Том II. Подвижники благочестия Зосимовой пустыни

Архимандрит Павел (Глебов) никогда не состоял ни в должности наместника Зосимовой пустыни, ни в числе ее братии. Однако роль его в становлении обители настолько значима, что по сей день в синодике монастыря он поминается первым, опережая царственных лиц и митрополитов...

Петр Иванович Глебов родился в 1827 году в семье дьякона города Пронска Рязанской губернии.

Семья провинциального дьячка была настолько бедна, что Петр за неимением средств не смог окончить Рязанское духовное училище, и, получив начальное образование, вернулся домой. К восемнадцати годам ему удалось пройти курс нижнего отделения семинарии, и отец определил его в число послушников Савино-Сторожевского монастыря Московской епархии.

Это произошло 5 марта 1848 года. В первые дни осени молодого послушника посвящают в стихарь. Но только через шесть лет Петра постригают в мантию с именем Павел. Через год, 5 декабря, Павла рукополагают во иеродиакона, а 28 октября 1858 года он становится иеромонахом.

27 марта 1861 года «за слабостью здоровья казначея названного монастыря поручено ему наблюдение за монастырскими хозяйственными делами». В течение трех лет наряду с чредой священнослужения отец Павел несет это важное послушание, и весьма успешно, так что впоследствии именно ему поручают замещать наместника знаменитого монастыря на время его отпуска.

3 декабря 1866 года иеромонах Павел награжден набедренником «за отличные исполнения возлагаемых на него поручений». 8 марта 1868 года он уже казначей Савино-Сторожевского монастыря, и 8 апреля 1873 года «за усердное служение на должности казначея награжден от Священного Синода наперсным золотым крестом». Однако с родной обителью ему скоро предстояло расстаться.

25 августа 1873 года способного и усердного отца Павла назначают экономом в Ярославский архиерейский дом. На этом посту он остается ровно два года и покидает его уже в сане игумена (Указ Священного Синода от 1 апреля 1878 года за № 954). По Указу Ярославской Духовной Консистории от того же числа он становится наместником Толгского монастыря. Без малого полтора десятка лет, возведенный в сан архимандрита 28 марта 1879 года, отец Павел не только успешно окормляет свою обитель, но и становится благочинным Ананьевского мужского и Казанского девичьего монастырей (8 ноября 1880 года). Вскоре его ведению поручены и все Ростовские монастыри.

27 марта 1882 года его заслуги оценивает и Государь Император. Архимандрит Павел становится кавалером ордена «Святой Анны» 3-й степени. Пять лет безупречного служения и уже вторая степень того же ордена украшает священническую рясу ростовского благочинного.

29 декабря 1892 года архимандрит Павел становится наместником Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. При вступлении в наместническое служение отец Павел принял традиционную присягу:

«Я, нижеподписавшийся, соблюдая свято и нерушимо данную мною присягу на верность и преданность Его Императорскому Величеству, и клятвенное обещание перед рукоположением в священство, будучи ныне призван благоусмотрением Начальства к новой степени звания и особенному служению, обязуюсь по чистой совести и долгу священства проходить оное в духе данных мною прежде обетов, со всяким тщанием, верностию и правдолюбием, стараясь по крайнему моему разумению, способствовать духовному благу и временному благоустройству и спокойствию людей, до которых служение мое касаться может, и в поручаемых мне делах всемерно открывать, охранять и Начальству представлять то, что справедливо, и что к охранению общага и частнаго блага Начальству знать нужно.

Наместник Лавры Архимандрит Павел».

Сразу после вступления в должность архимандрит отправляется на осмотр обителей, находившихся в подчинении Лавры. Убогий вид Зосимовой пустыни произвел на него удручающее впечатление. Она стояла совершенно открытая, без ограды. Храм был тесен, длинен, так как образовался из часовни, к которой пристроили трапезную часть и паперть. Зимой промерзали тонкие стекла, было сыро, пол лежал на самой земле. Общий вид пустыни, в которой имелся только один корпус для келий и три старых избы, заставил призадуматься. Когда отец наместник отстоял в храме панихиду у могилы схимонаха Зосимы, то уже в сердце своем почувствовал непреодолимое стремление сделаться устроителем этой страждущей обители.

В продолжение зимы 1892–1893 годов архимандрит Павел начал завозить кирпич и материал для постройки первого каменного корпуса с трапезной. Кирпич доставил игумен Махрищского монастыря отец Амфилохий, и первыми деньгами, вложенными в это дело, послужила тысяча рублей, пожертвованная на помин души покойного казначея Лавры Авдия.

В 1893 году Иван Ефимович Ефимов, издатель духовной литературы, изъявил желание построить каменный собор на месте первоначального храма и над могилой старца Зосимы. Прежний храм, перестроенный из часовни на средства боголюбивого московского купца Дмитрия Михайловича Шапошникова, не мог уже отвечать нуждам обители, поэтому архимандрит Павел испросил согласие на его разборку у прежнего храмоустроителя.

Когда согласие Дмитрия Михайловича было получено, то, с благословения епархиального начальства, архимандрит разрешил начать разборку храма и колокольни – кирпич должен был пойти на новое строительство. Все священные предметы: престол, жертвенник, иконостас, иконы – были перенесены в братский трапезный корпус, где устроили храм во имя преподобного Сергия Радонежского. Это позволило совершать ежедневные богослужения на весь период строительства Смоленского собора.

С началом работ наместник стал присматривать достойную кандидатуру на должность зосимовского строителя. Должность настоятеля исполнял тогда старец Иоанн, которого архимандрит Павел знал еще по Савино-Строжевскому монастырю. Уже тогда отец Иоанн был схимником, а к моменту начала строительства стал совсем ветхий годами. Тем не менее, старец оставался на своем месте еще несколько лет.

Наконец промысел Божий указал архимандриту иеромонаха Германа. Вполне вероятно, что послушник звенигородского монастыря Петр в начале пятидесятых годов был знаком с девятилетним Ганей, окормлявшимся у своего дяди иеромонаха Даниила и схимника Иоанна.

Вот как вспоминал впоследствии отец Герман свое назначение: «Митрополит Сергий,³⁰ как говорил мне отец наместник Павел, желал найти двух начальников: в Гуслицкий монастырь и Зосимову. Тогда наместник вызвал меня к себе и сказал, что хотел бы видеть меня в Зосимовой, чтобы сердце его было за нее покойным. Я отнекивался: говорил, что не способен. Напоил он меня чайком и отпустил. Только сказал:

– Не говори никому об этом...

Прошло несколько времени... отец Иоанн из Зосимовой прислал сказать, чтобы я там побывал. Приехал я туда 15 июня. Вдруг слышу я – наместник идет.

– Как я рад тебя видеть здесь! – восклицает он – Здесь лучше скита, уединение. И мне, и тебе было бы хорошо.

– Благословите в три часа обратно уехать.

– Не дозволяю, – сказал он.

Пошли мы с ним в покои. Он и говорит, убеждает меня:

– Я тебя игуменом сделаю.

А я все отказываюсь, говорю:

– Там в скиту учеников у меня много!

– А я сюда их переведу: хочу, чтобы ты духовную жизнь тут настроил.

Наконец он меня убедил. Думал, думал я. и согласился на Зосимову. Наместник от радости заплакал».

Прозорливость архимандрита Павла послужила отправной точкой в становлении Зосимовского старчества.

Еще четыре года окормлял архимандрит Павел Лавру и подведомственные ей обители и почил 1 марта 1904 года. Тело его погребли в Зосимовой пустыни, в приделе архангела Рафаила Смоленского собора.

Упокой, Господи, душу раба Твоего, архимандрита Павла.

История схимонаха Филиппа (Хорева) и его сыновей сыграла в возрождении Зосимовой пустыни основополагающую роль. Их жизнеописания проливают свет на истоки обители и чудесные явления с этим связаннее.

Блаженный, как его при жизни называли в народе, Филиппушка был известен не только в Москве и соседних губерниях, но и в Петербурге, и всей Царской Фамилии. Он был родом из крестьян Владимирской губернии, Вязниковского уезда, деревни Стряпковой, и назывался Филиппом Андреевичем Хоревым. После двух женитьб он имел трех сыновей, и скитался по всем святым местам и юродствовал Христа ради.

В 1847 году его благословил пожить в Троицкой Лавре приснопамятный митрополит Московский Филарет (Дроздов). Но немного пожил Филипп в Лавре. Душа его искала безмолвия и уединения, и он избрал себе жительство вблизи Гефсиманского скита. Поселился с благословения наместника Лавры, архимандрита Антония, в густой лесной чаще, за прудом, в полуразрушенной лесной сторожке. Филиппушка думал вести здесь безмолвную подвижническую жизнь, но народ, почитая его за прозорливого старца, толпами стекался к нему. Тогда Филипп, в один прекрасный день, пошел в Лавру и обратился к архимандриту Антонию со словами: «Благослови меня, широкий (так звал он наместника), выкопать погреб». «Зачем же тебе понадобился погреб?» – удивился тот. «Ну ж, ты, только благослови, погребок нам нужен». «Ну, Бог благословит, копай!» – ответил наместник.

Так и стал он копать со своим послушником Митрофаном пещеры, которые и приобрели впоследствии широкую известность. Около Филиппа стали собираться монашествующие, ищущие безмолвия и уединения. Через три года явились к Филиппу и двое его сыновей – Игнатий и Василий, а затем, еще через год, пришел и третий сын Порфирий, – все они стали жить в пещерах, ископанных собственноручно. Каждая пещера имела не более сажени в ширину и длину, печей не было. Такое житие – пощение, сырой воздух подземелья, ношение вериг и тяжелого посоха – пошатнули здоровье Филиппа, и архимандрит Антоний постриг его в монашество с именем Филарет, в честь его благодетеля и наставника митрополита Московского Филарета. Однако стараниями клеветников и завистников блаженному недолго пришлось подвизаться в пещерах. Да и сподвижники выражали неудовольствие, что к нему ходит много народа и нарушает их безмолвие. Скитская братия тоже восстала на Филарета. Тогда отец наместник посоветовал старцу оставить пещеры. Так он и ушел смиренно из своего владения, взяв с собой и сыновей. Это было первое изгнание его ради правды. Живя в Лавре и обходя окрестности Посада, он вновь подыскал себе место, недалеко от пещер, где скитский пруд разделялся на два залива узким мысом пригорка. Здесь-то отец Филарет и решился поселиться со своими сыновьями. Наместник Лавры распорядился построить ему небольшую келейку на берегу, близ мостика, который был сделан для пешеходов из пещер в Лавру.

Богомольцы нашли отца Филарета и здесь. Московская купчиха Логинова пожертвовала деньги на храм, и 27-го сентября 1859 года митрополит Филарет совершил освящение верхней церкви в честь Боголюбской иконы Божией Матери. При церкви были построены братские келии, так основалась киновия или Боголюбивая пустынь. Спустя некоторое время, все три сына старца приняли монашество: Порфирий – с именем Прокопий, Игнатий – с именем Галактион и младший Василий – с именем Лазарь. Зимой 1863 года, здоровье старца настолько ухудшилось, что Филарет, в ожидании скорой кончины, принял схиму, со своим в прежним именем – Филипп. После пострига здоровье пошло на поправку. Ему предстояло претерпеть новое гонение Христа ради.

Но вот прибыла в Сергиевскую Лавру старушка-крестьянка от Генриетты Ивановны Неттель, владелицы Ульяновой пустыни, где оставалась могила старца Зосимы и часовня. А до Лавры она побывала в киновии спросить у старца благословения на то, чтобы передать поручение г-жи Неттель, желавшей продать пустынь под обитель. Отца Филиппа не оказалось на месте и, в ожидании его, старушка стала прогуливаться по соседству в лесу.

Старец тоже ходил вблизи и, таким образом, они, наконец, встретились. Взяв благословение на исповедь, старушка стала рассказывать историю появления в усадьбе г-жи Неттель двух монахов, о том, что та дала согласие продать три десятины леса на месте бывшей пустыни. Помещица-лютеранка, недавно похоронившая свою юную дочь Юлию возле часовни Зосимы, желала, чтобы со временем было кому заботиться о родной ей могиле.

Отец Филипп, ничего не зная и, поэтому, не понимая, о чем она говорит, сделал ей замечание: «Ты идешь к исповеди и говоришь ненужное, неладное, многословие – большой грех!» Старушка замолчала, а затем снова стала ему рассказывать о помещице Неттель, о приходе двух монахов, будто от Филиппушки и о поручении, данном ей самой помещицей. Старец опять остановил болтливую старушку увещаниями не говорить лишнего. Наконец, прощаясь с отцом Филиппом, старушка спросила его: «Что же прикажешь, батюшка, передать-то помещице?» Старец рассердился, начал доказывать, что ему не до покупок, да и вообще не имеет понятия о Зосимовой часовне, никогда там не был и ничего не знает. Изумилась старушка и пошла в Лавру. Встревожился и схимник, а когда вернулся восвояси, то рассказал об этом своим сыновьям. Особенно внимательно его слушал сын Прокопий.

Что касается Зосимовой часовни, то там, между двух елей, часто сиживал местный помещик Владимир Васильевич Головин, почитавший старца Зосиму и старавшийся, насколько возможно, сохранить в целости его могилу и все, что осталось от прежней обители. Однако сторож часовни рассказал Владимиру Васильевичу, как приходили сюда два монаха от отца Филиппа Киновийского и спрашивали, не продаст ли ему помещица Неттель три десятины леса с Зосимовой могилой. Головин, конечно, знал всем известного Филиппушку. Понравилась ему мысль и о продаже леса, он видел в этом возможность возрождения пустыни и даже послал от себя крестьянина в киновию спросить отца Филиппа, правда ли, что он желает прибрести эту землю. Старец принял посланного от Головина при своих сыновьях, и подивились они вновь повторившейся истории. В своем сердце блаженный Филипп, чувствовал, что тут совершилось чудесное проявление воли Божией. Средний сын старца – Прокопий, выслушав вторичный рассказ о таинственных монахах, решился, наконец, просить благословения отца съездить в Зосимову пустынь, осмотреть ее и расспросить подробно обо всем. Старец находил это лишним, но благословил сына на поездку в Ульянину пустошь.

Тем временем старушка вернулась к своей помещице. Та рассердилась, когда она передала разговор со старцем. «Как ничего не знает! – возмутилась Неттель. – Выходит, что он отказывается купить! Хочет прижать меня, хочет заставить уступить, даром получить! Вот твой святой отец!».

И рассерженная барыня приказала никого из монахов не пускать в ее усадьбу, и гнать без жалости. «Я сама видела монахов, а они говорят, что никого не посылали!» – негодовала Генриетта Ивановна и снова потеряла душевный покой.

Через несколько дней решил посетить Зосимову пустынь отец Прокопий, но зашел к помещику В.В. Головина, поговорил с ним, выслушал все тот же рассказ о появлении двух монахов якобы от Филиппушки, и затем упросил боголюбивого барина провести его в Ульянину пустошь, что В. В. Головин исполнил не только с величайшим удовольствием, но и с искреннею радостью. Немного времени постояв на святой поляне, в красивом лесу, на живописном берегу речки Молохчи, среди зеленеющих елей и сосен, в таинственной и успокоительной тишине, – монах Прокопий почувствовал какое-то особенное душевное расположение к этому месту.

«Действительно, хорошо бы здесь быть монастырю!» – подумал он.

Гость с помещиком несколько раз обошли всю местность, и тот посоветовал благочестивому сыну Филиппушки не думать долго, а принять на себя хлопоты по приобретению этой земли для киновии.

«Если угодно, я буду вашим ходатаем у помещицы, моей соседки!» – сказал В. В. Головин.

Прокопий рассказал все своему отцу, братьям и, чувствуя необъяснимое, твердое желание послужить святому старцу Зосиме, восстановлению обители, решился начать хлопоты.

Тяжелый крест взял на себя боголюбивый отец Прокопий, но и спасительный!

Вскоре по благословению отца он снова пошел в Зосимову пустынь. Решаясь лично представиться помещице Неттель, он направился в ее усадьбу, но прислуга еще издалека встретила его и объявила, что барыни нет дома. Тогда В. В. Головин взялся вести переговоры с г-жою Неттель. Долго ждал результата отец Прокопий, но ответа не последовало, так как помещица с самого начала отказала и г-ну Головину в его просьбе, а о монахах и слышать не хотела. Много раз приходил отец Прокопий в усадьбу села Каравайкова, но всякий раз прислуга встречала его издалека отказами и уверениями, что помещицы нет дома. Наконец, как-то ранней весной, он решился сходить в последний раз, предполагая, что во время разлива она уже не сможет отговориться тем, что ее нет дома. Взял отец Прокопий с собой послушника, надели они высокие сапоги, ватные подрясники и пошли. Труден был путь, однако добрели до Зосимовой пустыньки, помолились угоднику Божию и направились к усадьбе г-жи Неттель. И тут возникло препятствие – довольно сильно разлившаяся речка. Сколько ни думали, как переправиться, оставалось одно средство: перекреститься и двинуться вброд в надежде, что сапоги высокие, а речка не должна быть глубокой. Пошли. У берега речка оказалась, действительно, мелкою, но затем вступили в самое русло и очутились по горло в воде. В промокших насквозь ватных подрясниках они еле выкарабкались на берег и начали думать, как им представиться помещице? Но вскоре вышла к ним прислуга и объявила, что барыня не может их принять, но на этот раз вследствие каких-то занятий. Взмолились монахи, и чуть не со слезами начали просить, чтобы их впустили хотя бы обсушить платье после переправы. Действительно, они дрожали от холода, но г-жа Неттель выслала им сказать, что они могут высушиться в деревне, а никак не у нее. Потеряв всякую надежду, путники обсушились в деревне и оправились домой. Отец Прокопий решил окончательно бросить свою мечту и более не хлопотать по столь неразрешимому вопросу.

Со своей стороны, боголюбивый Владимир Васильевич Головин не переставал надеяться на помощь Божию и возможность добиться благоприятного исхода. И, действительно, в конце июля 1866 года, г-жа Неттель решилась навсегда покончить с этим важным и бесконечно длившимся делом. Она объявила В. В. Головину, что согласна подарить Филиппушке три десятины земли с Зосимовой часовней. 8-го августа Генриетта Ивановна подписала дарственную, чтобы ни ей, ни ее наследникам уже не вступать во владение означенной землей и не нарушать прав Лавры на обладание ею. В прошении в Лаврский Собор, было сказано, что она «жертвует три десятины с произрастающим на оной еловым и березовым лесом, и часовнею, для служения в сей последней братией киновии молебнов и панихид по схимонаху Зосиме, при часовне погребенном».

Радости и торжеству Головина и отца Прокопия не было предела. Люди, чтущие память блаженного старца Зосимы были готовы прийти на помощь и праздновали трудно доставшуюся победу. Но, как всегда, земные радости кратковременны.

Для отца Прокопия наступили новые испытания и скорби, ибо ничего нет труднее, чем построить церковь, а тем более восстановить монастырь. Для врага рода человеческого нет ничего невыносимее непрестанной молитвы и совершения таинств, установленных Спасителем в Своей Церкви.

На первых порах, появились жертвователи и помощники. Следуя доброму примеру г-жи Неттель, соседняя помещица, жена капитана, Екатерина Васильевна Барбашева, таким же образом, с тою же целью – «поддержания Лаврской кладбищенской в киновии церкви и на содержание при ней находящейся братии», обявила о желании пожертвовать 7 десятин и 625 квадратных сажен прилежащей к Ульяниной пустоши земли, состоящей преимущественно из пойменного луга и разного качества леса, неудобной полуречнй заводью, и дорогой. Эта земля находилась близ села Никульского- Исакова и составляла часть пустоши, носившей названье «Тухонова луга». Таким образом, всего пожертвовано было 10 десятин и 625 кв. сажен.

В.В. Головин построил на свой счет две избы с двориком и хозяйственными пристройками. Елизавета Васильевна Яковлева пожертвовала старое строение с кирпичного двора для устройства над могилой схимонаха Зосимы каменной часовни вместо деревянной. Так как в ней не было необходимых предметов для совершения богослужения, то отец Прокопий перенес в нее иконы ризы, книги, Евангелие, кадила и т.д.

Нелегко было закрепить пожертвованные десять десятин земли за киновией. Пока это дело прошло все правительственные инстанции и было окончено, изменились все порядки, – прошло десять лет. Кроме того, начало тягот совпало с введением новых судебных уставов 1864 года. Нужно было установить управление Зосимовой пустынькой, как в хозяйственном, так и в церковном отношении. Начальствование принадлежало по праву лицу, заведовавшему самою киновией, т. е. схимонаху Филиппу, который поручил все дела, касающиеся Зосимовой пустыньки своему сыну, иеромонаху Прокопию. Иноки поместились в одной избе, из выстроенных В. В. Головиным, а в другой избе жили рабочие и пекли хлеб. Братия начала совершать служения в часовне, в свободное время трудилась над расчисткой лесной чащи около часовни, занималась сенокосом и пчеловодством. Так проходило устроение Зосимовой пустыни.

Но враг, по слову Апостола, никогда не дремлет. В 1867 году распустили слухи, будто в киновии делаются фальшивые кредитные билеты. Несмотря на всю нелепость клеветы, нашлись люди, которые поверили слуху. Начальство Гефсиманского скита сочло нужным обыскать келию схимонаха Филиппа. Разумеется, в ней не нашли ничего подозрительного. Митрополит Филарет, любивший и почитавший Филиппушку, конечно, ни на одну минуту не усомнился в нем и ясно понимал, что эта скорбь прилагается Филиппу не без особого промышления свыше. Тем не менее, чтобы избавиться от соблазна и прекратить молву, он дал совет старцу, на время оставить созданную его трудами обитель и перейти в какой-нибудь другой монастырь. Старец исполнил благословение митрополита, взял с собой сыновей и отправился с ними в Московский Симонов монастырь, а потом в Тульский Богородичный и, наконец, во Введенскую пустынь, близь г. Покрова, Владимирской губернии. Когда же дело о клевете было окончено полным оправданием схимонаха Филиппа, то он вернулся в свою киновию и продолжал настоятельские труды.

С 5-го февраля 1868 года делами Зосимовой пустыни заведовало начальство Гефсиманскаго скита, так как отец Филипп с сыновьями удалился из тех мест. К сожалению, за это время было сделано распоряжение о перевозе всего кирпича в количестве до 25-ти тысяч, пожертвованного Яковлевой на постройку каменной часовни над могилою схимонаха Зосимы, в Черниговский пещерный скит. По-видимому, скит желал навсегда утвердить за собой Зосимову пустынь, но этого не произошло. Тогда Г. И. Неттель, будучи свидетельницей действий скитского начальства, возмущенная до глубины души недоброжелательством к Зосимовой пустыни и, не усматривая более возможности осуществления своих надежд, в третий раз решилась, отказать киновии в пожертвовании и уничтожить сделанную ею дарственную. Это было возможно, так как еще не последовало Высочайшего соизволения на принятие пожертвования. На этот раз г-жа Неттель рассердилась больше прежнего, и снова запретила прислуге принимать монахов. К довершению всех бед, вскоре скончался и схимонах Филипп. Удрученный трудами и скорбями, он слег в начале мая 1868 года и 18-го числа почил в самый полдень, после причастия Святых Тайн из рук своего сына иеромонаха Прокопия.

Если еще при жизни все считали схимонаха Филиппа блаженным, то теперь, после смерти он имел на это большее право, потому, что прошел до конца путь ведущий к блаженству. По слову Самого Христа: «блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех».³¹

Погребение схимонаха Филиппа совершал наместник Лавры архимандрит Антоний с 12-ю иеромонахами и при стечении несметного количества народа. Его погребли в нижнем Киновийском храме, за правым клиросом.

По смерти отца Филиппа и скончавшегося перед этим В. В. Головина иеромонах Прокопий не только не отказался от мысли восстановить Зосимову пустынь, но еще более стал обдумывать способы и средства к осуществлению своей сердечной цели. Отец Прокопий обратился теперь за благословением и помощью к своему старшему брату отцу Галактиону и к сыну Владимира Васильевича Головина, Димитрию.

Но сколько он ни ездил к помещице Неттель, прислуга выходила и объявляла, что барыни нет дома, да и г-н Головин, со своей стороны, так же не мог добиться толку. Велика была скорбь отца Прокопия, но желание его послужить памяти

подвижника Зосимы не только не уменьшилось, а увеличилось. В трудные минуты он обращался за советом к наместнику Лавры. Архимандрит Антоний всегда поддерживал его в благом намерении и советовал положиться на волю Божию и молиться блаженным старцам Зосиме и Филиппу.

«Вы бы купили землю у помещицы, а не ждали жертвы», – говорил наместник. «Да г-жа Неттель ни за что не продает», – объяснил отец Прокопий.

Она, действительно, отговаривалась тем, что Филиппушка умер, и другому усердствовать не желает. Так настал канун годового дня кончины схимонаха Филиппа – 17-е мая 1869 года. Всенощную должен был служить иеромонах Прокопий и уже находился в храме, когда ему доложили, что какая-то барыня подъехала к киновии и спрашивает его. Это была Г. И. Неттель. Мысль о судьбе могилы возлюбленной дочери Юлии, ей не давала покоя, и она в четвертый раз решилась пожертвовать землю, но за смертью Филиппушки, – уже его сыну – Прокопию. Такие натуры, обычно, весьма нетерпеливы в исполнении своих желаний и потому, решившись в этот день покончить вопрос, (непременно в этот день или никогда), она сама явилась в киновию. Ей доложили, что отец Прокопий служит всенощную и с ним нельзя говорить, пока не закончится служба. Генриетта Ивановна терпеливо простояла всю всенощную в церкви. Понравилась ей и киновия.

Каково было удивление отца Прокопия! Как только он окончил служить, то подошел к ней. Г-жа Неттель объявила, что приехала сделать дарственную на его имя, и чтобы он немедленно ехал с нею к нотариусу. Отец Прокопий начал было возражать ей, что за поздним временем лучше это дело отложить

на завтра. Но г-жа Неттель прямо потребовала, чтобы дарственная была бы непременно совершена сегодня. Итак, вопрос о передаче земли решился в годовщину смерти схимонаха Филиппа. Благочестивые сыновья его, конечно, приписали это чудо молитвам блаженных старцев Зосимы и Филиппа.

Отец Прокопий, по поручению своего старшего брата иеромонаха Галактиона, заведовавшего киновиею, начал усердно работать по приведению в порядок Зосимовой пустыни. В ближайшее время нельзя было рассчитывать на официальное утверждение земли за обителью.

Только в 1874 году Господь порадовал всех окончанием бесконечного дела. По этому случаю обе жертвовательницы и некоторые соседи-помещики, почитатели памяти схимонаха Зосимы, пожелали вместе с отцом Прокопием отслужить всенощную и панихиду. Не видя в этом ничего непозволительного, после того, как уже несколько лет братия киновии жила в Зосимовой пустыни, все означенные лица собрались 14-го сентября в часовню для всенощного бдения, и в самый день, 15-го сентября, на часы и панихиду об упокоении схимонаха Зосимы. Но враги спасения, недовольные восстановлением Зосимовой пустыни, воспользовались этим обстоятельством, чтобы досадить собравшимся.

Местный благочинный села Новинок, священник Иоанн Успенский донес Владимирскому преосвященному архиепископу Антонию, что прибывший из киновии при Гефсиманском ските иеромонах Прокопий с иеродиаконом и клиром, по предварительном извещении особыми повестками окрестных жителей села Никульского-Головина, того же уезда, вечером и утром 15-го сентября сего 1874 года, в приходской, того села часовне, устроенной над гробом схимонаха Зосимы, совершал богослужение, при многочисленном стечении народа, и сим небывалым доселе богослужением произвел сильное волнение на местных и окрестных жителей. Архиепископ Владимирский, в свою очередь, довел о сем до сведения владыки – митрополита Московского Иннокентия, с присовокуплением замечания, что он считает нужным «сообщить» о том «на благоусмотрение» Его Высокопреосвященства в виду того, что «никакой священнослужитель не может священнодействовать в чужой епархии без благословения местного архиерея». На этом отношении владыка митрополит от 16-го января, следующего 1875 года, дал такую резолюцию: «Учрежденному Собору дознать и о последующем мне донести». Вследствие сего Собор предписал иеромонаху Прокопию «представить объяснение причины и законности богослужения его в означенной часовне». Отец Прокопий к 1-му февраля того же 1875 года представил в Собор рапорт, в котором откровенно объяснял дело, как оно было и добавляя при сем, что повестками никого он не извещал и волнения никакого не было, а все произошло по усердию жертвователей и почитателей памяти схимонаха Зосимы, из коих один, крестьянин деревни Арсаки, Антон Николаев Громов, принес, как свой вклад в часовню икону, которая тогда же и освящена была, а он, иеромонах Прокопий, был лишь исполнителем желания их и совершил богослужение «с дозволения и благословения наместника Лавры отца архимандрита Антония». Учрежденный Собор, приписав все это в своем отношении к архиепископу Владимирскому и, указав при сем на историческое значение Зосимовой пустыни на основании только что напечатанных тогда в декабрьской книжке «Душеполезного Чтения» за 1874 год сведений о ней, со своей стороны испрашивал его «архипастырского благословения и разрешения киновийской братии совершать в Зосимовой часовне поминовения в нужных случаях и на будущее время».

Для отца Прокопия это дело не обошлось без невыразимых волнений. Наместник Лавры, архимандрит Антоний приказал ему съездить во Владимир и попросить прощения у Владыки. Архиепископ Антоний принял его милостиво и утешил отца Прокопия не только прощением, но и разрешением совершать в Зосимовой пустыни богослужение, о чем и сообщил официально духовному собору Лавры.

Теперь, казалось, уже неоткуда было ждать притеснений и следовало приступить к постройке каменной часовни вместо деревянной. Появились и жертвователи, во-первых, – смежные владельцы Димитрий Владимирович Головин, сын покойного Владимира Васильевича, столь много сделавшего для обители, и Елизавета Васильевна Яковлева. Во-вторых, неизвестные люди, принесшие 450 рублей и, в-третьих, московская купчиха Агриппина Гавриловна Богомолова, пожертвовавшая на строительство до трех тысяч.

Митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов) согласился на эту постройку. Владимирская консистория и священник села Никульского дали подписку, что со своей стороны не имеют никаких препятствий. Так под руководством иеромонаха Прокопия была возведена каменная часовня.

Душа подвизавшегося ради Господа старца схимонаха Зосимы теперь могла с дерзновением говорить словами Псалмопевца Давида: «Терпя потерпел Господа, и внят ми, и услыша молитву мою. И возведе мя от рова страстей, и от брения тины, и постави на камени нозе мои, и исправи стопы моя».³²

Каменная часовня на месте подвигов схимонаха Зосимы могла, конечно, на более долгое время увековечить память о нем и деле, им созданном, нежели часовня деревянная. Но все же и часовня не то, что церковь. Только в храме Божием, надлежаще устроенном и освященном, возможно было велегласно вознести к Богу песнь нову, пение Богу нашему³³ воссылать не только в молитвах прошения, по и славословия и благодарения Евхаристии.

Естественно, – требовался храм. Неутомимый иеромонах Прокопий ни одного дня не проводил без хлопот по поиску жертвователей. Кто в своей жизни строил или обновлял храм, тот знает, сколько ставит препятствий на этом пути враг спасения, какими искушениями и скорбями он старается помешать святому делу.

Долго искал, много молился боголюбивый отец Прокопий, пока не появилась готовая оказать помощь добрая, Богом благословенная семья московского купца Димитрия Михайловича Шапошникова. Сам Димитрий Михайлович уже занимался строительством в Лукинской женской обители, в Подольском уезде Московской губернии, и по испытанным в этом деле трудностям хорошо был известен митрополиту Московскому Иоанникию (Рудневу). Заботы о начатой постройке не давали ему возможности подробно войти в рассмотрение просьбы отца Прокопия, который намеревался вначале хотя бы пристроить к каменной часовне такой же алтарь, и тем сократить издержки.

Прошло почти десять лет после возведения каменной часовни, когда в конце 1887 года, отец Прокопий получил, наконец, обещание Д. М. Шапошникова построить алтарь. Рапортом от 18-го декабря отец Галактион вошел с представлением в Духовный Собор, прося разрешения исправить существующие постройки, «если потребуется вновь пристроить каменное здание». Но последовало разрешение на то, чтобы только исправить обветшалые здания..

Из многих примеров известно, что Господь Сам избирает строителей храмов, и далеко не все деньги приемлются Богом при возведении церквей. Так и для Зосимовой пустыни Господь избрал строителями первой церкви боголюбивого Д. М. Шапошникова и его семью. Насколько же этот храм был нужен блаженному старцу Зосиме и его обители, это видно из совершившегося затем чуда. Схимонах Зосима явился Д. М. Шапошникову в сонном видении. Он имел вид худощавого, седого старика, с бледным лицом в монашеском подряснике и в шапке подобно той, которую носят пустынники.

С устроением особой церкви и братского корпуса утрачивалась всякая зависимость Зосимовой пустыни от прихода села Никульского, к которому была приписана часовня указом Священного Синода от 12 ноября 1854 года. Не могла она быть и в зависимости от Боголюбской киновии. Новый наместник Лавры, архимандрит Леонид (Кавелин), был доволен возрождению Зосимовой пустыни, но, по некоторым наветам не расположился к простым и боголюбивым старцам, иеромонахам Галактиону и Прокопию, которым пришлось, ради Господа, претерпеть новое гонение. Отец Галактион был устранен от управления киновией, и на его место назначен иеромонах Палладий, а отец Прокопий удален из Зосимовой пустыни. Строителем назначен скитский иеросхимоиах Иоанн.

Известно, что, будучи уже Строителем Боголюбовской киновии, отец Прокопий принимал участие в освящении зосимовского Всехсвятского храма 19 сентября 1899 года.

Упокой Господи душу раба Твоего схимонаха Филиппа и души сыновей его: иеромонахов Галактиона, Прокопия, и Лазаря.

Схимник Саввино-Сторожевского монастыря, что в Звенигороде, отец Иоанн был духовным наставником девятилетнего Гани Гомзина, будущего схиигумена Германа Зосимовского.

«Научи меня монашеству», – просил девятилетний мальчик.

«Да какое наше монашество? А как постригли меня, да на другой же день дали палку в руки и собирать послали на обители – вот какое нынче монашество».

По воле Божией отец Иоанн стал Строителем Зосимовой пустыни, куда был назначен настоятелем в 1890 году и оставался на этой должности восемь лет, до водворения там преподобного Германа.

Вот что рассказывает об отце Иоанне сам схигумен Герман: «…На другой день (по прибытии в обитель – м. А.) сразу же ввел я уставную службу. А потом начали мы с отцом Иоанном разбирать бумаги. Деньги, которые в изобилии и часто жертвовали или присылал отец наместник (Лавры – м. А. ), отец Иоанн держал под шкафом и раздавал их всем, кто бы ни просил у него: он ведь был добрый, не то, что я. Бывало, придет мужик, просит на лошадь; придет баба, просит на корову: он сейчас палочкой вынет и отдаст; хлеба он всегда давал мужикам. Мужик придет, попросит овсеца, отец Иоанн кошель насыпет; а тот пойдет да и продаст его. Много ходило к нему. От этого братии иногда была нехватка. Наместник за это сердился: ему было неприятно, что то, что доставалось для любимой им Зосимовой пустыни с трудом, отец Иоанн от простоты раздавал иногда и не нуждающимся, но прикидывающимся бедными. Отец Иона, казначей, искусно насчитал, что отец Иоанн растратил таким образом 6000 рублей, на которые были расписки только отца наместника. Когда я стал жить здесь, порядки переменились: он жил добродетельно, а я не так; про меня стали говорить:

– Это – не отец Иоанн, у этого не попользуешься.

Я со скупостью все делал. Когда отец Иона показал отцу наместнику все начеты на отца Иоанна, то отец Иоанн сказал мне:

– Ну, отец Герман, он и тебе зла наделает много; и тебе от него плохо будет. Берегись, натерпишься от него.

Вскоре о. Иоанн уехал в Лаврскую больницу на покой; оскорбился старец. 23 декабря стало ему плохо, а 8 января 1898 года он скончался».³⁴

Упокой Господи душу раба Твоего иеросхимонаха Иоанна.

Благочинный Зосимовой пустыни, иеромонах Мелхиседек, в миру Дмитрий Алексеевич Лихачев, родился в 1867 году в крестьянской семье деревни Стоянец Корчевского уезда Тверской губернии.

Кроме него у родителей было еще два сына: Петр и Семен (впоследствии староста сельского храма – расстрелян как «враг народа» в 1937 г.)

Из следственного дела известно, что он окончил сельскую школу. По всей вероятности, как и среди большинства, крестьян Росси, семья его была истинно православной. Только этим можно объяснить его ранее, в двадцать три года, поступление в знаменитый Гефсиманский скит.

5 октября 1892 года Дмитрий становится указным послушником. Во время скитского послушания он сближается с будущим игуменом Зосимовой пустыни отцом Германом и другими насельниками «Северной Оптиной», в том числе с Иваном Орешкиным, ставшим в последствии иеромонахом Иннокентием – келейником преподобного Германа; с преемником преподобного Алексия, казначеем пустыни, схиигуменом Митрофаном. В 1897 году тридцатилетний послушник в числе других преданных учеников уходит со своим духовником в Зосимову пустынь.

В марте 1898 года послушника Дмитрия постригают в мантию с именем Мелхиседек, а 14 июня рукополагают в иеродиакона. Отец Мелхиседек вспоминал, что в 1898 году с ним произошел такой случай. Он в то время нес послушание – зажигал лампаду на могиле отца Зосимы. В Великую Пятницу утром он не оправил фитиль, а занялся другим делом – откупоркой церковного вина, что не удавалось долгое время. Между тем помысл подсказывал ему идти и выполнить свое послушание. Но вместо того, чтобы оставить занятие и отправиться на могилку, отец Мелхиседек продолжал попытки откупоривания бутылок и поранил себе руки.

Этот и многие другие уроки послушания с великой пользой для себя и окружающих усвоил благочинный пустыни.

21 октября 1901 года иеродиакона Мелхиседека рукополагают в иеромонаха. В 1907 году, 30 июня, его назначают благочинным пустыни. В 1909 году, когда по рапорту казначея пустыни иеромонаха Ионы прошло разбирательство финансовых дел монастыря, происходит недолговременный исход аввы Германа с учениками (в том числе и отца Мелхиседека) в Махру, а затем их возвращение в Зосимову пустынь.

Однажды отец Мелхиседек сопровождал после пострига монаха Исидора для представления его наместнику Лавры, которой непосредственно подчинялась Зосимова пустынь. В Сергиевом Посаде новопостриженный монах спрыгнул с повозки у книжной лавки, чтобы зайти и купить необходимую ему духовную литературу. Мелхиседек его задержал и вразумил:

– Отец Исидор, своя воля кончена.

Без воли монастыря и старца нельзя осмелиться даже на сущую мелочь. Это правило строго соблюдал иеромонах Мелхиседек не только по отношению к вверенным ему братиям, но, прежде всего, и к самому себе. Это в нем укоренилось за долгие годы подчинения монастырскому укладу.

Со временем, наряду с иеромонахами Досифеем, Дионисием и другими, ему предстояло разделить труд старчества, основная ноша которого лежала на игумене Германе и старце Алексее.

Испытывая глубокою и преданную любовь к своему авве, отец Мелхиседек вел дневник, в котором карандашом и чернилами, оставляя правую сторону пустой для последующих заметок, описывал жизнь Зосимовского игумена. Эти записи впоследствии он передал митрополиту Вениамину (Федченкову), использовавшему их для составления жития преподобного Германа.

Будущий владыка Арсений (Жадановский), часто бывал в Зосимовой пустыни, любил и чтил ее игумена и насельников. В своих «Воспоминаниях» он приводит забавный эпизод.

«Отец Герман, я и один из его преданнейших учеников, иеромонах Мелхиседек, отправились в Махрищский монастырь на 500-летний юбилей обители.³⁵ По приезде туда отвели нам троим общую келию. После торжественного всенощного бдения, продолжавшегося до 12 часов ночи, мы, усталые, едва доплелись на отдых в свое помещение. Несмотря, однако, на это отец Герман велел отцу Мелхиседеку идти к ранней литургии помогать служащему иеромонаху вынимать просфоры. Прочитав на сон грядущий молитвы и пожелав друг другу доброго сна, каждый из нас улегся. Батюшка быстро заснул, а мы несколько замешкались: когда стали укладываться, отцу Мелхиседеку показалось почему-то, что мне неудобно, и он принудил меня поменяться с ним койкой. Едва я задремал, как услышал голос отца Германа, направленный к моей постели:

– Пора тебе вставать к ранней.

Так как это говорилось не по моему адресу, я продолжал спать; тогда старец, спустя несколько минут, подошел ко мне и начал будить уже энергично, укоряя такими словами:

– Ах, ты, этакий соня, до каких же пор ты будешь рассыпаться, небось уже ранняя началась?

Такие замечания батюшки относились к отцу Мелхиседеку, а тот «спал как убитый». Тогда я решил смиренно сказать строгому авве:

– Это я, Арсений, вы же, по всей вероятности, стараетесь разбудить отца Мелхиседека... Он поместился на следующей постели.

– Простите Бога ради, – завопил тогда старец, – я думал здесь спит Мелхиседек, ведь он тут ложился.

От меня батюшка перешел к отцу Мелхиседеку, и уж досталось ему... Слышно было, как в одну минуту он соскочил с койки и быстро исчез из келии. Тут же зазвонили к ранней литургии.

И чем преданней оказывался ученик, тем взыскательнее относился авва к нему, как бы во исполнение слов Библии: Его же любит Господь, наказует ».³⁶ Особенно много укоров от батюшки терпел тот же отец Мелхиседек даже при посторонних людях, но стоило только скрыться ему с глаз, как старец начинал его расхваливать.

– Вот у меня отец Мелхиседек молодец! Куда не пошли, всюду идет, а как любит истовое богослужение, настоящий старовер. Кажется, он сродни им»³⁷.

И ученик отвечал авве еще большей искренней преданностью. Это ярко проявилось в последние дни преподобного Германа.

Физическая слабость старца развилась до последней степени. Он сделался настолько худощавым, что отец Мелхиседек носил его на руках в храм. С Преображения Господня авва уже не в силах был посещать церковные службы, но в келии у него вычитывался весь круг богослужений. На него находило духовное озарение: он поднимал свой взор и долго сидел неподвижно, как бы что-то созерцая. Неотлучно находившийся при нем отец Мелхиседек чувствовал, что авва переживает что-то, но спросить не решался.

Ища поддержки, верный ученик пишет владыке Арсению: «Молитвами св. о. н. Г. И. X. Б. н. п. н. Аминь. Ваше Преосвященство, Владыко Святый, милость Божия буди с Вами. Благословите. Ожидали-ожидали Вас, Владыко Святый, к нам и не дождались. Простите нас, решил я тогда послать к Вам лично человека со следующим поручением.

В бытность Вашу у нас Вы сказали батюшке, чтобы он не умирал до известного времени. Старец ответил Вам на это: ’’Благословите”. Вы же подтвердили: ”Бог благословит”.

Запала теперь мне мысль: а что если то время не видать будет, все и жить батюшке? А он ведь временами очень разбаливается. Думаю, тяжело ему так страдать, и мне, видя это, так же нелегко бывает. И хотя, быть может, с моей стороны это и дерзновенно, прошу Вас, Владыко, как святителя и духовного отца старца по схиме, предоставить исход его воле Божией и свои слова, сказанные ему, ослабить.

Батюшка часто старческим лепечущим голосом говорит в тоне прощения: ”Отпустите меня, отпустите меня, отпустите”.

Миленький батюшка, старче, как мне его жалко!

Прошу Вашего благословения и святых Ваших молитв за батюшку, меня, грешного, и за всю обитель нашу. У нас пока по молитвам батюшки, Вашим и братии все слава Богу, праздник провели торжественно и спокойно. Мы с моим аввой сидели в келии и никуда не выходили. Прошу еще Вас, Владыко святый, когда Богу угодно будет отпустить батюшку от сей временной жизни, помолитесь, дабы Всемилостивейший Господь принял душу его и упокоил бы со святыми своими в честном нетленном блаженстве. Простите. Смиренный послушник Вашего Преосвященства иеромонах М.».³⁸

Свою болезнь отец Герман переносил с поразительным терпением, хотя она была не из легких. Отца Мелхиседека, ухаживавшего за ним, батюшка. до последних дней старался ободрить, утешить:

– Какой ты добрый, как мой покойный отец Семен, – ласково похлопывая его по спине, говаривал старец. А когда тот скорбел и жаловался на неумение услужить как следует своему авве, схиигумен успокаивал его словами:

– Ничего, ничего, хорошо, что сознаешься.

Вскоре после этого отец Герман вспомнил Великую Княгиню Елизавету Федоровну и своего отца – монаха Симеона, стал просить свести его к ним.

Ответ отца Мелхиседека, что Елизавета Федоровна сама обещается прийти, успокоил батюшку.

Отец Мелхиседек был в числе священников, соборовавших игумена Германа.

Прошли сутки, как причастился отец Герман, и отцу Мелхиседеку не давали покоя незадолго перед тем сказанные аввой слова:

– Мелхиседек, смотри не упусти меня.

– Как, в чем, батюшка? – спрашивал преданный ученик

– Причасти меня перед исходом, – просил старец.

Сознавая близость кончины наставника, Мелхиседек мысленно усердно просил Господа и св. великомученицу Варвару помочь ему исполнить предсмертную просьбу. Однако больной казался настолько слабым, что братия не советовали отцу Мелхиседеку приобщать его, но верный келейник после некоторых колебаний все-таки решился оказать послушание батюшке, предварительно дав ему выпить немного св. воды, которую больной свободно проглотил. Это ободрило отца Мелхиседека, он поспешно принес Святые Дары и, раздробив как можно мельче частицу, приобщил умирающего. Батюшка принял ее, запил св. водой и видимо стал приближаться к переходу в вечность.

Отец Мелхиседек со слезами в голосе чуть слышно повторял:

– Господи, прими батюшку.

Впоследствии схимонах Симон (Кожухов) вспоминал: «Пишу вам . под свежим впечатлением от похорон нашего игумена отца Германа. Не стану описывать того, что было, – оно не поддается описанию и может быть воспринято только духом. Необычная любовь и привязанность к почившему отца Мелхиседека, воодушевив всех, выявила величие, красоту, торжественность, радостность заупокойной службы».

После разгона обители, предсказанного преподобным Германом, отец Мелхиседек вместе келейником старца, иеромонахом Иннокентием (Орешкиным) отправился в село Олисово недалеко от Клина.

Поселились зосимовские старцы у бывшей монахини московского Алексеевского монастыря Елизаветы Ефимовны Барановой, вернувшейся домой в 1920 году по той же причине – монастырь был упразднен. У Елизаветы монахи стерегли пасеку в двадцать ульев и сад, помогали по хозяйству.

Отцу Мелхиседеку шел пятьдесят седьмой год, отцу Иннокентию исполнилось пятьдесят три. Старцы знаменитой пустыни стали центром местной православной общины.

Несмотря на строгую проверку, при выселении в 1923 году из монастыря, братиям удалось спасти частицы мощей преподобного Нила, святителя Димитрия Ростовского, священномученников Питирима и Нектария, некоторые книги.

Под их духовное окормление собрались проживавшие в Олисове, Тимошине и Клине бывшие монахини, приходили и не испугавшиеся преследований миряне. Тайком, часто по чужим документам, наезжали духовные чада из Москвы. Правда, собираться приходилось скрытно, небольшими группами по праздникам под видом чаепитий – собрания верующих были строго запрещены. «Читали жития святых или монашеское наставление... были случаи, когда мы пели стихи…», – показывала на следствии шестидесятилетняя монахиня Иннокентия (Мария Петровна Николаева), преданная старцам, получившая в последствии «десять лет концлагеря».

Отец Мелхиседек иногда выезжал в Загорск к старцу Алексию. Там, исповедуясь и получая наставления своего духовника, он встречался с келейником отца Алексия монахом Макарием и другими зосимовцами. В последний раз зосимовский изгнанник побывал у старца за два-три месяца до его кончины.

Бывал иеромонах и в Москве, посещая на Покровке своего врача (по всей вероятности духовного сына) Георгия Федоровича Вагнера, обеспечивавшего монахов бесплатным лекарством из аптеки, находившейся в том же доме, где он проживал. Иногда отец Мелхиседек служил в Высоко-Петровском монастыре, куда перебрались к владыке Варфоломею (Ремову) многие зосимовцы. «На проскомидии действительно поминал за упокой благочестивых царей и цариц. Со своей стороны считаю, что поминать царей мы обязаны, так как при них лучше жилось, был порядок, православную Церковь не терзали и духовенство не сажали. С какими я священниками служил, сейчас не помню...» – эти искренние слова, обращенные к своим палачам бесстрашно высказывал отец Мелхиседек.

Они почти слово в слово повторяют показания его собрата, иеромонаха Макария, арестованного в Загорске одновременно с ним по тому же делу...

Иеромонах Иннокентий на момент ареста братий оказался в Москве у доктора и скрылся.

Вернувшись в начале марта 1931 года из одной такой поездки, отец Мелхиседек обмолвился, что в голодающей Москве видел массу войск, высказался о возможном военного положения и скорой войне. На него донесли, и 4 марта 1931 года старца арестовали. Затем постепенно взяли и всех членов общинки.

27 марта на Клинском вокзале схватили тридцатидевятилетнюю монахиню Салову Екатерину Михайловну, которая везла из Твери от владыки Фаддея (Успенского) письма в Москву. Отважная монашка изорвала и успела проглотить некоторые листки. «Я, Салова, адреса знакомых своих называть отказываюсь. Я их не выдам», – бросила в лицо следователям ГПУ удивительная по стойкости раба Христова.

Мать Иннокентия жила в восьми километрах от старцев, в Клину, вместе с бывшими насельницами своего монастыря. Они зарабатывали себе на жизнь шитьем одеял.

Кроме упомянутых монахинь среди преданных чад зосимовских подвижников были и пострадавшие впоследствии монахини Алексеевского монастыря: Анна Райдакова, Александра Страхова, Татьяна Гусева, мать и дочь Панфиловы, Рубова, Филина.

Стараясь уберечь своих духовных отцов – Мелхиседека и Иннокентия – от беспредела ГПУ, они свидетельствовали, что собрания их носили чисто религиозный, монашеский уклад. Приходивших к ним мирян не назвал никто. А про себя говорили, что встречались со старцами, чтобы «усмирять свою скорбь» (м. Иннокентия).

– Смиряйтесь и укоряйте себя, – увещевали Мелхиседек и Иннокентий.

Отец Мелхиседек показывал на следствии, что «антисоветской агитацией не занимался, общался с монашками местными и московскими, что те к нему приезжали как к человеку, могущему утешить скорбь. Среди крестьян никакой агитации не вел. Ко мне ходят как духовному отцу только монашки, крестьяне не ходят».

Несмотря на единодушность показаний всех подследственных, в вину отцу Мелхиседеку и его духовным чадам было вменено создание «нелегальной контрреволюционной церковно-монархической организации ”Истинных Христиан ” с филиалами в Клину, Сходне и Загорске общим числом участников свыше шестидесяти человек.

По Загорскому «филиалу» среди прочих были арестованы Иван Николаевич Инюшин («руководитель») и келейник почившего старца Алексия отец Макарий (Моржов). Оба расстреляны.

По Елинскому: отец Мелхиседек, священник Чепурко, монахиня Иннокентия и другие сестры общинки.

По Сходненскому: Маслов, Суворова, Петушков Денис Осипович, Марков Игнатий Артемьевич, Шестерин Дмитрий Сергеевич – все расстреляны.

Среди получивших высшую меру значатся и иеромонах Нафанаил (Николай Алексеевич Алексеев) и Николай Степанович Аристов, Петр Лаврович Юдин.

В числе осужденных по этому делу было еще трое Зосимовских насельников: преподобный игумен Владимир (Терентьев), иеродиакон Евфросин (Данилов), иеродиакон Иоанникий (Каштанов).

Из последнего протокола допроса отца Мелхиседека следует, что ему приписывалось «признание»: «вся наша группа, состоящая из монахов и монашек была по отношению к Соввласти настроена недоброжелательно, а дальше больше враждебно. Состоя членом контрреволюционной организации ”Истинных христиан ” создал филиал этой организации... которым и руководил до ареста: проводил нелегальные собрания..., на которых читал контрреволюционные листовки собственного сочинения и намечал формы и методы антисоветской деятельности Добавляю, по предъявленному ранее обвинению, где я виновным себя не признал, решение свое изменяю и виновным в предъявленном мне обвинении. себя признаю».

Подпись иеромонаха Мелхиседека под этим следовательским вымыслом отсутствует!

Вероятно истязали, били, играли в «доброго» и «злого» следователя. А кто был «добрым», кто «злым» из мучителей: Логунов? Широков? Саморядов? Комиссаров? «Опер» Толстой?

Святое Писание сохранило нам имена Иуды, Каифы, Анны, Иродов. Знайте же и имена тех, кто убивал праведников XX века.

Вымышленное обвинение иеромонах Мелхиседек не подписал. И только на следующем листе, через большой пропуск в конце страницы, стоит его подпись под словами: «Признаю себя виновным в том, что я на проскомидии поминал царей благочистивых».

Расстрелян отец Мелхиседек был в том же 1931 году вскоре после вынесения приговора 6 июня. Похоронен в неизвестной могиле на Ваганьковском кладбище. Дата реабилитации 12 декабря 1958 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Мелхиседека.

Русский крестьянин, русский монах-священник, русский мученик, духовник епископов, принявший из рук преподобного Алексия древко хоругви Зосимовского старчества. Корни этого подвижника уходят в благословенную Тверскую землю, где он родился в 1866 году в деревне Горки Новоторжского района.

Михаил Тихонович Тихонов. Рано простился он с этим краем и этим именем. В двадцать два года, 8 апреля 1888 года, крестьянский сын Михаил поступает в знаменитый Гефсиманский скит, где его определяют под духовное окормление иеромонаха Германа.

Спустя девять лет вместе со своим аввой преданный ученик переходит в Зосимову пустынь. Произошло это в памятный для Пустыни день – 6 октября 1897 года. Только через три года после этого отец Герман, 11 марта 1900 года постригает духовного сына в монашество с именем Митрофан. Но уже 19 марта 1901 года его рукополагают в иеродиакона. 15 февраля 1904 года он – иеромонах.

Нападением в 1904 году на русский Порт-Артур развязана война России с Японией. Вместо направленного на театр военных действий иеромонаха Ионы, отец Митрофан 24 мая назначается исполняющим обязанности казначея и он несет это послушание два года.

26 сентября 1909 года вслед за своим настоятелем преданный ученик покидает Зосимову пустынь, как некогда покинул Гефсиманию. Вместе с другими чадами отца Германа он отправляется в Махрищенскую обитель. Там его назначают духовником братии. Через два месяца все изгнанники возвращаются в Зосимову пустынь, где уже до 1918 года послушание казначея становится для отца Митрофана постоянным.

28 июля 1910 года он награжден набедренником.

Все годы, наряду с послушанием казначея, отец Митрофан несет чреду священнослужения и духовничества. Так известно, что 19 марта 1915 вместе с аввой Германом он постригал в мантию отца Агафона (в будущем схиархимандрита Игнатия).

28 июня 1917 года иеромонах Митрофан награждается от Священного Синода наперсным крестом.

Однако со временем силы постепенно начинают уходить, следует прошение:

«Его Высокопреподобию Строителю Смоленской Зосимовой пустыни о. Игумену Герману. Казначея Смоленской Зосимовой пустыни иеромонаха Митрофана.

Рапорт

В виду усложнившихся обязанностей должности казначея в Смоленской Зосимовой пустыни, требующих постоянного напряжения сил, я, чувствуя последнее время недомогание, не имею более возможностей исполнять без упущения и с требуемой энергией все связанные с должностью казначея обязанности; сознавая себя поэтому неспособным для дальнейшего несения должности казначея, покорнейше прошу освободить меня от этой должности.

16 ноября 1918 г. Казначей иеромонах Митрофан».

19 марта 1919 года его увольняют с должности казначея. Вместо него назначен иеромонах Феодорит.

После разгона Пустыни начинаются скитания. Сначала отца Митрофана, как и некоторых других зосимовских насельников, принимает в Высоко-Петровский монастырь Москвы его наместник, епископ Варфоломей (Ремов).

«Этим переходом отцы сменили свою лесную пустыню на пустыню духовную. В столицу богоборческого государства в те тяжелейшие для Церкви годы зосимовцы пришли с благовестием о неложных путях богопознания и духовной жизни. Они принесли сюда плоды своих пустыннических трудов: животворящий навык молитвы и укрепляющее слово старцев. Ощущая краткость отпущенных им дней, отцы не скрыли этот благодатный родник, но предложили напитаться от него всем жаждущим. Такое самораскрытие монашества миру, приношение в дар ему самых драгоценных плодов подвижничества было средоточием и главной особенностью бытия Высоко-Петровского монастыря в то время».³⁹

В столичной обители маститый иеромонах становится духовником Владыки. На него ложилось принятие важных духовных решений, как, например, постриг в схиму того или иного монаха.

«Значительную прослойку молящихся монастыря в 24–35 гг. составляли монашествующие. Некоторые обители в те годы еще существовали в виде артелей, другие закрывались или были закрыты, – и все эти скорбные, потерявшие свой оплот люди приходили к старцам, чтобы поделиться своими горестями, получить совет, обрести душевную поддержку.

Но здесь же – поскольку жизнь шла – формировалась и новая духовная среда: молодые девушки, которые под руководством старцев усматривали смысл своей жизни в одиноком пути, в служении Богу. Некоторые из этих молодых душ были решительными, оставляли все мирское и полностью предавали себя на служение Церкви; таких были единицы. Значительная же часть девушек оставалась в семье – училась или работала, не меняя избранного жребия. Так, по благословению владыки, по его и духовных отцов рассуждению возник и начал осуществляться подвиг «монашества в миру» – монашества без стен и изменения одежды. По рассуждению владыки Варфоломея и зосимовских старцев, монашество не могло и не должно было прекращаться, если стен больше не было.

Отцу Митрофану было поручено проводить исповедь богомольцев Петровского монастыря. Вскоре он показал себя опытным руководителем человеческих душ, и владыка Варфоломей направлял к нему большое число богомольцев. Тихо, смиренно проводил свое делание старец Митрофан – достойный пастырь и смиренномудрый инок».⁴⁰

«Его руководство было простым, человека он брал обобщенно, в детали не входил, помыслы не любил разбирать и своим духовным не благословлял их писать.

”Что писать, – говорил он, – все одно и то же ”. Постоянного твердого правила не давал, заповедью его было: ”Будь всегда с Богом ”. Постриги в рясофор, когда они случались никак не обставлял, особой обстановки не создавал: задернет занавески на окнах и пострижет. Но был он великим старцем прозорливцем, предчувствовал и предсказал Великую Отечественную Войну... ».⁴¹

Видимо, в этот период отец Митрофан прошел «вольную» ссылку и легко вернулся в свою обитель – Высоко-Петровский монастырь, пришел на всенощную под Благовещение, когда пели «Архангельский глас».

Непосредственно в этой обители братия оставалась до 1929 года, когда монастырь был закрыт. После этого отцы перебрались в храм преподобного Сергия на Большой Дмитровке, где служили до 1933 года. Жили монахи в крохотной комнатеночке на колокольне, все продукты по карточкам, нужда, а настроение приподнятое. Все-таки они служат Богу...

Последним пристанищем братии, владыки Варфоломея стал храм Рождества Богородицы в Путинках.

По закрытию обители остро встала проблема жилья. Монахи поселяются, в основном, у духовных чад. И отец Митрофан поселяется на Воздвиженке в квартире великого русского философа А. Ф. Лосева. Алексей Федорович и его супруга Валентина Михайловна были в числе постоянных прихожан Петровского монастыря. Отец Митрофан живет у них под видом старого «дядюшки». В периоды, когда у изгнанников-монахов не было места, службы проводили в Лосевской квартире. В частности, известно о молебне, который отец Митрофан отслужил там 1 января 1928 года.

Философа арестовали 18 апреля 1930 года. А 5 июня пришли за женой и старцем.

Произошло это в годовщину венчания Лосевых, буквально в тот же день, когда было издано соответствующее постановление, подписанное начальником 4 отдела ИНФО ОГПУ Герасимовой. Оба, В.М. Лосева и М.Т. Тихонов, были задержаны за «активное участие в преступных действиях А.Ф. Лосева, антисоветской пропаганде, распространение антисоветской литературы (автором является сам Лосев)» и за «разжигание религиозных предрассудков».

Через долгие месяцы следствия, 28 марта 1931 года, отец Митрофан был приговорен к ссылке в Северный Край на три года, но 16 мая его досрочно освободили и разрешили свободное проживание.

Несмотря на суровые испытания, сквозь годы и страдания отцу Митрофану, светлой, не огрубевшей его душе, было присуще чувство утонченного лиризма.

В поэтичных строках письма, обращенного к духовному чаду, схиархамандриту Игнатию (Лебедеву), не сжимает сердце безысходность ностальгии, а светло предстает покойное созерцание сути прекрасного, незабываемого прошлого, которое не сгорело в горниле гонений, преследований, арестов, ссылок:

«О, родная обитель, где наши блаженные отцы ходили, и кладбище, где покой отцов и братий, и собор, и храм Всех Святых, смотрительно устроенный отцом Павлом, чтоб всякий радовался своему Ангелу... вот и окошечки наших блаженных отцов. Колокол оглашал весь поднебесный свод. Святая Матерь Церковь своих чад во храм звала... вот вышел блаженный отец игумен на литию, тихо, смиренно... величественно и благообразно... вот отверзаются Царские Врата, и из божественного Святилища торжественно выплывают два белых лебедя со своими птенцами, и вдруг раздается громкий голос от божественного Алтаря – Хвалите Имя Господне, хвалите раби Господа! Сколько пережито славных дней, можно ли это все забыть?... Ты, как младенец сосал духовное млеко из бьющего духовного источника».⁴²

Эти легкие, словно написанные тонкой кистью художника, слова живописуют в воображении мгновенно запечатленный этюд зосимовского бытия. И это пишет полуграмотный, получивший домашнее образование, крестьянский сын!

Перед Великой Отечественной войной старца ссылают в Каширу, где он служит во Фроловской церкви. Там 2 июля 1941 года его арестовывают в очередной, последний, раз и по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 27 декабря 1941 года за антисоветскую деятельность (без указания статьи) высылают в Башкирскую АССР сроком на пять лет.

Во время войны он жестоко страдал в тюрьме и погиб мучеником, по свидетельству собратьев-монахов, встречавшихся с ним в заключении. 28 июня 1989 года схиигумен Митрофан реабилитирован.

Упокой, Господи, душу раба схиигумена Митрофана.

Николай Ильич Монин родился 28 сентября 1876 года в семье московского купца второй гильдии. Отец занимался торговлей церковной утварью, имел собственный дом на Чистых прудах в Харитоньевском переулке и явно видел в сыне продолжателя собственного дела. Еще не достигнув двадцатилетнего возраста, Николай принимает участие в торговых делах отца: работает конторщиком.

Московский купец конца XIX века идет в ногу со временем. Россия стремительно занимает место в числе передовых держав мира. Вести дело по старинке не представляется возможным, и Илья Монин отдает сына в Московскую Практическую академию коммерческих наук. Николай закончил ее в 1895 году, получив прекрасное образование,

Внезапная кончина отца резко меняет планы, и выпускник академии поступает вольноопределяющимся⁴³ в армию, служит год, получает чин прапорщика и возвращается в Москву. Его торговыми партнерами становятся иностранные предприниматели. В 1901 году он посещает Париж и Берлин. Семь лет жизни в первопрестольной, весьма плодотворной и полезной для общества.

Что заставило молодого преуспевающего коммерсанта, уйти от мирской суеты? Конечно, близость с младенчества к церковной жизни сыграла свою роль, но истинная причина такого крутого поворота в судьбе московского купца не известна. Во всяком случае, женат Николай Ильич не был.

Монин поступает в Зосимову пустынь 22 января 1903 года. Грамотного, говорящего на четырех европейских языках послушника определяют трудиться библиотекарем и пономарем.

17 марта 1907 года Николай зачислен в указную братию обители и сразу же пострижен в мантию с именем Никодима. Через четыре дня, 23 марта, его рукополагают в иеродиакона и назначают послушание в канцелярии и помощником ризничного.

Конец 1909 года знаменуется его кратковременным уходом в добровольную ссылку вместе со своим аввой Германом и другими учениками настоятеля. 4 мая 1914 года отца Никодима рукополагают в иеромонаха...

После того как в 1923 году Зосимову пустынь закрыли, отец Никодим поступает в сельскохозяйственную артель – так официально было оформлено братство Боголюбовской киновии. В ней Зосимовский иеромонах находился до 1929 года и в этот период принял сан игумена. Когда киновия разделила участь Зосимовой пустыни и сотен других русских монастырей, игумен Никодим отправился в Загорск, где проживали многие изгнанники Смоленской обители и Лавры.

Все годы после ухода из Пустыни, батюшка поддерживал тесную связь с бывшими насельниками монастыря и в первую очередь со старцем Алексием, который ценил, уважал и любил своего зосимовского брата. Именно отцу Никодиму Господь уготовил милость и испытание присутствовать при кончине знаменитого подвижника. Он вместе с прп. игуменом Владимиром и монахом Макарием готовил тело схимонаха Алексия к отпеванию и погребению.

Оказавшись в миру, отец Никодим испытывал серьезные материальные трудности. Постоянного места служения у него не было, случайные заработки были редки, к тому же приходилось оказывать помощь возвращавшимся из ссылки священникам и монахам: устраивал на приходы, находил им жилье.

Но Господь посылает своему верному служителю счастливую встречу. В 1932 году он знакомится с Марией Сергеевной Гамбе, преподавательницей иностранного языка МГУ. Она, находясь в летний период на даче в Загорске, была прихожанкой храма Петра и Павла, где тогда служил отец Никодим. Когда в 1935 году эту церковь передали обновленцам, Никодим вынужден был выйти за штат. Сорокалетняя женщина берет опеку над бывшим зосимовским иеромонахом и впоследствии оказывает ему серьезную материальную поддержку. Отец игумен во время своих наездов в Москву останавливался у нее на квартире в Кисельном переулке.

В Загорске отец Никодим поселился в доме Николая Михайловича Сычева на улице Правая Штатная 5. Там же нашли себе приют монахиня Анна Андреевна Самойлова и троицкий старец, бывший духовник Лавры, игумен Ипполит (Яковлев).

К знаменитому лаврскому старцу, при жизни почитаемому как святой, шло множество духовных чад, паломников. Это в дальнейшем дало повод чекистам назвать дом Сычева «тайным монастырем», а восьмидесятитрехлетнего инвалида – отца Ипполита – руководителем контрреволюционной монархической организации. Причем данное от Бога при постриге имя бралось в кавычки и преподносилось как конспиративная кличка.

С той же целью в «кандалы пунктуации» следователем заковывалось и имя известного всей России наместника Лавры архимандрита Кронида (Любимова). Ну а сам игумен – «Никодим» – «был ближайшим помощником и исполнителем всех распоряжений руководителя данной организации».

Вместе с отцом Никодимом и наместником Лавры в последних числах сентября (по данным обвинительного заключения – ноября. – м. А.) 1937 года арестовали четырнадцать человек. В том числе и монахиню А. А. Самойлову и Н.М. Сычева – ведь он был не только «активный церковник», но и «в прошлом торговец и крупный домовладелец – в Загорске имел пять домов». Имя игумена Ипполита в деле отсутствует: из показаний свидетеля Ф.П. Казанцева известно, что немощный старец накануне или в ходе следствия скончался.

На допросах отец Никодим – «нелегальный монах» – не скрывал ни своих взглядов, ни ближайшего окружения. Первое – по правилам веры и чести, второе – из-за бессмысленности запираться: его связи были прекрасно известны органам.

На вопрос, знаком ли он с архимандритом Кронидом, отец Никодим дает, естественно, утвердительный ответ и сообщает, что он часто общался с наместником в храме, заходил на квартиру помочь почтенному старцу (архимандриту тогда уже исполнилось семьдесят девять лет). Следственный протокол фиксирует показания: «Я лично, как и все монахи бывшей Троице-Сергиевой Лавры – хотя я и был в филиале Лавры – до сих пор признаем обаяние и ореол духовной власти в архимандрите Кронит е,⁴⁴ как последнем настоятеле-наместнике Троице-Сергиевой Лавры. И поэтому я и обращался к нему за советами и в горестях и радостных случаях жизни – в итоге чего получается, что архимандрит Кронит до сих пор нами духовно руководил т.к. я знаю, что к нему обращались и другие монахи, проживающие в Загорске. Архимандрит Кронит последователь истинно православной церкви и по убеждениям монархист».

Из уголовного дела стали известны а других арестованных мучеников. Это верный келейник архимандрита Кронида – Георгий Николаевич Потапов, монах; протоиерей Димитрий Федорович Баянов; игумен Ксенофонт (Бондаренко Константин Андреевич); игумен Гедеон (Черкалов Герман Никитич); иеромонах Иаков (Марочкин Иван Петрович); иеромонах Лаврентий (Насонов Лазарь Петрович); Павлов Александр Богданович; Крестьянинов Сергей Алексеевич; Смирнов Григорий Сергеевич – все они в последствии были расстреляны. Избежали смертного приговора только А.А. Самойлова, Н.М. Сычев, Алексей Васильевич Быстрицкий; Виталий Николаевич Лукашевич – они были осуждены на десять лет заключения в исправительно-трудовом лагере.

Не скрывал игумен Никодим и то, что состоял в переписке с находящимися в заключении братиями, в частности, с монахом Даниилом (Дмитрием Александровичем Разумовым). Отрицать это было бессмысленно, так как он прекрасно понимал, что его письма перлюстрируются.

Отец Никодим искренне высказывал свое отношение к богоборческой власти и просто констатировал, что раньше жилось гораздо лучше: «Для народа была дана полная свобода и мы, верующие, жили богато и сытно. Коммунисты лишили нас хорошей жизни. Советская власть закрыла монастыри, и нам, монахам, не стало житья. Коммунисты закрывают церкви, арестовывают и сажают в тюрьмы духовенство, производят гонения на религию. Верующих людей так же притесняют, арестовывают и ссылают, только за то, что они верующие».

Скептически относился он и к «выборам» в Верховный Совет, открыто говорил о своих взглядах и на свободе, и перед палачами.

В конце допросов стиль показаний игумена Никодима резко меняется, видимо, был применен традиционный «жесткий режим»:

«Я являюсь активным участником нелегальной контрреволюционной монархической группы.., ставила своей целью тайно сохранить монастырь Троице-Сергиеву Лавру. Систематически проводил контрреволюционную монархическую агитацию...»

Поместили игумена в Таганскую тюрьму, как и других «заговорщиков». Только монахиня Самойлова оказалась в «Новинках». Отец Никодим признал себя все-таки лишь «частично виновным».

7 декабря 1937 года на заседании судебной тройки при Управлении НКВД СССР по Московской области Николая Ильича Монина, он же монах Никодим, приговорили к расстрелу. Приговор приведен в исполнение на третий день на Бутовском полигоне. 14 ноября 1958 года Президиумом Московского областного суда игумен Никодим реабилитирован.

Упокой, Господи, душу раба Твоего игумена Никодима.

Дмитрий Алексеевич Шонин родился в 1864 году на Рязанщине в селе Кочеры Данковского уезда. Грамоте учили родители, по другим сведениям он закончил местную сельскую школу. Отслужил в армии – запасной нижних чинов. Был холост. В двадцать девять лет, 23 ноября 1893 года Дмитрий приходит в Зосимову пустынь. Через четыре года монастырских послушаний он становится указным послушником и его назначают пономарем. В том же 1897 году, 22 марта, его постригают в мантию с именем Досифей, а спустя пять месяцев рукополагают в иеродиакона. В октябре 1901 года отец Досифей уже иеромонах.

Дочь профессора Московской духовной академии, Мария Александровна Голубцова вспоминала: «Помню, как в первый раз служил отец Досифей. Он вышел кадить такой строгий, с опущенными глазами; его седые волосы, истощенное бдением и постом тело, худое лицо и горящие глаза невольно напомнили мне тип преподобных, как они пишутся на иконах или рисуются при чтении житий русских иноков. Дух бодр, а плоть немощна – вот что убедительно говорит его внешность нам, немощным духом. К вечерне я пришла уже как своя. Был по обычаю акафист Спасителю; отец Иннокентий прочел молитвы пред исповедью, и в сердце шевельнулась боязнь. Я еще не знала, к кому идти: к отцу Досифею? – я боялась его аскетизма и строгости, к отцу Иннокентию? – но все наши исповедовались у отца Досифея.»

1 мая 1907 года отца Досифея временно переводят в Коломенский Ново-Голутвинский монастырь, но тут же отправляют в Троицкий Махрищский монастырь духовником. Знаменитая обитель, накануне отметившая 500-летие со дня основания, более чем на два года становится для отца Досифея иноческим прибежищем и местом священнослужения. Но родным домом все равно остается Зосимова пустынь, куда он с душевной радостью возвращается 2 октября 1909 года. Наряду со старцем Алексием и другими иеромонахами он несет послушание исповедника и принимает многочисленных паломников пустыни, достигшей в этот период апогея своей славы. Среди духовных чад отца Досифея – великий русский философ Алексей Федорович Лосев и его супруга Валентина Михайловна Соколова-Лосева.

После закрытия Зосимовой пустыни в 1923 году отец Досифей вынужден был переместиться с берега реки Молохчи на истринские берега, в Борисоглебский Аносин женский монастырь, что невдалеке от станции Снегири. Там он служит исповедником. Выбор был не случаен: игумения женской обители, матушка Иоанна, была духовной дочерью схиигумена Германа и часто посещала Зосимову пустынь. У нее отец Досифей жил при богадельне в отдельной келии, служил каждый день. В особенности все ночные службы: повечерия, вечерни.

Насельницы пустыни, живщие по строгому византийскому уставу преподобного Феодора Студита, зосимовского старца полюбили. Добрейшая мать Алипия, милые юные послушницы: Татьяна, дочь профессора-медика Фомина, в дальнейшем монахиня Магдалина, Любочка, Любовь Леонидовна Нечуй-Левицкая, в последствии схимонахиня Леонтия и все насельницы монастыря – умилялись от общения с батюшкой, напоминавшего блаженного и по временам юродствовавшего.

По рассказам монахинь известно, что Алексей Лосев и его жена продолжали окормляться у старца Досифея и часто приезжали в Аносину пустынь. «Бог простит», – говорил старец в ответ на сокрушения Валентины Михайловны. В последствии, сосланные в разные места супруги, в переписке вспоминали Зосимовского подвижника, его философию, науку и мудрость: «стиль жизни, не понятный, может быть, никому из нашей современности, и русской и западной», – писал философ (в письме от 30.04.1932) про старца Досифея, в частности, и русское старчество вообще в ответ на утешения супруги. Он принимает путь страдания и мученичества, по которому они идут вместе с женой.

Несмотря на доброе отношение в монастыре, старец тоскует по родной обители и братиям. Отец Симон (Кожухов) после закрытия Пустыни «буквально подобранный на улице боголюбивыми девицами Барановыми», и оставшийся у них жить вблизи зосимовских стен, писал в одном из писем своим родственникам Четверухиным (от 12.07.1923): «...Хотя, повторяю, мне здесь и хорошо, но я все же нахожусь выбитым из колеи. К тому же мне не достает храма, недостает старца и духовника. Хотя и приезжает к нам иногда отец Досифей, но бывает слишком редко, а чаще бывать не может, слишком дорого обходится проезд.»

Когда была разогнана и Аносина пустынь, старец Досифей живет в тайном скиту на Никольской улице в Москве. Непосредственная близость к большевистскому логову в Кремле и кабинетам соседней Лубянки заставляют обитателей скита обратиться в бега.

Отец Досифей «прибыл в дер. Мамоново» Кунцевского района, два года скитался – «места я не упомню» потом поселяется в селе Баковка, у церковного старосты Садовникова. Там у него начинают часто собираться бывшие монахини: Евдокия Петровна Чухутина, Наталья Алексеевна Горева, Евдокия Петровна Емельянова и другие. Это не осталось не замеченным.

Уголовное «Дело № 10583 возникло из поступивших в Райотдел сведений, что выше упомянутые монашки ведут а/с работу, агитируют среди населения против коллективизации и других, проводимых на селе соввластью кампаний, предвещая скоро падение через войну – соввласти и в связи с этим – развал колхозов.

Произведенным по делу следствием установлено: Что действительно ЧУХУТИНА Евдокия Гавриловна, ГОРЕВА Наталия Алексеевна, ЕМЕЛЬЯНОВА Евдокия Петровна, ЧУРБАКОВА Евгения Ивановна, МОРОЗОВА Прасковия Сидоровна, МИЗИЛИНА Анастасия Ксенофонтовна, БОГОСЛОВСКАЯ Ольга Александровна, ШОНИН Дмитрий Алексеевич, СОЛОВЬЕВА Прасковия Матвеена, СОЛОВЬЕВА Анна Григорьевна, МАРТЬЯНОВА Прасковия Васильевна, ШУБИНА Александра Ивановна, ГЛАГОЛЕВА Софья Павловна, ТИМОХИНА Софья Семеновна, ВАСИЛЬЕВА-ВЛАСОВА Екатерина Александровна, ШИШЛЯННИКОВА Мелания Яковлевна и СУНДУКОВА Ксения Михайловна прожив. – в дер. Федосьино, Акулово, Очаково, Мамоново, Изварино, Баковка, Тр. Лыково, Тр. Голенищево, – среди женщин и вообще граждан этих деревень – вели агитацию против мероприятий советской власти, как-то коллективизации, заявляя, что в колхоз вступать не надо, это дело не божье, а антихриста, эти колхозы не долговечны и они скоро развалятся, а в связи с предстоящей войной рухнет и соввласть, что в колхозах находятся босые, голые и голодные. Точно также вели агитации и против весенней посевной компании, заявляя, – «что в колхозах работать не нужно...

По постановлению заседания тройки от 10 июня 1931 года: ШОНИНА Дмитрия Алексеевича – по ст. 58/10 УК заключить в исправ. – труд. лагерь, сроком на ПЯТЬ ЛЕТ, с заменой высылкой через ПП ОГПУ в Казахстан на тот же срок, считая срок с 25. 05. 3 1г. Направить этапом ».⁴⁵ Отца Досифея сослали в Караганду, где он скончался от малярии в 1936 году.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Досифея.

Иеромонах Дионисий был одним из ближайших помощников игумена Германа в деле становления школы Зосимовского старчества, авторитетнейший иеромонах, духовник пустыни.

В миру – Дмитрий Барошников родом был из крестьян, родился в 1860 году в Тверской губернии. Грамоте обучался дома. Известно, что Дмитрий служил в армии – в монастыре числился как запасной нижних чинов.

Овдовев, в тридцать лет он поступил в Гефсиманский скит. Произошло это 25 октября 1890 года. 24 августа 1894 года зачислен в указную братию скита. Послушание проходил в Ильинской часовне в Москве.

20 марта 1895 года принял постриг с именем Дионисий.

13 января 1898 года вслед за игуменом Германом и другими его учениками перемещен в Зосимову пустынь. Через полгода, 7 июня, рукоположен во иеродиакона.

6 февраля 1900 года рукоположен в иеромонаха.

Отец Дионисий отличался исключительным смирением. Был случай, когда он, иеромонах, подошел в числе других братий к приехавшему священнику для получения благословения, поцеловал руку и отошел.

31 июля 1906 года награжден набедренником. 28 февраля 1908 года назначен духовником братии. 14 декабря 1909 года принял ризницу.

Известно, что именно с ним произошел случай исцеления 10 июля 1912 года. Когда иеромонах отправился на послушание – чистить лес, то по неосторожности нанес себе рану на ноге, вызвавшую сильное кровотечение. Батюшка пропитал тряпицу маслом из лампады у Тихвинской иконы Богородицы и приложил к больному месту. Боль исчезла и рана скоро зажила.

29 июня 1917 года награжден наперсным крестом от Священного Синода.

Сохранились воспоминания отца Симона (Кожухова) об этом сотаиннике преподобных зосимовских отцов.

«Зосимова пустынь держится такими подвижниками, как отец Герман, отец Алексий, Отец Дионисий. Можно поручиться, что после их смерти распадется и Зосимова пустынь. Она держится пока их духом, который уже теперь, при их жизни, стараются всячески, изподтишка, а иногда и явно, искоренять как устарелый, смешной. Да и самих старцев высмеивают в глаза и за глаза, называя их отжившими»⁴⁶ – писал 1 апреля 1922 года старец Симон в письме священнику Николо-Толмачевского храма отцу Илье Четверухину.

О душевной щедрости отца Дионисия можно судить из короткой строчки письма от 10 мая 1924 года.

«.вся провизия оставлена была мне отцом Дионисием и ею продовольствовались мы все»,⁴⁷ – сообщал тому же отцу Илие оставшийся вблизи Зосимовских стен старец Симон.

Да, все Зосимовский духовник оставил ближним, а сам налегке отправился... в никуда. Во всяком случае, еще не раскрыты пути-дороги и адреса, по которым скитался шестидесятитрехлетний иеромонах Дионисий, бывший зосимовский духовник и один из самых почитаемых современниками старцев обители.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Дионисия.

Георгий Прокофьевич Сергеев родился в 1874 году. Происходил из семьи крестьян-середняков деревни Хлебниково Коммунистического района Московской области (по административному делению на момент ареста). Известно, что у него было два брата: Григорий и Петр. Закончил три класса местной сельской школы.

Семья жила небогато. Имели деревянный дом с надворной постройкой, лошадь, корову, надел земли. С раннего возраста Георгий вместе с родителями работал в поле. Женат не был. 8 марта 1898 года поступил в Зосимову пустынь. Служение начал живописцем.

10 сентября 1904 года зачислен в указную братию. Нес послушания маляра, стекольщика. 6 марта 1909 года принял постриг. 1 января 1912 года рукоположен во иеродиакона.

В обители пробыл двадцать пять лет до последнего дня ее существования. После закрытия Зосимовой пустыни в 1923 году отец Галактион скитался по различным церквям Московской области, зарабатывал себе на хлеб, работая то сторожем, то истопником. С 1930 года он на протяжении восьми лет служит (уже в сане иеромонаха) в селе Верзилово Михневского района Московской области.

26 марта 1938 года его арестовывают. Причиной ареста послужили высказывания отца Галактиона в адрес существующего режима: «Выборы проходят в Верховный Совет не с низов, а по назначению сверху и рабочему классу совершенно доверия нет, зря вы рабочие пойдете на выборы… – назначат без вас. Сталинская конституция есть дурман для народа».

Лишенный возможности реально оценивать международную обстановку, отец Галактион явно заблуждался в отношении к фашизму. Он считал, что в случае нападения гитлеровцев на СССР у нас будет наведен порядок, и храмы откроются вновь. Что, впрочем, впоследствии немцы на оккупированных территориях практиковали.

Поместили шестидесятичетырехлетнего батюшку в Каширскую тюрьму. 14 июня по постановлению Тройки при УНКВД СССР по Московской области старца за контрреволюционную агитацию против Советской власти приговаривают к высшей мере. 1 июля его расстреливают на Бутовском полигоне.

31 июля 1989 года иеромонах Галактион реабилитирован постановлением прокуратуры Московской области.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Галактиона.

Поручик лейб-гвардии Кексгольмского полка Иван Федорович Фиргуф родился в семье военного врача в 1867 году. Его отец происходил из обрусевших немцев и служил в это время в Риге. За плечами Ивана Федоровича – Московский кадетский корпус; Екатерининское училище и знаменитое Александровское – гордость древней столицы.

Но с оставлением карьеры и офицерского звания ему еще предстоит служба на театре военных действий.

Самая сложная и противоречивая личность Зосимовой пустыни за всю ее историю. Одни исследователи считают его Иудой и предателем, другие – члены Императорского Дома, владыки и будущие мученики – чтили и уважали его.

Что ж, человеческие души способны сокрыть в себе и тьму, и свет. А отсюда – поступки.

Офицеру гвардии, интеллигенту, не все было понятно и приемлемо в среде бывших крестьян, составлявших основную часть монастырских насельников.

18 ноября 1892 года бывшего поручика принимают в Гефсиманский скит. Что привело его туда: трагедия, разочарованность, вера...?

Грамотность и каллиграфия бывшего офицера способствует тому, что его ставят на послушание в канцелярию. Но мудрые старцы не могли не смирять искушенную душу. Его благородие определяют и на чистку котлов, изнуряют замешиванием теста – возможно и в радость, возможно и во смирение. Что бы там ни было, новопослушник безукоризненно несет груз непривычных для него трудов и тем заслуживает уважение братии. На его усердие обращает внимание иеромонах Герман. Иван становится дружен с послушниками Дмитрием (Лихачевым) и Михаилом (Тихоновым), другими духовными чадами будущего преподобного.

23 июня 1896 года в Гефсиманском скиту Иван Фиргуф принял монашеский постриг с именем Иона.

Лаврский архимандрит Павел назначает иеромонаха Германа Строителем Зосимовой пустыни. 6 октября 1897 года от отца Германа на имя архимандрита поступает прошение, направить вместе с ним числе других своих чад и монаха Иону.

Сразу же по прибытии в Зосимову пустынь, 11 ноября, отца Иону рукополагают в иеродиакона, а через семь месяцев, 7 июня 1898 года, – в иеромонаха. Прошло чуть более шести лет со дня поступления в монастырь – сроки по тем временам небывало короткие.

В 1901 году, 24 апреля, иеромонаха Иону награждают набедренником, а 28 июня 1903 года он становится казначеем Зосимовой пустыни.

Но события в миру прерывают его служение в пустыни. В январе 1904 года Япония без объявления войны нападает на базу русского флота в Порт-Артуре и блокирует в нейтральном порту русские корабли «Варяг» и «Кореец». Начинается война. По воле Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Федоровны 24 мая 1904 года отца Иону командируют на театр военных действий, назначив настоятелем походного Преображенского храма. Вместе с плавучими лазаретами церковь курсирует по рекам Сунгари и Амуру.

Спустя всего два месяца 2 июля, иеромонах Иона становится настоятелем другого походного храма – в лазарете Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны. Без личных знакомств такие назначения не производились.

Война проиграна. Отец Ионна возвращается в Зосимову пустынь и приступает к обязанностям казначея. Его заслуги на фронте не забыты. 14 апреля 1906 года иеромонах Иона Фиргуф «за труды, понесенные во время военных действий против Японии награждается орденом Святой Анны 3-й степени».

Высшие иерархи со своей стороны тоже отмечали деятельность отца Ионы, но уже как священнослужителя. 6 мая 1906 года он награжден наперсным крестом от Священного Синода. С 9 ноября 1907 года его назначают членом комиссии по составлению новых описей Лаврского имущества. 1 августа 1908 года он становится экономом Троицкого Митрополичьего подворья в Санкт-Петербурге.

По возвращении через год отца Ионы в Зосимову пустынь возник скандал, который стал возможен по причине его прямолинейности и бескомпромиссности. Причиной конфликта между экономом и настоятелем послужило вольное обращение отца Строителя с финансовыми поступлениями от благотворителей. По мнению отца Ионы в монастыре возводилось много временных и в тоже время основательных сооружений. Вместо запланированного госпиталя игумен стал обустраивать личную домовою церковь... обнаружил отец Иона и другие, более серьезные нарушения. В результате ученик составил рапорт с обвинениями на авву. Митрополит Владимир прислал комиссию. Пухлое дело разбирательства подтвердило объективность жалоб. Владыка предложил отцу Герману «не поднимать шума» и удалиться из монастыря.

Так возник знаменитый исход настоятеля со своими преданными учениками в Махру, и скорое его возвращение на свою прежнюю должность.

А отца Иону переводят в Троице-Сергиеву Лавру. С 1909 по 1914 год он несет послушание помощника эконома, и, временно, без отстранения от должности, назначается на место заболевшего эконома подворья Лавры в Санкт-Петербурге архимандрита Кронида. В самом начале мировой войны, 21 августа, становится лаврским казначеем.

В эти годы не утрачивается связь иеромонаха с Царской Фамилией. В 1912 году Государь жалует отцу Ионе наперсный крест, а через год награждает именными золотыми часами.

В марте 1917 года по приказу Сергиевского комиссара отца Иону направляют в Гефсиманский скит без права выезда, но в октябре, когда сменилась власть, его арест прекращается, и он уезжает под Серпухов. Там, на станции Лопасня, он служит священником при женской общине «Отрада и утешение».

Через год по указу патриарха Тихона иеромонаха Иону возводят в сан игумена и назначают наместником Звенигородского Саввино-Сторожевского монастыря. Где 17 июня 1919 года он был арестован.

В обвинении говорилось, что «игумен Иона (Фиргуф)... иеромонах Савва (духовник) и Ефрем (ризничий), занимавшие руководящие посты и присутствовавшие при вскрытии [мощей преп. Саввы] 17.3.1919г. и бывшие свидетелями безупречного поведения властей при вскрытии, затем с заведомой целью контрреволюционной агитации и возбуждения прихожан против власти измыслили и распространили среди населения злостно-­клеветнические слухи о якобы кощунственных действиях этих властей, склонив этим самым организацию верующих при монастыре к подаче жалобы прошения в СНК на действия этих властей... А Иона... лично подал также прошение духовному начальству в Москве...» На суде «игумен Иона, монах с худощавым аскетическим лицом, вынул из кармана маленькое Евангелие и, перекрестившись, прочитал из того места, где описываются страдания Христа: ”В шестом часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого”... ”Вчера здесь потухло электричество, и мы все были во мраке, – говорил он далее. – Это напоминает мне затмение, бывшее во время крестного страдания Того, Кто был Свет мира”. ”Я пошел исключительно по своему желанию в монастырь, вольною волей, и если бы теперь я показал какую-нибудь трусость перед лишением жизни, это было бы для меня ужасно... Смерть за Христа для всякого инока величайшее наслаждение, поэтому я не боюсь никаких смертей”. Игумен Иона не просил ни о каком снисхождении у судей: «Не желаю ничего, как Христос у Пилата... Я решительно желаю, чтобы Трибунал исполнил волю Божию».

Отца игумена помещают в 171 камеру Таганской тюрьмы. Два года он проводит в заключении – времена еще были не столь суровые. С июня 1921 по 1929 год отец Иона служит игуменом Гефсиманского скита, где тридцать семь лет назад начал путь монашеского подвига. О дальнейшей судьбе старца пока больше ничего не известно.

Упокой, Господи, душу раба Твоего игумена Ионы.

Архимандрит Никита, в миру Николай Николаевич Курочкин-Степанов, родился 19 ноября 1889 года в деревне Карцево Звенигородского уезда Московской губернии. По всей вероятности, родители вскоре уехали на заработки в столицу и с восьмилетнего возраста Николай, обладая очень красивым голосом, пел на клиросе в Высоко-Петровском монастыре, а с 1902 года нес там послушание помощника канонарха. Тогда и зародилось у него желание принять монашество. Спустя годы, Николай стал искать обитель, где можно было бы обрести истинное старческое руководство. Обойдя многие монастыри, молодой подвижник оказался в Зосимовой пустыни, признавая впоследствии, что это было самое благодатное место, какое он когда-либо встречал.

В 1911 году Николай становится зосимовским послушником. Духовным руководителем его стал благочинный пустыни иеромонах Мелхиседек. В 1915 году Николая призывают на военную службу и посылают на фронт.

Во время февральской революции из-за болезни его демобилизуют, и он с радостью возвращается обратно в монастырь.

18 апреля 1919 года он был пострижен в мантию с именем Никита и 10 октября 1920 года рукоположен в иеродиакона.

По закрытии Зосимовой пустыни иеродиакон Никита вместе с некоторыми другими насельниками по приглашению Владыки Варфоломея переезжает в Высоко-Петровский монастырь. 1 июня 1923 года его рукополагают в иеромонаха. Мудрый зосимовский старец сразу обрел множество духовных чад.

В 1924 году прокатилась волна борьбы против «мракобесия» и старец был выслан на три года в город Осташков Тверской губернии. Как указывал зосимовской схимонах Симон, отец Никита служил в то время в Новосоловецкой пустыни. Но по окончании срока ссылки в 1927 году он вернулся в Высоко-Петровский монастырь. 10 июня 1929 года епископ Варфоломей возводит его в сан архимандрита. Отец Никита становится благочинным и одновременно канонархом монастыря. Самым близкими его друзьями были отец Игнатий и архимандрит Зосима, с которым они были неразлучны со времени пребывания в Высоко-Петровском монастыре. Их Владыка Варфоломей называл «пирги» (по-гречески – «столпы»). Когда архимандрит Игнатий был арестован, отец Никита не отказал в окормлении обратившейся к нему монахине Евпраксии. Это была верная помощница схиархимандрита Игнатия, благословишего ее и остальных своих духовных чад обращаться к отцу Никите за руководством. А после того, как в 1935 году расстреляли архиепископа Варфоломея и его духовные дети владыки стали окормляться у старца.

Он обладал прекрасным голосом, чтение его на службе было просто усладительным, каждое словечко было слышно, оно так и катилось – часами прихожане не уставали слушать, как он читает или канонаршит. «Под скромной кроткой внешностью смиренномудрый зосимовский инок носил в себе все изобилие даров духовных. Небольшого роста, полнеющий, с округлым детским лицом, он вменял себя в ничто как духовник, но никому не отказывал в духовной нужде. К некоторым 6ыл исключительно нежен, других же смирял, иногда бывал резок и строг. Очень не любил напыщенности в откровении, сразу сделается недовольным, глазки станут сердитыми и начнут быстро­ быстро бегать. В руководстве своем отец Никита был очень мягок, уступчив, терпелив к немощам, по долгу-долгу ждал исправления, смирял мягко, наказывал редко. Душа у него была нежная, просто детская временами, людей он боялся, ни в чем себя показывать не любил, за столом говорил немного и как-то неутвердительно высказывал свои суждения, точно сам советовался. Отец Никита всегда со смирением принимал выражение той горячей любви и скорби, которую испытывали духовные чада архимандрита Игнатия в разлуке со своим руководителем. Часто отец Никита напоминал заветы друга каждой отдельной сестре, указывал, когда они уклонялись от этих заветов, сам вменял себя лишь в простого посредника. – ”Батюшка благословил, устно сказал матери Евпраксии, чтоб о всяком деле советовались трое из старших остав­шихся сестер, – скажет он с милой-милой улыбкой. – Вот вы и держите совет, когда меня не бывает”».⁴⁸

28 декабря 1930 года архимандритов Никиту и Зосиму арестовали. На допросах они не принимали никаких обвинений. Отец Никита говорил: «Советскую власть я признаю как власть, поставленную от Бога, при ней духовенство также освободилось».

Приговор отцу Никите был зачитан 1 января 1931 года. Обвинен он, как и его друг, был по статье 58/10 (без указания части) Уголовного Кодекса РСФСР. Как было сказано в обвинительном заключении, «бывшие монахи ликвидированных монастырей и подворий... попы и бывшие торговцы, будучи активными церковниками, считающими соввласть «властью антихриста» ...живя скопищами, занимались активной антисоветской деятельностью, выражающейся в организации нелегальных антисоветских «братств » и «сестричеств», в оказании помощи ссыльным единомышленникам, произнесении проповедей контрреволюционного характера, антисоветской агитации о религиозных гонениях, чинимых соввластью, и распространении всевозможных провокационных слухов среди населения, квартиры их являлись убежищем для всякого рода контрреволюционного элемента».

3 января 1931 оба архимандрита были приговорены к высылке в Северный край на три года. В два часа ночи, без теплых вещей их привели на вокзал. Высадив за Вологдой, пешком гнали с утра до вечера, от деревни к деревне, где на ночлег разводили по домам местных жителей, которые принимали их с неприязнью. Сначала старцы под Архангельском трудились на погрузке леса. Но Господь послал им облегчение в лице паренька из близлежащей деревеньки, который часто, из милосердия, приходил помогать несчастным изгнанникам. К счастью, отцы вскоре были определены на новое место, в район реки Пинеги. Когда их отправляли этапом, отец Никита сильно болел, был в жару, думал, что не сможет идти и погибнет по дороге. Но Господь не оставил своих верных рабов. На одном из ночлегов произошло чудо. Сам старец Никита потом рассказывал своей духовной дочери: «Ты знаешь, когда я уже не различал дороги и ноги полностью окоченели в легоньких хромовых сапогах, то подумал, что идти дальше не смогу. Добрались мы до очередной деревни. Стоим. Весь этап разводят по домам, а мы с отцом Зосимой все стоим и стоим. А уже темнеет, мороз крепчает, ноги отваливаются. Тут подходит к нам молодой человек и говорит: «Пойдемте со мной». Мы идем за ним, заходим в дом, и там нас встречает женщина с радостным восклицанием: «Так вот кого мне Господь- то послал! » А я смотрю: «Боже мой! » – у нее накрыт праздничный стол: пироги, суп. Она накормила нас, омыла и попарила мне ноги. Мы были необычайно удивлены и спросили ее: «Скажите, почему Вы нас так встречаете? » «Вы знаете, – ответила она, – я сегодня видела необычайный сон, но сначала не обратила на него внимания, а когда заснула опять, он повторился второй раз; на меня взирала Светоносная Жена, которая повелела мне: – Ты смотри, прими их, прими их. Ты знаешь, кто они и куда идут? Они рабы Мои. И я стала думать, кого же я должна принять. Поставила тесто и весь день поглядывала в окно. Потом смотрю – батюшки! – этап гонят, так вот кого принять-то надо! И послала к этапу своего сына, который вас и привел"».

И пришло мне на память, как святитель Иоанн Златоуст шел в ссылку и что Господь всегда промыслительно посылает помощь, а значит, надо идти дальше. От этапа я уже не отходил».⁴⁹

Ссылка закончилась в декабре 1933 года. Оба старца были направлены на служение в Знаменскую церковь села Ивановское под Волоколамском.

Старец предвидел свою скорую кончину и имел об этом откровение. Когда О.А. Кавелина приехала к отцу Никите Великим постом 1937 года, он сказал: «Мне умирать надо. Все равно меня так не оставят: сошлют без права переписки, и пропадешь без вести; лучше, чем есть, не будешь, а то, что есть, растеряешь. Мне умирать надо». На мольбу взять ее с собой он ответил: «Тебя – нет, тебе пострадать надо. Я тебе сказал все, и, если в жизни не найдешь ответа, значит плохо слушала, вини себя. Я тебя встречу там, и только от тебя зависит, какой ты придешь».⁵⁰

На Пасху, с ним был очень преданный духовный сын, иеродиакон Феодор (Богоявленский). Сын консула, погибшего в Персии, студент медицинского факультета Московского университета, позже солдат, активный участник борьбы с беспризорностью, принявший постриг в Высоко-Петровском монастыре, Феодор буквально боготворил своего старца, во всем ему был послушен, хотя трудно ему было смирить свою дворянскую гордость. Отец Никита очень строго им руководил. К этому времени отец Федор уже отбыл три года в лагерях.

«2 мая, отец Никита позвал к себе своих духовных детей для последнего наставления в Волоколамск. Старец всех исповедовал и благословил всем причащаться. После исповеди он поставил их на земные поклоны (хотя поклоны были отменены по Уставу) перед чудотворной иконой Знамения Божией Матери, вручая Покрову Царицы Небесной своих чад. После Причастия раздал всем по пасхальному яйцу и немедленно отправил на станцию, ибо народу было так много, что это могло вызвать подозрение у властей.

6 мая, на праздник великомученика Георгия Победоносца, отец Никита совершил Божественную литургию. Днем у него случился инсульт, после которого его полностью парализовало. Он сам себе несколько раз читал отходную, был все время в сознании и не говорил ни слова, только читал молитвы. Он молился: ”Господи, если и не сердечное, то хоть словесное покаяние прими”».⁵¹ Все дни и ночи болезни старца за ним ухаживал отец Феодор. После смерти своего духовного отца он, по ходатайству церковного совета, заступил на его место и послужил в храме до 1940 года. Оба этих подвижника – учитель и ученик – запечатлены П.Д. Кориным среди персонажей на полотне «Русь уходящая (Реквием)».

Старец отошел ко Господу 12 мая 1937 года в 15 часов 20 минут. На погребение собралось очень много народа, приехали духовные чада.

«Оторвалась часть души моей! – писал своим духовным дочерям зосимовский старец Игнатий. – Рана эта от продолжительности дней будет не заживать, а бередиться с каждым днем от лишения удовлетворения потребности в нем... Пирг не умер, но жив и продолжает путь к Живому Богу. Он отошел Ему поклониться радующеся и праздновать Пасху вечную».

Упокой, Господи, душу раба Твоего архимандрита Никиты.

Архимандрит Зосима, в миру Федор Федорович Нилов, родился 7февраля 1898 года в сельце Федоровка Каширского уезда Тульской губернии. Спустя несколько лет он с родителями переехал в Москву, где учился во 2-й московской гимназии. По ее окончании Федор поступил на физико­математический факультет Московского университета, который окончил в 1919 году. Однако служить ему пришлось в качестве счетовода на складе Мосдрова, затем по профессиональной мобилизации он был переведен на должность секретаря при чрезвычайном уполномоченном по топливу, потом стал членом коллегии данного уполномоченного и впоследствии – заведующим отделом и членом Уисполкома. Вся эта смена должностей длилась до осени 1921 года.

В этот период Федор начал окормляться в Зосимовой пустыни у своего духовного руководителя иеромонаха Иннокентия. Под его влиянием росло желание принять монашество. Вступил ли он в братство Зосимовой пустыни – точных сведений нет. Но, сам он впоследствии любил говорить: «Блаженный Зосима открыл Зосимову пустынь, а я грешный ее закрыл», из чего можно сделать вывод, что он был в обители в последние годы ее существования. С другой стороны, известно, что 22 января 1923 года, то есть еще даже до кончины схиигумена Германа и до разгона пустыни, Федор был принят епископом Варфоломеем в число послушников Высоко­Петровского монастыря.

4 апреля 1923 года, в Великую Среду, послушник Феодор был пострижен Владыкой Варфоломеем в мантию с именем Зосима. Спустя годы, на допросе он показал: «Принял монашество по своему глубокому внутреннему убеждению, выражавшемуся в желании спасения своей душе и стремлении выполнить в точности заповеди, оставленные нам в Евангелии, каковое стремление и желание проходит красною нитью через всю мою жизнь».

7 апреля 1923 года, в Великую Субботу, монах Зосима был рукоположен в сан иеродиакона. Прихожане Высоко-Петровского монастыря знали иеродиакона Зосиму как деятельного, энергичного клирика. В самые первые дни восстановления монастыря, еще в холодном трапезном храме отец Зосима был душой всех начинаний, которые предпринимал владыка Варфоломей. По своей молодости и горячности он быстро забирался под самые своды храма, отмывал стены, восстанавливал в церкви все, что мог. Ревностно занимался ризницей, усердно и благоговейно совершая свое иеродиаконское служение, всегда везде поспевал, был весь око, слух, огонь, послушание.

В Неделю Крестопоклонную, 4 апреля 1926 года, отец Зосима был рукоположен Владыкой Варфоломеем в иеромонаха.

Прочная дружба, пронесенная сквозь всю оставшуюся жизнь, связывала его с архимандритом Никитой (Курочкиным). Этих монахов Владыка Варфоломей называл «пирги» – по-гречески «столпы».

28 декабря 1930 года их обоих арестовали. На следствии старцы держались уверенно и открыто, не принимая никаких обвинений. На вопросы об отношении к советской власти отвечали, что принимают ее как Божие попущение. Отец Зосима на допросе 31 декабря 1930 года говорил: «В отношении к существующему строю и власти мои отношения выражаются в полном подчинении всем законам и распоряжениям власти, в точном выполнении всех обязательств пред нею... Я беспартийный и стою вне всякой политики».

Обвинены они были по статье 58 п. 10 (без указания части) Уголовного Кодекса РСФСР. Как было указано в обвинительном заключении, «привлеченные по данному делу обвиняемые, бывшие монахи ликвидированных монастырей и подворий... попы и бывшие торговцы, будучи активными церковниками, считающими соввласть «властью антихриста»... живя скопищами, занимались активной антисоветской деятельностью, выражающейся в организации нелегальных антисоветских «братств» и «сестричеств», оказании помощи ссыльным единомышленникам, произнесении проповедей контрреволюционного характера, антисоветской агитации о религиозных гонениях, чинимых соввластью, и распространении всевозможных провокационных слухов среди населения, квартиры их являлись убежищем для всякого рода контрреволюционного элемента.

На основании изложенного: 1) Предъявленное вышеуказанным лицам обвинение по 58/10 ст. УК считать доказанным. 2) Дело о них передать на рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ».

3 января 1931 года Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР старцы были приговорены к высылке в Северный край на три года. Легко одетых, голодных, в числе других таких же несчастных их гонят после высадки из вагонов от села к селу, где крестьяне совсем не рады незваным гостям и с неохотой пускают на ночлег.

Сначала старцы жили под Архангельском и работали на загрузке леса. Отец Зосима вспоминал: «Сил нет. Надо выполнить норму, а мы не можем, так как были до того истощены, что не знали, как и приступить к бревнам». Но Господь послал им облегчение в лице паренька из близлежащей деревеньки, который часто, из милосердия, приходил помогать несчастным изгнанникам. К счастью, отцы вскоре были определены на новое место, в район реки Пинеги.

На Пинеге их поселили в таежном охотничьем поселке, где помимо них отбывали срок еще сорок монахинь и восемь священнослужителей, среди которых был и преподобный Никон Оптинский. До ближайшего населенного пункта было пятнадцать километров, куда раз в месяц ссыльные обязаны были являться на регистрацию. При этом им выдавали единственный паек -буханку хлеба, фактически обрекая на голодную смерть. Но спасались тем, что собирали ягоды, грибы, ловили рыбу. Отправляясь на сбор припасов в тайгу они получали возможность пребывать в уединении, созерцании и молитве. Однажды на Светлое Христово Воскресение все ссыльнопоселенцы совершили пасхальную службу прямо в тайге.

Вернулись старцы из ссылки в декабре 1933 года. Вскоре после возвращения Владыка Варфоломей возвел отца Зосиму в сан игумена, а 29 апреля 1935 года епископ Егорьевский Иоанн (Соколов) – в сан архимандрита. Служить в Москве отцы уже не смогли: им, как бывшим ссыльным, разрешалось проживать не ближе, чем за сто километров от столицы. Священноначалием они были определены на служение в церковь иконы Божией Матери «Знамение» села Ивановского под Волоколамском.

После кончины старца Никиты его духовные чада перешли окормляться к отцу Зосиме. К двадцатому дню после смерти зосимовского друга архимандрит получил письмо от находящегося в ссылке зосимовского старца Игнатия, где тот, беспокоясь о судьбах своих духовных чад, обращался к нему с просьбой: «Зосимушка, попаси, родной, не оставь». Отец Зосима считал старца своим духовным отцом, долгое время исповедовался ему, и поэтому воспринял просьбу как послушание.

Все окормлявшиеся у него чада видели в нем достойного продолжателя традиций «Северной Оптиной». Несмотря на то, что ему было только около сорока лет, он приобрел большой духовный опыт. Сказалось общение с зосимовскими подвижниками, служение в Высоко-Петровском монастыре, общение с монашеством в ссылке. Обладавший душевной мягкостью, он строго относился к проступкам. На исповедях отец Зосима требовал четко записывать помыслы, постоянно за собой следить. Если ему не удавалось по какой-либо причине сразу ответить, то он приписывал своим крупным, наклонным почерком отдельные вопросы в свою книжечку, а на исповеди все тщательно растолкует.

Часто он ездил в Москву принимать духовных чад, и делал это со старанием и любовью, сам тяжело болея и перемогаясь.

Отец Зосима только на два года пережил своего собрата и друга отца Никиту. Умер он 20 марта 1939 года в Боткинской больнице от распространенного рака брюшины, прожив всего сорок один год. Смерть его хотя и была страдальческой, но вместе с тем его молодая иноческая жизнь догорела, как яркая свеча. Похоронили архимандрита в Москве на Пятницком кладбище. Рядом покоится прах его матушки, Веры Матвеевны, пережившей сына на двадцать лет. Прихожане местного храма помнят Зосимовского старца и ухаживают за его могилой.

Упокой, Господи, душу раба Твоего архимандрита Зосимы.

14 октября 1883 года в деревне Горки Волоколамского уезда Московской губернии в бедной крестьянской семье на свет появился младенец. Родители его, Герасим и Мария Скачковы, уже имели двух сыновей и дочь, четвертого нарекли Иоанном, в честь преподобного Иоанна Рыльского.

Иван рос тихим, спокойным мальчиком, не любил шумных развлечений, предпочитая посидеть на берегу озера, половить карасей, понаблюдать за птицами. В палисаднике дома Скачковых всегда висело несколько скворечников и кормушек. Он окончил церковно-приходскую школу, но продолжать учебу не стал, хотя имел явные способности.

Семья была патриархальной, службы в храме не пропускались. Матушка, женщина со слабым здоровьем, часто болевшая, нередко отправлялась паломничать и брала с собой младших детей. Однажды: они посетили Иосифо- Волоколамский монастырь. Старец впоследствии вспоминал, что именно там у него возникла мечта стать монахом. В четырнадцать лет он обратился с этой просьбой к игумену, но тот велел сначала отслужить в армии.

Вскоре его старший брат Петр, работавший в типографии Сытина, устроил туда Ивана посыльным. Так юноша оказался в Москве. Но первые впечатления совпали с переживанием огромного горя – в Горках умерла матушка.

Уход из жизни самого дорогого человека укрепил юношу в желании покинуть мирскую суету. Он все больше времени проводит в храме, молясь о душе матери. Даже отправляясь с поручениями приказчика, Иван старался по пути не пропускать церквей, забегал и молился.

Настоятель храма святителя Николая у Сухаревой Башни, протоиерей Иоанн, которому он открыл свою мечту, благословил на монашество и предложил обратиться в Зосимову пустынь.

Молодой человек как паломник уже бывал в этом монастыре и 19 июня 1902 года снова приехал в Зосимову. Гостиница была переполнена, и он после всенощной переночевал в стогу сена. После службы Иван дождался настоятеля. Отца Германа сопровождал старец Алексий. Пав в ноги знаменитым подвижникам, проситель молил принять его в пустынь.

«А песни петь умеешь?», – неожиданно спросил игумен.

«Пел в деревне», – ответил Иван.

«Уж не знаю, что с тобой делать: тебя же в солдаты должны забрать».

Отец Герман повернулся к своему седовласому брату, который молча наблюдал за беседой:

«Как Вы посоветуете, взять мне этого парня или нет?»

«Возьмите его, отец игумен», – последовал незамедлительный ответ духовника обители.

Наместник улыбнулся:

«Ну, тогда, передаю его под Ваше руководство».

Старец тихо, серьезным голосом благословил: «Вот тебе первое послушание – беги на кухню и поешь, как следует».

Поначалу Ивану поручили пасти стадо, доить коров, помогать перерабатывать молоко на сметану, творог и масло. На скотном дворе новый трудник провел несколько лет. Работал от темна до темна, даже в храм отпускали редко.

Монастырская жизнь многому научила деревенского парня: Ивану довелось потрудиться в трапезной, в просфорне, в портновской мастерской, где он стал замечательно обращаться с машинкой, хорошо ее изучил, сам мог починить. Шил подрясники, рясы, клобуки, скуфейки.

С весны до осени вся братия занималась земледелием. Даже певчие трудились в огородах, на сенокосе. Осенью все насельники во главе с игуменом рубили капусту. Она в Зосимовой пустыни была отменная, и ее заготавливали столько, что часто выручали жителей окрестных деревень, проедавших к весне свои запасы.

Ежедневно по вечерам послушник отправлялся к старцу Алексию на откровение помыслов и каждый раз выходил словно с омытой душой и легким сердцем.

Поняв, что Иван человек в монастыре не случайный, отец Герман, наконец, решил направить его на клирос. Регент обнаружил у него тонкий слух и замечательный голос. Хор и пение в пустыни были особенные. Среди певчих особенно выделялся знаменитый бас старца Алексия. Часто с братией пел и сам игумен. Он полюбил Ивана за скромность, аккуратность и исполнительность. В его келии всегда царили порядок и чистота. Отец Митрофан как-то поглядел на добела выскобленный пол и по-доброму усмехнулся:

«У тебя на полу хоть просфоры катай».

Поэтому перед особыми торжествами Иван всегда направлялся в храм чистить паникадила и подсвечники.

Когда ему исполнилось двадцать четыре года, пришел приказ отправляться на военную службу в Варшавский гренадерский полк. Духовный отец благословил его маленькой иконкой преподобного Сергия. Подарок старца Алексия он хранил всю жизнь, как самую драгоценную реликвию.

Пролетели три года. Отпущенный гренадер отправился домой, в родную деревню. Отец решил, что сын вернулся навсегда, хотел даже женить его. Но Иван пробыл в Горках несколько дней, сходил на дорогую могилку – помолился о душе любимой матушки и отправился в Зосимову пустынь, ставшую для него истинным домом.

28 февраля 1914 года «запасного нижних чинов Ивана Скачкова» зачисляют в указную братию Зосимовой пустыни, а через месяц, 21 марта, игумен Герман постригает Ивана в мантию с именем Исидор – в честь преподобного Исидора Пелусиотского. Евангельским старцем был отец Алексий, благословивший новопостриженного иконой небесного покровителя с собственноручной надписью: «Молитвами преподобного отца нашего Исидора Пелусиота, да утвердит Господь Бог монаха Исидора во исполнение монашеской жизни и спасение вечное да дарует ему – Алексий 1914 г.». Настоятель преподнес икону Пресвятой Богородицы «Смоленской», на которой написал: «Возлюбленному о Господе монаху Исидору благословение от обители – Пресвятой Богородицы Смоленская Одигитрия – в день пострига 21 марта 1914 г. ».

Как полагается после пострига, пять ночей простоял отец Исидор в трапезной церкви во имя Преподобного Сергия, а затем поехал в Троице-Сергиеву лавру для представления наместнику Товии. Сопровождал его благочинный отец Мелхиседек. На площади молодой монах спрыгнул с пролетки, чтобы купить книжку. Благочинный остановил и заметил: «Отец Исидор, своя воля кончена». С этого времени без воли монастыря и старца нельзя совершить ничего: только в безропотном послушании можно обрести спасение.

Архимандрит Товия благословил Исидора образом преподобного Сергия Радонежского. 20 января 1919 года епископ Филипп рукоположил монаха Исидора в иеродиаконы.

Согласно традиционному укладу Пустыни иеродиакон нес служение истово, с большим вниманием и страхом.

В конце января 1923 года скончался игумен Герман.

«Когда ударили в большой колокол, сначала один раз, потом другой, третий... и так двенадцать раз, словно в душе что-то оторвалось. Очень я тяжело переживал, весь мир в глазах помрачился, так сильно скорбел», – вспоминал впоследствии батюшка. Отец настоятель предрек, что по его кончине монастырь закроют. Это и произошло вскоре. На Вознесение прибыла комиссия, и братию в течение суток выдворили из обители.

Старец Алексий благословил иеродиакона уехать на родину. Но вновь недолго прожил монах в Горках. Духовный отец рекомендовал его в Александро-Невский женский монастырь Клинского района Московской области.

В 1928 году и эту обитель закрыли. Отца Исидора направляют на служение в Волоколамск, и в декабре епископ Питирим (Крылов) рукополагает его в сан иеромонаха.

В это время отошел ко Господу старец Алексий. Смерть его батюшка переживал так же тяжело, как в юности смерть матушки. С тех пор он ежегодно ездил в Пятидесятницу «похристосоваться с любимым старцем» и отслужить панихиду на дорогой могилке Загорского Кокуевского кладбища.

В 1930 году печальная участь постигла Волоколамский собор, и в очередной раз зосимовский изгнанник вынужден был искать прибежища. Епископ Варфоломей принимает его в братию также упраздненного Высоко-Петровского монастыря, нашедшую недолгое убежище в церкви преподобного Сергия Радонежского на Большой Дмитровке в Москве. У Владыки собралось несколько бывших зосимовских насельников: иеромонах Митрофан, архимандриты Игнатий, Зосима и Никита, – которые вели богослужения по зосимовскому уставу. Жили все впроголодь в крохотной кели на колокольне. Отец Исидор, как и другие священники, стал исполнять обязанности духовника.

Через три года волна репрессий усилилась. Не избежал преследований и отец Исидор: ссылка в край Коми, в село Деревянск Усть-Куломского района

Сыктывкарской области на Печору. Поселили в зырянской избе вместе со скотиной, потом его приняла к себе древняя монахиня Иулиания, выделившая угол за печкой.

Батюшка не терял присутствия духа и безропотно принимал волю Божию.

В Деревянске отбывали срок еще несколько священников. Они собирались вместе и тайно совершали богослужения. Светлое Христово Воскресение праздновали в глубине тайги вдалеке от возможных доносчиков.

В 1936 году отец Исидор вернулся в Москву и был назначен настоятелем храма села Ченцово Тарусского района Тульской области в бедный приход: храм требовал ремонта, крыша протекла, отваливалась штукатурка, даже крест на куполе не устоял. А средств не было. Пожертвований едва хватало на скудное пропитание. Окрестные деревни стояли не близко, да и путь к ним лежал то через овраги, то по болотам, а то приходилось переваливать через холмы.

Свое настоятельство батюшка начал с того, что залез на крышу, водрузил крест, залатал кровлю и покрасил ее. Прихожане стали помогать ему, почистили стены и фрески ожили. Нашлась краска на окна, двери. Во дворе вырыли колодец. Дома причта не было, и отец Исидор отгородил себе келейку в углублении церковного притвора.

20 мая 1937 года по резолюции митрополита Московского и Коломенского Сергия отец Исидор был возведен в сан архимандрита. Подвижничество ченцовского настоятеля не осталось не замеченным и в богоборческих органах. Через полтора года архимандрита отправляют за штат и высылают в Егорьевск.

В этот период гибнет в заключении схиархимандрит Игнатий, преставился ко Господу архимандрит Никита. В 1939 году умер архимандрит Зосима.

У старцев осталось множество духовных детей. Перед смертью старец Игнатий благословил некоторых своих чад перейти к отцу Исидору, но найти его не удалось, и люди окормлялись у отца Зосимы.

Во время заупокойной всенощной по схиархимандриту Игнатию, от одной монахини узнали, что отец Исидор живет в Егорьевске. Быстро доехали до него, и батюшка успел на отпевание. После службы не единожды осиротевшие чада просились под его духовное руководство. Однако тот согласился только после того, как получил благословение своего духовника, отца Митрофана.

В конце марта 1939 года архимандрита Исидора направляют в Знаменскую церковь села Ивановское под Волоколамск, в которой до него служили архимандриты Никита и Зосима. Здоровье все больше ослабевало, приступы гипертонии мучили настолько, что батюшка смог служить только по воскресным дням.

Война грянула внезапно, уже в октябре враг был около Волоколамска. В Горки, где поселился архимандрит, приехала его духовная дочь, монахиня Гавриила, чтобы увезти его в Москву, но было поздно – они оказались в окружении. Начались бои непосредственно около родной деревни. От артобстрела укрывались в отрытом с матушкой Гавриилой окопчике. Несмотря на постоянный огонь, рискуя жизнью, стали подбирать раненых, и в избе у священника образовался перевязочный пункт.

Отец Исидор всегда носил на груди Святые Дары. Он постоянно причащался сам и причащал соседей и бойцов. По возможности, кода стрельба утихала, служил молебны, читал акафисты; простыми, добрыми словами успокаивал и обнадеживал страждущих.

«Однажды начался сильный артобстрел. Все бросились к своим окопам. Батюшка ковылял последним. Вдруг он услышал стон. Рядом с крыльцом лежал раненный сосед. Он взывал:

– Помогите мне, батюшка, и простите за все.

Архимандрит вернулся в дом, нашел чистую простынь, разорвал ее на полосы и вышел опять на крыльцо. Канонада усиливалась. Близкие кричали ему, махали из окопа, умоляли бросить все и укрыться. Однако он неторопливо перевязал все раны, успокоил и подбодрил стонущего в предсмертной агонии человека, и только потом, пригибаясь, пошел к окопу. Вскоре раненный затих. Кто-то сказал, что этот человек только вчера, сидя в окопе, утверждал, что никакого Бога нет, и жалеть его нечего. Батюшка строго посмотрел на говорившего и веско заметил:

– Неисповедимы пути Господни. Может быть, он своими последними словами «простите за все» получил прощение за свое сомнение».⁵²

На Святителя Николая по просьбе прихожан архимандрит отслужил праздничную службу в Волоколамске, а вскоре пришло «освобождение». Батюшку как «социально опасного элемента» арестовали, увезли в Москву, но, к счастью, сразу выпустили. Выехать из столицы не удалось, и он, не имевший пристанища, был обречен не голодную смерть – ведь у него не было ни денег, ни продовольственных карточек. Но Господь не оставил своего верного раба. На улице ему повстречалась его духовная дочь, которая помогла батюшке устроиться при одном из храмов.

Весной 1942 года архимандрит Исидор был назначен настоятелем храма Рождества Богородицы в селе Никольское-Трубецкое Балашихинского района Московской области. Храм полвека не ремонтировался. Как и в Ченцово пришлось все начинать заново самому. Правда, теперь рядом была преданная Гавриила. Несколько дней они вытаскивали битый кирпич из алтаря, готовили церковь для богослужений.

В 1947 году построили небольшой домик, и у батюшки появилась, наконец, своя келия.

Община росла, людей в храме становилось все больше, но средств на реставрацию фресок не хватало. Настоятель оформил матушку Гавриилу на несколько должностей: бухгалтером, истопником, письмоводителем... – а зарплату стали откладывать. Экономили на всем, но и Господь их не оставлял.

После Пасхи 1948 года прибыли реставраторы из Москвы. Сначала отремонтировали правый придел Петра и Павла, а потом центральный и левый. Все иконы пятиярусного иконостаса восстановили.

На престольный праздник Рождества Богородицы литургию совершали архиепископ Можайский Макарий, благочинный отец Владимир, отец Исидор и два диакона. Прихожане поднесли батюшке адрес, в котором благодарили его за ревностное служение. Через неделю ему была вручена Патриаршая грамота.

Но нашлись и другие люди, написавшие донос, и 10 мая 1949 года отца Исидора в очередной раз высылают в Завидово, где даже храма не было. Молился дома,– утренние молитвы с полунощницей, утреня с часами, изобразительные и Псалтирь, чтение своего объемного синодика. Причащался запасными Дарами.

Самочувствие становилось все хуже и хуже. Появились одышка, водяная болезнь, прогрессировала гипертония. Но опять выручали духовные чада, и здесь нашедшие своего батюшку.

Накануне Пасхи 1950 года матушка Гавриила привезла отца Исидора в Петушки. Так распорядились власти, преследовавшие больного старца до конца дней. Служить архимандриту запретили, и Светлую утреню и обедню батюшка простоял в алтаре Свято-Успенской церкви. Жили первое время у другого зосимовского старца – игумена Платона, который служил здесь на приходе. «В пятницу Светлой седмицы, в день иконы Божией Матери ’’Живоносный источник», батюшка водосвятный молебен служил дома. Пела мать Гавриила. Рядом стояла Анна Ивановна Золотова, тогда еще молодая девушка. Больше в доме никого не было. После молебна отец Исидор взглянул на Анну:

– Ты что морщишься?

– Да батюшка уши болят, с детства маюсь. Простуды не выносят, временами плохо слышу.

Монах замер. Он весь ушел в молитву. Потом опустил в чашу со святой водой свои четки и окропил уши Анны, просто облил их. С тех пор она про уши забыла».⁵³

Прошедший монашескую школу у великих старцев, отец Исидор и сам был прозорливцем, но свои наказы преподносил в форме советов, порой иносказательно. По его молитвам люди получали исцеление от болезней, обретали душевный покой, укреплялись в вере, получали благословение на сложную работу. Он принимал всех, кто обращался за помощью. Его давние духовные чада уже не перечисляли свои грехи, – старец все помнил, а зачастую вдруг произносил то, что сам исповедник мог забыть.

«Валентина Ивановна Золотова в начале пятидесятых была еще отроковицей, голенастой и головастой девчонкой. Батюшка относился к ней с большой любовью, даже, можно сказать, с нежностью. Все приговаривал: «А Валюшка не работник. Что у нее – голова, да позвоночник». Все думали, что это о внешности подростка. А он указал на причины инвалидности, которая подступила через 15 лет «.

В 1951 году появилась возможность приобрести небольшой домик, недалеко от Успенского храма и буквально в нескольких шагах от игумена Платона.

Сделали большой ремонт. 1 мая 1951 года отслужили водосвятный молебен, освятили новое жилище. Окно келии выходило в палисадник, где росла старая рябина, на которой батюшка устроил кормушку для птиц. Этот домик по кончине отца Исидора перешел к преподобному епископу Ковровскому Афанасию (Сахарову).

Последний раз в храме за Светлой утреней зосимовский старец был на Пасху 1953 года, а после службы едва дошел до дому.

Однако его терпение превозмогало недуги. Как бы ни было трудно, он никогда не стонал и не жаловался, а всегда оставался веселым и заботливым.

Когда совсем становилось невмоготу, он просил матушку Гавриилу сходить за отцом Платоном, чтобы тот причастил его.

Однажды силы совсем покинули старца, и он упал. Гавриила, которая сама была инвалидом, бросилась на помощь, но сил не хватало, и архимандрит оставался на полу.

– Да не убивайся ты так, – успокаивал он плачущую монахиню, – накрой пальтишком, да сбегай к соседке за помощью.

Отошел ко Господу архимандрит Исидор 30 июля 1959 года.

Похоронили зосимовского старца в Петушках, возле алтаря Свято-Успенского храма. Монахиня Гавриила рядышком посадила любимое отцом Исидором дерево – рябину.

Упокой, Господи, душу раба Твоего архимандрита Исидора.

Дмитрий Николаевич Бекетов родился 20 октября 1889 года в деревне Остров Ковровского района Владимирской области. Родители: отец – Николай Филиппович, мать – Матрена Васильевна, – крестьяне. В семье была еще дочь Евфросиния, 1892 года рождения. Дети рано остались сиротами. Когда Дмитрию было четыре года, трагически погибла мать. Николай Филиппович отправился на заработки в Москву, и по возвращении умер. Младенцев забрал к себе дядя Иван Бекетов, который и вырастил племянников. Дмитрий обучался грамоте и имел начальное образование. Известно, что он еще молодым человеком женился на Ольге Ефимовне Солиной, но быстро овдовел. Постоянные утраты приводят Дмитрия к мысли о монашестве.

В 1913 году он поступает в Зосимову пустынь. Духовным отцом новоначального инока становится сам игумен Герман. По всей вероятности, именно у своего аввы Дмитрий учится иконописи. 23 января 1921 года Дмитрий становится мантийным монахом. Постриг с именем Давид совершает настоятель пустыни отец Герман.

Перед самой кончиной наставника, в 1923 году, отца Давида рукополагают в иеродиакона. Как известно, в этот же год пустынь была упразднена.

С 1923 года отец Давид становится насельником пустыни Параклит, куда помимо него уходит еще несколько зосимовских старцев. Там в 1928 году епископ Никон рукополагает его в иеромонаха.

После закрытия и этого монастыря в 1929 году отец Давид уезжает в село Давыдово Владимирской области, где служит на приходе до 1937 года. В 1933 году его награждают золотым наперсным крестом. 12 декабря 1937 года в Сретенском храме Владимира епископ Алексий (Сергеев) рукополагает отца Давида в архимандриты.

Из следственного дела известно, что отец Давид не терял связи со своими собратиями. Он часто приезжал в Высоко-Петровский монастырь к владыке Варфоломею (Ремову), куда после кончины старца Алексия переместился центр зосимовского старчества во главе со схиигуменом Митрофаном; встречался и с другими монахами, поселившимися вокруг Москвы.

В 1938 году местом его служения становитсяТроицкий храм знаменитого своими художественными промыслами села Мстёра Вязниковского района Владимирской области. 16 июня в дом №74 по Большой улице, где он проживал у церковного старосты, нагрянули сотрудники ОНКВД.

Священника обвинили в причастности к контрреволюционной организации церковников и проведению антисоветской агитации. Вместе с ним по делу проходили архимандрит Вениамин (Милов), отец Иосаф (Василий Михайлович Хрисанов), Георгий Шлихтинг; вязниковские священники: Сергей Алексеевич Гусев, Владимир Александрович Цветков, Сергей Федорович Крылов. По постановлению Особого Совещания НКВД от 27 февраля 1940 года архимандрит Давид был приговорен к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет и отправлен в Сухобезводный лагерь Горьковской области. Годы издевательств, непосильного труда, болезней, голода погубили мученика. Выпущенный из заключения в 1946 году, он отправляется на родину. От станции Тереховицы до своей деревни Остров добирался ползком, так как у него были отморожены ноги. Сестра Евфросиния приняла брата, но измученный организм уже невозможно было восстановить. Через шесть месяцев, 20 марта 1947 года, архимандрит Давид отошел ко Господу.

Его похоронил на кладбище села Коверино Камешковского района. Могила зосимовского подвижника потерялась.

9 февраля 1958 года постановлением военного трибунала Московского военного округа Дмитрий Николаевич Бекетов реабилитирован за отсутствием состава преступления.

Упокой, Господи, душу раба Твоего архимандрита Давида.

Петр Степанович Климов родился 14 января 1877 года в деревне Федотово Калужского района Московской области. Родители его, Степан и Анна, дали возможность сыну получить начальное образование – Петр окончил церковно-приходскую школу.

Воспитанный в духе патриархального крестьянства, мальчик с уважением относился к старшим, прислушивался к их замечаниям. Однажды отец отправил его сеять гречиху. Когда половина поручения была выполнена, у края поля вдруг появился белобородый странник и говорит Петру:

«Если будешь сеять, то вырастет пустоцвет». – «А когда же сеять, дедушка»? Старец посмотрел на небо: «После обеда можно будет».

Мальчик оставил метку и побежал к отцу. Тот не ругал, а согласился. Когда жали гречиху, то увидели, что до метки вырос пустоцвет, а после – хорошая гречиха уродилась.

В двадцать девять лет, 10 мая 1906 года, Петр пришел в Зосимову пустынь. Его сразу направили на просфорную.

9 марта 1910 года послушника Петра зачисляют в указную братию. Ему приходилось трудиться в свечной лавке, рухлядной, петь на клиросе, быть письмоводителем.

С 31 мая 1912 года игумен Герман отправляет его вместе с будущим преподобным Владимиром в Царицынский Свято-Духов монастырь Саратовской

епархии. Вернувшись из неблагополучного монастыря, 12 марта 1914 года он принял монашеский постриг с именем Платон.

Вскоре после февральской революции, 25 марта 1917 года, его рукоположили во иеродиакона.

В 1919 году переводят в Гефсиманский скит Троице-Сергиевой лавры. В ноябре 1920 года Платон становится иеромонахом.

Когда в 1929 году скит упразднили, ему некоторое время довелось служить в селе Мишутино Сергиево-Посадского района Московской области, а с ноября 1930-го иеромонаха Платона назначают настоятелем храма в Софрино, что довольно близко от родной Зосимовой пустыни.

В мае 1934 года батюшка был возведен в сан игумена. 22 октября 1935 года софринского настоятеля арестовывают.

Отца Платона поместили в Бутырскую тюрьму. Два с половиной месяца длилось следствие, и постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 8 января 1936 года – за участие в контрреволюционной группировке по статье 59/10 и 11 его приговорили к трем годам ссылки на Север в Каргополь.

После относительно легкого для того времени наказания игумен вернулся в родные места. Жил около поселка Струнино, а в 1940 году перебрался в Петушки.

Выделила ему свободную комнатку Надежда Ивановна Мушкина. Обстановка, как и в келии, была скромная: иконостас, железная кровать, стол, шкаф, пара табуреток, но по полочкам размещалась большая библиотека. В ней полный круг Миней. Батюшка любил и берег книги. Обветшавшие сам переплетал, причем делал это весьма искусно. Всюду царил полный порядок. На монахе всегда был чистый, аккуратно подштопанный подрясник.

Первое время в храме служить приходилось редко. Но со Сретенья настоятель Свято-Успенского храма отец Петр вынужден был покинуть храм: налоги установили непомерные. Игумен же был человеком одиноким, ему вполне доставало того, что приносили на помин, да урожая со своего огородика. Всего-то до святых жен-мироносиц прослужил батюшка, но церковь была спасена, и отец Петр вернулся к своим обязанностям. Игумен Платон опять оказался в роли прихожанина.

В 1945 году его назначают настоятелем Богоявленской церкви в Крутце (Леоново), недалеко от Петушков, где он прослужил до марта 1947 года.

После смерти священника Петра, в 1953 году, игумен Платон возвращается в Свято-Успенский храм, но опять ненадолго.

Он неопустительно совершал молитвенное келейное правило, пребывал в сердечной молитве. Ежедневно вычитывал полной круг богослужения. Был очень строг к себе, ласков и радушен с духовными чадами и всеми людьми, не лишен чувства юмора. Однажды на клиросе, после не совсем удачного пения, его спросили:

«Батюшка, а на какой мы глас-то пели?» «Да, чай, на 12-й». И при этом лицо его оставалось серьезным.

В его доме всегда кто-то останавливался. Молодежь он поучал примерами из жития святых. При этом всегда старался без дела не сидеть. Если видел, что гость не занят, предлагал прочитать акафист или канон.

Чудесную батюшкину душу прекрасно понимал епископ Афанасий (Сахаров) и, живя на одной с ним улочке, исповедовался у него. Нередко долгие вечера проводили они в богоугодном общении.

«Великий молитвенник был игумен Платон. Схимонахиня Лидия Ивановна Золотова вспоминала: Я работала медсестрой в родильном отделении. Там никак не могли одну инфекцию вывести. Закрывали много раз все отделение на санобработку. Бесполезно. Однажды мимоходом как-то пожаловалась я на эту беду отцу Платону. Тот промолчал. Вскоре инфекция пропала. Нам невдомек, ну пропала и пропала. И вот однажды о. Платон спрашивает меня:

“Ну что, инфекции больше не беспокоит?” – “Не – говорю, – батюшка, не беспокоит”. Он только рассмеялся...

…Монахиня Евдокия едва передвигалась на костылях: в свое время упала у колодца и повредила позвоночник. Мучилась много лет. На всенощной на храмовый праздник Успения Пресвятой Богородицы после выноса Плащаницы доползла она кое-как до святыни, отложила костыли и приникла к темному бархату. Прихожане стоят не шелохнувшись. Понимают, молится болящая. Рядом – отец Платон опирается на свою палочку. Тоже весь ушел в молитву. Вдруг монахиня как бы вздрогнула, как будто какая-то волна прошла по ней. К изумлению окружающих, Евдокия стала медленно подниматься, выпрямилась и самостоятельно, без костылей, отошла от Плащаницы. Отец Платон только сделал короткое движение к ней, передал свою палочку.

Монахиня как должное взяла ее и, не глядя ни на кого, направилась на свое, обычное место в храме. С тех пор не брала костыли в руки.

Тяжелым временем для православных стали 1960-е годы. Отец Платон часто повторял одну мысль: “Сейчас никого не вразумишь, не научишь. Смотри за собой, как бы самому веру не потерять”. Он чувствовал наше время и говорил близким: “Ни зачем не гонись, видишь, туча-то какая идет. Гонись только за Богом”.

Прозорливец был игумен, но прямо ничего не говорил. Наверное, так было надо. Валентина Ивановна Золотова рассказывает: Отец Платон, как и отец Исидор, предсказал мне тяжелую болезнь, только по-другому. Говорит мне в церкви: “Как же ты, голубушка, дошла?” А я с удивлением: “Батюшка, да у меня ведь только голова болит, ходить-то хожу”. Через некоторое время опять то же самое. А мне опять невдомек. Видел он, как приближается ко мне жестокая хворь. Отодвигал ее, молился. Умер отец Платон весной 1966 года, а осенью меня согнуло. От дома вместо двух минут за полчаса до храма доползала. Семь месяцев ходила согнувшись. А тут сестра Лидия поехала в отпуск в Печоры. Она ничего не знала, что после ее отъезда мне предложили делать сложнейшую операцию. Шансов остаться здоровой было очень мало. В большинстве своем люди после таких операций или умирали, или оставались идиотами на всю жизнь. В Печорах Лидия нашла прозорливицу матушку Екатерину. Она лежала уже при смерти и к ней не допускали. Удалось только передать через келейницу баночку земляничного варенья да просьбу помолиться за больную сестричку.

Больше никаких подробностей. Через некоторое время вышла келейница и спрашивает: “У кого тут больная сестрица?“ – Лидия: “Это я”. – “Вот, матушка передала просфорочку и наказала не делать никакой операции. У нее ведь голова”.

Сестра только кивнула и не может понять, что за операция. А приехала домой и все узнала. Вскоре у врачей вышел какой-то разлад. Засомневались они и решили операцию не делать. Вот так я и осталась жить по молитвам великих».⁵⁴

Отошел ко Господу игумен Платон 20 марта 1966 года. Похоронили его возле алтаря Успенского собора. Прихожане ухаживают за могилкой и свидетельствуют, что если обратиться к батюшке с насущным, наболевшим – он всегда услышит молитвенника.

Упокой, Господи, душу раба Твоего игумена Платона.

Иеромонах Софроний, в миру Сергей Акимович Петров, родился 13 сентября 1870 года в деревне Рукав Владимирского района Ивановской области.

Отец его был крестьянином небогатым: имел дом, двор, сарай, одну лошадь и корову. Для селян того времени это было слишком мало, так как прокормиться при таком хозяйстве могла лишь малочисленная семья. Но несмотря на скромный достаток, отец нашел возможность дать сыну начальное образование, и Сергей окончил церковно-приходскую школу. Дальнейшая его жизнь проходила в трудах землепашца.

Была ли у Сергея семья, стал ли он отцом, что послужило причиной ухода его в монастырь – не известно. Но следует отметить, что этот шаг он совершил уже

в зрелом возрасте, в сорок лет. Во всяком случае, оставить семью, детей и принять его в обитель такой игумен, как схиигумен Герман не мог бы позволить.

5 мая 1910 года Сергей Акимович становится насельником Зосимовой пустыни. Выполняет послушание штукатура. 21 января 1913 года его зачисляют в указную братию и дают послушание хлебника.

Постриг он принял 5 декабря 1915 года, а иеродиаконом стал уже после закрытия пустыни, в скиту Параклит в 1924 году, где по примеру других обителей была организована сельскохозяйственная артель. Спустя три года отец Софроний был рукоположен в иеромонаха.

Несмотря на официальное наименование артели, Параклит разгоняют. В 1929 году бывший Зосимовский монах возвращается в родное село и вновь становится землепашцем. Но ненадолго. В 1930 году батюшка переезжает в село Никульское Собинского района Владимирской области и становится приходским священником. В 1933 году его переводят в село Карачарово того же района. А в 1934 – в Воскресную Слободку Суздальского района.

На момент ареста в 1937 году он служил священником в церкви села Мордыш Суздальского района, что стоит на пологом берегу Нерли. Несмотря на кратковременное служение зосимовского старца на этом приходе вокруг отца Софрония сложилась крепкая община. Следственное дело сохранило имена его преданных духовных чад, впоследствии претерпевших страдания и гонения, это: Грачева Мария, Лисёнковы Сергей и Матвей, Зиновия Наумова – староста храма. Именно она указывается в доносе на отца Софрония, как «дьячиха Зиновия – злостная контрреволюционерка и антисоветчица». Заявление это было написано председателем Мордышского сельсовета Ляшко.

Неизбежное общение между прихожанами и настоятелем стало по версии следователей НКВД заговором, а их нечастые посиделки, на которых можно было услышать сетования на тяжелую жизнь, – подготовкой

к контрреволюционному мятежу.

Собственно, никакими фактами клеветники не располагали. Только на похоронах селянки вырвались неосторожные слова батюшки и его верной помощницы о наболевшем – беспросветной колхозной кабале, бесчеловечном советском строе, об ушедшем достатке дореволюционных времен. Этого хватило для доноса.

Однако не только корявые строки клеветника и записи следователей НКВД, но и память народная сохранила имена и образы мучеников. Жители сегодняшнего Мордыша еще помнят и старосту, и самого батюшку: «Был он невысокого роста, бородка. Жил у Юшиных – комнату снимал. Поздно вечером гуляли мы у Нерли: тогда, ведь, ни радио, ни телевизоров – все время в общении. Глядим – машина легковая к Юшиным подкатывает. Из нее люди выходят, и в дом. Через некоторое время выводят отца Софрония. И все – больше мы его не видали»...

Арестовали отца Софрония 25 октября 1937 года и содержали в суздальском отделении НКВД.

Надо признать, протоколы допроса не могут служить достоверным свидетельством того, как и что говорил иеромонах Софроний на следствии.

Страницы, исписанные следователем Подаруевым, испещрены газетными штампами. Невозможно себе представить, что зосимовский подвижник произносил нечто подобное: «Я непримиримый враг советской власти, нежелающий и немогущий примириться с общественно-политическим устройством в СССР. Я стою на позициях буржуазно-монархического строя… я систематически вел контрреволюционную деятельность… вел контрреволю-ционные разговоры использовав для этой цели их религиозные предрассудки… мою антисоветскую деятельность, мерой пресечения которой может быть единственная – арест и изоляция меня от населения...».

В обвинительном заключении шестидесятисемилетнему иеромонаху были предъявлены контрреволюционная и повстанческая агитация, подготовка восстания против советской власти и «нелегальное крещение детей, без разрешения и согласия их непосредственных родителей».

Дело было передано на рассмотрение тройки УНКВД Ивановской области, в протоколе заседания которой от 15 ноября 1937 года за номером семьдесят пять постановлено: «Петрова Сергея Акимовича расстрелять. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать».

Через день Зосимовского старца Софрония расстреляли в Иванове. Реабилитирован он был 31 марта 1989 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Софрония.

Иеромонах Феодорит, в миру Федор Ильич Кудрявов, родился 8 сентября 1873 года в деревне Липа Гдовского района Ленинградской (по административному делению 1937 года) области. Известно, что кроме него в семье была дочь – Надежда Ильинична, проживавшая в последствии в Ленинграде по ул. Декабристов 22, кв. 12.

Федор получил домашнее образование, с детства занимался крестьянским трудом. Двадцати трех лет от рода, 29 февраля 1896 года, он поступает в Гефсиманский скит, где становится духовным сыном и учеником иеромонаха Германа. По назначении аввы настоятелем Зосимовой обители, вместе с другими его чадами уходит воссоздавать пустынь.

29 ноября 1903 года Федор принимает постриг с именем Феодорит. В 1909 году вместе с другими верными игумену Герману учениками он отправляется в изгнание, но счастливое завершение дела возвращает всех в родную обитель.

Через три месяца, 2 февраля 1910, отца Феодорита рукополагают в иеромонаха. Наряду с чредой священнослужения некоторое время он выполнял послушание эконома пустыни. «Очень хорошего поведения», – отмечал отец Герман.

Период жизни отца Феодорита после разгона пустыни в 1923 году неизвестен. Возможно, он сразу поступает на службу в Николо-Набережный храм города Мурома, но то, что в 1928 году он уже был в нем священником, известно из материалов уголовного дела. Именно тогда произошел первый арест лишенного гражданских прав священника. Коллегия ОГПУ осудила его по статье 58 п. 10. Но это были «репетиции» гонений, и после ссылки старец вновь возвращается в Муромскую церковь.

Заканчивался страшный тридцать седьмой год. Отцу Феодориту исполнилось уже шестьдесят четыре. Вновь арестовывать его пришли 18 ноября на улицу

Съезд Революции дом 2, где он проживал.

В протоколе обыска задержанного «попа Кудрявова Ф.И.» всего три пункта: паспорт ГИ-634417, серебряный крест на витой цепочке и «разная переписка писем». Поместили батюшку в Муромскую тюрьму.

Из протоколов допроса нельзя достоверно узнать, что происходило в казематах на самом деле. По размытым и корявым подписям арестанта можно только догадываться, как выбивали показания. Отштампованные фразы самооговора нелепы в своей казенности и абсурдности: «Должен признаться следствию, что настроение мое контрреволюционное… После отбытия ссылки своих антисоветских взглядов не изменил… я часто высказывал свои контрреволюционные, клеветнические взгляды… неоднократно высказывал сожаление об арестованных властью врагах народа». Об одном из арестованных по делу: «я могу сказать, что он откровенно высказывал контрреволюционные, клеветнические измышления».

Нормальный человек так говорить не может, не может и истязаемый – он может только подписать этот бред, сломленный муками и издевательствами.

В обвинительном заключении сказано: «В основу всей деятельности к/р организация включила: вербовку новых членов… и подготовку их к восстанию в момент интервенции против Советского Союза, подготовка кадров для совершения диверсионных и террористических актов, восстановление ликвидированных монастырей…»

Заседание тройки управления НКВД Горькрая от 17 декабря 1937 года – через месяц после ареста – вынесло постановление: «Кудрявова Феодора (Феодорита) Ильича расстрелять. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать». Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Реабилитирован старец был 23 июля 1956 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Феодорита.

Будущий старец, один из духовников Зосимовой пустыни родился в 1870 году в деревне Ерюхино, Калужской губернии и был крещен с именем Иоанн. Происходил он из простой и довольно бедной семьи. Мать его звали Натальей, отца – Игнатием. Об отце известно, что тот был очень добрым, всегда охотно делился с нищими, напоминая себе и близким, что лучше подать, чем принять.

До двадцати пяти лет Иоанн жил дома, потом тайно от всех ушел в Троице-Сергиеву Лавру, «к Черниговской Матушке» – в Гефсиманский скит. Ему дали послушание продавать свечи, крестики, иконки. Иоанн скорбел, что нет у него духовного наставника, с чем и обратился к знаменитому старцу Варнаве. Тот посоветовал открывать свои помыслы Божией Матери, и добавил: «В Зосимову пустынь придешь – на гостиницу попадешь».

Еще в скиту послушник сближается с будущим игуменом Зосимовой пустыни отцом Германом и другими насельниками «Северной Оптиной», в том числе, с будущим благочинным иеромонахом Мелхиседеком (Лихачевым) и с преемником старца Алексия, казначеем пустыни, игуменом Митрофаном.

23 февраля 1998 года послушник Иван оказался в Зосимовой пустыни. Как и предсказал преподобный Варнава, он стал в монастыре гостинником. 16 февраля 1899 года его зачисляют в указную братию пустыни, а через два года, 21 октября, рукополагают во иеродиакона. К тому времени проходит всего несколько месяцев, как его постригли в монашество с именем Иннокентий.

Постепенно трудолюбие и усердие к молитве сделали Иннокентия келейником и доверенным лицом игумена Германа. В большинстве поездок аввы отец Иннокентий был его спутником. Так в октябре 1913 года он сопровождал его в паломничестве на Новый Афон и Батум; через четыре года его видят в Кремлевском Чудовом монастыре на соборовании…

Старчество было тем магнитом, который притягивал в пустынь многих паломников, особенно из Сергиева Посада и Москвы. После кончины старца Варнавы (в 1906 году) к знаменитому зосимовскому молитвеннику Алексию перешли многие из тех, кто искал утешения в Гефсиманском скиту. Но силы старца Алексия иссякали, он попросился в затвор. Ему разрешили уединиться. Приезжих, в числе других иеромонахов, стал принимать на исповедь и отец Иннокентий, рукоположенный в иеромонаха 25 сентября 1905 года. Но каждый вечер он сам ходил к своему духовному отцу игумену Герману, чтобы проверить себя и посоветоваться. В первое время отец Иннокентий смущался и признавался авве, что не знает, как говорить с приходившими. На это отец Герман ответил: «Духовные дети намучат и научат». Со временем он стал окормлять и братию. Среди его духовных чад были монах Симон (Кожухов). Однако главным послушанием иеромонаха было заведование монастырской пасекой, двадцать шесть ульев которой приносили ежегодно до пуда меда каждый.

17 мая 1915 года отца Иннокентия награждают набедренником. В одном из писем, датированном 1918 годом и адресованном некоей Анне Ивановне, старец Алексий Зосимовский так отозвался об отце Иннокентии: «Он себя держать в вашем круге. По-моему, он для вас подходящий руководитель».

В 1922 году в Москве закрыли женский Алексеевский монастырь. Некоторые из насельниц, по благословению отца Иннокентия, решили жить общиной, которую он обещал навещать.

Вскоре скончался схиигумен Герман. Над Зосимовой пустынью нависла угроза закрытия. В 1923 году, 8-го апреля, отец Иннокентий записал, что расстроился, так как ожидалась комиссия, говорили, что закроют храм, разгонят монахов. Поневоле приходили мысли: что делать? куда деваться? что дальше будет?

«И вот в среду вижу я как бы в тонком сне, что стою в нашем соборе сзади, где всегда стоял батюшка, и чувствую, что батюшка стоит рядом со мной и молится, а по ту сторону от батюшки – отец Мелхиседек. Батюшку я не вижу, а чувствую, что он здесь, как живой, рядом со мной. Смотрю – церковь вся освещена, вся горит огнями, все паникадила, все как на Пасху, но свет от них в 5 раз сильнее. Все залито светом, и в алтаре все горит ярко каким-то необыкновенным синеватым светом, церковь вся полна народа. Служба идет и все так благоговейно стоят и молятся. Батюшка сошел со своего места и пошел в алтарь. Я чувствовал и там его присутствие. Проснулся успокоенным, утешенным... – рассказывал позже отец Иоанн.

Когда стало понятно, что монастырь закроют, все расстроились, плачут. Вышел отец Иннокентий, попробовал поговорить с братией – еще горше ему стало.

Почувствовал я тогда, что спасение в Боге за молитвы батюшки, ушел в алтарь и стал всю свою скорбь говорить батюшке как живому:

– Батюшка, помоги мне твоими святыми молитвами. Ты видишь, как я скорблю, как мне тяжело, совсем я изнемогаю. Помоги мне, облегчи мою скорбь, к кому же я пойду, как не к тебе...

Только я так помолился, как почувствовал, будто кто с меня тяжесть великую снял. Как камень свалился с души, и стало на душе легко, спокойно, радостно, как давно не было, так что я потом народ принимал спокойно, и отцу Мелхиседеку рассказал все...»⁵⁵

Вскоре монастырь закрыли. После упразднения обители, предсказанной преподобным Германом, отец Иннокентий вместе с иеромонахом Мельхиседеком отправились в село Олисово под Клин.

Поселились зосимовские старцы у бывшей монахини московского Алексеевского монастыря Елизаветы Ефимовны Барановой. У нее монахи стерегли пасеку в двадцать ульев и сад, помогали по хозяйству.

Зосимовские старцы стали центром местной православной общины Под их духовное окормление собрались проживавшие в Олисово, Тимошино и Клину бывшие монахини, приходили и не испугавшиеся преследований миряне, тайком наезжали духовные чада из Москвы. Собирались под видом чаепитий, однако все равно последовал арест.

К приходу чекистов иеромонах Иннокентий оказался в Москве. Существует версия, что он отправился ко врачу, а потом скрылся. В уголовном деле имеется запрос Завидовского ОГПУ МО о его розыске.

В следственном деле, в показаниях всех монахинь «общинки» и других свидетелей и обвиняемых, его имя постоянно стоит рядом с расстрелянным в том же году отцом Мельхиседеком. Однако в ни обвинительном заключении, ни в приговоре иеромонах Иннокентий, Иван Игнатьевич Орешкин, ни разу не упомянут.

Отец Иннокентий вынужден был скрываться и жить на нелегальном положении в селе Поповка Ленинградской области, получая помощь от митрополита Серафима (Чичагова).

16 марта 1933 года за «участие в контрреволюционной организации» его арестовывают. В обвинительном заключении говорилось, что «после закрытия Зосимовой пустыни иеромонах Иннокентий Орешкин проживал на нелегальном положении. За это время создал широко разветвленную к-р. организацию церковников, участники которой в своем большинстве были за к-р. деятельность репрессированы и высланы». Как сказано в протоколе допроса, отец Иннокентий заявил: «В своей практической а/с деятельности наша организация исходила из следующих политических установок, что в настоящее время мы переживаем скорбные времена, выражающиеся в гонении за веру, в массовом закрытии церквей, в арестах духовенства и церковников, в коллективизации сельского хозяйства и голоде, в разорении крестьянства, единоличников и вообще творятся всякие беззакония, – помышляя о реставрации монархии... Исходя из того положения, что церкви необходимо перейти на катакомбное положение, мною был организован подпольный монастырь (монашеская община) в Москве на Алексеевской ул., на квартире Екатерины Ивановны Матвеевой, ныне находящейся в ссылке... В этот монастырь входило до 20 монашек. Впоследствии этот монастырь был ГПУ обнаружен; часть монахинь была выслана, другая часть разъехалась, продолжая поддерживать связь со мной до настоящего времени... После репрессий и ареста ряда членов нашей организации я бежал в Ленинград к знакомому мне еще по Зосимовой пустыни митрополиту Серафиму (Чичагову). Серафим (Чичагов) укрыл меня у своего секретаря на ст. Поповка близ Ленинграда. После того, как в Ленинграде начались аресты церковников, я, опасаясь за свою судьбу, переехал в г. Старицу, Западной области, где проживал до момента ареста вместе с тайной монашкой Иннокентией (Хвостовой), находящейся также, как и я, на нелегальном положении». Далее в дополнительных показаниях отец Иннокентий излагает задачи к-р. организации, которой он якобы руководил. На предъявленные показания Хвостова заявила, что «подписи Орешкина … на протоколах допроса я считаю подложными, или если они и подписали, то их заставили насильно». В результате – приговорили к трем годам ссылки в г.Оренбург по ст. 58/11 УК РСФСР.

Старец, рассказывая своим духовным детям о пребывании в тюрьме, вспоминал, что старался не входить в разговоры, обсуждения создавшегося положения, а, устроившись в уголке, читал молитву Иисусову. Однажды во время молитвы он услышал знакомые слова: «Благовествуй, земле, радость велию, хвалите небеса Божию славу». Как-то во сне он увидел своего духовного отца – схиигумена Германа, позвавшего его по имени и напомнившего: «Молись усерднее Господу и Божией Матери». Оказалось, что в это время решалось дело отца Иннокентия. Утром вызвали с вещами. Естественно, все заволновались, что батюшку повели на расстрел, но ему объявили решение: три года вольной ссылки и пять дней свободы, чтобы собраться и выбрать место пребывания.

Было еще рано – три часа утра, когда отец Иннокентий вышел за ворота тюрьмы. Он подождал рассвета и поехал в храм Воскресения Христова, где служил знакомый священник, причастился Святых Тайн. За эти пять дней, отпущенных ему на свободе, он смог пробыть у многих своих духовных чад, а затем отправился в Оренбург.

Епископ Арсений (Соколовский) очень рад был, что встретил в лице батюшки опытного духовного руководителя. Владыка устроил его на квартиру к своим

духовным чадам.

Отца Иннокентия в Оренбурге мучила экзема, тяжело переносил он жару, доходившую до пятидесяти градусов.

Через три года он освободился. Освободили и матушку Иннокентию. Она нашла батюшке место в городе Данилове Ярославской области, а сама вернулась в Вологду, откуда ей было легче заботиться о нем. Но нашлись люди, которые предали монахиню. Ее снова посадили в тюрьму, где она и скончалась.

С 1936 по 1946 год отец Иннокентий проживал в Данилове. Сюда духовные чада привозили много писем. Читать, отвечать на них он мог лишь при свете свечи. Это отразилось на зрении. Он стал слепнуть.

Много скорбей было у отца Иннокентия. Шла война. Вся духовная семья была рассеяна: некоторые оказались в оккупированных местах, другим годами не удавалось приехать к нему. Кто мог – писал записки и передавал с надежными людьми. Наконец, в 1945 году батюшке нашли местечко ближе к Москве, где еще оставались его духовные чада. К лету 1946 года его устроили близ станции Сходня. Здесь он прожил более трех лет, стараясь принять всех, особенно тех, с которыми многие годы не виделся.

10 марта (по новому стилю) 1949 года старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Иннокентий отошел ко Господу. Покоится прах Зосимовского старца на кладбище храма Тихвинской Божией Матери, что на Церковной горке в Москве.

Упокой, Господи, душу раба Твоего схииеромонаха Иннокентия.

Федор Коробкин. Родился в 1850 году в Курской губернии. Грамоте обучался дома.

В двадцать пять лет решается посвятить себя монашеству. 20 января 1885 года он принят на послушание по лесному хозяйству в Киево-Троицкий монастырь, и ровно через год зачислен в указную братию. Ему поручают послушание келаря, затем эконома. Одновременно он поет на клиросе.

9 декабря 1890 года пострижен в монахи.

Через четыре года, 24 января, переведен в Зосимову пустынь. Проходит всего год, и его рукополагают в иеродиакона, а еще через два года, 7 июня 1897 года, он принимает священнический сан.

Отец Феофил в конце июля 1906 года был награжден набедренником.

В семьдесят два года, 5 марта (нового стиля) 1922 года, он принимает постриг в великую схиму с именем Феодосий.

К этому времени он прожил в Зосимовой пустыни тридцать восемь лет!

О дальнейшей его судьбе сведений не выявлено.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеросхимонаха Феодосия.

Константин Зоря родился в семье крестьян Харьковской губернии в 1861 году. Грамоте обучался дома.

11 апреля 1889 года принят в Троице-Сергиеву

Лавру. Послушание нес в странноприимном доме. 15 мая 1890 года переведен на послушание в Троицкую церковь. 8 января 1892 года переведен свечником в Никонову церковь.18 сентября 1892 года зачислен в указную братию Лавры.

13 января 1894 года перемещен в Зосимову пустынь. 16 декабря 1895 года принял постриг. 28 апреля 1896 года рукоположен во иеродиакона, а 6 августа 1897 года в иеромонаха. Нес послушание у бывшего строителя Зосимовой пустыни иеромонаха Иоанна. Выполнял обязанности ризничного, библиотекаря. По распоряжению лаврского начальства был послан на должность духовника женской общины «Отрада и Утешение» при селе Щеглятьеве Серпуховского уезда Московской губернии.

В ноябре 1909 года, после двухмесячного выполнения обязанностей настоятеля Зосимовой пустыни, переведен на должность Строителя Махрищского монастыря.

В рапорте на имя высокопреосвященнейшего митрополита Московского Владимира наместник Лавры архимандрит Товия дает ему такую характеристику: «Иеромонах Корнилий – старейший из иеромонахов и по годам, и по времени жительства в пустыни, в которую перешел из Лавры еще послушником по особенному расположению к подвижнической жизни.

Этот настрой сохранился в нем и до сего времени, чем и вызывает к себе особое расположение как братии, так и посетителей Зосимовой пустыни. Года два назад он был утвержден духовником женской обители, устроенной и управляемой графиней Орловой-Давыдовой, ныне игумения Магдалина, которая не находит слов, чтобы выразить свою благодарность за такое назначение…» О кончине зосимовского подвижника пока ничего не известно.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Корнилия.

Василий Андрианович Данилов. Родился 3 апреля 1898 года в крестьянской семье в сельце Языковка Новосе(и)льского района Тульской обл. Два года учился в сельской школе. У Василия было двое братьев⁵⁶ и три сестры: Анастасия, Олимпиада и Евдокия (в последствии насельница Марфо-Мариинской обители).

С 1912 года Василий перебрался в Москву к одной из сестер и служил «мальчиком» на фабрике. От своих родителей, и в частности от матери Софии, он унаследовал любовь к Богу и молитве. Посещая один из ближайших храмов, он получил благословение удалиться в монастырь.

29 марта 1915 года поступил в Зосимову пустынь. Отец Герман принял его с испытательным сроком и направил на скотный двор убирать за коровами.

Со временем Василий нес послушания канонарха и келейника у иеромонаха Иннокентия, который с первых дней стал его духовным отцом. Новоначальный послушник постоянно ходил к нему за наставлениями, за что его и прозвали «иннокентин сосунок».

В 1917 году Василий был призван в армию и больше года служил в пехотном полку на фронте в Виленской губернии. После увольнения возвратился в Зосимову пустынь и 26 июля 1918 года был пострижен в рясофор.

В 1920 году его призывают уже в Красную армию – санитаром в Смоленск, потом в рабочий полк в Москву.

В 1923 году он вновь возвращается в Зосимову пустынь! Такая преданность Свято-Смоленской обители свидетельствует о верности инока заветам Зосимовского старчества. Однако в этом же году пустынь упраздняют, и 23 октября он вместе с другими зосимовцами поселяется в Высоко-Петровском монастыре.

6 ноября он принимает постриг в мантийного монаха с именем Евфросин, а через пять дней владыка Варфоломей (Ремов) рукополагает его в иеродиакона.

В 1927 году иеродиакон Евфросин был на высылке в городе Осташкове и служил в Новосоловецком монастыре. По окончание срока собирался на Кавказ. Однако планам его не суждено было сбыться.

5 апреля 1931 года его арестовывают в Загорске, где он проживал по адресу: Березовый переулок дом № 11. Иеродиакон проходит по одному делу с другими

Зосимовскими насельниками: игуменом Владимиром, иеромонахами Макарием, Мельхиседеком и Иннокентием, иеродиаконом Иоанникием за участие в «контрреволюционной и антисоветской» организации «Истинные христиане».

Вины за собой отец Евфросин не признал. 6 июня 1931 года он осужден Коллегией ОГПУ по статье 58/10–11 на 10 лет концлагеря с заменой высылкой в Алма-Ату. Однако ссылают его в Колымский край. Условия заключения были крайне тяжелыми. Не выдержав издевательств, батюшка прямо с лесоповала уходит в тайгу и несколько дней пробирается вдоль трассы по тайге. Пищей ему служила кора деревьев и мороженая клюква. Когда силы оставили его, он на клочке бумаги карандашиком записал свои грехи, положил под елочку и так

исповедался пред Господом. Случайно его обнаружили и отправили обратно в лагерь, где его даже не пытались искать – мороз должен был выполнить работу палачей. Но отец Евфросин даже не обморозился!

На три недели беглеца бросают в неотапливаемый барак, где через день приносят ему кружку воды и ломтик хлеба. И опять Господь приходит на помощь своему верному рабу. Пораженные тюремщики возвращают батюшку из ледяного карцера в лагерь, а там его выхаживают уголовники: они носили монаха на делянку, заваливали для обогрева телогрейками. Вскоре медкомиссия признает старца непригодным к тяжелым работам и переводит на работу в швейную мастерскую, так как еще в Зосимовой пустыни он славился как портной.

В начале 1941 года ему дают за побег дополнительные десять лет. Но вновь милость Божия посещает верного раба. 20 июня приходит приказ об освобождении.

Видимо, разминулись две бумаги. Только чудом можно объяснить факт «пропажи» десяти грядущих лет заключения, которые, по мнению батюшки, он, конечно же, не перенес бы.

Известие о войне приходит, когда бывший «зек» находился на борту корабля, направлявшегося во Владивосток. Через Среднюю Азию отец Евфросин пробирается в Кишинев, где поступает на службу в епархиальное управление.

29 января 1945 года в Ильинской церкви Загорска епископ Кишиневский Иероним рукополагает отца Евфросина в иеромонаха и назначает на должность эконома епархиального управления. В этом же году отец Евфросин стал членом Поместного Собора Русской Православной Церкви от Кишиневской епархии.

14 июня 1945 года иеромонах Евфросин награждается наперсным крестом.

Но состояние здоровья подточило силы старца, и он вынужден покинуть службу в Кишиневе и переселиться в Москву к своему наставнику отцу Иннокентию. В 1958 году один из его его духовных чад – Александр – находит недорогой дом в Подольске, где батюшка, и проводит остаток жизни.

Перенесший долгие годы стужи и голода, батюшка очень страдал от малейших сквозняков и бережно относился к каждому кусочку съестного.

В конце 1973 года он почувствовал приближение кончины и пригласил к себе священника Валериана (Кречетова), который исповедал и причастил старца.

19 декабря отец Евфросин отошел ко Господу.

Тело его отец Валериан перевез к себе в Акулово и похоронил перед алтарем Покровского, где он служил рядом с другими подвижниками. Местные жители чтут память зосимовского старца и ухаживают за его могилой.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Евфросина.

Иеромонах Иоанникий, в миру Иван Кузьмич Каштанов. Родился в 1873 в крестьянской семье деревни Пласкуши Замошинской волости Тверской губернии. Малограмотен, получил домашнее образование. Женат не был.

В 1897 году, 25 июня, поступает в Валаамский монастырь и несет там послушание плотника. Через три года его переводят в Зосимову пустынь, где его тоже определяют на плотницкие работы. С 18 декабря 1902 года его зачисляют в указную братию Зосимовой пустыни. Проходит десять лет. 8 сентября 1912 года его рукополагают во иеродиакона.

Все эти годы он, помимо священнослужения, занимается исключительно плотницким ремеслом, которым, по всей видимости, владел в совершенстве. Отец Герман отмечал его как насельника «очень хорошего поведения».

По закрытии Пустыни иеродиакон Иоанникий перебирается в Параклит, впоследствии преобразованный в сельскохозяйственную артель.

Из следственного дела известно, что он был рукоположен в иеромонаха, но произошло ли это в последние годы Зосимовой пустыни или в Параклите – не ясно. С 1929 года он в Загорске, где проживал на Бульварной улице в доме № 27 вместе с игуменом Владимиром. Зарабатывал на жизнь колкой дров, починкой заборов. Как «социально опасный элемент» лишен избирательных прав, тогда говорили – лишенец.

В 1931 году, 6 апреля, арестован по одному делу с другими Зосимовскими монахами: Макарием, Владимиром, Мельхиседеком Иннокентием, Евфросином за участие в «контрреволюционной и антисоветской» организацией «Истинных христиан». Вины за собой отец Иоанникий не признал.

6 июня 1931 года он осужден Коллегией ОГПУ по статье 58/10–11 на 10 лет концлагеря с заменой высылкой в Алма-Ату. Дальнейшая его судьба пока не известна. Реабилитирован отец Иоанникий 12 декабря 1958 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Иоанникия.

В миру – Сергей Павлович Конюхов. Родился в крестьянской семье села Войново Меленковского района Ярославского губернии в 1881 году. Окончил

три класса сельской школы деревни Крутицы. В 1899 году, после смерти отца, уходит из мира и поступает в Зосимову пустынь.

В 1913 году призван в армию и служил до 1917, после чего вернулся в обитель и пребывал в ней до дня ее закрытия. В 1923 году поступает в пустошь Опихарка, Спасо-Преображенской общины, Угличского уезда Ярославской губернии. Через год архиепископом Угличским Серафимом (Самойловичем) рукоположен в иеромонаха.

В обители служил до ее разгона в 1931 году. В 1932 году арестован ОГПУ по церковному делу в селе Бабаево Ярославской области. В заключение находился

до мая 1933 года.

По освобождении служит в Христорождественской церкви села Погорелки Борисоглебского района Ивановской Промышленной области. 28 марта 1934 года вновь арестован, и 1 июня Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ, как «член церковно-монархической контрреволюционной организации «Истинно Православная Церковь», приговорен к трем годам исправительно-трудового лагеря по ст. 58/10, 58/11 УК РСФСР по делу архиепископа Угличского Серафима (Самойловича). Срок отбывал в Западно-Сибирском крае.

О дальнейшей судьбе отца Серафима пока ничего не известно. Реабилитирован прокуратурой Ярославской области 2 августа 1989 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Серафима.

Барон Дмитрий Владимирович Пфейлитцер фон-Франк родился в 1881 году. Сын подполковника. Закончил 2-й Московский кадетский корпус. Женат не был.

18 марта 1901 года он поступает в Введенско-Островскую пустынь Владимирской епархии, где смиренно нес послушание в хлебной. 18 марта 1905 года его переводят в Зосимову пустынь. Бывшего барона отец настоятель определяет на послушание сторожа. 22 декабря 1907 года зачислен в указную братию. После этого трудится на клиросе, кухне, келейником. 27 марта 1913 года Дмитрий принял постриг с именем Димитриан. Продолжал нести послушание на кухне. «Очень хорошего поведения», отмечал в официальных бумагах отец Герман. После 1917 года рукоположен в сан иеродиакона.

По закрытии Пустыни поступил в Свято-Данилов монастырь, где прослужил до 1930 года. В монастыре нес послушание при мощах святого князя Даниила и

помогал отцу Тихону (Баляеву) по ризнице. Немного юродствовал. В 1929 году рукоположен в иеромонаха. Умер в Мариинских лагерях в Новосибирской области.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Димитриана.

Демин родился в 1869 году в крестьянской семье села Жуково Донковского уезда Московской губернии. Окончил сельскую школу.

Двадцати семи лет, 13 августа 1896 года, поступил в Зосимову пустынь. На послушание был определен в странноприимный дом.

5 октября 1900 года зачислен в указную братию, теперь уже выполнял обязанности пономаря и библиотекаря. 18 февраля 1901 года принимает монашеский постриг с именем Никон. 22 октября того же года рукоположен в иеродиакона. 20 июня 1910 года принял сан иеромонаха.

«Очень хорошего поведения» – отзывался о нем игумен Герман в донесении в Лавру.

В 1923 году, после закрытия пустыни, отец Никон служил в храме на станции Струнино под Москвой.

Оставшись без места, переезжает в столицу, в Москве жил на нелегальном положении, отправлял панихиды на Ваганьковском кладбище.

Арестован 24 сентября 1932 и помещен в Бутырскую тюрьму за «антисоветскую агитацию и распространение провокационных слухов». На следствии заявил, что «Бог послал власть в наказание народа для вразумления».

16 декабря Особое Совещание при Коллегии ОГПУ СССР по статье 58/10 УК РСФСР приговорило иеромонаха Никона к трем годам лишения права проживания в двенадцати населенных пунктах с прикреплением к Уральской области. Однако в январе 1933 года старец оказывается в заключении – в Тамбовской тюрьме.

После освобождения отец Никон вернулся на родное пепелище и работал печником на станции Арсаки. Но на воле он оставался недолго, уже 22 мая 1936

года происходит новый арест и приговор – 6 лет лишения свободы.

Дальнейшая судьба зосимовского старца пока не известна. Реабилитирован Прокуратурой СССР 30 мая 1989 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Никона.

Никита Яковлевич Бачкало родился 15 сентября 1866 года в селе Сорокотяки Бузовской волости Тарасчанского уезда Киевской губернии. Родители его крестьянствовали.

До шестнадцати лет Никита учился в народном училище и помогал отцу по хозяйству.

В 1882 году юноша убегает из дома в Киево-Печерскую Лавру, где на протяжении четырех лет несет послушание на клиросе. В 1886 году Никита оставляет монастырь, так как монашеская жизнь начинает его тяготить. Однако замечательный голос и любовь к церковному пению приводит его в архиерейский хор Киевского Кафедрального собора.

На празднование 900-летия Крещения Святой Руси, в 1888 году, Никиту направляют в Москву в Васильевский хор,⁵⁷ из которого он переходит в Синодальный хор. Через семь месяцев его переводят в Исааковский Собор Санкт-Петербурга.

В северной столице Никита Яковлевич начинает учиться музыкальному и драматическому искусствам, главным образом – сольному пению. Три года он зани­мается на курсах профессора пения Сефери. Затем по­ступает в консерваторию в класс профессора Б(Т)абеля. Есть основания считать, что в этот период он овладел игрой на скрипке и фисгармонии.

В 1890 году Никита Яковлевич заканчивает учебу и начинает петь в Панаевском театре Санкт-Петербурга. Он ездит с концертами и с оперными спектаклями в Ревель, Финляндию, Царство Польское, Эстляндию и Курляндию. Гастроли длятся года два.

В двадцать восемь лет ему представляется выгод­ная партия, но уже не оперная,– состоялась его помолв­ка с дочерью некоего банкира. Но браку не суждено было свершиться. В день помолвки отец невесты скон­чался. Страшное видение покойника, явившегося жени­ху, столь сильно повлияло на Никиту Яковлевича, что он бросает невесту, карьеру, мир и вновь удаляется в Лавру. На этот раз в Троице-Сергиеву.

В 1894 году Никита становится послушником, поет и выполняет обязанности помощника регента. В 1897 году принимает постриг и становится регентом. А на следующий год его переводят в строящуюся Зосимову обитель для создания там хора.

В диаконстве отец Нафанаил пробыл недолго, и в 1900 году его рукоположили в иеромонаха.

Будучи неспокойным и нервным человеком, он часто вступал в конфликты с преподобным Алексием в первые месяцы его клиросного послушания. «Это не Успенский собор, вы не забывайтесь, здесь реветь нельзя», – выговаривал регент бывшему пресвитеру кремлевского собора. Со временем их отношения при­няли самый доверительный характер, и отец Нафанаил с умилением вспоминал о кротости и смирении старца.

В 1904 году талантливого регента-музыканта воз­вращают из Зосимовой пустыни обратно в Свято­-Троицкую Сергиеву Лавру.

Причиной тому послужило его прошение о дозво­лении обучаться в Московском синодальном училище теории церковного пения. К этому времени он готовит к изданию двухтомник песнопений Всенощного бдения и Божественной Литургии – «четырехголосный обиход» для смешанного и однородных мужского и женского хоров. Владелец московской нотнопечатни, Николай Иакимович Гаврилов изъявил желание издать творение зосимовского регента, а директор Синодального хора, Василий Сергеевич Орлов, обратил внимание на этот опус и предложил иеромонаху завершить церковное музыкальное образование у него.

В 1911 году иеромонаха Нафанаила назначают лаврским регентом. Сергиеву обитель отец Нафанаил покидает в 1918 году, после ее разгона.

Поначалу он служит пять лет священником в селе Борково, Александровского уезда, Владимирской гу­бернии; потом в Новосергиевске, того же уезда – ре­гентом два года. После более или менее благополучно­го периода начались скитания: в Москве Никольский храм – регентом один месяц; затем переходит в Кожевническую церковь Троицы, «был регентом меся­ца четыре». Полгода регентствовал в Сергиеве. И снова Москва, Богоявленский собор – «регентом семь меся­цев». Далее год в Орехово-Зуевской церкви – священ­ником, куда его приглашает бывший благочинный го­рода Александрова, Орехово-Зуевский епископ Никита (Делекторский).

В 1928 году иеромонаха Нафанаила лишают послед­ней должности. Поводом послужил скандал, связанный с его «гражданской женой» Евфросинией Родионовной Вьюгиной, бывшей монахиней Исааковского Отделения Московского Вознесенского монастыря. Прислуга ба­тюшки, Акулина, была особой взбалмошной, разносила выдуманные ей небылицы, а местные обыватели напали на «сожительницу». Решением Синода отцу Нафанаилу было запрещено служение в Орехово-Зуевской церкви.

Но уезжать оттуда он уже не мог: во-первых, пре­клонный возраст, во-вторых, обзавелся домишком, ко­торый оформил все на ту же Ефросинью Родионовну, завел скотинку...

Все лето работал на покосе, добывал мох, хозяй­ничал понемногу, приходилось даже нищенствовать. Получал иногда по 10–40 рублей пособия за свои ноты от Драмсоюза, в который вступил в 1926 году.

Жил он в Орехово-Зуеве по адресу: улица Володарского дом 1372 (возможно, 13/72). Там его и арестовали.

Из протокола допроса: «После моего изгнания из храма мои сторонники, а может быть епископа Никиты, которого многие обожали, – а я был его ставленник, – после вечерни в воскресные дни ко мне заходили. Бывали у меня по 3–4–5 чел., с которыми я пел, играл на фисгармонии церковные песни.

Ходили ко мне в большинстве случаев разные лица – женщины, случалось, заходили и мужчины – кто именно, фамилии я не знаю. Приходящие также мне помогали материально: приносили крупу, хлеб и т. д. Кроме пения, я иногда им читал церковные книги, некоторые места из Библии, Евангелия, Жития святых. Из Евангелия я читал те места, которые применительны к этому дню, и делал пояснения. Кроме этого я ни­каких разговоров вообще никогда не вел. Хождения ко мне прекратились с месяц тому назад в виду того, что я просил ко мне больше не ходить, т.к. меня предупре­дила женщина, мне неизвестная, стоявшая, как и я на паперти, которая сказала, что меня могут накрыть.

На вопросы останавливающихся со мной “как, ба­тюшка, тяжело жить”, я всегда отвечал, “что эта тяжесть зависит от нас самих за наши грехи”.

В отношении закрытия церквей и налогов на церк­ви я с разговаривавшими (некоторыми лицами – с кем именно, не знаю) всегда говорил: “Я слышал в Синоде от епископа Филиппа, что церковь Зуевскую закроют”. Такие разговоры я вел месяца четыре тому назад, к это­му меня побудили и газеты, в частности, “Колотушка”. В отношении больших налогов на церковь я вообще ни­когда ничего не говорил.

Епископ Никита, приезжавший не один раз в цер­ковь Зуево, после его снятия с Орехово-Зуевской епар­хии, как я слышал от некоторых женщин, у меня ни разу не был. Последний раз он был недели две тому назад и, через неизвестную мне старушку, передал рукопись о неправильном действии Синода православной церк­ви и заострилось внимание на декларации 1927 года.⁵⁸ Причину и цель передачи данной рукописи мне я не знаю. Рукопись читать я никому не давал. Никогда никакой агитации против Соввласти я не вел».

Так 30 января 1930 года записывал в протокол упол­номоченный СО Орехово-Зуевского Окружного Отдела ОГПУ Столетов показания арестованного в качестве обвиняемого гражданина Бачкало Никиты Яковлевича.

Никакой вины за собой отец Нафанаил не признал.

Его приговорили к трем годам высылки без права проживания в центральных и ряде других областей и республик.

О последних годах жизни зосимовского регента иеромонаха Нафанаила нам неизвестно. Но извест­на его музыка. «Зосимовское пение» возрождено в пустыни. Оно не умолкает и звучит во многих право­славных храмах Святой Руси. В 2005 году издатель­ство «Живоносный источник» выпустило репринтный двухтомник песнопений иеромонаха Нафанаила, а в 2008 году Свято-Троицкая Сергиева Лавра издала его «Всенощное бдение».

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеромонаха Нафанаила.

Сергей Евгеньевич Кожухов родился 23 декабря 1859 года в Петербурге, в Почтамтском переулке, на казенной квартире, которую занимал его отец, Евгений Алексеевич Кожухов, родом из дворян Костромской гу­бернии. Он был женат на Евдокии Николаевне, урожден­ной Колтовской. Вся их родня – люди высокого происхо­ждения, как было принято говорить о дворянах и титу­лованных особах. Достаточно сказать, что сам Евгений Алексеевич был крестником Государя Александра I. Но Сергей Евгеньевич с детства проявлял некую простоту и прямоту, его чистой душе всегда были чужды какое- либо притворство и лицемерие.

У него была единственная сестра – Мария, мо­ложе его на два года. Другие братья и сестры Сергея Евгеньевича умерли в раннем возрасте.

Первые воспоминания детства Сергея Евгеньевича были связаны с няней Феодосией Ивановной и горнич­ной Парашей. Мальчик любил вечерами сидеть в их об­ществе и слушать рассказы о чудесах от святых мощей и икон, разговоры на духовные темы. Родителей дети видели мало. Отец уходил с утра на службу, а мать ез­дила к знакомым с визитами, по вечерам же обыкновен­но они оба вместе уезжали в театр, на концерт или еще куда-нибудь. Дети сначала оставались под присмотром няни, а когда подросли, – на попечении гувернанток, которых было несколько. Отрадные воспоминания у Сергея Евгеньевича остались о крестной – тете Лизе – Елизавете Николаевне Волковой, сестре его матери, ко­торая имела прекрасный миролюбивый характер. Ради того, чтобы побыть в ее обществе и понежиться в лучах ее любви, Сережа был рад и поболеть. В детстве, когда он чем-нибудь заболевал и его укладывали в постель, тотчас же появлялась тетя Лиза и все время оставалась около него, как Ангел-хранитель.

Елизавета Николаевна, по выходе в отставку мужа, купила небольшой участок земли в трех верстах от стан­ции Арсаки, неподалеку от Зосимовой пустыни, жила там в своем имении Каравайково и соорудила на могил­ке почитаемого старца схимонаха Зосимы мраморную плиту и деревянную часовню. В этой-то пустыни 23 декабря 1917 года суждено было Сергею Евгеньевичу принять монашество.

Когда Сергею исполнилось восемь лет, отец его был переведен из Петербурга вице-губернатором в Тверь. Там Сережа начал учиться уже по-настоящему. Первыми его преподавателями были иностранки-гувернантки, которые учили его преимущественно языкам: французскому (Сергей Евгеньевич знал его в совершенстве), немецкому и английскому, а также ан­тичной мифологии. Закон Божий преподавал настоя­тель Скорбященской церкви протоиерей Димитрий Матвеевич Константиновский, сын знаменитого прото­иерея Ржевского кафедрального собора отца Матфея – духовного наставника Н.В. Гоголя, имевшего на писа­теля сильное влияние. В четырнадцать лет Сергей сдал вступительный экзамен в гимназию и был принят в чет­вертый класс.

В Твери юноша стал серьезно заниматься изу­чением фортепианной игры. Его первым учителем был Александр Михайлович Якушев, окончивший Петербургскую консерваторию и прекрасно знав­ший музыку. Ему, главным образом, и обязан Сергей Евгеньевич своим изящным вкусом в оценке произве­дений новых и старых композиторов, умением прекрас­но исполнять их сочинения. Кроме прочих талантов, он был одарен великолепной памятью.

На первые рождественские каникулы родители повез­ли гимназиста в Петербург и водили там по театрам. Они побывали и в русской, и в итальянской, и во фран­цузской операх. Конечно, все виденное произвело на него сильное впечатление. Одна сцена любовного ха­рактера, которую мальчик совершенно не понял, за­ставила его покраснеть, и он почувствовал, что ему отчего-то стыдно. После виденного у него остался горь­кий осадок.

В автобиографии Сергея Евгеньевича есть огром­ный пробел: он совершенно умалчивает о своих студен­ческих годах, проведенных в Московском университете. По желанию родителей он поступил на юридический факультет, но параллельно прослушал полный цикл медицины, которой хотел посвятить свою жизнь. По человеческому рассуждению можно было бы выразить сожаление в связи с подобным умолчанием, но если вспомнить истинную причину того, то хочется похва­лить дорогого Сергея Евгеньевича: он боялся бросить тень на память о своей покойной матери. Ведь ради по­слушания родительнице он отказался от всего, к чему влекло его сердце: и от интересующей его профессии врача, и от счастья с любимой девушкой. Со стороны Сергея Евгеньевича это было настоящим самопожерт­вованием. Девушка, которую он полюбил, отвечала ему взаимностью, но так как она не принадлежала к выс­шему обществу, то мать решительно воспротивилась их браку. Сергей Евгеньевич был настолько послушен, что не мог идти против воли родителей и отказался от же­нитьбы навсегда. Его невеста поехала на войну в каче­стве сестры милосердия, а Сергей Евгеньевич остался холостяком. Вспоминая потом в письмах о периоде этой юношеской привязанности, он характеризует его как «мрачную трагедию на фоне полномерного счастья».

Как исключительно добросовестный человек, Сергей Евгеньевич не стал искать и выбирать служ­бу, которая помогла бы составить блестящую карьеру, а, напротив, решил по-настоящему поработать, чтобы стать хорошим юристом и быть полезным обществу.

По окончании университета он переезжает в Петербург, где в то время жили его родители. Поскольку у них не нашлось свободного угла, он снял меблирован­ную комнату. Местом его службы становится Четвертый департамент, ведающий торговыми делами.

Сергей Евгеньевич очень любил бывать и в театре, и на концертах, и на вечеринках. Если приходилось про­водить время в обществе своих сослуживцев, то, как он рассказывал сам, беседы велись на деловые темы, так как интересы службы были на первом плане. Если же затевали игру в карты, то он оказывался плохим игро­ком и постоянно получал выговоры от своих партнеров. Когда же подавали ужин, и на столе появлялась выпив­ка, то он как-то умел исхитриться и уклониться от уча­стия в ней, ему это вполне удавалось.

Сергей Евгеньевич был превосходным музыкан­том (великолепно играл и на рояле, и на фисгармо­нии), очень понимал и любил музыку. Он был членом музыкально-драматического кружка: разучивал отдель­ные сцены, целые оперы – то в качестве аккомпаниато­ра, то суфлера.

С тонким пониманием, со всеми подробностями рассказывал он о каждом певце, музыканте и артисте, которых ему приходилось видеть или слышать на сво­ем веку. Он знал прекрасно М. П. Мусоргского, Антона Рубинштейна, А.К. Глазунова, знаменитые симфонии которого переложил для фонолы.⁵⁹

Это был глубокий музыкальный критик. «Наиболее люб мне был Чайковский, перед которым я вообще пре­клоняюсь как перед гениальным музыкантом и как пе­ред чудным, простым, добрым, симпатичнейшим, обхо­дительным, обворожительным человеком. – Вспоминал Сергей Евгеньевич о встречах с Петром Ильичом. – Мне посчастливилось довольно близко знать его».⁶⁰

Когда умер один из близких друзей Сергея Евгеньевича – Федор Федорович Фишер, жена его, Наталия Герасимовна, бывшая тоже в дружеских с ним отношениях, по его предложению, переехала к нему на квартиру и стала вести его хозяйство. Интересен рассказ Сергея Евгеньевича о том, как они проводили время. «В свободные вечера, когда мы были одни, я до из­вестного часа читал вслух, а она работала. Или оба мы работали: она кроила из бумазеи рубашки и платьица для бедных детей, а я их шил на машине. Это был мой елочный подарок детям из приюта при Преображенском соборе. Таких подарков за год набиралось до двухсот!..»

Обладая исключительной трудоспособностью и огромным желанием всегда приносить пользу окружа­ющим его людям, Сергей Евгеньевич много поработал для дела народного образования. Он писал позже:

«В селе Огибалове Михайловского уезда Рязанской губернии, при котором находилось имение моей мате­ри, была церковно-приходская школа. Меня попросили быть попечителем этой школы, и я на это охотно со­гласился в надежде не числиться только на бумаге, но и оказаться на деле полезным на этом поприще. Бороться с дефектной программой церковноприходских школ я, конечно, не мог, но некоторым корректором этой про­граммы мог быть хороший учитель...»

Сергей Евгеньевич нашел такого учителя и сам пла­тил ему вполне удовлетворительное жалование. С само­го начала он занялся созданием школьной библиотеки, и через год она насчитывала тысячу книг. Для школьни­ков он приобрел «волшебный фонарь» – предшествен­ник фильмоскопа, – и сам изобрел для него картины особого свойства. Они печатались на папиросной бума­ге, пропитанной специальным составом.

Зимой 1899 года Сергей Евгеньевич переходит на службу в Министерство юстиции и становится на­чальником гражданского отделения 1-го Департамента. Всякое – и большое и малое дело – он исполнял наи­лучшим образом, именно так, как советует апостол Павел: не как для людей, а как для Господа, ничуть не думая о себе, о своем покое и отдыхе, не отказываясь ни от какого поручения, как бы трудно оно не было. В его записках сохранились характеристики тогдашних госу­дарственных деятелей. Как неумело и недобросовестно относились некоторые из них к своим обязанностям, как тяжко было ему, усерднейшему работнику, быть в такой среде. Общение с такого рода чиновниками уско­рило его уход в монастырь. Последние годы в миру он уже занимал пост вице-директора 1-го Департамента и был членом Совета при министре юстиции.

В первый раз о Зосимовой пустыни Сергей Евгеньевич услыхал в 1906 году, в имении Губино, где гостил вместе с матерью. Как раз в то время скончалась его любимая тетя Лиза. Когда было получено изве­стие о ее смерти, там присутствовал Илья Николаевич Четверухин – родственник, друг и будущий настоя­тель Николо-Толмачевского храма. Он рассказал, что Каравайково, которое прежде принадлежало тете Елизавете Николаевне, потом перешло во владение Зосимовой пустыни. Тогда же, в 1906 году, у Сергея Евгеньевича возникла мысль об уходе из грешного и суетного мира... Осуществить же это ему удалось лишь в 1912 году.

За эти годы его желание постепенно укрепилось. Тому способствовало и горячее одобрение такого на­мерения духовником,⁶¹ и пример Ильи Николаевича Четверухина, который оставил университет, окончил за эти годы Духовную академию и уже начал служить в одной из московских церквей.

9 мая, после обедни, Сергей Евгеньевич вместе с И.Н. Четверухиным едут смотреть Зосимову пустынь. 8 мая они съездили в Кремль, чтобы поклониться московским святыням. Вечером Сергей Евгеньевич стоял всенощную, утром – литургию, и после нее священник повез своего гостя в Зосимову. По дороге они заехали в Лавру.

Сергей Евгеньевич был слишком большой идеалист и немного смутился, когда игумен отец Герман сразу задал ему вопрос о том, как он обеспечит монастырь. Однако с этим небольшим искушением он вскоре же справился и даже вполне оправдал отца игумена в том смысле, что он так ревностно заботится о вверенной ему обители. Ведь отец Герман видел, что просится в число братии человек уже немолодой да притом, конеч­но, не привыкший к физическому труду, а насельники Зосимовой пустыни много работали и на сельских ра­ботах, и на кирпичном заводе.

Для того, чтобы лучше познакомиться с обителью и присмотреться к жизни братии, отец игумен посо­ветовал Сергею Евгеньевичу взять отпуск и пожить в монастыре. Это предложение очень понравилось ему, и он действительно взял в июне месячный отпуск и от­правился в Зосимову пустынь, попав как раз ко времени сенокоса. Ему дали подрясник, пояс и послали вместе с остальной братией ворошить сено.

Через месяц Сергей Евгеньевич вернулся сильно загоревший, с лицом и шеей, искусанными слепнями, но крайне довольный и счастливый. «Я нашел то, что искал, – говорил он, – как только устрою свои дела, тот­час же уеду в дорогую для меня пустынь».

В первых числах августа он получил полную от­ставку с хорошей пенсией и стал свободным человеком. Имуществом он распорядился так: свой капитал, уна­следованный от матери (пятьдесят три тысячи рублей), и обстановку квартиры из восьми комнат он передал сестре. Пятнадцать тысяч деньгами, имение Огибалово Рязанской губернии, стоимостью также пятнадцать ты­сяч рублей, отдал Зосимовой пустыни за то, что она бра­ла его на свое попечение. Свою роскошную фисгармо­нию немецкой фирмы «Шидмайер» и ноты он прислал в подарок семье И.Н. Четверухина. Трем своим слугам Сергей Евгеньевич подарил по три тысячи рублей, а швейцару – тысячу. Себе он оставил лишь необходимое белье, платье, духовные книги, два стула, стол и умы­вальник. Все это за неделю до своего отъезда Сергей Евгеньевич отправил в пустынь по железной дороге, а когда пришло время и ему самому ехать, он взял лишь небольшой чемодан и совершенно спокойно вышел из дому как бы ненадолго.

По прибытии в обитель Сергею Евгеньевичу было дано послушание торговать в монастырской лавочке, что было для него, конечно, непростым занятием. Лавочка в виде каменной часовни располагалась около ворот, че­рез которые входили богомольцы. Над воротами возвы­шалась красивая кирпичная колокольня с часами, кото­рые каждый час вызванивали грустный напев. Эти часы- куранты были приобретены и установлены на те самые средства, которые пожертвовал в пустынь новый по­слушник. В часовне зимой и осенью было холодно, так как печка отсутствовала, а пребывать в ней приходилось по нескольку часов. Очень непривычна была для Сергея Евгеньевича такая работа и обстановка, но, ничуть не смущаясь, он принялся за дело. А вот с другим благо­словением ему было труднее примириться: духовником ему назначили простеца – иеромонаха Мелхиседека. Сергей Евгеньевич мечтал стать духовным чадом старца Алексия, но мудрый отец Герман именно так распоря­дился в отношении бывшего директора департамента: тот должен был во всем слушаться простого батюшку, отца Мелхиседека. Только прожив целый год в мона­стыре, Сергей Евгеньевич обрел духовного отца в лице старца Алексия, к которому и привязался всей душой.

Все это он принял и понес. Мир и своя воля оста­лись далеко позади.

В начале пребывания в пустыни на Сергея Евгеньевича иногда стала нападать тоска. Он горевал о том, что ему уже пятьдесят два года, что не хватит у него сил, ревности, умения, чтобы стать настоящим монахом, и тогда как бы темные тучи нависали над душой и дави­ли ее... Однажды шел он из храма в свою келию, груст­ные мысли о возрасте теснились в его голове и смуща­ли душу. Шел он, понуря голову, и вдруг навстречу ему идет старец Алексий. Он еще совсем не знал новенько­го, не беседовал с ним. Поравнявшись с послушником и благословив, он взял его за плечо и ласково сказал: «Эх, раб Божий Сергий, не печалься, и я в таком же возрасте поступил в монастырь – Господь не оставит и поможет».

Неожиданный, полный любви и ободрения ответ старца на его мысли успокоил Сергея Евгеньевича, и мир в его душе восстановился.

Кроме лавочного, вскоре ему дали и новое послу­шание: он должен был торговать свечами, ставить их и ходить по храму за сбором на тарелку.

Его жизнь была самая что ни на есть подвижни­ческая, спал он лишь четыре часа в сутки, ложась в десять часов вечера и вставая в два часа ночи. В по­ловине третьего Сергей Евгеньевич был уже в храме и слушал утренние молитвы, полунощницу и утреню. Это продолжалось до шести часов утра. В семь часов начиналась литургия, после которой, не заходя к себе в келию, он отпирал лавочку и начинал торговать. До Сергея Евгеньевича в лавочке было довольно уныло: там продавались лишь небольшие бумажные и медные образки, маленькие брошюрки, сахар, баранки и боль­ше ничего. Сергей Евгеньевич взял торговлю в свои руки, и дело пошло на лад: стала продаваться духовная литература, гравюры с сюжетами из Ветхого и Нового Заветов, изделия из бересты и дерева вологодских ку­старей и многое другое.

Кроме послушаний лавочника и свечника, на Сергея Евгеньевича возложили обучение братии нотной грамо­те и разучиванию с ними партий для пения в храме. В пустыни была небольшая фисгармония, с помощью нее он и обучал монахов. После обеда полагался для всей братии двухчасовой отдых, но Сергей Евгеньевич ре­шительно не позволял себе этого.

«Для меня, – говорил он, – совершенно достаточно спать четыре часа в сутки». Послеобеденное время он заполнял чтением Псалтири по усопшим. Кроме всего прочего, он оказывал помощь в лечении больных. Он прописывал лекарства и сам же их приготовлял. Все остальное свободное от послушаний время новый по­слушник заполнял чтением аскетики святых отцов Церкви, либо сам писал.

А писал он очень много. У Четверухиных храни­лись его перевод на русский язык всего Нового Завета и свободный перевод Псалтири. Для этого Сергей Евгеньевич пользовался всеми языками, которые знал: греческим, латинским, немецким, французским и ан­глийским.

В первые годы пребывания Сергея Евгеньевича в Зосимовой пустыни ему часто снились удивительные сны о торжественных шествиях в пустынь во главе с ее основателем – старцем Зосимой. Описания этих снов содержатся в нескольких письмах, которые получали Четверухины на протяжении более двух лет. Первое письмо от 25 мая 1914 года.

«Со времени водворения моего в Зосимовой пу­стыни мне многократно снится один и тот же сон. Себя я не вижу, но отлично сознаю, что прочно, твер­до стою на каком-то возвышении с внешней стороны Святых ворот, откуда обнимаю взором как бы поверх крыши здания и внутренность монастырского двора. У Святых ворот стоит сам хозяин места – блаженный ста­рец Зосима. . старец держит обеими руками большой черный крест... и преклоняет этот крест над каждым входящим... Несметная толпа входит в храм и никто из него не выходит...»

Старец Алексий настолько заинтересовался снами своего духовного сына, что благословил при повторе сна подойти к схимонаху Зосиме и спросить его, что означает упомянутый, столь часто повторяющийся сон. Когда он повторился, Сергий задал вопрос.

«Скажи своему старцу, что он сам знает, что означа­ет этот сон», – ответил схимонах Зосима.

Отец Алексий предположил, что приближается вре­мя прославления основателя Пустыни, старца Зосимы.

В последний раз, 8 июня 1917 года, к повторяюще­муся сну было знаменательное добавление.

«Среди толпы, приближавшейся к нашей обители, недалеко от ворот заметил я митрополита Киевского Филофея, бывшего архиепископа Тверского и Кашинского. Раньше видел я Владыку во сне перед окон­чательным решением моего вопроса об уходе из мира... Владыка был очень расположен к моим родителям, ча­сто у нас бывал, и мне, недостойному подростку, ока­зывал незаслуженные любовь и ласку. Руководствуясь порывом чуткого, еще детского сердца, я не только бла­гоговел перед святителем, но в буквальном смысле счи­тал его святым, каковым продолжаю считать и поныне. Поэтому понятно, что появление святителя во сне как пять лет тому назад, так и теперь, вызвало во мне нео­бычайную радость... Затем последовала во сне между нами следующая беседа.

Я: “Что привело Вас, Владыка, сюда в настоящие скорбные и смутные дни, когда решается вопрос о бы­тии Православия вообще и православного монашества, в частности?”

Митрополит: “Привело меня сюда, во-первых, то же чувство, которое руководит, смотри, вот этою тол­пою, желание смиренно воздать должное молитвенни­ку земли Русской, основателю вашей пустыньки. Сила Зосимы блаженного заключается в том, что он проявил беспредельную христианскую любовь к ближнему. Он дал обет, Господом принятый, сделаться вечным пред­стателем пред Богом за всякого, хоть раз к нему обра­тившегося. Второе, что меня привело сюда, – это же­лание утешить тебя, скорбящего скорбью, почти что граничащей с преступным унынием, предающегося та­кой скорби, несмотря на то, что почти с первых же дней поступления твоего в святую обитель, свершившегося не без моего молитвенного участия, ты получил осяза­тельную от Бога поддержку в виде часто повторяюще­гося сна, относящегося к вашей пустыньке. Неужели ты не уразумел доныне значения этого сна? А ведь дело-то обстоит просто и бесспорно. Ты вступил в св. обитель с готовым запасом представлений о монашестве, осно­ванном на святоотеческих писаниях. Жизнь и действи­тельность показали тебе изнанку монашества, и ты, по малодушию, заскорбел. Тогда в утешение и поддержку послан был тебе Господом благодатный сон. Настали переживаемые ныне дни безумия (шел 1917 год – м. А.), и ты еще более заскорбел и еще более смутился. Тебе в утешение повторяемость сна усилилась. А какой же смысл самого сна? Вот какой. Сначала враг рода че­ловеческого постарался заронить в тебе сомнение в пользе монашества в том виде, как оно существует, а в последнее время тот же враг, пользуясь обстоятель­ствами и невниманием твоим к сну-утешителю, стара­ется окончательно закрепить в тебе сомнение слухами о предстоящем закрытии монастырей как ненужных и вредных. А между тем, что говорит сон? Смотри, к вам стекаются несметные толпы народа. Стекаются они к вам потому, что в вас, насельниках Зосимовой пустыни, теплится лампада, возжженная великим ее основате­лем. Пока этот священный огонь не угас, тем обителям ничто не страшно, и кощунственная рука их не коснет­ся, они не могут считаться ненужными и вредными...»

Вещий сон отца Симона явился пророчеством, про­шедшим через толщу десятилетий забвения, которые нагрянули на пустынь и ее обитателей.

23 декабря 1917 года послушник Сергий был по­стрижен в мантию с именем Симон во имя апостола Симона Кананита. Перед постригом в схиму в проше­нии на имя наместника Троице-Сергиевой Лавры ар­химандрита Кронида он писал: «Достопочтимый наш старец отец игумен Герман, в заботе о спасении моей грешной души, предложил мне принять схиму. На это предложение я ответил, что по чистой совести считаю себя совершенно недостойным схимы; но так как я мо­нах, хотя и плохой, и поэтому не должен иметь своей воли, то всецело предоставляю о. игумену распоря­диться мною, пусть делает он со мною, что хочет, я же буду признавать, что его устами глаголет Сам Господь. Выслушав означенный мой ответ, отец игумен благо­словил меня подать Вам прошение о разрешении на принятие мною схимы. Вследствие сего, припадая к стопам Вашего высокопреподобия, дерзаю смиренно испрашивать, не признаете ли Вы возможным, прене­брегши моею худостию, соизволить на принятие мною, недостойным, великого Ангельского образа.

Вашего высокопреподобия нижайший слуга, убо­гий монах Симон».

13 сентября 1920 года он принял постриг в великую схиму с сохранением прежнего имени.

Медленно, но неотвратимо Россия катилась под от­кос. Это чувствовали и насельники монастыря. Вот что по этому поводу писал старец:

18 января 1923:

«Зосимова пустынь держится такими подвижни­ками, как отец Герман, отец Алексий, отец Дионисий... Можно поручиться, что после их смерти распадется и Зосимова пустынь. Она держится пока их духом, кото­рый уже теперь, при их жизни, стараются всячески, ис­подтишка, а иногда и явно, искоренять, как устарелый, смешной. Да и самих старцев высмеивают в глаза и за глаза, называя их отжившими. Такая работа произво­дится, конечно, не на виду богомольцев, поэтому они о ней ничего и не знают, знают про нее только сами на­сельники, и иные скорбят, а иные радуются и праздну­ют победу(?).

Отец Герман – постепенно угасающий светильник, но дух продолжает быть сильным... Я часто бывал у отца Германа как пользовавший его⁶² и имел случаи и досуг наблюдать его духовную сторону. Редко прихо­дится наблюдать проявления вдунутого Богом в чело­века духа, обособленного, отмежеванного от плоти... Остальные двое старцев другого рода. У них телесная храмина не так видимо разрушается, но это отнюдь не значит, что они прочнее отца Германа...

...Вчера (17.01.23) в 8 ч. 45 м. мирно почил отец игумен Герман. Отпевание в субботу...

Счастлив отец игумен, что он вовремя отошел ко Господу, так как надвигается беда: в ближайшем време­ни Зосимову пустынь закрывают в числе прочих мона­стырей Александровского уезда. Это не пустой слух, а действительность. Не знаю, что делать! Посоветуйте! Сообщите поскорее, могу ли я рассчитывать на полу­чение в Москве подходящей службы. Я неприхотлив, за многим не гонюсь, довольствовался бы небольшим заработком. Думаю, что наиболее подходящим для меня делом было бы книжное дело: книгоиздательство, книжный магазин, библиотека и тому подобное...»

01 февраля 1923:

«В воскресенье нагрянула к нам ликвидационная комиссия и заявила, что мы более не монахи, а гражда­не, что церковь закрывается и что получено предписа­ние о выселении нас в двухнедельный срок. Окрестные крестьяне подали ликвидаторам прошение об образова­нии прихода и о передаче храма этому новому приходу.

Со своей стороны, бывшие монахи – граждане Зосимовой пустыни – подали тем же ликвидаторам за­явление об образовании трудовой артели (я, как старик, в члены этой артели не вхожу). Оба прошения будут рассмотрены Александровским исполкомом. Тем вре­менем ликвидаторы описали все монастырское имуще­ство, в том числе и ризницу, и изъяли для увоза много облачений, ковров, а из рухлядной – почти всю налич­ность. Утешительного мало. Что сделают со старцем Алексием, не знаю. В его келии были, описывали, старца напугали, осведомлялись о его возрасте.

...В случае надобности, впредь до выяснения моей дальнейшей судьбы, предложили мне у себя временный приют Барановы. Это большое для меня успокоение. По поводу своего устройства написал в Петроград, на­писал и в Тверь...

Воспользовавшись их (Барановых) приглашением, я не думал побыть у них долго, так как предполагал, что в скорости мое финансовое положение наладится, и я буду иметь возможность осуществить намеченный план: перебраться за границу с тем, чтобы устроиться в одном из сербских монастырей, заехав, конечно, к сестре, от которой должны были быть получены мною средства. Но человек предполагает, а Бог располагает. Вышло не по-моему. Сестра, как оказывается, выслала мне деньги в иностранной валюте еще в марте, но я их не получил. Недоразумение до сих пор не выяснилось. Поэтому я осел у Барановых и проживаю то, что вы­ручается от продажи моего скромного имущества. В финансовой неудаче вижу перст Божий и отношусь ко всему спокойно. Благодарю Господа за Его милости ко мне, грешному. Мне здесь хорошо. Стараюсь быть по­лезным моим гостеприимным хозяевам: занимаюсь ого­родом и садом и вообще исполняю то, что не под силу женщинам, – рублю, например, дрова. Ввиду того, что источник дохода, коим я теперь пользуюсь, должен в скором времени иссякнуть, я озабочен был приискани­ем какого-либо заработка. С Божией помощью таковой нашелся в виде расписывания деревянных кустарных изделий, этим способом можно зарабатывать рублей пять-десять в день. При нашей скромной жизни этой суммы хватит на оплату моего содержания. Не теряю, впрочем, надежды перебраться за границу, на что имею благословение старца. Хотя, повторяю, мне и здесь хо­рошо, но я все же нахожусь выбитым из колеи. К тому же мне недостает храма, недостает старца и духовника. Порою бывает тяжело от кощунственного отношения к святыне. Я в обитель не хожу, однако на днях мне при­шлось увидеть с балкона дачи, как увозили металличе­ские одежды с престолов и надгробия блаженного стар­ца Зосимы».

10 мая 1924:

«...Некоторые обстоятельства вынудили меня пере­менить место жительства. Барановы вознамерились, было, переносить свой дом в Посад, я опять очутился, было, без крова, а тут пришло письмо от родственников Толстых с приглашением приехать жить у них.

Евдокия Алексеевна Толстая, урожденная Штекельберг, – моя двоюродная сестра со стороны ма­тери (дочь моей тетки Марии Николаевны). Кроме род­ства, с нею связывают меня тесные узы дружбы: мы росли вместе, проживая в Твери.

Муж ее, Николай Алексеевич, прекрасный, до­брый, честный человек, с которым я тоже очень сжил­ся. До переворота служил он земским начальником и пользовался всеобщею любовью. По зимам жили они в Осташкове, в прекрасном собственном доме, а на лето переезжали на хутор Сиговку, находящийся в де­вяти верстах от города. После того, как дом был рек­визирован, они переселились на постоянное житель­ство на названный хутор, где проживаю теперь и я. Оба они – люди верующие и благочестивые. Все мы почти однолетки. Вблизи от нас – небезызвестная Нилова пустынь, продолжающая благополучно существовать под флагом трудовой артели. Храмы, хотя и обращены в приходские, но продолжают обслуживаться черным духовенством. Таким образом мы не лишены храма Божия. При существовании собственных лошади и лод­ки попадать в них не представляет затруднений, и это обстоятельство широко учитывается нами. Местность здесь красивая, обилие воды и лесов. Озеро Селигер обильно питает нас рыбой: ершами, окунями, сигами, судаками, лещами, язями, щуками, налимами и проч. По рассказам местных жителей, окружающие нас леса изобилуют грибами.

Живем мы очень скромно, трудясь каждый в поте лица, по мере сил своих, так как труд, прилагаемый к земле, является единственным источником нашего суще­ствования. Слуг не имеем, а имеем сотрудников из быв­ших слуг, пожелавших остаться на началах равенства и братства. Это очень симпатично, и об этом я всегда меч­тал. Меня приурочили к огороду, я всегда особенно лю­бил эту отрасль хозяйства, занимался ею в Огибалово и кое-что в ней смыслю. Имеются парники и рассадники. Копаюсь в земле, как крот... преимущество пришлось отдать огороду, носящему характер промышленный, так как не только обязан питать нас своими продуктами, но и должен давать доход от продажи излишков, – доход, идущий на покупку того, что не производит земля. Для удовлетворения нужд личных по обуви и одежде – не­обходим зимний заработок, приисканием коего я и оза­бочен. Пока трачу экономно деньги, присланные мне се­строю из Дании. Получить подходящий заработок здесь затруднительно и даже невозможно, приходится искать на стороне. Рассчитываю, с Божией помощью, получить из Твери недурно оплачиваемую переписку нот или пе­реводы с французского языка.

Само собою, тоскую по монастырю. Монах в миру – это рыба на песке. Просился в Нилову пустынь. Не принимают ввиду старости моей и стесненного ма­териального положения обители. Продолжаю стучать, может быть и отворят. Имею сильную нравственную поддержку и духовное утешение в лице местного при­ходского священника отца Михаила. Этот человек неза­урядный, академик, самородок, вдовец, ведущий образ жизни очень приближающийся к монашескому, человек вдумчивый, крепкий в вере, бессеребреник, променяв­ший настоятельство в Новотарусском кафедральном со­боре на скромное положение сельского батюшки. Я с ним близко сошелся и пользуюсь взаимностью».

28 июля 1925:

«С Божией помощью перебрался в Нилову пустынь 10 декабря. Считаю себя счастливейшим человеком в мире и молю Бога, чтобы дано мне было окончить и свое земное существование в стенах святой обители. До сих пор, по молитвам угодника Божия, обитель не тронули, заняли под богадельню лишь внешние, рас­положенные за стенами монастыря здания бывшей го­стиницы и чайной. Как и следовало ожидать, к моему поступлению в Нилову пустынь немало чинил препят­ствий враг рода человеческого, в расчете возбудить во мне уныние и отчаяние. Но Господь не дал мне пасть духом и могучею Десницею Своею после ряда искуше­ний и испытаний втолкнул, наконец, меня, грешного, в святую обитель. Здесь я ожил. Родственники мои Толстые почему-то очень озлобились на меня по слу­чаю моего ухода. Но расстался я с ними, да и со все­ми насельниками Сиговки вполне мирно. Выехал я из Сиговки 9 декабря утром, кое-что закупил в Осташкове, переночевал у кафедрального протоиерея отца Иоанна Боброва, принимающего во мне живейшее участие, и на следующий день утром выехал вместе с ним в Нилову пустынь. Отец наместник (епископ Гавриил еще отбывает высылку в Архангельской губернии) архимандрит Иоанникий, предупрежденный о нашем приезде, встретил нас очень радушно, отогрел чаем, накормил обедом и затем сам повел нас в отведенную мне келию, помещающуюся во втором этаже право­го корпуса. Келия чистенькая, заново отделанная, теплая, сухая, просторная, высокая. Окно выходит на собор, где почивают мощи преподобного Нила. Рядом с моей келией келья молодого монаха отца Геннадия. У нас общая прихожая и общая печь с топкой из прихо­жей. До сих пор послушания мне не назначено: только лоб крещу, знаю храм да келию. Здесь принято бы­вать в храме постоянно в схиме. И представьте себе, как осчастливил меня, недостойного, отец наместник: он благословил меня выстаивать службы у самого гроба, у головки угодника Божия! Такая постоянная и длительная близость к святыне и страшит, вследствие сознания своего окаянства, и радует как знак великого милосердия Божия ко мне, грешнейшему из грешней­ших. Мог ли я когда-либо мечтать о таком счастье?!.. Здешние церковные службы очень напоминают мне Зосимову пустынь. Чтецы и певцы растапливают мое сердце. Ко мне, по милости Божией, вернулось то ра­достное настроение, которое я так боялся утратить в Сиговке. Отрадно отметить, что храм пуст не бывает и даже почти не проходит дня без причастников. Я так всем доволен, что и передать не могу...

Приток приезжих богомольцев прекратился, мест­ные же крестьяне, состоящие прихожанами пустыни, дохода не дают. Имеющееся сельское хозяйство ника­кой выгоды не приносит, приходится, однако, за него держаться, чтобы иметь право на существование в каче­стве рабочей артели. Единственный источник дохода – хождение с иконой пр. Нила.

Из послушаний, намеченных для меня, я несу пока только одно: лечение недужных братий. Библиотека еще не перешла в мое ведение, меня жалеют и берегут, так как библиотека не отапливается. Тем не менее, я успел кое-что просмотреть и в отделе рукописей нашел сокровища:

– Тетрадь, писанную на серой бумаге с поправками по листам. Эта тетрадь собственноручно писана святи­телем Тихоном, епископом Ворнежским.

– Рукопись архиепископа Тобольского Нектария, бывшего игумена Ниловой пустыни...»

В монастыре схимонаху Симону суждено было про­жить только год. Осенью 1926 года были арестованы по нелепейшему обвинению в воровстве и мошенничестве епископ, управлявший Ниловой пустынью, и некото­рые из подчиненных ему начальствующих лиц. Отцу Симону тоже было предъявлено обвинение, но состава преступления в его действиях следователь не обнару­жил. Тем временем в обители началось обновленческое движение, разжигаемое одним из подсудимых, оказав­шимся оправданным. Вместе с тем, советская власть потребовала от насельников монастыря немедленного очищения занимаемых помещений.

Старец поселяется в Осташкове, в комнатке у двух учительниц, владевших домом на окраине города. Средства на существование присылала ему сестра – 10 рублей в месяц. Вскоре нашлась работа в местном архи­ве, но поскольку помещение не отапливалось, то через несколько дней отец Симон заболел воспалением лег­ких. Хотя ему и удалось побороть болезнь, но все остав­шееся ему в этой жизни время он испытывал ее послед­ствия: ему стало трудно выходить из дома. Тем не ме­нее, когда благоприятствовала погода, он посещал один из трех осташковских храмов: собор, Воскресенскую церковь или храм Житенного монастыря.

К этому времени общение с мирянами стало тяго­тить отца Симона. Он редко выбирается в гости, но его навещают родственники Толстые и кафедральный про­тоиерей Иван Бобров. Основным занятием становится ведение переписки с близкими, и работа над записками, освещающими события его жизни. Многое из этого не­завершенного труда не сохранилось...

В конце второй седмицы Великого поста 1928 года отец Симон в полночь встал на молитву, но, сделав земной поклон, почувствовал «какую-то неловкость в области сердца» и потерял сознание, а очнулся, только когда уже светлело. После этого он стал готовиться к своей кончине.

23 апреля 1928 года, в понедельник по Антипасхе, отец Симон предал свою душу Господу. Прибывший врач констатировал паралич сердца.

Отпевал старца в Житенном монастыре епископ Иаков в присутствии монашествующих, белого духо­венства и почитателей отца Симона. Здесь, на берегу озера, у самой церкви, в большом склепе старца и похо­ронили. Надгробных речей не произносилось, соглас­но его завещанию, которое он за три недели до смерти передал Е. Л. Четверухиной, и в этом последнем про­шении отразилась вся глубина его смиренной светлой души: «Прошу похороны устроить в буквальном смыс­ле “нищенские”, без певчих, без ковров и без освещения церкви, – писал он в завещании. – Гроб должен быть самый простой, сколоченный из теса, даже неокрашен­ный. Если бы кто-нибудь пожелал потратиться на мои похороны, попытаться уговорить назначенную на этот предмет сумму отдать моим друзьям – нищим».

Упокой, Господи, душу раба Твоего схимонаха Симона.

Шулепин Василий Семенович. Родился 29 января 1869 года в крестьянской семье села Добрынское Юрьевского уезда Владимирской области. Обучался грамоте дома. Кроме него, у родителей был еще сын, младше Василия на четырнадцать лет.

Тридцати лет, овдовев, 10 апреля 1899 года Василий поступил в Зосимову пустынь. 20 июня 1903 года за­числен в указную братию монастыря. Нес послушания трапезника и свечника.

17 марта 1907 года игумен Герман постриг Василия в мантию с именем Виталий.

На 1917 год по болезни послушаний не нес. Видимо, слабое здоровье сказалось на его последующем образе жизни в миру.

После закрытия пустыни у него не было постоянно­го места служения – подвизался в разных церквях как иеродиакон. Место рукоположения в иеродиакона не установлено.

В 1930 году отца Виталия арестовывали по статье 58 п. 10 УК РСФСР «за нелегальное богослужение и систематические контрреволюционные разговоры». Он был выслан сроком на три года.

Освободился в 1934 году. В Москве переходил из храма в храм, был насельником Симонова монастыря.

14 июля 1938 года был вновь арестован в деревне Гусенино Волоколамского района Московской области. В результате обыска было изъято:

Паспорт БК № 564971 и денег сто тридцать рублей 90 коп.

Вот это и все, что нажил отец Виталий за полтора десятилетия «вольной», после закрытия Зосимовой пу­стыни, жизни.

На следствии высказывал свои взгляды на проис­ходившие в СССР события так: «Считаю что совет­ская власть поступила неправильно, что закрыла все монастыри… без согласия с верующими… После возвращения из ссылки я систематически проводил контрреволюционную агитацию, распространял кон­трреволюционные провокационные слухи. Так, напри­мер, 5 мая 1938 года я был в церкви Сергия, где среди верующих говорил: “наступили трудные времена для христиан. Церкви закрывают без согласия с верующи­ми, духовенство арестовывают без вины и высылают в отдаленные места Советского Союза. Все идет все совершается по писанию в наказание нам христианам посланы антихристы-большевики, которые разруша­ют наши святилища, но все равно скоро придет конец варварам, скоро будет война и тогда после этого вновь восторжествует христианская вера”. Кроме этого я по­сещал Московский Дорогомиловский собор, где зани­мался распространением контрреволю-ционных прово­кационных слухов о плохой жизни рабочих и крестьян в Советском Союзе, о скорой войне и неизбежной гибе­ли советской власти. Я говорил: “В колхозах крестьяне гибнут от голода, потому что все это антихристово соз­дание, как только начнется война все восстанут против советской власти. В городах рабочие также недовольны советской властью и ждут тоже удобного момента? что­бы свергнуть советскую власть... Признаю, что после отбытия ссылки занимался бродяжничеством по мо­сковским церквям».

Штампованные фразы казенных передовиц, клей­мивших в ту пору тысячи невинных страдальцев, перешли в протоколы уголовного дела и велись коря­вым почерком помощника оперуполномоченного 8 от­деления 4 отдела УГБ УНКВД сержанта Финогенова. Свидетельские показания неких Тимофея Уситина и Павла Уварова послужили источником сведений, ко­торые полуграмотный, обессиленный скитаниями, за­ключениями, допросами (пытками?) шестидесятидевя­тилетний старик не смог и не хотел опровергнуть.

Негативное отношение к богоборческой власти было столь велико, что ее врагов многие монахи при­нимали за благодетелей. Заблуждался на этот счет и отец Виталий. Он считал, что нападение немцев на СССР вызовет народное восстание против сталинско­го деспотизма. Фашистская Германия и ее лидер вос­принимались как избавители от большевистского гнета и теплилась надежда на восстановления церквей, что, собственно, и практиковалось в последствии оккупаци­онными властями. Трудно было отцу Виталию и мно­гим его единомышленникам при тогдашних источниках информации разобраться в реалиях мировой политики.

Рассказывал отец Виталий на папертях и в москов­ских подвальчиках-квартирках, как тяжело ему приходи­лось в ссылке, где тысячам его сотоварищей приходилось работать по 20 часов в сутки. Вспоминал баланду концла­герей... Против ужасов ГУЛАГа и страха на «свободе» все верующие, по его мнению, должны были «сплотиться в одну семью для уничтожения сатанинской заразы».

В обвинительном заключении по делу отца Виталия говорится, что «Шулепин В. С., будучи враждебно на­строенным к советской власти, занимался распростра­нением провокационных слухов о якобы существующим в СССР гонении на религию и духовенство, о войне и неизбежной гибели советской власти».

Особое совещание при НКВД СССР 20 октября 1938 года вынесло приговор: Шулепина Василия Семеновича (иеродиакон Виталий), осужденного по статье 58 п. 10 УК РСФСР сослать в Казахстан сроком на пять лет.

Поразительно мягкий приговор, с учетом прежних судимостей. А если отец Виталий еще и выжил в голой степи, когда ссыльных выбрасывали из промерзших вагонов вместе с трупами, то ему необыкновенно повезло!

Но сведений о том, как отбывал ссылку зосимовский старец, пока не нашлось.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеродиакона Виталия.

Егор Васильевич Чирков родился в январе 1878 (1879-?) года в крестьянской семье деревни Средниково Осташовской волости Волоколамского уезда Московской губернии. Окончил церковно­приходскую школу. Женат не был.

20 декабря 1911 года поступил в Зосимову пустынь. Нес послушание сторожа. 22 мая 1914 года зачислен в указную братию и стал келейником игумена Германа и канонархом. Сведений о монашеском постриге и рукоположении нет.

После упразднения обители в 1923 году отец Георгий поселяется в Гефсиманском скиту Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, где пребывает до 1925 года. Затем два года он – насельник пустыни святого Параклита.

В 1926 году иеродиакон Георгий начинает свое че­тырехлетнее служение в московском Богоявленском монастыре. С 1929 года отец Георгий служит в церкви священномученика Ермолая на Большой Садовой улице. Там же, на колокольне, он и живет. Был лишен избирательных прав. 28 декабря 1930 года за «антисоветскую агитацию» его арестовывают. Через пять дней заключенного Бутырской тюрьмы Особое Совещание при Коллегии ОГПУ СССР приговаривает к трем годам высылки в Северный край по ст. 58/10 УК РСФСР. О дальнейшей его судьбе ничего не известно. Реабилитирован Генеральной Прокуратурой РФ 26 июля 1995 года.

Упокой, Господи, душу раба Твоего иеродиакона Георгия.

Михаил Евдокимович Дунаев родился в 1883 году в деревне Павловское Каширского района Московской области в семье крестьянина бедняка. В трехлетнем возрасте мальчик теряет мать, после смер­ти которой отец бросает хозяйство и уезжает в Москву плотничать. До 13 лет Михаил остается жить в деревне у своего двоюродного брата Михаила Ивановича Дунаева.

В 1896 году отец и сестра Надежда Евдокимовна, жившие в Москве, вызывают Мишу к себе. Там он поступает работать мальчиком к торговцу маслом на Солянке.

В 1900 году Михаил поступает на работу к купцу Мишину, имевшему большой магазин на Тверской ули­це, и служит у него в течение пяти лет. Хозяин не на­ходит у своего работника достаточных способностей и увольняет его.

Примерно в 1907 году двадцатичетырехлетний молодой человек поступает помощником к меховщику.

Несколько лет не давшей ре­зультата работы, и глубоко верующий Михаил поступает в Зосимову пустынь.

Однако, все эти данные, взятые из следственного дела, противоречат сведе­ниям, подаваемым ежегод­но игуменом Германом в Лавру. В послужных спи­сках за 1917 год явно указывается, что Михаил был принят в пустынь 25 мая 1903 года, то есть двадцати­летним, и нес послушание на скотном дворе. А в 1907 году, 22 декабря, он уже был зачислен в указную бра­тию монастыря, в котором оставался, как минимум, до 1917 года.

Скорее всего, у Михаила за почти два десятилетия, стерлись из памяти точные датировки. Не случайно, от­вечая на вопросы следователя, он прибегает к терминам «примерно», «несколько лет», «лет пять», «не помню».

Указывая, что «в монастыре я пробыл лет двенад­цать и был взят в царскую армию в 1916 году», он тем самым опровергает собственные показания, что, начи­ная с 1907 года, несколько лет работал у меховщика. Видимо, память Михаила подвела, или имелись при­чины не давать истинных показаний. Служил Михаил в городе Воронеже рядовым, а затем был направлен на Германский фронт. Воевал год. Революцию застал в городе Лубны, на Полтавщине, куда был послан для закупки лошадей для вновь формирующейся части. Вскоре 20-й сибирский стрелковый полк, в котором служил Михаил, переводят Омск. На станции Татарки Михаил несет охрану «кассы союза маслодело»,⁶³ и продолжается это до 1920 года.

Служба у «белых» особо заинтересовала следова­теля.

«Вопрос: В чьем ведении находился этот союз при Колчаке, и что Вы лично делали при занятии Колчаком Сибири?

Ответ: Как мне известно, Колчак отношение к это­му союзу непосредственно не имел. Но этот союз со­стоял из богатого крестьянства имевшего по 10 и более коров. Я лично в армии Колчака не был и ему ничем не помогал.

Вопрос: Чем Вы объясняете, что Колчак мобилизо­вал людей на фронт, а Вас фронтовика не мобилизовал?

Ответ: Колчак производил мобилизацию только по городам, а по деревням и в частности в нашей деревне мобилизации не было».

В 1922 году Михаил Евдокимович приезжает в Москву, где устраивается работать дворником в доме №4 по Свешникову переулку. Дворником работал до 1925 года, а потом поступил в «“Геодез” – планиро­вочный отдел Моссовета». Работал рабочим до 1932 года и четыре года учился на рабфаке. К тому времени

Михаилу Евдокимовичу исполнилось сорок девять лет.

Затем в 1932 году поступил на Метрострой рабо­чим по планировке и работал там до ареста 28 апреля 1935 года. Что называется, из-под земли достали.

Надо отметить любопытный факт. В 1931 году, там же, в квартире № 3 по Свешникову переулку, вме­сте с женой Александрой Кузьминичной и братом Алексеем Васильевичем поселяется Петр Васильевич Скачков, уроженец деревни Горки Волоколамского района Московской области, и устраивается на остав­ленную Дунаевым должность дворника. А в это время в Коми, на Печоре, отбывает ссылку уроженец тех же самых Горок – Иван Герасимович Скачков, бывший Зосимовский иеродиакон Исидор.

Таких случайных совпадений не бывает, и все гово­рит о том, что послушник Михаил не оставлял общения с Зосимовской братией, что удачно скрыл от следова­теля. Скрыл это и Петр Скачков, дававший осторож­ные свидетельские показания по следственному делу Дунаева.

«Вопрос: Какие у вас были взаимоотношения с гр- ном Дунаевым?

Ответ: Являясь верующим человеком, я часто заха­живал на квартиру к гр-ну Дунаеву, который является также верующим и исполняет обязанности церковного старосты. На этой почве я с ним сдружился. Разговоры наши касались главным образом религии.

Вопрос: Как Вы можете охарактеризовать с полити­ческой стороны гр-на Дунаева?

Ответ: По разговорам, которые вел Дунаев, считаю его несоветским человеком. Последний часто жаловал­ся на трудность современной жизни. Говорил, что все дорого, а раньше было лучше, он жил гораздо лучше, чем теперь. Призывал к терпению, что наступят лучшие времена. Больше добавить ничего я не могу».

Оказывается, Михаил Евдокимович не только не оставлял связи с Зосимовскими насельниками, но про­должал верой и правдой служить Господу своему, неся уже мирское послушание церковного старосты храма во имя Никиты Мученика.⁶⁴

Как и многие другие православные того времени, он был подвержен влиянию мистических сочинений писателя Сергия Нилуса и всюду видел «жидовский за­говор». Внутренним чутьем этот бывший крестьянин чувствовал абсурдность учения Дарвина, не призна­вал марксизма. «Это темная сила, посланная на землю, чтобы смущать души христиан», – так отзывался он о материалистах. На допросах он довольно откровенно высказывал свои позиции, благоразумно пытаясь смяг­чить обвинение в отношении властей.

Вот протокол допроса от 4 июня 1935 года.

«Вопрос: Расскажите о Ваших политических убеж­дениях?

Ответ: Основная цель моей жизни является рели­гия, т. е. “спасение души”. Остальное для меня является второстепенным, в том числе и Соввласть. Политикой я интересовался также, считая, что она (Соввласть) делает много хорошего, однако за то, что она осуществляет гонение против религии, я к ней относился отрицательно.

Вопрос: С кем вы обменивались мнениями о поли­тике Соввласти, о религии, и что, по вашему, Соввласть должна была сделать для религии?

Ответ: Советская власть, хотя и отделила Церковь от государства, все же вмешивается в дела Церкви, фактически занимается гонением против нее. В некото­рых случаях священники арестовываются вместо того, чтобы предавать их духовному суду, хотя они и не вы­ступали даже против Соввласти, а за то, что они, на­пример, являются “красными священниками”. Об этом я обменивался мнением с верующими церкви Никиты Мученика. В частности, с Гарадцевой Аграфеной, проживает: Малый (не разборчиво – м. А.). пер., дом. 8, священником церкви – Алексеем Калашниковым, Марковым Алексеем Степановичем, прожив. по Большому (не разборчиво – м. А.). пер., д. 8 и т.д.

Вопрос: Высказывали ли Вы мнение о том, что уче­ние Дарвина и Маркса является “черной силой” при­сланной сатаной, чтобы смущать умы христиан?

Ответ: Да, действительно я считаю, что учение Маркса и Дарвина является учением против религии, а посему естественно, я с этим учением не согласен, о чем я иногда высказывал среди окружающих меня лиц. Однако “черной силой” я это учение не называл.

Вопрос: Высказывали ли мысли о том, что суще­ствующая сейчас власть на земле России, является олицетворением предсказаний в книге Сергея Нилуса “Протоколы Сионских мудрецов” о том, что в наказа­ние за “грехи” Бог пошлет на землю еврейскую власть?

Ответ: Да действительно я говорил, что по этому учению должно будет быть уничтожение христиан. Однако этим я не имел в виду сказать про власть.

Вопрос: С кем из Ваших друзей Вы вели беседы?

Ответ: Ко мне домой приходили часто дворник дома Скачков Петр, его брат Алексей, инженер Алексей Петрович Тугаринов, работавший со мной на 47–48 шахте метро.

Протокол записан с моих слов верно и мне вслух прочитан. Подпись – М. Дунаев

Допросил...: подпись – Табакин».

В Обвинительном заключении от 19 июня 1935 года сказано:

«ДУНАЕВ Михаил Евдокимович, 1883 г.р., ур. Моск. области, Каширского р-на, д. Павловское по про­фессии печник, б/п, не судим, холост, 14 лет служил по­слушником в монастыре, в последнее время был пред­седателем церковного совета церкви Никиты Мученика. Работал ст. рабочим по планировке Метростроя. Будучи враждебно настроен по отношению к советской власти, распространял среди окружающих антисоветские раз­говоры, направленные к дискредитации политики пар­тии и советской власти, т. е. в преступлении, предусмо­тренном ст. 58 п. 10 УК РСФСР.

Обвиняемый ДУНАЕВ виновным себя признал ча­стично и изобличается тремя свидетельскими показа­ниями.

Суд постановил: Дунаева Михаила Евдокимовича за а/с агитацию сослать в красноярский край, сроком на три года, сч. срок с 29/IV-35 г., дело сдать в архив». Вот и все, что известно о послушнике Зосимовой пустыни Михаиле Дунаеве – крестьянине, солдате, ра­бочем.

Упокой, Господи, душу раба Твоего Михаила.

Евдоким Ильич Демидов, 1873 года рождения, из села Монастыршино Епифановского района Тульской области. Мало что известно о жизни этого зосимовского послушника. В обитель он поступил по­сле революции. Об этом говорит тот факт, что его имя отсутствует в списке зосимовских насельников, подан­ном в Троице-Сергиеву Лавру в 1917 году последний раз. В числе некоторых других братий он ушел в 1923 году, после закрытия монастыря, в пустынь Параклит. Формальные пункты анкеты следственного дела также не дают никаких сведений о его прошлом. Лаконичная запись «одинокий» в пункте 22 («состав семьи») может не соответствовать истине, так как Евдоким вряд ли хо­тел открыть имена своих близких из естественного опа­сения печальных последствий.

На момент ареста, 24 января 1938 года, ему было уже шестьдесят пять лет. После упразднения Параклита жил и кормился при храме в селе Сватково Загорского района. Чем занимался? Прислуживал, пономарил, сто­рожил? – «без определенных занятий», сообщает дру­гая графа анкеты.

Да и какое преступление совершил Евдоким Ильич, тоже не ясно.

Ему и его «соучастникам» по «контрреволюци­онной группе»: священнику села Выпуково Ивану Александровичу Богоявленскому, настоятелю храма села Титовское Василию Абрамовичу Умнову, диако­ну из Бужаниновской церкви Александру Васильевичу Введенскому, псаломщику той же церкви Василию Дмитриевичу Гаврилову и сватковскому священнику Николаю Ивановичу Смирнову («возглавлявшему заго­вор») – вменялась в вину «агитация против существую­щего строя», преступление, предусмотренное статьей 58 п.п. 10,11 УК.

А говорили арестованные между собой и селяна­ми очевидные вещи. Вот цитаты из допроса Евдокима Ильича: «говорил, что сейчас нам очень трудно, попут­но производил сбор средств»; «массовые аресты произ­водятся неслучайно, это потому, что большевики чув­ствуют себя слабыми»; «делил мнение о тяжелой жиз­ни в настоящее время подчеркивая в прошлом при царе хорошую»; «зачем вступили в колхоз, в колхозе ничего нет хорошего, нет лучше сдавайте землю и идите на производство».

Можно ли было отказываться от очевидного и не признать им самим высказанное? Значит, – при­знал вину.

Дело, которое вел сержант Хромов, через месяц было передано на рассмотрение «тройки» НКВД. 4 марта был вынесен смертный приговор и в тот же день Демидова Евдокима Ильича расстреляли на Бутовском полигоне.

Бывшего зосимовского послушника реабилити­ровали 22 августа 1958 года Московским област­ным судом.

Упокой, Господи, душу раба Твоего Евдокима.