Том I. Зосимовские святые

На берегу небольшой речки Молохчи, возвышается холм, чьи склоны некогда были покрыты густым еловым бором. Тишина и безмолвие царили здесь. Лишь неугомонный щебет птиц да завывания метелей – все о свою пору – нарушали царящее затишье.

Место это укрылось в стороне от торговой, так называемой «средней», дороги из Александрова к Троице, в Переяславль-Залесском уезде, в Кинильском стане, в даче пустоши, называемой Ульянина, издавна принадлежавшей сельцу Каравайкову и составлявшей до 20-х годов XVIII столетия вместе с двадцатью тремя пустошами, родовую вотчину господ Тимоновых.

Не без воли Божией, в неведомый день последней четверти XVII века, посетил эту пустошь старец Зосима, призываемый Богом к уединенной, отшельнической жизни. По душе пришлось старцу покойное место, значительно удаленное от людского жилья.

Отшельник помолился Богу, испросил откровения Его святой воли и, познав в своем чистом сердце, что именно этот уединенный уголок предназначен ему для подвижничества и пустынножительства, остался здесь навсегда. Он поставил тут деревянную часовню и келью и начал вести безмолвную жизнь, руководствуясь в своих подвигах и лишениях примером подвижничества преподобного Сергия, житие которого ему, как добродетельному иноку Свято-Троицкой Сергиевой обители, было хорошо известно не только по книгам, но и по преданиям.

Кельей схимонаха Зосимы была тесная, малая изба, в углу которой размещалось все его богатство – несколько образов. Пни в лесу служили сиденьем и местом отдыха. Близ речки Молохчи он собственноручно вырыл колодец, доставлявший ему прекрасную ключевую воду.

Старец Зосима был избранником Божиим. Жизнь в лесной пустоши, удаленной от человеческих взоров, не устраивается по произволу и разуму человеческому; она определяется по особому смотрению, призванию и откровению Божию. Блаженный подвижник был из числа тех людей, о которых св. апостол Павел говорит, что они скитались…, терпя недостатки, скорби, озлобления, и весь мир не был достоин их. ³ Мир, по своему недостоинству, сначала не понимает великих молитвенников, но затем в какой-то момент прозревает и начинает их ценить, ищет в пустынях.

Неизвестно, с каких лет был иноком блаженный старец схимонах Зосима, но, вероятно, он был призван Господом с малолетства. В этом убеждают нас его высокие добродетели. Чтобы достичь чистоты сердца, сделаться обителью Духа Святаго и быть призванным к уединенному жительству в пустыни – надо трудиться на пути духовного делания очень долго, много десятков лет быть истинным монахом. А истинный монах только тот, говорит св. Иоанн Лествичник, кто во всяком месте и деле, во всякое время руководствуется единственно Божьими заповедями и Божьим словом. Только исполнители правды Божией могут возобладать над своим сердцем и своею плотию. Инок должен сперва обучаться деланию заповедей в обществе человеческом, где духовное делание сопряжено с деланием телесным, а потом уже, достигнув достаточного преуспевания, заняться исключительно и духовным деланием в отшельничестве или в безмолвии, если окажется способным к тому. Но далеко не каждый способен к безмолвию и отшельничеству.

Чтобы сделаться способным к пустынножительству надо много лет трудиться, терпеть искушения и скорби, бороться со страстями. Без сомнения, старец Зосима много лет монашествовал, жил сперва под руководством опытных старцев, стремился к совершенству, был исполнителем правды Божией, получил все блага и Дары, какие только мыслимо приобрести подвижническою жизнью в монастыре, но, по заповеди Христовой, восхотел окончательно распять свою плоть на кресте отшельничества, и удалился к совершенно уединенной созерцательной и мученической жизни, подражая вере великого и преподобного наставника Свято-Троицкой обители.

Он явился на указанную ему Господом, благословенную Ульянину пустошь уже будучи схимонахом. Крестьяне окрестных сел, в числе которых был и Семен Ермолаев и Иван Прокофьев, жившие уже в XIX веке, показывали, что место это издревле называлось пустынькою; был тут монастырь и церковь, но в чье имя не известно; разрушена во время нашествия Литвы и поляков; после того остались тут только два отшельника: схимонах Зосима и его келейник Иона; на месте церкви Зосима приказал плотнику, крестьянину села Никульское Андрею Кляузину, построить часовню.

Неизвестно, сколько лет провел схимонах Зосима в отшельничестве, пока открыл его мир, и народ стал стекаться к нему толпами за советом и наставлениями, но, во всяком случае, слава его возросла не ранее, как за десять лет до смерти.

«Монах подобен воину, идущему на брань, который отовсюду ограждает тело свое полным вооружением, – говорит преподобный Ефрем Сирин, – трезвится до самой победы, и беспокоится, чтобы вдруг не напал на него враг, и чтобы ему, если не примет предосторожностей, не попасть в плен».⁴

«Какой ум может представить себе и какой язык сможет передать желания святого,– по словам блаженного Епифания, ученика преподобного Сергия, описавшего его житие, – его первоначальное рвение, любовь к Богу, тайную доблесть его подвига; возможно ли правдиво описать уединение святого, его дерзновение, стенания, непрестанные молитвы, которые он обращал к Богу; кто расскажет о его слезах теплых, душевном плаче, сердечных воздыханиях, всенощных бдениях, усердном пении, непрестанных молитвах, стоянии без отдыха, прилежном чтении, частых коленопреклонениях, голоде, жажде, лежании на земле, духовной нищете, во всем скудости и недостатке: что ни назови – ничего не было. Прибавим ко всему этому борьбу с бесами – видимые и невидимые сражения, столкновения, страхования от демонов, диавольские наваждения, страшилища пустыни, ожидание неизвестных бед, встречи и нападения свирепых зверей».⁵

Все подвижники испытывают в пустынях, как говорили раньше, страхования и, конечно, отец Зосима прошел чрез ту же борьбу с демонами, как и преподобный Сергий, которого мучили полчища бесов. Об этом мог бы поведать сопутник его по отшельничеству, монах Иона, но, вероятно, он был неграмотный, а позднейшие пустынножители не озаботились описать житие своего мудрого духовного отца и наставника.

Драгоценным вкладом в житие Зосимы служит небольшая тетрадь,⁶ вмещающая в себе рассказ уже слепого старца Симеона Ермолаева, который был несколько лет сторожем у могилы Зосимы и хорошо помнившего многое из рассказов своих предков. В ней говорится, что отец Зосима отличался большим умом, был человеком святой жизни; к нему стекались со всех сторон благочестивые люди за наставлением.

Молва о подвигах отшельника привлекала к нему не только желавших подражать ему и следовать за ним по избранному пути жития иноческого, но даже и лиц Царской фамилии. Чтила старца сестра Петра Великого, царевна Наталия Алексеевна. Приезжали знатные люди, вельможи и дворяне. На пожертвования царевны Натальи выстроили особую часовню, которую богомольцы разукрасили образами, двор с кельей и омшаник для пчел. Около отца Зосимы мало-помалу собрались иноки, в числе которых предание помимо Ионы называет и Кирилла. Здесь образовалось некое подобие пустынного общежития.

Несомненно, что схимонах Зосима обладал великим и редким даром совета, так называемого старчества. Народ к нему притекал толпами; он с каждым беседовал, как проповедник и учитель; ему были искренно и сердечно преданы все окрестные жители, – почему крестьяне с такою любовью и хранили не только могилу схимонаха, но и передавали из поколения в поколение предания о его житии.

В одно из своих посещений царевна нашла старца Зосиму очень больным, сильно огорчилась и просила его келейника Иону дать ей знать в Москву в случае кончины пустынника. «Я приеду к нему на погребение», – сказала она. Вскоре после ее отъезда, в половине июня, старец скончался. Говорили, будто бы он завещал похоронить его без всяких почестей, а в случае же неисполнения этой его воли, он более ста лет не явится людям. Но известно, что сейчас же после его преставления отправили гонца в Москву. Известие о кончине старца застало Царевну больной; она не могла приехать, но будто бы пожертвовала большую сумму на погребение и прислала архиерея и певчих, чтобы похоронить его со всеми почестями. Могилу себе он ископал ранее и выложил ее кирпичом. Погребение, как передавали предки, было великолепное; народу стеклось очень много.

Это было, по исследованию летописцев, в 1710–1713 г.г.

Для богомольцев кончина блаженного старца, то, что они потеряли в его лице дивного молитвенника, было великим горем. Народ притекал в часовню Ульяниной пустыни, чтобы проститься со старцем, лежавшим нетленно в гробу, на виду всех, в продолжение трех недель. По неложному слову Писания, Господь не дал преподобному Своему видети истления.⁷

Господь умножал Свои благодатные силы на могиле подвижника. Чудеса по молитвам старца Зосимы все более и более укрепляли веру в его святость, люди сохраняли благоговейную память о нем самом, и о пустыни. В середине ХIХ века на месте бывшей часовни стоял большой липовый крест с врезанным в середину малым литым медным крестом. Однако со временем народа приходило все меньше и о пустыньке постепенно стали забывать.

Преподобный Серафим, ссылаясь все на того же старца Симеона Ермолаева, сообщает, что, примерно, в середине XIX века происходили случаи явлений Зосимы пильщикам леса. Там же пастухи видели огонь. Праведный старец Симеон раскопал то место и нашел могилу, выложенную камнем. Увидал и даже коснулся нетленного гроба. Дивное благоухание разлилось вокруг, и старец со своим помощником решили снять крышку, как вдруг ударил сильный гром, сделалось темно от тучи… Когда закончили пилку дров, то неизвестно от чего вся пустошь загорелась. Испуганный Симеон взял крест и обошел с ним пожарище, огонь сразу погас.

Вера в целительную силу была так велика, что местные крестьянки приносили своих недужных деток на могилку старца. Случаи исцелений продолжаются и в наши дни. В 2001 году жительница Сергиева Посада Данилова Надежда Тимофеевна, посетив Зосимову пустынь, собрала на раке преподобного капельки масла и смазала болячку, которую врачи безуспешно пробовали удалить в течение пяти лет – кожа вскоре очистилась.

21 мая 2006 года Лазарева А. В. из поселка Бужаниново привезла потерявшего зрение сына на колодец прп. Зосимы. После того, как глаза промыли, юноша сразу начал различать цвета, пошел процесс восстановления и, спустя некоторое время, зрение полностью восстановилось.

Прославлен старец Зосима был уже в конце двадцатого века. 26 июля 1994 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий II в сопровождении епископов Владимирского и Суздальского Евлогия, Истринского Арсения, наместника Троице-Сергиевой Лавры Феогноста и других совершил молебен новопрославленному местночтимому святому Зосиме.

Память преподобному Зосиме, пустынножителю, Владимирскому чудотворцу празднуется 15/28 июня и 13/26 июля.

Преподобный старче Зосимо моли Бога о нас!

Тропарь преподобному схимонаху Зосиме,

пустынножителю, Владимирскому чудотворцу. Глас 4-ый.

Добродетелию препоясався, / стяжал еси дух мирен в житии твоем, / подражая доблественне подвигом преподобнаго аввы Сергия, / устроителя Троицкия обители, / из нея же исшел в место пустынное / и тамо, победив демонския полки, / прославился еси яко истинный воин Христов. / Темже почитающе память твою / с верою вопием ти: / спасай нас молитвами твоими, Зосимо, преподобне отче наш.

Кондак преподобному Зосиме,

пустынножителю, Владимирскому чудотворцу. Глас 4-ый.

Доброплодная отрасль древа благочестия явился еси, / преподобне отче Зосимо. / и яко финикс процвел еси в пустыном житии, / сияя светом любве всем притекающим к тебе с верою, / даруя просящим исцеления в болезнех душевных и телесных, / сего ради усердно взываем ти: / моли за ны ко Господу да спасет души наша.

Величание

Ублажаем тя, / преподобне старче наш Зосимо, / и чтим святую память твою, / наставниче монахов / и собеседниче ангелов.

Преподобный схиигумен Герман, в миру – Гавриил Гомзин, родился в 1844 году, 20 марта, в Страстной Понедельник. В Великую Пятницу младенца крестили и нарекли Гавриилом, а на Светлое Христово Воскресение пришлись в том году его первые именины – Собор Архангела Гавриила.

Господь судил Своему верному рабу явиться на свет в тихом подмосковном городке Звенигороде, овеянном древними преданиями русской старины и осененном именем ученика преподобного Сергия Радонежского – преподобного Саввы Сторожевского, чья святая обитель расположена в полутора верстах от городской черты, на горе Стороже.

С первых дней жизни мальчика окружала атмосфера патриархальной русской семьи, проникнутая духом благочестия, доброделания, ежедневного труда и праздничного отдохновения. Родители Гани,-так по домашнему звали Гавриила – Симеон Матвеевич и Марфа Федотовна – любили храм Божий, были людьми простыми и сердечными, старались в обыденных житейских делах следовать заповедям Божиим, творить милостыню и помогать ближним. Отец владел ремеслом стекольщика. С тяжелым ящиком на плече обходил он городские улочки, выполнял заказы горожан и часто возвращался домой с пустой сумой и без денег. С тех, кто не мог заплатить, Симеон денег не требовал, хотя семья у стекольщика была большая: жена, три дочери да пятеро сыновей, с ними жила и бабушка. Всех он должен был содержать. Но все как-то устраивалось с Божией помощью. Заботы о хлебе насущном Симеон Гомзин оставлял, когда, преступив порог храма Божия, вставал на клирос и приятным басом воспевал Господу песнь хвалы и благодарения. Он вообще любил петь: пел дома, пел, возвращаясь с работы.

Ребятишки, получившие по отцу «уличную» фамилию Басовы, едва заслышат знакомый голос, тотчас убегали в дом. А там прятались кто куда: отец уличных игр не любил, считал их занятием пустым и неполезным, а шалунов наказывал за ослушание. Кормильца встречала у порога бабушка-заступница и просила прощения у него и за себя, и за всех детей.

Четырех лет от роду Ганя лишился матери. В 1848 году Марфа Федотовна скончалась при родах дочери Анастасии в день Казанской Божией Матери года в возрасте тридцати семи лет. Гавриила взяла на воспитание тетка, Матрена Матвеевна Бабкина, – родная сестра отца, которая была мальчику крестной матерью, Ганя ходил в школу, особенно нравились ему уроки Закона Божия, да и другими предметами он занимался охотно и учиться любил. После окончания начальной школы хотел поступать в уездное училище, для чего нужны были деньги – пять рублей на покупку новых учебников. Отец денег не дал, решил, что это слишком большая сумма, а тетка сказала: «Много людей без этого живут. Поучился, и довольно».

Впоследствии отец Герман будет вспоминать с сожалением о том, что так рано оставил учебу. Но пока беспечная юность взяла свое, и мальчик даже обрадовался, что не нужно больше ходить на уроки. Когда ему исполнилось девять лет, отец ушел в Гефсиманский скит Троице- Сергиевой Лавры, где принял постриг, а Гавриил стал прислуживать в кабачке, который содержал один из его братьев. Это продолжалось почти два года. Постоянные драки, сквернословие, похабные рассказы, пьяные песни – сама атмосфера питейного заведения не могла, конечно, оказывать благотворного влияния на юную душу. В Саввином монастыре, напротив которого стоял дом тетки, пятьдесят лет жил иеромонах Даниил, родной дядя Гани. Он все звал племянника к себе в монастырь, но тот стремился к отцу, ушедшему в Гефсиманский скит и просил дядю и схимника Иоанна – будущего Строителя Зосимовой пустыни в 1890–1897 годах: «Научите меня монашеству». «Да какое наше монашество? А как постригли меня, да на другой же день дали палку в руки и собирать послали на обители – вот какое нынче монашество», – отвечал схимник.

Как только появилась возможность, его забрал к себе в Москву брат Алексей, живший между Протопоповским переулком и Грохольской улицей.

«Ух, уж ты избаловался в кабачке», – сказал Алексей при первой встрече с братишкой и как следует «оттаскал его». А затем стал прилагать все усилия, чтобы вывести Гавриила в люди, дать ему какое-либо ремесло. Сам Алексей немного рисовал и приохотил к этому делу брата, преподав ему первые уроки, затем отдал его в обучение к живописцу Василию Яковлеву, который жил в Звонарском переулке у Николы в Звонарях. Там мальчик прожил четыре года. Потом – еще четыре года – у другого мастера, пока не постиг живописное дело в достаточной степени, чтобы работать самостоятельно.

Москва с ее святынями, многочисленными монастырями и храмами произвела большое впечатление на благочестивого отрока. В праздничные и воскресные дни посещал он кремлевские соборы и иноческие обители, особенно любил молиться в храмах Чудова, Сретенского, Богоявленского и Новодевичьего монастырей, с величайшим благоговением вступал он под своды кремлевского Успенского собора. Именно этот, московский, период заложил духовные основы в будущем подвижнике, у него появился навык молитвы, зародилось и окрепло желание оставить мир и посвятить себя служению Богу. Впоследствии отец Герман с чувством глубокой благодарности вспоминал священника церкви при Набилковской богадельне Иоанна – своего первого духовника, которому однажды на исповеди сказал о желании принять монашество. Набилковская богадельня – целый комплекс благотворительных заведений – находилась в районе Мещанских улиц, и Гавриил, живший неподалеку, часто там молился. И батюшка, и прихожане хорошо знали мальчика, приходившего в храм в испачканном красками халатике и с жаром молившегося в продолжение всего богослужения. Священник привечал юного богомольца, давал ему книги духовного содержания, исповедовал и наставлял.

Среди духовных писателей юный Гавриил особенно выделял святителей Тихона Задонского и Димитрия Ростовского. С их творениями он познакомился в отрочестве и до конца дней глубоко чтил этих учителей Православия.

В двенадцать лет Гавриил Гомзин окончательно решил, что будет монахом, но желанию этому суждено было осуществиться нескоро...

В сентябре 1859 года, когда Гавриилу было пятнадцать лет, отец опасно заболел и был привезен из Гефсиманского скита в Москву для лечения. Вечером в воскресенье 19 сентября у постели умирающего в Мариинской больнице Симеона Матвеевича собрались сыновья: Алексей, Василий и младший, Гавриил. Отец уже был так слаб, что не мог поднять руки, чтобы благословить детей. Гавриил, возложив себе на голову отцовскую десницу, мысленно произнес: «Батюшка, благословите меня вместо себя в монастырь пойти».

Сказать об этом вслух он боялся. Рядом были старшие братья, приложившие немало усилий, чтобы устроить младшенького, помочь ему заработать свой кусок хлеба и теплый угол. Тем более что сыновья бывшего звенигородского мещанина изрядно преуспели в житейских делах: владели трактирами и питейными заведениями в Москве и Петербурге. Им хотелось, чтобы и брат их жил зажиточно и благополучно, приумножая капиталы и расширяя дело.

Со времени кончины отца прошло два года. Гавриил перебрался по настоянию одного из братьев в Санкт-Петербург. Родные убеждали его оставить малодоходное занятие живописью и предлагали участие в торговых предприятиях. Братья выкупили Гавриила из рекрутов, заплатив пятьдесят рублей – сумму по тем временам значительную. Это еще больше усилило моральную зависимость Гавриила от них. Помнил юноша и наставления опытных духовников, не советовавших поступать в монастырь до достижения 25-летнего возраста. Но столица с ее соблазнами, образ жизни, который вели родственники, шумные компании, поездки в театр и, наконец, намерение братьев поскорее женить Гавриила – все это укрепило юношу в решимости открыться. Он рассказал брату о своем желании и «родительском благословении», на что тот ответил:

– Если отец благословил, значит, на то Божья воля.

Вскоре Гавриил посетил Гефсиманский скит с твердым намерением остаться там навсегда.

В Гефсимании он бывал и раньше, еще семнадцатилетним и тогда же просил разрешения поселиться в скиту, но благословения не получил. И вот теперь он, по его собственным словам, «не шел, а на крыльях летел туда» и «отшлепал ноги», добираясь от Москвы до Сергиева Посада пешком. Скитоначальника на месте не оказалось. Видя в этом особое указание Промысла Божия, Гавриил решил, что ему отпущено время для осуществления давнишней заветной мечты: сходить на поклонение святым угодникам в Киев. По железной дороге он добрался до Тулы, потом вместе с обозом до Ельца, где остановился в Троицком монастыре, братия которого помогла добраться до Задонска. Удалось Гавриилу побывать и в Воронеже у мощей святителя Митрофана. Но до Киева он так и не добрался. Пришло время возвращаться в Москву.

Словно бы на прощание юноша выполнил просьбу брата Алексея: написал для церкви во имя святого мученика Трифона иконы святителя Алексия, митрополита Московского, и святой мученицы Параскевы (имена этих святых носили брат и его жена). Завершив работу, ставшую для Гани своеобразным экзаменом на владение мастерством, он решительно заявил родственникам, что уходит в скит.

– Гаврила Семеныч, зачем вам это? Можно ведь спасаться и здесь, – говорили ему близкие.

– Спасайтесь, если можете, а я не могу, – смиренно отвечал будущий старец.

20 февраля 1868 года, на второй неделе Великого поста, Гавриил Гомзин поступил в Гефсиманский скит, начало которому было положено в 1844 году благословением святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского и трудами его духовника архимандрита Антония, наместника Лавры. Этот «молодой» монастырь в окрестностях Троице- Сергиевой Лавры прославился ко времени поступления в него Гавриила сонмом иноков-подвижников.

Благословением Царицы Небесной в новоустроенной обители, в ее пещерном храме, явилась знаменитая впоследствии Черниговская икона Божией Матери, прославившаяся многими чудотворениями. Первое чудо от иконы – исцеление расслабленной крестьянки Феклы Адриановой – совершилось уже после поступления Гавриила Гомзина в обитель.

К моменту пострига Гавриила в рясофор, 25 июня 1870 года, в скиту пребывали два старца: иеромонах Тихон и иеросхимонах Александр. Так было угодно Господу, чтобы новоначальный инок последовательно проходил науку монашеского жития сначала у одного из них, потом у другого.

Отец Тихон – ученик оптинского иеросхимонаха Феодота, некоторое время подвизавшегося в скиту Параклит близ Лавры, отличался простотой, глубочайшим смирением, удивительным умением говорить с каждым, кто обращался к нему. Любовь и сострадание старца к людям были так велики, что он нередко плакал, принимая исповедь, и ласковым задушевным словом утешал кающихся грешников. Именно к нему, начальнику и братскому духовнику скитских пещер, и поступил в послушание Гавриил.

Дело было так: один иеродиакон из братии отвел Гавриила к отцу Тихону, говоря, что отец Александр очень строг, а этот батюшка – простой и добрый. И с этого времени отец Гавриил стал ходить к отцу Тихону открывать свои помыслы, просить советов и наставлений. Впоследствии схиигумен Герман так вспоминал о своем первом старце:

«Простой он был такой и такой любвеобильный. Бывало, придешь к нему, а стулья у него все завалены одежей, и он говорит:

– Ну, парташенька, скидывай на пол одежонку, садись. Давай чай пить.

И тут, за чаем, ему все говоришь и расскажешь про себя, что на душе, да и то, что против него думаешь и что против него говорят; а он отвечает, бывало:

– А ты ко мне не как к старцу, а как к брату ходи; а брат от брата утверждается, яко град тверд».

Почти четыре года пробыл отец Гавриил в послушании у отца Тихона, пока не призвал его другой гефсиманский подвижник – иеросхимонах Александр. Этот дивный старец, проведший сорок лет жизни в иночестве и из них десять лет в затворе, был в учениках у знаменитого оптинского старца отца Леонида вместе с преподобным Амвросием Оптинским, который впоследствии присылал своих духовных чад на исповедь к отцу Александру. С двенадцати летнего возраста будущий подвижник приобрел навык Иисусовой молитвы. В Гефсиманию он поступил в 1851 году по благословению святителя Филарета Московского, а в 1871 году в первый день августа месяца он по благословению архимандрита Антония, наместника Троице-Сергиевой Лавры, – ушел в затвор. С этого-то памятного дня и стал келейничать у отца Александра будущий схиигумен Герман.

Перед тем как удалиться в затвор, отец Александр попросил как-то отца Гавриила прибраться у себя в келии, затем стал все чаще приглашать его к себе за каким-нибудь делом и, наконец, переговорив предварительно с настоятелем, сказал отцу Тихону:

– Я у тебя ученика хочу отнять.

– Ну что же? Бери, пожалуйста, пусть он тебе послужит, – благодушно ответил старец.

«Так меня из полы в полу передали», – вспоминал об этом случае отец Герман, всегда с любовью чтивший память обоих старцев, особенно – отца Александра, от которого он, по его собственным словам, получил сугубую душевную пользу.

«Великий это был старец, – говорил он впоследствии своим ученикам, – молитвенник, делатель молитвы Иисусовой. Зайдешь к нему, бывало, благословение взять ко всенощной идти, а он сидит и весь погружен в молитву. Вернувшись от всенощной, зайдешь к нему опять, он сидит на том же месте, и весь ушел в молитву.

– Ты разве в церковь не ходил? – спрашивает меня.

Он и не замечал, сколько прошло времени, а прошло четыре часа»...

Вспоминая свои первые шаги на поприще иночества, схиигумен Герман говорил, что в скиту у него было «два столпа»: старец и игумен. Старец учил уничижать и укорять себя постоянно, в монастыре учили знать лишь церковь, келию, трапезу и старца. Кроме послушания у отца Александра Гавриил ежедневно по два часа нес в храме чреду по чтению Псалтири и писал иконы. Поступая в обитель, он скрыл, что владеет ремеслом живописца, полагая, что по делам своим достоин лишь послушания на кухне. Но кто-то из его прежних знакомых открыл «тайну» монастырскому начальству, и Гавриилу определено было проходить послушание иконописное. Первая икона, написанная им в скиту, – Черниговский образ Божией Матери, помещенный на монастырскую колокольню. Его кисти принадлежали также изображение Скорбящей Божией Матери в притворе Черниговского храма над пещерами, портреты старца отца Александра и скитоначальника архимандрита Антония. Им были отреставрированы почти все иконы пещерного храма, иконы и настенные росписи Иверской часовни. Всего отец Германа написал двадцать четыре иконы. Среди них образы: Нерукотворный образ Спаса, Успение Богородицы, Тихвинская икона Божией Матери...

С иконописным послушанием связан один примечательный эпизод. Как-то приехав на богомолье в Киев, отец Герман побывал в часовне, принадлежавшей одному женскому монастырю. Там он увидел Черниговскую икону Божией Матери и... узнал свою работу. Подойдя поближе, он разглядел и подпись: «Писал рясофорный монах Гавриил. Гефсиманский скит. 1874 год». Икона была окружена особым почитанием… Отец Герман спросил о причинах такого благоговейного отношения к иконе и услышал в ответ:

– Потому что она чудотворная.

К образу Владычицы были привешены отлитые из золота и серебра изображения рук, ног, голов – приношения в свидетельство о чудесных исцелениях.

29 ноября 1877 года Гавриила Гомзина постригли в мантию и нарекли Германом, в честь святителя Германа, архиепископа Казанского. Восприемником на постриге был его старец отец Александр.

После кончины любимого старца отец Герман в продолжение девяти лет искал себе духовного руководителя. Он вступил в переписку с валаамскими старцами и святителем Феофаном Затворником. По свидетельству самого отца Германа, святой епископ «добре устроил» его. Впоследствии переписка двух подвижников была издана в виде брошюры под названием «Ответы епископа Феофана, Затворника Вышенской пустыни, на вопросы инока о молитве». На суд святителя отдал отец Герман и свои записки о почившем старце отце Александре. Сначала он отправил воспоминания преподобному Амвросию Оптинскому и затем, получив его одобрение, – святителю Феофану, который, исправив кое-что, в письме к отцу Герману посоветовал издать записи, прибавив, что «держать их под спудом было бы не совсем безгрешно». Ученые иеромонахи из духовных чад отца Германа еще раз просмотрели и отредактировали рукопись, которую затем и издали.

5 июля 1880 года, в день памяти преподобного Сергия Радонежского, митрополит Московский и Коломенский Макарий (Булгаков) рукоположил в Троицком соборе Троице-Сергиевой Лавры инока Германа во иеродиаконы. В 1885 году, 17 августа, в день скитского праздника «Вознесения Божией Матери», иеродиакон Герман был рукоположен во иеромонаха. Чин иерейской хиротонии над ним совершил митрополит Иоанникий (Руднев).

Вскоре после этого многие из скитской братии, а также некоторые иноки Лавры и студенты Московской Духовной Академии стали обращаться к отцу Герману за духовными наставлениями. Это смущало подвижника, и он обратился за разрешением недоумения к Вышенскому Затворнику. Святитель Феофан благословил иеромонаха Германа принимать приходящих и даже дал ему наказ: никому не отказывать и всех принимать с любовью. Через некоторое время (13 марта 1892 года) отец Герман был утвержден должности братского духовника Гефсиманского скита, а в 1893 году он был назначен еще и духовником больницы и богаделенного скита.

В этот период отец Герман был уже известен многим иерархам Церкви, инокам, взыскующим подлинной духовной жизни. Его имя было окружено глубочайшим уважением в Московской Духовной Академии. В числе духовных чад старца были ректор академии архимандрит Антоний (Храповицкий), впоследствии митрополит; архимандрит Чудова монастыря Арсений (Жадановский), впоследствии архиепископ Серпуховской; игумения Иоанна – настоятельница Аносина Борисоглебского монастыря, как его называли, «женская Оптина пустынь», и многие другие выдающиеся личности.

С 26 сентября 1897 года в жизни подвижника начался новый этап, связанный с настоятельством в Зосимовой пустыни...

Удалившись из Гефсиманского скита с тринадцатью учениками,⁹ отец Герман, напутствуемый молитвами и благословениями своего сподвижника отца Варнавы Гефсиманского – известного на всю Россию старца, принялся за внешнее и внутреннее устроение Зосимовой пустыни.

«Встретили меня с иконою; и я привез с собой икону, какую игуменья из женской Зосимовой пустыни¹⁰ прислала мне в благословение, чтобы внеси с собою в обитель. Урядник встретил нас. А в пустыни рыбы нет: щи горькие из сырой капусты. Пошли, чайку попили, потом ввели меня в церковь, многолетие мне сказали. Потом ввели меня в наместнические покои, в келию отца Павла; ввел меня сам наместник: кушетка стоит, а в ней нет ни гвоздочка; а в шкафу ризница, и ничего в ней нет. На другой день сразу же ввел я уставную службу. А потом мы начали с отцом Иоанном разбирать бумаги ».¹¹

Все в обители требовало его непрестанных забот; всюду он должен был поспевать. И на стройке, и в трапезной, и в храме за богослужением, и на монастырских послушаниях – всюду надо было вводить благочиние и порядок, истинный строй жизни, проникнутый молитвой и покаянием, строй, при котором не мешкают и не поспешают, но все совершают во благовремении. «И вот здесь я весь в дела ушел, о молитве не радел; из Марии в Марфу превратился».

Митрополит Серафим (Чичагов), (в то время иеромонах Серафим) писал в своем очерке о Зосимовой времен настоятельства отца Германа:

«Около отца Германа собрались монашествующие, как простосердечные дети около любимого отца. Не скроются эти подвижники и боголюбивые труженики от взора народа, ищущего правды духовной, их скоро найдут скорбящие, недужные, страждущие, и просветится обитель блаженного схимонаха Зосимы! Тогда мир устремится искать себе отрады, облегчения, утешения в эту самую пустынь, которую злоба мира хотела уничтожить до основания.

Не увидит здесь мир ли довольства, ни покоя, а будет свидетелем бедности, недостатков, трудов и древнего монастырского порядка, длинных служб по церковному уставу. Стройное, старинное пение, так называемое столповое, произведет совершенно иное впечатление, чем обычное светское пение в городах. Увидит мир, как совершается ежедневно к вечеру монашеское правило по Саровскому уставу со многочисленными поклонами, с умною молитвою, со слезными прошениями и воздыханиями за благотворителей, попечителей, жертвователей обители, а также и за обидящих, осуждающих по неведению. Братия живет по примеру святых отцов под руководством своих старцев, открывая им ежедневно свои помышления. Живущие здесь монахи – истинные труженики: летом работают на огородах, косят сено, чистят лес. Это занятие для свободного времени, для отдыха. Не прекращается работа в мастерских, келиях...».¹²

Прошел один год настоятельства отца Германа, и 24 октября 1898 года, в Зосимову пустынь поступил бывший протопресвитер Большого Успенского собора Московского Кремля отец Феодор Соловьев, а 30 ноября того же года он принял постриг от руки отца Германа и был наречен Алексием в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Так начал свой иноческий путь знаменитый старец Алексий Зосимовский – ученик и сотаинник схиигумена Германа, великий молитвенник и знаток человеческих душ.

3 июня 1902 года отец Герман был возведен в сан игумена. При нем Зосимова обитель обрела свой величественный вид: три храма, братские корпуса, часовни, склады и хозяйственные постройки были обнесены высокой кирпичной стеной, над которой парила высокая, трехъярусная колокольня с установленными в 1912 году курантами.

Весь архитектурный комплекс монастыря создавался по проектам лаврского архитектора Латкова.

Но главным строительством преподобного Германа было то незримое возрождение школы зосимовского старчества, привлекавшая в пустынь тысячи паломников со всей России, недаром православные нарекли ее Северной Оптиной.

В основу сего действования положил отец Герман положил такое правило: внешнее созидание монастыря должно способствовать внутреннему устроению братии. Исходя из этого, он скупает вокруг пустыни участки земли, дабы предупредить появление вблизи обители дач и поселков. С той же целью не проводит шоссе к станции, отводит вдаль проезжую дорогу, спасая иноков от шума и соприкосновения с мирскими людьми; делает в разных местах ограждения, что затрудняло, с одной стороны, выход братии из обители, а с другой, вход в нее посторонним лицам;. В обители устраиваются корпуса со множеством помещений, что давало возможность каждому монаху жить в отдельной келии и удобно подвизаться. Отец игумен благословляет физическую работу для всех насельников, не исключая и старших, не ради прибытка и корысти, а для того, чтобы облегчить борьбу с плотью; ибо он хорошо знал, что труд, соединенный с молитвой, угашает пламень страстей. Он обеспечивает братию пищей, одеждой, топливом и всем необходимым, дабы материальные лишения не повергали их в скорби и не нарушали бы духовного равновесия. Благоукрашает храмы, равно как и всю обитель, и тем возвышает дух ее насельников, укрепляет любовь, привязанность их к своему монастырю.

В деле воспитания иноков отец Герман и чисто духовные средства. Так, прежде всего потребовал он неопустительного посещения церковных служб и особенно полунощницы и утрени. Старец обыкновенно говорил словами святых отцов: «Утреня есть жертва наша Богу, тогда как Божественная литургия- жертва Господа за нас». Ввел авва и строго уставное богослуже­ние с умилительным пустынным напевом, регентовал один из его учеников, иеромонах Нафанаил.

Зосимовский «Блажен муж», «Хвалите имя Господне», ектеньи глубоко ложатся на сердце и никогда не забываются.

Отец Герман установил везде и во всем порядок: в церкви, на клиросе, в трапезе, на послушаниях; искоренил среди братий такие пороки, как своеволие, пристрастие к вину, к табаку и шатанию по миру, и, что самое главное, озаботился духовным окормлением братии. Будучи учеником славного наставника – отца Александра, он видел в старчестве великую силу нравственного созидания инока.

Отец игумен вырастил целую плеяду иеромонахов, получивших широкую известность у богомольцев, претерпевших впоследствии гонения и много пострадавших. Преподобный схиархимандрит Игнатий, преподобный игумен Владимир, преподобный иеромонах Макарий, преподобный иеромонах Герасим, благочинный пустыни иеромонах Мелхиседек, казначей монастыря, впоследствии схиигумен, Митрофан, иеромонах Досифей, иеромонах Феодорит, иеромонах Никодим, схииеромонах Иннокентий – это те, кто нес на себе крест духовничества наряду с аввой Германом и старцем Алексеем.

Рядом с отцом Германом оказываются будущие подвижники: архимандрит Зосима, архимандрит Никита, игумен Платон, иеромонах Софроний и другие братия, пострадавшие за веру Христову в годы лихолетья. Отовсюду приходили в пустынь мирские люди, ища молитвы, покаяния, совета и утешения.

В эти годы в монастыре получали духовное окормление Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, сестры Марфо-Мариинской обители, высшие сановники государства, иерархи Церкви. В Зосимову стекались сотни и тысячи богомольцев со всей необъятной России. Пустынь стала одним из духовных центров русского Православия. Офицеры и чиновники, священники и монахи, крестьяне и ремесленники, промышленники и торговцы все они, мужчины и женщины, старики и молодежь, молодые супруги и юные девы, принимая наставления зосимовских старцев, уносили с собой в мир особый свет пустыни, словно бы отблеск Света Невечернего.

Отец Герман являл собой пример строгого инока. Ежедневно он посещал храм и только в крайнем случае вычитывал службу в келии. Удивительна была его любовь к дому Божиему. Когда во время болезни ему предлагали посидеть в келии и не ходить на полунощницу, он говорил:

«Как вы жестоки ко мне, не хотите, чтобы я умер в храме. Ведь это для инока истинное счастье, вожделенное благо; монаху ли нежиться в келии, когда он должен принадлежать Богу».

Та же ревность о спасении заставляла его не предаваться продолжительному сну. Он спал в подряснике, то и дело вставая с постели, чтобы положить несколько поклонов или потянуть четки с Иисусовой молитвой. В какое бы время не воходили к нему братия, всегда заставали его бодрствующим. Помимо всех других достоинств, старец имел дар самоукорения, нередко затевал войну с самим собой.

Но отец Герман, как и подобает истинному подвижнику, будь то монах или мирянин, переживал и скорби. По временам – тяжкие. Бывали и искушения. Один из учеников, казначей пустыни иеромонах Иона, пришедший вместе с отцом Германом из Гефсиманского скита, восстал на своего авву. В обители поднялся ропот, и дело закончилось переводом игумена Германа в Троицкий Стефанов-Махрищский монастырь, Владимирской епархии. В этот же монастырь от подобных нестроений удалялся некогда и преподобный Сергий Радонежский.

В «ссылку» отец Герман прибыл 14 сентября 1909 года, когда Святая Церковь вспоминает изгнание святого Иоанна Златоуста из Константинополя. К высокопреосвященному Владимиру, митрополиту Московскому, обратилась с письмом группа известных всей Империи лиц, в том числе: С. Булгаков, М. Новоселов, Л. Тихомиров, И. Фудель, просивших вернуть настоятеля в пустынь: «Зосимовский монастырь был и остается тем светлым оазисом среди пустыни, где все жаждущие духовного наставления и укрепления находили незаменимое утешение и удовлетворение. Между тем, обитель эта и вещественно и духовно была создана неустанными трудами досточтимого отца Германа. Личная его строгая подвижническая жизнь, его духовность и сердечная теплота отражались на строе и духовной атмосфере всей окружающей его монастырской общины». За старца хлопотала великая княгиня Елисавета Феодоровна и усердно молилась за него, вычитывая еженощно акафист Божией Матери в честь Ее иконы «Всех скорбящих Радосте»...

Краткое пребывание игумена в Махре ознаменовалось двумя пожарами в обители. А уже 6 ноября отец Герман получил повеление вернуться обратно. Через десять дней он снова был в Зосимовой.

Авторитет зосимовского настоятеля был столь высок, что к нему за поддержкой обратились не только гонимые афонские делатели Иисусовой молитвы, но и Владыка Макарий, Митрополит Московский, просил отца Германа дать свое суждение об афонских спорах.

20 мая 1911 года идейный лидер имяславцев, схимонах Иларион обращается к отцу Герману с просьбой «походатайствовать перед начальством – духовным и светским о кровных нуждах Кавказских пустынножителей».¹³

На оба эти обращения старец отвечал: «Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому возникшие разногласия следовало бы покрыть любовию».

Молитвенному деланию и, в частности, Иисусовой молитве зосимовский подвижник предавал огромное значение:

«Особенно же в молитве Иисусовой надо ожидать каждое мгновение нападения от врага. Когда помолишься, как должно, – ожидай того, что не должно. Надо бдительно стоять на страже сердца, чтобы при первом наступлении бить супостата именем Иисусовым, ибо нет для него более страшного оружия ни на земле, ни на небе. «В терпении вашем стяжите души ваши ».¹⁴

Вечером 28 июля 1916 года в своей келье игумен Герман принял пострижение в великую схиму от руки епископа Арсения (Жадановского). С этого момента помыслы старца были всецело заняты достойным приготовлением к блаженной вечности.

Когда исполнилось 50 лет монашества отца Германа, преданные ему чада хлопотали о том, чтобы почтить подвижника митрой. Но лаврское начальство ограничилось награждением палицей и наперсным крестом с украшениями от Святейшего Патриарха. Надевая их на старца, епископ Арсений сказал: «Для тебя не важно, конечно, сами по себе награды земные, ибо ты ищешь единой почести у Господа Бога.»

Имея дар рассуждения, отец Герман хорошо распознавал духовную прелесть. Многим, так называемым блаженным, носящим вериги, чугунные шапки, посохи, предсказывающим и бегающим зимой босиком, он не доверял, а нечувствительность их к холоду объяснял простым горячением крови.

После бесед со старцем его духовные чада чувствовали, как водворяются в сердцах их спокойствие; дурное и греховное отходило прочь, на место им являлись высокие и светлые намерения.

В последние дни схиигумен Герман тяжело болел и переживал, что разлучен с храмовым богослужением. Он с нетерпением ожидал момента причащения Святых Тайн, которые принимал ежедневно. От физической слабости старец сделался словно прозрачным и настолько похудел, что иеромонах Мелхиседек носил его в храм на руках.

Вечером 17 января 1923 года схиигумен Герман окончил свой земной путь и преставился ко Господу, сопровождаемый молитвами и скорбными слезами братии и тех, кто почитал его при жизни. Последними словами батюшки были:

– Нам нужно всем готовиться в небесные обители!

Первую панихиду над усопшим совершил старец Алексий, он же прочел канон на исход души. Три дня тело покойного пробыло в келии, где почти непрерывно совершались панихиды. Когда выносили старца, отец Алексий, оставив свое уединение, вышел из затвора, чтобы дать последнее целование умершему наставнику.

По окончании отпевания гроб обнесли внутри собора и при пении опустили в могилу, приготовленную у правой стены Зосимовского придела.

Старец предсказывал, что, пока он жив, обитель его не закроют. И действительно, Зосимова пустынь была окончательно закрыта через два месяца после погребения отца Германа.

«Душа, возлетевшая по смерти на воздух, в двери небесные, в себе и с собою имеющая Христа, не устрашится там врагов своих, но дерзновенно будет говорить с ними. Посрамив их у дверей райских, она радостно перейдет оттуда в вечные обители Горнего Царства и неудержимо вольет струю своей непрерывающейся песни (молитвы Иисусовой) в потоки сладости райских песен, неустанно восхваляющих Божию Славу, и соединится с ними навек для нескончаемого, блаженного славословия Господу Сил!» Так пророчествовал отец Герман в своих наставлениях. «Заветы схиигумена Германа о молитвенном делании» были изданы в Берлине в 1923 году его духовными чадами.

В настоящее время мощи прославленного в 2000 году преподобного схиигумена Германа Зосимовского, Владимирского чудотворца, хранятся в раке в честь Смоленской иконы Паресвятой Богородицы собора пустыни.

Память совершается 1/14 сентября и 17/30 января.

Преподобный отче Германе, моли Бога о нас!

Тропарь преподобному Герману,

схиигумену Зосимовскому, Владимирскому Чудотворцу, Глас 2– ый.

Божественныя молитвы ревнителю, / преподобнаго Зосимы образ явивый / устроителю знаменитыя пустыни, / богомыслие и старчество в ней насадивый, / добродетельми щедро украшенный, / постническое и равноангельское житие показавый. / Преподобне отче Германе, наставниче и пустынножителю, / поминай нас у престола Вседержителя, / чтущих любовию честную память твою.

Кондак преподобному Герману,

схиигумену Зосимовскому, Владимирскому Чудотворцу, Глас 6 – ый.

В преподобстве и правде пожив, / отче Германе преславне, / многим путь явился еси ко спасению. / Та же молитву божественную насадив во иноцех твоих, / стезю твою к Богу праву содела.

Величание.

Ублажаем тя, / преподобне старче наш Германе, / и чтим святую память твою, / наставниче монахов, / и собеседниче ангелов.

Один из самых славных и почитаемых старцев ХХ века, преподобный Алексий Зосимовский, родился 17 января 1846 года в Москве в семье настоятеля московского храма во имя преподобного Симеона Столпника за Яузой. При крещении младенца нарекли Феодором, в честь великомученика Феодора Тирона (память 17 февраля).

Отец, потомственный священник, протоирей Алексей Петрович Соловьев (1804–1882), был родом из города Дмитрова. Незаурядные способности, высокие нравственные качества позволили ему закончить местное духовное училище первым по списку и продолжить образование в Вифанской семинарии вблизи Сергиева Посада. После семинарии он сразу поступает в Духовную Академию, в которой получает степень магистра и профессорскую должность. Помимо служения в храме отец Алексий был благочинным, преподавал в 3-й мужской гимназии и в Практической академии (учебное заведение, готовившее детей почетных граждан к коммерческой деятельности). За сорокалетнюю педагогическую деятельность ему было пожаловано потомственное дворянство.

В 1835 г. Алексей Петрович женится на Марии Федоровне Протопоповой, дочери священника церкви Пятницкого кладбища, и по ее желанию через два года переезжает в Москву. Мать старца Алексия была женщиной глубоко православной, доброй и милосердной. Помимо семьи она приняла на себя заботу о рано осиротевших брате и сестре. Своих детей у нее было десятеро: две девочки и восемь мальчиков. После ее смерти от холеры в 1854 году остались сиротами старшая дочь Анна (в замужестве Владимирская), восьмилетний Федя и младшая Катя (в замужестве Беневоленская). До некоторой степени мать им заменили бабушка по отцу Анна Андреевна и няня Татьяна, которую старец вспоминал с любовью. Но главная забота о детях легла на плечи отца. Своей лаской и нежностью он добивался от них полнейшей открытости и такого же послушания. Огорчить отца было для детей мукой мученической.

С малых лет Федор отличался серьезностью, не шалил, уклонялся от веселых забав. Мальчик очень любил музыку и, научившись играть на рояле, исполнял церковные песнопения. Обладатель отличного голоса он с малых лет пел в хоре. Самыми любимыми у него были ирмосы покаянного канона: «Яко по суху пешешествовав Израиль» и другие. Федор также прислуживал в алтаре своему отцу.

Начальной грамоте Федора учил будущий тесть, диакон соседней церкви, Павел Смирнов. А по достижении мальчиком определенного возраста его отдали в Андрониевское духовное училище. В этот период с ним случилось несчастье: когда он звонил на колокольне, язык колокола ударил его, и мальчик потерял сознание. В результате он ослеп на один глаз. Тем не менее, в 1866 году юноша заканчивает Московскую семинарию по первому разряду. Продолжить образование в академии Федор не захотел, так как не чувствовал в себе призвания к богословской науке. Он хотел служить Господу в скромном звании приходского диакона.

Перед получением сана Федор Алексеевич женился на любимой с детства Анне Павловне Смирновой, старшей дочери друга их семьи, к тому времени уже священника церкви во имя святого Климента, папы Римского на Варварке. Венчание было 12 февраля 1867 года, а рукоположение состоялось 19 февраля в Чудовом монастыре. Митрополит Московский Филарет назначил отца Феодора в церковь святителя Николая в Толмачах, которой покровительствовал.

Первые годы служения для молодого диакона стали самыми благодатными. Прихожанам и настоятелю он пришелся по душе своей скромностью, отзывчивостью, почтительным отношением к старшим, благоговейным служением. Семейная жизнь также складывалась благополучно. Кроткая и добрая жена Аннушка в тоже время отличалась живостью и общительностью: молодые часто принимали у себя гостей. Отец Феодор купил фисгармонию, научился играть на ней и исполнял различные пьесы, отрывки из опер, романсы и церковную музыку. Часто пел под собственный аккомпанемент.

23 июля 1868 года у них родился сын Михаил... А через пять лет произошло следующее. Аня попросила Федора пойти с ней в гости, но он почему-то не захотел и решительно отказался. По дороге, переходя улицу, она провалилась в сугроб и промочила ноги. Простуда перешла в скоротечную чахотку, и в январе 1872 года Анна скончалась. Для отца Феодора это был страшный удар, он не смог простить себе, что не согласился сопровождать жену. Когда отпевали Анну Павловну, у него не было сил служить. Он стоял рядом с гробом, неотрывно смотрел на любимое лицо, и слезы катились по его щекам...

Начиналась иная, одинокая, жизнь.

Значительное влияние на судьбу и духовное совершенствование отца Феодора оказал настоятель Толмачевской церкви протоиерей Василий Петрович Нечаев. Отец Василий был мудрым человеком, и люди часто пользовались его советами. Прихожане уважали его за благоговейное служение, доброе и чуткое сердце. С 1860 года при Толмачевском храме издавался известный журнал «Душеполезное чтение», редактором и основным автором которого был настоятель. В начале 1880-х годов при церкви создается хороший профессиональный хор под управлением регента Ф.А. Багрецова.

Отец Василий любил молодого человека и относился к нему по-отечески. По смерти Анны Павловны, дабы вывести отца Феодора из состояния непомерной тоски, настоятель загрузил его работой в журнале. Редакционные заботы пробудили интерес к литературной деятельности, и отец Феодор стал писать статьи, некоторые из которых были изданы отдельными брошюрами. Первым печатным трудом начинающего автора стала краткая история Николо-Толмачевской церкви,¹⁵ составленная по материалам местного архива. Стоит упомянуть и о последней печатной работе уже иеромонаха Алексия. Это была статья в мартовском номере того же журнала за 1899 год в связи со смертью основателя знаменитой галереи Павла Михайловича Третьякова, прихожанина и благотворителя Толмачевского храма.

Отец Феодор много читал: богословские статьи, святоотеческие творения, словом, – религиозную литературу. Писательские сочинения не любил, Л. Толстого резко осуждал, говоря, что он отчуждает людей от церкви. Прочитав по совету друзей роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», он сказал, что ему понравились страницы о старце Зосиме, но в романе много грязи.

Кроме богослужений в храме, отец Феодор участвовал вместе с отцом Алексием Мечевым, тогда еще диаконом, в так называемых, народных чтениях. Одновременно безвозмездно преподавал Закон Божий в сиротском приюте, а также в частном приюте Смирновой и в домах прихожан, в частности, у известного философа-славянофила Ю. Ф. Самарина. Позднее старец Алексий вспоминал, что ему приходилось принимать участие в интереснейших беседах, завсегдатаями которых были графиня Сологуб, князь Черкасский, И. С. Аксаков, братья Васильчиковы, Бутурлины, князь Оболенский, – а в конце 70-х годов в этом обществе стал появляться молодой, но уже получивший известность философ Владимир Соловьев. Эти встречи расширили кругозор будущего старца и научили общению с представителями высшего общества, что пригодилось, когда к нему стали обращаться высокопоставленные особы. Позднее, в 80-х годах, дворец графини Сологуб купила казна и учредила в нем 6-ю мужскую гимназию. В ней учились известные в последствии писатели Иван Шмелев и Николай Дурново, с теплом вспоминавшие доброго диакона отца Феодора, приходившего к ним служить молебны. Они часто встречали его перед уроками, когда отец диакон возвращался после ранней обедни, окруженный толпой нищих.

Кроме ежедневной раздачи денег отец Феодор многих принимал и кормил дома. Однажды на улице диакон снял с себя верхнюю рясу и отдал дрожавшему от холода бедняку. Он был настоящим бессребреником.

Преодолев мешавшую ему природную неловкость и нерасторопность, отец диакон добился образцового церковного служения. Он был небольшого роста, но с хорошей осанкой, ходил степенно, с достоинством, кадил, крестился и кланялся истово, его чтение было выразительным, четким, слова были слышны и понятны всем стоящим в храме, любил петь вместе с хором. Отец Феодор был необычайно благочестивым и усердным церковнослужителем: всегда приходил в храм первым, а уходил последним. Перед уходом обязательно обходил весь храм и молился, кладя поклоны перед каждой иконой.

После того, как в 1889 году отец Василий Нечаев принял монашество с именем Виссарион, прихожане очень хотели, чтобы священником у них стал отец Феодор, но тот решительно отказался, считая, что окормлять такой приход должен более мудрый священнослужитель. Им стал известный богослов, великий молитвенник, сердечный человек, бывший профессор Московской Духовной академии протоиерей Дмитрий Федорович Касицын.

7 апреля 1892 года, с благословения митрополита Московского и по единодушному желанию причта и прихожан, был отмечен 25-летний юбилей служения отца Феодора в Николо-Толмачевском храме. Ему преподнесли икону святителя Николая в богатой серебряной ризе и приветственный адрес. В нем, в частности, говорилось: «В ...истории Церкви Христовой встречаются нередкие примеры, что лица, в иерархическом отношении бывшие только диаконами, оказывали влияние на Церковь несравненно большее, и Вы, высокочтимый Федор Алексеевич, состоя в сане только священнодиакона, на самом деле действительно и истинно, по силе своего влияния, как бы местоблюститель сего святого храма Божия... И надежды всего прихода почиют именно на Вас, все уверены, что Вы все предусмотрите и совершите во всякой святыне и со страхом Божиим, как перед лицом Самого Всевидящего Господа, что к Вам и смело, и со всей откровенностью может обращаться каждый и во всякое время, что любвеобильно выслушаете его, от искреннего и доброго сердца подадите добрый совет и окажете всякое содействие и вспомоществование каждому по мере надобности и возможности...»

В эти же дни отец Федор получил письмо от своего бывшего наставника Преосвященного Виссариона: «Многоуважаемый отец диакон Федор Алексеевич! Прошло 25 лет с тех пор, как Вы поступили на священно-служительскую службу в Николо-Толмачевском приходе. Из числа этих 25 годов я имел удовольствие служить 22 года совместно с Вами. За все это время мы дружелюбно относились друг к другу, и я всегда с великим сочувствием взирал на Ваши достолюбезные душеные качества и преполезные труды. Ваше всегда благоговейное служение в храме, Ваше смирение и кротость, Ваше строгое воздержание от гнилых и праздных слов, Ваше сердечное участие к радостям и скорбям ближних, готовность помогать им в нуждах, Ваши неутомимые и плодотворные труды в деле законоучительства и назидания – все это и подобное производило на меня благоприятное впечатление и служило к моему назиданию. Сравнивая себя с Вами, я не раз говорил себе: «О, если бы и мне быть таким добрым, как Федор Алексеевич!..»

В 1891 году на месте старого деревянного дома для причта построили новый, кирпичный, более просторный. У отца Феодора, жившего с сыном Михаилом, заканчивавшим Московское Императорское техническое училище, теперь появилась квартира из шести комнат. Жить стало просторней, и это вскоре пригодилось. Заболела теща, Анна Федоровна. Ухаживать за ней было некому, и отец диакон взял ее вместе с младшей дочерью в новую квартиру.

Года через два в Успенском соборе Московского Кремля начались перемены: митрополит Московский Сергий (Ляпидевский) решил восстановить в нем древнее, так называемое «столповое» пение, при котором вместо псаломщиков на клиросе поют пресвитеры и диаконы в унисон. Владыка Сергий знал о прекрасном толмачевском диаконе, и соборяне во главе с протоиереем Н. И. Пшеничниковым – знатоком этого пения, специально переведенным в собор – пришли в Толмачи от имени митрополита уговаривать отца Феодора перейти пресвитером в Успенский собор. Это приглашение было признанием высоких духовных и служебных качеств отца диакона, но тот сначала отказался. Однако, после обстоятельного разговора с тещей, которую он уважал и слушался, дал согласие.

Так в мае 1895 года Феодор Алексеевич Соловьев после двадцативосьми-летнего служения покинул Николо-Толмачевский приход.

4 июня 1895 года отец Феодор был рукоположен во пресвитера и определен в штат главного собора России. В нем находились великие святыни: Владимирская икона Божией Матери, мощи святителей Петра, Ионы, Филиппа; патриархов Иова и Гермогена. Здесь венчались на царство русские цари и императоры.

Некоторое время отец Феодор пел в «столповом» хоре, а потом перешел в алтарь, чтобы совершать богослужения. Уже через два года по принятии священнического сана он был единогласно избран духовником соборного причта, а еще через год, незадолго до ухода в монастырь, стал протопресвитером и награжден камилавкой.

Отец Феодор пользовался всеобщим уважением и любовью, служил, как всегда, благоговейно, истово и не спеша, часто внеочередно, за других. Из всех святынь собора больше всего батюшка почитал Владимирскую икону Божией Матери, на которой лик Царицы Небесной преисполнен необычайной духовной чистотой. Приходя и покидая собор, он усердно молился перед образом, с радостью служил перед ним молебны. Вот как вспоминал впоследствии старец Алексий о том времени: «Войдешь, бывало, в собор в три часа ночи для служения утрени, и благоговейный трепет охватывает тебя. Всюду тишина. Москва еще спит. В таинственном полумраке храма перед тобой встает вся история России. Чудится покров Божией Матери от Владимирской иконы в годины бедствий, проходят тени святителей московских – защитников Отечества и столпов Православия. И хотелось мне тогда молиться за Русь и всех верных чад ее, хотелось всего себя посвятить Богу и уже не возвращаться в суетный мир».

Сначала отец Федор жил в Георгиевском монастыре на Большой Дмитровке, а позже переселился в хорошую квартиру на Воздвиженке. Приходя из собора около двух часов пополудни, раздав, по обыкновению, содержимое кошелька нищим, протопресвитер обедал, после вечерни выпивал две чашки чаю с хлебом и больше ничего не ел до следующего дня. Постепенно его стала тяготить и соборная обстановка, и сами службы, не лишенные суетности, да и времени для уединенных занятий оставалось немного. Он давно ушел бы в монастырь, в тишину и безмолвие, но надо было поставить на ноги сына, содержать тещу и свояченицу. Наконец, Господь устроил все так, что давнее желание отца Феодора могло осуществиться. В апреле 1897 года его теща скончалась, свояченица получила хорошее место, а сын завершил учебу и женился на Ольге Петровне Мотовой, дочери богатого лесопромышленника.

Первоначально отец Феодор не предполагал селиться в Зосимовой пустыни. Он просто искал подходящее место для строго затвора и мечтал о Параклите, пустыньке в лесах за Троицей. Он даже посетил этот скит вместе со своим племянником-священником и получил благословение от игумена там поселиться. Но Господь определил ему иное место. При повторной поездке в Параклит, в Лавре встретил отец Федор иеромонаха Товию, который, предупредив о сыром климате скита, указал знакомцу на пустыньку близ станции Арсаки.

«…Пока я ждал лошадь, – вспоминал впоследствии старец, – стою на платформе, смотрю в лес, вижу: из леса выходит высокий старый иеромонах и направляется к станции. Проходит мимо меня и идет к кассе брать билет. Я к нему подхожу, спрашиваю:

– Не из Зосимовой ли пустыни?

– Да, – отвечает, – из Зосимовой.

– Не настоятель ли обители?

– Нет, я в ней сторож, – смиренно отвечает он.

Это был отец Герман, наш теперешний игумен. Тогда я назвался и говорю, что слышал про Зосимову пустынь и очень бы хотел в ней помолиться. Отец Герман очень этому обрадовался и говорит:

– Мне необходимо, отец протоиерей, в Москву съездить по делам, но вы меня непременно дождитесь, я уже завтра обратно буду, моя лошадка вас и подвезет.

Потом мы сели и хорошо, по душам, побеседовали. Отец игумен уехал в Москву, а я отправился в пустынь Зосимовскую .

На следующий день приехал отец игумен. Я спросил его примет ли он меня в число братии.

– Нет, вам, отец протоиерей, и таким, как вы, совсем другая дорога нужна. Жизнь наша убогая, скромная, а вы не к такой жизни привыкли в столице.

– Я ищу уединения, – ответил я ему на это, – и мечтал о Параклите, но там климат слишком сырой, а я по здоровью сырость не переношу. Здесь я у вас провел два дня и очень мне все нравится, хотел бы остаться.

Отец Герман помолчал немного и потом вдруг спрашивает:

– А что есть самое главное для инока?

– Смирение, – ответил я ему.

И вижу, как от моего ответа просияло лицо отца игумена, и он тихо сказал:

– Да, он из наших.»

Получив благословение свыше, протопресвитер Феодор Соловьев покинул Успенский собор в октябре 1898 года, прослужив в нем три года и четыре месяца. 30 ноября 1898 года он был пострижен игуменом Зосимовой пустыни отцом Германом во иеромонаха с именем Алексий, в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Это был и день их венчания с Анной.

Отец Герман, принимая в обитель протопресвитера Успенского собора, всеми уважаемого отца Феодора, очень опасался, что у того могли появиться ростки гордости и самомнения, и он начал смирять отца Алексия. Поэтому первое время тому жилось нелегко. Первыми послушаниями его были клиросное пение и совершение богослужений. Часто приезжавшие в то время в пустынь богомольцы говорили, что когда отец Алексий пел с хором, его редкий бархатный бас придавал зосимовскому пению особо торжественное звучание. Обращались с ним сурово, ставили во время службы ниже братии, облачения давали самые плохие. Правда, его определили духовником и освободили от тяжелых физических работ. Пришлось терпеть и на клиросе. Регент, иеромонах Нафанаил, резким тоном выговаривал отцу Алексию, когда он стал петь по-соборному:

– Это не Успенский собор, вы не забывайтесь, здесь реветь нельзя.

Отец Алексий смиренно, от всей души, просил прощения у отца регента. Тот долгие годы с умилением вспоминал об этом. Но размолвки с отцом Нафанаилом, человеком нервным и беспокойным, повторялись и доставляли отцу Алексию истинное мучение.

Сразу же став духовником отца Алексия, игумен Герман исповедовал его до конца жизни. Он вскоре узнал высокие душевные качества, светлую душу, искреннее смирение, оценил богатый опыт священнослужителя. Настороженность сменилась уважением, а затем и большой любовью. Отец Алексий отвечал взаимностью. Увеличилось и число исповедников: кроме старушек-богомолок, приходивших к нему в первое время, его духовными детьми стали многие молодые монахи. А через несколько лет его духовным сыном стал и сам игумен Герман. Клиросное послушание ему отменили и поручили учить монахов Закону Божию. Три раза в неделю он занимался со своими учениками по вечерам после вечернего правила. Молодые люди приходили уставшие, дремали и плохо понимали батюшку. Но он требовал, чтобы они запоминали все сказанное им, и настаивал, чтобы все слова его повторялись в точности. Движимый страхом Божиим, он во время этих уроков никогда не садился.

Вот как вспоминал в своем дневнике об этом преподобный игумен Владимир: «Монастырские послушания тогда были очень тяжелыми: монастырь только начинался, на уроки мы приходили в 8 ч. Вечера после вечернего правила. Монахи были усталые, часто дремали и плохо внимали урокам Батюшки. Но Батюшка твердо настаивал, чтобы мы его уроки помнили и, после рассказанного им, требовал, чтобы мы повторяли в точности его слова. Но нам было трудно, и мы часто не могли уловить все его слова. Тогда он нас наказывал. Однажды у меня сильно болели зубы, я по ночам почти не спал. Раз о. Алексей задал мне вопрос, на который я не смог ответить, и он меня заставил стоять до конца занятий.

О. Алексей был служащий (очередной) иеромонах, а иеродиаконом у него был о. Поликарп. После утрени о. Поликарп сказал о. Алексею: «Батюшка, Вы о. Владимира подняли, сделали ему вопрос, продержали его стоя весь урок, а у него болят зубы: он все ночи не спит, а днем работает и работы у него тяжелые». О. Алексей, слушая этот выговор, смутился, сейчас же приказал послать за мной. Прибежали ко мне, говорят: «Иди как можно скорей в церковь, тебя о. Алексей зовет». Пришел в церковь, в алтарь. О. Алексей, когда меня встретил, тут же упал мне в ноги и стал прощенья: «Прости меня, о. Владимир, что я нехороший поступок сделал, продержал тебя стоя больше часа».¹⁶

Уроки смирения, преподанные отцу Алексию отцом Германом, не прошли даром. Кому бы старец ни доставлял – нечаянно или по рассеянности – самой малой неприятности, кланялся в ноги и просил прощения. Он поступал так со всеми, даже, как уже говорилось, со своими учениками и келейниками.

Когда уроки по Закону Божию закончились, отец Алексий после ужина читал братии творения святых отцов и делал это до своего ухода в полу-затвор. До этого же времени он по праздникам говорил поучения народу. Его проповеди были простыми, полезными и понятными. Незадолго до ухода в полу-затвор, он прекратил исповедовать, считая, что это может возбудить в нем тщеславие.

Отец Алексий очень любил природу, но в лес или поле не ходил. Его прогулки ограничивались стенами пустыни. Не торопясь, бродил он по дорожкам, останавливался и внимательно вглядывался в окружающую его красоту: природа его умиротворяла. Весной 1906 года, Великим постом, постоянно осаждаемый исповедниками, он стал изнемогать, здоровье его пошатнулось, и он тяжело заболел крупозным воспалением легких. В то время он жил в северо-восточной угловой башне. Помещение было сырым и холодным, и его перенесли в игуменские покои. Положение было настолько серьезным, что лечивший монаха доктор Мамонтов открыто говорил о вероятности летального исхода. В Великий четверг отца Алексия соборовали, при этом присутствовали все братия, а приехавший сын его Михаил, плакал как дитя. Когда он подошел проститься с отцом, тот тихо сказал:

– Молитесь. Я надеюсь на Бога. Ради ваших святых молитв Господь дарует мне здоровье.

После этого отец Алексий стал поправляться. Летом он перебрался в небольшую избушку-келию, построенную на средства его сына.

17 февраля 1906 года скончался старец Гефсиманского скита Варнава, и сразу же многие из его духовных чад стали обращаться за помощью и поддержкой к отцу Алексию. Игумен Герман, увидев, как много людей стало приходить к отцу Алексию, отменил все другие послушания, назначив ему только старчество и духовничество. Это и стало главным делом его монашеской жизни.

Отец Алексий исповедовал в своей избушке каждый день. Его келия состояла из небольшой передней, приемной и спальни.

Перед домиком за невысоким забором разбили небольшой палисадник, в нем росли цветы и кусты, что придавало ему вид, радующий глаз. В дни, когда старец никого не принимал, калитка стояла на запоре.

Батюшка всегда был ласков и приветлив. По свидетельству многих его духовных чад, старец был больше похож на мать, чем на отца, – столько ласки и нежности, столько терпения он проявлял ко всем.

Особую группу его посетителей составили учителя и студенты Московской Духовной Академии. Старца они полюбили за мудрость и доброе, ласковое к ним отношение. Ехали иногда с такими тяжкими грехами, о которых не решались сказать приходскому священнику, думая, что старец лучше вникнет в их положение. Это-то и было тягостно нежному, любящему сердцу отца Алексия.

Поэтому батюшка и стал ходатайствовать перед начальством о позволении уйти в затвор. Его просьба была частично удовлетворена, и 3 февраля 1908 года старец ушел в полу-затвор, сначала временно, до Пасхи. Вход в его избушку был закрыт для всех мирян, кроме семейства сына, даже братия могли входить туда на откровение только в назначенные часы по пятницам. Отец Алексий стал принимать исповедников только в церкви по субботам и воскресеньям.

Период пребывания старца в полу-затворе (1908–1916) был особенно труден и многоплоден. Его известность среди людей, ищущих духовного наставления росла не по дням, а по часам. Среди его духовных детей были такие известные деятели Русской Православной Церкви, как Великая княгиня Елисавета Феодоровна, основательница Марфо-Мариинской обители милосердия, матушка Фамарь, которая по благословению старца основала под Москвой Серафимо-Знаменский скит. Зосимову пустынь часто посещали и члены известного в те годы религиозно-философского кружка, основанного М. А. Новоселовым: Сергей Булгаков, Павел Флоренский, Николай Дурново и другие, обращались к старцу Алексию за советом.

Кто бы ни пришел к нему – знатный человек или самая простая крестьянка, – батюшка равно забывал себя, переживая с каждым горе и радости, разрешал сомнения, утешал, ободрял, наставлял.

– Я все переживаю с вами, – говорил он своим духовным чадам, – ваше горе осталось у меня вот где.

И показывал на сердце.

Жалующиеся на свою тяжелую жизнь и на множество недостатков и грехов слышали от него следующие слова: «Не ропщи, детынька, не надо, если бы Господь забыл тебя, или не был к тебе милостив, то жива-то не была бы; только ты не видишь Его милостей, потому что хочешь своего и молишься о своем, а Господь знает, что тебе лучше и полезнее. Молись всегда, конечно, об избавлении тебя от скорбей и от грехов твоих, но под конец молитвы всегда добавляй, говори Господу: ”Обаче, Господи, да будет воля Твоя”».

О помыслах нечистых и хульных и о борьбе с ними старец постоянно говорил так: «Все помыслы такие отгоняй молитвой Иисусовой, а когда они очень уж будут докучать тебе, то ты, незаметно для других, плюнь на них и на диавола тебя смущающего. Ведь вот, когда при крещении христианин сочетается со Христом, он и на диавола и на дела его и дует, и плюет – так и ты делай!»

О чтении духовных книг и Святого Евангелия старец говорил: «Не ленись читать Слово Божие и духовные книги. Слово Божие поддержит и укрепит тебя в Истине». В первую очередь он советовал читать Авву Дорофея, Иоанна Лествичника, Иоанна Кронштадтского.

Об осуждении отец Алексий как-то сказал: «Осуждаем, детынька, оттого, что за собою не смотрим и себя наперед не осуждаем. Не осуждай никого, не клевещи и не давай неправильных советов ближним, ну а если тебе придется сделать это, то спеши исправить это зло».

Летом 1909 года в Сергиевой Лавре состоялся монашеский съезд, и старец Алексий был среди его участников. Его голос имел там большое значение, с его духовным опытом считались, и все с почтением прислушивались к его мнению. Большая часть постановлений была принята при его одобрении.

Здоровье отца Алексия ухудшалось. В 1914 году в ночь на первый день Пасхи у него случился сильный сердечный приступ. Батюшка осунулся, сгорбился. Почти постоянно он чувствовал головокружение и головные боли. Между тем число приезжающих к старцу увеличивалось с каждым годом. Помимо прочего это объяснялось и необыкновенной прозорливостью старца.

Известно множество примеров тому в подтвеждение. Вот некоторые из них.

«Мой товарищ по Духовной Академии Н. И. П. был в 1908 году у батюшки на исповеди. Прощаясь, старец вдруг сказал ему про его сестру: ”Ах, бедная, бедная ваша сестра!” Н. И. не понял слов батюшки, потому что сестра его была здорова, и он не подозревал ни о каком несчастье. Однако когда он приехал домой, то получил телеграмму от матери с известием, что его сестра сошла с ума».

В 1915 году учительница В. П. Дмитриенко, по своему обыкновению проводить в Зосимовой пустыни субботу и воскресенье, приехала туда и вошла к батюшке за ширмы. Батюшка встретил ее с удивлением: «Вера, ты почему приехала сегодня? Зачем? Я тебя сегодня не ждал. Братья-то твои у тебя живы?» – «Все, батюшка, живы», – ответила В. П., недоумевая от такого вопроса. По приезде в Москву она нашла у себя телеграмму, извещающую о смерти ее брата-юнкера, которого даже успели похоронить.

«7 мая 1906 года я впервые приехал к старцу. Вместе со мной были товарищи. В гостинице мы попросили себе по отдельному номеру. М. Ф., человек с больным сердцем, очень боялся одиночества, но нам постеснялся сказать об этом и промучился всю ночь. Он и зарывался головой в подушки, и как-то иначе пытался успокоить себя, и выбегал в коридор, но никак не мог избавиться от мучившего его болезненного страха. Так, бедный, он и не спал всю ночь. На следующий день он сказал об этом отцу Алексию. Старец его благословил и перекрестил его сердце. На следующую ночь страх его совершенно прошел и он спокойно спал в своем номере, ничего не боясь».

М. Г. Золотова 8 марта 1915 года приезжала в Москву хлопотать об открытии в Рязани женской гимназии. К своему огорчению, она узнала, что заседание попечительского совета, от которого зависело решение вопроса, назначено на следующий день. Но программа заседания уже составлена, и дело ее отложено. Таким образом, вопрос о гимназии затягивался на год, но и через год успех дела все же был сомнителен. Огорченная М. Г. все-таки попросила начальника канцелярии принять ее бумаги и поспешила в Зосимову пустынь к отцу Алексию, по благословению которого она и затеяла открытие гимназии. «И ты уже усомнилась», – укорил ее старец, когда она рассказала ему о своей неудаче. Батюшка ее благословил и обнадежил. И, действительно, когда она вернулась из пустыни, то узнала, что вопрос о ее гимназии был решен положительно.

Принимать народ торопливо и спешно батюшка, по складу своего характера и дарования, не мог, но удовлетворить всех не хватало времени. Старец от этого страдал. Летом 1915 года у него случилось полное расстройство сердечной деятельности, он буквально умирал и полтора месяца никого не мог принимать. Телесная немощь и чувство близости смерти вынудили его задуматься об уединении и затворе.

После нескольких попыток он получил благословение на затвор.

Двери в этот мир для него закрылись 6 июня 1916 года.

Старец покинул свою избушку и поселился на втором этаже братского корпуса. Его келия размещалась вплотную к алтарю надвратной церкви Всех святых, и батюшка через особую дверь мог незамеченным выходить прямо в алтарь. По правилу жизни в затворе отец Алексий каждый четверг исповедовался и каждую пятницу причащался. Старец считал таинства исповеди и причастия самыми важными для спасения души и относился к ним с величайшим благоговением.

Он говорил:

– Я прихода отца Германа каждый четверг ожидаю как манны небесной. Вот придет, все оберет, успокоит.

Уединение старца, снявшее с него огромную нервную нагрузку, благоприятно сказалось на его самочувствии: сердечные приступы стали слабее и возникали гораздо реже. Батюшку отвлекали только письма и телеграммы с просьбами молиться о родных и близких, находившихся на фронте, где тогда шли жестокие бои. Все просьбы батюшка с любовью исполнял, и его молитвы помогали.

Февральская революция никак не отразилась на ставшей спокойной и тихой жизни пустыни. С уходом старца в затвор поток паломников прекратился. В апреле 1917 года отец Алексий получил разрешение отслужить литургию в первый день Святой Пасхи, не разглашая об этом. На этой же неделе в Зосимову пустынь приехал митрополит Московский Макарий, вскоре вынужденно ушедший на покой.

Принимая митрополита, игумен Герман пригласил к себе отца Алексия. Владыка рассказал об обстановке, сложившейся в Русской Церкви и упомянул о решении Временного правительства о необязательности преподавания Закона Божия в школах и гимназиях. Это известие очень взволновало отца Алексия, потомственного преподавателя Закона, и он резко сказал:

– Это такое дело, что пусть руки и ноги рубят – нельзя уступать ни на йоту.

А затем, смутившись, уже другим тоном промолвил:

– Вот вы выпустили меня, а я тут же и нагрубил.

– А если бы ты сидел в затворе, то и не узнал бы, какой ты есть, – мягко пошутил отец Герман.

Собеседники не могли и представить, как происходившие события скажутся на их личной судьбе и на судьбе всей Русской Православной Церкви в самое ближайшее время.

* *

Идея о восстановлении упраздненного Петром I патриаршества зрела давно. Особую актуальность проблема приобрела в ходе революционных событий, как одно из средств укрепления Православной Церкви. С этой целью 15 августа 1917 года в московском Успенском соборе открылся Всероссийский Поместный Собор. Старец Алексий был избран его членом накануне, на проходившем в Троице-Сергиевой Лавре предсоборном монашеском съезде.

О значении, которое предавалось этому событию, свидетельствовал приезд в Москву из Петрограда председателя Совета Министров Временного правительства А. Ф. Керенского и председателя Государственной Думы М.В. Родзянко. Председателем Собора был избран митрополит Московский и Коломенский Тихон (Беллавин). Началась кропотливая работа – ежедневные заседания, длившиеся несколько месяцев. Рабочие заседания проходили в Лиховом переулке, и батюшка ездил туда на монастырской лошади, а то и просто на трамвае.

Поселился он в Чудовом монастыре. И когда в октябре 1917 года начались ожесточенные сражения, Кремль находился под постоянным обстрелом.

– Пока я читал утренние правила, в мою келию влетел в окно снаряд, но, слава Богу, не убил меня, хотя пролетел совсем близко, – вспоминал старец.

Пришлось с другими соборянами перебраться в монастырский подвал.

– Сразу после взятия Кремля большевиками вход на его территорию был ограничен: все ворота были закрыты и выставлены караулы. 5 ноября, когда необходимо было доставить в храм Христа Спасителя чудотворную Владимирскую икону Богоматери, это удалось выполнить с большим трудом. Целую неделю скрывались мы в подземелье, как в катакомбах, и как-то особенно чувствовали Бога. – рассказывал батюшка.

Вследствие серьезных событий, происходивших в России, было решено безотлагательно восстановить патриаршество. Избрание патриарха назначили на воскресенье 5 ноября 1917 года в храме Христа Спасителя. 30 октября избрали трех кандидатов: архиепископа Харьковского и Ахтырского Антония (Храповицкого), архиепископа Новгородского и Старорусского Арсения (Стадницкого) и митрополита Московского и Коломенского Тихона (Беллавина). Избрание Патриарха должно было решиться жребием, вынуть который поручили старцу-затворнику Зосимовой пустыни иеромонаху Алексию.

В назначенный день огромный храм Христа Спасителя, вмещавший двенадцать тысяч человек, был переполнен. Царило напряженное ожидание. Служил торжественную литургию старейший иерарх Русской Церкви митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) соборно с несколькими иерархами. Ни одного из кандидатов в храме не было. Перед началом богослужения владыка написал на пергаментах имена кандидатов на патриаршество и поместил их в специальный ковчежец, который опечатал сургучной печатью. Ковчежец был установлен на солее, слева от Царских врат, на специальном тетраподе перед малой Владимирской иконой Божией Матери. Во время литургии из Успенского собора была принесена чудотворная Владимирская икона Божией Матери, Заступницы Москвы и России, и установлена на тетраподе. По окончании божественной литургии из алтаря вышел молившийся там старый монах в длинной мантии. Из-под клобука выбивались и окаймляли его бледное лицо совершенно белые пряди волос. То был старец Алексий. Он встал перед хорошо известной и любимой иконой на колени, стал молиться, кладя земные поклоны.

В это время в храме служили особый, торжественный молебен, в котором просили Господа даровать Русской Православной Церкви так необходимого ей доброго и мудрого пастыря. По окончании молебна митрополит Владимир подошел к тетраподу, взял ковчежец, благословил им народ, разорвал шнур и снял печать. Старец Алексий трижды перекрестился и, не глядя, вынул из ларца записку. Митрополит Владимир внятно прочел:

– Тихон, митрополит Московский.

Словно искра пробежала по молящимся. Раздался возглас митрополита: «Аксиос!», который потонул в единодушном «Аксиос!.. Аксиос!..»¹⁷ духовенства и народа…

В связи с развернувшимися в Москве событиями жить в Кремле стало невозможно, и отец Алексий 10 ноября переехал к своему сыну в Докучаев переулок. С некоторыми перерывами старец принимал участие в работе Собора почти до самой Пасхи 1918 года, но незадолго до того, по немощи, был освобожден от посещений и вернулся в Зосимову пустынь.

* *

В начале 1918 года Патриарх Тихон обнародовал Послание об анафематствовании творящих беззакония «гонителей веры и Церкви Православной. Горькие слова Предстоятеля были полностью созвучны тому, что чувствовал старец Алексий по возвращении из Москвы. К тому же он переживал и личное горе: был убит митрополит Киевский Владимир, который, будучи в течение четырнадцати лет митрополитом Московским, покровительствовал Зосимовой пустыни, часто посещал ее и был связан узами дружбы со старцем.

Жизнь в тихой обители под мудрым управлением игумена Германа шла пока по-прежнему: согласно уставу совершались богослужения, усерднее, чем прежде, монахи трудились на покосе и в поле. Паломников было мало. В первое время после возвращения отца Алексия их не было вообще, но потом, с разрешения Патриарха Тихона, стали приезжать духовные дети на исповедь или беседу к старцу. Его здоровье улучшилось, но беспокойство и тяжелые предчувствия не оставляли человеколюбивого батюшку.

Получая все новые сведения о продолжающихся расправах над выдающимися представителями Церкви, старец Алексий понял, что настали новые тяжкие времена гонений, что появятся новые мученики. Однако и в этих условиях он проявлял примеры великого смирения.

«Не нахожу никакого греха в молитве за властей. Давно нужно было молиться за них и усугубить свои молитвы. Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, – может быть, благодать молитвы пробьет эту стену».

Осмысливая это, он решил, что должен увеличить свой молитвенный подвиг и принять второй, более высокий монашеский постриг – схиму. Что и произошло 28 февраля 1919 года. Имя у него осталось то же, но день ангела стал праздноваться не 12 февраля, а 17 марта – в день святого праведного Алексия, человека Божия. С августа посещения старца прекратились – он ушел в полный затвор!

22 октября 1919 года от перитонита скончался сын старца – Михаил Федорович. Батюшка очень просил, чтобы его отпустили на похороны, но ему как затворнику сделать это не разрешили, о чем он очень скорбел. После кончины мужа Ольга Петровна, навещала старца с детьми, чему он был несказанно рад: целовал и всё крестил. Все пили чай с гостинцами. Когда внуки увидали в келье гроб, то очень испугались, а он ответил: «Детыньки, у нас, монахов, гроб заготавливают при жизни».

Между тем время шло. Зосимова пустынь, превращенная в сельскохозяйственную артель, приближалась к своему закрытию. 18 января 1923 года мирно почил отец игумен Герман. А через два месяца после погребения из Александрова приехали комиссия для выполнения большевистского Декрета о ликвидации всех монастырей уезда, в том числе и преобразованных в трудовые артели. Первым делом выставили за ворота всех насельников, предварительно изъяв у них серебряные ризы с личных икон и другие ценные вещи. Все разъехались кто куда. Отец Алексий со своим келейником, отцом Макарием, отправился в Сергиев Посад.

Оставив теплый кров своей обители, где прожил двадцать пять лет без мирских забот, в молитвах и посте, отец Алексий оказался в очень тяжелом положении: ему было 77 лет, его одолевали немощи и болезни.

В семье сына старец не решился поселиться, хотя Ольга Петровна и звала его. Видимо, он рассудил, что своими недугами, не имея средств к

существованию, он будет обузой, осложнит жизнь всей семьи, и без того беспросветную. Но самое главное, он не мог вернуться в мир, уже давно покинутый им ради Господа. Жертва эта не была посрамлена, милостивый Господь не оставил в беде своих верных слуг и молитвенников. Прожив два дня в гостинице, они нашли приют в маленьком домике духовной дочери старца Веры Верховцевой, которая покинула Сергиев Посад, чтобы поселиться в Сарове, где еще продолжалась монашеская жизнь. Домик был деревянный в три окна, в нем были две комнаты: меньшая, которая стала келией отца Алексия, и большая – для отца Макария. Новое жилище было чем-то похоже на их избушку в Зосимовой пустыни. В доме Верховцевой жизнь мало чем отличалась от монастырской. До самой кончины к нему приезжали духовные чада и священнослужители. Одна раба Божия взяла на себя обязанность собирать с близких духовных чад старца посильное пожертвование. Когда ему что-нибудь привозили, он низко кланялся и благодарил, говоря:

– Я ведь теперь нищий, живу подаянием, меня добрые люди кормят, а сам я уже не могу работать.

До 1925 года отец Алексий еще передвигался по комнатам, несколько раз добирался до церкви. А потом все больше сидел в кресле, а позже полулежал на кровати. Отец Макарий усаживал его есть или пить чай.

Келейник рассказывал, что старец из последних сил старался вычитывать все дневные службы, исключая литургию, так как не имел в келие антиминса. Когда он уже не мог стоять, то вычитывал службы сидя. Батюшка до последней возможности принуждал себя не только молиться, но и класть земные поклоны, подражая в этом своему старцу – схиигумену Герману, который делал частые земные поклоны, когда уже вставал с помощью других.

– Какой же я монах, если не могу исполнять монашеских правил, – укорял себя, лежа в постели отец Алексий.

Смирение и чувство благодарности у батюшки были очень велики. Он постоянно благодарил келейника даже за самые незначительные услуги, ежедневно просил у него прощения.

Батюшка любил поминать на молитве живых и усопших, и келейнику говорил, чтобы тот никому не отказывал и от всех просящих принимал записки и передавал ему. В свое время на проскомидии старец около двух часов вынимал частицы по своему поминанию. В последние годы во время болезни батюшка благословил келейнику: поминание прочитывать вслух и не все сразу, а по частям, дабы не обременительно было для болящего..

Однажды, когда батюшка лежал от недомогания в постели, его приехал навестить Патриарх Тихон. Старец, всегда с глубоким почтением относившийся к лицам, высоко стоящим в иерархии, был глубоко тронут вниманием Святейшего и чувствовал себя крайне неловко, оттого что встречал его и беседовал лежа. Он несколько раз пытался спустить ноги с постели, но каждый раз Патриарх бережно брал их и клал на место. У кого из них было больше смирения!

После 1927 года отец Алексий только лежал, с трудом поднимал голову и шевелил пальцами правой руки. Принимал только своих близких духовных чад и монахов, и то не всех.

За два дня до кончины батюшка совсем ослабел. 19 сентября 1928 года в 8 часов утра старец по обыкновению причастился святых тайн. Несмотря на сильную слабость, он сам читал молитву перед святым причастием «Верую,

Господи, и исповедую…» Читал ее так тихо, что едва можно было разобрать слова, часто останавливался. После причастия отец Макарий поил старца теплотой, а духовник старца, Зосимовский иеромонах Владимир держал свечу. Отец Алексий с радостной улыбкой смотрел им в глаза, как будто прощаясь.

После этого отец Алексий совсем ослабел и тяжело дышал. Дали ему молока. Он выпил одну ложечку. После этого ему стало легче, и он тихо скончался.

Было 4 часа 20 минут по полудни.

Духовное начальство отложило погребение старца до четвертого дня – народ так любил отца Алексия, что люди день и ночь толпами стояли у гроба, даже дети подходили и целовали ему руки. Старец лежал как живой, никакого смертного запаха не ощущалось.

Несмотря на суровые преследования большевистских властей на отпевание вышли пять архиереев: архиепископ Бийский Иннокентий; епископ Никон; епископ Белевский Игнатий (Садковский); епископ Егорьевский Павел; епископ Суздальский Григорий; епископ Варфоломей (Ремов), наместник Петровского монастыря (не облачался, отдавал распоряжения, следил за порядком). Три архимандрита: Агафон, Филарет, Родион. Архимандрит Кронид, имея запрещение от гражданской власти служить в Посаде, находился без облачения в алтаре. Множество протоиереев и монашествующих.

После разрешительной молитвы епископ Павел вышел на амвон и прочитал завещание батюшки всем своим духовным чадам, написанное им собственноручно за шесть лет до кончины, которое он сам просил прочитать вслух над его гробом: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Оставляя свое земное пребывание и переселяясь в жизнь загробную, воссылаю хвалу и благодарение Всемилостивому Господу Богу за Его бесчисленные благодеяния мне, недостойному (Слава Богу о всем). Хвалу и благодарение воссылаю Преблагословенней Владычице Богородице, святому ангелу-хранителю моему, святым хранителям и покровителям моим: великомученику Феодору Тирону, святителю Алексию, митрополиту Московскому, преподобному Алексию, человеку Божию, и всем святым за их благодатное охранение меня. С благодарным чувством обращаюсь к моим отцам и чадам духовным, к отцу настоятелю и братии обители сия, ко всем моим сродникам и знаемым за их молитвенную помощь и многообразные дела любви мне, грешному. Коленопреклоненно прошу милостивого всепрощения у всех, перед кем я сознательно или несознательно сделался виновным, и, со своей стороны, я ничего не имею против кого-либо, со всеми расстаюсь в вожделенном мире и всепрощении, усердно прося их молитв ко Господу Богу, да вчинит мя в селениях Небесных. «Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя”. Многогрешный, недостойный иеросхимонах Алексий».

Погребли старца Алексея у алтаря храма в честь Всех Святых на Кокуевском кладбище в Сергиевом Посаде. В 1953 году его останки были перенесены на Старое городское кладбище. 25 июля 1994 года, по благословению преосвященного Евлогия, епископа Владимирского и Суздальского, было совершено перенесение останков старца Алексия в возродившуюся Зосимову пустынь.

26 июля в Зосимову пустынь прибыл Патриарх Московский и всея Руси Алексий II и совершил молебен новопрославленному местночтимому святому Зосиме Александровскому, пустынножителю, Владимирскому чудотворцу и панихиду по иеросхимонаху Алексию. Затем гроб с останками старца был перенесен с крестным ходом в Смоленский собор Зосимовой пустыни и поставлен в пределе во имя преподобных Зосимы и Савватия Соловецких.

Старец Алексий Зосимовский был причислен к лику святых угодников Божиих для всероссийского церковного почитания на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года. Митрополит Коломенский и Крутицкий Ювеналий, Председатель Синодальной комиссии по канонизации святых, в своем обращении сказал: «Господь одарил старца Алексия многими дарами, среди которых выделяются дары старческой мудрости, смирения, любви и прозорливости. Именно через его руки совершился промысел Божий о святителе Московском Тихоне, жребий, с именем которого на выборах Патриарха вытянул старец Алексий 5 ноября 1917 года в храме Христа Спасителя. Многих вел он к спасению души, совершая знамения и чудеса, призывал к покаянию, к поиску ”единого на потребу”».¹⁸ День памяти преподобного Алексия 19 сентября /2 октября.

Преподобный отче Алексие моли Бога о нас!

Тропарь преподобному Алексию,

затворнику Зосимовскому, всея Руси чудотворцу, Глас 5.

Яко звезда путеводная / утешитель российский / явился еси в годину лютых испытаний, / затворниче предивный, / огнем бо веры распаляем, / божественныя любве достигл еси, / восприяв от благодати Духа Святого / стадо православное. /просиявший духом пребожественным, / избирая /Патриарха Российскаго, / святителя великого, / преподобне отче Алексие, / моли Пресвятую Троицу / за землю русскую и спасение душ наших.

Кондак преподобному Алексию,

затворнику Зосимовскому, всея Руси чудотворцу, Глас 3.

Благочестиваго корене жезл святый, / от юности живот свой на служение богу подал еси, / в пустынь же Зосимову вселився, / любовию Христовою уязвленный, / стяжал сию добродетель яко высшую и вечную, / и верным благодати источник неоскудный показался еси, / милости всем изливая и немощные врачуя. / преподобне старче Алексие, / моли всещедраго Бога / даровати нам мир и велию милость.

Величание

Ублажаем тя», преподобне старче наш Алексие», и чтим святую память твою», наставниче монахов», и собеседниче ангелов.

Иеромонах Макарий, в миру Михаил Степанович Моржов, родился 16 мая 1872 года в деревне Пахомовской Верховской волости Вельского уезда Вологодской губернии в крестьянской семье. Учился в церковно-приходской школе. Когда подошло время, он был призван в армию и служил в Свеаборгской крепостной артиллерии, где приобрел специальность фельдшера. Уволенный в запас, Михаил проработал год на фабрике в Москве.

21 августа 1899 года Михаил поступает в Зосимову пустынь и становится учеником старца Алексия, который обучал новоначальных послушников Закону Божиему.

3 января 1903 года его зачисляют в указную братию, а спустя месяц, 22 февраля, Михаил принял монашеский постриг с именем Макарий. Он нес послушания на трапезной, выполнял обязанности бельевщика пустыни, но еще будучи послушником, в 1900 году был определен игуменом Германом в келейники к старцу Алексию. «Полюбив старца, он так и остался до конца, до самой смерти батюшки верным слугой и безропотно нес свое далеко не легкое послушание. Отец Алексий был не только его наставником, но и ближайшим другом. Почти тридцать лет служил верой и правдой отец Макарий, оберегая покой старца, а в последнее время стал ему нянькой».¹⁹ Суровый на вид, дисциплинированный и умный, он был неутомимым тружеником. Находясь долгие годы вблизи великого подвижника, отец Макарий преуспевал в терпении, смирении и любви, а вместе с духовными наставлениями старца впитывал и глубокую мудрость.

Для своего келейника старец стал примером любовного обращения с ближними. С отцом Макарием он был всегда предупредителен, будто тот только что поступил к нему на послушание: постоянно благодарил его за любую услугу, ежедневно просил прощения – и таким своим поведением мог растрогать своего помощника до слез.

Между двумя подвижниками иногда возникали незначительные разногласия, которые неизменно покрывала взаимная любовь. «Однажды старец Алексий беседовал со студентом Духовной Академии. Отец Макарий только что вычистил самовар, наполнил его, разжег и сказал: ”Я пойду за водой в часовню, а Вы, батюшка, смотрите, чтобы самовар не ушел”.

Отец Алексий во время разговора забыл про самовар и тот от сильного кипения залился водой. Отец Макарий, вернувшись, увидел это и с укором произнес: «Батюшка, и это Вы не могли исполнить! Теперь все мои труды насмарку, а я полдня чистил самовар!»

Старец упал в ноги отцу Макарию и стал просить прощения: «Простите меня, отец Макарий, я нехорошо сделал».²⁰

В 1923 году Зосимова пустынь была разорена. Старец Алексий нашел приют в Загорске у своей духовной дочери Веры Верховцевой, уехавшей из города и оставившей ему свой небольшой домик, очень похожий на тот, что был у него в пустыни. Преданный Макарий поселился вместе с ним. До 1927 года старец еще немного ходил, но потом только лежал, с трудом поднимал голову и шевелил пальцами правой руки. Отец Макарий все время был рядом.

Старец Алексий говорил Макарию, чтобы тот никому не отказывал и от всех просящих помолиться принимал записки – передавал ему. Таким образом, число поминаний постоянно росло. До болезни на проскомидии он около двух часов вынимал частицы по своему поминовению. Но в последние годы отец Алексий благословил вести поминание отцу Макарию: тот читал вслух и не все сразу, а частями, чтобы не утомлять болящего.

2 октября 1928 года преподобный старец преставился. При одевании и положении во гроб присутствовали три ученика: игумен Владимир, игумен Никодим и монах, Макарий, который очень горевал, постоянно плакал и целовал усопшего друга. На панихиде стоял растерянный и расстроенный: он острее всех присутствовавших сознавал эту потерю.

Сразу после кончины преподобного Алексия, 7 октября 1928 года, епископ Варфоломей рукоположил отца Макария в Высоко-Петровском монастыре во диакона, а на следующий день – во иеромонаха.

5 апреля 1931 года отца Макария арестовали. Допросы следовали один за другим: ведь перед следователями был келейник старца Алексия, которого ОГПУ решило сделать главным заговорщиком и руководидителем подпольной антисоветской организации. Отец Макарий достойно и смиренно вел себя в заключении, он никого не назвал из множества близких ему единоверцев, ежедневно посещавших отца Алексия. Он называл ничего не значащие имена, ссылаясь на незнание или плохую память, не желая никому навредить.

Из показания иеромонаха Макария на допросах.

«В Москву я езжу, правда, редко, но у кого я останавливался, я не скажу, так как уж лучше буду терпеть один и не приносить неприятностей своим знакомым. В Москве я бывал в церквах, но каких, не помню. В городе Загорске я знакомых не имею, в большинстве сижу дома. Изредка, когда появится желание, я служу в церквях Петра и Павла, на кладбище Кокуевском и других. Остальное время я занимаюсь черной работой по городу Загорску, очищаю дворы от снега, колю дрова и другое.

К старцу Алексию приезжали за советами духовенство, из которых помню: московских – Четверухин Илия, Зверев Александр, Лагов Петр, остальных на память не помню; приезжал доктор Таганской тюрьмы Жижиленко, впоследствии епископ Максим; из Твери приезжал Левковский Александр. Вообще еще к нему приезжали, но кто и откуда, я не знаю. Из ближнего духовенства приходил священник Инюшин Иван Иванович (раза три), Ржепик Мирон и другие (не помню). О чем говорили они со старцем Алексеем, я не помню, благодаря слабой памяти. Из всех вышеуказанных лиц я близко ни с кем не знаком, а знаю их только по приходу к старцу Алексию».

На вопросы о том, как он относится к советской власти, отец Макарий отвечал: «Советскую власть я рассматриваю как попущение Божие за грехи, но считаю, что истинный христианин должен терпеливо переносить все гонения и преследования со стороны власти. При царской власти грехов было меньше и потому не было никаких притеснений на Церковь, а духовенство жило в лучших условиях и спокойней, но как только народ стал отходить от веры, и грехов накопилось много, тогда Бог и сделал попущение, послав советскую власть. Это наказание будет продолжаться до тех пор, пока люди не одумаются и опять станут признавать Бога, ибо за благодетели Бог награждает. Пошлет ли Он награду в виде другой власти или сделает как-нибудь иначе, сказать не могу, так как пути Господни неисповедимы. До этого еще должен появиться антихрист, но, когда он появится, сказать трудно, хотя некоторые считают, что признаки появления антихриста уже есть: падение религиозности, преследование религии и прочее, причем считают, что пятиугольная советская звезда есть печать антихриста. Однако я не берусь утверждать, что это именно так, ибо еще ничего не доказано. Некоторые считают также, что грех принимать кооперативные книжки и вступать в колхозы, видя в этом дело богопротивное, но я считаю, что все это торговые условия...

Все мы имеем одинаковые политические убеждения и считаем, что советская власть является попущением Божиим, так как мы недостойны лучшей власти. Эти наши взгляды мы (и я в том числе) высказывали также и верующим, когда они обращались к нам с подобными вопросами. Спрашивали меня на исповедях, можно ли вступать в колхозы, на что я отвечал, что это дело не религиозное, а хозяйственное, а когда спрашивали об антихристе, я отвечал, что нет никакой надобности определять сроки появления антихриста, а нужно жить по-христиански».

Движимый неизбывной верой Христовой, он не боялся прямо высказывать свои взгляды, понимая, что жизнь его висит на волоске: «За каждой службой на проскомидии я поминаю по Служебнику русских царей общей формулой: ”Помяни, Господи, благочестивейших государей императоров”, а после этого – не по Служебнику, а по собственному желанию я поминаю персонально благочестивейших государей императоров Александра II, Александра III и Николая II и прочих царственных лиц. Поминаю также императрицу Елизавету Петровну и великую княжну Наталию Алексеевну. Последних двух я поминаю потому, что по преданию они посещали наш монастырь, а царей Александра II, Александра III и Николая II потому, что они были православными и нашими правителями, при которых верующим было свободно и хорошо жить. Советскую власть я поминаю дома и молюсь, чтобы Бог направил ее на истинный путь. О себе прошу Бога, чтобы Он помог мне спастись, и считаю, что и в современных богохульных условиях тоже можно спастись – если не открыто, то тайным подвигом, так как молиться можно и тайно».

28 апреля 1931 года отцу Макарию было предъявлено обвинение в том, что «он, являясь членом контрреволюционной организации, занимался агитацией, направленной к подрыву и ослаблению советской власти». В этом виновным он себя не признал и заявил, «что в организацию вступил потому, что только эта организация могла обеспечить сохранение православной веры и восстановить старый порядок»

20 мая 1931 года тройка ОГПУ МО приговорила иеромонаха Макария к расстрелу. Приговор привели в исполнение 10 июня 1931 года и среди прочих тайно захоронили на Ваганьковском кладбище. Постановлением Священного Синода от 26 декабря 2001 года иеромонах Макарий канонизирован как преподобномученик. День памяти преподобномученика Макария 28 мая / 10 июня.

Преподобный отче Макарие моли Бога о нас!

Тропарь преподобномученику иеромонаху Макарию, Глас 1.

Преподобия ризами блистая, / и венцем свидетельства сияя, / Макарие богомудре, / добрий оружниче христов, / не престай молитися о нас: / чтущих днесь святую память твою.

Кондак преподобномученику иеромонаху Макарию, Г ас 2.

Послушанием непрелестным, / служением любовию растворенным, / степению молитвы высокою», исповеданием веры твердым, украси тя Христос Бог, / отче наш претихий Макарие.

Величание

Величаем тя, / преподобномучениче Макарие, / и чтим святую память твою, / наставниче монахов, / и собеседниче ангелов.

Небольшой уездный городок Чухлома Костромской губернии был местом рождения преподобномученика Игнатия. Чухлома расположена в 60 верстах от железной дороги, неподалеку от Чухломского озера, на берегу которого помещается мужской Авраамиев монастырь.

Родители преподобного по званию – потомственные почетные граждане. Отец, Александр Константинович Лебедев, по окончании уездного училища, пятнадцати лет от роду, начал трудовую жизнь в Чухломском уездном суде канцелярским служащим. Двадцати семи лет он был утвержден в звании помощника секретаря съезда мировых судей, а спустя год – в звании секретаря съезда. В этой должности он работал до глубокой старости, честно и непорочно выполняя свои обязанности, за что был произведен в надворные советники и награжден орденами: Святого Владимира 4-й степени, Святой Анны 3-й степени и серебряной медалью.

Александр Константинович был глубоко верующим православным христианином, полагая течение своей жизни со всеми ее большими и малыми трудностями в совершенную преданность Промыслу Божиему.

Мать схиархимандрита, Мария Философовна, дочь секретаря Чухломского земского суда, была также благочестивой жизни и сподобилась в последние свои годы принять монашество, предложенное ей ее сыном и духовным руководителем. В девичестве, по собственным ее словам, она немного занималась шитьем. В замужество вступила уже после тридцати лет, когда Александру Константиновичу было около сорока. Сын их родился 28 мая 1884 года, в Духов день и был наречен Александром.

О детстве и отрочестве маленького Саши осталось немного свидетельств. Был он вдумчивым, очень деловитым мальчиком и, по словам матери, приезжая на лето погостить к родителям, успевал смастерить для дома полочки, шкафчики и прочие хозяйственные вещи. Печать серьезности и какой-то особой тихости лежала на всем облике мальчика. Однако он не лишен был и детской резвости, о чем свидетельствуют некоторые надписи на его школьных книгах. Так, однажды при переходе из класса в класс Саша с удовольствием пишет на своем дневнике: «Прощай, прощай, прощай до следующего года!» Осталось и еще в памяти знавших батюшку, как иногда он любил прибежать к своей мамаше, прося чего-нибудь сладкого, и быстро проговорить: «Закусить, кусить, кусить ! »

Александр недолго оставался с родителями, так как уже в десять лет он должен был ехать в Солигалич учиться. С любовью проводили родители своего единственного сына на учение в чужой город, благословив небольшой Смоленской иконой Божией Матери с надписью на обратной стороне: «Дар и благословение родителей перед началом учения в Солигаличском Духовном училище в 1894 году 23 сентября». Горько плакал Саша, уезжая из родительского дома в чужие люди. Он говорил потом, что разлука не позволила привязаться к родителям, что может быть, потому всегда ровно, с почтением, но без особого пристрастия он относился к ним.

По окончании училища Александр поступил в Костромскую Духовную семинарию. В бытность свою в Костроме юноша особо чтил местную святыню – Феодоровскую икону Божией Матери, сохранив благоговейное почитание ее во все дни своей жизни.

Восемнадцатилетним, закончив семинарию, он побывал в Чухломе у родителей, готовился учиться дальше. Ему хотелось поступить в Казанский ветеринарный институт. Известно что он любил музыку, сам учился и играл на скрипке. Чутко вслушивался в церковные песнопения. Кроме того, в годы юности Александр занимался астрономией, знал многие созвездия; особенно отмечал созвездие Ориона, упоминаемое в Паремиях Постной Триоди, показывал, как его среди других звезд на небе разыскивать. «Орион и все украшение небесное...», – скажет в последствии батюшка и голосом покажет, как правильно по-славянски надо делать ударение на слове.

К осени 1903 года, на двадцатом году своей жизни Александр поступил в Казанский ветеринарный институт.

В то время неподалеку от Казани, в Седмиезерной Богородичной пустыни подвизался известный своими духовными дарованиями старец – схиархимандрит Гавриил (Зырянов). Вокруг него собралось общество возрастающих в духовной жизни пастырей и кружок церковной молодежи. К последнему и примкнул молодой студент ветеринарного института, стремившийся одновременно с мирской наукой постичь и горнее мудрование.

Настоятель Спасского мужского монастыря, архимандрит Варсонофий, духовный сын батюшки Гавриила, стал первым наставником юного ревнителя благочестия. Там, у мощей святителей Гурия и Варсонофия, Александр простаивал многие часы, забывая себя, забывая всех окружающих. Так как ветеринарный институт и снимаемая квартира помещались от Спасского монастыря на противоположном конце города, то на Страстную неделю, чтобы насладиться церковной службой, он временно переезжал в номер гостиницы рядом со Спасским монастырем. Обычно же на праздничные и другие службы Александр ходил пешком через весь город, за полчаса одолевая значительное расстояние.

Здесь-то, в Казани, и были посеяны в душу молодого студента мысли об особом образе жизни, отличном от того, к чему его готовил институт, мысли о подвигах поста и молитвы, мысли о монашестве. От этого периода казанской жизни осталась часть его дневника, по которому можно судить, что волновало и тогда юношу.

«Господь говорит, – пишет студент I курса, – кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня ». ²¹ «Из этого видно, – рассуждает юноша, – что Господь требует от своего последователя полного беспристрастия к миру; даже самые близкие – родители – не должны быть препятствием в следовании за Христом».

Позже дневник заполняется изречениями святых отцов: Симеона Нового Богослова, Иоанна Лествичника, аввы Дорофея и других. Судя по всему молодой человек выбрал для себя монашеский путь.

Раскрыв свою душу перед старцем Гавриилом, сказав ему о желании посвятить себя иночеству, Александр получил благословение. Это было 25 апреля 1905 года.

Летом, находясь в родной Чухломе на каникулах, он открыл свое намерение родителям и просил благословения. Нелегко было им, будучи уже не в молодых годах, согласиться на то, что лишают себя опоры в старости. Но их любомудрие и живая вера в Бога победили.

Стремление осуществить на деле желание своего сердца у Александра было у него так велико, что он ездил в Зосимову пустынь к отцу Герману с просьбой о принятии его в число братии. Старец не отказал юноше, но счел нужным для него сначала завершить образование.

По окончании последних экзаменов, не дожидаясь получения диплома, не заезжая в родительский дом, выпускник ветеринарного института, как елень на источники водны е,²² устремился в Зосимову пустынь. Это было в последних числах апреля 1908 года. Архимандрит Варсонофий при прощании подарил на благословение своему воспитаннику медный крест, до последнего дня хранимый, отцом Игнатием, как самую дорогую святыню.

4 мая 1908 года к вечеру, оставляя мир, Александр Александрович Лебедев пешком приближался к Зосимовой пустыни. «Что Вы переживали в ту минуту, батюшка?», – любопытствовали позднее некоторые из его духовных детей. В ответ он только произносил: «...Шел тихий дождичек...».

Отец игумен, принимая молодого человека в число братии Зосимовой пустыни, сказал: «Вы исполнили послушание – окончили институт, и мы исполним наше слово – примем Вас в число братии».

Первое, что услышал Александр, придя в храм на вечернее богослужение, было пение стихир 4-го гласа. С тех пор он стал любимым гласом батюшки.

По принятии в обитель Александр был определен отцом игуменом на свое первое послушание – пасти скот. Рано утром 5 мая состоялся первый для него выгон стада в поле.

Оказавшись в монастыре, и получив разрешение отца игумена, он написал родителям письмо, а до того тщился исполнить евангельскую заповедь: оставь мертвым погребать своя мертвецы.²³

Начались долгожданные дни новой жизни в обители. Мир со всей его суетой, с присущими его утехами остался за стенами святой пустыни. Старцем он избрал себе игумена Германа, имея к нему нелицемерную сыновнюю любовь. Александру как ветеринарному врачу было определено послушание – лечить монастырских животных.

Из числа послушаний, которые проходил брат Александр, известны пение на клиросе, работа в аптеке, продажа книг и икон в монастырской лавочке, уборка за лошадьми в конюшнях, полевые работы, послушание в просфорне. На клиросном послушании он занимался перепиской нот. При разучивании отдельных песнопений ему помогало то, что он занимался музыкой – проигрывал на скрипке гаммы и отдельные мелодии. Был он и канонархом, причем очень любил устав. И бывало, когда приходилось оставлять клирос, а опытных уставщиков не хватало, то писал в записочке, какие стихиры, тропарь, богородичен следуют один за другим по порядку.

Конный двор был также на попечении у брата-ветеринара. Возможно, что именно к этому времени относились слова отца Германа, сказанные им одному из своих духовных чад: «Какое у меня золото на конюшне сокрыто!».

12 июня 1909 года брат Александр был облечен в рясу, а менее чем через год – в рясофор. На страницах следованной Псалтири написано под 17 марта: «В сей день в 1910 году пострижен в рясофор за преждеосвященной литургией отцом игуменом Германом».

Еще в Казани возлюбив чтение святых отцов, Александр и в Зосимовой пустыни не оставлял этого спасительного делания. Он изучает труды Симеона Нового Богослова, делая на полях отметки красным карандашом, внимательно читает Исаака Сирина, сличая один перевод с другим, и здесь же на страницах книги пишет исправление перевода. «Добротолюбие» отец Александр любил читать на славянском языке, считая, что в переводе епископа Феофана оно теряет свою истинную красоту.

Особой любовью пользовались творения святителя Игнатия Брянчанинова. Все тома его произведений были приобретены отцом Александром. В них он находил ответы на волнующие его вопросы, каксающиеся современного подвижничества.

Отдавая весь свой досуг чтению, изредка – выпискам из духовных книг, отец Александр не мог особенно много заботиться о порядке в своей келии. Все, что нужно было для обихода, тщательно не прибиралось, все стояло на виду – так, чтоб было под руками, когда понадобится. Угли для самовара сыпались прямо на пол, посуда оставалась на столе, никуда не уносилась; здесь же, стоял маленький самоварчик. В деревянных простых ящиках была распределена кухонная утварь. Единственным украшением кельи были иконы и книги.

В эти годы инок Александр наезжал время от времени в Москву по сельскохозяйственным нуждам обители. Игумен Герман отправлял его в город главным образом для приобретения сельскохозяйственных машин, полагаясь на духовного сына как опытного и хорошего хозяина. И действительно, инок вкладывал в это дело душу, любя все, что было ему дано как святое послушание. С завидным терпением разбирался он в сложном устройстве жнеек, косилок, сеялок...

Приобретая машины для обители, отец Александр и сам многотрудился в поле. Однажды, работая на жнейке, он чуть было не пострадал. Лошадь, чего-то испугавшись, понесла в сторону, через поля и дороги. По счастью, свернув к речке она остановилась.

Подходил к концу седьмой год иноческой жизни отца Александра, когда игумен Герман в числе других братии представил и его на пострижение в мантию.

19 марта новопостриженный пишет на листочке: «Батюшка отец игумен постригал вместе с отцом Митрофаном. Один постригал и одевал, а другой читал. Когда батюшка начал постригать и уже отстриг первую прядь, но имени все не говорил, а что-то усиленно шептал, потом еще отстриг и тогда уже сказал: Агафон. Потом он говорил мне, что хотел назвать меня Агапитом (Печерским), но при самом постриге забыл это имя и никак не мог припомнить и только твердил: ”А... А... А... ”»

«Перед исповедью батюшка сказал: «если хочешь, чтоб я тебя принял от Евангелия, так вот тебе мои заповеди, если согласишься их выполнять, то я приму тебя. Я, конечно, согласился. Заповеди: 1) не ездить на станцию, 2) не выходить без дела за вороты, 3) не читать газет, 4) не празднословить».

«Батюшка сказал: когда будешь лежать ниц пред постригом – молись, чтобы Господь сподобил беспреткновенно и неосужденно совершить монашеский подвиг». «Когда полз я, все время отставал: очень быстро ползли собратия, а мне мешал хитон...»

Когда игумен спросил, имя какого святого он желал бы носить: преподобного Агафона папы Римского или преподобного Агафона подвижника Египетского, тот сказал, что имя последнего угодника Божия, память коего святой Церковью празднуется 2 марта.

Вскоре новопостриженный монах перенес тяжелую болезнь – инфлюэнцу, осложнившуюся энцефалитом. Последствия этой болезни остались у него на всю жизнь.

Послушание и труды по монастырю оставались теми же и после пострига. Свободное время отец Агафон употреблял по-прежнему на чтение святых отцов и выписки из них. А кроме того он занимался врачеванием зубов. Пломбировку приходилось делать без бормашины. Если пломба скоро выпадала, монах не унывал и опять трудился над новой.

В эти же годы отцу Агафону приходилось исполнять обязанности письмоводителя при игумене. Отец Герман часто призывал отца Агафона в свою игуменскую келию для чтения вслух Библии. Иногда отец игумен звал своего духовного сына к себе, когда у него собирались одни старшие, и разбирался какой-нибудь серьезный вопрос внутренней монастырской жизни. «Я тогда недоумевал, – говорил позднее батюшка, – зачем меня призывали, а впоследствии мне это очень пригодилось».

Первая мировая война и революции мало отразились и на внутренней, и на материальной жизни обители. Хорошо налаженное хозяйство обеспечивало всем, и это хозяйство давало возможность молиться и не думать о хлебе насущном.

2 декабря1918 года в Москве в Троицком соборе Данилова монастыря отец Агафон был рукоположен во иеродиакона епископом». Рукополагавший епископ Феодор (Поздеевский) был из числа ближайших учеников схиархимандрита Гавриила (Зырянова), проходивших обучение и искус в Казани.

В середине 1920 года возник вопрос о священнической хиротонии. Намечался конец сентября. Трепеща перед таинством, принимая его как незаслуженный дар от Господа, смиренный иеродиакон молил Бога в тайне своей душевной клети о том, чтоб посвящение совершилось либо в день преподобного Сергия, 25 сентября, либо на другой день, 26-го, когда празднуется память великого апостола любви Иоанна Богослова. Оба эти святых угодника были очень дороги монаху и любимы им. И Господь услышал его смиренную молитву: 26 сентября, в день преставления святого апостола, «грешный чернец Агафон», как свидетельствует об этом запись на полях следованной Псалтири, «рукоположен во пресвитера в храме Троицкого Патриаршего подворья Святейшим Патриархом Тихоном».

Служение в храме, сельскохозяйственное послушание сменяли друг друга; там и здесь – внутреннее самовоззрение, работа над сердцем. Очевидцы говорили, что в это время иеромонах Агафон, уже иеромонах, сторонился людей, посетителей монастыря, даже бегал от них. Он обращался к своим старцам, прося пострига в схиму, горя желанием «быть монахом», по блаженному Симеону.²⁴

К этому времени, 17 января 1923 года, отец игумен Герман почил о Господе блаженною и тихою кончиною. Недолго пришлось оставаться в обители опечаленному братству без своего благодетеля и отца: через два месяца, после праздника Вознесения, обитель была закрыта и смиренные насельники ее должны были искать приюта – кому где придется.

Захватив с собою часть наиболее дорогих книг, икон и кое-что из одежды, отец Агафон по благословению иеросхимонаха Алексия переехал на жительство в Москву, в семью духовных детей старца, поселившись в маленькой комнатке на Троицкой улице, неподалеку от Патриаршего подворья.

Поначалу сурово приняла столица пустынного инока: приведенного волею Божиею под ее покров: стесненность в средствах на самое необходимое, стесненность от пребывания в светской семье, хотя и благосклонно относящейся к нему, слабое здоровье, отсутствие столь необходимой и привычной духовной поддержки старцев... В первое время отец Агафон служил в церкви святого великомученика Никиты (за Яузой), причем оба конца – в церковь и обратно на Троицкую – совершал пешком из-за недостатка денег на трамвай. «Много здесь церквей по Яузскому бульвару, одна за другой, на каждом шагу», – говаривал батюшка уже позднее, вспоминая свое пешее хождение.

Но уже в октябре 1923 года отец Агафон вместе с другими зосимовцами, оказавшимися в Москве, был приглашен владыкой Варфоломеем (Ремовым), духовным сыном схиигумена Германа, в Высоко-Петровский монастырь.

Владыка, зная отца Агафона еще со времени студенчества и памятуя сказанные о нем слова общего их духовного отца, понимал, что в его лице может обрести надежнейшего помощника во всех своих благих начинаниях. Вскоре он назначил его наместником монастыря, а 5 мая 1924 года возвел его в сан архимандрита. Вместе с тем отцу Агафону было дано благословение исповедовать приходящих в монастырь богомольцев – мирян и монашествующих. И тогда стали проявляться его способности как духовника, с наибольшей полнотой, раскрывшейся впоследствии. К слову пустынного, опытного монаха, ученика старцев, стали прислушиваться люди различных званий, боль душевная утолялась, когда в духовнике находили себе не судью, а состраждущего, искусного целителя. Вначале не очень заметно, но постепенно все больше и больше в том месте, где исповедовал отец Агафон, стали толпиться люди – и москвичи, и приезжие, образованные и простые, взрослые и юные, женщины и мужчины.

Но это благодатное начало не обошлось без искушений. Летом того же года зимняя церковь Высоко-Петровского монастыря была закрыта, пришлось искать себе приюта в чужих стенах. Тогда же, оступившись в трамвае, батюшка почувствовал обострение болезни – энцефалита. Ноги стали с трудом передвигаться, он замечал и замедление в движении рук. Так вырисовывалось начертание внутреннего креста архимандрита Агафона – несение душевных немощей приходящих к нему людей при тяжести собственной телесной болезни.

Господь вскоре утешил рабов Своих, и монахи обрели себе пристанище в стенах Боголюбского храма того же монастыря.

Для исповеди отцу архимандриту был выделен просторный левый клирос, ставший прибежищем для многих страждущих душ и сердец.

Отец наместник по своей болезненности принимал народ, сидя в маленьком креслице, слегка откинувшись назад (в первые годы, а затем он стал согбенным), иногда слушал исповедника, чуть прикрыв глаза. Говорил он мало, только иногда спрашивал что-нибудь по ходу рассказа; иногда отпустит, только разрешив грехи, иногда же скажет слово, нужное, душеспасительное. Отец Агафон мог дать и чисто практический совет – медицинский, научный, технический, сельскохозяйственный. И человек, которого трудно было убедить словом духовного совета, в дальнейшем смирялся, складывая, что называется, оружие своего мудрования у ног батюшки.

Так постепенно вокруг батюшки образовался круг лиц, которые возжелали все оставить, чтоб искать единое на потребу. Еще в 1924 году, с благословения владыки Варфоломея, архимандрит Агафон тайно постригал некоторых из своих духовных детей в монашество. Такого рода подвижничество получило впоследствии наименование «монашество в миру». Осенью 1927 года в чердачном помещении дома №3 по Печатникову переулку тремя тайными монахинями, с благословения отца Агафона, был устроен Знаменский «скит». Первой его насельницей и основательницей стала монахиня упраздненного московского Рождественского монастыря Евфросиния. Старцы-зосимовцы, обосновавшиеся в Высоко-Петровском монастыре, постригли не менее двухсот мирян. Ученики и соратники схиигумена Германа стараясь сохранить древние устои православного монашества, внедряли их, насколько это было возможно, в условия безбожия и гонений. В качестве послушаний за монахами закреплялась их мирская работа или учеба, но уже в новом качестве – во имя Божие. Так духовная дочь отца Агафона, тайная монахиня (в последствии схимонахиня) Игнатия, закончила МГУ и стала крупнейшим ученым в области морфологии туберкулеза, профессором, доктором наук. Благодаря ее книгам о старчестве, многое из жизни Зосимовой пустыни и, в частности, данное житие стало достоянием православного мира.

По замыслу отца Агафона и его соратников соблюдались требования монастырской жизни: духовное руководство старца; общее богослужение (даже при отсутствии священника) и совершение всего круга монашеского богослужения.

Из своего заработка тайно постриженные оставляли часть средств на проживание, значительные суммы вкладывались на общие нужды.

По слабости здоровья, отец Агафон совершал литургию только в воскресные дни. Особой теплотой и искренностью были проникнуты эти воскресные службы. Тихо, иногда едва слышно, доносились его возгласы из алтаря; тихо и смиренно совершалось богослужение; бездерзновенно воздвизал он свои руки на Херувимской песни; не было ничего примечательного ни в хоре, ни в служении собратий, однако сердца молящихся за этими литургиями наполнялись особым умилением, полнота молитвенного чувства возвышала душу, мир Божий и его Творец-Промыслитель чудно запечатлевались в ней.

Как в Зосимовой пустыни, так и в Высоко-Петровском монастыре богослужение было основным средоточием всей жизни собранных о Боге людей.

Во все годы служения в Боголюбском храме батюшка ходил домой на Троицкую уже с провожатым, но иногда по слабости здоровья принужден был передвигаться на извозчике. Большая загруженность по наместническим делам, а еще больше – обременение народом, который все возрастал, понуждали батюшку летом искать хотя бы малого отдохновения в подмосковной тиши..

Живя на даче в Загорянском со своими близкими духовными детьми, помогавшими ему, батюшка и здесь не оставлял своей заботы о тех, кто оставался в Москве. Он посылал им устные и письменные ответы на их вопросы и недоумения, следил за течением их жизни, иногда даже назначал приезд на дачу,, чтобы лично решить тот или иной вопрос. Расположившись в отдельной маленькой комнатке, старец проводил свой смиренный иноческий отдых, постоянно наблюдая, чтоб утром и вечером полностью вычитывался весь круг церковных богослужений.

По временам приезжая в Москву, батюшка находился за городом до конца сентября-октября. Он очень любил эту пору поздней осени, утешался уединением и часто, выходя на маленькую терраску в ватном подряснике, потихоньку передвигался по ней из угла в угол, еле-еле переступая своими больными малоподвижными ногами.

Изредка навещая иеросхимонаха Алексия и получая от него духовную поддержку, отец Агафон лишился и ее, когда 19 сентября 1928 года последовала кончина блаженного старца. Весть эта посетила батюшку в период его краткого осеннего отдыха под Москвой. С трудом совершил он путешествие в Сергиев Посад, чтобы проститься с благодатным и великим старцем – «единым от древних».

Принимая народ в храме, отдавая этому делу значительную часть своего времени, батюшка часто не успевал заниматься всеми новыми духовными детьми. А они требовали руководства еще более внимательного, чем пестрый поток богомольцев Высоко- Петровского монастыря. Им надо было объяснить те тайны духовной жизни, которые неизбежно открывались им, погружающимся в своего внутреннего человека. Многое в духовном мудровании о спасении было непонятно, чуждо даже и для этих чутких сердец; надо было объяснить, показать примером, растолковать на основании святоотеческого рассуждения, указать для прочтения книгу и даже снабдить ею ищущую душу.

В келии его, которая смотрела своим окном в сад Патриаршего подворья, было тихо; сюда не доносилась уличная суета. В переднем углу справа от окна стоял киот с иконами, перед которым теплилась большая розовая лампада; здесь же рядом помещался небольшой столик. Налево от окна располагалась большая полка с книгами, а по стене стояла убогая постелька, чаще всего покрытая куском зеленого полосатого ситца! Украшением келийки кроме киота являлись две большие иконы – Господа Вседержителя с Евангелием и Божией Матери – Черниговской. Над постелькой висели портреты старцев. Из особо почитаемых были мощи святых, хранившихся в верхнем отделении киота, часть пояса Пресвятой Богородицы (святыня Зосимовой пустыни), мощи преподобного Сергия Радонежского в небольшом серебряном медальоне и большой медный крест – благословение из Казани.

Отцу Агафону было к тому времени (1929 г.) 45 лет, и он заметно седел. «Батюшка, почему Вы так седеете?» – недоумевали его чада. «От вас не только поседеешь, но и порыжеешь», – с улыбкой отвечал он.

Летом 1929 года храм во имя Боголюбивой иконы Божией Матери был закрыт, и после пятилетнего в нем пребывания петровское братство нашло себе приют неподалеку, под покровом всегдашнего зосимовского покровителя – преподобного Сергия Радонежского в храме его имени, что на Большой Дмитровке. Владыка благословил батюшке маленький Владимирский придельчик, узким коридорчиком соединяющийся с храмом. По преданию, эта маленькая «кувуклия» была заложена самим преподобным Сергием. Двумя дверями придельчик отделялся и от коридора, ведущего в храм. Таким образом,во время исповеди батюшка был почти полностью изолирован от основного храма, что лишало его возможности слышать богослужение. Но он принес и эту жертву и на многие часы затворялся в своем «храмике» в честь Владимирской иконы Божией Матери, зимой всегда сыром и холодном. Только на полиелей, бывало, выйдет многострадальный отец; а народ ждет не дождется, чтобы он скорее вернулся назад, к своему креслицу.

Рождественским постом 1929 года как-то ночью батюшка почувствовал себя очень плохо. Сразу появилась мысль о возможной смерти, а вместе с ней – горячее желание исполнить свою заветную мечту о постриге в схиму. Эта мысль приходила батюшке еще в зосимовский период его жизни, но тогда не была благословлена старцами. А между тем еще с тех пор батюшка помнил изречение блаженного Симеона Солунского о том, что тот, «кто не совершен схимою, перед смертью да совершится, да не совершен без совершеннейшего совершения отъидет». При первой возможности батюшка открыл свое желание Владыке, тот безоговорочно согласился. Спросили маститого зосимовского старца отца Митрофана (Тихонова), как он смотрит на постриг. «Ему можно», – благостно ответил тот, хотя знал, что батюшке еще не исполнилось и 46 лет.

Только за несколько дней перед постригом архимандрит Агафон мог освободиться от исполнения послушания. Эти последние дни он проводил в своей келии на Троицкой улице, еще и еще раз пересматривая свою жизнь.

Владыке он передал о своем желании иметь в схиме одно из трех имен: преподобного Агафона, святителя Варсонофия Казанского и преподобного Сергия Радонежского. Владыка принял это его желание, сказавши, что добавит и четвертое имя, а там – как Господь благословит. Старцем-восприемником при постриге был назначен отец Митрофан.

После заупокойной литургии 17 января (день кончины схиигумена Германа) 1930 года на престоле Владимирского придела Владыка с отцом Зосимой (Ниловым) избрали для батюшки по жребию одно из четырех имен. Постриг был назначен на 12 часов дня; совершался в пустом храме при чрезвычайно ограниченном количестве присутствующих – близких для батюшки людей. Постриг совершал владыка в «батюшкином» Владимирском приделе. Он нарек его именем, указанным жребием – в честь священномученика Игнатия Богоносца.

Сопровождающий брат увез его на лошадке по снежному пути в келию, где он провел пять дней после пострига, ежедневно причащаясь. Здесь навещали его владыка и старец Митрофан. Из-за слабеющих сил батюшка принужден был уже два, иногда три вечера не выходить из келии. Этого требовала, кроме того, и необходимость побыть одному.

Летом 1930 года один из духовных сыновей батюшки дал ему возможность отдохнуть под Москвой в Голицыно. Среди чудного хвойного леса приютился полуразрушенный домик, в котором схиархимандрит нашел себе покой с некоторыми из своих духовных чад. Здесь же жила и его старушка-мать...

Когда у отца Игнатия возникали какие-либо трудности в его духовническом послушании, он переживали это особенно глубоко. Однажды служба под праздник закончилась, а батюшка не успел исповедать весь народ; оставаться в храме дольше он не мог, так как на завтра служил литургию и было уже поздно. Пришлось отпустить несколько человек без исповеди, о чем старец очень сокрушался, будто что-то большое потерял.

Жизнь после пострига в схиму пошла тесным и скорбным путем. Начать хотя бы с того, что семья, в которой отец Игнатий жил, стала требовать его выселения. Это было чрезвычайно тяжело для старца, физические силы которого заметно убывали, не говоря уже о тяжелом моральном потрясении, как следствии этого требования. И батюшка смирялся, искал новое жилище, что было крайне затруднительно в условиях перенаселенного города.

Устроившись наконец на новом месте вместе со своей старицей-матерью (тогда уже монахиней Авраамией), он не был утешен в полной мере. Вскоре был закрыт храм преподобного Сергия, и батюшке пришлось свои уединенные труды исповедника в Владимирском приделе. В октябре 1933 года оставшееся братство Высоко-Петровского монастыря перебралось в маленький храм Рождества Богородицы, что в Путинках. Но и там отцу Игнатию недолго пришлось потрудиться- всего около года, да и за этот период много различных скорбей выпало ему пережить. А в октябре 1934 года по распоряжению духовного начальства он был удален на покой и должен был прекратить свое служение в храме. Своих духовных чад он своей любовью не оставлял, хотя дал официальное заверение, что никого принимать на исповедь не станет. Смиряясь перед постановлением церковной власти и исполняя ее требования, батюшка, тем не менее, болезненно переживал то, что был лишен своего любимого дела. Некоторое время после этого он хворал, мучился головной болью, но позднее затих, успокоился, проникся упованием на волю Божию.

В таких переживаниях прошел остаток 1934 года, когда на первый день Рождества Христова мирно почила о Господе 83-х летняя его старушка-мать. Скорбящий сын не мог даже проводить ее, оставался дома, соприсутствуя духом на ее погребении. Получая тогда же письма от своего духовного сына, который строил планы, как они хорошо заживут вместе, батюшка как-то особенно грустно и многозначительно говорил: «Он приедет, а меня не будет... перед Пасхой что-нибудь случится».

И сердце батюшки не обманулось. На 5-й неделе Великого поста 1935 года он был арестован в вечер чтения Великого канона. Через несколько дней схиархимандрит Игнатий был помещен в лазарет Бутырской тюрьмы, как страдающий хроническим заболеванием нервной системы (паркинсонизмом). Начался новый период в жизни многоболезненного раба Божия. Только письма, которые батюшка стал посылать позднее своей близкой духовной дочери – «племяннице»,²⁵ и краткие свидания с нею несколько открыли завесу того, что было пережито и перечувствовано им в начале заключения.

Светлое Христово Воскресение этого года прошло для старца в полном неведении о его дальнейшей участи, как и об участи близких ему людей. Однако и здесь, в эту «светоносную ночь Великой Пасхи», отец Игнатий был не одинок. От парализованного больного, «лишенного ног» Владимира он получил для пасхального приветствия изображение красного яйца, сделанное тем красной спичкой на бумаге. А батюшка в ответ шепотом пропел ему всю Светлую утреню. Все это происходило в 15-й палате тюремной больницы в ночь на 15 апреля 1935 года.

Полгода продолжалось пребывание здесь больного и скорбящего схиархимандрита Игнатия. После перенесенных потрясений привычные проявления болезни усилились: скованность рук и ног без приема нужных лекарств стала заметней; к тому же прибавилась сердечная слабость, которая особенно сказывалась в летние месяцы, в условиях московской духоты. Батюшка уже совсем не мог обслуживать себя и двигался только с посторонней помощью. В октябре 1935 года, в день памяти блаженного Андрея (2 октября ст. ст.), старец покинул Москву... чтоб никогда уже больше в нее не возвращаться.

Помещенный в другую тюрьму – в бывший Саровский монастырь – после утомительного путешествия, он ничего не нашел сказать, как только воскликнуть из глубины души: «И паки – слава Богу!» Потянулись осенние и зимние дни в условиях периферийного тюремного лазарета. По болезни отец Игнатий постоянно нуждался в помощи, а ее не так легко было найти. Первый его помощник был болен туберкулезом и скончался у него на глазах в конце декабря того же года. В письмах он сообщал, что не дают ему отдыха боль в суставах, а также и сердечная слабость, которые отражались на духовном его состоянии. Но будучи скованным, со стеснением в сердце старец снова и снова все превозмогал и находил силы воскликнуть: «Но унывать не будем – за все надо быть благодарными Творцу!»

Этот скорбный зимний период его первого года пребывания в тюрьме не был для старца совсем без радости. Господь утешил его свиданием с «племянницей» Евпраксией в продолжение трех часов. Батюшка мог поделиться своими переживаниями, узнать кое-что и о близких людях, тех, которых он оставил в Москве в безысходной печали и горе. Любовь к возрожденным им душам была так велика, что и здесь, в условиях уединенного лагерного лазарета, при тяжелейшей обстановке, среди окружающего его духа хулы и брани, – он точно вновь оживал, вспоминая своих духовных чад. «Чадца! – писал он в своих зимних письмах. – Стремитесь к горнему, касаясь дольнего, поколику того требует телесная нужда».

С августа до конца ноября 1936 года архимандрита мучило хроническое расстройство кишечника, скорее всего от неполноценного питания, но он и сам это чувствовал, потому что просил прислать описание его болезни пеллагра. К этому времени отец Игнатий был перемещен в лазарет лагеря около города Алатырь – последнего места своего пребывания.

Наступившая весна 1937г. принесла великую скорбь страждущей душе. Скоропостижно умер его духовный друг архимандрит Никита (Курочкин), в нравственной и молитвенной поддержке которого старец обретал большую помощь.

«Оторвалась часть души моей, – писал он в своем очередном письме по этому поводу, – рана эта от продолжительности дней будет не заживать, а бередиться каждым днем от лишения удовлетворения потребности в нем». Но и эту глубокую скорбь о своем умершем собрате старец предавал Богу, снова и снова воскрилялся, точно тщился исполнить совет святых отцов – благодарить Промысл Божий за скорби.

Наступала осень, а с нею – и последний год жизни схиархимандрита Игнатия на земле. За истекшее лето он не раз был утешен свиданием со своей «племянницей», что всегда благотворно сказывалось на его состоянии. Так, в сентябре 1937 года батюшка писал: «Погода у нас стоит летняя, ясная – так же и на душе после дней свидания... Слава Богу!» Временами опять дух скорби овладевал всем его существом, он искал общения, но вместо этого слышал со всех сторон, что несть спасения ему в Бозе ег о.²⁶

Ранней весной 1938 года, возобновилось у батюшки расстройство кишечника, упорно державшееся около месяца. Душа его опять изнемогала от крайней физической истощенности, была нужда повидаться с Евпраксией, так как со времени последнего их свидания прошло уже три четверти года. Но пока разрешение на встречу было получено, наступило лето. Сердечная слабость отца

Игнатия все возрастала, и иногда настолько, что он даже терял голос. «Приходится висеть на двух ниточках, – сообщал батюшка в письме, разумея два свои основные «лекарства»: встречи и письма, – а у лишенных этих ниточек бывает и крушение. Есть у меня и третья ниточка – это Иван Тимофеевич (старичок – помощник батюшки) я за эту ниточку благодарю».

На рассвете воскресного дня 29 августа» 11 сентября 1938 года, в день памяти усекновения главы святого Иоанна Предтечи, батюшка предал свою душу Богу. Скончался он на руках у Ивана Тимофеевича в больничной палате тюрьмы города Алатырь. Очевидно, уже в последние дни, когда батюшка не поднимался с постели, на маленьком обрывке бумаги он оставил свое завещание:

«Мир дальним, мир ближним, мир всем любителям сего мира носителем по мере сил старался быть я, к сему миру хощу отъити, и этот мир оставляю вам, этот мир».

На листке не сохранилось всех знаков препинания, видно, по слабости сил батюшка уже не мог расставить их, как должно, но сила завещания этим не умаляется.

Спустя несколько дней после кончины, матушка Евпраксиния, приехав к батюшке, обрела только смиренный холмик, где и излила боль души своей, – маленький холмик, крайний в ряду других могил. Господь благоволил, чтоб здесь среди прочих обрели покой останки батюшки.

Могила старца в настоящее время утрачена.

Заветом твердости и горения духа отца Игнатия является письмо, написанное за полгода до кончины: «Мы далеки от суетных учений века сего, нам дорого одно: Бог явися во плоти, оправдася в Дусе,²⁷ нам радость и веселие сердца исповедовать Господа Иисуса Христа во плоти пришедша; в этом – все! – и вся суть и цель нашей жизни. Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало и мучеников веселие, их же проповедь Троица Единосущная!.. Примите это сердцем и будьте тверды, не стыдясь лица человеческого».

Схиархимандрит Игнатий Московский был прославлен в лике преподобномучеников и исповедников Российских Священным Синодом 27 декабря 2000 года. День памяти 30 августа / 12 сентября.

Преподобный отче Игнатие, моли Бога о нас!

Тропарь преподобномученику схиархимандриту Игнатию, Глас 1.

К миру горнему устремляясь, / святый преподобномучениче Игнатие, / мужественно в ризу страдальчества облеклся еси, / мир бо ближним и дальним оставил еси, / сего ради чада твоя, / и иноцы, / и вси людие к тебе с любовию усердно припадаем»: моли Христа Бога спастися душам нашим.

Кондак преподобномученику схиархимандриту Игнатию, глас 2.

Послушанием непрелестным, / служением любовию растворенным, / степенью молитвы высокою, / исповеданием веры твердым, украси тя Христос Бог», отче наш претихий Игнатие.

Величание.

Ублажаем тя / препобномучениче, Игнатие, / и чтим святую память твою, / наставниче монахов, / и собеседниче ангелов.

Григорий Игнатьевич Мочалов родился в 1870 году в деревне Марьино Дмитровского района Московской области. Отец крестьянствовал, зимой работал на фабрике. Григорий окончил трехклассную сельскую школу.

Чем занимался он в миру до тридцатитрехлетнего возраста можно только догадываться, но известно, что после поступления 6 сентября 1903 года в Зосимову пустынь, он проходил послушание в слесарной, выполнял работы водопроводчика и лудильщика посуды.

Минуло лишь три года на общих послушаниях, и 3 декабря 1906 года он был зачислен в указную братию пустыни. А еще через два года, 2 апреля, Григорий принял постриг с именем Герасима.

Пять лет – срок для Зосимовой пустыни того времени необычайно короткий. Только в послушничестве насельники проводили по десять и более лет. Поэтому можно утверждать, что уже в этот период послушник обладал особым даром монашеского подвига и пользовался благосклонностью игумена Германа.

Проходит менее двух лет и 2 февраля 1910 года его рукополагают в иеродиакона, и наряду с чредой священнослужения, он несет клиросное послушание. В 1920 году отца Герасима рукополагают в иеромонаха.

Вскоре пустынь разделит участь сотен российских монастырей, и разогнанные в одночасье братия вынуждены будут самостоятельно искать место, где преклонить главу. Как и многие другие зосимовцы, отец Герасим возвращается в родные места, но не в отчий дом, а в Николо-Песношский монастырь, что в Дмитровском уезде.

Эта древняя обитель была основана в 1361 году преподобным Мефодием, учеником преподобного Сергия Радонежского. Главным в устроении монашеской жизни, как и в Зосимовой пустыни, был здесь дух старчества. Отсюда вышли двадцать настоятелей мужских монастырей, в том числе Голутвинского, Оптиной и Берлюковской пустыней.

К моменту прихода отца Герасима, наместником Песношской обители был великий молитвенник отец Ксенофонт (Чернышев). Епископ Серафим (Звездинский) возвел его в сан архимандрита, а 6 мая 1921 года постриг в схиму с именем Онуфрий.

После 1928 года в связи с закрытием Николо-Песношского монастыря отец Герасим продолжает уже в миру нести становившийся все более тяжелым крест священнослужения. Восемь лет он окормляет приход села Юрьево в тех же краях (Коммунистического района, по административному делению на 1937 год). Давление со стороны богоборческих властей все усиливается. Как «служителя культа» его лишают избирательных прав.

В 1936 году батюшку переводят в село Кикино, что стоит высоком берегу реки Вели, буквально в нескольких километрах от родной его деревни Марьино.

Сельская церковь Покрова Пресвятой Богородицы, построенная в том же псевдорусском стиле, что и Смоленской собор Зосимовой пустыни, напоминала о святой обители. А растущий невдалеке от алтаря одинокий кедр, ровесник зосимовских, словно бы вторил о печальной судьбе монастырского изгнанника.

Почему-то отец Герасим поселяется не в Марьине, а в ближнем от храма селе Васильеве на квартире у крестьянки Куренковой. А может, не осталось никого из близких?

Иеромонаха Герасима арестовали 27 ноября 1937 года. Сохранились свидетельства одной из жительниц Т.Н. Новиковоц: «В конце осени 1937 пришло горе в нашу семью: умер дед Иван. Отпевали в храме. Как водится, с кладбища пришли помянуть. Отец Герасим прозяб, устал и проголодался. И вот, когда все сели за стол, за ним и приехали. Прихожане упросили чекистов подождать, пока батюшка покушает, и те, что удивительно, согласились. Решили старцу пока не говорить, но в доме установилась тревожная тишина. Отец Герасим не сразу почувствовал обращенные на него взгляды, полные тревоги и сострадания. Когда сказали, расстроился батюшка очень, но все- таки покушать успел».²⁸

Вскоре после ареста священника храм упразднили: устроили в нем склад, разрушив часть стен, чтобы подводы и трактора могли свободно въезжать.

По обвинению в активной антисоветской деятельности священника заключили в Таганскую тюрьму. В протоколе обыска, в графе «Взято для доставления в УГБ Управления НКВД СССР по Московской области следующее (подробная опись всего конфискуемого или реквизируемого)» значится два слова: «церковная литература». Вот и все имущество старца!

Вел дело оперуполномоченный Дмитровского НКВД Скороходов. Нашлись и доносчики. В показаниях свидетеля Колесова Ксенофонта Григорьевича, жителя села Кикино записано:

«Мне известно, что Мочалов к советской власти настроен враждебно... В сентябре месяце на сборище у гр-ки Куренковой среди верующих и церковников распространял террористические настроения по адресу коммунистов и предсказывал крах Соввласти... В связи с выборами в Верховный Совет Мочалов говорил, что все это чепуха, коммунисты выберут кого им надо».

Алексей Михайлович Прокофьев из принадлежащей к приходу Покровского храма деревни Никитино докладывал:

«Среди колхозников ведет антисоветскую агитацию, например ...во время расстрела по приговору Верх. Суда Тухачевского и других Мочалов среди населения распространял террористические настроения. и говорил: ’’расстреляли совершенно невинного человека”. Кроме того Мочалов собирал у себя на квартире церковников и колхозников среди которых вел антисоветскую агитацию, призывал не принимать участия в выборах в Верховный Совет».

В Обвинительном заключении сказано: «Мочалов Григорий Игнатьевич будучи враждебно настроен к Советской власти ведет активную к/р. деятельность: высказывает резкие террористические настроения по адресу коммунистов, распространяет гнусную клевету по адресу Соввласти, восхваляет к/р. политику троцкистов и предсказывает крах Соввласти».

Решением «тройки», при Управлении НКВД СССР МО по делу № 9167 от 1 декабря 1938г., Мочалов Григорий Игнатьевич был приговорен к расстрелу.

Приговор был приведен в исполнение через три дня на Бутовском полигоне.

На Архиерейском соборе Ррусской Православной Церкви 2000 года зосимовский иеромонах Герасим был причислен к лику святых. День памяти иеромонаха, преподобномученика Герасима 22 ноября / 5 декабря.

Преподобный отче Герасиме, моли Бога о нас!

Тропарь преподобномученику иеромонаху Герасиму, Глас 1.

Преподобия ризами блистая, / и венцем свидетельства сияя, / Герасиме, богомудре, / доблий оружниче Христов, / не престай молитися о нас: / чтущих днесь святую память твою.

Кондак преподобномученику иеромонаху Герасиму, Глас 3.

Послушанием непрелестным, / служением любовию растворенным, / степению молитвы высокою, / исповеданием веры твердым, украси тя Христос Бог, / отче наш претихий Герасиме.

Величание

Величаем тя, / преподобномучениче Герасиме /, и чтим святую память твою, / наставниче монахов, / и собеседниче ангелов.

Псковская земля вскормила будущего зосимовского преподобного. Недалеко от губернской столицы, в крестьянской семье села Шибаново, в 1872 году родился Терентьев Василий Терентьевич. В семье было еще два сына: Петр и Александр – всю последующую жизнь крестьянствовавшие. Отец их был человеком грамотным и своих детей обучал сам, дома.

Молодым человеком, в двадцать шесть лет, 19 августа 1898 года Василий поступил в пустынь св. Параклита.

Недолго подвизался там начальный послушник и в 1901 году, 25 мая, был перемещен в Зосимову пустынь, с назначением на послушание кровельщика.

Вскоре, 16 марта 1902 года, Василий зачисляется в указную братию пустыни.

Через пять лет послушания, 28 марта 1907 года, он принял постриг с именем Владимира. Преподобный Герман в обязательной рекомендации послужных списков отмечал «очень хорошее поведение» своего духовного чада.

31 мая 1912 г. монах Владимир переведен в Царицынский монастырь Святого Духа Саратовской епархии помощником казначея, глее ровно через два месяца рукоположен во иеродиакона, а пять дней спустя, 5 августа, возведен в сан иеромонаха.

8 августа 1912 г. он назначен временно управляющим Свято-Духовского монастыря. Столь стремительная «карьера» зосимовского подвижника, по- видимому, оказалась не случайной.

В этот период настоятелем этой обители являлся иеромонах Илиодор (Труфанов). Харизматический настоятель оказывал на Царицын немалое влияние. Экстравагантный иеромонах создавал в городе собственный культ: «Есть неоспоримые факты, что я, живя среди вас, совершал чудеса, исцелял больных, предсказывал события на многие года вперёд». По удалении из монастыря Илиодора набирается новая братия, и игумен Герман, осведомленный о беспорядках в обители и Царицыне, посылает туда по требованию владыки достойных зосимовцев – вместе с Владимиром едет и будущий игумен Платон.

Два предшественника отца Владимира, сменившие авантюриста на посту настоятеля, известные подвижники: Строков Александр Петрович и просветитель народов Крайнего Севера Иринарх (Шимановский) – не смогли укротить бунтующую монастырскую паству. Смог это сделать ученик преподобного Германа. Он подготавливает Свято-Духов монастырь к переформированию в женский. Результатом становится новое почетное назначение.

6 апреля 1913 года он принят на служение в Симбирскую епархию управляющим Соловецкой пустынью, где 8 августа награжден набедренником.

С 14 апреля 1917 года он снова стал подвизаться в родной Зосимовой пустыни. В этот период его авторитет был уже столь высок, что отец Герман назначает его братским духовником, вместо ушедшего в полный затвор старца Алексия. В 1921 году отец Владимир был переведен в Боголюбовскую Киновию. В 1923 году возведен в сан игумена. После ликвидации Киновии остался там в земледельческой артели до 1927 года.

С этого времени он работал кровельщиком в Загорске, где постоянно общался с преп. Алексием. Вот как вспоминал сам преподобный о первых годах своего пребывания в пустыни:

«Когда я в первый раз я встретил о. Алексея в церкви, то он мне по наружности не понравился: показался слишком веселым, не по-монашески. Я даже сразу не пошел в Зосимову Пустынь, а пошел смотреть другие монастыри, не найду ли лучше. Осмотрел много монастырей, но ни одного не нашел по душе и возвратился в Зосимову Пустынь, хотя и без охоты. Попросился у игумена Германа в число братии, и игумен принял меня и, взяв мой паспорт, сказал мне: «Твой старец будет о. Алексей». Первый раз я пошел к о. Алексею после вечернего правила в келию. О. Алексей принял меня дружелюбно и много расспрашивал про жизнь в Параклите: как там монахи живут, какие там правила. Во время беседы мне понравилась простота старца, и я решил, что он будет моим старцем. Я сердцем полюбил его за простоту.

Тогда еще в Зосимовой Пустыни не было введенных уставов и о. Герман сам ездил и на Валаам, и в Саров, и в другие монастыри, подбирая подходящий устав для своей обители. Тогда нас, послушников у о. Алексея было немного, человек 15. Беседы с ним или приемы продолжались до полуночи. Хотя мы были усталые после тяжелых дневных монастырских трудов, но о. Алексей привлекал и увлекал нас простотой и чистотой своего сердца. В беседах с ним мы забывали свою усталость. Игумен Герман узнал, что ученики о. Алексея не дают ему покоя до полуночи и приказал ему принимать только до 10-ти часов вечера. После 10-ти часов монастырский сторож приходил и прогонял тех, кого заставал у о. Алексея. А мы, когда наступало время, прятались, чтобы нас не видел сторож. После обхода сторожа мы сова шли старцу, и он нас с любовью принимал. И иногда это продолжалось до часа ночи, пока все не побываем у него».

С годами авторитет о. Владимира вырос до такой степени, что сам старец Алексий, прибегал к его советам. «Раз о. Алексей призывает своего келейника о. Макария и говорит ему: «о. Макарий, мы с тобой собираемся ехать на Афон, а о. Владимир не благословляет, поэтому нам пути туда не будет, надо отложить наше намерение». О. Алексей в последнее время стал тяготиться высокими вопросами, как, например, о расколе церкви, потому, что душа его привыкла к послушанию. Раз он спрашивает у меня: «О. Владимир, что мне делать, да и ум мой стал теперь слаб, я этих церковных вопросов решить не могу?» Я советовал ему не входить в эти вопросы, потому, что это дело выше нашего ума, дело архиереев и уклоняться от этого, когда требуют немедленного ответа. О. Алексей так и делал».

Сохранился рассказ игумена Владимира о кончине и погребении старца Алексия.

«Отец Алексий еще за год до своей кончины, когда почувствовал ухудшение здоровья, стал ежедневно причащаться святых тайн, боясь умереть без святого причастия. Когда, смотря по обстоятельствам, случалось мне не прийти к нему в какой-нибудь день, батюшка беспокоился: «Отец Владимир, ты меня совсем забыл». Но это бывало очень редко. За полгода до своей смерти отец Алексий все просил меня молиться: «Отец Владимир, молитесь, чтобы Господь скорее послал мне смерть, ты видишь, что я всем надоел». А я ему отвечаю: «Будем молиться, когда будете нам в тягость, а теперь еще нет». Незадолго до смерти отец Алексий сказал, держа меня за руку: «Отец Владимир, ты бросишь меня или нет?» – «Нет, – ответил я, – не брошу, пока время мне позволяет». Он попросил: «Ну, поцелуй меня». Я поцеловал своего старца.

За два дня до кончины, когда батюшка совсем уже ослабел, приехал к нему епископ Смоленский. Отец Алексий открыл глаза и говорит: «Вы кто будете, епископ или священник?» Он ответил: «Я – епископ. Отец Алексий закрыл глаза и уже больше ничего не говорил.

19 сентября 1928 года (это был вторник) в 8 часов утра старец, по обыкновению, причастился святых тайн. Несмотря на сильную слабость, он сам читал молитву перед святым причастием «Верую, Господи, и исповедую...» Читал ее так тихо, что едва можно было разобрать слова, и часто останавливался. После причастия отец Макарий поил старца теплотой, а я держал свечу. Отец Алексий с радостной улыбкой смотрел нам в глаза: то мне, то отцу Макарию, как будто прощаясь с нами. После этого спросил: «Отец Владимир, ты совсем от нас уходишь?» Я ответил; «Нет». После этого отец Алексий совсем ослабел и тяжело дышал. Дали ему молока. Он выпил одну ложечку. После этого ему стало легче, и он тихо скончался. Было 4 часа 20 минут пополудни.

При одевании почившего старца и положении его во гроб (гроб у отца Алексия, по схимническому обычаю, был приготовлен давно и стоял в соседней комнате прислоненным к стене) присутствовали три ученика старца: я, отец Макарий и отец Никодим. Отец Никодим показывал нам, как надо по уставу одевать монаха, для погребения. Я одевал, а отец Макарий помогал мне, плакал и все целовал отца Алексия. После положения во гроб мы отслужили панихиду, вынесли гроб в большую комнату и стали читать Евангелие. Начал читать я, прочитал четыре главы, и меня сменил отец Никодим. Мы не хотели хоронить отца Алексия торжественно, да и сам он при жизни своей этого не желал,

но народ, узнав о смерти батюшки, стал во множестве стекаться на погребение. Около гроба старца царили какая-то особенная тишина и мир. Старец любил при жизни всех умиротворять, и по смерти он изливал на всех этот мир. «Мир мног любящим закон Твой,... Господ и".²⁹

Мы хотели похоронить отца Алексия на третий день –21 сентября, но духовное начальство отложило погребение до четвертого дня. Народ так любил отца Алексия, что люди день и ночь толпами стояли у гроба, даже дети приходили и целовали его руки. Старец лежал как живой, никакого смертного запаха не было. Никому не хотелось расставаться со старцем. Не было тут неутешного плача, как при мирских погребениях, все чувствовали что это – праздник. Каждому хотелось понести гроб батюшки, когда его переносили в церковь, к нему теснились все, начиная с епископов. «Прости, отец наш, – говорили ему, – мы любили тебя, но и ты нас любил! Мы не считаем тебя мертвым, ты перед смертью многим говорил: «Когда вам будет тяжело, приходите ко мне на могилку», – показывая, таким образом, что и после смерти любовь имеет большую силу. Отец наш, мы знаем, что ты жив! Молись за нас Богу, чтобы и нам окончить свою жизнь христианской кончиной, которой ты сподобился у Бога. Память о тебе долго будет жить в сердцах верующих, которых ты поучал! Памятна и дорога нам твоя священная молитва!"».

5 апреля 1931 года отца Владимира арестовали в Загорске в доме № 29 на Бульварной улице по делу «истинных христиан», которое было сфабриковано, как «контрреволюционное и антисоветское» против нескольких групп православных в Клину, Сходне и Загорске.

Проходил он в одном уголовном деле вместе с другими зосимовцами: иеромонахами Макарием Мельхиседеком, Иннокентием, иеродиаконами Евфросином, Иоаникием.

«Мне приходилось говорить с верующими об антихристе, но эти разговоры могли быть только шуточными, так как срок появления антихриста никому неизвестен и никакого знамения на этот счет еще не было. Появление советской власти я таким знамением не считаю, так как эта власть попущена Богом для наказания русского народа за грехи и для вразумления. Поскольку советская власть не признает никакого Бога, поэтому она и проводит политику гонения религии. Как долго будут продолжаться гонения – не знаю, все это зависит от воли Божией. Виновным себя в предъявленном мне обвинении... не признаю, так как в антисоветской организации я не состоял... в разговорах об антихристе ничего противного советской власти с моей стороны допущено не было», – так объяснял свою позицию отец Владимир на следствии.

Вины вменяемой ему органами ОГПУ он не признал. Постановлением «тройки» от 6 июня 1931 года был приговорен по статье 58/10 к заключению в концлагерь на пять лет с заменой высылкой в Алма- Ату. Скончался отец Владимир 3 марта 1933 года, место кончины пока не установлено.

Реабилитирован 12. 12. 1958г.

По представлению Московской епархии определением Священного Синода от 27 декабря 2005 г. игумен Владимир (Терентьев) был канонизирован в лике преподобномученика. Дата Памяти 18. 02» 03.03.

Преподобный отче Владимире, моли Бога о нас!

Тропарь преподобномученику игумену Владимиру, глас 1.

Преподобия ризами блистая, / и венцем свидетельства сияя, / Владимире богомудре, / добрий оружниче Христов, / не престай молитися о нас»: чтущих днесь святую память твою.

Кондак преподобномученику игумену Владимиру, глас 2.

Послушанием непрелестным, / служением любовию растворенным, / степению молитвы высокою, / исповеданием веры твердым, украси тя Христос Бог, / отче наш претихий Владимире.

Величание

Величаем тя, / преподобномучениче Владимире /, и чтим святую память твою, / наставниче монахов, / и собеседниче ангелов.