№ 10. Июнь

„Каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, каждого дело обнаружится, ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасётся, но так, как бы из огня“ (1Кор.3:10–15).

I.

В зимний семестр 1899–1900 уч. годи большой шум произвёл известный профессор берлинского университета Адольф Гарнак своими лекциями о „Сущности христианства“. Лекции эти читались перед студентами всех факультетов, при переполненной аудитории, и когда затем изданы были отдельной книгой, то книга эта нашла себе так много читателей, что через два, месяца потребовалось уже второе её издание. Мы не имеем в виду подробно излагать содержание и делать критический разбор означенной книги проф. Гарнака. Всё это уже сделано в прекрасном сочинении С. Л. Кулюкина „Сущность христианства проф. А. Гарнака“, появившемся в свет, как бесплатное приложение, к духовному журналу „Странник“, а также в статьях проф. А. П. Лебедева (в „Богословском Вестн.“ окт.–ноябрь 1901 г.).

Нам хотелось бы применить к сочинению проф. Гарнака, тот масштаб, который обязателен для каждого проповедника христианского учения и которым определяется достоинство и ценность проповедуемого учения. Поэтому, принимая в руководство слова св. Ап. Павла, приведённые нами в начале статьи, посмотрим, как „строит“ проф. Гарнак, на каком „основании“ он строит и какой прочностью обладает то „Дело, еже назда“ учёный профессор.

В своих лекциях о „Сущности христианства“ проф. Гарнак высказывает последнее слово протестантской теологии, которое обозначает собой (хотя профессор об этом по скромности и умалчивает) „новую ступень в истории христианской религии после реформации“. Эта „новая ступень“ состоит в таком понимании сущности христианства, по которому Личность Иисуса Христа совершенно устраняется из Евангелия. „В Евангелие, – говорит Гарнак, – как оно возвещено Иисусом Христом, входит не Сын, а только один Отец“. „Евангелие есть познание Бога, как Отца“. Научив людей знать Бога-Отца и через то приведши людей к Богу, Иисус Христос, по мнению Гарнака. исполнил заповеданное Ему от Отца дело; этим задача Его и была исчерпана. Собственная Личность Иисуса Христа отходит как бы на второй план. Никакого личного отношения к Нему Его последователей не нужно, так как Он не требовал Себе никакого поклонения, а требовал только исполнения Его заповедей. „В круг Его мыслей, – говорит Гарнак, – не входило давать какое-либо „учение“ о Своей Личности и её достоинстве“. Иисус Христос не желал никакой другой веры в Свою Личность и никакого другого отношения к Ней, как только того, чтобы соблюдались заповеди Его. „Положение: „Я есмь Сын Божий“ – не включено Самим Иисусом в Его Евангелие, и кто ставит это положение наряду с другими, находящимися в Евангелии, тот прибавляет к Евангелию нечто постороннее“. В религии, по мнению Гарнака, одно только существенно и важно – личное отношение души человека к Богу. „Бог и душа, душа и её Бог – вот вся религия, и „ничто чуждое не должно Сыть помещаемо“ между Богом и душой человека. Поэтому – никакой догматики, никакой христологии, ничего „чуждого“ и „внешнего“. Христос „не входит в Евангелие“; помни только, что Бог – твой Отец, – вот и всё Евангелие.

Такова „сущность“ христианства, критически „очищенного“ проф. Гарнаком, посредством отделения „зерна“ от „скорлупы“. Таково то „евангелие в евангелии“, которое нашёл проф. Гарнак через 19 веков после Рождества Христова!

Но нетрудно заметить, что в этой „сущности“ христианства, нет ничего в собственном смысле христианского, нет даже спасительного имени Иисуса Христа. И то „евангелие“, которое в наши дни нашёл Гарнак в „Евангелии“, вовсе не есть та радостная весть о наступлении. „лета Господня приятного“, которая раздалась в мире 19 веков тому назад. Это далеко не то „благовестие“ Христово, которое „слышали от Него и возвестили“ нам „избранные Его сосуды“ – апостолы.

Но припомним и приблизим, насколько можем, к нашему разумению великую тайну „явления Бога во плоти“, составляющую истинную „сущность“ христианства.

II.

„В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог“ (Ин. 1:1).

Когда исполнилось время, „Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины“ (Ин.1:14).

Слово стало плотью, для того чтобы осудить и потребить грех, живущий во плоти, чтобы приблизить и низвести к нам жизнь Божественную, и сделать нас достойными причастниками её.

„Слово жизни“ принимает плоть и возвещает нам „глаголы жизни вечной“.

„Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, Единого истинного Бога, и Посланного Тобою Иисуса. Христа“ (Ин.17:3).

„Сын Божий пришёл и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного, и да будем во истинном Сыне Его Иисусе Христе, сей есть истинный Бог и жизнь вечная“ (1Ин.5:20).

Но то знание, которое дано нам Иисусом Христом, не есть отвлечённая, сухая, теоретическая истина, воспринимаемая одним только умом. Это – полная, цельная, живая истина, которая захватывает всего живого человека: она просвещает ум, умиротворяет сердце и волю движет к добру. Она делается доступна и открывается нам не в поисках блуждающей мысли, тщетно усиливающейся придумать „смысл“ Евангелия и „сущность“ христианства, а непосредственно воспринимается и ощущается нами в полноте и гармонии жизни возрождённой христианской души. То знание Единого истинного Бога и посланного Им Иисуса Христа, которое составляет содержание жизни вечной, есть не только мысленное знание, но и реальное приобщение этой самой жизни.

Во Христе открылась „жизнь вечная, которая была у Отца и явилась нам“ (1Ин.1:2).

„И вот снизошла к нам эта жизнь сама, – говорит бл. Августин, – и претерпела смерть нашу, и умертвила её преизбытком жизни своей, и возгремела во всеуслышание, приглашая нас возвратиться к Нему, Жизнодавцу“ (Исиов. IV кн. 12 гл.).

Знание этой жизни, или, что тоже, её реальное приобщение, стало возможно и доступно нам в Богочеловеке Иисусе Христе, в Его живой Личности, общение с которой является для нас источником новой жизни. Огонь загорается от огня, личная жизнь от личных сил.

Так от Личности Богочеловека Иисуса Христа загорается в человек огонь повой жизни во Христе.

Это Он, Иисус из Назарета, Который является грешнику, как его Спаситель, в тот момент, когда последний, изнемогая в мучительной борьбе плоти, противоборствующей духу, с воплем крепким и многими слезами взывает: „о, несчастный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?“ (Рим.7:24),

Это Он, Который откликается на призыв всякой души христианской, „скорбящей же и озлобленной, милости Божией и помощи требующей“.

Это Он, Который призывает к Себе всех „труждающихся и обременённых и даёт успокоение, мир и отраду всем беспокойным, блуждающим в поисках смысла жизни умам и всем встревоженным, скорби и томлению духа в суете житейской предавшимся сердцам.

Это Он, живая вера и общение с Которым производит во всём нашем существе глубокую благодетельную перемену, возрождая нас и делая „новым творением“ во Христе.

Апостолы первые приняли „глаголы жизни вечной“, возвещённые Спасителем, и были посланы Им в мир, дабы „но слову их“ весь мир уверовал в Него (Ин.17:20,21).

Облечённые силой свыше, призванные быть „свидетелями Его даже до края земли“, они всюду „пронесли имя Его“, как „единственное имя под небом, данное человекам, которым надлежит нам спастись“ (Деян.1:8,4:12).

Возвещая то „благовестие, которое слышали от Него“, они главным предметом своей проповеди поставляли Его Самого. „Христос Распятый“ является центром проповеди апостольской, Христос, как живая Личность в её могучем, властном, возрождающем и искупительном воздействии на грешный род человеческий.

В великий и священный день Пятидесятницы, в своей первой проповеди ап. Пётр, разъясняя собравшемуся народу чудесный, знаменательный факт сошествия Св. Духа на апостолов, говорил: „Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами, и чудесами, и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете, Сего, по определённому совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздивши руками беззаконных, убили; но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его... Сего Иисуса Бог воскресил из мёртвых, чему мы все свидетели. Итак, Он, быв вознесён десницей Божией и приняв от Отца обетование Св. Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите... Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа“ (Деян.2:22,24,32,33,38).

Через несколько дней после этого, когда апостолы Пётр и Иоанн исцелили, при входе в храм, человека, хромого от рождения, то весь народ, видя хромого ходящим и хвалящим Бога, в изумлении сбежался к ним в притвор, называемый Соломонов, то ап. Пётр сказал;

„Мужи Израильские! что дивитесь сему, или что смотрите на нас, как будто мы своей силой или благочестием сделали то, что он ходит? Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись перед лицом Пилата, когда он полагал освободить Его. Но вы от Святого и Праведного отреклись. и просили даровать вам убийцу, а Начальника жизни убили, Сего Бог воскресил из мёртвых, чему мы свидетели. И ради веры во имя Его, имя Его укрепило Сего, которого вы видите и знаете, и вера, которая от Него, даровала Ему исцеление сие перед всеми вами... Он есть Камень, пренебреженный вами, зиждущими, но сделавшийся главой угла, и нет ни в ком ином спасения“ (Деян.3:12–16,4:11).

Великий апостол языков Павел, посланный Христом „благовествовать не в премудрости слова, дабы не упразднить Креста Христова“, проповедовал „Христа Распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных Иудеев и Еллинов Христа, Божию силу и Божию премудрость“ (1Кор.1:23,24). Будучи в Коринфе, он „рассудил быть незнающим ничего, кроме Иисуса Христа и Сего распятого“ (IКор.2:2). Он не желал хвалиться ничем, „разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, Которым для меня мир распят и я для мира“ (Гал.6:14). Рождая детей своих „благовествованием во Христе“, он „болел муками рождения, доколе не изображался в них предначертанный у них перед глазами, как бы в них распятый Иисус Христос“ (Гал.3:1,4:19).

Великий апостол любви Иоанн Богослов, ученик, „которого любил Иисус“, так вещает о Том, приклонившись к груди Которого он возлежал на вечери: „в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины“, „О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и осязали руки наши, о Слове жизни (ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам), о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами, а наше общение со Отцом и Сыном Его Иисусом Христом“ (1Ин.1:1–3).

Вот Тот Христос, о Котором проповедовали Его апостолы, и благовестие Которого есть „сила Божия во спасение всякому верующему“ (Рим.1:16).

III.

Но не на этом „Основании“ строит проф. Гарнак. Он пренебрегает „Камнем краеугольным, положенным во главу угла“, и утверждает, что „Христос не входит в Евангелие“. Личность Иисуса Христа, по мнению профессора, является чем-то посторонним, лишним, „чуждым“ между Богом и душой человека. Очевидно, для профессора, привыкшего вращаться всегда в сфере тонких, но холодных умственных операций и логических построений, остался совершенно чужд и непонятен тот горячий, искренний порыв живой сердечной веры, который подвигнул ап. Петра воскликнуть: „Ты еси Христос, Сын Бога Живаго“ (Мф.16:16),

Непонятным и чуждым для него остаётся (как не затронувший сферы его личного опыта) и тот неиссякаемый в течение веков поток горячей, пламенной веры, который струится в сердцах верующих „и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рождённого прежде всех век, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша“. Мало того, он даже блазнится, почитает противным своей немощной совести открыто исповедать свою веру в „нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася“ и объявляет это устаревшей формулой веросознания IV века, непригодной для нашего просвещённого времени.

„Сущность христианства“, критически „очищенного” и „просеянного“ проф. Гарнаком, действительно, представляет собой „новую ступень“, но не в истории христианской религии, где по самому существу не может быть никаких „новых этапных пунктов“, ибо „Христос вчера, днесь, Той же и во веки“, а в истории западного богословского рационализма.

Рационализм, как особое направление в богословской науке, не признаёт никакого иного руководительного начала в вопросах религии, кроме одного только человеческого разума и стремится объяснить все факты христианской истории одними естественными силами и явлениями. Ни в самом начале христианской истории он встречается с Личностью Божественного Основателя христианства, Личностью неизъяснимой, непостижимой, Которая представляет Собой неразрешимую тайну для ума человеческого. Претыкаясь о сей „Камень претыкания и соблазна“, рационализм или отрицает историческую достоверность евангельской истории, обращая её вместе с Личностью Основателя христианства в миф, или же принижает Личность Богочеловека до низкопробной пантеистической апофеозы, поставляя Иисуса Христа в ряду учителей и мудрецов земных, подобных Конфуцию, Будде, Магомету, Сократу и т. д. Но к том и другом случае вопрос не исчерпывается до конца, не решается вполне, всецело и без остатка, так чтобы в нем уже не оставалось ничего неясного и непонятного.

Личность Иисуса Христа, не укладывается в рамки и формы нашей познавательной деятельности и по вмещается в ограниченный круг нашего психического опыта. Сам А. Гарнак, принадлежащий к умеренно-рационалистическому направлению богословской школы своего учителя, проф. А. Риичля, признавая Иисуса Христа только человеком, встретил большие трудности в решении поставленного им вопроса о „собственном самосознании и самосвидетельстве Иисуса Христа“ и должен был сказать, что самосознание Иисуса Христа – „это Его тайна и никакая психология не исследует этого“.

И вот, изворотливый разум человеческий, незаконно присвоивший себе верховный авторитет в деле веры, будучи не в состоянии изъяснить дивную тайну „явления Бога во плоти“, претыкаясь и разбиваясь о несокрушимый камень исповедания Петрова, уклоняется в сторону и изыскивает для себя новый путь, – путь более лёгкий и удобный, на котором бы не встречалось уже никаких подводных камней, и где, подобно загадочному сфинксу, не стоял бы и не тревожил этот беспокойный, мучительный и неразгаданный вопрос: „Кто убо Сей?“ „Христос не входит в Евангелие“, – объявляет проф. Гарнак. Зачем же после этого бесплодные христологические споры? Не всё ли равно: кто Он был, был ли, или Его вовсе не было? Важно то, чему Он учил; а Он в круг тех мыслей, которые составили Его благовестие, не включил требования личного отношения к Нему, как к Сыну Божию. „Как же далеки от Его мыслей. – восклицает проф. Гарнак, – те, которые ставят раньше Евангелия „христологическое“ исповедание и говорят, что сначала нужно правильно мыслить о Христе. а потом уже можно только приступать к Евангелию“. „Ведь Его же, – продолжает Гарнак, притчи о мытаре в храме, о женщине при кружке для сбора на храм, о блудном сыне; но все эти лица ничего не знают о „христологии“, и однако мытарь достиг оправдания через смирение“.

Так, выдвигая странное, совершенно чуждое христианскому сознанию учение, будто „Христос не входит в Евангелие“, рационализм освобождает себя от непосильной задачи разрешения одной из величайших проблем христианства, и в этом, думается, смысл той „новой ступени“ в развитии богословского рационализма на западе, которую отмечает собой появление в свет книги проф. Гарнака о „Сущности христианства“.

IV.

Таким образом, новейшее христианство, проповедуемое Гарнаком, представляет собой христианство без Христа. Гарнак совершенно отделяет учение Христа от Его личности и говорит, что важно только учение Христа, а не Его Личность. Достаточно знать и помнить не Его, а то, чему Он научил, но и то нужно переживать в своей душе и осуществлять в жизни, а не рассудочно воспринимать и мыслить.

Но разве возможно учение Христа, осуществлять без Самого Христа? Разве возможна жизнь христианская без веры и живого общения с Тем, Кто сказал: „без Мене не можете творити ничесоже“ (Ин.15:6)? Сила неотделима от действия. Как же мы будем действовать, зная и помня только учение Христа, но забыв о Нём Самом и не имея в себе силы Его Духа? Христос – „наша сила“ и „наша крепость“, Христос „жизнь наша“. Сильные Его Божественной силой, мы можем сказать вместе с апостолом: „вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе“ (Флп.4:13).

Представим, что Христос – забыт, нет этого Светоча, нет этого возлюбленнейшего образа. И какой невыразимой тоской, и скорбью наполняется сердце! Весь мир делается мрачен и безотраден. Но вот Христа познали, уверовали и полюбили Его, духовно соединились с Ним, – и зажигается огонь и свет истинно-христианской жизни, и мир приходит и дивится!

Проповедуемое Гарнаком христианство без Христа есть в сущности замаскированное антихристианство. И легко видеть, что то „дело, которое построил“ Гарнак, не устоит в огне того испытания, какое предлагает ап. Иоанн для распознания „Духа Божия и духа лестча“.

„Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он прийдет, и теперь есть уже в мире“ (1Ин.4:2,3).

Проф. Гарнак „не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти“ и, признавая в Нём „величайшее и изумительнейшее явление“, соблазняется о Нём так же, как те, которые говорили: „не плотник ли Он, сын Иосифа и Марии?“

Поэтому „дело“ профессора Адольфа Гарнака „сгорит“, как построенное не на том краеугольном Камне, который есть Иисус Христос, а сфабрикованное в лаборатории протестантской теологии, где, в душной атмосфере сухого, отвлечённого рационализма, утрачивается понимание христианства, как живой реальной силы, возрождающей и преобразующей мир, а вместе с тем, следовательно, утрачивается и понимание истинной „сущности христианства“.

Владимир Терлецкий

(По поводу статьи проф. Тареева – „О Христовом Воскресении“. – Богослов. Вестник. Май 1903 г.).

Итак, Пётр и Иоанн возвратились от гроба к себе (Ин.20:10), вероятно, чтобы возвестить виденное ими Богоматери, а потом уже и прочим ученикам (Лк.24:24); а Мария „стояла у гроба и плакала“ (Ин.20:11). Как на гроб шла она, влекомая потребностью „посмотреть гроб“ (Мф.28:1), так и стоя у гроба, она через некоторое время ощутила потребность скорбящего сердца опять посмотреть хотя бы то „место, где лежал Господь“ (Мф.28:6). Она приникла, чтобы видеть внутренность пещеры. – и видит в правой стороне её на каменной скамье, где лежало тело Господа, двух ангелов, в белом одеянии, сидящих – одного в той стороне, где лежала глава Господа, другого – где были ноги. Должно быть, ангелы явились Магдалине не в таком ослепительно-блистающем виде, каким устрашены были перед тем мироносицы (Лк.24:5). Они не говорят Магдалине: „не бойся!“ как говорили мироносицам, – говорили и другим, сподоблявшимся ангельского видении (Мф.28:5; Лк.1:13; Суд.6:23,13:18–23). И Магдалина на вопрос ангелов: что ты плачешь? – отвечает, как будто для неё нет ничего чудного и необъяснимого в этом появлении двух белоризцев юношей там, где за несколько минут перед тем никого не было. Сознала, ли даже Магдалина, что вопрошающие её должны быть ангелы? Быть может, описываемое совершалось с быстротой, не оставлявшей времени для размышления.

Только что ответив ангелам: „унесли Господа моего, и я не знаю теперь, куда переложили Его“, – Мария уже отвращает свои взоры от ангелов и обращается назад. Чем вызвало это движение? Что отвлекло внезапно её мысли от необъяснимого появления во гробе двух юношей? Необходимо предположить какое-либо новое чувственное впечатление, – слуховое или зрительное. Пала ли на неё тень от тела Христова, когда Господь приблизился и стал позади неё, между устьем пещеры и восходящим солнцем, или слухом ощутила Мария приближение Господа? И то, и другое не невозможно. Хотя тело воскресшего Господа было удобопроходно и не для одного такого топкого вещества, как то, которое каким-то своим состоянием, – вибрацией ли, или иным, – производит в нас ощущение света, тем не менее Воскресший видевшим Его не являлся прозрачным, и не как беззвучная тень ступал, конечно, по дороге в Эммаус Спутник Луки и Клеопы. Или же явившиеся Магдалине сидящими юноши явили ей, свойственным их виду образом, своё благоговение ко Господу, представившись ей внезапно вставшими при Его приближении? Так догадывался св. Иоанн Златоуст⁴²⁸. Одно несомненно: что-то внешнее дало мыслям Марии такое новое направление, что она, ответила ангелам, не от них ищет разъяснения, – куда могло быть взято из гроба тело Господа, – а обращается назад; она „обратилась назад, и увидела Иисуса стоящего, и не узнала“ Его (Ин.20:14).

„Не узнала, что это Иисус“; „думая, что это садовник“ (Ин.20:11,15). Не сказано в евангелии, что Он явился Магдалине садовником, как фантазируют живописцы, изображающие Его с заступом в руках; сказано, что и Магдалина только подумала так; это была её догадка и – догадка, очевидно, имеющая связь с её же предположением, что тело Господа переложено куда-то по распоряжению Иосифа. Снятые с тела пелены и сударь не разубедили, следовательно, Магдалину в её первоначальном предположении. Суббота, в продолжение которой тело не могло быть нанесено, только что ещё окончилась; было ещё темно, когда Мария увидала, что гроб уже был пуст; следовательно, – должна была заключить отсюда Мария Магдалина, – переложение тела совершилось очень недавно. И вот, видя кого-то в саду Иосифа, в такой ранний час вблизи гроба, Мария и обращается к стоящему перед нею, как к человеку, которому всё это должно быть хорошо известно: „господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его“ (Ин.20:15). Вопрос этот был бы вполне естествен и нисколько, не удивителен, если бы Мария обращалась с ним к незнакомцу, или если бы и теперь, когда она спрашивает, было ещё так же темно, как и тогда, когда она в первый раз была у гроба; но как могло случиться, что и теперь, „при восходе солнца“ или уже по восходе солнца (Мк.16:2), Мария приняла Господа за незнакомца и потому предположила в Нём садовника?

Проф. Тареев объясняет это тем, что Господь, по воскресении своём, будто бы „не имел определённого вида, и узнавали Его только из Его слов и действий“ (Лк.24:34, 44). Объяснение своё основывает он на том, что не узнала Господа Мария Магдалина, по узнавали долго эммаусские путники и что для уверения одиннадцати в том, „что это Он Сам“ (Лк.24:39), Он указывал на такие внешние признаки, как крестные Его раны. К этому можно было бы прибавить и ещё случаи, когда еа Тивериадском озере десять апостолов тоже „сначала не узнали, что это Иисус“ (Ин.21:4). Но не забудем, что случаи неузнавания Господа по воскресении – это факт, а что Господь по воскресении своём „не имел определённого вида“, это – гипотеза, предлагаемая профессором в объяснение факта. И – прежде всего, – что может значить выражение: „не имел определённого вида“? Не мог же Господь иметь вид какой-то „неопределённый“. Конечно, слова г. Тареева, что Христос по воскресении „не имел определённого вида“, так же надобно понимать, как и то, когда говорится о ком-либо, что он „не имел определённого“ места жительства; итак, по мнению г. Тареева, Христос воскресший принимал то один, то другой вид, прежде Ему не принадлежавший? По нужна ли такая гипотеза, что Христос по воскресении принимал различные облики подобно ангелам, являвшимся людям то в виде юношей, то шестокрылых существ, то многоочитых⁴²⁹ колёс? В евангелиях пет никакого основания к допущению подобной гипотезы; нигде не сказано, что не узнававшие сначала Господа тогда узнавали Его, когда Он воспринимал Свой образ. Да нет и надобности в допущении столь неимоверной гипотезы; и без неё найдут себе объяснение случаи неузнавания воскресшего Господа Его учениками. Во-первых, явление Господа одиннадцати вовсе не идёт сюда: ученики сразу узнали, кто Явившийся, и язвы Свои Он показывал не для того, чтобы ученики узнали в Нём распятого Учителя своего, а для уверения их, что не привидение, не дух бесплотный (Лк.24:37–40)

явился им в образе погребённого и воскресшего. Что ученики сначала не узнали Господа на море Тивериадском, – объясняется отдалённостью Его от их лодки (Ин.21:8), неполным ещё, быть может, рассветом начинавшегося дня (Ин.21:3,4), туманностью морского берега в этот ранний утренний час, – во всяком случае, какими-либо причинами естественными, препятствовавшими рассмотреть – и узнать по голосу Явившегося. По каким-нибудь признакам да узнал же Его Иоанн, сообщивший ап. Петру: „это Господь!“ и Симон сразу поверил, не выражая ни сомнения, ни недоумения, как было бы, если бы Иоанн признал Господа в „ином образе“, а не в том, который все знали (Ин.21:7), Единственный случай, когда сказано, что Господь явился „иным образом“, а не так, как Марии Магдалине (Мк.16:12,11), – это явление Его двум ученикам на пути в Эммаус; но об этом явлении прямо и сказано в евангелии, что непризнание Господа Его учениками в продолжение всего пути было делом особенного Божественного действия. И к тому была особенная надобность: Господь но воскресении не являлся ни одному из неверующих: нужно было и в эммаусских путниках возбудить сначала веру; а когда это было достигнуто разъяснением пророчеств, тогда и „открылись у них глаза“ (Лк.24:31), но не сказано: тогда Он принял Свой образ: напротив, – выражение: „глаза их были удержаны, так что они не узнали Его“ положительно даёт понять, что особенным Божественным действием в учениках имело место такое субъективное их состояние, что известное оставалось им неизвестным, а отнюдь не объективно Господь беседовала, с ними в образе какого-либо неизвестного им человека.

С устранением же гипотезы о принятии Господом, по воскресении, различных образов, – какой дать ответ на вопрос: почему Магдалина не узнала явившегося ей Господа? Нам думается, что объяснение этому всего естественнее искать в том же состоянии крайнего возбуждения, в каком находилась Мария, и во всецелом поглощении её сознания одной мыслью, одним чувством: „унесли Господа моего и не знаю, где положили Его!“ Под давлением этой скорби, она не обратила внимания даже на явление ангелов; что удивительного после того, что она не смотрит и не обращает внимания на облик Того, Кого принимает за садовника! „Господин! если ты вынес Его, – скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его“, Она не способна теперь ничего соображать, она не думает: как это она, слабая женщина, возьмёт и понесёт мёртвое тело полновозрастного мужа, и куда понесёт она своего Учителя и Господа? Возможно ли, чтобы допустили её внести в Иерусалим из загородного сада Иосифова (Евр.13:12) утром пасхального для тело Распятого?! Если об ап. Пётр при повествовании о преображении Господнем сказано, что он сам не знал, что говорил от радости (Лк.9:33), то ещё справедливее будет сказать о Марии Магдалине, что она ничего не видела, не слышала, не соображала от скорби, что „унесли Господа“ её.

„Иисус говорить ей: Мария! Она же, обратившись, говорит Ему: Учитель мой!“ (Ин.20:16). – „Обратившись“, замечает евангелист, давая тем попять, каким мимолётным, каким мало-внимательным взором окинула она стоявшего позади неё мнимого садовника, когда говорила: „господин! если ты вынес Его“... и пр. Теперь только, при воззвании столь драгоценным её сердцу голосом: „Мария“! обратилась она всей душой своей, – обратилась и лицом к Тому, Кто зовёт её, – и, как была коленопреклонённая перед низким отверстием пещеры, когда говорила с бывшими внутри пещеры ангелами, – так и припала к стопам Учителя и ухватилась за ноги Его. Эту частность явления Господня Магдалине сообщает евангелист Матфей; хотя он и говорит при этом, что Магдалина. была вместе с другой Марией, но мы уже видели, почему повествуемое о двух нужно отнести к одной Марии Магдалине, стоявшей при гробе. Итак, приветствие Господа, передаваемое евангелистом Матфеем в его обыкновенной форме, – „радуйтеся!“ – также, как у нас – „здравствуйте!“ – евангелиста Иоанна передастся словом: „Мария!“ А сказанное дальние во множественном числе: „и они, приступив, ухватились за ноги Его и поклонились Ему“ – следует читать в числе единственном, как относящееся к одной Марии Магдалине. Тогда понятным становится и сказанное далее у евангелиста Иоанна: „не прикасайся ко мне!“ – Почему – „не прикасайся?“ Что в этом порыве любви и радости непозволительного? Ничего непозволительного не усматривает в нём первый из евангелистов, повествуя, как Магдалина, припав к стопам Учителя (τοὺς πόδας – ступни ног, а не σϰέλος – нога), ухватилась за них (ἐκράτησαν). Господь дальнейшими словами объясняет для нас, что значило это: „не прикасайся“. „Не прикасайся ко Мне, ибо Я ещё не взошёл к Отцу Моему“. Итак, вот в чём нужно искать причину („ибо“) запрещения: не прикасайся, потому что Я ещё не оставил землю, – не вознёсся на небо; хотя, действительно, скоро уже вознесусь. Значит, Мария ухватилась за ноги Спасителя почти непроизвольным, полу рефлективным движением, – под влиянием мелькнувшей мысли, что вот, вот сейчас Явившийся опять исчезнет из очей её, как тень, как призрак, как видение. Не прикасайся, – не старайся удержать Меня: Я – не видение, не призрак; Я ещё с вами, на земле. „Иди (лучше) к братиям Моим и скажи им: (действительно) Я восхожу на небо – к Отцу Моему и Отцу вашему и к Богу Моему и Богу вашему“.

Едва ли могла бы Мария Магдалина так скоро оторваться от блаженного лицезрения своего воскресшего Учителя и Господа, если бы Он всё ещё оставался перед очами её; по всей вероятности, и здесь так же, как после в Эммаусе, – совершив то, что было нужно, – возжегши в сердце Магдалины веру в воскресение, Господь „стал невидим“ ей. Тогда идёт она, – и уже не к Петру и Иоанну, а в собрание всех учеников (Ин.20:18, сн. 2), куда должны были поспешить и Пётр с Иоанном по возвещении Богоматери о том, что опи сами видели в пещере гроба (Лк.24:24). Магдалина возвещает, что она видела „Самого“ Господа, и о том, что (ϰαὶ ταύτα) Он сказал ей, т. е. что отшествие Его к Отцу уже близко, но ещё не совершилось. Но ученики, „услышав“ от Магдалины, „что Он жив и что она видела Его, – не поверили“ (Мк.16:11); по всей вероятности, они почли повествуемое Магдалиной за мечтание, вызванное в ней её скорбью и сильнейшим стремлением любящей души видеть Учителя и Господа её. Если же справедливо предположение наше о внезапном исчезновении из очей Магдалины внезапно явившегося ей Господа, то тем более повествование Магдалины способно было возбудить в учениках мысль, что повествуемое должно отнести к области видений, а не действительности. Но, ободрённые свидетельством Марии Магдалины, и прочие жёны решились теперь сказать, как и они видели ангелов, возвестивших им о воскресении Христовом и повелевших возвестить о том ученикам. Казалось бы, это повое свидетельство должно было изменить мысли апостолов о повествуемом Магдалиной. По всей вероятности, уже после благовестия о воскресении Христовом Марией Магдалиной и жёнами мироносицами пришли Пётр и Иоанн в дом, где пребывали, остальные восемь апостолов⁴³⁰; по крайней мере, в такой именно последовательности передавали эти события ученики, шедшие в Эммаус, в своём рассказе Господу⁴³¹ (Лк.24:22–24). Однако и свидетельство апостолов Петра и Иоанна, подтвердивших, что во гробе нет уже тела Христова, сообщивших, без сомнения, ученикам своё недоумение и удивление по поводу разоблачения тела от плащаницы и сударя, – такое свидетельство, казалось бы, должно было придать полную вероятность повествуемому Магдалиной и другими жёнами; однако же и оно, по свидетельству евангелия, не возбудило ещё в апостолах веры в воскресение. Радостью о воскресении „горели сердца“ только ещё у св. жён; ученики же и видение жёнами ангелов, и явление Самого Господа Марии Магдалине продолжали объяснять себе женской болезненной мечтательностью: „и показались“ ученикам, говорит св. Лука, „слова“ жён „пустыми“, (ὤσει λῆρος), повествованием, хотя и не вымышленного чего-либо и прямо ложного, (ψεῦσις, ψεῦσμα), – тем не менее чего-то совершенно чуждого действительности, и они „не поверили им“ (Лк.24:11).

Состояние духа, в каком находились апостолы после благовестия Марии Магдалины и жён мироносиц и после посещения гроба, апостолами Петром и Иоанном, живо изображается в повествовании евангелиста Луки о явлении Господа двум ученикам, шедшим в Эммаус.

„В тот же день двое“ из учеников „шли в селение, отстоящее стадий на шестьдесят от Иерусалима, называемое Эммаус“ (Лк.24:13), – расстояние около десяти вёрст по нашей мере. Один из лих был Клеопа или Алфей, – по всей вероятности, отец Иакова младшего или Алфеева и муж Марии, по детям своим именуемой также в евангелии Марией Иаковлевой и Марией Иосиевой. По особенной подробности и живости повествования об этом явлении Господа в евангелии от Луки, думают, что другой из путников есть сам написатель третьего евангелия. „Когда они“ дорогой „разговаривали между собой“ о событиях страданий, смерти и погребения их Учителя и о том, что гроб оказался пустым, что в нём найдены только погребальные плащаницы, „Сам Иисус, приблизившись, пошёл с ними; но глаза их были удержаны, чтобы они не узнали Его“ (Лк.24:14–16), По особливому действию Божию, до сознания их не доходили впечатления чувств от столь знакомых им очертаний лица и стана, знакомых звуков голоса и речи, как это бывает, когда человек, в глубокой задумчивости, не видит и не слышит, кто перед ним проходит, что ему говорят, или, – ещё ближе к настоящему случаю, – как не видим и не слышим мы в сновидениях ничего, кроме того, на что, по содержанию сновидения, обращено было наше внимание.

Не узнаваемый учениками, Господь говорит; „о чём это вы рассуждаете между собою и отчего вы так печальны?“ (Лк.24:17). Клеопа говорит Ему в ответ: да разве ты только один из приходивших в Иерусалим на праздник не знаешь ничего о том, что здесь произошло на днях? Господь Своим встречным вопросом: а что такое? – заставляет их самих высказаться, как они относятся к совершившемуся. И „они“ (Лк.24:19) – оба уже, дополняя один другого и, может быть, перебивая друг друга, как это бывает при пересказе того, чем встревожено сердце рассказчиков, стали говорить Ему: разве ты не слыхал, „что было с Иисусом из Назарета, который был пророк, засвидетельствованный „от Бога“ даром великих чудес, – пророк, учение Которого оказывало властительное действие на „весь народ: как первосвященники и весь синедрион предали Его“ язычникам „для осуждения на смерть“ и язычники „распяли Его. А мы надеялись было“, прибавляют ученики, „что Он“ не такой пророк, как другие; мы думали было, что это тот предречённый Моисеем, Исаией и Даниилом пророк, „который должен“ был прийти, чтобы „избавить Израиля!“ (Лк.24:19–21). По вот, „уже третий день ныне, как“ и Он убит так же, как и другие пророки! Так и не сбылись наши надежды на Него! И затем ученики продолжали: „но некоторые женщины из наших изумили нас“... Они говорят: „из наших“, отличая тем себя от „всего народа“, тоже веровавшего в пророка из Назарета и надеявшегося, что это есть Мессия; себя, вместе с этими женщинами, они признают ближайшими учениками Распятого. „Некоторые женщины из нашего“ общества учеников Его „изумили нас“; ныне рано они „были у гроба и не нашли там тела Его, а пришедши, сказывали, что им явились ангелы, которые говорят, что Он жив“ (Лк.24:22,23). О явлении Самого Господа Марии Магдалине ученики почему-то умалчивают; быть может, они боялись, что Путник не станет дальше и слушать их, когда узнает, как женщины передавали о видениях – одно другого неимовернее; но, продолжая дальше свой рассказ, ученики, по-видимому, проговариваются, что кто-то видел „Самого Господа“, а не одних только ангелов: „И пошли некоторые из нас ко гробу“, говорят они, „и нашли так, как и женщины говорили; но Самого Его не видели“ (Лк.24:24). Как видно, мысль о воскресении Спасителя начинает уже проникать в сердца учеников: слова жён не представляются уже им более безусловно „пустыми речами“ (λῆρος); а, если рассказ жён о явлении им ангелов не пустая мечта, то надобно поверить и Магдалине, говорившей о явлении ей „Самого Господа“. Но „сердце“ их ещё „медлило“ раскрыться для веры; они летали, что, если Он явился Магдалине, то явится и Петру, и Иоанну, или и всем одиннадцати. В этой „медлительности сердца“ и упрекает их Воскресший: какие вы несообразительные, говорит Он, какие вы медлительные сердцем, когда нужно верой принять то, что совсем ясно предсказано в Писании! Разве не так именно, – путём страданий и смерти, – надлежало Христу войти в состояние принадлежащей Ему славы Божественной? И, начавши с книг Моисеевых, из всех исторических пророческих книг Писания⁴³² стал объяснять им сбывшиеся теперь преобразования и пророчества о Христе (Лк.24:25–27). И облако печали, застилавшее перед ними тьмой весь мир, делавшее мрачной саму их наружность (σκυθρωποί, Лк.24:17), постепенно всё рассеивалось; и робкая надежда, что, может быть, не мечта – то, что говорили жёны и Магдалина, эта надежда постепенно разгоралась у них в сердце в несомненную уверенность; и они, – „не видевшие“ ничего чудесного, слышавшие о воскресении не от ангелов, а только от жён, теперь они уже уверовали и радостным сердцем испытывали „блаженство невидящих, но верующих“. (Ин.20:29).

Когда ученики приблизились уже к Эммаусу, а их Спутник, по-видимому, намерен был идти далее, им очень жаль были расстаться с Учителем, при объяснениях Которого у них так же горело сердце, как, бывало, когда объяснял им Писание Господь Иисус. И они просят: останься с нами: день уже склоняется к вечеру. И Он остался, и вошёл с ними в дом. У иудеев, когда кончался день, предлагалась обыкновенно вечеря, – трапеза, соответствующая нашему обеду. Когда Путник возлёг с учениками за вечерю, Ему, как Учителю, предоставлено было место первенствующего, который, по обычаю, низводил Божие благословение на трапезу, вознося благодарственную молитву ко Господу – подателю пищи, потом разламывал и раздавал хлеб сотрапезникам и предлагал из чаши вино, растворённое водой. Так было и в Эммаусе. В радости сердца готовились ученики приступить к трапезе после того трёхдневного поста, когда хлеба вожделенного не вкушали они (Дан.10:3) от скорби, что отнят от них Жених Израиля (Мф.9:16), когда хлеб был для них вкусом как зола, и вино, вместо воды, растворяли они слезами (Пс.101:10); сделанный путь должен был вызывать в них теперь ощущение настоятельной потребности подкрепиться пищей. И вот Господь Иисус, взяв хлеб, вознёс молитву хвалы и благодарения Богу – Отцу небесному и, разломив хлеб на части, подал ученикам⁴³³. Тогда отверзлись очи их; прекратилось то божественное действие, которое удерживало их сознание от восприятия впечатлений, воспринятых зрением и слухом: тогда и зрением, и слухом сознали они, что их Спутник, изъяснитель Пророчеств, а теперь домовладыка за их трапезой, есть их Господь и Учитель Иисус из Назарета, Христос. Что уверило их в том? Прободенные ли гвоздями длани, преломлявшие и подававшие им хлеб. молитва ли благодарения, предшествовавшая преломлению хлеба и напомнившая им такие же благодарения и хвалы, многократно слышанные ими от Господа перед трапезой прежде? Но давно уже они слушали, что их Спутник говорит, как никто никогда не говорил другой, кроме их Учителя (Ин.7:46), и однако не узнали, кто был этот Учитель. Так и теперь, если бы не открывшийся для их сознания знакомый облик Господа, – как могли бы они признать Его в своём Домовладыке? Но – признанный – Он тотчас же стал невидим для них.

Несомненно, что Господь по вкусил с Клеопой и Лукой преломлённого для них хлеба, так как хлеб вкушали они с вином, а Господь засвидетельствовал, что по вкушении хлеба и вина на Тайной Вечери Он не будет более вкушать от плода виноградной лозы, произросшего от земли (Mф.26:29), что отселе Он будет разделять с учениками Своими только уже „новое вино“ небесной радости от исполнения Духом Святым (Еф.5:18; Рим.14:17). Ученики же, без сомнения, вкусили от хлеба, поданного им Господом с благословением но, чтобы они воспользовались приготовленной трапезой так, как намеревались, когда возлегли за неё с своим Гостем, – это более, чем сомнительно: как перед тем три дня неприемлема была для них нища от скорби, так теперь потребность тела в подкреплении пищей заглушалась в них радостью, и они, убеждавшие Спутника своего, что уже поздно идти и до ближайшей веси, „тотчас же“ (Лк.24:33) пускаются обрати«) в десятивёрстный путь до Иерусалима, – путь, только что ими совершённый. Одному только удивляются они теперь: как могли они не узнать своего Учителя и Господа в этом учителе, изъяснявшем им Писание на пути! (Лк.24:32), а этого, заметим, – не могло бы быть, – они не могли бы удивляться, что Его не узнали, если бы Он сокрыл Себя, принявши на Себя иной облик, – если бы Он восприял Свой, знакомый им вид только при преломлении хлеба.

Возвратившись к одиннадцати, Лука и Клеопа нашли их и других, „бывших с ними“ (Лк.24:33), уже подготовленными к радости о Христовом воскресении. Явление воскресшего Господа ап. Петру, ни одним из евангелистов не описанное, уверило и не видевших, что виденное Магдалиной и другими жёнами – не мечта. Чем и как приведён к вере в воскресение ап. Пётр прежде, чем Сам Воскресший явился ему, нам остаётся неизвестным. Неизвестно и то, кому прежде явился Господь: апостолу ли Истру, или Луке и Клеоне: но когда они дошли из Эммауса в Иерусалим, то ученики, оказывается, уже знали от ап. Петра о явлении ему Господа.

Когда Клеона и Лука рассказывали ученикам о том, что было на пути и как Господь открылся очам их при преломлении хлеба, Сам Господь Иисус стал посреди учеников и сказал им: мир вам! Они смутились и испугались, подумав, что видят дух Господа (Лк.24:35–37), потому что двери горницы, где они находились, были заперты из опасения Иудеев (Ин.20:19). Господь говорит им: что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши! посмотрите на руки Мои и на ноги Мои, это Я сам, т. е. не дух Мой, а Я – в том самом теле, которое было распято и погребено: „осяжите Меня и рассмотрите; дух не имеет (доступных осязанию) плоти и костей, какие видите у Меня. И, сказав это, показал им руки и ноги (Лк.24:38–40; Ин.20:20) и рёбра Свои“. Тогда. убедившись, что воскресение Господа, о котором они доселе только слышали, есть, действительно, оживление душой самого тела Его, „возрадовались ученики“. Но так как „от радости“ им всё „ещё не верилось“ и они „дивились“, то Господь сказал им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали Ему часть печёной рыбы и сотового мёда, и Он вкусил перед ними этой пищи (Лк.24:41–43).

Подумал ли г. Тареев, что выходит из его утверждения, что явления Господа по воскресении были только видениями? (35, 15). Это значит, что воскресшее тело, как не имеющее в себе „ничего материального“, недоступно было, следовательно, в осязанию; что оно и видимо было не по существу своему, – как по самому существу видимо всё материальное, – но что видимость воскресшего тела была, будто бы, такова же, как видимость ангела, явившегося Захарии, когда он „видение виде“ во храме (Лк.1:12,23); что реальность восставшего из гроба Тела Христова была такова же, как реальность плащаницы, ниспускавшейся с неба с четвероногими, перед очами ап. Петра в Иоппии, когда он „видение виде“ (Деян.10:17); что мёд и рыба, входившие, казалось, в уста Господа, только призрачно были Им вкушаемы. Всем этим Господь хотел уверить учеников, что Он не призрак, не дух бесплотный, невидимый, осязаемый, неспособный принять в себя что-либо материальное; то самое, в чём Господь убеждал учеников, г. Тареев отвергает: что представлял. Господь ученикам в доказательство, что Он не дух, г. Тареев считает доказательствами, не имеющими действительной силы, обманными!.. Возражая на слова Христовы; „осяжите Мя и видите, яко дух плоти и кости не имать, якоже Мене видите имуща“, г. Тареев говорит „плоть и кости“ значит „тело“. (42 прим. 2-е) а „тело“ не значит „вещество“: тело значить только „реальность“ (24 примеч. 1–15); и так как тело воскресшее, есть тело духовное, то оно – реальность, чуждая всякой материальности, это есть вещество невещественное. „Почто помышления таковая“ влагаете вы. г. Тареев, „в сердца“ православных! не лишайте их веры в действительность Христова воскресения!

Не видно, чтобы кто-нибудь из апостолов и „бывших с ними“ решился употребить предложенный Господом способ убедиться в Его телесности, – чтобы кто-нибудь простёр руку и осязал „плоть“ и под ней „кости“⁴³⁴. Вкушение перед ними Господом пищи не оставило в видевших никакого сомнения, что явившийся им был Сам Учитель их, а не призрак, не видение (см. Деян.12:15). Удалив все „смущения“ духа их и всякие сомнительные мысли (Лк.24:37,38) из сердец учеников, Господь „сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас (Ин.20:21). Вот то, о чём Я говорил, ещё бывши с вами, что надлежит исполниться всему написанному о Мне в Законе Моисеевом, и Пророках, и Псалмах. Тогда отверз им ум к уразумению Писаний“ (Лк.24:44,45). „Сказав“ им о предречённом в Писании посланничестве их, „дунул и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся“ (Ин.20:22,23). Дальнейшие слова Господа в евангелии от Луки (Лк.24:46–49), как и соответствующие им у евангелистов Марка (Мк.15:16–19) и Матфея (Мф.28:18–20), по всей видимости, должно отнести не к этому первому явлению Господа одиннадцати, а к одному из последующих (Мф.28:16) или к самому последнему, закончившемуся вознесением (Мк.16:19; Лк.24:50), к описанию которого евангелисты-синоптики переходят неприметно.

Все видевшие Господа по воскресении не имели теперь никакого сомнения, что Учитель их снова с ними, как и прежде, что пребывание Его во гробе и было то кратковременное разлучение, о котором Господь предсказывал на Тайной Вечери: „вскоре вы не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня, ибо Я иду к Отцу“ (Ин.16:16). Они поняли теперь, что путь к Отцу вознесением на небо должен был кончиться, а начался страданиями, смертью и трёхдневным пребыванием во гробе. Теперь ученики испытывали на себе исполнение и дальнейшего в предречении на Тайной Вечери: „Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше и радости вашей никто уже не отнимет у вас“ (Ин.16:22). Но не все ещё из учеников Христовых вошли тогда в радость Христова воскресения: Фома, называемый близнец не был с другими учениками, когда Господь явился им в сам день воскресения Своего; когда же после ученики говорили ему: теперь все мы сами „видели Господа“, – ап. Фома отвечал: „если я сам не увижу на руках Его ран от гвоздей, – (мало того,) если я не вложу перста моего в эти раны, – если не вложу руки моей в рёбра Его, – не поверю!“ (Ин.20:24. 25). Очевидно, это столь решительное намерение апостола самому осязать крестные раны Господа имеет прямое отношение к словам Господа, Который, показывая ученикам руки, ноги и рёбра, говорил: осяжите Меня и убедитесь, что это плоть и кости, а не дух бесплотный. Нет сомнения, ап. Фома не тому не верил, что другие апостолы видели Господа и крестные раны Его; но он не верил тому, что виденное ими было действительно „плоть и кости“. Ему казалось большим опущением, что апостолы не воспользовались позволением – осязать раны Господа: он и говорит: нет, я так не сделаю: я не оставлю раны Его без осязания. И неудивительно, что апостолу так думалось: для него, доколе он сам не увидал Господа и не услышал от Сердцеведца: ну, давай сюда перст твой! – воскресение Христово было ещё предметом желанной веры и размышления, размышление же ставило неразрешимые вопросы вере: так, они (ученики) видели воскресшего Господа во плоти, слышали столь знакомый им голос своего Доброго Пастыря (Ин.10:3,4) видели, как Он вкушал „пред ними“ пищу; но что это за тело, – чуждое“, по-видимому, „всякой материальности“? Оно – видимо и мгновенно может делаться невидимым; оно имеет твёрдость нашей плоти и костей, так как под давлением Божественных перстов раздробляются пасхальные опресноки, – и, в то же время, таково, что каменные стены, прочные двери и запоры у дверей остаются – как были, Он „становится посреди“ заключённых. Поистине, всё это делает Воскресшего больше похожим на дух, чем на человека, плоть носящего; при видениях, если в нас возникает мысль, не подвергаемся ли мы галлюцинации зрения, мы обыкновенно осязанием пробуем удостовериться, что видимое нами не призрак. И ап. Фима говорит: доколе я осязанием не уверюсь в действительности крестных ран, дотоле я не могу поверить, что Господь мой восстал из гроба в том самом Теле, в котором Он жил и страдал!

И прошло ещё семь дней, – для апостола Фомы всё ещё не наставало время радования о Христовом воскресении. А когда восьмой день приблизился уже к вечеру, ученики Христовы опять собрались в доме, где явился им Господь в день Своего воскресения... Не в доме ли это было того боголюбца, в горнице которого они вкушали с Господом последнюю вечерю перед Его страданиями? (Лк.22:10–12). В этот раз и Фома был с ними. Двери, по-прежнему, были заперты; как видно, опасения преследований от убийц Господа ещё не миновали. И опять пришёл Иисус, внезапно „стал посреди их и сказал: мир вам!“ А мир этот был нужен! Теперь уже не потому, что чудесное явление Воскресшего при запертых дверях горницы опять „смущало помышления“ апостолов, но – потому, что продолжающееся неверие одного из них всем „видевшим Господа“ не могло не быть огорчительно до некоторой степени для прочих учеников. Господь и устраняет прежде всего это препятствие к миру. Он говорит Фоме: „подай перст твой сюда и посмотри руки Мои, подай руку твою и вложи в рёбра Мои, и не оставайся в неверии, но уверуй“. Господь готов предоставить Себя и этому новому испытанию, – осязанием, только бы не оставался и этот ученик Его в мучительном состоянии неверия и сомнения, отчуждавшем его от собрания верующих и радующихся о Господе. Но как для других учеников прежде, так и для ап, Фомы теперь достаточно было видеть и слышать Воскресшего, чтобы мгновенно рассеялась мгла сомнения: и ап. Фома как только увидал Господа, как только услышал обращённое к нему слово Учителя, – воскликнул: „Господь мой и Бог мой!“ Хотя в песнопениях церковных и говорится об осязании любопытною десницей Фомы жизноподательных рёбер Господа и об ощущении сугубого Богочеловеческого действия от этого прикосновения, но евангелие не даёт никакого основания для этих благочестивых гаданий. Не только умолчание евангелиста об осязании апостолом крестных ран Господа, но и прямые слова Господа ученику, исповедавшему Божество Его, удостоверяют, что и ап. Фома уверовал действительности воскресения, убедившись в том не осязанием, а также, как и другие – видением: „Ты поверил, потому что видел, блаженны“ же те, кому не нужно было и видеть, чтобы уверовать. Что и кому ещё говорил Господь при этом явлении, – нам не открыто.

Но прежде, чем перейти к евангельскому сказанию о явлении Господа по воскресении своём апостолам на озере Тивериадском, – явлении, которое евангелист называет третьим (Ин.21:14), не считая, очевидно, явлений Его отдельно, Магдалине, Петру, эммаусским путникам, – здесь уместно обратить внимание на замечания евангелистов о том, каким неверием встречаема была, будто бы, со стороны учеников весть о Христовом воскресении и о явлениях Воскресшего. Евангелист Марк говорит, что ученики не поверили Марии Магдалине, когда услышали от неё, что Господь жив и что сама видела Его, – что не поверили они и ученикам, возвратившимся из Эммауса (Мк.16:11,13). Но из повествования евангелиста. Луки о том, как встречена была учениками весть эммаусских путников, открывается, что сказанное св. Марком во множественном числе»: „но и им не поверили“ – следует отнести исключительно к ап. Фоме; десять же апостолов из числа одиннадцати и другие бывшие с ними ученики и ученицы (Лк.24:33,34) встретили, как известию, вестников о воскресении из Эммауса радостным: „воистину воскресе!“ К неверию же ап. Фомы следует, без сомнения, отнести и неопределённое выражение ев. Матфея: „а иные усомнились“. Хотя по ходу речи и можно было бы понимать, что евангелист говорит здесь о явлении воскресшего Господа верующим в Галилее, но в Галилее Он явился собранным вместе более, нежели пятистам братий (1Кор.15:6), а евангелист Матфей усомнившихся указывает из числа одиннадцати, из которых, как мы знаем, никто не усомнился, кроме ап. Фомы; таким образом и у евангелиста Матфея множественное „иные“ стоит вместо единственного и объясняется краткостью изложения в последних пяти стихах его евангелия (Мф.28:16–20) всего, что у евангелистов Луки и Иоанна занимает целые главы (Лк.24:1–53; Ин. XX и XXI, – 56 стихов); оттого у ев. Матфея и представляются повествованием как бы об одном явлении, бывшем в Галилее, частности, относящиеся ко многим явлениям, начиная с первого явления одиннадцати и до явления вознесения включительно, когда ученики наклонились Вознёсшемуся (Мф.28:17; Лк.24:52). Наконец, сказанное у ев. Луки, что Господь явился одиннадцати, когда они возлежали на вечери, может относиться не иначе, как к явлению Его в восьмой день, потому что о явлении в самый день воскресения только что было сказано евангелистом в предшествующем стихе и явление „возлежавшим на вечери“, когда Господь „упрекал“ учеников „за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили“ (ст. 14), евангелист, несомненно. отличает от предшествовавшего (ст. 13) явления: „Наконец“, говорит он, явился. А, следовательно, и упрёк в неверии и жестокосердии, о котором говорит ев. Лука, есть тот благостный упрёк Господа ап. Фоме, заключавшийся в словах: „не будь неверующим, но верующим; ты поверил (когда) увидел; блаженны и не видевшие, а уверовавшие“ (Ин.20:27,29). Таким образом, сказанное в первых двух евангелиях о неверии учеников Христову воскресению объяснение себе находит в последних двух евангелиях и относится к тому, что апостолы не признали за действительность рассказы Магдалины о явлении ей Господа и прочих жён о явлении им ангелов и что ап. Фома не верил действительности воскресения Господа во плоти; явления жёнам – апостолы дочитали видениями и призраками, явление Господа самим апостолам ап. Фома почитал явлением не Самого Воскресшего, а духа Его.

От неверия ап. Фомы действительности Христова воскресения во плоти, обращаясь к такому же неверию г. Тареева, хочется спросить нашего богослова: как смотрит он на слова Господа, которыми Сам Воскресший убеждал ученика Своего в своей телесности и по восстании из гроба. Дерзнул ли ученик осязать язвы простёртых к нему дланей Божественного Учителя и открытую перед ним рану в рёбрах Спасителя, или, в благоговейном ужасе, отступил перед испытанием, ему предложенным; во всяком случае испытание это, по уверению Самого Господа, было возможно: апостол ощутил бы перстом рану, видимую очами. Что же такое было – или было бы – это ощущение, испытанное апостолом, или только обещанное Господом апостолу? Ощущение осязания от „тела, чуждого всякой материальности?“ Ощущение ли действительности или такая же галлюцинация осязания, какие бывают галлюцинации зрения и слуха? Обман чувств?.. В таком случае апостол был бы обманувшийся: а кто обманувший? Кто предложивший этот обман – для того, чтобы и ап. Фому уверить, также как прочих апостолов, в том, что Он, Воскресший, не есть дух неосязаемый? Да сохранит нас Господь от такого понимания писаний!.. „Ты поверил, потому что увидел“... Если ап. Фома уверился в действительности Христова воскресения и не потому, что осязал, Воскресшего, а только „потому, что увидел“, – и видение Воскресшего так же как осязание, не могло быть галлюцинацией, не имевшей существенного отношении к „духовному телу“ Христову; оно, это самое тело, по существу своему было видимо и осязаемо, а не казалось только видимым и осязаемым.

После двух явлений воскресшего Господа сначала десяти, потом одиннадцати апостолам в Иерусалиме, апостолы отправились в Галилею, влекомые, без сомнения, надеждой на исполнение обетования Господня: „там они увидят Меня“ (Мф.28:10). В ожидании новых повелений Господа свидетельствовать о Нём перед царями, во всех народах (Мк.13:9–11), апостолы, по-видимому, возвратились к той жизни, какую вели до призвания к апостольству. На Геннисаретском озере за ловлей рыбы мы видим Петра с Иаковом и Иоанном, жителей Вифсаиды, Нафанаила, который, по всей вероятности, есть одно лицо с Варфоломеем. т. е. сыном Фоломеевым, Фому, который теперь держится остальных десяти, быть может, из опасения, как бы и опять не лишиться явления Господня. Неизвестно, кто были ещё те двое из числа одиннадцати, не поименованные евангелистом. Не было здесь, по-видимому, Андрея, о котором не упоминает евангелист, говоря о брате его Петре, тогда как, при перечислении двенадцати, имена Андрея и Петра обыкновенно соединяются; не было, вероятно, между ловцами рыбы и Матфея, не рыболовством занимавшегося до призвания его к апостольству.

По приглашению Петра, семь апостолов отправились на ночную ловлю, но, протрудившись всю ночь, ничего не поймали. Когда уже настало утро, Господь явился им, стоя на берегу, но они не узнали Его. Господь говорит им и, судя по отдалённости лодки от берега (Ин.21:8), говорит с тем усилением голоса, какое необходимо, чтобы издали быть услышану: дети, есть ли у вас что съестное? В евангелиях ни разу не встречается, чтобы Господь обращался к ученикам с таким, почти ласкательным воззванием: παιδία; обыкновенно оно прилагается к малым детям, – ко взрослым же только уже как выражение особенной нежности, – например, любви отца к детям, деда ко внукам. Не узнали Господа апостолы и при этом необычном воззвании, сделанном не совсем обычным от напряжения голосом. По всей вероятности, в этом вопросе они не поняли сначала и того, что Неизвестный не от них желает и надеется получить пищи, а печётся о них, отощавших и утомлённых трудом целой ночи. На краткий ответ апостолов: „нет!“ – Господь, как и прежде это было уже однажды, даёт ответ, открывающий в Говорящем Божественное ведение и в слове Его Божественное благословение труда: как некогда здесь же, близ Вифсаиды, при призвании к апостольству Андрея и Петра, так и теперь Господь указывает, где ожидает тружеников приуготовленная им от Господа награда их труда: на этот раз не нужно было и отплывать дальние от места лова, как тогда; „закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете“, – сказал Сотворивший моря и всё движущееся в них (Пс.68:35). Ап. Пётр теперь ещё больше мог бы возразить неизвестному Советодателю, представив всю безнадёжность предлагаемого им нового опыта: „мы трудились всю ночь и ничего не поймали тут“ (Лк.5:5); но здесь уже и труда не нужно было; предлагалось только брать обещанное: „поймаете“ (ст. 6). И, когда закинули сеть, она оказалась наполнившеюся таким множеством рыб, что тянувшие её должны были пригласить на помощь других, бывших в лодке, чтобы давление тяжести на сеть сделать равномернее и чтобы сеть вследствие того не прорвалась. Иоанн, как видно, тотчас же припомнил прежний случай такого же чудесного улова, когда, сеть прорывалась от обилия добычи. „А ведь это Господь!“ – сообщил он свою догадку и другим. Заметим здесь опять всю неудобоприложимость предположения г. Тареева, что апостолы потому не узнавали Господа в явлениях Его по воскресении, что, по воскресении, Он не имел уже Своего прежнего, известного всем облика. Иоанн высказывает, как предположение, что „это Господь“, – и ни Пётр, которому прежде всего сообщил Иоанн свою догадку, ни другие, бывшие в лодке, не сомневаются, не возражают, как это было бы, если бы на берегу моря они видели кого-то, имеющего облик непохожий на их Учителя. Здесь, напротив, апостолы тотчас принимают догадку Иоанна, который прежде них разглядел вдали и узнал Господа. Так, обыкновенно, труженики моря или жители степей, зрение которых изощряется навыком, верят тому из среды своей, кто обладает наибольшей дальнозоркостью. Должно быть, и здесь неузнание Господа апостолами и признание Его Иоанном имело какую-либо естественную причину в обстоятельствах места и времени, как мы уже говорили, но отнюдь не чудесное сокрытие Себя Господом через принятие чуждого образа. Ап. Пётр, как только услыхал от Иоанна, что это Господь (не сказано, что сам увидал), – спешит прикрыть наготу свою опоясанием и бросается в море, не имея терпения ждать, пока другие осторожно, чтобы не прорывалась сеть, подведут лодку к берегу; настолько он уверен был в истинности того, что Иоанн высказал, по-видимому, только как предположение. Когда ап. Пётр вплавь достиг берега, а вслед за ним подплыли в лодке и другие апостолы, они нашли приготовленную уже для них Господом трапезу: хлеб и рыбу, – не из тех рыб, которые были только что пойманы; костёр, разведённый для печения рыбы, уже обуглился

(Ин.21:9). Откуда получилось всё это так внезапно, – в промежуток времени от вопрошения: „есть ли у вас какая пища?“ – до приглашения: „придите, позавтракайте!“ (ἀριστήσατε, Ин.21:12), – следовательно, пока только апостолы извлекали из моря сеть с рыбой и подводили к берегу лодку, бывшую саженях в 15 от берега? Апостолы не смели вопрошать Господа, довольствуясь тем, что было для всех видимо; а всем было видимо и для всех несомненно, что ото Господь (Ин.21:12); Он продолжал обращаться с учениками, как будто и не оставлял их (Ин.21:13,14). Но теперь для Сына Человеческого окончились уже дни рабского служения, труда, напряжения сил, утомления; не нужно было ему теперь, как прежде, – лишь за несколько дней перед тем, – усталому и алчущему, идти искать пищи (Мк.11:13). приобретать потребное покупкой (Ин. 13:29) или просьбой (VI 9), раздувать пламя Своим дыханием и т. п. – вообще быть „служащим посреди“ учеников Своих (Лк.22:27). как некогда силой Его благословения пять ячменных хлебцев и две рыбки (οψάριον) умножились для напитания с избытком 5000 семейств, так и теперь, быть может, прибрежные, камни стали хлебами (Мф.4:3) и море само извергло на сушу потребную рыбу, как некогда Петру принесло рыбу, держащую во рту нужный статир (Мф.17:27). И огонь возгорелся так же, как тот огонь, которым горел терновый куст в Хориве (Исх.3:2,3). Теперь это был не страждущий и изнемогающий Син Человеческий, как на горе Искушения, при источнике Иаковлеве, при бесплодной смоковнице, – Сын Человеческий, Который в то время не только двоим Божественным всемогуществом, по и Своим Божественным всеведением не хотел воспользоваться для избавления Себя от воспринятого Им на Себя человеческого неможения. С „совершишася“ окончились на кресте времена вольного Его унижения; теперь – это уже в открытии Владыка всего мира, духовного и вещественного. Нужна ли Ему теперь не только пища, однажды, ради крайнего снисхождения к немощным верой ученикам, принятая Им по воскресении. Как вкушение пищи нужно было не для Него, а для видящих (хотя мы никак не можем согласиться с предположением, будто вкушение пчелиного мёда и рыбы было только обманом чувств, когда в Евангелии сказано; „и взяв, ел перед ними“). – так и одежда нужна была теперь не Воскресшему, для ограждения Его от влияний внешнего мира, а для видящих Его, чтобы Он не являлся им обнажённым. Где были прежние одежды? Разодраны на четыре части и разделены между распинателями; ценный хитон был в руках того счастливца, которому он достался по жребию. Но поля святой земли, произращавшие лён и питавшие стада овец, не могли уже теперь ничего принести Господу своему, удержавшему и по воскресении возрощенное ими тело Своё, но не имевшему уже теперь потребности для этого тела ни в чём вещественном. Тело Его, как духовное, являлось не удерживаемое стенами, не имея надобности в отвалении для него гробного камня, в отверстии заключённых дверей. По Божественному домостроительству нашего спасения, нужно было, дабы Первосвященник небесной скинии, Который, „если бы оставался на земле, то и не был бы таким священником“ (Евр.8:4), нужно было, чтобы этот Первосвященник „воссел одесную престола величествия на небесах“ (Евр.8:1), „будучи всегда жив, чтобы ходатайствовать за приходящих через Него к Богу“ (Евр.7:25). Вот зачем нужно было во Христе прославленное Его человечество, – не с душой только, но и с телесностью; тело Христово и восстало „в силе и славе нетления и духовности“ (1Кор.15:42–44). Но разве нужна была какая-либо духовная одежда, которая, подобию духовному телу, могла бы проходить сквозь заключённые двери и внезапно, как в Эммаусе, становиться невидимой? Одежда, как нужная только для видящих, и могла быть одним лишь субъективным их видением. И нет ничего невозможного, если Господь являлся видящим Его облечённым в такой же нешвенный хитон⁴³⁵, в такие же ризы, какие раздраны были распинателями. Как закончилось это явление воскресшего Господа, – в евангелии не сказано. Господь удалился от учеников, повелев следовать за Собой ап. Петру, – допустив следование за Собой и ап. Иоанна, по-видимому. Что имел изречь ещё апостолу Петру Учитель, взявший его особо от других учеников, – в евангелии не открыто нам, – так же, как не открыто и то, удалился ли Господь и от Петра, изрёкши ему то, для чего велел ему идти за Собой, или так же, как в Эммяусе, внезапно стал невидим, когда окончил слова Свои, также ничего неизвестно нам и относительно явления Господня ап. Иакову. Явление Господа ученикам на море Тивериадском евангелист называет третьим, – не считая, очевидно, как уже сказано, явлении Его отдельным лицам Магдалине, апр. Петру и эммаусским путникам в самый день воскресения. Затем в Галилее же последовало то явление в указанной Господом горе (Мф.28:16), когда поклонились Ему более 500 братии (1Кор.15:6). и уже после того – „потом“ (1Кор.15:7) явился Господь Иакову. Итак, это явление было, по-видимому, предпоследним, – предшествовало тому явлению Господа „всем апостолам“, которое закончилось вознесением Господа на небо. Явление Господа ап. Иакову, как заканчивавшее тайноводственные беседы Господа об устроении на земле царствия Божия (Деян.1:3: сн. X, 40–42), по всей вероятности, не без влияния осталось на то значение в Церкви Христовой, какое, получил впоследствии ап. Иаков, не принадлежавший и к числу двенадцати, но вознесённый всеобщим уважением на высоту, равную с Петром и Иоанном (Гал.2:6,9,1:18,19; Деян.15:7–29). Это и выразилось позднее в веровании церкви, что ап. Иаков Самим Господом рукоположен был во епископа церкви Иерусалимской.

По порядку евангельских повествований о явлениях воскресшего Господа, остаётся сказать теперь о том явлении Его, которое закончилось вознесением на небо. Евангелист Иоанн ничего не говорить об этом явлении. Евангелист Лука говорит, что при этом явлении Господь вывел учеников из Иерусалима на гору Масличную или Елеонскую, что близ Иерусалима (Лк.24:50; Деян.1:12; сн. Лк. 19:29,30,37), и когда был против Вифании, благословив их и с словами благословения (Числ.6:23–27) распростёрши над ними руки, стал отдаляться от них и возноситься на небо. Это столь краткое повествование о вознесении Господа, видимое дело, имеет внутреннюю связь с подробным повествованием о том же в книге Деяний апостольских, а в книге Деяний история апостольской проповеди связывается с повелением Господа ученикам Его проповедовать, которым заканчиваются первые три евангелия. Итак, это повеление (Мф.28:18–20; Мк.16:15,18; Лк.24:47–49), несомненно, дано было при последнем явлении Господа; но ни в одном из евангелий повествование об этом явлении не разграничивается от повествования о явлениях предшествующих. Только из сопоставления этих повествований между собой и с повествованием о вознесении в книге Деяний апостольских усматривается, что предварительное дарование апостолам Духа Святого дуновением уст Христовых, сопровождавшееся отверстием ума их к разумению Писаний (Ин.20:22; Лк.24:45) и совершившееся в первый же день по воскресении (сн. Ин.20:24), имело место за 40 дней до вознесения Господня (Деян.1:2,3). Но какие именно наставления и повеления Господни, передаваемые евангелистами-синоптиками, относятся к этому последнему явлению Господню и какие – к предшествующим, нельзя определить с полной уверенностью. Исходя из того, что повеления, изложенные в книге Деяний апостольских, несомненно, относятся ко дню вознесения (Деян.1:4,5,8), к этому последнему явлению можно относить и в евангелиях слова: „Дана мне всякая власть на небе и на земле; и так, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Св. Духа, уча их соблюдать всё, что Я заповедал вам; а Я пребуду с вами всё время до самого конца этого века“ (Мф.28:18–20). Или, как тоже самое, но в более подробных выражениях передаёт евангелист Марк, который не только от учителя своего, ап. Петра, мог слышать рассказ об этом явлении Господа, но мог и сам быть свидетелем-очевидцем последних наставлений Господа и Его вознесения, так как он был житель Иерусалима (Деян.1:12–14,12:12; Мк.16:51,52): „Идите по всему миру, проповедуйте (принесённую Мной на землю) радостную весть (о спасении) всем созданиям; кто поверит и крестится, (тот) спасётся, а кто не поверит, осудится. (Проповедь) уверовавших будет сопровождаться такими (чудесными) признаками (истинности Моего учения): именем Моим (они) будут изгонять бесов: будут говорить на языках, которых прежде не знали; змей будут брать (безвредно для себя); если что и смертоносное выпьют, – (отрава) не повредит им; будут возлагать руки на больных, – и они станут здоровыми” (Мк.16:15–18). Евангелист Лука, сказавши, как Господь при первом же явлении по восстании своём из мёртвых уверил апостолов в Своей телесности и по воскресении. посредством вкушения перед ними пищи, передаёт, что и здесь так же, как слушателям Своим на пути в Эммаус, Господь предложил новое ещё удостоверение Своего воскресения, раскрыв перед ними весь план Божественного домостроительства, в котором Христовы страдания, смерть и воскресение являются частями этого плана. внутренне связанными, равно необходимыми „нас ради человек и нашего ради спасения”: „И взяв (мёд и рыбу, Ему предложенные), ел перед ними и сказал: вот то, о чём Я говорил, ещё когда был с вами, что надлежит исполниться всему написанному о Мне в законе Моисеевом (в Пятокнижии), и в пророках (в книгах исторических и пророческих), и в псалмах (в Псалтири собственно и в других книгах Писания, изложенных мерной речью, зависящей от параллелизма мыслей). Присутствовавшим при этом (ст. 36) Клеопе и Луке предоставил Господь передать прочим ученикам только-что выслушанное ими на пути в Эммаус объяснение пророчеств и прообразований того, как надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою (ст. 26). „Тогда и отверз им“ Господь „ум к уразумению Писаний“ (ст. 45). Это „уразумение Писаний“ было одним из тех „дарований Духа“ (1Кор.12:7–10), которые получили апостолы, как и „силы“ чудотворения и „дарования исцелений“ (ст. 9. 28), ещё прежде облечения свыше всею сплою Духа в день Пятидесятницы (Лк.24:49; Деян.1:4,8). Итак, у ев. Луки стихом 45 оканчивается, по-видимому, описание ещё первого явления Господня в день воскресения и, хотя последующие стихи 46–49 стоят в самой тесной связи с стихом 44⁴³⁶, тем не менее слова эти, казалось бы, нужно признать переходом (по ассоциации представлений у евангелиста) к тому, что было сказано Господом уже при последнем Его явлении: „как написано и надлежало... (ст. 44. 46) и (как надлежит ещё) проповедану быть во имя Его покаянию и прощению грехов во всех народах, начиная с Иерусалима; вы же свидетели сему; и вот я пошлю обетование Отца Моего на вас, вы же оставайтесь в городе Иерусалиме. И вывел их вон до Вифании“... и пр. Очевидно, что это есть изложение в сокращённом виде того же самого, что тот же евангелист повествует о вознесении Господнем в книге Деяний апостольских: „Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чём вы слышали от Меня.,., вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым. Вы примете силу, когда сойдёт на вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме, и во всей иудее и Самарии, и даже до края земли. Сказав сие, Он поднялся в глазах их“... и пр. (Деян.1:4,5,8,9). Такова история последнего явления воскресшего Господа ученикам, изложенная в первых трёх евангелиях и в книге Деянии апостольских. Посмотрим теперь, как трактует эту евангельскую историю в статье своей г. Тареев.

Он говорит: „Состояние Воскресшего от восстания из гроба до восшествия к Отцу было состоянием переходным к тому духовному, по отшествии к Отцу, существованию, когда мы уже не знаем Христа по плоти (2Кор.5:16)“ (стр. 36, 16). И ещё: „по-видимому, в переходном состоянии Воскресшего до восшествия к Отцу, в Его явлениях было нечто материально-телесное“ (стр. 42, 11). „Этот материально-телесный элемент в явлениях Воскресшего ученикам до восшествия Его к Отцу, конечно, составлял их особенность от позднейшего Его явления Савлу (Деян.9:36)“ (стр. 42, 17).

Но в то же время г. Тареев и сам, на основании сказанного в Писании (1Кор.15:4–7; ср. Деян.22:17,18. Стр. 43, 2). признаёт, что „апостол Павел своего дамасского видения не отличает от Христовых явлении ученикам до вознесения“ (42, 6). „Центральным из явлений Воскресшего было явление Его одиннадцати: тогда Он вдунул в них Духа Святого“; предшествующие явления „были все явления подготовительные“ (42, 8). Если взять эти слова в связи с предыдущими, то можно подумать, что „подготовительными явлениями“ г. Тареев называет явления, бывшие в первый день по воскресении, – Марии Магдалине, ученикам, шедшим в Эммаус (42, 1–17), присовокупив к ним и явление ап. Петру, как совершившееся, несомненно, прежде явления всем апостолам в вечер воскресения (1Кор.15:5). В таком случае „центральным явлением“ было бы именно это явление в первый же день воскресения, когда, апостолы, за исключением ап. Фомы, все были в собрании, когда с ними были и другие ученики (Лк.24:33), когда только что возвратились из Эммауса Клеопа и Лука (Лк.24:36). К этому именно явлению и евангелист Иоанн относит дарование Духа (Ин.20:22,24,26). Но... едва ли на самом деле так думает проф. Тареев. Может ли он „центральным явлением“, таким явлением, к которому все предшествовавшие были только „подготовительными“, – считать явление в первый же день по воскресении, когда, по мнению г. Таресва, Сам Господь находился ещё в первой стадии Своего „переходного состояния“ от бытия „душевного“, не вовсе ещё чуждого „материально-телесных элементов“, к чисто духовному состоянию по „восшествии к Отцу“ и при восшествии. К этому последнему явлению и относит г. Тареев дарование Духа Святого апостолам. Тогда все явления по воскресении, „в продолжение сорока дней“, когда Господь являвшийся говорил им „о царствии Божием“ (Деян.1:3). будут подготовительными к последнему, „заключительному моменту“ явлений, Его отшествию к Отцу, без которого все они, по выражению г. Тареева., были бы „чудовищным явлением“ (43, 7–11). Г. Тареев, конечно, знает, что в евангелиях говорится точно и определённо и времени предварительного дарования Духа апостолам дуновением Воскресшего Господа; но, нисколько не стесняясь буквой Писания, г. Тареев сам укладывает повествуемые в евангелиях и в книге Деяний события в такой порядок, в каком они должны быть, по его соображениям. Книги Деяний апостольских и повествования о сошествии Св. Духа на апостолов в день Пятидесятницы он как будто бы и не знает; обетование Господне о ниспослании Св. Духа от Отца, к Которому Воскресший для того и восходит, чтобы ниспослать Духа (Ин.14:16–18,16:7), проф. Тареев относит к тому дарованию Духа Христовым дуновением, о котором повествует евангелист Иоанн (44, 1). Но так как книга Деяний апостольских для г. Тареева как будто и по существует, а на евангельские сказания он смотрит, как на исторический материал, требующий ещё критической разработки, то и неудивительно, что для него составляет ещё вопрос, что было прежде, – вознесение или сошествие Св. Духа на апостолов; и вот как он разделывается с этим вопросом: „На основании евангельских повествований невозможно“, говорит он, „восстановить хронологической последовательности этих событий, так как евангелисты Марк и Лука (ср. Мф.) сообщают о вознесении Господа, но не передают о даровании ученикам Дyxa, а евангелист Ьашп повествует о даровании ученикам Духа, но не говорит о вознесении Воскресшего“ (43, 19). II ещё через пять строк: „Да и едва ли возможно установить здесь хронологические прежде и после, так как по существу отшествие Господа Иисуса, к Отцу и дарование ученикам Духа связаны неразрывно, как ещё раньше разъяснял Христос Своим ученикам (43, 11:44, 1–4⁴³⁷). А вот и прямое заявление г. Тареева, что повествуемое евангелистом Иоанном о даровании Духа апостолам оп, г. Тареев, вопреки ясному указанию евангелиста, относит не к первому явлению Господа в вечер первого дня по воскресении (Ин.20:19,22,26), а к „заключительномут центральному из явлений“, к которому все другие явления „были только подготовительными“ (42, 8), – к явлению, закончившемуся вознесением. Он говорит: „О даровании Воскресшим Духа ученикам сообщает только Иоанн (44, 13); другие евангелисты не говорят о даровании ученикам Господом Духа Его при вознесении Его“ (45, 5). Итак, мы не навязываем г. Тарееву ничего такого, что составляет только наши подозрения; мы лишь констатируем факт, что дарование ученикам Духа проф. Тареев относит ко дню вознесения, что он говорить о даровании Духа, на основании одного только евангелия от Иоанна, что он игнорирует слова Христовы при вознесении: „ждите обещанного от Отца: через несколько дней будете крещены. Духом Святым“ (Деян.1:4.5).

Обращая внимание на то, что евангелия вовсе не устанавливают хронологической последовательности между Христовым вознесением и дарованием Духа апостолам, следовательно, не исключают возможности утверждать, что дарование Духа совершилось „при вознесении“ (46, 6) и умалчивая о том, что откровение засвидетельствовало и в исторической новозаветной книге Деяний апостольских последовательность сошествия Св. Духа и Вознесения, многократно возвещённую откровением, как догмат (Ин.16:7; Еф.4:7–13), – проф. Тареев выражает сомнение, приложимо ли вообще какое-либо „прежде“ и „после“, когда дело идёт о даровании апостолам Духа Святого воскресшим Господом и о Его отшествии к Отцу, как называет г. Тареев Христово вознесение. „Едва ли возможно установить здесь хронологические прежде и после, так как по существу отшествие Господа Иисуса к Отцу и дарование ученикам Духа связаны неразрывно“ (43, 44). Что Значить это положение? Какой смысл имеет это „так как“? И мы веруем, что вознесение Господне и ниспослание Св. Духа на апостолов „связаны неразрывно по существу“ одно с другим; но вера наша в существенную неразрывную связь этих двух великих деяний Божественного домостроительства отнюдь не препятствует нам мыслить их преемственность и последовательность во времени. Нам приходится. самим догадываться, почему г. Тареев находит „едва ли возможным установить хронологические прежде и после относительно отшествия Христова ко Отцу и дарования Духа ученикам Его“. Не такая ли же здесь трудность, как и в установлении „прежде и после“ между рассветом первого воскресного дня и приходом жён по гробу? Борём это только для примера. Жёны приходили, пока продолжался рассвет. Так и здесь, может быть. Дарование Духа, которое мы, простые верующие, относим и к первому дню, и ко дню пятидесятницы, проф. Тареев не считает ли чем-то продолжавшимся, каким-то своего рода процессом, закончившимся „при вознесении“, а может быть продолжавшимся и по вознесении. Несомненно, что и воскресение, и вознесение, и сошествие Св. Духа он понимает не совсем так, как простые верующие.

Воскресение Христово, по его пониманию, есть исшествие Христа из гроба, и затем постепенный переход от бытия, не чуждого материально-чувственных элементов, до состояния чистой духовности. Ведь „сеется“ (смертью) тело душевное, восстает (в воскресении) тело духовное (1Кор.15:41). Потому и признаваемое г. Тареевым „переходное состояние Воскресшего до отшествия к Отцу“ (42, 11) есть, так сказать, продолжающийся до самого вознесения процесс воскресения⁴³⁸. Вознесение он сам определяет так: „Он вознёсся от апостолов на небо, т. е. Он стал для них навеки (до второго пришествия) невидим (Деян.1:9). Он восшёл к Отцу, так что мы Его по плоти больше уже не знаем“ (43, 11). Итак, вознесение Христово или его отшествие к Отцу для г. Тареева есть только грань во времени, составляющая начало чисто-духовного бытия Христа Богочеловека. Что же такое, по представлению г. Тареева, „дарование Господом ученикам Духа Его при вознесении, о котором не говорят евангелисты синоптики“ (45, 5), но говорит, будто бы, евангелист Иоанн? (44, 13). Не есть ли это „вселение Христа верою (Еф.3:17) в сердца“ апостолов, постепенно совершившееся ко дню вознесения „подготовительными явлениями“ Воскресшего? Христос мог уже теперь оставить апостолов „до второго пришествия“ без видимого Своего руководства, так как явлениями Своими по воскресении привёл их к убеждению в „реальности Его духовной жизни, – в том, что она по своему бытию независима от материальных условий существования, что она сильнее смерти, – что она непреходящая, вечная действительность“ (41, 9). Итак, вот она, по представлению г. Тареева, вера оправдывающая. „Вера в воскресение Христово делает для нас живой действительностью смысл Его дела и учения, делает для нас реальной Его духовную жизнь“. В этом наше оживотворение (Еф.2:5; Кол.3:1), оправдание (Рим.4:5), возрождение (1Пет.1:3,4) Христовым воскресением“ (45, 11). В даровании Духа г. Тареевым указывается только „свобода духовной жизни“, „свободная нравственная жизнь“ и „дар любви, как преимущественный дар Св. Духа“ (45,¹⁸/₁₆). Ничего другого не видит он в обетованиях о ниспослании Св. Духа и о действиях Его в том, что говорит об этом евангелист Иоанн (Ин.14:15–18,16:7,20:1–23). У других евангелистов он находись только „ценное указание ни другую сторону духовного дарования, именно на универсальность Духа Христова (Mф.28:19; Лк.24:47; Ср. 1Тим.3:10)“ – (45, 7). Да, если исполнение обетовании Христовых о ниспослании Св. Духа апостолам сводить исключительно к той нравственной перемене, какая успела совершиться в них ко времени отшествия от них Христа ко Отцу, а продолжалась, без сомнения, и далее, то понятны будут непонятные иначе слова г. Тареева, что „едва ли возможно установить здесь хронологические прежде и после, так как по существу отшествие Господа Иисуса к Отцу и дарование ученикам Духа связаны неразрывно“ (43, 44).

Но откуда богословы новейшего времени берут и предлагают, как „душеполезное чтение“ читателям „православных“ духовных журналов, свои убеждения, что наше будущее воскресение не есть „восстание (άνάστασις, ἐξαναστασις) того самого тела, в котором душа соделала и благое, и злое при жизни своей на земле (2Кор.5:10; 1Kop.6:13,16,18), но что „человеческие души сами образуют себе свои будущие материальные тела“ (Прав. Coб. 1892 г. дек. стр. 808), или что „воскресение Господа, Его явления ученикам и вознесение на небо были единым и нераздельным актом перехода тела Христова из состояния душевного в духовное“? (Душеп. Чт. 1903 г. апр. стр. 653. См. статью проф. Тареева примеч. и стр. 23 примеч. 8). Как на подтверждение такого мнения, указывается на то, что в этом предположении „находят свои основания такие явления в первохристианской письменности, как соединение в один день или, по крайней мере, неясное разграничение дня воскресения от вознесения и название воскресения вознесением“ (43, 4 и прим.). Но, конечно, не для объяснения только этого факта потребовалась гипотеза перехода тела Христова, по воскресении уже Его, из душевного в духовное. Мы знаем только, где искать происхождения этой гипотезы, по цитатам проф. Тареева из новейших западных комментаторов Писания⁴³⁹. Но почему для Господа потребовалось сорокадневное продолжение времени (кто признаёт, конечно, книгу Деяний апостольских, – Деян.1:3) на изменение тела Его из душевного в духовное, когда в тех, кто доживёт до второго пришествия Христова, изменение это совершится мгновенно (1Кор.15:52)? Если „переходное состояние“ было состоянием, продолжавшимся известный период времени, то, значит, г. Тареев признаёт во Христе постепенность „отрешения от элемента материально-телесного“ (42, ¹²/₁₇). На каком основании? И вот, мы опять пришли к „метафизическому учению“ проф. Тареева о „духовном теле“ Христовом. – теле, чуждом всякой материальности, но пережившем переход от материального к нематериальному.

Полемизируя с духовными писателями, утверждающими нашу материальность и по воскресении⁴⁴⁰. проф. Тареев возражает: Если загробная материальность не будет сопровождаться земной стихийностью, если „там“ не будет ни физических отправлений тела, ни физического страха (страдания?) и удовольствия, если „там“ не будет материальных ценностей (все эти „если“ г. Тареев берёт у опровергаемых им писателей), если наше тело будет одухотворено, – то, очевидно, это будет материальность духовная, не материальная, т. е. нечто такое, что лишено всякого реального значения и даже логического смысла. Каждое метафизическое понятие только в том случае не бывает пустым звуком или простой логической формулой, если оно может быть в дальнейшем или ближайшем сведено к нашему субъективному опыту. Таким обризом понятие материальной жизни всецело образуется опытом нашей материальной жизни и, если устраняются все действительные черты этого опыта, то от материальной жизни останется один пустой звук (21, 4). Таким образом, выставив положение опровергаемых им духовных писателей „пустым звуком, логической формулой, лишённой всякого реального значения и даже логического смысла“, г. Тареев делает обратное заключение, что действительный смысл и реальное значение принадлежит его формуле: духовное тело чуждо всякой материальности. Так как мы тоже принадлежим к числу „чающих воскресения мертвых“, а не только сознательного бытия в „жизни будущего века“, каким является воскресение под пером г. Тареева; так как нас, чающих воскресения мертвых, г. Тареев обвиняет в антропоморфных, грубо-иудейских воззрениях, – то мы считаем себя обязанными (1Пет.3:15) высказаться, какой смысл мы видим в словах Символа Веры: „чаю воскресения мертвых“.

По нашему представлению, дух и тело (материя, вещество, тело, – как бы мы ни называли его; пусть это будут синонимы), противоположны один другому, но противоположны не как свет и тьма, тепло и холод. Свет и тьма, тепло и холод, при своей кажущейся противоположности, в сущности отличаются друг от друга только количественно, – потому могут переходить одно в другое. – Какой у вас холод! – говорит человек, побывший в мало натопленной комнате, тогда как в ней 13°, 14° тепла, – и, наоборот, 13°, 14° холода на улице зимой называются теплом; тепло и холод – это лишь различные степени температуры; точно также светом и темнотой, называются различные степени напряжённости света. Но, как ни разрежайте вещество, хотя бы оно было реже, чем атмосфера земли на крайних своих пределах, – реже, чем вещество, составляющее конец кометного хвоста, – всё же это будет вещество, а не дух; дух не есть тончайшее вещество⁴⁴¹. Тело, вещество, материя не может быть чуждо всякой телесности, стихийности, вещественности, материальности: утверждать это – значило бы, действительно, соединять в одном мыслительном акте положение и отрицание.

Границей между понятиями „вещество“ и „дух“ служит пространственность: только математическая точка, т. е. существующая лишь в нашем мышлении не имеет измерения, всё же существующее в действительности, если оно материально, имеет все три измерения, а, следовательно, и очертание или образ. Это мы и отрицаем в понятии „дух“; дух существует не в пространстве, а только во времени: он есть, был, будет, но вопрос: „где?“ – к нему неприложим. Второй, – и уже положительный – признак в понятиях „вещество“ и „дух“ составляет то, что вещество есть субстрат явлений, которые, как бы они ни были разнообразны, всё, однако же, не что иное, как движение; тогда как дух есть субстрат явлений сознания, – явлений ли пассивных, т. е. таких, в которых „я“ подвергаюсь действию на меня всего, что не „я“, или активных, – таких, в которых моё „я“ реагирует под влиянием возбуждений извне. Я мыслю, ощущаю, стремлюсь или желаю; головной мозг, несомненно, принимает участие во всех этих явлениях моей сознательной жизни: но все эти явления сознания принадлежал моему духу: в веществе же, в моем головном мозгу, этим явлениям сознания соответствует молекулярное движение вещества, – явление, совершающееся в пространстве. Богослов, т. е. принимающий Откровение Божественное за основу своего мировоззрения, едва ли может иначе мыслить о „духе“.

Молекулярные движения вещества, которым соответствуют в духе нашем явления сознания, – ощущения, мысли и акты воли, как составляющие жизненные явления организма, бесспорно, явления физиологические; мы не знаем, – может быть, и никогда не узнает физиология, какие именно молекулярные движения вещества соответствуют явлениям психическим, актам чувствования, желания и мышления; но только эти психофизические явления и служат предметом и содержанием нашего внутреннего опыта; что такое будет наша сознательная жизнь, когда „земная храмина“ духа „ разорится“, жизнь чистого духа, – мы и представить себе не можем (и слово Божие подтверждает, что тогдашнее наше состояние недоступно сознанию настоящей жизни: 1Ин3:2; 2Кор.12:2–4). К этому времени скорее приложимо то, что говорит г. Тареев о нашем бытии по воскресении, – будто оно „не может быть сведено к нашему субъективному опыту“ (примеч. 21, 12); действительно, мы не знаем, что это будет у нас за мышление без мозга, когда он от покоя смерти перейдёт в разложение на свои элементы. Но ведь мы, „совлекшись“ на время от этого тленного тела, „имеем вновь одеться“ (ϑέλομαι ἐπενδύσασθαι) в тело духовное и бессмертное (2Кор.5:4); и у нас есть материал внутреннего опыта для составления представления о мышлении, чувствовании и желании в „жизни будущего века“, ибо это будет опять жизнь „в теле, а не вне тела“ (2Кор.12:2–4). Зачем нужно было бы воскресение тела, если бы по воскресении в этом, недоступном уж более тлению теле не начиналась снова жизнь, – сознательная? Где основание для того, чтобы утверждать, что в воскресшем теле не будут продолжаться и не могут продолжаться и те молекулярные движения мозгового вещества, которым соответствуют явления сознания? Где основание для такого догматического положения, что в воскресшем теле Бог „упразднит“ и мозг так же, как „упразднят чрево“? Зачем в воскресшем теле этот орган сознательной жизни? Зачем органы чувств, если по воскресении они обречены на бездеятельность! Нет никакого основания утверждать, что Господь, по воскресения своём, не видел уже рыбу, лежащую на угольях, о которой говорил: „придите, обедайте“, – что Он не в самом деле смотрел, а только казался ученикам смотрящим, т. е. фиксирующим очи на известной точке в пространстве, а что на самом деле и зрение, и слух, по воскресении, заменялись теперь у Него только уже Божественным всеведением. Если же Он не казался только живущим телесной жизнью по воскресении, а действительно видел, слышал, осязал, обонял, ощущал вкус мёда и рыбы, мыслил при посредстве тела, как и мы, то нельзя утверждать, что в воскресшем Его теле не совершались уже те недоведомые нам движения вещества, которые необходимы, чтобы видеть, слышать, – вообще ощущать, мыслить, желать; и так как это – движения вещества в пространстве, то они по всей справедливости должны быть названы явлениями физиологическими. Чтобы отрицать их, нужно отрицать саму материальность воскресшего тела, т. е. признавать воскресение Христово только на словах, не признавая его на самом деле и прикрывая отрицание словами, „лишёнными всякого реального значения и даже логического смысла“ (24, 9 примеч.), как, например, „нематериальная материальность“ (ib.) или тело, которое „не будет в себе иметь ничего материального“ (22, 5).

Итак, напрасно г. Тареев „считает налипшим приводить доказательства нематериальности духовного тела“ (24, 19 примеч.). Да на самим деле он и не считает этого излишним, а тут же, после этой „фигуры умолчания“, приводит мимоходом, в доказательство своего отрицания телесности в Христовом воскресении, филологическую справку, что слово σῶμα не всегда значит „тело“, а иногда значит только „реальность“. Мы уже и заметили на это, что такое словоупотребление даёт право лишь к такому заключению; а может быть, когда в Писании говорится и о воскресении Христовом, слово σῶμα не нужно понимать буквально „тело“. Но это-то и требуется доказать.

Прот. В. Лаврский

(Окончание следует).

(По поводу отрицательного отношения к иконам со стороны современных сектантов).

Итак, ясно, что взгляды, проведённые в Libri Carolini, утверждены на гальском соборе. Определение этого собора Бароний формулирует так: „лже-собор греков о почитании и поклонении иконам от епископов осуждается“ (damnatur). Дабы это определение имело действительную силу, нужно ещё утверждение от папы. С этою целью Карл Великий посылает в Рим своего приближенного Ангильберта. Неизвестно, послано ли было заключение собора или Libri Carolini. По всей вероятности, было отправлено одно заключение, потому что, как вышедшее ещё в 790 г., Libri Carolini было, без сомнения, известно папе Адриану, особенно в виду того, что между папой и Карлом были дружественные отношения. Последняя глава Libri Carolini, как сделавшаяся известной только по последним редакциям этого сочинения, кажется, есть ничто иное, как выдержка из заключения собора, отправленного папе на утверждение. „Да знает, – говорится в этой главе, – владыка апостольский и Отец наш и вы церковь римская, что по этому поводу (по вопросу об иконах) содержат письма блаженного Григория, посланные им к массилийскому епископу Серену: „Мы, – говорится там, – допускаем, если того хотят, иметь иконы святых как в церкви, так и вне её – по любви к Богу и святым Его, но мы не принуждаем поклоняться иконам, когда не хотят. Точно также мы не допускаем уничтожения икон, если бы кто и хотел этого. И мы свободно и открыто признаём мысли святейшего Григория, дабы неуклонно следовать святой, кафолической, Богу любезной, вселенской церкви“.

Прежде чем ответить на представленное в Рим заключение франкфуртского собора, папа Адриан должен был решить следующую дилемму: если, опираясь на дружественные отношения к Карлу Великому, утвердить определение гальского собора, то сам папа поступит неправославно и будет таким образом противоречить своим, торжественно заявленным, убеждениям об иконах; если, напротив, решительно и открыто объявить определение гальского собора неправославным, то Карл, как виновник этого собора, становится еретиком перед всем христианским миром. Как поступил в этом случае Адриан, как он вышел из этой дилеммы, показывает

Письмо папы Адриана к блаженному королю Карлу об иконах.

„Могущественнейшему владыке и духовному сыну нашему Карлу, королю франкскому и лангобардскому и патрицию римскому, – пана Адриан.

Господь и Спаситель наш, по премудрому своему совету, благословил сойти с небес из лона Отча... Знающим евангелие известно, что, по слову Господню, забота о всей церкви и ключи царства небесного вручены святому и верховному апостолу Петру. Ему именно сказано: „любишь ли Меня, Пётр? Паси овец Моих“. Ему говорится: „вот сатана просил Меня сеять вас, как пшеницу, но Я просил за тебя, Пётр, чтоб не оскудела вера твоя, И ты, некогда обратясь, утверди братьев своих“. Ему говорится: „ты – Пётр и на этом камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют её. Я дам тебе ключи царства небесного. И то, что ты свяжешь на земле, будет связано и на небе“. Этим самым ему (Петру) вручено первенство и забота о всей церкви. И сам он передал заботу и управление церковью своим преемникам, Мы, как его наместники, твёрдо думаем, что если ваше дарованное от Бога царское величество останется так же, как и прежде, до конца жизни верным к святой кафолической и апостольской римской церкви и к нам, то оно не только не согрешит, но даже одержит в сём мире победы над всеми варварскими народами и получит, сверх того, небесное и вечное царство. Мы приняли, вашим величеством присланного, аббата и начальника капеллы – Энгильберта, вашего приближённого, с юных лет в вашем дворце воспитанного и участвовавшего во всех ваших советах. Как он принимается в вашем доме, так точно он принимается и здесь, с честью и расположением... Он доставил нам капитулярий против собора, состоявшегося в Никее по случаю восстановления святых икон. Из-за любви к вам мы дали ответ на каждую главу. Не дай Бог, чтобы мы защищали каждого человека, но, держась древнего предания святой кафолической и апостольской римской церкви, прежде всего мы следуем учению наших предшественников – святых первосвященников, всеми мерами защищая предание правой веры“.

Данные папой ответы состояли в том, что Адриан без порядка выбирает места из Libri Carolini и им противопоставляет выражения отцов, не заботясь о том, соответствуют ли эти выражения делу, или нет. Действительность того предания, что Спаситель послал Авгарю Свой образ, он доказывает изречением папы Стефана и трёх патриархов. Положению автора Libri Girolini, что иконопочитание не установлено ни через учение, ни через пример апостолов, папа противопоставляет два свидетельства Дионисия Ареопагита, который, но уверению Адриана, жил во время апостолов и был их учеником. Ответь папы, которым вообще отвергается решение Карла Великого, яснее высказан в конце послания.

„Этот (в Никее) собор, – говорится там, – составлен в нашем духе. На нём восстановлено и утверждено иконопочитание. В постановлении об иконах собор согласен с мнением святого Григория. Члены этого собора сами исповедуют то (определение), что иконам они возвратили целование и почитание, не такое, каковое прилично единому Богу. Итак, мы принимаем этот собор, как седьмой и вселенский. Если бы мы его не приняли и совратились к прежней ошибке, то кто в этом случае, как не мы, будем отвечать на страшном суде за погибель стольких тысяч христианских душ“. Затем папа говорит о том, что он свято соблюдает предание древних, к чему побуждает и Карла, обещая ему, как и прежде, счастье на земле и блаженство на небе. „Да сохранит высшая благодать ваше величество невредимым“, – заключает папа своё послание.

Нельзя не заметить, что послание папы не вполне решительно и уклончиво. Эта уклончивость обусловливалась тогдашними отношениями между папой Адрианом и Карлом Великим. С 794 г. папа Адриан был в постоянных сношениях с Карлом; во всём, что касалось до Италии, Адриан был предупредительным советником и верным союзником Карла. С своей стороны, Карл отвечал Адриану личным расположением, отнюдь не пренебрегал его советами и указаниями. Связь, установившаяся между папой и королём, продолжалась до самой смерти Адриана. Эта связь, происходившая из взаимного признания друг за другом достоинств, нужна была Адриану и Карлу для достижения личных интересов. Когда Адриан начал отыскивать по Италии так называемые патримонии, как древнее и неоспоримое достояние римской церкви, то он в этом случае мог многого ожидать от податливости Карла. Папскими расчётами на покровительство короля франков и объясняется та уклончивость и та мягкая форма, которые характеризуют послание Адриана к Карлу по возникшему спору об иконах. Как таковое, послание Адриана достигало своей цели; оно смирило заносчивость и самонадеянность Карла, не раздражив его особенно. Карл, после этого, сделался равнодушнее к поднятому им вопросу. И это понятно: без согласия папы он не мог парализовать установившегося доверия к вселенскому собору. И само сочинение Libri Carolini не имели особенного влияния на общественное сознание. В практической жизни Карл Великий был таким же иконопочитателем, как и другие. Поэтому, он не может быть назван иконоборцем в таком же смысле, как Лев Исаврянин, Константин Копроним и др. Вопрос об иконах продолжался и после Карла, при его преемниках.

И нельзя сказать, чтобы иконоборство когда-либо прекратилось; со стороны административной или правительственной, т. е. в смысле преследования, оно может быть, может и не быть, но со стороны теоретической или принципиальной оно было почти непрерывно, – то ослабевая, то обнаруживаясь более или менее резко; в настоящее время продолжает усиливаться; для большего ещё усиления в будущем благоприятных условий очень много.

III.

Реформация Μ. Лютера, затронувшая и изменившая все стороны церковной жизни среди господствовавшего на Западе католичества, коснулась и вопроса об иконопочитании в неблагоприятном для последнего смысле, но на иной уже, несколько обновлённой почве. Уважение к иконам в протестантском мире должно было неизбежно ослабеть, в силу основных начал лютеранства, отрицавших св. Предание, как руководственный источник Божественного откровения, почитание святых, сложную католическую церковную обрядность и т. д. Если не следует почитать св. угодников Божиих, то само собою устраняется не только почитание икон, ли и употребление их в храмах: но в качестве святыни они могут находиться в церквах и домах, а в целях украшения и ознакомления со священною историей, – наравне с обыкновенными картинами. Если латинское богослужение дореформенное (до времён Μ. Литера, как реформатора) – признавалось некоторыми сторонниками реформации идолопоклонством, то можно судить о том, как относились тогда к иконам. Так, под влиянием учения священника У. Цвингли (род. 1484 г.) в г. Цюрихе (в Швейцарии), в 1523 г., против икон было сделано много кощунственных и святотатственных выходок; во избежание соблазна и возмущения, иконы, по распоряжению городских советов, прятали и запирали.

Причину резкого и отрицательного отношения реформации к иконам нужно усматривать, между прочим, и в злоупотреблениях иконопочатанием со стороны католического духовенства, равно как в суеверии простого народа, совпадших с началом реформы Лютера (1517–1521). По беспристрастному и авторитетному отзыву католического богослова, в Римской церкви перед появлением ереси Лютера и Кальвина не существовало никакой строгости и справедливости в церковных судах, никакого нравственного достоинства, никакого знания Священного Писания, никакого уважения к Божественному. Если таковы были пастыря, то о пастве и говорить нечего. Посему, вместо духовно-нравственной стороны христианства, развилась и утвердилась внешнеобрядовая: алчное и невежественное духовенство из грубого почитания народом св. икон и др. священных предметов древности сделало себе прибыльный источник доходов. Так, напр., за деньги показывали простосердечному народу перья из крыла арх. Гавриила, слёзы Иисуса Христа, пролитые при гробе Лазаря, молоко Божией Матери, бороду Ноя, подковы от ослицы Валаама, волоса от Бога Саваофа, оставленные на земле во время ночной борьбы с п. Иаковом и т. п. Злоупотребления легковерием толпы заметны были особенно в Швейцарии, где два, постоянно враждовавших между собой монашеских ордена (франциск. и доминик.) старались наперерыв друг перед другом привлечь народ каждый на свою сторону, придумывали и распространяли явленные и чудотворные иконы посредством разных, часто грубых, подделок и обманов.

Против означенных злоупотреблений и против господствовавшей в Римской церкви обрядности восставали некоторые энергичные личности, сами впадавшие в крайности во время споров и борьбы с защитниками невежества и злоупотреблений. Реформатор Цвингли известен, как глава народного движениям Швейцарии против церковной обрядности и, в частности, против икон. Основываясь на Свящ. Писании, как единственном источнике и критерии церковной истины, Цвингли отверг не только почитание икон, по и употребление их как в храмах, так и в домах. Чтобы ослабить и остановить опасное движение возбуждённых последователей увлекательного проповедника, сопровождавшееся истреблением и поруганием икон, решено было рассмотреть вопрос об иконопочитании в общем собрании представителей города Цюриха. Под влиянием священ. У. Цвингли, на этом собрании вопрос об иконах был решён в том отрицательном смысле, которого держатся протестанты, особенно реформаты, до настоящего времени (1523–1900). Сущность различных взглядов по данному вопросу мы представим по Гагенбаху в ясном изложении о. Гр. Остроумова⁴⁴³. Цвингли – представитель отрицательного отношения к иконам, Конрад Шмид – представитель взгляда, близкого к православному.

По взгляду К. Шмида, слово Божие учит нас поклоняться одному только Господу; если же обращаются к святым и почитают их вместо Христа, то это, без сомнения, есть идолопоклонство. Эту ложную веру в святых, нужно искоренять прежде всего проповедью Божественного слова. Это должно сделать прежде, чем удалят внешние образы. Прежде чем вырвать палку, на которую опирается слабый человек, нужно дать ему другую, иначе он упадёт на землю. Положим, опорой его служит колеблющаяся трость, но оставь её в его руке, а при этом укажи ему крепкую палку; он тогда добровольно бросит колеблющуюся трость и схватить крепкую палку. Таким образом, прибавляет Шмид, оставьте слабым внешние изображения, к которым они привязаны, а прежде научите их, что в них нет ни жизни, ни святости, ни милости; при этом пусть покажут крепкую трость Христа Иисуса – единственного Утешителя и Помощника всех скорбящих, тогда они сами увидят, что не нуждаются более в образах и добровольно предадутся водительству познания Христа. Кто имеет в своём сердце истинный образ Христа, тому не повредит и внешний образ Его, если только он от него зависит. Так говорил Конрад Шмид. Ему ответил Цвингли, что если бы образа служили тростями и палками для слабых, то дай Бог. Если бы бесполезные попы и епископы проповедовали слови Божие так же ревностно, как они бросились на вещи бесполезные, тогда никогда бы не случилось, чтобы бедный народ должен был узнавать Христа от стены и картины. Нет, говорит Цвингли, между христианами нельзя терпеть злоупотребления. Мы должны слушать ясное слово Божие, которое не терпит никаких образов, а тем более золотых и серебряных, которых ценность взята от бедности.

Вот две речи, характеризующие собой все рассуждения собрания в Цюрихе, по поводу почитания икон. Первая речь – Конрада – была, с истинно-христианской точки зрения, довольно справедлива. Конрад видел громадные злоупотребления иконопочитанием и для искоренения их советовал не уничтожать икон, а через разъяснение истинного значения их довести народ до сознания, что иконы имеют значение только при непрестанном памятовании о первообразе. Напротив, Цвингли, выходя из того, что трудно ожидать от испорченного духовенства выяснительной проповеди в строго христианском духе, а также, что слово Божие не терпит злоупотреблений иконопочитанием, когда вместо Бога почитают доски и краски, – выходя, говорим, из этих мыслей, наэлектризованный проповедник требовал решительной меры – уничтожения икон. Это несправедливое, но соответствующее наэлектризованному обществу, требование и было принято.

Рассуждая по этому поводу, авторитетный протестантский богослов Гагенбах говорит: как ни прекрасны и благонамеренны были соображения Конрада Шмида, однако они не нашли в собрании общего сочувствия... И действительно, трудно в важные времена решить, как далеко достигает цели система умеренности и как далеко приложимо то, что рекомендуется независимому уму в спокойное время и когда умы возбуждены и уже склонились на ту или другую крайность. Середина, даже самая благонамеренная, здесь всегда находится в трудном положении. Для мирного учёного закрывается ухо толпы, между тем как взоры всех устремлены на сторону одушевлённых противников, с решительной энергией стремящихся к своей цели. Действительно, взгляд Контура (Конрада) самый прекрасный и убедительный. Его снисходительность не была снисходительностью боязливо рассчитанного Еразма, но это была боязливость, которую после показал Меланхтон снисходительность христианского мудреца, который из любви ко Христу и Его миру, не из страха человеческого и светской любви к миру избегает строгости и насилия.

Из этого рассуждения Гагенбаха ясно видно, что и сами лучшие члены протестантского вероисповедания не сочувствуют несправедливому действию цюрихского собрания, по отношению к иконам. Нужно сказать, что вообще многие, хорошо образованные люди протестантского вероисповедания близки к строги православному воззрению на иконы. Возьмём, например, того же прославленного Гагенбаха. Мы уже видели, что он разделяет взгляд довольно справедливо мыслящего Конрада Шмида, а вот ещё его рассуждение по поводу почитания реликвий и креста. Мы, – говорит учёный профессор, – охотно сохраняем намять о дорогих нам умерших. Нам дороги волосы их головы, платья, которые они носили, книги или вещи, которые они постоянно употребляли. Кто может отнести это к области суеверия или смеяться над этим, как над ложной чувствительностью? Особенно наше время, которое вообще в поклонении гениям идёт гораздо дальше, когда, оно высокой ценой оплачивает памятники, воздвигаемые в честь прославленных героев, поэтов и художников, должно остерегаться осмеивать времена, когда обладанию древнехристианскими святынями прилагали особую ценность. Но здесь как было близко злоупотребление! В природе таких остатков (реликвий) лежит, что мы от жизни тех, кому они принадлежат, чувствуем как бы дыхание. Чего любящая рука часто касалась, что дорогому нам человеку ежедневно служило, то кажется нам как бы частью его, хотя это и мертво. Если фантазия безусловно предаётся этому впечатлению, то легко может случиться, что это приведёт к значительному обману чувств – реликвии станут обожать самих в себе, и, таким образом, явится злоупотребление нормальным явлением. Что от креста Христова, рассуждает далее Гагенбах, – снизошли вечная сила на весь мир – это великая нравственная истина, которую вера приняла. По ту силу креста Христова, нужно испытывать внутренне и видимый крест, который мы представляем перед глазами, в самой высшей мере может только представлять символический вызов, чтобы мы всегда и в мыслях, и в чувствах были в общении с страданиями Христа всякий раз, когда нас касаются страдания мира. Но бывает совершению иначе, когда мы приписываем этому кресту какую-то магическую силу, какое-то внешнее действие на нас без нашего содействия к тому, т. е. когда, станут злоупотреблять нормальным обнаружением религиозного чувства и почитать крест сам в себе, без отношения его к Победителю смерти и ада. Гагенбах даже прямо говорит, что до сего времени ещё окончательно не решён вопрос; что из священных предметов можно ввести в круг образных представлений. Этими словами почтенный профессор открыто заявляет своё несочувствие иконоборческим тенденциям и в принципе признаёт иконы нормальным явлением. – Это голос передового учёного протестанта.

Из приведённых рассуждений можно, между прочим, видеть то, что во взглядах на иконы в период реформации проглядывает особая точка зрения и особенный оттенок мысли, резко отличающийся от взглядов на них во времена вселенских соборов.

В то время, как отрицательный взгляд на иконопочитание утвердился и распространился в Западной Европе под влиянием реформации Лютера, у нас на Руси, почти в ту же самую знаменательную эпоху реформаторских идей и брожения, появилось еретическое направление мысли, отрицавшее, между прочим, иконопочитание с особенной настойчивостью и резкостью.

IV.

Иконоборческое направление в России возникло в 1470 г. Первым провозвестником и распространителем его считается еврей Схария; по его имени отчасти и само направление еретическое названо ересью жидовствующих, – хотя данному названию соответствовала и сущность ереси, состоявшей в отвержении христианства (отрицании воплощения и троичности Божества) и восстановлении ветхозаветного учения и ожиданий, имевших осуществиться в неопределённом будущем. Если не было воплощения Спасителя, то напрасно и изображать Его на иконах. Поэтому, последние со стороны жидовствующих подвергались резкому осуждению и осмеянию, как отжившее и нелепое идолопоклонство: они истребляли кресты и иконы, бросали их в скверные места, спали и мылись на иконах, обливали их нечистотами, писали на них неприличные предметы, навязывали кресты воронам на хвост и выражали к ним презрение неприличными словами и движениями. Появившись сначала в Новгороде и привлёкши здесь многих на свою сторону, даже лиц духовных, ересь жидовствующих перешла в Москву, где быстро распространилась между лицами высшего и даже придворного общества. Ереси сочувствовал московский митрополит Зосима. По словам Иосифа Волоцкого, еретики в Новгороде дошли в своей дерзости до того, что иконы называли болванами, подвергали их ломке, огню, бросали в мусорные ямы и т. п.

Для ослабления и прекращения ереси приняты были крайние меры наказания и увещания; под влиянием страха наказания многие раскаялись в своих заблуждениях, – одни искренне, другие лицемерно. Помимо непосредственного увещания заблуждавшихся и нетвёрдых в вере, памятником бывшей борьбы и полемики с еретиками служит сочинение архимандрита волоколамского монастыря, Иосифа (1515), известное под названием „Просветителя”, состоящее из 16 глав или слов. Часть его содержания посвящена разбору и опровержению ложного взгляда жидовствующих на иконопочитание.

Часть (гл. 5–7) „Просветителя”, посвящённая вопросу об иконопочитании, составлена на основании выписок из святоотеческих писаний, то буквально взятых, то переиначенных автором применительно к данному случаю. В своих доводах автор старается довольствоваться данными Божественного Писания и избегает человеческого рассуждения, погрешительного и немощного. Повторяя мысли св. Иоанна Дамаскина об уместности, пользе и необходимости иконопочитания и руководствуясь точкой зрения св. отца, автор „Просветителя” устанавливает и выдерживает правильный святоотеческий взгляд на употребление икон, как на священный обычай, имеющий тесную связь с догматом воплощения.

Указав на изображения херувимов в скинии и др. украшения в ветхозаветном богослужебном строе, не противоречившие духовности религии, полемист устраняет ложное мнение еретиков об иконах, как особом виде идолопоклонства. Большая разница между идолами и иконами; иконам мы поклоняемся, а идолов отвергаем, как скверную языческую выдумку; иконы – происхождения божественного, а идолы – бесовского; если бы иконы подобны были идолам, то и скиния со всеми её принадлежностями уподоблялась бы языческим капищам, но допустить, даже подумать это невозможно. Иконы и другие священные изображения христиане почитают потому, что через них совершается и преподаётся благодать Божия. По преданию, св. апостолы повелели евангелисту Луке, как художнику, написать икону Спасителя и Богоматери для поклонения и прославления Их; подобно сему мы прославляем иконы и изображения св. угодников Божиих, как слуг и друзей Бога, сделавшихся нашими молитвенниками и ходатаями. Знать нужно и то, что не материал, из которого состоит икона, почитаем, а тех лиц, образ которых находится на них: от созерцания вещи видимой переносим мысли к высшим духовным предметам и лицам, – возводимся умом к Богу. Если в древнее время это было возможно и уместно, то тем более нужно признать разумным в настоящее время, при нашем веровании и исповедании воплотившегося Сына Божия, – когда силой обильно излившегося Духа Св. исцеления и чудеса совершаются не только от угодников Божиих, но даже от тени их и вещей, им принадлежащих (Деян.5:15). Почитание икон должно состоять в поклонении перед ними, целовании. Автор „Просветптеля” упоминает и об известном из предания нерукотворенном образе Спасителя, отпечатлевшемся на полотне. Нелепо, – говорит он, – думать, будто в Божественное Его существо прелагается пречистый Его образ, хотя бы нерукотворенный, потому что Божеского существа нельзя ни видеть, ни описать, ни попять; но образ Его разумеется по человечеству, проявившийся в разных видах воплощения и пребывания Его на земле.

Посему мы должны св. иконы Пресвятые Троицы, Иисуса Христа, Богоматери и всех святых иметь на стенах и на досках, и свящ. сосудах, – приготовлять их должны из золота, или серебра, или другого какого-либо вещества, – должно почитать их, по не должно их обоготворять.

Вот в кратких чертах сущность рассуждении Иосифа Полоцкого, Полемика его имеет характер чисто догматический, а не церковно-исторический, т. е. в ней нет указаний и даже намёков на современное состояние и развитие русского общества, могущих содействовать к уяснению – как причин происхождения заблуждений жидовствующих, так и успеха еретиков. Виновником происхождения ереси полемист считает таинственную враждебную силу, т. е. диавола. В дополнение к характеристике „Просветителя“ нужно отметить резкий, пренебрежительно-суровый тон полемиста, допускавшего бранные слова, и выражения по адресу своих противников, какого недостатка не замечается в „Речах” св. И. Дамаскина, служивших для полемиста источником и образцом при составлении своего сочинения. Заметить нужно и то, что автор „Просветителя” не столько верил в силу своей аргументации в деле обличения и исправления заблуждавшихся, сколько в силу строгих мер, телесных и дисциплинарных наказаний и всяких кар, которые настойчиво и предлагал.

Свящ. А. Синайский

(Продолжение следует).

Не успели мы окончить своей (первой) статьи, как получили следующий (26) номер „Руководства для сельских пастырей“, в коем помещено продолжение статьи о. Митрофана. Наши ожидания встретить в последующих его суждениях – „о способах обличения неправды раскольнической“ более основательности и правдивости, к сожалению, не оправдались. О. Митрофан и теперь отрицает плодотворность трудов миссионеров, приписывая успешную деятельность в борьбе с расколом исключительно одним только местным священникам. „Миссионер же по профессии, говорит о. Митрофан, да ещё без сердечной веры, без любви, с одними умозаключениями и построениями мыслей в доказательство своего мнения, – не убедит никого“. Эти слова о. Митрофана являются прямым противоречием выше приведённым нами фактам из Макарьевского и многих других уездов, в которых, благодаря беседам миссионеров „по профессии“, „присоединения были массовые, – бросали раскол целыми деревнями“. Чему же верить, – голословным утверждениям о. Митрофана или действительным фактам плодотворности бесед и вообще деятельности миссионеров? Этот вопрос отвечает уже сам за себя.

Затем, кому естественнее всего иметь больше „сердечной любви“ к заблудшим братиям-старообрядцам, как не тем же миссионерам, которые сами, в большинстве случаев, были прежде старообрядцами и после многих душевных, а нередко даже и телесных страданий оставили раскол и вступили в спасительную ограду св. церкви, и потом уже, как бы в искупление своего прежнего коснения в расколе и вражды против церкви, посвятили себя на служение ей!?

Как эти, вышедшие из раскола, миссионеры любят св. Церковь Христову и как ревнуют они об ослаблении и уничтожении раскола, это показывают примеры почивших миссионеров; о. архимандрита Павла, Тимофея Алексеевича Николаева (мисс. Влад. еп.) и многих других, им подобных.

Отец архимандрит Павел неустанно говорил со старообрядцами и другими сектантами и знакомил их с памятниками древности, доказывающими правоту Церкви и неправоту раскола. Давал им приют в своём, скудном средствами, монастыре и большей частью даже в своей кельи в ущерб своему спокойствию и здоровью. Лиц, занимающихся миссионерством, построением единоверческих церквей и устройством единоверческих приходов, о. Павел наставлял, утверждал советами и указаниями, ободрял их, когда им встречались опасности и трудности, содействовал их просьбами перед епархиальными преосвященными и другими высокопоставленными лицами. Всем вообще о. архимандрит внушал, что Спаситель пролил Пречистую Кровь Свою на кресте и за старообрядцев и что должно, не взирая ни на какие препятствия, трудности, скорби и даже несчастии, стремиться привести их и других сектантов к соединению с Церковью, он постоянно заботился об издании книг против раскола и распространении их. Лица, писавшие противо-раскольнические сочинения, часто жили у него в монастыре. Он входил во все подробности издания и распространения этих книг. Лично он оставил после себя целый ряд сочинений, которые, как бессмертные творения, без сомнения, нанесла смертный удар расколу и, с течением времени, совершенно упразднят его. Он издал и распространил сотни тысяч этих творений. Но при этом никогда не получал он денежного вознаграждения за свои творения, никакого состояния не имел и жил в великой скудости до самой своей смерти.

Что же руководило о. Павлом во всех этих действиях, как не любовь к братьям и не глубокая скорбь об их заблуждении? Что побуждало о. Павла пренебрегать в деле миссии собственным спокойствием, болезнью, опасностями и даже самой жизнью?! Припомним здесь хотя малое из поучительной для всех жизни и ревности о. Павла по обращению заблудших. В 1881 г. о. архимандрит Павел вёл беседы в посадах Сольцы Псковской губернии. Этот посад населён был федосеевцами, число коих простиралось до 5000. Около этого посада имеется много деревень, которые также населены были федосеевцами в огромном количестве. Отец архимандрит прибыл в Сольцы, по приглашению граждан, вместе с псковским единоверческим священником о. Константином Голубевым. Беседы происходили в управе при огромном стечении народа. Присутствовали на них и участвовали в словопрении федосеевские наставники в большом числе; между ними был некто Алексей Николаев, наставник из села Сумятиц. Федосеевцы признавали его великим учителем. Он, действительно, был человек весьма начитанный и жизни постнической. В беседе с отцом Павлом он оказался совершенно безответным. О. Павел требовал, чтобы Николаев доказал правильность беспоповского учения от Евангелия, но Николаев сознался, что беспоповское учение в Евангелии не содержится. Полная безответность Алексея Николаева поразила федосеевцев. После второй беседы некоторые из федосеевцев пришли в дом единоверческого священника о. Иоанна Звездинского и сказали ему, что федосеевцы намерены на предстоящей беседе погасить лампы, обрушить скамьи и даже обрушить потолок, вообще – произвести смятение и в этом смятении убить отца Павла. Когда узнал об этом отец Павел, то сказал федосеевцам, советовавшим ему не производить беседы, что беседу он будет производить непременно, не смотря на намерения и угрозы беспоповцев предать его смерти, что, в случае смерти его, он желает быть погребённым в городе Москве. Беседа, действительно, была открыта в здании управы. Во время её федосеевцы на самом деле обрушили скамьи, на которых сидел народ, погасили лампы и произвели смятение, но устрашить о. архимандрита им не удалось. Напротив, последний со спокойным и непоколебимым мужеством и неустрашимостью тут же и обличил беспоповцев за этот поступок; он говорил им, что беседует с ними мирно, от Евангелия Христова, и указывает им путь спасения, – что убиение его, коего они желали и домогались, не умалит и не уничтожит несогласия и противления их Евангелию и не сделает их правыми. Смерть для него была бы даже и радостна, потому что он умер бы за дело Божие, во время самой проповеди Евангелия. Сотрудники о. архимандрита Павла, о. Константин Голубев и о. Иоанн Звездинский, также говорили федосеевцам, что они беседуют с ними мирно, от святого Евангелия, и вовсе не заслужили такого отношения к себе со стороны федосесвцев. Порядок на беседе был восстановлен и она окончилась полным торжеством православия и поражением федосеевской секты. Другой раз о. архимандрит Павел беседовал с федосеевцами о богомолии за царей. Федосеевцы, не найдясь, что возразить против доказательств о. Павла, пришли в ярость и решили бросить проповедника истины в реку Прут. О. Павел едва мог убедить своих со-вопросников оставить это намерение, указывая на то, что за убийство они потерпят жестокое наказание, а пользы им никакой не будет. Даже близость смертного часа не останавливала ревности о. Павла по обращению старообрядцев. Болезнь, сведшая о. архимандрита в могилу, была такого свойства, что говорить ему было трудно и даже опасно. Однако он и в это время не переставал беседовать о будущей судьбе сект старообрядческих и о православной Церкви. В самый день своей кончины, 27 апреля 1895 года, о. Павел занимался делами, относящимися к борьбе с расколом.

Укажем ещё на труды недавно почившего миссионера Владимирской епархии, Тимофея Алексеевича Николаева. Как сам прежде бывший в расколе, он горячо был предан делу обращения заблудших и для этого дела он не щадил себя. Его беседы, отличавшиеся увлекательностью и задушевностью, действовали на слушателей самым благотворным образом и, несмотря на то, что нередко происходили в душных, закоптелых избах, до тесноты набитых слушателями, в невыносимой атмосфере, они продолжались иногда по 10–12 часов без перерыва. Такие самоотверженные труды Тимофея Алексеевича приносили и плод обильный. Обращённых им к православию нужно считать не десятками, а целыми сотнями. Но и сам проповедник истины, не смотря на свою сильную, крепкую натуру, на цветущий здоровьем, могучий организм, не выдержал чрезмерного напряжения... Раз, во время беседы, у него из горла показалась кровь и, хотя Тимофей Алексеевич не придал этому факту значения, однако он был для него роковым предзнаменованием... Он заболел горловой чахоткой, которая преждевременно и свела неутомимого труженика в могилу. Во время даже своей смертельной болезни Тимофей Алексеевич не прерывал своих миссионерских трудов, верный завету Апостола: „дондеже время имамы, да делаим благое ко всем“ (Гал.6:10).

Да не подумает кто, что мы всем сказанным хотим отрицать ту пользу в деле обращения отпадших, какую, несомненно, приносит и должно приносить приходское духовенство. Нет. Мы возражаем только против очевидной неправды о. Митрофана, утверждающего, что миссионеры не оправдывают, будто бы, возлагаемой на лих многими надежды, и неспособны, будто бы, своими беседами „убедить никого“. Все миссионеры отлично сознают, что если бы миссионерской деятельностью занимался каждый приходский священник в своём приходе, действуя на него своими проповедями и беседами, то дело обращения заблудших к познанию истины было бы, без сомнения, ещё успешнее. Такое убеждение высказано ими, между прочим, на съезде противо-раскольнических миссионеров в Москве в 1887 году (см. „Бр. Слово“ за 1887 г. т. II, стр. 37–38).

Кроме плодотворных бесед со старообрядцами, православные миссионеры такую же пользу принесли и приносят делу миссии и литературными своими трудами. Вспомним опять о. архимандрита Павла и сотрудников его, написавших незаменимые сочинения, отличающиеся простотой изложения, силой мысли и убедительностью, служащие всем занимающимся обличением и вразумлением глаголемых старообрядцев необходимейшим руководством.

Итак, в виду той великой и несомненной пользы, какую принесли и приносят миссионеры своими многоплодными трудами. следует желать только возможно большего их распространения в нашем отечестве. Следует желать также и того, чтобы местные священники, служащие в приходах, заражённых расколом, всячески содействовали трудам миссионеров своими проповедями, сердечными беседами и полезными внушениями старообрядцам оставить свои заблуждения и с покаянием обратиться к св. Матери Церкви, а не ждали бы пока, они сами, без зова, образумятся и придут, как ныне многие делают и, как бы, в успокоение своей совести говорить, как говорит и о. Митрофан; „никто, без содействия и помощи благодатной через Господа Христа, не может прийти к Отцу Небесному (Ин.6:44), оставившему на полевой ниве расти и пшеницу, и плевелы. И Сам Христос Спаситель и ап. Павел еретика человека, по первом и втором наказании, повелевали отвращаться, как ослушника“ (Мф.18:17 и Тит.3:10).

Правда, что без благодатной помощи Самого Господа никто не может отрешиться от пагубных заблуждений и прийти в незнание истины Христовой. Но разве это значит, что заблуждающихся еретиков и раскольников, а также и других отступников не следует уже и вразумлять? Разве это значит уже, что таковых следует оставлять коснеть в своих заблуждениях, дожидаясь, пока Сам Бог, непосредственно, обратит их от заблуждения к познанию и приятию истинного учения Христова? Такое понятие будет уже противоречить всей истории христианства, начиная с самих св. апостолов, „весь мир ученьми своими просветивших“, и кончая св. отцами и учителями Церкви, не щадившими своей жизни для вразумления и просвещения заблудших словом истины. Такое понятие противоречив и учению Самого Христа Спасителя нашего, пославшего Своих учеников и апостолов „в весь мир проповедати Евангелие всем языкам, учаще их блюсти вся, елика Он им заповедал“. А посему – напрасно тогда и ссылаться, в оправдание своего нерадения о вразумлении заблудших, на слова Господа о невозможности прийти к Отцу Небесному, без содействия Его благодатной помощи, – слова Спасителя имеют совсем иной смысл, чем какой усвояет им о. Митрофан.

Обличая и вразумляя старообрядцев, миссионеры всегда успех своей миссионерской деятельности приписывают Самому Господу, просвещающему всякого человека, грядущего в мир, помня святые словеса Его: „Без Мене не можете творити ничесоже“. С своей же стороны миссионеры считают, однако, своим священными долгом простирать во услышание раскольников слово истины, памятуя слова св. апостола Павла: „Како убо призовут, в Него же не вероваша? Како же уверуют, Его же не услышаша? Како же услышат без проповедующаго (Рим.10:14)? a также и слова ап. Иакова: „Братия, аще кто в вас заблудит от пути истины, и обратит кто его. да весть, яко обративый грешника, от заблуждения пути его, спасет душу от смерти, и покрыет множество грехов“ (Иак.5:19–20).

Напрасно также о. Митрофан ссылается и на то, что „Сам Христос Спаситель и Ап. Павел повелевают, по первом и втором наказании, отвращаться еретика человека, как ослушника“ (Мф.18:17 и Тит.3:10).

Выше нами уже разъяснено было, что бесполезны беседы только с неисправимыми или, как говорит Златоуст, „с неизлечимо-больными“ еретиками. С теми же из них, которые подают надежду на возвращение к пути истины, „не нужно оставлять собеседования прежде их убеждения“, – говорит св. Златоуст. Наши же глаголемые старообрядцы в своём целом не могут быть отнесены к неизлечимо-больным еретикам, ибо благодаря устным собеседованиям с ними православных миссионеров, многие из них, как известно, обращаются к церкви – „целыми массами, целыми деревнями“. Выше было разъяснено также, что св. апостол Павел, повелевая человека еретика, по первом и втором наказании, отвращаться, разумел только таких еретиков, которые своим нечестием вредили лично только сами себе. Коль же скоро еретики своим нечестивым учением будут увлекать в свои сети других, то святой апостол повелевает таковым „уста, заграждать“. И св. Златоуст говорит: „если они (еретики) станут губить других, то нужно восстать против них, бороться с ними и опровергать их с великим мужеством“ (Бес. 6-я на посл. к Титу, стр. 79). А вожди именуемых старообрядцев, как известно, ни о чём так не заботятся, как о распространении своих зловредных лжеучений, среди немощной братии. Что же – неужели, видя широкое распространение лжеучений, рассеиваемых всюду раскольническими вождями, следует молчать, пренебрегая спасением немощной братии, нередко удивляемой сетями этих лжеучений? Вообще о. Митрофан, сославшись на слова св. апостола Павла: „еретика человека, по первом и втором наказании, отвращайся“ и придав им своё, не согласное с действительным их смыслом и толкованием на них Златоуста, значение, ещё раз доказал свою односторонность и узкость в понимании заключающих в себе божественную мудрость изречений священного Писания.

Приписывая успех противо-раскольнической миссионерской деятельности исключительно одним лишь приходским священникам, о. Митрофан говорит: „И по беспристрастному признанию членов последнего Казанского 3 Миссионерского Съезда, центр успеха противо-раскольнической миссии, по-прежнему, покоится на личности и деятельности приходского священника, – этого первого по званию служебному, главного и незаменимого миссионера“.

Правда, приходский священник, по своему пастырскому званию, в приходе есть первый и главный миссионер, но вопрос в том, возможно ли ожидать от приходского священника, даже самого опытного и ревностного, успешной борьбы с расколом, требующей, – в виду распространяемых всюду раскольническими вождями (особенно в последнее время) и устным и печатным путём своих лжеучений, непрестанной деятельности, непрестанного внимания, непрестанных самоотверженных трудов, когда у каждого приходского священника, кроме миссионерства, весьма много других дел: церковные службы, требы и школы, нередко даже две или три и, наконец, хозяйственные дела? Сколько же у него остаётся времени для специального ознакомления с противо-раскольнической полемикой и для бесед с раскольниками, продолжающихся иногда по 10–12 часов сряду?.. Притом, много ли в настоящее время приходских священников, хорошо знающих раскол и способных к успешной борьбе с ним? Их, но сознанию самого о. Митрофана, и „днём с огнём не сыщешь“. Вот поэтому-то тот же Казанский Миссионерский Съезд, никоторый указывает о. Митрофан, признал необходимым, „чтобы миссии, как испытанные и много-полезные учреждения, настоятельно были учреждены во всех епархиях“. Чувствуя, как бы, и сам невозможность, „всю тяжесть борьбы с расколом возложить исключительно на местных только священников“, в виду их неподготовленности к ней, отец Митрофан говорит далее о необходимости „перевоспитания пастырей, и пасомых. Но скажите, о. Митрофан, неужели, по-вашему, борьбу с расколом следует отложить до тех пор, пока „перевоспитаются пастыри и пасомые“, т. е, на целые десятки, а может быть даже и сотни лет?.. Да вот ещё вопросы: осуществимы ли ещё ваши мечты о „перевоспитании пастырей и пасомых?“ А если и так, то будет ли ещё какой-либо успех для уничтожения старообрядческих и других сект от такого „перевоспитания“? Что, если и тогда, когда, допустим, и сбудутся ваши мечты о „перевоспитании пастырей и пасомых“, вместо ожидаемой вами пользы, получится один только вред, – что тогда?..

Далее о. Митрофан противоречит уже сам себе, ибо признаёт опытными и полезными миссионерами не одних уже только приходских священников, но и не имеющих священного сана, мирян. Однако такие миссионеры, по признанию о. Митрофана, должны быть лица только богословско-образованные, прослушавшие науку обличения раскола, „ибо ко всякой деятельности прежде всего подготовляет правильно-поставленная школа“. Так ли, о. Митрофан? Вспомните, – разве плодотворная просветительная деятельность св. апостолов была следствием их „правильно поставленной школьной подготовки“? Напротив, стадо учеников Христовых состояло большей частью из смиренных, простых, неучёных людей; однако, несмотря на свою простоту и неучёность, они сумели покорить весь мир своим Божественным учением, „во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их“.

И Сам Господь наш Иисус Христос, – сказано в книге высокочтимого обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева, – „Победа, победившая мир“, не какой-либо системой или теорией создал Свою церковь, но непреодолимым воздействием души на другую душу. Он проповедовал самоотвержение, самопожертвование ученикам Своим и тем, кто, „оставльше вся и вземше крест свой, по Нем идоша“, – предлагал не систему учений, не кодекс законов, но Себя Самого, являя в Себе самым делом ту истину, которая есть верховное желание души. Изо-дня в день беседовать с Учителем, слагать в душе слово Его и дело Его, питаться Его духом, очищать сердце от всех, даже самых нежных и чистых, земных привязанностей, до того, что можно сказать: „живу, и не живу, но живёт во мне Христос“, – вот какова была духовная дисциплина, которую проходили ученики Его и в пустыне, и на горе, и на берегах озера Геннисаретского, а когда на кресте явился перед ними верховный урок жертвы, смирения, себя истощающей любви, и ученики разошлись повсюду на проповедь. Словом, урок их людям был тот же самый, которым и они научены были“ (стр. 12–13).

Вот в чём состоял чудесный успех апостольской миссии, – в питании словом и духом Христовым, а не в „подготовке правильно поставленной школы“!

В этом же, без сомнения, состоит успех и противо-раскольнической миссии. Без напитания же своей души все действующим словом Божиим, в какой бы „правильно-поставленной школе“ кто ни учился, никогда не может иметь успеха. Это бесспорная истина, против которой, думаю, не будет возражать даже и о. Митрофан. Да и можете ли вы, о, Митрофан, поручиться за проектируемую вами „правильно-поставленную школу“, что учащиеся в ней, будущие миссионеры, будут насыщать себя Словом Божиим, а не романами и тому подобными произведениями светских писателей, – каковые явления нередко встречаются и среди современных питомцев духовных школ?

Вообще, – как показывают многочисленные факты, школы не всегда оправдывают возлагаемые на них надежды. Теперь уже не тайна, что и среди питомцев современной духовной школы нередко можно встретить лиц антицерковного направления. Да и вообще-то духовная школа не всегда даёт церкви надёжных и опытных проповедников слова Божия. Отец Митрофан, например, без сомнения, есть один из получивших богословское образование в школе, – это видно уже по его учёному слогу, однако я, не учившийся ни в какой школе, никак не могу согласиться с ним в его несогласном святоотеческому, одностороннем толковании рассмотренных выше слов св. апостола Павла, – и ничто в том не может разубедить меня ни его богословское образование, ни даже священный его сан.

Итак, школа, как бы правильно она ни была поставлена, не может быть признана единственным и главным условием успеха миссионерской деятельности, как полагает о. Митрофан.

В заключение о. Митрофан жалуется на материальную необеспеченность духовенства, видя в этом „зло, тормозящее религиозно-просветительную миссию на Руси“, – и на то, что „священнику, которому выпала несчастливая доля служить в приходе с раскольническим населением, в нужде и лихолетье приходится испытывать муки душевные и невзгоды телесные“.

Итак, по проекту о. Митрофана, для успешной деятельности против раскола необходимо особое обеспечение духовенства, а до тех пор, пока не будет дано такого обеспечения, не будет и успеха в протпво-раскольнической миссии.

К чему же, в сущности, приводят все рассуждения о. Митрофана о его „способах обличения неправды раскольнической“? Ровно ни к чему. Миссионеры не годятся, ибо они, по мнению о. Митрофана, „напоминают собой упразднённых за ненадобностью церковных исполнителей, надзорщиков и доносчиков на окружное духовенство“ и не способны, якобы, „убедить никого“, а приходские священники, хотя бы и могли быть хорошими миссионерами, да материально не обеспечены, Выходит, таким образом, что противо-раскольнической миссии в настоящее время вовсе не может даже и существовать, её приходится отложить до неопределённого времени, до тех пор, пока осуществятся несбыточные мечты о. Митрофана о „перевоспитании пастырей и пасомых“, о „правильно поставленной школе“, об обеспечении духовенства и проч... А дело борьбы с расколом не терпит, ревнители „древнего благочестия“, – эти волки в овчих одеждах, непрестанно грозят расхитить стадо Христово... А посему и является настоятельная нужда в людях, которые бы тщательно оберегали это стадо от их яростного нападения на него, является настоятельная нужда в миссионерах.

Итак, все усилия о. Митрофана доказать бесполезность деятельности миссионеров оказываются тщетными. Противо-раскольнические миссии, „как испытанные и много-полезные учреждения“, по-прежнему „настоятельно должны быть учреждаемы во всех епархиях“, а проектируемые о. Митрофаном – „перевоспитание пастырей и пасомых“, „правильно-поставленные школы“ и проч. – должны быть, без сомнения, признаны за неосуществимые и бесплодные мечты.

В № 28 „Руководства для сельских пастырей“ о. Митрофан заканчивает свою статью „о способах обличения неправды раскольнической“. Здесь о. Митрофан опять отвергает пользу бесед с глаголемыми старообрядцами, называя их „бесполезными вероисповедными спорами“. Коренным (радикальным) средством для противодействия расколу о. Митрофан считает „утверждение (приходскими пастырями) в православии и единомыслии собственных прихожан“. „Водворение мира среди верных, говорит о. Митрофан, умение удержать, не упустить в раскол прихожан – вот первая задача приходского пастыря! Надо заботиться, прежде о близких, потом уже о дальних, ибо кто о присных нерадит, тот хуже неверного по апостолу“ (1Тим.5:8). „Могучим средством для сей цели, продолжает о. Митрофан, должно быть церковное, учительство служителей Слова и устное и печатное. Общественная, литургийная, как неотъемлемая часть богослужения, проповедь и частные пастырские беседы благовременне и безвременне – будут надёжным союзником ревностному пастырю при наставлении в истинном учении православных христиан“.

Что „утверждение в православии и единомыслии прихожан и умение удержать, не упустить их в раскол“ есть одно из средств противодействия расколу – это правда, в этом можно согласиться с о. Митрофаном. Но разве отвергаемые о. Митрофаном миссионерские беседы со старообрядцами не служат той же цели? Многочисленные факты, отчасти упомянутые нами, показывают, что они не только утверждают православных чад церкви в православии и единомыслии, но и целыми массами обращают в лоно св. церкви самих заблудших братий наших старообрядцев. Отец Митрофан говорит, что „надо заботиться прежде о близких, потом уже о дальних, ибо кто о присных нерадит, тот хуже неверного по апостолу“. Но неужели о. Митрофану неизвестно, что беседы с глаголемыми старообрядцами прежде всего приносят незаменимую пользу именно православным, раскрывая перед ними всевозможные хитросплетения и лжеучения вождей раскола, которые всюду стараются уловить простодушных чад св. церкви в свои гибельные сети?

Священный долг пастырей церкви – заботиться о спасении „присных“ чад духовных – отнюдь не исключает забот и о находящихся во тьме и сени смертной язычниках, равно как о спасении вообще всех людей, не озарённых ещё истинным светом Евангелия Христова. Посылая Своих апостолов, а в лице их и всех пастырей церкви на проповедь, Господь наш Иисус Христос заповедал им проповедать Евангелие всем языкам (Мф.28:20). Первый и единый по естеству Архиерей, Господь наш Иисус Христос, подражать Которому обязаны и все пастыри св. Его церкви, желает привести к Себе не только присных, но и дальних. И ины овцы имам, говорит Он, яже не суть от двора сего, и тые Ми подобает привести“ (Ин.10:6). Если же пастыри св. церкви, во исполнение Господней заповеди, обязаны заботиться о спасении язычников, Проповедуя им слово Божие, то пастыри Русской прав. церкви тем более должны проявлять заботу о спасении близких им по плоти старообрядцев, предки коих принадлежали к церкви Господа Бога, юже Он стяжа кровию Своею. Столь дорогая цена не должна ли подвинуть не только пастырей, но и всех вообще истинных чад православной церкви к обращению на путь истины отпадших братий наших – глаголемых старообрядцев, вразумляя их словом кротости, терпеливо выслушивая унаследованные ими от своих предков разные клеветы на непорочную невесту Христову? Воодушевляемые святой ревностью о славе св. церкви и о спасении отпадших от неё бывших чад её, глаголемых старообрядцев, православные миссионеры не жалеют для сего ни сил , ни здоровья. Они всюду ездят с словом вразумления заблудших и летом – в жар и пыль, и осенью – в дождь и грязь, и зимой – в снег и холод. Их продолжительные беседы происходить нередко в крестьянских избах при невыносимой духоте от грязи и пота во множестве собирающихся слушателей крестьян. Благотворность этих самоотверженных миссионерских трудов давно уже засвидетельствована многочисленными примерами обращений глаголемых старообрядцев ко св. церкви. Но как ни очевидна польза миссионерских бесед со старообрядцами, миссионеры, однако, никогда не приписывали успеха миссии исключительно только своим беседам. Напротив, они всегда сознавали и сознают, что успех миссионерской деятельности был бы гораздо больше и ощутительнее, если бы дело борьбы с расколом приняли близко к своему сердцу и все приходские батюшки, особенно тех мест, где есть раскольники. Церковная проповедь и внебогослужебные беседы приходских батюшек, раскрывая и разъясняя положительное учение веры, особенно в тех его пунктах, которые подвергаются перетолкованиям раскольников, весьма и весьма облегчили бы дело миссии. Такое желание, между прочим, и выражено было на съезде противо-раскольнических миссионеров в Москве 1887 года (см. «Бр. Сл.» 1887 г. т. II стр. 37). Но приписывая успех борьбы с расколом исключительно только „церковному учительству, проповеди и частным беседам“ приходских пастырей, о. Митрофан, очевидно, впадает в односторонность. Сам же он говорит, что „христиански просвещённый мирянин не станет молчать перед старовером“. А если так, то значит такой „христиански просвещённый“ мирянин“ будет беседовать со старообрядцем, обличая перед ним неправду раскола и доказывая истинность православной церкви. Если такие беседы со старообрядцами „христиански просвещённых мирян“ о. Митрофан не только не отвергает, по признаёт вполне естественными и необходимыми, то зачем же отвергать пользу бесед миссионеров? Да если даже и согласиться с. о. Митрофаном, что при повсеместном просвещении православных прихожан, живущих среди раскольников, миссионеры будут излишни, то и тогда о. Митрофан не прав, ибо отвергает пользу миссионерских бесед со старообрядцами в настоящее время, когда о всеобщем просвещении можно только ещё разве мечтать. Если бы о. Митрофан истинно ревновал о христианском просвещении мирян, то ему надлежало бы не изгонять миссионеров, а всячески сочувствовать им и желать возможно большего их распространения, ибо не христианское ли просвещение преподают миссионеры своими беседами, когда насаждают в сердцах и умах своих слушателей истинное понятие о созданной Христом церкви, о совершаемых в ней богоустановленных седьми тайнах, о значении священной иерархии, о различии между догматами веры и обрядами и т. под.?

„Причиной устойчивости староверия, продолжает о. Митрофан, может служить всегдашний, внешний облик примерного, показного „блаженномудрия“ ревнителей древлеправославия, доведённый в одежде, осанке и замашках до совершенства, что и влечёт незнающих Закона Божия крестьян в дебри раскола, как в болотную трясину“. Согласимся, что лицедейство, показное благочестие ревнителей древлеблагочестия или старообрядцев есть действительно одна из причин устойчивости раскола, увлекающая простодушных в гибельные его сети. Но тут-то опять и является нужда в миссионерах, которые бы посредством своих бесед со старообрядцами разоблачили это их лицемерие и раскрыли перед ними самими и перед православными слушателями весь смрад внутреннего их нечестия, и тем оградили бы от увлечения в раскол простодушных чад св. церкви, увлекающихся показной, лицемерной набожностью глаголемых старообрядцев.

Далее о. Митрофан толкует о современных внешних условиях борьбы с расколом, которые, по заключению маститого летописца (Η. И. Субботина), не только не улучшились, но достигли более печального для православия положения, ибо к покровительству старообрядцев со стороны низших представителей светской власти, вследствие „золотой политики“ раскола (подкупа), присоединилось защитничество гласного суда и либеральной печати. Так, если, по сознанию о. Митрофана, и представители низшей власти, и защитничество гласного суда, и либеральная печать, „вследствие золотой политики“, покровительствуют и даже открыто иногда защищают раскол и тем наносят вред православной церкви, то чего можно было бы ожидать, если бы в угоду о. Митрофану устранить ещё и миссионеров, этих защитников св. церкви, которые нещадно обличают старообрядцев, других сектантов и вообще врагов церкви?! Прибавьте к этому ещё и то, что руководители старообрядческих сект, разные Швецовы, Мельниковы, Усовы и другие, не перестают рассеивать среди чистой пшеницы православного учения зловредные плевелы своих раскольнических мудрований и устным и печатным подпольным путём, – представьте себе весь ужас могущих произойти отсюда последствий! Не стали-ль бы тогда всё чаще и чаще повторяться прискорбные для православия факты тех печальных времён, когда противо-раскольническая миссия была ещё только в зародыше, а отпадения от православия в раскол были многолюдные. Итак, всё говорит за то, что, в видах ограждения чад св. церкви от увлечения различными антицерковными мудрованиями, рассеиваемыми многочисленными врагами истины Христовой, институт миссионеров среди русского народа положительно необходим. Будь поменьше врагов миссионерства, раскол, быть может, пал бы уже и даже память о нём погибла бы с шумом.

В заключение своей статьи не могу не выразить своей сердечной благодарности московскому градскому и гуслицкому миссионеру священнику о. Христофору Константиновичу Максимову за его полезные указания и руководство в этом моём скромном труде, единственной целью которого было принести посильную пользу процветанию противо-раскольнической миссии, плодотворной деятельности которой обязаны – как я и всё моё семейство, так равно и большинство обратившихся из гибельных сетей раскола в спасительную ограду св. Христовой церкви – познанием истины,

Миссионер Николо-Котловского благочиннического округа Московской епархии А. Зверев

В Петербурге существует кружок, именующийся братством Стефана Зизания и Аввакума Протопопа⁴⁴⁵. Братство это состоит из старообрядцев-громовцев. В нём 80 членов – людей среднего торгового и фабричного класса. Братчики по временам собираются для обсуждения религиозных нужд по защите „древнего благочестия“. На собраниях читаются разные касающиеся раскола брошюры и говорятся раскольничьи речи, как членами братства, так и приходящими. На одном из таких собраний было прочитано ниже помещённое слово. Слово принадлежит, как нам передано, запрещённому ныне австрийскому попу, мещанину г. Самары (из крестьян той же губ. и уезда, села Новый Студенец, отстоящего в 3-х верстах· от станции Кинель Самаро-Златоустовской железной дороги). Он по ремеслу иконописец; старообрядческим попом состоит 30 лет, в том числе 9 лет служил на Громовском старообрядческом кладбище в Петербурге. Зовут раскольничьего попа-оратора Федот Фокеев Ерофеичев.

Слово г. Ерофеичева характерно как для состояния современного раскола вообще, так и для порядков противо-канонической австрийской иерархии в частности. Вот это слово. Исправляем только орфографию.

* * *

„Аще о истине слово будет, сиречь глаголати о правде, не токмо перед святители, по и перед цари, понеже благочестия (т. е. правды) отступити – Бога отступити“. (Три челов. стр. 96).

БРАТИЯ!

Я очень доволен тем, что имею возможность присутствовать между собравшимися здесь и, пользуясь случаем, хочу побеседовать с вами о современном положении нашего старообрядческо-христианского духовенства.

Всем вам, конечно, известно, что я имею сан священника, но, находясь под запрещением, не имею права священнодействовать. Но известно ли вам. за что и при каких обстоятельствах я запрещён? Думаю, что не известно. Да, братия, даже я и сам не понимаю, за что и для какой благой цели было угодно запрещать меня, да при том же в течение одного года три раза.

Однако, братия, это троекратное на одном году запрещение моё на меня подействовало так: я убедился вполне, что надо мной, нет, не надо мной, а над моим саном, в котором я состою, просто издеваются, в угоду кому-то унижают меня, пред кем-то раболепствуют. точно бы ждут от кого какой-либо выгоды.

Это и понятно: архиерей у нас, как всякое выборное общинное лицо, не может избежать допущения вмешательства светских лиц в дела церкви; эти лица ему иногда прямо-таки могут приказывать: осуди, мол, нам, вдадыко, нашего батюшку, вот так-то и так-то. При таких обстоятельствах архиерей легко может быть прямо-таки игрушкой в руках светских лиц и исполнителем не своих убеждений, а людских приказаний, что и бывает. Братия, я это на себе испытал. Архиепископ Московский Савватий, трижды запрещая меня на одном году, был игрушкой в руках Исидора Яковлев. Богданова. Игрушкой, говорю я, был он, архиепископ Савватий, в руках Исидора Яковлевича Богданова. Как же иначе сказать? Само дело ведь доказывает; когда, напр.. померла богатая старушка из рода Громовых, Федосья Фёдоровна Барановская, дети покойной ходатайствовали за меня перед Богдановым; внимая их ходатайству, Богданов испросил мне разрешение, по телеграфу даже. Потом, через неделю вторично запретили меня и через несколько дней вторично разрешили. Потом третий раз запретили, и всё это произошло в течение не только года, но полугола! Это ли, братия, не игрушка? И так, практикующееся, как выше я сказал, вмешательство светских лиц в дела церкви – большой вред для нас: вследствие этого вмешательства духовенство наше находится в совершенном унижении, отчего развиваются раздоры и клеветы на пастырей.

Архиепископ Савватий настолько был привержен к допущению вмешательства мирян в дела церкви и потворствовал оным, что не осмелился разрешить меня без приказания Исидора Яковлевича. Я обращался к архиеп. Савватию лично, в самый тот момент, когда на него налетали, как орлы, со всей России, наши преосвященные смиренные владыки в столицу Москву и выгнали его из его квартиры с Опухтинки. Это случилось с ним, после третьего моего запрещения чрез месяц. Нашёл я его бедного, уже скрывающимся в Замоскворечье, в доме купца Димитриева·. Представлен я был ему служившим при нем в этот день за обедней диаконом Харлампием. Первые мои слова были к архиепископу Савватию: за что вы, владыко, меня на одном году три раза запрещаете? Архиепископ Савватий сказал мне: «я знаю, что ты запрещён, но нет, отец, нешто я не помню, три раза. я не запрещал“. Так я его и не мог уверить относительно троекратного запрещения. Из разговора я убедился, что разуверять его больше не полезно. Попросил у него прощения и благословения на священнодействия. Владыка замялся и сказал мне в ответ: поезжай и попроси у Исидора Яковлевича Богданова записочку. Когда я напомнил владыке, что за записочкой ехать из Москвы в Петербург не близко, владыка меня стал ласково уговаривать, что-де ныне это не долго на машине съездить и обратно приехать. Это ли, братия, не призыв нашим архиепископом мирян к вмешательству в управление церковными делами.

Следовательно, архиепископ Савватий совершенно не был знаком с правом и справедливостью, а потому и довёл меня, священника, до такого жалкого положения, что должен было я уступить напору сил развивающихся снизу.

За какие же это вины я долго так страдаю, когда меня то запрещали, то разрешали, по телеграфу даже? Не ясно ли подобные поступки говорят, что вины мои, вероятно, не важные, но только страшно клеветнические. За неосновательные клеветы запрещать не должно. „Духа не угашайте“, учит апост. Павел.

Вам так же, братия, известно, что после архиепископа Савватия, на московской кафедре 2 года был заместителем владыка Арсений Швецов, которому от меня потребовалась не записочка Исидора Яковлевича Богданова, как её требовал от меня архиеп. Савватий, но общественниками подписанное прошение, которое мною и было доставлено ему. Владыка Арсений Швецов, получив в защиту мою прошение Общества Петербургского и не учинив по нему ничего, в свою очередь передал его архиепископу Иоанну Карлушину, и что ж они сделали по оному прошению? Да ровно ничего! Между тем ведь прошение послано также от мира – от Общества. Братия, сии уважаемые наши архипастыри невникновением по общественному сему прошению в дело, ясно наводят нас на мысль, что и они не чужды допустительства в церковное управление мирян, что и им нужна записочка Исидора Яковлевича Богданова. Следовательно, допустительство в управление церковью мирян несомненно и ныне практикуется, и при том допускаются до этого не просто миряне, но миряне по выбору. Выбор же как раз всегда падает на богачей, которых попросту принято называть мироедами. Положим, чтоб меня допустить до служения в Петербурге, архиепископу Савватию требовался приговор, но через приговоры священники в приходы определяются только вновь поступающие. Разрешить же меня должно было собственно архиерейской властью, а не записочкой, как служившего уже священника в Петербургском Обществе. Не есть ли это неведение своей обязанности со стороны архиепископа? Правило⁴⁴⁶ гласит так: «живу сущу епископу, вместо его другий поставиться не может»; в другом месте пишется: «что епископу, то иерею надлежит»⁴⁴⁷. Меня не осудили и не выдворили никуда, и преспокойно на моё место посылают служителей, и не ставят себе в том греха. Это ли знакомство с нравом и справедливостью! «Тако желающе вас, пишет апост. Павел, благоволихом подати вам не точию благовествование Божие, но и души своя; и даже молился бы сам, отлучен быти от Христа по братии своей» (1Фес.2:7–11; Рим.9:1–3). Так должно сердечно чувствовать священнослужителю. Он должен благо ближнего ставить выше своего собственного. Ещё: «ибо брат от брата помогаем – яко град твёрд», пишет С. Премудрый. Рассказав о вмешательстве мирян в церковное управление по собственному моему делу, я имею в виду всё современное наше духовенство. Подобных историй я от собратий моих много слышал; они, благодаря вмешательству мироедов, сделались невольными отступниками от старообрядческо-христианской церкви, вкупе с пасомыми. Братия, кому и какая польза произошла от того, что запрещено мне проповедовать и священнодействовать? Никому, кроме глупых мироедов, – моим запрещением доставлено глупое удовлетворение их прихоти, на вред душе, а вреда церкви сколько вышло? Много было разговоров дельных и не дельных в обществе, немало произошло и отступлений от старообрядческой церкви ведомых и не ведомых. Кому же за это горе? „Горе пастырям, иже погубляют и расточают овцы паствы Моея“ (Иер.23:1,2); „се Аз на пастыри, и взыщу овец Моих от рук их, рече Господь“ (Иер.34:3–10). Много примеров мне известно по всем епархиям: священники проповедуют, собирают церковь, а епископы, как только сунутся со своими распорядками, так сейчас от их безрассудных распоряжений уходят не только овцы, но и сами пастыри. Почему же это бывает? я полагаю потому, что наши владыки являются, чтобы показать свою власть, а не для того, чтоб „друг друга тяготы носить“, и тем исполнить Закон Христов.

И так, братия, из вышесказанного вытекает ясно:

1) Владыка архиепископ Савватий был игрушкой богачей и богачих; для него ничего не стоило священника, в угоду любого богача, подвергнуть издевательству и запрещению служения церкви, хотя бы это было не угодно всему обществу.

2) Для наших владык общество бедных не составляет ничего; по этой-то тактике они вот уже 7 лет на поданное в мою защиту прошение, которое было подписано некоторыми и здесь присутствующими, не обращают внимания вопреки изречению Сираха: „Праведник милует и скотов своих“. (Сир.12:10).

3) В заключение скажу вам, братия, – первые архиереи наши, имена которых я произношу с великим благоговением, не принесли столько пользы в тяжёлые никоновские времена старообрядческо-христианской церкви, сколько ей принесли пользы современные им священники, семейные люди. Например: архиереи вращались вокруг и около высшего круга, спорили с Никоном, перетягивая всякий на свою сторону Алексея Михайловича, который приказал потом посажать их в тюрьму. Но архиереи наши допреж сего по подумали и не попеклись о том, чтобы поступить по Господню словеси: «Егда же гонят вас во граде сем, бегайте в другой» (Мф.10:23). Они не подумали, чтоб поддерживать преемство и пасти гонимую Церковь Христову. А священники, говорю я, семейные люди, с семействами и даже с приходами ушли заграницы, чем и спасли церковь гонимую, поучая и наставляя христиан-старообрядцев, по пророку Малахии: «Устне иереовы сохранят разум, и закона взыщут от уст его» (Мал.2:7), и ещё: Иеремия говорит, что пастыри по сердцу Бога те, которые пасут разумом и учением. (Иер.3:15).

Братия! Мы должны убедиться, что потворство мироедам приносит страшное зло архиерею по церковному управлению. а поэтому не будем закрывать от себя этот недостаток наших владык. Но для поддержания лучшего управления и порядка на будущее время обличим их и потребуем во имя истины, чтоб они служили на пользу и преуспеяние церкви, и не обижали бы за всякие пустяки священников – семейных людей, но помогали бы им в трудных обстоятельствах, и не вносили бы своими распорядками разлада и раздора в общество. Аминь.

Запрещённый австрийский „отец“ раскрывает перед своим „братством“ и нами язвы своего „согласия“: но, видимо, не умеет или не хочет вникнуть в их первопричину. Он – 1) сетует на вмешательство мирян в дела „церковного“ управления, 2) жалуется на несоблюдение австрийскими „владыками“ канонических правил, 3) хлопочет о своей „старообрядческо-христианской церкви“, 4) воздыхает о первых своих (раскольничьих) „архиереях” и „священниках“ и 5) печалуется во поводу оставления раскола его „пастырями вкупе с пасомыми”.

Думается, будь оратор на собрании „громовского братства“ основательно знаком с историей раскола и австрийской иерархии, и будь он притом искренно верующим человеком, жаждущим истины Христовой, он сам оставил бы раскольничью ложь и присоединился бы к истине православия. По всем пунктам своего печалований он обрёл бы надлежащее уврачевание и уж не обратился бы со своим словом к „церкви лукавствующих“.

1. Он сетует на вмешательство мирян в дела „церковного управления“... Но ему, надо думать, достаточно неизвестно, что и сама австрийская иерархия – дело рук мирян, рук человеческих, да ещё каких – мусульманских и католических! Ведь сам оратор, думаем, проповедует, что беглопоповское общество (без епископа) не составляет церкви Христовой; а австрийщина из не-церкви (беглопоповства) стала церковью (якобы), благодаря только еретику 2-го чина, каковым линовано считали м. Амвросия, мусульманину (польскому пану, принявшему ислам) Садык-паше Чайковскому, австрийскому императору (католику) Фердинанду, найденным хлопотами Петра Вас. Велиикодворского (инока Павла), да, пожалуй, жидку Рувимке, служившему переводчиком при переговорах Павла и Алимпия с сыном м. Амвросия Георгием! Литература по этому вопросу надлежаще и основательно, по раскольничьим же документам, осветила это дело⁴⁴⁸. Г. Ерофеичев должен быть ещё доволен, что в управление делами его „церкви“ не вмешиваются хоть еретики 2 чина, мусульмане, католики, да жиды, коим эта „церковь“ обязана своим существованием!..

2) Он жалуется на несоблюдение австрийскими „владыками“ канонических правил. Но... „нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый... не собирают смокв с терновника, и не снимают винограда с кустарника“ (Лк.6:43–44). Ужели старообрядческому „иерею“ неведомо, что австрийская иерархия получила своё устроение на основании полного попрания канонических правил? Миссионерская литература об этом настолько полна и обстоятельна, что касательно противо-каноничности белокриницкого священства для знающих и признающих церковные каноны не оставляет уже никакого сомнения. Бегство м. Амвросия в Белую Криницу, принятие его (уже запрещённого константинопольских патр. Анфимом III) в сущем сане вторым чином, совершенное беглым иером. Иеронимом (принявшим исправу у лужковцев), единоличное поставление себе преемника и т. д. и т. д., – всё это было посмеянием над законами церкви! Правда, инок Павел (Великодворский) писал как-то, в одной из своих заповедей, коснувшись смотрительных случаев (исповеди у лиц неосвящённых), что „поступающие чрез правил и преступающие закон не оправдятся“ (см. Субботина „История австр. свящ.“ вып. II, изд. 1899 г. стр. 281–2), но сам устроил такую противозаконную иерархию, что даже один австрийский же „архиерей“ – Аркадий Славский писал о ней так „попу“ Василию Каменскому: „вратами нынешнее время ни един святитель вниде. Врата суть правила обдержные... Церковь наша вся на случайных правилах, и врат не имать, т. е. обдержные правила празднуют... Рассмотрим и сам корень – Амвросия: не вратами (он вошёл); я однажды отцу Павлу написал об Амвросии пунктов до 14... и так отец Павел не доказал..., что творить? Обдержные нужно оставить, т. е. врата, а искать малую дверь где-нибудь побочную“⁴⁴⁹ (как, стало быть, вор, прелазяй инуде?). „Если по обдержным правилам рассмотреть нашу всю церковь, пишет тот же Аркадии, то едва ли что в ней останется незыблемо⁴⁵⁰. Λ сколько для устроения австрийского священства употреблено было иноком Павлом и липованами наглой лжи, подлогов, хитрости и подтасовок разных „смотрительностей и святоподобий“ в обход прямых законов церковных!?⁴⁵¹ Если бы австрийский „отец“ знал это или не закрывал от этого глаза, ища истины свято-церковной, он едва ли охотился бы иметь дело со своими „владыками“, нарушающими „право и справедливость“: ему стало бы ясно, что они „дополняют меру отцов своих“, и думается, внял бы словам псалмопевца: „блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста“...

3) Оратор именует своё общество „старообрядческо-христианской церковью“. Но можно ли, приложив ко лжи ложь, получить истину и прибавить к беззаконию беззаконие, чтобы стал закон?! Беглопоиовщина, как уповает и австрийский запрещённый „отец“, есть ложь и беззаконие, а не церковь Христова, а что, кроме лжи и беззакония, прибавила австрийщина к беглопоповщине, чтобы из нецеркви она стала церковью? Ничего!⁴⁵² „Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии“... Об этом по отношению к австрийщине писано было слишком много, чтобы теперь ещё на этом останавливаться. Вспомним только одно, что по удалении митр. Амвросия из Белой Криницы и заточении его в Цилли (1848 г. авг. 29), инок Павел вскоре потщился собрать белокриницкий собор (3 янв. 1849 г.) для возведения преемника Амвросиева Кирилла в митрополиты (4 янв. Кирилл и был возведён в митрополиты вторичным (!) архиерейским рукоположением) и в качеств мотива к сему собору и его спешному делу привёл в соборном определении известные слова Златоуста „не может бо церковь без епископа быти“ (см...История блокр. свящ.“ Субботина вып. II. стр. 214). Оле, лукавства! A 180 лет без епископа церковь (беглопоповская) могла быть? Если нет, то могли ли из неё создать церковь: еретик второго чина (каким почли липоване беглого митр. Амвросия), мусульмане, католики, да. Беглопоповцы – инок Павел, Алимпий и их единомышленники? „Предаде их Бог в неискусен ум... зане любви истины не прияша“; австрийские все продолжают считать своё общество Христовой церковью!

4) Автор слова воздыхает о первых своих „архиереях“, „споривших“ с патр. Никоном... Но таких архиереев никогда не существовало. Раскольники напрасно считают еписк. Александра Вятского и Павла Коломенского за своих архиереев. Ведь им должно же быть известным, что Александр Вятский, протестовавший против книжных исправлений при п. Николе, принёс затем перед московским собором 1666 г. раскаяние, а Павел Коломенский, заявивший о своём несогласии с распоряжениями Никона о поклонах на соборе 1654 г, и выразивший то в самой своей подписи под соборным актом, до начала, собственно, раскола и не дожил, так что раскол, как раскол, т. е. после акта 13 мая Б. Московского собора 1667 г., не имел ни одного единомысленного себе епископа, и говорить раскольникам о каких-то „своих прежних“ архиереях значить говорить небылицу, а тем более – австрийским, у которых первым архиереем стал беглый митрополит Амвросий – уже в 1846 году!

Что касается оставшихся в расколе и уклонившихся в него „иереев“, то они, по суду канонов, уже не „иереи“: как „действующие без повеления и заповеди святительския“, они церковным законом уподобляются „нерукоположне действующим“ (Номок. л. 57 и об. ср. ап. пр. 39 –55 и толк.). А автор „слова“ ещё воздаёт им хвалу, как „спасителям гонимой церкви!..“ „Архиереи наши, говорит он, не подумали допреж сего (чтобы спорить с Никоном и попасть затем в тюрьму) и не попеклись о том, чтобы поступить по Господню словеси: „егда же гонят вас во граде сем, бегайте в другой...“ (Мф.10:23). Они не подумали, чтобы поддерживать преемство и пасти гонимую церковь Христову...“ Думается, австрийскому оратору тут не мешало бы добавить ещё: как, мол, сделал это митр. Амвросий... он убежал (хотя... „ни единому же гонящу“) из Царьграда и устроив преемство... Но, вероятно, постеснялся добавить это в виду того, что Амвросий убежал по найму: за 500 червонцев в год для себя и прекрасное обеспечение, кроме того, для своего семейного сына, и поэтому мог привести слушателям на память другие словеса Господни: „наёмник, иже несть пастырь... видит волка грядуща, и оставляет овцы своя и бегает... яко наёмник есть“ (Ин.10:12–13)... „А священники, продолжает запрещённый „отец“, с семействами и даже с приходами ушли за границы, чем и спасли церковь гонимую“. Тут оратор, что называется, прямо зарапортовался! Церковь, которая не имеет „иного основания паче лежащего, еже есть Иисус Христос“, которую „до скончания века“ „и врата адова не одолеют“ (Благ. ев. Мф. зач. 67 и др.), которая в существенном своём устройстве „никогда же и изменится, аще изменится и вся тварь“ (Благов. Лк. зач. – 107); эта церковь, по оратору, близка была к погибели со времени п. Никона, и не приди ей на выручку беглые попы, она погибла бы, – они её, видите ли, спасли!.. Если оратор под церковью разумел раскольничье мужичье общество с „глупыми мироедами“ во главе, то он, пожалуй, прав; но если под нею разуметь истинно-православную Христову церковь, то слова его превосходят всякие беспоповские богохульства... К тому же – если беглые попы и до австрийщины спасли церковь, то зачем беглопоповцам понадобилось после того воровать м. Амвросия из Царь-града? И какую же теперь „церковь“ беглопоповскую или амвросиевскую оратор исповедует за истинную, если, по 9 чл. Символа веры, он верует во едину святую соборную и апостольскую церковь? Воистину, „не ведят, что творят!“

5) Если бы Господь даровал благодать запрещённому от безблагодатных „владык“ безблагодатному „иерею“ оратору уразуметь всю тщетность построенного на песке лжи и беззакония здания австрийского священства, думается, он не стал бы печаловаться по поводу того, что из его лже-церкви уходят „пастыри вкупе с пасомыми“, а, „испытав“, но слову Божию, слову святоотеческому и по церковным канонам, „духа“ австрийщииы, каким его показывает документальная история, сам последовал бы с радостью по стопам тех, кто оставил „блудные“ скитания по раскольничьим дебрям и возвратился, в „дом отца своего“ – в церковь православную. „Ей, буди буди!“

Н. Гринякин

Записки раскаявшегося толстовца. Глава 3 ⁴⁵³

Вообще замечательно, как умы падших сынов Адама легко усвояют всякие крайности, о коих Святые Отцы церкви ясно свидетельствуют, как о вредных и опасных, говоря буквально так: «всякая крайность от бесов»... И вот я отдал долг этому легковерию и суеверию, доходя в своих увлечениях до геркулесовых столпов, и обо мне, пожалуй, диавол сказал бы, как о том монахе, который пёк яичко на свечке: «я (то есть диавол) у него сам учусь, а куда уж мне учёного учить». На самом деле, в этом случае отец лжи по обычаю своему соврал, «ибо во истине он не стоит и несть истины в нём», по свидетельству Отца Истины Христа Спасителя. Но всё-таки у отца лжи бывают ученики более усердные и менее усердные. Не ведая того, я своей горячностью, которая впоследствии сослужила мне добрую службу при обращении моём к Богу и церкви, превзошёл многих в готовности верить на слово вракам заграничных подпольных изданий Эльпидинского производства, умея ставить точки над «і», как говорят французы.

Повторяю, испугав бурша Шрамма террористической наивнейшей статьёй, я, помнится, давал её на суд Марии Константиновне Це-вой: которую в то время уже перевели из Усть-Сысольска в Вологду. Но Це-ва не одобряла. моих кровопийственных увлечений и, кажется, как это ни странно. её влиянию я обязан тем, что не ушёл в дебри терроризма. Це-ва, известная сочинительница открытого письма к Государю Александру III. – письма, которое она, издав за границей, собственноручно распространила в СПб., за что и была арестована и сослана в Усть-Сысольск, не была сторонницей насильственных мер, и письмо её к Государю дышало более умеренными тенденциями. Не даром сама себя она сравнивала с маркизом Позой... Письмо Це-вой и личное с ней общение несколько цивилизовало меня, ибо Μ. К. была европейски-образованная женщина, хорошей нравственности, труженица литературы, Написав письмо к Государю. она не пряталась, а сознательно пошла на арест и ссылку. Это в моих глазах придавало ей облик героини и мученицы, так что сердце моё было открыто для смягчающих влияний от её личности. В маленькой её квартирке собиралось всё ссыльное, опальное, поднадзорное наше общество. Приехали в Вологду ссыльный социал-демократ доктор Пётр Алексеевич Л-в, Михаил Юлианович Б-ский, товарищ Л-ва по духу и убеждениям, литератор Василий Васильевич В-в, сын известного педагога (он возвращался из Яреиска), Андрей Андреевич Х-в. Все эти люди были гораздо образованнее меня, более здоровы нервно, кроме разве адвоката К-на. приехавшего к концу моей ссылки в Вологду и увлекавшего меня своим фантастическим революционным прошлым и своей удивительной талантливостью. Вообще всё это общество скорее цивилизовало меня, чем заразило. Влияние Льва Толстого парализовалось сими ближайшими влияниями. Конечно, все эти личности относились к правительству враждебно. Но во всех была любовь к родине и русскому народу, а это были элементы здоровые, сравнительно с космополитическими и мерзейшими анархическими идеями яснополянского лже-мудреца. Л-в же являл прямо христианское самоотвержение в своих докторских трудах и пал жертвой своей любви к больным: заразившись тифом, он на моих глазах и руках, в час моего дежурства над ним, скончался.

Глава 4.

Второе, более близкое соприкосновение с графом Толстым произошло по следующему поводу, сначала заочное, а потом и личное. В Вологде на слухи о страданиях голодающих я реагировал не одной только революционной статьёй, но и другим, гораздо более полезным делом. Возникла мысль издать литературный сборник в пользу голодающих, – сборник вологодский. Павел Владим. Засодимский сочувственно откликнулся на мою мысль и согласился разделить со мной редакторство. Я проявил в этом деле такой пыл, что почти испугал Засодимского, ибо я начал строчить письма чуть не во все страны света, приглашая иностранных учёных и писателей принять участие в «сборнике». И упование на успех доброго дела не посрамило. Когда Засодимский увидал в моих руках полученную из Америки рукопись знаменитого экономиста Генри Джорджа, полученную мною через Мак-Гахан, то убедился, что горячность не всегда бывает вредна в практических дедах. Для нас, «неблагонадёжных», такой сюрприз, как статья Генри Джорджа, был очень трогателен. Пришлось писать письма ко многим знаменитостям, в том числе к Льву Толстому, Владимиру Соловьеву и другим. Вот тут-то – не помню как – граф Толстой вызвался перевести на русский язык статью Генри Джорджа. Оригинального своего Толстой в то время ничего не имел готового, но важно было его имя, которым мы и получили возможность пользоваться, имея перевод статьи Джорджа. Участие Толстого совершению помирило Засодимского с моим рвением. Удалось мне выклянчить и средства, рублей 200 от одного из вологжан, бывшего петровца. Сборник вышел под заглавием «Помочь».

К Толстому я уже явился лично в Москве, когда в марте 1892 года истёк двухлетний срок моей ссылки. Но прежде, чем выехать из Вологды, меня чуть не замешали в новое дело, – дело Любови Едемской, которая была настоящей сестрой милосердия всех сосланных и пленённых. За месяц до окончания срока ссылки, вдруг рано утром, когда я ещё был в объятиях морфея, нагрянули ко мне жандармы, произвели обыск и повезли в жандармерию для допросов. Не успев сорваться с одной верёвочки, я попал в новую петлю. Но тут уж меня осенило некое адвокатское вдохновение. Не имея адвоката, я сам за себя постоял, и писал мои показания на допросы жандармского офицера и прокурора с такой огнепальной ревностью, задором и – можно сказать – красноречием, что, кажется, единственно поэтому вывернулся из-под новой опалы. Меня выпустили, задав лишь острастку, и я имел возможность побывать по делам литературного сборника и у Толстого, и у Владимира Соловьева в его квартире на углу Пречистенки. Соловьев дал свои стихи, а Толстой при сотрудничестве, помнится, Илии Львовича и дочерей дал мне перевод статьи Генри Джорджа. Толстой перевёл эту статью потому, – как сказал, – что Джоржа он почитал гением и зачитывался его произведениями. Если бы Толстой имел хотя половину того уважения к произведениям евангелистов, Четвероевангелию, какое он имел к произведениям Генри Джорджа, – то, без сомнения, перевод Четвероевангелия был бы столь же точен, как перевод статьи Джорджа, пожертвованный в вологодский сборник – «Помочь». Но Толстой евангелистов даже и настолько не почитал, оттого и перевод сделан им с нелепыми искажениями смысла учения евангельского, православного.

Нечего и говорить, с каким благоговением и замиранием сердца я посетил того, кто был тогда в моих глазах настолько же велик, насколько ныне он мал и жалок. Теперь с ясным сознанием и живой верой вижу и знаю, что Толстой – богоборец и ересе-учитель. Хотя я в то время и воображал, что авторитеты для меня ничто, и что я вполне самостоятелен. но на самом деле душа, чуждая знания об Едином Истинном Боге, Создателе неба, земли, моря и всего, изыскивает себе богов мнимых и идолов. Таким-то идолом и божком века сего мимотекущего и явился Толстой для свободомыслящей интеллигенции, и был таким и для меня, пока я не познал Истинного Бессмертного Святого Бога. Как пред зверски-смелым атаманом разбойники испытывают чувство страха и почтения, так и у еретиков курится фимиам перед личностью ересе-учителя. «Similis simili gaudet»⁴⁵⁴, – по меткому выражению отца Иоанна Кронштадтского...

Раскаявшийся толстовец

(Продолжение следует).

XXI.

Была зима – второй год моей миссионерской службы. Я постепенно втягивался в своё дело, но ещё не знал всех обстоятельств его. Я преувеличенно верил в покоряющую силу слова миссионерского. Я думал: нужно основательнее пронести это слово в глушь народную, – и секты растают, как воск, от лица огня...

Суровая жизнь понемногу отрезвляла меня. Она мне показала, что есть такие обстоятельства «житейские», которые властнее слова миссионерского. Эти-то обстоятельства часто безнадёжно тормозят успех нашей миссии. Именно от них происходит то, что в иных местах самый способный и честный миссионер не может обратить в православие ни одного сектанта...

Проезжал я как-то по зимней дороге через знакомую сектантскую деревеньку. Направлялся я в большое молоканское село для бесед. Я торопился, но в деревне меня задержали надолго.

Баба, жена почтового ямщика, сказала мне:

– Мужиков, барин, дома нету. Им теперь не до вас – не прогневайтесь! Они на сборной. Ждут станового. Будут имущество наше описывать за недоимки.

Люди в сектантской деревне были мне немного знакомы. Я по первым впечатлениям считал их «задубелыми». Так отзывались о них и соседние батюшки.

Я решил пойти «повидаться» с знакомыми мужиками. У «сборной» толпилось много народа. Никто не обратил на меня внимания, когда я проходил в избу.

Там глазам моим представилась любопытная картина. За столом сидели «волостные»; старшина, писарь, сборщик податей. По бокам их «оценщики» – уполномоченные от деревни. Шла перекличка недоимщиков. Из толпы слышался один ответ:

– Сейчас нету. И рад бы!

– Артём Мурлычкин! выкрикивает писарь.

К столу подходит бедный мужик, в рваном полушубке и холщовой рубахе. На лице его написано тупое горе...

– За тобой значится 67 р. недоимки, заявляет писарь.

– Сейчас податься некуда! виновато говорит Мурлычкин. Хлеба нет, сено продано, Чуть кормлюсь с детьми. Вон, сдам землицы сажень по пятнадцати... Как-нибудь поплачусь...

– Думайте, старики! Ваше дело – вам и отвечать. – внушительно произнёс старшина.

– Надо уплачивать недоимки. Что-ж это будет? поддержали старшину «оценщики».

– Сколько у него копен ржи? сердито спрашивает писарь. Оставьте, что надо, дочери – девке; остальное продайте.

– Знамо, так. Обществу облегчение будет. А то – отвечай за них! заметили «оценщики».

– Так: продать рожь и отнять душу, – пишет волостной писарь.

Мурлычкин уходит.

– Григорий Недохлебов!

– Рублей пять поплачусь, отвечает тщедушный мужик.

– Эй, Григории, вытерпишь больше! Плати, что надо, – сказал староста.

– Эй Богу, невмоготу. Хворость доняла, защищался Григорий.

– А ты погоди хворать – это первое. Второе – у тебя овцы есть, сурово прочитал ему наставление старшина.

В толпе поднимается шум. Одни сочувствуют недоимщикам, другие нет. Эти требуют «строгости». С болезнью людей они не хотят считаться: до неё ли тут, когда едет становой?..

По вызову писаря выхолит новый мужик. Он должен в подати 112 руб. Взять с него нечего. У него одна лошадёнка, которую закон запрещает отбирать...

При общем ропоте этот недоимщик прячется в толпе.

Выступает ещё «неплательщик». Это – молодой парень. Старики кричат ому:

– Чего-ж ты, горемычный, так делаешь? Только начинаешь жить и грязнишь себя. Другие жилы вытягивают, да платятся. Платись, брат, и ты!..

– Нету. Силов нету – право слово...

– Отобрать у него душу!..

Малый с «отобранной» душой сливается с другими бездушными людьми.

Картина была тяжёлая... Писарь неестественным голосом закричал:

– Прохор Петров!

– Уплачу три с половиной рубля, испуганно говорит мужик.

– Чего крошишь? Плати целыми...

И в толпе, подавленной нуждой, послышались шутки над «голытьбой» и над ожидающей многих долей...

Старшина заметил меня в народе и пригласил сесть на лавку. Я поблагодарил и уселся.

– Павел Фокин! выкрикнул писарь.

– Сейчас лету. Кабы были, отдал бы с радостью. Нешто рублишка три припасу...

Все молчали.

– Ну, что же? грустно процедил старшина. Цифирь стоит большая. Платите, ребята!

Я спросил соседа:

– Вы, должно быть, все в недоимках?

– Почитай что так...

К избе подъехали «скупщики». Один – толстый, красный и полупьяный. Он вошёл к нам и объявил, что скоро становой будет.

– Вы его не боитесь! прибавил он. Становой – человек славный. Если за кем значится 30 руб., вынь 10; остальные он подождёт...

Скупщик похвалил и свою доброту: «пользуемся, мол, малым процентиком – и шабаш»!

Мужики ухватились за скупщика. Просили его «пожалеть» их.

Скупщик исчез на двор. Мы сидели молча. Старшина подошёл ко мне и поздоровался. Пока что, разговорились.

– Что, к сектантам едете? спросил он меня.

– Да.

Старшина странно улыбнулся:

– Вы бы занялись нашими ребятами. Народ беспечный и друг к другу холодный...

Я «вставил» своё слово:

– Кажется, ваши мужики потому и беспечны, что пещись им не о чем. Бедны они, – и огрубели...

– Это так, согласился со мной старшина. Бедность доняла народ. Из-за бедности они и темны. Вы не поверите – у нас многие ребят в школу не пускают потому, что одеться им не во что... У нас ведь по деревням – не то, что в городе. У нас мороз захватит – не продохнёшь. Λ у мальчишки шубёнки нет: валенок же сроду он не нашивал... Как раздетый и разутый пойдёшь в школу? И сидят ребятишки на печке. Озоруют и перенимают дурные примеры старших... Да. прибавил мой собеседник, трудно мужицким ребятам по деревням. Вы видели наших молодцов сейчас. Чему они научат детей своих?..

К нам подошёл писарь. Он немного поучился в гимназии и считал себя человеком образованным. Он с живостью подхватил наш разговор...

Потом как бы в упрёк мне сказал:

– Вы вот ездите молокан наших обращать в церковь. Смотрите лучше за своими. Разбегутся они от вас...

– В чём дело? спросил я,

– Дело простое, ответил писарь. Запомните для себя, что в числе прошедших перед вами «неплательщиков» ни одного не было молоканина... Они – люди основательные. Они умеют не допускать друг друга до срама. Богачи из них вовремя помогают беднякам, хоть и закабаливают их. Это видать наша «голытьба». И, наблюдая жизнь, делает правильное заключение: если в православии мне никто не помогает, а напротив, за всякий шаг ещё берут, – так лучше быть молоканином. Вера эта лёгкая, да и к бедноте чуткая... Вы, может быть, подумаете, что я сочиняю? Нет. Вот в этой самой деревне, через которую вы проезжаете, на прошлой неделе три мужика православных приняли молоканство...

Я заволновался; писарь же, успокаивая меня, прибавил:

· – Да, это грустно, но вы совратившихся назад не вернёте. Вы их не видели на сборной. И они не придут сюда. Богатые молокане помогли им внести заблаговременно недоимки, – и теперь они чувствуют себя счастливыми... Так-то. А вы кормите людей одними словами. Нет, вы развозите с собой денег, – улыбаясь, говорил писарь. За вамп тучи народа пойдут...

Я чувствовал себя раздавленным. Я видел страшную нужду людей и понимал, что устранить её в данном случае можно, действительно, только деньгами.

И мне ясно стало, почему в сектантских деревнях так бессильно слово миссионеров. Виной всему тут бедность народная, придавленность нуждой. А как мало об этом думают иные руководители наши! Посылают они нас «увещать» уклонившихся в сектантство или раскол. И надеются, что заблудившихся людей мы вернём в ограду церковную одними разговорами. Когда же этого не случается, – говорят о неспособности миссионеров к своему делу, – об их бессилии бороться с расколо-сектантскими движениями в народе.

Печальное заблуждение!..

Пора нам, горячая пора обставить служение миссионеров соответствующими условиями. Необходимо пробудить в православных приходах дух взаимопомощи и всяческой поддержки друг другу. Иначе труд миссионеров – и не по их вине – будет тощ, – как недостаточно, если самые знаменитые врачи, леча тифозных больных, ограничатся прикладываньем к их головам одного льда, а про лекарства забудут...

Д. Боголюбов

Сектанты-переселенцы (из итогов Хабаровского съезда). – О сектантской музыке.

I.

Не раз в нашей печати говорилось о плачевном положении православия у сибирских крестьян. Приводились и причины этой аномалии, и средства к её устранению, причём высказывалось много дельного и правдивого. В последнее время необильный, но важный материал для суждения о том же вопросе даёт нам состоявшийся в прошлом году в Хабаровске съезд, созванный но инициативе и под председательством ген. Субботича для обсуждения разнообразных нужд Приморской области. Доминирующее положение на этом съезде занимали деятели местной прессы и вообще местная «интеллигенция». В данном случае нас интересует принятая съездом резолюция 1-й его секции, гласящая:

а) Сектантов нужно признать вполне соответственным условиям и нуждам края колонизационным элементом; б) селить сектантов совместно с православными, в одних селениях, против их воли, нежелательно, во избежание раздоров между односельцами на религиозной почве, что особенно замечается в Амурской области. Кроме того, поселение сектантов с православными ослабляет общество последних, создаёт затруднение при осуществлении таких вопросов, как постройка церквей, школ и больниц, к которым сектанты относятся отрицательно; в) целесообразнее селить сектантов на особых участках; г) участки, предназначенные для заселения сектантами, предоставлять для этой цели в течение пяти лет; но если, по прошествии этого срока, они не будут заселены вполне, то приселять на свободные наделы православных; д) пока отведённые для сектантов участки не заполнены, вновь приходящим сектантам ставить в обязанность, если они желают жить отдельно от православных, приселяться к образованным уже сектантами селениям, но не образовывать новые (новых?)⁴⁵⁵.

По прочтении приведённой резолюции, невольно напрашивается на мысль вопрос: что служило для съезда критерием при признании им сектантов за «вполне⁴⁵⁶ соответственный условиям и нуждам края колонизационный элемент»?!. Разве то, что сектанты отрицательно относятся к постройке церквей, школ и больниц, о чём говорит нам п. б резолюции!..

В этой поразительной нелепице однако ясно сказалась та точка зрения, с которой Хабаровский съезд оценивал нужды Приморского края. Всматриваясь в его резолюцию по сектантскому вопросу, нельзя не заметить в ней полного пренебрежения к интересам православной церкви в угоду разным от неё отщепенцам. В самом деле, съезд признаёт желательным и целесообразным селить сектантов не совместно с православными, в одних селениях, а на особых участках, с той целью, чтобы этим путём устранить между односельцами раздоры на религиозной почве, а также избежать и других затруднений, возникающих при осуществлении таких вопросов, как постройка церквей, школ и больниц, к которым сектанты относятся-де отрицательно...

Но, во 1-х, сектанты-переселенцы принадлежат не к одной, а к многочисленным сектам, посему и между ними раздоры на религиозной почве как были, так всегда и будут, и при том в весьма резкой форме, нередко превосходящей остроту распрей между сектантами и православными. И этих раздоров съезд не уничтожит даже и тогда, когда в своих заботах об устройстве быта сектантов отведёт для каждой секты отдельно особые участки, потому что в каждой секте толки растут по часам и сектантские общины раздираются внутренними смутами.

Во 2-х, путём селения сектантов на особых участках съезд думает избежать ещё затруднений при постройке церквей, школ и больниц, к которым сектанты относятся-де отрицательно. Без сомнения, здесь под «затруднениями» съезд разумеет отказ сектантов от участия в расходах сельских обществ на означенные сооружения. Но что же, съезд полагает оставить заселённые исключительно сектантами участки без школ и больниц?! Думаем, что как бы отрицательно сектанты ни относились к школам и больницам⁴⁵⁷, и те, и другие у них появятся. И если строители этих зданий будут следовать принципу съезда – не противиться воле сектантов и даже угождать ей, то им придётся строить означенные сооружения на казённый счёт... А в таком случае само собой падает указанное съездом «затруднение», на котором он основал необходимость селения сектантов на особых участках. Если же строители школ и больниц привлекут сектантов против их воли к участию в расходах на эти здания, то опять то же можно и с ещё большим успехом сделать и при совместном жительстве сектантов с православными.

Таким образом, из всех оснований съезда в пользу селения сектантов на особых участках остаётся одно – это оградить сектантов от несения расходов на сооружение православных церквей и церковных школ.

Но, во 1-х, нет смысла предоставлять в этом деле сектантам-колонистам льготы по сравнению с другими сектантами, особенно если принять во внимание важность и с государственной точки зрения церквей и церковных школ на Дальнем Востоке. Далее, съезд мог бы достигнуть своей цели другим, наименее вредным для православной церкви путём, т. е. путём простого освобождения сектантов от несения расходов на нужды Церкви, отнюдь не выделяя сектантов в особые сектантские сельские общины, Ведь если сектанты будут изолированы от православных и сплочены в самостоятельные сельские общины, освобождённые от постройки у себя церквей (так как для кого же строит в таких сёлах церкви?!.), то получится неизмеримо большее, чем простое предоставление сектантам-колонистам некоторых материальных льгот!.. Тогда сектанты на законном основании и при том весьма тщательно будут ограждены и от влияния на них православной церкви, которая тем не менее признаёт их, как от неё отпавших, своими, хотя и заблудшими овцами и никогда не перестаёт применять к ним меры пастырского вразумления, проводником которых служат храм и школа. При полном же разобщении сектантов с православными, первые будут безвозвратно потеряны для церкви, особенно в лице своего поколения, которое уже с детства начнёт воспитываться исключительно в сектантском духе и потеряет всякую связь с православной церковью. А такое положении вещей, если кому и желательно, так только авторам «Хитрой Механики», но отнюдь не Русскому государству, вся мощь которого создана и зиждется на православной вере.

Необходимо ещё принять во внимание, что наше законодательство, сохраняя взгляд церкви на сектантов, как на её заблудших чад, не признаёт за отпавшими от православия законной принадлежности их к новому исповеданию со всеми проистекающими от такой принадлежности законными последствиями. Посему отпавшие от церкви сохраняются в ведении православного духовного начальства и им повелевается воспитывать своих детей в догматах и обрядах православной церкви. А этого-то и нельзя будет достигнуть при полной изолированности сектантов от православных, проектированной Хабаровским съездом под маской радения об интересах Приморской области.

Что мы нисколько не ошибаемся в истолковании резолюции съезда по сектантскому вопросу, – подтверждается ещё и тем, что в то время как съезд нашёл нужным при поселении сектантов совместно с православными справляться о желании первых жить с последними (п. б), тот же съезд в обратном случае, т. е. при заселении свободных наделов в сектантских участках православными, прямо постановил: «приселять»... (п. г), отнюдь не справляясь о желании православных жить там, где подавляющая масса не желает и на проектированном съездом законном основании может не иметь ни православных храмов, ни православных школ!..

Такова однобокая, точнее «либеральная» гуманность и терпимость Хабаровского съезда…

II.

В № 5-м «Миссионер. Обозр.» за текущий год в заметке: «О сектантской музыке» высказана автором совершенно справедливая мысль о большом значении сектантской религиозной музыки в деле изучения различных сект и раскрытия их души. Напрасно только автор шлёт миссионерской литературе упрёк в том, что в ней эта сторона дела «совершенно заброшена и игнорируема»!.. Напротив, миссионерская литература не раз обращала внимание на богослужебную сектантскую музыку, изучала её и привела в известность сами источники этой музыки⁴⁵⁸. Когда в 1902 г. появился в обращении у сектантов новый сборник песнопений для богослужебного употребления, под названием «Гусли», то в «Мисс. Обозр.» (№ 9, 1903 г.) не только был сделан разбор этого сборника, но и ясно было указано, откуда и начала 80-х годов истекшего столетия русские штундисты черпают себе материал для музыкального оснащения своего культа. Там же («Μ. Об. № 9, 1903 г. стр. 1350–1351), между прочим, сообщалось, что в Гальбштадте, Мелитопольского у., Таврической губ., в типографии И. Я. Нейфельдта. с разрешения одесской и московской светских цензур, печатаются на русском языке и оттуда широко распространяются среди русских штундистов переложенные на ноты, по циферной системе, духовные песни, издаваемые г. г. «П. Н». и «П. и Г.» под заглавием: «Хвалебные песни» и «Циферная школа для пения», в которой помещены и правила, как «посредством этой школы можно самому научиться правильно петь на четыре голоса, в течение двух месяцев»... Мы и тогда сочли необходимым обратить особенное внимание кого следует на подобный способ проведения немецких начал веры и убогого творчества в жизнь русских крестьян, и сейчас повторяем, что данная сторона вопроса «о сектантской религиозной музыке» требует к себе серьёзного внимания со стороны надлежащих лиц...

И. Айвазов

Тогда если кто скажет вам: вот, здесь Христос, или там, – не верьте, ибо восстанут лжехристы и лжепророки... Мф.24:25.

Явился у нас в с. Соловьевке (Рад. у. Киев. губ.) лжехристос в лице местного одноглазого крестьянина Лукьяна, Пустовойта, – восстал и прельщает многих из простецов.

– Не вирьте попам, бо воны вас обманюють! – обращается одноглазый лжехристос к своим односельцам.

– Як же воны нас обманюют? – задают вопрос лжехристу его слушатели.

– О, бач! Вы ничого не знаете!..

– Да, кажы-ж, як нас попы обманюють?..

– Ну. вы кажете: Хрыстос воскрес?

– Кажемо.

– Ну, а попы цего не кажуть...

– Як то не кажуть?.. Брешешь ты, бісів штунд!..

– Не лайтэсь бо, да слухайте!..

– Ну?..

– Вы кажете: Хрыстос воскрес! Значить, вы признаёте, що Хрыстос воскрес, а попы ее признають, що Хрыстос воскрес, бо воны знають, що вин не воскрес, а зогныв – так, як и всякый чоловик...

– Що ты верзеш, бісів ты штунд?..

– Але я вам кажу: не лайтэсь, да слухайте!.. – Попы не кажуть: «Христос воскрес», а кажуть: Хыстос воскресе!.. Воскресе, значыть – ще воскресне… Ну, вин и воскресае в тілі того чоловика, которого вин соби избере... От вин воскрес в тигли Кондрата Малеваного в Таращи, а як його ворогы взяли в темныцю, то Христос воскрес у другим тілі...

– А в яким другим?..

– – У моим!

– То це вже ты Христос?! – захохотали слушатели Лукьяна.

– Я, я Христос!.. Дух Божий вселыся в мене!.. Дух Господень на Мне; Он помазал Меня – благовествовать нищим... – воскликнул одноглазый лжехристос, патетически цитируя слова евангелия.

– Лукьян, не смущай других!.. Як ты сам заблудыв, то й блуды сам, а других не збывай з панталыку, не прельщай! – обратился к сектанту один из его слушателей.

– А в евангелии як сказано? Не треба талантов зарывать, а треба раздавать их и другым...

– Раздавай, раздавай, колы мы тебе за цее не вышлем! – пригрозил слушатель,

– Як громада збереця на сход, щоб мене выслать, то я згорну руки отак (лжехристос при этом сложил руки на груди, положивши одна на другую крестообразно) да й скажу: Людие мои! Чго сотворих вам? Чим я вас обидыв?..

– Да на що вы аицыхрыста слухаете? Плюйте на його, да вглкайте, бо це сам дыявол у чоловичым супостати!.. – воскликнул проходивший мимо крестьянин., и слушатели Лукьяна поспешно стали расходиться, со страхом оглядываясь, не превратился ли Лукьян в настоящего чёрта или по крайней мере не принял ли вида чёрной собаки или свиньи...

Приходский священник, узнав о совращении Лукьяна в штундистскую секту, при посещении прихожан для прочтения молитвы пред праздником Воскресения Христова, зашёл и в хату Лукьяна. На предложение священника поцеловать крест, Лукьян решительно отказался.

– Не буду я цилувать... – сказал он, отстраняя от себя крест.

– Да ведь это изображение того святого Креста, на котором за нас пролил Свою пречистую кровь Христос Сын Божий?!

– Я сам Хрыстос! – воскликнул Лукьян и начал произносить хулы на православную церковь, святые иконы и животворящий Крест Господень, обзывая священника антихристом и другими оскорбительными наименованиями, так что священнику пришлось поспешно удалиться, чтобы не выслушивать дальнейших оскорблений от нового лжехриста.

Православный

Поезд железной дороги на пути из Царицына. В вагоне 3 класса завязывается беседа.

– Рыбкой промышляете? – спросил, как будто для того, чтобы о чём-нибудь заговорить, молодой купчик, с жиденькой русой бородкой, в енотке⁴⁵⁹, сидевшего против него совсем рыжего мужчину средних лет, одетого в пальто на чёрном барашковом меху.

– Да, только дела-то плохие стали с рыбой; нынче этот товар так переоценили, что и продать нельзя.

– Ныне время такое, как бы вам сказать, переходное, – начинается переоценка всех ценностей: всё, чему раньше верили, теперь подвергается проверке.

Купец говорил красноречиво, некоторые из пассажиров лениво поддакивали, но нашёлся и несогласник, который потребовал доказательства, – почему ваше время нужно считать переходным? В виду такого требования, молодой оратор начал критиковать жизнь современного христианского общества, критерием же ставил он положения, взятые из сочинении Льва Толстого. И когда он сопоставлял правила толстовской морали с настоящим состоянием общественной жизни, то сравнение выходило не в пользу общества.

Купчик завоевал внимание публики, и несогласник, не сделав возражения, смолк.

– С чего бы, по вашему мнению, следовало начинать переоценку, – какие предметы более устарели? – спросил я толстовца.

Окинув меня презрительным оком, купец в енотке говорит: А вы разве не слышали, как я доказывал превосходство правил жизни, проповедуемых Львом Николаевичем, над теперешней жизнью людей, называющих себя христианами?

– Слышал, но думаю, что правила жизни и сама жизнь. – по природе различны, и вы сравниваете их так же основательно, как если бы кто сравнивал аршины с пудами. Правила – это сухие формулы, всегда себе равные, а жизнь есть действие ума, воли и чувства через живой организм, причём возможны и отклонения от правил. В христианском обществе вы берёте жизнь со всеми отклонениями от правил Христовых и даже с уродствами, а у Толстого – одни бумажные правила. Дайте этим правилам пройти через 1800-летний жизненный опыт, и тогда сравнивайте колонии толстовцев с христианскими обществами. Вы сейчас говорили о морали Толстого, Но, по слову Божию и по наблюдению над жизнью людей, мы видим, что „дары различны“; у многих на первом месте вера, у иных есть мудрость или философия, а у некоторых всего по частичке. Так что же устарело?

– Лев Николаевич искренно верующий человек, глубокий мыслитель и моралист. Граф начал с того, что написал сочинение; „В чём моя вера“.

– Я не верю, что Толстой верует в Бога.

– Вот как! Почему же не верите? Граф открыто говорит о вере.

– Если Толстой искренний человек, то он ошибается, думая, что он во что-то верует. Если же он не ошибается, то, говоря о своей вере, он делает подмену понятий, – выдаёт философию на веру. По определению Ап. Павла „вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом“ (Евр.11:1) и возникает в сознании людей „от слышания, а слышание от слова Божия“ (Рим.10:14–17). Теперь – вопрос: каким проповедником оглашён Толстой и научен вере в безличного бога?

– Евангелием Иисуса Христа. Христос сказал так: „Видевший Меня видел Отца“ и „Я в Отце и Отец во Мне“ (Ин.14:9,10); а чем был Иисус Христос, чем должен быть всякий, следовательно, и во всяком человеке проявляется божество.

– В таком случае Христос сказал бы: „видевший человека, видел Бога“, во он сказал другое: „Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий. Сущий на небесах“ (Ин.3:13). Вот в каком Сыне Человеческом открывается Бог Отец? Бог – не отвлечённое понятие, а живая самосознающая Личность, внимающий молитве Сына: „Отче! прославь имя Твоё“, и отвечающий: „и прославил и ещё прославлю“ (Ин.12:28).

– Лев Николаевич подверг церковное Евангелие критическому разбору и отбросил все легендарные сказания, в том числе и рассказы о голосах с неба.

– Христос проповедовал веру в Евангелие (Мк.1:15). а Лев Толстой критикует Евангелие. Ясно, как день, что критика не есть акт веры, а продукт мышления. Толстой-критик „веры не имать“. Ему нечего и переоценивать. Теперь посмотрим, насколько он глубокий мыслитель. Толстой написал ответ свят. Синоду, и в документе такой важности допустил грубое противоречие, на которое уже указала печать, и большую нелепость, на которую я вам укажу.

– У Льва Николаевича противоречие? У Толстого нелепость? Ни за что не поверю! Впрочем, говорите.

– В ответе Св. Синоду граф пишет: „я действительно отрёкся от церкви... и написал в завещании своим ближним, чтобы они, когда я буду умирить, не допускали ко мне церковных служителей и мёртвое моё тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым“. Неприятно и читать-то эти строки Льва Николаевича: на обыденном наречии, эта воля графа могла быт выражена проще, хотя бы, с позволения сказать, так: когда... и т. д., то убрать эту падаль!

Дальше, в конце ответа, Толстой пишет: „спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти“. Толстой радуется, предвкушая сладость бытия в состоянии „противной вещи“; не чудовищная ли это нелепость? Не извращение ли вкуса жизни? Без веры в личного Бога, без надежды на будущее блаженство, в чём можно найти разумное побуждение радоваться приближению смерти?

Послушайте, как и почему радуется истинный христианин, приближаясь к смертному исходу. „Мы благодушествуем и желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа“ (2Кор.5:8): „имею желание разрешиться и быть со Христом“ (Флп.1:3). „Время моего отшествия настало, теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь праведный Судия, в день оный“ (2Тим.4:6–8). В сравнении с христианской радостью о воскресении и вечной жизни, толстовская радость есть демоническое злорадство, и много похоже на иудино „радуйся“!

– Лев Николаевич радуется не разложению своего тела, а, как бы вам сказать, слиянию с абсолютом и, пожалуй, освобождению своих ближних от неприятного соседства с отживающим или отжившим организмом.

– Если ваш учитель радуется потере личности на вечные веки, что равносильно полному уничтожению человека, то радость его не более разумна, как и радость о разложении трупа. Нет, милостивый государь, в таких случаях (смерти) у неверующих пробуждается зависть к христианскому героизму, и оптимизму. У истинного христианина всегда на душе светлый праздник. Как не завидовать ему? Даже Ренан, прочитав 6-й стих 19 главы Откровения Иоанна, и восхищённый изображением восторженного состояния святых в будущей жизни, пожелал принять участие в пении громо-водно-много-народного „аллилуия“. Толстому и это не доступно; „аллилуиа“ он называет колдовством. Истинным христианам нечему учиться у Толстого; ни вере, ни уму-разуму, ни нравственности; а ему следовало бы поучиться у христиан смирению.

Поезд подошёл к станции. Купец оставил вагон.

Калиник Картушин

Худошин. Добрые слушатели! Мой собеседник говорит: их архиереи и попы не могут отступить, потому что им Бог дал обетование, а я вам доказывал, что обетование-то на отступниках не исполняется. Он говорит: не исполняются условные обетования, – а вот римской церкви безо всяких условий было обещано, что „тамо до скончания века поищут учителя“ и что папы будут занимать престол св. Петра⁴⁶¹. А теперь какие там папы! какое учение! Я ведь всё это и выясняю. В Кн. о вере на 64 об. сказано, что церковь-то на вере, исповедании; не соблюли веру – куда делась церковь? Потому-то я и сказал: исповедание – церковь, ведь оно остаётся; церковь – народ верный, из коего она была создана вначале. Собеседник мой говорить о свидетельстве Златоуста, что по нему диавол только пытался, а ему нужно сказать прямо: все архиереи и попы могут пасть. Вот ему, что нужно! Да у Златоуста-то так и сказано: и по истреблении попов и архиереев благочестие не уменьшается (смеётся). А Феодор Студить в ч. 1 стр. 253 говорит: „если буду молчать когда вера в опасности, то будет вопль содомский“; церковь, по нему, может быть и из троих православных. Миссионер говорить, что без еретиков-пастырей можно быть, а без православных нельзя. Желаем и мы пастырей, надо бы нам их, да взять-то где? Что же ещё читал нам собеседник? Из Кирилловой книги читал он, что еретики жертвы и иерейства не имеют. Да ведь это не о нас говорится, а о кальвинистах. Списатель книги Кирилловой был грешный человек, нам подобный. В другом месте он сам говорит: „Сего ради толико вам мало обнажим отступников благочестия... мощно быти и без них“... (502 л.). Значит, по его-то учению, можно быть и без пастырей. Вот моё время кончилось. Посмотрим, что скажет нам наш собеседник.

О. Сушков Итак, Худошин сознался, что епископы нужны. Да как же не сознавать этого! Без епископов-то нам христианам, и быть нельзя. Без епископа не может быт мира, а без мира-то, которым мы запечатлеваемся, как христиане, не может быть и самого христианства. В Катехизисе Великом на листе 2 об. говорится: „Откуду нарпцается христианин? Ответ: нарищается православный христианин имене ради Христова, от Христа и от хрисмы, еиречь от помазания Святого мира“. Тот же списатель Катехизиса, ссылаясь на 5 послание Климента, папы римского, говорит: „без сея тайны (т. е. без помазания св. миром) никтоже совершен христианин может быти“ (376 л.). Вот ведь насколько нужны епископы, а не просто нужны. Ведь нужна и эта вот книга, да без неё мы можем и обойтись, а без епископов-то мы уже погибли: некому освящать миро, некому рукополагать пастырей, некому освящать антиминсы и проч., некому и утвердить нас в христианстве. Потому-то св. Игнатий и говорит: „Аще убо нецыи епископа нарицают (как Худошин говорит: желаем), а без него вся творят: таковым речет той, иже есть истинный и первый епископ, и един по естеству архиерей: что Мя зовете. Господи, Господи, и не творите, яже глаголю: таковии бо недобросовестнии, но лицемеры и прелестницы быти мне видятся“ (14 л.). Почему же не слушающие епископов недобросовестные и лицемеры? А потому, что Христос сказал св. апостолам и их наёмникам пастырям: „слушаяй вас Мене слушает; отметаяйся вас Мене отметается“ (Лк.10:16). Значит, вы, старообрядцы, не пребывающие с епископами я не слушающие их, не слушаете Самого Христа. Не даром и защитник ваш так относится к словам божественным. Ему говорят: Сам Бог сказал епископам, пресвитерам и диаконам: „куплю дейте, дóндеже прииду“. А он рассуждает: Бог-то сказал, да Он приказ дал, приказ можно и не исполнить. Да чей приказ-то, спрошу я Худошина, можно не исполнить? Это божественный-то?! И думаю, если и земной царь прикажет ему, он не дерзнёт не исполнить его приказа, а тут Сам Творец, мира приказал, Который и не может давать неисполнимых приказов. Приказал Он при сотворении мира: „да будет свет“, и мы видим свет и ныне светит. Приказал Он земле произвести траву – и она доселе производит. В Кирилловой книге на листе 77 говорится, что престало Аароново свящество временное, а востало Христово, вечное. Тут ведь не об еретиках-кальвинистах говорится, а ясно сказано, что Христово священство (а не еретическое какое-нибудь) вечное. Какое Христово священство, дальше разъяснено: Христос апостолов освятил, рукоположением, а апостолы освятили епископов. Зачем же затемнять Писание своими лже-толкованиями? Мало этого, чтобы такие лица, как Худошин, не испревратили Писание, в Кирилловой книге прибавлено ещё на 78 листе, что „священство... и жертва... вкупе бывают и ни едино без другого может быти“. А ведь жертва-то пребудет до 2-го пришествия. В 107 сл. св. Ефрем Сирин прямо говорит: „да убо всемощным Его повелением бывает, дóндеже приидет, тако бо и глаголет: дóндеже прииду“ (320 л.). Это подтверждает и св. ап. Павел (1Кор.11:26). Кто же будет теперь совершать св. таинство причащения, если кроме поморцев, простых мужиков, уже нет законных пастырей? Вот до какого безумия доводит вас, поморцы, ваша гордость! В оправдание своего нового учения, Худошин сослался на обетование, данное римской церкви в грамоте Сильвестру от царя Константина. Да ведь там обещание-то не Богом дано, а человеком, хотя и святым; да к тому же и сама грамота, на которую он, Худошин, сослался, подложная.

Худошин. Миссионер сказал, что об архиереях, попах и дьяконах он читал из 95 зачала Луки, значит в 67 зачале нет об них речи. „Созижду“ и „не одолеют врата“, значить, не к ним относится, а к верным. „Се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века“ тоже относятся к верным христианам. Златоуст, толкуя их, говорит: „не видиши ли силы Его?.. Не с ними только будет находиться, но со всеми теми, которые после них будут веровать. Ибо апостолы не могли пребывать до скончания века“... (Бес. на Мф. 3 т. 435 ст.). О. миссионер говорит, что только тот христианин, у кого епископы да таинства есть, а бл. Феодорит утверждает, что церковь может 6ыть и из троих православных. Списатель в Кирилловой также говорит: „мощно быти и без них“, т. е. без попов, архиереев и дьяконов можно спастись. Таинств у нас нет, говорит отец-то. Да ведь я уж приводил на прошлой беседе из Благов. Евангелия Иоанна 24 зач., что можно „не токмо по тайному причащению ясти и пити плоть и кровь владычню, но по иному образу, ибо плоть яст кто, егда по детели приходит действенное“ (106 л.). Читал я и из Камня веры, что без толку зубы-то подставлять в наше время: читал из Жезла (ваша книга-то, не откажетесь, не имеете права!), что причащение относится к посредним таинствам⁴⁶². А в Толковом апостоле прямо сказано, что иереям нужно причащаться, а мирянам можно и мысленно. Чего же ты ещё о причащении заговорил, о нём дело кончено. Нам нужно говорить о ваших попах, да архиереях, можно ли без них спастись. Я говорю – можно, а св. отцы подтверждают меня. Златоуста говорит: „лучше не от единого водиму быти, нежели от злаго” (Евр. 3114 ст.). В Кирилловой книге тоже говорится, что лучше без владык и без попов. Святой Афанасий, толкуя слова Евангелия: аще око твое десное соблазняет... также говорит: „Шествующе прелестный и живоносный путь, око убо да извержем не чувственное, но духовное, аще убо епископ или пресвитер не добре живут, подобает изврещи их” (Никои. Черног.). Не ясно ли учение отцов святых? Нечего бы. кажется, и разговаривать-то об этом. Стала мерзость запустения в греко-российской церкви и ни о каких попах не может быть речи. Потому-то мы и надеемся спастись одной верой правой.

О. Сушков. Договорился защитник старообрядцев! Он надеется спастись только верой. Ну, и шёл бы к протестантам, а зачем обманывать людей и называть себя православным, да ещё старообрядцем. Да разве до Никона патриарха кто-либо учил, что можно спастись только верой? Нет, братия, по Апостолу и бесы веруют и трепещут, а никто не скажет, что их веры достаточно. Вера должна быть подтверждаема делом. Велел Господь принимать св. таинства от законных пастырей, мы и должны без рассуждений исполнять слова Его, а не рассуждать, приказ или не приказ дал Он нам. На мерзость запустения, воображаемую Худошиным, нечего ссылаться: мерзость-то запустения станет там, где служба угаснет и чтение писаний не услышится, где не будут стыдиться священников Христовых, коих и во времена самого антихриста стыдиться будут (Соб, л. 121). Обращу я ваше внимание, старообрядцы именуемые, на одно обстоятельство. Защитник, ваш нас еретиками почитает, а сам ищет себе защиты в никонианских книгах. Раз никониане еретики, так не их писанием нужно защищаться, а православным, святоотеческим. А ведь это писание обличает вас. Худошин приводил свидетельство из Жезла, где будто бы говорится, что не нужно причащаться, а я приведу вам свидетельство из Толкового Апостола: „Егда бысть опустошена последняя жертва вседневная в церкви Солононове уставленная, о коем опустошении такождс Господь в евангелии глагола, и Даниил пророк, абие проста, и скончася царство иудейское, и храм разорись; такожде егда будет опустошена сия святая жертва, еже не в церкви Соломонове, но по всей вселенной от востоку солнца и до западу его но словесе пророческому от Господа в церкви Его повелена, тогда и мир скончается” (550 л.). Ясно сказано, что, когда будет прекращена жертва тела и крови, тогда и мир разрушится. В 24 зачале Иоанна по Благовестному Евангелию не говорится того, чтобы можно заменить св. таинство причащения добрыми делами, а только допускается и этот род жертвы, причём о таинстве причащения замечается: „несть инако живота имети себе“. Мысленное же участие мирян в причащении священников, о котором говорил Худошин, не исключает необходимости для мирян причащаться в то время, когда они достойным образом приготовят себя.

Миссионер. Братия христиане! Послушали вы и выписанного из Саратова начётчика. Ничего нового не сообщил он нам, всё время пытался доказывать, что нужно бегать злых по вере, еретиков; иногда просто пустословил, чтобы провести время, позволял себе даже издеваться над пастырями церковными; мне, как миссионеру, приписывал то, чего я и не говорил перед вами. Бог ему судья во всём этом! Но к чему лукавить, так бы и сказал в начале беседы: „такого места не писано, что все пастыри уклонятся и что можно быть без православных пастырей. Но, по моему мнению, при Никоне введены ереси, о них и поговорим“. Это было бы по совести и по-христиански. А наш собеседник вместо этого читает из Златоуста: „лучше ни от единого водиму быти, нежели от злаго“. Не будьте, братия, со злыми по вере, но будьте с пастырями православными. „Лучше без владык и без попов“, читал он опять из книги Кирилловой, не сказав, что лучше-то опять без еретиков католиков, униатов... От них афонские старцы просили удаляться, но с боголюбивым князем Острожским Василием и с православными епископами, которым писали (10-е посл.), они умолили пребывать в общении. Читал Худошин и слова св. Афанасия о необходимости извергать недобрых пастырей, по забыл при этом сказать, что недоброго-то епископа по 12 пр. Карфагенского собора нужно извергать 12-ти епископам, а не мирянам ⁴⁶³. Мирянам же св. Златоуст в том же месте, из которого приводит свидетельство Худошин, даёт такое наставление: „Повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся. Что убо, рече, егда зол будет, не повинемся ли? зол, како глаголеши? аще убо веры ради. бегай его и отрицайся... аще ли жития ради, не испытуй” (Евр. 3113–3114). И в другом месте: „аще и злейшии и бесчисленных зол были быща исполнени настоятели, ниже тако ученику лепо бяше преслушати“... (Гал. 1476 и дал.). Но, может быть, братия, кому-либо, покажется странным, что и у недостойных по жизни пастырей мы должны быть в послушании и принимать от них св. Тайны? Да не смущается душа ваша! Не святостью жизни пастырей спасаемся мы, а благодатью, каковую получаем от них в св. таинствах. Благодать же нимало не повреждается от жития их. Не раз, братия. повторял Худошин слова Феодора Студита, что церковь может состоять из троих православных. О. Михаил забыл сказать об этом свидетельстве. Но чтобы кто не подумал, что Худошин правильно понял слова Феодора Студита, я напомню вам: мы говорим о символьной церкви, которая свята и непорочна (Еф.5:27), а разве трое православных (если уж назвать так старообрядцев), хотя бы и с Худошиным во главе, могут сказать, что они святы и непорочны? Очевидно, Феодор Студит говорит о маленьком христианском обществе, которое может быть названо церковью, только не Соборной и Апостольской, в коей всегда были и будут седмь св. таинств и раздаятели сих таинств пастыри, от Христа поставленные. Св. Киприан думающих так, как Худошин, т. е. что и трое мирян уже составляют церковь, созданную Господом для спасения рода человеческого, называет даже развратителями Евангелия. „Пусть не обольщают себя“, говорить он, „некоторые словами, сказанными Господом: идеже еста два или трие собрани во имя Мое. ту есмь посреде их (Мф.18:20). Извратители Евангелия и ложные толкователи приводят эти слова... напоминая об одной части, о другой коварно умалчивают; как сами отделились от церкви, так рассекают и целость одного и того же места... Какой же мир обещают себе враги братьев? Какие жертвы думают приносить завистники священников? Неужели, собираясь, они думают, что и Христос находится с ними, когда они собираются вне церкви Христовой. Да хотя бы таковые претерпели и смерть за исповедание имени, – пятно их не омоется и самой кровью. Неизгладимая и тяжкая вина раздора не очищается даже страданием. Не может быть мучеником, кто не находится в церкви; не может достигнуть царства, кто оставляет церковь, имеющую царствовать... Подобный им может быть умерщвлён, но увенчаться он не может. Да он и христианином называет себя так же ложно, как и диавол часто называет себя ложно Христом... Нужна правда, чтобы удостоиться благоволения у Бога Судии; надобно повиноваться Его заповедям и наставлениям, чтобы заслуги наши награждены были... Какое же соблюдает единство, какую любовь хранить тот... кто, предавшись порывам раздора, рассекает церковь разрушает веру, возмущает мир, искореняет любовь, оскверняет таинство!.. Должно отвергаться и бегать всякого, отделившегося от Церкви, яко развратися таковый и согрешает и есть самоосужден (Тит.3:10). Можно ли представить себе, что тот находится со Христом, кто действует против священников Христовых, отделяет себя от общения с его клиром и народом? Да ведь он вооружается против церкви, противодействует Божественному домостроительству, он враг алтаря, возмутитель против жертвы Христовой“ (Кипр. ч. II, 188–192). Страшно, братия поморцы, слово сие! Даже мученическая кровь не может загладить греха отделения от св. церкви, пребывающей с пастырями православными и со св. таинствами. Действующий против священников Христовых противодействует Божественному домостроительству, он враг алтаря, возмутитель против жертвы Христовой. Ужели и слова св. отца не убедят вас не ходить во след учителей новых, разъезжающих ныне по св. Руси и дерзостно восстающих на Церковь Христову! Я привёл вам, братия, в начале беседы слова Господа, сказанные св. Апостолам, а в лице их и преемникам их, епископам, пресвитерам и диаконам: „куплю дейте. дóндеже прииду“ т. е. до второго пришествия. Привёл я вам и обещание Господа пребыть с пастырями до скончания века (Мф.28:20; Ии.14:16; О вере 59 об.), а также слова Господа о неодоленности церкви: „созижду церковь Мою и врага адова не одолеют ей“ (Мф.16:18). Каких же нам нужно ещё свидетельств, когда Сам Бог свидетельствует, что как Он создал Свою церковь для нашего спасения с трёхчинной иерархией и седмью св. таинствами, так и сохранит её в там же виде до скончания века! Слово Божие небесе и земли крепчайше, Сам Бог указал нам путь для нашего спасения, это – путь приятия св. таинств от законных, Им поставленных пастырей; путь веры, любви и добродетельной жизни. Осмотритесь, братия поморцы, этим ли путём идёте вы? Не верите ли вы Худошину более, чем Самому Христу! Воистину верите! Христос говорит о пастырях, Им поставленных: „слушаяй вас Мене слушает, отметаяйся вас Мене отметается; отметаяйся же Мене, отметается пославшаго Мя“ (Лк.10:16), и вы не верите Ему и спрашиваете у Худошина. Λ Худошин говорит: можно быть без архиереев, без попов, без дьяконов, – и вы верите ему. Господь говорит: „еще не снесте плоти Сына Человеческаго и не пиете крови Его, живота не имате в себе“, – и вы не верите Ему (Ин.6:53), а Худошин говорит: можно и добрыми делами и мысленно причащаться. – и вы верите ему. Помните, братия, страшен ответ Христовых словес и истина суть словеса Его“. Небо и земля мимоидут, а слова Господа не мимоидут: они должны исполниться. Не сомневаюсь, что и вы, поморцы, как хвалился здесь Худошин, веруете в Бога. Но веруете ли вы, братия, словам и обетованиям Божественным? (Иак.2:23). Будем же, братия, веровать не только в Бога, во и словам и обетованиям Божественным, содержащимся во святом Евангелии, тогда и мы обрящем себе живот вечный.

А. Обтемперанский

В наше время число любителей серьёзного чтения становится всё меньше и меньше. Ныне существует большой спрос, наоборот, на книги и издания самого сомнительного свойства. Крикливые авторы имеют успех, а скромные, хотя и высокоценные, стоят где-либо в уголке. Тоже случилось и с названным симпатичным журналом, „имеющим своей задачей отвечать на запросы религиозной мысли и духовной жизни современного общества в противодействие рационализму и неверию“. Журнал, который имел бы полное право на самое широкое распространение между всеми любителями Христовой истины мало обращает на себя внимания со стороны нашего общества, и об этом можно только пожалеть. А с другой стороны, энергия неутомимого, талантливого редактора, работающего ради высокого дела, заслуживает всякой похвалы. Ныне истекло уже первое пятилетие журнала „Вера и Церковь“. Оглядываясь на пройденный изданием тернистый путь, обозреватель журнала не может не видеть, что последний не свернул с правого пути ни разу, хотя за это и заслужил к себе нерасположение со стороны многих врагов Христова дела. В частности, в журнале напечатано более 40 „слов и поучений“ о. Иоанна Кронштадтского, более 120 „статей научно-богословского содержания“, отвечающих всего чаще на современные и жгучие вопросы и потому особенно ценных, более 120 „статей церковно-общественного содержания“, около 200 библиографических-отзывов (беспристрастных потому особенно пенных).

Этот ценный журнал, прекрасно себя зарекомендовавший, заслуживает всякой поддержки со стороны читателей, которая дала бы возможность досточтимому о. редактору и впредь вести дело с таким же успехом и с прежней энергией во славу православной Церкви.

Проф. А. Бронзов

Это – „четвёртый выпуск“ „религиозно-философской библиотеки“, вышедший в свет неизвестно-когда: на цветной обложке стоит 1904 г., а на белой – 1903-й!.. При издании библиотеки „религиозно-философской“ такие приёмы, конечно, совсем уж неуместны: издатель как будто бы кого-то хочет сбить с толку, выдавая сравнительно старый „товар“ за самоновейший. Три первых выпуска. носили громкие заглавия: „Забытый путь опытного Богопознания“. „Искание Бога“, „Вечная жизнь, как высшее благо“. Более неудачным из них был первый (однако, вышедший уже вторым изданием). Настоящий четвёртый выпуск состоит из семи главок: „1) Предисловие, 2) Влад. Соловьев, 3) Спенсер, 4) Достоевский, 5) Л. Тихомиров, 6) Герцен, 7) Влад. Соловьев“. Составитель этого „сборника“ (как всего лучше назвать рассматриваемую нами книжку) приспособил для своих целей отрывки из названных авторов: сначала одно из „чтений о Богочеловечестве“, принадлежащих В. Соловьеву, зачем „Грядущее рабство“ Г. Спенсера, далее: О. Достоевского „Дневник Писателя за 1880 г.“, Л. Тихомирова „Борьба века“, А. Герцена „Из повести о св. Феодоре“ и В. Соловьева „Духовные основы жизни“. Воззрения этих писателей общеизвестны, и говорить о них что-либо здесь, поэтому, излишне. Если в настоящем случае о чём-либо нужно сказать два–три слова, так о том разве, насколько неизвестный составитель сборника удачно сделал выборку мест „из различных писателей, размышлявших о значении личности в обществе“... Рецензент должен сказать, что выборка эта сделана вообще нехудо (напр., до некоторой степени подходят к существу дела даже и несколько строк, приведённых из Герцена на стр. 114–115). Видно, что составитель вчитывался в этих авторов долго и внимательно. Но сама (извиняюсь за выражение!) „разнокалиберщина“ выдержек, их авторов не может понравиться читателю. Последний здесь хотел бы видеть поменьше случайности и побольше систематичности... Впрочем, говоря всё это, не думаем унижать затеи редакции „религиозно-философской библиотеки“. Эта редакция делает вообще хорошее дело, и мы можем только пожелать ей всякого успеха.

Проф. А. Бронзов

Настоящий сборник выходит в свет уже вторым изданием в исправленном и значительно дополненном виде. В нём помещено 134 поучения на воскресные и праздничные дни, расположенные в порядке гражданского года, начиная с января. План расположения бесед по-недельный, причём между неделями приблизительно ставятся и поучения на праздничные дни. На некоторые дни положено по два поучения. Темы для проповедей разнообразны и берутся прямо из жизни. В навечерие Крещения, напр., есть поучение против беспорядков при черпании св. воды, на Сретение о воцерковлении, на день св. Георгия – почему этот святой считается покровителем скота и т. п. Как в последнем, так и в других случаях проповеди оживляются передачей конкретных случаев из жизни святых. В сборнике есть немало проповедей и с миссионерским характером, напр., в неделю православия („Без правоверия спастись невозможно“), на 9-е мая („Истина нетления мощей св. угодников и необходимость почитания их“), в неделю свв. отец („Отчего происходят раздоры и нестроения в св. Церкви Православной и как их избегнуть“), в день св. Троицы („О троичности лиц во Едином Боге“), в день 16-го августа („О почитании св. икон“), в день Введения Пресв. Богородицы во храм „О значении храма Божия“ и др.

Есть в сборнике о. С. Б-ского несколько поучений бытовых; таковы, напр., проповеди – „Против предрассудков и суеверий“ (на 20-е июля), „Против нехристианского препровождения семейных празднеств и торжеств“ (на 29-е августа) и др.

Во всех поучениях о. Брияковского видна простая и ясная мысль и доброе христианское православное чувство. В этом отношении они приближаются к поучениям знаменитого прот. Р. Путятина. Правда, они не блещут красотами слога последнего, не имеют в себе его ярких образов и картин, глубоких мыслей, неожиданных, но верных сопоставлений, характеризующих не только оратора-поэта, но и писатели-мыслителя; это скорее простые, задушевные беседы сельского пастыря с такими же простыми и непритязательными слушателями. В этом их достоинство и значение.

Cвящ. Μ. Лисицын

Религия Японии в прошлом и настоящем. – Пропаганда мормонов в Лондоне.

Война России с Японией привлекла внимание всего мира к событиям на Дальнем Востоке. Иностранная печать стала усиленно заниматься страной „Восходящего Солнца“; газеты наполнены статьями о Японии и японцах вообще и в частности о религии этого народа, о которой европейцы имеют довольно смутное представление. Многие антиклерикальные французские газеты говорят, что японцы совершенно лишены религиозного чувства и, стало быть, они единственный народ, народ драгоценный, служащий живым примером того, что религия уж вовсе не так всемирно распространена и далеко не так необходима для государственной жизни народов, как утверждают клерикалы,

– В Японии нет никакой религии. Японцы прекрасно обходятся без неё. Японцы – сильная, быстро развивающаяся нация; следовательно, общественное и государственное развитие в религии вовсе не нуждается и т. д.

– В Японии нет религии! – возражает на это французская клерикальная газета La Croix (Крест), – а между тем в ней насчитывают 300.000 храмов и различных святилищ. В Японии нет религии! – а она имеет 150 тыс. священников и монахов. Все живописные местности страны посвящены какому-нибудь богу, и народ беспрерывно посещает эти местности для поклонения различным святыням. Нет дома, в котором бы не приносились жертвы на алтаре предков. В Японии нет религии! – когда на самом деле их там целых три, или даже четыре: шинтоизм, буддизм, культ предков и, может быть, ещё и конфуцианство.

Газета La Presse (Печать) сообщает своим читателям, что японцы делятся да шинтоистов и буддистов. Шинтоизм – это первобытная религия Японии, столь же древняя, как и нераздельная с ней история этой страны. Газета считает, что шинтоизм сводится единственно лишь к поклонению особе императора, который даже в официальных бумагах называется не иначе, как: Сын Неба или Небесный Царь.

Немецкая. газета Linzel Volksblatt смотрит глубже на древнейшую религию японцев и приводит довольно подробно историю распространения христианства среди этого народа.

Шинтоизм – эти древний языческий культ, – говорит автор немецкой статьи, – имеющий в настоящее время 17 миллион. последователей. Во главе творения стоит верховный бог Тенка с подвластными ему небесными духами: связующим звеном между ними и человеком являются жители других планет и обоготворённые силы природы. Эти-то последние, вместе с душами предков и составляют, собственно говоря, объект культа. Таким образом главнейшие черты первобытной японской религия символический натурализм на монотеистическом основании и поклонение предкам.

В шинтоистских храмах нет уродливых идолов и страшилищ искажённого буддизма, в них нет никаких предметов поклонения кроме священного зеркала – символа богини солнца. Нет и кровавых жертв; вместо них шинтоисты приносят в свои святилища деньги, полоски цветной бумаги, душистое дерево и т. п. Обряды совершаются жрецами и жрицами в храмах, а миряне молятся веред ними и в само здание не допускаются. Внутренность святилищ украшается множеством лампад; некоторым из них теплятся и по ночам; религиозные танцы и представления входят также в состав культа.

По воззрениям шинтоистов, микадо (от японского слова Микото – Бог) происходит по прямой линии от богов и, будучи их потомком и наследником, достоин божеских почестей. Основываясь, на своём божественном происхождении, микадо предъявляли в былое время права на неограниченную, как светскую, так и духовную власть: но в 1889 г. правительство, перестроенное по европейскому конституционному образцу, издало закон о полной религиозной свободе.

В 6-м веке проник ии, Японию, через Китай и Корею, индийский буддизм, а в 7-м стало распространяться учение Конфуция, скорее нравственный кодекс, чем религия. В настоящее время буддистов и конфуциан насчитывают в Японии в общей сложности 29 миллионов.

Как уже сообщалось в нашем журнале, история христианской церкви начинается для Японии с 1549 г. Страна „Восходящего Солнца“ была, открыта в 1542 г. португальскими моряками, выброшенными бурей на остров Киу-Сиу: несколько лет спустя св. Евангелие было впервые занесено в Японию португальскими же купцами. Святой Франциск Ксавер встретил на Малаккском полуострове японского дворянина Ангероо и в Троицын день 1548 г. окрестил его и двух его товарищей; вскоре после этого св. Франциск отплыл вместе с этими тремя новообращёнными в Японию, куда и прибыл благополучно в августе 1519 года. С этого времени христианская вера стала распространяться в Киу-Сиу и в Нипоне, приобретая последователей и покровителей даже между тамошними князьями. После смерти св. Франциска просветителя Японии. – ученики его ревностно и успешно продолжали его дело. Мужчины и женщины высших классов вступали в церковь Христову и увлекали за собой множество людей из низших классов, так что в 1580 т. в Японии было ужо 250 храмов и около 200.000 христиан католиков. Для ознакомления японцев с западной культурой, с католической иерархией и, главное, с торжественной красотой богослужения в католических странах, в 1582 г. было даже отправлено посольство из знатнейших японцев-христиан в Рим, к папе Григорию XIII, который и принял прибывших издалека чад церкви с величайшей любовью.

Только в 1854 г. римская церковь основала, наконец. апостолическое наместничество в Японии. В 1859 г. японское правительство вынуждено было даровать иностранцам свободу вероисповедания и вскоре после того была освящена в Нагасаки церковь во имя 26-ти мучеников, причисленных в 1862 г. к лику святых католической церкви.

Тем не менее старые законы о преследовании христиан всё ещё оставались в силе и в 1867 г. подлилось новое гонение и 4000 христиан билли сожжены живыми. Только в 1873 г. старые законы о преследовании христиан были отменены императорским указом, и католический епископ отпраздновал торжественным богослужением прекращение 300 летних гонений (1587–1873 г.). В том же году была основана в Нагасаки первая католическая семинария и японская миссия вступила в период мирного развития.

Статистика религии в Японии даёт следующие цифры; буддистов и конфуциан – 29 миллион., шинтоистов – 17 миллион., протестантов – 86 тыс.; католиков – 58 тыс.; православных – 23 тыс.

По сведениям американской газеты Globe, число православных несколько больше, а именно 25 тыс. Эта газета говорит, что, начав свои действия в 1865 г., православная русская миссия приобретает с каждым годом всё большее значение, в особенности с тех пор, как она имеет в Токио собственный храм.

* * *

Мормоны снова обратили на себя внимание Америки, всей западной Европы и в особенности Англии. Фанатические миссионеры с берегов Соленого Озера рассеяны по всей стране; особенно усердно они действуют в Лондоне, где нанимают большие помещения для своих собраний и проповедуют перед многочисленными слушателями.

Нередко перед дверьми таких собраний собираются огромные толпы народа и так шумно требуют удаления „развратителей и убийц“, что полиции приходится вмешиваться для восстановления порядка.

– Долгое время, – говорит газета Globe, – англичане знали мормонов только по карикатурам сатирических американских журналов и не уделяли им серьёзного внимания; но теперь, когда они прочно основались в Лондоне, вербуют последователей, переходя из дома в дом, и заманиваюсь в свои сети сотни девушек низших классов, власти обязаны, наконец, вступиться и рассмотреть вопрос о том, имеют ли эти господа право так поступать.

Жители Лондона, в особенности предместья Финсбери, где усиленно работают мормоны, пришли к убеждению, что деятельность Святых Последних Дней угрожает серьёзной опасностью не только нравственности их детей, но и их собственной, и громко требуют удаления этой опасности.

К голосу печати и общественного мнения присоединился ещё и властный голос одного из известнейших английских богословов – епископа Эксетерского, также восставшего против мормонской пропаганды.

Мормоны усиленно опровергают взводимые на них обвинения и горячо отстаивают чистоту своей веры, которой, по их мнению, суждено рано или поздно покорить весь мир: но оправдания их не производят желаемого действия, тем более, что один из бывших их священников сам печатно признаётся в том, что ни в одном городе он не встречал такой ужасной распущенности нравов, как в столице мормонского царства, где он прожил 6 лет. Скрываясь под покровом религии, там царит грех и позор, – говорит этот бывший мормон.

В Америке общественное мнение возбуждено против мормонов не менее, чем в Англии. Здесь сыр-бор загорелся по поводу того, что штат Юта послал своим представителем в Вашингтонский сенат м-ра Смута, одного из мормонских 12-ти апостолов. Существенное· мнение восстало против этого выбора и так настойчиво требовало удаления этого представителя, что сенат назначил по этому делу особую комиссию. Смута обвиняют в том, что, будучи по убеждению и на самом деле многоженцем, он тем самым нарушает условие, в силу которого Северо-Американский Союз согласился в 1890 г. принять территорию Юта в число штатов, а следовательно, не может войти в состав правительства и избрание его должно быть признано незаконным.

Назначенная сенатом комиссия распространила следствие за пределы личных убеждений и поступков м-ра Смута на мормонство вообще, на его вероучение, его политическое влияние, его организацию и на положение, занятое им по отношению к законам страны.

Все американцы следят с напряжённым вниманием за работой комиссии и, кажется, решились ни под каким видом не допускать м-ра Смута в народное законодательное собрание. Комиссия ещё не окончила возложенного на неё дела, но уже высказалась в том смысле, что мормоны не исполнили принятого ими на себя в 1890 г. обязательства отказаться от многожёнства, Нынешний глава мормонской церкви, м-р Смит, состоит супругом пяти жён (с шестой он развёлся) и отцом 43-х человек детей: несмотря на это, уступая американскому общественному мнению, он издал на днях в городе Соленого Озера постановление, в силу которого полигамия отныне воспрещается и виновные в нарушении нового закона подлежат отлучению от церкви. Такое отречение от догмата многожёнства приписывается полученному свыше повелению. Новое постановление является повторением того, которое были уже издано в 1890 г. и притом тоже по непосредственному Божьему откровению. Уже одно то, что изданный закон пришлось возобновить, служит доказательством того, как мало мормоны считали его для себя обязательным. Несомненно то, что, благодаря своему богатству и организаторским способностям, мормоны год от году всё успешнее пропагандируют своё учение и тем возбуждают против себя сильнейшее негодование, как в Америке, так и в Европе.

Один из выдающихся членов канадского правительства находится в настоящее время в Лондоне; он подтверждает усиленную колонизацию и пропаганду мормонов в Канаде, а также и то, что во время своего пребывания в городе Соленого Озера он имел случай убедиться в том, что на самом деле мормоны и не думали отказываться от полигамии и что безнравственность этих людей прямо возмутительна.

Вся история о небесных откровениях, отменяющих многожёнство, ничто иное, как грубый обман, к которому мормоны прибегают, когда открытое сопротивление американским законам становится невозможным. Далее то же лицо утверждает, что город Соленого Озера – настоящий притон всевозможных пороков. Если молодые девушки не поддаются на увещания миссионеров, их увлекают силой и водворяют в доме одного из старшин. После того, как несчастная жертва гибнет нравственно и теряет своё общественное положение, ей ничего больше не остаётся, как помириться со своей печальной участью; она поневоле делается мормонкой. Свои сообщения по этому вопросу член канадского правительства окончил словами:

– Если хотят положить предел распространению мормонства в Канаде и в самой Англии, то пусть делают это немедленно, потом будет, может быть, уже поздно.

18 мая сего года в г. Карсе состоялось первое областное собрание духовенства по делам миссии. На собрании присутствовали 12 священно-церковнослужителей и епархиальный миссионер, а также причт местного военного собора, изъявивший полную готовность вести противо-сектантские беседы с сектантами нижними чинами карсских войск.

На съезде было выяснено течение сектантской пропаганды в Закавказье, состояние сектантства в Карсской области, освещён во всех подробностях миссионерский циркуляр высокопреосвященного экзарха Грузии, решены некоторые вопросы, касающиеся способов ведения приходской миссии. Вот главнейшие постановления, сюда относящиеся;

1) Во избежание разделения церковно-приходской деятельности между приходскими попечительствами и намеченными циркуляром кружками ревнителей православия, решено просить епархиальную власть объединить деятельность попечительства и кружков.

2) В виду того, что духовенство Карсской области состоит преимущественно из греков, не понимающих русского языка и не имеющих в своих приходах сектантов, решено просить епархиальное начальство учредить в Карсе специальные ежегодные миссионерские областные съезды духовенства приходов с сектантскими поселениями, независимо от благочиннических съездов, на коих по требованию циркуляра должны обсуждаться вопросы миссии в Грузинской епархии.

3) Просить экзарха Грузии о допущении к участию в суждениях миссионерских съездов всех ревнителей православия гор. Карса и приходов Карсской области.

4) Постепенно расширять церковно-приходские библиотеки выпиской миссионерских журналов и книг в дополнение к разосланным по приходам миссионерским библиотекам.

5) Просить епархиальное начальство ходатайствовать перед военным губернатором Карсской области о разрешении знакомить областные миссионерские съезды с теми сектантскими делами губернской канцелярии, которые не передаются на рассмотрение духовного начальства.

6) Представить к 1-му января 1905 года полные сведения о сектантах Карсской области по разосланной причтам программе и просить епархиального миссионера осенью сего года проверить деятельность всех приходских миссий и сделать новые указания для миссионерской практики.

В заключение не можем не отметить следующих отрадных явлении в жизни Карсской миссии. В городе Карсе в настоящее Бремя в противовес сектантским собраниям ведутся вне-богослужебные чтения, которые именуются „собраниями“.

На этих собраниях читается Новый Завет на русском языке и даётся толкование прочитанного. Здесь же поются всеми присутствующими церковные песнопения. Результат получается прекрасный. Православные перестали уже ходить в сектантские сборища, а сектанты начали посещать православные собрания, вызывая бессильное противодействие со стороны вожаков молокан и жидовствующих. Местный о. благочинный протоиерей Тихон Андриевский энергично взялся за дело миссии и уже поселил раскол в молоканстве с наклоном в сторону православия.

В виду развития сектантства в карсских войсках, делом миссии занялся и местный военный причт, причём беседы взялся вести псаломщик военного собора, студент духовной семинарии Соболев.

Некоторые причты составили уже полные отчёты по сектантству своих приходов в его прошлом и настоящем состоянии.

Миссионер А. Платонов

(Присоединение австрийского „попа“ с его паствой к православной церкви).

В Уральской области, в районе г. Илека, совершилось в минувшем мае знаменитое для православной миссии событие. Местность эту посетили владыка оренбургский Иоаким и синодальный миссионер протоиерей К. Крючков. Последний, прибыв сюда за несколько дней ранее преосвященного, назначил в Сухореченском посёлке на 8-е мая миссионерскую беседу. Место для собеседования было приспособлено на площади среди посёлка. Ко времени беседы собрались сюда сухореченцы – казаки и казачки, от мала до велика. Защищать австрийский раскол выстудил местный лже-поп Савва Сладков. и его брат Ефрем, уставщик моленной. Слушателей было множество и местных, и приезжих из соседних посёлков.

Беседовать начали о власти епископской. В начале беседы, когда о. протоиерей указал слушателям на неимение у австрийцев признаков Христовой церкви в течение 180 лет, защитники с азартом старались оправдаться. Особенно рьяно ратовал за австрийщину Ефрем Сладков. Но вскоре апологеты раскола были доведены до того, что Ефрем, вместо того, чтобы оправдываться, начал читать те же тексты из Св. Писания и творений свв. отцов, которые были читаны о. протоиереем, и подтверждать тем, что в церкви должны быть вечно три иерархических чина: „кто не с епископом, тот не в церкви, без епископа не христиане, не земледелие Христово, но семя вражье и горше неверных“. Читал он эти тексты из швецовского списка, раскольнического подпольного издания. Савва, слушая это, замолчал. Казаки, поражённые такими грозными и неожиданными обличениями их беззаконного положения, обратились к Савве:

– Батюшка! что же ты молчишь? говори что-нибудь!

Савва молчал. Наконец, уступая им, заговорил:

– Что вы ко мне пристаёте? Заставляете говорить? Что же тут говорить-то? Какие это книги читают нам – святые или нет? Святые?

– Да оно святые-то святые.

– Так что же вы на меня кричите? Хотите, чтобы против святых я лгал? Помилуй, Господи, от этого. – я с ума-то ещё не сошёл, чтобы на учение св. отец восставать!

– Так что же, так и будет, что мы горше неверных и семя вражие?

– Что же вы разве, не слышите? Кто это говорит так? Миссионер что ли, или апостольский муж – Игнатий Богоносец? Чего же ещё, святому Богоносцу не будем верить?

– Как же ты нам говорил, что истина на вашей стороне?

– Говорили мы и учили так потому, что ошибались и не имели у себя тех книг, из которых нам теперь читают, и вам я не мог говорить так, как говорю теперь, потому что и многом сам недоумевал, а теперь мои недоуменные вопросы, сами слышите, разрешаются. Так вот, не надо нам восставать на св. учение, которое нам теперь проповедуют. Спрашивайте лучше каждый разрешения в своих недоумениях.

Беседа, до сих пор шумная, приняла теперь вид мирный. Казаки стали предлагать вопросы о причинах удаления раскольников от единения с греко-российской церковью. О. протоиерей все их недоумения разрешил, и вопросители вполне удовлетворились. Все из бывших здесь, за исключением 3–4 казаков, согласились, что раскол ведёт к погибели. О. протоиерей увещевал их оставить раскол и присоединиться к православию, окормляющемуся законным священством, от Христа установленным во апостолах и преемственно продолжающимся с тех пор. Казаки ответили, что подумают об этом. Но Савва, вставь, решительным тоном заявил:

– Думайте! А я за вас перед Богом больше не ответчик, – и, совершив крестное знамение, добавил: ныне оставляю раскол и присоединяюсь к православной церкви.

Что произошло после того невозможно описать. Шум, споры, брань, толки, радость, всё это смешалось и наполнило весь посёлок. На беседе некоторые из более рьяных раскольников опять укорили Савву за то, что он якобы скрывал от них незаконность их положения и тем обманывал их. Савва, на это ответил:

– Не обманывал и я не скрывал шаткость положения австрийщины, да и вам говорил: ищите истину, и я ищу – читаю книги день и мочь. Не говорил я тебе (обращается он к попечителю моленной) этого?

– Говорил, батюшка, ответили ему.

– А говорите, – обманывал я вас. Опять, разве не говорил я вам о том, как и где достаём мы антиминсы: прихожу к бывшему моему владыке, спрашиваю: „владыко святой, антиминс мне дайте, нужен для вновь построенной у нас полотняной церкви“. – У меня, говорит, антиминса нет. Я говорю ему: „если нет у нас, владыко, антиминсов. то, значит, нет и епископов: что за епископы, которые не имеют антиминсов“. – У меля, говорит, есть антиминсы-то, только они в Москве; а туда, сам знаешь, с пустыми руками не поедешь. Оно – я, пожалуй, съездил бы, да ведь на проезд-то мне туда надо 40 р., оттуда 40, да на антиминс, гляди, отдашь 40. Может быть, добьёшься, так я того... съезжу. Я ему тогда сказал: „владыко. я приехал к тебе не покупать антиминсы и денег на то не привёз, почему буду искать антиминс у другого епископа“. Тогда он мне говорит: „поезжай теперь домой, а я как-нибудь съезжу в Москву и к празднику привезу антиминс к вам. Всё, ведь, это, вы знаете, я говорил вам. В Москву-то он не поехал и к празднику антиминса не привёз. Потом приезжает после, привозит желанный антиминс. Спрашиваем его: „владыко, где добился? В Москву ездил?“ – Нет, говорит, не поехал, – по почте выслали. „Как же, говорю, разве; антиминсы почтой пересылают? Если почтой везли его, то почтарь-то на нём, поди сидел и трубку курил, а теперь мы на нём обедню хотим служить“. Не знаете вы этого? скрывал я от вас?

– Ты не всем это сказывал, мы не все знаем.

– Не все знали, так знайте ещё теперь, что нет у нас антиминсов. Не может быть, по писанию, антиминса без мученических мощей, а где они у нас? По необходимости будет их возить почтарь.

Присоединённый недавно из австрийщины, приехавший из соседнего посёлка слепец⁴⁶⁴ тут сказал: „О,. Савва, с нами в Затонном раскольники-соседи недавно спорили о вере, а мы им и поставили на вид, что не может у них быть антиминса, потому что нет мощей, и тем оставили их безответными. Потом вскоре приходит к нашим бабам раскольница и по секрету сообщает: „кума, не верь, что нет у нас мощей, не сумлевайся – целую руку добились!“ А где добились, её не спросили, может быть, опять откуда-нибудь почтарь привоз.

Савва добавил: „разве я не говорил вам, что меня возмущало то, что за все 22 года моей службы вашим пастырем, мне наши владыки мира-то не давали, а в мой пузырёк лишь подливали простого масла. Какое это миро – масло маслом разбавляли“.

Долго ещё раскольники, разочаровавшиеся в своих убеждениях, вопрошали о. протоиерея по недоуменным для них вопросам. Беседа, продлилась 7 часов; кончилась в сумерках.

На другой день, 9 мая, в праздник святителя Николая, в доме Саввы, было совершено присоединение к св. церкви 26 человек; присоединилось и всё семейство Саввы. Народ опять наполнил площадь против дома Саввы. Женщины, смотря в окна, горько плакали...

Оставшиеся в закоснении брат Саквы и попечители австрийской моленной, в эту же ночь, сами разобрали полотняную свою церковь по частям, уложили вместе с этими частями „дары“ и „антиминс“ в сундуки и вывезли из моленной. Это всё проделали казаки-простецы!

Так как в Илек ожидался приезд преосвященного Иоакима, то о. протоиерей предложил Савве для большего торжества православия над расколом поехать в Илек, где над бывшим австрийским „попом“ совершит присоединение сам епископ. Так и сделали. 11 числа, во время Божественной литургии владыка Иоаким, при численном собрании народа, торжественно присоединил бывшего лже-попа Савву к св. Церкви. Во время литургии Савва, вместе с своей женой, в первый раз в жизни сподобится причаститься от владыки св. Тела и Крови Христовых.

Савва, с малолетства, отличается тихостью, религиозностью, безукоризненной нравственностью, человек хорошо начитанный, пользующийся авторитетом не только среди своих бывших прихожан, но и считающийся первым человеком в этой местности у своих бывших владык, от которых имел даже бумагу, разрешающую ему посещение Саратовской епархии для совершения там треб. Вообще он такой человек, каких среди австрийских лже-попов, немного, почему присоединение его к православию нанесло великий удар австрийцам здешнего края, тем более, что раскольники не могут теперь изрыгать клеветы, как они это привыкли делать при оставлении кем-либо раскола и присоединении к православию; не могут сказать, что Савва оставляет раскол по каким-либо житейским интересам. Имея множество прихожан во всей Илекской стан. и прилежащей сюда местности и пользуясь доходом даже с Саратовской епархии, Савва больше не захотел однако коснеть в расколе; он не меняет свои убеждения на материальные выгоды, но бескорыстно соединяется со св. церковью.

Велие торжество совершилось! Раскол австрийский, возделываемый в этой местности Швецовым и партией его питомцев, должен теперь почувствовать тщету своих усилий в отношении распространения по области новоявленной лже-иерархии.

Почувствовал это он ещё и ранее, когда в Великий пост прошедшего 1903 года о. протоиереем был проведён ряд собеседований по области и две из них в г. Илеке с нынешним лже-епископом Усовым. После того о. Андрей Куванов, бывший когда-то австрийским лже-попом, присоединил в течение года около 200 человек.

Теперь же немало будет способствовать обращению заблудших доездка преосвящ. Иоакима. Его доброе отношение к пастве и любвеобильные речи, сказанные в каждом из посещённых им приходов, истовое служение с исполнением некоторых единоверческих обрядов воочию показали раскольникам истинного преемника апостольского служения, у них не имеющегося.

Вообще, бегство Усова, присоединение бывшего авторитетного раскольнического лже-попа Саввы, посещение области преосвящ. владыкой Иоакимом, – всё это заставит раскол здешний образумиться и обратить свои взоры на заблуждение своё и своих лже-иерархов.

Теперь, по присоединении Саввы, жители Сухореченского п. составили приговор, в котором, указав на то, что Савва, служа у них 22 года лже-священником, был примерным человеком, постановили просить о. протоиерея Крючкова ходатайствовать перед владыкой Иоакимом о рукоположения Саввы в сан законного пастыря к ново-открывающемуся единоверческому приходу в Сухореченский посёлок. Приговор этот подписали 58 домохозяев, половина которых – раскольники (которые по форме только раскольники, а душой уже православные: не обинуясь, они приговором постановили, что в австрийщине не законные священники, а лже-священники).

В день же присоединения, по указанию о. протоиерея, казаки отвели потребное количество усадебной земли под постройку св. храма. А преосвящ. Иоаким, внимая просьбам присоединённых и желающих присоединиться сухореченцев и видя любовь и уважение их к Савве, бывшему их пастырю, дал согласие рукоположить его вскоре же во священника для сухореченского прихода.

Очевидец Феодор Коныгин

Наречение и хиротония бывшего миссионера архимандрита Алексия (Дородницына) во епископа Сумского.

Известный в миссионерской среде архимандрит Алексий (Дородницын), сделавший крупный вклад в литературу о штунде и много лет прислуживший в должности екатеринославского епархиального миссионера, 29 истекшего мая был наречён в гор. Харькове, а 30 мая и хиротонисан собором архипастырей во епископа сумского. Событие это имеет глубокий миссионерский смысл. Архимандрит Алексий является первым из рядовых членов братской миссионерской дружины. Знаменательны мотивы, которыми руководился харьковский архиепископ Арсений, высказывая желание иметь себе помощником именно архимандрита Алексия. Эти мотивы владыка привёл в своей глубоко содержательной речи, при вручении жезла новопосвящённому епископу сумскому Алексию. Каждое слово этой речи должно быть занесено на миссионерские скрижали.

В ней один из старейших иерархов русской церкви открыто и решительно заявил, что миссионерское дело – „важное дело“ и при том настолько важное, что Сам владыка, при выборе себе помощника в многотрудном и весьма сложном деле управления епархией, остановил своё архипастырское внимание именно на лице, возлюбившем и изучившем миссионерское дело. „Ты по преимуществу возлюбил миссионерское дело, изучил его и с успехом занимался им“..., а эти-то „особенно потребно ныне харьковской епархии... – вот почему и желательно было нам твоё святительское служение в харьковской епархии“.

Какая живительная влага потекла из уст умудрённого долголетним жизненным и архипастырским опытом иерарха и как она окрыляет дух работников на миссионерской ниве!.. Точно в знойный летний день вдруг окатили холодной водой разгорячённых противников особенно епархиальной миссии... Точно жаждущим и алчущим миссионерам дали кусок хлеба и чашку студёной воды!.. А если ещё принять во внимание единомыслие харьковского владыки с собором прибывших на хиротонии? епископов, – в среде которых был и известный своей миссионерской деятельностью в Америке, таврический архипастырь епископ Николай, – особенно подчёркнутое в прекрасной речи екатеринославского епископа Симеона, то „кусок хлеба“ превращается в целый хлеб и „чашка воды“ в ручей!..

Вот почему день хиротонии архимандрита Алексия во епископа сумского является в то же время и днём торжества миссии и должен быть отмечен на миссионерских скрижалях. Вот почему миссия шлёт свой горячий привет новому епископу Алексию и глубокую сыновнюю признательность харьковскому владыке и собору иерархов, хиротонисавших одного из любимых членов миссионерской семьи.

В свою очередь, харьковцы, никогда не видавшие торжества епископского наречения и хиротонии, глубоко признательны архиепископу Арсению, за устроение этого трогательного церковного торжества. Прекрасная, ораторски-произнесённая речь еп. Алексия при наречении произвела глубокое впечатление своей искренностью, задушевностью и силой.

Миссионер Иван Айвазов

Преосвященный Алексии, возлюбленный о Господе брат!

Приветствую тебя с посвящением в сан епископа. Сугубая благодать, воспринятая тобой в великом таинстве хиротонии, да соделает тебя полезнейшим деятелем в Церкви Христиной, малая частица коей есть харьковская епархия, в которой Промыслом Божиим, Царской волей и избранием Св. Синода указано тебе высшее иерархическое служение.

Возлюбленный брат! Где действует Бог посредством таких великих орудий благодати Своей, как помазанник Божий (Государь) и собор святителей (Св. Синод), – там благо. Мы веруем, что твоё пришествие к нам принесёт пользу нашей пастве, а твоё посвящение в сан епископа в сём кафедральном храме, – среди паствы харьковской соделывает тебя по преимуществу нашим.

Где может быть более целесообразности, как не в действиях Промысла Божия?.. Сию-то целесообразность мы усматриваем в твоём назначении на служение в харьковской епархии. Для доброго успеха необходимо. чтобы сродства соответствовали целям, а люди – делу, на которое они призываются.

Не будем говорить об общих обязанностях архиерея и об общих свойствах, каков должен быть архиерей; а равным образом не будем говорить об общих нуждах епархии и об общих потребностях епархиального управления. Но укажем на нечто особенное, что желательно нам получить от небя, возлюбленный брат, и что, хотя издали мы усматривали в тебе, но что особенно потребно ныне харьковской епархии.

Обратив внимание на твоё уже многолетнее служение на разных поприщах многоразличной и многообразной нивы церкви Христовой, мы усмотрели, что ты по преимуществу возлюбил миссионерское дело, изучил его и с успехом занимался им; вместе с этим свитым, апостольским делом неразрывно соединено проповедание Слова Божия к при том не в отвлечённых, сухих и теоретических формах и обстановках, а в простых, живых и действенных явлениях, лицом к лицу – не с слушающими только, но и вопрошающими. А это-то, т. е. и миссионерство, и живое и действенное проповедание слова Божия – как раз нам особенно нужно. Теперь, возлюбленный брат, тебе понятно, почему желательно было нам твоё святительское служение в харьковской епархии...

Ты служил недалеко от нашей страны – на юге России, поэтому тебе известно, как распространено здесь сектантство и как много здесь сектантов разных видов. То же самое и в харьковской епархии. Есть в ней, и в немалом количестве, и штундисты, и толстовцы, и духоборы, и хлысты; есть и глаголемые старообрядцы. К исторжению сих плевел, посеянных врагами истинного учения Христова, у нас приняты и принимаются усиленные меры и действительные средства. Есть у нас миссионерство, миссионерский комитет и миссионеры; развито проповедание слова Божия, особенно противо-сектантское, и ещё более развивается. С этой целью учреждено в Харькове религиозно-просветительное братство Озерянской Божией Матери. Миссионерское дело с просветительным Братством подлежало ближайшему ведению твоего предшественника, моего помощника, преосвященного Стефана. И твоему, возлюбленный брат, ведению будет подлежать это важное дело, знакомое тебе по прежнему твоему служению.

Но в обширной харьковской епархии и в многолюдном городе Харькове много и других епархиальных дел – текущих и экстренно-приходящих: вообще много дела для архипастырей. Скажу о себе: много я работал на ниве Христовой и, благодарение Господу, ещё продолжаю трудиться с неослабной ревностью. Но лета мои достигли старости и силы начинают слабеть. Вручая тебе сей жезл, не могу не обратиться к тебе с покорной просьбой: позволь и мне иногда опереться на твой жезл. Вообще же, будем совместно в мире, любви и согласии выполнять великое и трудное дело епархиального управления.

Прими сей жезл от меня, как от руки Божией, и почни своё архипастырское служение преподанием благословения сему народу, с верой и любовью ожидающему оного от тебя, как своего нового архипастыря.

(Речь архим. Алексия при наречении его во епископа).

Богомудрые архипастыри и отцы.

Избранием Святейшего Правительствующего Синода и изволением Боговенчанного Самодержца. я призываюсь к великому служению святой православной церкви, – служению архиерейскому. В эти священные для меня минуты, единственные в моей жизни, когда мысль невольно останавливается на святости и высоком значении того служения, к которому ныне я призываюсь, – пред моими духовными взорами восстаёт сонм архипастырей святой православной церкви, как бы вопрошающих меля: „Друже, с чем пришёл еси? Что ты приносишь в сокровищницу церкви Христовой?“ Из православно-церковно-исторической дали восстают предо мной образы архипастырей-мучеников, обагривших своею кровью ниву Христову, – архипастырей учителей, озарявших светом учения Христова весь христианский мир. В моих личных воспоминаниях воскресают образы святителей: Димитрия, архиепископа одесского, этого тихого светильника веры, но свет которого проникал до глубины человеческих сердец; я ещё и теперь как бы ощущаю на себе пламенное дыхание ревностного по вере Христовой другого святителя одесского, архиепископа Никанора; в моём сердце ещё живо чувство скорби по недавно почившем святителе Ювеналии, архиепископе литовском, этом великом таиннике благодати и созерцателе тайных движений души, живущей в общении с Богом, душа которого была чище кристалла? в вашем лице, святители Божии, я вижу архипастырей, сильных словом и делом, богатых духовным опытом, право правящих слово истины Христовой, помощников и защитников бедных и утешителей скорбящих.

Где же мне место в сонме таких светильников церкви Христовой, не говорю в ряду их, но у ног кого-либо из них? Я и словом слаб и делами беден. Но моё смущение усугубляется, когда я представлю козни врага рода человеческого, которые он воздвигает в наши дни против православной церкви. Неверие, подобно тонкому тлетворному воздуху, широко распространяется в нашем обществе, сотрясая глубины духа не только юношей. но и старцев; сомнение в истинах святой православной церкви, руководимое врагами её и нашего дорогого отечества, смущает простые души нашего доброго и доверчивого народа; лжеименный разум, прикрываясь тогой учёности, пытается водрузить своё знамя на месте святе.

И в такое-то время бурного дыхания духа нечиста, духа злобы Ты, Господи, поставляешь меня на свещнице архиерейского служения святой православной церкви. Немощен, немощен аз есмь... Но верую, Господи, что если Ты призываешь меня к сему высокому служению, то Ты же дашь мне и силы к достойному прохождению его: если, по Твоему слову, ни единый волос не падаёт с головы нашей без воли Отца нашего Небесного (Лк.21:18), то тем паче призвание наше к служению Твоей церкви совершается под Его благим промышлением о нас. Эта вера вдохновляет и ободряет меня. А вместе с этим и иная утешительная мысль восстаёт в моём духе: я не один буду работать на ниве Христовой – я буду работать в союзе веры и любви с сонмом архипастырей Российской церкви, я буду работать под твоим, богомудрый святитель харьковской церкви, благим смотрением – и в этом для меня новая надежда и новое ободрение. Емлюся, емлюся за края риз ваших, святители Божии, и молю вас, не о том молю, чтобы дух, иже в вас, сугуб во мне пребывал, нет: моя мерность не снесёт величия и силы духа сего; молю, как приточный бедняк: „дайте мне взаим от хлебов ваших“ (Лк.11:5). Дайте мне от сокровищницы вашего духа содействие вашей любви, вашего духовного опыта, ваших молитв. И я, ободряемый надеждой на всесильную благодать Господа моего Иисуса Христа и содействуемый вашими любовью, опытом и молитвами, с дерзновением пойду на указываемое мне служение, памятуя, что „сила Господня и в немощи совершается“ (2Кор.12:9).

Миссионерская вакансия.

В астраханской епархии состоит вакантной должность епархиального миссионера 1 участка, где есть раскольники и сектанты. Желательно лицо, окончившее курс духовной академии или семинарии, предпочтительно в духовном сане. Жалованье в год вместе с квартирными и разъездными 2.000 р. Жительство в г. Астрахани. Прошение подавать на имя преосвященнейшего Георгия, епископа астраханского и енотаевского,

Пожертвования.

1. От Свято-Троицкой женской общины Смоленской общины, Вяземского уезда, на религиозно-нравственные издания для отсылки на Дальний. Восток для войск действующей армии поступило в редакцию „Миссионерского Обозрения“ 25 руб.

2. От Протоиерея о. Антония Кудинова, Полтавск. Губ., поступило 120 названий книг для рел.-нравственного чтения воинам.

Если кто соблазнит единого от малых сих, то, по слову Божественного Учителя, лучше было бы для него, если бы навесили ему жернов на шею и бросили его в глубину морскую (Мф.18:6). Лев Толстой соблазнил и продолжает соблазнять десятки тысяч людей, печатая и рассылая во множестве свои богохульные писания, с целью соблазнять особенно учащуюся молодёжь, преимущественно среднего и высшего образования, и ими отравлено множество юношей и девиц! Чего же по правосудию Божию заслуживает наш русский еретик, скольких казней? А чего заслуживают и попускающие ему распространять свои гибельные брошюры и дающие ему полную волю говорить, что захочет? Многие погибнут через Толстого, участвовавшие в попустительстве ему.

У тебя, Лев Толстой, пособников много для твоего гибельного учения. Во-первых, сам князь тьмы, иже есть диавол и сатана, обольщающий всю вселенную. Толстой не верит в злых духов, коих он называет чертями; а они-то его и научили и учат с юности и доселе всякому греху, всякой лжи и неправде: они-то его и научили отвергать Откровение, Бога в Троице, Христа Спасителя, Церковь, Богородицу, Святых и идти наперекор всякой истине; они-то и производят весь сумбур в его голове; они-то и научают людей всякому греху; от их-то лжи и пришёл спасти людей верующих Христос, от ада, уготованного им и их слугам; они-то и встретят Толстого по смерти, которая ждёт его с нетерпением и они-то с жадностью готовы схватить, с скрежетом зубовным и с хохотом страшным Толстого и подобных ему. Слышите все христиане!

Во-вторых, пособники твои, Лев Толстой, все тебе подобные, в роде Черткова и множества русских переучек, подобных тебе и совращённых твоим бессмысленным учением. В-третьих, пособляет тебе твоя старая нечистая ветошь, унаследованная тобой от твоего отца, – я разумею те дрожки лукавые, на коих ты зачался и образовался в тип человека, то уродливое нравственное неразвитие и та среда, в которой ты вырос; полная невоспитанность нравственная, в которой ты вырос, то безверие и та бесцерковность, в которых ты жил и своевольничал. Невозможно наследовать царствие Божие людям, неуготовавшим себя для него верою, покаянием и исправлением, добродетелью. Вспомни притчу о званных на вечерю. – «Ни один мужей тех званных вкусит Моея вечери: много званных, но мало избранных» (Мф.22:1–14).

* * *

Лев Толстой играет в сурдинку и идёт против здравого смысла человеческого, против всякого логического закона, лишь бы только излить свою желчь на Христа, на веру Христову, на церковь. Как он низок, нелеп в своих рассуждениях! Ниже этого упасть нельзя, бессмысленнее Толстого нет, кажется, никого. Прочтите беспристрастно его последнюю брошюру и убедитесь. До чего дошёл автор «Войны и мира»! Вошедши в незнакомый ему, чужой огород, он сломил себе шею с головой. Затем дошёл до сумасшествия, до абсурда! «Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет суд себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин.12:48).

* * *

Хула на Духа не простится человекам. Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему, если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сём веке, ни в будущем. Или признайте дерево хорошим и плод его хорошим; или признайте дерево худым и плод ого худым; ибо дерево познаётся по плоду. Порождения ехидины, как вы можете творит добро, будучи злы. Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе; а злой человек из злого сокровища выносит злое. Говорю же вам, что за каждое праздное слово, какое скажут (или напечатают, напишут) люди, дадут они ответ в день суда (Mф.12:31–36). Толстой хулит христианскую веру и церковь. Но как поднимается у человека язык – хулить то, что истинно, прекрасно, жизненно, спасительно? Дерево познаётся по плодам: какие же плоды принесла, христианская вера? Самые добрые плоды, о чём свидетельствует вся истории церкви.

Светские писатели только в землю смотрят и выше земли не поднимают сердечного ока своего; но человек сотворён преимущественно для небесного, а не для земного только, и его стан и телесные очи обращены к небу. Писатели мирские слишком односторонне и не полны, – и, когда захотят говорить о предметах веры, то говорят большей частью только для того, чтобы глумиться над ними и толковать их по своему одностороннему, ошибочному разумению, как граф Толстой и подобные ему. Как возможен Толстой в наше время? как возможен такой-писатель? такой сумасброд? такой рецидивист? Как возможны такие похуления на всё Святое, чем дорожит человек больше своей жизни?

Кто же этот Толстой, который диктаторски судит всех и сам себя ставит выше общего суда, приписывая себе как бы божескую непогрешимость! Кто этот дерзко посягающий своим судом на здравый, правый, чистый смысл всего избранного, умудрённого Богом и чистой, высокой жизнью человечества и смеющийся над непреложными истинами, общедоказанными, животворными, твёрдыми, как неподвижная скала и как столп, твёрдо водружённый! Это – человек, духовно ни мало не воспитанный, пролетарий мысли и нравственной расшатанности от самой юности, как и сам он признаётся, человек совершенно несведущий в религиозных истинах, нигилист до мозга костей, не верующий ни в кого и ни во что, кроме себя самого, как русского графа, прославленного писателя; он утверждает, напр., что Россия не должна воевать ни с кем и проливать чью-либо кровь, кроме того только случая, когда разбойники нападут на него, графа Толстого, или на Ясную Поляну, – тогда правительство должно защищать Поляну силой оружия и пролить солдатскую кровь, чтобы не пролилась графская кровь на Ясной Поляне, так как она всегда имела вид и свойство ясной, а не мрачной поляны. Как вы думаете, в здравом ли уме так рассуждающий граф по фамилии Толстой! Вы не браните меня за эту иронию; я вовсе не хочу иронизировать, но слова его сами собой вызывают на то; я говорю только правду. Не потерял ли только Толстой из виду законов здравого мышления! По-видимому, так Лев Николаевич! Вы шутите однако уж слишком над здравым общечеловеческим смыслом. Помилуйте, вы своей львиною лапой бьёте по лицу и пап, и кардиналов, пасторов, священников, и все они, но вашему, обманщики, негодяи, а вы человек праведный, искренний, якобы правду говорящий всем духовным особам, правителям, начальству. Ну, если вы умный, а не сумасшедший, то ведь вас судить надо строжайше за это ругательство над лицами уважаемыми по сану (не ваше дело судить их за дела, вы не призваны к тому): вы публично смеётесь и думаете остаться безнаказанным! Нет, этого быть не может! Вы понесёте строгое наказание – вы соблазняете не единого только от малых, а все христианские народы, привыкшие по божественному праву смотреть с уважением на эти лица. Вам, по писанию, нужно бы повесить камень на шею и опустить с ним в глубину морскую, вам не должно быть места на земле.

* * *

Подумайте, сытый и беспечальный, богатый русский граф хочет у всех русских и даже у французов, итальянцев, немцев, австрийцев и даже англичан вырвать веру в Спасителя грешных, имеющего глаголы живота вечного, во Врача всего немощного верующего человечества, в незаходимое Солнце правды, в Единственного Утешителя всех скорбящих верующих. – Русский народ и всё интеллигентное множество, да и всё христианское человечество! узнайте по плодам, преподнесённым вам от Л. Толстого! Таково его учение, каков этот учитель. – Сын геенны! Не смейтесь, граф и все толстовцы, над этим страшным словом, – вы скоро насытитесь ею и погрузитесь в неё на всю (если не покаетесь) вечность; граф всех хочет вовлечь в неё, как сатана, всех лишить Того, Кто один может избавить от неё, как сказано: убойтесь Того, Кто по убиении может воврещи в дебрь огненную, ей, глаголю вам, Того убойтеся (Мф.10:28). Итак, по плодам этого безбожника, этого ругателя всего христианского человечества, вы узнаете, кто он. Это – антихрист, – это зверь, вышедший из бездны (Откр.11:7), с десятью рогами (Откр.13:1), бодущий на все четыре стороны, на все страны света, чтобы, если можно, хоть некоторых ввести в неё с собой на всю вечность. – Если бы хоть немного вкусил граф плодов Христовой веры, он никогда бы не стал так издеваться нал ней и над нами, – но он, как видно, ни на час не был истинным христианином и всегда был безбожником. Невольно даюсь я диву, как в России могла появиться эта змея, полная яда смертоносного, – подивись небо, подивитесь все Ангелы Божии и все Святые человеки, как мог русский граф сделаться сосудом сатаны и принять в себя всю полноту его, всё его отступничество от Бога, всю вражду его на Бога и на верующих в Бога.

Как древние софисты, философы обратили дар слова, долженствующего выражать истину, – обратили в игру слов, называя белое чёрным, а чёрное белым, или добродетель называя грехом, а грех добродетелью, так и Лев Толстой потерял всякое уважение к слову и к истине, и правде, и свой писательский талант обратил в игру словами, мало того – на самое дерзкое, сатанинское богохульство; да ещё и самого сатану превзошёл; ибо сатана верит в Бога и трепещет Его (Иак.2:19), – и бесы веровали в Иисуса Христа и признавали Его громко Сыном Божиим (Лк.4:34), а Толстой не верит в Сына Божия и смеётся над Евангельской истиной. Церковь непрестанно благословляет Господа, Творца, Промыслителя и Спасителя и Праведного Судию день и ночь, а Лев Толстой осмеливается в своих писаниях хулить Его, называя Его жестоким и виновником – ужасно сказать – страшных знамений в людях. – Слышите, народ православный. Это подлинные слова Толстого, я заимствовал их из его печатанных листков, издаваемых в Англии Чертковым, русским ренегатом, отщепенцем. – Скажите, не осатанел ли Л. Толстой? Книги В. и Н. Завета он считает ниже всяких сказок, называет их безнравственными сказками и безумным, безнравственным делом преподавание их детям, а себя называет великим истинным учителем. Каков же учитель безбожник, атеист и антихрист!

Как больно сердцу, когда в ваших глазах поносят святыню, которой живёшь и дышишь, утешаешься с самой юности, – поносит то, что составляет святыню для христианского человечества всех веков, за которую страдали с радостью бесчисленные сонмы мучеников, святителей, преподобных и всех святых, вообще лучшие и благороднейшие из людей, что составляет непреложную истину, которой просвещаются, питаются и укрепляются ум и сердце и всё существо человека искренно верующего? И Лев Толстой, как свинья (извините за слово), попирает всё это своими ногами, на глазах всех христиан. – Языческие писатели Цельс и Порфирий не ругались так над христианской верой, как ругается Лев Толстой.

Яснополянский граф находится в великой прелести самообольщения, думая серьёзно, что он прав. О, как сатана ослепил его за гордость и надменность! И сколько людей через него впали в обольщение!

Как стремительно развиваются и требуют себе удовлетворения животные инстинкты у безбожников и безцерковников – толстовцев и как в них богопротивно действует ветхий человек, совлечься которого церковь учит каждого христианина; между тем они-то (безбожники) ему и последуют и исполняют его похоти! – Обрати их и вразуми их, Господи, и вложи в них свет Твой, если они способны его принять, пока тьма адская совсем не покрыла их.

Родные нашему сословию герои – командир „Варяга“ В. Ф. Руднев и священник о. Щербаковский. – Несколько слов о героизме в жизни рядового духовенства и о малодушии наших сословных ренегатов. – Руководительство приходских пастырей перепиской своих прихожан с их родными солдатами действующей армии.

Война родит героев. Эта испытанная веками истина находит для себя новое блистательное оправдание в нынешней жестокой, но с обеих сторон геройской битве православных русских с язычниками японцами. Война только ещё разгорается, а уже «российский пантеон бессмертных» обогатился новой галереей прославившихся на весь мир наших чудо-богатырей, удивляющих весь свесь своими высочайшими, явленными на бранных полях и водах, несравненными доблестями мощного, самоотверженного духа, стоическим терпением, христианской покорностью воле Божией. Все сословия и классы увенчаны славой своих доблестных сынов. Не отстало и наше духовное сословие. В этой новой галерее бессмертных, среди прославленных нынешней войной героев, находятся двое – родных нашему сословию, из них один «плоть от плоти нашей», другой – «отпрыск корня» нашего – духовного сословия. Оба одинаково скромные, смиренные, простые, как все истинные герои.

Один из наших родных героев стоит в «пантеоне славы» с высокоподнятым Животворящим Крестом в руке, в утомлённой одежде служителя алтаря, другой – в новом блестящем мундире флигель-адъютанта. Первый – герой Тюренчена, молодой священник 11 стрелкового полка о. Стефан Васильевич Щербаковский. А второй – герой Чемульпо – командир Варяга В. Ф. Руднев. Оба краса и гордость России, – оба радость и утешение нашей церкви, – первый, как благоговейный служитель её, второй, как глубоко верующий, преданный сын церкви.

В газетах сообщалось, что тульское дворянство с радостью приветствовало героя Чемульпо, как своего славного дворянина. С одинаковым правом и с тем же чувством радости не одно только тульское духовенство, но и вообще наше сословие должно запечатлеть на скрижалях своей истории беспримерный подвиг героя Чемульпо, молитвенно приветствуя В. Ф. Руднева, как сородича, ведущего свою родословную от тульской духовной фамилии Рудневых.

Два ближайшие родственника героя Чемульпо состоят приходскими священниками в той же Тульской губернии, а почтенный о. Михаил Руднев, священник на погибшем крейсере Варяг, явивший те же высокие доблести мужества и самоотвержения при уходе за ранеными, – родственник славного командира Варяга, флигель-адъютанта В. О. Руднева. Не из той же ли фамилии Рудневых происходил и знаменитый туляк, доблестный иерарх нашей церкви, митрополит Киевский Иоанникий Руднев?

Нас заочно познакомил, так сказать, с духовной физиономией главного героя Чемульпо бывший настоятель Корейской миссии, о. архим. Хрисанф (а ныне епископ Чебоксарский, викарий Казанский), который душой переживал, накануне катастрофы, томление духа В. Ф., посетившего Сеул и о. Хрисанфа, и затем разделял волновавшие героев Чемульпо чувства после их славного подвига, при возвращении на родину. По словам о. Хрисанфа, типической чертой В. О. Руднева является величайшая скромность и простота, глубокая вера в Бога и самоотверженная преданность воле промысла Божия.

– «А знаете, батюшка, что меня спасло? – однажды беседовал В. Ф. с о. Хрисанфом во время длинного переезда из Шанхая в Одессу. – В один момент ужасного боя около меня стояли три сигналиста. С треском разрывается где-то неприятельский снаряд и вмиг чугунные брызги осколков гранаты уложили всех трёх моих сигналистов, а я, как видите, остался жив и невредим. Разве это не чудо милости Божией! А моей охраной было вот что.

Наш герой расстегнул мундир, и я увидел на украшенной Георгием его груди икону в серебряной ризе. Оба мы в немом благоговении перед святыней осенили себя крестным знамением.

– С этой иконой не расставался во всё время морской жизни мой отец моряк, – продолжал свою беседу В. Ф., – с нею он совершил все свои плавания и считался счастливым моряком. Умирая, отец передал икону мне в благословение...

Мы провели несколько минут в немом размышлении», рассказывал о. Хрисанф.

Как трогательна эта вера героя для наших немощных совестью иконоборцев!

– Да, я глубоко верую, сказал В. Ф., что здесь та сила и тайна, которая меня спасла, и мы сравнительно счастливо вышли из нашего адского положения.

О. Хр. свидетельствует, что В. Ф. не услаждался своим подвигом, он даже и не знал, и не ценил значения его; по своей врождённой скромности он прямо-таки считал, как и все герои Чемульпо, что они ничего особенного не сделали и даже совершенно искренно удивлялись, за что им со всего света вдруг посыпались выражения удивления и похвалы. Более того, и Руднев, и Беляев дорогой не только не ожидали себе тех торжеств и патриотических оваций, которыми почтила их вся Россия, во главе с Венценосным Вождём, но ещё опасалась возможности ответа и осуждения. Таково смирение подлинных великанов духа, которые, по слову Спасителя, «совершив вся повеленная, считают себя рабами неключимыми»!

Но обратим, дорогие читатели, «взоры нашего сердца» на величавый Тюренченский подвиг другого близкого нам героя-священника, о. Стефана Щербаковского.

О. Стеф. Щербаковский.

У этого священника, как и у моряка Руднева, как и у всех русских великанов, геройский подвиг находится в той же золотой оправе эпического спокойствия, удивительно уравновешенного, самоотверженного духа. Но в подвиге, о. Щ-го есть и своя характерная особенность: молодецкое дело о. Щ-го не было ни порывом той беззаветной удали и мужества, которые присущи всему нашему воинству, не было оно и продуктом простого инстинкта самосохранения, иногда и из робкого человека делающего отчаянного вояку.

Нет! О. Щербаковский совершил своё «чудо храбрости» в смирении живой веры в Промысл Божий, объятый пламенем самоотверженной преданной любви к Царю, Отчизне и к «сим малым», – к своим духовным детям-солдатам. Не забудем, что по долгу службы о. Щербаковский мог не являться под знамёна на поле битвы.

Вы всмотритесь только поглубже в этот подвиг, и вы сами увидите в смиренном самоотверженном служителе алтаря ближайшего последователя Христа из славного сонма тех «начатков и первенцев Церкви», которых знала первохристианская история.

Самоотверженное решение О. Стефана идти в знаменную роту на поле битвы было обдуманной, пережитой решимостью принять вольную смерть «за други своя», и принято оно было, явно, после глубокого, мучительного переживания.

Эта завеса души героя ясно открывается из переданного корреспондентами замечательного по своей простоте и смирению рассказа о. Стефана о подвиге русского воинства 18 апреля, Этот рассказ воочию свидетельствует, что о. Щербаковский воистину пастырь великого христианского духа и силы.

– «Встал я 18 числа рано, в три чага ночи. Я знал, что бой будет отчаянный, и решил исполнить свои пастырский долг до конца, показав воинам пример самоотвержения и любви своей смертью... В 4 часа я помолился Богу, составил завещание и стал в знаменной роте...

11-й полк стоял в Тензы 18-го апреля. Затем утром его приблизили к тюренченской позиции. Батарея Муравского была вызвана на позицию. 11-й полк в резерве томился бездействием. Это было самое тяжёлое время; невольный страх закрадывался в душу... Когда я взглянул на часы, было три часа пополудни. В это время полк выстроился и под звуки полкового марша двинулся в атаку на наступавших японцев. Я надел епитрахиль, взял крест, благословил солдат и с пением «Христос Воскресе» пошёл во главе стрелков знаменной роты. Картина была поразительная, грандиозная. Без малейшего колебания шли славные стрелки на верную смерть, в адском огне, среди рвущихся снарядов. Потом, взяв ружья на перевесь, они двинулись бегом на японцев. Враг, однако, не принял атаки. Передовые японские части, разделившись, бросились в стороны, а стоявшие за ними резервы в далёком расстоянии, с большой дистанции, открыли такой убийственный огонь, что наши ряды сразу стали таять. Видя, что им не добежать до японцев, стрелки остановились и залегли. Я, остался здесь один позади опередивших меня стрелков, которые лёжа стреляли по наступавшим снова японцам. В это время всякое чувство страха исчезло. Пули и шрапнель сеяли смерть. Жужжание пуль, гудение и затем треск лопавшихся снарядов не давали возможности сосредоточиться, оценить опасность положения. Чувствовалось только, что смерть кругом, что всё неизбежно и непреодолимо, хотя и эти ощущения были смутны, неопределённы. Но вот офицеры, ещё не выбывшие из строя, подняли на ноги своих стрелков, так как японцы снова приблизились. Полковой оркестр выстроился и заиграл «Боже, Царя храни». Под звуки народного гимна полк, лишившийся уже многих офицеров, с ружьями на перевес, снова двинулся в атаку. Я, перед тем опустившись на колени, встал и присоединился к полку. Тут, под звуки гимна, сигналов и командных слов, опять в рядах своих солдат, я начал более сознательно относиться к окружавшему. Я сознавал и чувствовал, что надо идти с своими дальше. во что бы то ни стало. Я не заметил никакого колебания, хотя бы малейшего, среди солдат. Стрелки смотрели только на своих офицеров и слепо исполняли их приказания, как на учении. Только каждый, перед тем как двинуться в бой, крестился. Эту вторую молодецкую атаку я хорошо запомнил, т. е. лучше сказать, момент её начала. Потом всё смешалось. Музыка тотчас же смолкла. Кто побежал вперёд, кто упал убитым или раненым. Я почувствовал сильнейший удар в руку и в ногу и упал навзничь, потеряв сознание. Когда я очнулся, наши отступали. Издали следивший за мной церковник Перч подбежал ко мне. Когда я открыл глаза, увидал его рыдавшим; он помог мне подняться и повёл под огнём назад. Стрелок охотничьей команды присоединился к нам и так же поддерживал меня раненого».

Далее батюшка припоминает, что налево, на высотах, показался какой-то батальон наших, как он предполагает – 9-го полка. Предположение это основано на том, что раньше, когда 11-й полк был в резерве, ближе к нему стоял девятый. Японцы сосредоточили весь свой огонь на этом батальоне и, благодаря этому, остаткам 11-го и 12-го полков явилась возможность отступить по довольно крутому подъёму горы, которую японцы ещё не успели обойти. О. Щербаковский, пройдя ещё около 2½ вёрст пешком, был перевязан и помещён в лазаретную повозку, из которой затем пересел в полковой экипаж.

О. Щербаковский находится ныне на излечении в Харбине, в лазарете Елизаветинской общины Красного Креста, состоящей под покровительством Великой Княгини Елисаветы Феодоровны. Здоровье доблестного пастыря хотя медленно, но поправляется. Вследствие большой потери крови, рана на руке, не особенно болезненная, причиняет, однако, много хлопот врачам, так как в ней образуется нагноение. Значительные страдания причиняют о. Щербаковскому шрапнельная рана в ногу и опасная контузия в бок.

Корреспондент «Нов. Дня», посетивший героя-священника, свидетельствует, что о. Щербаковский очень скромный человек: он не кичится, несмотря на молодость, своим подвигом, и всеобщее внимание и удивление, которыми он окружён, не вскружили ему голову. Офицеры и солдаты 11-го полка, видимо, любят и ценят батюшку. Он рассчитывает, что недели через 2 или 2½ поправится настолько, что будет в состоянии вернуться в свой полк. На мой вопрос, говорит корреспондент, пойдёт ли батюшка снова в атаку на японцев, он скромно отвечал, что, если это будет нужно, пойдёт. «Ведь это – обязанность», присовокупил он.

Командующий армией генерал Куропаткин, посетив лазарет, где лежит о. Щербаковский, отличил героя-священника особым вниманием: он трижды облобызал о. Стефана, обласкал, выдал 400 р. на лечение и представил его к офицерскому Георгиевскому кресту. Вся печать наша и корреспонденты заграничной прессы отметили подвиг о. Стефана яркими штрихами⁴⁶⁷. сообщив его биографию, из которой узнаём:

Ему всего 29 лет.

Он кончил курс в семинарии в 1896 году, был сперва псаломщиком, а затем священником в с. Губовке, Александровского уезда, херсонской епархии, затем 1901 году назначен священником 19-го восточносибирского стрелкового полка, а в прошлом 1903 году переведён в 1l-й восточносибирский строковый полк, который был расположен в Порт-Артуре.

Пусть военные стратеги оценивают значение подвига о. Щ-го для подъёма духа войска, для исхода тюрепченского сражения и проч. По для нас геройский подвиг о. Стефана имеет своё особливое значение, как отрадное свидетельство, как знаменательный показатель того, что ещё могуч в нашем духовенстве выстраданный, выношенный веками, традиционный дух мужества, истинно христианского самоотвержения и патриотического подвижничества во имя долга службы. Чтобы ни говорили об упадке духа в современном духовенстве, о расстройстве нашей духовной школы, но вот это геройство молодого иерея, сына нашего времени, питомца теперешней школы, повелительно утверждает, что сила веры, крепость духа наших отцов и дедов в общем благополучно пронесена через все горнила жизненных невзгод и искушений, прожитых и переживаемых духовенством, и сохранена и передана, как бесценное наследие, их детям – современному поколению православных батюшек. Отрадно, что отныне всем нам дорогой о. Щ-ий – не единственный герой в нынешней войне, ибо такой могучий подъём и геройское подвижничество наблюдается и в других достойных представителях нашего духовенства, подвизающихся на театре войны. Из них некоторые, как напр. о. Алексий на Петропавловске, уже запечатлели славной смертью своей верность пастырскому и патриотическому долгу.

«Когда, действия начнутся, мой полк первым двинется на неприятеля, а с полком и я, пишет один из полковых священников в частном, помещённом в «Церк. Вестн.», письме из Инкоу. Я уверен, что, если только жизнь моя нужна для других, Господь сохранит меня. Если же лягу костьми на бранном поле, не оставьте меня в своих молитвах. Знайте тогда, что шёл я на смерть не страшась её, с одним желанием: своими трудами, а если нужно – и жизнью внести маленькую лепту в ту громадную жертву, которую приносит теперь русское воинство за свою родину».

В заключение автор тоги же письма говорит, обращаясь к своему адресату:

«Высылайте своих батюшек на войну. Есть же среди них люди добрые и дельные. А сколько тут доброго дела даже в мирные дни: в дни же войны его не переделаешь. Пусть едут! Люди они свободные, здоровые – стыдно им сидеть на печи в то время, когда тут у нас духовная жатва вопиет о делателях».

«Ух, как хочется после ваших добрых слов о духовенстве отдать себя меньшему брату и быть ничтожнейшим, чувствуя, что в этом вся сила Христа, Божески побеждающего мир любовью, мощной только в простоте и смирении!..» пишет в «Гражд.» ещё один сельский иерей.

Как много всё это говорит уму и сердцу поучительного и отрадного, относительно высокого настроения и самоотверженного поведения современного духовенства в нынешнюю войну. Каким духовенство было ранее, таким оно остаётся en masse, в своём большинстве и теперь, да иным оно не может быть, в силу своего воспитания, призвания, и служения.

Доблестные черты духа, каковы: мужество, бесстрашие, самоотвержение, терпение, твёрдость и выносливость, – в духовном сословии выношены и внедрены характером самого пастырского служения и сложившимися условиями исторического быта духовенства. Кроме пастырей-духовников никто из профессионалов, – даже врачи, так много и часто не обращаются с людскими болезнями и человеческими страданиями духа и тела, никто так близко не соприкасается с людьми в страшные и таинственные моменты жизни и смерти, никто так не видит и не изучает душу и сердце людей в их тайниках, в наготе и в такие моменты, когда человек стоит на рубеже двух миров, в немом оцепенении перед таинственной завесой будущей жизни с роковым вопросом: «быть или не быть».

Здесь человеку некогда и некуда таиться, рядиться и прятаться от своего неверия или веры, от своих грехов и заблуждений, – туг одно пламенное и трепетное стремление совлечься ветхого человека и обновиться в очах Божиих. Вот где та жизненная школа, которая воспитывает отцов Щербаковских и Рудневых, образует и охраняет геройские черты духа и характера нашего пастырства. Вот почему не редкость для нас, бывших педагогов духовной школы, встречать доблестных пастырей из среды, казалось, совсем заурядных учеников и, наоборот, не редко прекрасные ученики по баллам и по поведению – в жизни, на приходах оказываются заурядными пастырями. Очень может быть, что Щербаковский в родной ему одесской семинарии был рядовым учеником, а на пастырском посту оказался величайшим героем.

Да, несомненно, в нашем пастырстве живёт геройский подвижнический дух, прежде всего, конечно, свыше с неба возжигаемый через хиротонию в душе ставленников, достойно принимающих и возгревающих дары благодати священства, «немощная врачующей и оскудевающая восполняющей», с другой стороны, воспринимаемый от земли, из недр духа геройского нашего народа, из пастырской служебной и житейской школы.

Недавно на эту тему о жизненном геройстве нашего духовенства прекрасные, полные глубокой правды мысли высказал в «Гражданине» кн. Мещерский, по поводу геройского подвига о. Щербаковского. Считаем долгом познакомить наших читателей с добрым словом о духовенстве нашего маститого светского писателя-публициста.

«Нас восхищают и умиляют подвиги героем в нашем войске, но не удивляют, ибо они, так сказать, в давнишних нравах нашей военной семьи, нашего народа, – так рассуждает кн. Мещерский, Не то же ли самое надо сказать о подвиге героизма, явленного смиренным полковым священником в далёкой окраине?.. Русское сердце благоговейно чтит этот подвиг, но тоже не удивляется ему, ибо кто знает русскую жизнь не по газетам, а на деле и на месте, знает, что семья подвижников героизма в нашем духовенстве, преимущественно сельском, огромная и пропорционально не меньше самой многочисленной семьи военной.

Эта огромная военная русская семья охраняет нашу внешнюю и нашу внутреннюю безопасность. Но семья священников охраняет другую безопасность – духовную, и охраняет её, надо правду сказать, столь же верно и доблестно, как безопасность материальную охраняет наше войско. Но беда в том, что мы мало об этом думаем и слишком слабо сие признаём. Нас гонят разные ветры либерализма и реализма в бурное море бредней, сплетней, необузданных стремлений в области отвлечённой, благодаря чему русская отчизна страдает от попыток влиять на умы тех, которые от неё отрываются, и в этом скитании в беспочвенной области мы не только не замечаем, что Россия держится на духовном порядке не столько полицией, сколько семьёй тех разбросанных в деревнях подвижников долга, сельских священников, которые тихо, неслышно, с смирением, среди лишений и тягостей, суть стражи прошлого в настоящем, но даже с высокомерной и бессмысленной высоты нашего культурного самомнения на эти подвиги нашего духовенства смотрим не только с равнодушием, но подчас с презрением, находя этих пастырей народа недостаточно культурными, недостаточно похожими на польского ксёндза или лютеранского пастора.

Пусть будет так, пусть наше сельское духовенство менее культурно иноверных и менее способно к пропаганде, но зато у него есть сила, которая выше культуры, это – сила духа подвижничества, окрепшая под гнётом лишений и трудностей материальной жизни, которая священника Щербаковского, с крестом в руках ведущего войско на смерть, делает родным братом и одним из многих той семьи подвижников героизма, где священник, терпя лишения и унижения от нас, с тем же крестом в руках ведёт рать своих прихожан на борьбу с современными духовными врагами русского народа, которые злее и опаснее японцев!

И вот, когда сытые и жирные спасатели отечества, от нечего делать, сходятся в петербургских салонах толковать о русских вопросах, и едва затронув вопрос о нашем духовенстве, сейчас же изрыгают на него хулу, обвиняя одних в нетрезвости, других в невежестве, в душе загорается негодование, под влиянием которого говоришь этим Дон-Кихотам опереточного Kulturkampf’a: стыдитесь и замолчите; вы сыты, они голодны, вы обеспечены, а они нищие, вы нежитесь в вашем мишурном блеске, а их жизнь – боли и терния; и если между ними есть изнемогающие, в борьбе, есть слабеющие, то сколько на одного изнемогающего и слабеющего есть сильных духом, коих героизмом держится русская земля в борьбе с лже-учителями культуры».

Исполать⁴⁶⁸ вам, князь, скажет всякий священник за это глубоко справедливое, доброе слово в защиту нашего, то и дело оскорбляемого и унижаемого духовенства.

И на самом деле, если беспристрастно и поглубже посмотреть на сложную картину внутренних и внешних условий быта и службы нашего духовенства, то по совести нельзя не признать служения каждого пастыря подвижничеством, геройством, на которое идут только дети духовенства. Что служение и жизнь пастырства является тяжким крестоношением, об этом красноречиво может засвидетельствовать даже одна немая статистика того, сколько в рядах современного духовенства и в наших духовных школах из высших классов общества. К сожалению, такой статистики собственно духовенства – по сословиям, сколько нам известно, не существуют. А она была бы очень любопытна и поучительна.

В правящих иерархических рядах духовенства в числе представителей высших сословии можно назвать; митрополита Киевского Флавиана (из орловских дворян), покойного архиепископа Виленского Ювеналия (из рода дворян Поповцевых), Волынского епископа Антония (из рода дворян Храповицких), Смоленского еп. Петра Другова (сын архитектора), Омского еписк. Михаила Ермакова (сын моряка), Кутаисского еп. Димитрия (из рода князей Абашидзе) епископа Трифона, Московского викария (из рода князей Туркестановых), архимандр. Андрея, начальника Казанских миссионерских курсов (из рода кн. Ухтомских). Ну, может быть, и ещё можно найти в числе высшего учёного и правящего духовенства две–три особы из аристократии, не более. Что же касается рядовых служителей алтаря в сонме приходского духовенства, то из родовитых мы можем назвать только двух братьев, московских священников Арсеньевых (дети сенатора Арсеньева).

Вероятно, найдутся на великом пространстве» земли русской и ещё несколько служителей алтаря, если не из высших, то из интеллигентных классов общества, но утверждаем, что сравнительно с общей массой духовенства такие священники исключение. Мало идут в ряды приходского духовенства и из среды обеспеченного купеческого сословия, – среди иерархов из этого сословия мы знаем только Ярославского архиепископа Сергия (из рода московских купцов Ланиных). Но зато в последние десятилетия наблюдается заметный приток в наши духовные школы и в ряды духовенства из детей низших сословий – мещан и крестьян. Есть уже и иерархи, архимандриты и иереи из этих питомцев. Но вместе с этим приходится отметить и другое, весьма важное явление – отлив детей духовенства в светские учебные заведения и заметное стремление окончивших курс наших семинарий и академий уходить на службу в светские ведомства. За редким исключением дети архиереев, вышедших из вдовых священников, дети педагогов духовных школ, всего почти городского духовенства и многих зажиточных сельских батюшек обучаются в светских учебных заведениях, – и паче говоря, из духовного сословия отливают по семейному быту наиболее культурные, благовоспитанные силы, остаются же дети бедных сельских священников и низшего клира. Явление это в высшей степени знаменательное, – факт огромной значимости, наводящий на целый ряд глубоких размышлений. Не ясно ли отсюда, что жизнь и служба духовенства, особенно рядового, слишком тяжкое, неудобоносимое для детей привилегированных классов и изнеженных семей бремя, если служба церкви с одной стороны не привлекает к себе членов из высших и наиболее культурных слоёв русского общества, а с другой – само духовное сословие систематически изнуряется, выделяя из себя на светскую службу свои лучшие, более культурные силы. Заслуживает внимания и ещё одно грустное явление – это то, что ваша духовная школа и среда не всегда успешно культивирует и претворяет привходящие в духовное сословие из низших некультурных слоёв молодые демократические отпрыски, как в научно-богословском, так пастырском традиционно-православном отношении. Отсюда в современном богословии и пастырстве нежелательные и крайне опасные явления декадентства.

За иллюстрациями далеко ходить не надо: примеры перед глазами у всех более или менее следящих за церковно-общественной современностью, в лице некоторых модных богословов и проповедников, которые с мещанской беззастенчивостью и мужицкой грубостью попирают в своих «живых речах», в фельетонах и других борзописаниях всё авторитетное и традиционное в богословской науке, в духовной школе и в сословии, производит всему старому разрушительную переоценку, ничего однако не созидая ценного и цельного на месте попираемых традиций.

В то время, как в католической, протестантской, англиканской церквах ряды высшего и низшего духовенства пополняются из членов высшего общества, из баронских и княжеских фамилий новыми свежими силами, прекрасно претворёнными в общем строе церковной жизни и ассимилированными с духовной средой и традициями, благодаря стройной дисциплине сильной церковной власти, православное русское духовенство давным-давно замкнулось в ведомственную касту, вследствие чего оно давно потеряло в самой сильной и влиятельной среде кровную связь, а вместе и живую опору и защиту как общецерковных, так и своих сословных интересов.

В высших слоях общества, благодарение Богу, ещё доселе огромное большинство людей верующих, набожных, так или иначе хранящих добрые прадедовские заветы благочестивой старины.

Но и в этих благорасположенных к церкви и духовенству в сферах порвалось то прежнее, простое и искреннее, взаимообщение и понимание друг друга. И эта часть чужда нашего духовенства, – внутреннюю жизнь церкви она знает лишь по катехизису, архиерея – ex officio, а служителя алтаря, как «попа» и требоисправителя. Великосветская чопорность с одной стороны, внешняя некультурность, робость и забитость с другой – создали «пропасть великую» и вот царит полное внешнее бытовое и житейское отчуждение, полное расхождение, непонимание друг друга между обществом и духовенством всюду – вне, так сказать, храма, треб, вне официальных моментов.

Другая огромная и тоже влиятельная часть общества, так называемая современная интеллигенция, будучи по своим идеалам и стремлениям враждебной вере и церкви, естественно не может относиться иначе, как свысока, враждебно и презрительно, к духовному сословию in corpore. Клерикализм – пугало, бельмо на глазу нашей либеральной интеллигенции; оппозиция всему, что исходит от церкви и духовенства – её пароль. Здесь уже обе стороны стоят в положении двух воинствующих лагерей и, конечно, духовенство, при своей робости, инертности, при корпоративной разъединённости, находится в положении осаждённых, побеждаемых.

Остаются низшие слои – народная масса. Верующий честный и чистый народ наш христоносец всегда был и есть коренная основа церкви и опора духовенства, которое искони было народным и не утратило доселе этой типической черты своего духа и быта.

Но и тут тлетворный дух времени, при посредстве пропаганды всяких «измов», не исключая и «штундизма», подкапывается под эту твердыню истинно сыновних отношении верующего народа к церкви и духовенству.

Условия материального обеспечения «путём поручного и доброхотного даяния за требы» служат главнейшей причиной отчуждения народа от церкви и духовенства. Всё это в служебной и бытовой жизнедеятельности нашего духовенства создаст то тяжкое крестоношение, поднять которое, нести его всю трудовую жизнь, полную лишении, среди окружающей тьмы, при полном одиночестве и изолированности и с честью донести эту ношу до конца пастырского служения, во имя долга, с терпением можно только при геройском подвижническом духе нашего духовенства.

И мы глубоко убеждении, что те, которые остаются в рядах духовенства и достойно несут (недостойных пастырей у нас всё-таки – пока благодарение Богу – меньшинство, печальные только исключения) бремя пастырского служения во имя службы Богу, церкви, и отечеству, – более доблестны, сильны и почтенны своим геройским духом мужества и самоотвержения, чем свернувшие с пути священнослужения ренегаты-поповичи.

Да, на нас, ренегатах-поповичах, «вышедших в люди», с боя взявших определённые места на разных ступенях государственной и общественной иерархической лестницы, лежит тяжкий исторический грех перед вскормившими и вспоившими нас матерью-церковью и отцами, – духовным сословием, за наше несыновнее к ним отношение. Много из наших ренегатов людей достойных своего сословия, мужественных, стойких, но не мало и таких, которые, унаследовав робость отцов, являются малодушными отщепенцами от своего корня; такие, усевшись удобно и привольно за большим пирогом на жизненном пиру, стараются не выдать «своего левитства» чопорному обществу, дабы не «скомпрометировать» себя в его глазах, что-де сей не «с пономарской ли колокольни», не кутейник ли⁴⁶⁹. Если таковые «не тронь нас» наши сословные ренегаты достигают очень высоких верхов служебных, то, в газетных юбилейных панегириках. пожалуй, и вымарается «всё поповское» из их формулярных справок. Если же такие малодушные поповичи заседают в выборных общественных учреждениях, в думе, земствах, то они, дабы не быть и здесь скомпрометированными в сочувствии отжившему клерикализму и немодному консерватизму, охотно подают свой голос в пользу мнении антиклерикального лидера, подкрепив ещё последнего анекдотическими фактами из жизни отцов, и им верят, и аплодируют за «мужество», между тем как здесь только «либеральная трусость». А если малодушный попович – молодой учёный, то он желают прослыть неотсталым, и когда в собраниях или где-либо в салоне, или в кружке «отделывают на все корки» церковь, щиплют духовенство, – то сей мудрец будет двусмысленно улыбаться, и кивать головой «семо и овамо»⁴⁷⁰, так чтобы и сено было цело, и либеральные козлы сыты. Когда малодушного поповича судьба заносит в хоромы аристократии, то он не прочь нарядиться в павлиные перья, усвоить тон барина, или же чувствует себя мокрой курицей. От таких малодушных сынов ни церкви, ни духовному сословию, конечно, ни тепло, ни холодно. Надежда на них плохая, хотя они не хамы, а лишь малодушные оппортунисты.

Но вот есть ещё злокозненная категория наших поповичей – ренегатов, которые, как бурбоны, ничему не научившись в светских сферах, ничего не забыли и из тёмных сторон бурсацизма и всей душой отдаются излюбленному девизу российского крайнего либерализма, – самооплеванию и самобичеванию.

У этих наших ренегатов самооплевание выходит не только либеральным, но и фанатическим, той «комбовщиной», которая казнит без милосердия и сожаления, без стыда потрошит само лоно и грудь родившей и вскормившей их матери – церкви, с её священно-деятелями. Тип их обрисовал в Бозе почивший архиепископ Амвросий, опубликованием известной статьи «Иеронима Преображенского» (псевдоним) в журнале «Вера и Разум». Вы, читатель, конечно, помните, какой литературный и общественный скандал наделала эта статья.

«Наши Иеронимы» пока действуют в низах, – в рядах прогрессивной интеллигенции, состоят также они и на службе у жндофильствующей и архилиберальной прессы. И если бы в жизни России когда-нибудь настала благоприятная для гг. «Иеронимов» година, о! они явились бы в ограду церкви и в среду родного своего сословия «с бичами» и мётлами не хуже французского Комба. Антипатия этого сорта поповичей ко всему церковному и духовному какая-то болезненная, как бы мстящая за все те скорби и невзгоды, которыми полна жизнь их отцов и дедов. Но причём же тут сами по себе церковь и сословие?! Вместо того, чтобы помочь духовенству, поднять его, облегчить ему крестоношение его тяжкого служебного жизненного бремени, наши ренегаты-Иеронимы – самооплеватели бессердечно, жестоко отягчают эту ношу.

Нет, долг ренегатов духовного сословия, которых оно так много всегда выделяло, а ныне и ещё более выделяет на службу обществу и государству, прийти – сознательно и принципиально на помощь родному сословию, – став посредниками между ним и теми общественными и государственныйми сферами, где каждому из нас выпал жребий служения. Многие из нас могут по своему положению вносить в высшие и интеллигентные классы общества правильное, честное освещение столь нам знакомых истории и быта нашего сословия, задач и значения его служения, жизненного геройства забитого и забытого духовенства. Либерализм за счёт нашего малодушия, а равно и хамское оплевание всего, что дорого и свято родному сословию, говорят лишь о вырождении лучших сословных свойств и черт в некоторой части наших ренегатов.

На самом деле какую наши выходцы из духовного сословия могли бы сослужить огромную роль в жизни церкви и духовенства! На какой только службе, в каком ведомстве нет даровитых, дельных, так или иначе влиятельных сынов духовного сословия. которое дало государству немало и великих и славных имён в истории России, начиная с блаженной памяти гр. Сперанского и продолжая Вышнеградским, ныне здравствующим гр. Сольским. Наш славный военно-начальник г.-ад. Куропаткин, на которого вся Россия ныне взирает с трепетной надеждой, также ведёт свой род из духовного сословия. Λ сколько вышло и выходит знаменитых представителей науки и славных деятелей просвещения из духовного сословия?

В одно время ректора во всех университетах русских были из питомцев духовных семинарий. Подумайте, сколько могли бы принести эти самые деятели добра и пользы церкви и своему родному сословию при сыновнем к ним отношении, на пути примирения интеллигенции и общества с церковью. – через одно лишь умственное и профессиональное влияние в обществе, в науке, в печати. Сколько, например, благодетельного света мог бы прилить через «Нов. Вр.» в сумерки церковной и сословной жизни наш маститый талантливый публицист Алексей Сергеевич Суворин, которому духовное сословие тоже ведь не совсем чужое (мать А. С. дочь протоиерея)...

Мы совсем не принадлежим к числу укрывателей слабых сторон жизни духовенства и потатчиков недостойных служителей церкви; наоборот, наш девиз и пламенное стремление сердца, чтобы в церковную жизнь и в духовную сословную среду проникало как можно больше лучей благодетельного света, разгоняющего наслоившуюся тьму взаимных предрассудков и предубеждений, но в то же время света и согревающего озябших и окоченевших, одичавших среди тьмы и одиночества доблестных носителей геройского духа оо. Щербаковских.

«Не стыдимся же, братия, исповедовать Распятого», и тогда наше левитство не будет нас стеснять нигде, – тогда будем сильны мы душой, благородны, мужественны и отзывчивы к нуждам Церкви и наших рясофорных подвижников отцов и братьев.

* * *

Обращаем внимание наших читателей на помещённое в отделе «Вестей о русско-японской войне» письмо священника.

В этом письме почтенный иерей даёт благой советь своим собратьям взять на себя почин и заботу в написании и пересылке писем от своих прихожан к их родным воинам, подвизающимся в действующей армии. Мысль прямо счастливая и печатаемое тут же письмо солдатика порт-артурца подтверждает всю целесообразность этого пастырского долга в отношении своих пасомых и показывает, какую душевную отраду приносят закинутым в далёкую страну вести с родины. Интересно это письмо, и как показатель, как далеко шагнула грамотность нашего народа.

В. Скворцов