№ 9. Май. Книга 2-я

Тогда если кто скажет вам: вот здесь Христос, или там; не верьте.

Если скажут вам: вот, Он в пустыне, не выходите; вот, Он в потаённых комнатах, не верьте (Мф.24:23,26).

I.

Евангелие характеризует последние времена не тем, что люди совсем не будут веровать во Христа, совсем не будут знать Его имени, а тем, что они будут считать Его учением свои собственные измышления, прямо и решительно противоположные Его учению.

Сообразно этому, как в перво-христианские времена чтение Евангелия означало преданность Христу, так во времена позднейшие в Евангелии будут находить опору, и видимую, и внутреннюю, в разрушительных против Христа действиях.

Углубляясь в смысл таких неизбежных, по Евангелию, явлений, уже теоретически можно предположить, что главнейшим основанием своего уклонения от Христа люди сделают якобы Его же главнейший закон, Его учение о любви; что именно на этой почве будут происходить отпадения от веры и что на ней же оснуется окончательное замышление разрушить Христову веру, решительный план уничтожить христианство.

По высочайшему и наиболее совершенному христианскому пониманию, Богочеловек есть любовь. Следовательно, Богочеловек есть Любовь-Человек, т. е. Высшая любовь, воплотившаяся в совершенном человеке. При таком понимании, выставленные в начале статьи Евангельские слова можно передать так: „Тогда если кто скажет вам: вот здесь Любовь-Человек, или там; не верьте. Если скажут вам: вот, Любовь- Человек в пустыне, не выходите; вот, Любовь-Человек в потаённых комнатах, не верьте“.

Самая ужасная, самая последняя мировая трагедия будет заключаться в том, что люди будут искать высочайшую, совершеннейшую любовь и не найдут её (исключая немногих), будут выдавать за любовь призраки её, воплотившие начала ей противоположные (самомнение, гордость).

Мы не ставим вопроса о конечных судьбах мира, не вдаёмся в данном случае ни в богословие, ни в метафизику; мы желаем только обратить внимание на одно явление, замечаемое в современной религиозно-умственной жизни.

II.

Что злой дух преобразовывается иногда в светлого ангела, – об этом известно давно. Это преобразование и с точки зрения реальной и художественной – только личина. Злой дух за поклонение ему, т. е. за признание его высшей разумной силой, может дать материальные блага. „Скажи, чтобы камни сии сделались хлебами“, искушал диавол Христа. Смысл этого искушения заключается в, следующем: Христос шёл к человечеству с истинной религиозной жизнью, а диавол хотел свести Его с этого пути и советовал истинную религиозную жизнь заменить внешним устроением человечества, – вместо веры дать материальные блага, вместо деятельной страждущей любви дать блага социальные: принудительное братство и т. п.

Диавол, следовательно, не всегда представляется исключительно грубым, хищным. Он может наружно являться добрым, таким реформатором (превращающим камни в хлебы), от которого едва ли многие согласились бы отказаться, если бы эта реформа была осуществлена. В нашей литературе есть попытки представить диавола с ещё более чистыми и возвышенными мыслями и намерениями.

Демон у Лермонтова задумывает совсем переиначить себя, переродиться, сделаться тем, чем он был раньше. Он уверяет:

„Отрёкся я от старой мести,

Отрёкся я от гордых дум;

Отныне яд коварной лести,

Ничей уж не встревожит ум.

Хочу я с небом примириться,

Хочу любить, хочу молиться,

Хочу я веровать добру“.

Но это была минутная блажь: диавол хотел любить только для того, чтобы наслаждаться. И великий художник в приведённых словах подметил ту общечеловеческую черту, что мы часто принимаем за любовь наслаждение, обладание другим, и гордость. В словах „хочу любить“ выражается, в сущности, крайняя стремительность против любви; из начала святейшего, о котором трудно мечтать, она делается предметом рыночного торга: захотел – купил; захотел – полюбил; захотел – оделся; захотел – нагишом прошёлся. Тут любовь порабощается крайней гордостью.

Ещё рельефнее такое сочетание противоположных начал выставлено в Дон-Жуане А. Толстого. Здесь сатана решительно стремится склеить в одно целое и добро и зло, любовь и гордость. Он гордо заявляет:

„…Господь здесь только для красы;

Он символ лишь замысловатый;

Делами ж правим мы, две равные палаты;

Точнее: как на Него посмотришь с двух сторон,

Выходит, вы да я, мы совокупно – Он.

Разрыв наш – только умозренье,

Но в самом деле мы одно;

А для пустого развлеченья

Дробиться целому смешно.

Пора двух половин устроить сочетанье:

Химически смешав со злобою любовь,

В итог бесстрастия сольёмся вновь

И погрузимся в самосозерцанье!“

Большей гордости, большего непризнавания Бога, более глубокого богоборчества представить едва ли возможно.

III.

А. Толстой, изображая сатану в Дон-Жуане, своим несомненно художественным чутьём предугадал, что явное неверие, имевшее место в шестидесятые годы прошлого столетия, сменится скрытым отрицанием, таким направлением мысли, которое – снаружи необыкновенно высокая вера, а внутри самое глубокое неверие, решительным отрицанием христианства, построенным как бы на началах самого христианства.

Такие же опасения прочувствовал и покойный В. С. Соловьев. В своём последнем произведении, в „Трёх разговорах“, он дал художественный тип антихриста. Антихрист Соловьева и сатана А. Толстого в сущности ничем не разнятся один от другого, по идее они одно и то же, таже самая спайка любви и гордости; антихрист является только лишь с более развитым конкретным содержанием.

Соловьев обрисовал антихриста человеком, который наружными данными правды, любви и добра объединит большую часть человечества, даст благо людям и в сфере политической, экономической и социальной, уничтожит последние проблески политической вражды, принесёт людям мир. Этим самым наружным добром, наружной любовью антихрист и возмечтает похитить достоинство Сына Божия, объявить себя таковым, признав Иисуса Христа только исторической личностью, только своим предшественником. Между Христом и антихристом, по изображению Соловьева, та разница, что Христос, проповедуя и в жизни своей проявляя нравственное добро, был исправителем человечества, антихрист же пожелает быть благодетелем; Христос разделял людей добром и злом, антихрист же объединит их благами и внутренними, и внешними, он каждому даст то, что каждому нужно; Христос учил о вечной жизни за гробом, антихрист же саму земную жизнь назовёт божественной.

Антихрист, по этому представлению, характеризуется немногими словами: он – человек, достигший необыкновенно высокого развития умственного и нравственно-социального и на этом основании объявляющий себя существом верховным, сверхчеловеком, говоря языком Ницше.

IV.

У Лермонтова, А. Толстого и В. Соловьева человеческая мысль переживает одинаковые тревожные состояния. Она ставит вопрос: высшая гордость не обнаруживается ли во внешней любви и крайнее отрицание Бога не выразится ли в наружной вере?

Насколько подобные опасения имеют реальное оправдание и нет ли в настоящей действительности свидетельств о реальном возникновении теперь указанной спайки отрицания Бога с верой и гордости с любовью?

Такой спайке может соответствовать учение о будущем человеке или, что тоже, учение о будущем пантеистическом боге.

Это учение не отрицает христианства и Христа. Но христианство понимается им, как установление мирового, исключительна земного порядка жизни, как самый широкий нравственно-социальный прогресс с братством народов, с любовью каждого ко всем и всех к каждому. Христос понимается, как родоначальник этого движения, этого социального роста, – всё равно, как такой-то считается основателем философии, такой-то механики и т. д. Это прогрессивное движение не имеет ничего общего с загробной жизнью, даже не предполагает её. Конечные цели его – нравственное самосознание человека.

Для достижения этих целей человеку рекомендуется читать евангелие и проникаться образом Христа до такой степени, чтобы ин сам, человек, в конце концов сознал себя истинным подобием Бога, превратился в сына небесного Отца. Такое превращение так же возможно, как возможен переход низших форм в высшие. „Раз за разом, – описывают это превращение, – словно под ударами резца гениального скульптора будут сглаживаться и выравниваться шероховатости, уродливости вашего характера, пока ваш собственный внутренний образ, переходя от свойства в свойство, от низшего в высшее, от высшего в ещё более лучшее, медленно и постепенно не преобразится в совершенный образ Христов³⁷⁴“.

В настоящее время на земле нет ещё Царства Божия, нет и Бога; всё это только явится. Царство Божие наступит, когда, люди достигнут высшего развития, когда настанет братство народов³⁷⁵, когда „не будет более ни зла, ни ненависти, ни умирающих от истощения непомерным трудом, ни пресытившихся до скотского отупения праздных богачей“³⁷⁶. Тогда же явится и Бог. Это – сам человек, сознавший себя богом, совершеннейшим существом³⁷⁷.

Этот прописываемый исключительно земной порядок жизни и есть, или точнее будет, то, что мы теперь называем вечной жизнью. Эта жизнь без рая, без ада, без понятия о личной загробной жизни, а просто с хорошим жилищем, с комфортом, с всеобщей любовью, с всеобщим братством, равенством.

То, что мы обыкновенно называем обновлением духом, есть не что иное, как стремление к этому сейчас прописанному устроению земной жизни; оно влечение к земной „грядущей светлой жизни“³⁷⁸ и не имеет никакого отношения к стремлению к личной загробной жизни.

То, что мы называем вечным блаженством, есть не что иное, как созерцание этого будущего устроения земной жизни, этого переворота и жизни личной и общественной, представление этой будущей человеческой жизнерадостности³⁷⁹, наступление этой жизни не имеет никакого отношения к ожиданию воскресения мёртвых и последнего суда. Понятие о такой будущей жизни естественно исключает и веру в воскресение и веру в последний суд.

Всё дело христианства решительно ограничивается воображаемым умственным и нравственным перерождением людей и всеобщим социальным переворотом человеческой жизни. Всё дело обстоит весьма просто: из настоящего человечества постепенно образуется новая порода людей, с высшим умственным и нравственным развитием, с лучшими формами жизни личной и общественной. Тогда возрастёт довольство жизнью, широкой волной оно охватить весь мир³⁸⁰, а люди будут думать о себе, что Бог в них, а они в Боге, что они – Сам Бог³⁸¹, что небо настало на земле.

Всё это воображаемое переустройство мира не следует ли так вкратце характеризовать: Бога, как мы обыкновенно об Нём мыслим, нет, но человек может и обязан воспитать в себе Бога, сделаться таковым. Для этого он должен исполнить нравственный евангельский закон и на основании этого закона пересоздать всю земную жизнь. Понятие о будущем человеке вполне совпадает с понятием о будущем пантеистическом боге. Бог есть очень высокий в нравственном и умственном отношении человек, а такой человек есть Бог.

V.

Вдумайтесь в этот нарисованный образ будущего человека. Не правда ли, как здесь точно и удивительно просто намечена спайка крайнего неверия с полной верою, самой широкой любви с самой высокой гордостью, – любви к самому себе, Ивану и Марье, ко всему человечеству, – с гордостью не к ним, не к людям, а к Единому, бессмертному, „Который обитает в неприступном свете, Которого никто из человеков не видел и видеть не может“ (1Тим.6:16).

Сделаем маленькое сопоставление, точнее, поставим маленький вопрос: не одно ли и то же, в сущности, представляют собой – искуситель, советующий Христу устроить земную жизнь человечества с полным довольством, а следовательно, и с полным равенством людей; демон Лермонтова, жаждущий любви во имя высшей гордости; сатана А. Толстого, мечтающий о химическом сплаве любви со злобой, Бога с собой; антихрист Соловьева, на почве любви к земному человечеству объявляющий себя высшим Христа и только лишь описанный будущий человек, исполняющий евангельские заветы и сознающий себя совершеннейшим существом, во имя своей личности, следовательно, устраняющий Единого Вечного, мыслящий об Нём постольку, поскольку и о себе? Между всеми этими лицами разница весьма незначительна, они – постепенное развитие одной и той же идеи: искуситель очень робок, общ; демон самоувереннее и детальнее; сатана горд, летает высоко, но не имеет никакого определённого плана для достижения своих замыслов; антихрист повыше и определённее, он начертал общую схему своих поступков; будущий человек действует уже по точному, детально разработанному рецепту. Всё же они мечтают о богоборчестве, стремятся устранить Единого Вечного, стать на Его место.

К слову, – сверхчеловек Ницше только с боку примыкает к этой компании: он слишком груб, наивен, слишком откровенно кровожаден. Будущий человек известной книжки „Евангелие, как основа жизни“ тоже сверхчеловек, но он мягок, идеален, вообще с более развитой, более утончённой конструкцией.

Что представляет собой будущий человек, истинный христианин, по изображению помянутой книжки?

Сознаемся, лично мы получили такое впечатление, что истинный христианин этой книжки именно таков, каковым представлен нами будущий человек или будущий пантеистический бог.

Всматриваясь в её „совершенного христианина“, вникая в мировой процесс по её представлению, мы как-то невольно вспомнили портрет антихриста, нарисованный В. Соловьевым. Здесь, у христианина, те же черты, как и у антихриста В. Соловьева, но выведенные гуще, выпуклее, и при том не столько фантастичные, сколько правильно, математически определённые. Складывая портрет антихриста В. Соловьева и образ „истинного христианина“ (по „Евангелие, как основа жизни“) вместе, получается такое впечатление: В. Соловьев нарисовал образ исключительного, решительного врага христианства, как оный представлялся его фантазии, а „Евангелие, как основа жизни“ даёт подробный рецепт как этот тип может быть создан, в каком историческом процессе он явится, на какой ясно обозначенной почве он вырастет, по какому точно определённому масштабу может быть определено его величие. Разница тут, по нашему мнению, только та, что Соловьев называет антихристом того, кто в „Евангелии, как основе жизни“ называется истинным христианином.

В. Сенатов

Непосредственно перед этим мы говорили о войнах преимущественно и ближайшим образом между христианами и языческими, вообще не христианскими народностями… разъясняли, что войны эти неизбежны и теперь, и в будущем, пока язычники не проникнутся всецело христианскими религиозно-нравственными, принципами… и что к таким войнам христианские народы, как бы миролюбиво ни были они настроены, должны быть готовы всегда, во избежание ужаснейших для себя бедствий и несчастий... Если б в своё время был отражён натиск мусульман на Константинополь, то мы не были бы свидетелями всех балканских ужасов – и теперь, и в 70-х годах XIX века и проч...

К сожалению, так печально дело обстоит не только в отношениях к христианским народам народностей нехристианских... Дело усложняется, к прискорбию, тем обстоятельством, что и среди христиан самих и христианских народов нравственные начала христианские ещё не завоевали себе исключительного и желательного господства, а сплошь и рядом исповедуются только на словах, дела же часто стоят в совершенном несоответствии с ними, являясь в большей или меньшей степени выразителями чистого эгоизма, чистых себялюбивых наклонностей и стремлений. Эгоизм сковал у значительнейшей части и так называемых христиан и христианских народов как душу, так и тело, проявляясь в гордости, надменности, безмерной склонности к чувственным удовольствиям... Отсюда и получается в наличности порядок вещей, упомянутый нами в самом начале нашей статьи. „Война между Соединёнными Штатами и Испанией“, говорил несколько лет тому назад известный астроном К. Фламмарион, – „ясно доказала“ нам, что род людской и по сие время одушевлён такими же воинственными чувствами, как и во времена Дария и Ксеркса... И это (т. е.. упомянутая война между культурными народами) „делается не из-за рабов и не из-за женщин, а из-за сахара и табака, – главное же, чтобы установить господство Нового Света над Старым. Как... не отчаяться во всём роде человеческом? Дубина, ружьё, пушка – вот вам и право... По части нравственности... мы, пожалуй, стоим ниже Платона, Перикла, Фидия и Гомера“ (а особенно, прибавили бы мы лично от себя, – стоиков – этих героев в области этической на почве язычества). „Наша раса сохранила все свои дикие, варварские инстинкты, и самое большое её удовольствие – убивать... Без сомнения, на Марсе или Венере не найти расы более грубой и неразумной, чем наша“ [„Прогресс“ (Нов. Вр. 1898 г., 11 авг. № 8065) К. Фламмариона]. Так говорит знаменитый французский астроном (о ком-же?) о христианских народах. Хороша аттестация! И, что особенно прискорбно, едва ли здесь краски заметно сгущены; во всяком случае, в общем – правдивость аттестации несомненна. Когда эти горькие по адресу современных христианских народов слова вырвались из уст Фламмариона, он ещё не знал о вскоре затем наступившей войне между англичанами и бурами и о всех её ужасах, о всей её дикости... Никогда, кажется, грубая сила так не издевалась над нравственным благородством, как издевались европейские островитяне над симпатичнейшей нацией! Припомните одни „концентрационные лагеря“, о которых мы уже упоминали. Зная всё это, Фламмарион, быть может, выразился бы ещё сильнее, высказал бы ещё больше упрёков по адресу христианских народов. После всего этого уже нечего удивляться бесчисленным нарушениям всяких прав со стороны дикарей – японцев, начиная с их разбойничьего нападения на Порт-Артур или с их пиратских отношений к „Варягу“ и „Корейцу“ в Чемульпо и т. д. и оканчивая, напр., их комедиантским „призовым судом“!..

Да, печальная картина нарисована французским астрономом! К ней, как сказано, пожалуй, можно было даже прибавить (отчасти) несколько ещё новых штрихов... Действительно, рассматривая и оценивая жизнь нынешних христиан и христианских народов, мы, к прискорбию, убеждаемся, что мало надежды на то, чтобы христианские начала и в более или менее ближайшем будущем сделались всецело руководящими или более, или менее господствующими в их, т. е., людей-христиан, поступками. Скорее можем предположить как раз противоположное, т. е., считать это желаемое „будущее“ отдалённым от нас на совсем неопределённое время и даже дальше, быть может, чем в прежние эпохи... Над средними веками мы ещё со школьной скамьи привыкли глумиться, считать их мёртвыми, полными схоластики всякого рода, грубости и варварства... Во всём этом, бесспорно, много и много правды, за что, впрочем, особенно упрекать те времена, как мало культурные, занятые исполнением других – подготовительных задач, и нельзя. Но за то, с другой стороны, не следует забывать, что в те времена христианские народы были гораздо более наших религиозными, пытаясь провести свои христианские принципы и в самой своей жизни. Вспомните, напр. о великих крестовых походах, предпринятых с симпатичнейшей, идеальнейшей целью. Другое дело: чем окончились эти походы... Не это важно, – это в данном случае даже и совсем не важно. Здесь для нас единственно ценно лишь то, что такие огромные по их внутреннему значению идеи волновали тогдашние христианские народы и по мере возможности даже осуществлялись на самом деле. Те христианские народы, таким образом, были живы духовно, не представляли собой духовных трупов, у которых слово с делом расходится постоянно, – об убеждениях которых, по крайней мере, христианских, говорить серьёзно, пожалуй, слишком затруднительно подчас. Разве мыслимо что-либо подобное в наше время? Такой высокий духовный подъём? Такое попрание низменных, меркантильных, грошовых интересов наших? Безусловно не мыслимо. Если в средние века христианские народы, одушевляемые своими христианскими убеждениями, шли выручать Гроб Господень из рук неверных, то теперь, – к стыду современных „мнимых“ христиан, – видим что? А то, что англичане, по-видимому, христиане, – что североамериканцы, по-видимому, христиане… – что те и другие сочувствуют кому-же? Язычникам против христиан. Сочувствуют, восторгаются до упоения всякими их успехами и, быть может, не прочь бы и помогать им, если б того не боялись... Да, – если б встали из гробов средневековые предки нынешних бриттов, то пришли бы в ужас при виде таких симпатий своих испортившихся и забывших родительские идеалы потомков... В христианской, – по крайней мере, – по имени английской стране совершаются поистине ужасные с христианской точки зрения дела! Вникните, напр., в удивительную телеграмму из Лондона, которая появилась в русских газетах 21 февраля текущего (1904) года (см., напр., „Нов. Время“: № 10045): „Архиепископ Йоркский“, читаем в ней, „не дозволил особой молитвы за успех японцев“ (стран. 2, столбец 1). Как вам покажется эта, идущая из христианской, по-видимому, страны телеграмма, на первый взгляд, и невинная?! Ясно ведь, что кем-то было произведено давление на Йоркского архиепископа – примаса английской церкви – в том смысле, чтоб даже и в церквах официально произносились молитвы об успехе язычников над христианами, – молитвы – кому-же? Христианскому Богу! Ум отказывается понимать такое богохульство, перед которым бледнеют всякие богохульства другого рода. Замечательно, далее, здесь то, что архиепископ Йоркский „не дозволил“ только „особой молитвы за успех японцев“. Значит, молитва вообще за этот успех дозволена? Это несомненно, не смотря на фарисейский конец пресловутой телеграммы. Да, недоставало только дозволить и такую – „особую“ молитву... Вот уж именно „о tempora, о mores“! А мы ещё удивляемся возникновению ницшеанства и подобных ему явлений. Эти явления – лишь цветочки по сравнению с тем, о чём мы говорим. Дальше идти некуда: пришли к непроходимой бездне, упали в неё и несутся на самое дно озверевшие от кровавых бифштексов англосаксы..., ничего, кажется, не видящие перед собой, кроме „золотого тельца“ – этого „священного кумира всего людского рода“, нынешнего в особенности... „Христиане-ли“ они после этого? На такие вопросы, конечно, излишне и отвечать, – по крайней мере, в отношении той части английского, американского народов, которая так именно настроена. Хорош прогресс у христианских народов! Невольно вспоминается здесь одна дельная книга, вышедшая несколько лет назад, автор которой фактическими, достаточно проверенными данными доказывал не без большого успеха, что „прогресс“ так называемый есть в сущности лишь „эволюция“, постепенное развитие одной „жестокости“ и что если наше, в частности, европейское поколение и гордится, по-видимому, отсутствием в его крови „жестокости“, зато является в сущности лишь „бездушной, моральной деревяшкой“ (чит. Энгельгардта „Прогресс, как эволюция жестокости“; СПб. 1899 г.), деревяшкой, которой не тронуть никакими высокими нравственными принципами... и которая чувствует лишь удары „рубля, а не дубья“ (ibid.)...

Ясно, таким образом, что в настоящее время нет на лицо каких-либо прочных данных, которые позволяли бы нам верить в сколько-нибудь близкое наступление всеобщего на земле мира, мира вечного. Последний пока остаётся для нас лишь мечтой, хотя и очень сладкой. Ещё на днях (22 февраля) один писатель (г. Сыромятников) заявлял на страницах распространённой газеты („Нов. Вр.“., № 10046, „Заметки писателя“, стр. 3): „По моему глубокому убеждению“, говорил он, „времени“, когда „человечество“ совсем „избавится от войны“, „никогда не будет, пока“ оно „живёт“. „Прекращение войны было бы возможно, если бы человек был самым совершенным существом в мире, но таким он никогда не будет“. Слова этого писателя, если на них положиться, отнимают от нас и то „пока“, которое выше нами подчёркнуто. Но нам думается, что только что прочитанные слова слишком или, по крайней мере, вообще гиперболичны. Мы лично, изучив настоящий вопрос, не считаем, подобно такого рода лицам (ср. „Нов. Вр.“ от 24 июля 1898 г. № 8047: „Из дневника“. Чит. № 7994 от 1 июня 1898 г.: „Новости военной литературы“ и т. под.), вражды между людьми явлением „роковым“, неизбежным и неотвратимым, а утверждаем лишь то, что пока христианские начала не войдут „в плоть и кровь“ людей, до тех пор не будет мира, прежде всего, внутри каждого из нас, а через это затем не будет мыслим и мир как между отдельными людьми, так и между отдельными народами и государствами: при дисгармонии внутри отдельных ячеек, она же, а не гармония, возможна будет и в целом их собрании, в целом улье... и ульях... Таким образом, эта „роковая“ сила войны является таковой лишь постольку, поскольку сам человек не хочет побеждать в себе своего внутреннего врага, т. е., своего ненасытного эгоизма. А явись ото хотение у огромных масс (у известного числа отдельных лиц оно всегда в наличности, красноречивым свидетелем чего служит недавняя мирная конференция в Гааге, – не говорим уже о бессмертных словах нашего Русского Государя – Императора, произнесённых Им в первый день текущего – 1904 года и опубликованных в печати), – повторяем: явись это хотение у огромных масс, тогда такой, выдуманный учёными, фатум, рок исчезнет сам собой постепенно и незаметно. И так, он не исчезает пока лишь потому, что сами же люди в сущности не желают этого исчезновения, а не желают его они, в свою очередь, потому, что находятся ещё на низкой сравнительно ступени нравственного развития, развития в христианском смысле слова. Здесь и ключ к разгадке вопроса, а вовсе не в предположении полезности и даже необходимости войн вообще, более или менее прямо высказываемое некоторыми, между прочим, и современными видящими в них нечто в роде средства к дезинфекции земного шара, – средства к устранению с последнего лишних элементов [всё это говорили уже стоики (чит., напр., книгу И. Невзорова о „морали стоицизма“. Казань, 1892 г., стр. 25), повторять которых как будто бы не под стать нашим современникам!] или – к пробуждению в гражданах воюющих государств патриотизма, или – приводящее человека к сознанию тленности и непрочности земного благополучия и самой физической жизни (Мортенсен; „Христ. учение о нравственности“, т. II, 1890 г. СПб., стр. 672), или полезное средство к объединению народов и племён не только внешнему, но в известной мере и внутреннему, причём некоторые прибавляют, что не будь этих войн, не будь, вследствие этого, политического объединения народов во времена земной жизни Спасителя, не так бы скоро и удобно могло распространяться и Евангелие Христово [так, к удивлению, высказывается один из крупных современных русских мыслителей, умерший в 1900 г. – В. С. Соловьев]... Уж дальше этой... странности идти трудно, так как божественный свет Евангелия, потому что он божественный, распространялся бы, бесспорно, на земле и тогда, если бы подобного политического объединения и не было..., и мог бы распространиться не с меньшей лёгкостью, если бы то было угодно Богу, и при более неблагоприятных обстоятельствах. Что же касается вообще какой-либо пользы от войн вроде указываемой некоторыми и отмеченной выше, то о ней по тому уже одному следует говорить с большой осторожностью, что, с христианской, да и вообще с православной точки зрения, никогда нельзя рекомендовать зла или сознательно допускать его (без крайней необходимости) в расчётах получить таким путём добро. Иначе мы подпишемся под столь осмеиваемым всеми здравомыслящими людьми принципом отцов-иезуитов о цели, оправдывающей средства. Словом, раз идёт речь о войне, безнравственно и пытаться подыскивать какие- либо извиняющие её средства, – исключая войны вынужденной, оборонительной. Последняя – зло неизбежное, и здесь – известное её извинение... Допустим, что на мою семью нападает разбойник. Ясное дело, что я и всякий другой на моём месте станем отражать хищника, и, что бы там ни произошло, ничто и никто не упрекнут нас: ни наша собственная совесть, ни окружающие. Такие упрёки по нашему адресу раздались бы всего скорее, наоборот, тогда, когда мы – сложа руки – смотрели бы, как хищник убивает наших детей, братьев... Разве приятно было русским начинать войну с желтолицым пиратам? Разве приятно нам посылать своих братьев, сыновей... на войну со всеми её ужасами? По крайней мере, со стороны русских было сделано всё возможное, чтобы предотвратить бедствие войны... Но раз война, тем не менее, оказалась неизбежной, – раз на нас напали, предательски, как воры, в ночной тьме ранили нас в самое сердце, – мы принуждены были защищаться. „На начинающего Бог“... И уж, во всяком случае не мы виноваты во всех последствиях навязанной нам борьбы... В иных же случаях, т. е., когда война не есть неизбежное дело, вызванное одной лишь необходимостью, – повторяем, – оправдывать её нельзя, и разве лишь для курьёза только можно здесь привести следующее мнение: „великий немецкий полководец“ (Мольтке) в своё время „назвал войну“ вообще „даже необходимым элементом божественного мирового порядка“ („Этика“ Гефдинга; СПб. 1898 г., стр. 377). „Приписывать себе короткое знакомство с божественным порядком“, говорит один моралист (Гефдинг³⁸³), „это, очевидно, есть наследство, которое перешло теперь от прежних немецких философов к немецким генералам“ (ibid)...

И так, война и всякое вообще нарушение мира ни в каком случае не желательны сами по себе. Это – несомненно... – и напрасно иногда приравнивают войну к такой болезни, которая необходима для дальнейшей нормальной жизни организма. Подобное сравнение неуместно, потому что „эта“ болезнь, т. е., война, – мы видели, – случайного происхождения и не имеет связи с внутренней, истинной жизнью человечества... А если война нежелательна сама по себе, то надежнейшим средством к устранению её и подобных ей явлений, как мы сказали, служит стеснение нашего эгоизма, нравственное самоусовершенствование человека до воспитания им в себе любви к другим людям, равной его любви к самому себе, – короче: христианское самоусовершенствование.

Все другие средства к водворению между людьми мира, предлагаемые теми или иными моралистами, не имеют вполне существенного значения, а иногда и совсем сомнительны. Мы, конечно, не имеем ни желания, ни надобности перечислять их и говорить о каждом из них в отдельности после всего того, что сказано нами выше и что касается именно самого существа дела. Тем не менее не можем пройти совершенным молчанием некоторых из них, почему-либо обращающих на себя наше внимание.

Оставляя чисто-нравственную точку зрения в стороне, некоторые моралисты высказывают надежду, что сам эгоизм, который, как мы сказали, послужил источником и причиной раздоров между людьми, с течением времени и приведёт ко взаимному примирению народов. Эгоистически заботящийся о себе человек, боясь попрания кем-либо его интересов, по этой самой причине будто бы станет стараться о том, чтоб не возбуждать против себя чужих эгоизмов, другими словами: будет всячески заботиться о мирном отношении к окружающей среде. Он сознает, что, иначе относясь к окружающим его людям, может вызвать нерасположение их к себе и через то нарушит свой эгоистический покой... Что можно сказать об отдельном человеке, тоже можно приложить и к целым народам. – Один из видов эгоистических забот человека о себе – его стремления и деятельность „промышленного“ характера. Всякого рода промышленность в настоящее время развита среди народов в большой степени, причём желательное её течение возможно только при условии существования мира между ними, так что нарушение последнего действует на неё крайне гибельно (всё это красноречиво подтвердилось, напр., результатами испанско-американской войны, англо-бурской и др.; всё это воочию подтверждается последствиями и ныне начавшейся русско-японской войны, – последствиями не для России, конечно, с её необъятными пространствами, из которых лишь самая ничтожная часть занята военными действиями, – а для Японии, поставившей „на карту“ всё своё благосостояние, торговлю и проч.): одних плодов промышленности бывает невозможно сбывать во время войны, от чего парализуется значение потраченного на их производство капитала и труда, других невозможно бывает приобрести из чужих стран... Обратите, напр., внимание на тщетные попытки Японии получить необходимый ей уголь из Кардифа или на несомненную голодовку жителей японского острова Иезо, лишённых, вследствие войны, возможности получать необходимую им рыбу от жителей русского Сахалина, или на невозможность для Японии вывозить в Россию обильно продававшиеся здесь до войны все так называемые японские изделия: японские веера, японские тонкой работы, японские часы... – изделия, во множестве обращавшиеся в пределах русских и доставлявшие немало средств продавцам... Чем сильнее в известном государстве развит дух промышленности всякого рода, тем больше лица, заинтересованные в промышленном производстве, избегают всякого рода войн. Словом, получается, что эгоизм будто бы служит предохранительным против войн средством.

Однако, уже на первый взгляд кажется странным ожидание, что зло может быть исцелено злом-же. Зло, сложенное со злом же, может дать в сумме только зло. Затем, немыслимо предположить, чтоб все эгоизмы так именно и ужились бы между собой, как это представлено выше. Ежедневные наблюдения даже над малым числом эгоизмов, напротив, красноречиво свидетельствуют, что мысль как-либо поживиться на счёт ближнего – постоянна у эгоистов и что, в силу этого, враждебные отношения между эгоистами заявляют о себе сплошь и рядом. Они и впредь, несмотря ни на что, конечно, будут заявлять о себе. Моралисты напрасно придают слишком большое значение „промышленному духу“, как средству для взаимного примирения народов, потому что пока в основе этого духа не будут лежать чисто-нравственные элементы, как моменты, проникающие собой промышленные стремления, до тех пор ненормальности в течение промышленной жизни народов будут неизбежны, а через то неизбежны же будут и такие или иные столкновения и между представителями и выразителями последних. То, конечно, правда, что „в настоящее время выработалось в теле человечества общее чувствилище“, именно· „в сфере экономической“, вследствие чего „какой-нибудь промышленный кризис в Нью-Йорке чувствительно отражается сразу в Москве и Калькутте, между тем, как „всякая серьёзная и продолжительная война сопровождается величайшими экономическими потрясениями, которые, при теперешней связи частей всего земного шара, будут потрясениями всемирными“. То правда, что это обстоятельство является „достаточным основанием для совершенно неведомого прежним временам страха перед войной, который обуял ныне все образованные народы“ (В. С. Соловьев: „Оправдание Добра; СПб, 1897., стр. 532–533; 2-е изд. 1899, Москва, стр. 492)... Но, тем не менее, отсюда нет возможности заключить (как то делает,, напр., В. С. Соловьев) „о близком конце войн“ [ibid., стр. 533 (1-ое изд.), стр. 493 (2-ое изд.)]. Сами факты из последних лет говорят прямо против подобных заключений. В этих фактах, – мы прямо убеждены, – не будет пока недостатка и впредь. Указанного рода страх, сколь бы велик ни был он, однако, не может сам по себе свидетельствовать о том, во свидетеля чего призывается, так как в человеке есть побуждения и посильнее страха. Разумеем все тот же человеческий эгоизм. Весьма резкое оскорбление его обыкновенно настолько сильно отзывается в оскорблённом, что этот, ни во что считая страх потерпеть внушительный и опасный отпор от заведомо более сильного, чем он, оскорбителя, ожесточённо нападает на последнего, чтоб доставить хоть какое-либо удовлетворение своему эгоизму. Кроме того, в качестве условий, в свою очередь, также отчасти могущих парализовать собой страх, часто привходят: 1) некоторая, даже и неосновательная, надежда, но, однако, не оставляющая человека и в самые крайние минуты его жизни, надежда, что, быть может, счастье, наперекор всему, повернётся в его сторону; 2) боязнь иным отношением к своему обидчику, навлечь на себя со стороны окружающих упрёк в трусости и, наоборот, желание получить от них похвалу своей доблести, тем более сильную, чем более он рискует собой, и проч. и проч. В самом деле, что может значить страх потерпеть какие-либо экономические потери, как бы велики они ни были, по сравнению со страхом потерять человеку даже свою жизнь, напр., на дуэли, и, однако, дуэлянтов такой страх не расхолаживает, и число дуэлей вообще не уменьшается (скорее наоборот), так как эгоизм, даже и ложно понимаемый, толкает и их, и всех других на явно рискованные дела и всегда будет толкать их (всё это особенно надлежит сказать об американской дуэли, где кто- либо из дуэлянтов непременно должен умереть). Равным образом, кому же неизвестно, что даже смертные приговоры не влекут за собой, в качестве следствия, уменьшения числа тяжких преступлений, так как страх, какой хотели бы внушить этими приговорами людям, в действительности, однако, парализуется другими, более сильными, гнездящимися в человеке, условиями?.. Что можно сказать об отдельных лицах, тоже надлежит сказать и о целых народах и, при том, в ещё большей даже степени: помимо указанных условий, здесь выступает на сцену ещё и то обстоятельство, что страх не оказывает столь сильного влияния на целый народ, какое он оказывает на отдельных людей, причём у каждого из членов народа может иметь место мысль, что опасность не коснётся его лично, а если и коснётся, то ведь „на миру и смерть красна“... Нет, страх бессилен в борьбе с трактуемым нами злом! Напр., Испания, несколько лет назад, решившись воевать с С. А. С. Штатами, разве не шла на явную гибель, которую предвидели все здравомыслящие люди? Предвидела роковой исход, конечно, и сама Испания, в лице большинства своих, не ослеплённых лживым представлением дела, граждан, на страх перед таким исходом, однако, не удержал её от опасного шага. Она понесла громаднейшие, неисчислимые потери, перешла на линию третьестепенной державы, но, по крайней мере, эгоистическое чувство её в известном смысле и степени удовлетворено, – по крайней мере, она проявила засвидетельствованное самими её врагами беспримерное мужество и отвагу, и если всё-таки не победила врага, то потому, что, по пословице, „плетью обуха не перешибёшь“... А недавний вызов по адресу Англии со стороны Трансвааля и Оранжевой республики? Не похож ли он на вызов одним человеком целой сотни, даже тысячи врагов? Где тут рассуждать о страхе!.. О японцах здесь не говорим, так как они, опьянённые дешёвыми успехами десять лет назад (в 1894–5 гг.) и подстрекаемые своими доброжелателями, по-видимому, имеют ложное представление о силах своих и – противника.

Другие моралисты, сознавая непреложность истины, что вне нравственной области невозможно искать средств для умиротворения людей, в качестве этих средств рекомендуют то третейский суд, который, предполагается, будет руководствоваться только одними нравственными мотивами, то чуждую маккиавелистического духа международную политику, то учреждение „священных союзов“ и проч.

Все такие и подобные им меры, покоясь на нравственной основе, уже по этому одному, конечно, должны быть признаны имеющими известное значение, каковое они действительно и имеют, хотя и это, как увидим, по существу своему не безусловно, не довлеюще для своей цели.

Третейские суды возникают по желанию двух лиц или наций и проч., спорящих между собой по тому или иному поводу. Не желая прибегать к насильственному отстаиванию своих прав или потому, что грубая, внешняя сила ещё ничего не доказывает, или потому, что война, по их мнению, зло, которого надлежит избегать всячески, или по другим причинам, данные лица или нации по взаимному согласию избирают совершенно постороннего в отношении к ним суд, нисколько не заинтересованного в спорном деле, и просят его беспристрастно решить последнее, обещаясь подчиниться этому решению, каково бы оно ни было.

Если бы третейский суд всегда достигал своей цели, тогда, разумеется, нельзя было бы что-либо особенное и возразить против него. Но не говорим уже о тех случаях, когда решения третейского судьи могут быть по существу неверны и когда, следовательно, они не могут умиротворить враждующих сторон, – в данном случае обращает на себя внимание и другая ещё сторона дела: отдавая известный вопрос на решение третейского судьи, каждая сторона, как более или менее убеждённая в своей правоте, обыкновенно бывает более или менее уверена, что вопрос решится в её именно пользу. Решение, неблагоприятное для одной из них, естественно возбуждает в последней неудовольствие, тем более сильное, чем существеннее и важнее для неё было спорное дело. И нет ничего удивительного в том, если считающая себя обиженной сторона в конце концов не удовлетворится третейским решением, особенно – если чувствует себя достаточно сильной по сравнению с противной ей стороной, – и захочет решить дело войной. Один из новейших моралистов ( – Гёфдинг: „Этика или наука о нравственности“ стр. 378) в данном случае и высказывается как раз в этом именно смысле: „третейские суды между государствами“, говорит он, „теперь уже не особенная редкость, хотя вопросы, разрешаемые ими, не принадлежат к числу самых жгучих и решающих; эти последние обыкновенно предпочитается решать силой, когда уверены, что эта сила есть“. Вот недавно также происходила война между Англией и Трансваалем (и Оранжевой республикой). Почему бы, не доводя дела до войны, было не уладить его мирно при посредстве третейского судьи? Да потому, что эгоизм англичан не дозволил им этого: они знали, что третейский судья выскажется не в их пользу, а в интересах Трансвааля, как страны, поведение которой было легально; но подобный исход дела – удар их эгоизму; отсюда война, где грубая физическая сила сломила слабую соломинку. „Предъявленное“ в лондонской палате (5-го октября 1899 г., вечером) „Диллоном и Лабушером“ „требование, чтоб, во избежание дальнейшего кровопролития, сделана была попытка прибегнуть к третейскому суду на основании постановлений Гаагской конференции, – отвергнуто большинством голосов“ („Нов. Вр.“ от 7 окт. 1899 г., № 8481, стр. 1). Комментарии, надеемся, излишни. перед началом русско-японской войны, в свою очередь, носились слухи (после оправдавшиеся) о рассмотрении спорных пунктов третейским же судом. Но японцы не хотели о том и слышать и вероломно начали войну, которая, конечно, приведёт их к гибели...

Политика (международная), чуждая маккиавелистического духа, есть нечто весьма и весьма похвальное и безусловно-желательное, но в то же время – мечта, на осуществление которой надеяться не можем, – не можем особенно теперь, когда такими правами пользуется так называемый „политический или дипломатический антиномизм“, произвольно обособляющий „мораль частной жизни и общественной“, следующий (в той или другой степени и смысле) принципу: „цель“, – притом, часто понимаемая совершенно ложно, близоруко..., „освящает средства“³⁸⁴...

Так называемые „священные союзы“ между государствами весьма желательны, но, с одной стороны, история прошлого в данном случае может разочаровать многих (разумеем, напр., „союз“ 1815)³⁸⁵, а с другой, заключение таких союзов возможно лишь под условием известного стеснения эгоизма заключающих его... А в этом стеснении (не призрачном, а действительном) эгоистических склонностей и стремлений и заключается весь вопрос. Впрочем, некоторая польза „подобных“ союзов всё же несомненна: союз, например, России с Францией, хоть и не „священный“, плодотворен.

Но довольно! О других средствах, рекомендуемых кем-либо для прекращения в будущем войн, не станем уже говорить, так как эти средства совсем сомнительны в нравственном отношении. Например, недавно умерший (летом 1903 г.) русский учёный Филиппов мечтал об „изобретении такого убийственного средства ведения войны, при котором вести войну стало бы невозможно“. „Странно здесь то, что люди хотят добиться гуманных целей антигуманным путём... Народы хотят жить мирно, а не могут стать мирными... при данной им свободе: воевать или не воевать. И потому мечтают лишить себя этой свободы, заставить себя отказаться от войны, став друг для друга не добрыми, а страшными, настолько страшными, чтоб уж нельзя было и подумать о войне“ (Биржев. Ведом. 1-е изд., № 83; 15 февр. 1904 г., стр. 2: „Военно-гуманные цели“ В. Гайдебурова). Об этом и подобных средствах говорить уже не будем, потому что внешние меры, не нравственные, даже противо-нравственные, никогда не принесут существенной и прочной пользы...

Мы не принадлежим кь числу политиков или политиканствующих и если позволили себе сказать несколько слов по вопросам о третейском суде, чуждой маккиавелистического духа политике и проч. и проч., то единственно с той целью, чтоб показать, что надлежит для уврачевания трактуемого нами зла искать не внешних только и не временных лишь средств (хотя не зачем совсем отказываться и от этих), а главнейшим образом следует разыскивать средство внутреннему которое могло бы исцелить болезнь в её корне, в её существе. А такое средство, – повторяем сказанное нами раньше, – одно: зло произошло от эгоизма; эгоизм и надлежит подавлять, и чем сильнее будет иметь место стеснение последнего, тем меньше и меньше придётся говорить о возникновении войн, раздоров и несогласий как между народами, так и между отдельными лицами, потому что, при наличности того условия, такие разногласия, раздоры стали бы просто-таки непонятными. И так, надлежит заботиться с особенной настойчивостью об употреблении в дело именно данного средства. А так как сразу изменить положение вещей нельзя, то ближайшим образом надлежит христианским народам воспитывать молодые поколения в истинно-христианском духе, в духе всепрощающей любви, в духе, чуждом противного христианству эгоизма... При этом условии, по крайней мере, в будущем (хотя бы и отчасти отдалённом) последний стал бы всё более и более отступать назад, а вместо него выдвигалось бы начало противоположное, – о войнах и раздорах не пришлось бы уж так часто или даже и вообще слышать... (особенно, если б распространился свет Христов и между языческими народами), наступило бы, наконец, царство мира, „мира вечного“... Но исполнятся ли наши чаяния, или нет, определённо сказать, конечно, нельзя... Однако, как хорошо было бы, если б они исполнились и если б человечество в будущем настолько изменилось к лучшему, настолько стеснило свой эгоизм, что все дела стало бы решать единственно в духе и по руководству любви, любви христианской... „Поживём-увидим“, – если и не мы, то, быть может, увидят наши внуки, наши отдалённые потомки!..³⁸⁶

А теперь, когда силой необходимости мы вовлечены в войну, – употребим все свои усилия, чтоб помочь нашему дорогому отечеству – кто-чем в состоянии... Да живёт и процветает Россия – великая наша родина! Да распространит она культуру, культуру истинную, свет Христов между всеми азиатскими народами! Да здравствует и благоденствует Великий Государь наш, наш Державный Вождь, наш Отец... на счастье наше и всего человечества!..

Проф. А Бронзов

Вооружаясь против производящих устные собеседования со старообрядцами миссионеров, о. Митрофан говорит: „веро-проповедники нередко разыгрывают из своей персоны уши и очи особ, с именами коих связаны для малых человеков (?), – коих каждый может обидеть безнаказанно, – огонь и жупел неизрекаемый. Некоторые из таких беседователей корчат (?) из себя начальственных надсмотрщиков-ревизоров (вопреки обнародованным правилам 1888 г. о способе миссионерского действования) перед почтенными личностями. Таким поведением, понятно, в корне подрывается взаимодоверие. Посланцы, особенно из молодых (?) да ранних (?) самородков, начинают невольно напоминать собой упразднённых за ненадобностью церковных исполнителей (108 правило Карф. собора), надзорщиков и доносчиков, вызывая к себе справедливое негодование со стороны рядовой и обременённой делы многими священствующей братии своими деспотическими замашками и жалобами на окружное духовенство, не угодившее, чем-либо не потрафившее (?)³⁸⁸ объездчику“.

Что послужило о. Митрофану основанием для таких нареканий на православных миссионеров? Знает ли он сам непосредственно таких миссионеров, которые, якобы, „корчат из себя начальственных надсмотрщиков-ревизоров перед почтенными личностями“, занимающихся одними только „доносами, деспотическими замашками и жалобами на окружное духовенство“, или же он судит так о миссионерах на основании одних только „доносов, деспотических замашек и жалоб“ на православных миссионеров со стороны их врагов и недоброжелателей, в числе коих первое место занимают, конечно, раскольники? Всего вероятнее предположить, конечно, последнее, ибо если бы о. Митрофану были лично известны некоторые из миссионеров с теми качествами, какие он им приписывает, то несомненно достопочтенный обвинитель не преминул бы упомянуть об этом обстоятельстве, придав тем, хотя бы некоторую, основательность своим нареканиям на „непотрафивших“ чем-то ему миссионеров.

Насколько заслуживают доверия голословные обвинения о. Митрофана на православных миссионеров в их, якобы, „доносах и жалобах на окружное духовенство“, предоставляю судить читателям и лицам, несомненно ведущим о их миссионерской деятельности. От себя же почитаю долгом сказать, что трудящиеся на пользу св. церкви, не угодившие о. Митрофану миссионеры не заслуживают его укоризненно-ругательного о них отзыва; – не заслуживают уже потому, что плодотворность их миссионерских трудов может засвидетельствовать каждый из множества оставивших раскол и перешедших в православие, у которых зарождались и усиливались сомнения в правоте раскола, в большинстве случаев, под влиянием разговоров их с миссионерами, или слушания миссионерских бесед.

Отец Митрофан, как лицо, облечённое священным саном, по своим пастырским обязанностям должен бы оказывать миссионерам сочувствие и братскую любовь, в виду достижения обшей с ними цели, – более успешного действования против заблудших через вразумление их в истинах православной веры, а не обвинять миссионеров в их якобы „доносах и жалобах на окружное духовенство“. Такое ни на чём не основанное обвинение миссионеров в доносах и жалобах на окружное духовенство, действительно, должно произвести на них, как не заслуживающих ничего подобного, весьма тяжёлое и грустное впечатление, а в духовенстве породить враждебное к ним настроение и тем „в корне подорвать взаимодоверие“.

Обвинение о. Митрофана в доносах и жалобах на окружное духовенство касается, главным образом, молодых миссионеров, не получивших богословского образования, или, как называет их сам обвинитель, „молодых да ранних самородков“. Не принадлежу ли и я к этой категории? Посему считаю своим долгом объяснить о. Митрофану, что около двух лет с помощью Божией занимаюсь я миссионерской деятельностью, производя беседы со старообрядцами по разным назначенным мне сёлам и деревням, я за всё это время ни разу не был ещё у преосвященного, не говоря уже о каких-то там доносах и жалобах на окружное духовенство, если же когда и случится быть, то уж, конечно, не с „доносами и жалобами на окружное духовенство“, а по каким либо миссионерским надобностям или по вызову самого преосвященного. Я знаю, что есть великое множество и других подобных мне миссионеров, которые в течение многих лет, если и бывали у преосвященных, то большей частью по желанию самих же преосвященных, но без всяких доносов на духовенство. Далее о. Митрофан отрицает пригодность устных собеседований на том основании, что

„книжно-мёртвое толкование истины веры и благочестия из старопечатных книг зачастую укрепляет ещё сильнее в слушателях приверженность к букве, развивает книговерие, не смягчая загрубелые сердца Евангельским учением всепрощения и любви. – При разборе мелочных мнений Священное Писание заброшено и какой-нибудь Сборник-Цветник поглощает Евангелие, становится важнее, ценнее самой Библии“.

Такие рассуждения о. Митрофана обнаруживают в нём полное незнакомство как с действительным производством бесед, так равно и с убеждениями именуемых старообрядцев и отношением их к излюбленным ими обрядам и книгам.

Откуда известно о. Митрофану, что на беседах со старообрядцами Свящ. Писание бывает заброшено? Напротив, слово Божие при названных беседах всегда служит главной опорой православных миссионеров, которые обыкновенно с него и начинают их. Если же на собеседованиях и употребляется иногда „какой-нибудь“ „Соборник-Цветник“, то это ведь не значит ещё, что Свящ. Писание уже заброшено. Употребление на беседах со старообрядцами какого-нибудь Соборника или, вообще, старопечатных книг бывает необходимо потому, что старообрядец не поверит никаким доводам миссионера до тех пор, пока ему не будет доказано его неправомыслие словами этих именно книг, которые он, действительно, считает иногда „важнее, ценнее самой Библии“. Притом, православный миссионер в беседе с каким-либо „приверженцем буквы“ – раскольником, особенно же, когда последний вычитывает из какого-нибудь „Соборника-Цветника“ благоприятствующее, по-видимому, его убеждению место, всегда ставит на вид собеседнику слово Божие, святоотеческие писания, и старается разъяснить, что последние должны иметь преимущество перед вычитываемым им местом из излюбленной „старой книги“. Вообще миссионеры всегда, при беседах со старообрядцами, стараются – как им, так равно и православным, внушить должное внимание к слову Божию, святоотеческим писаниям и указать на отличие их от уважаемых старообрядцами разных Соборников и Цветников. Где же тут „поглощение Евангелия какими-нибудь „Соборниками-Цветниками“? Очевидно, что о. Митрофан утверждает неправду.

Не более прав о. Митрофан и далее, когда говорит, что

„голое, простое опровержение лжеучений, без положительного ознакомления прихожан с заповедями Закона Божия, бессильно само по себе предохранить малосмысленных от уклонения в старую веру“.

Здесь о. Митрофан опять обнаружил незнакомство с действительным ходом бесед со старообрядцами.

Разоблачая заблуждения именуемых старообрядцев в отчуждении их от прав. церкви, миссионеры обыкновенно разъясняют им, что спасение возможно только в единой, святой, соборной, апостольской церкви, с которой предки их произвели раскол, а посему и они, продолжающие заблуждение предков, не могут иметь надежды на спасение, ибо, по учению св. отцов и учителей церкви, греха раскола и „кровь мученическая загладить не может“. Или ещё. Опровергая лжеучение именуемых старообрядцев, что истинная церковь может, якобы, остаться без епископа и седьми таинств, миссионеры доказывают им, что, утверждая так, старообрядцы показывают своё неверие Самому Христу, обещавшему, в лице апостолов, пребывать с епископами во вся дни до скончания века и сохранить церковь Свою неодолённой от всех вражеских на неё нападений.

Что же, – неужели все это есть „книжно-мёртвое толкование истин веры“, способное „укрепить в слушателях приверженность к букве“, как утверждает о. Митрофан? Не может ли, напротив, такое учение православных миссионеров не только „предохранить малосмысленных от уклонения в старую веру“, но и самых именуемых старообрядцев заставить задуматься над своим положением в расколе? Правда, миссионерам приходится говорить на беседах и о неважных самих по себе предметах: перстосложении, аллилуиа, числе просфор и проч., но это опять-таки потому, что старообрядцы из-за этих мелкостей обвиняют православную церковь в ереси и отделяются от неё. Беседуя со старообрядцами о таких, неважных по существу, предметах, православные миссионеры всегда доказывают им, что перстосложение, число просфор, сугубое аллилуиа и другие излюбленные старообрядцами обряды не догматы веры, а только именно обряды; обряды же и в древней церкви были не одинаковы и по временам изменялись ею и приводились на лучшее, а некоторые даже и вовсе отменялись, а посему из за разности обрядов несправедливо делать разделения с церковью и тем лишать себя вечного спасения, – тем более, что употребляемые церковью обряды, из за которых глаголемые старообрядцы прерывают единение с нею, существовали и в древности, задолго до патриарха Никона. Скажите, – разве опять это „книжно-мёртвое толкование истин веры, укрепляющее в слушателях приверженность к букве?!

Глаголемые старообрядцы весьма любят хвалиться перед православными своим мнимым древле-благочестием и обвинять во мнимых ересях Греко-российскую церковь. Эта их характерная черта, не говоря уже о их наставниках, присуща каждой, умеющей по складам разбирать псалтирь, а иногда даже и совсем неграмотной, женщине. Вот почему везде, где именуемые старообрядцы живут совместно с православными, всегда можно наблюдать, что последние терпят какую-то приниженность перед старообрядцами и, как бы, чувствуют перед ними своё недостоинство, а нередко бывают даже и совращения в „старую веру“. Но это бывает только лишь там, где православные бывают неспособны дать старообрядцам разумный и основательный отпор и разоблачить их лжеучение и лицемерную набожность. А где среди православных находятся лица способные к разоблачению раскольнических мудрований, там имеет место совершенно обратное явление, – там православные уже сами заговаривают со старообрядцами о вере, а сии последние, чувствуя своё бессилие защитить именуемую „старую веру“, принуждены, скрепя сердце, отмалчиваться или же отсылать таковых к каким-нибудь своим архизащитникам-верховодам; бывает и так, что иные из них, после частых и беспристрастных рассуждений с православными, оставляют свои заблуждения и обращаются в спасительную ограду Христовой церкви. Но такое отрадное явление среди православных только тогда и возможно, когда в данной местности производились или производятся правосл. миссионерами публичные и частные беседы, на которых слушатели обыкновенно получают правильное понятие о церкви и расколе, а где эти беседы никогда не производились и не производятся, там такое явление немыслимо. Всё это хорошо известно всякому, кто близко знаком с бытом и характером раскола и наблюдал за тем влиянием, какое производят устные собеседования – как на самих старообрядцев, так равно и на православных. Лично мне, за небольшой сравнительно период миссионерской деятельности, не раз приходилось, по окончании бесед со старообрядцами, выслушивать от православных сердечную благодарность „за разъяснение“, как они сами выражались, добавляя при этом, что теперь уже старообрядцы не могут более хвалиться перед ними своим мнимым древле-благочестием, ибо они, православные, знают теперь, что спасение возможно только в той церкви, от которой отделились старообрядцы, т. е. в Греко-Российской, православной, и что все так называемые старообрядцы, не находясь в единении с сей церковью, не могут иметь и надежды на спасение. Это ли „укрепление в слушателях (устных собеседований) приверженности к букве“?!..

Все дальнейшие порицательные разглагольствия о. Митрофана о миссионерах, а именно: обвинение их в „заваривании (своими беседами) каши“, которую они „предоставляют расхлёбывать местному клиру“, в мнимой лживости и вымышленности их отчётов, „представляемых владычному благовоззрению“ и проч. тому подобное, – есть, по моему крайнему убеждению, одно только голословное глумление и несправедливая клевета на православных миссионеров, трудящихся во славу Св. Христовой Церкви.

„Путём хождения на собеседования, продолжает о. Митрофан, слушатели получают страсть к спорам о вере, среди некоторых возбуждается ещё и сомнение в истинности исповедуемого, содержимого учения“. Так утверждает о. Митрофан. А мы, напротив, на основании опыта утверждаем, что „путём хождения на собеседования“ православные слушатели получают истинное понятие о той церкви, к которой принадлежат, а тем самым научаются по достоинству ценить её значение и приобретают твёрдость своих убеждений в её спасительности и святости; старообрядцы же (разумеем старообрядцев честных и богобоязненных, а не тех которые, потеряв совесть и страх Божий, служат расколу из расчёта) постепенно смягчают свой фанатизм и вражду к православной церкви и, с помощью Божией, оставляют свои заблуждения. Говоря о „сомнениях в истинности исповедуемого, содержимого учения“, получаемых некоторыми (очевидно православными), якобы, на беседах, о. Митрофан, вероятно, не знает, что во многих местах беседы со старообрядцами производятся при полном отсутствии (исключая приходского священника и самого миссионера) православных. Спрашивается, может ли здесь быть и речь о „сомнениях в истинности содержимого учения“, получаемых, будто, православными „путём хождения на собеседования“? Недалеко ещё то время, когда православные, жившие совместно со старообрядцами, находились в состоянии колебания между Церковью и расколом, иначе сказать, тяготели к расколу. Так, эти православные явно предпочитали двуперстное сложение троеперстному, так называемые старые обряды и книги – исправленным обрядам и книгам. На беседах миссионеров со старообрядцами эти православные иногда публично выступали защитниками старообрядцев против церкви; эти православные часто по целым годам не исповедовались и не причащались в православных церквах от православных священников, часто целыми семействами, а иногда и целыми деревнями совращались в раскол. Можно назвать сотни деревень, численностью от ста до трёхсот дворов в каждой, в которых 50–60 лет назад старообрядцев было несколько домов, а впоследствии, особенно в начале 60-х годов минувшего столетия, они стали совершенно раскольническими, так что в них не оставалось ни одного православного двора. Когда же, преимущественно трудами и заботами в Бозе почившего о. архимандрита Павла, были учреждены миссионеры, то колебание православных между церковью и расколом почти повсеместно, где было учреждено миссионерство, прекратилось; православные совершенно успокоились, вполне утвердились в сердечной преданности церкви. Если бы было необходимо, то мы могли бы назвать имена этих лиц и местожительство их. Эти лица подробно могут объяснить, как они удержались в православной церкви и не совратились в раскол потому именно, что их слуха, ума и сердца коснулось слово миссионеров. Какую пользу уже принесли миссионеры за 40 или 30 л. существования своего, при том – в малом числе, при малом обеспечении, при неустройстве самого дела и многочисленных препятствиях – не только от чужих, но даже и от своих, – это можно видеть из описания миссионерской деятельности в Макарьевском и Варнавинском уездах Костромской епархии, в с. Ключах Саратовской епархии, в с. Паиме Пензенской епархии, в Оренбургской епархии, в Городце и окрестных местностях Нижегородской епархии, в Гуслице Московской епархии, в Червлённой, Прочно-Окопской и Кавказской станицах и др. весьма многих местностях. Беседы миссионеров в этих местностях привлекли десятки, сотни и даже тысячи старообрядцев к соединению со св. Церковью, в них же возникли и возникают трудами и тщанием тех же миссионеров единоверческие приходы. Для примера указываю плоды миссионерских бесед в Макарьевском уезде Костромской епархии.

„Когда приснопамятным о. архимандритом Павлом дан был толчок нашей внутренней противо-раскольнической миссии, – говорит один священник единоверческой церкви, – когда пошли из матушки Москвы во все стороны нашего отечества труженики миссионеры, был вызван в Костромскую епархию слепец-миссионер А. Е. Шашин. Нетронутая раскольничья масса зашевелилась. И здесь Феодоровско-Сергиевское Костромское Братство открыло свои действия. Появились у нас свои миссионеры. Архипастырь наш преосвященный Виссарион, хорошо знакомый по Москве с расколом и миссией, принял под своё покровительство юную миссию. Благодаря проповеди миссионеров, тёмная раскольничья масса начала понимать, что вожаки её обманывают её, что вне св. церкви гибель, без благодатных таинств и священства нет спасения. Раскольники начали искать выхода из своего тяжёлого положения. Идти сразу в православную церковь казалось им очень страшно, по причине приверженности их к старым обрядам³⁸⁹. Явилась нужда в единоверческом храме. Главный почин в деле присоединения раскольников по Макарьевскому уезду принадлежит местному раскольничьему начётчику Ф. Н. Смирнову (ныне единоверческий священник), крестьянину деревни Боженок. Принадлежа к секте „нетовцев“, Ф. Смирнов был рьяным защитником своего упования; из деревни в деревню возили его богачи раскольники для возражения миссионерам“. После многих таких бесед с миссионерами, Феодор, наконец, пришёл к убеждению, что „беда раскольникам, что церковь права!..“ „Особенно сильно поколебал мои убеждения, говорит сам о. Феодор, миссионер И. П. Ломакин, после беседы с которым я решил бросить всё, ехать в Москву и на месте проверить по библиотекам и музеям драгоценные „выписки Адриана Озерского“... Здесь же в Москве Ф. Н. Смирнов встретился с о. протоиереем Крючковым. Беседы с последним окончательно развеяли все его сомнения. По приезде домой, где его ожидали раскольники с особым нетерпением, думая, что теперь его защита раскола будет сильней, он начал сначала с более близкими советоваться и говорить, что их положение гибельно и вообще около года уговаривал он своих собратьев оставить раскол и всячески обличал его неправду. Результатом его собеседований и было то, что через год, после поездки его в Москву и бесед с о. Крючковым, несколько деревень прислали к о. Крючкову просьбу приехать к ним для бесед, а некоторые – для присоединения их к церкви. Крючков немедленно прибыл, многих присоединил к православной церкви и произвёл несколько публичных бесед... Сильно заволновались раскольники; присоединение их наставника, а с ним нескольких деревень – начало, положенное для единоверческих храмов – их положительно ошеломило!.. Быстро началась постройка новых церквей, чаще стал навещать Макарьевский край протоиерей Крючков. Слово проповеди чаще стало слышаться здесь, поддерживая дух в новоприсоединённых и обличая неправоту раскола. В октябре месяце 1901 года храмы были готовы и освящены... Ещё не освящены были храмы, как от многих раскольничьих деревень на имя о. Крючкова стали поступать просьбы приехать побеседовать. Почти весь уезд всколыхнулся. Присоединения были массовые, – бросали раскол целыми деревнями. В следующем 1902 году устроено и освящено ещё два единоверческих храма. В том же году, преимущественно трудами о. Крючкова, воссоединились с церковью ещё несколько сот раскольников; и для них разрешено устроить четыре единоверческих храма“ („Миссионерск. Обозр.“ 1903 г. Февраль № 3, стр. 390–393).

Таковы действительные плоды трудов миссионеров. Какое же основание имеет о. Митрофан отрицать плодотворность миссионерских трудов во славу св. церкви, – с явным желанием упразднить даже и само имя миссионеров, особенно же из не получивших официального образования – „самородков?“ Но эти-то самые, нежелательные о. Митрофану, самородки – о. архимандрит Павел, Егор Антонов, о. Филарет и Μ. Е. Шустов (ныне игумен Преображенского Гуслицкого монастыря), о. Ксенофонт Крючков, слепец А. Е. Шашин, И. П. Ломакин, о. Феодор Смирнов и многие другие своими, поистине самоотверженными, миссионерскими трудами принесли и приносят великую и незаменимую пользу св. церкви в борьбе с расколом.

В самом деле, – не будь о. Павла, не пойди „из матушки Москвы во все стороны нашего отечества труженики-миссионеры“, в роде – Крючкова, Шашина, Ломакина и других, Макарьевский уезд, а равно и многие другие подобные ему уезды, несомненно, до сих пор оставались бы во тьме душепагубного раскола, тогда как теперь, благодаря беседам этих миссионеров, они все озарены светом истинного учения Христова и удостоены спасительного единения с Св. Его Церковью.

Заканчивая свою статью „о способах обличения неправды раскольнической“, о. Митрофан говорит:

„Таким образом публичные собеседования – характера полемичиского меч обоюдоострый, – палка о двух концах, своего рода самобичевание, где всплывают на поверхность промахи и ошибки прошлого, тёмные дела минувших дней“.

И так, по мнению о. Митрофана, публичные собеседования потому ещё, будто бы, вредны, что, благодаря им, „всплывают на поверхность промахи и ошибки прошлого, тёмные дела минувших дней“. Но что лучше, – оставить эти „промахи и ошибки прошлого“, служащие, как известно, одним из препятствий, заграждающих раскольникам вход в православную церковь, нетронутыми, или же, путём разъяснений, убедить раскольников, что сии „промахи и ошибки“, как не составляющие существа веры, не должны служить им препятствием к соединению с св. церковью? Мы не знаем, что ответил бы на этот вопрос о. Митрофан, однако думаем, что даже и он не станет утверждать, что лучше оставить эти „ошибки и промахи“ прошлого, на соблазн и погибель раскольникам, неразъяснёнными. Если так, то, значит, беседы со старообрядцами и в этом случае заслуживают не порицания, а похвалы.

Итак, напрасно о. Митрофан отрицает пригодность устных собеседований, как одного из необходимейших и полезных „способов обличения неправды раскольнической“, ибо собеседования эти приносят великую пользу не только старообрядцам, но даже и самим православном, в смысле научения их сознательно держаться православия и удержания их от совращения в раскол. Такое именно значение собеседований признано и „церковно-общественными деятелями, вверху горы стоящими“. Так, по словам отчёта Обер-Прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева, – „публичные собеседования весьма много содействуют к сближению раскольников с православными, приучая их к откровенности и сглаживая ту неприязнь, которая так долго служила характеристической чертой в отношениях раскольников ко всему православному. Заправители и вожаки раскола поняли, что вести за собой массу людей тёмных, при помощи одного только послабления и потворства их разнообразным прихотям, в настоящее время невозможно и что необходимо представить более или менее определённые и состоятельные основания для их верований. Ведение бесед по старопечатным книгам лишило расколо-учителей возможности распространять среди своих последователей клевету, будто православное духовенство ненавидит старые священные книги, боится и не умеет читать их и потому неспособно найти и указать истину. Собеседования приносят для самих православных ту незаменимую пользу, что воочию, так сказать, показывают им заблуждения раскола и делают их менее доступными для увлечения расколом“ (извлеч. из отчёта за 1885 г. стр. 93–94).

Так как статья о. Митрофана имеет продолжаться, то питаем надежду, что в следующих своих суждениях „о способах обличения неправды раскольнической“ о. Митрофан будет более основателен и правдив.

Мисс. А. Зверев

(Окончание следует).

(По поводу отрицательного отношения к иконам со стороны современных сектантов).

Специальный предмет „Libri Carolini“ составляет полемика против учения об иконах. Это учение было формулировано на двух соборах – Вифинском и Никейском. Первый отверг иконы, как идолопоклонство; второй восстановил иконопочитание согласно св. Писанию и Преданию. Так как оба эти решения кажутся автору сочинения крайностями, как несогласные ни с Писанием, ни Преданием и ни с здравым смыслом, то он опровергает то и другое. Основаниям, приводимым членами соборов, автор противопоставляет свои собственные. Избегая их крайностей, автор проводит свой собственный взгляд на иконы. Иконы, по его взгляду, не заслуживают ни того, чтобы они были почитаемы, ни того, чтобы они были изгнаны из употребления. Значение их состоит в украшении храмов и напоминании о прошедших событиях. Поэтому, употребление их вовсе необязательно. Вот главная мысль сочинения „Libri Carolini“. Содержание его можно передать в следующих выводах: оба восточных собора – иконоборческий 754 г. и Никейский 787 г. несостоятельные и негодные; оба они превысили пределы справедливости, впадши в заблуждения относительно икон; почитание (adoratio) принадлежит только Богу, а не иконе, или изображению; святых людей должно только почитать (venerare); бывают случаи почитания людей, состоящие в поклоне и лобызании их, но это бывает только при приветствиях и из любви или смирения; Никейский собор очень несправедливо поступил, предав анафеме непочитающих икон; нелепо возжигать перед иконами свечи и фимиам; если считать иконы за святыню, то нехорошо ставить их для украшения дворца и дороги, как делают это греки.

Всему сочинению предшествует предисловие.

„Церковь, говорится в этом предисловии, мать нас всех, постоянно борется с врагами внешними и внутренними. Но она, при помощи Божией, одерживает победу и всегда может защищать веру. К защите церкви и её возвеличению побуждаемся особенно мы, которым, волей Божией, поручено господство и которые должны стараться защищать её (церковь) от врагов, но так, чтобы не отступать от единства с церковью тому, кто должен быть её членом. Кто не с ней, тот против неё и кто не собирает, тот расточает. Это побуждает нас сказать, что мы приступаем к делу не без некоторого опасения, поскольку имеем возможность ошибиться и заразиться соблазном вместе с слабыми. Так, необузданное честолюбие и тщеславие отуманили не только царей, но и священников, настолько, что при невнимательности к здравому учению и увещанию, – если кто будет проповедовать не то, что проповедано, будь это сам ангел, да будет анафема, – они, через нечестивые соборы, стремятся внести то, что вовсе не думали вводить ни Христос, ни апостолы. И насколько они (т. е. священники и цари честолюбивые) силятся возвысить своё достоинство, настолько они вредят себе. Когда они хотят упрочить плоды своего учения в памяти потомства, они порывают связь с церковью... Недавно был созван собор в Вифинии, на каковом соборе поступлено так неосторожно и дерзко, что решительно уничтожили употребление икон, которые введены древними в употребление как для украшения храма, так и для воспоминания о минувших священных событиях. Странное заблуждение! То, что Господь сказал об идолах, они обнесли и к иконам, не зная того, что икона, или изображение есть понятие родовое, а идол – видовое. Иное дело род, иное – вид. Эти понятия не таковы, чтобы они могли быть заменимы одно другим (rexerri non posse – невозможно отследить); потому что всякий почти идол есть изображение, но не всякое изображение есть идол. Тогда как иконы служат для украшения и воспоминания о прошлом, идолы ничему иному не служат, как для жалких умов, увлекаемых пустым нечестивым обрядом. Икона относится к другому, идол существует сам для себя. После этого собора был новый собор, на котором были многие члены собора Вифинского. Хотя этот новый собор отличается от первого, однако не уступает ему в заблуждении. Если никейский собор не сходится с первым в Вифинии – в решении, то равен ему в нечестии; если он по времени последний, то не последний по преступлению. После произнесения анафемы над Вифинским собором, отвергнувшим иконы, этот постановил поклоняться иконам (adorare imagines). Для доказательства своих постановлений, он приводит места то из Св. Писания, то из комментариев отцов. Во всяком намёке на иконы он видит указание на поклонение им. Бессмысленно поступают как те, которые смешивают слова иметь и поклоняться (habere et adorare), так и те, которые отождествляют иконы и идолы (imagines et idola). Но есть большая разница, между тем, что имеем, и тем, как относимся к тому, что имеем. И если иконы и идолы в том сближаются между собой, что одно – род, другое – вид, то ни родом, ни видом, ни другими сближениями не могут соединяться слова иметь и поклоняться, потому, что можно поклоняться тому, чего у нас нет, чего не имеем, и наоборот: можно иметь то, что не почитаем и чему не кланяемся. Допуская поклонение иконам, собор поступает также несправедливо, как несправедливо поступил собор, отвергнувший иконы. То и другое крайность. С своей стороны, мы, на основании пророческих, евангельских и апостольских, писаний, на основании свят. отцов, которые не могли уклониться от Того, Кто есть путь, истина и жизнь, на основании этого, мы принимаем только шесть св. вселенских соборов, созванных св. и достопочтенными отцами по случаю еретиков. Принимая эти соборы, мы отвергаем все нововведения и глупые выдумки. Мы не только не принимаем, но презираем определения собора, текст которого, лишённый смысла и красноречия, до нас дошёл“. Таково предисловие к „Libri Garolini“. После предисловия автор переходит к частному, подробному изложению своего взгляда на иконы.

Он, прежде всего, делает различие между установившимся обычаем употребления в церкви икон и злоупотреблением относительно этого обычая. Цель и значение икон – в том, чтобы пробуждать мысли о жизни святых, не в том, однако-ж, смысле, чтоб в этом была нужда, потому что жизнь святых должна быть присуща внутреннему религиозному сознанию, – но в том, что иконы, будучи чувственными знаками того, что присуще сознанию, служат украшением церкви. Согласно такому взгляду, порицаются иконо-почитатели, когда они утверждают, что иконы необходимы для возбуждения мыслей о делах святых. Это противно духовности христианства. Говорящие так в высшей степени заблуждаются, – они представляются с такой слабой памятью, что без помощи икон опасаются быть оторванными от служения Богу и почитания Его святых; этим они признают себя неспособными к тому, чтобы возвыситься духом над чувственным. Человеческий дух находится в таком общении с Тем, по образу Кого он создан, что может без внешнего посредства воспринимать в себя истину, которая есть Христос, поэтому было бы весьма нелепо говорить, что дух нуждается в чувственных знаках для того, чтобы не позабыть о Христе. Это свидетельствовало бы о слабости, а не о свободе духа, – свободе, как характеристическом свойстве христианской религии. Религия Христова состоит не во внешних вещах, но в духе, который возвышается до невидимого и сверхчувственного. Какая жалкая память, когда нуждается в созерцании образа для мысли о Христе, Который должен быть неразлучен от сердца верующего!.. Да, несчастна, – потому что не в силах чувствовать в себе присутствие Христа, когда не увидит Его образа на стене, или другом месте... Расположение, которое удовлетворяется одними образами, выходит не из любви сердца, не из внутренних побуждений, но от вида. Таким людям естественно опасаться того, что если они лишатся зрения, или, по какому-либо случаю, не будут иметь икон, то могут забыть о Христе, Который, однако, должен быть в их сердце. Мы, которые следуем не мёртвым буквам, но живому духу, мы, которые не плотской израиль, но духовный, презираем вещественное и уважаем невидимое. – Есть нечто бессмысленное в том, что перед иконами совершаются обряды. Если ты, стоя перед иконами, возносишь фимиам, то мы желали бы иметь на это указание в книгах божественного закона; если ставишь перед иконами свечу, мы желаем удостовериться в этом из св. Писания. Мне скажут: вы смеётесь над теми, кто возжигает свечи перед иконами и воскуривает фимиам перед ними, между тем вы тоже самое делаете в храмах. На это я отвечу так: иное дело возжигать светильники и воскуривать фимиам в общих местах молитвы, – иное делать тоже самое перед иконой, которая не имеет глаз и ничего не видит, не имеет носа и ничего не обоняет. Иное дело – почитать построенный верующими и освящённый торжественно священниками дом величия Бога, иное дело повергаться перед сделанными живописцем иконами и целовать их. Храмы – это места, где собираются толпы народа, возносится молитва милосердому Богу, совершается жертва спасения, – где присутствуют сонмы ангелов в то время, когда приносится жертва при посредстве священников, – где звучит слово Бога, напояя пустые сердца верующих. Греки склонны придавать более значения иконопочитанию, чем исполнению обязанностей; повелено не чтить иконы, но избегать зла и делать добро. учёные, как стоящие выше невежественной толпы, должны уничтожить суеверие относительно икон. Если Господь произнёс строгий приговор над теми, кто соблазнит единого от малых, то как строго должны будут ответствовать те, которые побуждают почти всю церковь к поклонению иконам. Поклонение иконам – не язычество ли это? – Да, язычество“.

Дабы более показать несостоятельность утверждённого собором учения об иконах, автор в частном изложении своего взгляда прибегает, между прочим, к следующим софистическим приёмам: „Всё, что не имеет успеха, пусто, и всё, что бесполезно, пусто, – итак, всё, что без успеха, пусто. Всё, что необязательно, бесполезно и всё, что бесполезно, не лишено пустоты; итак всё, что необязательно, пусто. Там, где нет никакой пользы, совершенная пустота. В почитании икон нет пользы, ни успеха, ни выгоды, следовательно, в почитании и поклонении иконам совершенная пустота. И для этой-то пустоты собираются и поклоняются иконам. Поистине говорят, суетная всяк ко искреннему своему“.

Подобными же приёмами доказательств автор силится отклонить от себя обвинение, взводимое на противников почитания икон. „Бессмысленно – 1говорит он, – и достойно смеха то, что нас, противников почитания, называют пустыми на том основании, что Господь, посылая апостолов на проповедь, сказал им, чтобы они оправдали своё посольство, не страшились врагов и таким образом не уподоблялись светильнику под спудом. Обвиняющие нас видят этот свет в иконах и этим измеряют силу веры. Мы не так думаем. Если есть светильник знания, то мы полагаем его в Христе, как начале и источнике света и вместе с пребывающими в церкви измеряем веру сиянием слова и примера“.

Ошибочность иконопочитания доказывается таким образом: „Иное дело почитать заслуженного человека, иное – его образ, или изображение, которое лишено всего. Иное дело почитать человека, как образ Божий, как дело Творца; иное – почитать иконы, которые суть дело художника. Иное дело почитать человеческую природу, – природу, которая в Царе небес почитается ангелами и архангелами, и иное дело почитать то, что служит пользе не только людей, но и животных. Насколько дело Божие превосходит дело человека, действительность – вымысел, разумное – неразумное, духовное – чувственное, живое – безжизненное, настолько почитание, относящееся к живым людям, превосходит почитание икон. Так как Бог не повелел людям, чтобы они почитали иконы, то Он послал Сына Своего для людей, а не для икон. Он хотел, чтобы Его призывали люди, а не иконы. Поэтому самому Господь в евангелии не сказал: не соблазняйте одну из икон, но сказал: не соблазняйте единого от малых сих, потому что ангелы на небеси всегда видят лицо Отца небесного. И апостол увещевает нас преуспевать в добродетели, а не в почитании икон. Так как художник лучше дела, действительность – вымысла, то книга „Премудрости“ говорит: „ни един бо человек может себе подобного бога создати: смертен же сый, мертва делает руками беззаконными“ (Прем.15:17). Сам (человек) лучше их, тех, которых почитает, так как сам жил, будучи смертен, те же никогда не жили. И блаженный Августин говорит: тупоумны те, которые считают дела человека богами. Это говорится об идолах и их почитании“.

„Изучение всякого искусства – продолжает автор развивать свои мысли – требует разнообразных упражнений; живопись есть искусство, – следовательно, она требует различных упражнений. Изучающие это искусство, называемые живописцами, понимают его неодинаково – одни лучше, другие хуже; произведения одних прекрасны, других – безобразны. Само собою разумеется, что те, которые почти всю силу веры полагают в иконах и почитание их не стыдятся причислять к добрым делам, ошибаются, когда почитают одинаково как иконы красивые, так и безобразные. поскольку, если какая икона насколько прекрасна, настолько она имеет святости и добродетели, то необходимо, что икона безобразная не имеет святости и добродетели. И чем хуже икона, тем менее имеет святости, или даже вовсе лишена её. И если более хорошая икона лучше чествуется, то вследствие красоты она имеет и святость. Итак, святость её условливается не религиозными мотивами, а уменьем или деятельностью художника. Таким образом, если почитается плохая икона, то сильно заблуждаются почитатели её, когда думают поклоняться иконе, лишённой красоты. Если же одинаково почитаются как красивые, так и некрасивые иконы, то этим нарушается справедливость, которая воздаёт каждому своё (uni cuique suum tribuit). Ибо, когда почитают красивые иконы, то заблуждаются ненамеренно (casu), потому что думают, будто бы они почитают нечто святое, а когда почитают безобразные иконы, то они впадают в обман тем, что почитают безобразные иконы, которые, как безобразные, лишены святости. Итак, те и другие заблуждаются, так как, почитая Бога, как Творца всего, почитают вещи, лишённые смысла, ошибаются, когда думают, что почитанием икон воздают честь святым. Одному Богу должно поклоняться; мучеников и святых должно чествовать, но отнюдь не поклоняться им (venerandi sint, quam adorandi). Мы имеем на это свидетельства Иеронима, который в ответ одному еретику (Вигилянцию), говорившему, что останки мучеников должны быть почитаемы, сказал: безумный! Кто же поклоняется мученикам? Итак, если по мнению его (Иеронима) не должно поклоняться мученикам, то тем более их изображениям... Тех, которые всю сущность христианской веры полагают в почитании икон, естественно спросить: потеряют ли бедные ущерб в своей вере, потому что они не имеют возможности приобрести иконы? Выходит, как следствие, что если бедный не имеет добрых дел, то только потому, что он не может приобрести иконы; богатый же имеет добрые заслуги потому, что он в состоянии приобрести то, что даёт ему добродетель, т. е. иконы. Так как последний получает награды не за дела свои, а за вещи (imagines), первый же судится за свой недостаток (материальный) (indegentia), а не за дела, то выходит, что поклонение иконам в христианской религии имеет излишне большое значение. Сама добродетель теряет, поэтому, в высшей степени свою силу.

Иконопочитание, явно опровергаемое со стороны разума, не подтверждается, по автору „Libri Carolini“, и преданием. „Правила – говорит автор – и церковные постановления пророков, апостолов и Самого Иисуса Христа завещаются нам иногда словом, иногда примером; иногда скрытно, иногда явно; иногда – через пророчества, иногда – через простые изречения. Только о почитании и поклонении одному Господу есть указание. Приверженцы почитания икон ссылаются на то, что поклонение иконам установлено апостолами. Если так, то для этого указание нужно основательное. Есть ли оно? Установил ли иконопочитание апостол Пётр, который явно удержал Корнилия от поклонения себе? Ап. Иоанн, желая поклониться ангелу, не услыхал ли, чтоб он этого не делал? Не испугался ли апостол Павел, когда ликаонцы вздумали поклониться ему? Не отказался ли от этого и Варнава, бывший вместе с Павлом? Итак, когда ангелы и апостолы отказывались от поклонения им, кто будет настолько дерзок и безрассуден, чтобы поклонение иконам считать установлением апостолов“.

Что касается до ссылки иконо-почитателей на пример Авгаря, которому будто бы Спаситель послал Свой образ, то этот факт, по автору, не подтверждается исторически. „Евангелие“ – говорит автор, – есть „добрая весть“, потому что те, которые принимают его, называются сынами, божиими. Из неизреченного родника рая вытекала четвероточная река, – она незаметно распалась на четыре реки, – и, проходя около сухой почвы, благотворно её орошала. Есть путь, ведущий к жизни, есть свет, выводящий из тьмы грехов и возводящий толпу смертных к небесам. Есть укрепление прекраснейшего города, укрепление, стать на котором весьма полезно для жизни, а выход из укрепления соединён с большой опасностью. Есть источники сомнительного свойства. В этих источниках говорится о многих замечательных делах из жизни Господа. Есть, напр., известие о том, будто Господь получил письмо от какого-то князя Авгаря и послал ему Своё. Об этих двух письмах совсем не говорится в евангелии. Настоятель Рима и другие православные мужи считают эти письма находящимися в апокрифических сказаниях, но и этого нельзя подтвердить документами. Таким образом, когда известие о письмах не подтверждается кодексом евангелий и по справедливости считается апокрифическим, между тем, на основании этого сказания, утверждено почитание икон собором, то это весьма не благоприятствует почитателям икон, в виду того обстоятельства, что неизвестно, чтобы Авгарь просил у Господа Его образ для поклонения и чтоб Сам Господь всех послал Авгарю Свой образ для поклонения. Если же те, которые свою ошибку стараются поправить тем, что эти письма – одно полученное Господом, другое посланное – не написаны в евангелии, как и многое другое, сделанное Господом, если, говорю, они ссылаются на слова ап. Иоанна: суть же и ина многа, яже не суть писана в книгах сих, – то ясно, что он говорит о чудесах, а не о письмах, о значениях, а не установлениях (constitutiones). Что о письмах не упоминается в евангелии, что, поэтому, они считаются апокрифическими и что в них нет ни малейшего намёка на поклонение иконам, это очевидно“.

„Иконопочитатели, говорит далее автор, сами себе противоречат, когда иконы называют святыми и священными и в то же время ставят их на местах и улицах, которые большей частью бывают нечисты. Лица, о которых речь, соединяют две вещи совершенно несовместимые. Как несовместимы между собой свет и тьма, теплота и холод, так несовместимы освящение и осквернение, чистота и грязь. Отсюда ясно, что они в высшей степени ошибаются, поставляя иконы на местах неприличных, – иконы, которые считаются ими святыми. Будучи поставлены в таких местах, иконы лишаются той святости, какую им приписывают. Всё святое чисто, ничто чистое не – несвято, следовательно, ничто святое не нечисто. И если, по желанию поклонников икон, последние ставятся в местах непристойных, то следует, что они не чужды нечистоты, которая противоположна святости. Если так, то они никоим образом не могут считаться святыми“.

Когда таким образом поклонение иконам несогласно ни с здравым смыслом, ни св. писанием и преданием, то ложно собор, утвердивший иконопочитание, считается православным. О нём известно, что он не был созван всей церковью. Между всеми ошибками, сделанными на этом соборе, самая важная та, что он называется вселенским, тогда как он, с одной стороны, не имеет чистоты вселенской веры, с другой – его деяния не закреплены авторитетом всех церквей. Как вселенская церковь названа греческим именем – „кафолической“, так и всё, что не отступает от её единства, может назваться кафолическим. Всякое христианское учение, учреждение или предание должно быть таким, чтобы оно согласовалось с единством церкви. Этого не соблюдали еретики, составлявшие в разных местах скопища (conventicula), которыми они отторгали и себя и других от единства с церковью. Когда епископы двух или трёх провинций собираются вместе и когда они, руководясь каноническими правилами, постановляют учение, или догмат, то это дело кафолическое, православное, потому что не отступает от определений отцов, – и поэтому самому может быть названо вселенским, хотя оно сделано и всеми частными церквами. Дело в том, что это местное постановление не отступает от веры и предания. Эти примеры бывали часто, бывали по необходимым обстоятельствам: ибо много было частных соборов, постановления которых свято принимаются и утверждаются церковью. Когда же епископы двух или трёх областей собираются вместе и, желая постановить нечто новое, делают такие определения, которые несогласны с уставом вселенской церкви, но во многом от него отступают, то это собрание – неправославное и не может назваться вселенским. Всё, что церковно, православно, и всё, что православно, имеет характер вселенский, всё же вселенское чуждо незаконного, нового. Итак, всё, что церковно, не имеет нечестивых нововведений. Если бы рассматриваемый собор не вводил незаконно-нового, и если бы он был согласен с древними постановлениями, то его можно бы назвать вселенским. Но так как он расходится с древними учениями, то он не может быть назван вселенским. Мы немедленно признали бы его вселенским, если бы он согласовался с вселенской церковью.

Но если в чём особенно заблудился этот собор (а он почти во всём отступил от божественных писаний), то именно в том, что женщина заправляла ходом дела и учила. Это не только несообразно с постановлениями церкви, но и с естественным порядком вещей. Нежность, слабость и нетвёрдость в убеждениях, как характеристические особенности женщины, не только не допускают её к тому, чтоб она распоряжалась мужчиной, но скорее побуждают её к подчинению авторитету мужчины. И божественными законами освящено, что некоторые обеты женщин могут быть отменяемы мужчиной, и человеческими обычаями установлено, что незамужняя женщина, хотя бы и зрелых лет, должна находиться под опекой, по причине слабости. Ибо мы знаем, что женщина, вследствие, не дозрелости, беспомощности и своего легкомыслия, обыкновенно уступает мужчине, стоит ниже его. Женщина не может быть допущена ни в собрание, ни в церковь в качестве заправительницы делом. её дело дома (inter domesticos privatem). Иное дело, когда женщина учит словом и примером своих домашних, иное дело, когда она участвует на церковном, или каком-либо другом публичном собрании. Если в делах домашних она желает пользы себе и своим, то на собрании она заботится о суетной похвале и удовлетворении своей прихоти“.

Свящ. А. Синайский

(Продолжение следует).

В № 1-м «Миссионерск. Обозрения» за текущий год автор статьи: «Следует ли крестить штундистских детей» предлагает вопрос: «следует ли крестить приносимых православными восприемниками детей штундистов в том случае, если родители-сектанты отказываются дать установленную подписку с обязательством воспитывать крещаемого в православной вере?» С своей стороны автор признаёт возможным двоякий ответ на поставленный вопрос: отрицательный – с юридической или формальной точки зрения и утвердительный – с точки зрения пастырско-миссионерской. Все симпатии автора на стороне последней точки зрения.

Мы вполне разделяем симпатии автора, но при этом полагаем, что утвердительный ответ на поднятый вопрос неоспорим не только с пастырско-миссионерской, но и с юридической точки зрения.

Автор ошибочно отожествляет сектантов с иноверцами и на этом основании применяет и к сектантам 28 ст. Уст. Дух. Консист., говорящую собственно о подписках иноверцев. Но сектанты – не иноверцы. Это ясно оттенено и в Уст. Дух. Конс., где раскольники и сектанты резко отличаются от иноверцев (наприм. ст. 29), и посему их отношения к православию регламентируются особыми узаконениями. Так что, если в Уст. Дух. Конс. (ст. 29) говорится, что священник может крестить малолетних детей иноверцев, разумеется, по желанию родителей – иноверцев, не иначе, как по отобрании от последних подписки о воспитании крещённых детей в православной вере, то это и должно относить только к детям иноверцев, точнее: к детям родителей иностранных христианских исповеданий (Уст. о предупр. и пресеч. прест. 1890 г. ст. 73-я), так как в той же статье этим иноверцам предоставляется возможность вступать в брак с православными, после дачи обязательства крестить и воспитывать в православной вере детей обоего пола, могущих произойти от брака. А, как известно, подобным правом не могут пользоваться ни нехристиане, ни раскольники или сектанты (т. X, ч. I, ст. 33). Таким образом, в Уст. Дух. Конс. нет никакой «установленной для родителей – сектантов подписки с обязательством воспитывать крещаемых детей в православной вере». Да и по самому существу данного вопроса подобного рода подписки не могут иметь под собой законной почвы. Наше законодательство смотрит на отпавших от православной церкви не как на иноверцев или людей, совершенно чуждых Церкви, но как на её заблудших чад (91 – 10. Лециуса). Посему оно делает строгое различие и между детьми иноверцев и детьми лиц, отпавших от православия в раскол или ересь. В то время как крещение детей иноверцев допускается (до известного возраста) лишь с согласия их родителей, дети отпавших от православной церкви в иные христианские исповедания, в раскол или секты обязательно должны быть крещены и воспитываемы в православной вере (Уст. о предупр. и пресеч. прест. ст. 36, см. у Таганцева – «Уложение о наказ. угол.» стр. 220-я, прим.). В противном случае для охранения православия малолетних детей лиц, совратившихся из православия в иное христианское исповедание, в раскол или секту, принимаются особые, ясно указанные в законе меры (Уст. о предупр. и пресеч. прест. ст. 39 и 57-я; Улож. о наказ. ст. 188-я). Подобное отношение нашего законодательства к отпавшим от православной церкви вытекает из взгляда того же законодательства на отступление от православия, как на действие не только воспрещённое, но и преступное, которое никогда не может сделаться состоянием законным, а следовательно и присоединение православного к другому исповеданию, являясь действием преступным как со стороны присоединяющего, так и со стороны присоединённого, не может создать законной принадлежности последнего к сему исповеданию со всеми проистекающими от таковой принадлежности законными последствиями (91 – 9, Гримма: 91 – 10 Лециуса). Между тем иноверные родители только тогда отвечают за невоспитание своих детей в православной вере, когда они к тому обязаны были законом, именно: во 1-х, когда они нарушили данное ими при браке с православными обязательство воспитывать могущих произойти от брака детей обоего пола в православной вере; во 2-х, когда они нарушили данную ими при добровольном крещении своих детей в православной церкви подписку и впредь воспитывать этих детей в православии и, в 3-х, когда они не воспитывают в православии усыновлённых подкидышей, коих происхождение и крещение неизвестно). При этом означенные иноверцы преследуются за упомянутые проступки по 190 ст. Улож. о нак., отнюдь не применимой, за силою 188 ст. Ул. о нак. и ст. 39 и 57-ой Уст. о пред. и пресеч. прест., к родителям-сектантам и вообще к родителям, отпавшим от православия в иные христианские исповедания, в раскол или в секту.

Из сказанного ясно, что ни в Уст. Дух. Конс., ни вообще в нашем законодательстве не только нет никаких «установленных для родителей-сектантов подписок о воспитании ими своих детей в православной вере», но и такие подписки не согласны с духом нашего законодательства, резко отличающего иноверцев от отпавших от православия. В одном только случае, отпавший от православия даёт «подписку», – это когда он сам возвращается в православную церковь, и эта «подписка» даётся им только за себя.

Если же поднятый автором вопрос решается утвердительно и с юридической точки зрения, то ясно, что если где и существует обычай брать у родителей-сектантов рассматриваемые нами «подписки», то такой обычай должен быть упразднён, как незаконный и сверх того порождающий ещё массу вполне попятных неприятностей, тормозящих дело миссии.

Ив. Айвазов

Дорогой Н.! До тех пор, пока мы не столкуемся с тобой относительно того, как каждый из нас смотрит на церковь, нам придётся вести много лишних споров.

Я утверждал и утверждаю, что в настоящее время у нас нет такого духовного общества, которое могло бы благотворно влиять на осуществление в жизни христианских начал. Если мы знаем выдающихся пастырей и учителей церкви, то они нисколько не являлись плодами её строя и порядков, бывших в известный момент истории.

В сороковых годах русский правительственный режим, в известной мере, задерживал развитие, но и тогда жили и действовали замечательные люди. Неужели их таланты и общественную деятельность нужно приписать прямому влиянию тогдашнего режима?

Как их вдохновляли идеи, не имевшие в те годы практического приложения, так служителей Христа могут поддерживать и воспитывать не теперешние церковные порядки и отношения, а высота и чистота самого евангельского учения, и светлый образ некоторых христиан. Но причём тут церковь?

Если ты скажешь, что только в ней сохраняются орудия благодатного воздействия, то лишь отдельные личности-пастыри явятся посредниками между нами и Богом, – и опять-таки не будет целостного общественного воздействия в этой (духовной) сфере на каждого человека.

Напрасно ты думаешь, что наши церковники сознают свою непросвещённость, и сравниваешь себя с ними. Это большая натяжка и клевета на себя. Большинство из них занято взыскиванием средств материального обеспечения себя; это большинство равнодушно ко Христу, а ты стремишься воплотить в своей жизни известный идеал.

Не знаю, зачем тебе нужно прибегать к таким неверным утверждениям. Мне не нравится именно это твоё стремление обелить существующую церковь и пройти мимо её недостатков.

Напрасно также ты опять пытаешься причислить меня к толстовцам. Я опять повторяю, что некоторые основные положения Толстого не могут быть мною приняты, но я не могу игнорировать его указаний на современные беспорядки (хотя прекрасно понимаю, что его учение решительно не способно водворить порядка). Отрицать важность и справедливость этих указаний может только тот, кто не хочет видеть правды, раз она высказана не «своими», а «внешними».

Ты находишь, что толстовцы слишком много говорят о внешних неустройствах жизни и не обращают должного внимания на внутреннее существо человека. Пусть так, – но ведь эти общественные неустройства говорят о неустройстве внутреннем, душевном. Они – результат настроения, показатель духовной неупорядоченности нашей! Отмечать их больше чем не бесполезно; они – проверка нашей нравственной работы...

Что ты глубоко неправ, говоря о моем нежелании обращаться к немногим выдающимся представителям православия, явствует из того, что я весьма охотно и с большим интересом читаю их сочинения и нахожу, что по своему духу они выше толстовских. Твоё предположение о моём колебании и незнании, куда пойти, – к Толстому, или в церковь, совершенно ложно: теперь я никаких сомнений не нахожу в своей душе, и мой путь для меня весьма ясен. Я так же, как и ты, глубоко уверен, что прежде всего надо влить в своё сердце любовь ко Христу и очистить его от гнездящихся в нём пороков. Я убеждён, что только при личном усовершенствовании и глубоком познании себя можно благотворно влиять на других. Впрочем, я полагаю, для нас эти вещи так ясны, что о них незачем распространяться слишком много.

Нет, брат, что ни говори, ты слишком легко относишься к разным церковным неустройствам и, придумав какую-то несуществующую церковь, с точки зрения её опровергаешь разные нападки на то, что у теперешних церковников действительно плохо. Неясно для меня, как можно умалять цену обличения и даже не придавать ему никакого значения, как делаешь это ты. Если бы я все силы употреблял на отыскивание недостатков других, очень при этом раздражался, не замечал ничего хорошего, не обращал внимания на собственные пороки и грехи, тогда ты был бы прав. Что же, по-твоему, я должен закрыть глаза и не видеть происходящего кругом меня? Наконец, осуждая худое в других, я часто тем самым признаю его и в своей жизни, так как у нас бывают одинаковые недостатки. Заботиться только о возрастании во Христе (в твоём смысле) можно где-нибудь на необитаемом острове... У кого мало обличения, того, значит, и не трогает совершающееся подле него зло, тот доволен, что ему предоставлена возможность благодушествовать, а об остальных у него не имеется заботы, и он спокойно смотрит на их беды... Негодовать на зло не всегда значит умалять свою любовь к людям, напротив, «благодушие» сплошь и рядом свидетельствует о довольстве самим собой и равнодушии к окружающим. Среда, в которой мы живём, не безразлична в отношении развития духовной личности, – и не касаться её нельзя. Ты говорил как-то, что церковь должна быть в стороне от всех политических вопросов, что она обязана воспитывать души...

Но неужели ей это так же легко было делать при крепостном праве, как и без него? При государственном стеснении, как и при развитии общественной свободы? Экие вы молодцы!

Когда народ страдает от ненормальных условий, препятствующих ему даже учиться грамоте, вы – церковники молчите, или даже поддерживаете его печальное положение (вспомни отношение м. Филарета к крепостному праву), прикрывая своё равнодушие к его нуждам нежеланием касаться социальных условий его жизни, а чуть только общественное мнение побудит государство к улучшению народной участи, вы тотчас же переменяете фронт, становитесь на сторону государства и начинаете благословлять то дело, к которому прежде относились враждебно или безразлично.

Без грамотности наш народ не получит и правильного религиозного воспитания. И когда тормозится умственное развитие народа, что должно делать духовенство? Молчать? Или его прямая обязанность настаивать на большей свободе для осуществления этой серьёзной задачи?

Любите вы чужими руками жар загребать. Сидите, сложа руки, и ждёте, пока светские люди проложат вам дорогу, освободят народ от гнетущих его условий быта и жизни...

Если бы мы жили на небе или там, где нет государства, нам незачем было бы тогда и обращать на него внимания, но теперь оно даёт нам чувствовать себя, и мы не можем относиться к нему безразлично. И как же ты, признавая, что церковь хорошо поступает, давая благословение воинам, идущим на защиту отечества, отнимаешь у неё обязанность поощрять, побуждать государство к предоставлению довлеющей духовной пищи народу?

Повторяю тебе ещё раз бесспорно-верное положение, на которое ты в силу своих церковнических предрассудков не хочешь обращать внимания: если церковь живёт в государстве, она волей-неволей должна считаться с его строем, который может или мешать, или содействовать её задачам.

В первом случае ей необходимо добиваться благодетельных перемен, употребляя при этом, разумеется, свойственные ей средства, а не насилие. Молчать она будет лишь тогда, когда её поставят в совершенную невозможность говорить, или, когда она обличением может повредить своему делу, или если она вполне равнодушна к своей цели. Поэтому иногда её молчание не только не похвально, но прямо преступно.

Я именно думаю, что наша церковь, за редкими исключениями, не указывала неправды окружающего и не способствовала нравственному подъёму нашего общества, а нередко тормозила его развитие, бывала к нему безразлична и подчас шла вперёд за светскими преобразованиями.

Да, брат, современное православие представляет смесь истины с весьма значительной долей формализма, и мертвенности...

Может быть, мои обличения покажутся тебе резкими, но я руководился чувством своей глубочайшей правоты и негодованием против искажений того, что мне более всего дорого и близко.

Хотя ты и не признаёшь за собой права обличать других, но я нисколько не буду недоволен твоим противоречием самому себе и охотно выслушаю твои возражения. Мне очень хочется договориться с тобой до конца по этим вопросам и прийти, если возможно, к соглашению.

Мир тебе! Твой В.

Дорогой В! Я думаю, что нам легче было бы понять друг друга и сговориться во многом при личном свидании, в беседе «устами к устам». Впрочем, следуя твоему призыву, я не дожидаюсь желанной встречи, хочу ещё раз письменно отозваться на поставленные тобой вопросы, которые в сущности были темой и прежних писем.

Намереваясь отвечать на последнее письмо твоё, я испытываю немалое затруднение главным образом потому, что нахожу большую неясность в твоих воззрениях на основные предметы наших бесед. Ни церковные, ни мирские понятия у тебя не установлены: что такое церковь, что такое духовная жизнь, в чём цель жизни христианина, что такое государство и т. д., – всё это нимало не выяснено тобою. Это бы ещё ничего (да в письме и трудно исчерпать все эти сложные вопросы), но беда в том, что ты употребляешь и тот же термин, напр. «церковь», не в одном и том же значении, нигде не оговаривая этой разницы. Церковь является у тебя то духовным обществом, то какой-то отвлечённостью, то она заключается как будто в отдельных лицах, немногих избранных пастырях, сообщающих благодать.

Ты тем и начинаешь своё письмо, что предлагаешь столковаться относительно понятия «церкви», между тем сам не пытаешься выяснить и установить должным образом этого понятия, отчего и порождаются некоторые твои недоумения относительно церкви и упрёки по её адресу.

Предлагаю твоему вниманию слово о церкви столь уважаемого тобой Влад. С. Соловьева. Вот что он говорит в своих «Духовных основах жизни».

«Должное отношение между Божеством и природой в человеке, достигнутое лицом Иисуса Христа, как духовного средоточия или главы человечества, должно быть усвоено всем человечеством как телом Его.

Человечество, воссоединённое со своим божественным началом во Христе, есть церковь – живое тело божественного Логоса, воплощённого, т. е. исторически обособленного в богочеловеческой личности Иисуса Христа!

Это тело Христово, являющееся сперва как малый зачаток в виде немногочисленной общины первых христиан, мало-помалу растёт и развивается, чтобы в конце времён обнять собой всё человечество и всю природу в одном вселенском богочеловеческом организме, потому что и остальная природа, по словам апостола, с надеждой ожидает откровения сынов Божиих, ибо тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы сынов Божиих: ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне...

Таким образом, исходя из понятия церкви, как тела Христова (не в смысле метафоры, а метафизической формулы), мы должны помнить, что это тело необходимо растёт и развивается, следовательно изменяется и совершенствуется. Будучи телом Христовым, церковь доселе ещё не есть Его прославленное, всецело обожествлённое тело. Теперешнее земное существование церкви соответствует телу Иисуса во время Его земной жизни (до воскресения), – телу хотя и являвшему в частных случаях чудесные свойства (каковые и церкви теперь присущи), но вообще телу смертному, материальному, не свободному от всех немощей и страданий плоти, – ибо все немощи и страдания человеческой природы восприняты Христом; но как во Христе всё немощное и плотское поглощено в воскресении духовного тела, так должно быть и в церкви. Его вселенском теле, когда она достигнет своей полноты. Тогда в ней всё духовное будет вполне воплощено и всё материальное вполне одухотворено. Но и теперь она, как живое тело Христово, уже обладает начатками будущей совершенной жизни.

Духовная жизнь человечества хотя есть высшая ступень сравнительно с природною жизнью, по необходимо имеет с нею некоторые общие свойства, принадлежащие всякой жизни. Всякая действительная определённая жизнь требует и определённой формы, ей соответствующей, так, напр., физическая жизнь человека не может проявиться в форме моллюска или дерева, а требует формы человеческого тела. Жизнь мы находим в живом теле: оно же не есть простой агрегат отдельных частей и элементов (клеточек, волокон, тканей), а представляет известный способ сочетания всех этих элементов, в силу которых каждый из них в определённой связи со всеми другими получает своё место и жизненное назначение. Таким образом во всяком живом теле мы различаем: 1) совокупность отдельных частей и элементов, из которых может быть составлено это тело; 2) органическую форму, образующую из них действительное тело; 3) самую деятельную силу жизни, выражающуюся во всех отправлениях и движениях частей, подчинённых единству целого. Без этой деятельной силы мы имели бы только мёртвое тело, но без образующей формы не имели бы совсем никакого тела.

Религиозная жизнь христианского человечества, как и всякая жизнь, требует определённой формы и находит эту форму в церкви. Согласно слову Божию, признавая церковь как живое тело Христово, мы различаем в ней: 1) множественность отдельных людей, из которых она слагается; 2) единую образующую форму, соединяющую их в одно целое, и 3) всеединое действие Духа Божия, которым живёт и движется это целое во взаимодействии всех частных даров и служений. Ясно, что, если церковь не может быть без людей и без Духа Божия, то точно также не может она быть и без той образующей формы, посредством которой Дух Божий действует в людях как членах одного целого, помимо их личной ограниченности. Принимающие эту всеобщую и неизменную форму божественного действия, образуемые ею во Христа или входящие в живое тело Христово, не могут своими частными и преходящими недостатками нарушать вечного достоинства церкви как целого. Даже и в физическом теле отдельные члены его могут быть поражены и парализованы, а всё тело живёт и действует, и воздействием своей жизни может исцелить и поражённые члены. Тело необходимо умирает только тогда, когда поражены основные его части – голова и сердце. Но глава и сердце церкви, – Христос и Богородица³⁹², находятся в вечном божественном мире и поражены быть не могут.

Из порочных слагаемых не может произойти святого и непорочного целого; и если бы церковь была только собранием отдельных людей, то она не могла бы быть святой и непорочной, так как безгрешных людей на земле не существует. Но видимая церковь получает свою жизнь и силу помимо грешных людей от Самого Христа, в Котором обитает вся полнота Божества телесно, через посредство Пресвятой и Всенепорочной Девы и всей невидимой церкви Святых; поэтому наши людские несовершенства никак не могут упразднить святость церкви. А затем уже для нас, людей, принадлежащих к церкви, но не образующих её, является нравственная задача стараться о соответствии и сообразовании нашей жизни с жизнью божественной, начаток и образ коей мы получаем через священные формы видимой церкви. Это есть цель христианской деятельности – исполнение церкви в людях или наступление царства Божия на земле. Эту цель мы не должны принимать за действительность, ибо в действительности царство Божие на земле ещё не исполнилось, и Бог царствует более над людьми, нежели в людях»...

В той же главе, спустя две–три страницы, находится следующее место, на которое я особенно обращаю твоё внимание. Почему, – сам, надеюсь, догадаешься.

«Мы святимся святостью церкви, но церковь не оскверняется нашими грехами, ибо её святость не от нас, а от Бога через Христа, и она сама не в нас, хотя и из нас состоит (как наше тело состоит из тканей и волокон, но сущность его не в них, а в их органическом сочетании в форме одного целого). Церковь не есть только собрание людей (верующих), но прежде всего то, что их собирает, т. е. данная людям свыше существенная форма единения, посредством которой они могут быть причастны Божеству.

Таким образом главный религиозный вопрос в том: признаём ли мы независимое от нас и для нас нравственно-обязательное, сверхчеловеческое начало и форму божественного действия во вселенной или нет? Признание такой сверхчеловеческой формы в религии, т. е. признание церкви и подчинение ей есть с нашей стороны нравственный подвиг самоотречения, в котором мы полагаем душу свою, чтобы приобрести её. Это самоотречение, которое у людей простых, у народа есть как бы природное свойство, а для людей интеллигенции есть дело весьма трудное, но тем более для них обязательное, потому что они в своём просвещении имеют более умственных средств опознать правду, – это самоотречение подрывает сам внутренний и глубокий корень греха и безумия в человеке, но вся наша злая и неразумная природа сразу перерождена быть не может: для этого потребен долгий и сложный процесс во всём человечестве. Поэтому называя себя христианами и членами церкви Божией, мы не имеем притязания на нравственное совершенство и праведность, мы не думаем, что Божество уже обитает в нас, что мы уже обладаем Божеством. Такого обитания и обладания мы не приписываем, разумеется, и особым служителям церкви – священникам и епископам. Признавая в них богоучреждённых проводников благодатного действия Христова и желая, чтобы их нравственное качество соответствовало их таинственному служению, мы не связываем однако самого благодатного действия с их личной святостью, ибо знаем, что сила Божия и в немощи совершается. Нельзя смешивать проводников с проводимым, русла с потоком. И в нашем физическом теле для того, чтобы оно двигалось и действовало согласно нашей нравственной воле, необходима целая система двигательных нервов, как проводников нашей воли в материальный состав тела. Однако никто не думает, чтобы наша воля обитала в самих этих нервах, чтобы их узлы и волокна сами по себе имели нравственную природу; напротив, сами по себе эти нервы суть такие же материальные образования, как и прочее тело. Но как наше нравственное действие остаётся нравственным и при материальных проводниках, так точно действие Божие остаётся божественным и святым и при грешных человеческих проводниках, ибо оно самостоятельно, – и только через них, а не от них идёт»...

Видишь, друже, как судит о сих вещах чтимый тобой Владимир Сергеевич. По его отчётливому воззрению, столь отличному от твоих неясных суждений, для участия в истинной жизни церкви необходимы три условия: 1) признавать действительное и самостоятельное существование Божественного начала в церкви и знать, в чём оно (в каких формах) состоит; 2) признавать человеческую стихию в церкви, ясно различать её от Божественной во всей церковной видимости и знать, в чём заключается их несоответствие; 3) всячески стараться об устранении (в себе и других) этого несоответствия, так чтобы всё человеческое в церкви по возможности становилось сообразно Божественному, – чтобы имя Божие всё более святилось в людях, чтобы царствие Божие всё шире и шире распространялось в мире и чтобы воля Божия совершалась так же на земле, как и на вебе.

Я думаю, что всё выше сказанное, если ты внимательно его выслушал, должно устранить все твои путанные (прости меня) нападки на церковь и вывести тебя из лабиринта неясностей на светлый путь разумения церковной жизни.

Я по необходимости взял лишь кое-что из прекрасной книги Владимира С-ча, но и это немногое много в себе содержит такого, что проливает яркий свет на главный предмет наших бесед с тобой. Я советую тебе прочитать эту книгу с начала до конца. Уверен, что не пожалеешь, если исполнишь мой дружеский совет.

Скажу теперь несколько слов по поводу твоего замечания об отсутствии солидарности между теми, которые именуют себя православными, что подаёт тебе повод к опрометчивому заключению, что церкви теперь совсем нет на земле. Надеюсь, что рассуждения Влад. С. Соловьева достаточны, чтобы показать тебе неосновательность вывода, который ты мог сделать только вследствие недостаточного понимания сущности жизни церкви. Поэтому я не буду повторять сказанного Соловьевым, а предложу твоему вниманию некоторые соображения (совсем не «богословские») и иллюстрации из обыденной жизни, показывающие, как члены церкви помогают друг другу, и – что это оказывается возможным только благодаря их со-принадлежности к целому, т. е. церкви.

Без сомнения, я не могу быть лично знаком с десятками миллионов людей. Но посредственно они связаны между собой, и я с ними связан. Проявлений этой связи множество у каждого.

Я был крещён, я получил множество указаний от родных, няньки, разных мужиков, даже «дурачка» при церкви. Все эти люди также научались друг у друга. Мой лавочник ходил в Киев и рассказал о тамошних старцах – подвижниках, а они сами учились – умственно и духовно – у других членов церкви. Мне друзья передали много полезного от Амвросия Оптинского, а он сам учился у своих старцев. А они первоначально научились в Румынии, в обители, которая возможна была только при существовании церкви. Я жил рядом со школой и научился кое-чему из примера маленьких учениц, которые ходили в церковь, когда я не ходил. Леонтьев пришёл к христианству на Афоне, а я много взял у него. Сам, получая это, я тоже кое на кого влиял и кое кому помогал. Не подлежит сомнению для меня, что у меня было в жизни общение не только с русской церковью, но и с греческой, и если бы я не находился в этом общении, то я бы не мог быть христианином. Дело не в отдельных личностях, а во всей их совокупности. Они отдельно не могли бы и возникнуть. Они все были возможны только потому, что есть всемирное общество, члены которого находятся во взаимодействии. Духовенство не составляет этого общества, но принадлежит к нему. Также и иерархия высшая. Их значение весьма велико для нашего взаимообщения. Во-первых, – через них мы имеем благодатные дары. Во-вторых, – это духовенство и иерархия дают для всех нас рамки учения и практики, вследствие которых мы – члены церкви – не иностранцы друг другу, а сразу понимаем друг друга, – и повсюду находимся в своей среде. Мы бы не в состоянии были иметь взаимообщение столь лёгкое без этих одинаковых рамок, хранимых больше всего духовенством.

Учиться у отдельных личностей (как хочешь поступить ты), преднамеренно не желая обращаться к тому целому, которое их только и создало – есть весьма нерассудительное поведение. Зачем же самому себя урезывать? Зачем осуждать себя на несамостоятельность? Источник сильнее и важнее этих отдельных лиц. Гораздо же благоразумнее из него черпать, а не у «добрых людей» пробавляться.

Ещё слово – другое о крепостном и всяком другом строе.

Ни один социальный строй не мешает душеспасению и не даст его. Церковь (не духовенство, а вся церковь) правильно думала и думает, что душу спасти и погубить можно везде. Быть со Христом, иметь в себе жизнь вечную можно во всех сословиях: в рабах и мытарях, и духовных чинах... Ни заработная плата, ни грамотность тут не причём. Вспомни хотя бы первые века христианства... «Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками царствия, которое Он обещал любящим Его?» (Иак.2:5) «Посмотрите братия», читаем мы у Ап. Павла (1Кор.1:26–28), «кто вы призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных мира, чтобы посрамить мудрых и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее»...

Сверх того, и с социальной точки зрения нет ни одного строя абсолютно хорошего или дурного. Он является тем или другим только по отношению к задачам и качествам тех людей, которые создают данный строй. С культурно-исторической (подчёркиваю это) точки зрения крепостной строй был необходим: это его оправдание на то время. Были прекрасные люди, его поддерживавшие, – и были правы. У этого строя были даже свои идеалы, которые не хуже нынешних (патриархальность, правда не «законная», а по «отеческому рассмотрению», всеобщее обеспечение в противоположность современному индивидуализму, при котором каждый «про себя» живёт, – и проч.). Когда же этот строй отжил своё время, участие церкви в его упразднении было всецело. Хомяковы, Аксаковы, Самарины, Черкасские, Семеновы – это все люди нашей церкви, да и вся Россия в большинстве принадлежала к церкви. Большинство духовенства, нёсшее не меньше крестьян тяготу помещичьей власти, радовалось освобождению не меньше крестьян.

Ты в претензии, что духовенство и иерархия не требовали освобождения крестьян. Это не его, т. е. не духовенства, дело. Это дело той части церкви, которая создаёт гражданское общество. Мы – не жреческая теократия. Духовенство вполне выполняет своё назначение, если поддерживает в народе тот нравственный фонд, из которого народ делает разные политические и социальные приложения. Что касается до этой последней задачи, то люди гражданского общества в этом компетентнее духовенства.

Надеюсь, ты не усмотришь во мне симпатии к крепостничеству, если я скажу тебе, что крепостной строй не подавлял только, а и развивал. Он развил меньшинство, но очень высоко. Герцен говорит, что среди всех европейских знаменитостей не видел таких развитых людей, как его московская интеллигенция. Правда, большинство страдало. Но задача истории была в том, чтобы выработать хоть небольшую горсть людей, стоящих на всей высоте. Эта высота была такова, что мы теперь без сравнения ниже. Теперь развитие пошло вширь и вглубь народа, но верх стал сравнительно ничтожен.

Кажется, я ответил тебе на всё или, по крайней мере, на все главные пункты твоего письма. В заключение несколько слов ad nominem, т. е. специально к тебе.

Я не отрицаю критики. Я очень высоко ценю, напр., IV том сочинений И. С. Аксакова, почти весь посвящённый критическому обозрению существенных сторон русской жизни, и, между прочим, тех, о которых идёт речь у нас с тобой. Но ведь есть критика и критика. Важно, чтобы она не была тем осуждением, от которого так настойчиво предостерегает нас Евангелие, и об избавлении от которого мы молимся чудной молитвой св. Ефрема Сирина: «Господи, даруй ми зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего»...

Я боюсь, что у тебя есть именно этот элемент осуждения, и думаю, что тебе следует больше смотреть внутрь себя, чем во вне. С этого внутрь – пребывания нужно начинать христианскую жизнь. Иначе критика приведёт к бесплодному для других и томительному для себя критиканству, задерживающему и мертвящему духовную жизнь.

Право на критику, как и саму критику – истинную и плодотворную – даёт любовь. Настоящая христианская любовь, от Бога изливающаяся в наше сердце, а не из идейной настроенности вытекающая. Эта любовь не породит того благодушие и равнодушие, о которых ты говоришь, а, напротив, возбудить ревность о всякой правде, но ревность – духовную и разумную, а не «плотскую» и мало рассудительную.

Я предостерегаю тебя потому, что сам испытал горькие последствия неразумной ревности, выступающей под личиной благородного стремления искоренять окружающее зло. Не скажу, чтобы я и теперь был свободен от этой страсти, но я не хочу потворствовать ей.

Однако пора и кончить, тем более, что скоро, вероятно, увидимся и... договорим недосказанное. Свидеться очень хочу.

Прости, если чем-нибудь невольно обидел тебя.

Господь с тобой! Твой Н.

Сообщил Феодул

XX.

В глухом углу Тамбовской губернии зарождаюсь сектантство. Мне поручили разузнать об обстоятельствах этого дела.

С железнодорожной станции поехал я на обывательских лошадях. Кучер попался молодой и придурковатый парень. Пока было светло, – мы не спешили и благодушествовали. Вечер стоял тёплый, весенний. Кругом тянулась зелень хлебная. Радостно было смотреть на неё. Плотным ковром покрывала она пашню; только местами «выморозки» давали знать, что зима прошла не совершенно безвредно для посевов. – Но хотелось верить в милость Божию, – и настроение духа, ровное и прекрасное, не покидано меня...

Миновали ближайшее село. Солнце опускалось за горы. Потянул свежий ветерок. Мы оделись потеплее. За разговорами время шло незаметно. Нам стали попадаться хутора. Они утопали в распускавшейся листве деревьев...

Дорога была набита всюду замечательно. Даже по межам она блестела, как «большой тракт». Это обстоятельство путало моего возницу. Не раз он правил лошадь туда, куда было не нужно. – Но, пока горел последний отблеск вечерней зари, мы не боялись заплутаться....

Совсем иначе пошло дело, когда сумрак покрыл землю. В воздухе распространился дымчатый туман. Луна не показывалась. Мой кучер стал волноваться и путаться при разъездах. Кое как добрались мы до одного хутора. – За хутором, прямо перед нами, стояли горы. По бокам – тьма непроглядная, что-то неопределённое и унылое... Куда забирать? Повернули к ближайшей избёнке. Стучим в окна.

– Хозяин, а хозяин! Выйди к нам.

Прошло несколько томительных минут ожидания. Из двери показался белый, как лунь, дед.

– Что надыть? – старчески спросил он.

– Где дорога в Т-но?

– Вот: бери назад, к спуску. Будет мостик. Прямо через него поднимайся в гору. А там вали и вали – одна дорога. Сама приведёт к низам, на столбняк...

Кучер мой соображал плохо. Попросили мы деда проводить нас до мостика. Он пошёл впереди, в длинной белой рубахе, с белыми большими волосами, как сказочный домовик. Шёл и о чём-то вслух разговаривал...

Спустились к мостику. Стали подниматься в гору. Старик всё стоял и дребезжаще кричал:

– Забирай вправо-о! А там и пошёл, так и пошёл напрямик. Никуда не верти-ись!..

Голос деда как-то сказочно раздавался в вечернем воздухе. Чудилось что-то в тургеневском стиле: вечер, тишина кругом, слабое мерцанье звёзд и этот голос седого деда, напоминавший далёкое: «антропка-а-а!»

Картина была хороша. Настроение духа могло бы быть превосходным; но кучер мой не знал местности, а потому трусил. Волновался и я...

Проехав вёрст пять, мы сбились на разъезде. Ночная тьма заметно сгустилась. Часы показывали одиннадцать, – близко к полночи. Жутко... Мы уткнулись в какие-то трущобы. Долго бродили возле их и нечаянно подъехали к какой-то деревеньке.

Люди все спали. Деревня словно вымерла. С безнадёжной грустью тащились мы по порядку... К радости своей, в одном доме заметили слабый огонёк. Робко подъехали к окнам. – Видно было, что в избе люди не спали. Бабы выделывали пряжу. Мы постучались в крайнее окно.

Быстро вышла одна женщина. Мы ей заявили, что заплутались и просимся переночевать.

Женщина не стала отговариваться и любезно согласилась приютить нас в своём доме.

Заскрипели ворота, залаяли дремавшие собаки и я скоро очутился у огонька, Разговорились. Хозяйка оказалась женщиной умной и наблюдательной. Она точно выспросила меня: кто я и по какому делу еду в Т-но?

Потом сама оживлённо заговорила про штундистов. Сектанты эти не раз «подбирались» к ним. Сбивали сына её в секту.

– Разводят такие басни, что уму непостижимо. Говорят, что они непременно в рай определены, а мы в ад...

Хозяйка и спросила сектантов:

– Каким же это родом узнали вы о своей судьбе по смерти?

– Дух нам то открывает...

– А, Дух!., промолвила благочестивая женщина. Нам Тот Дух другое говорит. Он нам показывает, что кто не православный, в ад пойдёт...

Сектанты гордо заявили:

– Ошибаются православные, зло ошибаются.

А женщина в свою очередь сказала:

– По моему понятию, вы ошибаетесь...

Сектанты стояли на своём. Женщина же возбуждённее заговорила:

– Верно, вы – люди добрые – ошибаетесь. Вы приехали к нам с новой своей верой. Откуда вы её достали? Про неё не было слышно, а Христос давно умер... И выходит дивное диво: солнце светило, а зрячие люди-христиане – лучей его не видели. Так по-вашему?..

Штундисты замялись. Они не могли точно рассказать женщине, откуда взялась их вера. – Если от Христа, как про неё ничего не было слышно? А если её недавно выдумали люди, – то эта вера – не Христова, и принимать её не следует православным...

И ещё сильнее укрепилась наша собеседница после разговора последнего с сектантами, что они – тёмные, заблуждающиеся люди и от них во что бы то ни стало нужно спасти сына. – Вот женщина мать и спрашивает его:

– Что, Ванюшка, царь наш – штундист, аль нет?

– Царь наш православный.

– А слуги его – разные графы да бояре – тоже штунды придерживаются?

– Нет, отвечал сын.

– Вот то-то и есть, родной! – говорит мать. Кабы вера штундовая была правая, – царь наш прежде всех взялся бы за неё. Ведь он во Христа верует. А то, мы слышим, он сокращает штундистов. И похоже дело на то, что в штунду веруют только мужики по нашим медвежьим берлогам...

Не будь же, Ванюшка, и ты медведем. Не обижай свою мать!..

Сын молчал. Мать продолжала:

– Теперь и власти взялись за сектантов. Посылают проповедников уговаривать их...

Ванюшка перебил мать:

– Ишь, на что указываешь: проповедники ездят к нам. А много с нас взяли эти миссионеры?

– Чего, говорю, дурные, с вас возьмёшь. Вы – люди задубелые, озорники. Старших не слушаетесь, долбите своё. Но я к тому веду речь, что царь миссионерам-то не позволил бы ездить, если бы вера штундовая была правая...

– Что-ж? – закончила разговор свой хозяйка. Ванюшка, слава Богу, остепенился; перестал шляться к штундистам. Теперь живёт чисто по православному....

Мы расположились на ночлег в доме умной и словоохотливой хозяйки. Я долго думал о том, какое важное содействие миссии православной могли бы оказать матери семейств. Ведь мать в доме – это любимая опора для детей. Перед материнской лаской тает самое зачерствелое сердце дитяти... Так какую пользу Православной церкви принесли бы матери, если бы они ополчились нравственно против сектантов... Но для того будущих матерей – девочек нужно наставить в истинах веры «богатно», – нисколько не меньше мальчиков...

И я дал себе слово во всех приходах говорить батюшкам о том, чтобы они всеми разумными способами завлекали девочек в школы и там бы их особенно прочно утверждали в сознательной преданности Церкви православной.

Д. Боголюбов

«Без Мене не можете творити ничесоже». Вот основание, почему я не хотел предавать огласке «излагаемый ниже факт. Но желание поведать славу Божию и сказать одну из многих правд о нашей миссии, «доныне попираемой», хотя, при помощи Божией, и совершающей великое и святое дело, заставило взять в руки перо и хартию и сказать слово о том, что мы «можем творить с Ним». В ином случае и камни вопиют. Удобно ли после этого молчание благодатной и радостной слезы христианского восторга?..

В январе сего года по делам миссии мне пришлось быть в городе N. На первых порах, правду сказать, чувствовалось как-то «не по себе». Столько было здесь жатвы и так мало было делателей. В голове проносились одна за другой самые мрачные мысли, на языке вертелись слышанные много раз слова: «наша многострадальная миссия»... Что, думалось, поделаешь с таким громадным районом, тебе вручённым и охваченным сектантским пожарищем? Ведь всюду надо побывать, всюду не только побеседовать, по и оставить след, который не был бы затоптан, а напоминал иномыслящим о твоей церкви, о твоём слове, об истине, которую ты проповедуешь от лица церкви.

И всё-таки вскоре Господь наградил меня своим утешением, дал мне Свою радость и новое доказательство того, что ни одна слеза, ни одно страдание не проходят вотще, награждаются милостью Господней, любовью Бога, всевидящего и всему воздающего сторицей.

Вот эта небесная мзда.

Местный о. благочинный, во время беседы об устройстве в городе миссии, показал мне отношение к нему командира стоящего здесь батальона. В этом отношении я прочитал, что в батальоне находится солдат, который не признаёт военного звания, не хочет принимать присяги, и, как видно, до фанатизма прочитан идеями штунды и толстовщины. Я невольно выпустил бумагу из рук... Как, даже в нашем христолюбивом воинстве, известном своей привязанностью к вере, церкви, Царю, Отечеству, завелись изменники, люди, «не помнящие родства?» Как, даже здесь стала водворяться «мерзость запустения»? И это – даже в то время, как язычник уже так скверно глумится над нашей народной святыней, когда уже началась война и наше «святое святых» подвергается поруганию?!

С удвоенной энергией я решил провести беседу с солдатиком и во что бы то ни стало победить его упорный отказ принимать присягу и служить делу защиты церкви и родины.

Являюсь в батальон на беседу. Приехал со мной и о. благочинный. Громадная комната быстро наполняется извещёнными ранее о предстоящей беседе солдатами. Пришёл с библией и солдат-сектант. Всматриваюсь в толпу, вижу возбуждённые лица; во взглядах целого десятка находящихся впереди солдат читаю ярко бросающийся в глаза вопрос: «посмотрим, чем дело окончится, удастся ли миссионеру сбить с позиции человека, нашедшего правду?» Остальные ждут поражения «зазнавшегося солдатюхи». Стали перед иконой, пропели «Царю небесный», «Спаси Господи, люди Твоя». Я начал беседу. Сказав вступительное слово, я спросил солдата, какие книги, находящиеся в Библии, он признаёт: только новозаветные, или и ветхозаветные?

– Точно так, слышу ответ, и Ветхий и Новый заветы.

– Скажи же мне, если так, где ты нашёл в Ветхом завете запрещение воевать?

– В Исходе, гл. 20, ст. 13, сказано: «не убивай».

Толпа вздрогнула. Все солдаты повернули в мою сторону свои взоры. Наступила гробовая тишина. Не преувеличивая действительности, говорю, что слышно было учащённое дыхание ближайших солдат. Я понял, что начинается «сражение». «Господи, помоги!» пронеслось в моем сердце, и я решил повести свою миссионерскую атаку со всей силой.

– Слышите, братцы, – сказал я, – Μ. говорит, что воевать запретил Сам Бог, сказав через Моисея: «не убивай». Но так-ли? Μ., прочитай нам начало 31 гл. книги Числ. Я нарочито дал ему самому прочитать это место для более сильного впечатления на толпу. Сектант-солдат зачитал: «И сказал Господь Моисею, говоря: отмсти Мадианитянам за сынов Израилевых, и после отойдёшь к народу твоему. И сказал Моисей народу, говоря: вооружите из себя людей на войну, чтобы они пошли против Мадианитян совершать мщение Господне над Мадианитянами; по тысяче из колена, от всех колен сынов Израилевых пошлите на войну» (Числ.31:1–4). Солдат продолжал читать, пока я не остановил его на ст. 7-м: «и пошли войною на Мадиама, как повелел Господь Моисею, и убили всех мужеского пола».

К концу чтения голос солдата совершенно упал.

– Ну, что же ты теперь скажешь?

Солдатик помолчал некоторое время, но потом, ободрившись, заметил:

– Давайте говорить по Новому завету.

– Нет, ответил я, надо покончить сначала с заветом Ветхим.

Солдат опять помолчал и опять заговорил:

– Сказанное в книге Числ Господь отменил во Второзаконии, где опять предписано: «не убивай» (Втор.5:17).

Я снова ответил: прочитай, братец, 8, 11 и 12 главы, кн. Иисуса Навина. Μ. прочитал предложенное мной, после чего я спросил его:

– Что же ты думаешь относительно тобой прочитанного? Нет ли во всём этом противоречия? Не говорит ли Библия один раз одно, а в другом месте утверждает другое?

– Точно так.

– Нет не так. Господь есть Сама Истина, сказал я, Он не может противоречить Себе. Это только людям бывает свойственно утром говорить одно, а вечером – другое.

– Точно так.

– Ну, а если «точно так», то как же понимать заповедь Божию не убивать и повеление Того же Господа воевать?

Солдат умолк. В пространной речи мне пришлось выяснить смысл Синайской заповеди, после чего я перешёл к Новому завету, выяснил смысл слов нагорной беседы об отношении христианина к врагам (Мф.3:38,39,43,44) и затем спросил солдата:

– Не имеешь ли ещё чего сказать мне?

– Да вот, по-моему, солдаты на чужое живут: знай себе, стреляют в своё удовольствие, да денежки за это получают, пьют да едят чужое...

– Прочитай-ка, голубчик, заметил я со-вопроснику, Лк.3:14.

Солдат прочитал: «Спрашивали его ³⁹³ также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем».

– А всё-таки, продолжал солдатик, воины – разбойники и нечестивцы: кровь проливают.

– Неправда, сказал я; читай Деян.10:1–2,7–8 кн. Деяний Апостольских.

Солдат прочитал: «В Кесарии был некоторый муж, именем Корнилий, сотник из полка, называемого Италийским, благочестивый и боящийся Бога со всем домом своим, творивший много милостыни народу и всегда молившийся Богу... Когда Ангел, говоривший с Корнилием, отошёл, то он, призвав двоих из своих слуг и благочестивого воина из находившихся при нём, и, рассказав им всё, послал их в Иоппию».

Со-вопросник после этого перестал себя выдерживать. Он заговорил:

– Мы мечи носим. Где об них указано?

Я сейчас же ответил:

– Ты знаешь, ведь, что «Кесарево нужно воздать Кесарю», и что «всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога» (Рим.13:1), и ещё: «начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся; ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим.13:4).

– Кашу для солдат я согласен варить, а воевать я не намерен, заметил солдат: они – разбойники... Что-ж, и мне быть разбойником?

– Будешь варить для разбойников кашу, значит, будешь поддерживать их силы для того, чтобы они разбойничали, и, значит, ты явишься соучастником их преступлений.

Толпа, оживлявшаяся с каждым новым моментом беседы, теперь совсем ободрилась. Видно было, что доверие к пропагандисту сильно подорвалось. Со-вопросник не мог этого не заметить и потому, употребив последние свои силы, громко сказал:

– Россия с Японией стали воевать: разве нельзя было здесь кончить миром? разве нельзя было их развести в разные стороны и тем окончить дело?

– Подумай, милый, о чём ты говоришь, сказал я: разве Россия с Японией две деревенские бабы, которых можно развести в разные стороны, если они начнут драться? Баб и тех трудно бывает оттащить одну от другой во время драки, как же возможно было сделать это с Россией и Японией? Или по-твоему нужно было сказать последней: «ты напала на нас. Так нападай и в другой раз, мы подставляем тебе другую щеку?»

– Никак нет, ответил солдат и умолк окончательно.

Я вышел из-за стола, за которым сидел, вошёл в толпу солдат и сказал им слово о христианском всепрощении врагов, о христианском самоотвержении в деле защиты родины и дал оценку факту нападения Японии на наш флот, как явления, созданного злобой диавола, нашедшего на земле новых для себя приспешников. Пропели молитву. Солдат-сектант незаметно скрылся, а я ещё поговорил с толпой наиболее заинтересованных солдат о причинах появления у нас разных ересей и расколов и о том, как и под каким руководством нужно читать слово Божие. При этом солдаты мне сообщили, что сектант собирает вокруг себя до десяти слушателей, читая им и объясняя Библию, причём слушатели весьма внимательно относятся к его проповеди.

После беседы о. благочинный заявил мне, что дальнейшие беседы с сектантом он проведёт сам. Я дал ему необходимые руководства и цитаты и уехал, положившись на усердие батюшки, который, как я увидел, весь был проникнут желанием поддержать и завершить миссионерское дело.

Что вышло из бесед с сектантом, каких результатов они достигли, представляю об этом говорить адресованным ко мне письменным сообщениям о. благочинного.

От 20-го марта он писал мне: «могу с радостью сообщить вам, что беседы, можно сказать, достигли цели: шдундист непрестанно отказывается от своих верований. Когда вскорости после вашего отъезда я назначил вторую беседу «о присяге и клятве», то предварительно спросил его перед лицом множества солдат (числом до 300) сказать мне: убеждён ли он доказательствами г. миссионера относительно войны и важности воинского звания. Он во всеуслышание ответил буквально следующее: «да, я теперь вижу, что война, к несчастию, должна быть, а на воинское сословие нельзя смотреть так, как я раньше, смотрел, как на грех против шестой заповеди». Я тут же перекрестился, вспомнил притчу о пропавшей овце и с облегчённой грудью, и с удвоенной энергией повёл беседу, после которой он мне сказал: «у меня ум раскололся; я теперь вижу, чего ранее не видел, особенно Откр.10:5–6. Дайте мне все эти цитаты; я дома внимательно рассмотрю». перед следующей беседой я спросил его о присяге; признал и её. В казармах, по отзывам солдат, ведёт себя иначе: был ярым пропагандистом, третировал всё православное, высокоумствовал, как фарисей; теперь, после вашей первой беседы, присмирел, уже не осуждает православия, молчит и всё читает Библию. На солдат беседы производят огромное впечатление: поднялись духом, слушают с затаённым вниманием. Проведу с сектантом последнюю беседу и скажу: долготерпению конец: пусть перестаёт хромать на обе плесне³⁹⁴ и или присоединяется, или потребую от командира удаления его. Но удаление будет для него постыдное, а для православия почётное, так как в глазах всех его ложь и упорство очевидны».

Но удалить солдата не пришлось.

От 22-го марта получаю от о. благочинного новое сообщение: «прошу вас, – писал он, – войти вместе со мной в ту радость, которая бывает на небе об одном грешнике кающемся. Штундист явился к командиру и сказал: «очи мои открылись, и я с радостью, по убеждению, а не из страха перед вами, готов принять присягу на верность службы», а вчера, в день, назначенный для привода к присяге 250 молодых солдат, при торжественной обстановке и многолюдном собрании молился во время молебна, выслушал моё слово перед приводом к присяге, принял оную, а подходя к св. Кресту и Евангелию истово перекрестился и сказал во всеуслышание: «клянусь! целую Кресть и Евангелие Спасителя моего не ради иудейского страха, но по убеждению». После присяги командир подвёл его ко мне и сказал: «батюшка, вам мы обязаны, что армия наша имеет одним солдатом больше; по истине он ваше чадо». «Теперь, – ответил я, – не только чадо, но и брат, присный по вере и духу», и при всех поцеловал его. Момент был потрясающий. Многие плакали. И потом нужно было видеть, как сей муж, требовавший, чтобы расковались мечи на серпы и копья на орала, молодецки заломив шапку, проделывал во время маршировки разные артикулы с ружьём».

На этом и заканчиваю описание факта, давшего мне новые силы для моих дальнейших работ.

Миссионер А. Платонов

«Сколько вы обратили? что же? обращаются»? Вопрос этот мне предлагали и предлагают почти все интеллигенты и простолюдины, с которыми я частно беседовал о своей миссии.

Вопрос вполне естественный.

Ранее поступления на миссионерскую службу я смотрел на сектантов, как на какой-то миф: думалось, что они «были», или есть где-либо «на границе». В особенности мифом казались хлыстовщина: возможны ли в наш век такие изуверства? Когда, будучи миссионером, я увидел сектантов лично, я изумился и меня (errare humanum est)³⁹⁵ постигла другая крайность; на первых порах службы мне казалось, что все, кого я ни видел, заражены, если не сектантством, то предрасположенностью к нему. «Бродил ли я вдоль улиц шумных, входил ли в многолюдный храм», мои думы были о сектантстве. Идёт ли какой-либо господин по улице, или сидит рядом со мной в вагоне железной дороги, мне думается: уж не сектант ли он? И только, когда он при виде храма творил крестное знамение, я успокаивался.

Казалось раньше, что сектантство – плод одного умственного невежества и стоит приехать к сектантам миссионеру с академическим образованием, как мгновенно сектантская, толпа вся перейдёт в православие. Мне впоследствии рассказывали, как в одном местечке немец Миллер приехал к старообрядцам (которые – по принятому мнению – особенно отличаются крепостью, консервативностью своих убеждений) и в несколько бесед убедил их «бросить спасаться большими книгами» и «начать спасаться маленькими», иначе говоря, совратил их в штунду. Неужели миссионер слабей Миллера, пропагандирующего среди старообрядцев? А факт – тот, что приезжаю я на собеседование с сектантами, они задают вопросы: где сказано в Писании, что нужно совершать обедню на 5 просфорах, творить крестное знамение, чтить иконы? и т. п.: – объяснить, что – неизменно в Церкви – «благовествование» (Гал.1:8), а обычаи и обряды утверждаются практикой Церкви (1Кор.11:16) и раскрывают «твёрдое основание» (Лк.1:4) христианского учения, – при нравственном упорстве и невежестве сектантов (объяснить это так, чтобы Слово Божие достигло сердца их) не всегда удавалось и вот приходилось уезжать от них, по-видимому, ни с чем... Встаёт в душе вопрос: много обратили? что же? обращаются? и великая тяжкая скорбь по упорстве меньшей братии тяжёлым камнем ложится на сердце миссионера. Не лежит ли причина того, что обращаются «не все» и «не сразу» в самом миссионере? и об этом приходится размышлять.

Находятся иногда такие лица, которые говорят: «секты растут», «что делают миссионеры? Не лучше ли было, если бы их совсем не было? Пусть всяк верует, как хочет». И когда я вспоминал такие – бессмысленные и безжалостные речи, в первое время моей службы, моё сердце болезненно сжималось: мне казалось, что «секты растут» – видит Бог, – я тружусь посильно, но епархия велика и не легко в каждую минуту иметь во внимании её болеющие сектами пункты. А я пред Богом и людьми поставлен стражем с мечом духовным на границе церковной ограды. Эта мысль даже во время отдыха держит в напряжении нервы. Порой кажется, что нет на свете службы тяжелей службы миссионерской.

Начинаю я размышлять об объективных причинах не полных и постепенных успехов своей миссии и, справляясь с наблюдениями, открываю следующее. В каждом обществе есть известный процент лиц нравственно расшатанных (могут быть они и в «царстве Его» – Мф.13:41, поскольку земная церковь есть учреждение наполовину земное, составленное из причастных греху людей – Мф.9:10. Иак.3:2). Среди них бывают такие, которые ни в чём так охотно ни проводят время, как в осуждении ближних и общественного порядка. Стоит упасть искре заразы – и перед вами – упорные сектанты! Ломать, критиковать всегда легче. Этим и объясняется успех Миллера и ему подобных. Я забыл упомянуть, что старообрядцы, совращённые в штунду названным немцем, ранее совращения усомнились в правоте своих прежних упований и искали новых. Не одно только умственное невежество, но и нравственная развращённость поддерживает упорство сектантов.

Кстати скажу несколько слов по поводу принципа миссионерской полемики с сектантами. Полемика эта, или вопрос о принципе её, сильно занимала меня на первых порах – особенно по отношению к секте штундо-баптистов. Названные сектанты равно ничего не имеют евангельского.

«Мы, г. миссионер, раньше были пьяницы, воры, обидчики» и пр., «а теперь мы не пьём, не воруем, не ссоримся» – так аттестовали себя предо, мной на моих первых беседах мнимо-евангельские братья. Справедливость этой самоаттестации доселе не подлежит для меня никакому сомнению: штунда – это трансформация одного вида греха в другой. Св. Писание должно понимать, исследуя его, т. е. по смыслу, по духу (Ин.5:39; 2Кор.3:6); штундисты, как древние иудеи, не принявшие Христа, хотят следовать букве, которой, как те же иудеи, не понимают. Вот, напр., мы начинаем беседовать. Текст Откр.22:18 штундо-баптисты относят ко всей Библии (это – невежество; но втолковать истину здесь нелегко; «книги сей!» шумит сектант и потрясает Библией) и ставят вопрос: «где в Писании сказано рисовать икону Николая Чудотворца?» Какому принципу следовать в подобных случаях? Не так давно по поводу принципа противо-сектантской полемики высказывались на страницах «Миссионерского Обозрения» миссионеры гг. Базарянинов и Айвазов. Из обмена мнений между ними можно вывести следующее. Приспособление по отношению к способу и уровню сектантского понимания со стороны миссионера должно быть: Господь наш Иисус Христос приспособлялся, говоря притчами и открывая тайны Царствия Божия постепенно; Ап. Павел был «всем-вся» – ради спасения некоторых. По этому принципу на вышеуказанный сектантский вопрос чаще приходится отвечать вопросом: «где сказано в Писании изменять псалмы Давида?» Допускать, с другой стороны, в собеседовании натяжку это не значит ли поступаться правдой своего упования? – Упования своей веры, за которое первохристианские мученики клали свои головы на плаху. Стоит ли? Да не будет!

Я сначала полагал, что беседы с штундистами потому не всегда, видимо, кончались полным и быстрым успехом, что я не умел ещё «показать» или «доказать» им требуемое. Мне приходилось собеседовать и с хлыстами. «Ну, уж этим-то я сумею показать их неправду», думал я. Представьте. Из хлыстов есть такие субъекты, что по части мнимого согласия с текстом превзойдут любого штундиста. Вы не верите, что Христос на земле во плоти? Читайте Ин.4:3 – сказано «пришедшего», значит Он теперь пришёл? Это сектантское рассуждение нелепо несогласно Писанию, но в глазах своей сектантской толпы сектант кажется правым. Пережив это, я более, чем прежде, понял слова Апостола: «проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1Кор.2:4). В этом – единственный, правда, труднейший и сокровенный базис и принцип миссионерской полемики. Бывают случаи, когда сектант остаётся совершенно бездоказателен, безответен; он всё же упорствует. Был ещё такой случай. Я беседовал с сектантами (одна из первых моих бесед) и на их вопрос: «где сказано» то-то? сказал: «по букве в Писании этого нет, есть по смыслу». «Слышите?» сказал слушателям сектант собеседник, «сам миссионер говорить, что в Писании нет этого!». За меня заступились старики – православные, бывшие на беседе. Между прочим, в числе собеседовавших со мной сектантов мне памятен был X., видный сектант. Возвратясь домой, я поведал о своей неудаче своему более опытному сослуживцу. Добрый о. миссионер поехал на место моей неудачи и провёл несколько бесед. Спустя некоторое время, при посещении того же места, я узнал, что X. с семьёй присоединился к Церкви; помня ожесточённость сектантов, я удивился. Приводя этот случай, я хочу сказать, что отсутствие приспособляемости в моей неудачной по неопытности – беседе не помешало обстоятельству присоединения сектанта. Из упомянутого миссионерского обмена мнений выходит, что миссионерская полемика должна «мудрость змеи» (приспособляемость) соединять с «целостью голубя» (отнюдь ни на йоту ни допускать намеренных натяжек!). Правда без натяжек на стороне Церкви. Стена, отделяющая от неё секты (не одно теоретическое недомыслие) – нравственное упорство последних.

Говорят, «секты растут». Об этом, впрочем, предсказал ещё апостол (2Тим.2:17).

«Но твёрдое основание Божие стоит, имея печать сию: познал Господь Своих; и да отступит от неправды всякий, исповедующий имя Господа» (2Тим.2:19).

Однажды о. благочинный известил меня, что в одном пункте его благочиния имеются два штундиста, с которыми нужно бы было побеседовать. Я поехал. Штундисты исчезли по моём приезде. Я решил на этот раз побеседовать с одними православными в ограждение их от заражения сектой. Народ собрался в храме, и я стал читать Библию по вопросам – о Церкви, оправдании и освящении во Христе, крещении детей и почитании икон. Читал я ровно, спокойно. Когда я вскинул глаза от книги и посмотрел на слушателей, я увидел сотни молодых и старых лиц, слушавших слово Божие со слезами на глазах. Могучую, глубокую любовь и веру в Бога и Христа Его выражали эти лица! По мне невольно прошёл благоговейный трепет. Я не забуду той минуты; с тех пор – признаюсь – я перестал малодушествовать. Я увидел силу Духа Божия в сердце православного народа. Я понял, что секты – пигмеи, ничтожные паразиты на теле колосса.

Рост сект, где он был замечен, всегда мнимый: это не рост силы, а рост болезни, бессилия. Хлысты губят себя изуверствами; штунда – лицемерием. Кризис последней, начало её увядания, думаю, уже начались. Нет никаких причин страшиться сектантских движений (Флп.1:28), «они немного успеют» (2Тим.3:9). Да поможет Господь церковной миссии в уврачевании духовных язв сектантства, в избавлении силой Божией (1Кор.3:7) меньших братий наших от заблуждений и духовной смерти!

Мисс. Д. Грацианский

1881 года крестьянин Леонтий Федоров Гордиев, позавидовав славе и чести Аникея с Кузьмой, начал проповедовать по селу Голяевке, что оба наставника их ведут еретическую жизнь, что молиться с ними не следует. Одновременно, и по уговору с Леонтием, восстал и брат его Савелий Федоров Гордеев, проживавший в деревне Миткиреях, где также уставщики жили дурно, наживались на счёт крестьян и всячески безобразничали. Оба брата стали громить непорядки и произвели сильное возмущение в обществе старообрядцев. К ним пристала сестра их Устинья, косорукая девка, которая читала псалтирь по умершим. Эта девка приняла на себя такое апостольство: она ходила по домам старообрядцев и всем проповедовала, что Кузьму и Аникея, а равно и помощников их в Миткирее надо прогнать с их мест и лишить их должности. Крестьяне возмущались, но боялись идти за новыми учителями и держались пока своей моленной. Вскоре Савелий узнал, что в с. Бакурах, Сердоб. у. (60 вёрст от Голяевки), проявился какой то новый поп, который с другими старообрядцами не имеет общения и почитает их за еретиков. Савелий, потолковав с братом Леонтием, поехал в Бакуры и привёз с собой этого попа, который был неокружник и назывался Сисой Емельянов Пузырев. Савелий привёз попа Сысоя сначала в Миткирей, где он начал служить по-иерейски, чего крестьяне никогда не видели, а потом стал говорить, что миткиреевцы и голяевцы пребывают в ереси и что для спасения души им необходимо перейти в секту неокружников. Попутно он разъяснил слушателям, что такое окружное послание, которого доселе никто не знал и не слыхал, какая в нём ересь и пр. и этим смутил умы многих. Слово «ересь» многим крестьянам показалось страшным, а поп Сисой не жалел крепких слов и прямо говорил, что если они не выйдут из этой ереси, то все пойдут по смерти прямо в ад, к сатане с хвостом и рогами. 50 душ разом отшатнулись от общества окружников и пристали к Сисою. Из Миткирея Сисоя повезли в Голяевку и здесь он начал совершать богослужение и проповедь между окружниками и с помощью Савелия, Леонтия и девки Устиньи Гордеевых увлёк в свою секту 150 душ от обеих моленных. Теперь и Устинья, и братья её Леонтий и Савелий смело ходили по селу и громко проповедовали по домам, что Аникей и Кузьма волки в одеждах овчих, что они ересь содержат и в погибель ведут народ. И зазывали народ послушать их службу и переходить в их спасительную веру. Великое волнение произвели они своей проповедью в селе; Аникей и Кузьма отрезвились и страшно встревожились за своё положение в расколе. При общности интересов Аникей и Кузьма решили забыть свою вражду и помирились. Тотчас собрали они свой собор и зачали успокаивать прихожан, говоря, что ничего нового они не приняли, веру свою блюдут без нарушения и посему состоят в православном благочестии. Леонтия, Савелия и сестру их криворукую Устинью они объявили «псами смердящими», – «богохульниками», а попа Сисоя лжецом и обманщиком. На другой день, пользуясь своим влиянием в селе и тем, что старшина волости был их единоверцем, они вызвали попа Сисоя в волостное правление, потребовали от него паспорт, а так как последнего не оказалось при «попе», то его арестовали, как неизвестного бродягу. Напрасно «поп» Сисой доказывал окружническим властям, что он крестьянин с. Бакур и живёт в одном уезде с ними; ему не верили и заперли его в «холодной», арестантской, и содержали в холоде и голоде, срывая таким образом свой гнев на нём. Видя себя в таком безвыходном положении, Сисой дал слово Аникею и Кузьме, что он никогда больше не приедет в Голяевку, и просил отпустить его. Аникей и Кузьма ломались над ним и грозили препроводить его этапным порядком, как арестанта. Сильно напугался Сисой, и начал плакать, сваливая всю вину на Савелия Гордиева, говоря, что он насильно вывез его из Бакур в Голяевку. Сисоя, после долгого ареста и голода, освободили и он действительно тут же отправился в свои родные Бакуры³⁹⁷.

Появление неокружников и таких ярых врагов, какими явились братья Гордеевы, заставило Кузьму с Аникеем принять меры против их пропаганды. Они пришли к решению, что необходимо завести своего попа и отделиться от с. Пяши, куда они обращались с своими требами, ездить туда Годлевским было далеко, а поп Иван Фомич ценил свои визиты к ним не дёшево. Явился вопрос: кого же сделать попом, чтобы он состоял в послушании у них? Кузьма и Аникей задумались над этим вопросом. Важно было для них то, как бы поп не подорвал их авторитета в народе. Думали и так, и этак и решили произвести в попы сына Кузьмы Марщакова – Ермила, которого Кузьма, по наущению своей молодой жены, мачехи Ермила, выгнал из дома, а Аникей принял, женил на своей дочери и определил работником к себе. Лучшего кандидата они и придумать не могли: сын одному, зять другому, он, кроме поповства, служил связующим звеном своих отцов, доселе враждовавших между собой коноводов раскола. Характер его они хорошо знали и посему нисколько не боялись за своё будущее в расколе. Тотчас они призвали Ермила в горницу и сказали ему: «ну, Ермил, милость хотим оказать тебе. Ермил снял рваную шапку с головы и начал чесать свой затылок.

– А ты, дуралей, кланяйся и благодари нас, – сказал отец Кузьмы.

– Спаси Христос, – сказал Ермил и сделал земной поклон перед обоими отцами.

– То-то! Заботятся о тебе, дураке; на линию хотим поставить тебя, – продолжал отец.

Ермил стоял и хлопал глазами.

– Вдогад тебе, о чём мы речь ведём? – спросил Аникей зятя.

– Нету. Почём знать мне?

– В попы хотим произвесть твою рожу! – сказал отец.

– Согласен што ли ты в этот чин? – спросил Аникей.

– Спаси Христос за вашу милость! – и снова бухнулся в землю.

– Ишь губа то не дура, знает, где сладко кормят, – смеялся отец над сыном.

– Только уговор Ермил: што бы рыло кверху не задирать и у нас в покорстве пребывать, – прибавил Аникей.

– Это наипервей всего, а то и на поповство не посмотрю. У меня смотри, Ермил, што бы тише воды было и своих мечтаниев в высех не пущать.

– Я, батюшка, завсегда готов смирение проявлять, – сказал Ермил.

– Так и должно; затем то мы тебя и ублаготворяем, – на виду будешь у людей.

Остановив свой выбор на Ермиле, Аникей и Кузьма решили поторопиться с этим делом. Они выбрали крестьянина Ивана Николаева Прозорова депутатом общества, собрали с мира 63 рубля на проезд его с Ермилом и послали их на Черемшан³⁹⁸, к своему лже-епископу. А так как Ермил не имел чистой новой одежды, то её собрали с того же мира и обрядили ставленника. Так, Сидор Малафеев Филин дал Ермилу свою суконную поддёвку, Василиск Титов Прозоров свою шапку, третий – сапоги, четвёртый чепан³⁹⁹ и т. п. Не по росту был весь этот сборный костюм, точно на вешалке висел он на Ермиле, но отцы решили, что Ермил едет не в гости на праздник, а Богу молиться и благодать получать. За то весь костюм был новый, чистый, молитвенный, т. о, такой, в котором владельцы всех вещей ходили только за службу, в моленную, а не по гостям и по селу.

Ермил прожил на Черемшане у архиерея около месяца, за каковое время он ходил к службе и учился. За его отсутствие отцы его решили определить ему местожительство в дер. Миткирее. Так поступили они всё из той же предосторожности, чтобы поп Ермил не затмил их своим поповским авторитетом и не отодвинул их на задний план. Хотя они и хорошо знали Ермила, но у страха глаза велики, и они побоялись поселить Ермила в Голяевке, около своих моленных. А что, если он изменится в попах, проявит свою самостоятельность и, что ещё хуже, заведёт в селе свою особую от них моленную и будет служить в ней свои обедни! – думали они. Этим он сделал бы большой подрыв их службам, унизил бы их самих в глазах народа, а этого то они боялись паче всего. Пусть он лучше поживёт вдали от них, а там видно будет. Так и решили: жить Ермилу в Миткирее и кому нужно будет, пусть туда едет к нему с требой. Там и поселился Ермил, вернувшись с Черемшана попом. В Голяевку же он приезжал только в гости, или же когда привозили его на требу, преимущественно к больному.

Мисс. свящ. К. Попов

(Окончание следует).

Тебя, Пётр, смущает то обстоятельство, что Бог Своим перстом написал на каменных скрижалях только десять заповедей, и отсюда ты выводишь заключение, что значит только десять заповедей, как наибольшие, и нужны. Но я уже показал тебе, какие заповеди наибольшие в законе. Теперь добавлю, что Бог записал Своим перстом на скрижалях только десять заповедей не с целью показать, что эти заповеди наибольшие и что они только и нужны израильтянам, а с целью засвидетельствовать и всегда напоминать израильтянам, что на горе Хориве они вступили через Моисея в завет с Самим Богом, так как первые десять слов этого завета сами они лично слышали от Бога. Посему евреи, смотря на скрижали, вспоминали, что весь закон, данный им Моисеем, есть закон Божий, так как некогда они сами, боясь смерти, могли выслушать только десять слов Божиих, а всё остальное упросили Моисея выслушать от Бога и передать им для исполнения. И вот тог великий страх перед Богом, который испытали израильтяне у горы Синая, постоянно напоминался им скрижалями, и это побуждало их к исполнению всего закона Моисеева, как данного Самим Богом. Вот для чего Бог и дал Моисею скрижали с десятью словами, слышанными от Него лично всем собранием израильтян: „чтобы страх Его был перед лицом вашим (израильтян), дабы вы не грешили... но чтобы боялись Его и соблюдали все заповеди Его во все дни“ (Исх.20:20; Втор.5:29).

Если же у израильтян не было собственно Моисеева закона, а был только один закон – это „закон Божий“, данный им Богом через Моисея, то и речи не может быть о том, что мол из Ветхого Завета нужен только „закон Божий“, и Моисеев не нужен. Можно говорить только об одном Ветхозаветном законе – это о „законе Божием“. Но при этом необходимо помнить, что под „законом Божиим“ Ветхозаветное Писание разумеет не одно только десятословие, а, как я уже говорил, все заповеди, все законы и все постановления, принятые Моисеем от Бога. Посему ты, Пётр, глубоко неправ, когда говоришь, что Моисеев закон тебе не нужен, а Божий нужен. Ведь Моисеева закона и нет и то, что ты приписал Моисею, – принадлежит Богу. Так что выходит, что из Божьего Ветхого Закона или Завета ты произвольно множество заповедей и постановлений выбросил, а малую часть – десятословие, принял. Ты вот сослался на кн. Второзакония (Втор.4:2,10,13), но разве там речь о строгом исполнении только десяти заповедей? Нет! Сам Моисей говорит, что он здесь разумеет все заповеди, законы и постановления, которые передаёт израильтянам, как Божии (Втор.4:1,2,5,13,14,5:1,31,6:1 и др.). Далее, ты сослался на слова Христа (Мф.5:17,18,19:17). Но в 5 главе св. Матфея Христос говорит опять-таки о всём Законе, а не только о десяти заповедях, и при том не только о законе, но и о пророках... И в 19 гл. Mф. Христос в числе заповедей, необходимых для соблюдения, указал богатому юноше-еврею и такую, какой нет в числе десяти („люби ближнего твоего, как самого себя“ – Мф.19:19, ср. Лев.19:18. Эту заповедь нельзя отождествлять с десятой заповедью), и ещё совсем новые для израильтянина, но необходимые для того, чтобы быть „совершенным“ (Мф.19:21). Вообще же на это место нельзя ссылаться, как на такое, в котором Христос перечислил якобы все Заповеди, необходимые для спасения, потому что здесь Христос не привёл даже всех заповедей десятословия. Но из этого странно было бы заключить, что для богатого юноши и вообще израильтянина, неупомянутые в данном месте заповеди десятословия, не были нужны. Также странно было бы думать, что и „первая и наибольшая заповедь в законе“ (Мф.22:38), о которой Христос в том же месте (Мф.19:17–19) умолчал, тоже для богатого юноши не была нужна. Необходимо судить об отношении Христа к древнему закону не по отрывкам Писания, а полностью, т. е. на основании всего Писания, и тогда мы увидим, что во время Своей земной жизни, Христос соблюдал весь закон и пророков (Мф.5:17–18). Что же касается приведённых тобой, Пётр, мест из посланий апостолов Иоанна (1Пет.5:3), и Иакова (Иак.2:8–12), то ап. Иоанн в данном месте под „заповедями Бога“ разумеет не десятословие, а, как он сам говорит: „заповеди Его (т. е. Бога Отца), чтобы мы веровали во имя Сына его Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам“... (1Ин.5:3 ср. 3, 22–24; ср. Ев. Ин.15:10–14). Апостол же Иаков, в приведённом тобой месте говорит о всём древнем законе Божьем, а не об одном десятословии (см. Иак.2:10,9 ст. сравн. Лев.19:15).

Из сказанного мною ясно, что если ты, Пётр, принимаешь букву десятословия на том основании, что десятословие „Закон Божий“, то принимай и весь ветхий Закон или Завет со всеми его „заповедями, постановлениями и словами“, так как всё это также „Закон Божий“. Но если ты говоришь, что не под Законом живёшь, а под благодатью Христовой и что ты умер для Закона Телом Христовым и освободился от клятвы Закона, то тогда сбрось с себя иго Ветхого Закона до последней его буквы, потому что соблюдая не только десять, но даже одно слово этого закона, ты несёшь ответственность уже против этого закона и, как неисполняющий всех его предписаний, подлежишь клятве закона (Иак.2:8–12; Гал.3:10). Вспомни, как сам великий апостол Павел, говоря о свободе христиан от всего Ветхого Закона, в то же время в частности о десятословии писал, что скрижали каменные нам теперь не нужны, так как на них были написаны смертные буквы, доставившие израильтянам лишь осуждение. Если это „служение осуждения“, или „служение смертоносным буквам“, и было славно, то лишь в своё время, пока не произошло „служение оправдания“ т. е., служение „письму Христову, написанному не чернилами, но Духом Бога Живого, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца“. Перед этим новым служением прежнее даже не оказывается славным. Мы, христиане, и потому должны полностью отбросить „преходящее“ и принять „пребывающее“, т. е., Христово служение (2Кор.3:1–11). Христос же дал нам служение „не буквы“ древнего закона Божьего, но духа, как о том и было предсказано в ветхом завете Богом и Его пророками. (Втор.18:15–18; Иер.31:31–33). Посему-то мы и считаемся состоящими в Новом Завете с Богом.

– Всё это хорошо, – отвечал подавленным голосом Пётр, да только мне кажется, что Сам Христос строго исполнял букву десятословия и нам то же повелел. Об этом говорится у Ев. Матфея, – вот прочтите-ка главу 5-ю, со стиха 21-го...

– Я прочёл и затем спросил: – ну, так как же, Пётр, – Христос здесь отменяет букву десяти заповедей или сохраняет её в точности?

– Да, правду сказать, оно как будто отменяет, – с изумлением отвечал Пётр...

– Вот видишь, продолжал я, – Сам Христос говорит: древним сказано одно, а Я говорю вам другое, и это не только по отношению к десятословию, но и к многим другим заповедям древнего закона. И тот закон или те заповеди, которые Бог дал нам через Христа (Втор.18:18; Ин.3:34–35,12:49,14:24,17:8), настолько выше заповедей, данных через Моисея, насколько Христос больше Моисея. Посему Ап. Павел и говорит, что данные через Моисея скрижали, с написанными на них смертными буквами, теперь, когда мы имеем письмо Христово, даже не оказываются славными и как временные („преходящее“) должны уступить место новым и вечным заповедям Христа (2Кор.3:1–11). Как же ты, Пётр, решаешься, вопреки Писанию, вливать новое или „молодое вино“ (учение Христа) в „мехи ветхие“ (в букву каменных скрижалей), или для тебя эти мехи дороже Христовых, или ты забыл, что молодое вино не сбережёшь в ветхих мехах?!..

Пётр, понурив голову, молчал. Видно было, что какая-то тёмная сила толкнула его и закабалила в секте...

– А знаешь ли, Пётр, что и сам ты не исполняешь буквы десяти заповедей? – снова я вопросил его.

Пётр встрепенулся и как-то нехотя сказал: „как так“?!..

– Да очень просто: ведь вы думаете, что ваши дети рождаются святыми и не отвечают за вину отцов, а во второй заповеди читаем: „Я Господь Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину, отцов до третьего и четвёртого рода“... (Исх.20:5. сравн.34:7)!.. Далее, вы отрицаете всякую клятву именем Божиим, а третья заповедь запрещает лишь напрасную клятву, когда клянутся именем Бога во лжи (Исх.20:7. сравн, Лев.19:12)... Таким образом, не только Св. Писание свидетельствует против тебя и твоих единомышленников. но и сами вы ясно обличаете себя во лжи.

Скажи ещё, Пётр: неужели ты убеждён в том, что у вас празднуется та суббота, которую дал Бог сынам израилевым, и которую израильтяне должны были помнить, согласно повелению 4-ой заповеди десятословия?!...

– А то как-же?!.. с недоумением отвечал Пётр.

– А я думаю, что вы сочинили себе свою субботу и ложно прикрылись именем Бога. Вот давай немножечко передохнем, да и побеседуем об этом.

Теперь ты, Пётр, должен сознаться, что все приведённые тобой доселе основания в защиту празднования субботы весьма ошибочны: во первых, потому что Сам Бог не давал людям в раю заповеди праздновать седьмой или субботний день; во 2-х, потому что Св. Писание решительно отвергает сделанное тобой различие между „заповедями и законом“ или между „двумя законами“, на каковом различии ты пытался построить свою защиту субботы и, наконец, потому что Сам Христос, и апостолы, вопреки твоему заявлению, не только не исполняли буквы десятословия, но прямо отвергали её, как смертоносную. И сам ты своим учением по другим вопросам, о чём я уже говорил, отменяешь букву каменных скрижалей и тем обличаешь самого себя. Посему я опять спрошу тебя: на каком же основании ты всё также упорно стоишь за субботу?

Пётр встрепенулся и, видимо удручённый, отвечал: пусть я не прав в том, что говорил доселе. Но всё же я буду праздновать субботу, потому что желаю соблюсти прямое повеление 4-ой заповеди: „помни день субботний, чтобы святить его“ (Исх.20:8). Я теперь привожу в защиту субботы только эту заповедь и посему прошу вас вести речь только об этой же заповеди...

Итак, Пётр, ты признал свои прежние доказательства непригодными, что похвально. Я охотно исполню и новое твоё желание и остановлюсь на разборе только этой заповеди.

Скажи, Пётр: не давал ли Бог Моисею повеления праздновать субботу раньше 4-ой заповеди десятословия?

Пестряков. Давал; вы и сами об этом намекнули, и я не спорю теперь...

Да и трудно спорить, так как в книге Исход ясно сказано, что сказал впервые Моисей именно в пустыни Син еврейскому народу: „вот, что сказал Господь: „завтра покой, святая суббота Господня... смотрите, Господь дал вам субботу... Оставайтесь каждый у себя в доме своём, никто не выходи от места своего в седьмой день. И покоился народ в седьмой день“... (Исх.16:4,5,22–30. ср. Неем.9:14.). После эта заповедь вскоре была повторена в десятословии. С этого времени „суббота Господня“, т. е. суббота, освящаемая только Господом, получает новое название: „суббота Господу Богу твоему“, т. е. суббота, посвящаемая и народом еврейским Господу Богу (ср. Исх.16:23,29,20:10). В память же чего Бог повелел еврейскому народу святить день субботний?

– Да уж вы говорите сами, а я послушаю, отвечал Пестряков.

– Мы знаем, Пётр, что, когда Сам Бог почил в день седьмой, то для Него седьмой день был днём покоя от дел творения мира (Быт.2:2,3). Но от чего почил еврейский народ и какой покой ему напоминала суббота? „А день седьмой суббота Господу Богу твоему, говорил Моисей народу... помни, что ты был рабом в земле Египетской, но Господь, Бог твой, вывел тебя оттуда рукою крепкою и мышцею высокою, потому и повелел тебе Господ, Бог твой, соблюдать день субботний“ (Втор.5:12–15.)... И так, Бог повелел еврейскому народу праздновать субботу в память избавления от Египетского рабства и суббота означала для евреев собственно покой от этого рабства (ср. Иезек. 20 гл.). Вот почему еврейский народ впервые „покоился в седьмой день“ (Исх.16:30) лишь по выходе из Египта. В то же время по словам Господа к Моисею, суббота была видимым знамением завета, заключённого между Богом и народом еврейским: „и пусть хранят сыны Израилевы субботу, празднуя субботу в роды свои, как завет вечный; это – знамение между Мной и сынами Израилевыми на веки... Я дал им субботы, чтоб они были знамением между Мной и ими (Исх.31:16–17: Иез.20:12–13)...

Но если суббота была дана только еврейскому народу („в роды свои“... между Мной и сынами Израилевыми“)... если она означала для этого народа только покой от Египетского рабства и служила знамением завета между Богом и избавленным народом, то является вопрос; для чего же нам праздновать субботу, когда мы, чуждые плотского родства с выведенным из Египетского рабства еврейским народом, ни в рабстве у Египтян не были и посему в покое (т. е. субботе) от этого рабства не нуждаемся; ни в завете, заключённом между Богом и освобождённым от рабства израильским народом, не состоим, так как вступили в „Новый Завет“ с Богом, утверждённый на лучших обетованиях и имеющий Ходатаем Христа (Евр.8:6–13)?!. На этом-то последнем основании мы особенно должны отвергнуть печать или знамение „первого“ или старого завета – субботу. Авели кто пожелает хранить это знамение, тот должен принять и весь Ветхий Завет и тем отречься от Ходатая Нового Завета – Христа (Евр.3:3–6,8:6,9:15). Ведь нужно же, Пётр, признать одно из двух: или ты состоишь в старом завете с Богом и посему хранишь и печать этого завета – субботу, или же если считаешь себя служителем „нового завета“, то должен открыто и решительно отвергнуть знамение ветхого завета. Иначе, все твои уверения в верности „новому завету“ будут только пустыми, ничего незначащими словами, или даже маской, скрываясь под которой, ты стараешься удобнее перевести в ветхий завет и других, слабых в своём уповании. Согласись ещё и с тем, что одна печать или знамение без того, что оно знаменует, не имеет никакого смысла; например: какой смысл имеет обрезание без завета Бога с Авраамом, который оно знаменует? какой смысл имеет и суббота без завета Бога с выведенным из Египта еврейским народом, когда именно в знамение этого завета она и установлена?

Пестряков изумлённо посмотрел на меня и нерешительно проговорил: да ведь я не отрицаю „нового завета“, а если и храню субботу, то по заповеди...

– Но ведь я уже ясно раскрыл тебе, что в 4-ю заповедь занесена та суббота, которая была знамением старого завета и означала лишь покой евреев от рабства. С этим и ты согласился, а посему пора тебе бросить упорство и прямо заявить, что для христиан, вступивших в „новый завет“ с Богом, суббота не нужна. Иначе выходит, что на словах ты стоишь за „новый завет“, а на деле держишься „ветхого“ и Моисея предпочитаешь Христу, вопреки учению Ап. Павла (Евр.8:6–13).

Субботу я брошу и как сказано в 4-ой заповеди, так и буду праздновать её по заповеди, с отчаянием проговорил Пестряков.

– Вот ты всё время одно твердишь и от Писания в свою пользу ничего не приводишь. Теперь нам ясно, что ты празднуешь субботу, потому что ветхий завет предпочитаешь новому. Но мы, как истинные христиане, должны ставить Христа выше Моисея и посему, приняв „новый завет“, должны отложить ветхий с его печатью – субботу. И Писание нам ясно говорит, что обетование о спасении принадлежит лишь служителям „нового завета“, а не служителем смертоносных букв, начертанных на каменных скрижалях (Евр.9:15; 2Кор.3:3–11).

– Да и откуда ты, Пётр, взял, что празднуешь субботу по заповеди?!

– А то как-же? Конечно, по заповеди, данной Богом через Моисея, – убеждённо отвечал Пестряков.

– А я думаю, что ты сочинил себе свою субботу и ложно опираешься на Моисея, посему являешься преступником не только „нового завета», но и „ветхого»...

– Да откуда же это видно? – изумлённо вопросил Пестряков.

– Видно это из того, что ты не так празднуешь субботу, как повелели праздновать её Моисей и пророки.

– А я думаю, что так и ни в чём не погрешаю против Писания.

– Сейчас посмотрим, Пётр. „Помни день субботний, говорит Писание евреям, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни (вол твой, ни осёл твой, ни всякий) скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих“ (Исх.20:8–10, Иез.17:24). Завтра покой, святая суббота Господня: что надобно печь, пеките, и что надобно варить, варите сегодня (Исх.16:23)... Не зажигайте огня во всех жилищах ваших в день субботы (Исх.35:3)... Не собирайте дров (Числ.15:32–33)... Не продавайте и не покупайте (Неем.10:31,13:15–22); не носите нош в день субботний (Иерем.17:21–27⁴⁰¹).

Вот как проводили субботу евреи по закону Моисея и пророков, в субботу отдыхал не только еврей, но все иноплеменники, которые жили в его доме и весь скот его... А у вас, Пётр, и сами вы житейские дела делаете в субботу и работники ваши и скот ваш лишены покоя. И варите, и печёте вы в субботу, и огни зажигаете, и дрова собираете, и продаёте, и покупаете, и всякие ноши носите... Как же теперь ты хвалишься, что празднуешь субботу по Писанию?!

Пестряков возразил было, что ничего такого у них не делается в субботу, но тотчас умолк, подбавленный массой примеров, обличивших ложь его возражения.

– Где же у вас исполняется заповедь о субботе? – снова спросил я Пестрякова. Ведь, кроме указанного мною, евреи в каждую субботу и притом в храме (Втор.12:13–14 ст.) должны были приносить особые, сверх постоянных, жертвы: всесожжения, хлебные приношения и возлияния (Числ.28:9–10 ст.), а также и устраивать в каждую субботу особые священные собрания (Лев.23:2–3)!.. Где же у вас эти жертвы? Да и как вы можете приносить их, когда и самое место их приношения – храм вы отвергли? Вот и выходит, что от „нового завета“ вы отстали и к „ветхому“ не пристали, а остановились на полдороги, на распутье... Жаль только, что, будучи сами упорно слепыми, вы и других тащите на то же распутье...

Теперь нам ясно, что наши субботники сочинили себе свою субботу и тем самым осквернили субботу законную, о которой говорится в 4-ой заповеди десятословия. А всякий, кто осквернит субботу, по повелению Бога Моисею, должен быть предан смерти (Исх.31:14–15). Нам, христианам, суббота вовсе не нужна, поэтому мы и кары за её нарушение или отмены не боимся, а вот Пётр и другие субботники приняли субботу и во всём её оскверняют, а посему они и должны все друг друга предать смерти. Вот до чего довели себя сами субботники!..

– Пусть у нас своя суббота, снова оживлённо заговорил Пестряков, пусть мы нарушили субботу законную, пусть за это нарушение мы подлежим тяжёлому наказанию; но вы то зачем не празднуете субботу законную, когда она дана Богом на вечные времена? Ведь в Писании ясно сказано: пусть хранят сыны Израилевы субботу, празднуя субботу в роды свои, как завет вечный; это – знамение между Мною и сынами Израилевыми на веки... (Исх.31:16–17).

– Вот прекрасно, Пётр, что ты признал свою субботу незаконной, а самочинной и согласился с тем, что всякий, кто будет праздновать выдуманную вами субботу, подлежит по заповеди Господней смерти. Следовательно, как ты, так и твои единомышленники обязательно должны бросить празднование субботы, а иначе вы явитесь сознательными противниками Господа Бога, коварно ведущими и других к погибели.

Ты спрашиваешь, почему мы не празднуем законную субботу, когда она установлена на вечные времена? На это я тебе отвечу: не разумеешь, что читаешь. Ведь в приведённом тобой месте из книги Исход ясно говорится, что суббота являлась знамением завета вечного или на веки только между Богом и сынами Израилевыми, которые и должны были праздновать субботу в роды свои. И мы видим, что Господь с своей стороны не нарушал завета, заключённого с освобождённым из Египетского рабства домом Израилевым и всегда готов был хранить его и знамение этого завета – субботу вечно (Иер.31:32). Но израильтяне сами нарушили этот завет (Иер.31:32) и посему Господь через пророка Иеремию возвестил непокорному народу: „вот наступают дни, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, – не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними. Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом“ (Иер.31:31–33⁴⁰²) – Теперь я спрашиваю тебя, Пётр, наступили ли уже обещанные Богом дни „нового завета“, или ещё царит „ветхий завет“?

– Видимо наступили, боязливо отвечал Пётр, чуя, куда ведёт его ответ...

– Да, наступили со времён Христа, как свидетельствует нам Ап. Павел (Евр.8:7–13), решительно подчеркнул я. Следовательно, нужна ли нам суббота, как „завет вечный“, нарушенный плотским Израилем и Богом отменённый? Нужно ли нам знамение ветхого завета, знамение плотское – суббота, когда Сам Бог уничтожил его вместе с старым заветом и „новый завет“ начертал на новом знамении – на внутренностях и сердце человека?

Пётр замялся и что-то тихо бормотал. Наконец, после настойчивого предложения отвечать на поставленный вопрос, заговорил: да оно, как вы поясняете, суббота в новом завете не нужна; а как почитаешь пророков, то выходит, что и в новом завете должно праздновать субботу.

Я просил Петра привести мне из Писания смутившие его пророчества⁴⁰³.

Пётр с усердием прочёл из кн. прор. Ис.56:1–8,58:13–14,66:22–23... Вот видите, заключил он, не только евреи, но и иноплеменники и евнухи, присоединившиеся к Господу, должны праздновать субботу и называть её „святым днём Господним“ и всегда, каждую субботу, должны поклоняться Господу. Мы, продолжал Пётр, не евреи, но потомки иноплеменников и присоединились ко Христу, а посему и должны, по заповеди пр. Исаии, каждую субботу устраивать молитвенные собрания Господу. Так у нас и делается.

– Но позволь, Пётр, возразил я. Разве пр. Исаия говорит о новозаветных иноплеменниках и евнухах, что ты применил его слова к себе?!

– А то как-же? – отвечал Пётр.

Прочти внимательней и ты увидишь, что пр. Исаия говорит о ветхозаветных временах. В самом деле, ведь это по ветхому завету евнух и иноплеменник, но не каждый, не могли войти в общество Господне или в среду народа израильского (сравн. Ис.56:3; Втор.23:1–8), хотя бы и уверовали в Бога и соблюдали заповеди Его. Что здесь речь идёт о ветхозаветных временах, – видно из того, что евнухи и иноплеменники молятся в еврейском храме и приносят еврейские жертвы и всесожжения, которые по закону должны были приноситься постоянно и ещё в особом виде каждую субботу (ср. Ис.56:6–7; Числ. 28:9–10). Да, наконец, ведь это еврейская суббота состояла в полном покое от обычных дел (ср. Ис.58:13. Исх.20:10) и это в ветхом завете каждую субботу устраивали особые священные собрания и каждую субботу с особыми жертвами ходили в храм на поклонение Богу Саваофу (сравн. Ис.66:23; Числ.28:10; Лев.23:3; Втор.12:5,11,14,26–27). Значит, если пр. Исаия говорит об иноплеменниках и евнухах, твёрдо держащихся завета Господня (Ис.56:6.), то это завета ветхого, конец которому ещё не наступил в то время. Но теперь, когда давно уже наступили дни „нового завета“, в который Христос призвал всех людей, а не только по плоти евреев, когда для самих евреев уничтожен Богом ветхий завет с его знамением – субботой, как можешь ты, Пётр, возлагать на иноплеменников иго ветхого завета?!

Пётр молчал и пот обильными каплями струился по его лицу.

Ведь ты вот сослался на пр. Исаию, а там и оказалось то же, о чём я тебе говорил, т. е.: если хочешь поступать по примеру названных тобой иноплеменников, то брось свою, самочинную субботу и исполняй закон Моисея. А то ты свою волю поставил выше и заповедей ветхого завета, и повелений Ходатая Нового Завета – Христа. Но при этом помни, что в Моисее теперь нет спасения, так как, уже наступили дни „нового завета“ и только Кровью этого завета или Кровью Христа мы спасаемся (Евр. 9 и 10 гл.)...

И. Айвазов

(Окончание следует).

„До чего мы дожили, о, россияне“?!

В обществе и печати теперь нередко слышится призыв по адресу нашего духовенства: „восстани спяй“: везде религиозное пробуждение, жатва многа и опасность для церкви не мала, заговори со своей паствой языком живым, языком её понятий, чтобы твоё слово истины проникало в душу пасомого, а не посыпай на овцы своя сухим горохом никому ненужных фраз старых гомилетики других „руководств“. Призыв серьёзный и справедливый, думается. Кто не видит, что огромное большинство наших пастырей стоит вне настоящей жизни церковного стада: оно замкнулось от неё в своё официальное положение и до всего прочего, живущего и происходящего вокруг его, ему точно нет никакого дела. И вот на один из таких призывов к „восстанию“ заговорил в „Н. Пути“ (№ 4 с. г. стр. 208–211) священник Т. Б. Ч. и заговорил уж слишком „живым“ языком, чтобы на него не обратить внимания.

„Прочитал я (в книжке иером. Михаила „Новые и Старые Пути“) воззвание к „восстанию“, – пишет о. Т. Б. Ч., и рассмеялся... Уж очень смешно это наивное предложение к задавленнейшему из всего сущего, православному священнику – заговорить живым языком... Нельзя, впрочем, сказать, чтобы духовенство совсем чуждалось „живого слова“... Вот образчик „живого слова“ одного иерея к своим пасомым на Троицу (храмовой праздник):

„Ну, вот, братия, нынче у нас праздник – Троица. Что же это такое за праздник? а? Знаете ли это? Как его должно праздновать? Как он, откуда он произошёл? Не знаете? Ну, вот... то-то. Да, братия, сей праздник установлен Самим Богом. Когда Бог явился Аврааму, в виде трёх странников, то Авраам ожидал их в своей палатке; он принял их, угостил – заколол им телёнка, а Сарра, жена его, испекла пышек... Так-то, братия. Что же означает сие событие? – А вот: мы будем ходить и поздравлять вас с праздником. Как Авраам встретил трёх странников – дорогих гостей – у своей палатки, так и вы должны встречать своего духовного отца у порога своего жилища. И нас будет трое: я, отец диакон и псаломщик. Вот и вы встречайте нас с радостью, а не с воздыханием, – не скупитесь на подаяние, овсеца всыпать старайтесь, коврижку хлебца или что-нибудь, ан дело-то угодное Богу“...

После этого заключения и проповеди конец. Неправда ли, „жизненно“ и „действенно“? – ибо толпа мужиков тяжело вздохнула, услышав „практическое приложение“ проповеди о св. Троице. Бесспорно, проповедь жизненна; но вопрос: желательна ли такая проповедь и, самое главное, можно ли требовать от теперешнего священника иной проповеди“.

В смысле необходимых условий для „живой“ проповеди и живого дела нашего духовенства, о. Т. Б. Ч. ставит далее: „Чтобы духовенству жилось сносно, по-человечески; чтобы первое условие его плодотворной деятельности – свобода была „в полном смысле неограниченной“. „Свобода эта, пишет о. Ч., должна прежде всего быть при выборе деятельности каждого человека – кандидата в священники. Теперешние семинарии в настоящем виде, руководимые монахами, не должны существовать. Должна быть единая общеобразовательная школа, а после факультеты, и между ними – богословский. Далее: в жизни своей священник подчинён может быть только коллегиально – братскому правопорядку, но ни „земскому“, ни полиции, ни инспектору народных училищ, как теперь. Духовное одеяние не должно иметь места в обычное неслужебное время. Посещение театра и вообще мест общественных собраний, поездки за границу, путешествия дома, в России, не должны встречать ни малейших препятствий. Вот тогда-то, пожалуй, и можно спросить с такого священника, чтобы он заговорил живым языком... Постороннему человеку невозможно и представить, как тяжело жить священнику только среди молебнов, акафистов, панихид и обеден. Как всё это надоедает(!)“.

Вот он „живой-то язык“ „задавленнейшего из всего сущего“ православного священника о. Ч. Non multum, sed multa...

О. Ч., „прочитав воззвание к „восстанию“, рассмеялся“... А вот по прочтении его живого „отклика“ на такое воззвание, не знаешь, смеяться или плакать!

В самом деле. Отклик отца Ч. это своего рода „рыкание от воздыхания сердца“, – от пережитого и выстраданного. Печать искренности отклика невольно располагает в его пользу. Анекдот, каковых по адресу духовенства не мало, о проповеди на Троицу с „практическим приложением“ об „угодных Богу – овсеце да коврижке хлебца“, разумеется, в виду не имеем. (Не верится, чтобы наше духовенство уж совсем теперь не могло говорить иной лучшей проповеди! к тому же – debes ergo potes⁴⁰⁴). Обращаем внимание своё на то, что о. Ч. говорит всерьёз. Что наше православное духовенство живёт и действует в тяжёлой материальной обстановке, которая кладёт нередко нехорошую тень на всё его святое дело, что оно в этом случае пасынок Русской земли, это безусловно верно, как бы ни защищали, как бы ни идеализировали „поборы“ разные отцы и братия, живущие ещё в понятиях и чувствах давно прошедшего времени. Что большинство кандидатов священства от некуда деться почти роковым образом обрекается на рясофорное иго, что большинство из них прямо таки неповинно, по отсутствию свободы выбора и самоопределения, в возложении рук на пасторское „рало“, по каковой причине непризванные пастыри „зрят вспять“ – на театры, путешествия за границу и т. п. прелести мира, – это то же не подлежит сомнению; примеры под руками. Что сельский батюшка бледнеет перед медной пуговицей – „земского“ пристава, инспектора народных училищ, имея прикосновенность к этой влиятельной публике (хотя он и не подчинён ей) по навязанным ему непастырскнм делам, это тоже правда; что семинарии, руководимые молодыми монахами с немонашескими аппетитами на мирские блюда популярности, честолюбия и карьеры, плохи в смысле воспитания и подготовки духовного юношества к настоящей пастырской деятельности, это тоже неоспоримо. Что же касается положительных условий, которые представляются о. Ч-му необходимыми для „живого“ пастырского слова, то они или непонятны, или нецелесообразны, или прямо-таки странны.

Будем говорить и не от „писания“ и не от канонов. Духовных отцов учить не нам. К тому же отцу Ч. всё это, может быть, также надоело, как и акафисты, молебны, панихиды и литургии! (Литургия „надоедает“ и это говорить священник!)

О. Ч. желает, „чтобы первое условие плодотворной деятельности духовенства – свобода была в полном смысле неограниченной“. Не поймём, – Богом, богдыханом или, наконец, анархистом желает сделать священника отец Ч. В какие же это времена и в каких же это церквах пастыри духовные с „живым словом“ располагали свободой „в полном смысле неограниченной“ раз они, как члены церковного клира, общества и государства, делали своё дело в пределах, отмежёванных им законами – Божиим, церковным и государственным, и помнили завещание апостола – „удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию“, которое мы приняли от апостолов (2Фес.3:6) и церкви? Впрочем, может быть, мы отстали от науки. Перейдём к другому.

О. Ч., проектируя смертный приговор „теперешним семинариям“, желает „единой общеобразовательной школы, а после неё – факультетов и между ними богословского“. Прогрессивный отец мотивов своего желания не показал; поэтому и мы на его „отклик“ откликнемся двумя–тремя словами. В протестантских обществах, где дух церковности давно исчез, где древне-церковные традиции принципиально отвергнуты, где пасторы являются не более, как светскими чиновниками, для которых благочестиво-церковное, в нашем смысле, настроение духовного пастыря во всей его жизни – ненужное человеческое предание, – там, для тех церквей, „единая общеобразовательная школа и после неё среди других факультетов – богословский“ целесообразны. Но не протестантских пасторов желает наша русская паства и её православная душа. Она желает видеть в своих духовных пастырях людей выше неё стоящих над землёй и всем земным... И если с этой стороны взглянуть на наши семинарии, то больше неизмеримо будет основания желать (если уж не в силах мы выработать свой тип духовной школы), чтобы они походили на католические коллегии, по их воспитательно-дисциплинарной стороне, а не на протестантские факультеты, и чтобы „обофицеренные семинарские формы“ с ясными пуговицами и т. под. на будущих пастырях церковных были признаны печальным недоразумением времени... Подробности по этому предмету – „до востребования“.

Далее: в жизни своей священник подчинён может быть только коллегиально-братскому правопорядку“... пишет о. Ч. Фраза – ни автора, ни другого кого-либо ни к чему не обязывающая: мыслил ли в ней автор канонический уклад жизни клириков или действительную их жизнь; имел ли он в виду епископскую власть в поместной церкви (ап. пр. 39); отдавал ли ей полное её право, или ограничивал его властью „утверждать“ или „не утверждать“ „коллегиально-братский правопорядок“, – ничего пока неизвестно; поэтому и говорить нам о сём излишне.

Остановим своё внимание на последнем условии, необходимом, по о. Ч., для „живого языка“ священнику. Вот оно. „Духовное (?) одеяние не должно иметь места в обычное неслужебное время; посещение театра и вообще мест общественных собраний, поездки за границу, путешествия дома, в России, не должны встречать ни малейших препятствий. Вот тогда-то, пожалуй, и можно спросить с такого священника, чтобы он заговорил „живым языком“. Ещё бы, – тогда он и без спроса заговорит даже по-французски и зашаркает с ловкостью гвардейского офицера! Но такого ли оживления желают от него? Да не будет! По рясофобской логике о. Ч., можно, пожалуй, подумать, что все священники, говорящие ныне живым языком (и таковые всё-таки есть), „без малейших препятствий“ ходят в пиджаках и визитках по театрам и вообще местам общественных собраний и не раз побывали заграницей... Нет, – язык их жив и без этого. Не в пиджаках, не в театрах и не за морем – источники их вдохновения, их живого слова и дела. Источник этот в благодати Божественной, „немощная врачующей и оскудевающая восполняющей“. И если воспринявший её в хиротонии радетельно хочет быть достойным своего высокого пастырского звания, проникается своим долгом, во имя его отрекается „от себя“ и „не зрит вспять“, вникает в духовные нужды своей паствы и всецело отдаётся им, он и в рясе сумеет заговорить живым языком со своими пасомыми, особливо сельскими, которые „увидят попа и в рогоже“, и в рясе заговорит даже лучше, чем в пиджаке: хорошие батюшки с честью носят своё „духовное одеяние“ и, если можно так выразиться, гордятся им, как внешним знаком высокого звания. Нам известны добрые пастыри с потрясающе „живым“ словом и не стесняющиеся нисколько рясой. Да и причём тут ряса? Она, конечно, была бы повинна в безжизненности пастырского слова в том случае, если бы было доказано, что священник N в рясе говорил безжизненно и недейственно; перешили его рясу на три пиджака, облекли в них священника N и, о, чудо, он стал говорить в три раза живей и действенней! Но таких доказательств мы не видим. Рясу ненавидят пастыри, стыдящиеся исповедовать своё звание. В таком случае, нужно только скорбеть об их положении: не свой крест они взяли на себя и бесконечно тяжело для них по существу лёгкое бремя Христово. Нет у них призвания к духовному пастырству, они воздыхают о театрах, концертах, фраках, заграницах и т. п. и вовсе, конечно, не потому, чтобы всё это нужно было для их пастырского делания, об этом излишне и распространяться, а потому, что там именно, а не в церковно-пастырской среде, их настоящая жизненная стихия.

В самом деле, – что для пастырского „живого“ слова даст, театр, даже в самой наилучшей части своего репертуара? Декламацию? Но живое пастырское слово живо будет и без неё! Типы покажет, развитие страстей, „героев времени“, трагическое сцепление обстоятельств, потрясающую драму? Но бдительный пастырь, которому открываются души пасомых, может в своём словесном стаде иметь и знать этого материала не менее великих драматургов: не в театрах изучили все глубины человеческой души, напр., Тихон задонский, епископ Феофан и древнейшие наши св. пастыри, архипастыри и подвижники, духовному опыту которых и знанию человека позавидовали бы Шекспир и Л. Н. Толстой (кстати заметить, отрицающий вообще воспитательное, нравственно-доброе значение театра); к тому же, может статься, что в то самое время, когда священник без „малейших препятствий“ будет слушать в театре толстовскую „Власть тьмы“ и рукоплескать артистам, в его собственном приходе будут совершаться настоящие, а не театральные ужасы этой „власти“, а как справиться с ними духовному отцу, театр и не имеет целью на учить его этому. Может быть, театр возбудит энергию и дух пастыря, поднимет его „на борьбу с пороком“? Но плох тот пастырь, которого подбадривать к этому нужно театральной экспрессией мирской гадости. Кроме того, знаем из среды пастырей лиц, которые вплоть до рясы были заядлыми театралами и светскими до последней степени; стали они пастырями и что же?.. рыбы безгласные. А эта самая заграница?.. Если пастырь теплохладен к своему настоящему делу, то и заграничные путешествия его ничего не прибавят к его духовному убожеству и безжизненному слову, кроме разве развихляйства и ещё большего равнодушие к своему долгу. Есть немало и таких примеров. Да и то потребно помнить, что священники, по о. Ч., должны пользоваться „неограниченной свободой в полном смысле слова“ и „не встречать ни малейших препятствий к посещению театров, путешествиям за границу и в России“; и вот, напр., у священника N, в каком-нибудь благочинии, ну хоть, положим, Задонского у., собрались, допустим, на именины соседние батюшки; разговор заходит о „Вишнёвом саде“ Чехова или о Вяльцевой; отцы увлекаются и решают, под весёлую руку, махнуть компанией в Петербург – побывать в театрах! Что ж? „свобода неограниченная в полном смысле слова“, „препятствий ни малейших“, валяй, отцы!., а приходы с их духовными нуждами – дело постороннее, – надо, мол, прежде поучиться „говорить живым языком“... Может быть, о. Ч., говоря о театрах, путешествиях и против рясы в неслужебное время, имел в виду показать, что для „живого слова“ духовенства необходимо, чтобы оно не отставало от своей паствы в светском развитии и лоске? Но и тут – суета. Это развитие и лоск! ведь „яко трава дние их“; они польстят двум–трём ни для церкви и ни для кого и ни для чего путного непригодным „интеллигентам“, и оттолкнут от стада церковного тысячи простых, верующих чад, каковых, как детей, есть царствие Божие. Позвольте, ведь, по о. Ч., для „живого языка“ пастырю потребна и „неограниченная в полном смысле свобода“ и театр, и изгнание рясы из неслужебного времени и. т. п. Но ведь и епископы, и митрополиты, как архипастыри, тоже нуждаются в „живом языке“ и, стало быть, для них должны быть те же условия для „оживлённости слова“. И вот теперь картина. В театре идёт представление, достойное внимания о. Ч.; публики набито битком; в первом ряду кресел в сюртуках, с биноклями в руках сидят: архиерей с викарным, в следующих рядах виднеются два протоиерея в визитках и тоже с биноклями; в 12 ряду шумят, делясь одним биноклем, отцы Задонского уезда, облечённые в пиджаки, хотя и с длинными волосами (о. Ч. забыл остричь духовных пастырей). Умилительная картина! Встречаясь здесь с пасомыми, отцы-театралы „живым языком“ беседуют с ними о театральных новостях и делают по ним свои назидания, а назавтра приглашают овцы своя к богослужению. В церковь к таковым пастырям ходили бы, пожалуй, десяток декадентов, настоящие же церковные люди скоро возненавидели бы „церковь лукавнующих“, и „на месте святе“ скоро бы стала „мерзость запустения“.

Н. Гринякин

* * *

Либеральная непродуманность. В „С.-Петербургских Ведомостях“ от 24 марта за текущий год помещена заметка о. Quidam под заглавием: „Средневековые пережитки“. Заметка принадлежит перу какого-то священника. По крайней мере автор её сам так рекомендовался ранее.

Написана заметка бойко, возбуждённо. В ней есть и благородное негодование, и либеральные суждения, подходящие к либеральной газете.

Но нас поразили легкомыслие и непродуманность, положенные в основу заметки. Автор возмущается каким-то о. Μ., донёсшим о повенчании раскольничьим попом его прихожанки с раскольником. За такое „деяние“ венчавшего „попа“ подвергли двухмесячному тюремному заключению.

Обыкновенный читатель несомненно скажет: „естественное последствие из совершённого деяния“. И ещё: „что посеешь, то пожнёшь“...

Но всё это не подходит под воззрения Quidam. Поступок о. Μ. кажется ему безобразным, – нравственно преступным.

Что же особенного сделал о. М?

Он, православный пастырь, донёс по начальству о грустном событии, совершившемся в его приходе.

Только и всего. – Сторож двора овчего сообщил поставившему его на дело, что в стаде „не всё благополучно“. При этом не от сторожа зависело поступить так, или иначе с волком духовным...

Казалось бы, отца Μ. не в чем упрекать. Разве поставить ему в вину зоркость и бдительность? Но всякий сторож стада обязан быть зорким.

Однако о. Quidam рассуждает иначе и винит своего православного собрата. Винит потому, что он или не знает жизни, или принадлежит к разряду небрежных и ленивых пастырей. О людях, значит, он мыслит на свой образец...

Вникнем для подтверждения сказанного, в положение православных священников. Помимо совершения богослужебных треб, они обязаны вести точную регистрацию браков, рождаемости и смертности в своих приходах. Всякую неаккуратность с этой стороны начальство преследует строго. Оно не обращает внимания ни на какие отговорки лиц, ведущих записи. Оно требует исполнения закона. Священники по долгу совести обязаны подчиняться этому требованию. – Тут-то и происходят удивительные совпадения обстоятельств!

Представьте себе такой случай. – Наступила страда деревенская. Для крестьянина всякий час – золото. Вдруг скоропостижно умирает член его семьи, не успев причаститься... Кажется, и подозрительного ничего нет, а для священника „думка“: ну-ка умерший „скончался“ от эпидемии какой? Ну-ка он отравился чем?..

Священник из-за понятных страхов не соглашается хоронить скоропостижно умершего.

Мужики умоляют батюшку „пожалеть“ их, – „освободить от прижимки“...

Батюшка стоит на своём. Стороны резко разделяются: одни люди – за батюшку, оправдываются необходимостью подчиняться закону; другие – указывают на „страду“ и на то, что им „некогда“ возиться с становым.

А тут „корреспондент“, да ещё либеральный. Не вникнув в суть дела всесторонне, он пишет в газету о мнимых притеснениях мужиков со стороны духовенства. Отцы Quidam по сему случаю льют „крокодиловы слёзы“...

Так, несомненно, сложилось „дело“, о котором говорится в С.-Пб. Ведом. от 24 марта.

Священники обязаны следить, чтобы их прихожане не уклонялись в раскол. О случаях их совращений они должны писать начальству с подробным объяснением, как было дело?

Случилось, что раскольничий „поп“ повенчал правосл. девушку с раскольником. Православная овца пропала. Батюшка об этом доносит. Наряжают следствие. В результате раскольничий поп под судом.

Корреспонденты плачут; но кто виноват? Батюшка ли, всё преступление которого сводится к регистрации „события“, или раскольничий поп?

Ни в каком случае – не батюшка. Он долгом совести и по требованию закона вынужден был сделать то, что сделал. Он не донос гнусный совершил. Он „исполнил долг службы“...

Раскольничий же поп, венчая православную, знал, что он совершает преступление. По крайней мере по смыслу нашего закона. – Если же по своей совести он не мог не совершить того, что совершил; то и утешаться он должен сознанием исполненного своего долга. Жаловаться же на правосл. священника он не в праве. И потому „достойно и праведно“, что раскольничьего попа подвергли суду по закону.

Скажут – закон строг и устарел?

Но это – уже другие речи. Тут о. Μ. не причём. Зачем же его доброе имя пачкает своей „литературой“ о. Quidam?

Это – не либерально и отдаёт низким ренегатством... И надобно жалеть не о том, что мы не знаем, как говорит корреспондент, полной фамилии о. Μ., а жаль, что о. Quidam прячется за латинские литеры. Тогда бы в лицо следовало ему послать выражение общего негодования православно-русских пастырей...

Д. Боголюбов

* * *

Речь преосвященного Стефана, епископа Сумского, при освящении Харьковского Народного Дома, 2-го февраля 1903 года. Харьков. 1903 г. стр. 1–5.

Преосвященный Стефан внимательно следил за всеми явлениями современной церковно-общественной жизни и в своих речах даёт им своевременную и надлежащую оценку. К его архипастырскому слову небесполезно поэтому прислушиваться всем, кому дороги интересы православной веры и нашего русского отечества. Так, в прекрасно построенной речи при освящении Харьковского Народного Дома, преосвященный оратор метко и выразительно характеризует враждебные церкви и государству партии, выделившиеся в шестидесятых годах прошлого столетия из так называемой интеллигенции. Эти партии хорошо поняли, что они сами по себе, при своей сравнительной многочисленности, ничто, что вся сила заключается в народе, этом основном теле государства, и что торжество ожидает ту партию, которая успеет привлечь на свою сторону народ. Но как воспитать народ во вражде к церкви и государству? Удобное и благовидное средство к сему найдено в просвещении народа через безрелигиозные школы и читальни, тенденциозные книжки, брошюры и газеты и через устройство таких же развлечений для народа с полным пренебрежением уставов церкви, нарушением святости дней поста и праздников. Обагрив руки в крови Помазанника Божия (Царя Мученика), крайние люди из этих партий подпольною крамольной литературой и самым беззастенчивым обманом домогаются сразу сдвинуть народ с его тысячелетних застоев, с его пути мирного прогресса на путь анархии. Плоды деятельности этого сатанинского общества ужасны; достаточно вспомнить Курское иконоборческое злодеяние, страшное Павловское дело, стычки и возмущения рабочих... Но как враги церкви и государства орудием борьбы своей избрали организование безрелигиозных школ и читален, издание тенденциозных книг и газет, устройство для народа развлечений, отрывающих его от церковного уклада жизни; так и друзья церкви и отечества должны взяться за подобное же орудие, но направленное против материализма, безцерковности и анархии, т. е. устраивать школы с образованием, основанным на незыблемом фундаменте религии, читальни с подбором книг и периодических изданий в духе и силе евангельского откровения, издавать книги, брошюры и газеты христианского направления, а также давать народу развлечения, содействующие церкви в её воспитании в народе христианских качеств и добрых чувств, но не отрывающих его от неё и участия в её богослужениях и торжествах. Таковым задачам, по мысли правительства, должны удовлетворять созидаемые для народа так называемые Народные Дома, совмещающие в себе разнообразные просветительные и воспитательные учреждения. Эти дома вверяются в руки интеллигенции, оставшейся верной православной церкви и основным устоям нашей государственной жизни, в надежде, что дома эти со своими учреждениями явятся могучим орудием борьбы с надвигающеюся на нас мутной волной новейшего язычества и с его грозными грядущими последствиями – разложением нашего дорогого отечества, обращением его в лёгкую добычу внутренних и внешних врагов.

Таковы знаменательные мысли епископа Стефана о врагах алтаря Божия и престола царского и о том значении, какое должны иметь Народные Дома в борьбе с сатанинской кликой; и мы считаем своим долгом отметить их на страницах нашего журнала.

Н. Булгаков

IV. Хлыстовщина: главные общины хлыстов; их молитвенные собрания, борьба с хлыстами полицейских чинов; прозелитизм секты и духовные меры в борьбе с ней. V. Скопчество: община скопцов и их петербургские радетели. – Современная борьба с сектантством в Тамбовской епархии.

IV. Хлыстовщина. В пределах епархии секта хлыстов занимает по количеству своих последователей второе место и распространена в Тамбовском, Борисоглебском и Кирсановском уездах, где главными центрами её служат: с. Рассказово, Березовка и громкое в летописях Тамбовских „постников“ – с. Перевоз, родина Аввакума Копылова. Мы уже имели возможность описать на страницах „Миссионерского Обозрения“⁴⁰⁶: богослужебные собрания и культ Тамбовских хлыстов, их религиозные воззрения, показной и истинный взгляд на православную церковь, прозелитизм и средства пропаганды и, наконец, их нравственную жизнь. Ныне добавим, что Тамбовские „постники“ – хлысты живут привольно и воочию всех устраивают свои собрания, продолжающиеся нередко за полночь... Очевидец одного из таких собраний крестьянин с. Р-зова В. В-сов, между прочим, сообщает довольно интересные подробности. В ночь под 9-е декабря 1899 года в дом богатого крестьянина села Р-зова С. П-чкова⁴⁰⁷ собирались местные „постники“, по случаю приезда хлыстовского „бога Саваофа“. Входные ворота зорко охранялись сторожем... При появлении местного хлыста И. К-нова, „постники“ всполошились: быстро взяли они его под руки и ввели в обширный зал, где женский хор запел: «тай, тай, ритатай – отворились небеса, покатились колеса, и в ладошки, и в три ножки“... Там же приезжий „Саваоф“, седой, как лунь, старик, с огромной бородой, поднимая руки кверху, благословлял народ... Возле него стояли „Спасова икона, осмеяна, похулена“... С правой стороны „Саваофа“ и поместился И. К-нов, где также „средних лет девица восседала, как царица“⁴⁰⁸ – Среди зала стоял „трон“, а „на троне – косорукий старец с деревянным костылём, именуемый „царём“⁴⁰⁹... Возле „трона“ – красный стол; за столом – „гражданские чины“, а у стола – два провинившихся „постника“ с слезами раскаяния на глазах... Благословив народ, „Саваоф“ обратился к собравшимся с словами: „сегодня прислан нам пакет, уведомиться про тот свет; надо, братцы, Потрудиться, в этом деле убедиться, сию тайну растворить, всё подробно объявить. Просьба от важного лица – третий год схоронил отца; он духовно нас учил, – каку награду получил“?.. Тогда „постники“ стали молиться, старику в ноги валиться... Между тем „апостолы и пророки“ облачились в белые саваны и отдали такой приказ: „разберитесь всё наголо, чтоб усердие забрало“!.. И вмиг огни погасли... Все разделились на парочки и водворилась тишина⁴¹⁰... Вскоре зал снова осветился и севшие в ряд „постники“ запели: „тай, тай, ритатай, отворились небеса, покатились колеса; Сам Господь с небес явился, в храме нашем поселился; тай, тай... о, матушка царица, просияла, как зарница; по горенке ходила, Спасителя водила. Тай, тай... дух небесный на нас сходит, на путь истины наводит, – разну тайну провещает, этим церковь насыщает. Тай, тай... мы в последнюю кончину, заслужим себе по чину, – от месяца уберёмся, на облацы вознесёмся; на двенадцать тронов сядем, людей грешных судить станем. Тай, тай... все мы крепко пригварёны, в книгу снурову введёны, в ней мы кровью расписались, держать клятву обещались“!.. Вдруг в зале появилось что-то похожее на густой пар и опустилось на хлыстов⁴¹¹. Начиналось предсказанье... Вытянувшись во весь рост, „Саваоф“ прорицал: „в раю, на лоне Авраама, обитель вечно его тама. Умедомить лицо пакетом, разрешаю сим ответом“... После этого перед „троном“ косорукого „царя“ появились подсудимые. Косо глянул на них „царь“ и грозно произнёс: „вы хотели от нас отбыться, не прийдётся этому сбыться; вы от мира отреклися⁴¹², нашей верой завлеклися. Ведь мы тоже все говели, но причастия не ели⁴¹³. Ещё с жёнами своими спите, этим церковь вы хулите“!.. Вслед за раскаянием согрешивших „постников“ были вынуты из белой скатерти пузырёк с вином и узелок с хлебом, означавшие „дары православных для таинства причащения“, над которыми хлысты всячески издевались и, наконец, вынесли их на двор, где положили на стол и, при тихом печальном звоне, выстрелили в них из заряженного ружья. Возвратившись в зал, хлысты приняли благословенье от „Саваофа“ и разошлись по домам.

Выдавая себя за „православных постников“, Тамбовские хлысты тем самым успешно избегают преследования своих собраний полицейскими чинами. Вследствие этого, г. начальник губернии, по просьбе Епархиального начальства в половине 1900 г., циркулярно разъяснил полицейским чинам, что „постники“ и „хлысты“ названия тождественные и что к „постникам“ полностью применимы ныне действующие законы о хлыстах. Впрочем, должно заметить, что, не смотря на целесообразность борьбы с хлыстами на почве полицейской репрессии, надеяться на успех такой борьбы почти невозможно, так как повсюду низшие органы полиции – (становые пристава и урядники) как бы не замечают религиозных бесчинств... Между тем хлыстовщина растёт, весьма искусно пропагандируя и в чисто православных приходах⁴¹⁴... Духовные меры в борьбе с ней бессильны, вследствие её лицемерия, православного обличья и скрытности⁴¹⁵... Необходимо ввести в действие строго карательную церковную дисциплину, которая, по нашему мнению, одна в состоянии успокоить постоянно возмущаемое религиозное чувство православных крестьян и отрезвить заблудших. К сожалению, применение такой дисциплины даже с юридической стороны доселе остаётся в области проектов, а предложенная в циркулярном указе Св. Синода от 26 мая 1900 г. п. ХIII-й мера на практике не достигает своей цели⁴¹⁶.

V. Скопчество. В Тамбовской епархии скопцы приютились частью в Моршанском (с. Атманов Угол и Правые Ламки), а частью в Козловском (с. Старогаритово) уездах. Новых адептов здесь эта секта не имеет, а Старогаритовские скопцы проживают в Петербурге у своих покровителей⁴¹⁷. Впрочем, и на селе есть один оскоплённый старик, сильно сетующий о своём уродстве.

В обзоре современной борьбы с сектантами в Тамбовской епархии я не буду касаться миссионерской деятельности местного Казанско-Богородичного Братства и его Отделений, так как таковая ежегодно публикуется им в „Тамбов. Епарх. Ведом.“ и отдельных печатных оттисках, а остановлю своё внимание, главным образом, на деятельности специального института местных миссионеров⁴¹⁸.

Деятельность епархиальных противо-сектантских миссионеров⁴¹⁹ в 1900-м году состояла преимущественно в посещении ими почти всех, заражённых сектами приходов епархии и особенно главных очагов сектантства. О своей миссионерской деятельности во время таких поездок и положении миссионерского дела в сектантских приходах они, в потребных случаях, представляли местному преосвященному в течение года особые доклады, а в конце года подробные годичные отчёты⁴²⁰. Из отчётов епархиальных миссионеров видно, что борьба с сектантами велась ими лично, главным образом, посредством публичных бесед, которыми они старались подорвать в глазах крестьян дутый авторитет сектантских начётчиков и тем снять умственно-религиозный гнёт последних с крестьян. „Публичная защита православия, пишет миссионер, и публичное опровержение сектантского лжеучения поднимают угасающий дух ревности по православию в крестьянах, побуждают их не только к хранению православной веры, но и к защите её, а также располагают крестьян к деятелям миссий, дают последним возможность глубже проникнуть в тайники религиозной жизни народа и подготовить в его сердцах незыблемую почву для восприятия всех остальных мероприятий церкви к религиозно-нравственному просвещению своих пасомых“. Посему миссионеры и прибегали к публичным беседам, как «к первому и самому главному средству борьбы своей с сектантами, проводя, почти во всех посещаемых ими пунктах, и особенно во всех главных очагах сектантства ряд публичных бесед“⁴²¹. Вслед за публичными беседами миссионеры всегда прибегали и к частным собеседованиям с сектантами и колеблющимися – наедине или же в присутствии нескольких православных⁴²². «После публичной защиты православия, по словам миссионера, в душе ищущих истины, но заблудших зарождается склонность к православию, просыпается пытливость и возникает целый ряд вопросов, которые нередко также разнообразны, как разнообразна религиозная психика крестьян. И вот религиозным запросам каждого в отдельности и удовлетворяют частные беседы. Посему, если цель публичной беседы повлиять на целую общину: поднять в ней массовое религиозное чувство, укрепить в ней известное религиозное мировоззрение и побудить её даже к защите его, то цель частной беседы достигнуть того же по отношению к отдельной личности, приняв во внимание её собственный религиозно-нравственный облик. При этом, успех частных бесед слишком во многом зависит от успеха бесед публичных, так как внутренняя жизнь обыденной личности находится в большой зависимости от окружающей её среды». Личным опытом миссионер убедился в том, что чем успешней проходила публичная беседа, тем больше являлось охотников к частным беседам с ним, тем откровенней шли эти беседы и тем охотней воспринималось слово миссионера. Третьим средством для борьбы с сектантством служила миссионерам церковная проповедь, которой они уделяли весьма много внимания, запечатлевая её апологетическим, полемическим, а в штундо-баптистских приходах преимущественно нраво-обличительным и увещательным характером. По замечанию миссионера, в штундо-баптистских сёлах, – где сектанты изощряются в обличении нравственной жизни православных, и показной «святостью» своей жизни доказывают правоту своего учения, – церковная проповедь должна носить большей частью нраво-обличительный характер, чтобы в глазах крестьян снять с православной церкви нарекание на неё сектантов в якобы молчаливом созерцании его моральной распущенности своих пасомых. С целью на более долгое время запечатлеть в умах крестьян истины православия, миссионеры раздавали им после бесед брошюры, издаваемые с миссионерскими целями редакцией „Миссионерского Обозрения“ и местным К.-Б. братством в „Тамбов. Епарх. Летописях“. Убедившись личным опытом в громадной пользе для миссионерского дела от сотрудничества крестьян, миссионеры употребляли все имеющиеся у них средства к привлечению таковых к миссионерской деятельности. „К этому, пишет миссионер, меня побуждало и то соображение, что крестьяне ближе меня знакомы с закулисной жизнью сектантов, скорее могут проникнуть в недра её и тем оказать мне ценное подспорье не только в деле изучения сектантского быта, но и в деле борьбы с сектантством и притом его же орудием, то есть крестьянской же логикой“. Такие крестьяне-миссионеры имеются в сс. Липягах. Пановых Кустах, Новогаритове, Рассказове, Борках и Новотомникове. Особенно должна быть отмечена деятельность трёх крестьян в с. Липягах⁴²³, которые, в силу местных условий, являются иногда почти единственным местным оплотом православия в борьбе последнего с многочисленной и прекрасно организованной здесь иптундовой общиной.

„Не подлежит также сомнению, пишет миссионер, что церковноприходская школа, особенно в лице своих учителей, может оказать православной внутренней миссии большие прямые услуги. К сожалению, учителя церковноприходских школ, за крайне редкими исключениями, стоят в стороне от миссионерского дела. Главная причина такой аномалии скрывается в плохой материальной обеспеченности, крайне несоответствующей их школьно-миссионерским трудам, вследствие чего они смотрят на своё школьное дело, как на временное занятие, а на миссионерские труды, как посторонние им, потому что последние и сложны, и тяжки, и в большинстве бесплатны. Посему я пользовался всеми, доступными мне средствами, к поднятию и заведению школьной миссии, так: руководил миссионерской деятельностью учителей, выразивших желание поработать на миссионерской ниве, ходатайствовал в подлежащих сферах: об улучшении материального быта церковно-школьных учителей в сектантских‘пунктах с целью привлечь туда лучшие силы и возможно долее задержать их там, об ассигновке сумм для вознаграждения певчих и регента, о составлении при школах специально противо-сектантских библиотек, о преобразовании некоторых школ грамоты в церковно-приходские, о назначении в эти школы отдельных и соответствующих нуждам школьной миссии учителей, о заведении при школах воскресных и праздничных чтений с туманными картинами. Большая часть этих ходатайств удовлетворена, а некоторые ещё ждут своей очереди.

Миссионерская деятельность церковных причтов, по словам миссионеров, в большинстве случаев не отличается желательным успехом особенно среди низших членов клира. Главная причина тому кроется, как нужно думать, в сложности и многосторонности возлагаемых обязанностей на приходских священников. Из пастырей-тружеников на миссионерской ниве особенно выдаются в борьбе с рационалистическим сектантством священники сел: Новогаритова (о. Милованов), Пановых- Кустов (о. Ремизов) и Рассказова (о. Малицкий), а в борьбе с мистическим – священники сс. Перевоза (о. А. Советов) и Березовки (Борисоглебского уезда). С своей стороны миссионеры употребляли все, доступные для них, меры к поднятию церковно-приходской миссии.

Бывший Тамбовский миссионер Иван Айвазов

Памяти в Бозе почившего миссионера протоиерея о Стефана Луканина.

Миссия не только Пермской епархии, но всего Уральского края понесла тяжкую утрату в лице неожиданно для всех в полном расцвете сил скончавшегося протоиерея Стефана Александровича Луканина, 25 лет с честью и пользой потрудившегося на тернистом миссионерском поприще. Выдающаяся личность покойного и его многоплодная деятельность на пользу миссии побуждает нас вспомянуть почившего хотя бы в немногих словах. Покойный о. Стефан Луканин родился 20 декабря 1841 года, полное семинарское образование получил в Перми, окончив курс в 1862 году 4 студентом. По отзывам его товарищей, Луканин, учась в семинарии, отличался редким трудолюбием и любовью к церковности. Архиепископ Неофит, любивший торжественность богослужений, по рекомендации семинарского начальства, избрал Луканина канонархом архиерейского богослужения при своей домовой церкви. Истовое чтение юного чтеца чрезвычайно нравилось глубоко религиозному владыке, который и убедил Луканина, немедля по окончании курса, принять священный сан. Первым местом пастырского его служения был Бикбардинский завод, Осинского уезда, где впоследствии о. Луканиным был основан миссионерский монастырь, известный под именем Белогорского. Наделённый от природы богатыми дарами ума и сердца, о. протоиерей постоянным трудом и глубоким вниманием к себе умел воспользоваться ими. Чтение священного писания и святоотеческих творений было любимым его занятием и при той памяти, которой он обладал, знание библии было весьма обширно и глубоко. Среди сложных занятий по приходу и школам, он находил время следить за противо-сектантской литературой. Замечательно, с какой строгой внимательностью он занимался чтением миссионерских книг: большая часть их испещрена его заметками, всегда дельными и остроумными.

Служа в Бикбарде⁴²⁴, о. Стефан открыл двухлассное училище и занимался в нём, вместе с супругой. Только крепкий организм покойного и мог вынести ту массу труда, какую нёс о. Стефан по приходу и школе. Образцовая постановка школьного дела была отмечена духовным и светским учебным начальством. Епархиальное начальство командировало о. протоиерея на съезды оо. миссионеров в Москву и Казань. Так была плодотворна деятельность о. Луканина на первом месте его пастырского служения. С переводом в село Асов, Кунгурского уезда, о. Стефан снова посвятил себя делу народного просвещения, и чтобы иметь влияние на ход учебного дела и других училищ, он был избран членом учительского совета Кунгурского уезда. Благочестие и набожность, смирение и доступность – вот его свойства, известные народному учителю того района школ, наблюдение над которыми было поручено о. Стефану. Учителя видели в нём не только начальника, но редкого по отзывчивости человека и опытного руководителя. При постоянном самонаблюдении и опытности в жизни, в нравственном характере его раскрылось свойство духовности, которая была драгоценна для имевших нужду в помощи духовной: слово его проникало в глубину духа и было отрадно и успокоительно для слушателя. Если кто знаком с историей бунта крестьян Асовской волости, Кунгурского уезда, имевшего место в начале 60-х годов, тот знает, сколько внесено добрым пастырем успокоения в брожение умов тёмной народной массы. За это трудное дело в духе пастырской кротости и любви о. Стефану была выражена епархиальным начальством глубокая благодарность. Вслед засим он назначается миссионером Кунгурского уезда с переводом к Кунгурскому Благовещенскому собору, откуда был часто временно вызываем для публичных бесед с раскольниками в Екатеринбургское викариатство. О. Луканин, как опытный миссионер-собеседник, был настолько известен, что его вызывали для бесед с раскольниками в гг. Оренбург и Самару. Отдалённость постоянного его местожительства от епархиального города и беседы его в епархиальной часовне братства Святителя Стефана побудили о. Стефана перевестись в Пермь, где ему была предоставлена должность епархиального миссионера и священника при церкви Успенского женского монастыря. Это время было расцветом миссионерской деятельности о. Стефана, которая будет вписана крупными штрихами на страницы истории Пермской миссии. О. Стефан привлёк в лоно православной церкви несколько главарей раскола и исходатайствовал им разные должности по епархиальному ведомству. Благодаря таким верным мероприятиям, раскол в своих центрах, как, например, в Васильевской волости, Пермского уезда, был так сильно потрясён, что целые деревни, во главе с начётчиками, примкнули к православной церкви, а раскольничьи молельни, как Евтинская и другие, были обращены в православные храмы. Но чтобы иметь прочный алтарь православной миссии и дабы преподавать пример истового церковного богослужения, о. Стефан создал миссионерский монастырь на Белой горе, Осинского уезда, во главе которого поставлен человек с твёрдыми убеждениями и редкой молитвенной настроенностью. Лицо это было обращено о. Стефаном из раскола и вполне оправдало его ожидания: весь строй Белогорского монастыря направлен и держится этим самородком, – мужем силы и правды, проповедником истины, о которых апостол говорит: „в чистоте, разуме, в долготерпении, в благости, в любви нелицемерен, в словеси истины, в силе Божией, в оружии правды десными и шуйми... Яко скорбяще, присно же радующееся, яко нищи, а многих богатяще, яко ничтоже имущи, но вся содержаще“. Если таков начальник иноков основанного о. Луканиным монастыря, то про основателя этой обители можно выразиться словами апостола: „всем бых вся, да всяко некия спасу“. Эта-та деятельность, эта разумная опытность в делах миссии обращали на него внимание власти епархиальной. Пермские архипастыри, при которых ему суждено было проходить первоначальное миссионерское служение, состояли в личной с ним переписке, ценили его ум, знание раскола, пользовались его опытами в деле миссии и с полным доверием утверждали разные мероприятия, клонящиеся к пользе православной церкви. Энергия почившего с делом миссии была настолько сильна, что даже враги его – у кого их нет – вынуждены были сознать его превосходство над собой. Число почитателей его росло, и он сделался одним из популярных и авторитетных деятелей на Урале. Но видно для всякого доброделания необходимо испытание посредством скорбей: без этого никакое наше внешнее делание не будет иметь цены в очах Того, Кто один даёт цену всей деятельности своих верных рабов. О. Стефан в конце 90 годов неожиданно для себя и всех, близко знавших незаурядную личность и постоянную деятельность о. Луканина, получил от местной власти увольнение от должности епархиального миссионера, а вскоре был совсем лишён места в епархиальном городе и назначен в завод Дедюхин, Соликамского уезда. Вышедши в Перми за штат, по случаю антигигиенических условий в заводе Дедюхине, о. Стефан пользовался горячим сочувствием истинных своих друзей и безропотно нёс дни испытаний. За два года до смерти о. протоиерей снова занял почётную в епархии должность духовника родной семинарии, в которой и состоял до последних дней своей многотрудной жизни.

Умолкло живое слово о. Стефана. Он был ещё в полном расцвете своих сил и духовных дарований. Неутомимо деятельный, непрестанно заботливый, о. Стефан, каким он остался до последних дней жизни, оставил многочисленных учеников и почитателей. Похороны его собрали многочисленную публику из разных слоёв общества. Торжественное отпевание покойного о. миссионера было совершено обоими Пермскими архипастырями, почтившими его заслуги перед Пермской церковью прочувствованными речами. Независимо от сего, произнесены были речи воспитанниками семинарии и иноками основанного им монастыря.

Тяжела эта потеря для Пермской миссии, ибо она лишилась в лице о. Луканина незаменимого борца за родное православие и редкого знатока раскола. Не менее ощутительна утрата и для родной семинарии, – это был добрый пастырь, руководил духовным юношеством и словом и благоговейным священно-действованием и примером жизни своей, ум и сердце его были постоянно направлены к Богу. Молитва составляла для него и насущную потребность души. И что за молитва была у него? Воистину она была возношением ума и сердца к Богу, деятельностью его верующей, благоговейно настроенной души, а не простым вычитыванием слов молитвы. Так в молитве он был благоговеен и сосредоточен!

Безобидно протекли многие годы трудовой и многоплодной жизни этого даровитого в высшей степени скромного человека. История пермской епархии не забудет имя о. протоиерея Стефана Луканина и отведёт ему на страницах своих заслуженное почётное место.

Священник Иаков Ш-ков

Предсмертное вразумление раскольницы и обращение её в православие.

В городе Измаиле, Бессарабской губернии, около 30 лет тому назад совратился из православия в раскол австрийского согласия Измаильский житель Георгий Попов и обвенчался в расколе с старообрядкой австрийского согласия Меланией Поликарповной, урожденной Мельниковой. Вскоре Попов оставил раскол, а жена его продолжала жить с ним, не разрывая связи с расколом. Дети их крещены и воспитываются в православии. Но вот раскольница Мелания Попова серьёзно заболела: до праздников Рождества Христова она болела дома, а после праздников поступила в местную городскую больницу. Через две недели болезнь её (чахотка) приняла острый характер и возбудила серьёзное опасение. Поэтому муж взял её домой и стал готовить все необходимое к погребению, предоставив ей полное право получить напутствие в жизнь вечную от Измаильского „протопопа“ австрийского согласия Трофима Чигина. Дети окружили больную свою мать Меланию и со слезами на глазах заговорили: „дорогая мама! Ты нас родила, ты нас вскормила, ты здесь на земле с нами жила, ты имеешь и умерших детей. После смерти ты не можешь быть вместе с своими умершими детьми, и дети не будут с тобой, и мы, живые, после своей смерти не будем с тобой и ты не будешь с нами. Нас и здесь и там разделяет вера, мы – православные, а ты – старообрядка, мы будем судимы по нашему закону, а ты по старообрядскому, и вместе не можем быть. Неужели ты нас не любишь и не желаешь и за гробом быть с нами?“ На такой вопль детей больная мать сказала: „дети мои милые и дорогие! Невыразимо грустно и тяжело, что я умираю и после смерти не буду с своими умершими детьми и с вами после вашей смерти; трудно мне отказаться от вас, но ещё труднее ради вас отказаться от веры своих дедов и прадедов. Но из любви к вам я буду просить Бога, чтобы Он Сам открыл мне истинную веру, в которой можно спастись, и чтобы Он вразумил меня перед смертью, чья вера правая и спасительная – наша старообрядческая, или же православная“. После этих слов больная Мелания Попова, урождённая Мельникова, попросила своих детей пойти спать и оставить её одну, для отдыха и молитвы. О чём и как молилась больная, никому не было известно, известно только то, что на следующий день, в среду, тяжко больная Меланья попросила своего мужа пригласить для напутствия её старообрядческого протопопа Трофима Чигина. Последний не замедлил явиться в сопровождении сестёр больной, старообрядок австрийского согласия, Дарии, жены уставщика старообрядческого „кафедрального собора“ в Измаиле Феодора Фадеева, и Иулиты Куцепаловой. Протопоп исполнил свой долг – преподал больной мнимое напутствие в жизнь вечную, после чего поспешно вышел из комнаты, где была больная, и ушёл домой.

Через пять минут после сего больной дурно стало, появилась тошнота и открылись рвоты, которые продолжались около двух часов и чуть не прекратили жизнь больной и которые исторгли из больной всё, преподанное ей раскольническим протопопом под видом „напутствия в жизнь вечную“. Сёстры больной, старообрядки Дария и Иулита, с содроганием и сокрушением сердца собрали всё, выброшенное больной, наполнили содержимым два платка и, как „святыню“, отнесли своему протопопу Трофиму Чигину и рассказали ему о случившемся. Чигин не только смутился, но даже от волнения заболел и не знал, что дальше предпринять в отношении к больной.

Больная сама вывела всех, в том числе и раскольнического протопопа, из недоумительного положения. Она сказала своим домашним и своим сёстрам, старообрядкам, и другим старообрядцам, присутствовавшим в то время в доме её мужа, следующее: „я просила Бога открыть мне истину, показать мне правую веру и тем успокоить меня за гробом; Бог открыл мне после молитвы, что то причастие есть истинное Тело и Кровь Христова, которое удержится во мне, а то, которое не удержится и выброшено будет мной, не истинное Тело и не истинная Кровь Христа. Я причастилась от старообрядческого протопопа Трофима Чигина и причастие, им преподанное, во мне не удержалось, но выброшено было посредством рвоты, как все знаете. Значит, старообрядческий протопоп и все старообрядческие попы не преподают людям пречистое Тело и Кровь Христа, Спасителя мира, и только один простой хлеб и простое вино, значит они не истинные попы. Поэтому я желаю присоединиться к православию и причаститься святых Таин от православного священника. О старообрядчестве и о попах австрийского постановления мне более не говорите“. После этих слов, весьма утешительных для домашних и громоносно поразительных для старообрядцев, больная попросила своего мужа пригласить православного священника для присоединения к православной Церкви и для напутствия в жизнь вечную. Муж, желая дать жене возможность зрело обсудить такой важный шаг, как перемена веры, не тотчас исполнил просьбу её, но на другой только день, в четверг, 13 февраля, пригласил настоятеля Измаильского Свято-Покровского собора, священника Иоанна Кириллова, соборного диакона Василия Стойнова и псаломщика Иакова Помазана для сказанной надобности.

Причт в поименованном составе, убедившись через личный спрос в искреннем желании больной оставить раскол и присоединиться к святой православной Восточно-Кафолической Церкви, приступил к совершению установленного чинопоследования, после чего совершено было над больной освящение воды. Больная, после присоединения к Святой Церкви, в присутствии следующих лиц: Анисии Бендерской, Дмитрия Кенева, жены Никиты Иванова и некоторых других, осенив себя крестным знамением, радостно возгласила: „как мне легко, как мне приятно, как будто меня помазали самыми пахучими ароматами и духами, как будто вся комната моя наполнилась несказанно ароматным воздухом! Слава и благодарение Господу Богу, меня просветившему“!

На другой день, в пятницу 14 февраля, больная в полном сознании и раскаянии из рук того же настоятеля соборной церкви, священника Иоанна Кириллова, сподобилась принять пречистое Тело и Честную Кровь Христа Спасителя – напутствие и залог жизни вечной. После святого причащения она чувствовала себя бодро и жизнерадостно и сказала всем во всеуслышание, что теперь и смерть для неё не страшна: так ей отрадно и светло на душе. Скончалась раба Божия Мелания, как истинная дщерь Церкви Христовой, 2 марта сего года, по-христиански: безболезненно, мирно и непостыдно, и погребена на православном кладбище. Чин погребения совершили вполне уставно те же чины соборного причта и ни одним действием не соблазнили толпу старообрядцев, сопровождавших покойную и присутствовавших в кладбищенской церкви при отпевании. Зорко следил за совершением чина погребения уставщик Измаильского „кафедрального“ старообрядческого собора Феодор Георгиев Фадеев: он засвидетельствовал перед всеми старообрядцами, что священник Иоанн Кириллов совершил чин погребения вполне уставно.

Кишинев. епарх. мисс. свящ. Ф. Воловей

(Похороны беглого попа Николая).

Недавно ветковская беглопоповская раскольничья паства лишилась своего духовного отца и руководителя: 30 января сего 1904 умер от водянки беглый поп Николай Добромыслов. Пагубная страсть к рюмочке свела этого несчастного иерея преждевременно в могилу. Покойный о. Николай происходил из священников Нижегородской епархии, был раньше военным и в раскол поступил лет восемь тому назад. Приехал он в Ветку по рекомендации известного ревнителя беглопоповства, нижегородского купца Бугрова, с женой и малолетней дочерью, и с того времени управлял ветковской беглопоповской паствой, делая иногда поездки и по другим местам для исправления треб у раскольников. Предаваясь пьянству и особенно предосудительному у раскольников – курению „треклятого зелья“ – табака, покойный не пользовался у беглопоповской паствы особым почётом. Похороны о. Николая происходили 1-го февраля и отличались большой торжественностью. Покойного одели в дорогие ризы; гроб был обит светло-голубой материей и украшен белым глазетом; на погребении присутствовало много раскольников-прихожан покойного, были и приезжие из других мест, узнавшие о смерти попа. Погребение совершал беглый поп Илья, духовный отец покойного, вызванный для этого по телеграфу из посада Лужков, Черниговской губ. Перед самым отпеванием в моленной произошёл скандал. Дело в том, что одновременно с Ильёй прибыл в Ветку на погребение и другой беглый поп Павел, тоже из посада Лужков. Этого Павла покойный о. Николай принимал в раскол.

Надо знать, что между Павлом и Ильёй (вернее между их руководителями: попечителями, уставщиками) происходит непримиримая вражда. Илья не признаёт Павла правильным священником на том основании, что он, Павел, по рождению беспоповец и при переходе в православие не был правильно „довершён“, т. е. над ним не был вычитан чин крещения с погружением ступней ног в воду, как это делается у раскольников, а только совершено над ним миропомазание; таким образом, по толкованию лужковских раскольничьих талмудистов, Павел имеет будто бы неполное крещение. Во-вторых, Павел в безпоповстве же был женат и жил с женой не венчавшись, за что Илья считал его явным блудником. – В-третьих – Павел за своё бегство в раскол был судим своим епархиальным начальством, отбывал наказание; после чего, будучи определён на приход, снова бежал в раскол, где и был принят по 3-му чину покойным о. Николаем. В Лужках между Павлом и Ильёй существует формальное разделение, ветковцы же к обоим попам относятся с одинаковым почтением, считая того и другого правильными попами. Павел, главным образом, и ехал на похороны с той целью, чтобы доказать противной стороне, что он действительно поп правильный, так как надеялся, что ветковцы позволят ему служить совместно с Ильёй при погребении его „духовного отца“ попа Николая. Сами по себе ветковцы ничего не имели против совместного служения попов, но против этого восстал сопровождавший попа Илью лужковский уставщик Илья Комаров. Лишь только Павел, в сопровождении своего попечителя Власа Ив. Богомолова и иконописца Григория (книгочей и ритор), вошёл в моленную и обнаружил желание облачиться, – Комаров стал энергично протестовать, а поп Илья заявил, что если Павел не уйдёт, – он отказывается совершать погребение. В моленной поднялся невообразимый шум. Народ разделился на две партии: одни стояли за то, чтобы. погребение было совершено двумя попами и желали допустить Павла, другие, боясь, как бы Илья на самом деле не ушёл (ибо тогда некому было бы читать над умершим разрешительную молитву), склонялись на сторону последнего. В конце концов поп Павел должен был уйти (говорят, будто бы со слезами) из моленной, и Илья один совершил погребение. После этого гроб был поднят, и торжественная процессия раскольников с пением „святый Боже“ направилась по улицам местечка к кладбищу, где Илья, вновь облачившись, прочитал над умершим разрешительную молитву и предал земле тело его.

Комаров торжествовал... Желая ещё более унизить Павла, он на другой день (Сретение Господне) после обедни остановил народ в моленной и просил ветковцев собраться к вечерни в возможно большем количестве, так как, по его словам, он имел передать нечто важное, касающееся и их. Когда ветковские заправилы заметили Комарову, что они готовы и сейчас выслушать его, последний, выйдя на амвон, начал всячески поносить беглого попа Павла и доказывать его неправильность, причём укорял ветковцев в том, что они неправильно приняли его. В конце речи Комаров указал на то, что, если ветковцы не откажутся от Павла, – лужковцы могут порвать с ними общение.

Ветковцы очень основательно возражали Комарову, что если не считать миропомазание православной церкви восполняющим, беспоповское крещение, то нужно будет признать недействительным и рукоположение великороссийских попов; также основательно защищали Павла и против обвинения в любодеянии, относительно же вторичного принятия его в раскол 3-м чином, а не 2-м, как того требовали лужковцы, сказали, что иначе нельзя было и поступить, так как Павел был уже однажды принят в раскол под „миро“. О вражде вышеозначенных попов ветковцы рассуждают так, „оба-де попа правильны, а что они между собой ссорятся, это до нас не касается“. Защищали Павла также и его попечитель Влас и книгочий Григорий. Так окончились похороны беглого попа Николая.

В приемники о. Николаю ветковцы уже разыскивают другого священника. С этой целью уже послан в Нижегородскую губернию к вышеупомянутому поставщику беглых попов Бугрову ветковский уставщик Георгий Семёнович Соколов. На-днях от него получено открытое письмо, в котором он сообщает, что „садовник“ найден, но нужно повременить. В народе ходят также слухи, что ветковский попечитель раскольнической молельни получил будто бы от того же Соколова телеграмму такого содержания: „Едем с товаром!“

Мы нисколько не сомневаемся, что поездка Г. С. Соколова увенчается успехом. Опять ветковцы привезут себе беглого пастыря, подвергнут его известному чиноприятию, через что он, по учению уважаемых старообрядцами старопечатных книг, обнажится священного сана и сделается „мирским человеком“ (Кормчая, гл. 37), а потом вручат ему свои души. Насколько подобный способ приобретения священников отвечает учению свящ. писания, пусть рассудят имеющие совесть старообрядцы!

Григорий Дрибинцев

Ревнители древнего благочестия австрийского раскольничьего толка давно лелеяли мечту учредить в столице кафедру своего епископа. Года три назад состоялось и постановление нижегородского ярморочного собора „старообрядческих епископов“ об открытии новой „старообрядческой епископии в столице, с присвоением епископу титула „Кронштадтского“.

Но, назначением радетели австрийского раскола медлили, узнав, между прочим, о негодовании о. Иоанна Кронштадтского. Настоящий момент признан, очевидно, благоприятным и раскольничьим епископом в столице поставлен вдовый австрийского священства поп Василий, с именем Виталия. С присвоением новому лже-епископу титула уже не Кронштадтского, а Тверского и Петербургского. Кафедральная моленная назначена на Охте по Порховской улице. Содержание новому „старообрядческому архиерею“ определено частью из доходов местных раскольничьих попов, которых в столице числится пять, частью от местного раскольничьего „братства Зизания и Аввакума“, возведённых раскольниками во святые. Над учреждением братства этого работал проживавший здесь в последние годы Мельников, а также наезжавшие часто Бриллиантов и лже-епископ Иннокентий Усов.

„Братство Зизания и Аввакума“ насчитывает до 100 членов из влиятельных представителей местного старообрядчества и имеет задачей упрочивать раскол и служить связующим звеном с другими центрами раскола и распорядительным и справочным пунктом. В силу этого и столичная архиерейская кафедра имеет, по-видимому, важное в раскольничьем мире „дипломатическое“ назначение.

Братчики имеют собеседовательные собрания, на которых читаются доклады и ведутся жаркие обсуждения текущих вопросов.

I. В изменение и дополнение подлежащих узаконений, Высочайше утверждённым мнением Государственного Совета, постановлено:

„Добровольное занятие работой в воскресные, праздничные и торжественные дни церковные и гражданские предоставляется усмотрению каждого, и никакая власть не должна чинить трудящимся каких-либо в сём препятствий“.

II. Исключить из статей 300 общего учреждения губернского (свод. зак. т. II, изд. 1892 г.) и 24 устава о предупреждении и пресечении преступлений (свод. зак. т. XIV, изд. 1890 г.) содержащееся в них указание на воспрещение производства в воскресные и праздничные дни публичных работ.

Известный своим продерзостным языком апологет раскола Феодор Мельников истекшей зимой куда-то таинственно исчез. В „Нов. Вр.“ была телеграмма из Брянска, что Мельников скоропостижно скончался в гостинице, о чём было сообщено и в других газетах. Но затем слух этот был раскольниками опровергнут. Однако Мельников положительно нигде не появлялся на беседах. Говорили, что он выехал заграницу с важным и таинственным поручением по книгоиздательской части. Но на днях Мельникова встретил наш корреспондент в раскольничьей обители в Черниговской губернии – „в Полосе“, резиденции Балтского австрийского архиерея. Корреспонденту показалось, что Мельников был смущён неожиданной встречей и проживает там только „инкогнито“.

Корреспондент наш заподозревает в этом безвестном и безмолвном пребывании прославленного апологета что-то загадочное. В раскольничьем же мире объясняют исчезновение с столичного горизонта Мельникова и пребывание его в Полосе якобы епитимийным злоключением. А нам думается, не приготовляется ли Феодор Ефимович, следуя по стопам своего друга и коллеги Усова, – постом и молитвой к новой епископской кафедре.

* * *

В Вятской епархии открыто с разрешения Св. Синода 7 новых вакансий окружных миссионеров с обеспечением из местных средств.

Жителям сл. Кантакузово, Валковского у., Харьковск. г., и их соседям в день анти-пасхи выпало на долю счастье присутствовать при торжественно совершенном чине присоединения к православию бывшей штундистки, Фёклы Спиридоновны Симмоненковой, крестьянки сл. Николаевки. Николаевка – старый центр валковского штундизма. Ф. Снммоненкова более шести лет пробыла вне единения с православной церковью, не исповедовалась и не принимала Св. Тайн Христовых. Её отец и мать – одни из первейших штундистов в своей деревне и отличаются особенным упорством в своём лжеучении. Из двух её братьев младший обучается в недавно открытой в Николаевке церковно-миссионерской школе; а старший, после семилетнего сильного тяготения в сторону штундизма, прошлым великим постом покаялся, публично дал обещание никогда не изменять св. церкви. Симмоненкова более полугода не решалась разойтись с отцом и матерью, деспотичными штундистами. Но добрый пример брата и ещё некоторых односельчан влил в её душу мужество и она, несмотря на все препятствия, бесповоротно решила очиститься от прежних заблуждений и навсегда войти в ограду всепрощающей матери – св. церкви православной.

Воссоединена была Симмоненкова третьим чином. Само присоединение её было совершено в промежуток между часами и литургией. В конце литургии, после „Буди имя Господне“... священник в соответственному слове поздравил воссоединённую с возвращением её на путь истины и принятием Св. Тела и Крови Христовых; в своём слове батюшка подчёркивал при этом ту мысль, что ещё большую радость доставит обращённая небесам, если безропотно перенесёт теперь все ожидающие её дома напасти, кротостью и терпением умягчит сердца своих родителей и тем самым побудит их, вслед за благоразумными сыном и дочерью, сбросить добровольно надетое ими на себя ярмо отца лжи.

По окончании литургии, перед молебном „об обращении заблудших“, священник сказал вторую речь, предназначенную для всех молящихся. В ней он указал слушателям на ободряющее значение для православного населения случаев обращения сектантов и просил своих пасомых всегда содействовать ему в великом деле миссионерствования, приведши им, как высокое побуждение к этому, слова апостола: „братья, если кто из вас уклонится от истины, и обратит кто его, пусть тот знает, что обративший грешника от ложного пути его спасёт душу от смерти и покроет множество грехов“ (Иак.5:19–20).

В пользу обращённой была собрана посильная материальная помощь. Дай, Господи, нам, в нашей тревожной жизни, побольше таких дней, дней победы над тьмой и – всеобщего отрезвления и ободрения.

В эти дни, когда нежданная война решает судьбу двух великих народов и тысячи человеческих жизней стоят перед роковой тайной счастливого или несчастного случая, мысль христианина с особой силой ставит вопрос о судьбе человеческой и о предопределении Божием. Различное решение этого вопроса даёт различное настроение целым народам, а в области религии сопровождается даже ересями и сектантством. Судьба!.. Нет человека, который не вкладывал бы в это загадочное слово самого жизненного смысла. Вот, среди тяжких житейских невзгод, наступает для человека полоса лучшего существования, – говорят: ему улыбнулась судьба! Упрочились благоприятные обстоятельства жизни и уже думают, что судьба благоприятствует человеку, уже говорят о ней, уже завидуют счастливой судьбе человека. Но вот счастье изменяет. То, что казалось прочным, рушится, что казалось верным, обеспеченным, оказывается построенным на песке: какая горечь утраченного счастья, сколько проклятий злодейке – судьбе!.. Одна шальная пуля на войне решает судьбу человека...

Над всей жизнью человеческой как будто висит что-то неотвратимое, неизбежное, какой-то сверхчеловеческий план, какая-то подавляющая сила... Судьба, рок, предназначение, предопределение!.. Мысль об этих господствующих над миром силах пробивается сквозь самое смутное сознание дикаря, она вносит ужас там, где душа не просвещена религией, она вызывает бессильный протест злобы и отчаяния у неверующего и только в сознании истинного христианина она освещается светом истины и оживотворяется теплотой благодати, определяя спокойное и уравновешенное течение нашей земной жизни при всех превратностях судьбы.

Судьба человечества неразрывно соединена с волей Божией. Это сущность всякой религии. Но языческий мир думал и думает, что воля Божества не различает добра и зла, что судьба человечества в руках Божества – игра Его прихоти и произволения. Лучшее для человека – отдаться воле Божества без всякой попытки сознательного и самостоятельного усвоения этой Воли. Недаром буддизм религия «недвижного Китая», который, как загадочный Сфинкс, стоит перед Россией, эта лучшая из языческих религий, проповедует нирвану. Ничего не делай, забудься и засни, своей судьбы ты не создашь, веленья рока не переспоришь, – вот чему учит буддизм. Магометанство возвысилось над языческой религией. Оно учит о Божестве, как личности, сознающей добро и зло, но отрицает в человеке право на это сознание. Магометанин выражает, поэтому, покорность судьбе, как воле Аллаха, до полного отказа от своего собственного сознания, от своей собственной, даже доброй, воли. Там, где магометанину покажут волю Аллаха, он легко покоряется, без ропота, самой тяжкой невыносимой судьбе, но в то же время, в бессознательном преклонении перед этой волей, он доходит до полного безразличия в вопросах добра, до превышающего самое естественное человеческое представление о добре и зле изуверства и насилия.

Только богооткровенная религия уяснила для человеческого сознания истинный смысл, тяготеющий над миром судьбы, указала мотивы и основания божественного предназначения человека к той или иной жизни до и после смерти. Богооткровенное учение уясняет нашему сознанию, что мир земной и создан и держится, управляется любовью Божией к своему созданию, что тот божественный план, по которому все совершается в природе и людях, вытекает из любви Божией, и что хотя жизнь каждого человека находится в воле Божией, в воле своего Творца и Промыслителя, но Бог не имеет другого отношения к человеку, кроме любви. Всё же несчастье человеческое, всё горе людское имеет своим основанием и причиной не Бога, а зло, диавола, злую волю человеческую. И если человеку кажется иногда, что горькая судьба его не вмещается в его разум, приходит к нему неотразимо, непреодолимо, если человеку кажется иногда, что судьба его складывается как будто вопреки благости к нему любви Божией, как будто помимо собственной его воли и усилий, то это лишь указывает на недостаточность проникновения человеческого в судьбы Божии, на недостаточность внимательности к своей воле, к своим поступкам. О, как уместно было бы в этом случае вспомнить слово Апостольское: «Как непостижимы судьбы Божии и неисследимы пути Его!.. Кто познал ум Господень или кто был советником Ему? (Рим.11:33–35)». Любовь, только любовь Божия движет судьбами людскими!..

Но как же понять тогда существование зла в мире, как попять то, что судьба людей неодинакова: одних счастливая, других несчастная? Для нас несомненно, что если воля Божия действует в мире, – а о чём другом говорит общечеловеческая вера в судьбу? – то это лишь благая, добрая воля... И первое действие её – призыв человека к свободному, самостоятельному исполнению воли Божией. Только свободное исполнение людьми воли Божией угодно Богу, вменяется в заслугу человеку. Бог оживляет свой призыв то обещанием награды, то угрозой суда. Свободное исполнение воли Божией воспособляется помощью Божией в знамениях и чудесах. Но никогда Бог насильственно не заставляет исполнять Свою волю. Он полагает иногда предел злой воле человека, Он направляет иногда зло к добру, Он поднял падшее человечество, Он дал ему спасение в Сыне своём, но во всех этих промыслительных действиях Своих Он не уничтожает и не подавляет свободной воли человека. Воля человека сама определяет для себя тот или иной путь жизни: добрый или злой, угодный Богу или нет. «Жизнь и смерть Я предложил тебе, – говорил некогда Господь народу еврейскому, – избери жизнь, чтобы ты жил и потомство твоё (Втор.30:19)... Огонь и воду Я предложил тебе, и на что хочешь возложи руку свою». Вот истинное объяснение той или иной судьбы народов! «Се, стою у двери и стучу, – говорит Господь каждому человеку, – и если кто услышит голос Мой и отворит дверь, Я войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мной (Откр.3:20)». Вот истинное объяснение счастливой или несчастной судьбы каждого человека! Люди сами себе приготовляют судьбу свою, часто вопреки благой воле Божией, часто в забвении её, в бессознательном состоянии.

Но если язычество заблуждалось в мыслях о судьбе человеческой и отдавало её в безусловную, ничем не руководимую волю Божества, то в нашем понятии о судьбе, а именно, что воля Божия, определяющая для человека ту или иную судьбу, обусловливается действиями и поступками человека, кроется опасность немалого заблуждения. Если судьба каждого человека, Божие определение о ней зависит от человека, то можно прийти к мысли, что Бог подчинён воле человеческой в своих решениях о людях, что Он прикрепил Себя к человеческому хотению и действию, что божественный план мировой жизни обусловлен для Бога человеческой жизнью?.. В эту именно ошибку впало ветхозаветное иудейство, когда стало думать, что Бог, избравший еврейский народ в орудие промыслительных Своих действий, навсегда отдал Себя еврейскому народу, прикрепил Себя к нему до полной невозможности иных для Бога изволений о еврейском народе. В эту именно ошибку впадает и каждый христианин, когда фарисейски думает, что Бог даёт и необходимо должен дать ему счастливую судьбу за его христианскую веру, за его добродетельную жизнь... Нет и нет! Благая воля Божия во всех своих определениях судеб людских и первое и последнее основание для Себя имеет в Себе Самой, в своей любви ко всем людям, а не вынуждается в своих определениях необходимостью сообразоваться с человеческими понятиями, с человеческими действиями. Вопреки иудейским понятиям, напр., Бог есть «Отец всех людей и иудеев, и язычников». Избрание Авраама Богом для особых Своих целей должно было привязывать детей Авраама к Богу, а не Бога к детям Авраама бесповоротно: Бог и из камней мог воздвигнуть Себе детей Авраама, как говорил Спаситель (Мф.3:9). Богу угодно было избрать Иерусалим своим городом и храм Иерусалимский своим жилищем, но не должно забывать, что Всевышний не в рукотворенных храмах живёт, как говорит пророк: небо – престол Его и земля – подножие ног Его (Деян.7:48,49). Богу приятен человеческий ответ любви на Его безмерную любовь к человеку, но, скажем словами Апостола, «кто дал наперёд Богу, чтобы Он должен был воздать» (Рим.11:35)?..

Святой апостол Павел, этот богодухновеннейший уяснитель судеб Божиих, со всей резкостью восстаёт против такого умаляющего величие Божие понимания божественного предопределения судеб человеческих. Он напоминает евреям, что благая воля Божия об их народе имела место ещё тогда, когда и самого народа не было и когда он ещё ничего не мог сделать такого, что навсегда привязало бы, прикрепило бы к нему Бога (Рим.9:11–15).

А если так, если милость Божия к людям вытекает только из любви и воли Божией, а не обусловливается добрыми человеческими действиями, то может быть и гнев Божий не должен карать зло, может быть человек и вообще неответственен пред Богом? Человек, не властный в своём праве на милость Божию, может быть свободен и от нравственной своей ответственности пред Богом за злые свои деяния? Зачем Бог, приняв одних людей в лоно своей любви, уготовав им счастливую судьбу, зачем он предоставляет других людей действию их злой воли и следующей за сим горькой судьбе отвержения от Бога? Апостол отвечает, что эти вопросы, в которых слышится ропот и тяжба с Богом и которые так часто раздаются среди людей, не имеют никакого смысла по самому существу своему. «Ты кто человек, что споришь с Богом?» – говорит Апостол. «Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиной, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почётного употребления, а другой для низкого (Рим.20:21). Если добрые поступки и действия человека есть только ответ на любовь Божию, то может ли человек требовать от Бога, чтобы Он вознаградил его за этот естественный ответ на любовь Божию? Если Бог даёт благо всем любящим Его, то не волен ли Он один в своём даре? Равным образом, если в ответ на любовь Божию человек отвечает злом, то вправе ли человек ожидать для себя от Бога благой, счастливой судьбы? Не естественнее ли такому человеку ожидать, что Бог «предаст его нечистоте его злых похотений, превратному его уму творить непотребства» (Рим.1:21–22). Если Бог волен дать милость Свою кому хочет и кто на любовь Его отвечает любовью, то Он волен и отставить от Своей любви тех, кто не хочет её, кто противится ей. Для человека, как творения Божия, даже и вопроса не может быть о том, зачем Бог предоставляет злых людей их собственной судьбе и что Он может быть неправ к сотворённому...

Но если Бог есть любовь, если Он хочет, чтобы все люди спаслись и удостоились блаженной жизни, то в тоже время Бог есть и всесовершенное ведение. Бог не может не знать, как Существо всеведущее, что на Его любовь одни люди ответят любовью же, другие – противлением и Он наперёд предназначает одних к милости Своей, других к осуждению. Он помогает одним проводить их добрую жизнь и уготовляет для них блаженные Свои обители, других Он предоставляет их злым похотениям и ожидающему их огню вечных мучений. Вот конечный смысл учения христианского о предопределении Божием! Всё, что ни совершается в мире, наперёд предопределено Богом, совершается по воле предвечного Совета Божия. Христианин только должен знать, что если вся судьба человеческая наперёд предопределена волей Божией, то осуществление этой воли Божией в судьбе каждого человека совершается не безразлично к воле человеческой, что если одни из людей предназначаются Богом к счастливой судьбе, другие к несчастной, то это предназначение Божие, эта воля Божия, основываются на полном предведении Божием того, что сам человек себе уготовляет. В злой судьбе человека Бог неповинен, если даже предназначает к ней человека. Бог зла не сотворил, говорит Писание, и не творит его, а только предвидит его и попускает его. «Кого Бог предузнал, тем и предопределил быть» – добрым или злым. Вот истинно христианское, апостольское понимание Божия предопределения (Рим.8:29)! В священном писании часто говорится о предопределении грешников к осуждению, но это предопределение Божие грешных людей на осуждение и муку есть суд Божий основанный на полном, совершенном всеведении Божием. Так и земной врач, добрый и знающий, предназначает одних из своих больных на смерть, других на выздоровление. Но если выздоровление больных много зависит от искусства врача, то смерть безнадёжных больных, конечно, не во враче имеет свою причину и вину.

В своих размышлениях о предопределении Божием, господствующем над жизнью человеческой, христианин должен одинаково воздерживаться от опасности как иудейского заблуждения, отдающего Бога в распоряжение воли человеческой, так и языческого заблуждения, считающего судьбы человеческие – игрой в руках Божества. В эту именно последнюю ошибку впали христианские общины кальвинистов и янсенистов с своим учением о безусловном, независимом от воли человеческой предопределении одних людей ко спасению, других к осуждению. В этом смысле они и толкуют различные тексты Священного Писания, придерживаясь буквы и забывая о смысле. Православная церковь отвергает это заблуждение кальвинистов, преклоняющихся перед величием Божиим до полного извращения понятия о Его существе. «Мы веруем, – говорит она устами восточных патриархов, – что всеблагий Бог предопределил к славе тех, кого избрал от вечности, а которых отвергнул, тех предал осуждению, не потому, впрочем, чтобы Он восхотел таким образом одних оправдать, а других оставить и осудить без причины... Но поскольку Он предвидел, что одни хорошо будут пользоваться своей свободной волей, а другие худо, то посему одних предопределил к славе, других осудил... Но что говорят богохульные еретики, будто Бог предопределяет или осуждает, нисколько не взирая на дела предопределяемых или осуждаемых, то это мы почитаем безумием и нечестием. Не значит ли это произносить страшную хулу на Бога?.. Мы исповедуем, что Бог справедливо предаёт осуждению тех, кто остаётся в нечестии по развращённой своей воле, но никогда, никогда не называли и не назовём виновником вечного наказания и мучений и как бы человеконенавистником Бога...»

Ещё один вопрос. Если предопределение Божие о нас основывается на предведении Божием о наших поступках и действиях, то сама мысль о том, что Бог наперёд знает всё, что мы мыслим и делаем и, следовательно, наперёд уже определил нашу судьбу здесь, на земле, и там, за гробом, мысль эта не связывает ли нашу волю, не расслабляет ли нашу деятельность?!.. Если всё уже наперёд, в предведении, предопределено Богом, то не лучше ли ждать своего конца без особой заботы о будущем, с спокойной мыслью о том, что чему быть, тому не миновать?! Христианину, действительно, можно спокойно жить, спокойно умереть. В самом своём христианстве, в своей вере и своих делах, он получает уверение своего избрания и своего спасения. Но это отнюдь не может ослаблять его стремления ко Христу, отсюда не может уменьшать его заботы о совершении спасения. Сознание своего избрания, своей особой высокой судьбы, предназначенной нам в нашей христианской вере должно окрылять нас любовью ко Христу, вдохновлять нас желанием на Его любовь к нам ответить всей возможной для нас любовью к Нему, заставлять нас исполнять Его волю. А большим нельзя угодить Богу, как душу свою положить за други своя!

Христиане! «Бог избрал нас во Христе Иисусе, скажем мы словами апостола Павла, – прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви. Он предопределил усыновить нас себе через Иисуса Христа, по благоволению воли своей (Еф.1:4,5). «Мы должны там думать, – говоря словами того же апостола, – не потому, что уже достигли спасения или усовершились, но мы стремимся, не достигнем ли и мы Христа, как достиг нас Иисус Христос... Мы не почитаем себя достигшими, а только, забывая задняя, простираемся вперёд, стремимся к цели вышнего звания во Христе Иисусе (Флп.3:12–14)... Мы, христиане, спокойно и с совершенной уверенностью можем думать и чувствовать так. Если только мы верны, послушны Христу, вся жизнь наша у Бога. «Бог, говорит апостол, – производит в нас и хотение и действие по своему благоволению» (Флп.2:13).

Священник-миссионер Савва Потехин

Вести о Русско-японской войне.

I.

Мы живём во времена христианские, когда христианская вера распространилась по всем частям света, хотя полсвета людей и более принадлежат ещё к языческому миру. Но современные христиане, в том числе и многие из русских, стали не лучше, а хуже безбожников, по духу отрицания от истинной веры и Церкви и кощунственного к ним отношения (Толстой и толстовцы), а с тем вместе и от христианской молитвы и покаяния; заветы Христа многими попраны. Распятый Христос заповедал нам самоотвержение: кто хочет идти за Мною, говорит Он, да отвержется себя, от своего слепого, плотского, растленного ума, от своих безумных смертоносных страстей, возьмёт крест свой и идёт во след Меня (Лк.9:23), а между тем многие из соотечественников поступили и поступают совершенно обратно – отверглись не от себя, не от плоти и мира прелюбодейного, а от Самого Христа и Евангелия, от Церкви Божией, – свой разум и свою плоть обоготворили и удовлетворение плотским, гибельным страстям возвели в догмат своего рода, или, выражаясь современным языком учёных, в культ плоти и её страстей, а для этого сочли дозволительными всякие средства для удовлетворения плоти и миру – растрату казённых и общественных сумм или наследственного имущества, задержку и неуплату денег работникам и поставщикам их, неуплату за забранные товары или кражу имущества церковного и частного; убийства из-за похищения; проедание и пропивание своего или чужого достояния; проживание на чужой счёт, леность к труду умственному или физическому; непокорность родителям или учащихся и подчинённых – своим начальникам, словом сказать: многие обратили к Богу свою спину, свои хребты, а не лицо своё, не сердце своё, и не веру свою, а самое дерзкое неверие; породили в себе не страх Божий, не благоговение к Богу Творцу, а безверие и бесстрашие, гордость и неблагодарность, намерение и сознание совершенной от Него зависимости и бесчисленных к нам благодеяний Его. Вот характер поведения нашей интеллигенции и не интеллигенции.

А за такую жизнь и за такое поведение праведный Господь и Судия даёт нам грозный урок – дерзко навязанную нам войну и в ней – потери многих верных сынов России и наших многомиллионных военных судов. Ещё только начинается война, и что будет впереди – одному Богу известно: сколько будет жертв, сколько потерь. Нужно для России немедленное покаяние всех сословий; исправление нравов; отрешение от безумного безбожия: смирение и благоговение к заповедям Божиим и тщательное исполнение их: обращение искреннее к породившей и воспитавшей их матери своей Церкви святой; почтение детей к родителям и воспитывающихся к своим воспитателям; справедливость, воздержание, целомудрие, твёрдость и постоянство брачных союзов; милосердие и сострадание к обиженным и бедным. Если так поведём себя, – что подай Боже; – тогда Господь легко покорит врагов под ноги наши, как в прежние годы, прославит правое оружие наше. Не будем же сами вызывать праведный гнев Божий против нас и надеяться только на силу и мужество воинов и силу бранного оружия.

Богом сотворим силу – и Он, один Он, уничижит врагов наших (Ис.59:14).

Протоиерей Иоанн Сергиев

II.

Признавая по обстоятельствам военного времени необходимым, чтобы мероприятия по морской обороне Балтийского моря были принимаемы в надлежащей согласованности, повелеваем:

1. На главного командира кронштадтского порта, сверх предусмотренных действующими постановлениями прямых обязанностей по этой должности, возложить высшее заведывание портами: Ревельским, Свеаборгским и Императора Александра III и морскими силами Балтийского моря, с присвоением ему наименования главного командира флота и портов Балтийского моря.

2. Командиров перечисленных портов подчинить главному командиру флота и портов Балтийского моря в административном и строевом отношениях; по хозяйственным же операциям вверенных им портов сохранять за ними присвоенные им ныне в хозяйственном отношении права.

3. Главному командиру флота и портов Балтийского моря быть вместе с тем начальником морской обороны Балтийского моря.

Правительствующий сенат не оставит учинить к исполнению сего надлежащее распоряжение.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

„НИКОЛАЙ“.

III.

(С 30 апреля по 27 мая).

30 апреля (13 мая). Ляоян. Телеграмма военного корреспондента „Русск. Слово“. Достигнув пылавшего Вафандяна, я хотел направиться оттуда в Ляоян и затем в восточный отряд генерала Засулича. Ночь уже наступила. Зарево пожаров в горах. Изредка выстрелы. Паровозы не отходят.

Китайцы являются с жалобами на дифангуаня⁴²⁵, казнившего ещё восемь наших друзей. Перепуганные, они остаются у солдатских костров. Телеграф всю ночь работает с главной квартирой.

Утром с севера пришёл громаднейший поезд с несколькими паровозами. Нужно во чтобы то ни стало доставить его осаждённому Порт-Артуру. Предприятие по опасности необычайное, в виду слухов о новом появлении неприятеля.

Два эскадрона пограничников вышли поздно осветить местность. Платформы, блиндированные двумя рядами шпал от неприятельского огня, заняты ротой Заамурского железнодорожного батальона.

Вперёд, авангардом, высылается отдельный паровоз с боевым машинистом – подпоручиком Завадским и поручиком Экгардом фон-Роопом. Туда садятся вооружённые дорожные мастера и я.

Их цель – предвидеть опасность, сигнализировать следующему в десяти минутах поезду, прикрыть его отступление и, вызвав на себя врага, – взорваться заготовленным снарядом пироксилина.

– С Богом! – слышится команда Спиридонова.

Мы двигаемся.

Окутываемый дымом пожарища, уничтоженного Вафандяна, паровоз отходит.

Кругом – зеленеющая пустыня с меланхолическими сопками, синими силуэтами далёких гор, крошечными цветущими садиками китайских деревень. Изредка, в стороне, бирюза моря. Тайфун успокоился. Теперь ничто не мешает высадке японцев. Должно быть, она продолжается.

Близко бегут со скарбом, детьми и жёнами китайцы. Мы пристально осматриваем склоны гор, предательскую синеву ущелий, рвы глубокие и извилистые, где могут скрываться роты неприятеля. Вчера стреляли вон с той горы. Довольно одного удачного удара из полевого орудия, чтобы от следующего за нами громадного поезда не осталось и помина.

В Пуландяне всё тихо. Сожжённая станция стоит как могила.

Мы перегоняем наших охранителей и разведчиков-пограничников. Слишком поздно вышли они. Теперь мы одни: сами свои разведчики, сами своя защита.

Мосты целы. Взорванный японцами и исправленный Спиридоновым мост охраняется нашими солдатами. По их словам, неприятель не показывался.

Паровоз идёт быстро. Всё тихо, безлюдно.

Саншилипу занято уже войсками. Все выстроились. Услышали радостное известие: 36 солдат, накануне окружённые неприятелем, которых тщетно искал кинчжоуский отряд, сами пробились и стороной вышли.

В пыли развёртывается у моря кавалерийская часть.

– Чья?

Приостанавливаемся. В бинокли видим наших. Генерал Фок выслал свои войска встретить и охранить нас. Солдаты кричат „ура“ и мчатся навстречу с радостными лицами.

На Кинчжоуской станции – генерал Фок со штабом поздравляет с счастливым концом опасного, важного, блестящего дела.

– Теперь вы накормили досыта Артур, – говорит он. – Мы можем быть спокойны. Японцы шныряют везде, но вас проглядели.

Генерал благодарит Спиридонова, офицеров, солдат.

Отсюда поезд идёт хорошо защищённой дорогой.

Из Артура телеграммой получена горячая, восторженная благодарность. На станции отголоски далёких взрывов: рвут молы, доки, набережные Дальнего.

Вчера встретили японский разъезд. Высадка японцев продолжается в Ханшоу у Терминаля. Китайцев гонят оттуда.

Настроение в Ляояне бодрое, уверенное, спокойное. Временные случайности не изменят рокового хода войны, лишь бы не волновалась Россия и так же светло смотрела вперёд. Теперь доставка новых войсковых частей безостановочна. Заминка прошла. Сибирские солдаты смотрят истинными богатырями, – громадная разница с солдатами из внутренних губерний.

Ляоян завален запасами. Кругом работа.

Ожидавшееся наступление неприятеля ведётся не так энергично.

Думают, что в Квантуне только демонстрация, и все силы направляются против Ляояна.

Вас. Немирович-Данченко.

7 мая от ген.-ад. Куропаткина. Произведёнными 6-го мая разведками выяснено, что в долине реки Седзыхэ и левого притока её Уисянхо до селения Деоютейдзгоу, в 17 верстах выше слияния рек Даянхэ и Седзыхэ противника не обнаружено. На большой дороге из Сюяна в Фынхуанчен передовой отряд японцев, числом до 300 человек, занимает селение Деопудза, в 13-ти верстах на северо-восток от слияния рек Даянхэ и Салидзайхо; на той же дороге, верстах в 8 позади, у Сяохуанка стоит японский батальон, а ешё далее, верстах в 8 к Хабалину, стянуто не менее дивизии, в том числе и гвардейской части. 6 мая в 32-х верстах на северо-восток от Салидзайпудзы и в 18 верстах по прямому направлению на юго-запад от Фынхуанчена, не доходя до д. Пыпуза казаки встретили японский отряд, силой до трёх взводов и атаковали, и преследовали его до д. Пыпуза, где были встречены японской пехотой, устроившей засаду, вовремя открытую; наши потери: ранено 2 казака, убита 1 лошадь и 2 лошади ранены. В горах между Гайчжоу и Сюянем противника не обнаружено.

7 мая от наместника ген.-ад. Алексеева. По сведениям, полученным от генерала Стесселя, попытка неприятеля высадиться 1-го мая в бухте Керр, нами отбита. 2-го мая вследствие появления значительных неприятельских сил у Саншилипу, для выяснения обстановки, в этом направлении был выдвинут отряд. В происшедшем 3-го мая столкновении выяснено, что у неприятеля около двух дивизий при четырёх батареях. Неприятель, по-видимому, понёс большие потери и приостановил наступление. За 1-е и 3-е мая у нас убит один офицер; ранены: генер. Надеин легко и девять офицеров; нижних чинов убыло до 150.

8 мая от ген.-лейт. Сахарова. В продолжение последних дней наша конница на главной ляоянской дороге обнаружила передвижение японских отрядов на северо-восток от Фынхуанчена к Чаняицзы и далее. Всего в этом направлении прошло более полка с артиллерией. На главной Ляоянской дороге у Селюджана стоят батальон пехоты и полк конницы имея передовые части на перевале Чанзалин. В северо-западном направлении японские разъезды проникают до селения Чинчинзы, верстах в 50-ти от Фынхуанчена. Лошади японской гвардейской и армейской конницы весьма изнурены. Японский отряд, силой 2 эскадрона 3 роты, появился у селения Дзюдьяпудза в долине реки Логогухе, в 17-ти верстах на северо-восток от Салидзайпудзы, а один японский эскадрон выдвинулся из Сяохуанки по большой дороге к Салидзанпудза. Разведками установлено, что в долине реки Лягогухе и по большой фынхуанченской дороге действуют части японского гвардейского, конного полка. На нижнем течении Даянхе в Луанмяу и Татонки японцев нет. Дагушань и Ходухань заняты небольшими отрядами, не более полуроты в каждом. По показаниям китайцев, японцы свозят запасы на остров Далудао, вблизи устья реки Даянхе. Шитоучен, в долине реки Айхе, остаётся занятым японцами.

9 мая от ген.-ад. Куропаткина. Сего 9 мая при сборе всех войск, составляющих главные силы одного из отрядов, отслужен молебен Чудотворцу Николаю. После молебна от Имени Вашего Императорского Величества благодарил войска за самоотверженную молодецкую службу, лично передал войскам содержание депеши Вашего Величества ко мне от 7 мая. Громовым „ура“ ответили войска на провозглашённое мной здравие и многолетие Вашему Императорскому Величеству. Затем были вызваны вперёд вновь пожалованные кавалеры знака отличия Военного Ордена и все офицеры и нижние чины полков, раненые и оставшиеся в строю: войска прошли вместе со мной церемониальным маршем мимо этих молодцов.

Наши разъезды и конные части за Фыншунлинским хребтом наблюдают войска первой японской армии, сосредоточившейся в окрестностях Фынхуанчена. Японцы прикрывают своё расположение выдвинутыми на переход по главным путям небольшими авангардами, до полка пехоты с артиллерией и конницей. На маловажных путях такая охрана уменьшается до двух рот; конница японская показывается мало. Из донесений, полученных вчерашнего числа, можно вывести заключение, что первая японская армия сосредоточилась: две дивизии в Фынхуанчене и ближайших окрестностях и одна дивизия в Хабалиие, на половине пути из Сюяна в Фынхуанчен. По сведениям, Фынхуанчен укрепляется.

В стороне Фыншуйлинского хребта всё спокойно. Со стороны Сюяня доносят: 8-го мая замечено наступление японских отрядов общей силой около полка пехоты и двух полков конницы, гвардейской и армейской, от Хабалпна широким фронтом к Салидзайпудза. В ночь на 8-е мая наша сотня, возвращавшаяся от Дагушаня к Луанмяу и Хондуханя, у Снтхучнндза в 16 верстах на северо-запад от Дагушаня обнаружила бивуакирующий японский пехотный отряд, открывший по ней огонь. На побережье Ляодунского залива перемен нет.

10-го мая. 9-го и 10-го мая наша передовая конница обнаружила передвижение части японских сил в направлении на запад по Хайченской дороге, отделяющейся от главного ляоянского пути у селения Даляндяпуза, в 8 верстах от Фынхуанчена. 8-го мая против казачьих сотен, занявших в пешем строю позицию на высотах правого берега реки Седзыхо у селения Поутейхя, предпринял наступление японский отряд силой до шести рот и трёх эскадронов. В самом начале перестрелки японская колонна укрылась за свою пехоту, которая не решалась на переход долины, ограничившись дальним, почти беспрерывным огнём и не жалея патронов, – только незначительная часть пыталась перейти реку для обхода нашего левого фланга, но была обращена в бегство атакой, в конном строю, нашей полусотни и огнём сотни, занимавшей позицию. К вечеру японцы убрали свои цепи и отошли. Наши потери за это дело – 10 раненых казаков; потери за дело в ночь с 7-го на 8-е мая у Ситхучиндзы точно не выяснены, равно как и подробности этого дела.

11-го мая. В общем положении дел к стороне Фынхуанчена и на побережье Ляодунского залива перемен нет. Относительно положения неприятеля выяснено: у Фынхуанчена сосредоточено до сорока тысяч японских войск; у Пьямыня четыре армейских полка с 50-ю орудиями. Замечается наступление небольшими частями японских войск от Фынхуанчена к Сюяну, совершаемое весьма медленно и с большими предосторожностями. На левом берегу Даянхе часть этих войск в составе до 3.000 человек армейской и гвардейской пехоты и трёх эскадронов гвардейской конницы 9-го мая эшелонировалась на Сюянской дороге между Седяхоге и Салидзапудза. В то же время обнаружено наступление противника и от Фынхуанчена и Пьямыня к нижнему течению реки Даянхе в направлении к Луанмяу; передовые его отряды переправились на правый берег реки Даянхе, и 9-го мая одним из них силой до трёх рот и эскадрона был занят Ляолинский перевал в 14 верстах на юг от Сюяна на дагушанской дороге и соседния деревни Уалассы и Куанхапфу. Кроме того, промежуточный отряд силой до батальона пехоты и эскадрона конницы занимал 9-го мая Пхемяо на правом берегу Даянхе на дагушанской дороге в 10 верстах от Лайдзапудза.

12-го мая. От Наместника. Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству полученные мною 12-го мая донесения контр-адмирала Витгефта и Григоровича: неприятель обстреливал бухту Инченцзы канонерками. 6-го мая японцы ночью пытались заградить минами рейд Порт-Артура, причём, по наблюдениям с берега, полагают, были потоплены: пароход и два миноносца. С 5-го по 8-е мая вытравлены на рейде Порт-Артура одиннадцать неприятельских мин заграждения. Переведены в Порт-Артур из Дальнего коммерческий пароход „Амур“, землечерпательница и паровой баркас.

От ген.-ад. Куропаткина. В стороне Фынхуанчена перемен нет. Наша конница доносит: японцы возводят укрепления вокруг Фынхуанчена, и там сосредоточено до 30.000 пехоты и 2.000 конницы при 36 полевых орудиях. Передовые отряды их выдвинуты вёрст на 30 на север от реки Ейхо, на участке от Фынхуанчена до устья, фронтом к Саймацзы и Куаньдяньсяню. Дальнейшего движения на север японцы от реки Ейхо не производят.

По сведениям многие лошади японской конницы изнурены и набиты.

В стороне Бицзыво и Квантунского полуострова наши разъезды к 10-му мая выяснили: передовые посты японцев занимают высоты верстах в трёх южнее станции Вафандян; за ними верстах в 4-х стоят два эскадрона армейского полка и две с половиной роты 12-го пехотного полка, охраняемые на флангах пехотными заставами человек, по сорока в каждой; далее к югу по деревням у линии железной дороги расположена пехота и конница, а к Пуландяну сосредоточен отряд из трёх родов оружия, силой в 3.000 человек с пятью орудиями.

В окрестностях Бицзыво и южнее высадка японского десанта продолжается, и оттуда войска направляются на юг к Цзинь-чжоу, выставляя заслоны на запад. По словам китайцев, 5-го мая у Цзинь-чжоу произошёл бой, в котором японцы потеряли 700 человек. Потери русских были менее значительны.

Со стороны Дагушана 10-го мая доносят: высадка японцев у Дагушана началась пять дней тому назад и, по сведениям, всего высадилось до 50.000, преимущественно пехоты, что недостаточно ещё проверено. Высадившиеся войска из Дагушана направляются к Сюяну, а также в направлении к Порт-Артуру на Чинтаицзы.

Встреча нашей третьей верхнеудинской сотни в ночь с 7-го по 8-е мая у Ситхучинцзы с японским отрядом произвела большое смятение среди японцев, открывших самую беспорядочную стрельбу по казакам, а также, вследствие темноты ночи, и по своим.

Один наш разъезд проник к Тансанчинцза, где обнаружил небольшой японский отряд и наблюдал непрерывное движение к Фынхуан-чену больших японских обозов.

13 мая. От ген.-ад. Куропаткина. К 12-му мая произведённые разведки в стороне Фынхуанчена выяснили, что на главной Ляоянской дороге передовой японский отряд занимает перевал Тхумендза и соседнее селение Сяодяндан; в деревнях, прилегающих к Ляоянской дороге между Тхумендза и Селючжаном, расквартированы небольшие отряды; перевал Чанзалин укреплён; более значительные силы обнаружены у Селючжана и у Даляндяпуза (откуда отходит Хайченская дорога). С 3 мая было замечено передвижение японцев небольшими отрядами Даляндяпуза по Хайченской дороге. Войска эти сгруппировались в местности Чандогоу (в 14 верстах от Даляндяпуза). Перевал Синхайлин, по слухам, снова занят японцами. 7 мая наш разъезд на Хайченской дороге имел стычку с неприятельской заставой, причём ранен один казак. 11 мая разъезды удостоверили движение японских войск от Хабалина к реке Даянхэ и обнаружили на биваке три японских роты, которые открыли огонь. В южном районе Ляодунского полуострова передовые японские войска 11 мая были расположены от дер. Ченсаншилипу и Сандязы (в 14 верстах не доходя Фучжоу) к линии железной дороги в 8 верстах южнее станции Ванфандян и далее до о. Сядятун (в 17 верстах от Ванфандяна в восточном направлении) на дороге из Бидзыво в Сеньючен. В Бидзыво и у Сяохоукоувейзы происходит постоянно высадка войск и разгрузка разных запасов, причём последний пункт занят сильным гарнизоном. По требующим поверки сведениям, всего пока у Дагушана высадилось 18 тысяч японцев; также выгружены несколько больших орудий, запрягаемых каждое 18-ю лошадьми. По слухам, среди японских войск находятся и корейские солдаты. Со стороны Хабалина донесено о продолжающемся передвижении японских войск оттуда по Дагушанской дороге к Салидзайпудза. Около Хабалина находятся укрепления.

14 мая. – Утром 12 мая японский отряд силой до батальона пехоты с эскадроном предпринял наступление по главной ляоянской дороге, но принуждён был скоро отойти обратно в Тхумендза. В долине реки Айхе японский отряд силой до батальона пехоты занимает позицию на высотах у сел. Дапу. Наши казаки были встречены сильным огнём. Перестрелка продолжалась с 10 час. до 4 час. дня, причём японская пехота пыталась охватить правый фланг казаков и отрезать путь отступления, но это не удалось.

16 мая. – 14 мая японский конный отряд, силой в 150 человек подходил вёрст на восемь с юго-востока к станции Вафангоу, но, встреченный частями пограничной стражи, скоро удалился.

13 мая к стороне Цзиньчжоу нашим разъездом была слышна сильная канонада.

17 мая. – 17-го утром получено донесение о наступлении японских войск от Куаиьдяньсяня к Саймацзы. Силы наступающих не выяснены.

Сообщение Главного Штаба. 16 и 17 мая в стороне Фынхуанчена спокойно. В 10 час. 30 мин. вечера, 14 мая японская пехота из Куань-дяньсяня повела наступление с фронта и обоих флангов против наших казаков, занимавших позицию у Шаого (15 вёрст северо-западнее Куань-дяньсаня). Японцы в ночной темноте открыли беглый, беспорядочный огонь. С началом боя на окрестных вершинах началась сигнализация электрическими фонарями. Казаки в спешенном строю отошли сначала к перевалу Чанлин (в 2 верстах к западу от д. Шаого), а затем к Айнямыню (в 15 верстах к западу от перевала Чанлин).

Перестрелка стихла в 2 часа ночи 15 мая, и противник за перевалом Чанлин прекратил преследование.

Утром 15 мая к Айнямыню стали приближаться передовые части японского отряда. В 9 час. утра японцы развернулись и открыли огонь сначала залпами, а потом пачками по двум сотням, занимавшим позицию впереди Айнямыня и отошедшим затем на гребень высот западнее Айнямыня. В 10 час. утра японцы развернули в боевой порядок два батальона, имея третий в резерве, а в 11 час. утра на позицию выехала батарея, открывшая огонь шрапнелью. При переходе через долину реки японская пехота, наступавшая густыми цепями, потерпела немалый урон от огня казаков. В 11 час. 20 мин., в виду обхода японцами правого фланга казаков со стороны Даянгоу, отряд начал отходить в полном порядке к Саймацзы. Перестрелка в арьергарде стихла в 2 час. дня. У нас ранено два офицера и семь казаков.

Утром, 17 мая противник начал наступление к Саймацзы, наблюдаемый казаками. Ко времени отправления донесения японцы ещё не достигли этого пункта. 16 мая город Сюян японцами занят не был. На побережье у Инкоу, Гайчжоу и Сеньючена всё спокойно.

17 мая, около полудня, у станции железной дороги Вафангоу наша конница завязала сначала стрелковый бой с японским отрядом с силой до 8 рот и 8 эскадронов, при 4 пулемётах; с развитием боя наши сотни в конном строю лихо атаковали японский эскадрон, стоявший на левом фланге боевого порядка, и почти весь его истребили, после этого ударили на пехоту, но отошли, попав под огонь пулемётов. Наступление японской пехоты в охват нашего правого фланга было остановлено огнём нашей батареи, нанёсшей значительные потери противнику. Наши потери точно ещё не выяснены; пока определилось, что ранен корнет фон-Мейер и 21 нижний чин и выбыло 25 лошадей.

18 мая. От ген-ад. Алексеева. Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству полученные мной сего числа донесения контр-адмиралов Витгефта и Григоровича по 16 мая. Найдено и взорвано на рейде много японских мин. По-видимому, японцы заменили брандеры минами заграждения, которые ставятся ими с коммерческих пароходов.

18 мая. От ген.-ад. Куропаткина. В стороне Фынхуанчена всё спокойно. Сюян японцами не занят. Замечается, что японские отряды начали постепенно отходить от долины реки Седзыха и Салидзайпудза в восточном направлении. 17 мая две японских роты с 30 драгунами двинулись по Дагушанской дороге на Урласы, пытаясь обойти с левого фланга нашу заставу и разъезды. Обход был своевременно обнаружен нашими дозорами. В перестрелке ранен 1 казак и убита 1 лошадь. Японский отряд, с которым наша конница имела удачное дело 17 мая, приостановился верстах в четырёх не доходя станции Вафангоу на позиции и приступил к укреплению её. Дальнейшего наступления японцев от Саймацзы к Фынсуйлинскомѵ перевалу на дороге в Ляоян не замечается.

19 мая. От ген.-ад. Куропаткина. В стороне Фынхуанчена спокойно. Город Саймацзы, очищенный японцами, 18 мая снова занят нашими войсками. 18 мая на перевале Ляоян, в 14 верстах к югу от Сюяна, разъезды имели перестрелку с японским отрядом, сплой до двух рот с полуэскадроном; наши потери – один казак ранен. У Инкоу и у Гайчжоу без перемен.

Ляоян, 18 мая. От военного корреспондента „Русского Слова“. Четыре дня на Ляодунском полуострове. Завтра двигаемся к югу. Проливные дожди сменяются очаровательными весенними днями. Китайские деревни окутались цветущими рощами. Дороги не размыты, мосты целы. Дружественное нам население всюду бережёт восстановляемый рельсовый путь и доставляет запасы. Фуражу коням мало. При приближении японцев крестьяне прячут женщин и разбегаются кругом. Разъезды неприятельской кавалерии не принимают боя при равенстве сил и преследуют наших только при значительном своём превосходстве и наличности пехоты. Их эскадроны плохо управляют рослыми конями. Убегая, падают, оставляя лошадей. Говорят, что массы японцев двумя руслами направляются к югу – к Сюяню и Артуру – восточным берегом. Бицзыво сильно укрепляется ими. Перед ним ещё двадцать неразгруженных транспортов. В Вафангоу опять третьего дня слышалась канонада с юга. От генерала Фока пока никаких известий. В Троицын день посреди пустынных гор наши боевые поезда обвиты ветвями молодых дубков. Солдаты радуются: завтра, может быть, смерть, сегодня – как дома. Больных нет. Телеграф восстановляется. Пока только служебный. Депеши приходится посылать с нарочными в Ляоян. Полковник Спиридонов с своим железнодорожным отрядом деятельно работает рельсовыми путями. Завтра дойдёт с ними до неприятельских позиций. Большие кавалерийские части японцев показывались к востоку от Вафангоу и преследовали наших пограничников, несущих тяжкую службу малыми постами. Солдаты радуются близости военных действий. Утомлены долгими стоянками.

Сегодня необыкновенно красивое кавалерийское дело у Вафангоу. Вчерашняя разведка полковника Кошубы и графа Армфельдта вызвала японцев на позиции между Вафангоу и Вафандяном. Они решили наказать предприимчивого, отважного пограничника и заняли горные позиции в двух верстах от нас. Ротмистр Максимов с 8 час. утра принял стрелковый бой с сильнейшим много раз противником. Задержанные им на два с половиной часа японцы упорно готовились перейти в последнее наступление, чтобы уничтожить врага, беспокоившего их тыл двадцать один день, но никак не ожидали того, что случилось. К Вафангоу подходил большой кавалерийский отряд генерала Самсонова. Уже в пяти верстах он получил известие о бое. Надо было видеть, как по его команде три эскадрона Приморского драгунского полка, охотничья команда и сотня пограничной стражи кинулись на место. Вихрем неслись стройные ряды всадников, одолевая в стремительном движении вперёд все трудные препятствия страшно пересечённой местности. Туда же по самой невозможной дороге промчалась батарея на рысях. Выйдя за станцию, наши немедленно начали общий бой с таким порывом и неистовством, с такой эффектной стройностью массовых движений, что японцы немедленно вызвали на позицию все свои силы. Четвёртая и шестая сотни 8-го Сибирского казачьего полка с гиканьем вихрем налетели на японскую кавалерию, с пиками на перевес, охватили с обоих флангов и в несколько минут буквально изрубили целый эскадрон противника, рассеяв остальные. Пики здесь были впервые в деле и наводили ужас. Были такие удары, когда смаху казак пробивал насквозь всадника и ранил лошадь. Несколько пик было оставлено за невозможностью их выдернуть. Истребляя всё на своём пути, казачья лава встретила шесть японских пулемётов и сумела из-под их адского огня уйти без больших потерь. Японцы четырьмя батальонами, по триста человек в роте, с восемью эскадронами перешли было в наступление, но тут их встретила полная неожиданность. Наша батарея под командой штабс-капитана Иванова стала уж на позицию и после первых шрапнелей, рвавшихся слишком высоко, дала ряд удивительных выстрелов. Гора, куда густыми шеренгами наступала японская пехота, вдруг усеялась чёрными неподвижными точками. Гранаты попадали в массы противника, живо начавшего разбегаться во все стороны. К этому времени разразилась гроза. Жадная дробь пулемётов и рёв орудий сливались с ударами грома. Небо отвечало молниями на эту битву. Несколько японских кавалерийских атак удивляли отвагой. С криком „майя“, они бросались на нас, но встречали такой отпор сибирских казаков, драгун и пограничников, что рассыпались по сторонам, преследуемые нашими. В причудливой рамке синих гор вся эта долина была в эти минуты полна мрачной красоты и сурового величия. Были эпизоды, просившиеся на полотно. Такова вначале атака квартирьеров, врубившихся в массу неприятельской кавалерии, причём выдвинулся Касинов. Потом лихой выезд 48-й сотни штабс-ротмистра Доценко, остановивший решительным ударом атаку японцев. Один казак, окружённый врагами, стоя на месте, сначала пикой очистил себе место, а потом сам бросился на них. Другой, уронив пику и выпустив шашку, отнял саблю у японского офицера и его же изрубил ею. Их майор генерального штаба Гонака столкнулся с нашим стрелком, который, отразив его удар, одним взмахом отрубил голову майору. Казачья атака, неожиданно встретив неприятельские пулемёты, оказалась в трудном положении. Охотники 48-й сотни пограничников спешились, кинулись на врага и дали возможность нашим отойти без потерь. Некоторые японские офицеры, убегая, снимали сапоги для быстроты. Казаки со смехом показывали эту обувь. В одном месте, желая обмануть, японцы поставили чучела. Казаки не поддались и били по настоящим цепям врага. Особенно отличались ротмистр Голощапов, Рибасов и разжалованный Чоглоков, самоотверженно бросавшийся на врага, пока ему не были пробиты пулями обе ноги. Артиллерия стреляла так, что у генерала Самсонова несколько раз срывались восторженные одобрения. Убит у нас один солдат, другой пропал без вести, ранен корнет фон-Мейер, тяжело ранены три нижних чина, легко – подпоручик конной артиллерии Вамдербрант и двадцать солдат. Лошадей убито 25. Урон неприятеля значительный. Японцы потеряли не менее двухсот человек. Взято нами много прекрасных японских коней. Неприятелем командовал известный генерал Аккиама, некогда друг многих русских.

19 мая. От ген.-лейт. Сахарова в Главный штаб. По донесению начальника отряда, в деле 17 мая у Вафангоу японцы имели в резерве до трёх батальонов пехоты. Наши потери: убито три нижних чина и ранено тридцать два, лошадей убито 17 и ранено 23. Ранен сотник фон-Мейер; фамилия другого раненого офицера ещё не сообщена. Потери японцев весьма значительны. Один японский эскадрон 13 полка почти весь уничтожен в рукопашной схватке; другой же эскадрон, шедший на выручку первому, понёс большие потери от огня спешенных пограничников и охотничьей команды. У японцев отбито 19 лошадей.

20 мая. Ген.-лейт. Жилинского. Генерал Стессель от 15 мая донёс: 13 мая, после упорного боя, продолжавшегося два дня, я приказал вечером очищать цзиньчжоускую позицию, так как против нас было не менее трёх дивизий со ста двадцатью орудиями. Огонь противника, а главное огонь с четырёх канонерок и шести миноносцев, совершенно уничтожил наши батареи на цзиньчжоуской позиции. Находившийся на самой позиции 5-й полк держался геройски. Огнём его и наших батарей и канонерки „Бобр“, стоявшей в Хунуэза, японцам нанесены громадные потери. Наша убыль до тридцати офицеров и около восьмисот нижних чинов убитыми и ранеными. Все не подбитые орудия нами взорваны и испорчены; свезти орудия позиционные во время жестокого боя, разумеется, не могло входить в расчёт, так как это нужно было бы сделать за три дня до боя. Бой тринадцатого числа начался с пяти часов утра и продолжался до восьми вечера, когда я приказал постепенно очищать позицию. Часть мин и фугасов осталась не взорванной, так как японцы обходили прямо по морю, выше пояса в воде, под прикрытием своих судов. Дух войска отличный.

21 мая. От ген.-лейт. Жилинского. По полученным от генерала Стесселя письменным донесениям, дополняющим его телеграммы за время до 8 мая, оказывается, что к означенному числу положение было таково: армия японцев передовыми частями дошла до горы Самсон, но ещё не решалась атаковать город Цзиньчжоу, занятый одной ротой. Неприятель занял уже полуостров Керр и посылал большие шаланды в бухту Хунуэза, которые, однако, вынуждены были удалиться, вследствие огня нашей артиллерии. Наши войска занимали позицию южнее побережья залива Хунуэза, Талиенван, станцию Наньгуаньлин, Дальний и все бухты. Эскадра противника блокировала всё побережье и обстреливала берега то одной, то другой бухты, не жалея снарядов. В ночь с 6-го на 7-е была небольшая бомбардировка Артура, причём был убит один нижний чин и две лошади и ранено четыре нижних чина. 1 мая японцы пробовали сделать высадку в бухте Керр, но были отбиты, и один неприятельский крейсер затонул. 2 мая колонны их по двум дорогам от Саншилипу и от Гоцзялина направились на юг. Японцы шли густыми колоннами и потому понесли сильные потери от артиллерийского огня. Колонна их, шедшая от Гоцзялина, попала под залпы нашей пехоты и тоже сильно пострадала. Когда неприятель развернулся, у него оказалось шесть батарей и 24 батальона. Вследствие значительного превосходства неприятеля в силах, наш отряд начал отходить, и японцы приостановили наступление. Генерал Стессель с большой похвалой отзывается о мужестве наших войск и их начальников, принимавших участие в этом деле. Утром, 4 мая наши войска заняли высоты севернее города Цзиньчжоу казаками и охотниками; одиночные неприятельские партии появлялись на горах. 5-го числа три роты японцев на западном склоне Самсона атаковали сто человек наших охотников, но были отбиты. По имевшимся сведениям, севернее Саншилину находилась вся неприятельская армия: 30.000 пехоты и 1.500 кавалерии с осадным парком. Дух наших войск превосходен. Потери наши с 1 по 8 мая – 10 офицеров и 175 нижних чинов. У пленных японцев были найдены русско-японские переводчики. Видимо, эти части давно назначены против Артура: в словарях всё приурочено к Артуру и Дальнему.

21 мая. От ген.-лейт. Сахарова в Главный Штаб. 18 мая на перевале Феньшуйлин, на полпути между Цзянчаном и Саймацзы, забайкальские казаки имели дело с японцами, занявшими сильную позицию на высотах. Казаки в спешенном строю под сильным залповым и пачечным огнём⁴²⁶ атаковали противника и заставили его очистить позицию. Наши потери: убиты шесть казаков и ранены подполковник Заботкин, врач и 22 казака.

22 мая. От ген.-ад. Куропаткина. Согласно с полученными донесениями, подробности дела 17 мая под станцией Вафангоу представляются в следующем виде: наш конный отряд из драгун и казаков, конно-охотничьей команды и батареи, следуя от Вандзялина, около полудня 17 мая, не доходя пяти вёрст до станции Вафангоу, получил донесение, что две пограничных сотни ведут перестрелку с противником, занявшим позицию у деревни Юдзятунь. Конный отряд на рысях подошёл к Вафангоу, и на поддержку пограничников были направлены два эскадрона драгун; для охраны и разведки своего правого фланга от отряда были выделены одна сотня и охотничья команда в долину реки Фучжоу, которые, окончив свою задачу, составили правый фланг нашего расположения. Около часу пополудни противник в значительных силах начал дебютировать из Юдзятуня, с целью атаковать нашу передовую линию. Тогда две сотни сибирских казаков, перейдя железную дорогу в конном строю, атаковали передовой японский эскадрон и в рукопашной схватке почти весь его уничтожили. Встреченные засим огнём пехоты, двух спешившихся эскадронов и пулемётов, казаки, отходя лавой, навели погнавшийся за ними второй эскадрон на охотничью команду, успевшую дать восемь залпов с постоянным прицелом, и эскадрон повернул назад, понеся значительные потери. Третий японский эскадрон, следовавший уступом слева, попал под огонь спешенной пограничной сотни и тоже в беспорядке отступил. На нашем левом фланге в это время спешенные драгуны, которым по условиям местности нельзя было принять участие в деле в конном строю, на высотах севернее Юдзятуня вели перестрелку с противником и, обнаружив обход его слева, отошли на вторую позицию, вполне обеспечив действия казаков. Около половины второго часа пополудни наша батарея стала на позицию и открыла удачное обстреливание пехоты и пулемётов противника; за это время было обнаружено движение японской пехоты к Юдзятуню, а засим около двух часов густые пехотные цепи появились на гребне возвышенностей, занятых ранее драгунами. Наши потери: тяжело ранен поручик фон-Мейер и легко подпоручик Бранд; нижних чинов убито трое, тяжело ранено девять и легко ранено 23 человека. Потери японцев значительны. Из донесения, найденного на убитом японском унтер-офицере, видно, что только один 14-й драгунский полк потерял 70 человек.

23 мая. 21 мая наши казачьи части были встречены огнём японской пехоты, занявшей укреплённую позицию на высотах у деревни Хоцзяпудза. В начале дела японцы попытались перейти в наступление через долину реки Коулендзыхо, но были остановлены метким огнём конного орудия, которое казаки успели поставить на позицию. Казаки спешились. С помощью подошедших поддержек и огнём двух орудий казаки заставили японцев бросить позицию и отступить под прикрытием сомкнутых частей, причём перестрелка продолжалась с 1 часа до 6 часов дня. Со стороны японцев в перестрелке приняли участие шесть рот, из коих четыре подошли позже на подкрепление. Окопы на позиции противника были сооружены весьма тщательно и хорошо маскированы. Наши конные орудия работали прекрасно, и огонь их способствовал главным образом успеху дела. Наши потери: убит доблестный войсковой старшина Старков, ранены легко два офицера. Казаков ранено 11 и контужено двое. Потери японцев точно не установлены, но более значительны, чем у нас.

23 мая. От военного корреспондента „Русского Слова“. Ляоян. Кинчжоуский бой 13 мая. Японцы отовсюду, даже из Сасебо и Нагасаки, привезли к Кинчжоу много дальнобойных орудий. Весь их флот накануне подошёл сюда же с неменьшим количеством жерл, заняв позиции к востоку и западу от этого самого узкого места Квантуна. Даже суда, блокирующие Порт-Артур, были здесь. Войск сосредоточили сорок пять тысяч. В пять часов утра началась беспримерная канонада. Казалось, весь перешеек в огне. Шрапнели рвались тысячами. Снаряды падали повсеместно. Подступы к горам, склоны гор, линия железной дороги, рвы – засыпаны осколками. Наши орудия и пулемёты работали всё время. Неприятельская пехота под защитой своей артиллерии ходила в атаку, но отступила перед нашей, несмотря на свою малочисленность, упорно защищавшей высоты, буквально срезываемые снарядами броненосцев и крейсеров. Были укрепления начисто снесённые. Ничего подобного этому аду нельзя себе представить. Были позиции, где не оставалось сажени не поражаемой разрывами японских гранат. Солдаты в сказочной отваге кидались на противника, но отходили от истребительного огня. Значительная часть японской пехоты, желая зайти в тыл нашим, прошла за Кинчжоу по горло в воде на большом расстоянии, но не выполнила задачи, встретив хотя измученную, но решительную нашу пехоту. Живой стеной встречала она самые убийственные удары, особенно пятый полк, понесший наиболее потерь. Он умирал, не прекращая боя. Когда никто не ожидал этого, отчаянно кидался на врага. Солдаты, потеряв офицеров, сами осмысленно защищали позиции, переходя на наиболее угрожаемые места. Бой, ни на минуту не прекращавшийся в течение 15 часов, окончился в восемь часов вечера. Испортив орудия, приведя в негодность пулемёты, мы отошли к Порт-Артуру. Убитых и раненых у нас до восьмисот человек. Масса раненых не оставляла строя. Перевязанные возвращались назад, говоря: – Теперь там и калеки нужны. Хоть лёжа, да постреляем. Поможем час продержаться, и то хорошо. Потери противника громадны.

Перестрелка у Вафангоу. Сегодня разъезды отряда генерала Самсонова встретили такие же противника у Вафангоу. Была перестрелка. Трое японцев, в том числе один офицер генерального штаба, убиты. У нас потерь нет. Разведка пограничников также встретила несколько всадников противника.

Погода. Непогоды продолжаются. Ночи очень холодные.

25 мая. От Наместника. Согласно донесения контр-адм. Витгефта в бою на Кинчжоуской позиции правый фланг наш сильно поддержала канонерская лодка „Бобр“ с миноносцами „Бурный“ и „Бойкий“, возвратившиеся затем в Порт-Артур. Против действовавших в Кинчжоуской бухте японских лодок ночью 13 мая были посланы 10 миноносцев, из коих один разбился на камнях и затонул, команда спасена. Из бывших в Кинчжоу при морских пушках отсутствует мичман Николай Шимановский, ранены 6 матросов.

24 мая. От ген.-лейт. Сахарова. В стороне от Фынхуанчена перемен нет. Японский отряд, стоявший на позиции к югу от станции Вафангоу у деревни Юдзятун, в течение 22 мая очистил позиции и отошёл, преследуемый нашей конницей, к станции Вафаньдян и далее к югу. 21 мая во время разведки в окрестностях Саймадзы по нашему тыльному отряду был открыт огонь японской пехотой, но наши движением вперёд приостановили противника; перестрелка продолжалась около полутора часов времени. Наши потери: двое убитых и шесть раненых нижних чинов.

25 мая. От ген.-адъют. Куропаткина. У западного побережья Ляодуна около первого часа пополуночи появилась японская эскадра, сначала в составе 6-ти судов, а затем усиленная ещё 11-ю; всего составилось 6-ть судов 1-го ранга, а остальные 2-го, и 3-го и миноносцы. Эскадра крейсировала частями, обстреливая участок морского берега к западу от Тайчжоу и Сеныочена и направляя огонь на расположение наших постов и на появляющиеся разъезды. К 7-ми часам бомбардировка прекратилась, и эскадра ушла в южном направлении. Потерь и материального ущерба у нас не было. 25 мая, с 8-ми часов утра вновь появились 6 судов к югу от Гуаньцзятуна и спустили шлюпки; другие 6 судов начали обстреливать побережье у Сеньючена и сам город; высадки не было. На юге японские войска группируются на фронте в 16 верст. протяжением от Пуландяна до Тандзяфана, в долине реки Тасахо. 25 мая японский отряд силой до двух рот пехоты и эскадрона направился от Фынхуанчена на север в местность Тафангоу и потеснил нашу казачью заставу. На помощь подоспели из Уалюнди охотники и рота. Наступление японцев, потерявших в перестрелке одного унт.-офиц. пленным и одного офицера и нескольких нижних чинов убитыми, было остановлено; у нас потерь не было. В тот же день 25 мая наши передовые посты и казачьи заставы на главной ляоянской дороге были потеснены противником, но с прибытием в начале второго часа дня поддержки японцы были принуждены отступить. В перестрелке, продолжавшейся до 7 часов вечера, у нас убит штабс-капитан Лячко и 2 нижних чина и ранено 5 нижних чинов. 25 мая наш отряд, занимавший Саймацзы, был атакован японцами, силой до одной бригады, и в виду большого превосходства сил противника медленно отошёл к Фынсуйлинскому перевалу; наши потери – ранены 2 офицера и убито, и ранено до 100 нижних чинов.

27 мая. Бомбардировка японской эскадры 26 мая побережья к западу от Сениечена и Кайджоо потери и материального ущерба не причинила, несмотря на значительное число выпущенных снарядов. У нас оказался легко раненым лазаретный служитель и попорчены 2 двуколки. 27 мая утром, на побережье спокойно, несколько неприятельских судов держатся вдали от берега. 25 мая японцы продолжали медленно наступать к Сюяну по Дагушанской и по Хынхуанченской дорогам, не дойдя передовыми отрядами вёрст на 8 с юга и востока от Сюяна. Утром 26-го числа их отряд, силой до бригады пехоты, с двумя горными батареями и 4 эскадронами, повёл наступление на Сюян. Около 11 часов японцы появились перед городом с юга, но были остановлены весьма удачным огнём нашей батареи. После этого японская пехота стала наступать и с востока по Фынхуанченской дороге. Казаки, занимавшие перевал, после двухчасового боя должны были отступить, и по перевалу открыла огонь наша батарея, не давая японцам возможности утвердиться на нём. К этому времени на юге выехала на позицию японская горная батарея, но после нескольких выстрелов приведена была к молчанию огнём нашей батареи. Второй японской горной батарее вовсе не удалось открыть огня, и она под огнём нашей батареи очистила занятую ею позицию. С течением боя обнаружилось обходное движение нескольких батальонов японской пехоты к северо-востоку от Сюяна, угрожающее нашему пути отступления, вследствие чего казаки постепенно отошли вёрст на 8 от Сюяна, обстреливая огнём батареи с 600 сажень густую колонну противника. К 5 часам пополудни перестрелка затихла. Наши потери: ранены войсковой старшина Черемисинов и хорунжий Комаровский, оставшийся в строю; убит 1 и ранено 17 казаков. Японцы должны были понести значительные потери, так как наши снаряды весьма удачно рвались в густых колоннах противника. Начальник отряда свидетельствует об отличном мужестве в бою офицеров и нижних чинов, называя наиболее отличившимися войсковых старшин Гаврилова и Черемисинова, подъесаулов ч Семенова и Козловского, штабс-ротмистра Ржевского и хорунжего Комаровского и генерального штаба подполковника Посохова. По всем данным, казаки имели дело с частями 10-й японской дивизии. В деле 25-го мая, у Тафангоу, у нас был ранен 1 стрелок, а японцы понесли значительные потеря, по показаниям местных жителей до 40 человек убитыми и ранеными. Подробности дела у Самайдзы выяснились в следующем виде: 25-го мая, в 6 часов утра, рота, бывшая в сторожевом охранении на дороге Айянамын, подверглась нападению противника. На подкрепление ей была выслана охотничья команда, а затем поднялся и весь отряд, из состава которого один батальон с горной батареей занял позицию впереди Саймадзы, а другой батальон направился вперёд. Передовая рота и охотничья команда сначала потеснили японцев, нанесли им потери, захватили ружья, снаряжение убитых, но затем наступление батальона было остановлено сильнейшим огнём противника, силы которого обнаружились до бригады пехоты с двумя батареями и тремя эскадронами. Начальник отряда приказал отступить к Фынсуйлинскому перевалу. Отряд медленно отходил в полном порядке, задерживаясь на позициях; ранены штабс-капитаны Макаров и Сыкунь и поручик Ружицкий, оставшийся в строю, нижних чинов убито и ранено около ста человек. Потери неприятеля велики. Из захваченных с убитых предметов обмундирования обнаружено, что против отряда наступали части 12-й японской дивизии. Начальник отряда свидетельствует о спокойствии и мужестве войск и признаёт также действия летучего отряда Красного Креста выше всяких похвал.

IV.

В распоряжение редакции „Миссионерского Обозрения“ поступили на дело снабжения действующей армии на Дальнем Востоке книгами религиозно-нравственного содержания:

1) От причта и прихожан Богородицкой церкви хутора Морозова Донской Епархии – 7 руб.

2) От монаха Геннадия на приобретение евангелий по 5 к. экз. – 5 руб. и от него же 130 брошюр и 130 листков религиозно-нравственного содержания.

3) От И. В. Преображенского 53 книжки разного содержания.

4) Независимо сего от священника Успенской церкви сл. Петропавловской Старобельского уезда, Харьковской губ., о. Николая Григорьевича поступило для отправки голодающим семьям казаков Забайкальской области – 4 руб.