тут также каждый соборянин вставлял своё слово и требовал от писаря занести его на бумагу, чтобы архиерей видел, почему они выбрали Леонтия в попы, а не другого лица. Наконец, прошение – приговор сочинили, прочитали его во всеуслышание и весь мир изрёк: «хорошо; лучше и не надо. Видно из каждой строки, что во всём Божий произвол был». Стали подписываться: один по неграмотности поставил крест, другой подписался церковными буквами, третий изобразил какие то иероглифы и т. д. От радости Леонтий поклонился миру 2-мя вёдрами водки, которые тут же принесли и начали с обычными поздравлениями Леонтия распивать.

– Смотри, Леваха, тогда не зазнайся, коли в попы то вылезешь, – говорил один. – Принесу кстить ребёнка, не заламывайся в цене-то.

– Реест иадо сочинить и за всякую статью выложить, – что почём, – вставил другой мужик.

Это посля введём, а теперь это ни к чему, – сказал вынувший билет.

– Известно, прежде попа надо выставить, а потом и такцыю на него...

Получив общественную грамоту, Леонтий отправился в с. Бакуры, к попу Сисою, чтобы исповедаться у него и взять грамоту о своём достоинстве. Сисой начал ломаться перед Леонтием: «ты, говорит, от меня и паству отнимаешь, да ещё я же должен и грамоту тебе выдать на поповство». Начали торговаться в цене. Сисой говорил: «я за этих овец в кутузке сидел; они выстраданные у меня – прибавь подороже». Уладились. Теперь речь пошла о грамоте. У старообрядцев существует правило: возводить в попы только тех лиц, которые до брака соблюли свою девственность. Это правило хорошо знает всякий старообрядец – начётчик. Леонтий не принадлежал к числу сохранивших свою девственность до брака; он, как и говорили это на соборе, водился с девками и одной даже ногу сломал в борьбе с ней... за что его судили на волостном сходе и присудили к денежному штрафу в пользу пострадавшей. В этом у него была большая препона к священству.

И чтобы добиться последнего, Леонтий обязан был добыть себе от своего духовника чистое свидетельство для представления его своему архиерею. Тут торг вышел иной: Сисою предстояло не просто выдать Леонтию свидетельство об исповеди его, но и обелить его, из грязного сделать белым, чистым. Торговались на этой статье долго и много. Наконец, Сисой согласился выдать Леонтию обелённое свидетельство, взял с него деньги вперёд, исповедал его «сушу позде» вечером, а утром велел прийти за бумагой. Леонтий ушёл на квартиру, а Сисой раздумал выдавать ему бумагу; ему не хотелось иметь вблизи себя соперника и отпускать от себя 200 душ, выстраданных им овец, – он тотчас запряг свою лошадь и ночью уехал вон из с. Бакур. Леонтий ждал его день, другой, полагая, что его экстренно повезли с требой, но, прождав целую неделю, он увидел, что поп Сисой жестоко насмеялся над ним, взял с него деньги за то и другое, обманул его и нарочно тихонько уехал из села. Поплакал Леонтий и уехал из Бакур прямо в Москву. Здесь он пошёл к окружническому архиерею Савватию и заявил ему, что неокружники выбрали его в попы, но что он не желает быть неокружником, и просил Савватия рукоположить его в попы, обещаясь ему, кроме денежной благодарности, привести и паству свою под его благословение. Савватий с радостью отнёсся к просьбе Леонтия, отобрал у него грамоту, написанную обществом на имя неокружнического архиерея Иосифа и вскоре поставил его попом. Таким образом деревенский мужик Леонтий Гордеев перехитрил москвича Савватия и получил себе поповство. Мало этого, он так разжалобил Савватия, что последний дал ему и полотняную церковь, и облачение, и книги, так что Леонтий вернулся из Москвы вполне вооружённым духовно.

Мисс. свящ. К. Попов

В 20-й кн. «Мисс. Обозр.» за минувший год редакцией, в виде «послесловия» к моей статье – выражено было желание, чтобы я «примирил» свои чаяния с обязательными для церкви каноническими правилами, – по вопросу о выборных благочинных и о более свободных отпусках для епархиального духовенства.

Когда я писал свою статью, то, признаюсь, я нисколько не думал, чтобы мои выболевшие и пережитые в глуши и одиночестве думы могли показаться кому-либо «модными» ... Нам, сельским иереям, право, не до моды. Мы требуем и ищем немногого: возможности жить и дышать по-человечески. И ни о каких противоречиях каноническим правилам в моём «прогрессивном проекте», право, говорить не приходится. Если я заговорил о выборном начале для оо. благочинных, то ведь об этом писало ещё давно такое авторитетное лицо, как прот. Иванцев-Платонов в своей книге «о русском церковном управлении», где рядом самых убедительных и неоспоримых доводов доказывается большая целесообразность и полезность именно выборного начала для всех служебных и должностных степеней церковного клира.

Были опыты применения выборного начала и в действительности. – В 70-х (кажется) годах прошлого столетия: – опыты безусловно полезные и ценные для подъёма личности, и самосознания духовенства... Из этого видно, что выборное начало, применяемое у нас хотя на короткое время, очевидно, имело под собой какие-либо достаточные законные основания.

Обычное возражение – в противо-каноничности выборного начала – сводится к тому, что тогда-де умалится власть епископа. Нисколько. Последний всегда сохраняет за собой право утверждать или не утверждать избранного духовенством кандидата в благочинные. Но этот способ избрания имеет ещё и для епархиальной власти ту благоприятную сторону, что власть эта не ставится в затруднительное положение: кого именно назначать из многочисленного, вдали живущего и потому неизвестного ему духовенства. А бывают, к сожалению, такие неудачные назначения, что нередки случаи, когда такие отцы благочинные искренно веруют и убеждены в своём безграничном могуществе, серьёзно считая себя «владыкой», а символом своего всевластия известную формулу: «чего хочет моя нога» ...

Есть, конечно, и прекрасные и отрадные исключения. Их называют и «отцами родными», но это, повторяем, счастливые исключения. Тоже самое и относительно отпусков для духовенства. Я не говорю уже о таких случаях, когда священник, усталый и утомлённый однообразием его жизни и службы, захотел бы просто... «отдохнуть», «проветриться». Таких причин в жизни духовенства у нас не существует, или, точнее, они не принимаются начальством во внимание. И, если бы какой священник действительно попросился в отпуск с тем, чтобы «отдохнуть» (какой мотив в праве выставить каждое светское лицо), то такую просьбу священника «об отдыхе» могут счесть за нелепость, или, пожалуй, за дикую выходку. Все подобного рода отпуска у нас обыкновенно обусловливаются, как паломнические, как поездки на богомолье... Хорошо, где есть святыни; а где их нет, – значит, нужно сочинять, лгать...

Удобно ли это и хорошо ли для священника? Мне припоминается один случай. Молодой о. диакон из «идеалистов», окунувшись в самую «гущу» деревенской жизни и духовной службы, вздумал было «проехаться» в Москву...

Там ему хотелось посетить музеи, выставки, послушать лекции, рефераты, доклады, пробраться на концерт и т. д. Преступного, кажется, в этой затее ничего нет и он прямо так и хотел мотивировать своё прошение об отпуске... Но умудрённые опытом, «трезвые» отцы настоятели, разделяя его душевные запросы, всё-таки советовали солгать начальству, если он желал действительно заручиться отпуском.

Юный служитель алтаря, не привыкший ещё к компромиссам с своей совестью, возмутился подобным советом и рыдал, как ребёнок о невозможности искренно, правдиво просить у своего ближайшего духовного начальства о нужно-необходимом. Он озирался уже назад, раскаиваясь в сделанном шаге и оплакивал разбитые мечты и надежду быть духовно и лично свободным в своей жизни.

Но подобные случаи, пожалуй, в счёт идти не могут. Это, так сказать, «похоть плоти, похоть очес». Другое дело, если самые насущные жизненные запросы и нужды заставляют духовное лицо просить отпуск, – тогда способ получения отпуска принимает уже окраску какого-то издевательства над человеческой личностью.

Настоящая жизнь – даже и духовенства – совершенно не то, чем она была лет 20–30 назад. Прежде, в жизни духовенства, поездка в уездный город была событием, а в губернский чуть не эпохой!.. О поездке этой «думали месяцы», сборы тянулись днями, целыми неделями. Думали, решали, откладывали, и опять думали... Жили просто. Да и поводов к поездкам было мало; разве что сыновей везти «включать» в духовное училище (в епархиальные не так давно стали определять своих дочерей) или «в консисторию» за каким-либо делом. В чужие епархии, и, тем более, по столицам и умственным «центрам» мало кто ездил. Редко кто раз в жизни отваживался съездить в Киев, или в Троице-Сергиевскую Лавру. Теперь не то.

Детей всех теперь надо учить. Не приняли в своём городе, в своих духовных заведениях, надо ехать в другой город, в другую иногда епархию. Время дорого, каждый день и час много значит, а тут извольте подавать прошение архиерею, дождаться резолюции, заготовки билета в консистории, получки его, смотришь, а день (это ещё хорошо), а то и 2–3 пройдут и ехать уже не к чему, и некуда: экзамены уже отошли... А тут дома «неуправка», хозяйство, требы, службы, – хотелось бы поскорее съездить, да и за дело, нет, – подожди отпускного билета.

А заболеет кто в семье, или сам захворал. Посылают в клинику, а тут надо ехать в свой губернский город за отпуском, хотя бы этот город отстоял и далеко и не на пути, и хотя-бы эта поездка стоила немалых и непроизводительно потраченных денег и времени, и потому неизбежных опущений по службе.

Пример, бывший на-днях. У священника больная сестра – вдова. Посылают в клинику, в Москву. Проводить, кроме брата священника, некому. Но без отпуска ехать не полагается. Что же вышло? Священнику не хочется оставить приход без праздничной службы (а заменить некому). От Сретения (в понед. на Маслян.) до воскресения – 5 свободных дней: можно бы «обернуться» в Москву и обратно, если ехать с ближайшей станции до места. Но без «билета» нельзя. Надо ехать за 100 вёрст, на юг (назад), в свой губернский город за отпуском, выправка которого возьмёт, в лучшем случае, 1 сутки; затем ехать опять на север до своей станции – (2 суток пропало, не считая 15–20 рублей денег, очень заметных при бедности сельского иерея) – и уже от своей станции до Москвы опять на север. В распоряжении у священника остаётся всего 3 суток, времени безусловно недостаточно, чтобы похлопотать и поместить больную сестру, и вернуться к воскресению, к службе.

И поездка не состоялась, женщина умирает...

А другого времени, более свободного, в распоряжении священника не имелось и не предвиделось, ибо великим постом строго запрещается разъезжать духовенству из своих приходов.

Таким образом видно, что ради какого-то чисто-канцелярского характера требования, ради «бумаги» преждевременно угасает человеческая жизнь. Что может быть тяжелее и ужаснее такого порядка вещей?! – Тут «человек ради субботы», – а не «суббота ради человека» ... Мы именно человеческую жизнь коверкаем ради мёртвых, никому ненужных форм – «субботы».

А как обидно и горько священству это недоверие, в силу которого оно снабжается этими паспортами. Какую же цену после этого может иметь для паствы и для самих пастырей такой огромной важности акт, как исповедь? Усматривать же в «безбилетности» духовенства при поездках нарушение опять-таки канонических правил, вряд ли придётся, так как именно только с воли епископа клирики должны отлучаться в пределы других епархий, получая. лишь удостоверения в самоличности от местного благочинного, которому епископ мог бы передать подобное полномочие без ущерба своей власти и не нарушая тем канонических правил.

Ведь, выработала же практика церкви, – взамен личного епископского освящения каждого храма, – рассылку антиминсов, освящённых епископом; ибо нет физической возможности ему освящать все храмы.

Нет возможности и надобности духовенству ездить – беспокоить других и самим беспокоиться об отпусках.

Свящ. Т. Черкасский

От редакции.

Держа своё слово, мы охотно даём место на страницах своего журнала «Двум словам» о. Черкасского, касающимся больных мест нашей церковной жизни и так или иначе выясняющим её нужды, но опять-таки находим себя вынужденными «опослесловить» и «Два слова». Наше «желание» насчёт примирения «чаяний» отца-автора с законами церкви пока и остаётся желанием, да это и понятно: в маленькую журнальную заметку не вместить такого большого вопроса. Оставляя это пока в стороне, мы хотели бы обратить внимание на следующее. О. Черкасский, как и его авторитет, говорит о «большей целесообразности и полезности выборного начала для всех служебных и должностных степеней церковного «клира» и против «назначения». С идейной стороны это может быть и верно: большая осведомлённость «выбора» сравнительно с «назначением» могла бы быть, по-видимому, и большим ручательством за добропорядочность «выбранного» кандидата: и самосознание духовенства, конечно, повысилось бы; в назначении же, мол, и меньше осведомлённости на счёт нравственных достоинств кандидата и сам институт приходского духовенства держится, так сказать, в положении школьного безличия: архиерей, незнающий надлежаще своего духовенства, – тут всё, и само духовенство – самый «вол-то молотящий» – ничто. Это, повторяем, по идее. Но о. Черкасский и другие «согласные» ему забывают, как будто о людях. В действительности-то много ли теперь идеалистов? И неизвестно ли о. Черкасскому, что значит и при выборах с закрытой баллотировкой – партия, родство, сватовство, кумовство, что значит горлодёрство смелых краснобаев, хотя бы невежественных и «не стоящих» депутатов, для психологии избирательной толпы, в которой нередко тушуются, «смазываются» дельные, но скромные святые «голоса»; всегда ли тут «большинство» – сама правда и «выбранный» – лучший из хороших? Да так бы только должно быть, но не так это есть и может быть. И «выборный» благочинный, да тогда, пожалуй, ещё с большей смелостью (сами, мол, выбрали), может сказать: «чего хочет нога моя» ... Не говорим уже о канонической неустойчивости и неопределённости такой конституции епископской власти в епархии, – что епископ только утверждает «избранных» кандидатов «на все служебные и должностные степени церковного клира»: ну, а если епископ не утвердит первого и, пожалуй, второго «избранного» по выборному началу-то кандидата, то ведь, зная своё каноническое положение в епархии, где «епископу вверены суть людие Господни» (ап. пр. 39), он «назначит» уже своего избранника, и по существу, стало быть, «выбор» в конце концов воззовёт к «назначению»: «прииди володети и княжити мною»?.. Или, быть может, продолжайся «выбор», при не «утверждении» со стороны епархиального архиерея, бесконечно, епископ безвластен «назначить» своего кандидата и выборное начало захватывает так же и владык? Думается, что «выбор» и «назначение» не имели бы характера противоположности или, даже и несогласия, и что не было бы нужды во всяких при таких случаях канонических примирениях, будь на каждый хотя уезд епископ: «вверенных ему людей Господних» он знал бы и «выбор» и «назначение», пожалуй, совпадали бы. Но об этом длинный разговор. Тут пришлось бы коснуться вопросов – об отношении монашеского института к архиерейскому, о праве белого духовенства на епископские кафедры (не в противоречие, разумеется, 12 пр. 6 вс. соб.), о средствах содержания в епархии вместо одного десяти архиереев, о хор-епископах и мн. др. Многие, трудные теперь, церковные вопросы тогда решились бы, думается, сами собой. Опростилось бы тогда дело и об «отпусках» духовным лицам: последние были бы у епископа, так сказать, под рукою, а не за 100 и 200 вёрст. Передавать же право отпустительных «грамот» (см. указанные нами канон. прав. в прежнем нашем «послесловии») благочинному, хотя бы в виде свидетельств о «самоличности» (это всё равно – будет отпустительная «мирная грамота», хотя и обходно-каноническая), т. е., права епископа-пресвитеру едва ли не противо-канонично. А считать таковые грамоты-паспорта обидными для духовенства можно только по ошибке: «обижаться» на церковные каноны что-то не принято. Антиминсы, освящённые архиереем вместо самоличного освящения епископом храмов Божиих, о чём говорит о. Черкасский, и, прибавим от себя, миро, освящённое архиереями, вместо самоличного архиерейского миропомазания, приводить тут едва ли уместно: дело в том, что заменить личное действие архиерея мёртвыми (в обычно-человеческом смысле) антиминсом и миром, далеко не тоже, что передать архиерейское право живому лицу с «усмотрениями». Канонически такую передачу едва ли оправдать; некоторые могут, по такой передаче, соблазняться и тем, почему бы епископ не мог передать пресвитеру каким-либо образом (хотя бы как в истории раскола лже-архиерей Афиноген рукополагал архимандрита Анфима во епископы на далёком, за сотни вёрст расстоянии) своего права рукоположения. Правда, скажут: рукоположение – таинство, епископом совершаемое; но ведь архиерейское миропомазание (таинство) заменено же однако освящением рассылаемого по епархиям мира. Допустим, права «грамот» и переданы епископом благочинному, но разве этот благочинный никогда уж не может сказать: «чего хочет нога моя»? Что касается подъёма «самосознания» духовенства при выборном начале и свободе отпусков духовенства (без путешествий в губернский город), то думаем, что в иную пору это «самосознание», кроме деморализации, в жизнь настоящую-то, духовно-пастырскую ничего не привносит: рука может вздумать делать дело головы (ап. пр. 55 и толк.). В грустные картины, набросанные о. Черкасским по «назначениям» и трудностям «отпусков» священникам, при настоящих условиях, верим вполне; и с своей стороны подтверждаем, что бумажный формализм в этих случаях доходит в иных епархиях до того, что даже викарные архиереи и ректора семинарии должны бывают прилагать медицинские свидетельства в подтверждение своих рапортов о болезни и о необходимости отпуска, а рядовые иереи месяцами ждут и дождаться не могут отпусков по самым неотложным нуждам. Но полагаем, что устраняться эти аномалии могут далеко не теми средствами, какие рекомендуются «двумя словами» о. Черкасского, а мероприятиями более капитальными. В заключение – два слова о «музеях и концертах». Мы не можем, конечно, сказать, что «музеи, рефераты и концерты» – «похоть плоти и похоть очес»; нет – общеобразовательного значения их мы не можем отрицать, – для других «служений» они даже необходимы, но чтобы назвать их «необходимо-потребными» для сельского пастыря, мы бы от этого воздержались; для своего дела у священника достаточно своих сведений, а «музеи и концерты» едва ли тут откроют для него, как пастыря, Америку; на его духовное настроение они, пожалуй, и подействуют, сообщат ему и кое-какие «посторонние» сведения; но в силах ли они поднять пастырский его дух, если он был и падает. Призвание, сильная вера, самоотвержение в исполнении своего долга, хотя бы и при тяжких обстоятельствах (которым дай, Господи, миновать), могут, при помощи Божией, приподнять пастырство до надлежащего его уровня, когда само собой поднимется и его самосознание, а не «концерты и музеи»; мы должны стоять на вековечных устоях церкви Христовой, а не на мимолётных осколках светского знания. Всегда будет «рыдать и мучиться», как «диакон-идеалист», тот пастырь, который, предстоя жертвеннику и престолу алтаря церковного, будет в тоже время «озираться» – на «музеи и концерты» ... Итак, людей с призванием и дисциплиной духа больше нужно для пастырства, прежде всякой «субботы», в виде каких бы то ни было институций.

Н. Г.

.

Да и мы желаем спастись только Кровью Христа, – снова заговорил Пестряков. – По этой причине мы и следуем за Христом. Сам же Христос не только не отменял субботы, но постоянно чтил её. Так, Он по обыкновению Своему ходил в день субботний в синагогу и там читал Св. Писание и поучал народ (Мк.6:2; Лк.4:16); учил, что в субботы можно делать добро (Мф.12:12) и заботился о сохранении субботнего покоя, когда говорил ученикам: „молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою, или в субботу“ (Мф.24:20)⁶⁶. Так и мы, по примеру Христа, храним субботний покой и проводим его в чтении Слова Божия и наставлении друг друга.

– Но зачем ты, Пётр, ссылаешься на пример Христа, – возразил я, – когда в приведённых тобой местах Евангелисты говорят о субботе еврейской, законной, а не о твоей, самочинной!.. Значит, твоя-то суббота тут опять не причём... Сверх того, ты неправильно и понял Евангелистов. Из того, что Христос ходил в субботы в синагогу и там читал Писание и поучал народ, также нельзя сделать заключения, что и христиане должны праздновать субботу, как нельзя вменить в обязанность и христианам ходить в еврейскую синагогу. Если Христос и праздновал субботу вместе с иудеями и при том по закону Моисея, то не для того, чтобы и христианам дать для освящения ту же субботу, а только для того, чтобы подчиниться закону и тем искупить от клятвы закона подзаконных (Гал.4:4–5). По этой-то причине Христос соблюдал не только субботу, но и весь ветхозаветный закон, которому и положил конец Своей смертью (Гал.3:10,13,22; Рим.7:4–6). С этого времени христиане находятся уже не под законом, а под благодатью Христовой. Отсюда видно, что сделанная тобой, Пётр, ссылка на пример Христа не только ошибочна, но и гибельна, так как необходимо ведёт к принятию и обрезания, и вообще всего Моисеева закона.

Ты говоришь: Христос учил делать в субботы добро и отсюда заключаешь, что нужно праздновать субботу. Но я спрошу: а разве Христос учил в остальные дни недели делать зло? Конечно, и ты ответишь: нет!.. А тогда-то, по твоему размышлению, и выйдет, что нужно праздновать не только субботу, но и всю неделю. Очевидно, приведённое тобой из Ев. Матфея (Мф.12:12) место имеет целью не узаконить празднования субботы для христиан, а только обличить понимание субботнего покоя, как полной бездеятельности.

То же должно сказать и о твоей ссылке на Ев. Мф.24:20. И здесь нет никакого намёка на необходимость празднования субботы для христиан. Ведь тогда пришлось-бы чествовать и „зиму“!.. Христос же данными словами выразил только ту мысль, чтобы „бегство не случилось в тяжёлую зимнюю пору, или в скором времени, когда ещё не настал конец субботы, как и всего еврейского закона. Так оно и случилось, ибо Иерусалим был разорён после смерти Христа, т. е. когда произошла уже кончина закона, а с ним и субботы (Рим.7:4–6;10:4).

Но если Христос, как „подзаконный“, соблюдал субботу, то Он же в тех случаях, когда желал показать наступающий уже конец субботы, резко нарушал её и совершенно отменял законную субботу. В самом деле, хотя суббота и была дана для евреев (Исх.16:29), но так, что не еврей господствовал над субботой, а суббота была господином еврея и давила его непосильным бременем. Всякий, кто стал-бы делать в субботу какое-нибудь дело, подлежал смерти (Исх.20:10,31:14–15; Иер.17:21–27). И выходило, что человек для субботы, а не суббота для человека. Когда Христос сказал: „можно в субботы делать добро“ (Мф.12:12), то это было уже нарушением законного обычая чествовать субботу полной безработицей. И если можно было в субботу Христу исцелить сухорукого, слепорождённого, расслабленного⁶⁷ и др.., то еврею, на основании требований закона, ни под каким предлогом нельзя было сделать какого-либо дела, хотя-бы и доброго, на пользу себе или ближнему (сравн. Исх.20:10,31:14–15; Иер.17:21–27; Числ.15:32–33; Неем.10:31,13:15–22). Но ещё сильнее сказалось отвержение Христом законной субботы, когда Он оправдал нарушение её Своими учениками (Мф.12:1–7) и затем прямо заявил: „суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы“ (Мк.2:27–28). Здесь уже ясно указана Христом власть Его над субботой, как Господина над рабом я в этой власти кроется разъяснение безнаказанности для учеников Христовых нарушения субботы. Да и как было наказывать за нарушение субботы по закону, когда приближалась полная кончина и самого закона!

Хорошо, – нервно заговорил Пётр. – Но ведь и после смерти Христа его преемники праздновали субботу. В Евангелии от Луки читаем, что женщины, пришедшие с Иисусом из Галилеи, возвратившись от гроба Господня, приготовили в пятницу благовония и масти, а „в субботу остались в покое по заповеди“ (Лк.23:54–56). Особенно же ясно говорит Писание о том, что сам великий Апостол Павел, будучи уже христианином, по-прежнему освящал субботу. Так, работая в течение шести дней недели, он „во всякую субботу говорил в синагоге и убеждал Иудеев и Еллинов“ (Деян.18:3–4). Даже христиан из язычников, а не из одних только иудеев, он примером своим побуждал чтить субботний покой, когда и им проповедовал Слово Божие в субботы. Видя это, язычники и сами просили Ап. Павла говорить им по субботам (Деян.13:42–46;18:4) ⁶⁸. Вот почему Ап. Павел ясно пишет, что „для народа Божия ещё остаётся субботство“ (Евр.4:9). Мы считаем себя христианами или „народом Божиим“ и посему, по повелению Ап. Павла, и храним субботу, а вы нарушили завет Апостола и отвергли субботу.

Разберём сказанное тобой, Пётр. Правда, что женщины, пришедшие с Иисусом из Галилеи, в субботу остались в покое по заповеди (Лк.23:56). Но зачем ты опять примером, говорящим о еврейской законной субботе, оправдываешь свою субботу, когда твоя суббота самочинная, а не „по заповеди“ соблюдается? Уж если желаешь пользоваться примером „женщин“, то и соблюдай ту субботу, которую святили они. А то получается у тебя одна только пустая подтасовка однозвучных слов. У „женщин“ была своя суббота, а у тебя своя и между вашими субботами такое же сходство, как между законом и беззаконием. Теперь скажу, почему евангельские «женщины» хранили субботний покой по заповеди. Эти «женщины были из иудеянок и, как и Иосиф из Аримафеи, были строгими хранительницами всего еврейского закона. Ожидая Царствия Божия (Лк.23:51), они следовали за Иисусом, слушали Его учение, любили Его, но постигнуть всего учения Христа они ещё не могли, так как и слишком были привязаны к закону Моисея и, что главное, не получили ещё Духа Святого (Ин.14:26;16:13). Да и Сам Христос при Своей жизни многого не сказал Своим ученикам (Ин.16:12), потому что они ещё не могли всего вместить. Вот почему мы видим, что не только «женщины», но даже Апостолы до сошествия на них Св. Духа многого в учении Христа не понимали. По этой же причине «женщины» и «недоумевали», где-бы делось Тело Христа. А между тем Христос учил и их и всех учеников о своём воскресении (Лк.24:4–6), но и они и ученики не поняли сказанного Христом (Лк.24:45). И после сошествия Св. Духа многие из уверовавших во Христа ещё никак не могли порвать свою вековую связь с Моисеевым законом и из-за соблюдения этого закона поднимали в церкви Христовой распри. А если так обстояло дело с «женщинами», то ясно, что соблюдение ими субботы по заповеди закона Моисеева было плодом их непонимания учения Христова (Лк.24:45), тем более, что новый покой ещё не был им возвещён Христом, так как Христос ещё в тот день не воскресал и Своим явлением по воскресении ещё не отверзал ученикам ума к уразумению писаний. Следовательно, если бы христиане стали праздновать субботу на том основании, что евангельские «женщины» её праздновали, то они подчинили-бы себя игу закона Моисеева и тем извратили-бы благовестие Христово.

Ты ссылаешься на пример и учение Ап. Павла. Но, к сожалению, и тот и другое ты извратил собственным вымыслом. То правда, что Ап. Павел «всякую субботу говорил в синагоге и убеждал Иудеев и Еллинов (Деян.18:4). Но заключать отсюда, что, следовательно, Ап. Павел святил еврейскую субботу, также нельзя, как нельзя учить на основании этого примера, что Ап. Павел признавал необходимой для христиан и еврейскую синагогу. Если Ап. Павел и ходил в синагогу и при том только по субботам, то не для отправления христианского моления с Иудеями и Еллинами, тем более, что ни те, ни другие ещё и не веровали во Христа, а только для проповеди им о Христе. Проповедь же свою о Христе Ап. Павел приурочивал к субботе и при том в синагоге, потому что по еврейскому обычаю каждую субботу евреи собирались в синагогу и там читали закон Моисеев и пророков, а после чтения слушали от своих наставников слово наставления. При этом начальники синагоги предоставляли и Апостолам право обращаться к народу с словом наставления (Деян.13:14–15;15:21). Таким образом, Ап. Павел пользовался субботой и синагогой лишь как самым удобным временем и местом для проповеди Христа большому собранию Иудеев и Еллинов. Другим-же, которые не чтили Бога по-иудейски и потому не ходили в синагогу по субботам, тот же Ап. Павел проповедовал „ежедневно“ и „на площади“, или „в ареопаге“ (Деян.17:17–22;20:31) и „по домам“ (Деян.20:20). Но ведь никто же не станет на этом основании праздновать каждый день и чтить: площади, ареопаг и пр... Сверх того, Ап. Павел старался приурочить Свою проповедь для Иудеев и к другим из наиболее чтимых у них праздников, когда они собирались в определённое место в наибольшем количестве и из разных мест (Деян.18:19–21;20:16). Но ведь вы и сами не чтите других еврейских праздников. Всё это ясно обличает ваше заблуждение.

Да и откуда ты, Пётр, взял, что Ап. Павел даже христиан из язычников побуждал чтить субботу? Ты ссылаешься на то, что Ап. Павел проповедовал и язычникам по субботам и что сами язычники просили Апостола говорить им по субботам (Деян.13:42–46;18:3–4). Но разве здесь идёт речь о язычниках, принявших христианство, или о тех язычниках, которые прямо из язычества призывались Ап. Павлом ко Христу? Нет. Здесь идёт речь только о тех язычниках, которые уже чтили Бога по-иудейски и потому ходили на еврейские собрания в синагоги и праздновали субботу. Писание прямо говорит: „многие Иудеи и чтители Бога, обращённые из язычников“ (Деян.13:43). С такими-то язычниками, чтущими Бога по закону Моисея, Ап. Павел и беседовал в синагогах по субботам и при том сперва с настоящими иудеями, а потом уже с иудействующими язычниками (Деян.17:17;18:4;13:46). И вот только такие язычники просили Ап. Павла говорить о Христе „в следующую субботу“, так как для таких язычников, как и для иудеев, не только суббота, но и весь закон Моисеев был обязателен к исполнению. Значит и в данном случае Ап. Павел просто воспользовался субботой и синагогой, как временем и местом наиболее удобными для бесед с массой не только Иудеев, но и Еллинов, чтущих Бога по-иудейски (Деян.17:17). С остальными же язычниками, которые призывались ко Христу прямо из язычества, а не через иудейство, Ап. Павел беседовал всегда и на всяком месте (Деян.17:17–22;20:31). Значит, глубоко неправ ты, когда примером Ап. Павла хотел оправдать празднование и в Новом завете еврейской субботы. Что же касается твоей, Пётр, субботы, то она не имеет для себя оправдания даже и в еврейском законе и является беззаконной, самочинной.

В защиту субботы ты привёл и слова Ап. Павла: „для народа Божия ещё остаётся субботство“ (Евр.4:9). Но разве здесь речь о субботе, как седьмом дне, чтимом иудеями по 4-ой заповеди десятословия? Когда Ап. Павел говорит об этом дне, то называет его: „субботою“. Также называют этот день и другие Апостолы. А в приведённом тобой месте речь не о „субботе“, а о „субботстве“. И под „субботством“ Ап. Павел разумеет такой „покой“, обетование о котором исполнилось только в дни пришествия Христа и при том только над уверовавшими во Христа. До Христа этого „покоя“ или „субботства“ не было. И потому проповедь о необходимости „войти в покой оиый“ раздалась только после воскресения Христа (Евр.4:1–11). Суббота же дана ещё при Моисее и в субботний покой народ Божий вошёл ещё со времён Моисея (Исх.16:23–30). Ясно, что опять ты, Пётр, извратил Слово Божие.

Но пойдём далее. Св. Писание ясно свидетельствует, что Апостолы не только не праздновали еврейской субботы, а прямо отменили её, как лишнюю для христиан. Известно, что в число христиан при Апостолах поступили массы иудеев и Еллинов, прежде принявших закон иудейский. Эти иудеи и Еллины настолько свыклись с законом Моисея, что и в христианстве признавали необходимым соблюдать закон Моисеев. Когда же они увидели, что Апостолы в Антиохии принимали в церковь язычников без обрезания, то и сами соблазнились и других смутили своей проповедью о невозможности спастись без обрезания по обряду Моисееву. Вследствие поднятых ими в церкви Антиохийской смут, Павел и Варнава и ещё несколько человек из членов местной церкви отправились к Апостолам в Иерусалим по сему делу. И в Иерусалиме некоторые из фарисейской ереси, но принявшие христианство, также горячо утверждали, что „должно обрезывать язычников и заповедовать соблюдать закон Моисеев“, т. е. и субботу, и весь вообще закон. И что-же? Апостолы и пресвитеры Иерусалимской церкви на соборе постановили сообщить Антиохийским братьям следующее: „поелику мы услышали, что некоторые, вышедшие от нас, смутили вас своими речами и поколебали ваши души, говоря, что должно обрезываться и соблюдать закон, чего мы им не поручали, то мы, собравшись единодушно, рассудили... угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите. Соблюдая сие, хорошо сделаете“ (Деян. 15 гл.). Вот всё, что от закона Моисеева, читаемого каждую субботу в еврейских синагогах по всем городам (Деян.15:21), Апостолы сочли нужным возложить на выи христиан из язычников. Таким образом и речи не может быть о том, чтобы мы самочинно, вопреки Апостольскому определению (Деян.16:4), возложили на выи „верных из язычников соблюдение ещё субботы законной, или других каких еврейских праздников или постановлений. А между тем, ты, Пётр, стараешься возложить на верующих из язычников иго, которого и сам не можешь понести, так как и сам законной субботы не празднуешь! И выходит, что ты желаешь другим того, чего себе не хочешь. Если Апостолы и допускали иногда соблюдение предписаний Моисеева закона: обрезания, субботы и др.., то это только „ради иудеев“ (Деян.16:3; Гал.2:11–16), которые ещё не могли освоиться с мыслью об излишестве для христиан Моисеева закона и, если бы Апостолы не снизошли к немощи иудеев, то навсегда потеряли-бы их для Христа (1Кор.9:19–23). Мы же и не немощные, а „верные“ (Деян.16:4); и не иудеи, а христиане из язычников. Посему нам и нечего подражать „немощным иудеям“, особенно когда Апостолы ясно указали, что верным из язычников нужно хранить от Моисеева закона (см. и Гал.2:11–16). Уж если праздновать субботу, то нужно и обрезываться, ибо обрезание выше субботы (Ин.7:22–23). Но как от обрезания Ап. Павел грозно предостерегал христиан, говоря: „берегитесь обрезания“ (Флп.3:2; Гал.5:2), так точно он же обличал христиан за наблюдение иудейских „дней (т. е. день субботний или седьмый и шесть дней рабочих – Исх.20:8–9), месяцев (т. е. новомесячий), времён (т. е. времён Пасхи, Пятидесятницы, Кущей и пр...) и годов“ (т. е. новолетий), выражая даже опасение, не напрасно ли трудился у них (Гал.4:10–11). С особенною же силой Ап. Павел отвергает субботу в послании к Колоссянам: „никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой-нибудь праздник, или новомесячие, или субботу, это есть тень будущего, а тело – во Христе“ (Кол.2:16–17). Очевидно, что среди Колосских христиан, как раньше среди Антиохийских (Деян. 15 гл.) и Галатских (Галат. 2 гл. и 4 гл.), нашлись строгие ревнители Моисеева закона, которые осуждали христиан, не соблюдавших постановлений этого закона о пище (чистой и нечистой – Лев. 11 гл.), праздниках (Лев. 23 гл.), новомесячьях (Числ. 28 гл.) и субботе (Лев. 23 гл. Числ. 28 гл.). Ап. Павел, проповедуя по городам верным соблюдать определения Апостольского собора в Иерусалиме по вопросу об обязательности для христиан Моисеева закона (Деян. 15 г.; 16 гл. 4 ст.), со всей строгостью восстал против нарушителей данного апостольского определения и снова ясно высказал, что все вышеупомянутые постановления Моисеева закона были лишь тенью“, т. е. имели лишь прообразовательное значение и должны быть отвергнуты теперь, когда мы пребываем уже со Христом (Кол.2:17,20–21.). Отсюда ясно, что ни еврейское разделение пищи, ни еврейские новомесячья, ни еврейские праздники вообще и, в частности, суббота нам христианам не нужны. А кто принимает, хотя-бы и одну только субботу, тот противник Ап. Павла.

Я не вижу, – возразил Пётр, – чтобы Ап. Павел в послании к Колоссянам отвергал субботу Господню, т. е. субботу, как седьмой день недели, о котором говорит 4-я заповедь. По-моему, здесь Апостол разумеет субботу иудейскую или иудейские праздники, установленные ими в годичном кругу. К числу таких праздников или иудейских суббот принадлежат, например: суббота покоя земли (Лев.25:4), суббота покоя или день очищения в девятый день седьмого месяца (Лев.23:27–32) и в десятый день того же месяца (Лев.16:29–31) ... Эти иудейские субботы нам и не нужны.

Глубоко неправ ты, Пётр, в своём мудровании. Во-первых, в Св. Писании нет разделения суббот на Господню и иудейские. Все субботы, в том числе и указанные тобой, называются Господними, как данные Господом, а не самовольно выдуманные евреями (Исх.31:13–15; Лев.16:31,34;19:3,30;23:32,38;25:4 – „суббота покоя земли, суббота Господня“..). Во-вторых, Ап. Павел говорит не о субботах, а об одной определённой субботе. А в таких случаях под субботой всегда в Св. Писании Апостолы разумеют седьмой день недели. И ты сам также утверждал, когда ссылался на Ев. Лк.23:56; на Деян.13:14,42;18:4... Что под „субботой“ здесь нельзя разуметь годовые праздники у иудеев, так это видно и из того, что вообще о праздниках Ап. Павел уже сказал: „за какой-нибудь праздник“ и посему повторение одного и того же было-бы странным. Другое дело, когда Апостол из общего понятия: „за какой-нибудь праздник“ выделил затем для усиления „субботу“, как особо чтимую иудеями. Посему, если бы Апостол и не сказал в частности за „субботу“, то и тогда она имелась-бы им в виду в словах: „за какой-нибудь праздник“, так-как к числу иудейских праздников принадлежала по закону и суббота, означенная в 4-ой заповеди (Лев.23:1–3). Но если Апостол с особенной ясностью отдельно упомянул о „субботе“, так это для нас же лучше, чтобы мы не смущались отвержением субботы. Ещё более мы убедимся в том, что Ап. Павел здесь имел в виду субботу, заповеданную в 4-й заповеди, когда обратим внимание на то, откуда Апостол взял такое подразделение: „за какой-нибудь праздник, или новомесячье, или субботу“. Всё это взято из Ветхозаветного Писания, именно: из кн. Левит 23 гл., Числ. 28 гл., Неем.9:14,10:31,33,13:15–22; Иезек.46:1–6., где под „субботой“ ясно разумеется седьмой день недели. Итак, по ясной заповеди Апостола, суббота или седьмой день недели, данный евреям для освящения 4-ой заповедью каменных скрижалей, нам христианам, получившим от Христа новые, духовные скрижали, не нужен и кто празднует субботу, тот находится во власти „смертоносных букв“ и противится Христу и св. Апостолам. Но ещё горшее зло творит тот, кто под видом законной субботы, ныне отменённой, пускает в обращение среди народа свою, самочинную субботу и таким образом обольщает своей пустой философией тёмный и слабоверный народ и делает его служителем уже не еврейского, всё же Богом данного до-времени закона, а служителем злой и гордой человеческой воли и тем насаждает на земле самое коварное идолопоклонство, когда вместо Бога человек чтит подобного себе. Так поступаешь ты, Пётр, потому что не только отверг волю Христа и Апостолов, запретивших праздновать субботний день, но ещё свою самочинную субботу выдаёшь за Господню и стараешься оправдать её 4-ой заповедью в целях удобнее совращать малосведущих и слабоверных людей.

И. Айвазов

(Продолжение следует).

Литература об открытии мощей преп. Серафима обогатилась ещё одним произведением, принадлежащим перу очевидца. От других подобных описаний Саровского торжества это отличается сравнительной полнотой, описанием многих подробностей, в особенности чудес и исцелений, совершавшихся в Сарове, которых нет в других описаниях. Автор был очевидцем многих из них и потому его описания особенно интересны и имеют цену. Само описание торжеств отличается точной хронологической и пространственной последовательностью, так что представляет как-бы движущуюся перед читателем картину кинематографа. Слог описания отличается живописностью, что ещё более усиливает рельеф описываемого. Сам автор, видимо, находился и во время описания под живым впечатлением виденного и испытанного. Описатель торжества не просто писатель, а писатель богослов и православный человек. Эти качества и отражаются на данном произведении: автор проникает во внутреннюю сущность события и богословски освещает его.

С. Л. Μ.

Русская интеллигенция нынешняя – печальное явление. Заражённая западными влияниями, она (об исключениях, которые несомненно есть, не говорим) обыкновенно с презрением смотрит на веру народную и мечтает (и пусть – на здоровье!) о том времени, когда эта вера отойдёт в область предания..., – когда она, т. е., интеллигенция, будет безраздельно властвовать над умами и душами народными... Но эта гнилая (лже-)интеллигенция совсем не знает ни народа, ни его убеждений, – не знает, на каких несокрушимых опорах зиждется народная вера. Вся Русь переполнена монастырями и почивающими в них честными и многоцелебными мощами святых угодников Божиих – столпов Христовой веры. И этих-то столпов, многократно и разнообразно доказывавших и доказывающих поныне свою несокрушимость и силу, спасавших и спасающих русский народ в годины бедствий и невзгод..., – конечно, никогда не променяет Русь на какую-то озападнившуюся интеллигенцию с её странными, дикими и безумными приглашениями. Если кто за кем должен следовать, то не русский народ с его святыми верованиями и убеждениями за интеллигенцией „этой“, а наоборот – последняя – за первым. Оздоровление может произойти при одном лишь этом условии, после чего весь народ сольётся в одно целое... „В истинной церкви“, говорит автор рассматриваемой нами брошюры, „нет розни между интеллигенцией“ (истинной) „и народом“... Здесь „все одинаково знают своего Бога, и перед Ним все они равны. И необразованный человек, по чистоте сердца, по чуткости совести, по незлобию и правде помыслов может быть гораздо, гораздо выше человека многоучёного, но обделённого дарами любви и веры. И богатый познаниями человек, если в его сердце жив и ясен голос совести, почтит кротость духа и жар любви в простом и немудром брате, который чистым сердцем постиг тайны незыблемого божественного закона. Презирать человека“ (что и делает наша сгнившая интеллигенция по отношению к простому русскому народу) „за то, что он не знает книг и теорий, но живёт праведно, служа ближним – это – худший вид западного рационализма, оторванного от жизни и поэтому деспотического. Это – одно из постыднейших проявлений рабства духа и вынужденного послушания. Только в церкви и с церковью мы входим в царство свободы духа и братского единения в вере“. Почтенный автор настоящей брошюры лишний раз доказывает в ней и через неё, что он вполне русский человек, православный мыслитель и талантливый писатель, притом, не вертящийся из стороны в сторону, из угождения и „нашим“, и „вашим“, а человек – прямой и откровенный. Читать его бесспорно – приятно.

Проф. А. Бронзов

Путевой дневник воспитанников Самарской духовной семинарии под редакцией преподавателя К. Казанского. Самара. 1904 г. Ц. 1 р. Вырученные деньги будут употреблены на устройство экскурсий.

Это уже третье путешествие воспитанников Самарской семинарии и третий дневник. (Первый „от Самары до Соловок“, второй – „на юге“). Видно, что Самарцы – любители путешествовать и что путешествуют с очевидной пользой для себя. Видно и то, что интерес к экскурсиям увеличивается всё больше и больше: в последнюю экскурсию путешествовало 8 руководителей во главе с о. ректором архим. Вениамином и 47 воспитанников; все они вместе занимали один большой 8 колёсный вагон на 64 спальных места. Явление поистине отрадное – Оно свидетельствует как о внутренней, существенной связи учащихся с своими воспитателями, так и о желании всех заняться расширением своих кругозоров во время свободное от классных уроков и при иной обстановке, при постоянной смене мест и лиц, одно другого интереснейших. Можно представить, сколько приятных воспоминаний, сколько приятных разговоров с родными и близкими дадут эти путешествия, обновляя силы устающих и нередко изнемогающих. Приветствуем любовь к экскурсиям. Приветствуем и живо написанный дневник, снабжённый фотографическими снимками работы самих путешественников. Правда, в книжке нашли мы несколько фактических неточностей (напр., стр. 37 и 38). Но, при обилии впечатлений и при мельчайших подробностях дневника, они, утопая в массе, могут чувствоваться только немногими так или иначе заинтересованными лицами. Ознакомление со всеми тремя дневниками побуждает отметить выдающуюся предприимчивость и самоотверженность о. духовника семинарии, свящ. А. В., который во всех экскурсиях принимает на себя все хозяйственные хлопоты, приготовляет места остановок, сносится с подлежащими лицами и учреждениями и проч. и проч. Тоже явление поучительное.

Y.

Этот сборничек заключает в себе 9 бесед и поучений: на новый год, перед началом поста, Тайная вечеря, Неделя о Фоме, Вознесение Господне, о таинствах покаяния и причащения, о посещении храма Божия, перед начатием учения в церковно-приходской школе и в нед. о слепом. Какой-нибудь одной объединяющей мысли сборничек не имеет. Это просто механическое соединение проповедей, печатавшихся автором ранее в разных духовных журналах, „Воскресном Чтении“ и др. Сам материал для своих бесед автор, как видно, черпает из духовных журналов (напр. „Душеполезного Чтения“) Четьи-Миней (стр. 50), „Луча Духовного“ (стр. 16) и др. назидательных сочинений. Все беседы о. Ландышева отличаются чрезвычайной конкретностью, он приводит много фактов духовного опыта и в этом их достоинство.

Брошюрка эта представляет отдельный оттиск из №№ 3–23 „Астрах. еп. вед.“ за 1903 г. По своему плану она похожа на „Мисс. щит веры“ о. диак. И. Смолина, известный читателям нашего журнала, только, конечно, в гораздо более сокращённом виде. Тут есть главы о Церкви и о таинствах, специально – о благословении и крещении младенцев, о предании, о храме, иконах, о почитании св. Креста, о почитании святых и мощей их, о почитании Пресв. Богородицы, о молитве за умерших, о посте и наконец об антихристе. На каждую из этих рубрик автор приводит целый ряд текстов из Св. Писания, утверждающих православное учение и опровергающих сектантское, и своей цели указанная брошюрка, думается нам, вполне достигает. Как руководство для самих школьников для отыскания тех или других мест Св. Писания по возбуждающему у сектантов сомнение вопросам настоящая брошюрка, благодаря своему миниатюрному виду, была бы очень пригодна.

Свящ. Μ. Лисицын

В 1903 году автором собран был и издан в свет 1-й выпуск „Спутника Пастыря“, в который вошли статьи и заметки по некоторым вопросам сложного и многотрудного пастырского служения. Труд этот был встречен весьма сочувственно прессой, признавшей „Спутн. Пастыря“ собранием прекрасных, живых и по содержанию, и по языку, практических и полезных для пастырской практики статей. Такой лестный отзыв дали весьма многие периодические издания, и в нашем журнале, между прочим, было выражено пожелание почтенному и умудрённому опытом о. иерею приумножения дальнейших выпусков для блага его собратий („Мисс. Обозр.“, 1903 г. № 6).

Удовлетворяя этому пожеланию, о. Брояковский издал в текущем году 2-й выпуск „Спутника Пастыря“, заключающий в себе статьи и заметки по вопросам народного образования, которое, Высочайше утверждённым в 13 день июня 1884 г. положением, вверено главным образом попечениям и заботам приходского духовенства. Статьи эти были помещены раньше в журналах: „Церковн. Вестник“, „Гражданин“, „Руков. для сельск. паст.“, „Киев. Епарх. Вед.“, „Пастырский Собеседн.“, „Церковн. Приходск. Школа“ и друг., и имеют такой же живой и практический характер, как и статьи 1-го выпуска, так как это не кабинетные рассуждения и теории, а наблюдения и факты, схваченные из жизни и написанные лицами, стоящими у дела народного образования. От души желаем настоящему выпуску такого же широкого распространения среди приходского духовенства, как и выпуску 1-му, и вполне рекомендуем его для выписки в библиотеки церковные и школьные. С требованиями обращаться к автору по адресу: Ст. Попельня, Киевской губ.

А. С.

О значении церковно-приходской летописи, как важного церковно-приходского документа, много распространяться нечего. Она прежде всего должна вестись каждым приходским священником в силу указа Св. Синода от 12-го апреля 1886 г., а также на основании неоднократных подтверждений и разъяснений епархиальных начальств. Кроме того, ведение дневника или же летописи вменяется в нравственную и непременную обязанность каждому пастырю, по рукоположении его в священный сан. Но успешное ведение церковных летописей много затрудняется и тормозится вследствие того, что нет строго выработанной программы, а самое главное – практического руководства, которых мог бы придерживаться приходский священник при ведении летописи. Многие затрудняются, что достойно внимания при составлении летописи, иначе сказать, о чём писать, что следует заносить на страницы „церковно-приходской летописи“.

Желая прийти с посильною помощью, своим со-работникам на ниве Христовой, автор книги, руководствуясь распоряжениями епархиального начальства, указаниями опытных в сём деле лиц, выпустил настоящий труд в виде опыта практического руководства для пастырей при описании прихода в историческом, религиозно-нравственном, статистическом, экономическом, этнографическом и др. отношениях. Пока издан 1-й выпуск „летописи“ и в состав её вошли следующие отделы: 1) предисловие, 2) прошлое прихода в связи с историей края, 3) приходская церковь, 4) архив церковный и библиотека, 5) церковно-приходское попечительство, 6) церковно-приходская школа, 7) священно-церковно-служители, 8) этнографическое, статистическое и экономическое состояние прихода, 9) доходы церкви и содержание причта, 10) прихожане в религиозно-нравственном отношении, 11) архипастырская ревизия прихода.

Уже одного беглого перечня главных отделов книги вполне достаточно для того, чтобы судить о содержании её, так как она касается всех вопросов, разработке которых должен быть посвящён труд каждого приходского летописца. Но труд этот значительно может быть облегчён при пользовании таким практическим руководством, как „Церковноприходская летопись“ свящ. С. Брояковского. Смело рекомендуем названную книгу почтенного автора, как необходимое пособие, которое следовало бы иметь каждому пастырю-летописцу.

Цена книги (85 коп. с перес.), принимая объём её, – не дорогая. Выписывать книгу от автора, по адресу: „Ст. Попельня“, Киевской губ.

Э. Я.

Под этим заглавием мы имеем в руках и читаем только что вышедший в С.-Петербурге новый труд известного исследователя еврейства по его талмуду. Новая книга, значительно пополненная против предшествующего издания, состоящая из 339 страниц, в большую осьмую долю, на хорошей бумаге, новым отчётливым шрифтом, по внешности своей, с характерной гравюрой на обложке погруженного в думу молитвы еврея – цадика, вся симпатична и располагающа к себе. По содержанию же своему она очень богата и разнообразна.

В неё входят 118 статей или трактатов специального исследования по следующим отделам. Отдел первый – теоретический – заключает 3 трактата. Отдел второй – догматический: трактаты: I, о рае и ангелах, 11 статей, II, об аде и бесах, 13 ст.; III, учение талмуда о душе, 15 ст. Отдел третий – политический; трактаты; I, об еврейском масонстве и сионистах, 5 статей; II, о сионистах, 12 ст. Отдел четвёртый – библиографический, 7 статей. В кратком предисловии к настоящей новой II книге 3-го дополненного издания автор, с видимой глубокой скорбью души, излагает свой взгляд на еврейскую нацию. Присоединимся и мы к нему, нашей скорбной думой и глубоким сожалением: малочисленный еврейский народ, но всемирно известный, пользуется не любовью, но антипатией у всех великих народов. Единственная причина многовековых страданий и унижения евреев – это их талмуд, построенный на человеческом, произвольном и превратном истолковании Моисеева закона и других священных книг библии, идущем от отдалённых веков, от вавилонского пленения и простирающемся до наших дней. Если бы между евреями отыскались люди высокого просвещения, безгранично проникнутые любовью к одной чистой истине, и непреклонные в своей воле, которые повлияли бы на еврейскую массу, чтобы убедить её отказаться от своего талмуда, как руководительной книги для своей жизни, таким избранным мужам всё человечество поистине воздвигло бы благодарный памятник – приобщения еврейской нации к общему братскому союзу человечества. Живой и подражательный пример такого отречения от талмуда и братского единения с прочим человечеством представляет небольшая отрасль или ветка от жизненного древа еврейства – караимы, и они счастливы... Неужели остальной и главной массе еврейской нации оставаться на веки и в настоящее время на том ложном пути и в той паутинной губительной сети, которую в течение веков соорудили для неё её, по слову Христа Спасителя нашего, „слепые, человеческие вожди и учители“, раввины и именуемые мудрецы, проповедуя ей и утверждая её в мысли, что всегда и ныне еврейский народ есть единственный, Богом избранный народ в мире; что он всегда и ныне – единственный законный наследник всех высоких ветхозаветных обетований Божиих; что ему всегда и ныне одному принадлежит право господства и владычества в мире со всеми его высокими почестями, славой и богатствами, и что даже по смерти, на небе ему одному уготовано царство первенства и вечного блаженства; что все прочие народы на земле суть „язычники, эдомляне“, хотя бы они ныне носили имя христиан и благостно открыли у себя им приют; что они все – рабы евреев; что они не заслуживают от них человеческого уважения; что с ними, с их правами и имуществом, с их государственными интересами и идеалами церемониться нечего, – думать следует только о своей личности и своём высоком идеале еврейства!.. По мнению автора новой книги, и мы присоединяемся к его мнению: правительствам всех государств следовало бы вооружиться против талмуда, как самой опасной заразительной болезни и поставить для него самые крайние ограничения; в частности же нашему русскому правительству, в государстве которого обитает главная масса еврейского населения, надлежало бы допускать в обращение, и то не в школах, общественных и молитвенных собраниях, а лишь в частном, домашнем очаге, талмуд только в издании на одном русском языке – в переводе иудея Переферковича, в 6-ти томах, строго возбраняя все прочие издания, особенно заграничные, контрабандные...

Скажем ещё от себя. Не подлежит сомнению, что между евреями есть не мало врагов досточтимого автора „Талмуд и Евреи“ И. И. Лютостанского, которые с озлоблением и ненавистью относятся к предпринятому им талмудическому исследованию; они не могут вынести, что их излюбленная руководительная книга жизни – талмуд, открывающая им вход и выход, и обход всякого закона во всех затруднительных случаях жизни, вдруг наблюдательной, опытной и смелой рукой автора рассекается, но если они способны хотя немного прийти в себя, спокойнее отнестись к делу, взвесить и обсудить всё своим разумом, то они увидят, что И. И. Лютостанский – отнюдь не враг и злой благожелатель им, но человек, который, раскрывая и обнаруживая их талмудические язвы, всеми помыслами души своей желает им исцеления и обновления – на собственную великую радость и со-радование всего человечества... Не злобиться следует евреям на автора, но благодарить его за его подвиг и ревнование об их же спасении!.. Во всяком случае, как в настоящей своей новой II книге 3-го издания, так и в других книгах своего труда „Талмуд и Евреи“, досточтимый Ипполит Иосифович выступает перед всеми только известными и проверенными фактами... Кто оставался бы чем недоволен, тот пусть, путём печати, борется с ним тем же оружием – фактами... А лично от себя прибавим и повторим здесь ещё тоже, что нами было сказано в нашей рецензии № 55 „Виленск. Вестн.“ 1903 г. о I книге 3-го издания И. И. Лютостанского, что и по нашему глубокому убеждению, насколько мы лично знакомы в науке и жизни с еврейскою нацией, талмуд для евреев представляет такую страшную и губительную сеть, обхватывающую их с ног до головы, с первых дней отроческого лепета до глубокой седины, до гробовой доски, что доколе они, собрав всю крепость души своей, не прорвут этой сети, дотоле им никогда не увидеть своей чистой человеческой свободы, никогда не дождаться того блаженного времени, когда великие христианские и другие народы в глубокой братской любви и доверии протянут им свою не-колеблющую, братскую руку, как равным себе во всем братьям и сёстрам!.. Но да не будет этого!.. Прииди, прииди же к нашим братьям и сестрам от Израиля желанная свобода от связавшего их вековыми узами талмуда!..

Новая прекрасная II книга И. I. Лютостанского „Талмуд и Евреи“, которую нельзя не порекомендовать всякому искателю правды и истины, продается в типографии „Т-ва Художественной Печати“, в С.-Петербурге, Английский просп., № 29.

Архивариус в. ц. архива и член археогрфаич. комиссии, И. Я. Спрогис

„Зап. Вест.“.

Хлысты: время их появления, число, современное состояние. – Церковная дисциплина. – Скопцы: физические и духовные. – Штундисты: время их появления, число. – Вероучение штундистов. – Отношение к вопросам государственного порядка. – Отношение к православной Церкви. – Пропаганда штундистов. – Общественные молитвенные собрания штундистов. – Ненормальность существующего порядка преследования общественных молитвенных собраний штундистов. – Штундовая литература. – Необходимость немедленного решения вопроса о переводе на русский язык с немецкого и других языков сектантских произведений. – Штундовые миссионеры и кассы. Средство для борьбы с сектантской благотворительностью. – Штундовая переписка и личные совещания. – Тяжёлые сцены и смуты, вносимые штундой в крестьянские семьи. Варшавское Общество религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви.

I

Сектантство в пределах Екатеринославской епархии представляет собой два типа религиозных заблуждений: мистический (хлысты и скопцы) и рационалистический (штундисты).

А) Хлысты или шалопуты появились в епархии в начале 60-х годов прошлого столетия, главным образом, с Кавказа и соседних епархий: Полтавской и Донской. В последнее время они проникли и из Херсонской епархии в Верхнеднепровский уезд. Общее число хлыстов достигает 700 чел. обоего пола. Впрочем, должно заметить, что секта хлыстов – секта тайная и точная статистика её последователей невозможна. По-прежнему хлысты, за редкими исключениями, тщательно скрывают своё еретичество под обличьем внешней преданности православной церкви и любезной предупредительности к её духовенству. Их вероучение, нравоучение и социальные воззрения остаются теми же⁶⁹. Наибольшим фанатизмом отличается Крйсугская община хлыстов. Видное место среди хлыстов епархии занимают и Ольховатские „воздержники“. Большой ущерб их общине принесла недавняя смерть самого видного их вожака крестьянина Василия Даниленко ⁷⁰. В общем хлыстовщина в епархии за последние годы сильно слабеет, а в многих пунктах и совсем затихла. Падает она даже в своих очагах, где многие из крестьян пребывают в ней лишь по низменным мотивам и не дорожат той „видимостью“, которой обычно опознаются хлысты и которая, однако, составляет своего рода догму хлыстовщины, как то: неядение мяса, неупотребление хмельного, воздержание от половых сношений с законной женой... Много пользы в деле ослабления хлыстовщины и уничтожения её обаяния в глазах крестьян принесло усиление в отчётном году церковной дисциплины, сказавшееся в отлучении от причащения св. тайн главарей хлыстов села Ольховатки впредь до произнесения ими публичного отречения от своих заблуждений. Православные Ольховатцы весьма довольны этой мерой, оградившей их святыню от поругания со стороны хлыстов. Насколько слабеет хлыстовщина даже в своих гнёздах, можно судить и по переписке местных хлыстов с ино-епархиальными, где вожаки местных хлыстов скорбят о немощах своих общин⁷¹. Совращений из православия в хлыстовство в отчётном году не наблюдалось. Присоединения из хлыстовщины к православию были единичные. Но с уверенностью можно сказать, на основании тщательных наблюдений, что многие из хлыстов тайно оставили ересь и теперь пребывают в числе верных сынов Церкви.

Б) К тому же мистическому типу принадлежит и появившаяся в отчётном году в селе Троицком, Бахмутского у., секта скопцов, имеющая там одного адепта, физически оскоплённого, крестьянина Афанасия Турту. Есть основание полагать, что в гор. Бахмуте проживают духовные скопцы в лице семьи крестьянина из хут. Клинового За-ры.

В) Штундисты появились в пределах епархии лет сорок тому назад. В настоящее время общее число их здесь достигает до 1100 чел. об. п., в том числе много пришлых из других епархий⁷². Должно заметить, что вследствие обилия в Екатеринославской епархии торговых пунктов, заводов и рудников, куда стекаются ежегодно тысячи рабочих из разных мест России, точная статистика пришлых штундистов невозможна.

В вероучении Екатеринославских штундистов за последние годы произошли резкие перемены, так: во-1-х, некоторые из штундистов, проживающих близ гор. Мариуполя (в дер. Волонтеровке) и в гор. Таганроге, ввели у себя пресный хлеб для преломления и обряд омовения ног, заразились сильным хлыстовским мистицизмом, отринули чествование праздничных дней и усвоили православный взгляд на хлеб и вино в таинстве св. причащения; во-2-х, штундисты Натальевского прихода (Александр. у.) ввели у себя празднование субботы вместо воскресного дня, усвоили учение о скором втором пришествии Иисуса Христа и тысячелетнем царстве праведных⁷³; в-3-х, в Горловке (Бахм. у.) появилась духовная штунда с сильным хлыстовским оттенком и, наконец, в-4-х – среди многих штундистов усиленно распространяются и успешно прививаются Толстовские воззрения на личность Иисуса Христа и Божией Матери.

По вопросам государственного порядка в отчётном году штундисты высказывались так: „мы верим, что все власти, даже нехристианских народов, от Бога установлены; но признаём, что повиноваться этим властям мы обязаны лишь до тех пор, пока эти власти предъявляют к нам требования, согласные с нашими религиозными убеждениями. В противном случае, т. е. когда какая-нибудь власть: полицейская, судебная, воинская или другая какая потребует от нас исполнения несогласного с нашей верой, мы считаем себя обязанными не повиноваться подобным требованиям властей; например: мы не можем исполнять требований полиции относительно прекращения наших общественных молитвенных собраний; не можем произносить клятвы, если бы её потребовала от нас власть судебная, так-как сказано: „не клянись“; не можем исполнять воинской повинности в качестве лиц, обязанных на войне стрелять в неприятеля, так-как сказано: „не убий“. И если бы нам поручено было отправление каких-либо должностей: общественных или государственных, то мы служили-бы до тех пор, пока не потребовали-бы от нас противного нашей вере. Что касается уплаты податей, то таковая уплата согласна с нашей религией⁷⁴. По свидетельству на следствии многих крестьян, штундист К-нов, совращая их, говорил: „у нас свой Царь, свой Бог, своё начальство; свои у нас и десятские, которые собирают нас на наши собрания и извещают о месте их“... Другого „царства и правительства К-цов не признаёт“... На духовном следствии он отказался подписаться под своими показаниями, заявив: «духовных властей я не признаю» ... По показанию на судебном следствии Т. Ф-енка штундисты пос. Азова учат «считать всех братьями, не признавать начальства и священников, тогда будет благодать и хорошо» ... В таком духе и даже более резко высказывал социально-экономические и противоправительственные бредни в прошлом отчётном году штундист Гр. Г-в на немецком заводе Л. и В.⁷⁵...

К православной Церкви – её таинствам и обрядам Екатеринославские штундисты по-прежнему относились вполне отрицательно. Под влиянием толков «о свободе совести» и изданной в 1902 году книги А. Μ. Бобрищева-Пушкина: «Суд и раскольники-сектанты»⁷⁶ они воспрянули духом и подъём энергии в них сказался, как и всегда в таких случаях, прежде всего в усилении кощунственных порицаний православных святынь и духовенства, а затем и в усилении пропаганды своего лжеучения. До чего доходили подобные кощунства можно видеть и из нашего отчёта за 1902 г.⁷⁷. И в отчётном 1903 году штундисты оставались верными себе, например: штундисты Д. Рожков называл св. причастие «тюрей», штундисты Евф. З-ченко с целью помешать молиться своей православной жене свистел и ругался, как только она начинала молиться и он же с бранью бросил крест на пол и стал топтать его ногами⁷⁸.

Пропаганду сектантства штундисты, по примеру прежних лет, вели усиленную, особенно среди русских рабочих на заводах немцев – сектантов, которые оказывали им в сём деле огромную помощь, как материальную, так и своим за них заступничеством, в то же время широко раскрывая перед ними двери на своих заводах, где православные рабочие живут под постоянным страхом расчёта и штрафов.

Первым и самым лучшим средством пропаганды служили общественные молитвенные собрания штундистов, устраиваемые в присутствии детей сектантов, даже крещённых в православной церкви, и взрослых православных крестьян: мужчин и женщин. Соблазн от этих собраний для православных велик. Полицейская власть, хотя и составляет протоколы, но судебная волокита, особенно царящая у нас в решении сектантских дел ⁷⁹, весьма сильно ослабляет в глазах сектантов значение полицейских протоколов. Нам не раз во время поездок по епархии приходилось слышать от малых чинов полиции такого рода сетования: «помилуйте, говорили они, мы в пресмешном, а то, пожалуй, и в обидном находимся положении; входим в собрание штундистов и просим их прекратить оное и разойтись, но нам отвечают: «не мешайте нам читать; ваше дело составить протокол и баста, а удалить нас не имеете права»... Ну..., конечно, составишь протокол: один, другой, третий... Пойдут протоколы, например, к земскому начальнику; земский сердится, что дел прибавляется и норовит подогнать их к разбору в совокупности... А там пойдёт дело в съезд в т. д.... До ответственности за собрания пройдут не один и не два годка... Да ещё вопрос: обвинят-ли?.. А если и обвинят, то наказание низведут к штрафу за несколько дел в пять или десять рублей, с заменой штрафа арестом на день или два!..⁸⁰. И выходит, что наши протоколы для сектантов не только не страшны, но ещё дают им обильный материал для глумлений над нами. Бывает же и так, что за эти протоколы нашему меньшему брату даже нагорает... Ну, почешешь себе затылок, да и рукой махнёшь, чтобы чего доброго беды себе не нажить... Вот если бы дали нам право не дозволять самого открытия штундовых собраний, или забывать оные, тогда другое дело. А то странная вещь: собрание считается незаконным, а закрыть его, или воспрепятствовать его началу не имеешь права; стой себе, да только переписывай участников... Крестьянин же наш разных там тонкостей не понимает: если не можешь закрыть собрание, то значит сила на стороне сектантов... Так и наш служебный вес падает в глазах крестьян и для православных от этого соблазн велик, особенно если принять во внимание, как любят сектанты бахвалиться»!.. Справедливость подобных сетований неоспорима и ненормальность существующего порядка преследования общественных молитвенных собраний штундистов слишком очевидна. Нам думается, что означенные сетования и ненормальность исчезнут лишь тогда, когда вопрос об общественных молитвенных собраниях штундистов будет решаться не судебным, а административным порядком. Об этом в своё время мы поговорим подробней.

С той же целью пропаганды своего лжеучения главари штундизма усиленно распространяли разные брошюры, листки, вероизложения, сборники духовных песней, песнопения в нотах (по циферной системе) и пр... Таковы, например: „Библейские чтения о настоящей истине“ (печатная брошюра; издание Международного Трактатного Общества), „Уроки о святилище“ („Русск. Печатница – Победа“ 1903 г.), номера сектантского заграничного журнала „Беседы“, листки: „Поклонение иконам“ и „Есть ли у Бога Мать“ („Ремингтон“)⁸¹, „Краткое вероучение христиан евангельского исповедания, приемлющих водное крещение по вере (печатная брошюрка, Одесса 12 апр. 1903 г. типолитограф. Я. Μ. Сагала. Полиц. ул., д. Ландмана № 42), «Сущность исповедуемого проживающими в Российской Империи баптистами-немцами, латышами, эстонцами и др. Евангельско-протестантского вероучения, именуемого „баптизм“ и допущенного законом 27 марта 1879 г. ст. 1106, ч. 1, т. XI Св. зак. изд. 1896 г. (в рукописях), «Гусли» (печатный сборник, С. Т. 1902 г. типография Минист. Внутр. Дел)⁸², «Циферная школа для пения – хвалебные песни» (типография П. Я. Нейфельдта в Гальбштадте, Мелитопольская ул., Таврич. губ. 1901 г.)⁸³. ...Нельзя не пожалеть, что вопрос о переводе на русский язык с немецкого и других языков духовных стихотворений и прочих произведений, не исключая и нотных, с явно протестантским или сектантским направлением доселе остаётся открытым; посему наша светская цензура повторяет роковые для дела православной миссии ошибки, нередко играя в руку пропагандистам на Руси разных сект. С своей стороны я полагаю, что вышеупомянутый вопрос является давно назревшим, причём при решении этого вопроса необходимо принять во внимание, что все подобного рода переводы нужны не для немцев-протестантов, и не для немцев-сектантов, живущих в России, которые терпеть не могут русской речи и никогда не употребляют русского языка в деле удовлетворения своих религиозных потребностей, а нужны только для совращения в немецкие секты русских крестьян, среди которых они только и распространяются немцами и их сподвижниками из совращённых ими русских людей. Взять русского человека и особенно крестьянина под свою религиозную опеку – в этом давнишняя задача наших соседей-немцев и её они старательно приводят к решению через своих собратий, заполняющих Русь колонизационным путём... Посему-то необходимо поскорее пресечь вышеозначенный способ пропаганды немецких начал веры и убогого религиозного творчества в жизнь наших крестьян и тем самым охранить последних от совращения в различные немецкие секты.

Нельзя не обратить серьёзного внимания и на существование у наших штундистов, в целях пропаганды ими своего лжеучения, специальных разъездных миссионеров и «братских касс» для взаимопомощи и совращения православных, а также и на те источники, откуда текут к сектантам материальные средства. „У нас, говорили сектанты эксперту в камере земского начальника 13 июля 1903 года, есть свои миссионеры, которые разъезжают по разным местам с проповедью и получают на свои расходы деньги. Есть у нас и братская касса для помощи братьям по вере и не имеющим“ ⁸⁴. И должно сказать, что действие этой кассы велико, как на рядовых штундистов⁸⁵, так и на бедных православных. Не одного сектанта удерживает в штунде эта касса и не одного православного она увлекла в штунду!.. И те и другие частенько, особенно в критические минуты, обращают к ней свои взоры: „оглянитесь на меня, сложитесь, или у вас в кассе есть, то пришлите»... – писал в село Васильковку своим «братьям» из Ростова на Дону штундист Василий Ботура⁸⁶. «В нашей вере тебе будет хорошо, говорили православному крестьянину М-ку штундисты дер. Орловки и немцы окажут тебе помощь»... Успешная борьба с действием подобных касс и других источников сектантской благотворительности будет только тогда возможной, когда в православных приходах под руководством православных пастырей организуется и разовьётся дело крестьянской благотворительности.

По примеру прежних. лет сектантские главари вели большую переписку между собой и лично съезжались для взаимных совещаний по разным вопросам своего «упования»⁸⁷.

Врываясь в семьи православных крестьян, сектантская пропаганда производит там большие смуты и нередко порождает весьма тяжёлые сцены. Особенно тяжело приходится православным женщинам и детям в смешанных семьях: здесь они насильно отторгаются от православия и переносят невыразимые моральные и материальные пытки. Вот одна из официально установленных таких тяжёлых семейных сцен: крестьянка д. Убежища (Бахмут. у.) Мария Зинченко лет 18 проживала с своим мужем Евфимием хорошо. Но вот Евфимий в конце 1900 года переходит в штунду и жизнь его семьи резко меняется. Он начинает совращать в секту жену свою Марию и сына Александра. Последние не поддаются увещаниям и тогда Евфимий бьёт их днём, бьёт и по ночам..., грозит убить их... Раз ночью он гнался за сыном своим, желая избить его, но сын убежал, а затем и вовсе бросил отца и старается не встречаться с ним. Другой раз, также ночью, он избил свою жену и выгнал её из дому, так что она раздетая в зимнюю морозную ночь пришла к соседу переночевать. Но этим Евфимий не ограничивался. Побои он дополнял страшными кощунствами над святынями православия. Так, в феврале 1902 года, во время ссоры с своей женой из-за веры, он взял стоявший на столе крест и бросил его на пол, приказав внуку «играться» крестом. Когда же жена заметила, что так нельзя делать, то взбешённый Евфимий отвечал: «какой там в ч....крест, это кусок дерева»!.. и стал топтать крест ногами, а затем начал бить жену, пока вмешательство соседа и городового не прекратило этой дикой расправы. Часто, во время молитвы своей жены, он свистел и ругался...⁸⁸. Не менее тяжела и другая сцена, также официально подтверждённая: крестьянин дер. Волонтеровки, Мариупол. у., Падгора не дал окрестить свою дочь-малютку, а затем сам похоронил её; сыновьям своим: Георгию 12 лет и Захарию 10 лет с угрозами запретил ходить в церковь и причащаться тайн, так что Захарий сбежал к бабушке своей Евдокии Ткачевой, а за ним туда же сбежал и Георгий, где и укрывался на чердаке три дня... И такими картинами весьма богата жизнь в смешанных по вере крестьянских семьях.

И. Айвазов

(Продолжение будет).

Наш практический век, характеризуемый крайним религиозным индифферентизмом и неверием, и упадком нравственности, заставлял и заставляет всех истинно-верующих православных людей, дорожащих целостью Церкви Христовой и её преуспеянием, глубоко призадуматься. Естественно напрашивается вопрос: какими средствами можно парализовать тлетворный дух неверия и индифферентизма, широкой волной охвативших верхние и нижние слои нашего общества? Некоторым пастырям нашей церкви и ревнителям православия из мирян пришла счастливая мысль – с недугами нашего практического века бороться его же средствами. В настоящее время идея образования различных союзов и обществ, ассоциаций и коопераций получила самое широкое распространение и успела оказать могущественное влияние на развитие нашей религиозно-общественной жизни. В нашей столице, в кружке духовенства и светских лиц, зародилась мысль воспользоваться для религиозно-нравственных целей идеей учреждения общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви. Идея эта упала не на каменистую почву и не была заглушена терниями, и в каких-нибудь 15 лет это общество не только окрепло, но и пустило глубокие корни и приносит на глазах у всех плод духовный сторицей. В нашем стольном граде, где скрещивается столько разнообразных веяний и течений в области мысли, образующих многошумный водоворот, учреждение этого общества было более чем благовременным, – и деятельность его вполне благопотребной. Кроме этого, оно послужило образном для учреждений с таким же характером обществ в других городах. Лет 12 тому назад подобное Петербургскому обществу, с такими же задачами и целями учредилось общество в Киеве; и здесь оно успело за это время не только окрепнуть и принести не мало пользы делу православия, но и выделило из себя драгоценный росток для нового с таким же характером общества на нашей западной инославной окраине – в гор. Варшаве. Не дальше, как в прошлом году 2 ноября, было торжественно открыто Варшавское Общество религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви. Приветствуя открытие этого общества, как весьма знаменательный и в высшей степени отрадный факт в жизни нашей отечественной церкви вообще и Варшавской епархии в частности, мы позволим себе остановить внимание наших читателей на истории возникновения этого общества. У нас, на Святой Руси обществ религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви всего только три. Такое малое число этих обществ невольно заставляет призадуматься каждого истинного сына православной церкви. И в самом деле: где кроется причина такого медленного нарождения обществ религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви? В нашей ли лени, косности и неотзывчивости на всё доброе и святое? Или, быть может, в отсутствии инициаторов и организаторов несколько необычного, нового и живого дела? А ведь с того времени, как открыло свою плодотворную деятельность Петербургское Общество, прошло немало лет; русская земля могла бы покрыться целой сетью таких обществ и дело религиозно-нравственного преуспеяния нашего общества или, как выражаются богословы новейшей формации, насаждения Царства Божия на земле подвинулось бы далеко вперёд. История возникновения Варшавского Общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной, церкви отчасти даёт ключ к разрешению поставленного нами вопроса.

В первом выпуске „Чтений Варшавского Общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви“ на четырёх страницах (3–7) кратко повествуется о возникновении общества без указания даже лица, явившегося инициатором учреждения этого общества. Анонимный автор в заметке о возникновении общества так глухо говорит об этом: „Мысль об образовании в Варшаве религиозно-нравственного общества возникла в 1902 году в небольшом кружке духовных и светских лиц, в котором предварительно всесторонне обсуждался вопрос о том, есть ли и насколько велика потребность среди русского населения Варшавы в учреждении такого общества. Когда, на основании фактов и соответствующих соображений, этот вопрос был решён положительно, тогда, с благословения высокопреосвященного Иеронима, архиепископа Холмского и Варшавского, было созвано 2-го декабря 1902 года в квартире о. протоиерея А. Е. Плышевского более многолюдное собрание (до 70 человек), на котором о протоиерей П. Д. Каллистов выяснил положение религиозно-нравственного просвещения в России от Петра Великого до нашего времени, а профессор Варшавского университета Π. В. Никольский в своей речи „о значении религиозно-нравственных обществ“ указал на особенное значение такого общества в Варшаве. Собрание, вполне согласившись с мыслью первоначального кружка, избрало комиссию для выработки устава (следует перечень лиц, вошедших в состав комиссии). Устав был составлен применительно к уставам Петербургского и Киевского религиозно-нравственных обществ, с некоторыми изменениями и дополнениями... 25 мая 1903 года, в день сошествия Св. Духа на апостолов, высокопреосвященный Иероним, архиепископ Холмский и Варшавский, утвердил устав общества“. Эта довольно глухая заметка невольно выдвигает такие вопросы: что это за кружок такой, который задался, по-видимому, новыми и неслыханными в Варшаве задачами и целями? Кто был душой этого кружка и инициатором столь благого дела, как учреждение религиозно-нравственного применительно к местным условиям общества? Заметка „О возникновении Общества“ красноречиво умалчивает об этом. Но умолчание в данном случае более чем неуместно. Будущий историк Варшавского Общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви, когда неумолимое время изгладит из памяти имена лиц, много потрудившихся в деле учреждения местного просветительного Общества, может быть поставлен в затруднительное положение и, вопреки истине, инициативу этого общества может приписать совершенно незаслуженно другому лицу, а не действительному его виновнику. Желая восполнить этот существенный пробел, допущенный составителем заметки „О возникновении Варшавского Общества“, мы считаем своей священной обязанностью установить, как непреложный факт, что инициатором и виновником возникновения Варшавского просветительного Общества является не кто иной, как профессор Императорского Варшавского университета Π. В. Никольский. Π. В. – питомец духовной школы и сын православного священника – по выходе из духовного сословия не порвал, как весьма нередко случается, связи с духовной средой и православной церковью. По окончании университетского курса, он в бытность свою в Киеве ассистентом профессора Μ. И. Стуковенкова, а потом приват-доцентом университета Св. Владимира принимал самое деятельное участие в жизни Киевского просветительного Общества с первых дней его существования, состоя казначеем этого общества и организатором, и вдохновителем любительского при обществе хора. По должности казначея общества Π. В. прилагал все старания, чтобы за членами не было недоимок, и чтобы членские взносы своевременно поступали в кассу Общества. Мало этого. Будучи замечательно цельной личностью, будучи человеком не только ума, но и сердца, являясь носителем идей истиннорусских и истинно-православных, он своей добротой и обходительностью привлекал к себе сердца многих. Особенно любим был Π. В. учащейся молодёжью – студентами Киевской д. академии, которые говорили без лести и преувеличения, что в доме Π. В. они черпают для себя уроки высоконравственной христианской жизни. И нисколько не удивительно: у Π. В. слово никогда не расходилось с делом. Не меньшими симпатиями пользовался Π. В. и от всех знавших его, так либо иначе соприкасавшихся с ним. И на зрелых людей он производил сильное впечатление. Являясь самым ревностным и деятельным членом просветительного общества, он сумел вокруг себя сгруппировать, по-видимому, самые необходимые элементы. Пишущему эти строки доподлинно известно, что многие совершенно индифферентные к вере личности, благодаря знакомству (мы не хотим говорить воздействию) с Π. В., стали членами Киевского просветительного Общества. Как член общества. Π. В. очень близко принимал к сердцу все его интересы: он радовался успехам общества и скорбел, когда оно встречало „терния“ на пути к достижению благородных своих целей. Если мы ещё добавим, что Π. В. не жалел ни времени, ни труда, ни даже личных своих (небогатых притом) средств для нужд общества, то читателю будет ясно, каким самоцветным камнем редкого достоинства был Π. В. для Киевского просветительного Общества.

Переселившись в Варшаву, Π. В. и на новом месте своего жительства остался верен своим принципам. В инославной Варшаве, где русские составляют небольшой процент населения и где русские начала являются „камнем претыкания“ и служат чуть „не притчей во языцех“, – для Π. В. открылось обширное поле деятельности. Утвердившись на университетской кафедре и стяжав себе на новом месте известность человека-профессора, П. В. с свойственной ему энергией принялся за осуществление своей жизненной программы; в короткое время он сумел сплотить вокруг себя истинно-православных, истинно-русских людей, живущих в Варшаве, влил в кружок этот новую жизнь, и в результате, как видит читатель, в высшей степени отрадное и знаменательное событие в жизни г. Варшавы – открытие Варшавского Общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви.

Настоящее упоминание о виновнике и инициаторе возникновения и открытия Варшавского просветительного Общества мы сделали по двум соображениям. Во-первых, в интересах исторической правды, а во-вторых для того, чтобы показать, что может сделать один энергичный и убеждённый деятель своими силами для сплочения и объединения нашего общества под знаменем православия и русской национальной идеи.

Дай Бог побольше таких честных, энергичных, глубоко убеждённых деятелей, как П. В. Никольский! Тогда будут не страшны враги ни православию, ни русской народности. Тогда наше родное православие окрепнет настолько, что все вражеские против него злоухищрения окажутся тщетными, а национальная идея сплотит русскую народность в несокрушимый ничем монолит.

Вновь открытому Варшавскому Обществу религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви пожелаем от чистого сердца укрепляться, возрастать и преуспевать в своей религиозно-просветительной деятельности в инославном крае, где православно-русским людям живётся и дышится не легко.

П. Козицкий

БОЖИЕЙ МИЛОСТЬЮ, МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем всем верным Нашим подданным:

В 30 день сего июля Любезнейшая Супруга Наша, Государыня Императрица Александра Феодоровна, благополучно разрешилась от бремени рождением Нам Сына, наречённого АЛЕКСЕЕМ.

Приемля сие радостное событие, как знаменование благодати Божией, на Нас и Империю Нашу изливаемой, возносим вместе с верными Нашими подданными горячие молитвы ко Всевышнему о благополучном возрастании и преуспеянии Нашего Первородного Сына, призываемого быть Наследником Богом вручённой Нам Державы и великого Нашего служения.

Манифестом от 28-го июня 1899 года призвали Мы Любезнейшего Брата Нашего Великого Князя Михаила Александровича к наследованию Нам до рождения у Нас Сына. Отныне, в силу основных Государственных Законов Империи, Сыну Нашему Алексею принадлежит высокое звание и титул Наследника Цесаревича со всеми сопряжёнными с ним правами.

Дан в Петергофе в 30-й день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвёртое, Царствования же Нашего десятое.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

«НИКОЛАЙ».

* * *

Именной Высочайший Указ Святейшему Правительствующему Синоду.

Рождение Любезнейшего Сына Нашего Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича Повелеваем праздновать в 30-й день июля, а тезоименитство в 5-й день октября.

На подлинном Собственной Его Императорского Величества рукою написано: «НИКОЛАЙ».

В Петергофе, 31 июля 1904 года.

* * *

ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ.

БОЖИЕЙ МИЛОСТЬЮ, МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

В неуклонном попечении об охранении и утверждении спокойствия и благоденствия Государства, Всевышним Промыслом Нам вверенного, следуя примеру незабвенных Предшественников Наших, блаженные памяти Императоров Николая I, Александра II и Александра III, признали Мы Священной обязанностью Нашей озаботиться предуказанием мер, имеющих быть принятыми в случаях необыкновенных. В виду сего и приняв в уважение малолетство Наследника Нашего, Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича, Мы положили, на основании коренных законов Империи и учреждения об Императорской Фамилии, постановить и объявить во всеобщее сведение следующее:

1-е. На случай кончины Нашей прежде достижения Любезнейшим Сыном и Наследником Нашим определённого законом возраста для совершеннолетия Императоров, Правителем Государства и нераздельных с оным Царства Польского и Великого Княжества Финляндского, до совершеннолетия Его, назначается Нами Любезнейший Брат Наш, Великий Князь Михаил Александрович.

2-е. В указанном случае опека над первородным Сыном и над прочими детьми Нашими, до совершеннолетия каждого из них, во всей той силе и пространстве, кои определены законом, должна принадлежать Любезнейшей Супруге Нашей, Государыне Императрице Александре Феодоровне.

Постановлением и обнародованием таковой воли Нашей относительно управления Государством во время малолетства Наследника Нашего, Мы, в благоговейном уважении к законам Нашего Отечества, устраняя заранее всякое по сему предмету сомнение, молим Всевышнего, да благословит Нас в непрестанном попечении Нашем о вящшем благоустройстве, могуществе и счастии Державы, от Бога Нам вручённой.

Дан в Петергофе в 1-й день августа, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвёртое, Царствования же Нашего десятое.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

«НИКОЛАЙ».

* * *

На принесённое Их Императорским Величествам Государю Императору Николаю Александровичу и Государыне Императрице Александре Феодоровне всеподданнейшее поздравление от Святейшего Синода, по случаю всерадостнейшего события – рождения Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича, высокопреосвященный митрополит С.-Петербургский Антоний удостоился получить, 31-го июля, следующую ответную телеграмму:

«Государыня Императрица и Я сердечно благодарим Святейший Синод за приветствие с радостным событием и за молитвы»

«НИКОЛАЙ».

Всеподданнейшая приветственная телеграмма от Святейшего Синода изложена была в следующих выражениях:

«Их Императорским Величествам Государю Императору Николаю Александровичу и Государыне Императрице Александре Феодоровне.

Святейший Синод, совершив в Казанском соборе благодарственное Господу Богу молебствие по случаю всерадостнейшего события – рождения Наследника Престола, Цесаревича И Великого Князя Алексея Николаевича, всеподданнейше приветствует Ваши Величества с сим светлым событием в Вашей жизни и жизни всей Империи. Да благословит и да храпит Господь Новорождённое Царственное Дитя, Наследника Цесаревича И Великого Князя Алексея Николаевича, радость Ваших Величеств и светлую надежду России, в здравии и благополучном возрастании в долготу лет.

Ваших Императорских Величеств всеподданнейшие слуги и богомольцы:

Антоний, митрополит С.-Петербургский и Ладожский,

Николай, архиепископ Финляндский и Выборгский,

Владимир, епископ Владикавказский и Моздокский,

Алексий, епископ Вологодский и Тотемский».

* * *

Высокопреосвященным Антонием, митрополитом С.-Петербургским, была получена следующая телеграмма от Его Императорского Величества Государя Императора, из Петергофа 31-го июля: «Императрица и Я сердечно благодарим вас, владыко, за ваше приветствие и пожелания по случаю радостного события».

«НИКОЛАЙ».

* * *

Поздравление, принесённое высокопреосвященным Антонием по случаю рождения Наследника Цесаревича, было следующего содержания;

«Их Императорским Величествам Государю Императору Николаю Александровичу И Государыне Императрице Александре Феодоровне».

«Радостно с благодарною молитвою ко Господу, приветствую Ваши Величества с рождением Наследника Престола. Ликует моё сердце. Возликует радостью и вся Россия. Новорождённому Цесаревичу Алексею пошли Господь здравие и благоденственное возрастание на радость Вам и на счастье всей Русской Земле».

11-го августа 8 часов утра, 21 пушечный выстрел, произведённые с С.-Петербургской крепости, с Тайницкой башни Московского Кремля и с Петергофской Военной гавани, возвестили населению обеих столиц и города Петергофа о том, что в этот день имеет быть совершено таинство Святого Крещения Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича.

По разосланным от Высочайшего Двора повесткам, в Большой Петергофский Его Императорского Величества дворец, в 10½ ч. утра собрались: члены Святейшего Синода и придворное духовенство – в алтаре дворцовой церкви; члены Государственного Совета и Министры; чужестранные послы, посланники и поверенные в делах, с их супругами – в церкви; а в многочисленных дворцовых залах собрались статс-дамы, камер-фрейлины и фрейлины Их Императорских Величеств Государынь Императриц и Великих Княгинь, иностранные придворные дамы, придворные чины и кавалеры и кавалеры великокняжеских Дворов, сенаторы; статс-секретари и почётные опекуны, генералы и адъютанты Их Императорских Высочеств, военная свита иностранных Августейших Особ, С.-Петербургский губернатор, С.-Петербургский и Московский губернские предводители дворянства, уездные предводители дворянства С.-Петербургской губернии; губернаторы и губернские и уездные предводители дворянства других губерний, в столице пребывающие, а также прочие высокопоставленные лица, указанные в повестке Высочайшего Двора; гражданские чины – С.-Петербургский городской голова и находящиеся в С.-Петербурге городские главы прочих губернских городов и представители почётного российского и иностранного купечества.

Высоконоворожденный Наследник Цесаревич и Великий Князь до совершения таинства святого крещения несён был непосредственно за младшим из участвующих в Высочайшем выходе Великих Князей, а по совершении таинств – за Их Императорскими Величествами Государем Императором и Государыней Императрицей Марией Феодоровной – в порядке старшинства.

При входе в церковь Их Величества Государь Император и Государыня Императрица Мария Феодоровна и прочие Августейшие Особы встречены были высокопреосвященным митрополитом С.-Петербургским, членами Святейшего Синода и придворным духовенством, с крестом и святой водой.

По окроплении святою водою. Его Величество Государь Император изволил выйти из церкви в ближайший покой, после чего духовник Их Императорских Величеств приступил к совершению таинства святого крещения, при котором Восприемниками были её Величество Государыня Императрица Мария Феодоровна, Его Величество Император Германский король Прусский, Его Величество король Великобританский и Ирландский, Его Величество король Датский, Его Королевское Высочество Великий Герцог Гессенский, Её Королевское Высочество Принцесса Виктория Великобританская и Ирландская, Его Императорское Высочество Великий Князь Алексей Александрович, Её Императорское Высочество Великая Княгиня Александра Иосифовна и Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич.

По совершении таинства Святого Крещения было воспето «Тебе, Бога, хвалим» – при 301 выстреле из пушек и при колокольном звоне у всех церквей города Петергофа.

По донесении Его Императорскому Величеству обер-церемониймейстером о совершении таинства Св. Крещения, Его Величество Государь Император изволил вновь войти в церковь и стать на своё место, после чего началась Божественная литургия, которую совершал высокопреосвященный митрополит С.-Петербургский Антоний.

В надлежащее время Её Величество Государыня Императрица Мария Феодоровна изволила поднести Высоконоворожденного Наследники Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича к причащению Святых Божественных Таин. Во время пения «Да исполнятся уста наша», Канцлером Российских Императорских и Царских орденов был поднесён Государю Императору на золотом блюде орден св. апостола Андрея Первозванного, который Его Величество изволил возложить на Высоконоворожденного Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича. По окончании Божественной литургии, всё духовенство принесло в церкви Их Величествам Государю Императору и Государыне Императрице Марии Феодоровне поздравление. Из церкви Их Величества Государь Император и Государыня Императрица Мария Феодоровна, со всеми Августейшими Особами, изволили возвратиться, через Коронную комнату, во внутренние покои и принять от ожидающих в залах Дворца, по пути Их шествия, знатных обоего пола особ – поздравления. Высоконоворождениый же Наследник Цесаревич и Великий Князь Алексей Николаевич был отвезён из Большого Петергофского Дворца в Новый Дворец в прежнем порядке. Совершение таинства Святого Крещения Наследника Цесаревича было возвещено обеим столицам 301 выстрелом из пушек с с.-петербургской крепости и Тайницкой башни Московского Кремля и колокольным звоном всех церквей С.-Петербурга и Москвы. В день Св. Крещения Высоконоворожденного Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича, вечером, обе столицы и город Петергоф были иллюминованы.

(Церк. Вед.)

Дни исключительных радостей в Царской Семье нашей всегда сопровождались милостями. И сегодня населению России пролились милости облегчения, которые по преимуществу падают на самые утруждённые и обременённые части народа. День 11 августа этого года никогда не будет забыт ни историей нашей, ни народом, потому что в Высочайшем Манифесте, в этот день данном, исчислены не только многообразные преходящие льготы разрозненным группам людей, находящихся в тяжёлом, но временном состоянии задолженности или отбывания наказания, – но и снят последний знак рабства, доселе лежавший на бывших крепостных людях, именно знак телесной их наказуемости.

Крепостное право с его уничижительными для человеческого достоинства особенностями не могло ещё считаться окончательно забытым русским народом и перешедшим в область истории, преданий и частью анекдотов, пока оставалась на лицо картина, что провинившегося крестьянина берут и физически наказывают совершенно так, как это было во времена личной тяжёлой зависимости одного сословия от другого. Есть некоторые нравственные права, которые драгоценнее материальных, и есть некоторое нравственное бесправие, которое чернее всякого экономического и вещественного недостатка. Народ наш, и особенно в настоящую „годину испытаний“, как выражается Высочайший Манифест, обнаружил такую высокую гражданственность, самоотвержение, мужество, слиянность с государственными заботами и трудами и полное их разумение, что по справедливости уравнялся с самыми доблестными историческими народами, какие помнит древнее или новое время. Ибо наши солдаты на Востоке – это тот же крестьянин, лишь обученный строю, который был пахарем до этого обучения и станет снова за соху, когда выпустит ружьё. Болело сердце при мысли, что отцы и братья этих солдат, равно как и они сами, вернувшись в родные деревни, при той или иной оплошности или проявлении общечеловеческой слабости, лягут, как мальчики, на позорную скамью и испытают удары, под которыми корчился римский раб или наш крепостной раб в былые времена. Это унижение личного достоинства; скажем сильнее – это осквернение личности болело во всеобщем русском сознании и, по братской связанности у нас сословий, оно было так же несносно и для дворян, и для чиновников, и для образованных людей, как и для тех, кого собственно касалось. Все ожидали, когда оно исчезнет, ожидали из года в год и из месяца в месяц. И вот оно пало, это последнее рабское звено. Оно пало и в армии, и во флоте. И историк, и население благословят сугубым благословением рождение Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, которое соделало чистым от уничижающего наказания тело многомиллионного нашего народа, терпеливого, христианского, доблестного.

Да будет же и жизнь, и грядущее царствование Высокого Новорождённого счастливо и благостно, как и Он самым рождением Своим принёс ценное и высокое благо народу, постоянному и горячему молитвеннику за Царей наших и весь Царствующий Дом.

* * *

В числе милостей Высочайшего Манифеста ярко выделяется благодетельное прощение надельным крестьянам Европейской России громадной недоимки выкупных платежей, государственного поземельного налога и земских сборов, накопившейся за много лет. Недоимка одних выкупных платежей составляет 127,000,000 рублей. Означенные недоимки образовались ещё до отмены круговой поруки и, при установлении взимания окладных сборов с каждого отдельного плательщика, взыскание её было бы весьма нелегко: разверстать недоимку, числящуюся на всём селении, между отдельными домохозяевами едва ли бы могло быть сделано на сколь-нибудь справедливых началах.

Необходимо принять во внимание, что годовой оклад выкупных платежей составляет всего 91,000,000 рублей. Самые крупные из недоимок выкупных платежей образовались вследствие несоответствия размера платежей с доходностью земли и более всего её накопилось именно в тех губерниях, где экономическое благосостояние населения наиболее пошатнулось. Облегчение податного бремени крестьянского населения путём сложения значительной недоимки важно именно теперь, когда тяжёлые события, переживаемые Россией, заставляют наше крестьянство отдавать такую массу трудовой силы на защиту отечества и когда война потребует от нашего народа ещё не мало новых жертв.

Огромное значение имеет и сложение всех недоимок, числящихся за переселенцами, водворёнными на казённых землях.

Необыкновенно отрадное впечатление производит повеление о принятии на счёт казны расходов по воспитанию и обеспечению судьбы осиротевших детей офицеров и нижних чинов, умерших от ран и болезней в войну с Японией.

Такое же значение имеет и обеспечение семейств врачей, посвящающих себя борьбе с эпидемическими болезнями и жертвующих своей жизнью на служение всему государству.

Многие милости являются как бы продолжением последних гуманных узаконений относительно браков и религиозной терпимости. Так, военнослужащие освобождаются от всякой ответственности за нарушение специальных воинских правил при вступлении в брак. Детям, рождённым от законного брака таких лиц, которые лишены по суду прав состояния и затем восстановлены в них, даруются те же права, которыми они пользовались бы в случае рождения их после помилования. Священники различных христианских исповеданий освобождаются от суда и наказания за совершение брака, который должен быть признан недействительным, за допущение православных к исповеди и причастью, за обучение православных детей иноверческому катехизису и т. п.

По всем преступлениям государственным и общеуголовным сокращены сроки давности на одну треть и сроки наказаний. По тем государственным преступлениям, по которым нет срока давности, не надлежит возбуждать преследования, если со дня совершения их истекло 15 лет. Дела о менее важных преступлениях, остававшихся безгласными, должны быть вовсе преданы забвению. Лица, самовольно покинувшие Россию и вступившие в чужое подданство или поступившие на иностранную службу, могут вернуться, не подвергаясь наказанию. Они отдаются только на два года под надзор полиции. О тех же лицах, которые покинули Россию вследствие совершенных ими государственных преступлений, но не совершили никаких злодеяний, и которые пожелают искупить свою вину верностью Престолу и Отечеству, министру внутренних дел предоставляется право входить с всеподданнейшим ходатайством.

Ограничивается применение многих льгот по отношению сектантов некоторых сект, прибегающих к насилию.

«Новое Время».

* * *

В приказе войскам Манчжурской армии от 12 августа объявлено, что сего числа командующий армией осчастливлен телеграммой Государя Императора следующего Всемилостивейшего содержания:

«Сегодня, во время совершения таинства Святого Крещения Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевичи, Её Величество и Я, в душевном помышлении о наших доблестных войсках и моряках на Дальнем Востоке, в сердце молитвенно призывали их быть восприемниками новокрещаемого Цесаревича. Да сохранится у Него на всю жизнь особая духовная связь со всеми теми дорогими для Нас и для всей России от высших начальников до солдата и матроса, которые свою горячую любовь к Родине и Государю выразили самоотверженным подвигом, полным лишений, страдании и смертельных опасностей».

«НИКОЛАЙ».

«Счастлив, – говорится в приказе генерал-адъютанта Куропаткина, – объявить войскам армии об этом новом и неизгладимом навсегда знаке Всемилостивейшего внимания к нам». Приказ этот при возможно торжественной обстановке велено прочесть при собрании всех офицеров и во всех ротах, эскадронах, сотнях, батареях и командах и хранить его особо от всех приказов.

«Пр. Вест.»

5 августа скончался доблестный архипастырь Ярославский, только что вступивший на стезю самостоятельной святительской деятельности... Скончался при полном расцвете сил... Те, кто знали «внутренняя» покойного владыки, кто знали его идейный мир, его взгляды на церковь и её жизнь, его стремления, имели право ожидать, что вот теперь-то, на старейшей кафедре Ярославской, молодой и полный жизни архиепископ приведёт в исполнение созревшие в душе его мысли и думы, даст осуществление тому, что стало у него не идеей только, а и опытом жизни. Но Бог судил иначе...

Всех, знавших владыку, неожиданность его кончины должна глубоко поразить в самое сердце. Эта новая утрата тем более тяжела, что в лице покойного владыки церковь потеряла не только архипастыря, но и человека с душой живой и чуткой, способной откликнуться на все выдающиеся явления жизни. Это обстоятельство и побуждает пишущего эги строки посвятить несколько тёплых слов памяти покойного владыки.

Читатели нашего журнала не найдут здесь характеристики миссионерской деятельности почившего архипастыря; это будет сделано специалистами. В этих воспоминаниях хотелось бы коснуться личности усопшего владыки с её общечеловеческой стороны и, отчасти, обрисовать те религиозно-церковные идеалы, которые таил в своей душе почивший и которые надеялся осуществить тогда, когда будет в «силе» и «возрасте совершенном», относительно иерархических степеней своего служения.

Припоминается Киев и лавра в первую неделю великого поста. После, мефимон⁸⁹ вместе с секретарём покойного владыки, тогда ещё наместника лавры, архимандрита, я зашёл в покои наместника, никак не думая с ним видеться, ибо и время такое, и я не был знаком с ним. Но оказалось, что пришлось не только с ним встретиться и познакомиться, но и разделить великопостный укруг хлеба⁹⁰ и найти ночлег у него. Покойный отличался необыкновенным радушием и русской хлебосольностью решительно ко всём. Я был тогда студентом академии, покойному владыке совершенно неизвестен, и однако он так принял и обласкал меня, как будто бы мы были с ним знакомы не только с давних пор, но и как будто я был ему больше, чем знакомый. С удивительной простотой он беседовал со мной и с своими сожителями: секретарём и регентом лаврского хора. Чувствовалось что-то тёплое, семейное, человеческое... Я понимаю теперь, как это было дорого мне, студенту, оторванному от родной семьи, заброшенному далеко от родины. В той среде, в которой мы, студенты, вращались, мы видели холодность, официальность, а тут... свет и тепло. Понятно, что я часто стал бывать у покойного владыки, бывали и многие из моих товарищей, в особенности воспитанники тех семинарий, в которых покойный был ранее ректором. И вот, все мы в беседах за ужином, затягивавшихся иной раз за полночь, узнавали душу почившего., его заветные желания, которые он перед нами, юношами, не стеснялся высказывать откровенно, зная, что мы не злоупотребим его доверием.

Происходя из довольно богатого купеческого рода, покойный владыка пошёл в монашество по призванию. Вот почему в нём не было никакого ханжества и лицемерия, и отрицательно-презрительного отношения к миру и его жизни. С жизнью мира, благодаря средствам своих родителей, почивший был достаточно знаком. Но убегая от этой жизни и её соблазнов, вредных для души, почивший владыка умел найти и знал в жизни мира и то доброе, которое было ему всегда мило и дорого и под монашеским клобуком. Помню, с каким удовольствием и художественным умением он декламировал иной раз шекспировские стихи из Гамлета, Короля Лира и т. п. Все лучшие, вдохновенно-глубокие и нравственно-назидательные места из них он знал наизусть, как знал наизусть большинство церковных стихир, тропарей и канонов. Свободно цитировал и критику Белинского на произведения Шекспира.

Одним словом, усопший владыка обладал душой чуткой ко всему художественному и прекрасному, заключалось ли оно в драме Шекспира, или в опере Глинки, Гуно, Чайковского, или в церковной стихире и акафисте. Последние почивший владыка умел читать с удивительным мастерством и выразительностью. «А научился я этому, говаривал иной раз владыка, в молодости из чтения монологов Шекспира, Пушкина, слушая лучших артистов и артисток в драматическом театре». Нам, студентам, покойный владыка неоднократно говаривал: «вы юноши, и пока вы юноши, живите по-юношески: ходите в театр, занимайтесь музыкой, танцуйте, учитесь, читайте, напитывайте свою душу всем высоким, где бы оно ни находилось, но не занимайтесь политикой, бунтами и т. п.». Кто знает, скольких юношей подобные речи спасли от всяких излишеств и, наоборот, сколько погибло от того, что им в юности запрещалось и то, что не только позволительно, но и полезно и необходимо; и наоборот, попускалось или пропускалось сквозь пальцы то, что губит и тлит душу и нравы, – таковы студенческие традиционные попойки, ночные „вылазки“ из корпусов и т. п. На такой почве, почве озлобления и недоверия, и вырастает всегда то, от чего предостерегал нас, молодёжь, почивший владыка.

Один мой знакомый, знавший и почившего владыку ещё со студенческой скамьи, отзывался о нём, как малоучёном, окончившем курс академии едва ли не последним кандидатом. С этим можно согласиться, если под учёностью разуметь только отличное знание «немцев» по известной специальности и бесконечное число цитат. Но зато почивший владыка был в широком смысле образованным человеком. Это гораздо важнее, чем иметь учёную степень магистра богословия и знать по данному вопросу немецкую литературу, а служить «в казённой монополии», или в железнодорожном управлении. Подобные явления не редкость. Покойный владыка взял от академии всё лучшее, всё самое замечательное, и поместил в сокровищницу своей души. Вместе с рассказами о Мочалове и Кадминой я, студент, от него же услышал одушевлённые рассказы и о В. О. Ключевском, бывшем профессоре покойного владыки. Благодаря ему, я научился ценить и любить этого замечательного русского учёного. Всё выдающееся в научном отношении владыка ценил и любил. Когда, по приезде в Киев, владыка, тогда ещё архимандрит-наместник, узнал, что здесь есть замечательный знаток церковного устава проф. Д., он тотчас же поехал к нему и просил его преподать ему несколько лекций по церковному уставу, который практически он сам знал в совершенстве. Да, почивший не был похож в научном отношении на тех, которые ничем в жизни серьёзно не интересуясь и не прилагая ни к чему души, аккуратно получали по всем предметам отличные баллы и потом шли... в акцизные чиновники.

Почивший владыка имел любимые вопросы и предметы, которые он знал в совершенстве. Большим достоинством у него нужно считать ещё ту постоянную жажду знаний, которая наполняла его душу. Помню, как он однажды, будучи епископом, сожалел о том, что плохо учился в молодости французскому языку, и хотел начать брать уроки.

Самым любимым делом и предметом у почившего владыки, несомненно, было церковное богослужение, и он умел его обставлять так, как редко кто. В Киеве, где почившему владыке пришлось провести большую часть своей архипастырской деятельности, наверно и сейчас помнят его торжественные службы в Никольском и особенно Михайловском монастыре. Он знал не только голую форму устава, но понимал и поэтически-художественную его сторону и умел обставить богослужение так, чтобы эта уставная красота передавалась и молящимся. Пишущему эти строки особенно памятны богослужения 14–15 июля, устраивавшиеся владыкой в Киевском Владимирском соборе. На этих богослужениях ближайшее участие, в качестве чтецов и певцов, принимали слушатели курсов, бывших тогда в Киеве. И вот, для организации этих богослужений владыка не раз сам приезжал на курсы, делал репетиций, учил сам канонархов⁹¹, выяснял, как нужно петь стихиры гласовыми напевами, чтобы это не наводило на молящихся тоски и скуки, а наоборот, всё возбуждало бы их и увлекало, так чтобы и длинное богослужение проходило незаметно и приятно, словно краткое. Всенощные 14 июля, совершавшиеся строго по уставу, длились от 6 до 11 час. ночи и всегда привлекали полный собор молящихся.

На курсах владыка по уставу и церковному пению всегда производил экзамен сам. Экзамен при этом часто превращался в интересную лекцию, потому что владыка стремился, со свойственным ему уменьем и знанием, передать значение того или другого указания богослужебного устава, или дух церковного гласового пения. На последнее владыка обращал большое внимание. Помнится, как однажды после экзамена по этому предмету на курсах учителей, владыка, указывая на одну самую скромную учительницу, вдову псаломщика, сказал: «В Евангелии сказано, что Апостолы будут судить мир, и эта учительница будет судить вас всех» (ибо многие из учителей оказались прошедшими духовную школу и не знавшими гласового пения, а эта учительница была только с домашним образованием и отлично его знала). Припоминается также, как однажды на курсах владыка прочёл целую лекцию «о красоте и значении церковных песнопений и церковного устава». Мне врезалось в память одно сравнение, которое привёл владыка для того, чтобы уяснить важность для веры внешних обрядов и богослужения. «Вера, говорил он, это – драгоценное, благовонное миро, которое заключено в изящный хрустальный сосуд. Сосуд этот и есть обряды. Разбейте сосуд, и миро вытечет, и благоухание его испарится. Уничтожьте обряды, и незаметно повредите самой сущности веры». Помню, как на этой же лекции владыка приводил удивительные образцы красоты слога в наших церковных песнопениях, его лаконичности и выразительности. Напр.,

„И паки корабли и мрежа,

Алова – нигде же“.

Это цитата по-славянски из одной из евангельских стихир, ранее никогда не слышанная мною. И рядом таких цитат в своей лекции покойный владыка, помню, не только доказал красоту и поэтичность нашего церковно-славянского богослужения, но и заставил разумно полюбить его. А, ведь, сколько для этого часто употребляется в наших духовных школах нелепых усилий, приводящих к совершенно обратным результатам. Нельзя заставить полюбить то, чего сам не любишь, и не суметь никогда передать красоты того, чего сам не понимаешь. Покойный владыка сам любил церковное богослужение и умел и другим дать возможность постигнуть его красоту.

Для поднятия в русской церкви богослужения во всей красоте церковного устава, покойный владыка мечтал о необходимости учреждения особого наблюдательного комитета, который бы ведал это дело. При этом замечательно верное значение он придавал в целях развития гласового пения местным распевам. О подъёме интереса к ним почивший владыка заботился на всех местах своего служения. В этих целях экзамен псаломщикам он всегда производил сам.

Верный своему взгляду – о политике с молодыми людьми не говорить, – покойный владыка почти никогда нам не высказывал своих взглядов по этому вопросу. Но то, что иногда проскальзывало в его суждениях, свидетельствовало, что почивший был убеждённым славянофилом. Да иначе и не могло быть. Уроженец сердца России – Москвы, проведший в ней своё детство и юность, напитавшийся её впечатлениями, нравственно возросший под влиянием Каткова, Леонтьева и архиепископа Алексия, впоследствии архиепископа Литовского, почивший архипастырь не мог по быть славянофилом. Воплощение государственного идеала он видел в Бозе почившем Государе Александре III. Его идеалом был церковно-государственный союз на началах гармонии и равенства, как это рисовалось и В. О. Соловьеву («Оправдание добра»). Вот почему покойный владыка чутко прислушивался ко всем явлениям русской жизни и, если находил, что где-нибудь наносится ущерб церковным интересам, возмущался и употреблял все усилия для борьбы с таким явлением, будь то употребление священных обрядов на театральной сцене, или устройство светских концертов во время всенощного бдения под праздник, развращение народной нравственности на театральных подмостках попечительством трезвости. Однако, почивший не был в своих церковно-политических воззрениях узким рутинёром. Многие стороны нашей церковно-гражданской жизни не удовлетворяли его и заставляли желать улучшений и реформ. Но почивший архипастырь понимал, что здесь необходимо опираться на людей государственного ума и влияния. С ними он и старался всегда поддерживать живые отношения. Так он был в дружеских отношениях с усопшей Великой княгиней Александрой Петровной, во инокинях Анастасией, с бывшими Киевскими генерал-губернаторами гр. Игнатьевым и другими представителями высшего общества. Своим тактичным обращением, умной и образованной речью владыка много способствовал возвышению церковного престижа среди высшего образованного общества, особенно во время своего пребывания в Киеве.

De mortis aut bene, aut nihili...⁹² Доселе в своих воспоминаниях о почившем архипастыре, я следовал именно этому принципу. Обрисовав почившего со стороны положительной, однако не могу не сказать и об одном крупном недостатке в характере почившего: – это об его раздражительности и вспыльчивости, делавшими иногда его несправедливым. Но теперь, когда дух его витает в небесных селениях. хотелось бы объяснить и оправдать этот его недостаток. Покойный владыка, как было сказано выше, обладал чуткой, живой душой. Может быть в этом и заключался секрет того, что он так быстро реагировал на все внешние впечатления. Но если усопший архипастырь и был раздражителен, то несомненно однако, что он не мыслил зла. Завет псалмопевца: «гневайтесь и не согрешайте», он не только помнил, но и воплощал. Вспыльчивость его так же быстро проходила, как и являлась. «Да не зайдёт солнце во гневе твоём», было его правилом.

В заключение упомяну о том, какая удивительная духовная связь была у почившего владыки с теми, кого он любил. Так, напр., архиепископ Алексий был его духовным отцом по иночеству и владыка, по его личному свидетельству, видеть во сне архиепископа Алексия во все важные моменты своей жизни. Напр., по его рассказу, при переходе из Симбирска в Киев, владыка увидал во сне архиепископа и от волнения проснулся и сел на постели. Послышался звонок, принесли телеграмму, извещавшую о назначении его наместником Киевской лавры. Рассказываю об этом для того, чтобы ещё раз показать, какой чуткой и впечатлительной душой обладал почивший владыка и этой чуткостью объясняются и искупаются многие его недостатки. Благодаря своей духовной живости, он обладал чудным даром слова, производившего всегда глубокое впечатление на тех, кто его слышал.

Вот какой образ вспыхнул в памяти пишущего эти строки при прочтении известия о кончине приснопамятного архипастыря. Это образ живой, впечатлительной души, глубоко-верующей и убеждённой, одарённой от природы многими талантами, с которыми почивший мог бы теперь многое сделать на пользу церкви Христовой. Но Бог судил иначе. Да будет же ему вечная память!

Свящ. М. Лисинын

(Некролог).

19-го июля текущего года, после тяжёлой, продолжительной болезни, тихо почил о Господе Калужский епархиальный миссионер, священник Михаил Савельевич. Дударев, имея от роду 68 лет.

О. Михаил Савельевич Дударев родился в 1836 г. в деревне Дворце, Калужской губернии и уезда, Тихоновской волости, в крестьянской раскольнической-беглопоповщинской по тульскому согласию семье. Его мать и особенно дед занимали в своём обществе довольно видное положение, – так что последний даже считался первым лицом и руководителем в делах веры своего общества. Мать о. Михаила, будучи сама привержена до фанатизма к расколу, старалась с ранних лет внушить такую же преданность к расколу и ему. Под влиянием подобных уроков своей матери я, говорит о. Михаил в своей автобиографии (стр. 4-я), „рано сделался горячим ревнителем раскола и большим ненавистником церкви“.

В 1845 г. о. Михаил, а равно и всё семейство Дударевых, под влиянием проповеди прогнанного из Лужков самими же собратьями-раскольниками крестьянина деревни Ларинска, Калужского же уезда, Фёдора Артемьева Карандасова, – попросту – Карандаса, принял лужковское лжеучение и перешёл в лужковское-беглопоповское согласие. Последнее особенно имело большой успех в дер. Дворце – на родине о. Михаила в 1848 г. В этом году, меледу прочим, появилась в окрестных деревнях холера, а во Дворце смертных случаев от последней ещё пока не было. Этим-то обстоятельством постарался воспользоваться местный лужковский вожак и наставник по прозванию „Алдоша“ и стал проповедовать и завлекать всех в свою веру, говоря, что лужковцев холера не коснётся, потому что лужковская вера якобы „самая спасительная и богоугодная“. И действительно, проповедь „Алдоши“ имела громадный успех. В лужковщину стали переходить не только раскольники тульского согласия, но, даже, и многие православные, так что „Алдоша“ не успевал даже переправлять переходящих. Почему в подручные к себе для переправы переходящих он „благословил“ нескольких других грамотных своих одноверцев. В число таких „подручных переправщиков“ попал, как хорошо знавший грамоту, и о. Михаил, хотя, будучи ещё 12-летним мальчиком. Делом переправы в свою веру о. Михаил, по распоряжению того же... „Алдоши“, занимался в сарае, где для этого нарочито поставлены были в одном из углов иконы.

Будучи 19-ти лет от роду о. Михаил был избран своим обществом в уставщики к своей дворцовской часовне. „Поступив на должность уставщика, говорит о. Михаил в своей автобиографии, я всецело предался изучению старообрядческой мудрости. В нашем доме много было разных старопечатных и рукописных книг, цветников и тетрадей: всё это я с усердием прочитывал и старался себе усвоить. Брал я книги и у других начётчиков. В особенности интересовали меня рукописные сочинения, направленные против церкви, и чем ругательнее было сочинение, тем больше мне нравилось. Под влиянием этого чтения я ещё больше возненавидел церковь, и при каждом удобном случае поносил православных. Ревность к расколу до такой степени обуяла меня в то время, что я готов был пострадать за мнимую „древле-православную веру“⁹³. Но и в новообретённой „лужковской вере“ о. Михаилу пришлось пробыть немного времени. С появлением белокриницкого священства и с распространением последнего в пределах Тихоновской волости о. Михаил вместе с другими, оставив беглопоповщину, принял австрийское священство, и, таким образом, перешёл в третью веру. Но и в австрийщине суждено было недолго блуждать о. Михаилу. Сталкиваясь с австрийскими лже-попами, видя их невежество, – как например, – в роде того, что де не должно пить „богомерзкой травы“ – чаю и не вкушать „содомских и гоморских яблок“ – картофеля, о. Михаил сразу же стал с недоверием относиться к „своим пастырям“. А после одной беседы с беглопоповцем по тульскому согласию – Рубцовым он, озадаченный вопросом, – откуда и как могло появиться у австрийцев архиерейство, которого после епископа Павла Коломен. у них не было 180-ть лет, впал окончательно в сомнение относительно законности австрийского священства. Чтобы рассеять эти свои сомнения, засевшие в его душу со времени этой беседы с беглопоповцем Рубцовым и не дававшие ему покоя, о. Михаил оставил должность уставщика и ещё усерднее принялся за чтение старопечатных книг, усиленно желая найти в них законное оправдание неимению австрийцами 180 лет епископа. Далее, не довольствуясь чтением старопечатных книг, и не полагаясь на свой разум, он не раз беседовал о своих сомнениях с более опытными и сведущими руководителями и начётчиками раскола, как, например, – с В. Е. Кожевниковым, Ф. Ю. Фроловым, Иларионом Егоровичем Кобановым (Ксеносом) – автором Окружного послания, со лже-епископом Пафнутием Коломенским, который, по мнению тогдашних старообрядцев, считался человеком необыкновенно умным и сведущим, и др. Но беседы с этими лицами не только не ослабили сомнений о. Михаила, а ещё более усилили их и ещё больше расположили его в пользу православной церкви и о. Михаил, чтобы уже окончательно покончить с своими сомнениями и раскольническими предубеждениями против православной греко-российской церкви, стал с ещё большим рвением читать и уже не только старопечатные книги, в особенности Великий катехизис и книгу о Вере, но и полемические книги православных писателей, как, например – „Истинно-древняя и истинно-правоставн. Братства Церковь“ митр. Григория, «Розыск» св. Димитрия, м Ростовского и др. «Прочитав со вниманием эти книги, говорит о. Михаил в своей автобиографии, я пришёл к полному убеждению, что раскол и его учение основаны не на Св. Евангелии, не на Предании св. апостолов, не на правилах св. Вселенских и поместных соборов, не на учении св. отцов, а на гордости, грубости, невежестве и самомнении людей, не умевших отличить догмат от обряда, существенного в вере от несущественного (61-я стр.) и, положив решительное намерение – выйти из тьмы раскола, перестал ходить в часовню и начал сперва тайно и украдкой, а потом и явно, ходить к богослужениям в приходскую православную церковь и в монастырь преп. Тихона.

Когда стало известно, что о. Михаил оставляет раскол и начал посещать богослужения православной церкви, хотя ещё и не присоединился к последней формально; то «брань и проклятия посыпались на него со всех сторон; его сторонились, как зачумлённого». В особенности же стала преследовать о. Михаила за мнимое «вероотступничество» бранью и проклятиями его родная мать: «покрыл ты мою голову вечным позором, – плакалась она; осрамил весь наш род. Один ты у меня сын; но лучше бы ты умер, нежели идти в никониане. А, наконец, видя, что её брань не действует на сына – никонианина, она решила совсем не говорить с ним и даже не встречаться; почему и ушла жить в отдельную хату. Озлобление к о. Михаилу бывших его собратьев раскольников было так сильно, что ему решительно нельзя было показаться на улицу, потому что, как только завидят его не только взрослые, но даже и мальчишки – начинают, указывая на него пальцами, кричать ему в след: еретик! отступник! антихрист! и т. п.

Но о. Михаил, помня слова Спасителя: «блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол, на вы лжуще Мене ради» (Мф. 5), переносил всё это безропотно и терпеливо и, наконец, не откладывая дальше, в феврале месяце 1863 г. вторым чином, – через миропомазание, – был присоединён к православной церкви в своём приходском храме местным священником о. Григорием Воиновым.

Присоединившись к церкви, о. Михаил приложил всё своё старание привести в ограду её и всё своё семейство; и оно, действительно, при помощи Божией, в следующем же 1864 г., в июне месяце, к великой его радости, и было присоединено.

Присоединившись к православию сам и присоединив всю свою семью, о. Михаил, чтобы загладить перед Господом свою вину прежнего отступничества и хулы на св. церковь, положил в своей душе твёрдое намерение посвятить всю свою жизнь на борьбу с местным расколом, который в то время был так силён и фанатичен в Тихоновской волости – родине о. Михаила. Поэтому о. Михаил с первого же раза по присоединении стал пользоваться всеми возможными и представлявшимися к тому случаями, чтобы так или иначе войти в общение с упорно чуждавшимися его бывшими его собратьями и побеседовать с ними о тех или других пререкаемых вопросах. Такое общение и беседы о. Михаила, несмотря на то, что местные ревнители-фанатики раскола старались очернить и уронить его в глазах местного общества и распространять про него разные клеветы и небылицы, благодарение Господу, не остались без благотворного влияния на некоторых старообрядцев. Из последних многие, особенно молодые, стали слабеть в ревности о расколе и даже открыто выражать свои сомнения относительно своего старообрядчества. Даже главные местные начётчицы, которые долго считали за грех и встречаться с ним – „новым никонианином“, стали мало-по-малу угасать в своей ревности к расколу и иногда даже решались заходить в дом о. Михаила и беседовать с ним о вере.

Далее о. Михаил, вполне сознавая, что раскол есть результат и порождение грубости и невежества и что лучшее средство для более успешной борьбы с ним есть просвещение, возымел намерение открыть в своей деревне-Дворце народное училище, в котором бы молодое поколение, изучая начатки православной веры и, вообще, грамоту, со временем, при чтении книг, могло бы само различать, где находится истина и где заблуждение. Мысль свою об устройстве школы о. Михаил передал некоторым из своих близких, отличавшихся большим благоразумием бывших собратьев-старообрядцев. Последние оказали полное сочувствие этому намерению о. Михаила и, даже, проявили свою готовность так или иначе помогать ему в этом. О. Михаил тогда же нанял помещение для школы в доме одного крестьянина-раскольника, пригласил в учителя приходского дьячка, приобрёл классные принадлежности и, таким образом. осенью 1868 года положил в деревне-Дворце начало народной школе. Местные руководители раскола страшно возненавидели „гнездо никонианства“, как они называли открывшуюся школу и потому начали всячески стараться, как бы уничтожить её, – так, они с угрозами убеждали своих одноверцев не отдавать в неё своих детей, а хозяину школьного помещения решительно запретили отдавать свою хату под школу и т. п. Но последний замысел раскольников не достиг своей цели. В следующем 1869 году о. Михаил выстроил на собственные средства обширное светлое и удобное здание под училище и уже пригласил в учителя студента Калужской духовной семинарии. Тогда местные вожаки раскола с ещё большей злобой ополчились на новоустроенный „храм просвещения“ и изыскивали разные средства к уничтожению последнего. Но, несмотря на все неблагоприятные условия и обстоятельства, школа эта, при помощи Божией, с каждым годом крепла, входила в силу и умножалась числом учащихся; так как сами жители Дворца, сознавая, что в школе их дети получают только одно доброе и полезное, с течением времени совсем изменили свой взгляд на школу и охотно стали отдавать в неё своих детей. И эта школа, вот уже несколько лет преобразованная в министерскую, в настоящее время имеет свыше 200 учащихся; в числе последних немало и девочек. А сколько обучалось в этой школе за период 36-ти-летнего её существования, конечно, трудно и перечислить. Но хорошо известно то, что за этот период времени двориовская школа питала светом просвещения детей не только одной деревни Дворца, а и других соседних деревень; и если теперь крестьяне деревни Дворца все почти как мужского, так и женского пола грамотны, то этим безусловно обязаны вызванной к жизни и до последнего времени опекавшейся покойным о. Михаилом Савельевичем школе. Равным образом, если в настоящее время приход села Тихонова обилен, как почти ни один другой в епархии, такими благоустроенными и многолюдными по числу того и другого пола учащихся школами; то опять-таки долг справедливости требует засвидетельствовать, что это есть несомненные плоды семени, посеянного на тихоновской ниве почившим о. Михаилом.

Устроенная покойным о. миссионером школа была не только рассадником просвещении и образования крестьянских детей, а и сильным средством к ослаблению раскольнических предубеждений против православной церкви. „Здесь дети раскольников, говорит о. Михаил, мальчики и девочки, изучая грамоту, изучают и Закон Божий у приходского священника, учатся церковному пению, и некоторые даже ходят в православную церковь петь на клиросе. Все мальчики и девочки без исключения вместе с православными молятся Богу, и ничуть не чуждаются православных“ (его автобиогр. 101 стр.). Под таковым воздействием школы обращения раскольников в православную церковь год от году стали повторяться всё чаще и чаще. Особенно же обращения раскольников Тихоновской волости и, преимущественно, деревни Дворца умножились в 1881 г., когда миссионеры ново-открывшегося в г. Калуге Братства св. Иоанна Богослова, по предложению покойного о. Михаила, стали учащённо наезжать в деревню Дворец и устраивать здесь публичные беседы. Насколько устройство последних в данном месте, при содействии школьного просвещения, было плодотворно, об этом убедительно говорит тот факт, что в деревне Дворце и других соседних селениях в 23-х-летний период обратилось из раскола в православие свыше пятисот человек; помимо уже того, что и оставшиеся в расколе, благодаря вышесказанным воздействиям, не имеют и десятой доли того раскольничьего фанатизма, которым они были пропитаны до этого.

Деятельность покойного о. Михаила Савельевича на пользу просвещения и православия не осталась не замеченной. Преосвященный Владимир⁹⁴, отличавшийся, как известно, примерным знанием дела миссии и редким вниманием и любовью к нему и к его работникам, с первого же года своего поступления на Калужскую кафедру обратил внимание на о. Михаила и в. 1882 году пригласил его занять (вместо выбывшего и поставленного во священники в г. Боровск миссионера И. Μ. Жарова) должность миссионера при Калужском Братстве св. Иоан. Богослова с обязательством в свободное от миссионерских обязанностей время торговать в братской лавочке духовно-нравственными и полемическими книгами и брошюрами и ходить к богослужениям в кафедральный собор на клирос, читать и петь при службах. 26 февраля 1884 г. преосвященный Владимир посвятил о. Михаила во священника к Сухиническому Смоленскому собору. Из г. Сухинич, спустя два года и три месяца, 17-го мая 1886 г. о. Михаил был перемещён тем же Владыкой в заштатный город Воротынск. Так как тот и другой город, и, особенно, город Сухиничи известны своим расколом, то на о. Михаила Савельевича была возложена преосвященным в том и другом месте специальная обязанность вести миссионерские собеседования с местными старообрядцами. О. Михаил усердно и умело исполнял возложенную на него Архипастырем обязанность миссионерского делания. И, благодарение Господу Богу, последнее как в г. Сухиничах, так и в г. Воротынске не осталось без успеха, но принесло добрые плоды: „православные, говорит о. Михаил в своей автобиогр., смущавшиеся раньше толками раскольников, укрепились в вере, а старообрядцы значительно поколебались в своём мудровании, – из них (напрнм., в г. Сухиничах) сорок человек обоего пола присоединились к православию, и ещё многие готовы присоединиться“ (125 стр.). А когда в 1887 году была открыта в Калужской епархии должность епархиального миссионера, то преосвященный Владимир, принимая во внимание плодотворную миссионерскую деятельность о. Михаила, назначил (9-го января) его епархиальным миссионером, на каковой должности он и оставался до самой своей смерти.

Вступив на должность епархиального миссионера, о. Михаил отдался всей душой равноапостольному труду – св. делу миссии. На этой должности, особенно в первые годы, всё время у о. Михаила проходило в продолжительных миссионерских поездках по раскольническим селениям епархии для собеседований, по возвращении же домой – в чтении противо-расколо-сектантской литературы, в участии при беседах, ежегодно каждый воскресный праздник устрояемых при местной духовной семинарии, в изложении обширных рапортов о своих поездках, бесед и, статей миссионерского содержания, которые о. Михаил помещал в местных „Епархиальн. Ведомостях“, „Миссионерском Обоозрении“, „Братском Слове“ и др., в писании обширных писем и наставлений разным лицам, так часто письменно обращавшимся к нему за разъяснениями того или другого недоуменного вопроса, в домашних беседах с тайно приходившими к нему колеблющимися не только раскольниками, но и сектантами. Отправляясь на „делание“ миссии, покойный о. Михаил, несмотря на то, что ему при каждой почти поездке приходилось испытывать разного рода лишения и неудобства, всегда был полон апостольской ревности, христианской любви и сердечной готовности послужить заблуждающимся в „сени смертной“ братьям. При ведении бесед, несмотря на то, что обстановка последних большей частью бывает лишена, не говорим комфорта, но и самых необходимых удобств, так как они преимущественно ведутся в тесных, грязных деревенских хатах, при стечении по большей части множества народа, при невыносимой духоте и жаре, он обильно сеял слово Божие. Забывая обо всём этом и тех оскорблениях, дерзостях, а иногда и угрозах, которые ему не раз приходилось выслушивать от фанатиков-собеседников, о. Михаил всегда беседовал с увлечением, говорил с жаром по нескольку часов сряду без перерыва и оканчивал беседу уже тогда, когда обращались к нему с просьбой об этом утомлённые его собеседники. Возвращаясь же домой, он никогда и не вспоминал о всех тех невзгодах и лишениях, которые прилучались ему в ту или другую поездку, так как он на первый план ставил не свои собственные удобства, а то святое дело, которому он служил и которое составляло содержание и цель его жизни; хотя, и „много раз (он) был в путешествиях, в опасностях... в труде, и в изнурении, часто в бдении, часто в посте, в стуже,“ говоря словами писания (2Кор.2:26–27).

Не забывал покойный о. Михаил, будучи епархиальным миссионером, и родной своей деревни Дворца. Сюда он приезжал неоднократно для собеседований. А в последние годы своей миссионерской деятельности он особенно много положил энергии, труда и душевных слов для вразумления и спасения своих односельчан. В последнее время о. Михаил, недомогая от постигшей его болезни, и не имея возможности вследствие этого предпринимать дальние поездки, особенно часто навещал с миссионерской целью свою родину-деревню Дворец. Благодаря, главным образом, этому, в настоящее время раскол деревни Дворца, выражаясь словами покойного о. Михаила, „совсем расшатан“.

На родине же, в доме своего сына, о. Михаил Савельевич и скончался; сюда он месяца за два до смерти уже окончательно переехал из г. Калуги, желая быть похороненным вместе со своими присными.

За свои миссионерские труды покойный о. Михаил удостаивался не раз получать поощрения и награды, – так: в 1884 году ему была объявлена Архипастырская благодарность и признательность; в 1885 году – награждён набедренником; 1888 году награждён скуфьей; 1891 г. награждён благословением Свят. Синода с грамотой; и в 1901 году награждён камилавкой.

По распоряжению преосвященного Епископа Вениамина, для похорон о. Михаила были командированы из монастыря преп. Тихона – настоятель о. архимандрит Лаврентий с несколькими иеромонахами и из г. Калуги местный окружной благочинный, – священник Знаменской церкви, – о. Владимир Зверев.

Вынос тела усопшего в приходскую Трёх-Святителей церковь и отпевание почившего происходило в один день 21-го числа июля месяца. К 7-ми часам утра этого дня все участвовавшие в выносе священнослужители (архим. Лаврентий, окружной благочинный о. Зверев, епарх. миссионер свящ. о. Жаров, ризничий монастыря о. Тихон, два приходских священника: о. Попов и о. Смирнов, и два иеромонаха) прибыли в деревню Дворец, в дом, где лежал покойный. В 7¼ часов гроб, обитый серебряным глазетом, был вынесен из дома на улицу на руках священнослужителей, при торжественно-умилительном пении монастырского хора. Затем гроб подняли почитатели покойного о. Михаила и торжественно-печальная процессия, в предшествии хоругвей и икон, а затем девяти священнослужителей с четырьмя дьяконами, при пении „Помощник и Покровитель“... тем же монастырским хором, тихо направилась по деревне.... За гробом шли убитые горем семейные почившего, родственники, почитатели и весьма большая толпа народа, преимущественно состоящая из раскольников-жителей не только деревни Дворца, но и соседней деревни Ново-Скаковской и др... Интересно, между прочим, было наблюдать то, что из числа раскольников большинство наперерыв старались взять гроб и хотя несколько понести его, так что даже самим родственникам покойного с большим трудом удавалось участвовать в несении. Панихиды служились по всей деревне положительно против каждого дома – служили православные, служили и старообрядцы: так что по деревне, вследствие этого, шествие похоронной процессии продолжалось полтора часа. Затем, когда вышли из деревни в поле, лежащее между деревней Дворцом и селом Тихоновым на расстоянии полутора версты, процессия ход ускорила.... Но, вот, стали подходить к селу, печально загудел с монастырской колокольни доброшумный перезвон во главе с 1500 пудовым колоколом, которому еле слышно вторили с приходской церкви, и процессия, войдя в село, уменьшив ход, приняла ещё более величественную картину.... И когда пошли селом, то толпа провожавших стала ещё все больше и больше расти, так как к ней присоединялись не только многие из жителей села, но и из богомольцев пришедших, к преподобному Тихону, так что когда внесли покойника в церковь, то последняя далеко не могла вместить всех, желающих войти в неё. Когда внесли покойника в храм было уже половина десятого часа.

По внесении почившего иерея Михаила в храм, начался звон к заупокойной литургии. Последнюю совершили во главе с настоятелем монастыря архим. Лаврентием шесть иереев при трёх дьяконах. Сонм служащих, неспешное, прекрасное пение того же монастырского хора, прислуживание при богослужении монастырской братии придавали богослужению особенно умилительное впечатление и невольно заставляли молящихся не только православных, но и старообрядцев забыть всё земное, а последних кроме этого – и свою распрю с православной церковью и молиться „единым сердцем и едиными устами“. Между прочим, особенно хорошо было пропето певчими во время запрнчастна трогательная стихира: „Приидите ублажим Иосифа приснопамятнаго“...

По окончании литургии, началось отпевание, на которое вышел о. архимандрит во главе восьми священнослужителей. Перед началом погребения местный приходский священник о. Леонид Смирнов произнёс прочувствованную речь, в которой хотя и кратко, но обстоятельно изложил биографию покойного о. Михаила и те заслуги его, которые он проявил, главным образом, своей родной деревни – Дворцу... Чин отпевания совершался строго уставно, стройно и неспешно, так что каждая особенность этого почти никогда неслыханного большинством из предстоящих погребения обращала на себя внимание и запечатлевалась в их памяти.

Пред последним целованием, стоя при гробе в ногах покойного, произнёс речь епархиальный миссионер священник Иоанн Жаров. В этой речи была обрисована деятельность почившего о. Михаила, как епархиального миссионера и выяснено было значение той утраты, какую понесла калужская миссия в лице скончавшегося иерея – миссионера Михаила Савельевича Дударева... Затем прочитана была о. Поповым разрешительная молитва.... и стали воздавать усопшему последнее целование священнослужащие, родственники и все предстоящие не только православные, но и старообрядцы, которые, кстати сказать, и при погребении так же, как и православные, стояли с зажжёнными свечами в руках.

По окончании отпевания гроб с останками почившего опять взяли на руки священнослужащие и, при пении „Помощник и Покровитель“... и звоне с монастырской и приходской колоколен, предшествуемые хоругвями и иконами, понесли вокруг храма к уготованной в ограде, против св. алтаря, могиле, которая и приняла бренные останки новопреставившегося иерея Михаила, семнадцать лет равноапостольно потрудившегося на тернистом миссионерском поприще; за что он и да сподобится услышать от Милосердного Домовладыки похвальный глас: „добрый рабе, благий и верный. вныди в радость Господа Твоего“. (Мф.25:21).

Подобного, как вышеописанное, хотя и печального, торжества с такой многочисленностью священно-церковно-служащих, с таким стройно-умилительным песнопением прекрасного монастырского хора, истовым, внятным отправлением богослужений и проч... крестьяне, а тем более старообрядцы, присутствовавшие при этом, никогда не видали. Поэтому, неудивительно, что почти все без исключения были настолько поражены этим торжеством, что не раз у многих, даже и из числа старообрядцев, являлись на глазах слёзы умиления. Особенно же поражались старообрядцы, из которых как за литургией, так и за погребением никто не хотел оставить храма, но в продолжение всей погребальной процессии все они держали себя с поразительным вниманием. Вот, например, около церковного ящика, примостившись выше других, стоит, держа истово в руках зажжённую свечу, белый, как лунь, лысый, с большой окладистой бородой беглопоповский вожак из деревни Ново-Скаковской Е. С-ов с прикованным взглядом к совершающемуся!.. Этот взгляд так и говорит: „вот, если бы всегда так видеть службы Божии, тогда бы и расколу не существовать“!.. Ему вторили, казалось, и другие, стоящие рядом, старообрядцы.

Калужский епархиальный миссионер свящ. Иоанн Жаров.

Уезжая на Дальний Восток санитаром, не могу воздержаться от желания попрощаться с сотрудниками и читателями журнала, в котором мне Бог привёл работать почти с самого основания его, если считать сотрудничество моё со времени появления в «Миссионерском Обозрении» в 1896 году моих «Открытых (обличительных) писем к графу Толстому».

Не смею думать, что я заслужил любовь читателей и сотрудников журнала, но сам в себе я испытываю чувства братского расположения к тем, и другим, а нарочитое уважение и симпатию питаю к милейшему благодетелю моему и всегдашнему доброжелателю моему Василию Михайловичу Скворцову. Он «терпя потерпе» мои крупные недостатки и немощи во всё то время, когда я органически срастался, как дикая привитая ветвь с Древом Жизни, растущим в вертограде Сына Божия, в Церкви Христовой православной.

Особое чувство благодарности должен я питать в сердце моём к деятелям Церкви православной, через посредство которых Бог произвёл в сердце, уме и убеждениях моих такую дивную для меня самого перемену, что в настоящее время я, наперекор всем анархическим, революционным и толстовским теориям, считаю за милость Божию и немалую честь для себя идти на войну, которая – по мнению великого яснополянского лжеучителя – есть зло злейшее, коему противиться никоим образом-де не надо, а следует сдать японцам Москву, Петербург (но Ясной Поляны не сдавать!)... То, что в настоящее время мне кажется не только детским лепетом, а скорее – рыканием злого льва, ищущего поглотить души или змеиным шипением самого «отца лжи», – то самое прежде, во время оно казалось мне мудростью, достойной всякого вероятия.

Думаю, что Бог, устроив мне поприще труда на Дальнем Востоке, открывает мне возможность не только загладить мои прегрешения моего отступничества от Истины и верноподданства, а даже широко отверзает мне дверь в само Царство своё и Вечную Жизнь, ибо если бы довелось умереть от пули, шрапнели или штыка японского, или скончаться от заразной болезни, – что для дезинфектора очень вероятно и возможно, то не сомневаюсь, что Бог меня не лишит милости и прощения, как того разбойника, который, пролив на кресте грешную кровь, удостоился за безропотность, покаяние и смирение – от Безгрешного прощения и вошёл с Ним в рай Божий.

Но без молитв Церкви ни один член Церкви «не может творити ничесоже», особливо ничего великого и праведного, как не может ветка давать плоды, не получая притока живых соков из дерева, из которого растёт. Поэтому, слёзно готов бы я просить всех, кто прочтёт это моё письмо, помянуть меня в молитвах, особенно за Божественной Литургией. Если же умру или буду убит, то – братие моя и господие, помяните меня за упокой, а я тогда буду неисповедимо благодарен, ибо Бог наш – не Бог мёртвых, а Бог живых, так как у него все – живы, а в день судный «вси оживут» и восстанут из гробов и праха для вечного мучения или для вечного блаженства, якоже есть писано многочастно и многообразно святыми отцами; ихже молитвами да сохранит Бог наши души от всякого зла, похотей и особенно ересей и любви к вещам мира сего.

Если бы случилось на Дальнем Востоке умереть, то предоставляю всем, кто хочет, издавать мои труды, издания, книги, но с тем лишь условием, чтобы в личное своё распоряжение издатели удерживали лишь треть чистого дохода, а две трети отдавали, во 1-х, на построение храмов православных, особенно на сооружение всех священных предметов, употребляемых при честнейшем таинстве Евхаристии. коим спасена моя душа и исцелено тело, во 2-х, на святое дело даровой раздачи душеполезных листков и брошюр строго-православного и патриотического содержания; в 3-х, на всякое святое дело, согласное с волей Божией, заповедями Евангелия и непротивное престижу самодержавной власти и авторитету Церкви православной.

Капиталов и денег не нажил и не хотел нажить от издательства. Небольшие долги будут выплачиваться теми лицами, которые будут управлять моим делом в моём отсутствии.

Надеюсь с пути и с театра войны – если Бог даст – писать корреспонденции.

«Слава Богу Святой Троице – Отцу и Сыну Святому Духу – за всё, наипаче за скорби, коих Он не даёт паче, нежели можем понести.

Издатель вероучительных листков для интеллигенции и народа, Действительный член Русского Собрания Михаил Аркадьев (Сопоцько).

Пожертвование.

От учителя церковно-приходской школы г. Новочеркасска Донской области Ивана Скрипникова и прихожан Козинской церкви в пользу русских воинов, пострадавших в войне с Японией в нашу редакцию поступило десять рублей.

(Впечатления миссионера).

В нашей церковно-общественной жизни православные миссионеры до сих пор не нашли своего настоящего места. В зависимости от ближайшего начальства они имеют то одно, то другое делание. Мы знаем миссионера, который по поручению начальства ревизовал уездное отделение епархиального училищного совета...

Но несомненно, что миссионеры – не чиновники, – не должны быть ими по самому существу дела. И пусть не искушают их в будущем „карьерой!..“

Миссионеры – и не следователи бездушные при епархиальных архиереях. Дело миссионерское безбожно сводить к простой статистике православных по их устойчивости в Церкви и совращениям в расколо-сектантство. Такого рода „деятельность“ миссионерская, обладающая даже точным поимённым знанием расколо-сектантов в данной епархии, – на самом деле узка и малоплодна.

Обязанность миссионеров, их истинное назначение состоит в том, чтобы благовестить евангелие, хранимое Православной Церковью, и бороться ласковым словом увещания со всякого рода заблуждениями...

Но миссионеры органически не слиты у нас и с духовенством. Они – на перепутье. Они пока всё ещё тревожно смотрят в туманную даль и по-своему повторяют слова поэта: „Что день грядущий нам готовит?..“

И – по правде сказать – им есть о чём побеспокоиться. Епархиальные миссионеры в большинстве кончили полные курсы духовных академий. Мало того: среди них есть люди высоко даровитые. Напряжённо совершают они своё „делание“, прокладывая чаще всего новые пути в борьбе с народным расколо-сектантством.

А загляните вы в любой формуляр епархиального миссионера. Боже мой! Какие только медные трубы не прошла наша братия. Почти все они когда-то числились псаломщиками в приходских церквах. Потом их повысили: стали записывать учителями Закона Божия в школах. И всё это, так сказать, в обход закона, – в силу того, что почтенное звание наше не освобождает нас от воинской повинности.

За то, может быть, материально служба миссионерская обставлена хорошо?

Этого тоже сказать нельзя. Миссионеры и в данном отношении несутся вперёд „без руля и без ветрил“. При ограниченном материальном обеспечении они не имеют видов на пенсию. Оттого иные из них мятутся, малодушествуют и бегут с своей службы.

Что касается, наконец, положения миссионеров с научно-богословской стороны, то оно также оставляет желать лучшего. Миссионеры во многих необходимых для себя выводах не могут опереться на наше „учёное“ академическое богословие. В виду вопросов, поднятых Толстым, а после – ново-богословами, – они в самой науке передовые борцы и апологеты; перед лицом штундового и хлыстовского движения они также – рядовые работники и „творцы мысли“.

Пересмотрите, в самом деле, наши духовно-академические журналы, ознакомьтесь с – так называемыми – „учёными диссертациями“. Вы убедитесь, что почти все эти работы мужей учёных словно не предполагают о существовании православной миссии с её злободневными вопросами. Особенно это надобно сказать о нашей противо-сектантской миссии...

Когда же „писатели“ пониже – не из академических профессоров – обращают на миссионерские труды своё благосклонное внимание, – нам от того не легче. Наша беда тут происходит от того, что о нас говорят не серьёзно; только как о „не лишних“ людях. И, критикуя нас, обычно осуждают дела наши во имя требований „науки“, – но в чём состоят эти требования в приложении к вопросам миссионерским, – об этом люди средней учёности молчат...

Иные „писатели“ прямо-таки „приклеиваются“ к работам миссионерским. Они дают отзывы и аттестации всем таким печатным работам. Они, очевидно, хотят своей критикой делать „общественное мнение“.

Пусть. Критиковать печатные произведения – право каждого читателя. Но критик серьёзный обязан выставлять основания для своих утверждений. Он должен заботиться не столько о том, чтобы „разнести“ автора, сколько о том, как бы помочь ему в уразумении предмета.

Что же мы находим чаще всего у наших критиков?

Самые общие и шаблонные замечания. Тут, по обычаю, идёт сначала похвала авторам, но такая похвала, которая не оставляет сомнения в их незначительности. Потом наши критики принимают учительский тон и гордо заявляют: ... „Конечно, в работе есть натяжки, передержки, упущения“...

Какие же?

Вот тут критику и представляется случай „блеснуть“, если он хочет, умом своим и познаниями; однако он закутывается в туман непроглядный и уже глухо лепечет: „надеемся дескать, что автор сам в будущем исправит свои погрешности“...

Если так, критику незачем было печатать своего отзыва. Что в том или другом труде есть недостатки, это можно сказать а priori. Но вот что важно знать для „обыкновенного“ читателя: какие именно недостатки есть в известной книге? Об этом наши критики „целомудренно“ молчат, представляя миссионерам самим возделать то поле, на котором они проливают пот свой. Вследствие того дело миссионерское затрудняется, а иногда прямо облепливается клеветой и инсинуациями...

Нечего говорить, что всё это способствует дурному мнению, которого о нас держатся светские писатели. Не удивительно, если в светских журналах о нас распространяются кривотолки, которые затем переходят и в захолустья. Для подтверждения сказанного мы напомним читателю, что наш известный романист г. Боборыкин в „Исповедниках“ обрисовал только отрицательные черты в типах православных миссионеров; да и свящ. о. Гр. Петров в образе миссионера Бультякова дал маловероятный тип миссионера.

Что же нам делать?

Спокойнее всего, конечно, замолчать о нас толки в печати и „пренебречь“ ими, – как у нас водится „до сего дне“. Но от молчания нашего, как показывает опыт, „паче молва бывает“.

Можно ещё, рассердившись, вступить в перебранку с „обидчиками“... Но бранью никого и ни в чём не убедишь, а покажешь только свою „невоспитанность“.

Остаётся нам один выход: время от времени отмечать характерные толки о нас, о трудах наших и различных богословских вопросах в печати и спокойно, Sine ira et Studio, „выяснять обстоятельства дела“. Такой выход кажется нам самым умным и плодотворным. К нему мы и устремимся на страницах „Миссионерского Обозрения“ в своих статьях под общим заглавием: „Из литературы и жизни. (Впечатления миссионера).

Заявим здесь наперёд, что лично мы никого не желаем обижать или раздражать. Мы хотим, по мере сил наших, послужить действительной пользе миссии нашей, – конечно, как мы понимаем эту пользу. Причём в своих суждениях мы хотели бы освободиться от всяких пристрастий, по пословице: amicus Plato, sed veritas amicissima («Платон мне дорог, но ещё дороже истина» – Аристотель)...

Как-то на страницах „Известий по С.-Петербургской Епархии“, мы говорили о необходимости открытия миссионерских курсов для народа. Свою мысль мы обосновывали особенно церковно-православными нуждами в столице нашей, где сильна пропаганда сектантства; прочно чувствует себя и раскол.

Мысль наша о курсах не нова. Её разделяют практики-миссионеры во всех епархиях. Отметил её благосклонно и неизвестный автор в 16 № „Церк. Вестн.“, за текущий год. Только мысль нашу этот автор снабдил толкованиями, которые привели его к совершенно „неправильному заключению“.

Вот что именно читаем мы в Церковном Вестнике: „в проекте (открытия миссионерских курсов) всего замечательнее признание бессилия православной миссии, засвидетельствованное самим миссионером“.

Заметим сначала же, что в приведённых словах содержится грубая передержка нашей мысли. Мы никогда и нигде не исповедовали „бессилия православной миссии“ в борьбе с расколо-сектантством. Мы говорили лишь о недостаточности для успешной борьбы с противниками церковными одних епархиальных миссионеров и приходских священников. Но разве этими лицами исчерпывается вся наша миссия?

Очевидно, в миссионерских делах неизвестный автор осведомлён мало. Очевидно, он не знает, что епархиальные миссионеры и приходские священники составляют лишь верхний слой православной миссии. Главную же основу её, – так сказать, силу нашей миссии составляет сам народ, православный мир.

Частнейшее взаимоотношение в миссионерских делах этих составных сил таково: епархиальные миссионеры изыскивают способы борьбы с расколо-сектантством; обдумывают характер и постановку этой борьбы; ведут перед народом образцовые беседы с церковными отщепенцами; составляют печатные руководства и полемические беседы...

Однако, при всём своём значении, епархиальные миссионеры не олицетворяют собой всей епархиальной миссии. Они не могут лично проследить действия и волнения среди всех расколо-сектантов по епархии. Для того у них недостанет не только времени, но и сил. И потому по необходимости они вспомогаются приходскими священниками.

Приходские священники – это друзья и со-работники миссионеров. Они знают народ до точности, видятся с ним часто. Они многим своевременно могут напомнить то, о чём когда-то публично беседовал епархиальный миссионер и что теперь „превращают“ расколо-сектанты...

Но и священники одни бессильны бороться с волной противо-церковной. Волна эта, по нынешним временам, захватывает народную массу. В массе народной, как волны морские, меняются разные думы, чувства, настроения. Священник в приходе один, – редко два, ещё реже три и больше. С каждым сектантствующим человеком священникам не переговорить. Обстоятельства служебные не позволят; сил и времени не хватит...

Вот тут-то добрые пастыри благонадёжных мирян и высылают на миссионерскую службу. По общественному положению, по умственному развитию и воспитанию миряне, особенно сельские, почти все равны. Они встречаются друг с другом постоянно; знают не только текущие думы в голове своих соседей, но и то им ведомо, какие сны мужикам снятся на отдалённом конце села.

При таком положении добрые прихожане, если захотят, с удобством о многом могут побеседовать „на народе“. Главное же – они своевременно известят батюшку о зарождающемся там или здесь противо-церковном движении.

С этой стороны миссионеры-сотрудники из крестьян – золото для нашей миссии. Значения их не подорвут сухие теоретики-господа К*. Против миссионеров-сотрудников из крестьян могут ратовать только те люди, которые обожают семинарскую премудрость и самонадеянно думают, что достаточно приложить её к жизни, как секты и расколы испарятся с русской земли...

Таким образом значение православных мирян для нашей миссии огромно; но оторвите их от воспитывающего влияния миссионеров и священников, – они остановятся и утратят путеводную нить в своих миссионерских беседах. Потому – ещё скажем – народ, простолюдины – это солдаты в армии.

Без них войны не будет; но и без полководцев солдаты – что пчёлы без матки. Одни восполняют немощи других и так прославляется Бог в Церкви!..

За „многой учёностью“ мы забываем такие святые истины – и Бог наказывает нас ростом расколо-сектантства. Отщепенцы наши сильны именно внутренней сплочённостью; всем миром своим отбивают они миссионерские наши воздействия на них. – Это не наше лишь мнение. Также высказывается г. В. В. Розанов – писатель нам чуждый по духу, но безусловно талантливый и наблюдательный. Вот что говорит он в одном из своих фельетонов: „Замечательно, что в мире нашей „старой веры“, как и разнообразного сектантства, которые обнимают собой миллионы людей, вовсе не видно и не слышно о типах индивидуального захудания и гибели; что вот несчастие – и сломился человек; погибли дети, погибла жена – и погиб сам. Их держит община, не большая, но тёплая внутри. Община – что шуба; как семья – это рубашка. Без них человек – наг, гол; и малейшая стихия губит его“... (Нов. вр. № 10147, 1904 г.).

Такая-то „малейшая стихия“ часто губит многих православных, толкая их в дебри расколо-сектантства именно вследствие нашей взаимной разобщённости, – именно потому, что заскорбевшему человеку у нас некому бывает подать утешения.

На этом основании несколько уже лет все видные представители миссии и миссионерские съезды настаивают на необходимости сознательного участия православных мирян в делах нашей миссии... Но этой простой, азбучной истины не мог „вместить“ автор статьи из „Церковного Вестника“ и злорадно он приписал нам ту мысль, какой мы не высказывали.

Явление это тем для нас прискорбней, что Церковный Вестник – журнал популярно-духовный. Он издаётся при академии; у него – значительный авторитет. Так что же подумают о нашей миссии приходские сельские батюшки, поверив отзыву безымянного автора? Не скажут ли они про нас, что мы обманули их надежды, причинили им много труда и хлопот, а сами теперь малодушествуем?..

Пусть же знают все радетели нашей внутренней миссии, что Церк. Вестн. „облыжно“ возвёл обвинение на нас и на наше святое дело!..

Неправдой и передержкой отдаёт дальнейшая часть речи неизвестного нам автора. Он пишет: „Если миссионеры мало приносят пользы тому делу, на которое поставлены, то оправдывается ли само их существование?“

В свою очередь мы спросим неизвестного автора: кто же ему сказал, что миссионеры „мало приносят пользы тому делу, на которое поставлены?“

Нами было говорено лишь о том, что одни миссионеры не могут с успехом воздействовать на расколо-сектантов. Но также бессилен, к примеру, генерал А. Н. Куропаткин один воевать с японцами. А значит-ли, что он „мало приносит пользы“ солдатам?..

Мысль незнакомого нам автора неустойчива и слишком мелка для академического журнала. Хочется верить, что она „проскользнула“ в печать случайно – незаметно для о. редактора-профессора.

Последняя часть выписанного нами возражения разрешается на почве самой жизни. Нужны ли миссионеры для борьбы с расколо-сектантством? Спросите об этом преосвященных архипастырей и народ наш. Владыки постепенно во всех епархиях открывают миссионерские вакансии и тем внятно говорят нам, что миссионеры необходимы для блага церкви православной.

О чём свидетельствует народ наш?

В один голос он твердит, что без миссионеров „люди бродили, как в потёмках. Не умели они изобличить раскольников или сектантов, „да и про свою веру понимали чуть“...

Этому отзыву народа, заявляемому по разным епархиям, можно приписать полную достоверность, так как несомненно, что только миссионеры ознакомили простых людей с тайнами православного богословия по многим вопросам, напр.. о суде церкви над грешниками, о христианской святости и т. п.

С другой стороны, разверните наше полемическое богословие: кто, как не миссионеры, выработали обличение русского раскола и сект?

После того будьте справедливы и по совести ответьте на вопрос: нужны ли нам миссионеры?..

Для наших журнальных обозревателей, очевидно, не очень нужны, а для жизни страшно необходимы. Так мне подтвердили православные люди недавно после беседы в С.-Петербурге за Московской заставой, – чему было много свидетелей.

Люди кричали мне: – ради Бога приходите к нам! Мы свет с вами увидели...

Писать об этом для меня, пожалуй, не совсем скромно; но такие же приглашения от народа слышат все наши миссионеры и я напоминаю здесь лишь о повсеместном факте, чтобы сильнее обличить неизвестного автора статьи из Церк. Вест...

Когда я дописал эти строки, мне стало грустно и тяжело на душе. Я ещё сказал себе: – пусть о миссионерах вкривь и вкось судят светские писатели, которые нас не знают. Но „Церковный Вестник“... Это – ведь духовный орган печати. Он распространён во всех епархиях. За что же неизвестные авторы этого журнала на всю Русь награждают миссионеров своими ехидными замечаниями?..

– „Мы плохи и нас учить, вразумлять надо“...

Так вразумляйте же и учите, господа – наши критики, – но не язвите и не злорадствуйте над нами, унижая своими заметками почтенные академические журналы!..

В самом конце минувшего мая петербургские трезвенники Александро-Невского Общества тысячной толпой отправлялись на Валаам. – Это было своего рода ополчение современных крестоносцев. Трезвенники ехали на Валаам, чтобы хоть временно стряхнуть с себя бремя столичной суеты; под сенью святой северной обители они хотели отдохнуть душой, освежиться нравственно и запастись силами для жизни в более строгом согласии с Евангелием.

Руководитель Александро-Невских трезвенников, священник А. В. Рождественский, предложил мне принять участие в паломничестве. Он особенно заботился о том, чтобы его трезвенники в дороге не оставались без духовного руководительства.

Я радостно принял приглашение. Мне и самому хотелось побывать на Валааме. Хотелось „подивиться“ на строгие монастырские порядки и поблагодарить там Бога за помощь Его в моих миссионерских делах.

Была у меня и другая чисто-служебная цель. Я с восторгом думал о том, что мне придётся трое суток пробыть с глазу на глаз с трезвенниками. Я надеялся обильно побеседовать с ними о церковных делах, – мне хотелось склонить их внимание к вопросам миссионерским.

Моё намерение подсказывалось мне жизненными наблюдениями. – Я много раз видел, как в разных местах зарождалось расколо-сектантство. Всегда были для того свои особые причины. Но одно явление повторялось при этом с неизбежностью: народ наш деревенский – да и городской – не знал основ своей веры в той осмысленно-разумной форме, в которой надо знать для противодействия церковным отступникам.

Зарождалась, к примеру, в известном месте штунда. Первое дело – сектанты начинали кощунствовать над иконами. Наши же мужики домашними средствами почти никогда не в состоянии были образумить сектантов. Они не понимали церковного учения о почитании икон...

Вследствие этого случалось, что штунду в простом народе встречали не как проявление тьмы и невежества сектантов, а как разумный выход из книжного чтения, – как своего рода слово знания...

Такое явление подмечал я и в столице.

И вот мне чрезвычайно захотелось „по душам“ побеседовать с трезвенниками.

С другой стороны, я рассуждал сам с собой: наш православный мир страдает внутренней разъединённостью общин своих. Нам почти дела нет до того, как „спасают животы свои“ соседи наши. Мы мало склонны действовать миром против захудания членов православных, равнодушны и к уклонению братьев наших в раскол и секты.

Это – зло наше, которое отмечается в печати; против него необходимо усиленно бороться; о нём надо пристально поговорить с народом, так как, в противном случае, нам не к чему прикрепить плоды своих миссионерских трудов...

И ещё одно соображение было у меня, когда я сгорал „огнепальным желанием“ поехать на Валаам с трезвенниками. – Обычно, люди наши задавлены нуждой. Некогда им по будням и часто сходиться на миссионерскую проповедь: кого угнетают дела домашние, кого давит служба...

А тут представлялось стечение обстоятельств, когда почти тысячная толпа трое суток будет ехать на одном пароходе, – воодушевлённая одними стремлениями, одним благочестивым настроением. – Как мне было пропустить этот счастливый случай?..

Я всегда любил беседовать с одними православными. Я смотрю на них с умилением, как на ополчение наше против церковных раздорников. Я мало скорблю, когда на беседах у меня нет возражателей. В таких случаях всеми силами я забочусь о том, чтобы „размягчить“ души слушателей и пробудить в них сознательную и убеждённую любовь к православной церкви.

И вот Бог послал мне счастье – ещё раз побыть в близком общении с православным „миром“ нашим. 28 мая о. А. В. Рождественский заехал за мной, чтобы подвезти меня на пароходную пристань. Когда мы туда прибыли, в ожидании пропуска на пароход, толпилось много народа. „Пока что“ я занялся рассматриванием людей. Виднелись мне знакомые лица по беседам в разных концах Петербурга; но много было таких, которых я никогда не встречал.

Лица у всех серьёзные, деловые, восторженные. Заметно было, что люди оторвались от дел своих не для пустого развлечения. И праздной болтовни не слышно было...

Я сразу понял, что среди трезвенников-богомольцев мы имеем добрую ниву для сеяния слова Божия и положил „в духе“ больше „пребыть с ними в общении“...

Пошёл я осматривать наш пароход „Кивач“. В средине его, между палубами, стояли хоругви и иконы. Всё было собрано и устроено так, чтобы сама наружность парохода говорила нам о том, куда и зачем мы едем...

„Кивач“ резко дал три свистка. Нам время было „отчаливать“. Ещё мгновенье – и мы плавно заколыхались над водой, уезжая к верховьям Невы.

Сопровождавший нас на богомолье о. Михаил, доцент СПб. Дух. Академии и известный писатель, стал служить молебен и усладил братьев словом...

Мы, умиренные и хорошо настроенные, собрались потом на пароходной палубе. Без предварительного уговора, как-то стихийно – „от избытка сердца“, запели мы громко церковные песнопения. Это придавало нашему путешествию священный отпечаток. Рабочие с берега крестились на иконы – хоругви нашего парохода; мы чувствовали себя словно в храме...

Вот миновали и церковь „Всех Скорбящих Радость“. Перед нами – даль водная да красивые берега Невы. Люди наши, видимо, утомились пением. Они растерянно посматривали друг на друга, как бы спрашивая глазами: – что же дальше?..

Они удивительно походили на детей, которые одни остались в большой комнате и не знают, чем им заняться.

Я стоял в стороне и наблюдал.

Ко мне подошли знакомые трезвенники.

Один сказал:

– Скучать, должно, будем. Вы хоть бы утешили нас проповедью...

Я ответил, что на лицах богомольцев, правда, заметна растерянность – незнание, чем занять себя, но не видно желания праздно болтаться. При этом условии несомненно, что люди не будут скучать и займут себя...

Тем не менее я стал подготовлять почву для беседы с народом. Остановился я у мачты пароходной и спросил знакомого трезвенника из-за Московской заставы:

– Ну как, старообрядцы ходят на наши беседы?

– Ходят усердно! – ответил мне трезвенник. Им нравится, что вы на беседах говорите о них „серьёзно“, т. е. ласково, – пояснил он свои слова...

Около меня собиралась большая толпа людей. Я слышал с разных сторон голоса:

– Мы вас знаем. Вы были у нас на беседах.

– И у нас!..

– Ну, и спасибо вам! – говорили слушатели из-за Московской заставы. По вашему совету, мы здорово доходим раскольников. Мы говорим им: „коли вы любите старые обряды – любите на здоровье. Вам никто не препятствует. Но из-за обрядов не разрывайте общения с Церковью Христовой. Без Церкви обряды старые вас не спасут“...

Какой-то хорошо грамотный трезвенник напомнил и о том подобии, которое я „однажды подвёл“ в обличение наших раскольников.

Он говорил:

– Мы ещё повторяем старообрядцам такие ваши речи: „вы похваляетесь, что соблюли старые обряды? Честь вам за любовь к отеческому преданию. Но рассудите, на кого вы похожи в своём положении. Вы подобны людям, которые потерпели сильный пожар. Огнём истребило у них дома, хлеб, разные припасы. Однако, они спасли из огня ножи, ложки, вилки, топоры, лопаты – и радуются этому. Да ещё хвалятся и блаженно говорят прохожим:

– Нужды нет, что мы на морозе и под открытым небом. Не беда, что погорели строения наши и весь хлеб. Зато – слава Богу! – мы вытащили из огня вот эту милую утварь нашу – ножи, ложки, вилки...

Прохожие сострадательно и говорят погорельцам:

– Бедные вы люди! Какую пользу принесут вам ваши вилки, когда вам есть нечего. Да и жить где вы будете? Помёрзнете вы на холоде с своими милыми остатками от пожара!..

Я поддержал это сравнение и уже при громадном стечении народа сказал:

– „Старообрядцы“ наши истинно подобны приточным погорельцам. Они утратили чистоту веры Христовой, – разорили церковный строй и спасительные таинства. С чем же они остались? – с одними обрядами. Но обряды сами по себе бездушны и не спасают людей...

Припомните: евангельский фарисей молился в храме с древними обрядами, похвалялся своим благочестием, однако Богом не был оправдан за свою гордость и ожесточение (Лк.18:10–12 ст.). Так и нашим раскольникам старые обряды до тех пор не принесут духовной пользы, пока они не обратятся к общению с Христовой Церковью!..

Один из трезвенников заметил:

– Плохо, что мы мало знаем про свою веру и про то, как надо отвечать „старообрядцам“. Этим они пользуются и доходят нас...

Толпа слушателей напряжённо следила за нашим разговором. Я понял, что вполне „приспело время“ побеседовать с народом...

Я попросил всех пропеть „Царю Небесный“, а потом, оставаясь у мачты, сказал, крестясь: во Имя Отца и Сына и Св. Духа!1

– Разговаривая с вами, братцы, я радостно наблюдал, как возле нас постепенно увеличивались слушатели. Теперь я невольно припоминаю слова Спасителя, сказанные Им Апостолам о самарянах: „возведите очи ваши... на нивы, как они побелели и поспели к жатве“ (Ин.4:35).

Именно эти созревшие нивы духовные вы напоминаете мне... Не в том, конечно, смысле подобны вы нивам „побелевшим“, будто вы „усовершились“ для царства небесного (ср. Флп.3:12,13). Нет: пока люди ходят во плоти, они все обуреваются греховными соблазнами (1Ин.1:8). Я вижу в вас нивы, готовые к жатве, в том значении, что вы все расположены жить трезво, – по заповедям Божиим; что вы горите душой обогатиться евангельскими добродетелями.

Такое заключение о вас я делаю особенно на основании того, что вы все состоите членами Александро-Невского общества трезвости и совершаете настоящее религиозное паломничество.

Слава Богу за то, что Он вложил в сердца ваши благие желания и исполнил вас любовью к святыне церковной! – Радуюсь я за вас, а, радуясь, надеюсь, что вы совершенно полно и правильно понимаете задачи своей трезвенности...

В трезвенниках очень нуждается родина наша. У нас в широких кругах народа развито пьянство. Люди, подчас еле сводящие „концы с концами“, при первой же возможности напиваются до одурения. Взрослым подражают подростки... В итоге получается впечатление, что на нашей родине – много пьяниц...

А какие печальные последствия проистекают отсюда?

Отец – глава дома – всё пропитание семьи пропивает. Дети голодают. Среди них развиваются болезни. Мать с горя занемогает...

Или такая картина: рабочий неделю трудился на фабрике. В субботу получил деньги, напился до одурения, попал в участок, а после – избил жену, разогнал детей...

Это – ужас. Это – страшные плоды пьянства. И потому – честь вам, что вы решили трезвиться и воздерживаться от спиртных напитков! В этом смысле вы – светочи для пьяной толпы и провозвестники здорового образа жизни, достойные подражания.

Но будьте же, братцы, людьми рассудительными. Не останавливайтесь на полдороге. Помните, что, дав обет трезвости, вы положили только начало делу благому. Не все трезвенники – истинно хорошие и добрые люди.

Вот вам – доказательство слов моих. Среди евреев были особые люди, называемые фарисеями. Они были трезвенниками. Пьяниц они презирали. Но они впали в грех гордости и высокомерия – и просмотрели Христа, даже распяли Его.

Бойтесь же и вы подражать фарисеям! Трезвясь телесно, памятуйте, что вам необходимо трезвиться духовно. Надо так настроиться, чтобы вы были православными христианами в лучшем значении слова. Надо ходить твёрдо перед Господом и не хромать, подобно пьяным, на оба колена...

Теперь эта добродетель духовной трезвости не легко даётся людям. Наше время исполнено всяких крайностей в религии и в жизни. В религии братья наши по плоти уже не довольствуются путём, который проложили нам отцы наши, а ищут „новых путей“. Для одних – эта дорога ведёт к сектам нашим; другие устремляются в раскол, а многие „новопутейцы“ не держатся никакой веры...

Как наставленные в истинах „святейшей веры нашей“ (Иуд.1:20.), берегитесь, братья, этих крайностей. Стойте твёрдо и непоколебимо в православной Церкви. Познавайте, что есть воля Божия и обличайте заблуждающихся (Еф.5:10,11).

Распознать же этих людей – не трудно. Все они веруют не в целом слову Божию, а по частям. Они выбирают из слова Божия, что им подходит; другое же замалчивают. – К примеру: сектанты с восторгом толкуют о том, что христиане – равные дети Отца небесного и что священники им не нужны; без надобности и тайны церковные...

Между тем в речах сектантских слышится преступная недосказанность. Мы все – братья, но Сам Господь для руководства нами поставил в Церкви „пастырей и учителей“ (Еф.4:11). Ап. Павел заповедует ученику своему Тимофею охранять в себе дар Божий или священство, полученное от Апостола через руковозложение (1Тим.4:14).

Этих библейских свидетельств сектанты знать не хотят – и отвергают священство Христово, а с ним таинства Христовы, – опять вопреки Новому Завету (1Кор.4:1)

На основании этих данных убеждаемся, что сектанты предлагают людям не пути Божии, а пути новые, свои.

Тоже надобно сказать про раскольников наших. Они отпали от благовестия евангельского и коснеют в заблуждениях своих. Они не веруют обетованию Господа, Который сказал: „Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ея“ (Мф.16:18). Не веруют раскольники словам Божиим, потому что думают, будто грех и ереси людей низложили Церковь на земле. Таким образом, по понятиям наших раскольников, отец греха и лжи – дьявол сильнее Господа. Но это – ужасная ересь и злобное попрание Евангельского благовестия о Христе!

Говорить нечего о людях, совсем неверующих в Бога. Им „мрак суда“ блюдётся в пришествие Господне (Иуд.1:6).

Итак, братья, трезвитесь и бодрствуйте, памятуя, что дни наши лукавы (Еф.5:16). Вооружившись правой верой, старайтесь в своей жизни быть истинными милосердными самарянами. Не проходите безучастно мимо пропадающих людей: увидите пьяниц, – протрезвляйте их, устрашая Судом Божиим; встретите людей честных, но обедневших, – помогите им, укажите выход из бедности; найдёте попрошаек праздных, лентяев, – устыдите их; заметите среди себя братьев, претыкающихся в вере, – обласкайте их и со слезами молите крепко держаться родной веры...

Своими силами вы бессильны будете бороться со всем злом нашей жизни...

Это так. Будьте же подобными хоть санитарам на войне: сносите раненых в лечебницу нашу – св. Церковь, и за это велика вам будет награда на небесах!..

К такой именно жизни побуждает вас пример Преп. Сергия Валаамского, в обитель которого мы устремляемся – Преп. Сергий всю жизнь проповедовал людям Христа, – привёл много язычников в ограду св. Церкви.

Старайтесь и вы быть носителями истины Христовой! Заботьтесь не о телесной только, а и о духовной трезвости. И Бог будет с вами, и благословят вас Угодники Валаамские!..

Народ прослушал проповедь с благоговейным вниманием...

С благоговением же, по приезде, обходили мы св. Валаамские острова, обильно назидаясь и утешаясь благодатными впечатлениями.

Нас особенно поразили на Валааме длинные благолепные службы, прочувствованное пение и „истовость“ во всём... С другой стороны, с умилением наблюдали мы суровую простоту жизни Валаамских иноков и их чисто – муравьиное трудолюбие...

Этими свойствами наши богомольцы положительно умилялись. Многие из них раньше слышали речи раскольников, в которых утверждалось, что строгой уставности в православно-церковных службах теперь нет нигде. И вот наши богомольцы сами были свидетелями, что на Валааме обыкновенная всенощная продолжается шесть часов – до полночи...

С другой стороны, слышали братья наши сектантские нарекания на православных монахов, будто они „тунеядствуют, даром поедая хлеб“.

Оказалось, монахи на Валааме – труженики удивительные. Они обработали каждый клочок земли на своих бедных островах; они устроили разные заводы и бесстрашно занимаются рыболовством...

Так что известное свящ. изречение справедливо можно изложить так: „иди на Валаам, о, ленивец“! Тамошние иноки обучат тебя трудолюбию.

За эти спасительные уроки Валаамская обитель достойна самого пламенного почитания всех православных русских людей.

* * *

При возвращении с Валаама, уже в П-бурге с нами случилось обстоятельство, о котором необходимо упомянуть. На столичную пристань людей с парохода не выпускали часа полтора. Мы ждали таможенного чиновника, который, не смотря на нашу телеграмму из Шлиссельбурга, почему-то замедлил явиться на наш пароход.

Богомольцы наши почти все состояли из рабочих, приказчиков, для которых каждый час – золото. Пождав немного чиновника, они начали роптать. И вот было положение: все святые Валаамские впечатления могли смениться раздражением людей, – ропотом!..

Тогда, выйдя на палубу, я обличил народ в малодушии и запел „Воскресение Христово видевше“... Сначала разрозненно, а потом дружно и стройно за мной запел весь пароходный люд. Так в братском единодушии мы отправили всю обедню и не заметили, как нам время пришло сходить на берег...

Об этом случае я упомянул здесь с особой целью. Я хочу сказать, что никаких религиозных паломничеств, крестных ходов и т. п. нельзя оставлять без бдительного духовного руководительства. Достаточно повода незначительного, – нужно, чтобы в массе кто-нибудь заволновался, – и в народе, путешествующем начнётся ропот, пойдут самые нежелательные приключения...

Мало того: в последнее время наблюдено, что православн. простолюдины „с богомолья“ иногда возвращаются духовно развращёнными. Известны, напр., случаи, когда у Киева паломников встречали штундисты и старались в душах их поселить свои верования.

Что же делать во всех этих обстоятельствах?

Надобно, чтобы с людьми, пошедшими на богомолье и в крестные ходы, были опытные и добродушные руководители. Нужно, чтобы они наблюдали за настроением богомольцев и своевременно оберегали их от соблазнов. Это они могут сделать словом увещания, а то так и проще – рассеянному народу предложат пропеть церковную молитву. Тогда наши благочестиво-религиозные шествия сохранят при всех случаях свой воспитывающий характер...

Разумеется, вопросы, затронутые здесь, сложны и просто не решаются. Но, при добром желании пастырей церковных, они могут найти своё разрешение совершенно согласно духовным нуждам народа. Людей же, готовых потрудиться для имени Христова, в приходах много. Нужно только предварительно ободрить и наставить их на путь правый. Наученные в Законе Божием, они сами изыщут способы благотворного влияния на своих слабохарактерных и малодушных собратьев...

Д. Боголюбов

Только абсолютным воздержанием от спиртных напитков может наша интеллигенция излечить себя и народ от пьянства, и проповедь так называемого „умеренного“ употребления есть лишь пустая забава.

Граф Лев Толстой.

Под таким заглавием в I книжке журнала «трезвая жизнь» за текущий год была помещена статья священ. – А. Рождественского, представляющая немалый интерес в истории борьбы с пьянством. Здесь описывается сравнительно редко встречающийся у нас на Руси пример энергичной, а главное, вполне искренней борьбы одного сельского батюшки с пьянством в своём приходе. К сожалению, автор не сообщает имени и места служения этого достойного священника. Уважаемый пастырь, вступив членом в местное общество трезвости, пришёл к тому твёрдому убеждению, что великое и трудное дело отрезвления населения можно вести сколько-нибудь успешно лишь при том непременном условии, когда в личной жизни проповедников трезвости не будет никаких компромиссов ни с совестью, ни с здравым смыслом, а потому решил прежде всего сам сделаться абсолютным трезвенником и совершенно изгнать спиртные напитки из своего домашнего обихода, порешив больше никого и никогда не угощать ими, дабы тем дать своим прихожанам наглядный пример настоящего трезвенника. К указанному выше радикальному решению упомянутый батюшка пришёл как раз незадолго перед местным храмовым праздником, когда по установившемуся обычаю в дом священника съезжается из окрестных сёл много знакомых лиц местной сельской интеллигенции: учителей, священников, торговцев и друг., всегда встречавших в доме этого иерея широкое русское хлебосольство в связи с подобающей торжеству выпивкой. Щедрость и радушие хозяина были известны всем его знакомым; но в этот раз, к немалому изумлению, гости не встретили на обеденном столе радушного хозяина ни единой бутылки спиртных напитков. Желая рассеять невольное недоумение своих гостей, вызванное таким неожиданным новшеством, хозяин обратился к гостям с речью такого, примерно, содержания: «Дорогие гости, позвольте мне сказать вам несколько слов. Вероятно, вам всем известно моё личное отношение к спиртным напиткам, а в частности моё желание и старание провести начало трезвости в жизнь своих прихожан. Чтобы быть последовательным и не лишать себя надежды на успех в своей деятельности, я должен, конечно, быть сам первым примером для своих прихожан и в своей частной домашней жизни, иначе мне всякий в праве сказать: «врачу, исцелися сам»; да и не только для своих прихожан, но и для посторонних лиц моя непоследовательность была бы смешна и предосудительна. Жить иначе, чем учишь, значит одно и тоже дело одной рукой созидать, а другой разрушать. Прошу верить, мои дорогие гости, моему честному слову священника, что настоящий мой образ действий вытекает не из пустого желания выдвинуться; нет, но из глубокого внутреннего моего личного убеждения во вреде спиртных напитков – безразлично, в какой бы мере они не принимались. Начало этого убеждения кроется со времени моего детства. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что мой отец в трезвом виде был истинно добросердечный человек, после выпивки делался почти тираном семьи. Много пришлось вытерпеть горя через это нашей семье. Отца своего, ни тогда, ни теперь я не обвиняю; и тогда ещё своей детской душой я понимал и видел врага мирной нашей семейной жизни не в нём, а в водке, и тогда ещё своим детским сердцем возненавидел её. С годами это отвращение к охмеляющим напиткам, и в частности к водке, у меня росло. В настоящее время, уже сделавшись священником, я стал анализировать слагавшиеся во мне убеждения, относиться к ним критически, и чтобы окончательно их проверить, решился познакомиться с литературой по данным вопросам, с литературой не только народной, но и более серьёзной – медицинской. Знакомство это привело меня к тому выводу, установленному наукой, что алкоголь есть яд и все спиртные напитки и в частности водка, каких бы градусов и в какой бы дозе ни принимались, для организма безусловно вредны. После этого моё убеждение относительно спиртных напитков, как твёрдо обоснованное, окончательно сложилось и окрепло, а с таким убеждением я не только сам не могу употреблять спиртных напитков, но не имею нравственного права и других угощать ими; последнее для меня уже было бы нравственной пыткой, нравственным мучением, насилием своей совести. Как видите, мне приходится идти против вековых традиций; у меня даже не хватало на это духа и силы, недоставало смелости, я просто нравственно страдал и мучился и, не имея наконец более сил выносить подобного противоречия в самом себе, я решил покончить с старыми традициями и обычаем, порешив в своём доме никому и никогда ни водки, ни других спиртных напитков не предлагать. Вот причина, почему вы, дорогие мои гости, и не видите сегодня за моим столом никаких сосудов с хмельными напитками. Прошу меня в том извинить.»

Это искреннее слово духовного пастыря, порешившего сразу покончить с недобрым обычаем спаивания досыта, до отвала своих гостей, встретил, к прискорбию, не сочувствие и не поддержку, а одно лишь неудовольствие и озлобление со стороны людей, крепко сжившихся с традиционными порядками и не желающих порвать с ними, иначе взглянуть на эти обычаи, во имя высшей нравственности и согласно с указаниями современной медицины. Энергичный протест этого искреннего борца за трезвость, всколыхнув стоячее болото предрассудков, создал массу толков, пересудов, обвинения в гордости, в самомнении, и в конце концов задетое самолюбие поклонников выпивки создало такую атмосферу сплетни, так искусно повело свою интригу против сего достойного лишь самого глубокого сочувствия и уважения батюшки, что последнего потребовали для объяснений в губернский город, где ему пришлось выслушать в своём духовном правлении не ободрение и поддержку в разумно поставленной им борьбе с пьянством в приходе, а только незаслуженный выговор в придачу к понесённым им путевым издержкам на поездку в губернию. Хотелось бы думать, что в то время в городе не было Владыки, который, конечно, выслушав от священника надлежащее объяснение, увидал бы всю суть созданной вокруг него интриги и отпустил бы последнего с утешением и ободрением. Незаслуженная обида ещё более укрепила почтенного пастыря в твёрдой решимости продолжать начатое им дело отрезвления в духе полного воздержания. После этого О. N. писал к одному своему приятелю: «я глубоко верю в правоту своего дела, и эта вера не даст мне упасть духом». Пожелаем же и мы с вами, читатели, этому достойному, но неизвестному, пастырю успеха в начатом им святом деле отрезвления своего прихода, и пусть его твёрдая решимость вести дело борьбы с пьянством без компромиссов нашла бы побольше подражателей в среде наших духовных пастырей, и пусть такие мужественные борцы не смущаются противодействием любителей и защитников алкоголя, и пусть всегда они имеют в виду, что не толпа или люди создают нравственный и умственный прогресс в обществе, а лишь единичные личности. Пусть эти борцы помнят, что может быть счастлив и достоин истинного уважения не тот, кто спокойно смотрит, как спивается и интеллигенция и наш простой русский народ, а тот лишь, по словам поэта:

Кто жизнь в борьбе кровавой,

В заботах тяжких истощил,

Как раб ленивый и лукавый,

Таланта в землю не зарыл.

Р. S. В заключение два слова земцам СПб. губернии: не мешало бы вам, господа, прежде, нежели настаивать в собрании одному из последних гласных о возбуждении ходатайства по обложению казённого вина 40-ка копеечным сбором на нужды народного образования в губернии, познакомиться поближе с весьма интересным и поучительным постановлением Калужского губернского Попечительства о народной трезвости; причём нельзя не отметить, что инициатором сего в высокой степени симпатичного и дельного постановления был видный земский деятель, председатель Калужской Губернской Земской Управы. Вот в общих словах это постановление Комитета: «Главнейшее зло, губящее русское население, расстраивающее его экономическое благосостояние, увеличивающее число преступлений, пожаров и прежде всего губительно действующее на народное здравие и наконец угрожающее физическим и нравственным вырождением нашему народу – есть водка и, как следствие торговли ею, – пьянство. Все принимавшиеся до сего времени нашим правительством полумеры и возможные в будущем должны быть признаны бесплодными.

Действительное и радикальное средство для прекращения пагубного зла систематического отравления русского народа алкоголем представляет совершенное прекращение продажи водки для распития и ограничение производства спирта и торговли им лишь только для целей технических и врачебных».

С чем Калужский Губернский Комитет Попечительства о народной трезвости согласился, признав большинством голосов безусловно вредным для народа употребление водки, как средства, влияющего на разрушение устоев семейной и хозяйственной жизни населения, в виду чего комитет постановил просить наше правительство спасти население Империи от этой пагубы совершенным прекращением торговли спиртом и водкой.

Член христианского Общества трезвости и воздержания И. Разночинцев

(Ответ на открытое письмо Боголюбова).

Дорогой и уважаемый Димитрий Иоаннович!

Не только не вижу в Вашем открытом ко мне письме повода к «гневу и ярости», но усматриваю очень отрадное для меня внимание Ваше ко мне и слабому труду моему, направленному на обличение злобных и лживых теорий графа Толстого. Если Вы пишете мне, значит, Вы прочли мой труд, а для всякого труженика очень отрадно, если труд его не тщетен. Нисколько не сержусь на Вас, при Божьей помощи, и в тоне Вашего «открытого письма» усматриваю «глас хлада тонка», о коем сказано определительно – «и тамо Господь». Впрочем, признаю голос Истины в том лишь, что согласно с Истиной, а что не согласно с нею, то не от Бога. Диавол старается всеми мерами перессорить деятелей Церкви, зная, что царство, разделившееся в себе, не устоит ни в коем случае. Следовательно, нам, православным христианам, всеми мерами, бесхитростно и искренно подобает действовать наперекор диаволу и его человеко-убийственным целям, по глаголу рекшего – «противостаньте диаволу». Поэтому, пастыри и деятели миссии (миряне и официальные миссионеры) должны всемерно и искренно хранить «единение духа в союзе мира», то есть единомыслие, единодушие, чтобы было у нас всех едино сердце и единая душа, что возможно только во Христе, при содействии и осенении от Святого Духа, Утешителя и Назидателя Святого Единомышления. О, если бы процвела между нами, яко крин, любовь не на словах, а на деле, перед Очами Всеведущего Бога, зрящего тайны сердечные, потаённые мысли и настроения душ наших!

Прошу Вас, дорогой Димитрий Иоаннович, прочесть страницы 56, 57 и 58 моего «Нижегородского Крестного Адрес-календаря», из которого Вы изволили привести выдержки в своём «открытом письме». Там вот что сказано между прочим: «Чтобы кто не подумал, что мы относимся к Толстому пристрастно, односторонне, мы будем отмечать из сочинений Толстого всё то, что достойно одобрения и сочувствия. Тогда будет ясно, что мы ненавидим не Толстого, а духа лжи, обуявшего Толстого и отрыгнувшего через Толстого «глаголы потопные», по выражению Псалмопевца, т. е. хулы, кощунства и ереси. Когда Толстой начинает говорить о Церкви, то им овладевает чистое бешенство, и он начинает точить пены с уст, оскверняться злословием и сарказмами ядовитейшими. Но многое, написанное Толстым с памятью о цензуре, – достойно одобрения и сочувствия людей, строго православных» (стран. 56 «Нижегородского Крестного Адрес-Календаря», в Литерат. Отделе).

Если бы Вы приняли во внимание это место из «Критического Разбора», то Вы бы не заподозрили меня в фанатизме, нетерпимости и человеконенавистничестве, против коих я сам ратую, по Вашему свидетельству. Из вышеприведённого места ясно, что не все сочинения Толстого я признаю «взбалмошными», «скверными», а лишь те, которые дышат диаволом, то есть духом противления Церкви Православной, общей нашей Матери родимой, всечестной и вселюбимой. Если бы кто Вашу мать родную оскорбил, не говорю ударом, но грубым словом, ругательством, неужто бы Вы не прогневались, не заступились? А ведь Мать Церковь, как носительница Духа Святого, как спасительница наша от мук вечных, как путеводительница наша в рай сладости, к вечному оному блаженству, – она и её честь должны быть нам настолько дороже чести плотской матери, насколько душа дороже тела, насколько небо вожделеннее земли с её мнимыми скоро-исчезающими благами. Следовательно, тем большую ярость возбуждает в честном сердце искреннего христианина бесстыжее слово хулы, направленной в сияющее святынею лицо невесты Христовой, Церкви Божией...

Святителя Николая, мужа, признанного самой Церковью «образом кротости и правилом веры», богохульства Ария довели до самого удара по ланите, лучше сказать, до удара, который я признаю выражением той строгости, с которой благое Божество карает хулящих Святого Духа, то есть согрешающих грехом, не прощаемым ни в сём веке, ни в будущем, грехом, которого и кровь мученичества не смывает, по слову святых отец. Мы знаем, что Бог Сам богохульную утробу Ария рассёк мечом правосудия, и он изблевал душу свою в нечистом месте, как случилось и с нашим русским отщепенцем, екс-иереем Аполловым, у которого загнили внутренности, когда определилось его отщепление от Церкви и присоединение к толстовству.

О, милый друг и благородный ратоборец святой Церкви, поймите, что мои суровые слова о Толстом тем больший вес имеют, что они исходят из уст бывшего толстовца и поклонника мнимого божка века сего, так называемого «великого» писателя русской земли, как говорят те, кто забывает о том, что русская земля православная и именуется «святой Русью» ... Душа ведь дороже всего мира в целости, а не только отдельных «благ» мира. Поэтому-то соблазнившему даже только единого, лучше бы ему и на свет не родиться было, а с тяжёлым камнем на шее утонуть в морской пучине... А Толстой соблазнил не единого, а тысячи, десятки тысяч, быть может, сотни тысяч. При том он продолжает соблазнять поныне, не внемля и строгому суду Церкви, в коем я усматриваю милость Божию к Толстому, а отнюдь не жестокость. Когда уже «истяжуть душу» яснополянского богохульника, то сочинения его ещё несколько десятков лет будут соблазнять маловерных и немощных совестью... Вникните, вникните в размеры вины Толстого, и Вы тогда только поймёте, что мои суровые слова скорее слишком слабы, чем излишне резки...

Если Вы мне докажете, что в отношении ересей, лжи и порока Господь Учитель наш вековечный, и Его святые Апостолы, и Его святые преподобные Святители («отцы») выражались мягко, теплохладно, обиняками, тогда я соглашусь с Вами, что мои выражения о Толстом слишком сильны, резки, дерзки, и готов буду взять их назад и покаяться в них, предваряя суд Господень, имеющий судить нас не только за дела, но и за слова, и даже за помыслы. А до тех пор, я скорее буду жалеть о том, что мои выражения по отношению к Льву Яснополянскому слишком мягки и нерешительны, чем об обратном. Ответом на Ваше «открытое письмо» может служить десятая глава моего «Критического Разбора» (стран. 45–48 Календаря). Там между прочим сказано: – «Когда злые люди ругают и оскорбляют праведников, то, сами того не ведая, они служат к вящшему прославлению праведников, по слову – «блаженны вы, егда нопосят вам и изженуть и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради». Но когда поруганию предаётся нечестивец, то это исполняется над ним глагол – «обличение нечестивому раны». Ругательства, которым подвергается граф Толстой, составляют начало тех поругании, которым подвергнется во веки его душа от бесов, если только он умрёт в том злом ожесточении, которое ясно сквозит в словах ответа его Свят. Синоду» (см. стран. 17).

Докажите мне ещё, что известный «Ответ» отца Иоанна Кронштадтского Толстому чужд от всякой резкости и суровости в выражениях, и я признаю справедливость ваших обличений... «Ответ» дорогого Батюшки я готов был в своём издании назвать «громовым», но это название устранено не по моей вине. А гром часто сопровождается молнией, которая подчас не только ослепляет, а и убивает наповал. Гром грянул для Толстого – как бы Господь духом уст Своих пречистых, молнией гнева своего не сразил того, кто согрешил много хуже Ария...

Не забывайте и того, что плыть по течению много легче, чем плыть против течения; что покланяться идолам и кумирам гораздо безопаснее, чем ругаться над сими идолами, как ругались мученики святые. «Да не будет нам, православным, бози инии, разве Тебе», Всеблагий Господи Иисусе Христе! Тебе славу воссылаем со Безначальным Всемогущим Твоим Отцем и Божественным Духом во веки веков! Аминь.

Любящий вас Михаил Аркадьев

... Я не отрицаю истинности христианского учения, я не могу сказать, что неправда заключается в Евангелии, – нет, нет и нет. Я только не могу согласовать евангельской истины с научными данными, особенно с наукой о вселенной, с наукой о жизни множества миров, – бездны миров...

Наша земля мне кажется такой песчинкой среди миллионов миров, что никак не миришься с той мыслью, чтобы она могла быть центром мироздания, центром вселенной.

Если в солнечной системе она так мала, то как она мизерна, как бесконечно мала, когда представишь себе, что таких солнечных систем, как наша, тысячи, сотни тысяч, бесконечное множество!

Ужели всё это бесконечное множество существует ради неё? Ужели центр тяжести, весь смысл вселенной зиждется на ней, на этой малой крупице Универса?

Наша земля совершенно теряется во вселенной; для чего же существуют громадные, бесчисленные миры? Ужели только для того, чтобы вертеться вокруг своих осей и совершать течение по своим орбитам? Какая бессмыслица, какая путаница понятий! На нашей земле только живая, разумная жизнь, только на ней есть создания, которые мыслят, страдают, радуются?!. А там, на этих неизмеримо громадных звёздах, всё пусто, мертво, нет живой, сознательной жизни!? Да что ещё говорить!.. Само Божество наблюдает над жизнью каждого из земных разумных обитателей, промышляет о каждом человеке, карает и милует, гневается на беззакония людей – само Божество нисходит на землю, чтобы исправить жизнь людей. На этой капле – земле совершается жизнь, высшая жизнь, какую мы только можем представить себе, а там, в бесконечной дали, под ней и над ней, на миллионах громадных планет, всё пусто, мертво, нет разумной жизни!?.

С непостижимой быстротой несутся громадные миры по своим орбитам, не давая человеку ничего, кроме представления о движении, о величине, появляясь ночью над нашими головами мириадами звёзд... Ужели весь смысл существования только на одной земле, а для миллиарда бесконечно больших её миров достаточно того, чтобы услаждать землю блеском различной величины звёзд, – землю, которая сама – в свою очередь – с других планет кажется небольшой светящейся точкой, одним из пятен млечного пути? Где же логика? Где же смысл во вселенной, – во вселенной, которая так гармонично устроена?

Да, мы немного узнаем о земле и – ничего о вселенной. Не в силу ли этого незнания земля до сих пор поставляется центром жизни, исходным началом при построении миросозерцания? Где истина? В чём смысл жизни?

Автор письма говорит: «я не отрицаю истинности христианского учения, я не могу сказать, что неправда заключается в Евангелии. Я только не могу согласовать евангельской истины с научными (?) данными, особенно с наукой о вселенной, с наукой (?) о жизни множества миров». Далее следуют рассуждения о ничтожестве земли и множестве миров...

Между Евангелием и вопросом о множестве миров до такой степени нет ничего общего и никакого противоречия, что автор, конечно, просто сам ошибается в причинах своего неверия или – точнее – своей отчуждённости от Евангельского учения.

Ему, конечно, только кажется, будто бы он не верит по якобы невозможности «согласовать».

Прежде всего «науки» о множестве миров не существует. Фантазии Фламмариона – такая же «наука», как фантазии Жюля Верна. Наука (т. е. точные данные наблюдения, фактическое знание) совершенно ничего не говорит о том, есть, или не существуют жители на других телах небесных.

Единственное небесное тело, сколько-нибудь порядочно видимое в телескопе, – это наша луна. И на ней именно нет жизни, по крайней мере – животной, и единственные, и то гипотетические, данные (пятна меняющегося цвета) заставляют думать о каком-то подобии растительной жизни на луне (скорее в роде мхов или нитчаток).

Ничего наука нам не говорит об обитателях других планет. Мнение о человекообразной жизни на планетах есть простая аналогия, которая была у людей всегда с тех пор, как они убедились в том, что планеты суть нечто похожее на землю, т. е. ещё задолго до христианства. Так, в повестях Лукиана фигурируют жители луны и других планет (даже солнца), воюют между собой и т. п.

Предположение о жителях других планет так, вероятно, естественно, что являлось издавна без всяких фактических данных, – когда даже телескопов не было; фактических же данных нет и по сие время.

Несомненно, что ничего аналогичного нашему человеческому телу не может быть на многих небесных телах. На других – это возможно, поскольку можно взвесить физические условия их.

Но, понятно, в качестве гипотезы и фантазии не возбранено предположить жизнь разумных существ при условиях, совершенно несходных с нашими. Только наука об этом ничего не говорит.

Но если молчание науки не мешает, конечно, автору письма верить, например, математике, хотя она ничего ему не объясняет относительно жизни в море, или если он не отрицает, например, хотя бы философии Бентама, тоже не объясняющего жизни планет, то почему же он обращает своё неверие именно на Евангелие?

Он говорит: нельзя «согласовать»... Но это не верно. Ломоносов, напр., был несомненный христианин, – и однако верил в многочисленность обитаемых миров, указывая даже в самом Евангелии будто бы подтверждающее эту веру место. Пишущий эти строки – тоже христианин, и уж во всяком случае верить Евангелию больше, чем разным Фламмарионам, – и однако по совести говорю, что не вижу решительно никакой несовместимости Евангелия с многочисленностью обитаемых миров.

Не желаю по-пустому фантазировать, но крайне легко состроить десятки равно правдоподобных гипотез, согласующих жизнь нашу здешнюю с жизнью хотя бы миллионов обитаемых планет.

Божие промышление, конечно, могло бы обнять их так же, как и нашу землю. Но ни в Евангелии, ни в науке ничего по этой части не объясняется, и речь в Евангелии идёт совсем о другом: об отношении человека к Богу и о мировой борьбе на земле, где мы живём и где мы должны действовать.

Автор письма может спросить: «почему же Спаситель не разъяснил ему и жизни разных планет?» Уж не знаю-почему. Вероятно потому, что нам, – автору письма, автору настоящих строк и всем прочим людям, нужно в этой нашей жизни познать нечто другое, а именно: отношения свои к Богу и к той мировой борьбе, которая нас здесь окружает.

Нам должно познать сами принципы нашей жизни, наше существо духовное, наше отношение к борьбе злой силы против нашей божественной сущности. А всё это не имеет никакого отношения к вопросу о многочисленности миров, и остаётся одинаковым при всех гипотезах относительно жизни во вселенной.

Если борьба сатаны против разумной и богоподобной твари ведётся на миллионах планет, – чем же это изменяет моё в ней поведение? Ни в чём. Если я верно понял своё отношение к Богу, то всё равно: перенесите меня к жителям Марса или Луны – я и там буду иметь линию поведения, буду идти к жизни. А если я здесь не понял сущности своей и мировой жизни, то, хотя бы мне объяснили всю механику разумной жизни вселенной, я всё-таки лишь внешне знал бы её, а сам, лично, в ней бы ничего не чувствовал, не был бы гражданином, участником этой жизни. Христос же приходил именно для того, чтобы сделать нас участниками и гражданами мировой жизни.

Для этого нужно не внешнее, механическое знание фактов жизни вселенной, а проникновение её духом.

Евангелие даёт именно то, что нам «па потребу». А автор письма говорит: не могу этого согласовать с жизнью «Универса». Но тут, очевидно, недоразумение. Дело в том, что жизни «Универса» автор письма не знает, ибо не по Фламмариону же одному он её может узнать, да и Фламмарион вовсе не утверждает, что знает её... Точно также автор письма не знает и Евангелия, т. е. знает только памятью, а не сердцем, не духом, а в этом-то вся суть. Знать внешне Евангелие может и буддист, и даже фонограф может повторить любое изречение Евангелия. Истинно знать Евангелие можно только сердцем, духом.

Итак, подводя итоги, мы получаем, что автор письма жалуется на то, что он не может согласовать двух равно-неизвестных ему фактов: жизни «Универса» и Евангельского учения. Это, конечно, не удивительно. Как же согласовать то, чего мы не знаем?

Все это – критика. А вот и положительный вывод из неё.

Евангельское учение даёт нам самое главное, что нужно для познания, а именно: метод познания. Говорю, конечно, о познании сущности человеческой жизни.

Этот метод состоит в жизни с Богом, Который есть источник всего в нас доброго и высокого.

В чём Евангелие Иоанна? – Он говорит в послании: возвещаю вам благую весть, что Бог есть свет и нет в Нём никакой тьмы...

Вот когда мы сколько-нибудь подвинемся в жизни с Богом, т. е. очистим своё сердце и увидим (по наблюдению) непрестанное присутствие около нас и в нас духовных сил, то впервые становится ясной и работа нашего наблюдающего и умозаключающего разума, – и если бы автор письма попробовал усвоить себе это познание, то он бы не сказал уже, что не может согласовать Евангелия с «наукой».

Как же не согласовать? Тем более что наука гораздо менее достоверна, чем то, что открывает Евангелие, да и говорит наука не о сущностях, а только о внешних явлениях, формах.

Автору письма понятна только эта форма явлений, внешность их. Он готов поверить, как якобы науке, даже самой лёгонькой, кажущейся форме, а сущность явлений его должно быть не интересует, иначе он, как Фауст, увидел бы:

И что же вышло из всего?

Одно обидное сознанье,

Что мы не знаем ничего,

Что точно стоило бы знанья...

Таково состояние научного ума, не дошедшего до познания сущности явлений, но не удовлетворяющегося познанием одних форм.

Сообщил Феодул

Давно не было столь остро и беспощадно лезвие «косы смертной», как в наше злосчастное время бесценных утрат и бесконечной гибели доблестных сынов церкви и отчизны! За короткое время сколько дорогих жизней, славных имён вырвала, скосила беспощадная рука смерти и не на бранном только поле, но и на мирной ниве общественной жизни! Нежданно-негаданно сошли в могилу – первые сановники в государстве – Ванновский, Бобриков, Обручев, Плеве, лучший представитель отечественной литературы – Чехов, несколько первоклассных тружеников науки, в том числе наш почтенный сотрудник, известный профессор-богослов и апологет православия А. Ф. Гусев. Ангел смерти, избивающий первенцев российского народа, не прошёл мимо и церковной ограды – поредели и здесь ряды «воинствующих мечом слова Божия»: не стало выдающихся иерархов нашей церкви – архиепископа Литовского Ювеналия, епископа Орловского Иринея, и вот 4 августа в 11 час. утра «тихо опочил» и архиепископ Ярославский Сергий Ланин!.. Какая неожиданная, тяжёлая утрата!! Опочил кипучий деятель, молодой, во цвете сил (52 лет от роду), архипастырь, только что вознесённый на высоту иерархического широкого, самостоятельного служения! Угас яркий, стоявший высоко над уровнем, церковный светильник; умер не только добрый, но и во многих отношениях очаровательный человек, объятый самым пламенным желанием, томительною жаждой жить долго и действовать широко и неутомимо во славу церкви и на пользу отечества! Только полгода назад почивший архипастырь перемещён был из Пскова в любимый им Ярославль, которого всем сердцем он вожделел, как предел своих земных желаний, как залог своего счастья, не ведая того, что рука Провидения там уготовила ему столь скорую могилу и вечное упокоение! Поистине, «яко трава дние человека и, яко цвет сельный, тако оцвете» ...

Сергий, архиепископ Ярославский. † 4 августа 1904 года.

Бесконечно тяжело знавшим почившего владыку Сергия, а тем паче чтившим и любившим его, помириться с печальным фактом, что нет уже на белом свете, среди нас живых и действующих, этого во всех делах и начинаниях местной церковно-общественной жизни всегда отзывчивого передового, деятельного, живого архипастыря, что навеки закрылись эти всегда, даже во гневе и раздражении, – ласковые, улыбавшиеся голубые глаза, замолкли эти «доброгласные» уста, способные к талантливому вдохновенному витийству, к увлекательной беседе, – к всегда изящному, нередко смелому и мужественному слову! Не стало радушного хлебосольного хозяина, дружески всегда и всех, кто так или иначе соприкасался с покойным, принимавшего за свою трапезу. без различия чинов и положений!

Почивший архипастырь был типичным архиереем, многогранным по своей духовной природе, образовавшейся под влиянием, с одной стороны, – родовой купеческой московской среды, с другой – под неотразимым воздействием филаретовских церковных традиций в жизни Московской церкви и академии. От родной купеческой стихии почивший владыка унаследовал практическую сметливость, оборотливость, – умение благополучно проходить сквозь огонь и разные теснины, улаживать и уживаться с людьми разных направлений и характеров. Покойный был сыновне предан блаженной памяти митр. Иоанникию и пользовался огромным доверием и расположением этого владыки, человека сурового, строгого к себе и другим, а после был в таких же отношениях и с покойным м. Феогиостом, человеком совсем другого характера. Пользуясь дружеским расположением бывшего генер.-губернатора гр. А. П. Игнатьева, преосвященный находился в приятельских также отношениях с приемником гр. Игнатьева Μ. И. Драгомировым. И это было искренно со стороны почившего владыки, это вытекало из самой природы его. В обществе его любили не только консерваторы, но и либералы, хотя он в душе был враг либерализма. Но вместе с тем почивший владыка унаследовал от родной ему среды широту русской натуры, непоколебимую преданность исконным нашим «основам», Ломоносовскую «умрямку», боевую смелость чисто московскую, народную, в стоянии за «основы» и кровные интересы церкви и отечества. В таких случаях покойный преосвященный способен был не только сказать кому бы то ни было резкую правду на словах или в письме, но и ринуться на площадь с хоругвями, забить в набат, – не озираясь. назад и не подаваясь вспять.

Ближайший ученик и питомец, в своём духовном религиозном воспитании и возрастании, двух знаменитых последователей и последних могикан филаретовской школы и эпохи – высокопочтенного о. протоиерея Петра Алексеевича Смирнова (по гимназии) и архиепископа Алексия Лаврова (по монашеству), почивший архиепископ Сергий по своим духовным воззрениям и убеждениям был убеждённый филаретовец и истовый московский церковник, при этом не в раскольничьем бездушном, буквоедном смысле, а в самом лучшем, художественном воплощении этого типа. Творения приснопамятного Филарета были настольной книгой преосвященного Сергия, а его старостильная церковная речь – была образцом для слов и речей почившего владыки Сергия, любившего витийствовать в духе и стиле филаретовском.

Терпимый вообще, с широким кругозором, снисходительный к людским прегрешениям и заблуждениям, покойный архипастырь был «неподступен» и не примирим в отношении религиозных разномыслий, он, напр., не переваривал декадентствующего нового богословствования и в частности бывших столичных «религиозно-философских собраний». Не могу читать равнодушно отчётов «Нов. Пути» о ваших столь бурных собраниях; умствования ваших ново-христиан переворачивают «вся внутренняя моя», вы бы посоветовали вашим антихристам хорошенько перечитать Филарета, писал раз нам покойный.

Покойный владыка, несомненно, обладал недюжинными духовными дарованиями ума и памяти, однако учился он и в гимназии, и в академии не важно: в гимназии он не получил аттестата зрелости, в семинарии выдержал экзамен на студента с грехом пополам, а в академии вышел в числе едва ли не последних кандидатов богословия. Разгадку этого явления нужно искать в том, что живая, жизненная, чуткая натура покойного плохо мирилась с школьной сухостью и мертвенностью как гимназического классицизма, так и богословского схоластицизма. Константин Иванович Ланин изучал с охотой и знал основательно только то, что его увлекало и пленяло. Любимой стихией его души было всё изящное и художественное, как в науке, так и в жизни. Почивший был артист и художник в душе, в самом широком и возвышенном понимании этого слова. Эта врождённая склонность к художественному едва не увлекла юного Константина Ивановича на театральные подмостки. К служению в клире в столь раннем возрасте молодой купеческий сын, познавший вся благая мира, был увлечён красотой церковного благолепия и художественностью наших православных богослужебных обрядов, в совершении их таким великим церковником, как духовный отец инока Сергия – архиепископ Алексий Лавров, бывший тогда викарием Московским. Сделавшись служителем алтаря Господня и совершителем священнодействий, почивший архипастырь блюл, как зеницу ока, не только истовость и полноту церковного богослужения, но и внутреннюю красоту его и изящество, стройность и художественность во всех деталях, – чинах, последованиях в богослужебных действиях и предметах и в обстановке. В этом отношении владыка Сергий был неподражаемым церковным церемониймейстером. Почивший не терпел обычных у наших клириков, а особенно в архиерейских свитах, неблагоговейнства, халатности, небрежности, нестройности, в действиях и манерах, а «дуракам и разгильдяям не спускал и в алтаре».

В Киеве под «командой» (в буквальном смысле) почившего владыки Сергия, тогда викарного епископа, положившего массу труда и энергии на подготовку сонма участвовавших священнослужителей, состоялись два величественных церковных торжества, прошедших с удивившим всех благолепием и строем. Это освящение, при Высочайшем присутствии Их Величеств, Владимирского собора и юбилей митрополита Иоанникия, а в Пскове – встреча и приём Их Величеств в Печерском монастыре и Преображенском кафедральном соборе.

Если бы хоть часть тех забот, какие посвящал почивший владыка на полноту, стройность, благолепие и изящество в совершении наших церковных служб, уделяли наши служители алтаря – высшие и низшие, то на половину сократилось бы индифферентизма к церковности у интеллигентных людей и сектантства в народе.

Этой стороной своей деятельности почивший архипастырь – церковник и художник оставил достоподражаемый и пример и завет всем и архипастырям, и пастырям.

Недолголетне было служение Церкви почившего архипастыря – всего 22 года; но и за это сравнительно короткое время владыка Сергий умел и успел широко развернуть свои духовные силы и использовать на пользу церкви свои недюжинные таланты, стяжав себе почтенную известность выдающегося архипастыря и всеобщую любовь тех паств, кои Бог поручал ему пасти.

Начав службу в 1882 г. в должности смотрителя духовного училища, о. Сергий Лапин скоро был назначен на должность ректора сначала Костромской, а затем Симбирской семинарий.

Как товарищ в академической среде, так и в корпорации семинарских сослуживцев покойный везде оставил по себе прекрасную память. Расцвет духовных сил и разверт церковно-общественной деятельности покойного выпадает на службу его в Киеве в звании наместника Киево-Печерской Лавры и викарного епископа. В Киеве почивший оставил по себе и в духовенстве, и в обществе, и в народе живую память и неизгладимые следы выдающейся плодотворной деятельности во всех епархиальных учреждениях. Здесь он прослужил почти 10 лет – с 1893 г. по 1903 год. Деятельность архим., а потом епископа Сергия была в Киеве в высшей степени разностороння и кипуча. Буквально не было ни одного такого учреждения, в котором бы он не принимал самого живого и деятельного участия, не проходило ни одного выдающегося церковно-общественного события, в которое бы не вложил почивший своей души и сердца. Так: покойный был председателем епарх. училищного Совета, Владимирского братства и Религиозно-просветительного Общества, которое при нём открылось и расцвело во всех отношениях. В этом последнем обществе почивший создал себе рукотворенный памятник, в виде прекрасного здания для народной аудитории и храма. Был также владыка Сергий председателем Строительного комитета по постройке новой семинарии, председателем комиссии по управлению Покровским женским монастырём (после смерти почившей княгини – инокини Анастасии), председателем Миссионерского комитета, учредителем миссионерских собеседований с местными штундистами и др. Вместе с тем покойный владыка был сначала наместником Лавры, а потом настоятелем Михайловского монастыря и правой рукой почившего м. Иоанникия во всех его делах и начинаниях, оставивших столь глубокий и благодетельный след в жизни киевской епархии. Не в Киеве ли положено было начало чрезмерной, неутомимой деятельностью, тому недугу, который преждевременно свёл в могилу владыку Сергия?

Будучи со-работником почившего в течение 7 лет во многих из вышепоименованных киевских учреждениях, мы видели, удивлялись и умилялись, как почивший был «тщанием не ленив, духом горящ» решительно во всём. Он так спешил и рвался насладиться широким творческим делом многополезными трудами, что как будто бы предчувствовал, что уже не иметь ему в будущем другого более благоприятного времени и широкого поприща для благотворного труда на пользу церкви. И предчувствие не обмануло его. Захолустный сонный Псков не мог удовлетворить его кипучей энергии, а в Ярославле, спустя месяц, постиг неумолимый недуг (паралич мозга). Владыка Сергий не был специалистом по вопросам миссии, но, соприкоснувшись в киевской епархии с делами о штундизме, он, как творческая сила, составил себе и в этой сфере почтенную известность. Почивший первый из архиереев решился стать к отщепенцам лицом к лицу, приняв на себя тяжкий, ответственный и рискованный подвиг непосредственного словопрения с киевскими штундистами.

Покойный владыка, в бытность свою Киевским викарным, образовал при Киевском Религиозно-просветительном Обществе миссионерскую комиссию для ведения публичных собеседований с местными штундистами, составляющими в г. Киеве многолюдную, хорошо организованную общину и распорядительный центр для всего южнорусского штундизма. Таясь в трущобах, сектанты на стогнах и перекрёстках святого града Киева удобно уловляли в свои сети и обольщали несведущих в писании доверчивых простецов, действуя часто подкупом на бедняков, насилием на меньших членов семьи. Известная и значительная часть киевского интеллигентного общества, а также и новая тогда в крае власть относилась к штунде предвзято, – с оптимистической точки зрения, как к лучшим людям, заслуживающим не только похвалы, но чуть ли и не поощрения. Почувствовав не только ослабление, но и тенденциозное устранение сдерживающей руки власти, гордая своевольная штунда подняла голову и стала доходить в своей пропаганде и других беззаконных деяниях до наглости. Необходимо было миссии церкви, с одной стороны, снять с мнимо-добродетельной, никому, кроме миссионеров, близко неизвестной, штунды фарисейскую её личину и, вытащив сектантов из «потаённых мест» на свет Божий, – показать их во всей духовной наготе и духовенству, и власти, и предубеждённому обществу, и обольщённому народу, – с другой стороны, важно было дать самим штундистам воочию почувствовать и сознать, как глубоко и тяжко они заблуждаются, «неведуще писания, ни силы его», и с какой сожжённой совестью и духовной нищетой их верховоды и передовые смутьяны-слепцы ведут слепцов в страшную пропасть, именуемую «штундизмом».

Для этого мы всегда считали самым верным средством и способом организовать ряд публичных систематических миссионерских собеседований по главнейшим вопросам противо-штундистской полемики. Живо помню, с каким увлечением взялся провести эту меру, почивший владыка сначала у митрополита, а затем в просветительном Обществе. Читатели наши знают, как доселе мало ценимы, мало встречают сочувствия и поддержки публичные собеседования с раскольниками, а особенно с сектантами. Первые критики этой меры – рядовое приходское духовенство, особенно городское с консисториями во главе, и тем паче столичное. Зная, как трудно это дело на практике, они стараются подрывать его в идее. Отсюда, естественно, недалеко везде пользуется эта мера покровительством и местных архипастырей.

Какие возражения ставятся против публичных бесед, вы, читатель, могли видеть из воззрений учёного монаха о. Митрофана, в напечатанной у нас статье миссионера г. Зверева под заглавием: «К вопросу о способах обличения неправды раскольничьей». Если вы не читали этой статьи, то поинтересуйтесь и тогда вы поймёте всю важность заслуги почившего владыки Сергия, по организации и самоличному ведению знаменитых Киевских собеседований с штундистами, в течение 2-х лет. Высокопреосвященный Иоанникий, лично участвовавший в беседах в Саратове и Нижнем с раскольниками, охотно и с благоволением дал своё разрешение на организацию противо-штундовых бесед, поставив во главе миссионерской комиссии владыку Сергия. Начались у преосвященного в настоятельских покоях Михайловского монастыря подготовительные и организационные собрания. Сначала собирались бывшие и наличные миссионеры – ваш покорный слуга, о. миссионер Слюсарев, миссионер Белогорский, миссионер о. Потехин, о. Иоанн Троицкий, г. Корчинский. Намечены и редактированы были темы. Затем начались собрания членов Религиозно-просветительного Общества, с приглашением к участию в миссионерских собраниях некоторых из профессоров академии и преподавателей семинарии. Темы были розданы для составления апологетических чтений в начале каждой из назначенных бесед, которые должны были происходить два раза в месяц в зале народной аудитории. На миссионерских собраниях у владыки Сергия заслушивалось чтение, которое и подвергалось тут же обсуждению с точки зрения миссионерской полемики и методики, предусматривались возражения сектантов и вырабатывались нужные ответы.

Собрания были оч. многолюдные и оживлённые: царила полная свобода мнений при братском взаимном отношении. Председательствующий никого не только не давил своим архиерейским саном и авторитетом, но и нисколько не стеснял. Каждый; старался внести долю своих знаний и соображений в общее всем дорогое дело вразумления несчастных заблудших наших братий. Эти собрания в тоже время были прекрасной богословской и миссионерской школой братской и товарищеской взаимопомощи, особенно же для приходского духовенства. Собрания эти бывали вечерами и часто затягивались до глубокой ночи. Апологетическое чтение автором забиралось обратно для исправления; ведение бесед поручалось собранием, обыкновенно, двум миссионерам-специалистам. Последние в свою очередь устанавливали план и ход собеседования с сектантами совместно с председательствующим. При этом, преосвященный всегда предварял апологетическое чтение своими вступительными словами. После чтения владыка делал краткое резюме прочитанного реферата и ставил сектантам вопрос, вызывая их представителей на ответ, миссионерам же преподавал благословение вести прения.

В прениях владыка принимал живое и деятельное участие, часто поражая сектантских собеседников меткими и находчивыми, а иногда и эксцентричными замечаниями. Сектанты полюбили эти беседы, являлись массами и охотно вели прения. Аудитория ломилась от слушателей всех классов и положений. Прения заканчивались вдохновенной речью, часто импровизированной, самого преосвященного председателя. В этих собеседованиях киевляне узнали и оценили недюжинный ораторский талант почившего владыки, сделавшегося популярным и любимцем киевлян, как ратоборец и защитник Церкви Божией. Эти беседы печатались в Мисс. Обозр. в своё время и изданы нами, под редакцией самого архипастыря, отдельным изданием.

Собеседования эти велись два академических года, после, со смертью м. Иоанникия и с переездом нашим в столицу, миссионерские собеседования сменились религиозными чтениями для интеллигенции, где такое же деятельное и живое участие принимал почивший, заключая и эти чтения своим жизненным вдохновенным словом. Преосвященный Сергий пользовался такой любовью и популярностью в Киеве, что киевляне устроили ему при выезде в Псков царские проводы.

Долгом считаем благодарной молитвенной памятью вспомянуть труды почившего по цензорству нашего органа. По особому вниманию к новому органу миссии, митр. Иоанникий назначил наместника лавры о. Сергия особым цензором Мисс. Обозр. О. архимандрит почёл это за особую честь и отнёсся со всем тщанием к новому поручению. Тщательность эта доходила до того, что о. цензор проверял даже все цитаты свящ. писания, встречавшиеся на страницах первых кн. Мисс. Обозр. Нам особенно понятны и многоценны эти труды потому, что, как раз при выходе первых книжек, редактор находился по делам службы в далёком Закавказье.

Да, сколько нежданна, столько же и велика утрата, понесённая церковью в лице почившего архиепископа Сергия! Скорбное чувство умеряет лишь живое сознание того, что, хотя служение почившего архипастыря и не многолетне, но оно многознаменательно по сумме затраченного почившим труда и энергии, по обилию своих плодов, а также и твёрдая вера, что Раздаятель жизни и смерти – Господь Бог воззвал к Себе так рано из сей многомятежной жизни благим и кротким призывом: «рабе благий и верный, святителю Сергие, ты сугубо приумножил данные тебе таланты, вниди в радость Господа Своего! Да будет! Сотвори же, Господи, новопреставленному святителю вечную память и блаженное упокоение в светлых обителях Отца Небесного!

В. Скворцов

<…>явственно подаваема была действенность духовной благодати и одни начинали говорить разными языками, которых по природе не знали и которым у других не учились; другие творили чудеса, исцеляли болезни, иные получали пророческий дар и предсказывали будущее, а иногда делали явным совершаемое тайно, обнаруживая силу обитающей в них благодати». «Одни из верующих», добавляет св. И. Златоуст, «имели меньше даров, другие больше. Чаще всех у них был дар языков Многие языки часто принадлежали одному человеку, и один и тот же человек говорил на многих языках – по внушению Духа. Такое дарование называлось даром языков. Дар языков почитался великим, его и Апостолы прежде всего получили, и из коринфян многие имели». «Преимущественно надмевало коринфян кичливостью дарование языков», – продолжает блаж. Феодорит, «и, хотя не было ни слушателя, ни толмача, говорили разными наречиями и делали это не в порядке, а в одно время двое, трое и четверо. Посему о сём и написал преблаженный Павел, уча коринфян надлежащему благочинию», – заключает блаж. отец. Впрочем, в древней Церкви, кроме дара языков, был даруем Богом дар истолкования языков, так что «иной сам знал, что говорил, но другому истолковать не мог, а иной имел способность к тому и другому» (еп. Феофан). Но вообще «дару языков», говорит блаж. Феодорит, Павел «даёт последнее место (в дарованиях духовных, а дару учительства (премудрости и пророчества) первое. Пророчествующий как назидал других?» – спрашивает тот же св. отец и отвечает: «И вообще раскрытием таинств веры и жизни, а иногда и частнее через откровение помыслов и обнаружение тайно совершающегося». «Пророчествовать», говорит еп. Феофан, «значит, по движению Духа Божия, вести речь с верующим в назидание им на понятном языке. Все дары даются на потребу Церкви, на умножение членов её через обращение их к вере, к чему служит и дар языков, или к созиданию уверовавших, к чему служит преимущественно дар пророческий, проповеднический». Теперь, после толкований св. отцов, понятны заключительные слова св. ап. Павла: «Итак, что же, братия? когда вы сходитесь, и у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть язык, есть откровение (пророчество), есть истолкование, – всё сие да будет к назиданию» (26). Изъясняя эти слова, св. Златоуст пишет: «дарования для того и даются, чтобы каждый получал назидание... Ибо скажи мне», спрашивает св. отец, «какая польза пророчествовать, какая польза воскрешать мёртвых, если никто не получает назидания?.. В этом состоит цель дарований, – заключает св. отец. Впрочем, назидание верующих и даром пророчества не достигается, по Апостолу, когда говорят два или три пророка в одно и тоже время. Св. Павел даёт совет говорить пророкам по одному, «а прочие пусть рассуждают» (29). «Апостол сказал это», замечает св. Златоуст, «для предостережения слушателей, чтобы между ними не случился бесопрорицатель. Остерегаться этого он повелел и в начале и теперь повелевает различать и наблюдать тоже самое, дабы не вкралось что-либо диавольское».

Теперь размыслим на основании Слова Божия и творений св. отец о том, братия, есть ли теперь в Церкви Христовой благодатные дарования пророчества и языков: это будет ответом и хлыстам на их недоумения о мнимых пророчествах и даре языков. О причине обилия духовных дарований в Апостольские времена блаж. Феодорит так пишет: «Когда большая часть порабощена была демонской прелести, невозможно было бы невежественным и живущим в нищете людям так легко уверовать и дознать истину, если бы не открылась явственно божественная благодать и не представляла чудес как бы в поручительство за истину веры». «Церковь тогда», добавляет св. Златоуст, «была небом. Дух устроял всё в народе, руководил и вдохновлял каждого из предстоятелей. А теперь у нас», сетует св. отец, «одни только знаки тогдашних дарований. И ныне мы говорим, но всё это только знаки и памятники прежнего. В древности говорили не по собственной мудрости, но по внушению Духа. А теперь не то: я говорю своё. Ныне церковь подобна жене, лишившейся прежнего богатства, сохраняющей во многих местах только знаки первоначального благоденствия и показывающей вместилища и хранилища золотых сокровищ, а самого богатства не имеющей. Такой жене уподобилась ныне церковь». «Говорю это», заключает св. отец, «имея в виду не только дарования (т. е. пророчество языков) – не было бы слишком прискорбно, если бы только это было, но и жизнь и добродетель». В другом месте св. Златоуст указывает и причины прекращения в церкви чрезвычайных духовных дарований: «если пророчества и языки ниспосланы для веры», говорит он, «то с распространением её повсюду употребление их уже излишне⁹⁶. И на самом деле, братия, в настоящее время церковь пережила уже, так сказать, младенческий духовный возраст свой и вступила в возраст мужеский. Если в начале в духовной жизни на земле Господь Сам руководил её видимыми знамениями Духа Св., как младенца любящая мать, то теперь, когда церковь возросла численно и распространилась, и внутренне укрепилась, и возмужала, Господь потребовал от неё иных добродетелей, иных подвигов. «Пророчества прекратятся и языки умолкнут... Ревнуйте же дарований больших», предрекал и наставлял верующих св. ап. Павел на высоту добродетелей, «и я покажу вам путь ещё превосходнейший». Какой же этот путь, какой же это дар? «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая, или кимвал звучащий... Если я имею дар пророчества и знаю все тайны… а не имею любви, то я ничто. Любовь никогда не перестаёт» (1Кор.12:31; 13 гл.). Епископ Феофан говорит так о самоценности этого духовного дара – любви; любовь есть внутренняя сила жизни, это само-распятая жизнь, неистощимый источник всякого добра». И действительно, любовь христианская, самоотверженная, благодатная, святая, есть духовная закваска, которой держится и воздвигается к небу наша земная жизнь. Без такой любви христианин не есть христианин искренний, а лжец, по Апостолу (1Ин.4:20). Первая благодатная примета христиан есть, по слову Христову, взаимная любовь их между собой (Ин.13:35), Любовь есть подражание Богу (1Ин.4:7,9) и сокращение всего закона христианского (Рим.13:10). И теперь мы можем быть более полезными ближним своим не дарами пророчества или языков, а даром святой любви. Он больше, чем все другие благодатные дары, может утешить, вразумить и назидать наших ближних, и привлечь к нам милость Божию в сём и в будущем веке. Ибо не за пророчества, не за чудотворения в пользу ближних Христос обещал помилование на страшном суде своём (Мф.7:22), а за дела любви и милосердия к ближним (25, 35). Иуда-предатель имел от Христа некогда дар чудотворения (Златоуст), а нечестивый Каиафа был по благодати священства пророком (Ин.11:51;18:14)? и сыны Скевовы творили чудеса (Деян. 19 гл.), но все они отвергнуты Богом, как не исполнившие воли Отца небесного и делающие беззаконие (Мф.7:23). Это последнее следует в особенности помнить хлыстам, которые домогаются иметь у себя дары пророчества и языков. Дарованием истинного пророчества Валааму, напр., Господь не возвеличил его, а посрамил, ибо, по словам преп. Ефрема Сирина, всеми обстоятельствами пророчества «Господь восхотел показать, что сатана в лице нечестивого Валаама не может вредить святым». А св. Григорий Нисский так свидетельствует о личности Валаама: он знал птицегадательное искусство и страшен был тем, что по некоему содействию демонов причинял людям некоей ухищрённой силой неисцелимые бедствия». Когда Валаам изрекал силой Божией пророчество о Христе: «восходит звезда от Иакова и восстаёт жезл от Израиля и разит князей Моава и сокрушит всех сынов Сифовых» (Числ.24:17), то это было пророчество гнева Божия на нечестие язычников, изречённое устами их почитателя, и чудо творческого милосердия Божия, вложившего в уста недоброжелателя евреев, вместо проклятия, благословение им. Господь сотворил с Валаамом такое же чудо, как и с ослицей его, которая заговорила, по воле Божией, человеческим голосом для вразумления нечестивца, – хозяина своего. Прилагая это к мудрованию хлыстов об их мнимых пророчествах, нужно сказать, что, если бы их пророчества хоть однажды были произнесены силой Божией, как Валаама, они ещё не докажут правости их веры и жизни в Боге, и есть чудо гнева Божия, разрушающего все их нечестивые ухищрения против правой веры Христовой. Не лучше ли хлыстам, оставивши мысль о мнимых пророчествах и дарах языков, послужить Церкви Христовой даром искренней, самоотверженной любви к собратьям-христианам, за что несомненно получат великую награду от Бога? Это желаемое воссоединение их с Церковью могло бы совершиться через тщательное изучение ими Слова Божия, написанного истинными пророками Божиими и Апостолами, по вдохновению от Св. Духа. Богодухновенность Слова Божия и его святых писателей исповедуется христианами в 8 чл. Символа веры, где говорится о Св. Духе, глаголавшем через пророков, причём под последними разумеются и св. апостолы, в богодухновенности которых никто не сомневался прежде (Катех.). Посему-то Библия, т. е. книги свящ. Писания Ветхого и Нового Завета называется словом жизни, благодати, веры, правды, терпения, свидетельства, книгой Вечного, книгой Завета, писанием истины, мечом духовным и пр. Святые не расставались с Библией и при смерти (св. муч. Евпл, 11 авг.); иных из них Господь чудесно научал читать и разуметь писания (пр. Ор, 7 авг.; Мария Егип. 1 апр.), а иные, будучи неграмотными, жаждали слышать Слово Божие и исполнить в жизни хоть несколько слов его (преп. Памва 18 Ил., услышавши Пс.38:1, 19 л. учился исполнять его). Первый священнописатель св. пр. Моисей заповедовал положить книгу закона во святом святых, «одесную ковчега завета», а священникам и старейшинам завещал читать её перед всем Израилем вслух, «чтобы слушали, и учились, и боялись Господа Бога, и старались исполнять все заповеди закона» (Втор.31:9–12,26). В новом завете Сам Христос читал в синагоге назаретской книгу св. пр. Исаии и объяснял её. Он же говорил иудеям: «исследуйте писания» (Ин.5:39), и апостолам открыл ум разуметь Писания (Лк. 24), а в притче о богатом и Лазаре заметил: «у них (у земных жителей) есть Моисей и пророки, пусть слушают их» (слова Авраама – Лк. 16). Св. апостолы любили слово Божие, как светильник, сияющий в тёмном месте (т. е. в этом мире греха – 2Пет.2:19), писали усердно книги своей рукой и носили их с собой (Гал. 6 гл, 1Тим. 5). «Как сладки гортани моей, слова Твои! Лучше мёда устам моим. Я люблю заповеди Твои более золота и золота чистого!» – восклицает св. псалмопевец (Пс. 118:103,127). О если бы нам иметь такие же чувствования, какие имел псалмопевец!..

Сектанты хлысты говорят иногда, что у них есть такие же многочисленные пророки, какие в древности были у еврейского народа и назывались «сынами пророческими». Кто были сыны пророческие в В. Завете?

По мнению св. отцов (блаж. Иероним Стр.), в Ветх. Завете св. пророки в помощь себе избирали разумных и благочестивых мужей, которые в слове Божием назывались и сынами пророческими и пророками (1Цар.10:5; 3Цар.18:4; 20:35–41; 4Цар.2:6., 9 гл.). Из слова Божия известно, что некоторые из этих мужей сподоблялись дара Духа Св., как и св. пророки, а некоторые избирались даже и в пророки. Так, св. Елисей сначала «подавал воду на руки Илии» (4Цар.1:11), т. е. был, вероятно сыном пророческим, а потом Господь велел св. Илии помазать его вместо себя в пророки (3Цар.19:16). А о св. Варухе известно, что он записывал пророчества св. Иеремии (Иер. 32 и 40 гл). Короче, – по отношению к пророкам-учителям сыны пророческие были как бы учениками, посему они посылаются иногда для исполнения пророческих поручений, а самих пророков величают словами «господин мой»; также в бедах своих обращаются к ним за чудесной помощью (4Цар.6:1–7). Как некогда на 70 старейшин, избранных в помощь св. Моисею, Господь послал Духа Св., и сыны пророческие удостаивались иногда благодатного озарения и, подобно пророкам, предсказывали будущее (3Цар.20:39), прославляли всенародно Бога (1Цар.10:5) с псалтирью и гуслями, получали откровения от Бога (4Цар.2:3–7), узнавали сокровенное в человеке (2, 15). Так, когда благодать Божия почила на св. Елисее, то «сыны пророческие увидели его издали и сказали: опочил дух Илиин на Елисее, и пошли на встречу ему и поклонились ему до земли (4Цар.2:15). Как цари, так и народ еврейский почитали сынов пророческих. Так, во время жизни св. пр. Илии благочестивый военачальник Авдий «сто пророков Господних скрыл в горах» (3Цар.18:4) от преследования нечестивой царицы Иезавели и питал их там хлебом и водой. Это были, вероятно, сыны пророческие. По поручению св. пророков, сыны пророческие помазывали даже царей на царство. Так, св. Елисей послал одного из сынов пророческих помазать на царство военачальника Ииуя (4Цар.9:1). О сынах пророческих блаж. Иероним предполагает, что «они были монахи, строили себе хижины при струях Иордана и оставляли шум городов, питались ячной крупой и дикими травами» (1Цар. 6). (Из 101 письма, к Рустику монаху). Таково было служение сынов пророческих. Теперь спросим, могут ли сектанты-постники сравнивать себя с ними? Нет! Ибо сыны пророческие были учениками св. пророков, воспитывались под их святым руководством, знали и изучали Псалтирь и закон Божий, почему более достойные поставлялись даже в пророки. Но в настоящее время нет св. пророков, не может быть и сынов пророческих. Если нет сынов пророческих в Христ. Церкви, то тем более не может быть их у сектантов-хлыстов, которые внутренне не принадлежат к Церкви и не имеют в своём обществе благодати Св. Духа.

(Беседа против хлыстов).

Свящ. А. Советов.

И сказал пророк Иеремия пророку Анании: Господь не посылал тебя, и ты обнадёживаешь народ сей ложью... в этом году ты умрёшь, потому что ты говорил вопреки Господу. И умер пророк Анания в том же году. (Иер.28:15–17). Берегитесь лжепророков (Мф.15:17).

Дорогие братия! Враг рода человеческого – диавол, желая во всём быть «подобен Вышнему» (Ис.14:14), измыслил, как мы знаем, уже свою «церковь лукавнующих» (Пс.25:5), измыслил лживых христов (Мф.24:24) и богородиц, он же измыслил и лживых пророков, и лживых апостолов, как свидетельствуют об этом свв. апостолы (2Пет.2:1; 2Кор.11:13). Впрочем, лживые пророки были ещё и в Ветхом Завете и служили тогда народу в обольщение и погибель. Появлялись они и в Новом, – как появляются и ныне у еретиков хлыстов и под. им. Лживые пророки особенно умножатся к концу века сего, когда искренняя сердечная вера в Бога оскудеет в людях и последние будут только казаться благочестивыми, но силы благочестия (т. е. веры и любви) не будут иметь (2Тим.3:5; Мф.24:10). Тогда-то, по слову Христову, «многие лжепророки восстанут и прельстят многих» (Мф.24:11). Современные хлыстовские пророки есть также знамение оскудения в людях истинного благочестия и образы людей с развращённым умом и сожжённой совестью, которых особенно много будет перед кончиной мира. Из среды таковых восстанет великий лжепророк, предтеча и слуга таинственного зверя – антихриста, о котором упоминает св. Иоанн Богослов в Откровении (Откр.16:13). Побеседуем же, братия, во славу Божию о том, кто были лживые пророки в Ветхом и Новом Завете, какие признаки их, сопоставим древних лживых пророков и современных хлыстовских и укажем их сходство между собой.

Лживые пророки, как предсказывал Господь через св. пр. Моисея (Вт. 13 и 18 гл.), были во времена (В. и Нов. Зав.) двух видов. Одни из них, не веруя в истинного Бога, отвлекали и других от веры в Него, причём творили ложные чудеса и знамения и давали предсказания (хотя всё было ложное) от имени истинного Бога.

К первым лжепророкам – лже-чудотворцам нужно отнести, напр., египетских волхвов, язычников Ианния и Иамврия (2Тим.3:8), которые противились истинному пророку Божию Моисею и сотворили некоторые ложные чудеса. Подражая Моисею, они сотворили три чуда: превратили жезл в змия, воду в кровь и извели жаб из реки (Исх. 7 гл.). Какой силой сделали это волхвы египетские; названные в Писании чародеями, неизвестно. Может быть, как люди несомненно учёные, ибо их страна издревле славилась науками, волхвы творили чудеса искусством человеческим через тайные силы природы, известные им одним. Но, может быть, они творили свои чудеса и силой диавольской, ибо после их чудес «ожесточилось сердце фараона», а это ожесточение было уже делом человеконенавистника – диавола. Впрочем, после третьего чуда – изведения жаб таинственная сила волхвов египетских оказалась посрамлённой: они уже не могли сотворить четвёртого чуда – мошек в воздухе и смиренно сознавались перед фараоном: «это перст Божий» (Исх.8:9). «Но сердце фараона ожесточилось, и он не послушал их», говорится в Библии. Вскоре Господь восхотел показать всемогущую силу Свою и на волхвах египетских, ложных чудотворцах, ибо, по слову Моисея, «сделалось воспаление с нарывами на людях и на скоте и не могли волхвы устоять перед Моисеем по причине воспаления, ибо воспаление было на волхвах и на всех египтянах» (Исх.9:10–11). Так посрамил Господь лживых чудотворцев перед истинным Своим пророком и чудотворцем Моисеем. Подобные же примеры посрамления лживых чудотворцев перед чтителями истинного Бога были и в Новом Завете. Некто Елима волхв (язычник) на острове Саламине старался отвратить от веры во Христа некоторого Сергия – Павла, проконсула (Деян.13:8–12). Св. ап. Павел, «исполнившись Духа Святого и устремив взор на него (Елиму), сказал: о, исполненный всякого коварства и всякого злодейства. сын диавола, враг всякой правды! перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних? И ныне, вот, рука Господня на тебя: ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени. И вдруг», говорится в слове Божием, «напал на него мрак и тьма, и он, обращаясь туда и сюда, искал вожатого». Ещё, – в македонском городе Филиппах свв. ап. Павел и Сила встретили служанку, одержимую духом прорицательным, которая через прорицания доставляла большой доход своим господам. Служанка, «идя за Павлом и за нами», рассказывает св. писатель кн. Деяний, «кричала, говоря: сии человеки рабы Бога Вышнего, которые возвещают нам путь спасения. Это она делала много дней. Павел, вознегодовав, обратился и сказал духу: именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из неё. И дух вышел из неё в тот же час» (Деян.16:16–18). Видите, братия, как дух лжи через женщину нехристианку прорицает истину о св. апостолах, но не для славы имени Божия, а для того, чтобы подвергнуть св. апостолов гонению от язычников. «Господа её», рассказывается далее, «видя, что исчезла надежда дохода их, схватили Павла и Силу и повлекли на площадь к начальникам. Народ также восстал на них, а воеводы, сорвав с них одежды, велели бить их палками... и ввергли в темницу» (Деян.16:18–23). Так ложь сама по себе никогда не может служить помощью истине и даже, возвещая о истине, она ненавидит её. Некогда человек бесноватый также кричал Христу: «оставь что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришёл погубить нас! Знаю Тебя, кто Ты Святый Божий» (Мк.1:23–25), но это прорицание злого духа не было проповедью любви о Христе, а бессильной злобы на Него.

О всех лжепророках, отвлекающих людей от истинной веры в Бога, Господь в древности через св. Моисея изрёк такой суд. «Если восстанет среди тебя пророк или сновидец», писал св. Моисей, «и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо... и скажет: пойдём в след богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им, то не слушай слов пророка сего или сновидца сего, ибо через сие искушает Господь Бог ваш, дабы узнать, любите ли вы Господа Бога вашего... А пророка того или сновидца того должно предать смерти за то, что он уговорил вас отступить от Господа Бога вашего» (Втор.13:1–5). «Не обращайтесь к вызывателям мёртвых и к волшебникам не ходите», заповедовал Господь через того же св. Моисея, «и не доводите себя до осквернения от них. Я Господь Бог ваш» (Лев.19:31). «Мужчина или женщина, если они будут вызывать мёртвых, или волхвовать, да будут преданы смерти; камнями должно побить их, кровь их на них» (Лев.20:27). «Ворожеи не оставляй в живых» (Исх.22:18). Таковы правосудные законы Господни в Ветх. Завете о лживых прорицателях и пророках. И мы знаем, что эти законы исполнялись в точности. Царь Саул в начале своего царствования воздвиг гонение на волшебников в стране своей, по под конец жизни, развратившись, сам обратился к волшебнице Аендорской, за что «Господь умертвил его и передал царство Давиду, сыну Иессееву» (1Пар.10:13–14). Пророк Божий Илия, ревнитель славы Божией, после торжественного жертвоприношения Богу на горе Кармил с низведением небесного огня на жертву, повелел предать смерти 400 пророков Вааловых (идольских) и 400 дубриавных (3Цар. 18 гл.); также грозно поступил с идольскими пророками и царь Ииуй (4Цар.10:19–25).

Приметы лживых пророков Нового Завета указаны св. ап. и еванг. Иоанном Богословом. Все они согласно отвергают действительность пришествия Христа во плоти, т. е. стараются разрушить главный догмат веры христианской. «Возлюбленные!» пишет ап. любви, св. Иоанн, «не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они? потому что много лжепророков появилось в мире. Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, во плоти пришедшего, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он приидёт и есть уже в мире» (1Ин.4:1–3). «Кто лжец», говорит тот же св. апостол, «если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос? Это антихрист, отвергающий Отца и Сына (1Ин.2:22)... такой человек есть обольститель и антихрист» (2Ин. 7). Лживые новозаветные пророки, разрушающие христианство в самом корне его, именуются ещё в Слове Божием последователями Валаама, древнего пророка-волхва, и нечестивой Иезавели царицы, покровительницы Вааловых пророков при св. Илии; именуются также они держащимися николаитского учения, – древней гнусной ереси. Господь, неизменный в Своих вечных определениях и этим новозаветным волхвам изрекает древний суд: «детей её (Иезавели) поражу смертью... горе им!..» (Апок.2:15,22; Иуд.1:3–11; 2Пет. 2 гл.). Даже житейское общение с подобными людьми опасно для веры и благочестия христиан, почему св. Иоанн и пишет всем: «кто приходит к вам и не приносит сего учения (т. е. о Христе, как Богочеловеке), того не принимайте в дом, и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его» (2Ин.1:10–11).

Но кроме лживых пророков, явно разрушающих веру в истинного Бога и во Христа, как Богочеловека, были и есть лжепророки «во одеждах овчих» (Мф.7:15), т. е. говорившие именем Божиим и Христовым, по подобию истинных пророков. И таковые также предсказывали будущее, творили чудеса, давали знамения. Но суд Божий на таковых хулителей имени Божия был грозный: их повелел Господь предавать смерти. «Пророка, который дерзнёт говорить Моим именем», предписывает Господ через св. Моисея, «что Я не повелел ему говорить..., такого пророка предайте смерти. И если скажешь в сердце своём: как мы узнаем слово, которое не Господь говорил? – Если пророк скажет именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие слово, но говорил сие пророк по дерзости своей, не боясь Его» (Втор.18:20–22). Так, «по дерзости своей, не бояся Бога», говорили именем Божиим в древности 400 лжепророков израильских и предсказывали царю Ахаву победу над царём Сирийским. Один из лжепророков, Седекия, давал даже знамение победы: «сделал железные рога и сказал: так говорит Господь: сими избодёшь сириян до истребления их» (3Цар. 22 гл.). И все пророки пророчествовали тоже. Впрочем, благочестивый царь иудейский Иосафат, союзник Ахава, не поверил этим пророкам и сказал: «нет ли здесь ещё пророка Господня, чтобы нам вопросить через него Господа?» Тогда позван был Михей, сын Иемвлая, пророк Божий, который предсказал полное поражение израильтян на войне и смерть царя Ахава. Ахав не поверил этому пророчеству и с недовольством говорил царю Иосафату о св. Михее: «не говорил ли я тебе, что он не пророчествует о мне доброго, а только худое?» Тогда пророк Божий Михей, по воле Божией, открыл царям небесную тайну, – какой силой предсказывали победу 400 лжепророков израильских. «И сказал Михей (царю): выслушай слово Господне. Я видел Господа, сидящего на престоле своём и всё воинство небесное стояло при Нём по правую и по левую руку Его; и сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтобы он пошёл и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, другой иначе; и выступил один дух (нечистый), стал перед лицом Господа и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: чем? Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его. Господь сказал: ты склонишь и выполнишь это, пойди и сделай так. И вот теперь», закончил св. Михей, «попустил Господь духа лживого в устах всех сих пророков твоих, но Господь изрёк о тебе недоброе». Так бесы устами 400 лживых пророков предсказывали царю Ахаву победу, чтобы он на войне нашёл бесславную смерть. И, действительно, он пал на войне от стрелы, случайно ранившей его, несмотря на то, что из предосторожности перед сражением он переменил свои царские одежды на простые. Так возвеличил Господь истинного пророка Своего св. Михея и посрамил лжепророков, предсказывавших именем Его ложное. Некогда лжепророк Анания предсказывал именем Божиим иудеям скорое возвращение из плена Вавилонского, тогда как св. Иеремия предрекал тяжкий и продолжительный плен в Вавилоне. В посрамление лжепророка Господь повелел св. Иеремии предречь Анании скорую кончину за то, что он «говорил вопреки Господу» (Иер. 28 гл.). «И умер пророк Анания», заключает св. Иеремия, «в том же году, в седьмом месяце». Было много во времена св. Иеремии и других лжепророков, злоупотреблявших именем Божиим, напр., Ахав, сын Колии, Седекия и Шемаия. О всех них грозный суд Свой изрёк Господь устами св. Иеремии. «Ложно пророчествуют они вам именем Моим; Я не посылал их, говорит Господь... Вот, Я предам их в руки Навуходоносора, царя Вавилонского, и он умертвит их перед вашими глазами... за то, что они делали гнусное в Израиле: прелюбодействовали с жёнами ближних своих и именем Моим говорили ложь, чего Я не повелевал им; Я знаю это и Я свидетель, говорит Господь» (Иер.29:9,21–23)⁹⁷. По свидетельству свящ. писателей, лжепророки – это люди легкомысленные, вероломные (Соф.3:4), корыстолюбивые (Мих.3:11) и вообще беззаконные (Ос.9:7; Плч.2:14), которым Господь предрекает осквернение их могил после смерти (Иер.8:1–3; Иез.22:28–29). Были и в Новом Завете заклинатели, злоупотреблявшие именем Христовым из-за корыстных целей, – это некие семь сынов иудейского первосвященника Скевы, изгонявшие злых духов именем Христовым. Они понесли должное наказание за своё богохульство, быв жестоко избиты однажды бесноватым человеком. «Это сделалось известно всем живущим в Ефесе иудеям и еллинам и напал страх на всех их, и величаемо было имя Господа Иисуса» (Деян.19:13–17), – повествует свящ. писатель кн. Деяний апостольских.

Сопоставим теперь пророков хлыстовских с лживыми пророками Ветхого и Нового завета. Для определения того, истинные ли они пророки или ложные, – приложим к ним мерило, указанное Самим Богом пророку Моисею. А именно, во-1-х, именем ли Христа Иисуса, Сына Девы Марии, единого. Богочеловека, говорят хлыстовские пророки, или каким-либо другим именем? Bo-2-х, предсказывают ли они о будущих событиях, или открывают сокровенное в людях, и насколько верно сбываются их предсказания? В-З-х, наконец, творят ли они истинные чудеса, или ложные? – Хлысты, как мы знаем, не веруют в единого Господа Иисуса Христа-Спасителя, а имеют множество своих христов, которые у них постоянно меняются, ибо одни умирают, а другие заступают их место и т. д. Итак, если хлыстовские пророки пророчествуют именем своих христов, неведомых слову Божию (1Кор.8:6), то их пророчества такие же волхвования, как древних чародеев и волшебников. Если даже они пророчествуют и во имя Иис. Христа, но смотрят на Него не как на единородного Сына Божия, единократно воплотившегося от Девы Марии, чтобы единым принесением Своего тела в жертву за грехи всего мира приобрести вечное искупление (Евр.9:12,26;10:10), а как только на простого человека, удостоившегося за свои добродетели исполнения особой Божественною силой, – подобно тому, как такого же исполнения удостаиваются, будто бы, и многие другие добродетельные люди: то и в таком случае их пророчество – только сугубая ложь и богохульство. Нужно твёрдо помнить слово св. ап. и евангел. Иоанна Бог., определяющее будущее истинное пророчество в Новом Завете: «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, единственного Сына Божия, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихристов» (1Ин.3:3; Ср. Ин.1:14).

Во 2-х, чтобы решить, как хлысты предсказывают будущее и открывают ли в своих пророчествах сокровенное, обратимся к рассказу очевидца-миссионера, под видом новообращенца хлыста побывавшего 6 ч. дек. 1897 года на собрании у хлыстов в г. Николаеве и слышавшего их пророчества. Этот миссионер, высокообразованный и благонамеренный человек, желая уве-