Христианское мировоззрение

К выпускаемому курсу «Христианское мировоззрение» для преподавания в старших классах средней школы

По нашему убеждению, из всех отделов Закона Божия, основным и важнейшим в средней школе является курс VII класса гимназий – вероучение или апологетика. Здесь выявляются в сознании формирующихся юношей основные положения нашей христианской религии. Здесь приучаются они давать вопрошающим ответ об уповании своем (1Пет.3:15) и навыкают, по крайней мере «должны навыкать», относиться к истинам веры своей сознательно и разумно. Здесь получают они, в меру восприятия своего, и необходимый отпор отовсюду развивающемуся неверию.

Тем не менее, обычно² курс этот является у нас поставленным неудачно. Изучают его ученики, особенно во второй, главным образом догматической, половине без интереса. Излагается и передается учебный материал непедагогично, скучно и сухо-догматично; сведения выбираются, сплошь и рядом, те которые ничего общего с внутренней жизнью 17-летних юношей не имеют; запросы мысли в них даже и не пробуждаются. И с грустью приходится сказать, что многие и многие из них в эту пору лишь удаляются от нашей светлой и все здоровое питающей веры, все больше навыкают видеть в Законе Божием предмет скучный и сухо-отвлеченный, и совсем уж мало-научный. И едва ли мы ошибемся, если скажем, что даже предшествующей вероучению курс церковной истории V и VI кл., при всей его бедности собственно-христианским содержанием, больше удовлетворяют духовные запросы учащихся. И, пожалуй, так часто отмечавшееся за последние годы отчуждение учащихся от ЗаконаБожия, а с ним и от самой жизни религиозной, слагалось всего более в пору прохождения именно данного главного курса, и это далеко не у одних предубежденных учеников, пропитавшихся в противо-церковных семьях соответствующей враждебной закваской.

Нет, разочарование и охлаждение наблюдалось и у положительных, и исправных юношей. Больше того: тяготится сложившейся постановкой дела при тех уроках приходилось нередко и самому законоучителю. Лично мы помним, что в громадном большинстве уроков, требовались самые напряженные усилия, чтобы в достаточной мере овладеть вниманием класса, – в пору же спроса учеников самочувствие даже собственное становилось настолько придавленным и нудным, что посоперничать с ним не могли даже уроки по богослужению, в соответствующих моментах, в пору преподавания по учебникам Рудакова, Д. Соколова, или Городцова.

В особенности личное умственное развитие учащихся совсем мало связывается с уроками их веры; а у иных, по духу мира сего, приобретает уклон и прямо ей враждебный. И при этом так часто и они, как некогда Савл в Иерусалиме, против Истины восстают во имя истины, ибо искренно верят, будто религия противоречит науке, будто неизбежен здесь выбор: или точное знание, или религиозная вера; или Христос и чудо, или физика и все естествознание.

Пора нам, слишком уже пора, войти в их положение. Пора предлагать своим питомцам, накануне выпуска их в действительную жизнь, то, что им ценно и нужно, и зрелость умственную обосновывать, у них закладывать и утверждать на созревании христианском.

Свой курс VII и половины VІІІ-го класса мы назвали христианским мировоззрением. Уже по первым страницам его, надеемся, всякий увидит, что это должно бы быть действительно всеобъемлющее, целостное и законченное мировоззрение на основе веры Христовой.

Так, целью этого курса мы действительно и поставили стремление дать все необходимые основы такого мировоззрения, раскрыть и надлежаще осветить наше глубочайшее учение о Боге, мире и человеке, с особенным вниманием и полнотою изложив наши положения о творении мира, Промышлении Бога о нем и о спасении человека, о церкви и ее значении для нас, и о последних судьбах мира и человека. Внутренне-связанные между собою, в такой логической и возможно стройной связи они и предлагаются в данном курсе, – по крайней мере мы старались излагать их так, ставя эту внутреннюю согласованность частей выше традиционных переходов в доселе принятых планах (по членам, по конструированию, по началам строго- и сухо-дедуктивной системы и т. п.).

Широкое место уделяли мы у себя возражениям. Мы знаем, как естественно неизбежны они, как любят ими ставить в тупик своего батюшку ученики, и считаем как самую постановку их на уроках делом вполне законным и даже желательным, так и ответ на них со стороны законоучителя необходимым. Такое необходимое мы старались дать в своем курсе.

Далее, красною нитью проходит у нас через весь курс, на наш взгляд сейчас особенно необходимая для школы мысль – о полном и безусловном согласии между природою и Библией – убеждение наше в том, что христианство и наука не враги, а соратники, что истинное знание (в том числе, и все научно-установленные положения позитивного типа) так же приводит к Богу, как и вера (хотя, конечно, не в той мере), и что все, столь часто указываемые в наши дни столкновения и противоречия между ними – всегда результат неправильного понимания законов и явлений природы, или – сообщаемого через Библию откровения Правды Божией, или, же, что тоже нередко – и того, и другого вместе. И действительно, в самом деле, разграничив более или менее точно, сферу компетенции христианского богословия и позитивной науки, определив отчетливее область Боговдохновенного в Писании и действительно доказанного в науке, – всякий, думается нам, без труда и без каких-либо натяжек всюду может установить эту прочную плоскость, где в полном согласии примиряются и данные расширяющей наш земной горизонт науки, и окутывающий их с вышины необъятный небесный мир, вещание о коем, с историей проникновения его в нашу жизнь, и составляет основное содержание Библии.

В начале этого курса мы устранили шаблонные «предварительные сведения». Эти сведения всегда тяготили нас при практическом ведении курса VII класса по разным учебникам – Смирнова и Голосова, даже Ктитарева и Соколова: они являлись какими-то расхолаживающими длиннотами ни с того, ни с сего вбиваемыми в головы учащихся, и обычно преждевременными (напр., § о значении христианства раньше изложения христианства, характеристика implicite сопоставительная с последним, других религий, – без всякого пользования, при последующем собственном изложении истин веры, и т. д. и т. д.). Эти предварительные сведения мы или разнесли по соответствующим отделам, где имелась для них достаточная логическая подпочва (см. напр., определение религии, характеристику магометанства), или опустили и вовсе, – зато сразу же перешли к безусловно интересным и важным для учащихся вопросам – о мировоззрении, о Боге, происхождении мира и т. п.

Наконец раскрытие большинства отделов, особенно более трудных и важных, мы постоянно старались вести на основе указания и критики тех или иных, всего чаще рационалистических заблуждений. Нам думалось, что этим достигалась двойная выгода. Во-первых, основная – апологетическая: раскрытые и разобранные здесь уклонения от истины уже никого потом не привлекут к себе, под каким бы соусом их потом, этим нашим питомцам, не преподносили. Во-вторых, и педагогическая: поставленный и затронутый так вопрос сразу же становится и жизненным, и ясным, и слушающий подобные объяснения ученик все время сознает, что от него ничего не замалчивают и не скрывают; как вместе с тем вырабатывает в себе столь ценную, но и столь редкую теперь, привычку: ясно и беспристрастно представлять себе мнения своего противника, и уже с ними считаться, а не с собственным представлением о них, а чаще даже – переиначиванием их. Необычно длинными и обстоятельными оказались у нас отделы о чуде, о внутренней стороне Церкви, о последних судьбах мира, а равно – об иконопочитании и почитании святых. Вызывается это реальной жизнью: не только каждый из учащихся столкнется с ними, но и у самих у них соответствующие недоразумения, сплошь и рядом, возникают уже в школьные годы...

Учение инославных и иноверных религий нами отнесены к концу, причем заблуждения католицизма сконцентрированы в этом одном отделе. Практиковавшийся до сих пор способ попутного, в связи с выдвигаемыми по очереди вопросами христианской системы изложения и разбора тех или иных пунктов католицизма представляется нам совершенно нецелесообразным и бесполезным, как для усвоения учащимися собственного православного вероучения, так и для ознакомления их с самым Католичеством. Вместо сколько-нибудь связанной и объединенной системы последнего у них в головах, даже и в лучшем случае, оставались жалкие отрывки, где-то и когда-то ученых, замечаний. В изложении же собственного вероучения те заметки, после законченного уже раскрытия соответствующих пунктов (напр., о падении, оправдании и др.) опять-таки являлись только лишними длиннотами, какими-то, лишь задерживающими естественный главный переход к дальнейшим вопросам, надставками, и, сами по себе, слишком мало интересовали учащихся. Напротив, объединенные в связном изложении и надлежаще освещенные, они могут показаться прямо интересными – в силу своей логической стройности и явной типичности для тех тенденций, коими определяется и сущность католицизма, и основные заблуждения его. Что касается протестантизма, то основные его взгляды нами, напротив, излагались попутно (только перед положительным решением вопроса, а не после него) и к концу отнесенными оказались лишь такие, по существу добавочные, пункты, как вопросы о безусловном предопределении, об иконопочитании. Объясняется такое исключение (сравнительно с католицизмом) для большинства пунктов протестантского вероучения уже указанными выше общими соображениями о желательности разбора в нашем курсе идущих к делу попутных возражений, под тип коих все подобные «особенности» протестантской системы всегда и подходят.

Ибо и действительно, выдвигая в логической последовательности нашего вероучения какой-либо новый пункт, напр., о Церкви, оправдании, крещении, таинствах, и почти сейчас же оттеняя в сознании учащихся способ понимания их у протестантов по духу рационализма, мы тем самым вводим учащихся в самую, так сказать, сущность вопроса, и сразу же устанавливаем тот крайний предел, который бесспорно неприемлем, ошибочен, как всякая односторонность и крайность, но, вместе с тем, в высшей степени показателен и типичен, как всякое чрезмерное увлечение одной какой-нибудь идеей. И в то же время, мысль подобная не придумывается искусственно и ad hoc, не является головным выводом из каких-нибудь отвлеченных, от сознания подростков далеких, посылок и данных.

Нет, здесь – сама живая жизнь, реальные скрепы мировоззрения, с которым каждый из учащихся непременно столкнется в окружающей, близкой к нему действительности, если только уже не встречался и в своей небольшой жизненной опытности. Таким образом, проводимое нами здесь попутное выявление указанных конфессиональных вероисповедных справок должно лишь служить к отчетливому и разностороннему уяснению классом самого вопроса, и притом вопроса всегда в данной области коренной и первостепенной важности. Излагаемое же затем возможное обстоятельное и критически обоснованное раскрытие собственных положительных верований и взглядов должно быть исчерпывающим и доказательно-решающим ответом по всем выдвинутым вопросам и недоумениям, так что оно неизбежно будет являться фактически и самым лучшим, полным и сильным разбором тех, выяснившихся уже, односторонностей и заблуждений, но уже без былых нелепых и скучных надстроек и повторений, как это было прежде – при приведении опровержения протестантства после изложения и обоснования нашего православного учения по данному вопросу.

Все эти и частные, и общие изменения, восполнения и коренная перестройка всего курса должны, по нашему убеждению, в значительной степени сдвинуть его с существующей, весьма нерадостной постановки его в наших гимназиях, коммерческих и реальных училищах и соответствующих средних учебных заведениях и вернуть ему более или менее нормальное положение и значение как в общей программе этих старших классов, так и в живых отношениях к нему самих учащихся. Думается, при всяком, сколько-нибудь удовлетворительном выполнении предлагаемой программы о. о. /общественного образования/ законоучителями, работа их здесь всегда должна носить серьезный, явно-образовательный характер, действительно закладывая в воззрениях учеников законченное, научно-состоятельное, морально-созидающее, ясное и осмысленное христианское мировоззрение и каждого мало-мальски вдумчивого и внимательного подростка-юношу уважительно и серьезно относиться к этим основным вероучениям его.

Конечно, этот наш новый курс представляет собою, все же пока, лишь первую попытку, только наш личный опыт в данном направлении, в намечение того, что нужно нашей школе в этом случае (но опыт как будто достаточно проверенный собственной нашей практикой), причем преподавание в такой новой постановке разрешено было нам и местной епархиальной властью (гг. Благовещенска и Владивостока, и Омским Высшим Церковным Управлением). Но тем более важно, чтобы опыт этот проверялся и другими, и будет только хорошо, если эти другие внесут сюда свои исправления и улучшения. Во всяком случае, что-то делать здесь необходимо. Жизнь не ждет, жизнь требует больших перемен и улучшений. Походу против Закона Божия нужно противопоставить силу и научные достоинства того, что предлагают от себя школьные курсы по нашему предмету. Рядом с этим настоятельно нужно отстранить ту двойственность, те противоречия в научном сознании учащихся, какие получались у них от несогласованности научных положений по «светским» предметам и по вероучению их Церкви. И мы надеемся, что в той или иной мере эти очередные задачи нашим курсом осуществляются.

И тогда наше «Христианское Мировоззрение» должно принести хотя скромную пользу и для Русской Школы, и для Русской Церкви – и о, если бы так было!…

Автор

P.S. Что касается внешней стороны изложения, то прошу иметь в виду одну особенность стиля: слова с логическим ударением иногда ставятся на первом плане, чем местами несколько нарушается обычное течение речи.

Отделы, обозначенные знаком («»), предназначаются для прочитывания, а не для приготовления в качестве обычных уроков.

Приведенные в значительном количестве справки из Священного Писания предназначаются не для заучивания наизусть, а для запоминания по мысли (кроме важнейших, выделяемых законоучителем). Желательно прочитывание подобных важных мест по Библии, в контексте.

Курс рассчитан на 3 (приблизительно) годовых урока: два в VII и I (первое полугодие до декабря) в VІІІ-м классе, где во второй части курса нравоучения легко делать значительные сокращения.

П. Н. В.

1920 г. 7 ноября.

ХАРБИН.

Коммерческое Училище.

Необходимость мировоззрения. Вопросы о Боге, мире и человеке. Наличие ответов на них в христианском учении

Св. Евангелист Лука, о галилеянах перед временем пришествия Христа Спасителя говорил, повторяя пророчество Исаии, что они пребывали во мраке, сидели во тьме и сени смертней³. Прошло 19 веков от рождения Того, Кто есть Свет во откровение языков, – Христа Спасителя, этого истинного Солнца правды для человечества. Вдохновляемый христианством ум людской в науке открыл более новых стран, чем в старом и новых материках земного шара. A многие и доселе по-прежнему сидят во тьме и тени смертной. И нередко такими бывают люди, имеющие право считаться образованными, напр., окончившие среднюю или даже высшую школу; порою немало читавшие, а иногда даже сами работники в науке. и особенно теперь, в период крайней специализации в ней и раздробления на частные отрасли и отделы.

И действительно, как часто встречаются теперь лица, которые в сфере своей специальности может быть и сведущи, в данной практической жизни очень опытны и прямо умны, и в то же время являются по общим своим взглядам людьми крайне ограниченными и узкими. Никаких широких и многосторонних обобщений, никаких высших интересов и стремлений, никакого сколько-нибудь обоснованного и отчетливого мировоззрения у них нет. За узкими и тесными рамками их специальности у них все темно, все гадательно и смутно. По самым простым вопросам там они по существу безгласны и наивны, – довольствуясь обычно жалкими и непроверенными мнениями ходячего типа, и пожалуй, еще в лучшем случае отговариваются избитою фразою духовной косности и лени: ignoramus et ignoracimus (не знаем и знать не будем).

Мыслящий человек так жить не может и не должен. Возвышающее нас над всей природой разумное сознание человека должно светло смотреть на всю нашу историю и жизнь ясными очами и видеть все стороны окружающего нас горизонта – как в том, что было в прошлом и что настанет в будущем, так в том, что вообще представляет собою земной наш, да и твердь небесную наполняющий, мир, каково его назначение и в чем его сущность. Всем известны роковые, жизнью выдвигаемые и сердце томящие, вечные запросы мудрой пытливости всего человечества от той поры, как начинает оно себя помнить, и до наших дней. Художественную форму им дал вдумчивый поэт, раскаявшийся в своей враждебности к религии мыслитель, Гейне устами своего юноши, который стоит под необъятным, звездами смотрящим на нас небом и перед необъятным же океаном и шлет в вышину свои проклятые вопросы.

О разъясните мне тайну от века:

В чем состоит существо человека?

Кто он? Откуда? Куда он идет?

Кто там вверху, над звезда́ми живет?

Вершина и первый очаг человеческих наук – философия давно выделила в этом стремлении нашего ума проникнуть вглубь сущего три основных проблемы: Бог, мир и человек. Действительно, решить их – значить все решить. Есть ли Бог или нет Его; вечен ли мир и самобытен, или он есть творение Высшего Существа, есть ли у него разумное, все к высшей гармонии сводящее, будущее, или там впереди – мрак, сердце леденящее обледенение, да катастрофы? – Несомненно, здесь корень, здесь самая суть всех наших ответов и знаний и в том числе знаний об этом мире, в коем мы можем не сознавать себя лишь частицей и ничтожной пылинкой. А сам я – человек: есть ли я нечто только земное, усовершенствованное животное, прямой потомок обезьяны; на то ли я живу, чтобы, по выражению Базарова, лопух на моей могиле вырос (прекрасный символ чего-то глупого и никчемного), или нет или совсем иное будущее ожидает мое я? Или есть потусторонняя жизнь, есть ответ и воздаяние, есть вечное блаженство и мучения; ждет нас то «новое небо и земля», где уже не будет торжества зла и безобразий, процветания насильников, лжецов и злодеев, а наоборот – всему будет дана своя – абсолютно полная и точная цена, всему по достоинству, по заслугам, ибо там только, правда живет⁴, и у людей истинно-человеческого достоинства и нормы «отымется» там «всяка болезнь, печаль и воздыхание»?⁵…

Думается, из самой постановки этих вопросов видно, что вопросы эти – не пустая игра ума, не холостые выстрелы в пространство, a нечто знакомое нам еще с детства, где-то давно и определенно решаемое и нам возвещавшееся, как непреложная истина, что есть живая сфера человеческой жизни, есть всем открытая область, где все приведенные запросы и недоумения ставятся и получают положительные ответы, и ответы эти – категорические и без тени сомнений. Ясно, что-то область религии, и главным образом совершеннейшей и нам ближе всех известной, религии христианской. Конечно, есть и иные мировоззрения и системы – и в религии, и в позитивной науке. С ними мы должны, по мере нужды, в той или иной степени познакомиться уже в этом же курсе; в сопоставлении с ними мы и будем устанавливать силу и убедительность тех или иных пунктов нашей христианской системы. Пока же, как несомненное до самоочевидности, примем одно: христианское наше учение есть несомненно целостное мировоззрение, и основные вопросы законной и неизбежной человеческой любознательности получают там для себя достаточные ответы. Больше того: по ним-то, по этим вечным вопросам о Боге, мире и человеке, и строится вся наша вероучительная система, давая в то же время, в самом этом построении, ясный и вполне успкоивающий наше сердце просвет, и притом на все наше настоящее, прошедшее и будущее.

Итак, первый вопрос известной уже нам человеческой любознательности и глубокой философской вдумчивости – вопрос: есть ли Бог? Есть люди, которые ставят этот вопрос только в целях кощунства и издевательства, ставят, чтобы подобно Пилату, спросив, что есть истина, дальше не слушать и сердцем не хотеть слышать, ответа. Не с ними, конечно, должны мы считаться, не с теми, в чьем сытом сердце давно уже и глубоко похоронено все человеческое. Нет, ввиду мы будем иметь тех, кто действительно ищет истины и кто хочет услышать голос ее. А они, эти Фомы наших дней – порой ведь болеют сердцем, они прямо мучаются в глубине своей души: да точно, уж не прав ли атеизм в своем отрицании бытия Божия, неверие не сильнее, не доказательнее ли веры, и голос науки не за безбожное ли, не зa монистическое ли объяснение⁶ происхождения мира и его бытия теперь? И вот ради них-тο, ради этих-то, добросовестно сомневающихся не по противлению истине, a скорее во имя истины, и должны быть приведены научные доказательства бытия Божия. Правда, постигается истина эта верующим сердцем, закрепляется она в душе доброю и истинно-разумною жизнью; не может и не должна она навязываться нашему рассудку, как дважды два – четыре, как математические или внешним экспериментом добываемые истины какой-нибудь физики или химии. Она, эта истина, в ее восприятии верою, тогда не имела бы никакой нравственной цены и не обвеяна была бы облагораживающим нас духом свободы. Но раз столь многие теперь отрицают бытие Божие, и в этом своем отрицании ссылаются на науку, на те или другие, яко бы логические данные, то и нам необходимо привести и свои положительные доказательства бытия Божия, которые берутся из тех же соображений неоспоримого здравого смысла и данных серьезной науки.

Начнем, как с самого простого и элементарного по своей основе, любимого еще в древности, доказательства исторического. В этом доказательстве бытия Божия мы обращаем внимание на факт всеобщности религии в роде человеческом. В этом случае знаем мы, формы религии были и есть самые разнообразные, слишком отличающиеся от наших привычных представлений о религии, чем и объясняются былые заявления ряда тенденциозных наблюдателей о безрелигиозности то дикарей (напр., кафров и готтентотов Африки), то наших соседей – китайцев и японцев, невзирая на поражающее обилие у них идолов и храмов. Человек действительно может унизиться то до почитания грубых истуканов, деревьев, камней или каких-нибудь быков, крокодилов, кошек и т. п. животных, то заменить идею Премирного Существа какою-либо силой или сущностью природы. Но самый факт существования религии у всех народов и в древние времена, как и теперь, стоит неоспоримо. Еще Плутарх, римский историк, говорил в свое время: «… посмотрите на лице земли. Вы найдете города без укреплений, без наук, без чиноначалия; увидите людей без постоянных жилищ, не знающих употребления монет, не имеющих понятия об изящных искусствах. Но вы не найдете ни одного общества без веры в Божество, ни одного города, в котором не было бы никакого святилища, не были бы в обычае никакие молитвы, жертвы, клятвы» (подобным же образом говорил в доказательство бытия Божия и Цицерон). Ту же мысль утверждают и ученые специалисты нашего времени, напр. Макс Мюллер, Тэйлор, Катрфаж и др., так что все былые поползновения на открытия в жизни народов каких-то атеистических Америк безусловно должны быть теперь оставлены: «утверждение о существовании безрелигиозных народов имеет столько же значения, как и сказание о существовании немых народов, некогда обращавшееся в старой этнологии».

Установленный нами факт всеобщности религии может быть доказательным в силу таких соображений. Эта всеобщность религии может объясняться в своем происхождении только серьезными причинами. Такую причину нужно видеть в особом, так сказать, религиозном инстинкте (Николин) или вообще в соответствующей потребности сердца, точнее – всего духа человеческого, в живых отношениях к Божеству, но ведь «в психической жизни инстинкт вообще предшествует сознательности, предвосхищая истину»⁷, потребности же все у нас (напр., питания, сна, дыхания) существуют для нормального и здорового удовлетворения их. Неужели же только религиозная потребность представляет собою в этом случае исключение? Жизнь религиозная, очевидно, есть или здоровое состояние человека и всего человечества, или уродливое и болезненное. Отсюда, если бы религиозные переживания по самой природе, самому факту их, как таковых, были каким-то самообманом и заблуждением, то в силу несомненной всеобщности их мы, все народы настоящей и прошлой истории должны быть признаны душевно-больными, и лишь редкие исключения среди масс – атеисты – людьми нормальными и здоровыми. И, со своей стороны, этот факт всеобщности религии, мы, люди верующие, можем объяснить только тем, что Бог, создавший человека «по образу своему и по подобию», наложил тем, так сказать, живую печать на его душу, что и послужило залогом неискоренимого стремления рода человеческого к своему Творцу. Отсюда человек, если можно так выразиться, и тянется к Богу, как железо к магниту, как растение к солнцу.

Всеобщности религии не противоречит факт существования атеистов. Во-первых, пока они у нас – такое же исключение, как среди зрячих – слепые и глухие среди слышащих. Ведь все признают, при наличии огромного количества указанных физических уродов, что человек существо, обладающее по природе и зрением, и слухом: так должны мы признать его и имеющим религию, трактуя и атеистов, как подобное же исключение.

Напрасно далее говорят, будто к атеизму приводит наука, будто возрастание в наши дни неверия есть необходимый результат того поразительного прогресса, который достигнут в XIX–XX веках в области положительной науки. Атеизм отнюдь не есть продукт нашего времени, не последнее слово науки, как хотят нам его представить. Припомним: точная и полная формулировка этого атеизма дана была ему еще царем Давидом, т. е. почти 3 000 лет тому назад: «… рече безумен в сердце своем: несть Бог»⁸. Правда, мы не будем отрицать того, что среди нас теперь много интеллигентных людей, и даже ученых, не признающих бытия Божия. Но двигатели науки, первоклассные величины в ней, в подавляющем большинстве и были, и есть люди верующие (Ньютон, Ампер, Фарадей, Менделеев и др., о взглядах которых мы будем вести речь дальше). И люди широкого опыта удостоверяют, что к безбожию и индифферентизму в религии приводило и приводит не наука, не теоретические размышления и предпосылки, а нравственный характер и практическое направление жизни человека.

Умный и благородный мыслитель конца XIX века, Гладстон так и говорил: «… главная причина, способствовавшая возрастанию в наше время отрицательных учений, не интеллектуальная, а нравственная, и что ее следует искать в возрастающем преобладании материального чувственного над сверхчувственным и духовным. Мы уже отмечали, что вера наша в Бога есть дело человеческой свободы, и если бы человек механически, с внешнею принудительностью, приводился к ней, этой вере, то он и был бы здесь именно заведенною машиною-автоматом, и вся эта вера его не имела бы тогда никакой нравственной цены. Отсюда-то именно свободными внутренними настроениями и влечениями сердца и определяется всего более склонность или несклонность человека верить, и наличная действительность постоянно подтверждает, что не верят и не хотят верить в Бога те, кому вера эта мешает, кто практическую свою жизнь поставил совсем иначе – так, что уклон ее оказался направленным против закона Божия, чьи дела еще прежде слов хотели бы вычеркнуть все небесное из того, чем живет человек. И тогда такой практически атеист уже не может религии не отрицать, и упорно и страстно будет цепляться за всякие исторические подпоры своего неверия, пусть будут они совсем соломенные и гнилые.

Но говорят нам, что при всей всеобщности своей, религия человечества есть явление привносное и случайное, и для объяснения происхождения религии нужно-де исходить из того же правила, как и при отыскании преступников: is fecit, cui prodest (тот сделал, кому выгодно). Религия-де есть выдумка жрецов и законодателей, пользовавшихся, первые – для своекорыстных целей, вторые – в целях общегосударственных, для освящения издаваемых ими законов высшим авторитетом (Нума Помпилий в Риме, Моисей у евреев, Магомет у арабов). Однако объяснение это нельзя не признать каким-то странным недосмотром и недоразумением. Говоря языком логики, здесь перед нами чистейшей воды υβτξδον πδσιξδον – выставление причиною и предшествующим того, что на деле само вытекает из своего последующего, и на нем основывается.

В самом деле: уже и законодатели опираться должны были, очевидно, лишь на то, что существует, и законы свои издавали в те поздние периоды, когда народы уже давно жили со сложившимися религиозными формами-чувствами и представлениями, в которых эти новаторы могли разве только произвести выгодные им перемены и реформы. Еще более очевидным вторичным фактором в истории выступают жрецы, пусть они порою и действовали, в своей поддержке отживших и ложных форм, в целях корыстных. Что значить жрец? Кто он такое? Очевидно тот, кто приносит жертвы, – служитель религии, отправитель в ней специальных функций, а значит, раз он жрец, то уже имелась на лицо та религия, с которой жречествовал, служил он. До религии, раньше какой бы то ни было уже существовавшей ее формы, жрец, как жрец, немыслим. Далее всем известно, что в древнейшем, так называемом патриархальном периоде, особых жрецов не было, религия же существовала, причем функции религиозные отправлялись там патриархами, по происхождению стоявшими во главе рода. Спрашивается: кто же им тогда выдумал и навязал в целях своих религию?!…

Далее говорят: timor primos tecit deos⁹ (первых богов создал страх). Действительно, для усиления и оживления уже существующих в душе религиозных чувств и представлений, грозные явления природы всегда имели огромное значение. И до сих пор у нас говорят: гром не грянет, – мужик не перекрестится. Но усиливаются и оживляются у нас, как мы и сказали, уже существующие в душе представления и чувства, т. е. другими словами, перед нами опять-таки момент в развитии души вторичный, а не требуемый первичный, начальный. Человек здесь как бы вспоминает то, что он в большей или меньшей мере забыл, или что у него в сознании потускнело. Создать же здесь что-то совсем новое, в душе еще не бывшее, из ничего сформировать какие-то из круга его опыта выходящие, религиозные чувства и взгляды, человек безусловно не мог, – наравне с животными, которые в аналогичных (подобных) случаях страх, даже ужас испытывают, и тем не менее, религии, несомненно не имеют.

Иное дело – если в душе человека уже есть прирожденная идея о Существе высочайшем, ощущение бытия Его. Под влиянием этой-то идеи человек, при неразвитости (точнее – помрачении) ума, поражаемый известными явлениями и силами природы, к этим именно явлениям и силам относить то, хотя бы и темное, представление свое о Существе Высочайшем, которое находится в его уме¹⁰. Так и получились грозные боги язычества – разные Перуны, Молохи, Торы, Сеты и т. п.

Более остроумный и психологически вдумчивый характер носить модная и до сих пор анимистичесская¹¹ теория происхождения религии (Тэйлор, Леббок, Г. Спенсер). В этой теории два последовательных этапа: а) как пришел первобытный человек к идее о невидимом духе и б) как антропопатизировал (уподобил своей душе) и затем обоготворил природу.

Первобытные люди-дикари какого-нибудь племени каменного века дотоле ничего не знавшие и не представлявшие, кроме своего грубочувственного опыта и его непосредственных отражений в сознании, пришли прежде всего к понятию о двойственности вещей от наблюдения тех постоянных перемен в природе, которые представляются нам на земле и на небе (восход и заход солнца, появление и исчезновение звезд и ручьев, превращение яйца в живое существо и семени – в растение). Такое понятие о двойственности должно было подкрепляться далее теми опытами, которые он имел относительно теней, отражений предметов в воде и в эхо. Но главную службу сослужили тут дикарю сновидения. В сновидениях он наблюдал себя на охоте или на войне, и заключал отсюда о существовании своего двойника или другого своего невидимого я.

Видя во сне своего друга или родственника, он полагал, что его посетил двойник друга, его дух. От такого сложившегося представления о двойнике, особенно умерших людей, продолжающем где-то жить и после их смерти, и произошло, с одной стороны, столь распространенное обыкновение снабжать покойников на тот свет всем необходимым – пищею, оружием, даже конем и любимою женой, с другой – население такими двойниками-духами целого ряда предметов природы, по типу наших былых домовых, леших, русалок, в связи еще со склонностью языка первобытных людей олицетворять предметы. Анимизировав так природу, наполнив ее такими добрыми и злыми духами, которые далее, по его представлению, должны были, то помогать, то вредить нам, дикарь и должен быль стать в религиозное отношение к ним, просить их о помощи, благодарить, предупреждать их гнев жертвами, привлекать их благоволение и т. п.

В частности, почитание солнца и луны или различных тотемов (животных, предков племени) должно было появиться от неправильного, так сказать, расшифрования символистических прозвищ, действительных предков-людей, когда их былые имена – «солнце», «лев», «крокодил» – при обоготворении были поняты потом за самые соответствующие предметы. От этих-то грубых представлений и давно забытых человеком фикций, в конце концов, по теории, господствующей в науке эволюции, люди с поколениями пришли к почитанию Единого и Бесконечного Духа, Бога. Однако, и эта анимистическая гипотеза есть только гипотеза, и, при всем ее приближении к нашим психическим переживаниям, не может быть признана состоятельною ни в одном ее последовательном моменте.

И, прежде всего, нельзя не согласиться с тем, что «уже самый объяснительный принцип (начало) религиозных представлений, выдвигаемый Спенсером – сонные грезы, является весьма шатким и неустойчивым и как «исключающей» всякую закономерность в религиозно-мифологических представлениях первобытных людей, непригодным для этих представлений¹² Ведь в самом деле, на поверку выходит, что людям только приснилось, будто у них есть еще какое-то духовное я, будто есть оно и у их предков и героев. Не слишком ли это поверхностно и просто, чтобы этим фантастическим снам быть корнями столь крепкого и устойчивого, и столь важного и всеобъемлющего факта, как человеческая религия, принадлежащая всем народам и наложившая свою неизгладимую печать на все стороны человеческой жизни.

Далее, при всей несомненной склонности людей элементарного развития к персонификации – олицетворению неодушевленных предметов, всегда присуще им и сознание того, что придают они этим предметам свойства, им в действительности не принадлежащие. Не так уже груб и глуп дикарь, каким бы ребенком мы его себе ни представляли! Да и ребенок, при всей податливости его игре воображения, все же прекрасно отличает неодушевленный предмет от одушевленного. «Если бы кукла (с которой он играет и обращается, по-видимому, во всем, как с живою) укусила его, то он был бы изумлен этим не менее, чем взрослый» (Спенсер). Одним из древнейших памятников религии является Риг-Веда индусов: и вот оказывается, по заключению исследователей, что «предки наши поражались скорее различием между собою и предметами природы, чем сходством. Вместо нашего выражения: «… тверд как скала», поэты Вед говорили: «… тверд, не скала». О реке говорили: «… она утекает с ревом, не бык», т. е. не как бык. Так, без сомнения, мыслили о солнце и луне: «… они движутся, но не как животные, потоки ропщут и борются, но это не люди» (Макс Мюллер).

С другой стороны, та же история опровергает изначальность именно такой, предко-почитательной, формы религии, с соответствующим культом ее. Так, многие из тех же дикарей, на которых столь охотно ссылаются против нас, не имеют и тени почтения к предкам, а напр., умерщвляют своих стариков; нет никаких следов культа предков и в древней форме религии той же Индии или у персов.

Наконец, если глубже вдуматься в сущность этой анимистической гипотезы, то и она должна быть приурочена опять-таки к вторичному моменту развития религии, а не к первичному. В самом деле, все ее построения и понятны, и приемлемы будут, если признать, что у людей уже имелась, хотя бы в зародыше, идея личного духа и идея Существа Высшего. И, наоборот, не будь ее, никогда бы какое угодно олицетворение не повело бы к богопоклонению и самым ярким отражениям приснившихся героев, не стали бы тогда люди закалать в жертву своих первенцев и неужели же мог бы определяться подобными психологически-беспочвенными галлюцинациями в течение тысячелетий весь уклад свой национальной жизни, как было это в Индии или Египте?!…

Добавим к этому, что и сам Спенсер признавал, что с точки зрения его теории в ее чистом виде нельзя объяснить факта такой силы и живучести религии у позднейших поколений, когда вера в сновидения и реальность двойников давно отошла в прошлое, почему он и вынужден был внести в воззрение дикарей зерно истины – неопределенное сознание абсолютной силы. Но здесь, при такой поправке, взгляд его весьма приближается к нашему, тогда как изначальное значение его гипотезы для объяснения происхождения религии отстраняется совершенно. Для объяснения же происхождения различных суеверий, предрассудков, даже исторических форм религии, на фоне прирожденности человеку основы последней, эта гипотеза может быть очень и очень пригодною.

Итак, все главные возражения против установленного нами, глубокого источника всеобщей в людях религиозности – коренной потребности его духа, связанной с отражением в нем образа Творца его, – оказались несостоятельными, точнее, – бьющими мимо цели. Помогая нам разбираться в разных видах извращения чистой религиозной идеи, все они о первом моменте и первой основе ее ничего нам сказать не могут. Повторяем: если религиозные люди – люди нормальные, а потребность в религии, так сказать, способность к ней, присущи нам всем, то есть и Бог, правильными отношениями к Которому только и удовлетворяется эта потребность.

Следующие два доказательства – космологическое и телеологическое – за точку отправления для себя берут наше наблюдение над окружающим нас физическим миром. В первом из них – космологическом (Κοσμος – мир и Λογος – слово, разум) мы рассуждаем так.

И Библия, и наука согласно говорят нам, что ничто не вечно в той вселенной, которая открыта перед нашими глазами. Мгновение для вечности – жизнь любого организма; но и предметы неорганического мира, какие-нибудь гранитные или базальтовые массивы, далеко не вечны, хотя бы и насчитывали им сотни тысяч и миллионы лет. Не вечна земля, не вечно солнце, не вечны туманности. Вся история мира – ряд возникновений и изменений¹³. И по своему происхождению во времени, и по своему существованию в данный момент по взаимной зависимости и обусловленности, вселенная – это огромнейшая, не охватываемая нашим ограниченным сознанием, цепь взаимно скрепленных звеньев, и «… по этой тянущейся в глубину веков цепи, – говорит известный астроном Секки, – мы должны прийти к первому кольцу ее, которое прикреплено к престолу Божию». Все существующее имеет свою причину, а для мира, как совокупности всего, что существует, такая причина есть Бог и, может быть, только Бог. Ибо Он, по самому понятию своему, есть Существо не только вечное, но и самобытное. Он в Себе имеет и основу, и причину Своего бытия. Он Один безусловен и абсолютно независим.

Далее. Мир несомненно стареет. В частности, относительно температуры его солнц и других тел, наука также признает неоспоримый процесс охлаждения. Теплота нашего солнца и других раскаленных светил, измеряемая сейчас многими тысячами градусов, поступательно понижается, излучаясь в холодное небесное пространство, и если не произойдет каких-нибудь катастроф и обновлений¹⁴, то землю нашу в совсем недалеком астрономическом будущем ожидает то же состояние, в котором находится сейчас луна. Да и все тела раньше или позже должны также охладиться и окаменеть. И тогда наступит-де конец мира». «Вселенная, – говорит знаменитый физик Гельмгольц, – с этого момента осуждена будет на вечный покой».

Спрашивается: почему же мир до этого не дошел, почему, в частности, земля наша еще живет, все еще поглощает миллиарды солнечных лучей для своего света и жизни? Или для этого времени в пройденном прошлом не хватило? Но нет: там, – говорят нам, – вечность, времени для того, чтобы дойти до искомого вечного покоя, более, чем достаточно.

В самом деле, пусть нашей земле для этого потребовалось бы десять миллионов лет. И вот, если нам признать вместе с материалистами, что мир этот существует вечно, то в уже прошедшей вечности эти десять миллионов лет давным-давно должны были уже пройти. Для ясности возьмем такие сравнения.

Пусть пружина моих карманных часов заводится на 36 часов, и часы мной заведены вчера. Конечно, всякий, зная их срок, уверенно и безошибочно скажет, что завтра, тем более, – через неделю они несомненно будут стоять, раз завод их не повторился. Пусть, далее, перед нами две комнаты с открытой между ними дверью, причем температура одной + 15, а другой –15. По закону энтропии тепло должно равномерно распространиться в этих сообщающихся помещениях. Пусть для этого требуется 20 часов, и никаких привходящих изменений в данных для температуры не произошло. Спрашивается, кто усомнится тогда, что через 40–50 часов теплая комната перестала быть столь же нагретой, и спящему в ней уже не обойтись без одеяла?

– Так и земля, сколькими бы нулями еще срок охлаждения ее, как и солнца, ни исчислялся, в дошедшей до данного момента своей прошлой истории, срок этот уже должна была пройти необходимо, ибо бесконечность, знаем мы, больше любого миллиарда лет. Итак, если бы мир наш существовал вечно, земля давно бы уже носилась в небесном пространстве ледяной массой, и не было бы, не могло бы быть на ней, никакой органической жизни, не было бы никаких атеистов, не желающих признавать бытие Божие. А так как всего этого нет, то значит: был тот первый момент в истории мира, с которого пошла, и, по той или иной причине, не успела дойти до конца, эта история до данного дня. И этот момент не мог быть ничем иным, как только творением иной – Высшей, Премирной Силы, Которая, как и сказано, непременно есть уже Сила вечная и самобытная. Вот Она, эта всеобъясняющая и все собою содержащая Сила, уже «… не бывает, не возникает и не видоизменяется, как все в мире, а всегда есть (Иегова)¹⁵ вечно одна и та же, и Она в Себе, и только в Себе Самой, – имеет причину Своего Бытия».

В телеологическом (Τείρος – цель), третьем доказательстве бытия Божия мы внимание свое обращаем на целесообразность и разумное устройство мира, заставляющее нас признать Виновника его бытия Существом Премудрым. Здесь прежде всего привлекает к себе наше внимание весь мир в его целом, который по истине представляет собою художественное творение, поражающее рациональным соотношением своих частностей и в силу этого убедительно и ясно требует признания бытия Высочайшего разума, как Силы, вложившей Свои законы в мировой механизм»¹⁶. В самом деле нам трудно себе представить и осмысленно понять величину и стройную деятельность нашей родины – земли, имеющей 12 тысяч верст в диаметре, так что необъятные великаны – Эльбрусы и Эвересты – лишь ничтожные песчинки на ней, не мешающие ей быть почти идеальным шаром, и вместе с тем вращающейся с такой идеальной точностью, что ни один еще мастер не мог посоперничать с нею в этом устройством механизма своих часов. А над головами нашими – целый океан, мириады таких, нет – неизмеримо больших – громад, ибо и все наше солнце, в миллион раз превосходящее размерами землю, – там лишь одно из маленьких светил, и даже уже сосчитанных этих звезд-солнц, как известно, наша астрономия уже знает и разнесла по классам свыше 800 миллионов. A ведь все эти звездные колоссы со своими спутниками не стоят, все они имеют свое вращательное и поступательное движение по, в миллионы раз их большим, не усчитанным и современною наукою, орбитам, и однако же между собою не сталкиваются, друг другу не мешают, не представляют в необъятной массе своей какого-нибудь хаоса – беспорядочной кучи. Напротив, и они, как все на земле, устроены, говоря словами Библии, «числом, мерою и весом», представляют собой в своей совокупности именно космос – согласное целое, стройный порядок и систему. И если, «малейшая соринка в глазу производит мучительное ощущение неудобства, как лишнее тело, попавшее в неподходящую для него область (и расстроившее его целесообразную деятельность); то можно по аналогии судить, какую скрупулезную соразмерность и точность должны иметь мировые законы мирового движения, чтобы не нарушалась общая гармония и правильность на протяжении столь огромного пространства»¹⁷. И не побуждает ли все это нас благоговейно преклониться перед Всемогущей Премудрой Силой, создавшей эти громады и установившей эту мировую гармонию Ею вызванных и упорядоченных движений?!

Но отнюдь не меньше поражающей целесообразности и гармонической стройности и в окружающем нас земном мире – этом маленьком уголку вселенной, да и здесь – в самых рядовых явлениях и предметах нашей действительности. Обратим сначала свое внимание на общеизвестный факт отступления замерзания воды от всеобщего физического закона, по которому все тела в своем объеме от нагревания расширяются и от холода сжимаются. В науке уже давно останавливаются в недоумении перед этим фактом: вода, охлаждаемая до 4 градусов С° сокращается в своем объеме, как и другие физические тела, ниже же, при охлаждении до 0 С°, она не идет дальше, напротив, объем ее расширяется и получается лед. Никто не объяснил еще нам, как и чем вызвано такое исключение из указанного всеобщего с железной необходимостью действующего закона. Зато мы знаем, что только благодаря ему сохраняется в воде жизнь организмов в зимнюю пору, так как расширившийся в объеме, а значит, более легкий лед остается тогда на поверхности воды и заслоняет оставшуюся под ним воду от замерзания. Точно также холодный снег является в зимние морозы теплым покровом для озимых растений на ниве земледельца.

Но более всего удивляет нас, прямо бьет в глаза, целесообразность в устройстве организмов. Так, кто станет отрицать, что глаз – с его сотнями тысяч палочек и колбочек, воспринимающих световые лучи в сетчатке или хотя бы сердце, циркуляцией крови питающее и обновляющее ткани организма, представляют собою организованное и в наивысшей степени упорядоченное устройство, нарочито приспособленное к соответствующим целям. То же и в органе слуха: свое назначение наружного уха, конденсирующего воздушные волны, свое – у барабанной перепонки и косточек в среднем, дрожанием переводящих те волны в механическое движение; у эндолимфы – жидкости, наполняющей внутреннее ухо, где от тех колебаний раскачиваются столь же микроскопические водяные волночки, и у 20 000 струнок основной перепонки, точно отзывающихся на малейшие оттенки первоначального звука. И все это в органе, в общей сложности гораздо менее нашей ладони, а в конечном моменте – с трудом различаемом и в сильные микроскопы. Поистине, поражаться приходится пожалуй, куда более, нежели, от точнейшего движения земли или солнца.

Не о том же ли, наконец, говорят нам удивительные инстинкты животных, неразумных по одиночке, но ставящих в тупик человека безусловно целесообразною и стройною работой в своих родовых наследственных деятельностях. Возьмем бобра с его сложными сооружениями – плотника, землекопа и архитектора; паука с его мастерски сплетенной паутиной, заготовку восковых кладовок у пчел – с правильным решением «труднейшей в математике задачи – при минимальной затрате материала устроить помещение наибольшей вместимости»¹⁸. Полевая мышь, собирая запасы на зиму обгрызает ростки у зерен, чтобы они к весне не прорастали; личинка особой породы жука, закупоривая себя в плотно охватывающий ее кокон, заготовляет, однако, удвоенное пространство, как бы предвидя, что потребуется место и для, имеющих вырасти у нее, рогов. Кто не поражался мудростью вожаков птичьих стай, перелетающих для спасения своей жизни к осени тысячи верст из тундр севера куда-нибудь в Египет или болота восточного Туркестана?!

Конечно, нам на все это скажут, как и говорят постоянно, что объяснять все здесь нужно причинами, а не целями. Наличностью целого ряда благоприятных условий и материальных данных жизни, действовавших в соответствующем направлении в сотнях тысячах лет земной эволюции. Однако и мы отнюдь не отрицаем причины, об эволюции же и периодах у нас будет специальная речь ниже¹⁹. Но нужно принципиально установить нам здесь: как понимаем мы действие этих причин и особенно данный уклон и то «соответствующее, целесообразное направление» их? Сопровождается ли вся деятельность и нарастание их чьим-то сознанием, есть ли движущая Сила, знающая целепригодность данных действий и средств, знающая наперед, – пусть не прямо цели, а хотя бы неизбежный и естественный результат, фактический исход их?! Или тут лишь бессмысленное сплетение бессознательных актов и возможностей, другими словами – только везде случай и случай. Но не даром французская поговорка говорит: «случай есть Бог дураков». И, в самом деле, выводить разумное из неразумного, целесообразное из бесцельного, стройное из хаотического, все сводить на какое-то «авосьное» и случайное, – это значит: отказаться, по существу, от всякого не только научного, но и простого осмысленного, тем более – логически состоятельного, объяснения того, что хотим и должны мы объяснить.

Это значит: отмечая и подсчитывая поводы, отказаться от причины, переступая по ступенькам, не видеть самой лестницы. Нельзя не припомнить нам в этом случае, уж полтораста лет тому назад приведенное, сравнение Фенелома. Вот, перед нами неведомый остров, о котором установлено, что на нем никогда не была нога человека. И вдруг перед нашими глазами на этом острове оказывается художественная статуя на пьедестале. Что бы мы сказали о таком объяснении появления этой статуи на острове? «Нашелся кусок мрамора. Ветры и бури оторвали его от горы, дожди округлили его и дали ему именно эту форму; сильный ураган сбросил его на этот пьедестал, который также образовался здесь сам собою». И все это, таким образом случайно, только случайно. Конечно, всякий признает такое объяснение явно и до конца нелепым. Но несомненно: отнюдь не меньше нелепости и в признании такого же случайного происхождения того же человеческого глаза или уха, с заложенными в нем законами гармонии, ибо в сравнении с тем и другим и самая наихудожественная статуя – только грубая и жалкая подделка. Еще древние отмечали, что из рассыпанных букв алфавита никогда не получится сама собою ни одна строчка летописи Эиния, Илиады или Энеиды, из рассыпанных палочек не образуется, само собою, математического квадрата, пусть будет этих палочек и букв целые тысячи, сотни тысяч. Если же там требуется для указанных результатов участие какого-то разумного существа, то тем более необходимо признать направляющую руку мудрого «Архитектора»²⁰ в устройстве как всей вселенной, так и любого организма, хотя бы и самой малейшей букашки.

С давних пор приводят нам ряд возражений против указываемой нами целесообразности, особенно в окружающей нас земной природе. Наш взгляд на это и им, определяемый ответ возражающим, станет более ясным после, когда подробнее установим мы воззрение свое на человека и на данное состояние природы (далеко не идеальное, а прямо поврежденное грехом). Ограничимся здесь разбором ссылок на телесный организм человека. Некоторые (напр., известный ученый Мечников) находят у человека целый ряд нецелесообразных придатков, напр.: щитообразная железа, сердечная железа, мозговая железа; отросток слепой кишки, необходимый для травоядных и нередко приносящий опасные заболевания человеку, зубы мудрости, даже всю прямую или толстую кишку и т. д., раньше любили указывать на ногти и особенно на селезенку. Однако, оказывается некоторые из этих «пережитков» еще и сейчас являются полезными для организма. Так, о мозговой железе доказано, что она является важным органом равновесия²¹, таковы и те же ногти, которые оберегают оконечности пальцев и способствуют развитию в них осязания, а равно и селезенка оказавшаяся положительно необходимою в процессе кровообращения. Другие имели (и кто знает?, могут и в будущем иметь) свое значение при иных условиях жизни: таков тот же отросток слепой кишки, по поводу которого нельзя не сослаться на библейское указание, что до-потопное человечество в ряде тысячелетий не употребляло мяса. Едва ли кто и сейчас согласился бы обойтись без толстой кишки и желудка и перейти на положение, по Мечникову – более целесообразно устроенных птичек, чтобы пользуясь одними тонкими кишками, постоянно оставлять за собою следы быстро устраняемой переваренной пищи. Уже по этим примерам видно, насколько тенденциозна и не серьезна, мелкопридирчива эта критика нашей целесообразности в том, где мы с ней не склонны согласиться.

Итак, оба доказательства, почерпаемые из наблюдения над физической природой, и космологическое, и телеологическое, достаточно показали, что действительно о Боге, по выражению Державина, «природы чин вещает» (Ода «Бог»). И видело это, и громко объявляло об этом человечество из седой глубины веков. «Небеса поведают славу Божию, творения же руку Его возвещает твердь»²². И мы конечно вместе с Давидом и со всей церковью не откажемся воскликнуть: «… дивна дела Твоя, Господи: вся премудростью сотворил еси»²³.

В различных, последовательно возвышающихся сферах существующего (неорганическая природа, от туманностей до массивов, растительный мир, животный мир и т. п.), человек, с его разумом, богатою шкалою одухотворенных чувствований, свободною волею, представляет собою бытие высшее и безусловно своеобразное. В частности: выше человеческого сознания и разума в природе ничего нет, как нет там точной науки, ни одного искусства и ничего подобного. Спрашивается: откуда же и по какому достаточному основанию вошли в мир эти душа, сознание и разум, раз в окружающей нас природе и во всех предшествовавших во всеземной истории формах жизни и развития ни разума, ни сознания не существует?²⁴ Кем вызвана к бытию первая мысль, которая, как знаем мы из психологии, не имеет ничего общего не только с внешними воздействиями физического мира, но и с передающими их, так сказать, органо-химическими, нервными токами? Откуда, далее, эта самовыбирающая, хотя и в ограниченной степени (не без толчков извне в мотивах), но все же в известном смысле творческая, наша энергия, эта наша свободная воля, и такие высшие чувствования, как интеллектуальное, моральное и эстетическое. Откуда, наконец, религия, которая не менее явно отличает нас и от самых высших животных?!²⁵

Нельзя не признать, что при отрицании разумной Основы и Причины нашего духа – Творца, вся эта сфера разумного и вообще действительно духовного является как бы висящей в воздухе – ни на чем не основанной, ничем ne объясненной. И наоборот, признавая вызвавшую нас к бытию Творческую силу – Бога, Сознательной Личностью, обладающею и высочайшим Разумом, и всеобъемлющим Чувством, и абсолютно свободною Волею, мы в Нем имеем более чем достаточно основание для объяснения того, как и почему явился в мир, обладающий соотносительными свойствами, дух человека. Меньшее от большего и низшее от высшего не только благословляется²⁶, но и производится и существует реально. Религия наша, говоря о создании человека по образу и подобию Божию, для богоподобного духа в нем и указывает особый творческий акт, когда в перстное (земное и по-земному образованное) тело Бог вдунул дыхание жизни. Итак, самый факт существования нашей души, как таковой, не меньше говорит нам о бытии ее Премирного Творца – Всесовершенного духа, нежели невечность физической природы и разумное устройство ее.

1) Нравственное доказательство бытия Божия является дальнейшим продолжением и существенным восполнением нашего доказательства психологического. Во все времена нравственность у людей была всеобщим явлением. Формы нравственных требований менялись, порой радикально (вспомним закон о мести, или о краже у спартанцев), но самая оценка поступков человеческих, как добрых и злых, грешных и праведных, присуща была безусловно всем народам. И не нужно преувеличивать и значение разногласий в нормах нравственности: в общем, в громадном, подавляющем большинстве нравственных требований и у самых различных и далеко отстоящих друг от друга народов было, наоборот согласие. Спрашивается: откуда же эта нравственность у людей явилась? – В природе норм нравственности нет, там есть только фактические события и явления, да их законы, но как мы знаем, не законы – нормы, не требования должного, а законы, как постоянные и однообразные порядки этих явлений. Отсюда, создать для человека сферу нравственности мог или он сам, или Виновник его бытия – абсолютно-совершенная, а потому тоже нравственная Сила.

Но что касается самого человека, то будь он творцом нравственности, он, конечно, создал бы закон – «подходящий», т. е. приноровленный к его выгодам и интересам. Тогда нравственным у него признавалось бы лишь то, что являлось бы для него полезным или приятным. Между тем на деле мы видим совсем иное: основные нравственные требования вовсе не мирволят человеку, а со строгой властностью ставят перед ним его долг; как говорят – чаще гладят нас не по шерсти, а против шерсти, они только ограничивают наше самолюбие и заставляют подчинять побуждения эгоистического характера иным – высшим; и это, по существу, далеко не в одном христианстве. Наиболее ценным, с нравственной точки зрения, признается у человека такой поступок, где он сознательно отказывается от своих выгод в пользу другого, и это – до пожертвования за него жизнью: где уж тут быть эгоистическим расчетам! И при этом нормы нравственности человек не только сам не изобрел, но он даже изменить их не в силах. Сплошь и рядом в жизни бывает, что человек совершает как будто явно выгодные для него, с обычной житейской точки зрения, поступки, но такие, что ими в корне нарушаются требования нравственности. И вот при всей такой выгоде их и прямом осуществлении осознанных желаний человека (припомним из литературы Скупого Рыцаря²⁷ и Бориса Годунова), совесть начинает настолько за них терзать «удачника», что он, как Раскольников, готов сам идти за них под грозную кару, дабы искупить их страданием. Итак, не человек и не вне морали пребывающая природа, а Творец всего, Высочайшее нравственное Существо, Воля Которого и возвещается во всех религиях, как основа и норма нравственности, и есть виновник заложенного в нашей душе нравственного закона и нравственного чувства, но, конечно, как и все в нашей психической жизни, чувство и закон эти прирождены нам в форме лишь предрасположений, смутных склонностей и влечений, а не отчетливо осознанных и раскрытых понятий.

2) Истина бытия Божия, в связи с тем же, существующими у человека, нормами нравственности, доказывается еще таким способом.

Всем людям, на основе их здорового нравственного чувства, присуще, как будто неискоренимое, убеждение, что должно быть полное и прямое соответствие между добродетелью и счастием, нравственным уродством – и расплатою. Никогда не может примириться наше нравственное сознание с тем, чтобы праведный безысходно страдал, чтобы честность и благородство у людей вели к беде и несчастью, а какой-нибудь насильник или злодей, кровью и слезами ближнего создавший себе благополучие, только лишь преуспевал да благоденствовал. Сознание наше твердо и властно нам говорит: всему должна быть своя, по правде, цена, каждому – по заслугам. Между тем никто, конечно, не станет отрицать, что в данной нашей действительности такого справедливого соответствия нет и никогда в истории, как всеобдержного явления, не бывало. Напротив, постоянно наблюдаем мы, как порок, порой – бездарность, а иногда прямое зло и обман, торжествуют, а правда попирается ногами; как лучшие люди в поругании и в унижениях, а нравственные выродки до гробовой доски наслаждаются земным счастием, и подобно евангельскому богачу, светло пиршествуют, утопая в роскоши. Недаром и в народе сложилась пословица: от трудов праведных, не наживешь палат каменных, как с другой стороны той же жизнью и в наши дни подтверждается неизбежно предсказание ап. Павла, что «… вси, хотящии благочестно жити, гонимы будут»²⁸.

Итак, если имеет силу безусловная правда, то эта подавляющая ненормальность, это нравственное безобразие жизни должны быть устранены, режущие диссонансы поврежденного строя должны разрешиться полной, все покрывающей, гармонией. А для сего, без сомнения, должна быть дана и возможность, должны существовать для нас соответствующие среда и время, а также должна быть и достаточно мощная на это Сила. Другими словами: должны в той же несомненности существовать Бог, потусторонняя (загробная) жизнь и бессмертие личности человека. Христианская вера самыми основными, рельефно и в церкви, и в Евангелии поставленными, положениями своими, как незыблемые и вечно стоящие догматы, и утверждает, что все это действительно существует, и тем дает полное удовлетворение нашему нравственному сознанию. Припомним хотя бы ту же притчу о богатом и Лазаре. Чем, как не горькою насмешкою над всяким смыслом и правдою, была бы «судьба» того и другого, если бы она на веки оканчивалась тем моментом, когда душа у обоих оставила тело. Один всю жизнь незаслуженно и грубо-эгоистически, только утешался, другой, не менее незаслуженно и вопиюще, только страдал. Но в Евангелии Авраам на том свете, как слышим, в полной силе справедливости, и говорит богачу: «Чадо, вспомни, как при жизни ты утешался, а Лазарь страдал, – так и ныне Лазарь утешается, а ты страдаешь». Отсюда-то всякий, чье сердце любит правду и кто стремится уже здесь, к осмысленной и к гармонии сводимой жизни, так тяготеет к Евангельскому учению, так пленяется его весь мир освещающим и все примиряющим светом истины Христовой. Мы и верим, что в будущей бессмертной жизни вечно и до конца правосудный Бог «… воздаст комуждо по делом его»²⁹.

Так бытие Бога является основою и залогом нравственной справедливости, и только веруя в Него, можно твердо верить в самую эту справедливость. Заканчивая этим ряд главнейших доказательств бытия Божия, мы признаем себя в праве заявить; что действительно Бог «ненесвидетельствованно» оставил Себя для людей и в этом естественном мире, и что в наши дни «Невидимая Его и присносущная сила и Божество, от создания мира твореньями помышляема, суть видима³⁰», как и говорило всегда христианскому миру так называемое естественное Богопознание. И право же, если сопоставлять, с одной стороны – наше религиозное, с другой – атеистическое объяснение происхождения мира и человека только с логической и вообще разумной стороны, то перевес в серьезности и научной состоятельности неоспоримо должен остаться за христианством. Едва ли, в самом деле, какая логика, кроме разве логики hominum stupidorum – этих геккелевских предшественников hominis sapientis современного человека³¹, остановится с полным удовлетворением на объяснении всего существующего только пустым и нелепым случаем да снами суеверов – вместо Разумной и на все реально-достаточной и правомочной Причины. Мир создан Всемогущим и Сильным Творцом, и в этом, так сказать, хронологическая и космическая, реальная основа Его бытия. Создала мир Премудрая и Всеблагая, Духовно-Идеальная Сила: этим, и только этим, и объясняется и красота, и стройность в бесконечную высь уходящей вселенной, и все высшее, тоже божественное, в человеке, этом микрокосмосе, с его богоподобным духом и свободным созиданием своей нравственной личности.

Из книги Деяний апостолов и некоторых других мест Писания мы увидим, как являлась исторически у людей вера во Христа, как Спасителя. Слышали люди от апостолов и их сотрудников одушевленную проповедь о Христе, Его смерти и воскресении, видели знамения от Бога, сопровождавшие проповедь, и тогда достойные и приготовленные из них принимали в свое сознание как истину, проповедь о Нем, трогались сердцем, и, веруя, принимали крещение, входя этою дверью в спасающую всех церковь. Ручательством истинности проповеди апостолов служил для них и нравственный облик говоривших, сиявший святостью и чистотою, далее во множестве творимые ими чудеса, и, наконец, в самих слышавших внутреннее свидетельство сердца, которое радовалось истинам, впервые открываемым им от Бога и свободным влечением воспринимало их.

Мы теперь находимся в совершенно иных условиях исторической жизни. От апостольской проповеди отделены почти двумя тысячами лет, непосредственного живого влияния их не испытываем, чудес обычно не видим. Как же и откуда воспринимаем мы свою веру, кто или что служит нам ручательством истинности того, что содержится в учении христианском, и только в нем, а не в каком-нибудь буддизме или магометанстве? Жизнь, Богом водимая и к спасению нашему Им направляемая и, так сказать, принаровленная, дает нам на это такой краткий, но исчерпывающий ответ: проповедь апостольская, как и их предшественников-пророков не исчезла, она заключена в священные книги христиан, авторитетным же ручательством подлинности и истинности этих книг служит Вечная и неизменная в учении своем апостольская Церковь.

Итак, первым и основным в наше время источником нашего боготкровенного учения является Библия, в ней содержащиеся священные ветхо и ново-заветные книги.

Таким образом, для всех христианских народов, Библия – это святая, богооткровенная книга; однако не все они относятся к ней с одинаковым почтением. И нужно сказать, что во всех культурных странах мира и прежде всего в Скандинавии, и у народов англо-саксонской расы, Библия пользуется особенно благоговейным и внимательным отношением к ней, везде там она и чтимая, и охотно читаемая книга. Не напрасно, поэтому «великий язычник» Гете не только назвал ее «всеобщею народною библиотекою», но даже высказывал убеждение, что «мерою жизнеспособности и силы народа всегда будет его отношение к Библии», так что культурное развитие народов можно измерять степенью распространения среди них Библии³².

Когда в 1881 году явился новый английский перевод Библии, то за одну неделю в Нью-Йорке и его окрестностях разошлось более миллиона экземпляров, а в Чикаго перевод передавался для распространенных газет по телеграфу. Проф. Лопухин, служа в Америке, прямо поражался тем, насколько Библия слилась с жизнью американцев, с их мыслями и сердцем. Там даже в подарок детям Библию дают предпочтительно перед всеми другими книгами³³.

Мы уже говорили, что вопреки установившемуся предрассудку о неверии ученых, в ряду двигателей науки, первоклассных величин в ней, подавляющее большинство высказывалось за веру в Бога. Так и о Библии мы имеем не мало восторженных отзывов выдающихся писателей и ученых и притом – нередко ученых, которые считаются обыкновенно представителями, даже главами отрицательного направления по отношению к религии. Вот какой листок оставил скептик Байрон в своей Библии, которую он любил и с которой он не расставался в своих путешествиях: «В этой священнейшей из книг тайна всех тайн. О, счастливы все те смертные, которым Бог даровал благодать слышать слова этой Книги, читать, в молитвенном умилении повторять, благоговейно воспринимать их. Счастливы те, которые могут открыть двери слову Божию и решительно идти по пути, указанному им»³⁴.

В. Гумбольдт особенно поражался универсальностью содержания Библии. «Народу эта единственная его книга заменяет все произведения человеческого духа, – историю, поэзию и философию, и притом едва ли есть настроения ума и сердца, которые не находили бы в себе отклика в Библии. При этом в Библии лишь немногое непонятно настолько, чтобы быть недоступно простому чувству: богатые знаниями глубже проникают в Библию, но никто не уходить от нее неудовлетворенным. Чтение Библии есть бесконечный и вернейший источник утешения»³⁵.

Апостол Дарвинизма Гекели утверждаете, что «человечество еще не достигло той ступени, на которой ему была бы не нужна Библия, и что, пожалуй, такой ступени оно никогда и не достигнет»³⁶.

Известный немецкий ученый, Фехнер свое длинное рассуждение о непроходящем значении Библии заключает такими, глубоко верными, словами: «… все сочинения, прекраснейшие и умнейшие, претендующие на вечность, погибают, уступают место другим сочинениям, с другими учениями: Библия, старая Библия остается и будет оставаться, и дух Христов, заключенный в ней, будет проникать радостью и здоровьем всех духовно-больных и усталых, приходящих к ней»³⁷.

Подобным образом Ж. Ж. Руссо отмечает, как малы «… перед Евангелием книги философов со всем их блеском и важностью». Так и наш Герцен «… Евангелие читал много и с любовью», и хотя читал без руководства, но «все понимал, чувствовал искреннее и глубокое уважение к читаемому»³⁸.

По словам Наполеона I «… Евангелие не книга, а живое и деятельное, могущественное существо, которое побеждает все, что ему противится»³⁹.

В прямое соответствие ему один из знаменитейших анатомов Р. Вагнер, «удивительнейшею особенностью» Библии признавал то, что она сама дает непоколебимо-твердое убеждение в Божественном ее происхождении тому, кто серьезно и со всем усердием углубляется в нее и проверяет на ней свою жизнь»⁴⁰.

Гейне, бывший, на ряду с Вольтером, самым ожесточенным и популярным врагом христианства, собственным опытом узнал действие Библии на душу человека, и писал: «Кто потерял Бога в душе своей, тот может снова найти Его в этой книге, а кто никогда его не знал, на того повеет от нее дыханием Божественного слова»⁴¹.

Наш русский светский писатель Н. Н. Неплюев писал: «… я убежденно говорю, что читать Библию не утомительно и в высокой степени полезно, что незнание внутреннего содержания ее – позорное невежество, ибо в ней заключено и самое стройное мировоззрение, и самый высокий идеал, и самая совершенная нравственность, доступные человеческому разуму»⁴².

Благоговейно чтимый верующими, Епископ Феофан свидетельствует: «… с одним Евангелием или Новым заветом можно целый век прожить – и все читать, и до конца не дочитаешь. Сто раз прочитай, а там все больше остается недочитанного»⁴³.

Всякий христианин, принимающей Библию, как книгу, в коей содержится откровение Божие, тем самым признает ее боговдохновенною, т. е. не обычным произведением ума и иных естественных данных самого человека, a сообщением высших, сверхестественных истин, ведомых лишь духу Божию и в Нем в Eго бесконечном ведении, имеющих источник.

Но согласно признавая содержание Библии боговдохновенным, самую эту боговдохновенность люди понимают различно.

Прот. Светлов различает в этом случае три следующие теории боговдохновенности Библии: вербальную, рационалистическую и органическую. Первая вербальная теория, как указывает самое название⁴⁴, боговдохновенность, сверхъестественную откровенность Библии простирает на самые слова, самый язык ее; вторая, соответственно общему духу рационализма, по существу не признает боговдохновенности, как чего-то нарочито сверхъестественного, а мыслит творчество писателей священных книг по типу поэтического вдохновения; органическая, назовем ее по главному (защитнику) у нас – Светловская теория боговдохновенности мыслит ее, – как именно органическое, тесное и внутреннее, объединение у писавших Библию пророков и апостолов сторон Божественной и человеческой, «органическое взаимодействие этих двух факторов».

Нечего и говорить, что для нас совершенно не приемлема, недопустима и вторая, рационалистическая, теория боговдохновенности, даже в том смягченном виде ее, который прот. Светлов называет полурационализмом, даже с допущением Откровения в Личности Христа, но без признания сообщения этого откровения самим священным писателям. В самом деле, не говоря уже об апостолах, и о ветхозаветных пророках мы твердо знаем, что «от Святого духа просвещаеми, глаголаши святии Божии человецы»⁴⁵. О проповеди же апостолов Своих Господь прямо говорил: «… не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас»⁴⁶.

Из остающихся двух теорий, первая – вербальная на первый взгляд отвечает благочестивой настроенности христианина́и как будто наиболее возвышает авторитет Писания: в Библии – де все – от Бога, даже самые слова и выражения. Но на деле теория эта с необходимостью приводить лишь к подрыву нашего убеждения в непогрешимости Библии. Ведь «если Библия есть сплошь слово Божие, то в ней не должно быть никаких ошибок, и малейшая ошибка, если таковая будет найдена, будет для верующих, обоготворяющих букву Библии, поводом к потере веры в Библию и даже всей веры, первым соблазном, а для неверующих поводом к дешевому торжеству и ликованию»⁴⁷.

Усвоением ответственности Божественной стороны Библии за всякое слово, оборота и выражение, за всякую подробность языка и частных взглядов в Библии несомненно, в конце концов, только подрывается или вовсе опровергается, высший авторитет ее, ибо есть там ряд, «неточностей и ошибок исторических и топографических, хронологических и естественно-научных»⁴⁸, так даже в Евангелиях – ряд мелких разногласий между евангелистами в несущественных подробностях (напр., исцелены были один или два слепца, один или два бесноватых; два или один из распятых с Христом, разбойников хулили его, в 6 или 3 часу был распят Он и т. п.).

Есть в логике старое правило: qui nimium probat, nihil probat – кто берется защищать больше чем нужно, – ничего не защищает. В нашей же христианской религии истина особенно ревнива и требует, чтобы мы стояли лишь на том, что ей принадлежит и к ней относится, а не привносили своего, не подправляли эту истину.

Так и в данном случае: Библия – книга спасения, книга благочестия: к Богу и должно быть относимо в ней, по источнику происхождения там все то, что относится к делу спасения и благочестия. Но справедливо еще Августин оттенял, что, Дух Божий, говоривший в Писании, ничего не открывал о таких вещах, которые не нужны для спасения, что Христос хочет нас сделать христианами, а не математиками»⁴⁹. Отсюда, как и говорили мы выше, нечего в Библии искать нам открытий и теорий по внешним, чисто светским наукам.

Но сообщая, открывая людям чисто религиозные идеи и истины, Дух Божий, вопреки совершенно нехристианским взглядам крайних вербалистов о каком-то подавлении личности человека, даже о потемнении сознания его, несомненно, не отстранял и не подавлял личных свойств писателя, не стеснял его. И вот мы видим, каждый пророк или апостол говорит, или пишет своим стилем, своим языком – и на своем историческом фоне, в своей естественной перспективе почему, напр. Моисей, вместо того чтобы сказать – прошли первые сутки или, как мы говорим – день, говорит на обычном словообороте своей эпохи: «… и бысть вечер и бысть утро – день един»⁵⁰, и т. д., или Иисус Навин, вне всяких вопросов о состоятельности воззрений типа Птоломея или Коперника, говори: «… стой солнце над Гаваоном и луна над долиною Аиалонскою⁵¹», когда день, как требовалось, действительно и продлился.

Больше того, в ряде случаев мы в тех же евангелиях наблюдаем как бы намеренное игнорирование ходячих ожиданий о том, что Бог в Писаниях Своих, предохранит их от всяких разногласий и даже кажущихся противоречий. В самом деле: разве не мог Господь установить до степени тождественности свидетельства и передачу однородных фактов у тех же евангелистов?! А мы видим, напр., кроме уже отмеченного: передают евангелисты Матфей и Лука молитву Господню, – выражения местами расходятся⁵²; у них же в истории искушений – порядок их различный⁵³; Ев. Марк о мироносицах, бывших по воскресении у гроба и слышавших ангела, говорит: «… никому ничтоже реша, бояхубося»; по Луке – передается сущность их рассказа и действие его на учеников⁵⁴ и т. д. и т д.

Логическим выводом их всех этих справок и недоумений и является понимание боговдохновенности Библии в смысле органического отношения между Божественным и человеческим в деле писания священных книг, когда признается в ней и та, и другая сторона, и каждой отводится свое надлежащее место.

Основную точку зрения для такого понимания боговдохновенности мы находим у авторитетнейшего отца нашей Церкви, Свят. Иоанна Златоустого, который отчетливо противополагает в Евангелии главное и существенное тем придаткам, которые он называет «ничтожными разногласиями». Златоуст просит заметить об евангелистах, что «в главном, что составляет основание нашей жизни и сущности проповеди, они нигде и нисколько не разногласят». В чем же именно? В том, что Бог стал человеком, творил чудеса, был распят и воскрес, вознесся на небо и придет на суд; что Он дал спасительные заповеди, ввел закон не противный ветхозаветному; что Он – Сын Единородный, Истинный Единосущный и подобное… Теперь, если и есть у евангелистов некоторые разногласия, этим доказывается сила Духа Святого, убеждающая людей, чтобы они, держась необходимого и существенного, нисколько не смущались ничтожными разногласиями⁵⁵.

Соответственно этому разъяснению величайшего из толковников Писания, боговдохновенным, а отсюда непогрешимым и общеобязательным, в Библии является, то, что и сознанием нашим, и особенно голосом вселенского предания – учения Церкви, признается и именно таким главным, существенным и необходимым для веры, то – чем раскрывается и устанавливается наша христианская религия и созидается на земле Церковь Христова. Наряду с этим главным, а по характеру – материальным, признаком для определения боговдохновенности, указывается и признак в известном смысле формальный: боговдохновенность – то, что сверхъестественно, что превышает наличные свойства и средства духа человеческого.

Итак, наряду с таким Божественным, сверхъестественным по характеру и происхождению, элементом, в Библии есть и естественный, чисто исторический, относимый целиком к данному автору и эпохе, в которой жил он. «Человеческий элемент есть в Библии; таков результат критики»⁵⁶. Он и является тою оболочкою, той скорлупой, в которой давалось людям зерно богооткровенной истины. И понятно, все упоминавшиеся выше «неточности», ошибки, разногласия, к этой естественно человеческой стороне и должны быть относимы.

Совершенно ясно, что как только станем мы на эту точку зрения, то разом падает множество нападок, возражений, или даже искренних недоразумений относительно тех или иных недочетов в Библии, напр., хотя бы указанных выше. Ведь для каждого очевидно, что все это относится к предаточной, более чем второстепенной, стороне Библии, к данному ее автору – человеку своего времени, соответствующих исторических воззрений и фразеологии. Здесь же находим мы, далее, полное и совершенно удовлетворяющее нас объяснение и чисто литературного, так сказать, стилевого различия в книгах различных священных писателей, ибо всякий, сколько-нибудь всматривавшийся в Библию, хорошо знает, что напр., пророк Иезекииль писал совсем не так, как Иеремия, a Исаия нисколько не походит на Амоса. С вербальной точки зрения, все возводящее к инспирации Св. Духа, такое различие более, чем странно; а с точки зрения органической боговдохновенности оно вполне понятно и естественно. Было бы, наоборот, странно, если бы пастух Амос писал также, как образованный отпрыск царского рода Исаия, или Павел так как Иуда. В серьезном научном труде необходимо, конечно, знать историческую обстановку при объяснении, напр., тех же видений пророка Иезекииля или Апокалипсиса, но необходимо это, и органически сольется с правильным основным ее взглядом на Библию, опять-таки только при данной, органической, теории ее боговдохновенности.

Но спрашивается: какими признаками обусловливается признание данной книги боговдохновенною, что служит нам ручательством такого характера и значения ее? Первым таким признаком является для нас принадлежность данной книги (напр. Иова, Ездры) к Святой нашей Библии, включение ее в состав нашего канона, священных книг. Логическим и историческим обоснованием такого факта включения книги в состав канона является голос церкви с ее преданием, но об этом будет речь ниже.

Менее, так сказать, осязательным, с трудом указуемым со стороны, является другого типа признак, воспринимаемый нами внутренне и субъективно, но едва ли не самый главный в деле правильной оценки Библии каждым из нас. Разумеем здесь могущественное действие Библии, при чтении, на сердца читающих, о чем уже приводились свидетельства в цитированных выше отзывах писателей и ученых о ней.

Да, самое главное для должного взгляда на Библию, и отношения к ней, это то: – читает ли человек Библию и как читает ее. «Едой возбуждается аппетит», по французской поговорке; как и наоборот: все, что не упражняется, у нас атрофируется. Отсюда подавляющее большинство наших скептиков в отношении к Библии на деле просто плохо знают ее, тем более отрицают, чем менее знают, и таким образом, в этом своем отрицании в сущности – недобросовестны.

Но важно и то, как читать. Как известно, с крайним размножением ходовых книг, особенно для «легкого чтения», и при сильном влиянии газетной литературы, все больше развивается у нас привычка «проглатывать» книгу «не жевавши», – такое поверхностное и несерьезное отношение к книге, при котором она на момент промелькнет по верхушке сознания человека – и исчезает почти бесследно. Очевидно, подобное чтение нигде, a тем более в данном случае, дать сколько-нибудь ощутительных результатов не может. Но и при более серьезном и вдумчивом чтении отмечают в пользовании Библией такие противоположные типы его: читать Библию, говорит, упоминавшийся выше, Неплюев, можно двояко; со смиренной верой и придирчивой критикой⁵⁷. Мы знаем что Неплюев на себе самом хорошо изведал и тот, и другой способ чтения ее. И вот, по собственному опыту он и свидетельствует нам, что при втором отношении от Библии оставался для него «холодный труп отвлеченной мысли и душу леденил могильный холод»⁵⁸ тогда как наоборот, «пока я читал, любя и веруя, я ясно понимал животворящей дух Библии под внешней оболочкой буквы мертвящей»⁵⁹. Совершенно справедливы слова прот. Светлова, хотя и сказанные в иной связи и речи. «Библия есть ответ Бога на вопросы проснувшейся совести грешника о том, где истина, как жить, в чем избавление от зла и греха. Да, действительно на все эти коренные вопросы нашей жизни, ответ там ясный и понятный разуму в этом состоянии духовного пробуждения от греха и неверия, когда Библия читается, так сказать, совестью, сердцем, а не рассудком одним, головою (как и следует ее читать). Тогда и без всяких научно-богословских критериев «… он ясно расслышит сердцем глагол Божий и волю Бога в писании, слове Божием к человеку» (Рим.1:16). Так, – добавляет он – и читают все верующие в простоте ума и с чистым сердцем Библию для своего, назидания и спасения»⁶⁰.

И так этою-то Библией, иными словами, вечно живым и неотразимо влияющим голосом Своим, Господь постоянно обращается к нам и теперь именно «толкается в сердце наше», чтобы мы пустили его туда⁶¹. Но нужно для этого нам самим открыть двери сердца Ему, детски просто и без отворачиваний открытою душой, приникнуть к нему. Веруешь – собери эту веру, и ею внимай, ею читай и любуйся вечно сияющим светом Правды и Любви Божественной, открытым на каждой странице Библии и исходящим от лика ангела Завета – Господа Иисуса Христа, Который есть Альфа и Омега, Начало и Конец Библии, от книги Бытия и до Откровения Иоанна. Не имеешь веры – ее захоти, оторвись от предрассудков и «просто» – прямо, объективно и непредубежденно вникай, сознавая при этом, что перед тобою предмет веры миллионов и миллионов людей, и на протяжении стольких веков, и уже во имя этого, уважая эту книгу книг. Библия – источник воды живой; но черпает из нее лишь тот, кто имеет и кто действительно хочет утолить жажду.

Как известно, две трети Библии занимают книги ветхо-заветные.

Всех канонических книг Ветхого Завета 38, но принято их считать, вслед за Евреями 22, по числу букв их алфавита, причем 12 малых пророков считаются тогда за одну книгу, соединяются и другие, напр. 1 и 2 Царств, 3 и 4 Царств и др. По содержанию своему Ветхо-Заветная Библия охватывает всю жизнь человечества от Адама до восстановления Иерусалима и Соломонова храма, когда евреи вновь устроились в своей земле, по возвращении из плена Вавилонского, причем передается в Библии и история событий, и закон, и священные наставления для благочестивой жизни. Для раздельного и более отчетливого представления такого содержания ветхо-заветных книг и, следуя порядку размещения их в Библии, их можно разделить а) на законоположительные с историческими, и б) на учительные с пророческими.

Основою всей ветхозаветной религиозной жизни и нравственности, а в значительной мере – и всего бытового устройства еврейского народа, являлись пять книг Моисеевых: Бытия, Исход, Левит, Чисел и Второзакония, которые потому и назывались законоположительными, точнее – историко-законоположительными. Охватывая собою весь древнейший период общечеловеческой истории (от Адама и особенно подробно все то, что было с евреями при Моисее – в Египте и по выходе из Египта), Пятокнижие излагает и самые законы их религиозно-национальной жизни и устанавливает те основы строгого монотеизма⁶² и чистой, для своего времени нравственности, которые так приподнимают религиозно-нравственное состояние Израиля над всем современным ему человечеством. К Моисееву Пятокнижию, через книгу его «отрока» – Иисуса Навина, тесно примыкают другие исторические книги, охватывая в целом своем составе всю последующую историю Израиля, от периода Судей и кончая деятельностью возродителей закономерной жизни в нем Ездры и Неемии, при коих и закончился, так называемый, ветхозаветный канон (кн. Судей, и при ней Руфь, 4 книги Царств, 2 книги их восполнения – Паралипоменон, кн. Ездры, Неемии и Есфирь).

Остальные ветхозаветные канонические книги отличаются уже идейным, а не фактическим содержанием (за исключением некоторых попутных исторических вставок, особенно в кн. пророк. Ионы, Даниила и Иова). Из них книги с резко выраженным веро-нравоучительным содержанием так и называют книгами учительными (Иова, Псалтырь и 3 книги Соломона – Притчи его, Екклезиаст и Песнь Песней). Из этих книг важнейшею является Псалтирь, состоящая из 150 псалмов, написанных Давидом (73) или по образцу Давидовых.

Как известно, книга Псалтирь особенно много и широко употребляется при Богослужении нашей церкви, а в былые времена – охотно читалась и дома. Да и в русской поэзии ряд писателей столь же охотно перелагал ее в звучные содержательные и возвышенные стихотворения. «Псалтирь, – по словам Рачинского, – высочайший памятник лирической поэзии всех веков и народов. Содержание его цельное и вечное! Это постоянное созерцание величия и милосердия Божия, сердечный порыв к высоте и чистоте нравственной, глубокое сокрушение о несовершенствах человеческой воли, непоколебимая вера в возможность победы над злом при помощи Божией. Из всех книг, написанных руками человеческими, не исключая Евангелий, ни одна не положила столь неизгладимой, столь повсеместной, столь властной печати своей, как Псалтирь»⁶³. Из остальных книг учительных, книга Иова в ярких чертах раскрывает и решает труднейший вопрос о несоответствии между добродетелью и счастьем на земле, притчи представляют собою тысячи мудрых изречений, приближающихся по типу к поговоркам⁶⁴, Екклезиаст раскрывает непрочность всего земного – «суета суетствий и всяческая суета», и, наконец, Песнь Песней изображает горячее стремление верующей души к Господу и союз любви между Церковью и Небесным Женихом ее.

Подобные же наставления и призывы к жизни благочестивой и верности воле Божией находим мы и в книгах пророческих, но всегда почти в соединении с огненными и грозными обличениями пороков людских и особенно измен своему Иегове, постоянно наблюдавшихся в истории народа еврейского. Отсюда, обычно пророки у евреев – это люди всецело отдавшие себя на служение воле Божией, вестники Его в народе, наставники евреев, подробнее и выше излагавшие им святой закон Иеговы, а равно и безбоязненные обличители всякой неправды. Но у каждого пророка есть всегда и пророчества в тесном смысле слова, как предсказания будущего, и всего главнее и чаще – пророчества о Мессии и о вожделенном царстве Его, к принятию коих и подготовляли пророки народ свой. Всех пророков, оставивших нам свои соответствующие книги – 16, разделяемых на 4 великих и 12 малых.

Великие пророки – это, во-первых, ветхозаветный евангелист Исаия, так реально предизобразивший Христа и в Его величии, и в Его милосердии, и кротости, в Его страданиях и их искупительной силе; во-вторых, «плачущий пророк Иеремия» – обличитель и предсказатель Вавилонского плена, предвидевший однако утешение в Грядущем Ходатае за весь мир и Новом Завете Его, написанном уже не на скрижалях каменных, а на скрижалях сердца⁶⁵. Далее, подобный же обличитель катившихся в бездну падения и плена евреев и их лжепророков, третий пророк – Иезекииль, в таинственных видениях своих созерцавший не только Новый храм и Пастыря, но и последние времена с грядущим всеобщим воскресением. Наконец, Даниил – с его знаменитыми седминами для чающих Помазанника – Христа и созерцанием последних времен и грядущего на облаках к Ветхому деньми Сына Человеческого в славе Его, а равно, и с описанием знамений Промысла Божия с самым Даниилом и тремя отроками-друзьями его в Вавилоне.

Из писаний 12 малых пророков более известны у нас: история пророка Ионы – прообраз воскресения Христа; пророчества Михея о рождении Спасителя в Вифлееме, Иоиля – о сошествии Духа Святогона верующих, Аггея – о пришествии Спасителя в созидавшийся при нем, скромный по виду, второй храм Иерусалимский, Захарии – о торжественном входе Его в Иерусалим, предательстве Его за цену раба и др. Последним из пророков, после которого на 400 лет замерло непосредственное слово их, «печатью пророков», является Малахия. И замечательно, что завершая собою весь круг пророчеств Ветхого Завета, он особенно много говорит о первом пророке у врат Нового, – предтече Господа равного по духу и силе Илии, Иоанне Крестителе.

По нашему христианскому учению, основывающемуся на прямых словах Самого Господа о том, что он пришел не разорить «Закон или пророки», но привести в полноту – исполнить их⁶⁶, Ветхий Завет есть низшая, подготовительная ступень к Новому; Закон его – есть именно откровенный, Божий Закон, и значение его, в собственно религиозно-нравственной, основной, стороне остается и теперь, в Новом Завете, неотмененным и непреходящим. Поэтому-то у нас и изучается рядом, как две однородные по духу части, священная история Ветхого и Нового Завета, и нравоучение наше, в основном отделе – о любви – излагается по десяти заповедям закона Моисеева.

Отрицательная и уже слишком прогрессивная наука нашего времени, в ряде представителей своих, отвергает такой характер и значение ветхозаветной Библии и чересчур принижает ее, и в том числе – в сопоставлении с учением христианским. В особенности ссылаются в этом случае⁶⁷ на грубую и жестокую мораль ВетхогоЗавета, a затем на якобы легендарный характер чудесных библейских, ветхозаветного периода, событий.

Нельзя, конечно, отрицать значительную долю истины в таком противопоставлении ново- и ветхо-заветной морали. Несомненно последняя по степени совершенства стоит несравненно ниже, грубее, чем новозаветная; нет там еще полной чистоты и широты христианской⁶⁸. И, тем не менее, различие между ними есть, различие времени и степени, а не самой основной природы. Возьмем для образца два самых излюбленных примера этой жестокости и дикости: закон о мести и об истреблении народов хананейских.

Закон о мести, в его известной формулировке «око за око и зуб за зуб» обычно понимают, как установление мести, введение в обиход жизни обязанности мстить, – и глубоко ошибаются. Месть, не только как исторический факт, но как неписанный закон – всеобщий, уже твердо установившийся обычай уже была ко временам Моисея, но была в той степени, той форме, в которой и теперь она склонна бывает в частных отношениях применяться, как месть с надбавкою: изругать оскорбившего, ударить изругавшего, изуродовать ударившего, убить изуродовавшего и т. д. Моисеем, для своего жестокосердного народа, месть и выправлялась, регулировалась по линии справедливости: за руку – руку, за зуб – зуб, но не больше, но без надбавки. И это узаконение, с добавлением еще защиты от мести несчастных убийц по нечаянности⁶⁹, и было громадным шагом вперед, заметным повышением нравственным в общественной и личной жизни Израильтян.

Не столь жестоким должно было представляться, в той отдаленной исторической перспективе – почти за три с половиной тысячи лет назад – и избиение евреями аммореев, хананеев, амаликитян и т. п. Особенно если припомнить, что карались здесь не сами по себе враги национальные, не опасные по силе и замыслам политические соседи, но – народы глубокого и вполне сложившегося религиозного и нравственного развращения, для верующего еврея несомненные враги Божие.

Тут практически проявлялось то настроение вражды ко греху, отвращения от него, а потому и от людей греха, которое выражается в длинном ряде мест Библии, напр., в общеизвестных словах псалма: «… яко исчезает дым – да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия»⁷⁰. Как и для Давида, все эти народы нечестия отвратительны и глубоко чужды были Израилю за то, что они «… по множеству нечестия своего преогорчиша Господа»⁷¹. Так и ревнитель Илия истреблял жрецов Вааловых, и Самуил – главу нечестивцев амаликитян – царя Агага. Израиль смотрел на себя по отношению к этим, осужденным за проникшую до конца их мерзость, как на орудие гнева Божия, подобное истребившим Содом и Гоморру силам природы. Вообще, ветхозаветный период – это как бы школьная пора для Израиля, как избранной группы естественного человечества, в которой должна была храниться истинная вера. В религиозном развитии еврейского народа, этот период должен был представлять собою ряд проходящих моментов, в которые, то смягчаться и даже отмирать должны были, воспринятые из общей, окружавшей евреев, грубой среды, несовершенные формы, то наоборот, наживаться новые, высшие правила, традиции и настроения. Первое мы видим с рабством и многоженством, исчезнувшими у евреев ко времени Христа; вторым является воспитание в евреях исключительной верности к Богу и полного выделения их из среды тонувшего в языческом нечестии человечества, что и связывалось исторически с истреблением соблазнителей, стоявших на пути к этой святой цели для сынов Израиля. Но что пролитие крови, даже в неизбежной и полезной для народа форме, было Богу неугодно, само по себе, это мы видим в том же Ветхом Завете в известной истории Давида, и неразрешении ему по этой причине построить храм Богу мира.

Едва ли не наиболее охотно возражения против Ветхого Завета приурочивают еще к личности патриарха Иакова, его хитрости, богоборчеству и т. п. Остановимся немного и на этом. – Конечно, если брать облик Иакова сложившимся и сразу данным, в нем нельзя отрицать существенных минусов. Но Иаков – Израиль это действительно праотец «погибших овец дому Израилеву», как ветхо-заветных, так и ново-заветных; это живой и личный символ пути к Богу через победу над искушениями, искушениями не только внешними (хотя их много в его бурной, для патриарха, жизни – с бегством из дома отца, с издевательствами у Лавана), но и внутренними. Отсюда так глубоко идейна и нравственно объяснима и понятна борьба его с Богом – борьба в смирении, молитве и труде, высоком напряжении нравственном.

Не хочется останавливаться на других порицаниях отрицателей Ветхого Завета, напр., того же проф. Ковалевского. Упомянем еще хотя бы чудо при Гаваоне и видение неопалимой купины на Хориве. О первом, кажется, нечего теперь и говорить, что там не было ни остановки солнца, ни остановки вращения земного шара. Для нас, верующих, был лишь несомненный, передаваемый Иисусом Навином, исторический факт: по слову его чудесно был продлен день, в который и были до конца поражены наиболее активные и враждебные из хананейских противников народа Божия. Произошло, как всего естественнее думать, чудесное продление того стояния на горизонте при закате светил этих, какое бывает там нередко, но только в усиленной степени, необычном сроке, и применительно к данным словам и данной, важной в истории народа, цели.

Однако, не мешайте, в связи с этим, установить общую точку зрения на разбираемое и все, неразрывно с ним сплетенные, события истории народа еврейского. Период от призвания Моисея и, кончая событиями завоевания народом земли обетованной, есть, несомненно, период исключительно чудесный. Это – сплошной ряд дивных знамений, когда «рукою крепкою» провел Господь народ Свой в землю отцов его и рядом сорокалетних испытаний и, можно сказать, регулярных чудес (вспомним манну, огненно-облачный столп и т. д.) воспитывал в Завете Своем. Как отнестись нам ко всему этому великому множеству чудес? Не верить им, не допускать, по крайней мере, перетолковывать их? Но тогда, несомненно, подрубаются корни у всей последующей истории израильской, тогда совершенно необъяснима, как на фальши уже построенная, совершеннейшая религия этого народа, тогда нужно отказаться от продолжателей Моисеева дела – пророков, тогда, наконец, нужно отказаться и от Христа и евангельской истории Его, ибо ведь по существу и вся эта последняя история жизни Христа – и не меньше в чудесах ее, продолжение и опять-таки «в полноту приведение»⁷² той же истории ветхозаветной. Или же, в послушании и доверии сердца, доверии, заметим, прямо просящемся в наши сердца, – голосу Правды Божией, мы примем все это за истинный исторический факт, в связи и соответствии с беспрерывным рядом других несомненно исторических фактов приводимых там⁷³.

И тогда, с историко-философской точки зрения перед нами осмысленный и законченный период в истории развития еврейского народа, пора поздне-отроческого возраста его, когда он и мятется и гнется под испытаниями, как неустановившийся отрок, и приближается к Богу детски доверчивым сердцем, – и видит тогда явные и необходимые для него чудеса, при этом, добавим, связанные с теми странствованиями его, на которые его вывел опять-таки сам Господь. Но говорят нам: слишком много этих чудес? Да, но «не мерою дает Бог Духа,⁷⁴ и для Божественной экономии Отца щедрых есть одна мерка: действительная нужда человека: a ведь при всем множестве этих чудес ни одно из них не давалось без нужды, не давалось и сразу – без напряжения и очищенного испытанием подъема сердца. Право же, лучше им верить, тогда все органически стройно, все так понятно и ясно. Понятна и ясна и история призвания Моисея с соблазняющею многих неопалимою купиною. Ведь это – первый момент описываемого нами исключительного библейского периода, в котором основная мысль – что «идеже хощет Бог, побеждается естества чин» Ярким и всеобъясняющим символом этого и была Купина, которая на глазах будущего чудотворца горела и не сгорала. А раз событие это – так нравственно естественно и идейно объяснимо, к чему же тут придирчивая критика, возмущающаяся чудесностью того события, которое и передается нам именно как небывалое и поразительное чудо?!...

22-мя (или 38) книгами ветхозаветной Библии не охватывается весь составь ее: есть еще 11 книг, порой очень уважаемых и известных, которые, однако, ввиду великой осторожности еврейской, а за ней и христианской церкви в этом деле, не вошли в канон, (т. е. свиток или правило и образец) перечисленных священных книг. Все они написаны по-гречески, тогда как канонические – по-еврейски.

Окончательно образовался и завершился этот канон ветхозаветных книг при Ездре, Неемии и Малахии, живших за 400 слишком лет до Рождества Христова. Но образовывался он постепенно. Чтимые всеми священные писатели – пророки последовательно прилагали, присоединяли книги свои к Закону. Так упоминаются: Моисей, повелевший положить свою Тору (Пятокнижие) – одесную Ковчега Завета, Иисус Навин, Самуил – писатель Царств. По иудейскому преданию, «друзья Езекии», упоминаемые в Библии, собрали книги Соломоновы и кн. пророка Исаии. Временами, при засилье нечестивых царей, прервалось народное употребление тогдашней Библии, но не на столько, чтобы прерывалось предание.

Вторично состав ветхозаветного канона был закреплен и основной текст его установлен за два слишком столетия александрийским переводом еврейского текста его на греческий язык, причем основная его часть – Пятокнижие – при Птоломее Филадельфе, в 271 году до P. X., в целях пополнения богатейшей библиотеки этого фараона с 200 000 книг и священными книгами еврейскими на греческом языке, так, как это был язык всех образованных царей того времени.

Перевод 70 толковников (по древнему известию их было именно столько) представляете собою и перевод, и нередко краткое разъяснительное толкование переводимого текста, и ввиду своей верности основному смыслу текста и пониманию его тогдашнею Еврейскою церковью пользовался всеобщим уважением и прямо благоговейным почитанием древности, и особенно в церкви христианской. Апостолы приводили, за немногими исключениями, ветхозаветные свидетельства по тексту LXX (только 20 из 235 – по тексту еврейскому) И наш церковный перевод славянский, несравненно лучший по литературному достоинству, сравнительно с русским, дословно сделан с греческого – 70-ти (тогда как русский – с еврейского, чем и объясняется нередкая разница между ними).

Ввиду такой древности и еврейского, первоначального, и греческого переводного, текста ветхозаветной Библии, а равно и основного согласия их между собою (его, по словам специалистов, в 1000 раз больше, чем разногласий) оба эти текста являются подлинными и непосредственными памятниками своего времени и драгоценным наследием нам от Ветхозаветной церкви, а отсюда – в том, что касается священной истории ее, а равно и в религиозно-нравственных предписаниях и законах, согласующихся с учением Нового Завета, – источником нашего христианского вероучения.

Остается добавить несколько слов о ветхозаветных книгах неканонических. Их, как мы сказали, 11 (кн. Варуха, послания Иеремии, относимые к IV веку до Рожд. Хр.; Премудрости Иисуса, сына Сирахова и Премудрости Соломоновой; кн. Товит и Иудифь – к III в. до Рожд. Хр.; три книги Маккавейские – ко II в. до Рожд.Хр.; 2-я кн. Ездры – после перевода 70, и 3-я уже по Рожд. Хр.), причем к ним присоединяются и некоторые остальные места из книг канонических – молит. Манассии, песнь 3 отроков и др. Из них важнейшими и более известными являются, в историческом отношении – кн. Товит и книги Маккавейские, а в нравоучительных – Премудрость I, сына Сирахова и особенно часто употребляемые при Богослужении Премудрость Соломонова, а также обе названные, неканонические, молитвы (Манассии и отроков в пещи Вавилонской). Достоинство этих неканонических книг можно приравнять к признанным Церковью Житиям Святых; в вероучительной своей стороне они во всем примыкают к соответствующим книгам каноническим и пользуются полным авторитетом.

Меньшая по объему, но гораздо более великая по значению, вторая – новозаветная часть Библии содержит в себе 27 книг, которые все написаны апостолами⁷⁵: Петром (2 кн.) Иаковом, Матфеем, Марком, Лукою (2 кн.), Иоанном (5 кн.), Иудою и Павлом (14 книг).

Напрасно думают разные простецы, что Новозаветную Библию христианская церковь получила в полном составе сразу, подобно тому, как Ветхозаветную – унаследованную от Церкви Еврейской. Канон 27 новозаветных книг, давно уже существующий и ни одною из христианских церквей в этом значении не отвергаемый, образовался окончательно только к концу IV века, когда мы его в таком виде находим у авторитетнейших отцов Церкви (напр. Афанасия Вел., Василия Вел.) и в правилах Лаодикийского и Карфагенского Соборов.

Но, впрочем, гораздо большая часть книг, и притом – наиболее важных, получила такое признание уже к концу II века. Так, в сборниках от этого века (Пешито и Мураториев фрагмент), как и в сочинениях авторитетных писателей церковных этого времени – Иринея, Климента Александрийского и Тертуллиана, как нарочно живших в разных местах Церкви, мы видим уже признанными: 4 евангелия, Деяния, 13 посланий ап. Павла (о послании к евреям не знали лишь точно автора), 1-е Иоанна и 1-е Петра. Таким образом, спорным оказывались: 2-е и 3-е Иоанна, 2-е Петра, послания Иакова и Иуды и Апокалипсис, спор о которых, но с сильными голосами за подлинность их, шел и в III-м и даже начале IV веке, как об этом свидетельствовал знаменитый историк Евсевий. Спрашивается: как же, где и кем производилась оценка и признание священного достоинства той или другой новозаветной книги?

Для ясного и отчетливого ответа на эти вопросы необходимо воспроизвести себе соответствующие данные и историческую обстановку.

Апостолы писали свои священные труды не так, как теперь делаем мы, urbi et orbi, – сразу во всю читающую публику, но, как мы особенно видим у Павла, Луки и Иоанна Богослова, – частной общине – церкви⁷⁶, или даже одному лицу⁷⁷. Для всякого ясно, с каким тщанием, прямо благоговением, должны были сохраняться эти святые книги-письмена самих апостолов, рано начавшие употребляться и при богослужениях. Так каждая, апостольская по происхождению, церковь и должны были хранить, благоговейно почитая и своим преданием ручаясь за подлинность, все подобный книги – послания, евангелия – и в Коринфе, и Антиохии, и Фессалониках, и особенно в Ефесе, где непосредственно действовали: постояннейший из сотрудников Апостола Павла Тимофей и сам Иоанн Богослов.

Шли десятилетия. Между церквами происходило взаимообщение и обмен, хотя и не столь быстрые, ведь ради времени празднования Пасхи св. Поликарп лично ездил в Рим из Смирны, подобно и Игнатий как узник. Собирались и соборы. В борьбе с еретиками являлась необходимость ссылаться не только на живое, устное предание апостольское в церкви, но тверже и удобнее, на точные слова апостольских записанных речей, как делали уже мужи апостольские: Варнава, Климент Римский, Игнатий и др. Выявлялись тогда для общецерковного сознания и практики уже не только свои, местные, но и другие священные писания, прежде всего – ближайших sedes apostolicae апостолами основанных кафедр, куда те писания и направлялись. Отсюда их, уже все главнейшие, как мы видели, и знают, так рано. Но когда, после века мужей апостольских (приблизительно от 170 года) установившиеся в разных местах убеждения в подлинности данного (всего около 20) состава книг привели к общему признанию их церквами, начинаются споры относительно остальных – тех или иных из перечисленных 7 книг и споры эти, как сказано, продолжались до второй половины IV века, когда и закончились общецерковным признанием всех 27 книг, в решающем моменте – голосом соборным.

Чем же руководились тогда при усвоении или отрицании подлинности и канонического значения за теми или другими писаниями явившимися с именем апостолов (апокалипсис Иоанна или Петра, евангелие Матфея, или Фомы и Никодима, послания апостола Павла к Филимону или – к Лаодикийцам)? Руководились двумя критериями: во-первых, – историческим: точно ли существовало предание, сколько-нибудь достоверное о таком апостольском происхождении той или иной книги; во-вторых, – догматическим: отвечало ли данное писание другим, уже признанным, положениям и взглядам того апостола, которому оно приписывалось, и вообще установившемуся учению церкви, с еще живым тогда и полным устным преданием ее. И только то, что отвечало обоим критериям, Церковью и принималось, и начинало включаться в ее новозаветный канон книг священных, несомненно апостольских.

Из сделанного выше сопоставления видно, что кроме подлинных, внесенных в канон новозаветный, священных книг, были и другие, называемые в науке апокрифическими. Их нельзя сопоставлять по достоинству и значению для верующих с ветхозаветными книгами неканоническими. Новозаветные апокрифы – книги подложные, не принадлежавшие тем лицам, коим приписываются, и представляют собою или повторение имен и фактов, приведенных в писаниях подлинных, своеобразными и малоценными комментариями к ним, или элемент прямо фантастический.

Из апокрифов особенно много с прямыми названиями, или с претензиями к характеру евангелий (Евангелие Иакова, Евангелие о рождении св. Марии; чуждое крайностей апокрифов, Евангелие св. Матфея в 42 гл.; Евангелие Фомы израильтян, – о детстве Христа от 5 до 12 лет; Евангелие детства Спасителя от рождения до 12 лет; Евангелия Никодима и Петра о страданиях Спасителя, первое с рассказом двух Им воскрешенных мертвецов и т. д.

Подделкою к посланиям апостола Павла является составленное применительно к его указанию в Кол.4:16, послание к Лаодикийцам – набор текстов из его подлинных посланий, и 13 писем Сенеке. По типу Деяний составлена Проповедь ап. Петра и множество других проповедей и историй, по типу апокалипсиса – апокалипсис Петра и ап. Павла. Ренан справедливо называет все эти апокрифы безвкусными, детскими россказнями… не прибавляющими ничего ценного к каноническим евангелиям⁷⁸. Замечательно, что в то время, как в найденных древних списках подлинных книг Нового Завета варианты незначительны и не изменяют сущности мысли, – манускрипты апокрифов в каждом экземпляре имеют свой особый смысл.

Основною истиною и несомненным историческим событием нашей христианской религии является факт боговоплощения – сошествия с неба и земной жизни Сына Божия, Господа Иисуса Христа. Это величайшее и чудеснейшее из всех, содержимых сознанием нашего времени событий, восполняемое и завершаемое столь же чудесным восстанием Христа из мертвых, Божественным воскресением Тела Его, конечно всего труднее и неохотнее может быть принято неверующей мыслью, а потому отрицание этих наших догматов-истин является и фундаментом, и конечною целью всех других отрицаний, по многим частным вопросам нашего вероучения. А между тем, относительно этих основных истин – о том, кто был Христос, как он проходил и закончил Свою земную жизнь Спасительным Промышлением, мы поставлены в особенно благоприятные условия. И прежде всего перед нами определенные и точные утверждения о сем во всех апостольских писаниях, притом – и в тех, которые признаются подлинными и древнейшими и радикально-отрицательной наукой⁷⁹.

Но и помимо этих указаний в Деяниях, во всех посланиях, мы имеем четыре специальных документа, четыре подробных и точных, исторически-объективных и исчерпывающе-полных и ясных изложения самого воплощения и всех необходимых событий этой земной жизни Богочеловека-Христа написанных в разных местах, в разное время и разными лицами. И в документах этих, при ряде мелких разногласий, точнее – своеобразий в передаваемых ими фактах и беседах, свидетельствующих о полной самостоятельности и независимости их друг от друга, перед нами – удивительное единство не только основного, но и всего вообще сколько-нибудь значительного содержания их. Разумеем здесь святые наши евангелия. Справедливо говорят: ни одно историческое событие прошлого, даже недавнего, не находится в таких счастливых условиях относительно исторических свидетельств, исторической установленности его. И писали здесь люди не по слухам каким-то, не с чьих-то слов, a те, кто имели полное право сказать о себе, что передают «… о том, что слышали, что видели своими очами, что рассматривали, и что осязали руками (своими)»⁸⁰. Как предсказал об апостолах⁸¹ и как послал их в мир Господь быть свидетелями о Нем, так и послужили они в устной проповеди своей, так очевидцами-свидетелями написали и евангелия свои⁸².

Отрицательная критика не признает такого значения за Евангелиями; особенно прославилась радикализмом своих взглядов, так называемая, ново-тюбингенская школа в протестантском богословии, сводившая евангелия к сознательному и узко-партийному вымыслу его учеников «… что, впрочем, брошено теперь и самими рационалистами»⁸³. При ознакомлении со взглядами критиков-рационалистов сразу становится ясным, что единственное прочное основание для того, чтобы отвергать подлинность и положительное значение Евангелия, у них всегда одно, только одно: неверие в Божество Иисуса Христа и Его чудеса, в принципиальную возможность их. Это безусловно их πρώτον ψευδός коренное логическое заблуждение. И вот во имя этого-то они и стараются подорвать значение евангелий, как достоверных исторических документов, и отвергают подлинность их.

Первым приемом у них здесь является – отрицание принадлежности евангелий тем лицам, чье имя они носят, и оттягивание времени происхождения их к более позднему сроку, с тем, чтобы писателями их являлись не очевидцы, а лица, писавшие по слухам через большой промежуток времени. При этом ранее – даже к периоду около 170 года по Рожд. Хр.; но в последнее время, например, у Гарнака, под давлением твердо установленных исторических данных, для первых трех евангелистов – на период от 65 до 93 года, для Иоанна 80–110 г⁸⁴. Но дело в том, что цитаты из евангелий приводились уже у Папия Иероп. Климента Римского, Игнагия Бог. – на рубеже 1-го и 2-го столетий. Главное же – содержание евангелий не позволяет три первые из них отодвигать и так далеко. Евангелия писались в известной исторической обстановке и постоянно отражают ее живыми подробностями своего рассказа. Но обстановка эта имела место лишь в точно определенный период: до 67–70 г., времени восстания Иудеи и падения Иерусалима, когда историко-бытовые условия жизни Палестины коренным образом изменились. Отсюда, не признавать писателями Матфея, Марка, Луку, нет решительно никаких оснований.

Не больше основательности в недоверии к самой передаче событий у евангелистов. Недоверие это обосновывается рядом тех противоречий, вернее разноречий, в повествованиях евангелистов, о которых мы говорили выше, как о доказательстве отсутствия «… дурного умысла, приготовления и соглашения», по словам Златоуста. Но, во-первых, разногласий этих не так много, во-вторых, они не только не существенны, но прямо мелки и ничтожны и общего характера повествования евангелистов о Христе нисколько не нарушают. И вот, для того, чтобы увеличить число таких вариантов и довести их до степени прямого противоречия (чего нет ни в одном пункте действительного разногласия у евангелистов), подобные критики два отдельных рассказа и о разных событиях сводят в один, и тогда радуются, что их согласовать уже невозможно.

Например. В евангелии два раза говорится о насыщениях хлебами – в одном случае 4-х тысяч 7-ю хлебами, а в другом пятью – пяти тысяч человек. Евангелия говорят здесь о двух различных событиях, но отрицательная критика принимает их за одно событие⁸⁵. Но отметим здесь: объединение это имело бы хотя тень основания, если бы о событиях этих рассказ вели два евангелиста порознь: напр., о насыщении 5-ю хлебами только Иоанн и, допустим, еще Марк, а о 4000 – 7-ю хлебами – Лука и Матфей. Но дело, то в том, что один и тот же Матфей (и Марк) передает и о том, и о другом чудесном насыщении. Мало этого. Потом Христос, совсем по другому случаю, напоминает ученикам об этих насыщениях, и опять-таки о том, и о другом – особо, и с выводом, который мог вытекать только из двух, отличающихся, случаев чудесных насыщений⁸⁶.

Или говорится об исцелении сына царедворца в Кане на расстоянии, заочно (добавим – по всей видимости у царедворца-еврея), а в другом случае – об исцелении слуги сотника (припомним – язычника) в Капернауме, тоже заочном, т. е. о двух разных событиях. Отрицательная критика находит для себя более удобным рассматривать эти два различных рассказа о чудесном событии, как один и тот же. Выгода очевидная: в евангельских сообщениях об этом чуде получаются тогда противоречия, a вместе с тем является повод отвергнуть историческую достоверность сообщений о чуде и, таким образом, отделаться от чуда, чтобы отстоять свою теорию⁸⁷.

Из приведенных двух характерных справок ясно, насколько странные, чтобы не сказать более, предположения допускаются теми, кому хочется во что бы то ни стало отыскать в чудесных повествованиях Евангелия какие-нибудь недочеты.

Но и все действительные разногласия в Евангелиях, на которые, уже с бо́льшим правом, ссылаются рационалисты, нисколько не говорят не только против достоверности сообщений евангелистов, но и просто против правдивости их и в мелочах.

Дело в том, что излагая жизнь Иисуса Христа, Евангелисты не задавались научно-историческою целью полного описания жизни Иисуса Христа во всех подробностях (да и не считали это возможным: см. заключительные слова Евангелия от Иоанна), вследствие чего в их рассказах могут встречаться пробелы с научно-исторической точки зрения, a тем более различия, так как евангелисты не руководились одним общим историческим методом. С исторической точки зрения, конечно, важны и все мелочи или подробности событий, точное указание на место, время событий, их обстановку и т. д.; но евангелисты имели в виду каждый раз передачу только сущности события, его главной стороны.

Вообще, цель евангелистов не научно-историческая, a религиозно-нравственная: это сообщение нам радостной вести об явлении в мир Сына Божия для искупления людей и вместе с тем утверждения в нас веры в Иисуса Христа, как Сына Божия и Искупителя⁸⁸, веры в Него, как в Бога и в принесенную Им благодать спасения⁸⁹. И с этой точки зрения разногласия вполне понятны и примиримы. И вот, передавая нередко один и тот же факт, один и тот же момент в жизни Спасителя, каждый евангелист оттеняет свое, – то что ему казалось особенно знаменательным и важным здесь.

Евангелист Марк передает историю распятия Спасителя, и, в частности, оттеняет, как не утолилась злоба, не прекратились издевательства и у креста Иисуса: естественно, что перечисляя ругающихся, он упоминает и о хульных словах от сороспятых разбойников.

Евангелист Лука, в духе ап. Павла оттеняющий так много милосердие Господа к грешным, не мог пропустить здесь покаянную молитву разбойника и царственный ответ Спасителя: «Днесь со мною будеши в Раи», как ранее, молитву Его за врагов в самый момент распинания. Так и в других местах, ев. Лука, сохранил нам притчу и о Блудном Сыне, и о Мытаре и Фарисее.

Возвышенный и любящий, сердцем всех глубже постигший Христа, Иоанн не мог не отметить того последнего перелома земной жизни Его, какой настал, при входе в Иерусалим с устремлением к нему язычников-эллинов, приближения славы через крест, сохранив здесь и молитву Иисуса к Отцу, и ответ с неба Ему, не мог не передать о другом великом моменте – воскрешении Лазаря, о котором другие евангелисты умолчали.

Читавшие сколько-нибудь внимательно книгу Деяний Апостольских наверно замечают аналогичный, но еще более характерный пример разногласия в передаче в ней одного и того же события, именно – чудесного обращения на пути в Дамаск апостола Павла. Три раза рассказывается там об этом событии, два раза (Деян.22–23) caмим апостолом и один раз (Деян.9) – автором Деяний. И вот, в одном случае говорится, например, что спутники видели свет, ослепивший апостола, а голоса не слышали; в другом – слышали голос⁹⁰; в одном случае при этом знамении пал на землю только Савл, в другом – все пали и т. д. Несомненно различие в рассказе вызывается различием внутренних переживаний, в связи с которыми рассказ передавался, но самый факт чудесного обращения апостола Павла остается фактом, и в нем не сомневается и отрицательная критика.

Так и евангелисты воспроизводя события из жизни Христа, усматривали то, на что наиболее устремлялось их сердце: Иоанн – прежде всего возвышенные, богословские Его речи, да семь выдающихся чудес Его, по которым лишь упорство и ожесточение могли не узнать в Нем Сына Божия; Лука – и те подробности, которые «Мария слагаше в сердце своем»; Матфей – что «… было, да сбудется писание», стоявшее перед очами и его, и читателей евангелия его и т. д., т. е. по выражению Блаженного Августина «ut quisque meminerat, utcuique cordierat, vet brevius, vel prolixius»⁹¹.

Тенденциозная придирчивость и превосходящее всякую меру недоверие рационалистической критики давно уже вызывали справедливые укоризны, и не только со стороны защитников веры. Еще Лессинг в 1778 году по поводу подобных злоупотреблений евангельскими разногласиями писал: «Позволял ли себе кто когда-либо в светской истории такой прием? Если Ливий, Полибий, Дионисий и Тацит рассказывают с различными подробностями об одном и том же, о каком-либо событии, напр., о сражении или осаде, то разве когда-нибудь на этом основании отрицали самый факт в котором они совпадают? Итак, если с Ливием, Дионисием и Полибием мы так великодушны, что не подвергаем их истязаниям за каждый слог, то почему же не делать того же с Матфеем, Марком, Лукою и Иоанном⁹²? И когда попробовали применить подобную придирчивую требовательность и натяжки в выводах к известиям о таких лицах, как Наполеон Бонапарт, Лютер, Гете, Цезарь то оказалось в неопровержимом, при штраусовских приемах, выводе, что Цезарь вовсе не был убит, а Наполеон, Лютер, Гете – только мифы⁹³.

Итак, с одной стороны все нападки на исторический характер евангелий и возражения против достоверности их оказываются и явно-тенденциозными, и совершенно несостоятельными; с другой – история составления канона, ручательство древней церкви, и особенно внутреннее достоинство этих памятников, a более всего – печать правды, ощутительно действующая на каждое «просто», без предупреждений и недоверия относящееся к тексту евангелия сердце вполне удостоверяют нас в истинности и неизмеримой ценности евангельских повествований. Добавим к этому, что одни из сильнейших, внушительные и для верующих, доказательств в пользу евангелия мы находим у древних врагов христианства – Цельса (II в.) и Юлиана Отступника.

Опровергая, по-своему, наши Евангелия, оба они тем самым устанавливают, что и тогда у христиан существовали именно эти четыре евангелия, и всеми в церкви признавались за подлинные, а Цельс разбирает и частные сказания евангельские о чудесах Христа (объясняя их гипотезою о научении Его чародейству в Египте), насчитывая этих чудес до 80-ти.

Евангелий, как известно, четыре, как бы для напоения четырех стран света и в соответствие четырем четвероногим существам в видении пророка Иезекииля⁹⁴. Для более отчетливого представления о содержании их прежде всего нужно помнить, что четвертое – Иоанново евангелие сильно отличается от трех первых, называемых синоптиками (вместе или согласно смотрящими), так как они – трое – смотрят на жизнь Иисуса Христа под одним углом зрения, довольно одинаково передают Его речи и события Его жизни, одинаково сообщают главным образом об Его пребывании в Галилее, и, приближаясь друг к другу по языку и по связи событий, очень заметно отличаются в этом от Иоанна, который изображает преимущественно деятельность Христа в Иерусалиме и Иудее, сохранил нам Его длинные беседы с представителями иудейской религиозной учёности, другие, по преимуществу, описывают и чудеса.

Евангелие от Матфея (точнее, по χατα Матфею) написано по преданию через 8 лет по вознесении и во всяком случае не позже 60 г. от Рожд. Хр., и состоит из 28 глав. Написанное для христиан из евреев, оно особенно много имеет ссылок на ветхозаветные пророчества о Христе – в 43 случаях. дословно и около 22 – по смыслу; по тому же древнему преданию, и первоначальный язык его был еврейский (арамейский – единственный случай в Новозаветном каноне, изложенном на греческом разговорном языке того времени) впрочем, в первом же веке и это евангелие переведено было на греческий язык. В соответствии этому – и начинается оно родословием Христа, как Сына Авраамова, Сына Давидова. Особенною подробностью изложения, кроме истории страданий, Спасителя, (изложенных с той же подробностью и у других евангелистов, наиболее – у Иоанна), отличается у Матфея: нагорная проповедь, первые притчи, наставления апостолам при послании их на проповедь и эсхатологические беседы великого вторника на горе Елеонской. Одною из характерных особенностей евангелия от Матфея признают стремление его обобщать и объединять в одну речь наставления Господа, равно как и события в деятельности Его, имевшее место в разное время и в различных местах, при разных обстоятельствах и поводах⁹⁵. Этим и объясняется, например, удвоение у него лиц исцеляемых (слепцов, прокаженных), или еще включение молитвы – Отче Наш в нагорную проповедь. (Лк.11:1–4.) и др.

Марк (по-еврейски Иоанн) евангелие написал вскоре после Матфея и во всяком случае до разрушения Иерусалима, по просьбе римских христиан, и значит, для христиан из язычников. Этим объясняется постоянное стремление его объяснять национальные еврейские обычаи (о субботе, об омовении и т. п.). Евангелие его отличается наибольшею краткостью (16 гл.) меньше всех передает речи Христа, но зато обстоятельнее других передает особенно поражавшие зрителей случаи исцеления (напр., бесноватых – у Гадары и у Фавора). По преданию, по содержанию евангелие по Марку-Петрово, ибо и сам Марк к концу жизни первоверховного апостола был его спутником (как ранее своего дяди Варнавы и Павла). Этим и можно объяснить опущение в евангелии Марка похвальных слов Петру, но с сохранением укоризны ему, объясняемое смирением апостола»⁹⁶. Не сообщая ничего ни о родословии Спасителя, ни о рождении Его, Марк начинает Евангелие проповедью Его предтечи на Иордане, а заканчивает, как и Матфей, повелением воскресшего Спасителя ученикам проповедывать Евангелие всей твари.

Евангелист Лука также написал свое евангелие около 60 года, когда по его свидетельству, уже явились записи «о совершенно известных событиях». Евангелист и обещает «по тщательном исследовании всего сначала, описать по порядку, насколько знал он от очевидцев и служителей»⁹⁷; между очевидцами может быть и непосредственно, есть основания думать, разумелась и Св. Дева Мария⁹⁸, об этом можно догадываться по сравнительному обилию подробностей о рождении и детстве Иисуса Христа у Луки, сравнительно с другими евангелистами. В других местах, особенно в описании Тайной Вечери и нарочитом отображении идеи о прощении раскаявшихся грешников сказывается близость св. Луки к ап. Павлу – спутником и описателем дел которого был он, по книге Деяний. Написано третье евангелие для некоего Феофила, антиохийского христианина из язычников.

В соответствие указанному обещанию Луки писать «по порядку», и ввиду того, что он был человеком образованным (врачом), в евангелии его соблюдается и логическая, и хронологическая наибольшая последовательность, почему в обычном нашем изложении последовательности евангельских событий принято придерживаться порядка изложения у Луки. Всех глав в его евангелии 24; в 1-й главе имеется, как историческая справка, родословие Иисуса Христа, но от общего родоначальника всех людей – Адама. Оканчивается евангелие Луки кратким сообщением о вознесении Иисуса Христа, что служит переходной ступенью ко второй его священной книге – Деяниям, где это передано более подробно. Евангелие Луки отличается сравнительно полнотою передачи и бесед, и событий из жизни Иисуса Христа. В одном из двух Эммаусских путников, которым явился Иисус Христос, предполагают самого евангелиста, так как он, назвав другого спутника – Клеопу, по привычному у священных писателей смирению, о себе самом умолчал.

Мы уже приводили святоотеческое сопоставление между четырьмя евангелистами и четырьмя символическими существами видения пророка Иезекииля. И вот, в соответствии этому давно принято церковью изображать первого евангелиста, возвещавшего Израилю об явлении Сына Человеческого, с говорящим ему крылатым (с неба прилетевшим) человеком; Марка, всего более изображавшего царственное величие и могущество Христа – с царем зверей – львом, ев. Луку, наиболее оттенявшего искупительное служение Христа и начинающего с предсказания о рождении Предтечи, приносившему в храме жертвы, священнику Захарии, – с жертвенным животным – тельцом.

Но едва ли не более всех отвечает содержанию и типу Евангелия приурочение к ев. Иоанну изображение орла. Как орел, царь птиц, мощно, в высоте и величии парит над всеми птицами и над землей, так Богослов Иоанн в своем евангельском повествовании начинает с возвышенной и царственной речи о Логосе – Боге Слове, раздвигая горизонты нашего сознания в восприятии верою Христа-Богочеловека в премирном достоинстве Его и вечной жизни в Боге Отце. Но и вообще Евангелие Иоанна, наперсника, возлюбленного за чистоту сердца его, ученика Христова, носит особенно одухотворенный и глубоко-богословский характер (откуда и название его Богослов). В передаваемых им беседах раскрывается самая глубина тайны нашего спасения, участия лиц Святой Троицы в нем, связь между страданиями Христа, нашим спасением и Его прославлением, о воскресении и вечной жизни через наше общение с Ним, подробно передается дышащая сердечностью прощальная беседа Спасителя и Его архиерейская молитва за Церковь Свою. В исторической стороне 4-е евангелие, по несомненно верному преданию написанное после трех остальных, заметно восполняет их, а в отдельных повествованиях отличаются удивительною живостью и обилием исторических подробностей⁹⁹, так что, например, Ренан при всем его скептическом по отношению к богословской стороне Евангелия, свое повествование о жизни Христа любит вести, в соответствующих местах, именно по Иоанну.

В конце своего евангелия Иоанн, ранее избегавший по смирению называть себя, открывает свое авторство и голосом крепкого убеждения подтверждает истину своего «свидетельства» о жизни Христа. «Сей ученик – говорится у него, (по рассказе об указании ему иней судьбы, нежели Петру) – свидетельствует о сем и написал сие и знаем, что истинно свидетельство его», как и ранее, закончив описание страданий и смерти Христа, он удостоверяет: «… и видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили¹⁰⁰.

Исторические сведения дополняют, почему потребовался именно такой тип евангельской записи, при существовании синоптиков. При конце 1-го века, когда закончили свое земное служение другие ученики, выявились уже грядущие еретические течения, и в том же Ефесе уже «мудрствовал» один из народившихся гностиков – Керинф. Развивалось воззрение на Христа, как на одного из эонов греко-восточной философии; слагался докетизм, отрицавший телесную природу в воплотившемся Сыне Божием. В предохранение от них и записал нам Иоанн свою передачу запечатлевшихся в его душе богословских бесед возлюбленного Учителя его. «… Сие же написано, – как говорит он сам, – дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, сын божий, и веруя имели жизнь во имя его»¹⁰¹.

Но при всем различии по типу четвертого евангелия от других, между ними не только нет противоречия или даже вызывающего недоумения разноречия, а, напротив, несомненное и ощутительное внутреннее единство. «При внимательном рассмотрении можно найти ясные признаки согласия между синоптиками и Иоанном, даже в изложении внешних фактов жизни Господа». Св. Иоанн мало рассказывает о галилейском служении Иисуса Христа (да и зачем, добавим, было ему рассказывать о том, раз это так подробно и полно изображено у других?), – но он несомненно знает о неоднократном продолжительном пребывании в Галилее.

Синоптики ничего не рассказывают о ранней деятельности Иисуса Христа в Иудее и Иерусалиме, но намеки на эту деятельность часто встречаются у них. Особенно большое значение в этом отношении имеют здесь известные слова: «… Иерусалим, Иерусалим! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих»¹⁰² выражение, которое, очевидно, предполагает многократное пребывание Иисуса Христа в Иерусалиме. Синоптики, правда, не рассказывают о таком великом чуде, как воскрешение Лазаря, но св. Лука хорошо знаком с сестрами eго в Вифании и в немногих словах изображенной им характеристики действий сестер по случаю смерти брата все согласуется. Многие изречения, приводимые Иоанном, ясно напоминают собою передачу бесед Иисуса Христа, у синоптиков. Так, известное изречение, приводимое Штфеем: «… все Мне предано Отцем Моим…»¹⁰³ весьма близко к тем, которыми преисполнено Евангелие Иоанна. Правда, беседы Иисуса Христа у синоптиков носят в общем иной характер, чем у Иоанна: там они популярны, просты и состоят из наглядных притч и пояснительных примеров, а у Иоанна – глубоки, таинственны, как будто и говорились не для толпы, а для более тесного круга слушателей. Но одно не исключается другим; различные способы речи, несомненно, могли вызываться различными условиями.

Скажем более. В Иерусалиме у слушателей несомненно, было значительно больше подготовленности по образованию к восприятию богословских идей (напр., у Никодима). Отсюда более чем естественна должна была быть подобная, так сказать, – научная, вполне отвечающая типу богословского языка и круга понятий книжников иудейских, постановка речи и логическое построение рассуждений. С другой стороны, именно там, в этом центре сознательного ожесточения сердца, упорства в традиционных заблуждениях и острого ненавистничества против своего Мессии – Христа, не менее понятным представляется и такой, властно выводящий тьму на свет и все пронизывающий Божественным огнем, склад речи, какой видим мы, напр., в беседе у Иоанна после исцеления слепорожденного, и при коем так неизбежна была у бичуемых и вся сатанинская ненависть их, и готовность на убийство. Можно сказать, что самый факт распятия Христа врагами и их поведение у креста есть твердое психологическое подтверждение того типа речей Христа, какой находим у Иоанна, и именно в городе убийц – Иерусалиме. Господь каждому давал столько, сколько тот мог, и должен был, воспринять. A иерусалимские Его собеседники и могли, и должны были воспринять много, куда больше простецов-галилеян. Добавим к этому, что и вся полнота знания о Христе, как Богочеловеке, появляющаяся в Церкви Христовой с самых первых времен, была бы непонятна, если бы Господь не говорил таинственно-возвышенных бесед, какие излагаются у св. Иоанна.

Далее, синоптики выставляют более человеческую сторону во Христе, изображая Его, как Сына человеческого, сына Давидова, а св. Иоанн, напротив, выдвигает божественную сторону и выставляет Его, как Сына Божия, то это не значит, что у синоптиков отсутствует божественная сторона, или у св. Иоанна – человеческая. «Сын человеческий» есть так же у синоптиков и Сын Божий, Которому дана «всякая власть на небе и на земле». «Сын Божий» у Иоанна есть также и истинный человек, который идет на брачный пир, дружески беседует с Марфой и Марией и плачет у гроба Своего друга Лазаря. Синоптики и св. Иоанн, таким образом, дополняют друг друга и только в своей совокупности дают совершенный образ Спасителя¹⁰⁴.

Итак, Евангелия являются единым, вполне исчерпывающим по содержанию и безусловно достоверным по значению, источником наших знаний о Христе.

Как по отношению к Пятокнижию, историко-законоположительной книги Ветхого Завета, естественным продолжением ее является книга Иисуса Навина, так и по отношению к новозаветной историко-законоположительной книги – Евангелию, таким же естественным продолжением его является единственная историческая книга Нового Завета – Деяния св. Апостолов, написанная св. евангелистом Лукою для того же Феофила. Здесь на протяжении 28 глав повествуется о деятельности апостолов и особенно в 1-й половине – ап. Петра (13 глав), второй, до конца, ап. Павла, кончая его первыми узами в Риме. Отличительная черта проповеди апостолов этого времени – постоянное указание на исполнение во Христе мессианских пророчеств Ветхого Завета и одушевленная, и постоянная речь о воскресении Иисуса Христа из мертвых, под живым впечатлением этого события у апостолов свидетелей его, а также обилие чудес, сопровождавших проповедь апостолов, и, наконец, – горячая вера тогдашних христиан, от которой буквально колебалась самая земля, на коей они молились¹⁰⁵.

Всего более в Новом Завете (21) учительных книг. Называются все они посланием – большими письмами, и делятся на две группы: 7 соборных посланий, четырех лиц, и 14 посланий св. Апостола Павла.

Все послания представляют собою более подробное раскрытие учения Иисуса Христа, и догматического, и нравственного, и применительно к слагавшимся историческим условиям церковной жизни. Учение догматическое раскрывалось в связи с нарождавшимися уже тогда ересями, главным образом будущими иудействующими и гностиками. Нравственное учение излагалось по поводу, возникавших уже в то время нравственных недостатков, разделений, соблазнов или наоборот – светлых явлений жизни, но особенно много в связи с начинавшимися тогда гонениями.

Что касается «соборных» посланий, то название свое они получили в отличие от Павловых и главным образом ввиду отсутствия в них адресатов, почему предназначались они вообще соборной церкви. Из них три послания написал Иоанн Богослов, два – ап. Петр и по одному – Иаков и Иуда. В частности, в отличие от апостола веры – Павла, ап. Иоанн в них выступает особенно апостолом любви, Иаков – оттеняет сильнее всего необходимость при вере добрых дел и вообще, вместе с апостолом Петром, дает наставления практического характера¹⁰⁶.

Во 2-м послании ап. Петр говорит о последних временах, и вместе с Иудою предостерегает от имеющих появиться тогда лжеучителей¹⁰⁷; призывая же христиан из иудеев терпеливо переносить надвигавшиеся бедствия, он, (в 1 посл.) указывал на пример Спасителя, и во ад сошедшего для спасения грешных.

Послания апостола Павла по их обилию (14), богатству и разносторонности содержания прямо не поддаются изложению в такой краткой передаче. Все же можно указать: а) на послания к Римлянам (законченный трактат) Галатам и Евреям – с преобладающей идеей об оправдании верою (а не заслугами дел Закона, почему ап. Павел и называется апостолом веры, как Иаков, наоборот, апостолом добрых дел) и о превосходстве Христова Закона перед ветхим; б) к Ефесянам – с полным учением о Церкви, и о христианских обязанностях, особенно в семейной жизни; в) дружественно-благодарственное письмо к Филиппийцам, вспомнившим его в узах; г) разъяснительное учение о превосходстве Иисуса Христа перед ангелами – Колоссянам против лжеучителей особенно, гностического типа; д) два послания к Солунянам, где много разъяснений о последних временах и о сыне беззакония – антихристе; е) пастырские послания – два к Тимофею и одно к Титу, с указанием свойств и обязанностей христианских пастырей; ж) послание к Филимону о том, что бежавший от него раб Анисим, обратившийся в христианство, должен быть принят им назад уже не как раб, а как брат возлюбленный.

Особенно трудно передать содержание двух посланий, обширных по объему, к Коринфянам, где в I-ом и обличаются деления, распри и пороки, и сопоставляются брачное и безбрачное состояние, и противополагаются идоложертвенным трапезам – Христова вечеря у верующих, и воспевается гимн христианской любви и защищается истина воскресения мертвых. Во втором послании к Коринфянам раскрывается мысль о высоте тайны спасения во Христе, даются наставления о собрании милостыни и говорится о трудах его и апостолов в защиту против унижавших апостольское достоинство его. Последняя новозаветная книга – Апокалипсис, т. е. откровение Иоанна Богослова, бывшее ему, в ряде символических видений, во время ссылке его на острове Патмосе. Эта единственная пророческая книга Нового Завета. Здесь изображены будущие таинственные судьбы церкви Христовой на земле, брань против нее, которую поднимет в последние времена темное царство сатаны, деятельность антихриста и обличение его двумя пророками, и затем, по убиении его, открытие в полной силе и славе нового неба и новой земли, нового Иерусалима, т. е. вечного славного царства Христа, Который есть Альфа и Омега мировой истории.

Христианские общины позднего происхождения – протестантские, наши сектантские – считают Священное Писание единственным и вполне достаточным источником христианского веро-нравоучения. Haпротив, церкви древнего типа – католическая, армянская, коптская и, в особенности, с наибольшим правом – наша Православная, рядом со Священным Писанием и нисколько не уменьшая вероучительного значения его, признают таким источником и Священное предание Вселенской Церкви Христовой.

Прежде чем перейти к вопросу, на чьей стороне правда, дадим себе точный отчет, что такое священное предание? Уже при самом определении этого понятия, для установления правильного и отчетливого его смысла, нужно иметь в виду преемственность его форм, ибо то, что представляет собою Предание сейчас, далеко, и не только по частностям, отличается от того, чем было предание в древнюю, апостольскую и после-апостольскую пору.

Обыкновенно, Преданием назывался «такой вид хранения богооткровенных истин, когда православно-верующие и чтущие Бога словом и примером передают один другому, и предки потомкам, учение веры, Закон Божий таинства и священные обряды» (определение катехизиса). В таком именно виде и мыслится нами предание указанной первенствующей церкви. Тогда это была действительно живая, главным образом изустная, проповедь и вообще содержание христианских верований и культа. Но за 19 веков существования Христовой Церкви вид и объем предания существенно изменились. Выделились апостольские записи – и составили новозаветное Писание. Записаны были в творениях отцов и учителей церкви, общие и частные религиозно-теоретические учения и взгляды (напр., о почитании икон и молитвах за умерших), отлились в точных формулировках правил церковно-бытовые заветы апостолов (напр., о посте в среду и пяток и св. Четыредесятницу), письменно изложен чин, ранее по изустному научению передававшихся, богослужений (напр., литургии Василия Великого и Иоанна Златоустого) и т. д., и т. д. Сейчас все Церковное предание представляется уже писанным, и хотя практики изустной передачи в жизни и сохранилась (напр., в научении детей вере и молитве родителями), но уже в качестве лишь добавления к изложению письменному, и добавления уже второстепенного, им поправляемого.

Итак, приведенное определение Предания мы принимаем, но с соответствующей поправкой, что так было в Церкви в начале, при апостолах и их ближайших преемниках. Отсюда, и отличие Предания от Писания характеризуется тем существенным признаком, что Писания все в Христианской церкви записаны апостолами – и никем иным, а книги Священного Предания – тоже, главным образом, теперь книги – есть запись учения, переданного от апостолов, но написанные не ими, a теми представителями-отцами и учителями церкви, что верно сохранили предание апостольское.

Таким образом священное Предание, сохранившееся до нас от апостольских времен, содержится теперь: 1) в древних символах веры, и прежде всего Никео-Цареградском; 2) в правилах апостольских и вселенских и ими утвержденных поместных соборов; 3) в древних литургиях и освященных чинах таинств; 4) в древних актах мученических; 5) в творениях святых отцов и учителей церкви, и, наконец, 6) в живой и современной практике православной церкви, но под условием соответствия ее тем основным видам Предания. Добавим к этому, что, отцами церкви, т. е. именно выразителями предания ее, называются те, канонизованные ею, богопросвещенные лица, которые, при полной святости жизни, творениями своими излагали и раскрывали изначальное учение церкви о вере и нравственности или участвовали в соборных вероопределениях. Величайшими из отцов Церкви почитаются: Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст. Содержимые в памятниках Предания определения веры и правил церковных имеют для всех сынов церкви обязательное значение, и за упорное отвержение их Церковью, по принадлежащему ей праву вязать и решать, непокорные отлучаются от причастия и вообще от церкви.

Рационалистические христианские общины, как сказали мы, отвергают священное Предание, и в подтверждение этого, с одной стороны, указывают на, так сказать, самодовлееность Писания и его совершенную достаточность для системы вероучения, так, что-де Предание, при наличии его, и не нужно; с другой, – подрывают авторитет Предания, указывая на противоречия в Писаниях отцов Церкви и на возможность, даже неизбежность искажения хотя бы сначала и правильно преданной истины.

Однако, с таким отрицанием Предания нельзя согласиться. И, во-первых, неверна, прежде всего исторически, исходная мысль о самодовлеемости Писания. Мы уже видели, каким путем образовался его состав, особенно в Новом Завете. Кто составил канон священных книг? – Церковь. Где было взято ручательство в подлинности и священном значении их? – И опять-таки в Церкви, и именно в голосе Предания ее. Без Церкви нет канона, нет Библий, и это совершенно ясно всякому, сколько-нибудь знающему историю их – и Церкви, и Библии. И, безусловно, нельзя плевать в тот колодезь из которого берется ключ воды живой, как это делают, отвергая предание, хотя бы те же наши сектанты.

Далее, совершенно неверна мысль и о полной достаточности Писания для системы всего вероучения и церковного быта общин христианских.

Не будем уже говорить о спорных у нас с сектантами, хотя и важных, вопросах о связи Церкви земной и небесной, о молитвах живых за умерших, о почитании креста и икон. Но возьмем такие случаи: все христиане (за исключением ничтожной кучки субботников) празднуют воскресный день, как и Пасху, Рождество и другие праздники. Спрашивается: где основание для этого? Чтобы дать исчерпывающей ответ, нужно сказать – в изначальном, апостольском предании. И не забудем при этом: в Библии-Писании – есть прямое повеление, всеми изучаемая заповедь о праздниках. Но там точно указано: помни день субботний, и поэтому, держась одного писания, действительно нужно заменить воскресение еврейской субботой¹⁰⁸.

Далее: в Библии ясно повелено «шедше научите вся язы́цы, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа»¹⁰⁹, значит – необходимо крестить. Но как крестить – не сказано, и отсюда все общины, крестя, держаться в этом предании, но только одни нового, выдуманного учителями XVIII или XVI века, другие – изначального, апостольского. То же самое и со св. Причащением. В Евангелии сказано о нем: «… сие творите в Мое воспоминание»¹¹⁰, значит и это таинство необходимо совершать. Но опять-таки, как это и принимается всеми общинами давнего происхождения, только по верному или недавно придуманному, но – преданию.

И вообще, нужно сказать, что одним из существенных отличий Евангелия и вообще Нового Завета то и является, что они устанавливают принципы, узаконивают внутреннее содержание, внешних же форм осуществления их сами не дают. А между тем Церковь никогда не существовала и не может существовать без соответствующего строя и форм, и вот эти-то формы и строй именно в Предании ее мы и содержим, и знаем. – Да и сама Библия ясно учит нас о том, что не все в ней записано, что не охватывает она руководительства жизнью верующих во всей полноте. Всем известны заключительные слова последнего евангелиста: «… суть же и ина многа, яже сотвори Иисус, яже не суть написана в книгах сих»¹¹¹, как в последующих наставлениях своих он сам говорил, что предпочитает «… не хартиею и чернилами писать их, но говорить усты к устом»¹¹². Так и пославший, всех более таких хартий, ап. Павел добавлял: «… о прочих же – устрою, егда прииду»¹¹³, а в послании к Солунянам ясно и точно указал на необходимость держаться, в предании, т. е. учении веры, и того, чему научены они были Писанием, и – что передано было им изустно: «… тем же убо братие, стойте и держите предания, им же научистеся или словом (преданием), или посланием (писанием) нашим»¹¹⁴.

Далее, фактически и теперь новые поколения, в пору элементарного, а значит основного религиозного воспитания своего, растут «преданием» как еще и вся огромная масса взрослых, но безграмотных, и, однако, нередко сердцем куда более просвещенных и право верующих, чем очень и очень грамотные. К этому припомним, что первые, опять-таки основные, периоды в истории Церкви и Ветхо- и Новозаветной, безусловно были периодами предания, только предания. Тысячелетия, от Адама до Моисея, жило человечество с одним устным преданием патриархов, и, тем не менее, истины веры сохранились среди повальной окружающей тьмы; десятилетия – но не одно – жила и Христова Церковь с одною устною проповедью, от Иоаннова и Христова первого «… покайтеся, ибо приблизилось Царствие Божие», до первых писаний ап. Павла, ев. Матфея и др., а во многих местах – и по написании этих книг. Мог бы Господь – Сам или через учеников – еще при жизни дать Свою книгу учения, но не дал; могли бы апостолы еще перед расхождением из Иерусалима составить Новый Завет, – но тоже этого не сделали, а лишь с устною проповедью, – т. е. именно со священным Преданием, пошли в мир.

Но говорят нам: Предание слишком неустойчивый и не надежный, и слишком неточный, источник для веры и жизни. Бояться нужно искажений и противоречий в нем…

Мы и не говорим, что теперь нужно руководиться одним преданием. «Наставник всякой истины» – Дух Святой дал нам, в дни тех же апостолов, по выдвинутым, Им направляемой, жизнью нуждам церквей – наши богодухновенные, руками апостолов написанные книги, а при них теряет всякую силу эта, чересчур опасливая ссылка. Не всякое предание ведь нами принимается и признается, а лишь то, которое прежде всего стоит в полном согласии с Писанием, более или менее ясно подтверждается им. Кто же не знает, что все наши положения в области веры – и догматические, и типа канонического, пусть обосновываются они главным образом на Предании, всегда имеют для себя более или менее ясные указания в Библии.

И в самом деле: когда мы, например, в древнейших литургиях и толкованиях на литургии находим и воспоминания святых, и моления за усопших: неужели нет тут прямого соответствия к призывам апостольских писаний о молитвах друг за друга, о значении молитвы праведных¹¹⁵ и ряда других мест, приводимых в подтверждение того, что и Библия знает и предстательство отшедших святых, и молитвенное поминовение усопших. А уже пример Господа в Его ответе отрицавшим воскресение саддукеям ясно указывает нам, что нужно руководиться не только явной и точной буквой текста, но и непосредственным выводом, вытекающим из него.

В самом деле: по отношению к спорному вопросу о воскресении умерших – современные Спасителю фарисеи и саддукеи стояли совершенно в том же положении, как теперь мы и сектанты – хотя бы напр., к вопросу о молитве за умерших. Первые – фарисеи – имели для себя, оспариваемые противниками, указания Библии, даже самой Торы – Пятокнижия, но все же больше руководились отеческим преданием и в учении, и в жизни; саддукеи – были рационалистами и требовали только буквы. И первоначальное христианство настолько в этом случае было с фарисеями, что как известно, приведенный в узах в синедрион апостол Павел в этом случае прямо включал себя в число их¹¹⁶.

И нужно заметить, что в спорах наших с рационалистами, в связи с вопросом о предании, и речи не бывает о каком-нибудь искажении у нас Писания или о противоречии ему (если не считать нелепых и чисто абскурантных выпадов о нашем, якобы, идолопоклонстве или о богопочитании святых, и то лишь от лиц, совсем не знающих подлинного учения церкви об этом). Речь же там идет всегда о том, что стоит, так сказать, около этого учения Писания и что представляет собою обычно указанное выше восполнение его, и что, как мы видели, касается особенно культовой и церковно-бытовой стороны религии, прежде всего – богослужения и правил о посте, церковной дисциплине и т. п. Или же, наконец, приходится тут решать вопрос о понимании тех или иных мест Библии. И вот, по нашему убеждению, и здесь опять совершенно ясна необходимость священного Предания для всякого, кто хочет быть беспристрастным.

Напрасно грезят рационалисты, будто вопрос с Писанием так прост: дано оно человеку, – читай, и понимай его, как хочешь. И, во-первых, если бы правильное понимание текста Писания определялось только самим им, то не было бы такого огромного различия в понимании его, и различий, как всякий должен признать, несравненно бо́льших – и по качеству, и по числу – у тех кто допускает полную свободу этого понимания, (каковы все рационалисты) неужели у нас, признающих авторитет, якобы противоречивого Предания. – Итак, ясно: писание – одно, a пониманий его много. Очевидно, нужно выбирать между теми или другими видами его, нужно отыскивать лучшее, ибо истина одна, a христианство по духу, по типу своему, есть именно религия истины.

И вот, Предание Церкви и есть надежный и веками изведанный, полноту благодатной жизни отразивший, источник и регулятор нашего истинного понимания Библии. Напрасно игнорируют рационалисты неоспоримо-ясные слова апостола Павла: «Церковь Бога жива – столп и утверждение истины»¹¹⁷. Можно ли даже пожелать более ясного свидетельства о таком руководстве церкви (а только Предание вселенское, изначальное, апостольское предание – несомненный голос ее!) в деле установления истины?!…

Обратимся теперь к истории. Как началось, как повелось Предание? Мы ясно можем проследить его корни и ступени. Апостолы, несомненно, изустно передавали, а паства – Церкви их времени – хранили это учение, как это видно хотя бы из тех же слов 1 Послания к Коринфянам: «… хвалю вы братие, яко вся моя помните, и якоже предах вам – до этого послания, изустно – предания держите»¹¹⁸. Далее, ученики их, так называемые, мужи апостольские, «… обязанные держаться верного словесе по учению»¹¹⁹, должны были, по прямому распоряжению апостолов «… передавать слышанное при многих свидетелях учение дальнейшим своим преемником» – верным людям, которые были бы способны и других научить»¹²⁰.

И вот, ряд писателей, как хорошо знаем мы из истории, не через века и долгие периоды, а тут же, с II–III века (Игнатий, Климент Римский, Папий, Ириней, Климент Александрийский, Ориген и др.) стал заключать это апостольское предание в книги. И следующий же IV-й век – оставил нам в этом отношении прямо огромное богатство. А, между тем, не должны ли мы прислушаться к тому, как сами они эти верные передатчики апостольского предания, смотрели тогда на всю систему веросодержания церковного? Такой авторитет, как св. Василий Великий (†379) говорит об этом так: «… из соблюденных в церкви догматов и проповеданий некоторые мы имеем от письменного наставления, a некоторые прияли от апостольского предания, по преемству в тайне. Те и другие имеют одну и ту же силу для благочестия, и сему не станет противоречить никто, хотя мало сведущий в установлениях церковных»¹²¹. Еще более убедительными являются в этом случае золотые слова, бывшего непосредственным учеником мужа апостольского Поликарпа, священномученика Иринея Лионского (†204): «… не должно у других искать истины, которую легко заимствовать от церкви. Ибо в нее, как бы в богатую сокровищницу, апостолы в полноте положили все то, что принадлежит истине, так что каждый желающий может принимать от нее питие жизни. Она есть дверь жизни»¹²².

В коренных и глубочайших тайниках человеческого сердца у людей, признающих религию залегают и затем проявляются два основных настроения. Для одних – людей детскости веры – в религии их ценится и проникает весь дух смиренное и благодарное сознание их, что это именно – истина и жизнь, данные, открытые им от Бога. Эта жизнь крепче камня твердая¹²³ и непрерывающаяся в сумятице и переменах истории человеческой; прямую линию свою начинает от основания церкви¹²⁴ апостолов, столь возвеличенных за то Христом¹²⁵ до обещания соцарствия с Ним, и затем – от преемников и продолжателей их дела и духа – свв. отцов. Отсюда – и молитва, и стремление ввысь, и самая мысль о Боге у них всегда – «… как Боге отцов наших»: отсюда – постоянное сознавание себя в единстве, в полном составе и преемстве поколений, Церкви – вселенской, вечной и всегда себе верной, Церкви Христовой. У других – и при вере, и с принятием христианской религии, как откровения Божия, не менее глубоко и твердо стоит и вера в свой разум – тот самый разум, который, по слову апостола «кичит», т. е. надмевает, и отстаивание нехристианской, эгоистического типа свободы, т. е. абсолютной независимости и от закона, и от Богом данного строя для их собственной личности. Последнее и есть рационализм. Но нам дорога́, для нас истина – в детской преданности (что и есть самая суть евангельского настроения), доверия и послушания Богу и Его святой, Им возглавляемой, Церкви. А это и есть признание Предания, подчинение ему и руководство им.

Будучи, по сущности своей, восприятием человеческим осознанием Божественного откровения во всей его полноте и всеобъемлемости, религия христианская прежде всего дает нам возможно полное и ясное учение о Высшем Предмете ее – о Боге.

Бог – бесконечен, человек – слишком ограничен и конечен. Отсюда было бы странно, если бы наше маленькое и узенькое сознание могло охватить Премирное и Высочайшее Существо Божие, когда ни один из нас не может реально представлять себе бесконечности даже и этой созданной Им вселенной. Библия и говорит нам ясно о непостижимости, как о первом, что мы можем сказать о Существе Божием. «Бога никто не видал никогда«¹²⁶, – говорит св. евангелист Иоанн. «Бог во свете живет неприступном и Его никто не видел из людей, и видеть не может»¹²⁷. И в самом деле, человек не в состоянии постигнуть сущности даже окружающей его природы. Наука нам говорит, что свет, видимый нами, не то, что есть вне нас: там какие-то волны эфира, а зеленое или красное – это лишь в нашем сознании, и то через промежуточную передачу биения тех волн какими-то нервными процессами. Так и звук становится звуком лишь в нашем уме, – и опять только для сознания, и горячее горячим и т. д. и т .д. Как же постигнуть нам Премирное Существо Невидимого! Глазом своим мы не в состоянии смотреть на физическое солнце: но свет его – лишь сумрак перед всеосвещающим светом Божественным.

Приведем для разъяснения этого две исторических справки. «Блаженный Августин (один из величайших христианских умов) задумал написать книгу о Боге, в которой намеревался открыть миру полное и доступное решение вопроса, что такое Бог в Своем Существе и Своей совершенной жизни. Принялся автор с любовью и усердием; много было им перечитано по этому вопросу, еще больше передумано, но чем он больше думал, тем, по его собственному признанию, необъяснимее казался ему предмет исследования. Чтобы вдохновлять себя в своих высоких думах, блаженный Августин любил выходить на берег моря, где, казалось, легче было беседовать с Творцом на лоне природы.

И вот однажды, когда мысль о трудности задачи особенно удручала его душу, Господь сжалился над ним за этот усердный, но удручающий его непосильностью, труд, и явлением ангела открыл ему бесплодность его усилий. Проходя берегом моря, Блаженный Августин увидел отрока, который черепками выливал из моря воду в вырытую на песке ямочку. Удивился Августин наивности отрока и указал ребенку на явную бесплодность его усилий; но отрок в ответ на это ему сказал: «А не наивен ли ты, человек, когда своим умом думаешь объять Необъятное?» и незаметно скрылся. Верующим сердцем блаженный Августин уразумел смысл видения, и тогда прекратил свой безнадежно-бесплодный труд, смиренно преклонившись перед величием и непостижимостью Бога и сознавшись в неразрешимости для человека поставленного им вопроса. Есть соотносительный рассказ и из языческой древности. Сицилийский царь Гиерон любил предлагать мудреные вопросы своему придворному ученому Симониду – и тот всегда легко и быстро справлялся с ними. Однажды Гиерон спросил у него: «Что такое Бог». Симонид попросил у царя два дня для обсуждения. Когда прошли эти два дня, он просит у Гиерона четыре, потом восемь, шестнадцать – все удваивая, и, затем, на вопрос рассерженного царя сказал ему, что чем он более думает об этом, тем труднее кажется ему решение поставленного вопроса¹²⁸.

Итак, постижение Премирного и Бесконечного Существа Божия безусловно превышает слабые и ничтожные силы и средства познания человеческого, и не только человеческого, но и, тоже ограниченного, ангельского.

Однако, то что необходимо знать человеку для осмысленного взгляда на все существующее и для правильных отношений к своему Создателю и Отцу, Бог Сам благоволил открыть человеку основания и общие свойства Существа Божия, которые необходимо мыслятся в представлении о Нем у всякого сколько-нибудь развитого человека. Таково, прежде всего, так сказать, философское представление о Нем это – бесконечность и совершенство. Бог бесконечен, прежде всего, во времени (как и раскрывали мы выше – в космологическом доказательстве бытия Божия), т. е. вечен, не имеет ни начала, ни конца. В Боге нет ни прошедшего, ни будущего, всегда настоящее, всегда Он есть.

В этом смысле и назвал Он Себя Моисею на горе Хорав – Сущий (Иегова)¹²⁹. Его беспредельность в прошедшем воспевал Давид в словах: «Прежде даже горам не быти, и создатися земли и вселенной, и от века и до века – Ты еси»¹³⁰; Его бесконечность в будущем всегда исповедуем мы в славословиях возгласов и молитв, заканчивая их словами – «… и во веки веков». Бог бесконечен в пространстве, что сказывается в свойстве Его вездесущие, которое так картинно изобразил Давид в известных словах псалма: «Камо дойду от Духа Твоего и от Лица Твоего камо бежу? Аще взыду на небо – тамо еси, аще сниду во ад, – тамо еси, еще возьму крыле мои рано (– на крыльях утренней зари) и вселюся в последних моря, и тамо рука Твоя наставит мя и удержит мя десница Твоя»¹³¹. Бесконечен и неограничен Господь и по действию, т. е. всемогущ, что и оттеняется в кратких словах псалма: «Той рече – и быша, Той повеле – и создашася»¹³² или в словах Гавриила: «… не изнеможет у Бога всяк глагол»¹³³.

Совершенство Божие сказывается прежде всего в полноте Его ведения, которая называется и всеведением, и Премудростью Его. «Вся нага и обнаженна суть перед очима Его» – говорит пророк, указывая этим на знание Богом самой сущности вещей, что скрыто от знания человеческого. «Болий есть Бог сердца человеческого (тогда как для нас чужая душа – потемки) и весть вся»¹³⁴. Особенно проявится всеведение при кончине мира и суде всеобщем, когда Бог «… во свете приведете, тайные тьмы, и объявит советы сердечные»¹³⁵, когда всякий мрак вдруг озарится, все тайное станете явным. О премудрости Божией мы много говорили в доказательствах Бытия Божия и можем воскликнуть с апостолом: «… о глубина богатства, премудрости и благости Божией! Яко не исследованы судьбы Его и не испытаны путие Его»¹³⁶. В связи с этим бесконечным ведением Божиим стоит то Его идеальное правосудие, о котором говорили мы в доказательстве нравственном и которое столь необходимо христиански-жаждущему и требовательному сердцу: и мы твердо знаем, «Бог воздаст коемуждо по делом его», по всей правде, без всякого лицеприятия и пристрастий¹³⁷. Правда столь свойственна Ему, что в Его новом мире и небе, и земле только правда одна и будет жить¹³⁸.

Правда есть особенно важное, особенно характеризующее нравственную природу в Боге, свойство Его Существа. Отсюда, ничто скверное, ничто неомыто-греховное не войдет, не может войти в царство Его¹³⁹. Но всегда в учении христианском рядом с правдой стоит в представлении о Боге другое, – не менее характерное, еще более раскрытое в христианстве свойство Его – благость и Любовь Божественная. Да, по учению Нового Завета, по учению Христа, Бог не только имеет любовь, Бог – Сама Любовь: «Бог любы есть»¹⁴⁰. Потому-то мы так и воспеваем, так благодарно и любя, потому и призываемся всегда: «Хвалите имя Господне, хвалите раби Господа, яко благ, яко во век милость Его»¹⁴¹. И действительно, так безмерна и полна эта благость Его, что перед ней – ничто самая явная и сильная доброта человеческая, почему богатому юноше Господь и сказал: «… никто же благ, токмо Един Бог»¹⁴².

Но благость Божия никогда не представляется в нашем христианском учении чем-то нравственно безразличным, чем-то расходящимся с правдою Его. Нет, это у нас – людей, могут еще быть противоречия здесь; у Бога – все согласованно и гармонично. «В Нем милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастеся». В Нем, то есть, правда – милующая, в Нем и милость – праведная, абсолютно справедливая (здесь и дается ключ к пониманию Божественного способа нашего спасения).

Вместе с этим Господь мыслится нами и Существом Неизменяемым, всегда и во всем себе верным¹⁴³, и всеблаженным и вседовольным, т. е. ни в чем не нуждающимся, ничего не имеющим со стороны, а наоборот – от Себя изливающим полноту жизни и всяческих благ, всегда и во всем являющимся источником «… всякого даяния блага и всякого дара совершенного»¹⁴⁴. Потому-то апостол Павел, оттеняя нелепость языческих представлений о Боге, которого по ним, нужно было кормить и как квартирою укрывать храмом (см. напр., историю Вила в Вавилоне)¹⁴⁵, и выяснял в Афинах: «Бог не от рук человеческих угождения приемлет, требует что, – Сам дая всем живот и дыхание, и вся»¹⁴⁶.

Наконец, в противоположность окружающему нас материальному, пространством ограниченному, миру, «Бог есть Дух»¹⁴⁷, – Существо невидимое и духовное, как наша душа, и Сознающее и Личное, как она же. Указывая в важнейших моментах на Себя, как именно на Божественное Существо, говоря: «Аз есмь Господь Бог твой»¹⁴⁸, «Аз есмь Бог Авраама…»¹⁴⁹, говоря в крещении или преображении: «Сей есть Сын Мой возлюбленный»¹⁵⁰, Бог явно указывает нам в Себе личность, как и во всем множестве других случаев, где говорит Сам о должных или недолжных отношениях между человеком и Им (напр., у Исаии: «… приближаются Мне людие сии усты своими и устнами своими чтут Мя, сердце же их отстоит далече от Мене»¹⁵¹.

Ветхозаветная, подготовительная, религия знала Бога, как безусловно Единое Существо, и только намеками, в виде некоторой тени, давала отражения Троичности Его Лиц. Новозаветная религия, религия воплотившегося Сына Божия, по самой своей сущности есть религия Триединого Бога. И откровение этой Троичности мы имеем не только в известных словах: «Шедше научите вся язы́цы, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа»¹⁵², или соотносительном тексте из послания Иоанна: «… трие суть свидетельствующии на небеси: Отец, Сын и Святой Дух, и Сии три едино суть»¹⁵³. Еще убедительнее, еще явнее для нас об этом свидетельствовало самое историческое начало новозаветной жизни. Явился Сын Божий на земле, ставший и Сыном человеческим. И вот, в самом начале выступления Его, именно как Божественного спасителя нашего, перед людьми, мы видим крещение, а в крещении – Святую Троицу, ибо – Отец в нем говорил¹⁵⁴, Сын крестился, Дух сходил от Отца к Сыну в виде голубя. И церковь преданием своим твердо держит это, точно наименовав событие «Богоявлением», т. е. именно новозаветным явлением Святой Троицы¹⁵⁵.

И знаем мы другой праздник – с тем же точным наименованием в священном Предании: день начала благодатной жизни Христианской Церкви во св. Троице – сошествия св. Духа на первых членов ее, или, как и называем мы его обычно: день Святой Троицы. И в этом празднике мы исповедуем не только то, что Дух Святой сходит на верующих, Сын ходатайствует, Отец посылает (хотя и этого достаточно), но и то, что уверовавший в своего уже прославленного Спасителя, мир, Церковь Его реально восприняла, в общение вошла и с Третью ипостасию – с тем Утешителем, о Котором ранее (напр., в Прощальной беседе) она лишь слышала.

Итак, понимая, с Церковью своею, неизменно веруя в эти события, как реальнейшую действительность для нас, мы веруем во Святую Троицу, мы верою знаем Ее. И истина эта, знание это настолько велики, настолько исключительно значущи для нас, что ни одно другое мы так не содержим, не исповедуем, не прославляем. Возьмите торжественные окончания всех молитв и ектений, в последних – настолько важные, что и возглашать их может только облагодатствованное лицо, возьмите перстосложение или постоянно слышимое «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу»… Действительно, православный христианин тот, для кого нет выше святынь, как крест и Троица¹⁵⁶…

Враги христианской религии давно уже (еще устами Юлиана Отступника) любили указывать якобы противоречия в нашем догмате о Троичности Лиц в Едином Божестве, говоря, что если Бог един, то не три, а если Три, – то не един¹⁵⁷. Но подобное узкое и тенденциозное применение математики говорит скорее о недомыслии возражающих. Ведь даже с точки зрения формального мышления, противоречие было бы, если бы церковь учила: Бог един, но в то же время в Нем три Бога, три Божественных Существа. Но церковь учит: Бог един, Существо Божие одно, но Он Троичен в Лицах. Но ведь Лице, Ипостась, не есть Существо Божие, а Существо Божие – не Лице и не Лица.

Конечно, догмат о Триединстве непостижим: но было бы странно столь ограниченному разуму человеческому и претендовать на постижение Тайны Бесконечного. Но наука давно научилась не отрицать неразгаданного, и как хорошо известно, живет среди тайн и загадок даже в той же видимой природе. Тем более естественны и прямо необходимы они в сфере религии, да еще в учении о Существе Премирном и Абсолютном.

Но нужно сказать, что при всей своей высшей непостижимости, истина о Триединстве вполне приемлема для нашего сознания и даже может быть приближена к нему через некоторые аналогии. «Святые отцы для успокоения пытливых умов при изъяснении возвышенного догмата о Пресвятой Троице обычно употребляли в этом случае в подобие или солнце, которое будучи одно, дает природе и свет, и теплоту, – (Света от Света в Символе веры), или указывали на водоем и источники, берущие в нем начало и вливающиеся в одно море, или, всего чаще обращали внимание нашего сознания к собственной душе, как образу Божию, которая одна, но имеет три главных силы: ум, чувство и волю… И, действительно, заглядывая в себя, мы видим, что каждая способность души у нас, совершенно самостоятельна, что доказывается фактами одностороннего развития ума, чувства и воли. Но в то же время душа одна, и в каждом акте жизни ее, в той или иной мере участвуют все способности души¹⁵⁸. II только при условии полной гармонии этих сил, их равномерного развития, получается целостный и полный облик человека…

Что касается вопроса о необходимости признания в Едином Божестве различия Лиц, то этот вопрос, по нашему мнению, с необходимостью решается самим понятием о совершенстве Божества и Его Единстве… Бесконечно совершенное Существо – Бог должен быть единым. Но безусловное единство без проявления его в самостоятельных и равных, вечных Личностях исключает возможность любви и счастия, – необходимых признаков совершенства и выразительной внутренней жизни. Получается безотрадное единство у мусульман, Аллаха до творения мира, – без живых отношений к кому бы то ни было, без полноты и нравственной красоты жизни.

Любовь – это несомненнейшее свойство Всесовершеннейшего Божественного Существа – по самой сущности ее есть не что иное, как стремление к общению с другим, и поэтому немыслима вне взаимообщения лиц. При отсутствии соответствующего достойного предмета любви это чувство должно сосредотачиваться единственно и исключительно на одном себе, – т. е. превращается в себялюбие¹⁵⁹.

Итак, в Аллахе любовь на то время (до творения), если она в Нем была, оказывалась бы именно любовью к себе, эгоизмом. Правда, предметом Божественной любви служит еще мир; но во-первых, он, этот тварный мир, не вечен, во-вторых, он тогда являлся бы необходимым восполнением Божества, чего не примут и магометане, и, наконец, в-третьих, на нем, вследствие его ограниченности, не может проявляться любовь Божия во всей ее безграничной полноте. Высочайшая любовь требует и высочайшего предмета для своего полного проявления. В христианстве учением о Троичности нам и дается очевидная возможность для такой всесовершенной любви в Божественном Существе, а с нею – для полноты жизни в нем и внутреннего, ни от кого и ни от чего не зависящего, блаженства, без которых мы также не можем мыслить Жизни Божественной.

Но если догмат о Пресвятой Троице тоже остается непостижимым для разума людей, то для верующего сердца их он, несомненно, и близок, и имеет великое нравственное значение. Не даром блаж. Августин говорил: «Видишь Троицу – видишь любовь». Открывая внутреннюю жизнь Божества с нравственной стороны и полагая, как мы видели, сущность этой жизни в общении любви для Лиц св. Троицы, догмат этот так властно, так жизненно, влечет и нас к той же любви. «Да вси едино будут, – молил о нас новый глава человечества, Искупитель – Христос, Своего Небесного Отца – яко же Ты, Отче во Мне и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут»¹⁶⁰.

Со стороны той же любви и благости открыта тайна святой Троицы и в отношении Ее к людям. По любви к людям сошел на землю Сын Божий и взял на Себя подвиг креста, чтобы привести падшего человека к небесному Отцу. Об Отце Сам Он сказал: «… тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единородного дал есть, да всяк веруяй в Он, не погибнет, но имат живот вечный»¹⁶¹, если же Он «… Сына Своего не пощаде, то како, по слову апостола, убо не с Ним вся нам дарствует?». Любовью пришел к нам Утешитель, Который Сам ходатайствует о нас воздыханиями неизглаголанными¹⁶². И нельзя отрицать, что учение о Боге, пребывающем в любви в Самом Себе, и потому проявляющемся и в мире прежде всего и больше всего в этом свойстве любви, имея громадное влияние на нравственное развитие человека, на характер всей христианской цивилизации с ее нравственными понятиями о любви, как руководящем начале в человеческих взаимоотношениях, и есть основное начало, фундамент и вершина христианства.

Понятие о религии. В связи с таким представлением о Боге, как о невидимо-духовном, но Лично сознательном Существе, Всесовершенном и Любящем, стои́т и наше понятие о религии, и реальная необходимость ее. В мире отношений и жизни духовных стоят здесь перед нами две личности, связанных и происхождением (творением человека от Бога) и природою (– «мы Его и род»¹⁶³: Бог и человек. Между ними неизбежны, опять-таки реально-необходимы, такие или иные личные отношения: близости или отчужденности, любви или отдаления, даже вражды. Но любовь – любить: Бог по Своей благости не может не давать человеку от Полноты Своей всесовершенной и всеблаженной жизни, открывая Себя и Свой небесный мир, не может не участвовать в нашей немощной и вечно сбивающейся с истинного пути жизни; человек в своей богоподобной природе имеет, со своей стороны все данные для встречных, живых и свободно-личных отношений к своему Творцу и Отцу. И вот, перед нами – религия, как союз, связь, как живые отношения между Богом и человеком, охватывающие всю многостороннюю нашу духовную жизнь.

Ряд доказательств философского характера привел нас к заключению, что мир видимый не вечен, и что он произошел от Всемогущей и Разумной Творческой Силы, понятие о Которой мы теперь себе раскрыли. Естественно нам перейти засим к рассмотрению того, как представляется все дело этого возникновения мира в нашем христианском учении, и опять-таки дать себе отчет, насколько такое представление согласно с твердыми положениями современной науки.

Библия наша начинается такими словами: «В начале сотворил (евр. barah–изъявшего) Бог небо и землю. Земля же была невидима и неустроена, и Дух Божий носился над бездною»¹⁶⁴. Эти коротенькие, простые 2 строчки мы и считаем совершенно точным и ясным ответом по вопросу об общем происхождении мира. Это – так называемое «первое», т. е. основное творение, которое нужно отличать от последующего «второго» творения, точнее образования видимого мира из созданного уже вещества в последующие дни творения.

Итак, из приведенного свидетельства Моисеевой книги Бытия мы видим, что: 1) Мир создан Богом из ничего; 2) создан во времени, а не существует от вечности; 3) был при создании в неустроенном, неорганизованном состоянии и, по такому виду, назывался бездною; 4) кроме земного (материального) создан был и мир небесный, т. е., как обычно, понимают, так как данное отличение физического видимого неба относится уже ко второму дню, небом назван здесь невидимый мир – духовный, землею же – весь видимый, вещественный (иначе материальный), т. е. как бы самый материал, та протяженная и в будущем разнокачественная физическая субстанция, из которой потом сформируется вся изучаемая точной наукой, видимая природа. Вместе с тем, по самой общей постановке этого и последующего повествования, видно, что мир явился именно творением, а не каким-либо истечением из Божества, и творением не по необходимости извне, а только по Божией благой воле.

Состоятельность изложенного учения, его достоверность и глубина при явном отсутствии фантастичности и простоте, настолько очевидны, что возражают обычно лишь против первого положения – о творении материи из ничего. Ссылаясь на известное логическое положение ex nihilo nihit fit, говорят нам, что при общепризнанном законе сохранения энергии, ее неуничтожимости и, так сказать, невозникаемости, Библейское barah – сотворил из ничего – должно быть признано противоречащим науке.

Но, во-первых, только обычная у неверующих односторонность и узость, только какое-то роковое недомыслие понимания, порождаемое тенденциозностью, позволяет им ссылаться в данном случае на установленный для существующих условий физический закон (да и то не так уж абсолютный; вспомним лишь хотя бы сюрпризы с радием) о сохранении энергии. Ведь наша точка зрения по данному вопросу слишком ясна и понятна, чтобы ее не увидеть всякому, кто хотел бы с нею считаться. Пусть, раз созданная Богом материя в ее дальнейшем существовании и не возникающа, и не уничтожима: установление этих свойств ее – целиком дело физики, и мы охотно с последнею тут согласимся, что бы она научно нам ни установила.

Во-вторых, неизменна эта материя в своей энергии теперь, т. е., как мы и сказали, по ее создании, когда лишь и может физика изучать законы бытия ее: у нас же, в данном случае идет речь о том, что было до создания и в самом создании, и, думаем, всякому понятно, что это совсем иное дело. В тот первый момент, в то библейское «в начале», несомненно наука теперь проникнуть своими точными исследованиями не может, да и едва ли когда проникнет.

В третьих, речь всегда идет о неуничтожимости нами, о неизменяемости данного количества энергии в природе. Здесь же не мешает припомнить (mutatis mutandis) – с соответствующими поправками старую пословицу Рима: quod licet Іоvi, non licet bоvi. Ведь для Бога – то должны же понять и атеисты, наши ограниченные законы не писаны и абсолютно не приложимы.

Но что касается ссылки на логическое ex nihilo nihil fit, то его мы охотно принимаем и думаем лишь, что положение это говорит не за материалистов, а против них. В самом деле: правило это есть в сущности применительное видоизменение закона достаточного основания, и в данном случае для факта существования материи требует указать такую причину, которая могла бы быть признана достаточной основой этого существования ее. Но у нас эта причина и основа бытия материи есть: ее более, чем в полной мере, мы даем в утверждении всемогущества и Творческой Силы Божией. И кто признает бытие Божие, тот не станет спрашивать, как могла быть сотворена материя. Принимают же библейское barah люди верующие. Но зато у самих-то материалистов их материя действительно с логической стороны является ex nihilo. Доказать ее вечность и самосущность, или самобытность они не могут: в действительности же, в позитивном опыте, наоборот, наука и жизнь, как мы уже знаем, имеют дело только не с самобытностью – с изменяемостью и зависимостью материи от внешних, механически-действующих законов. Сказать, что она в себе имеет основу своего бытия (что так понятно в Существе Абсолютном и Бесконечном) – это значит сказать лишь голые слова, в подтверждение которых можно разве только побожиться. И невечность этого материального мира мы уже и специально выяснили (в космологическом доказательстве бытия Божия). Да, именно у материалистов (или как теперь называют – монистов) их материальный мир беспричинен, основы для себя безусловно не имеет.

Перейдем теперь ко второму творению, точнее образованию и сформированию видимого нами мира.

Из созданного в начале материального вещества Бог устроил наш мир, по дальнейшему Моисееву сказанию, в 6 дней. В 1-й день Господь сказал: «да будеть свет – и бысть свет», и свет назвал (выявил, дал форму) днем, а тьму ночью. Во 2-й день, по Библии, явилась твердь. Твердию во времена Моисея называлось то пространство, в котором мы видим тела небесные, и которые окружают землю. Можно думать, что к этому времени относится и отделение земного шара от иных скоплений материи. В 3-й день Бог отделяет сушу от воды и повелевает земле произвести растения. Несомненно, растительность того периода должна была, при огромном количестве теплоты и влаги при сформировании поверхности земли, когда шар наш представлял собою как бы огромный парник, – отличаться необыкновенным богатством и размерами, почему папоротники наши оказываются при раскопках десятисаженными великанами, а пласты каменного угля – отложения той растительности, мощной массой заполняют поверхность того времени от полюсов до экватора. В 4-й день появляются солнце, луна и звезды; в 5-й день изводятся из воды рыбы и воздух наполняется птицами. В 6-й день появляются животные и наконец человек, как совершеннейшее из творений. В седьмой Бог «почил от дел своих» (почему и устанавливается, как священный покой, суббота) заменив творческую деятельность промыслительной.

Таково библейское повествование о творении мира видимого. В нем сразу же заметно прежде всего, что указано нам лишь самое главное, необходимое для сознательной веры в Бога, как Творца мира, как бы проведен общий контур, и отстранены всякие разъяснения и подробности, хотя бы удовлетворяющие научную любознательность. Далее, появление указанных форм бытия передано в порядке естественной постепенности. Так, живые организмы появляются после растительных, животные – значительно позже рыб и пернатое царство между ними, a человек – венец творения – позже всех, но все же в один день с животными.

Приведенный нами библейский порядок творения, при всей его схематичности, вызывает ряд возражений. Остановимся на главнейших из них.

Больше и сильнее всего указывают нам на дни творения. Дело в том, что в геологии и сродных с нею науках в прошлом земли, даже уже по сгущении ее массы, насчитывается ряд периодов и каждый из них представляется настолько длительным, что измеряться должен не только десятками и сотнями тысяч, но и – подвигаясь вглубь – миллионами лет. Поэтому-де с научной точки зрения совершенно неприемлемо библейское образование нашего мира в 144 часа (6 суток недели творений).

Настоящее возражение, как исходящее из серьезной и на многих изысканиях основывающейся науки, притом – именно из законной сферы компетенции ее, представляется нам в полной мере сильным и поэтому заслуживающим такого же полного внимания. Но только, по нашему убеждению, идет оно не против Библии, а против нашего понимания ее. Напрасно думают, что Библия обязывает нас принимать ее дни творения буквально за суточный 24-часовый срок. Правда, для верующего человека совершенно ясно, что Бог, если бы нужно было, по Своему всемогуществу и в один час мог создать весь этот мир. Но только мы совершенно не видим никаких оснований, по которым Он бы должен был создавать его так, во имя чего необходимо нам признавать такое, так сказать, экстренное миросоздание, почему это – непременно дни и часы, а не тысячелетия – долгие периоды, твердо отстаиваемые точной наукой.

Если, напр., нам покажут кусок каменного угля с совершенно отчетливым отпечатком какого-нибудь листика или травки, кусок, найденный где-нибудь в почве на глубине 30 сажен под рядом легко и ясно объясняемых напр., речными отложениями пластов, или один экземпляр из сотни видов муравьев, сохранившихся в виде окаменелостей в янтаре Балтийского побережья (Васман)¹⁶⁵, и убежденно заявят, что по всем научным данным для происхождения их необходимо считать десятки тысяч лет, то со своей стороны мы прямо не считаем себя в праве не принять такого срока.

И в частности, трактуемые дни Моисеевы уже рядом богословов признаются за длительные периоды. И это отнюдь не ex nihilo, не без оснований. Во-первых, нельзя забывать здесь известные слова откровения и Ветхого, и Нового Завета: у Господа «… день един яко тысяща лет, и тысяща лет, яко день един»¹⁶⁶. Во-вторых, нельзя упускать из виду, что в изложенной нами неделе творения – Моисей, как мы видели, перечисляет не шесть, а семь дней, и, конечно, в этой космогонической седмице дни все должны мыслиться равными и, так сказать, однотипными. Но последний в ней – седьмой, субботний день, когда, как и сказали мы, творение заменилось в отношении Бога к миру промышлением, ведь тянется и теперь, и продолжится, по нашим чаяниям, до самого будущего века, который потому и называется восьмым веком.

Итак, если седьмой день мы не можем иначе понимать, как периодом в ряде тысячелетий, то конечно, не короче и, во всяком случае, соотносительны должны были быть и дни, ему предшествовавшие. Добавим к этому, что понятие дня у Моисея и в тех же главах книги Бытия, употребляется в еще более широком объеме. Именно, перечислив и описав по одиночке указанным образом все 7 дней, от первого и по субботу, бытописатель, как бы подводя в заключение общий итог, заканчивает данное повествование словами: «Сия книга бытия неба и земли, в он же день сотвори Господь небо и землю»¹⁶⁷. И, наконец, пусть не думает никто, будто понимать эти дни в смысле периодов дело вовсе новое. Ряд отцов церкви, и притом особенно авторитетных, понимал их подобным же образом (свв. Климент Александрийский, Афанасий Великий, Василий Великий, блаженный Августин).

Вторым обычным возражением против библейской схемы творения является, еще и до сих пор, указание на появление светил небесных в четвертый день, a света в первый, нарекание, в котором особенно поиздевался еще 150 лет назад Вольтер. Но уже с давних пор, как только пала старая грубо-эманационная теория происхождения света на земле (через истечение из солнца), устранилась и сила данного возражения. В самом деле, мы теперь хорошо знаем, что свет мог быть для только еще формировавшейся земли – и помимо освещающих ее ныне светил, великих и малых. Знаем связь теплоты и свечения, движения и теплоты. Первый день и можно понимать, как начало того мирового движения миллиардов частиц материи, которое вместе с теплом давало свечение, когда, в связи с этим, обособились светлое и темное, дневное и ночное состояние в пространстве.

С другой стороны, в те первые 3 дня своего первоначального формирования, земля, как уже сказали мы, должна была представлять собой огромнейший парник, в котором испарения непроницаемою пеленою должны были сгуститься над поверхностью новообразовавшейся земной коры, заслонив и совершенно отделив ее от сияющего теперь над нашими головами небесного свода. И только, когда сгустившись, в потоки океанов слились те мириады водяных частиц на сушу (третий день) как бы отдернулось покрывало, и солнечные лучи осветили поверхность земного шара (хотя с другой стороны, нет ничего невероятного и в более позднем, сравнительно с землею, формировании солнца и иных светил неба).

Заметим далее, что опыты некоторых западных ученых установили не так давно, что растительная жизнь может свободно возникать и развиваться и без солнечной теплоты и света, лишь бы была соответствующая температура, но для появления животного мира лучи солнца необходимы… И тогда приходится прямо поражаться, что по книге Бытия организмы растительного царства явились в третий день; все же животные организмы, начиная с водяных (тоже признаваемых наукою простейшими, и значит – более ранними) лишь в 5-й и 6-й, когда солнце уже сияло на земном горизонте.

В противовес библейскому сказанию о происхождении мира, любили до сих пор ссылаться на, так называемую¹⁶⁸, Канто-Лапласовскую теорию. По ней, в начале, материя существовала, как всюду рассеянная, чрезвычайно разреженная неподвижная туманность. В необъятно-седой глубине веков атомы ее как бы получили толчок, и от изменения равновесия туманность разорвалась на множество составных частей (будущих солнечных систем). Придя в поступательное движение, атомы, по закону притяжения и химического сродства, стали сближаться между собою и в виде огромных газообразных шаров группироваться вокруг своих центров. Движением своим они создали общее для них вращение вокруг оси такого шара, причем он должен был суживаться и уплотняться и, как бы вытягиваясь, расширяться у экватора по закону центробежной силы.

Тою же силою, при дальнейшем уплотнении частиц и ускорении вращательного движения, от такого сфероида должны были по наружности отрываться кольца, как у Сатурна, сохранявшие прежнее направление движения; разрываясь, эти кольца должны были образовать меньшие шары, спутники центральной массы, с двумя соответствующими вращениями. Сближаясь и уплотняясь, при страшном трении, шары эти затем перешли в расплавленное состояние, жидкое, с огромно-высокой температурой. Потом, на протяжении миллионов лет, затвердевали в них гранитные и другие массы, расплавленные металлы заняли, изливаясь, складки и трещины поверхностей, а необъятные испарения, при дальнейшем охлаждении, водою океанов покрыли большую часть образовавшейся суши.

По нашему убеждению, Канто-Лапласовская теория по существу нисколько не противоречит Библии и только нуждается в пополнении от нее. Правда, вся она далеко не есть установленная наукою теория, а только более или менее серьезная и остроумная гипотеза. Некоторые факты в движении небесных тел совсем плохо примиряются с ней. Так у Сатурна и Нептуна есть спутники, которые имеют обратное движение (от востока к западу, а не от запада к востоку -– пути планет), и вращаются не в той же плоскости, а почти перпендикулярной к ней. Но раз гипотеза эта еще держится в науке, ничего против нее не должен иметь и богослов. Ибо, во-первых, она легко может быть приближена к первому творению и трем первым же дням образования земного мира. Во-вторых, существеннейшие пробелы ее могут быть восполнены теми самыми пунктами, которые и являются важнейшими и основными в повествовании книги Бытия.

В самом деле: период первой туманности гипотезы вполне соответствует тому состоянию всего материального универса, когда созданная Богом «земля» описывается хаотичною – «бездною, безвидною и пустою». Но откуда, по Канту-Лапласу, – явилась самая эта материя, эти простейшие атомы? И кто дал первый толчок, первое движение им? На это, мы знаем, уверенный и прямой ответ дает нам Библия – и ни слова не может сказать вся теория Канта-Лапласа.

Точно также совсем не обосновывает и не объясняет она, а просто как факт вводит и принимает – появление в ранее неподвижных, а значит – бескачественных атомах свойств притяжения, химического сродства, сущность которых и доселе не может ни объяснить, ни вывести от кого или от чего-либо точные науки. Одним словом, и для начала бытия, и для начала движения мировой материи мы должны признать, как единственное достаточное основание для того и другого, Всемогущую Творческую Силу, о Которой, с соответственным именем Бог, и говорит нам с первой же строки Библия. Тогда и Канто-Лапласовская теория, как и всякая другая, которая бы заступила в данной области ее место, охотно и вполне могут быть нами приняты в качестве научного восполнения к изложенному выше нашему пониманию всей грандиозной истории творения и устройства земли и вселенной.

В связи с этим разбором пора уже нам отчетливо разграничить сферу компетенции ведения религии и точной науки, особенно естествознания. Были времена, когда сферу компетенции ведения религиозного расширяли до крайности, когда на Библию смотрели, как на вершину и на фундамент всякого знания, в ней искали указаний, от нее брали директивы для решения таких чисто светских вопросов, как о вращении земли, ее форме, о странах, растениях, животных, не замечая вовсе, что самая постановка речи, самый словооборот писателей в их человеческой стороне стоит в соответственной перспективе истории, жизни и представлений его времени. Теперь перед нашими глазами иная, противоположная крайность. За чисто религиозные проблемы и вопросы, за совершенно богословские по существу изыскания берутся, по типу Геккеля, представителя светской и только светской науки, и вопрос об отношении между Ветхим и Новым Заветом, авторитетно и претенциозно, решается напр., психиатром¹⁶⁹. Отсюда-то и необходимо всегда помнить, что у обеих этих сфер духовной жизни человека – религии и точного, на внешне-физическом опыте основанного знания, есть своя особая, законная область, и как богослов должен знать область религии, отношений к Богу и всего, что с этим связано в жизни и науке, так и светский ученый – не вторгаться со своими приемами и односторонними данными в область богословия.

Не может точная наука, раз не допускает она участия Божественной силы в творении земли, объяснить нам и появление на ней органической природы.

И по Библии, и по данным точной науки, несомненно была у нас пора, когда на всем земном шаре существовала исключительно лишь природа неорганическая. И затем, с какого-то отдаленнейшего, но неопределенного момента (с 3–5 дня Библии), появился, как новый, и мир органический. Спрашивается: кто же и как создал на земле живую жизнь, вызвал к бытию хотя бы самую простейшую органическую клетку?

Первая книга Библии – Бытия, как известно, на это отвечает так: «… и сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя (по роду и по подобию ее) и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так… и был вечер, и было утро, день третий. И сказал Бог: «… да произведешь вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею по тверди небесной… и сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую пищу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо»¹⁷⁰.

Таково возникновение живой, органической жизни на земле по Библии. Неверующие ученые пробовали отвечать на этот же вопрос своей, одно время очень модной, теорией произвольного самозарождения. Первые организмы, по ней, возникли сами собою в благоприятный неорганической среде. В частности, в старые времена представители тогдашней науки думали, что так именно зарождались черви, насекомые, даже пресмыкающиеся где-нибудь в илу, по берегам реки, весною. Тем охотнее и правдоподобнее это самозарождение допускали для инфузорий и энтозо́ев (мельчайших организмов) внутри живых организмов, – напр., в легких, кишечнике, даже в мускулах и в мозгу человека. Однако современная наука твердо установила, что все подобные микроорганизмы всегда возникают из соответствующих зародышей. И незыблемым стоит в природе и в наши дни биологический закон omne vivume vivo (все живое от живого).

В частности, необъяснимое ранее появление энтозоев в самых отдаленнейших тканях организма связывается лишь с представляющимися прямо чудесными превращениями их. Оказывается, «… всякий червь-паразит проходит три ступени развития: первая – в виде снесенного яйца во внутренности плотоядных, которые и извергают это яйцо; вторая – эмбрион, когда это яйцо вместе с травою попадает во внутренность травоядного; третья – состояние зрелого возраста, что совершается в теле плотоядного, пожирающего травоядных». «Так, заяц укрывает и продовольствует червя, который может достигнуть зрелого возраста только в собаке; баран питает мозговика, который становится цепнем в волке»¹⁷¹. Но особенно показателен в этом отношении, так называемый, «суп Либиха» (Либих – крупный немецкий ученый).

Берется колба, которая наливается мясным бульоном и имеет сообщение с воздухом (благоприятные условия для возникновения и развития органической жизни). Для доступа воздуха в колбочку входит длинная стеклянная сильно изогнутая изломами трубка, внутри пересеченная множеством тончайших стеклянных волосиков (стеклянной ватой) и закрываемая обычной пробкой. Температура помещения, где хранится колба, обычная комнатная, т. е. опять благоприятная. Как известно, мясной бульон быстро портится в такой температуре (прокисает), т. е. другими словами – в нем размножаются микроорганизмы. И, тем не менее, проходят месяцы и годы, а суп Либиха демонстрируется студентам свежим, как только что сваренный. Объясняется это тем, что все микроорганизмы, во множестве наполняющие наш воздух, в трубке на волосиках и изломах постепенно на пути оседают, и воздух поступает в бульон совершенно очищенным. И тогда никакого органического зарождения здесь нет и не будет; и это, повторяем, при самых благоприятных данных. Поэтому и самая теория самопроизвольного зарождения представляется пока всего лишь гипотезой, не только не доказываемой, но постоянно опровергаемой фактами¹⁷².

Что же касается самого появления организмов на земле с нашей точки зрения, то мы понимаем это так. В период конца третьего дня Божественная Творческая Сила создала благоприятные условия для возникновения этой новой формы бытия, и под действием Той же возбуждающей и направляющей Силы земля сама и произвела растения. Потому-то о земноводных, как мы видели, и говорится в Библии рядом и что Бог сотворил их и что произвела их вода¹⁷³. Ясно, что и для точной науки такое понимание вполне приемлемо.

Появившиеся тем или иным путем первые организмы размножились и разветвились затем и представляют теперь поражающее нас разнообразием и богатством царство органической природы. По вопросу о том, как произошло это многообразие и почему потянулись в стороны развивающиеся ветви и растительных, и животных организмов, наибольшею известностью пользуется ответ Чарльза Дарвина в его, полвека за собой насчитывающей теории эволюционизма.

По Дарвину, все роды и виды существующих организмов произошли естественным путем, последовательно и постепенно, через переход или трансформацию низших, простейших типов в более совершенные и сложные (высшие). В этом последовательном развитии и разветвлении их действовали законы: а) прогрессивного размножения, б) борьбы за существование, в) естественного подбора и г) наследственности, причем особенное значение дарвинистами придается двум средним.

Роль всех этих факторов представляется нам в таком виде.

«Растительные¹⁷⁴ и животные организмы, будучи поставлены в благоприятные условия, имеют стремление к размножению в геометрической прогрессии. Есть растение – «кукушкины слезки», которое, по вычислению Дарвина, дает не менее 186 300 семян в год» (Тимирязев). Не меньшей плодовитостью отличаются другие растения, напр., мхи и папоротники. Бурая или черноватая пыль, покрывающая изнанку узорчатых листьев последних, могла бы дать начало миллионам особей. Не говорим уже об еще более поражающем обилии и быстроте размножения столь общеизвестных теперь бактерий, о которых слышим мы так много страшного, и коих в одной капле воды помещается 30 000 000 особей, и это население удваивается каждые 20 минут»¹⁷⁵. Подобную же плодовитость можно найти и у животных: по вычислениям ученых, одна сельдь мечет 27 000 яиц икры, которая покрывает собою морское дно иногда на значительное пространство слоем в 6 фут. толщины; наши обыкновенные рыбы – щука, линь, окунь, ерш – мечут по 100 000 яиц.

Представим себе теперь, что какое-либо растение или животное, обладающее такою плодовитостью, имело бы возможность в дальнейшем беспрепятственно размножаться, что получилось бы?

Оказывается, что по вычислению проф. Тимирязева, даже для одного семени одуванчика, считая его плодовитость всего 100 семян в год, в десятом его поколении, «… потребовалась бы в таком случае площадь в 15 раз более поверхности всей суши на земле»¹⁷⁶. Что же касается помянутых выше «кукушкиных слезок», то они в течение только трех лет покрыли бы собою, сплошным зеленым ковром, весь земной шар, а сельди в такой же или немного более продолжительный срок наполнили бы собою все Каспийское море, и лежали бы в нем, как в бочке.

Если этого не происходит, то потому, что размножение организмов встречает препятствие в недостатке пищи, которую организмы должны бывают отнимать один у другого, вести «борьбу за существование». Победителями в этой борьбе являются конечно более сильные, более ловкие экземпляры, которые овладевают добычей, выживают и получают возможность передать свои лучшие особенности потомству; между тем как более слабые экземпляры или погибают в борьбе с противниками, или умирают голодною смертью.

Для иллюстрации возьмем такой пример: пусть из букашек, живущих на коре дерева, одни имеют зеленую или красную окраску, другие – коричневую, под цвет коры. Тогда в ряде лет все экземпляры инородных ярких цветов будут склевываться пролетающими мимо птицами, и породы эти вымрут, а коричневые – будут оставаться незамеченными, и потому уцелеют.

На листьях – наоборот: сохранится порода зеленых, а исчезнут коричневые, или черные. Происходит таким образом, «… отбор лучших, более сильных и ловких, более приспособленных к жизни экземпляров, передача лучших особенностей потомству, и в результате в течение ряда поколений мы имеем более или менее заметное улучшение породы того или иного организма. Природа в этом случае бессознательно производит то же самое, что человек делает сознательно и намеренно: скотовод, желая улучшить породу скота, оставляет на племя лучшие экземпляры из своего стада и получает, спустя несколько поколений, улучшенную породу скота, достигая иногда замечательных результатов. Стоит сравнить напр., низкорослую, слабосильную лошаденку нашего крестьянина с каким-либо першероном или орловским рысаком, чтобы видеть результат искусственного подбора, сознательно производимого человеком». То же видим мы с собаками и голубями, садовыми цветами, овсом и пшеницей, и т. д. и т. д.

Вот один из примеров подобного успешного отбора особенно плодовитой пшеницы всего за 5 лет. В 1857 году неким Галлетом посеяно было 87 хороших зерен; одно из них произвело на следующий год растение, принесшее 688 зерен (10 колосьев – порода была кустистая). Зерна лучшего колоса этого экземпляра были посеяны отдельно, и одно из них принесло 1190 зерен (17 колосьев). С этим последним экземпляром поступили, как и с предыдущим, т. е. зерна лучшего его колоса были посеяны отдельно, и одно из них в следующем 1860 году дало 2145 зерен (39 колосьев). В дальнейшем отборе 1861 и 1862 г. г. (зима 1860 г. была неблагоприятной для опыта) получились одни экземпляры о 52 и даже 80 колосьях, другие же особенно крупные сами по себе, даже в 132 зерна. Так получилась порода, далеко оставившая за собой все известные до того времени породы¹⁷⁷.

Иногда человеку может почему-нибудь понравиться какая-либо уродливая, случайно появившаяся особенность домашнего животного. Тогда он может получить уродливую породу животных, оставляя на племя уродливых производителей. Так, у одного американского овцевода случайно уродился кривоногий баран, которому трудно было перепрыгивать через изгородь плантаций. Хозяин, сообразив, что ему было бы выгодно иметь породу кривоногих овец, так как тогда не было бы надобности тратиться на обнесение плантации изгородями, оставил на племя барана – урода, и через несколько поколений цель была достигнута: все овцы у него получились кривоногие.

По учению Дарвина, то же самое происходит в природе без участия человека. Случайно на спине рыбки появился зачаток колючей щетки. Это, конечно, уродливость, но она может оказаться чрезвычайно полезною своему обладателю, так как спасает его от преследования хищника: рыбка с колючей щеткой на спине имеет больше шансов уцелеть в борьбе за существование, чем та, которая этой защиты не имеет. Благодаря этому, подобное уродство передается и закрепляется наследственностью в потомстве.

Так, мало-помалу, в течение миллионов или даже миллиардов лет, возникают в животном и растительном царстве разнообразнейшие виды существ, начиная от одноклеточной амебы и поднимаясь все выше и выше, совершенствуясь, приобретая все новые и новые особенности, пока, наконец не появляется последний продукт этой эволюции – этой от простого к сложному восходящей лестницы – человек.

Перейдем теперь к оценке и разбору изложенной теории. По нашему убеждению, теория эволюции в ее сущности и в том, что действительно отвечает интересам науки, еще более приемлема и примирима с Библией, нежели изложенная выше теория Канта-Лапласа. Принцип и главные данные ее отвечают, прежде всего, в целом ряде подробностей, замечаемой нами, существенной особенности библейской схемы творения – постепенности и систематической последовательности его. Более того. Даже общий дух всей системы христианского вероучения – напр., смены и взаимного отношения Ветхого и Нового Заветов, постепенное раскрытие и совершенствование ветхозаветной нравственности, от патриархов до пророков, наконец, – то же, так сказать, возрастание мессианских пророчеств, как и самый факт пришествия Спасителя на землю через многие тысячелетия после грехопадения и райского первоевангелия о нем (а не первенце прародителей – Каине, как можно догадываться, ожидали сами они), и многое другое вполне благоприятны для основной мысли эволюционизма о последовательном и поступательном развитии на земле всякой жизни. Есть весьма ценные места в Дарвинизме – и в частных его положениях и справках, но то уже относится к точной науке, которая давно уже начинает отводить ему у себя правильное место. Но без сомнения, нельзя же видеть в нем, вслед за Геккелем и крайними дарвинистами, как бы новое – естественно-научное откровение, своего рода Евангелие или Библию, как и вообще невозможно его признать твердо и исчерпывающе решающим поставленные вопросы. Во многих и существенно важных пунктах теория Дарвина оказывается чисто гипотетичной, висящей в воздухе.

И прежде всего, это уже не философия, а именно позитивная, естественно-научная теория, которая потому и обязана опираться в своих положениях и главных моментах, на точных, строго установленных, фактах. Но этого-то, и не в одном, а в целом ряде моментов, в чистом Дарвинизме и нет.

1. Так, первым моментом для Дарвиновского развития органического мира является, конечно, появление первого организма, родоначальника всех известных ныне организмов. Что касается самого Дарвина, то он сознавал слишком большую трудность выведения всего многообразия органической природы от одного предка и, в непоследовательность своему принципу, допускал возможность независимого появления четырех или пяти предков существующих основных разветвлений.

Заметим при этом, что в палеонтологии (специальной науке о древнейшем периоде в истории земли) известен целый ряд раскопок и отложений самой глубокой древности – с ясными следами тогдашней органической жизни. И мы знаем оттуда о существовании на земле в былые времена совсем иной, не похожей на нашу флоры и фауны (растений и животных), каких-нибудь дантилоптериксов, ихтиозавров, динозавров, чудовищных ящериц десятисаженных размеров и т. п. Но хоть и чудовищные, и грубые на наш взгляд, однако, то были сложные и очень разнообразные формы жизни, а не требуемые простые, на прямой нисходящей в формировании и времени лестнице стоящие, организмы. Первой ступени у построенной эволюционистами лестницы нет. Даже такой убежденный эволюционист как биолог проф. Э. Васман признает себя вынужденным сказать: «… принятие монофилетического – от одного корня – развития всего царства организмов есть прекрасная мечта без естественно-научных доказательств. Мечтою приходится признать и принятие монофилетического развития, с одной стороны, всего животного царства из одной первобытной формы, и всего растительного царства, с другой стороны, из одной первобытной формы»¹⁷⁸. Сам Васман ссылается при этом, как на сторонников полифилетического – от многих основных типов – происхождения организмов на профессоров Оскара Гертвига, Бовери, Штеймана и Кокена, называя их «наиболее авторитетными современными естествоиспытателями»¹⁷⁹.

2. Согласно теории Дарвина, виды животных и растений, возникают один из другого не внезапно, а путем чрезвычайно медленного накопления различных особенностей, так, что между смежными видами организмов, из которых один является предшественником и родоначальником другого, должны существовать переходные промежуточные ступени или звенья. Но их, как и первых ступеней, нет, ни в настоящем, ни в прошлом не найдено, и Геккель, для того, чтобы их наглядно распределить (в генеалогии челнока) должен был их… подделать (но, конечно, был замечен, отчего и, получился великий скандал в ученом мире).

По словам специалиста, известного профессора Райнке «… главные виды растительного царства: папоротники, голосемянные и сосудосемянные, являются на земной поверхности без всякого следа каких-либо своих предшественников. Палеонтология ничего не говорит о том, что они развились из низших или из одноклеточных растений»¹⁸⁰. Напротив, «получается скорее такое впечатление, будто природа шла в своем развитии именно внезапными скачками (отсюда мутационная гипотеза), а не путем медленного накопления незначительных особенностей»¹⁸¹.

3. Что касается настоящего времени, то и практический опыт, и научные наблюдения хорошо знают и возможность, и нередкие факты в изменении пород и разновидностей, но всегда – только в пределах данного вида внутри его. Напротив, перехода от вида к виду, тем более от рода к роду наука не знает. До сих пор, несмотря ни на какие искусственные способы, не удавалось получить один жизнеспособный вид организмов от другого, смежного, или же, если и удавалось получить потомство от скрещивания лошади и осла, то потомство это (мул) оказывалось бесплодным.

Если нам иметь в виду данную действительность исторических времен – то приходится признать правыми: Кювье с его учением о постоянстве и неизменности в окружающем нас органическом мире, его видов, или Штандфусса, который уже после известного мутациониста де-Ври своими многочисленными опытами размножения мотыльков показал, что изменяемость, как образующий виды фактор, едва ли нужно принимать во внимание¹⁸².

Тем не менее едва ли есть основания не допускать большей подвижности и видоизменяемости органических форм в прошлом, где определенно указывают нам и на ближайших предков лошади, и на общего предка собаки и медведя и на переходные формы от птиц к пресмыкающимся – в знаменитом Археоптериксе, птицах, снабженных зубами и т. п.¹⁸³.

И тот же биолог – христианин Эрих Васман удостоверяет, «… как результат тщательных исследований и как твердо установленное положение, что для видов одних и тех же родов, для родов одних и тех же семейств, для семейств одного и того же порядка, и даже для порядков одного и того же класса существуют доказательства в пользу теории развития. Здесь факты служат точкой опоры для родового родства известных форм». И в частности, для ряда видовых изменений в его собственной специальной сфере – муравьев и термитов, по его убеждению, «… принцип теории развития есть единственный принцип, могущий дать естественное объяснение этих явлений».

4. С изложенной точки зрения довольно легко и удобоприемлемо объясняется закрепление и наследственная передача простых и таких явно полезных случайных придатков организма, как указанная окраска, колючая щетка или голеносность и перепончатость ног у болотной птицы (хотя возведение такой случайности в принцип плохо вяжется с характером научным). Но совсем иное дело с теми особенно целесообразно устроенными органами, как глаз и ухо животного, на которые мы наиболее обращаем внимание. Они-то, несомненно, по Дарвину, у тысяч восходящих поколений, на протяжении десятков тысяч лет, должны были являться у «изуродованных» ими организмов излишнею и ненужною роскошью, если не прямою помехою в их жизни, их борьбе за существование. Как же и почему они сохранились и «накопились»?

5. Да и вообще-то с точки зрения приноровленности к данным условиям существования наивыгоднейше устроенными должны быть признаны не сложные и многоразносторонне функционирующие организмы, у которых больше потребностей, больше и работы, и опасности не иметь того, что нужно, а наоборот – самые грубые и простые, напр., лишь с функциями питания и размножения. Они-то, поэтому, и должны были сохраняться в жизненной борьбе, и с данной, узкой и односторонней, точки зрения «… следовало бы сказать, что эволюция должна идти не от простого к сложному, а от более сложного к более простому, и конечным результатом ее должна бы быть одноклеточная амеба»¹⁸⁴.

Тем не менее, в самой идее эволюции, как и сказано выше, мы склонны видеть отнюдь не врага, а союзника и сотрудника в нашем христианском объяснении появления и развития на земле живой жизни.

Конечно, эволюция эта – не есть дарвинизм, с его исключительно механическими причинами развития, нарочитым отрицанием какой бы то ни было целесообразности, с его неведомо откуда и неведомо почему являющимися полезными изменениями в организме, а равно и с все собою определяющим, все из себя объясняющим естественным отбором – этой, по существу, браковкой неудавшихся экземпляров. Но ведь более чем полувековым развитием науки твердо установилось, что идея эволюции – это одно, а дарвинизм – совсем иное. Дарвинизм – ведь это лишь частный, и теперь уже устарелый – вид эволюционизма и в своей специальной области. И, в свою очередь, и его борьба за существование, и естественный отбор – частные, даже вспомогательные, а не исключительные или хотя бы основные факторы в развитии форм органического мира, законы естественного – фактического (а не нормативного) порядка, которые могут подчиняться, и подчиняются законам иным, напр., характера социального, альтруистического и т. п. (См. напр., так называемый amicalselection – дружественный подбор у Васмана)¹⁸⁵. И, если вдуматься хорошенько в отправную точку всякой, и дарвиновской эволюции, в вышеупомянутый факт возникновения в организме полезных изменений (который у Дарвина борьбой случайных столкновений лишь отбираются и наследственно закрепляются), то нельзя не согласиться с проф. Васманом¹⁸⁶ и всеми виталистами о необходимости признания иных, более важных и действительно коренных факторов развития, внутренних законов самого организма, – «деятелей» более интимных и глубоких, и потому труднее изучаемых, чем рассмотренные нами факторы дарвинизма – вторичные, но внешне – осязательные.

Далее, учитывая все эти – и основной, внутренний, и дарвиновские внешние факторы нарастания, осложнения и совершенствования форм органической жизни, мы и всю совокупную деятельность всех их должны будем еще восполнять воздействием иного, и не менее важного и прямо необходимого для всех них фактора, другой, все объясняющей Силы.

За точку отправления в этом случае возьмем мы тот самый факт искусственного подбора, на который, как мы видели, больше всего и опирается Ч. Дарвин.

Мы уже отмечали, что указываемое им культивирование и совершенствование пород и сортов животных, растений (напр.: злаков, цветов, фруктовых деревьев, собак, голубей и т. п.), несомненно существует, и несомненно же, будет идти оно и дальше. Но вот чего напрасно не замечают дарвинисты. Искусственный подбор или отбор идет и поддерживается, но только до той поры, когда его кто-нибудь производит. Отнимите направляющую руку естествоиспытателя или хозяина, – тотчас же это культивирование и совершенствование прекратится. Нет, гораздо более того: сейчас с железною необходимостью начнется деградация, пойдет гигантскими шагами одичание сорта или породы и возвращение ее к грубому исходному первотипу.

Нам приходилось бывать в Европейской России в, так называемом, «барском саду», хозяева которого с падением крепостного права уехали, и сад был заброшен и обратился в простую рощицу. Когда-то там росли прекрасные фруктовые деревья, роскошные цветы, были глубокие и чистые сажалки. Но как пруды эти «зацвели» и затянулись тиной, так и деревья – одичали, и вместо вкусных и крупных сортов фруктов попадались дикарки-груши, полявки-яблоки, мелкие, кислые и грубые, да дикие, малоцветные и колючие, почти без запаха, предшественники пышных и крупных, прекрасно пахнувших роз. Так и все в искусственно-культивированном мире дичает, если не в следующем, то в дальнейших поколениях. Ухудшаются породы, вырождаются сорта растений, «Лишь только мы перестанем, – говорит один из ярых поклонников Дарвина – Бельше, подвергать растения (в частности – яблоки и свекловицу) искусственному подбору, лишь только мы дадим данной форме одичать, как она, через известное время, снова вернется в прежнее состояние, и содержание сахара в ней снова уменьшиться: сладкое яблоко превратится в кислое, а от нашей культурной свекловицы не останется и следа»¹⁸⁷. О чем же все это так громко и убедительно говорит нам? Да опять о том же: и для этой эволюции, для этого скромного и ограниченного человеческого подбора в органическом мире необходима направляющая и совершенствующая, рука разумного существа, в данном случае человека. Нет хозяина, нет руководителя и направителя, – нет и совершенствования, нет никаких, хотя бы сколько-нибудь ценных изменений и улучшений.

Теперь, по той же аналогии, перейдем и к естественному подбору – эволюции в природе. И так, мы уже сказали, что и эта эволюция, т. е. другими словами – самая сущность теории трансформации нами может быть признано истиной. По крайней мере, в начале истории земли, в те великие шесть этапов-периодов формирования земной материи и новотворений на нашей планете, она была – и в своем конечном итоге дала здесь все наблюдаемое сейчас необъятное разнообразие видов природы. Но только и двигалась, и поднималась она по ступеням всякого восхождения и расхождения, всякого размножения и нарастания богатства и красоты форм бытия и жизни, лишь потому и лишь в той мере, поскольку, по выражению первых стихов Библии, «носился» над образуемым и вызываемым к бытию «Дух Божий»¹⁸⁸, – насколько действовала в этом процессе мирообразования Творческая и Разумная Сила Божественного Архитектора и во все изливающегося Источника всякого формирования и жизни, – Того, чьими законами и дарованиями являются для ясного христианского сознания все, открываемые Ему же служащей, наукой, так называемые, законы и силы природы.

Да, весь этот органический, в известной мере и нас в себе захватывающий, мир явился как раскрытие, как именно реальное выявление не только поддерживающих и сохраняющих, но и новоформирующих, если угодно – творческих, сил природы. Но эта природа ваша – для нас, христиан, есть лишь именно животворящая, к миру нашему обращенная, Деятельность Того, Кто прежде всего есть Творец и Вседержитель, Созидающая и в материальном, Жизнь и Сила.

Да, не хаотически и безобразно, не грудою и разом, а постепенно и в стройной последовательности, с удивительным по богатству и щедрости во все стороны приведением всего в разнообразие и полноту возникала и расцветилась на земле вся эта наша живая жизнь. Но все это исключительно потому, что вызывалась она Премудрым Владыкою, Хозяином этой жизни, всегда будившим в Своем Божественном воздействии, Им же заложенные, все внутренние и внешние силы и средства, и Им же направлялась к красоте, стройности и совершенству. Отсюда-то и теперь, когда отстраняется противлением из жизни тварей эта Зиждительная Рука, когда особенно венец этого творение – человек – отвергает до глубины души своего Творца, – сейчас же настает и для него увядание и вырождение, и так ощутительно сказывается и во вне, да и чувствуется сердцем, не только то одичание и ниспадение, но и прямая «мерзость запустения» и утрата живой жизни.

За Творческим шестодневом, в отношении Бога к земному миру последовал по Библии 7-й день, в который Господь «почил от дел Своих». Как известно, выражение это понимается в том смысле, что с нашего 7-го дня прекратилась новосозидающая деятельность Божия и заменилась промыслительной. К вопросу о Промысле Божием мы теперь и обратимся.

Считается классическим, хотя в сжатости своей и трудным, Филаретовское определение Промысла: «Промысл Божий есть непрестанное действие всемогущества Премудрости и благости Божией, которым Бог сохраняет бытие и силы тварей, всякому добро помогаешь, а возникающее через удаление от добра зло пресекает или исправляет и обращает к добрым последствиям». Короче и проще: Промысл есть попечение, забота Бога о мире и человеке.

Христианское наше учение, и в особенности Евангельские речи Самого Спасителя, с нарочитой силой и жизненностью говорят нам о таком Промысле. Христос постоянно внушал верующим видеть в Боге – любящего, бесконечно доброго Отца. Кто не знает слов Нагорной проповеди о промысле: «… воззрите на птицы небесные, оне не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их: не вы ли паче лучше их есте (там же далее о лилиях)¹⁸⁹. Не две ли птицы ценятся за единый ассарий, но ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего: у вас же и все волосы на голове изочтены¹⁹⁰. Настолько Отец небесный печется о нас, что знает, что нам нужно, и прежде прошения нашего¹⁹¹. Сильно и картинно изобразил царь Давид защиту и покров Божий тому, кто верой своей всецело отдался Ему, в известном 90 псалме, читающемся перед литургией. Для верующих промысл Божий несомненен, для неверующих наоборот, неприемлем абсолютно и внешне недоказуем, ибо он открыт для веры и не столько выступает в сознании, сколько чувствуется сердцем. Но, впрочем, и логически совершенно ясно, что если Бог есть, и если действительно «Его есть царство и сила и слава», то при благости и направленных на весь тварный мир волнах любви Своей, Он не может живо не относиться к нам, не может не заботиться о нас и, так или иначе, не помогать нам, как с другой стороны, нельзя не видеть в нашей жизни явной нужды в этой помощи.

В промыслительной деятельности Божией в отношении к миру различаются две стороны: промысл естественный и промысл сверхъестественный.

Нужно заметить, что обыкновенно, когда говорят о промысле Божием, то разумеют и видеть все хотят что-то необычное, чудесное; отсюда и отрицают его, когда в последовательности и связи событий все представляется совершающимся в порядке естественном. Так и в природе промысл признают тогда, если в ней как будто нарушаются законы естественные.

А между тем, основной Промысл Божий о нас – есть именно Промысл естественный, различение же порядков естественного и сверхъестественного, конечно, есть условность, порождаемая ограниченностью знаний и воззрений, как и самого языка человеческого.

И, прежде всего, нужно дать себе отчет, в чем Сам Спаситель, так учивший о промысле, видел его? И вот уже из указания на птичек, на лилии, ясно, что одевает в красоте последние и питает птиц Господь не чудесно и непосредственно, a соответствующим укладом и способом действия сил природных, т. е. порядком чисто естественным. Так и еще в той же Нагорной проповеди, уже о людях, Он говорит, что Бог «солнце сияет на добрые и злые и дождит на праведные и неправедные»¹⁹². По постановке речи ясно, что говорится здесь не о каких-нибудь исключительных, чудесных случаях, а об общем порядке, т. е. опять-таки, порядке естественном. Подобным образом и ап. Павел язычникам о Боге свидетельствовал как о Таком, Который вообще дает «с небесе нам дожди и времена плодоносные»¹⁹³.

Нет сомнения, что речь вся идет о тех явлениях и данных, которые, как давно все люди знают, совершаются по, так называемым, законам природы, действием физических сил ее. И в то же время, приведенными совершенно ясными словами Писания, эти результаты действия их в полной силе придаются Отцу Небесному, Богу, как в другом случае, о назначении Пилата правителем иудеи от Тиверия, совершившемся по протекции временщика Сеяна, Спаситель определенно сказал, что оно «дано ему свыше»¹⁹⁴.

Отсюда ясно, насколько несостоятельно и противохристиански мыслят те, кто противопоставляет действию силы Божией – законы и порядки естественные, кто при объяснении каких-нибудь недоуменных событий о причине их, ставит себе или другим скользкую альтернативу: или Бог, или природа – в ее естественных силах. В том-то и дело, что те законы и силы и явились, и действуют отнюдь не помимо воли и силы Божией, тем более – не вопреки им. То, что мы называем законами природы, в сущности и есть не что иное, как выражение разумной воли Творца или естественный способ Божественного мироправления¹⁹⁵.

Основным логическим и психологическим выводом из такого убеждения в существовании благого и вседержительного Промысла Божия должно быть, так называемое, «успокоение» сердца нашего в Боге, непоколебимая ничем, светлая и отрадная надежда на Него, с ясным сознанием и уверенностью, что «у Бога – путей много» и что каждому из нас будет дано свое место, своя осмысленная, его духу соответствующая и благоприятная жизнь, и каждый «найдет свою полочку», лишь бы прислушивался такой человек к призыву Божию в складе жизни своей, а отсюда во всяком служении, всяком «малом», был Ему верен.

Но так как Бог есть Вседержитель – Всемогущий, Благой и Премудрый Правитель, «Хозяин»¹⁹⁶ мира, мир же и особенно человек в их поврежденности и в немощи нередко нуждаются в нарочитом – выступающем из ровного русла действии сил и законов естественных, и человеку в этом действии ведомых, то логически необходим и исторически, и фактически несомненен и другой вид Промысла Божия – Промысл сверхъестественный, являющийся в событиях чудесных.

Во взгляде на чудо существуют две противоположные крайности, являющиеся несомненным заблуждением. Есть люди, которые чересчур расширяют область чудесного и склонны видеть чудо всегда и везде, как только лишь данное явление для них представляется непонятным. Здесь вера переходит в суеверие и порою совершенно заслоняется им, с объективной же стороны – это подрыв веры, может быть не меньший, чем самое неверие (ибо многие неверующие в чудо тем и соблазняются, что о верующих в чудеса судят лишь по суе-верующим¹⁹⁷.

Противоположной крайностью представляется полное неверие в чудо, принципиальное недопущение его (которым болел Л. Н. Толстой: не заразись он этим отрицанием сверхъестественного, – по другим воззрениям и настроениям, то был бы, можно думать, второй Достоевский.)

Разберемся в этом недопущении чуда и, в связи с этим, установим отчетливое и положительное понимание его.

Основной и постоянной, то прямо высказываемой, то хранящейся в душе человека, причиной отвержения всяких вообще чудес, кроме прилипших к ним местами обманов и суеверий, является убеждение в том, что чудесами нарушается естественный порядок природы, что они совершаются, как формулировал еще Фома Аквинат, praeter naturam, supra et contra naturam. Вот это-то против природы и отталкивает положительных ученых и вообще людей, ищущих рационального (тем паче рационалистического) объяснения всего.

А между тем этого-то contra naturam в чудесах и нет, – то признала его, устами Аквината, указанная выше, односторонняя, так часто нездоровая религиозность средневековья. Чудеса, как давно разъясняет наше богословие, не противоестественны, а только сверхъестественны, и мыслятся нами, как не нарушение сил и законов природы, a препобеждение низших сил высшими.

Разберемся в этом. Во-первых, если природа, как не раз оттеняли мы, есть только творчество и, так сказать, οικονομία – домостроительство Божие, то уже по самому происхождению и постоянному управлению мира Богом – Творцом и Владыкою его, ясно, что в Его распоряжении – и ведении, и действии или готовности к действию (ср. кинетическое состояние энергии) – должна быть вся совокупность средств и сил, т. е. и тех, которые нам известны, и – которые неизвестны, и видимого – материального порядка и типа, и невидимого – духовного.

И вот, если брать общечеловеческую жизнь во всем ее укладе и составе, то во внешней, главным образом – физической ее стороне обычно, как норма, действуют, раз и на веки, данные ей порядки – законы соответствующего, физического характера, но действуют, говоря языком нашей веры, «по воле» или по «попущению Божию». Однако, по тем или иным причинам (в связи с поврежденностью мира и человека), одного сложившегося действия данных сил природы оказывается недостаточным; время от времени требуется восполнение их и высшая помощь. И вот тогда, той же волей, Божественного Мироправителя, вводится в эту низшую природу какая-нибудь производящая причина более высокого порядка и типа, – и, таким образом, совершается то, что верующий человек в благоговении и радости веры называет чудом от Бога.

Таково объяснение сверху, отправляясь от установленных истин религии. Подойдем теперь сюда же снизу – от данных точной науки. Удивляться и недоумевать по поводу этой нашей богословской формулы чуда (препобеждение низших сил высшими), тем более не допускать и отрицать ее с точки зрения светской науки, представляется делом прямо невозможным. Формула эта – несомненнейший мировой закон, tacitoconsensu признаваемый, и ежемоментно нами пользуемый и в практике, и в размышлениях, и сейчас, и в прошлой мировой, в частности нашей земной, истории.

На повешенном на сажень от земли неводе лежит палка – фунта три весом. По закону тяготения в зависимости от ее удельного веса, она должна упасть, а не висеть на тонких и легких нитках. Но мы удивились бы, если бы она прорвала их и упала: сцепление волокон в них сильнее ее давления – и палка легко будет и выше подниматься, если поднимут невод, не падая. Я поднимаю руку, которая несравненно тяжелее воздуха; я несу ею пудовую тяжесть, не опуская ее. По тому же закону притяжения землею этого бы быть не должно и не могло, но мои мускулы – эти средства и порядки действия живого организма – шутя справляются с тем всеобщим, с железною необходимостью в неорганической природе действующим, законом. И мы считаем все это в порядке вещей, мы не удивляемся, хотя здесь несомненно одни силы и законы природы побеждаются другими, низшие – высшими.

Так ничуть не удивляемся мы, когда наблюдаем, как колесами от толчков, вызываемых давлением пара, какой-нибудь пароход мчится против течения Амура или Волги, и спокойно распределяем какие-нибудь дирижабли и аэропланы, как аппараты легче и тяжелее воздуха, в коем они будут взлетать вверх с меньшими затруднениями, нежели спускаться книзу.

Перейдем теперь к прошлому земли. Мы уже оттеняли, что была в ней пора, когда не было на ней ни одного организма, хотя бы наипростейшего, a неорганический массив был, были долины и горы, и какие-нибудь камни возвышались на поверхности. И вот, если бы дать им этим камням – представителям той природы, – речь и сознание, и один бы из них каким-то чудесным прозрением в будущее сказал бы: «… вот здесь, рядом с нами, явятся новые соседи – какие-то странные существа, совсем на нас с тобой непохожие, которые в 5–10 лет сравняются с нами, вырастая из маленького семечка, из себя будут слагаться в причудливую форму, то цвести и благоухать, то обвисать ветвями от каких-то плодов, ими выращиваемых, по очереди, то терять листья, то одеваться зеленым или разноцветным покровом» Конечно, будь камень-слушатель современным рационалистом, он только бы усмехнулся подобной нелепости, и с апломбом заявил бы в ответ: «… тебе все это только приснилось. Этого никогда не будет и быть не может, это не в порядке вещей, и явно противоречит всем могущественным и всеобщим законам природным. То было бы чудом, а чудес, голубчик, не бывает, у нас нечего заботиться об этом и благоверным правительствам», – как иронизировал в свое время над чудесами рационалист Кант. Но настал третий день (этап) творения, и наш скептик-камень оказался лежащим в тени какого-нибудь развернувшегося великаном папоротника или дуба.

Продолжим справки наши дальше. И после того, как земля покрылась по всему лицу ковром растений, подобным же образом какой-нибудь дуб мог говорить березе о том, что «… будут-де около нас другие существа, тоже организмы, но совсем иной формы, плавать будут всюду по озерам и океанам, летать по воздуху, (до чего и люди только теперь додумываются!) или перебегать с пастбища на пастбище, обедая траву и обрывая листья с самих собеседников». «Нет, то было бы чудом, – сказала бы ему скептически настроенная береза; – это не в порядке вещей; твои слова стоят в прямом противоречии со всеми известными законами естественными». И опять явились новые существа, в них явились новые силы и новые же порядки – законы действия этих сил, и «чудесное», ставшее обыкновенным, вплелось новым разумным слагаемым в необъятный состав жизни и строя земной природы.

Восходя по этой шкале, этой лестнице новоявлений, дотоле небывалых, и препобеждений низших сил высшими, мы должны, как и говорили в психологическом доказательстве бытия Божия, остановиться на человеке. Выше его разума, совершеннее его деятельности и сил (в норме их), что бы нам ни говорили тенденциозные слепцы, на земле, в горизонте наших наблюдений, науки и опыта, ничего нет. Но кто же скажет, кто имеет право заверить нас, что человек – не только верхняя у нас, но и последняя, и наивысшая в сфере мироздания ступень лестницы, что развитие и совершенствование форм сущего на нем и обрывается, и что нет иных порядков и сил в сфере мирового и реального, кроме того, что разглядывается микроскопом или телескопом, и узнается нами, в основе, все теми же пятью – шестью окошками (чувствами) тела человеческого?!…

Но какая же или какие же силы должны быть признаны действующими в чудесах, как силы побеждающие?

Вдумчивый ответ на это не так прост, ибо вопрос, по существу сложен, и в речи на него должны иметься ввиду различные стороны. Во-первых, ближайшими, на опыте внешнем даваемыми, деятелями и в чудесах бывают чаще все те же законы и силы, или события естественные. Возьмите чудеса египетских казней: окраска воды Нила, обилие жаб, мух, саранчи и т. п. – суть обычные явления, естественны были в Египте, как и затмения¹⁹⁸.

Таково же огромное количество рыбы или статир во рту рыбы в Евангелии. Или припомним чудесный переход евреев через Чермное море. В Исходе прямо сказано о нем: «… и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды»¹⁹⁹. Бывает в пустыне Аравийской и манна, бывают и перепела обычными стаями. Чудесность этих событий, таким образом, состояла лишь в том, что а) исключительные перед нами, совсем уже не обычные размеры, формы действия этих естественных двигателей и сил; б) нарочито и явно приспособлены они к данной цели и данной нужде; в) – таковы же продолжительность, возникновения и прекращения их.

Моисей простер руку на море – подул разгоняющий море ветер; ударил перпендикулярно тому – и слились волны. Ночью, в пору улова, рыбаки-апостолы ловили рыбу – и ничего не поймали; днем, с уходом ее в глубину, по слову Христа закинули сети – и ею переполнили лодки. С другой стороны, три дня держится тьма в Египте (и только во владении фараона, рядом, в стране Геселе, сияет солнце), три с половиной года заключено словом Илии небо над Израилем, a затем – по знамении и молитве, их грозные явления исчезают.

Но есть, напротив, ряд и таких чудес, в которых подобные естественные деятели и средства отсутствуют, где прямо и непосредственно выдвигается сила, внешне и явно сама по себе неощутимая и нам неведомая. Таково евангельское: «… умолкни, перестань», хождение по водам, некоторые исцеления напр., хромого от рождения и воскрешения умерших. Возьмите воскрешение Лазаря словами Господа: «Лазарь, иди вон». Тут уже, конечно, перед нами во всех подробностях чудо, как событие только сверхъестественное, данных для произведения которого в наличной земной действительности не было и нет.

Но не только в этих последних, но и в первых, – с элементом естественным – чудесах, основной, производящей причиной мы должны признавать силу из сферы высшего и сверхчувственного. «Чудеса совершаются исключительно силою Божиею, а не самопроизвольным или предоставленным себе обычным действием сил и законов природы»; и там «… естественные силы являются лишь орудием Высшей Разумной Силы, в них действующей»²⁰⁰.

Вместе с тем всегда говорят, и правильно говорят, что чудеса совершаются верою. Конечно, вера является у чудотворящих людей субъективным условием, как бы восприемником и проводником той Высшей, в собственном смысле производящей, силы. Поэтому-то, как история вся наша и показывает нам, творились чудеса именем Христовым, как и Сам Он говорил, начиная Свое перечисление многоразличных чудес имеющих, в виде естественных плодов, последовать за верою в Него, такими словами: «...именем Моим бесы ижденут, языки возглаголят новы»²⁰¹…

Возьмем из физической области сравнение, хоть несколько и грубое, но достаточно хорошо иллюстрирующее нашу мысль об отношении чудотворящей силы и ее воспринимающей веры. Перед нами – заряд электрической энергии, какая-нибудь лейденская банка или проволока, идущая от электрических элементов или машины. Ничто, по-видимому, не говорит нам о сокрытии в них этой, все еще молодой для человечества, силы. Коснитесь камнем или стеклянным стаканом, – они ничем не отзываются на толчок ваш. Но троньте рукой или металлом, – все тело ваше почувствует таившуюся там силу, и отрицать ее теперь будет разве сумасшедший. Есть сила, еще ближе находящаяся около нас, но сокрытая от обычных очей и чувств телесных. Коснуться Ее может только сердце, и прикасается оно только верою. И потому, есть вера – есть и чудеса; нет веры, – чудовищною нелепостью и насмешкою над всяким разумом и истиною было бы, если бы явилось чудо.

Добавим еще несколько разъяснений по данному вопросу – ввиду того, что многих соблазняет теперь то обстоятельство, что «… в наши дни чудес-де не бывает».

Припомним евангельскую историю на водах. Христос – Воплощенное Чудо – идет мимо лодки поверхностью Генисаретского озера. Успокоились Его ученики от смертельного ужаса, когда услышали Его: «… это Я – не бойтесь», и возгорелась у них еще большая в Него вера. Стремительный апостол Петр, в порыве веры и благоговейной любви, просит: «Господи, если это Ты, то повели мне идти». «Иди» – сказал Христос, испытывая его веру. И вышел из лодки, и пошел по верху волн воды каменный верою апостол… Спрашивается: нарушался ли, отменялся ли этим обычный закон природы, по которому для нас с вами такого хождения не бывает и быть не может? Отнюдь нет: вода оставалась водою, а апостол – обычной тяжестью человеческого корпуса в несколько пудов веса, так и давил на нее, и по закону удельного веса необходимо должен был сейчас же в глубину погрузиться. Но апостол шел и не тонул, ибо была с ним такая Высшая Сила, перед Которою весь этот закон тяготения как бы ничто, и эту силу он привлекал к себе своею верою.

Но апостол был еще только естественный человек. Перед его глазами горами (от не дававшего им ходу ветра) вздымались волны бушующей стихии, a сознание рыбака напомнило о страшной глубине этого горного озера. Петр испугался и усомнился. Державшая его вера исчезла и вот он тут же подпадает действию только физического закона – и стал тонуть, пока на крик его – «… спаси, я утопаю» – не протянулась Крепкая рука, и он со Христом не вошел в лодку.

Так из всей этой истории с апостолом Петром мы видим наглядно, что, во-первых, чудо действительно есть не противо-, а сверхъестественное событие, то самое побеждение низшей силы высшею, что мы так хорошо и твердо знаем из постоянного своего опыта и наблюдений в природе. И, во-вторых, не бывает и не может быть чудес там, где нет веры. Без веры человек живет только в этой земной жизни, в кругообороте ее обычной естественной природы. Но эта земная жизнь – только низший этаж в этом здании, где живут и будут жить разумные существа с богоподобным духом. В верхнем – небесном этаже есть свои сущности, свои силы и разумные законы; но поднять туда нас может только вера, крепкая и зиждительная вера нашего сердца.

Остается указать еще только одно свойство истинного чуда, особенно для отличия его от, так называемых, чудес ложных или суеверных. Чудо, как и все в религии, должно иметь благородную и чистую нравственную природу. Не может, безусловно, примешиваться к нему обман, ни даже того, что дает право предполагать такой обман: какой-нибудь таинственной, благоприятной для каких-нибудь фокусов, обстановки. Не может чудо совершаться и только ради чуда, для удовлетворения человеческой притязательности или любопытства. Ведь и Сам Христос – Мерило Чудесного – не давал знамения просившим в своем упорстве неверия, знамения с неба иудеям, и не совершил ничего поражающего для сгоравших от любопытства Его земляков – Назаретян. Чудо должно носить печать высшей и нравственно-неоспоримой разумности, как выявление высшего же, горнего и по характеру, и по сфере, миропорядка, а это дается ему тем, что оно всегда совершается лишь во имя высших, неоспоримо добрых, целей, каковыми и является, чаще и нормальнее всего, содействие и поддержка делу, общего или личного, человеческого спасения. Итак, чудо есть такое препобеждение низших сил силою высшею, которое по вере совершается волею Божиею и разумно содействует нашему спасению или вообще помогает несомненной нужде человеческой жизни. Иначе это – обман, фокус или суеверие.

В ряду таких явно чудесных событий в истории религии особенное значение и интерес представляют, так называемые, пророчества. Мы знаем все, что пророчествами называются, опять-таки, предсказания будущего, которых нельзя объяснить находящимися в области ведения людей естественными силами и средствами, ни наукой или искусством человеческим, а только откровением, так пророчествующему свыше, от Бога. Например, предсказание рассеяния евреев при измене Иегове, Моисеем; плена Вавилонского – Иеремией, разрушения храма и Иерусалима – Господом, но особенно многие десятки предсказаний различных подробностей о Мессии.

Возьмите, напр., 21-й Давидов Псалом о страданиях, как списанный с истории Голгофской, с указанием пронзения членов, разделения одежд и жребия о хитоне воинами, воплей Христа и издевательств врагов Его и т. п.; о рождении Его в Вифлееме, о седьминах и скипетре Иудином, о воскресении – в истории Ионы с указаниями Христа в евангелии, об Агнце и медном змие и т. д. и т. д.

Нужно хорошо сознавать, что именно в христианской лишь религии имеем мы такие пророчества, и в исключительно благоприятной исторической обстановке. Ибо ведь Писания Ветхого и Нового Завета – не только несомненный исторический факт, но сама действительность и в наше время (при существовании рядом религий христианской и еврейской, никто не скажет, что пророчества те о Мессии вставлены post factum). Можно спорить о столетиях, за 7 или 4–5 их написаны, напр., некоторые главы Исаии и т. п., но что они написаны не менее, как за 400 лет до пришествия Христа на землю, как и все другие книги канона Ветхого Завета, этого не может отрицать (или хотя бы заподозрить) ни один, даже и самый неверующий, ученый.

Не трудна и ясна доказательная сила чудес и пророчеств для обладающей ими в истории своего существования религии. Если данные события и предсказания безусловно не могли быть совершены и даны ни силою, ни знанием, вообще никакими естественными средствами, находящимися в распоряжении и, научном или житейском обиходе, людей данного времени; если и характер лиц, и обстановка историческая, и самый тип речи или события с нравственной стороны стоят выше подозрения; если цель их возвышенная и религиозно-ценная и благородная – то они, как совершенный несомненным участием и содействием высшей силы Божией, могут быть принадлежности только той религии, которая дана людям от Бога, и есть откровение Его истины. Да, только та религия истинна, в которой есть истинные чудеса и пророчества. А ими и проникнута вся история и сущность христианства.

Установив истину бытия Божия и изложив христианский взгляд на отношение Бога к миру и в творении, и в промышлении, перейдем, далее, к изложению христианского учения о природе человека, его происхождении и его духовности.

Как известно, в повествовании книги Бытия о творении всего существующего, акту творения человека отводится особое место, и человек явно отличается от всех предшествовавших форм бытия уже в самом этом моменте происхождения его.

Прежде всего, вместо просто «… да будет», «… да произведет земля»… предшествовавших творений, создание человека предваряется советом в Божественном Существе (Троице): «… сотворим человека по образу и по подобию нашему»²⁰². Далее, и в самом творении раздельно и отчетливо передаются два момента: а) «… и созда Бог человека, персть вземь от земли». Этим моментом человек явным образом ставится в субстанциальную связь со всею земною природою, сам является земным или «перстным».

– Далее, особо говорится о происхождении души человека: и в то время, как ранее, о животных, Бог повелевал: «… да изведет земля душу живу», здесь Сам Господь непосредственно влагает ее в тело человека от Себя: «… и вдуну в лице его дыхание жизни, – и бысть человек в душу живу»²⁰³.

Итак, совершенно неоспоримо, что уже в этом первом и основном повествовании Библии, как еще больше – далее, во всей последующей истории своей, человек выделен из ряда всех остальных существ, и что именно душа его есть особый, нарочитый и заключительный вид Творческой деятельности Божией. Ясно и то, что именно в ней, этой сознающей, разумной, свободной, субстанциально отличной от всего существенного и плотского, душе и заключается тот образ и подобие Божие, о которых сказал Творец еще перед созданием этого совершеннейшего вида творения. А отсюда следует несомненная, с библейской точки зрения, двусоставность нашей природы, как двух, рядом стоящих, живущих и развивающихся сущностей, – землеподобного тела и богоподобного духа.

Рационалистическая наука, и особенно дарвинизм, как ранее не признавали Божьего творения в происхождении всех вообще органических видов на земле, так и здесь принципиально не допускают творения Богом человека, тем более души его, и считают его естественным продуктом развития предшествовавших форм животных организмов, и в частности – потомком обезьяновидных, выпрямившейся и усовершенствованной обезьяной.

Нужно заметить, что этот, наиболее нашумевший пункт в теории Дарвина, при всей его симпатичности сердцу Геккеля и ему подобных, как наиболее явно и дерзко отрицающий Творца и творение, и является в то же время одним из самых слабых пунктов ее. Теперь, кажется, редкий ученый повторить в той же постановке мысль о нашем сыновстве по отношению к обезьяне; говорят о каком-то общем предке, об ином предшествуюшем звене, но это – далеко другая мысль, не столько чудовищная и нелепая.

Во всяком случае, вопрос о таком дарвиновском животном происхождении человека представляет собою настолько серьезный и общий научный, и специально-апологетический интерес, что на нем нельзя не остановиться подробнее.

Прежде всего, при всяком, даже поверхностном (и именно, всего более, при поверхностном) ознакомлении со строением телесной природы и человека, и животных-млекопитающих и, главным образом, обезьяновидных, становится несомненным огромное сходство между ними, сходство, невольно вызывающее и мысль о родстве их по происхождению. Указывается здесь всегда: а) сходство анатомическое – особенно в устройстве скелета и мозга, вообще нервной системы; б) – исключительное сходство их крови; в) наличие у человека, так называемых, рудиментарных придатков, имевших свой смысл и значение лишь у животных предков человека и г) биогенетический закон развития, по которому-де индивидуальный зародыш человека в своем развитии повторяет, как длинный ряд ступеней, различные формы жизни своих предков.

1. Начнем с первого. – Да, анатомическое сходство между человеком и высшими животными во многих подробностях их организмов велико и несомненно. Однако, несомненны и существенные различия, здесь, та – прямо пропасть, которая отделяет, в этом случае, нас хотя бы от той же обезьяны. Так, не может не бросаться в глаза то обстоятельство, что в человеческом организме определенно, и как основа, сказывается именно в научно-устанавливаемом историческом совершенствовании типа его, развитие сторон, связанных с интеллектуальными процессами, вообще духовной жизнью его; тогда как у обезьяны – развитие конечностей (напр., колоссальное развитие рук; сильная челюсть с огромными зубами у орангутанга, структура ноги, как схватывающей задней руки и т. п.). Установлено, особенно проф. Ранке в его Морфологии, что «при снятии фотографии лучами Рентгена скелета человека и обезьяны по продольному разрезу кости или даже по одной целой кости, можно тотчас видеть, кому принадлежит данная кость, человеку или обезьяне». Напр., прямая походка обусловливает, совершенно различное направление костных волокон у человека и обезьяны. Но прямая походка стоит в связи со строением черепа, а именно здесь-то и залегает особенно значительная разница между ними. У нас наиболее развитой является, так называемая, черепная область, в которой находится мозг; она много более глазной области. У обезьяны наоборот. И это все именно потому, что человек нуждается в более полном развитии мозга, как косвенного орудия духовной жизни. Отсюда вывод такой: «все телесные различия между человеком и животным в последней инстанции есть следствие, функции духовного развития»²⁰⁴.

В связи с этим мы и видим, что лицевой угол у млекопитающих от 15% до 45%, у человека – приближается к прямому и идет от 65%; вместимость же человеческого черепа – 1 500 см³., тогда как у гориллы она 510, у орангутанга 455 и у шимпанзе 420²⁰⁵.

И вообще, по словам ветерана антропологической науки прф. Вирхова, «… нигде в ряду млекопитающих нельзя найти такой непроходимой пропасти относительно морфологии черепа, как между черепом человека и обезьяны, так что с чисто морфологической точки зрения лучше было бы навсегда отказаться от ненавистной мысли о сходстве человека с обезьяной». Сам К. Фохт, с особенным увлечением защищавший родство человека с обезьяной, к удивлению рисует в своих «лекциях о человеке» превосходную картину отличия человека от обезьяны, так что живо чувствуешь непроходимую пропасть между человеком и высшими животными, по их организации²⁰⁶.

По Грасиоле, самое развитие мозга у обезьяны и у человека идет в противоположном направлении: у человека мозговые извилины прежде всего показываются с лобной стороны и идут к темени, а у обезьяны они идут со стороны височной и направляются ко лбу²⁰⁷.

2. Еще большее значение придается, далее, кровному родству человека с животными. В науке давно уже производятся опыты с вспрыскиванием крови одних организмов другим, ближе или дальше стоящих к первым по своему строению. При этом, обычно, если даже взять кровь от одного вида млекопитающих и вспрыснуть в жилы другого сравнительно близкого, то наступают болезненные реакции вследствие разложения красных кровяных шариков одного вида в сукровице другого, и это явление исчезает только при самом близком родстве видов в зоологической системе. И вот оказывается, что реакция между кровью человека и кровью высших обезьян весьма слабая: и в том и в другом направлении кровь их усваивается легко.

Что касается данного обстоятельства, то даже при самом точном и бесспорном установлении такого кровного сродства между обезьяновидными и человеком вывод получится, в сущности, очень и очень скромный: только то, что кровь у них является в той же мере сходною, как скелет и другие органы, – т. е. то, что давно всем известно и никем не отрицается.

А между тем, едва ли можно признать, что данное родство по крови является таким уже полным и неоспоримым. Так, позднейшими, более осторожными и объективными ультрамикроскопическими исследованиями Раельмана, в крови человека обнаружены были особенности, не встречающиеся в крови других позвоночных. Далее, Бруит при исследовании летаргии установил, что если кровь находящегося в летаргии человека вспрыснуть другим млекопитающим, то наступает заболевание, но не у обезьян и не у свиней. Но если нельзя делать отсюда вывод об особой отдаленности тех и других от человека по крови, то и в сближении их тоже необходима большая осторожность. Указывают далее, что «… часто реакция крови, говорит о близости таких животных, которые далеко отстоят друг от друга в морфологической системе»; что и химический состав крови вовсе не есть постоянная величина, и что если из реакции крови и можно еще умозаключать об относительной близости исследуемых видов, в том смысле, что одно животное родственнее другому, чем третье (хотя, как мы видели, и с оглядкой), то отсюда еще не следует, как близки два первые вида животных (в данном случае – обезьяна и человек) между собою.

3. Третий зоологический источник, из которого обыкновенно черпают «доказательства в пользу животного происхождения человека, это – сравнительная история индивидуального развития», или так называемой «биогенетический закон». По этому закону, развитие индивидуальное (онтогенезис) есть только сокращенное повторение развития филогенетического или развития типа (филогенезис): зародыш человека в своем развитии проходит по Геккелю таких 22 или 39 ступеней. «Онтогения есть сокращенное повторение филогении»²⁰⁸. Однако и здесь нельзя не видеть увлечения и крайности. Не даром один весьма компетентный ученый натуралист (проф. Мензбир), строгий последователь дарвинизма, называет этот закон совершенно «фантастическим» (Русская Мысль. 1900 г. Кн. 6). Впрочем, и сам Геккель оговаривается, что «… только в редких случаях онтогенетическое повторение филогенетического развития бывает полным и верным; в большинстве же случаев оно не полно, испорчено, фальсифицировано»²⁰⁹.

Во всяком случае не так нужно представлять дело, будто данный человеческий индивидуум последовательно является здесь то тем, то другим видом животного, пока не оформится, как человеческий отпрыск, будто он сам проходит во чреве матери эти состояния. На самом деле, индивидуальное развитие есть не повторение родового развития, а при допущении принципа происхождения – всегда продолжение родового развития. Если родовое развитие продолжается, то каждое последующее поколение должно идти несколько далее, чем предыдущее; простого повторения прежнего родового развития поэтому не бывает. И кажущиеся повторения многих родовых стадий объясняются тем, что развитие по своей природе идет от более простых к более сложным формам. Чем выше по своей организации животная форма, тем более должна она пройти ступеней развития, пока не достигнет сложной конечной стадии; поэтому естественно, что предварительные, переходный стадии, так как они более просты, похожи на конечные стадии других животных, которые останавливаются на более низких ступенях развития. Здесь вовсе не заключается доказательство того, что человек сам в истории своего рода прошел все эти стадии, а есть только доказательство того, что индивидуальное развитие, начиная от первого клеточного деления оплодотворенного яйца, идет далее через различные стадии, пока не достигнет до определенной формы законченного организма²¹⁰.

Итак, и в указываемом нам индивидуальном развитии человека также нельзя видеть надежное и бесспорное доказательство в пользу животного происхождения человека. Говорит оно, как и анатомическое строение, как и сродство крови, о коих говорили мы перед этим, только о близости, о сродстве, о сходстве природы животных и тленного тела людей. Но ведь этого никогда и никто не отрицал, и не отрицает. Более того: в современном богословии уже оставлено своеобразное понимание нередких толкователей Библии прошедших дней, представлявших творение человека так, что Бог-де взял «красную глину» и из нее как бы слепил тело человека, как художник из гипса статую в мастерской. Так, уже в Догматическом Богословии архиеп. Черниговского Филарета мы читаем: «… в Библии не дается никаких данных к тому, чтобы утверждать, что человек появился сразу, в готовой форме своей природы… Персть земная, или прах, очевидно, должна была развиваться или пройти известные степени или виды жизни, пока сделалась достойной или способной вместить в себя дыхание жизни «… или стать во всей целостности человеческой природы образом и подобием Божиим»²¹¹. Но в чем именно состояло это развитие или прохождение через формы жизни, через какие именно формы жизни совершилось это прохождение и как долго оно продолжалось, – об этом никаких свидетельств в Библии нет²¹².

Э. Васман в 1907 году категорически утверждал, что бо́льшая часть богословов держится того взгляда, что под «землею» (творения тела) нужно разуметь органическую материю, из которой Бог произвел тело первого человека. Само по себе возможно также, что Бог воспользовался какою-либо уже организованною материей, каким-нибудь уже существующим живым существом²¹³, которое благодаря развитию быть может в течение миллионов лет, через целый ряд форм, постепенно дошла до той стадии, на которой место прежней животной души могла заступить духовная душа человека²¹⁴.

4. Не больше говорит за происхождение человека от обезьяны и помянутые выше рудиментарные органы, т. е. «… такие органы, которые когда-то выполняли определенные функции, но потом выродились, как бесполезные, и остались в уменьшенном и измененном виде. Мы уже говорили когда-то (в телеологическом доказательстве Б. Б.), как тенденциозно расширяют некоторые их состав. Можно сказать, что ни об одном, из них вместе с тем, нельзя с неоспоримостью утверждать, что они не были сколько-нибудь нужными в прошедшей истории человечества. Так мы уже говорили об отростке слепой кишки, «… сокращение которой могло быть произведено переходом от растительной пищи к животной»²¹⁵. Точно также, «… весьма возможно, что наши древние предки жили в таких условиях, где они были вынуждены более напрягать ушные мускулы, чем теперь»²¹⁶.

Ввиду давно уже выяснившейся полной невозможности выводить происхождение человека непосредственно от обезьяны, все больше мысль дарвинистов останавливается на указанном выше смягчающем варианте такого объяснения, когда выводят человека не от обезьяны, а от какого-то общего предка, от которого-де пошли две линии: одна, совершенствующаяся – к человеку (homo sapiens), другая, так сказать – чисто обезьянья.

И вот нам рисуют целые генеалогии и по той, и по другой линии – с указанием того, как постепенно видоизменялся этот общий – людской и обезьяний предок, давая в конечном итоге и тот, или другой вид современной обезьяны, и – человека.

Но спрашивается, что же получается при строго-научной проверке этих генеалогий? – Несомненно, опять-таки вывод, очень неутешительный для защитников такого «двоюродного» родства нашего с обезьяною. В самом деле, на одной стороне, оказывается, мы видим ряды развития, приведшие к образованию нынешних обезьян и полуобезьян. Здесь мы находим удивительно прекрасное палеонтологическое дерево: 30 родов ископаемых полуобезьян и 18 родов ископаемых обезьян. Что же касается другой стороны, где также должны стоять зоологические промежуточные звенья между этой основной родовой формой и современным человеком, то там – «… ни одного рода, ни одного вида, как промежуточного звена. Это весьма знаменательно. Если бы действительно такое развитие имело место, тогда должны бы найтись переходные формы и на этой стороне»²¹⁷. Между тем здесь перед нами только расовые, племенные, индивидуальные, или уродливые различия людей, но все это разветвления, все это – различной степени совершенства и развития, представители одной природы, одного вида – все того же homo sapiens, что и сейчас живет под разными широтами земного шара.

Нет нужды разъяснять, насколько важным для дарвинизма представляется отыскание какого-нибудь посредствующего звена, какого-нибудь исторически существовавшего в древние периоды истории земли обезьяновидного предка человека, который бы соединял таким образом первую линию со второю. И вот, давно уже высказывались в науке попытки указать в ископаемых такой вид, причем особенною известностью пользуются, так называемые, pithecanthropus erectus и неандеартальский человек. Первый был открыт в 1893 году на острове Яве голландским доктором – дарвинистом Е. Дюбуа. Последний в раскопках старого русла реки нашел сначала обломки коренного зуба, месяц спустя, на расстоянии одного метра от места первой находки – черепную крышку какого-то существа, и через несколько месяцев в 15 метрах от места первоначальной находки – бедренную кость и еще один зуб. При этом оказалось следующее: черепная крышка по своей форме наиболее подходит к черепу гиббона; по своему объему – 900 см³ – череп представляет среднее между черепом больших человекообразных обезьян – 500 см³ – и европейцев – 1 500 см³; зубы по своей величине меньше, чем у человекообразных обезьян, по своей кронке приближаются к обезьяньим; бедро, по-видимому, – человеческое, но отличается от обыкновенного своею значительной вогнутостью. На основании всего этого он и признал свою находку за промежуточное звено, требуемое теорией, а Геккель громко назвал эту находку прямоходящим обезьяночеловеком «pithecanthropus erectus»²¹⁸.

Однако, мир беспристрастных ученых натуралистов не согласился с мнением Дюбуа и Геккеля. Например, Вирхов на Лейденском конгрессе (где Дюбуа впервые выступил с докладом о своей находке), как почетный президент его, выяснил, что нельзя с уверенностью утверждать, что будто найденные кости принадлежат одному индивидууму, и что еще меньше можно решить, – был ли этот индивидуум человеком или обезьяною: бедренная кость говорит как будто за человека, черепная покрышка – за обезьяну. Только в случае, если был бы найден полный скелет pithecanthropus’а, можно было бы произнести решительное суждение о его положении в зоологической систематике…

Но такого скелета не нашла и целая специальная экспедиция, для этой именно цели и снаряженная после того на о. Яву. Однако, в тех же слоях земли, в которых Дюбуа удалось открыть кости питекантропа; экспедиции удалось найти несомненно человеческий зуб. Эта находка одна уже опровергает мнение Дюбуа, так как человек и обезьяночеловек не могли существовать одновременно, и обезьяночеловеку, по теории Дарвина, нужно было еще много веков, чтобы превратиться в человека. Кроме того, оказалось, что геологический возраст слоев, в которых нашел кости Дюбуа, трудно определить, и быть может, они вовсе не относятся к тому периоду, к которому относят их дарвинисты.

Возможность всякого отожествления находки Дюбуа с промежуточной формою, по мнению проф. Райнке, совершенно устранена тщательными геолого-палеонтологическими расследованиями проф. Фольца на месте самой находки в 1904–1906 г. г.; им неопровержимо установлено, что pithecanthropus принадлежит к средине делювиальной (предшествовавшей нашей) эпохе и жил вместе с людьми в той местности, где был найден. Между тем, по данной теории человек и обезьяна должны были разойтись раньше…

Наконец, разбираясь в самых свойствах питекантропа, «… теперь больше склоняются к тому, чтобы видеть в нем боковую ветвь рода обезьян»²¹⁹. И в частности, при сопоставительном измерении черепа его и черепа шимпанзе, оказалось, что они различаются между собою «почти лишь величиною, но не формою»²²⁰.

Еще менее доказателен для выводов дарвинизма упомянутый неандертальский череп²²¹. Сомнительная и при начале, до-делювиальная древность его совершенно была опровергнута рядом позднейших раскопок, особенно в 1908 году в Дардони (во Франции) и у нас на Днепре – в Новоселках – при остатках погребальных приношений христианских времен. Что касается, обрадовавших дарвинистов, признаков, которые приближали череп неандертальца к черепу обезьяны – сильно выступающие надглазные бугры, низкий лоб, значительное сужение черепа в лобной его части и расширение затылочной, то все эти признаки в подобном же виде имеются и у представителей современных человеческих рас²²². В частности, особенно поразившая в свое время малая емкость черепа (всего в 1 230–1 240 см³), у дардонского неандертальца заменилась, по разным измерениям, объемом в 1 600–1 800 см³, так что даже и защитники животного происхождения человека должны были признать, что и делювиальные люди неандертальского типа были богато снабжены мозговым материалом для всех обычных потребностей, применительно к современной мерке»²²³.

Итак, до сих пор полную силу сохраняет категорическое заключение проф. Вирхова по поводу всех этих попыток указать животных предков человека. «Фактически таких переходов от человека к обезьяне не существует; а между тем в настоящее время должны были бы существовать представители подобных форм, если только они имели место в развитии человека». Или, как формулировал другой крупнейший специалист, проф. Бранко, директор геолого-палеонтологического берлинского института в 1901 году: «… человек является перед нами в земной истории, поистине как homo паvus, а не как потомок древнейших родов. Между тем как большая часть млекопитающих настоящего времени, оказывается, имеет длинные ряды предков в третичное время, человек является прямо и внезапно в делювиальную эпоху, так, что мы ничего не знаем о его третичных предшественниках. Третичного человека нет, a следы его деятельности в третичное время имеют сомнительную природу. Напротив, остатков дилювиального человека много, но дилювиальный человек выступает, как совершенный homo sapiens»²²⁴.

Как велика научная состоятельность противоположного типа генеалогии человека, это видно из примера хотя бы того же главы дарвинистов – Геккеля, издавшего в свое время целый альбом серии животных предков человека и притом, пока публично не обличили его, – в виде якобы снимков с научно открытых оригиналов – ископаемых. Вот экстракт из его Берлинских лекций по Васмэну. «Как древнейший предок человека, описывается у него archiprimas – форма, совершенно вымышленная. От него происходит Tachilemures, представляемые выдуманным Lemuravida. От них происходит Nеcrolemures, о которых мы также ровно ничего не знаем, почему они должны быть предками человека. От них по Геккелю происходят обезьяны. У обезьян есть особая форма, названная, как предок человека, archipithecus – праобезьяна. Этот тип также сочинен. От archipithecus по прямой линии происходит первобытный гиббон (Prothilobates). Этот также не существует, а только выдуман. От первобытного гиббона происходит pithecanthropus alalus, первобытный, неговорящий человек. Он не может быть назван pithecanthropus erectus, так как последнего наука уже исключила из ряда прямых предков человека; поэтому Геккель называет его лишь неговорящим первобытным человеком. Но это опять вымышленное существо. От него происходит далее homo stupidus, глуповатый человек. Этот тип не вымышлен (но конечно, только Геккель мог дать ему чин нашего предка²²⁵, а от него homo sapiens). Только две последние формы существуют в действительности»²²⁶.

Полагаем, что подобными приемами научные теории строиться не могут.

Так уже зоология, при всем том, что она дело имеет только с телесной организацией человека, слишком мало дает науке для дарвинистического понимания животного происхождения человека. Но спрашивается, «… одна ли зоология может судить о происхождении человека, одна ли она компетентна здесь? Нет, не одна. Конечно, она была бы одна, если бы человек был только животное. Тогда нам могли бы сказать: откуда же произошел человек, как не от млекопитающих третичного периода? Не с неба же он упал? В действительности дело обстоит иначе. Кто принимает существенное различие между человеком и животным, кто главное значение придает духовной душе человека, для того в вопросе о происхождении человека главная часть вопроса в том: откуда происходит высшая часть человека, а не откуда происходит часть низшая»²²⁷. Отсюда до бесспорного ясно, что главную роль во всем данном вопросе о происхождении человека, играет и должна играть из естественных наук не зоология, a психология, и за точку отправления в положительном решении вопроса должны мы брать данные нашей природы не физической, а психической, которою, как видели мы, определяются существенные особенности структуры и самого нашего организма физического.

Итак, основное отличие человека от животных залегает в тех высших сферах его жизни, которые действительно у него единичны и исключительны, безусловно своеобразны, и каждому из нас по внутреннему его опыту прекрасно и непосредственно – ярче, чем воочию известны, ибо знаем мы их именно – как те или иные переживания духовной природы человека.

Так, уже относящийся сюда и отличающий нас от всего живого на земле дар слова, без которого история не знает и никогда не знала человека, есть первое, и для всех очевидное отличие человека от всех других живых существ. Правда, и Дарвин, и особенно Геккель всячески стремились стереть это наше отличие от животных. Последний, ссылаясь на один вид поющих обезьян о. Суматры, категорически заявлял: «Для непредубежденного филолога ныне не может уже подлежать никакому сомнению, что наша высокоразвитая отвлеченная речь развилась медленно и постепенно из несовершенного звукового языка наших плиацентовых²²⁸ предков-обезьян»²²⁹.

Но, не говоря уже о том, что и сам Геккель не решился поименовать такие несовершенно говорящие виды обезьян, и ссылка его на филологов, только чересчур развязна. Столпы филологии – и западноевропейской и русской – напр., Гердер, Гумбольд, Гейзе, Потебня, М. Мюллер шли в этом случае по линии отличения человека от животных, следуя за Декартом, указавшим и в этом отношении непроходимую пропасть между животной и человеческой психикой. Общеизвестны характерные слова Макса Мюллера по этому вопросу. «Великая грань между животным и человеком состоит в языке… Язык наш – Рубикон, и ни один зверь не посмеет переступить его… Каждое слово имеет свою историю, и начало этой истории, которое открывает нам этимология, выводит нас далеко за пределы его первого появления в истории». Даже увлекаясь потом основами эволюционной теории, он однако же и позже устанавливает, как закон «… без разума нет языка, и без языка нет разума»²³⁰. И действительно, «… не говорят животные не потому, что не могут говорить, а потому, что им нечего сказать»²³¹. «Слово предполагает разум, мысль, общее представление. Чтобы назвать предмет, надобно подметить какое-либо общее свойство его, характеристический его признак. Проще, дар слова предполагает способность абстракции, обобщения, способность образовывать общие понятия». «Животное не может говорить, потому что не мыслит»²³².

Но конечно, самое важное наше отличие от всех животных, в том числе и от обезьяны, заключается в тех наших свойствах, о которых говорили мы в психологическом и нравственном доказательствах бытия Божия, в свойствах нашего богоподобного духа, в высшей – психической жизни его.

Что бы ни говорили нам монисты, все сводящие к телесной нашей организации и ее функциям, человек, как и сказали мы, двусоставен по своей природе. Необходимо признаваемый опытной психологией факт параллелизма в нашей жизни постоянно заявляет о двух самостоятельных сторонах, как бы о двух сущностях или силах, взаимно связанных, взаимно влияющих. Телесная жизнь необходимо действует на душу, душевная необходимо кладет свою печать на тело. В последнем случае, кроме общеизвестных случаев явного влияния душевных переживаний на обнаружения телесные, напр., в чувстве горя, когда по плачу и рыданиям узнаешь о нем из другой комнаты, или радости, когда юнец прямо запляшет от восторга и т. п., нельзя не обратить внимания на ту внешнюю облагороженность, осмысленность лица мыслящего, духовно-развитого человека, которое выразится и в конфигурации мозговых извилин, и в изменении даже костных частей лицевой стороны черепа человека.

При всей, соблазняющей многих несомненной зависимости нашей психической жизни от состава, устройства, здоровых или болезненных изменений в нашем мозгу, несомненно, правильнее понимать отношение между ними в виде аналогии с пианистом, который в области внешних звуков одного аккорда не даст, раз отнимут у него или совершенно расстроят его инструмент; который, пожалуй, спутается, если перемешаются листки в его нотах (ассоциативные нити в мозгу человека), но без которого все же нет самой музыки, мертвый механизм – рояль, и слепы ноты. Играет-то все же пианист, хотя он и не в состоянии будет играть без рояля. Так и слова, и суждения произносит язык, а говорит мысль человека, почему «… обезьяна, как неспособная мыслить, не говорит, хотя по анатомическому строению своего рта она и должна бы говорить»²³³, почему легко может болтать попугай, но говорить не может.

Итак, три класса наших психических переживаний, которые определяют собой нашу душу и признаются всякою почти психологией, – область человеческого разума, чувства и воли, и составляют главное и основное отличие наше от всех хвостатых, четвероногих и четвероруких. Вместе с единством сознания нашего, они и составляют собою ту его духовную личность, то его, отлившееся в тот или иной нравственный и эмоционально-разумный характер, единое я, которое при жизни тела неразрывно во всех переживаниях сплетено с ним, но сохраняете свою полную самостоятельность и без него, и по религиозным верованиям не только христианским, но и общечеловеческим, продолжает жить и быть собою и по смерти его тленного тела.

Да, душа человека бессмертна. Это следует, прежде всего, из того, что она представляет собою нечто единое, простое, как тот жизненный принцип или силу, которая остается постоянною и неизменною, себе верною, и при всем своем раскрытии, наслоении содержания, одним словом – возрастании духовном. Но если всякая энергия неуничтожима, и в органическом мире смерть есть лишь химическое разложение тела на составные элементы, то и психическая энергия жизни – несомненная сила, простота и единство – неуничтожима точно также, или еще и больше.

Но в христианском бессмертии мыслится не одна такая неуничтожимость человеческого духа. Неуничтожим атом кислорода, выделенный из воздуха, но утративший свою особь в воде от соединения с водородом; не уничтожается капля воды, без следа поглощенная океаном. Не исчезает ли, как физический атом, и душа человека, – со слиянием ее, например, с универсом, или Божеством пантеистов?!

Однако, что такое представляет собою та простая психическая энергия и сила, неуничтожимость которой мы признали? Есть это что-то бескачественное и неопределенное, во всех индивидуумах абсолютно однородное и схожее до тождественности, или это – нечто именно во всех случаях индивидуально определившееся и совершенно обособленно-оцвеченное, единички отнюдь не аналогичные каплям воды или молекулам химии?

Несомненно, и думаем – для всякого, что человек – не простая животная особь, но – личность, личность единая, простая, но всегда и необходимо – своего собственного духовного облика, развитием и складом жизни так, а не иначе, сложившегося и выявленного. У каждого – свой ум, свои чувства, своя воля, свой нравственный характер (хотя бы и в виде, так называемой бесхарактерности, каковая для этого лица опять-таки является его нравственным отпечатком). Отсюда, когда мы говорим, что после телесной смерти все же неуничтожимой остается душа данного человека, то душу эту мы не мыслим, и мыслить не можем, иначе, как только именно его душою, со всем неизвестным отпечатком, со всеми ее свойствами. И особенно мыслим мы ее лично доброю или злою, праведною или преступною. О какой-либо «безличной» личности тут и речи быть не может.

Подтверждением необходимости признавать именно такое личное бессмертие нашей души может служить та самая вторая половина нравственного доказательства, которою мы, довольно обстоятельно и подробно, устанавливали истину бытия Божия. Нетрудно из той мотивировки сделать соотносительные выводы и в применении к вопросу о нашем бессмертии. В самом деле, если наше живое и неискоренимо твердое и властное сознание нравственное требует признать применение безусловно – справедливого воздаяния и установления праведного соответствия между нравственною стоимостью личности и ее окончательною участью, то должна быть, как мы видели, там, в потустороннем мире, надстройка над этою жизнью, должен существовать Бог и в правде суд Его, должна быть загробная жизнь и личное человеческое бессмертие. И это тем более, если мы признаем наше творение Богом, да еще по Его образу и подобию.

Конечно, благом была бы для человека и одна земная жизнь, но только при том условии, если бы весь склад ее и тип самого человека отвечали этому краткосрочному и до конца лишь с телом связанному существованию. Но этого-то и нет. В душу человека несомненно заложены надземные, в потусторонний мир направленные, запросы, потребности и стремления. Таковы в особенности, кроме помянутой сейчас идеи полного возмездия, еще глубокие стремления человека к истине, добру и красоте. Человеку нужна и дорога не относительная, условная, преходящая истина – истина из порядка явлений, только явлений. Ценна для нас только настоящая, самую сущность познавшая, истина. И дать такую истину может только, Сама Абсолютная Истина – Бог, и воспринять ее может только дух бессмертный (ибо здесь, в этой земной нашей жизни, по слову Екклезиаста²³⁴, даже и в знании – лишь томление духа), в своем развитии не обрываемый и не престающий. По слову апостола, теперешнее наше, действительно-гадательное, как бы сквозь тусклое стекло, зрение (явлений) – там в грядущем бытии, заменится видением лицом к лицу, a знание типа «отчасти» – знанием полным, тем, коим сами мы познаны²³⁵ ведением Бесконечным, Божественным.

Также приходится рассуждать и о стремлении к Абсолютному Добру и Совершенству, и к красоте и гармонии. В душе человека, бесспорно, они есть, удовлетворения им здесь нет; во всем – ars lorga, vita brevis (долог срок искусства, а жизнь коротка). Итак, если эти стремления – не насмешка над человеком и не самообман, – продолжена должна быть столь же беcконечной линией, как и процесс восхождения к этим Идеалам, и жизнь человека. Его дух – дух бесконечных стремлений должен и жить беcконечно. А значит, человек по душе должен быть и есть бессмертен.

В кн. Бытия не раз говорится, что все, созданное Богом, вышло в «добром» виде: «… и виде Бог вся, елика сотвори, и се добра суть зело»²³⁶. Особенно совершенным представляется человек, как царь, поставленный владеть всеми тварями²³⁷, «… малым сим людей умаленный от ангелов и славою, и честью венчанный» от Бога²³⁸.

В то же время, по не менее ясному учению той же Библии, теперь этот «мир во зле лежит»²³⁹, «вся тварь подчинена суете» (расстройству) и как страдающая, «совоздыхает и соболезнует с нами» (в чаянии лучшего будущего)²⁴⁰. «Человек же всякий грешник – и грешник от чрева матери своея»²⁴¹. Едва ли кго станет сейчас отрицать отмечаемый здесь факт несовершенства, точнее, как мы называем, этой поврежденности мира и человека. Что касается всего мира, то указания на признаваемые здесь дефекты и являются, как мы уже знаем, сильнейшими и самыми обычными возражениями против целесообразности космоса (припомним телеологическое доказательство бытия Божия). Заметим здесь, что все подобные возражения и ссылки являются прямо неустранимыми и неопровержимыми, если забыть, что данную природу нашу нужно рассматривать, как преходящий момент мирового процесса, и главное – момент, заведомо поврежденный – тем злом, о котором и предстоит теперь вести речь нам.

Несомненно, много расстройства в природе и теперь; еще больше его мир ожидает в будущем Времен эсхатологических (последних), как придется нам отмечать в отделе об этих последних временах. Но как о прекрасном сосуде с трещиной никто не скажет, что сделан он был не хорошо, раз его потом со стороны повредили; как не назовем мы яблоню бесплодной за то, что нет на ней плодов в мае, – так и мир, нося в своем устройстве и соотношении частей печать мудрости своего Творца, есть именно не хаос и не бессмысленный «лопух» (см. Базарова), а космос и величие – и при данных недочетах, наблюдаемых в нашей земной жизни.

Но во всяком случае, недочеты здесь есть, и доказывать их нет нужды: есть зло, есть ложь, есть грех, разврат; окружают нас разные катастрофы и суровые уроки одушевленной и неодушевленной природы.

Несомненною представляется и производящая или движущая, активная причина этого зла. Должен существовать диавол.

В настоящее время модным является высокомерное отрицание духа зла: «вера в чертей» считается первым признаком обскурантизма и отсталости, каким-то предрассудком. По нашему же убеждению, наоборот, предрассудком необходимо признать лишь отрицание бесов – этой злой и вредоносной силы.

Конечно, в представление о злых духах вплелось много грубого и суеверного. Едва ли не главную роль в отрицании их сыграло ходячее представление о бесах, как косматых, рогатых существах, с копытцами, хвостом и когтями. Здесь символика, понятная и для ребенка²⁴², слилась с действительными признаками их, и этим слишком уже принизилось, материализовалось самое понятие о бесах, как о силах и духах.

Но если отбросить эти чуждые наросты, эти придатки невежества и темноты народной, и говорить о диаволе, как о производящей и основной причине всего злого и ненормального в жизни мира и людей, то с логической точки зрения, безусловно больше данных за нее, нежели против нее.

И в самом деле, нет действия без причины, и нет развивающегося процесса без формирующего принципа, без производящей, к известной цели, к данным результатам направляющей, силы. Теперь – возьмите жизнь. Что есть злые и безобразные поступки, явления, факты, – об этом мы уже говорили, отрицать этого никто не станет. Но вот на что нужно обратить внимание: факты эти, соответствующая цепь событий, постоянно в истории развиваются и органически нарастают. Развивается порча и развращенность народов, организуются и по своему совершенствуются злые и вредоносные силы, растет и крепчает в самих нас, забирая нашу волю в путы греха, всякое скверное пристрастие и склонность. И в жизни отдельной личности, и в обществах, и народах грех и зло есть процесс органический – объединенный, растущий, активно-действующий. Возьмите, в таком процессе нарастания, мотовство, картежничество, распутничанье, возьмите пьянство, единичное и общенародное; возьмите какие-нибудь эпохи упадка нравов у греков, римлян, придворных сферах какой-нибудь Византии и т. п. Возьмите, так называемые, роковые стечения обстоятельств.

И опять-таки скажем. Неужели же нам признать все это чем-то беспричинным, какою-то глупою цепью случайностей, никем и ничем не подбиравшейся кучей фактов и событий, давшей однако же в результате не хаотически беспорядочную массу, не бесформенную вершину, а какой-то соответственный плод, очень грустный, явно – отрицательный, но органически сросшийся, с предшествующим и как бы планомерно возглавляющий его собою? Не правдободобнее ли, не лучше ли, не научнее ли объяснить нам все это участием (не непосредственным и как бы чудесным, а направляющим и формирующим) соответствующего движущего начала, действием злой силы, разлагающего принципа, фактора, который и наложил на данный реальный процесс свою печать зла.

Начало это, как действующее, конечно есть сила, а не вещество, дух, а не материя. И так как сила эта знает, куда ведет и чего достигает, то она и сознательная, личная. Сила эта – диавол.

Христианское учение и признает, что как всякое добро от Бога²⁴³, так и зло – от диавола. Любимый ученик Спасителя так нам и говорит: «… творяй грех от диавола есть, яко и сперва диавол согрешает»²⁴⁴. Потому-то и в число тех главнейших прошений наших, из которых состоишь молитва Господня, заключительными являются: «и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

И так, в нашей жизни зло от диавола, он же причина и бедствий и страданий физических ибо «Бог не есть виновник зла»²⁴⁵, а только попускает его.

Откуда же и как явилось зло в мире?

По библейскому учению, зло впервые явилось в мире ангелов, когда совершеннейший, наиболее одаренный из них, возгордился и не захотел поклониться Сыну Божию. Поэтому ап. Иуда и называет диавола и его бесов «… ангелами, не соблюдшими своего начальства, но оставившими свое жилище»²⁴⁶. Эти духи, обратившие свою свободу против Бога и Его царства, света и добра, и сделались духами мрака, лжи и злобы, а их глава диаволом, сатаною (противник). Диавол и есть отправная точка в истории зла и движущая сила его. По известной притче Спасителя, «… он и посеял на ниве доброй пшеницы Божией сорные и никчемные плевелы», неустранимою цепью связал зло с добром в истории жизни людей.

Как явились среди нас эти плевелы, ответ на это дает книга Бытия своим подробным и живым рассказом о грехопадении прародителей. Припомним его. Мы видим в нем, что диавол, а) как дух, обращается к Еве посредством змия; б) начинает беседу с полуправды (– не запретил ли Бог от всех деревьев вкушать); в) клевещет на Бога и искушает жену основным соблазном: «… будете, яко Бози, ве́дущие доброе и злое»; г) к этому примешивается у Евы чисто чувственное побуждение: древо соблазна – «… красно в снедь». Отсюда, с одной стороны история падения указывает нам на почти детское состояние праотцов; на то, что им принадлежало лишь, так называемое, совершенство невинности; с другой – на то, что в искушении был момент, когда явно становился выбор: верить ли Богу – о смерти за вкушение, или диаволу – о том, что наоборот будут сами они «яко бози». И род человеческий в лице этих корней своих поддался соблазну, и от полного, без сомнения, доверия и послушания Богу люди отступили, познали опытом и приняли в себя и в жизнь свою злое.

И так, грех прародителей был не только в том, что они нарушили прямую заповедь Божию и от запрещенного плода вкусили, но именно в этой измене Ему и предпочтении, оказанном слову диавола. Но еще больше он – в моментах дальнейших. Как знаем мы, Бог не отвергает и не отстраняет поддавшихся соблазну грешников, но вопросами о виновности призывает их к раскаянию. Но они, воспринявши яд греха, вступают на дальнейшую и уже более глубокую ступень его: они впадают в грех самооправдания: Адам сваливает на жену («… которую Ты дал мне», – т. е. косвенно, на Самого Бога), жена – на змия. Самооправданием они и закрепили за собой грех свой²⁴⁷.

Грех Адама и Евы перешел на все человечество и называется у нас грехом первородным; с поколениями он только нарастает, и сказывается в человеке в виде темных греховных влечений, присущих ему по природе. Таким образом, человечество в развитии своем пошло по нисходящей лестнице, в которой Адам явился первою отправною ступенью. Смертоносным ядом греха был заражен ключ, самый источник многомиллионной реки людской; греховною оказалась и та струя, которая от этого ключа потекла во всей земной истории человеческой. Апостол Павел говорит: «… одним человеком вошел грех в мир, и грехом – смерть; и так смерть вошла во всех людей, потому что в нем все согрешили»²⁴⁸. И каждый человек, затем, этот грех за собой закрепляет и слишком, далее, развивает своими личными произвольными падениями.

По слову псалмопевца Давида, все мы «… в беззакониях зачинаемся и во грехе рождаемся»²⁴⁹, и «несть человека, иже жив будет и не согрешит» (кроме лишь Богочеловека – Иисуса «Христа).

Неизбежным следствием греха явилось осуждение падших людей праведным судом Божиим и изгнание их из рая с лишением блаженства богообщения. И вот, как необходимым следствием праведной жизни является духовное здоровье человека и его богоуподобление (в этом смысле святые подвижники наши и называются преподобными), так и греховность, ставшая принадлежностью нашей природы, сказалась в расстройстве всех сил ее. Ум человека омрачился, и вот с тех пор, действительно, errare humanum est (свойственно человеку ошибаться). И человечество, от самого того дня падения, не может уже идти вперед в своем развитии прямою линией, но вечными изломами и зигзагами заблуждений, именно опытом познавая гибельность их и ложь, медленно двигается оно к сияющим перед его сознанием высшим целям.

– Не меньше повреждено грехом и человеческое сердце. Кто из нас не знает по себе, как мало мы способны ценить и искать блага и наслаждения идейные и духовные – те, которые даются удовлетворением высших запросов человеческого духа, – в истине, добре и красоте и наоборот: как остро и сильно воспринимаются нами различные удовольствия и прихоти чувственного типа, присущие лишь животной природе, и притом – сплошь и рядом в извращенном виде.

Особенно же поврежденною у человека является центр его личной жизни, свободная, царственная по назначению и природе его, воля. Падший человек становится пленником греха, железными путами окованным им, и своими силами безусловно не в состоянии победить то темное и злое начало, к которому опытно приразился он, которое вошло в самую его природу. Хотеть добра, внутренне любоваться им и тяготеть к нему, человек еще может, но проводить его в свою жизнь, на деле осуществлять его, безусловно не в силах²⁵⁰. Для этого ему необходима высшая помощь и новые, живительные начала духовного роста, и получить их он может только во Христе и через Христа.

Давая себе отчета в общей истории рода человеческого от первого падения, a затем потопа, до времени появления Спасителя, мы ясно и отчетливо можем разделить все человечество на две слишком неравные половины: все народы и племена вообще, на одной стороне, и на другой – один небольшой народец еврейский. И религиозно – нравственное состояние в этих двух половинах оказывает различным до полной противоположности.

История большей, внеизраильской, половины рода людского в данном случае есть история лишь последовательной и все нарастающей порчи людей, их развращения и потемнения самого религиозно-нравственного сознания их. Как и в предшествовавшем, допотопном периоде, все больше становились они «плотью», не давая пребывать у себя Духу Божию²⁵¹. Вопреки уверенности эволюционистов, даже в религиях образованных народов – египтян, индусов, греков – мы узнаем, что первичные и древние религиозные представления их носили более совершенный и возвышенный характер, и, несомненно, в той же Греции и Риме, в седые времена их истории, религия была у них созидающим и нравственно-воспитывающим началом, чего вовсе не было во времена позднейшие, особенно в дни распространения у них веры Христовой²⁵². В противоположность развитию внешне-культурному, в сфере религиозной у них, как и у современных детей человечества – дикарей, была лишь деградация, только ухудшение и как бы регресс. Выразилось это в развитии и характере охватившего сплошь все те народы язычества.

Что такое язычество? Обычно, оно понимается исключительно как религия идолопоклонства: это верно, но это не полно, знака равенства между ними поставить нельзя. Действительно, основную и характерную черту языческих религий представляет подмен в основе религии: забвение или отказ от почитания истинного Бога, как Высшего Бесконечного Личного Существа – Духа Невидимого, и замена Его тварью – от солнца или неба до грубых чурбанов или священных кошек египтян. Отсюда, основное заблуждение в язычестве – чисто религиозное и касается всего более представления в нем о Божестве.

Но ведь это же представление, как признаем мы, есть фундамент и высшая жизнеобразующая цель и для всех других сторон наших духовных переживаний. Жизнь человека, во всей ее совокупности, есть как бы отблески его верований в Бога и отношений к Богу, и богоподобие, в совсем своеобразных формах, становится как бы законом развития у людей. Отсюда, как возвышенное представление о Боге, как Идеал Совершенства, зовет и влечет и самих нас к совершенству²⁵³, так и грубо-чувственные верования в похотника Зевса или Астарту культивировали и в почитателях их соответствующую похотливость, крайнюю нравственную грязь и полное извращение человеческой природы.

Утратив с забвением о своем Творце, высший и абсолютно обязательный регулятор своей жизни, своих поступков и настроений, люди и подпали всем естественным и грубым влечениям своей падшей природы, и особенно таким сильнейшим в ней, как эгоизм и чувственность. Нравственность язычества – есть нравственность именно такой чувственности и эгоизма²⁵⁴. И это не только в каких-нибудь отвратительных культах Изиды, Астарты или Цибелы, но и в более умеренной, напр., государственной религии римлян.

Распределяя теперь виды язычества по группам, мы на первом месте поставим религии пантеистические или приближающиеся к ним, как религии более совершенные и более древние по своему происхождению. Такова религия индусов, с богами Вед-Индра, Агни, Варуна, и сменившими их Брама, Вишну и Сива, с явными следами монотеизма и со слиянием богов с мировыми процессами. Как известно, религия эта слилась затем с соответствующей философией, исходящею от основной мысли, о непрочности, даже призрачности всего бытия, что и повело в дальнейшем к возникновению буддизма с его учением о жизни, как страдании, и о святой мудрости, как освобождены от этого страдания, происходящего от жажды бытия. Впрочем, фактически символизм, чрезвычайно развитый в буддизме, повел затем к вырождению его в грубые формы суеверий и идолопоклонства. Такова и древняя китайская религия с обожанием неба, древнеегипетская – с почитанием Ра (солнечного света) и др. Уже здесь религия, забывшая истинное предание о Боге, становится на почву характеризующего все язычества натурализма – почитание тех или иных сил природы, полного слияния Бога с ней.

В дальнейшем развитии этого натурализма мы видим с одной стороны сабеизм – религию, главным образом, халдеев, с почитанием светил небесных, движение которых эти предки астрономии изучали, и влиянием или воздействием которых объясняли судьбы человеческие – и личностей, и народов; с другой – демонизм, с населением особыми божественными существами более или менее выдающихся, а потом и обычных сил и явлений природных, по типу леших, русалок, домовых и т. п. существ в суевериях наших предков. Сюда приближается, так называемый, анимизм – почитание душ предков, особенно каких-нибудь героев между ними. В дальнейшем огрубении и измельчании религиозных верований мы видим зоолатрию, почитание священных животных, вроде змей, ибисов, кошек, Аписа (– быка с белым пятном на лбу) у Египтян, и фетишизм – невежественное обоготворение камней, деревьев и т. п. материальных предметов, и сюда же относящееся, столь распространенное, собственное идолопоклонство многих языческих религий, когда идол почитался богом сам по себе, помимо связанного с ним представления о каком-нибудь Зевсе, Ваале и т. п.

Более совершенною и развитою, но позднейшей по времени, как бы последним словом самостоятельного творчества человека в этой области, является религия греков и частью римлян, называемая антропоморфизмом, или, точнее, антропотеизмом, обоготворением человеческого духа в различных его силах, способностях и деятельность их, когда в Зевсе, напр., почиталось царственное величие и мудрость, в Афине-Палладе – мудрость политическая и научная, Апполоне-Фебе – искусство и творчество и т. д. Это были, как справедливо указывают обоготворенные эстетические идеалы человеческой жизни, созданные столь присущим греку чувством прекрасного²⁵⁵.

Но при всех этих разветвлениях и разнообразии влагавшихся в языческий культ воззрений религиозно-теоретических, в массах и на практике, все они клонились и сводились обычно именно к грубому идолопоклонству, тому почитанию за богов, руками сделанных истуканов – идолов, против которого так боролись пророки и нелепость которого так наглядно изобличали. Типичная история в этом виде рассказывается нам в кн. Пророка Даниила в повествовании о Виле и змие²⁵⁶. Мы видим из нее, как грубо и бессовестно морочили языческие жрецы народ и самого царя своего; видим здесь общее народное представление о богах, как имеющих свою квартиру и нуждающихся в жертвах почему и понятными становятся разъяснения ап. Павла в Афинах, что «… Бог не в рукотворенных храмах живет, требуя что» и т. д.²⁵⁷. Видим и яркий образчик особого вида зоолатрии – в почитании вавилонского дракона.

Так ушло и отчуждилось человечество в своем падении от Бога и, блуждая во тьме язычества, извратило свое сознание и затемнило в себе данный ей от Бога образ.

Человек изменил Богу, но Бог не изменил Своей любви к человеку. Как и поет в чувстве благодарной любви церковь за каждого из нас: «Ты, врага суща, мя зело возлюбил еси»²⁵⁸. Поэтому-то, наряду с той обще-промыслительной деятельностью Божественною в отношении к миру и человеку, о которой мы вели речь выше, и в развитии ее, мы и видим особенное попечение о нем, как о сознательной, разумной, вообще богоподобной личности, о нормальной и здоровой духовной ее жизни и, прежде всего, об ее исцелении и спасении. Бог по Своему предведению от вечности знал о предстоящем падении человека через злоупотребление его данною ему свободою, а потому от вечности предопределил, по благости Своей, и спасти его, и спасти неоценимым выкупом – через добровольную и страдальческую жертву Сына Своего.

Вот почему ап. Павел, охватывая сознанием все дело спасения рода человеческого во Христе, и говорит о себе и других проповедниках учения Христова: «Мы проповедуем Премудрость Божию, в тайне сокровенную, которую предназначил (предуставил) Бог прежде век в славу нашу»²⁵⁹, и в Апокалипсисе Христос называется «Агнцем, закланным от сложения мира»²⁶⁰, а у ап. Петра еще точнее – «… предуведенным прежде сложения мира»²⁶¹. Подобно этому и о верующих ап. Павел сказал, что Бог «… избрал нас в Нем прежде сложения мира»²⁶². Так Бог, заранее зная подпадение человека заразе, заранее приготовил врачество, и в этом врачестве еще более проявил дело Своей любви.

И это врачевание нас через Христа началось не по распятии, не по рождении лишь Его, а несравненно раньше – с самого же времени падения, с самих же согрешивших прародителей. Началось оно еще в раю. Когда человек поддался искушению и пал, диавол, конечно, должен был ожидать, что и люди будут верны, будут служить ему, как его бесы, но Бог, отвергая это и утешая людей, сказал, что наоборот – вражда будет у людей, и по падения, к нему, – и через всю их историю²⁶³ проходящая борьба. И окончится эта борьба победой, и не победителя – диавола, a побежденного – человека: «Семя жены сотрет тебе (диаволу) главу, и ты будешь блюсти Его пяту»²⁶⁴.

Так было дано людям «Первоевангелие» о Спасителе. Но прежде чем исполнилось это обетование о семени жены, должен был пройти длинный ряд веков (по принятому счету 5 508 лет) и весь этот период, с религиозной точки зрения, есть время приготовления людей к принятию Спасителя и к усвоению совершенного Им дела спасения. В прямое соответствие избранному ими древу – познания добра и зла, и они должны были в жизни переиспытать, во всем значении узнать и то, и другое – жизненность и ценность всего доброго, всего приводящего к Богу, гибельность и смертоносность всего злого, всякого греха, «… оброцы коего – смерть»²⁶⁵, и подпадание рабству диавола²⁶⁶.

Отсюда в приготовлении рода человеческого к принятию Христа различаются два пути: положительный и отрицательный. Но применение их в истории богоизбранной половины человечества – еврейской, и удалившейся от Бога – языческой, было далеко неодинаково, и мы можем проследить это достаточно отчетливо и подробно.

Великую миссию положительного подготовления ветхозаветного мира ко Христу, хранение и постепенное возрастание истинной веры и надежды на Него, Промыслу Божию угодно было возложить на один лишь народ, на «Израиля», который для сего и был выделен из всех других народов обрезанием и законом, как оградой²⁶⁷, отделен от них и имел свою совершенно особую, с его священным назначением неразрывно связанную, историю.

Уже из элементарной истории Ветхого Завета мы знаем, как это произошло. Когда зараза идолопоклонства и вызываемой им общей порчи духовной разлилась по всем народам древности и докатилась до центра, где хранились истинные предания патриархальные – Месопотамии; когда в доме самого отца Авраамова – Фарры явились домашние идолы, и опасность угрожала последнему верному отпрыску Ноеву, Бог явился Аврааму и сказал: «… выйди из земли твоей и из дому отца твоего, и иди в землю, которую Я укажу тебе²⁶⁸, – послушайся, доверься и иди». И Авраам веровал и повиновался, и удостоился, закалившись в этом послушании и вере, стать родоначальником нового богоизбранного народа. И откровения с указаниями новой веры, с обетованием о богоизбранном народе и благословенном Семени от Авраама, Исаака и Иакова, передаются их потомству и становятся фундаментом особой истории Израиля.

При Моисее народ, в своем слабоверии и малодушии, оставленный и как бы забытый в том приниженном положении, какое занимал он в небольшой провинции могущественного царства египетского, получает исполнение данных отцам обетований и в религиозном, и в политическом положении. Начинается своеобразная, известная нам, история этого, политически и географически совсем некрупного и не видного, народца, история очень и очень пестрых тонов – то мрачных, печальных по религиозной жизни, страдальческих по национальным переживаниям, то светлых и утешительных.

Ясно видим, как сгустившаяся со всех сторон порча и тьма язычества стремится заполонить и этот малый Божий удел, подавить и пленить его своею численностью, своим могуществом, своею внешнею культурностью, как с другой стороны, податлив на соблазны, как склонен к богам чуждым, сам этот жестоковыйный и с Египта еще тронутый тлетворным языческим влиянием народ, но все же – «Свет во тьме светится, и тьма его не объять»²⁶⁹. То судьи и священники, то цари и особенно пророки, как добрые стражи, оберегают его, возделывают, удобряют и поливают, вообще лелеют Божию ниву, и видишь, после падений и порчи опять подымается Божий Израиль, опять разгорается светоч среди окружающей тьмы. И в плен Вавилонский пошел, и до дней Нового Завета дожил, верно сохранив и среди искушений в ряде веков пронеся вверенные ему словеса Божии. И постоянно открыт был для верных овец двор Иеговы, и много из иных народов входило в него – входило, чтобы верою и обрезанием прилепиться к дому Израилеву. И чем дальше, тем шире и больше сплетается история его с историей других наций, тем значительнее и полнее влияние его на окружающий языческий мир, тем более заметно осуществляет он свое подготовляющее и других ко Христу назначение.

Уже при Давиде и Соломоне видим мы признаки такого влияния. Но особенно усилилось и расширилось это влияние с момента страшного, веками назревавшего для евреев бедствия, – плена Вавилонского. С этого времени и за все почти шесть столетий последующей истории своей народ еврейский стоял при пути – у самого горнила, где ковались царства и законы, культура, обычаи и язык, откуда расходились лучи и религиозных верований. К этому мы уже отмечали, как с 271 г., редким дотоле, доступная по языку, Библия переводится на язык всенародный – греческий, и знакомиться с нею при желании мог каждый. Между тем удивительные истории людей веры – Даниила и трех отроков, Товита, Эсфири были самой могучей проповедью – проповедью не слов, a дел – о силе и величии Иеговы. И было бы странно, если бы религией Его там не заинтересовались, влиянию ее не поддались. И мы видим, превосходство веры евреев засвидетельствовано было даже нарочитыми указами Навуходоносора, Дария Мидянина и особенно Кира Персидского, единогласно заявивших о величии и истинности Бога еврейского²⁷⁰.

Особенное значение в деле данного воспитания, и, прежде всего, самого народа еврейского, имели многоразличные, на протяжении веков дававшиеся ему и все нараставшие, предсказания о Христе – Мессии, главным образом у пророков. Не будем повторять сказанного об этом в своем месте, но из богатого сокровища их, для ясности представления, приведем еще несколько справок.

Чтобы сильнее запечатлеть в сознании евреев мысль о Грядущем Спасителе – Мессии и тех, или иных обстоятельствах служения и жизни Его, Бог облекал иногда обетования Свои об этом в конкретные, наглядные образы и живые лица. Эти образы и лица называются прообразами (наперед данными изображениями Христа и дела Его). И таких прообразов, на протяжении веков, мы видим целый ряд. Так, священство Мелхиседека, имя и город его, были прообразом соотносительных сторон служения Христа²⁷¹. Жертвоприношение Исаака рядом подробностей указывало на Голгофскую жертву и на воскресение Христа Спасителя. Таинственная лестница, виденная Иаковом, – на Деву Марию, «земное соединившую с небесным». Продажа Иосифа братьями, а потом прославление его в Египте предизображали предание Иисуса Христа Иудою за 30 серебрянников и вечную славу Его после страданий. Медный змий и агнец пасхальный ясно указывали на кровавую жертву Его, на крест, как тридневное пребывание Ионы во чреве рыбы – на тридневное пребывание Иисуса Христа во гробе и т. д., и т. д. Переход через Чермное море и через Иордан, манна, вода из камня и древо усладившее горечь вод Мерры, Неопалимая Купина и отроки в пещи – все это, как и говорит апостол, было именно прообразами событий новозаветных²⁷².

Ясное прообразовательное значение имел и весь обрядовый закон Ветхозаветной Церкви – окропления, очищения, праздники. Но особенно многозначащи были, главная принадлежность тогдашнего богослужения, – жертвы. Как известно, жертвы эти сопровождались пролитием крови закалаемых животных или кроплением ее. Нечего, как будто и говорить, что тут перед очами и сознанием приносивших, да и вообще бывших в храме, в тот момент, постоянно должна была предноситься идея об иной Жертве, иной крови, также пролитой за других, ином, высшем, очищении.

Еще более ясно указывалось на Христа и на время Его в прямых пророчествах. Пророчества эти содержались не только в собственно-пророческих книгах, где мы о них уже говорили: есть они и в Пятокнижии, и в псалмах и других книгах. Так, благословляя в ряду своих 12 сыновей Иуду, Иаков предсказал, что из его потомства будут происходить князья и вожди, пока не придет Примиритель²⁷³. Моисей предупреждал свой народ слушать иного Пророка, подобного ему, Которого воздвигнет Господь²⁷⁴. Валаам воочию всего Моава возвестил, что «… восходит звезда от Иакова и встает жезл от Израиля, и разит сынов Моава, и сокрушает всех сынов Сифовых²⁷⁵. Псалмопевец Давид изображал Христа Первосвященником по чину Мелхиседекову (Пс.109), Помазанником и Царем (Пс.2) даже называл точно Господом (Пс.109), и он же описал страдания Его (Пс.21) с такой точностью, как будто писал его у самого креста. И вспомним, что предсказано было и время пришествия Спасителя (Даниил, частью Аггей), место рождения (Михей), проповеди (Исаия). Его кроткий и спасающий, и в то же время выше-царственный облик Его (Исаия), безропотное принесете себя в жертву за людей (он-же) и т. д., и т. д. Да, закон был «тению грядущих благ»²⁷⁶ грядущего искупления, но теней было много, и по их очертаниям всякий, кто не подчинял веру хотениям сердца своего и в ожесточенном упорстве не ослеплял своих духовных очей, заранее приготовлялся к встрече Мессии своего, и должен был узнать Его, когда Он пришел. С другой стороны «… егдаже прииде кончина века, посла Бог Сына Своего, рождаема от жены»²⁷⁷ то в истории Его, действительно, «… исполнилось, вся, яже писана в законе и пророцех, и псалмех о Нем»²⁷⁸.

В истории языческого мира, т. е. подавляющего большинства людей ветхозаветного периода, наблюдается также постепенное подготовление их к принятию «Света во откровении языком»²⁷⁹ – всеобщего, и их, Спасителя. Но в приготовлении этих народов преобладало уже то, что мы назвали ранее отрицательным путем, т. е. они больше опытом своим опознавали ложь, нежели возрастали в истине.

Грехопадение, как знаем уже мы, направило жизнь этого мира по грязному руслу забвения о Боге, эгоизма и чувственности, и, чем дальше шло время, тем низменнее и грязнее становилось это русло, пока ко времени пришествия Христа древний языческий мир, в своих передовых представителях – культурных народах того периода, не дошел до крайней степени падения в религиозно-нравственном состоянии своем. Промыслу угодно было, чтобы это, отчуждавшееся от своего Творца, человечество своим многовековым опытом само пришло к убеждению в ложности свободно им избранного направления жизни, языческих основ своего религиозного и нравственного состояния, осознало свое бессилие и ощутило потребность помощи свыше для коренного обновления своей природы и поведения.

Рим стал гражданской столицей мира и вместе – средоточием древней цивилизации. Он стягивал к себе все, что было ценного в тогдашнем мире, и из него обратно расходилась во все стороны своеобразная римская цивилизация, разносимая легионами, правителями, писателями, купцами и промышленниками всякого рода. Это необычайное взаимообщение народов имело своеобразное влияние и на религиозно-нравственное состояние языческого мира. В Риме пришли в столкновение всевозможные языческие культы (причем боги всех их явно были соединены в Пантеоне), и их бесконечное разнообразие неизбежно должно было вести к убеждению, что языческие боги составляют лишь произведение самих народов и отнюдь не в состоянии удовлетворить присущей человеку потребности в безусловной истине.

Сильнее всего это сказалось на самих римлянах, вера которых в своих богов уже раньше была подорвана распространением греческих философских сочинений, прямо издевавшихся над олимпийцами, как над измышлением детского разума. Цицерон передает, что авгуры (жрецы-гадатели) в его время не могли без улыбки смотреть друг на друга во время своих quasi – священнодействий, которыми они морочили простодушных язычников. На сцене того времени любили ставить пьесы, представляющие драматическую разработку мифов об Юпитере и других богах. Представления были такого характера, что не только строгим христианам, – порядочным язычникам стыдно было ходить туда, a действовали – олимпийцы, даже dii majores. Изверившись в своих богов, язычники римской империи перебирали все тогда известные культы и религии, и особенно увлекались таинственными культами востока – Изиды, Цибелы и т. п., но вместе с этими чужеземными культами проникали в Рим и те ужасающие мерзости, которыми отличались они, и которые делали их капища блудилищами, a религиозные собрания в них – гнусными оргиями.

Отсюда началось поражающее общественное разложение, приводящее лучших людей в отчаяние. Св. Иоанн в Апокалипсисе (Откр.18:2, 19:2) называет Рим блудницею, заставлявшую народы пить чашу ее блудодеяний, и он употребляет в данном случае отнюдь не более суровый язык, чем язычник – Саллюстий, который говорит о Риме, как о сточном пункте всякой мерзости, или чем Ювенал, который сравнивает его с грязной водосточной трубой, в которую стекают омерзительные подонки всякого ахейского и сирийского потока²⁸⁰. «Крайний эгоизм, безумная роскошь, произвол и насилие были выражением жизни господствующего класса населения, убогая нищета и полное бесправие – спутниками горькой жизни рабов. Кровавые представления в римских цирках, где рекой лилась кровь людей и зверей под шумные аплодисменты зрителей; безумные оргии в палатах патрициев и публичных банях, где забывалось всякое понятие о стыде и совести; роскошные обеды, для изготовления которых хозяин нередко жертвовал жизнью своих рабов в целях лучшего вскармливания их мясом предназначенных для стола рыб, и на котором гости наедались до пресыщения и спасали свою жизнь принятием рвотного; семейные добродетели римских матрон, которые считали время не по количеству лет, а по количеству мужей, все эти выражения языческой жизни служили не только резким показателем полного упадка нравов»²⁸¹, но и убедительными свидетельствами о той бездонной яме, в которую неудержимо катилось человечество, избравшее путь самоохотного опознания в жизни добра и зла, и освобождения себя от опеки заповедей Божиих и истинной религии Его.

И люди увидели, что их окружает мрак и ложь. Более сознательные из них совершенно разочаровались в своем традиционном язычестве; люди науки – тогдашние философы – в возможности хотя бы через нее узнать высшую истину, отчего и философия их приобретает пессимистический, мрачный оттенок. И многие, и многие стали искать выхода.

Для одних такой выход представлялся в самоубийстве (Сенека): но выход был явно нелеп и противоречил здоровому инстинкту жизни Для других – в иных путях познания истины.

И тут-то возымело силу то положительное приготовление людей к Новой Истине, которое, хоть в слабой степени, не прерывалось у лучших из язычников, и которое, ближе нас стоявший к тем временам и своими очами наблюдавший в языческой тьме мерцание Божественного света, св. Климент Александрийский называл λογος σπερματικός – «Слово в семени», Божественная мудрость в зародыше. Ибо ведь и по слову ап. Павла, «… то, что можно знать о Боге, явно было для них, потому что Бог явил им²⁸² и даже в пору этих блужданий не несвидетельствовано оставил Себя им. Мерами такого положительного воздействия Божия на человека-язычника были: естественное откровение Его в природе и в душе самого человека (припомним доказательства бытия Божия); милости и бедствия, посылаемый отдельным лицам и целым народам (вспомним Ниневию и Иону); исключительные и необыкновенные личности, жившие среди язычников как например Иов, Мельхиседек, Валаам, Сократ, Платон, Аристотель; наконец, знакомство язычников и с самим еврейским народом в его плену и рассеянии. И с ветхозаветными книгами св. Писания, особенно после перевода священного Писания на греческий язык.

И вот, когда бездна падения и безобразий жизни пробудила людей от дремоты и отшатнула от языческой лжи, когда с другой стороны, явным стало, что и мудрость человеческая слишком недостаточна, чтобы здесь им помочь, все сильнее сказывается в своем влиянии среди языческого общества эти лучшие струи. В язычниках проясняется и крепнет верование в высшую, спасительную помощь, и именно как в Божественного Спасителя мира. На это верование ссылались отцы церкви в обличение язычников, и Плутарх со своей стороны о нем говорит: «… от богов и законодателей к поэтам и философам перешло это древнейшее мнение, не происшедшее ни от кого из людей, верование твердое и неистребимое, открывающееся не только в словах, не только в преданиях, но и в таинствах и жертвах». – Ясно, что это был факт и факт не исключительный и единичный, a общеизвестный, может быть всеобщий.

И мы, действительно, уже у китайцев читаем слова Мен-дзы, ученика Конфуция: «… народы ждут святого, как иссохшие растения ожидают дождя». Если, Сократ говорил Алкивиаду: «… надобно ждать, пока возвещено будет, как должно вести себя в отношении к богам и людям», то Платон определеннее заявил: «… благочестью учить никто не в состоянии, если не будет предшествовать Сам Бог, как вождь и наставник». Известен греческий миф о Прометее, прикованном и страдающем за помощь людям: по этому мифу, господство Зевса (ложного бога) прекращено будет Сыном Божиим, Который будет могущественнее Зевса²⁸³. Но едва ли, не самым характерным и удивительным является своего рода мессианское место четвертой еклоги Виргилия, где воспевается младенец, который должен-де восстановить золотой век. Младенец этот снизойдет с неба, и на земле водворится мир; щедро будет он изливать свои дары; стада не будут бояться львов, ярмо снимется с шеи пашущего вола, и земледелец уже не будет работать в поте лица своего. Может быть это – отголосок чаяний пророка Исаии: но для нас важно, что такие ожидании были, и раз их высказывал один из любимейших поэтов Рима, значит, были они опять-таки общеизвестны.

Удивительно, что и время исполнения их многими приурочивалось к тому царствованию, когда родился Спаситель мира, к Августу, когда закрылся наконец храм Януса, открывавшийся на время войны, и настала желанная пора мира. Еще замечательнее то, что и сторону, откуда придет спасение, указывали верно. В 65 г. китайский император Мингди послал двух мандаринов на запад, чтобы они отыскали там Святого, пришедшего спасти человечество, или религию Его. Основанием для этого было сохранившееся там обещание Конфуция (VI в.), что некогда явится для спасения людей Великий Святой. К сожалению, дойдя до Индии и найдя там религию, почти современника Конфуция – Будды, мандарины ее, вместо христианства, и принесли нашим соседям, но и сказано было им, и направились отыскивать они ее верно. Римские писатели Тацит и Светоний единогласно свидетельствуют о «древнем предании», по которому «именно в их время восток должен окрепнуть; из Иудеи должны явиться мужи, чтобы завоевать себе владычество над миром» – (указание на апостолов).

Этим можно объяснить и то стремление ко Христу, которое мы видим у язычников в Евангелии (сотник, сирофиникиянка, самаряне, особенно еллины, в день входа в Иерусалим), и то великое множество прозелитов, по всей вселенной, которые послужили потом «мостом для перехода (христианства) от иудеев к язычникам» (Липский).

Настал Новый Завет: «Прейде сень законная, благодати пришедши²⁸⁴; ветхое заменилось новым, подготовительное – совершенным. И тогда врата церкви Божией распахнулись для всего человечества – и еврейской половины его, и языческой. Воплотившийся с неба, Добрый Пастырь заблудшего человечества, придя в Свой двор – «к погибшим овцам дому Израилеву»²⁸⁵ сказал однако, что есть у Него и «… иные овцы, яже не суть от двора сего, и тыя Ему подобает привести, и глас Его услышать, и будет едино стадо и Един Пастырь»²⁸⁶. Ибо пришел Он, по слову Богоприимца Симеона, не только как слава людей Его – Израиля, но и как свет во откровение языков²⁸⁷, и Евангелие Свое проповедать повелел всей твари²⁸⁸, равно как и крестить, научая, вся языки²⁸⁹.

Ветхий Завет, как право и удел богообщения и откровений, принадлежал лишь одному еврейскому, как богоизбранному, народу; Новый, всему без исключения человечеству. Во всех временах, странах и народах, – «… иже веру иметь и крестится, спасен будет: а иже не иметь веры, осужден будет»²⁹⁰. И Бог ведь хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины²⁹¹, как и Спаситель устами любимого ученика Своего говорит: «… се стою при дверех (сердца каждого из нас) и толку, аще кто услышит глас Мой и отверзет двери, вниду к нему и вечеряю с ним и той со Мною»²⁹².

Сознанием нашего времени, сложившегося под многовековым влиянием широты взглядов христианских, легко и удобно принимается мысль о предназначении новозаветной истины для всего человечества, настолько легко, что иначе дело спасения мы и представить себе не можем. Иное дело – вопрос о спасении через Христа, о признании истинным – только Его учения и откровения людям. Здесь многие у нас восстают против такой исключительности и догматичности. Многие уверяют, что возможно спасение и в иной религии, и догмат наш о спасении только через Христа считают чуть не фанатизмом, и фанатизмом церковников, а не Евангелия.

Однако, дело тут не в фанатизме, а в том преимуществе, которое каждый должен воздавать правде перед ложью, спасению перед гибелью. И вместе с тем истина об единственности и безусловной исключительности веры Христовой, как источника и основы спасения, настолько, так сказать аксиоматична в Писании, настолько implicite связана с множеством совершенно неоспоримых мест в нем, что затруднительным представляется лишь одно: что в нем выбрать в данном случае нам?

И вот, прежде всего обратим внимание на то, что наиболее отличает Спасителя нашего от основателей других религий, – на совершенно бесспорное и во всех моментах Его земной жизни проявлявшееся богосыновнее сознание Его. Припомним многие указания Его на то, что Его учение – не Его, а пославшего Его Отца²⁹³; припомним ясные слова: «Аз и Отец едино есма;²⁹⁴ Ты во Мне, и Я – в Тебе»²⁹⁵. Или вникнем в эту также хорошо всем знакомую речь: «… вся Мне предана суть Отцем Моим, и никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын, и ему же аще волит Сын открыти²⁹⁶. Или, наконец, по воскресении: «… дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли»²⁹⁷.

Но есть для желающих и еще более прямые слова о таком значении Христа и Его, именно Его, истины для спасающих жизнь. «Аз есмь путь, и истина, и живот; никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною»²⁹⁸: или – о всяком подвиге добра: «… без Мене не можете творити ничесоже»²⁹⁹. Да и все сравнение, проводимое Христом в том месте, откуда взяты последние слова, – Его с виноградною лозою, а нас, верующих, с ее ветвями, не говорят ли нам с полной убедительностью и наглядностью, что только в единении с Ним можем мы жить духовно, только в Нем и на Нем можем получать для вечного роста необходимые соки? Точно также, уверены мы, никто не станет отрицать, что все основное содержание любого из остальных новозаветных писаний, т. е. все учение апостольское, приурочивалось, к данной, коренной истине о таком исключительном значении веры Христовой, как единственной подающей спасение человеку, об искуплении только через Христа: в том, наконец, что Он, в Ком «… живет вся полнота Божества телесне»³⁰⁰, кто есть «Бог явившийся во плоти»³⁰¹, Он лишь и есть «Единый Ходатай Бога и человеков»³⁰², «… умилостивление о гресех всего мира»³⁰³.

Итак, веря Евангелию Спасителя, сердцем принимая ясные, до конца убежденные, а не поддающееся перетолкованию свидетельства этих мучеников за правду, верных учеников Его, не можем мы быть двух мнений о достоинстве нашей христианской религии сравнительно со всеми другими религиями человеческого мира. Между словами религия истинная и Богооткровенная, с одной стороны, и наша христианская религия, – с другой, для нас стоит знак равенства. Иной, помимо нашей Христовой, истинной веры мы не знаем и не допускаем. И теперь, как и во дни апостолов, «… несть иного племени, о немже подобает спастися»³⁰⁴. А Христос, как верный и абсолютно надежный путь и истина и жизнь, – один и тот же: «… вчера и днесь, той же и во веки»³⁰⁵.

Как известно, одним из основных наших верований христианских является признание двух пришествий Спасителя: а) начавшегося Его рождением в Вифлеемской пещере, и б) – имеющего быть при кончине мира. Оба пришествия неоднократно предсказывались в Ветхом Завете у пророков, даже у одного и того же пророка. Так, когда царь Давид описывает вечное царство Его над народами³⁰⁶, изображаем Его уже сидящим одесную Бога³⁰⁷, – пророчества относятся ко 2-му пришествию и во всяком случае ко времени – после первого; но когда называет он Его священником по чину Мелхиседекову³⁰⁸, или когда живописует голгофские страдания Его³⁰⁹ – ясная речь о первом. Или, когда Исаия, описывает, как явленное, величие Его, называет Его Великого Совета Ангел, Князь мира, Отец будущего века, Который освободит иудеев от врагов их и будет царем беспредельного царства³¹⁰; когда описывает обновленную жизнь мира, в коей «… волк и ягненок будет пастись вместе», и «… мечи перекуют на орала»³¹¹ мысль явно склоняется ко 2-му пришествию или, во всяком случае, ко времени далеко после 1-го.

Но вот он же говорит о том, как будет Тот Отрок благовествовать нищим… давать пленным освобождение, слепым прозрение³¹²… или как будет Он «… язвен за грехи наша и мучен за беззакония наша... яко агнец непорочен, прямо стригущего его – безгласен...³¹³, то перед нами страницы «ветхозаветного евангелия» о земной жизни Спасителя и само писание точно указало, что уже сбылось все то, что предрекалось там. Так и у Даниила, и у Иезекииля видели мы пророчества и о первом пришествии, и о втором. Даже в речи Иоанна Предтечи, в грозном возвещении им о суде, о сожжении всякого бесплодного дерева, второе пришествие более имеется ввиду, чем первое³¹⁴.*

Отсюда, как мы знаем, и сложилось у народа еврейского ожидание Мессии, как земного царя, царя победителя, во всем величии славе земной создающего Своему Израилю здесь царство, с политическою свободою, господством над другими народами и т. п. благами, ожидания, раздуваемые и закрепляемые его национальным эгоизмом и тяжестью их политической зависимости от римлян. Такой Мессия был им нужен, такого бы приняли они. Но Христос пришел иным, – и потому хотя «… во своя прииде, но свои Его не прияша»³¹⁵, свои отвергли Его и надругались над Ним и Его распяли.

Господь пришел на землю не только кротким и спасающим, который «… трости надломленные не сокрушит и льна дымящегося не угасит»³¹⁶, т. е. не отвергнет и не осудит, не погубить; но и в прямо-уничиженном виде. В противоположность горделивому желанию первых людей сравняться с Богом, быть «… яко Бози», Он «… смирил Себя, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестные»³¹⁷, и при всем царственном величии учительства Своего, постоянно указывал горделивым эгоистам Иерусалима, что все, что говорит и делает Он, творит по воле Отца, и это беспредельное послушание Отчей воле составляет основу всей земной жизни Его, пока в таком подвиге не проявилось оно, в таком изнуряющем борении смерти не обнаруживает нам всей Его преданности воле Отца в Саду Гефсиманском.

Уничижение Господа начинается с момента Его рождения, и явно продолжается, и помимо позора страданий и смерти Его, во всю Его земную жизнь. Он – Царь неба – рождается не в палатах, не в царском дворце, даже не в хижине бедняка, а в темной пещере и полагается «… в скотиих яслех», он живет не только без богатства, без славы и пышности, но Сам указывал хотевшим за Ним итти: «… лисы язвины имут и птицы небесные гнезда, а Сын человеческий не имеет, где главу преклонити»³¹⁸. Простым и скромным учителем презираемого захолустья и отдаленной провинции Галилейской ходит Он по градам и весям Палестины в сопровождении простонародья – рыбаков, мытарей и всеми отверженных грешников, и какой-нибудь рядовой фарисей Симон за великую честь для Него считает, что принял Его, Божественного Царя – в дом свой, и не хочет и воды возлить, даже руками слуг, на ноги Его.

Евангелисты, не считавшиеся с нашими привычными взглядами и интересами, не оставили нам описания обычного дня Иисуса Христа, как не дали от себя характеристики Его человеческой личности, ибо Евангелие точно отражает дух и характер жизни и деятельности Его и изображает нам самое главное для нас – дело нашего спасения, совершенное Им, дабы уже из него мы узнавали и Личность своего Спасителя… Но по отдельным подробностям, неизбежно отмечавшимся при описании разных событий и бесед Спасителя, мы видим, что жизнь Его в полном и точном смысле слова была жизнью не для Себя, а для других. Христос всецело и до конца отдал Себя тому делу, на которое послал Его Отец. И вот, мы не видим ни одного момента, когда бы Он хотя бы отдыхал – для Себя; – раз была хотя бы какая-нибудь нужда в участии и помощи Его.

Характерен в этом отношении момент, описываемый Иоанном при передаче известной беседы с Самарянкою. Господь после многих бесед и трудов в Иудее шел в Галилею через Самарийские горы и, конечно, как всегда, беседовал, раскрывая Свое Евангелие и в пути (а иных бесед, кроме относившихся к созиданию царства Божия на земле, у Него не было). Настал полдень жгучего палестинского дня, Христос с утра не ел, и утомленный трудным путем, сел у колодца. Нечего и говорить, когда и было Ему отдыхать, как не теперь и не здесь. Но пришла за колодезной водой женщина, у которой под коростой греха был курившийся лен – слабого горения духовной жизни, и ожидание Мессии, и способность жаждать воду живую. И Господь ради нее отнял у Себя законный отдых, как далее – и столь естественную и необходимую для Него, как для всякого неевшего, уже принесенную, для того и ходившими, апостолами пищу. И как некогда, в 12 лет, Богоматери Своей, и теперь, в ответ на естественное изумление учеников Господь указывает, что Его брашно – творить волю пославшего Его Отца³¹⁹, – в том, «… яже Отца Его», Он и должен, и будет пребывать³²⁰ в своей жизни. И на два дня отдает Себя делу учения самарян, и тем дает им полное удовлетворение в их ожиданиях и духовных запросах.

Обратим внимание теперь на другую сторону в описании Его жизни. Господь шел ко всем и всюду, куда Его звали или желали (Закхей), – кроме только «лисицы» Ирода, так много сгоравшего от любопытства послушать Его дивные речи и своими глазами повидать от Него какое-нибудь чудо. Но приходил Он на всякую трапезу и вечерю – для того, чтобы и туда внести Свой духовный свет и правду жизни. И вот, перед нами такое явление. За одним столом с Ним – люди, фальшивое направление жизни которых требует, чтобы Свет правды озарил их, и ради них самих, и ради тех, для которых они являлись образцом, даже можно сказать идеалом. И Господь за этим самым столом и ведет им речь о гробах повапленных, а когда хозяева, угощавшие Его, с удивлением и укоризной говорят Ему, что обличения Его и их задевают, Спаситель твердо и прямо высказывает и им столь же необходимую – великую, но горькую для них – правду³²¹, до конца являясь, как к концу жизни и засвидетельствовали сами Его враги³²², безусловно нелицеприятным. И все это для дела и ради дела, на которое пришел Он к нам. Всем этим, и водворялось на земле Царствие Божие и отбирались во двор Доброго Пастыря Его верные овцы³²³.

Принято отмечать в деле земного служения Господа три стороны: пророческое, первосвященническое и царское служение Его, и хотя деление это ведет начало исстари и некоторыми признается схоластичным, но для ясности и отчетливости в понимании того, что сделано для нас Спасителем, оно оказывает безусловно большую услугу. Но только мы, главным образом по связи речи, начнем со служения Первосвященнического.

Именно к первосвященническому служению Иисуса Христа и сводится тот крестный путь, который всего более характеризует собою земную Его жизнь. «Священник по чину Мелхиседекову»³²⁴, Иисус Христос принес одну жертву – вечную и все искупляющую. Как и указывалось на Него в самых живых, наиболее изображающих прообразах Его («агнец» пр. Исаии, агнец пасхальный, крест медного змия, жертва Исаака), как и охарактеризовал Его Предтеча при первых личных указаниях на Него, Он – «Агнец Божий, вземляй грехи мира»³²⁵, жертва небесного Отца и жертва рода человеческого за грехи рода человеческого. И Спаситель, начавший заранее, может быть – с беседы с Никодимом, где указал на прообраз медного змия³²⁶, подготовлять учеников к Своим страданиям, знал хорошо, что Ему предстоит именно такая кровавая, крестная жертва.

Припомним, как глубоко переживал Он это Своим человеческим существом, когда, напр., при торжественном приеме царственного входа в Иерусалим и обращении к Нему язычников, жизненно ощутил Он, что настал Его момент. «Душа Моя теперь возмутилась» – сказал Он тогда (несомненно, к великому удивлению и недоумению слушавших, которые так торжествовали за Него); – и что Мне сказать? – Отче, избавь Меня от часа сего. Но на сей час Я и пришел. – Отче прославь имя Твое (на что, как известно, и был Ему, во – ушию всех, ответ: «И прославих и паки прославлю…)³²⁷.

– Но особенно тяжело и остро, как мы уже отмечали, и как знает каждый из нас, пережил Он заранее те муки Свои, до дна пил Сам чашу страданий Своих, в Саду Гефсиманском, в пору абсолютно одиноких молений к Отцу Своему, ибо надвинувшееся на Него, предстоявшее Ему, Он знал так хорошо, как ни один из людей не знает даже того, что уже происходит или произошло с ним. И зная все это, всем существом Своим страдая и изнемогая, до падения на землю и кровавого пота, Он тем не менее шел на Свою жертву совершенно свободно, безусловно лишь потому, что так захотел Сам Он – Своим человеческим существом. – «Отче мой, аще возможно, да мимо идет Меня чаша сия, – молил Он – но, впрочем, не так как Я хочу, но как Ты». И затем, с еще более выявленною покорностью, омывающей этою Чашею грехи наши, Правде Отчей, в дальнейших моментах молитвы Он уже только говорил, только соглашался человеческой волей своей: «Отче, аще не возможно, да мимо идет Мене чаша сия, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя»³²⁸.

Да, единственный раз в истории человечества от Человека, Его отчетливого личного сознания и полной свободы зависело: идти на предлежавший путь, умереть в изнеможении мук или не умирать, не идти; и Он, Тот Богочеловек, не хотел идти, всей чистой природой своей отвращался от ужаса этих мук, и, тем не менее, Он пошел, – Сам это выбрал, и доброю Своею Волею пошел, дабы исполнить волю Своего Небесного Отца, Им же жертвующего во имя Любви. И этим Он совершенно загладил грех первого предка Своего Адама, победил грех и во грехе лежащий мир, этим искупил нас и начал для рода людского новую жизнь.

Но это Гефсиманское моление о чаше, это – «да будет воля Твоя» не было преходящим и единичным моментом, каким-то исключительным подъемом, как то бывает у людей. Нет. Мы знаем ряд заявлений соответствующей решимости Спасителя – и не только в том ряде предсказаний, о котором уже упоминали мы, но и в явных выражениях уже определившейся личной воли. Вот перед нами момент, когда ап. Петр, пожалев Христа за предстоящий Ему подвиг креста, и сам не зная, что предлагает Ему, сказал: «… будь милостив к Себе, Господи, да не будет этого с Тобою». – Строго запретив, даже сказав «… отойди от Меня, сатана!», Спаситель указал, что это было бы не как Сам Он хочет – по-Божьему, а только по человечески³²⁹, ибо в своем неразумном сочувствии апостол ведь предлагал Ему отказаться от дела искупления.

Вот еще – Тайная Вечеря, за несколько часов до молитвы о Чаше. Устанавливая вечное, до 2-го пришествия, – воспроизведение Своей Голгофской Жертвы, в таинстве Причащения, Господь, говорить: «… приимите, ядите, – сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое (Луки – даемое) во оставление грехов», и о чаше: «… пийте от нея вси, сия есть кровь Моя Нового Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов». Ясно, что в Его воле действие уже как бы совершилось; Чаша, о которой Он будет молиться, уже дана, пречистая кровь из сердца Его уже, так сказать, струится, омытие грехов Кровию уже предрешено. Моление в саду Гефсиманском было лишь высшею точкою, именно высшим свободным подвигом, при глубочайшем и полном восприятии боли тех мук, – окончательным решением пойти на осуществление того, что созрело во всем существе и жизни, к чему изначала готовилось любящее сердце Христа.

Но вот и самый крест – это позорнейшее орудие позорнейшей казни, применявшейся лишь к отъявленным злодеям, да полулюдям-рабам. На четырех гвоздях его висит уже измученное, от головы до пят кровью и оплеваниями покрытое Тело Страдальца, Своею безвинностью и терпением вызывавшего против Себя такую осатанелую злобу тех, за кого Он страдал. Нет слов, чтобы передать всю остроту и мучительность тех Голгофских мук, особенно для Того, Кто и до этого был измучен до полусмерти, но в полном сознании, отстраняя даже притупляющий оцет, по той же доброй воле, острее и глубже пил чашу страданий своих. Но какие бы муки мы не сопоставляли с этими, сопоставление дать достаточной аналогии не может, ибо мы грешны – и нам естественно, нормально, природосообразно страдать, a Безгрешному страдание физическое не должно быть свойственно, как горящему – покрываться ледяной оболочкой. Телесная природа Христа неизмеримо больше нашей должна была чуждаться страданий, отвращаться от них. И, тем не менее, Спаситель продолжал добровольно терпеть эти сверхчеловеческие муки, как ни звали Его сойти со креста злорадствовавшие, и в этой злобе ослепленные, Его враги.

Самый мучительный момент и самый ужасающий вопль, конечно, был тот, который записал Евангелист: «Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя оставил еси?!»³³⁰. В нем, в этой как бы жалобе, открывается нам новая, и еще большая причина страданий: Сын оказался оставленным Своим Отцом, а между тем в единении с Отцом и была Его жизнь, и опора, и успокоение дотоле. Как же понимать нам это оставление?

Оснований для объяснения мы из Библии можем взять два. Во-первых, ап. Павел говорит, что Христос «… искупил нас от клятвы законные, быв по нас клятва»³³¹, последнее же, даже в чисто формальной стороне, он видит в применении к Нему проклятия всякому висящему на древе. Во-вторых, когда умер Господь, первым знамением – ответом на эту Его смерть указывается в Евангелии то, что «… завеса церковная раздрася с верхнего края до нижнего»³³². – И вот, в связи с этим мы и можем признать, что отделяла от Отца на Голгофе, страдавшего за нас Сына именно стена, и та самая, что символизировалась завесою, отделявшею святилище и святое-святых в храме от народа, – стена грехов наших «взятых»³³³ на Себя Божественным Искупителем. Если бы облака нависали над нашей головой такою массою, такою тяжестью и грязью, отгораживали от нас солнце, – на земле было бы темно больше, чем ночью, – солнце от нас совсем бы заслонилось. Так и тут: средостение грехов людских слишком велико, слишком густо, и грязно: и Тот, над Кем нависли они, за них и из-за них оказался под осуждением – под клятвою, для чего заранее и дана была законная формула.

С другой стороны, отделение это понятно и с точки зрения нравственно-психологической. Грех есть тьма – Бог есть свет: ясно, что Один при другом быть не может, ибо где светло, там нет мрака, где темно, там нет света. Потому-то и не может быть только прощен грех, т. е. снята его вина, как хотели бы за Бога многие, поправляя по своему дело Его спасения. Без искупления, без очищения, – без омытия грехов таким чистейшим Средством, как Кровь Сына Божия, покончить с грехом невозможно, ибо грех – грехом, грязь – грязью и останется, сколько не извиняй, сколько не признавай их за что-то другое. Зато, раз перестрадал Кто-то за этот грех и тем, так сказать, ликвидировал его, раз Кровь очищения омыла его, его уже нет, нет для всякого, кто верою погружается в эту кровь своим духовным я, кто воспринял омытие от него во Христе. Поэтому-то «… и раздрася тогда церковная катапетасма»³³⁴.

Поэтому-то и воскликнул Господь, перед тем, как предать Дух Свой в руки Отцу, «Совершишася!», – все исполнено, совершено. Да, все Он совершил, для чего пришел на землю и здесь с нами жил. Родился Он, как перстный человек, жил бедняком, трудился, учил, помогал, созидал царство Божие – новую сферу жизни и строя у людей; все пережил, переиспытал, приразившись всем немощам и искушениям нашей природы и жизни («дабы искушаемым помощи»)³³⁵, но только не познав и тени греха: пострадал, пронес за все человечество крест, до изнеможения принимая на Себя тяжесть его, падая под ним, претерпел распятие между двух разбойников, оказавшись посреди отребья мира, – даже осуждение и отстранение от Отца за сгубивший все человечество грех, все перенес, все совершил! По истине – «слава Господи, долготерпению Твоему»³³⁶…

Таким образом, крестный путь и вообще все первосвященническое служение Христа Спасителя и есть в полном смысле слова дело нашего искупления, нашего спасения от греха и всех последствий его. Без этого искупления, как мы уже видели, никто и ничто не могло избавить нас от этого греха. Ибо грех стал не только нашей виной, не только причиной справедливого осуждения нашего от Бога. Грех вошел в самих нас, он стал принадлежностью самой нашей природы. Не может быть белым, кто становится черным, не может быть чистым, к кому прилипла, даже приросла грязь. Их нужно устранять, счистить, изничтожить из того, где они есть. Не смывши, грязь можно подчистить, подкрасить, закрыть, но пока она есть, грязь – все остается грязью.

И еще раз говорим: только Чистейшею Кровью Безгрешного и могла быть омыта эта наша нравственная нечистота; только тем, что Он Сам все за нас перестрадал, и мог быть изничтожен, изъят из человеческой поврежденной природы человеческий грех, подрыты самые его корни, совершенно устранена деспотическая и цепкая сила его. Отсюда для нас крест есть путь к небу и основа духовной, нравственно здоровой жизни во Христе, для злой же силы, действующей грехом, – причина обессиливания ее, разрушения дотоле неразрывных, не разбиваемых ее оков, опустошение ее, тернием и плевелами покрывшими ниву Божию, царства. И смерть Христа, завершившая Его крестный путь, есть центр, есть важнейший момент в этом сведении греха на нет. Потому-то мы и поем на Пасху, вспоминая райское первоевангелие о победе над виновником греха и смерти: «… Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ (ногами растоптав), и сущим во гробех, (т. е. грешным, и оттого неизбежно смертным), живот даровав».

Христос сошел на землю, чтобы образовать здесь Царство Божие и спасти погибающих людей через привлечение свободной воли их в это небесное царство и в восприятие правды его. Но это Он мог сделать, не только освободив их волю от неустранимого плена греха и воссозидая Сам их природу, но и просвещая небесным светом собственное сознание их, научая их истинному боговедению и богопочтению. И Господь, со дня нисшествия Св. Духа на Него в крещении и по самый день распятия Своего, непрерывно «… проходил по городам и селениям (Иудейским), проповедуя и благовествуя Царство Божие»³³⁷. Да и по воскресении, в продолжении 40 дней являясь ученикам – будущим всемирным благовестникам, Он также глаголал им «… яже о царствии Божии»³³⁸. Так и явился Он новым и совершеннейшим Учителем, – Пророком от небесного Отца, волю Которого, как мы уже знаем, во всей Своей земной жизни Он и возвещал, почему ап. Павел и сопоставляет Его с пророками ветхозаветными: «… многочастне и многообразне, древле Бог глаголавый отцем во пророцех, в последок дний сих глагола нам в Сыне, Его же положи наследника всем, Им же и веки сотвори»³³⁹. Для нас, людей Нового Завета, Он и есть единственный наставник в собственном смысле, ибо и апостолам Он сказал: «… вы же не нарицайтеся наставницы, един бо есть Наставник ваш – Христос»³⁴⁰.

Отсюда, первым и очень заметным отличием Пророческого служения Его и возвещения людям истины является то, что Он для нас не только учитель, не только, так сказать, передатчик истины, как все люди, какими представляются даже в самых своих религиях какие-нибудь Будды, Конфуции и Магометы, – нет: Он Сам – первоисточник и законоположник истины для нас. Припомним, как Он говорит хотя бы в той же Нагорной проповеди Своей: «… вы слышали, что сказано древним (можно бы добавить, – не Моисеем, а через Моисея) напр., – не преступай клятвы… А Я вам говорю: не клянись вовсе»³⁴¹; и так везде.

Поэтому, уже самое учение Его отличалось царственным характером, отличалось и отличается по действию на слушающих Его, такими качествами, какими не владело и не владеет ни одно человеческое учение. Слуги, посланные врагами схватить Его, и, несомненно, – со всеми необходимыми внешними приготовлениями и средствами явившиеся туда, где Он мирно учил, никак не могли решиться на это, и на упрек пославших, сказали: «… николиже тако есть глаголал человек, яко сей человек»³⁴². Ибо, действительно, хотя и предлагалось всегда свободе человеческой учение Его, и даже характера внешних приказов не найдем мы в нем, но именно словом небесного Царя, словом «Господа»³⁴³ было оно, так что и слушавшие отмечали, что «… Он учил, яко власть имеяй, а не как книжники и фарисеи»³⁴⁴.

Учение Христа отличается далее, как и сказано в приведенных словах послания к евреям, полнотою. Он возвестил нам все «… истины, яже к животу и благочестью»³⁴⁵, (конечно, как и говорил, насколько могли вместить слышавшие Его)³⁴⁶. Особенно возвышенны и безмерно значащи для нас, не по количеству и внешнему подсчету, а по глубине, силе и духовной полноте, по значению реальной основы для жизни, открытия Им истины об Отце Небесном, о Котором как будто знали и говорили столь многие и до Него, но Которого, по существу, действительно знал и возвестил нам, Один Он. «Никто же знает Сына, токмо Отец, – говорил Он и именно там, где указывал на смирение Свое (а ведь как будто все слышавшие, тем более апостолы, – «знали» Его); – ни Отца, кто знает токмо Сын, и ему же аще волит Сын открыти»³⁴⁷.

И не менее ясно – в начале евангелия от Иоанна: «Бога никтоже виде нигде же, – Единородный Сын, сый в лоне Отчи (т. е. у сердца – в наибольшей представляемой нами близости и соединении с Ним) – Той исповеда»³⁴⁸. И мы видим, что Им открыто людям, что «Дух есть Бог, и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися»³⁴⁹, открыта тайна св. Троицы, открыта и тайна участия всех Лиц Ее в деле воплощения, в деле нашего спасения. Но при этом, одною из особенностей учения евангельского и о Боге является то, что, так сказать, чистого догматизма, оторванных от жизни истин, мы не найдем там нигде. Напротив, сейчас же, по приведении такой догматической истины указывается, обычно раскрывается и оттеняется, их психологически близкая нам, жизненная, нравственная сторона.

Потому и открыты там более всего, такие близкие нашему сердцу истины, как та, – что Бог есть любовь, Отец милости, попечения и любви. И не отдельным пунктом, так сказать, теоретическим слагаемым, поставлено это в Евангелии тут или там. Нет, эта идея, a точнее с этим связанное настроение, красною, так заметною, нитью проведено везде и тогда, когда начинается молитва непривычными дотоле словами близости и смелости любви – «Отче наш», и когда убеждаемся мы не отягощать сердца своего заботами о земном: «… весть бо Отец наш небесный, яко требуем мы сих всех»³⁵⁰, и когда поднимаемся мы над обычными житейскими мерками добродетели и нравственного роста, призывом: «… будите совершенны, якоже Отец ваш небесный совершен есть»³⁵¹. Да, Бог Евангелия, Бог – Отец людей, и то, как вводится эта идея в сознание, нет – в самое сердце людей, – это было такое откровение, такая правда и фундамент религии и жизни, что уже ради этого христианство должно быть признано безусловно новою религией в человеческом роде.

В той же цели – оздоровленной и ясно религиозной жизни людей, Христос все с тою же силою непререкаемого, высшего, солнцем сияющего, авторитета возвестил также в возможном и применительном к нам раскрытии и полноте, и другие догматические истины: о последних судьбах мира и человека; о бессмертии души, о будущем воскресении умерших и о кончине мира; о Своем втором пришествии и страшном суде, о вечном блаженстве праведных и мучении грешных, и все это опять-таки в той мере, насколько это вызывалось жизнью и нужно было для жизни.

Новым дал Господь в учении Своем и закон нравственной жизни: человека; однако, и здесь новым не столько по словам, не по изложению и разработке какой-нибудь более или менее научной системы. Нужно сказать правду: «новое» по внешней формулировке даже по словесному освещению в Евангелии, и указывать бывает трудно, и выбор не велик: о многих евангельских истинах приходится признавать, что как будто такое же есть и было – и в Ветхом Завете, и нередко – у какого-нибудь Конфуция, Зороастра или Будды. Но за то нутро, самое содержание, особенно жизненная, с законами деятельности духа человека связанная, сторона таких как будто и старых заповедей (любите друг друга, стойте за правду, дадите милостыню и т. п.) – безусловно новая, совершенно иная. И прежде всего, иная цельностью и, так сказать, органической полнотою евангельского закона.

Напрасно мало вдумываемся мы в смысл и внутреннюю основу неоднократных указаний Спасителя, что нельзя ставить новых заплат к старой ткани³⁵². Его учение – именно новая цельная ткань, как бы нешитый хитон, который нельзя разрывать, как ризу, составленную из кусков и полотнищ; из которого нельзя вырывать и отдельно расценивать части. И, особенно, не пришиваемы нигде, применительно к реальной действительности, по отдельности взятые из него части. Безусловно невозможно выполнять во всем объеме и силе только одну какую-нибудь Его заповедь, игнорируя остальные. Возьмите, напр., повеление – ударившему по одной щеке подставить и другую: если вся жизнь моя – мало нравственна, мирска́, эгоистична, – конечно, из попытки буквально исполнить эту заповедь получился бы у меня лишь курьез: только «… горше дыра будет»³⁵³, как сказал Спаситель. А вот у свят. Тихона Воронежского получился тут наиестественнейший, правдою и жизнью дышащий поступок, ибо был он в полной гармонии со всей его жизнью, ибо то лишь показала себя верхняя часть нешитого, нравственною красотою сияющего, по Христу сотканного, хитона его сердца.

Основной жизненной задачей, определяющей все направление и постановку духовного развития и деятельности у нас, христиан, – и нашего поведения, и склада нашей личности, должно быть, по евангелию, стремление к царству Божию и вечной, всеобъемлющей правде его: «… ищите прежде (раньше и больше благ земных) царствия Божия и правды его и сия вся (эти блага) приложатся (сами собою даны будут, в смысле придачи) вам»³⁵⁴. – Но как мы и сказали, в царство Бога не может войти ничто нечистое³⁵⁵, со светом не может соединиться мрачное. Поэтому у темного, грешного человека обращение т. е. именно – поворачивание пути его к Богу, должно начинаться с покаяния, почему первый призыв и Крестителя, и Самого Христа, и апостолов – «… покайтеся», или как говорил ап. Петр, «… спасайтеся от рода сего развращенного»³⁵⁶.

В развитии дальнейшего содержания жизни возрождающегося духа, Евангелием производится коренная переоценка всех наших земных ценностей. Прельщающие нас своею призрачной красотою обычные блага и наслаждения жизни представляются здесь лишь бременем для нашего духовного я, лишь помехою для нравственного нашего совершенства. Отказ же от них – даже до того, чтобы самую душу погубить ради Христа и Евангелия – и есть по ним и основа всяких истинных благ, и приобретение, закрепление за человеком ничем не погубляемой жизни. «Кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, – так ясно и определяюще говорит Господь, – тот сбережет ее»³⁵⁷. И когда Петр, уже к концу земной жизни Спасителя, сказал Ему: «… вот мы оставили все и последовали за Тобою». Иисус ответил им: «… истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом или родителей, или братьев, или сестер, или жену, или детей для царствия Божия, – и не получил бы гораздо более в сие время, и в век будущий жизни вечной»³⁵⁸.

Так, сытость, бережение жизни и богатства мира, есть по Евангелию нищета, растрачивание жизни и голод, и убожество духовные. И по не менее ясному слову Христа: «… всякий из нас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Его учеником»³⁵⁹. Нищета же, отречение от самых близких своих и от жизни, наоборот, есть обогащение неветшающими сокровищами себя, есть идеальная жизнь истинного, совершенного христианина. Полную противоположность этих двух направлений и, так сказать, принципиальных устремлений жизни Господь, как известно, изобразил наглядно в Нагорной проповеди под видом прохождения широкими и узкими воротами, и заповедал нам: «… входить тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь и немногие находят их»³⁶⁰. «… Многие поищут войти, и не возмогут»³⁶¹. Живя верою в спасшего нас крестом Христа, человек и сам должен взять на себя крест свой³⁶²: без креста нет христианства. С другой стороны, уподобляясь Совершенному Отцу своему, бесконечно доброму и к врагам Его, людям злым и неправедным, христианин и сам должен быть добр, быть искренно и бескорыстно добр ко всем: кто не делает добра, тот не христианин, кто никому не служит – Христа отвергает³⁶³.

Отсюда, коренною заповедью нового закона жизни является любовь. «Заповедь новую даю вам», – сказал Христос (заметим, – не тогда, когда Он позвал и принял их к Себе, а когда уже покидал их, т. е. когда они, неотступно ходившие все это время за Ним, слышали уже все земное учение Его), и эта новая заповедь: «… да любите друг друга, якоже Аз возлюбих вы»³⁶⁴. Да, любить друг друга – давно говорилось, без этого, наверно, и не помнило человечество себя, ибо и при патриархах не жило оно без любви: но любить, как Христос возлюбил нас, – никто никогда не говорил, и не скажет нам, такою правдою Его слов, тем более что и Сам Он их сказал тогда, когда возымел на то уже и историческое право так проявившейся любви, – сказал тогда, когда по слову евангелиста именно, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их³⁶⁵ и в этом настроении создал для них вечерю любви. Так заповедь эта – и предсмертное завещание Его, ибо Он, когда уже прощался со Своими учениками, перед тем, как пойти в путь на принесение жертвы любви, сказал им ее. И любовь этой новой заповеди – любовь именно такого полного самопожертвования: «… больше себя любве никто же имать», в разъяснение добавил потом Спаситель, «… да кто душу свою положит за други своя»³⁶⁶.

Итак, несомненно, то был новый закон, новая нравственная жизнь. И новыми были они еще и потому, что здесь не учение вело к жизни, как бывает у людей всегда, а жизнь – к учению, вытекающему из нее. Христианское совершенство, христианская идеальная нравственность даны нам, во-первых, в основе всего, – в Личности Спасителя, историческом деле и жизни Его. Он учил лишь тому, что в Себе явил, и мы следовать будем и тому, что слышим от Него, и не менее тому, что видим в Чистейшем лице, Идеальном образе Его. Потому-то и Сам Он говорил, по частному поводу – но для всего: «Образ дах, да якоже Аз сотворих, и вы творите такожде»³⁶⁷. И еще: «…. научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем»³⁶⁸.

В этом-то смысле сказаны Им и приведенные уже выше, общеизвестные, характеризующие Его значение для мира, слова: «Аз есмь свет миру»³⁶⁹. Ибо действительно, иной жизни, иной реальности словами, – описаниями и наставлениями, научить невозможно, как невозможно слепому описать красочный мир зрительных восприятий. Чтобы знать зрительный мир, его нужно видеть. Чтобы узнать и оценить, и полюбить, жизнь по учению христа и им открываемое царство божие, как мир новых реальностей для людей, их также нужно было видеть. И мы уверовали в них и оценили, ибо Христос – Свет от Отца – нам их в Себе и от Себя явил.

В том же смысле понимаем мы и не менее известные слова Спасителя: «Аз есмь путь и истина, и живот»³⁷⁰, – так ясно определяющие сущность пророческого значения Его для нас. Жизнь человека, по верованиям христианским, есть переход от временного к вечному, от призрачного к истинному, от земли к небу. Но сам человек, безусловно, не может ни найти, ни пройти этот путь; и силы для этого, и дорогу самую дает нам в учении Своем, и в Себе Самом Христос. Почему и есть Он для нас и этот Путь, и сама Истина, и сама Жизнь. Но только для верующего, только для испытавшего, только уже начавшего жить в Нем – так близки, так ясны и правдивы эти Его слова. Так и евангелист Иоанн Богослов, выше всех воспаривший над землею, но оттуда так проницающе видящий тайники этой высшей действительности, озарением любви познал и указал нам это мировое значение Его: «… в Том живет бе и живот бе свет человеком, и свет во тьме светится, и тьма его не объять»³⁷¹.

Этими-то свойствами учения Христа и объясняется столь привычное нам теперь, но столь новое и необычное «во время оно» (в то первое время) проповеди Христа и апостолов Его название ее – Евангелие, – благая, отрадная и желанная весть. Ибо неся в мир новые верования, новый закон, новый истинный завет Бога с человеком, написанный на скрижалях сердца его³⁷², проповедь евангельская давала ему вместо смерти – жизнь, вместо рабства – свободу (почему и говорил Господь об этом учении Своем: «Истина свободит вы»³⁷³, вместо неизбежного и логически, и психологически, как вывода из жизни, – отчаяния, светлую надежду во всем и ничем не отнимаемый смысл жизни. Ибо все мы, принимающее его, обретаем в нем покой душам нашим. Строгая нравственность и возвышенная жизнь по нему, все эти заповеди Христа, по исполнении которых и узнается христианин³⁷⁴, конечно, есть иго: «… но иго это Его – благо, и бремя Его – легко есть»³⁷⁵. Из приведенной характеристики учения Христова, думается, совершенно ясно, что мы (как и всякий, кто согласится с нами) и не допускаем никаких сравнений этого учения с другими системами, религиозными или философскими. Ибо там могут быть только догадки, а тут «гносис» – опытом даваемое и изнутри, из природы вещей и событий идущее, знание истины, там только более или менее удачное и стройное перекомбинирование уже имеющихся у человечества данных жизни психической, а здесь – истинное творчество нового, здесь сама жизнь – и та жизнь, которая одна и нужна человеку: по оздоровленной и выправленной его природе, жизнь в Боге и Богом. Какие могут быть тут сравнения для верующего человека?!… Но спрашивается: а в будущем, в так явно вперед подвигающемся развитии человеческом, не будет ли превзойдена нравственность христианская и вообще все то, что и названо – Евангелием для людей?

Конечно, жизнь есть рост и развитие, и если каждый человек по слову апостола, должен возрастать в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова³⁷⁶, так что и себя он, первоверховный апостол и недосягаемый образец для нас, мыслит лишь имеющим достигать этого³⁷⁷ в будущем, то и совокупность всех нас, таких лиц, также должна развиваться и восходить «от силы в силу» и от степени в степень. И Господь, думается, не одним апостолам говорил, что Утешитель – Дух истины и Руководитель жизни Христовой Церкви, не только воспомянет им забытое, «… но и наставит их на всяку истину, научит их многому», что «… не могут они носить ныне, и грядущее возвестит им»³⁷⁸. Но уже из того, что в тех же местах Спаситель указывал, что Дух Святый – не иное что возвестит им, как то, чему учил их Христос, что «Он Мя прославит, яко от Моего приимет», – видно, что и тогда во всей силе останется откровение Христа, то самое евангельское учение Его. Расти будет восприятие, расширяться и углубляться наше познание его. Но иной, какой-нибудь лучшей, веры и иного, высшего закона, здесь на земле не может быть, ибо Христос – «… вчера и днесь Той же и во веки»³⁷⁹. И не к одним лишь апостольским временам, несомненно, относились строгие Павловы слова: «… аще мы или ангел с небесе благовестит вам паче неже благовестихом вам, анафема да будет»³⁸⁰. Тем более нелепа, и детскою наивностью да самовлюбленною ограниченностью, отзываются уверения в том, что заменена и превзойдена будет жизнь евангельская человеческим учением, человеческими измышлениями. Жалкие ночники, хотя бы были миллионы их, никогда не затмят солнца.

На сколько многосторонне и всеобъемлюще евангельское учение Христа, такова и Личность, таково и дело земного служения Его. И всякий, кто остановится на одной стороне, на одном, хотя бы и существенном Его свойстве, глубоко ошибается, неизбежно впадет в уродливую односторонность.

Всего чаще и всего ощутительнее впадают в такое заблуждение все те, кто, пленяясь смиренным, кротким и униженным, описанным выше, обликом Спасителя, особенно во внешнем позоре и муках Его страданий, не видят за ними, в неизреченной лепоте сияющих, отблесков Божественной славы Его, царственного Его достоинства и величия³⁸¹. Тем более необходимым представляется, поэтому, выяснение этих последних. Выясняя основные черты пророческого служения, мы уже оттеняли царственность самого учительства Его. Как царь, властным словом дает Он во всех, дотоле сомнительных вопросах святейшие определения Свои. Как царь, изрекал Он Свои исцеляющие слова: Свое – «… еффата» (отверзись)³⁸², Свое – «… встань, возьми одр твой и ходи», или «… отпущаются тебе греси твои»³⁸³, или бесам: «… тебе глаголю, изыди». И никогда не было, не могло быть случая, чтобы изнемог у него его глагол, как и учуял это своим открытым к вере сердцем сотник, сказавший: «… скажи только слово, и исцелеет отрок мой»³⁸⁴.

Так слово Его, одинаковое в учительстве и в исцелениях всяких больных, как и других знамениях свыше (особенно, Его вышецарственное: «… Лазарю, гряди вон»³⁸⁵), до очевидности ясно показывало в Нем, с небес сошедшего, Царя.

Но в чудесах – этих знамениях свыше – поразительными в своем действии представляются не только Его слова. Не меньше показывает царское достоинство Его отношение к Нему в этих случаях всех, соприкасавшихся с Ним, сил природы – и земной, и преисподней. Припомним бурю на море. Мы видим, как ужасающе разбушевалась там эта буря, представляем себе, как расходились на море водяные горы, как налетая, опрокидывали и топили корабль, в котором с таким трудом, профессиональным уменьем и исключительными стараниями (спасая с собою и Мессию) действовали все апостолы, – и напрасно. Буря победила: наполненный водою корабль погружался, а волны еще с бо́льшим неистовством неслись на него, и уже быть может, поднявшаяся высоко над головами, замерла и остановилась одерживаемая всемогущим словом, последняя волна. И лишь тогда, все перепробовав, в крайности апостолы разбудили спокойно спавшего Учителя своего: «… наставник спаси нас, погибаем». И царственный путник спокойно воззрился в разбушевавшуюся мглу, и ее пронизали Его властные слова: «… умолкни, перестань». И тогда мгновенно утих ветер, и улеглась водная стихия, a благоговением проникнутые ученики, может быть, еще не вполне, не всею глубиною сердца, постигшие до той поры, что с ними – Сам Сын Божий, сошедший от Отца, спрашивали, прочищая сознание свое, друг друга: «Кто это, что и ветры и море повинуются Ему?!»³⁸⁶.

Так рабски-покорно, столь грозная для нас, природа слушалась своего Владыки, и умножалась в тысячи по Его воле маленькая корзина хлеба, покорно держала Его на себе вода, – но затрепетала земля, и рассеклись камни, и гробы выпустили мертвецов, когда, убитый злодеями, испустил Он Свой дух.

И так, не смогшее сиять на богоубийство солнце и этот трепет земли свидетельствует нам, что и на Голгофе, на позор людям и ангелам висевший на древе, праведник Царем оставался в «… и со беззаконными вменении» Своем. И эту царственность Его здесь, на веки миру засвидетельствовал один из сих беззаконных. В муках, в том невыразимом горении разрываемых гвоздями рук, которые при физической тоской раздираемом сердце, и на момент не должны были отпустить его внимание от себя, он, однако, оторвался от всего этого и от себя сердцем своим, он приник его доверием и влечением к Христову кресту, он познал, что «… Сей страдает безвинно», – и этим сердцем ощутил тогда, с Кем судил ему Бог быть распятым. И сознавая свое недостоинство всей горечью совести, и осуждая себя, – в минуты пережив десятки лет жизни, он уверовал – и дерзнул, он начал собою миллионный ряд грешников, от всего сердца обращающихся к своему Спасителю с этой молитвой: «… помяни мя, Господи (заметьте – к распятому: Господи!), егда приидеши во Царствие Твоем». Он не только исповедал Его Царем, – всей верой сердца он пророчествует о втором, славном пришествии Сораспятого в вечном царстве Его.

И знаем мы, что и как сказал ему Господь: «… аминь глаголю тебе, днесь со Мною будеши в рай»³⁸⁷. – Скажите, чей это ответ, вы – блазнящиеся о Христе и видящие лишь позор креста, а не славу его? Ведь ясно же, что это – царское исполнение в муках сказанной, в муках и услышанной, мольбы раба к своему Царю. Ведь входом в рай распоряжается только его Владыка. – И как не читают люди, как просматривают они еще и вразумление, в безмерной горячности любви ошибшемуся, Петру: по поводу неразумной попытки его помочь своему Учителю мечем:« или ты думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он, представить Мне более нежели двенадцать легионов (наибольшее войско того времени) ангелов?»³⁸⁸. Да, еще раз повторим: только доброю волею и пошел на страдания, и приходил всею кровавою стезею их наш Искупитель, и только для ослепленных и упорных в неверии померкло Его величие в пригвождении Его ко кресту. А между тем, этот момент Его человеческой немощности и есть начало и основа полного сияния Его Царской славы.

Умер Христос. Царскую почесть оказала Его Телу неутолившаяся злоба Его врагов, поставивших стражу у Его гробницы. Царскую силу явил Он тогда Своей Душой, сойдя во ад к умершим, чтобы, как ясно говорит апостол Петр³⁸⁹, проповедывать и там, конечно – всем тем душам, которые способны оказались слышать это Его слово. И тогда вывел Он с Собою из ада всех этих насильственных пленников его, как и воспевает, торжествуя это, церковь в день Пасхи: «… снизошел еси в преисподняя земли и сокрушил еси вереи (столбы врат адовых) вечные, содержащие связанные, Христе»³⁹⁰.

A затем настал момент и еще более яркого проявления Его славы. Христос воскрес, – не так воскрес, как воскресали некоторые умершие в Ветхом и Новом Завете, кем-либо, чьей-либо стороннею верою вызываемые к жизни. Нет, Он воскрес Собою – Ему одному присущею Божественною силою. И вернулась тогда Душа Его в Его Пречистое, не могшее быть тленным, Тело, и Он вышел из гроба, как являлся потом апостолам, не отодвигая лежавшей на гробе плиты и не ломая синедрионовых печатей, вышел невидимый стражею корысти и неверия, ибо являл Он Себя по воскресении исключительно тем, кто в Него верил³⁹¹.

Все мы, христиане, признаем воскресение Христа – исключительно великим, прямо мировым событием, почему и заменили им празднование субботы, точно указанной в Библии. Особенно наша Православная Церковь светло празднует день Воскресения Христова, как «Праздников праздник и торжество из торжеств», – называя еще этот день «Един суббот Царь и Господь». Воскресение – это венец креста, его жизненно-логическое завершение. Воскресение – это победа жизни над смертью, света над тьмой, Христа над дьяволом. Воскресение – это торжество и смысл нашей христианской веры. Апостол Павел, в знаменитой главе о воскресении умерших, так и говорит: «… аще Христос не воста, суетна вера ваша, суетно к упование ваше»³⁹².

Православные писатели не только духовные, но и светские, напр. Достоевский, давно выясняли, что если не было Воскресения, – не только нет христианства, но и нет Бога, нет силы добра и правды, нет и смысла в жизни. В самом деле: если бы умерщвленный Христос не воскрес, то не только не было бы никому спасения через Него – ибо смерть и бессилие кому же могут оказать помощь? – но и не было бы в истории худшего торжества и более злой насмешки зла над добром и диавола над всем миром светлого и идеального, как в дни Голгофы и вообще всей земной жизни Иисусовой. И не было бы более сильного и неотвратимого мотива к беспросветному отчаянию, ибо если и сей Праведник оказался бессилен, если такая Величайшая Личность исчезла в бездне небытия, – то нам-то, каждому, чего ожидать, к чему готовиться? И не была ли бы, вправду, жизнь человеческая тогда только чья-то нелепая и глупая, пустая шутка и игра «дьяволов водевиль», по крылатому выражению того же Достоевского?!…

Но нет, воскрес Христос – и поруган остался, и бессильным оказался отец лжи и исконный человекоубийца, как назвал его Христос – диавол³⁹³. Жизнь победила, смерть же и зло приведены к пустоте и ничтожеству. Воскрес Христос, – и в полноте и яркости засияло Его царственное величие.

На воскресной вечерне, как известно, поется у нас всегда торжественный прокимен: «… Господь воцарися, – в лепоту облечеся». Редко кто понимает, дает себе отчет в этом пении. А между тем смысл его простой, но глубокий, относящейся к самой идее праздника. По связи с ним, можно передать эту песнь так: «(когда) воскрес Господь, воцарился Он и в царское великолепие облекся». Здесь мы и видим самое сжатое, но полное выражение идеи о празднике, как именно о самом ярком и высшем моменте царского служения Спасителя. Но точно ли воскрес Господь? Как отнестись нам к тем многочисленным – и новым и старым – гипотезам, которые отрицают факт воскресения, и в евангельских рассказах о нем видят или обман, или ошибку и заблуждение?

Разберемся в этих гипотезах. – Первою по времени, да и по злобе, как прием явно клеветнический, – обман у сынов обмана, является та басня, которую должны были распространять подкупленные «… сребренники довольны» стражи после того, как они в испуге рассказали о бывшем у гроба землетрясении, отвалении камня и явлении молниеносного ангела. Басня эта состояла в том, что «… им-де спящим, ученики пришли и похитили тело Иисусово»³⁹⁴.

Думается, должна прямо бросаться в глаза нелепость этой выдумки. В самом деле: всяк знает: спящий не видит ничего кругом себя, а кто видит – не спит, конечно, или видит сновидение. Если бы воины свой сон рассказывали, им можно было бы верить. Но в данном случае, несомненно, если бы они видели. то не дали бы совершить «похищение» апостолам: в евангелии определенно указано, что были последние безоруженные³⁹⁵: из него же видим мы, что были они люди не только мирные, но и робкие: даже дома накрепко запирались «страха ради иудейска»³⁹⁶.

– Где им было сражаться со столь грозною в те времена римскою стражею.?! Ну, а если они спали, – уже они не свидетели Да и не похожи подробности на похищение – мысль о нем, именно явилась ведь у самих апостолов, и когда, позванные Мариею Магдалиною, разделяли они ее опасения, и думали, несомненно, о похищении врагами – для надругательства над Телом Его. Но вот, войдя в гроб, увидели они, что хотя гроб и пуст, но явно, что не после похищения. Ибо если бы похитители взяли Тело Христа, то или бы с пеленами, или же бы порвали и в беспорядке побросали все, покрывавшее Его. A здесь, как отмечает тщательный евангелист Иоанн, пелены лежали свернутыми, и судар, длинный, узкий плат, обвивавший главу Его, «… особь свит на едином месте»…³⁹⁷ – Потому-то, думается, и оставлена давно эта иудейская выдумка.

На место нее и рационалистическое богословие, и неверующая медицина выдвинули гипотезу о летаргическом сне (а теперь, в дополнение, об экскудативном плеврите – в объяснение воды, вышедшей из бока Христа). По этой гипотезе Христос действительно ожил на 40 дней, но после летаргического сна, а, потом, всего-де вернее от плеврита, скончался.

Но и здесь тоже мало правдоподобия. Явления, описанные в Евангелии, довольно подробно говорят – и о беседах Иисуса Христа, о радости, которою Он наполнял сердца учеников Своих, еще более, чем при земной жизни, царственных речах Его, о хождении дальнею дорогою с учениками и т. п. Похоже ли все это сколько-нибудь на очнувшегося и вновь смертельно-больного летаргика? Ведь, то был бы жалкий и изнуренный больной, по отзыву специалистов – двух шагов неспособный сделать (по крайней мере месяца на 2) прободенными ногами, ни взять что – такими же руками Своими³⁹⁸. Разочаровать в себе такой полумертвец мог: но вдохновить такую могучую веру, которая весь мир облетела и покорила Ему сильнейшие царства земли, пробудить, по меньшей мере, энтузиазм до – поголовного мученичества всех тех, кто таким видел Его – это же невероятно, это психологически невозможно.

Наиболее устойчивою и распространенною в наши дни является, в значительной степени облагороженная за последнее время, так называемая, визионерная теория. Сущность ее, особенно у Штрауса и его последователей, такова: Христос не воскрес, но ученикам действительно показалось, что они видели ожившего и беседовавшего с ними Господа. Объясняется это общеизвестной галлюцинацией, в данном случае, так называемой массовой галлюцинацией. Ученики-де до того были захвачены Личностью Иисуса Христа, до того сроднились с мыслью о грядущем царствии Его, что они не могли примириться с фактом смерти Его, и вот напряженные, почти болезненные ожидания их и разрешились такой галлюцинацией, которую они затем, поддаваясь вытекающему отсюда самообману, и записали в Евангелии.

При менее явной враждебности против наших верований в воскресение, однако и эта теория не может быть принята каждым, кто верит самому повествованию евангелистов, скажем больше: кто просто серьезно считается с ними.

Несомненно, и в истории, и в окружающей нас действительности встречаются галлюцинации как у отдельных лиц, так – несравненно реже – и массовые. Но именно, что и служит базисом этой гипотезы – у людей, которые хотят что-то видеть или слышать, так настроены, которые, так сказать, всеми своими мозговыми центрами готовы воспринять то, чего так напряженно ожидают. Теперь обратимся к данным Евангелия. Относительно повествований до времени распятия, там красной нитью проходит одна мысль, видимо удивлявшая потом самих апостолов: сколько им не говорил Господь об ожидавшей Его участи, они не понимали этого, и просто не обращали на те Его слова внимания, – а говорилось и о страданиях, и о воскресении. Потому-то такой неожиданностью и явилась для них вся история Крестного пути Его. Но главное, не меньшею неожиданностью, прямым противоречием всем их чаяниям и взглядам, явился факт воскресения Христа.

Возьмите повествования евангелиста Марка – чей рассказ принимают рационалисты первым и основным в передаче этого события. Можно сказать, в этих местах у евангелиста две темы: одна – как являлся Христос и мироносицам, и ученикам; другая, – как последние, можно сказать – вопреки прямой очевидности, упорствуют и не хотят верить³⁹⁹. Приведем теперь полностью более подробное повествование евангелиста Луки об одном из таких явлений, заметим – уже после рассказа о предшествовавшем явлении воскресшего Спасителя, и не женщине, а двум ученикам, которые дотоле сами рассказам о том мироносиц не верили, и даже по дороге-то шли «дряхлые» от душевного расстройства⁴⁰⁰ (это энтузиасты-то, по Штраусу!). И вот, когда повествовали эти два ученика о том явлении, Сам Иисус стал посреди их и сказал им: «Мир вам!». Они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа – но Он сказал им: «Что смущаетесь и для чего такия мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои: это Я; осяжите Меня и рассмотрите: ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня». Уж кажется, самые позитивно настроенные, а не галлюцинирующие, и те должны были бы убедиться; но к нашему счастью, апостолы оказались явно, до крайности, не легковерны. Они все еще продолжали сомневаться. Еще недоумевающим и чудящим (уже от радости), Он сказал им: «… есть ли у вас здесь какая пища? Они подали Ему часть печеной рыбы и сотового меда. И взяв, ел перед ними»⁴⁰¹.

И что же, думаете окончилось недоверие, окончилась проверка (хотя и без диких приемов, рекомендуемых Ренаном на случаи чудес христианских) и проверка, как видим, самая трезвая, самая позитивная, самая убедительная по вопросу о действительности воскресения?

Нет, ведь осязать Господа, «… руками пощупать» дотоле еще не дерзнули апостолы, и при всем своем желании точно убедиться. Но Иоанн передает нам, с обычною для него обстоятельностью и подробностями, как дерзнул Фома – дерзнул, конечно, не от разъедающего скептицизма, а от нежелания остаться при мало- или полуверии там, где необходима полная вера, вера всего сердца. И Господь, пошел ему на встречу, Господь Сам сказал: «… подай перст твой сюда и посмотри (исследуй) руки Мои, подай руку твою и вложи в ребра Мои».

И только тогда воскликнул апостол «… Господь мой, и Бог мой», на что Воскресший и сказал ему, – но главным образом применительно к нашим условиям жизни: «… ты видел и уверовал?! – Блаженны не видевшие, но веровавшие!»⁴⁰².

Добавим в заключение, что в наблюдении над галлюцинациями очень нередки галлюцинации зрительных или слуховых ощущений, реже – соединение тех и других, и совсем редки – галлюцинации в области поверочного чувства, осязания (почему и проверяем себя мы им, точно ли это действительность, а не сон и не бредовые явления). Но чтобы все эти 3 чувства разом галлюцинировали, и, по меньшей мере, у десяти человек; и чтобы рыба печеная, и мед поглощались кем-то, исчезали, как было это в передаваемом еванг. Лукою явлении, таких галлюцинаций история не знает – и не узнает…

Что факт воскресения имел особо важное значение и для Самого Воскресшего Богочеловека, это видно из тех слов, которые Он сказал всей собравшейся увидеть Его на галилейской горе общине верующих. «Дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли» сказал Он, посылая учеников насаждать Церковь Свою во всем человечестве и обещав пребывать с нею до скончания века, – дана теперь, по воскресении⁴⁰³. Так соделал Его Отец Царем не только земли, но и неба, когда совершил и увенчал воскресением Он подвиг земного служения Своего. И потому-то и вознесся по сорока днях Иисус, чтобы, как Сын и со-Владыка, навсегда воссесть одесную Бога Отца⁴⁰⁴, и пребывает так ныне, царствуя не только Божеством Своим, но и обоженным человечеством. Так, выше всего тварного возвышена Им и в Нем наша человеческая природа. И, пребывая так, Он и теперь есть не только Единый истинный наш Царь, но и Первосвященник. «Такова имамы Первосвященника, иже седе одесную престола Величествия на небесех» сказал ап. Павел⁴⁰⁵, Архиерея великого, прошедшего небеса, Архиерея милостивого, Который может спострадати немощем нашим, – «Сам искушен быв, может и искушаемым помощи»⁴⁰⁶. Так вера в Него есть и непоколебимая на Него наша надежда.

Раз навсегда совершенное Господом Иисусом Христом на Голгофе, дело спасения нашего не осталось лишь законченным, в прошлое отошедшим, хотя и исключительной важности, историческим фактом. Оно продолжается, оно есть и совершающийся факт настоящей, нас охватывающей, действительности; оно есть и несомненнейший такой же факт и процесс будущего – и для всей нашей земной истории, до самого второго пришествия.

Совершенное за нас крестом нашего Искупителя, дело нашего спасения должно быть воспринято людьми, как свободно-сознательными существами, и для того введено Им в кругооборот всей общечеловеческой истории – в виде жизни и деятельности на земле освящающей и спасающей нас, Его вечной и Святой Церкви.

Необходимость исторического существования Церкви, а значит – и признания ее каждым из нас, следует прежде всего из самого, для всех нас несомненного, факта совершения Христом дела нашего спасения. Если есть Спаситель, значит, есть и спасающиеся, спасаемые Им. Если есть, как пребывающий исторический факт, вера Христова на земле, то есть и верующие. А значит, есть и общество верующих, общество если не избранных непременно, то, во всяком случае, званных к Нему и приемлющих Его. Сам Спаситель ясно учил, что Церковь – будет, и мало этого, пребудет вечно. Известны эти места. Уже там где Он говорит о молитве двух или трех верующих в Него, этой молитве их придается большее значение, чем молитве, так сказать, в одиночку: «… идеже будут два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их»⁴⁰⁷. Больше того, самый образец, данный Им для молитв (предполагая само собою и чтение ее наедине), опять-таки мыслить молящегося сущим вместе с другими, ибо мы в ней читаем: Отче наш (а не только мой), хлеб наш насущный даждь нам (а не мне) и т. д., кончая – но избави нас от лукавого. Отсюда ясно, что самое христианское наше сознание, в высшие его моменты, когда мы ставим себя перед лице Божие, есть сознание соборное, сознание церковное.

Но Господь представляет нам Церковь не только существующей, но и, особенно, прямо поражающе правомочной. И указывает Он это именно применительно к тому случаю, когда верные христиане столкнутся с заблуждениями: (а значит – в связи с отношением людей к церкви). Господь, знаем мы, заповедует сначала такого заблуждающегося брата увещевать – наедине или перед двумя-тремя свидетелями. Но если он останется все же упорным – ты, верный – «… повеждь Церкви: аще же и Церковь преслушает, – буди тебе, яко же язычник и мытарь»⁴⁰⁸. Иначе, как право отлучения, столь древнее в истории церкви, несомненно бывшее при апостолах уже – понять это трудно.

И, наконец, возьмем и, так часто приходящие нам на память в годины искушений Церкви, общеизвестные слова Христа: «… на камени (веры, впервые исповеданной Петром) созижду церковь Мою, и врата адовы не одолеют ей»⁴⁰⁹. Ведь это – безусловно ясное по тону, именно царское, слово о неодоленности церкви. Но вместе с тем уже самая торжественность речи, в связи с даваемым же здесь (сначала ап. Петру, а потом всем апостолам)⁴¹⁰ правом вязать и решить как на земле, так и на небе, указывает и на величайшее значение церкви с ее апостольским преемством для каждого христианина.

Переходя теперь к апостольскому учению о церкви, мы встречаем прежде всего многократное упоминание о ней – может быть, не меньше, чем делается это в наше время, причем говорится о ней, и как о существующем историческом факте, и – о самой идее ее.

В последнем случае мы видим в посланиях усвоение церкви особенно священного значения и назначения – в мире. Именно церковь – из нас грешных и немощных людей состоящая Церковь – и явилась целью искупительной деятельности Христа и бесценной кровью Его приобретенным достоянием. – «Христос возлюби Церковь и Себе предаде за ню, да освятит ю, очистив банею водною в глаголе; да представить ю Себе славну Церковь, не имущую скверны или порока, или нечто от таковых, но да есть свята и непорочна»⁴¹¹, – почему апостол Павел и именует ее, как возлюбленную Небесным Женихом, невестою Христовою⁴¹². Так и в беседе к пресвитерам Милетским, призывая их со всем вниманием относиться к себе и к стаду – пасомых, тот же ап. Павел указывает, что ведь их «Дух Святый постави епископы пасти церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею»⁴¹³.

В Своей Прощальной беседе с учениками, Господь, указывая на теснейшее единение между Собою и между всеми верующими в Него, а также на то, что в добром каждый из них живет и может жить только Его соками (– без Мене не можете творити ничесоже), говорил: «Аз есмь Лоза, вы же рождие (ветви): якоже розга не может плода творити о себе, аще не будет на лозе; тако и вы, аще воМне не пребудете. И иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног: яко без Мене не можете творите ничесоже»⁴¹⁴. Это теснейшее единение верующих со своим Спасителем, ап. Павел выражает в другом, столь же много говорящем образе и более чем образе. Он не раз Церковь верующих называет Телом Христовым, Самого же Иисуса Христа, в Его отношении к церкви, Главою этого Тела: «Того Бог даде главу выше всех церкви, яже есть Тело Его»⁴¹⁵, и в глубочайшем прозрении на ее назначение во всей жизни вселенной, добавляет о ней, что она есть и «… исполнение Исполняющего (Полнота Наполняющего) всяческая во всех».

Основываясь на таком своем представлении о Церкви, ап. Павел любил деятельность отдельных членов церкви, а равно и служений церковных, изображать, как функции отдельных органов тела. И вот, в связи с этим перечислив все виды служений, направлявших жизнь церковную в его время и харизматических чрезвычайных, как-то: апостолы, пророки, благовестники, и постоянных, называемых им пастырями и учителями, он указывая смысл общей деятельности их, говорит, что Господь «дал их – к совершению святых, в дело служения, в созидание Тела Христова, дóндеже достигнем вси в соединении веры и познания Сына Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова»⁴¹⁶.

Таким образом, из этих двух последних выдержек из послания ап. Павла к Ефесянам мы ясно видим совершенно необходимое и исключительно важное назначение Церкви, как и цель созидания Ее Христом на земле. Цель эта – продолжение самого дела Христова, точнее – восприятие его людьми.

Господь не только подготовил, Он совершил дело нашего спасения. Он пришел на землю «… взыскати и спасти погибшего» – и спас его Своею Искупительною жертвою. Каждый человек, весь род Адамов, в Нем уже спасен.

Но уже установленными выше нашими основными взглядами о сущности домостроительства нашего спасения, предопределено, и жизненно, в дальнейшей истории человечества созидающееся, продолжение этого дела спасения. Ведь в самом деле: потому и не могло быть простого прощения греха людей для дальнейшего, уже здорового, развития жизни их, что это было бы несправедливо, несогласуемо со всепроникающей и зиждущей правдой Божиею. Без правды – милости у Бога нет. С другой стороны, и в природу человека грех потому вошел так глубоко, так образующе самую личность его, что, то был его свободный выбор, произволение его собственного сердца (хотя и по соблазну извне). Спрашивается: да разве мог тогда Спаситель наш спасти нас без всякого участия с нашей стороны, спасти человека уже совсем и до конца – помимо этого человека? Ведь это было бы и безусловно несправедливо, а для самого человека противоестественно, этим бы опять-таки в корне отрицалась бы, несомненно ему принадлежащая, хоть и ограниченная, свобода.

Святые отцы (напр. Августин) и говорят, что «Бог сотворивший нас без нас, спасает нас не без нас»⁴¹⁷. Дело нашего спасения совершено раз и навсегда – на Голгофе, когда источивший за нас Кровь Свою Господь и воскликнул «Совершишася!». Но воспринимается оно, но придаются нам спасительные плоды его – тогда, когда мы сами сердцем своим коснемся их, когда мы уверуем – и освятимся. Во Христе нам дается обновленная природа, христианин, по точному слову Писания, является новой тварью: но все же «ветхими» мы родимся от отца и матери и, не только рождающийся – сами родившие не знают, почему и как он родился таким, а не иным; во Христе же, новым рождением рождаемся все мы, ведомые Попечительной десницей Отчею⁴¹⁸, но исключительно только тогда, когда сами захотим этого, когда свободным влечением сердца прилепимся Ему, войдем живыми членами в Его вечное Тело.

Нечего и говорить, что, как и вообще вся жизнь человека, и это восприятие и усвоение им дела его спасения во Христе должно совершаться в наличных данных его духовно-телесной природы и в условиях его исторического существования. Господь, спасши нас, не взял нас, и уверовавших учеников Своих, из этого мира, но как Сам сказал в первосвященнической молитве, «… они в мире суть», и не взять их из мира молил Он Отца Своего, а только «… спасти их от неприязни»⁴¹⁹. И в этих-то условиях жизни в данном мире и должно так совершаться все дело нашего спасения.

Отсюда-то и вытекает безусловная, так сказать, психологическая, необходимость для нас Церкви. – Человек всегда нуждается в необходимой среде: в дыхании, питании, росте его тела; пользовании речью (абсолютно, во всей жизни, одинокий был бы немым, точнее – мычащим), развитии мышления, формировании и прирожденных чувств, – одним словом, и во всем развитии и складе психики не меньше, чем в теле. Даже при многосторонней нашей теперешней жизни, что не упражняется, не функционирует у нас, то атрофируется – ослабевает или прямо вырождается.

Но еще больше, еще очевиднее должен он нуждаться в соответствующей среде для роста и развития в нем новой реальности – духовного (а не душевного) человека, – для того, чтобы становиться ему новой тварью. По аналогии с ранее проводившимися сопоставлениями, мы мыслим отношение между новой, духовной, и данной – психической сферами приблизительно таким же, какое в физической природе существует между неорганической и органической природой. И как там – для того, чтобы могла существовать и развиваться высшая, органическая жизнь, необходимы свои законы, порядки, данные и отношения, необходима соответствующая среда, так необходима она и в новообразующейся жизни духовной, жизни во Христе, усвоении спасения Им. Да, или нет этой новой жизни, нет новосозидаемой духовной, во Христе возрожденной, природы: но тогда нет и христианства, нет и принятия Евангелия, где Господь сразу же, как только пришел к Нему человек, чтобы узнать, как войти в возвещаемое Им Царствие Божие, читая этот вопрос в сердце его, сказал, что для этого – необходимо снова родиться.

«Аминь, аминь глаголю тебе: аще кто не родится водою и духом, не может внити в Царствие Божие» и еще: «… не может и видеть царствие Божие»⁴²⁰ – Или это Царствие Божие, жизнь в нем, реальность в нем, есть: но тогда должна быть соответствующая среда и строительство этой, на свободе созидаемой, жизни. Тогда, несомненно, есть Церковь.

Думаем, для всякого ясно, что мы имеем здесь все время ввиду церковь, не как простой исторический факт, как одно из рядовых земных учреждений. Доказывать это было бы нелепо, – хуже, чем ломиться в открытые двери. Но в том-то и беда, что громадное большинство из современных христиан, даже и из нас, православных, всегда, говоря о церкви, на 90%, a нередко и сплошь, разумеют здесь именно лишь эту последнюю, чисто внешнюю, ее оболочку. Так ее и расценивают, так ее и устраивать хотят, так ее целиком в данных исторических формах (in statu quo) защищают, – все в плоскости этих поверхностных взглядов на нее, как на одно из обычных земных учреждений, только немножко sui generis. И право, сколько ни смеются у нас над теми, кто понятие Церкви путает с понятием храма, a ведь сами эти грамотеи отнюдь не ближе к истине, чем те младенцы веры, не ближе, а пожалуй – дальше, и гораздо дальше. Ибо, храм-то для простеца есть всегда именно дом Божий, по меньшей мере дом молитвы, а, то и прямо место благодатного освящения по вере. А у умников этих, церковь – люди, и только люди. Но, ведь это – только профанация Церкви, а не Церковь, и понятно, и допустимо только у неверующих.

Нет, дорога́ и нужна нам Церковь Христова внутренней, существенной своей стороной, и мыслиться и трактоваться нами она должна главным образом, и более чем на 90 процентов, именно с этой основной своей стороны. Церковь, как Христова Церковь, для нас, как и для апостола, есть именно Тело Спасителя нашего, есть строительница и сфера нашего спасения в Нем: в этом Ее природа, в этом Ее сила и значение, в этом, как говорят raison d‘etre – смысл Ее существования.

Отсюда и самой главной, существенной принадлежностью и свойством церкви является не то, что относится к людям, а то, чем создается такая высшая жизнь и значение ее: возглавление Ее Христом и течение в ней «реки воды живой» – струи в ней Святого Духа.

Мы уже приводили ясные и точные слова ап. Павла о том, что Бог даль Иисуса Христа главой Его Церкви, и это не в виде лишь результата совершенного Им по воплощении дела, но «в смотрении исполнения времен», предвечно и в универсальном мировом процессе.

Эта мысль, точнее этот догмат (как и все догматы Христовой веры) имеет огромное идейно-реальное и нравственно-психологическое значение (в которое, к сожалению, слишком мало вдумываемся и еще меньше вживаемся – и мы, богословы)⁴²¹. Как по отношению к телесному организму, и прежде всего нервной системе, голова с ее мозгом, есть центр, есть отражатель всего там происходящего и высший руководитель и направитель, посылающий нервную энергию всюду, где нужно, сколько и как нужно, и малейшая точка на поверхности мизинца в этом отношении связана с тем мозгом, – так и во всечеловеческом организме – и вселенской Христовой Церкви. Все, чем мы живем и как живем, доброе и дурное, верное и ложное, радостное и мучающее, – все сознается, все отражается в Божественной нашей Главе: потому-то апостол о нас, христианах, так ясно и сильно говорит, что мы грехами своими «второе Христа распинаем». И, наоборот, все доброе, все жизнеспособное, все вечное и истинное, всякое даяние благо и всякий дар совершен, через Него от Отца светов исходит⁴²², и здесь особенно «… о Нем мы живем, и движемся и есмы»⁴²³.

Вот почему никогда и ни при каких ужасающих безобразиях не должны мы унывать, как и придавать особенно важное значение своей и вообще человеческой, хотя бы и очень грандиозной на наш человеческий взгляд, работе. У нас все от Христа, и Христом Церковь сильна, и стоит (и устоит) Им, а не нами. «Она полна Христом… Его свет ведения, присущего Церкви, которыми Он исполняет ревнителей святости. Его – благотворения, любовью к коим исполняет Он благотворителей. Его – всякие другие дарования духовные, видимые в Церкви. «В Церкви – всяческая во всех Христос»⁴²⁴. И к Нему ближайшим образом и должны мы относить слова апостола Павла к усердным благотворителям древности, филиппийцам: «Бог есть действуяй в нас, – и еже хотети, и еже деяти о благоволении»⁴²⁵.

По ясному учению Писания и Церкви, такое единение и пребывание Христа в Церкви – непреходящее, вечное. Яснее всего вытекает это из тех слов Христа, которые сказал Он членам Своей земной церкви, перед тем, как расстаться с ними Плотью Своею: «… се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века»⁴²⁶; то же самое можно выводить из приведенного выше Его предсказания о неодоленности Ее.

Но спрашивается: как и чем действует наша Небесная Глава по отношению к земному Телу Своему? Какова та сила, которая разливается в нем от Христа, как из головного мозга нервная энергия в нашем телесном организме?

Сила эта, начало высшей – духовной (а не душевной) нашей жизни, есть благодать Св. Духа. Слово благодать часто употребляется в священном Писании, но не совсем в одинаковом смысле. Как слово «помазанник» обозначало в Библии и царей, и пророков и священников, в точном же смысле Помазанник (= Христос) есть Иисус, Единородный Сын Божий, так и «благодать» обозначает нередко, по буквальному смыслу слова⁴²⁷ божественную милость, любовь, благоволение, проявляющиеся в различных дарах и благодеяниях Божиих к людям⁴²⁸.

Таков широкий смысл этого слова. В тесном же смысле слово это обозначает одну и определенную благодать = силу Св. Духа, подаваемую во спасение верующим, силу живую и деятельную⁴²⁹, и только по заслугам Искупителя, в зависимости от совершения Им дела нашего спасения, ибо только после того, лишь по искуплении нашего греха и прославлении Христа, как это видно из ясного свидетельства евангелиста Иоанна Богослова, Дух Святый так действует в нашем мире. Приводя беседу Иисуса Христа в день праздника Кущей о реках воды живой, т. е. именно этой благодати Святого Духа, Евангелист замечает: «… не убо бе Дух Святый, яко Иисус не у бе прославен»⁴³⁰. Как посылаемая через Христа, во имя Его и в силу Его заслуг и ходатайства, она называется и благодатью Христовой⁴³¹, силой Христовой⁴³², – благодатью, данной о Христе Иисусе⁴³³, но в точном и постоянном словоупотреблении это – именно благодать Св. Духа, почему и получающие ее христиане называются храмами Св. Духа⁴³⁴.

Итак, после всех этих разъяснений, дадим себе отчет: что же такое Церковь Христова? Как кажется нам, кратко ее можно определить так: Христова Церковь есть возглавляемое Господом Иисусом Христом, общество верующих в Него, возрождаемых и оживляемых благодатью Святого Духа.

Изложенное учение о Церкви настолько вытекает из основной системы христианства и в такой мере имеет обоснования в Св. Писании, что, думается, его примут не только православное, но и инославные общества. Но как часто это бывает, принять могут совсем в ином, неправославном, смысле. И в частности, в данном случае и для ясности решения вопроса нам следует остановиться на мнении протестантов о том, что Святая Христова Церковь есть лишь невидимое общество святых.

Как известно, это учение Лютеранской Церкви вытекает из основного догмата всей системы протестантизма – об оправдании человека только верой, ставящею человека во внутреннее непосредственное общение со Христом, о чем придется нам вести особую речь при разборе учения протестантизма. Но можно взять мнение его о Церкви само по себе, независимо от той предпосылки, что мы и сделаем здесь.

Единственное основание, на которое опирается такое изъятие протестантами Церкви из числа видимых исторических учреждений, заключается в чисто практических данных. Протестанты все места, где христиане, а равно и Церковь их, называются святыми, понимают в тесном, у нас принятом только для прославленных угодников, смысле – людей, уже усовершившихся в вере и жизни христианской, уже достигших соотносительной святости, праведности. А так как в практической-то жизни не только об основной массе у себя, но и просто о достаточном количестве таких «праведников» не одной христианской общине, и, в том числе, прежде всего самим протестантам, говорить о себе слишком не приходится, то в качестве сколько-нибудь подходящего выхода из создавшегося противоречия они и изобрели свою невидимую Церковь святых. Тогда действительно, и состав ее оказался отвечающим ставимой ими высокой норме, и жизнь не бьет в глаза своим слишком явным противоречием ей. Ведь Церковь та состоит из святых, на земле живущих, но где и кто точно они, нечего и трудиться указывать, – ведомы они лишь одному Богу.

Таким образом, весь базис здесь только в понимании святости и требовании святости. Но ведь почему же разуметь здесь полную и достигнутую святость? Как известно, святой понимается в Библии и в смысле «избранный», отобранный в удел Святому Богу; и еще естественнее разуметь здесь – «освящаемый» – получающий святость от Бога. В самом деле, предрекая в притчах Своих будущие судьбы Церкви, Господь, сравнивая ее с неводом, указывал, что невод этот захватит рыб всякого рода – и хороших, и худых.

Так на брачный пир, чтобы есть тельцов и «питомых», собранными оказались от рабов Царя – «… и злые, и добрые», причем лишь упорный из тех недобрых оказался выброшенным вовне из Церкви – Чертога. Далее, едва ли кто станет утверждать, что лишь про одно евангельское время, да про слушавших Христа иудеев, говорил Он Сам, что спасти пришел погибших, что нужду в Нем, как враче, имеют больные, а не здоровые. Наконец, ап. Павел передавая эту мысль в словах, что Христос «… пришел в мир грешные спасти»⁴³⁵ добавляет: «… из них же первый есмь (а не был лишь) аз», a Иоанн прямо прельщающимся называл того, кто мнит себя безгрешным⁴³⁶. Из всех этих справок становится очевидным до несомненного, что протестантское требование для принадлежности к Христовой Церкви полной, достигнутой уже святости – односторонность и крайность, и считать членами церкви, хоть и грешных, но освящаемых, не только вполне приемлемо, но и больше отвечает общим воззрениям христианским. А тогда невидимая церковь протестантская (живущих на земле, но неведомо где и кем сущих) буквально окажется почти висящей в воздухе.

Да и право, кому и на что нужна такая церковь? Разве только доктринерам, чьи односторонние взгляды требуют исключительно личного, безо всякой связи с другими людьми, общения со Христом – помимо всякой реальной церкви. Тогда подобная невидимая церковь очень удобна: она и позволяет принимать все библейские о церкви тексты, относя их к этому неучитываемому обществу, и в то жe время ничему не мешает. Вот именно потому, что она – не помеха всем их выводам из принципа личного оправдания верой, протестанты и держатся такого явно придуманного понимания церкви, благо и предание церкви – не авторитет для них.

Напротив, мы, православные христиане, веруем в церковь Христову видимую, на земле сущую, и соответствующими признаками определяемую. Конечно, те ее высочайшие свойства, та ее основная сущность, корень и сила ее бытия, о коих мы говорили в предшествующей главе, особенно – Божественный Глава ее и Им посылаемый Дух Утешитель (в благодатных дарах Его), – все это внутренняя, невидимая сторона в ней. Не все видимы и те, кто к ней принадлежит, ибо, как знаем мы, возглавляются в ней Богочеловеком и небесные силы, принадлежат к ней и наши братия по вере, от земной жизни отшедшие. Однако здесь, на этой земле живых, принадлежат к ней определенные люди, – кто во Христа и Троицу веруют, закон Его принимают, от Него установленными средствами освящения пользуются, одним словом те, кто и сами себя осознают, и людьми извне признаются, истинными христианами православными⁴³⁷.

Какие же это признаки такой, видимой и земной, Христовой Церкви?

Во-первых, как и сказали мы, – истинное учение веры Христовой. Но так как, знаем мы, и другие: от нас отшедшие общины христианские, и нами не признаваемые, и нас не мыслящие единоверными, свою веру признают истинной, и именно единственно истинной верой, то в указание подлинного учения Христовой веры, как основного признака видимой истинной Церкви, необходимо добавить еще отличительный. Таким и является берущееся нами из священного Писания наименование Церкви апостольской.

Уже из самой, никем не оспариваемой, истории Христианской Церкви видно, что по земному своему происхождению она должна быть названа именно этим именем – Церкви Апостольской. Основанная Спасителем нашим на Кресте Его⁴³⁸, непорочная невеста Его, Церковь – кем введена в историю человечества, в реальный процесс жизни его? Конечно, апостолами: «… во всю землю изыде вещание их и в концы вселенный глаголы их»⁴³⁹, ибо, как и предрек им Христос, именно они явились «ловцами человеков», закинув в род человеческий невод Церкви Его. И Господь, избрав их и посылая их на проповедание Евангелия, Сам необычайно возвысил значение их и связь с Собою, сказав: «...якоже Мя посла Отец, и Аз посылаю вы», и показывая, что тут не просто сопоставление и причинно-преемственная внешняя связь, Он, – продолжает евангелист, – «… дуну на них и рече: приимите Дух Свят, – им же отпустите грехи, отпустятся им, а им же держите держатся»⁴⁴⁰. Очевидно, это вдувание им Духа Святого не было обычным, потом всем христианам подаваемым, сообщением благодатных Духа даров: то было даровано им, как мы знаем, и именно им – в день Пятидесятницы. Недоступное для нас в силу «гадательного»⁴⁴¹ лишь характера ведения нашего, оно было, конечно, сообщением некоей, Ему присущей, силы или сущности, сообщением, относящимся именно к этому, продолжающему Его дело, посланничеству их. А слово апостол, как известно, и значит – посланник.

Но уже совершенно ясное, и по буквальному тексту точное, указание на такое значение апостолов для церкви видим мы в послании к Ефесянам. Отстраняя, теперь для нас странное, но тогда очень естественное и распространенное, высокомерное и пренебрежительное отношение евреев-израильтян по крови, к христианам – новому Израилю по вере, как к каким-то пришельцам и прозелитам, ап. Павел не раз разъяснял, какая выше-земная честь принадлежит им, как вошедшим в небеса уходящую, Церковь Христову. «Несте странни и пришельцы, но сожителе святым и приснии Богу, наздани бывше (как члены церкви, вместе со всем историческим составом ее) на основании апостол и пророк, сущу краеугольну (Самому) Иисусу Христу»⁴⁴². Итак, краеугольный камень для церкви (ясно, что она мыслится здесь, как на земле созидаемый Божий Дом)⁴⁴³ и вместе Глава ее – это Господь, как водрузивший ее на Своем Кресте, – создавший ее Искупительной Жертвой Своей. Но затем – первым рядом и, как буквально сказано, – основанием ее – явились апостолы и пророки⁴⁴⁴.

Поэтому-то и должны мы дорожить не только идейным признаком, но и самым именем – Церковь апостольская. И вселенское предание так и сделало: в 9 члене символа веры мы так и читаем: «… (верую) во едину святую соборную и апостольскую Церковь».

Но на какие же черты в учении веры христианской и в определении признаков Церкви указывает самое это слово «апостольская» ?

Ответ на это уже дан был выше в учении о священном предании, и прежде всего в тех текстах священного Писания, которые так ясно устанавливали, нам, что священное наше – подлинное – Предание есть такой же голос учения апостольского, как и Священное Писание. Припомним заповедь апостола Павла: «… тем же убо, братие, стойте и держите предания, им же научистеся или словом, или посланием нашим»⁴⁴⁵, где он в одном слове «Предание» объединяет и изустное научение – Предание и письменное послание, и если угодно, на первом месте ставить предание изустное. Видели мы, как хвалил он Коринфян за то, что они так хорошо помнят учение его, и предание, которое он передал им держать⁴⁴⁶: здесь опять, хотя бы в том же практическом «держании» того, что сообщено апостолом, имеется ввиду прежде всего Предание в тесном смысле слова.

И церковь, которая хочет быть верной этим наставлениям апостола, не может отвергать их предание, тем более ввиду указанной такой древности и исторической достоверности его (тогда как протестанты отвергли); не может и изменять его, и тем подкапывать самый авторитет его (а католицизм изменил, и теперь – припомним догмат 1871 года, и объявленную им папскую непогрешимость, и особенно в средние века, со знаменитыми лже-исидоровыми декреталиями). И заметим здесь, что Предание Церкви – далеко не один формальный принцип, как признают его в полемике с протестантами, в узко логических целях, и наши православные богословы – нет, это, как отчасти и видели мы, – хранилище, совокупность великого множества принадлежностей системы христианской, на взгляд односторонних теоретиков, очень маловажных, «заповедей малейших»⁴⁴⁷, как называл подобные принадлежности в Моисеевом законе Христос, но в реальной жизни церковной – и очень нужных, и весьма и весьма значащих.

Возьмите напр., посты и праздники, хотя бы воскресение, Богоявление, Троица, о которых мы говорили. Возьмите призывание святых и поминовение усопших, столь нужные в действительности житейской и столь оживляющие духовную жизнь первые – в бедах, вторые – при утрате близких. Возьмите чины служб, которые и по происхождению должны иметь заведомо священый характер, таинства, с которыми связаны самые корни нашей жизни во Христе. Возьмите толкования Писания, где историческая действительность тысячами фактов, и чем дальше, тем больше, – доказывает нам, что без авторитета предания, мудрецы и из рядов богословов дойдут до отрицания боговоплощения и Воскресения Христова и т. д., и т. д. Человек для христианской жизни должен быть обвеян священной атмосферой: а это дает, и дать может, только Предание. Нет, без апостольского Предания и апостольской Церкви быть не может.

В той же мере, важным и необходимым, и в жизни еще более ощутительным, представляется нам и другое преимущество нашей Церкви, как Церкви апостольской, – от них идущее преемство рукоположения: наличность у нас законной иерархии, и именно – как освященной иерархии.

Правда, и у протестантов (как у некоторых наших сектантов) есть тоже своя «иерархия». Но уже по самому принципиальному учению этих общин характер такой их иерархии определяется тем, что это иерархия jure humana, а не jure divina. Пастор лютеран – primus inter pares и в деле богослужения их. Его значение, по прямому учению их, лишь значение предстоятеля, в целях порядка наделенного соответствующими прерогативами. Иерархия, как посредствующая перед Богом, действительно и полноправно пастырствующая и освящающая, им не нужна, – ведь оправдывается человек только верой и лично, непосредственно – соединяясь со Христом, и получая помазание от Духа, без всяких внешних установлений и средств.

Но пора нам, и именно лучше всего здесь, разобраться и в этом основном учении протестантизма. Что человек оправдывается верой, и именно туне, по вере, – благодатью, даваемой от Спасителя, все это верно, ибо этому ясно и много учит св. ап. Павел⁴⁴⁸. Так верует и наша Православная Церковь. Но не менее верно и то, что «… вера без дел мертва есть»⁴⁴⁹, как оттеняет другую сторону того же процесса спасения ап. Иаков – столп Церкви, как называет его тот же ап. Павел, – что вера спасающая есть «вера, любовью поспешествуемая»⁴⁵⁰, по выражению и самого «апостола веры». Не только «показывать веру от дел своих»⁴⁵¹, должен всякий из нас, спасаемых во Христе, но и жизнью возрастать в ней, соделываясь не только душой, но и телом, – «храмом Св. Духа»⁴⁵². И если нельзя спастись без веры, то точно также – и без исполнения заповедей Христа, ибо ведь, несомненно, как будет вполне верить тот, кто только говорит Ему: «Господи, Господи», – пусть даже он чудеса творит, и пророчествует во имя Его?! Нет, если жизнь его в корне расходится с законом Спасителя его, и вера мысли его совсем не сказывается делами поведения, то мы знаем, от Него услышит этот человек: «… аминь, аминь, глаголю вам: не вем вас. Отыдите от Мене вси делающие беззаконие»⁴⁵³.

Ну, а раз необходима для спасения, в качестве такой же основы его и жизнь добрая, жизнь по закону христианскому, – мы вернулись опять к той же мысли о необходимости соответствующей среды в ней, атмосферы, средств освящения, т. е. необходимости Церкви, в том ее составе и строе, какие держит она по писанному и изустному Преданию апостольскому.

И странное дело, как не поймут, не хотят сердцем принять люди, что именно потому, что не человек сам, а Бог спасает человека, и должен был Он дать, Сам и от Себя, и соответствующие средства спасения; как просматривают далее, что Он и обещал дать, и действительно их дал. И при этом, как знаем мы, не интуитивно, не втайне, лишь в интимных личных переживаниях духа (хотя и это и необходимо, и важно). Нет, ведь тогда незасвидетельствованной для людей осталась бы эта высшая, с Богом соприкасающаяся, жизнь их, особенно несомненно реальное, историческое начало ее. Напротив, Он явно – и в слышание, и в видение всего множества собравшихся для сего в граде Его – послал на первую Церковь Духа Своего – в шуме дыхания бурна и в видении огненных языков. И «… облеклися силой свыше»⁴⁵⁴ те, с кого начала жить, кем устроялась, кем была введена в сферу исторической реальности Христова Церковь. А затем в возложении рук их, как опять-таки точно и явно видим мы в сказаниях библейских, потекли в эту Церковь и на дальнейшее, Богом ознаменованные, струи благодати.

Итак, в апостолах положено было Главой Церкви начало священного служения в ней, и именно они, а не рядовые христиане, даже не такие великие проповедники и чудотворцы, как диакон – только диакон – Филипп, мыслились и были от Бога поставленными, посредниками Его, для совершения соответствующих таинств⁴⁵⁵ и раздаяния благодати через рукоположение. Заметим при этом попутно, что ведь тогда, при апостолах, были уже многие тысячи христиан, и они, в столь большом числе обращенные тем же апостолом веры Павлом, спасались оправдывающею верой туне, – но никто же не скажет, – что для них апостолы не были орудиями благодати; что-де проповедь апостолов – сама по себе, получение же ими даров благодати – так же само по себе, совсем особо. Чудесами апостолов Господь и показал, что при созидаемой их проповедью вере, необходимо и раздаяние ими, при, хоть и кратком, но все же непременно и указании соответствующего внешнего способа или формы для сообщения той самой оправдывающей, от Бога подаваемой, благодати.

Как мы уже знаем, Христос не только обещал дать апостолам, но и дал в положительной форме и несомненно священную, власть вязать и решить⁴⁵⁶. Она тоже делала их лицами, особо полномочными, иерархическими. И на примере апостола Петра, связавшего, дошедший до хулы на Духа Святого – а значить сознательный и ожесточенный – грех Анании и Сапфиры, и Павла, запретившего, с последовавшим явным измождением плоти, коринфского грешника, мы видим, до какой меры власти духовной доходило у апостолов это право.

При апостолах, так сказать, – расходящимися от них, мы видим две группы служений: одна – служения харизматические, чрезвычайные, носившие заметно чудесный характер, апостолов, благовестников, пророков, обладавших даром языков. Упоминаемые в посланиях, как факт, эти служения не вводятся в строительство церковное, как постоянный институт, почему, нельзя не обратить внимание, в пасторских посланиях ап. Павла, столь внимательного, подробного руководителя и наставника в подобных положениях в вопросе об епископах или диаконах, совсем ничего не говорится о качествах лиц для харизматических служений, о способах их поставления и т. п. В Церкви апостольской по отношению к постоянной иерархии они, видимо, были тем же, чем пророки и сыны пророческие в Церкви Ветхозаветной, к тогдашним священникам и левитам. И вот, знаем мы, и со времен давних, прямо после апостольских служений, служения эти не сохранились. Церковь проповедью апостолов и их сотрудников обосновалась и распространилась: дальше пойдет уже ее, так сказать, – внутренне спокойное и ровное, развитие и существование. И тогда отпал самый явный и характерный, столь целесообразный и необходимый на первый период созидания Церкви, чудесный дар языков; с ним отпали и чрезвычайные дарования.

Но рядом с ними в посланиях, а в Деяниях – почти исключительно, видим мы служения постоянные: это – наша иерархия, – в порядке появления: диаконы, пресвитеры, епископы, сначала не совсем точно именовавшиеся, но в пастырских посланиях ап. Павла уже определяемые отчетливо и точно. Их-то мы и считаем преемниками апостольского служения для Церкви, так сказать, – второю ступенью той девятнадцативековой иерархической лестницы, которая, начавшись апостолами, достигла и наших дней, чтобы идти и дальше.

И еще раз отметим, что это – именно великое преимущество нашей Православной Церкви (с которою могут равняться в этом отношении, но только в этом отношении, немногие инославные, древнего происхождения, церкви: католическая, коптская, армянская и др., совсем мелкие). В самом деле, спросите любого лютеранина или баптиста: от кого получили свои права и необходимые благодатные дарования⁴⁵⁷ их духовенство – пасторы, пресвитеры и т. п.? Вам ответят, конечно, – от общины. Но, община, конечно, может выбрать себе старосту, голову или хотя бы президента: то действительно, и должности, и деятельности – типа чисто человеческого, именно jure humana. Но ведь мы говорим не о том, – а о «слугах Христовых и строителях тайн Божиих», – тех пастырях и учителях церковных, которых, по слову апостола, Сам Господь дает церкви – «… к совершению святых, в дело служения, в созидание тела Христова»⁴⁵⁸. И говорим о тех, которых, по ясному свидетельству Писания, и апостолы не просто назначали, тем паче – принимали в качестве выборных от общин, чем бы, по рационалистическим взглядам, и должно было решаться все дело. Нет, «апостолы, по мере созидания Церкви, поставляли избранных из среды верующих через особое священнодействие – возложение рук, соединенное с молитвою, на то или другое служение церкви, в частности на служение пасти Церковь Господа», причем «… поставил их на это, – говорил ап. Павел, по всей вероятности им и посвященным, пресвитерам милетским – не он, и отнюдь не община, а Дух Святый»⁴⁵⁹. Так поставлены были апостолами в основанных ими церквах епископы и пресвитеры⁴⁶⁰, равно и диаконы⁴⁶¹. И зная хорошо все это, мы точнее вопрос свой можем формулировать так: кто дал их наставникам, какие бы ни носили они наименования, это молитвенно совершаемое, иерархическое руковозложение?

Ответ, по-видимому, ясен, – никто. Особенно, если сопоставить с несомненным преемством законного руковозложения у нас. У нас, мы знаем твердо, всякий священник поставлен своим законным епископом, тот – поставлен, по правилам Предания вселенского, тремя или двумя епископами, ставившие его также, те же – тоже. Так из XX века переходим мы в ХІХ-й, из ХІ-го в Х-й, первые епископы русские, приехавшие из Греции, – от таких же греческих епископов константинопольского патриарха, те по преемству из VІІІ века, в V-м из ІV-го во II – из І-го: так в Византии дойдем мы до Стахия, поставленного апостолом Андреем Первозванным, в Александрии – до ев. Марка, поставленного ап. Петром, на Крите – до св. Тита, которому, поставивший его, св. Павел писал, как известно: «… сего ради оставих тя в Крите, да недокончательная исправиши и поставишь по всем градом пресвитеры»⁴⁶², как параллельно этому, в Ефес – исходному епископу другой восходящей иерархической ветви, своему любимому ученику Тимофею: «… руки скоро не возлагай ни на кого же»⁴⁶³.

Так явно для нас отсутствие признака апостольства у этих христианских общин, столь отличных от нас по духу и строю: нет у них апостольского Предания, нет и апостольского преемства, рукоположения. Наша же Православная Церковь, как имеющая все это и никем не отрицаемая в этом достоинстве (противники ее, как Гарнак, в том и упрекают ее, что она, якобы, застыла в строе эпохи вселенских соборов), есть именно Церковь Апостольская, т. е. как и выяснили мы выше, именно истинная Христова Церковь⁴⁶⁴.

Другим признаком видимо существующей Христовой Церкви, наиболее тесно связанным с внутреннею стороною ее, является ее святость. И в обычном своем словообороте любим мы называть ее: Святая Церковь.

О святости Церкви мы уже говорили, – и тогда, когда выясняли внутреннюю сторону ее, особенно о Божественной Главе ее и Духе, ее оживляющем, и когда устанавливали смысл слов святой и освящаемый.

Итак, Церковь Христова Свята, т. е. прежде всего чиста и непорочна, и такою является она, конечно, не от нас – людей, ибо и лучшие из нас, и прославленные Угодники Божии не без греха, – «… несть человек, иже жив будет – и не согрешит»⁴⁶⁵, если и один день жизни его, и «аще речем», по слову апостола чистоты душевной, возлюбленного за то Господом, Иоанна, «… яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас»⁴⁶⁶. Все мы с собою и от себя приносим в Церковь лишь немощь свою. Нет, чистою и непорочною соделал Невесту Свою, до конца и смерти возлюбивший ее, Христос чтобы именно «… освятить ее (очистив водою спогребающего нас с ним крещения) да представить ю Себе славну Церковь, не имущу скверны или порока, или нечто от таковых, но да есть свята и непорочна»⁴⁶⁷. Свята она и по освящающей ее благодати Св. духа, коему усвояется в Писании самое освящение ее от небесного архиерея ее, Иисуса Христа: «Святяй и освящаемий, все от Единого», почему и не стыдится Он называть братиями, говоря: «… возвещу имя Твое братиям Моим, посреди Церкви воспою Тебя»⁴⁶⁸. Как же совершается это наше освящение Святым Духом? По учению и апостольскому («преданному») строю нашей Церкви совершается это, главным образом – через святые, Богом учрежденные таинства.

Не раз уже приходилось отмечать нам, что это восстановление и усовершение нашей богоподобной природы, которое должно явиться следствием восприятия и усвоения нами, Христом совершенного, нашего искупления, требует в настоящей земной жизни нашей соответствующей среды и содействия, т. е. одухотворяющих и возрождающих условий, средств и способов. Такими-то средствами возрождения нашего и спасения во Христе и являются таинства. Все таинства Церкви настолько ясно и точно – и по соответствующим именам и по смыслу слов – указаны в Писании, что казалось бы, трудно и отрицать их. И, тем не менее, отрицают, – опять-таки те же общины рационалистического типа. И отрицают в силу именно того, чем разумеются, в коей силе и существуют фактически, эти таинства Церкви Христовой.

Что же такое таинство? «Православною Церковью под именем таинство разумеются такия священнодействия, Самим Иисусом Христом для спасения верующих установленные, и законною иерархиею совершаемые, которые в видимом знаке заключают и под видимым знаком сообщают невидимую благодать Божию, и, притом, так, что в каждом таинстве низводятся на верующих известные, определенные дары благодати»⁴⁶⁹. Таким образом видимая и невидимая сторона в таинстве соединены неразрывно, так что благодать св. Духа подается здесь верующему не непосредственно и лишь для духа, а всегда – посредством соответствующего видимого знака и видимого действия и для всей его духовно-телесной природы. Разумеется такая необходимая связь между видимою и невидимою стороною здесь для нас представляется недоступною, непостижимою, почему и название «таинство» отвечает существу дела.

Таинств семь: крещение, миропомазание, покаяние, причащение, брак, елеосвящение и – как корень для всех их – священство. Назначенный для духовного оздоровления и питания человека, они охватывают важнейшие моменты земной жизни его, и каждое имеет свою особую природу и назначение, с совершенно особым и внешним знаком.

А) Крещение. Как мы уже знаем, духовная, христианская жизнь человека должна начинаться с нового рождения. Им и является первое из таинств – крещение, прямо и точно установленное, и в этом именно значении, Самим Иисусом Христом. «Аще кто не родится водою и духом, не может внити в Царствие Божие»⁴⁷⁰. Хотя видимый способ совершения этого таинства и применялся, и именно в символическом значении – очищения от душевной нечистоты через омытие тела, – еще Иоанном Крестителем, но Христос и Сам при жизни утвердил и освятил его для Своих последователей, крестя их через учеников Своих⁴⁷¹, – по воскресении же, как известно, дал прямую заповедь об этом: «… шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа»⁴⁷², причем взамен простого символического обряда покаяния, как это было у Иоанна, с омытием только водою, оно, как предсказывал еще Иоанн, стало именно Христовым таинством, – с возрождением от св. Духа⁴⁷³.

Что касается Искупительных плодов этого таинства, его освящающего действия на душу человека, то протестантские общины, унаследовав от Рима узко-юридическую точку зрения на сущность падения человека, как главным образом и в самой основе – вину его перед Богом, а на оправдание его во Христе – как на снятие с него этой вины, понимают и сущность действия таинства крещения односторонне и формально. Христос, по Лютеру, человека, остающегося мертвым прегрешеньями, т. е. именно «трупом», оправдывает по вере его, но при этом, не изменяет его природы, данного состояния ее, а лишь прикрывает его мантиею Своей праведности. Грешник в силу заслуг Жертвы Христовой, объявляется оправданным, оставаясь по природе своей грешным, Напротив, православное учение о спасении, и именно прежде всего таинстве крещения, понимает действие его с нравственно-психологической стороны, и признавая прощение вины, главное значение придает именно возрождению человека во Христе – с уврачеванием, и исцелением самой его поврежденной грехом природы. Крещение и есть второе, новое рождение, которое соделывает человека новою тварью⁴⁷⁴.

Конечно, это не значит, как требуют от нас протестанты, чтобы человек затем не мог уже грешить; не значить и того, чтобы в нем, в его психофизической природе, не было следов греховной природы его и наследия восходящего поколения предков его, подобно тому как в прославленном воскресшем Теле нашего Спасителя явными остались следы крестных страданий Его. Оставаясь в составе данной природы человека, все эти черты нажитого уже душевного состояния оказываются и должны оказываться затем и в ряду тех побуждений и мотивов, коими будет обусловливаться дальнейшее поведение человека, вышедшего из вод крещения оправданным во Христе. Да оно и понятно: ведь иначе опять бы человек оказался спасенным только со стороны, а Бог, как мы уже хорошо знаем, не спасает нас без нас. Во Христе даваемое, спасение Его и воспринимается нами по подобию Его – свободно, деятельно, путем борьбы с искушениями и победой над ними. Только «побеждающему даст Он соцарствовать с Ним»⁴⁷⁵.

Но вот возможность-то этой победы, способность не только хотеть доброе, но и содевать его⁴⁷⁶, – освобожденность человека от непреодолимых дотоле, железных уз греха, державших его в безысходном плену⁴⁷⁷, – все это, вместе с самыми силами на прохождение новой жизни, и дал нам Господь в спасительном крещении – этой двери в Церковь Его. И помимо этой двери никто не входит в Царство Его, не может сделаться членом Его обожествляемого Тела: «… если кто водою и духом не родится, (т. е. крещения не примет), – не может и видеть Царствие Божие»⁴⁷⁸.

Отсюда-то Церковь никогда не лишала этого необходимейшего таинства и любимых – юнейших отпрысков своих, имевшихся в христианской семье младенцев, не считая себя в праве закрывать и перед ними двери спасения. Ибо и действительно все они в подобных «домашних Церквах»⁴⁷⁹ наших, с первых проблесков сознания вырастают уже детьми христианскими – по мыслям, по настроению, по сердцу, – да и восприемники их дают соответствующее ручательство в такой их будущей вере. И апостолы, знаем мы, крестили и взрослых, и домашних их.

Б) Миропомазание. Божественная благодать, пребывающая в нас, при свободном и охотном содействии нашем, дело нашего спасения, является, по Св. апостолу. Павлу «силою Божиею, в немощех совершающеюся»⁴⁸⁰, – «немощная врачующею и оскудевающая восполняющею». Что нам постоянно требуется такое восполнение оскудевающей силы нашей, что в новой, благодатью оживляемой, жизни – возрастании всего того, что и делает нас христианами, необходима эта высшая помощь и содействие, – об этом настойчиво и 19 уже веков говорит нам реальный опыт – и каждого из нас в отдельности, кто делал хотя бы первые шаги в этой новой жизни, и всего великого множества подвижников церкви, уже у совершившихся в ней. И вот, для такого духовного возрастания нашего и служит нам второе таинство Христовой Церкви – миропомазание, совершаемое сейчас же после крещения, ибо оно нужно каждому возродившемуся в последнем, как воздух и тепло для получившего жизнь младенца.

Известно, насколько ясно и определенно говорится в Деяниях об зтом втором таинстве, в его первичной, только при-апостольской, форме руковозложения. Особенно видим мы это в истории обращенных к христианской вере самарян: они крещены были своим просветителем – диаконом Филиппом, но для сообщения им дальнейших даров Св. Духа, сходивших и действовавших тогда ощутительно и явно, вызваны были сюда апостолы Петр и Иоанн, и тогда, по возложении рук на новопросвещенных, эти последние и получили дары благодати второго таинства. С распространением церквей и умножением христиан, требовавшее непосредственного присутствия руковозложение заменено было, уже ими же, миропомазанием, которое уже могли совершать, хотя и получая миро освященным, и оставленные повсюду апостолами, пресвитеры. Отсюда-то, применительно именно к этому способу совершения таинства через помазание миром и выражаются апостолы, когда говорят о самом внутреннем действии его. Так, ап. Павел говорит о том, как Бог запечатлевший нас и давший обручение Духа в сердца наша (= полное соответствие словам: «печать дара Духа Святого»), утверждает нас и помазывает во Христе⁴⁸¹. А ап. Иоанн, говоря о том внутреннем действии на нас Св. Духа, которое дает человеку с «простым» сердцем непосредственное знание, как бы ощущение истины и всего, что нам нужно для спасения, все время называет его помазанием – помазанием истинным и неложным, помазанием от Святого⁴⁸².

Таким образом в миропомазании нам сообщаются благодатные дары Св. Духа, возвращающие и укрепляющие нас в жизни духовной, и особенно имеющие отношение к тому сердечному нашему влечению к истине, к внутреннему и непосредственному «узнаванию» и постижению ее, без коих никакое наставление и воспитание, никакое внешнее воздействие безусловно не откроют человеку истины.

В) Покаяние. Являясь всегда, как уже говорили мы, «немощная врачующей»⁴⁸³, благодать св. Духа эту силу свою подает нам особенно много и часто в таинстве покаяния.

Несомненнейшая действительность говорит нам, что все люди согрешают, постоянно падают, иногда для того, чтобы встать, иногда же – чтобы безудержно катиться вниз по лестнице падений – дальнейших, все более глубоких и тяжких. И знал Господь, что так будет и в Церкви Его, – сам, как мы видели, предсказал, что будут в ней и добрые рабы, и худые⁴⁸⁴, как и неводом ее захвачена будет всякого рода – и хорошая и негожая рыба⁴⁸⁵.

Так говорил он и о том, что «… подобает приити соблазном, нужда есть приити соблазном»⁴⁸⁶. И вот, в предведении этих-то наших погружений в бездне греховней и в волнах моря житейского, Господь и установил «врачебницу» (Златоуст) для нас, больных грехами – таинство покаяние, о котором так ясно говорил апостолам в приведенных уже нами словах: «… имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже держите, держатся»⁴⁸⁷, как и ранее: «… елика аще свяжете на земли, будут связана и на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена и на небеси»⁴⁸⁸. Очевидно, эти слова Спасителя указывают с одной стороны власть апостолов – вязать и решить, с другой – и на те факты, случаи, когда она, эта власть, и будет применяться, на людей, чьи грехи будут и связываться и разрешаться. И по опыту жизни своей каждый из нас, православных, знает все значение и жизненную необходимость этого таинства. Более того. Отношением к нему – внимательным, исправным и усердным, или небрежным и неисполнительным, и определяется всего больше и всего очевиднее в наши дни степень внутренней связи нашей с Церковью: говеет или не говеет данное лицо, – это всего определеннее может служить показателем того, верно оно или не верно своей Православной Церкви.

Но пожалуй, не менее опасно для духовной, действительно христианской, жизни человека то формалистическое, чисто внешнее и бездушное отношение к нему, когда люди, и исполняя, по-видимому, долг говения, – только как будто отбывают здесь какую-то повинность, делают это pro forma. В результате тогда – лишь совершенно справедливые жалобы и самих этих лиц, и наблюдающих со стороны их жизнь, на полную бесплодность такой исповеди и говения. Нет, покаяние – и смысл имеет, и существовать должно только как μετανοΐα (греческое наименование его, указывающее на перемену в уме, в душе человека), именно как врачевание, вылечивание больной души, ее гнойник язв, и выправление в ней разного вида уродств. Отсюда и существенно важными и безусловно необходимыми в покаянии являются не только исповедь заключительный момент его, – но сознание своей греховности, собственно раскаяние – искреннее и нелицемерное – в ней⁴⁸⁹, намерение, решимость исправить свою жизнь (а не возвращаться с легким сердцем, на те же грехи, яко, по выражению апостола Петра, пес на блевотину⁴⁹⁰ и все это, конечно, на фоне основных христианских настроений: веры в Спасителя и надежды на прощение от него и помощь Им даруемой благодати. Потому-то и предваряется таинство покаяния у нас нарочитым говением – порою усиленного воздержания, молитвы, духовной самособранности.

Д) Причащение. В исторической, с давних пор сложившейся, жизни нашей Православной Церкви покаяние (= говение) всегда предшествует таинству причащения. И конечно, это в высшей степени естественно и целесообразно. И по отношению ко всему процессу говения – этой длительной поры всяческого воздержания, христианского самоуглубления и покаянно-молитвенного принуждения духа с устремлением его ко Христу – таинство причащения является столь соответствующим, психологически так с ним связанным и из него вытекающим, его завершением.

С другой стороны, в отношении к святейшему таинству Причащения такое говение, действительно, прямо необходимо как приготовление к нему, ибо, по слову ап. Павла «… ядый и пияй недостойне суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня», и отсюда, по его разъяснению, в тогдашней Коринфской Церкви такое «нерассуждение» и недостойное причастие сказывалось и явно-грустными результатами: «… сего ради, – писал далее он, – мнози от вас недуждливы и спят (умирают) довольни»⁴⁹¹.

Таинство причащения по учению Апостольской Церкви, имеет особенно священный, таинственный и вышеестественный характер, ибо в нем, веруем мы, приступающее под видом хлеба и вина причащаются истинного Тела и истинные Крови Господа Иисуса Христа, т. е. другими словами, естественые хлеб и вино, освящаемые на литургии, пресуществляются, или как в древней Церкви выражались, – прелагаются в самое Тело и Кровь нашего Спасителя.

Таково было всегдашнее понимание и употребление этого таинства еще со времен самих апостолов и первенствующей Церкви. Так, ап. Павел, заповедовавший христианам – только испытывая и достойно подготовляя себя приступать к причащению: «… тако от Хлеба (каждый) да яст и от чаши да пиет», – как видели мы, указывал здесь неизмеримо большее просто хлеба и вина: «… ядый бо и пияй недостойне, суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня» (см. выше). О таком же понимании сущности этого таинства говорят нам все древнейшие памятники церковные – и сохранившиеся чины литургии, и творения авторитетнейших писателей, церковных, напр. св. Иустина Философа, мученика середины 2 века, подробно описавшего соответствующую часть литургии.

И в самом деле, слишком уже ясны и определенны относящиеся сюда слова самого Спасителя, положительно не допускающие никаких перетолкований. «Ядущим же им», передает евангелист Матфей, «… прием Иисус хлеб и благословив, преломи и даяше учеником и рече: – приимите, ядите, сие есть Тело Мое. И прием чашу, и хвалу воздав, даде им, глаголя: пийте от нея вси: сия бо есть Кровь Моя Нового Завета, яже за, многие изливаемая, во оставление грехов»⁴⁹².

И это тем более, если мы припомним ранее данное, в Капернаумской беседе, обетование Господа об этом таинстве. Как известно, в беседе этой, послужившей пробным камнем для выяснения надлежащей веры или неверия у размечтавшихся иметь во Христе своего земного царя – Мессию слушателей, Господь обещал им дать, вместо вожделенной им манны, иной – высший хлеб «сшедший с небесе», неизмеримо более ценный тем, что «… аще кто снесть от хлеба сего, то (в им даваемой жизни) не умрет», как то было с «отцами» и после вкушения манны, «но жив будет во веки». Что же за небесный, вечно питающий хлеб, обещал Он дать им? Господь и объяснил далее: «… и хлеб, его же Аз дам, плоть моя есть, юже Аз дам за живот мира. – Аминь, аминь, глаголю вам: аще не снесте от плоти Сына Человеческого, не пиете Крови Его, живота не имате в Себе... Плоть бо Моя истинно есть брашно, и Кровь Моя истинно есть питие (пиво)»⁴⁹³. И мы знаем: готовые, наверно, на всякие подвиги, уступки, даже самопожертвование для земных своих, заманчивых интересов и целей, слушавшие Христа иудеи отшатнулись от Него, разочаровались в Нем, услышав от Него это, оказавшееся «жестоким» для них, слово Его, ибо требовало оно от них полного доверия и пробудившейся и заговорившей потребности в иной, высшей и уже вечной жизни, и тогда всею, тысячами толпившейся дотоле массой, оставили Его, кроме тех, немногих по числу, Его верных учеников. которые, как и мы, увидели и здесь все те же «глаголы живота вечного»⁴⁹⁴. И по всему видно, ейажи Христос только слово, объясни Он, что разуметь здесь, в тон всем теперешним рационалистам, нужно не Плоть, не Тело Его, о котором они в сомнениях своих давали протестующие, но сбивчивые справки (– не Иосифов ли это сын.. и т. д.), а лишь бескровное и ничем дотоле их не пугавшее, слово, учение его, – и все блазнящиеся тут-же бы остановились, и не отверглись от него, пути им возвещаемой истины не покинули бы из за такого недоразумения. Но в том-то и дело, что не простые символы и сравнения говорил здесь Господь, а самую правду вещей, в том самом прямом и реальном смысле, в каком, видели мы, и исполнил потом те Свои слова, когда делом и установил Он таинство причащения на Тайной Вечере, преподав ученикам не слово и учение, a хлеб и вино, и в них – Тело и Кровь Свою.

Итак, в таинстве причащения мы, верующие, причащаемся Самого Христа – истинного Тела и истинные Крови Его. И цель и назначения этого таинства, именно приобщать, сообщать нас Ему, давать нам теснейшее соединение с Ним всем нашим богоподобным существом – и душою, и телом нашим. И Господь, позднее это единение изобразивший примером лозы и ветвей ее (припомним прощальную беседу), в той же Капернаумской речи Своей прямо сказал: «… ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во мне пребывает, и Аз в нем»⁴⁹⁵. Отсюда столь понятным и необходимым является и другое следствие достойного и, так сказать, нормального причащения для верующих: «Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день»⁴⁹⁶. Ибо «сообщается» он самой Жизни, воспринимает в себя Воскресшего – и для собственного своего воскресения, почему так прекрасно и зовет нас Церковь во время причащения: «Тело Христово примите – источника бессмертного вкусите».

Таким определенным и ясным учением нашей Православной Церкви о сущности и значении таинства Причащения совершенно отстраняются разного рода рационалистические понимания его – лютеран, кальвинистов и т. п. Все эти понимания, при разных частных оттенках и способах объяснить вышеприведенные слова Писания об этом таинстве, проводят одну основную и общую им тенденцию: изменить смысл этих слов так, чтобы получилось, что принимает человек в этом видимом таинстве лишь хлеб и вино, – то самое, что и видится очами, а не Тело и Кровь Христовы. Так думали не только Цвингли и Кальвин, отрицавшие всякое телесное присутствие Христа в Его таинстве; так смотрел в сущности и Лютер, при всем его странном учении о том, что причащаются верующие все же Тела Христова, в зависимости от его везде – присутствия cum pane, in pane, sub pane (ибо преложение Даров отвергал и он). И мы убеждены, что для всякого, хотя сколько-нибудь благоговейно относящегося, к авторитету Церкви Апостольской, сомнений здесь быть не может, ибо выбирать приходится – с одной стороны между ясными и прямыми словами Самого Спасителя и всегдашним прямым пониманием их Апостольской Церковью, с другой – измышлениями «учителей и наставников»⁴⁹⁷ человеческих, подменивающих прямой и очевидный их смысл своими тенденциозными и явно натянутыми кривотолками.

Е) Брак. Брак, по данным, заключающимся в Библии, есть настолько несомненное Божие установление, что этого не отрицает ни одна христианская община. Ведь еще у первых людей установлен был закон о брачном союзе – в его известной формулировке, подтвержденный в Евангелии Спасителем: «… оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей, и будет два в плоть едину»⁴⁹⁸. Не признавая такое высшее происхождение и утверждение брака, многие, и даже католическая церковь, – в сущности, не признают его таинством церковным, в Церкви совершаемым, ею тогда освящаемым. Для большинства брак – это естественный союз, если угодно – одинаковый по существу и у язычников, и иудеев, как одинакова у всех супружеская любовь, соединяющая мужа с женой.

Но уже когда апостол заповедал Коринфянам, чтобы верующие в брак вступали не иначе, как «точию о Господе»⁴⁹⁹ – только в Господе, дается, несомненно, указание на нечто большее обычного плотского союза, на священный характер заключения христианского брака. Тем более вытекает это из многих наставлений и разъяснений того же ап. Павла в посл, к Ефесянам, которые сводятся здесь, в связи с приведенными им словами «райского закона» о браке, к такому, слишком много говорящему, положению: «… тайна cия велика есть: аз же глаголю во Христе и во Церковь»⁵⁰⁰. Нельзя, конечно, отрицать, что это слово «тайна» не значит непременно – наше «таинство», и относится главным образом к внутреннему знаменованию брака, и как указывается оно у апостола, – соответствию между ним и его высшим первообразом, таинственным союзом Христа с Церковью – Священным Телом Его. Но вдумавшись, каждый признает и то, что, значит, в христианстве брак его отличается по самой своей идее, по норме своей, чем-то высшим, нежели обычный брак – какой-нибудь языческий или турецкий, будь он и моногамией. Ибо едва ли кто скажет, что и тот брак – «во образе духовного союза Христа с Церковью».

И несомненно, таким высшим, гораздо более строгим и требовательным, несравненно более чистым и одухотворенным, установился брак именно от Христа – от того учения Его, которое передано в связи с прямою отменою Им легкого еврейского развода, и запретом столь обычных и в наши дни утонченных способов возбуждения чувственности⁵⁰¹, когда он и простое воззрение на женщину с вожделением назвал прелюбодеянием⁵⁰². Установленный им в дополнение к райскому (заметим – в необычно-повелительной форме) закон: «… еже Бог сочета, человек да неразлучает»⁵⁰³, раскрывался Им в применении к жизни, как читаем мы в Евангелии, в такой полноте и безусловной строгости, что сами апостолы, сказано там, поразились этими требованиями и воскликнули: «… если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться», на что Господь, как известно, сказал: «… не все вмещают слово сие, но кому дано». И указав далее на разные виды скопцов (безбрачных) в жизни, закончил: «… кто может вместить, да вместит»⁵⁰⁴.

Но если, таким образом, в христианстве брак, по установлению Самого Господа, должен носить новый характер, новую постановку, новый дух, если плотское общение в нем, отсюда, должно отходить на второй, на задний план, а создаваться и соблюдаться в жизни единение действительное, вечный христоподобный союз, то нужно ли удивляться тому, что для начала, для самого введения в него брачующихся чад своих, Церковь имеет особое таинство, и именно как таинство, т. е. «такое священнодействие, в котором по свободном перед священником и церковью обещании женихом и невестою взаимной супружеской верности, через служителя тайн Божиих преподается им свыше благодать, освящающая их брачный союз, возвышающая его во образ духовного союза Христа с Церковью и содействующая им в достижении всех целей брака – взаимному вспоможению во спасении, благословенному рождению и христианскому воспитанию детей»⁵⁰⁵.

И думается, что нечего и говорить о том, что в таком установлении церковном есть полное соответствие приведенным словам апостола о тайне брака и по духу, и по форме. Но с другой стороны, здесь же закрепляется и великое нравственное значение христианского брака. Есть крылатое выражение: брак есть могила любви (– речь всегда именно о нашем церковном браке, заключаемом на всю жизнь, а не по-модному – на срок, more canino) и верно: для только чувственной плотской любви он бывает, он должен быть могилою, куда должна она погребаться. Но еще более должен быть брак колыбелью, милой родиной для той облагороженно-человеческой любви, которая и в супружеском союзе носит христианский характер, и, создавая целомудренное и чистое плотское общение⁵⁰⁶ то, что ап. Павел называет, против и современных коротко-умных порицателей нормального церковного брака, «честна женитьба и ложе нескверно»⁵⁰⁷.

Она и должна не только заменить столь порицаемые апостолом любострастные разжигания, порчу внутреннюю, но и должна быть у христианских супругов крепкою связью, неугасающей и, так сказать, невыдыхающейся с годами, как это обычно у нас бывает, да и должно быть – по уделу всего плотского, неизбежно преходящего, а наоборот: только нарастающей, углубляющейся и расширяющейся, все полнее и надежней охватывающей супругов⁵⁰⁸. Но вместе с тем, по духу любви христианской, она должна быть любовью взаимной заботы и мира, взаимной уступчивости и кротости (а не отстаивания «своих – си»)⁵⁰⁹, терпения и любовного покрывания взаимных недочетов, внимательного содействия возрастанию другого в добром (а не языческой здесь политикой нейтралитета) и готовностью даже собою жертвовать для этого любимого спутника жизни. Другими словами: христианский брак есть школа и процесс культивирования супругов в живой и крепнущей христианской любви и их духовном совершенствовании.

Ж) Елеосвящение. Для всякого, кто признает для себя авторитет не только церкви, но хотя бы одного священного Писания, елеосвящение представляется несомненнейшим апостольским преданием и установлением, и не только по существу и идее, но и по форме. Ибо несомненно о нем писал столп церкви – ап. Иаков: «… болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные, и да молитву сотворят над ним, помазавши его елеем во имя Господне. И молитва веры спасет молящего, и воздвигнет его Господь, и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему»⁵¹⁰. И на основании и достаточно ясной справки из Евангелия, мы имеем право утверждать, что установление это – установление Спасителя, ибо ев. Марк, передавая о деятельности апостолов во время их первой проповеди – еще при жизни Спасителя, говорит, что они «… мазаху маслом многи недужные – и исцелеваху»⁵¹¹, (а апостолы, несомненно, делали это, по повелению Самого Господа, сказавшего им: «… болящия исцеляйте»⁵¹².

Таинство это, вопреки католическому учению о предсмертно-напутственном назначении его, по ясному и совершенно определенному смыслу приведенных слов ап. Иакова, назначено для жизни, а не к смерти, и должно давать исцеление – во-первых, телесных недугов («… молитва веры спасет болящего, и воздвигнет его Господь») и уже, во-вторых, душевных, т. е. грехов («… и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему»). И таким образом, оно, по результатам своим, должно быть осуществлением и продолжением того дара чудотворений, который был столь преизобилен у апостолов и вообще в первенствующей Церкви. Но в этом случае такой дар требует основных условий и данных для совершения чудес, и прежде всего – горячей и полной, новотворческой веры: этим и объясняется, почему в наши дни так мало прибегают к помощи этого таинства, так незаметно и действие его. – Да, слишком ощутителен во всем век маловерия; но то – изменились люди, изменились силы и действия их. «Господь же вчера и днесь, – Той же и во веки»⁵¹³ и благодать Его и для телесных недугов остается и ныне «… немощная врачующей и оскудевающая восполняющей» лишь бы прибегали к ней несумненным сердцем и черпали от нее живительные струи полною чашею Божией веры.

3) седьмым и необходимейшим таинством, без которого не могут законно совершать все остальные таинства и, которое поэтому служит как бы ключом и источником их, является таинство рукоположения (χειροτονια) или священства. О нем мы уже говорили, когда вели речь об иерархии, как необходимой принадлежности Апостольской Церкви. Где есть иерархия, там есть и таинство священства, и нет его там, где нет законной иерархии (как и наоборот: сама иерархия существует и может существовать лишь там, где есть – и законно совершается – таинство священства). Таинством священства, по учению православной церкви, называется «… такое священнодействие, в котором через молитвенное возложение архиерейских рук на голову правильно избранного и посвящаемого низводится божественная благодать, сообщающая ему божественное полномочие и силы совершать таинства и пасти́ стадо Христово»⁵¹⁴.

Существованием иерархии, как основного русла, коим вливается в историческую жизнь церкви благодатные струи, от Бога дается необходимое руководительство, и освящение, но этим, конечно, предполагается коренное убеждение членов церкви в том, что эта иерархия – не человеческое изобретение и установление, но высшего и исключительно авторитетного происхождения – от Божественной Главы Церкви Иисуса Христа и от оживляющего и утверждающего ее Св. Духа. И мы уже видели, что св. ап. Павел так определенно и точно говорит, что лиц иерархических (пастырей и учителей) «Той», т. е. Сам Христос дал ей»⁵¹⁵, – что в лице милетских пастырей их стаду «Дух Святый постави епископы – пасти Церковь Господа и Бога, юже стяжа Кровию Своею»⁵¹⁶.

И мы видим, что и по книге Деяний, и по пастырским посланиям ап. Павла это поставление от Христа и от Духа Святого приурочивается к отдельному священному акту, именно к моменту иерархического рукоположения. Так были поставлены в иерусалимской церкви диаконы⁵¹⁷, так ставились пресвитеры⁵¹⁸, так поставлен был ап. Павлом и его любимый ученик Тимофей. «Воспоминаю тебе, – писал ему апостол, – возгревати дар Божий, живущей в тебе возложением руку моею⁵¹⁹, как и в первом послании, писал ему же: «… не неради о пребывающем в тебе даровании, которое дано тебе по пророчеству, с возложением рук священичества»⁵²⁰. Наличие таинства рукоположения, с сообщением особого нарочитого дара – благодати, здесь несомненно, как несомненной является, что мы выше уже видели, преемственность этой таинственной законной хиротонии во Вселенской Церкви от апостолов и до наших дней.

Итак, в этом кратком обзоре существенных сторон всех семи наших таинств, мы видели с совершенною отчетливостью и убедительностью, что в полноте обладающая ими, как от Христа преданным сокровищем, Св. Церковь наша действительно освящает в установленном от Христа строе своем, благодатно напояет и питает всю жизнь верных чад своих, во всех важнейших моментах ее – от крещения и до последнего вздоха (напутствуя их тогда таинством покаяния и причащения). И по истине, церковь свята, ибо полна святыни она в благодатной и водимой, и исполняемой Св. Духом, жизни своей, свята, ибо таковы верные сыны ее – весь сонм праведных – и прославленных, и Единому Богу ведомых, избранных Божиих, свята, наконец, она и в нас, немощных и маловерных, и грешных, ибо и мы ее благодатью освящаемся и оправдываемся – в меру веры своей и покаяния, в ее спасительном корабле плывем, ее строй и учение содержим. Грехами своими мы себя грязним, а не Церковь – эту чистую и непорочную Невесту Христа, омытую и осиянную Его Чистейшею Кровью.

Существенными свойствами видимо пребывающей на земле Церкви, кроме верности ее апостольскому преданию и святости ее, признаются всегда еще ее единство и соборность. Так и в символе Веры мы читаем: «… верую во едину святую, соборную и апостольскую Церковь». По нашему мнению, оба эти, нами еще не раскрытые признаки церкви – единство и соборность ее – близко подходят один к другому – оттеняя собою две стороны одного свойства: Церковь есть единство в полноте и разнообразии, и многообразие в единстве. Состав Церкви – всемирный, но органически и необходимо объединяемый в Одной Основе и Главе ее – Господе Иисусе Христе, как и оживляющем ее Св. Духе.

Когда мы говорим о Церкви, то постоянно разумеем известное общество лиц верующих во Христа, но не с одинаковым объемом: мы выражаемся – и Православная (Греко-Восточная) Церковь, и Русская Церковь, и Московская или Благовещенская епархия – церковь, и Никольская или Троицкая приходская церковь⁵²¹. Поэтому, необходимым представляется отчетливо и точно распределить в сознании эти ее различные объемы. Начнем с наибольшего.

В собственном и самом важном смысле слова Христова Церковь в самом обширном и полном, Церковь эта – есть Церковь всемирная или вселенская (от слова вселенная). В таком именно смысле говорил о ней, как о всеобъемлющем Теле Христа, ап. Павел в приведенном выше месте из посл. к Ефесянам, когда указывал, что Бог в смотрении исполнения времен – в этом от вечности идущем процессе мирового спасения – положил «возглавити всяческая о Христе, яже на небесех и яже на земли»⁵²². То же единство небесной и земной Церкви имел в виду ап. Павел и тогда, когда, указывая на высшую честь для нас – принадлежать к этой Церкви, называл живущих на земле верующих – «сожителями святых»⁵²³, и писал, напр., уверовавшим из евреев в столь понятной для них и дорогой их сердцу терминологии: «… вы приступили к Горе Сиону и ко граду Бога Живого, Иерусалиму Небесному, и тьмам ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства, и к Ходатаю Завета Нового – Иисусу»⁵²⁴. Как известно, эта небесная, в бесконечные века уходящая, Церковь – в отличие от земной – называется прославленною и торжествующею, успокоившеюся в победе членов ее над искушениями и злом, тогда как наша – воинствующею, т. е. состоящею из еще «… деющих свою земную куплю»⁵²⁵, постоянно ведущих борьбу, «… брань против духов злобы поднебесной»⁵²⁶. Принадлежит к Церкви в потустороннем мире, как мы уже говорили, и церковь преисподняя, уже узревшая своего Спасителя в Его сошествии во ад и, как есть основание думать, сохранившая следы, сего и по изведении Им из ада узников ветхозаветных. Потому-то ап. Павел и свидетельствует, что об имени Спасителя мира – Иисуса – «… всяко колено подклонится: небесных и земных, и преисподних»⁵²⁷.

Но гораздо чаще и общепринято мы, живущие на земле, верующие, когда, говорим о соборной, т. е. отовсюду собранной, иначе – вселенской, Церкви, то разумеем Церковь именно нас, земных обитателей, и тогда обозначаем таким определением ее то, что она «не ограничивается никаким местом, ни временем ни народом, но заключает в себе истинно верующих всех мест, времен и народов»⁵²⁸. В этом, как уже знаем мы, и заключается столь заметное и ценное отличие и преимущество ее перед Церковью Еврейской – Ветхозаветной, приуроченной к одному народу и даже одной территории – с ее храмом и Иерусалимом.

Еще у пророков (напр. пр. Исаия)⁵²⁹ предсказывалась такая вселенность Христовой Церкви; не раз указывается на нее в Евангелии (от слов Симеона – «… свет во откровение языков»⁵³⁰ до послания апостолов Спасителем по воскресении на проповедь «всем языкам»⁵³¹ – «до последних земли»⁵³². Но особенно отчетливо и точно устанавливал это свойство Церкви великий борец против иудейского узкого национализма и исключительности, ап. Павел. Общеизвестны слова его: в Церкви Христовой – «несть еллин, ни иудей, обрезание и необрезание, варвар и скиф, раб и свобод, но всяческая и во всех Христос»⁵³³. Для того чтобы по достоинству оценить и в соответствующей исторической перспективе воспринять эти его разъяснения, нужно вспомнить всеобщий взгляд древности на рабов – как на полу-людей и на вещь своего господина, а на варваров – как на низшую породу людей, именно по природе неравную каким-нибудь благородным еллинам⁵³⁴ или римлянам, а также более чем презрительное отношение сынов Израиля ко всем язычникам, неевреям. – Так и «несть во Христе мужеский пол ни женский», но опять-таки все мы одно во Христе⁵³⁵.

Но не менее важным в понимании вселенскости Церкви представляется другой ее признак, указывавшийся еще во всех катехизисах, но обычно слабо нами сознаваемый, – тот, которым земная Церковь ближайшим образом сводится в неразрывную генетическую связь с церковью торжествующею, как и преисподнею, т. е. – вселенскость во времени. Христова Церковь одна: и та, что сейчас в мире есть, и что будет через сотни и может быть тысячи лет, та, что была пять, десять, пятнадцать веков тому назад, впору 1-го вселенского собора или какого-нибудь гонения Декия и Диоклетиана. И мы, слабоверные христиане ХХ-го века – все же, хоть и немощные, тонкой нитью веры связанные, но все члены этой Церкви, как и те святые угодники – Иоанн Златоуст, Николай Чудотворец или ап. Павел, которые в свое время в тех же условиях жили, тою же Церковью путеводились, теми же средствами ее освящались и спасались раньше, мы позже, те уже прошли свой земной курс, мы – окончим его через десяток лет или через год всего, – но та же участь, та же необходимая перемена – и та же, благодатная, напояющая вечный дух, атмосфера жизни церковной. И те же устои и скрепы исторического существования и деятельности Церкви в мире людей, то же предание, те же способы спасительного руководства ее нашей жизнью.

А отсюда необходимо – и та же связь любви. Только сухой и по существу всегда узколобый рационализм может допустить, может успокоиться сердцем на том, будто вышедшие из этой жизни святые абсолютно отъединились от нас, там где-то пребывают – в совершенном устранении и отчуждении от нашей жизни, от этого, порою изнеможения в борьбе с искушениями, в коем мы, ослабевшие члены Церкви воинствующей, в волнах житейского моря утопаем. «Любы николиже отпадает»⁵³⁶, и если ап. Петр определенно обещает не забыть о своих духовных чадах и по отшествии своем, посодействовать, им в деле предохранения их в предстоявших соблазнах⁵³⁷, то ведь это – не исключительное что-то, одному лишь ап. Петру принадлежащее, и не ad hoc, конечно, создаваемая на это возможность, – а то самое, без чего мы и представить себе не можем людей истинно-святой жизни. Ведь христианская святость – это усовершенствование, безмерное возрастание в любви, и несомненно, вышедшие, разрешившиеся «от уз» стеснявшей их, грубо-материальной «плоти»⁵³⁸, эти просиявшие духом, и даже тысячи братий своих «нетесно вместившие в свое сердце»⁵³⁹, мужи любви – ими, такими светочами и центрами любви, пребывают и в потустороннем, но близ нас сущем, мире, – они во всем добром и теперь с нами заодно, нам сорадуются, о нас сопечалуются. А значит, связь между нами и есть, и должна быть действенная и живая, та самая связь, которую так наглядно и сильно изображал ап. Павел все по той же аналогии Церкви с Телом, а нас – с членами органического тела⁵⁴⁰.

Подобная же связь любви христианской, как и сливающей нас в один неразрываемый организм, веры во Христа, несомненно, должна сохраняться у нас и с иными нашими братьями по вере, – тоже умершими, но по греховным немощам своим не могущими непосредственно войти в общение с Солнцем нравственной чистоты и света – Богом. По недоведомым по существу, но в реальной истории Церкви неоспоримо существующим и вселенским преданием⁵⁴¹ ясно указываемым данным, сферою врачевания немощей людских является эта земная жизнь, а средствами, коими благодать Духа действует так, являются все те же способы и орудия действия ее в жизни и строе земной церкви, о коих мы только что говорили. Отсюда, столь необходимым являются и наше участие в жизни и состоянии лиц, опередивших нас в переходе в загробный мир, наша забота о них, и такая или иная, для нас возможная помощь им.

От такого, наиболее правильного, но и самого широкого объема в понимании Церкви, перейдем к следующему, также определяемому тем же признаком «вселенский», но уже в границах нами переживаемого момента истории. Как же сейчас, в наши дни, представляем мы себе всю вселенскую Церковь, на земле существующую?

В практической жизни у нас постоянно есть соблазн суживать ее границы. Так, те, кто сейчас по тяжелым условиям нашей русской исторической жизни склонны делать выводы о «последних временах» и кончине мира, грешат против такого требования от нас вселенского сознания, определяемого в своих итогах данными круга мирового, общечеловеческого. Подобным образом и на Большом Московском Соборе 1667 г., хотя и пополненном, но собственно русском по задаче и по основному составу своему, когда отцы его ставили вопрос о вселенскости его⁵⁴² и многие защищали такое значение его, – опять поместное тогда заслоняло у людей воззрения и нормы христианства вселенского. Особенно легко поддаваться подобному соблазну именно нам, русским, по несомненному нашему православию и явно – преобладающему положению нашей Русской, многомиллионой и большими богатствами жизни церковной обладающей, Церкви даже и среди всех остальных Православных Церквей. Но ведь в практической-то жизни и важно особенно сознавать нам себя сынами и членами именно Вселенской Христовой Церкви, к ней судьбы дней своих относить, на нее возлагать и свои надежды, чаще применяя здесь философское правило Спинозы – рассматривать и расценивать все sub specie aeternitatis⁵⁴³. От многих заблуждений, незрелых предприятий и планов, от многих – и разочарований, и беспросветных опасений, убережет нас это правило.

Принято многими в настоящее время сопоставлять определение Церкви, как вселенской (кафолической по греческому произношению) с наименованием ее Восточною, как латинская половина древней Церкви, наоборот, за собою одною оставила даже самое наименование католическая, т. е. опять-таки вселенская. Так как в подобных случаях важнейшим признаком мыслится здесь истинность той или иной церкви, то относительно этого мы уже считаем вопрос выясненным: истинная церковь только та, которая держится апостольского преемства, строя и предания – в их чистом, неповрежденном виде. Этим свойством отличается, как мы знаем, только наша Православная – Восточная Церковь; и наоборот, Католическая Церковь, с ее двумя десятками вселенских соборов, главным образом – темного средневековья, и особенно с ее папизмом, это предание Церкви изменила и извратила, и потому в строгом смысле не может быть признана апостольскою. Что же касается вселенского состава данного момента Церкви, то на наш взгляд, его можно сравнить с видимою поверхностью месяца на ущербе: сияет лишь меньшая часть, а остальная – есть, но в потемнении. И не напрасно такой великий авторитет для нас, как митроп. Филарет, сам созыв вселенского собора Церкви на время отпадения от нас Западной ее половины, считал едва ли возможным.

Вселенская земная церковь состоит, далее, из своих отдельных составных частей. Эти поместные церкви, живя во всем на основе вселенского предания и подчиняясь канонам (правилам) Церкви, в остальном живут совершенно самостоятельно, самоопределяясь во всех подробностях церковного быта и строя и различаясь нередко и в частностях богослужения, и в применении церковной дисциплины. Так, уже во времена послеапостольские малоазийские церкви отличались от римской во времени празднования Пасхи; римская церковь имела целый ряд частных отличий даже в конце периода, вселенских соборов от остальных четырех патриархов Церкви Вселенской, оставаясь, однако, в единении с ними; да и теперь, если бы члены ее соединились с нами, то могли бы остаться в православии и с открытыми алтарями, и с органами, и с сиденьем за богослужениями. Из поместных Церквей вселенского состава одни отпали от единения с восточной апостольскою Церковью пестротою своих заблуждений, – та же латинская или римская, армянская, несторианская. Другие отделились гораздо позже: таковы – русский раскол старообрядчества и все общины протестантского типа, причем одни из этих новых инославных церквей отпали прямо от Восточной – Православной – Церкви, другие от бывшей уже в разделении латинской, западной: лютеранство, кальвинизм, англиканство баптизм и т. д. и т. д. Остались верны вселенскому единству Церкви настоящего и прошлого – восточные патриархаты: константинопольский, александрийский, антиохийский, иерусалимский, российский, церкви южных славян – болгарская, сербская, черногорская, далее – румынская, кипрская и др.; органами высшего управления в них, по апостольскому преданию, являются соборы, a иерархическая власть возглавляется патриархами, синодами, митрополитами и т. п., совершенно независимыми друг от друга.

Наконец, все поместные церкви, и в том числе наша русская, распадаются на дальнейшие, довольно обособленные и самостоятельные части, – епархии. Русские епархии очень обширны и соответствуют каждая древним митрополичьим округам или даже поместным церквам, причем главы епархии, называемые у нас и митрополитами, и архиепископами, и епископами, являются в существенном равноправными и друг от друга независимыми.

Каждая епархия и представляет собою последнюю, по существу довольно обособленную и самостоятельную, часть Церкви Вселенской, а возглавляющей ее архиерей – ближайшим архипастырем для всех сотен и тысяч, или миллионов, духовных чад своих. Ему они поручены, как овцы его стада, перед Богом он за них отвечает. И уже в прямой иерархической зависимости от него действуют младшие пастыри-пресвитеры (священники) – духовные отцы своего прихода, обычно его настоятели. И, таким образом, для верующих, непременно принадлежащих к тому или другому приходу, священники их – те, что им служат, крестят, хоронят, венчают – и являются непосредственно с ними в церковной жизни соприкасающимися «строителями тайн Божиих», орудиями в Церкви живущей, и через нее подаваемой благодати, а равно и ответственными руководителями своей приходской паствы в деле ее спасения. Все это и выражается в апостольском наименовании их «пастырь»⁵⁴⁴. Как пастырь овец и других, людьми ему доверяемых, бессловесных животных, когда пасет их, – значит – переводит их с места на место, с одного положения на другое – с долины на гору, с горы к реке, отыскивая и давая им тучную ниву и тень от жары, и воду от жажды, так и иерей – духовный пастырь – питать, поить и укрывать должен своих словесных овец в сфере духовной, и лучше или хуже, добросовестнее, или ленивее, но он и делает это – словом учения, одушевляющей молитвою и особенно таинствами. Ибо питает и руководит в основе всех нас – Утешитель, Дух Святый; священник же для нас православных, есть только Его орудие, Им действующий Его ставленник⁵⁴⁵. – И всегда он – не от себя «наставник» или «отец»⁵⁴⁶, а только передатчик учения Христова.

Впрочем, дополнительно можно сказать, что деление церкви на меньшие концентры не останавливается и на приходе: и каждая семья в нем есть, особенно должна быть, с церковной нашей точки зрения, малою – «домашнею церковью»⁵⁴⁷, а отец – глава ее, как и вообще родители, – так сказать, ответственными настоятелями этой наименьшей церкви.

Раскрывая различный смысл и объем в понятии Христовой Церкви, мы не раз касались и сродного с этим вопроса об единстве Церкви.

Мы видели, что только на основе этого единства может и существовать Церковь: церковь и есть единство – верующих с Главою их, Иисусом Христом, а равно по той же вере и любви – всех их друг с другом, и не только живых с живыми, но и живых с усопшими, как в свою очередь и тех, особенно праведною жизнью у совершившихся в любви, с нами.

Итак, Церковь едина, едина во главе своей, во всеоживляющем и созидающем Духе, едина в членах своих, как членах живого организма: разветвляющиеся части ее, как церкви поместные, епархии, приходы, – только живее выявляют и закрепляют собой это ее единство. Ибо на всех ступенях и во всем, что остается христианским по духу и по типу, она едина, как органическая жизнь: «… едино тело, един дух, в горячем убеждении и ярком созерцании этого единства, – говорит ап. Павел – якоже и звани во едином уповании (= веронадежде) звания вашего. Един Господь, едина вера, едино крещение, един Бог и Отец всех, иже над всеми и во всех (– один для единства), Аминь»⁵⁴⁸. Особенно создается единство это в нас участием нашим в Евхаристии – принесении и принятии единого Тела Христова, почему именно после нее и молим мы на Литургии Бога: «… и даждь нам, Владыко, единеми усты и единем сердцем славити и воспевати пречестное и великолепое имя Твое – Отца и Сына, и Святого Духа». И мы всегда должны помнить, что единение это есть единение любви, той самой любви, которая в высшем идеале дана нам в Пресвятой Троице веры христианской, и о которой для нас молил божественный Архиерей наш Христос: «… да вси едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут»⁵⁴⁹.

Но единая в смысле такой объединенности, Церковь Христова является на земле, среди множества всевозможных человеческих учреждений, и в том числе – религиозных общин, и единственною. «Едино Тело»⁵⁵⁰ ее, и в ней – Христа, «едино стадо, как един его Пастырь»⁵⁵¹. Никто, конечно, из христиан – кроме беспочвенных мечтателей и узких теоретиков, не признает чем-то равноценным Церкви общины каких-нибудь мусульман или буддистов, ни даже какой-нибудь частной группы у них – т.е. каких-нибудь особенно нравственных, добродушных и честных представителей такой, явно иноверной, общины. На примере кесарийского сотника Корнилия видим мы жизненное подтверждение слов ап. Петра: «… во всяком языце творяй благостыню и делаяй правду, Богу угоден есть», но на том же примере видим мы и то, в чем проявляется милость Божия к так угодившему Ему человеку и в пору неведения его: в откровении ему истины и в приобщении его к жизни во Христе и Им посылаемой благодати Св. Духа⁵⁵². И нужно сказать о столь распространенном теперь, как уже выше отмечали мы, типе людей подобных чересчур широких религиозных взглядов, что они или не знают христианства, или не хотят понимать его так, как оно есть. Вера Христова, основным своим учением, основным, раскрытым нами выше взглядом на себя, как на откровение с неба, как на единственное содержание Богом данной людям истины и жизни по ней, всем своим возвещением об единственном пути спасении – только во Христе и через Христа, принципиально и безусловно не допускает никакого совместительства, никакой иной религии, кроме нее – религии христианской. «Несть иного имене под небесем (кроме имени Спасителя Христа), о нем же подобает спастися»⁵⁵³, как точно и твердо формулировал мысль эту камень веры – апостол Петр, всю жизнь свою отдавший на служение сему спасительному имени. «Никто не приходит к (небесному) Отцу, токмо Мною»⁵⁵⁴, сказал о том и сам Христос.

Не так категорично и выясненно учение наше об отношении к церквам инославным, т. е. христианским, но иных исповеданий – католического, армянского, коптского, разного рода протестантских и т. п.. С одной стороны, почти все (разве за исключением, каких-нибудь хлыстов, духоборов – с их животною книгою, и т. п.), они может быть, на девять десятых учения своего стоят или хотят стоять на истине Христовой, которую берут они или из священного Писания (протестантствующие), или и из Св. Предания (три первые). Но истина – везде истина, как и свет – всюду свет, какие бы теневые полоски к нему не примешались. Поэтому, принижать слишком их и ставить, в оценке веросодержания их, на одну доску с иноверцами – не христианами, безусловно нельзя: нереально и несправедливо.

Но с другой стороны, в известном, выше нами приведенном, даровании божественным Главою Церкви права ей – отлучать, как отчуждаемых, заблуждающихся, в случае их упорства и непокорства ей, говорится вообще о заблуждении, а не об отвержении всей Христовой истины, – и значит, под понятие такого отчуждения («… буди тебе яко язычник и мытарь»), подходят и эти, отколовшиеся от нас общины⁵⁵⁵, твердо стоящие, в этом своем отчуждении от нас, на своих, явных для нас, заблуждениях. Отсюда:

– 1) под понятие – «единой святой, соборной и апостольской Церкви» их брать нельзя (как и сами они никогда не мыслят себя в соотносительных случаях заодно с нами): с отказом от апостольского преемства и предания, или с извращением его, они порвали в этом для себя единство Церкви вселенской, всегда себе верной и неизменной, и суть церкви от нас отчуждившиеся и тем самым для нас и отчужденный.

– 2) Совершенно несомненно для нас, что по воле Божией, по особому Божию промышлению, произошло то, что ни одна из этих, и в настоящее время существующих, развивающихся и устойчивых в бытии своем церквей, не имеет на себе печати явного всецерковного осуждения, ибо единственно – на то правоспособная власть, – вселенский собор, с того именно времени, как началось отхождение Западной Церкви от Восточной, не созывался и не созывается. Это существенно важное обстоятельство призывает и нас к великой осторожности в суждении своем о подобных церквах инославных, а равно и к особенно глубокому и убежденному желанию восстановления единения с теми церквами.

Поэтому наше мнение (но личное мнение наше) по данному вопросу таково. Есть в истории человечества, и несомненно должна быть, единая, и подозрений и сомнений не допускающая, прямая и верная дорога нам от Бога, для спасения нашего, открытой истины. Это – златой и истиный, апостольски-устойчивый и всегда себе верный, православный (не без Божией воли он так всеми и именуется!) путь Христовой истины, Им данного строя, средств и жизни. Но как не вырвано было изначала это насаждаемое христианское царства Божие вообще из всего уклада жизни человеческой, как во всем положено Владыкою пшенице расти вкупе с плевелами, – обок, – на одной ниве Божией, так и веросодержание Церкви Христовой, в ее, все более и глубже уходящих в жизнь человеческую, сторонах, захватывается – то здесь, то там – теневыми влияниями неизбежно погрешающего разума людского, и вот Божий строй оказывается тогда слишком загроможденным надстройками, или поправками, различных мудрецов земных.

Итак, образуемые группы или многомиллионные общества тоже живут, существуют и действуют исторически, и так как от Христовой Церкви много и очень много (как сказали мы – может быть 9/10) в своем веросодержании они удержали, да и дальше стараются хранить, то потому в многовековой истории людской и они будут не только существовать, но и представляться органами хранения и возвещения Христовой истины человечеству. Это, так сказать, спутники солнца – Непорочной и Чистой Невесты Христовой – Святой, истинной Его Церкви, и не только сами от нее светящиеся, но и других Христовым светом и освещающие, и согревающие.

Быть может, те «не мерою даваемые»⁵⁵⁶ и неиссякаемые дары Христовой благодати, что изобильно и полно текут в Вечной Христовой Церкви в чистоте ее православия, подаются и в тех ее боковых руслах и ответвлениях: во всяком случай, только истинною, а не заблуждениями систем своих, держатся все они. И в дальнейшей истории человечества, верим, то все больше – сотрудники, помощники Церкви, а не враги ее. как при жизни Христа те, кто за ним не ходил, но во Имя Его проповедывали, и о ком Он, быть может, пророчески сказал: «… не запрещайте им… кто не против вас, тот за вас»⁵⁵⁷. И особенно так смягченно и светло должны мы смотреть на самые народные массы тех же католиков, англикан или лютеран в данное время: ведь кто же не знает, что какого-нибудь личного упорства, сознательного отстаивания заблуждений общин своих, у них нет, – они такие же Западные христиане по наследству И традиции, как подавляющее большинство наших православных, русских, греков и т. п., также по традиции являются православными. В более же отдаленной истории всех их, мыслится нам, выявят в отчетливой раздельности лик свой, в таком смутном и пестром сплетении сейчас ими содержимые, оба, и истинное, и ложное, начала их веры – и сухой, мертвящий, к неверию приводящий рационализм, и искание Христа верою и сердцем. И, кажется, признаки такого выявления уже наблюдаются⁵⁵⁸.

Итак, совершенное Божественным Главою Церкви дело нашего спасения в Нем продолжается и применяется к каждому из нас, верующих, в этом Его Святом и Вечном Теле, где, становясь членами этого Тела, мы и воспринимаем, и усвояем себе сущность и плоды своего искупления в Нем. По силе, действию и обилию той благодати, которая подается нам в Святой Христовой Церкви, она, эта земная Церковь, и называется нередко царством благодати. И как мы уже говорили, благодать, освящающая и спасающая нас, как верных сынов Церкви, подается нам от Невидимой Главы Ее – Иисуса Христа, но есть прежде всего, по ясному учению и Его, и Церкви, – благодать Святого Духа. Это Он, Дух Святый – утешитель, Третья ипостась Святой Троицы, завершает и, если позволительно так выразиться, – реализирует, вводит в круг действительности и в содержание личного человеческого опыта, дело нашего спасения через искупительную жертву Христову.

По совершенно ясному указанию евангелиста Иоанна Богослова, явление Св. Духа миру последовало только по совершении дела Искупления Христом и стоит в прямой зависимости от него. Передавая беседу Его о реках воды живой, которые верующие в Него не только восприимут, но и изведут от себя – из чрева своего, – беседу, столь плохо понятую слушавшими, апостол, как мы знаем, добавил: «… не у бе явися им Дух Святый, яко Иисус не у бе прославлен»⁵⁵⁹. Эту, непостижимую для нас в своей причинной зависимости, связь явления Св. Духа людям с делом спасения нашего через Жертву Иисуса Христа, и Сам Он подтвердил в Своей прощальной беседе, когда уяснял апостолам (и в их лице – и всем нам) – что лучше для них, чтобы Он пошел (в Свой крестный путь): ибо «… если Я не пойду, – говорит Он, – Утешитель не придет к вам, а если пойду, то пошлю Его к Вам»⁵⁶⁰.

По столь же ясным словам Спасителя, Дух Святый должен заменить для Его видимой Церкви (представленной тогда в лице апостолов) Его Собственное сопребывание с нею. Когда сам Он был с ними в мире, Он и соблюдал их во имя Отца⁵⁶¹; теперь ввиду неизъяснимой печали, переполнившей сердца учеников от открытой Им разлуки с ними, Он завещает им соблюдать верность Ему в исполнении заповедей Его, и тогда говорит: «… и Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами во век, – Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его (а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет)⁵⁶².

По отношению к делу спасения нашего во Христе, Сыне Божием Третье Лицо Святой Троицы – Дух Святой, прежде всего явится Его продолжателем и дополнителем учения Его: «еще много имею сказать вам», говорил Господь в той же прощальной – последней в Его земной жизни – беседе, «… но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всяку истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому, что от Моего возьмет и возвестит вам»⁵⁶³, – научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам⁵⁶⁴.

Продолжая так и закрепляя дело Христа на земле, как закваску нового теста вводя его в смешение муки человеческой⁵⁶⁵, Дух Святый – Дух истины – явится в этой дальнейшей истории людской и основным, внутренним «свидетелем» о Христе, как, с самого начала ходившие за Ним, апостолы – свидетелями внешними. «Когда же приидет Утешитель, которого Я пошлю вам от Отца, Духа истины, который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о мне»⁵⁶⁶.

Итак, Дух Святый, выявляющий в мире правду дела Христова и спасительность Его, утверждаемую Отцем есть по преимуществу Дух истины, как и любил Его называть Господь. Этим-то и объясняется и исключительная тяжесть, и гибельность греха против Духа Святого, указанные в известных словах Спасителя: «… всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам: если кто скажет слово на Сына Человеческого простится ему (ибо бывает это и малосознательно, и почти невольно – по ошибке и заблуждению); если же кто скажет на Духа Святого (Духа истины, т. е. с сознательным и для сердца явным противлением этой истине и избранием для себя лжи вместо нее), не простится ему ни в сем веке, ни в будущем»⁵⁶⁷.

Будучи Духом истины по существу своему, Дух Святый эту печать истинности налагает и на ту святую Церковь Христову, в коей пребывает Он, и действует нарочито животворяще и освящающе. Отсюда, и водимая им Церковь имеет свойство святости и непогрешимости в своем основном христианском учении. Мы не можем и допустить, чтобы она хотя бы в одном моменте истории своей погрешала, впадала в ошибку или заблуждение. «Несомненно исповедуем, как твердую истину – писали выразители исконного предания ее, православные восточные патриархи католическому Западу, – что кафолическая Церковь не может погрешать или заблуждаться и изрекать ложь вместо истины. Ибо Дух Святый, постоянно действующий через верно служащих отцов и учителей Церкви, предохраняет ее от всякого заблуждения»⁵⁶⁸.

Таким образом, ручательством такой непогрешимости и несомненной верности Церкви от Бога ей преданной истине является тот ее Божественный водитель и Источник ее жизни, о Котором Христос говорил, что он наставит апостолов и тех, кто с ними – на всяку истину, о котором мы, по апостолу Иоанну, знаем, что и сердцу каждого помазанного им Он дает «… ведати вся»⁵⁶⁹. Ручательством в этом и успокоением для нас служит уже не раз приводившееся нами обетование Христа о твердом и ничем не поколебимом пребывании Церкви на камне Его веры: «… созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют Ей»⁵⁷⁰. И в самом деле, если мы на один лишь момент представим себе Церковь Христа силами ада – его ложью, полуправдою, извращениями или насилием – одолённою, то нет уже несомненной в нее веры, нет и в Него, Спасителя, такой веры: всегда будет у нас, ни на момент не допускаемое всем духом Евангелия, маловерие и сомнение, какое-нибудь все портящее – а может быть… И наконец, точно и ясно указывает на эту непогрешимость Церкви и св. ап. Павел, когда говорил: «Церковь Бога Живого (т. е. очевидно – и с нею, и в ней живущего) – столп и утверждение истины⁵⁷¹. Итак, как есть объективная, в себе состоятельная, и для всех обязательная, истина, так есть и непогрешимая, «сокровищница истины» Христовой – Святая Его Церковь, и по учению и строю своему, непорочная и чистая голубица – Невеста Христова. И хранитель истинности ее – Животворящий Господь, Дух истины.

Но не меньше того Он для нас, сынов Церкви, и дух – Утешитель, как заменяющий печаль радостью, a уныние и сомнения – надеждою несомненною, бодростью и светом жизни. Таким и явился Он прежде всего для апостолов, когда они, и именно по отшествии – вознесении Христа от них, сами всегда пребывали в радости, и радость эту пронесли со словом своей проповеди по всей вселенной. Таким, обещал Христос, явится Он, Дух – Утешитель, и для всякого верующего, с открытым сердцем приходящего к Спасителю Своему, когда возглашал: «… аще кто жаждет, да грядет ко Мне и да пиет. Веруяй в Мя, яко же рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы»⁵⁷², как той истинно живой, благодатной жизни, которая подается нам от Святого Духа.

Опыт каждого человека ему говорит, и Священное Писание ясно – и неоднократно – свидетельствует, что все доброе в нашей христианской жизни – от Бога⁵⁷³, – Он «… есть действуяй в нас и еже хотети, и еже деяти о благоволении»⁵⁷⁴. Христом, небесным Главою Церкви даруется членам ее «… вся божественные силы, яже к животу и благочестию». Но как мы уже говорили, в речи о средствах нашего освящения в Церкви, эти дарования и силы – суть именно благодатные дары Св. Духа, явным и убедительным образом излившиеся на первых христиан в день сошествия Св. Духа и пребывающие в Церкви во всем историческом существовании ее – до самого второго пришествия Христова. Ближайшим образом это и есть те самые виды спасительного воздействия на нас Божией благодати, которые присущи всем семи таинствам церковным, и которыми мы, как знаем уже, возрождаемся, укрепляемся, разрешаемся от уз греха, питаемся духовно, вспомоществуемся в своей немощи и женатые – в брачном союзе, и, наконец, получаем от Духа необходимые органы воздействия Его на нас в оставленных апостолами строителях их – наших законных пастырях стада Христова.

И люди исключительно высокого христианского опыта, особенно обильно напоенные этой благодатью божественной, как напр., тот же ап. Павел, свидетельствует, как вся жизнь их была именно таким водительством Св. Духа, действием Его, как основной и всемогущей причины, во всех переживаниях и деятельности такого лица, – его поступках, трудах, даже интимных внутренних чувствованиях. Возьмем хотя бы эти слова вынужденней самозащиты апостола Павла перед лицами, унижавшими его апостольское достоинство и тем подрывавшими дело его проповеди: «… благодатью Божиею есмь то, что есмь; и благодать Его во мне не была тщетна, но я более всех их потрудился: не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною»⁵⁷⁵. В другом месте он сам рассказывает, как трижды молил он Бога, чтобы удалил Господь от него, данного для смирения ему, «пакостника плоти, ангела Сатанина», но получил ответ: «… довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощах совершается»⁵⁷⁶, почему и хвалиться охотнее будет он «… своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова». Отсюда и далее, указывая в себе, как на признаки апостольства своего, на проявленные им в Коринфе – «… всякое терпение, знамения, чудеса и силы, – он опять-таки, добавляет, что – сам он ничто»⁵⁷⁷.

Отсюда, и такое, по-видимому, личное наше дело, как прошение к Богу и молитва Ему, является для помазанного Духом христианина действием Этого Божественного Утешителя, во всем оживляющего нас; только Им, как не однажды говорит апостол, обращаемся мы сыновней любовью к Богу, называя Его «Авва Отче»⁵⁷⁸. Больше того: «… о чем помолиться, как должно, – писал он далее, – мы не знаем, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыхании неизреченными»⁵⁷⁹.

В изложении учения церковного о таинстве миропомазания мы уже видели как действует в нас Дух Святый, как высший наставник и Показатель истины, без печати помазания Которого не может быть и самого начала, внутреннего постижения и приятия Богооткровенной истины⁵⁸⁰. Так и Христос говорил, что никто не придет к Нему, аще не Отец небесный привлечет его⁵⁸¹, – как и апостол Петр в раскрытие сего свидетельствовал, что к вере во Христа приводимся мы «… послушанием истине через Духа»⁵⁸². Мы уже знаем, далее, прямое предсказание Спасителя о том, что Дух Св. в сех, принявших Его, «… наставит на всяку истину»⁵⁸³. Подобным образом и ап. Павел много раз говорил о «Духе премудрости и откровения к познанию Бога»⁵⁸⁴, слове мудрости и слове знания от Духа⁵⁸⁵ и и т. д.

Так, действительно, Дух Святый является в воспринимающей Его Церкви Духом истины, богатством всего доброго – «… сокровищем благих и подателем жизни»; так по удивительному по силе, глубине и краткости выражению другой церковной песни: «Святым Духом всяка душа живится и чистотой возвышается, светлеется Тройческим единством священнотайне» (священно-таинственным образом)⁵⁸⁶.

Но где Дух – там и свобода⁵⁸⁷. Поэтому мы никак не можем принять того подавления свободной личности человека в деле его спасения, приурочения этого спасения исключительно лишь к одной спасающей его или оправдывающей благодати, чем проникнуты и до сих пор общины протестантские. Несомненным должен быть признан здесь, так называемый, – синергизм, по которому и сам человек содействует свободным произволением и сознательным устроением своим, в нем действующей и туне его оправдывающей, благодати.

Что именно необходимо такое личное устремление и сознательное желание действовать в данном направлении со стороны самого человека, это видно прежде всего из слов Самого Иисуса Христа, Который именно как особенность Своего, Новозаветного, Царства и строя сказал: «… отселе Царствие Божие силой нудится и нудницы (употребляющие усилие) восхищают е»⁵⁸⁸. Да и как иначе понять хотя бы эти слова самого Павла, апостола оправдывающей веры, которые высказал о себе он, подводя перед смертью итоги своей жизни: «… подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох: прочее соблюдается мне венец правды, его же воздаст ми в день он Господь, Праведный Судия: не токмо же мне, но и всем возлюбившим явление Его»⁵⁸⁹. Да, Господь не только стоит у дверей нашего сердца, но и толкается туда, чтобы войти к нам и соделать это сердце светлой обителью Своею и принять человека в вечерю Свою: но открыть двери должен сам человек⁵⁹⁰, только тому явится Он Сам, кто верен пребудет в Его любви⁵⁹¹.

Насколько всеобщ в роде человеческом грех, настолько же всеобща и неизбежна смерть, которая, по христианским верованиям, есть расплата за грех, точнее – неизбежный плод его и результата, как бы реальное эхо в земной судьбе человека. «Оброцы (возмездие) греха – смерть⁵⁹², – говорит апостол Павел – яко земля еси и в землю отыдеши»⁵⁹³ определил роду Адама после падения Господь.

«Отрицать смерть невозможно, нелепо: она сама тебя отрицает», – говорит устами трагически-бессмысленно умирающего Базарова Тургенев, хотя, впрочем, органической, так сказать, необходимости и в этом смысле нормальности ее для человека, наука до сих пор не установила. И естественней смерть нам считать, извне привнесенной, как бы катастрофой для нашей нормальной, изначальной, природы, и за норму, за как бы необходимое, считаем мы ее лишь потому, что слишком уже с ней сжились, к факту ее пригляделись, привыкли. Отсюда, когда изменится человек, – отпадает в нем тот корень ее, та соблазном навязанная причина ее – грех, которым привязалась она, как «оброк», как неизбежный удел для нас, – устраниться должна и смерть, и не будет ее – в нашей иной обновленной духовно-телесной природе.

Но и теперь не умирает человек – духовной, высшею половиной своей двусоставной природы. О таком бессмертии души мы уже говорили в своем месте, когда выясняли себе особенности ее природы: там мы приводили доказательства этого бессмертия по соображениям здравого разума. Но для нас, христиан, гораздо более важными являются данные об этом в Самом Божественном откровении, а оно везде говорит о том, что душа остается живой и по смерти тела.

Основной взгляд на посмертную участь тела и души выражен был еще в Ветхом Завете: «… и возвратится прах в землю, чем он был, а дух возвратится к Богу, который и дал его»⁵⁹⁴. Отсюда, смерть обычно и обозначается там, как исход или отшествие души, в смысле перехода из этого временного мира в иной – вечный. Особенно ясно и отчетливо обозначен этот момент в повествование евангелистов о смерти второго Адама – Христа, Который, как мы знаем, есть истинный Сын Человеческий, во всем подобный нам⁵⁹⁵, кроме, греха. – При наступлении смерти, передают евангелисты, Иисус воскликнул: «Отче! В руце Твои предаю Дух Мой» и «… преклонь главу, испусти дух»⁵⁹⁶.

Человек учит словами, Бог открывает событиями, делами. Поэтому, особенно убедительными доказательствами жизни души и по смерти тела представляются соответствующие факты, известные нам из священной истории Ветхого и Нового Завета. Таково, напр., явление на горе Преображения за многие столетия до того отошедших из жизни пророков Моисея и Илии, беседовавших с Иисусом об исходе Его, который ожидал Его в Иерусалиме⁵⁹⁷. Таков ряд случаев воскрешения мертвых – у пророков Илии, Елисея, ап. Петра, и особенно, в восходящей градации, у Самого Иисуса Христа, Который воскрешает – сына Наинской вдовы, дочь Иаира, четверодневного Лазаря; потом душой Своею нисходит в преисподнюю, и, наконец, – Божественной Своею силой и Телом Своим, Сам воскресает из мертвых. Совершенно ясно и определенно учат о посмертном существовании души человека и послания апостольские. Так, ап. Павел, как известно, свидетельствовал о себе, что он прямо тяготился этой своею земной жизнью, и в объяснение этого прежде всего указывал на то, что она отстраняет нас от Господа⁵⁹⁸, разрешаясь же от уз плоти, он лишь перейдет в лучшее бытие к тому, чтобы «быти со Христом»⁵⁹⁹. Или еще: «… когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. – Оттого мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище»⁶⁰⁰.

Весьма много говорящею по данному вопросу представляется далее, притча Спасителя о богатом и Лазаре – и в основном содержании, и в подробностях ее. Конечно, это – притча: но, как и другие притчи Христа, это не басня, не выдуманное, или сочиненное что-то, а скорее – справки из реальной жизни, оттененные в поучительной их стороне, в религиозно-историческом или нравственном их значении. Мы уже знаем, насколько убедительно и неразрывно обязаны в этой притче земная и загробная жизнь – и безропотного страдальца Лазаря, и эгоиста – сластолюбца, богача. И вот оба они сразу же и получают справедливое воздаяние, награду и кару – по заслугам, как только окончилась их земная жизнь. И богач, видим мы, так живет и страдает, и знает – за что, и помнит о братьях своих, о Моисее и пророках, которых не слушал он сам, как и эти братья его. Ясно, что продолжает он жить своей бессмертной душой, в ней сохраняет личность свою, остается тем, кем был при земной жизни своей, почему не может он там, во имя справедливости, не страдать, как на обороте, столь натерпевшийся безвинно Лазарь – не утешаться⁶⁰¹.

Здесь, таким образом, мы уже устанавливаем, на ясных данных Библии, не только основную истину христианской нашей веры – о бессмертии души, но и дальнейшее учение ее о том, в каком состоянии находятся души умерших по смерти тела.

Апостол Павел говорит: «… лежите человеком единой умрети, потом же суд»⁶⁰². И Господь, знаем мы, на Кресте Своем покаявшемуся разбойнику на мольбу последнего о том, чтобы вспомнил Он его, когда придет в славном Царстве Своем, сказал: «… аминь, глаголю тебе: днесь со Мной будеши в рай»⁶⁰³. Так и богач нечестивый изображается в притче «в аду сущим в муках» – сейчас же за смертью и похоронами своими, о Лазаре же прямо сказано: «… умер нищий, и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово»⁶⁰⁴.

По этим ясным данным, а также на основании всегдашнего предания Церкви о посмертном состоянии душ лиц, отошедших из земной жизни, мы признаем, так называемый, «частный суд» для них (частный – для каждого отдельного человека, в отличие от всеобщего – «Страшного Суда» для всего человечества) тут же по переходе их в мир загробный. И по этому частному суду, суду всеосвещающей и бесконечно – верной Правды Божией, для одних из них уже начинается воздаяние за подвиги жизни христианской – в блаженстве, для других – для тех, что жили лишь для себя и в погоне за утехами жизни своего ближнего только давили, – применительно к тому изуродованию ими богоподобного духа, в коем они сделали содержанием души своей порок, ложь и и злодеяние, – воздаяние во аде, в муках.

Припомним соотносительный момент в одной из притч Спасителя – о браке царского сына⁶⁰⁵. На этой брачной вечери – любви и бесконечных духовных благ Христовых – присутствуют все отозвавшиеся призванные, в знак своего внутреннего достоинства, соответствия сему, – одетые в брачную одежду (белую одежду возрождения в крещении, которую незапятнанной сохранили они в земной жизни). Но вот среди них – недостойный, грязной жизнью постыдных дел до полной черноты доведший духовный облик свой: «… друже, – почто не в одеянии брачном вшел еси», спрашивает и его, вызывая к раскаянию и замене неподобающего покрова души, Небесный Царь, верный и здесь Своей благости и милосердию. «Он же (упорно, как закосневший в таком извращении сердца своего) молчаше». И не могла уже терпеть здесь, в Своей вечери, такого сына противления правда Божия, и Царь, обратившись к слугам Своим, повелевает им: «… связавши ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов»⁶⁰⁶.

И вот, вместо того, что мог и должен был он получить, как призванный, однако не захотел и потому уже не может, он и получает прямо тому противоположное: вместо внутренности царских чертогов, сияющих светом и теплом, и радостью – выбрасывается вовне, где и тьма, и холод, страдание и печаль неутолимые и непрестающие (где червь их не умирает и огонь не угасает)⁶⁰⁷, вместо любви и утешения – в царство злобы и отчаяния: там вместо восторгов и ликований брачного пира – плачь и скрежет зубов, ибо невмоготу и терпеть им, ибо от боли и злобы сердца могут они лишь скрежетать зубами.

Однако, в полной мере и совершенно-отвечающей сему степени, воздаяние человеку – и в блаженстве, и в мучениях, по учению православной Церкви, будет лишь после окончательного и всеобщего Страшного Суда, ибо только тогда выявится во всей полноте и правде доброе или злое, положительное или отрицательное состояние сердца человеческого, – отъединится от плевел пшеница, и человек в состоянии будет и воспринять, и понести в дальнейшем это воздаяние.

Только тогда восстанет в новых условиях жизни реальной весь человек – и в душе и в теле его: а как подвизался он здесь, в земной этой жизни, неразрывно телом и душой – и в добром, и в злом, так и отплату получит в обоюдосторонней, соответственной сему, природе. Ап. Павел так и говорит: «… всем нам должно явиться перед Судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое»⁶⁰⁸, и говорит это в той связи, чтобы верующие ревностнее и усерднее использовали в добром время этой земной своей, телесной жизни. Только тогда совершится окончательный, «Страшный Суд». Только тогда откроется полное по нему воздаяние – каждому по делам его: тем, которые постоянством в добром деле ищут славы, чести и бессмертия, – жизнь вечная, а тем, которые упорствуют и не покоряются истине, но предаются неправде, – ярость (от Бога) и гнев⁶⁰⁹, одним жизнь «будущего века», – другим «вторая»⁶¹⁰, вечная смерть. Только тогда праведники, соответственно совершенству своему, «… наследуют Царствие, уготованное им от создания мира»⁶¹¹, «просветятся», яко солнце, в Царствии Отца⁶¹² их, тогда как грешные, наоборот, пойдут «… в огонь вечный, уготованный диаволу и аггелом его»⁶¹³.

Из того, оттеняемого и ап. Павлом, положения, что основным и определяющим началом и, так сказать, материалом для будущей участи человека и воздаяния ему является именно телесная, земная его жизнь, следует логически и то, что загробное, последующее наше состояние есть только продолжение данной жизни на земле, как бы дальнейшее проведение установившейся в ней линии, – и именно в том же цвете и форме, том же направлении, как и при жизни тела. Так и Господь в Евангелии, раздавая «мнасы» – мины рабам своим для земного делания их, сказал им: «… куплю, дейте, дóндеже прииду»⁶¹⁴, как и в других местах не раз изображает нас в положении рабов на ответственном деле, которые-то и получат, что в исполнении этого дела заслужили⁶¹⁵.

Вытекающая отсюда мысль, что наши умершие остаются все теми же, какими жили, и не изменяются сами по себе, ни из добрых в злых, ни из злых в добрых, и что, значит, собственными своими усилиями не могут они, скажем для ясности, выйти из темниц адовых и перейти в райские обители, подтверждается и основным христианским учением о том, что спасение наше соделывается благодатью Божиею и лишь при содействии человека. Но сферой подаяния благодати, знаем, является земная Церковь – Царство благодати – и земная жизнь; о каких-либо орудиях и средствах благодати в царстве преисподней мы ничего не знаем. О нем мы лишь знаем: а) что бывшие до Христа узники его выведены Им при сошествии Его во ад душею; б) там нет нового, иного познания и прославления Бога: «… во аде же кто исповест»?!⁶¹⁶; в) что между райским обитанием праведных и областью мучений грешных, говоря словами Авраама в той же притче о богатом и Лазаре, «… утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят»⁶¹⁷. Таким образом, там, в этом загробном мире, ни каких-либо пособствующих средств спасения, ни данных для последнего в самом состоянии умерших, кои грехами удалены от общения с Богом и в Нем блаженства, мы не видим.

И, тем не менее, помощь этим умершим есть – по твердому верованию и апостольскому преданию Церкви, только помощь, получаемая ими не непосредственно, а при содействии той же, благодатью дышащей, Церкви Христовой, и бывает она по молитвам живых, соединяемых с делами христианского благотворения и особенно принесения бескровной Жертвы Христовой. Поэтому у нас, в Православной Церкви, и существуют соответствующие виды поминовения усопших и, как говорит постоянный наш опыт, великое подают утешение сердцу тех, кто скорбит при потере близких, равно как и крепкой связью соединяют живых с умершими – в семьях, обществе, Церкви.

Все общины рационалистического типа, как известно, отвергают эти церковные молитвы за умерших. И в подтверждение сего, они, во-первых, ссылаются на те самые данные о невозможности человеку изменить по смерти свою участь, которые только что нами приведены. Но, как видели мы, там всюду говорится лишь о невозможности самому человеку перемениться, самому изменить и внутреннее свое состояние, и соответственное сему положение, для него внешнее. Но теперь у нас должна быть речь о другом – о воздействии на них со стороны, о помощи им от тех, кто хочет им помочь и кто, по нашему убеждению, имеет полную на то возможность.

И вот, в этом случае такая возможность станет для нас почти очевидной, если только мы отбросим в сторону односторонний и узкий принцип об оправдании человека непосредственно от Христа – одной лишь верой, и побольше вдумаемся в наше положение и условия жизни в Его Церкви, членами которой мы все являемся – и при жизни тела, и по смерти его.

В самом деле, что такое Церковь? Церковь, выяснили уже мы, это – великий организм, единение Христовой веры и любви, многомиллионное Тело Христово, в котором все мы члены – и здоровые, и больные, ценные и неценные, – великий Божий дом, в котором «… не точию, сосуди злати и серебряни суть, но и древяни и глиняни»⁶¹⁸. И если, далее в обычном земном организме все члены соучавствуют в жизни друг друга, и наше плотское тело Бог так соразмерил, «… дабы не было разделения в нем, а все члены одинаково заботились друг о друге», так что: «… страдает ли один член, страдают с ним все члены, славится ли один член, с ним радуются все члены»⁶¹⁹ – то тем более должно это быть в благодатном Теле Христове – Его любовью созданной, и любовью содержимой, Церкви. Здесь должна быть еще бо́льшая связь, еще более глубоки тесное единение и взаимообщение, еще более живое соучастие одних в жизни других, так сказать, – переливание соков от более сильных к более слабым.

Основным и наиболее подходящим средством такого религиозного общения является молитва, и именно молитва общецерковная, т. е. молитва многих вместе – та, о которой говорил Господь в известных словах: «… иде же будут собрани два или трие во имя Мое, ту есмь посреде их»⁶²⁰ и совершеннейший тип которой так идеально передан в нашей литургии, самое имя коей и значит – «общественное богослужение». Но и вообще нужна здесь молитва одних членов Церкви за других, особенно во Христе им близких. Оттого-то так много и видим мы в посланиях апостольских упоминаний о молитве одних верующих за других, и притом не только апостолов – отцов по вере – об этих более немощных, чадах своих, но и о молитве и этих последних за самих апостолов. «Молитеся о нас, братие⁶²¹, – просит первоверховный апостол Павел им ко Христу обращенную, Солунскую Церковь – всякой молитвой и прошением молитесь во всякое время духом, со всяким постоянством и молением о всех святых (т. е. о всех членах церкви) и обо мне», подобным же образом убеждал он своих ефесян⁶²²: «Молитесь друг за друга, чтоб исцелиться», – заповедал и ап. Иаков⁶²³.

По этим призывам апостолов ясно, что молитвы одних членов Церкви за других и тогда уже представляли собой не какое-нибудь изъятие из нормы, отнюдь не были чем-то редким и исключительным, а, наоборот, – явлением именно «постоянным» (см. слова Ефесянам), и нормальным, и это, заметим, тогда – в пору благоухающего всякими добродетелями расцвета истинно-христианской жизни и нравственного здоровья и совершенства, когда верующие явно были светом и солью для мира, и казалось бы, меньше нуждались в молитвах о себе от других.

Что же говорить о нас, с нашими немощами и падениями, с такой грустной пестротой нравственного фона наших поступков, где темные полосы и уродливые свойства представляются явно преобладающими?! Слишком явно для нас великое множество серьезно больных душой христиан – сочленов Церкви, чтобы не видеть нам безусловной необходимости в частных и усиленных молитвах о них Церкви, в помощи таким нуждающимся со стороны всех «могущих» членов ее.

Но говорят, как знаем мы, что там, у апостолов, речь все идет о молитвах живых за живых. – Совершенно верно, что ближайшим образом здесь, особенно у апостола Иакова, у которого эта его заповедь дается вслед за наставлением о таинстве елеосвящения и в непосредственной связи с ним, имеются ввиду и как те, кто молится, так и те, о ком молятся, все живые, но столь же верно и то, что нигде не говорится, и не мыслится непременно только одни живые. Так, у того же ап. Иакова дальнейшим продолжением речи о такой помощи молитвой – прежде всего в немощи тела, служит призыв к деятельности по обращению «грешника от заблуждения пути его», где уже недуг – только духовный. У апостола же Иоанна Богослова дополнительно к этому (и заметьте – также V гл. ст. 16, как и у Иакова) указывается, что в способствующей другому молитве о даровании духовной жизни (и здоровья) брату, согрешающему в разного рода «неправде», нужно различать грехи и грехи, ибо при одних грехах помощь в этом случае возможна, при других, наоборот, невозможна. «Если кто видит брата своего, согрешающего грехом не к смерти, то пусть молится, и Бог даст тому жизнь, т. е. согрешающему грехом не к смерти. Есть грех к смерти: не о том говорю, чтобы он молился»⁶²⁴.

Основываясь на этих словах разъяснения апостола Иоанна, Церковь наша и учит, что возможна помощь от Церкви живых и нашим братьям умершим телом, но только тем, что согрешали в «грех не к смерти», т. е. не к закоснелым и сознательно, диавольски – упорным во грехе своем, а к грешившим по немощи, нередко – с внутренним отвращением от сути этого греха, с искренним и достаточно глубоким раскаянием в нем. Подтверждением возможности помочь таким духовнобольным и в пору пребывания их в загробном мире служит ясное указание Самого Спасителя, в знакомых уже нам, словах Его о тяжести греха – хулы на Св. Духа (по поводу фарисейского, явно и сознательно – лукавого извращения действительности, когда они чудеса Христа пытались объяснить действием сатанинским, – силой Веельзевула): если кто скажет слово даже на Сына Человеческого, простится ему: если же «… кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни всем веке, ни в будущем»⁶²⁵.

И в самом деле, совершенно очевидно отсюда, что значит, для иного типа грехов, ближайшим образом – даже для слова на Самого Господа Иисуса Христа, отпущение их возможно и в сем веке, и в будущем, другими словами – возможно и там исцеление их от такого рода болезни греховной. И эта возможность облегчения участи умерших, для людей любви живой становится необходимостью, является прямым долгом и голосом сердца для них, и вот, любя христиански своих, изъязвившихся грехами, близких усопших, мы и молимся, и, несомненно, – должны молиться о них.

Думается, из всех этих справок для христианского сознания нашего становится вполне приемлемым данное апостольское предание нашей Православной Церкви – о поминовении усопших и церковных молениях о них. A ведь это – именно изначальное, апостольское предание Церкви, ибо в живой практике оно всегда имелось и понималось так. Ибо еще участник ІІ-го вселенского собора (381г.) Св. Кирилл, объясняя вступавшим в его время в Церковь оглашенным строй богослужения и таинств наших, писал (по поводу церковного поминовения усопших на литургии): «… превеликая будет польза душам, о которых моление возносится в то время, когда Святая предлежит и Страшная Жертва»⁶²⁶.

Единственным затруднительным для ответа возражением против церковных молитв за умерших представляется вопросы почему нет в Священном Писании прямой заповеди об этом, с определенным указанием, что тогда-де прощены будут грехи усопших по молитвам живых.

Но главная затруднительность этого претенциозного вопроса отпадает сама собою, как только мы вспомним, что никого еще из нас Господь не уполномачивал на то, чтобы за Него объяснять, почему Он открыл одно, почему он не открыл другого. За подобное решение мы и не беремся. Но мы и в праве, и должны, указать вслед за Митрополитом Филаретом на то, что подобные прямые обещания Господа непременно простить грехи усопших, раз молиться о них будут живые, были бы прямо не полезны для самих же членов Церкви, ибо явился бы огромный соблазн самому в этой земной жизни ничего не делать для своего спасения, в надежде, что ему это спасение вымолят потом другие, тогда как уже говорили мы, самая помощь-то умершим от Церкви живых возможной представляется лишь тем и тогда, когда эти умершие по своему духовно-нравственному состоянию могут принять ее, в своей душе имеют, как ими на земле нажитое, нечто сродное. Богач евангельский никакой помощи не получил ни от Лазаря, ни от предка своего Авраама: ибо безмерно глубокая была пропасть, утвердившаяся между ними, ибо «жизнь дается, по слову Иоанна Богослова, согрешающему грехом не к смерти»⁶²⁷, а то был в полном смысле и до конца – грешник, мертвый своей душой.

Что же касается самого вопроса об отсутствии в данном случае прямой заповеди или буквалистских предписаний об этом, как еще у тех же сектантов – о молитвенном призывании угодников Божиих, о почитании икон и др., видимых святынь, то повторяя еще раз, что самый вопрос – объяснить, почему не заповедал Христос того или другого, считаем и странным, и, пожалуй, – грешным, мы на основании открытого нам считаем возможным – указать следующее: в том отличии путей Господних от путей наших и мыслей Его от мыслей человеческих, которое некогда возвещено было еще через прор. Исаию⁶²⁸, наблюдается нами в деле Божественного Откровения и вообще деле спасения нашего, какое-то как бы принципиальное устранение действий и откровений ad hoc, применительно к данной частной цели, данному случаю.

Напротив, особенно в Новом Завете, все как будто нарочито не так, как бы по человеческому расчету нужно было ожидать и рассуждать, как бы представлялось на человеческий масштаб и взгляд наиболее целесообразным и практичным, даже если угодно, мудрым. Возьмите все дело искупления: Господу нужно было научить истине мир весь – и Он мог бы и миллионы книг издать, нарочито образовать и коллегии ученых, и центры влияния, и средства возвещения: а Он наедине учит 12 рыбаков, учит только изустно, только в связи с нешироким масштабом жизни их.

5 000 человек собрались в Капернаум, чтобы идти за ним, составить первое ядро Царства Его: а, Он им, когда в такой мере обрадовались они чуду с 5 хлебами, столь напомнившему им манну с неба, говорит «жестокое» слово о Хлебе Своей Плоти, – и вся масса, разочарованная, уходит. За Торжественным входом, объявленный всем народом Сыном Давидовым, особенно остается в уединении от него и т. д. и т. д.

И уходя на Свою Голгофу, Он в самом учении Своем как бы намеренно не оставил прочных следов: ибо апостолы Его одного не понимали, даже не замечали⁶²⁹, другое забывали, a ведь они-то и были, можно сказать, вся Его тогдашняя Церковь⁶³⁰. Так и апостолы Его: сначала все делают сами, одни служат Церкви, – и в учении и в трапезах, и пособии неимущим. Но является Церкви нужда, – водимая Духом Божиим жизнь, через тех же апостолов, отвечает на это постановлением диаконов, потом, так же, пресвитеров, a затем и епископов. Впереди всегда – жизнь и дело, и ими вызываемая, реальная потребность, и тогда уже – удовлетворение ее. Так, в общем составе всего, что было нажито тогда и потом исторически отобразилось в церковном учении (особенно в Посланиях), и в строе и практике поры апостольской, и явилось все то, что хранится в сокровищнице истины – Церкви, в Священном Писании ее и Предании.

Спрашивается теперь: была ли тогда такая реальная нужда, остро в жизни ощущаемая потребность в подобной точной регламентации правил и подробных указаний в вопросе о молениях за умерших, или еще – об отношении верующих к собственным (а не залившим тогда всю землю – языческим) священным изображениям и т. д.? – Конечно, нет. В частности, что касается усопших, то по составу членов своих, земная Церковь тогда, несомненно, была главным образом Церковью настоящего и будущего, а не прошедшего: а отсюда и вопрос об отношении живых к участи любимых умерших так мало выдвигался тогда, тем более – в принципиальной его стороне, во всей при-апостольской жизни церковной, что никто из писавших и запрашивавших христиан такого вопроса апостолам не ставил, да в сущности – и не мог ставить: ибо если бы запрос относился к подробностям сакраментальной, богослужебной стороны, то ведь ее тогда, оберегая святая от псов, как мы знаем из истории Церкви, обходили и «охраняли молчанием».

На практике же, в предании апостольском, как и говорили уже мы, это все было. И тем более несомненно для нас это, что в Библии 70-ти, почти исключительно и употреблявшейся тогда, все читали ясное свидетельство о молитве за умерших, и именно общецерковной и нарочито-священной, «… да будет совершенно изглажен содеянный грех», великого героя и защитника веры и народа Израильского, Иуды Маккавея, причем молитва эта соединялась с умилостивительной жертвой для разрешения от греха падших его соратников, которые потому и погибли, что польстились на драгоценности языческих капищ и спрятали их под своими хитонами⁶³¹. A ведь авторитет этого Писания тогда христиане признавали для себя еще больше, чем теперь – мы. (Как известно, все новозаветные писания приводя выдержки из Ветхого Завета, цитируют его пo переводу 70-ти, где неканонические книги содержались наряду с каноническими)⁶³².

В таком виде представляется нам ближайший исход земной жизни человеческой. Для тела, оземляневшего в грехе, – возвращение в землю, из которой оно взято было: грех ведет к тлению и потому грешившее должно истлеть.

Что же касается души человека, то будучи по природе лично-неуничтожимой и бессмертной, по участи своей и характеру дальнейшего своего существования, у одних она, умерщвленная грехами, до полной противоположности извратившая свою природу, все больше поступает во власть этого греха и этой нравственной смерти. Таковы души Иуд и им подобных, упорно и сознательно отвергших истину, и самодеятельно в сердце своем воспитавших, вместо того, любовь лжи: для них уже сейчас же за гробом начинаются и идут во все более глубоком падении и озлоблении их – муки и страдания. Но если человек пусть умирает он и грешником, все же сохранил в своей душе корни пшеницы, и язвы греха, изуродовавшие его дух, оставили, однако, в нем возможность и внутреннюю восприимчивость к исцелению, т. е. для него, и по полноте любви Божией в Церкви дан будет ему, и исход из тех страданий загробных и прощение вины его во Христе. И омытый кровью Любви, оживленный благодатью Утешителя – Духа, войдет, веруем мы, и он в общение с источником Жизни, Света и Блаженства, со славимым в Троице Единым Богом. Тем более переходят к такому Богообщению праведники Божии, для которых, по ясному учению слова Божия, смерть телесная есть лишь «изведение из темницы души»⁶³³ их, перенесение их духа ангелами на лоно Авраамово⁶³⁴.

Отсюда для таких сынов любви Божией вытекала прямая желанность смерти телесной, искание ее, что и видим мы особенно ярко и показательно у мучеников Христовых, ничем непобедимой радостью⁶³⁵ радовавшихся в самых жестоких мучениях своих, и на смерть за Христа смотревших, как на венец. Для апостола Павла, в такой силе возлюбившего Христа, что он даже в теле своем носил язвы Его⁶³⁶, момент смерти представляется настолько желательным, что ему, как мы видели, приходилось как бы оправдываться или объясняться, почему он живет еще в теле на земле. «Для меня⁶³⁷, – писал он любимым чадам во Христе – Филиппийцам, – жизнь – Христос, и смерть – приобретение. Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться (от уз тела) и быть со Христом, потому что это несравненно лучше, а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами, для вашего успеха и радости в вере».

Подобным образом и в послании своем к Коринфянам, апостол так отчетливо и сильно выражает всю крепкую веру свою в существование на небесах для нас, христиан, жилища от Бога, дома нерукотворенного, вечного. И вот, объясняет он дальше, потому мы «… и воздыхаем, желая в него, это жилище облечься. И как знаем, что водворяясь в теле, мы устранены от Господа, (ибо мы ходим верою, а не видением) то мы благодушествуем и желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа, и потому ревностно стараемся, водворяясь ли, выходя ли, быть Ему угодными⁶³⁸.

И не это ли состояние загробное имел в виду ветхозаветный мудрец, когда в своих притчах писал: «… праведность ведет к жизни, a стремящийся ко злу стремится к смерти своей», и что «… плод праведника – древо жизни»⁶³⁹.

Таким образом, основою и сущностью этого блаженства, начинающегося для святых прямо же по смерти их, по этом исходе из телесной темницы просветившегося верою Христовою духа их, является – «пребывание их со Христом», непосредственное и теснейшее соединение с Ним. Уже тогда начнут они наслаждаться Им – не верою, a ви́дением, уже тогда «… упразднится знание – то знание отчасти», которое и им принадлежало здесь, на земле, «… настанет же совершенное». Теперь мы видим «… яко зерцалом – как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда позна́ю, подобно как я познан»⁶⁴⁰. И в этом познавании, зрении в Лице Бога, чистые сердцем будут черпать токи духовного, все их богоподобное существо охватывающего, блаженства и наслаждения.

Вместе с этим та жизнь будет для них и заслуженным успокоением от лишений и трудов, понесенных ими на тесном пути земной их жизни. Тайнозритель Иоанн так и говорит: «… блажени мертвии, умирающии о Господе: ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих»⁶⁴¹. И уже тогда «… возлягут вся они (подобно Лазарю) с Авраамом, Исааком и Иаковом», как сказал о них сам Господь⁶⁴².

Нечего, конечно, и говорить, что нормальная жизнь, основное – правильное и здоровое направление земной деятельности человеческой есть несомненно путь праведности, путь соблюдения в жизни благих и истинных заповедей Господних. И вопреки тому миражу теперешнего обыкновенного нашего сознания, по которому чем-то реальным, практически-содержательным признается жизнь узко-земных интересов, стремлений и потребностей, а жизнь во имя неба и духа – чем-то как будто беспочвенным, заоблачным, даже не серьезным, – вопреки этой «майе» дней наших, напротив: то все – только земное, только временное, признаем мы, – «… суета и томление духа»⁶⁴³, «… грезы и соние спящего»⁶⁴⁴ – все эти здешние цели и блага – богатства земли и дома, слава и почести – «… суета суетствий и всяческая суета».

В противоположность этому, вот, по тому же Соломону, – мудрая «… сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом – все для человека»⁶⁴⁵, ибо – «… весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет»⁶⁴⁶. «Небо и земля мимо идут (как это твердо знает и точная наука), словеса же Мои – не мимо идут»⁶⁴⁷, сказал Господь. И как выше мира устойчивы и прочны пути заповедей Его и «… вечна правда откровений Его»⁶⁴⁸, так истинно мудрым является и тот, кто воспринимает их и закон Бога своего делает путем жизни своей. «Как люблю я закон Твой – восклицал псалмопевец – весь день размышляю о нем. Заповедью Твоею Ты соделал меня мудрее врагов моих, ибо они всегда со мною. Я стал разумнее всех учителей моих, ибо размышляю об откровениях Твоих. Я сведущ более старцев, ибо повеления Твоя храню»⁶⁴⁹. Ибо «… обуи Бог премудрость мира сего»⁶⁵⁰, и, «… буее мира избра Бог, да премудрые посрамит». Так и Сам Христос, радуясь духом о таком высшем ведении учеников Своих, сказал: «… славлю Тя, Отче – Господи небесе и земли, яко утаил еси сия от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем». Учение Его, новая вера Его – это действительно и полнота благ, и мудрость, и единственно ценная жизнь. Почему и сказал Он ученикам: «… блаженны очи, видящие то, что вы видите, ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели; и слышать, что вы слышите, и не слышали»⁶⁵¹. Оттого-то в этой высшей сфере, в царстве этих новых реальностей и сил, даже меньший – больше Иоанна, наивысшего из рожденных в земном мире женами⁶⁵².

Как мы уже говорили, человеческая жизнь, состояние людей в настоящее время, всего лучше представляется нами по притче Спасителя о пшенице и плевелах. Не только, как указывали мы там, в душе каждого человека, но и в общечеловеческой жизни, во всякого рода: и народных, и общественных, даже церковных, массах мы видим смешение пшеницы Божией с сорными травами-плевелами, всеянными диаволом. И мы знаем, что на предложение ревнующих о чистоте Царствия слуг Своих – исторгнуть, с корнями вырвать эти плевелы, Долготерпящая и Милующая Правда Божия запретила это, сказав: «… оставьте расти вместе то и другое до жатвы, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ним пшеницы»⁶⁵³. Так «до жатвы», т. е. до кончины мира, и продолжится это смешение добрых и злых, праведных и нечестивых, как с другой стороны, в душах и тех, и других будут оставаться и инородные элементы, у добрых – примесь греха, у нечестивых – семена добра и правды естественной.

Но настанет, твердо знаем мы, и конец этому. Наступит столь много указывавшийся и Господом, и апостолами, «день он»⁶⁵⁴, пора самой этой жатвы, в каковой поре, как главные составные моменты и стороны, выделяются нам в пророчествах о том: а) кончина мира, б) второе пришествие Христа, в) воскресение умерших и г) Страшный суд с его воздаяниями.

Когда же, спросим и мы вопросом апостолов на горе Елеонской, сия будут, и кий признак второго пришествия и кончины мира?⁶⁵⁵ – Во взглядах людских, а еще более в настроении человеческого сердца, при решении нами для себя этих вопросов наблюдаются такие две противоположные крайности. Одни чересчур уже склонны отодвигать эти «последние времена» в темную глубь будущего, даже вовсе перестают не только ожидать их, но и просто думать о них. Другие, наоборот, слишком уже нетерпеливо и напряженно их ожидают, и любят относить здесь все к своему времени, к остро переживаемым обстоятельствам данной эпохи и даже, чаще всего, данного народа, данной местности, так что ожидания их принимают явно ошибочный и прямо нездоровый характер.

В прошлой истории в последнем случае мы видим целый ряд слишком уже острых и живых ожиданий и с ними связанных даже внешне-арифметических выкладок и точных указаний. Уже во дни апостолов сильно распространены были среди первых христиан такие напряженные ожидания, так что апостолам приходилось вразумлять их, даже, так сказать, расхолаживать становившиеся непомерно-пылкими, чересчур укорачивающими время, такие ожидания, особенно при начавшихся правительственных гонениях на христиан при Нероне.

«Молим вас, братия, – писал ап. Павел в Солунь – о пришествии Господа нашего Иисуса Христа и нашем собрании к Нему, не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания, (– значит, все это уже было), как бы нами посланного, будто уже наступает день Христов»⁶⁵⁶. Повторялись как известно, подобные же ожидания при других гонениях, затмивших Нероново, особенно – Септимия Севера, Декия и Диоклитиана. Всем известны, далее, ожидания и Западной, и Восточной Европы при истечении первой тысячи лет от Рождества Христова, а потом седьмой тысячи лет от сотворения мира, (вызвавшие потом у нас злые насмешки жидовствующих) ожидания Западной, а за нею в нашей Московской, Руси, с целой теорией о захвате сатаной трех Римов и приурочением последнего отступления от веры третьего Рима – Москвы к 1666 году (1658) от Рождества Христова, с чем связано у нас и возникновение великого раскола старообрядства. Знаем мы персональные указания «антихристов» – напр. Никона, «иператора» Петра, Наполеона, Вильгельма Второго. Сектанты-адвентисты и сейчас в печатных плакатах указывают, как последний год, 1932-й, (как их родоначальник В. Миллер прошлого столетия 1843–1844 г. и др.)⁶⁵⁷. Наконец, в последнее наше время, во времени окончившейся всемирной войны, и еще более под влиянием ужасов водворения большевизма, сплошь и рядом встречаются в среде нашей люди, убежденно заявляющие, что вот-де все, что написано в евангелии и апокалипсисе, и посланиях о последних временах, исполнилось, – они, эти времена, теперь и есть.

Вот о всех этих, чересчур спешащих своим мятущимся умом и чересчур много берущих на себя в этих «пророчествах» своих, прежде всего и нужно помнить строгий ответ Господа перед вознесением Его ученикам, нетерпеливо спрашивавших Его: «… не в сие ли лето, устрояет Он царство»: «… несть ваше разуметь времена и лета, яже положи Отец Мой во Своей власти»⁶⁵⁸, и коренное указание Его, легшее в основу всех последующих разъяснений у апостолов, что придет Он во второй раз – «… яко тать в нощи»⁶⁵⁹. «О дне же том и часе никто не знает, ни ангелы небесные, («ни Сын»⁶⁶⁰ по человечеству, ради смирения своего), а только Отец Мой один: но как было во дни Ноя, так будет и в пришествие Сына Человеческого; ибо како во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех, – так будет и пришествие Сына Человеческого»⁶⁶¹. И тогда все эти измышления и выкладки (вроде соединения 1 000 лет, на кои по апокалипсису связан сатана⁶⁶², и числа имени его – 666⁶⁶³, или приурочения всего к истории папства прямо поражают своею произвольностью, явно гадательным, поверхностным и ни на чем прочном не основанным, характером.

Но не менее ошибочными и гораздо более опасными и вредными для жизни христианина представляются нам противоположного типа настроения и взгляды людей, – когда они с предсказаниями о последних временах совсем перестают считаться, совершенно игнорируют их, как что-то от них чересчур далекое, данную жизнь вовсе не затрагивающее, что-то как будто совсем для них не важное.

Вот именно против такого-то безразличия и небрежности нашей по отношению к важнейшему для нас и несомненному грядущему и говорил Свои речи о сем и Сам Иисус Христос, особенно в Великий Вторник, отвечая на поставленные выше, вопросы апостолов, по поводу предсказания его, о разрушении Иерусалимского храма. Отсюда, и самую речь Свою о последних временах, Господь закончил нарочитыми, явно подчеркнутыми указаниями на внезапность Своего второго пришествия и неожиданность его, и при этом именно в предотвращение подобной беспечности. «Смотрите же за собою, что бы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно: ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по всему лицу земному; и так бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий и предстать перед Сына Человеческого»⁶⁶⁴. «Если бы ведал хозяин дома, в какую стражу придет вор, то бодрствовал бы и не дал бы подкопать дома своего. Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий»⁶⁶⁵. Итак, бодрствуйте: «… ибо не знаете, когда приидет хозяин дома, вечером или в полночь, или в пение петухов, или поутру, чтобы, пришед внезапно, не нашел вас спящими. А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте»⁶⁶⁶.

И нигде не говорится в Писании, что время это далеко, наступит нескоро. Напротив, нарочитая книга о сих последних временах – Откровение Иоанна Богослова, цель которого в том и состояла, чтобы показал Бог рабам Своим «… чему надлежит быть вскоре»⁶⁶⁷, все вращается около одной мысли, и одного выражения: «… се, гряду скоро»⁶⁶⁸, «… ибо время близко»⁶⁶⁹.

Но многие тут и смущаются, и говорят: «… уже слишком «не близко» оказывается это время, ибо и прошли уже от первого пришествия века, и впереди в этой жизни – даль безконечная. Однако, еще пламенный верою ап. Петр, с обычною строгостью своих обличений, предупреждал в подобном случае современников: «… знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным, своим похотям, и говорящие: где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы от начала творения, все остается так же». Но он же дал и ответ на этот голос неверия: «… не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит о нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию»⁶⁷⁰. И тем более близко время то к нам, что когда бы мы не жили – теперь ли, тысячу или полторы тысячи лет назад, или многие века потом, – все равно: от грядущего «оного дня» отделяет нас ничтожный промежуток кратких земных наших дней, да маловедомая полоса мира загробного, где – не те условия, не те сроки; которая больше есть преддверие будущего, нежели дополнение к настоящему.

И если нелепы и детски смешны все эти вытолковывания да высчитывания годов и сроков в духе какого-нибудь адвентизма, то с другой стороны, совсем неподготовленными, врасплох, застанет день Господень лишь потемненных в своем религиозном сознании, а не действительно верующих христиан, каковые и в этом случае должны быть не сынами ночи, ни тьмы, а наоборот – сынами света и сынами дня⁶⁷¹. Да, неразумных и неверных захватит день тот в пору именно наибольшего самоуспокоения и беспечности, «… ибо, когда будут говорить мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами – имеющую во чреве, и не избегнут». Напротив, «вы, братие, – не во тьме», писал своим солунянам, как и нам теперь, апостол, – «чтобы день (тот) застал вас, как тать… Итак, не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться»⁶⁷²… Так и Господь, давая Свои предсказания о последних временах, указывал, что верующие и внимательные к слову Его, не только могут, но и должны будут предвидеть, что приближается время Его. «От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето. Так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко при дверех»⁶⁷³.

Что же такое – «все сие», – то, что должно служить для нас признаком приближения второго Христова пришествия и кончины мира?

Соответственно основному смыслу притчи о пшенице и плевелах, последнее время должно быть порою особенно яркого и полного выявления обеих противоположных полюсов человеческой природы, – как добра, так и зла, именно в ясно осознанной и жизнью закрепленной этой противоположности их. С одной стороны, добрые и праведные, с многосторонне и широко раскрытым верою нравственным сознанием, по выражению пророка, очистятся и убелятся, и переплавлены будут⁶⁷⁴, но только должны будут пройти через горнило последнего и наивысшего искушения, новомученического испытания этой стойкости и чистоты веры их. И тогда в высших представителях своих они должны будут обличить: осиять – и в истинном свете показать – тьму, ложь и преступность всего богоборного, правде и добру враждебного, направления человеческой жизни. С другой, и лживые, злые и нечестивые – дойти до крайней глубины и силы своего падения, стать именно сознательными и упорными противниками всякой истины, и особенно злыми и ожесточенными врагами вечной и премирной правды Христовой, Святой и Чистой Невесты – Церкви Его.

Но если для начал добрых и истинных, начал жизни праведной и богоугодной – настоящее (земное) существование наше, есть только школа, только краткосрочная пора приготовления к жизни полной и нормальной, жизни бесконечной и всесовершенной, то, наоборот, для грубо-чувственной и материальной, самообманной и по природе ложной, это – законченная пора достижимого расцвета и преуспевания, пора тоже преходящая, но вместе с тем и исчерпывающая все реальные возможности, к последнему слову, к окончательным итогам, приводящая деятельность и развитие всякого человека, который, забыв о духе, стал только плотью, и отвернувшись от неба, поrpузился в тину низменных и грязных «бессловесных» стремлений.

И может быть, поэтому-то характерною, явно преобладающею особенностью той последней поры истории рода человеческого и является безусловно мрачный, отрицательный тон ее. «Сын Человеческий, пришед, обрящет ли веру на земли»⁶⁷⁵ – скорбным вопросом дал предсказание об этом Господь еще в середине земного служения Своего. Мы уже видели черту этого неверия у тех наглых ругателей последних дней, о которых говорил ап. Петр; ап. Иуда, повторяя эти слова, для основной характеристики их добавляет: «… это люди, отделяющие себя (от единства веры), душевные, не имеющие духа»⁶⁷⁶. Так и ап. Павел охарактеризировал эту пору последних дней, как «времена тяжкая»⁶⁷⁷, время отступления от веры⁶⁷⁸. Давая более частную характеристику людей того времени, апостол указывает на полное извращение их нравственной природы, полную противоположность их нормальному типу христианскому, «… ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержаны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся»⁶⁷⁹.

«И тогда соблазнятся многие, – говорил в Своей эсхатологической речи и Господь, – и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга… И по причине умножения беззакония, во многих охладеет (иссякнет) любовь»⁶⁸⁰…

Церковь Христова вечна, и Евангелие вечно. Поэтому останутся они и в те ужасные времена, и не только останутся, но и возвещаться и действовать будут во всем мире: «… и проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам»⁶⁸¹. Но рядом с этою проповедью, противодействуя ей, будут возвещаться и всякие извращения ее и лжеучения и многих прельстят. И при этом Господь несколько раз указывал, что «… придут многие под именем ЕГО»⁶⁸², будут говорить: вот здесь Он, или там, в пустыне или в потаенных комнатах, «… ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великия знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных»⁶⁸³. Однако, действовать будет эта проповедь соблазнителей не на всех, а лишь на «… погибающих, со всяким неправедным обольщением» их – «… за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. За сие и пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, – да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду⁶⁸⁴.

Но одной проповедью этой лжи и лести последние соблазнители не ограничатся. Не только враждою и злобою, но насилиями и кровавыми гонениями встретил, как знаем мы, князь мира сего в слугах своих первую проповедь о Христе. И конец земной истории Церкви сблизится с ее началом: там тоже будут гонения, видимо – еще более лютые, еще более систематические и повсеместные. «Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое»⁶⁸⁵. Так, переносясь мыслью особенно к тому грядущему последних дней, и ап. Павел предсказывал Тимофею: «… все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы. Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь»⁶⁸⁶.

Но особенной силы и лютости, и злоухищренности достигнет гонение это во дни Антихриста, когда будет «… время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени»⁶⁸⁷. «Горе живущим на земле и на море – говорит Апокалипсис – потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени»⁶⁸⁸. Как известно, гонение это изображается в виде преследования в солнце облеченной жены, родившей дитя мужеского пола, которая от преследования дракона на данных ей крыльях большого орла скрылась в свое место в пустыню, чтобы там пробыть все время царствования антихриста – «… в продолжение времени, времен и полу времени… И рассвирепел дракон на жену, и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди Божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа»⁶⁸⁹. И тогда «… дано было зверю (антихристу) вести войну со святыми и победить их… , и … убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу (этого) зверя⁶⁹⁰… и кто не принял начертания (его) на чело свое и на руку свою»⁶⁹¹. И жена, сидевшая на звере багряном (блудница) «… упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых»⁶⁹².

«Человек есть венец и завершение, и представитель всей земной природы; грех и падение его стали грехом и расстройством всей связанной с ним природы, ныне совоздыхающей нам и чающей с нами войти в свободу славы чад Божиих»⁶⁹³. Оттого-то неоднократно природа эта явным образом отзывалась на крайнюю порчу людскую теми или иными катастрофическими потрясениями, напр., в Ветхом Завете – потопом или гибелью долины Гоморрской, или в недавние дни – землетрясением и смытием волнами моря о. Мартинники или Мессины на Сицилии⁶⁹⁴.

Так и в последние времена. Неизбежным результатом порчи людей и разлития по лицу земли потоков лжи, злобы и нечестия явится нескончаемый ряд бедствий и в отношениях самих людей, и во внешней природе. Услышите же о войнах (и о смятениях⁶⁹⁵) – неурядицах внутренних…, революции, анархии и т. п.⁶⁹⁶ и о военных слухах⁶⁹⁷… И эта брань войны будет все расширяться и нарастать, чтобы стать всеобъемлющей и мировой. «Восстанет народ на народ, и царство на царство»⁶⁹⁸, – «… предаст брат брата на смерть, и отец детей, и восстанут дети на родителей и умертвят их»⁶⁹⁹. С другой стороны – «… будут большие землетрясения по местам и глад, и моры, (и смятения Мк.), и ужасные явления, и великие знамения с неба»⁷⁰⁰.

Это наступление последних потрясений и бедствий в истории рода земного в книге «Апокалипсис» символически изображаются сначала – как снятие семи печатей, задерживающих действие сил истребления, как-то: убийства, мор, голод, звери и т. п. и скрывающих тайны будущего⁷⁰¹, потом, по снятии 7-й печати – семь труб ангелов, по звуку коих сначала третья часть деревьев на земле сгорела и вся трава зеленая сгорела, потом третья часть одушевленных тварей и судов моря погибла, затем – третья часть вод стала полынью, и многие из людей умерли, далее – третья часть светил затмилась; от последних трех труб пострадали уже одни люди: от саранчи, имеющей власть скорпионов, и мучающей в течение 5 месяцев людей с такой силой, что они будут искать смерти – и не найдут ее, от огня, дыма и серы извергающихся из пасти двух тем тем коней⁷⁰².

По седьмой трубе «… раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира сделалось царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков». Но здесь же откроются антихрист и лжепророк его, обольщающие вселенную. И уже после того раздастся к людям последний призыв к обращению, а за ним возглашение другого ангела: «… пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы», и семь ангелов излиют затем «… семь последних язв, которыми оканчивалась ярость Божия»⁷⁰³.

От первой чаши – жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу; от второй – кровью стали моря, и погибло все одушевленное в нем. От третьей – кровью стали воды речные, чтобы ее пили пророкоубийцы; четвертой – солнцу дано было жечь людей огнем, пятой – мрачно стало царство зверя, и «… они кусали языки свои от страдания». От шестой – высохла вода великой реки Евфрат (– река Вавилона). Когда «… седьмый ангел вылил чашу свою на воздух, из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. И город великий распался на три части, и города языческие пали… и град, величиною в талант, пал с неба на людей, и хулили люди Бога за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая»⁷⁰⁴.

Так, то загадочными символическими образами Апокалипсиса, то прямыми и точными указаниями Евангелия предсказываются нам в Слове Божием всякого рода бедствия последнего периода истории земли.

Исследователи, основываясь на всех этих предсказаниях тех бедствий, что ожидают мир в последние времена, видят в них указания и на социальные, и на экономические, и на физические кризисы и перевороты, ожидающие мир⁷⁰⁵. Но к этому в Евангелии говорится еще и о «… страхованиях и знамениях велиих с небесе»⁷⁰⁶. И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе, и тогда восплачутся все племена земные…⁷⁰⁷. По причине всех таких знамений и бедствий, будет на земле уныние народов, и недоумение… люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную»⁷⁰⁸. «Будет тогда великая скорбь, какой не было от начала мира доныне и не будет»⁷⁰⁹. «И только избранных ради прекратится дние оны»⁷¹⁰. Как спасение людей возвещалось и подготовлялось пророками, борьбою праведных со змием, непрерывающейся историей и нарастанием боговедения и благочестия в пору Ветхого Завета, но в полноте и персонально Свет и Разум Божий воплотились в Единой Личности сошедшего на землю Сына Божия, так и противоположный процесс развития и нарастания лжи, злобы и нечестия также имеет и своих подготовителей и «предотеч», и свое полное, персональное и ярко-типичное воплощение и, так сказать, концентрацию их, в лице Антихриста, в котором, по св. Иринею, «… соединится и сосредоточится вся сила нечестия и богоотступничества».

Мы уже говорили, что в книге откровения Иоанна Богослова явление антихриста приурочивается к концу человеческой истории – ко времени после 7-й трубы ангела, и по возглашении о наступлении Царства Христа взамен царства мира – и падении Вавилона с его мерзостью. Тайнозритель в XIII гл. и описывает, как увидел он выходящего из моря (по гл. XVII – воды, где сидит блудница на этом звере, суть люди и народы, и племена, и языки)⁷¹¹ зверя (багряного гл. XVII) с семью головами и десятью рогами: на рогах его было 10 диадим и на головах его имена богохульные… И дал ему дракон (сатана – гл. XII) силу свою и престол свой и великую власть. И видел я, что одна из голов его как бы смертельно ранена (мечом ст. 14): но эта смертельная рана исцелела. И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю… И дано было ему вести войну со святыми и победить их: и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем⁷¹², даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, чтобы хулить имя Его и жилище Его, и живущих на небе.

Подобным образом, хотя и без символических черт и наименований обрисовывает Антихриста и ап. Павел во 2-м послании к Фессалоникийцам, по поводу их чрезмерно ускоряющих ожиданий второго Христова Пришествия. «День тот не придет, – предостерeraл он, – доколе не придет прежде отступление, и не откроется человек греха сын погибели, – противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога…, беззаконник…, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями, и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих – за то, что они не приняли любви истины для своего спасения»⁷¹³.

Рядом с этим зверем – Антихристом, как бы в виде его дополнения и необходимого приспешника, будет действовать, по Апокалипсису, другой зверь – его лжепророк с двумя рогами, как бы агнчими, цель деятельности которого – приводить всю землю на поклонение первому зверю и служение ему. Для этого диаволом дана будет ему сила «… творить великия знамения, так что и огонь низводить с неба на землю перед людьми»⁷¹⁴. В целях расширения власти антихриста, усиления и явного почитания его (во отвержение всех иных почитаний), по его распоряжению, люди сделают себе образы антихристовы, в которые он вложит дух, чтобы «… образ зверя и говорил, и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя». Мало этого. Для отличения «своих» и приведения всех к явному почитанию и жизненному подчинению антихристу, дано будет нарочитое начертание на правую руку или на чело людей, и без того «… нельзя будет ни покупать, ни продавать» тогда ничего (число начертания – 666)⁷¹⁵.

И всеми такими средствами достигнут эти два исчадия ада цели своей: и подчинятся им люди, и признают их. «И поклонятся ему (антихристу) все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнеца, закланного от создания мира»⁷¹⁶. И не одни внешние знамения и чудеса, да насилие этих двух зверей подведут их под это «действие заблуждения»: нет, не принявшие в свое время «любве истины», но «полюбившие неправду», они сами – своею охотою – «будут верить лжи»⁷¹⁷, и, даже в последних страданиях своих, будут хулить Бога от страданий своих и язв своих, и не раскаются в делах своих⁷¹⁸. Ибо как вера жизнью и делами любви у человека закрепляется и растет⁷¹⁹, так жизнью же, усовершением во лжи и злобе, растет и неверие, а в нем – и способность к самообману. Начало же, подготовительная стадия всего этого существует уже давно, с первого периода истории Церкви. Ибо, по учению апостолов, «тайна беззакония и ныне уже деется»⁷²⁰. почему и об антихристе другим апостолом сказано: «… что он приидет и ныне уже в мире есть»⁷²¹.

И тот же Иоанн Богослов в послании своем, указывая, что только «… исполняющий волю Божию, во веки пребывает, мир же со своею всею похотью его проходит», писал: «… дети! – последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время»⁷²². Так те эсхатологические, конечные времена будут в погибающих их только полным раскрытием, завершением того, что и теперь есть: во дни апостола, как бы распустились в ересях и нечестии его дней цветки, – тогда созреют, до завершительного падения с ветвей, ягоды. А антихристы-лжеучители, антихристы в широком смысле⁷²³, точнее – предшественники его, все время подготовляют ему путь, сглаживают дорогу, дают посильные залоги его успеха.

Для того же, чтобы было это сознательным самообманом, произвольным упорством самообольщения, а не грехом неведения и ослепления, Бог «не не свидетельствованным» оставит и антихриста в его дни и ложь его деятельности. В XI главе Откровения описываются два свидетеля от Бога, которые будут пророчествовать З¹/₂ года (1 260 дней), как грозные свидетели Божии, огнем поражать будут обидчиков их, затворять могут небо, чтобы не давало оно дождя, и воду превращать в кровь. И только «… когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними (не в этом ли сражении и рану свою получит он?) и победит их, и убьет их. И трупы их бросит на стогнах великого града, и 3¹/₂ дня будут лежать там они без погребения, на радость живущих на земле, ибо «мучили» их те свидетели, но затем, при грозных знамениях, к ужасу всех, взойдут они на облаке на небо⁷²⁴.

После того и наступит на такие же З ¹/₂ года (= 42 месяца) указанное царство антихриста с обольщением всех погибающих, причем будучи внутри волком и львом, он явится сначала кротким агнцем, и уже потом власть его, которую он, как царь, получит над всею землею, станет властью небывалого насилия и жестоких гонений. Но именно тогда-то, в пору самого этого расцвета и засилия нечестия, лжи и зла, антихрист и погибнет, так как его Сам Господь Иисус Христос «… убьет духом уст Своих и упразднит (истребит) явлением пришествия Своего»⁷²⁵. В тех же образах Откровения ев. Иоанн описывает это так: «… и увидел я отверстое небо, и вот конь белый и сидящий на нем, в одежде, обагренной кровию, называется Верный и Истинный… Слово Божие… Царь царей и Господь господствующих… Который праведно судит и воинствует… Очи у Него как пламень огненный и на голове Его много диадим; из уст Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя… И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый… И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные, чтобы сразиться с Сидящим на коне и с воинством Его. И схвачен был зверь и с ним лжепророк – производящий чудеса перед ним, которыми он обольстил принявших начертание зверя и поклоняющихся его изображению. Оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою. A прочие убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст Его, – и все птицы напитались их трупами»⁷²⁶. Так должны закончиться ко времени жатвы, рост и созревание на ниве земной, как доброй пшеницы Божией, собираемой для житницы, так и плевел диавольских, сожигаемых огнем негасимым⁷²⁷. Такими чертами жизни, исключительными лицами и событиями обозначено будет то эсхатологическое время истории нашей земли, и по ним всякий, имущий ум, узнает тогда, что пришествие Христа настает, «… близ есть – при дверях»⁷²⁸.

Еще при вознесении Господа на небо, когда завершилась, этим земная Его жизнь и начиналась для Церкви ее история без телесного присутствия Его, ангелы, как известно, сказали, связывая первый и последний моменты этой истории, апостолам. воззрившимся на небо – вслед возносившегося Господа: «… что вы стоите и смотрите (так)? – сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо»⁷²⁹. Не раз, а много раз говорил Христос об этом втором Своем пришествии на землю – и в притчах (напр., о 10 девах, о талантах и минах, рабах, ожидающих господина), и в прямой речи, и не только в беседе о последних временах⁷³⁰, но и раньше – когда перед Преображением говорил о кресте последователей Своих⁷³¹.

И по этому сопоставлению – со славным вознесением – в словах ангелов, и по всем выражениям Самого Христа, второе пришествие Его будет уже в явном царском достоинстве и славе, и таковым, как видели мы, изображает его и ев. Иоанн в Откровении своем. «Тогда явится знамение Сына человеческого (конечно – крест) на небе; и тогда восплачутся все племена земные (– с антихристом своим успокоившиеся и утвердившиеся в отвержении Его), и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою»⁷³². Так и в беседе о Страшном Суде Он сказал: «… когда приидет Сын Человеческий во славе Своей (= Отца Своего)⁷³³, и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей»⁷³⁴. И будет оно, таким образом, полною противоположностью первому пришествию Его, пришествию в лишениях, кресте и уничижении.

Второе пришествие, как и действие его, будет «внезапное»⁷³⁵. Как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет п пришествие Сына Человеческого⁷³⁶. С ним связывается и кончина видимого мира и изменение всей твари.

Да, совершенно несомненно, что этот видимый мир имеет конец. И Господь говорил не раз: «… небо и земля – т. е. вся видимая вселенная – мимо идут», «и мир проходить, и похоть его»⁷³⁷ созерцал и чистый сердцем Иоанн. Так и ветхозаветный пророк возвещал: «… поднимите глаза ваша к небесам и посмотрите на землю вниз: ибо небеса исчезнут, как дым, и земля обветшает, как одежда, и жители ее также вымрут, а Мое спасение пребудет вечным, и правда Моя не престанет»⁷³⁸. «Они «погибнут, а Ты пребудешь, и все они, как риза, обветшают и, как одежду, переменит их, и изменятся»⁷³⁹.

Конечно, в чем именно будет состоять это изменение, и что получится из них, – нам ясно не открыто, и не можем мы реально и представить себе, как не в состоянии никто из нас себе представить седьмого или восьмого чувства, когда по природе своей мы владеем пятью или шестью (если считать мускульное) и ими только и знаем окружающий мир, только через эти 5–6 окошек и можем смотреть на него. Но мы уже знаем, из посл. ап. Павла к Римлянам, что и вся «… тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих (потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее в надежде), что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божиих»⁷⁴⁰. «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком: и теленок и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицей и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол будет есть солому. И младенец будет играть, над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будет делать зла и вреда на всей святой горе Моей: ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море»⁷⁴¹.

Так будет там все по иному, лучшему, как «… и сказал Сидящий на престоле: се творю все новое»⁷⁴².

И увидят живущие тогда как некогда – тайнозритель, «… новое небо и новую землю: ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет»⁷⁴³. Так и ап. Петр свидетельствовал, что именно, «… по обетованию Его (Спасителя нашего) мы нового небеси и новой земли, чаем, в них же правда живет»⁷⁴⁴.

Как же произойдет это изменение, или лучше сказать – обновление всего существующего около нас?

Господь, заканчивая не раз уже упоминавшуюся нами притчу о пшенице и плевелах, в конце объяснения ее сказал: «… как собирают плевелы и огнем сожигают, так будет при кончине века сего. Пошлет Сын Человеческий ангелов Своих и соберут из царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в пещь огненную: там будет плач и скрежет зубов»⁷⁴⁵. Если здесь можно усматривать больше указание на последующие, после суда, мучения грешников, то ап. Петр определенно указывает на огонь, как на орудие изменения мира в самом пришествии Христа. Так, противополагая то грядущее изменение потопу, погубившему древний мир (– историческое событие), он говорит. Как тогдашний мир, словом Божиим составленный из воды и водою, погиб, быв потоплен водою, так «нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человек». И потом, указав, что как тать ночью, придет день Господень, он говорит: «… и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят»⁷⁴⁶. Подобным образом и ап. Павел о делах – этом жизненном строительстве людей – писал в Коринф: «… строит ли кто (на едином основании – Христе) из золота, серебра, драгоценных камней, – дерева, сена, соломы: каждого дело обнаружится, ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду, а у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня»⁷⁴⁷.

Более всего изменение и обновление это коснется людей, в связи с духовно-нравственным состоянием которых и произойдет оно.

Изменится коренным образом в своей природе и то поколение людей, которое доживет до того последнего момента, ибо не все к тому времени умрут, а будут и живущие. О них ап. Павел открыл «тайну» в послании к Коринфянам: «… не все мы умрем, но все изменимся – вдруг (εν ατομω), во мгновение ока, в последней трубе: ибо вострубите, и мертвые воскреснут нетленными, и мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие»⁷⁴⁸.

Но конечно, живые люди того момента должны представляться малой группой сравнительно со всей массой отжившего и окончившего земные свои дни человечества. Потому, и обновление это явится для нас, людей, двойным: во-первых, от своей смерти телесной они вновь вернутся к жизни в теле; во-вторых, телом этим они изменятся совершенно. Потому и называется оно всеобщим воскресением, под которым разумеется в откровении: «… такое действие всемогущества Божия, по которому все тела умерших человеков, соединясь опять с их душами, оживут, и будут духовны и бессмертны» (катих. Филарета). Тленное облечется в нетление, и мертвое – в бессмертие⁷⁴⁹.

Таким образом, это воскресение – восстание истлевших тел – есть дело будущего и есть действие всемогущества Божия. Но подготовляется оно уже здесь, при этой жизни, в том реальном внутреннем обновлении, которое должно быть уделом каждого верующего, живущего в духе и любви Христовой. Поэтому ап. Павел говорил о себе и подобных ему, в известном уже нам месте 2-го послания к Коринфянам – о двух хижинах: земной, тленной, и железной – небесной. Мы «… всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась смертной плоти нашей… И знаем, что Воскресивший Господа Иисуса, воскресит через Иисуса и нас, и поставит перед Собою с вами… Посему мы не унываем (при всех, переносимых им, испытаниях), но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу… Ибо знаем, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. Оттого мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище, – только бы нам и одетым не оказаться нагими. Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем (– этого грубого и преходящего тела), потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог и дал нам залог Духа… И как знаем, что водворяясь в теле (земном), мы устранены от Господа (ибо мы ходим верою, а не видением), то мы благодушествуем и желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа. И потому ревностно стараемся, водворяясь ли, выходя ли, быть ему угодными»⁷⁵⁰.

В этом замечательном месте, где определенно и точно говорится и о будущем воскресении нашем (IV. 14; и к тому же в любимом его сопоставлении с послужившим залогом для сего, воскресением Самого Господа Иисуса), апостол раскрывает нам отношение данной, земной нашей жизни, к уготованной нам от создания будущей. И мы видим здесь несомненную и неразрывно-тесную связь, связь, так сказать, фактическую, реальную, между тем водворением в это небесное жилище (т. е. в новое тело, долженствующее заменить эту разрушающуюся нашу земную хижину) и восприятием в здешней жизни «мертвости Господа Иисуса» (причем, по связи речи, имеется в виду в этом случае и благовестнические труды апостола⁷⁵¹), и особенно переносимые им за то низложения, гонения, притеснения и отчаянные обстоятельства⁷⁵², т. е. расширяя это уже применительно ко всем, несение нами, по выражению Спасителя, креста своего⁷⁵³ – терпение всяких лишений и скорбей⁷⁵⁴ и распятие плоти со страстями и похотями⁷⁵⁵.

Видим мы еще, как и ранее (когда приводились слова того же ап. Павла из 1-го послания его к Коринфянам, о строительстве жизни из драгоценного и горючего материала) и указание двух сторон или состояний в этом воскресении: a) восстановление самого существа (= субстанции) этого нового, вечного тела, и б) – облечение его соответствующей одеждой, что достигается «угодною Богу» жизнью, и чего, наоборот, нет, если строение этой жизни было из «сена, дров и тростия», которые спалены будут последним огнем, и человек окажется «нагим» – «с уроном»⁷⁵⁶.

Но если, таким образом, и в этом смысле Царствие Божие силою нудится, и ревнующие – подвигом богоугодной жизни вводятся в эту новую, небесную храмину свою, то этим не отрицается, конечно, то всеобщее воскресение мертвых, которое некогда предносилось в известном видении – поля с восстающими мертвецами – пророку Иезекиилю⁷⁵⁷ и о котором Исаия возвещал «… оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела»⁷⁵⁸. Это – то самое воскресение, раскрытию истинности и необходимости которого посвятил ап. Павел всю XV гл. 1-го послания к Коринфянам, и с такою обстоятельностью, силою и убедительностью изложения.

И в самом деле, если нет воскресения, если мертвые не восстанут и не восстают, то нет тогда и христианства, подрубаются самые основы его. Ибо тогда и Христос не воскрес, тогда и умершие с Ним погибли. Ибо если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша, бессмысленно и сопогребение с Ним в крещении, ибо мы тогда еще во грехах наших, ибо и крестятся тогда для мертвых, а не для новой, вечной жизни. И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков, и наиболее те, кто за Него идет на смерть, как Павел, боровшийся в Ефесе со зверями. Но нет, Христос воскрес, как об этом и свидетельствовали несомненные очевидцы – апостолы и иные, которым Он являлся по воскресении, и из которых бо́льшая часть была тогда еще живы, и воскрес Он, как первенец из умерших. Несомненен факт, что все мы умираем, став смертными в главе своей – Адаме: так же несомненно, что и во Христе все оживут – каждый в своем порядке (чину): первенец Христос, потом Христовы – в пришествие Его⁷⁵⁹.

Так для верующих всеобщее наше воскресение неразрывною цепью связано с основным нашим догматом о воскресении Иисуса Христа. Но, конечно, всегда возможен здесь и голос сомнения, который уже в дни апостола говорил: «… как воскреснут умершие? И в каком теле придут?». «Безрассудный, – отвечает апостол Павел – то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело». И далее апостол указывает, насколько различны тела даже и земных существ – у людей и у скотов, у рыб и у птиц, как и небесных – солнца и луны и звезд, различающихся и одна от другой: но особенно – иная слава небесных тел, и иная земных. «Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении, сеется в уничижении, восстает в славе, – сеется в немощи, восстает в силе, сеется тело душевное, восстает тело духовное».

Последнее различие апостол считает особенно важным, почему и добавляет: «… есть тело душевное и есть тело духовное, и душевное – прежде (от Адама), а духовное потом (от Христа). И каков перстный (Адам), таковы и перстные (все люди на земле), и каков небесный (Господь Иисус Христос – Новый Адам), таковы и небесные. И как мы носили образ (= весь тип земной) перстного, будем носить и образ небесного (т. е. по подобию воскресшего Тела Христа). И уже ничто из тленного – плоть и кровь – наследовать Царствия Божия не могут, и тление не наследит нетления. Когда же тленное сие облечется в нетление и мертвенное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою»⁷⁶⁰. «Смерть, где твое жало, ад, где твоя победа»^{761 762}. «Тогда – созерцал и Иоанн – отдало море (на берегу которого стоял он) мертвых, бывших в нём, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них… И смерть и ад повержены в озеро огненное»⁷⁶³… Тогда-то и будут «вся новая».

Думается, нечего и говорить, что в понятии всемогущества Божия дается более, чем достаточно данных для того, чтобы обосновать и объяснить нам себе и возможность, и несомненную реальность этого будущего всеобщего воскресения. И всякий, кто, как мы, признает для мира от Бога его творение, и как именно творение из ничего, тем более легко, и прямо необходимо, должен признать для этого мира и такое его изменение и восстановление. Св. Иоанн Златоуст так и говорить: «… не верить воскресению свойственно тому, кто не имеет совершенного понятия о непобедимой и вполне достаточной на все силе Божией. Ведь если Он, «… сотворил сущее из несущего, то тем более может воскресить разрушившееся».

И с разумной, если даже угодно-философской, точки зрения, это тем более приемлемо и понятно, что такое воскресение есть не только, в собственном смысле, не новотворение (как в начале мира), но даже не просто новосоставление со стороны совершенно распавшихся и обособившихся друг от друга элементов, – подобно, например, составлению нового здания из бревен какого-нибудь разобранного или рухнувшего дома. И особенно это – для душ, «сотворших благая», – установившихся в делании и житии своем по началам добродетели христианской.

Едва ли не самым трезвым и основательным с научной точки зрения является в философии при объяснении нашего видимого мира, так называемый, гиломорфизм (υλη вещество, материал Μορφη образ, вид, облик), т. е. признание того, что в основе всего существующего лежит, с одной стороны, что-то вещественное, какая-то субстанция, то, что называется материей, и с другой – какой-то соответственно строящий и образующий внутренний принцип, нечто организующее и приводящее в должное сочетание те мертвые элементы материи, дающее им ту или иную форму. Так это во всем (в области внеорганической материи, например, – в явлениях кристаллизации), так это особенно в более высокой и организованной сфере бытия – природе органической: и растительной, и животной, и человеческой. Везде данное состояние, данный вид бытия устанавливается и поддерживается соответствующим организующим началом – «энтелехией» или растительной, чувствующей и сознающей душой Аристотеля.

Но мы уже знаем (см. выше – отдел о бессмертии души), что эта сознающая душа человека, и именно как данная – добрая или злая, святая или порочная – личность, бессмертна, знаем особенно о духе христианина, который, если можно так выразиться, – в самом реальном смысле, «… собирает себе сокровища на небеси, идеже тля не тлит и воры не подкапывают и не крадут»⁷⁶⁴, – «влагалища не ветшающие, сокровище не оскудевающее»⁷⁶⁵.

Биологией твердо установлен закон жизни организмов, по которому не орган создает соответствующую функцию, a функция – отправляющий ее орган. С этой точки зрения не телом (например, сего мозгом) создается психическая жизнь, а наоборот – душою человека определяются соответствующие данные в устройстве и жизнедеятельности этой земной храмины нашей. Но не ясно ли отсюда, что раз этот дух человека, как несомненно, будет представлять собою живую деятельную силу, – и именно силу с нажитой и закрепленной в нем, соответствующего типа, энергией, так сказать – энергией творческой и кипучей (вспомним столь яркий в этом отношении тип ап. Павла и ему подобного Иоанна Златоуста, – это полное воплощение деятельной любви христианской), то нужно лишь одно – чтобы Творческая, и жизнь от себя разливающая Сила Божественная, дала возможность, вызвала к явной реальности, соответствующие утонченно и просветленно (или, думаем мы – наоборот – омраченно и огрубело, жестко) материальные данные, новые подходящие элементы.

И действительно, как и созерцал в своем символическом видении еще ветхозаветный пророк, «… вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею, и видел я, и вот жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху», и затем, когда передал он им повеление Господа Бога: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых (косою смерти), – тогда вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище»⁷⁶⁶. Отсюда представляется заслуживающим внимания такое объяснение этого будущего нашего воскресения известного профессора Казанской Духовной Академии Несмелова. «Человеческие души в день воскресения по данной им силе от Бога мгновенно разовьют свою собственную творческую деятельность и сами образуют себе свои будущие тела, так что воскресение, стало быть, произойдет путем мгновенного повторения того же самого творческого процесса жизни, которым образуются живые тела людей и в настоящий период их земного существования. Ведь растение, в самом деле, создается не внешней силой природы, помимо зерна, а развивается изнутри умершего зерна творческой силой семенного зародыша. Так именно по апостолу будет и при воскресении умерших»⁷⁶⁷.

Но каковы же будут эти новые для будущего века пригодные тела людей?

Несомненно – вполне соответствующие их духу. И этим они коренным образом отличаться будут от теперешних человеческих тел, в которых мы пока вовсе не видим такого соответствия между типом души и тела в двусоставной природе человека. В самом деле, в настоящей нашей жизни, пожалуй, всего труднее отличить в земном обиходе пшеницу от плевел именно по телесной оболочке человека. Сплошь и рядом, знаем мы, бывает, что тело человека цветуще, прекрасно, явно привлекательно, а душа – прямо отвратительна, по душе, это в полном смысле слова, нравственный урод – развратник, лжец, циник, может быть убийца, вор и пьяница. И наоборот, по внешности телесной – человек может казаться уродом – каким-нибудь Квазимодо, может быть – с низким лбом, косыми глазами и носом пьяницы, а на деле, по душе, быть лучше Квазимодо же Гюго – и добрым, и умным, и честным, глубоко и широко отзывчивым на все прекрасное, возвышенно-человеческое.

На том свете – этого, без сомнения, не будет. В приведенных нами выше словах ап. Павла из 1-го послания к Коринфянам мы уже видели, что в воскресении не одинаковы будут тела восстающих. И различие это, по связи речи, он видит не только в том, что «… ина слава солнцу, и ина слава луне, и ина слава звездам, да и звезда от звезды разнствует во славе», но, по проводимой им здесь аналогии из данного различного типа тел – и в иной плоти скотов и людей, птиц и рыб, и особенно – в отличие от земных тел – тел небесных⁷⁶⁸.

Однако, в Священном Писании не указана будущая природа и, так сказать, реальный тип людей, до конца грешных; тех «сотворивших злая», что, по слову Спасителя «… изыдут из гробов в воскрешение суда»⁷⁶⁹. Образно ап. Павел выражается на то время о грешниках, да и то лишь о строивших жизнь свою на едином основании жизни – Христе, что они, когда дело жизни их сгорит, хоть сами и спасутся, но «отщетятся»⁷⁷⁰ – потерпят урон, «явятся нагими»⁷⁷¹. (См. выше). Но, как и высказывались мы, лично нам кажется, в соответствии с представлениями сказаний церковных о жизни загробной, что тела тех погибших в отвержении всего доброго и истинного – должны мыслиться нами в общем по прямой противоположности телам воскресших истинных христиан, праведников.

И, во-первых, должны они быть мрачными, ибо и сфера пребывания их, как уже знаем мы, по неоднократным словам Христа, будет мрак и темница. «Свяжите его по рукам и ногам, и бросьте его во тьму кромешную: ту будет плач и скрежет зубов»⁷⁷², вот строгое определение карающей правды Божией в отношении к упорному и закоснелому грешнику. Во-вторых, в противоположность одухотворенности праведных, должны они отражать в себе свойства огрубелой чувственности и животности. И этим-то и должно определяться в реальной основе своей и будущее непрестающее страдание их, выражаемое Господом словами: «… идеже червь их не умирает и огнь не угасает»⁷⁷³. Ибо в самом деле, что такое по существу, по основе своей – страдание? – Только неудовлетворение потребности. Запросы, желание, – то, что в Евангелии называется наглядно «алкать и жаждать», все это есть, а удовлетворить их, утолить жажду, насытиться при голоде, нет возможности, – и тогда человек страдает, как наоборот при правильном, нормальном удовлетворении всех этих потребностей, испытывает наслаждение.

В потустороннем мире, посмертном бытии: то и должно для грешника быть источником страдания его, что известные потребности, сильнейшие позывы данного типа в нем есть, и тем более острые и сильные, чем долее не удовлетворяются они, – но утолить их, дать выход чувственным стремлениям или злобе своей, насладиться по-былому какому-нибудь гурману – сластолюбцу и скупцу, или сварливому и властолюбцу, нечем: пищи, содержания, элементов соответсвующих там нет, и отсюда – то самое, что прежде заполняло его жизнь, доставляло ему обманчивые услады, оно и будет там мучить его, доводя до степени того раздражения и злобы во всем существе его, которое и называется в Писании воплями и рыданиями, и особенно показательно скрежетом зубовным⁷⁷⁴. (См. выше). В этом же смысле можно назвать те тела грешных и немощными, т. е. и слабыми, и болезненными.

Но точно ли это будут тела? Не есть ли это лишь образ и символ, тем более, что в определении Божьего суда о вечных мучениях этих грешников сказано: «… идите от Мене проклятии в огонь вечный, уготованный диаволу и аггелом его⁷⁷⁵», a ведь то, несомненно, уже не тела, а духи, отсюда и горение в огне предназначено для них – бесов – очевидно, применительно именно к их духовной природе?

Повторяем – о воскресших телах грешных людей нет ни в Ветхом, ни в Новом Завете тех ясных, не допускающих сомнений, указаний, как о телах святых, телах Христо-подобного нетления. С другой стороны, в понимании будущих мучений геены Евангелия, конечно, нельзя видеть чего-либо не только тожественного, но и подобного тому сгоранию наших дней и наших условий, какое бывает напр., при соединении кислорода с углеродом или водородом. Конечно, при ожогах и при таком физическом сгорании тех или иных частей нашего тела, страдание, боль испытывается и в душе, которая, как мы уже говорили, неразрывно участвует, во всех переживаниях нашего тела.

Но здесь, в данной нашей жизни, всегда и начинается, и в основе лежит боль именно физическая, соответствующие процессы в нервных путях и центрах телесного организма, и уже затем передаются они душе, отражаются и в ней. Совершенно обратное должно быть по представлениям нашим, в будущей жизни той или иной души с ее новым, совершенно соответствующим нравственному состоянию ее, телом. Там уже в основе должны лежать именно душевные, внутренние, определяемые данным состоянием ее, переживания – радостные или горькие, удовлетворение или страдание. И уже потом, по необходимому отражению и, так сказать, – восполнению их вовне, они будут сказываться, соответственно переживаться, и в новом теле.

Но именно будут, как и понимали всегда православные писатели и толковники (напр., Тихон Воронежский), мучения и телесные. Мы уже знаем слова ап. Павла: «… да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла»⁷⁷⁶: в теле заслужили, в теле и получать. И всюду, где только говорится о будущем последнем суде и по нему воздаянии, восстающие грешники всегда рассматриваются в одной плоскости, одном положении – с праведниками. И значит, если грешные предстанут на суд, и на мучения пойдут только душами, то тогда лишь душами явятся и на суд, и в воздаянии и праведные; а если последние, как то ясно, уже установлено нами, будут опять двусоставны, то с двойной природой – и духом, и телом – должны быть тогда и грешники. И осужденные в теле, в теле должны будут они пойти и на последние свои, их же руками им приготовленные мучения.

Что же касается тех, которые «благая творили» в земные дни свои, и дело жизни которых «пребудет» – уцелеет – и во огне последнего всемирного «искушения» и очищения⁷⁷⁷, то мы уже читали в ясных и подробных словах из послания ап. Павла к Коринфянам о небесной, вечной храмине, которая от Бога уготовлена всем, сооживляемым во Христе, и о том будущем теле духовном, которое восстанет некогда взамен посеваемого здесь тела душевного⁷⁷⁸. Там же видели мы и указания ряда свойств этих новых, воскресших, тел. «Сеется в тление, восстает в нетлении»⁷⁷⁹, подобает «… тленному сему облещися в нетление, и мертвенному сему облещися в бессмертие»⁷⁸⁰. Ясно отсюда, что тем телам уже не присуще будет, столь теперь знакомая нам, телесная смерть – с ее разложением, распадением материально-сложного на составные неорганические элементы. Неприсущи будут им, в связи с этим, и, так скорбно дополняющие эту смертность нашу, болезни и увядание.

От чрева матери своей и до могилы, разъедены все мы в естественном, «ветхом человеке» нашем – грехом, «… оброцы же греха, как уже знаем мы, – смерть»⁷⁸¹. Верою, любовью, всем подвигом жизни своей, наоборот, возрожденные во Христе воспринимают в себя Его оправдание, и в соединении с Ним – жизнь. И тогда полною мерою исполнятся над ними слова Христа, сказанные Им Марфе перед воскрешением Лазаря: «… веруяй в Мя, аще и умрет, оживет, и всяк живый и веруяй в Мя, не умрет во век»⁷⁸² (почему и воздвиг Он из мертвых Лазаря, – «общее воскресение уверяя»)⁷⁸³.

Не зная увядания и болезней наших, тела эти, посеянные в немощи восстанут в силе. Уже в земной своей жизни постоянно видим мы реальное подтверждение слов Христа изнемогавшим от физической усталости и засыпания апостолам в саду Гефсиманском: «… дух бодр, плоть же немощна»⁷⁸⁴. И видим это не только в подвигах мучеников – героев духа, хрупким, нередко детски-нежным, телом своим бывших крепче железа и каменных плит, долгими часами выдерживавших жесточайшие мучения, когда, изнемогая от усталости, сменяли друг друга их палачи – мускулистые и привычные воины. Видим это и в тех менее явных, не столь внешне поражающих, делах любви и сострадания, какие наблюдаются и в наши дни в подвигах сестер милосердия или у любящих матерей, неделями проводящих бессонные ночи над изголовьем больного ребенка.

Все сотканное, если можно так выразиться, из этих элементов, любви и ревности о Бозе тело будущего у истинных христиан и будет олицетворением и средоточением такой великой силы духовной, когда вечно будет по слову псалмопевца «… обновляться, яко орля, юность их»⁷⁸⁵ и в полноте жизненной энергии и неиссякающей напряженности всех сил духа своего, они будут лишь всегда избыточествовать и совершенствоваться в своем возрастании духовном⁷⁸⁶. «Не будет знать тело воскресения утомления, чувствовать потребности для подкрепления в отдыхе, сне, пище и питии и т. п.»⁷⁸⁷… Столь сильно и полно облекавшийся в ту духовную храмину, ап. Павел уже здесь, в ясном сознании действования в нем неисчерпаемых сил божественной благодати, заявлял перед всеми: «… вся могу о укрепляющем мя Иисусе»⁷⁸⁸. Тем более будет это тогда, когда эти Павлы и подобные им будут ходить уже не верою, a видением, когда соединение их со Христом будет неизмеримо более ощутительно и полно.

«Сеется тело душевное, восстает тело духовное». В этих словах заключается, по нашему мнению, всего более данных для понимания того, чем явится будущее тело в отличие от настоящего, ибо и душа, и тело ее в этой земной нашей жизни нам хорошо известны. Что же представляет собою это тело душевное?

Во-первых, как мы уже знаем, «персть от земли», земное во всем по подобию земного, родного брата плоти скотов и рыб, и птиц. В отличие от него, тело духовное явится противоположным по самому составу своему, по своей природе. «Первый человек от земли перстен: второй человек – Господь с небесе. Каков перстный, таковы и перстные, и каков небесный, таковы и небесные; и как мы носили образ перстного (и носим до сих пор, ибо тело наше и теперь все то же), так будем носить и образ небесного»⁷⁸⁹.

В частности, тело душевное наше грубо-материально, как все земное, и в той же мере подчинено, известным нам хорошо, законам пространственности и протяженности. Не может оно из безвидного появиться, а из видимого исчезать, чисто механическим способом передвигаться с места на место, не может проникать сквозь плотные преграды и т. д., и т. п. Духовное тело будет иное, и именно потому, что будет оно телом по новому Адаму, что будем мы – «… небеснии, яков и небесный», т. е. Воскресший Христос. А об Его Теле мы знаем, что пока жил Он на земле во всем подобным нам, кроме греха, Он, чтобы переменить место, переходил ногами, чтобы войти в комнату, отворял двери. Не то было с Его Телом по воскресении. В Его явлениях тогда мы видим: ученики собраны в комнате с четырьмя стенами, и двери в нее накрепко заперты – «страха ради иудейска». И вот, «… дверем затворенным»⁷⁹⁰ внезапно предстает им Христос Телом Своим, беседует с ними, показывает язвы гвоздинные, наконец – ест во уверение их⁷⁹¹. В Еммаусе неузнанным входит с учениками облещи: но как только отверзлись очи их, когда Он, преломив, дал хлеб им, – «… той невидим бысть има»⁷⁹², Подобными сему, явно и реально одухотворенными, будут и тела праведных по воскресении.

Такая малая материальность и духовность этих тел, в смысле, так сказать – физическом, явится соотносительным показателем иной, еще более важной, духовности их, – внутренней, уже нравственного характера. Теперешнее, плотяное наше тело, хотя и является неразлучным спутником и сотрудником души во всей ее – и нравственной – жизни, но сотрудником очень своенравным и неподатливым на переживания чисто духовные. Потому-то «ослом» называли его великие аскеты – подвижники духа, и смиряя, изнуряя свое тело, напр., веригами, ношением каких-нибудь придавливающих тело к земле тяжестей, говорили: «… томлю томящего мя»⁷⁹³.

Тело наше – страстное, и свои чувственные влечения, и залегшие в удах его греховные начала, постоянно стремится сделать началом жизни людской, даже совсем подавить дух, как было в предпотопных сынах человеческих, о которых сказал Господь: «… не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть»⁷⁹⁴. Так и всегда «… плоть желает противного духу, а дух противного плоти: они друг другу противятся» и мы не то доброе делаем, чего хотели бы духом, а наоборот: недоброе, чего по внутреннему человеку и не хотели бы, содеваем⁷⁹⁵.

Напротив, «тело воскресшее будет духовное, бесстрастное; в нем не только указанная борьба прекратится, но уничтожится и самая возможность возникновения похоти»⁷⁹⁶. «Сподобльшийся век он улучити и воскресение, еже от мертвых, – сказал Господь, – ни женятся, ни посягают, но яко ангели на небеси суть»⁷⁹⁷. Новое, духовное тело не только явится покорным орудием духа, но оно само будет стремиться к тому же, само будет жить по Христу. Не два уже, а один будет закон в тогдашнем человеке – и в духе, и в новой плоти его.

Наконец, желанным отличием этого чаемого нами тела духовного будет и то, что признаком его будет и слава от Бога. Еще ветхозаветный пророк утешался тем временем, когда «… разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде – как звезды, во веки, навсегда»⁷⁹⁸. Так и Господь сказал: «… тогда праведники воссияют, как солнце, в царстве Отца их»⁷⁹⁹.

Правда, в Писании и теперь, в применении к данному, земному нашему составу, встречаем указания на славу и честь человека: псалмопевец, как известно, благодарной любовью взывал к Богу, что Он человека «… умалил малым чим от ангелов, – славою и честью венчал его»⁸⁰⁰. Но несомненно, что тут ввиду имеется все положение и назначение человека, во всей его вечной участи, и в связи с делом спасения нашего во Христе, когда совершилась «… велия благочестия тайна: Бог явися во плоти»⁸⁰¹. Само же по себе время жизни этой, как время прохождения во юдоли плачевной и в теле немощи всяческой, а во многом и позорного рабства князю мира сего, есть пора не славы, a уничижения. И уничижение это лишь растет и закрепляется в тех, кто становится на пути гордости современной и отвергает наш путь смирения и кротости христианской, – тех «… врагах креста Христова, мыслящих о земном… конец коих – погибель, Бог их – чрево, и слава их – в сраме».

Для христианина же слава его – вся в Христе, и она одна и достойна быть той целью, к коей должны мы, подобно ап. Павлу, стремиться в этой жизни⁸⁰². Земной же славы каждый из нас должен даже бояться⁸⁰³, и подобно Божественному учителю своему, прямо не желать ее⁸⁰⁴, и тогда в небесной жизни это настоящее скорбно-уничижимое состояние Бог и заменит прославленным. В приведенном только что месте послания к Филиппийцам ап. Павел далее и говорит, противопоставляя нас тем врагам креста Христова, что мыслят лишь о земном. «Наше же жительство на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному Телу Его, силою, Которою Он действует и покоряет Себе все»⁸⁰⁵.

Физическим проявлением небесной славы ИисусаХриста, при земной Его жизни, было Его преображение, когда лицо Его сияло, как солнце, и «… одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить»⁸⁰⁶: но, так как тело славы праведных, знаем мы, преобразится сообразно Славному Телу Христа, то образом и их славы был тот день преображения, ибо и они, сказал Господь, как то же солнце, засияют при воздаянии в Царствии Отца их, и идеже Христос, там и они – слуги Его – будут⁸⁰⁷. И потому, думать можно, что такое солнце – подобное свечение их является для нас не только символом будущего сияния духовных совершенств и добродетелей их, но и указанием на самое их, так сказать, – новофизическое состояние (хотя, само собою разумеется, объяснить, что это за свет, как и чем будет сиять он, мы, отнюдь, не можем, ибо один, то ве́дущий – Господь – не благоволил открыть это нам).

Но кто же именно войдет в это грядущее царство славы, и все ли в равной мере наследуют его?

Несомненно, что прямой – полный и точный ответ на эти вопросы относится к числу тех, о которых сказано, что Отец положил их в Своей власти и в земной жизни не открыл никому (не только людям, но и ангелам Своим)⁸⁰⁸. Но что касается различных состояний в воскрешаемых телах небесных, то указание на это различие мы уже видели, когда приводили соответствующие выдержки из XV гл. 1 послания к Коринфянам – по вопросу о будущем воскресении. Там мы отмечали, что будет соответствие теперь наблюдаемому различию тел и на земле, и в небе, где – «… ина слава солнцу, и ина слава луне, и ина слава звездам»⁸⁰⁹. Не менее ясное указание на такое различие в будущем воздаянии славы за эту земную жизнь можно видеть и в речах Самого Спасителя – в соответствующих притчах Его о талантах и минах⁸¹⁰, о рабе, ожидающем Господина своего⁸¹¹, а также в обетовании о царственной награде апостолам⁸¹².

Дополнением к этому, а равно и утешительным для нас указанием на число тех, кто войдет в будущее славное царство Божие, представляются для нас некоторые символические видения кн. Апокалипсис, которыми мы уже не раз пользовались в речи о грядущих последних судьбах рода человеческого. Господь в беседах Своих, особенно в притчах, постоянно указывал, как люди больше будут отвергать предлагаемое им слово спасения и отказываться войти в Царство Его (см., напр., притчи о сеятеле, званных на вечерю, браке царского сына). «Много званных, мало избранных», – вот Его постоянное присловье к подобным разъяснениям, и притом – не только в применении к тем, кто совсем не пошел на Его пир, но и к вошедшим, т. е. ставшим членами Его церкви, но оказавшимся недостойными⁸¹³. И эти слова Господа служили, и во всю пору действия на земле Церкви – царства благодати – служат и служить будут, грозным предостережением и призывом к внимательности и самопроверке каждого из нас, как и говорил Господь: «… имеяй уши слышати да слышит»⁸¹⁴.

Итак, сколько же по Писанию – многие или немногие имеют войти в то, чаемое нами, Царство славы? В книге Апокалипсис мы видим, прежде всего, ряд указаний на принадлежащих к Небесной Церкви особых избранников Божиих: таковы пребывающие под жертвенником Божиим мученики, коим назначено покоиться там, «… пока и сотрудники, и братья их, которые будут убиты, как и они, дополняют число»⁸¹⁵. Таковы рабы Бога Живого, имущие печать Его на челах своих, 144 тысячи запечатленных, по 12 тысяч от каждого из 12 колен Израилевых⁸¹⁶. И наконец, 144 тысячи иных, как бы гуслистов, поющих лишь им ведомую песнь новую Богу, «… искупленных от земли, как первенцы Богу и агнцы. Это те, которые не осквернились с женами, ибо они – девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел».

Но помимо них тайновидец Иоанн видел и других, стоящих перед престолом и перед Агнцем, в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках, и прославлявших Бога вместе с ангелами. И было их «… великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков», – то единое стадо Единого Доброго Пастыря⁸¹⁷, о котором предсказал в Евангелии Христос. И один из 24 сидевших на престолах и венчанных Богом старцев, объяснил Иоанну, что «… это те, которые пришли от великой скорби, они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца»⁸¹⁸, т. е., переводя на язык иных, более для нас понятных и более близких к жизни нашей, выражений, – кои сохранили в целости в делах своих одежду крещения и «терпением своим соблюли души свои»⁸¹⁹, – старались провести земные свои дни в настроении христианском, исполняя Закон Христа о служении Богу и ближнему.

Так и в последних, заключительных главах, описывая новый, святой Иерусалим, снисшедший, с неба для обитания верных, Тайнозритель говорит: «… спасенные народы будут ходить во свете его и цари земные принесут в него славу и честь свою и принесут в него славу и честь народов»⁸²⁰. И на призыв от небесного престола восхвалить Бога всем рабам Его, малым и великим (различие их, значит, будет и тогда,) он слышал как бы голос многочисленного народа, как бы шум вод многих, как бы голос громов сильных, говорящих: «… аллилуия, ибо воцарился Господь Бог Вседержитель»⁸²¹. Однако, туда, в этот славою Божиею освящаемый город великий, который есть в то же время и жена, невеста Агнца⁸²², «… не войдет ничто нечистое, и никто, преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни»⁸²³. Написаны же будут лишь те, кто воспримет в себя омытую и убеленную кровию Агнца одежду от Него, те, кто подвигом жизни своей победит соблазн и грех. «Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном»⁸²⁴.

Говоря до сих пор о свойствах будущих тел, как грешных, так и праведных, мы по необходимости должны были местами касаться и вопроса о тех воздаяниях, какие их ожидают. Перейдем теперь к этому последнему, заключительному пункту нашей православно-христианской эсхатологии.

В притче о пшенице и плевелах, определив вместе расти тому и другому до жатвы, Господь о моменте ее сказал, что повелит ангелам-жнецам: «… соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их; а пшеницу уберите в житницу Мою». И в объяснении притчи подтвердил, что «… так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззакония, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов; тогда праведники воссияют, как солнце, в царстве Отца их»⁸²⁵. Так и по притче о талантах и минах, Господин рабов, оставленных на делание, по долгом времени придет и потребует у них отчета⁸²⁶, чтобы узнать, кто что приобрел, – и затем изображается самый этот суд над всеми ими в зависимости от того, трудились или не трудились в добром они, приобрели или не приобрели. Точно также и в прямой, а не приточной, речи Господь также говорил, что «… приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с ангелами Своими, и тогда воздаст каждому по делам его»⁸²⁷. То же самое знаем уже мы из слов апостола Павла в послании его к Коринфянам: «… всем нам явитися подобает перед судищем Христовым да приимете кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла»⁸²⁸. Но особенно полно, наглядно и веро-определяюще изобразил Господь этот последний суд Свой в нарочитой, всем известной беседе Своей о страшном Суде⁸²⁹.

Итак, мы видим, что:

1) суд этот будет явлением той царственной власти и славы Господа Иисуса Христа, которая дана Ему Отцом на небе и на земле – по совершении Им дела нашего спасения.

2). Будет оно завершением, как бы наложением заключительной Божией печати по отношению ко всей данной земной истории человечества – всех людей, и тех, что сложились в плевелы, и тех, кто сделался доброю пшеницею, безусловно каждому: и нам – христианам, и иудею, и еллину, из всех народов, – злым и добрым, по деянию их⁸³⁰. «Грядет час, – сказал Господь, – в он же вси сущие во гробех услышат глас Сына Божия, и изыдут – сотворшии благая в воскрешение живота, a сотворшии злая – в воскрешении суда»⁸³¹.

3) Будет производиться он в основе по тому закону любви, который, как именно основную норму жизни людской, оставил нам Владыка-Христос. Но вместе с тем, закон этот, в первичных элементах его и простейшей степени и форме, есть и закон общечеловеческий, так что по нему всего ярче и полнее определяется преобладающий уклон и направление жизни каждого из нас: в себя ли, или из себя к другим живем мы; на добро или на обиду и лишения им. Но судимы будут и все вообще наши дела, – «злая» и «благая», и в частности – «все соблазны и беззакония». С нас же христиан, спросится, как исполняли, как творили мы данные нам заповеди Христовы. Хотя бы казалось нам, что всею верою сердца своего мы исповедали Его, но если жили мы по-иному, и возвещенную Им волю Отца небесного не исполняли, Он скажет нам: «… что Мя зовете Господи, Господи и не творите, яже глаголю»⁸³²? – Многие скажут Мне в тот день (день этого суда): «Господи, Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали, и не Твоим ли именем бесов изгоняли? И не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас, – отойдите от Меня, делающие беззаконие»⁸³³.

Но не одни только дела будут предметом суда Господня, хотя главным образом воздаваться будет человеку за то, «яже с телом содела» (см. выше). Много значения придается в этом случае Писанием и слову людскому, ибо язык наш, по слову ап. Иакова, «… хоть и небольшой член, но много делает»⁸³⁴, и это дело его тем большую имеет цену, что в нем выражается важнейшее для христианства – настроение нашего сердца, «… ибо от избытка сердца говорят уста». «Глаголю же вам, – сказал поэтому Господь, – яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный, – от словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися»⁸³⁵. Особенно тяжелый ответ дадут нечестивые грешники «… в жестоких словах на Господа»⁸³⁶, тем более знаем мы, таких, которые произносились ими не по неведению, а по упорству и противлению духу истины⁸³⁷.

Закон человеческий судит людей только за дела, и иногда – за слова, но тогда, когда слово это становится своего рода делом (– брань, клевета, шпионство и т. п.): то же, что остается внутри человека, в его сердце разные внутренние желания, чувства, мысли, – все это остается, и должно оставаться там, вне всяких судов и взысканий. Совсем иное дело – во вменении религиозном, и особенно в религии христианской. Здесь главное всегда – сердце и то, что от него исходит, почему Господь и называется «… испытующим сердца́ и внутренности»⁸³⁸.

В послании к Римлянам ап. Павел день Страшного Суда прямо называет днем «… когда судит Бог тайная человеком, по благовестию моему Иисусом Христом»⁸³⁹. Отсюда, как характерную черту «того дня», он в другом послании своем к Коринфинам – и указывает на то, что Господь тогда «… осветит скрытое во мраке и обнаружите сердечные применения, – и тогда (по всему этому) каждому будет похвала от Бога»⁸⁴⁰.

Христианскую религию, в ряду других типичных и отвечающих ее духу, определений характера ее, можно назвать религией нарочитой искренности: ничто, пожалуй, так не противоположно сущности ее, как фальшь и лицемерие, почему так много и так строго обличал эти пороки Христос. Таков же «будет» – вполне по типу нашей веры, и возвещаемый ею последний суд. Господь судить будет не по внешней оболочке человека, хотя она и выражалась в его делах. «Быть» и «казаться» у людей, как известно, далеко не одно и тоже, и очень нередко, кажущееся на первый взгляд и добрым, и явно похвальным, оказывается при проверке его перед зеркалом Евангелия совсем иным, до прямой противоположности, ибо может вытекать из грязных побуждений тщеславия, узкого эгоизма и грубокорыстного расчета.

Припомним праведность фарисейскую, их молитвы, посты и милостыню. Но Божий суд будет вполне и до конца судом абсолютной правды, – и возможен он только для Того, Кто как Сердцеведец, знает все, что есть на деле внутри нас, как «Искушенный по всяческим»⁸⁴¹, судить будет по справедливости, в соответствии всем данным и условиям жизни нашей⁸⁴², и как Солнце правды, «огнем откроет»⁸⁴³ – всю настоящую природу наших переживаний и дел – по всей их правде, во всем выражении в них подлинного нашего «я», и степени усвоения их нашей личностью. Потому-то открыты будут и все тайники нашего сердца. И потому-то и страшен тот суд для всех людей с нечистою совестью.

Для характеристики высшей справедливости того суда небесполезным представляется нам отношение с одной стороны – его, с другой – обычных человеческих оценок и взглядов, к различной степени одаренности человека. По общепринятым воззрениям, особенно богатая одаренность, талантливость человека постоянно ставится ему как бы в заслугу, и, нередко, даже наталкиваясь на какой-нибудь порок в подобной личности, говорят: пусть он пьяница, или картежник, не исполняет долга перед семьей и т. п. – но он ведь – такой талант, в нем от природы так много хорошего, следует извинить, даже оправдать его. Так сектант слишком многое извиняет в сектанте, как порою и православный – в православном (и при нераскаянности его).

Совсем по иному, опять до противоположности, судит Господь: «… всякому, ему же дано будет много, много взыщется; и ему же предаша множайше (еще больше), множайше спросят от него»⁸⁴⁴. Так и в притче: получивший два таланта, приобретает на них не один, а два, и получивший пять – еще пять. И раб, который «… ведал волю Господина своего, но не сотворил, не уготовал по воле Его, биен будет много, а по неведению не сотворивший – биен будет мало»⁸⁴⁵. – «Могий вместити да вместит»⁸⁴⁶. – Кто может быть совершенным, и не хочет стать им, виновен против правды Божией, как и тот, кто должен бы дать во имя пророка чашу студеной воды, и не дает ее⁸⁴⁷.

Страшный суд Христов окончится для грешников мучениями, а для праведных – наградою. Исполнившим в земной жизни закон любви Христовой эта все победившая Любовь Его скажет тогда: «… приидите (ко Мне) благословении Отца Моего, наследуйте царство, уготованное Вам от сложения мира»⁸⁴⁸. Этим и открывается грядущее блаженство их, та «… жизнь будущего века», которой, вместе с воскресением мертвых, чает т. е. не только ожидает, но именно как желанного ждет, о чем, так сказать, мечтает каждый христианин.

Будущее блаженство праведных в основе и больше всего есть блаженство богообщения. Бог есть жизнь – полнота, сила и совершенство всех абсолютно ценных, вечно живых и новых, духовных переживаний. Христос есть Альфа и Омега (первая и последняя буквы греческого алфавита) начало и конец⁸⁴⁹ всего домостроительтва нашего спасения, и самой той высшей, светлой и желанной, все ценные запросы нашего духа удовлетворяющей, сферы человеческого бытия, которую, как неотъемлемую и полную радости и блаженства, и приготовил для всего разумного, создаваемого вечною Мудростью и Любовью мира, – Источник благ, Господь. Уже и теперь «… пребывая в любви – в Боге пребывает, и Бог в нем пребывает»⁸⁵⁰, и теперь все доброе в нас Им и от Него⁸⁵¹, «… о Нем бо, живем и движемся, и есмы»⁸⁵². Но сейчас все это – лишь начинательно и, как бы, для процесса созидания, и все это в ослабленном и постоянно нами нарушаемом виде и мере, ибо ежедневно и ежечасно заслоняется от нас стеною наших падений, как и ветшающей храминой нашего Адамова тела (см. выше).

Иное – тогда. Тогда «… будет Бог всяческая во всех»⁸⁵³. В том новом небе и новой земле, где вместо солнца и луны слава Божия будет освещать небесный Иерусалим, и Агнец будет светильником его, и Сам Господь Бог Вседержитель и Агнец будут храмом его⁸⁵⁴, – общение людей с Богом будет уже полным и по существу, и отношение к Нему – не из-за покрывала и оболочки, как теперь, не от «устранения» и заслонов – и физического (делом) и нравственного (грехами) – но прямое и непосредственное – «… лицом к лицу»⁸⁵⁵. Когда молился Небесный Ходатай наш о полном и реальном единении верующих в Него Он, как мы знаем, говорил: «… да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут», – ясное указание на подобное единение верующих и между собою, и с Самим Богом, и в Боге. И дальше Он молил: «Отче, ихже дал еси Мне, хощу, да идеже есмь Аз, и тии будут со Мною; да видят славу Мою, юже дал еси Мне», и открывая нам имя Отца – Бога любви, Он о том благоволил, «… да любы, еюже Мя еси возлюбил, в них будет, и Аз в них»⁸⁵⁶. И апостолам Своим Он прямо обещал: «… поиму вы к Себе, – да идеже есмь Аз, и вы будете»⁸⁵⁷. Оттого-то и возвещает в откровении голос с неба и о Церкви славы – новом Иерусалиме: «… се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их»⁸⁵⁸.

И уже поэтому будущее состояние удостоившихся стать избранными должно быть идеальным и блаженным. Мы уже знаем, что все высшие идеальные блага, ценимые человеческим духом – и добро, и истина, и красота, и единство, в абсолютной, идеальной степени и форме, выражение и реальное осуществление свое имеют в Боге, ибо Он и есть Бесконечная Истина и Совершенство, и Добро в Себе. Отсюда, выработанные и развитые жизнью все высшие запросы и потребности духа человеческого тогда и найдут себе полное и неизмеримо превышающее их удовлетворение. «И сказал мне Сидящий на престоле: совершилось. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой»⁸⁵⁹. – И Дух и невеста (Церковь) говорят: прииди! И слышавший да скажет: прииди! Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром»⁸⁶⁰. – «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его»… – «Блаженны те, которые соблюдают Заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни, листья коего для исцеления народов»⁸⁶¹.

Особенно понятно изменится тогда, согласно Писанию, характер человеческого ведения о Боге. Теперь мы видим Его, по выражению ап. Павла, «… якоже зерцалом в гадании (догадками, как бы рассматривая сквозь тусклое стекло), тогда же лицом к лицу; ныне разумею отчасти (в проявлениях и действиях, в соответствии и всему знанию нашему, φαινομεν’ов, а не сущностей), тогда же познаю (полным опытным гносисом), якоже и познан бых (Им)»⁸⁶².

Поэтому теперешнее наше знание (вместе с пророчеством) апостол приравнивает к младенческому, а то будущее, – к знанию мужа, так что и здесь достигнув степени духовной зрелости, именно став мужами, мы уже не будем ни говорить, ни мыслить, ни рассуждать по-младенчески. Добавим к этому, что основной мыслью здесь, как и во всей этой XIII главе 1 Послания к Коринфинам – возвышенном гимне христианской любви, – остается вся та же мысль о значении любви, которая одна не престанет и в жизни будущей, так что и полное ведение той жизни будет опять-таки ведением любви, внутренним постижением ею воспитанного и очищенного сердца, о чем и Христос сказал: «… блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят»⁸⁶³.

Это опытное знание совершенной любви должно тогда заменить и теперешнюю веру нашу, ту, что есть – «… уповаемых извещение, вещей обличение невидимых»⁸⁶⁴. Ведь мы уже знаем, что в этой жизни своей мы действительно – «… верой ходим, а не видением»⁸⁶⁵; но в том паки-бытии, будущей жизни, все невидимое, во что здесь можно было лишь веровать, станет созерцаемым открытыми очами сердца, и то, на что здесь лишь уповали – надеялись, станет переживаемою действительностью. И «… наполнится земля ведением, как водами рек море»⁸⁶⁶.

И будет тогда воля Божия и «… на земли, яко на небеси». Ничего и никого нечистого, пятнающего себя грехом и падениями, уже там не будет, и любовь сердца избранных свободно приведет их волю к подчинению воле Отчей и безусловному, и постоянному исполнению ее. Правда, которая одна – уже без всякой лжи, – будет жить на новой земле и новом небе⁸⁶⁷, насытит тогда сердце алчущих и жаждущих ее, и добродетели заповедей Христовых раскроются и процветут в полной мере и силе. И если всегда, то тогда особенно, «блаженни» будут ими – теми добродетелями – избранные Божии, почему и будет то паки-бытие непрестающей и всецелой радостью, утреннюю зарю которой мы видим уже здесь – в той радости и неиссякаемом восторге, которые и в земные дни переполняли сердце апостолов и других праведников (припомним жития Антония Великого, Серафима Саровского и др.), и от них переливались даже в сердца приходивших к ним в состоянии уныния и скорби.

И жизнь их будет настолько блаженная, настолько полная, радостная, переливающаяся такими неисчерпаемыми струями наслаждений духовных, что ни один человек не в состоянии передать этого на жалком языке теперешней скудости нашей, и никто из нас не может ни понять, ни представить, ни изобразить этого блаженства. Ап. Павел передавал Коринфянам об одном необычайном видении своем, когда он «… восхищен был до третьяго небесе» – в рай, но того, что видел и слышал там, он не передает и не может передать: это, – говорит он, – «неизреченные глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати»⁸⁶⁸. «Не открылось еще нам, что мы будем»⁸⁶⁹ – говорит нам и другой исключительно великий знаток тех благ духовных, и так неизмеримо, так глубоко, так полно высшими реальностями все то, «… яже уготова Бог любящим Его», что этого и «… око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша»⁸⁷⁰.

– «И отрет Бог всякую слезу с очей их, – всем тех, кто так много терпел здесь, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет ибо прежнее прошло»⁸⁷¹. «Придут на Сион с радостным восклицанием, и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся»⁸⁷². Уже не болезненным и стареющим, a вечно юным и крепким, лишь возрастающим и обновляющим в силе своей, будет их тело. Ничего «проклятого»⁸⁷³ – расстроенного и вредного, ничего хищного⁸⁷⁴ и убивающего не будет уже на земле. Ибо очищенная и обновленная тем огнем, вся она будет отображением славы Божией, – «все новое»⁸⁷⁵ будет тогда, и «вся добра зело» будет на ней, – более, чем при первом творении. Обновленные к освободившиеся от работы истления⁸⁷⁶, Божии твари уже любовно будут окружать тех людей, и возлегши с Авраамом, Исааком и Иаковым в Царствии Небесном⁸⁷⁷, как на брачной вечери Возлюбленного Царя, в дружном согласии, полном единении и радости о блаженстве любимых будут наслаждаться там все они, неизмеримо более близкие друг другу, чем в этой жизни. «Таким образом, каждый блаженный обитатель царства славы узнает там и войдет в общение с теми, с которыми здесь был связан духовными узами чистой любви, родства и дружбы; но особенно отрадно то, что увидит там всех святых Божиих⁸⁷⁸, а равно в единении будет и с духами бестелесными⁸⁷⁹. И Бог даст им судить мир и самых ангелов⁸⁸⁰.

И навсегда прекратится в природе самого человека борьба двух начал – добра и зла, праведного и греховного. Изменится и на высшую стадию перейдет и характер свободы его. Из свободы выбора она станет свободою того, в добре утвердившегося и сделавшего его законом – внутренним законом жизни своей, – праведника, которому (внешний) «… закон не лежит», по выражению апостола. На веки пребывать будут они всею жизнью духа своего во Христе. «Аз живот вечный дам им, – сказал Господь – и не погибнут во веки, и не восхитит их никто же от руки Моея»⁸⁸¹. Так пойдут праведные в жизнь вечную, чтобы сиять «… как звезды, во веки, навсегда»⁸⁸². Ибо блаженство, и жизнь их, – бесконечные…

Если блаженна и желанна для нас участь праведных, то напротив – ужасна и горька участь грешников, которым, как знаем мы, на Страшном Суде скажет Господь: «… идите от Мене, проклятии, во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его»⁸⁸³. Ибо ожидает всех их, по ясному учению Священного Писания, лютые мучения – и на вечное время.

Разбираясь своим христианским сознанием в этом вопросе о каре послесудных мучений для грешных, мы прежде всего должны отчетливо и ясно установить для себя, о каких грешниках в этом случае будет у нас идти речь. И тогда прямо нужно признать, что те грешники – это совсем не такие люди, как мы с вами, как почти все, живущие сейчас на земле. Ибо все мы, как уже приходилось и выше говорить, люди – пестрые, нравственного состава – слишком уж разнородного, где темное и светлое, добро и зло, грех и правда, неразъединимо и по всем направлениям переплелись тысячами нитей, неразличимою чересполосицею перекрещивающихся направлений и влияний.

Там, видим, как будто доброе дело, но оно почти сплошь проросло плевелами своекорыстия, тщеславия, притворства. Здесь грубость, пьянство и сквернословие: а в глубине сердца у этого презренного грешника может таиться тоска по идеалам, искры раскаяния и задушевного стремления к жизни нравственно-здоровой и чистой. И может быть, сквернословящие уста скоро способны будут заменить зловонную грязь гнилых слов благоуханием молитвы и благословений. И если по слову Иисуса сына Сирахова, прежде смерти никого нельзя назвать блаженным⁸⁸⁴, то не меньше – и грешным (ибо сколько их переродилось покаянием! ), как и праведным (ибо Иуда отпал и из лика апостолов). Но даже и переходящие в мир загробный, с несомненностью видим мы, несут и туда эту душевную пестроту свою, почему до Страшного Суда и получают они не полное, а лишь предначинательное воздаяние, и, как говорилось выше, может и измениться в эту пору их участь, – они могут получить и избавление от постигших их там, все еще переходных, мучений.

Иное дело – момент Страшного судища Христова. К его времени должны и выявиться, и в полноту прийти в роде человеческом и – злое, и доброе начала. Как оканчивается ко времени жатвы созревание пшеницы и других злаков, или винограда, – все уже бывает готово, чтобы занять место свое, так будет и с нами ко времени последнего суда. Перед излиянием семи последних язв, которыми оканчивалась ярость Божия (см. выше) тайнозритель видел на облаках подобного Сыну Человеческому, в золотом венце и с острым серпом в руках, Которому другой ангел сказал: «… пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела. И поверг сидящий на облаке серп свой на землю, и земля была пожата (как можно думать – в праведниках ее). Затем «… иной ангел, имеющий власть над огнем», воскликнул другому: «… пусти острый серп твой, и обрежь грозды винограда, потому что созрели на нем ягоды». И поверг ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле и бросил в великое точило гнева Божия… за городом»⁸⁸⁵.

Потому-то и олицетворенное, все охватившее растление этих созревших гроздей винограда нечестия – «великий город, царствующий над земными царями», изображается к концу Апокалипсиса, как сидящая на звере, облеченная в порфиру и багряницу жена, в руке которой «… золотая чаша, наполненная мерзостями и нечистотою блудодейства ея», ибо «… вином ее блудодеяния упивались живущие на земле». «И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным», и «… жена та, упоена была кровию святых и кровию свидетелей Иисусовых» (как называли в первые века мучеников)⁸⁸⁶.

Вот таких-то противников всякой правды и добра, упоенных вином блуда и мерзостей, и обагренных кровью убитых ими стояльцев за истину и веру Христову, и ожидают те мучения, о которых ведем мы теперь речь. – И понятно, почему и они должны унаследовать «… огонь вечный, уготованный диаволу и аггелом его»: они ему во всем, в самой нравственной природе своей стали слишком близки, по духу ему подобны.

Отсюда – и нравственная необходимость их мучений, и мучений вечных. И прежде всего – что такое по существу эти мучения? Мы уже видели, что в основе это, так сказать – реальное и ощутительно-соответственное отражение в их последующей, с полною неотделимостью из данной жизни вытекающей, участи того же самого, до корня извращенного, нравственного состояния их. И тогда страдания их особенно понятны нам в, указанной нам, больше всего отрицательной стороне их. Грешные лишены будут всех тех благ, в наслаждении коими и будет состоять блаженство праведных.

И в самом деле, насколько можем мы понять, представить себе теперь это их блаженство, оно будет главным образом гармоническою полнотою высоко-духовных переживаний – во всей глубине, богатстве и многоразличиях, и во всех направлениях. Но ведь каждому, думается, ясно, что все это – совершенно недоступно тем крайним нечестивцам, о которых теперь идет у нас речь, прямо немыслимо в них. Это – даже не то, что красочный мир для слепого, хотя бы он и родился таким; ибо слепой и мог бы, и несомненно – хотел бы наслаждаться им, только бы открылись его очи: но здесь перед нами – самоослепленные, которые сами, сознательно и по доброй воле своей, изуродовали, вырвали у себя эти очи свои, всей душою своей «… возлюбили тьму, потому что дела их были злы»⁸⁸⁷.

Тем более немыслима в них, доколе и по скольку они таковы, основа блаженства будущей жизни – радость жизни богообщения. Бог есть свет, грех есть тьма: где светло, где сияет солнце, там нет этой тьмы, она исчезает – более, нежели «… яко тает воск от лица огня», как и наоборот: раз есть где мрак, это значит – нет вовсе там света. – Так и в будущем веке, где нынешней бесцветности и пестроты не будет, a отдельными и обособленными сферами лягут светлое и темное, и как мы видели, ничто нечистое и скверное не войдет в новый град, что вместо солнца и звезд сияет славою Божиею и Ее Светильником – Христом ⁸⁸⁸. И как нормально и естественно пшенице быть в житнице Господней, так естественно и нормально соломе и плевелам сожигаться огнем неугасимым⁸⁸⁹.

Это отстранение, удаление от Господа особенно часто и сильно указывается в Евангелии, как сущность будущей судьбы нечестивцев. «Отступите от Мене вси делатели неправды»⁸⁹⁰. «Идите от Мене проклятии» (в противоположность – приидите ко Мне благословеннии)⁸⁹¹, скажет им Судия. Если Невеста – Церковь Христова со всеми верными сынами ее станет тогда святым, новым Иерусалимом – «… скиниею Бога с человеками», где «Он будет обитать с ними»⁸⁹², брачным чертогом Царского сына⁸⁹³, то их удел – тьма кромешная (вне сущая) «за городом» находящееся «точило гнева Божия». «Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном. Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов – участь в озере горящем огнем и серою: это – смерть вторая»⁸⁹⁴.

Таким образом, место, и связанное с ним – и самое состояние мучений, называется в Писании то тьмою и адом, то огнем неугасимым и вечным, озером огненным, пещью огненною, и геенною огненною (название геенна взято от бывшей под Иерусалимом долины сынов Енномовых, где некогда творились иудеями мерзости культа Молоха, а потом устроено было свалочное место, в коем навоз и другие отбросы сожигались огнем: отсюда, огонь геенны – огонь, который постоянно горит и сожигает что-нибудь скверное и смрадное). Там, вместо рая – царства любви и богообщения, диаволоподобные люди будут находиться в царстве злобы, себялюбия и вражды к истине, вместо блаженства – в муках тяжелых и жгучих, плаче и скрежете зубовном, в сообществе с сатаною и другими согрешившими ангелами, связанными узами адского мрака⁸⁹⁵, а равно и с подобными им по нечестию, другими «сынами противления» и из людей.

Но спрашивается: есть ли это именно место, или только особое состояние грешных духов и лиц?

Конечно, странными должны представляться нам теперь средневековые представления об аде, как внутренности земли, особенно со времени представления о ней, как о круглом шаре. Соблазнительное для невежд, такое представление плохо вяжется не только с научными воззрениями, но и с давними взглядами христианскими. «Ты спрашиваешь, – писал еще в IV веке Иоанн Златоуст – где и в каком месте будет геенна? Но какое тебе до этого дело? Необходимо знать только то, что она есть, а не то, где и в каком месте она скрывается… По-моему, впрочем, мнению, она будет где-нибудь вне всего этого мира; как царские темницы и рудокопни бывают вдали, так и геенна будет где-нибудь вне этой вселенной». Но вместе с тем по ясному и твердому учению Церкви, это есть не только известное – помраченное – у духов состояние, но и место или сфера, ему соответствующие. Ибо:

1) Христос, как уже знаем мы, после смерти Своей, душой сходил во ад: очевидно – куда-то, где находятся «сущия в темницах», коим Он там проповедал⁸⁹⁶.

2) У ап. Павла определенно различаются три сферы или области существ, признающих Господом Иисуса Христа: «… да о имени Иисусове всяко колено поклонится – небесных, и земных, и преисподних»⁸⁹⁷, и как несомненно существуют сферы земная и небесная, так очевидно, существует и преисподняя.

Подобным образом и в других случаях: всюду, где в Библии, и в Новом, и в Ветхом Завете, говорится о преисподней и аде, разумеется: а) – состояние, сопоставляемое с данным земным, и предполагающее, как и оно, в) – соответствующее место обитания. Тем более необходимо должно быть оно, именно как новопространственное место обитания, в том пакибытии, о котором говорим мы теперь – после Всеобщего Суда и воскресения. Ибо мы уже знаем, что грешные, как и праведные, облечены будут тогда и телами, хоть и не такими, как теперь, и как вновь двусоставные, духовно-телесные, необходимо должны иметь и свое соответствующее той и другой природе их, место будущего их пребывания.

Мучения осужденных, охватывающие, как уже выяснили мы и духовную, и новотелесную, утонченную, но все же материальную, природу их, по учению Христианской Церкви, будут вечными. И, может быть, ни один из пунктов нашей системы не подвергается таким нападкам и такому дружному и упорному отвержению, как эта вечность мучений.

Обычно говорят так: мысль, будто мучения грешных людей будут вечными, является совершенно несправедливой. В самом деле, возьмем какого-нибудь закоснелого и давнего грешника: пусть прожил он во грехах своих пятьдесят, все семьдесят лет. Как же должен он расплачиваться за это целою вечностью, перед которою – краткое время и тысячи, миллионы тех семидесяти- или пятидесятилетий?!…

Обыкновенный ответ на это, что «… грехи не по времени согрешения судимы бывают, но по существу прегрешений» (Злат.)⁸⁹⁸ – с указанием на премирное достоинство Того, против Кого они согрешают, нужно сознаться, едва ли может звучать убедительно. Ибо указываемое нам несоответствие все же ведь остается…

Но необходимо сказать, что в том возражении незаметно вплетена ошибка в самую постановку вопроса. Не может быть и речи о краткосрочном процессе греха и бесконечном процессе возмездия за него. Говорить же нужно и о краткосрочном, и о вечном пребывании самоизвративших дух свой в грехе и затем – о соответственном выявлении его в их собственном душевно-телесном самочувствии. И тогда как будто и все возражение само собой отпадает. В самом деле, лжец и прелюбодей мучиться будут потому, что в потусторонний мир перешли они лжецом и прелюбодеем. Пусть, поскольку это применимо здесь, пройдет сто, тысяча или тысячи лет – злодей, по установившейся душевной природе, все останется злодеем, враг истины – ее врагом, и развратник – развращенным. Идти будут века, – длиться будет и этот процесс «противления» их, ибо личной перемены на том свете, знаем мы, не бывает, и состояние их – не из тех, о коих сказано, да молимся мы о них – в целях их исцеления⁸⁹⁹. И параллельно этому, не как мстительная оплата кого-то со стороны, а как неизбежный психологический коррелят, как реально-необходимое отражение этого уродства и извращения в сознательном самочувствии их, – и будет точить их червь неусыпающий и жечь огнь неугасающий⁹⁰⁰, т. е. сказываться реально в них и внутренние и внешние мучения. Как и все в христианской жизни, и этот вопрос рассматривать и разрешать нужно в постановке не внешне-юридической, а в нравственно-психологической.

Справедливо в этом случае говорить нам: «… кто не позаботился об одежде, тот необходимо страдает от холода в своей обнаженности»⁹⁰¹, тем более справедливо, что и обнажили себя сами они⁹⁰², и холод создался для них все той же их свободно-сознательной жизнью.

В том же понятии принадлежащей нам свободы находим мы ключ к ответу и на другое возражение против будущих мучений, которое берут из наших представлений о Боге. Говорят: как может окончиться мучениями жизнь столь многих людей, быть может большей половины рода человеческого? Ведь Господь, как Всеведующий, не мог не знать, не предвидеть заранее, еще при творении, падения их, и как Всеблагой и Премудрый, не должен был тогда и творить человека, если исход жизни его – мучения и зло.

Но это бы значило, как справедливо указывал еще св. Иоанн Дамаскин, что «… зло победило бы благость Божию», и ради уродов и искажений не мог Господь, и в правде Своей, не дать благо жизни тем, кто будет и достоин жить. Мы уже говорили, что Бог, от вечности знавший наше падение, от вечности дал и исправление, и врачевство, и больше того – совершенство нам, во втором Адаме нашем – Иисусе Христе, Которого, и по человечеству, возлюбил Он прежде основания мира, чтобы перенести эту любовь и на всех принявших слово Его⁹⁰³.

Итак, Господь со Своей стороны дал людям все средства спасения, чтобы воспользовались ими все те, кто хочет жить, в чьей душе любовь к истине, пусть как лен курящийся, дымится, и хотя бы искра жизни духа горит. Но ведь свобода, без которой нет ни нравственности, ни личности, есть реальная возможность идти направо, и налево, самому избрать свет или мрак, добро или зло⁹⁰⁴. И вот Господь тысячелетиями ждет, «… долготерпит на нас, не хотя, да кто погибнет, но да вси в покаяние приидут»⁹⁰⁵. И Евангелие Его, как Небесный глашатай к свету и жизни, всегда зовет нас «горе», и закваска его в тесте смешения человечества неизменно, и из поколения в поколение, все производит брожение, все больше сфер жизни нашей собою претворяет.

Повторяем, лишь изгнавшие из сердца своего все доброе и чистое, лишь сами ставшие ложью и злом, пойдут на то вечное мучение нечестивых. – Принадлежать аду будут лишь исчадия ада. И, наоборот, все, в чем останется хоть малейшее «дыхание жизни», все устойчиво – человеческое, сколько-нибудь истинное и доброе, сколько-нибудь жизнеспособное, нет сомнения, под эту участь не пойдет. Ибо Господь всегда верен Себе, и никогда – и в том, может быть далеком, будущем – Он «… трости надломленные не сокрушит и льна курящегося не угасит, будет производить суд по истине, и не ослабеет и не изнеможет (и в этом милосердии и кротости суда Своего), доколе на земле не утвердит суда», возвестить который и приходил Он, – «… чтобы открыть глаза слепым, чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме из темницы»⁹⁰⁶.

Однако, сознанию человеческому, и именно сознанию христианскому, слишком трудно примириться с мыслью, что страдание людей (да и духов), пусть порочных, злых, даже по самой природе своей плевельно-грешных, никогда уже не прекратится, без – всяких изменений и сокращений идет в бесконечность. Отсюда от первых времен христианства (особенно у Оригена †254 г.) идут убеждение многих в том, что мучения те прекратятся, причем одни прекращение это понимают как прощение и помилование этих грешников, т. е. другими словами, замену для них тех страданий блаженством (– так называемый, апокатастасис – восстановление всего тварного, не исключая и диавола, в состояние совершенства и райского пребывания, как и учил Ориген и св. Григорий Нисский).

Идея эта нашла себе художественную и прямо увлекательную разработку в нашей изящной литературе, особенно у гр. А. К. Толстого (Дон-Жуан) и Ф. М. Достоевского (Братья Карамазовы). Другие (в древности Арновий африканский, со времени реформации – социниане и ряд протестантских богословов) склоняются к той мысли, что осужденные Правдою Божиею погибнут совершенно, в смысле полного прекращения их личного существования или внешним уничтожением всего – и духовного – существа их, по воле Правосудного Бога, подобным грозной физической каре в потопе и огне Содома и Гоморры, или через внутреннее саморазложение их души, ввиду полного отсутствия в ней всего жизнеспособного и положительно развивающегося, так сказать – через самоугасание их бытия, подобно светильнику, к которому нет доступа воздуху и в нем живительному кислороду, или маслу в лампаде (ср. притчу о 10 девах⁹⁰⁷).

Что касается этих взглядов, то по поводу их следует прежде всего сказать, что понятия «вечность» и «бесконечность» в данном случае нельзя рассматривать, как логически взаимно-заменимые и равнозначащие… Вечность мучений есть догмат нашей христианской религии, ибо это – ясное и определенное учение Библии и прежде всего Самого Иисуса Христа, особенно в хорошо нам известной Его беседе о Страшном Суде. «Идите от Мене проклятии в огонь вечный, уготованный диаволу и аггелом его… И идут сии в муку вечную; праведницы же – в живот вечный».

Но всякий, даже и немного знакомый с текстом Библии, знает, конечно, что слово век и вечный не обозначает там непременно бесконечный. Так «вечным заветом» устанавливалось Богом и обрезание⁹⁰⁸, и празднование субботы⁹⁰⁹, и Пасха еврейская⁹¹⁰. Но отошло все это с наступлением Нового Завета, хотя и сказал Господь, что «… иота едина, или едина черта не прейдет от закона, дóндеже вся будут»⁹¹¹, да и должно было отойти, ибо пришествие Христа на землю отчетливо и точно определяется в Писании, как пора, в которую «… (егда) прииде кончина века»⁹¹². Впрочем, с другой стороны, вечный разумеется в Писании и в смысле несомненной бесконечности. Никто не понимает, конечно, иначе слов арханг. Гавриила в благовещении: «… воцарится (Иисус) в дому Иаковли во век», тем более, что далее и добавлено: «и царствию Его не будет конца»⁹¹³. Так в бесконечный век именуется он и иереем по чину Мелхиседекову»⁹¹⁴. Никто не думает отрицать и вечного блаженства в этом царстве Христа праведных, которые, по слову пророческой новозаветной книги, там «будут царствовать во веки веков»⁹¹⁵. «Не зайдет уже солнце твое (нового Иерусалима), и луна твоя не скроется, ибо Господь будет для тебя вечным светом, и окончатся дни сетования твоего. И народ твой весь будет праведный, навеки наследует землю, – отрасль насаждения Моего, дело рук Моих, к прославлению Моему»⁹¹⁶.

Итак, под какой же из этих двух смыслов слова «вечный» должна подводиться вечность мучения осужденных – под понимание ли ее в смысле абсолютной бесконечности, или же под первый смысл слова вечный – длительный, быть может, прямо огромный и многосложный период, но все же определенный, т. е. имеющий свой конец, предел?

Нет сомнения, что в Библии, как и во всем общем положительном учении православно-христианском, нет никаких данных к категорическому и явно обоснованному неприятию вечности в абсолютном смысле, т. е. к прямому недопущению этой вечности мучений в смысле бесконечности их. И принятое у большинства, и притом у наиболее авторитетных толкователей Священного Писания, понимание, главным образом, уже приведенных нами, мест его именно за такие бесконечные мучения. Достаточно нам привести здесь слова св. Василия Великого, твердо и мотивированно высказывающегося против допущения конца их. «Если будет, – говорит он – когда-нибудь конец вечному мучению, то и вечная жизнь, без сомнения, должна иметь конец. А если не смеем думать этого о жизни, то какое имеем основание полагать конец вечному мучению? И о мучении, и о жизни употреблено одно и то же слово – вечный. Сказано: идут сии в муку вечную, а праведницы в живот вечный»⁹¹⁷.

С другой стороны, несомненно и то, что трудно признать приемлемыми противоположные взгляды древних и новых апокатастатов, при всем том, что в ряду их стоят перед нами – великий Ориген, святой⁹¹⁸ Григорий Нисский, родной брат Василия Великого, да и из современных – такие глубокие и христиански настроенные поэты-мыслители, как Алексей Толстой и Достоевский. Ведь, право же, сознание наше не может допустить, чтобы помилованы и к блаженству призваны были диавол и ему уподобившиеся, до глубин сердца своего осознанные и принципиальные противники всякой истины и добра, какими, как уже разъяснили мы, мыслятся нами все осужденные.

Во-первых, по данному вопросу у нас имеется авторитетнейший и все решающий здесь голос Церкви, в лице 5-го ее вселенского собора, осудившего учение оригенистов.

Во-вторых, для мысли о таком помиловании решительно нет никаких данных, хотя бы указаний намеком, в Писании.

Наоборот: нельзя не признать положительно непримиримыми с таким апокатастасисом, прямо ему противоречащими, все известные уже нам выражения о вечности мук, ибо и там, где «вечный» обозначало период, имевший отойти, заканчивающейся, все же последующий затем период был, как мы там видели,не отменою и отрицанием, a развитием и приведением в полноту того, что было до того, ранее. Иначе, в Боге была бы перемена, которой в Нем мы допустить не можем.

Попробуем теперь вложить это апокатастатичесисое понимание, в известный нам заключительный стих беседы о Страшном Суде, раскрыв несколько подробнее общее содержание его: «… праведные пойдут в жизнь вечную, чтобы навсегда, во веки веков блаженствовать там; грешные же, «проклятые» – в муку вечную, однако так, что по прошествии своего срока (см. «биллион» у Достоевского), и они наследуют тот же, что и праведники, живот вечный… Думается, всякий согласится, что смысл и тон, весь дух у этого стиха получается тогда совершенно не тот, в каком сказал эти слова Христос, и что Сам-тο Он, говоря о вечной муке и огне, никакой подобной смягчающей поправки и надстройки к Своим словам, ввиду безусловно не имел.

Не менее трудно принять это прощение и восстановление и с принятой нами везде нравственно-психологической точки зрения. Во-первых, опять-таки здесь говорить приходится не о каре и отплате, а все о том же продолжении раз установившейся жизни в новых ее соответствующих условиях, о том, что из нее же самой с необходимостью вытекает, ее природою и определяется. Поэтому, странно звучит здесь самый термин «прощение», – как будто все дело в том, будет или не будет Господь, так сказать, мирволить, разрешать бытие злу и греху. Нет, как мы уже выяснили, с точки зрения высшей справедливости, прощения нет и не может быть без искупления, искупление же должно быть усвоенным прощаемым, как восстановление светлой и богоподобной природы, по свободному, доброму желанию его. Не напрасно говорил еще пророк Исаия: «… если нечестивый будет помилован, то не научится он правде, – будет злодействовать в земле правых (– термин в полноте приложимый именно к жизни будущего века, – см. выше) и не будет взирать на величие Господа»⁹¹⁹.

Теперь спрашивается: можем ли мы представить себе такую нравственно-психологическую возможность восприятия душами нечестивых милующего и любовью покрывающего прощения греха Правдою Божией? Другими словами: может ли диавол и Иуда – сын погибели – обратиться и уверовать верою любви и внутреннего стремления к Богу (верою отвращения и страха они веруют, по апостолу Иакову⁹²⁰, и теперь)? Нам думается, что ответ на это должен быть только отрицательный: в них, в этих резко в сторону отрицательную определившихся личностях, с их известной нам природою и данными, каких-нибудь соответствующих элементов для этого – переживаний, чувств и настроений – нет, есть же, несомненно, то, что является прямо тому противоположными. Потому-то и мнение о таком апокатастасисе кажется нам слишком уже произвольным, и мы бы сказали – каким-то сентиментальным. Здесь – пример того одностороннего понимания той слащавой гуманности в отношении к другим, которые связываются с каким-то безразличием, даже, пожалуй, пренебрежением к закону нравственной правды, в которых, в то ж:е время, люди хотят быть милосерднее Бога.

Значительно меньше затруднений для принятия мысли о другом исходе, – о конце мучений в смысле прекращения существования личной жизни людей (или духов) грешных.

Правда, и здесь восстает перед нами вышеприведенное возражение святого Василия Великого, основанное на заключительных словах беседы о Страшном суде, где как грешные идут в муку вечную, так и праведницы в живот вечный. Однако, как мы уже, отчасти и видели, та будущая участь праведных и грешных, со стороны времени продолжения ее, далеко не всегда и не везде определяется одними и теми же словами. Напротив, всякий, кто обращал внимание в соответствующих местах Библии на эту сторону, не может не заметить, что прежде всего даже простого упоминания о том, что мучения будут вечны, там несравненно, меньше, чем указаний на вечность жизни будущей – того, что ожидает «благословенных Отца Небесного». Возьмем для примера гл. LX пророка Исаии, откуда мы уже приводили выдержки. «Восстань, светись Иерусалим» восклицает он, и этот свет его – свет от Господа, он называет далее светом вечным, как на веки же наследует землю живущий в нем народ его, народ праведный.

И вот, «… этот город святой, правителем которого будет мир и надзирателями – правда; стены которого будут называться спасением и ворота – славою». «Я, – говорит Господь, соделаю величием навеки, радостью – в роды родов»⁹²¹. Об иной же участи, о том, что не войдет в этот город (а войдут не один Израиль; «народы и цари»), сказано лишь: «… вот, тьма покроет землю, и мрак – народы»; народ и царства, которые не захотят служить тебе, – погибнут, и такие народы совершенно истребятся»⁹²². Так же говорил пророк о конце нечестивых и в других местах. «Вот приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею, и истребить с нея грешников ея… Я накажу мир за зло, и нечестивых – за беззакония их»⁹²³. «Вас, которые оставили Господа, забыли святую гору Мою… делали злое в очах Моих и избирали то, что было не угодно Мне… вас обрекаю Я мечу, и все вы преклонитесь на заклание… Вот, рабы Мои будут есть, а вы будете голодать; рабы Мои будут пить, а вы будете томиться жаждою; рабы Мои будут веселиться, а вы будете в стыде; рабы Мои будут петь от сердечной радости, а вы будете кричать от сердечной скорби и рыдать от сокрушения духа. И оставите имя ваше избранным Моим для проклятия; и убьет тебя Господь Бог»⁹²⁴…

Так, погибель, истребление – вот обычное обозначение того, что ожидает грешников в последней судьбе их. Более подробные, определенные и частные указания, и особенно на вечность мук, хотя и встречаются, но совсем редко.

Таково, напр., откровение пророку Даниилу: «… многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление»⁹²⁵. Еще более дающих в этом случае местом несомненно, близко стоящим и по содержанию, и по самой словесной формулировке, к соответствующим речам Спасителя, является глава LXVI пророка Исаии, описывающая и будущее утешение верных, и гнев Божий на врагов Его. «Господь с огнем и мечом Своим произведет суд над всякого плотью, и много будет пораженных Господом… Как новое небо и новая земля, которыя Я сотворю, всегда будет перед лицем Моим, – говорит Господь, – так будет семя ваше и имя ваше (нового Иерусалима – из всех народов)… И будут (приходящая всякая плоть на поклонение Господу) выходить и увидят трупы людей, отступивших от Меня: ибо червь их не умрет и огонь их не угаснет; и будут они (очевидно – и как трупы нечистые в силу Моисеева закона, и за скверны отступления своего – см. ст. 17) мерзостью для всякой плоти»⁹²⁶. – Так мало определенности, в смысле указания срока тех мучений, даже и в наиболее подходящих сюда местах.

Напротив, уже и в приведенных нами выдержках о вечности, и именно в смысле бесконечности ее, блаженства праведных, говорится везде и совершенно ясно и несомненно. Таковы все эти добавления «навеки», «вовеки»⁹²⁷. Но с особенною несомненностью видно это из только что приведенных слов Господа в 66 главе Исаии – о пребывании семени и имени избранных столь же прочном и вечном, «… как новое небо и новая земля, которыя Я сотворю, всегда будут перед лицем Моим».

Так видели мы и у прор. Даниила о разумных и обративших многих к правде, что сиять они будут как звезды и как светила на тверди – «вовеки, навсегда»⁹²⁸, и в Апокалипсис, что «будут (рабы Бога) царствовать во веки веков»⁹²⁹. Поэтому, и говорить, что вечность мучений и вечность живота установлены одинаковою силою и так сказать – в одной форме, одними и теми же словами, едва ли справедливо, ибо в то время, как бесконечность (навсегда, во веки веков) блаженства праведных и его непрекращаемость (всегда будут) установлены в Писании совершенно точно и прямо, о соотносительной продолжительности последнего воздаяния грешным приходится рассуждать лишь по сопоставлениям и по соображениям. Слова же пророка Исаии о том, что будут страдать томлением неудовлетворения и скорби враги Божии, и затем убьет их Господь Бог, дают некоторое (правда, далеко не безусловное и несомненное) основание считать допустимою мысль о прекращении бытия их, как таковых⁹³⁰, относя это всего естественнее $ тому моменту, о котором указано в Апокалипсисе: «… се есть смерть вторая»⁹³¹. Ибо ведь после того показаны были Тайновидцу река воды живой и древо жизни – для исцеления народов, и при этом так многозначительно добавлено: «… ничего уже не будет проклятого»⁹³².

Но во всяком случае, полезнее всего прислушаться нам к ответу «облика человеческого» пророку Даниилу, когда тот после предсказания ему о тяжком времени последних дней и об участи, ожидающей по восстании из праха праведных и грешных (ст. 2 и 3), все же спросил его: «Господин мой! Что же после этого будет? – «Иди, Даниил, – ответил ему явившийся: «… ибо сокрыты и запечатаны слова сии до последнего времени»⁹³³.… По нашему твердому убеждению, покорным и верующим сердцем прислушиваясь к определению будущей участи праведных и грешных, и притом – в словах Самого Господа: «… и идут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный, мы должны твердо, как догмат содержа, веровать, что определено здесь воздаяние на весь тот век: что же и как будет дальше, после этого – Всеведующею, и в Своей Деснице все содержащею, Волею Единого Источника всех этих откровений и знаний, нам не открыто. А посему – и не следует нам здесь паче мудрствовати, нежели можем мы мудрствовати, ибо для данной нашей жизни и для целостного, законченного нашего мировозрения, вполне достаточно нам и того, что открыл нам Господь и о нашем настоящем и прошедшем, и о нашем будущем. И вместе с прославляющими Господа ангелами, скажем и мы: Аминь. Благословение и слава, и премудрость, и благодарение, и честь, и сила, и крепость Богу нашему во веки веков. Аминь»⁹³⁴.

Изложенная в этих 26 главах система христианского вероучения, представляет собою изложение, по преимуществу, тех воззрений и истин, которые общи для всех христианских общин – и Православной нашей, и любой из инославных. Но, как мы и отмечали по местам, не везде так. Особенно в учении о церкви и ее средствах, о спасении, приходилось нам указывать на те или другие отличия от нас, главным образом, по поводу иных взглядов рационалистического протестантизма. Для ясности и отчетливости собственных наших воззрений, а также ввиду современного значения некоторых из таких инославных общин, считаем нелишним добавить основные сведения о двух главнейших из них: католичестве и протестантстве, из коих последнее почти равняется православной Церкви по числу последователей своих, католическая же церковь даже в этом отношении ее превосходит; превосходят обе они нас многими сторонами современной исторической организации своей у тех народов, которые их исповедуют, а равно и по научной разработке своих религиозных систем.

1) Католическая церковь, как известно из церковной истории, – это обособившийся и отпавший от общения с другими частями Вселенской церкви первый ее, римский, патриархат, чрезвычайно размножившийся и окрепший в своем строе и всякого рода внешних средствах в долгий период своего исключительного господства во всей Западной Европе. Земную структуру этой церкви можно, пользуясь излюбленным сравнением ее богословов, изображать в виде стройной пирамиды, вершина которой – римский папа, a основание – широкие массы, входящих в ее состав, разноязычных и разноплеменных народов.

Как из той же истории известно, корень и жизненный нерв всех отличий латинской церкви от Православия, иначе – заблуждений ее от древнего, вселенского предания, представляет собою папизм, – то самое, чем и достигаются указанный сейчас внешние стройность ее и единство. По учению латинян (главным образом, – так называемых, ультрамонтан, ярых проводников крайностей папской системы), папа есть видимая глава Вселенской церкви, преемник князя апостолов – апостола Петра, наместник Бога на земле (даже «вице-Бог») и непогрешимый судия и орган абсолютной истины в вопросах веры, когда он говорит excathedra – по должности как папа. Отсюда, и спастись без него невозможно, необходимо для того быть в законном подчинении ему. На нем, как на камне, стоит основанная Христом земная Церковь Его, и в его лишь руках ключи царства небесного, переданные Спасителем при жизни Его ап. Петру.

Католическую церковь, принимающую вместе с нами не только всю Библию, но и основное предание Церкви (в памятниках первых восьми веков) нужно признать близко стоящею к нашей Православной, в основном верной началам Вселенской Церкви, но с той существенною разницею, что к безусловно-истинному, именно апостольскому, в ней много прибавлено чисто-человеческого, и как все человеческое – ошибочного и пестрящего чистоту веры. К Божественному составу и строю Церкви там сделана как бы чисто человеческая пристройка, где временное и исторически-преходящее смешано с вечным, а преданное от водительства Духа через апостолов – с измышлениями людскими, пусть и грандиозными и как будто мудрыми, но именно только человеческими.

И вот основной базис латинства – папство – и является здесь особенно типичным и ярким. Мы видим, как высоко, до неба, становится значение в Церкви папы. Но если мы, стоящие прежде всего на почве Священного Писания, спросим: где же там об этом, прямо или хотя бы косвенно говорится, ответ получится слишком определенный и ясный: нигде – ни в прямой речи, ни в символах. Там нет ни имени папы, ни должности его, ни каких-либо его прерогатив и полномочий.

Правда, католики ссылаются в этом случае, на апостола Петра: но во-первых, ап. Петр – не папа, а папа, хотя бы и великие святые из них, коих было, увы, так мало! – не ап. Петр, и то, что принадлежало ему, вполне может не принадлежать им, как напр., те же, ему в особенной полноте и силе присущие дары – языков и чудотворений. Во-вторых, и сам ап. Петр ни князем апостолов, ни наместником Христа не был. Ап. Павел, правда, называет его «столпом Церкви»: однако – наравне с ап. Иоанном и Иаковом и между ними, – основанием же церкви, при едином краеугольном камне ее – действительной и единственной ее Главе – Иисусе Христе, являются все апостолы, как в своем месте и приводили мы⁹³⁵, а не один и не трое. Так и Иоанн видел: «… стена города (Иерусалима – церкви Божией) имеет двенадцать оснований, и на них имена двенадцати апостолов Агнца»⁹³⁶. Отсюда всякому ясно, что никакой, сочиненной католическими богословами, вершины у этой пирамиды здесь нет, никуда и не вставишь.

С особенною охотою ссылаются католические ученые на слова Спасителя в ответ на исповедание Его Петром «Христом, Сыном Бога Живого», – «Аз глаголю тебе, яко ты еси Петр (πετρος) и на сем камени (πέτρα) созижду Церковь Мою»… И далее: «… и дам ти ключи царства небесного; и еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех, и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех»⁹³⁷. Но что касается главнейшего здесь – камня, на коем основана Церковь, то в согласии с древним преданием, под ним – камнем – разумеется здесь не сам Петр, как личность или тем менее, как должность, (?!) а то, что делало Петра каменным (πετρος), – веру апостола во Христа, как Сына Божия, при условии коей только и может человек принадлежать к Христовой Церкви.

Что же касается ключей Царства небесного, то ведь всякий знает, что функция их – запирать и отпирать (вязать и решить). А это в Евангелии обещано здесь было ап. Петру только первому, а потом и всем 12 одинаково⁹³⁸, дано же было уже всем вместе, в том известном нам явлении Христа по воскресении, когда Он дунул и сказал им: «… приимите Дух Свят: имже отпустите грехи, отпустятся им, и им же держите, держатся»⁹³⁹.

Тем меньше силы имеют другие ссылки католиков на Писание (напр. Лк.22:31–32⁹⁴⁰, Ин.21:15–17)⁹⁴¹. Ведь эти слова Господа апостолу, как и все, имеющиеся в Евангелии и вообще Новом Завете, исторические данные о Петре, дают нам право только считать ап. Петра первоверховным апостолом, как и почитает его, наряду с ап. Павлом, Православная Церковь; на большее же эти все данные не дают никаких оснований, тем более, что по психологической связи, относятся они к троекратному отречению ап. Петра, из которого делать вывод к главенству его в Церкви, по меньшей мере, странно.

Не лучше обстоит дело и со ссылками на предание, которыми пользуются католики в своих усилиях обосновать притязания пап на главенство в Церкви. В самом деле, как не был ап. Петр председателем апостольского собора по вопросу о принятии в Церковь язычников (решающим на соборе был голос ап. Иакова, резюме «… которого и стало определением собора), так и ни в одном ином каком-нибудь последующем моменте мы не видим его в подобном положении исключительного главы-судии Церкви, excathedra, как хотят этого внешне-величественные его яко бы преемники в этом – папы г. Рима (кстати: «папа» – это не есть какой-то исключительный высший титул, лишь им принадлежащей: это просто отец, и именем этим пользовались, и официально именуются, например, и до сих пор такие же преемники ап. Петра по происхождению кафедры, александрийские патриархи). И нужно, далее, признать что на воздухе висит утверждение католиков, будто ап. Петр целых 25 лет был епископом г. Рима: с этим мнением никак нельзя примирить многое несомненное в истории апостольского периода, напр., посещение ап. Петром многих стран на Востоке, с продолжительным пребыванием в Антиохии и Вавилоне, а равно и ряд подробностей послания ап. Павла к Римлянам, которое, несомненно, этого обстоятельства не знает, как непонятным представляется при таком долгом пребывании в Риме ап. Петра и самый факт написания туда ап. Павлом этого обширного послания.

А самое главное: в истории Церковной, как несомненно знаем мы теперь, главенство римского папы является довольно древним фактом, но отнюдь не апостольского и не вселенско-соборного происхождения. Все семь вселенских соборов, и вся Церковь – до разделения Восточной и Западной ее половин – знала во главе Церкви только вселенские соборы, а в административном строе своем – преимущественно чести лишь пяти патриархов: римского, константинопольского, александрийского, антиохийского, иерусалимского (до 1-го вселенского собора – трех: римского, александрийского, антиохийского). Все пять их имели одинаковые преимущества и права, и ни тени главенства Римского патриарха не мыслилось и не допускалось в этих точных и несомненных определениях собора. И канонически – принципиальное обоснование сложившегося в зависимости от ряда исторических обстоятельств средневековой западно-европейской жизни, главенства папы (собственно для Западной, и уже по выводу, и только в высокомерных претензиях, и для Восточной Церкви) явилось лишь к VIII веку, времени действия знаменитых лжеисидоровых декреталий. Вселенское главенство папы – детище этих подложных документов. И в этом, думается, последний сильнейший аргумент против него. Ибо ведь из такого мутного, ложью пропитанного источника брать главу для Непорочной Невесты и Святейшего Тела Христа – Вселенской и Вечной Церкви, конечно, невозможно, недопустимо.

В связи с этим учением латинской церкви о папстве стоят и многие другие подробности их богословской системы: о грехе и оправдании; о сатисфакции и чистилище; о сверх-должных заслугах и сокровищнице святых, об индульгенциях. Система эта, бесспорно, отличается своею разработанностью и полнотою, но все же с тем же ощутительным недочетом – слишком большой примеси чисто человеческих мудрований к раскрываемой в ней богооткровенной истине. Такова в особенности их стройная теория о спасении человека.

Начинается она с момента падения. В райском состоянии человек, по учению католиков, обладал так называемою первобытною праведностью, причем было это не только нами признаваемое совершенство невинности (как бы детской), но именно дар праведности, как чего-то более совершенного, высшего и полного, только не от себя, не по данным самой природы Адама, а по приданной ему особой сверхъестественной благодати. По природе же он имел ту же нашу душу и тело в их противоположности, причем последнее – с задатками чувственности – «concupiscentia», и лишь уздою той благодатной помощи последняя сдерживалась и вместо борьбы там создавалась гармония. Грехопадением прародителей человечество утратило этот первобытный дар правоты и получило печать виновности перед Богом. Но природа его осталась сама по себе та же, отсюда – и полная возможность в ней личных добрых дел, прежде всего – в пору той своей жизни в падении, до оправдания во Христе, для получения возрождающей благодати, a затем, в христианстве, – в виде, так называемых, сверхдолжных заслуг святых.

Христос Своею Искупительною Жертвою снял с нас эту печать вины и дал нам Свою благодать, заменяющую тот первобытный дар Крещением, и именно ех ореге operato⁹⁴² – в силу самого факта внешнего совершения таинства, мы получаем оправдание в Нем и содействующую благодатную помощь, почему человек теперь еще больше может творить добрых дел, не только сам оправдываясь ими, но и имея, сверх того, соответственный богатый излишек. Юридический ум римлянина провел здесь норму, – обязательную линию доброго поведения человека, и нашел ей применение в положительных и категорических заповедях Закона Божия, который должен исполнить каждый христианин, чтобы достигнуть спасения. Но ведь кроме прямых заповедей-предписаний, есть еще в Новом Завете заповеди-призывы (напр., заповеди блаженства), евангельские советы, необязательные для людей, но предлагаемые для совершенных. Исполнение их, по теории латинян, уже превышает ту норму, выходит за необходимый минимум для получения спасения, это именно сверхдолжная заслуга святого (напр., раздача всего имения или подвиг девственности). Таких сверхдолжных заслуг в Церкви – неизмеримо богатая сокровищница, ибо составляют ее великие и многоразличнейшие заслуги апостолов, мучеников-подвижников, вообще святых, особенно Богоматери, а над всеми – Премирной Жертвы Самого Невидимого Главы Церкви, Иисуса Христа. Ключи от этой-то сокровищницы и дал Господь Петру, а он – своим преемникам, римским папам, видимым главам Церкви.

С другой стороны, неисполнение нормы заповедей также имеет в этой системе свой учет и необходимые последствия. Последствия эти:

во-первых, – вечное осуждение, причастность вечной смерти, и снимаются они принятием христианином таинств, в особенности крещения и покаяния (разрешение от грехов в них, но именно в смысле снятия только этой вечной ответственности, католики принимают и считают его необходимым).

Во-вторых, – временные возмездия, который человек непременно должен понести, чтобы очиститься от этих, так сказать, реальных отпечатков на себе своего греха и несет или в этой жизни, или в загробной, после частного суда Христова. В этой жизни такими возмездиями со стороны самого грешника являются:

а) бедствия и горести разного рода – болезни, потери близких, имущества, бесславие и т. п., – подобно расплате в жизни Давида за его известные прегрешения с Вирсавией и при переписи народа;

б) подача милостыни, подвиги, посты, вообще нарочитые, в виде епитимии, принимаемые и полагаемые в очищение грехов, добрые дела. В загробной жизни на сие существует чистилище, преддверие ада, где в грешниках, так сказать, выжигаются эти следы грехов их, после чего и они причисляются к лику избранных, блаженствующих.

Всем этим и проводилось в католическом богословии, так глубоко залегшее в основу всего, западноевропейского, даже и протестантского, мировоззрения начало, так называемой, сатисфакции. По ней за всякое, доброе или дурное дело, полагается по юридической норме соответствующее воздаяние, расплата за него, – причем, в частности, грех, главным образом, трактовался в духе средневековья, как обида, оскорбление Богу, карателю неправды, почему и должен принести за него каждый грешник соответствующее удовлетворение, как рыцари былых времен – дать сатисфакцию. И сатисфакция эта, по учению латинского богословия, требовалась правдою Божиею, как уже говорили мы, двойная – временная и вечная, и в этой, земной, жизни (с надстройкою – в чистилище), и в будущей.

Но есть, и особенно широко практиковалось в средние века, главным образом – со времени крестовых походов, особое, совершенно своеобразное в католической церкви, средство избавиться от всех этих временных наказаний за грехи, и прежде всего от огня чистилища: то были, так называемые, индульгенции. Существуя в католицизме как бы в виде дополнения к таинству покаяния (а не заменою его, как многие неправильно понимают их), индульгенции логически примыкают к установленному догмату католической церкви о сокровищнице сверхдолжных дел святых, как, с другой стороны, об указанной религиозной сатисфакции. В то же время они являются ценным для ревнителей папской власти моментом высшего и ощутительно важного для каждого рядового католика, чувствующего за собою много таких греховных следов, ведущих к разного рода, особенно чистилищным наказаниям, проявления исключительно лишь папе принадлежащего права «отпирать» и разрешать.

Для того чтобы избавить душу подобного, живого или умершего уже, грешника от кары этих временных возмездий, папы особыми, нарочитыми грамотами (их-то и называли индульгенциями) и зачисляют ему соответственную долю заслуг из находящейся в их распоряжении церковной сокровищницы сверхдолжных заслуг святых. Для получения этих индульгенций правоверный католик должен был взять на себя крест (на борьбу с неверными – мусульманами, альбигобцами, литовцами, русскими), или сделать другое ценно-доброе дело – построение храма, паломничество в Рим в год юбилейный, или – и конечно, гораздо чаще – просто купить себе такую грамоту, причем деньги шли в папскую казну, хотя считались направляемыми на построение собора св. Петра в Риме.

Известно дикое вырождение этих индульгенций в Германии и других странах в дни Лютера, когда торг ими производился грубо и цинично, когда отпускались такие кары за грехи не только совершенные, но и будущие, и продажа их сопровождалась заманчивым двустишием: как только звякнет монета (в ящике с ними), так тут же выпрыгнет душа грешника из лургатория (чистилища).

Такова вся, логически-связанная, теория падения и оправдания человека, приводящая, как к кульминационному своему пункту, к этому учению об индульгенциях, из-за которого, как знаем мы из истории, ближайшим образом и началось движение реформации. – И несомненно, ей, этой теории, нельзя отказать в такой логической согласованности и стройности. Но нельзя не указать и того, что во всех своих составных частях она – всюду, где расходится с нашим православным учением или является как бы добавлением к нему, представляет собою именно только человеческое мудрование, только почти явно голые выдумки, и не имеет под собою почвы ни в Священном Писании, ни в апостольском предании.

Такова, прежде всего, эта райская первобытная праведность, с коренным расхождением уже в пору ее духовной и телесной природы в самом человеке, и с уздою, сдерживающей последнюю, – в виде «первобытного дара правоты». Несомненно, сами по себе библейские данные говорят лишь именно за наше православное представление райского совершенства, как совершенства, невинности, за первоначальную, а потому детски-наивную, стадию развития прародителей. Указывают, правда, на наречение имен животным Адамом: но те наименования, какие считают отражением тех первых наименований Адамовых (напр., βους бык) являются чисто звукоподражательными, особого развития для своего происхождения не требующими. А между тем, история падения первых людей, в особенности Евы, понятна и психологически объяснима только при весьма значительной «детскости» их. Тем менее приемлем для нас греховный оттенок изначальной природы нашего тела до падения, заставляющий относить происхождение его, как и самого, столь печально ощущаемого ныне нами, противоречия между нашим внутренним и внешним человеком, к Самому Творцу такой нашей природы – Богу. Никогда не есть Господь виновник зла и греха⁹⁴³: «зело добра» была⁹⁴⁴, по естественному своему типу, и та наша райская природа. Греховный привнос, прививка к ней, явились именно после грехопадения Евы и Адама, и есть дело рук самих людей и их соблазнителя, а не Бога, Который дал лишь нам свободу, а через то – и реальную возможность этого греха.

Таково полу-пелагианское воззрение католиков на состояние человека по падении: слишком уж много сил и возможностей приписывают они падшему человеку, слишком преувеличивают значение его «заслуг». – О каких заслугах может быть тут у нас речь, когда мы так хорошо от апостола Павла знаем, что оправдание и спасение наше совершается не нами, а Богом (как основою и действительным самоактивным совершителем «туне» даром)⁹⁴⁵ что Бог есть «… действуяй в нас – и ждеяти, и даже еже хотети о благоволении»⁹⁴⁶; что даже самая молитва – призыв милости его, есть веяние и воздыхание, в нас Духа Святого⁹⁴⁷.

Далее, только односторонний юридизм римского богословия может устанавливать какие-то внешние нормы, какие-то формальные мерки для отмеривания положенного и сверх-положенного, должного и сверх-должного. Христов закон иной: «… могий вместити да вместит». Тот самый пример евангельского богатого юноши, на которого любят ссылаться католики в своем учении об евангельских советах, говорит нам об этой, так сказать, эластичности, нравообразующих требований к человеку, в зависимости от тех сил и возможностей, которыми он располагает и которые, не забудем, – пока вовсе не его, а от Бога даны ему. Юноша должен был исполнить слова Христа, и отказавшись от этого, он отказался от царствия Божия: почему Господь и сказал, что «… трудно богатому войти в Царство Божие»⁹⁴⁸.

Соответственную евангельскую норму справедливости мы уже указывали: «… ему же дано будет много, много взыщется от него; и ему же предаша множайше, множащие спросят от него»⁹⁴⁹?. Потому-то и апостолам Своим наиболее из людей сделавшим на земле для насаждения на ней Божия Царства, Господь говорил: «… когда исполните вы все повеленное вам, говорите: мы, рабы, ничего не сто́ящие, потому что (только, то) сделали, что должны были сделать»⁹⁵⁰. Не ясно ли отсюда до очевидности, что всякие наши счеты с Божиим правосудием, всякие убогие юридические мерки и «заслуги», тем паче – «сверхзаслуги» по ним – прямо немыслимы, нелепы здесь, буквально – и речи о них быть не может.

А потому прямо фантастическою представляется нам и вся дальнейшая речь о сокровищнице сверхдолжных дел, как будто в каком-то банке заслуг святых, из которого, как по учитываемым векселям, – по индульгенциям от его святейшества – папы, можно и без особого труда и подвига получить избавление от тех или иных возмездий за грех, – пусть не прямо купить его (современный… католицизм очень смягчил грубую средневековую практику с индульгенциями, хотя типичны и значащи были они именно тогда, в XIV или XV веке), но напр., хотя бы побывать богомольцем в юбилейный год в Риме.

Придуманным, как и их сокровищницы и индульгенции, является и учение о сатисфакции – необходимости двойного удовлетворения Правосудно Божию за грех, вечного и временного. И, опять-таки, прежде всего потому, что откровение Божие – ни в Библии, ни в подлинном предании Церкви – такой сатисфакции не знает. Что грех вызывает на себя осуждение и наказание от Бога – это несомненно, как и то, что в неизбежном исходе своем ведет он к смерти (см. выше). Но это раздвоение, рядом – и необходимо существующих кар, временной и вечной, обособление способов избавиться от той и другой, а отсюда – необходимости особыми приемами избавиться от временной, когда благодатью таинства уже прощена вечная, – все это уже выдумки католицизма, а не раскрытие учения Слова Божия.

Мы же знаем и твердо верим, что если прощен человеку грех, то прощен весь – со всеми последствиями его⁹⁵¹, со всем его воздаянием. Католической же двусоставности его воздаяний и того, и другого, и в этой жизни, и в последующей вечности, – мы ниоткуда не видим и признать не можем. Знаем мы, правда, и нарочитые кары за грехи, в теперешней земной жизни, и даже к нам, сынам Божией церкви, они, эти кары, применяются как бы преимущественно перед неверными, если мы постыдным небрежением об исполнении закона своего, напр., – недостойным прихождением к Святому Причащению, прогневляем Небесного Отца Своего: «оттого, – писал апостол Коринфянам, – многие из вас немощны и больны, и не мало умирает»⁹⁵². Но в этом мы видим лишь милость Божию, избавляющую нас от вечного осуждения, а вовсе не дополняющую строгую кару, как у католиков: «… будучи судимы, от Господа наказуемся, да не с миром осудимся», как говорит дальше апостол⁹⁵³.

Не столь произвольным и явно-вымышленным, но все же только подобною же человеческой догадкой, а не откровением от Бога, является и учение католиков о чистилище. Ибо в самом деле, в то время, как рай и ад постоянно упоминаются, и точно называются так, в Писании, – никакого «чистилища» там нет, даже слова этого мы в Библии не знаем. И нет, далее и самой той невидимой, но реальности, которая католиками этим именем называется. Правда, в Писании не раз говорится об огне испытания. И особенно ссылаются католики, в этом случае, на хорошо уже нам известное место из 1Кор.3:12–15, в котором говорится о разной участи созидаемого на основании Христовом здания: одно, созданное из прочного и ценного материала устоит, и строивший мзду приимет, а то, что – из сена, дров и тростий, сгорит, и созидавший «… отщетится, сам же спасется, якоже и огнем». Но мы уже видели, что главным образом разумеется там последний Божий Суд, когда «… день (по-греч. – с определенным членом) явит, зане огнем открывается».

Дополнительно, правда, можно видеть, так сказать, и предварительное испытание и проверку всей этой постройки, но – в данной, земной еще жизни, как и в соотносительной речи о подобном же очищения, даже переплавления, у прор. Даниила: «… многие очистятся, убелятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво»⁹⁵⁴.

Догадку об особом таком месте, пургатории латинян, как о переходной сфере для очищения и выжигания темных следов у тех из нас, кто назывался в нашем изложении в нравственном отношении «пестрыми», если угодно, можно назвать наглядно иллюстрирующей мысль, даже остроумною: однако и на самых остроумных, но чисто человеческих догадках, несомненно, строить систему богооткровенного учения нельзя. Если бы чистилище на том свете было, и нам нужно было о нем знать, Господь, нет никаких сомнений, о том бы нам – через пророков и апостолов Своих сказал: а раз этого нет, раз открытие принадлежит католическим богословам средневековья, то мы предпочитаем, и должны предпочесть, остаться при существующем в нашей Церкви, в том же подлинно-апостольском предании ее, представлении только о двух в загробном мире сферах: небесной, где праведные блаженствуют, и преисподней – где грешные страдают, причем страдания их, так сказать, – пропорциональны, соотносительны их грехам, и в тех, кто там связан прощаемыми грехами, могут и окончиться еще до Страшного Суда, и больные ими, по молитвам Церкви – получить исцеление и отпущение из своей темницы – ада.

Документальные же, чисто юридические, удостоверения об освобождении каких-нибудь воров или пьяниц от загробных чистилищных мучений (как равно и от наказания в этой жизни) – в виде пресловутых индульгенций – нельзя не признать одним из самых явных и неизвинительных грехов католической церкви⁹⁵⁵, наглядным образчиком того, к чему может привести церковная практика и мысль, если они не будут твердо стоять на том, что действительно ведет в Церкви начало от апостолов и закреплено авторитетом подлинных вселенских соборов.

В связи с непомерным возвышением папской власти стоит развитие в католической церкви столь же почти чреватого разного рода историческими последствиями клерикализма, т. е., если можно так выразиться, засилья в церковном строе и жизни католического клира. Папская система, по самой структуре и принципиальным стремлениям своим, была да и есть, деспотична, – действительно, как замечают по поводу той же аналогии ее с пирамидою (Лебедев), всею тяжестью своею лежит на низших слоях последней – широких массах мирян католической церкви. Не одна лишь вершина ее – папа, но и все к ней примыкающие верхние слои, деспотически давят на основание ее, – и это не только в управлении, суде и пастырстве властного типа, но и в принципиальном выделении и возвышении из всего тела церкви – Церкви учащей⁹⁵⁶ и даже в таких общехристианских правах, как напр., участие в принятии Святых Христовых Таин и чтении слова Божия.

Что касается чтения Библии, то под давлением требований жизни и ввиду физической невозможности с переводом и широким распространением текста ее на языках народных, изъять ее из обихода своих пасомых, Римская церковь в последнее время и здесь пошла на уступки, – отказалась от полного запрета ее и лишь твердо требует руководства в этом авторитетом учащей церкви. Однако, в прошлом, пока была возможность, мирянам Библия в руки не давалась, переводы ее на новые языки запрещались (припомним ту же историю перевода Писания на славянский язык свв. Кириллом и Мефодием), и ни за что в истории западной Европы не шли «еретики» в таком числе в темницы, на костры и пытки, как за это тяжелое преступление – самим лично читать Слово Божие на языке понятном. Право на такое чтение имела лишь воспитанная в схоластической логике иерархия, и право это твердо отстаивала, хоть и читала мало.

Что касается лишения чаши мирян, то этого злоупотребления не устранили ни сотни тысяч жертв гусситских войн (XV в.), ни веяния нового времени. И до сих пор, причащаясь в идее, как и мы, Тела и Крови Христовой, миряне-католики на деле причащаются только Его Тела. А между тем мы знаем, что самая заповедь Спасителя в воспоминание Его творить Тайную Вечерю, в силу которой и существует у нас это причащение, относится в передаче ап. Павла⁹⁵⁷, – именно к принятию Крови-вина, ибо там сказано: «… сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание». Да и по Евангелию именно о крови (а не о Теле), Господь точно выразился: «… пийте от нея вси⁹⁵⁸, сия есть Кровь Моя Нового Завета, яже за вы⁹⁵⁹ и за многия изливаемая во оставление грехов». Все эти слова, по латинскому учению даже «тайно совершттельныя», католики-миряне слышат, и к себе как будто относят, должны относить.

И тем не менее, даже и взрослые, и конфирмованные, на деле они не исполняют и исполнить не могут, ибо удостаиваются принятия лишь облаток – Тела Христова, а не Крови. Дети же их, опять-таки вопреки совершенно ясным и строго-обязывающим словам Спасителя: «… пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им»⁹⁶⁰, и совсем не допускаются в этом ко Христу, совсем не удостаиваются небесной пищи Тела и Крови Христовых по разным пустым отговоркам, на деле же из-за того, что младенцы Тела принимать еще физически не могут, Крови же и они лишены наравне с другими, не принадлежащими к полноправному клиру. Остается нам сказать еще об одном существенно-важном заблуждении католической церкви, которого доселе мы не коснулись, – учения ее об исхождении Святого Духа и от Сына. Многие считают мнение это – главнейшим из заблуждений католицизма; иные, в чрезмерной ревности своей, даже считают учение это равным древним великим ересям, даже возрождением македонианства, осужденного 2 вселенским собором.

Конечно, этого нет. Ни один католик и вообще защитник Filiogue⁹⁶¹ (а его сохранили и протестанты), несомненно, не признает Духа Святого тварию, в чем, вдобавок – на почве арианства, и была сущность ереси Македония. Ни один из них, далее, не мыслит Сына Божия таким же Начальным, первоизводящим в Божестве, как делают за них выводы некоторые, слишком усердные, наши полемисты. Заблуждение это (несомненно – заблуждение, но по нашему убеждению – не ересь, тем более, что данное воззрение вселенскими соборами и не рассматривалось, а не только не осуждалось) состоит в том, что смешивая вечное свойство Духа Святого, как Третьей Ипостаси, в самом по себе Божестве, с временным посланием Его Церкви по соучастию с Сыном в деле нашего спасения (о чем мы уже выше достаточно говорили), западные исповедания, мыслят Святого Духа, а отсюда, исповедуют, и в Символе, по этому временному Его действию, а не по Его вечному и основному личному свойству. Поэтому, в данном случае, и разбор этого пункта учения их будет у нас не столько опровержением, сколько разъяснением его.

Нет никаких сомнений, и никто из православных иначе не может и мыслить, что Сын Божий, Господь Иисус Христос участвовал в ниспослании Св. Духа апостолам, с какового момента начинается благодатная жизнь Церкви, как и теперь, будучи Главою Церкви – Тела Своего, Духа Утешителя нам посылает. Не отрицают, с другой стороны, и католики, что и в тот великий момент начала жизни Церкви послал Духа Святого Бог Отец, как и теперь Отец нам дает Его. Отсюда и весь ряд текстов, главным образом из прощальной беседы Иисуса Христа (в большинстве уже известных нам), на которые ссылаются католики в оправдание своего учения: о том, что Сын Божий Духа Святого посылает⁹⁶², и Дух Святый потому называется Христовым и Сыновним⁹⁶³, в этом случае совершенно отпадает. Да, это совершенно верно, и никто о том и не спорит, что от Христа Он спасающую деятельность Свою принимает⁹⁶⁴, Его учение слышит и напоминает⁹⁶⁵, Его Собою прославляет⁹⁶⁶. Ибо Спаситель наш Христос, а Дух Святый завершает и усваивает, производя в нас, дело нашего спасения.

Но кажется, только слепой может не видеть, что по природе Своей Дух Святый исходит именно от Отца. На это ясно указывают и те самые слова Писания, на которые ссылаются католики, где Дух Святый называется Духом Сына: «как вы (христиане) – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче»⁹⁶⁷. «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами во век»⁹⁶⁸… «Которого пошлет Отец во имя Мое»⁹⁶⁹. Однако, самым ясным и в полном смысле решающим весь этот спор является самое то место, откуда и вставлено соответствующее выражение в Символе Веры. И так как здесь с полной отчетливостью и раздельностью говорится и о вечном исхождении Духа Святого от Отца, и о временном посольстве Его от Христа: «Егда же приидет Утешитель Его же Аз послю вам от Отца (– временное посольство, но с указанием начала бытия Духа Святого в Отце) – Дух истины. Иже от Отца исходит, Той свидетельствует о Мне»⁹⁷⁰.

Не мешает отметить и внесение соответствующего слова Filiogue в Символе Веры.

Во-первых, это – явная и неоспоримо-крупная каноническая погрешность: 3-й Вселенский собор 7-м своим правилом точно определил – ни одного слова не прибавлять, ни убавлять в Никео-константинопольском символе, и как известно, вполне подходившее и удобное для добавления «присно» (Девы) по этой причине не решился вставить в символ и сам вселенский собор (5-й). Западная церковь это правило нарушила, и это далеко не единственный случай, когда католическая церковь, в принципе ставящая предание на одну высоту с нами, на деле явно и грубо нарушает его.

Во-вторых, едва ли, далее, можно сомневаться в том, что 2-й вселенский собор, составляя 8-й член своего Символа, вовсе не имел в виду, как говорят католики, исхождение Святого Духа и от Сына. Он здесь, как и везде, выражался языком Святой Библии: но в ней, мы знаем, ясно сказано о Духе: иже от Отца исходит, a нигде не говорится – и от Сына.

В-третьих, построение речи, где в следующей же мысли, раз там это «и от Сына» действительно разумеется. – оно и введено, (– «иже со Отцем и Сыном спокланяемая и славима»), до очевидности ясно говорит о том, что тут, когда говорилось о свойстве исхождения Св. Духа, исхождение именно лишь от Отца и мыслилось: иначе и получается такая явная, как при латинском чтении, литературная безвкусица и ничем необъяснимая стилевая несообразность: «… иже от Отца и Сына исходящего, иже со Отцем и Сыном споклоняема и славима»; ничего подобного в сжатом и литературно-чистом изложении Символа нет.

Одним из несомненных достоинств нашего Никео-Цареградского Символа является и то, что Символ этот имеет за собою во всех подробностях своего текста, авторитет Вселенской Церкви, и именно первых двух ее вселенских соборов – той самой поры (4 века), когда она только что вошла в новую фазу своей исторической жизни, свеже-омытая и убеленная токами крови святых своих мучеников и исповедников. И это, свойство Символа бесспорно, имеет огромную цену в глазах всякого, кто стоит на принципе вселенскости Церкви и во времени (как делают это в теории и католики), на авторитете апостольского, т. е. именно изначального в ней, Предания. Но с данной вставкою filiogue это достоинство Символа, и в существенно-важном пункте, утрачивается. И история здесь представляется опять-таки прямо беспощадною по отношению к filiogu’истам. Ибо, явившись, всего в VI веке (на соборе в Толедо, в Испании), это испорченное чтение Символа в Западной Церкви едва ли не более всего проведено было ими. Карлом Великим – несомненным авторитетом в делах государственных и военных, но отнюдь не в церковных. В самом Риме вставка эта до IX века не являлась установленной и необходимой, и как известно, папа Лев ІХ-й даже особой серебренной доскою и авторитетнейшим образом (ultra et cathedra) закрепил было подлинное вселенское чтение Символа Веры. И двух мнений о таком образце веры, об апостольском достоинстве формулы, «вселенскость» которой даже с католической точки зрения должна приурочиваться к ІХ-Х веку и к таким соломенным авторитетам, как имп. Карл и рядовой папа Бенедикт – отменивший распоряжение своего предшественника Льва IX, думается, быть не может.

Но если бы даже и могло быть сделано в данном случае изменение в смысле восполнения речи о Третьей Ипостаси указанием на то, ниспослание Св. Духа сыном Церкви, Телу Христову,– о котором так ясно говорится в беседах Господа, то – в соответствие латинским разумением этого места, чтение это должно бы быть такое: «… иже от Отца исходит и через Сына (per filisum) посылается», – тогда, по нашему убеждению, и по мысли, и по формулировке, чтение это являлось бы для нас приемлемым. Но конечно, нечего и говорить, что для нашей Восточной Церкви точный Никео-Цареградский Образец (символ) веры должен остаться неприкосновенным и в данном пункте.

Протестантизм в истории, как известно, явился, как отрицание католицизма, именно протест против него, но в своем реформировании латинского учения и строя он зашел так далеко, что и от вселенской православной системы он отличается несравненно больше, чем самый католицизм. Объясняется это тем, что, с одной стороны, протестантизм, вместо устранения извращений и новшеств в преданиях католической церкви, отверг самый принцип верности апостольскому преданию и голосу самой Церкви, иными словами «… вместо того, чтобы отрубить и отбросить больные и сухие сучья на дереве Западной Церкви, он спилил для себя самый ствол ее, так что и по учению, и по устройству своему ведет он свое начало не от апостолов, не от века мученников и 7 вселенских соборов, а именно только от Лютера, Цвингли, Кальвина и т. п., не от дня Сошествия Св. Духа на апостолов, а с 1517 или 1520 года.

С другой стороны положив основою своей системы принцип непосредственного и, так сказать, единоличного оправдания верующего во Христе, он весь, как мы уже видели, пропитался духом сухого рассудочного рационализма, ибо в основе все в нем и сводится к тому, как мне кажется, что мое личное сознание принимает или не принимает. Как мы уже выше и говорили, вместо того, чтобы всем сердцем поверить Христу и апостолам Его – и принять полностью все записанное и незаписанное ими наследие их (конечно, – разумно, постоянно заботясь о том, чтобы не принять человеческое, по типу и происхождению, за богооткровенное и богоустановленное, полуправду – за истину) для себя – и для личной религиозной жизни, и для всей общины своей; вместо того, чтобы с благоговением и исключительной тщательностью сохранять все то, что построено в Церкви на этих двенадцати основаниях ее и в чем не можем мы не видеть водительство» от Духа Святого и для тех дней, для церкви первых веков, – сохранять и нам, в данных исторических условиях нашей жизни, в ХХ, как и в XVI веке, они в каждом отдельном случае предпочитают верить именно себе, рассудку своему, и то, что он (и именно в данный момент, ибо фонарь его сознания постоянно меняется, в зависимости от окружающей его среды и неизбежных посторонних влияний) находить подходящим, – они из этого апостольского наследия для себя берут, то же, что на рассудочный взгляд им кажется непонятным, а может быть, как выражался ап. Павел, даже «юродством»⁹⁷¹, отвергают, признают заблуждением.

Но мы уже оттеняли выше, что при таком принципиально-субъективном и узко-рационалистическом критерии, трудно устоять, в качестве несомненной и общеприемлемой, – любой истине высшего, догматического типа (а в религии нашей, как знаем мы, хотя бы даже и по одному Евангелию, много таких истин). И вот, начав отрицанием молебного призывания святых, поминовения усопших, святых икон и мощей, протестанты наших дней все охотнее переходят, как известно, и к отрицанию боговоплощения и воскресения Христова и самых евангельских чудес Eго, вообще всякой догматики... И предела тут установить нельзя: ибо то, что казалось вполне подходящим и приемлемым в XVI в. совсем иным стало казаться в XVIII в. и традиционно-приемлемое еще и в XIX веке подобная сухая рассудочность людей откажется принимать в XX, как это и бывает. И едва ли кто станет спорить, что разрушительную работу отрицания и неверия производить здесь будет (как и производил всегда в истории) все тот же рационализм, ибо, с рядом поколений, он сам воспринимается в протестантстве уже как традиционное настроение, и раз последним судией и, безусловно, решающим началом и в религии объявлено ratio – только такой якобы трезвый рассудок, – его, разъедающей в этой неподходящей области, работе границу положить уже невозможно.

Мы уже видели центральные и основные моменты проявления такой закваски рационализма (закваски саддукейской, беречься от которой, как и от фарисейской, заповедал нам Господь)⁹⁷², особенно в отделе о Церкви и спасении человека. В целях лучшего уяснения соответствующих пунктов православного вероучения, мы даже, сравнительно подробно, разбирали там эти заблуждения протестантизма, и потому распространяться и здесь о них считаем уже излишним.

Итак, протестантизм, устранив для себя все уродливые наросты католической церкви в роде папства, клерикализма, целибата (обязательного безбрачия духовенства, поведшего к распущенности клира и развития в нем конкубината, т. е. внебрачного наложничества), преобладания внешней стороны в таинствах (opus operatum), индульгенций и т. п. отверг для себя и самую апостольскую организацию дела нашего спасения на земле. Давящей папской пирамиды в Церкви у них нет: но нет, к сожалению, и самой церкви, как органа спасения нашего в земной жизни, как благодатного Тела Христова, соками и струями духовной жизни своей наполняющего чад своих – всех верующих, а есть только соответствующий рядовой исторический институт, по типу других человеческих обществ, да какая-то «невидимая» Истинная Христова Церковь, неведомо из кого состоящая и реального значения для живущих на земле христиан не имеющая.

Ничего, напоминающего католическое opus operatum в таинствах, когда оно полную силу и значение имеет в зависимости лишь от внешней, так сказать, легальности, только от соблюдения формы и правомочности совершителя таинства, конечно в протестантизме нет: но нет там и самых таинств, как средств спасения, как таких богоустановленных священных действий, в которых благодать Св. Духа, нарочитая и соответствующая данной потребности приступающих к ним, необходимо подается, действуя или во спасение, для достойных, или, для недостойных, в осуждение. Даже и оставшиеся в протестантстве два таинства – крещение и причащение – и те не суть в нем таинства в собственном смысле, не орудия спасения и средства сообщения благодати, а лишь символы и, так сказать, моменты выявления внутренне совершающегося процесса оправдания человека во Христе и соединения с Ним. Так и засилья клира там нет: но нет и самого клира, в смысле облагодатстванного, Самим Христом и Духом Святым поставляемого и апостольское служение продолжающего, пастырства, а есть лишь выборные и представительствующие или предстоятельствующие из мирян, – пасторы, но не иерархия. К тому же, и не облагодатствованные, апостольской хиротонии не имеющие, пасторы эти, даже в простом преемстве своем, начало ведут лишь с начала реформации – с XVI века, а не с века апостольского.

Одним словом, во всем этом иератическом, религиозно-бытовом строе своем, Протестантская Церковь лишила себя тех самых свойств и устоев, коими и нужна, и ценна нам Церковь, как спасающая Христова Сокровищница на земле, имеет в себе лишь естественно-исторический отпечаток и внешнюю оболочку, но не имеет благодатно-освящающей внутренней сущности и значения Церкви. Как будто для нее не было еще дня Св. Пятидесятницы, и апостолы по ним были простыми, хотя бы и выдающимися по масштабу и следствиям, но обычного типа, человеческими деятелями, но вовсе не носителями и проводниками в Церковь Божественной благодати, ее силою облеченными свыше⁹⁷³, и преемников их – пастырей Церкви – как будто не Дух Святый, а сами люди, «поставляют епископы пасти Церковь Господа и Бога, юнее стяжа кровию Своею»⁹⁷⁴.

Из ряда отличий от нас протестантской системы до сих пор мы не затронули трех пунктов, которых нельзя не коснуться и в таком общем, как наш, курсе: разумеем реформатское учение о безусловном предопределении и отвержение всеми рационалистическими общинами призывания святых и почитания икон и мощей. Из них два последних заблуждения имеют, главным образом, чисто-практический интерес и значение, первое же – и весьма большой интерес теоретический.

Учение Лютерова современника Кальвина о безусловном предопределении, несомненно, представляет собою только последовательный вывод из общепротестантского учения о спасении человека одною оправдывающею верою (как большевизм – из начал марксизма), и только по недостатку решительности, да считаясь поневоле с совершенно сторонними данными здравого смысла, все остальные протестанты (напр., – лютеране) не идут на это логическое увенчание своей системы. В самом деле, человек оправдывается по ним не делами, а только одною спасающею верою. Влагает же веру эту в сердце человеку только Сам Бог, в Котором Одном и заключается, таким образом, вся причина спасения человека, (который, как говорили мы уже, подобно трупу, сам никакой жизнеспособности в этом смысле иметь не может). Однако, – несомненный со всякой точки зрения факт, что не все, и далеко не все, люди спасаются: спрашивается, где же, в ком причина этой духовной гибели тех отверженных? Очевидно, не в них самих, ибо и они такие же нравственные трупы, как и другие, а потому и не могли спастись. Причина их неспасения, как и спасения других, очевидно, и здесь – в Том, Кто один спасает и не спасает, Кто «милует, кого хочет (миловать), а кого хочет, ожесточает»⁹⁷⁵, – только в Самом Боге.

Кальвинизм открыто и решительно делает этот неизбежный вывод. Он учит о безусловном предопределении людей – одних ко спасению, других к погибели. «Бог от вечности, по одной Своей безусловной воле, известное число людей избрал и предназначил к вечному спасению, а других отверг и осудил на вечную погибель. На немногих избранных ко спасению и простирается сила искупительных заслуг Христовых, они лишь призываются ко спасению, a все остальные отвергнутые Богом, или вовсе не призываются ко спасению (каковы, напр., язычники, никогда не слышавшие евангельской проповеди), или, хотя и призываются внешним образом через слово Божие (слышать проповедь Евангелия), но вовсе не с той целью, чтобы они уверовали и спаслись. На предопределенных же ко спасению благодать действует непреодолимо, вследствие чего они необходимо спасаются»⁹⁷⁶.

Но не даром не приняли остальные протестанты этого учения при всех своих логических подходах к нему. Учение это – чисто турецкое, вполне гармонирующее с магометанским представлением о Боге, как восточного типа деспоте – Аллахе, почему так твердо и стоит оно в Исламе. Но иное дело – у нас христиан, при нашем представлении о Боге – как любящем и только благое для нас волящем Отце, от Которого «… исходит лишь всякое даяние благо и всяк дар совершен»⁹⁷⁷ и Который, совершенно верно, – Сам действует в нас, но лишь «… еже хотети и еже деяти о благоволении»⁹⁷⁸. «Бог есть любовь»⁹⁷⁹ – Сама Любовь, всегда и во всем Любовь: «Он есть свет, и нет в Нем никакой тьмы»⁹⁸⁰. Поэтому, за какие бы завесы и стены ни ставили нам основные и внутренние хотения воли Его⁹⁸¹, сознание наше убежденно и твердо говорит одно: «Бог не есть виновник злых»⁹⁸² и потому Сам Он «… всем хощет спастися и в разумение истины прийти»⁹⁸³.

От Себя хотеть и потому определять людям погибель Он не может, тем более не может, Сам двигать волею грешника, как учит магометанство., когда тот творит преступление и зло, что является опять-таки необходимой логической предпосылкой предопределения Богом людей к погибели. Потому-то справедливо определяются эти воззрения реформатства; как «… ложные, безумные, богохульный и нечестивые» (еще на Иерусалимском соборе 1672 г.). И дальнейшим неизбежным выводом из них для нас, христиан, при постоянно-наблюдаемой и столь сильно ощущаемой греховности нашей, должно быть или беспросветно мрачное отчаяние, способное довести и религиозного человека до столь противного духу христианства самоубийства, и именно по религиозным причинам, или же, как у современных самому Кальвину либертинцев, во имя этой непреодолимости благодати, извращенного принципа «все позволено» – до совершенной разнузданности человеческой плоти.

Православное наше учение о спасительном или гибельном исходе человеческой жизни нам уже хорошо известно. Оно целиком покоится на проходящей красною нитью через все Писание и Предание Церкви идее справедливого мздовоздаяния – «коемуждо по делом его»⁹⁸⁴. Посмертная наша участь необходимо обуславливается данной, земной нашей жизнью – во всем составе и сторонах ее, и, прежде всего, в зависимости от того, насколько и в каком виде восприняли мы спасающую нас благодать Христову.

Но спрашивается: почему же это, так сказать, послежизненное определение участи человека Богом называется часто – и в учении Церковном, и в Писании, предопределением Божиим, и приурочивается именно к Божией воле, а не к самого человека подвигам и добродетелям? – Объясняется это вечностью Существа Божия и определений Его, в связи с вытекающим из всеведения свойством предведения Богом будущего всех создаваемых им тварей, а также в связи с содействием Божиим делу спасения для каждого, кто только примет его. Потому и ап. Павел, всех больше говоривший о предопределении, и объяснял, почему «любящим Бога, призванным по Его изволению (– объединение и личной жизни сердца, и воздействия благодати Божией для спасения) все содействует ко благу» – все должно иметь лучший, спасительный исход. – «Ибо, кого Бог предузнал (– несомненно в том смысле, что будут они достойны, смогут и захотят принять эту благодать) тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братьями⁹⁸⁵. А кого Он предопределил, тех и призвал; а кого призвал, тех и оправдал, а кого оправдал, тех и прославил»⁹⁸⁶. Таким образом, отправным и основным моментом здесь является именно Божественное предведение. Так в изложении веры восточных патриархов и говорится: «… так как Бог предвидел (от вечности), что одни хорошо будут пользоваться своею свободною волею, a другие худо, то поэтому одних определил к славе, а других осудил»⁹⁸⁷.

Что же касается ссылки реформатов на IX гл. посл, к Римлянам, и в особенности на приведенные слова из нее о том, как Бог ожесточает сердца грешника, то ответ на это, и совершенно неблагоприятный для них, в той же главе дает сам ап. Павел. Таковы прежде всего те исторические примеры, на которые ссылается апостол в пояснение и подтверждение своих слов об ожесточении и отвержении Богом грешников.

Во-первых, приводимые им слова прор. Малахии: «… не брат ли Исав Иакову? – говорит Господь – и однако же Я возлюбил Иакова, а Исава возненавидел и предал горы его опустошению, и владения его – шакалам пустыни… и прозовут их областью нечестивою, народом, на который прогневался Господь навсегда»⁹⁸⁸. – Едва ли могут быть тут сомнения в заслуженности и справедливости этого отвержения и кары, в особенности после поведения идумеян при разрушении Иерусалима.

Во-вторых, о фараоне, которого ближайшим образом имел в виду ап. Павел в своих словах об ожесточении грешника, действительно, в истории исхода евреев из Египта не раз говорится, что Господь «ожесточил сердце его»⁹⁸⁹ сначала – как предсказание, потом, особенно к концу казней, как объяснение причины упорного непослушания его словам Моисея⁹⁹⁰. Но рядом с этим и ранее этого, с первой же казни, причина эта объясняется иначе: после первого же знамения – превращения жезла в змия – «… сердце фараона ожесточилось и он не послушал их, как и говорил Господь. И сказал Господь Моисею: «Упорно сердце фараона, он не хочет отпустить народ»⁹⁹¹; после превращения воды в кровь: «… сердце его не тронулось и сим»⁹⁹². «И увидел фараон, что сделалось облегчение (когда вымерли жабы) и ожесточил сердце свое, и не послушал их»⁹⁹³. Так и дальше – после мошек (3-я казнь), песьих мух, мора скота – постоянно отмечается, что ожесточилось сердце фараона, или он сам ожесточил его⁹⁹⁴. И только после 6-й казни – воспаления с нарывами у людей – говорится, что Господь ожесточил сердце фараона, как и сохранил его от язв этих, чтобы на нем показать силу Свою⁹⁹⁵. И тут, перед 7 казнью (гроза и град), впервые указывается разница в отношении египтян к словам Моиеея: «… те из рабов фараоновых, которые убоялись слова Господня, поспешно собрали рабов своих и стада свои в домы; а кто не обратил сердца своего к слову Господню, тот оставил рабов своих и стада свои в поле», где они затем и погибли. Фараон же и после этой казни «… продолжал грешить, и отягчил сердце свое сам и рабы его, и ожесточилось сердце фараона и рабов его»…⁹⁹⁶ И уже после этого, в следующем же стихе, Господь говорить Моисею: «… войди к фараону, ибо Я отягчил сердце его и сердце рабов его, чтобы явить между ними сии знамения Мои»… и дальше мы всюду видим: ожесточил Господь сердце фараона⁹⁹⁷.

Из этих детальных и точных справок мы отчетливо видим, что свобода и самоопределение злосчастного фараона в полной мере проявились во всей этой истории борьбы его с Моисеем и через Моисея, говорившим с Богом, и ожесточение его сердца от Бога было, так сказать, ответом на собственное его ожесточение и упорство в отношении к словам и знамениям свыше. И нужно думать, Господь ожесточил сердце его в том же смысле, как и развращенных язычников – римлян, о которых тот же ап. Павел говорит, что Бог предал их «… в неискусен ум – творити неподобная… в похотях сердец их нечистоте… постыдным страстям»⁹⁹⁸. Это и есть то страшное наказание грешника, когда он отвергается Богом, и совершенно оставляется и отдается во власть греха, – начало вечной смерти. И вместе с тем, думается, трудно и отыскать еще другой пример, где так последовательно и наглядно выступало перед нами это отвержение человека и упорное противление его, по собственному хотению сердца его, как именно в этой истории фараона, определение которого к погибели уже во всяком случае никто не назовет предопределением безусловным, сводимым к одному лишь хотению Бога.

Наконец, и сам ап. Павел в той же IX гл. и опять-таки по поводу, тех же примеров, указывает, как Бог, желая показать гнев и явить могущество Свое, – с другой же стороны: «… явить богатство славы Своей над сосудами милосердия, которые Он приготовил к славе», – «с великим долготерпением щадить сосуды гнева, готовые к погибели»⁹⁹⁹. Отсюда, утверждать по-турецки вместе с Кальвином, что такими сосудами гнева Он Сам и соделывает их; это, действительно, значит, идти против всего нашего христианского учения о Боге, и в частности – против учения того самого ап. Павла, на которого только и ссылаются кальвинисты, но который, наоборот, как мы видели, даже полнее и яснее других учил о хотении Бога спасти не некоторых, а именно всех человеков¹⁰⁰⁰. Отсюда, и всю эту теорию о безусловном предопределении нельзя не признать характерным образчиком того отсутствия христианской широты и мудрости, той, если можно так выразиться, однобокости, в которые и вообще так склонно бывает впадать откалывающееся от вселенской истины и полноты сектантство.

Переходя теперь к намеченным далее вопросам о почитании святых и видимых святынь, мы будем уже иметь в виду не столько протестантов, у которых вопросы эти давно утратили былую остроту, сколько наших современных сектантов, протестантского типа, у которых они продолжают являться боевыми вопросами.

Несомненно, нападки наших рационалистов на соответствующие пункты православного учения в значительной степени, может быть на 3/4, особенно у рядовых сектантов, основаны на недоразумении. И, прежде всего, о почитании святых. Сектанты видят в нем измену Богу и замену человеками-ходатаями «Единого Ходатая Бога и человеков, человека Христа Иисуса»¹⁰⁰¹. Но если бы они объективнее и беспристрастнее отнеслись к нам, даже просто прислушивались бы к молениям нашим, которые зазирают, они бы ясно и с полною убедительностью установили для себя, что ни измены, ни замены такой у нас нет, да и быть не может. Ни один православный (если это не слепец в религиозной области) не скажет, – ну, напр., об особенно чтимом у нас святителе Николае Чудотворце: отче Николае, ты мой Бог, – помилуй меня (что и было бы язычеством). Всякий, напротив, знает, что мы в торжественно-церковном молении к нему обращаемся так: «… святителю отче Николае, моли Бога о нас» или: «величаем тя, святителю отче Николае и чтем святую память твою, ты бо молиши за нас Христа Бога нашего». И уже из последних молитвенных слов ясно, что он для нас – отнюдь не замена и, так сказать, заслон нашим отношениям к Единому Ходатаю – Христу Спасителю. Он, по ясному и определенному учению Святой Церкви, сам спасся верою во Христа, сам и ныне живет Им»¹⁰⁰², как выражался о себе другой, не менее великий святой нашей Церкви, первоверховный апостол Павел, да и теперь, по смерти, тем, по верованиям нашим, и блаженствует и что с Ним пребывает¹⁰⁰³, поклоняясь Ему и прославляя Его¹⁰⁰⁴.

Но к чему же тогда, и на каком основании, должны мы обращаться к святым своим с нарочитым молением и просьбой о помощи? – Основная причина и главное объяснение обращений этих нами уже указаны выше, – там, где вели мы речь о Церкви и составе ее. Основа эта – в любви, соединяющей друг с другом членов Христовой Церкви, и особенно с нами, столь немощными и постоянно нуждающимися в высшей поддержке и помощи, небесных друзей наших – в добре и правде утвердившихся угодников Божиих, жизнь которых тем отличалась, что они наиболее усовершились в любви и в Боге-Любви – теперь пребывают. «Любы николиже отпадает»¹⁰⁰⁵. Как много творила добра эта Христова Любовь, наполнявшая сердце этих Его преподобных (т. е. именно в жизни и любви Ему подобных), при жизни их – всем, кто соприкасался, в земных своих отношениях, с ними, так еще больше должна она творить его теперь, когда они, как нам с особенною силою оттеняет ап. Павел, лишь полнее живут, соединившись со Христом, и не стеснены в отношениях своих грубой и ограниченной телесной оболочкой¹⁰⁰⁶.

Неверующим, по какому-то странному ослеплению, все кажется, что в Писании нигде не сказано ни о молитве за наших святых, ни о нашем молитвенном обращении к ним. Но мы уже видели, что такая молитва, как залог и верное средство нашего содействия друг другу в жизни в Боге, постоянно указывается в Писании, и в частности, как молитва апостолов о чадах их во Христе¹⁰⁰⁷, то – последних о самих апостолах¹⁰⁰⁸ и о всех святых¹⁰⁰⁹. Знаем и категорическое предписание ап. Иакова: «… молитесь друг за друга, чтобы исцелиться: много может усиленная молитва праведного»¹⁰¹⁰. Эти-то молитвы праведных несомненно, возносятся и на небе, где тайнозритель видел ангела с золотою кадильницею, которому «… дано было множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых возложил его на золотой жертвенник, который перед престолом. И вознесся дым фимиама с молитвами святых от руки ангела перед Бога»¹⁰¹¹. И такое небесное предстательство, и именно отошедших с земли святых за близких им по любви живых, приурочивается в Св. Писании и к определенным историческим личностям.

Так, Иуда Маккавей перед трудным сражением видел бывшего иудейского первосвященника, добродетельного Онию, с простертыми руками молившегося за весь народ иудейский, a затем другого мужа, окруженного дивным и необычайным величием, – о котором Ония сказал: «… это – братолюбец, который много молится о народе и святом городе, Иеремия, пророк Божий»¹⁰¹². И тому же Иеремии, при жизни его, Господь, когда «устал миловать» упорный в отступничестве народ Свой, сказал, что «… душа Его не приклонится к народу сему», хотя бы даже «… предстали перед Лице Мое Моисей и Самуил»¹⁰¹³ с ходатайством за него. Очевидно, как при жизни они усердно предстательствовали за жестоковыйный народ свой перед Богом¹⁰¹⁴, так делали они и потом, телесно, но только телесно, разлучившись с ним. То же, несомненно, делал и Авраам, при жизни ходатайствовавший перед Господом даже за перлы нечестия – Содом и Гоморру¹⁰¹⁵.

И это, несомненно, – воля Божия, чтобы святые молились о других – в помощь им. Ибо впервые об этом сказал Сам Господь – Авимелеху, чтобы избавился тот молитвою Авраама от наказания бесплодием, поразившим его дом за похищение Сарры: «… пророк есть, и помолится о тебе. и жив будеши»¹⁰¹⁶. Так и друзьям Иова Он же повелел – с жертвою своею идти к Иову и там ее принести: «… и раб Мой Иов помолится за Вас, ибо только лице его Я приму, дабы не отвергнуть вас за то, что вы говорили обо Мне не так верно, как раб Мой Иов… И возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих»¹⁰¹⁷.

Отсюда так естественно, так логически и жизненно – необходимо обращаться и нам с молитвенным призывом к святым своим, тем более – уже прославленным Богом в Царстве Его. Ведь они именно угодники, друзья¹⁰¹⁸ Божии, предстоящие на небе перед Агнцем¹⁰¹⁹. Как ослабевший от болезни наш физический глаз пользуется сначала помощью слабых светильников и уже окрепнув, выходит на яркий и полный свет солнца, так и мы, в греховной немощи своей слишком уже недостойными сознаем себя перед Небесною Чистотою и Святостью Божией, и тогда сердце наше просит подобострастных нам, но духовно здоровых, святых – ходатайствовать за нас и умолять, паче – солнца блистающее, величие Царя Небесного за наши немощи, малодушие н ничтожество.

Любят смущать сектанты православных глумливым вопросом: как могут святые слышать молитвы ваши, когда они – не всеведущи и не вездесущи, а молитвы им (напр., в Николин день) возносятся в один день в десятках тысяч селений в одной лишь земле Русской? – Конечно, не вездесущи они и не всеведущи; но несомненно и то, что не приложимы вовсе к ним те пространственные условия и ограничения, которые во всем охватывают и определяют собою жизнь нашего тела, ибо тела-то святые у духа своего и не имеют. Не вездесущи они, но близость их к нам, несомненно, измеряется не нашим «… числом, мерою и весом», не сотнями и тысячами верст географического пространства, а – нравственною связью, духовною близостью тех, кто – и как – молится, к своему святому – объекту (предмету) молитвенных устремлений своих.

Не всеведущи они, но читал ап. Петр ложь сатаны в сердце Анании и жены его¹⁰²⁰, а пророк Елисей, оставаясь в палатке, видел, как взял серебро у Неемана Гиезий¹⁰²¹. «Не раз и не два» открывал этот ветхозаветный чудотворец своему царю тайные засады царя Сирийского, живя вдали – в своем Дофаиме, и только молитвою своею открыл он глаза своего слуги – видеть то воинство огненное, которое наполняло всю гору кругом Елисея¹⁰²², и уж, конечно, не нашим ограниченным и бедным ведением открывал он, как и все пророки, и отдаленное будущее¹⁰²³. И это, заметим, было с ними еще на земле: что же теперь, на небе, где они уже перед престолом Всеведущего и Вездесущего пребывают?! Поистине, можно ли не знать состояний наших и нужд тем, кто еще в земные дни свои, всей силой жизненной правды мог сказать о себе: «… кто изнемогает – и аз не изнемогаю? Кто соблазняется, и аз не разжигаюся»?¹⁰²⁴ – Чье чистое око неотступно уже зрит Того, Кто видит и знает все?¹⁰²⁵. Бог – есть центр всего; и в этом Центре и присные Ему, по родству духа и любви своей, конечно, слышат всякого, действительно во Христе – близкого им, слышат – и любовью отзываются.

Напрасно, – только от душевного ослепления своего – воображают разные молокане, что святые – спят теперь, понимая – «покой» их (см. выше) в смысле аналогичного нашему телесному сну, с потемнением сознания. Не спят Моисей и Самуил, Иеремия и Ония, о молитвенном предстательстве которых за свой народ говорит Писание; не спали Моисей и Илия; когда явились ко Христу на Фавор и там беседовали об ожидавшем Его в Иерусалиме исходе Его; не спит ап. Петр, обещавший стараться и после своего отшествия, из телесной храмины чтобы паства его всегда помнила, его учение о Царстве Христа¹⁰²⁶; наконец, и Господь в притче о богатом и Лазаре также отнюдь не в сонном состоянии изображает и Авраама с Лазарем, да и богача; напротив, и Авраам, и богач хорошо знают, как живут братья последнего там, на земле, и чем они должны спастись¹⁰²⁷. – И ничем иным, как именно убожеством религиозного сознания, а еще более – религиозного чувства, мы этого сектантского отвержения молитвенной нашей связи со святыми назвать не можем.

Еще более озлобленно и кощунственно нападают все сектанты на наше иконопочитание, называя его – идолопоклонством и уподобляя нас тем евреям, которые ходили во след богов иных в Ветхом Завете. Несомненно, ни от чего так не гиб, ни от чего так много и часто не страдал в своей, обильной всякого рода бедами, истории народ еврейский, как именно от увлечения язычеством: финикийским, сирийским, ассирийским, египетским и т. п. поклонением идолам, от склонности к которому исцелил его только плен вавилонский. Ибо в этом идолопоклонстве, знаем уже мы, помимо прямой измены своему Богу, лежал корень и других, чисто нравственных пороков – разврата, корысти, насилий и т. п. Поэтому-то, страницы Ветхозаветной Библии, и особенно писаний пророческих, пестрят сильными и подробными обличениями охватившего тогда весь мир поклонения бездушным истуканам, грозными прещениями против него. И эти-то все места, раскрывающие те или иные нелепости культов разных Ваалов, Астарт или сродных им месопотамских божеств, сектанты и приводят против нас, не замечая, того – и грустного, и смешного – положения, в какое ставят они себя этими неподходящими ссылками.

Нечего и говорить, что весь этот безусловный и строгий запрет идолопоклонства имеет всю свою силу и в наши дни – в смысле еще большей недопустимости запрещаемых там идолопочитаний. Поэтому-то, основу этого запрета – вторую заповедь Моисеева Закона, и дети православных семей изучают с той же точностью и убедительностью, как и дети самих сектантов. Но несомненно и то, что и эта заповедь, и все былые пророческие обличения языческих нелепостей никакого отношения к нашему иконопочитанию не имеют. Почитание святых икон совсем не то, что идолопоклонство.

И в самом деле, что такое идол? Идол, кумир, истукан, как хорошо знает каждый из всеобщей и русской истории, это всегда – ложный бог, или – изображение ложного бога. Когда фетишист (см. выше) молится своему бурхану – металлической, каменной, деревянной фигуре, руками сделанной или выделенной из предметов земных, и от него самого надеется что-нибудь получить, или его, в случае неудачи, высечет или утопит в реке, как было это с древними арабами и нашими инородцами; или, когда вавилоняне приносили пищу своему Вилу и дракону¹⁰²⁸, – то здесь их идол есть и сам бог их, нелепый, смешной и ничтожный, но для данного язычника священный. Здесь грубейшее, но основное идолопоклонство, – идололатрия, как это точно обозначается на греческом языке, поклонение идолу, как богу. Когда же образованный афинянин в своей художественно-сделанной Афине-Палладе почитал ту богиню, что, по его верованиям, жила с Зевсом на Олимпе, или наши предки в злато-серебрянном киевском истукане своем поклонялись тому Перуну, что на небе гремит и молнии по небу бросает, то тут эти кумиры их были именно идолами – изображениями, но опять-таки выдуманных, ложных богов, хотя бы эти их боги и приурочивались, как у соблазнителей евреев, финикиян и вавилонян, к благодетельному или палящему солнцу (Бэл и Молох) или светильнику ночи – луне (Астарта). И в том, и в другом случае в самой основе и сущности идолопоклонства – явное заблуждение и ложь, явная замена почитания истинного Бога богами вымысла и обмана, или фантазии.

Теперь – что такое икона? У нас, христиан, – нечто совершенно иное, по существу прямо противоположное. Икона – это священное изображение, обычно написанное на дереве или полотне красками, но изображение того, что не может не почитаться с полным благоговением всяким верующим, именно духовно содержащим свою христианскую религию. Мы знаем, чьи эти иконы: Бога, ангелов и святых Его, а всего чаще – в каждом храме и почти в каждом доме – Спасителя и Богоматери, так что всякий, кто захочет отчетливо, конкретно представить себе нашу православную икону, прежде всего в сознании своем должен воспроизвести, столь знакомый каждому из нас, пречистый Лик Господа Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии. И, конечно, никто не дерзнет сказать, что и у нас на иконе изображается ложь или выдуманное. Нет, у нас на иконе – всегда истина, то, что было и есть в действительности, и прежде всего, неоспоримые и для неверующих, исторические лица, каковыми являются не только Спаситель и Богородица, но и святые апостолы, и святители. Николай Чудотворец или Иоанн Златоуст, преподобные подвижники, также всем известные из истории, Феодосий Печерский или Сергий Радонежский. И при этом, как мы уже говорили, святые все – не как боги, а только как «друзья»¹⁰²⁹, угодники Божии, и молитвенники и предстатели наши перед престолом Всевышнего¹⁰³⁰.

Далее, в язычестве всегда, даже и там, где почитались в идолах где-то на Олимпе живущие старшие или младшие боги (du maiores et du minores), все поклонение и почитание приурочивалось именно к данному идолу и месту, – как месту если не бытия, то временного обитания данного бога. Ведь Вил Вавилонский был по существу богом солнца, о котором там знали, что оно высоко и далеко на небе, и однако ему именно отвели – для ночлега – верхнее помещение храма, ему оставляли на ночь и пищу, оставаясь в простодушной уверенности (кроме кучки обманщиков жрецов), что он-то и съедал оставленные туши, утоляя тем свой голод¹⁰³¹. Так и образованным членам Афинского ареопага ап. Павлу нужно было пояснять, что «… Бог не в рукотворенных храмах живет, требуя что», выясняя Вседовольство Его в Себе и Премирность. В христианстве (говорим вообще «христианстве», ибо отрицающих всякие священные изображения религии нашей совсем малозначительная группа) и здесь – иное.

Конечно, есть у нас такие, темные в своем христианском сознании, простецы, которые не только детям – для легкости и удобства возбуждения религиозных представлений у них, – но и для самих себя употребляют в применении к иконам наименования бог, боженька и даже, пожалуй, то же до некоторой степени к иконам и храмам приурочивают что-то божественное, смутно порой отличая даже Троицу от Богородицы. Почти всегда это – результат не только внешней безграмотности, но и религиозной поверхностности, ибо и безграмотный, но внимательный и усердный сын Православной Церкви, в тех же иконах и столь изобразительном и поучительном богослужении нашем, вполне достаточно имеет данных для того, чтобы основные христианские верования наши были в нем и живыми, и более или менее сознательными. Но, как и всегда, abusus non tollit usum¹⁰³², – злоупотребления должны трактоваться, как именно злоупотребления, a здесь – и как исключения.

Православное же сознание, несомненно, ясно и отчетливо отличает какое угодно священное изображение и икону от того лица, которое изображено на них. Конечно, самой иконе, как таковой, молиться нельзя, ибо икона – это, как и сказали мы, дерево и краски, которые сами по себе ни слышать, ни отзываться не могут. Но еще на VII всел. соборе, соборе в защиту иконопочитания и против злых иконоборцев VIII века, точно установлено, что в почитании св. икон честь от образа должна восходить к первообразному, т. е. от красочного изображения – к тому лицу, которое на иконе изображено. Икона не заслоняет собою невидимое и духовное, что верою созерцаем и чтим в святой и чистой религии нашей и в Церкви нашей, «… чистой и светлый виссон, которой есть праведность святых»¹⁰³³, она только оживляет, вызывает в нашем сознании эту праведность их, ярко и красноречиво говорит об этом многоценном виссоне ее, вводя нас, особенно в храмах, как бы в непосредственную близость и видимое сообщество с высшею и блаженною половиною Церкви – Царством праведных. Икона – всегда наглядное и всем доступное олицетворение, как для любящих детей – портреты или фотографические карточки матери или отца, благодаря коим давно умершие, но сердцем нашим чтимые – Христос, Божия Матерь, Св. Иоанн Богослов и другие предстают и телесным очам нашим, и через это – и очам духовным. И как целующий карточку матери или невесты – не картон и фотографию целует, украшая их рамою, – не работу мастера чтит, а именно свою мать, любимую невесту, так и поклоняясь перед иконою Богоматери или чтимого святого, мы, – кто может сомневаться в этом – именно самой Царице Небесной кланяемся, Ее, как и предсказывала она, «ублажаем»¹⁰³⁴, как и иных, о коих ап. Павел достаточно сильно выразился, что их «… весь мир не был достоин»¹⁰³⁵, а Сам Христос сказал: «Я уже не называю вас рабами, вы – друзья Мои»¹⁰³⁶.

Но говорят нам: почему же это почитание в откровении Божественном не указано, прямо не заповедано нам.

Но, во-первых, для нас, принимающих все Откровение, Церковь передает его как более, чем апостольское наследие. Первым иконописателем она называет святого ев. Луку, – того, кто более других – в евангелии говорит о Пресвятой Деве Марии, в Деяниях – о первоверховных апостолах Петре и Павле: он, по преданию, и написал первые иконы их»¹⁰³⁷. Но еще ранее, по таким же древним известиям Церкви, явился нерукотворенный Образ Лика Самого Спасителя. Эдесский царь Авгарь, глубоко благодарный Господу за исцеление свое от проказы, во что бы то ни стало желал видеть если не самого Христа, то хотя бы облик Его, и для сего послал живописца своего в Палестину. Но посланный, сколько ни пробовал, при всем искусстве своем не мог передать на полотне богочеловеческий образ, и подавлен был своей неудачей. Тогда Господь, как и во всем, идя навстречу вере и горячим желаниям их, взял полотно, и умывшись, отер им Лицо Свое. И тогда на полотне запечатлелся Пречистый Лик Его, и столетия потом был предметом почитания и охраною города Едессы, пока, не был, при выяснившейся неизбежности завоевания его мусульманами, перенесен в Царьград, откуда, вместе с рядом других святынь, похищен крестоносцами¹⁰³⁸.

И так, уже в первые века – пору борьбы с язычеством, характерная черта коего – именно злоупотребление внешними изображениями в идолах и соответствующих картинах своих, при всей необходимости отсюда для Церкви особенной осторожности в вопросе об изображениях, она, самым делом, как это и естественнее всего здесь, передала нам употребление и почитание св. икон¹⁰³⁹. И в IV веке, как только свободнее стала проявляться в ней внутренняя борьба, a рационалисты того времени – арианствующие – свой пересмотр церковного веросодержания провели и в данном случае слишком далеко, они уже ведут борьбу и с традиционным поклонением св. иконам, и в борьбе этой, как мы и находим у того же отца церковной истории – Евсевия Кесарийского, сохраняют нам, приведенные выше, древние свидетельства о принятии икон Церковью.

Что же касается поставляемого на вид отсутствия прямых заповеданий о почитании св. икон в Новозаветном Писании, то говорящие так, сознательно или по неведению, требуют от Евангелия и Посланий того, чего там нет – и не должно быть по общей постановке его речи. В самом деле, всякий грамотный христианин знает, что насколько Ветхий Завет есть Завет внешних форм и категорических требований (особенно в Пятокнижии Моисеевом), настолько Новый – чужд этого. Это – закон духа и свободных настроений, внутренних переживаний человеческого сердца. Формы, подвиги, порядки в нем, должны быть в Церкви уже ответными шагами любящей души, в связи ее с жизнью в теле на Христову Любовь и Его Евангелие Царствия Божия, выражениями свободными и сыновне-творческими, хотя на основе, по духу и нормам апостольским – всего тела Вселенской Церкви. Отсюда, только смешон был бы тот, кто стал бы требовать и теперь для наших литургий «возлежания» верующих – во имя того, что при установлении таинства Причащения Христос и ученики Его несомненно возлежали, или стал бы предварительно перед Новозаветною Пасхою воспроизводить Ветхозаветную, как было то на Тайной вечери. Зато пост Великий, или среда и пяток, или воскресенье – хоть и неуказанный по букве, по внешнему правилу в Писании, – несомненно суть установления апостольские, как и крещение в 3 погружения или крестное знамение.

Так и св. иконы. Резким нарушением всего типа Евангелия и др. новозаветных книг явилась бы заповедь: имей св. иконы и почитай их, покланяйся им, ибо делать это и может, и должен сам человек, сами во имя Христа объединившиеся и в Церковь сросшиеся верующие в Него. Их же любовь, как это любой монограммой или Добрым Пастырем катакомб доказывается нам, – именно нашим иконопочитанием и проявляла себя изначала. И ни одним звуком Новый Завет не обмолвился нам, что этого не должны были они делать.

Но, говорят, в достаточной мере сделал это за него Ветхий Завет. Пусть-де все те грозные обличения пророческие относятся действительно к язычникам ветхозаветной эпохи; но ведь вторая Заповедь, когда категорически запретила: не сотвори себе кумира и всякого подобия, то запрет свой определила для всяких подобий, в том числе и подобий Бога Истинного. Так и Моисей разгневался на израильтян и в порошок обратил сделанного для них Аароном золотого тельца, хотя под ним разумели они Бога, выведшего их из плена египетского¹⁰⁴⁰.

Однако, уже из этого примера, как и из примера других тельцов, поставленных Иеровоамом в Вефиле и Лузе¹⁰⁴¹, с очевидностью ясно, чем могли быть эти «подобия» у идололюбивых сынов Израиля, если бы разрешено было творить их – и как подобия Иеговы их. Действительно, ничего иного, кроме тех существ, и предметов, что видели они «… на небеси горе́, и на земле низу, и в водах под землею», они и не создали бы, и не почитали бы. Самые представления, образы их, относимые ими к Божеству, были бы лишь обожением земной вещественности и ограниченности, земного ничтожества и суетности, – и все это непременно в тех самых способах и формах, к каким навыкали они – то в Египте, то у соседей земли Ханаанской. Пропитанный ядом такого язычества, «… народ сей сделал (бы лишь) великий грех, сделал (бы) себе (именно) золотого бога»¹⁰⁴². Ибо ведь, даже и при строгом запрете – не творить таких подобий, он все же их творил и идолопоклонством постоянно увлекался.

Но всякому, кто сколько-нибудь знаком с той же историей народа еврейского, хорошо известно и то, что, тем не менее, внешние, вещественные святыни у него имелись, и именно как данные ему от Бога. Такова была его скиния, в самых подробностях своих устроенная по прямому указанию и повелению Божию¹⁰⁴³, отнюдь не как рядовой дом, как, последовательно идя, склонны смотреть на свои моленные отвергающие иконы сектанты, а как именно «… дом Божий, наполненный славою Господнею¹⁰⁴⁴, Самим Богом освященный имени Его¹⁰⁴⁵. Но в особенности таков был Ковчег Завета, при поднятии которого так и говорили: «… восстань, Господи, и рассыплются враги Твои…, когда же останавливался он – возвратись, Господи, к тысячам и тьмам Израилевым»¹⁰⁴⁶. Но если здесь мы видим пока вообще вещественные святыни, установленные тем же законом Моисеевым, то на Завесе святилища, и притом – там, куда направлены были взоры молящихся в скинии, – были и прямые и священные изображения: «… и херувимов сделали на них искусною работою»¹⁰⁴⁷. Заметим к этому, что из изображений особенно были запрещены в Ветхом Завете, как наиболее соответствующие идолам, литые: «… Не делай себе богов литых», сказано в XXXIII гл. Исхода: а между тем в XXV гл. – Господь сказал Моисею: «… сделай из золота двух херувимов (для крышки Ковчега Завета): чеканной работы сделай их»¹⁰⁴⁸, как потом и было сделано точно – и в скинии¹⁰⁴⁹, и в Храме Соломоновом¹⁰⁵⁰. Священным изображением, как прообразом креста Христова (и того, что стоял на Голгофе, и подобий его, что делаем мы теперь в воспоминание его), был и медный змий на древо вознесенный – «на знамя» – Моисеем в пустыни¹⁰⁵¹ и пользовавшийся почитанием от евреев, пока не приобрело это почитание чисто языческий характер, так что Езекия должен был уничтожить и самого медного змия, уже называвшегося богом «Нехуштан»¹⁰⁵².

Но ветхое отошло и наступило все новое¹⁰⁵³. Совершилась велия благочестия тайна, и Бог явился во плоти¹⁰⁵⁴,Сын Божий стал Сыном Человеческим, и в Себе явил образ Бога Отца – Бога Невидимого¹⁰⁵⁵. Отныне стали возможны и необходимы – живые и сознательные представления о Нем и образы Его, как в нашем сознании, так и изображениях внешних: никто (кроме редких исключительных уродов) и не мыслит, и не изображает у нас Его по-язычески, и всякому ясно, что ни о каких золотых тельцах в вере православной не может быть и речи.

Так сменою Ветхого Завета Новым и в этом отношении, при водительстве Духа Святого Церковью, в Божией Церкви произошла перемена: («исправление»), о котором говорится в посл. Евреям¹⁰⁵⁶, как отошел обрядовый закон Моисея в роде обрезания, жертв, запрещения осетра, зайца, свинины и т. п. пищи. Новое вино веры стало содержаться и в мехах новых¹⁰⁵⁷.

Так новый соответствующий веросодержанию христианскому, отпечаток приобрела и культовая, и внешне-богослужебная сторона. И вот, мы и в домах своих, и особенно в храмах Церкви Христовой окружаем себя, как самой соответствующей средою для наших воздыханий молитвенных, наглядными и яркими, живо проводящими в сознание наше возвышенные образцы и идеи веры евангельской, ликами Христа, святых Его, вообще небожителей.

Как земная скиния Моисеева была отображением и земною реализацией той, которую показал Господь на горе Моисею¹⁰⁵⁸, так и благолепный храм православный есть как бы отблеск земный Иерусалима Небесного, есть горняя среда для молящихся долу, и всякий, кто хотя немного всматривался во влияние на нас окружающих нас внешних условий, и прежде всего – непосредственно на нас действующих зрительных и слуховых впечатлений, знает, конечно, что значит – пристойно стоять перед иконою, как, отвечающий настроению, образ ее помогает нам молиться. Так, даже и дома: обратится ли для молитвы человек к «святому углу», или к пустой стене да печке, – он сразу почувствует разницу, сразу же увидит как естественно и легко молиться перед иконой – и как трудно, и именно как-тο неестественно, – в расхолаживающей обстановке.

Но говорят: пусть так, – пусть в субъективном смысле иконы имеют для молящихся значение положительное, даже благотворное! Но к чему эти – чудотворные иконы и мощи? Ведь это уже святыни чисто внешние и как бы обоготворение того, что во всяком случае является земным и вещественным.

Мы и не будем отрицать того, что это святыни – и внешние, вещественные, хотя отнюдь никем не обоготворяемые. Но, во-первых, этого именно, своею стороною названый нами святыни лишь соответствуют только что указанным нами важнейшим, тоже вещественным святыням Ветхого Завета, главным образом – Ковчегу и медному змию. Ведь именно над ковчегом, сказано, пребывала видимым образом слава Господня, и с крышки его Моисею говорил голос, дававший откровения Господа¹⁰⁵⁹. Так, и ужаленный оставался жив лишь потому, что взглянул он на змия¹⁰⁶⁰ – на медное вещественное изображение его на кресте. Подобно тому, как здесь эти вещественные, материальные сами по себе предметы силою Божиею делались орудием и посредством откровения и исцеления, так сосудом той же благодатной силы бывают для верующих в новозаветной церкви и чудотворный мощи и иконы.

Но может, кого смутит излюбленная ссылка здесь сектантов на духовность нашей христианской религии, вроде, по существу – вовсе сюда не подходящего текста: «… дух животворит, плоть не пользует ничтоже»¹⁰⁶¹. Однако, в святынях этих мы и видим торжество и господство именно духовного, а не плотского; что же касается необходимости для нас, земных и земною плотью обложенных, людей к сфере духовной возводится через посредства именно земные и материальные, то припомним речь об этом в отделе о таинствах, а равно и самые таинства, особенно крещение – с его водою, и причащение – с хлебом Тела Христова. Вера христианская и ею внесенная в реальною жизнь благодать Духа Святого обновили, одухотворили, освятили все соответствующее им в исторической земной жизни нашей, а не по-манихейски или хлыстовски – отменили их, и отнюдь не объявили скверной по природе все материальное в нас.

Больше всего такое одухотворение и освящение понятно и приемлемо для нашего христианского сознания в нетленных останках святых. Справедливо их сравнивал в этом случае митр. Филарет с тем сосудом (флаконом) духов или мира, в котором было это благовонное вещество: всякий знает, что даже и стеклянный, с полированной поверхностью, сосуд сохраняет свое благоухание и долгое время после того, как вылито будет из него все это пахучее вещество, как бы пропитавшись им. Миро это в праведнике – его добродетельная душа, живущая в теле и в связи с ним направляющая и определяющая все содержание свое. Она и принимает в себя благодать Св. Духа, и проникается, освящается ею… Но пребывая в теле и в такое единство нового бытия сливаясь с ним, особенно в духовно-телесных таинствах, освящающих нас, телу она передает и это усвоенное ею, духовное благоухание, это освящение свое. Вечная же жизнь, закрепленная подвигом служения Богу у таких людей, неразрушимость и неизменность, в качестве внешнего отпечатка присущие ей, по тому же единству духовно-телесных переживаний, сообщаются и этой телесной природе праведника, – бренной и земной, но очищенной и возрожденной во внутренней стороне, храмине их. А это и сказывается нетлением его останков – мощей. Ветхий человек греха в нем сотлел: но новый, внутренний человек (и духа, а с ним и тела его) тем лишь обновлялся¹⁰⁶², – и победа в нем жизни над смертью явно и поучительно для нас, по сим Божией, и выявляется тем, что тело его не спешит тут же превратиться в прах, из коего и в святых оно создано, а остается нетленным и даже нередко совершенно невредимым.

Что же касается чудотворных икон, то при признании такой особой священности их нельзя упускать из виду двух следующих обстоятельств.

Во-первых, самое написание их, особенно в старое время, и рассматривалось, и было на деле подвигом благочестия, подвигом богоугодным (почему и иконописцами такими являются в истории церковной ев. Лука, преп. Алипий, которого в болезни заменил ангел, св. митр. Петр и др.) Известно, с каким благоговением, постом, очищением совести через исповедь и причащение соединялось на Афоне написание присланной Никону Иверской иконы Божией Матери. Такая икона и по происхождению своему есть икона святая…

Во-вторых, не забудем и того, что такая чтимая икона Богоматери, святителя Николая и др. в течение ряда поколений, из года в год, из месяца в месяц, являлась предметом молитвенных устремлений, перед нею и через нее, направлявшихся горячим и верующим сердцем к святому «первообразу» ее, всего более – (Царице Небесной). Если от лобзаний уст на красках остаются следы; если лучи солнца, проходя сквозь стекло, изменяют миллиардными влияниями своими консистенцию его поверхности, то не должны ли соответствующий след свой оставить на такой иконе и вся та вера, любовь и надежда, что возносились в коленопреклоненной и слезной мольбе, простым и искренним сердцем обращавшихся к ней тысяч, а может быть и миллионов людей каждым моментом ее выявляющих такое священное значение ее. Стоит только внимательным и непредупрежденным оком присмотреться к ним – на месте, особенно в дни христианского чествования этих святынь, и жизненная правда благодатной связи так – верующих с тем, чей лик на иконе предстоит сердцу их, связи именно в такой, чтимой иконе его, становится для нас и понятной и близкой. Так несомненною будет и духовная, именно христианская, польза от такого чествования икон, – тот живой след веры, умиления, горячих устремлений к горнему миру – миру и небесных, и высших земных сфер, – который оставляют они глубоким и нравообразующим отпечатком своим у прибегавших к ним у всех, кто так здесь веровал и так молился.

Но конечно, как в Ветхом Завете не сам народ объявлял святынями своими указанный выше скинию, ковчег, медного змия и др., но Бог делал их таковыми, так и у нас – особой отпечаток священной силы и значения приобретают для нас останки святых и иконы церковные только при условии нарочитого указания на сие от Бога в виде соответствующих чудотворений.

Первым и наиболее долго и устойчиво говорящим Церкви об этом чудом – указанием Божием для мощей и является самый факт нетления их. Нечего и говорить, что таким должно признаваться не естественное или искусственное сохранение от обычных причин (напр., в сухой пещере, в набальзамированном виде и т. п.). В житиях святых мы, наоборот, постоянно читаем о нетлении мощей, именно в нарочито для тления пригодных условиях: в сырой могиле, болотистой почве, среди окружающей гнили и плесени и т. п. (наприм., в могилах Сергия Радонежского, Димитрия Ростовского и др.) И, однако же, нетление это является для почитания и прославления их, может быть и одним из первых, но не решающим моментом. Ибо есть святые без нетления мощей их, как есть и нетление без святости неистлевших.

Решающим моментом установлено у нас признавать наличие других чудес – чудесной помощи, у мощей святого, молящихся ему. Поэтому, перед прославлением (канонизацией) какого-либо святого (напр. Тихона Воронежского, Серафима Саровского и др.) всегда применялись все меры, чтобы точно и без тени сомнений установить соответствующие данные – факты. Наряжались из духовных и светских лиц нарочитые комиссии, производились точные осмотры, допрашивались, под присягою, исцеленные и все свидетели чудес, публично оповещалось об этом, – и тогда законная церковная власть, во исполнение ходатайства соответствующей епархии – церкви, причисляла этого святого к лику, засвидетельствованных и прославленных Богом, угодников Его. Так и икона признается чудотворною, когда засвидетельствует об этом голос народный, и когда явится от нее не одно и не два, а ряд чудотворений, причем церковная власть и здесь всегда соблюдала и соблюдает нарочитую осторожность – во избежание обмана и суеверий и во имя здравой и трезвой веры.

И религия наша сохранила нам целый ряд доказательств правильности такого здравого и осторожного, но где знамения с неба явны, искренне верующего почитания Богом прославляемых мощей и икон, и это не только в истории Церкви, передаваемой особенно ее житиями святых, но и в самой ее Библии. Так, нам хорошо известен целый ряд чудес, совершавшихся и Спасителем, и апостолами, и пророками – при вещественных посредствах. Мы знаем, как исцелялись те, кто только касался края одежды Христа¹⁰⁶³, как Иордан разделился, туда и сюда, когда милотью Илииною ударил сначала он сам, а потом Елисей¹⁰⁶⁴, ранее же, при Иисусе Навине, «… разделилась река перед Ковчегом Завета Господа»¹⁰⁶⁵. Знаем, как «… Бог не мало чудес творил руками Павла, так что на больных возлагали платки и опоясания с тела его, и у них прекращались болезни, и злые духи выходили из них»¹⁰⁶⁶, как больных сносили в Иерусалим и на постелях и кроватях полагали на улицах, «… дабы хотя тень проходящего Петра осенила кого из них»¹⁰⁶⁷.

Что же касается чудотворений от мощей, то Господь указал это еще в Ветхом Завете – на костях прор. Елисея: когда, на следующий год после его смерти, несли труп одного человека мимо гроба пророка, то увидели полчище Моавитян и поспешно «… бросили того человека в гроб Елисеев, и он при падении своем коснулся костей Елисия, и ожил, и встал на ноги свои»¹⁰⁶⁸. При смерти Христа, когда от землетрясения отверзлись гробы, «… многа телеса усопших святых восташа; и изшедше из гроб, по воскресении Его, внидоша во святый град, и явишася мнозем»¹⁰⁶⁹. И по несомненным и точным историческим данным, чествование останков святых относится к самой новой заре христианства. Так, после мученической кончины при Траяне Игнатия Богоносца, перетертого в виде зрелой пшеницы, как и желал он, зубами львов, свидетели сего из христиан собрали останки его, отвезли их в Антиохию и положили в полотно, «как неоцененное сокровище». Так и кости, при чудесных знамениях сожженного в средине 11 века сщмч. Поликарпа… как сокровище, драгоценное положены были, куда следовало и чище золота, и дорогих камней (а обыкновение того периода – полагать под алтарем, на котором приносилась бескровная жертва) – с тем, чтобы туда собираться с веселием и радостью, для празднования дня мученического рождения его. От IV века мы уже имеем ряд свидетельств и нарочитых слов на дни памяти чествуемых святых, из коих видно, что чествование мощей их было уже давним и твердо установившимся обычаем церковным, и характер носило тот самый, что и ныне в Православной Церкви. Так, Григорий Богослов, в обличение современника своего и сотоварища по Афинской школе Юлиана Отступника, писал: «… не постыдился ты жертв, за веру во Христа закланных (т. е. замученных язычниками) и не побоялся великих подвижников: Иоанна, Петра, Павла, Иакова, Стефана, Луки, Андрея, Феклы и прочих, прежде и после пострадавших за истину, которые, как бы в чужих телах или бестелесно, твердо противостали и огню, и железу, и зверям и мучителям, и всем бедствиям и пыткам, которым их предавали и которыми угрожали. Ради чего? – Чтобы не только словом научить благочестию. За то они справедливо прославляются великими почестями и праздниками. Они и ныне прогоняют демонов и врачуют болезни; являются к людям и прорекают. Самые тела их, когда к ним прикасаются и чтут их, столь же благотворно действуют, как святые души их. «Даже капли крови, эти малые следы их страданий, действуют одинаково с телами их». Ибо, добавим поясняющие слова св. Иоанна Дамаскина: «… посредством ума и в телеса их вселился Бог», почему и «источают они многоразличные благодеяния», тем кто прикасается к ним с верою.

Итак, мы видим, что протестантизм, хотя и выставляет он себя в принципе Церковью оправдывающей веры во Христа, на деле всюду является общиною какого-то малохристианского по духу полуверия и сухого, узкорассудочного скептицизма. А отсюда, хотя и заявляет он, положив за основу всего в своей религии – Священное Писание, что хочет стоять «на основании апостол и пророк», однако слишком мало считается с тем, как на деле, в несомненных исторических данных, жили, и учили они. И для такого протестанта авторитет и вывод, порой нарочито тенденциозный и заведомо вытекающий лишь из настроения садукейского неверия, какого-нибудь патентованного ученого наших дней (хотя бы напр., Гарнака) значит куда более, нежели печать первичного, именно апостольского, происхождения, в том или другом предании нашей Церкви. Отсюда, вся система протестантизма, и представляется нам в деле религии лишь перепутьем, откуда выход может направляться и в сторону укрепления и восполнения в вере, и через то – к возврату, к вечной сокровищнице основного веросодержания Вселенской Церкви, и в сторону все большего и худшего выявления заложенных в нем безверного рационализма, и тогда – отказа и от основных догматов веры христианской: богочеловечества Христа, Его воскресения, всеобщего искупления в нем и т. д., и т. д. То и другое уже и в наши дни, действительно, как и указывали мы, в жизни и наблюдается (в том же англиканстве – первое, и второе – в лютеранстве).

И католичество, и протестантство, и обычное наше сектантство, о которых говорили мы сейчас, – это все же христианские церкви и общины, и положительная сила и устойчивость их определяются именно теми данными в веросодержании их, которые берут они из подлинного учения Христова.

Несравненно дальше отстоят от нас другие современные религии из коих мы считаем необходимым вкратце познакомиться, лишь с религиями магометанской и новоиудейской, как с религиями монотеистическими, сохранившими у себя немало черт чистой истины, а также и ввиду сравнительно важной роли, какую сыграли и до сих пор играют они в общей истории.

Магометанство – религия Аллаха и пророка его Магомета – явилось в VII в. по Рождестве Христовом и стоит в несомненной исторической связи и с христианской религией, и с ветхозаветной еврейской. Истинное в ней – взято оттуда, различное же и сравнительно с ним новое – плод пылкой и часто необузданной фантазии Магомета.

Основным достоинством этой религии, сделавшим ее довольно ценным приобретением и несомненным движением вперед для первых последователей ее, дотоле грубых язычников – арабов, является строгий и чистый ее монотеизм: «… нет Бога, кроме Аллаха и Магомет пророк его» – вот сущность этой религии. Несомненно присуща магометанам в связи с этим и покорность воле Всевышнего, и надежда на него, которые тоже нельзя не признать положительными чертами в этой религии. Воспитывается ею, правда – в элементарных и скудных содержанием формах, и чувство долга, и начала честности, трезвости и благотворительности (по отношению к своим).

Но не говоря уже о том, что в религии этой отсутствует все то высшее, что дается нам Откровением Христа и животворною верою в Него¹⁰⁷⁰, и положительное учение магометанства страдает крупными недочетами уже в самой своей религиозной стороне. Так, Аллах, как и отмечали мы выше, представляется в магометанстве как бы восточным деспотом, не знающим другого закона, кроме закона своей воли, какова бы она ни была, даже своего каприза, проявляющихся и во всех творениях его, которые – только слепые его орудия. Отсюда, как мы уже видели, он и творит не только добро, но и зло: он сам творит джинов – злых духов – злыми, сам посылает их и к людям на погибель их, причем причина этой их гибели, им же «… к вые каждого человека привязанная птица» («кисмет») – судьба их, только его волей, а не их свободой, определяемая для каждого из них любить Бога по Корану¹⁰⁷¹ даже и не указывается, – его должно только бояться. Во имя такой веры, священною обязанностью мусульман является: а) пятикратная ежедневная молитва Аллаху – чисто механического типа; б) помощь своим; в) омовения и поста в месяц Рамазан (полное неядение днем, но с разрешением поста по заходе солнца); г) хождение в Мекку (сюда относятся также всем известные, неупотребление вина и свинины, и обрезание) и д) распространение ислама, хотя бы огнем и мечем, среди неверных. Женщина в магометанстве поставлена в унизительное положение, – особенно разрешением многоженства и обязательным затворничеством для нее.

Богатая фантазия араба помогла Магомету развить, в завлекательных для его соотечественников красках, учение о загробной жизни – с воздаянием и для праведников, и для грешников (причем и он не заметил несправедливости этих посмертных мучений последних – за то зло, которое при жизни творили они не по своей воле, а по воле Аллаха). Впрочем, грешников из магометан он позаботился только на время поместить в ад, да и то в верхнее из его 7 отделений, за то неверующие – язычники, христиане, евреи – вместе с джиннами, наказываемыми тоже неведомо за что (точнее за творимое самим Аллахом) – распределяются им на вечные муки, по типу чисто физических страданий. Когда сгорит одна кожа, им дана будет другая, чтобы постоянно остра и свежа была боль их. Крайне чувственно и материально и изображение у Магомета рая, с его мускусною почвою, превосходными деревьями, реками молока, меда и вина, медовыми и водными фонтанами, шатрами из дорогих тканей с драгоценными камнями. Там будут наслаждаться правоверные – в общении с верующими и супружеском сожитии не только со всеми, бывшими им при жизни приятными, женами, но и вечно юными и девственными, прекрасными черноокими гуриями. Все это – совершенно по-земному, только заманчивее, живее и лучше.

Мы убеждены, что приведенной краткой характеристики магометанства совершенно достаточно, чтобы признать, что оно, если и представляет собою тип религии, гораздо более совершенной в сравнении с разного рода языческими религиями, зато является, главным образом – в религиозной стороне своей, прямым искажением и принижением по отношению не только к христианству, но и к закону Моисееву. Собственно религиозные воззрения их элементарны, несложны и грубы, как и их богослужение; неразвиты и правила нравственные; духовное заслоняется внешним и чувственным, особенно в мире потустороннем. Война за ислам освящала их былую жестокость в истории, «кисмет» – вера в фатум – обрекала их на застой; чрезмерная боязнь всего, напоминающего идолопоклонство, парализовала у них художественное творчество в области не одной только религии. Взгляд на женщину, при освящении полигамии, отнимал у нее все права, принесенные христианским уравнением ее в Церкви с мужчиною.

Новоиудейство многими считается, и само признает себя, религией закона Моисеева, но далеко не справедливо. Правда, Тора – пятокнижие – пользуется у евреев и теперь особенным значением и благоговейным почитанием. Но в действительной жизни – в бытовом укладе, и самом учении своем – они в настоящее время несравненно больше руководятся так называемым Талмудом, так что справедливо и называют их теперь талмудистами.

Талмуд, образовавшийся в двух видах древнейший, краткий, – иерусалимский (закончен – до 425 г.) и вавилонский (от 370 – до 500 г.), распадается на 2 части: Мишну¹⁰⁷² и Гемару¹⁰⁷³. По типу своему он представляет развитие и завершение тех самых «преданий старцев», ошибочность и мелочность которых обличал еще Иисус Христос в Евангелии. Сами евреи ведут эти предания от того же Моисея, через устное предание его Иисусу Навину, старейшинам и т. д.; на самом же деле – начали слагаться они после плена вавилонского, из доброго в основе стремления исправленных пленом евреев возможно законосообразнее устроить свою жизнь, и особенно много наслоений получили во II–V вв. ,по Р. Х., уже после второго разрушения Иерусалима. Составом своим они совершенно заслонили определения подлинного закона Моисеева, ибо в то время как там: раввины насчитывают 248 заповедей и 365 запрещений, в Талмуде их – тысячи: одних запрещений пищи до 3000, касательно умовения рук – до 100, касательно субботнего покоя – 949 и т. д.¹⁰⁷⁴ Отсюда Талмуд и представляет обширный сборник – от 12 до 20 больших печатных томов.

Существенно изменились в новоиудействе уже основные представления о Боге, и явно изменились к худшему. Шехина (видимое, осязаемое божество) в Талмуде представляется местами уже не тем Премирным Существом, как было это у Моисея и пророков, а лишь человеком огромнейшей величины, занимающим значительную часть небесного пространства, причем математически вычисляется его мера и рост, описываются плечи, руки и ноги, шея и борода. Проводя это уподобление человеку далее, фантазия талмудистов заставляет этого Бога их несколько часов в сутки посвящать изучению Талмуда, молиться всякое утро, положив, подобно всякому благочестивому иудею, на лоб тефилимы, причем предмета молитвы, – чтобы гнев его не пересилил его милости, как было это особенно тогда, когда допустил он обидеть невинный народ разрушением Иерусалима. И нужно признать, что творчество Талмуда вообще мало стесняется со своим Шехиною. Шехина, оказывается, существо очень непостоянное: иногда он слишком гневен, иногда – настолько милостив, что исполняет всякую без различия просьбу молящегося. Разрушение Иерусалима, было с его стороны такою ошибкою, что он и теперь простить ее себе не может: бросил играть, как ранее, с царем рыб – Левиафаном, в течение трех частей каждой ночи, рыкая как лев, с плачем взывает: «… горе мне, что я дозволил опустошить мой дом, сжечь храм и отдать детей моих в рабство». И совсем неловко и прямо стыдливо он чувствует себя, когда славословит его сыны Израиля.

Тот узкий и крайне эгоистический национализм иудейский, который послужил основной причиной отвержения ими Христа Спасителя, развился и проявился в Талмудизме еще нетерпимее, самодовольнее и ярче. Теперь они уже меньше ждут и Мессию: большинство предсказаний пророческих об «Отроке – избранном Моем, к которому благоволит душа Моя»¹⁰⁷⁵, (т. е. Иеговы) и подобных ему, они относят уже к себе – всему народу израильскому, об его унижении и страданиях, об его и славе толкуют эти места. В духе той же непомерной гордыни учат талмудисты и о всем человечестве: они делят его на две неравных половины: евреев (обрезанных) и – необрезанных, всех остальных, неевреев. Душа евреев происходит от Шехины, души нас всех – от 70 низших божеств (особенно Шатаны и Лилиты), потому только их души богоподобны, и они настолько же выше всех прочих людей, насколько те – выше животных.

Ошибкою Шехины «язычники», (т. е. все гои – неевреи) взяли сейчас верх над евреями, но придет Мессия, и покорит мир евреям и водворит их в Сионе; язычники будут истреблены, – останутся лишь те, которые будут в царстве Мессии служить рабами сынам Израилевым. Все верные евреи воскреснут в долине Иосафатовой, причем подземными трубами перекатятся туда тела умерших вне Палестины; к ним присоединятся и грешные, души коих к тому времени очистятся адским огнем. И тогда восстановится храм, все жертвы и обряды в нем, и откроется славное и желанное верными Царство Мессии, с сынами Израилевыми (и тем, кто к ним присоединился обрезанием).

Из нравственных обязанностей еврея главными выдвигаются: изучение Талмуда и приумножение потомства Авраамова. Но обязательными являются и все названные тысячи правил, в подавляющем большинстве внешне-бытового характера: напр., – как одеваться, умываться, как обрезывать ногти, какие когда употреблять яства, сколько часов воздерживаться от молочной пищи после мясной, и от мясной, после молочной, как резать известное животное…, одно из правил субботнего покоя запрещает еврею даже плевать в этот день по воздуху. Решается даже вопрос: можно ли есть яйцо, снесенное курицею в день субботний. Еще больше чем во дни Христа, предписания эти таким образом мелочны до скрупулезности и оцеживая комаров, поглощают, упускают верблюдов¹⁰⁷⁶ и заменяют Предание Божие преданиями человеческими¹⁰⁷⁷.

В отношении к женщине Талмуд стоит не выше магометанства, и прежде всего потому, что она неспособна к обрезанию. «Блажен человек, – читается там, – имеющий детей мужеского пола, и горе тому, у кого дети – женского пола». Последних не следует учить даже закону, ибо это значит – учить их искусству обманывать: лишь тому должно ее учить, что нужно для ведения домашнего хозяйства. И как во дни Спасителя, слишком легким является по Талмуду развод, даже напр., из-за того, когда приготовляемое женою блюдо мужу казаться будет невкусным (хотя фактически у большинства евреев семейная связь стоит крепко).

Иноплеменники, как и говорили мы уже, выделяются от евреев даже по своей природе, и отношение к ним преобладает недоброжелательное и до жестокости холодное и пренебрежительное. Правда, местами Талмуд рекомендует евреям и добрососедские отношения к другим народам, но в других оправдывает и обман, и иезуитские обходы клятвы, и полное, безучастие, и самую помощь им в нужде разрешает в целях мира с евреями и в предотвращение зла от них последним. Зато в отношении к своим твердо устанавливается здесь обязательная взаимопомощь, солидарность, и сплоченность¹⁰⁷⁸.

Таким образом, мы обозрели, думается – в достаточной отчетливости, обстоятельности и полноте, все основные контуры нашего христианского мировоззрения, и рассмотрели сознательно-трезвыми очами, беспристрастно и критически. И теперь с полным убеждением можем и мы, и право имеем сказать, что все поставленные в начале курса вековечные проблемы человеческой мысли и разумной вдумчивости в судьбы свои и всего нас окружавшего получают здесь свое разрешение, и разрешение не по типу обычных человеческих знаний, вечно подправляемых, вечно меняющихся, не по типу модных лишь на одну эпоху, т. е. на одну стадию общечеловеческого развития, систем философских, а такое же, или лучше – еще более вечное, чем самые вопросы. Ибо решение это – не открытие или изобретение узкого и ограниченного ума человеческого, не наши, хотя бы то и научные, теории и гипотезы, a сообщения и откровения нам все созерцающего и Собою все осияющего, выше-мирного ума Божия. Все то, что излагали здесь мы, есть раскрытие и систематизация того, что относится к самому существу нашей религии, наших христианских верований: а эта вера есть именно Евангелие, слово Божие, – то самое, о котором Господь сказал: «… небо и земля мимо идут, – словеса Мои не мимо идут»¹⁰⁷⁹, как и ранее – устами пророка: «… правда Моя пребудег во век, и спасение Мое – в роды родов»¹⁰⁸⁰.

Итак, горизонты, при коих можем и должны мы разумно жить, нам открыты: мы знаем прошлое – нас и мира, – когда «Той рече – и быша, Той повеле и создашася»¹⁰⁸¹, и эта светлая уверенность, что мир, этот, как произведение Разумной, всегда и во всем только Доброй Силы, не может быть неисцельно дурным и безнадежно-гибнущим, служить первым фундаментом, незыблемо твердою почвою для ясной и спокойной жизни нашей и теперь, как и для обоснованно-убежденного воззрения на вселенную, именно как на космос, стройное и согласованное целое, Божиею силою содержимое и упорядочиваемое, Божиею силою к лучшему направляемое. Но так как теперь Бог не новотворит, а промышляет, – мир же живет и развивается по силам и законам, в том творении в него вложенным, то по духу христианства, для объяснения и понимания его данного склада и строя, человек призывается к изучению этих законов и сил, как строк и глав другой Библии – природы.

Человек, с его богоподобием, его свободою, разумом, многогранною психическою жизнью – это особый мир в мире, новая богатая сфера реальностей и созиданий. Каждый из нас – самозаконен, каждый волен идти направо и налево: «Бог от начала сотворил человека и оставил его в руке произволения его. Если хочешь, соблюдешь заповеди и сохранишь, благоугодную верность. Он предложил тебе огнь и воду, на что хочешь прострешь руку твою»¹⁰⁸². Но поступая свободно, сам определяя себя на добро или на зло, на нравственное улучшение или ухудшение, человек всегда должен помнить, что его ждет отчет, что «там» – в будущей жизни он пожнет то же самое, что сеял он в настоящей. Каждому приготовляется, созидается в том высшем, блаженном мире нетленная хижина¹⁰⁸³, и уже навек: но дом этот строится нашими же руками, – всеми делами и переживаниями этой земной нашей жизни.

Так, ожидает нас лучшее будущее, готовится «… новая земля и новое небо, в них же правда живет»¹⁰⁸⁴. Будет все «новое», где уже ничего скверного и злого, ничего проклятого не будет¹⁰⁸⁵. «Отрет Бог всякую слезу от очей (людских), и смерти не будет уже: ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло»¹⁰⁸⁶. Всякая дисгармония разрешится, всякое страдание покроется, радость и вера сменят наши сумерки и печали.

Отсюда, неиссякающая и ничем неиссушаемая струя христианского жизненного идеализма. Это тот идеализм, который всегда, при всяких упадках общественной жизни, при всяких потемнениях, в той или иной среде, человеческого сознания, как на камне, стоит на том, что только правда, добро и совершенство могут быть, и есть всегда – достойная цель и жизнетворные начала жизни человека. Это – тот идеализм, который не боится гонений «правды ради», а даже приветствует их, который в самых тайниках сердца укрепил сознание, что страдания и испытания – это только проверка верности нашей своим идеалам, что золото – лишь очищается в горниле. Он силен видеть всегда тот удивительный процесс торжества правды Христовой, когда она, поражаемая, побеждает, и насилуемая, лишь проявляет и утверждает силу свою. Он никогда «… не ревнует успевающему в пути своем, человеку лукавствующему, и не завидует делающим беззаконие», пусть они внешне и преуспевают, ибо знает он твердо, что делающие зло истребятся, наследуют же землю – кроткие и упование свое возложившие на Господа¹⁰⁸⁷.

Свет такого идеализма – это не гаснущий, всегда ровный и яркий, все согревающий свет солнца, а не фантастическое мерцание огоньков болотных, не минутное вспыхивание, как бы игрушечных фейерверков, каким является у нас мимолетный блеск и почти болезненный гипноз тех или других модных наших увлечений. Такого, христианского, идеалиста ничто в жизни не разочарует и не своротит: ибо крепок он Христом и правдою Его, а они всегда одни, они величаво и высоко распахнулись над жизнью, что небо над волнами мятущегося океана.

Много дорог расстилается в наше время перед юношею, вступающим в жизнь, по окончании средней или высшей школы; не пересчитать всех карьер, должностей и профессий, которые изберет себе тот или другой – то в целях обеспечения себя и близких, то во имя достижения бо́льшего почета, то «по призванию», то по чисто случайным обстоятельствам и причинам. Но над головой всех их то светлыми, то темными полосами выявляться будут иные перспективы и будущности: возьмет ли на себя это дело человек, как свой долг, как сферу проявления в деятельности своей начал честности, правды, служения другим, посильного поспешествования делу водворения на земле Царства Божия, или – только жизни для себя, только своекорыстных расчетов наивозможно бо́льшего ха́панья, себе призрачных благ земных да срывания цветов эгоистических наслаждений. И вот, только христианство, только крепкая и светлая вера во Христа, Его Евангелие и вечный рост дела и Церкви Его, в состоянии, как говорят, «зарядить» человека на это делание доброе, сделать его таким идеалистом: иначе – или он уже смолоду покажет себя сухим карьеристом, преждевременным стариком, или – «благие порывы» явятся у него лишь мимолетным ветром юных лет, «волненьем крови молодой», и под легким налетом зеленой поэзии, при проверке трезвою и требовательною жизнью, окажется все то же роковое душевное увядание и узкий практицизм эгоиста. Только Христос может дать, и всегда дает для жизни, «воду живую»¹⁰⁸⁸.

Но спрашивается: почему же люди не замечают этого? Как могло случиться, что в жизни у нас часто даже почти противополагают идеализм религиозности, соединяя набожность с крайним практицизмом и корыстным расчетом, идеальную же настроенность и альтруизм – с безверием или, по крайней мере, безразличием и индиферентизмом в отнощении к вопросам собственно религиозным?!…

По обычаю, причина тут – и на той, и на другой стороне, и коротко ее можно назвать, выражусь языком Евангелия, все тою же «… закваскою фарисейскою и садукейскою»¹⁰⁸⁹. С одной стороны, много и теперь, среди людей религии, представителей того типа, который ярче и полнее всего воплотился в первой партии врагов Христа – святош еврейского народа, тех, что считались тогда светочами жизни народной и величались «праведниками» и «учителями» – фарисеев. Известные нам, главным образом со стороны своего лицемерия, они не меньше болели ведь и корыстолюбием сердца своего: они прямо, «… смеялись над Христом, когда Он бичевал стяжательность и разъяснял, что нельзя работать двум господам, – «не можете служить Богу и маммоне»: евангелист прямо и замечает, что смеялись они потому, что «были сребролюбивы»¹⁰⁹⁰. Люди этого типа и в наши дни слишком уже практичны и положительны, и в силу обычного житейского преуспеяния своего склонны бывают «давать тон жизни» – влиять на других, и в то же время считаются и от других как бы образцами, представителями круга своего. Отсюда-то и объединение огня с водою и душевного мороза с теплом, – представление о христианской религиозности (точнее бы – набожности, с характерною чертою – внешнего ханжества), как о чем-то сродном и скупости, и сухой бессердечности.

Но не меньшую роль играет здесь и закваска саддукейская – закваска рационализма и неверия. По ней именно, так охотно и самоослепленно люди видят то, чего нет на деле, и не замечают того, что должны бы заметить, что, порою, прямо кричит о себе в несомненнейших данных действительности. Всего типичнее и общеизвестнее наблюдается это в наших газетах: кто не знает, как любят они подхватывать всякую мелочь, всякий непроверенный факт, раз только служат они не к чести людям церковным и особенно к духовенству Православной церкви, и как, наоборот, упорно замалчивают или даже перетолковывают в дурную сторону и важные сообщения, и яркие факты, если имеют они под собой несомненно христианскую подпочву. Так и в данном случае: практицисты и карьеристы из представителей Церкви, мирян и духовных, – на виду, о них все говорят®, все знают; наоборот, об идеалистах – и не слышно, тогда как типичны и устойчивы в данном случае именно проявления идейности, бескорыстия и отзывчивости на страдания и нужды окружающих, и такие факты есть и творятся они именно во имя Христа, – и факты эти не хотят замечать, и обходят.

Но говорят еще нам: вот уже 16 веков, как христианство свободно проповедуется и исповедуется в мире, и народы Европы – передовые народы в человечестве – давно стали народами христианскими. Почему же все те же черты языческого уклада жизни наблюдается везде, и всюду – эгоизм и корысть, неправда и пороки, войны и пьянство, ложь и проституция, классовая борьба, холод и отчуждение в христианском обществе. Где же ваше христианство в действительной жизни?!…

Мы знаем, как победоносно, каким торжествующим глумлением звучат в наши дни эти допросы – особенно в устах столь модных марксистов. Во имя этих ссылок, этих вопросо-отрицаний, христианству уже поют отходные песни, кощунственно, как о «неудавшемся», говорят о всем деле Христовом. Циническим вызовом в Анатеме Андреева нам заявляют, что Христос – Сын Давидов (Давид Лейзер по драме) смог дать страждущим беднякам только «копеечку».

И ошибка, πρώτον ψευδός (коренное заблуждение), неверия и теперь, как и во дни Спасителя, все те же: – опять внешнее вместо внутреннего, показное вместо от окаменивших сердце – потаенного; легко, без жертвы и служения, а только преклонением перед силою диавола (как на горе искушения) и от него получаемое – вместо крестом приобретаемого и Богу Одному поклоняющаегося и служащего. Опять все то же игнорирование или забвение слов Христа: «… не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или вот – там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть»¹⁰⁹¹.

Да, сфера ведения христианства – сердце человека, свободно сознательная, из глубин души исходящая, личная жизнь каждого из нас.

И вот, все эти 19 веков в истории человеческого мира всякий, кто слышит слово проповеди о Христе, тем самым и «самоопределяется в отношении к добру и злу»; до сердца дошедшее Евангелие Царствия Божия сейчас же отзывается в нем – или озарением и пленением его, привлечением ко Христу через пробуждение и расцвет лучших устремлений к доброму, к истине, к Богу, или наоборот, – отчуждением и даже враждою ко всему этому.

С явлением Христа «свет пришел в мир»¹⁰⁹² и Он осветил нам небо и землю, так что все искавшие света, и желавшие его, сынами света¹⁰⁹³ и стали. Нο «… всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы»¹⁰⁹⁴, и вот, «… возлюбили тьму более, нежели свет»¹⁰⁹⁵, многие и из тех, кто принял и имя Христово, но исповедает Его устами, а не сердцем и делами, как заповедал Он¹⁰⁹⁶; все христианство коих лишь в том, что они едят и пьют перед Ним и на улицах раздается слово Его учения¹⁰⁹⁷.

Отсюда, и во всей истории нашей христианство во влиянии своем на жизнь и нравы наши сказались далеко не в той степени, широте и силе, как бы должно это быть. По воле Того, Кто судьбы человечества держит, как и весь мир, в Своей власти, и пути Коего также отстоят от путей наших, как отстоит небо от земли¹⁰⁹⁸, все тем же неизбежным условием и законом развития нашего остаются соблазны¹⁰⁹⁹, – дабы поврежденный собою – сам и исправлялся, и благодать, врачующая немощи его, воспринималась им в сфере его собственных подвигов, борьбы и – свободы. Лишь отдельными моментами, как бы зеленеющими оазисами среди песчаной и каменистой пустыни, встают перед очами нашими те или другие чисто-христианские по типу, по духу и жизни своей общины, как церкви перво-иерусалимская и может быть филиппийская и филадельфийская¹¹⁰⁰, или как высоко подвижнические общины Антония, Пахомия или Феодосия и Сергия Радонежского. Пока же тесто, в коем неизменно, непрестанно и могуче вызывает брожение свое закваска Евангелия Христова, остается все теми же тремя мерами му́ки человеческой, и ничто человеческое все еще ему не чуждо, все также пестр и отсвечивается обычными переливами естественной человеческой жизни состав этот, и самое брожение по новому началу должно протекать в обычных формах развития исторического.

Напрасно, характеризуя нас, христиан, и расценивая наше состояние, наши деяния и свойства, возводят все ко Христу и наследию Его, как будто Свою особую, новотварную, иноприродную группу людей в Церкви своей насадил Он на земле, в виде как бы новой полосы уже чистой пшеницы, о бок с прежней, что поросла плевелами. Нет, Церковь, и чада ее, христиане и дела их – это, так сказать, ответ, отклик все того же рода Адамова на небесный призыв, это все то же больное, изуродованное грехом, отемневшее в сознании ветхое человечество, но только врачуемое, выправляемое, возрождаемое, однако в каждом и у каждого – в данных личной его жизни, весь век его охватывающих проявлениях его духовной свободы.

Никто не бранит лекарство и врача, раз больной будет оставаться больным и умирающим, если он не хочет лечиться, не принимает лекарства, не слушает врача, идет наперекор советам его и предписаниям; судить о лечении можно только по тем, кто лечится. Так и здесь: сила христианства и жизненная правда и спасение его сказываются только в спасаемых, только в христианах настоящих. И по ним мы хорошо знаем, что дает, что делает оно: вспомним только таких апостолов, как Иоанн или Павел, таких святителей, как Златоуст или Николай, таких мучеников, как Стефан или Георгий Победоносец, Екатерина и Варвара, таких подвижников, как Сергий Радонежский и Серафим Саровский, a ведь их тысячи и тысячи, а ведь деяния их и убеждения их, выше геройских, величие и подвиги их – они той же природы, что и сейчас, и после нас могут быть. Так, отказываться нам здесь не от чего, эволюционировать и совершенствоваться не в чем: правда их – есть правда и наших дней.

Но действуя на личность, и тип свой выявляя в избранных, христианство за эти почти два тысячелетия воздействия своего на род людской не могло не оставить – и что бы нам садукействующие ни говорили – и действительно оставило, очень заметный и глубокий след во всей общечеловеческой жизни, тем более – в жизни христианских народов. И, разумеется, след самый светлый и благотворный.

И прежде всего обратимся к тем самым отрицательным явлениям жизни, на которые нам обычно указывают. Совершенно верно, что много их и в настоящее время, очень много и среди народов христианских. Разврат холостежи и даже состоящих в браке, воровство и обман, раздоры, вражда и зависть, какое-то сплошное попрание заповедей и правил нравственности, и религии чуть не морем разлились в последнее время. В пьянстве хотя бы и мы, русские, далеко оставили за собою «пьяных Ефремлян»¹¹⁰¹, в нечестности, грубом эгоизме и какой-то атрофии нравственного чувства, принципиальном непризнании долга и обязанностей доходим чуть ли не до ступеней вырождения. И все-таки… всегда остается надежда на оправдание и над нами слов апостола: «… иде же умножися грех, ту преизобилова благодать». И если мы сопоставим с этим относящиеся сюда черты тех же римлян времени упадка нравов, мы легко заметим одну характерную черту, так резко отличающую их от нас. Мы – грешим, но и сознаем, что грешим, совершаем беззаконие: они грешили – и обоготворяли свой грех – не только оправдывали себя, но и трактовали свои темные дела, как норму, как должное.

Припомните всех этих плутов – Меркуриев, Вакхов, сатиров; припомните гнусные культы востока: язычник не только беспечно наслаждается жизнью, что кажется уже завидным для многих теперь; он в сознании своем был прав и во всех жестокостях, обманах, насилиях своих. Он с «чистою совестью» шел в свой цирк – рукоплескать добиванию гладиатором поверженного противника, любоваться тем, как тигр или пантера пьют кровь своих жертв, или в свой театр – эту лишь теперь воспроизводимую школу блуда, в свои публичные бани и столь же бесстыдные пирушки, хотя бы и при цезаревом дворе. Он вправе считал себя ни за что изувечить свою ничтожную вещь – раба, убить его, чтобы лучший цвет придать его мясом золотым рыбкам своего аквариума, руками нежной матроны до кости пронзить руку неловкой рабыни; правыми считали себя остроумные матроны, погодно исчисляя свое время не по консулам, как все, но – по мужьям своим, сменявшимся не менее часто. Мало этого: такие «эксцессы» в сфере нравственной, как кутежи, неистовства и блуд они приурочивали к самым храмам своим, и первыми и, так сказать, патентованными проститутками здесь были жрицы какой-нибудь Кибелы или Астарты.

Легко, точнее – легкомысленно многие смотрят и теперь на соответствующие безобразия и уродства и в нашем бытовом укладе и строе: но именно по легкомыслию, а не по принципиальному признанию и застаиванию таких нарушений нравственного закона «Все так, – и мы», «слаб человек» – вот всегдашняя отговорка и самоизвинение тех, кто во всех этих случаях «не устоит», и только люди, старающиеся сознательно порвать все в своей жизни с христианством, будут, как древние, действительно оправдывать здесь себя. И таким образом, грехи и пороки, и все ненормальности эти из сферы законного и должного введенными оказались в сферу сознаваемо-ненормальной действительности и простого, нередко преходящего и почти случайного факта, и сплошь, и рядом падший здесь отнюдь не меньше в сердце любит норму и закон, чем тот, кто стоит. И даже поддаваясь, уступая соблазну, всем свободным устремлением своим он бежит от него, ненавидит его, и только «… но еже хощет доброе, сие творит, но еже не хощеть, злое – сие содевает»¹¹⁰². Но всякий, хотя сколько-нибудь знакомый со сферой деяний нравственных, хорошо знает, как велика разница, какая пропасть разделяет такого невольного грешника – и грешника «по призванию», как много значит, хотеть или не хотеть здесь.

Но уже и из этих коротеньких исторических справок видим мы, что христианство не только принизило в сознании людей даже и совершаемый ими грех, сняло с него совсем ему неприличествующую тогу нормы и должного. Многое, далее, оно отменило и в самой практической действительности, заменив одни фактические данные другими, более соответствующими его духу.

Всякий знает, что ни рабства, ни боев гладиаторских, ни терм былых у нас нет, как, знаем, конечно, и то, что языческой древности чужды были все наши формы попечения о нуждающихся. Больше того, самое мировоззрение, особенно самые нравственные понятия наши, и именно как понятия и нравственные нормы общественные, общепринятые и впитываемые каждым почти бессознательно и неизбежно, думается, – более чем на 90% у нас – нормы и понятия христианские, Церковью внесенные, Церковью поддерживавшиеся и сообщавшиеся среде народной.

Целым рядом веков все эти понятия и взгляды законченным строем церковного мировоззрения закреплялись в окружающем обществе в той или иной степени и форме, отражаясь и поныне. Нам трудно взглянуть на себя в этом случае со стороны и объективно, ибо и мыслим, и расцениваем мы так, как расцениваем и мыслим. Но по нашему глубокому убеждению и целому ряду жизненных справок, такое коренное, с элементов воспитывающее сознание и нормировки наши, влияние христианства здесь несомненно.

В самом деле: откуда это общее, ничем не опровержимое и непреодолимое, и, между тем, в жизни как будто лишь постоянно нарушаемое и даже как будто осмеиваемое, убеждение наше: что добро – хорошо, а зло – дурно, что правда во веки стоит, все минется – одна правда останется? Откуда этот, все же светом преобладающий взгляд наш на жизнь и на исход ее для более или менее достойной личности, эта внутренняя уверенность, при наблюдении засилья зла, пошлости и фальши, что все это – пройдет, и будет иное, что как-то и где-то все эти безобразия и издевательства над нашим взглядами и смыслом как следует, по норме, разрешатся, как диссонансы – кадансом.

Откуда эта чистая нравственная чуткость, в лучших из нас, привлекательная, и так понятная и благородная для остальной массы людей, и, в частности, хотя бы всем известный светлый, идеалистический тон изящной литературы христианских народов, и прежде всего – родного нашего народа русского?!

Много и теперь Павлов и среди самых Савлов наших дней, которые, борясь против Церкви и Христа, по своему лишь несли службу Богу жизни и правды, и только по неведению видели у нас вместо этой истины и жизни – рутину, застой и темноту. И когда люди искренно и глубоко возмущаются фактами лжи и лицемерия, корысти и карьеризма; когда нужда и несчастье людей и в деревне, и в городе найдут свой отклик у добрых людей; когда и теперь светлым лучом выделятся из нашей среды люди искренне алчущие и жаждущие правды – и для себя, и за других, – все это несомненное влияние, несомненное отражение все тех же настроений, стремлений и идей христианских. Во многом и многом в самой общественной среде мы и мыслим, и рассуждаем по-христиански. Потому-то и грех, мною творимый, и как будто мне нравящийся и даже, пожалуй, мне выгодный, – все в моем сознании есть нравственное преступление, и именно грех, и победа над ним – всегда радует сердце.

И самый язык наш носит несомненный отпечаток языка народа христианского. Как часто, например, и люди малоцерковные пользуются то примерами и притчами Библии, то отдельными выражениями и афоризмами из нее. «Что посеешь, то пожнешь», «жатвы много, делателей мало», «имеяй уши слышати – да слышит», или – не совсем удачные: «всякое даяние – благо» (определение сделано сказуемым), «ложь – конь во спасение» (сказуемое перестановлено подлежащим), даже самые слова – «злободневный», «талантливый», «благодатный»… и много, много иных, порою прямо поражающих своею неожиданною близостью к Библии или (и) буквальным заимствованием из нее. И как злоупотребляют даже теми же примерами – грешницы, «много возлюбившей», разбойника, за одну строку молитвы помилованного, свободою христианскою, коммунизмом церкви первоиерусалимской и т. д.

Смело можно сказать: с пеленок вырастаем мы в понятиях и других переживаниях христианских (почему так странно, прямо дико было бы нам лишать церковных таинств своих детей), в христианской атмосфере мы дышим духовно, христианским языком говорим. И сами те, кто так озлобленно и пугливо открещивается от Церкви и учения Христа, – ими взлелеяны, их молоко в себя впитали. И нужны поколения, сотни и сотни лет, чтобы отщепенцы их сняли с себя этот далее уже неподходящий для них налет, стерли следы этого христианского подъема в жизни, рядами поколений предков так глубоко и органически привитые им, запечатлевшиеся в них.

Наконец, практическим следом влияния христианства на исторический уклад жизни народов должны были явиться, и действительно явились, и особые, более или менее отвечающие духу его, учреждения и формы жизни в нем. Такими и являются: а) монашество, б) благотворительный и христианско-просветительные организации и учреждения, в) Красный Крест на войне, г) христианская семья и д) христианское государство. Но только, во избежание каких-либо недоразумений, мы еще раз должны отметить, что все это – не есть прямое, так сказать, самоавторское установление христианства прямо идущее, так сказать, от его небесной основы. Это – опять-таки, лишь ответ на обращенные к жизни призывы Христа и учеников Его, ими вызываемые, но собственные, свободно-творческие, добрые ростки христиански-просвещенных наций на великой ниве земной, распределенной между разными народностями, по Богом «уставленным пределам обитания их»¹¹⁰³.

Итак, из всех этих учреждений ближе всего стоит к Христу и Его Церкви – монашество. Ибо монашество и есть выделение людей из мира во имя Христа, постоянное, и в обычных условиях жизни нашей, воспроизведение того самоотречения, отказа от семьи, от дома, от всего мирского, какие наблюдаем мы у апостолов, пошедших за Христом, и к коему «могущие» и «совершенные» и теперь призываются Евангелием. Что бы нам ни говорили теперь, но истинное монашество – это светоч христианской жизни для мира, как и любили говорить наши предки: свет миру иноки, свет инокам ангелы.

К сожалению, все чаще и больше наблюдается христианским обществом фактическое искажение чистой идеи монашества, особенно в монастырях густо населенных центров. Но, как и ранее говорили мы: abusus non tollit usum. Ради злоупотреблений и здесь нельзя отрицать самой высокой идеи монашества, ибо идея эта – самое дорогое для христианина: жизнь во Христе и для Христа, с отречением от себя и своих, изничтожение эгоизма и пленения «миром, иже во зле лежит»¹¹⁰⁴, и один настоящий подвижник-инок выкупает собою многие тысячи иноков поддельных – тунеядцев и себялюбцев, да и не только иноков. Истинное монашество есть, таким образом, и показатель влияния христианства на данное общество (возьмите, в этом случае особенно XIV и XV века в нашей родной истории) и – самый крупный проводник и фактор этого влияния в жизни народов, сохранивших его.

Что касается благотворительных учреждений и обществ, то относительно них едва ли и возможен в данном случае какой-нибудь скептицизм. Самое название одного из них – богодельня (Бога-для) обозначает основную, всем им присущую, черту: по своему происхождению это именно учреждения религиозные, всецело – во имя Божие, «Христа-ради», и притом – чисто христианские, ибо языческая древность ничего подобного не знала и не допускала (почему все попытки Юлиана Отступника – привить этот несродный язычеству придаток – и окончились полною неудачей).

Правда, в последнее время нередки попытки эмансипировать и их от подкладки религиозной, и, в частности, – у нас на Руси, где грубым – без всяких замен и возмещений – отобранием имуществ церковных при Екатерине, Церковь Православную лишили самой возможности развить на свои средства благотворительность, а, затем, если и пробовали насаждать благотворительность, то или государственную, или общественную – тоже светскую. Но думается, это лишь преходящая ступень в развитии благотворительности, и жизнью она опять будет приведена к своему первоисточнику – Церкви христианской. И только тогда она сможет снова встать на былую высоту, ибо не́когда, как известно, ею безусловно утолялась в Церкви всякая нужда и всякое бедствие, и тогда нищеты не было – и без запретительных мер государственных. Ближе к Церкви должен стать и Красный Крест, который и теперь по духу, по идее своей – учреждение чисто христианское, много смягчившее ужасы войны, а равно утоляющее нужды людей и в пору массовых народных бедствий.

В строй семьи, создаваемой благодатным таинством Церкви, христианство внесло от себя новую постановку отношений мужа, жены и детей. Муж, как и был дотоле, остался главою семьи, но уже по любви, а не по властвованию и деспотизму, с идеалом и образцом для него – отношений Христа к Церкви. Жена уже не рабыня, не бесправный придаток к мужу, как было это у большинства народов дотоле: она в главном – ровня ему, ибо «… во Христе несть мужеский пол и женский»¹¹⁰⁵. Правда, по природе она – «не мощнейший сосуд», но потому мужья должны лишь обращаться с женами бережно и благоразумно, «… оказывая им честь, как сонаследницам благодатной жизни»¹¹⁰⁶. Так и дети возвышены до того, что первыми и образцами признаны в Царствии Божиим¹¹⁰⁷, и родители должны поэтому сознавать свою обязанность «не раздражать» и не третировать поэтому их, но и не пренебрегать ими, в дурном – не мирволить им, а воспитывать их в наказании и учении Господни»¹¹⁰⁸.

В социальном строе христианских народов влияние нашей религии сказалось прежде всего отменою рабства. Правда, христианство, не определявшее и здесь от себя внешних форм, не запретило рабства, и принявши его, как факт, дало даже указание рабам, как по доброй совести должны они служить своим господам¹¹⁰⁹. Но оно учением своим подрубило самые корни для рабства. Крепок и догматически обоснован был у индусов или египтян их кастовый строй, когда деление и права касты освящены были авторитетом религии и возводились к прямой воле Божией. Совсем иное – у нас, христиан: мы – все от Адама, все повреждены грехом, все спасаемся во Христе, одинаково омыты Его Честною Кровию.

Ап. Павел, как мы уже знаем, прямо говорил: «… во Христе Иисусе нет не только иудея и язычника, мужеского пола и женского, но нет и раба, и свободного¹¹¹⁰» – и что далее, – «… каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный»¹¹¹¹. И этим высшим духовным равенством на столько покрывалось и заполнялось, законами тогдашними установленное, это страшное неравенство социальное, что об одном таком рабе, Онисиме, ап. Павел указывал в послании его юридическому собственнику, Филимону, что он должен «… принять его не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного, особенно мне, a тем более тебе, и по плоти, и в Господе»¹¹¹². Да и всякое другое социальное неравенство, кастового характера, при такой основной точке зрения, тоже оказывается в Христианском смысле, беспочвенным с идейной точки зрения – каким-то уродливым наростом, и могло существовать лишь, как сторонний, внешнеисторический, пережиток.

Остается нам теперь сделать несколько замечаний по, самому больному сейчас, государственному вопросу: может ли быть у того или другого народа христианское государство? – Ответ нужно дать только утвердительный: не только может существовать, но и не раз уже в истории существовало. Таким христианским государством (хорошим или дурным – это другой вопрос) в истории были: папство, в его папской области, священная Римская империя средних веков, Флоренция при Саванароле, Женевская республика при Кальвине; таким государством во многом была Византийская империя, и ее осколок во многом – и наше Русское Царство.

Но та же история не раз доказала, что слишком большое, слишком далеко идущее объединение на деле становится скорее взаимовытеснением их: будет ли это насилием папского клерикализма, будет ли это знаменитое западно-европейское cujus regio, ejus religio, также и весь последующий строй протестантского государствования в Церкви, или у нас в пору, в значительной мере существовавшего, хотя обычно с несомненными преувеличениями указываемого, цезаро-папизма, – все равно оно вредно и для той, и для другой стороны неприемлемо. И у Церкви, и у государства – свои сферы, свои законы, свой строй, свои средства. Но несомненно и то, что в каждом народе Церковь христианская уже обособиться, жить без живых исторических связей и без соответствующего влияния своего на весь государственно-народный уклад не может.

Здесь есть одна – и самая обширная плоскость, где и то, и другое соприкасаются постоянно и разносторонне. Это – живой, практически народный быт, который одною стороною (по сфере гражданской) подведомствен государству, другою (в сфере религиозно-нравственной) – Церкви и ее органам. Отсюда и вытекает живая, настоятельная необходимость для них доброго союзничества и взаимного содействия и услуги, в законной мере и должной постановке, но с обоюдною пользою для обеих сторон. Государству прямой интерес и явная выгода, когда граждане его – добрые христиане, и наоборот – залог несомненного разложения для него и упадка, когда станут они плохими, не только в общенравственном смысле (какой-нибудь нечестности, пьянства, распущенности, прямых злодеяний), но далее в смысле собственно-религиозного охлаждения и индифферентизма.

Оттого-то умный Вольтер давно уже цинично сказал: «… если бы религии не было бы, – ее надобно было бы придумать»; как и образованный язычник Германии Гете писал: «… все эпохи, в которых господствует вера в какой бы то ни было форме, блещут, поднимают дух и плодотворны и для современников, и для потомков. Наоборот, все эпохи, в которые безверие, в какой бы то ни было форме, одерживает плачевные победы, пусть даже временно они красуются в призрачном блеске, для потомства исчезают».

С другой стороны, когда зайдет речь о внешних бытовых формах и церковной жизни: напр., ее школах, организации приходов, печати, благотворительных учреждений и т. д., также и Церковь, и особенно у нас, где она в своем организационном развитии была задержана, почти придавлена государством, нуждается, в соответствующем содействии государства. Поэтому, союз, взаимодействие и дружественная поддержка, ими друг друга не только желательны, но и необходимы. И в нашей Русской истории, в очень долгом прошлом ее, христианство оказало огромнейшую услугу и всей вообще жизни нашего народа: оно вскормило, образовало и даже организовало его. И если не разбрелся этот народ по частям, не раздавлен был тяжелою пятою монголов и сменивших их других враждебных соседей своих, а сложился в огромное и сильное государство, то заправку и внутреннюю силу для этого получал он, бесспорно, именно от своей кормилицы – Православной Церкви.

Уже из одного этого вытекает исторический смысл и нравственная обязательность изучать нам, русским, свою «отце-преданную» религию. Но для признающих ее, вера наша не нуждается в таких сторонних побуждениях и поддержках. Истина дорога и нужна нам ради самой истины; богооткровенная религия в том и имеет значение и силу свою, что это – именно голос Божий, возвещающий нам все, что необходимо для нашей духовной жизни и спасения.

Так и должен относиться к вере своей каждый православный христианин, и прежде всего тот, кто образованным человеком вступает в жизнь. Оттеняем точнее, что даже и неверующий, тем паче – столь часто встречающийся теперь сомневающийся и маловерный, и он должен ее изучать и знать, хотя бы и для того только, чтобы иметь право отрицать. Слишком это серьезное и крупное явление, и фактор: слишком много значения имел он в истории передовых народов. Веками жили этой верой предки наши, до мучений и смерти стояли за нее, как за истину; благороднейшие подвиги и основы всего светлого и украшающего народную жизнь вытекали из нее, только ею созидались, и лучшие люди нашей истории и в мировоззрении, и в нравственной заправке своей воспитались ею, – всецело соками религии христианской. Не знать, поэтому, ее грешно, это значит – иметь пробел в самом главном, чем вводимся мы в тайники человеческой жизни.

Верующий же, христианин, по заповеди апостола, тем более должен ее знать, ибо он должен быть в состоянии «… дать ответ и иным о своем уповании»¹¹¹³. Но главное, вера человека, если это не видимость, a действительная вера, – никогда не бывает у нас чем-то стоячим и инертным, никогда не может быть мертвым капиталом. Она, как светильник, горит¹¹¹⁴, как жизнь, растет и развивается. И в каждый возраст, каждую пору развитие это совершается по своим законам, по соответствующему типу: иначе – в младенчестве и отрочестве, – иначе в сознательных и зрелых годах. Только «злобою» должны мы по наставлению ап. Павла «младенствовать» всегда: умами же должны быть совершенными¹¹¹⁵: в пору юности уже пора переставать питаться духовно «млеком словесным», – время переходить и здесь к твердой, более трудной, но и более питательной пище¹¹¹⁶. Такой пищей является выработка в себе, сознательным и христиански-разумным путем, более глубокого и полного, более отчетливого и обоснованного мировоззрения. Христианин должен знать свою веру, и если он может, но не хочет этого делать, он уже перестает быть христианином.

Еще больше необходимо нам знать ее потому, что в жизни своей мы всегда, и теперь особенно, так или иначе, должны бороться за нее. Жизнь есть борьба, и в сфере духовной не меньше, чем в области плотской и физической. Как бы мы ни хотели и не мечтали, но нам не прожить без того, чтобы не выступить в жизни более или менее активными и энергичными, более или менее открытыми и явными деятелями – или за веру, или – против нее. То спорами и каким-нибудь голосованием, то соучастием в поддержке выступлений и мер за религию, или, как теперь часто бывает, – против нее, то печатью и чтением, то воспитанием детей и близких, наконец, – просто личным примером, примыкая в нем к людям церковным или противоцерковным, одним словом, так или иначе, – но всякий из нас или содействует своей вере, или идет против нее.

И прежде и больше всего требуется от нас, в этом случае, подвиг исповедания Христа. И требует от нас его Сам Христос. Он знал, что постоянно в мире этом – развращенном и Князю своему¹¹¹⁷ податливом, дышащем неверием и скептицизмом, проповедь о Нем и жизнь по Нему все «… иудеям – соблазн, еллином же – безумие»¹¹¹⁸, и что каждому из последователей Его предстанет потому выбор: пойти за миром – и постыдиться Христа, или устоять в Его вере – и тогда исповедовать Его, хотя бы даже предстояло за это «… потерять душу свою ради Него и Евангелия» (но в этом, на самом деле, лишь сберечь ее)¹¹¹⁹. И потому Он, в качестве закона этой веры и установил: «… всякого, кто исповедает Мене пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным»¹¹²⁰, а «… кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми ангелами»¹¹²¹, – кто отречется, от того и Он отречется¹¹²².

Сейчас поход неверия особенно повсеместен и дружен, и вместе – дерзок и нагл. Давно захватил оп популярную, главным образом мелкую и газетную печать; все больше проникает в науку, где давно модными и излюбленными становятся идеи Геккеля и Маркса; наконец с революционным движением последних дней это неверие вплетается в самые политические программы различных партий. Пусть же сила его вызовет и выявит нашу силу. Тем больше чести теперь открыто и смело каждому – встать на защиту и прославление своей веры. Так некогда, знаем мы, в Капернауме массы отшатнулись от Христа, услышав, испытующее и будящее веру сердца, учение Его о Хлебе жизни – в Его Плоти и Крови. Наш же ответ на эту измену Ему и отказ тогда же был дан – устами камня веры – апостола Петра: «Господи! К кому нам идти? Ты (один) имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что ты Христос, Сын Бога Живого»¹¹²³.

Пусть торжествует в мире зло

И к воробьям шлют Божье царство,

Лишь ярче блещет крест Христов,

«Сим победишь» – твердит нам сердце