Часть вторая

Благодать! Это слово буквально не сходит с уст молящегося: его нарочито внедряют в нас ежедневные молитвы, с младенчества, облекающие наше сознание в плоть к Богу обращаемого слова, отображающего Бога Слово. Всмотритесь в утренние и вечерние молитвы установленного Церковью правила вы поразитесь, как часто, как постоянно и неуклонно, возвращает молитва нашу мысль к слову «благодать». Вдумайтесь и в то, что имя «благодать» дано было велением Неба величайшему из рожденных женами, пророку, предтече и крестителю Господню, находящемуся на пороге Ветхого и Нового Заветов. Обратите вместе с тем внимание на то, как редко употреблялось слово «благодать» в Ветхом Завете и как нарочито умножает, как бы в квадрат возводит, заключающееся в нем содержание другой Иоанн Богослов, в первых же строках своего Евангелия: «благодать на благодать». Не определяется ли этим самая духовная природа Завета Нового?

Так оно и есть: «царством благодати» именуем мы новозаветную жизнь, в отличие от ветхозаветного «царства закона», подготовившего человечество к принятию благодати новозаветной и «Царства Славы», которое в Вечности сменит наш временный мир. Задумайтесь и над тем, что только наш церковно-славянский язык, а через него и русский, слово «благодать» восприняли, как нечто совершенно особое, неким мистическим содержанием насыщенное и отдельное, не допускающее никакого сближения с другими, казалось бы, тесно соседствующими, даже однозначными явлениями. В языках европейских нет соответственного особого слова, почему и приходится, для уточнения понятия «благодать» употреблять слово греческое: иначе сливается «благодать» с милостью вообще, с благотворением, с благословением, с благоволением и т.д... Лишний раз, с нарочитой силой, можем мы сказать, каким мы, русско-православные, сокровищем обладаем, в нашей верности своей Церкви.

Церковь живет и дышит Божией благодатью. Так было от самого ее возникновения. Но лишь постепенно Церковь до конца осознала и вразумительно разъяснила верующим природу благодати и пути ее воздействия на верующих. Церковь изначала говорила о благодати: «Будучи сухим деревом, мы никогда не плодоносили бы без небесного дождя благодатного», учил св. Ириней Лионский. «Благодать в своих благодеяниях всегда идет впереди нас», учил св. Иоанн Златоуст. Церковь не переставала изливать на своих чад потоки благодати. Но специально богословствовать о благодати Церковь начала лишь в V веке в связи с обнаружившимися тогда лжеучениями, требовавшими отпора.

С именем Пелагия связано лжеучение, схематически опростившее и духовно опустошившее церковное понимание благодати. Он различал три вида ее: благодать естества, присущую от природы каждому человеку; благодать закона, дарованную в Завете Ветхом, и благодать Христову, принесенную Господом. Можно, конечно, и должно различать обилие благодатных даров по признаку различения мира языческого, ветхозаветного и христианского, но Пелагий низвел действие новозаветной благодати до уровня морального воздействия на людей учения и примера Христа. Против него восстал блаж. Августин, который, однако, в своем увлечении обратился к крайности противоположной, действием благодати уничтожив начало человеческой свободы: человек спасается, избранный от века для того Богом и искупленный Христовой жертвой, все же остальное растленное человечество, не вошедшее в число избранных не в силах спастись. Две эти крайности Запад искал примирить, механически разобщая благодать и свободу и размышляя над их взаимодействием, как двух отдельно действующих сил, якобы устраняющих одна другую. Это направление получило наименование полупелагианства и вошло в состав католического учения об освящении человека. В этом плане можно отметить как крайность западного богословствования учение о «непреодо-лимой» благодати, смягченным вариантом коего явилось учение об «усладительной» благодати, влекущей человека ко спасению.

Для того чтобы уяснить существо православного учения о благодати, необходимо осознать, чем оно принципиально отличается от учений западных. Благодать не есть нечто внешнее по отношению к свободе человека, как то учит Запад. Католицизм обособляет два независимых фактора: свободу и благодать, раздельно действующих. Протестантизм сливает понятие благодати с понятием милости, не вменяющей человеку его греховности, в нем сохраняющейся. Для православного сознания благодать сливается с человеком, содевая постепенно, с свободного изволения человека и в помощь его доброй воле духовное его преображение. Обособить действие благодати и действие свободной воли православное сознание не может. Самое обращение на путь спасения немыслимо без действия благодати. Это благодать просвещающая или предваряющая. « Никтоже может приити ко Мне, аще не Отец пославый Мя привлечет его» (Ин. 6, 44). Она указывает нам, во что и как веровать. « Вера от слышания» (Рим. 10, 17), говорит апостол. Да! Но надо уметь и услышать! В этой, самой первоначальной стадии спасения нас уже просвещает и предваряет благодать. Происходит некий отбор, таинственная природа которого может быть уяснена из слов, сказанных Господом Петру: « блажен ты, Симон…» (Мф. 16, 17).

Устремиться ко Христу, открывающему путь спасения, уверовать в Него, как в Бога и для этого слабые силы человека должны быть облагодатствованы. Но это еще даже не начало подлинного преображения нашего греховного естества, это лишь готовность вступить с ним в борьбу и обретение пути спасения. Надо реально вступить на этот путь! А это новое рождение свыше от Духа Святого (Ин. 3, 3–6). И тут нужна благодать освящающая, оправдывающая, возрождающая.

» Аще кто во Христе, нова тварь: древняя мимоидоша, се быша вся нова» (2Кор. 6, 17). Человек делается иным, освобожденным от греховной скверны: ему открывается возможность « отложити… ветхаго человека, тлеющего в похотех прелестных, обновлятися же духом ума… и облещися в нового человека, созданного по Богу в правде и в преподобии истины» (Еф. 4, 22–24). Так положено начало спасения, но это только начало! Человек вошел в новую жизнь надо суметь ею достойно жить. Для этого нужна новая сила благодати, которую Церковь именует спасающей, ибо она-то и содевает наше спасение, укрепляя нас на пути стяжания христианских добродетелей : «Плод духовный: любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22–23). То, что мир именует добродетелью, и то, что является таковою в глазах Божиих не одно и то же. Блаж. Августин называл языческие добродетели блестящими пороками. Это обозначение едва ли не с б(льшим правом может быть отнесено к добродетелям современного мира. Христианское доброделание и христианский рост в добре прекрасно выражается определением преп. Серафима, как стяжание Духа Святаго. Ясно, что такое стяжание немыслимо без Самого Духа! Отсюда и то великое смирение, с которым только и может совершаться возрастание в добре: « со страхом и трепетом свое спасение содевайте», заповедует нам Апостол (Фил. 2, 12–13). И что тут же он присовокупляет? «Бог есть действуяй в вас»! Сознание, что Сам Господь в нас совершает дело нашего спасения и есть корень православного учения о благодати. Человек становится живым камнем Церкви, в котором живет Господь, самая молитва его есть голос Духа Святого (Рим. 8, 26).

Благодать проникает все. «Спасительная сила Божия, чрез которую совершается наше духовное возрождение, вообще называется благодатью», писал еп. Иоанн Смоленский. И он же говорил: »Величественно и прекрасно было мироздание первобытное, еще величественнее и прекраснее мироздание второе благодатное. Благодать выше природы, и то, что совершает любовь в царстве благодати, ею основанном, превосходит то, что совершается силой всемогущества в царстве природы». Естественно, что имеет благодать многообразный смысл. Есть зачаток благодати и в язычестве, открывающей человеку возможность творить добро по естеству (Рим. 14, 15). Была, тем паче, благодать в людях Ветхого Завета на избранном народе явно почивала она. В молитвословиях своих Церковь, воспевая пророков Илию и Елисея, говорит о благодати и о «сугубой благодати». Ветхозаветное писание применяет слово «дух». Но возрождающей и спасающей силы не имел этот дух все, даже в избранном народе, ведомом Богом ко спасению, было ничто по сравнению с тем морем благодати, которое излилось на человечество с приходом на землю Спасителя: « Благодать на благодать» (Ин. 1, 16). Это слово сохраняет смысл самый общий, когда, например, употребляет его Апостол, кончая послания свои: «Благодать вам и мир от Господа Бога Отца и Иисуса Христа». Употребляемое в широком и общем смысле, слово это может, вместе с тем, выражать исключительную силу действия благодати: « Довлеет ти благодать Моя, говорил Господь Апостолу Павлу, сила бо Моя в немощи совершается» (2Кор. 12, 9). Те виды благодати, о которых выше шла речь, относятся к более уточненному ее понятию, приобретающему смысл богословский: « Благодатью бо есте спасени чрез веру; и сие не от вас Божий дар, не от дел, да никтоже похвалится» (Еф. 2, 8). Но как бы мы ни дифференцировали, ни уточняли православное понятие благодати, благодать опрокидывает все ограждения, переливается чрез все границы, пронизывая все наше внутреннее естество. Никогда не действует она как лишь внешняя сила. Под этим углом зрения радикально ее отличие от Промысла Божия, который образует внешнюю среду, спасительно воздействующую на нашу волю во спасение. Благодать проникает в самое существо наше, с ним сливаясь. В этом мистическая природа благодати, размышление над которой опять же приводит нас к восприятию Церкви, как Тела Христова. «Живу не к тому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20), вот лучшее и вполне точное исчерпывающее определение действия благодати. Симеон Новый Богослов учил, что, если в каждом христианине есть Христос Побеждающий, то Он же, Христос, в каждом христианине, и призывает Бога, и молится, и благодарит, и благовествует, во всем этом действует Христос: «Поэтому всякому христианину относительно всех добрых дел, какие делает, надлежит исповедать, что их совершает Христос, а не он; кто не так помышляет об этом всуе есть христианин».

Благодать Божия обращена ко всем. Господь «всем человекам хощет спастися и в разум истины приити» (1Тим. 2, 4). » Се стою при дверех и толку«, говорит Сам Господь (Ап. 3, 20), «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обременении…» читаем мы в Евангелии. « Не посла Бог Сына Своего в мир да судит мирови, но да спасется Им мир (Ин. 3, 1)». Званы все, почему же мало избранных? Вот как отвечает на такой вопрос св. Иоанн Златоуст: «Если (Христос), просвещает всякого человека, грядущего в мир (Ин. 1, 9): каким образом люди пребывают без освящения? Он действительно просвещает всякого. Но если некоторые, заключая добровольно очи ума своего, не хотят принимать лучей сего света, то пребывание их во тьме зависит не от естества света, а от несчастия тех, которые по своей воле лишают себя дара. Ибо благодать излилась на всех… и не желающие пользоваться даром должны, по справедливости, самим себе вменять свое ослепление».

Тут встает мучительно-трудный для непросветленного благодатью сознания вопрос: предопределения! Трагедия этого вопроса мнимая, но она воспринимается, как таковая, только в меру церковного просветления человеческого сознания. Судьба, рок в жизни человека, как источник безысходной трагедии человеческого существования, была осью миропонимания античной древности. Греческая трагедия родилась из этого конфликта. Христианская мысль не допускает «слепой» судьбы, но она способна оказываться беззащитной пред лицом другого понятия, казалось бы, глубоко потрясающего самое чувство справедливости и справедливого вменения: Божия предопределения. Что это произвол? Иные выражения озадачивают: Бог ожесточил сердце фараона! Бог Иакова возлюбил, Исава же возненавидел! Тут надо отвлекаться от формы выражения, заимствованной из человеческой психологии, а рассматривать вопрос по Божескому существу. Поскольку мы так к вопросу предопределения подойдем, мы, прежде всего, должны отвлечься от момента времени. Нам это недоступно, для нас есть прошлое настоящее, будущее, и вне этого измерения мы ничего осознать не можем. Для Бога этого измерения нет. Бог весть все! То, что нами воспринимается как предопределение, есть, на самом деле, всеведение. Свободная воля человека этим не угашается. Можно иллюстрировать это примером таким: мать, самоотверженно любящая своего сына, может сердцем безошибочно чувствовать неизбежность рокового его поступка, значит ли, что этим ее «знанием» предопределяется совершение поступка! Самая мысль о том повергла бы ее в ужас! Господь знает судьбу каждого из нас, как она развернется нашим свободным действием, и потому знает и ее последствия в плане спасения. « Их же предуведе, тех и предустави» (Рим. 8, 29). Он знает состояние духа фараона, он знает, наперед природу Иакова и Исава. Он знает, кто из людей пойдет по пути противления Его святой воле, а кто, напротив того, будет с Ним. Вспомним, как св. Стефан первомученик зрел Господа и как обличал он тех, кто неспособны были обратиться на путь спасения, будучи сынами противления: « Вы присно Духу Святому противитеся, якоже и отцы ваша тако и вы» (Деян. 7, 51). Но разве это отнимает от этих сынов противления их злую волю, разве это делает безответственными фараона, Иакова и Исава за их действия?

Не противоречит ли всему сказанному слово Спасителя-Судии, говорящего на Страшном Суде: « Приидите благословении Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира» (Мф. 25, 34–35)? Нет! "Прежде, нежели вы родились, Я знал, что вы будете таковыми, и потому Мною уготовано это для вас« так истолковывает эти слова Господа св. Иоанн Златоуст. Свобода человека остается, непоколебленной основой христианского сознания вне ее признания нет христианства. »Природа человеческая, говорил св. Макарий Египетский, способна к принятию добра и зла, божественной благодати и противной силы, но принуждена к тому быть не может». "Без согласия воли человеческой сам Бог ничего не производит в человеке, хотя и мог бы, по причине свободы, которою одарен человек».

Спасение человека соделывается действенной волей, имеющей совершенно определенную окраску и направление: « Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет» (Мф. 16, 24). Наличие именно такой действенной воли Господь как бы от века лобызает, предвидя и наш подвиг, и благодетельные результаты его. « Якоже избра нас (Господь) прежде сложения мира в Нем быти нам святым и непорочным пред Ним в любви» (Еф. 1, 4). Это обуславливает полное изменение нашего существа: « аще во Христе нова тварь» (2Кор. 5, 17). Человек по истине становится храмом Божиим, вместилищем святыни и благодати. «Душа, которую Дух, уготовляющий ее Себе в престол и жилище, удостоит приобщиться Его света, и осияет, красотой неизреченной Его славы, – учит св. Макарий Египетский – становится вся светом, вся лицом, вся оком; не остается в ней ни одной части, которая бы не была исполнена духовных очей, т. е. не остается в ней ничего темного, но вся она делается светом и духом». В свете такого понимания дела спасения особенно странно заблуждение протестантов, рассматривающих дело спасения, как помилование, а не оправдание! В такой же мере странным является различие веры и добрых дел, отношение к которым характеризует и протестантское и католическое восприятие дела спасения.

Католицизм, недооценивая поврежденность человеческой природы грехопадением, придает благодати значение чисто внешнее: она помогает человеку, но он сам, своими силами, делает добро, «зарабатывает» свое спасение, причем способен приобрести в этом направлении даже больше заслуг, чем ему лично потребно для спасения. В отличие от этого взгляда (полупелагианскаго) и в реакцию против него протестантизм уклоняется в крайность противоположную: он исходит из представления о полной и неисцельной поврежденности человеческой природы, которая покрывается милостью Божией, милосердием Божиим. По вере человека вменяется ему праведность Христа, искупившего грехи человека. Какие, при таком понимании могут быть у человека «добрые дела»? Если католицизм делает излишнее ударение на «добрых делах», то протестантизм вовсе их устраняет.

Православию чужды оба этих хода мысли. Для него дело идет о благодатном преображении природы человека, в процессе которого «личное» и «божественное», т. е. собственное волеустремление и благодатная помощь свыше, сливаются воедино. Для Православия немыслимо обособление веры и добрых дел и придание какого бы то ни было самостоятельного значения одним или другой. « О Христе Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание, но вера любовию споспешествуемая» (Гал. 5, 6). Конечно, человек спасается чрез веру, но и сама вера не есть «заслуга»: « Благодатью бо есте спасени чрез веру: и сие не от вас, Божий дар» (Еф. 2, 8). Конечно, нельзя помыслить спасения без добрых дел: « Как тело без духа мертво, так и вера без добрых дел мертва» (Иак. 2, 24–26). Но разве добрые дела что-либо отдельное от веры? «Как огню свойственно согревать, свету просвещать, воде орошать, учил св. Тихон Задонский, так вере живой свойственно есть дела добрые показывать».

Следует вспомнить, что самому понятию веры можно придавать смысл разный. Это явственно отмечали Святые Отцы. «Вера есть несомненное согласие на то, что выслушано с удостоверением в истине проповеданного, по благодати Божией», учил св. Василий Великий. Но есть и иная вера. Вот как ее в своих огласительных поучениях противопоставляет вере-согласию св. Кирилл Иерусалимский: «Слово: вера одно по названию своему, впрочем, разделяется на два рода. К первому роду принадлежит вера научающая, когда душа соглашается на что-либо. И она полезна для души, как говорит Господь: » Слушаяй словесе Моего, и веруяй Пославшему Мя, имать живот вечный: и на суд не приидет» (Ин. 5, 24). Другой род веры есть тот, который по благодати даруется Христом: » Овому бо Духом дается слово премудрости, иному же слово разума, о том же Дусе: другому же вера, тем же Духом, иному же дарование исцелений» (1Кор. 12, 8–9). И так сия по благодати Духом Святым даруемая вера есть не токмо научающая, но и действующая выше сил человеческих. Ибо кто имеет сию веру, » речет горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет» (Мф. 17, 20).» Первый род веры требует «изволения» самого человека тут проявляется свобода его воли. Второй род веры дается Богом. «Имейте веру в Бога, которая от тебя самого, чтобы приять и от Него ту, которая превыше сил человеческих», учил св. Кирилл Иерусалимский. Вера в этой своей двойственности не есть что-то поддающееся обособлению от человека: это душа души его. « Без веры не возможно угодити Богу» (Евр. 11, 6). » Вера без дел мертва есть» (Ин. 2, 26). И то, и другое утверждение аксиомы православного сознания. Но они относятся к одному и тому же явлению: освящению человека благодатью Божией. Все логические различия, все психологические оттенки, все богословские тонкости тонут безвозвратно в том море благодати, действием которой совершается вольный подвиг освящения, о котором ап. Павел однажды пишет так: « Сам Бог мира да освятит вас всесовершенных во всем: и всесовершен дух ваш, и душа и тело непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа да сохранится» (1Сол. 5, 23). Это преображение человека ветхого, душевного в нового: духовного, обладающего умом Христовым (1Кор. 2, 16). Едва ли в каком другом аспекте с такой силой обнаруживается чистота и высота Православия по сравнению с католицизмом и протестантизмом! За различиями догматическими, церковно-богослужебными, обрядовыми, каноническими, бытовыми и пр. именно тут наилучше вскрывается духовно-качественная иноприродность Православия как подлинного христианства, не искаженного мудрованиями, не сниженного до земли. И чем выше восходит человек по лествице освящения, тем яснее ощущает он всю силу Божественной благодати и всю собственную скверну. То, что человек свободно подвизается, устремленный к Богу, не рождает в нем сознания своих «заслуг» и своего достоинства. Напротив, тут только он до конца понимает всю оправданность повеления Божия: « Егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есьмы: яко еже должни бехом сотворити, сотворихом» (Лук. 17, 10).

Господь сошел на землю, чтобы возвести падшего человека на Небо. Господь искупил человека своей Крестной смертью. Человек оправдан! Но этого мало для его спасения: человек должен своей свободной волей устремиться ко Христу, чтобы преобразиться из тления в нетление. Ему навстречу выходит Господь, Божественной силой окрыляя его немощь. В освящении человека, таким образом, сливаются два элемента: оправдания и облагодатствования, отвечающие началам Правды и Милости, которые сретаются во спасение человека. Для того чтобы могло получить осуществление освящение человека, Господь и основал на земле Свое благодатное Царство Церковь. Неисчетной силой благодати обнимает она спасающегося грешного человека, возводя его от силы к силе.

Дух дышит, где хочет. Благодать изливается на верующих путями неисследимыми и недоведомыми, никакими внешними формами не будучи связана. Благодатью нарочито насыщена вся церковная жизнь. Кто же является естественным и необходимым посредником между Небом и землею в этом неустанном действии благодати на верующих? Священник, пастырь, настоятель… Он поистине может быть назван раздаятелем Христовой благодати. Великие возможности перед ним открываются но и великая ответственность на него возлагается! И какие трудности перед ним встают, особенно в наше время, когда человек настолько уже прилепился к земле, что самая мысль об освящении как о задании каждого верующего просто выпадает из сознания. Господь лобызает самое малое и слабое проявление доброго изволения человеческого, готовый щедро изливать благодать, в восполнение немощи человеческого естества. Сознание этого должно окрылять пастыря. Но если не только прямого изволения к освящению, но даже самой мысли о нем нет больше в умоначертании человека, всецело погруженного в земные заботы, то не готовы ли бессильно опуститься руки раздаятеля благодати?

Два полярных соблазна стерегут всех нас уныние и беспечность. Ни тому, ни другому не должен поддаваться священник. Удручающая картина может раскрываться перед его взором, свидетельствуя о внутренней опустошенности церковной жизни, но нет места унынию. Может открываться и достаточно отрадная картина внешней видимости церковного благолепия и благочиния. Нет места беспечности. И ту, и другую картину должен воспринимать священник, как знамения нашего времени, зовущие к бдительности и к деятельности, нарочито нашему времени отвечающим. С удвоенной лишь силой должен он себя воспринять, восчувствовать, как раздаятеля благодати пусть и в условиях оземленения даже избранного стада, коего пастырем он, Промыслом Божиим, поставлен и себе, и ему во спасение.

Понять должен прежде всего священник, что перед ним не былой церковной народ, привычно, в наследственно-сложившейся бытовой атмосфере, следующий по протоптанным многими поколениями стезям церковного освящения, благодатствующего все этапы, все яркие моменты, все поворотные пункты, все радостные и скорбные переживания, все личные трагедии, все общественные события всю, вообще, и личную и общественную жизнь. Перед ним сборище людей, вырванных, выброшенных из этого русла и находящихся на перепутье, в состоянии некоего неустойчивого равновесия между путем спасения и путем гибели.

Что находится в распоряжении священника? Неисчетное море Христовой благодати готовой излиться изобильно на всякое изволение его духовных чад получить освящение, этой благодатью вспомоществуемое. Но изволение это должно быть именно в наше время нарочито духовно осмысленным. Гор(, действительно, должны быть обращены сердца! О Царствии Небесном должна быть, действительно, забота о своей жизни в Вечности! Не бездумным расточителем благодати должен быть священник среди людей, по инерции бездумно следующих былым обычаям, а рассудительным раздаятелем ее, действительно, во спасение, в духовное возрастание, в освящение, составляющее подлинное назначение нашей земной жизни.

Что должен, прежде всего, сделать священник? Ознакомиться со своей паствой, инвентаризовать свое стадо под углом зрения своего назначения раздаятеля благодати. Распределить их не по признаку заведомых овец и заведомых козлищ, а по признаку близости или дальности к самому осознанию этого разделения. В приходе как бы две «палаты» намечаются. Одна охватывает тех, кто в какой-то мере, духовной жизнью живут либо к ней пробудившись либо от нее окончательно не оторвавшись. Другая охватывает тех, кто или совсем еще не тронуты духовной жизнью, или отчуждены от нее, если уже не враждебны даже! Это разделение основоположно. Оно должно определять поведение священника как раздаятеля благодати. Но оно никак не должно восприниматься, ни как обособление овец и козлищ, ни как обособление здоровых и больных. Конечно, люди духовной жизни не чуждые свои для священника. Они способны жить общей с ним жизнью, которая и должна быть организуема священником со всей возможной энергией. Но личный состав этих своих может изобиловать разнообразными и порою тяжкими, тягчайшими недугами, которые никак не должны выпадать из поля зрения священника. Конечно, люди чуждые духовной жизни не могут быть своими для священника, поскольку о духовной жизни идет дело. Но они могут быть ему очень и очень близкими по-человечески, во всем обилии их душевных переживаний, от которых иногда, и не так уж редко, путь легко открывается на духовные стези. И состав этих чужих может заключать в себе такие цельные, в нетронутом духовном здоровье, особи, которые требуют не лечения и исправления, а только тщательного и любовного ухода, чтобы всем их существом быть обращенными на стези церковного освящения…

Архиеп. Симон, начальник духовной миссии в Китае, в одной из своих замечательных проповедей говорил, в первом десятилетии нашего Зарубежья, заостряя делаемое нами разделение паствы:

«В наш век тьма бесовского омрачения покрыла всю землю: люди в смятении, в отчаянии безумствуют, злобятся друг на друга, злословят, ропщут из-за куска хлеба, из-за удобств жизни, а на спасение, которое дано нам в Церкви Христовой, не смотрят, не верят в Церковь, т.е. не верят, что в Церкви пребывает и спасительно действует благодать Святого Духа.

Бог являлся Аврааму в виде трех мужей, и Авраам принял их, как странников, но потом узнал духом своим, что беседует с Богом. А когда двое из явившихся Аврааму странников, два Ангела, пришли в Содом, Содомляне намеревались сделать им зло, как обыкновенным людям. И праведный Лот не сразу узнал в них небесных посланников.

Так и ныне очень многие из христиан не видят являющегося нам в таинствах церковных Господа Иисуса Христа и не ощущают действия благодати Святого Духа. Даже и на мысль им не приходит возможность живого общения с Богом. О таковых нужно особое попечение, ибо сами они не придут в Церковь: их нужно отыскать и явить им Христа в той обстановке, в которой они живут.

Поэтому всякая христианская община, чтобы жить полной жизнью Христовой, должна выделить из себя хотя малую, но сильную духом самоотверженную, бескорыстную дружину, члены которой под видом обыкновенной человеческой помощи и сочувствия вносили бы благодатное озарение в сердца тех несчастных братий, которые омрачены бесовской тьмой.

Такая дружина должна действовать с благословения предстоятеля Церкви и быть своею для всех, т.е. у всех заслужить доверие».

Симон как бы отбирает «крайних» в обособляемых нами группах наиболее от Церкви отошедших, отчуждившихся и наиболее ей близких, духовно квалифицированных, способных стать ближайшими сотрудниками пастыря. Между ними остается в нормальных условиях основной состав прихода. Об этой массе в другой проповеди так говорил приснопамятный архиеп. Симон.

«Русские люди в большинстве не сами идут в Церковь, а влечет их обычай или пример других, не для молитвенного призвания имени Божия идут они в Церковь, а просто послушать пение, не пропустить праздник. И они не просят об исцелении, даже не помышляют, что им нужно исцеление напротив, им кажется, что они делают кому-то услугу, приближаясь к Церкви. А есть и подобные фарисеям, говорившим о Господе, что Он изгоняет бесов силой князя бесовского: это те, которые изыскивают случаи поглумиться над Св. Церковью и над служителями ее.

Итак, если предложить русским людям вопрос: «верите ли, что в Православной Церкви источник спасения нашего Отечества?» то единодушного подтверждения такой веры не последует, многие останутся немы к этому вопросу, иные же поглумятся над ним. А между тем изречение Господа «по вере вашей да будет вам» остается в силе и в том смысле, что где нет веры, там не осуществляется то, что могло бы осуществиться.

Поэтому нам нужен новый равноапостольный Владимир, который бы от лица всей России исповедал веру в Святую Апостольскую Церковь Православную, и раздался бы над нашим Отечеством глас Господа: «по вере вашей да будет вам»."

Как бы ни слагался приход, при всех условиях, индивидуализован должен быть подход к пастве. В наше страшное время диктуется не отчужденное от личных взаимоотношений выполнение пастырских обязанностей, в соответствии с общими взглядами пастыря на свое призвание, а индивидуализованное раздаяние благодати, каждому в индивидуальное спасение.

Все, что мы выше говорили о миссионерстве, приложимо тут с этой специфической окраской. Только тогда это будет истинным миссионерством, а не использованием своего пастырского положения для деятельности светской, пусть и самыми лучшими заданиями одухотворенной. Конечно, и расточаемая таким пастырем благодать будет действовать во спасение тем, кто оказались бы способны личным своим опытом самостоятельно доходить, или собственными силами сохраняться на стезях церковного «освящения». Но всей полноты возможностей, которая заключена в его пастырстве, такой священник далеко не использует, во благо себе и другим. В известной мере тогда центр тяжести уже перелагается на паству, на ее усердие. Об этом так поучал паству архиеп. Симон.

"Не оправдывайте, братие, своего нерадения о духовном совершенствовании, говоря, что нет священника по душе. Как священник подойдет к тебе, когда ты отворачиваешься от него? Если же ты приступишь к священнику со страхом Божиим и готовностью повиноваться его наставлению, то он, хотя бы и не был готов дать тебе полезный совет, совестью побуждаемый, потрудится для тебя, поищет нужного для тебя руководства, помолится Богу, и Сам Господь вразумит его, как руководить тебя. Только ты сам без колебаний и самомнения ожидай благодатной помощи через того духовника, к которому приступил, и увидишь, что этот именно духовник самый лучший для тебя руководитель».

Чтобы в самой общей форме охватить деятельность пастыря под углом зрения доброй ее направленности, заведомо им блюдомой полезно вспомнить соображения, которые на последнем пастырском совещании излагал еп. Виталий, применяя к деятельности пастыря троичную характеристику мироспасительного подвига Господа нашего Иисуса Христа: пророчество, священство, царство! Пастырь не в том, конечно, смысле должен свое пророческое назначение понимать, что будущее способен он вещать, а в том, что его прямая и первая обязанность есть исповедывать Истину. Какую? Ту, которая составляет содержание Церкви. Пастырь должен олицетворять Истину в ее незыблемости, неповрежденности, неизменности. Стоя на этом камне Веры, пастырь осуществляет действия, обнимаемые понятием священства, сам воспринимая церковную благодать, он раздает ее в том любовно индивидуализованном целительстве, которое несет с собою верным «освящение». И тогда, само собою, возникает его «царственное», в своей духовной благостности, господство над паствой, которое одновременно в какой-то, иногда самой резкой и открытой, форме, является несением и венца мученичества…

В каких формах осуществляется раздаяние благодати священником? В самых разнообразных, не поддающихся точному обозначению. Самый облик пастыря, все его поведение должно способствовать доброму выполнению этого его призвания. Одна, чисто внешняя, казалось бы, особенность священнического сана, может быть тут особо отмечена, как яркий образчик форм, под которыми протекает пастырское раздаяние благодати. Благословение! Ведь оно совершенно явственно означает что? Пастырь, начертанием над верным крестного знамения, призывает на него Божию благодать, которую тот смиренно и благоговейно принимает. Все ли и всегда ли воспринимают пастырское благословение именно так? Не возникает ли иногда ложная со стороны священника стыдливость? Не возникает ли ложная забота о своем достоинстве со стороны получающего приветствие…

Все внешнее в Церкви свидетельствует о внутреннем и одной из забот пастыря является повышение, в этом смысле, культуры паствы. Широкое поприще открывается перед ним! Основная забота пастыря, это пробудить у паствы сознание церковности как обогащения, неустанного и беспредельного, церковной благодатью в подвиге служения Христу и приближения к Нему. Разбудить это сознание и вызвать готовность оторвать часть времени от мирской суеты для Бога; извлечь из глубины души закосневшее, чуть не парализованное устремление к святыне, вот чего надо достичь. Трудно ждать успеха, если это все делается в «вещательной» форме. Успех обещает только индивидуально-дифференцированное приближение к каждому. Для этого развивать должен в себе пастырь духовную зрячесть. Она достигается духовным опытом, просветленным любовью во Христе. В обыденном общении увидеть духовно человека и любовно остановить на нем пастырский зрячий взор, этим иногда сразу закрепляется связь благодатная. И еще нужно долготерпение. О нем так говорит архиеп. Симон:

«Есть два вида снисхождения попустительство, послабление строгости правил и законов это один вид, а другой настойчивое требование совершенного исправление, но с бесконечным долготерпением.

Первый вид снисхождения слово Божие решительно осуждает, как путь ложный, ибо попустительство укрепляет грех и разврат, а путь доброго пастыря, это долготерпение, с готовностью все перенести от согрешивших, но непременно привести их к покаянию исправить».

Напрягать свое духовное внимание в спасение паствы и с неослабным долготерпением вести их ко Христу этим исчерпывается задание пастыря.

Тут нет никаких правил, а есть только «жизнь во Христе», к которой зовет нас о. Иоанн Кронштадтский. Ему подражать обязаны мы все, при всей нашей заведомой немощи. А какие в этом направлении чудеса наша зарубежная жизнь порою являет, во всей своей неизбывной немощи то, вероятно, каждый так или иначе, а мог на своем опыте пережить…

Активизация духовной жизни в приходе, конечно, прежде всего, должна идти по линии приближения прихожан к храму. Тут прежде всего хорошо отдать себе отчет, как далеко ушли мы все, даже очень близкие к храму, от русского древляго благочестия. При Царе Алексее Михайловиче посетил Россию патриарх Антиохийский Макарий. Сопровождавший его Павел Алеппский оставил обстоятельное описание этого путешествия. Оно, в части, касающейся России, с места выражает и восторг, и вопль усталости как впечатление от наших служб.

"Накануне четвертого воскресенья по Пятидесятнице мы отстояли у них вечерню, также утреню поутру, а затем обедню, затянувшуюся до полудня. Тут-то мы впервые вступили в топи и борения, и настало для нас время пота и труда, ибо во всех казацких церквах до земли московитов вовсе нет стасидиев (сидений), даже для архиереев. Представь себе, читатель; они стоят от начала службы до конца неподвижно, как камни, беспрестанно кладут земные поклоны и все вместе, как бы из одних уст, поют молитвы; и всего удивительнее, что во всем этом принимают участие и маленькие дети. Усердие их к вере приводило нас в изумление. О, Боже, Боже! Как долго тянутся у них молитвы, пение и литургия! Но ничто так не удивило нас, как красота маленьких мальчиков и их пение, исполняемое от всего сердца, в гармонии со старшими.

Начиная с этого города и по всей земли русских, то есть казаков, мы заметили возбудившую наше удивление прекрасную черту, все они за исключением немногих, даже большинство их жен и дочерей, умеют читать и знают порядок церковных служб и церковные напевы; кроме того священники обучают сирот и не оставляют их шататься по улицам невеждами».

Аналогичное читаем по поводу вступления на Московскую землю:

«Затем мы вступили, читатель, во вторые врата борьбы, пота, трудов и пощения, ибо все в этой стране, от мирян до монахов, едят только раз в день, хотя бы это было летом, и выходят от церковных служб всегда не ранее как около восьмого часа (около 2 ч. пополудни), иногда получасом раньше или позже. Во всех церквах их совершенно нет сидений. После обедни читают девятый час, причем все миряне стоят, как статуи, молча, тихо, делая беспрерывно земные поклоны, ибо они привычны к этому, не скучают и не ропщут. Находясь среди них, мы приходили в изумление. Мы выходили из Церкви, едва волоча ноги от усталости и беспрерывного стояния без отдыха и покоя».

А вот специальное описание стояние русского народа в Церкви:

»Вот как они входят в Церковь: сначала каждый делает несколько земных поклонов, затем кланяется присутствующим, хотя бы их было много, на восток и запад, север, и юг. Также и дети, большие и малые, знают этот обычай и делают земные поклоны и кланяются присутствующим даже с большею ловкостью, чем мужчины. Что касается их крестного знамения, то достаточно назвать его московским: оно совершается ударом пальцев о чело и плечи. С начала службы и до конца они не прекращают своих поклонов, отбивая их один за другим. При произнесении умилительного имени Богородицы (написано по-русски арабскими буквами), то есть Матери Божией, все они стукают лбами о землю, становясь на колени и делая поклоны, по любви к умилительному имени Девы. Точно также, когда входят в дом, прежде всего, творят крестное знамение перед иконостасом и затем кланяются присутствующим; так же поступают их мальчики и девочки, они вскормлены молоком веры и благочестия. Смотря на такие действия, мы удивлялись не на взрослых, а на маленьких, видя, как они своими пальчиками творят крестное знамение по-московски. Как умеют, будучи маленькими, творит такое крестное знамение? Как умеют кланяться присутствующим? А мы не умели креститься подобно им, за что они насмехались над нами, говоря: «почему вы проводите каракули на груди, а не ударяете пальцами о чело и плечи, как мы?» Мы радовались на них. Какая это благословенная страна, чисто православная…»

Конечно, нам не указ эти примеры. Каждый, кто даже поверхностно подходил к изучению русской жизни, наверное, не раз становился в тупик перед иллюстрациями богатырского здоровья и сверхчеловеческой выносливости русского почвенного человека. Это часто звучит легендой. Но любовь к храму и способность выдерживать утомление церковных служб не угасли, и в этом смысле в русской среде живет некий нерастраченный, а иногда еще и не разбуженный капитал, на который, с должной осторожностью, может опираться и современный пастырь в своей воспитательной работе над приходом. Тут открывается бесконечное множество отдельных заданий, начиная с самого элементарного приучения к порядку и благочинию. С величайшей осторожностью надо тут действовать, учитывая нашу общую повышенную чувствительность, обидчивость, раздражительность. Но памятовать надо, что, если одних раздражает самая попытка общий порядок ввести в храм, то других буквально мучит отсутствие этого порядка. Воспитательная работа должна вестись неопустительно. Надо помнить и то, что если человек усвоил смысл требуемого порядка и начинает понимать, когда и какие надо творить поклоны, когда не следует ходить с места на место в храме, как надо подходить к иконам и т.д. его духовный опыт обогащается и его пребывание в храме осмысливается. Он приближается к Церкви. Более серьезен вопрос: как сделать богослужение более понятным, близким, созвучным личной молитве. Мы нередко стоим перед феноменальным невежеством, с которым тоже борьба должна вестись неусыпная. Проповедь может быть посвящена изъяснению литургии такому, которое, обогащая невежд, не без интереса остается и для церковно-грамотных. Распространение маленьких служебников, содержащих литургию св. Иоанна Златоуста вещь доступная. Далее идет уже более квалифицированная задача, ввести молящихся в полный суточный круг богослужения и, наконец, самый клирос делать не чем-то чужим и заведомо непонятным, а напротив, становящимся все более своим и близким. Тут опыт научит многому самих учителей. По-видимому, безошибочен метод организации общего пения некоторых молитвословий.

Интенсификация участия молящихся в богослужении должна идти и по другим направлениям. Проскомидия! Ее надо объяснить, к ней приучить.

Проскомидия является существенной частью литургии, и сведение ее к выполнению, во время часов, минимума, необходимого для совершения литургии, способно катастрофическим обеднять пастырство. Проскомидия не только объединяет наглядно-зримо, а, вместе с тем, благодатно-таинственно, всю Церковь пред лицом предстоящего таинства Евхаристии, но позволяет пастырю в этом неизреченном таинстве объединить, так же одновременно и зримо и таинственно, все то множество, ему лично близких и на его пастырской ответственности лежащих людей, живых и мертвых, которых обнимает его молитвенная память. Пренебрегать этой святой возможностью можно при наличии только особых обстоятельств, заполняющих до отказа время пастыря, а никак не в «нормальном» порядке. Существенно важно для пастыря пользоваться этой святой возможностью и для того, чтобы в таинстве Евхаристии мысленно-духовно объединяться со своим приходом, со всеми его членами. Приучать надо и прихожан к тому, чтобы они, со своей стороны, с достаточной серьезностью относились к этой возможности и подавали неопустительно поминальные просфоры. Разъяснять надо им, что никакое поминание у престола во время литургии и после нее, на молебне или панихиде, не может идти в сравнение с поминанием проскомидийным, когда вынимается частица именная, омываемая потом очистительно Кровью Христовой. И так желательно поставить дело, чтобы священник успевал свои личные поминания заканчивать до начала часов, а прихожане были приучены подавать поминания, если они не поданы заранее на долгие сроки к этому началу. Только исключениями должны быть поминания, подаваемые во время самой литургии. Тогда не загромождается самое совершение литургии поминаниями, которых в каждом здоровой жизнью живущем приходе должно быть множеством.

Как заканчивать литургию? Если не очень поздно ее начинать, она не должна затягиваться, и есть полная возможность задержать молящихся еще на некоторое время. К такой задержке надо приучать прихожан. Воскресенье это единственный почти для всех день в неделе, когда они в храме, и естественно, что каждый стремится удовлетворить всем своим молитвенным потребностям. Помянули его близких на проскомидии, но это было без него! Иногда вводится настоятелями обычай читать записки и на ектеньи. В этом ничего противоуставного нет, но это затягивает службу. Особые прошения о болящих не следует опускать, но в поминании всех вообще за ектеньями есть известная чрезмерность. Что касается поминаний заупокойных, то в воскресенье совершать их является нарушением устава. Выход естественный диктуется иной: приучить прихожан к тому, что после литургии неопустительно совершается молебен и панихида (или, хотя бы, лития заупокойная). Молебен, если нет праздника, естественно совершать перед наиболее чтимой святыней храма. Поскольку он будет совершаться привычно станет такой молебен общим делом, и смогут не только присутствовать на нем, а и участвовать в нем пением все молящиеся: желательно, чтобы хор образовывался, включая и их, а не оставался обособленно на клиросе. Так же может протекать панихида или лития. Можно сделать обычным поминание о. Иоанна Кронштадтского, а также и блаженной Ксении, которую многие почитают; можно привычно поминать и особо близких храму святителей, в Бозе почивших; и уж, конечно, Царя-Мученика и его семью. Опыт показывает, что такое молитвенное обыкновение очень сближает друг с другом паству, а ее всю с храмом и с батюшкой. Достаточно, поначалу, чтобы нашлось небольшое ядро молитвенное, которое взяло бы за правило участвовать в таком продлении литургии это ядро будет расти.

Тут одно затруднение может возникать: как быть с потреблением Св. Тайн священнослужителем? Откладывать до окончания треб неосновательно и может быть простительно только как исключение по каким-нибудь особо серьезным мотивам. Желательно приучить паству к тому, что непременно читаются на клиросе благодарственные молитвы для причастников это дает возможность священнику потребить Св. Тайны. Достаточно хотя бы немного приучить паству к тому, что после литургии непременно совершаются молебен и заупокойная служба, общие, с пением, нарочито благолепно не будут разбегаться молящиеся.

Труднее специально завлекать в храм, но и это далеко не безнадежно. Акафисты способны многого здесь достигнуть их любят. Если все до сих пор сказанное касалось в значительной мере периферии, то акафисты и связанные с ними беседы больше обращены к ядру прихода, уже к привыкшим жить духовной жизнью. Но именно здесь особенно легко круг посетителей расширяется. Именно так начало может быть положено продуктивной и углубленной работе по оцерковлению паствы.

Особое место занимает задача привлечения к храму детей: это едва ли не первенствующая задача современного пастыря, требующая от него напряженнейшего внимания и подлинной жертвенности. Чтобы создать должную связь с детьми, с подрастающим поколением, с родителями одним храмовым общением ограничиться нельзя. Должно быть знакомство семейно-бытовое. Первым к нему шагом является посещение домов с крестом, со святой водой. Желательно приучение прихожан к естественности приглашения пастыря для каких-либо треб на дом. Наблюдение за тем, как дети знакомятся с Законом Божиим, и взятие этого дела в свои руки все это требует огромного труда, который имеет, однако, все данные оправдать себя. Первым свидетельством успеха должно служить влечение к храму детей, подростков, молодежи для участия в богослужении. Внимание любовное им всем должно быть оказываемо, и пастырем, и теми из старших, кому он может поручить наблюдение самое напряженное. Близость к святыне имеет нередко тенденцию, особенно под влиянием дурных примеров, вырождаться в фамильярность: отрава легко может проникнуть в сердце подростка, злостная, способная причинить огромный и длящийся вред. Забота должна быть у пастыря и о себе, чтобы никакое невзначай сказанное слово, никакой жест не могли послужить в этом смысле во вред отрокам. Им же не только нужно объяснять значение всего совершающегося и их личное назначение в службе, но добиться того, чтоб они чувствовали себя не механическими выполнителями тех или иных действий в тот иной момент, но сознательными участниками и помощниками. Мальчик в алтаре должен чувствовать себя не все тем же поднадзорным ребенком, только находящимся в алтаре, а ответственным помощником, который за всем следит, ничем не отвлекаясь, чтобы оказываться под рукой, всегда, когда в том есть нужда твердо зная, в чем эта нужда состоит. Только такая тренировка способна пойти, действительно, на пользу, а, может быть, и родить желание прочно оставаться в услужении Церкви в том или ином качестве, хотя бы и оставаясь мирским.

Серьезным успехом можно рассматривать превращение прислужников в чтецов и в постоянных участников клиросного пения. И тут тоже должна быть культивируема «школа», а не поощряемо легкомысленное любительство.

Руководство мальчиками в храме естественно превращается в духовную связь, настолько тесную, что она ведет к установлению прочной связи и с семьей. Это один из наиболее благоприятных способов внутреннего миссионерства, причем не так уж редко получается так, что «яйца курицу учат».

Особое место занимает требоисправление. Если служба обычных заздравных молебнов и заупокойных панихид может быть и должна быть преимущественно общей, ибо нет тут оснований внутренних к служению отдельно, то когда дело идет о специальном молебном пении благодарственном, пред началом доброго дела, путешествующим, тяжко недугующим и т.д. оно естественно обособляется. Потребность в таких молебнах не только надо охотно удовлетворять, но и содействовать укреплению в прихожанах этой потребности. Равным образом, должны быть поощряемы требы на дому. Событием, способным возыметь самые благие последствия, является посещение домов с крестом и со святой водой в установленные для того дни. Особый, однако, такт нужен, чтобы это хождение было, при всем уважении к быту, неизменно проникнуто строго церковным настроением. Пренебрегать не надо семейными праздниками своих прихожан памятование их настоятелем высоко ценится. Но тут еще в большей мере настоит настороженность в смысле сохранения своего церковного лица.

Не носит, конечно, исчерпывающего характера это перечисление поводов и оснований для установления личной связи со своими пасомыми. В заключение отметить надо не имеющие никакого специально-церковного повода и основания посещения домов они могут быть особенно действительными в силу их именно спонтанности. В былые времена церковного народа такие посещения, быть может, показались бы иногда странными чего это батюшка пришел в гости! В наше же время, когда проблемами загромождено сознание каждого пасомого и когда, с другой стороны, находится каждый прихожанин на особом счету у пастыря в его работе по образованию действительно духовно-просветленных русско-православных христиан, способных достойно понести звание последних христиан подобные посещения более чем естественны и должны становиться живой потребностью для обеих сторон. Ведь в наше время жизнь должна быть совместной, чтобы мочь сомкнутым церковным строем встречать все случающееся, иногда требующее быстрой внутренней реакции, если еще не внешнего исповедничества. Но в такой общительности с прихожанами помнить надо твердо, что это есть не просто житейский обмен мнений, а некая, пусть и малая, почти незаметная, но все же ступень церковного освящения, творимого божественной благодатью, раздаятелем которой является пастырь.

Если раздаяние благодати является повседневной сущностью пастырского делания, то сгущается она в не поддающейся измерению степени в отдельных действиях. Достаточно указать на водосвятный молебен, творящий явное чудо, длительно вводимое в обиход каждого отдельного человека, поскольку святая вода становится принадлежностью этого обихода. Вода, сохраняя все свои физические и химические свойства, теряет способность «портиться», приобретая, вместе с тем, способность целительную и освящающую способность быть длящейся носительницей благодати! На своего рода пьедестал возводится святая вода Богоявленская. Особые свойства в сознании верующих может приобретать связанная с тем или иным праздником святая вода так узнал я однажды от старца-схимника-слепца Игнатия, что преполовенская вода обладает особыми целительными способностями при сердечных заболеваниях. Но и всякая святая вода, остающаяся после любого, рядовым священником в любом доме отслуженного водосвятного молебна есть святая вода Господь как бы нарочито тем показывает нам, какой источник неиссякаемой чудотворной святыни являет собою в своем каждодневном действии наша Церковь!

Но существуют особые священнодействия, занимающие в жизни Церкви совершенно особое, ни с чем не сравнимое место, как именно нарочитые сгущения чудотворной церковной силы в плане освящения человека силой Божественной благодати. Это то, что выразительно именуется на церковном языке таинствами.

Рядом с обрядами, которые являются лишь закреплением церковного служения в особые формы, применительно к тем или иным заданиям, таинства занимают особое место, как нарочитое орудие, нарочитый проводник Божией благодати, когда видимым образом подается невидимая благодать, с неким нарочитым назначением.

Надо ли говорить с каким тщанием, с каким благоговением, с какой осмотрительностью должен пастырь подходить к совершению таинства, взгревая в себе ревность сознанием того, что никто, кроме тех, кто, как он, к священству особо призваны, к тайнодействию приступать не может. Благоговение должно относиться как к приготовлению вещества, потребного для совершения данного таинства, так и к совершению действий и к произнесению слов, требуемых его осуществлением.

Есть существенная разница в том, как понимает таинства наша Церковь по сравнению с Западом. Протестантизм, независимо от сокращения числа таинств (только крещение и причащение оставлены), склонен усматривать в них лишь символику или, в лучшем случае, орудие для возгревания веры которою, по его учению, спасается христианин. Католичество склонно механизировать действия таинства: раз налицо «материя и форма», должным образом употребленные законным совершителем таинства действие его обеспечено (opere operato), независимо от личности того, над которым оно совершается. Тут отсутствует понимание различия между действительностью таинства и действенностью его. Последнее находится, однако, в прямой зависимости от состояния души верующего, над которым таинство совершено. Оно может оказаться не только не спасительным, но даже осудительным. Это определенно указывается апостолом относительно причастия, но может являться таковым для всех таинств. «Если останешься при злом произволении, учил св. Кирилл Иерусалимский, то не ожидай принять благодать. Если лицемеришь, то люди крестят тебя теперь, но Дух крестить не будет».

Отсюда вытекает, что подготовка к совершению таинства касается не только священника, но и тех лиц, над которыми оно должно быть совершено. И ложится на прямую и неотменимую обязанность пастыря не только поддерживать и возгревать в своей пастве общую церковную культуру, но и применительно к каждому отдельному акту, носящему характер таинства, особо удостоверяться в должном состоянии к нему приступающих. Не должны они относиться формально к таинству, как к обязательному, привычному обряду, связанному с теми или иными обстоятельствами жизни, а обязаны понимать всю значительность совершаемого именно как таинственного низведения на человека нарочитой благодати. С другой стороны, надо опасаться, особенно в наше отравленное всякими недобрыми веяниями время, восприятия таинства, как чего-то стоящего в одном ряду с явлениями совсем иного порядка.

Таинство явление «мистическое», как оно по-гречески и означается словом «мистерион» (по-латински «сакраментум»). Это явление Духа, действующего чрез лиц, Им просветленных, и дарующего повышенную силу благодати лицам, такому просветлению поддающимся, его ищущим. Подобное таинственное действие освящения, обожение спасающегося человека, подготовляемого благодатным воздействием на него Церкви ко вхождению в Царствие Божие, надо решительно отличать от явлений теургических или магических, корнями уходящих в мир дохристианский и ныне принадлежащих к миру внехристианскому. Тут, охватываемый действиями и словами ритуальными, человек вступает в связь с миром потусторонним совсем иного строя. Тут он не действию благодати Духа Святого отдается, отрешаясь от своей греховной воли и «примиряясь» с Богом, его для Богообщения создавшим, а, напротив того, желает своей греховной воле подчинить, себе на службу поставить какие-то, как ему кажется, высшие силы и так получить какое-то, им искомое, удовлетворение. Люди сейчас готовы бежать к разным чародеям, знахарям, целителям, не разбираясь в том, кто они и чьей силой действуют. Законно обращаться к таинствам верующим людям в надежде на помощь в своих житейских делах, в частности, и в уповании на чудесное исцеление. Но пропасть лежит между смиренно-молитвенным обращением в Церкви, с упованием на помощь Божию чрез ее тайнодействие и готовностью куда угодно идти и кому угодно поклониться, лишь бы получить желаемое. Задачей пастыря должно быть возгревать в своей пастве сознание Богообщения, являемого таинствами, предполагающее соответственное устремление молитвенное, атмосферу богомыслия и церковной соборности. Если в каждом таинстве с особенной силой обнаруживается действие Божественной благодати, нисходящее свыше, то снизу, от земного человека должно к Небу восходить сознание своей принадлежности к Церкви; своей приобщенности ко всем, к Ней принадлежащим, будь это в плане еще земном или уже премирном своего таинственного членства Тела Христова.

Пастырь не случайный требоисправитель и не эпизодический совершитель таинств лишь в меру обращения к нему прихожан, как бы вне жизни стоящий: он деятельный участник жизни своих прихожан от рождения до смерти. На его заботе лежит рачительное, постоянное, неусыпное внимание к каждой отдельной семье, так чтобы всякое ее особо значительное внутреннее событие и переживание естественно и привычно сопровождалось благодатным вмешательством Церкви.

Надо ли нарочито объяснять великое значение момента, когда новый человек входит в мир! Требник (называвшийся в древности «потребник», в смысле ответа его на всякую духовную потребу!) начинается с «Молитвы в первый день, по внегда родити жене отроча», в которой молитва возносится о том, чтобы Господь исцелил и восставил «сию рабу», помиловал ее, освободил ее и рожденного ею младенца от всяких дурных влияний «и от очес призора». Молитва эта о матери, с упоминанием одного ее имени, и совершается она в доме родильницы. Особый акт дача имени ребенку. Оно дается по правилам Церкви уже в храме Божием, на восьмой день. « Приносится младенец от бабы к храму, и стоит пред враты храма». Совершив молитву, священник берет на руки младенца и творит креста образ пред враты храма, или пред образом Пресв. Богородицы, возглашая: «Радуйся, благодатная Богородице Дево, из Тебе бо возсия солнце правды, Христос Бог наш, просвещаяй сущия во тьме: веселися и ты, старче праведный, приемый во объятия Свободителя душ наших, дарующего нам воскресение». Наконец, в сороковой день снова приносится младенец в храм уже самой матерью, очищенною и омовенною сущею, с младенцем, обычно уже крещеным. Это так называемое «воцерковление». Вспоминается принесение Богомладенца в храм в сороковой день и призывается милость Божия на младенца. Эти молитвы совершаются, если младенец и не крещен. Если он крещен, то тут же происходит и самое воцерковление. Священник берет на руки младенца и с определенными словами начертывает крест им сначала перед вратами храма (практически в самом храме, при входе), затем в самом храме, в средине его, далее пред алтарем, или, если младенец мужского пола, то в алтаре. Завершается акт воцерковления у Царских врат, где священник говорит: «Ныне отпущаеши...», и «полагает е при дверех жертвенника, и тако восприемник поклонився вземлет е и исходит», а священник творит отпуст.

В настоящее время эти три акта в редчайших случаях совершаются раздельно, как то требуется правилами Церкви. Обычно наименование младенца совпадает с крещением. Молитва на сороковой день, как и первая молитва, зачастую вовсе не совершаются. Далеко не всегда совершается и воцерковление такой глубокий смысл имеющее! Так далеко зашло общее расцерковление.

Что касается того, какое имя давать младенцу, это надлежит предоставлять родителям: навязывание, а тем паче властное вмешательство священника тут неуместно. Имена, конечно, должны быть православные. Принято давать предпочтение именам, связанным с днем рождения или крещения, или, во всяком случае, близким к этим дням. Бывали случаи наречения имен мужских младенцам женского пола по недоразумению (например: Инна, Рима, Пинна). Это, конечно, неправильно, но беды нет особой, так как покровителем небесным может быть и лицо другого пола: монахини сплошь и рядом получают имена именно так. Если, однако, возникает необходимость перемены имени, то для младенца остается священнику только вновь прочесть молитву, какая читается при наречении, а для взрослых, согласно указанию, в свое время данному митр. Филаретом, достаточно исповедывать и приобщить его (или ее) под новым именем, а затем сделать соответствующее исправление в метрике.

Относительно времени крещения особых указаний нет, но оно не должно быть без нужды откладываемо. Нормально молитва на сороковой день совершается над младенцем крещеным. Во всяком случае, тут должен идти вопрос о днях, а не о месяцах, тем паче не о годах, как иногда теперь наблюдается. Происходит крещение в храме. В виде исключения дозволяется совершать это таинство на дому (практически тут приходится считаться с пожеланием родителей). Купель должна быть взята из Церкви, так как недопустимо совершать крещение в сосуде, который потом будет использован для домашних надобностей. Совершается крещение натуральной водой без всяких примесей. Вода должна быть тут же освящена: подливание святой воды, как способ ее освящения, не допускается. Вода по крещении изливается (в реку, под Церковь, под дерево) и никак не оставляется для последующих крещений.

Вода может быть подогрета, равно как и температура храма по возможности должна быть не холодная. Но не надо здесь проявлять мнительности, принимая лишь разумные меры для предотвращения простуды. По вере, крещение даже в холодной воде и в холодном помещении не причиняет вреда. Может быть крещаемо несколько младенцев одновременно в той же купели. Крещение совершается погружением, за исключением случаев клинических («клини», по греч. »одр"), когда, по болезни, допускается не только обливание, но и окропление.

Обычно бывает два восприемника, мужчина и женщина. Правилами церковными предусмотрен один: мужчина для мальчиков, женщина для девочек. Впрочем, отсутствие восприемника не делает таинство недействительным. По нужде может быт восприемником мужчина у крещаемых женского пола, и наоборот. Может быть восприемником и священник, совершающий таинство. Не могут воспринимать от купели родители своих детей (иначе, духовно породнившись, они должны были бы разойтись!), как не могут, по той же причине, быть муж и жена восприемниками одного и того же ребенка. Допускается бытом и больше, чем одна пара восприемников, но записывается одна. Бытовым явлением, внутренне не оправданным, бывало приглашение заочных восприемников большей частью высоких покровителей. Таким же бытовым явлением, никак уж внутренне не оправданным, надо признать и приглашение в восприемники лиц инославных: последнее, если и терпимо то только, как нечто восполнительное, при непременном наличии православного восприемника законного, мужского или женского пола, в зависимости от пола крещаемого. Подобные бытовые явления противоречат природе института восприемников, предполагающей ответственные обязанности их. «Книга о должностях пресвитеров приходских» говорит об этом так: «При крещении младенцев смотреть должен священник, чтобы восприемник был и правоверен, и знающий нужные члены веры ко спасению. Понеже восприемник зде держит лице крещаемого, и за него обеты Богу творит, Символ Веры исповедует, и потому долг имеет восприемного сына своего, когда в возраст приходить начнет, и не будет иметь другого учителя, наставить вере и закону Божию, и стараться припомнить ему обеты крещения, и силу его, чтобы отрок сам в твердость оные изучил и разумел, чего всего не могут учинить ни невежа в вере, ни иноверный». Отсюда понятно, что не могут быть восприемниками малолетние (ниже 15 лет мальчики, ниже 13 лет девочки), умалишенные, отлученные от Церкви, преступники… В наше время, когда такое исключительное значение имеет духовное руководство подрастающего поколения, горько видеть беспомощность восприемников, порою не способных наизусть прочесть Символ веры.

Крещение предваряется «молитвой во еже сотворити оглашенного». При крещении младенцев она сливается с крещением, но, по сути, является чинопоследованием самостоятельным. Возжение свечей, в частности, есть принадлежность крещения, знаменуя духовный свет. Равно и белое облачение. Сокращение самовольное, в частности, опущение тех или иных молитв запрещения, недопустимо без крайних обстоятельств, к тому побуждающих. По нужде крайней допустим так называемый «Чин св. крещения вкратце». После «Благословенно Царство» и трисвятого произносится молитва священником по освящению воды (с сокращениями), влагается елей в воду и непосредственно совершается крещение. Сразу же происходит облачение, миропомазание («Печать Дара…»), троекратное хождение с пением «Елицы во Христа крестистеся…» и отпуст. Такое крещение не восполняется потом, если крещаемый и выздоравливает. Подобный чин совершается «страха ради смертного». Если существует опасность смерти, а священника нет, то возникает обязанность присутствующих совершить крещение без всякого чина, троекратным погружением «во имя Отца и Сына и Святого Духа». По нужде, могут даже мать или отец крестить собственное дитя (что запрещено по вышеуказанным соображениям), и они тогда не почитаются вошедшими в духовное родство. «Книга должностей» говорит об этом крещении мирянами так: «В случае опасной слабости младенца, буди священника нет, может и мирянин крестить, то есть, погрузив в воде, выговорить форму: крещается раб (или раба) Божий во имя Отца, и проч. Чего для должен пресвитер прихожан, да и самых жен при рождении служащих научать, как в том случае поступать, притом ихже увещевать, дабы в таких случаях немедленно ему давали знать. Чиим бо нерадением младенец некрещен умрет, того правило 68 номоканона отлучает от причастия на три лета с поклонами на всяк день по сто, и постом в понедельник, среду и пяток, на всякую седмицу». Такое крещение восполняется потом священником.

Для лиц принадлежащих к Православию нормальным является крещение в младенческом возрасте. Крещение взрослого есть присоединение его к Православию. Оно было обставлено в России гарантиями, обеспечивавшими отсутствие принуждения, искренность намерения и должную подготовленность. Совершалось крещение лишь с разрешения епископской власти. Нормальными сроками подготовки для не достигших 21 года было 6 месяцев, а для совершеннолетних 40 дней. Сроки могли быть сокращаемы. Для опасно больных достаточным почиталось ясное выражение их воли. Архиерею о крещении доносилось уже постфактум. Перед крещением оглашаемый должен был дать формальную подписку, «что он до конца жизни будет оставаться членом святой Православной Церкви».

В древности крещение было приурочиваемо к дням Рождества Христова и Богоявления, к ночи Светлого Воскресения, к субботе Лазаревой и к ночи на день Пятидесятницы. Осталось ныне только пожелание, чтобы крещение было совершаемо по возможности торжественно, в праздничный или воскресный день.

Чтение молитв заклинательных и весь состав чинопоследования получают иной характер применительно к взрослому человеку, приходящему к истинной вере от своих заблуждений. Самый приступ к «оглашению» получает характер торжественно-значительный. Облаченный священник, выходя из царских врат, спрашивает: «Что пришел еси к святой Божией Церкви, и что от нее желаеши?» Ответ: «Ко святой Божией Церкви приидох, и веры от нее научитися и той сообщитися желаю». Иерей изъясняет, в чем состоит вера православно-кафолическая (по чинопоследованию о присоединяемых). «Хощеши ли сию святую непорочную христианскую веру истинно от сердца прияти» и сея учитися и неотступно сию даже до кончины живота твоего содержати и т.д.

После утвердительного ответа оглашаемый преклоняет колена, и иерей, благословив его трижды во имя Святой Троицы, нарекает ему имя и молится о нем: «Отверзи ему очи умные сердца к дивных Твоих чудес разумению… причти его оглашенным людям Твоим, яко да во время благоприятно сподобится бани порождения и одежды нетления». Знаменуя его снова трижды во имя Отца и Сына и Святого Духа, иерей возглашает: «Написано да будет имя его во оглашенных». Заключается последование молитвой: «Ты, Владыко Боже Отче…», в которой обращается иерей к Богу: «Ты изъял душу раба Твоего от лукавого, Ты просвети ю и настави ко освящению во Христе Твоем». Так полагается начало ближайшему ознакомлению оглашенного с Истинами Православия. Должен он это время, конечно, посещать и службы Божия.

Понятно, какой глубокий и проникновенный смысл приобретают после такой подготовки все вопросы и ответы, все молитвы, каждый отдельный момент завершительного чинопоследования. У церковных дверей происходит три оглашения: в первом исчисляются заблуждения, во втором исповедуются истины Православия и клятвенно отвергаются прежние заблуждения. Для третьего священник отрешает пояс хотящего просветитися и ставит его лицом к востоку. Все далее совершаемое исполнено великого назидания. Оглашенный предстоит в одной срачице, непрепоясан и не обувен, как лишенный боготканной одежды первозданного Адама, или как впадший в разбойники, иже совлекше его, и язвы возложше, отыдоша, оставльше едва жива суща (Лк. 10, 30), с опущенными долу руками, как связанный, с взором, обращенным к востоку утерянному Раю. Над ним совершается заклинание, то есть отгнание дьявола, троекратное знамением креста, возложением руки на голову, молитвою, дуновением на чело, уста и перси. Заклинательное дуновение есть дыхание жизни, как Творец при сотворении человека «вдохну в лице его» (Быт. 2, 7). Св. Григорий Богослов вспоминал «три дуновения (пр. Илии) на сына сарептянки». Сам Господь употреблял дуновение при исцелении (Мк. 7, 34) и при подании Духа Святого (Ин. 20, 22). Обратившись потом на запад, «место видимой тьмы», где сатана, «будучи тьма, во тьме и державу имеет» (св.Кирилл Иерусалимский), оглашенный отрекается троекратно от дьявола и дует и плюет на него в знак совершенного разрыва: отрицается всех дел его, гордыни его, всего служения его, разумея под последним не только всякое служение в капищах, но и чарования и волхования или иные «злые хитрости» (св.Кирилл Иерусалимский).

«Когда же разорвал ты древнее согласие с адом, тогда отверзается тебе рай Божий, на востоке насажденный» (св. Кирилл Иерусалимский): оглашенный обращается на восток и троекратно сочетавается Христу, запечатлевая это свидетельство своего доброго согласия исповеданием Символа Веры и поклонением Св. Живоначальной Троице. Затем начинается крещение, для чего священник облачается в фелонь (до сих пор он был в епитрахили). Оно совершается торжественно, в белых одеждах, с возжжением светильников, с фимиамом кадильным. Освящаются вода и елей. Крещаемый помазуется елеем. «Некогда в ковчег Ноев, говорит св. Златоуст, голубь принес масличную ветвь знак Божия человеколюбия и прекращения потопа»: так помазание елеем предваряет торжество крещения. Затем помазанный елеем радования погружается троекратно в воду. Новооблеченного во Христа приветствуют псалмопением, преобразующим небесную славу, ожидающую возрожденного грешника. На него возлагается белая одежда, риза правды и спасения и на выю крест, в знамение нового служения Христу. Ему вручается светильник, с которым он должен сретить Небесного Жениха. Св. Григорий Богослов говорит, что христианин в некотором отношении делается царем и священником. Блаж. Иероним называет крещение священством мирян.

Крещение совершается только над теми, кто никогда никем крещен не был, причем действительно всякое крещение, только бы оно было совершено во имя Святой Троицы. Эта распространяется не только на католиков и протестантов, но и на еретиков. Если есть сомнение в том, было ли совершенно крещение и правильно ли (т. е. «во имя Отца и Сына и Святаго Духа») было оно совершено, то употребляется такая формула при крещении: «крещается раб Божий, аще не крещен есть, во имя Отца и пр». На обязанности священника лежит выяснение, не было ли злой воли в крещении спешном без священника, и тогда должен он не восполнять его, а совершать наново.

Можно ли за отсутствием своего священника крестить у неправославного пастыря? Наш закон запрещал «прикасаться» к делам веры православных кому-либо из иноверных. Но практика знает такие случаи, и тогда, при первой возможности, православным священником крещение восполнялось.

В настоящее время вопрос о крещении детей в условиях отсутствия православного священника является весьма живым. Практически иногда появление православного священника в какой-либо местности открывает множество никем не окормляемого православного населения, среди которого растут дети некрещеные... Поскольку есть связь с такими местностями, надлежит разъяснять, что крещение может быть совершаемо и мирянином, и давать практические указания. В утешение родителям можно, зная, когда, в какой день, будет совершенно крещение, отслужить в храме молебен.

В наше страшное время «последних христиан» уже не исторической справкой может иногда служить напоминание о в Житиях святых свидетельствуемых крещениях, которые творились над язычниками собственной их кровью, за Христа проливаемой.

Св. Димитрий Ростовский говорит в связи с этим о крещении желанном: «желанным и кровавым крестишася святии мученицы, которые вместо настоящего крещения исповеданием Иисуса Христа истинного Бога, и страданием получиша Царствие Небесное: исповедание же и страдание с желанием крещения, вменися многим вместо крещения за необходимую нужду смертную от мучителей».

Св. Амвросий Медиоланский об императоре Валентиниане Втором говорил, что хотя он и был убит, не приняв Св. Крещение, »но как он издавна желал этого и даже прямо пред своею смертью засвидетельствовал о своем желании креститься, то я думаю, что по своей любви и желанию крещения он остался очищенным, подобно тем св. мученикам, которые, хотя и не были крещены, но своею кровью омылись от греха первородного».

В крещении человек рождается к новой жизни, но ему потребны «Божественные силы, яже к животу и благочестию» (2Петр. 1, 3). Они подаются чрез таинство миропомазания, при помазании частей тела с произнесением слов «печать дара Духа Святаго» непосредственно после крещения. «Как Христос, омывшись в реке Иордане и, сообщив водам благоухание Божества, вышел из воды, и было на Него существенно наитие Духа Святого (потому что подобное почивает на подобном), так точно и вам, когда вы вышли из купели священных вод, дано миропомазание, сообразное тому, которым помазался Христос. А это помазание есть Дух Святый» (св. Кирилл Иерусалимский).

Дарование Духа Святого было обетовано Спасителем, Который звал к Себе жаждущих «да приидет ко мне и пиет». Не было еще тогда дарования Св. Духа: «не у бо бе Дух Святый, яко Иисус не у бе прославлен» (Ин. 7, 39). Совершилось же это дарование уже после прославления Господа, чрез Апостолов, через возложение ими рук (Деян. 8, 14–17 и 19, 2–6). «Помазание учит вы о всем», говорил об этих дарованиях ап. Иоанн (1Ин. 2, 20, 27). «Не оскорбляйте Духа Святаго Божия, Имже знаменастеся в день избавления», говорил о том же апостол Павел (Еф. 4, 30).

Внешняя сторона таинства первоначально выражалась в возложении рук апостолами, но при них же утвердилось применение мира, почему и именование священнодействия «таин-ством мира» носит древний характер. Ни апостолы, ни даже преемники их, епископы, не могли быть везде, отсюда и необходимость обращения к помазанию в буквальном смысле, которое могли совершать и пресвитеры, употребляя миро, освященное епископами. Внешнее запечатление получает глубокий внутренний смысл. «Печатью Святого Духа запечатлены все входы к душе твоей, печатью помазания запечатлены все члены твои», говорил св. Ефрем Сирин. «Как будет оспаривать тебя ангел себе, вопрошал св. Василий Великий, как исхитит у врага, если не знает печати? Как скажешь я Божий, если не носишь на себе признаков? Или не знаешь, что погубляющий миновал дома запечатленные, и убивал первенцев в домах незапечатленных? Незапечатанное сокровище удобно похищается ворами, непомеченную овцу безопасно можно отманить». Самое именование «христиан» созвучно миру излиянному или помазанию (хрисма). "Удостоившись миропомазания, вы нарицаетесь христианами, оправдывая возрождением и самое имя, говорит св. Кирилл Иерусалимский, Ибо прежде, нежели сподобились оной благодати, вы сего наименования собственно достойными не были, а стремились к тому, чтобы быть христианами ». «Сделавшись причастниками Христу» (Евр. 3, 14), говорит он же, вы достойно именуетесь христианами, то есть помазанными, и о вас Бог сказал: не прикасайтесь помазанным Моим (Пс. 104, 15)».

Невидимое действие таинства преподание Духа Святого, с его благодатными дарами, необходимыми для жизни духовной. Это есть преподание тех даров, о которых говорил еще прор. Исаия: Духа премудрости и разума, Духа совета и крепости, Духа ведения и благочестия, Духа страха Божия, просвещающих наш разум, утверждающих в добре нашу волю. Миропомазание, по слову св. Кирилла Иерусалимского, есть святость, духовное охранение телу и спасение душе.

Так как Бог, налагающий на нас Свою печать , «верен пребывает: отрещися бо Себе не может» (2Тим. 2, 13), то таинство миропомазания должно почитаться неповторяемым, подобно таинству крещения. Но если Бог нас отречься не может, то мы вольны то сделать и для таких, отрекшихся, Церковь по своему милосердию допускает повторение миропомазания, при их возвращении.

Это относится к тем, кто, как говорит св. Димитрий Ростовский, «отступльше от своей веры, приступльше же к турецкой или жидовской, а поживши у них аще паки к православию обратятся».

Знаменательны священнодействия, совершаемые Православной Церковью после крещения и миропомазания. В знак радостного вступления миропомазанного в вечный завет со Христом, он обводится (или обносится) кругом купели или аналоя (круг есть образ вечности) при пении «елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся». По уставу обмытие следов мира на челе, персях, очах, устах, руках, ногах, освящающие мысли, желания, чувства и поступки человека, оставляется до восьмого дня: в древнее время облекшиеся во Христа семь дней торжествовали, нося белые одежды крещения и Св. Миро, «вкушая млеко и мед» (по слову Тертуллиана) и ежедневно бывая у богослужения. Ныне омытие следов мира совершается непосредственно после совершения таинства. Затем происходит пострижение власов крестообразно, во имя Отца и Сына и Святого Духа некий начаток великого пострижения иноков, «да отъятием чувственных власов соотложат и бессловесные мысли и деяния и сподобятся восприять иго благое и бремя легкое и взять крест» (из молитвы пострижения иноческого).

Потребное для совершения таинства миро должно быть хранимо в крестильных ящичках так, чтобы нельзя было смешать его с елеем. Хранимо оно должно, быть со всем тщанием, в честном месте. Касаться его кроме дьякона никто из причетников не должен. Если бы оно укануло или пролилось, действовать надо применительно к правилам, относящимся к Св. Крови Господней, а то что останется от очистки или измовения, должно быть обращено в проточную воду или под престол. Уничтожению одежды, если на них попало миро, после измовения их, не подлежат, но предпочтительно обращение их на церковные нужды. Ни для каких целей, кроме однократного помазания при совершении таинства, миро употреблено быть не может. Кружное хождение с пением «Елицы во Христа крестистеся…» обязательно совершается, даже если нет купели (крещение в реке, или миропомазание отдельно от крещения). Тогда оно совершается вокруг аналоя или стола, на котором лежит Крест, Евангелие крестильный ящик. Священник возлагает епитрахиль правою рукою на крещаемого, а в левой держит крест; за священником следует восприемник с ребенком мужеского пола на руках, или восприемница с ребенком пола женского, впереди дьякон с каждением. «Силу и конец миропомазания» священник должен изъяснить восприявшим таинство, когда «приидет возраст» («Книга Должностей»).

Возрастные христиане иноисповедные (католики, не получившие еще конфирмации, протестанты и раскольники) присоединяются чрез миропомазание приходскими священниками без особого испрошения разрешения у архиерея. Присоединяемый дает следующую расписку: «Я, нижеподписавшийся имя рек… вероисповедания… сим изъявляю решительное намерение присоединиться к Православной восточной кафолической Церкви и обещаю пребывать в послушании ее всегда неизменно». Подготовленный к присоединению исповедует предварительно пред священником свои грехи, (разрешительная молитва не читается над ним!). В притворе совершается оглашение. Приступающий отрицается неправого учения своего вероисповедания (латинского, арменского, лютеранского, реформатского), точно указываемого согласно особого чина присоединения. Раскольники отрицаются в общей форме «всех ересей и отступств, яко Божией истине и Церкви Его Святой противных» (для скопцов особые отрицания!). Затем присоединяющийся читает Символ Веры. Иерей вопрошает: «Апостольская и церковная правила, на святых седми вселенских и поместных соборах составленныя и утвержденныя, и прочая Православной Церкви предания и уставы приемлеши ли?» – «Приемлю». »Исповедаеши ли, яко Святое Писание, по разумению, еже предаша святии Отцы, и еже содержала и содержит святая Православная Церковь, мати наша, приимати и толковати подобает?» "Исповедую«. Тогда лишь вводится присоединяемый в храм, держась правой рукой за протянутый ему священником конец епитрахили. »Вниди, говорит ему священник, в Церковь Божию и отрини вся неправости и заблуждения«. Пред амвоном на аналое лежит Евангелие и Крест. После чтения 66-го псалма присоединяемый, коленопреклоненный, выслушивает молитвы благодарственные и просительные (о нелицемерном, невозвратном и нелестном соединении Святей Соборней Церкви). Встав с колен, присоединяемый дает обещание православную веру целу и невредиму до конечного издыхания твердо, при Божией помощи, содержать и исповедывать и должности ее исполнять, в чем целует Евангелие и Крест. Затем снова преклоняет он колена, и тогда читает над ним иерей разрешительную молитву, особую, после чего только и совершается миропомазание. Миропомазание совершается пред литургией, за которой присоединенный причащается Св. Тайн. Бывают и при таинстве миропомазание, отдельно от крещения совершаемом, восприемники, но они только свидетели: духовного родства тут не возникает.

Сокращенный порядок присоединения установлен для тяжко больных, к кончине готовящихся. Миропомазанные присоединяются одною исповедью и возложением священнической руки, а не воспринявшие этого таинства чрез помазание миром одного чела. Из чина присоединения читаются только две молитвы: просительная и разрешительная, одна пред исповедью, другая после нее, а затем преподаются Св. Тайны. Формальный документ о присоединении (расписка) и в этих случаях отбирается, причем, по личной просьбе присоединяемого, она может быть подписана и кем-либо из присутствующих. Для присоединения раскольников существовал особый чин, составленный митр. Платоном, причем для присоединяемых на правах единоверия самое таинство совершалось по старинному требнику с некоторыми дополнительными словами при помазании.

Таинство Крещения открывает перед нами двери Царствия Божия. Таинство Миропомазания одаряет нас силами, способствующими вступлению действительному на путь Света. Таинство Евхаристии непосредственно приобщает нас к Царству Света, делает нас причастниками Блаженной Вечности, реально соединяя нас с Христом Богом: под видом хлеба и вина христианин причащается Истинного Тела и Истинной Крови Спасителя. Это таинство из таинств и тайна из тайн. Недомыслимая для всякого, даже и ангельского сознания в своей простоте доступна она сознанию младенческому. Таинство именуется вечерею Господней, трапезой Господней, Телом и Кровью Христовой, Чашею спасения, Тайнами, жертвою и т.д., но чаще всего Причащением и Евхаристией. Последнее слово значит благодарение. Употребляемо оно было самими апостолами: «благодарив (хлеб) преломи» (1Кор. 11, 24), » хвалу воздав, даде» (чашу) ученикам (Мф. 26, 27). В обоих случаях по-гречески сказано: евхаристисас.

Шестая глава от Иоанна показывает нам, как Господь, загодя, во всей полноте и с предельной точностью, раскрыл существо этого таинства, как средоточия принесенной Им на землю Вечной Жизни. Совершив множество чудес над последовавшим за Ним народом, Иисус завершил их чудом насыщения многотысячной толпы пятью хлебами, которые он, воздав благодарение (евхаристисас!) преломил и дал ученикам для раздачи народу. Поняв лишь земную силу этого чуда, народ хотел сделать Иисуса царем земным, чем заставил Его удалиться на гору, отъединившись даже от учеников. Те, одни, на лодке отправились на тот берег, в Капернаум. Их в море настиг Господь, идя по воде, как по суше. Народу, удивленному видеть Его по ту сторону моря, Господь сказал: «аминь, аминь глаголю вам» как Он предварял самые важные и торжественные откровения, и, разоблачив их земные помыслы, вызванные насытившим их чудесно хлебом, призывал их делать «не брашно гиблющее, но брашно пребывающее в живот вечный, еже Сын Человеческий вам даст». Разумея это иносказательно, народ стал спрашивать, что надлежит делать, чтобы делать дела Божии. Ответ был прост: веровать в Посланного. Понят был ответ, вызвав встречный вопрос: дай знамение! Мысль вопрошавших опять обращается к земной пище, к манне, поданной с неба. Господь принимает сопоставление: да, и тогда хлеб был дан Отцом Его, но сейчас речь идет об Истинном хлебе и без обиняков Себя им называет: «Хлеб бо Божий есть Сходяй с небесе и даяй живот миру». Не понимают вопрошающие: в мыслях у них тот же земной хлеб. Просят они всегда подавать этот хлеб. Еще ясней говорит им Господь: " Аз есмь Хлеб Животный». И тут уже раскрывает извечную тайну спасения, тайну домостроительства спасения, Им ныне совершаемого. Спасение в том, чтобы вкусить хлеба жизни, Им воплощаемого, поверив Его словам. Те, кто не к Нему идут, те и видят Его и слышат Его слово, но не способны уверовать. Всякого к Нему грядущего не изгонит Господь, ибо такова воля Отца, чтобы никто не погиб из тех, кто способен увидеть Сына Божия и уверовать в Него; всех их ждет воскресение. Ропот в ответ. Иносказательно продолжают понимать его речь ропотники: как мог Он назвать Себя Хлебом, сошедшим с Неба Он, сын родителей, всем известных! Господь объясняет им причину их непонимания: не от Бога они! И снова возглашает, что жизнь вечная открыта только тем, кто в Него уверует. Снова называет Себя Господь Хлебом Жизни, сошедшим с Небес. Тут Он досказывает свое откровение до конца: «хлеб, егоже Аз дам, Плоть Моя есть, юже Аз дам за живот мира». А в ответ на пререкание, кругом возникшее, возвещает еще полнее и точнее: «Аминь, аминь глаголю вам, аще не снесте Плоти Сына Человеческаго, ни пиете Крове Его, живота не имате в себе. Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день. Плоть бо Моя истинно есть брашно, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во Мне пребывает, и Аз в нем…» Тут уже упомянуто и о Крови Господней и открыто существо Нового Завета: Господь отдал Свою Плоть за жизнь мира и к спасительной жертве приобщится, а тем самым и к Жизни Вечной, тот, кто, уверовав в это, вкусит Божественной Плоти и Божественной Крови.

Это и есть Таинство Евхаристии!

Даже ученики тогда многие соблазнились. Господь тут же разъяснил природу этого соблазна. Встреча здесь плоти и духа. Слова Им сказанные, от духа и жизни. Только те, кто от Бога, могут понять их. Иным остается удел неверия, даже если они и увидят Сына Человеческого «восходящего идеже бе прежде». Уходят тогда те, кто не могут уверовать, даже из учеников. Испытывает Господь двенадцать: не хотите ли и вы отойти. За всех отвечает Петр: веруют они, что Он Христос, Сын Бога живаго; что у Него глаголы вечной жизни. В ответ, однако, свидетельствует Господь, что даже среди них, Им избранных, один не от Бога: диавол!

Прообразовав таинство Евхаристии и изъяснив недомыслимую природу его, Господь совершил и самое таинство, предварив им Свое вознесение на крест. Накануне праздника, прообразовавшего искупительного Агнца, «закланного от сложения мира» (Ап. 13, 8) и долженствовавшего ныне явит это заклание на Нем, «Агнце Божием, вземлющем грехи мира» (Ин. 1, 29), Господь совершает тайную вечерю. Господь совершает сначала ветхозаветную пасху, затем умывает ноги ученикам, предсказывает вновь свою Смерть чрез предательство одного из учеников, а затем устанавливает таинство Евхаристии (Мф. 26, 26–28; Мк. 14, 22–24; Лк. 22, 19–20; 1Кор. 11, 23–25). Совершается Самим Господом то, что, будучи совершаемо потом апостолами и их преемниками, должно до скончания века являть жизнь Церкви Новозаветной. Это уже не только приготовление к блаженной Вечности, но и реальное приобщение к Ней. Под видом хлеба и вина человек вкушает Тела и Крови Господа Своего, мистически-реально с Ним соединяясь.

Веществом для таинства служат пшеничный, чистый, квасный хлеб и виноградное, чистое вино, во время приношения растворяемое водою. Евангелисты так и называют хлеб квасным «артос», а не «адзюмон», как именовались опресноки. Так называется он и в Деяниях. Несомненно, на квасном хлебе совершалась Евхаристия в древней Церкви, так как «по вся дни» (Деян. 42, 46) и не могли употребляться опресноки, бывшие в употреблении у иудеев только в дни пасхи. Поскольку таинство совершалось на «приношениях», то оно везде и всегда совершалось на обычно употребляемом хлебе, то есть на квасном. Введение в практику опресноков католической Церковью произвольное новшество.

Священнодействие, во время которого совершается таинство, есть Литургия. Вещество для таинства приготовляется за проскомидией, которой лишены католики, поскольку они отказались от применения квасного хлеба. Агнец вынимается из «приношения», квасной просфоры, из таких же просфор вынимаются и частицы, представляющие всю Церковь; и все они омываются Кровью Господней в Евхаристической чаше. Этого нет у католиков; нет у них и причащения от единого хлеба, объединяющего нас в Господе: кроме главного опреснока, который священник освящает для себя, он освящает малые для причастников.

Пресуществление происходит, после приуготовления молящихся за литургией оглашенных, во время так называемой литургии верных, за Евхаристическим каноном, чрез призывание Бога следующими молитвенными словами: «Сотвори убо хлеб сей честное Тело Христа Твоего, а еже в чаши сей честную Кровь Христа Твоего, преложив Духом Твоим Святым». Католики и тут мудрствуют иначе, относя совершение таинства к первым словам, воспроизводящим заповедь Господню, данную на Тайной Вечери: «Приимите, ядите»... Между тем св. Василий Великий называет в тайной молитве предложенные хлеб и вино еще вместообразная Святого Тела и Крови Христовых!

Невидимое существо Таинства изображается первосвятителямими Востока в послании их так: «Веруем, что в сем священнодействии присутствует Господь наш Иисус Христос, не символически, не образно, не преизбытком благодати, как в прочих таинствах, не одним наитием, как некоторые Отцы говорили о крещении, и не чрез проницание хлеба, так чтобы Божество Слова входило в предложенный для Евхаристии хлеб существенно, как следователи Лютера довольно неискусно и недостойно изъясняют: но истинно и действительно, так что, по освящении хлеба и вина, хлеб прелагается, пресуществляется, претворяется в самое истинное Тело Господа, которое родилось в Вифлееме от Приснодевы, крестилось во Иордане, пострадало, погребено, воскресло, вознеслось, сидит одесную Бога Отца, имеет явиться на облаках небесных, а вино претворяется и пресуществляется в самую истинную Кровь Господа, которая во время страдания Его на кресте излилась за жизнь мира. Еще веруем, что по освящении хлеба и вина остаются уже не самый хлеб и вино, но самое Тело и Кровь Господни, под видом и образом хлеба и вина». Только в полной простоте сердца можно принять эту великую и страшную тайну. "Когда, говорит св. Кирилл Иерусалимский, Сам Христос объявил и сказал о хлебе: » сие есть Тело Мое", после сего кто уже осмелится не веровать? И когда Сам уверил и сказал о чаше: «сия есть Кровь Моя», кто когда усомнится и скажет, что сие не Кровь Его? Он в Кане Галилейской некогда воду претворил в вино (Ин. 2, 1–10), сходное с кровью: и не достоин ли веры, когда вино в кровь претворяет? Если зван быв на брак телесный совершил Он сие преславное чудо, не паче ли сынам брачным (Мф. 9, 15)даровав Свое тело и кровь Свою в наслаждение, требует исповедания нашего? Почему со всякой уверенностью примем сие, как Тело и Кровь Христову. Ибо в образе хлеба дается тебе Тело, а в образе вина дается тебе Кровь, дабы, приобщився тела и крови Христа, соделался ты Ему стелесным и скровным. Ибо, таким образом, бываем и Христоносцами, когда Тело и Кровь Его сообщится нашим членам. Так, по словам блаженного Петра, бываем «Божественного естества причастницы» (2Петр 1, 4)...»

«Сколь же чист, должен быть тот, кто наслаждается сею жертвою, восклицает св. Златоуст, Сколь чище всех лучей солнечных должны быть рука, раздробляющая сию плоть, уста, наполняемые духовным огнем, язык, обагряемый страшною Кровью! Помысли, какой чести ты удостоен? Какою наслаждаешься трапезою? Христос питает нас собственною Кровью и чрез сие соединяет нас с Собою».

»Если ты спрашиваешь, читаем мы у св. Иоанна Дамаскина, каким образом хлеб делается Телом Христовым, а вода и вино Кровью Христовой? Отвечаю: Дух Святый нисходит и совершает то, что превыше слова и разума. Хлеб же и вино употребляются потому что Бог знает человеческую немощь чрез обыкновенное по естеству совершает вышеестественное». Никакое размышление не может нас приблизить к уяснению образа этого чудесного претворения: «знаем только, говорит тот же отец Церкви, что слово Божие истинно, действенно и всесильно, но образ неисследим». Чудо усугубляется тем, что, по слову Господа, мы приобщаемся к Нему Самому, Он вселяется в нас всем Своим Божественным Существом. Весь Господь присутствует в каждой частице Божественных Тайн. Эту изначальную свою веру Церковь выражает в словах произносимых совершителем таинства:«раздробляется и разделяется Агнец Божий, раздробляемый и неразделяемый, всегда ядомый и николиже иждиваемый, но причащающияся освящаяй». И где бы и когда таинство ни совершалось «но не много тел Христовых, а Один и Тот же Христос присутствует истинно и действительно одно Тело и одна Кровь во всех отдельных церквах верных» (Послание о правосланой вере).

Власть совершать таинство Евхаристии принадлежит епископам, а через них священникам, приступать же к трапезе Господней могут только верные, чада и челны Церкви, которые в этом таинстве и воплощают свое единение во Христе, как причастники Тела Христова. " Един хлеб, едино тело есмы мнози, вси бо от единого хлеба причащаемся» (1Кор. 10, 17). Не лишаются благодати Господней и младенцы; только, само собою разумеется, способны они приобщаться одной только Крови. Так было издревле. Недопущение католиками младенцев к Святому Причастию есть новшество, сопутствуемое еще другим столь же неоправданным новшеством: допущением мирян к причастию под одним видом лишь, то есть хлеба, опресноков. «Пийте от нея вси» – точно и ясно сказано Господом (Мф. 26, 27–28).

Спасительные плоды таинства не поддаются определению по своему неизглаголанному величию. Мы становимся «стелесными и скровными» с Самим Господом по вышеприведенному определению одного из св. отцов! Не только получаем мы силы для духовного развития и телесного благоденствия: мы соприкасаемся с вечностью. «Евхаристия, говорил св. Игнатий Богоносец, есть врачевство для бессмертия, предохранительное средство, чтобы не умереть, но чтобы всегда жить в Иисусе Христе». »Мы вкушаем Тело Христово, чтобы могли соделаться причастниками жизни вечной».

Спасительное действие Святых Тайн касается тех, кто достойно принимают их, понимая величие таинства, ждет недостойных не благодать приобщения к своему Господу, а ими самими вершимый над собою суд (1Кор 11, 27–29). Отсюда забота Церкви о тщательно-благоговейном приготовлении вер-ных, допускаемых к причастию, и тщательный отбор тех, кто заведомо не способны иначе принять их, как в суд: формально-строгим должно быть недопущение их, до времени установленной их готовости.

Таинство Евхаристии есть не просто воспоминание о жертве, принесенной Христом за людей, и не только приобщение их к Телу и Крови Господа, а есть воспроизведение этой жертвы. «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся» возглашает предстоятель, воздымая Предложение. На Вселенских Соборах именовалось таинство Евхаристии «бескровным жертвоприношением», или «бескровною жертвою». "Не приносим ли мы жертвы каждый день? – вопрошал св. Златоуст, – Приносим, совершая воспоминание смерти Его. И эта жертва одна, а не многие. Один Христос, как приносимый во многих местах, Он есть единое Тело, а не многие тела, так одна и жертва«. И эта жертва та же, которая была принесена на кресте! Приносяй, он же и Приносимый: "Первосвященник наш, говорит Златоуст, принес жертву, очищающую нас, ту же жертву, которая тогда принесена, приносим и мы ныне: она не истощается». Она только бескровна сейчас и будет приноситься до конца времен за людей во спасение приобщающихся к жертве крестной. Будучи хвалебной и благодарственной, жертва эта и умилостивительная, за живых и умерших. Вся Церковь объединяется на престоле Евхаристическом: молитвами святых омываются Святой Кровью грехи живых и умерших тех, во имя коих вынуты частицы. Поистине Жизнь вмещается в чаше.

Для священника приобщение обычно соединяется и сливается с совершением литургии: последнее без первого не представимо (смертный грех!). Литургия центр священнического жития и вершина его призвания. Так и должен воспринимать каждую литургию священник и соответственно к ней готовиться. Если слишком частое, а тем паче ежедневное совершение литургии опасно, то только тем, как бы это не отразилось на благоговеинстве священника, став чем-то привычным и обыденным. Образцом, пусть недосягаемым, но тем более вожделенным в этом отношении должен быть отец Иоанн Кронштадтский, а источником вдохновения его благодатный дневник.

Приготовление священника к совершению литургии обстоятельно изъясняется в «Учительном известии», прилагаемом к служебнику: оно должно быть в живой памяти священника. В чем же заключается это приготовление? Прежде всего, существуют обязательные внешние требования. Воздержанность в пище и питии (конечно, абсолютная трезвость!) накануне; полное воздержание от пищи и от пития (включая простую воду) после полуночи, ввиду чего рекомендуется зубы чистить с вечера. Внешняя чистота тела и одежды и уж, конечно, особенно рук. Одежда может быть ветхая и заплатанная, но опрятная и целая. Соблюдено должно быть полное целомудрие (для женатых телесное разобщение с женой на «неколикия дни», принято три дня). Установился обязательный порядок молитвенного приготовления. Это, прежде всего, совершение (или выслушание, в крайнем случае, келейное прочтение) дневного богослужебного круга, а сверх того выполнение особого правила, имеющего состав, частью постоянный, частью переменный, а с другой стороны, состав частью строго обязательный, а частью могущий быть отложенным. Неотменно читаются канон и молитвы предпричастные при всей занятости священника, причем под занятостью, конечно, в данном случае может разуметься только неотложное душепопечение. Вне таких исключительных обстоятельств читается так называемый трехканонник (Спасителю, Божией Матери, или Хранителю) и Акафист, или Спасителю, или Божией Матери, или Празднику. На среду и субботу читается акафист Божией Матери. Усердствующие читают еще канон дня, что отвечает строгим требованиям. Когда должно совершать правило, строго не установлено, но, само собою разумеется, не должно оно совершаться во время службы. Основная часть (трехканонник и акафист) обычно совершается накануне, а молитвы предпричастные обычно читаются после молитв утренних. При ранней службе все правило может быть совершено накануне. Соответственным важности ожидаемого служения должно быть все внутреннее устроение готовящегося: оно, в сущности, занимает место первенствующее, и, если нет в этом смысле должной подготовленности, то возникает даже для священника вопрос: смеет ли он приступить к литургии? Учительное известие предлагает священнику предаться размышлениям, рождаемым каждой частью богослужения особо, возводящей ум к Господу нашему и к Его мироспасительной Жертве. Тем глубже должен подумать священник о себе. Не только отпадает самая возможность праздных разговоров и суетных дел, но возникает необходимость ответственного разбора своего душевного состояния: если оно немирно должен быть восстановлен мир; если совесть обличает в нераскаянном смертном грехе принесено должно быть покаяние. Блюдома должна быть строгая чистота мыслей. Если в ночь возникнет осквернение, и совесть иерейская обличит собственную в том вину не смеет он приступить к литургисанию. Если же то козни врага и настоит совершение литургии имеется в иерейском молитвослове особая молитва, покаянно очищающая от осквернения. Проникнутое доверием к чистоте иерейской совести и упованием на неизреченную милость Божию, «Известие», однако, не ставит строго формальных и не отменных запретов, допуская, что покаянное сокрушение священника, и пред литургией и во время ее совершения его сердце согревающее и сжигающее, сильно покрыть допущенный грех.

«Книга должностей пресвитеров приходских» приводит прекрасные отрывки, живописующие состояние души литургисающего иерея. «Василий Великий к некоему пресвитеру о Божественной службе: Потщися, о пресвитер, Представити себе делателя непостыдна, правяща слово истины, николиже да станеши в соборе вражду имея на кого, да не проженеши Утешителя, в день служения молвы не сотвори и не препирайся, но в Церкви пребывая молися, и почитай книги святые до часа, в он же подобает ти совершити Божественную службу, и так предстани со умилением, и чистым сердцем святому жертвеннику, не озирайся семо и овамо, но в страсе и трепете предстоя Небесному Царю, да не угодия ради человеческого потщишися сократити молитвы: ни приимеши же лица человеча, но взирай к единому предлежащему Царю, и предстоящим окрест Его силам. Блюди Кому предстоиши, и как служиши». А вот из св. Златоуста: «Аще с верою приступим, без сумнения узрим Христа, аки во яслех лежаща, ибо и зде полагается тело Владычне, не пеленами повитое, как тогда (в яслех), но Духом Святым отвсюду одеянное. Разумеют глаголемая, кои суть верою просвещени. Там пришедшии (от Персиды) волсви поклонишася точию, ты же, естьли с чистою совестью приступиши, то и прияти тебе оное дозволим, и в дом отити. Приступи убо и ты, дары принеси не таковые, каковые они, но многочестнейшие. Принесоша они злато, а ты принеси целомудрие (и другие добродетели). Принесоша они ливан, а ты принеси молитвы чистые, фимиам духовный. Принесоша они смирну, а ты принеси смиренномудрие и смиренное сердце и милостыню. И если с сими дарами приступиши, то со многим упованием насладишися священной сея трапезы. Не творим убо сего во озлобление, ниже во осуждение души нашей, но во спасение. И ныне свидетельствую и молю вас, чтобы вы всяким образом самих себе прежде очистили, и так ко Святым Тайнам да приступает». И еще: "Никтоже зде уныл, никтоже расслаблен да приступает, но все пылающим сердцем и горящим духом и воздвижени. Аще бо Иудеи стояще и в сандалия обувени и жезлы в руках держаще, с поспешностью ели пасху: много паче тебе бодрствовати подобает. Они в Палестину имели изыти и для того подорожным были одеты одеянием. А ты на небо отыти хочешь, сего ради всегда бодроствовати надобно: не малое бо предлежит мучение недостойне причащающимся. Помысли, сколь ты негодуешь на предателя, и на тех, кои Христа Иисуса распяли; смотри ж, да не и сам повинен будеши Телу и Крови Христовой: они закалали всесвятое Тело, ты же по толиких благодеяниях скверною душею подъемлеши оное. Не довольно бо было Ему человеком быти, ниже по ланитома ударену и заклану, но и Самого Себе сообщает нам, и не только чрез веру, но и самою вещею соделывает нас Телом Своим. Убо кольми паче должно быть чистейшим тому, который сей причащается Тайне, и как рукам, раздробляющим Тело сие, так и устам, кои духовного сего исполняются огня, и языку, который страшнейшею сею омакивается Кровью, от самых солнечных луч подобает быть чистейшим. Помысли, коею ты почтен честию, коея наслаждаешися трапезы, что самии ангели видяще устрашаются, и ниже взирати дерзают без страха, и по причине происходящего оттуда блистания. Сим мы питаемся, Сему сообщаемся, и бываем со Христом тело едино, и плоть едина. Кто возглаголет силы Господни, и слышаны, сотворит вся хвалы Его!»

Не воспроизводим всего того, что содержит Учительное известие оно само по себе должно быть в памяти священника, да к тому же оно является предметом и литургики. Ограничимся некоторыми замечаниями. Забота должна быть о том, чтобы не слишком много было влито воды: нескольких капель довольно на проскомидии, а при вливании теплоты надо следить, чтобы ни в коем случае вода не превысила количества вина. Основная задача вливаемой после пресуществления воды дать «теплоту». Чем горячее вода, тем меньше можно ее влить. Твердо знать и глубоко понимать должен иерей слова, произносимые при пресуществлении: «аще иерей, коими словесы совершение тайны бывает, не знает, аще мало знает, еже деет, святотатским грехом согрешает». Слова эти повторяются одновременно с предстоятелем всеми соборно служащими священниками. Твердо зная службу вообще и отдавая ясный отчет в смысле каждого момента ее, священник не должен полагаться, однако, на память свою, а пользоваться постоянно служебником, чтобы не допустить оплошности. После всыпания частиц в Чашу, тщательно должно быть собрано все, просыпавшееся на антиминс, который должен быть абсолютно чист для следующей литургии.

Предусматривает Учительное известие различные исключительные обстоятельства, могущие произойти. Заболел священник: если до освящения Тела и Крови Господних служба оставляется, если же позже, то наличный иной священник вступает на его место и кончает литургию, причастив и разболевшегося. Нет такого Святые Тайны благоговейно покрываются, так чтобы не дотронуться до них рукой, и потом, на другом престоле или в другой день совершается, от начала, литургия, и Дары потребляются вместе с новоосвященными. Зовут священника напутствовать или крестить страха ради смертного: служба приостанавливается, если она не достигла Великого входа, иначе «да не оставляет совершати литургию, волю Божию о болезненнем полагаяся». Опасность грозит храму выносит священник антиминс со Святыми Тайнами и литургия кончается в другом приличном месте. Нападение: священник потребляет Святая, чтобы не дать ее на поругание, «сам же да избегнет, аще может, аще же не отступит, лучше сотворит, ибо аще убиен будет, мученический венец приимет». Если же совершится нападение на служащего иерея ради уничижения Православной Веры, то «должен есть иерей никакоже служения отступити, но совершити, аще и убийство претерпети ему приидет: аще бо убиен будет тогда, с мученики причтен будет».

Если обнаружится негодность просфоры, приготовленной, как агнец, литургия останавливается, и вынимается по должному чину новый агнец. Если, притом обнаружилось это уже по освящении, то снова совершаются освящение тайно, с молитвы «С сими и мы блаженными силами…», причем говорятся только слова, относящиеся к хлебу. При невозможности заменить агнец, служба оставляется, если не произошло освящения, в противном случае служба продолжается. По аналогии совершается и в отношении вина. Не воспроизводим обстоятельных наставлений Учительного известия о том, как надо поступать, если что нечистое попадет в Чашу, или если прольется из нее, равно как и многих других наставлений, предусматривающих разные случаи, являющиеся следствием рассеянности, нерадения, неловкости и т.д. Отметим только необходимость иметь запасные дары для приобщения больных, которые должны постоянно находиться в дарохранительнице на престоле и каждые два-три дня проверяться в своем добром состоянии иереем непокрытым и с чисто умовенными руками. Эти дары или просушиваются (в Великий Четверток, но если нужда есть и во всякое иное время), причем Учительное известие указывает подробно способ такой просушки, отвечающий важности дела, или, там, где служба совершается ежедневно, каждодневно отлагаются от свежего Агнца. Запасные дары, если сосуд для хранения золотой или серебряный позолоченный, кладутся непосредственно, а во всяком ином случае на чистую и не бывшую в употреблении бумагу. Кивот с дарами стоит на престоле и должен быть означен крестом. «Несвященная рука никогда же сего да коснется, под смертным грехом и под великою епитимьею, разве великие каковыя-либо нужды».

Относительно причащения мирян Учительное известие говорит так: «В начале святой литургии да соберутся все в Церковь, и всея святыя службы со страхом и благоговением стояще да молятся и слушают. Во время же причащения да приступят чинно, в глубоком смирении, и Христу, истинно в Тайнах сущему под видом хлеба и вина, до земли каждый да поклонится единощи, руце к персем крестообразно согбенне имуще, и Христа распятого исповедующе, и любовь к Нему имут. Приемше же честно да поглотят, и по утертии уст покровцем рукою священническою, лобызают край святыя Чаши, якоже самое Христово Ребро, из негоже истече Кровь и Вода: и отступивше мало кланяются не до земли, ради охранения приятых Тайн, и стоят на своих местах, не глаголющие друг с другом, ниже да плюют, дóндеже антидор и вино со укропом подастся им: и до скончания святой литургии да ждут неисходно и молитвы благодарственные по святем причастии да совершат». Остальные молящиеся получаю антидор, то есть кусочки просфоры, из которой был вынут Агнец. Если этой просфоры не хватает, берутся другие просфоры, на которых совершалась проскомидия, а по нужде и другие вынутые просфоры. Принимать антидор надо натощак.

Причащение болящих происходит по особому чину, имеющемуся в малом требнике, ускоренному. Причастию должна предшествовать исповедь и, во всяком случае, обнаружение больным сознательной воли к принятию Тайн и покаянного состояния души его. Бессознательных больных причащать нельзя, но дело совести священника определить наличие сознательности: тут более чем где-либо чудесное граничит с естественным. Исповедывать больных надо наедине, а приобщать при близких и родных, с общей молитвой. Причащать больных можно часто, и не всегда обязательно натощак. Причащение больных святая обязанность священника. «Больные, чтоб без причастия святых Тайн, яко всенужнейшаго и спасительнаго напутствования, на оный век не отходили, неусыпно пресвитер да наблюдает, говорит «Книга Должностей пресвитеров приходских», и для того да увещевает прихожан, чтоб, имея в доме больного, тотчас извещали ему, а он известясь, все оставив, спешил бы к больному, дабы мог его, доколе ум имеет непомешанный, к покаянию истинному привесть, и по исповеди достойно причастить, и с таковым напутствованием в надежде воскресения и живота вечнаго отпустить. В противном случае за нерадение чиим умрет больной без причастия, иерей убо жестокому истязанию, или по рассуждению обстоятельств, извержению, не известивший же отлучению от Божественных Тайн подпадает».

Причащая здоровых, священник должен разбирать, не находится ли кто под запрещением. Там, где есть страх смерти все ограничения отпадают, восстанавливаясь, конечно, если причастившийся возвращается к жизни.

Крещение рождает к новой жизни. Миропомазание одаряет силами для вхождения в нее. Евхаристия приобщает к ней в предельной полноте, предваряя увенчание нашего пути. Но путь этот есть борьба, воинствование, тягчайшая брань, которая не знала бы победителей, если бы не открыта была возможность восстановления падшего человека, подымающегося к Богу силою благодати из глубочайших низин падения. Это Таинство Покаяния. Его не надо смешивать с двумя пограничными и родственными явлениями. Первое это покаянная настроенность, присущая всякому здоровому человеческому сознанию и отличающая человека и от сил бесплотных, падение которых является абсолютным и непоправимым, и от всего животного мира, лишенного морального сознания и руководимого безответственным инстинктом. Второе это раскаяние, лишенное готовности или даже уже и способности подлинного покаяния, каковое всегда есть не только сознание греховности содеянного, не только жаление о совершенном, но и готовность искупить свой грех, а тем самым, если не исправить содеянное, поскольку оно непоправимо, то исправится самому. Ярчайший пример темного раскаяния, ведущего в смерть Иуда.

В нашем обычном сознании семена этого страшного зла обнаруживают себя в очень распространенном и способном укорениться в каждом из нас чувств обиды на себя за свой грех. Это, если вдуматься, есть обнаружение величайшей гордыни. В основе этого чувства лежит признание себя от природы добрым: как это я и вдруг во мне с такой силой проявляется грех! Отсюда не только обида, но и озлобление, уныние, тоска конечном счете обида уже не на себя, а на Самого Бога-Творца: почему Бог меня таким создал! Развитие этого умонастроения способно вести к самоубийству самому страшному греху.

Истинное покаяние покоится на смиренном сознании себя неизбывным грешником по самой природе своей, безнадежно отравленной грехом и подымающейся к Богу-Творцу, для того, чтобы с Ним соединиться, только в силу Искупительной Жертвы Христа Спасителя, Крестом примирившего нас с Богом. Истинное покаяние преодолевает уныние и гордыню темного раскаяния. Оно углубляет и просветляет добрую покаянную настроенность, которая живет в человеке не только как память и отзвук потерянного рая, но и как упование на возвращение в него. «Принятое нами в святом крещении о Христе Иисусе, говорил св. Григорий Синаит, не истребляется, а только зарывается, как некое сокровище в землю». Оно, как учил преподобный, открывается и приводится в ясность «многотрудным исполнением заповедей», а равно непрестанным призыванием Господа Иисуса. Высшее, что дает нам святая Церковь для обновления того, что мы получаем в св. крещении, есть Таинство Покаяния, которое так и именуется иногда вторым крещением.

Таинство Покаяния установлено Господом, давшим Апостолам, а через них епископам и священникам власть вязать и решить. Эта власть была первоначально обетована ап. Петру (Мф. 16, 19), затем всем апостолам (Мф. 18, 14–18), но только по воскресении торжественно дана. «Мир вам: сие рек, дуну, и глагола им: приимите Дух Свят. Имже отпустите грехи, отпустятся им; и имже держите, держатся» (Ин. 20, 21–23). Существо этого таинства, постоянно совершавшегося со времен апостольских, прекрасно выражается св. Златоустом: «Обитают еще на земле (священники), а допущены распоряжать небесным, получили такую власть, какой не дал Бог ни Ангелам ни Архангелам. Ибо не Ангелам сказано: «Елика аще свяжете на земли…». Имеют власть вязать и начальствующие на земле, но только одни тела, а сия власть касается самой души и восходит до неба, ибо что священники определяют долу, то Бог утверждает горе, и Владыка согласуется с мнением своих рабов».

В отличие от всех иных таинств, Покаяние не исчерпывается определенным составом, внешним, за которым кроется определенное действие благодати Божией внутреннее. В Таинстве Покаяния происходит встреча двух личностей, в живом общении которых возникает, как итог, облеченный в форму священнодействия, изглажение грехов из души человека, не только воссоединяемого тем со Святой Церковью, но и освобождаемого от возмездия за них в Вечности.

Слово покаяние по-гречески звучит «метанойя» (откуда, надо полагать, по созвучию, возникло русское слово «метание», применяемое для покаянного поклона). Очень выразительно это слово, оно знаменует по буквальному своему смыслу как бы душевный переворот, перемену радикально настроенности. Таковым и должно быть душевное состояние кающегося. Он не только должен видеть и сознавать свой грех, не только должен видеть и сознавать свою общую греховность, а должен иметь сокрушение о своих грехах, воспроизводя настроенность мытаря и блудного сына. Он должен возненавидеть свой грех и возыметь твердое намерение вступить в борьбу с ним. Сокрушение должно быть, следовательно, не безвольным и унылым сознанием своей обреченности, а источником упорной, настойчивой, непреклонной, одухотворенной борьбы с самим собой. «Не тот исповедует грех свой, кто сказал: согрешил я, и потом остается во грехе, но тот, кто по слову Псалма, обрел грех свой и возненавидел (Пс. 53, 3). Нет никакой пользы от прощения неправд делающему еще неправду, и от извенения в распутстве продолжающему жить распутно…» Мало того. «Кто приносит покаяние, говорит св. Амвросий, тот не только должен омывать грех свой слезами, но покрывать прежние прегрешения лучшими делами, чтобы грех ему не вменился». Такая настроенность естественно предполагает веру в Христа Спасителя и упование, твердое и нерушимое, на спасительную силу покаяния, на неисследимую пучину милосердия Божия, способную поглотить всякий грех. Если слово Божие (Мф. 12, 31 и 1Ин. 5, 16) говорит о грехах непростимых, то тут имеется в виду именно упорное противление Истине, стояние в грехе, нераскаянность, коренящаяся не в одной лишь воле человека, способной к спасительному перелому, а и в горделивом уме, отрицающем Бога Спасителя, сознательно восстающем против Него и тем свою судьбу связывающем не отменно с князем тьмы.

Поскольку грешник стал на путь спасительного покаяния, сердце его готово ко0 исповеданию грехов. Применимы здесь слова Спасителя «от избытка сердца глаголют уста» (Мф. 12, 34). Духовный опыт учит, что нет лучшей атмосферы для укоренения греха, как укрывание его в недрах сознания, и нет лучшего пути избавления от него, как вынесение его на свет и тем как бы извержение его из себя. Но в Таинстве Покаяния устное исповедание имеет нарочитое значение, почему и является неотменимым внешним проявлением его: вне устного исповедания пред духовником нет Таинства Покаяния. Показательно, что и покаяние Иоанново, составлявшее сущность крещения его, было устным: «крещахуся во Иордане от него, исповедующе грехи своя» (Мф. 3, 6). Таковым было и покаяние христианское: «Мнози от веровавших прихождаху, исповедующе и сказующе дела своя» (Деян. 19, 18). Священномученик Киприан, много говоривший о Таинстве Покаяния, учил так: «В Евангелии Господь называет блаженными плачущих, ибо плачущий привлекает к себе милосердие Божие, кто же упорен и горд, тот уготовляет себе гнев и наказание на грядущем суде. И потому не приносящих покаяния и не свидетельствующих сокрушение о грехах своих всем сердцем явным исповеданием, надобно удалять от общения». Говенье есть лишь упорядоченная осмысленная подготовка к исповеди.

Тут мы подходим ко второму участнику той личной встречи, которая дана в Таинстве Покаяния. Священник является лишь орудием Божественной благодати: Таинство чрез него совершается Самим Богом! "Люди, говорит св. Амвросий, совершают только служение во отпущение грехов, но не показывают какой-либо собственной власти. Ибо не в свое имя отпущают, а во имя Отца, и Сына, и Святого Духа; они просят Бог дарует; человеческое здесь послушание, а щедродательность принадлежит верховной власти». Но орудием Божественного снисхождения является разумная воля духовника, просветленная и руководимая Божественной благодатью. Основательно уподобление исповедника врачу. Так ведь и говорит духовник пришедшему к нему грешнику, указывая ему на то, что здесь Христос невидимо стоит, приемля исповедание. Призывая пришедшего отложить стыд и страх и открыть все содеянное, священник завершает увещание словами: «внемли убо, понеже пришел, если во врачебницу, да не неисцелен отыдеши». Пациент должен открыть болезнь, врач должен ее видеть!

В своей мирской жизни человек, в общении с греховным миром, утрачивает то, что обретает он в Таинствах Крещения, Миропомазания, Причащения он нуждается в благодатном, вышеестественном обновлении своих духовных сил. Господь изначала укреплял человека на пути спасения. В Завете Ветхом духовная жизнь человека питалась покаянной настроенностью в предощущении грядущего спасения. В Завете Новом, когда человек поставлен уже на открытый ему путь спасения, когда он укреплен на нем таинственными дарами Божией благодати, когда он взыскан Божией милостью вплоть до приобщения его к Царству Божию, но оказался снова увлеченным в греховную скверну и тем самым отпавшим от Тела Христовой Церкви, где искать ему спасения? Таинство Покаяния воссоединяет его с Церковью, открывая возможности дальнейшего усовершения на пути спасения, прежде всего чем? Новым таинственным соединением с Христом Богом в Таинстве Евхаристии. Так становится покаяние естественным и необходимым приготовлением к Св. Причастию.

Мы уже имели возможность говорить об этом Таинстве в первой части курса. Ограничимся здесь немногим. Значительное место в грехах человека занимает неведение, невежество, о которых нередко напоминает священнику Церковь в тайных его молитвах и об освобождении от чего или о вменении чего молится каждый христианин. Самая совесть может быть повреждена. Не относятся ли ко многим слова пророка Исаии о тех, кто «глаголют лукавое доброе, и доброе лукавое, полагают тьму свет и свет тьму, сладкое горькое и горькое сладкое» (Ис. 5, 20), или слова Притчей: «Есть путь, иже мнится человеком прав быти, последняя же его приходят во дно адово» (Прит. 14, 12). Исповедь есть не только «отдание грехов» по прекрасному народному изречению, но и проверка совести.

Отсюда вытекает, что отпущение грехов не есть, как в настоящее время порою думают, некое естественное и необходимое следствие факта исповедания грехов. Святая обязанность духовника допустить к исповеди. 52-е Правило св. Апостолов гласит: «Аще кто епископ или пресвитер обращающегося от греха не приемлет, но отвергает, да будет извержен из священнаго чина. Опечаливает бо Христа, рекшего: радость бывает на небеси о едином грешнике кающемся». Но святой же обязанностью духовника является тщательное рассмотрение душевного состояния кающегося на предмет духовного его уврачевания, которое далеко не всегда должно являть себя в виде безоговорочного и немедленного отпущения грехов.

«Суди со властью, как Бог, но кающихся принимай. Ибо Бог есть Бог милосердия. Согрешивших поражай, усовещевай, необращающихся убеждай, стоящих утверждай пребывать в добре, кающихся приемли... Ибо, если ты пришедшего к реке и готового пасть, столкнешь как-нибудь в нее, вместо того, чтобы подать ему руку помощи, то ты совершенно погубишь брата...» Так вразумляют духовника Постановления апостольские. Милосердие есть высший закон его поведения. Но милосердие не есть неосмысленная жалость, и не должно оно быть попустительством злу. Врачевание предполагает употребление лекарств. Ответственная личная встреча грешника и преемника апостольского, Богом управомоченного не только решить, но и вязать, должна идти «в созидание, и не на разорение» (2Кор. 10, 8), не обращаясь в осуждение ни пришедшему во врачебницу, ни врачу.

Средством врачевания, выходящим за пределы тех назиданий и увещаний, которые входят в состав исповеди, является так называемая епитимья, т.е. запрещение. Это выражение употребляет Ап. Павел применительно к кровосмеснику, которого он отлучил от Церкви, предав «Сатане во изнемождение плоти, да дух спасется» (1Кор. 5, 1–5). Когда эта мера возымела спасительное действие, он признал, что «довольно таковому запрещение» (епитимье) и заповедал снова «утвердить к нему любовь» (2Кор. 10, 8). В требнике оно обозначается еще как «канон (правило) довлетворения». Но было бы ошибкой мыслить это «удовлетворение» («сатисфакцию» по-латински), как формальное воздаяние, как соответствующее совершенной вине наказание, которое должен понести грешник для удовлетворения нарушенной правды Божией как то понимают католики. Тут разумеется под правилом удовлетворение принесение, так сказать, упорядоченных «плодов покаяния». Образ добровольного принесения их являет евангельский Закхей, который пол имения обещал отдать нищим и всех обиженных удовлетворить вчетверо (Лк. 19, 8–9). Епитимья, в своем отрицательном составе означая запрещение приступать к Св. Тайнам, в положительном и расширенном смысле обнимает те многоразличные проявления веры, благочестия и любви к Богу и ближним, которые преподаются, как обязательные кающемуся для того, чтобы врачуемая таким образом душа его обрела отпущение содеянных грехов, подлинно делаясь от них свободной. Св. Димитрий Ростовский почитал епитимьей разбойника то, что он был распят и ему что голени преломили.

Назначение епитимьи многоразлично в соответствии с многоразличностью и содержания ее. Назначенные молитвы или благочестивые упражнения, дела милосердия и любви, действия или воздержания могут учить послушанию и терпению, приучать к смирению, утверждать победу над греховными привычками, знаменовать добровольное злострадание, служить проверкой действительного возненавидения греха и т.д. Тут нет места формализму. «Свяжи согрешившего, – учит св. Златоуст, пока не умилостивит он Бога, и не оставляй несвязанным, дабы он не был еще более связан гневом Божиим… Уврачевание связанного будет сроком разрешения». Но тут нет места и неразумной жалости. «Велика сила покаяния, говорит св. Григорий Двоеслов, против грехов, но в таком случае, когда мы твердо пребываем в нем и продолжаем подвиг его, ибо написано: «претерпевый до конца, той спасется» (Мф. 24, 13)".

Поскольку епитимья имеет положительный характер, восполняя исповедь, приведшую к отпущению грехов и к приобщению Св. Тайн, она предполагает тесную связь кающегося с духовным отцом. Вообще предосудительным в глазах Церкви является смена духовного отца. В древней Москве митр. Киприан писал игумену Афанасию: «Детям духовным оставлять своего духовного отца без вины (то есть без причины) и к иному отходить негодится». Тех, «кто бегает своего пастыря» он предлагал не принимать, но «по довольном увещании» отсылать. Самая епитимья, если она не разрешается сама собою, силой своего исполнения, а требует особого волеизъявления, не может никем быть снята, как тем, кто ее наложил. «Аще ин связа, и другий разреши, разделение есть: Христос не разделися, но достоит, да связавый и разрешит», постановляет Номоканон, правило 119 и Карфагенский Собор, правило 7.

В точном и тягчайшем смысле епитимья есть отлучение от Св. Тайн или даже от Церкви на определенное время, которое может быть сокращено самой Церковью, но никогда не кающимся. Только в случае смертной опасности она отпадает, но по миновании опасности восстанавливается в своей силе. Если отлученный от Причащения исполнит епитимью, то разрешаются ему грехи, если же преступит и приобщится, не сохранив епитимьи, будет второй Иуда.

Яркий пример исправительной деятельности пастырской являет знаменитый случай отлучения св. Амвросием императора Феодосия Великого. После бессудного избиения в Салониках семи тысяч, Император, не помышляя о тяжести содеянного, шел в храм. Вход ему был загражден св. Амвросием: «Ты видно не знаешь, сколь тяжело совершенное тобою убийство! И по укрощении гнева ум твой еще не познал содеянного... Как прострешь руки, с коих каплет еще кровь неправедно убитых, и примешь пресвятое Тело Господне?… Удались и не умножай прежнего греха новым. Не отвергай уз, кои Сам Господь свыше налагает. Сии узы и не тяжки и приводят в чувство». Восемь месяцев скорбел отлученный Император: рабам и нищим открыт храм, а для него затворены двери храма и неба. «Пойду, решил он, претерплю справедливые упреки!» Войдя в церковную ограду, он обратился к епископу: «Прошу, чтобы ты разрешил меня и не затворял для меня дверь, которую Сам Господь отверзает всем кающимся». «Какое же ты принес покаяние и чем уврачевал столь глубокие раны?» – спросил св. Амвросий. «Твое дело показать мне лекарство, а мое принять его», ответил император. Какую же епитимью наложил епископ на императора? Он предложил ему издать закон о том, чтобы на будущее время смертные приговоры не исполнялись ранее, чем через 30 дней время достаточное для утишения гнева. Закон был издан, Император разрешен от отлучения. Войдя в храм, он простерся ниц, умоляя Господа о прощении.

Задачей духовника по отношению к своим постоянным духовным чадам, а равно и когда принимает он к исповеди впервые к нему приходящих, иногда как бы случайно попадающих под его окормление, возгревать в них такое именно состояние души, которое отвечает именованию в молитве, обращаемой ко Св. Троице на воскресной полунощнице, покаяния «световидным». Уныние, состояние кокой-то обреченности, в смысле подверженности греху; неверие в способность бороться с ним; превращение в темную тоску покаянной настроенности, и это пред лицом Всесильного Бога, подающего благодать Своими щедротами в мере, способной победить всякую немощь, все это должен духовник решительно изгонять из души исповедающегося. Только когда рождается хотя бы слабая еще но от всего сердца идущая и радостная надежда на преодоление греха, на успешную борьбу с ним, может и исповедь и следующее за отпущением грехов принятие Св. Тайн идти действительно во спасение. С особенной силой надо грешнику внушать, что в основе его слабости лежит ни что иное, как любовь к греху, и что только действительная ненависть к нему открывает возможность излияния на него свыше нужной благодати для успешной и победоносной борьбы. Основоположное значение имеет свободное изволение человека в деле его спасения. Пробуждение в человеке чувства действительной ответственности за себя способно творить чудеса, тогда как отсутствие таковой, непробудное, рождает безнадежность. «Я человек пьяный» говорит не только привычный к вину, но и привыкший к самому себе, вином отравленному, человек, внушая себе ложную и богопротивную мысль, будто снимает или хотя бы ослабляет его ответственность пред Богом постоянство его греха, слившегося якобы с его природой, а потому становящегося для него чем-то, якобы, естественным. В степени более слабой эта «привычка к себе» таится в каждом сознании, затемняя световидность покаяния…

Особое место занимает публичная епитимья. Она назначается не иначе как с разрешения епископа, или самой епископской властью, в каковом случае попечение над таким лицом возлагается на священника, который непосредственным воздействием на него должен привести его к истинному покаянию и возвратить к богоугодной жизни. На время епитимьи, которая обычно исчисляется годами, кающийся достаточно часто должен приходить к исповеди, но к Св. Тайнам не допускается. Срок епитимьи может быть сокращен властью ее наложившей, в зависимости от поведения кающегося.

Нужно отличать грешников, отлученных временно епитимьей, т. е. спасающихся и ведомых чрез отлучение Церковью ко спасению, от еретиков, от Церкви отлученных по упорной нераскаянности. Первые окружаются любовью Церкви и заботой о том, как бы грешник не пришел в уныние: «да не како многою скорбию пожерт будет таковый» (2Кор. 2, 7). Митр. Кирилл: в речи священникам на Владимирском Соборе в 1274 г. говорил: «умейте исправлять духовных детей ваших, ни чрез меру снисходительно, дабы не погрязли в пороках при ослаблении бразды, ни чрез меру строго, дабы от суровости вашей не впали в отчаяние: но всех кающихся благосклонно принимайте и разрешайте. Осторожно также поступайте, ежели иногда нужно кого не удостоить причащения Евхаристии, или запретить кому вход в храм, или отлучить кого от общения с верными. Если же кто из вас не довольно знает правила, тот пусть не стыдится спрашивать опытнейшего: ибо кто умеет найти правую стезю, тот удобно покажет ее и другим, а кто небрежет о сем, тот и сам ходит в слепоте, и слепых ввергает в яму». Упорных еретиков Церковь, напротив того, зовет « отрицаться» (Тит. 3, 10), считать их анафематствованными (Гал. 1, 8–9; 1Тим. 1, 20; 1Кор. 16, 22), отказываться от общения с ними (2Ин. 10–11).

Воспроизведем теперь образ Таинства Покаяния. После соответственного подготовления, кающийся приходит на исповедь, которою священник испытывает состояние души кающегося, чтобы не был он, по слову св. Амвросия, таким, кто «не столько желают разрешить себя, сколько связать священника». Преклонив колена, кающийся выслушивает молитву о примирении и воссоединении его с Церковью, после чего духовник, возложив на главу коленопреклоненного конец епитрахили, совершает великую тайну покаяния, произнося молитву об отпущении грехов: «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо, согрешения твоя: и аз недостойный иерей, властью Его, мне данной, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь». Принесение свечей напоминает о похвальном обычае приходить к исповеди с горящими светильниками как на второе крещение.

Выше уж сказано было, как погрешает Католическая Церковь, формально воспринимая практику епитимий. Этим вызывается практика так называемых индульгенций, т.е. освобождение от «наказаний», даваемых Папою из сокровищницы заслуг святых. Эта практика опирается на две предпосылки, неприемлемые для православного сознания: 1. Недостаточности заслуги Христовой для прощения чьих-либо грехов и 2. Избыточности чьих-то человеческих заслуг в деле спасения.

«Елеосвящение есть Таинство, в котором, при помазании тела елеем, призывается на больного благодать Божия, исцеляющая немощи душевные и телесные», гласит Пространный Катехизис. Оно иначе именуется Соборованием, ибо совершается собором пресвитеров, с полным числом семи, но может совершаться и числом меньшим и даже одним священником.

Ученики Господа «мазаху маслом многия недужныя и исцелеваху» (Мк. 6, 13). Канон последования Таинства содержит такую песнь: «Помазание священное Твое, Человеколюбче, апостолом Твоим на немощствующия рабы Твои совершати милостивно заповедавый». Со всей ясностью об этом таинстве говорит апостол Иаков: «Болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные, и да молитву сотворят над ним, помазавше его елеем во имя Господне. И молитва веры спасет болящего, и воздвигнет его Господь: и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему» (Иак. 5, 14–15).

Елеосвящение совершается над болящими, способными сознательно соучаствовать в нем. В какой стадии заболевания допустимо оно? Тут ничего нельзя сказать определительного все зависит от состояния души и тела болящего и от оценки этого состояния духовником. Ошибочно представление, будто совершается оно только над «смертниками», то есть такими болящими, которым явно угрожает смерть. Отсюда и держится иногда пагубное мнение, будто какую-то обреченность несет с собою елеосвящение: напротив того, оно именно к выздоровлению ведет, по самому своему смыслу. Поэтому может оно и повторяться при повторных заболеваниях, сохраняя, однако, всегда значение чего-то исключительного, требующего и предполагающего и со стороны болящего, и со стороны совершающих таинство, и стороны близких, особого молитвенного подъема. Самая «соборность» совершения Таинства создает эту благодатную повышенность. Нормальным является деятельное молитвенное участие близких, сочувствующих выздоровлению, да и вообще всех, кто, хотя бы даже случайно, но оказался при совершении Таинства. Только исповедь, предшествующая Таинству, совершается, конечно, уединенно, а все Таинство в целом является открытым, что особенно отчетливо явствует, когда оно совершается в храме. Именно в храме предпочтительно его и совершать. Но если по состоянию здоровья болящего или по каким иным обстоятельствам совершается оно на дому, обставлено оно должно быть, как некое общее молитвенное торжество. Впрочем, может оно, конечно, быть, в зависимости от обстоятельств совершаемо и одним только священником без всяких помощников, келейно. Употребленный елей, с вином смешанный, обычно сохраняется в доме больного, чтобы при его кончине быть возлитым на его тело, во гробе лежащее, после отпевания. По древнему разумному обычаю, Таинство Елеосвящения, предваренное исповедью, завершается Св. Причащением, или за ближайшей литургии или запасными дарами.

Для совершения Таинства поставляется на столе сосуд с пшеницею, зерна которой означают воскресенье и жизнь, а над пшеницей сосуд с елеем в соединении с вином (ср. Лк, 10, 34) и вокруг сем стручец, обернутых ватой, и сем же свечей для семикратного чтения Евангелия: седмиричное число проникает все Таинство. После канона (соч. некоего Арсения, X в.) и освящения елея (латиняне без основания поручают предварительное освящение елея епископу) совершается самое таинство, видимая сторона которого состоит в помазании семикратном последовательно участвующими священнослужителями болящего в виде креста на челе, ноздрях, ланитах, персях и руках с обеих сторон, предваряемом (после прочтения установленных Апостола и Евангелия) умилительными и глубокосодержательными молитвами. Каждому помазанию предшествует особая молитва, а затем повторяется семь раз одна и таже: «Отче Святый, врачу душ и телес, пославый Единородного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, всякий недуг исцеляющаго, исцели и раба Твоего (имярек) от обдержащия его телесныя немощи и ожитвори благодатью Христа Твоего...» В заключение приемлющий елеосвящение «аще может воздвизается и входит посреде священников, или держимый от своих стоит, или сидит, аще же не может священницы сами обстоят его, на одре лежащаго, возлагают на главу его Евангелие письменами, придерживающим всем священникам». Начальствующий же возлагает руку на больного, как бы от лица Иисуса Христа, Который возложением руки подавал исцеление и прощение больным, и произносит молитву отпущения или прощения. Эта последняя молитва есть молитва разрешительная от грехов.

Невидимое благодатное действие таинства отвечает словам апостола Иакова: «и молитва веры спасет болящего и воздвигнет его Господь». Очищение от грехов и возвращение к жизни вот о чем просит Церковь. Но если настал срок расставание души с телом, то подаются новые силы телесные для душеполезного подготовления к смерти. И в том, и в другом случае душа болящего очищается покаянием, и подается ей отпущение грехов, причем тяжкое состояние лица, принимающего елеосвящение, затрудняющего высказывание им всего, что тяготит его душу, воспомоществуется соборною молитвою священников. Так именно составлена седьмая молитва. Св. Димитрий Ростовский учил, что Таинством Елеосвящения подается «забвенных грехов отпущение, и исполнение неисполненного удовлетворения за болезнью от исповедавшихся и исцеление, или облечение телесные болезни».

Протестанты отвергли Таинство Елеосвящения, хотя Лютер на первых, по крайней мере, порах не был против допущения его в богослужебной практике. Католики, как мы видели, извращают внутренний смысл таинства, превращая его в «последнее помазание». "О безумие! восклицал по этому поводу блаж. Симеон Солунский, Брат Божий говорит: «молитва веры спасет болящего и воздвигнет его Господь», а они говорят, что он умрет… Священное Евангелие говорит: «мазаху маслом многие недужные и исцелеваху» (Мк. 6, 13), а они говорят, что его нужно преподавать не для того, чтобы исцелились, но чтобы остались неисцельными и умирали». Напутствием умирающих издревле почиталось Св. Причастие.

Елеосвящение может быть совершаемо над несколькими болящими одним и тем же елеем. Не надо смешивать такое совместное елеосвящение с приурочиваемым к определенным, особо покаянным, дням общего помазания елеем, наподобие таинства елеосвящения. И это действует во исцеление всех возможных недугов, телесных и душевных, присущих всем людям, но есть существенное отличие между таким елеосвящением, совершавшимся в России традиционно в Московском Успенском соборе и в Троице-Сергиевой лавре в Великий Четверг или в Великую Субботу, и обычным Таинством Елеосвящения. Совершалось это «елеосвящение над здоровыми» и в других монастырях, а в Одессе в кафедральном соборе (в Великий Пяток). В XVII веке и начале XVIII оно широко было распространено. Пришло это обыкновение к нам из Греции. В Успенском соборе оно совершалось архиерейским служением, причем помазывали из многих чаш многие священнослужители. Молитва «Отче Святый» произносилась только раз архиереем. При помазании читалась молитва: «Благословение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа на исцеление души и тела рабу Божию такому-то, всегда, ныне и присно и во веки веков». Молитву «Царю Святый» говорил архиерей, имея над своей головой развернутое Евангелие, и ему вторили священники. Отпуст был по требнику. Этот обряд совершался в России с XVI века. В греческих служебниках и требниках о нем упоминания нет. Но известно, что в древности елеосвящение над здоровыми совершалось. Так при императрице Ирине в основанном ею женском монастыре в Лазареву субботу приходило 7 иереев в храм, и каждый из них по очереди помазывал елеем монахиню. В нашем последовании в Великий Четверг интересна одна подробность: врата Успенского собора затворялись на все время с начала чинопоследования (О Св. Таинствах Православной Церкви. Еп. Гермонена. СПБ. 1904 г.)

Рассмотренные выше пять таинств предназначены для всех христиан. Пусть последним, елеосвящением, благодатствуются далеко не все это их добрая воля: оно ждет каждого, кто бы того ни пожелал. Напротив того Таинство Брака и священства предназначены для тех, кто нарочито их избирают, тем, определяя свой удел жизни.

Брак есть установление Божеское, определявшее жизнь невинных людей в раю. Но сохранило оно свою силу и в жизни людей павших, продолжая носить характер общеобязательный. Оно было подтверждено Господом Иисусом Христом, благословившим брак Своим на нем присутствием и чудесным вмешательством в брачное торжество. Назначение брака троякое: умножение человеческого рода рождением детей, взаимная помощь и предохранение немощного человека от плотских соблазнов и искушений. Первооснова взаимная помощь : «Не добро быть человеку одному: сотворим ему помощника по нему» (Быт. 2, 18–24). Отсюда дальнейший завет : «Раститеся и множитеся и наполните землю» (Быт. 1, 27–28). Обуздание плотских влечений есть привходящее назначение брака: «Блудодеяний ради кийждо свою жену да имать, и каяжда жена своего мужа» (1Кор. 7, 9, 2).

Существенно иным является христианское Таинство Брака. Оно благодатно укрепляет человека для выполнения вышеуказанного троякого назначения брака, но восполняет его заданием новым, все остальное перекрывающим: взаимной заботой о спасении. Брак есть Таинство, в котором, при свободном обещании верной любви, освящается супружеский союз жениха и невесты для чистого рождения и воспитания детей и для взаимного вспоможения во спасение. Отсюда многозначительное и устрашающе-высокое уподобление Тайны Брака тайне единения Христа и Церкви (Еф. 5, 32). Отсюда умилительное обозначение на языке Церкви домашнего очага, освященного церковным браком домашней Церковью. «Брак есть тайна и образ любви Христовой, которая показана в Церкви», говорит Златоуст.

Кто совершает таинство? Епископ или священник. Над кем может быть оно совершено? Ясно, что только над чадами Церкви. Если Церковь видит приходящих к ней уже сочетавшихся, то даже если лишь один или одна становится ее чадом, она не расторгает состоявшегося брака, возлагая упование на то, что цель взаимного спасения, в конечном счете, получит полное осуществление, приведя через одну сторону к истинному Богу и другую. Но брак христианина с неверной не может быть благословлен Церковью: он запрещен IV и VI Вселенским Соборами. Если жених или невеста христиане, но не православны, то брак может быть совершен, при согласии инославного не покушаться на веру православной стороны и воспитывать потомство в вере истинной.

Воспрещается кровосмешение родственное, будь то родня по крови до установленной степени, будь то родня духовная (восприемник, крестник и его родители). Обязательным условием является добровольное согласие брачующихся, о чем торжественно вопрошает Церковь обоих пред приступом к совершению таинства. Это согласие не мыслилось издревле Церковью идущим вразрез с волею родителей. « Благословение отчее утверждает домы чад», учила ветхозаветная мудрость (Сир. 3, 9), и от нее не отступало новозаветное благочестие, которое, по обычаю, вводит родительское благословение в бытовой чин брака. Предполагается, конечно, сто стороны брачущихся знание основ Веры. «Да умеют исповедание веры, сиречь: верую во Единого Бога, и молитву Господню, сие есть: Отче наш, Богородице Дево, и десятисловие» требовала древняя Кормчая. В нашем былом быту время между помолвкой и браком употреблялось для подготовления в этом смысле брачующихся. В старое время ставленник при допросе ему формально принимал обязательство «брачущихся испытывать: знают ли они догматы веры, молитву Господню и Заповеди». Св. Димитрий Ростовский особо отмечал необходимость «несколько времени поста перед супружеством».

Совершение Таинства предваряется обручением. В былое время оно отделялось от венчания и соединено с ним в России только с 1775 г. во избежание соблазна расхождения обрученных. Обмен кольцами-перстнями знак взаимного доверия. Перстень в древности нередко носил печать, пользование которой означало распоряжение имуществом. Символом венчания являются венцы знак соединения (как гласит и самая формула «венчается раб Божий... рабе Божией»), знак награды за целомудрие и знак власти над будущим потомством. Это, однако, знак одновременно, и радования, и мученичества. О последнем свидетельствует одна из песен при обведении вокруг аналоя, а равно и упоминание в отпусте имени великомученика Прокопия, страдавшего в начале IV века, который научил дванадесять жен и матерь свою венчаться венцем мученическим так, что они «с веселием и радостью идоша, яко на брачный пир». Видимая сторона Таинства воплощается в торжественном благословении венцами, завершаемом краткою молитвою: «Господи Боже наш, славою и честию венчай я», сопровождающей троекратное благословение обоих брачущихся вместе.

Бракосочетание обычно воспринимается, как великое торжество, привлекающее внимание широкого круга людей. Этому нет основания препятствовать поскольку не нарушается этим возвышенная значительность Таинства. Если и приходится настоятелю нередко давать светскости для Церковных последований непривычно большое место, то все же должна быть тут соблюдаема известная мера. Это вполне зависит от священника, совершающего Таинство. В частности, совершенно не отвечает духу таинства наличие фотографических съемок, приурочиваемых, как нарочно, иногда к самым возвышенным и важным моментам таинства, но, конечно, имеющих характер лишь своего рода "сенсаций». Тут, конечно, не только меры официального запрета должны иметь место, но и соответственное внушение (если к тому есть нужда) предварительное. Главное же должна быть совершаема очень тщательная морально-религиозная подготовка брачущихся к Таинству. Естественно должна рождаться потребность у священника напутствовать новобрачных добрым словом, способным остаться у них в памяти на всю жизнь. Тяжко погрешит священник, если все возможное не сделает для того, чтобы таинство брака, в отличие оттого, что ныне становится чуть не общим явлением, переживалось молодыми, как нечто определяющее всю их дальнейшую жизнь, и именно в плане спасения души. Должны они понимать, что ими начинается новая жизнь, растущая в вечность, в лице, как их двоих, так и рождаемого ими потомства некая самодовлеющая целостность, Богом благословенная. Серьезная, за всю жизнь, исповедь предваряет этот акт самый значительный в жизни человека…

Брак, по самой природе своей, есть таинство единичное для обеих сторон. Брак есть слияние во едино двух лиц: «два в плоть едину (Быт. 2, 22–24),как и Господь подтвердил: «якоже ктому неста два, но плоть едина» (Мф. 19, 4–5). «Кийждо свою жену да имать», учит Апостол (1Кор. 7, 2–4). Много-женство не сочетаемо с идеей христианского брака.

Если умирает жена, или муж удел честного вдовства похваляется Апостолом «доброе им есть, аще пребудут» (1Кор. 7, 8–9). Второй брак не возбраняется, но, как говорит св. Григорий Богослов, если «первый брак закон», то «второй снисхождение». Третий же только терпится, как меньшее зло: «На такие, дела взираем, как на нечистоты в Церкви, говорит св. Василий Великий, но всенародному осуждению оных не подвергаем, как лучшие, нежели распутное любодеяние». Епитимья сопровождает даже и второй брак, а в ектеньях звучит нота покаяния. Самый брак совершается с меньшей торжественностью. Брак Таинство нерасторжимое. Прекращение брака есть нарушение его природы, богоустановленной: «еже убо Бог сочета, человек да не разлучает». Допущение прекращения брака Господь объясняет ученикам, как попущение жестокосердию человеческому. Со своей стороны, Он расторжение брака уподобляет прелюбодеянию. Но тут же одно исключение допускает Сам Господь: когда Богоустановленная природа брака уже попрана одной стороной прелюбодеянием. Снисходя к немощам человека и учитывая некоторые гражданские установления, Церковь расширяет круг обстоятельств, допускающих развод, но не отступает от точки зрения на него, как на очень серьезный акт, требующий исключительной осмотрительности в осуществлении его и ставящий неизменно вопрос о тяжести греха, совершаемого сторонами, и о церковном очищении от этого греха.

В христианстве брак отнюдь не общеобязательное явление: безбрачие благословляется нарочито. Но оно ни в какой мере не принижает Таинство Брака. Уклонение от брака Церковь сурово порицает, поскольку оно содержит в себе элементы гнушения плотью, именуя совесть людей, руководствующихся такими мотивами, «сожженной» (1Тим. 4, 1–3). Девство, оставаясь высочайшей добродетелью, не содержит в себе ни гнушения плотью, ни порицания законного брака: «Не можешь быть солнцем, будь луной, учит св. Златоуст, – Не можешь быть луной, будь звездой. Не можешь быть девственником, целомудренно вступай в брак, только в Церкви». «Не было бы безбрачных, если бы не было брака: ибо откуда бы явился в свет девственник? Не был бы брак честен, если бы Богу и жизни не плодоприносил девственник», учит св. Григорий Богослов, тем устанавливая глубокую духовную связь между обоими состояниями, добрыми по своей природе, но разные пути спасения указывающими людям.

Перед этими, столь недвусмысленно-ясными, общими положениями, определяющими высокую сущность брака, стоит современный пастырь в тяжком раздумье: ни в чем так современная распущенность не проявляется с такой наглядностью, а нередко и вызывающей силой, как в области сексуальных отношений. Приходится пастырю брать на свои плечи тяжкое бремя неустанной борьбы с этим извращением высокой природы человека, сочетая принципиальную верность учению Церкви со снисходительностью, доводимой иногда до крайнего предела, к человеческой немощи.

Самая идея церковного брака ныне в забвении. Обстоятельства бродяжнической жизни, чуть не по общему правилу для всех характерные, способствовали тому, что внебрачное сожительство стало бытовым явлением привычным. Видимость семейного очага, самого благонамеренного, сплошь и рядом прикрывает то, что на церковном языке именуется незаконным сожительством. Так крепка становится не так уж редко успокоенность совести пред этим фактом, что люди, живущие в незаконном сожительстве, спокойно идут к Чаше, не сказав на исповеди о грехе блуда, в котором они живут. Не так уж редко состоят они даже на выборных должностях приходских.

Борьба с этим трудна, даже поскольку нет формальных препятствий к заключению брака: ложный стыд мешает обнаружить свое истинное состояние явным совершением брака, и приходится обставлять его тайной, чтоб побудить к его совершению. В этих случаях, однако, требовательность пастыря должна быть абсолютной, как бы осторожно она ни проявлялась. Трудность нарочитая встает пред пастырской совестью, когда формальные препятствия возникают, которые надо еще преодолеть для вступления в брак. Тут сломлена должна быть, прежде всего, успокоенность совести: сознание греха должно укрепиться в сердце, и воля должна явиться твердая к освящению браком своего сожительства. А дальше возникает уже практическая проблема устранения препятствий для брака, для чего все меры должны быть предприняты с должной энергией. Возникает и сложная проблема душепопечения на то время, пока остается прежнее состояние, воспринятое уже как длящийся грех. Никакого формального положения в приходе такие лица, конечно, до освящения своего сожительства, иметь не могут.

Восстановление церковной законности в этой области требует огромного внутреннего такта и истинной пастырской любви иначе отпадение от Церкви грозит со стороны иных. Не меньшей, а может и большей заботы и работы дает пастырю другое явление, все более распространяющееся смешанные браки, особенно уже давно заключенные и как бы затвердевшие в своей бытовой противуправославности. Относительно редки случаи, когда инославная сторона вполне лояльно оставляет для стороны православной свободу общения с Церковью и предоставляет ей возможность вести воспитание детей. Обычно в наших условиях преобладание стороны инославной, с поставлением стороны православной в положение жертвы, терпящей тяжкие последствия своего увлечения. Не говорим уже о тех едва ли не массовых теперь, явлениях, когда православная сторона при своем вступлении в брак заведомо сдается на капитуляцию и заранее считает себя безнадежно оторванной от Православия. Имеем мы здесь в виду только те случаи, когда отвоевана, иногда очень тяжкой ценой, личная принадлежность православной стороны к своей Церкви, пусть и всячески практически ущербленная. Тут, конечно, никаких общих правил установить нельзя, но заданием бесспорным является одно из двух: восстановление (или впервые установление) законного порядка, когда иносланым остается только муж или жена, а семья является православной, или расторжение брака. При наличии подлинной семьи, заслуживающей этого именования, совершенно не исключена возможность даже и обращения в православие инославной стороны при наличии любовью насыщенного постоянства в своей верности Церкви стороны православной и осуществляемого ею разумного внутреннего миссионерства, в чем, конечно, помощником и руководителем должен быть духовный отец.

Не менее сложна и трудна работа пастыря, поскольку речь возникает о заключении браков. Все возможное должно быть сделано, чтобы не заключались в надежде на будущее смешанные браки, а чтобы присоединение к Православию совершалось инославной стороной до брака. Поскольку это невозможно, брак должен быть совершен в нашем храме и обязательство дано инославной стороной потомство воспитывать в Православии. Какие бы трудности ни стояли на этом пути отступать от этого нельзя. Для того, чтобы эти требования оказывались действительно осуществленными, наша молодежь должна быть привязана к Церкви крепкими узами. Наличие такой крепости только и открывает самую возможность положительно воздействовать на будущего участника жизни. Близость к Церкви должна достигать такого состояния, которое могло бы быть названо «жизнью в Церкви». Достижение этого является первоосновным заданием пастыря в отношении молодежи. Если применительно к старшему поколению это задание сводится по преимуществу к воскрешению, углублению, укреплению, осознанию того, что уже в какой-то мере было раньше содержанием жизни, то для молодого поколения задача ставится иначе. Тут не так уж редко надо строить не только на пустом месте, но уже даже, в значительной мере на месте занятом, да и при том в условиях отсутствия расположения к перепланировке радикальной того, что уже внутренне сложилось. Поскольку на повестке дня стоят сейчас т.н. братства духовного обновления, а уже в практику жизни вошли т.н. Владимирские кружки молодежи, назначение и тех и других сводится в значительной мере к тому, чтобы укрепить сознание церковности в молодежи. Не надо тратить слов на доказательство исключительной трудности и ответственности этого дела. Тут, в сущности, творится будущее и утверждается настоящее, грозящее иначе поддаться осыпанию, ибо подмывается церковность воздействием местной жизни, могущественным в своей напористости. Сила сопротивляемости должна возникать, отвечающая этой напористости. И тут общих правил нельзя установить, но одно можно сказать с достаточной уверенностью: любовь к храму основа всего, как это и всегда было на Руси. К счастью, и сейчас эта любовь живой остается, поскольку мы видим, в какой мере храмоздание сохраняет значение живительного нерва приходской жизни.

Священство есть преемственное посланничество от Бога: «яко же посла Мя Отец, и Аз посылаю вы» (Ин. 20, 21). «Никтоже сам себе приемлет честь (священства), но званный от Бога» (Евр. 5, 4–5).

Словом "священство« обозначается как то сословие людей, которое призвано священноначальствовать, так и то таинство, которым чрез молитвенное возложение рук архиерейских на главу лица избранного, низводится благодать, поставляющая его на данный степень церковной иерархии и освящающая и укрепляющая его к несению иерархических обязанностей.

Называется это таинство иначе рукоположением (»хиротония« в отличие от »хиротесии«, когда не особая низводится благодать, а лишь подается благословение при даянии известных отличий), ибо внешней стороной его является молитвенное возложение рук. Так было изначала. Когда посылали Варнаву и Савла, «тогда постившеся и помолившеся и возложше руки на ня, отпустиша их» (Деян. 13, 2–4). Рукоположение давало Духа Святого: «Внимайте убо себе и всему стаду, в немже вас Дух Святый постави епископы» (Деян 20, 28). Симон , «видев яко возложением рук апостольских дается Дух Святый» хотел купить эти дары (Деян. 8, 18–19). Возложение рук совершается епископами, и только ими, как сказано в первых же двух правилах св. Апостолов: «Епископа да поставляют два или три епископа. Пресвитера и диакона и прочих причетников да поставляет один епископ».

Приступать к таинству священства может каждый достойный православный христианин, способный быть «Божиим строителем» (Тит. 1, 7) в том высоком звании, на которое он призывается, то есть отвечающий как повышенным требованием нравственным в области личной жизни так и требованиям деловым, связанным с предстоящей ему церковно-общественной деятельностью. Принадлежность к наследственному сословию не может почитаться условием необходимым, но практически бытовое воспроизведение начала древле-левитского оказывает неизменно свое действие.

Для епископа существует обязательство безбрачия. В первые века христианства такое требование не было обязательным, но уже с апостольских времен епископам дозволялось уклоняться от брака ради подвига воздержания. Обычай этот укрепился, и Шестый Вселенский Собор сделал его, наконец, законым правилом, видя в епископах подражателей Апостола Павла, как и он был подражателем Христу (1Кор. 11, 1). Что касается священников и диаконов, то такого бремени на их плечи Церковь сознательно решила не возлагать. Она отказалась от древнего правила, возбранявшего священнослужителям вступать в брак, и не только допускать стала к Таинству Священства лиц связанных браком, но даже стала почитать это естественным и нормальным. Больше того, поскольку VI Вселенский Собор осведомлен был о противоположной практике, утверждавшейся в Римской Церкви, на нем было категорически высказано осуждение этой практики и были приняты меры прещения против нарушителей правила о допущении к священнослужению лиц, связанных законным браком. Эти указания Вселенского Собора были Римскими первосвященниками оставлены без внимания, и безбрачие духовенства продолжало строго требоваться ими, распространяясь потом и на низших церковнослужителей.

Видимая сторона Таинства Священства напоминает крещение и миропомазание: молитва, пострижение, облачение. Напоминает она и брак венчание с Церковью происходит по образу соединения Бога с человечеством в рождении от Девы. Трижды обводится хиротонисуемый вокруг Престола с пением песнопений венчальных. Склоняясь пред епископом, приникает венчаемый к Престолу на крестовидно сложенные руки. Возлагает епископ на главу его конец омофора, трижды благословляет и возглашает: «Божественная благодать всегда немощная врачующи и оскудевающая восполняющи, проручествует (т.е. руковозводит, возводит чрез возложение рук) благоговейнейшего...: помолимся убо о нем, да приидет на него благодать Всесвятого Духа». Церковь «косно» поет «Господи помилуй». «Пророчествует» по толкованию Симеона Солунского, означает «руковозводит, поставляет, творит совершенным». Человек слаб все от благодати. И все призываются к общей углубленной молитве, почему певцы и отвечают именно «косным» пением «Господи помилуй». Тайные молитвы читает архиерей две. В первой призывается помощь Божия для «подъятия великой сей благодати Святаго Духа», чтобы был достоин новопоставляемый великой священнической чести, к которой он призывается Божией «предзнательной силой». Во второй молитве прошение возносится о том, чтобы, исполнившись Святого Духа, пресвитер достойно предстоял жертвеннику, благовествовал Евангелие Царствия Божия и обновлял народ Божий чрез купель пакирождения, за что во втором пришествии и получил бы «мзду икономства своего чина».

При возложении каждой одежды возглашается и повторяется «аксиос», чем свидетельствуется единодушие епископа и народа в оценке посвящаемого. Знаменательное есть отличие между посвящением дьякона и пресвитера: первый преклоняет одно колено, второй оба, то есть степень покорности Богу и Его закону возвышается с приближением к Богу по ступеням иерархии.

По освящении даров «архиерей, взем Святый Хлеб и отломив часть от Святого Хлеба горнюю, еже есть Христос», вручает новопоставляемому, говоря: «Приими Залог сей и сохрани его, цел и невредим до последнего твоего издыхания, о нем же имаши истязан быти во второе и страшное пришествие великого Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа». Становясь сзади Престола и положив руки на Святую Трапезу он, склонив главу, читает 50 псалом. На Востоке дается не часть Агнца, а целый Агнец, особо вынутый на проскомидии. Несколько изменены слова, с которыми дается Агнец, но смысл тот же. Симеон Солунский объясняет: «Это исполнено всякого страха, ибо показывает, что (пресвитер) делается строителем Таин Божиих и принимает для священнодействия не другое что-нибудь, но Живый Хлеб Иисуса и священство Его, и в виде залога вверяется ему Сам Христос…»

Проф. А. Дмитриевский в своем труде «Ставленник» обращает внимание на одно показательное обыкновение, входящее в состав хиротонии и дьяконской, и священнической. Начинается она троекратным обращением подводящего лица за выражением согласия, одобрения, разрешения: «Повели» к хиротонисуемому, «повелите» к народу, из среды которого как бы берется хиротонисуемый, и, наконец, «повели, преосвященнейший владыка», к первостоятелю, который совершает хиротонию. Тем самым тут обозначаются наглядно три «воли», которые должны быть объединены для совершения поставления: воля поставляемого, воля народа и воля епископа.

Для посвящения имеются особые одежды: черный подрясник. Симеон Солунский говорит о необходимости этого для того чтобы «не надевать одежды священства прямо и непосредственно на одежды мирские». Задание здесь то, чтобы ничто не оставалось непокрытым священной одеждой, сокрыт должен быть совершенно внешний мирской человек. Отсюда видно, какое церковное бесчинство совершают те сейчас, кто в составе православного духовенства, даже и высшего, облачаются в священнические одежды, не употребляя подрясника. Ясно и то, в какой мере нарушает внутренний смысл особого одеяния священнического обычай, достаточно крепко в известной среде даже и православного духовенства укоренившийся, так одеваться, чтобы выглядывали из-под церковных одеяний крахмальный воротничок или крахмальные рукавчики.

В Греции, как указывает профессор А. Дмитриевский, существовал особый «комиссий» широкая белая одежда, из льняной или шелковой материи, надевавшаяся на подрясник. Дмитриевский рекомендует и у нас различать «стихарь», как одеяние клириков, от похожей одежды для других прислуживающих в алтаре чтецов, певцов, даже мальчиков.

При поставлении священник получает ставленную грамоту. Принятая у нас грамота заключает в себе перечисление полномочий и обязанностей священника и инструкционные указания. Текст этот составлен в 1864 г. митр. Филаретом.

Поставление во священники предваряется рядом формальностей. «Допрос» совершается ставленнику, которым удостоверяется ряд фактических данных, касающихся всех возможных сторон жизни. Устанавливается, в частности, что он женат на девице православного исповедания, целомудренной и благочестивой, находящейся в живых и не находящейся с ним в недозволенной степени родства. Заключается в этом допросе и элемент обязательственный, очень широко охватывающий разные стороны пастырской деятельности и как бы служащий своего рода инструкцией для всей последующей деятельности. В былое время указывалось на обязательность приобретения некоторых пособий для своего личного пользования, а также давался обстоятельный обзор литературы, желательной к приобретению для церковной библиотеки. Существенной частью приготовления является исповедь за всю жизнь. В заключение поставляемым дается «клятвенное обещание», скрепляемое духовником.

Не будем подробно останавливаться на формальной стороне дела, но коснемся несколько существа его применительно к настоящему времени. В старое время ставленниками были люди профессионально вышколенные. В настоящее время общим правилом отнюдь не является наличие такой подготовки. Весьма часто дело идет о людях, которые, так сказать, со стороны приходят, и, порою имея высокую морально-религиозную квалификацию, в профессиональном отношении являются новичками, которым восполнять свою выучку, приходится уже, так сказать, на ходу. В известной мере эта выучка дается тем «сорокоустом», который обычно творится новопоставленным, под наблюдением сведущих лиц. Это блаженное время всецелой отданности служению, которое налагает печать неизгладимую на самый облик новопоставленного и счастлив тот, кто, в условиях невозмутимого покоя, получает возможность именно так освояться с основными службами.

Надо различать две стороны службы. Одно дело осуществлять то, что присвояется священнику в составе организованного богослужения. Для этого нужно глубокое практическое освоение службы. Другое дело организация всей службы, всего церковного обихода, что является неизбежно заданием настоятеля, каким, непременно станет новопоставленный священник. Легче ему это все освоить, если он, хотя бы в ускоренном порядке, но успел пройти все степени служительские, начиная от чтеца, причем в каждом чине хотя бы несколько задерживался, особенно в дьяконском. Но, при всех условиях, особое еще знакомство, практическое, с клиросом диктуется неотменно. Это знакомство двояко. Нужно уметь, сколько-нибудь разбираться в уставе, и нужно иметь хотя бы элементарное знакомство с пением не только с чтением. Тот священник, который в этих отношениях чувствует себя относительно свободно, имеет огромные преимущества, и ему в сильнейшей степени облегчается его настоятельство. Силой вещей, в каком-то объеме, это знание добывается самим опытом и тут же Господь помогает, открывая возможность священнику пользоваться услугами людей, приходу близких и в нужном направлении квалифицированных. Каждый современный приход в этом отношении есть неповторимый в своей индивидуальности самозаконченный мирок, так или иначе умудряющийся выполнять некий железный минимум богослужебного круга. От энергии и духовной устремленности пастыря зависит умножать и совершенствовать в разных направлениях этот минимум, являя некий органический рост, как своего собственного церковно-духовного «я», так и окружающего его приходского мирка. Нет, вероятно, среди сотен зарубежных приходов «близнецов»: каждый являет физиономию особую, своеобразие которой, будучи в максимальной степени определяемо отцом настоятелем, вместе с тем, являет некий образ и общественной самобытности.

Очень важна церковная грамотность. Сознательное пренебрежение «канонической» церковностью есть тяжкий грех, ложащийся духовным гнетом на всю приходскую деятельность, на всю жизнь прихода. Но все же не надо преувеличенного значения придавать формально-профессиональной качественности приходской жизни. Может быть приход относительно очень отсталым в смысле «канонической» церковности так сказать, типически-кустарным, а, вместе с тем, может быть насыщен истинно-духовным содержанием, способным, в благоприятных условиях, очень быстро расцвести во всех возможных направлениях. И тут же можно себе представить приход, являющий картину весьма привлекательного внешнего благочиния, но холодный и застоявшейся, готовый распасться при любом серьезном толчке...

При всех условиях, центральной фигурой остается пастырь в неизмеримо большей степени, чем когда бы то ни было раньше. И это по той простой причине, что в условиях нормальных приход являл собою нечто органически сложившееся, а в настоящее время он есть «случайный» конгломерат и притом с составом, способным радикально меняться, как в смысле утраты своих членов, так и в смысле прибытка их. Для этого не всегда нужно даже пространственное их перемещение. Никуда не уезжает человек, а выбывает из приходской жизни, и тут же может оказаться самым деятельным участником приходской жизни местный человек, ранее этой жизни чуждавшийся. Подобные изменения состава определяются, чуть не по общему правилу, не объективными обстоятельствами, а прежде всего личностью пастыря и отношением к нему окружающей среды.

По мере того, как сгущается кругом тьма Отступления, все с большей отчетливостью должна определяться подлинная физиономия прихода. Способен, ли он являть собою ячейку «последних христиан», все яснее сознающих смысл происходящего и делающихся способными в условиях, вокруг них слагающихся, оставаться истинно-верными Православной Церкви, в ее стоянии истинно-православном? Или, в той или иной форме, катится он по наклонной плоскости Отступления? Не обязательно в последнем случае являть заведомую неверность открытую, демонстративную. Враг умеет подбросить «види-мость» правды, которая прикрывает сущность совершающегося Отступления. Что, казалось бы, невиннее и даже миссионерски-похвальнее, чем задача образования некоего островка Православия на языке местном некоего маяка, способного послужить «оправослав-ли-ванию» окружающей среды? Можно рисовать самые привлекательные картины таких достижений. Это мечта. А действительность? Жалок русский человек, выпавший из того святорусского «гнезда», каким был для него церковный «быт», его вскормивший. Беспозвоночным, в духовном смысле, существом становится он, при всех своих, даже иногда обостряющихся, способностях и дарованиях. Та святая мягкость, та податливая дружелюбность, та ласковая уступчивость, которые составляли «завоевательную» силу России, обращаются в «пораженческую» безличность, позволяющую ему безвольно вливаться в любую среду, с ней отожествляясь. Пусть он и не злостный дезертир, и не сознательный ренегат, не лукавый перебежчик, не беспринципный соглашатель при всех, самых относительно благоприятных его моральных свойствах он существо с переломанным моральным хребтом. Он может быть практически полезен в составе его прявших общественных организмов духовно и им чуждый, он тем более становится духовно чужд Русскому Святому Целому. В духовном плане, он некий бесподданный «Иван, не помнящий родства"…

Но и объективно беспредметен самый замысел, вдохновляющий подобных мечтателей. В своей реальной сущности, выполнение подобного плана есть приобщение к общему Отступлению по той простой причине, что, если не восстановится Россия Православная, истинная, Историческая, то нет вообще больше места той «Истории», которая открывала бы возможность возникновения и роста иноязычного и инонационального Православия. Если наша «зарубежность» есть наш неизменный удел, то раскрывается перед нами одна лишь перспектива: дальнейшего, все ускоряющегося Отступления, в котором денационализированные русские естественно обрекают себя на то, чтобы растворяться, теряя свою благодатную исходную церковность.

Жизненность прихода всецело определяется в подобных условиях апостасийных духовной окрыленностью его. Две контрастные модальности внутренней приходской жизни тут рисуются. Или то картина растущей отъединенности немногих зрячих членов прихода от слепотствующего большинства, находящего сочувствие в отце настоятеле, еще не прозревшем, или уже ставшим, духовно, жертвой отступления. Или то картина растущей общности и все более тесной духовной созвучности основного ядра прихода, все полнее сосредоточивающегося вокруг своего батюшки и помогающего ему, как раздаятелю благодати, духовно оплодотворять остальных членов прихода, поддающихся, в той или иной мере, атмосфере отступления. Если каждый приход являет совершенно индивидуальную картину своего состава в смысле церковно-профессиональной качественности, то совершенно индивидуальный образ имеет каждый приход и в смысле созревания духовного. Как мы не раз подчеркивали, предварительный экзамен происходит не в условиях насилия, нажима, репрессий, давления, вымогательства нет! В условиях свободы протекает это испытание пред лицом одного, основного, всеопределяющего соблазна: участия в общей жизни, втягивания в нее с перспективой улучшения своего благобыта и под страхом оказаться обособленными от этой общей апостасийно-окрашенной жизни. Говорили мы и о том, что этот соблазн свободы оказывается, по всем данным, значительно более сильным, чем прямое и грубое насилие…

Надо ли говорить, какой мере именно в условиях «свободы» повышается строительная сила батюшки, как живой личности, в своих руках держащей источник церковной благодати! Каждый приход под его воздействием способен превращаться в самостоятельный отряд «последних христиан», влагающийся в общий фронт исповедничества, как самобытная величина, не определяющая течение своей духовной жизни одними лишь указаниями центра он жив изнутри и живыми нитями связуется со всем живым вне его. Он отдельный камешек в составе Камня Веры, но останется «камнем», будь даже, по тем или иным обстоятельствам, внешне оторван окажется от общего Камня Веры.

Пока жизнь течет по своим обыденным руслам, в инерции той «свободы», которая в той или иной мере но все же остается характерной для всей части вселенной, так и обозначаемой, в отличие от советчины, «свободной», жизнь прихода тоже течет по подобным же руслам, потенциально лишь являя свою духовную качественность исповедническую. Подвергается она, как мы сказали, соблазнам лишь «свободного» преуспеяния. Вот где должна обнаружить себя духовная качественность батюшки, как раздаятеля благодати, во всех тех формах, о которых мы уже выше говорили. Так создается им капитал насыщенных благодатью «личных связей» со своими прихожанами, который потом сможет быть пущен в ход на путях исповедничества в тех формах, какие будут подсказываться жизнью. Надо ли говорить, что в этом накоплении капитала «личных связей», благодатью насыщенных, разобщать свою специфически церковную работу от всей своей жизнедеятельности, в частности, семейной, батюшка не сможет. Тут встает и образ «матушки» тоже получающей значение, повышенное по сравнению с былым временем. В старое время еп. Иоанн Смоленский так определял назначение «матушки»: он от матушки требовал, чтобы она «не одним только внешним сожитием, но вместе умом и сердцем делила тяготу жизни священника и, разделяя с ним радость и горе, не давала ему чувствовать одиночества как в собственном доме, так и в среде, его окружающей. Жена священника должна быть серьезно обученной и благонастроенной матерью, которая занялась бы и сумела бы управить домашним воспитанием детей, и своим материнским попечением и влиянием довершала бы то, чего не может тут сделать один отец».

Эта заданность «матушки» остается в силе. Но возникает и другая быть соратницей батюшки и его обращенной к пастве заданности создать капитал «личных связей», насыщенных благодатью. Незаметная незаменимость вот чем должна стать современная матушка, в ее сотрудничестве с батюшкой, причем не исключена возможность того, чтобы это сотрудничество распространялось и на храмовою жизнь, поскольку матушка оказывается способной быть чтицей и певицей. Но и на эту ее деятельность должна распространяться выше отмеченная характеристика незаметной незаменимости. Именно ее близость к батюшке, в восполнение к общей ее обязанности являет собою тот образ служения Церкви, который присущ женщине, побуждает ее оказывать все возможные услуги в области церковной жизни, не включаясь в сложность церковно-общественных отношений.

Процесс накопления «капитала личных связей», насыщенных благодатью, естественно ведет не только к учащению чисто духовнических встреч, завершающихся принятием Св. Тайн. Меняется самый облик общения. Чтобы понять сущность этого изменения, воспроизведем предварительно одну беседу, которую вел с мирянином один старец. Узнав, что этот мирянин семейный человек, старец спросил его, как часто он причащается, и когда узнал, что только однажды, старец умиленно увещевал его причащаться каждый месяц или по крайней мере во все четыре поста. Мирянин отозвался, что за житейскими заботами ему это не удобоисполнимо и рассказал свои обстоятельства. Старец не согласился на это и сказал: «если кто захочет, то хоть во сто раз у него будет дел больше, хотя бы он был правителем целой страны или царства, он найдет время, как находил его для дел земных и тленных». Затем раскрыл необходимость и важность частого причащения, так как мы через это таинство теснее соединяемся с Господом и бываем, един дух с Ним (1Кор. 6, 17), что это не только важно, но и необходимо в жизни христианина, и что без сего единения с Господом в этой жизни как соединимся с Ним в будущей? Когда мирянин возразил на это, говоря: «как можно нам приготовляться часто к такому таинству, когда мы обязаны (вернее опутаны, как тенетами) житейскими делами»? На это старец раскрыл о сущности покаяния, что оно заключается не в устном только исповедании своему духовнику и притом в то только время, когда приходим к нему на исповедь, а что нужно иметь постоянно покаянные чувства, и во всяком деле и во всякое время хранить свою совесть, хранить в отношении к Богу, к ближнему и к самим даже вещам. Когда будешь хранить свою совесть и слушаться ее внушений, то и исповедь твоя будет пред Богом и дубудет пред Богом и духовником всегдашняя, истинная и полная, тогда не усомнись и причащаться Св. Христовых Тайн часто. Без наблюдения же над совестью и невнимании ее внушениям при делах, какие бы они у тебя ни были, как же будет у тебя исповедь и покаяние? Говорил и о делах милосердия, как они необходимы для каждого христианина на стезе его временной жизни, и какая должна быть чрез них отрада душе при исходе и по исходе ее из тела.

Нечто близкое к такому взаимоотношению между духовником и его духовными чадами, в идеале, возникает и в современной приходской жизни, поскольку она развивается, в соответствии с прогрессом апостасии, как самооборона против покушений врага подвергнуть и нашу паству действию разнообразных искушений и соблазнов. Силой вещей батюшка должен становиться постоянным «хранителем совести», своих духовных чад, бессильной иногда вне своевременных благодатных воздействий оказать должное сопротивление усиляющейся соблазнительности искушений, постоянно сменяющихся в своей множественности.

Нет сейчас старцев и некуда сейчас пойти за советом душеспасительным. Епископ Игнатий Брянчанинов рисовал спасение даже подвизающихся монахов такой картиной:

"Некоторый великий отец видел следующее видение: пред ним земная жизнь человеческая изобразилась морем. Он видел, что подвижникам первых времен монашества даны были крылья огненные, и они как молния переносились чрез море страстей. Подвижникам последних времен не дано было крыльев: они начали плакать на берегу моря. Тогда дарованы были им крылья, но не огненные, а какие-то слабые: они понеслись чрез море. На пути своем, по причине слабости крыл, они часто погружались в море; с трудом подымались из него, они снова начинали путь, и, наконец, после многих усилий и бедствий перелетели через море».

Отсюда он делает вывод:

«Не будем унывать! Не будем безрассудно стремиться к блестящим подвигам, превышающим наши силы: примем смиренный подвиг, очень соответствующий немощи нашей, подаваемый как бы видимо рукою Божией. Совершим этот подвиг с верностью святой Истине и среди мира шумною, бесчисленною толпою стремящегося по широкому пространному пути своевольного рационализма, пройдем к Богу по стезе узкой послушания Церкви и святым Отцам. Не многие идут по этой стезе? Что до того! Сказал Спаситель: «Не бойся малое стадо: яко благоволи Отец ваш дати вам царство. Внидите узкими враты: яко пространная врата и широкий путь вводят в пагубу и мнози суть входящии им. Что узкая врата и тесный путь вводят в живот, и мало их есть иже обретают его» (Лк. 12, 32; Мф. 7, 13–14)».

В процессе духовного созревания для прохождения этого предельно суживающегося узкого пути образуются бытовые группировки, самим Промыслом Божиим направляемые. В условиях нашего свободного существования в образе Церкви Зарубежной, приход являет собою естественную форму такой группировки. В образе Братств Духовного обновления, по инициативе еп. Саввы Эдомнтонского, наш Архиерейский Собор рекомендовал духовно организоваться приходам. К этому постоянно взывает сам еп. Савва. Так или иначе, будет именоваться эта духовная мобилизация, она диктуется повелительно. И она не может не совершаться в каждом приходе. Готовить себя именно к этому должен каждый вступающей на путь священства, чем определяется в высшей степени своеобразие современного священства. Всякая подготовка нужна для современного священника но прежде всего надо, чтобы он именно это свое назначение понимал. Только тогда сможет он быть действительно не расточителем благодати, а сознательным ее раздаятелем, готовящим верных служителей Церкви, которых уже промыслительная воля Господня направит в соответствии с тем, как будут дальше развиваться мировые события: это будет или завершение Апостасии или подготовка срыва ее, с восстановлением Богом благословляемой Истории, что не мыслимо вне восстановления Удерживающей силы, врученной Русскому Православному Царю в симфоническом сотрудничестве в Русской Православной Церковью.