Отче наш, иже еси на Небесех

Когда говорим: Отче наш – то и молимся Богу и вместе веру изъявляем, коей плодом есть такое наименование. Ибо написано: «Елицы прияша Его, даде им область чадом Божиим быти верующим во имя Его» (Ин.1:12). Господь часто именовал Бога Отцем нашим и нам заповедал: «И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф.23:9). Таким образом, взывая так в молитве, мы исполняем заповедь. Блаженны те, которые познают в Боге Отца. – Имя Бога Отца не было никому возвещено прежде; и даже вопрошавший о нём Моисей услышал иное некое имя; нам же открыто оно в Сыне. Ибо Сын уже наводит на новое имя Богу – имя Отца. Но Он и прямо говорит: «Аз приидох во имя Отца» (Ин.5:43), – и опять: «Отче, прослави имя Твое» (Ин.12:28), – и яснее: «Явих имя Твое человеком» (Ин.17:6).

Стоило бы расследовать тщательнее, есть ли в Ветхом Завете где-либо молитва, в которой Бога кто-нибудь называл бы Отцом, потому что поныне, несмотря на все наши изыскания, такой молитвы там мы не нашли. Мы не утверждаем того, что Бог не называется в Ветхом Завете Отцом или что считавшиеся за верных не называются там чадами Божиими; мы утверждаем только то, что нигде в Ветхом Завете мы не встречаемся с тем праводушным дерзновением, провозглашенным нашим Спасителем, которое уполномочивает нас в молитве называть Бога Отцом. Что Бог называется в Ветхом Завете Отцом, а последователи Божественного Слова – сынами, это открывается из многих мест.

Но, хотя Бог и называется в Ветхом Завете Отцом, а рождённые Богом через сообщение им слова веры – сынами Его, всё-таки древние не были проникнуты сознанием постоянного и неизменного своего сыновства Богу. По апостолу, наследник, доколе в детстве ничем не отличается от раба, хотя он и господин всего. Он подчинен попечителям и домоправителям до срока, отцом назначенного (Гал.4:1–2); с пришествием же Господа нашего Иисуса Христа открылась полнота времени (Гал.4:4), в которое желающие получают усыновление. В Евангелии от Иоанна говорится: А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими (Ин.1:12).

Понимая поэтому, что означает у Луки слово: когда молитесь, говорите: Отче (Лк.11:2), мы помедлим обращаться к Богу с этим именем в случае, если не состоим истинными Его чадами, дабы к прочим нашим грехам не обременить себя перед Богом грехом святотатства. Христианин должен произносить «Отче наш» с полным пониманием значения этого слова, и кроме дел ему необходимо, чтобы и сердце его в качестве источника и первоосновы добрых дел верило в оправдание, а в согласии с ним и уста то исповедовали ко спасению.

Так как святые суть образ образа Божия, то они носят в себе по этому самому и признаки сыновства по причине жизни в них того образа, которым состоит Сын; они (святые) единообразны не только с прославленным телом Христа, но сообразны Ему, Самому принявшему тело.

Не должно думать, что только во времена, назначенные для молитвы, нам показано произносить слова молитвы. Правильно понимающий объяснение изречения молитесь непрестанно (1Фес.5:17) найдёт, что во всю жизнь свою мы без устали должны молиться, говоря: Отче наш. Иже еси на небесех, должно быть, наше жительство отнюдь не на земле, а всецело на небесах (Флп.3:20), этом троне Божием, потому что Царство Божие укрепляется во всех, в себе носящих образ с небес Сшедшего (1Кор.15:49) и ради того ставших небесными.

Когда говорится, что Отец святых пребывает на небе, то не нужно это так понимать, что Он имеет тело (описуем в каком-либо телесном образе) и живёт на небе, потому что, если бы существо Божие нужно было представить себе в известных границах или описуемым в каком-либо ограниченном образе, то Бог оказался бы менее неба, Его объемлющего, – между тем как должно представлять себе, что Он невыразимою силою Своего Божества Сам объемлет и поддерживает всю вселенную.

Называя Бога Отцем, мы должны помнить и знать, возлюбленнейшие братия, что нам надлежит и поступать как сынам Божиим, чтобы, как мы сами радуемся о Боге Отце, так и Он радовался о нас. Будем жить как храмы Божии, дабы видно было, что в нас обитает Бог. Да не будут действия наши недостойны духа: начавши быть небесными и духовными, будем помышлять и делать только духовное и небесное, имея в виду сказанное Богом: «Прославляющия мя прославлю, и уничижаяй мя безчестен будет» (1Цар.2:30) и написанное блаженным Апостолом в послании его: «Или не весте, яко телеса ваша храм живущаго в вас святаго Духа суть, его же имате от Бога, и несте свои? Куплени бо есте ценою. Прославите убо Бога в телесех ваших, и в душах ваших, яже суть Божия» (1Кор.6:19–20).

Учитель мира и наставник единства прежде всего не хотел, чтобы молитва была совершаема врозь и частно, так, чтобы молящийся молился только за себя. В самом деле, мы не говорим: Отче мой, иже еси на небесех – хлеб мой даждь ми днесь. Каждый из нас не просит также об оставлении своего только долга, и не об одном себе молится, чтоб не быть введену в искушение и избавиться от лукаваго. У нас всенародная и общая молитва, и когда мы молимся, то молимся за весь народ, потому что мы все составляем едино. Бог – наставник мира и согласия, поучавший единству, заповедал, чтоб каждый из нас – один молился за всех, как Он один носит всех. Этот закон молитвы соблюли и три отрока, брошенные в пещь огненную, единогласные в молении и единодушные в чувствах сердца. «Тогда тии, сказано, трие яко едиными устами пояху и благословляху Бога» (Дан.3:51). Они взывали к Богу как бы едиными устами – и их мирная, простая и духовная молитва угодна была Господу. По вознесении Господнем мы находим и апостолов с учениками, молившихся подобным же образом. «Сии еси, сказано, бяху терпяще единодушно в молитве и молении» (Деян.1:14). Они пребывали в молитве единодушно, показывая и напряжённость молитвы, и взаимное согласие, потому что «Бог вселяет единомысленныя в дом» (Пс.67:7), принимает в божественный и вечный дом свой только тех, у коих молитва единодушна. О, каковы, возлюбленнейшие братия, тайны молитвы Господней! Сколь многое и сколь великое заключено в кратком словами, но обильном духовною силою молении! Говорим совместно: Отче наш, то есть верующих, – кои будучи освящены и восстановлены благодатным духовным рождением, стали быть сынами Божиими.

Человек новый, возрождённый и восстановленный своим Богом, по Его благодати, прежде всего говорит: Отче – потому что соделался уже сыном Его. Во своя – сказано – прииде, и свои Его не прияша. «Елицы же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти, верующим во имя Его» (Ин.1:11–12). Итак, кто уверовал во имя Его и соделался сыном Божиим, должен и начинать с того, чтобы принести благодарение и исповедать себя сыном Божиим, назвавши Отцом Бога; должен с самого начала своего возрождения свидетельствовать словами, что он отказался от земного и плотского отца и стал знать и иметь одного Отца,Который на небесах, по Писанию: «Глаголяй отцу своему и матери своей: не видех тебе... и сынов своих не уведе: сохрани словеса Твоя и завет Твой соблюде» (Втор.33:9). И Господь в Евангелии Своём заповедует нам: «И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф.23:9). Также ученику, который упомянул об умершем отце, Господь сказал в ответ: «Остави мертвым погребсти своя мертвецы» (Мф.8:22). Тот сказал, что отец его умер, тогда как Отец верующих жив. И не то только, возлюбленнейшие братья, должны примечать и понимать, что называем Отцом Того, Который на небесах; но и то, что говорим совместно: Отче наш, то есть верующих, – тех, которые, будучи освящены и восстановлены благодатным духовным рождением, стали сынами Божиими. Эта речь служит в укор и посрамление иудеев, которые не только в неверии своём отвергли, но и по жестокости своей умертвили Христа, возвещённого им через пророков и прежде к ним посланного: они не могут уже называть Отцом Бога, когда Господь посрамляет и изобличает их, говоря: «Вы отца вашего диавола есте и похоти отца вашего хощете творити; он человекоубийца бе искони и во истине не стоит, яко несть истины в нём» (Ин.8:44). Также Бог в негодовании возглашает через пророка Исайю: «Сыны родих и возвысил, тии же отвергошася Мене. Позна волю стяжавшаго его, и осел ясли господина своего: Исраиль же Мене не познаша, людие Мои не разумеша. Увы, язык грешный, людие исполнени грехов, семя лукавое, сынове беззаконный остависте Господа и разгневаете Святого Исраилева» (Ис.1:2–4). Им-то в укор мы, христиане, когда молимся, говорим: Отче наш, потому что Он стал нашим Отцом и перестал быть отцом иудеев, оставивших Его. Народ грешный не может быть сыном; но имя сынов присваивается тем, кому даруется отпущение грехов и обещается вечность, по слову Самого Господа, сказавшего: «Всяк творяй грех, раб есть греха. Раб же не пребывает в дому во век: сын пребывает во век» (Ин.8:34–35). О, какое к нам снисхождение, какое обилие благоволения и благости Господа, когда Он дозволил нам при совершении молитвы перед лицом Божиим называть Бога Отцом, а себя именовать сынами Божиими так же, как и Христос есть Сын Божий! Никто из нас не дерзнул бы употребить это имя в молитве, если бы Он Сам не позволил нам так молиться.

Смотри, каким образом Он тотчас ободрил слушателя и в самом начале вспомнил о всех благодеяниях Божиих. В самом деле, тот, кто называет Бога Отцом, одним этим наименованием исповедует уже и прощение грехов, и освобождение от наказания, и оправдание, и освящение, и искупление, и сыноположение, и наследие, и братство со Единородным, и дарование Духа, так как не получивший всех этих благ не может называть Бога Отцом. Итак, Христос двояким образом воодушевил Своих слушателей – и достоинством называемого, и величием благодеяний, которые они получили. Когда же говорит на небесех, то этим словом не заключает Бога на небе, но отвлекает молящегося от земли и поставляет его в превыспренних странах и в горних жилищах. Далее этими словами Он научает нас молиться и за всех братьев. Он не говорит: «Отче мой», но – «Отче наш», и тем самым повелевает возносить молитвы за весь род человеческий, и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда стараться о выгодах ближнего. А таким образом и вражду уничтожает, и гордость низлагает, и зависть истребляет, и вводит любовь – мать всего доброго; уничтожает неравенство дел человеческих и показывает полное равночестие между царем и бедным, так как в делах высочайших и необходимейших мы все имеем равное участие. Действительно, какой вред от низкого родства, когда по небесному родству мы все соединены и никто ничего не имеет более другого: ни богатый более бедного, ни господин более раба, ни начальник более подчинённого, ни царь более воина, ни философ более варвара, ни мудрый более невежды? Бог, удостоивший всех одинаково называть себя Отцом, чрез это всем даровал одно благородство. Итак, упомянувши об этом благородстве, о высшем даре, о единстве чести и о любви между братиями, отвлекши слушателей от земли и поставивши их на небесах, – посмотрим, о чём, наконец, повелевает Иисус молиться. Конечно, и наименование Бога Отцом заключает в себе достаточное учение о всякой добродетели: кто Бога назвал Отцом, и Отцом общим, тот необходимо должен так жить, чтобы не оказаться недостойным этого благородства и показывать ревность, равную дару. Однако Спаситель этим названием не удовлетворился, но присовокупил и другие изречения.

Не напрасно научен ты произносить это слово (Отче наш!), а для того, чтобы, благоговея перед именем Отца, произносимым собственным языком твоим, ты подражал Его благости, как и в другом месте Он говорит: «Будьте подобны Отцу вашему, иже есть на небесех, яко солнце свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедных» (Мф.5:45). Посему не может называть человеколюбивого Бога Отцем своим тот, кто имеет настроение души зверское и бесчеловечное; потому что он не имеет свойств благости, какие есть у небеснаго Отца, но изменился в зверский вид и лишился божественного достоинства. Тот же, кто кроток и человеколюбив к ближним и не мстит согрешающим против него, но воздаёт за обиды благодеяниями, безукоризненно может называть Бога Отцем. И вникни в точность выражения, как Он заповедует нам взаимную любовь и соединяет всех дружелюбным расположением. Он не повелел говорить: Отче мой, иже еси на небесех, но Отче наш, иже еси на небесех, для того, чтобы, научившись именовать общего Отца, мы оказывали братское расположение друг к другу.

Когда говорит Господь в молитве иже еси на небесех, то сим словом не заключает Бога на небе, но отвлекает молящегося от земли и поставляет его в превыспренных странах и горних жилищах.

Желая научить, чтобы мы оставили землю и земное и не преклонялись вниз, а взяли крылья веры и, взлетев выше воздуха и поднявшись выше эфира, стремились к именуемому Отцу, Он заповедал говорить Отче наш, иже еси на небесех, – не потому, чтобы Бог находился только на небесах, но чтобы нас, пресмыкающихся по земле, расположить к стремлению на небеса и, озарив красотою небесных благ, обратить туда все наши желания.

Отче наш! О, какое чрезвычайное человеколюбие! О, какая превосходная честь! Какое слово будет в состоянии воздать благодарность Подающему нам такие блага? Посмотри, возлюбленный, на уничижённость твоей и моей природы, вникни в сродство её, – в эту землю, пыль, грязь, глину, пепел; потому что мы созданы из земли и опять наконец разлагаемся в землю. Представив это, удивляйся неисследимому богатству великой благости к нам Божией, по которой заповедано тебе называть Его Отцем, – земному – небесного, смертному – бессмертного, тленному – нетленного, временному – вечного, бывшему вчера и прежде грязью – сущего прежде век Бога.

Небесами могут быть и носящие в себе «образ небеснаго» (1Кор.15:49), которым Бог обетовал: «в вас вселюся и похожду» (2Кор.6:16).

В молитве, которую предал Спаситель ученикам Своим, мы, с чистою совестью именуя Бога Отцем, говорим: Отче наш! Какое превеликое Божие человеколюбие! Отпадшим от Него и дошедшим до крайности во зле даруется такое забвение всего худого и такое причастие благодати, что они именуют Его Отцем: Отче наш!

Закон, сын имый грядущих благ (Евр.10:1), и некими преобразовательными гаданиями провозвещающий истину, когда во святилище вводит священника для принесения молитвы Богу, сперва очистительными некими жертвами и окроплениями очищает входящего, потом, украсив священническою одеждою, благолепно испещренною золотом, багряницею и красками других цветов, возложив на него наперсник и увясло, прицепив к краям одежды звонки с пуговицами, а на раменах состегнув верхнюю одежду и главу приукрасив диадимою, обильно излив миро на власы, – вводит его наконец во святилище совершать таинственные священнодействия.

Духовный же законоположник, Господь наш Иисус Христос, обнажая закон от телесных покрывал и приводя в ясность гадательный смысл прообразов, во-первых не одного только избрав из целого народа, вводит в собеседование с Богом, но всякому равно дарует это достоинство, предложив желающим общую благодать священства; а потом незаимствованным убранством, найденным в какой-либо краске и ткацком ухищрении, придаёт искусственную красоту священнику, но возлагает свойственное и сродное ему украшение вместо разнообразно испещрённой одежды, делая цветоносным приятностями добродетелей; и грудь украшает не земным золотом, но непорочною и чистою совестью, придавая лепоту сердцу. К увяслу же этому принаровляет и блеск драгоценных камней, а это, по мнению Апостола, светлости святых заповедей. Да и надрагами обезопашивает ту часть, которой украшением служит такой вид одеяния; конечно же, не знаешь, что украшение такой части – покров целомудрия. Привесил к ряснам жизни духовные звонки, и пуговицы, и цветы (Исх.28:3–43), а под ними иной справедливо может разуметь видимое в добродетельной жизни, чтобы прохождение сей жизни соделалось славным; а посему к ряснам этим вместо звонка придал благозвучное слово веры, а вместо пуговицы – сокровенную готовность к надежде на будущее, прикрытую суровою жизнию и вместо цветов доброцветную красоту рая; таким вводит его во святилище и внутренность храма. Святилище же это не неодушевленное и не рукотворенное, но сокровенная храмина нашего сердца, если действительно она непроницаема для порока и недоступна лукавым помыслам. Главу украшает небесным мудрованием, не изображение букв начертав на золотой дщице, но самого Бога изобразив во владычественном уме. А на власы разливает миро, душею внутри себя самой составленное из добродетелей; и уготовляет его к принесению Богу, в таинственном священнодействии, в благоухание и жертву не чего-либо иного, но себя самого. Так возведенный Господом в такое священство, умертвив плотское мудрование мечем духовным, «иже есть глагол Божий» (Еф.6:17), потом пребывая во святилище, умилостивляет Бога таковою жертвою посвятив себя самого и представив «тело свое жертву живу, святу, благоугодну Богови» (Рим.12:1).

Как надлежит приуготовлять себя посвящаемому, достаточно показано это словом в исследованном до этого, остаётся же рассмотреть самое прошение, какое пребывающему внутри святилища Господь повелел возносить к Богу.

Произносящему – Отче – какая потребна душа? Сколько нужно дерзновения? Какую надобно иметь совесть, чтобы, сколько возможно познав Бога и уразумев, что естество Божие есть благость, святыня, радование, сила, слава, чистота, и всё что подобного сему представляется мыслию о Божием естестве, потом уже осмелиться выговаривать это слово, и такое существо наименовать своим Отцем? Явно, что, если имеет кто сколько-нибудь разума, то, не усматривая в себе того же, что в Боге, не осмелится произнести к нему слова сего и сказать: Отче! Ибо неестественно благому по сущности стать отцем злого по делам, святому – отцем оскверненного по жизни, отцу жизни – отцем умерщвленного грехом, чистому – отцем опозоривших себя страстями бесчестия. Если кто, видя себя имеющим ещё нужду в очищении и порочную совесть свою признавая исполненную скверн, прежде очищения от таких худых свойств включит себя в родство с Богом, и неправедный Праведному, нечистый – Чистому скажет: Отче, то речение сие прямо будет оскорблением и злословием. Поэтому, когда Господь учит нас в молитве называть Бога Отцем, то не иное что, кажется мне, делает, как узаконяет возвышенный и выспренний образ жизни; потому что истина учит нас не лгать, не говорить о себе того, чего в нас нет, не именовать себя тем, чем мы не были, но, называя Отцем своим Праведного и Благого, родство сие оправдывать жизнью. Поэтому, видишь ли, какая нужна нам жизнь, чтоб иметь дерзновение сказать Богу: Отче? Ибо если ты любишь деньги, озабочен житейскою прелестью, домогаешься людской славы, служишь наиболее страстным пожеланиям, – и, однако же, приемлешь в уста такую молитву: то что, думаешь, скажет Тот, Кто видит твою жизнь и слышит молитву? Вот какие будто слышу я самим Богом изрекаемые слова такому человеку: «и ты, растленный по жизни, называешь своим отцем Отца нетления? Для чего нечистыми устами оскверняешь чистое имя? Для чего речение это употребляешь лживо? Если ты чадо Моё, то жизнь твоя должна носить на себе черты Моих свойств. Не признаю Я в тебе образа Моего естества; черты твои противоположны. Иной отец злых в тебе свойств. Мои порождения украшаются добрыми отеческими качествами: сын милостивого милостив, чистого – чист, нетленного – чужд растления, благого – благ, праведного – справедлив. А тебя не знаю, откуда ты». Посему, предписав в молитве говорить, что Бог – отец наш, не иное что повелевает, как благолепною жизнью уподобляться Отцу небесному; как и в другом месте яснее заповедует то же самое, говоря: «Будите совершены, якоже Отец ваш небесный совершен есть» (Мф.5:48). Как явны признаки уподобления Богу, так и у лукавого нрава есть свои особые признаки, – и кто их имеет, тому невозможно быть сыном Божиим. Это – зависть, ненависть, клевета, кичливость, любостяжательность, страстное пожелание, недуг славобесия, – этими и подобными этим чертами отличается образ сопротивника. Поэтому если подобными сквернами очернивший душу свою будет призывать отца, то какой отец услышит его? Да будет же удалена от твоего образа такая нечистота. Божество не причастно зависти и всякой другой скверны, – и на тебе да не кладут пятна подобные страсти, – ни зависть, ни кичливость, ни что-либо другое, оскверняющее богоподобную лепоту. Если сделаешься таким, то смело призывай Бога и Владыку всяческих, именуя Отцем своим. Он воззрит на тебя отеческими очами и, облекши тебя в божественную одежду, украсив перстнем и ноги твои для шествия горе снабдив евангельскими сапогами, возвратит тебя в небесное отечество.

Словами: Иже еси на небесех – напоминается нам, из какого отечества мы низпали и какого благородства лишились. Повествованием о юноше, оставившем отеческий дом и предавшемся свинообразной жизни, писание, исторически описывая его удаление и распутную жизнь, показывает бедственное состояние человечества и не прежде возвращает сего юношу в первоначальное состояние, как по восчувствовании им настоящего бедствия, когда пришёл в себя и привёл себе на мысль слова покаяния. А они согласны несколько с словами молитвы. Ибо там сказал юноша: «Отче, согреших на небо и пред тобою» (Лк.15:21); но Он не упомянул бы в исповедании о грехе на небо, если бы не был уверен, что небо – его отечество, оставив которое, он впал в прегрешение. Посему-то помышление о таковом исповедании делает ему доступным отца, который и спешит к сыну, приветствуя его лобзанием выи. Итак, как там причиною оказанного юноше отцем человеколюбия послужило возвращение его в отеческий дом (а это есть небо, согрешившим на которое признаёт себя пред отцем); так, кажется мне, и здесь Господь, научая призывать отца, Иже на небесех, делает тебе напоминание о благом отечестве, чтобы, возбудив сильнейшее пожелание прекрасного, поставить тебя на путь, снова ведущий в отечество. Путь же, возводящий человеческое естество на небо, не иное что, как отступление и бегство от земных зол; а средством к отбежанию от сих зол не иное что, думаю, служит, как уподобление Богу; уподобиться же Богу – значит сделаться праведным, святым, благим и всем сему подобным. Если кто, сколько возможно, ясно напечатлеет в себе черты сих совершенств, то как бы по естественному порядку, без труда, из земной жизни преселится в страну небесную; потому что не местное какое расстояние у божества с человечеством, так что была бы нам потребность в каком-нибудь орудии или примышлении, чтоб эту тяжёлую, обременительную и земную, плоть ввести в образ жизни не телесной и духовной. Но по разумном отлучении добродетели от порока от одного человеческого произволения зависит быть человеку там, куда преклонен пожеланием. Посему, так как никакого нет труда избрать доброе, а за избранием следует и приобретение того, что кем избрано: то возможно немедленно быть на небе и тебе, объявшему умом своим Бога. Если, как говорит Екклесиаст, Бог на небеси горе (Еккл.5:1), а ты, по слову Пророка, прилепился Богови (Пс.72:28), то по всей необходимости должно тому, кто в единении с Богом, быть там, где Бог.

«Кто даст ми крыле, яко голубине?» (Пс.54:7) – говорит в одном месте псалмопения великий Давид. Осмелюсь и я сказать тоже слово: кто даст мне такие крылья, чтобы мог я воспарить умом на высоту величия сих речений – и, оставив землю, перейти весь разлитый в средине воздух, коснуться эфирной лепоты, достигнуть звезд, увидать все их украшение, да и на них не остановиться, но миновать и это, стать вне сего движимого и изменяемого, объять естество постоянное, силу неподвижную, в себе самой водружённую и направляющую и поддерживающую всё, что имеет бытие, все, что зависит от неизреченной воли Божией премудрости, чтобы, став мыслию вдали от всего изменяемого и превратного, в непреложном и неуклонном состоянии души мог я сперва сродниться мыслию с Непреложным и Неизменяемым, потом призывать самым родственным наименованием и говорить: Отче!

Итак, не привязывайтесь к земному, обретя Отца, сущего на Небесах. Ведь вы должны будете сказать: «Отче наш, Иже еси на Небесех». Поистине, к великому роду вы вознамерились присоединиться. У этого Отца братьями являются богатый и бедный, у этого Отца братьями являются господин и раб, у этого Отца братьями являются полководец и простой воин. На земле все верующие христиане имеют различных отцов, одни знатных, другие нет, призывают же Единого Отца, Который на Небесах. Если на Небе наш Отец, то и наследство нам уготавливается на Небе. Ведь Отец наш таков, что дарует нам в совместное с Ним владение то, что Сам имеет. И действительно, Он дает нам наследство, но не так как обычно бывает, когда человек, умирая, нам что-либо оставляет. Ибо Он не уходит, чтобы мы унаследовали, но пребывает, чтобы мы присоединились. Теперь, когда мы узнали, у Кого просим, следует узнать и чего просить, да не оскорбим Такого Отца дурным прошением.

Так новозаветный народ новый, призванный к вечному наследию, да взывает: Отче наш, Иже еси на небесех, – то есть – во святых и праведных. Бог не ограничивается каким-либо местным пространством. Как ни представляется светлым небо, все оно есть вещественная местность, ограниченная. Если б Бог обитал только в высших частях мира, то птицы были бы блаженнее нас, потому что витают ближе к Богу. Но не написано: близ Господь к поднявшимся высоко-высоко или к живущим на горах, а: «близ Господь сокрушенных сердцем» (Пс.33:19), что есть принадлежность смиренных и уничижённых. Как грешник назван землёю, когда ему сказано: «земля еси и в землю пойдеши» (Быт.3:19), так по противоположности праведник может быть назван небом.

Праведным сказано: «Храм Божий свят есть, иже есте вы» (1Кор.3:17). Посему, если в храме своём обитает Бог, а святые суть храм Его; то справедливо будет – слова: иже еси на небесех – понимать так: иже еси во святых. Такое применение тем удобнее сделать, что в духовном отношении праведные отстоят от грешных, как небо от земли. Вот и к востоку, где солнце восходит, обращаемся мы, становясь на молитву, не потому, чтоб там обитал Бог, оставив прочие части мира: ибо Он везде есть всегда, и во всём величии своём; но чтобы тем расположить дух свой обращаться к высочайшему существу, то есть Богу, когда тело его – земное – обращается к телу, высшему его – небесному. И с степенями духовного возраста это (слово: на небесех) сообразнее, чтоб в молитве сердца всех, по силам своим, исполнялись достойными Бога чувствами. Для тех, которые пленяются ещё видимыми красотами и не могут отрешенно помышлять о бестелесном, – так как они по необходимости предпочитают небо земле, – более под силу помышление, по коему Бог верится быть паче на небесах, нежели на земле, потому что они Бога ведают ещё телесно. Но когда уразумеют они, что душа достоинством своим превосходит всякое даже небесное тело, тогда начнут полагать его в душе паче, нежели в каком-либо теле, хотя бы и небесном. Уразумев же, сколько отстоят души грешных от душ праведных, они, как прежде, когда мудрствовали плотски, не дерзали полагать Бога на земле, а полагали его на небе, так теперь, лучшим просветившись ведением и высшею верою, станут полагать его и искать в душах праведных, а не грешных. И так справедливо слова: Иже еси на небесех разуметь так, как бы сказано было: иже еси в сердцах праведных, как в храме своём. Произносящий сии слова в таком смысле желать должен, чтоб и в нём самом возобитал Тот, Кого он так призывает, желая же сего, держать праведную жизнь: ибо сим только образом привлекается Бог к обитанию в душе.

Внушается сим – наш – чтоб богатые и знатные в мире сем, став христианами, не гордились пред бедными и незнатными, так как и они тем же словом, как и те, взывают к Богу: Отче наш! Что произносить искренно от сердца они не могут, если не сознают себя братиями их.

Взывая в начале молитвы: Отче наш! – наименованием сим и любовь свидетельствуем: ибо что для детей сладостнее имени Отца? и уверенность в получении просимого изъявляем, когда прежде всякого прошения представляем себя получившими уже ту великую милость, чтоб именовать Бога Отцем своим. Ибо в каком уже прошении откажет сынам своим Бог, даровав им прежде область чадами Ему быти?

Говорите: Отче наш, если начали вы иметь Бога отцем своим.

Начинают иметь Бога отцем, когда рождаются от Него снова. Вы и рождены от Него во утробе Церкви. Помните же, что Отца имеете на небесах. Помните, что во Адаме вы рождены в смерть, от Бога же Отца возрождены в живот. И что говорите, чувствуйте то в сердцах своих. Что у молящегося на сердце, по силе того приемлет его и Слышащий молитву его.

Во всяком прошении стараются прежде снискать благоволение того, к кому обращаются с прошением, и потом излагают самое прошение. Благоволение обыкновенно снискивается похвалою тому, кого просить намерены, и она поставляется всегда в начале прошения. В сем, конечно, смысле и Господь повелел нам в начале молитвы возглашать: Отче наш!

В писании много есть речений, коими изъявляется хвала Богу; но не найдешь, чтоб Израилю предписано было взывать: Отче наш!

Пророки, правда, именовали Бога отцем Израильтян, даже от лица самого Бога, как: «Сыны родих и возвысих, тии же отвергошася Мене» (Ис.1:2), – и: «Аще Отец Аз есмь, то где слава Моя?» (Мал.1:6), но именовали так, очевидно, для того, чтоб обличить их, что они не хотели быть сынами Богу работая грехам. Сами же они обращаться к Богу, как к отцу не дерзали; ибо находились ещё в состоянии рабов, хотя и предназначены были к сыновству, как говорит Апостол: «Во елико время наследник мал есть, ничимже лучший есть раба» (Гал.4:1). Преимущество это даровано новому Израилю – христианам; им «дана область чадами Божиими бытии» (Ин.1:12) и они «прияли духа сыноположения, о немже вопиют: Авва отче!» (Рим.8:15).

Присовокупляем в молитве Иже еси на небесех, чтоб, всячески избегая заботливых помышлений о настоящей земной жизни, как страннической и очень далеко нас от Отца нашего отдаляющей, мы крайним желанием устремлялись в ту область, в коей, как исповедуем, обитает Отец наш, и ничего не допускали такого, что, делая нас недостойными такого нашего чина и благородства такого всыновления, лишало бы нас, как выродков, отеческого наследия и подвергало всей строгости праведного суда Божья.

Молитва Господня предполагает в молящемся состояние возвышеннейшее и совершеннейшее, которое заключается в созерцании единого Бога и в пламенной любви к Нему, и в котором ум наш, объятый и проникнутый сею любовью, беседует с Богом ближайшим образом и с особенною искренностью, как с отцем своим. Что мы тщательно должны стараться достигнуть сего состояния, это внушают нам слова молитвы сей. Мы говорим: Отче наш! Если таким образом Бога, Господа вселенной, собственными устами исповедуем Отцем своим, то вместе с сим исповедуем и то, что мы из состояния рабства совершенно преведены в состояние усыновлённых чад Божиих.

Первое слово молитвы возводит к исповеданию Пресвятыя Троицы. Отец не после стяжанное имеет имя Отца. Но как не начинал быть, так не начинал и Отцем быть. Если же всегда сущий Он всегда есть и Отец, то и Сын всегда Ему сосуществовал, из Него и в Нём сущи выше разума, но не после Него начав быть, ради неточности из Него. Итак, начиная молитву сию, мы побуждаемся возчествовать единосущную и пресущную Троицу, как творческую причину нашего бытия. Научаемся также исповедывать дарованную нам область от Сына Божия, удостаиваться именовать Отцем Того, Кто по естеству есть Творец наш; чтоб, благоговеинствуя пред именем Родителя своего по благодати, ревновали мы в жизни своей явить черты Родившего, святя имя Его на земле. Его Отцем себе, а себя чадами Ему, показывая делами своими, и Сына Отца по естеству, Содетеля нашего сыноположения, возвеличивая и тем, что помышляем, и тем, что делаем.

В этих словах Господь учит молящихся, что молитву подобает начинать сразу с богословия, а также посвящает их в таинство образа существования Творческой Причины всего сущего, будучи Сам по сущности этой Причиной. Ибо слова Молитвы являют нам Отца, Имя Отца и Царство Его, чтобы мы с самого начала Молитвы научились чтить единую Троицу, призывать Её и поклоняться Ей. Ибо Имя Бога Отца, пребывающее сущностным образом, есть Единородный Сын Его. А Царство Бога Отца, также пребывающее сущностным образом, есть Дух Святой. То, что Матфей называет здесь Царством, другой Евангелист назвал Духом, говоря: «Да придет Дух Твой Святый и да очистит нас». Ведь Отец обладает этим Именем не как вновь приобретённым, и Царство мы понимаем не как созерцаемое в Нем достоинство, поскольку Он не начинал быть, чтобы становиться сначала Отцом, а затем Царём, но, Присносущий, Он всегда есть и Отец, и Царь, совсем не имея начала ни для Своего бытия, ни для того, чтобы становиться Отцом или Царём. Если же Он – Присносущий и всегда есть и Отец, и Царь, то это означает, что и Сын, и Дух Святой всегда сущностным образом сопребывают с Отцом. Они естественным образом существуют от Него и в Нём так, что превышают всякую причину и всякий разум. Не после Него Они стали быть и не по закону причинности, поскольку связь Их обладает способностью совместного проявления того, связью чего она есть и называется, не позволяя рассматривать Их как следующих Один за Другим.

Стало быть, начав эту Молитву, мы научаемся чтить Единосущную и Пресущую Троицу как творческую Причину нашего бытия.

Одновременно мы научаемся возвещать и о благодати усыновления в нас, удостаиваясь называть Отцом по благодати своего Творца по естеству. И это для того, чтобы, испытывая благоговейный страх перед именем Родителя нашего по благодати, мы старались бы запечатлеть в своей жизни черты Родившего нас, освящая имя Его на земле, уподобляясь Ему, являя себя делами своими детьми Его и прославляя своими мыслями и делами Самосовершителя усыновления нашего – по природе Сына Отца.

Ученики Христовы соревнуют ученикам Иоанновым и желают научиться, как молиться. Спаситель не отвергает желания учеников, и научает их молитве. Отче наш, говорит, Иже еси на небесех. Примечай силу молитвы. Она тотчас возводит тебя к горнему и, пoелику ты именуешь Бога Отцем, убеждает тебя всячески не терять подобия Отцу, но стараться уподобляться Ему. Не сказал: «Отче мой», но «Отче наш», возбуждая тебя к братолюбию и побуждая любить всех, как братьев вообще. Сказав: «на небесах», не ограничивает ими Бога, но слушателя возводит к небесам и отводит от земного.

Иное – обет, и иное – молитва. Обет есть данное Богу обещание, как, например, когда кто обещается воздерживаться от вина, или чего-либо иного, или поститься в известное время, или подать что для Бога, и прочее, а молитва есть прошение благ. Словом: Отче – показывает тебе, каких ты удостоился благ, соделавшись сыном Божиим. Словом же: на небесех указал тебе на твоё отечество и на отеческий дом: посему, если желаешь иметь Бога Отцем, смотри на небо, а не на землю, как бессловесные. Ты не говоришь: Отче мой, а Отче наш: потому что должен смотреть на всех, как на братьев, детей одного Отца.

Не сказал (Господь в молитве) Отче мой, но Отче наш, возбуждая тебя к братолюбию и понуждая всех любить как братьев вообще.

Сим воззванием: Отче наш! – научаемся: 1) что всем христианам един есть Отец – Бог; следовательно они суть братия между собою, яко единаго Отца имущие; почему 2) должны христиане, яко братия духовные, любовь между собою имети, друг за друга молиться к Богу и аки един глас от сердца испущати к небесному своему Отцу: Отче наш! «Научает сим, глаголет св. Златоуст на сие слово, общую за братию творити молитву. Не глаголет бо: Отче мой, но Отче наш, – за общее тело воссылать молитвы, и не свою только пользу, но и ближнего смотрети везде». 3) Когда христиане суть братия о Бозе, то вси едину честь и славу в сем имеют – еси, глаголю, – господа и раби, славные и не славные, богатые и нищие, яко братия; и того ради не должны друг друга презирать, яко «еси едино суть о Христе Иисусе» (Гал.3:28). «Тако, говорит св. Златоуст на сие место, неравенство от нас выводит, и великое царя с нищим равночестие показует». 4) Если Бог – Отец христиан, то как опасно от грехов берещися, паче же добрыми нравами Богу подобитися должны они, яко сынове отцу своему, когда без зазрения совести хотят Его призывати и нарицати Отцем. 5) Видно из сего, что христианин неисправный, пока не исправит и не очистит себя истинным покаянием, не может Бога с пользою своею призывати, много паче Отцем нарицати и сию молитву глаголати. Надобно неотменно оставить грехи и прихоти плотские, и покаяться, и отступить от неправды, по учению Апостола: «Да отступит от неправды всяк именуяй имя Господне» (2Тим.2:19).Како бо может Ему сказать: Отче наш; а сам скотам или диаволу нравами своими подобится? Ибо, которые Бога Отцем нарицают и тако молятся: Отче наш, должны быть сынами Божиими, а в сынах должны быть свойства, подобные отцу. Должно убо неотменно, по подобию блудного сына, прийти в себе, обратиться и возвратиться ко Отцу, и пред Ним со смирением признать свой грех: «Отче! Согрешых на небо и пред Тобою, и уже несмь достоин нарещися сын Твой» (Лк.15:17–21), – и впредь не отлучаться от Отца небесного, но Ему от чистого сердца работать, и с Его домашними, то есть истинными христианами, участие иметь и тако с ними купно сей общий испущати глас к Нему: Отче наш!

Глаголется: на небесех – не яко Бог на небесех заключается, но молящегося от земли отводит и к небесным обителям возводит, глаголет св. Златоуст; такожде (и потому сказано сие слово), понеже тамо отечество есть избранных, и Бог в славе Своей тамо Себе показывает, и души святых своих увеселяет. Иначе Бог существенно на всяком месте, и на небеси и на земли есть, якоже Псаломник поет: «Бог же наш на небеси и на земли» (Пс.113:11).

Из слов: Отче наш! – научаемся, что Бог есть истинный Отец христиан, и «они суть сынове Божий верою о Христе Иисусе» (Гал.3:26). Следовательно, как Отца, с упованием должно Его призывать им, якоже дети плотские родителей своих призывают и руки свои к ним во всяких нуждах простирают.

Молитва Господня начинается с воззвания: Отче наш! Кто из святых человеков дозволил бы себе и братии своей, человекам, грешным, отверженным, содержимым в плену у диавола и вечной смерти, такое воззвание к Богу? – очевидно, никто. Это мог дозволить один Бог. Он дозволил; если же Он дозволил, то и даровал. Сын Божий, соделавшись человеком, соделал человеков сынами Божиими, а Своими братиями. Он относится к Богу Отцу по праву естества: Отче наш! – и нам дарует благодатное право приступать к Богу, как к отцу, начинать нашу молитву к Нему с чудного, поразительного начала, которое не дерзнуло бы прийти на мысль никому из человеков: Отче наш!

Начало молитвы Господней – дар Господа, дар цены бесконечной, дар Искупителя искупленным, Спасителя спасённым. Прошения, из которых состоит молитва Господня – прошения даров духовных, приобретённых человечеству искуплением. Нет слова в молитве о плотских, временных нуждах человека. Заповедавший искать единственно царства Божия и правды его, обетовавший приложить всё нужное временное ищущим этого царства преподаёт молитву сообразно заповеданию и обетованию.

Вслед за воззванием и к самому воззванию Отче наш немедленно присовокупляется указание на то место, где пребывает Отец, не объемлемый никаким местом, вездесущий, объемлющий собою всё: Отче наш, иже еси на небесех. Указанием местопребывания на небе Отца возводится молящийся сын на небо. Забудь всё земное: оставь без внимания землю – этот приют, данный тебе на кратчайшее время; оставь без внимания все принадлежности приюта, которые отнимутся у тебя по истечении кратчайшего срока; обрати все заботы к твоему отечеству, к небу, отнятому падением, возвращённому искуплением; принеси молитву о даровании тебе вечных, духовных, всесвятых, Божественных благ, превышающих необъятным достоинством своим не только постижение человеков, но и постижение Ангелов. Они, эти блага, уже уготованы для тебя; они уже ожидают тебя. Правосудие Бога, неразлучное с благостью Его, требует, чтоб выяснилось твоё произволение принять небесные сокровища, выяснилось твоею молитвою и твоею жизнью.

Придут в недоумение пред величием молитвы Господней все, без исключения, рабы Господни. Десницею Бога рассыпаются Божественные щедроты. И самый праведник признает себя недостойных их, а прошение их непозволительным для себя. Тем более недоумение поразит грешника, сознающим себя достойным одних казней. Недоумение это разрешается объяснением, приводящим от недоумения к недоумению. Молитва Господня дарована человекам прежде, нежели совершилось окончательно их искупление: они названы сынами и призваны к правам сынов прежде усыновления, прежде возрождения крещением, прежде участия в Тайной вечери, прежде обновления Святым Духом. Молитва Господня дарована грешникам (Преподобный Варсонофий Великий. Ответ 71-й). Где действует Бог, там всё возможно и не непостижимо.

Отче наш! Какое сладостное воззвание! Имя Отца и тепло и отрезвляюще. У кого есть отец, тот чувствует себя состоящим под мощным крылом, совершенно обезопашенным и ограждённым: чувствует также, что ему ни о чём нет нужды беспокоиться и хлопотать; всё будет – и пища, и одежда, и кров, и что ему стоит только обратиться к отцу, когда чего захочет, и всё получит.

Такие же чувства и у того, кто сумеет сознать и восчувствовать Бога Отцем своим. Как только возродится в ком удостоверение, что Бог есть Отец его, тотчас водворятся в сердце и те чувства, какие обычно дети имеют к отцу, и в безопасном крове будет он себя чувствовать, и в довольстве беспопечительном, и в твёрдом уповании, что всё ему будет, что ни попросит достойного.

Так вот в чём вся сила! Взойти до чувства, что Бог Отец наш есть.

Как же это? Уяснением отношений, в какие угодно было Богу поставить себя к нам. Рассуждай о том, что есть Бог для нас, – и дойдёшь.

Первое. Бог Отец наш есть и по естественному порядку. Ибо, творя человека, Он вдохнул в лице его дыхание жизни своей. Сие дыхание – не плотское, а духовное – не перестает оживлять всех людей, и следы того, что в нём есть божественного, неизгладимы. Таким образом мы родственны Богу по естеству. Мысль сия хоть отвлечённа, однако же недалека от общего чувства. И св. Павел не усомнился воспользоваться ею для вразумления Афинян, не приводя только им на память слова одного их книжника: того бо и род есмы, но и делая из того очень внушительный вывод: род убо суще Божий... (Деян.17:28–29). До такого убеждения и всякий может дойти, или, скорее, восставить его в себе, и затем сказать в сердце своём: род суще Божий, ты можешь и должен чувствовать себя родственным Богу и Его иметь родоначальником и общим всем Отцем.

Второе. Бог – Отец наш по промыслительной попечительности о нас. Ибо создав, хранит, держит в деснице Своей, ведёт к концу и всяким попечением окружает, более чем отец родной. Итак, дойди до узрения и восчувствования Божией попечительности, не вообще только о всех, но и о тебе самом; тогда невольно взывать будешь: Отче наш!

До этого же как дойти? – Размышлением. Изволь размыслить и проследить всё, что сделал Бог для рода человеческого; как поместил нас в раю на блаженство, как не оставил нас в падении, а промыслил образ возвращения нам потерянного, как потом вёл к принятию Восстановителя нашего, сначала всех одинаково, потом порознь – особо иудеев и особо другие языки, – как наконец пришел сей Восстановитель и совершил дело восстановления, как затем пошло дело усвоения сего восстановления родом нашим, как при сем Бог обращал целые народы и привлекал неисчётное множество частных лиц, как обратил наш народ и блюдёт в нём восстановительные силы. Если хочешь видеть более частные действия попечения Божия, проследи историю Авраама, Иосифа, Иова, Давида, Езекии и других мужей; посмотри нашу отечественную историю и славных её мужей. Во всём этом не можешь не увидать, что Бог много думает и много печётся о нас. Не Отец ли Он есть рода нашего?

Затем переходи размышлением к себе самому и проследи всё, что было с тобою. Увидишь многократные избавления Божии от бед и падений, а во всей жизни особое благодетельное направление её десницею Божиею. Сокровенных Божиих благодеяний гораздо более, нежели явных. Сокровенны они потому, что невидимы бывают в то время, когда даются, и усматриваются после, – и это до осязательной очевидности. Такое уразумение и узрение Божия попечения, не виденного в своё время и усмотренного после, даёт убеждение, что и в настоящее время Бог повелительно устрояет наше бытствование и благобытие, хотя мы определительно указать того не можем. Отсюда нельзя не вынести убеждения, что око Божие благопопечительно обращено на нас, и десница Его держит, покрывает и руководит нас, и по благому пути направляет течение жизни нашей. Когда восчувствуется сие, тогда сердце само неудержимо изречет: Отче наш!

Третье. Бог Отец наш есть в силу духовного возрождения. В этом отношении дивиться надо, как у нас, христиан, мало или совсем нет чувства, что Бог – Отец наш. У христиан это чувство должно быть само собою в сердце, без особого напряжения к производству его. Ибо они рождены от Бога. Св. Евангелист Иоанн пишет: «Елицы же прияша Его, – Бога Слово, чрез воплощение пришедшаго в своя, – даде им область чадом Божиим быти верующим во имя Его, иже ни от крове, ни от похоти плотския, ни от похоти мужеския, но от Бога родишася» (Ин.1:12–13). Когда родились? Когда, по уверовании, крестились. Ибо в крещении рождаются водою и духом. И кто не родится сим образом, тот не может вступить в область чадства Богу, открытую воплотившимся Сыном Божиим. Будучи таким образом Божиим порождением в духе, мы должны бы и чувствовать духом, и в духе иметь Бога Отцем своим, – не размышлением до того доходя, а непосредственно то чувствуя.

Отчего же слабо это чувство, или его и совсем нет? Оттого, надо полагать, что то состояние, в которое поставляет нас рождение от Бога, или совсем испарилось и прешло, или ослабело. Нет сего состояния? Нет и чувства чадства Богу и отчества Божия.

Следовательно, за чем дело? Надо восстановить в силе состояние возрождения; тогда и чувство отчества Божия восстановится.

Как же это?

Тут одного размышления недостаточно. Размышление о том, чем должно бы нам быть вследствие рождения от Бога, и о том, как всё сие совершилось, может быть только введением к тому. Начни разбирать, чем бы должен ты быть по рождению духовному, и сличи с тем, что ты есть на деле. Увидишь большое несогласие одного с другим, которое ложится на тебе большим покором пред совестью твоею христианскою, пред Богом и Ангелами Его. Покор влечёт осуждение; за осуждением следует наказание. Углуби сии мысли, – истинное, непреложное дело показывающая, – и встрепенёшься. Встрепенувшись, озаботишься, как бы избежать ожидаемого взыскания. Отсюда придёт покаяние и решение держать прочее себя достойно рождения от Бога. В Таинстве покаяния возвращается благодать возрождения или возочищается её действо на сердце. Надо бы тут тотчас родиться и чувству отчества Божия, и бывает у всех истинно кающихся. Помилование получив, или ощутив, не могут они не чувствовать отческих объятий, как в притче о блудном. Но потом это чувство проходит. Предлежит труд в доме отца, то рабский, то наёмнический. Кто постоянством в труде пройдёт эти степени, тот вступит наконец в чин сына. Тогда и чувство отчества Божия поселяется во глубине сердца его, и пребывает уже в нём неотходно.

Говоря: Отче наш, мы должны верить и помнить, что Отец небесный никогда не забывает и не забудет нас, ибо какой даже земной добрый отец забывает и не печётся о своих детях? «Я не забуду тебя, глаголет Господь». «Знает Отец ваш небесный, что вы имеете нужду во всём этом» (Мф.6:32). Усвой эти слова сердцу своему! Помни, что Отец небесный постоянно окружает тебя любовью и попечением и не напрасно называется твоим Отцом. Отец – это не имя без значения и силы, а имя в полном значении и силе.

Молитва начинается призыванием, где Бог называется «Отцем».

Такое название встречается, хотя и редко, в Ветхом Завете. Не говоря о том, что в Ветхом Завете люди иногда называются «сынами Божиими», встречаются и прямые названия Бога Отцом, например, Втор.32:6; Прем.14:3; Ис.63:16; Иер.3:19; Мал.1:6.

В Сир.23:1 и Иер.3:4 имя Бога, как Отца, употреблено в качестве призывания. И не только евреи, но и язычники называли, например, Зевса или Юпитера отцом. В Тимее Платона есть место, где Бог называется Отцом и Творцом Мира (о πατήρ χαί ποιητής του χόσαοο); Юпитер по Толюку = Diovis = Deus et pater. Но вообще «в ветхозаветной идее (не говоря об язычниках) мы наблюдаем, что она была больше специальна, чем универсальна, и не сделалась концепцией, определяющей характер Бога. Отношение Бога к Израилю было отеческим, но не было видно, чтобы оно было таковым по самой своей сущности и что все люди подлежали отеческой любви и попечению Божиим. Законная идея о Боге всё ещё преобладала. Могущество и трансцедентальность были выдающимися свойствами Божиими. Признание этого было правильным и важным, но оно подлежало одностороннему развитию, и такое развитие приняло обособленный вид в позднейшем иудействе. Законничество и обрядность позднейшего иудейского периода возникли в значительной степени от неспособности народа восполнить истину о царском Могуществе

Божием истиною об Его отеческой любви. Законное подчинение, выражающееся в обрядах, в которых думали выразить почтение трансцедентальному величию Божию, более, чем сыновнее почтение и нравственное повиновение, было господствующей нотой фарисейского благочестия. Но Иисус Христос говорил о Боге преимущественно как об Отце. Выражение «Отче наш» – единственное, где сказано Христом «наш» вместо «ваш»; обыкновенно же «Мой Отец» и «ваш Отец». Легко понять, что в призывании Спаситель не ставит Себя в отношение к Богу, одинаковое с другими людьми, потому что молитва была дана другим. Словами «сущий на небесах» не выражается мысли: «возвышеннейший и вездесущий Отец», или «высочайший, всемогущий, преблагий и всеблаженный» и прочее. Здесь обозначается просто обычное представление людей, какое они имеют о Боге, как о Существе, имеющем особенное пребывание на небесах. Если бы не было прибавлено «сущий на небесах», то молитва могла бы почти относиться ко всякому земному отцу. Прибавление этих слов показывает, что она относится к Богу. Если бы в призывании сказано было: «Боже наш», то не было бы надобности вовсе прибавлять «сущий на небесах», потому что и без того это было бы понятно. Таким образом, «Отче наш» равносильно и равнозначительно слову «Бог», но с прибавкой важной характеристики – отчества Божия, и вместе с тем мысли о любвеобильном отношении Бога к людям, как Отца к Своим детям. Замечания экзегетов о том, что Спаситель хотел здесь обозначить не только отчество или отеческую любовь к людям, но и самое братство людей между собою, участие всякого верующего в этом братстве, могут быть приняты. Сыновнее отношение людей к Богу основывается, однако, на личном отношении их ко Христу, потому что только чрез Него люди имеют право называть Бога своим Отцом.

Отче наш: Бог есть Отец всех людей, как Творец и первый

Виновник происхождения всех людей, как Хранитель всего рода человеческого, и, кроме того, Он есть Отец всех христиан, по особенному благодатному во Христе усыновлению Им всех их (Рим.8:14–17). Наш: «сим повелевает возносить молитвы за весь род человеческий и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда стараться о выгодах ближнего» (Злат., ср. Феофил.). – Сущий на небесах: Бог вездесущ, но на небесах преимущественно сияют Его слава и богатство Его благодеяний, и там Ангелы и избранные Его наслаждаются Его лицезрением, небеса по преимуществу поведают Его величие и славу, почему небеса и представляются особенным местом Его присутствия; там и престол Его (Ис.66:1. Пс.2:4; 102:19; 112:4, Иов.22:12 и далее, Деян.7:55–56, 1Тим.6:16); оттуда нисходит Дух Святой (3, 16. Деян.2:3–4); оттуда глас Божий (3, 17, Ин. 12:28) и Ангелы Божии (Ин.1:51). Произнося эти слова, молящийся призывается отложить все земное и телесное и возносить ум свой и сердце к небу, куда должны стремиться все наши силы (ср. Злат., Феофил.).

Отче наш! Бог, как Творец мира и людей, считается Отцом всех Своих творений. Но все ли люди смеют называть Его своим Отцом?

Для того, чтобы иметь право называть Бога Отцом, надо исполнять заповеди, данные Христом: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, Да будете сынами Отца вашего Небесного;» (Мф.5:44–45).

Следовательно, только исполняющие заповеди Христовы, стремящиеся к совершенству, могут называть Бога своим Отцом; все же остальные люди, не переставая быть творениями, или, по ветхозаветному, рабами Божиими, недостойны именоваться сынами Отца Небесного. В этом убеждает нас происшедший после Нагорной проповеди разговор Иисуса с Иудеями. Иисус сказал Иудеям: «Вы делаете дела отца вашего. На это сказали Ему: мы не от любодеяния рождены; одного Отца имеем, Бога. Иисус сказал им: если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшёл и пришёл; ибо Я не Сам от Себя пришёл, но Он послал Меня. Почему вы не понимаете речи Моей? потому что не можете слышать слова Моего. Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего;» (Ин.8:41–44).

Сыны Отца Небесного должны быть чужды себялюбия; они должны любить весь род человеческий, даже врагов своих, и за всех молиться. Вот почему, уча Своих последователей молиться, Христос повелевает им говорить – Отче наш, а не Отче мой, то есть молиться за всех, а не за себя только.

Называя в этой молитве Бога Отцом нашим, мы тем самым признаем всех людей, как детей одного Отца, нашими братьями; а так как братья должны быть равноправны, то и все люди равны перед Богом; ни богатство, ни знатное происхождение не могут выделить человека из общего уровня; только благочестие, исполнение воли Божией, искание Царства Божия и правды Его могут отличить человека и сделать его достойным сыном Отца Небесного.

Сущий на небесах. На обыкновенном разговорном языке небом всегда назывался и теперь называется весь мир, кроме земли. Но так как Бог есть Дух, не нуждающийся в каком-либо особом месте для Своего пребывания, Дух вездесущий, то слова молитвы – сущий на небесах – надо понимать не буквально. Отцом Небесным мы называем Бога в отличие от отца земного, как и вообще все неземное называем небесным.

Все мы, братия, с детства знаем, что Бог есть Отец нам. Вот почему нам кажется слишком простым и удобопонятным то, что мы называем Его в нашей молитве Отцом. Но некогда это было совсем новое отношение молящихся к Богу, в какое Господь поставил учеников Своих. И не только для язычников, но для ветхозаветных праведников чужда была мысль о том, что они могут обращаться к Богу с такою детскою смелостью и дерзновением.

В Священном Писании Ветхого Завета очень немного можно найти мест, где Бог называется Отцом, и для ветхозаветного человека, даже самого благочестивого, с этим именем очень мало соединялось понятия об отеческих свойствах Бога. Так, у пророка Малахии Бог требует от Своего народа чести, которая приличествует Отцу (Мал.1:6). В другом месте, упрекая народ Свой в вероломных поступках и в неверности друг другу, Он говорит:

«Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас?» (Мал.2:10.) И Давид знал, что Бог есть защита сирых и беспомощных сирот (Пс.67:6). Но этому Отцу, по представлению ветхозаветных праведников, недостает той души, той любви, которая соединяет отца с детьми, и которая сердце дитяти в чувстве благодарности и преданности повергает в объятия отца. Таким образом, Давид, который лучше других знал, что значит молитва, и который умел молиться так, как ни один из ветхозаветных праведников, и тот, однако ж, нигде не дерзает обращаться к Богу как к Отцу и говорить с Ним с полною детскою смелостью и непринуждённостью. Имя Отца, которым называем мы невидимого Бога, принадлежит собственно нам, христианам, потому что мы впервые узнали чрез откровение Сына Его, что Он есть любовь и что все Его дела имеют своё основание в Его отеческой любви. Только чрез Любовь Бога, которую Он явил миру в лице Христа, мы впервые научились сему и теперь знаем, что Бог есть любовь, что Отец Господа нашего Иисуса Христа есть и наш Отец, Который удостоил нас называться детьми Его. Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть «детьми Божиими» (1Ин.3:1). Потом: «Никто не знает Сына кроме Отца, и Отца никто не знает кроме Сына, и кому Он хочет открыть» (Мф.11:27). А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими. (Ин.1:12).

Поэтому никогда ты, христианин, не должен молиться молитвою Отче наш, не испытав себя самого, имеешь ли ты в своём сердце хотя сколько-нибудь, хотя самую незначительную долю этих детских свойств и имеешь ли право с таким детским дерзновением обращаться к Всемогущему Вечному Святому Богу, Творцу неба и земли, и призывать Его как Отца своего. Счастлив ты и благо тебе, если Его Дух даёт свидетельство твоему духу, что ты действительно дитя Бога и можешь просить Его с детским настроением души! Дитя может у отца просить всего, оно ожидает от него всего, оно открывает и поверяет ему всё, оно надеется и полагается на него во всём. Если ты действительно дитя Бога, а Он – Отец твой, тогда нет надобности излишне спрашивать, молишься ли ты Ему и почему молишься. Спрашивает ли кто у цветка, почему он цветёт или почему он издает запах, благоухание? Он необходимо должен цвести и благоухать, это лежит в его природе, которая требует, чтобы он цвёл и благоухал. Иначе невозможно. Точно так же ты не спрашиваешь у светила, у звезды, почему она светит. Она необходимо должна светить и блистать, такова её природа. А христианина, чадо Бога, ты хочешь спросить, почему он молится? Иначе он и не может поступать: он необходимо должен молиться. Молитвой он питается, в молитве он отдыхает, в молитве изливает пред Богом своё сердце, в молитве, молении и благодарении выражает свои мысли, чувства, намерения и желания. Как же он не будет молиться, когда его натура требует, чтобы он молился?

Потому-то Господь Иисус Христос и ставит Своих учеников в это надлежащее отношение их к Богу, в отношение детей к отцу. Этим Он хочет привлечь нас к Богу, приблизить к Нему. Дабы мы уверовали, что Он наш истинный Отец, а мы Его истинные дети, и дабы мы, ободрённые такою близостью к Богу, со всяким доверием и дерзновением просили Его, как просят любящие дети своего любящего отца.

Если же Господь словом Отче, которое Он влагает в уста учеников Своих, ставит их в истинное отношение к Богу, указывая им на их детские права и на их детские обязанности, то слово наш, прибавляемое Им при сем, напоминает нам об отношении нашем к людям, о наших взаимных братских правах и обязанностях.

Не ты только один нуждаешься в Его отеческой любви и имеешь право называть Его Отцом своим. Есть целая огромная семья чад

Божиих. Миллионы людей называют Его вместе с тобою Отцом своим, вместе с тобою молятся Ему и вместе с тобою нуждаются в Его отеческом призрении, в Его ежедневном руководстве и попечении. Они не чужие тебе. Они близкие тебе, они твои братья. Какое же право имеешь ты забывать их в своей молитве? Высокая, счастливая мысль! Не здесь только, не в этом только многочисленном нашем собрании, но и в уединённой комнате, и всюду, где только я преклоняю пред Ним свои колена, вместе со мною молятся миллионы людей, которые, подобно мне, призваны быть чадами Божиими и, подобно мне, преклоняют свои колена пред Иисусом и во имя Его называют Бога своим Отцом. И эти общие наши молитвы и песнопения несутся горе, к Небу, к пре- столу Славы Вышнего и сливаются там с хвалебною песнью тех небожителей, которые в своём Высшем хоре ещё достойнее славословят Его, чем все наши плотские уста здесь, на земле.

С таким широким сердцем молится христианин; он молится со все- ми и за всех, да и за всех тех, которые ещё не признают Его как своего Бога и своего Отца, но нуждаются, однако, в Нём так же, как и мы, которые так же, как и мы, призваны познавать Его как своего Отца и поклоняться Ему как своему Богу.

Но почему Спаситель наш учит нас к словам Отче наш присоединять ещё Иже еси на небесех! Ведь нам известно, что Бог наш вездесущ и нет места во всём Его необъятном мире, где не было бы Его и куда не достигала бы Его рука. «Камо пойду от Духа Твоего? И от лица Твоего камо бежу? Аще взыду на небо – Ты тамо еси, аще сниду во ад – тамо еси. Аще возму криле мои рано, и вселюся в последних моря – и тамо бо рука Твоя наставит мя, и удержит мя десница Твоя» (Пс.138:7–10). Почему же Господь Иисус заставляет нас искать в своей молитве Отца на небе? А по той же причине, по которой и Давид молится: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи» (Пс.129:1), то есть из глубины бедствия взываю к Тебе. Этим словом указывается на наши ежедневные бедствия и нужды. Мы в бездне ежедневных зол и бедствий земли, а Бог стоит выше всего этого во славе и величии небесном. И счастливы мы тем, что среди наших нужд, скорбей и бедствий можем возлагать упование на Бога, что можем находить защиту и покровительство у Отца, Который выше всяких нужд земных и от Которого нисходит всякое даяние, благо и всякий дар совершенный. Насколько небо выше земли, настолько Его мысли выше наших мыслей и Его пути выше наших путей. Насколько Его могущество и мудрость выше мудрости земной, настолько же и Его любовь выше любви человеческой. По крайней мере, самая глубокая и самая самоотверженная любовь земных родителей есть только слабое отражение любви нашего Отца Небесного. Да, было бы чем-то невероятным и неестественным, если бы отцовская или материнская любовь изменила своей природе. Ещё менее может подлежать сомнению то, чтобы сердце Отца Нашего Небесного изменило в любви к своим чадам. «Может ли забыть женщина грудное дитя своё, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя, – говорит Господь» (Ис.49:15).

К Нему поэтому возносись, друг, и своими мыслями, своими чувствованиями и желаниями. Не привязываясь своим сердцем ни к чему земному, как бы это земное ни обольщало тебя, устремляй свой взор и сердце к Отцу Твоему, Который живёт на небе, в блеске величия и славы. Там твоё настоящее место, там твоя родина, которой ты лишен за грех, там дом Отца твоего, к которому принадлежишь ты, куда можно возвратиться не иначе, как скорбным и тесным путём, путём той плачевной юдоли, в которую низверг тебя Отец твой, чтобы на чужбине дать тебе понять, чего лишился ты с удалением из отцовского дома. Туда, где Господь славы, твой Спаситель, приготовил у Отца Своего обитель тебе, туда устремляйся своими желаниями и вожделенными надеждами. Не забывай на чужбине твоего высокого происхождения и твоего отчего дома. Возводи взор свой от пути к цели, направляй твоё сердце к достижению наследия чад Божиих, живущих на небе, к святым Божиим, которые там у престола воспевают Ему: «Свят, свят, свят», к совершенному блаженству неба, к которому некогда будешь призван и ты.

А посему молись так: Отче наш, Иже еси на небесех! О, если бы мы как должно умели произносить слова эти и с действительно детским сердцем обращаться к Нему, Всемогущему, Всеведущему, Милосердному Богу! Чем искреннее и истовее было бы это обращение к Нему, чем с большею верою и благоговением делалось бы оно, тем сильнее и действеннее было бы оно и тем с большим успехом и с дерзновением мы могли бы произносить все слова этой молитвы, которой научил нас Сам Господь наш. Итак, Отец наш, если мы таким образом молимся Тебе, то благоволи по отеческой Твоей милости принять нас и силою Святого Духа Своего управлять нашими сердцами, дабы мы достойно могли называться детьми Твоими и с полною верою и дерзновением просить Тебя, как любящие дети просят своего любимого отца: Отче наш, Иже еси на небесех. Аминь.

Молитва Господня начинается обращением или воззванием. Это и необходимо, и естественно. Во всякой беседе с кем бы то ни было, во всякой просьбе мы начинаем с имени того, к кому обращаемся, а при важных случаях называем и чин или положение его. И эти обращения с первого же момента показывают на отношения обеих сторон друг к другу. В заголовке таком сразу проявляется и чувствуется тот основной дух, которым потом будет проникнуто прошение, или беседа, или письмо одного к другому. Притом, чтобы наименовать кого-либо известным именем, титулом, прилагательным словом, нужно, чтобы то лицо, к кому мы обращаемся, действительно было таковым, и чтобы я знал это и чувствовал это, а если оно – выше меня, то чтобы мне было позволено так или иначе именовать его. Обращение – это сокращение отношений между двумя лицами, это фундамент, на котором будет стоять вся последующая просьба, беседа, письмо. И потому чрезвычайно важно, с какого первого слова научил нас молиться Сын Божий.

Отче! Отец! Очень долгое время я не обращал внимания на это слово и не чувствовал его силы. Когда-то в школьном катехизисе, конечно, объяснялось оно, но вот каков печальный опыт: ни тогда, ни после оно не осталось в моём сердце как живое и постоянное чувство, и даже умственная память не толкала меня на внимание к этому чрезвычайному имени. Слово это было для меня почти мёртвым, сухим, безжизненным... И я потом много раз задумывался: отчего это случилось и даже теперь случается? Отчего нужно употреблять усилие ума и внимания, чтобы хоть сколько-нибудь установиться и ныне на понимании, а главное – на сердечном чувстве этого драгоценнейшего слова, на ощущении его? А ведь это так важно: от первой установки сердца зависит вся молитва дальнейшая не только во мне самом, но и в отношении ко мне Бога.

Каковы мы, таков и Бог к нам: Он открывает Себя в меру нашей восприемлемости и нашего отношения к Нему. Отчего же это было и бывает со мною? Это вопрос не мой лишь, а очень многих. И, может быть, тут сказывается не только моё личное состояние духа, но и результат школьного воспитания, а кто знает – нет ли здесь даже и широкого влияния восприятия религиозными массами (русскими, греческими или иными) самого христианства? Так или иначе, но скажу, что с самого детства моего мне никто почти не говорил о Боге как об «Отце»... Отец! ...Да это значит, что Бог мне близок, как папа, мама – мои родители и больше. Это значит, что Он любит меня с исключительною силою и нежностью... Это значит, что Он заботится обо мне, как и родители. И совсем кратко и сильно: Он – родной мне, а я – Ему...

Нет, никто не учил меня этому – ни дома, ни в школах...

Правда, говорилось и училось, что Бог есть Любовь. Но никогда не внедрили в моё сердце живого ощущения этой любви Его. Наоборот, с самого детства – представление о Боге как о Судии, Воздаятеле! И в таком духе воспитывались мы и в школах.

И припоминаю, что только при постриге в монашество, на 27-м году, я в молитвах и наставлениях постригаемому услышал, точно впервые, о необычайной любви к нам, монахам, Бога: «Всещедрый убо Бог и многомилостивый... рекший: аще бы и жена забыла исчадие свое. Аз же не забуду тебе... да восприимет, и обымет, и защитит, и да будет ти стена тверда... утешения вина (причина)... совозлегая и совосставая с тобою». Конечно, много раз слышал я слова о любви Божией умом, но до сердца они дошли точно в первый раз тогда.

А потом опять долгое время не помню живого отклика в душе, как об Отце...

О, я множество раз испытывал опыты милосердия Божия, но это было более близко к Милующему Судии, чем к Отцу... «Отец» – это было что-то до такой степени далёкое, немыслимое, что сердце моё не смело даже и подумать подобное.

Отчего же нас так учили? Была ли это ошибка окружающей среды? Школы? Но тогда тоже ставится вопрос: почему они уклонились в такую ошибку, если то была ошибка? И была ли то «ошибка»? Или же тут была какая-то сокровенная правда, что мы больше думали не о Боге любви, а о Боге правды?

По этому вопросу мне приходят такие мысли. В православном восприятии христианства – а особенно у русского народа – всегда господствовало покаяние. И это происходило не оттого, что русские были более грешны, чем иные православные и инославные христиане, а наоборот – от высоких требований христианского учения. Идеал Христов так высок и совершенен, что внимательная душа всегда будет недовольна своим состоянием, не соответствующим ему. Так чуткий музыкант мучается и от малейшего диссонанса, а рядовому слушателю и большие ошибки незаметны. Святые люди всегда почти считали себя великими грешниками. В этом духе и воспитывалась Православная Русь. Следовательно, это была не «ошибка», а глубокое восприятие христианства.

Мне припоминается случай из прошлого. Одному человеку была подарена икона с надписью: «Просите у Бога благодати». Казалось бы, что тут невозможного или неприемлемого? Просить о радости, о милости Божией? Но в ответ на это пожелание было написано: «Где уж мне просить о благодати? Вот хоть бы пощадил меня Господь, окаянную грешницу». И это по православному, по-русски. А она была совсем не какая-нибудь великая грешница, по мнению нашему, даже была – «жизни хорошей»: чистой, богомольной, скромной, терпеливой. И это покаянное восприятие христианства так вкоренилось в русские души православные, что нам совершенно невмоготу было переносить сектантские постоянные «благодарения» «дорогому Христу». Нам вообще было неприемлемо протестантское учение о «лёгком» спасении «верою».

Известно, что самою распространённою молитвою в православном богослужении являются два слова: «Господи, помилуй!» – Будь милосерд! «Боже, милостив буди мне грешному!» (слова мытаря). И вообще покаянные молитвы, в частности, Давидовы псалмы, занимают весьма значительное место в приготовительных частях наших служб: на вечерни, на утрени, на часах, на домашних молитвах. И только на литургии Церковь поднимает нас на свою высоту «Евхаристии» (с греческого языка – благодарения, хвалы) – гимна Богу за спасение человечества, за восстановление сыновства людей Богу Отцу. Да, это так. Но таково воззрение Церкви, живущей духом Божиим, она в высоте своей достигла вершины славословия чадами своего Отца Небесного. Но её немощные, слабые дети и доселе неспособны подниматься до такой высоты. Известно, что едва ли не большинство присутствующих на литургии верующих исполнены не чувства восторга и хвалы Отцу, а постоянным покаянным сознанием своего недостоинства и просьбами о прощении, помиловании да ходатайством о даровании им недостающего в земной жизни.

Отчего всё это так сокрушённо и грустно? Причина простая. Наша греховность, личное наше несовершенство не позволяет подниматься каждому из нас (за малыми исключениями) на высоту благонадёжного торжества, а снижает нас всегда на покаянные просьбы. Потому мы, чувствуя себя всегда виновными, не смеем даже останавливаться на мысли об «Отечестве» Божием по отношению к нам. Подобно ветхозаветным евреям, мы, недостойные, видим в Боге Судию, Всемогущего, Бога Сил, Воздаятеля, а не Отца своего. И от этого, а не от случайного или ошибочного воспитания в семье, школе и обществе, и даже в Церкви, мы мало чувствуем это дорогое слово «Отец».

Трудно нам оно. Непосильно ещё. Мы – ещё не настоящие дети Отца. Плохие дети. Впрочем, даже и хорошие дети не только лишь любят своего отца, не только ждут от него милостей, даров и нежности, но и боятся его. Правда, боятся совсем иначе, чем чужие дети или виновные боятся судью: боятся сыновним страхом, опасением потерять любовь своего отца. Но всё же боятся – благочестиво боятся. И ангелы от страха закрывают свои лица пред величеством Творца. Но при всём том дети всегда сознают себя детьми своего отца и потому с надеждой, с доверием обращаются к нему.

Так и святые люди: пребывают и в страхе, но и в надежде на милосердие Отца Небесного. Даже не должно называть это чувство «страхом», а скорее благоговением. Их страх – от святой высоты, а наш – от нашей низости; это два разных по качеству страха. И хорошо, что православные люди не дерзают, при своей греховности, возноситься на ступени сектантской фальшивой радости и постоянной хвалы «дорогого Иисуса», «дорогого Отца». Смиреннее, справедливее, богоугоднее, легче, спасительнее, полезнее – покаянное чувство постоянного сознания своего недостоинства, чем самомнительного самодовольства и легкомысленного упования на «Отца». И верю, что такое покаянное православное настроение угоднее Богу Отцу, чем дерзкое напоминание Ему о своём сыновстве и Его Отечестве.

Припоминается мне старший сын из притчи Христовой о «блудном сыне»: воротившись с трудов (добрых дел) на поле (жизни), он с обидой ссылается на свою сыновнюю верность отцу, однако же недостаточно будто бы расцененную его отцом, а вот блудного сына, который недостойным считал себя даже и именоваться «сыном», а лишь просился в ряд последних рабочих наёмников, отец принял с распростёртыми объятиями и устроил ему пир.

Когда вот так рассмотришь всё это глубже, тогда поймёшь, что есть много оснований и святой правды в нашем покаянном сознании, как недостойных считать себя детьми Божиими, а лишь бы хоть оказаться не изгнанными совсем и быть принятыми в число последних наёмников.

Понятно становится, почему мы не чувствуем от всей души этого чудного слова Молитвы Господней – «Отче» – «Отец». Мы, может быть, не только ещё не дети, но даже пока и не «рабы» Его, не наёмники, а блуждающие вдали от Отца, ушедшие и отрекшиеся от Него дети, живущие в грехах со свиньями. И подобно тому, как опустившийся душевно принц скрывает своё прежнее высокое происхождение от знатного отца, так и мы, грешные, не смеем даже и внутри своего сердца, пред собственной совестью, а тем более пред лицом Всевидящего Бога, именовать Его Отцом. Это самое высокое имя заставляет нас ещё более смиряться и нагибать повинно голову. Мытарь, стоя у стены храма, не смел даже поднять очей своих к небу и лишь бил в грудь себя и говорил: «Боже! (а не – Отче!) будь милостив мне, грешному!»

Но при всём этом справедливом объяснении нашего недостоинства мы не должны и не можем забыть этого слова – Отец! Почему же? Разве Господь не знал о нашей греховности, когда учил Своих учеников этому слову? Знал. И далее Он открыто скажет в Своей молитве о «долгах». Молитву эту Иисус Христос дал грешникам. Слушали Его грешники. И тем не менее Он назвал Бога Отцом, уча и нас так же именно называть Его во все века. И по одному этому мы не смеем отрекаться от данного поучения: Сам Бог так повелел.

Как же можно совместить указанное выше покаянное настроение с этим радостным и уповательным именем? Просто. Совсем просто. Как бы грешны ни были мы, но Бог Сам в Себе всегда остаётся Любовью. Бог всегда пребывает к нам в отношении Отечества. Это Его неизменяемое свойство – если только мы добровольно не отречёмся от Него сами – как это случилось с бесами, бывшими ангелами. И если мы прибегаем к Нему, то Он тотчас же обращается к нам стороною Отечества. Это Его свойство. Такова первая причина этого слова.

А вторая заключается в Сыне Его Иисусе Христе.

До Спасителя человечество не смело именовать Бога Отцом, близким себе. Но когда Сын Божий принял на Себя грехи людей и принёс Себя в искупительную жертву за них, этим Он исходатайствовал право именовать Бога Отцом, Аввою (Рим.8:15), а нас – детьми и Ему «братьями» (Евр.2:11–17). Таким образом, в этом слове «Отец» сокровенно заключена идея искупления. Оно тогда ещё не совершилось, когда Господь говорил это. Но уже самое Его пришествие было началом искупления, и Он о будущем мог говорить уже как о настоящем. Ещё при крещении Христа Отец сказал Иоанну: «Сей Крещаемый есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же (через которого) благоволих», то есть возвратил Своё отеческое благоволение к людям. И при рождении Его в Вифлееме ангелы пели пастырям: «Слава в вышних Богу... в человецех благоволение», конечно же, Божие. Ради Сына Единородного нам возвращено сыновство благодатное у Отца Небесного. Итак, и Сам в Себе, и ради Сына Искупителя Бог есть воистину Отец. Сын Божий повелел и учил так. И ради этого одного мы и обязаны, и можем именовать Бога Отцом Своим. И какое счастье заключается в этом слове!..

Обратимся немного вглубь истории. Еврейский народ, как и язычники, за грехопадение были лишены отеческой милости. И именовали Бога преимущественно словами «Правосудный Мздовоздаятель». Но вот из уст Иисусовых эти же самые евреи, обыкновенные люди, рыбаки, рабочие, немногие вожди-фарисеи, слышат это новое имя: Бог есть Отец... Можно представить себе, каким радостным благовестием прозвучало для них это имя! И тем оно было сильнее, чем звучало непривычнее!..

Но лучше послушаем своё собственное сердце... Вот иной раз (и часто, увы!) читаешь Молитву Господню механически, мертво. И это слово промелькнет совершенно незаметно, бесследно.

А в другой раз остановишься вниманием на нём, но недостойное сердце, подавленное грехами, боится принять смысл его... Отец! Нет, я недостоин этого права считать себя сыном Ему, следовательно, для меня лично Он ещё не Отец... И больно на душе...

Но вот иногда и умом и сердцем воспримешь это святое слово...

Даже побудишь себя принять его. Ведь именно так, а не иначе, научил молиться Сам Сын Божий! Следовательно, так это есть поистине! Так должно молиться. Не по дерзости моей, а по послушанию Спасителю нашему... И, задержавшись на малое время вниманием, вдруг установишься в отношении к Богу как действительно к Отцу... И тогда открываются душе блаженные, утешительные мысли и чувства. И после нелегко и вспомнить, а в тот момент они переживаются совершенно ясно и ярко.

Отец... И тотчас Бог открывается прежде всего как Любовь... Бог любит людей... Значит, и меня носит в Своей любви... Как блаженно это чувство!.. А если любит, то и желает мне всяческого добра: и душе, особенно душе, но и даже телу моему, земному моему бытию. Он больше меня самого хочет мне добра. Он печётся о мне. Даже и о телесном существовании. И надежда входит в сердце... Но я грешный? Всё равно, и о мне грешном Он печётся... И не больше ли, чем о 99 праведниках! Ведь Он – Отец мне! А не – Судья, постоянно карающий. Пойду же к Нему с детским доверием, хоть и грешен... Ты – Отец: прими, не отвергай! И знаю: не отгонишь, не отвернёшься: Ты – Отец! Ты терпел меня тогда, когда я в грехах забывал Тебя совсем, а если и помнил, то всё же огорчал Тебя преступлениями моими. Но Ты не казнил сразу. Ты ждал моего обращения, Ты даже не страшил меня ужасами геенны и вечных мучений. Ты щадил меня и в грехе. Почему? Ты – Отец!..

Так неужели, когда я возвращаюсь к Тебе с покаянием, когда я обращаюсь к Тебе с молитвою, когда я для ободрения и надежды на моё от Тебя спасение называю Тебя Отцом, Ты отвернёшься от меня?.. О нет!.. Ты же Отец! Так именовать, и почитать, и обращаться, и чувствовать, и поступать повелел Твой же Единородный Сын, – а Он исполнял не Свою, а Твою волю, значит, Ты Сам хочешь этого. Потому дерзаю, побуждаю себя не страшиться Тебя! Подвигаю сердце своё навстречу Твоей Любви и говорю: Ты – и мой Отец!.. Потому уповаю, надеюсь... И в надежде радостной даже плачу утешительными слезами – так дитя плачет в коленях матери!.. И Ты приемлешь. Прошу милости. Ты дашь! Ибо Ты всегда – Отец!

А если Ты пошлёшь мне временно и скорби – и их принимаю. Ибо Ты посылаешь их не как наказание мне, а как лекарство от Своей любви ко мне. Ты хочешь, чтобы я воротился сильнее к Тебе как сын, а Ты мог бы ещё больше любить меня как Отец. И тихим светом наполняется тогда душа. Боже! Боже! как чудно, что Ты – Отец нам! И никак никогда не должно забывать этого чудного, данного нам откровения: Бог – нам Отец!

Вот, казалось, я и «закончил» свои мысли надеждою на Отца. Но как волны сменяют одна другую, так и чувства опять набегают снова и снова. И нельзя, опасно и даже грешно пред Богом и своею совестью было бы замолчать их... Пишу их так, как они родятся сами собою в живой душе в естественной последовательности, помимо даже моей воли и размышления... Может быть, Сам Бог посылает их так?

Как хорошо, как блаженно надеяться на Отца! Но тут же вспоминается, как многократно эта самая надежда на «Милостивого» была дурно использована моей слабой душой. «О, Бог милостив! – простит всё!» И снова впадаешь в грехи... Может быть, и у других так же бывало иногда? И вот самое высокое благо – Божие Отечество – обращается в повод ко греху... Какой это ужас и преступление – Самого Бога обращать в путь ко злу!!!

Что же? Или то не правда, что Он Отец? Нет, святая истина! Но я так греховен и слаб, что даже истину превращаю в ложь, свет во тьму... Оказывается, и надежда на Отца опасна мне... И тогда снова в мысли встаёт понятие «Праведного», «Судии». И мысль об «Отце» уходит в тень. Уже не чувствуешь Отца. Но не хочется опять оставаться только пред Воздаятелем «по делам»... И закрываешь очи ума, чтобы ничего не видеть: ни отечества, ни суда, ни наказания по правде... Но и это невозможно: от себя и Божьего света некуда убежать...

Что же делать? Ища выхода из этих крайностей – злоупотребления отечеством и надеждой на него, – не знаешь, куда же склониться? Но всё же как вспомнишь Молитву Господню и слово «Отец», хватаешься за Него, как за спасительный якорь: лучше уж погрешу в чрезмерной надежде, чем впаду в малодушное уныние; лучше буду уповать, чем отчаиваться. Но якорь этот всё же держится на некоторой цепи – на покаянии или хоть на сознании своей греховности. Пусть и без слов и рыданий, но говорю: «Будь милостив к грешнику! Надеюсь на Твое спасительное милосердие! Верю, что как-либо спасёшь меня, недостойного, и могу именоваться Твоим сыном!» И избавляюсь от уныния... Лучше опасность переупования, чем малодушного страха бесплодного. Однако из этих переживаний начинаешь понимать: почему иногда Сам Бог не показывает тебе Своей любви? Опасна она для нашей слабой природы! И потому та же самая любовь принимает вид «правды», чтобы этим вывести нас опять на путь спасения.

И ещё приходили мысли. Если бы мы были настоящими детьми, если бы мы действительно любили Бога, Своего Отца, то мы не грешили бы против Него. И сам знаешь, как прекрасно бывает сердцу, когда оно чисто. Как хорошо бывает после искренней исповеди! И внутренний дух говорит тебе: «Вот видишь, как блаженно быть в любви Божией! так не теряй же её...» Увы! Скоро слабеет эта сыновняя любовь и нежелание огорчать Отца своими грехами... Чуден наш Отец! Плохие мы дети. И всё же Отец Он.

Пришлось мне получить от одного светского человека удивительное размышление и «опытное переживание о Боге как Отце». «Ведь мы же все созданы по образу Божию и по Его подобию». Какая простая и святая мысль! Мы же в самом деле, по самому творению Божию, – уже чада Его, как созданные по Его образу. И потому, каковы бы мы ни были, Он как первообраз наш заботится о Своём образе и подобии, как отцы заботятся о похожих на них по рождению детях. Мы часто замарываем этот образ свой, но всё же он никогда не стирается до конца... До Страшного суда, когда отнимется совсем образ Божий от осуждённых.

Итак, с какого бы ни подойти пути, всё же мы снова и снова упираемся в спасительное слово «Отче». А суть этого слова – благость и милосердие. И не сойдём с этого спасительного основания. В этом суть христианства. В этом суть Евангелия, или – что то же по-русски – «благовестия». Так научил нас молиться Сам Спаситель наш! И так будем чувствовать и молиться.

Бог – воистину Отец наш! На сём стою! Это – моё упование!

Это надежда для меня, грешного! Это моё утешение! В этом моя вера! Что бы ни говорили мне люди, что бы ни шептали бесы уныния – я слушаюсь Господа моего, научившего нас в молитве Своей говорить: «Отче наш».

Потому ещё и ещё думается о Боге, как об Отце...

Я вспомнил о блудном сыне, который не смел уже называть себя сыном, а просился хоть бы в наёмники... Но вот я в евангельском тексте прочитал то, что он всё же, несмотря на свою греховность и недостоинство, всё же назвал своего отца – отцом: «Пойду к отцу моему, – думает он про себя, – и скажу ему: «Отче!» и прочее... Так и мы: каковы бы ни были мы, грешные, – всё равно будем именовать Бога не иначе, как Отцом, подобно блудному сыну.

И ещё пришло мне на ум. Это имя Отца не случайно обронено было лишь в одном месте Молитвы Господней. Нет, его постоянно употребляет Спаситель в беседах с народом: «Любите врагов...да будете сынами Отца вашего Небесного... Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:44–45,5:48), «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно... знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф.6:4,6:8). Это всё говорилось ещё ранее Молитвы Господней. Потому не так удивительно было для слушателей, что этим же именем повелел Иисус Христос называть Бога и в молитве. Вообще, всё Евангелие полно этим именно словом: Отец. Это и есть плод искупления Христова. Он дал нам право так именовать Бога. Ничего подобного мы не видим не только у язычников в их религиозных книгах, но даже и у евреев в Ветхозаветном Писании.Потому никакой христианин не должен отказываться от этого святого слова: в нём – христианство, в нём – Евангелие.

Нехорошо и излишнее смирение, если бы молились иначе, а не слушались Господа. Хорошо смиряться в душе, считая себя «недостойным именоваться сыном», но всё же должно именовать Бога: «Отче!.. Приими хоть в наёмники». И когда восчувствуешь это Отеческое отношение к тебе Бога, то умилительно становится на сердце... Кто знает: если бы мы чаще чувствовали это Отечество, если бы мы знали бездну любви к нам Отца, то, может быть, меньше грешили бы.

Ещё мне хочется сделать несколько выписок из творений святых отцов по этому предмету. Некто спросил у преподобного Серафима Саровского: чего больше у Бога – «правды или любви?» И он ответил ему словами св. Исаака Сирина, которые давно мне запали в душу: «Не дерзни (!) назвать Бога правосудным: потому что не видно правосудия Его над тобою. Хотя (Писание) называет Его праведным и правым, но Сын Его объявил, что Он более благ и милостив; Он благ к неблагодарным и злым... Как назвать Бога правосудным, если прочитать повесть о блудном сыне, который расточил всё богатство своё в распутстве? По причине одного лишь умиления (сокрушения), выраженного сыном, отец выбежал к нему навстречу, заключил его в объятия и предоставил ему прежнее достоинство. Сам Сын Божий – не кто иной! – засвидетельствовал это о Боге: сомнению об этом нет места! Где правосудие Божие, когда Христос умер за нас в то время, когда мы были врагами Его?» (Слово 90).

Или вот слова другого святого отца, Ефрема Сирина, этого чудного проповедника слёзного сокрушения о грехах наших и надежды на милосердие Божие за покаяние. В «Слове о правде и благости Божией» он пишет так: «Хвала благости Твоей, которою хвалятся разумные: потому что, и утратив всё, могут ею всё возвратить! – Хвала Тому, Кто двумя средствами действует на бесстыдных – и милующими щедротами и жестокими ударами, чтобы страхом удерживать того, кто от щедрот любви Божией делается еще более дерзким в грехах. Слушайте и утешайтесь: хотя и страшна карающая правда, но, если человек кается, одна капля слёз уничтожает рукописание долгов. Слушайте и содрогнитесь: хотя море благости (Бога) и исполнено щедрот, но, если человек не приносит покаяния ... не получит милости в день суда».

«Да сжалятся надо мною и правда, и благость, потому что всего меня покрывает невидимая проказа... И на мне да исполнится сказанное: «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим.5:20). Пoелику во мне, Господи, превозмог грех, то да царствуют во мне щедроты!»

И в другом месте говорит он же: «Не упадай духом, душа, не скорби. Не произноси над собою решительного суда по множеству грехов. Не привлекай на себя огня, не говори: отринул меня Господь от лица Своего. – Богу не угодны такие слова! Разве – кто пал, тот не может восстать?.. Или не слышишь, какова благодать Отца к блудному сыну? Не стыдись же обратиться, но с дерзновением скажи: восстав, иду ко Отцу моему! – Встань и иди!»

Нет, не отрекусь от Отца, что бы ни было со мной! Так научил Сын Божий! Вот и ещё мысли...

Может ли великий грешник или вообще сознающий глубину своей греховности назвать Бога Отцом?

Я уже говорил, что Спаситель дал эту молитву и для грешников.

Не сказано: малые или великие грехи. Всякие: следовательно, и большие. Одно лишь условие прежде всего требуется: сознавать себя грешником, или – что то же самое – так или иначе каяться. Потому и величайший грешник может именовать, когда молится, Бога своим Отцом.

Скажу даже больше. В этом самом наименовании – Отцом – уже кроется смиренное и покаянное настроение. Без этого настроения нельзя назвать Бога Отцом. Например, диавол ни в коем случае не в состоянии так наименовать Бога. И нигде в Писании невозможно встретить такого случая. Чтобы именовать Бога Отцом, диаволу нужно бы перед этим и в этот момент смириться, почтить Бога высоким именем Отца, исповедать Его любовь и иметь хотя бы самомалейшую любовь к Нему. Но ничего подобного нет в диавольском сердце, и потому он не может назвать Бога Отцом. А если бы назвал – то спасся бы. И наоборот, когда человек, и самый великий грешник, называет Его Отцом, то он не может в тот момент не почувствовать своей греховности, смирения, почитания Бога и любви к Нему. И потому очень полезно и для великих грешников именовать Бога Отцом. Блудный сын, когда собирался грешить, сказал отцу: «отче! дай мне следующую мне часть имения» (Лк.15:12). А в противоположность ему старший сын, возвратившись с поля, когда Отец устроил пир покаявшемуся сыну, не вошёл в дом: он осердился. А когда Отец вышел и «звал его» принять участие в радости, то этот мнимо хороший сын не почтил отца не только своим послушанием, но даже и не назвал его отцом, а грубо-гордо «он сказал в ответ отцу: вот я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего; но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими» (Лк.15:29). Не назвал его Отцом. И не мог. В тот момент у него была в душе вражда и злоба на брата и отца. «А когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришёл, ты заколол для него откормленного телёнка» (Лк.15:30). Да, когда мы не любим братьев, когда мы в злобе и гордости, вот тогда невозможно выговорить слово – отец. Но и в тот момент Сам-то Бог остаётся нам Отцом и считает нас чадами. Смотрите, что сказал отец старшему брату после такой сердитой речи его: «сын мой! ты всегда со мною; и всё моё – Твое» (Лк.15:31). Да, мы плохи, но Бог всегда остаётся Богом Отцом и нам. Потому будем именовать Бога Отцом, хотя бы мы были великими грешниками, потому что это имя делает нас в тот момент лучшими, смиренными.

Припомню некоторые слова богоносных отцов древних и наших.

У св. Исаака Сирина есть такие сильные слова об отеческой любви Бога к людям, что он их и мог выразить лишь в восклицании: «Ах, если бы люди знали, что Бог есть Любовь!»

А из живших недавно подвижников (на Афонской горе), с которыми мне пришлось иметь переписку, один схимонах постоянно повторял эту главную мысль свою: «Как любит нас Бог!» У меня и сейчас есть некоторые письма его. (Он умер в 1939 году.) Приведу из них несколько выписок.

«Я хочу, чтобы вы жили по воле Господней и возлюбили Его единого. Он нас зело любит. Благодарите Его чаще за всё. И за скорби... Милостивый Господь любит нас и даёт нам скорби, чтобы мы были опытнее в духовной борьбе и побеждали врага благодатию Божиею за смирение». «Господь особенно любит, когда мы молимся за людей». В другом письме: «Радуйтеся о Господе. Терпите скорби. Надейтесь на Бога. Он зело милостив». Ещё: «Пишу вам (некоему мирянину) от лица Божия милосердия, что Он всем хочет спастись, смиренным же даёт благодать Свою, а она привлекает любовь к Богу и ближнему». Ещё: «Кто не любит врага, тот не познает Господа, сколь Он милостив, как Он много любит человека». «Кто правильно живёт, тот боится одного Господа... И душа его не боится ни смерти, ни грозы, ни зверей, ни разбойников, но во всём уповает крепко на Господа, Которого знает наша Святая Церковь: Он зело милостив и кроток, Он не помнит грехов человеку, лишь бы он каялся и любил Бога и закон Его... Дай, Господи, вашей душе вкусить благость Господню и Христово смирение». Ещё: «Господь Духом Святым открыл, как Господь любит Своё падшее создание! Я пишу и радуюсь! Я – великий грешник; но Господь меня не оставляет Своею любовью!».

В первый раз в своей жизни я почувствовал слово «наш», когда меня поставили во епископа. На другой день хиротонии новопоставленный архиерей обязан служить первую свою епископскую литургию. Всё шло обычно. И вот дошли уже до «Отче наш». По прежней привычке я, вникая в слова молитвы, хотел молиться (тоже не думая об «Отце») о себе лично: Боже мой... «Хлеб даждь мне»... «Оставь грехи мои»... и так далее – всё лишь о себе одном... И вдруг в начале же молитвы, при слове «наш» я почувствовал, что не имею права молиться только о себе самом, а должен молиться за всех. Нелегко это объяснить. Но помню, что мне блеснули такие мысли: «Ты теперь епископ: ты не себе уже принадлежишь, а всем, ты представитель Христа Спасителя и Его апостолов, а они были ходатаями не за себя, а за весь мир. И отныне и ты должен просить за всех, как за братьев и чад Божиих...»

Эти мысли мне тогда показались весьма новыми, небывалыми.

И так я и начал молиться тогда. Но после, увы, – опять всё по привычке молился больше за себя: мне, мои, меня, а не нам, наши, нас... И потому в обращении «Отче наш» я не слышал душою этого слова «наш», а подразумевал «мой», хотя говорил «наш». А чаще всего я не ощущаю ни того, ни другого смысла: ни наш, ни мой, а только вообще – «Боже»!

Но ведь Спаситель научает молиться именно «Отче наш», а не «мой». И вот теперь я, едва ли не впервые в жизни, должен задуматься над этим «новым» словом. И, конечно, не одни лишь архиереи или иереи, как духовные отцы, обязаны так чувствовать и молиться, но и все люди: Господь учил этой молитве весь род человеческий, а не епископов лишь. Почему же так? Почему – не мой, а – наш? Какой смысл хотел вложить Спаситель, уча нас молиться так? Какие чувства должны руководить людьми, чтобы так молиться?

Мы, современные люди, так стали эгоистичны, самолюбивы, что и не задаёмся даже такой мыслью, чтобы молиться за всех. Каждый живёт сам по себе и для себя. Эта «самость» наша есть главное зло в мире. Всё – от неё. Ею пал первый бывший ангел. Она мать всех прочих грехов. Она – главная противница Богу. Она разделяет человечество. Она вводит вражду не только между близкими, но и обществами, и народами. Так – теперь. Но не так было. И не так должно быть и будет в Царстве Отца. Человечество создано было для жизни в необычайной любви друг к другу. Человечество должно было представлять собою как бы единое древо, одну семью, «одно тело», как выражается апостол Павел... Мы, современные грешники и самолюбцы, даже представить не можем, до какой степени единства и любви предназначалось человечество!

Откуда такие мысли? Они даны Самим Христом Господом в Его последней, предсмертной молитве к Отцу на Тайной вечере: «Не о них же (апостолах) только молю, но и о (всех) верующих в Меня по слову их; Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино,.. да будут едино, как Мы едино» (Ин.17:20–22).

Вот какая цель пришествия Христа Спасителя: воссоединить людей в единство между собою и с Богом... И при том нужно обратить внимание, что единство людей здесь устанавливается по подобию Божию, по единству Святой Троицы: «Как Мы едино». В этих словах кроется глубокое откровение о необычайном единстве человечества... Почему так? Ведь человек создан по образу Божию. А Бог, как мы уже видели в слове «Отец», есть Сама Присносущная Любовь: «Бог есть Любовь». И, следовательно, в силу единства Лиц в Пресвятой Троице и в силу того, что Бог есть Любовь, – и созданные по образу Божию люди тоже предназначались жить в необычайнейшем единстве и любви... Мы, разделённые и безмолвные, не можем даже и вообразить себе такой любви теперь. Лишь святые люди, уподобившиеся Богу («преподобные» Ему) по своей жизни, могут отчасти понять то, к чему призваны были люди при сотворении их и к чему их снова восстановил Христос Господь.

В Боге нет «Я», а только (скажу условно по-человечески) «Мы», то есть Пресвятая Троица. Там полное единство по существу – и в воле, и в действиях. Это даже невозможно понять во всей полноте! И лишь отчасти человек старается приблизить это к своему разумению. Есть знаменитая икона славного иконописца Андрея Рублёва, икона Свято-Троицкой Сергиевой Лавры – «Троица», явление Троицы Аврааму в виде трёх странников. Не знаю, какую идею хотел вложить в свою икону преподобный великий художник Рублёв, но мне сразу открылся следующий смысл. В центре восседает Бог Отец. Справа – Сын. Слева – Дух Святой. Решается вопрос: как поступить с грешными Содомом и Гоморрою и с бесчадием Авраама... И вот Бог Отец не Сам Один предрешает, а поворачивается ликом Своим к Сыну направо и вопрошает: «Как Тот изволит?» Сын же, ничего не отвечая, поднимает смиренно Своё лицо к сидящему на противоположной стороне Духу Святому и переносит Свою волю на Того: «Вот – как Он, Дух!» Дух же Святой, едва поднимая Своё смиреннейшее лицо и очи и как бы не смотря ни на Кого из прочих Лиц, молчит, склонив немного голову направо: «Что – Я? Как – Вы!»

Думаю, что не грешное дерзновение руководило мною при восприятии этого смысла: в нём выражается идея – единства в Троице. У Них нет самости, и своеволия, и своемыслия; наоборот, каждое Лицо отрекается от Своей воли в пользу других, от Своей мысли в пользу прочих. Поразительно это единение в смирении!

Вот так бы должны были и жить люди: не для меня, а для нас; не по моей воле, а по желанию других; не я, а как – ты, как вы. Но Боже, Боже! как мы далеки от этого! У нас везде, всегда, прежде всего – я, я, я! Так пал род человеческий!

Но не так было, не так должно быть. И вот Восстановитель человечества Сам благоволил возродить потерянное единство в любви: Сын Божий сделался человеком и включил Себя в человечество, наименовав Себя «Сыном Человеческим», членом человеческой семьи. И так слился с нею, что взял на Себя грехи всего мира и пострадал за них, как бы за Свои собственные. А потом послал людям Святого Духа, Который и стал объединять в любви человечество. Народилась Церковь Христова, как Тело Его, а Он – Глава её. И когда мы крестимся, то тут и совершается это включение нас во Христа, а через Христа – в Троицу: «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся», поют слова апостола Павла. Мы, как новая ветка, «прививаемся» к древу Христу: «Я есмь лоза, а вы – ветви» (Ин.15:5). И если бы мы сохранили святость крещенскую, то были бы подобны ангелам: в любви и единстве... Увы, мы грешим! И снова разрушаем своё благодатное совершенство. После нужно покаяние, чтобы опять восстанавливать потерянную святость крещения... Покаяние – второе крещение. Вот где корни слова «наш»: человечество, созданное и воссозданное, должно бы жить в полном единстве и любви. В некоторой степени это осуществляется в Христовой Церкви, где объединяются все народы, все классы, всё человечество, – как этого никогда не было до Христа. А вполне объединится человечество после всеобщего воскресения в Царстве Пресвятой Троицы: «да будут едино, как Мы едино» (Ин.17:22).

И когда подумаешь о таком единстве, то так печально становится за себя и вообще за человечество, которое живет в постоянной вражде, ссорах, самости, корыстности, войнах, разделённости... Но при всей нашей обособленности извечно живёт в человечестве идея единства рода человеческого. Все лелеют эту мечту. Все страдают от борьбы. Всегда появляются люди, которые стараются воплощать эту идею в жизнь. То цари, то философы, то политические деятели стремятся объединять человечество... Но увы! Доселе эта мечта остаётся у них мечтой... И только в истинной Церкви Христовой началось объединение: «Все же верующие были вместе и имели всё общее» (Деян.2:44), и то ненадолго. Однако в мире нет иного места и иного пути к объединению, как через Церковь во Святом Духе. Все прочие попытки были и будут тщетными. Только единством во Святой Троице возможно воспитывать единство. И то с каким трудом! С какой борьбою! Даже и от единой Церкви подразделились части, и все делятся больше и больше... Бедное человечество!

Но это всё слишком покажется «возвышенным»? Тогда оставим богословствование и спустимся к более низким понятиям.

Если Бог – Отец, и Отец, конечно, не мой, а общий, то ясно, что мы все братья по Отцу. Мы должны помнить, что Бог не «меня» лишь одного любит, не мне одному лишь Отец, а всем нам... Какая это новая и чрезвычайная идея была для еврейского народа. Ведь евреи были воспитаны в совершенно другом воззрении: лишь они – единственный народ, любимый Богом и избранный Им. Они весь мир разделяли на два лишь лагеря: мы и прочие, иудеи и язычники... И вдруг Господь говорит: молитесь не «Отец мой», а «Отец наш»... Правда, здесь ещё нельзя непременно и сразу усмотреть единство иудейского и не иудейского миров, но уже несомненно очевидно, что этим словом «наш» разрывается та самостная, эгоистическая преграда, которая до Христа отделяла «меня» от «не-меня», от «них». Отныне даётся этим словом сознание, что человечество, люди – едины; сначала – среди одного общества, племени, народа, а потом – и среди всего человечества. Отныне никто не чужой мне, и я никому. Уже нет «я», а есть «мы». Достойно примечания это сознание единства в русском простом народе. Если мы, интеллигенты, всегда говорим о себе в терминах «я», «меня», «мой», и если так же именно говорит крестьянский люд о высших классах («ты», «барин»), то о себе крестьяне часто говорят «мы», как о каком-то едином, единомысленном коллективе. Не результат ли это христианского воспитания Церкви?

Но лучше обратимся каждый к себе! Что я должен чувствовать, когда теперь произношу слово «наш»? Я знаю теперь, что должен молиться за всех: сначала хотя бы за самых близких мне – родных, знакомых. Но и это ещё не высоко: это всё же опять «мои». Поэтому я обязан молиться и за «чужих», за тех, кого мы привыкли называть этим холодным именем и считать их такими, и действительно не носить их в сердце своём. Отныне и «чужие» – мне не чужие, а свои. Мало того, я теперь должен молиться и за врагов. Ведь они тоже люди, Бог и им Отец, как и мне. Отец Небесный «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф.5:45). Поэтому если мы, по-язычески и по-иудейски, любим лишь «любящих нас», то это не высоко. Но когда «любим врагов», «молимся за обижающих нас», вот тогда только мы начинаем любить по-настоящему. И таким сказано Спасителем: «Да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф.5:45). Вот тогда лишь христианин становится чадом Отцу!

Бог есть Любовь, и от нас, особенно в молитве, требует любви друг ко другу. Иначе и молитва наша Ему неугодна будет. «Если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф.5:23–24). И наоборот: Господь очень любит, когда мы не за себя лишь молимся, но и за других. А самая угодная молитва Ему, когда мы молимся за врагов наших: тогда мы уподобляемся Ему в любви.

И удивительное дело! Как только человек начнёт молиться за кого-нибудь, тотчас же этот человек станет уже не «чужим» ему. Опыт всякому из нас показывает это. Стоит лишь начать упоминать, хотя бы только упоминать умом и языком, имя человека, как он начинает нам быть уже близким. Больше того: если мы хотим выбросить из сердца своего яд злобы к «врагу» нашему, то нужно молиться за него. И почти в то же самое время, и уже во всяком случае скоро, мы увидим, как вражда исчезает. А если больше молиться, то не только сам почувствуешь мир ко «врагу», но и тот переменится к тебе. Господь сотворит чудо любви.

Но если бы «враг» и не переменился к тебе, то на тебе, на каждом из нас лежит этот святой долг молиться и за него, а его уже предоставь Промыслу Божию. Думай о себе сначала, о своем расположении к нему, или хоть бы «поминай» его в молитве, и для тебя будет благо. И уже тебе-то, несомненно, будет милость от Отца за такую молитву. Но молись искренно. А если нет расположения в сердце, то принудь себя насильно поминать его, и то будет для Бога угодно, а для тебя довольно. Дальнейшее Сам Бог даст: ты лишь начни, что можешь. А если ты не брат другим, то и тебе Бог не Отец.

О! как много обязывает это слово: «Наш!» Оно требует высоты от меня – любви! А мы так холодны... Так «чужды» друг другу... Мы даже в так называемой «любви» бываем эгоистичны: ревнивы, завистливы, раздражительны, требовательны. Истинная же любовь жертвенна: она хочет добра для другого, а не для себя, от себя же отказывается. Да, истинная любовь – дело очень высокое! Она – конец совершенства, как говорит апостол Павел. Мы же весьма часто играем этим святым словом: воображаем, что имеем любовь, когда её нет, или принимаем за истинную духовную любовь нечто иное...

Однако и при всём этом нашем несовершенстве в любви всё же должно молиться и за других: и эта самая молитва – или Бог за молитвы наши – всё приведёт к добру и истинной любви.

Иже еси на небесех. Эти слова, кажется, не требуют особенных размышлений... Бог всегда представляется человеку живущим «на небесах». Бог – Небесный, а не живущий на земле, не земной. Но мне желательно проникнуть лишь в мысль: почему Спаситель упомянул об этом. Кажется, это слово само собою понятно, и не требовалось непременно говорить его. Но если Господь всё же сказал его в Своей молитве, то и оно нужно было и нужным остаётся для каждого из нас и теперь. Значит, должно задуматься и над ним, над его живым смыслом, над спасительным значением его.

Может быть, для евреев оно нужно было потому, что многократно они падали в склонность к идолопоклонству, к почитанию земных идолов, увлекаясь языческими верованиями и представлениями. Известно, что ещё при Моисее, в отсутствие его, когда он был на горе Синайской, они слили тельца золотого; потом много раз приносили жертвы «богам» «серебряным», «литым». Потому постоянно требовалось напоминать им, что идолы не суть «боги» (Исх.20:23, 23:13–24, 32:31, 34:17 и т.д.).

Ещё больше это имя нужно было для языческого мира, для которого тоже предназначалась Молитва Господня.

Но, помимо этого, имя «Небесный» открывало новое понятие о Боге как о существе святом, бесстрастном, пречистом, духовном, надмирном. До Христа Спасителя не только язычники, но даже и иудеи страдали материалистическими воззрениями. Язычники представляли богов своих человекообразно, со свойственными грешному человеку страстями. Иудеи этого не имели; но и для себя искали от Бога часто преимущественно земных благ. И при таком настроении имя «Небесный» не только отрывало молящихся от идолопоклонства земным истуканам, но возвышало души их вообще от всякого земного пристрастия к духовному благу, чистому, святому, «небесному», как свят Бог Небесный.

Теперь обращусь к собственным переживаниям от этого имени – ведь молитва дана всем нам и на все времена. Какие чувства вызываются им?

Для меня и это имя прежде было весьма бледным, не затрагивало сердечных моих чувств и не возбуждало особых мыслей. Первое, что приходило в душу от этого слова, было как бы пространственное восприятие Бога мною: произнося его, я точно отрывался умственно от земли и... уносился далеко-далеко в «небеса», «куда-то». Так было с детства; но это истинно детское понятие долго-долго оставалось и жило в моей душе, когда я хотел «вникнуть» в слово «небесный». Но не думаю, чтобы это было правильно; «небесный», конечно, не означает «места»: для Бога нет места в нашем смысле слова. Бог вездесущ и всесовершенно духовен, не подчинён понятиям пространства и времени. И потому относить Его в моём уме «куда-то» далеко было действительно детским делом, хотя по возрасту я уже был очень далёк от детского состояния. Разве одна была польза и от этого детского «понимания»: «Небесный» Бог «где-то» всё же действительно есть, хотя я Его и не видел, не осязал кругом себя на этой земле! И, с другой стороны, эта самая «отдалённость» Его смиряла меня, как недостойного зреть Его вот здесь, близко, «около»: Бог должен был казаться мне недосягаемым, несоизмеримым, непостижимым.

Для начального состояния это воззрение на Бога как «далёкого» было и приемлемее, и полезнее даже: Он представлялся Всевысочайшим, Безграничным, столь неподобным нашей грешной земной жизни.

Но после мне вскрылось, что такое понятие таило в себе не только неверность представления о Боге, но было неправильно и в смысле моего отношения к Нему. А именно: Бог, как вездесущий, никоим образом не должен быть представляем где бы то ни было пространственно, «далеко»: Бог везде. Он и тут...

Вот я написал это слово «и тут» – и мне показалось оно опять «новым», как и многое иное в Молитве Господней...

Читатель! а как вы привыкли представлять Его прежде? Понимали ли и переживали ли вы Его так? Вот «тут», близ? Или и вами Он мыслился тоже «где-то далеко-далеко»? Если да, то мы с вами очень неверно позволяли себе мыслить о Нём. И это было нам духовно неполезно. «Он недалеко от каждого из нас!» (Деян.17:27) – говорил апостол Павел философам в ареопаге афинском. А филиппийцам прямо сказал: «Господь близко» (Флп.4:5). Да и простое понятие вездесущия требует, чтобы Господь был именно близ, везде «и тут»: вот возле меня...

Такое восприятие Бога «близ», и в мысли и в сердце, ощущали все святые. А из современных нам особенно ярко мы видим это в о. Иоанне Кронштадтском. В своём дневнике, а следовательно, и в душе, он постоянно настаивает, чтобы мы мыслили Бога, Богородицу, святых не «где-то далеко», а вот именно близко... Бог ближе, чем душа к телу... И такое представление – а оно истинное – придавало бы нашей вере, а потом и молитве, необыкновенную живость... Бог «тут» – через это делался как бы более «живым» для меня, более реальным... А это, в свою очередь, тотчас отражается и на всех переживаниях души: молитва становится живее, как бы говорится «во уши» Господу, превращается в «беседу» с Ним или в горячую неотступную мольбу... Человек как бы хватается за «руку» Божию или, как евангельская кровоточивая, – за ризу Господню... В этом смысле мне представляется весьма образным и сильным жизненным фактом тот сон-действительность, который видел праотец Иаков около потока Иавок. «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари; И, увидев (Сей Некто, то есть Бог), что не одолевает его (не может оторваться от Иакова), коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня... И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл (Вид Божий); ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал он на бедро свое. Поэтому и доныне сыны Израилевы (потомки Иакова- Израиля) не едят жилы, которая на составе бедра» (Быт.32:24–32).

Много смыслов в этом видении. А один из них позволительно усмотреть в необыкновенной неотступности и действительности молитвы Иакова: «не отпускают» Бога от себя. В Новом Завете Сам Спаситель высказал ту же мысль в притче о неотступной вдовице, которая «не давала покоя» судье, прося его защитить её от соперника. Сказал эту притчу Господь потому, «что должно всегда молиться и не унывать». И «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит (по Своим премудрым и полезным нам планам) защищать их?» (Лк.18:7).

И другая польза есть от такого «зрения Бога одесную себя», как говорит псалмопевец Давид: «Твёрдость в надежде на Бога, а отсюда веселие души». «Благословлю Господа, вразумившаго мя... Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся. Сего ради возвеселися сердце мое, и возрадовася язык мой, еще же и плоть моя вселится на уповании... Сказал ми еси пути живота, исполниши мя веселия с лицем Твоим, красота в деснице Твоей в конец» (Пс.15:7–11).

И про другого праотца, Еноха, тоже сказано в слове Божием:

«И ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его» (Быт.5:24). Здесь оттеняется новая мысль: святость жизни. «Ходить пред Богом» – значит вести себя так, как если бы всякий шаг, всякую мысль и движение сердца совершать пред лицом Всевидящего, будто Он вот стоит здесь... А это «хождение» невольно побуждает такого человека быть в постоянном страхе пред Господом, Который зрит всё, до последних мельчайших изгибов души нашей... А когда «несть страха Божия пред очима» (Пс.35:2) нашими, то мы погрязаем в беззакония...

Вот каких благих последствий лишаемся мы, когда представляем Бога где-то далеко. Тогда вера наша как бы тоже уходит вдаль, остывает. И наоборот, когда мы зрим Его «близ» себя, тогда всё оживает... Посему я и сказал, что не вполне благоразумны наши детские представления о «небесности» Божией как об отдалённости. Но несмотря на это наше несовершенство, Спаситель всё же благоволил научить нас в Молитве Господней именовать Бога «Небесным». Следовательно, мы обязаны усмотреть в этом слове тот смысл, который благоугодно было вложить Ему в него. Я позволяю себе допустить, что этим Он учил нас не только мысли о надмирности, премирности Бога, не только как существа духовного, не только как непостижимого уму человеческому, но и как Бытия действительного, совершенно отличного от всего тварного, земного, материального – хотя бы в самом тончайшем смысле этого слова... А если так, то оказывается, что так называемое «детское», «простое» представление наше о Боге как о Существе «далёком» уже не так далеко от истины. Но только не должно отдалять Его настолько, чтобы погасла самая вера и живость ощущения Его: Бог премирен, но и близок. Премирен – по существу; близок – по Божественному благодатному вездеприсутствию к нам; но Он совсем-совсем не то, что мы, тварь. Он Небесный, Он – Дух.

А отсюда тотчас же следует то, о чём прекрасно сказал апостол Павел ослабевшим нравственно колоссянам: «ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога; о горнем помышляйте, а не о земном... Итак, умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение, За которые гнев Божий грядет на сынов противления, В которых и вы некогда обращались... А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; Не говорите лжи друг другу, совлекшись (сбросивши) ветхого (страстного) человека с делами его, И облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его... Итак, облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение. Снисходя друг к другу и прощая взаимно... как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства; и да владычествует в сердцах ваших мир Божий...» (Кол.3:1–2,5–10,12–15). И дальше: «Жены, повинуйтесь мужьям своим... Мужья, любите своих жен и не будьте к ним суровы. Дети, будьте послушны родителям (вашим) во всем... Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали. Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога. И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков» (Кол.3:18–23).

Я намеренно выписал так много из слов апостола Павла, чтобы в нашем сознании осталось не столько высокое богословствование, сколько полезное и правильное духовное настроение и практические жизненные святые выводы из слова «Небесный».

Это особенно интересно по сравнению с колоссянами. Как видно из послания (Кол.2), там любили заниматься философствованием и пустыми обольщениями, только видом мудрости; между тем в жизни их общины стали наблюдаться совсем не высокие нравы: нечистота, вражда, гнев, сребролюбие и проч. И чтобы смирить их, апостол советует им вместо этих мнимо-возвышенных «философий» обратить внимание на свою жизнь. Основанием же к святой жизни он указал на вознесшегося ко Отцу Христа. Они (по-видимому, под влиянием гностических фантазий) занимались рассуждениями о выспренних предметах, о степенях ангелов, об отношении их ко Христу (учение об зонах). Апостол же говорит им, что действительно всё сосредоточено во Христе одном, о Котором и подобает помышлять. Христос же вознесся на небо – о небесном, а не о земном и подобает помышлять христианину, бросив всякую «пустую философию». Христианство дано нам не для теорий, а для жизни. А эта жизнь на небесах, а не на земле. Таким образом, это столь обычное для нас слово «небесный» совсем не оказывается безжизненным, а наоборот – самым жизненным: оно сразу возвышает наш ум туда, где наш Бог Небесный; оно отрывает нас сразу от земного; вводит в молитву в самом начале её некий дух чистоты, возвышенности, святости; оно отрывает нас от привязанностей к этому страстному, тленному, временному миру; оно возводит нас на небо, хотя бы мыслью, вниманием, устремлённостью туда. И, как говорилось в общем обзоре Молитвы Господней, – она сразу же отделяет нас от земли своим «мироотреченным» духом. Всё – к Богу, к Небу, где живёт Небесный Отец.

Это слово «небесный» приводит естественно к покаянию: «Какой же я «небесный сын» Истинно Небесного Отца?!»

Как я далёк от Него! И невольно из этого слова «небесный» прокрадывается незаметно, но правильно дух смиренного сокрушения и покаяния о своей «земляности»... А вслед за ним, пожалуй, может прокрасться и лукавый дух; под видом сокрушения он хитро подставит уныние и малодушие: «Ты так далёк от неба, как небо от земли, и потому бесплодны твои возношения к небу; Бог так высок и далёк от тебя, что тебе и не стоит обращаться к Нему, чтобы не прогневать Его своими грехами».

Но вот тут на помощь приходит то первое слово, которое произнес Спаситель: «Отче наш!» Отец! Нет, Отец не бросит своих детей. Отец Сам выбежит навстречу к кающемуся детищу... И тогда сердце опять наполняется надеждою, с которой так тепло стучит в него слово Отец...

И теперь мне кажется, что слова Небесный и Отец взаимно восполняют друг друга. Отец – это любовь, нежность, милость, прощение, попечение, надежда, радость... А Небесный – это святость, совершенство, надмирность, премирность, возвышенность Бога над всею тварью... Там – как бы тепло; здесь – прохлада. А если образно считать их, то получится не разнеживающая, не расслабляющая земная горячность, а тепло-прохлаждающая вечная заря. Так и поётся про Спасителя на вечерне – «Свете Тихий» – при свете вечернем. А в древности Бог явился пророку Илии в виде «гласа хлада тонка» (3Цар.19:12), то есть в веянии тихого ветра.

Итак, слово Небесный вносит в Молитву Господню понятие о надмирности Бога и требование чистоты, святости.

Отец Небесный зовёт и меня к Небу с земли к Себе!

Ещё об имени Отец. Ум и сердце всё вращаются ещё около Отца нашего.

A. Думалось: если бы даже вместо всей молитвы осталось лишь одно слово – Отец – и тогда в нём было бы сказано всё прочее: остальные слова и прошения могут включиться в это святое имя. Как? Отец (или мать в жизни чаще) всё знает, что нужно нам. Так и сказано в Евангелии: «Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом» (Мф.6:32). И ещё прямее: «Знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде прошения вашего» (Мф.6:8). И непосредственно за этим Спаситель сказал молитву «Отче наш». Она кратка. Но в слове Отец заключено всё последующее. Так и дети нередко (особенно в младенчестве, когда ещё не умеют лепетать) говорят лишь одно слово – «мама», а она уже знает, в чём нуждается ребенок... И к Богу обращаться можно с одним словом – «Отче!»... И приходилось обращаться, когда страдает сердце, и нет сил ни обещать, ни просить даже. Тогда вырывается это одно надёжное слово – «Отче»... И всё отдаёшь на Его благую и всемогущую силу и любовь...

Часто и в житейском быту мы говорим: «О, Господи!», «О, Боже!» Помню, в Санкт-Петербурге одна старушка споткнулась возле академии, и сразу вырвалось у ней это слово: «Ой, Господи!»

Б. Отец... Значит и любит... И тогда легко просить у Него обо всём.

B. Если Он – Отец, то я и плачу, и надеюсь на Него... И плачу даже именно оттого, что Он – Отец и мне... И я изливаю Отцу свою скорбь и беду.

Г. Когда говорю Отец, то приходит мысль: не тебе одному, а и всем Отец. И тогда другие становятся ближе. И не судишь их уже строго... А любишь их...

Д. Иногда от этого слова – Отец – глубже сознаёшь свою греховность. Не разберусь даже: почему это? Может быть, стыдно оттого, что огорчаешь Отца Милостивого?..

Е. Отец... Следовательно, могу просить и просить... Как бы ни был плох...

Ж. Отец... А я ленив в молитве и добрых делах: сокрушаешься...

3. В Евангелии сказано: пред концом мира будут «дни отмщения»... следовательно, не одно лишь помилование может быть и для меня, а «отмщение»... Помилуй меня. Отче!

И. Любовь, любовь – как бы не опуститься ещё ниже от такого милосердия ко мне...

К. Помни: Бог непременно всегда и Отец тебе и нам. А то всё забываешь об этом.

Л. Отец... Как я недостоин... Но всё же – прости!

М. Отец... Он и на хороших и на дурных изливает милости... Потому и Отец...

Н. Херувимская... «Как херувимы»: трудно на душе пред Богом... а «Отец» – можно...

О. Отец... Всякий раз «просторно» молиться сердцу... Какая милость Божия, Отчая!

П. Но всё же сказано на литургии перед Молитвой Господней:

«И сподоби... Владыко, со дерзновением, неосужденно смети (осмелиться) призывати». Страшно. Но поют...

Р. Отец... Следовательно, Ты хочешь спасти нас... И можешь.

Прошло... Молю... Как знаешь, – «ими же веси судьбами» (молитва в конце 3-го часа).

С. Отец... Если и не хочу делать святое, хочу грешного. И тогда всё-таки языком или умом повторяю Отцу: не хочу, а спаси... Есть на утренней молитве такие слова: «Но аще хощу, или не хощу, спаси мя»... Я думаю, что большею частию мы не хотим избавиться от влекущего греха. И следовательно, остаётся просить: не хочу, а спаси, Отче!

Т. Отец... Как это слово приближает Бога... Близок Он к нам...

Мне приходили мысли, что это преславное имя должно предшествовать каждый раз всем прочим прошениям. Всякое обращение остаётся всё время, пока мы беседуем с кем бы то ни было или просим его. Но я обращаю на это внимание, потому что, несмотря на всю чрезмерную ценность этого благословенного имени «Отец», мы забываем его даже после того, как произнесли его с чувством и пониманием. Пока ещё я говорю это слово и задерживаюсь на нём вниманием, я ощущаю радость и благодать «Отечества» Божия ко мне, но как только перехожу к дальнейшим просьбам, то уже погружаюсь в их смысл оторвано от имени «Отец». Иначе сказать, я опять стою просто пред «Богом», но уже не «Отцом». А это совершенно неправильно по существу и может значительно менять дух дальнейших молений. И наоборот, когда я всё время стою в памяти об «Отце» моём и нашем, то это отражается и на тоне моих прошений. Как? Увидим сейчас, при объяснении их. А пока я дерзаю помнить и чувствовать это святое имя в течение всей молитвы неотступно. Пусть «Отец» проходит через всю её.

А это приводит меня к мысли и чувству, что в Молитве Господней это слово и этот дух (Отечества) окажется главенствующим, господствующим. И к тому, что было говорено мною в общем обзоре молитвы (о Боге, надежде, мироотреченности), не только нужно добавить это понятие Отца, но и поставить его даже на первое место по смыслу и духу молитвы... И тогда получится, что основная идея её заключается не просто в слове и бытии «Бог», но непременно – «Бог – Отец наш». Это и придаёт тот дух необъятной надежды, какой мы чувствуем во всей молитве. Приведу для ясности некоторые переживания последних дней на литургии.

Вот станет на сердце тяжело от разных воспоминаний... И обращаешься к Отцу... Он знает всё мое прожитое и настоящее... И вижу (по многим признакам) – не оставил меня. И не желает оставить: Он – Отец... И станет снова покойно...

Или вижу свою беспомощность. Сердце впадает в малодушие и уныние. Опять обращаюсь к Нему как к Отцу. И снова надежда возвращается в душу: Он поможет!

И много-много подобных утешительных надежд входит в моё сознание, когда начинаешь вчувствоваться в это чудное слово. Всего после и не вспомнишь.

Прочитал я свои объяснения простой женщине – богомолке. Она слушала с глубоким вниманием. После я спросил её:

– Какие впечатления остались в душе твоей?

Она сначала стеснялась высказаться, а потом, по просьбе моей, ответила:

– Утешительно!

– А не подаёт ли мое объяснение повода к мысли: ну-де Бог милостив – можно и грешить: Он всё простит?

– Не-ет! И сокрушение в душе остаётся.

Я весьма порадовался такому восприятию: значит, я не перегнул ни в какую сторону.

Но всё же сам стою и хочу стоять на милости Божией. Бог есть Любовь. Это мне даёт жизнь и поддержку. Но часто снова забываешь про это. И нужно напоминать себе самому: Бог – Отец.

И это даёт живость в вере, и молитве, и спасении.

Не менее часто забываю – и теперь – слово «наш», а не мой только. Между тем, всё это неразделимо. Мне пришло в мысль такое сочетание первых трёх слов: «Отец» – это говорит о любви Божией к нам; «наш» – говорит о любви людей друг к другу; «небесный» – говорит о том месте, где эти обе любви соединяются, о единстве всех с Богом и всех людей: не здесь, в этом мире, а там, в ином уже мире... Там – блаженство и торжество истинной Любви.

Когда небеса грохочут, а океаны ревут, они зовут Тебя: Господь Саваоф наш. Владыка сил небесных!

Когда падают звёзды, и из земли вырывается огонь, они говорят Тебе: Творец наш!

Когда по весне цветы раскрывают бутоны, и жаворонки собирают сухие травинки, чтобы свить гнездо для своих птенцов, они поют тебе: Господин наш!

А когда я поднимаю глаза к престолу Твоему, то я шепчу Тебе:Отче наш!

Было время, долгое и страшное время, когда и люди называли Тебя Господь Саваоф, или Творец, или Господин! Да, тогда человек ощущал, что он есть лишь тварь среди тварей. Но сейчас, благодаря Твоему Единородному и Величайшему Сыну, мы выучили Твоё настоящее имя. Поэтому и я, вместе с Иисусом Христом, решаюсь звать Тебя: Отче!

Если я зову Тебя: Владыко, я в страхе падаю ниц пред Тобой, как раб в толпе рабов.

Если я зову Тебя: Творец, я отдаляюсь от Тебя, как ночь отделяется ото дня или как лист отрывается от дерева.

Если я взгляну на Тебя и скажу Тебе: Господин, то я – как камень среди камней или верблюд меж верблюдов.

Но если я отворю уста и прошепчу: Отец, место страха займёт любовь, земля как бы станет ближе к небу, и я пойду гулять с Тобой, как с другом, по саду этого света и разделю Твою славу, Твою силу, Твои страдания.

Отче наш! Ты Отец для нас всех, и я унизил бы и Тебя, и себя, если бы назвал Тебя: Отец мой!

Отче наш! Ты заботишься не только обо мне, одной-единственной былинке, но обо всех и обо всём на свете. Твоя цель есть Твое Царство, а не один человек. Себялюбие во мне зовёт Тебя: Отец мой, но любовь взывает: Отче наш!

Во имя всех людей, братьев моих, я молюсь: Отче наш!

Во имя всех тварей, которые меня окружают, с которыми Ты сплёл мою жизнь, я молюсь Тебе: Отче наш!

Я молю Тебя, Отец вселенной, лишь об одной вещи: пусть скорее наступит рассвет того дня, когда Тебя все люди, живые и умершие, вместе с ангелами и звёздами, зверями и камнями, будут называть Твоим истинным именем: Отче наш!

Мы поднимаем взоры к небу всякий раз, как взываем к Тебе, и опускаем глаза долу, когда вспоминаем о своих грехах. Мы всегда внизу, на самом дне из-за нашей слабости и наших грехов. Ты всегда на высоте, что и соответствует Твоему величию и Твоей святости.

Ты пребываешь на небесах, когда мы недостойны воспринять Тебя. Но Ты с радостью спускаешься к нам, в наши земные обители, когда мы жадно стремимся к Тебе и отворяем Тебе двери.

Хотя Ты и снисходишь к нам, Ты всё же пребываешь на небе.

На небесах Ты живешь, по небесам Ты гуляешь и с небесами вместе спускаешься в наши долины.

Небеса далеки, слишком далеки от человека, духом и сердцем отвергающего Тебя или смеющегося, когда упоминают Твое Имя. Однако небеса близки, очень близки к человеку, раскрывшему врата своей души и ждущему, что придёшь Ты, наш самый дорогой Гость.

Если сравнить с Тобой самого праведного человека, то Ты возвышаешься над ним, как небеса над долиной земной, как вечная жизнь над царством смерти.

Мы из тленного, бренного материала – как же мы могли бы стоять на одной вершине с Тобой, Бессмертная Юность и Сила!

Отче наш, Который всегда над нами! Склонись к нам и подними нас до Себя! Что есть мы, как не языки, сотворенные из праха Твоей славы ради! Прах был бы вечно нем и не смог бы произнести Твоё Имя без нас, Господи. Как Тебя мог бы прах познать, как не через нас? Как бы Ты мог творить чудеса, если не через нас? О, Отче наш!

Отцовство имеет особенные свойства. Отец – это тот, кто является источником нашей жизни. Отец – тот, кто эту жизнь в нас воспитывает, но воспитывает строгим требованием безграничной любви, кто ни на какие компромиссы не готов идти и требует от нас, чтобы мы были тем, к чему мы призваны, кто не удовлетворяется ничем в нас, что ниже нашего достоинства. К примеру, возьмите притчу о блудном сыне. Вы помните, как блудный сын, опомнившись, идёт обратно к отчему дому. И по дороге он повторяет для себя – не то что заучивает наизусть, но в его душе плачет молитва: Отче, я согрешил против неба и перед тобой, я недостоин называться сыном твоим; приими меня как одного из твоих наемников... Это плач души, это не повторение того, что он скажет отцу, – он это чувствует всё время и идёт к отцу, несмотря на свою недостойную жизнь. Хоть он недостоин, но он знает, что отец остался отцом, что любовь осталась любовью. Обратили ли вы внимание, что, когда он перед лицом отца хочет произнести свою исповедь, отец ему не даёт сказать последние слова. Сын произносит: «Отче, я согрешил против неба и перед тобой, я недостоин называться твоим сыном...» – и тут его отец прерывает: сын или дочь могут быть недостойными детьми своего отца или матери, но никаким образом не могут перестроить свои отношения на отношения достойных наёмников или рабов. Отец не может его принять как наёмника, как раба, он его может принять только как сына: кающегося – да, недостойного по своему поведению – да; но как сына и не иначе. И вот, страшно для нас важно, что Бог никогда не примирится с тем, чтобы мы были ниже своего уровня. Это – отцовство Божие. И когда в этом контексте мы думаем о том, что Христос нам даёт эту молитву и говорит: «Отче наш», то перед нами вдруг вырастает образ того, что мы собой должны бы представлять. Если мы действительно братья и сестры Единородного Сына Божия, ставшего сыном человеческим, то вот мера нашего человечества – не меньше. Мы должны быть иконами Христа; и больше, чем иконами: мы должны так сродниться со Христом, чтобы всё, что можно сказать о Христе, в свое время, когда все будет завершено, могло бы быть сказано о нас. И это не легкомысленное замечание с моей стороны, потому что есть место в писаниях святого Иринея Лионского , где он говорит (это не точная цитата, но мысль его я передаю), что, когда придёт конец времён, всё человечество в единении с Единородным Сыном Божиим силой Святого Духа станет Единородным сыном Божиим. Грань между Единородным Сыном Божиим и детьми Божиими по благодати сотрётся, потому что наше единство со Христом будет всечеловечеством перед Лицом Божиим, и в центре этого спасённого и достигшего своей полноты всечеловечества, когда Бог будет всё во всём– имя Иисуса Христа (1Кор.15:28).

Таким образом, когда мы говорим: «Отче наш», мы должны понимать, что берём на себя это непостижимое призвание и готовность на это непостижимое состояние, что мы не только братья и сестры Христовы по человечеству, но что ничто меньшее, чем полнота образа Христа, недостаточно, чтобы мы были полностью самими собой. Это требует многого. Это не просьба к Богу, чтобы Он сделал для нас то, чего мы не делаем ни для себя, ни для Него; это призыв к тому, чтобы мы были героичны в искании той полноты, которой, конечно, мы не можем достигнуть своими силами, но которая является нашим призванием; и мы не имеем права о себе думать ниже этого, мы должны быть достаточно смиренны, чтобы принять это величие и склониться перед ним – да, но и выполнить его. А если поставить вопрос о том, каким образом это можно сделать, я на это отвечу словами, которые Господь сказал апостолу Павлу, когда тот просил силы для того, чтобы осуществить своё дело: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя в немощи совершается» (2Кор.12:9).

И, конечно, немощь, о которой здесь говорится, не наша лень, не наша косность, не наше малодушие, но это та тварная хрупкость, которая делается прозрачной для воздействия Божества, которая делается гибкой в руке Божией, когда мы Богу отдаёмся с верой, доверием, в послушании. Так что, как Спаситель сказал в Евангелии: «невозможное человекам возможно Богу» (Лк.18:27). И поэтому мы должны верить, что это возможно. Опять-таки, Павел говорит: «Все могу в укрепляющем меня (Иисусе) Христе» (Флп.4:13). Так что тут и призвание, которое сверх наших сил, и уверенность, что мы можем вырасти в меру этого призвания – вырасти не органически, а подвижнически; это требование, которое перед нами ставится.

И эти слова – простые, такие привычные: «Отче наш» – нас вдруг ставят перед лицом нашего братства со Христом и непостижимым величием нашего призвания, и уверенностью, что это призвание может быть исполнено силой Божественной благодати, если только мы отдадим себя Богу именно, как я сказал, гибкостью, прозрачностью, послушанием.

И тут я хотел бы сказать, что послушание не есть повиновение, порабощение; оно – состояние человека, который всеми силами своего существа – и ума, и сердца, и всего – прислушивается: прислушивается к голосу своей совести, прислушивается к слову евангельскому, прислушивается к таинственному голосу Святого Духа, Который невыразимыми воздыханиями (Рим.8:26) говорит в нём или минутами с ясностью учит его говорить небесному Отцу: «Авва, Отче» (Рим.8:15).

Отче наш, Иже еси на небесех – на этом и останавливаться не стоит в том смысле, что ясно: мы не говорим, что Бог живёт где-то над тучей или в пространственном положении; небо – это то место, где Бог есть. Значит, мы говорим опять-таки о том, откуда пришел Христос, куда Он вернулся вознесением и где мы потенциально находимся. Вы ведь, наверное, помните то место у апостола Павла, где он говорит, что «жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол.3:3). Он – Всечеловек; каждый из нас, все мы вместе в Нём как бы уже находимся потенциально как возможность или, вернее, как постоянное врастание в эту тайну; поэтому мы можем смотреть на престол Божий и видеть в нём подлинно, истинно Человека. Об этом Иоанн Златоуст говорит: если вы хотите знать, что такое человек, не смотрите в сторону царских престолов или палат вельмож – поднимите глаза к престолу Божию и увидите одесную Бога и Отца – Человека в полном смысле. Но когда мы Его видим, мы видим то, чем мы призваны быть. И мы не имеем ни права, ни возможности на себя смотреть иначе; это наше призвание, это воля Божия о нас. Бог в нас настолько верит, что Он нам даёт такое призвание.

Я помню одного «культурного» человека, который очень простому священнику объяснял, что он, конечно, не может верить, потому что чего только не изучал: и богословие, и философию, и историю изучал... Священник был простенький, бывший деревенский священник, попавший за границу. Он на него посмотрел и говорит: «А разве важно, что ты в Бога не веришь? Какой Ему вред от этого? А вот замечательно то, что Бог в тебя верит...» Вот наше положение: Бог в нас верит, и значит, мы можем быть спокойны; только отзовись на эту веру послушанием, то есть слушанием всем существом того, что Он имеет сказать – и это исполнится.

Первое слово «Отец» – учит молиться с любовью и доверием к Богу, второе же – «наш» указывает, что надо молиться за себя и за других, и лучше – сообща. «Отец наш, который на небе» – указание на небо как место пребывания Бога есть напоминание о превосходящем все земные понятия Божием совершенстве.

Отче наш! – И потому, что Он есть Творец наш, из несущих приведый нас в бытие, – и потому, что по благодати есть Отец нам, чрез Сына по естеству, соделавшегося подобным нам.

Иже еси на небесех. Ибо Бог, как написано, будучи свят, во святых почивает. Ангелы же, обитающие на небесах, святее нас, как и небо чище земли. Почему и думается, что Бог есть паче на небе.

В словах «Отче наш, Иже еси на небесех!» раскрывается истина, имеющая основное значение и для христианского мировоззрения, и для христианской жизни. Все народы Земли имели и имеют религию, все народы стремятся познать Бога, войти с Ним в единение, в контакт, построить свою жизнь по Его закону. Но познать Бога – дело нелёгкое, дело, требующее великого труда, великого напряжения всех сил человеческой души.

Если трудно познать те или иные природные явления или жизнь человеческих обществ, то ещё труднее познать Бога.

Если наши знания, относящиеся к природе или истории, отличаются неполнотой, ошибками, постоянно меняются и дополняются, то тем более знания, относящиеся к Богу, и ограниченны, и неполноценны.

Это объясняется тем, что у падшего, удалившегося от Бога человека познавательные способности – ум – ограничены и омрачены.

Поэтому у различных народов существуют различные, отличающиеся друг от друга понятия о Боге, о путях единения с Ним.

Каждый человек в глубине своей души ощущает, что есть Высшая Сила, есть Источник Бытия, но когда пытается составить представление, понять, что такое эта Высшая Сила, что такое Источник Бытия, то делает ошибки, впадает в противоречия.

Одни языческие народы отождествляли Бога с отдельными природными силами или природой в целом, думая, что выше природы ничего нет, природные силы они считали живыми существами, почитали их и поклонялись им.

Другие языческие народы думали, что выше природы судьба, что есть какой-то роковой закон, которому подчиняется и жизнь природы, и жизнь каждого человека, а человек и природа бессильны перед судьбой и роком.

Некоторые из языческих мыслителей признавали, что, кроме природы и человечества, есть другой, сверхприродный, идеальный мир, ничем не связанный с нашим миром; между этими мирами нет живой связи; в лучшем случае люди могут только созерцать идеальный мир, но созерцание это бесплодно и нежизненно.

Были и такие, которые приходили к мысли о Едином Боге, но одни из них считали, что Бог создал мир, но не управляет им и не заботится о нём, другие видели в Боге только Судию и Карателя.

Таковы человеческие понятия и попытки познать Бога. Как видите, они и многообразны, и противоречивы.

Если бы падшие, отступившие от Бога люди были предоставлены только самим себе, если бы они оставались только с одними своими ограниченными и омрачёнными грехом познавательными способностями, то они были бы обречены на бесконечное блуждание и никогда бы не дошли до познавания Истинного Бога.

Но Бог Сам открыл людям истину о Себе – сначала частично, через пророков богоизбранного еврейского народа, а в полноте – через воплотившегося Сына Божия, Господа Иисуса Христа. Человечество получило истинное знание о Боге, знание, принесённое Господом Иисусом Христом и хранящееся в Святой Церкви.

Начальные слова Молитвы Господней содержат великую истину о Боге, открытую Иисусом Христом.

В начальных словах Молитвы Господней Иисус Христос открывает, что Бог – не природная сила и не природа в целом, не судьба и не рок, не идеальный космос, не имеющий живой связи с нашим миром. Бог – это Отец всего существующего. Бог не только создал Вселенную, весь мир – и природный и духовно-идеальный, – но как Отец любит свое создание, заботится, промышляет о нём и ведёт его к поставленной цели. Слово «Отец» близко и понятно человеческому уму и сердцу: Отец – это Тот, Кто вызывает к жизни, Тот, Кто любит Своё создание и заботится о нём.

Созданная Богом Вселенная многообразна: с одной стороны, это «наш» мир – мир природный и человеческий; с другой – это ангельский духовно-идеальный мир, называемый на библейском языке «небом». Поэтому Бог называется, с одной стороны, Отцом «нашим», то есть Отцом нашего природно-человеческого мира, а с другой – Отцом «Небесным», Иже еси на небесех, то есть Отцом духовного мира, ангельских сил.

И Ангелы, и люди, и природа составляют одну Вселенную, одну великую Божию семью, имеющую Единого Отца, Ангелы – это старшие братья людей, а животные и вся природа – это младшие братья.

Эта великая истина о Боге как Отце Вселенной и мире как Божией семье имеет великое жизненное значение: человек – это не «винтик» бездушной природы, не игрушка «судьбы» и «рока», человек – это чадо Божие. Бог не только создал человека, но и любит его, и заботится о нем.

Человек не одинок в мире, он живёт в великой Божией семье: у него есть живая связь и с ангельскими силами и с младшими братьями – животными, растениями и более элементарными природными силами.

Какое великое благо для нас, что можем взывать к Богу, Творцу неба и земли: Отче наш, Иже еси на небесех. Бог бесконечен, вездеприсущ, премудр, всемогущ, безпредельно свят и благ, неизмеримая полнота совершенств, – и к Нему-то с сыновним дерзновением взываем мы: Отче наги. Иже еси на небесех!

Бог – наш Отец: следовательно, Бог для нас есть неисчерпаемый источник надежды, упования, великодушия, мира, утешения и радости среди всех скорбей и несчастий этой жизни.

Бог – наш Отец: следовательно, мы Его дети; и можем с любовью и дерзновением говорить с Богом, как сын говорит со своим отцом; можем говорить без смущения и рабского страха; можем говорить, как внушает нам говорить наше сердце. И полный утешения и радости, обращаюсь к Богу, как любвеобильному Отцу, и пред ним изливаю чувства радости и благодарности; и, тревожимый упрёками совести, могу с надеждою и упованием повергаться пред Ним и умолять Его о прощении моих грехов и о даровании мне милости, как дети, сознавая вину свою, умоляют родителей, с преданностью, с упованием.

Отец помогает своим детям: и мы во всех нуждах, скорбях и болезнях будем пред Отцем небесным открывать всё, что тяготит наше сердце, будем просить Его о всём, с преданностью к Нему и несомненною уверенностью в том, что Он знает наши нужды, внимает нашим молитвам и не оставит нас без помощи.

Отец охотно принимает прошения из уст детей своих, хотя несравненно лучше знает нужды их, нежели они сами; и мы, о чём бы ни молились, будем просить, умолять Отца небесного, с надеждою, что дойдут до Него наши молитвы, и Он не отвергнет наших прошений. Ибо Отец небесный, как всеведущий Бог, видит все наши обстоятельства и все нужды несравненно лучше нас, знает все наши скорби и слышит все наши вздохи.

Отец милосердно и с участием смотрит на болезни, скорби и погрешности детей своих; охотно прощает им, когда дети с искренним сознанием вины своей умоляют о прощении и непритворно обещают исправление: и мы, сознавая грехи свои, не должны предаваться малодушию и отчаянию; ибо небесный Отец не отвергает сердца сокрушенного и смиренного. Будем повергаться пред Богом, просить Его и умолять: Отче небесный! Буди милостив к нам, грешным, и помилуй нас!

Он, как благий Отец, услышит молитву нашу и явит нам Свою милость.

Небесный Отец наш – Бог: потому знает Он и сокровеннейшие наши страдания, которых, может быть, ни одному человеку открыть мы не можем или не хотим.

Небесный Отец наш – Бог: потому Он всегда может избавить нас от скорби и болезни или облегчить наши страдания, если только Ему будет угодно. Будем же повергаться пред Ним с сыновнею преданностью и надеждою, повторяя слова молитвы: Отче наш, Иже еси на небесех!

О беспредельная Благость! Ты, премилосердый Боже, в Едино- родном Сыне Твоём, Иисусе Христе, являешь милость всем падшим и блуждающим детям Твоим и всем хощешь спастися! Ты дал нам Сына Своего, чтобы в Нём познали мы беспредельную любовь Твою; чтобы в Нём получили мы возможность и силу освободиться от греха, осуждения и смерти; чтобы чрез Него могли опять возвратиться к Тебе, быть сынами Твоими, опять соединиться с Тобою и со всеми благоугодившими Тебе.

Отче небесный! Веруем и исповедуем, что Иисус Христос – Единородный Сын Твой, Спаситель и Бог наш, а мы, по благодати Твоей, Его братия и Твои дети; Иисус Христос – Твой Наследник, а мы Его сонаследники и наследники Твоих обетований, если пребудем верны Его спасительному учению и водительству Всесвятого Твоего Духа.

Отче небесный! «Ты один Бог и Отец всех» (Еф.4:6); Ты всех создал, о всех промышляешь и всем готовым к принятию подаешь обильные дары Твоей благодати. Ты Отец, к которому все прибегают в своих нуждах, которого все умоляют в своих скорбях и несчастиях.К Тебе простирают свои руки и царь, восседающий на престоле, и нищий бесприютный, и дитя, едва слагающее Твоё имя в устах своих, и старец, изнемогающий под бременем лет и едва отверзающий уста свои. Все мы прибегаем к Тебе, как к Отцу, верховному Владыке неба и земли и всего рода человеческого: ибо Ты Царь царей и Господь господей; Ты Бог наш, Всеблагий и Премилосердый!

Отче наш, сущий на небесах! Ты Отец всех; и когда молимся и взываем к Тебе: Отче наш! – мы молимся за всех, которые Тебя,Бога и Творца своего, именуют или и не именуют Отцем своим.

Какая честь и какое счастье для нас, что можем молиться за всех человеков, что должны мы молиться за всех, имея все одного Отца на небесах! Как радостно для души, крепко любящей ближних, молиться за всех! Многим ли можем мы помогать деньгами, хлебом, советом, утешением? Но молиться можем за всех; можем за всех простирать руки к небу, преклонять колена пред престолом Всевышнего и из глубины души взывать: Ты Отец наш небесный! Ты Отец всех, промышляешь о всех, «солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедныя» (Мф.5:45); Ты, чрез Единородного Сына Своего, уготовил спасение для всего мира, всех призываешь ко спасению и всем предлагаешь величайшие дары Своей благодати, и в сей жизни и в будущей!

О преблагий Боже и Отче наш! Благодарим Тебя за беспредельное Твоё милосердие к нам и ко всему роду человеческому и молим Тебя с сыновним благоговением, с преданностью и упованием на Твою беспредельную благость: услыши моления наши и не отвергни наших прошений!

К Тебе, Господи, возносим нашу молитву, с сыновним дерзновением и вместе с благоговением. С сыновним дерзновением, ибо Ты – Отец наш: Ты напечатлел в нас образ и подобие Твое и чрез то соделал нас сродными Тебе; Ты с отеческою любовью промышляешь о нас; Ты из чад гнева соделал нас чадами Твоими по благодати возрождения в таинстве крещения и с отеческим милосердием прощаешь наши грехи. С благоговением, потому что Ты – Отец, сущий на небесех. Ты хотя вездесущ, но преимущественно любишь являть Своё присутствие там, куда не проникло зло греха – на небесах, и с высоты святыя Твоея на весь мир простираешь Твою беспредельную власть и силу. Твоя отеческая близость к нам возбуждает в нас дерзновение пред Тобою, но Твое величество, как Царя небесного, исполняет нас благоговением к Тебе. Если на небесах со страхом и трепетом предстоят Тебе и славословят Тебя сонмы безгрешных и чистых духов, то с каким страхом и благоговением, с каким смирением, с каким глубоким чувством нашего недостоинства должны молиться Тебе мы, существа перстные и несмотря на Твое беспредельное милосердие к нам, оскорбляющие Тебя нашими грехами!

«Отче наш. Иже еси на небесех...» Вот эти-то слова и привлекают сегодня моё внимание, и о них-то и хочу я предложить вам моё поучение. «Отче наш...» Как обратиться нам к Богу с такими простыми словами, учитывая всю нашу греховность и удалённость нас от Бога. О Боге мы думаем гораздо чаще как о Совершенном Существе, бесконечно от нас далёком, о праведности и святости, безусловно, подавляющей нашу немощь и недостоинство, о Судии и Мздовоздаятеле, карающем нашу греховность. Так думал и древний Израиль, поклоняясь Богу как Судии, карающему до седьмого колена. И как же нам, «чадам гнева» по естеству (Еф.2:3) и «сынам противления» (Еф.2:2), сказать Богу «Отче наш»?

Если ветхозаветный Израиль и думал о Боге как об Отце, то только в смысле Творца и первопричины всякого бытия на земле. «Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас?» – вопрошает Малахия-пророк (Мал.2:10). И если Бога считали Отцом, то только в отношении к избранному народу еврейскому, но не к иным племенам и народам. «Я – отец Израилю, и Ефрем – первенец Мой»,– сказал Бог другому пророку (Иер.31:9).

Господь же в Евангелии принёс нам иную весть и иное обетование.

Он открыл нам учение о Боге как об Отце, прежде всего как об Отце Сына Божия, как о Первом Лице Святой Троицы, а засим и Отце всех нас. Христос разрушил понятие о Боге как о Ком-то далёком, Он приблизил к нам Своего Отца Небесного и показал нам в Нем Отца нашего. И вместе с этим Господь научил нас тому, что Бог – Отец не только одного еврейского племени, но и всех народов, всех людей. Он разрушил национальные перегородки, так непреодолимо связывающие сознание древнего иудея и так разделяющие отдельные племена. Христос усыновил нас Богу. Себя он назвал нашим Братом и нас сделал сынами Богу, сынами в Его Сыновстве.

Через Своего апостола учит нас Господь, что он «не стыдится нас нарицати братиями» (Евр.2:11). Ибо Сам Сын Божий «преискренне приобщился» нашей плоти, нашего естества (Евр.2:14). И Он стал «первородным во многих братиях, тогда как нас Бог сделал сообразными образу Сына Своего» (Рим.8:29). Нас, когда-то бывших «естеством чадами гнева», Бог «сооживи Христом» и, воскресив с Ним, «спосадил на небесах во Христе Иисусе» (Еф.2:5–6).

Как ученики Христовы и сыны благодати мы должны быть «среди рода стропотна и развращена непорочными чадами Божиими» (Флп.2:15). Бог собирает нас, «чад Божиих» (Ин.11:52), и в Своей первосвященнической молитве Господь молился «Да eси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и ти в нас едино будут» (Ин.17:21).

Именно эта «сообразность образу» Сына Божия и делает нас сынами по благодати. То, что Сын и Слово Божие не возгнушался нашего образа; то, что он поднял то человеческое естество, которое в предвечном Совете ему предсуждено было взять на Себя, показывает, что это наше естество может быть достойным обожения, усыновления и прославления. Поэтому и апостол говорит с полным основанием: «Не приясте бо духа работы паки в боязнь, но приясте Духа сыноположения, о немже вопием Авва, Отче» (Рим.8:15). И толковники священного текста обращают внимание именно на то, что сказано это слово об отечестве дважды, на двух наречиях – еврейском «авва» и эллинском «отче», чтобы показать, что в евангельском царстве нет уже больше разделения на народы, на языки, а что Бог является Отцом всех народов и что нет у Него и не может быть по самому духу евангельского учения предпочтения представителю какого-то определённого народа и племени. Избранность в евангельском смысле не есть уже та избранность, которой хвалился народ еврейский, исключая иные народы из него. Избранничество евангельское есть избранничество к сыновству, к благодатной жизни, в которой имеет и право, и возможность участвовать всякий сын всякого племени. Предпочтений здесь нет и быть не может. У Бога евангельской проповеди нет любимых и нелюбимых народов. И посему никакое национальное предпочтение не может мыслиться и нами. Говорить, что православие того или иного народа лучше или хуже, есть хула на евангельское учение о благодати и вселенскости. Бог является Отцом всех народов: и иудеев, и эллинов, и скифов, и варваров, и всех вообще. Во Христе нет национальных преград, а только новая тварь. А так как мы «чада Божия, то и наследницы: наследницы убо Богу, сонаследницы же Христу: понеже с Ним страждем, с Ним и прославимся» (Рим.8:17).

Потому-то, братие, мы, сыны Нового Завета и чада благодати, несмотря на всю нашу греховность, нашу слабость и удобопреклоненность ко греху и наше удаление от Бога, мы можем, мы смеем, мы и должны обращаться к Богу, как к Отцу нашему.

«Отче наш, Иже еси на небесех... остави нам долги наши. Аминь».

Спаситель учит нас называть Бога Отцом. Прежде всего как Творца и Создателя, подателя жизни и бытия. А для христиан – ещё и подателя благобытия – усыновления во Христе. До Воплощения Христова мы, отступив от Небесного Отца, были не только отделены от Него, а даже состояли во вражде. Иисус Христос, Сын Бога Отца по божественному естеству. Подчёркивается различение сыновства Богу по естеству, которое принадлежит только Христу как Второму Лицу Пресвятой Троицы, и усыновления по благодати, которое в Нём даётся христианам. Ясное понимание этого особенно актуально теперь, когда каждый день рождает новых лжепророков, не стесняющихся проповедовать себя в одном ряду с «Буддой, Христом, Магометом и другими посланниками Бога» и при этом называть себя (нередко попросту из рекламных соображений) христианами. «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; Ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят» (Мф.24:4–5); «Тогда, если кто вам скажет: «вот, здесь Христос», или: «вот, там», – не верьте. Ибо восстанут лжехристы... (Мк.13:21–22); «А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста... (1Ин.4:3) и др. Если мы христиане, то догматическая точность для нас не отвлечённость, а жизненная необходимость: нам необходимо ясно понимать, в Кого мы веруем, и узнавать Его Дух – чтобы не принять того, кто захочет встать на Его место, не будучи Богом по природе. Своим Воплощением и крестным страданием Иисус Христос примирил нас с Отцом, соделав нас Его сынами по благодати. Святым крещением мы принимаем благодать усыновления. Христос приемлет нас как братьев Себе, становясь как бы Перворождённым между нами.

Итак, Бог нам – Отец: во-первых, как дающий нам жизнь, а во-вторых, как дающий нам во Христе Свою всеблаженную жизнь.

Святые отцы говорят об этом в самом буквальном смысле: именно той самой жизнью – на уровне ума [«а мы имеем ум Христов» (1Кор.2:16)], воли [«уже не я живу, а живёт во мне Христос» (Гал.2:20)] и чувства [«в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе» (ср.Флп.2:5)] – которой живёт Христос, мало-помалу начинает жить человек, становящийся членом Его Тела.

Святитель Иоанн Златоуст пишет: «...тот, кто называет Бога Отцом, одним этим наименованием исповедует уже и прощение грехов, и освобождение от наказания, и оправдание, и освящение, и искупление, и сыноположение, и наследие, и братство со Единородным, и дарование Духа...»

Обращаясь к Всесвятому Богу и Всемогущему Творцу как к Отцу, мы исповедуем всё то, что Он сделал для нас, детей недостойных и отвергшихся, всё совершённое через Господа нашего Иисуса Христа во Святом Духе. Воззвание «Отче!» подводит нас вплотную к тайне Пресвятой Троицы.

Преподобный Максим Исповедник пишет: «Господь учит молящихся начинать с богословия, а также посвящает их в таинственный образ бытия – Причины всего, будучи Сам по сущности этой Причиной. Ибо слова молитвы содержат откровение об Отце, Имени Отца и Царстве Его, чтобы мы с самого начала научились чтить единую Троицу, призывать Её и поклоняться Ей. Ибо Имя Бога Отца, сущее ипостасно – и есть Единородный Сын Его. А Царство Бога Отца, сущее ипостасно – есть Дух Святой».

Бесконечная любовь и милосердие Отца позволяют нам (и более того – побуждают нас!) называть Его своим Отцом.

Ум благочестивых ужасается.

«Кто даст ми псаломские криле яко голубине? – взывает святитель Григорий Нисский, – чтобы подняться мне над всем, что подлежит пяти чувствам, над всем изменчивым и непостоянным, чтобы взойти к Неизменному и Превечному и сперва утвердиться в Нём волей души неколеблемой и мирной, а затем и воззвать к Нему как к бесконечно родному – «Отче»! О, что за душу должен иметь говорящий так Богу? Что за смелость? Что за кристальную совесть?».

Велик и бесценен дар. Сколько хотим, можем мы обращаться к Богу и называть Его своим Отцом.

И действительно, когда христианин удостаивается принять Благодать Всесвятого Духа, сердце удостоверяет его в Божием отечестве по отношению к нему и его собственном сыновстве. Нежность сыновней любви к Богу Отцу переполняет его – превосходящая чувства самого преданного сына к самому любящему отцу.

Дух Святой Сам взывает в сердце принявших Его: «Авва Отче», от Него эта тёплая любовь к Отцу. «А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего «Авва Отче!» (Гал.4:6).

По образу небесного отцовства мы сами способны быть отцами – по плоти или по духу. Святитель Григорий Палама учит, что не Бога мы называем Отцом по подобию земного отцовства, а, напротив, к людям прилагаем звание отцов во образ Отца Небесного, «от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле» (Еф.3:15).

Нося в себе Благодать и благословение Небесного Отца, земные отцы действительно соответствуют своему именованию. Без Благодати же они не вполне отцы, не имея что существенно передать своим детям.

В отчуждении от Небесного Отца – как стать полноценным, настоящим отцом своим детям?

Сколько ныне страдают от отсутствия подлинно отеческой любви!

Я встречал инославных, которые приходили в православие потому, что только здесь они находили духовных отцов – дар, уже утерянный западным христианством.

Вспоминается мне и румынский писатель Виргил Георгиу, который говорит о том, как в лице его бедного, но святого отца (священника) он привык видеть лик Божий. И это не дало ему забыть Бога в течение всей его бурной жизни.

Называя Бога Отцом, мы признаём Его отеческую заботу. Мы не сиротствуем. Мы родились на свет не по причине слепого рока или бездушной судьбы. Мы – творения Его любви, и Его внимание и забота всегда над нами. Эта направляющая и исцеляющая любовь видна даже в тяготах жизни.

Об отеческом попечении Бога о нас пишет святой Косма Этолийский: «И прежде всего мы должны любить Бога нашего, даровавшего нам эту просторную землю во временное жилище, с её тысячами мириадов трав, деревьев, источников, рек, кладезей, морей, рыб, с её воздухом, днями, ночами, огнём, небом, звёздами, луною и солнцем. Для кого сотворил Он всё это? Для нас. Что Он должен был нам? Ничего. Это просто дары. Сотворил нас людьми, а не животными. Соделал верными и благочестивыми, а не нечестивыми, не ведающими Христа Его. И хотя мы непрестанно грешим, Он по-отечески жалеет нас и не предаёт смерти, чтобы не быть нам в аду, а ждёт, пока мы покаемся, чтобы принять нас в объятия. Ждёт, чтобы мы обратились, перестали творить зло и сотворили добро: исповедались, исправились, чтобы Он мог обнять нас, облобызать и вести в рай на вечную радость. И такого-то любящего Бога и Владыку не будем ли мы любить, и – если нужно – не прольём ли кровь тысячу раз за Его любовь, как пролил Он Свою за нашу любовь?».

Чувство полнейшей безопасности, вон изгоняющее всякий страх и беспокойство, проистекает от исполненного веры призывания Бога как Отца.

Для нас исповедовать Бога своим Отцом – не только великая честь, но и большая ответственность: нужно стараться стать достойными такого Отца. Вспомним слова нашего Господа: «Итак будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд» (Лк.6:36) и «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:48).

Преподобный Никодим Святогорец пишет об этом: «Для того наставляет нас Господь молиться нашему по благодати Отцу, чтобы мы до конца устояли в этой Благодати усыновления и были достойными сынами не только по возрождению в купели крещения, но и по своим делам и поступкам. Ибо кто не поступает духовно, а живёт по воле плоти и демонов, тот не Бога должен бы называть отцом, а диавола, по слову Господню: «ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин.8:44), то есть, вращаясь во зле, вы делаете отцом своим диавола, и вам нравится исполнять его нечистые пожелания. А Господь велит называть Бога Отцом, во-первых, чтобы напомнить нам, что мы подлинно рождены от Него святым крещением, и во-вторых, чтобы побудить нас хранить печать знамения Его, то есть Его добродетели, и не посрамить чем-либо своего с Ним родства».

Не случайно, научая нас называть Бога Отцом, Господь даёт нам воззвание «Отче наш», а не «Отче мой». Этим Он предостерегает нас от эгоизма в отношениях с Богом. Есть Отец и мы, а не я и мой Отец. Сердце объемлет всех «ближних», которые суть братья по человеческой природе благодаря общему происхождению от Бога, Отца. Едино сердце и со всеми православными, которые к тому же братья нам и по Благодати, по Духу, благодаря общей вере и общему рождению «от единой утробы» Церкви, святой купели.

Как Богу быть тебе Отцом, если ты не приемлешь своих ближних как родных, и особенно братьев по вере?

Господь «повелевает возносить молитвы за весь род человеческий, – пишет святой Златоуст, – и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда стараться о выгодах ближнего. А таким образом и вражду уничтожает, и гордость низлагает, и зависть истребляет, и вводит любовь – мать всего доброго; уничтожает неравенство дел человеческих и показывает полное равночестие между царём и бедным, так как в делах высочайших и необходимейших мы все имеем равное участие».

Действительно, какой вред от низкого родства, когда по небесному родству мы все соединены и никто ничего не имеет более другого: ни богатый более бедного, ни господин более раба, ни начальник более подчинённого, ни царь более воина, ни философ более варвара, ни мудрый более невежды? Бог, удостоивший всех одинаково называть Себя Отцом, чрез это всем даровал одно благородство».

Мы увидим в дальнейшем, как каждое прошение молитвы Господней служит к преодолению нашей замкнутости на себя, нашего болезненного индивидуализма. Все они помогают сердцу открыться и предложить себя Богу и ближним: помогают обрести любовь к Богу, которой не может быть без дружелюбия и братской любви.

Господь учит нас звать Всесвятого Бога Отцом, но напоминает, что это Отец – Небесный. То есть «на небесех» означает святость, а не местоположение Вездесущего Бога.

Святитель Григорий Нисский богословствует: «Поскольку не местом различаются божественное и человеческое, мы не нуждаемся в ухищрениях и приёмах, которые бы переносили это тяжёлое, дебелое земное тело в образ жизни невещественный и умный. Но как разделение добра и зла лежит в области воли, то от воли человека зависит, принадлежать ли земному или небесному.

Преподобный Никодим Святогорец напоминает нам, к чему обязывает такое обращение к Богу: «Имея Отца – на небесах, мы и сами должны быть умом в небесном, там, где наше вечное отечество, в Вышнем Иерусалиме, а не погружать ум, подобно бессловесным, в земное. Наш ум должен погрузиться в сладчайшего Владыку и Спаса нашего и в невещественные красоты Рая. И не только во время молитвы, но и на всякое время и всякий час должно нам удерживать ум в небесном, чтобы он не рассеивался, сползая на временные и скоропреходящие вещи».

В призывании – «Отче наш, Иже еси на небесех» – мы называем Бога Отцом нашим. Но все ли имеют право считать себя детьми Божиими? Святой Киприан на это отвечает, что только «человек новый, возрожденный и с Богом своим благодатью Его воссоединенный, на первом месте говорит: Отче, потому что начал уже быть сыном. «Во своя, сказано, прииде и свои Его не прияша: елицы же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти верющим во имя Его» (Ин.1:11–12). Людям же, не желающим жить по вере, Господь наш Иисус Христос говорил: «Вы отца вашего диавола есте и похоти отца вашего хощете творити» (Ин.8:44). Не может человек одновременно быть сыном Божиим и сыном диавола (Мф.6:24). Если такой человек скажет: «Отче», то речение сие, – по замечанию святителя Григория Нисского, – прямо будет оскорблением и злословием».

Следовательно, данное христианину великое право называть Бога Отцом есть, с одной стороны, дело милости Божией, с другой – называть Бога Отцом может только тот, кто искренне желает пребывать в сыновнем единомыслии – единодушии с Ним, желает жить по вере, подчиняя свои желания разумной Его воле.

Значит, произнося первые слова Молитвы Господней, мы выражаем готовность и принимаем на себя обязанность любить Бога Отца всем разумением, всею крепостью нашею и всею душою, – сделать все зависящее от нас, чтобы стать достойными Его детьми.

Господь научает возносить молитву не от лица только себя, но и от всех ближних, почему не говорит: «Отче мой», а «Отче наш». «Этим самым Господь повелевает, – разъясняет святитель Иоанн Златоуст, – возносить молитвы за весь род человеческий и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда стараться о пользе ближнего. А таким образом и вражду уничтожает, и гордость низлагает, и зависть истребляет, и вводит любовь – мать всего доброго, уничтожает неравенство дел человеческих и показывает великое равночестие... Ибо Бог, удостоивший всех одинаково называть Себя Отцом, чрез это всем даровал благородство».

Называем мы Бога Отцом «сущим на небесех» потому, что Он, хотя и вездесущ, но в Священном Писании (Пс.2;4; 102:19) и у святых отцов Небеса представляются местом особого Его присутствия; там Ангелы Божии (Ин.1:51) и все святые созерцают Его славу; и тем напоминаем себе, что, приступая к молитве, мы должны думать о небесном, оставляя всё земное и тленное. «Сказав – на небесех, – рассуждает блаженный Феофилакт, – Господь не ограничивает ими Бога, но слушателя возводит к небесам и отводит от земного».