Настоятель Краснослободской Спасовой пустыни иеросхимонах Герасим

(Память 17 августа).

В половине XVII века в пяти верстах от города Краснослободска, в большом лесу, на берегу реки Мокши поселился неведомый пустынножитель – «черный старец» Дионисий, а в 1655 г. жители дворцовой Красной Слободы – некто «Андрей Агапитов, с товарищи всяких чинов людьми», побуждаемые славою подвигов проживавшего в пустыньке уединенно, в посте и молитве, черного старца Дионисия, предстали пред патриархом Никоном с челобитной, в которой испрашивалось у патриарха благословение, чтобы около Дионисьевой пустыньки «лес ронить и воздвигнуть вновь церковь». «Августа в 6-й день, в самый праздник Преображения Господня, благословенная грамота была подписана патриархом, а в феврале следующего 1656 года, т.е. ровно через шесть месяцев после утверждения грамоты подписью патриарха, церковь была не только уже выстроена, но даже и освящена. Самая «пустынька» наименовалась «Спасовой», и тогда же в нее начала уже собираться братия.

Около этого времени, а, может быть, несколько и раньше, еще перед построением храма, пришел в пустыньку, к старцу Дионисию, неведомый странник и пожелал здесь остаться, «ради иноческого жития». Пришлец был еще в цветущей поре юношеского возраста, но отличался крайней молчаливостью и необыкновенным трудолюбием. Кто он был по происхождению, откуда пришел, и что заставило его покинуть мир с его жизнью, юноша этого не сказал. Несомненно казалось только одно, что пришел он в пустыню не из особенно, должно быть, дальней стороны, потому что иначе откуда было бы ему знать, что под Красной Слободой поселился в лесу старец Дионисий и «возграждается» новая обитель. Таким образом, у старца Дионисия оказался послушник, молчаливый, кроткий и усердный, охотно разделявший со старцем его труды и иноческие подвиги. Этот молчаливый юноша был не кто другой, как приснопамятный ныне иеросхимонах Герасим, похоронивший затем с собою в могиле как тайну своею происхождения, так и свое мирское имя.

Около 1660 года молчаливый послушник удостоен был пострижения и сделался иноком. Однако жизнь в пустынной обители, несмотря на ее замкнутость, на непрестанные молитвы и труды послушания, не удовлетворяла молодого инока в его благочестивой ревности к подвижничеству; его пламенная душа, исполненная любовью к Господу, стремилась к иным, более тяжким подвигам, чем послушание монастырское. Один только скорбный и тернистый путь пустынного жития с его безмолвием и подвигами казался Герасиму верным путем в царствие небесное. И вот, повинуясь призыву благодати, Герасим, спустя четыре года после своего пострижения, покинул обитель и удалился, ради пустынного безмолвия, верст за 80 на север в непроходимые дебри вековых лесов, которые сплошною массою тянулись тогда от Темникова до Арзамаса.

В этих лесах, на несколько верст в сторону от большой Арзамасской дороги, в самой глубине лесной трущобы, находилось место, известное в народе под именем «старого городища», потому что на нем находились ясные следы старинных земляных укреплений, называвшихся городками, которых на «старом городище» насчитывалось целых три. Во времена татарского владычества на этом месте было становище, или «город» Сараклыч какого-то Касимовского хана Бехана, из которого он, вероятно, делал набеги на украинные города русские. Место это – довольно крутой и лесистый пригорок, омываемый с двух сторон речками Сатисом и Саровкой, чрезвычайно живописно, но находилось в запустении, хотя и принадлежало со всей окружающей его местностью одному из князей Кугушевых, проживавшему в то время где-то около Кадома. Сверх совершенного запустения, старое городище пользовалось еще и недоброй славой, потому что служило нередко притоном для разбойников, грабивших проезжих на большой Арзамасской дороге.

И вот сюда, на это, столь страшное тогда, место прибыл из Спасовой пустыни инок Герасим, и, конечно, не без особого промышления Божия, потому что, несколько лет спустя, на этом самом месте основалась знаменитая ныне Сатисо-градо-Саровская пустынь.

Предназначаемое Промыслом для существования здесь знаменитой обители Сатисо-градо-Саровское урочище, как видно, издавна привлекало к себе любителей безмолвного жития, пленяя их не столько, может быть, красотою местоположения, сколько своею укромностью от людского глаза, вследствие чего и Герасим застал проживавшего здесь некоего монаха Феодосия. Феодосий раньше проживал здесь «с своими монахами», но, задумав «отойти в град Пензу в монастырь», перед приходом Герасима остался один, приютившись в пещере, выкопанной им в гористом обрыве над речкой. Приход Герасима, как видно, отсрочил отшествие Феодосиево, потому что, как свидетельствует жизнеописатель иеросхимонах Иоанн Саровский, отшельники некоторое время жили вместе, хотя и отдельно друг от друга, т.е. в отдельных помещениях, в пещерах, начатых иноками Феодосием и Герасимом. Но вот, настало время инокам расстаться. Феодосий «отошел» в Пензу, а Герасим остался на «старом городище» один, среди необъятного леса.

На краю Саровской горы к востоку от устья реки Сатиса поставил он себе келлию, а около нее вскопал мотыгою землю под огород, чтобы сеять на нем хлеб и сажать необходимые для пропитания овощи. И был он в непрестанном труде и молитве: то работал на огороде, то заготовлял дрова на зиму, то собирал в лесу «зелие, и тем нужду естества восполняше», говорит о том первоначальник Саровский. При всем том, Герасим, как видно, мало заботился о «восполнении нужд естества», довольствуясь, единственно, только хлебом, в который он примешивал «гнилую колоду, овогда же и плевы в муку влагаше, иногда же плевы в муку претворяше толчением, прилагая мало хлебной муки, сице печаше хлеб и тем питашеся». Случалось, что даже и подобной пищи лишал себя на день или на два этот раб Христов.

Много ли времени прожил Герасим в совершенном одиночестве – неизвестно; но как не может укрыться город, стоящий на верху горы, так и смиренномудрое житие Герасима не могло утаиться от людского взора даже и в глубине глухого леса, и к Герасиму в пустыню стали приходить люди, большей частью, крестьяне, пользовавшиеся правом въезда в лес. Узнав случайно о пустынножителе, крестьяне нередко стали заходить к нему в келлию, а иные даже и ночевать у него; но никто из них не заставал Герасима, проводящим время в праздности, он или работал, или молился. Случалось иногда подходить к его келлии невзначай, и, если Герасим стоял на молитве, то было слышно, как он, кладя поклоны, ударялся головой о землю; когда же Герасим заслышит присутствие постороннего, то сейчас же оставлял молитву и, показывая вид, что не молился, а спал, не сразу, бывало, откликнется и отопрет дверь. Этим раб Христов покрывал свои подвиги, убегая славы человеческой и являясь «Отцу небесному в тайне». Когда же заставали Герасима за работой, то он тотчас оставлял работу, и тихий, дружеский привет светился в его чистом, как бы младенческом взгляде, которым он встречал пришедшего.

Пригласив гостя в келлию, Герасим предлагал ему угощение, что имел, и беседовал с ним, «поучая от Божественного Писания словесы и сим полезным услаждаше сердце приходящего: бе бо в беседе искусен и полезен», свидетельствует жизнеописатель. За трапезой иногда случалось Герасиму предлагать посетителям свой хлеб с примесью гнилушек – и что же? – Хлеб этот, черный уголь, и твердый, как камень, – «услаждашеся в гортанех их, яко мед», – и гости Герасима, возвратившись домой, дивились, рассказывая домашним, откуда он берет такой сладкий хлеб, какого они даже и дома у себя никогда не едали.

Стали посещать Герасима также и иноки, а некоторые из них даже и пребывали с ним, разделяя труды и молитвы, – но, большей частью, ненадолго, и, прожив несколько дней «паки отходили». В числе иночествующей братии приходил неоднократно к Герасиму и знаменитый основатель Сарова иеромонах Исаакий, в схиме – Иоанн; он был в то время иноком в Арзамасском Введенском монастыре, из которого, по любви к уединенной жизни, иногда на время удалялся в окрестности, «пустынного ради жития», и таким образом встретился с Герасимом.

Истинно подвижническая жизнь Герасима, в течение которой «он добродетелями от силы в силу восхождаше», удостоилась от Бога некоторых «знамений» и «откровений», послуживших впоследствии поводом к основанию на месте подвигов Герасима знаменитой ныне Саровской пустыни. Об этих знамениях первоначальник Саровский Иоанн вспоминал такие слова самого Герасима: «Место это – свято», говорил Герасим, изумленный необычайностью случившегося: «в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, молился я пред Богом, исполняя обычное правило, как вдруг услышал я в горе сей (Саровской) необычайный звон и столь сильный, что казалось будто бы и все место это колеблется. С этих пор я часто слышу здесь такой же звон и думаю, что место это святое, что это не случайный звон, но от Божия Промысла, как предзнаменование, что впоследствии здесь будет находиться какая-либо святыня». По другим источникам («общежительная Саровская пустынь» изд. 1885 г.), кроме колокольного звона, замечалось также и то, что по ночам, иногда, сходил с неба великий свет на то место, где ныне стоят соборные храмы, и при совершенно безоблачном небе гремел гром над Саровом. Неизвестно, видел ли Герасим и эти два знамения: в его житии не упоминается, а говорится лишь о колокольном звоне. Впоследствии оказалось, что громкий колокольный звон, раздававшийся временами в глухом лесу, слышал не один Герасим, а также и некоторые из жителей ближайших к лесу селений, которые, впрочем, объясняли значении звона по-своему – совсем иначе, чем объяснял его Герасим. Дело в том, что по старинному русскому поверью, оставшемуся от времен язычества, зарытый в землю клад, когда он положен на известный срок, по миновании урочных годов будто бы «просится наружу и дает знать о себе огнями и разными привидениями, или же громким колокольным звоном над тем местом, где этот клад зарыт». В силу такого поверья, крестьяне ближайшего от леса села Кременок, Алексей Зимник и его товарищ Андрей, запаслись заступами и лопатами, отправились в Саровский лес и приступили к Герасиму с расспросами, над каким местом звонят колокола. Герасим указал им к западу от своей келлии на средний городок, и крестьяне принялись за раскопку. Они копали в самом углу среднего городка подле земляного вала, «идеже ныне под тем местом ход в пещеры», – объясняет Саровский летописец, – «и вместо клада откопали два креста каменных четвероконечных», небольших размеров, «яко обычно таковые на себе носити». Не удовольствовавшись находкой, крестьяне начали копать глубже и нашли еще четырехконечный крест, – медный складень, с углублениями в нем для вкладывания частиц святых мощей. Изумленные неожиданными находками, а, может быть, и устрашенные этим, крестьяне прекратили дальнейшие раскопки, а найденные кресты принесли к Герасиму.

Так жил и подвизался Герасим на Сатисо-градо-Саровской горе, «яко един от Серафим Бога прославляя», и миновало уже много лет с тех пор, как он поселился здесь в уединенной келлии. Полюбив место своих подвигов, Герасим дал обет пребывать на этом месте до конца жизни своей, думая, быть может, даже основать здесь обитель впоследствии..., но Бог судил иначе.

Наступил 1670 год, и для Пензенско-Тамбовской стороны настало «бунтовое Стенькино время». Волнение, охватившее всю сторону не миновало, конечно, и ближайших окрестностей Саровского леса, воры заглянули в Герасимову пустыню, даже и поселились в ней. Случилось это, должно быть, тогда, когда бунтовщики, разгромленные всюду царскими войсками, стали скрываться в непроходимых лесах и, соединившись в мелкие шайки, начали промышлять грабежом и разбоем. С этих пор для Герасима начались всякого рода «искушения» и всевозможные беды и напасти, укрыться от которых было невозможно даже и на иноческом подвиге. Разбойники, поселившиеся неподалеку от Герасима, стали часто наведываться к нему и, разумеется, не ради пользы душевной, а за тем, чтобы воспользоваться его келлией для своих пьяных сборищ и для дележа награбленной добычи. И вот, жилище инока, освященное его молитвами, сделалось вертепом разбойников, на месте святем водворилась мерзость запустения... Сверх того, разбойники, завладев келлией, не оставили в покое самого Герасима «и многие пакости ему деяху». К бедам от разбойников присоединились вскоре напасти и от Кадомской мордвы, находившейся тогда еще в язычестве. Эта мордва, считавшая себя хозяевами того места, на котором подвизался Герасим, стала прогонять его оттуда и, не позволяя ему здесь жить, «убийством прещаху». Тогда он, Герасим, «видя таковую напасть, зело оскорбися, и не ведая, что сотворити, яко человек, подпаде малодушию» и, вероятно, в виду возможности подпасть обвинению со стороны «городских начальников» в соучастии с разбойниками, в пристанодержательстве и укрывательстве, а, может быть, по тогдашнему смутному времени, даже и в государственной измене. Для, чистого душой, Герасима обвинение, хотя бы и ложное, в столь гнусных преступлениях было невыносимо и казалось страшнее самой смерти.

Сильно скорбел и смущался Герасим от «обышедших его зол», наконец, решился удалиться из Сарова к Красной Слободе, в Спасову пустынь.

Саровская гора и пустынная келлия Герасима опустели.

Со скорбью покидал Герасим свою пустынную келлию на Саровской горе, свою лесную пустыню, в которой он прожил несколько лет. Здесь каждый уголок напоминал ему или о понесенных трудах, или об иноческих подвигах и небесных утешениях, нисходивших иногда в его скорбную душу. А наступила уже зима, всюду лежал снег, и ледяной, пронизывающий ветер метал в лицо колючей снежной пылью. Трудно было одинокому путнику идти в такую холодную пору по нескончаемым лесам, по местам почти безлюдным, по сугробам, в которых утопал он на каждом шагу, в ежечасной опасности упасть на дороге от утомления и замерзнуть, или же быть растерзанным набежавшей на него волчьей стаей. Селения в то время были редки, и Герасиму приходилось делать большие переходы. Усталый и измученный, приходил он на ночлеги, но, вместо отдыха, встречали его здесь скорбные, томившие душу, рассказы об ужасах затихавшей смуты, о всеобщем разорении и о погибших жертвах народного замешательства, в числе коих могли быть так же и его родичи... Но милосердный Господь сохранил Своего избранника. Под кровом Божией благости благополучно дошел Герасим до Спасовой обители, где и водворился в совершенной безопасности как от воровских людей, так, равно, и от других напастей.

Обитель Спасова к приходу Герасима мало изменилась по внешности, но состав братии за несколько лет должен был значительно измениться, потому что в те времена иночествующая братия представляла самый неустойчивый элемент, вследствие чего «монаси прихождаху и паки отхождаху», – кто в другие монастыри, кто на пустынное безмолвие, а иные и в благочестивое странствование по святыням русским. Однако, несмотря на перемены, Герасима в обители знали и почитали как строгого подвижника и добродетельного инока, а потому приход его был радостным событием для братии монастырской, которая, встречая Герасима, надеялась даже, что он будет у них настоятелем.

Но не для настоятельства возвратился раб Христов в свою обитель: смиренная душа подвижника стремилась не ко власти над другими, а к пустынному безмолвию, к трудам и подвигам, очищающим душу и сердце; поэтому, перезимовав в обители, с наступлением весны Герасим снова удалился на безмолвие; верст на 5 от обители, к западу, на реку Рябку, в глухую чащу леса. Здесь отыскалась удобная для жилья полянка, вся пестревшая цветами; тут же под сенью деревьев бойко выбивал из земли и свежий родничок студеной воды. На этом месте Герасим поставил себе келлию, завел огород и оправил родник срубом, а затем зажил по-прежнему, как в Сарове, но только уже не один, а с товарищем-монахом, который, впрочем, не мог нарушать безмолвия, потому что был глухонемой...

Удалившись, таким образом, на безмолвие, Герасим не прервал живого общения с обителью; он и сам изредка приходил в монастырь, и не тяготился, если иногда и братия монастырская посещала его келлию в пустыне Рябкинской. С любовью принимал он братию и беседовал «от писания», с живым участием относился он также и к нуждам монастырским. Монастырское хозяйство в то время почему-то не процветало, и в обители во всем ощущалась великая скудость, вследствие чего, братия, приходя к Герасиму, иногда жаловалась, между прочим, и на нужду монастырскую. Тогда раб Божий, довольствовавшись для себя одним укрухом хлеба, не пренебрегал заботами братии об обеспечении продовольствия, и не только стал делиться с обителью произведениями своего огорода, но благоразумными наставлениями, а, может быть, даже и личным участием в послушаниях монастырских, настолько улучшил монастырское хозяйство, что в обители, мало-помалу, стало водворяться довольство и изобилие.

Братия монастырская дорожила присутствием Герасима «почитающе его, как отца и наставника, всячески его утешающе и ни в чем его оскорбляюще, и никаможе, кроме отходныя келлии, хотяху его пустити». Да Герасим, кажется, и не думал отходить куда-либо от обители, потому что жизнь его в Рябкинской келлии, в общем, ничем не разнилась от жизни в Сарове. Здесь он так неустанно трудился, как и в Сарове: работал на огороде, работал в лесу, и питался тем же самым, с примесью гнилушек, хлебом, который он, впрочем, уже избегал предлагать приходящим, имея для того в запасе совершенно чистый хлеб. Иногда случалось, что в большие праздники монастырская братия, побуждаемая любовью к Герасиму, как к своему отцу и наставнику, приносила пищу с монастырской трапезы: щи, горох и кашу. Герасим, в угоду братии, не отказывался и от этой столь роскошной для него пищи, но вкушал ее не иначе, как перемешав все кушанья вместе, дабы безвкусием брашн обуздать вожделение чрева.

Предание монастырское присоединяет к сказанному еще и то, что Герасим, живя на Рябке, работал колеса, которые он продавал, а вырученные за них деньги раздавал неимущим.

Так жил и трудился раб Божий «в неистлении кроткого и молчаливого духа, благотворяще», и преуспевая «в братолюбии, милосердии и кротости».

В Рябкинской келлии Герасим прожил 12 лет. За это время в обители сменилось три настоятеля, и когда последний из них, «черный монах» Феодосий, оставил в 1682 году настоятельство, тогда братия единодушно пожелала избрать на его место Герасима. «И прииде к нему от всей братии монаси», повествует жизнеописатель: «и нача со слезами прилежно молити его, дабы он шел в монастырь и был у них настоятелем». Можно думать, что просьба эта была для Герасима столько же неожиданна, как и тягостна, потому что Герасим долго и настойчиво отказывался, и сам даже умолял братию «оставить его в том житии», но мольбы и слезы братии превозмогли: побеждаемый их любовью, Герасим, наконец, согласился, хотя с оговоркой, что, по миновании надобности, он опять возвратится на свое безмолвие, «аще Бог изволит». Таким образом, Герасим, скрываемый столько лет в пустыни, теперь Промыслом Божиим поставлен был «на свещнице, да светит».

Во время благопотребное вручил Бог Герасиму жезл настоятельский, потому что года через два после его избрания обители Спасской стала угрожать серьезная опасность лишиться всех средств своего существования и, вследствие того, подвергнуться, быть может, даже совершенному уничтожению. Дело в том, что нашлись люди, задумавшие отнять у обители ее достояние, – оброчные статьи, пожертвованные ей благочестивым крестьянином Путилкою Боженовым. Пришлось хлопотать по судам и отстаивать наследие монастырское. Тяжелый труд для настоятеля-отшельника, никогда не ведавшего в своей жизни ни судов, ни судейской волокиты. Но так как «благочестие на все бывает полезно», то и здесь, в таком кляузном деле подвижник веры и благочестия, как бы воплощавший в себе «немудрое Божие», оказался «мудрее человеков», и, несмотря на все ухищрения и коварство ябедников, и даже на поддержку неправедного иска со стороны городских начальников, Герасим все-таки сумел отстоять права обители на землю и упрочить ее за обителью.

Сослужив столь незабвенную службу обители, обеспечив навсегда ее существование, блаженный старец удалился от настоятельства на обычное безмолвие. Герасим был тогда в преклонных летах и, приближаясь к концу своего земного поприща, считал необходимым усугубить свои подвиги. В последние годы жизни мысль о смерти не покидала Герасима; это видно из того, что одно время он весьма смущался недоумением, где должно ему встретить смертный час и быть предану земле телу его: здесь ли, в Спасовой обители, которой он принадлежит, как ее постриженик и настоятель, или там, на берегу Сатиса, в Саровском лесу, где полагалось начало подвигам пустынножителя, и где он, наконец, удостоился знамений и откровений... Из этого борения помыслов можно заметить, что Герасима тянуло больше к Сарову, чем привязывало к Спасовой обители; – что Саров с его вековыми деревьями и первоначальным безмолвием, с его таинственным мраком и еще более таинственными чудесами, как-то ближе был сердцу Герасима, чем Спасова обитель с ее «молвою» и суетою, отрывавшими его часто от богомыслия и молитвы. Не зная, что предпринять в столь затруднительных обстоятельствах, он решил, наконец, предать все воле Божией: написав два жребия, Герасим положил их на престоле, под пелену, и стал на молитву. Долго и горячо молился Герасим, и после того решился взять жребий... На жребии значилось: «оставаться в обители».

С благодарением принял Герасим решение своей участи и остался в обители навсегда. Последние годы жизни блаженного старца ознаменовались благодатными дарами Святого Духа, видимым признаком того, что духовная жизнь Герасима достигла к этому времени «в меру возраста Христова». По свидетельству Саровского первоначальника Иоанна Герасим на склоне дней своих «сподобился от Бога благодати пророческого дара и молитвою своею человеком недуги врачеваше».

Блаженная кончина старца наступила около 1700 г., лет за семь до основания предреченной им Саровской пустыни. Больше ничего не известно о кончине Герасима: он умер, должно быть, так же одиноко, как и жил... Несомненно, впрочем, одно, что братия монастырская, провожая в могилу честное тело своего отца, наставника и благодетеля, почтила его память многими и теплыми слезами.

Первоначально честное тело старца Герасима было погребено близ соборного монастырского храма, на южной его стороне, где находился придел во имя Божией Матери Казанской. Храм этот был деревянный и к 1790 году пришел в такую ветхость, что его должны были разобрать и на месте его построить другой храм, уже каменный. Весной 1792 года приступили к земляным работам для прокладки фундамента. Во время этих работ, когда стали вести канаву на южной стороне храма, случайно, как это, обыкновенно, думают, на самом же деле не без воли Божией, дорылись до чьего-то гроба; когда же, любопытствуя, открыли гроб, то усмотрели в нем одежды схимнические и нетленное тело. Об этом открытии дали знать настоятелю Ионе, который, осмотрев обретенные мощи, объяснил присутствовавшим, что на этом месте была деревянная церковь и подле оной похоронен святой жизни иеросхимонах Герасим, – это его мощи. «Пусть он останется за стеной», сказал настоятель: «и пребудет вне храма, дабы егда Господь Бог прославит сего иеросхимонаха, тогда удобнее можно будет его из земли вырыть». Но, когда каменный храм благоуспешно совершился кладкой и оставалось только приступить к внутренним работам, он упал и разрушился. Иноки обители и, в особенности, голос народный в этом происшествии усматривали кару Божию и обвиняли настоятеля Иону в неразумном его распоряжении выгородить могилу раба Божия Герасима из стен храма. Таким же образом понял это происшествие и следующий за Ионою настоятель иеромонах Геннадий, и потому, возобновляя храм, повел его южную стену таким образом, что могила Герасима оказалась внутри стен храма, который стоит поныне.

В позднейшее время, именно при настоятеле монастыря архимандрите Нифонте, скончавшемся в начале 70-х годов XIX столетия, 115 лет от роду, могила Герасима отгорожена от прочего пространства под церковью особыми стенами, устроен как бы склеп. К могиле сделан особый ход и над самой могилой устроено надгробие, над которым сверху положено изображение Герасима в схимническом одеянии. (В 1889 г. склеп распространен под церковь).

При вышеупомянутом архимандрите Нифонте случилось сделать поправки как в самой церкви, так и в склепе Герасимовом. Во время этих поправок надгробие с могилы Герасима пришлось сдвинуть, и гроб оказался на виду. Тогда архимандриту Нифонту (известному своим благочестием и чистотой жизни) пришла мысль открыть гроб подвижника, «ради его прославления», что и было исполнено самим архимандритом после долговременной и усердной молитвы. Когда же открыли гроб, то опять, как и в 1792 году, тело Герасима, несмотря на то, что прошло уже около полутораста лет после его кончины, оказалось нетленным, и схимнические одежды его неистлевшими. Архимандрит Нифонт решился списать изображение с мощей Герасима в том виде, в каком они лежат во гробе. Изображение это затем было положено на надгробие, на котором находится и до сих пор. Предание о том хранится в обители в записи. Кроме сих явных знамений благодати Божией, явленных при двукратном обретении нетленного тела блаженного Герасима, в народе и между братией монастырской существует много рассказов о чудесах, истекающих от честного гроба его.

В настоящее время редкий богомолец уходит из Спасского монастыря, не отслужив панихиды над гробом схимонаха Герасима; многие уносят с собою горсть песку с его могилы, искренно веруя, что по молитвам почившего подвижника и самый прах, в котором покоится его многотрудное тело, обладает целебной силой²⁷.