И.В. Соловьев. Краткая история т. н. «обновленческого раскола» в Православной Российской Церкви в свете новых опубликованных исторических документов

История так называемого «обновленческого» раскола (1922–1946) в последнее время привлекает внимание исследователей Русской Православной Церкви. Совершенно очевидно, что в годы Советской власти писать работы по истории Церкви в послереволюционный период и по истории «обновленческого» раскола в частности, было крайне сложно из-за отсутствия архивных материалов, надёжно скрытых от посторонних глаз в государственных хранилищах, а также из-за жёсткого цензурного давления.

Между тем современники и даже участники этих событий оставили нам свои сочинения, посвящённые разбору истории «обновленческого» раскола. В 1927 г. в Варшаве вышла работа известного русского канониста профессора С. В. Троицкого (1878–1972) «Что такое Живая Церковь?», давно ставшая библиографической редкостью, но не потерявшая своего значения до наших дней. Текст этой небольшой книги воспроизводится в предлагаемом вниманию читателей сборнике.

Истории «обновленческого» раскола посвящено несколько глав в работе русского канониста-исповедника профессора Иринарха Александровича Стратонова, погибшего в фашистском концентрационном лагере в 1942¹ году Профессор Стратонов, как и все русские канонисты, оставшиеся верными Матери-Церкви, указывал, что нет и не может быть никакого различия между обновленческим и всеми другими расколами, например иосифлянами (т. н. «правая оппозиция» митрополиту Сергию) или же карловчанами (т. н. Русская зарубежная церковь). Стратонов оценивал «живоцерковничество» как глубоко реакционное течение. «За революционными выкриками и истерией самая чёрная реакция, стремящаяся превратить Церковь в привилегию белого клира». «Реакционным это движение оказалось и в деле организации церковной власти, возвращая его по существу к синодальным формам правления»². Известна также работа архиепископа Мефодия (Герасимова) «О Живой Церкви», вышедшая в Харбине в 1926 г. Все эти сочинения в значительной степени носят полемический характер, но имеют большую ценность, так как опираются не только на малодоступные материалы эмигрантской печати, но и на личные свидетельства тех, кто был в своё время в контакте с представителями «советского обновленчества». Кроме того, с определённостью можно сказать, что и книга профессора С. В. Троицкого и работа профессора И. А. Стратонова очень ценны острой и чёткой постановкой канонической проблемы. Когда-то, в страшном для Русской Церкви на Родине 1938 г., профессор Василий Зеньковский (впоследствии протопресвитер) писал: «Когда Церковь будет свободной, каноническая проблема вновь станет на очередь», а историко-канонический материал, затрагиваемый в работах русских канонистов этого времени, «получит первостепенное значение».

В Советской России историю «обновленческого» раскола пытались писать некоторые лидеры этого движения. Прежде −всего, это церковный историк-профессор Санкт-Петербургской духовной академии Б. В. Титлинов, один из идеологов этого раскола, а также обновленческий митрополит Александр Введенский. Однако эти сочинения носят не только полемический, но и ярко выраженный апологетический характер. Все они являются источниками по истории «обновленческого» раскола³.

В 1930-х гг. неудавшуюся попытку составить очерк истории обновленчества предпринял бывший обновленческий митрополит Н. Ф. Платонов, отрекшийся от веры в Бога, но, по некоторым сведениям, присоединившийся к Патриаршей Церкви незадолго до своей кончины в блокадном Ленинграде. Эти записки Н. Ф. Платонова были опубликованы в «Ежегоднике музея истории религии и атеизма» (сотрудником которого некоторое время являлся автор) в 1961 г. (вып. 5).

В противовес «обновленческим» авторам историки-марксисты 1920–1930 гг. прилагали силы для критики «обновленческого движения» с «классовых позиций». Задача этих авторов сводилась к доказательству «антинародной сущности» всякой религии и всякого церковного течения в православной Церкви, в том числе и «обновленческого» раскола. Здесь следует назвать книги И. Степанова «О живой церкви» (М., 1922), П. Рожицына «Тихоновцы, обновленцы и контрреволюция» (М., 1926), В. Бонч-Бруевича «Живая церковь и пролетариат» (М., 1927).

Единственной официальной, значительной по объёму работой советского времени, специально посвящённой истории «советского обновленчества», является книга А. А. Шишкина «Сущность и критическая оценка «обновленческого» раскола русской православной церкви», выпущенная издательством Казанского университета в 1970 году⁴. Автор этой книги задался целью восстановить общую картину «обновленческого» движения, «отображающую историю приспособления русской православной церкви к новым социально-экономическим и политическим условиям, порожденным победой Октябрьской социалистической революции»⁵ и проделал большую работу по ознакомлению с источниками. Конечно, «историческая концепция» автора в своей главной (идеологической) части никак не может быть признана объективной. В то же время А. А. Шишкин сумел сделать несколько оригинальных выводов, упомянуть о которых мы считаем нужным при обзоре литературы по истории «обновленческого» раскола.

Как и все историки-марксиситы того времени, А. А. Шишкин отрицает существование гонения на веру в СССР, начавшееся едва ли не с самого первого дня установления Советской власти. Что же касается духовенства, то оно, по мысли Шишкина, представляло собой в подавляющем большинстве реакционную силу, будто бы желавшую во чтобы то ни стало восстановить в России прежнюю власть. Правда, тут же замечает автор, «на церковном фронте не было единства», здесь «имелось немало деятелей, которые не разделяли антисоветского курса церкви». Зато «трудящиеся верующие не разделяли взглядов церковных реакционеров на политику Советской власти в отношении религии, в большинстве своем поддерживали эту политику»⁶.

Известно, что голод в Поволжье 1921 года и изъятие церковных ценностей были использованы коммунистами для нанесения решительного удара по Церкви. А. А. Шишкин считает, что церковная иерархия в условиях, «когда голод, холод и эпидемии уносили сотни тысяч жизней», попыталась объявить «религиозную войну» Советской власти⁷. Но трудящиеся довольно быстро «разгадали» замысел церковников, «массы окончательно убеждались в том, что церковь стоит по ту сторону баррикады в общенародной борьбе за новую жизнь».

В этой ситуации церковники (в лице наиболее дальновидной своей части) поняли, что необходимо сдержать отход масс от Церкви. «Единственным и эффективным способом добиться этого (...) было отмежеваться от контрреволюционной политики патриарха Тихона и его клики и стать на лояльные позиции в отношении Советской власти»⁸.

Такими «передовыми церковниками», по Шишкину, и оказались «обновленцы». Главным «водоразделом» между «обновленцами» и патриаршей Церковью, по мнению Шишкина, являлось, таким образом, отношение к Советской власти⁹. С особенной ясностью это проявилось с конца 1920-х годов, когда обновленческие лидеры постепенно пошли на свертывание каких-либо реформ внутри Церкви.

Провозгласив курс на признание Советской власти, лидеры «обновленческого» движения, по Шишкину, неизбежно должны были начать не только «модернизацию своих идеологических позиций», но и «идеологическую перестройку церкви», т. е. осуществление ряда реформ. «Приспосабливаясь к новым историческим условиям, церковь обновляла свой идейный арсенал, свое веро – и нравоучение, а также культ, форму церковной организации, методы религиозного воспитания масс»¹⁰. Таким образом, в идеологии «обновленчества», по мнению А. А. Шишкина, первостепенное значение имело признание советской власти, которое потребовало и реализации программы реформ. Реформы в быте русской Церкви, как это видно из концепции Шишкина, являлись, вторичными в «идейной программе» обновленцев. Это суждение советского историка подтверждаются новыми данными о политике ГПУ – НКВД в церковном вопросе. Для Советской власти, фактически организовавшей «обновленческий» раскол и руководившей им через карательные органы первостепенное значение имела лояльность духовенства, готовность признать советскую власть народной и пропагандировать эту точку зрения. В каких-либо реформах в области церковного строя, кроме, конечно, тех, что помогли бы развитию и укреплению раскола (новый стиль, второй и третий брак для духовенства и епископата и т. д.) коммунисты, не были заинтересованы. «Обновленцы», по Шишкину, рассчитывали путём реформы привлечь на свою сторону сторонников популярной до революции идеи церковных преобразований и «приспособить церковное вероучение к достижениям современной науки». Однако, говорится далее в книге, «советское обновленчество» «значительно отличалось от старого обновленчества, так как проходило в других социально-экономических и политических условиях». Это отличие проявлялось, во-первых, в том, что волновавший «старых» обновленцев вопрос ликвидации государственной опеки над Церковью был уже решён декретом Советской власти об отделении Церкви от государства. Во-вторых, дореволюционное обновленчество не выдвигало политических лозунгов, тогда как советские обновленцы «шли под флагом» признания справедливости социалистической революции, чего, естественно, никогда не было у обновленцев дореволюционных¹¹. Таким образом, А. А. Шишкин, хотя и со своих марксистских позиций, всё же справедливо опровергает идеологизированную теорию, согласно которой советское обновленчество появилось в результате какого-то «генезиса» дореволюционного движения за церковное обновление.

Рассматривая литургическую, каноническую и приходскую реформы, предложенные группой «Живая Церковь», советский историк А. А. Шишкин пускается в богословские (!) рассуждения о каноничности (или неканоничности) этих реформ¹². В конечном счете, он делает вывод о том, что главной целью всех этих «обновленческих» реформ было «приспособление» Церкви к новым историческим условиям.

Касаясь разногласий, возникших в среде «обновленческого» духовенства, Шишкин указывает, что они были вызваны лишь какими-то второстепенными, тактическими соображениями, а также тем, что возглавляемый еп. Антонином (Грановским) «Союз церковного возрождения» опирался в своей деятельности на мирян, тог да как «Живая Церковь» «делала ставку» на приходское (главным образом сельское) духовенство¹³.

А. А. Шишкин далее утверждает, что после признания патриархом Тихоном Советской власти между староцерковниками и «обновленцами» остались лишь разногласия внутрицерковного характера. Когда же староцерковники провозгласили лояльность по отношению к Советской власти, на их сторону стали практически все «находящиеся во власти религии трудящиеся массы», которые не хотели ломки привычных им церковных традиций и потому отходили от «обновленцев». Стремясь удержать за собой эту «массу верующих», «обновленцы» стали постепенно отказываться от курса реформ. Но эти попытки «обновленцев» не переломили успеха староцерковников. Последующую борьбу митрополита Сергия (Страгородского) с «обновленцами» А. А. Шишкин считает «борьбой двух церковных групп за церковную власть, за приходы, за верующих, а, в конечном счёте, за материальные доходы». Церковь патриарха Сергия, по мнению Шишкина, встав на позиции лояльности, «пошла тем курсом, который проложили так называемые обновленцы»¹⁴.

Поэтому в заключение своей книги автор делает вывод о фактической победе «обновленчества» в русской Церкви, несмотря на то, что движение это организационно потерпело крах.

Рассматривая некоторые «патриотические» (т. е. просоветские) выступления современных ему иерархов «сергиевской» Церкви (речь идёт о рубеже 1960–1970-х годов), А. А. Шишкин находит в них прямые (почти что дословные) совпадения с «патриотическими» высказываниями обновленцев, в том числе с речами обновленческого лидера А. И. Введенского. «Как и обновленцы, – пишет А. А. Шишкин, – современные идеологи православия утверждают, что нравственные идеалы христианства не только

совпадают с принципами коммунистической морали, но и помогают последним утвердиться, войти в жизнь и быт советских людей»¹⁵. Эту точку зрения автор подкрепляет множеством цитат из современного ему Журнала Московской Патриархии.

В конце книги вновь подчёркивается, что утверждение о ликвидации, «банкротстве» «обновленчества» совершенно неверно. «Староцерковники под давлением самой жизни вынуждены были перейти на позиции обновленцев. Они и перешли на них, слившись с последними, но под своим церковно-административным флагом. Обновленческие приходы переходили из ведения своего Синода (затем – «первоиерарха») в административное подчинение сергиевского Синода. (…) патриаршая православная церковь заняла позицию, подготовленную обновленцами. Переход патриаршей церкви на новые позиции был вынужденным: церковь должна была приспособиться к новым условиям, чтобы спасти себя от гибели и отстоять своё право на существование. Этот спасительный курс для церкви проложили обновленцы»¹⁶. Что же касается обновленческих реформ, то к началу 1930-х годов обновленцы фактически отказались от их осуществления. Такова, в общих чертах, концепция Л. А. Шишкина, высказанная им в книге об «обновленческом» расколе.

По характеристике историка обновленчества А. Э. Левитина, сочинение А. А. Шишкина «никак не может претендовать на научность». «Оно отличается всеми пороками вульгарной марксистской историографии: вместо живых людей здесь маски, вместо событий – схема. Для меня это произведение особенно любопытно именно потому, что я всех его героев хорошо знал лично. Прочтя книжку Шишкина, я ощутил в полной мере порочность этого метода, процветающего в России. Введенский, Антонин Грановский, Красницкий, Боярский, такие яркие и такие разные люди, вдруг поблекли, выцвели, стали удивительно похожими друг на друга. Все они – представители буржуазии, приспособляющейся к советской власти, и трудно понять, чем они отличаются друг от друга»¹⁷.

Истории «обновленческого» раскола уделено внимание в известной книге Л. Л. Регельсона «Трагедия Русской Церкви», впервые вышедшей в свет в Париже в 1976 г.¹⁸ Нельзя не согласиться с выводом автора о том, что «обновленчество, несмотря на все его эффектные нововведения, в своих духовных корнях было течением глубоко реакционным, ибо возвращалось к преодолённым Церковью формам существования: церковно-государственной симфонии и синодально-бюрократическому управлению. Но если раньше на эти формы можно было смотреть как на промежуточные и несовершенные, то возврат к ним перед лицом воинствующего антихристианства приводил к неизбежному духовному краху»¹⁹. На это обстоятельство, как мы видели, обращал внимание и И. А. Стратонов. В нашем сборнике впервые публикуется рукопись Аркадия Ильича Кузнецова «Обновленческий раскол в Русской Церкви» (том 1–3, Астрахань, 1956–1959). Автор этого сочинения, юрист по образованию, был свидетелем описываемых в его работе событий, опираясь, кроме того, на свой личный архив и на свидетельства современников. А. И. Кузнецов, проживая в Астрахани, был близок к Астраханскому архиепископу Фаддею (Успенскому), неоднократно выполнял различные его поручения, в частности, ездил в Москву для подачи жалобы на захват «обновленцами» Астраханских храмов. В Москве он несколько раз встречался с патриархом Тихоном, о чём оставил свои воспоминания. «(...) уроженец Петербурга, – Аркадий Ильич Кузнецов, – писал о нём собиратель материалов по новейшей истории Русской Церкви М. Е. Губонин, – с начала 20-х годов проживающий в Астрахани, где, по его словам, он нашёл не только поприще для своей служебной деятельности и семью, но – прежде всего – обрёл и духовную родину, встретившись по пути сюда с такой светлой личностью, каковым был архиепископ Астраханский, Высокопреосвященнейший Фаддей (Успенский). Близкие и добрые отношения с этим Владыкой не только воспитали А. И. Кузнецова в духе истовой, Православно-русской церковности, но и прекрасно просветили его богословски, так как Владыка – сам доктор богословия – со всей любовью не только преподал своему питомцу полный курс знаний старой Духовной Академии, но и ещё более развил и углубил эти знания, постоянно тренируя богословскую мысль своего ученика.

Имея высшее юридическое образование и будучи человеком, вообще широких воззрений и незаурядной эрудиции, А. И. Кузнецов пользовался, по-видимому, репутацией солидного и делового и делового специалиста в своей области, т. к. занимал командные должности в юридическом мире Астраханской области. Такое положение, добытое долголетним трудом и глубоким знанием дела, продолжалось до конца 50-х гг., когда его близость к местным духовным кругам сыграла ему плохую службу. После неудачных попыток к «перевоспитанию» А<ркадий> И<льич> был снят со всех занимаемых им служебных постов и ославлен в местных газетах как «мракобес» и пр. (со всеми вытекающими отсюда последствиями!..) А. И. Кузнецов является автором работ по юридическим вопросам, а также немалого количества трудов богословских и церковно-исторических. Конечно, все эти его произведения не изданы»²⁰.

Труд А. И. Кузнецова печатается нами на основании машинописного текста, копия которого, как нам известно, хранится также в библиотеке Санкт-Петербургских духовной академии и семинарии. В несколько видоизменённом виде машинопись имеется и в библиотеке Московских духовных школ, правда, в данном случае текст подписан архиепископом Сергием (Лариным), бывшим в своё время одним из обновленческих архиереев и перешедшим после краха обновленчества в юрисдикцию Московской Патриархии. Кроме того, часть этой работы была опубликована в «Вестнике Русского Западноевропейского Патриаршего Экзархата» (юрисдикции Московской Патриархии) также за подписью архиепископа Сергия²¹. Ясно, что оба предполагаемых автора претендуют на то, что работа принадлежит именно им. В рукописи А. И. Кузнецова имеется по этому поводу авторское «разъяснение», которое в настоящем издании воспроизводится без изменений. Кто же был действительным автором публикуемой нами работы? Здесь надо признаться, что за недостаточностью данных, необходимых для критики источника, мы не имеем права выносить окончательный приговор. Поэтому остаётся сказать, что нами публикуется один из известных вариантов текста по рукописи, подписанной А. И. Кузнецовым. Это решение представляется нам на сегодняшний день единственно верным. Заметим, что о варианте книги, вышедшей под именем архиепископа Сергия (Ларина), сохранился интересный, хотя и несколько категоричный отзыв главного на сегодняшний день, уже покойного, историка обновленческой смуты – Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова. По его мнению, работа эта «не выдерживает никакой критики», т. к. «Архиепископ Сергий поставил перед собою совершенно невыполнимую задачу: доказать, что Патриарх Тихон и все руководимое им духовенство с самого начала стояли на советских позициях. Поэтому история обновленчества под его пером представляет собой совершенно неразрешимую загадку. Какая-то группа духовных авантюристов, невесть откуда взявшаяся, вдруг добилась ареста Патриарха, почти всех архиереев, захватила в свои руки кормило церковного правления и произвела раскол в церкви. Не приходится серьёзно опровергать эти описания преосвященного, напоминающие сочинения четвероклассника, хотя собранный там документальный материал представляет интерес»²².

Рукопись А. И. Кузнецова также изобилует многими, говоря словами Левитина, «странностями», объяснить которые можно лишь временем и условиями написания труда. Надо также иметь в виду, что сочинение А. И. Кузнецова носит ярко выраженный полемический характер, и это часто отражается на объективности автора.

Предлагая свою книгу в библиотеку Петербургской (тогда Ленинградской) духовной академии, автор понимал, что в её тексте не может быть ни одного слова осуждения Советской власти. О гонениях на Церковь в работе Кузнецова, по понятным причинам, не сказано ни слова, зато есть авторское удивление по поводу закрытия («самороспуска») обновленческого синода в 1935 году.

«Что же случилось? – с детской наивностью и неподдельной радостью вопрошает в начале девятой главы А. И. Кузнецов, – Почему вдруг упразднена коллегиальная система управления Церковью – эти альфа и омега обновленческой идеологии?». Обо всём этом А. И. Кузнецов говорит так, как будто и не было расстрелов епископата, священников и мирян (в т. ч. и «обновленческих»), нет массового закрытия храмов, монастырей, духовных школ и т. д.! Автор прямо-таки недоумевает по поводу закрытия в середине 1930-х гг. обновленческих «митрополитанских и епархиальных управлений». Ему «не понятно», почему все эти решения обновленческий синод и первоиерарх обновленцев митрополит Виталий приняли... без созыва специального собора. В факте несозыва такого собора А. И. Кузнецов видит ещё одно каноническое нарушение обновленцев и свидетельство их естественного умирания. Мы же видим в такой трактовке авторскую недобросовестность. Далее Кузнецов пишет о процессе ликвидации обновленчества «сверху» и «снизу», давая понять, что обновленчество рушилось само по себе, как колосс на глиняных ногах. Он видит признаки краха обновленческой идеологии и в том, что в 1939 г. митрополит Виталий (Введенский) вообще запретил епархиальным архиереям всяческие рукоположения и вёл, таким образом, церковь к прямой ликвидации. При этом А. И. Кузнецов без смущения говорит неправду о том, что митрополит Сергий (Страгородский) в то же самое время «открывал вдовствующие кафедры» а «кое-где» открывались и храмы. И уж совсем несерьезно звучит утверждение, что в конце 1930-х – начале 1940-х гг. «православная жизнь была полнокровной». На этих, да и на многих других примерах, явственно видно, что свидетельства А. И. Кузнецова порой далеки от объективности. Это должен учитывать читатель его книги.

Вместе с тем важно помнить, что А. И. Кузнецов, подвергавшийся, как мы уже говорили, преследованиям за свою веру со стороны Советской власти, в отличие, например, от А. А. Шишкина, не был сторонником политики коммунистов. В этом принципиальное отличие его труда от сочинений советских историков, стоявших на антирелигиозных позициях. Указывая на литературу об «обновленческом» расколе нельзя обойти монументальную по объёму работу Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова и Вадима Михайловича Шаврова «Очерки по истории русской церковной смуты», впервые вышедшую за границей в 1978 г.²³ Необходимо также упомянуть четыре тома воспоминаний Левитина-Краснова, написанные им на свободе, в эмиграции и опубликованные в разные годы за границей, причём последний том – незадолго до трагической смерти автора²⁴.

Без обращения к указанным книгам невозможно обойтись серьёзному исследователю истории Русской Православной Церкви XX столетия. Говоря об «Очерках по истории русской церковной смуты», трудно определить, чем в большей степени является этот труд – историческим источником или капитальным исследованием, но важность его и с историографической и с источниковедческой точки зрения велика.

Уже после выхода в свет «самиздатовского» варианта «Очерков», митрополит Мануил (Лемешсвский), бывший, по свидетельству Левитина, «вдохновителем» этого труда, высказал несколько критических замечаний в письме автору книги. В ответ Левитин-Краснов изложил свой взгляд на историю и сущность «обновленческого раскола». По мнению Левитина, тягчайший грех обновленцев состоял в том, что они действовали безнравственными методами, предавали своих собратьев, сотрудничая с ГПУ. «Главный грех обновленцев – не антиканоничность, а предательство, доносы, ложь, человекоугодничество»²⁵. Второй грех – политическое приспособленчество. Исходя из этой посылки Левитин подходит к разрешению вопроса о благодатности обновленческих священнослужителей. Он полагает, что благодать священства может «покинуть» правильно рукоположенного священника, диакона или епископа, если они «дурные и порочные люди, виновные в хуле на Святого Духа»²⁶. Однако тут же он признаёт действительность Таинств, совершаемых теми, кого «покинула благодать Св. Духа», ибо приступающим к этим Таинствам Господь даёт Благодать по вере. И здесь же Левитин объясняет некоторые цели, которые он преследовал, участвуя вместе с В. М. Шавровым в написании «Очерков по истории церковной смуты». Я, – говорит Левитин, – хотел не только «заклеймить пороки обновленческого движения, к которому я в течение многих лет принадлежал, но и для того, чтобы заклеймить пороки всех тех священнослужителей (независимо от их каноничности), которые повинны в иудином грехе». Но я «...также хотел воздать должное честным, правдивым людям, боровшимся в трудных условиях за Христову правду»²⁷.

А. Э. Левитин считает, что «обновленческий» раскол нельзя рассматривать только как отступление от канонических правил. Церковная смута, – верно указывается в книге «Рук Твоих жар», – выросла из тогдашней политической ситуации и игнорировать социальный фон – «это значит заранее отказаться от понимания того, что происходило тогда в Церкви. (...) Раскол 20-х годов – это своеобразное отражение Русской революции в Церкви. Более того, обновленческое движение – это русская революция со всеми её трагическими противоречиями, опрокинутая в Церковь, и ни понять, ни правильно оценить раскол в отрыве от политической ситуации невозможно»²⁸. Важным моментом в оценке обновленческого раскола 1920-х гг. у А. Э. Левитина является признание того, что советское «обновленчество» – это карикатура на подлинное обновление Церкви, опошление, вульгаризация великой идеи»²⁹. Выход в свет книг Левитина не остался незамеченным. В 1978 г. в 128 номере Вестника РХД появилась большая статья об обновленцах, присланная в редакцию из США Константином Криптоном, составленная по личным наблюдениям, документам и литературным данным. В ней автор отчасти полемизирует с А. Левитиным, иногда поправляя его и Л. Л. Регельсона. «Книга Краснова-Левитина, – писал в 1977 году о «Лихих годах» епископ Александр (Семенов Тян-Шанский), – потрясает, и трудно от неё оторваться, начав её читать. И это по двум причинам: во-первых, она касается самого больного места для нас, православных, а именно испытаний нашей Церкви, и, во-вторых, она захватывает читателя необыкновенной искренностью автора»³⁰.

Вместе с тем, преосвященный епископ Александр даёт и свою собственную оценку советскому обновленчеству. Это движение, по мнению владыки, нанесло прямой вред Русской Церкви не только предательскими действиями многих его членов, расколом, но и опасными последствиями, которые могут иметь ещё силу и в будущем. «...Совершенно необдуманные новшества, которые пытались внести в Церковь «обновленцы», настраивают многих и сегодня против возможности всяких церковных реформ, усиливая излишнюю косность». Более того, «обновленчество» «...может вызвать и в будущем оппозицию даже самым законным изменениям церковной жизни»³¹. Эти опасения епископа Александра сбылись всего лишь четверть века спустя...

С начала 1990-х годов наступил новый этап в развитии отечественной историографии. Историки получили доступ к некоторым архивам, откуда были извлечены ценнейшие материалы по истории Русской Православной Церкви в XX веке. Это в полной мере относится и к истории «обновленческого» раскола. Публикация документов, раскрывающих истинные причины образования (а правильнее было бы сказать – создания) «обновленческого» раскола были предприняты практически одновременно в нескольких сборниках. Назовём их в хронологическом порядке.

Патриарх Тихон и история русской церковной смуты. Составитель и автор комментариев М. Е. Губонин. Кн. 1. СПб., 1994.

Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве Высшей Церковной Власти. 1917–1943. Составитель М. Е. Губонин. М., 1994.

Одинцов М. И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1995.

Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью. Составитель Г. Штрикер. Кн. 1-я и 2-я. М., 1995.

Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. Сост. О. Ю. Васильева, А. С. Масальская и др. М., 1996.

Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925. Сост. Н. Н. Покровский, С. Г. Петров. Кн. 1. М. – Новосибирск, 1997; кн. 2. 1998.

Одинцов М. И. Русские патриархи XX века. Судьбы Отечества и Церкви на страницах архивных документов. М., 1999.

Следственное дело Патриарха Тихона. Сборник документов по материалам Центрального архива ФСБ РФ. М., 2000.

Естественно, что открытие архивов стимулировало работу исследователей, и во второй половине 1990-х годов вышло в свет несколько научных монографий и статей, в которых в той или иной степени затрагивается история т. н. «обновленческого» раскола. При характеристике работ, вышедших в 1990-е годы, следует иметь в виду условия тогдашней церковно-общественной жизни, повлиявшие на направление мысли и выводы авторов. Падение государственного атеизма и дарование Церкви свободы на определённом, очерченном государством (как любят выражаться теперешние политики) «правовом поле», подавало надежды на начало религиозного пробуждения в обществе. Мощным толчком к развитию общественного интереса к Церкви стало празднование 1000-летия крещения Руси. Последующее десятилетие прошло под знаком строительства и восстановления монастырей и храмов, широкого притока в Церковь сочувствующих лиц, значительная часть которых оказалась совершенно незнакомой не только с богословием и историей Церкви, но и с основными понятиями христианской веры. Для вновь открытых храмов потребовались священники и диаконы, для монастырей – насельники, а для епархий – епископы. К сожалению, уровень богословских и церковно-исторических знаний некоторых представителей духовенства, рукоположенных в потоке 1990-х годов, оказался недостаточным. Несмотря на это, с начала 1990-х годов в церковной среде развернулась полемика по ряду богословских и церковно-исторических вопросов, участие в которой приняли самые широкие слои церковного и околоцерковного общества. Эта полемика велась зачастую в наукообразном виде. На церковно-исторические темы стали писать не профессиональные историки, знакомые с методологией исторических исследований, а журналисты, писатели или специалисты других отраслей знаний (например, геологии, физики, математики и т. д.). Это предопределило общий уровень полемики, которая приобрела публицистический характер. К тому же во внутрицерковную дискуссию стала вторгаться политика.

В числе обсуждаемых тем оказалась и проблема обновленческого раскола и, в частности, вопрос о связи (или даже преемственности) между дореволюционным течением за церковное обновление и «обновленческим» расколом, возникшим, как мы знаем, в 1922 г. Столь острая постановка этой, на первый взгляд, казалось бы, сугубо «академической» проблемы в начале 1990-х годов была не случайна. В церковной ограде явственно обнаружилось сначала разномыслие, а затем (по советской традиции) – противостояние между людьми, являющимися приверженцами различных политических взглядов и принадлежащих, как пророчески писала монахиня Мария (Скобцова), к «разным типам религиозной жизни»³²

В настоящее время в литературе имеется несколько расходящиеся между собой взглядов на вопрос о предыстории «обновленческого» раскола и о его связи с дореволюционным движением за церковное обновление. Согласно одному из них, высказываемому доктором церковной истории протоиереем Владиславом Цыпиным, – «...обновленчество, приобретшее характер схизмы в 1922 году, не было совершенно новым явлением. Это был созревший плод от древа, прозябшего ещё в начале столетия. Нигилистическое пренебрежение церковной традицией, стремление к радикальной модернизации и богослужебного чина и всего исторически сложившегося уклада церковной жизни под демагогическим лозунгом возвращения к нормам Апостольского века, попрание канонов, политическая ангажированность – все эти родовые черты обновленчества обнаруживались (...) уже в 1905 г.»³³. О. Владислав Цыпин считает также, что на дореволюционных обновленцах лежит «часть вины» за то, что император Николай II не допустил созыва Поместной Российской Церкви, преувеличенно опасаясь, «как бы Собор не приобрел направления, параллельного тому, который выбран был Государственной Думой первых двух созывов»³⁴. Явное желание органически связать между собой движение за церковное обновление и «обновленческий» раскол 1920-х–1940-х гг. прослеживается и в ряде других работ, авторы которых пытаются иногда решить отнюдь не научно-исследовательскую, а идеологическую задачу. «Мы хотим показать, – пишет, например, диакон (ныне священник) Георгий Ореханов, – что церковнореформаторское движение начала века – это не реальное обновление церковной жизни, возможное только на пути подвига, а попытка решить действительные или мнимые проблемы церковной жизни неадекватными Церковному Преданию способами». «...Обновленчество – это движение представителей духовенства и мирян, (...) потерявшее духовное измерение и обращённое в основном к «земному» устроению жизни, к соблазну «человекобожия».

Не удивительно поэтому, что как только утверждается большевистская власть, эпигоны теоретиков-реформаторов (т. е. дореволюционных участников движения за церковное обновление – И. С.) быстро откликаются на призыв Политбюро ЦК РКП (б) и становятся послушным отрядом церковных диверсантов, предателей, сексотов, управляемых Л. Д. Троцким и его сподвижниками»³⁵.

Возможно, что сторонники вышеприведённой точки зрения недостаточно критически подходят к сочинениям «обновленческих» лидеров, для поднятия собственного авторитета стремившихся «органически» связать своё движение и со славянофилами, и с идеями Владимира Соловьева, и с русскими либеральным духовенством, основавшим в своё время в Петербурге «Религиознофилософское общество» и, наконец, с участниками движения за церковное обновление. Но «павлиньи перья плохо подходят к вороньему хвосту». Так в своё время ответил на эти поползновения обновленческих идеологов прекрасно знавший дореволюционную церковную жизнь проф. С. В. Троицкий. По его мнению, «корень «Живой церкви», жизненный нерв её вообще нельзя искать в чисто идейной области, а нужно искать его, с одной стороны, в области практических классовых интересов, а с другой – в повороте церковной политики большевиков».

Несколько иначе рассматривают вопрос «об истоках обновленчества» авторы коллективной монографии «История Русской Православной Церкви. Новый Патриарший период» М. Данилушкин, Т. Никольская, М. Шкаровский и др. Они считают утверждение о том, что обновленческий раскол 20-х годов «...является прямым продолжением движения за Церковное обновление, получившим распространение в начале нашего века» – «упрощённым и поверхностным подходом» к этой проблеме. «Следует иметь в виду, – говорится в монографии, – что начало XX столетия было временем активизации Церковного сознания, временем критической оценки многими церковными деятелями себя самих и своей деятельности. Поэтому само обновление (...) явилось вполне закономерной реакцией на те нездоровые явления внутрицерковной жизни, избавиться от которых (...) собственно, и было его первоначальной целью. Однако при советской власти руководящую роль в движении заняли люди, более заботившиеся о своем честолюбии, нежели о церковном благе или решении церковных трудностей и извратившие первоначальные идеи, дискредитировав их в самой основе»³⁶.

По мнению авторов названной монографии, появление советского «обновленчества» имело свои объективные причины, а именно – нерешённость застарелых проблем, вызванных двухвековой зависимостью от светской власти, социальные потрясения времени и ослабление духовного единства русского народа в предреволюционные десятилетия. Вместе с тем, в монографии подчёркивается, что «обновленческий раскол» не был народным движением, затронув, в основном, иерархию, представители которой оставались в обновленческом расколе «генералами без армий». «Утилитаризм» советских обновленцев определил их нравственный и практический крах.

Правда, один из авторов только что упомянутой монографии – доктор исторических наук М. В. Шкаровский в своей недавней работе «Обновленческое движение в Русской Православной Церкви XX века» (СПб., 1999) смотрит на предысторию «обновленческого» раскола несколько иначе, чем в 1996 г.

М. В. Шкаровский считает началом оформления «новоправославного течения» – годы первой русской революции, хотя, по его мнению, «обновленческое движение в Русской Православной Церкви имеет длительную, уходящую в века предысторию». М. В. Шкаровский полагает, что организационно оформившаяся ещё в период первой русской революции группа реформаторов после февральской революции 1917 г. широко развернула свою деятельность, но на Соборе 1917–1918 гг. осталась в меньшинстве. Впоследствии некоторые представители образовавшейся после октябрьского переворота «Петроградской группы прогрессивного духовенства и мирян» стали центром обновленчества в стране и

при представившемся им удобном случае (арест патриарха, поддержка ГПУ и проч.) похитили церковную власть³⁷. Впоследствии к этому «обновленческому ядру» примкнули рядовые участники, оказавшиеся включёнными в раскол «логикой развития событий»³⁸

Слабость точки зрения М. В. Шкаровского, на наш взгляд, состоит в том, что он делает свои заключения без сопоставления основных программных положений дореволюционного движения за церковное обновление с программой советских «обновленцев». Кроме того, его мнение о сформировавшейся до революции группе, организовавшей после Октябрьского переворота «обновленческий» раскол, представляется малоубедительным и недоказанным. Среди советских «обновленцев» доминировали не только случайные люди, не имеющие никакого отношения к дореволюционному движению за церковное обновление, но и откровенные противники обновления – черносотенцы-приспособленцы.

Упомянутая брошюра М. В. Шкаровского, в несколько отредактированном для официального церковного органа виде, была напечатана в серьёзном церковном издании – «Учёных записках Российского Православного Университете апостола Иоанна Богослова». Автор смягчил здесь свои интонации по отношению к Московской Патриархии (особенно в заключительной части работы), но в концептуальном отношении остался на прежних позициях³⁹. Наконец, в историографии существует ещё одна точка зрения по вопросу о связи обновленческого раскола с дореволюционным движением за церковное обновление. Она построена на основе сопоставления главных программных требований дореволюционных участников движения за церковное обновление с программой послереволюционных «обновленцев» и их практическими действиями. Сторонники этой точки зрения считают, что дореволюционное движение за церковное обновление никоим образом нельзя смешивать с «советским обновленчеством» и даже более, что между движением за церковное обновление до 1917 г. и «обновленческим расколом» 1922–1940 гг. трудно найти что-то общее. К их числу относятся, например, профессор Д. В. Поспеловский А. Г. Кравецкий и автор настоящей статьи. Правда, Д. В. Поспеловский, уделивший большое внимание не только фактам из истории обновленческого раскола, но и выяснению его предпосылок, симптомов и причин в своей работе «Русская Православная Церковь в XX веке» признаёт, что в программах «группы 32-х столичных священников», в философии христианского социализма, в платформах различных социал-христианских союзов, появившихся после 1917 г. «...и, наконец, в программных концепциях обновленческого церковного раскола, взорвавшего Церковь в 1922 г. – было весьма и весьма много общего»⁴⁰. Однако в своей недавней рецензии на книгу протоиерея Владислава Цыпина «История Русской Православной Церкви. 1917–1990 гг.» он прямо указывает, что о. Владислав ошибочно связывает между собой дореволюционное движение за церковное обновление – с советским «обновленчеством»⁴¹

Для нас представляется очевидным, что лидер «обновленческого» раскола А. И. Введенский, обличая на словах зависимость церковных властей дореволюционной России от самодержавного государства, был вместе со своими единомышленниками создателем худшего альянса – «симфонии» «обновленческой церкви» и атеистического государства. В этом союзе была убита свобода церковной проповеди, узаконено церковно-административное насилие и попраны канонические устои церковной жизни, словом, нормой стало всё то, против чего выступали и боролись в своё время представители дореволюционного движения за церковное обновление. «Реформы», проводимые на первых порах «обновленческими» руководителями, отражали узкосословные интересы части белого клира, а также были воплощением в жизнь указаний советской власти. Именно поэтому мы можем со всей определённостью утверждать, что «советское обновленчество» никогда не было продолжением идей дореволюционного движения за церковное обновление и никакие видимые совпадения (вроде участия отдельных представителей группы «32-х столичных священников» в «обновленческом» расколе советского времени или демагогические лозунги обновленческих главарей 1920–1940 гг., поначалу кое в чём совпадавшие с программами дореволюционных обновленцев) не доказывают обратного. В самом деле, у дореволюционных представителей движения за церковное обновление мы встречаем требование освободить Церковь от государственной зависимости, у советских «обновленцев» – «братание» с безбожным государством; до революции мы встречаем стремление к восстановлению канонов, у советских «обновленцев» – призыв к их попранию, до революции – протест против архиерейского произвола, бесправия священников и мирян, в обновленческом расколе – реакционное по своей сути «пресвитерианское восстание», жажда власти, готовность идти к её достижению через измену и предательство своих собратьев, бунт против законного Священноначалия, избранного Поместным Собором 1917–1918 гг. и, в конечном счёте, фактическая ревизия его основополагающих решений⁴². В специальной статье, посвящённой вопросу о предыстории обновленческого раскола, современный историк – А. Г. Кравецкий указывает, что церковная полемика и дискуссия вокруг церковной реформы начала XX в. завершилась Поместным Собором 1917–1918 гг. «Именно Собор, а не маргинальные церковные группы 20-х годов следует считать прямым наследником этих дискуссий. Во время пленарных заседаний Собора и работы его отделов была предпринята попытка дать ответы (в форме соборных определений) на те вопросы, которые были поставлены в течение предшествующих лет. Принятые или подготовленные решения Собора можно рассматривать как завершение дискуссий начала века»⁴³. Действительно, даже если условно согласиться с мнением о том, что «обновленцы» 20-х – 40-х годов были прямыми продолжателями дореволюционного движения за церковное обновление, всё же, волей-неволей, придётся признать, что подлинное дело церковного обновления было начато Великим Московским Собором 1917–1918 гг., решения которого были попраны лидерами «обновленческого раскола». А это значит, что Собор 1917–1918 годов и последовавшие за ним исторические события провели четкую границу между ревнителями церковного обновления старой России и «обновленческим» расколом в СССР⁴⁴. Наконец, надо помнить, кто стоял за спиной обновленческих лидеров, кто был фактическим инициатором этого раскола, кто поддерживал этот раскол в течение десятилетий и, наконец, кто со временем стал его могильщиком. Доступ исследователей к советским архивам позволил еще определённее ответить на этот вопрос.

Безобразное сотрудничество «обновленцев» с карательными органами Советской власти не было секретом для многих верующих уже в 1920-е годы. Именно это обстоятельство стало одним из важнейших факторов, оттолкнувших паству сначала от главарей «обновленчества», а затем и от всего течения в целом. Правда, с прискорбием следует признать, что агенты ГПУ имелись и в среде противников «обновленчества»⁴⁵, в том числе среди тех, кто в своё время самым активным образом боролся против него. Конечно, приверженцы патриаршей Церкви из числа осведомителей ГПУ чаще всего шли на такое сотрудничество под давлением чекистов, уступая собственной человеческой слабости, теряя силы и волю к сопротивлению, за что их трудно осуждать и особенно тем, кто, слава Богу, не прошёл через кровавое месиво коммунистических тюрем и лагерей. Но то же можно сказать, пожалуй, про обновленческое большинство, которое едва ли могло сочувствовать закрытию православных храмов и физическому уничтожению своих собратьев. Большинство рядовых «обновленцев» действовали «не за совесть, а за страх». Правда, среди «обновленцев» были такие, кто видел в сотрудничестве с ГПУ исполнение своего «гражданского долга», кто делал этот шаг добровольно, в силу старорежимной «симфонической» привычки быть послушным орудием государственной власти. Показательна докладная записка «О положении в обновленческом движении накануне Поместного Собора» (обновленческого, 1923 г.), поданная Заместителю председателя ВЦИК П. Г. Смидовичу В. Н. Львовым, – бывшим при Временном правительстве обер-прокурором Св. Синода, а после революции примкнувшим к «Живой церкви» и ставшим управляющим делами обновленческого ВЦУ. Радея об интересах новой власти, В. Н. Львов предлагает Смидовичу ряд мер, которые могли бы «скоро и быстро реорганизовать церковную жизнь, слив её в единое целое с новым, революционным укладом русской народной жизни». При этом бывший обер-прокурор указывает, что «осветить положение вещей в Православной Русской Церкви» повелевает ему «долг совести и преданности Советской Социалистической Республике»⁴⁶. Были среди советских обновленцев и те, кто старался при помощи сотрудничества с безбожниками получить доступ к власти, расчистить себе дорогу к карьере и наградам, добиться таким образом победы над своими оппонентами во внутрицерковной борьбе. Нельзя назвать случайным, что эмиссары обновленческого Высшего церковного управления предпринимали свои агитационные поездки по епархиям в сопровождении переодетых в штатское сотрудников ГПУ. Одной из важных причин отпадения духовенства в «обновленческий» раскол было давление советской власти. Аресты духовных лиц, не признающих «обновленцев», были обычной практикой советских карательных органов. «Боже, как они меня мучают, – говорил о чекистах юрисконсульту Киево-Печерской Лавры проф. И. Н. Никодимову митрополит Киевский Михаил (Ермаков), – вымогают от меня признания «Живой церкви», угрожая в противном случае арестом. Когда же я решительно отверг их требования, то они довольно цинично признали, что я, быть может, поступил и правильно, так как все равно и «Живую церковь» они, в конце концов, ликвидируют». Через несколько дней, – вспоминает И. Н. Никодимов, – митрополит был арестован и сослан на Кавказ»⁴⁷.

Один из свидетелей той эпохи – Константин Криптон вспоминал, что советское правительство наметило, целую систему мероприятий для помощи обновленцам. Коммунисты старались утвердить в сознании населения представление о том, что обновленческая церковь – единственная законная церковь в СССР, а остатки «тихоновщины» будут разгромлены. Власть видела в нежелании духовенства и мирян «идти под власть женатых митрополитов и епископов» новый вид преступления, она боролась против противников «обновленчества» при помощи «показательных процессов» «по делам церковников», посредством лагерей, ссылок и даже расстрелов⁴⁸.

Несмотря на репрессии властей, о сотрудничестве «обновленцев» с ГПУ говорили даже в конце 1920-х годов. Так, в январе 1928 г. на диспуте между «обновленцами» и «староцерковниками» в ответ на речь обновленческого митрополита Александра Введенского настоятель храма на Волковом кладбище протоиерей Кондратьев выступил с открытым обличением «обновленцев». Приведём здесь описание этой речи. «Затем говорил отец Кондратьев, старик с большой белой бородой. Он весьма ехидно заявил, обращаясь к Введенскому: «Вы не отказались от политики, а переменили политику. Спросите любую из наших женщин, кто вы такие. Они вам ответят кратко: красные попы». (Смех, аплодисменты. Улыбается и Введенский.) «Вы не отказались от подчинения государству, а лишь переменили хозяина». Протоиерей Кондратьев затем процитировал слова епископа Антонина (Грановского – И. С.), председателя обновленческого собора (1923 г. – И. С.): «Собственно говоря, это не был Собор в церковно-каноническом смысле, а просто стачка попов». Наконец, о. Кондратьев огласил сенсационный документ: секретный циркуляр, подписанный Введенским как председателем обновленческого Синода, обращенный к епархиальным архиереям, в котором рекомендовалось (в случае необходимости) обращаться к органам власти для принятия административных мер против староцерковников. «Вот Ваш факел, который Вы хотите нести человечеству», – говорил о. Кондратьев, потрясая злополучным циркуляром в старческой руке. Взрыв аплодисментов одной части зала. Обновленцы смущенно молчат, впечатление потрясающее. Слово берёт Введенский, который говорит, что он всегда боролся с Красницким и всегда был против административных мер, но впечатление не в его пользу: тут и всё его красноречие бессильно. Затем выступают комсомольцы, сектанты. Наконец, слово предоставляется молодому, энергичному батюшке – отцу Борису (староцерковнику) из храма Бориса и Глеба на Калашниковой набережной. Краткое, но сильное выступление. О Введенском говорит: «Какой оратор, какие знания, какие способности. Но иногда от небольшой ошибки инженера может рухнуть грандиозный мост. Не случилось бы этого с Введенским! Он допустил одну, как будто и неважную, как будто только тактическую, ошибку: пошёл на временный союз с безбожниками. И от этой ошибки рухнет всё его сооружение». И заключительные слова отца Бориса: «Обновленчество, староцерковничество – это всё только эпизоды. Главное в другом: эта арена расчищается для последнего смертного боя между вами, безбожниками, и нами, божниками». Гробовая тишина. Все ошеломлены смелостью священника. Председатель диспута встает и с перекошенным от злобы лицом роняет реплику по адресу отца Бориса: «Он уже проиграл этот бой». Вскоре (через год) отец Борис исчез с нашего горизонта, был сослан в Якутию. Но я часто потом вспоминал его слова о Введенском и о смертном бое между христианами и безбожниками»⁴⁹.

Другой участник событий той эпохи – М. Курдюмов⁵⁰ вспоминал, что простой народ чувствовал неправду «советских попов» каким-то особенным, «внутренним» чувством. «Помню один случай в Москве осенью 1922 г, – мне надо было найти священника, чтобы отслужить панихиду в Ново-Девичьем монастыре на могиле моего духовника. Мне указали неподалеку от монастыря два деревянных домика, где жило духовенство. Подойдя к калитке одного из этих домиков, я долго искал звонок. В это время проходила мимо меня простая женщина лет 50-ти, в платке. Увидев моё затруднение, она остановилась и спросила:

– Вам кого надо?

– Батюшку, панихиду отслужить...

– Не сюда, не сюда... испуганно заволновалась она. Здесь живцы живут, а вот правее идите, там Тихоновский батюшка, настоящий.

Другой случай не менее характерен. В И-ском приходе у некоторых прихожан явилось подозрение, что молодой настоятель их храма тайно общается с «обновленцами» и лишь для виду называет себя служителем Патриаршей Церкви. Верующие, не имея в своих руках неоспоримых доказательств такой измены, ждали решительного момента, когда их пастырю придется на деле обнаружить своё уклонение от истинного пути, если таковое действительно совершилось. Храм свой они посещали по-прежнему усердно, но исповедоваться и приобщаться старались в других приходах. Приход переживал период тяжёлого душевного томления. В это время у одной белошвейки, жившей рядом с квартирой священника, дочь опасно заболела тифом. Мать бросилась к священнику, который сейчас же стал готовиться к исполнению требы. В этот момент в кабинете священника находился один из членов приходского совета, который с волнением пересказывал мне потом происшедшую при нём сцену:

«О. Александр начал уже облачаться в епитрахиль, как вдруг эта женщина подошла к нему вплотную в передний угол к иконам и, глядя на него такими глазами, выражения которых забыть нельзя, сказала:

– Батюшка, на великое дело я тебя зову. Побожись на святую икону, что ты тихоновский, а этим окаянным не служишь! Грех и тебе и мне будет, если православная душа Святые Тайны примет из рук поганых... Кто от него, Батюшки нашего Тихона, отступился, – тот от Господа отступился. Побожись!»

Священник побледнел, изменился в лице, опустил руки беспомощно и виновато: «Был грех... Из-за семьи больше... Видит Бог, от Патриарха святейшего не отрекусь, а в чём был грешен, – всему

приходу объясню и покаюсь». Молодой пастырь, ученый академик, стоял перед простой безграмотной старухой, как наказанный школьник. Она молча его выслушала, потом посмотрела ему в глаза, вздохнула, перекрестилась на иконы и сказала тихо и вместе с тем решительно: «Пойдём, не мне судить – Господь рассудит». Мне неоднократно приходилось убеждаться в удивительной чуткости и строгой разборчивости самых безграмотных людей по отношению к духовенству. По каким-то своим признакам, путём духовной интуиции, простой русский народ различает верных священников»⁵¹.

...«Красная церковь», – вспоминает об «обновленцах» ещё один свидетель событий из числа рядовых прихожан, – пользовалась тайным покровительством Советов. Явно они не могли взять её на своё иждивение, в силу того же декрета об отделении Церкви от государства. Рассчитывали на её пропаганду и на привлечение к ней верующих. Но в этом обочлись, верующие не шли, храмы её пустовали и не имели никаких доходов ни от треб, ни от продажи свечей, ни от тарелочного сбора – не хватало средств даже на освещение и отопление, вследствие чего церкви начали постепенно разрушаться. Так в Храме Христа Спасителя совсем испортилась стенопись – работа наших лучших мастеров. Сперва на ней появились пятна плесени, а затем краски стали лупиться. (...) Так было ещё в 1927 году»⁵².

О тесном сотрудничестве «обновленцев» с ГПУ имеются упоминание и во многих других источниках. Однако только в наши дни, благодаря приподнятой завесе секретности вокруг архивов партийных и карательных органов бывшего СССР, мы можем составить себе более точное представление о масштабах этого сотрудничества. Архивные материалы говорят также о том, какие значительные усилия прилагала советская власть для расправы при помощи «советских обновленцев» над ненавистной ей «тихоновской» Церковью. Уже в конце мая 1922 года, через несколько дней после начала обновленческого мятежа, ГПУ запрашивало у ЦК РКП (б) средства для проведения антитихоновской кампании. «Ограничение работающих с нами церковников в средствах на издание печатных органов, пропаганду, передвижение по республике и др. работы, требующие немедленного выполнения, было бы равносильно атрофированию этой деятельности не говоря о содержании целого штата приезжающих церковников, которое при ограниченности средств ложится тяжким бременем на Полит. Управление»⁵³, – говорилось в секретном письме ГПУ в ЦК РКП (б). Секретный отдел ГПУ в лице начальника его VI отделения Е. А. Тучкова постоянно информировал ЦК о состоянии «агентурной работы» в обновленческом ВЦУ. Сам Тучков неоднократно посещал различные регионы СССР с целью налаживания «церковной работы» в местных отделениях ГПУ. Так, в докладе от 26 января 1923 г. по результатам проверки на местах работы секретных отделений губотделов ГПУ он сообщал, что «...в Вологде, Ярославле и Иваново-Вознесенске работа по церковникам идет сносно (...) В этих губерниях не осталось ни одного правящего епархиального и даже викарных архиереев тихонов(ского) толка, таким образом с этой стороны обновленцам дорога очищена; но миряне всюду реагируют отрицательно и в большинстве церковно-приходские Советы сохранились в прежних составах». Здесь же Тучков указывает, что в Петербурге, несмотря на благоприятные условия для деятельности «обновленцев», «работа по расколу церковников Губотделом почти не велась». «После того, как мною на специально созванном совещании в Губисполкоме была сделана информация и выражена точка зрения Центра, тов. питерцы согласились и решили (...) к части жирных попов-обновленцев, влить попов повульгарнее...». В

Вологде Тучков провел «для наглядного примера беседу с осведомителями-попами в присутствии тов. непосредственно ведущих эту работу». «Осведомление по церковникам всюду – великолепное – остается лишь не лениться работать»⁵⁴.

Нет никакого сомнения в том, что лидеры «обновленческого» течения в СССР разрабатывали свою программу по прямому указанию ГПУ. Незадолго до обновленческого собора 1923 г. Тучков сообщал своему начальнику Самсонову план борьбы на ближайшее время. Он предлагал, в частности, провести работу по подготовке намечаемого собора так, чтобы на него не попало «большинство церковников черносотенного тихоновского толка». Он считал необходимым, «пользуясь обновленческим элементом, дискредитировать Тихоновскую церковь, выявить её черносотенную физиономию и тем самым всенародно показать, что церковь являлась оплотом монархии и капиталистов. Для этого использовать предстоящий Поместный церковный собор». Тучков считал необходимым «углубить раскол церковных групп через создание между ними полной непримиримости в каноническом и догматическом отношении, дабы новая церковь не представляла из себя сплоченную единую организацию»⁵⁵

«Обновленческий собор» 1923 года сделал всё для того, чтобы воплотить в жизнь решения ГПУ. Его открытие было запланировано на Фомино воскресенье 15 апреля 1923 г. Значительная часть делегатов прибыла к этому времени в Москву, но из-за «организационных неполадок» открытие собора было затянуто на две недели. Причина заключалась в жёстком противостоянии между отдельными лидерами «обновленцев», и Е. А. Тучков предпринимал все возможные усилия для консолидации «красных попов» в борьбе с «тихоновщиной»⁵⁶. В конце февраля 1924 года в своём докладе В. Р. Менжинскому Тучков указывал, что «Собор мог бы быть сорван, если бы не было нашего негласного вмешательства, так как группы (обновленцев – И. С.) были настроены между собой абсолютно непримиримо»⁵⁷.

Собор начал свою работу 29 апреля 1923 года в храме Христа Спасителя. «Деловые» заседания открылись 2 мая. В них приняло участие 476 человек, в том числе 287 выборных от епархий 139 – по назначению ВЦУ. К группе «Живая Церковь» принадлежало 200 человек, к Союзу общин древле-апостольской церкви (СОДАЦ) – 116 человек, к группе «Возрождение» – 10 человек, «беспартийных», т. е. «умеренных тихоновцев» – 66 человек и 3 «непартийных обновленца»⁵⁸. Повестка дня собора удивительно напоминает тезисы Тучкова, выданные Самсонову незадолго до начала соборных заседаний. Естественно, что одним из первых пунктов повестки дня стал вопрос «об отношении Православной Российской Церкви к Социальной Революции, Советской власти и патриарху Тихону». Выступивший по этому вопросу протоиерей А. И. Введенский блестяще выполнил поставленную перед ним задачу. Безудержное восхваление советской власти соединилось в его докладе с грязными выпадами в адрес патриарха Тихона, находившегося в это время в заключении. Даже А. Э. Левитин-Краснов, сочувственно относившийся к Введенскому, назвал его льстецом, забывшим, «что бесчестно судить человека в его отсутствие, вдвойне бесчестно поносить беззащитного арестанта, обречённого на смерть, – втройне бесчестно унижать того, перед кем ещё вчера, когда патриарх был в силе, – преклонялся, кому целовал руку и кого славословил»⁵⁹. Третьим, четвёртым, пятым и шестым пунктами повестки дня были вопросы о церковных реформах – «о белом (брачном) епископате», «о мощах», «о монашестве и монастырях», «о реформе календаря». Вспомним, что у Н. А. Тучкова значилось в программе «углубить раскол церковных групп и создать среди них полную непримиримость в каноническом и догматическом отношении, дабы новая церковь не представляла из себя сплочённую единую организацию». Эту задачу на соборе выполняли воронежский протоиерей Пётр Сергеев – впоследствии обновленческий архиепископ (о брачном епископате), протоиерей Михаил Попов (о второбрачии духовенства), протоиерей Александр Боярский (о святых мощах) и другие.

В своём отчёте о проделанной за 1923 г. работе Е. А. Тучков сообщал В. Р. Менжинскому, что принятые на соборе постановления «до крайности озлобили Тихоновцев», которые намеревались осудить на соборе деяния «обновленцев» и «поставить во главе церкви законного заместителя Тихона митрополита Агафангела». Но, – отмечает далее Тучков, – «благодаря принятым нами мерам через приобретённое к этому времени солидное осведомление Тихоновцы на выборах потерпели поражение и абсолютное большинство на собор попало обновленцев, поэтому как не страшен был, в особенности ещё в то время вопрос о лишении Тихона сана даже для самих обновленцев, но всё же он был принят почти единогласно, а также были приняты и остальные вопросы, которые нужно было провести на этом соборе (подчёркнуто мною. – И. С.). В этом же документе Тучков указывает, что ГПУ имело на соборе «до 50% своего осведомления и могло повернуть собор в любую сторону»⁶⁰. Казалось, что решения собора 1923 г. должны были привести к триумфу обновленчества. В самом деле, патриарх Тихон находился под стражей, а «обновленческий» Высший церковный совет оказался в глазах властей единственным органом церковной власти, к тому же «освященным авторитетом второго поместного собора» (1923 г.). Однако церковный народ отвернулся от «обновленцев». «...Красная церковь», – вспоминала одна из московских прихожанок о том времени, – названная своими учредителями «живою» с самого своего рождения оказалась мёртворождённою, так как, не смотря на усиленную пропаганду, народ уперся и на всё отвечал: «Не приемлем!»⁶¹

Это неприятие обновленцев отмечали даже чекисты. «Политическое значение собора было огромное», – рапортовал Менжинскому Тучков, но тут же признавал, что «собор не произвёл должного авторитета на верующих, всё потому, что он взял слишком решительную линию в отношении Тихона и его епископов и ввёл в церковь ряд новшеств»⁶². Об этом же свидетельствуют и другие источники. После состоявшегося определения собора 1923 г. по «делу» патриарха Тихона президиум собора обратился во ВЦИК с заявлением, в котором содержалась просьба лично объявить патриарху это определение⁶³. 8 мая 1923 г. делегация собора встретилась с патриархом Тихоном. Как свидетельствуют совсем недавно введённые в научный оборот архивные документы, патриарх был специально привезён для этой цели в Донской монастырь из внутренней тюрьмы ГПУ. О встрече патриарха с «соборянами» сохранилось несколько документальных свидетельств. Приведём сначала свидетельство А. Э. Левитина. По его данным, 4 мая⁶⁴, после закрытия очередного заседания собора, «...к подъезду 3-го Дома Советов был неожиданно подан автомобиль «фордик» – редчайшее явление в те годы, когда в Москве ездили на извозчиках. В автомобиль сел взволнованный Пётр Блинов в белом клобуке, рядом с ним уселся невозмутимый епископ Тульский Виталий и столь же невозмутимый Красницкий. С трудом уместился тут же прот. Дикарев. Рядом с шофёром уселся протодиакон Добров. «К Калужской заставе, в Донской монастырь», – скомандовал он протодиаконской октавой шоферу, и автомобиль, сделав разворот у подъезда, помчался через всю Москву к Донскому монастырю. В автомобиле шёл тихий, спокойный разговор: Пётр Блинов признался, что впервые едет на автомобиле, епископ Виталий признался в том же самом. Слегка посмеиваясь над провинциалами, Красницкий сказал, что с автомобилем часто случаются катастрофы и что сам он в прошлом году в Питере чуть не погиб. «Нас, сибиряков, не испугаете, – смеясь, заметил Блинов, – не в таких переделках бывали». И он начал рассказывать о сибирских лихачах, потом вообще о Сибири. Говорил ярко, увлекательно, интересно. В разговор вступил и шофёр, который также оказался сибиряком. И только когда автомобиль покатил мимо деревенских домишек, по монастырской слободке, к главным воротам монастыря, все примолкли, вспомнив о цели поездки. Ехали же они вручать заключённому патриарху постановление Собора об извержении его из сана. Когда приехали, у ворот стоял другой автомобиль, в котором ещё раньше приехал Е. А. Тучков. Обменялись рукопожатиями с членами делегации. Тучков ввёл их в покои, где находился в заключении патриарх Тихон. Он жил в двух довольно просторных комнатах и сейчас находился в первой из них. Здесь мы передаём слово епископу Виталию, со слов которого мы до сих пор вели рассказ. Предварительно же скажем, когда и каким образом нам пришлось беседовать об этом с почившим иерархом. Это было ровно через 20 лет после описываемых событий, когда находившийся в Ульяновске в эвакуации Александр Иванович Введенский праздновал юбилей своего рукоположения во епископа. После литургии, которую обновленческий иерарх совершал в сослужении с митрополитом Виталием (бывшим первоиерархом), а один из авторов этой работы служил в качестве диакона (А. Левитин – И. С.), – все трое находились вместе. Митрополит Виталий, разговорившись о старине, начал вспоминать о своей поездке к патриарху. – Приехали мы в Донской, – я один был среди делегатов монах, потому меня и взяли. Народу собралось с передачами для патриарха – видимо-невидимо. Входим. Впереди Блинов. Тот сейчас: «Василий Иванович, мы вам принесли определение Собора по вашему делу. Не угодно ли вам будет прочесть его?» И подаёт Тихону определение.

– А что, переменился ли при этом Тихон в лице? – спросил А. И. Введенский.

– Да нет. Да он, я думаю, и не способен был меняться в лице – всегда был одинаков... Сел к столу, надел очки, прочёл и написал свой ответ. Надпись патриарха на определении Собора была следующая:

«Прочёл. Собор меня не вызывал, его компетенции не знаю и потому законным его решение признать не могу. Патриарх Тихон (Василий Белавин)»⁶⁵. Более подробно историю визита обновленческой делегации к патриарху Тихону можно узнать из рапорта секретаря Судебной коллегии Верховного суда РСФСР С. С. Быкова, поданного на имя председателя суда А. В. Галкина. Свидание продолжалось менее получаса – с 2 часов 40 минут до 3 часов 05 минут, однако за это время «обновленческие делегаты» сумели вволю поглумиться над арестованным патриархом, оказывая на него психологическое давление.

В комнате в патриарших покоях находилось 8 человек – делегатов собора (обновленческий митр. Пётр (Блинов), архиеп. Виталий (Введенский), архиеп. Леонид (Скобеев), архиеп. Петр (Сергеев), прот. В. Никольский, протодиакон С. Добров, П. Н. Захаржевский, А. И. Новиков), секретарь судебной коллегии С. С. Быков, стенографист Горшков А. П., Е. А. Тучков и сам патриарх.

«От имени делегации митрополит Пётр Блинов, – докладывает С. С. Быков, – обратился к гр-ну Беллавину с указанием, что состоялось постановление Собора Епископов и Церковного Поместного Собора о лишении его сана, звания и монашества. Гр-н Новиков, стоя, прочел определение Собора Епископов, акт-постановление Церковного Поместного Собора, принятый на заседании Церковного Собора при 6 воздержавшихся, и предложил гр-ну Беллавину расписаться в том, что означенные акты ему прочитаны. Гр-н Беллавин поинтересовался, кто были те, кто воздержался при голосовании, и ему гр-н Новиков ответил, что это были: четыре мирянина, один пензенский священник и епископ Филипп Рыбинский. Гр-н Бсллавин заметил, что из подписавших постановление епископов добрая половина епископов ему неизвестна. На предложение подписаться на постановлениях гр-н Беллавин указал, что он расписаться может, но не признает правильность указанных постановлений, т. к. в них нарушены канонические правила. На это возражение митрополит Блинов указал ему, что от него требуется расписка только в прочтении ему постановлений. Гр-н Беллавин спросил, какие же каноны им нарушены, на что Новиков указал ему, что по этому вопросу есть подробнейший доклад, а здесь только определение. Гр-н Беллавин задал вопрос, были ли на заседании Епископов голоса за то, чтобы вызывать его на это заседание, на что митрополит Блинов ответил, что этот вопрос не поднимался и голосов за приглашение не было, на что Беллавин указал выражением: «Какие же они канонисты!» После этого гр-н Беллавин подписывает постановление Собора Епископов и Церковного Поместного Собора. После подписания Беллавиным означенных постановлений митрополит Блинов обратился к гр-ну Беллавину, указывая, что ввиду предстоящего суда над ним и ввиду постановления Собора о снятии с него патриаршего звания и монашеского сана необходимо гр-ну Беллавину снять с себя одежды священника, т. к. он теперь является обыкновенным мирянином. Гр-н Беллавин на это предложение ответил, что он его не принимает и снимать одежды отказывается. Митрополит Пётр Блинов обратился вторично к нему с этой же просьбой и с указанием, что делегация Собора настаивает на снятии одежды, и указал, что делегация считает при этом этот факт неподчинения постановлению Собора преступным. Гр-н Беллавин вторично отказался исполнить требование делегации. Митрополит Пётр Блинов обратился к гр-ну Беллавину в третий раз с предложением снять одежды, указывая, что делегация считает недопустимым и преступным это неподчинение. Указал на те последствия, могущие возникнуть вследствие этого отказа, и настоятельно просил снять одежды.

Гр-н Беллавин ответил, что он исполнить требование делегации не может. Митрополит Пётр Блинов указал, что гр-н Беллавин продолжает не подчиняться и также упорствовать в своём решении. Архиепископ Леонид задал гр-ну Беллавину вопрос, явится ли он в суд в одеянии священника или же в обыкновенном мирском платье, на что гр-н Беллавин ответил, что он будет на суде в одежде священника. Архиепископ Леонид указал, что они категорически протестуют против этого шага гр-на Беллавина и ещё раз потребовали снятия одежды священника. Гр-н Беллавин указал, что на их протест о решении явиться в суд в одежде священника он вторично протестует против их постановления о снятии с него сана. Митрополит Пётр Блинов указал, что его решение быть на суде в одежде священника является кощунством, т. к. он в настоящий момент является обыкновенным мирянином и им, духовенству, будет стыдно того, что гр-н Беллавин появляется в суде в не присвоенных ему одеждах. На это указание гр-н Беллавин сказал, что ему за них, духовенство, стыдно, за их постановление. Представитель мирян Украины от лица украинских мирян предлагал гр-ну Беллавину снять одежды, т. к. неподчинение постановлению Собора повторит все те кровавые эксцессы, которые связаны с именем патриарха Тихона. Гр-н Беллавин опять отказался снять одежды священника. Делегацией составляется акт об отказе гр-на Беллавина снять одежды священника. В 3 часа гр-н Беллавин подписывает составленный акт, который также подписывается и всеми присутствующими членами делегации»⁶⁶. Документ этот, составленный сухим канцелярским языком, не может не внушить отвращения к тем, кто в течение получаса издевался над престарелым Святителем, только что доставленным из тюрьмы ГПУ. О том, какие нравственные страдания претерпевал в это время Святейший, мы можем только догадываться.

16 июня 1923 г., стремясь сохранить Апостольскую преемственность иерархии и канонически верный церковный центр, патриарх Тихон подал заявление в Верховный суд с просьбой об освобождении из-под стражи и 27 июня 1923 г. был освобождён. В своём заявлении патриарх высказал раскаяние «в проступках против государственного строя» и просил освободить его из-под стражи. «При этом я заявляю Верховному Суду, – писал патриарх в заявлении, – что я отныне Советской Власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции»⁶⁷.

Освобождение патриарха Тихона внесло полную сумятицу в ряды «обновленцев». Известно, что после состоявшегося в мае 1922 г. знаменитого свидания «обновленческих» лидеров с патриархом Тихоном и распоряжений последнего о временной передаче власти митрополиту Агафангелу (Преображенскому) и особенно после ареста и последующей изоляции патриарха, начался процесс массового отпадения епископата под юрисдикцию обновленческого ВЦУ. По мнению Л. Л. Регельсона, одна из причин этого состояла в том, что значительная часть епископата не смогла избавиться от старорежимной привычки действовать в полном согласии с государственной властью, всецело полагаясь на неё и на решения вышестоящего «синодального начальства». «Если бы все или хотя бы большинство русских архиереев вместо академической учености и лжесмиренного послушания любой администрации проявили в это время ясное и глубокое экклезиологическое сознание и способность, оказавшись без руководства церковной власти, к самостоятельному и уверенному возглавлению своих епархий, то фальшивый бюрократический центр – обновленческое ВЦУ – не смог бы в течение одного года вовлечь в своё подчинение более 60 православных епископов. Необходимо, конечно, учитывать и то, что аресты десятков православных епископов убедительно «подкрепляли» лжеканоническую аргументацию обновленцев... На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг тех архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества...»⁶⁸

Однако освобождение патриарха Тихона из заключения вызвало среди епископата обратную реакцию. «По освобождении Патриарха, – вспоминает свидетель той эпохи, – соблазнившиеся во время его заключения Епископы, сознав свою ошибку, приходили к нему. Ошибка их не была преднамеренной изменой или предательством. Они знали, что Патриарх в плену, и ему угрожает казнь, и им казалось, что Церковь русская близка к своей гибели, и что ухватиться можно лишь за остатки Её, т. е. за «красную церковь». Забыв о хождении по водам Петра, возомнили они себя утопающими... а в руках их оказалась соломинка. Они каялись перед Патриархом и просили принять их опять в лоно Патриаршей Церкви. Ответ им был у него один: «Я по долгу моему христианскому, тебя прощаю, но этого не достаточно. Вина твоя велика и перед народом, которому ты был соблазном. А потому ты должен покаяться и перед ним. И если простит тебя и народ, я приму тебя с радостью и любовью».

Эти всенародные покаяния происходили в разных храмах Москвы во время патриаршего служения. Всю литургию кающийся стоял в алтаре в монашеском одеянии, а по окончании се Патриарх выводил его на амвон. Здесь он трижды кланялся в ноги Патриарху и также народу и приносил во всеуслышание своё покаяние. Затем, перед молебном покаявшийся и прощённый выходил из алтаря в облачении вместе с Патриархом и остальным духовенством для сослужения. Помню, как каялся один из них, каким глубоким раскаяньем дышали его скорбное, орошаемое слезами лицо и вся его коленопреклонённая фигура. С каким усилием произнёс он изменявшим ему голосом свои первые слова. Дальше он говорил твёрдо, долго и так горячо, что народ не смог сдержать своей жалости и кроме обычного: «Бог простит», раздались еще возгласы: «Святейший, прости его...»⁶⁹ Своеобразным ударом по «обновленческому» расколу, как это ни странно может это показаться на первый взгляд, оказался проходивший в Москве в 1925 году обновленческий собор. Многие из делегатов, прибывших на это собрание, искренне надеялись, что предстоящий собор сможет установить мир между «обновленцами» и «тихоновцами» и прекратить, таким образом, церковную смуту. Надежда эта укреплялась и ввиду последовавшей за несколько месяцев до собора кончины Святейшего патриарха Тихона-исповедника. Некоторые простецы полагали, что со смертью патриарха возможность уврачевания раскола стала реальностью. К этой мысли, казалось бы, подталкивало «Воззвание» обновленческого Синода по случаю кончины патриарха, последовавшее через четыре дня после этого события, а именно 11 апреля 1925 года. «Теперь кончина бывшего патриарха, – говорилось в тексте этого документа, – имя которого было знаменем церковных пререканий, нравственно обязывает всех церковных людей настоятельно и серьёзно вдуматься в создавшееся положение в церкви и спокойно, в духе Христовых любви и мира, обсудить снова, как изжить церковное разделение, тягостное для православного общества. Дальнейшее разделение православной русской церкви чревато ещё более тягостными последствиями для верующих. В сознании исключительной важности настоящего момента в жизни русской церкви Св. Синод (...) призывает всех архипастырей и пастырей православной русской церкви отложить пререкания, создавшиеся в связи с церковным разделением, и миролюбиво подготовлять свои паствы к предстоящему в скором времени поместному собору, который мог бы внести в православную церковь

умиротворение. Чтобы предстоящий собор мог действительно осуществить столь великую задачу, Священный Синод братски призывает всех архипастырей и пастырей, обособившихся от него, к совместному с ним выяснению всех путей, которые привели бы к благополучному соборному разрешению церковной распри»⁷⁰.

Однако представители Патриаршей Церкви в своём абсолютном большинстве уклонились от участия в соборе 1925 г., с самого начала рассматривая его как «самочинное сборище». Оставалась надежда, что обновленческие низы (миряне и рядовое духовенство) смогут добиться решения о необходимости примирения со староцерковниками и поиски этих путей будут продолжены. Но режиссеры «собора» из ГПУ вместе с вожаками обновленческого раскола отнюдь не хотели воссоединения, а, напротив, желали углубления раскола. А. И. Введенский в своём докладе сделал всё, чтобы примирение с тихоновцами стало невозможным. Его поддержали те, кто в силу канонических причин не мог рассчитывать на примирение с Патриаршей Церковью. Ещё одним результатом «собора» был практический отказ от реформ, задуманных в 1923 г. Реформы отталкивали от обновленцев мирян, поэтому, как справедливо писал проф. С. В. Троицкий, после «собора» «реформаторство, если не отбрасывается совершенно, то поддерживается лишь только для того, чтобы «сохранить лицо», а на первый план выступает перекрашивание под Православную Церковь. «Живая Церковь» уже выдаёт себя не за новую, а за старую православную русскую церковь». «Что поистине замечательно, так это именование «обновленцами» самих себя Церковью «Синодальной», – писал в 1927 г. уже упоминавшийся нами М. Курдюмов, – Синод был учреждением (...), созданным Императорской властью после насильственного уничтожения Патриаршества, для контроля государства над Церковью. Фактически в Синоде преобладающую административную власть имел обер-прокурор, ставленник царской власти; соборное же участие верующего народа и священников в общей жизни и устроении Церкви совершенно отсутствовало. И вот, своим предательством и самовольством, разорвав связь с патриаршей Церковью, утратив все канонические права на самостоятельное существование вообще, «обновленцы» решили утвердить себя не чем иным, как искусственным преемством от Синодальной Церкви. Слуги коммунистического Интернационала пожелали «усыновиться» тому учреждению, которое по самодержавному произволу царей, в течение двухсот лет заменяло всегдашнее исконно русское управление Церкви единоличным первоиерархом совместно с соборами. Таким образом, если уже и говорить (...) о верности русскому прошлому в смысле политической зависимости Церкви от государства, то «верными» в этом отношении (конечно, в извращенном виде) оказались не Тихоновцы, а именно «обновленцы». В то время как Тихоновцы отстаивают независимость Церкви, «обновленцы» подчиняют свою лже-церковь советской власти, и не власти Православных Императоров, а дьявольской советской власти. Поставив на место обер-прокурора палачей ГПУ, они становятся уже не только административно зависимы от большевиков, но целиком отдают себя на служение антихристу. Не говоря о доносах, подлогах, полицейском сыске и самой грязной клевете, обновленцы доходят до содействия атеистической пропаганде»⁷¹.

Арест властями митрополита Петра (Полянского), не согласившегося пойти на компромисс с обновленцами, усложнил внутрицерковную ситуацию. Однако то, что Церковь оказалась не только без патриарха, но и без фактического возглавителя, каковым временно в тот период являлся митрополит Пётр, не могло привести к желательной для большевиков анархии. «Факт ареста митрополита Петра сам по себе глубоко прискорбен, – говорил в своей беседе с корреспондентом Рижской газеты «Слово» архиепископ Рижский и Латвийский Иоанн (Поммер). – Жаль человека, жаль архипастыря, жаль Церкви, живущей в таких условиях, что может быть уничтожен и обижен её высший представитель, жаль народа бесправного, который не может отстоять своих прав. Однако этот арест не даст оснований опасаться за православную Церковь в России. Судьбы её не зависят от отдельных лиц. Одним из излюбленных приёмов в борьбе атеистической власти с верующими является ослабление иерархии. Но цели этот приём не достигает. В глазах масс – замучиваемые иерархи – герои не только Церковные, но и национальные. После ареста митрополита Петра его имя, доселе мало популярное в широких кругах, отныне станет национально-церковным знаменем для миллионов людей, чувствующих себя на Руси православными и русскими. Попытки дискредитировать местоблюстителя дадут тот же результат, что и попытки дискредитировать в своё время Патриарха Тихона. Дело Господне никогда не останется без строителей и делателей. Для Церкви Божией гонения не страшны»⁷². Эти слова архиепископа Иоанна оказались пророческими. Сервилизм «советских обновленцев», перешедшей затем в открытое прислужничество безбожной власти, в значительной степени усугубил худшие традиции церковно-государственной «симфонии», существовавшей в императорской России. Именно «обновленцы» 1920-х–1930-х годов явились своеобразным побуждающим фактором, заставившим руководство Московской Патриархии в лице митрополита Сергия (Страгородского) и членов его Синода пойти на подписание известного «Послания» к пастырям и пастве от 16/29 июля 1927 г. Послание это, опубликованное в своё время тиражом 5000 экземпляров, а затем перепечатанное в «Известиях ВЦИК» и ставшее, таким образом, широко известным духовенству и мирянам Православной Церкви, помимо митрополита Сергия подписали ещё восемь архиереев, а именно: митрополит Тверской Серафим (Александров), архиепископ Вологодский Сильвестр (Братановский), архиепископ Хутынский, управляющий Новгородской епархией Алексий (Симанский), архиепископ Самарский Анатолий (Грисюк), архиепископ Вятский Павел (Борисовский), архиепископ Звенигородский Филипп (Гумилевский), епископ Сумский Константин (Дьяков), епископ Серпуховской Сергий (Гришин).

Правильно понять «Декларацию» митр. Сергия и членов его Синода можно только при условии учёта исторических условий того времени, а также событий, предшествовавших подписанию этого документа.

Проводимая советской властью политика ликвидации единого канонического центра Православной Церкви давала определённые результаты. Отношения обновленческого синода с некоторыми Поместными Православными Церквами свидетельствовали о том, что в недалёком будущем возможно если не юридическое, то, по крайней мере, фактическое его признание. Кроме того, после кончины патриарха Тихона центробежные тенденции в Русской Церкви начали нарастать. Число патриарших Местоблюстителей и их Заместителей достигло тринадцати, двенадцать из которых не имело возможности реально влиять на ход церковных дел. В конце 1926 года, после заключения под стражу митрополита Сергия (Страгородского) бразды правления взял в свои руки архиепископ Серафим (Самойлович), но о его вступлении в должность в некоторых епархиях даже не подозревали. Осенью 1926 г. среди русского епископата обсуждалась возможность избрания нового Первосвятителя Российской Церкви. Большинство иерархии осознавало, что избрание это не может произойти на Поместном Соборе, созыв которого по обстоятельствам времени представлялся невозможным. Поэтому по инициативе епископа Павлина (Крошечкина) и архиепископа Корнилия (Соболева) был начат тайный опрос епископата о том, кого из преосвященных они хотят видеть своим Первосвятителем.

Вскоре ОГПУ оказалось осведомлённым об этой работе. Возможно, что сведения об этом поступили от одного из чекистских агентов, обосновавшихся в ограде Патриаршей Церкви. Большинство опрошенных иерархов (общим числом 72) высказалось за избрание Всероссийским Патриархом Казанского митрополита Кирилла (Смирнова). В это самое время начал действовать Е. А. Тучков – по России прокатилась волна арестов архиереев. Среди прочих был арестован и митрополит Сергий (Страгородский) и, естественно, Казанский митрополит Кирилл. В марте 1927 года митрополит Сергий был выпущен из тюрьмы. Теперь он получил возможность жить в Москве. 18 мая он подал заявление в НКВД с просьбой зарегистрировать его, как исполняющего дела Местоблюстителя Московского Патриаршего Престола, и временный при нём Патриарший Священный Синод для заведования делами Русской Православной Церкви. Митрополит Сергий просил также разрешения «регистрировать состоящих в моём духовном ведении епархиальных и викарных архиереев (староцерковников) с епархиальными при них советами и канцеляриями»⁷³. В ответ на это 20 мая 1927 г. Центральное административное управление НКВД выдало митрополиту Сергию справку (№ 22–4503–62), в которой говорилось, что заявление митр. Сергия и список членов его Синода «получены и приняты к сведению» и «препятствий к деятельности органа, впредь до утверждения его, не встречается». Одним из главных условий властей, которые они предъявляли митр. Сергию и единомышленным с ним архиереям, являлось требование обнародовать обращение к пастве и духовенству с выражением поддержки советского правительства. И вот 16 июля 1927 г., через публикацию «Декларации» о лояльности к Советской власти, эти условия НКВД были выполнены. «...С учреждением при мне временного патриаршего Священного Синода, – говорит в «Декларации» митрополит Сергий, – укрепляется надежда на приведение всего нашего церковного управления в должный строй и порядок, возрастает и уверенность в возможности мирной жизни и деятельности нашей в пределах закона. (...) Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги её интересы, кто желает вывести её на путь легального и мирного сосуществования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и Правительством. Засвидетельствовать то и является первой целью настоящего нашего (моего и Синодального) послания».

«Декларация» 1927 г. преследовала, на наш взгляд, две главные цели. Во-первых, как это видно из текста, подписавшие «Декларацию» лица считали необходимым легализацию своего церковного управления и созыв Поместного Собора для разрешения спорных вопросов церковной жизни. Во-вторых, она была направлена на преодоление «обновленческого» раскола. Своим заявлением о «лояльности» руководство Московской Патриархии выбивало из рук «обновленцев» их главное (в глазах властей, разумеется) «преимущество». Отныне сторонники патриаршей Церкви имели право иметь свою законную с гражданской точки зрения организацию, а все верные чада этой Церкви могли надеяться, что преследования «староцерковников» как противников Советской власти прекратятся. Об этом прямо говорится в тексте «Декларации»: «Нам нужно не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти могут быть не только равнодушные к православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы, для кого оно дорого, как истина и жизнь, со всеми его догматами и преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом». Ясно, что под «изменниками православию», которым не дорога церковная жизнь с её догматами и преданием, здесь имеются в виду «обновленцы». Против «обновленцев» направлена и та часть «Декларации», в которой говорится о необходимости созыва второго Поместного Собора. 22 октября 1927 г. из печати вышла типографская листовка, подписанная архиепископом Псковским Феофаном (Туляковым) под названием «Разъяснение вопросов, возникших по поводу послания Митрополита Сергия, заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Священного Синода при нем»⁷⁴. В ней на вопрос о том, не является ли образованный при митрополите Сергии Временный Синод «новым номером обновленческого Синода» и почему в обращении митр. Сергия к пастве («Декларации») ничего не говорится об «обновленцах», архиепископ Феофан отвечает: «...В обращении сказано: «Не менее важной своей задачей мы считаем и приготовление к созыву, и самый созыв нашего второго Поместного Собора, который... вынесет решение о всех «похитителях власти» церковной, раздирающих хитон Христов». Из этих слов ясно, что все различные отклонения от Православной Церкви осуждаются. Кроме того, говорится о созыве второго Поместного Собора, тогда как у отколовшихся имеются уже три собора, считая собор 1917–1918 гг.». Декларация, как и известное «Завещание» патриарха Тихона, преследовали общую цель – сохранить церковную организацию в России. Речь не шла о «спасении Церкви», так как её, по обетованию Спасителя, «не одолеют адовы врата». И в этом отношении и «Завещание» патриарха Тихона и «Декларация» достигли своей цели. Церковная организация в России была сохранена, обновленцы так никогда и не стали «единственной» церковью в СССР. Однако и их, так же как и сторонников Патриаршей Церкви коснулись страшные репрессии второй половины 1930-х годов. Спасти от этих репрессий, конечно же, не могли никакие заявления о лояльности.

Эти слова, сказанные в военные годы в эвакуации в Ульяновске обновленческим митрополитом Виталием (Введенским), стали запоздалой констатацией факта крушения советского обновленчества. В середине 1940-х годов «обновленчество» как организационно оформленное течение сошло с исторической сцены. Это произошло в силу ряда причин, главной из которых была позиция государственной власти, вставшей на путь поддержки Московской Патриархии. Сыграло свою роль и неприятие обновленцев подавляющим большинством верующих, о чем неоднократно говорилось выше. Историю ликвидации обновленческого раскола можно проследить шаг за шагом. 4 сентября 1943 г. в Кремле И. В. Сталин принял трёх митрополитов – Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича). Эта историческая встреча означала фактическое признание государством тихоновской Церкви. Именно тогда произошла действительная «легализация» тихоновского направления, что также означало и окончание поддержки «обновленцев» властями, а значит, предопределило и отмирание этого движения. По мнению современного историка проф. М. И. Одинцова, Сталин подошел к выбору между «обновленцами» и Патриаршей Церковью прагматически. Обновленцы не пользовались авторитетом у верующих и не имели поддержки со стороны Поместных Православных Церквей, тогда как Патриаршая Церковь и в России и за рубежом в большинстве случаев рассматривалась как наследница дореволюционной Православной Российской Церкви. «Таким образом, – заключает М. И. Одинцов, – политическая ситуация и в стране, и за рубежом диктовала Сталину выбор в пользу патриаршей Церкви»⁷⁵. Осенью 1943 г. в Москву из Ульяновска (без семьи, оставшейся в эвакуации) прибыл А. И. Введенский. В начале октября 1943 г. по случаю очередной годовщины революции он, по установившейся уже традиции, послал Сталину поздравительную телеграмму. Текст телеграммы был опубликован в печати. Пока ещё все казалось спокойным, неясным лишь оставалось юридическое положение обновленчества. «В это время, – пишет А. Э. Левитин-Краснов, – были учреждены две правительственные инстанции – Совет по делам Русской Церкви и Совет по делам религиозных культов. А. И. Введенский хотел поставить бы обновленчество в ведение Совета по делам религиозных культов – это создало бы религиозную легализацию, и, наряду с католиками, протестантами, баптистами, могло бы существовать и обновленчество. А. И. Введенскому, однако, без каких бы то ни было оснований было отказано в его просьбе – по-прежнему он оставался в ведении Карпова (в Совете по делам Православной Церкви). Получался юридический нонсенс, который не предвещал ничего доброго: власть упорно отказывалась рассматривать обновленчество как независимое религиозное течение – обновленчество оставалось частью Православной Церкви»⁷⁶.

8 сентября 1943 г., т. е. уже через четыре дня после встречи Сталина с тремя митрополитами, в Москве состоялось избрание патриархом Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского). К этому времени митрополит Сергий был уже глубоким стариком – ему исполнилось 76 лет. Собор из 19 архиереев состоялся в помещении Патриархии в Чистом переулке д. 5, переданным незадолго до этого Сталиным для нужд Церкви. До войны в этом здании размещалась резиденция германского посла Шуленбурга. 12 сентября 1943 г. в Москве, в Богоявленском соборе в Елохове, состоялась интронизация патр. Сергия. 8 октября 1943 г. был образован Совет по делам русской православной церкви во главе с чекистом Г. Г. Карповым.

12 октября 1943 года Г. Г. Карпов направил И. Сталину докладную записку об отношении к обновленческой церкви, в которой говорилось: «В связи с избранием Сергия патриархом Московским и всея Руси среди духовенства обновленческой церкви отмечается растерянность. Одна часть обновленческого духовенства не видит перспектив сохранения обновленческого течения и высказывает желание перейти в сергиевскую церковь. Со стороны некоторых из них есть даже прямые обращения в Московскую патриархию. (...) Другая часть обновленческого духовенства, как например, глава обновленческой церкви митрополит Александр Введенский, с 1941 г. находящийся в эвакуации в г. Ульяновске, митрополит Яценко, Рыбинский епископ Лобанов, Ленинградский епископ Румянцев – высказываются за необходимость сохранения обновленчества. Введенский, узнав об избрании Сергия патриархом, предполагал даже ставить вопрос о патриаршестве в обновленческой церкви в целях уравнения ее положения с сергиевской церковью, но, видя растерянность среди обновленческого духовенства и не допуская возможности объединения обеих церквей на равных началах, не исключает возможности распада обновленчества»⁷⁷.

Эта записка Карпова, как видно из текста, была составлена после его беседы с патриархом. В ходе состоявшегося разговора, как пишет Карпов, – «Сергий, возражая против какого-либо общения с митрополитом Введенским, ставит следующие условия принятия обновленческого духовенства:

а) женатых митрополитов и епископов, не лишая сана, отстранить от церковной деятельности,

оставив их за штатом;

б) монашествующих (или вдовых) митрополитов и епископов принять в патриаршую церковь, но переводя митрополитов в архиепископы или епископы, а епископов в священники, допуская в последующем их восстановление в прежнем сане.

Совет по делам религий, исходя из того, что обновленчество сыграло свою положительную роль на известном этапе и последние годы не имеет уже того значения и базы, и принимая во внимание патриотические позиции сергиевской церкви, считает целесообразным не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого духовенства и приходов в патриаршую⁷⁸ сергиевскую церковь». На указанной записке Сталин наложил резолюции: «Тов. Карпову. Согласен с Вами. И. Сталин», и «Правильно. И. Сталин». Получив согласие Председателя СНК. Совет по делам РПЦ уже через три дня после сталинской резолюции подготовил и разослал секретное информационное письмо в Совнаркомы союзных республик, республиканские, краевые и областные исполнительные комитеты «Об отношении к переходу обновленцев в Московскую Патриархию». «Совет по делам русской православной церкви при Совнаркоме СССР, – говорилось в записке, – сообщает для сведения, что в тех случаях, когда обновленческое духовенство по своему желанию переходит из обновленческой ориентации в патриаршую сергиевскую церковь, препятствовать не следует. Также не следует препятствовать переходу групп верующих или в целом приходов по желанию верующих из обновленческой в сергиевскую церковь. Условия приема митрополитов, епископов и священников обовленческой ориентации устанавливает патриарх Сергий и на месте его епископат»⁷⁹.

Меньше чем через месяц после составления указанного секретного информационного письма, а именно 25 ноября 1943 г., в 12 часов дня председатель Совета по делам русской православной церкви при СНК СССР Карпов вновь принял патриарха Сергия и Управляющего делами Патриархии протоиерея Н. Ф. Колчицкого для беседы. Во время разговора снова затрагивался вопрос о судьбе «обновленческого» духовенства. На вопрос Председателя Совета о том, кто из обновленческих лидеров уже принят в Патриаршую Церковь и от кого получены соответствующие прошения, патриарх сообщил Карпову, что проживающий в Москве заштатный обновленческий архиепископ Михаил (Постников) уже принят в общение с Патриаршей Церковью (на заседании Синода 5 ноября 1943 года) в сане епископа, но назначения на епархию не получил⁸⁰. «В Патриархии, – сообщил патр. Сергий, – также имеются письма с выражением желания перейти из обновленчества в Патриаршую Церковь от ташкентского обновленческого епископа Сергия Ларина и алма-атинского архиепископа Анатолия (Синицына), причём последний в своем письме просит патриарха утвердить его в качестве алма-атинского архиепископа. Сергий дал справку, что он этого сделать не может, так как сан архиепископа Синицын получил у обновленцев и, самое главное, что он женат, но он может его принять как мирянина, с последующим рукоположением в священники. Сергия (Ларина) может принять сразу в качестве епископа, оставив на руководстве Ташкентской епархией»⁸¹. Далее патриарх указал, что им получена телеграмма из Тулы от обновленческого архиепископа Петра (Турбина), выражавшего желание выйти из обновленчества. «В Патриархию для соответствующих переговоров приходил священник Будилович от имени обновленческого московского архиепископа Андрея Расторгуева, желавшего выйти из обновленчества и согласившегося быть принятым в качестве священника. Сергий высказал предположение, что как Турбин, так и Расторгуев прервали свои переговоры в связи с приездом в Москву митрополита Введенского А. П., который, по имеющимся у Сергия сведениям, категорически запретил выходить из обновленчества. Из беседы видно, что Сергий хорошо осведомлён о настроениях обновленческого духовенства и о предпринятых Введенским мерах. Также известно ему о выезде Введенского в Ульяновск. Председатель Совета спросил Сергия, допускала ли церковная практика приём женатого епископата? Сергий дал справку, что монашествующий епископат установлен Седьмым Вселенским собором (начало 7-го века) и с тех пор как Русская православная, так и другие православные церкви женатого епископата не принимают. Сергий высказал своё мнение, что он лично считал бы возможным пересмотр этого положения, т. е. допустить приём женатого епископата, но на это, безусловно, отрицательно посмотрят верующие и, кроме того, этот вопрос единоначально патриарх одной церкви не может решить, а нужен созыв Вселенского собора. (...) Председатель Совета, – говорится далее в записи «беседы», – высказал мнение о желательности в интересах ускорения оформления перехода обновленческого духовенства не предъявлять жёстких требований при приёме их, с чем Сергий согласился, сказав при этом, что он будет принимать всех беспрепятственно, но он не может обходить основные канонические требования, как-то: не может иметь женатого епископата и не может иметь священников, состоящих во втором браке, тем более что он хочет и должен считаться с мнением верующих масс. Сергий сказал, что, например, он совершенно беспрепятственно может принять митрополита Виталия Введенского в сане епископа, несмотря на то, что он до перехода в обновленчество был священником⁸². На вопрос Председателя Совета, не было ли каких-либо обращений к нему со стороны митрополита Александра Введенского и не известны ли Сергию намерения Введенского в этом отношении, Сергий сказал, что обращений со стороны Введенского не было и он не допускает возможности поступления таких обращений. Сергий при этом указал, что он может говорить о всём обновленческом духовенстве, кроме Александра Введенского, который, при всём его желании, не может быть принят не только епископом, но и простым священником, т. к. Введенский трижды женат, и что он не видит никаких возможностей к его использованию в Церкви, хотя личных антипатии к нему не имеет»⁸³. Несмотря на просьбу Карпова, уже уверенного, как мы видели, в «желательности ускорения перехода обновленческого духовенства» в «сергиевскую церковь», после встречи Сталина с тремя митрополитами Патриархия заняла по отношению к кающимся «обновленцам» более жёсткую позицию, чем та, о которой упоминал Карпов в докладной Сталину 12 октября 1943 г. Ужесточение позиций происходило постепенно, начиная с заседания Св. Синода 20–28 октября 1943 г., где среди прочих вопросов обсуждалась возможность приёма раскаявшихся «обновленцев» – митрополита Корнилия (Попова) и архиепископа Петра (Турбина). Обновленческие иерархи присоединялись к Патриаршей Церкви один за другим. Митрополит Корнилий был принят в Патриаршую Церковь вечером 4 декабря 1943 г. в зале заседаний Святейшего Синода в Чистом переулке. 27 декабря в звании монаха был присоединён обновленческий епископ Сергий (Ларин), 5 января 1944 г. в помещении Патриархии присоединён в сане протоиерея обновленческий митрополит Тихон Попов, 17 января в сане протоиерея присоединён обновленческий архиепископ Пётр (Турбин). Надо подчеркнуть, что А. В. Введенский, во время своего пребывания в Москве, старался отговорить своих соратников от перехода к «сергиевцам». По свидетельству А. И. Кузнецова, Введенский приходил к некоторым покаявшимся обновленческим архиереям и уговаривал их вернуться. Однако все его попытки были безуспешными, став на позицию ликвидации обновленческого раскола, власти со своей стороны провели «ряд мероприятий» по ликвидации обновленческого раскола. Так, например, они оказали помощь в устранении из Москвы А. В. Введенского, уехавшего в Ульяновск к своей семье по случаю рождения дочери Ольги⁸⁴. Возвращение в Москву обновленческому первоиерарху не разрешили. Как вспоминает А. Э. Левитин, после крещения своей дочери в Ульяновске А. И. Введенский стал собираться в обратный путь. «Здесь, – продолжает Левитин, – следует упомянуть об одном незначительном, но очень характерном эпизоде: в то время в Ульяновске подвизался некий иеромонах Феодосий (...). Как всем было известно. Феодосий был штатным агентом МГБ. И вот приходит пьяненький иеромонах к одному из сыновей А. И. Введенского накануне отъезда Первоиерарха в Москву и заявляет: «А владыка-то в Москву не уедет, а пропуск-то окажется недействительным. Вот увидите!» Никто не обратил тогда внимания на эту пьяную болтовню. И вот на другой день выяснилось, что пьяненький иеромонах оказался провидцем. Когда Первоиерарх в поезд уже сел, к нему подошёл проводник в сопровождении двух работников МГБ и попросил предъявить пропуск. После того как пропуск был предъявлен, один из работников его перечеркнул и, сунув в карман, вежливо заявил: «Извините, но пропуск вызывает у нас сомнение, и нам придётся запросить Москву. Тотчас после проверки вам будет выдан новый пропуск». И, козырнув, он прошёл в следующее купе, а Первоиерарху ничего другого не оставалось делать, как выйти из вагона за пять минут до отхода поезда.

Когда-то, в 20-х годах, Александр Иванович в одной из своих речей назвал «тихоновцев» пассажирами, опоздавшими на поезд советской государственности. Теперь в роли злополучного пассажира (и в буквальном, и в переносном смысле) оказался он сам». Введенского задержали в Ульяновске около недели. За это время в Москве у «обновленцев» были отобраны кладбищенские храмы, когда-то отданные им «на кормление» (храмы Сошествия Св. Духа на Даниловском кладбище, Святой Троицы на Пятницком, Воскресения Словущего на Ваганьковском, в честь Иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» на Калитниковском и преподобной Елизаветы на Дорогомиловском)⁸⁵. Кроме того, был отобран внушительный храм Воскресения Христова в Сокольниках, бывший некоторое время обновленческим кафедральным собором. В результате едва ли не за одну неделю в Москве остался лишь один обновленческий приход при храме св. Пимена Великого. Не лучшее положение сложилось и в других районах СССР. Так в Средней Азии, остававшейся вплоть до 1940-х годов своеобразным «форпостом» обновленчества, в Патриархию отошла вся епархия с 90 приходами и Ташкентский обновленческий архиепископ Сергий (Ларин). Перед этим у А. Введенского «неожиданно» прервалась всякая связь со Среднеазиатской епархией: все его отчаянные телеграммы оставались без ответа. Как выяснил впоследствии А. Э. Левитин, из Киргизии и Казахстана в эти дни летели в Москву и Ульяновск сотни писем и телеграмм от местных обновленческих священников и прихожан, находившихся в полной растерянности, но ни одно из них не дошло до адресата⁸⁶. То же самое произошло и на Северном Кавказе и Кубани. После своего возвращения в Москву А. И. Введенский застал здесь полный развал обновленческой организации. О положении в обновленческой церкви можно судить из справки председателя Совета по делам русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпова о вопросах, выносимых на обсуждение с заместителем Председателя Совнаркома СССР В. М. Молотовым. В ней, в частности, говорится: «1. В связи с принятыми мерами на сегодняшний день перешли из обновленчества в патриаршую церковь следующие обновленческие церкви. В Москве из имевшихся 6 обновленческих храмов вышли из обновленчества и перешли в патриаршую церковь 5 храмов, в том числе кафедральный обновленческий Преображенский собор, со всеми священнослужителями и епископом, управлявшим Московской епархией, Андреем Расторгуевым, который принят в сане протоиерея и оставлен настоятелем кафедрального Преображенского собора⁸⁷. Остался у обновленцев, таким образом, только один храм, т. н. Пименовский, где духовенство, больше под влиянием приехавшего в Москву А. И. Введенского, не выразило желания о переходе. (...)

2. В Ленинграде имелся один обновленческий храм, т. н. Спасо-Преображенский, который в январе этого года (1944 – И. С.), по желанию массы верующих и по решению «двадцатки», перешёл из обновленчества в патриаршую церковь, и вышли также из обновленчества священники храма Фруктовский и Егорьевский. Обновленческий епископ этого храма Сергей Румянцев не пожелал переходить, а потому вышел за штат.

3. В Тульской области имелось два обновленческих храма, из которых один – в гор. Туле. Оба храма вышли из обновленчества и приняты в патриаршую церковь вместе с духовенством и Тульским архиепископом Петром Турбиным, принятым в сане протоиерея и оставленным в качестве настоятеля Тульского собора.

4. В Средней Азии в качестве обновленческого епископа был Сергий Ларин и в качестве обновленческого архиепископа – Синицын. Первый перешёл в патриаршую церковь и принят в сане священника, второй подал заявление о переходе и в данное время оформляется.

5. Основная масса обновленческих церквей имеется в Ставропольском и Краснодарском краях. Точной обстановки нам пока не известно, но, по предварительным данным, около 25% церковных приходов перешло из обновленчества в патриаршую церковь. Краснодарский обновленческий епископ Иванов подал заявление о приеме его в патриаршую церковь; Ставропольский митрополит Василий Кожин остаётся на своих прежних позициях.

6. Кроме вышеуказанных, имеется одна обновленческая церковь в Ульяновске и две обновленческие церкви в Свердловской области, позиция которых осталась прежней.

Руководство обновленческой церкви в лице Александра Введенского держится твёрдо своих позиций. Митрополит Виталий Введенский, находящийся на покое и проживающий в Ульяновске, не высказывает своих настроений.

Вопрос: Следует ли проводить специальные мероприятия по дальнейшему переходу обновленческого духовенства и приходов в патриаршую церковь, что касается, конечно, основной части духовенства и приходов Ставропольского и Краснодарского краев, или не вмешиваться?»⁸⁸

Конечно же, власти активно вмешивались в процесс ликвидации обновленчества. Современный историк Т. А. Чумаченко, специально изучавшая архивы Совета по делам РПЦ, пришла к выводу о том, что обновленческий раскол прекратил своё существование «при активном «содействии» государства, в первую очередь силовых структур»⁸⁹.

В Государственном архиве Российской Федерации сохранилась «Справка о приёме Председателем Совета по делам русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карповым митрополита (обновленческого) Александра Введенского», датированная 29 февраля 1944 г. Из этого документа хорошо видно, что все попытки А. И. Введенского каким-то образом реанимировать своё движение натыкались на глухую стену в лице советских «компетентных органов». Приводим вышеназванный документ полностью.

«Совершенно секретно.

29 февраля 1944 года мною был принят обновленческий митрополит Александр Введенский, явившийся в Совет без предварительного согласования о его приёме. Введенский вновь поднял вопрос о предоставлении ему в Москве одного из храмов, на сегодняшний день не функционирующих, или возвращения собора в Сокольниках. Ответ был дан такой же, как и раньше, т. е., что храмы духовенству не передаются, а предоставляются по ходатайствам групп верующих, и что Совет не имеет никаких ходатайств со стороны верующих обновленческой ориентации. Кроме того, я сказал Введенскому, что мне известны новые случаи перехода обновленческого духовенства и приходов в патриаршую церковь, но не имею никаких сведений о желании верующих получить храм обновленческой ориентации.

Митрополит Введенский сказал мне, что он хочет Краснодарскому архиепископу Иванову дать титул митрополита и хочет знать мое мнение. Я сообщил Введенскому, что считаю это нецелесообразным, так как Иванов оставался на территории, оккупированной немцами, и поведение его неизвестно даже самому Введенскому. Введенский согласился и сказал, что он этот вопрос снимает, так как имеет в виду в мае месяце выехать в Краснодарский край для проверки церковной жизни. Введенский сообщил, что он получил телеграмму от епископа Гавриила Ольховика, проживающего в Киргизской ССР, Октябрьская, Джелал-Абадской области, улица Ленина, 66, который сообщает, что обновленческие приходы переходят в патриаршую церковь, и он не знает, что ему предпринять. Введенский просил разрешить ему назначить епископа Гавриила архиепископом Среднеазиатским, с выездом в город Ташкент, с чем я не согласился, после чего Введенский просил меня разрешить епископу Гавриилу выехать в Свердловск в качестве викарного епископа у Филарета Яценко, что мною было разрешено.

Введенский вновь поднял вопрос о разрешении Филарету Яценко выехать на Украину в качестве экзарха, в чем мною было отказано, ввиду отсутствия на Украине обновленческих церквей. В беседе со мной Введенский сделал заявление, что Пименовский храм повседневно посещается большим количеством верующих и что этот успех он приписывает авторитету митрополита Виталия Введенского, который, по словам Введенского, «скорее умрет, чем перейдёт в патриаршую церковь».

Председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Карпов Г. Г.»⁹⁰

Таким образом, очевидно, что практически любая инициатива Введенского не одобрялась Карповым и, значит, была обречена на провал. По воспоминаниям некоторых близких к А. И. Введенскому лиц, в последние месяцы своей жизни он находился под негласным наблюдением МГБ. По некоторым сведениям, в его квартире жил некий человек, носивший священнический крест и подрясник. Этого «иерея» сам А. И. Введенский и его окружение очень боялись, считая, что от него многое зависит в их жизни. Сразу же после смерти Введенского весь его архив был вывезен МГБ. Судьба этих документов до сего времени не известна, хотя, по данным проф. М. И. Одинцова, в архивах имеется справка об их уничтожении. После возвращения митрополита Виталия (Введенского) и семьи обновленческого первоиерарха из Ульяновска в Москву, главным оплотом обновленчества стал храм св. Пимена Великого и дом № 34 по 3-й Сокольнической улице, где когда-то помещался обновленческий Синод. В этом храме митр. Виталий практически превратился в заштатного священника, исполняя иногда обязанности псаломщика и тщательного разделителя церковной кружки для сбора пожертвований. В марте 1944 г., по словам А. Э. Левитина, «...произошло новое завершающее и окончательное событие: неожиданно исчез митрополит Виталий – вдруг перестал ходить в церковь (обычно он аккуратно посещал богослужения утром и вечером). После нескольких дней отсутствия Александр Иванович в сопровождении сына отправился его навещать. Войдя в комнату, они увидели митрополита, сидящего в шубе, (в 1944 г. паровое отопление в Москве во многих домах еще не действовало). Поднявшись навстречу Первоиерарху, митрополит Виталий сказал: «Владыко, я перешел к патриарху». – «Вы каялись?» – спросил А. И. Введенский. «Да, надо мной прочли молитву», – ответил Виталий. Через несколько минут закончилась последняя встреча двух обновленческих Первоиерархов»⁹¹. Обновленческий митрополит Виталий принёс покаяние 3 марта 1944 г. и был принят в сане епископа, вскоре получив самостоятельную кафедру. Вообще же судьба большинства обновленческих иерархов, присоединившихся к Патриархии, впоследствии сложилась довольно гладко. Женатый обновленческий митрополит Северокавказский и Ставропольский Василий (Кожин) (род. в 1880 г.), имевший две панагии, тот самый, которого А. И. Введенский желал видеть своим преемником⁹² и епархия которого, действительно, была оплотом обновленчества до последнего времени, принёс покаяние одним из последних – весной 1945 г. и был принят в сане протоиерея. В том же году он был пострижен в монашество с именем Гермогена и 18 апреля 1946 г. был хиротонисан во епископа Казанского и Чистопольского с назначением временно ректором Московской духовной академии и семинарии. К Пасхе 1948 г. – возведён в сан архиепископа. В 1949 г. возвращён на Кубань, где в своё время долгие годы был обновленческим иерархом и активно боролся с «тихоновщиной». Впоследствии (безусловно, не без санкции соответствующих советских и партийных органов) активно включился в международную деятельность Патриархии. В 1950 г. в составе делегации ездил в Палестину, затем – сопровождал высокопоставленные иностранные делегации, а после кончины Экзарха Московской Патриархии в США митрополита Макария отбыл в Америку. 8 февраля 1954 г. награждён правом ношения креста на клобуке, 19 мая 1954 г. возведён в сан митрополита и назначен Алеутским и Североамериканским. Скончался 3 августа 1954 г.⁹³ Обновленческий митрополит Виталий (Введенский) (род. в 1870 г.), в своё время позорно подписавший акт о снятии сана и лишении монашества патриарха Тихона-исповедника, уже в 1944 г. был возведён в сан архиепископа и назначен на Тульскую кафедру. Ещё до смерти А. И. Введенского еп. Виталий получил назначение на должность Председателя миссионерского совета при Св. Синоде, а в 1946 г. назначен на должность викария Московской епархии. Был награждён крестом на клобук и скончался в возрасте 79 лет – 25 марта 1950 г.. Обновленческий епископ Сергий (Румянцев) (род. в 1903 г.), управлявший Ленинградской епархией, после покаяния (24.07.1944) был принят мирянином, но через месяц рукоположен во пресвитера и назначен настоятелем храма в пос. Лесной. 10 декабря 1945 г. назначен настоятелем Спасо-Преображенского собора с возведением в сан протоиерея. Впоследствии 11 лет – с апреля 1953 г. до июля 1964 г. исполнял обязанности секретаря митрополита Ленинградского. Вышел за штат в 1973 г. и скончался в Ленинграде в августе 1977 г.

Нам не дано судить о том, какие изменения произошли в сознании бывших обновленческих лидеров после их покаяния и присоединения к Патриаршей Церкви. Однако головокружительная карьера некоторых из них, а также ряд отрицательных явлений, привнесённых в церковную жизнь после заключения неписаного «конкордата» Сталина с представителями Московской Патриархии, дали современным исследователям основания говорить о возникновении многих негативных явлений в церковной ограде. «Следует отметить, – пишет М. В. Шкаровский, – что после распада обновленческой Церкви многие негативные особенности, вызвавшие её внутреннюю эрозию, были «восприняты» возрождавшейся в 1940-е гг. Московской Патриархией: внедрение чужеродных государственных начал, вовлеченность в мирскую стихию; утверждение контроля государственных органов над церковной деятельностью; конфликт между требованием церковной совести, архипастырского долга и административным послушанием Патриарху; пресечение любой инициативы, противоречащей курсу государственно-церковной политики»⁹⁴.

Не признанным и не воссоединённым с Патриаршей Церковью остался лишь главный идеолог обновленчества А. И. Введенский. 15 мая 1944 г. в Москве скончался патриарх Сергий (Страгородский). В тот же день в присутствии Г. Г. Карпова и протопресвитера Николая Колчицкого митрополиты Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич) обнаружили в ящике стола в личном кабинете покойного патриарха конверт с завещанием, запечатанный сургучной печатью почившего. В завещании, составленном 12 октября 1941 г., патр. Сергий указал, что в случае его смерти в должность Местоблюстителя патриаршего престола должен вступить митрополит Алексий (Симанский). Ровно через три месяца после кончины патр. Сергия – 15 августа 1944 года, в Совнарком СССР поступила очередная секретная докладная записка Г. Г. Карпова «О ситуации в обновленческой церкви», разосланная заинтересованным лицам ― товарищам Сталину, Молотову и Берии. В ней говорилось, что в СССР осталось всего 147 обновленческих церквей, 86 из которых находятся в Краснодарском крае под управлением архиепископа Владимира Иванова и 42 ― в Ставропольском, под управлением митрополита Василия (Кожина). «В основном, – заключает Г. Г. Карпов, – распад обновленческой церкви происходит по причине роста авторитетности духовенства патриаршей церкви среди верующих, в то время как многие из обновленческого духовенства себя скомпрометировали аморальными поступками в церкви и в быту. Скомпрометировал себя и руководитель обновленческой церкви митрополит Александр Введенский.

В Совет по делам русской православной церкви при СНК СССР поступают заявления от верующих и духовенства с жалобами на то, что митрополит Александр Введенский и его сыновья совершают службу в храме в пьяном виде, скандалят, сквернословят, дерутся и допускают другие хулиганские выходки, оскорбляющие чувства верующих. Александр Введенский делал несколько попыток перейти в юрисдикцию патриаршей церкви, но ставил непременным условием сохранение ему сана митрополита.

(...) Когда для митрополита Александра Введенского определилась бесперспективность его положения, он стал принимать меры к укреплению обновленческой церкви. Обращался в Совет об открытии в Москве церквей, о возможности назначения новых епископов, о перемещениях их в епархиях.

Получив отказ, он стал выдвигать ряд беспринципных проектов: объединения со старообрядцами, с католиками или даже образование особой секты. Кроме того, Введенский стал предпринимать провокационные действия в целях компрометации патриаршего Синода, и даже высказывает недовольство, заявляя: «Это авантюра правительства», «вся эта кампания проделана для Запада» и т. д.

Считая, что процесс ликвидации обновленческой церкви вполне назрел. Совет находит возможным ускорить процесс окончательного её распада. С этой целью обновленческий Ставропольский митрополит Василий Кожин и Краснодарский архиепископ Владимир Иванов могут обратиться к оставшемуся обновленческому духовенству с обращением о разрыве связи с митрополитом Александром Введенским на почве его аморального поведения и с рекомендацией последовать их примеру и перейти в патриаршую церковь. Прошу ваших указаний»⁹⁵.

Очевидно, кто-то из трёх товарищей (Сталин, Молотов и Берия) заинтересовался подробностями жизни А. И. Введенского. В августе того же 1944 г. Г. Г. Карпов составил особую «Справку на первоиерарха обновленческих церквей в СССР митрополита Александра Введенского». В ней почти дословно повторялась характеристика, данная Карповым Введенскому в цитированной нами выше записке от 15 августа 1944 г. «Все усилия Введенского как церковного деятеля, – резюмирует Карпов, – в настоящее время направлены к максимальному выколачиванию денежных средств, необходимых ему для обеспечения своей многочисленной семьи»⁹⁶. Мы видим, что как докладная записка Сталину, Молотову и Берии, так и характеристика, данная Карповым А. И. Введенскому, явственно отображают отношение Совета по делам РПЦ и лично его председателя к обновленческому расколу. Будет нелишним заметить, что в это время у Г. Г. Карпова сложились хорошие отношения с руководством Московской Патриархии. Уже упоминавшаяся нами современная исследовательница Т. А. Чумаченко, на протяжении ряда лет работавшая с архивом Совета по делам РПЦ и посвятившая этой теме свою монографию, – указывает, что отношения между Карповым и патриархом Сергием «...не выходили за рамки официальных, были корректно сдержанными», тогда как с патриархом Алексием (Симанским) «...сложились в целом теплые, дружественные отношения (особенно в период 1945–1948 гг.). Патриарх не раз бывал дома у Карпова, был знаком с его семьей – женой и двумя дочерьми, младшей из которых в 1945 г. исполнилось 5 лет. В письмах патриарха к Карпову (а всего за период 1945–1948 гг. Карповым было получено 180 писем и 65 телеграмм от патриарха) неизменно присутствуют просьбы передать привет членам семьи, интерес к их самочувствию, готовность помочь, когда это было необходимо, лекарствами и пр. Традиционными были обмены приветствиями, поздравлениями, подарками по случаю праздников (светских и религиозных), дней рождения, приглашения на праздничные обеды и различного рода торжества. Не исключено, конечно, что Г. Карпов использовал эти не официальные отношения для того, чтобы, как он писал в правительство позднее, «можно было проводить нужную нам обработку мнения патриарха». Во всяком случае, даже в сухих докладных записках и отчётах личные характеристики Карповым патриарха проникнуты чувством симпатии к нему, как к человеку. Традиция одаривания руководства патриархии стала частью новой церковной политики И. В. Сталина. С осени 1943 г. на церковное руководство как из рога изобилия падали различные блага: квартиры, машины, «подарки», дачи, возможность отдыха и лечения в лучших санаториях страны. Неизвестно, как принял патриарх Сергий, привыкший за свою нелегкую жизнь к более чем скромному образу жизни, такой подарок ко дню своего 77-летия: карманные золотые часы, шёлковый бархат для патриаршей мантии, шёлковый реж для рясы, шёлковое полотно на шесть пар белья, 10 бутылок коньяку, 10 бутылок шампанского, 10 кг фруктов, икры, шоколада. Но патриарх Алексий, не чурающийся жизненных удобств, впрочем, как и митрополит Николай, и протопресвитер Николай Колчицкий, принимал дорогие подарки с признательностью и удовольствием, рассматривая эти знаки внимания как своего рода оценку своей деятельности со стороны правительства. Иерархи Русской православной церкви с благодарностью принимали и правительственные награды (...)»⁹⁷. Возможно, что эти взаимоотношения патриарха и его окружения с Карповым влияли на взгляды последнего (а значит, и на отношения Совета по делам РПЦ) на обновленческий раскол и лично на А. И. Введенского. Как бы то ни было, 31 января 1945 г. в бывшей «обновленческой твердыне», отошедшей в патриаршую Церковь, – храме Воскресения в Сокольниках открылся Поместный Собор Русской Православной Церкви. По сведениям Левитина, А. И. Введенский через Г. Карпова пытался получить приглашение на этот Собор, но его попытки оказались тщетными. В дни Собора он делал несколько попыток встретиться с прибывшими в Москву восточными патриархами. Снова неудача. На Соборе открытым голосованием был избран патриархом митрополит Алексий (Симанский). После Собора А. И. Введенский капитулировал – помянул на Великом входе патриарха Алексия и стал молиться об упокоении патриархов Тихона и Сергия. В июне 1945 г. он написал письмо патриарху Алексию. «Начались, – пишет А. Э. Левитин, – тягучие, заранее обречённые на неудачу, переговоры с Патриархией. Получив приглашение, А. И. Введенский в белом клобуке, в панагии, направился в Чистый переулок, в Патриархию. Патриарх Алексий, однако, его не принял: в это время он сидел в саду и не вышел к посетителю. А. И. Введенского принял Н. Ф. Колчицкий. Любезно показав гостю помещение Патриархии, Н. Ф. Колчицкий усадил его в зале – начались переговоры. Первоначальный проект А. И. Введенского – быть принятым в сане епископа (причём А. И. Введенский изъявлял готовность изменить свое семейное положение) отпал сразу. Тогда был выдвинут новый проект: вопрос о сане оставить открытым и принять А. И. Введенского в качестве профессора Духовной академии. Однако и этот проект не удовлетворил Н. Ф. Колчицкого, разыгравшего из себя этакого «неусыпного стража православия». Он потребовал покаяния. На этом первое свидание было окончено.

В ближайшие месяцы у А. И. Введенского появился сильный союзник – митрополит Николай, который высказывался за компромиссное решение». Но «...в сентябре Колчицкий объявил по телефону окончательное решение. А. И. Введенский после покаяния может быть принят лишь мирянином, и единственное место, которое ему может быть предоставлено – это место рядового сотрудника «Журнала Московской Патриархии».

Всё было кончено: судьба А. И. Введенского была определена – отныне он был осуждён на полное одиночество до конца своих дней. При характере Александра Ивановича, при его потребности в триумфах, при его жажде разнообразия – это был смертный приговор. И вскоре наступила смерть»⁹⁸.

8 декабря 1945 г. А. И. Введенского разбил паралич. 25 июля 1946 г. он скончался и 28 июля был похоронен за алтарем храма Калитниковского кладбища. С его смертью, несмотря на некоторые попытки «возродить» погибшее обновленчество, так называемый «обновленческий раскол» сошёл на нет⁹⁹.

Ещё в 1923 году, когда советское «обновленчество» только набирало силу и многие пресвитеры и даже епископы не разобрались в сущности этого движения, – великий русский религиозный философ Н. А. Бердяев в одной из своих статей, выпущенных за границей, верно определил самую суть «обновленческого» раскола. Он назвал обновленческое течение лишь по видимости стремящимся к церковному обновлению; определил его как приспособление к новому государству. «Живая Церковь» пала ниц перед безбожным «кесарем», она отдаёт церковь во власть государства, делает церковь орудием самого безбожного из государств, она проявляет рабский, низкопоклоннический дух, возлюбила превыше всего «мир» и то, что от «мира». Она лицемерно пишет на своём знамении свободу и попирает свободу Церкви, свободу религиозной совести»¹⁰⁰. Заканчивая наши вступительные замечания к предлагаемому вниманию читателя сборнику, хотелось бы дать общее определение «советскому обновленчеству», которое являлось формой политического сервилизма части иерархии и духовенства. В своём подавляющем большинстве «советские обновленцы» и не помышляли о необходимости подлинного обновления церковной жизни, к которому стремились многие выдающиеся церковные и общественные деятели предшествующих столетий. Главным инициатором этого раскола была Советская власть, стремившаяся разделить Церковь на отдельные части и затем уничтожить её. Печальный опыт «советского обновленчества» напоминает нам, как опасно для Церкви стремление пожертвовать ради мнимых благ мира сего своим драгоценным достоянием – свободой.

Илья Соловьев