№ 2. Январь. Книга 2-я

Меры борьбы с расколом.

Таков русский раскол старообрядчества. Много требуется внимания и трудов от православно-церковных деятелей, чтобы пробудить его от религиозного сна и привлечь к церкви православной. Наиболее действительными средствами для достижения этой цели являются следующие:

1) публичные и частные миссионерские собеседования с раскольниками. Опираясь на уважаемые раскольниками старопечатные книги, беседы эти ясно обнаруживают заблуждения последователей „старой“ веры и таким образом колеблют вековые устои раскола и ослабляют его тёмную силу. Кроме достижения прямой своей цели – убеждения раскольников в неправоте их верований, миссионерские собеседования оказывают великую услугу делу миссии и в том ещё отношении, что утверждают православных слушателей в знании истин православной веры, предохраняют их от уклонения в раскол и делают их самих способными давать отпор раскольническим изветам и увещаниям. Мало того, публичные беседы, развивая в православных слушателях любовь к изучению религиозных вопросов и к чтению богословских книг, приготовляют через то из среды крестьян опытных сотрудников миссионеров, которые и сами весьма успешно ведут собеседования с раскольниками.

2) Ещё более действительным средством для ослабления раскола служит открытие посреди раскольнического населения единоверческих приходов. В 1900 году всюду торжественно было отпраздновано столетие со дня учреждения единоверия. Успехи его в начале были слабы. Этому способствовало главным образом неверное понятие об единоверии, как об удобном лишь „мосте для перехода“ или „ступени“ от раскола к православию, – понятие, разделявшееся и церковными деятелями. Но затем, когда в 1881 г. Святейшим Синодом, а в 1885 г. собором архипастырей в Казани было разъяснено, что единоверие не представляет собой какого-либо особого, отличного от православия, исповедания, а составляет единую с ним истинную Христову церковь, отличаясь от него только внешними особенностями обряда в богослужении, дело единоверия оживилось, переходы из раскола в православие на правах единоверия, часто не только единичные, а даже массовые, усилились и во многих местах, даже таких, как области: Уральская, Терская и Кубанская, в недавнее ещё время вовсе бывшие недоступными для миссионерского воздействия, учреждены, по желанию самого населения, единоверческие приходы, и открыты церковные при них школы.

3) Но самым могущественным, верным и надёжным средством для проведения в раскольническую массу православно-христианского просвещения является воздействие путём церковной школы на молодое раскольническое поколение, на тех, кому принадлежит будущность, и которые станут со временем отцами и матерями новых поколений. Миссионерское значение церковных школ в селениях, заражённых расколом, не подлежит ныне никакому сомнению. Трёхлетнее пребывание в школе, обучение здесь грамоте в духе церковности, под непосредственным наблюдением и руководством приходских священников, частое посещение храма Божия и деятельное участие в церковном чтении и пении всё это незаметно подрывает в раскольнических детях то средостение, которым раскольники думают оградить себя от влияния православной церкви. Освобождённые с малых лет от влияния раскольнических лжеучителей, привыкшие в школе к дружелюбному отношению к православным, дети-раскольники и в зрелом возрасте становятся чуждыми того фанатизма, которым ныне родители так усердно стараются вооружить своих детей против православия. Такое же доброе настроение бывшие ученики церковных школ передадут и своим детям, – а это верный путь к соединению с православием. Для наилучшего достижения церковными школами, находящимися в районах раскольнического населения, миссионерских задач, при них заводятся праздничные чтения и беседы, имеющие целью утверждение народа в основных истинах веры, охранение от заблуждений того или другого существующего в данной местности раскольнического толка и ознакомление с истинами православия раскольников, и учреждаются библиотеки, снабжённые потребными для задач миссии книгами апологетического и миссионерского характера. В 1900 г., по распоряжению высокопреосвященного митрополита С.-Петербургского, такими библиотеками снабжены все церковные школы С.-Петербургской епархии в местностях с раскольническим населением, – на средства, выданные от Александро-Невской лавры.

В епархиальных отчётах содержится много фактов, свидетельствующих о благотворном влиянии церковных школ на детей раскольнических, а через них и на отцов их. Так, в одну из церковных школ, существующих в раскольнических селениях в Нижегородской епархии, в 1899–1900 учебном году впервые поступило 9 девочек, тогда как раньше девочки здесь или вовсе не учились, или же ходили к раскольническим начётчицам. О другой Школе, находящейся в той же епархии, в приходе с раскольническим населением (Береговых Новинках), сообщается в отчёте, что раскольники в первое время после её открытия, – 10 лет тому назад, – относились к ней очень враждебно, детей своих в неё не пускали, а отдавали учиться старой деве. Но потом, слыша про школу только хорошее, и видя, какое доброе влияние она оказывает на детей, стали мало-помалу менять о ней своё мнение и отдавать в неё своих детей. Ныне же все дети раскольников школьного возраста посещают означенную школу. При учреждении школы, раскольники сильно тормозили её открытие, теперь же сами, без всякой просьбы со стороны заведующих школой лиц, возбуждают вопрос об устройстве для школы нового более просторного здания. В отчёте преосвященного Полоцкого заявляется, что ныне даже в центрах раскола есть школы, где число учеников-раскольников составляет половину общего числа учащихся. Преосвященный Калужский также свидетельствует, что теперь все существующие в раскольнических сёлах церковно-приходские школы посещаются и детьми раскольников, тогда как прежде раскольники считали за величайший грех обучать своих детей в православных школах.

Кроме приведённых фактов, о влиянии церковных школ на ослабление раскола и о доверии к ним раскольников весьма ясно говорят и статистические данные о числе обучающихся в этих школах раскольнических детей. Более всего детей раскольников обучалось в 1899–1900 г. в школах Московской епархии, где их числилось 1.130; затем идут школы 12 епархий: Саратовской (974 учащихся раскольнических детей), Полоцкой (947), Литовской (741), Донской (733), Калужской (662), Пермской (626), Черниговской (586), Самарской (565), Нижегородской (562), Вятской (446), Новгородской (396) и Владимирской (360).

В виду высокого незаменимого значения церковных школ в деле борьбы с лжеучением раскола, епархиальные начальства всемерно заботятся об открытии их в местах распространения раскола и возможно лучшей постановке в них дела воспитания и обучения.

Рационалистическое сектантство.

Никогда наша русская православная церковь не имела такого опасного врага, какого она имеет теперь в лице новейшего рационалистического сектантства, в особенности штунды и толстовства. В этом сектантстве есть всё, что только может придумать своевольная мысль и гордое самомнение, – всё, что может породить и воспитать необузданное чувство.

I. Штунда и современный характер её учения.

Штундистское брожение быстро усиливается и растёт на счёт как православия, так и разного рода сект, проникая из мест прежнего своего развития в новые места. В тех епархиях, где ещё не так давно замечались только единичные случаи появления штунды, в настоящее время образовались уже большие и прочно организованные штундистские общины. Такие общины возникли в недавнее время в Черниговской, Орловской, Владимирской и Нижегородской епархиях.

Наиболее вредным и опасным пунктом штунды в Черниговской епархии является г. Конотоп. Штундисты этого города, находящиеся в тесной связи с сектантами других местностей России, деятельно ведут пропаганду своего лжеучения не только в самом городе, но и в соседних с городом селениях. Единичные случаи появления штунды замечаются уже и в других уездах епархии, например, в селе Куликове, Черниговского уезда, и в селе Рожновке, Борзенского уезда; в последнем открыта сектантами „чайная“, с целью иметь удобное место для сектантских собраний.

В Орловской епархии большая штундистская община существует в деревне Глыбочке, Трубчевского уезда. Относясь к православной церкви с фанатической ненавистью, проявляемой часто в явном неуважении к православным святыням, святотатстве и богохульстве, местные штундисты деятельно распространяют своё лжеучение среди местного населения, причём главным средством для этого служат их молитвенные собрания. На требование полиции прекратить эти собрания, сектанты, не считающие обязательными для себя человеческие законы, отвечают отказом, а в случае принуждения, угрожают кровопролитием. В 1900 году явились и новые пункты штундизма в епархии – деревня Щепетлево, Севского уезда, деревня Георгиевская, Малоархангельского уезда, и на двух больших заводах, Кромского и Брянского уездов.

В Нижегородской епархии штунда свила себе прочное гнездо в деревне Горках, Васильского уезда, и отсюда энергично сеет свои заблуждения в среде окрестных православных жителей. В пропагандистской своей деятельности здешние штундисты пользуются материальной поддержкой пашковцев, с которыми они имеют тесное общение.

Во Владимирской епархии штундизм возник путём сношений сектантов Меленковского уезда с штундистами Таврической губернии. В Меленковский уезд неоднократно являлись из Таврии проповедники штунды и сеяли здесь семена своего лжеучения. Вследствие их пропаганды, штундизм быстро распространился среди молоканских общин Владимирской епархии. Из общего числа сектантов Владимирской епархии в 1900 году – 1.617 человек – на долю штундистов приходилась большая половина – 895 человек. Одним из главных пропагандистов штунды в последнее время сделался сектантский „пресвитер“ – крестьянин деревни „Большого Приклона“, Меленковского уезда, Горин, в короткое время успевший посредством пропаганды насадить штундовое лжеучение в селе Дмитриевых Горах (Меленковского уезда), где прежде совсем не было штундистов, а оттуда в конце 1900 года перенёсший свою деятельность в соседнюю деревню Толстиково. Здесь жертвами его пропаганды и явились хлысты, издавна существовавшие в этой деревне и устраивавшие хлыстовские „артели“ или собрания. Проповедь Горина среди хлыстов имела такой успех, что даже многие из усердных посетителей хлыстовских собраний открыто перешли в штундизм и стали устраивать в своих домах штундовые собрания. Не довольствуясь успехом, достигнутым в Толстикове, Горин стал распространять сектантство по другим селениям; пропаганда его успела возбудить религиозное брожение даже между православными, которое, однако, благодаря своевременно принятым епархиальным начальством мерам, прекратилось.

Не мало также штунда имеет своих последователей в С.-Петербургской губернии (штундо-пашковщина), Московской, Рязанской, Тамбовской, Смоленской, Донской, Оренбургской, Астраханской, Самарской, Омской, Владивостокской и Благовещенской епархиях. Особенно же широкое распространение она получила в епархиях: Екатеринославской, Харьковской, Киевской, Херсонской и Таврической.

В Екатеринославской епархии штундисты имеются в 17 пунктах разных уездов³³.

В Харьковской епархии штундистов насчитывается 1.750 человек. Центром штунды здесь является город Харьков, в котором имеют пребывание главные вожаки штунды, и где существует особенный правильно организованный сектантский совет, члены коего (7) ежегодно собираются для обсуждения своих дел; совет этот ведает дела секты во всей епархии. Больше всего штундистов в Харькове находится на окраинах города, где расположены заводы и фабрики. В Харьков и иные местности Харьковской губернии приезжают из других городов России и даже из заграницы известные пропагандисты, „для утверждения братии“. Один из таких сектантов, приезжавший из Москвы, уверял Харьковских штундистов, что в Москве сектантов будто бы больше, чем православных, что они там свободно устраивают собрания. Другой также приезжий „пан“ на штундистских собраниях строго обличал „попов и панов“, – первых в том, что они „ничего не делают, а только обирают несчастный народ“, а вторых, что они. „высасывают соки из мужиков, ни во что ставя их труды“. Один из пропагандистов штунды, проживающий в Купянском уезде, с целью укрепления сектантства, устраивает „библейские вечера“, на которых сектанты научаются полемике с православными, для чего указываются и сводятся подходящие тексты Писания; здесь же устраиваются и спевки, на которых разучиваются сектантские песни.

В Киевской епархии в 1900 году, по официальным данным, всех сектантов числилось 4.388 душ, из них штундистов около ¾ общего их числа и штундо-малеванцев около ¼. Самым боевым пунктом Киевских штундистов по-прежнему остаётся город Киев, в котором их насчитывается до 300 душ, и где смело и открыто совершаются их собрания. Пропаганда штундизма идёт в Киеве усиленно и успешно. Был случай, что под влиянием одного из интеллигентных вожаков Киевских штундистов, служившего корректором в типографии, совращены были все наборщики этой типографии. Пропаганда штундизма в Киеве силится теперь выйти из прежней своей среды – простого народа, и охватить полуинтеллигентный класс – приказчиков, наборщиков, писарей и т. п.³⁴.

Особенно настойчивой пропагандой отличается штундизм в Германовке. Дерзость Германовских сектантов дошла до того, что, когда сельские власти препятствуют их ночным собраниям, они открыто нападают на полицию с кольями и угрожают ножами. В некоторой части штундистов Киевской губернии замечалось в 1900 году мистическое направление, благодаря воздействию на штунду малеванщины. Даже в самом центре штундистов названной губернии – городе Киеве – один из малеванских проповедников имел большой успех. Послушать его собиралось множество штундистов, значительную часть коих проповедник соблазнил своими аллегорическими бреднями. Самое же большое волнение хлыстовские идеи малеванцев произвели в Каневском уезде, где прежде совсем не было малеванцев. Ныне же на молитвенных собраниях штундистов происходят здесь часто хлыстовские „радения“ с истерикой, скачками и гнусными деяниями, до свального греха включительно.

В Херсонской епархии в 1900 году штундистов было до 5.000 человек. Здесь они разделяются на три группы: на старо-штундистов, ново-штундистов и штундистов-субботников. Небольшое число старо-штундистов отличается от ново-штундистов одним лишь допущением в своей общине крещения детей, каковое совершают их „пресвитеры“; ново-штундисты же, представляющие огромное большинство, крещение детей совершенно отвергают. Небольшое пока число штундистов-субботников отвергают празднование воскресного дня и почитают субботу. В этом и вся разница в названных толках местного штундизма. Пропаганда штундизма в Херсонской епархии в 1900 году велась так усиленно, как этого не замечалось уже много лет. Ещё в начале года обнаружилась энергичная пропаганда местных вожаков штунды, ездивших по сёлам и хуторам, с целью совращения, и устраивавших во многих местах открытые собрания, на которых произносились самые возмутительные речи против православия. Земские начальники неоднократно высказывали Херсонскому епархиальному миссионеру своё удивление той дерзости и нахальству, с какими держат себя на суде сектанты, привлекаемые к ответственности за пропаганду. Приезжали в Херсонскую епархию, с целью пропаганды, вожаки штунды и других губерний. Так, например, посетил с этой целью места, где проживают штундисты-субботники, „пресвитер“ их, живущий в Евпатории; отсюда же шли большие и частые пожертвования штундистам. Словом, в 1900 году со всех сторон была направлена самая усиленная пропаганда штундизма среди православного населения и, к несчастью, результаты её велики: в этом году совратилось в штунду по Херсонской епархии 117 человек православных.

В Таврической епархии штундизм с каждым годом приобретает всё большее и большее число последователей. В целях пропаганды, здешние штундисты имеют своих состоящих на жалование от общества проповедников, которые свободно разъезжают по епархии. В целях также пропаганды, штундисты открывают в населённых местах лавочки и снимают в аренду мельницы: те и другие являются особенно удобными местами для сектантской пропаганды. Не малым соблазном для немощных в вере православных Таврической епархии (как и в других епархиях) служит и материальная помощь, которую оказывают штундисты переходящим в их секту; известно, например, что в одной колонии выдавалось по семи рублей в месяц вступившим в штунду. Вследствие фанатической пропаганды, штунда появилась в 1900 году в некоторых новых местах Таврической епархии. С особенной силой штундовое движение обнаружилось в деревне Ново-Скелеватовой и в городе Севастополе. Севастополь, по особому его положению, как портовый город, избран, по-видимому, особым местом сектантской пропаганды. Уклонившиеся здесь в штунду – матрос, солдат или портовой рабочий – несут штундовую заразу и в свои родные деревни. Сектанты города Севастополя находятся в самом живом и деятельном общении с столичными сектантами. Сектантская пропаганда ведётся здесь деятельно и настойчиво, приобретая себе всё новых адептов. Закон 4 июля 1894 года о запрещении молитвенных собраний штундистов для сектантов города Севастополя остаётся мёртвой буквой. Собрания их пользуются в городе Севастополе полной свободой. Пение сектантов разносится по всей южной его слободке, смущая православных.

Особенно успешно распространяется штунда в Таврической епархии среди местных молокан. Усиленная пропаганда её среди молокан началась ещё с 1880 года. Следствием этой пропаганды было массовое совращение молокан в штундизм, так что в некоторых местах из молокан образовался даже штундо-баптистский толк. Движение молокан в штунду продолжается и до настоящего времени. В 1900 г. один из „пресвитеров“ и пропагандистов штундо-баптизма совершил крещение над 70–80 молоканами. За 15–20 лет из молоканства в штундизм совратилось более 3.000 человек. У спех штундистской пропаганды среди молокан объясняется следующими причинами: сходством молоканства со штундой в вероучении, молитвенными собраниями штундистов с их экзальтированными проповедями и молитвами, при участии нередко прекрасных хоров певчих из смешанных мужских и женских голосов, и фанатизмом вожаков штундизма в деле пропаганды. Один из таких пропагандистов говорил: „свою веру мы считаем истинной, поэтому в совести нашей лежит сказать о ней, проповедовать её, поэтому я иногда приходил в молитвенные собрания молокан проповедовать свою веру“. Вообще, страстный, поразительный прозелитизм – это отличительная особенность штундистов, входящая, как одна из заповедей, в кодекс их религиозной жизни. В замечательной энергии в проповедовании штунды заключается сила и успех последней.

Соединённые в одно целое фанатической ненавистью к православной церкви, штундисты не имеют строго и точно выработанной положительной системы своего вероучения. Произвол, лежащий в основе религиозных верований штундистов, даёт полный простор разногласиям и религиозным спорам и приводить их к дроблению на новые секты. В последнее время между последователями штунды замечается не только отрицание внешней стороны православия, но грубо отрицательное отношение и вообще к христианству, а также всё чаще и чаще обнаруживаются случаи проявления чисто атеистических идей. Так, в беседе с миссионером один штундист Херсонской епархии сказал, что „Бога нет“, что „Бог – это вся природа. Сын Божий был – простой человек; пожалуй мудрый пророк“. Другой штундист на вопрос миссионера, почему он оставил православие, ответил: „потому, что никакого Бога нет. Все учёные говорят, что Бога нет, да и я так думаю, ибо – кто Его видел“. К сожалению, такими атеистическими идеями заражается и молодёжь штундистская, с увлечением читающая всё, что подпольным путём печатается и распространяется врагами христианства вообще и православия в частности.

Описанное религиозное состояние некоторой части современного штундизма является не только результатом отрицательного отношения штундистов к авторитету Божественного Откровения, – оно в значительной степени есть и прямое следствие грубого материалистического направления в жизни сектантов. „В Евангелии“, сообщается в отчёте о состоянии сектантства в Екатеринославской епархии, „современный штундист ищет не правил нравственной жизни, не глаголов жизни вечной, но оправдания своих социальных и общественно-экономических чаяний; он смотрит на Евангелие, как на кодекс правил социальной и общественно-экономической жизни, и потому не дух свой устрояет по Евангелию, а приспособляет евангельские тексты к своим воззрениям, созданным под влиянием условий материальной жизни“. Вследствие того же материалистического направления штундистов, самые излюбленные у них вопросы – вопросы социальные. „Не охотно вступающие в беседы по вопросам веры“, сообщается о современных штундистах в отчёте преосвященного Херсонского, „штундисты готовы с удовольствием, сколько угодно, говорить по вопросам о неравенстве богатств и состояний, о ровном разделе имуществ, переделке земли и пр.“. „Что“, говорили из них некоторые миссионеру, „вы про закон нам толкуете, вы денег дайте, а закон мы и сами найдём“. „Что это за церковь“, сказал один из штундистов миссионеру, „православная церковь; вот в первые времена была церковь, так церковь: там всё было общее. А у вас что? Один имеет тысячи десятин, а другой ничего“.

Но недовольство материальным положением у штундистов идёт дальше и ведёт к вопросам, касающимся русского государственного строя. По сообщению отчёта о состоянии сектантства в Екатеринославской епархии, о государственном порядке штундисты рассуждают так: „мы обязаны повиноваться власти, где это не противоречит заповедям „Царя царей“, но так как заповеди Царя царей штундисты толкуют по своему произволу, то и повиновение властям у них становится также произвольным, доказательством чего может служить тот факт, что в последний набор многие штундисты отказались дать присягу на верность службы. Направляют свою пропаганду штундисты также и против военной службы. Не ограничиваясь одной устной проповедью о незаконности этой службы, вожаки штундистов пишут в этом смысле целые послания к „братьям“, находящимся в полках. В одном таком послании, писанном вожаком штундистов хутора Козинки, Донской епархии, попавшем в руки полиции, даются следующие наставления солдатам-штундистам: „не убивай на войне, – это запрещено словом Божиим: не убей, любите врагов ваших“. „Не нужно повиноваться власти, повелевающей убивать, – такая власть не от Бога, а от диавола, который есть человекоубийца“.

Вообще же, современный штундизм, в виду резко выражающихся в нём социальных и противогосударственных тенденций, представляет собой крайне опасное не только в религиозном, но и в политическом отношении явление, служащее новым доказательством того, что разрыв с православием на почве рационалистического сектантства является разрывом и с русской народностью, и с русским государственным устройством.

II. Толстовство

Атеистические и противогосударственные идеи, наблюдаемые в современном штундизме, проникли в эту секту не без влияния весьма опасного религиозно-социального лжеучения графа Толстого практически применённого к понятиям и жизни простого народа. К глубокому прискорбию, это лжеучение начинает уже становиться достоянием народной массы. Толстовство, как секта, наблюдается в Харьковской, Воронежской, Курской, Полтавской, Киевской, Екатеринославской губерниях и на Кавказе. Как более свежее и богатое умственными силами учение, толстовство начинает подчинять себе все другие сектантские лжеучения, мало-помалу теряющие под влиянием его свою самостоятельность и оригинальность. Не ограничиваясь сектантской средой, толстовство пролагает себе путь (и не без успеха) и к здоровой части русского народа – в среду православного населения.

Проникновение в народную среду толстовских воззрений сопровождается самыми печальными последствиями. Метафизическую сторону нового лжеучения крестьяне оставили в покое, как непонятную и потому неинтересную для них. Они усвоили только показавшуюся им привлекательной практическую сторону толстовства, – социально-коммунистические чаяния его. Известные преступные деяния закавказских духоборов-постников, выразившиеся в противодействии их правительственным требованиям, – явились прямым результатом усвоения духоборами упомянутой практической стороны толстовства, деятельно распространявшегося среди них агитаторами-толстовцами, прибывшими в край и входившими в непосредственные сношения с сектантами. Религиозная же сторона в народном толстовстве почти отсутствует. В подтверждение сего достаточно указать, например, на штундо-толстовцев Уманского уезда, Киевской епархии. На беседах в селе Кишинцах, ведённых епархиальным миссионером в 1900 году, сектанты свободно и откровенно заявляли об „естественном“ рождении Господа Иисуса Христа, о „недостоверности“ многих мест Евангелия и всего Апостола, и о Льве Николаевиче Толстом, как „старшем брате и учителе жизни“.

Таким образом, религии в толстовстве, как секте, мало; здесь главное – протест против религии, и не во имя какой-либо другой религиозной истины, а по соображениям социально-политическим. Производя истребление в умах и сердцах простого народа самых священных и дорогих чувств веры христианской, лжеучение толстовства грозит православной церкви и государству нарождением в православной России атеизма и нигилизма, т. е. страшного типа людей, без веры в Бога и без любви к своему отечеству.

(Окончание следует).

Уничтожение клятвы не сделает отъявленного негодяя ангелом, а тем только будет отнят у человека, охваченного чадом жизни, лишний способ отрезвления. (Из „Психики верующего“).

Все народы, достигшие известной степени цивилизации, имеют более или менее одни и те же идеи и религиозное чувство. Как у эскимоса, живущего на далёком севере, так и тропического негра те же народные поверья и суеверия, те же духи, то же колдовство; все это не выдумки отдельного человека, а вредная потребность народной психики – потребность мировоззрения.

Все эти этнологические параллели приводят нас к тому заключению, что всё человечество по первоисточнику своего происхождения представляет из себя не пёстрый конгломерат из разных народностей, отличных друг от друга, а один цельный организм, по жилам которого течёт одна и та же кровь; и развитие отдельных частей его совершается своевременно и одинаково по одним и тем же непреложным законам.

То же самое можем сказать и относительно клятвы. В какой бы стадии развития ни находилось общество, всегда и везде мы замечаем в нём духовную потребность человека иметь перед собой нечто такое, что могло бы со стороны следить за его совестью. Видя всюду вокруг себя ложь, притворство, не доверяя людям, а иногда чувствуя и за собой (при более высшем нравственном развитии) распущенность, слабость духа, преобладание над ним житейских благ, способных заставить даже покривить душой, человек, „естеством законное творя“, естественно стремится иметь нравственно сдерживающие средства, способные обуздать его слабости, и вот является у всех народов клятва, особый торжественный способ подтверждения какого-нибудь факта или данного обещания, способ, который мог бы придать слову человека значение твёрдости, святости и делал бы это слово столь же ненарушимым, как ненарушимо всё остальное, что люди считают святым. Форма же для клятвы вылилась у разных народов весьма последовательно из их религиозного мировоззрения, а не выдумана для специальных целей людьми лукавыми, как это многие стараются доказать. Одни верят в целый сонм богов, другие в единого Бога, для третьих высшая идея заключается в справедливости и т. д., у всех разные объекты веры, по потребность души, её стремление к единению со своим объектом, у всех одна и та же. И клятву можно считать одним из таких моментов единения человека с объектом своей веры, моментом, всецело принадлежащим к числу религиозных актов, ибо человек призывает в свидетели правдивости своих слов высшее существо и высказывает, одинаково во всех религиях, готовность потерпеть за ложь наказание, один – на том свете, другой – на этом, третий (напр., клянусь честью) – потерять имя честного человека и т. д.

Наш подход к этому вопросу будет чисто психологический и только на этой почве можно будет философски обобщить идею клятвы с другими моментами религиозного культа и указать её значение, как средства, культивирующего человека в смысле нравственного отрезвления, в смысле напоминовения того, что уже раз было заложено в нём доброго, но что временно подавлено в нём животной жизнью. Лёгкое отношение к такому могучему, нравственно отрезвляющему средству, как клятва, преступно. Клятва, конечно, не сделает из негодяя ангела, это вовсе не её назначение, но она может разбудить спящую совесть, укрепить слабую волю, отрезвить поколебавшегося, а этого уже достаточно, чтоб признать за ней положительное значение в жизни народов и не относиться легко к вопросу об её уничтожении, как это делают и ныне не одни только наши сектанты, но и многие.

В нашем очерке мы сначала разберём клятву исторически, т. е. укажем, в какой форме она проявлялась в разные эпохи у разных народов.

О клятве высказался ещё Пифагор (6 стол. до Р. X.); он говорит, что вселенная создана Богом в силу клятвы, данной Им самому себе оживить ничто. В Ветхом Завете (Быт.22:16) упоминается о клятве, данной Иеговой Аврааму. Как в политической, так и в обыденной и религиозной жизни далёкой старины всюду встречаем клятву, которая служила как бы цементом, сдерживавшим людей в их отношениях к Богу и между собой. В те времена клятва не сходила с уст у людей, все клялись и весь день клялись Богом, которого призывали в свидетели.

По своему происхождению, по своему характеру, клятва принадлежала к религиозному культу (призыв Бога), но потому месту, которое она занимала в общественной и обыденной жизни народов, она приобрела значение гражданское и таким образом входила в узаконения страны, как необходимое условие при заключении договоров, при осуждении, при оправдании и т. д.

Дикарь, имеющий слабое понятие о божестве, приводит в свидетели то, что ему наиболее дорого: могилу предков, голову своего ребёнка, море, горы, солнце и т. д. Человек более цивилизованный идёт уже далее, и находит себе свидетеля уже в самом создателе всех этих сил природы, данное слово становится уже более твёрдым, более надёжным. Клятва без участия в ней божества не имела никакого значения, ибо, кроме призывания в свидетели, клятва преследовала ещё другую мысль, наиболее импонировавшую на народ, а именно: за нарушение клятвы клятвопреступник высказывал готовность подвергнуть себя гневу Божию и перенести самое ужасное Его наказание; именно эта-то последняя мысль и высказывалась в древних формах клятвы и высказывалась весьма подробно – в клятвах перечислялись все кары божества³⁵. И вот, евреи клялись именем Иеговы, римляне Юпитером, Марсом и друг., ценность клятвы определялась тем божеством, именем которого клялись. Значение клятвы в общественной жизни росло по мере того, как росло и сознание наказуемости свыше за ложь.

По самым древним индусским преданиям, клятва дана откровением божества; она идёт прямо от него, Бог её изобрёл, чтоб помочь людям в их сомнениях. Кто ложно клянётся, того душа должна затеряться на том свете.

В гомерических поэмах говорится, что боги клялись рекой Стикс, которой они боялись за её глубину и скрытый в ней мир. По мифологии, бог, не сдержавший клятвы, наказывался тем, что оставался без дыхания год немым, без пищи, отрешённым от общества богов на девять лет. Агамемнон клялся Зевсу в своей дружбе к Бризеису, он призывал Зевса в свидетели. Таких форм клятвы в Илиаде масса, везде призывают Зевса в свидетели, везде накликают на себя, на случай лжи, всякие несчастия и невзгоды. Философ Платон тоже допускал призывание во свидетели богов, он был только против общепринятого в те времена способа – кончать ради скорости тяжбу не посторонним судом, а самими тяжущимися, которым разрешали для того клясться. Мало того, Платон даже требовал от судьи клятвы перед объявлением решения. Демосфен в одной своей речи говорил, что, если найдётся в его жалобе хоть одно слово неверное, тогда – да пропадёт всё его потомство – (эта была одна из форм клятвы, наиболее импонирующей на суде). Из других источников того времени видно, что все свои обязанности, как гражданина и патриота, грек подтверждал клятвой, даже свой возраст (вероятно за неимением в то время метрических записей). В стране Ликурга (9 в. до Р. X.) спартанцы прибегали на каждом шагу к клятве, а в случаях уголовных подымали руку над дымом от горящей жертвы. В случае обещания держать слово, грек бросал в море кусок железа, он хотел этим сказать, что покуда не всплывёт железо, до тех пор он будет держать слово; подобных символических приёмов было в Греции масса; все они характерны и образны. Афинянин, достигший двадцатилетнего возраста, должен был клясться отечеству примерно в таких выражениях: „я не обесчещу оружие, не побегу постыдно, останусь в религии моих предков“. Ученики клялись именем своих учителей. Сократ клялся дружбой. Везде мы видим одну и ту же идею, везде одно и то же стремление духа, несмотря на разнообразие форм, а именно: привод в свидетели того, что человек считает наиболее дорогим и затем готовность пострадать за ложь.

У римлян мы находим целый культ клятвы, они придавали ей громадное значение, у них клялись и Геркулесом (мужчины), Юноной (женщины), Марсом (военные), Дианой (девушки). Римские консулы клялись в храме Юпитера и высказывали готовность пожертвовать всем своим семейством в случае неисполнения клятвы. Когда же стали обожествлять императоров, то религиозное значение клятвы пало, и римляне стали клясться императорами; военный клялся своим начальником, которому предоставлял себя в случае нарушения дисциплины. С переменой начальника, приходилось снова присягать другому. Клялись и гладиаторы своим учителям, в гладиаторских школах, в том, что не покинут арену до самой своей смерти. Во время клятвы, римлянин брал камень и бросал его от себя, символизируя тем избиение камнями, которое может совершить над ним Юпитер.

Злейшие враги Рима – галлы клялись единым Богом, которого сравнивали с кругом без начала и конца; не допуская вообще символического изображения Бога, их воины клялись на мече; тот же обычай был и у варваров, завладевших римской территорией. В одном старо-ирландском документе говорится о клятве воина, – он клянётся отбить у неприятеля своих жён и скотину, иначе „да задавит его небо, да разверзнется земля, да зальёт его океан“.

В эпоху после падения римской империи, всюду в германских законах проглядывает требование клятвы. В одном древнейшем французском документе упомянута произнесённая Людовиком-Германиком клятва в верности своему брату Карлу Лысому (842 г.).

Нельзя не упомянуть также о форме клятвы, в древние времена весьма часто употреблявшейся: когда на человека нападали в доме и он убивал злодея без свидетелей, тогда убийца брал три каких-нибудь предмета из дома (как бы свидетелей): кошку, собаку, свинью, быка, или же три соломинки и клялся ими, в верности своего рассказа, как созданиями божества. В XV веке эти три соломинки символизировали идею Троицы.

У евреев клятва была в частом употреблении: и в частной, и в общественной жизни и в судилище они клялись Иеговой; при патриархах обыкновенно поднимали к небу руку, а верность слова подтверждалась тем, что все потомство предоставлялось гневу Иеговы, если слово было ложно. „Исход“ говорит о клятве в такой форме: „не произноси имени Господа Бога Твоего напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно“. Значит, тогда клялись именем Бога.

В средние века зачастую церковь вмешивалась в гражданские дела, ей вовсе не подвластные; в то время нотариусы были большей частью из служителей церкви; к самому обыкновенному условию, думая придать ему большую ценность, они придумали делать приписку такого рода: таково было желание, подтверждённое клятвой; а раз упомянут в условии церковный акт, акт совести, то спорные дела поступали уже на суд церкви, тем более, что клятва произносилась или перед алтарём, или на каком-нибудь священном предмете, торжественно, натощак и даже в определённый час, именно в полдень. В XVI веке клялись крестом, евангелием, мощами святых. Не было недостатка, конечно, и в лжесвидетелях, ухитрявшихся клясться перед пустой ракой, из которой были предварительно удалены мощи. Людей злонамеренных, преступников, но не пойманных на деле, заставляли клясться в их невинности; злоупотребление клятвой сделали из неё в те времена акт оскверняющий религию; Людовик ХII много способствовал этому своими приказами в роде того, что даже непричастных к делу заставляли клясться в незнании ими дела. Не было такого суда, который обходился бы без клятвы с обеих сторон.

Наибольшее значение приписывал суд клятве в делах вассалов с феодалами, тоже и в случаях нарушения военной дисциплины. Вассал во время клятвы снимал все с себя и клал свою руку в руку феодала. Клялся тоже и феодал в своём хорошем к нему отношении и целовал его в губы. Клятва, принесённая рабом господину, считалась необыкновенно сильной, она сковывала человека по рукам и ногам, так как рабы клялись и отдавались хозяевам навсегда с потомством. Король и королева были устранены от присяги; члены же их семейства клялись им в верности.

Можно ли сказать, что все эти установления, имевшие такую страшную силу, поддерживались исключительно только церковью? Напротив, церковь весьма часто скрывала в своих стенах невинно обвинённых (в церковь в старое время гражданские власти не имели права врываться). Если священники и выдавали укрывшихся в церкви, то не иначе, как под условием клятвы, чтоб им сохранили жизнь и не вредили их членам в инквизиционном суде. Под суд инквизиции подпадали только люди подневольные, рабы, которым не разрешалось клясться; инквизиция и началась с того, что думали извлекать из рабов правду способом устрашающим.

Во времена средневековых турниров, состоявших под покровительством Бога (таков был взгляд того времени), рыцарь, прежде чем выступить на арену, должен был клясться, подняв правую руку к небу, в том, что он не будет употреблять не допущенные законом приёмы поединка. Входящий в рыцарский орден клялся, между прочим, в своей готовности проливать свою кровь в защиту христианства.

Характера весьма возвышенного была клятва присягающего городского головы. До французской революции, он клялся проклятием своей души; перечисляя в своей клятве свои обязанности, он рисовал тип городского головы, близко подходящий к идеальному типу своевременного хозяина города. Клятва произносилась у алтаря торжественно; окружённый гласными от города, голова полагал руку на евангелие; клятва произносилась им внятно.

В судебных учреждениях существовала не менее величественная клятва; из слов её мы можем видеть, что именно было в то время самой слабой стороной судей: в клятве особенно упиралось на взятки.

Клялись в те времена и повара и пирожники; в их присяге упоминается о короле, об обязанностях гражданина, и, между прочим, о том, чтоб они не употребляли в дело такую говядину, которая была бы им самим противна. Такие клятвопреступники должны были лишиться своего места в раю. Аптекаря клялись в верности королю, в любви к родителям, и, между прочим, не давать яду и слабительного без приказания врача и не держать гнилых лекарств. Книгопродавцы клялись каждые два года, обещаясь добропорядочно вести торговлю.

Начиная с французской революции, клятва ещё более теряет свою основную религиозную силу; содержание её уже совсем меняется, и она принимает вовсе нехорошую форму. Она становится учреждением политическим, – власть ею пользуется, дабы укрепить в подданных большее к себе послушание. Национальное собрание 1790 года изобрело форму присяги, по которой и священство должно было присягать и королю, и нации; было не мало столкновений с церковью; её служители возбудили против этого протест, а папа Пий VI (1799 г.) прямо отказался от подобной присяги. Таким образом образовался раскол, власть ссылала не желавших присягать священников в Гвиану. Республиканская власть придумала клятву, в которой высказывалась даже ненависть к королевскому режиму и обещание противиться его возрождению. Клятва упала ещё ниже.

По конституции 1848 года клялись главе государства, при Наполеоне (в 1850 г.) заменили слово глава – императором; теперь же во французских судах говорят только клянусь, причём подымают к небу правую руку. Этот жест имеет свою историю. В реформацию протестанты во время клятвы, вместо того, чтобы класть руку на католические реликвии, установили акт поднятия вверх правой руки. Нантский эдикт (Генрих IV в пользу протестантов – XVI в.) это за ними укрепил. В суде оказалось неудобство, вследствие разнообразия религии, – одни поднимали руку, другие клали руку на сердце, третьи на мощи и проч. Во время революции 1789 года это неудобство сгладилось, все стали подымать руку. Замечательно, что вместе с падением торжественности клятвы, стал падать вместе с тем и престиж её. Теперь во Франции, с падением религии, пошатнулось и клятвенное учреждение. Хотя во французском суде присяжных председатель и напоминает присяжным об их обязанностях перед Богом и людьми, но в их односложном ответе клянусь проглядывает уже стремление перенести центр тяжести клятвы с торжественного призывания Бога в свидетели на себя лично, на свою добросовестность, как гражданина; мы не сомневаемся в добросовестности людей, желающих подтвердить свои показания, один честью, другой совестью, но этих разнохарактерных присяг допустить, думается, нельзя, – должна быть обязательною одна общая форма религиозного характера. Призывать же в свидетели своих слов себя самого есть уже, по своему существу, нонсенс, ибо выходит: я утверждаю то, что я утверждаю.

Известна клятва евреев в 17 стол.: они в синагоге клялись, положа руку на пятикнижие, именно на то место, где было написано, что не должно напрасно клясться; в клятве, имевшей совсем характер молитвы, еврей просил у Бога помощи в его показаниях, просил отвратить его от лжи, предоставляя себя в противном случае проклятию и огню, которым были сожжены Содом и Гоморра.

В настоящее время везде в европейских государствах совершается клятва более или менее одинаково, везде упоминается о Боге, о святости присяги, везде одинаковое поднятие или положение руки, везде упоминается о возмездии за ложь, даже о награде за правду (Испания).

Упомянем об одной из новейших форм присяги, которую произнёс президент Клевелэнд; в ней тоже проглядывают те же две идеи, которые мы встречаем решительно во всех клятвах – воззвание к высшей силе и возмездие за несдержание клятвы. „Я принимаю перед Богом приглашение нации, и я себя посвящаю благу родины, всецело и с самопожертвованием: я верю в Высшее Существо, которое руководит действием человека и чья милость, и доброта никогда не оставляли народ американский. Я убеждён, что Бог от нас не отвернётся и теперь, если мы будем набожно уповать на Его всесильную помощь“. Те же обе идеи входят в клятвенное обещание современного Швейцарского Суда: выслушав клятву, президент суда сам напоминает клянущемуся о второй части клятвы и говорит: „помните, что Бог вас не помилует в случае нарушения вами клятвы“.

Несмотря на то, что Европа как будто сжилась с этим установлением, всё-таки часто всплывает наружу мнение о том, чтоб исключить из клятвы свидетельство Божие и сделать из религиозного – гражданский акт. К счастью, большинство не разделяет это мнение; оно видит, что клятва обратится тогда в пустую формальность, если только у ней будет отнят нравственно-религиозный характер. Мы упираем на слово религиозный, ибо человек хороший, но пошатнувшийся, может почувствовать в этот момент присутствие Бога и выйти на дорогу добра и справедливости, которую иначе нельзя назвать, как религиозной, потому что, где добро и справедливость, там и Бог. Какая бы клятва ни была – грубая или мягкая (клятва Клевелэнда), её нельзя иначе назвать, как актом религиозного общения между человеком и Богом; это-то и даёт ей значение.

Какие же основательные доводы для уничтожения клятвы приводят люди, весьма часто, даже большого ума? Что худого, развращающего находят они в этом древнем религиозном учреждении?

Они говорят, что клятва есть только лишний соблазн к профанации религии, есть оскорбление Бога в том отношении, что люди во имя его лгут, делаются изворотливыми, придумывая разные приёмы ухищрения для того, чтоб отвести клятву, сделать её недействительной и не отвечать перед Богом за ложь. Далее они говорят, что клятва запрещена Самим Спасителем в его нагорной проповеди; затем они говорят, что клятва, совершающаяся на Евангелии, где как будто запрещено клясться, есть явление даже преступное. Опровергать со специально богословской стороны всё это не будем: посмотрим на это с другой стороны.

Относительно профанации религии в клятве мы можем сказать, что ложь люди часто проявляют и в молитве, в исповеди и в церкви, молятся притворно, ходят в церковь только для вида; однако-ж никто не сомневается в глубоком значении молитвы, исповеди и церкви. Если допускается молитва к Богу, то нельзя не допустить и клятву, т. е. просьбу к Нему быть свидетелем правдивости слов. Тут видно не оскорбление Бога, а, напротив, чувство уважения к Нему, сознание человеческой греховности, лживости, которых Бог не терпит, сознание, которое надо отнести к числу нравственных проявлений духа.

Для высоко развитой души этот момент, легко возможно, и не столь нужен, как человеку способному зашататься; развитая душа каждый момент чувствует это единение с Богом; всякий её шаг напоминает ей Бога; ей и законы не нужны, ибо она сама поступает по закону. Негодяю всего этого тоже не нужно, для него церковь, молитва, исповедь чужды, он не боится ни закона, ни клятвенного обещания, он соврёт на клятве точно так же, как и без неё. Клятва создана не для того, чтоб сделать из негодяя ангела; она важна для тех, у кого поколебалась совесть, кто ещё боится ответа (перед Богом или совестью), в ком ещё не заглохло хорошее чувство. Понятно, что разные суеверные ухищрения, ради того, чтоб сделать клятву недействительной (например, правую руку поднимают вверх, а левую, условно сложенную, держат в кармане), не могут не возмущать, но всё же человек, ещё не совсем пропавший, всё-таки во время клятвы чувствует некоторым образом торжественный момент, он ещё не совсем погряз в грехе, как тот, кто в это время врёт и не краснеет; он может почувствовать, что совершает грех, он ещё может почувствовать серьёзность своего положения, ещё может почувствовать, что Бог желает, чтоб люди говорили правду, почувствовать, что клятва есть напоминание этой обязанности человека, напоминание, которому психолог не может не придать значение серьёзного момента; выходит ведь нечто подобное тому, как кто-то выразился о водке: водка не хороша, ибо рюмки малы. Подобный подход должен быть чужд психологу, он должен разбирать психологическую подкладку учреждения, а не злоупотребление учреждением; если злоупотребление и возмущает, то из этого никоим образом нельзя вывести, что само учреждение никуда не годится.

Второе основание к нападкам на клятвенное учреждение многие видят в словах нагорной проповеди. Спорить на богословской почве о правильности перевода греческого слова, дающего словам Спасителя смысл запрещения клясться, мы не берёмся. Судя по приёмам своей проповеди, Христос не уничтожал существующие обычаи, но только указывал лучшие для них формы. В Его же время клялись все и весь день, истинное значение клятвы (призывать Бога в свидетели правдивости слов) было затемнено: клялись небом, Иерусалимом, землёй, разными тварными предметами и проч., всё это не имело ровно никакого клятвенного смысла, как и в настоящее время не имеет смысла клятва ребёнком, женой и проч.; подобные клятвы – низкой пробы и вовсе нежелательны. Всё равно, как Спаситель указывал лучшую идеальную желательную форму сожития людей, советуя забыть злобу и даже подставить обидчику другую щеку, точно также Он указал и идеальную форму абсолютной правдивости человека, советуя ему отвечать только „да“ и „нет“; если же человек прибегает к клятве, то тут же, так сказать, пропадает чистота среди людей и выходит наружу лукавое. В Ветхом Завете истинность речи подтверждалась именем Бога; Спаситель же учит большему – обходиться без этого свидетельства; Он начертывал идеальный порядок жизни людей, но тем не отрицал обычай, сам по себе и религиозный и нравственный. Ведь Он Сам не однажды ссылался на Отца, как на свидетеля истинности Его проповеди.

У евреев был такой обычай – судья произносил клятвенное обещание, а подсудимый отвечал: ты сказал – это была форма, заменяющая клятву. Точно также на вопрос первосвященника: Ты ли Христос Сын Божий? Христос отвечал: Ты сказал, на что первосвященник отвечал, предварительно разорвав на себе платья (обычай выражать ужас): „Вот вы слышали богохульство“ (т. е. слышали ложную клятву).

Дух всего учения Христа не дозволяет допускать, чтобы Он проповедовал уничтожение судов за обиду, уничтожение клятвы; Он этих учреждений не касался; Он отдавал Кесарю кесарево, но в то же время проповедовал духовное обновление людей. Думается, что и нам не следует их касаться, так как совершенствование человека идёт, при помощи благодати Божией, из его нутра, а не извне; если переменится к лучшему нутро, то изменится к лучшему и внешность, но обратное бывает редко. Нравственное возрастание людей идёт вперёд не путём насильственного уничтожения учреждений, а путём подготовки почвы для восприятия лучших форм, путём созревания в обществе более возвышенных идей, и не иначе, как на почве образования и надлежащего воспитания. Поэтому, мы и будем стремиться к чистосердечному: да и нет, но в то же время не будем уничтожать клятву; во-первых, в ней нет ничего нехорошего, когда человек обещает Богу сдержать своё слово, а во-вторых, уничтожением клятвы ничего не достигнешь касательно возрастания нравственной идеи. Со времени Спасителя прошло XIX веков, а много ли найдётся душ, способных чистосердечно исполнить Его завет – говорить всегда правду? Вот как трудно достигается совершенство! А тут думают, что с уничтожением клятвы, т. е. с уничтожением одного из способов напоминания правды, все люди вдруг сделаются правдивыми; скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Трудно понять ход мыслей у людей, желающих уничтожения клятвенного учреждения; неужели, если люди станут произносить вместо слова клянусь – да и нет или, как это мы видим в кантоне Базель, свидетель вместо клятвы будет пожимать руку председателя суда, неужели вдруг может измениться людская, нравственность? Разве слова: да и нет не составляют такой же клятвы, в которой свидетель – совесть, а возмездие за ложь – угрызения совести? Изменяется только форма, но не идея, психика же осталась та же; не форма обусловливает успех, а внутреннее благочестивое настроение.

Истинный подвиг культурного человека – не выставлять свои высокие нравственные качества, а стараться вникнуть в простого человека и помочь ему справиться с самим собой в те моменты, когда его смущает лукавый; истинный подвиг заключается в сохранении для него, ещё нравственно недозревшего, такого сильного средства для отрезвления, каким может оказаться клятва, идея которого так тесно связана с идеей загробной жизни, имеющей в свою очередь неоспоримо благое влияние на ход развития этики. Истинный философ никогда не откажется от клятвы, не будет спорить о форме, ибо философия с верой всегда сходятся; подымают все эти вопросы полуобразование и односторонность взгляда на медаль, забывая, что есть у неё в то же время и другая сторона; а главное, подымает эти вопросы гордыня, мнящая в себе силу и мощь никогда не врать, никогда не кривить душой!

Окончим наш очерк словами Гюго, тонко понимавшего высшие вопросы духа; он так выразился о клятве: „тот, кто клянётся чистосердечно, тот уподобляется алтарю, на который нисходит Бог“.

А. Берс

Говорил полковник Пашков о поклонении «святым угодникам Божиим»... В его непоследовательной и мало краснословной, а потому, конечно, не совсем убедительной – по крайней мере для людей просвещённых, каким я смел считать самого себя, – речи так и проскальзывал намёк на то, что «угодниками Божиими» могут считаться лишь по своему исключительному положению в жизни именно те люди, – как он например, – которые, не пощадив своего высокого положения и нисшед с него вниз, как богиня Олимпа к троглодитам в пещеру, протянули свои руки помощи к падшим на земле и тем своим благодеянием дали им случай подняться из ничтожества... То есть, «святые отцы наши» не потому святы, что они «канонизованы во святых сих», а потому, что они вели святую жизнь своими деяниями на земле и потому уже удостоены были «святой памяти»... Но это, однако, не давало нам права приравнивать их Божеству, и поклоняться их образам наравне с ликом Творца мира...

Такова, в общих чертах, была эта «беседа» Пашкова... Нельзя было сказать, чтобы она представляла совершенную бессмыслицу, как я ожидал от «духовной проповеди» светского человека, но и нельзя было также думать, чтобы она исходила из души, глубоко прочувствовавшей свою идею, доведённую до внимания других, тут присутствовавших. И поэтому проникнуться этой «проповедью» Пашкова я не мог и не допускал того же в других, моего мнения спрашивавших об этом. Не допускал я потому, что это было ведь сказано слишком вольно и неопределённо, и слишком туманно и не обобщённо... Да и вообще видно было, что полковник Пашков не мог подкреплять свои мысли чем-либо более основательным, убедительным для слушателей. И такие «беседы», как то мне казалось, для тёмного люда были совсем мало понятны, потому что они были в высшей степени туманны даже и для просвещённого человека, а в тоже время и слишком проблематичны.

Но мысль, тем не менее, как бы казалась новой и на неё следовало бы обратить относительное внимание... И что такая идея не могла истечь из головы с малыми мозгами, тоже надо было сознаться. Некому только было подтвердить в данном случае ту мысль, что исходила ли эта идея прямо из головы Пашкова, и не была ли она достоянием кого-либо другого, так лишь случайно здесь отразившейся, или намеренно попавшая на язык этого, в то время популярного на Гагаринской набережной, лица. Ответить на все эти вопросы своевременно, конечно, мне никто не мог, и едва ли бы ещё нашёлся такой смельчак, который бы стал вдаваться в такое определение вещей, в котором могло существовать лишь одно понятие или представление о них, по никак уже не ясное более или менее истолкование их в общедоступных словах, какими должны были быть слова комментатора...

Но Пашкова, надо заметить, понимали именно так, как он говорил, т. е. туманно и неясно. И в этом-то тумане потом людям приходилось блуждать в своей жизни очень долго, если уже не навсегда оставаясь «неясными» в своём представлении себе «идей пророка» с Гагаринской набережной и неосвещёнными с точки зрения логики мыслями чистой истины... Вот это-то и казалось многим людям здравой мысли несколько странным... Допуская такие проповеди в частном доме, говорили они, – какими же соображениями руководствовалась подлежащая власть?.. Доискивались также этой мысли и многие другие... Но не находя её вокруг себя ни в ком из людей, они успокаивались на том, что «пусть что будет, то и будет»... и что, мол, «наша хата с краю и я ничего не знаю»... Вот как думали многие из людей мыслящей среды об этом «деле». – если только «беседы» полковника Пашкова можно было назвать этим словом; – вот почему эти «проповеди» и имели своего рода значительный успех среди толпы, – если только всех, здесь собиравшихся, можно было подвести под эту рубрику. Но чтобы отводить «беседам» на Гагаринской набережной какое-либо серьёзное религиозное значение, из людей положительной мысли никто того не допускал. Но зачем же они были допущены к «делу», всякий спрашивал кого угодно... На что, однако, ответа не последовало никакого. И это, надо было думать, потому, что тут, как видите, были замешаны такие лица, экстерриториальность которых ограждена гражданским законом...

Но вот, наконец, «беседа» кончилась, и полковник Пашков, обтирая лицо своё батистовым платком, ярко сверкавшим его белизной перед блеском освещённого зала, сошёл со своей импровизированной кафедры и смешался с толпой, его окружавшей как бы опять-таки для того, чтобы подойти под его благословение... Но на этот раз он уже удовлетворял любознательность тех, которые предъявляли к нему свои вопросы на предмет пояснения им некоторых положений проповеди, которых они не поняли... Подошёл и я к этой толпе. Тут дама, меня перед тем осаждавшая, представила полковнику, как нового их «прихожанина»... Пашков, вопреки общему обычаю, тут существовавшему, машинально протянул мне руку, и я дожал её. Чтобы поддержать мне с ним какой-либо разговор, как новому лицу в их обществе, которому всё-таки же требовалось обстоятельно ознакомиться с правилами «прихода», в который он попал, я спросил его о цели, преследуемой им в своих задачах...

– Только религиозная, и больше никакая, – ответил он мне мягко, вежливо и учтиво, так, как бы желая этим сказать: да разве вы не слышали, что я говорил?

– Нет... Я не об этом вас спрашиваю, – повторил я свой вопрос, – а о том, что вы в конечном выводе думаете получить от ваших проповедей?

– Только одно – укрепление в вере истинной и в Бога живого вездесущего, – опять, тем же ровным и мягким тоном ответил мне полковник.

– Но разве у нас замечается какая-либо шаткость «в вере истинной?»

– А как же?.. Разве вы не видите, что делается вокруг нас?.. Всюду крамола, везде безверие, отовсюду несутся вести о сектах и т. д.

– Так вы думаете, что своим учением о «вере истинной» отвлечёте людей от их заблуждений?..

– Непременно... То слово истины, которое я поселяю в слушателях моих, должно уже глубоко запасть в их душу неотразимой верой в Бога сущего...

– Ну это очень, однако, богословский вопрос, и я в нём окажусь, пожалуй, не компетентным, – ответил я...

– И я также думаю...

– То есть?..

– Что вы не компетентны...

– А вы?..

– Я изучил его основательно... С той целью, чтобы заняться своими проповедями, я подготовил себя достаточно для этого предмета. И чтоб выйти из него победителем, мне пришлось брать уроки у лучших профессоров богословия, которые потом и направили меня на это святое дело любви к ближнему своему. А так как дело без веры обыкновенно мертво есть, то я и приобщил к нему свою благотворительность, которую и веду теперь неустанною рукою ко благу моих прихожан. И если вы не побрезгаете моим хлебом-солью, то прошу вас посетить мои столовые на Выборгской стороне, в которых я кормлю ежедневно тысячи людей лучшим продуктом, какой только может нам дать северная столица...

Я поблагодарил полковника за его любезное предложение, но оставлять его в покое на этот раз, как он, вероятно, думал, ещё не желал, потому что у меня оставалось тогда не мало вопросов, на которые я хотел получить от него те или другие ответы. И вот я вновь задан Пашкову такой вопрос:

– А известно ли вам, что у нас на Руси храмов, сооружённых в честь угодников Божиих, как, например, Николая Чудотворца, значительно более, чем во имя Спасителя?

– Так что же такое?

– Да то, что ведь ваша идея, сейчас проводимая в проповеди, как бы разрушает все эти храмы тем, что она видит в угодниках Божиих только одни «святые дела», но не видит в них той святости, которой мы поклоняемся здесь?

– Ну я этим вопросом так строго не задавался...

– Так как же иначе?.. Ведь, если брать человека, положим, как он есть, для того, чтобы рассматривать его субъективное бытие, так необходимо брать в этом случае и общую психофизическую единицу жизни его, а никак не одну из сих двух сторон существа...

– Совершенно верно... Но я не включал в свою программу деятельности предмета, требующего обстоятельного рассмотрения его в другой форме. В какой из двух сторон жизни человека находится больше добрых дел – в святых ли его поступках или в освящённых делах его – я судить не могу, – не потому, конечно, чтобы я не был в силах показать своё alibi, а потому, что я не хочу вдаваться в вопросы чисто канонического характера, что, конечно, вовсе не относится до моих скромных задач... И я уже далеко не так честолюбив, как думают некоторые, чтобы, не понимая строго своих задач, отведённых мне правом на мои духовные беседы, вдаваться со своим авторитетом, может быть, даже очень скудным для кого-нибудь, во владения, чисто относящиеся до высшей духовной власти...

– Но вы так поставили свой вопрос в проповеди, что я ничего другого в нём не мог увидеть, как только прямое отрицание святости тех, добрые дела которых были канонизованы веками и властью... и святость которых установлена верой и поклонением здесь...

– Ну это вы напрасно... Я ничего не отрицаю, а только укрепляю...

– Но зачем это?! Разве здание веры требует ремонта?

– А разве нет? Разве вы не знаете, что мы на краю разрушения...

– Какого это?..

– Ну, конечно, сектантство подкапывает основы нашего здания... Конечно, мы должны укреплять его, чтобы оно не рухнуло, нам нужно теперь большие усилия для того употребить...

Это мнение почтенного русского Редстока показалось мне большой натяжкой и я понял, что он ничего другого, кроме сектантства, в своё оправдание представить не может и не в силах, потому что он или не в эрудиции «своего вопроса», хотя он, как говорил, и слушал лекции богословия, – правда у себя дома, но не в академии, – или же ему не удобно было по некоторым, может быть, и заслуживающим особенного внимания кого-нибудь, обстоятельствам говорить об этом, или просто-таки ему было воспрещено, кем следует, возбуждать эти вопросы в той форме, в какой я возбудил их.... Но мне непременно хотелось узнать от него точного мнения о том, что он говорил на «беседе», т. е. в своей проповеди...

– Как «новый прихожанин», – начал я опять свою речь уже их излюбленными словами, – я хотел бы услышать от вас, как от лица, посвящённого в своё «доброе дело», вполне основательного, более ясного для меня ответа, чем тот, который вы мне дали...

– Вы хотите знать, как я смотрю на святость признанных церковью святых угодников Божиих?

– Да.

– Так же, как и сказал.

– То есть?

– Ну, что их святость постольку достойна поклонения им, поскольку их добрые дела заслуживают того...

– Но это всё-таки неясно для меня... И я хочу знать то именно, достойна ли их добродетель такой памяти, как сооружение в честь их храмов?..

– Этого вопроса я не касаюсь...

– Ну тогда мне придётся остаться в неведении своём...

Это моё замечание Пашков оставил без ответа, и, вероятно, потому, что он, действительно, не мог себе дать ясного отчёта в том, что говорил в проповеди, или же он остерегался совсем отрицать догм веры в святых угодников, видя меня перед собой ещё в первый раз и не зная того, с каким намерением я его об этом допрашивал, так как в то смутное в некотором отношении время 70-х годов, когда юный либерализм выходил на площадь Казанского собора с красными флагами на шестах, всякий общественный деятель, подобно полковнику Пашкову, был обставлен от III-го отделения³⁷, тогда ещё функционировавшего, чуть ли не целой армией сыщиков... Вот почему полковник и не хотел говорить мне всего того, что он думал на предмет своих задач вообще и о святости святых – в особенности... Поняв это, я, конечно, больше уже его не беспокоил своим любопытством... Но, продолжая оставаться подле него, я услышал, между прочим, его мнение на предмет моего разговора с ним, в его беседе с другими, тут присутствовавшими лицами. И мнение это он выразил так: «Сегодняшняя моя беседа, кажется, не так удобопонятна была для вас»?..

– Напротив, мы истинно признательны вам за неё, – сказал «князь»... И я, с своей стороны, никогда так ясно не смотрел на этот предмет... как теперь...

– Но, однако, она иных не прояснила своим светом истины, – как бы обиженным тоном сказал полковник...

– Так что ж делать?! если тьма веков, поселенная между нами, не может быть сразу рассеяна одним лучом Божественного света... На это, как и на всякое сложное дело, требуется не мало времени и человеческих усилий...

Я не считал нужным принимать слов «князя», сказанных о «тьме», на себя и потому оставался равнодушным слушателем беседы Пашкова с его ближайшими друзьями-прихожанами...

Но вся эта «блестящая компания», с которой русский Редсток вёл свою беседу, вскоре удалилась в «отдельный покой сего дома», где, как я узнал потом, для неё уже была готова «вечерняя закуска», как постоянный «после-беседенный затрапезный стол»... Сам же Пашков на время ещё остался в том зале, где читалась им проповедь, и занялся «напутствием» тех своих прихожан, которые поджидали его здесь для какой-то «частной аудиенции».

Побыв с минуту ещё в зале, я, по примеру других, здесь бывших «на беседе», как новичков, так же, как и я, не знавших всех «местных обычаев дома сего», требовавших «закуски», стал направляться к выходу. Но изящная дама, весь вечер чичеропствовавшая³⁸ мне, окликнула меня тихим словом – «куда же вы» – и заставила остановиться. Намереваясь с ней проститься и поблагодарить её за любезность, оказанную мне своим вниманием во время вечера в чужом доме, где я без неё многого кое-чего и не достиг бы, я направился к ней навстречу.

– Куда же вы? – повторила она свои вопрос, делая на нём усиленное ударение в знак того, что она удивлена моим поступком.

– Да к выходу, – равнодушно ответил я.

– А закусить?

– То есть, как это закусить? Вы хотите знать, где я буду ужинать?

– Да нет-же! Здесь закуска приготовлена для всех нас.

– Для вас – может быть, но только не для меня; я здесь человек чужой.

– Экий он своенравный! Ему говорят, что для всех, а он – «чужой». – Идёмте-же!

И она, взяв меня под руку, повела в другие комнаты дома, где была сервирована «закуска», и где все прочие гости уже давно заняли свои места, вероятно, ими раньше обсиженные и, конечно, достаточно облюбованные.

– Где там ещё вы будете закусывать, – сказала мне моя чичероне, идя со мной под ручку, – когда здесь всё готово. Должны же вы рано или поздно познакомиться со всеми нашими обычаями, если хотите оставаться нашим прихожанином. А то уходить! Разве это можно?

– Отчего же пет?

– Потому что у нас непринято. Всякий, кто бывает «на беседах», если он интеллигентный человек, обязан здесь вкусить хлеба-соли. А для тех, кто не может быть приглашён к здешнему столу, отводится другое помещение... На это есть столовые. Они открыты постоянно. Их двери всегда гостеприимно встречают всех, здесь бывающих, которые нуждаются в подкреплении своих сил...

– Так тут степени и градации тоже имеются в виду?

– Ну, конечно! Нельзя же посадить рядом со мной дегтярные сапоги. Я сбегу от запаха. Ведь это было бы наказанием для меня сидеть рядом с дегтярным заводом во время ужина. Если некоторые любят после ужина горчицу есть, так это ещё не доказательство того, что оно обязательно для всех нас.

– Вы, однако, юмористка, – заметил я своей даме, так же свободно, как и она со мной вела речь свою.

– Ну не всё же конфектничать. Надо когда-нибудь и пословословить. И тем более теперь, когда мы, выслушав «беседу» нашего главы дома сего, уже отпущены от всех грехов.

– Это как-же?

– Да так. «Беседа» очищает нас от грехов, содеянных нами в течение минувших дней. Теперь мы, что называется, налегке.

– Это для меня новость.

– Почаще станете посещать этот дом, так ещё не то узнаете.

– А именно?

– Ну что ж мне забегать вперёд. Говорю – узнаете, коли будете посещать «беседы».

– А теперь этого нельзя?

– Нельзя. Весь интерес пропадёт. Будущий день только тем и хорош, когда он дарит нас загадкой.

– О, да вы философ!

– А что вы думаете? Я не умею мыслить что ли?

– Не могу упрекнуть вас в этом.

– И не старайтесь. Всё будет напрасно. Я безупречна.

– То есть, как это?

– Да так. Меня не касается никакой упрёк, потому что я его не принимаю ни от кого. И всё, что касается этого, далеко обходит меня стороной.

– Не понимаю.

– И понимать нечего. Всё, что есть упречного в мире, безупречно для меня, потому что я выше всех этих упрёков и посему их никогда не принимаю на свой счёт. Вот почему я и говорю, что будет излишним упрекать меня в чём-нибудь.

С последними словами моя чичероне подвела меня к столу и посадила рядом с собой. Разговор перешёл на кулинарное искусство. Религия, поэтому, на время была забыта; оставлены также были и рассуждения на предмет только что законченной полковником Пашковым проповеди. Но вскоре этот разговор вновь возвратился к услугам общества, как только среди него появился русский Редсток.

С. Глебов

(Окончание следует.)

XVII.

Заночевали мы однажды с учителем церковно-приходской школы в его квартире, в штундистском селе. Проснулись утром, – холод в комнате нестерпимый. Не хотелось выглядывать из-под одеяла. Кое-как поднялись. Просим сторожа Мартына самовар нам поставить. Мартын храбро взялся за дело. Наложил в самовар углей по самую трубу. Самовар замер...

Долго и бесплодно возился он с ним; дул ему во все дыры, – насилу самовар жалобно запищал. Чай пить мы сели около полдня. Едва успели мы выпить по стакану, – послышался шорох за дверью: стук! стук! стук!

Входит к нам на деревянной ноге человек. Мужики зовут его Борисом «безногим».

– Здорово! говорит он.

– Здравствуй!

– Я вам не помешаю? робко заявляет Борис.

– Нет.

– Вот спросить кой о чём надо. Живу в кругу штундистов...

– Пожалуйста.

Борис, должно быть, понял, что мы «никак не согреемся». Деликатно он помолчал малость, потом завёл свою речь:

– На счёт мощей хочу я перво-наперво потолковать. Больно сектанты нас этим делом «доходят»...

Борис помолчал и прибавил:

– Намедни молоканин Филатей говорит мне: «какие у вас мощи есть, – я не видел. Видел я, как Османа-пашу по городам возили. Лежит он восковой, а смотрит, дышит»...

– Вы чуете, спросил Борис, куда Филатей метил? Он православные мощи приравнял к восковым фигурам. – Я ему и отвечаю:

– Дурь ты этакая! Мощи открываются митрополитами по царскому указу. Неужто, думаешь ты, этакие люди станут нас обманывать?

Борис возбуждённо посмотрел на меня.

Я ему подтвердил, что мощи святых открываются после длинных справок, – после явления от них многих чудес, когда власти уверятся, что ошибки тут быть не может...

Борис спросил:

– А что есть о мощах тексты в Новом Завете?

И, помолчав, он же сказал:

– Я привожу – не помню, какое место, – где написано: «духа не угашайте»... Там дальше есть словечко...

Я прочитал из Библии: «Сам Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух, и душа, и тело во всей целости да сохранятся без порока в пришествие Господа Нашего Иисуса Христа» (1Фес.6:23).

Борис радостно подхватил:

– Во-вот! Апостол желает, чтобы у христиан во всей целости сохранились тела до пришествия Христова. Стало быть, тело, по милости Божией, может сохраниться от разложения...

Я похвалил проницательность Бориса. Ободрённый, он продолжал:

– А из 1Кор.7:14 подойдёт?

Мы прочитали: «неверующий муж освящается женою верующей... Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы».

– Видите, сказал Борис, христиане именуются святыми. Стало быть, тела их могут не истлевать...

Я заметил, что стороной, пожалуй, можно и так рассуждать. Вообще же лучше держаться более подходящих к делу доказательств...

Борис поругал штундистов, подивился их тупости, а потом целомудренно произнёс:

– Есть у меня одно сомненьице. Насчёт зверя и образа его по 13 гл. Откровения. Что это там виднеется? Штундисты выставляют это место против икон. Они сказывают: – Апостол пишет Солунянам: «тайна беззакония уже в действии». Какая тайна? По их понятиям выходит – иконы. Пока, дескать, Апостол, удерживавший эту тайну, жил, икон не было; а как умер Апостол, – в церкви завелось «беззаконие» – образа...

– Разведите мне это место пожалуйста. Я сомневаюсь...

Успокоительно я сказал Борису:

– Напрасно, брат, ты волнуешься. Икона зверя не разрушает святые иконы, а утверждает их. Заметь прежде всего: в 2Фес.2:5 говорится об антихристе, – о том злом мучителе, который придёт к концу века и станет мучить христиан. Этот безбожный мучитель ещё не пришёл. Признаков его видимого явления ещё нет. По откровению Иоанна Богослова выходит, что антихрист, когда чувственно придёт, «он сделает то, что всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать без этого знака (Откр.13:16,17). А разве теперь на земле мы видим где-нибудь такие порядки? Разве у вас смотрят на руки или на чело, когда вы покупаете что-нибудь и продаёте?..

Борис с улыбкой сказал:

– Штундисты говорят, что православные и продают, и покупают с печатью на правой руке, то есть, при торговле они крестятся...

Я ответил:

– Пусть так; но ведь из Откровения следует, что антихрист всем людям положит печать свою на правую руку; а вот теперь сектанты занимаются торговлей и не крестятся. Ясно, что антихрист ещё не пришёл.

С другой стороны, можно ли в крестном знамении видеть печать антихриста?

Крестным знамением мы изображаем свою веру в Распятого Христа. Крестным знамением с молитвой верующие отгоняют от себя диавола. – Каким же родом это противное себе знамение антихрист примет за печать свою? Это бессмысленно и кощунственно...

Не бойся же, Борис, «глупых басней» сектантских и крестись благоговейно.

Борис перекрестился истово, а я продолжал:

– По Апостолу следует, что «тайна беззакония» уже в действии. Дух антихриста уже проявляется на земле. Каким образом?

Антихрист обнаруживает свою силу противодействием Христу. Господь учил нас жить свято, а мы бесчинствуем на радость демонам. Для нашего спасения Господь основал Церковь Святую на земле, а многие люди разоряют её, – это царство Божие.

Кто же разрушает Церковь Христову? Все еретики и сектанты вообще. Они подкапываются под основание Церкви – святейшую веру нашу; они разоряют святопреданные порядки церковные; злословят высшие власти. И потому, Борис, от сектантов бери доказательство, что «тайна беззакония в действии». Сектантов справедливо можно считать сынами этого беззакония...

Борис задумчиво слушал; потом, очнувшись, спросил:

– Что же сказать про икону зверя?

Я ответил:

– Об этой иконе рассуждай без страха так: антихрист будет верующим выдавать себя за бога. Он и подражать во всём будет Богу. Он «чудесами» станет обольщать людей. Икону свою тоже он поставит с хитрым умыслом: Сам Бог приказал некогда людям сделать рукотворенную святыню. Эта святыня будет у христиан, по приказу Господа. Иначе с какой стати антихрист, из подражания Богу, стал бы вводить среди людей свою икону?..

И вот тебе мой сказ, Борис: своим кощунством над православными иконами сектанты лучше всего утверждают их. Если даже антихристу, для обольщения людей, понадобится своя икона, тем более, значит, у христиан должны быть святые иконы. Через них они легче и лучше, твёрже будут вспоминать о Боге; через святые иконы они до подробности будут представлять, как Господь совершил наше спасение на земле, и путь Господень будут без ошибок отличать от козней антихриста.

Помни это, Борис. Стой и укрепляйся в евангельском учении, как его передаёт тебе св. православная Церковь. Веди добрую христианскую жизнь, оберегай себя от лукавых сетей обольстителей и под покровом Церкви православной спасайся...

Борис прослезился. Мы братски с ним простились.

Д. Боголюбов

Был февраль месяц. Я ехал по реке Печоре (летний и зимний путь – летом в лодке, зимой по льду). Была страшная вьюга. Дороги не было видно и кони постоянно сбивались. Ямщик ворчал, зачем я выехал на ночь. С берега разносился неприятный шум леса. Северный холод, вместе с пронзительным ветром, давно уже проник под мою тёплую шубу, и я к концу дороги сильно озяб. Сорок пять вёрст мы ехали двенадцать часов. К кому остановиться? – обратился ко мне ямщик, когда мы подъехали к деревне П... – «Поезжай к Филиппу», ответил я. Я ехал в эту деревню в первый раз, и она мне была незнакома. У Филиппа мне посоветовал остановиться приходский священник. Филипп человек зажиточный, и изба у него большая, сообщил мне батюшка.

Подъехали к дому Филиппа. Послал ямщика в избу спросить хозяев, можно ли у них остановиться. «Заходи, можно, – закричал ямщик, подходя к саням. Обрадовавшись, я быстро выскочил из кибитки и побежал в избу. – «Не ходи, пожалуйста, у нас дети больны», – неожиданно услышал я в тёмных сенях голос какой-то женщины. – Где же мне, тётушка, остановиться? Укажи! В ответ на мой вопрос женщина хлопнула дверью. – Зачем же ты сказал «можно»? – заметил я ямщику. – «С самим хозяином я разговаривал, защищался ямщик, – и он ясно сказал: пусть заходит. Должно быть бабы зашумели», – предположил он.

Поехали по деревне. Погода не унималась. Ветер бил прямо в лицо. Женщина, поившая лошадь, указала нам дом сотского. Вошли в небольшую крестьянскую избу. Хозяина, к сожалению, не было дома. Было раннее утро. Испугавшаяся хозяйка выбежала на улицу, вероятно, спросить ямщика о моей личности. Минуты через три она вернулась и заявила, что у них изба очень мала и тесно. Действительно, чего-чего в этой избе и не было... Я с трудом нашёл себе место присесть. «Вот у Семёна изба просторная и самовар есть», предложила хозяйка. Дарья! – обратилась она к снохе, «сбегай к нему», – поспешила отделаться старушка от нежданного гостя. В ожидании лучшего я сидел в верхней одежде. – «Семён сам согласен пустить, да жена не соглашается», – закричала в дверях возвратившаяся Дарья. – Как не соглашается? – возмутилась старуха. – Анна! сходи ты, – обратилась она к своей дочери. Побежала эта. Ждал минут десять. – Зовут, поезжайте!

Ну, слава Богу! обрадовался я. Заехали к Семёну. И здесь радушие не было видно. В избе темно. Семён лежал на лавке: кто-то кашлял на печке. На моё приветствие Семён ответил: «и у нас ведь не просторно, изба небольшая, – напрасно жена сотского указала на наш дом; вот доведу я вас лучше до Василиска, там вам будет хорошо». С этими словами Семён встал, зажёг лучину и вышел из избы. Я за ним. – Куда? – удивился ямщик мой. – Да вот к какому-то Василиску повёл, – придётся тебе опять сани ворочать. Подъехали к дому Василиска. Ямщик зашёл вместе с Семёном. Я остался на улице и поддерживал коней. Минут десять шли совещания в доме Василиска. «Не пускают и здесь», с выражением сильной досады в голосе доложил ямщик о результате совещания. – Ну, едем снова к сотскому!..

Приехали к сотскому и с горем пополам приместились у него.

Отдохнув два с половиной часа, я послал десятского оповестить народ, что приехал миссионер, привёз с собой много старых книг и приглашает желающих поговорить о вере. Слушателей пришлось ждать часа полтора. Возвращается десятский и сообщает, что большинство мужиков в лесу. – «Никто больше не придёть», – сказала жена сотского, видимо, тяготясь моим присутствием. В дверях показался мужик. – А вот ещё какого-то «дядю» Бог несёт, – обрадовался я.

– «Ну этот дядя столько же знает из Писания, сколько и мы», – засмеялись мужички. – К чему нам знать Писание? – говорит вошедший, – и без Писания видно, что последнее время настало. Вере начали через десятских учить. Гонение какое-то началось. Неграмотен я, но знаю хорошо, что Апостолы не так прежде учили. Не хотел идти, «да думаю, ослушаешься оштрафуют. Ныне время такое, всего бойся». – Это верно, – поддержали его мужички, – со всех сторон начинают теснить.

«Братья! – начал я беседу, – напрасно вы испугались, что приехал к вам человек с проповедью о вере. Вам неприятно, что я позвал вас сюда через десятских. Но как же мне быть-то? Св. Апостолы ходили с проповедью без этих толстых книг (указываю на привезённые мной книги), в наше же время для бесед с вами «староверами» эти книги необходимы, на слово вы не поверите. Подумайте теперь, как же со всеми этими книгами я пойду по домам». – «Это верно», сказал кто-то. – А что десятских-то я послал, то и этого вам бояться не следует. Я был бы очень рад, если б кто и другой, не из десятских, оповестил народ. Мне всё равно. Будем беседовать с миром, с любовью. Какое же, братцы, это гонение? Мужички молчали. «Ничего для вас худого не будет, продолжал я свою речь, будьте со мной откровенны, говорите смело всё, что вам не нравится в нашей церкви, на всё это я постараюсь, с Божией помощью, найти ответ вот в этих книгах.

– «Да что нам книги, – начал один мужичок, – мы люди тёмные... Бог знает, какие это книги... Наших книг вы не привезёте». Долго мне пришлось толковать по поводу этого недоверия к привезённым мною книгам. Напрасно я указывал на время издания этих книг, даже на внешность их, на бумагу, – мужички твердили одно: «год-то ведь можно поставить, это для вас не трудно, в типографиях ваших напечатают». На вопрос мой, нет ли у кого в деревне старых книг, с которыми бы они могли сличить привезённые мною книги, с целью удостовериться в полном их сходстве, мужички отвечали: «какие у нас книги? Народ у нас бедный, хлеба купить не можем, да и некому читать-то у нас: народ всё неграмотный». Чтобы хотя несколько расположить слушателей в пользу книг, приготовленных для беседы, я показал в них несколько таких свидетельств, которыми пользуются раскольники (двуперстие, хождение посолонь и друг.). И затем кратко излагаю на понятном для слушателей зырянском языке историю домостроительства нашего спасения и перехожу к полемическим вопросам о Церкви Христовой и таинствах. Делаю ссылки на старопечатные книги. Но мало внимали моей первой проповеди. Мой приезд, эта беседа, эти книги толстые – всё это нарушало обычное течение жизни этой глухой деревни и народ никак не мог понять, что всё сие значит.

Раскольники слушали меня рассеянно и присутствовали на беседе, как бы отбывая какую-то повинность. Сидевшие ближе ко мне прерывали мою речь самыми разнообразными вопросами, часто не имевшими никакого отношения к предмету моей беседы. «Становой не едет в нашу волость»? – спрашивали меня в такие минуты, когда предмет моей речи требовал особенно напряжённого внимания со стороны моих слушателей. «А чем это поп-то прав?» возмущается один мужичок по поводу употреблённого мной выражения «смертию смерть поправ» (раскольники читают: «смертью на смерть наступи»). Обвиняли мои слушатели православную Церковь за троеперстие, за хождение против солнца, за изменение слов в молитвах, за курение православными и особенно духовенством табаку, за звуковой метод преподавания в школах, за медицину с оспопрививанием, за нарушение православными постов, за пароходы, за пороховые спички, керосин, картофель – за всё, чего в старину жители Печоры не знали. Хотя все эти обвинения высказывались не своевременно (слушатели постоянно прерывали мою речь), но я не оставлял их без внимания и делал по поводу их краткие объяснения. Тяжело начинать проповедь среди этих людей. Но никто как Бог, с Его спасающей благодатью! Может быть, тот самый мужичок, который сегодня с улыбкой на устах слушал мою проповедь, в следующий мой приезд будет слушать с сердечным умилением. Утомлённый нравственно и физически, я окончил беседу.

На предложение моё побеседовать ещё, на другой день, мужички отвечали: «мало пользы с нами беседовать, мы люди неграмотные, ничего не понимаем, – в одно ухо заходит, в другое выходит. Как жили отцы да деды, так и мы будем жить, напрасно беспокоитесь; да и некогда нам, – работать надо, жалованье мы не получаем». С невесёлыми думами оставил я эту деревню.

«На станции огонь, должно быть, кто-то приехал», – сообщил мне возница, когда подъехали мы к земской станции. Действительно, на станции за кипящим самоваром сидел один из уездных чиновников.

«Отдохну душой в беседе с интеллигентом», – обрадовался я встрече в этой тёмной глуши (от уездного города 700 вёрст). «Со мной стаканчик чаю», предложил мне интеллигент. «Благодарю вас, очень приятно».

«Бросьте вы эту работу», – начал «интеллигент», когда я принялся за чай, – «конфузите вы только себя этим переливанием из пустого в порожнее, тратите свои силы на какие-то рассуждения о перстах, как будто не всё равно, кто как верует. Помните «Суратскую кофейню» Толстого? Напрасно вы стесняете раскольников, они живут лучше ваших православных, – ни убийств, ни воровства, ни драк в этом крае не слышно, – очевидно раскольники скромный и честный народ, а вы хотите, что б они жили как православные».

Долго ещё иронизировал интеллигент по поводу миссионерской деятельности среди раскольников. Не имея намерения рассуждать по поводу религиозных воззрений моего собеседника, я перевёл разговор на практическую «земную» почву и с этой стороны попытался выяснить пользу миссионерской деятельности.

«Вы желаете просвещения этого края?» – обратился я к собеседнику. – «Школы, школы разумно поставленные – вот единственный рычаг просвещения, а вы с попами вашими уж ничего не поделаете», с апломбом проговорил собеседник. – И мы не отрицаем значения школы, заметил я, но дело в том, что школы-то здесь пустуют. В деревне около ста домов, а в школе учится только два-три мальчика, да и тех с трудом завербовали. А почему? Потому что раскол не любит просвещения, тьма боится света. Школ прежде не было, да не хуже жили, школы ваши только «мирщить» научат, – толкуют мужички. Живой пример для них местный волостной писарь, обучавшийся в городе и изменивший вере своей матери раскольницы. Если вы действительно хотите распространить здесь грамотность через школу, то нужно прежде расположить население в пользу неё, необходимо смягчить фанатизм раскольников, к чему по возможности и стремятся миссионеры. Не думайте, что о перстах только и толкуем мы с мужичками. Приходится нам объяснять и то, что не «бес» сидит в пароходах и телеграфных проволоках, что грех пользоваться керосином, что оспопрививание не антихристова печать, что не грех лечиться и т. д. Надеюсь, что вы не будете отрицать значения, по крайней мере, этих бесед. Лечиться, по мнению раскольников, страшный грех, – идти против Бога. Сколько зла бывает от такого отношения населения к медицинской помощи. Вот недавно были здесь три эпидемические болезни. Сколько жертв они унесли, сколько народа переболело. Никаких санитарных мер не признают, оспопрививания боятся, как страшной печати антихриста. «Задушу на ваших глазах своего ребёнка, если вы подойдёте ко мне», кричал раскольник входившим в его избу уряднику и оспопрививателю. Здесь даже намеренно заражают своих детей оспой, признавая эту болезнь за выражение особенной милости Божией и т. п.

Послышался колокольчик.

«Кто-то, кажется, приехал», – прервал мою речь собеседник. Входит новый пассажир. Разговор наш с интеллигентом кончился, и я велел закладывать лошадей.

Путь мой лежал в другую раскольничью деревню Р... Прибыв в неё в 10 ч. утра следующего дня, я попросил, кого следует, оповестить население о миссионерской беседе.

Десятский ещё не успел обойти всей деревни, как народ уже собрался. Весело поздоровались. «Ну и книг у тебя; столько, кажется, ты ещё не привозил», – удивились мужички. Беседа продолжалась четыре часа. Слушали меня очень внимательно. Мужички помнят многое из прежних моих бесед. Радостно было слышать признание некоторыми из моих слушателей-беспоповцев той истины, что таинства причастия и священства для спасения необходимы. Раньше, – не так давно, они этого не признавали. «Если-б священник молился по-нашему (двуперстно) и ходил бы посолонь во время крещения, то я, пожалуй, стал бы в церковь ходить» – заявил один мужичок. Жди! будут они по-нашему молиться! заворчала какая-то женщина по поводу этого заявления. «Без причащения-то уж нам не спастись», продолжал мужичок, об этом во всех книгах написано, у нас ведь такие же книги. Какая у нас жизнь? Вот я за четыре десятка прожил, а никому ещё не исповедовался; так с грехами и придётся умирать».

Такая речь беспоповца, – это ли не радость для беседовавшего с ним миссионера?

Дай только, Господи, миссионерам сил и терпения!

С. К

Дорогая о Господе, Творце и Промыслителе, Ш. Я.!

В виду того, что вскоре имеет совершиться важная перемена в вашей жизни (выход замуж), что мне случайно стало известным, я, как свидетель завета Господа Спасителя моего Иисуса Христа и свв. Его апостолов, в силу моего доброго знакомства с вашим отцом, а отчасти и с вами, позволяю себе письменно обратиться к вам со своим искренним словом. Надеюсь, что оно не смутит вас. Вот это слово. Вам, как развитой девице, получившей хорошее образование, без сделки с совестью, едва ли возможно оставаться еврейкой по религии, так как религия эта отжила свой век и не представляет теперь никакого значения. Задача иудейского вероисповедания окончена. Главная и исключительная цель, составлявшая важность иудейства, исполнилась в лице явившегося Мессии, в чём в точности удостоверяет всякого разумно интересующегося св. истиной священное писание ветхого завета. В подтверждение своих слов, привожу нижеследующие пророчества о Мессии, из священ. книг пророка Моисея, именно: «не отимется скипетр от Иуды, пока не придёт Примиритель» (тоже самое, но по другой редакции, для большей ясности, – не перестанут быть цари и правители над иудеями, пока не придёт Примиритель (Мессия) (Быт.49:10). Слова эти пророчественно произнёс патриарх Иаков (родоначальник 12-ти колен израильских), благословляя перед смертью первенствующим благословением своего сына Иуду, родоначальника народа иудейского. Сейчас вы хорошо знаете, что царства иудейского (еврейского), во главе со своим правителем-царём, нет, и нет весьма давно, вот уже более 2.000 лет (1903 г. от Р. Хр.). Значит, Мессия пришёл, и в Него счастливо веруют христиане. Затем другое место из библии, из книги Второзакония, пророком Моисеем же, по вдохновению Божию, написанной (Втор.18:18,19), говорить нам следующее: «Я воздвигну им (евреям) пророка из среды братьев их, как тебя (Моисея), и вложу слова Мои в уста Его (Мессии), и Он будет говорить всё, что Я повелю Ему; а кто не будет слушать слов Его (Мессии), с того Я взыщу». Великое пророчество это исполнилось: Бог воздвиг вам давно сего Божественного Пророка – Иисуса Христа, но отцы ваши (т. е. предки ваши) отвергли Его, и за это Бог с вас взыскивает... А вот что ещё вещает другой пророк – Давид в своих псалмах, – что Иисус Христос есть Сын Божий (Пс.2:7,109:3), что по человечеству Он произойдёт из рода Давидова (Пс.88:36–38), что Он будет проповедовать в притчах (Пс.77:2), что будет продан одним из близких к Нему лиц (Пс.40:10), умрёт мученической смертью (Пс. 21), сойдёт во ад (Пс.15:10), что Он воскреснет из мёртвых (Пс.70:20), вознесётся на небо (Пс.69:19) и сядет одесную Бога Отца (Пс.109:1). Потом обратите внимание на пророчество Исаии, которого, кстати сказать, христиане за ясность пророчеств о Христе почитают как евангелиста. Он, между многим, предсказал, что Мессия будет Богочеловек (Ис.7:14,9:6–8–9), что на Нём почиет Дух Божий и Он произойдёт от корене Иесеева, от рода Давида (Ис.11:1–3), что Он родится от Девы (Ис.7:14), что будет Предтеча предшествовать Ему (Ис.40:3), что Он будет проповедовать в пределах Завулона и Нефалима (Ис.9:1,2), что и чудеса будет Он совершать (Ис.35:4–7,26:19) и, в заключение, пострадает за грехи людей (гл. 53-я, в которой весьма наглядно изображены страдания, смерть и погребение Мессии). Далее, пророк Даниил, живший в плену Вавилонском, предсказал о 4-х всемирных царствах и о вечном Царстве Мессии, и в пророчестве о 70-ти седьминах точно и ясно указал и само время явления Христа (именно, спустя 490 лет после возвращения иудеев из плена вавилонского, при царе персидском Кире); кроме того, пророк Даниил предсказал, что с пришествием (Дан.9:24,25,26,27) Мессии положится «конец», – не будет у израильтян ни пророков, ни видений, из коих можно было бы узнать о Христе-Мессии и о том, что совершит Он в мире, так как всё, что надлежало совершить Христу, окончилось с пришествием Его: упразднился ветхий завет, разрушился Иерусалимский храм, прекратились жертвоприношения, составлявшие главную суть культа иудейской религии, и народ еврейский рассеян, как и предсказал пророк Даниил (Дан.9:24–27). А вот, наконец, предсказания о Мессии пророков малых, из коих одни жили до пленения вавилонского, а другие после него, именно: пророк Михей предрёк, что Христос родится в Вифлееме (Мих.5:2), что буквально и исполнилось; пророк Иоиль предсказал обильнейшее излияние Духа Господня на верующих в Мессию, по пришествии Его на землю (Иоил.2:28,29). Пророк Захария предсказал, что Он (Мессия), как царь праведный и спасающий, войдёт в Иерусалим в кротости и скромности (Зах.9:9); что Его оценят в 30 сребреников (Зах.11:12,13), что за поражением Пастыря разыдутся (рассеятся) овцы (Зах.13:7) и что иудеи воззрят на Того, Его же прободали (Зах.12:10). Всё это в точности и исполнилось... Евреи же, извините за откровенное слово, обратились в нравственных слепцов, которые, по пророку, „очи имут и не видят, уши имут и неслышат” – смотрят они в свящ. книги (библии), да надлежащего смысла, какой содержится в таковых, не проразумевают... А всё это происходит, думаем, от того, что бедные евреи, взамен настоящей библии, руководятся нелепыми талмудами. И пока талмудические бредни не бросят они в огонь и всецело не займутся чистым ветхозаветным свящ. писанием (библией), до тех пор нечего и говорить о познании истинной цели, к какой народ иудейский должен, как к одной из главных своих задач, стремиться, чтобы в противном случае не погибнуть на веки.

Если вы с талмудом незнакомы, то я посоветовал бы вам почитать его и вы убедились бы воочию в тех несообразностях, какими наполнен талмуд: напр., «учение талмуда о Боге и Его занятиях, о сотворении мира, о рае, о кабале, о легендарном учении – Мидраше, что евреи весьма любят и зачитываются таковым, об Аврааме, Моисее, Синайском законодательстве, о смерти Моисея и сражении его с диаволом, об отношениях к христианам, и проч. и проч.». Не тут ли причина, что евреи, так называемые, интеллигентные, совершенно оказываются, по отношению к своему вероучению, индифферентными, и весь интерес и сказ их жизни выражается лишь в грубой чувственности, материальности, которая, без сомнения, уничтожает истинную цель земной жизни... и сводится к образу жизни бессловесных животных. Оправдывают же они себя коснением в еврействе (без религии) тем, что «раз они стоят в положении всеми и отовсюду гонимых», то и неудобно им переходить в христианство, чтобы не показаться меняющими веру из-за выгод. Печальное оправдание! Можно ли с этим мириться мало-мальски здравому смыслу и сколько-нибудь не чуждому идеализма человеку?! Необходимо проникаться целями земной, временной, жизни и думать о будущей вечной, загробной, жизни, которая в сущности и есть истинная задача нашего человеческого назначения... А мы о последней крайне мало думаем, к сожалению и к стыду нашему... В заключение – хотел бы сказать, что я был бы весьма рад, если б вы поняли моё искреннее желание быть вам полезным в разрешении столь серьёзного вопроса... Во всяком случае, надеюсь. что вы не останетесь в долгу предо мною, относительно ответа мне на настоящее к вам обращение.

Протоиерей М. Буткевич

(По поводу заметки «Нов. Вр.» – «Раскольник или старообрядец?»).

„Новое Время“, желая быть „всем вся“, не забывает от времени до времени своими жертвами и курениями и алтарь совершенно „неведомого“ ему. Чем-нибудь другим объяснить появление в такой солидной газете заметки некоего „Н. О-ва“: „Раскольник или старообрядец“ (№ 9985 – 20 дек.) прямо не под силу рядовому читателю петербургского „Figaro“. Долгом считаем присовокупить к сему, что мы слишком далеки от того предположения, чтобы столпы идейного, и всегда себе равного „Нов. Вр.“, помазывая „мёдом по сердцу“ раскольничьему, преследовали тут какую-нибудь заднюю мысль. Хотя, признаться сказать, лукавый и наводит на такой грех, когда читаешь конец названной заметки: „всякая статья о старообрядчестве в газетах, всякое мнение об изменении их положения, всякий слух, простая корреспонденция из провинции, сообщающая какой-нибудь факт о старообрядчестве, не только читаются, тщательно обсуждаются старообрядцами, но газеты, вырезки из них переходят из рук в руки, а потом складываются на хранение в сундуки или на полки с книгами. Номера газет, трактующие о старообрядчестве, я видел в Петербурге не только у старообрядцев интеллигентных, но у дворников, церковных (!) сторожей, тряпичников“. Но оставим козни лукавого и займёмся содержанием заметки.

„Раскольник или старообрядец, пишет Н. О-в, – вот что нужно бы непременно выяснить всем сочувственно пишущим за последнее время в газетах о нашем старообрядчестве, один из этих терминов принять и строго его держаться, так как это далеко не безразлично“. Тут что-то не совсем удобовразѵмительно: „все сочувственно пишущие за последнее время в газетах о старообрядчестве“ должны это „выяснить“, или же для них кем-нибудь это должно быть выяснено? Автор, видимо, имел в виду первое, и потому, как „сочувственно пишущий в газетах о старообрядчестве“, выясняет это и негодует на имя „раскольник“, а, чтобы явить читающей публике до „дворников и тряпичников“ включительно, что он де по затронутому вопросу... не совсем профан – приводит тому основания. Вот они.

„Знакомый несколько со старообрядцами севера России по береговой его полосе от Печоры до Норвегии (каково пространство-то?), а также с их представителями в Петербурге, могу удостоверить всех пишущих, что слово раскольник для всякого старообрядца – ругательное, для слуха очень обидное“. „Удостоверение несколько знакомого со старообрядцами“ навело нас на одно воспоминание: один учёный муж, знакомый хорошо и со старообрядцами, и всеми исповеданиями, и всякими народами, удостоверял нас, что, когда невегласу, толкующему о том, чего он не понимает, говорят „невежда“ или что-нибудь подобное, так он, представьте себе, считает это слово за ругательное и даже обижается... „Удостоверению“ тому мы поверили. Верим и удостоверению „Н. О-ва“, но в свою очередь можем удостоверить его, что глаголемые старообрядцы достойно и праведно названы и должны называться раскольниками, как на то указаны основания и в Деяниях Собора 1666–1667 гг. („Предел“). Если бы Н. О-в был сколько-нибудь прикосновенен к знанию того, о чём он писал с такой авторитетностью, он мог бы воздержаться от утверждения, что название раскольник по отношению к „старообрядцу“ „по существу несправедливое“. Н. О-в пишет, „что в московской до-никоновской Руси еретиками, раскольниками (курс. авт.) называли католиков, в догматах, расходящихся с православными москвичами, лютеран... и пр. неправославных“. Интересно бы видеть цитаты по данному предмету. Быть может, у автора имеются какие-либо любопытные на этот счёт сведения. А то нам всё думается, что и в до-никоновской Руси люди, знакомые несколько с „писанием“ и канонами, называли католиков и лютеран, в догматах, расходящихся с православной церковью, еретиками, а не раскольниками. И печатные книги до-никоновских времён (напр. „Уложение соборное“ патр. Филарета, „Книга о вере“ и „Кириллова книга“ при патр. Иосифе и др.) „удостоверяют“, что католичество и лютеранство, расходящиеся с православием в самой вере, назывались тогда „еретичеством“, а не расколом. Духовные писатели до-никоновского времени, как они ни были невежественны, но по данному вопросу всё же больше знали писателей „Нов. Времени“. Им известно было, что, по 1 пр. Василия Великого, „древние нарекли иное ересию, иное расколом... еретиками назвали они совершенно отторгшихся, и в самой вере отчуждившихся; раскольниками – разделившихся в мнениях и некоторых предметах церковных, и о вопросах, допускающих уврачевание“. По смыслу сего канонического правила, „старообрядцы“, отделившиеся от церкви, со всякими на неё похулениями, из-за обрядов, воистину – раскольники. Далее в заметке пишется:

После знаменитого московского собора 1666–1667 гг. ярлык – раскольник насильственно (?) приклеен был к побеждённой половине (?) Руси, противнице „никоновских новшеств“, приклеен был крайне несправедливо, ибо наших старообрядцев отнюдь (!) нельзя назвать раскольниками, так как разница между обеими право-верующими половинами Руси была отнюдь не в догматах, а только в обрядах“. Всё это рассуждение не имело бы места в печати, если бы или автор заметки, или помещавшие её на столбцах „Нов. Вр.“ имели правильное представление о сути дела, хоть когда-нибудь видели „Деяния собора 1666–1667 гг.“ и были знакомы с библейскими и каноническими справками, а также и историей по русскому расколу. Что отделившиеся от церковного единения „старообрядцы“, „непокорники“ и „хулители“ церкви названы раскольниками справедливо, видно уже из вышеприведённых слов Василия Великого (ср. и Ев. Мф.18:17), – расходись же они с церковью „в догматах“, они должны бы быть названы еретиками. Другие справки считаем пока излишними. Не желаем в данном случае бороться и с новым сведением по истории раскола, что якобы в старообрядчестве была и есть „побеждённая половина Руси“, чтобы не доказывать, на смех братии, что 2 не есть половина 100. Обращаем своё и других внимание на суть дела. Верно ли, что „старообрядцы“ – правоверующие и что разница их от православных только в обрядах? „Отнюдь“ нет. Василий Великий пишет в том же 1 пр.: „хотя начало отступления произошло через раскол, но отступившие от церкви уже не имели на себе благодати Святого Духа; ибо оскудело преподаяние благодати, потому что пресеклось законное преемство... отторженные (из хиротонисанных), соделавшись мирянами, не имели власти ни крестить, ни рукополагать, и не могли подать другим благодать Святого Духа, от которой сами отпали“. Так нужно смотреть и на наших раскольников. Правда, дело раскола началось с обряда: с известною „памятью“ Никона 1653 г., о троеперстии и поклонах, ревнители установившегося, благодаря книжникам иосифовского времени, церковного обряда, почуяли „яко зима хощет быти, – сердце озябло и ноги задрожали...“ Но уже первые расколо-учители в каждом из церковно-обрядовых исправлений – „никоновских новшеств“ видели „еретичество“ или его „тонкий дух“ (см. „Челобитные“ раскольничьи – попа Никиты и др., писания Аввакума и др. столпов „древляго благочестия“). Похуляя православную церковь в ересях мнимых и проповедуя в то же время ереси действительные, напр. о трёх равных естествах в Троице – („секи несокомую не бойся“ – Аввакум), о седении Христа по вознесении на особом престоле, отдельно от Пресвятой Троицы и т. п., церковные отщепенцы учили о возможности спасения вне церкви со всеми её Божественными установлениями – церковной иерархией и церковными таинствами. И нынешние расколо-вожди, похуляя православную церковь „никонианской“, еретической, учат тому же самому; принадлежат ли они к беспоповскому, беглопоповскому или австрийскому согласию, суть дела таже, поскольку, с канонической стороны, беглому попу и „австрийскому“ такая же цена по отношению к совершению таинств, как и беспоповскому старику. Так в одних ли, теперь спрашивается, обрядах разница между православными и раскольниками? Если – да, то тогда между монархистом и анархистом разница только в костюме. И Н. О-ву, утверждающему по существу такую же несуразность, видимо, роковым образом закрыт доступ к здравому, евангельскому и каноническому разумению дела церковного. Для Н. О-ва, судя по его заметке, безразлично – принять ли таинства от лиц, имеющих на совершение их преемственно от св. апостолов власть и благодать, или же – от беспоповского наставника, беглого попа и австрийского самозванного „священника“, – всё равно, разница, мол, только в обрядах. Смеем „удостоверить“ нововременского богослова, что над его заметкой, хотя и „сочувственной к старообрядчеству“, горько посмеются и сами старообрядцы. Им известно, что без Христопреданного священства нет истинного христианства (Б. Кат. лл. 2 об., 119–122, 358, 360, 395 об.; Кн. о вере лл. 15 об., 51, 59; Беседы ап. 1552 стр., Сим. Сол. гл. 77 и мн. др.), нет и спасительных таинств. В своё оправдание они, хотя и безуспешно, подыскивают разные „угрызенные“ места творений св. отец, „святоподобия“ и всевозможные теории; но никогда не согласятся с тем, что разница между ними и православной церковью „только в обрядах“; в том, что мы считаем обрядом – троеперстие, четвероконечный крест, тройное аллилуия и пр. под., они и до сих пор видят „еретичества“. Кроме того, – пусть разница между православной церковью и расколом только в обрядах и тогда, по церковной идее, непокоряющиеся церкви (хотя бы и из-за обрядов) анафематствуются. Четыренадесятники, продолжавшие праздновать пасху, по преданию – от ап. Иоанна Богослова и др., вместе с евреями, после того, как 1 вс. собор установил для того другое время, „отлучаются от церкви, аще продолжат любопрительно восставати противу доброго установления... Аще же кто из предстоятелей церкви... после сего определения дерзнет к развращению людей, и к возмущению церквей, особитися, и со иудеями совершати пасху: такового святый собор отныне осуждает, быти чуждым церкви, яко соделавшегося не токмо виною греха для самого себя, но и виною расстройства и развращения многих“ (1 пр. Ант. собора). С этой точки зрения очевидно, что разница православных и единоверцев от раскольников – далеко теперь уже не в обрядах. Раскол там, где есть отделение от церкви и „непокорение“ ей из-за обрядов; и его нет там, где и при „старых“ обрядах есть повиновение церкви и страх отделённости от неё. Сам патриарх Никон, в разгар своей обрядо-реформационной работы, позволил протопопу Казанского собора Ивану Неронову – „сугубить аллилуиа...“ и собор 1666–1667 гг. не возбранял „непрекословящим“ творить молитву Иисусову в „старой“ редакции... Где – единение с церковью в вере (единоверцы), хотя бы и при разнообрядстве, тут нет никакого сходства с расколом: и в древней „единой соборной и апостольской церкви» обряды были и теперь продолжают быть далеко не одинаковыми. Важна „едина вера и един дух“. С этой стороны „слово раскольник в устах „единоверца“ по отношению к старообрядцу беспоповского толка“ вполне понятно и справедливо. И если Н. О-в находит, что „этого то уже никак не может быть“, то находит это исключительно по неведению „писаний“. Тем же только можно объяснять и такое безграмотное место заметки: „До введения у нас единоверия с кличкой раскольник ещё можно было мириться кое-как (?), но после 1801 года, когда старые (уверенно ли сказал это автор?) обряды, составляющие суть разногласий между нами и старообрядцами, были освящены от временного поругания (кем, когда и как, интересно бы узнать, поругаемы были „старые“ обряды – вне их отношения к раздорничеству – расколу?) – и поставлены на подобающую степень уважения“. В приведённых словах не кончено предложение, начавшееся с „но после“. Нужно догадываться, что по мысли автора, после 1801 г. с кличкой „раскольник“ – нельзя мириться. Но уже из вышеприведённых справок видно, насколько таковое суждение справедливо. Суть не в обряде – как таковом, а в идее церковного единства. Словом, по каждому выражению заметки виден богослов, едва ли превышающий уровень познаний в расколе „дворников и тряпичников“. Н. О-в, наконец, пишет, что „несправедливый и обидный ярлык (т. е. слово „раскольник») удержался и с тех пор (1667 г.) гуляет по русской земле и на страницах царских законов...“ Автору неизвестно, видимо, что „в царских законах“ от 1783 г. (Екатерины II) до особого указа имп. Николая I слово „раскольник“ было изъято из всех официальных документов... Но мы на этом останавливаться не будем. Нам хотелось бы, в заключение, отметить, что недосказанные вожделения автора заметки именовать раскольников так, как они себя зовут – „христианами“, „людьми старой веры, староверами, старообрядцами“ противны церковно-историческому пониманию дела. Прежде всего „христианами“ только старообрядцы себя никогда и нигде не зовут, так как они знают, что этим именем прикрываются и католики и протестанты, и штундисты, и молокане, и хлысты, и скопцы и пр. еретические „упования“. Далее, „староверами“ раскольники не могут именоваться, поскольку „старой“ веры у них нет: старая, апостольская вера там, где, при правой вере, сохранено церковное устройство – христопреданная иерархия, канонически-законное пастырство и священнодействие; таковая вера была и до патриарха Никона и в православной церкви пребывает доднесь. В расколе такой старой веры нет, а есть новая вера: что можно обойтись и без церкви, и без Христова преемственно-апостольского трёхчинного священства, и таинств, совершаемых этим священством. Нельзя раскольников по справедливости исторической именовать и „старообрядцами“, так как „обряд» их не старее обряда, содержимого православной церковью; раскольники считают старым только обряд времени – от Стоглава (1551 г.) до Иосифа патриарха включительно; раннейший же обряд, воспринятый потом и в практику православной церкви, почитают новым. Но это случилось потому лишь, что они, как и, видимо, Н. О-в, не считаются с историей и археологией православно-литургического культа.

Во всяком случае „Новому Времени“ повторять невежество старых времён совсем не к лицу. По Божьему и каноническому закону церковь назвала глаголемых старообрядцев „раскольниками“ и „быть по сему“. Раскольники они, „дондеже вразумятся и приидут в правду покаянием“, т. е. с покорностью и раскаянием воссоединятся со св. церковью, хотя бы и с удержанием „старого“ обряда. И до тех пор они не могут получить от церкви другого названия, „какое хочешь имя дай“ им „Новое Время“.

Н. Гринякин

Большие реки составляются из притоков и ручейков, так и исторические реки составляются из отдельных местных исторических исследований. Невозможно писать общую историю, не имея под руками таких частного характера трудов. Поэтому, настоящая историческая записка найдёт себе место среди исторических трудов общего характера. Это её первое значение. Второе – заключается, думается нам, в специальном её содержании. Астраханская епархия и до сих пор ещё инородческая, и расколо-сектантская, и до сих пор в ней – широкое поле для миссионерства. Вот почему, для всякого занимающегося этим делом историческая записка о. Саввинского должна быть интересна. Третье значение её будет узкоспециальным – это именно то, что интересно, конечно, для уроженцев Астраханской епархии.

Во вступлении автор углубляет христианскую историю Астраханского края к первым векам нашей эры. Затем он излагает здесь историю завоевания Астрахани, миссионерство Кирилла и его преемников, заботы правительства о колонизации края и кончает открытием в Астрахани в 1602 г. самостоятельной епархии. Далее в отдельных главах автор описывает перемены, бывшие в Астраханской епархии, являвшейся в истории то с прибавлением Терской области, то ограничиваясь Ставропольской, и наконец обозревает историю епархии в настоящем её виде. В заключение автор делает философский взгляд на историю епархии, указывает на её значение в истории русской церкви и государства. Почтенный период времени, обнимаемый историей Астраханской епархии, важные события, захватывавшие течение её жизни, всё это вместе с добросовестным выполнением труда и хорошим изложением сообщает книге о. Саввинского интерес и крупное значение в ряду подобных трудов. Для миссионеров она также даёт много исторических освещений. Исторические же очерки всегда бывают полезны и во всяком деле, в области же верований и обычаев в особенности.

С. Л-н

По отношению к предыдущей книге, обнимающей период за 300 лет, настоящая брошюра, рассматривающая период в 30 лет, является ручейком притока большой исторической реки. Здесь естественно встретить больше мелких подробностей и разного несущественного в общей исторической науке материала. Но за то содержанием своим такие книги ближе к нашему времени и дают больше живого и поучительного опыта. Брошюра И. Летницкого делится на 6 глав. В 1-й из них излагается краткая история образования Астраханского Кирилло-Мефодиевского братства; во 2-й – о церковно-школьной деятельности братства; в 3-й – о миссионерской против раскольников и сектантов деятельности братства; в 4-й – о деятельности миссионеров, приходских священников и частных лиц по делу миссии. В особую главу (5-ю) выделена деятельность Кирилло-Мефодиевского общества и братства с 1891 г. В главе 6-й излагаются сведения об епархиальной библиотеке, внебогослужебных чтениях в ней, о книжном складе, редакции епархиальных ведомостей и изданиях братства. Изложена брошюра ясным и живым языком.

С. Л-н

Гнусный притон хлыстовства и религиозного шарлатанства в Кронштадте. Новая страничка для истории хлыстовской секты. „Пророчества и хождение по духу“. Игра в символизм. „Давидово скакание“ и лже-пророческие внушения женщинам. Хлыстовский содомизм. Трапеза и ночлег в свалку. Раскаяние.

Раскол и сектантство высоко ещё держат свою голову там, где царит невежество, которое ловко эксплуатируется вожаками отступничества. В конце истекшего года всплыла наружу со всеми подробностями дела громкая история сектанта-пропагандиста Прохора Скоробогатченкова, посаженного уже в тюрьму. История, впрочем, не представляет чего-либо нового. Скоробогатченков – это знакомый уже миссии тип проходимца сектанта, эксплуатирующего доверившихся ему тёмных людей. Единственно, что можно находить оригинального в этой истории так это эксплуатацию имени о. Иоанна Кронштадтского, которым вожаки сектантства до сих пор, кажется, ещё не пользовались; за исключением разве случая бывшего в 1902 г. Вкратце история Скоробогатченкова состояла в следующем.

В сл. Карповке (обл. Войска Донского) в конце XIX в. был хлыст Фощев, совративший, между прочим, и Пр. Скоробогатченкова, который, по смерти учителя, скрылся, оставив жену и ребёнка и пропадал 4 года. Наконец, он вернулся на родину, но не домой; узнав об этом, жена с ребёнком на руках поспешила повидаться с ним. Но... с леденящим, горделивым видом Скоробогатченков объявляет жене, что он святой человек и приближенный о. Иоанна Кронштадтского. Жена должна была удалиться. Узнав о высоком положении Скоробогатченкова, жители слоб. Карповки и соседних двинулись к нему на поклон. Ск-в, боясь местного священника, принимал посетителей осторожно, ночью; принимал подаяния, служил молебны даже в домах жителей слободы, раздавал грошовые портреты о. Иоанна, брал за это обильную мзду, которую требовал на имя о. Иоанна, а имена жертвователей записывал в книгу, чем ещё больше возбуждал к себе доверие. Собрав значительную сумму подаяний, Ск-в решил уехать в Кронштадт и соблазнил поехать с собою мещ. Ив. Землянского и кр. девицу Домну Близгареву, сказав им, „что о. Иоанн зовёт их к себе“. Местный священник, узнав о проделках Ск-ва, обличил его поступки, но Ск-в благополучно уже уехал. Всё, по-видимому, успокоилось. Но в августе 1902 года Ск-в снова явился в Карповке и уже в сопровождении не только названных лиц, но и кр. девицы Новг. г. Екат. Трушниной, которая, как выяснило следствие, слыла у хлыстов в Кронштадте „скорбящей богородицей“. Началась пропаганда через Д. Близгареву, которая говорила своим подругам в слободе: „теперь я только узнала, что я грешница; в Кронштадте мы живём у „отца“, отец нас и кормит, и поит, мы ничего не знаем, только Богу молимся“. Ск-в внушал в слободе, что один только есть пастырь о. Иоанн, а остальные и их сельский – разбойники и таинства, ими совершаемые, безблагодатны, ибо о. Иоанн „душу свою полагает за овцы своя, т. е., пояснял он, раздаёт всем деньги, а все другие не радят об овцах, а только с них всё берут“. А. Землянский кощунственно называл причастие от священника-грешника „половом“. Началось брожение, и 17 чел. решили ехать в Кронштадт спасаться. Узнала о проделках Ск-ва гражданская власть, и все его последователи были в Кронштадте арестованы, но сам Ск-в и Ек. Трушнина избежали ареста, уехав из Кронштадта.

Интересен рассказ бывших последователей С-ва об их житье-бытье в Кронштадте. Все они, конечно, особенно девушки, раскаялись в своих заблуждениях. „Когда нас привезли в Кронштадт, рассказывала одна из совращённых, Анна Лисицкая девушка 17 л., поселили нас сначала в катухе ³⁹ на дровах, во дворе д. Максимова (Медвеж. ул. уг.), Екатерина же и Домна поехали в Новг. г. к старцу Назарию. Живя в сарае, ели мы свои харчи, привезённые из дома. Так прожили дней семь. По возвращении Ек. и Д., нас водворили в д. Максимова. По временам к нам приезжал Ск-в и учил о божестве о. Иоанна Кронштадтского и заводил такие речи: „не обращайтесь к священнику и никогда не ходите к нему, а то пропадёт ваша душа... У ваших родителей рога на голове, они чёрные, только вы это не видите, ибо вы ещё грешные, а когда получите благодать, то сами увидите. Их (т. е. родителей) слушать не нужно, и никогда ничего не говорить им, ни священнику, словом никому, а то поселится в вас сатанище. Если же кто будет спрашивать вас о том, как вы живёте в К., говорите, что живём хорошо, кормят, поят, ничего мы не делаем, только Богу молимся“. Ск-в ночевал у нас, но спал с Екат. в отдельной комнате. Сначала это смущало нас, но потом мы решили, что так нужно для спасения. Екат. Т., по приказанию Ск-ва, заставляла нас всех красть свечи в Кр. соборе, ходить по городу побираться. Всё собранное отдавалось Екатерине; кто мало приносил, получал от неё выговор. „Кто побирается, учила Екат., тому Бог награду даст на небе“. По временам приезжала к нам „старшая“ богородица Параскева (немолодая уже). Она присутствовала при чтении акафиста и, когда пели припев – „радуйся Невесто неневестная“, Параскева поднимала руки и махала, и когда пели „Иисусе Сыне Божий“, поднимала руки вверх. По окончании молитвы, все кланялись Параскеве в ноги и целовали её ботинки“. Ск-в наезжал и в сл. Карповку, привозил письма родителям девиц, написанные, по их безграмотству, Екатериной, брал деньги и вещи для спасаемых им, но ни Анна, ни другие девушки ничего не получали. А денег было передано для Анны рублей 90 за 4 месяца.

Состояние возвращённых из Кроншт. было угнетённое. Когда местный священник слободы пришёл в дом Анны, она, бледная, подходит под благословение. С трудом удалось убедить рассказать Анну то, что было сейчас изложено. Она боялась нарушить клятву молчания, данную Ск-ву. Но священник выяснил ей, что греха ей в том не будет; тогда Анна разрыдалась, упала в ноги священнику, повторяя: „батюшка, прости меня“. Священник успокоил Анну и после недельного говения причастил её св. Таин, и Анна в церкви перед всеми покаялась и рассказала всё описанное выше. Картина была трогательная, многие прослезились.

Ещё труднее было заставить рассказать о секте Пел. Склярову, другую совращённую, которой тоже было переслано через Ск-ва около 130 р., но понятно ею не полученных. Все увещания были сначала напрасны, но потом ночью мать Пелагии позвала священника, отслужили молебен, причём священник сказал всем – „молитесь усердней, со слезами за страждущую Пелагию“. Евангелие на молебне священник держал на главе Пелагии. После молебна Пелагия рассказала всё и сообщила, что когда читали евангелие, ей стало легче, а когда ей дали крест и окропили св. водой, то и совсем успокоилась. „Я, говорила она, ещё днём хотела открыться, но что-то непонятное держало мой язык“. Покаялась также и Домна, сообщившая сведения и об Екатерине. Она, оказывается, раньше жила в СПб. прислугой, познакомилась с Ск-вым и уже не расстаётся с ним. Привезённым девушкам она внушала, что теперь „нашли мы бога в лице о. Иоанна Кр., нужно только искать богородицу, без неё мы будем сиротами: отец есть, а матери нет“. Ск-в добавлял к этому: „молитесь, скоро откроется вам богородица в Екатерине“. Ск-в совершал причащение, и поднося просфоры с вином к портр. о. Иоанна, говорил: „ты, Господи, в о. Иоанне, ты всё знаешь и видишь, претвори просфору в тело Христово, а вино в кровь Христову“. После исповедовался сам, исповедовал и девиц, причащался и давал ложечкой причастие и всем остальным. Была Домна и у Назария, кр. Новг. г., жившего зимой в Кронштадте без определённых занятий. Сектанты считают его за святого, называют „старичком“, „отцом“, или Иоанном Богословом. Ск-ва же называют его учеником. На пути в Новг. г. Ск-в останавливался в деревнях, служил молебны, акафисты, раздавал воду, вино и просфоры, освящённые будто бы о. Иоанном Кр., на самом же деле только что купленные Домной. Ск-ва угощали, но он иной раз говорил: „нельзя мне есть вашу хлеб-соль; отец духом запрещает у вас есть“ – и выходил вон из избы. Тогда Εκ. Т. уговаривала дать Ск-ву выкуп за их грехи, т. е. пожертвовать якобы на обедню о. Иоанну. Выкуп давался и Ск-в объявлял, что „отец духом велел ему есть“. Εκ. Т. была предана Ск-ву, хотя он бил её иной раз толстой палкой, а она кричала, „хоть до смерти убей, только не брось меня... помолись за меня“. В свою очередь Εκ. Т. била девиц, убеждая, что и они и он будут через это святыми. Ив. Землянский не обратился из своего заблуждения; хотя Домна убеждала его покаяться, но он чуть не побил её. Зем-ский продал всё своё имущество и деньги отдал Ск-ву. Так он убеждён в его святости. Кроме Зем-ского, тоже сделали крестьяне Евсевий Коржев и Ст. Лихолетов, который имеет старуху-мать 70 л. и пятерых детей. Все они остались бесприютными нищими. Ск-в во время ареста названных лиц в Кронштадте был в Карповке и совращал других. С богатого кр. Полякова он просил 300 р. за спасение, но не успел в этом, а бедную кр-ку Дарью уговорил всё-таки дать для о. Иоанна Кр. 10 р., которые та и дала, заняв их у разных лиц, а затем тайно уехала со С-вым в Кронштадт, где, по жалобе самих крестьян с. Карповки, поданной окружному атаману, Ск-в вместе с Дарией были арестованы и препровождены в Царицын, в январе 1903 г., до судебного разбирательства дела.

Сколько в этой истории проглядывает с одной стороны наивной детской веры, и сколько наглости и обмана со стороны совратителей! Как же, спрашивается, не оберегать „детей“ по своему развитию и вере от волков хищных вроде Ск-ва? Как не миссионерствовать?! А наши „интеллигенты“ требуют для этих лжеучителей „свободы совести“ в смысле даже свободы пропаганды. Что же, для того только, чтобы больше было „волков“ и несчастных „овец“, ими растерзанных?! Но согласно ли это будет с духом евангельской любви, за которую, как за ширмы, так охотно прячутся все защитники „свободы совести“, которая будет не свободой, а произволом сектантов и их вожаков и полезна будет (конечно, в этой жизни) только для этих последних.

Если совратители сектанты не имеют целью эксплуатацию своих жертв, на почве денежной, то посягают на их честь, и семейное счастье и даже рассудок... случаи такие имели место напр., в истории Херсонской малеванщины. (См. „Мисс. Обозр.“ № 18 пр. г. ст. „Секта малеванцев в Херсонской губ.; её вероучение и культ“).

Какое ужасное, беспросветное невежество гнетёт несчастных сектантов, доводя их не только до разврата, но до сумасшествия и полного рабства сатане! Замечательна эта неумолимая последовательность, которая, как непреложный закон, действует во всех сектантских обществах, – и конец их один и тот же – поглощение несчастных „бездной“ плоти, которую так тщетно стремятся наши „интеллигенты“ соединить с „глубинами“ духа и в этом соединении обрести новое откровение и новые догматы. Замечательно также, при некотором различии деталей в учении разных сектантских обществ, общее сходство сущности их религиозного мышления и крайних его результатов. Один недавно обратившийся из хлыстовства, В-ко, подробно рассказывает о хлыстовских обществах и их радениях, заверяя честным словом солдата верность своего сообщения. Интересно в особенности описание пророчествований и „вечерей любви“.

„После изъявления преданности Богу происходит „пророчествование“. Наставник обращается к ближайшему своему помощнику – пророку с такими словами: „собери свои мысли, братец, и стань посреди „церкви“, отрешись от своих желаний и помышлений, а исполняй то, что скажет тебе „дух“. (Как нужно бы помнить сектантам слова апостола: „не всякому духу верьте, но искушайте духи, аще от Бога суть“. А действует то, как видно ниже, среди сектантов „дух лукавый“). „Пророк“ начинает тогда ходить по „церкви“ и что на ум ему взбредёт, то и делает, а наставник объясняет его действия. Это называется „хождением по духу“. Подойдёт, напр., „пророк“ к входным дверям, покрутит перед ними пальцем в воздухе, или выводит на них какие-нибудь знаки, снова ходит, или подойдёт к какой-нибудь женщине (непременно молодой) завяжет ей платком глаза, поцелует, подведёт к растворенным дверям и толкнёт её вон из комнаты. Далее, подходит к какому-нибудь мужчине, снимает с него сапог, даёт ему в руки пустой подсвечник и тоже выталкивает за дверь, которая после этого затворяется. За дверью начинает раздаваться тихий плач, который становится всё громче и громче. Пение, совершающееся сектантами во время „хождения по духу“, постепенно смолкает. Наконец, за дверью раздаётся душу раздирающий вопль: „о горе, о горе нам!“ (Действительно, могут сказать сыны церкви православной, горе вам, сектанты!). Собрание издаёт какой-то болезненный стон. В это время наставник, поднимаясь с своего места и принимая величественно-грозный вид, восклицает: „горе тем, которых Бог отвергнет от Себя и изгонит из Своего возлюбленного стада По слепоте своей (символизируется завязыванием глаз платком) мир не познает грехов своих и продолжает ходить в потёмках, хромать туда и сюда (мужчина без сапога) и идти за жрецами левитовой породы (православным духовенством), которые, больше служа мамоне, удерживают мир во тьме, скрывают от него истинный путь спасения, не дают ему прозреть духовно, как не даёт света пустой подсвечник. Но если мир обратится к познанию истины, постигнет веру в „духе“ и „любви“, то и для него откроются двери рая“. При последних словах растворяются двери комнаты и на пороге появляются изгнанные мужчина и женщина, изображающие грешный мир, и земно кланяются собранию. При этом наставник срывает повязку с глаз женщины, надевает сапог мужчине и вставляет в подсвечник зажжённую свечу, говоря: „свет Христов между нами“.

Собрание выражает по этому поводу духовную радость: бьют в ладоши, сладко улыбаются и поздравляют друг друга с „победой“. Все приходят в какое-то радостно-возбуждённое состояние. В это время наставник восклицает: „братия и сёстры! все мы имеем св. Духа, а посему каждый волен поступать так, как ему внушает „дух“. В писании сказано: „духа не угашайте, пророчества не уничижайте“ (1Фес.5:19–20). Вслед за этим начинается „сатанинское неистовство“. Вот несколько женщин, сорвавшись с своих мест, кружатся по комнате в разные стороны до полного изнеможения и потери сознания и, падая произносят бессмысленные слова и восклицания. Некоторые из сектантов от избытка духовного восторга заливаются при этом гомерическим хохотом. А вот рослый детина, „ученик пророческий“, сорвавшись с места и подхватив с собой двух, трёх молодух, отхватывает „священный танец“, просто русский трепак, приговаривая: „Царь Давид с ковчегом (sic) скакаше играя, свистяще пояху“ (sic). И это продолжается до полного истощения сил. Но вот по знаку наставника, в комнате воцаряется тишина и слышится его речь: „братия и сёстры! Всегда радуйтесь („о Господе“ пропускает), всегда веселитесь и будьте преисполнены духовной любви между собой. В писании сказано: „Если мы живём духом, по духу и поступать должны“. Мы дети Божии, а Бог есть дух любви; значит мы должны быть исполнены духовной любви; по писанию, никому не возбраняется иметь спутницей сестру. Потом наставник внушает, что сестры, или „духовницы“ должны служить опорой и „утехой“ своим духовным братьям и подчиняться им без ропота, как и писание, мол, повелевает, говоря: „жёны ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении (Гал.5:25 и 1Кор.14:34). Слышите? Быть в подчинении. Духовницы, продолжает наставник, должны сопутствовать своим духовным братьям в этой юдоли плача, разделять с ними радости и горе; а если и случится „грех“ по воле плоти, то это ничего не значит, потому что „плотский грех“ происходит от плоти, которая обратится в прах. Нужно только стараться делать так, чтобы не было последствий греха (т. е. рождения детей), как это случилось с Адамом и Евой по изгнании из рая. Строго на строго нужно беречься только „духовного греха“ (т. е. измены хлыстовству), чтобы не умереть духовно для вечного блаженства. Итак, братцы и сестрицы, заключает наставник, писание повелевает нам всегда радоваться. Воскликнем же Богу гласом радования“.

Вслед за этим поднимается рёв невообразимый... Лица горят, глаза блестят, в каждом видно сильнейшее возбуждение и все приходят в какое-то опьянённое дикое состояние. Выражая радость друг перед другом, мужчины смешиваются с женщинами и, нежно улыбаясь, проделывают с ними „безгрешные“ приёмы, т. е. ведут себя так, о чём, по апостолу, „не леть есть и глаголати“, завершая своё „вольное“ обращение с ними пламенными поцелуями. В то же время и поют весёлые стихи. Но вот женщины отделяются от мужчин и поют отдельным хором:

Летел голубь в небесах,

На воздушных парусах.

За ним следом голубица,

Как за братом духовница.

Она плачет и рыдает,

Всё за дружкой поспешает.

Ты постой – пожди, дружочек,

Белоснежный голубочек!

Своих крыл не напрягай,

Меня в пути не оставляй.

Ты указывай мне путь;

Где-б нам вместе отдыхнуть...

Как достигнем в светлый рай,

Мне дверей не затворяй.

Я служить тебе готова,

Не лишай меня лишь крова

Ты небесного Отца.

И чертогов тех чудесных,

Тех обителей небесных,

Куда рвутся всех сердца.

В это время и мужчины подхватывают:

Мы попросим голубицу,

Матерь Божию Царицу

Растворить нам те чертоги,

Где мы будем жить, «как боги»

В вечной славе, царстве, власти,

Без печали, без напасти.

Вслед за этим все подходят к той женщине, которая изображает у них богородицу и, повергаясь перед нею, целуют её правую руку и левое колено.

Насытившись духовно, сектанты начинают насыщаться и телесно. На стол ставятся яства (преимущественно сладкие) и начинается трапеза, во время которой царит неподдельное веселье и сердечное умиление. Время близится к полночи. По окончании трапезы, наставник возглашает: „ну, братцы и сестрицы, настаёт время дать покой и телесам; но можно хвалить Бога и лёжа“. Преподав благословение, он удаляется в верхний этаж дома вместе с духовницей-богородицей. Остальные братцы и сестрицы проводят ночь здесь. ещё некоторое время, по уходе наставника, замечается движение по комнатам, но всё постепенно затихает и через несколько минут весь вертеп погружается во мрак...

В такой момент, говорит В-ко, потемняется рассудок: теряется чувство стыда. Зловещая тьма, разливающаяся по всему вертепу, заволакивает чёрной пеленой телесные и духовные очи. Дьявольски распаляющаяся страсть пожирает всё существо человека, – вследствие чего в „духовные жёны“ попадаются в такой момент и самые близкие родственницы. Даю честное и благородное слово русского воина, и убелённого сединами старика, стоящего на краю могилы, что бывали случаи, когда отцы являлись растлителями своих дочерей“. Так заключает свою исповедь бывший хлыстовец В-ко. И не смотря на всю бездну разврата, все сектанты убеждены, что они „род избранный“, „сосуды Духа Божия“ и что в райских обителях им будут представлены первые места. И среди хлыстов, как и среди малеванцев, происходят ссоры, сцены ревности, драки и побоища из-за духовных жён, и эти обстоятельства заставляют членов хлыстовской секты призадумываться над своей мнимой святостью и обращаться в лоно православной церкви. Так обратился и В-ко. Во время случившейся драки между главарями секты Скрябиным и Рыбкиным из-за Лукерьи (богородицы) и полицейского допроса, к сектантам пришёл один священник старичок. „Его простые, задушевные слова, растворенные непритворной любовью и искренним сожалением о сектантском заблуждении, не остались без надлежащего действия. И вот, гуляя в праздничный день по базару, В-ко решил зайти в храм Божий, в котором не был около 10 лет. Шла служба. „Не доходя ещё до храма, говорит он, я почувствовал какую-то сладостную теплоту, разлившуюся в моей груди; а какой-то невидимый голос, будто внутри меня, шепчет: спеши скорее“. Был момент херувимской. Взору В-ко представилась умилительная картина. Священник с воздетыми руками молится у престола Божия за грешный мир; молящиеся, преклонив колена, в благоговении тихо повторяют слова молитвы; под сводами храма чуть-чуть дрожат звуки священной песни, тихо и постепенно замирая... Тишина... Безмолвие... „И вдруг, говорит В-ко, помимо моей воли, представилось мне наше блудилище со всеми его богопротивными и богохульными действиями. Мне стало и стыдно, и страшно, и больно, и вместе с тем радостно за настоящую минуту, – и я, невольно опустившись на колена и упав ниц, зарыдал, как ребёнок“. На следующий же день В-ко обратился к священнику с просьбой о присоединении к св. церкви, что и было совершено, а остаток дней В-ко проводит в служении при храме.

Свящ. Μ. Лисицын

Преосвященный Николай, епископ Таврический, рапортом от 13-го мая сего года за № 262, обращался в св. Синод с ходатайством о преподании указаний относительно присоединения к православию ищущих приёма в учебные заведения еврейских детей, родители коих остаются в иудействе, каковые случаи присоединения к православию еврейских детей в то время, как родители их остаются по прежнему в иудействе, стали особенно часто повторяться с изданием Министерством Народного Просвещения в 1887 году циркуляра о приёме в средние учебные заведения детей евреев лишь в количестве 103 всего числа учеников, подлежащих приёму в начале учебного года. Обсудив сие ходатайство и принимая во внимание, что закон (уст. дух. конс. ст. 81 п. 1) разрешает крещение малолетних евреев по обрядам православной веры, если со стороны их родителей последует согласие на это, изъявленное письменно, Святейший Синод в том обстоятельстве, что родители евреи, письменно изъявившие согласие на крещение их детей, остаются в иудействе, не усматривает оснований к отказу таким детям в присоединении их к православию, причём со стороны законоучителей должны быть принимаемы меры к утверждению означенных детей в знании истин христианской веры и к ограждению их от отпадения в иудейскую веру.

29 декабря, по всегдашнему обычаю, высокопреосвященный митрополит Антоний, со старшей братией Александро-Невской лавры изволил Христа-славить у Их Величеств. В конце христославления, Владыка произнёс следующую речь:

Ваше Императорское Величество.

Настоящие праздничные дни и наступающий Новый год мы встречаем при особенных обстоятельствах. С одной стороны, мы слышим славословие ангельской песни: „Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение!“ С другой стороны, в текущей жизни – и в печати, и в обществе – идут толки о возможных международных столкновениях. Предносится страшный призрак войны и как бы слышится отзвук приготовляемого к битве оружия. У всех тяжесть на сердце. Многие впадают в пессимистический тон и тревожно спрашивают: где же этот мир, о котором ангелы пели и о котором так давно мечтает человечество? А между тем, если мы вдумаемся в смысл исторической жизни человечества, то увидим, что, в сущности, перед нами происходит почти то же, что было при самом рождении Христа. Волхвы тогда приносили Ему дары, пастыри поклонялись, ангелы воспевали мир, а Ирод в то же время был в смятении и замышлял злодейское избиение младенцев, и Рахиль готова была плакать о погибших детях своих. Злодейство потом совершилось, но Христос, источник мира, остался Божиим промышлением цел и невредим, укрывшись в Египте. И теперь язычники мятутся и готовы напасть на достояние Божие, на Русь Святую, на православный русский народ. Но всуе мятутся.

Как в те отдалённые времена, несмотря на замыслы вражий, Христос Отрок возрастал и укреплялся духом и преуспевал в любви у Бога и людей, так и после, и доныне мир, ангелами воспетый, постепенно растёт и укрепляется в сознании человечества, приобретает всё большее и большее число приверженцев и поборников его.

Во главе сих охранителей мира стоишь Ты, наш православный русский Царь, Помазанник Божий, миролюбие Которого прославляется целым светом. И потому под Твоей державной рукой вся Русь Святая спокойно, радостно и светло воспевает ангельскую песнь о мире, несмотря на неистовые воинские клики язычников.

Проникнутые таковым упованием мира и уверенностью в Божием благоволении, приветствуем Ваше Величество с праздником Рождества Христова, праздником мира и радости, света и Божьего благоволения, и молитвенно желаем, да хранит Господь Вас в здравии и благоденствии на многая лета.

По совершении обряда, по традиционному обычаю, изволили подносить Его Величество вино, а Великая Княжна Татиана Николаевна закуску Высокопреосвященному Архипастырю.

На одном из рапортов о. ректора семинарии: «Усерднейше прошу вас, о. ректор, обратить внимание на развитие церковных навыков у воспитанников семинарии, – на приучение их к толковому чтению и пению в церкви, к практическому обращению с уставом церковным и богослужебными книгами. В сём случае требуйте от духовника и преподавателя литургики самого деятельного себе сотрудничества, а воспитанников посылайте для чтения и пения, а также исправления треб церковных по приходским храмам в дни воскресные и праздничные, требуя от настоятелей ежемесячных рапортов о том, как исполняли свои дела посылаемые к сему воспитанники».

На протоколе консистории о пополнении книгами одной из библиотек: «Предписать благочинным, чтобы внимательнее осматривали церковные библиотеки и доносили бы мне, имеются ли в них потребные для причта книги по пастырскому служению, а если нет, то почему доселе не приобретены».

На рапорте законоучителя Симферопольского городского училища по вопросу о существующем в городском училище порядке говения учеников: «В духовную консисторию. Сделать предложение от моего имени г. инспектору городского училища, чтобы воспитанники говели под надзором своего законоучителя и у него исповедовались; а те, кому нельзя этого сделать, приносили бы законоучителю свидетельства от приходских священников; равным образом то же самое предложить сделать и наставникам православного исповедания, законоучителю же вменить в обязанность рапортовать мне ежегодно, как, кем и где исполнен сей долг».

На прошении Алуштинского кружка любителей сценического искусства о разрешении им воспользоваться помещением Алуштинской церковно-приходской школы для постановки двух спектаклей: «Я не разделяю взгляда, к сожалению, теперь весьма распространённого, на народный театр, как на средство для отрезвления народа, а также и на то, что отрезвителями народа должна быть нынешняя интеллигенция. Чтобы отрезвить народ, который часто пьёт с горя, надобно не театр выдвинуть на первый план, а школу, и притом церковную. Надобно поднять экономическое положение народа, – надобно дать ему больницы, хорошие библиотеки, читальни, да и в церкви осмысленное чтение и пение: тогда дело отрезвления будет строиться на прочном фундаменте» («Таврич. Еп. Вед.»).

Корреспондент „Моск. Вед.“ сообщает, что в конце октября в Фунине, недалеко от Чаньлисяна, были крещены архимандритом Авраамием ещё четыре китайца. Но общее число желающих принять крещение превосходит тысячу, и среди них были избраны лишь наиболее надёжные люди, а к остальным приставлены для подготовки опытные катехизаторы.

Столь тщательно относясь ко крещаемым, православные миссионеры возвышают в глазах китайского народа значение своей церкви, которая не только никому не навязывает своей веры, но принимает только истинно-уверовавших. Сравнивая подобное отношение православных с деятельностью других миссионеров, охотившихся на языческие души, китайцы всё больше и больше отдают предпочтение православию. Они замечают, что оно никогда не забрасывало грязью миссионеров других вероисповеданий, последние же, соперничая друг с другом, выставляя достоинство своей веры, и уверяя, что проповедуемая другими истина – сомнительного качества, обратились в глазах китайцев в коммивояжёров религии.

Должно, однако, заметить, что русским никак нельзя относиться безразлично к миссионерской деятельности, так как православные китайцы являются убеждёнными сторонниками России и более способствуют распространению нашего влияния, чем разные ученики русско-китайских школ, которые, выучившись читать и вращаясь далеко не в лучшем обществе, видят и воспринимают многие отрицательные стороны современной цивилизации.

Между тем как принимающие православие китайцы становятся друзьями русских на месте и увеличивают наше влияние и уважение к нам, китайцы – народ, но не чиновники, – отличаются большей веротерпимостью. Все три государственные религии Китая, не монализируя права преподавать истину, слились, путём обмена предметов поклонения, в один культ. Но теперь внутренний смысл его утратился, остались одни обряды, которые, по небрежности жрецов, потеряли всякое благолепие; между тем, у китайцев есть стремление к общению с духовным миром, и, даже в глазах неверующих, православное богослужение лучше всего удовлетворяет китайские религиозные стремления. Даже обрядовая внешность им чрезвычайно нравится.

Язычники, видевшие русскую обедню, наивно говорят: „разве может Божество отказать, когда его столько народа совместно просят с такими церемониями: взойдёт, поклонится, скажет несколько слов, опять поклонится и начинает жечь благоухающие волшебные травы, в это время все поют неземные напевы, во время которых и совершается общение с Божеством“.

Сознание, что русские имеют поддержку с Неба, столь сильно в китайском народе, что, несмотря на докладные записки цензоров и вице-королей, несмотря на статьи Шао-Чжи-Бао, Тавен-Бао и различных английских и японских газет, написанные по-китайски, ни Ма-Ю-Кун, ни Юн-Ши-Кай, ни даже Дун-Фу-Сян не решились идти отбирать у русских Мукден, гарнизоны Тун-Чжоу и Хубейку остались на месте, и на занятие Манчьжурии китайцы смотрят, как на факт совершившийся по воле свыше. Провидение даёт силу своим избранникам и бороться против него, по мнению китайцев – безрассудство

Μ. Г. г. Редактор!

Считаю необходимым сообщить Вам, что распространённый газетами и некоторыми даже духовными журналами слух о бывшем, будто бы, в деревне Степурине, Богородского уезда, случае с крестьянином старообрядцем Ситновым, который, вследствие упорства своего против постановления крестьянским сходом, в день прославления преп. Серафима Саровского – 19 июля не выходить на работы, тут же на сходе упал и умер и даже тело его спустя час разложилось, не верен.

27 октября с. г., по поручению Московского градского и Гуслицкого миссионера священника о. Христофора Максимова я ездил в названную д. Степурино с целою проверить распространённый слух о старообрядце Ситнове, и вот что узнал от старосты оной деревни Ивана Козьмяна Орешкина и других крестьян.

19 июля с. г., в день открытия мощей преп. Серафима Саровского в деревне Степурине православные крестьяне действительно не работали; в этот же день был там и крестьянский сход, на котором православные обсуждали о делах, касающихся обычного общественного молебствия, – совершающегося у них ежегодно, – и ношения по домам православных чудотворной иконы Божией Матери. Но на этом сходе старообрядцев никого не было. В этот же день, 19 июля в Степурине умер один крестьянин старообрядец, но не Ситнов, а Кирилл Наумов Шашин, и притом, умер не на сходе, а за несколько часов до схода. В Степурине есть один богатый человек по фамилии Ситнов, вследствие чего здесь и других старообрядцев, принадлежащих к одной с ним секте, зовут обыкновенно „Ситновой веры“. Так как умерший старообрядец Шашин принадлежал так же к „Ситновой вере“, то его и звали обыкновенно Ситнов. Вот почему в газетах умершего старообрядца Шашина и назвали Ситновым. Шашин действительно был великий хулитель преп. Серафима, а посему замечательно, что и умер в день его прославления.

Все эти показания староста Иван Козмин Орешкин засвидетельствовал подписью, с приложением своей печати.

Окружный миссионер Николокотловского благочиннического округа, Московского уезда А. Зверев

„Витебские Губернские Ведомости“ сообщают о появлении новой секты, называющей себя „живущим надеждой и верой во св. евангелие“. У задержанных сектантов найдены чаши, блюдечки, покрывало, вино и пр., причём они объяснили, что, по их верованию, эти предметы должен иметь каждый последователь их учения (предметы эти употребляются при причащении), что таинства должен совершать каждый верующий в их учение, и что они, кроме евангелия, ничего не признают. Последователи нового учения рассказывали, что их братья и сёстры „по духу и вере“, кроме Витебска, находятся ещё в Витебском и Городокском уездах и в Оршанском уезде, Могилёвской губ.

– Екатеринославский епархиальный миссионер Иван Георгиевич Айвазов перемещён высокопреосвященным Арсением, архиепископом Харьковским, на вакансию Харьковского епархиального миссионера.

Окончив курс Казанской академии, И. Г. Айвазов, отлично рекомендованный со стороны миссионерских своих способностей и любви к этому св. делу бывшим ректором епископом Антонием и проф. Н. И. Ивановским, был определён на должность миссионера в Тамбовскую епархию, а оттуда в Екатеринославскую епархию. В течение 6 лет миссионерства новоназначенный Харьковский миссионер успел заявить себя выдающимся деятелем миссии и миссионерской литературы.

Должность Екатеринославского миссионера ныне вакантна, лица, желающие занять эту должность (только с академическим образованием), обращаются с прошениями к местному епископу. Жалование с разъездными Екатеринославский миссионер получает до 2.200 руб.

– С нового 1904 г. в Москве открыта должность противо-раскольничьего миссионера с окладом содержания из местных сумм до 3.000 руб. По представлению высокопреосвященного митрополита Московского Владимира, Св. Синод назначил на означенную вакансию преподавателя Московской семинарии, известного противо-раскольничьего миссионера свящ. о. Иоанна Полянского.

Часто теперь раскольники смущают старообрядцев, принадлежащих в православной греко-русской Церкви и молящихся двуперстно. Они показывают житие о. Серафима Саровского, где находят такую мысль, будто о. Серафим проклинал двоеперстие и молящихся им почитал связанными в загробной жизни.

Один из опытных миссионеров говорил пишущему эти строки, что когда раскольники ссылаются на это место из жития о. Серафима, то я, говорит, отвечаю так. В житии пишется, что слова о. Серафима переданы одной простой женщиной и там не сказано, что они проверены кем-либо. Вероятно, о. Серафим порицал молившихся двоеперстием не за само сложение перстов, а за то, что эти лица, изменив троеперстие на двоеперстие, в то же время и от церкви отстали, впали в раскол, похулили св. церковь. Простая женщина, как могла понять, так и передала разговор о. Серафима. И конечно в простоте своей она больше всего всем толковала о двуперстии: вот де за что батюшка то бранит! Такое рассуждение миссионера вполне подтверждается самим делом. В Дивеевском монастыре сохраняется келья о. Серафима со всей принадлежавшей ему обстановкой. Келья эта обращена в алтарь. В ней в переднем правом углу висят образа о. Серафима: Спаситель, Божия Матерь и Иоанн Креститель. В бытность свою в половине декабря 1903 года в этой келье, я сам рассматривал эти иконы и видел самое правильнейшее двоеперстие: указательный и средний пальцы простёрты, великий со двема последними соединён самыми кончиками, а не так, как, напр., на иконе Тихвинской Б. Μ., великий положен на сустав безымянного.

Следовательно, о. Серафим не мог порицать двоеперстия, тем паче не мог считать двоеперстников за одно двоеперстие связанными в загробной жизни. Он сам молился на двоеперстие, т. е. на иконы с двоеперстиями, и лотом эти иконы передал в благословение своему духовному детищу – Дивеевскому монастырю.

Благочинный единоверческих церквей Нижегородской епархии

Священник Владимир Серебровский

С нового 1904 г. в Болгарии в г. Сливне будет издаваться духовный журнал под названием „Православен Миссионер“, понимающий внутреннюю миссию церкви в том же широком церковно-общественном значении того слова, как наш орган. От души приветствуем нового литературного собрата славянина.

Цена издания заграницу 4 лева.

Редактор-издатель иеромонах Иларион Арабаджиев

Редакция прислала мне два письма, – на которые просит ответить.

Первое приводим почти целиком. Вот оно.

„В последней книжке первого полугодия за текущий 1903 год встретились мне два диаметрально противоположных взгляда на явления призраков.

В отделе „Печать и книги“ на стр. 1469 в библиографической статье Леоновича, штудирующего сочинение доктора Шилтова „Мысли о Богочеловеке“ есть такое место: „Опровергая визионерную теорию, Шилтов справедливо замечает, что эта теория допускает не только кажущиеся явления, но и кажущиеся беседы. Последнее обстоятельство, т. е. призраки могут не только являться и серьёзно беседовать, но ещё и принимать пищу, по нашему мнению, пишет он, – „граничит с безумием“.

Видимо, автор Леонович соглашается с г. Шилтовым, что действительно безумием надо считать возможность явления призраков, их бесед и пр., потому что добавляет от себя: „Шилтов справедливо замечает и т. д.“.

Далее на стр. 1492-й той же книжки в отделе „Хроника“ приводится удостоверенный факт явления призрака матери одного офицера к священнику, умершей лет 20 тому назад, и беседовавшей с священником, после чего она просила последнего отправиться с ней в приготовленной карете для напутствия сына, и скрывшейся, исчезнувшей уже на лестнице в доме, где квартировал, действительно, её сын. Перепечатывая этот случай, редакция добавляет: „Приводим следующий знаменательный случай со слов газеты „Свет“. Этот, поистине знаменательный и, в особенности, разительный в наше время маловерия и безбожия, случай имел место в Париже. Правдивость его удостоверена многими...“

Верю и надеюсь, что вы, г. Редактор, поместивши в одной книге вашего журнала эти две вещи, по моему мнению, крайне противоположных взглядов на явления призраков, надеюсь не оставите без внимания это моё письмо, не бросите в редакторскую корзину, а разрешите моё сомнение и дадите верный, просветительный ответ, как редактор миссионерского журнала, на мой вопрос в одной из ближайших книжек вашего журнала: как же должно и как собственно смотрит сама редакция на этот предмет – явление призраков: согласно ли с библиографом Леоновичем и, стало быть, с докт. Шилтовым, или принимает за истину и действительность приводимый факт явления призраков, их бесед и пр.? Другими словами – граничит ли с безумием вера в явления призраков, их бесед, или они бывают действительно знаменательны, разительны?“

Мы полагаем, что здесь противоречие не так велико, как кажется авторам писем.

По Шилтову граничит с безумием не вера в явления призраков, а мысль, будто призраки могут вкушать пищу.

Мысль, полагаю, понятная и подтверждаемая евангелием. Вкушая пищу Господь Иисус Христос именно и хотел показать, что он имеет плоть и кровь – что он не призрак.

Поэтому, рассказ о призраке, явившемся священнику, не противоречит мысли Шилтова о том, что призрак не может есть и пить. Мысли Шилтова – будто невозможны и беседы призраков, конечно, не примиримы с рассказом газеты „Свет“, а на чьей стороне правда, вопрошающие, может быть, увидят из нижеследующего ответа на второе письмо.

Здесь вопрошающий тоже священник просит высказаться о спиритизме.

Возможно ли сношение с духами и как смотреть на «беседы» с ними спиритов с христианской точки зрения.

Предупреждаем, что нижеследующий ответ – не принадлежит о. Михаилу, который не хочет высказываться по предмету ему мало знакомому и есть почти везде сокращение нескольких брошюр и книг о спиритизме, особенно книг Вержболовича („Спиритизм перед судом науки и христианства“. Изд. 2-е. СПб. 1903, ц. 40 К. и „Мир таинственных явлений“. Μ. 1902 г. ц. 75 к.). Возможны ли сношения с умершими душами, можно ли так или иначе „прикасаться“ к миру умерших?

Да, конечно, возможно, по учению церкви. Души умерших живы – и взаимоотношение душ постоянно есть и должно быть. Во все времена была присуща человечеству не только глубокая, непоколебимая уверенность в бытии сверхчувственного и потому таинственного мира, но также сознание, или чувство непосредственной связи с этим миром и его постоянного влияния на человеческую жизнь. Эта уверенность прежде всего переходила из рода в род по преданию о первобытном состоянии человечества, а потом подтверждалась и различными другими соображениями. Начиная ещё с глубокой древности, многие загадочные и необычайные явления духовной жизни, как например: необыкновенные сны, состояния ясновидения и предведения, духовидения и явления умерших призраков, двойников, внушали людям уверенность в реальности, связи и взаимообщения двух миров. В качестве ясновидящих выступают даже такие исторические личности, как Сократ, Платон, Эсхил, Гораций, Фукидид, Сенека, Флавий и др. Классическая древность завещала также новому миру вполне разработанное учение, как о мистических способностях души, посредствующих взаимообщению с духовным миром, – так и об условиях этого последнего.

Шопенгауэр и Гартман определённо и решительно высказываются в пользу возможности духоявлений. Но не только философы, это утверждают и многие учёные: Иоллес – друг и сотрудник Дарвина; И. Крукс – знаменитый английский химик; Варлей, английский физик; Морган – английский математик; Баррен – профессор физики при Дублинском университете; Гера – известный американский физик; Фламмарион – французский астроном, а из наших профессоров – зоолог Вагнер; химик Бутлеров; математик Остроградский; философ Юркевич, писатель и естествовед Даль и др. Существует масса фактов вполне достоверных, положительно доказывающих таинственную связь миров земного и загробного. У нашего глубокоуважаемого архипастыря пр. Никанора находим следующий рассказ:

Вот факт, говорит он, из записок одного сановника, помещённых в одном из самых распространённых светских журналов, наиболее положительного научного оттенка. Автобиограф рассказывает о своём отце или деде. Последний был назначен на службу в отдалённую Сибирь, ехал он с женой и со многими детьми, но, не доехавши до места службы, заболел и умер. Скорбь беспомощной семьи была так поразительна, что удручённая горем жена слегла в постель, а дамы города взяли на себя труд быть сиделками при ней день и ночь. В одну ночь слышат, что передняя дверь с крыльца отворяется. Входит умерший в костюме, в котором был в болезни, проходит мимо служанки, которая не спит и смотрит на него, отворяет дверь в следующую комнату и проходит мимо дежурившей дамы, которая приподнимается и всматривается в него. Умерший, с глубоко тоскливым и убитым видом, садится на стул у постели, у ног неспавшей жены. Та приподнимается и протягивает к нему руки со словами: что ты, мой друг? Умерший говорит несколько скорбных слов и выходит так же, как вошёл, через открытые двери, которые были замкнуты на ночь. Поднялись посмотреть, и оказалось, что все двери действительно раскрыты. Таких фактов, добавляет пр. Никанор, можно бы насчитать не мало от лиц, достопочтенных и заслуживающих доверия. Факты эти, по убеждению архипастыря, достоверны, действительны, возможны. Вообще, говорит он, умирающие являются часто в минуту или скоро после смерти, но редко спустя долго по смерти.

Можно было бы привести массу примеров явлений из мира таинственного.

Недавно русской периодической печатью сообщён такой случай.

Учительница одной народной школы Астраханского уезда, девушка развитая и не страдающая нервными болезнями, как-то раз вечером (в марте 1901 года) сидела в своей комнате и читала книгу. Вдруг она почувствовала, что она не одна и, подняв глаза, увидела перед собой старого священника, что ему нужно, и как он вошёл в комнату, когда дверь заперта, но таинственный посетитель поднялся с места, и, приблизившись к стене, неожиданно исчез. Впоследствии, когда девушке были доставлены карточки священников, служивших в том же месте, она узнала, что её гость – священник, умерший несколько месяцев тому назад в Астрахани, но служивший более 20 лет законоучителем в той же школе, где состоит учительницей девушка. Очевидно, интересы школы были слишком дороги достойному пастырю, не мало потрудившемуся на пользу юного поколения, если дух его устремился ещё раз взглянуть на оставленную им дорогую школу⁴⁰.

Существование таинственного мира доказывают и разнообразные так наз. спиритические явления. Правда, среди них есть не мало ложных, но, с другой стороны, нельзя, не насилуя фактов, все их считать обманом. Известны, например, спиритические сеансы американского медиума Г. Слэди, данные в С-Петербурге в 1878 г.

Знаменитый философ и психофизиолог Фехнер по поводу их говорит:⁴¹ «при самом напряжённом внимании я не мог открыть никакого обмана. Это вынудило у меня убеждение такой же силы, с какой я желал бы освободиться от него. Моё признание реальности фактов произошло не из симпатии к спиритизму, а есть должное воздаяние делу и лицам».

Как мы должны относиться к таким явлениям? Что думать о них? Должны ли мы последовать совету спиритов: завести сношения с духами, вызывать умерших, следовать указаниям и предзнаменованиям и проч.? – Нет, хотя и существуют такие явления, но в то же время должно сказать, что нигде в слове Божием нет указаний на то, чтобы души умерших людей, по своему ли произволу, или по простому желанию живых людей, могли являться к последним и сообщать те, или другие сведения. Сверх всего того между нами и вами, говорил Авраам богачу, утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят». Лк.16:26.

Потому-то явления ангелов и диаволов всюду утверждаются в слове Божием, как особые действия Божии, обусловленные высокими нравственными целями. Что же касается душ умерших, то, по учению слова Божия, они находятся в назначенном им месте и не могут ни переходить произвольно в загробном мире, ни являться в здешний мир.

В житиях святых видения умерших представляются как случаи исключительные, происходящие по особому усмотрению Божию в отношении его избранников, и ничего не говорят о естественной возможности таких явлений⁴². Учение отцов церкви вполне подтверждает мысль о невозможности произвольных и естественных явлений душ, умерших живым людям. Св. Иоанн Златоуст говорит: «Невозможно блуждать здесь душе, уже отделившейся от тела». Бог запер для душ умерших двери вечности и никому из них не дозволил являться живым, чтобы диавол не воспользовался позволением к вреду и обману людей. По учению бл. Августина, не свойственно природе душ, отрешённых от тела, сообщаться с живущими.

Подобные же суждения высказывает и св. Иоанн Дамаскин. Спириты утверждают, что они создают своего рода экспериментальную науку, имеющую благие цели: борьбу с материализмом и доказательство бессмертия души, разрешение самых важных вопросов философии и религии, также вопросов всех отраслей общественного порядка; спириты говорят, что они расширяют сокровищницу человеческого знания и мудрости, указывая новое положительное откровение.

Необходимо, однако, заметить, что религиозная доктрина спиритизма, в сопоставлении с христианской религией, представляет самое тяжкое и опасное заблуждение, более ужасное, чем совершенное неверие! Основные принципы её решительно отвергаются христианством. Предлагаемые ею новые откровения, после уже данного Богом, совершенно не нужны, даже богопротивны, и находят себе должную оценку в словах св. апостола Павла: „аще мы или Ангел с небеси благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет“. Современные спириты только воскресили забытые на многие века древние способы вызывания мёртвых и сообщили новый характер своей доктрине, преобразовавши её применительно к христианским воззрениям. Однако нет ничего общего между этой подделкой и последними. Откровение евангелия и „новое“ откровение – свет и тьма, жизнь и смерть, новые пути нравственной жизни и старые избитые колеи, починенные и прикрашенные. Прежде всего, даже столь далёкий от истинно-христианских воззрений мыслитель, как Фехнер, удивляется самой возможности сопоставления явлений воскресшего Господа с явлением духов, в виду полной противоположности тех и других, а отмечая непоследовательности спиритской догматики, во многих пунктах её учения доказывает неизмеримые преимущества верования в ясное и возвышенное учение священного писания и возвещённые там чудеса перед верой в шифрованное письмо спиритов и сообщаемые духами откровения.

Верующему христианину, при пользовании ясным светом христианского учения, не представляется ни малейшей надобности в тусклом свете оккультизма. Всё необходимое для блага человека и его спасения уже открыто в слове Божием. Всякая же самовольная попытка расширить пределы знания о мире загробном является преступным и дерзким стремлением проникнуть в области, не без намерения промысла, сокрытые от нас. Поэтому, спириты поступают далеко не безукоризненно, когда, соблазняясь пустым любопытством, обращаются за откровениями к духам. Они, по слову митр. Филарета, уподобляются татям, пытающимся открыть запоры вечности поддельными ключами. Само занятие спиритизмом при наличности Божественного откровения, есть как бы недоверие к этому высшему источнику знания, есть вероятное нарушение обета верности религии и церкви, даваемого при вступлении в общение с церковью, – есть отрасль волхвования, а вместе и нарушение первых заповедей закона Божия, запрещающих служение иным богам. Мало того, общение с падшими духами – в спиритических сеансах, по слову Игнатия Кавказского, есть прямое отступление от Бога. Вызывание духов христианских святых есть грубое и дерзкое кощунство над христианством.

Но по плодам узнаете их! Занятия спиритизмом, расстраивая нервную систему участников сеанса, изнуряют здоровье, ведут к помешательству и самоубийствам. Ещё в 1852 году американские граждане в особой петиции, подданной правительству, жаловались на то, что занятия спиритизмом расстраивают физическое состояние и оказывают вредное влияние на нравственный характер большей части американского народа. С тех пор хроника спиритизма насчитывает много трагических случаев, обусловленных психическим расстройством его адептов. В наши дни также нередко приходится слышать о гибельных последствиях безрассудного увлечения спиритизмом. Так, несколько месяцев тому назад в С.-Петербурге одна интеллигентная девушка, убеждённая спиритка, – по внушению духов, отрезала себе язык и умерла в страшных мучениях, но с успокоительным сознанием, что она исполнила волю духов. Этим и многими другими фактами сама практика спиритизма громко говорит нам, что поднять таинственную завесу грозит умопомрачение, болезни, смерть.

В конце года, канувшего в вечность, и в начале нового лета благости Божией естественно мысль верующего останавливается на вопросе о вечности. Этой темы касается достойное внимания ответное письмо кандидатам Казан. дух. академии, по поводу присылки курсового альбома, преосвященного Антония Волынского. Вспоминая о пережитом в дни своего ректорства, владыка пишет: «Мы отмечаем содержание нашей протёкшей жизни не по распределению её внешних условий, а по тем светлым точкам высших настроений, когда мы через искреннюю духовную беседу и через молитву или через участие в делах бескорыстной любви как бы соприкасаемся с вечностью, с обнажённой истиной бытия, с жизнью Божией, которой осязали руками своими святые Апостолы (1Иоан. 1). И вот, вспоминая такие минуты и часы, и людей им причастных и даже саму их обстановку, мы ни за что не соглашаемся приравнять их ко всем прочим обстоятельствам нашей жизни, канувшим в вечность, но всем сердцем привязываемся и к тем людям и к той обстановке, как бы запечатлев, закристаллизовав в них свои высшие взаимные пережитые настроения, и сохраняя неясную, но твёрдую уверенность в том, что пережитое не должно, не может исчезнуть, а должно где-то снова повториться, и притом не на минуту, а навсегда, потому что в том была истина, а истина престать не может.

Подобное соприкосновение с вечностью особенно отчётливо переживается нами при смертях и погребениях дорогих друзей. И вот почему я люблю смотреть на изображение умерших и думать о них. Для меня они живы и даже более живы, чем многие живые, но осуетившиеся в своих помышлениях. При подобных же чувствах для меня постепенно уничтожается скорбное ощущение разлуки с моими дорогими учениками, и моё общение с ними не представляется делом прошедшим, но продолжающимся.

Итак, говоря о разлуке, напоминая о смерти вам, молодым и здоровым, весело вступающим в жизнь, не хочу вас печалить, но обрадовать удостоверением, что для нашей духовной дружбы смерти нет, и мёртвых нет, и разлуки нет. Хочу уверить вас в том, что, веруя во Христа, любя людей и пребывая в церкви, мы обладаем тайной вечности, мы обладаем тайной глубокого взаимообщения душ, чего не знают люди неверующие, которые томятся своим нравственным одиночеством, тщетно протягивают друг другу руки общения, но никогда не могут установить его между собой. Недавно вышли две книжки, описывающие быт студентов обоих столичных университетов. Тоска нравственного одиночества является у них всеобщим, всеподавляющим настроением, с коим они тщетно борются общением в кутежах и в бессмысленных и им самим непонятных демонстрациях. Напротив, мы, если только сохраняем Бога в сердцах своих, можем не тесно вмещать в них и ближних наших и, таким образом, испытывая высшую и достойнейшую человека радость бытия, смело смотреть в глаза нашему земному исходу. Эта истина и вам знакома, друзья мои, судя по вашему письму. Храните же её, как высший залог разумной деятельности, и в этом примите моё прощальное увещание».

Audiatur at altera pars.

Много говорилось и писалось в прошлом году на страницах вашего уважаемого журнала и в других органах печати о назначении жалованья духовенству от казны, причём всегда порицался прежний способ обеспечения его самими прихожанами. За прежний способ содержания духовенства посредством существующих сборов хлеба и платы за требоисправления почти никто ни словом не обмолвился. Позвольте в новом году побеседовать о старом способе.

Почему Иисус Христос, посылая учеников Своих на проповедь, не велел им брать с собой ничего, но добавил, что вы будете сеять духовное и пожнёте вещественное, ибо слушатели обязаны будут дать вам необходимое к жизни... Пасущему стадо овчее не возбраняется пользоваться от него млеком и руном... Нельзя не обратить также внимания и на то, что великий Русский святитель Филарет Московский всегда высказывался против назначения духовенству жалования, отстаивая прежний способ обеспечения его.

Дело в том, что отношения духовенства к народу совершенно иные, чем отношения чиновников разных ведомств к нему; чиновники служат правительству, а духовенство народу, и занимает оно в отношении к нему положение отца и учителей, почему «дети» и должны были заботиться об обеспечении своих отцов духовных и вероучителей; они и обеспечивали их, возлагая сами на себя налоги за совершение таинств и обрядов, а там ещё добровольно уделяя им долю из своего вещественного богатства: хлеба, овощей, дров, сена, соломы и проч., – чем и не тяготились и духовенство было сыто... И какие взаимные прекрасные отношения духовенства и прихожан поддерживались этим способом обеспечения... Идут члены причта к прихожанам «посбирать ржи, яровинки, шерсти и проч.; входят в дом, приветствуя каждого и каждую до младенцев по имени, и беседуют с ними «чисто по отечески». А в тоже время, замечая в доме какие-либо непорядки житейские и религиозные, делают внушения и разъяснения... И были близость и общение духовные с прихожанами самые теснейшие...

Теперь же начинается уже не то: отношения духовенства к прихожанам становятся холодными и чисто чиновничьими... Ныне члены причта, иногда проживая в приходе 10–20 лет, не знают по имени не только малолетних детей, но и взрослых... Некоторые даже в дом прихожанина бедняка входят с брезгливостью, и, совершивши требу в доме, спешат бежать домой без оглядок... Дело в том, что духовенство ныне стало «интеллигентнее» (но не образованнее) и от мужика ставит себя далеко, потому и жалованья просят больше, чтобы не было зависимости от прихожан мужиков. А о том, что с этой зависимостью или под нею скрывается духовный союз духовенства с прихожанами, и подумать не хотят. Между тем, не от того ли наш русский народ религиозен, не понимая сущности христианского вероучения, что он всегда жил жизнью духовенства, был близок к нему, благодаря общности житейских интересов?

Такого союза между прихожанами и духовенством при обеспечении последнего жалованьем, нам думается, никогда не будет: между ними будут лишь холодные отношения, чисто формальные.

Протоиерей Троепольский

(как шелуха без зерна), но непременно принесут тебе те самые плоды, какие заключаются в слове, как плод в оболочке; каждое слово, как зёрнышко, принесёт тебе плод духовный, как зрелый колос» (ibid). Мало того, тот же пастырь своим долголетним святым Опытом свидетельствует о плодах молитвы в утешение и одобрение всех, что «она упокоевает душу и тело, и не только душу самого молящегося («Аз упокою вы!»), но часто души преставльшихся праотец и отец и братий наших. Видите», восклицает он, «как важна молитва!» (ibid) Тому же самому учит и православная церковь. «Молитва укрепляет веру и надежду, учит терпению, соблюдению заповедей и особенному испрошению благ духовных, она произращает многие плоды, исчисление коих излишне». (Послан. восточ. патр.).

Видите, братия, как важен подвиг молитвы в жизни христианина! Без него христианин не может приблизиться к Богу, не может достигнуть царства небесного. Но этот подвиг есть и один из труднейших. Как во всяком житейском деле или занятии (напр., в ремесле, искусстве) для успешного исполнения нужно долгое упражнение в нём, так и для совершения угодной Богу молитвы потребно некоторое духовное искусство – побеждать лукавую плоть свою и тонкие ухищрения диавола, старающегося разрушить истинную молитву. Св. подвижники и молитвенники нашей православной церкви такими словами засвидетельствовали эту трудность молитвенного подвига: «дреманием леностным одержим есмь, сон греховный тяготит сердце мое...» (из канона Предт. Госп.) А о. Иоанн Кронштадтский так предостерегает всех от ложной, лицемерной молитвы и невнимательной. «Неопытному молитвеннику», говорит он, «легко вдаться в ложную, лицемерную молитву, которая может быть и продолжительна, но бесплодна и в осуждение молящемуся». «Приближаются ко Мне люди сии усты своими, и устнами чтут Мя, сердце же их далече отстоит от Мене, всуе же чтут Мя» (Мф.15:8).

Так обличал Господь Иисус Христос лицемерных фарисеев «на долзе» молящихся. Опытные же молитвенники старались «лучше творить молитвы краткие, но с горячей душой». «При молитве держись того правила», говорит о. Иоанн Кронштадтский, «что лучше сказать пять слов от сердца, нежели тьмы слов языком». Но это правило не поощряет нас лениться на молитвы и избегать долгого молитвенного правила. Тот же о. Иоанн Кронштадтский пишет в своём дневнике: «Очень хорошо, разумеется, было бы, если бы могли с должным чувствием сказать на молитве и тьмы словес. Господь не оставляет трудящихся для Него и долго предстоящих Ему, – в нюже меру они мерят, возмеривает «Он, и соответственно обилия истинных слов их молитвы посылает в душу их обилие духовного света, теплоты духовной, мира и радости». С целью научиться молиться Богу горящим духом, подвижники позволяли себе и других научали составлять свои собственные краткие молитвы к Богу, согласные с духом и, смыслом церковных молитв. «Навыкайте молиться своей молитвой», писал затворник епископ Феофан, «свои кровные нужды, паче душевные, а то и внешние мысли изрекать пред Богом, не прибегая к молитвеннику» (Духовная жизнь», епископа Феофана, стр. 123). А о. Иоанн Кронштадтский о том же предмете так рассуждает: «не всё чужими словами беседовать с Богом, не всё быть детьми в вере и надежде, а надо показать и свой ум, отрыгнуть от сердца и своё слово благо, притом же к чужим словам мы как-то привыкаем и хладеем. И как приятен Господу бывает этот наш собственный лепет, исходящий прямо от верующего, любящего и благодатного сердца – пересказать нельзя; надобно только то сказать, что душа при своих словах к Богу трепещет радостью, вся разгорячается, оживляется, блаженствует» (Дневник). Вообще же правило такое для укрепления себя в молитвенном подвиге: «в молитве, как и во всяком деле, необходимо упражнение, иначе сердце иссохнет для молитвы и постепенно теряемый дух молитвы совсем покинет душу» (Ibid).

Местом для молитвы должны служить, как дома наши, где мы можем молиться одни, «затворив двери» (Мф.6:6), так, в особенности, таким местом должен служить храм Божий, как дом молитвы (Мф.21:13), где мы, христиане, собираемся во имя Божие, по св. слову Спасителя: «идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их» (Мф.18:20). Храмы Божии посему есть лучшее место для молитвы, где скорее слышит нас Бог и подаёт нам обильные блага. И подвижники церкви православной любили по преимуществу возносить свои молитвы в храме вместе со всеми молящимся. «Люблю я молиться в храме Божием», пишет о. Иоанн Кронштадтский, – «особенно во св. алтаре, у престола или у жертвенника Божия, ибо чудно я изменяюсь в храме благодатью Божией; в молитве покаяния и умиления спадают с души моей терния, узы страстей и мне становится так легко!.. Церковь – истинно земной рай!..» (Дневник).

Молясь Господу Богу, в Троице славимому, нужно, по учению православной церкви, прибегать с молитвой по Бозе и к святым Его, в особенности – к Пречистой Деве Марии Богородице. «Молись несомненно Святым Божиим человекам», наставляет о. Иоанн Кронштадтский, «прося их ходатайства за себя перед Богом. В Духе Святом они слышат тебя, только ты молись Духом Св. и от души, ибо Дух Св. в нас и во святых людях один и тот же. Святые святы от Духа Св., их освятившего и в них вечно живущего». «Святые молятся за нас», пишет далее он же, «когда мы с посильной верой, упованием и любовью призываем их, ибо они скорые помощники и молитвенники о душах наших, как уверяет нас Богопросвещённая мать наша – св. церковь» (Дневник). В особенности нам, христианам, нужно прибегать с усердной молитвой к Царице Небесной, «как родшей Благосердого и Спаса всех» (тропарь) – Господа Иисуса Христа. «Она», по учению Св. Церкви, «есть бездна благостыни и щедрот» (троп. кан. Одигит.) и посему, приступая молиться «Ей, прежде молитвы будь уверен», наставляет о. Иоанн Кронштадтский, «что ты не уйдёшь от Неё, не получивши милости; приступать к Ней без такой уверенности было бы неразумно и дерзко» (Дневник).

Мы, христиане, обязаны возносить молитвы не каждый только за себя и о своих нуждах, но и о нуждах других и о всей Церкви, ибо мы составляем единое духовное тело, един дух в Господе (Еф.4:4). «А в одном теле», по слову Апостола, «страдает ли один член, страдают с ним все члены» (1Кор.12:23). «Не пропускай случаев молиться за какого-либо человека», пишет о. Иоанн Кронштадтский, «по его ли прошению или по прошению об нём его родственников, друзей, почитателей или знакомых. Господь с благоволением призирает на молитву любви нашей и на дерзновение наше перед ним... Когда видишь в ближнем недостатки и страсти, молись об нём, молись о каждом, даже о враге своём». При молитве нужно помнить всегда одно, что «если молишься с верой, искренно, всем сердцем, нелицемерно, подастся тебе от Господа дар. И наоборот, чем холоднее твоё сердце, чем мало вернее, лицемернее, тем бесполезнее твоя молитва, мало того, – тем она более прогневляет Господа, который есть Дух и ищет Себе покланяющихся духом и истиной. Поэтому, призываешь ли Господа, Божию Матерь, Ангелов или Святых, призывай всем сердцем; молишься ли о ком из живых и умерших, – молись о них всем сердцем, выговаривая имена их с теплотой сердечной; молишься ли о даровании себе или другому какого-либо блага духовного, молись об этом от всего сердца, желая всем сердцем себе или другому просить блага, имея твёрдое намерение отстать, или желая другим освободиться от грехов, страстей и греховных привычек, и дастся тебе от Господа дар по сердцу твоему» (Дневник).

Теперь нужно сказать о молитве священников, как нарочитых, избранных молитвенников перед Богом за верующих. Молитва их особенно сильна и плодотворна, ибо в них и через них Сам Дух Св. благоволит ходатайствовать за искупленных кровью Христовой, да и сами они пастырством своим носят сан Христов. «Чья молитва особенно сильна?» – спрашивает о. Иоанн Кронштадтский в своих благочестивых размышлениях. И отвечает: «на земле – молитва священников, как Самим Богом поставленных у самого Его престола для молитвы о себе и о людях, – о наших гресех и о людских невежествиих. «Верь», убеждает тот же пастырь, «что молитва и одного друга Божия, особенно свято живущего священника Божия, может творить чудеса в значительной части природы, как молитвы пророков Моисея, Илии и др. «Священники, молящиеся на земле о людях (Дневник, т. V), – знамение и показание Небесной Церкви, молящейся о нас на небе, и Самого ходатая Христа Бога». Как драгоценны, как вожделенны эти слова верующему сердцу пастырей и христиан. Итак, чаще нужно прибегать к пособию молитвы священнической, прося их молиться за себя не только в храме, но и дома.

Молясь Богу, мы, христиане, свою внутреннюю духовную молитву выражаем не только словами, но и благоговейными телодвижениями, выражающими наше внутреннее настроение, – по слову св. Апостола: «прославите Бога в телесех ваших и в душах ваших, яже суть Божия» (1Кор.6:20). Так, мы употребляем при молитве поклоны поясные и земные, крестное знамение, воздеяние рук, возведение очей на небо, биение в перси. Коленопреклонения ведут своё начало от ветхого завета. Праведные Авраам, Лот, Моисей, Аарон, Иисус Навин и весь богоизбранный народ еврейский поклонялся Богу, падая на лице свое (Быт.18:2,19:1; Исх.34:8; Нав.5:14. 18, 7, ‘39 и др.). В новом завете Сам Господь Иисус Христос Своим примером освятил земные поклоны, когда молился в саду Гефсиманском перед Своими страданиями (Мф.26:30 и др.). Его примеру следовали и св. Апостолы (Деян.20:36, 24, 11) и учили христиан – «прославлять Бога в телесех своих» и «представлять телеса своему Богу в жертву живую, святую, богоугодную, для разумного служения» (Рим.12:1). Поклоны наши имеют тот смысл – по уставу Св. Церкви, что мы – прахи перед Богом и глубоко благоговеем перед Его величием. Посему-то и в небесном Иерусалиме святые выражают своё благоговение перед Богом также поклонением на лице свое (Откр.4:10, 5, 8. 14, 7, 11). Крестное знамение, которым мы осеняемся во время молитвы, должно «своей непобедимой, непостижимой и божественной силой» укреплять нас в молитвенном подвиге, возбуждая в нас веру в крестные заслуги Искупителя и любовь к Нему, ибо, ограждаясь крестным знамением, мы молимся «во имя» Спасителя Иисуса Христа – по Его заповеди (Ин.14:13,14,15:16).

Итак, как хорошо, как душеспасительно молиться Богу часто, непрерывно! Это значило бы непрерывно беседовать с Богом, непрерывно дышать Духом Св., непрерывно учиться вере в Бога, надежде на Него и любви к Нему, и постоянно готовиться к переселению в вечность, без смущения и боязни. «Непрестанно молиться», писал св. Апостол христианам солунским (1Фес.5:17). «Всякой молитвой и прошением молитеся на всякое время духом», писал он же ефесск. христианам (Еф.6:18), т. е. при всяком житейском занятии помните о Боге, Представляйте Его в своём уме близко около себя (Пс.15:18), как бы ходите перед Ним (Быт.5:22,6:9), и тогда вы не допустите в своё сердце грешных мыслей и желаний. Молясь так – без слов, без поклонов, тайно, только в сердце слагая свои прошения, мы можем быть так же скоро услышаны Богом, как, напр., раб Авраамов, который, стоя у колодца, просил Бога в сердце своём указать ему невесту господину его Исааку, и Господь услышал его молитву: «и ещё не перестал он говорить в уме своём, и вот вышла к колодцу Ревекка (Быт.24:15,42–45). Или, когда св. пророк Моисей вёл евреев к Чермному морю и предвидел погоню от Фараона, царя Египтян, трепетал и тайно молился в сердце своём избавить народ от беды, то Господь отвечал ему на его тайную молитву: «что ты вопиешь ко Мне? скажи сынам Израилевым, чтобы они шли» (Исх.14:15). Праведная Анна, мать пророка Самуила, молилась в скорби души своей в скинии о даровании ей чада, молилась тайно, без слов, так что «уста её двигались и не было слышно голоса её» (1Цар.1:13). Из новозаветных святых такой «умной» или сердечной молитвой молилась, напр., преподобная Мария египетская. Когда преподобный Зосима пресвитер просил угодницу Божию помолиться за него и за весь мир, то «она обратилась на восток и, возведши очи горе и воздевши руки, начала молиться тихо, так что слов не было слышно и Зосима ничего не понял, – стоял трепетен, смотря в землю и не говоря ни слова» (Тамб. еп. в. 1877, № 7. Житие Пр.). Преподобный Виссарион (6 Ин.) пробыл 40 дней и ночей в мысленной молитве. Цель молитвенного подвига нашего в том и состоит, по учению св. подвижников (напр., св. Василия Вел., Нила Сорск.), чтобы «достигнуть наконец непрестанной молитвы или непрестанного умом в сердце Богу предстояния, непрестанного тёплого о Нём памятования или пребывания в Нём вниманием и чувством» (Святоог. настав. о трезв. и молитв. еп. Феофана). Итак, молитва есть важнейшее дело в жизни человека-христианина. Без неё христианин не может совершенствоваться по заповедям Божиим, не может приближаться к святости, потому что когда он редко прибегает к молитве, то впадает в маловерие, делает много злых дел, нерадит о своём спасении и может впасть в глубину зол. Что бывает с каждым отдельным человеком, то может быть и с целым обществом христиан в известном месте. Горе нам, христианам, которые, заражаясь друг от друга, потеряли дух молитвы, питающий веру, потому что они легко могут потерять и саму веру. «Люди впали в безверие оттого», говорит о. Иоанн Кронштадтский, «что потеряли совершенно дух молитвы или вовсе не имели и не имеют его, короче – оттого, что не молятся. Князю века сего простор для действия в сердцах таких людей, – он господин в них» (Дневник).

Если так несчастны христиане, нерадящие о молитвах Богу, то что сказать о сектантах и под. им еретиках, которые никогда не испытали духовной сладости истинной молитвы и потому далеко отстоят от царства небесного?! Эти жалкие духовные слепцы, не видя духовного света в Церкви Христовой, сияющего во всём богослужебном чине её, – в молитвах, прошениях, благодарениях, составленных богоугодными людьми по духу и смыслу слова Божия, – измыслили для себя распевцы или стишки, которые у них заменяют церковные молитвы. Говорят, впрочем, что хлысты на своих собраниях употребляют и церковные песнопения, напр., «Воскресение Христово видевше», «видехом свет истинный» и др., но к несчастию своему они и с этими песнопениями соединяют свой сектантский смысл. Так, в песнопении – «Воскресение Христово» они прославляют, конечно, не нашего Спасителя, а своих лжехристов, а под «светом истинным» разумеют, конечно, свою хлыстовскую веру. В этом случае хлысты оказываются церковными татями, крадущими у нас духовное богатство, нажитое и переданное нам из древних времён, и во зло употребляющими его; в этом отношении они уподобляются тем ложным пророкам времени св. Иеремии, на которых Господь изрекает Свой грозный суд, относящийся, поэтому, во всей силе и к нашим сектантам-христианам: «се Аз ко пророком, иже крадут словеса моя кийждо от искреннего своего» (Иер.23:30).

Но хлысты, как мы сказали употребляют на своих молениях, кроме церковных песнопений, множество своих распевцев, составленных, вероятно, их лжехристами и лжепророками. Эти последние усиливались писать распевцы «складно», т. е. стихами, вероятно – для того, чтобы под такт их удобнее было кружиться и вертеться на собраниях, а может быть и потому, что по стихотворной форме своей они кажутся для простых людей плодом вдохновенного ума. В сущности же, хлыстовские распевцы не представляют по словесному построению своему правильно сложенной стихотворной речи и весьма часто отличаются отсутствием ясного смысла, даже полным бессмыслием. Главное же, чем распевцы не похожи на церковные молитвы, – это то, что в них не упоминается или редко упоминается о Боге, редко выражается прошение, славословие или благодарение Ему, не испрашивается ими прощения грехов человеку. Всё это, вероятно, потому, что хлысты не считают себя грешными людьми, а святыми, и не имеют нужды призывать Бога на молитве, ибо их лжехристы, живые боги, находятся налицо на их собраниях. Поэтому то, как небо от земли, как грязная сажа от чистейшего снега, далеко отстоят хлыстовские распевцы от наших величественных церковных песнопений. Не говоря уже о молитве Господней, которая, как плод Божественного духа Спасителя, корень и основа всех церковных молитв, не может идти ни в какое сравнение с произведениями человеческого ума, все церковные молитвы запечатлены особенным, благодатным духом святости духовной красоты и величия. Все они написаны людьми святой, богоугодной жизни, иногда прямо подвижниками, причисленными к лику святых. Так, литургийные молитвы (исключая немногих) написаны св. Василием Великим, И. Златоустом, Григорием Двоесловом. Богослужебные каноны составлены по преимуществу преп. оо. Иосифом песнопевцем, Романом сладкоп., Козьмой маиум. и др. Херувимская песнь на литургии составлена благочестив. греческим царём Юстинианом, «Свете тихий» – св. патр. Софронием Иерусал., гимн «Тебе Бога хвалим» – св. еп. Амвросием медиол.; современные акафисты и службы новоявленным чудотворцам (напр., Тихону Задон., Феодосию Черниг.) составляются под руководством и с благословения Св. Синода. Поэтому-то священные песнопения православной Церкви представляют плод богопросвещённого ума, запечатлены духом крепкой веры и любви к Богу, чувством смирения грешного человека перед величием Божиим, надеждой на милосердие Божие и полнейшей преданностью воле Божией.

Вспомним ли мы церковные ектеньи – эти краткие, но разнообразные, умилостивительные прошения о нуждах каждого человека и всего мира, или богослужебные каноны, с их многочисленными тропарями, в которых раскрывается смысл праздника или живописуются подвиги угодников Божиих, вспомним ли стихиры, акафисты, нарочитые молитвословия «на всякую потребу», все они запечатлены духом веры в Господа Иисуса Христа, духом смирения христианина перед величеством Божиим. Вспомним ли последование богослужебных молитвословий во время великого поста и особенно в страстную седмицу, – всё оно направлено к тому, чтобы возбудить в человеке глубокое сознание греховности своей, искреннюю жажду исправления по примеру и учению свв. подвижников Церкви: оно указывает на тяжёлые последствия греха в страданиях и смерти за нас Искупителя, оно возбуждает полное отвращение ко греху и услаждает сознание живым представлением блаженной жизни в Боге. Богослужение же пасхальной недели и всей св. Пятидесятницы имеет целью возбудить в нас духовную радость о воскресшем Спасителе нашем, указать плоды воскресения Его для нас в настоящей и будущей жизни, возбудить благодарные чувства к Нему и искреннее стремление к восприятию Св. Духа – Утешителя в день св. Цятидесятницы. Из повседневных служб вечерня и утреня своими молитвословиями возбуждают то покаянные, то хвалебные, то благодарные чувства ко Господу. Литургия же, как средоточие, завершение и венец церковных служб, своим обрядовым чином и молитвословиями представляет живое, наглядное и таинственное воспроизведение в сознании нашем всего дела искупления в Госп. И. Христе, а своей таинственной жертвой (тела и крови Хр.) является как умилостивительная, благодарная и по преимуществу освящающая нас служба.

Ничего подобного нашим церковным службам и молитвословиям нет и не может быть у хлыстов, как лишённых благодати Божией, как отступников от прав. Церкви. Они, как евангельский блудный сын, удалившись самовольно из отчего дома, из св. Церкви, где все питаются изобильно духовным хлебом и питанием, в стране духовного глада лишённые благодати Божией, рады свой томящийся дух напитать рожцами свиней, т. е. теми бессмысленными духовными распевцами, которые дают им их лжехристы и лжепророки, в роде след.

«Мир вам, братия и сестры!

Вы зачем сюда пришли? (2 раза)

Вы каки(е) труды несли?

Мы трудимся о том,

Сознавать Духа Отцом.

Сознавать Его в лице

И слать ему письмецо.

Письмецо ему вы шлите,

Того времячка вы ждите,

Ждите времячка-часочек,

Растворятся небеса (2 раза),

Спустят огненны веса (2),

Попленятся телеса,

Мир-народ тому дивится,

Правда Божья воцарится!

А мы будем веселиться!»

(Тамб. еп. вед. 1883 г. № 23).

Эта хлыстовская песня, напечатанная со слов бывшего сектанта, ещё одна из лучших песен их, потому что имеет некоторый смысл, именно в ней говорится, по-видимому, о кончине мира. Но сравните её с соответствующей ей по смыслу церковной песнью, и вы увидите всё ничтожество хитроумия человеческого и несравненное духовное величие песни, внушённой Духом Св. «Егда припдеши, Боже, на землю со славою, и трепещут всяческая, река не огненная перед судищем влечет, книги разгибаются и тайная являются: тогда избави мя от огня неугасимого и сподоби мя одесную Тебе стати, Судие праведнейший» (Конд. служб. по вся дни). Здесь, в церковной песне, выражается глубокое смирение человека грешника, трепещущего будущего суда Божия и моление его о помиловании, ибо Господь есть Судия правосуднейший. Ничего подобного, как вы слышали, нет в хлыстовском распевце.

Братия! пожалеем искренно сектантов, как погибающих и подадим им руку помощи, раскрывая при всяком удобном случае всю бедность и лживость духовных распевцев и выставляя на вид величие и красоту церковных молитвословий и всего церковно-богослужебного чина. А для своей духовной пользы будем помнить, что «более всего должно нам прилежать к молитве, ибо она есть как бы некий предводитель добродетелей и посредством таинственной святости и духовного действия, и неизреченного расположения вводит прилежного в молитве в единение с Богом», как говорит св. Григорий Нисский (Слово о цели жизни в Боге, Тв. ч. 7-я). А преп. Нил Синайский говорит: «счастлив тот человек, кто умеет отрешиться от земного и переноситься к созерцанию небесного», т. е. молиться. И действительно, святые так любили молитву и так прилежали ей при жизни, что умирали стоя на молитве, напр., св. Димитрий ростов., блаж. старец о. Серафим саров. Так молитва была для них мостом к блаженной вечности.

«И сподоби нас, грешных, Владыко, со дерзновением неосужденно смети празывати Тебе, небесного Бога Отца».

О. Иоанна Кронштадтского.

Мы, по обетованию Божию, ожидаем нового нёба и новой земли, на которых обитает правда (2Пет.3:13).

Празднующих новый гражданский год переношу мысленно к новому небу и новой земле, на которых обитает правда. Да, по неложному обещанию Божию, настанет скоро полное обновление неба и земли для обновлённого Искупителем нашим человеческого рода, – нынешняя земля сгорит, а небеса, как риза, обветшают и, как одежда, совьются, и изменятся, по слову пророка... (Ис.65:17,66:22,13:13; Мф.24:29,35); И подай Господи. Ибо кому не намозолила глаза повсюдная неправда на земле, неправда и заблуждение в вере, неправда в государствах, в обществах, в сословиях, в разных учреждениях, в городах, селениях, семействах, в школах, и даже – в обителях святых. Давно, много тысячелетий – царствует на земле всякая неправда, в коей обличали людей древние пророки, – и мы молим Отца нашего небесного словами возлюбленного единородного Сына Его, пришедшего очистить неправды наши: да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли (Мф.6:9,10).

Но неверующие при этом возражают мне: о каком новом небе ты говоришь и о какой новой земле? Всё будет старое, во веки не будет нового неба и новой земли, – небо и земля вечны, они ещё в состоянии образования, – прошло много тысячелетий этого самообразования, – и ещё пройдут многие тысячи и люди в бесконечность будут рождаться; один род переходит – другой приходит, а земля будет во веки стоять. – Нет, лживые мудрецы, говорящие от своего чрева, проповедующие свои мечты: слово Божие верно и непреложно, и что оно изрекло, то непременно сбудется, – и сбудется с быстротой неожиданной.

Земля со всеми стихиями сгорит, как сгорает дом, и небо совьётся в одно мгновение, как одежда. Доказательство тому у нас перед глазами на всех живых организмах растительных и животных. Теперь зима. Вся весенняя и летняя красота растений исчезла – нет её, вся истлела; и наши тела со смертью истлеют в гробах – так подвергнется тлению и разрушению и весь видимый мир. Творцу также легко обратить его в ничтожество, как Он и привёл его легко одним повелением из небытия в бытие, и солнце померкнет и луна не даст света своего, и звёзды спадут с неба, – не бойся, впрочем, что упадут на землю, нет, – только спадут по слову Господа; и исчезнут, как ничто; ибо все миры перед Богом как ничто, по слову Писания. – А какое, спросишь, будет новое небо и какая новая земля для новых людей? Не таково, конечно, как настоящее, и не такова земля, как нынешняя, потому что люди новые будут иметь новую, нетленную, духовную, вечную, бессмертную природу; бессмертную, чистую, безгрешную, святую, как свят Господь Бог; очевидно, поэтому, что и новое небо и новая земля будут духовны, нетленны, вечны и несравнимо прекрасны; есть тело душевное, говорит Апостол, и есть тело духовное (1Кор.15:44), значит, небо и земля будут духовны, нетленны, не подвержены изменению или разрушению в бесконечные века. – Веришь ли ты этому, земной мудрец Лев Толстой, верят ли единомышленники твои? Верите или нет, – но что Творцом безначальным, верным во всех словах Своих, предопределено, – то сбудется, а ваши мечты мечтами и останутся, а неверие и непокорность ваша обратится вам самим в наказание. Заключу моё слово словами боговдохновенного Апостола Петра. Помните, братия, слова «прежде реченные святыми пророками и заповедь Господа и Спасителя, преданную Апостолами вашими. Прежде всего знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям и говорящие: где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения всё остаётся так же. Думающие так не знают, что в начале Словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водой. Потому тогдашний мир погиб, был потоплен водой; а нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков. Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день, как тысячи лет и тысячи лет, как один день (Пс.89:5), (ибо Он выше времени, как Творец времени).

Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долго терпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но, чтобы все пришли к покаянию. Придёт же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят. Если так всё это разрушится, то какими должно быть в святой жизни и благочестии вам, ожидающим и желающим пришествия дня Божия, в который воспламенённые небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают? Впрочем, мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда. Итак, возлюбленные, ожидая сего, потщитесь явиться перед ним неосквернёнными (а ныне христиане беззазорно сквернят себя блудом – холостые и женатые) и непорочными в мире; и долготерпение Господа нашего почитайте спасением, как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости написал вам, как он говорит об этом во всех посланиях...

Итак, вы, возлюбленные, будучи предварены о сём, берегитесь, чтобы вам не увлечься заблуждением беззаконников и не отпасть от своего утверждения. Но возрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа. Ему слава и ныне и в день вечный* (2Пет.3:1–18). Аминь.

О. Иоанна Кронштадтского.

Елицы во Христа крестистеся во Христа облекостеся (Гал.3:27).

Церковь совершает ныне воспоминание величайшего, спасительного дела в земной жизни Божественного нашего Искупителя, Господа Иисуса Христа, именно: крещения Его от Иоанна Предтечи в реке Иордане, в тридцатилетнем возрасте. Естественно приходит в голову вопрос: если Христос есть безгрешный и святейший человек и всесовершенный Бог в неслитном, нераздельном и неразлучном соединении естеств Божеского и человеческого в едином Лице, то для чего нужно было Ему крещение в быстринах Иордана, и нет ли в этом действии Божественного Искупителя внутреннего противоречия. От чего очищаться безгрешному. От чего омываться пречистому? – Но у Бога премудрого и праведного противоречия Себе Самому быть не может; только человек, существо падшее, – непрестанно противоречит себе, допуская часто безмысленные помышления, слова и дела. Призовём на помощь в этом, – по-видимому странном действии Богочеловека, – христианское любомудрие. Для чего Христос Бог пришёл на землю во плоти, приняв всё существо человеческое с его немощами, кроме греха? – Человек есть существо падшее, валяющееся в скверне греха, всё проникнутое этой скверной, до костей и мозгов, до сокровенных помышлений и чувств, и неприметных движений воли: в нём и мысль, и желание, и воображение, и все чувства, и стремления направлены ко греху и проникнуты грехом, хотя бы-