Миссионерский отклик на «Обращение к духовенству», и разрушение и восстановление ада Л.Н. Толстого.

«Созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей» (Mф.16:18).

«В последние дни... люди будут самолюбивы... горды, надменны, злоречивы... клеветники..., имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» (2Тим.3:1–5). «Восстанут лжехристы» ... (Мф.24:24).

Христос в претории Пилата. Пред скептиком – Сама Истина. Грешная тварь судит Святого «Им же вся быша». Изверившийся в человеческой истине безнадежно вопрошает Божественную Премудрость «что есть истина?» Раб подписывает приговор распять Владыку и Господа вселенной.

Лифостротон понтийского правителя окружен озверевшей толпой. Воздух оглашается бешеным – «распни, распни»! Не узнав, что есть Истина и «омыв руки» неповинности в крови «Праведника», Пилат предает Его на распятие.

Когда я прочитал «Обращение к духовенству» Л. Толстого, мне невольно представилась эта библейская картина... Действительно – «паки Голгофа и крест» … И «долготерпит Господь, не хотяй смерти грешнику, но еже обратитися и живу быти ему».

Толстой в своем «Обращении» ставит и над всем Словом Божиим и над всем искупительным делом Христа и Его спасительным устроением вопрос. И Слову Божию и Христу, и Церкви он презрительный бросает – «что есть истина?» И так же, как Пилат, уже самым тоном вопроса заявляет о своем нежелании слышать на него ответ. Тут гордость злохудожной души, в которую «не входить премудрость», – в такой душе нет воспринимателей для истины. Христос не ответил на вопрос Пилата, поскольку Понтийский правитель, как ученик скептической школы, не верил в положительную истину и не хотел слышать решения его философского сомнения каким-то «царем Иудейским» из Назарета. И мы не будем отвечать на все бесчинства пантеистическо-философствующего разума яснополянского Пилата. Разум человеческий, раз он вне круга откровений Божественной Премудрости, ему нет определения: что мудрость для одного, то буйство для другого, – в истории философии мы видели это очень часто. Мы обращаем свое внимание на другое. Толстой в своих богохульных писаниях, «предавая Христа на пропятие», хочет, подобно Пилату «омыть руки в неповинности» ... Он разрушает дело Христово якобы оружием истины, познанной им от Христа. С этой только стороны мы и хотели бы осветить для своих братий «врата адовы», разверзшиеся в последние дни в Ясной Поляне. Потщись внять, дорогой читатель, от Христа ли та лжеистина, которую художественной рукой сеет в последних своих произведениях «сиятельный еретик». Нет и многократно нет! Истина есть Христос и толстовской лжи «несть в Нем ни единыя». Откуда начать, теряемся: у Толстого одно другого лживее. Скажем о главном.

Толстой, забыв страх Божий – «начало премудрости», глумится над Словом Божиим. Он вышучивает веру в его богодухновенность и над содержанием его, не укладывающимся в философской неверующей голове, смеется страшным смехом. «Горе же смеющемуся..., яко возрыдает! «Слово», которое говорил Христос, и которое Толстому известно, и осмеивается им, оно будет судить его в последний день» (Иоан.12:48), как «лукавого раба – от уст его». Разве неизвестно Толстому, что Христос, учеником Которого он прикидывается и Которого предает Иудиным целованием, ссылался на свящ. Писание, как Слово Божие: «испытуйте Писаний... и та суть, свидетельствующая о Мне», «что писано есть в законе» и пр. под. говорилось Тем, Кто был «прежде нежели Авраам бысть». Цитация Христом ветхозав. Слова Божия в Своей проповеди была так обильна, что вызвала даже благоговейное изумление воспитанных на писании Его слушателей: «како Сей книги весть не учився»? Теперь одно из двух: если ветхозаветное Писание, как думает Толстой, – одни сказки, то Христос, цитируя это Писание, или Сам не понимал цитируемого надлежащим образом, или же пользовался сознательно цитируемыми «сказками» для успеха только Своей проповеди; но то и другое предположение одинаково богохульны и едва ли приемлемы для самого Толстого, который признает Христа, если не за Бога, то во всяком случае за учителя великого, добро-нравственного и честного.

Великий избранник Христов, апостол языков, Павел учит нас, что, вопреки толстовскому отрицанию, «все писание богодухновенно» (2Тим.3:16) и «может умудрить во спасение» (–15). Ап. Петр пишет, что «от Святого Духа просвещаеми глаголаша святии Божии человецы» (2Петр.1:20–21). И святая вселенская Церковь Христова постановила чтить, как богодухновенное слово, канонические Писания в. и н. заветов (Ап. пр. 85, 2 пр. 6 вс. соб.). Толстой не признает писаний апостольских, как и непогрешимости вселенского сознания Христовой Церкви; за авторитет у него идет только «евангелие». Но не обличает ли и оно его в неправде отвержения апостольского и церковно-вселенского авторитета?

Христос обещал послать апостолам «Духа-Утешителя, Духа Истины, Который вспомянет им все, что Он говорил... и наставит их на всякую истину и пребудет с ними «во веки» (Иоан.14:16–17,26; 15:26). Исполнил ли Христос Свое обетование? Если исполнил, то св. апостолы были руководимы Духом Истины. Если нет, то как веровать во Христа? Далее, Христос обещал, что и Он, как и Дух Утешитель, пребудет с апостолами, как учителями, «во все дни до скончания века» (Мф.28:20).

Если обетование это исполнилось, апостолы были учителями богодухновенными. Если с их учительством кончилось в Церкви руководительство «Духа Истины», то куда Толстой денет евангельское слово, что и Дух Утешитель и Сам Христос пребудет в церковном учительстве («шедше научите» и «се Аз с вами во вся дни») «до скончания века»? Если со смертью апостолов Церковь Христова в своей судьбе предоставлена уму и силам человека, не могущим без Христа «делать ничего» (Иоан.15:5) хорошего, при «власти князя мира сего», то где правда и смысл Христова обетования: «созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей» (Mф.16:18). Да, во истину предательское целование творит яснополянский Иуда, лобзая видимо «евангелие» в адских замыслах сокрушить дело Христово. «Власти тьмы» слушает граф-писатель. Но Бог поругаем не бывает и погубит «вся глаголющия лжу».

Толстой плачется особенно над тем, что «церковное учение внушается людям в том состоянии, в котором они не могут обсудить того, что передается... людям необразованным, рабочим, не имеющим времени думать, и, главное, детям, которые принимают без разбора и навсегда запечатлевают то, что им передается». Мы не знаем, в каких видах граф обрекает детей на дикое состояние, раз, при их неразвитости, им нельзя сообщать никаких непонятных для них знаний (а им все непонятно), как понимает его сиятельство евангельские слова о младенцах, «из уст которых совершается хвала» Богу, об Отроке-Иисусе, поучающем книжников, о рыбаках-рабочих, которых призвал Иисус Христос словами благовестия во апостолы Своего учения, о благословении Спасителем детей, которое могло «запечатлеться в их душе», о блаженстве «не видевших и веровавших» и т. п. И хотели бы обратить внимание и графа и наших братий на то, что цена веры во Христа, как веры, – в «невиданности». Там нет веры, где знание: если я знаю, что дважды два – четыре или что сумма углов треугольника равняется двум прямым, я тут не верю, я тут влагаю, так сказать, «перста в ребра», и тут уж не вера, тут не самоотречение во имя правды проповеди учителя. А «веры», как самоотвержения ума, и требовал Христос. Иначе, чем объяснить Его проповедь рыбакам, благословение детей, которых «есть царство Божие», – чем объяснить Его слова: «если веруешь... возможно»... «блаженни невидевшие и веровавшие», «если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» и т. п. Да, граф, если мы веруем во Христа, то должны веровать Его слову, хотя бы мы и «не вмещали его», хотя бы оно и не вкладывалось в наши скудные головы. Тут только цена вере и – в нас, вместо нас, «живет Христос» с Его Божественной волей и премудростью, и Он есть «действуяй в нас еже хотети и еже деяти», – и я с апостолом могу сказать о себе: «уже не живу аз, но живет во мне Христос». Не будет сей веры, не будет и «единого стада» (Иоан.10) Христова, ибо ум миллионов людей создаст и миллионы «стад», поскольку умы бесконечно различны.

«Если бы верили Моисею, говорил Христос Иудеям, то поверили бы и Мне. Если же его писаниям не верите, то как поверите Моим словам (Иоан. 5:46–47) ... и «самые дела, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня» (–36). Отвергши ветхозаветное писание, как басню, Толстой и евангельские повествования относит к области «вредных сказок». Под таковым углом он и смотрит на «хождение звезды, пение с неба, разговор с дьяволом, превращение воды в вино, хождение по воде, исцеления, воскрешение людей и, наконец, воскресение Самого Христа и улетание (вознесение) Его на небо... и искупительную для людей жертву Его смерти». Если Толстой так смотрит на искупительное дело Христово, так он такой же христианин, как и любой жид, магометанин, буддист и т. п. От таковых «христиан» Христос заповедовал Своим ученикам «выходить и отрясать прах от ног своих» (Мф.10:14 и др.), и таковые христиане, «не верующие в воскресение» мертвых и воскресение Христа, «несчастнее всех человеков». Все величие христианского подвига-смирения, самоотречения до «желанья разрешиться» было бы тогда стихийною глупостью и для самого просвещенного и для самого темного. Таковым, в сущности, и является пантеистическое христианство «из Назарета» Тульской губернии.

«Дела, яже Аз творю, та суть свидетельствуют о Мне» ... говорил Христос, утверждая Свое Божественное происхождение. И евреи, как очевидцы чудесных дел Спасителя, не могли отрицать их, хотя, как повествует евангелие, и объясняли их как действия силы Вельзевула, князя бесовского. Яснополянский же проповедник мнимо-Христовой истины не верит ни словам, ни делам Христа и не поверил бы, «если бы кто и из мертвых воскрес» ... Тут – болезнь отрицания без достаточных оснований, – и только. И мы лишаемся почвы для рассуждения с Толстым о Христе и христианстве. Толстой утверждает: «для человека, в уме которого вложено, как священная истина, верование в сотворение мира из ничего... в Троицу, грехопадение Адама... в чудеса Христа и в искупительную для людей жертву Его смерти, – для такого человека требования разума уже необязательны». Да, совершенно «необязательны», но только касательно тех предметов, которые выше законов нашего оземленелого разума и его сил, как «необязательно» горшку вопрошать горшечника и знать его мысль и волю. «А ты кто, человек, что споришь с Богом»? (Рим.9:20–21). История домостроительства нашего спасения и искупительное дело Христа со всеми открытыми Им истинами, в том числе и Троицы, – «глубина Премудрости» Божией, и мы, хотя «отчасти... верою разумевая ее, не имеем нужды прислушиваться к «требованиям разума» мира сего. Они для нас «необязательны», как не обязателен костыль исцеленному хромому и поводырь – прозревшему. «Требованиями разума» смущались когда-то и апостолы, когда Христос давал заповедь о вкушении Его плоти и крови: «многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать? Но Иисус... сказал им: это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого, восходящего туда, где был прежде»? (Иоан.6:51–62). Христос как бы соглашается, что сказанное Им – для человеческого разума действительно «странные слова», как еще более странным покажется для него и чудо вознесения Христова, но тем не менее говорит это «истинно истинно». Это скажем и мы Толстому на его циничные слово – изрыгания о чудесах и искупительном деле Спасителя.

Известно нам, что «слово о кресте... и Христос распятой для эллинов – безумие» (1Кор.1:18–23), и мудрецы афинского ареопага, услышав проповедь Павла о Воскресшем, остановили проповедника насмешливым – «об этом послушаем тебя в другое время» (Деян.17:32), но это было потому, что проповедуемое есть – «сила Божия и Божия Премудрость» и что «немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков... и Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых и немощное мира, чтобы посрамить сильное..., чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (1Кор.1:24–29). И напрасно, поэтому, Толстой навязывает нам – «знаменитое credo, quia absurdum», – «знаменитость» эта справедливая психологически вообще, поскольку верят в непознанное, совсем несправедлива в приложении к объектам моей христианской веры: здесь я – «credo, quia divinum», – и абсурдом последнее может показаться только для мудрости «мира сего» – эллинов, «ареопагитов» и лиц, потерявших последние признаки христианской веры. К тому же, «обязательны ли требования разума» и их решения для яснополянского философа, «живущего и движущегося» в непостижимых тайнах природы? Понятно ли графу, как и почему кофе с молоком питает его тело (самая тайна химико-физиологического процесса?) и как и почему мысль и воля духа переходит в мускульное движение (процесс психо-физиологический?), – когда его сиятельству после завтрака захочется «пройтись» и он идет? Граф этого не понимает, при всех «обязательных требованиях своего ума», как не понимают того физиологи, психологи и др. мудрецы века сего, и однако, когда ему захочется идти, он верит, что нога его двинется и по вере он идет... И «мы водимся верою, а не видением».

С этим мы и хотели бы «отрясти прах от ног своих», уходя от толстовского «Обращения». Убеждать палача, что не нужно и не хорошо портить волос, когда он занес свой меч над самой головой, мы не будем – это излишне... Когда Толстой отвергает богодухновенность слова Божия обоих заветов, Божественность Христа, Богоучрежденность Церкви Христовой со всеми ее божественными установлениями, станем ли мы говорить с ним по дальнейшим пунктам «Обращения», касающимся явлений церковно-общественной жизни, – иконопочитания, молитвы церковной и пр.? Толстой «поступает, как враг креста Христова... и мыслит о земном» (Филип.3:18–19). Не можем пройти молчанием, однако, нескольких слов Толстого в обращении к чувству церковных пастырей и последних двух строк всего «Обращения».

«Положа руку на сердце, взывает Толстой к иерархии, спросите себя, верите ли вы в то, что проповедуете» ... Как это в некотором смысле схоже с известным искушением: «если Ты Сын Божий, бросься вниз...» (Мф.4:1–10). Ужели графу неизвестно, что мы содержим и исповедуем ту веру, которая победоносно прошла горнило и нероновских и диоклитиановских пыток, зверств и мучительств, за которую, «положа руку на сердце», шли в годины испытания церкви, без страха и смущения в Колизей на растерзание зверями, на крест, под меч, в огонь и воду? И кровь мучеников, орошавшая ниву Христову, все больше и больше возращала «веру апостольскую, веру православную, веру, яже вселенную утверди». Вот этой веры, которая была уже под искушением и зубов тигров и львов, и крестного распятия, и секиры палача, и держимся мы – православные христиане! От слабоверия же некоторых членов нашей Церкви заключать к слабости и неразумности самой веры нашей «необязательно» и для самого тупого ума, а не только для великого писателя нашей земли. Церковная вера, имея своим идеалом – «единое стадо... на земле мир и в человецех благоволение», прогрессивно стремится к нему и по мере духовного роста народов водворяет «мир в мире». А может ли Толстой, на глазах и совести которого судьба его несчастных последователей – канадских духоборов, сказать, «положа руку на сердце», что его безбожное учение устроит «царство Божие» на земле?.. Пусть ответит он на это и именно, «положа руку на сердце» ...

В конце своего «Обращения» Толстой, «находясь на краю гроба», в качестве побуждения к своему богохульному писанию выставляет «хотение содействовать избавлению людей от того страшного зла, которое производит проповедь (церковного) учения, и помочь (церковным пастырям) проснуться от того гипноза, в котором они находятся... И помоги вам в этом Бог, Который видит сердца ваши», заключает Толстой свое «Обращение». Тут – не разберешь: то сатанинская гордость, то «образ ангела светла»; правда, одно другому нисколько не мешает... Но, Боже мой, ужели и «на краю гроба» возможна для человека такая гордость! Сколько гордых вый «мудрецов мира сего» (Иустин философ, Августин и др.) склонила истина Христова и сколько вошло «мудрых мира» под спасительную сень церковную! А Толстой и на «краю гроба» «восстает на Господа и на Христа Его». Ужели вся Церковь Христова пала, «одолена вратами ада» (Мф.16:18), проповедует «страшное зло» и находится в «гипнозе» и будильник для нее и «избавитель людей» – теперь один только Л. Н., «о нем же подобает спастися нам»?

Нет, ваше сиятельство, помним мы слова Христовы: многие придут под именем Моим... Тогда если кто скажет вам: вот здесь Христос, или: вот там, – не верьте; ибо восстанут лжехристы и лжепророки... вы же берегитесь: вот, Я наперед сказал вам все» (Мк.13:21–23; Мф.24:4–24 и др.). В заключение, – от какого Бога – ужели своего безличного просит нам Толстой помощи? Ужели философу яснополянскому непонятно, что безличное исключает личное и не может ему помочь? Или, может быть, это сказано в расчете на доверие наше к тому, от чего нас «наперед» ограждал Христос?..

«Пасть у него (зверя) как пасть у льва... и даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно» ... (Ап. 13, 2, 5).

«Отрясая прах от ног», уходим от толстовского «Обращения» ... Но вот слышим уже не словоизвержения неверующего, а адский хохот «Асмодея». Пред нами легенда Толстого «Разрушение ада и восстановление его». Прочитав ее, можно возопить только: «долготерпелив Ты, Господи, и многомилостив» и «доколе, Владыка Святой и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле» ... (Апок.6:10).

«Разрушение ада и восстановление его» это уже не еретичество, а богохульство апокалипсического «зверя». И думается, Л.Н. теперь по праву мог бы занять первое место среди сонма тех клеветников, которые в его «Разрушении и восстановлении ада» извращали пред Вельзевулом смысл всего происходящего ныне на лице земли – в Церкви и государствах.

И находятся же люди, которые трепетно прислушиваются к Толстому, преклоняются пред ним и почитают его непобедимым учителем истины!.. Хотя, правда, и неудивительно это.

«Зверь, которого я видел, пишет тайно зритель будущих судеб Церкви, был подобен барсу... а пасть у него как пасть у льва... и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему, и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно... И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его и жилище Его, И живущих на небе... И дано было ему вести войну со святыми... И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира... Кто имеет ухо, да слышит» (Апок.13:2–9).

В своем «Разрушении ада» Лев Толстой обнаружил некоторую солидарность с Вельзевулом. Свои возражения «от писания» против Церкви Христовой Толстой теперь вкладывает в уста Вельзевула. В ком нашел себе единомышленника яснополянский «евангелист»! Представьте, – все те евангельские тексты, которыми Толстой возражал и возражает против церковной жизни, характеризуя «истинное» якобы христианство, «в Разрушении и восстановления ада» приводит сатана, «отец лжи». Можно отсюда судить, какова истина цитаций слова Божия в вельзевуловских устах...

В Евангелии говорится, что «от писания» и сатана искушал Иисуса Христа в пустыне в сорокадневный пост. Сатана указывал на библейские тексты, искушая Христа. Но Христос посрамил его, обличив всю лживость его ссылок на то, что «писано есть». И лукавство Вельзевула и дьявола в пелеринке, цитирующих в толстовской легенде: «поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой», «один учитель у вас – Христос, и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах, и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос... (против церковной иерархии), если хочешь молиться, молись один втайне (против церк. общественной молитвы в храме), любите врагов ваших, не убий (против войны), не клянись никак» (против присяги) и пр. под., – св. Церковь уж давно и подробно обличила, наставляемая «Духом истины», не раздельным с нею «во век». Неправда понимания Толстым этих евангельских мест уже показана. И повторять известное братии нашей мы не будем. Мы хотели бы откликнуться только на некоторые пункты толстовской легенды.

В «Обращении к духовенству» Толстой горько сетовал на то, что ветхозаветные «басни» и новозаветные «сказки» (т. е. вся история вет. и нов. завета домостроительства нашего спасения) передаются детям и народу, не могущим разобраться в передаваемом... Теперь рассудите, насколько прав и последователен Толстой, предназначивший свое «Разрушение ада и восстановление его» для простого народа! В этой легенде он повествует: Жизнью и учением Христа, с последним Его словом «свершилось», «ад разрушен», «оковы на ногах Вельзевула скипелись и держали его ноги. Он хотел подняться на крыльях, но не мог расправить их. И Вельзевул видел, как Христос в светлом сиянии остановился в вратах ада, видел, как грешники от Адама до Иуды вышли из ада, видел, как разбежались все дьяволы, видел, как самые стены ада беззвучно распались на все четыре стороны»... через 100 лет, 200, 300 дьяволы докладывают Вельзевулу, что ад восстановлен их хитростью – через «выдуманную» ими (начиная с поддержания споров об обрезании и ядении идоложертвенного) Церковь со всеми ее установлениями, государство, науку и культуру. Упоминают при этом дьяволы и о «прежнем, употребленном в раю способе – запрещенного плода и любопытства» и т. п. Спросим же теперь Толстого, верит ли он в реальное бытие Вельзевула и дьяволов? Верит ли он в ад? Нет, не верит он в это. Верит ли в искупительную для всего мира голгофскую жертву Христа, заслугами которой выведены из ада «грешники от Адама до Иуды»! Нет. По его учению: спасается, т. е. мирно и счастливо живет на земле (загробной сознательной жизни Толстой не признает) только тот, кто усвоил себе слово Христа из толстовского «евангелия», а искупительная смерть Христова для всего мира, в силу которой спаслось для вечной жизни в духе и плоти за гробом все, до и после Христа, человечество, по Толстому, – «вредная сказка» (см. «Обращение к духовенству»). Верит ли Толстой в рай с его «запрещенным плодом»? И в это нет. По «Обращению к духовенству» – это – «сказка». Не верит он и во многое другое, что преподносит он в своей богохульной брошюрке простому народу. Зачем же в таком случае соблазн «малых сих»? А ведь художественная легенда может «запечатлеться в душе их» ?.. Если же в отмеченном нами (ад, рай, загробная жизнь, искупительная жертва Христа, реальное бытие духов злобы) – только «образы» художника и, по разуму писателя, только поэтическая ложь, хотя это – истина, то в словах Вельзевула и дьяволов, которых заставляет в легенде повторять свое учение, как правду, их яснополянский единомышленник, уже ложь действительная, вполне достойная «отца лжи».

«Я боялся, как бы люди не увидали слишком очевидного обмана и тогда я выдумал «Церковь», говорит толстовский дьявол, и когда они поверили в Церковь, я успокоился: я понял, что мы спасены, и ад восстановлен«. Не удивляемся мы словам дьявола, ибо он «ложь бе искони»! Мы помним слова самой Истины: «Я создам Церковь Мою и врата ада не одолеют ее» и «если Церкви не послушает (брат твой), то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф.16:18; 18:17).

Итак, «отойди от нас, сатана»! Если ты и выдумал «церковь», то только – «лукавнующих», а не Христову, с которой и Сам Создатель ее и Дух Истины пребудут «до скончания века» и которой «вратам ада не одолеть»!

«Люди уверяют себя и других, продолжает дьявол, что Учитель их, Бог, во избежание того, чтобы открытый Им людям закон не был ложно перетолкован, избрал особых людей, которые одни или те, кому они передадут эту власть, могут правильно толковать Его учение».

Знает дьявол, но скрывает слова Христовы: «вам (апостолам) дано знать тайны царствия небесного, а им (народу) не дано» (Мф.13:11), известно ему и то, что Христос для проповеди «призвал 12 учеников Своих... сих послал... избрал Господь и других 70 учеников и послал их» (Мф.10; Лк.10), – что ученики Христовы и апостолы, зная единого Пастыреначальника, знали и пастырей, которым поручали «пасти стадо Божие (Петра.6:1–2), и коим должны были «повиноваться младшие» (–5) и – в самые первые времена Церкви Христовой не «все были учители, не все пастыри» (1Кор.12:28–26; Еф.4:11). «Свидетели страданий Христовых» увещевали всех: «облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится» (1Петр.5:5–6). И если дьявол затем говорит, что «люди, получив власть (пастыре-учительскую), возгордились... и вызвали против себя вражду людей», то опять говорит ложь, клевеща на всех пастыре-учителей Церкви Христовой. Вспомни, православный читатель, своих пастыре-учителей: святых апостолов, мужей и учеников апостольских: Игнатия Богоносца, Поликарпа Смирнского, вспомни священномученика Киприана и др. пастыре-учителей Церкви... Коснулся ли их грех гордости? Презирали они этот грех и под мечем палача, ненавидели его и отдаваясь на растерзания львов и тигров, чисты были от него и при крестном распятии. И паства, «повиновавшаяся» им, благоговейно лобзала их святые мученические останки, нередко – кости, оглоданные зверями... Кто обличит во грехе и гордости таких пастыре-учителей церковных? Чей язык повернется, сказать, что они были гордецы, возбуждавшие к себе вражду паствы! Да, – только дьявольский... «Гордых» пастыре-учителей, приносивших в среду верующих вражду, Церковь имела заповедь – «изъять, как злого» из ограды своей. И теперь им нет места в «дому Божием»; они – или еретики или раскольники для Христовой Церкви.

Далее, в толстовской легенде Вельзевул и дьявол в пелеринке искушают Церковь Божию точно так же, как искушаем был и Христос в пустыне. «И приступил к Нему (Христу) искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами... Если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею» (Мф.4:1–10). Заметь, православный христианин, что дьявол, искушая Христа, ссылался на слова Писания. Ложь прикрывается буквой «написанного», – человеко-убийственный яд подслащается... Также искушает твою веру во святую Церковь Христову и Толстой словами Вельзевула и дьявола в пелеринке в своей легенде. Толстой богохульно внушает, что наша св. Церковь одолена силами ада и перестала быть Христовой, – и по примеру искусителя, посрамленного Христом в пустыне, говорит для прикрытия своей лжи: «писано бо есть» ... Каким же евангельским писанием искушает он нас?

«Но ведь учение (Христа) было так просто и ясно, – сказал Вельзевул, – что нельзя было перетолковать. Поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Да, св. Церковь и до сих пор содержит эту «простую и ясную истину», и ложь говорит дьявол, будто бы Церковь, «по его совету», «засыпала эту истину кучею мнимых священных истин», признав священным изложением закона Бога 49 (?) книг и всякое слово в этих книгах – произведением Бога, Святого Духа». И во множестве священных истин, признанных Церковью не «по совету дьявола», а наставлением Духа Истины (см. выше), св. Церковь всегда проповедовала и проповедует любовь к ближнему – и даже врагу. И истинные ее сыны проявляют и ныне чудное послушание этой проповеди, хотя и в менее совершенных своих братий «не бросают камень». Если же государства и общества и не «вместили» пока слова Церкви, чающей и молящейся о «мире всего мира» и соединении святых Божиих Церквей, то не ее тут вина: она, как и ее Основоположник, знает «Божие и кесарево», сознает и то, что «не вси вмещают словесе сего»... «Поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой» – этому она и ныне учит и учит, освещая эту истину светом любви христианской, и христианской веры. Вне же такого освещения приведенное наставление может быть и очень неопределенным... Толстой, напр., недавно высказался, что он «старался изо всех сил быть повешенным, так как это – наилучший конец для человека»⁸⁶. Так ужели же поэтому он сделает христианское дело, если сам кого-нибудь повесит в Ясной Поляне?

«Сказано в Писании, продолжает дьявол, – один Учитель у вас Христос, и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах. И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос. А они (церковные пастыре-учители) говорят, мы одни отцы и мы одни наставники людей». Дьявол, как клеветник, и тут явил себя; когда же и где же церковные пастыри говорили: «мы одни отцы, мы одни наставники»? Клевета! Если же церковные пастыре-наставники, зная единого Отца на небесах и единого Наставника Христа, и сами именуются отцами и наставниками, – так это потому, что ведомо им, что и Христос послал апостолов, как «соработников у Бога» (1Кор.3:5–9), «учить» (Мф.28:19) и пасти овец Его (Иоан.21: 15–17), и апостолы, «рождая благовествованием чад», поставляли «пастырей» – «учить» (1Тим.4:11) и «пасти Церковь» (Деян.20:28), которые в свою очередь «рождали бы благовествованием» и т. д. Ужели апостолы, слышавшие непосредственно от единого Наставника об Едином Отце, так плохо поняли своего Учителя, что писали христианам: «дети мои! сие пишу... имеем ходатая пред Отцом Иисуса Христа праведника... пишу вам, дети... пишу вам отцы... пишу вам, отроки, потому что вы познали Отца...» (1Иоан. 2:1–14) ... «вразумляю вас, как возлюбленных детей своих, ибо хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием»... «для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам... как я учу везде во всякой Церкви» (1Кор.4:14–17)... «поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие» (Евр.13:7 и мн. др.)? И то, что сказано Христом против тщеславия фарисеев, никак не может быть основанием анархизма... Да не признает ли и

сам Толстой наставников! От кого он узнал о Христе и Его учении, как не от тех, кого послал Христос «научить вся языки» и кто, исполняя эту заповедь единого Наставника, написал святое Евангелие!

«Или сказано, говорит дьявол, – если хочешь молиться, то молись один втайне, и Бог услышит

тебя, – а они учат, что надо молиться в храмах всем вместе». Да, молясь «в тайне», молимся мы и во храмах, ибо «сказано также: принеси дар твой... к жертвеннику» (Мф.5:23–24), «дом Мой домом молитвы наречется» (–21, 13), апостолы «пребывали всегда в храме, прославляя и благословляя Бога» (Лк.24:53; ср. Деян.2:46–47), «Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый» (Деян.3:1), Павел «возвратился во Иерусалим и молился в храме» (-22, 17).

«Или сказано: не клянитесь никак», искушает нас дьявол. Но сказано и «клялся Господь и не раскается» (Пс.109:4) ... «Бог с клятвою обещал» ... (Деян.2:30); на первосвященническое заклинание Богом Живым Иисус Христос ответил (клятвенным) – «ты сказал». И в Церкви Христовой, пока члены ее не достигли христианского совершенства, при котором нет места клятве, «люди клянутся высшим, и клятва во удостоверение оканчивает всякий спор их» (Евр.6:16). «Или сказано», продолжает дьявол, «не убий. А они учат, что можно и должно убивать на войне и по суду» ... – Но, когда Церковь объявляла войну и кого осуждала на смерть? Война и суд не от нее. А пока не пришел еще вожделенный для нее «мир мира», она не может сказать воину – «брось оружие» и «кесареву» судье – «не суди», как не сказано того и в Евангелии.

«Приходит Иоанн Креститель, писано в Евангелии... и говорит покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное, и спрашивал его народ: что же нам делать? Пришли и мытари креститься и сказали ему: учитель, что нам делать? Он отвечал им: ничего не требуйте более определенного вам. Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, но довольствуйтесь своим жалованьем» (Мф.3:1–2; Лк.3:10–14), но не сказал им: бросьте оружие и не будьте воинами.

«Или еще сказано», показывает дьявол: «учение мое дух и жизнь, питайтесь им, как хлебом»... А они учат тому, что если положить кусочки хлеба в вино и сказать над этими кусочками известные слова, то хлеб делается телом, а вино кровью, и что есть этот хлеб и пить это вино очень полезно для спасения души». Не мы этому учим, а учил о том Сам Христос, ибо сказано: «Хлеб, который Я дам, есть Плоть Моя... Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную... во Мне пребывает, и Я в нем» (Иоан.6:48–56), так обещал Христос дать Себя в евхаристическую снедь для жизни вечной ученикам Своим и всей Своей церкви. И речь тут не об учении, которое Христос всегда давал и о котором не мог сказать дам (будущее время), и не о простом хлебе, который «едят и умирают» (–49). Нет! Тут речь о причастии Жизни, – через которое Сущий входит в нас и смертное приобщает к бессмертному. Или: «Иисус взял хлеб и благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. И взяв чашу (с вином), и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая, во оставление грехов... сие творите в Мое воспоминание» (Мф.26; Мк.14; Лук.22). И, о, Боже долготерпеливый и многомилостивый, Толстой, вместе с адской нечестью, богохульно смеется над сим страшным Таинством!..

Обнять в кратком отклике и показать в нем всю ложь толстовского «Разрушения и восстановления ада», где, помимо Церкви, дьявольски осмеиваются и государство, и наука, и культура, трудно. Верующему тяжко мириться с мыслью, чтобы столь богохульная неправда на Христову Церковь, художественно представленная в «Разрушении и восстановлении ада», принадлежала перу «великого писателя земли русской»; хочется думать и верить, что эта новая хула на Духа Святого – плод диавольского наваждения. Для верующего это и понятно, и вместимо.

Припомните слова, напечатанные в нашем журнале (в 1902 г.) верующего «друга детства» Льва Николаевича, – лица ему слишком близкого: «С некоторого времени» Лев Ник. стал прямо двойственным человеком: то он тот подлинный Лёвушка, каким все его знают по «Отрочеству и детству», – добрый, любящий, милый, мягкий, то вдруг станет какой-то иной, точно подмененный, суровый, мрачный отрицатель и ненавистник... И тогда чувствуешь и ему говоришь: это не твои речи, Лёвушка, это за твоей спиной стоит «невидимка с рожками», он нашептывает тебе»...

И вот верующему читателю брошюра «Разрушение и восстановление ада» представляется как будто неоконченной, дьявольские речи недосказанными и на последнюю страницу ее просится еще одно действующее лицо, – это тот самый «невидимка с рожками» ...

– Надеемся, что не оскорбим ни «великого писателя», ни почитателей его, если «невидимку» того поищем в компании выведенных Львом Николаевичем бесов и заставим его поведать о «яснополянских наваждениях». Вот он:

«Когда дьяволы толпились вокруг Вельзевула и наперебой лезли докладывать своему повелителю о радостных для него делах на земле, один хмурый дьявол, с огромными лапами, хвостом и пастью льва, с нависшими бровями и большой всклокоченной седой бородой, в блузе, подпоясанной обрывком, сидел поодаль, от времени до времени посапывая и выпуская страшные когти. За визгом и писком других дьяволов, Вельзевул не примечал его. Доклад дьяволы кончили. Вельзевул пляшет в их кругу и, довольный тем, что «ад восстановлен», еще раз благодарит своих клевретов и готов был закончить адское сходбище.

Дьявол в блузе не выдержал; невнимание к нему Вельзевула раздражало его, и он во всю свою львиную пасть рыкнул.

Дьяволы присели. И Вельзевул с изумлением смотрит через рога присевших.

– Ты кто? – строго спрашивает Вельзевул.

Льво-образный дьявол в блузе продолжает рыкать от волнения.

– Смолкни и докладывай о деле, – рычал Вельзевул, – ты уже стар и должен понимать порядок. Кто ты и что сделал, говори?

Дьявол понижает тон рыкания и приближается к Вельзевулу, другие дьяволы дают ему дорогу, жмутся и конфузятся.

– Отец и повелитель, – начал дьявол в блузе, – мои братья хвалятся не своим делом, и притом не тем, что уже есть, но тем, что только по-нашему может быть. Они подсмотрели мои дела, подслушали мои внушения людям, перехватили это и поспешили первыми похвастаться тебе...

– К делу, к делу, – строго перебил Вельзевул этого дьявола, предчувствуя что-то неладное.

– Я, – продолжает дьявол, переминаясь на львиных лапах и важно водя хвостом, – работаю в известной тебе Ясной Поляне и занимаюсь одним человеком; его называют на земле «вашим сиятельством», – он бывший христианин Лев Толстой.

– Топчешься с седой бородой-то в одном месте и занимаешься только одним человеком, – злобно сверкнул огненными глазами Вельзевул и крякнул так, что все дьяволы присели еще ниже.

– Не сердись, повелитель, но вникни, – оправдывается дьявол, – не первый год я на земле: я искушал жену Иова, я беседовал со Христом в пустыне, я топил гадаринских свиней в озере, когда Сын Божий изгнал меня из бесноватого...

– А … помню, помню, – но все твои старания были неудачны, и ничего ты путного не сделал, – прорычал Вельзевул.

– Это уж не от меня, – а старался я изо всех сил и теперь стараюсь, – сказал хмурый дьявол.

– В одном-то селе и над одним-то человеком стараешься, – оскалил железные зубы Вельзевул.

– Выслушай, повелитель, – докладывает дьявол: – нами издавна заведен на земле такой порядок: если человек приобрел себе большую известность, если он чарует людей своей особой, – кто бы он при этом ни был – босяк ли или граф, то какую бы потом глупость и ложь ни сказал человек тот, ему верят, ему рукоплещут, за ним следуют, хотя бы, по его неопытности в нашем деле, он противоречив себе каждый час и сам не понимал того, что он говорит и что делает. Вот я и нашел такого нужного мне посредника. Это тот граф. Его узнал весь мир и считает всякое его слово истиной. Я и налег на него. Сидит он за столом с палочкой в руке, помачивает ее в черной жидкости и наводит на белую бумагу; а я внушаю ему, что на бумаге той выводить надо, и он выводит.

– Скорее и короче, и пора всем на землю, чтобы не случилось там для нас какой неприятности, – прорычал сквозь оскаленные зубы Вельзевул. – Что, по твоему внушению, полезного для нас вывел на бумаге тот человек?

– Прежде всего я внушил ему, по старой памяти, со ссылками на буквы писания и законы так называемого разума, самое упорное неверие в ту, признаваемую и тобою, повелитель, истину, что Христос есть Сын Божий, что искупление на спасительной для людей Голгофе – сказка, как равно и столь хорошо известные тебе и мне чудеса Христа и Его учение о величайших тайнах: Троицы, причастии и др., что описание о Христе Его учеников – не Божии слова и что их можно переделать по-своему и он, яснополянский мой писарь, написал особое евангелие. Затем он стал писать под мою диктовку, что Церковь с ее отцами и наставниками и тайнами не от Христа, а от нас; что в евхаристии есть кусочки хлеба с вином, и думать, что это необходимо для спасения души, смешно; что считать настоящим браком то, что люди нарядятся в самые лучшие одежды, пойдут в большое устроенное для этого здание и там, надевши на головы особенные приготовленные для этого шапки, т. е. церковные венцы, под звуки разных песен обойдут три раза вокруг столика, бессмысленно; а этому, внушаю ему, церковь и учит и т. п.

– Ты повторяешь то, что я уже слышал.

Вельзевул отыскивает глазами дьявола в пелеринке. Тот молча ежится и виновато виляет хвостом.

– Скоро все узнаешь, повелитель; я внушаю далее тому человеку писать, что противно словам Христа признавать «отцов и наставников», молиться в «храмах», клясться и пр., о чем твоему вельзевульству уже доложено другими.

– Но, ведь, ты внушаешь ему одни слова Сына Божия и в таинствах показываешь одну внешность, за которою скрывается страшное для нас внутреннее дело, – возрождающей и освящающей людей благодати Божией. Как же он не догадается, что ты его обманываешь, что смысл Христовых слов и дело церковных таинств не в нашу пользу, – а через Церковь и таинства люди могут навеки войти во Христа, сделаться единым с Ним и может случиться, что в аде останемся мы одни, – фыркнул Вельзевул.

– Не сердись, повелитель, – возражает дьявол, почесав когтем верхнюю губу, – над смыслом Христовых слов и Глубоким существом таинств я ему не даю подумать: я скажу ему два-три Слова Христовы, покажу ему только обряд таинства и сейчас же перевожу его мысль на убийства, блуд, грабежи, ссоры и прочие любезные нам дела земли, а он думает и пишет, что виною всего этого Церковь, ее таинства, учение о власти и пр., хотя они тут и не при чем и против всего этого, а я только напираю на то, что блудники, убийцы, грабители и пр. и пр. принимали участие в церковных тайнах и были церковными людьми, хотя не напоминаю графу о том, что эти люди не слушают Церкви, а внешне и недостойно принимают ее тайны и давно невидимым судом Божиим отсечены от Церкви.

– Кончай скорее, – рявкнул Вельзевул, недовольный, так как понимал, что особенных плодов от яснополянского дела нельзя ожидать. – Говори, где же твой успех и твое последнее дело?

– Потерпи, отец, – рычит хмурый, – я внушаю еще тому человеку, что государство, власть и наука от нас, что все земные новинки: технические усовершенствования, пути сообщения, книгопечатание, медицина и пр., и пр. нами заведуются, и не от Бога они. Я думаю, этим одичить людей, влепить их, как комы грязи, в землю. А тогда уж, при безначалии, они у тебя, «князя мира», в полной власти и от нас не уйдут. Только я хотел бы попросить совета отеческого твоего, что делать мне с яснополянским кумиром людей, который уже много написал о том, что я ему внушил. Люди ему верят, но начинают соблазняться его поведением. Он уверяет по моему указу людей, что от нас книгопечатание, а сам печатает свои или, вернее, мои писания, – от нас медицина, а сам лечится, от нас пути сообщения, а сам ездит по железной дороге, от нас технические усовершенствования, а сам катается на велосипеде и т.п. Нам полезно, чтобы люди поверили его писаниям, но если он не поступает по этим писаниям, люди могут и уже начинают колебаться и в доверии к его словам о Христе и Церкви.

– За советами приходи особо; надо подумать и разобраться, – грозно сказал Вельзевул. – Говори, в чем твое последнее дело?      

– Мое последнее дело, – обвел глазами хмурый дьявол прежних докладчиков и потом уставился на Вельзевула, – мое последнее дело в том, что тот человек – граф по моему внушению только недавно написал о том, что сейчас докладывали тебе мои собратья, а на самом деле этого еще нет, и что из этого писания выйдет, пока не знаю; я стар и опытен и за успех не ручаюсь.

– Как? Значит ад еще не восстановлен? – заревел Вельзевул во все горло.

Рев страшным эхом покатился по адским развалинам; дьяволы затряслись и заползали, кружась по адскому дну,

– Нет, повелитель! – сказал хмурый дьявол, насупив брови и запустив страшные когти в адское дно, – уже прошло не 100, 200, 300 лет после разрушения ада, когда еще не было того, о чем наговорили тебе пред этим: о разных технических усовершенствованиях, книгопечатании, искусстве, культуре и пр., а вот уже кончается вторая тысяча лет, и Церкви Сына Божия никак не можем одолеть. Мы воздвигали жесточайших гонителей на Церковь, вешали христиан на крестах, бросали на растерзание зверям, жгли их, топили, воздвигали ереси, расколы, прельщали прелестями мира; и все же пока бессильны... Оглянись сам... где врата ада, где его стены и почему ноги твои еще в оковах?..

Вельзевул проснулся и увидел, что ад по-прежнему разрушен. Он хотел взмахнуть крыльями, но только вздрогнул и крыльев не расправил. Оковы звякнули на его лапах, из пасти его вылетел клуб дыма с пламенем. Заскрежетал он зубами, поджал крылья, задел хвост под оковы на лапах и растянулся на адском дне. Дьяволы всполошились и поползли во все стороны. И лежит Вельзевул, скованный среди развалин ада, страшно стонет, скрежещет зубами и грызет и лапы свои, и оковы на них. Все, что он слышал приятного для себя, было его сновидением...

Вверху же слышалось: «созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей», «где ты, смерть, жало, где ты, адо, победа»!»

Так, читатель, в представлении нашем должна бы закончиться легенда Толстого.

Да, – православный христианин, «дние – лукави»; «начаток веры с концом согласуется», – с каждым днем попускает Бог испытание твоей святой веры. И вот Лев Толстой «пустил из пасти своей вслед жены (Церкви) воду, как реку... и рассвирепел на жену, и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохранившими заповеди Божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа» (Апок.12:18–17). Да избавит же тебя Господь «из львиных челюстей» (2Тим.4:17); «Господь знает умствования мудрецов, что они суетны» (1Кор.3:20; Пс.93:11); пребывай в том, чему научен,.. зная, кем ты научен» (2Тим.8:14), «отвращаясь негодного пустословия и прекословий лжеименного знания, которому предавшись, некоторые уклонились от веры» (1Тим.6:20–21). Православные братия, молитесь, да обратит Господь Льва отступника «к свету заповедей Своих», а наше помышление утвердит – «на недвижимом их камени».

Н. Гринякин.