Справка. По поводу третьего печатного заявления из семьи Толстых

Читатели помнят, конечно, заявление графини С.А. Толстой, супруги Льва Николаевича, в письме от 26 февр. 1901 г. на имя высокопреосвященного митрополита Антония, где она говорит, что для отпевания своего мужа в Церкви и молитв найдет «или порядочного священника, который не побоится людей пред настоящим (?) Богом любви, или непорядочного, которого она подкупит (!) большими деньгами».

Сам же граф в своем «Ответе» Св. Синоду, от 4 апреля, заявляет совсем другое: «я написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв».

Тут супруги Толстые явно противоречат в своих заявлениях. Графиня ли не знала воли своего супруга о погребении без церковнослужителей, когда писала свое письмо владыке митрополиту, или граф написал это завещание уже после ее письма? Или же один из супругов просто сказал неправду?

Но вот в печати появилось третье заявление из семьи Толстых, которое вызывает еще большее недоумение и прямо недоверие к сообщаемым в ней обстоятельствам дела.

В №231 «Новостей» сын Льва Николаевича, гр. Сергей Толстой, пытается доказать, что граф В. Бобринский, в известном нашим читателям письме на имя высокопреосвященного Антония, митрополита петербургского «категорически, но голословно утверждает то, чего не было», – т. е. что будто бы Лев Николаевич не говорил тех слов по поводу бесед с ним тюремного священника, какие лично слышал от него гр. Бобринский: «удовольствие (от бесед графа со священником тюремным) отравляется сознанием, что он присылается нашим архиереем для моего увещания».

«Дело в том (пишет граф Сергей Толстой в «Новостях»), – что гр. Бобринский не один слышал год тому назад слова, сказанные Львом Николаевичем о тюремном священнике. При этом присутствовал мой приятель и в то же время приятель гр. Бобринского, – г. Шарль Саломон, француз, хорошо говорящий по-русски.

Вот письмо, которое я недавно получил от него: «Дорогой друг. Вот то место из письма моего к Владимиру Бобринскому, которое вас интересует. Я ему сказал, что я собираюсь сообщить его вам. И вы с ним можете делать, что хотите: «Дорогой Владимир, я нахожусь в Ясной Поляне и естественно я здесь слышал о письме, которое ты написал митрополиту; мне дали его прочесть. Я его прочел и не могу не выразить тебе моего сожаления о том, что ты напечатал его, а особенно о том, что ты его написал.

Я присутствовал в прошлом году при том разговоре твоем с Л. Н., которым в настоящее время хотят (?) воспользоваться, как оружием (!) против него.

И если я не могу воспроизвести те самые слова, которые сказал он, я, однако, в случае надобности могу утверждать, по меньшей мере, то, что память тебе изменила, и что граф при нас не говорил, что он знает, что священник был посылаем для увещевания. Он высказывался неопределенно, и теперь, по прошествии года, стараясь восстановить ту фразу, о которой идет речь, я мог бы ее выразить в следующих словах: «Тюремный священник иногда приезжает видеться со мной. Зачем он приезжает? Не присылают ли его ко мне»? Прежде, чем написать твое письмо, тебе бы следовало через посредничество Сергея Т. добиться объяснения кажущегося тебе противоречия.

И тогда ты бы этого письма не писал. Я слишком тебе друг, чтобы не высказать то, что думаю, и за это ты на меня не посетуешь. Я сообщаю Сергею Т. это письмо и пр., и пр.

Шарль Саломон.

Вышеизложенное письмо достаточно освещает сообщение графа Бобринского.

Однако, я не могу умолчать еще об одном обстоятельстве, графу Бобринскому едва ли известном. 28 июня сего года тюремный священник вновь посетил Льва Николаевича, до которого в это время уже дошел слух об увещательной миссии этого священника. Чувствуя себя в то время больным, Л. Н., тем не менее, принял его и прямо спросил, правда ли, что он присылается для его увещания. На это тюремный священник категорически (?) ответил, что он никем присылаем не был, а приезжает просто петому, что ему интересно бывает беседовать. Этот разговор слышали все присутствовавшие.

Итак, как оказывается, утверждение гр. Бобринского, что Л.Н. Толстой был увещеваем тюремным священником, отрицается как увещеваемым, так и увещателем. Единственное доказательство – показание гр. Бобринского о сознании самого увещеваемого – опровергается показанием г. Шарля Саломона.

Предоставляю всякому судить, какое «большое значение» имеет сообщение гр. Бобринского.

Надеюсь, что другие газеты, напечатавшие письмо гр. Бобринского, не откажутся напечатать и настоящее мое письмо.»

Сергей Л. Толстой.

20 августа 1901 г.

Таково печатное заявление, по счету третье, исходящее из семьи Толстых. Думаем, что читатель сам без комментариев оценит значение свидетельства француза, «хорошо говорящего по-русски, но не могущего воспроизвести слов», слышанных им при разговоре гр. Бобринского с Львом Николаевичем, и пускающегося в рискованные догадки.

Заинтересовавшись этим новым инцидентом в толстовской истории, пишущий эти строки нарочно спутешествовал в Тулу для исследования на месте «прорекаемых обстоятельств дела», – беседовал с епископом тульским Питиримом и священником о. Димитрием Егоровичем Троицким, обозревал документы, к сему делу относящиеся. И вот результаты нашего исследования.

На первом документе (копия увещательного письма свящ. о. Троицкого на имя гр. Л.Н. Толстого, с которого и начинается знакомство и живой обмен мнений по вопросам веры гр. Толстого с о. увещателем) написана рукою еп. Питирима такая резолюция: «Бог Единый, в Св. Троице славимый, да даст силу и крепость доброму отцу, несущему погибающему сыну спасение. Благословляю на беседу с гр. Л.Н. Толстым. Еп. Питирим».

На последнем документе (рапорте) о поездке в Ясную Поляну, состоявшейся 28 июля, от 19 июля 1901 г., рукою епископа написано: «Благослови Бог».

О. Димитрий нам решительно заявил, что при первом же посещении дома Толстых граф Л.Н. Толстой спросил его, не от архиерея ли он послан, на что священник ответил, что без благословения епископа он не вправе ничего делать, что владыка его благословил посетить графа, но подвигнула его, о. Димитрия, взять на себя эту миссию искренняя любовь к Льву Николаевичу и желание спасения ему.

И о. Димитрий, – чудный иерей молитвенник, – искренно расположен к Льву Николаевичу, пламенно желает ему спасения и, что трогательно, – добрый пастырь-молитвенник не оскудевает в надежде!

В семье графа, сколько могу судить из беседы о. Димитрия, к нему относятся с доверием и уважением.

Последний раз пред моим посещением о. Димитрий был в Ясной Поляне 3 сентября пред выездом Льва Николаевича в Крым. Таковы факты.

Отсюда сам читатель может судить, нужно ли было гр. Льву Николаевичу 28 июня спрашивать о. Димитрия, посылает ли его архиерей к нему, и мог ли 28 июня этот иерей Божий категорически отрицать участие архиерея в этом его деле, как об этом заявляет граф Сергей Львович?

Затем ни француз Шарль, ни гр. Сергей ничего не доказали и ничего не опровергли. Вопрос ведь идет «о попытках» увещания Льва Николаевича, одна из таких известна гр. Бобринскому, и он ее удостоверил. И попытка эта – факт неопровержимый, она была и продолжается со стороны о. Троицкого, чего не отрицают и возражатели. А что и как сказал когда-то Лев Ник. г. Бобринскому это совсем не важно. А вот важно то, что в семье яснополянского учителя не одно говорят, да еще в печати...

Э. Я.